/
Text
ЕНДЛЛЬ
СТЕНДАЛЬ
СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ
В ПЯТНАДЦАТИ
ТОМАХ
.юли.
Четырнадцатый
БИБЛИОТЕКА «ОГОНЕК»
ИЗДАТЕЛЬСТВО «ПРАВДА»
МОСКВА • 1959
Издание выходит
под общей редакцией
Б. Г. Р е и з о в а.
НЕВНИКИ
Перевод
Ц. Г. Лившиц, А. С. Бобович,
А. А. Поляк и К. А. Ксаниной
под редакцией
А. А. Э н г е л ь к е.
1801
Милан, 28 жерминаля IX г.
(18 апреля 1801 г.).
Я решил записывать события моей жизни, день за
днем. Не знаю, хватит ли у меня сил осуществить это
намерение, начатое еще в Париже. Вот моя первая
стилистическая ошибка; их будет много, потому что я
беру за правило не стеснять себя и ничего не вычерки-
вать. Если у меня достанет мужества, я вновь возьмусь
за перо 2 вантоза, в день моего отъезда из Милана в
Верону, где я должен буду явиться к генерал-лейте-
нанту Мишо.
28 жерминаля.— Я видел на гласисе крепости кава-
лерию и конную артиллерию второго польского легиона,
который прибыл из Рейнской армии и, судя по слухам,
отправляется во Флоренцию, чтобы поступить там в
распоряжение нового великого герцога; по этой причине
человек тридцать лучших офицеров подали в отставку.
Кавалеристы в голубых мундирах с малиновой вы-
пушкой, вооруженные гусарскими саблями и пиками с
трехцветными флажками, очень искусно проделали не-
сколько эволюций. Генералы Монсе, Даву и Мило при-
сутствовали в полной парадной форме.
29 жерминаля (19 апреля).
Министр Петье принял нарочного из Парижа, и тот
сообщил ему, что 20 марта Павел I был найден мерт-
вым в своей постели. Полагают, что эта смерть повле-
чет за собой большие перемены. Только что был на ба-
5
лу у Анжелики. Жибори сказал Фердинанду, что он
прогнал г-жу Мартен. Кажется, это она поднималась к
нему, когда я спускался по лестнице.
10 флореаля (30 апреля).
Я все еще в Милане. Проследовал 6-й драгунский
полк, направляясь в Пьемонт, где командует войсками
генерал-лейтенант Дельмас. Дельмас подчинен генера-
лу Журдану, который облечен полномочиями вице-ко-
роля. Сегодня на плацу крепости состоялось боль-
шое празднество по случаю заключения мира. За-
ложили первый камень foro Bonaparte *. Вечером — убо-
гий фейерверк. В Большом театре довольно скучная
опера и бал, где танцевали порядочные женщины.
11 флореаля (1 мая).
Завтра я еду в Бергамо. Марсиаль, по приказу Фе-
ликса, едет во Флоренцию; Маринье — в Болонью.
Г-н Дарю составил весьма объемистый проект поста-
новления по поводу организации армии в мирное время.
Первый консул остался им доволен и пригласил г-на
Дарю в Мальмезон для обсуждения этого плана. Мно-
го говорят о войне. Моро получил приказ оставаться
при своей армии, а Ожеро — немедленно вернуться к
своим частям. Полковник генерального штаба Матис,
приехавший 9-го из Бергамо для участия в празднестве,
сегодня после полудня уехал обратно. С тех пор, как я
перестал думать об очаровательной г-же Мартен, ныне
Саладини, я много читал Лагарпа. Прочел тома I, II, III,
IV, V, VI, VII и VIII его «Лицея». Перечитывая стихи из
«Сельмура», много размышлял о драматургии; стихи
показались мне не так плохи, как тогда, когда я их пи-
сал. Мне хочется научиться писать их, потому что было
бы гораздо лучше, если бы «Квипрокво» было написа-
но стихами. Заплатил восемнадцать миланских лир вет-
турино, который привез меня в Бергамо. Сейчас пойду в
маленький театрик, где дают две пьесы, перевод с
французского.
* Площади Бонапарта (итал.).
6
12 флореаля (2 мая).
Итальянцы открыли секрет, как изуродовать «Все-
общего наследника» Реньяра; я не стал дожидаться
второй пьесы и пошел играть в лото в кафе у Восточ-
ных ворот. Дорога из Милана в Бергамо чудесна; она
проходит по самой красивой местности, какую я когда-
либо видел.
В Канонике, деревушке, расположенной на берегу
Адды, в двадцати милях от Милана и десяти от Берга-
мо, открывается один из красивейших в мире видов.
Вид из верхней части Бергамо менее красив, зато пе-
ред вами — больший простор; из замка Терци, где рас-
положился генерал Мишо, очень ясно видны Апеннины,
которые находятся на расстоянии двадцати пяти лье. В
двадцатидюймовый рамсденовский бинокль, имеющий-
ся у генерала, отчетливо видны все детали. На северо-
востоке и на юго-западе вид закрывают лишь горы, к
которым прижат Бергамо. Здесь два театра: один, очень
красивый, в Борго, части города, расположенной на
равнине, а другой, деревянный,— на городской площа-
ди. В него-то мы и ходим почти каждый вечер: он
очень близко от нас. Первый находится в получасе ходь-
бы. Самой хорошенькой женщиной в городе считается
здесь г-жа Нота, и действительно, она очень недурна со-
бой; говорят, у нее 60 000 лир дохода; у нее имеется
cavaliere servente, красивый мужчина, который тратит
на нее много денег; поэтому она неприступна. Мы мог-
ли бы поухаживать за двумя графинями, которые жи-
вут рядом с нами, но им уже под тридцать, и, кроме
того, их неряшливый вид внушает отвращение.
19 флореаля (9 мая).
На-обеде у генерала присутствовал гражданин Фуа,
командир 5-го полка легкой артиллерии, полковник ге-
нерального штаба, командующий резервными войсками
левого фланга, состоящими из батальона гренадер и из
9-го полка конных егерей. Это молодой офицер малень-
кого роста, но подающий большие надежды, чрезвы-
чайно честолюбивый и образованный. Почти все ему
завидуют, хотя и отдают должное. Впрочем, в этом ха-
7
рактере есть и недостатки: дух противоречия и ярко
выраженная гордость. Он украл в Бергамо коляску.
Числа 18-го я нанял учителя фехтования на саблях,
сержанта 91-й полубригады. Плачу ему 12 французских
франков в месяц.
Очень быстро прочитал 7-й том сочинений Вольте-
ра, 21-й «Секретных мемуаров Литературной Респуб-
лики», «Описание Пале-Рояля» и «Таинственную хижи-
ну», привезенные мною из Милана. Сильно скучал из-
за отсутствия книг. Взял у библиотекаря «Путешествие
по Италии» аббата Куайе. Ничтожная вещь. Просмот-
рел несколько «Британских Меркуриев» Малле дю
Пана.
21-го здесь давали «Avventuriere notturno» * Феде-
ричи; эту пьесу стоило бы перевести на французский;
она имеется здесь только в сборнике «II teatro moderno
applaudito» **, состоящем из 40—45 томов. Если ее еще
не ставили во Франции, из нее можно сделать хоро-
шенькую пьеску.
22-го у генерала завтракал полковник генерально-
го штаба Делор, состоящий при генерале Монсе, с ко-
торым он на «ты». Генералу Монсе нет еще сорока пяти
лет. Дальбон и Комб украли 100 000 экю. Делор очень
приятный человек, самого лучшего тона. Он приехал
сюда повидаться с г-жой ***, своей любовницей, с ко-
торой сошелся три месяца назад. Говорят, он истратил
на нее 200 луи. Он всегда в штатском.
Генерал Франчески, который дней десять назад
ушел из штаба, мерзавец. По слухам, он заработал
два — три миллиона не то своим подлым вымогатель-,
ством, не то благодаря суммам, поступавшим к нему
от восьмидесяти или ста корсиканских гарнизонных ко-
мендантов, которых он сам назначил и которые воро-
вали наперебой.
29 флореаля (19 мая).
Сегодня вечером давали «Zelinda е Lindoro»***,
превосходную комедию Гольдони; из нее могла бы по-
лучиться хорошая французская пьеса.
* «Искателя ночных приключений» (итал.).
** «Лучшие современные пьесы» (итал.).
*** «Зелинду и Линдора» (итал.).
8
30 флореаля (20 мая).
Мой слуга прибыл из Милана с моими двумя ло-
шадьми. Нельзя ли написать пьесу под названием:
«Солдатомания» или «Мания военщины»?
1 прериаля (21 мая).
Лихорадка по-прежнему треплет меня ежедневно,
и я поехал в Милан посоветоваться с г-ном Гонелем.
Выехал 1 прериаля верхом и вернулся таким же спо-
собом 5-го.
В Милане ставят «II podesta di Chioggia» *, оперу,
музыку к которой написал Фердинандо Орланди, из
Пармы, двадцати двух лет, ученик Чимарозы. Дирек-
тор Ла-Скала заплатил ему шестьдесят или семьдесят
цехинов. Говорят, что музыка этого первого его произ-
ведения недурна. На мой взгляд, она хуже, чем музы-
ка оперы «Le donne cambiate» ** или «II cia botti-
по» ***, которую ставили до этого. Однако в первом
акте есть красивая музыкальная фраза, а во втором
есть сцена, где подеста переодевается рыбаком, и му-
зыка там прелестна.
Инспектор Феликс продолжает подтверждать убо-
жество своего ума. Он написал неприличное письмо Ма-
ринье, но тот заткнул ему рот. Г-жа Петье и г-жа Дю-
море вернулись 3-го с озера Гарда.
Марсиаль ухаживает за г-жой Монти, от которой он
без ума; когда я уезжал, он уже сильно продвинулся
вперед в этом деле. Они договорились с г-жой Лава-
лет, что, раз любовь угасла, ее должна заменить друж-
ба. Это тянется уже три или четыре года.
Принес от Жиглера «Век Людовика XV», посмерт-
ное произведение аббата Арну Лафре, два тома in-8°
и первые три тома «Истории русских» Левека.
7 прериаля (27 мая).
Читаю «Походы Цезаря», опороченные, по-моему,
неосновательно, Давоном, оправданные и переведен-
ные Водрекуром. Библиотекарь Антуан, на площади
* «Подеста из Кьоджи» (итал.).
*♦ «Обмененные женщины» (итал.).
«Кот в сапогах» (итал.).
9
верхнего города, дал мне первый том комедий Гольдо-
ни, в котором имеется «Gli amori di Zelinda e Lindoro»*.
В этом томе четыре комедии: «II Teatro comico» **,
«La Pamela nubile» ***, «La Pamela maritata» **** и
«Gli amori di Zelinda e Lindoro».
/5 прериаля (4 июня).
Марсиаль переслал мне письмо, написанное ему
моим полковником Лебароном, вместе с вложенным в
н.его приказом, согласно которому я должен вернуться
в полк. Я ответил Марсиалю просьбой написать г-ну
Дарю и сам написал полковнику Лебарону, что при-
соединюсь к полку в Савильяно, в Пьемонте, как толь-
ко мне это позволит моя болезнь. Обе бумаги, под-
писанные Лебароном, лежат передо мной.
Тон, каким они написаны, на минуту привел меня в
уныние. У меня нет советчика, нет друга, я ослабел от
длительной лихорадки; и все же я твердо решил, я
убедил себя в том, что с помощью смелости и настой-
чивости мне удастся стать адъютантом генерала Мишо.
И тогда этой удачей, так же как и всеми прочими, я
не буду обязан никому, кроме самого себя.
23 прериаля (12 июня).
В час ночи закончил перевод «Зелинды и Линдора».
Итальянской армии больше нет. Войска, находя-
щиеся в Цизальпинской республике, будут подчинены
генерал-лейтенанту, шести дивизионным генералам и
двенадцати бригадным. Эти войска будут состоять из
шестнадцати полубригад, двенадцати кавалерийских
полков, одного пешего артиллерийского полка, двух
конно-артиллерийских, и т. д., и т. д. Генералов будет
назначать генерал Монсе.
Давали превосходную драму Коцебу под названием
«Два близнеца или Врач-примиритель». Кроткие
* «Любовь Зелинды и Линдора» (итал.).
** «Комический театр» (итал.).
**♦ «Памела — девушка» (итал.).
**** «Памела — замужем» (итал.).
10
нравы, моральная чистота, чувства, близкие к природе,
в духе Геснера, изложенные в кратком и сжатом стиле.
Библиотекарь Антуан не дал мне второго тома
Гольдони, аббат Раджи дал мне «Siroe» * и «Catone in
Utica» **, две оперы Метастазио.
27 и 28 прериаля (16 и 17 июня).
Совершил с генералом Мишо несколько длинных
прогулок верхом. Бергамо — красивейшая местность,
какую я когда-либо видел. Леса на холмах за Берга-
мо — самое восхитительное, что только можно себе
представить. Почти все они приспособлены для охоты,
и там всюду есть охотничьи хижины.
5 флореаля во Французском театре давали «Федора
и Владимира» — пятиактную трагедию Дюсиса, такую
же холодную, как климат, в котором происходит дейст-
вие, а климат этот такой холодный, что приводит ге-
роиню к вратахМ смерти. Трагедия эта провалилась, ко-
гда была пятиактной, провалилась она и став трех-
актной. 4 флореаля в театре Лувуа артисты Одеона
всей труппой давали «Соседку», миленькую комедию
Пикара в пяти актах, в прозе. Он переделал ее в четы-
рехактную, и она пользуется большим успехом, хотя и
не представляет почти никакого интереса.
Появилась «История Революции» в двух томах
in-8°, Тулонжона, члена Французского института.
Кажется, «Атала», христианский роман Шатобриа-
на, раскритикованный Андре Мореле, наконец постав-
лен на свое место как книга необыкновенная по содер-
жанию, но посредственная. Я ее не читал.
Видел анонс — 7-е представление «Персея», траге-
дии Мазуайе.
29-е.— Дюрзи вручил мне 132 миланских лиры на
расходы по фуражу с 10 по 30 прериаля.
28-е.— Генерал Брюне приехал со своим адъютан-
том к генералу Мишо. Брюне — кузен Тюилье. Это вор,
человек пустой, глупый и болтливый; его адъютант —
болтун, лишенный чувства приличия и, должно быть,
больной сифилисом. Матис устроил для них обед.
♦«Сирийцев» (итал.).
** «Катона Утического» (итал.).
11
29-го вечером (18 июня).
Разговор до двух часов ночи по возвращении со
«Сна» Мерсье. Парис, который по-прежнему служит в
Вероне, вернувшись туда, явился к генералу. Мы си-
дели за столом до половины первого ночи, как вдруг
Жуфруа в сопровождении одного из офицеров 9-го пол-
ка пришел попрощаться с генералом. Дело в том, что
генерал Монсе, выполняя письменное распоряжение
министра Бертье, где говорилось о мнимом заговоре,
приказал двум офицерам 9-го полка — одному майору
и одному капитану — препроводить Жуфруа в Милан-
скую крепость, откуда он, наверное, попадет в Фене-
стреллу — место, назначенное министром. По-видимо-
му, существовало или намечалось два заговора. Гла-
вою второго является некто Сальвадори, врач из
Ровередо, умный человек, поставщик отряда Тюрро в
Пьемонте. Около девяти месяцев назад этот самый
Сальвадори составил список людей, на которых, по
его мнению, можно было рассчитывать, причем сделал
это, не поговорив с ними и даже не зная их лично.
В этом списке значились генерал Мишо, Парис, Миол-
лис, Ватрен, Мунье, и т. д., и т. д. Под влиянием Пьера
Гюлена Сальвадори довел свою глупость или подлость
до того, что отдал ему этот список, и Гюлен немедлен-
но отослал его в Париж. Из Парижа список вернулся
к генералу Брюну, который хотел арестовать Сальва-
дори, но тот заявил, что и сам генерал Брюн тоже по-
пал в список.
Это письмо из Парижа прибыло к генералу Брюну
в тот самый день, когда генерал Мишо, командовав-
ший резервными войсками в Милане, давал парад-
ный обед. Брюн, Удино и Петье не присутствовали
на нем.
К этому же времени возникла необходимость из-
брать комиссию для обсуждения разногласий между
французами и цизальпинцами по поводу имущества,
оставленного первыми на складах при отступлении в
VII году. Брюн назначил трех членов, а цизальпин-
ское правительство — остальных двух. Правительство
единогласно избрало Париса, как вдруг г-н Петье вы-
нул из кармана список и сказал, что, хотя Парис и
обладает всеми необходимыми качествами, тем не ме-
12
нее французское правительство может неодобрительно
отнестись к тому, что избран человек, запятнанный уча-
стием в заговоре. Вместо него был избран Бондюран.
Парис знает об этом факте от Висконти.
Несколько дней назад генерал Монсе получил из
Парижа приказ арестовать Февра, Жуфруа и других —
словом, до 50 человек, если он сочтет это необходимым.
Сначала он попридержал этот приказ в отношении
Жуфруа, своего соотечественника, но наконец привел
его в исполнение сегодня, 29 прериаля.
23 мессидора (12 июля).
Дают неплохую комедию Альбергатти под назва-
нием «И saggio amico» *, которая, если бы перевести ее
так, как она есть, имела бы успех во Франции. На сце-
не выведен публичный дом.
Дают «Ариоданта»; по-моему, на этот сюжет мож-
но было бы написать прекрасную трагедию.
Каждый вечер, в одиннадцать часов, у меня бы-
вают легкие приступы лихорадки.
Поспешим насладиться жизнью — ведь у нас счи-
танные минуты; час, который я провел в печали, все же
приблизил меня к смерти. Будем трудиться, ибо это
источник радости; но не стоит предаваться печали. Бу-
дем здраво рассуждать, прежде чем решиться на
что-либо; приняв решение, никогда не будем менять
его. Упорством можно добиться всего. Будем развивать
наши способности; настанет день, когда я, быть может,
пожалею о потерянном времени.
Есть большое утешение в том, что невозможно на-
слаждаться всем сразу. Заметив свое превосходство в
какой-либо области, вы проникаетесь высоким мне-
нием о самом себе; вы воодушевляетесь, вы сравни-
ваете себя с теми, кто ниже вас, у вас возникает чувст-
во превосходства по отношению к ним. Однако вслед
за тем вы испытываете горькое разочарование, заме-
тив, что они преуспевают больше, чем вы, в какой-либо
другой области, которая является главной целью их
усилий. Было бы слишком жестоко, если б один и тот
* «Благоразумный друг» (итал.).
13
же человек был одарен всеми видами превосходства;1
не знаю, возможно даже, что мнимое счастье, которое
он бы при этом испытал, быстро омрачилось бы ску-
кой. И, тем не менее, надо стараться достичь этого
превосходства, потому что, никогда не бывая абсолют-
ным, все же в той или иной мере оно существует и
обычно является источником успеха; к тому же оно
дает чувство уверенности, которое почти всегда и ре-
шает этот успех.
Я, например, думаю, что когда-нибудь создам
что-либо на театральном поприще. Мне кажется, что
план «Сельмура», «Модного брака», «Недоразумения»,
замысел «Искателя ночных приключений», трагедии
«Воин-крестоносец, возвращающийся к родителям» и
«Ариодант» дают основание для такой надежды. Мой
беспрестанно занятый ум все время побуждает меня
искать знаний, которые могли бы послужить основа-
нием для моих надежд. Но как только мне представ-
ляется случай получить какие-либо знания и развлечь-
ся, я начинаю думать о том, что умение выбрать удо-
вольствие связано с приобретением светских навыков.
После этого можно ли удивляться, что я неловок в при-
сутствии женщин, что я не имею у них успеха и бли-
стаю в обществе лишь в тех случаях, когда там рас-
суждают о высоких материях или когда разговор за-
ходит о тех глыбах страстей или характеров, которые
составляют предмет моего постоянного изучения.
28 мессидора (17 июля).
Получил официальное уведомление о том, что
утвержден в чине сублейтенанта 6-го полка.
Надо быть крайне недоверчивым — большинство
людей этого заслуживает,— но при этом всячески осте-
регаться, чтобы эта недоверчивость не была кем-либо
замечена.
10 термидора (29 июля).
Большое празднество с факелами по случаю возвра-
щения патриотов, которые были заточены австрийцами
в Каттаро. Концерт, грандиозная иллюминация и бал.
Слушал довольно хорошего кастрата.
14
II термидора (30 июля).
Первый военный совет, заседавший в епископском
дворце, изобличает полковника генерального штаба
Ж. Како в том, что он требовал у поставщиков денег;
однако, принимая во внимание, что налицо имелась
только попытка к нарушению закона, а самого нару-
шения еще не произошло, военный совет приговаривает
обвиняемого условно к двум месяцам тюрьмы.
Референт, капитан 101-й полубригады Фавье, го-
ворил довольно хорошо. Защитительная речь, сочинен-
ная Дюрье и прочитанная Баральоном, была посред-
ственна.
12 термидора (31 июля).
По-видимому, воздух Брешии заставляет французов
забывать о галантности, которая всегда их отличала.
Како устроил безобразную сцену г-же Каррара. Ке-
нель только что устроил такую же г-же Калини, у ко-
торой он квартирует. Схватив ее за плечи, он сделал
такое движение, словно хотел выбросить ее из окна.
Минуту спустя она совершила на него нападение в
его комнате во главе целого отряда услужливых ци-
зальпинцев и своих слуг; она бросила в голову Кенеля
палку, которую тот с весьма серьезным видом вернул
ей обратно и затем с большим достоинством выгнал ее
вон. Мартиненго, муниципальный чиновник, у которого
квартирует Першерон, обещал ей выселить Кенеля.
13 термидора (1 августа).
«Беззаботный человек не привязывается ни к ве-
щам, ни к людям, но наслаждается всем, берет все
лучшее, что ему доступно, не завидуя более высокой
участи и не терзаясь, если его положение мало привле-
кательно; чтобы понравиться ему, надо дать ему пол-
ную возможность нравиться, и, так как он недостаточ-
но восприимчив ни к дружбе, ни к вражде, вы можете
быть для него либо приятны, либо безразличны.
Адель де Сенанж».
Эти принципы никогда не смогут стать моими; они
диаметрально противоположны моей натуре. Однако я
думаю, что был бы гораздо счастливее, если бы хоть
15
немного приблизился к ним. Я не нравился бы так
сильно, но был бы приятен большему числу людей, а
ведь второе значительно важнее первого. Впрочем,
стоит мне влюбиться, и мой характер сейчас же одер-
жит верх.
20 термидора (8 августа).
Марсиаль Дарю сообщает в письме от 16-го, что
едет в Париж. Здесь есть довольно ловкие гимнасты
и очень искусные собаки.
Брешия — довольно красивый город средней вели-
чины, расположенный у подножия невысокой горы. Он
защищен от северного ветра воздвигнутым на уступе
этой горы фортом. Город, почти круглый, имеет
600 туаз в диаметре. Гуляют здесь по миланскому шос-
се; это обыкновенная дорога, не обсаженная де-
ревьями.
Семьи в Брешии очень многочисленны. Здесь на-
считывают семь или восемь больших семейств Мар-
тиненго, три или четыре Гамбара. Самая красивая жен-
щина в городе — г-жа Калини, живущая у Миланских
ворот в палаццо Калини алла-Паче.
Г-жа Мартиненго — тоже очень красивая женщина.
В Брешии есть крытые галереи — здешний Пале-
Рояль. Они очень обширны. Здесь много кафе и не-
сколько казино.
25 термидора (13 августа).
Самый умный человек не всегда одинаков. У него
бывают минуты, когда он в ударе, но эти минуты про-
ходят, и тогда, если он благоразумен, он мало говорит,
ничего не пишет, не пытается что-либо создать в своем
воображении, ибо величайшие его усилия приведут
только к заимствованию; не пытается казаться блестя-
щим, ибо он окажется неловок. Он должен сообразо-
вать свою одежду, свои манеры, свои слова с тем со-
стоянием, в котором он находится в данный момент.
В свои менее удачные дни он должен видеться с теми
из своих знакомых, мужчин или женщин, которые, как
ему известно, любят спокойствие и ровный стиль. Глав-
ное — пусть он избегает своих соперников, которые мо-
16
гут заставить его забыть о своих решениях и, восполь-
зовавшись этим, выставить его в смешном виде.
Дают «Pirro», opera seria *, а также «П Solitari di
Scozia», ballo mezzo serio* **.
2 фрюктидора (20 августа).
Чтобы быть поучительным, путешествие должно яв-
ляться своего рода обсуждением различных вещей, ко-
торые встречаются на вашем пути. Когда я приехал в
Италию, я не знал Франции; следовательно, мое путе-
шествие не может оказаться полезным до тех пор, пока
я не узнаю Францию или любую другую страну и не
буду в состоянии сравнивать.
Я почти непременно ошибусь, если буду считать
какого-нибудь человека обладающим единым и цель-
ным характером.
I вандемьера X года (23 сентября 1801 г.).
Министр Петье дает большой бал в палаццо «Кон-
сульта». Утром — учебный омотр на foro Bonaparte в
присутствии генерала Мюрата и всего его штаба.
12-й драгунский проходит очень плохо. В качестве ко-
менданта крепости смотром командует Фуа.
Вечером театр ярко освещен; дают бесплатный
спектакль, а потом костюмированный бал. В полночь
невозможно было войти — так много было народу; за
полчаса я смог продвинуться вперед на три шага. На
foro был устроен фейерверк.
5 вандемьера (27 сентября).
Выезжаем из Вогеры в половине пятого утра. Един-
ственно, что я видел в Вогере, это человека, очень
плохо игравшего на кларнете. Дорога из Вогеры в Тор-
тону красива: все время вид на горы. Здесь часто на-
падают на путешественников.
В семь часов приехал в Тортону. Этот город рас-
положен у подножия холма, на котором была прежде
’«Пирра» — оперу «сериа» (итал.).
** «Шотландских отшельников» — полухарактеоный балет
(итал.).
2. Стендаль. Т. XIV. 17
сильно укрепленная крепость, ныне снесенная до осно-
вания. Встретил там драгун 8-го полка, которые при-
ехали в шестимесячный отпуск из Калабрии, где стоит
их полк. Они рассказали, что там свирепствует эпиде-
мия. Добирались они из Калабрии до Вогеры целый
месяц, не выходя из экипажа. Я снова встретился с
ними в Асти. В полдень я уехал из Тортоны верхом;
за семь лир я нанял осла, который довез мои чемоданы
до Алессандрии. После Тортоны дорога едва намече-
на. Проезжаем Стаффору. Ее окрестности вечно кишат
разбойниками, потому что там горы, где им очень лег-
ко укрываться. В трех милях от Тортоны я увидел
знаменитое поле битвы при Маренго; здесь можно ви-
деть поваленные деревья и множество человеческих и
лошадиных костей; я проехал тут через пятнадцать ме-
сяцев и пятнадцать дней после 25 прериаля, дня битвы.
Я видел колонну, воздвигнутую в этом году в день го-
довщины; она очень убога. Перед Алессандрией я пере-
ехал через Бормиду, довольно большую реку. Прибыв
в Алессандрию, я остановился в гостинице «Италия»,
где с меня здорово содрали. Алессандрия показалась
мне большой, но малонаселенной; перед воротами Ма-
ренго довольно красивый бульвар. Это главный город
департамента, и комендантом его является генерал
Спиталь, бывший начальник штаба левого фланга. Го-
ворят, что на контрабандной торговле зерном с Ли-
гурией он зарабатывает до 1 200 пьемонтских франков
в день. Это проделывается им совместно с префектом.
Командир... и командир 1-го драгунского полка, кото-
рый был в Алессандрии, не любят его. Вечером я
выиграл у простофили Лану пять партий на бильярде.
6 вандемьера (28 сентября).
В шесть часов уезжаю из Алессандрии; веттурино
везет меня до Асти за 12 лир. Дорога довольно жи-
вописна; мы проехали глинистую равнину, которая со-
вершенно непроходима зимой или после дождя. Тогда
приходится ездить из Турина в Алессандрию через
Казале.
Вечером приезжаю в Асти и останавливаюсь в «Зо-
лотом льве», что обходится мне очень дорого. Военный
18
комиссар Бонмен заставляет меня уплатить 17 фран-
ков за путевое довольствие. За луидор веттурино везет
меня из Асти в Бра.
7 вандемьера (29 сентября).
Приехал в Бра в шесть часов вечера. Зашел в та-
верну «Добрая женщина». Немедленно повидался с
майором Реми, командующим третьим и четвертым
эскадронами, размещенными в Бра. Гражданин Де-
бель, мой капитан, был на охоте. Условился столо-
ваться вместе с майором Реми, с Дебелем, Жобером,
Мутонне, Омонте, Кашло и с поставщиком. На завтрак
и обед мы тратим от 40 до 50 пьемонтских су в день.
8 вандемьера (30 сентября).
Поселился у врача Фадзолио, старого скряги.
12 вандемьера (4 октября).
Капитаны Дебель и Реми, майор Контан и сублей-
тенант Канкло едут в Туринскую цитадель. Полковник
Лебарон по обыкновению обедает со своей любовни-
цей и капитаном егерей, адъютантом генерала Колли.
18 брюмера (9 ноября).
Колокол Салуццкой ратуши звонит в честь 18 брю-
мера и мира с Англией.
Город Салуццо расположен наполовину на холме,
наполовину в долине, у подножия этого холма. Знать
живет возле замка, на холме; буржуа и все коммер-
санты поселились внизу. Почти все лавки находятся
под аркадами на площади, по левую ее сторону, и очень
многолюдны. Подъем из нижнего города в верхнюю
часть очень крут; попадаются извилистые улицы, где
подъем довольно отлогий; есть наконец и такие пере-
улочки, совершенно прямые, где сделаны ступеньки из
кусочков тротуарных плит. Салуццо находится в деся-
ти лье от Турина, в пяти от Пиньероля, в пяти от Ко-
ни, в двух с половиной от Савильяно и в десяти от Бра.
19
Здесь еще живут представители старинного рода са-
луццких маркизов. Мой хозяин, граф Беневелло делла
Кьеза, первым браком был женат на девушке из этого
рода. Сейчас в замке размещены двести пятьдесят сол-
дат-инвалидов; их офицеры удобно расположились у
горожан.
18 фримера (9 декабря).
По-прежнему то болею, то поправляюсь. Мне еще
два раза пускали кровь. Наконец почувствовал себя
лучше. 6-го поселился в нижнем городе у граждани-
на Кьезы. Возможно, что на месяц поеду в Гренобль.
Сегодня утром, когда я читал конец «Одиссеи» в
переводе Битобе, мне пришло в голову, что Пенелопа
могла бы послужить превосходным сюжетом для тра-
гедии. Битобе упоминает об одной пьесе, написанной
на тот же сюжет неким аббатом Жене. Большое пре-
имущество в том, что тут можно изобразить прекрас-
ные характеры, хорошо известные публике: Улисса, Те-
лемаха, Пенелопы, а из числа ее женихов — целый ряд
образов: буйного Антиноя, благоразумного Эвримаха;
наконец, верного Эвмея и Эвриклею, кормилицу
Улисса.
Развить в комедии тему любопытства. В Брешии
я видел итальянскую пьесу такого рода. Там была вы-
ведена компания друзей, которые иногда собирались
в отдельном домике и, чтобы им никто не мешал, со-
вершенно исключили из своего общества женщин. Их
жены, с помощью ловкой субретки, всячески старались
разузнать, что они там делают, и т. д.
19 фримера (10 декабря).
Меня все еще мучит болезнь. Завтра я выйду.
Внушить женщине высокое мнение о своих позна-
ниях — это верное средство достигнуть желанного ре-
зультата. У героев бывают приступы страха, у трусов —
вспышки храбрости, а у добродетельных женщин —
минуты слабости.
Самое большое искусство состоит в том, чтобы
уметь распознать и уловить такую минуту.
20
Почти все несчастья в жизни происходят от лож-
ного представления о том, что с нами случается. Сле-
довательно, глубокое знание людей и здравое сужде-
ние о событиях приближают нас к счастью.
21 фримера (12 декабря).
Основываясь на разговоре, который у меня только
что был с г-ном Депета — а я считаю его превосход-
ным врачом,— я прихожу к выводу, что моя постоян-
ная болезнь — это скука. Побольше физических упраж-
нений, побольше работы и полное отсутствие одиноче-
ства — вот что вылечит меня. Мне кажется, я хорошо
поступлю, если буду деятелен всю свою жизнь. Депета
сказал, что у меня замечаются некоторые симптомы
ностальгии и меланхолии.
1802
Гренобль, 18 плювиоза (7 февраля 1802 г.).
Альфонс Перье пришел ко мне, в >мою комнату на
Гранд-рю, в пять часов и просидел до девяти. Феликс
Фор пришел в шесть и тоже пробыл до девяти. Гово-
рили о Шекспире и о байке. Альфонс прочитал отры-
вок из Томсона, который начинается так: But hap-
py и т. д.
Он рассказал, что был на мессе в церкви Сент-
Андре, которая только сегодня открылась. Г-жа Марион
и г-жа де Вьенуа, которые собирали пожертвования,
обратились к нему, назвав его по имени; у него не бы-
ло ничего, кроме экю в три ливра и монеты в двена-
дцать су. Он дал три ливра и пошел домой за день-
гами. Вернувшись, он дал шесть ливров. Это очень ха-
рактерно. Он рассказал нам об этом случае с большой
выразительностью. Мы ясно представили себе его сму-
щение вначале, когда он дал только три ливра, и затем
удовольствие, которое он испытал, дав шесть ливров.
Он сказал, что совершенно не ценит возможности
обладать женщиной, что меньше всего он понимает
мужчину, который берет женщину на содержание. Фор,
безусловно,— холодная натура.
Возвращаясь из Англии, Альфонс встретился в Лио-
не с одним судейским чиновником тридцати трех лет
(пылкое воображение, недостаточное образование),
который купил в Лионе фабрику квасцов, находившую-
* Но счастлив... (англ.)
22
ся где-то на юге, не осмотрев ее и основываясь только
на чертежах и инвентарной описи.
Альфонс спросил его:
— Неужели вы не боитесь, что вас обманут?
— Это просто удивительно,— ответил англича-
нин.— Вот уже шестидесятый человек задает мне
тот же самый вопрос. Как мало у вас во Франции до-
веряют друг другу!
И Перье сказал нам, что, действительно, в Англии
он наблюдал значительно большее доверие между
людьми. По его словам, когда он приехал в Англию
и увидел, как все там непохоже на наше, у него сжа-
лось сердце. Без сомнения, этому немало способство-
вало его незнание английского языка.
В Англии не ставят почти ничего, кроме Шекспира.
Самые любимые пьесы — это «Отелло», «Гамлет» и
«Ричард III».
Больше всего англичане любят «Ричарда III»:
во-первых, потому, что сюжет национален, во-вторых,
потому, что там много пышности.
В Англии национальный дух гораздо сильнее, чем
во Франции.
15 жерминаля (5 апреля).
В семь часов утра отправляюсь в путь верхом че-
рез Эшель. У меня есть тридцать четыре луидора; из
них четыре от дедушки. Десять для Д. Приехал в
Эшель. Уехал в Лион ... числа, в дилижансе.
Приезжаю в Париж 25 жерминаля (15 апреля), в
гужском кабриолете; место на откидной скамейке обо-
шлось мне в 48 ливров.
Существует простое правило: для того, чтобы сде-
лать что-нибудь, надо работать, и работать на свежую
голову. Утро кажется мне подходящим для этой цели.
Я думаю, что могу ложиться спать в десять часов, сра-
зу по возвращении из театра. Если так, я смогу вста-
вать в шесть часов, и от шести до десяти у меня будет
четыре часа хорошей работы. Не знаю, в это ли время
дня человек бывает особенно в ударе, но ясно вижу,
что это единственные часы, когда я смогу работать, не
отрываясь. Я смог бы поселиться поблизости от Тюиль-
23
ри и по утрам проводить с полчаса на воздухе, чтобы
лучше рассеять сон. В постели читается плохо, а ведь
ничего нет хуже, чем плохо читать. Время, дурно ис-
пользованное вечером, оказывается потерянным на
следующий день. Если мне не захочется идти в театр,
я смогу время от пяти до шести снова употребить на
прогулку, а от шести до девяти — на работу.
13 флореаля начал заниматься английским языком.
Через три дня бросил. Снова начал 1 прериаля с
Даутрэмом.
25 флореаля Викторина уехала в Ренн.
Термидор.
Я влюблен в Адель; она оказывает мне тысячу зна-
ков внимания. Подарила мне прядь волос.
6 фрюктидора (24 августа).
Званый завтрак. В два часа она говорит мне, стоя
в амбразуре окна гостиной, что давно любит Кардо-
на. Рассказывает, каким способом получает известия
о нем через меня. Я прошу у нее дружбы.
7 фрюктидора (25 августа).
Отвечаю Кардону. Происшествие с Фанни Делами,
ее обморок. В семь часов иду к г-же Ребюфе; застаю
там г-жу Лебрен, а также г-на и г-жу Мюр. В девять
часов они уходят. Я сижу до четверти двенадцатого.
У меня очень грустный вид. Я обнаруживаю свой пыл-
кий характер. В течение последнего часа веду дву-
смысленный разговор с Аделью и г-жой Ребюфе. По-
следняя назначает мне свидание на завтра, в половине
второго. На полях одного из томов Фл. я пишу Адели:
Brama assai, росо spera, nulla chiede *.
10 фрюктидора (28 августа).
Иду туда в четверть второго, ухожу в два. Я в мун-
дире. Застаю там Адель. Шутки по поводу волос дяди
Жоашена; она смеется, говорит, что какое-то привиде-
* Сильно желает, мало надеется, ничего не требует (итал.).
24
ние занесло в ее комнату грязь. В шесть часов вечера
иду к ним, и мы отправляемся на прогулку.
Едем в Булонский лес; погода чудесная. Снова за-
хожу к ним. Адель обращается со мной с очарователь-
ной фамильярностью, но продолжает говорить, что ду-
мает об Аррасе. Мне кажется, что г-жа Ребюфе кое-что
заподозрила и запретила ей позволять целовать себя.
12 фрюктидора (30 августа).
Провел два часа наедине с г-жой Ребюфе. Видел
Адель несколько минут. Был довольно весел. Она ска-
зала, что больше не хочет читать романы. Уверен, что
ее мать что-то заподозрила.
13 фрюктидора (31 августа).
Не иду к ним.
14 фрюктидора (1 сентября).
Не вижусь с ними.
15 фрюктидора (2 сентября).
Иду к ним в семь часов. Получаю письмо от Кар-
дона. Отвечаю ему.
Суббота (4 сентября).
Иду туда.
21 фрюктидора (8 сентября).
Иду туда утром. Разыгрываю ледяную холодность.
Вечером застаю там г-на и г-жу Мюр. Нежное внима-
ние. Она говорит мне, что пишет романы, что я нрав-
люсь г-же Ребюфе. Иду с последней к Фраскати, где
остаюсь до двенадцати ночи.
22 фрюктидора (9 сентября).
В семь вечера у меня свидание.
23 фрюктидора (10 сентября).
Разыгрываю полнейшее равнодушие. Адель то и де-
ло заигрывает со мной, но я не обращаю на нее вни-
мания.
25
26 фрюктидора (13 сентября).
Адель ведет себя со мной так, как в ту пору, когда
я думал, что она меня любит.
27 фрюктидора (14 сентября).
Высказываю ей то, что думаю, а именно, что она
все время играет комедию. Она обещает сказать мне
всю правду. На минутку выхожу с г-жой Ребюфе. Воз-
вратясь, мы находим ее почти уснувшей. Она говорит
нам, что только что провела самые счастливые полча-
са за всю свою жизнь.
28 фрюктидора (15 сентября).
Она обедает у Исидора. В восемь часов иду к ее
матери. Происшествие с Фанни. В половине одинна-
дцатого приходит Адель. Она пожимает мне руку.
Я упрекаю ее в пристрастии к деревенской жизни.
29 фрюктидора (16 сентября).
С ее стороны ничего определенного. Она не подает
мне руки; когда я ухожу, она хватает меня за ворот-
ник и берет с меня слово, что я принесу ей мой пей-
заж. Завтра они собираются ехать в деревню, где про-
будут до среды.
Мне должны выдать жалованье за полгода, по
95 ливров в месяц. Бумаги находятся у Жуанвиля.
1803
СЮЖЕТЫ ПРОИЗВЕДЕНИЙ
Комедии:
«Влюбленный философ», пятиактная комедия в
стихах (Эмиль, море, сюжет «Наставников»).
«Памела», пятиактная комедия в стихах.
«Наказанная кокетка», пятиактная комедия в
стихах.
«Обольститель», пятиактная комедия в стихах (Ло-
велас) .
9 прериаля XI г. (29 мая 1803 г.).
Собираюсь писать «Два человека», расширенный
сюжет «Философа».
После этого — «Гамлет».
Потом три года отдыха.
Затем, может быть:
«Придворный» — возвышенный и прекрасный
сюжет.
«Соблазнитель» и «Влюбленный соблазнитель» —
прекрасные сюжеты, от которых я откажусь, так как
они продержатся самое большее двести лет.
Трагедии:
«Гамлет», пятиактная трагедия в стихах. Начать с
этого. (Бросил из-за композиции характера в пятом
акте, найденной в «Гипермнестре».)
«Отелло», или «Ревнивец».
27
«Константин», сюжет «Дона Гарсии», показав при
этом Юлию и, может быть, ее отца.
Перенести на французскую сцену «Царя Эдипа»
Софокла; эта трагедия с ее пышностью и хоровыми от-
рывками произвела бы в Опере большой эффект.
Поэмы:
«Потерянный рай», в четырех песнях. (Этот про-
ект представляется мне превосходным для подготов-
ки к Ф. 9 прериаля XI года (29 мая 1803 года.)
Падение Римской республики и основание Цеза-
рем империи.
«Искусство любви» — другими словами, искусство
обольщения. Восхитительный сюжет. Чтобы взяться
за него, надо хорошо знать женщин. Оттенок нежной
чувствительности. История искусства любви. История
любви во времена рыцарства.
Четыре песни.
Начать двадцати шести лет.
«Поэтическое искусство» Буало холодно, у Гора-
ция оно гораздо более поэтично. К пятидесяти годам
создать свое собственное. Вложить в него всю страст-
ность этого замысла, в нем-то и заключается ис-
кусство волновать. Моя «Ода славе» будет в ней толь-
ко эпизодом. Вводить туда только новое.
Прозаические произведения:
История Бонапарта.
История Французской революции.
История великих людей, живших во времена
Французской революции.
Приступить к этим трем работам в тридцатипяти-
летнем возрасте, то есть через пятнадцать лет.
19 прериаля XI г. (8 июня 1803 г.).
Декламация. Необходимо до того, как разо-
вьется мой талант к декламации, полностью насла-
диться у г-жи де Н... тем уважением и всеми теми раз-
влечениями, какие я нахожу у нее в доме в настоящее
время. Я был представлен этой даме 7 фрюктидора
X года. Я горел желанием попасть в общество, которое
28
для молодого человека вроде меня является в Пари-
же как нельзя более приятным. Представивший меня
ей Ларош был и сам не слишком близко знаком с
нею, но хорошо знал ее через племянника генерала
Костюшко, который часто бывал у нее в течение двух
лет. Как мне впоследствии рассказала Жюльетта, мой
тон показался сначала чрезмерно легкомысленным и
резким, но обо мне много говорили и всякий раз на-
ходили, что у меня прекрасное сердце. Они тоже очень
добры,— вот почему в дальнейшем мы так понрави-
лись друг другу, а теперь на глазах у меня стоят сле-
зы при одной мысли о том, что я должен расстаться
с ними неизвестно на какой срок.
9 брюмера я из вежливости прочитал роль Аркаса
из «Ифигении». Это оказалось не так трудно, как я
воображал. Жюльетта сказала, что если бы я захотел,
я был бы так же хорош, как Станислав. В действитель-
ности Станислав хорошо играет и в трагедиях и в ко-
медиях. Исидор и Шарлотта — тоже хорошо. Адель
Донье — иногда очень хорошо, иногда очень плохо.
21 прериаля XI г. (10 июня 1803 г.).
К этому времени я уже начал чувствовать себя
несколько непринужденнее, и г-жа де Н. несколько
чаще разговаривала со мной. Она предложила мне
прочесть «Цинну», но я отказался, как и прежде. На-
конец 24 декабря 1802 года, в сочельник, я прочел
«Цинну». Никогда еще я не видел подобного триумфа,
он свел меня с ума. Меня прерывали аплодисментами
через каждые десять стихов. Придя домой, я поклялся
себе, что через год буду декламировать превосходно.
После этого я переходил от успеха к успеху. Исполняю
много ролей, но ни в одной из них не доволен собой.
Лучшие мои роли, когда я в ударе,— это Орест,
Владислав, Цинна, Радамист, Сид, Нерестан, Антиох,
Орест из «Ифигении в Тавриде», Тезей из «Федры»
и т. д.
Чувствую, что я банален. Меня хвалят, чтобы до-
ставить удовольствие г-же де Н., но в действительно-
сти я часто бываю посредственным даже в лучших мо-
их ролях. Это случается тогда, когда я хочу произве-
29
сти эффект; в таких случаях я произношу слишком
отчетливо и становлюсь скованным.
Напротив, когда я думаю только о Гермионе или об
Эмилии и у меня почти что слезы на глазах, я создаю
иллюзию самому себе, а часто и другим.
Я хочу ограничиться пятью ролями: Цинна, Орест,
Владислав, Сид, Радамист. Но, играя их, быть так же
близко к совершенству, как Тальма. Несомненно од-
но: если я не буду делать дальнейших успехов, то
покачусь под гору. Когда талант не возрастает, он
угасает. Нужно работать над моей отвратительной
памятью и моими ролями. Если, вдобавок к этому,
у меня будут деньги на занятия в течение трех меся-
цев с Дюгазоном, я достигну совершенства в этом
искусстве, которое, как говорит г-жа де Н., ничуть
не ниже искусства кларнетиста. Именно ему я буду
навсегда обязан дружбой этой очаровательной жен-
щины, другими словами, самыми чудесными радостя-
ми моей жизни и переломом, который сделал из меня
человека.
Однако вернемся к декламации. Я играл Цинну
семь раз, Сида — восемь, Ореста — восемь, Ореста из
«Ифигении в Тавриде» — два, Владислава — пять.
Прекраснейшим днем моей карьеры было 3 ван-
тоза, когда я играл Ореста вместе с Аделью, моей
ученицей, в присутствии двадцати пяти зрителей. Ни-
когда еще я не ощущал такой робости вначале и в то
же время такого подъема. Я взглянул на собравших-
ся после слов:
Когда в душе сокрыт...
Все плакали. Я почувствовал себя наэлектризован-
ным. Меня осыпали похвалами и аплодисментами. На
другой день у меня было небольшое кровохарканье.
С этого дня моя репутация была упрочена.
Моя Адель восхитительно сыграла несколько сцен
с Пирром, и, когда она сказала мне:
Таким, как вы сейчас, мне видеть вас отрадно,
я бессознательно произнес: «Хорошо»,— что вызвало
гром аплодисментов.
Станислав немного завидовал мне, но, как я ска-
зал ему несколькими днями позже, мы созданы не
30
для взаимной зависти, а для того, чтобы любить друг
друга. Случалось, я делал ему замечания по поводу
его ролей, и он соглашался с ними.
После меня никто не хотел играть ни Цинну, ни
Владислава. Играя Ореста, Станислав лучше всего
произносит большой монолог, во всем остальном он
посредствен. В роли Сида он более изящен и менее
страстен. В общем, все дамы на моей стороне, и если
бы не предупреждения г-жи де Н. и не страх рассер-
дить ее, я бы сумел извлечь гораздо больше пользы
из своих успехов.
Я оставляю г-же де Н. превосходную актрису в
лице Адели и копию самого себя в лице Шарля, вы-
сокого девятнадцатилетнего блондина. Он копирует
даже мои недостатки. Хорош он только в роли Селев-
ка в «Родогуне», в той сцене, где я играю вместе с
ним. Он читает очень хорошо. Однако в сценах не-
истовства и безумной любви нет равных нам с Аделью.
В сценах нежной и юной любви (Ксифаред, Брита-
ник) неплох Дельрие, а Шарль иногда лучше, ино-
гда хуже.
Г-жа де Н. не захотела ставить «Федру» даже при
закрытых дверях, как предлагал я, из-за «обществен-
ного мнения». В этой роли Адель великолепна. Обыч-
но она подражает м-ль Дюшенуа, манерами отдален-
но, но чувством очень сильно. Если бы я пожелал,
она бы вызвала восторг в роли Заиры, но я не захо-
тел, потому что Оросмана играет Станислав, и г-жа
де Н. хочет оставить за ним эту роль, а я не хочу,
чтобы она так хорошо играла с кем-нибудь, кроме
меня. Как-то раз она высказала мне это (когда я
впервые играл Оросмана). Она говорила это со сме-
хом. Я сказал: «Да, но больше не говорите мне об
этом». Ее так рассмешил мой ответ и тот полунепо-
средственный тон, каким он был произнесен, что при-
шлось рассказать всем девочкам, в чем дело. В этот
вечер мы много смеялись. Кончили в половине десято-
го, а разошлись только в половине второго.
Если бы я захотел хорошенько поработать над
Оросманом, я бы сыграл его прилично, но мне не хо-
чется трудиться над этими стихами Вольтера. Я пред-
почитаю Нерестана, роль которого декламирую без
31
затруднения. Вообще говоря, надо сделать вот что:
взять множество маленьких ролей и только семь —
восемь крупных. Нет ничего легче, как хорошо про-
читать четыре десятка стихов — Аркаса, Пилада в обо-
их «Орестах», Тезея и т. д.
Я недурно исполнял Августа. Как-то раз я отвра-
тительно сыграл Ореста. Все были удивлены. Дело в
том, что я был сердит и не думал о своей роли. Сле-
дует заметить, что сам я считал свое исполнение ве-
ликолепным.
В последнее время я не утомляю себя маленькими
ролями. Я читаю их прилично, а когда попадается
красивый стих, выделяю его, например:
Для дружбы истинной ничто не тяжело.
Дежан очень хорошо играет большую часть ро-
лей и в особенности Болтуна. Вот уже два месяца,
как Адель больше не играет. Это вызвало некоторое
недовольство (все немного поворчали), но она при-
вела уважительные причины: слабая грудь, и т. д.,
и т. д. Через два часа я, по всей вероятности, в по-
следний раз перед долгим перерывом, сыграю Цинну.
Может быть, будет Адель (в качестве зрительницы).
В душе у меня мрак, я хорошо передам упреки и сце-
ну: «Вы так хотите». Однако, если можно будет, я
возьму Августа, тогда мне удастся поболтать. Играю
я его гораздо хуже, но мне совершенно неинтересно
блистать в глазах Берлье и ему подобных людей, лю-
бящих крики. После моей прелестной репризы г-жа
де Б., видевшая, как я играл Цинну в первый раз, на-
шла, что я стал гораздо слабее. При словах «И голо-
ву его держа в своей руке» одна женщина едва не ли-
шилась чувств.
Завтра я буду читать Кребильона — сон Тиеста.
Я делаю записи для Адели; если она будет сообразо-
ваться с ними, а я буду в феврале усердно работать,
то будущей зимой все будет хорошо. Однако сущест-
венно, чтобы никогда не было больше тридцати зри-
телей. Придерживаться этого, чтобы не слишком вы-
ставлять себя напоказ. Я рассчитываю ввести в наш
кружок Крозе. Я привел бы его еще в этом году и Фре-
дерика тоже, если бы у них было свободное время.
В следующую зиму у нас каждую неделю будут балы.
1804
21 жерминаля (11 апреля).
По мнению г-на Сальмона, Гельвеций высказал
правильную мысль, а то, что говорит Кант, уж очень
тонко, но правдиво. Мы были вместе на премьере
«Ложной стыдливости». Начиная с третьего акта я
почти спал; до самого конца пьеса идет под свистки
и аплодисменты. Вызывают автора, и голос Батиста-
младшего не слышен — такой гомон стоит вокруг. Во
всей пьесе я заметил только несколько красивых сти-
хов; автор ее — Лоншан. Потом мы смотрели «Ложные
измены». Мне кажется, Лоншан изучал версификацию
Расина. Публику я нашел такой, какую бы мне хоте-
лось увидеть на моей пьесе «Два человека». Никогда
не следует жертвовать выразительностью фразы ради
какого-то там «хорошего тона». У каждого характера
есть свои собственные слова для выражения основной
мысли; всякие другие слова, всякий другой оборот —
это погрешность против смысла.
26 жерминаля (16 апреля).
Крозе был у меня; благородная простота очень
мне пригодилась.
«II bugiardo»* Гольдони кажется мне исполненным
естественности и наводит на мысль написать малень-
кую оперу, пока я жду своего чемодана.
* «Лгун» (итал.).
3. Стендаль. Т. XIV. 33
«Дидона» и «Три султанши». В этом году театр
далеко не так интересует меня, как в прошлом; он
почти нагоняет на меня скуку. М-ль Дюшенуа кажет-
ся мне в Дидоне слишком аффектированной. Я вижу
все недостатки пьесы, которая, на мой взгляд, бес-
престанно отклоняется от естественности. Возможно,
что острым восприятием прекрасного, безыскусствен-
ного я обязан чтению естественного Шекспира. Когда
я привыкну к аффектации наших актеров, они, воз-
можно, будут мне больше нравиться.
Крозе в самом скором времени представит меня
м-ль Дюшенуа. Она часто бывает у г-жи Монтес-
сон— жены герцога Орлеанского, отца Эгалите; ей
шестьдесят лет, у нее сто пятьдесят тысяч ливров рен-
ты, и в салоне ее собирается самое избранное обще-
ство Парижа; там бывает г-жа Бон, там бывают все
мелкие литераторы.
Генерал Баланс, очень красивый мужчина, был (в
восемнадцатилетнем возрасте) застигнут герцогом
Орлеанским у ног г-жи де Монтессон. «Бедняжка Ба-
ланс! Он хочет во что бы то ни стало жениться на
моей племяннице. Он уже целые четверть часа про-
сит меня об этом». И Баланс женился на племяннице,
которой до этого никогда не видел.
В восемнадцать лет Баланс считал, что остаться
наедине с женщиной и не овладеть ею — значит оскор-
бить ее, и потому он вел себя соответствующим об-
разом.
27 жерминаля (17 апреля).
Встав утром, иду в Ботанический сад с г-ном Саль-
моном. Он считает парижских профессоров большими
шарлатанами и плохими профессорами, но очень хо-
рошими писателями. Один итальянский ученый ска-
зал г-ну Сальмону: «Tutti i Frances! sono gentili fuor
che i letterati» *. За границей все жалуются на их
спесь.
Линней в начале своей карьеры был очень беден;
когда его башмаки изнашивались и ему не на что
было купить новые, он часто продолжал путь боси-
♦ Все французы — милые люди, за исключением литераторов
( итал.).
34
ком; так он пришел к Бургаве, который прекрасно
принял его и одел.
По моим наблюдениям, у г-на Сальмона глубоко
чувствительная душа, настолько чувствительная, что
он не выносит даже описания порочного характера.
Он совсем не любит Мольера и обожает Коллена; он
с удовольствием отмечает, что единственный пороч.-
ный характер, изображенный Колленом,— это Эврар.
Такую душу следует особенно ценить в художнике, ко-
торому чрезмерная чувствительность мешает выно-
сить правильные суждения.
Читаю Лагарпа (13-й и 14-й тома его «Курса»),
нахожу кое-какие ценные мысли и много здравого
смысла. Сгораю от желания поскорее получить свой
чемодан, что даст мне возможность работать; я устал
от своего невежества.
28 жерминаля (18 апреля).
Замечания г-жи де Жанлис по поводу придворных
в поразительной степени подтверждают принципы
Гельвеция.
29 жерминаля (19 апреля).
Вечером, под псевдонимом «Юниус», пишу ответ
на статейку от 27-го, в которой Жофруа оскорбляет
м-ль Дюшенуа.
Утром, в пять часов, г-н Сальмон уезжает в Ут-
рехт. Перехожу на полный пансион к г-же Грюэль за
пятьдесят один франк. Вечером иду на «Дом Молье-
ра» и «Лже-Агнесу». «Дом Мольера» — пьеса, испол-
ненная восхитительной естественности; эта пьеса, по
общему мнению, очаровательна, а на мой взгляд,
просто чудесна. Флери прекрасно сыграл Мольера и
даже с одной лишней деталью сходства: у него такая
же слабая грудь, какая была у этого великого челове-
ка в конце его карьеры. Мне казалось, что во всем, за
исключением пятнадцати — двадцати строчек, я узнаю
Гольдони; однако никто рядом со мной не назвал его
имени, а ведь соседи мои были как будто люди
образованные.
Для того чтобы исполнение было безупречным,
Флери должен был бы отчетливее произносить слова,
35
и, кроме того, ему и Сен-Фалю следовало бы иметь
лучшие костюмы.
Прежде у меня было совершенно ложное представ-
ление о слове «друг». Мне хотелось иметь одного-един-
ственного друга,
Но так, чтоб он был мой, а я — его всецело.
Человек для этого недостаточно совершенен. При-
ходится ограничиться тем, что во всех моих друзьях
я подмечаю порознь те качества, которые хотел бы
соединить в одном. У меня ведь так много знакомых.
В Париже — Мант, истинный друг; Крозе; Жакине;
П. Дарю; Марсиаль Дарю; г-н Дарю-отец; г-н де Бор;
Буасса; Кардон, истинный друг; Прюнель; Рей; Даль-
бан; Ларош; Дар; Л. Барраль.
Ничего нет легче, как быть в хороших отношениях
с человеком, которого видишь не чаще раза в месяц.
4 флореаля (24 апреля).
Читаю в Национальной библиотеке Фенелона и
просматриваю Беккарию (о стиле); с удовольствием
обнаруживаю, что Фенелон вполне согласен со мной.
Вечером — «Агамемнон»; сцену, где замышляется
убийство, божественно сыграли Тальма и м-ль Дю-
шенуа. После спектакля Крозе представляет меня ей;
я нахожу ее изумительно естественной и значительно
менее некрасивой, чем я себе представлял. Тип ее
лица очень подходит для изображения страстей. В бу-
дущем, перед тем как быть представленным какому-
либо человеку, написать заранее комплимент, который
я собираюсь ему сделать; в нужный момент я теря-
юсь. Крозе прощается; я обнимаю Лемазюрье (не за-
быть пригласить его на обед, на завтрак, сказать ему,
что г-н Дюбуа упоминает о нем в своем «Курсе лите-
ратуры», и оплатить экипаж, когда мы поедем в Вер-
саль). Я в восторге от проведенного вечера, хотя глу-
по проиграл шесть франков в № 113. Мне хотелось
выиграть деньги на покупку стереотипов для Френси-
са, сестры и Альфонса.
Единственное, что я сказал в присутствии м-ль Дю-
шенуа,— это что «Преступная мать» и «Агамемнон» —
две наиболее нравственные современные пьесы. Жду
чемодана.
36
5 флореаля (25 апреля).
Получил чемодан, гулял с Крозе, Мантом и Барра-
лем с пяти до девяти часов. Пришел домой очень уста-
лый. Мант и я распрощались с Крозе в Тюильри в чет-
верть восьмого. Крозе уговаривает меня пойти завтра,
в двенадцать дня, к м-ль Дюшенуа.
Мант находит, что в этом году я значительно пере-
менился к лучшему по сравнению с прошлым годом.
Он говорит, что тогда у меня была какая-то дьяволь-
ская энергия. Мы одинаково думаем об очень многих
вещах; он собрал все, что Гоббс говорил о смехе.
6 флореаля XII г. (26 апреля 1804 г.).
Наконец приступил к моей пьесе «Два человека»;
306 стихов были написаны в Гренобле, начинаю
с 307-го:
Мне небом вверена забота о тебе.
Перечитываю все написанные стихи; последние две-
сти кажутся мне хорошими.
Смотрел «Эдипа» и «Ворчливого любовника». Ушел
со второго акта пьесы Монвеля; она имеет большее
право не нравиться мне, чем все остальные. Я правиль-
но оценил «Эдипа»: есть прекрасные стихи, где ясно
видна манера Расина. Сюжет великолепен, но есть
сентенции, которые прямо противоположны тому, что
нужно, если хочешь растрогать. Нет на свете ничего
более нелепого, чем бахвальство Филоктета; его любовь
к старухе Иокасте противна.
Мадмуазель Рокур три или четыре стиха прочитала
недурно, все остальные — плохо. Тальма играл превос-
ходно; в последних актах лицо его было благородно.
В четвертом он кричал больше, чем нужно; он крикнул:
«Вы дрожите, сударыня!»—тогда как, по-моему, эти
слова надо было произнести с изнеможением отчаяв-
шегося человека, который узнает, что приговор ему
утвержден. Монвель играл крошечную роль спутника
Лайя.
Завтра увижу м-ль Дюшенуа; спросить у нее, когда
она будет играть Иокасту, чтобы мы могли хорошенько
прочувствовать сцену двойных признаний.
Стихи, изображающие неистовство Эдипа, в конце
37
монолога пятого акта, по-моему, не производят долж-
ного впечатления. Когда человек доходит до такого со-
стояния, нужны действия.
9 флореаля (29 апреля).
«Баязет», «Два брата». Никогда еще м-ль Дюше-
нуа не казалась мне такой прекрасной, как сегодня
в Роксане, и, может быть, никогда еще мой интерес
к трагедии не был таким непрерывным, как сегодня на
«Баязете»: все укрепляло мои иллюзии. Моя работа
углубляет во мне чувствительность. Депре был очень
хорош в Осмине; Сен-При все время хорош, а местами
прекрасен в Акомате. Только г-жа Тальма, с ее нытьем,
была отвратительна в Аталиде. М-ль Дюшенуа — вы-
ше всякой похвалы; я зашел к ней после спектакля,
она приняла меня все с той же естественностью, без
церемоний. Пришел Шазе; это красивый мужчина; по-
моему, он был удивлен моим естественным и нимало
не смущенным видом. Мы поговорили о комедии и тра-
гедии; он смешил и был остроумен, я высказал не-
сколько верных мыслей. Ожидая м-ль Дюшенуа, я ви-
дел в коридоре Тальма; он моего роста, на нем был
синий фрак, короткие черные штаны и такие же чулки.
Он разговаривал с капельдинером; у него тот же
голос, что и на сцене. Его облик произвел на меня
сильное впечатление, у него был трагический вид.
Я подумал, что приближаюсь к славе; после стольких
иллюзий знакомства и дружбы с великими людьми вот
наконец нечто реальное. Надеюсь, .что через год «Два
человека» сделают меня другом и м-ль Дюшенуа и
Тальма.
Сегодня вечером я по-настоящему восхищался Ра-
сином. Правдивость у него облечена в изящную форму,
и это чарует. Это не строгий рисунок Микеланджело,
это свежесть Рубенса. Сегодня вечером во мне роди-
лось множество мыслей, которые, как мне кажется,
могли бы составить отличный комментарий к «Ба-
язету».
11 флореаля (1 мая).
Прекрасный поступок жены Перье (из военного ми-
нистерства) по отношению к Буасса.
Смотрел «Ифигению в Авлиде» и «Нетерпеливого».
38
Ни один стих этой трагедии не дошел до моего сердца;
правда, она была сыграна из рук вон плохо. Сен-При
жалок; Тальма! и м-ль Дюшенуа посредственны; м-ль
Рокур невыносима; м-ль Буржуа не в состоянии возвы-
ситься до трагического тона. Эта трагедия должна бес-
конечно нравиться толпе, все ее персонажи посред-
ственны. Экспозиция вялая, тянется без конца; она со-
вершенно бессмысленна в том месте, где Агамемнон,
вместо того, чтобы в четырех стихах передать поруче-
ние Аркасу, послать его вперед и задержать царицу,
начинает рассказывать то, что Аркасу уже известно, и
тратит столько времени, что царица успевает добрать-
ся до войска. В общем, эта пьеса в переводе на
итальянский или на английский язык должна произ-
вести жалкое впечатление. Хороши только слова:
«Таков удел царей...» и т. д. «Нетерпеливый» — пьеса
посредственная.
После театра иду с Фавье к м-ль Дюшенуа; застаем
ее в сильном гневе на м-ль Рокур, которая угрожала
ей за то, что была освистана; судя по всему, у м-ль
Рокур тон торговки селедками. Фавье разговаривает,
как человек, обладающий чувством собственного до-
стоинства; если его сердце не противоречит этому чув-
ству и если он действительно обязан своим местом
м-ль Дюшенуа, то этот человек заслуживает уважения,
и я должен сойтись с ним ближе. Назначено второе за-
седание Трибуната, на котором Бонапарта хотят объ-
явить императором.
12 флореаля (2 мая).
В двенадцать часов дня иду в Трибунат; заседание
начинается в два часа. Многие члены Трибуната вы-
ступают как жалкие негодяи. Среди них***; его
лицо — зеркало души. Савуа Роллен выступает как
умный человек с развращенным сердцем, который на-
смехается решительно надо всем. Коста, пожалуй, луч-
ше всех остальных. На двадцатом месте я увидел Кар-
но. Я сидел рядом с женщиной, немного похожей на
Викторину. Это сходство привело меня в восторг; что
же было бы со мной, если б я встретился с самой Вик-
ториной? Вечером мы два часа гуляли в Тюильри
с Мантом, говорили о страстях и о философии
39
.13 флореаля (3 мая).
Иду во Французский музей. Отчетливо сознаю, что
никогда нельзя напрягать чувство, как я делал в про-
шлом году; мне кажется, что напрягать можно только
центр, управляющий пониманием. Все утро работал
над моей пьесой «Два человека». Начал принимать на-
стой из трав. Был у г-жи де Бор и у г-на Дарю. Пьер
Дарю только что приехал. Заходил к г-ну Лебрену, ко-
торый в беседе со мной выказал остроумие и, следо-
вательно, должен быть доволен моим. Чувствую, что
прошло время быть республиканцем. Не следует нару-
шать моих проектов завоевания славы ради честолю-
бия, но в то же время не надо делать ничего такого,
что могло бы ему повредить. Опубликовать после моей
смерти. Отец прислал мне наконец планы и десять
луидоров.
14 флореаля (4 мая).
Возвращаюсь домой в половине второго пополуно-
чи (следовательно, 15-го). Только что заходил к м-ль
Дюшенуа; передал ее привратнице статью на трех
страницах и записочку. За час до этого, сидя в своей
ложе, м-ль Дюшенуа выразила желание, чтобы кто-
нибудь взял на себя ее защиту. Сегодня вечером она
приняла меня очень хорошо, еще раз пригласила бы-
вать у нее. В общем, этот визит был целым рядом
побед, а я еще колебался, идти ли мне! Итак, общее
правило: надо всегда ходить к ней, но визиты должны
быть короткими, если я увижу, что стесняю.
Сегодня вечером у меня явилось множество мыслей
о декламации. Заслугой актера, так же как и поэта,
является душа, способная постигать. Каждая роль мо-
жет быть разбита на некоторое количество интонаций;
актера можно назвать хорошим только в том случае,
если он находит эти интонации и передает их верно.
Избегать некоторых звуков, которые имеются в голосе
Тальма и которые, как мне кажется, происходят из-за
сжатия голосовой щели. Звук никогда не должен быть
напряженным. Я нашел, что с прошлого года игра
м-ль Дюшенуа усовершенствовалась. Тальма вырази-
тельно произнес:
О, не терзай того, кто полн любви к тебе!
(^Андромаха»)
40
2/ флореаля XII г. (11 мая 1804 г.).
Утром встаю, иду в кафе Режанс выпить чашку
кофе, возвращаюсь домой в восемь часов. Упорно ра-
ботаю до четырех и не могу прилично написать
353-й стих для «Двух человек».
В Тюильри даю пятнадцать су старику-нищему,
в котором есть все необходимое для того, чтобы беско-
нечно меня растрогать; через минуту вижу отца, бол-
тающего с трехлетней дочуркой; эти две мимолетные
встречи бесконечно трогают меня. Затем иду смотреть
«Метроманию» и «Состоявшийся и расторгнутый
брак»; в театре встречаюсь с Дальбаном, который мне
очень нравится, если забыть о некотором присущем
ему самомнении
Сегодня вечером высказал Дальбану одну мысль,
которую я считаю правильной и с которой он согла-
сился Я сказал ему, что Расин не обладает необходи-
мыми качествами для того, чтобы производить на
сцене максимальное впечатление; по-моему, эти каче-
ства сводятся к лаконизму и к сжатости диалога, кото-
рый должен быть живым и выразительным, если он
диктуется страстью.
Надо всем жертвовать ради страсти, ибо только
она придает пьесе жизнь,— всем, лаже гармонией
стиха.
Комплименты (финтифлюшки, употребляя образное
выражение дяди) метромана сегодня, 21 флореаля,
понравились публике, а эта публика, как мне ка-
жется, состояла из небольшого кружка избранных.
Они нравятся и мне самому. При случае щедро по-
крыть этим лаком Шамуси. Дельмара, Шарля и
Вальбеля.
Я по-прежнему считаю, что лучше плохо выражать
подлинное, чем отлично —- поддельное, сколь бы близ-
ким к истине оно ни казалось.
3 прериаля XII г. (23 мая 1804 г.).
Смотрел «Эдипа» и «Болтуна». В этой трагедии
есть очень красивые места, но, по-моему, тут заслуга
греческого поэта; нет ничего менее величественного, чем
бахвальство Филоктета или гордость Иокасты; экспо-
41
зиция искусственна; сцена, в которой Филоктет узнает
о замужестве Иокасты, заимствована из «Полиевкта»;
их свидание — точная копия свидания Павлины и
Севера, с той разницей, что у Корнеля это свидание
что-то говорит душе, а у Вольтера не говорит ни душе,
ни возвышенному уму и может нравиться лишь уму
низменному. Тальма очень хорошо играет Эдипа. Но
я представляю себе, что мужчина, обладающий умом
Ариадны, сыграл бы его лучше.
Без конца аплодировали стиху:
Он шел, великий царь, один, без пышной свиты...
В этих словах усматривают намек на Бонапарта.
В каком смысле — в хорошем или в дурном? Много
аплодировали также выпаду против жрецов.
В общем, это прекрасная трагедия в выспрен-
нем стиле, пожалуй, прекраснейший образец этого
жанра.
5 прериаля (25 мая).
Одиннадцать стихов; дошел до 401-го. В этом меся-
це у меня уходило в среднем по два часа пятьдесят
шесть минут на стих.
«Андромаха» (во второй раз) и «Сганарель». Таль-
ма играл превосходно, особенно в сцене из второго
акта:
Да, да, придется вам последовать за мной.
Что это был бы за актер, если бы он все играл так!
В голосе м-ль Дюшенуа, когда она читает стихи, зву-
чит слишком много хроматических гамм. После спек-
такля зашел к ней, был принят превосходно; она оби-
жена на публику, которая не вызывала ее; впрочем,
она чувствует, что Тальма ее затмил.
Фавье рассказал мне, что, когда Бонапарт был мо-
лод, Тальма давал ему бесплатные билеты во Француз-
ский театр. М-ль Дюшенуа разучивает роль Монимы
для Сен-Клу; кажется, в Париже она будет играть
Инесу и Химену. Тальма слишком вял в изображении
любовной экзальтации.
42
17 прериаля XII г. (6 июня 1804 г.).
«Оптимист» Коллена, в пяти актах, в стихах; «Не-
ожиданное возвращение» Реньяра. Вернулся Дюгазон.
Он отлично играет в обеих пьесах (в первой — г-на
де Пленвиля).
Эта пьеса дала мне ощущение счастья; таково ее
чудесное воздействие. Это, пожалуй, восхитительная
идиллия, но как комедия пьеса эта чрезвычайно слаба.
По-видимому, бедняга Коллен дал клятву избегать
изображения энергии; его талант словно создан для
того, чтобы рисовать нежную пастушескую любовь (и
он привлекает нас не столько описанием этой любви,
сколько изображением добрых и простых сердец);
к тому же создается впечатление, будто он не позво-
ляет своим влюбленным говорить.
После «Кандида» так легко было развить этот
сюжет: надо было довести его до максимума энергии,
показать характеры в действии. У Коллена длинная
сцена расплывчатых объяснений между г-ном де Плен-
вилем и Моренвалем — «Мартеном» пьесы,— и это
все. Хорош только стих пессимиста:
Даю, что в силах дать, но люди отвергают.
Коллен пишет мягкие, плавные и довольно изящные
стихи, но дело в том, что поэт беден мыслями и
разжижает их. По-видимому, есть что-то общее между
его душой и душой Лафонтена, но между ним и
Вольтером — решительно ничего. Если душа Коллена
похожа на его сочинения, то вряд ли ему когда-либо
приходилось испытывать острые наслаждения Воль-
тера. Оптимист — это характер приятный в под-
линном смысле этого слова; во всяком случае,
г-н де Пленвиль очень приятен; он почти все время
на сцене.
Комедия имеет одно большое преимущество перед
трагедией: она изображает характеры. Трагедия изо-
бражает только страсти. М-ль Марс, как ангел, играла
ничего не значащую роль. Мне очень понравился Дю-
газон, он вызвал у меня на глазах слезы, и даже от-
радные слезы, но лицо его недостаточно выразительно.
Мне очень нравятся на сцене черные брови, я хотел
бы видеть в этой роли Флери. Он похож на дядюшку
43
из «Нынешних нравов» Коллена; эту роль он исполняет
просто чудесно.
«Возвращение» — маленькая пьеска Реньяра, где
больше вдохновения, чем во всем Коллене. Дюгазон
восхитителен, Флери очень хорош.
Смотря «Оптимиста», я нередко испытывал
сладостную иллюзию: место действия выбрано очень
удачно — это красивая роща.
Зрители уловили какой-то намек на Бонапарта.
Этот «Оптимист» сделал меня поистине счастли-
вым; он произвел во мне целую революцию. Между
тем я и прежде знал ту отвлеченную истину, следуя
которой г-н де Пленвиль растрогал меня. Вот что зна-
чит могущество спектакля! Вот необычайное воздей-
ствие комедии, сыгранной Дюгазоном х.
18 прериаля (7 июня).
Стараюсь обрести хладнокровие, чтобы быть в со-
стоянии исправить план моей пьесы «Два человека».
Иду в Национальную библиотеку, читаю третий том
французских «Мемуаров» Гольдони, наименее интерес-
ный из трех. Исследовать французский стиль этого
итальянца, в нем есть нечто привлекательное. Думаю,
что это предельная ясность; у него короткие фразы, и
он предпочитает повторить какое-нибудь слово, нежели
воспользоваться местоимением. Исследовать его на до-
суге для моей большой работы о стиле.
Прочел одну из его комедий под названием:
«II cavaliere di buon gusto» * *, надеясь найти в ней что-
либо общее с «Лжеметроманом». Это совсем не тот
сюжет. «II cavaliere di buon gusto» — образчик светско-
го человека. Пьеса очаровательна; главное, здесь очень
верно схвачены черты, характерные для юноши, только
что вышедшего из школы. Не понимаю, почему Пикар,
который держит театр, не берется за перевод Гольдони;
в шесть дней он подготовил бы пьесу, и эта пьеса
стоила бы двенадцати таких, как «Старый комедиант».
1 В один из дней прериаля, кажется, 28-го, я читал Макья-
велли: Tutte 1е ореге (Полное собрание сочинений). Londra, Da-
vies, 1772. 3 тома in-40. Национальная библиотека. См. 7-й том
Тирабоски in-4°. В нем дана история итальянского театра.
* «Человек с хорошим вкусом» (итал.).
44
Я мог бы переделать на французский лад многие
сюжеты, которые Гольдопи разработал по-итальянски.
Если бы я привел это намерение в исполнение, то мои
пьесы не имели бы совершенно ничего общего с его
пьесами, за исключением темы. Его интриги недоста-
точно остры для меня, а его шутки недостаточно тонки
для нас всех. Так, например, «Человек с хорошим вку-
сом» наводит меня на мысль написать пьесу под на-
званием «Светский человек», в которой был бы дан
образец поведения в высшей степени привлекательного
светского человека. Надо было бы поставить его в наи-
более характерные жизненные положения и показать
его самообладание на протяжении по меньшей мере
четырех актов. Он с честью и изяществом выходил бы
из любого положения, в какое бы ни попадал, он был
бы очень остроумен. Я изобразил бы его во всех жиз-
ненных ситуациях, я смог бы изобразить весь наш век,
выведя остальных действующих лиц: торговца, юношу,
едва вступившего в свет, и т. д., и т. д. Развить эту
мысль.
Моя пьеса не имела бы совершенно ничего общего
с его пьесой. Он вывел в трех актах светского челове-
ка — итальянца, я вывел бы в пяти актах светского
человека — француза, и притом с другой интригой.
Если бы аплодисменты публики были для подобной
пьесы свидетельством, подтверждающим сходство, она
явилась бы весьма забавным памятником лет через
двести после ее первого представления.
Почитав Гольдони, дивишься тому, как мало драма-
тического таланта у наших авторов. Все действующие
лица этого искусного художника движутся,— они жи-
вут. Они не очень одухотворены,— он не достиг возвы-
шенного в искусстве, но он всегда весел, совершенно
естествен, и, судя по тем его вещам, которые мне из-
вестны, я ставлю его сразу после Реньяра. Таким обра-
зом, комедийный Парнас состоит из Мольера, Реньяра
и Гольдони. Если бы автору комедий было запреще-
но изображать возвышенное, то, на мой взгляд, он ни-
когда не смог бы справиться со своей задачей лучше,
чем Гольдони; а ведь, кажется, Гольдони за один год
написал шестнадцать комедий. Купить его сочинения
и изучать по ним естественность.
45
19 прериаля (8 июня).
Читаю «II Poeta fanatico»*, там встречаются низ-
менные чувства. Может быть, испанцы испытывают
такое же ощущение, читая изображение наших нравов.
Он выводит поэтов в смешном виде; всегда естествен-
ный, порой он радует прелестными деталями.
Заглядываю в «II Moliere»**, написанного четыр-
надцатисложным рифмованным стихом. Мне кажется,
Мерсье испортил его. По-моему, в нем плохи только
несколько плохих шуток. Гольдони думает о большей
части всех этих комедий в стихах, которые ставили во
Франции около 1750 года, то же, что и я: убожество во
всех смыслах.
Вот что говорит Гольдони в третьем томе своих
«Мемуаров» об «Отце семейства» Дидро: «...Это одно
из тех несчастных созданий, которые существуют
в природе, но я бы никогда не решился выпустить его
на сцену».
Зачем показывать человеку отрицательную сторону
жизни? Заслуга здесь невелика. Какая разница между
«Отцом семейства» и «Оптимистом» Коллена! При
равных достоинствах одна пьеса составляет несчастье,
а другая — счастье зрителя.
Воскресенье 21 прериаля XII г. (10 июня 1804 г.).
В десять часов иду в кабинет для чтения; читаю там
Палиссо, там же узнаю о приговоре по делу Моро. За-
тем — в Люксембург. Две картины Давида, недоста-
ток выразительности.
«Сид» и «Дом Мольера». Публика жадно ловит на-
меки, направленные против Бонапарта и в защиту
Моро. В «Доме» после слов «При дворе полно чуда-
ков» аплодирует только один человек, но довольны все.
«Дом» пользуется настоящим успехом. Это нечто
вроде диалога между актерами и публикой. Актеры
говорят, публика смеется или аплодирует. Эта пьеса
очаровательна своей естественностью. Гольдони, пожа-
* «Поэта-фанатика» (итал.).
«Мольера» (итал.).
46
луй, самый естественный из всех поэтов на свете, а ведь
естественность — это один из основных признаков
искусства.
Особенно удачна роль Мольера, так хорошо
сыгранная Флери. Это идеальный образ меломана, ка-
рикатуру на которого мы видим в «Поэте-фанатике».
Во всяком поэте живет философ и стихотворец; сти-
хотворца всегда можно сделать смешным, разум же —
никогда.
Почти не думая об этом и записывая на ходу свои
мысли, я открыл истину, которую считаю очень суще-
ственной: трагедия — это развитие действия, а коме-
дия — развитие характера.
Тальма не очень хорошо сыграл роль Сида. Ему
не хватает одного — смелости быть естественным:
Eripuit coelo fulmeni*. Исправлять великих поэтов, де-
лать записи о том, как их надо играть. В «Сиде» есть
много мест, нуждающихся в исправлении: стансы
в конце первого акта — не что иное, как суд разума че-
ловека над движениями его сердца, а это доказывает,
что он захвачен не целиком. Химена слишком часто
обращается к Сиду на «ты», что лишает пьесу восхи-
тительного смешения «ты» и «вы». Исправить это.
Во всех трагедиях акты кажутся мне чересчур длин-
ными. Пьеса «Сид» была сыграна сегодня очень плохо,
потому что не было никого, кроме Тальма, да и тот
был не очень хорош; однако «Сид» никогда не казался
мне чересчур длинным. Это самая стремительная из
наших пьес и к тому же первая. Может быть, это про-
исходит оттого, что наша нация больше живет умом,
чем чувством.
Чтобы хорошо жилось среди людей, не надо жить
для себя; чтобы создавать великие творения, надо
жить только для своего таланта, формировать его,
развивать, улучшать.
Я так устал от мыслей, что, несмотря на бутылку
пива, за которой ходил к Бланшерону, мне не удастся
их записать.
Естественность Гольдони восхитила меня, хотя, по-
моему, Мерсье испортил его.
♦ Похитил огонь с неба (лат.).
47
25 прериаля (14 июня).
Годовщина Маренго. Вечером прогулка в Тюильри
с Фортюне. Он сообщает мне множество подробностей
о приговоре, вынесенном Моро. Разговоры караульных
солдат и офицеров в Тюильри накануне приговора.
Затем мы с Барралем провожаем Туллию до дому;
судя по ее взглядам, она, кажется, благосклонна ко
мне. Он живет на улице Тиктонн, № 122, на втором
этаже.
30 прериаля XII г. (19 июня 1804 г.).
Твоя истинная страсть — это страсть познавать и
испытывать. Никогда еще она не была удовлетворена.
Когда ты приказываешь себе молчать, у тебя нахо-
дятся мысли; когда ты велишь себе говорить, у тебя
не находится ни одного слова. (Наблюдал в действи-
тельной жизни.)
В мире чувства есть лишь один закон — составить
счастье того, кого любишь.
Написать историю путешествия и страстей для М.
«Невозможно, чтобы другой любил тебя так, как я».
/
6 мессидора (25 июня).
Конец двух «тревог»: Жорж Кадудаль гильотини-
рован в 11 часов 35 минут вместе с теми, кто не добил-
ся помилования. «Тревоги», комедия Пикара, провали-
лась. Подсудимые, добившиеся помилования, пригово-
рены к изгнанию. Моро уезжает в Соединенные Штаты,
которым, в одном и том же веке, доведется увидеть
Вашингтона, Костюшко и Моро.
// мессидора XII г. (30 июня 1804 г.).
В час ночи приехал Дарю-сын; в пять утра умер
Дарю-отец.
Третьего дня ходил к Адели, застал ее одну; она
приняла меня лучше, чем когда бы то ни было, была
очень внимательна, любезна и т. д. Пробыл там пол-
часа. Три недели назад, в присутствии матери, она при-
няла меня совершенно иначе.
Сегодня пошел туда по случаю смерти Дарю, про-
48
был три четверти часа. У матери застал ее поверенно-
го; через минуту явилась дочь с наперстком в руках.
В разговоре она приняла тон добродетельной девицы;
больше того, обсуждала с матерью вопрос о том, что
будет, если она выйдет замуж, говорила, что мать оста-
нется в одном доме с ней и с зятем, и т. д., и т. д. На
беду, я почувствовал, что краснею, и, выжав из себя
какую-то шутку, перевел разговор на другую тему. Из
всего этого я заключаю, что она стала смотреть на
меня, как на возможного мужа
Но так как час на час не приходится, она уже
не показалась мне такой хорошенькой, как в тот раз;
сегодня я нашел ее некрасивой. Мне бы очень хоте-
лось, чтобы она как-нибудь, только не от меня, узнала,
что в то самое время, как я писал ей любовные письма,
я был страстно влюблен в Викторину.
Не ходить >уда десять дней. Держу пари, что это
де Бор обратил их внимание на меня как на жениха;
надеюсь, что когда-нибудь она будет принадлежать
мне, и это будет прелестная любовница, но она была
бы мне дурной женой
Вечером иду во Французский театр: «Современный
человек» и «Пари». Играют Флери и Конта.
Интрига «Современного человека» должна была
очень нравиться в те времена, когда обладать женщи-
ной считалось большим счастьем; но она внушает от-
вращение из-за множества ложных чувств, о которых
разглагольствуют ее персонажи. Многие вокруг меня
говорили с выражением скуки: «Какая посредствен-
ная пьеса!»
В «Пари» совершенно отсутствует хороший тон;
в нем выведены лакейские характеры. Главных дей-
ствующих лиц — г-на и г-жу де Кленвиль — все время
одурачивают люди, которых они считают ниже себя.
Тщеславные зрители много смеются. Какую пользу
можно извлечь из тщеславия? Можно ли написать
пять актов о тщеславном человеке?
12 мессидора (1 июля).
В семь часов вечера иду в церковь св. Фомы Аквин-
ского, чтобы присутствовать на заупокойной мессе по
г-ну Ноэлю Дарю. Обратил внимание на пошлые, а
4. Стендаль. Т. XIV. 49
порой и злые лица священников; в лучшем случае
у них было глупое выражение.
По многим причинам у нас считается «хорошим
тоном» делать то же, что делают все. Табарье пел.
Все, что делаешь, надо делать с простым и естествен-
ным видом.
Существует обычай посещать дом покойника. Вы
садитесь в черную карету, едете в церковь, после отпе-
вания провожаете умершего до его последнего жили-
ща. Летний дом, зимний дом.
13 мессидора (2 июля).
В четыре часа летний дождь. Обедаю на улице Луа,
напротив мостков; люди, проходящие наверху, очень
забавляют меня некоторыми характерными черточка-
ми. Дождь навевает на меня ту сладостную нежность,
какую я испытывал в Италии.
15 мессидора (4 июля).
Читаю в Национальной библиотеке: философские
трактаты Юма — посредственно; потом «Ореста» Аль-
фьери — божественно. Вчера читал «Мысли» Вове-
нарга, произведение весьма посредственное. Ничто так
не обесцвечивает жанр, который любишь, как посред-
ственность.
В три четверти девятого прихожу к г-ну Карраре;
застаю там г-жу Каррара, Адель и г-на Давранжа,
если не ошибаюсь, смотрового инспектора. В девять
часов Давранж уходит, я остаюсь с дамами до сорока
пяти минут десятого. Предложил г-же Каррара свести
ее в будущий четверг на бал в Ранелаг; думаю, что
она согласится. Во время этого визита меня смутила
одна вещь. Я говорил, рассказывал, смешил; должно
быть, в прошлый раз, после моего ухода, г-жа Каррара
сообщила им о моем мнимом успехе у Из. П. Тем
не менее, когда я пришел, разговор то и дело замирал.
Что это: естественный результат глупости Давранжа
и застенчивости остальных? Или это я стеснял их?
Такое положение продолжалось и после ухода Да-
вранжа, я один поддерживал разговор. Адель показа-
лась мне великолепной. Я тем более расположен по-
ухаживать за ней, так как ничего к ней не чувствую; в ее
50
облике нет ничего оригинального. Я неправильно вел
себя в отношении Давранжа, я слишком его затмевал.
Если он будущий муж Адели, то я плохо устраиваю
свои дела; исправить это при первой же встрече.
Я едва не растерялся, увидев, что разговариваю с без-
жизненными статуями; это лишило мою беседу есте-
ственности; оправиться у меня не было времени, при-
ходилось без умолку говорить, но у этих дам нет ни
достаточного опыта, ни — в данное время — достаточ-
ного количества визитов, чтобы они могли уловить
этот оттенок. Стоит на миг отдалиться от света, как
становишься крайне подозрителен; видишь смешное и
не смеешь сказать: «Это смешно»,— потому что ду-
маешь: «А вдруг это модно?»
Адель заговорила о «Маленьком городке» Пикара;
она говорила очень быстро. Может быть, я показался
ей чересчур болтливым. Если мне посчастливится
встретить там кого-нибудь, кто придет к ним с визитом
впервые, разыграть влюбленного и, следовательно, го-
ворить мало. Она играет на фортепьяно, у нее есть
Эрар; сделать ей комплимент по этому поводу. Она
жила прежде в Клермоне, в Бовези, маленьком город-
ке, насчитывающем 3 тысячи жителей, в пятнадцати
лье от Парижа.
Одна парижская модница приехала туда и не «при-
вилась»; в первые дни ее рассматривали, как диковин-
ку, потом забыли о ней. Эти дамы сообщили мне, что
за Аделью ухаживает человек, который очень близок
ко двору. Они полагают, что у него двадцать тысяч
франков ренты. Я добавил: «По меньшей мере». Кто
это — Рапп, Лакюэ? Они еще не женаты х.
Разница в манерах (воспитании) между двумя
Аделями; должно быть, они питают друг к другу почти
одинаковые чувства. Адель Ландевуазен великолепна,
Адель Ребюфе танцует, как ангел; они встретились на
балу, и, конечно, этого было достаточно для них, чтобы
невзлюбить друг друга. Когда речь зашла об Адели
Ребюфе, Адель Ландевуазен промолчала и этим поста-
1 Думаю, что это была попросту болтовня г-жи *** относи-
тельно Марсиаля, который действительно часто там бывает, но
он еще два месяца назад сообщил мне по секрету, что собирает-
ся жениться на м-ль Сен-Флориан.— 23 брюмера XIII г.
51
вила себя в выгодное положение. Адель Ребюфе много
говорила мне о другой Адели, отдавала ей должное,
критиковала ее, сказала, что она не умеет себя дер-
жась, но отметила также и ее достоинства, признав,
что она очень красива, и добавив, что на балу она
не произвела того впечатления, какого можно было
ожидать, и т. д.
Вот что делает разница в воспитании. Продолжать
изучать их и не верить фразам. Стараться разглядеть
истинное, природу,— это для меня основа всего: на-
слаждений, славы, счастья.
14 июля.
Чудесный день. Встав в десять часов, идем в кафе
Режанс. Туда приходит аббат Эли, и мы вместе отпра-
вляемся в Тюильри, где остаемся до часу, причем он
все время с нами. Он бесконечно нас забавляет. То,
что он нам рассказал, подтверждает мои теории. Мы
отлично видели Бонапарта; он проехал верхом в пят-
надцати шагах от нас; он ехал на прекрасном белом
коне, в красивом новом мундире, в обычной треуголке,
в форме полковника гвардии, с аксельбантами. Он все
время раскланивался и улыбался. Улыбка театраль-
ная, при которой сверкают зубы, а глаза не улыбают-
ся: улыбка Пикара.
На празднестве перед Домом инвалидов была
давка. Он вышел из Тюильри в полдень и снова вошел
туда в половине четвертого. Особо отведенные места
у Дома инвалидов были заняты не все. На его пути
раздавались крики: «Да здравствует император!»,—
но очень слабые, и еще слабее: «Да здравствует импе-
ратрица!».
Тринадцатого он был во Французском театре, где
ставили «Ифигению» (бесплатный спектакль). Он
не был встречен аплодисментами. Накануне он был на
«Бардах». Опера, когда театр полон, дает сбор
в 12 тысяч франков. Театр был переполнен, но сбор
равнялся только 6 тысячам франков. Вот почему ему
аплодировали.
Вецербм, в восемь часов, иду к г-же Каррара.
Встречаю там г-на Кассини в мундире и с крестом.
Мне впервые приходится наблюдать глупое тщеславие
52
и болтливость ученого, жадное стремление человека,
не привыкшего к уважению окружающих, каждую
секунду напоминать себе и другим об этом уважении.
Надо сказать, чго если все люди науки похожи на
г-на Кассини, то это очень скучная и смешная ком-
пания. Каждую минуту такие фразы: «Ученые, вро-
де нас, должны... Нам, ученым Академии... Он
(Борда) пользовался большим уважением со сторо-
ны самых крупных ученых Академии, мы очень счи-
тались с ним». Этим людям совершенно необходим
свой Мольер.
Мы пошли в Тюильри пешком, причем я шел под
руку с г-жой Каррара. Адель шла под руку с пле-
мянником г-на Каррары. Нас было человек семь —
восемь, иллюминация нам очень понравилась. Мы
зашли к г-ну Дежу, скульптору, чтобы посмотреть
на фейерверк, но он оказался совсем ничтожным.
Кажется, г-н Дежу узнал во мне человека, который
нелестно отзывался о нем на улице.., за главным
почтамтом.
В двенадцать часов ночи на площади Пале-Рояль
все сели в фиакры, предварительно пригласив меня
отобедать на вторник. Моя обычная лихорадка немно-
го мешала мне.
2 термидора (21 июля).
Смотрел «Лето кокеток» и «Модных мещанок».
Обе эти пьесы Данкура крайне скучны, все в них вяло,
ничто не привлекает. «Смешные жеманницы» все еще
вызывают смех. Все в них выразительно: как сильно
должна была действовать пьеса в свое время, когда все
в ней звучало злободневно! Вот она, vis comica *, ко-
торую необходимо приобрести и без которой нет коме-
дии. В прошлом году я и не подозревал об этом; мне
казалось, что, с силой изображая страсти, я уже до-
стиг комедийности. Хорошенько изучить нравы моих
современников, то есть то, что кажется им справед-
ливым, несправедливым, честным, бесчестным, хоро-
шим тоном, дурным тоном, смешным, приятным и т. д.
Все это меняется каждые полвека.
* Сила комического (лат.)
53
4 термидора (23 июля).
Читаю в библиотеке «Дух Мирабо», книгу, которую
надо глубоко обдумать и обсудить. Читаю раздел:
Философия. Нахожусь в самом чудесном состоянии,
какое у меня когда-либо бывало в жизни. В творениях
этого большого ума нашел множество мыслей, кото-
рые уже приходили мне в голову. Так, например, отно-
сительно Монтескье, о том, что его «Дух законов»
долго не проживет; мои мысли (приблизительно)
о невоздержанности как о пороке, который вреден
лишь тому, кто им страдает. Как мне кажется, он раз-
вил то, что я сам думал о христианстве. Он восхи-
щается Жан-Жаком, главным образом его доброде-
телью. Он (так же, как и Гельвеций) считает его вели-
ким скорее за возвышенность в деталях, чем за общую
систему. Мирабо написал сорок томов. Особенно вни-
мательно прочитать «Секретную историю Берлинского
двора», для изучения характеров: «ЕгоНка Biblion» *,
исповедь знатного повесы, чтобы заглянуть в душу
истинного развратника.
Мирабо очень походил на женщину; в своей жизни
он испытал все страсти, за исключением скупости и
зависти.
Но руководило им не тщеславие, а, как мне кажет-
ся, любовь к физическим наслаждениям.
5 термидора (24 июля).
Вечером пошел в Оперу, где не был почти полтора
года. Впервые смотрел «Клиссона», пошлую глупость,
написанную для восхваления Бонапарта и для того,
чтобы дать возможность выискивать намеки.
М-ль Шоле — очаровательная актриса; своей осанкой
и манерами она целиком отвечает моему представле-
нию о трагической актрисе; видно, что ее одушевляет
чувство; в этом отношении она — полная противопо-
ложность м-ль Жорж. Смотрел «Психею», тоже впер-
вые; этот балет очаровал меня. Дюпон довольно
изящен, но он слишком увлекается пируэтами, которые
благоразумно бросил когда-то и за которые теперь
♦ «Книгу любви» (грея.).
54
снова взялся, потому что публика их любит. Если бы
не это, он вызвал бы в душе чудесное чувство, подоб-
ное тому, какое рождает эклога Вергилия. Он иногда
производил на меня такое впечатление в своей пре-
лестной роли Зефира. Г-жа Вестрис исполняла роль
Амура, а какая-то довольно хорошенькая танцовщи-
ца— Психеи. Г-жа Вестрис играла пантомиму Амура
в течение каких-то считанных минут; Амуру следовало
бы более глубокими переходами склонить свою воз-
любленную к тому, чтобы она сделала его счастливым.
Большая актриса могла бы достичь в этом месте не-
обычайной высоты. «Психея» очаровала меня, это пре-
красная вещь; посмотреть ее еще раз.
Размышляя о вздорности «Коннетабля де Клиссо-
на», я набрел на мысль о том, что можно было бы на-
писать отличную оперу в трех актах, под названием
«Дон Карлос». Зритель увидел бы прекраснейшие
в мире празднества, а посреди этих чудес искусства —
Филиппа II, ненавистного тирана, и Карлоса с Иза-
беллой, обезумевших от любви; зритель увидел бы, как
им мешает окружающая их пышность. Я утешил бы
людей, сожалеющих о том, что они не короли, пока-
зав, как часто величие сковывает венценосцев и как
усиливается печаль в чувствительной душе Изабеллы,
вынужденной сохранять внешнее спокойствие, несмо-
тря на отчаяние в сердце. Я показал бы ее нена-
видящей свое величие и мечтающей о безвест-
ности. В таком освещении любовь королей была бы
подана впервые. Пьеса в своей основе была бы про-
никнута республиканскими принципами и произвела
бы тем больший эффект, что слова «родина», «добро-
детель» и т. д. не произносились бы в ней вслух. Иза-
белла могла бы стать одним из наиболее трогательных
образов, выведенных на сцене, а моя опера — лучшей
из всех существующих. Балетные сцены были бы
введены в нее самым естественным образом: свадьба
Изабеллы и Дон Карлоса или свадьба короля, в зави-
симости от того, какой я выберу план. Три главных
актера не остались бы безучастными зрителями балет-
ных сцен, они часто прерывали бы их тем или иным
знаком, словом, вручением письма; шпионы — каким-
нибудь замечанием; это внесло бы в балетные сцены
55
то оживление, которое обычно в них отсутствует и ко-
торое всех привело бы в восторг. Слабое подобие это-
го я видел в «Фигаро», поставленном в Опере два года
назад.
Итак, я могу написать прелестную пьесу под назва-
нием «Дон Карлос», в трех актах. Действующие лица:
Филипп II, Дон Карлос, Изабелла. Это ничуть не по-
вредило бы трагедии, которую я смогу когда-нибудь
написать в духе «Марка Юния Брута».
Прочесть для изучения поэтики несколько совре-
менных опер и оперы Кино.
7 термидора (26 июля).
Смотрел с Барралем «Родогуну», после которой
должен был идти «Флорентиец». Мы ушли сразу после
«Родогуны», чтобы не ослабить полученного впечатле-
ния. Барралю едва не стало дурно, когда м-ль Флери
произнесла:
Взгляните на него;
Ужасен взор его, глаза блуждают дико.
Тальма' был изумителен; я ни разу не видел, чтобы
он так играл после «Андромахи», в которой он высту-
пал 5 прериаля XII года (25 мая 1804 года). Он пре-
восходно передал всю прелесть дружбы. Он начал в
тоне полнейшей естественности и в первых четырех
актах ни разу не нарушил ее; в пятом — несколько вы-
криков, вполне извинительных, принимая во внимание
ужасное положение Антиоха. В общем, великолепен.
Во всех своих позах он очень напоминает прекрасные
фигуры Рафаэля. В первых четырех актах он был в
белом, в последнем—в красном и в диадеме. Он пре-
восходно передал общую подавленность, вызванную
скорбью. Порой этому великому актеру недостает вы-
думки, а порой и естественности. А Жофруа и К’ почти
упрекают его в том, что у него ее слишком много; они
говорят, что у него естественность дикаря. Это застав-
ляет меня предположить, что манера Лекена была не
очень естественна. М-ль Рокур, Флери и Дама' играли
довольно посредственно. М-ль Рокур была одета очень
хорошо, в длинном черном плаще.
Никогда еще «Родогуна» не производила на меня
56
такого впечатления. В изображении характеров там
есть красоты самого возвышенного порядка (стоят ли
они наравне с прекрасными сценами Шекспира?), но
есть также большие недостатки в отношении
scenegiatura *. Последних было бы очень легко избе-
жать. Думаю, что изучение Альфьери укрепит меня в
этом отношении.
В изображении характеров я заметил два недо-
статка: первый тот, что у Клеопатры, когда она гово-
рит с Лаоникой, такой вид, словно она поучает ее. Эти
поучения превосходны, но неуместны; они делают
пьесу холодной. Надо было применить нравственные
правила к событиям, не провозглашая их.
Второй недостаток, по-моему, пришел к нам от
испанцев. Это ложная утонченность, которая мешаег
персонажам углубляться в подробности, вследствие
чего мы никогда не испытываем ужаса, как это бывает
с нами в пьесах Шекспира. Они не отваживаются на-
звать свою спальню спальней, они мало говорят о том,
что их окружает.
Селевк недостаточно нежен со своим братом .в реп-
лике: «столь мудрая печаль» и т. д. (акт II, сцена IV);
он резок со своей матерью (акт IV, сцена VI). Вообще
же все персонажи болтливы. Кроме того, имеются
большие недостатки в отношении сценичности. Но чего
только не искупает пятый акт! У самого Шекспира
нет ничего прекраснее. По-моему, в настоящее время
«Родогуна» — этот триумф уверенной и величествен-
ной манеры великого Корнеля — следует сразу же за
«Сидом», и пьесы располагаются в таком порядке:
«Цинна», «Сид», «Родогуна», «Гораций», «Полиевкт»
и т. д. Я поставил бы ее непосредственно после «Ан-
дромахи» и «Федры», и, таким образом, в ряду пре-
красного это будет четвертая или пятая по порядку
французская пьеса.
Тальма очень хорошо выразил любовь.
Ложная утонченность резанула меня в двух местах:
при расставании Лаоники с Родогуной и в следую-
щей сцене — при расставании этой принцессы с Орон-
том. Эти две сцены заставили бы оледенеть от ужаса
* Постановки на сцене; здесь — сценичности (итал.),
57
у Шекспира, у которого Оронт подробно перечислил
бы все оставшиеся возможности, дав тем самым пред-
ставление о грозящей опасности.
Первые два соображения гораздо больше волнова-
ли меня, пока я сидел в зале, но у меня не было ка-
рандаша.
Барраль был .в восторге от этой пьесы; ему особен-
но понравилось то, что, когда говорит один персонаж,
кажется, что возразить ему невозможно, а между тем
его собеседник находит нечто такое, что еще сильнее.
Прекрасные места из «Родогуны» действуют на него
гораздо сильнее, чем не менее красивые отрывки из
«Андромахи» и «Федры»; последние он считает при-
годными для людей пылких, для женщин. «Это кра-
соты для чувствительных людей,— говорит он,— тогда
как «Родогуна», черт побери, задевает вас за живое».
«Дело в том,— отвечаю ему я,— что здесь речь идет
о жизни, а жизнь любят все».
В сущности, вот она, подкрепленная отличным при-
мером, созданная у меня на глазах и мною самим,—
истина, которую я записал уже давно: по-видимому,
Шекспиру, такому естественному, пылкому и могуче-
му, недоставало, чтобы достичь верха совершенст-ва,
лишь искусства сценичности Альфьери и корнелевской
манеры слагать стихи.
Впрочем, все, что я только что написал, не было
бы понято ни Барралем, ни кем-либо другим, если бы
я вздумал высказать им это. Они не видят того, на чем
основаны эти истины. Вполне понятно: они не размыш-
ляли о них с самого детства, как это делал я. Итак,
никогда не следует беседовать о литературе.
Мы прошлись по Пале-Роялю, поужинали и отпра-
вились домой; было довольно холодно. Целый месяц
идут непрерывные дожди.
9 термидора XII г. (28 июля 1804 г.).
Был на «Аделаиде Дюгеклен» и на «Лекаре поне-
воле». Лафон вернулся и выступил в роли Вандома;
он более естествен, чем я ожидал от него, но голос
очень слабый, и по-прежнему немного гасконский вид.
Впрочем, он вполне отвечал духу своего поэта, так как
все персонажи пьесы — гасконцы; никакой естественно-
68
сти, видно, что все свои подвиги они совершают из
самолюбия, но так или иначе, они их совершают, и на
этой канве держится вся пьеса. Стиль, так же как и
чувства, далек от прекрасной природы и даже вообще
от всякой природы. Подлежащие, которые повторяются
для того, чтобы составить строку:
Мой гнев,— о да, мой гнев, и т. д.;
все это ненужные стихи — для рифмы. Есть десятка
три строк, выражающих именно то, что они должны
выражать, и иной раз даже ритмичных; все они под-
ражают Расину и часто прямо списаны с него.
В Шекспире привлекает то, что вы видите харак-
теры его героев. У всех почти героев Вольтера предпо-
лагается характер прусского короля; они творят вели-
кие, но малосимпатичные дела, и сердце их иссушено
тщеславием.
Эта пьеса обладает тем достоинством, что в ней
нет ничего второстепенного; зато и ничего естественно-
го,— вот что отодвигает ее на третий план. «Лекарь»,
несмотря на шарж, заставил до самого третьего акта
хохотать многочисленных зрителей, оставшихся в за-
ле; в одном месте даже похлопали. Сганарель — это
поистине характер. Так приятно было отдохнуть на
естественных характерах после всех этих надутых и
тщеславных героев!
16 термидора (4 августа).
«Оссиан» Лесюера. Какой эффект мог бы произве-
сти трагический поэт, если бы он располагал подоб-
ными средствами! Жалкие балетные сцены, музыка,
которая не режет ухо, но не приковывает к себе ни
одной арией. Кажется, будто в либретто намеренно
избегали всего, что могло быть хорошо. Декорации
правдивые и свежие, но не увлекательные; видно, что
тот, кто их писал, не обладает восприимчивой душой.
Смотрел «Цинну», которого не видел почти полто-
ра года, а затем «Мольера». Пожалуй, никогда еще на
«Цинне» не было столь внимательных зрителей.
У Корнеля была изумительная голова, полная великих
истин,— вот в чем, по-моему, причина самобытности
его творений. Однако доводы, которые приводят в за-
59
щитительных речах второго акта Цинна и Максим, не
кажутся мне наилучшими. Максим должен был при-
вести тот довод, который лежит в основе панегирика
Плиния у Альфьери.
Цинна, испытывающий угрызения совести, не граж-
данин, а просто человек, нимало не влюбленный в
славу, а следовательно, преследующий собственные
интересы в ущерб интересам своих сограждан.
19 термидора XII г. (7 августа 1804 г.)
Смотрел «Цинну» и «Свидание» — пошлую пьесу
Виже. Дважды аплодировали и кричали «браво»
стиху:
При жизни чтит он их, а мертвых — ненавидит.
Аплодировали также и этим стихам:
...Не меньше император
Враждебен нам, чем царь; он тот же узурпатор.
Публика уловила шесть или семь намеков, бросав-
шихся в глаза. Лафон играл Цинну и сыграл его из
рук вон плохо. В продолжение всей пьесы он казался
мне раболепным царедворцем, пытающимся усвоить
мужественный характер речи истинного республикан-
ца. Вместо твердости — нелепое тщеславие; о себе он
говорит не иначе, как с благоговением; он отвратитель-
но морщит нос; в первой сцене второго акта его ма-
нера читать стихи просто смешна, он больше двадца-
ти раз исказил текст Корнеля. И что же! Никто не по-
чувствовал его пошлой посредственности! Завтра бу-
дут говорить, что он играл слабо, но ни один человек
не скажет, что ему никогда не сыграть этой роли и ей
подобных.
Любопытно наблюдать в этой роли Тальма и Ла-
фона: первый — республиканец, второй — придворный
льстец.
20 термидора XII г. (8 августа 1804 г.).
«Примиритель», пятиактная комедия Демутье, ко-
торую я смотрел впервые, а затем «Ложные призна-
ния». В обеих пьесах — Флери.
60
В «Примирителе» все симметрично, никакой есте-
ственности. Ни красоты, ни недостатки этой пьесы не
похожи на красоты и недостатки других пьес; по-ви-
димому, Демутье был на пути к тому, чтобы дать раз-
витие образу протагониста. Пьеса не вызывает скуки,
но ведь это первое представление; на втором я, на-
верно, зевал бы, несмотря на талант Флери.
Тонкость Мариво очаровательна, когда она уме-
стна и, не затягиваясь слишком долго, не успевает
утомить мозг; она отвратительна, когда фальшива.
В «Ложных признаниях» есть пошлости, которые не
могли бы проскользнуть у Пикара, но Мариво хотел
быть изысканным и боялся быть естественным — бо-
лезнь вкуса во времена монархии.
23 термидора XII г. (11 августа 1804 г.).
Комедия Мартелли «Два Фигаро», затем «Школа
мужей».
Плоская и ничтожная интрига в пяти актах, кото-
рая в пятом акте слегка оживляется благодаря одно-
му недоразумению, отвратительному, но вызывающе-
му смех.
Видел Барраля, Марсиаля и Манта. Часто бывая в
театре, мало думал о своих прежних воздушных зам-
ках — о счастье, приносимом любовью.
Этот месяц я провел в изучении высокой филосо-
фии, чтобы найти основу для лучших комедий, какие
только возможны, и вообще для лучших произведений,
а также чтобы отыскать тот путь, на котором я мог бы
скорее всего обрести в обществе все то счастье, какое
оно может мне дать.
Каждый вечер меня немного лихорадило, и все же
я был счастлив! Я желал бы, чтобы остаток моей жиз-
ни дал мне соответственно столько же радостей, сколь-
ко этот месяц. Я познал самого себя и увидел, что дол-
жен постучаться в храм воспоминаний, чтобы найти
счастье, и что любовь к женщине останется для меня
единственной страстью, которая не будет изгнана
любовью к славе, но все же будет подчинена этой по-
следней, а если ей и случится одержать верх, то лишь
на короткие мгновения.
61
24 термидора XII г. (12 августа 1804 г.).
Насколько я могу судить, будучи еще так близок
к прошлому, тремя чудеснейшими мгновениями в моей
жизни были: вечер, когда Адель прильнула ко мне во
время фейерверка у Фраскати, в X .году, если не оши-
баюсь; воскресенье в Кле в ... году и сегодня.
Я заметил, что с тех пор как моя любовь к Адели
ослабела, воспоминание о счастливом мгновении у
Фраскати мало-помалу теряет свою прелесть и сти-
рается (сделать из этого общие выводы). В ту минуту,
однако, оно было от этого не менее сильно; однако же
сумма счастья, которую оно доставит мне за всю
жизнь, уменьшится оттого, что удовольствие вспоми-
нать о нем продлится только два года, тогда как вос-
поминание о наслаждениях, доставляемых любовью к
славе, будет жить дольше. Во всяком случае, я не чув-
ствую себя. расположенным расстаться с этой воз-
любленной.
Мне кажется, что при моей теперешней голове,
при моем теперешнем взгляде на вещи я могу наслаж-
даться этими острыми и, можно сказать, божествен-
ными радостями только в Париже.
Вечером смотрел «Цинну». Тальма играл гораздо
хуже, чем обычно, потому что держался менее есте-
ственно.
На следующий день смотрел «Гризельду» —
скучно.
Пятницу провел с Марсиалем. Ходил к г-же Ребю-
фе и к Лариву. Курс из двенадцати уроков по двена-
дцати луидоров за каждый — это дорого.
30 термидора (18 августа).
Возвращаясь после завтрака, встретили Диде и
Мульзена, которые нас радостно обняли. Затем пошли
в музей. Картина «Судья» не произвела на них почти
никакого впечатления. Причина, на мой взгляд, кроет-
ся в смятении души, чрезмерно занятой своим «я»
(у только что приехавших провинциалов) и неспособ-
ной поэтому отзываться на прекрасное. Вот что необ-
ходимо заметить: у души есть только состояния, у нее
62
нет устойчивых свойств. Куда девалась радость чело-
века, который плачет? Никуда. Это было состояние.
Бесконечная скука, которую Барраль испытывает в
обществе Диде и Мульзена. По-моему, Мульзена мож-
но до некоторой степени отнести к разряду Руже. Но
какая разница! Первый смешон, второй не достоин
даже и такой характеристики. Мои основания для
сравнения заставляют меня строже других оценивать
людей; к тому же я стараюсь, чтобы все чувства моей
души были благородны, чтобы все они были достойны
театра. Будучи слишком строгим, я, должно быть, те-
ряю при этом известные радости. Возмещает ли мне
их эта страсть, даруя другие наслаждения?
Раз двадцать навещал Манта, который болен по-
дагрой.
8 фрюктидора (26 августа), воскресенье.
Думаю о комедии, и мне приходят в голову отлич-
ные мысли по поводу отвратительного. Поэт, который
изображает в комедии отвратительное, выходит за
рамки комедии. Изучение комедии — это почти то же,
что изучение света: оно скорее всего может сформи-
ровать мой характер.
Когда я начну подвизаться на поприще поэзии,
надо будет держаться поближе к Марсиалю и к деви-
цам из Оперы, чтобы начисто избавиться от налета
приниженности, который этот род искусства со времен
Расина и Буало придает поэтам в присутствии людей
высшего общества.
Усвоить манеры эпикурейца Шапеля, для которого
стихи — нечто второстепенное, а не основное.
Сегодняшний день был таким, какими я представ-
лял себе дни своей жизни с тех пор, как начал серьез-
но думать о том, чтобы стать настоящим поэтом.
Утро — за плодотворной работой, вечер — в высшем
свете. После обеда, в семь часов, иду с Барралем в
Тюильри и встречаю там Марсиаля под руку с Аделью
и ее матерью.
Не продолжаю описания: мне пришлось бы отшли-
фовывать его слишком долго, чтобы оно могло отра-
вить то ослепительное счастье, какое я вкусил впер-
вые в жизни и после того, как желал его так сильно.
63
Читая эти записки, я часто ругаю себя; они не
вполне передают мои ощущения: так, например,
слово «отличные» в выражении «отличные мысли», ко-
торое я употребил немного выше, просто отвратитель-
но. Это все равно, как если бы мужчина, говоря о цве-
те лица женщины, сказал бы: «Оно — телесного
цвета».
Чем больше познаешь человека, тем легче про-
щаешь своим друзьям их маленькие слабости. Велико-
лепные поступки протагонистов, отражающие макси-
мум страстей (в трагедии) или человеческих взаимо-
отношений (в комедии), заставили бы меня бежать в
пустыню, если б я вложил в людей большого света
всю ту непримиримость, какую вкладываю в свои пер-
сонажи.
Всячески этого остерегаться: это мой большой
недостаток, и он может сделать меня в глазах свет-
ских людей столь же смешным, сколь Лагарп был бы
смешон в моих, если бы он вздумал бесцеремонно
критиковать «Цинну».
10 фрюктидора (28 августа).
Утром у Ларива, который нам сказал, что во всем
Париже не найдется двух учеников с такими способ-
ностями, как у нас. Обедаю с Марсиалем; он расска-
зывает о нелепой репетиции, на которой был вместе
с ПьерОхМ и с Табарье; м-ль Флери хотела на ней за-
менить «тигра» — «варваром», а Сен-Фаль, говоря
о треножнике, сказал «она».
Смотрел «Мизантропа», посредственно сыгранного
Сен-При. Не стал дожидаться второй пьесы, чтобы не
сгладить впечатления, которое произвела на меня
первая.
Чувствую, что можно было бы написать гораздо
лучше. Смогу ли я когда-нибудь осуществить на прак-
тике то, что чувствую? Область, в которой, как мне
кажется, я мог бы добиться чего-то большего,— это
сценичность, где я являюсь учеником великого Аль-
фьери. В пьесе, названной «Мизантроп» (раз уж при-
нято именно так называть Альцеста), он должен был
64
бы давать ход всему, все должно было бы вращаться
вокруг него.
Между тем:
1) Не он герой развязки.
2) Сцена с двумя маркизами и длинная сцена с
Арсиноей — всего лишь эпизоды.
3) Поступки протагониста недостаточно отражают
его характер, и Мольер не ставит его в те ужасные и
затруднительные положения, в которых поединок двух
страстей так хорошо показывает нам сущность харак-
тера. Мы должны были бы видеть в этой пьесе самые
решительные поступки, на которые толкает Альцеста
его характер; вместо этого мы видим лишь одну
сильную сцену — сцену с сонетом. В любовных сценах
с Селименой мы видим истинно влюбленного, а вовсе
не мизантропа. Короче говоря, эта пьеса не дает всего
того, что ей следовало бы дать. Ей следовало: во-пер-
вых, обрисовать нам Альцеста самыми выразительны-
ми штрихами, какие только возможны; во-вторых, сде-
лать так, чтобы эти штрихи, наилучши,м образом рисуя
характеры, были умело распределены и приковывали
к себе внимание.
Ничего этого нет; пьеса холодна, в ней нет ни пыла
трагедии — той тревоги, в которой вас держит
«Орест» Альфьери,— ни пыла комедии, того пыла, ко-
торый царит в «Мнимом рогоносце» или в «Лекаре
поневоле» и причина которого в том, что ум без конца
занят чем-то новым.
У Альцеста есть один основной недостаток: он не-
достаточно рассудителен. Ему следовало понять, что
причина всех зол, которые он не в силах терпеть,
лежит в монархическом правлении, и обратить против
тирана ту ненависть, какую ему внушают пороки его
современников. Если он не встал на этот путь, если у
него не хватило на это сил, то ему следовало создать
себе ясное представление о добродетели и, чтобы со-
вершить еще несколько добрых поступков (не ведя
борьбы с корнем зла), остаться в свете, объединиться
с теми немногими порядочными людьми, которых
можно там встретить, и делать то Добро, какое воз-
можно. Если же Мольер хотел сделать своего Альце-
ста смешным, поскольку тот не встал на этот путь, он
3. Стендаль. Т. XIV. 65
должен был показать это нам и высказать ему это
хотя бы устами Филинта.
Этот Филинт не приводит разумных доводов, чтобы
убедить своего друга; любовь его все время напоми-
нает о том, что вы смотрите комедию; Филинта сле-
довало бы упразднить. Вообще этот персонаж, да и
все второстепенные персонажи комедии, не вполне
естественны. Мне хотелось бы, чтобы эти персонажи,
по большей части остроумные и веселые, подарили
нам улыбку счастья.
Стиль «Мизантропа» устарел, потому что он черес-
чур образен. Вот эти-то образные выражения и уста-
рели. Местами он также несколько груб. Вообще он
недостаточно стремителен,— слишком много болтов-
ни. Первые две сцены «Лекаря поневоле» и многие
сцены из «Лжеца» гораздо более стремительны.
Все это не мешает этой пьесе быть второй или
третьей комедией в мире, если даже не первой. Воз-
можно, что опубликование произведений Альфьери не-
сколько изменит этот счет. При настоящем положении
вещей «Филинт» Фабра — французская комедия с
наилучшей сценичностью.
У Шекспира есть «Тимон», недурная комедия по
сравнению с этой, но сюжет ее неинтересен. Мы и са-
ми хорошо знаем, что друзья богачей больше любят
их стол, чем их самих.
В «Мизантропе» имеется образчик великолепного
диалога; вот это место:
— Гнать жалкого должна я от своих дверей?
— Не палка тут нужна сударыня, поверьте:
Тут сердце надобно...
и т. д.
Впрочем, если я когда-нибудь буду писать такую
серьезную комедию, вспомнить, что появление
Дюбуа — как ни плох этот комик — веселит и достав-
ляет большое удовольствие.
14 фрюктидора XII г. (1 сентября 1804 г.).
Поездка в Ренн.
Отец должен Выдать мне 1 вандемьера ХШ г.
(24 сентября 1804 г.) 327 франков сверх обычного
содержания.
66
Если я уеду 1 вандемьера, у меня будет 200 фран-
ков из моего содержания. На расходы мне надо
100 франков, следовательно, придется попросить
200 франков у Марсиаля.
Если я буду дьявольски экономить в вандемьере,
то в лучшем случае смогу не наделать новых долгов
благодаря трем луидорам Ла...
Итак, 1 брюмера XIII г. (23 октября 1804 г.) у меня
будет 100 фр. долгу, и если к этому времени отец ни-
чего мне не пришлет, придется попросить 200 фр. у
Марсиаля; тогда, если я не отдам свой долг в
100 франков, 1 брюмера XIII г. у меня будет
300 франков и все принадлежности, необходимые для
поездки.
Следовательно, если говорить о Ренне, поездка
туда не так уж невозможна. Взять с собой одежду:
мой фрак (еще неплохой), 6 рубашек, 6 галстуков,
6 носовых платков, 2 пары нанковых коротких штанов,
4 пары шелковых чулок, 1 пару новых ботинок. Ку-
пить: зеленые брюки, сапоги за 48 ливров, 1 жилет.
Теоретически это возможно, подумать об этом. Но
уж тогда зимой никаких прогулок, никаких приятных
неожиданностей; до 1 брюмера (23 октября 1804 г.) у
меня, стало быть, остается полтора месяца. Это еще
далеко.
17 фрюктидора (4 сентября).
17-го впервые почувствовал усталость от светской
жизни. В десять часов пошел к Марсиалю, оттуда вме-
сте к Лариву. Завтракали в кафе Фуа, оттуда пошли
к Роберу уплатить остаток по счету (обед обошелся
в 163 франка, нас было двенадцать человек; да еще
дали 12 франков на чай лакеям). Мне не раз случа-
лось видеть Марсиаля в таком состоянии полускуки:
у них это бывает часто; но мне стало по-настоящему
скучно от этой жизни, проходящей среди развлечений,
которые, правда, считаются пес plus ultra * хорошего
тона, но нисколько не развлекают. Впервые светская
жизнь вызвала у меня скуку. Я заглянул в самого се-
бя и понял, какое удовольствие всем им в таком со-
* Как нельзя более; здесь — пределом (лат.).
67
стоянии должно доставить хорошее литературное про-
изведение.
2-й дополнительный день ХИ г.
(19 сентября 1804 г.).
Ездили с Марсиалем к Лариву в Монлиньон (в ле-
су Монморанси). Приятный день, очаровательная
местность. Вернулись в девять часов. Марсиаль пошел
к Мильер. Я зашел к Ленуару, взял «Тимона Афин-
ского», прекрасную комедию Шекспира, и отправился
домой спать.
Вкус (правила для достижения того или иного эф-
фекта) в его подлинном смысле — это половина та-
ланта. Вот этой-то половины и недостает А1арсиалю.
Возвращаясь домой в своем кабриолете, он прочел
мне при свете луны свои стихи о возлюбленной некое-
го кавалера мальтийского ордена. Стихи неплохие; в
них есть остроумие, потому что он пытался быть од-
новременно и страстным и остроумным; но страстные
люди не бывают остроумны, а он не знает этого, так
как недостаточно изучал человеческое сердце.
6 брюмера, воскресенье (28 октября).
Только что пришел с обеда, где встретился с че-
ловеком, который был со мной необычайно любезен.
Мант зашел за мной в три часа; мы отправились
в Ротонду, в Пале-Рояле; встретили там сначала Ал-
легре с двумя провинциалами, затем милого Пене с
г-ном Дюпюи, коммивояжером торгового дома Ла-
валь, который две недели назад приехал из Испании,
где провел четыре года.
Идем обедать к Гриньону: обед нам обходится в
5 ливров 8 су. Нас семеро: два идиота-провинциала,
которые все время молчат; Аллегре — провинциаль-
ный любезник, который рассказывает нам, как он в
течение двух часов подряд разыгрывал глухого в од-
ной из придорожных гостиниц (самый замечательный
момент в этом приключении — разбитая тарелка);
Мант, милейший Пене, беарнец Дюпюи и я.
Господин Дюпюи рассказал нам, какие почести от-
дают в Испании Моро; губернатор Кадикса поселил
его у себя в доме: когда утром Моро выходит на ули-
68
цу в синем сюртуке, круглой шляпе и с трубкой в зу-
бах, детишки бегут за ним и кричат: «Да здравствует
Моро!» Дюпюи и еще восемнадцать французов, слу-
чайно оказавшихся в Барселоне, в той же гости-
нице, что и он, устроили обед в его честь; жена
его была приглашена, но не могла присутствовать,
а он пришел и, не ломаясь, рассказывал им о своих
сражениях.
Князь Мира, бывший простым лейб-гвардейцем, те-
перь могущественнее испанского короля, потому что
спит с королевой. Князю тридцать лет, и он велико-
лепный мужчина. Встреча на улице: он — во главе
своих гвардейцев. Эпизод с архиепископским дворцом.
Эпизод с четками. Его все ненавидят; он не злой че-
ловек, но унижает самолюбие окружающих. Королева
дала из-за него пощечину своему сыну, принцу Асту-
рийскому, восемнадцатилетнему юноше, который, ви-
димо, ненавидит Годоя (князя Мира) и которого, мо-
жет быть, именно за это, обожает вся Испания.
«Дон-Кихот» по-прежнему в почете. Дюпюи пред-
почитает издание, где текст переложен на современ-
ный язык. Дюпюи, по-моему, вполне на уровне своего
класса: все, что он высказывает,— это «точка зрения»
негоцианта, странствующего по Испании. У этого мо-
лодого человека удивительно умное лицо,— таким я
представляю себе лицо Мигеля Сервантеса,— и рафаэ-
левские глаза (портрет с учителем фехтования). Сво-
им рассказом он доставил мне такое умственное на-
слаждение, что я был буквально заворожен; я боялся
пропустить хоть одно его слово. Это — единственное в
своем роде наслаждение, какое я испытал с тех пор,
как слушал «Исповедь», исполненную в Гренобле Ди-
де и Феликсом Малленом; но в тот раз ощущение бы-
ло менее острым.
Наслаждение, испытанное мною в Опере, где я
был с Марсиалем, стояло на одну ступень ниже; то-
гда я не был заворожен, я видел свое счастье, и у
меня хватило сил проанализировать его.
Театр в Мадриде превосходен; там ставят почти
исключительно французские пьесы, переведенные и по
большей части изуродованные. В последнее время там
ставили «Фепелона» Шенье, выдержавшего пятьдесят
69
семь представлений. Постановка этой пьесы, которой
громко требовали в течение целого месяца, явилась
победой, одержанной испанской молодежью над ин-
квизицией.
Впрочем, инквизиция там не очень сильна. Наи-
больший вред, который она приносит, состоит в том,
что она мешает свободному распространению книг.
Тем не менее наши газеты проникают в Испанию.
Если человек отрицательно отозвался о религии или
высказался против нее печатно, инквизиция вызывает
его и спрашивает, упорствует ли он; он уверяет, что
нет, и все кончено. Если он попадается вторично, его
сажают в тюрьму.
12 брюмера (3 ноября).
Заставил себя работать над «Хорошей партией»,
не имея к тому ни малейшего желания: после за-
втрака почувствовал себя совсем отяжелевшим;
кончил тем, что написал лучшую сцену из всех,
когда-либо написанных мною,— третью сцену первого
акта.
Итак, надо заставлять себя работать ежедневно.
Идем с Пене в театр Лувуа. «Случайный отец»—•
полное отсутствие таланта. Я бы сказал, что это по-
следняя ступень посредственности, какую может вы-
нести человек, если бы не «Подозрительный любов-
ник», одноактная пьеса в стихах Шазе и Лафортеля,
которую давали после «Случайного отца» в пер-
вый раз.
Невозможно себе представить произведение, кото-
рое бы так же плохо отражало страсти или смешные
стороны жизни, как эта пьеса. Мне нечего опасаться
подобных соперников.
«Менехмы» Реньяра.
Веселая пьеса, где очень хорошо играет Пикар, но
на втором представлении мне бы, конечно, стало скуч-
но, потому что она недостаточно ярко отражает как
смешные стороны, так и страсти. Особенность стиля
Реньяра — веселость. Эта пьеса, столь далекая от
нас,— просто совершенство, если сравнить ее с двумя
предыдушими.
70
В антрактах Пене рассказывает мне о гренобль-
ских нравах. Вот человек, к которому удобнее всего
обращаться за советом, потому что, не имея никакой
системы и никаких претензий, он видит вещи в их ис-
тинном свете.
Он рассказал, что в Бургуэне ставили «Малень-
кий городок» Пикара; женщины были в полнейшем
исступлении.
Самый комичный род людей во Франции — это
класс мелких буржуа, домоседов, живущих на ренту.
Чиновник что-то знает; опыт чему-то учит и воен-
ного и негоцианта; но что может излечить от заблу-
ждений мелкого буржуа?
В фойе театра Лувуа, где я был вместе с Пене, ви-
дел бюст Мольера, который меня восхитил; он верно
отражает душу этого великого человека, и, по-моему,
Сент-Обен правильно уловил огненный взгляд на тон-
ком лице. Профиль Мольера на этом бюсте поистине
величествен. Достать его для себя, когда окончатель-
но устроюсь.
Бессонная ночь; много думаю о плане «Придвор-
ного», пятиактной комедии в стихах; я храбро решил,
что не стоит записывать свои мысли, и растерял их.
Воскресенье 13 брюмера XIII г. (4 ноября 1804 г.).
Работал до четырех часов, обедал с Мантом и Пе-
не. Встретили Морна и Дюрифа (толстяка); непро-
ходимая глупость этих двух существ.
— Но ведь дом твоего отца совершенно испорчен.
Все гренобльские знатоки говорят, что он испорчен,
— Да чем же?
— Фундамент слишком солиден для трехэтажного
дома; он должен был иметь пять или шесть этажей.
Мант очень смеялся над этой характерной ме-
лочью; врач Дюриф и я — тоже. Толстяк Дюриф
острил по поводу наименования «гражданин», которое
он терпеть не может. Я насмехался над ним вовсю,
а он даже не заметил этого. Забавный прием: я рас-
точал ему похвалы, и он принимал их за чистую моне-
ту, между тем как они только подчеркивали нелепость
того, что он говорил, и побуждали его говорить новые
нелепости.
71
Затем я отправился в кабинет для чтения. С боль-
шим наслаждением прочел отрывок из Монтеня, ко-
торого не читал два года. Стиль автора превосходно
рисует его характер. Из всех французских стилей это,
пожалуй, самый колоритный.
Прочел отрывок из «Гения христианства»; восхи-
щался красотой языка, пока отсутствие смысла не
стало слишком явным.
Затем бесплатно (кажется, второй раз в жизни)
пошел на «Адвоката Патлена».
Эту комедию слушали, перешептываясь, а в конце
раздались свистки. Сегодня воскресенье; в другой
день, если бы среди публики было поменьше «поря-
дочных людей» (в понимании эпохи Людовика XIV),
красоты пьесы были бы оценены по достоинству, но
воскресные зрители хотят доказать, что у них есть
вкус, а потому проявляют строгость.
Эта пьеса прозвучала для меня обвинительной
речью, прочитанной перед преступником; она доста-
вила мне меньше удовольствия, чем я ожидал; од-
нако в ней есть две очень хорошие сцены: первая
сцена Патлена и г-на Гильома, а также сцена суда.
Как стиль, так и чувства искренни и естественны.
17 брюмера, 8 ч. вечера (8 ноября).
Читаю «Укрощение строптивой» Шекспира. В каж-
дой сцене поражаюсь гению этого великого человека и
антидраматическим мозгам наших сочинителей ко-
медий.
Я дошел только до седьмой сцены первого акта, а
Шекспир уже навел меня на одну мысль, которая
могла бы составить основу прелестной комедии.
Я изобразил бы Петруччо очень привлекательным
тридцатипятилетним мужчиной, пресыщенным лю-
бовью, изверившимся в ней и желающим жениться
на богатой. У Катарины был бы ее характер, но она
была бы настолько очаровательна своей оригиналь-
ностью и остроумными выходками, что Петруччо, ко-
торый вначале хочет познакомиться с ней и испра-
вить ее только с целью заполучить богатую жену, в
конце концов делает это из любви к ней.
72
25 брюмера (16 ноября).
С большим удовольствием читаю в Национальной
библиотеке подлинники писем Вольтера к Мопертюи.
Его почерк очень похож на почерк г-на Дарю и на
мой. Эти письма относятся к 1732 году. Затем чи-
таю несколько подлинных писем Генриха IV к мар-
кизе де Водрейль, одной из его любовниц. Эти пись-
ма буквально очаровали меня; вот где (так же, как
у Лафонтена) надо учиться душевной простоте.
Учиться душевной простоте? — Да.— В такие часы
(как, например, вчера), когда я плохо себя чувствую,
когда у меня рождаются тонкие мысли и в то же вре-
мя я полон чувств, я учусь душевной простоте, учусь
ощущать простодушие.
Письма Генриха IV, по-моему, бесконечно инте-
реснее писем г-жи де Севинье; этот великий человек
прославился бы даже и в том случае, если б он был
только писателем. Прочесть все его письма, но не в
слишком бурном настроении,—в это время они мо-
гут показаться мне скучными; заняться их чтением
лишь тогда, когда моя душа будет в состоянии про-
чувствовать их. Такое изучение необычайно полез-
но для меня как поэта: какая сокровищница просто-
душия, и притом ничуть не искаженного желанием
произвести впечатление!
Ларив — враг смешного. «Теперь все объявляют
смешным, над всем смеются»,— сказал он с горечью,
вызванной скорее его собственным ущемленным са-
молюбием, нежели симпатией к Люсу де Лансива-
лю, над поэмой которого я подшучивал.
Начинаю замечать, что чересчур пылкое сердце
неправильно воспринимает некоторые вещи: комизм,
простодушие, тонкие оттенки стиля.
29 брюмера (20 ноября).
Прислушиваться к голосу естественности и стро-
же придерживаться ее в своем поведении и стиле.
Ларив говорит (а он говорит то, что думает), что
во мне есть нечто такое, что невольно притягивает
ко мне людей, как только я где-нибудь появляюсь.
73
«Ифигения в Тавриде» и восьмое представление
«Супружеского урока». Эта пьеса, ничего не изобра-
жающая, нравится потому, что она — хорошо ли, пло-
хо ли — показывает забавную историю, герои кото-
рой — приятные люди. М-ль Марс и Дазенкур игра-
ли гораздо лучше, чем в первый раз, особенно божест-
венная м-ль Марс. Написать пьесу, которая рас-
кроет ее.
Я не видел «Ифигению» со времени представле-
ния в Олимпийском театре, где вместо м-ль Тенар
играла м-ль Сен-Валь и где Тальма вызвал у меня
слезы, прощаясь с Пиладом (Сен-Фалем). Еще в ран-
нем детстве я был очень чувствителен к сценам про-
щания; теперь это почти единственное, что может
меня растрогать.
Пьеса посредственна, она не увлекает, потому что
в ней нет движения. Я очень боюсь, как бы не ока-
залось, что в ней, как и в «Эдипе», все хорошее за-
имствовано у греческого поэта; немцы, сидевшие ря-
дом со мной, говорили, что она, безусловно, подража-
тельна. Преувеличение в чувствах и в стиле (особен-
но Пилад, в начале третьего акта), на мой взгляд,
происходит оттого, что автор не знал и не чувство-
вал истинного величия. Глядя на исполнение, я мыс-
ленно переделывал каждую деталь пьесы. Первый
акт уже окрашен в тона роли Ореста, и это ошибка.
Ифигения напыщенными и оскорбительными фразами
убеждает мрачного безумца Фоанта; надо было по-
разить его воображение ложным предсказанием,
притворной страстью или вообще как-то иначе. Ги-
мон не знал человеческого сердца, никогда у него нет
естественного тона. Все его герои проповедуют мораль
в простых и возвышенных стихах, потому что он стре-
мится правдиво и без аффектации изображать чувст-
ва людей или их поступки, но в решительные для
страсти минуты начинается болтовня: вот почему тон-
ко чувствующие актеры играют плохо. В пятом акте
стихи Ореста (сына Агамемнона), отлично прочитан-
ные Тальма, гласят о чем-то возвышенном, о гордости
в несчастье; но это возвышенное, которое постепен-
но снижается по мере того как ближе узнаешь царей,
чье величие оказывается чисто внешним и внушает
74
теперь только презрение, дурно выбрано для филосо-
фа и доказывает, что, несмотря на свой показной
блеск, Гимон как философ был неглубок.
Использовать то, что я перечувствовал на этой
пьесе. Мужество в несчастье, в известной мере воз-
вышенное, заставляет в известной мере и бояться и
восхищаться; оно было бы вполне возвышенным, если
бы у нас не было легкого подозрения, что герой играет
комедию и что это самая искусная тактика с его сто-
роны.
Отсутствие правды во всех ее видах: в пятом акте
Оресту следовало хотя бы вооружиться священным
ножом. Шекспир, конечно, написал бы на такой сю-
жет совсем другую пьесу, и, тем не менее, я уверен,
что все большие писатели того времени, а быть может,
и нашего, предпочитают эту пьесу всему, что написал
естественный и возвышенный Шекспир.
Тальма местами бывает великолепен, но часто од-
нообразен, а ведь я воспринимаю его с наилучшей
стороны. Но нет такой минуты, когда бы он не был
величествен; у величайших художников не найти
более прекрасных поз и более прекрасной голо-
вы. Это поза и лицо одной из фигур Рафаэля. Едва
ли он будет когда-либо превзойден в этом отно-
шении.
Дружба Ореста с Пиладом и смертельный поеди-
нок должны производить умилительное впечатление
в «Оресте» Альфьери. Возможно, что я мог бы сде-
лать эту часть более трогательной. Мне кажется,
что к характеру персонажей следует добавлять
лишь то, что делает положения более трогатель-
ными.
Достоинство Гимона, или, вернее, греческого поэ-
та, состоит в том, что вас не утомляют наперсники или
персонажи вроде Эрифилы. По-моему, родоначаль-
ник всей этой породы наперсников — Расин; он взял
ее из жизни своей эпохи.
Когда я стану писать трагедии, у меня по край-
ней мере будет знание и ощущение высокого и
прекрасного, а также естественность чувства и
стиля.
75
30 брюмера (21 ноября).
Я могу сказать:
И церковь в этот миг бежит иль торжествует.
Ведь сегодня (по словам газет), в среду 30-го, об-
суждаются стихи, присланные в Институт; вероятно,
премию присудят какой-нибудь оде в честь Бонапарта.
Для Леймери было бы лучше, если бы победительни-
цей оказалась какая-нибудь анонимная ода, принадле-
жащая перу Фонтана, Шенье или кого-нибудь другого,
кто бы не взял премии (как Лагарп — «Дифирамб
Вольтеру»), и если бы премию отдали Леймери, кото-
рый и одержал бы победу. И тогда публика окружила
бы его той скромной славой, которую эта премия мо-
жет доставить. Это обстоятельство уже само по себе
обратило бы на него всеобщее внимание.
Чувствую, что все написанное мною уже проки-
сло. Наделить Шапеля этим (восхитительным) ощу-
щением.
Смешное у Ларива и у многих других заключает-
ся в том, что по поводу самых обыденных жизнен-
ных явлений они выказывают возвышенные чувства —
такие же, например, какие были у Лекена, человека
с характером (письма Колардо к Лекену),— и немед-
ленно опровергают их своими поступками. Так, Ла-
рив утверждает, что он презирает всякие почести,
и тут же с гордостью рассказывает о каком-то незна-
чительном ответе, не дающем ни малейшего повода
гордиться,— ответе, который ему удалось вынудить у
Луи Бонапарта, когда ни с того, ни с сего он пред-
ложил этому принцу купить у него яблони. Именно в
этих-то побуждениях, предшествующих поступку, в
этих «предварительных» поступках и заключается
верх комизма, и по таким вот штрихам распознает-
ся глубокий знаток людей.
Похожий эпизод, только не такой выразительный,
у Барраля (с г-ном Проже) в Тюильри. Эпизод Бар-
раля рисует характер и смешон лишь слегка, эпизод
Ларива гораздо острее.
4 фримера XIII г. (25 ноября 1804 г.).
Я плохо воспринимаю комические детали и за-
ставляю себя находить в них красоту лишь с помощью
76
рассудка. На это есть две причины: недостаточная
опытнвсть и привычка рассматривать общество с точ-
ки зрения человека с пылкими страстями в духе Рус-
со. Знание людей заставило меня относиться с пре-
зрением к суждениям огромного большинства их, со-
стоящего из глупцов, но ведь сам Руссо сказал, что о
вещах безразличных и стоящих на уровне его понима-
ния глупец обычно может судить вполне здраво.
Чтобы излечиться от этого недостатка, непрерыв-
но читать Мольера и Гольдони.
Бесчувственное отношение, которое я вижу со сто-
роны отца, и некоторые подробности его жизни, со-
бранные мною, заставляют меня думать, что, может
быть, это просто Тартюф, который не любит ничего,
кроме денег. В самом деле, где ему было взять щед-
рость? В судебной палате. Истинную справедливость?
В религии.
Если это так, то как же много времени понадоби-
лось мне, чтобы разгадать истину! Насколько все
было бы иначе, будь моим отцом Мант!
18 фримера XIII г.
(9 декабря 1804 г.), воскресенье.
Начиная с 11 фримера, прошлого воскресенья, у
меня накопилось множество вещей, о которых стоит
написать.
Мало было недель в моей жизни, когда бы мне
приходилось быть свидетелем столь интересных для
меня событий; были такие дни, когда я мог бы, вер-
нувшись домой, исписать целые страницы, например,
день, который я целиком провел у Марсиаля и у г-на
де Бора.
В воскресенье, 11 фримера, в день коронации, ни
у меня, ни у Манта не было ни гроша; он зашел за
мной в половине восьмого, и мы направились прямо
на улицу Сент-Оноре к Французскому кафе. Там мы
случайно встретили депутацию национальной гвар-
дии Изерского департамента — Пене, Дюрифа, Ша-
вана, Реверди, Тенара, и т. д., и т. д.; благодаря им
нам удалось отлично разглядеть низкорослого при-
четника, который появился примерно в четверть один-
надцатого, неся крест папы; затем мы увидели папу,
77
а спустя полтора часа — императорские кареты и са-
мого императора. Папу и императора мы видели
очень хорошо.
Вечером, в половине пятого, я хотел зайти за г-жой
Ребюфе, чтобы вместе посмотреть на процессию, но
встретил кортеж по дороге и отлично всех видел.
Весь этот день я много размышлял об этом столь
очевидном союзе всех шарлатанов. Религия венчает на
царство тиранию, и все это во имя блага людей. Чтобы
прополоскать себе рот, я почитал прозу Альфьери.
Мы с Марсиалем повели г-жу Ребюфе и Адель в
Тюильри смотреть иллюминацию, которая действи-
тельно оказалась великолепной; только было очень
холодно. У Марсиаля и Адели, шедших впереди, был
вид любовников, которые ссорятся.
Спать я лег в два часа ночи и был разбужен моим
дядей Ганьоном, который приехал из Эшеля и сей-
час (в половине двенадцатого ночи), когда я пишу
эти строки, лежит на моей кровати, куда улегся пер-
вым. Мы обедали у г-жи Созе; тщеславный Самюэль
Бернар — живой пример для наблюдения. На дру-
гой день, когда Бонапарт отправился на Марсово
поле для раздачи знамен, мы — дядя, г-жа Ребюфе,
ее дочь и я — видели, как он вышел из здания Зако-
нодательного корпуса. В тот день мы провели с эти-
ми дамами четырнадцать часов. Искорка любви про-
билась из-под горячего пепла. Мы еще раз побывали
у них, и Адель, которая держалась теперь более
естественно, снова начала нравиться мне; кажется,
я тоже ей понравился.
Не как возлюбленный,— хотя бы лишь как друг.
В беседе со мной она два — три раза, на корот-
кие мгновения, проявила естественность, и эти мгно-
вения восхитили меня, особенно та минута, когда я
советовал ей прочитать пятую книгу «Эмиля», «Дух»
и «Рассуждения о нравах» Дюкло.
О божественная естественность, как велика твоя
власть! Ограниченные люди не всегда замечают отсут-
ствие естественности в том, что они видят, но, я думаю,
одно лишь естественное может их очаровать.
Кажется, эта последняя вспышка любви к Адели
78
вновь озарила мое сердце лишь для того, чтобы при»
вести его в такое же точно состояние, в каком оно на»
ходилось в флореале X года.
Снова видел Викторину; не ощутил прилива неж-
ности. Это лишило меня радости, зато я не вел себя,
как дурак. Я увидел ее, сказал ей два слова: «Имею
честь приветствовать вас, мадмуазель». В ответ на это
она сделала мне быстрый реверанс и убежала в свою
комнату. Я добавил: «Эдуард дома?» Если не оши-
баюсь, она ответила: «Дома, сударь». Не помню точ-
но ее ответа: я был слишком поглощен тем, что раз-
глядывал ее. Мне показалось, что лицо ее сильно вы-
тянулось, сильно похудело. Так ли это, или на меня
подействовали речи адвоката «Против», который, под
влиянием слов Александра Маллена, все время твер-
дил мне: «Она некрасива». Александр Маллен упре-
кал ее в том, что она толста, и вот я представлял ее
себе значительно толще, чем она есть. Как бы то ни
было, но мне показалось, что я вижу на ее лице силь-
ное смущение; правда, я в этом не уверен; может
быть, она просто похудела. Что все-таки заставляет
меня считать это смущением, это то, что слуга, входя в
приемную, где я ее увидел, громко сказал: «Госпо-
дин Бейль».
Следуя моей драматургической программе «мак-
симумов», мне бы следовало воспользоваться этой ми-
нутой, чтобы выразить ей мою любовь; я этого не сде-
лал, а ведь, кажется, это именно та женщина, кото-
рую я всегда буду любить больше гсех. Вот о чем
должна поразмыслить моя любовь к славе.
Затем я прошел в кабинет отца, где Эдуард при-
нял меня, но холодно. Он сказал: «У вас вид настоя-
щего парижанина!» В самом деле, мой костюм, хотя и
дешевый по вине моего, с позволения сказать, отца,
отличался той приятной для глаза небрежностью, ко-
торая изобличает молодого человека, привыкшего хо-
рошо одеваться и вращаться в элегантном париж-
ском обществе.
После пятнадцатиминутной холодности я вышел
вместе с двумя мужчинами, приходившими отдать ви-
зит. Мы с Эдуардом пообещали друг другу вскоре
79
встретиться, но с его стороны это было сказано хо-
лодно. Я нашел, что его лицо и рот очень красивы,
гораздо красивее, чем я себе представлял. Адвокат
«Против», под влиянием Маллена, вообще преувели-1
чил в дурную сторону воспоминания о внешности.
По поводу частой смены квартир он повторил мне
свою обычную фразу о моем «врожденном непостоян-
стве»,— должно быть, его мнение обо мне действи-
тельно таково.
Вообще говоря, его поведение было очень прилич-
ным, если он хочет вежливо порвать со мною; все го-
ворило об этом; горячность, живость — все было пу-
щено в ход.
Во время моего короткого посещения — причем
некий молодой житель Ренна, получивший воспита-
ние в Париже, безотлучно находился тут же в качестве
третьего лица — вошла Филиппина и сказала Эдуар-
ду, что сестра просит его зайти к ней в комнату; он
ответил: «Сейчас приду», — но никуда не пошел. Она
пришла еще раз; он вышел и через минуту вернулся
через другую дверь с тем самым выражением, о ко-
тором я только что говорил: с намерением вежливо
порвать отношения. Может быть, Викторина не узна-
ла меня и спросила у него, кто к нему пришел — уж
не тот ли это Бейль? Это было бы оскорбительно, но
вполне возможно.
Я выглядел хорошо, насколько это позволяет мое
лицо, в котором нет ничего хорошего, кроме выраже-
ния; жабо, галстук, жилет — все как следует, волосы
не взлохмаченные, без претензий на гениальность, по-
тому что я только сегодня в двенадцать часов под-
стриг их. В общем, я должен был произвести на нее
то самое впечатление парижской элегантности, о
которой мне сказал Эдуард. Впрочем, я знаю по себе,
как обманчивы могут быть все симптомы в глазах лю-
дей с пылкой душой; мой рассказ, хотя и основанный
на здравом смысле, может оказаться очень далеким
от истины. Она была в соломенной шляпе немецкого
фасона, подвязанной лентами, — кажется, голубыми.
Теперь надо постараться найти способ увидеть ее сно-
ва. Как бы мне хотелось без помехи рассмотреть ее
в театре!
80
В сущности, я вовсе не собираюсь порицать ее
поведение по отношению ко мне, я считаю его благо-
разумным; этим я обязан моему опыту: во время при-
ступов чувствительности, год назад, я судил бы о нем
совершенно иначе. Бьет полночь; я устал, завтра до-
бавлю отдельные подробности, если вспомню что-ни-
будь еще. Итак, за истекшую неделю я видел папу, Бо-
напарта, который отправлялся на коронацию, моего
дядю в Париже, Адель — четырнадцать часов подряд,
Пьера Дарю — в течение трех часов и, сверх всего
этого, мою Викторину.
18 фримера, после семейного обеда, где был спор
с Пьером Дарю, мы с дядей пошли на «Matrimonio seg-
reto» *. Время проходит приятно и незаметно.
Третьего дня опять вместе с дядей во Француз-
ском театре: «Случайности любви» Мариво. Диалог —
ничтожный и вычурный, очень плохая пьеса; потом
«Женщины» — скучная пьеса, слишком далекая от
естественности. И то и другое навело на дядю скуку.
Среда, 21 фримера XIII г. (12 декабря 1804 г.).
Марсиаль ведет меня к Дюгазону; каждый из нас
читает речь Цинны. Я не представляю себе ничего
лучшего, ничего более искреннего (менее манерного),
чем то, что нам сказал этот глубокий актер. Со мной
редко бывало, чтобы я не мог себе представить ниче-
го лучше его. «Федра» Герена—это, пожалуй, един-
ственное, что произвело на меня такое же впечатление.
Я в восторге от Дюгазона; он даст нам верное и
живое толкование всех ролей, которые будет с нами
проходить, и научит меня постигать их в хорошем
исполнении.
Он настолько выше Ларива, что к ним вообще не-
применима общая мерка.
Он любит славу. Он не выражал при нас этого
чувства пышными фразами, но одно слово, которое
он обронил как бы случайно, показало мне это.
Для развития моего таланта знакомство с Дюгазо-
ном — одно из самых счастливых событий, какие мог-
ли встретиться на моем пути.
* «Тайный брак» (итал.).
в. Стендаль. Т. XIV. 81
Я устал, благодаря чему хорошо чувствовал себя
весь остаток дня.
Смотрел «Макбет» Дюсиса, с участием Тальма;
утренний урок так испортил мне этот спектакль, что
он не произвел на меня никакого впечатления; он моно-
тонен и скучен.
Пьеса Дюсиса, которая всегда наводила на меня
скуку, отвратительна; это карикатура на ужасное, по-
добно тому как фигуры на обоях г-на Мюрона — ка-
рикатуры на Аполлона Бельведерского и на Диану.
Вот один из самых отвратительных способов, с по-
мощью которых можно было испортить превосходную
пьесу Шекспира.
По-видимому, Дюсис забыл, что нельзя изобразить
чувства, не прибегая к деталям. В этом заключает-
ся один из важнейших недостатков Французского те-
атра. Недавно я прочел «Ореста» Альфьери; хорошо
прочувствовав его, я нашел там тот же недостаток.
Это отнюдь не значит, что я собираюсь сравнивать
Дюсиса с Альфьери; у француза настолько же мало
здравого смысла, насколько у итальянца его много.
По-моему, первый акт «Ореста» — это простая экспо-
зиция, второй — почти то же самое; действие безжиз-
ненно, начиная с первого же стиха. Шекспир гораздо
ближе к такой трагедии, какой мне, может быть, ни-
когда не создать, но которую я себе ясно представляю.
Я должен найти мужество, чтобы внести в дра-
матургию множество деталей, например, вставить
фразу: «В этой комнате спит король». И, кроме
того, трагедия, которую я напишу, будет совершенно
новой, так как я введу в нее изображение харак-
теров.
«Макбет» Дюсиса буквально не стоит и понюшки
табаку. Внешность м-ль Рокур, одетой в белое и осве-
щающей свою злодейскую физиономию большим фа-
келом, привела бы меня в трепет, если бы с ней со-
четалось истинное дарование.
Дядя виделся с Богарне; когда я пришел домой,
он рассказал мне о дружеском приеме, оказанном
ему последним, и это на два часа дало мне пищу для
честолюбивых мечтаний.
Как мало следует мне тревожиться об успехе и
82
как важно научиться понимать историю! «Федра»
Прадона и «Родогуна» Жильбера были вытеснены
пьесами Расина и Корнеля. Если бы я жил в провин-
ции, работая над созданием «Макбета», и если бы
мне сказали об успехе «Макбета» Дюсиса, я счел бы
себя погибшим и не успокоился бы до тех пор, пока
не съездил бы в Париж и не посмотрел бы его пьесу;
до этой минуты я был бы несчастен. Сделать вывод
из этого рассуждения и научиться работать в провин-
ции. Каким прекрасным местом для создания траге-
дии мог бы быть Большой Картезианский монастырь!
10 нивоза, последний день 1804 года.
Я могу смело назвать этот день счастливым; он
был бы вполне счастливым, если бы мой отец обла-
дал другим характером, например, характером Манта,
и не позволял мне страдать от лишений.
Днем пошел к Дюгазону, застал у него м-ль Луа-
зон и м-ль Нурри из Оперы, на вид дурочку. М-ль
Луазон декламировала «Андромаху». Входит Ариад-
на и протягивает мне руку. Дюгазон репетирует с ней
пятый акт «Монимы»; когда это требуется, он пла-
чет. Приходит Марсиаль; тысяча незначительных от-
тенков в его манере держать себя с Ариадной дока-
зывают мне, что она его любовница; он признается
мне в этом, а минуту спустя отрицает. Я читаю не-
сколько стихов из «Метромании». Сегодня Дюгазон
не занимается с нами по-настоящему; в половине
третьего мы уходим.
Был на «Филинте» Мольера; никогда еще эта
пьеса не производила на меня такого впечатления.
В этот вечер я был скорее светским человеком, неже-
ли артистом; пьеса воспламенила меня любовью к
добродетели, и я видел лишь все в целом, сильное и
прекрасное.
Публики было немного, она отлично чувствовала
пьесу и аплодировала раз десять — двенадцать так
громко, как только могла. В сцене узнавания третье-
го акта аплодировали каждому слову; улыбки, сло-
ва, которые доносились до меня со всех сторон, дока-
зывали, что пьесу понимают превосходно. Вот она,
83
та избранная и немногочисленная публика, которой
следует нравиться; круг начинается отсюда, постепен-
но суживается и кончается мною. Я мог бы написать
такое произведение, которое бы нравилось одному
мне и получило бы всеобщее признание только в
2000 году.
Мой восторг перед добродетелью так силен, я так
живо чувствую, что добродетель человека прямо про-
порциональна его уму и что в литературных произве-
дениях добродетель героев — это главное, что, не-
смотря на снег, иду к Курсье, на набережную Волай,
покупаю первую часть Траси и, не зажигая огня, про-
читываю первые шестьдесят страниц. Вот, кажется,
самое сильное впечатление, какое когда-либо на меня
производила пьеса.
Право, эта пьеса влила счастье в мою душу,
счастье, более соответствующее моему нравственному
облику, более благородное, глубже обоснованное, чем
то счастье, которое мне доставило представление
«Оптимиста» этим летом.
Это не самый счастливый день, какой я могу Себе
представить. Мне бы надо было смотреть пьесу, сидя
рядом с Викториной, которая бы любила меня так же,
как я ее, и при этом иметь ренту тысяч в шесть фран-
ков. Тогда только легкое возбуждение от лихорадки
мешало бы мне, но вполне возможно, что тогда этой
лихорадки вовсе и не было бы, счастье прогнало бы
ее, подобно тому как несчастье ее порождает.
Я считаю, что комедия Фабра д’Эглантина способ-
на (благодаря ее более высокой морали) произвести
более сильное впечатление, чем «Мизантроп», не ме-
нее сильное и более возвышенное, благодаря широте
взглядов, чем «Тартюф». Следовательно, это шедевр,
оказывающий со сцены максимальное воздействие;
следовательно, Фабр мог бы стать во всем равным
Мольеру и даже превзойти его, а между тем он остал-
ся его товарищем.
Флери играл его посредственно, голос у него сдает.
Дама хорошо играл Филинта.
Эта пьеса безусловно дойдет до потомства, как
«Цинна», «Андромаха», и я предпочел бы быть ее авто-
ром, нежели автором «Радамиста».
1805
/ января 1805 г.
С величайшим удовлетворением прочел первые
сто двенадцать страниц Траси, прочел легко, как ро-
ман. По вечерам меня немного лихорадит; боль не
сильная, за это время я прочел в Сен-Жорском каби-
нете для чтения целый том переписки Вольтера. У ме-
ня нет денег — еду в Гренобль; но вчера я смотрел
«Филинта», вчера я купил Траси, завтра я проведу
три часа с Дюгазоном, Дюшенуа и Марсиалем —
остаюсь в Париже. Итак, мое положение недурно,
насколько это возможно при варваре-отце, допускаю-
щем, чтобы мой организм ежедневно подтачивали
приступы лихорадки, которую можно было бы изле-
чить даже и с небольшими средствами.
И ©тот отец будто бы любит меня! Если, вопреки
очевидности, это не Тартюф, который, в сущности, не
что иное, как скупец, то вот пример, с помощью кото-
рого я могу убедиться — в ущерб самому себе, — ка-
кой вред приносят столь любимые мною страсти; вот
благодарный материал для изображения характера
человека, страдающего манией любви к земледелию!
Только сейчас, в эти последние днк, я понял, что, по-
жалуй, не отказался бы от розовой ливреи Бар-
раля-старшего.
Крозе и Барраль приехали ... числа. Крозе необы-
чайно изменился к лучшему. По-прежнему чересчур
тщеславен, чересчур много ложного величия, считаю-
щего унизительным для себя соприкосновение с обы-
85
денной жизнью; мещанский ум, полная противополож-
ность уму Барраля. Он влюблен в м-ль С. Р. и — что
особенно удивительно, но вместе с тем очевидно —
пользуется взаимностью, несмотря на то, что имеет
соперника в лице Пене; он собирается бросить ведомст-
во путей сообщения и сделаться адвокатом; ему всего
двадцать лет.
12 нивоза XIII г. (2 января 1805 г.).
Если дедушка скажет, что я должен поговорить
с отцом, я, как граф Альмавива, воскликну: «Сраже-
ние? В этом я силен!»
Строго говоря, отец обязан лишь кормить своих
детей, одевать их и удовлетворять их насущные нуж-
ды. Однако каждый человек обязан выполнять свои
обещания, а мой отец обещал дать мне тысячу экю.
Если бы отец, подобно Жан-Жаку, отдал меня в во-
спитательный дом, предоставив всяким случайностям,
я не мог бы быть несчастнее, чем сейчас.
Я был бы несчастен до конца, если бы никогда
не читал Жан-Жака, которого прочел против воли от-
ца и который дал мне любящий характер и склонность
к сильным увлечениям.
24 нивоза (14 января).
Если состояние, в котором мы находимся в тот мо-
мент, когда решается наша судьба, может служить
счастливым предзнаменованием, то Викторина долж-
на любить меня. Я провел у Дюгазона чудесное утро
с половины первого до половины третьего; там были
Нурри, м-ль Роландо, м-ль Луазон и немец. М-ль Ро-
ландо решительно делает мне авансы; один из таких
авансов я угадал сегодня задолго до того, как она
его сделала. Я осмелился стряхнуть с себя свою сдер-
жанность; уметь шутить — вот все, что требуется.
Пришла дама сердца генерала Летранжа, и мне кажет-
ся, что, окажись я наедине с нею или с м-ль Роландо,
все было бы кончено. Дюгазон сказал при всех тоном
человека, который ясно представляет себе суть пред-
мета и притом с трех — четырех различных сторон,
что у меня в жилах течет не кровь, а ртуть.
86
Некоторый успех моих вольностей придал мне му-
жество, я разошелся, и он увидел, что я не лишен
остроумия; ему очень понравилось, как я прочитал
весь первый акт «Мизантропа». Восторженным и
искренним тоном он сказал, что я сыграю его прево-
сходно; он сказал, что хочет показать «Мизантропа»
зрителям и даст эту роль мне. М-ль Роландо аплоди-
ровала. Когда я уходил, Дюгазон сказал даме серд-
ца генерала Летранжа, что я избавлюсь от моего
акцента, как Лафон, и буду играть так же, как этот
актер; другими словами,.что я буду хорошо играть.
Относительно моей игры он сказал то же, что я говорю
себе сам: что у меня большие способности, душевный
жар, но что остального мне не хватает. Сегодня впер-
вые люди разгадали, чем я могу стать на поприще дек-
ламации. Дюгазон говорил то, что действительно
думал; пожалуй, не так обстояло дело с Роландо, кото1'-
рая предсказала мне, что когда-нибудь я буду акте-
ром. Думаю, что тут скрывались две вещи: она гово-
рила то, что думала, и вместе с тем делала авансы.
Это именно тот случай, какие бывают во всех рома-
нах: она намерена заняться моим воспитанием, ее тя-
нет ко мне. «Мой юношеский пыл», как говорит Кор-
нель, соблазняет ее. Если — когда у меня будут день-
ги и хорошее платье — я захочу обладать ею, она бу-
дет мне принадлежать; не то, чтобы все это было необ-
ходимо, но мне лично это нужно для того, чтобы не
быть застенчивым: застенчивость парализует все мои
возможности. Я начинаю быть самим собой лишь то-
гда, когда я привык, когда я пресыщен, как говорит
она. «Ему необходимо пресытиться»,— сказала она од-
нажды про меня и при мне. Она угадала: я бываю
привлекателен, бываю самим собой лишь в эти мину-
ты, но мне кажется, кроме того, что в эти минуты я
бываю искренен, — обнажается прекрасная душа;
приложив некоторые усилия, я мог бы также сделать-
ся любовником м-ль Луазон и дамы сердца генерала
Летранжа.
Вот и все о светских вещах, о радостях тщеславия;
я так подробно остановился на них потому, что они
редко бывают у меня, человека, обладающего чувст-
вительной душой и скрягой-отцом, а также потому,
87
что мне необходимо пресытиться ими, чтобы целиком
отдаться любви к Викторине и к славе; но это придет,
я уверен. Один год роскоши и радостей тщеславия —
Н, удовлетворив потребности, внушенные мне нашим
веком, я вернусь к тому, что действительно радует
мою душу и никогда мне не наскучит.
Зато в эти дни безумств я отделаюсь от своей за-
стенчивости, что совершенно необходимо мне, чтобы
я мог быть самим собой; без этого все будут видеть
во мне лишь натянутое и неестественное существо,
почти совершенно противоположное тому человеку,
который скрывается под этой оболочкой. Доказатель-
ством может служить мое замечание относительно ор-
дена, брошенное подруге Адели Ландевуазен за сто-
лом у Каррара. Я ясно ощутил это по письмам, кото-
рые писал вчера и позавчера Викторине; они были
ужасны, в них совсем не видно было моего серд-
ца, моего истинного сердца, а ведь я не мог их испра-
вить: для истолкования их надо было бы видеть
выражение моего лица, а меня там не было; они пока-
зывали меня совсем не таким, каков я на самом деле.
Если бы я вращался в том же обществе, что и она, то,
я уверен, она бы полюбила меня, потому что увиде-
ла бы, что я обожаю ее и что моя душа так же пре-
красна, как та душа, какую я предполагаю в ней,
какую ей должно было дать ее воспитание (получен-
ное благодаря отцу среди невзгод и в чужих краях)
и какой она, конечно, обладает; и мне кажется, что
как только мы бы почувствовали друг друга, почувст-
вовали, как мало остальные представители рода чело-
веческого способны заслужить нашу любовь и соста-
вить наше счастье, мы навсегда полюбили бы друг
друга; вот где уместно будет сказать:
Чем больше чуждых лиц, тем родина милее.
Мои письма были очень далеки от того, чтобы про-
стодушно выразить мои мысли, и, я это чувствую, все,
что я пишу здесь, пока еще только фразы, не пере-
дающие точно моих мыслей, не совсем еще свободные
от напыщенности. Чтобы этого не было, мне нуж-
ны светские навыки, а чтобы иметь светские навыки,
мне нужны деньги. Я чувствую, что создан для лучше-
88
го в мире общества и для лучшей из женщин; я слиш-
ком остро хочу иметь эти две вещи, чтобы не сделать-
ся достойным их.
Наконец, вчера, от двух до четырех, я написал
письмо Викторине, совсем не похожее на предыдущие,
гораздо более естественное, но все еще немного на-
пыщенное,— последнее помимо моей воли и потому,
что, будучи сильно взволнован, я совсем потерял ощу-
щение естественности, стараясь исправить стиль.
Я переписывал его почти что печатными буквами с
четырех до семи часов, и оно заняло три больших стра-
ницы веленевой бумаги. Сделав из него пакет с пре-
проводительным письмецом, адресованным г-ну Вик-
тору Альфину,— это происходило у Крозе, и адрес
был надписан его рукой,— я в семь часов отнес этот
пакет на почту на улицу Старых Августинцев, возле
кафе, что на углу улицы Колонн.
Погода была мягкая, вечер был совсем весенний.
Этот вечер, так же как и поступок, который я только
что совершил, радость при мысли о том, что необхо-
димый и волновавший меня шаг уже позади, надеж-
да — все это, вместе взятое, сделало меня счастли-
вым. Я с удовольствием пообедал с Крозе у г-жи Де-
берне; оттуда под весенним дождем, напомнившим
мне Италию, мы отправились к Барралю, где провели
весь вечер. Часам к одиннадцати у меня немного раз-
болелась голова. На улице Пуатье я упал в канаву:
поскользнулся, поставив ногу на камень, который ле-
жал посередине. Промокший до нитки, я отправился
ночевать к Крозе. Сегодня утром мы встали в девять
часов и часа полтора гуляли в Тюильри; в эту ут-
реннюю пору, когда я бываю счастлив от наплыва
чувств, воздух кажется мне насыщенным, любовью.
Крозе расстался со мной лишь в полдень у дверей Дю-
газона. Оттуда я вышел в половине третьего, немного
отвлекшись от своей любви из-за радостей тщесла-
вия; зато сейчас я еще полнее отдаюсь своей любви.
Если Викторина оттолкнет меня, она откажет не мне,
а другому человеку: ведь мои письма показывают ме-
ня не таким, каков я в действительности, и, против
обыкновения, они показывают меня гораздо хуже,
чем я есть. Мне кажется, что им никогда не выразить
89
моей доброты, моего чистосердечия и тех любовных
восторгов, какие я испытал несколько дней назад, ко-
гда начал думать о том, чтобы написать ей,— прохо-
дя через Лувр (утром и вечером), в три часа, когда
шел обедать, а также на обратном пути от Дюга-
зона. Только совокупность моих поступков после
трех дней постоянного и непрерывного общения с
ней могла бы показать ей меня таким, каков я на са-
мом деле.
Я требую слишком многого. Если бы мой, с позво-
ления сказать, отец прислал мне денег и если бы я
'сделался любовником Роландо, моя застенчивость
сразу исчезла бы.
Ты видишь,— кончено, я больше не сержусь,—
и я стал бы самим собой.
Мои благородные и республиканские принципы,;
моя ненависть к тирании, врожденное чутье, позво-
ляющее мне разгадывать мнимопорядочных людей,
смелость, с какой я высказываю то, что читаю в их
душах, и энергия, которую они читают в моей, естест-
венная, порой плохо скрытая нетерпимость, проявляе-
мая мною по отношению к посредственности,— все
это заставляет людей слабодушных, вроде моего дя-
ди, считать меня каким-то Макьявелли. А ведь тот,
кого они называют Макьявелли, является самым
страшным существом в их глазах; превосходство воз-
буждает в них самую непримиримую ненависть.
В действительности же наиболее опасным для них
существом явился бы приятный болтун того же типа,
что и они сами, если бы он задался целью пому-
чить их и душа его была бы чуточку выше их мел-
ких душ.
Эти мои достоинства в сочетании с недостатками
поначалу, может быть, набрасывают тень на мое доб-
родушие и чистосердечие даже в глазах моих друзей.
Примером тому служит Фор. Мант, совершенно дру-
гой человек, кажется, совсем освободился от этого пре-
дубеждения. Что касается Барраля, то, пожалуй, в
его глазах я человек, наиболее достойный любви.
Вот те огорчения, которые возвышенная и добро-
детельная душа, созревшая в одиночестве, претерпе-
90
вает, вступая в свет. Вот моя исповедь, вот каким я
вижу себя и вот суть того, что я скажу Викторине, если
она спросит меня, когда я буду у ее ног: «Кто вы?»
В этой душе, быть может, еще запятнанной кое-каки-
ми недостатками, она увидит благороднейшие стра-
сти, дошедшие до максимума, и любовь к ней, кото-
рая соперничает с любовью к славе и нередко оказы-
вается сильнее последней. Я льщу себя надеждой,
что, оказавшись у ее ног, я сумел бы выразить свою
любовь прекрасными словами, достойными этой де-
вушки и этой любви.
В общем, если моя душа еще не совсем очищена от
порока и вмещает в себе не все добродетели — а она,
без сомнения, еще очень далека от этого,— то она
воспламенена всеми благородными страстями, кото-
рые указывают к этому путь.
Стремление быть возможно более просвещенным
и возможно более добродетельным составляет ее
сущность; любовь к Викторине и любовь к славе
господствуют в ней поочередно. Вот, за исключе-
нием общечеловеческих слабостей и говоря с пре-
дельной искренностью, что я представляю собой в
двадцать два года без девяти дней, 24 нивоза
XIII года.
В сущности, мне недостает только красоты и де-
нег (последнее особенно необходимо мне, если Вик-
торина меня любит), чтобы быть совершенно счаст-
ливым.
Четверть пятого. Викторина решила мою участь,
или же мое письмо попало в руки ее брата или отца.
Вот хорошая статья для дневника происшествий,
написанная экспромтом, неотделанная, но от этого
лишь более искренняя и менее напыщенная.
Когда немец, выходя из гостиной Дюгазона, при-
нял на свой счет относившиеся ко мне слова Дюга-
зона (а тот сказал, что я, как и Лафон, избавлюсь от
акцента и еще как будто, что я буду играть, как этот
актер) и когда Дюгазон сказал, показав на меня:
«Я говорю о нем»,— немец, хоть я его и утешал с вели-
чайшей непринужденностью, был бледен.
91
25 нивоза XIII г. (15 января 1805 г.).
В первом же длинном письме к Викторине выска-
зать ей все, что я думаю по поводу возвышенной
любви, любви между двумя возвышенными душами,
такой любви, какую мы видим в сердцах Элоизы и
Абеляра, естественной, а потому прекрасной; это до-
кажет ей, что я все это прочувствовал.
Любовь сильная, живущая без пищи, такая, ка-
кую я испытывал к ней с 14 прериаля XI года (3 июня
1803 года) до 23 нивоза XIII года (13 января 1805 го-
да), может существовать лишь при наличии пылкого
и богатого воображения. Я воображаю себе все те
радости, какие мог бы мне дать определенный харак-
тер, я воображаю это в течение трех лет; я вижу тот
внешний облик, который обещает мне именно такой
характер. Еще до того, как я увидел его, все мои на-
дежды на счастье уже были сосредоточены на этом
идеальном характере, который я воображал себе в те-
чение трех лет; и вот, увидев его, я люблю его как
счастье, я обращаю на него ту страсть, которую чув-
ствую уже три года и которая превратилась у меня в
привычку.
Если я переменил климат, если в юности я жил в
Италии, если я вкусил там сладостные чувства, кото-
рые способствовали зарождению этой страсти, если
я вообразил в своих мечтах то счастье, какое обещает
мне этот облик, то, увидев его, я сейчас же переношу
на него всю сладость скорби, с какой я думаю об этой
пленительной Италии. Даже в лоно счастья я при-
вношу обаяние грусти. Я не могу думать об Италии,
не думая о ней, она заполняет всю мою жизнь.
Из этого ясно, что все причины, которые препятст-
вуют развитию воображения, а при наличии вообра-
жения препятствуют ему развиваться именно в дан-
ном направлении, препятствуют и возникновению той
страсти, которая как бы предрасполагает к любви
и является ее началом.
Любовь. Эга первоначальная страсть приводит
нас в состояние грусти, вы видите райское блаженство,
вы чувствуете себя достойным его (желание стать
его достойным толкает вас на многие поступки), вы
говорите себе: «Я заслуживаю большего, нежели то,
92
что я имею, судьба несправедлива ко мне». Вот, что
я повторял себе тысячу раз, в особенности тогда, когда
ландшафт или сладостный весенний воздух в конце
зимы или вечерние звуки органа, плывущие по улице,
помогали мне яснее различать это постигнутое мною
божественное счастье.
Мне кажется, только пылкое воображение может
вызвать это грустное состояние. Во мне его вызвало,
пожалуй, то, что я надеялся найти в жизни именно
такое счастье, какое представлял себе еще ребенком,
когда читал «Странного человека» Детуша (произве-
дение, заставившее меня почувствовать очарование
портрета), пастушеские сцены «Дон-Кихота» и опи-
сание сдержанных порывов любви в «Новеллах», а
также отчасти любовные эпизоды у Тассо (похвалы
дедушки и сопоставление с действительной жизнью
испортили их).
Кончаю, так как чувствую, что у меня начинает-
ся головокружение: внимание и чувство слишком на-
пряжены (25 нивоза, без четверти четыре).
Те мужчины,— как, например, Мант,— которые все-
гда придерживались мудрой философии, заключаю-
щейся в том, чтобы забавляться каждый день как
можно больше, и которые очень редко или никогда не
предавались чувству грусти, не способны на такого
рода любовь, какую я чувствую к Викторине и какую,
вероятно, чувствовали друг к другу Элоиза и Абеляр.
25—27 нивоза (15—17 января).
Читаю «Жизнь Сенеки» Дидро,— хорошая книга;
«Письма Элоизы и Абеляра» — хорошая книга, так как
она дает пример возвышенной и в то же время естест-
венной любви двух благородных душ. Лучшее изда-
ние на латинском языке — Бастьена.
Но лучше всех любовных писем, какие я читал до
сих пор,— двенадцать писем португальской монахи-
ни к Шавиньи, впоследствии маршалу Франции.
Вот что значит любить действительно безумно:
она всем пожертвовала ради своего любовника, и при-
том без всякой внутренней борьбы. В этом отношении
93
ее письма рисуют более сильную любовь, чем любовь
Жюли к Сен-Пре.
Руссо изобразил самую сильную любовь, какая воз-
можна в очень добродетельных душах; следовало бы
изобразить любовь двух максимально просвещенных
душ, например, Элоизы и Абеляра; преимущество
второго сюжета в том, что такую любовь можно изо-
бразить столь же безумной, как безумна любовь пор-
тугальской монахини. Письма Шавиньи — это любо-
пытный пример притворной страсти в ответ на одну
из самых сильных страстей, какие когда-либо быва-
ли. Эти письма производят на меня такое же впечат-
ление, как какая-нибудь комедия характеров.
Безумную нежность, вроде той, какую испытыва-
ла эта бедняжка, португальская монахиня, я видел
еще только у Расина, например, в сцене Роксаны и
Баязета. Вот, по-моему, предел любви.
Один молодой немец, получивший воспитание в
Англии, сказал сегодня Манту, что в Германии и в
Англии Расина не особенно любят, что Корнеля любят
больше.
Сегодня, 26-го, занятия у Дюгазона с половины
первого до половины четвертого; Роландо, Луазон и
Летранж заметили мою восприимчивую душу.
Когда Бонапарт решил восстановить во Франции
религию, он еще немного считался с мнением просве-
щенных людей, с помощью которых хотел укрепить
свою власть. Потому он пригласил к себе в кабинет
Вольнея и сказал ему, что французский народ требует
у него религии и что ради блага народа он считает
своим долгом исполнить его желание.
«Но право же, гражданин консул, если вы станете
слушать народ, то он потребует у вас еще и Бурбо-
на». Тут Бонапарт пришел в неописуемую ярость,
призвал слуг, велел вытолкать Вольнея вон, гово-
рят, даже пнул его несколько раз ногой и запретил
впредь являться к себе. Вот яркий пример того, как
смешны бывают просители советов.
После этого бедняга Вольней, у которого очень
слабое здоровье, сразу заболел, но, испугавшись, как
бы дело не дошло до сената, он немедленно по вы-
здоровлении занялся составлением длинной доклад-
94
ной записки; об этом узнали, и ему было предложено
замолчать под страхом смерти, после чего он совсем
не выходит из дому. Если все это правда, вот материал
для будущего Тацита.
28 нивоза XIII г. (18 января 1805 г.).
Измученный сильным приступом изнурительной
лихорадки, которая длится у меня более семи месяцев,
я два часа размышлял о поведении моего отца, о его
отношении ко мне. Вылечиться я не мог: во-первых,
потому, что у меня не было денег на врача; во-вто-
рых, потому, что, все время промачивая ноги в этом
грязном городе из-за отсутствия целых сапог и мучи-
тельно страдая от холода из-за отсутствия дров и теп-
лой одежды, я считал бесполезным и даже вредным
подтачивать организм лекарствами: ведь они все рав-
но не смогли бы избавить меня от болезни, которою
нищета непременно наградила бы меня даже в том
случае, если бы ее уже не было у меня прежде.
Присоедините к этому все нравственные унижения
и непрерывные тревоги жизни, когда имеешь двадцать,
двенадцать, два су, а то и вовсе сидишь без гроша в
кармане,— и вы получите слабое представление о том
состоянии, в каком меня оставляет этот добродетель-
ный человек.
Вот уже два месяца, как я собираюсь поместить
здесь описание моего положения, но, чтобы его об-
рисовать, надо присмотреться к нему, а ное единст-
венное спасение — это стараться вовсе о нем не ду-
мать.
Учтите действие восьмимесячной изнурительной,
усугубляемой всевозможными лишениями лихорадки
на организм, уже и без того подорванный запорами
и слабостью в нижней части живота, и скажите: раз-
ве отец не укорачивает мне жизнь?
Если бы не занятия или, вернее сказать, не лю-
бовь к славе, которая вопреки ему зародилась в моей
душе, я уже раз пять или шесть готов был пустить
себе пулю в лоб.
Вот уже более трех месяцев, как он не удостаивает
меня ответом на мои письма. Я описываю в них свою
нужду и прошу на то, чтобы одеться, небольшого
95
аванса в счет моего содержания в 3 000 франков,
сниженного им теперь до 2 400 франков; а ведь он
мог бы собственноручно возместить эти деньги в ве-
сенние месяцы, которые я проведу в Гренобле.
Я попросил у него этот аванс (совершенно чужой
человек не отказал бы в нем чужому человеку), буду-
чи больным и страдая от холода, на расстоянии ста
пятидесяти лье от своей родины, в вандемьере XIII го-
да, когда у него в руках имелось еще 2 200 франков
из моего содержания.
Исходя из всего этого и множества других обстоя-
тельств, которых хватило бы на два десятка страниц
и которые страшно отягчают его вину, мой отец по
отношению ко мне является гнусным злодеем, не имею-
щим ни добродетели, ни сострадания: «Senz virtu пё
carita», как говорит Каролина в «Тайном браке».
Если это суждение удивляет кого-либо, пусть он
скажет мне это, пусть определит сам, что такое доб-
родетель, и, исходя из этого определения, я докажу
ему в письменнЬй форме, докажу так же ясно, как
доказывается, что все наши идеи приходят через чувст-
ва, то есть с такой очевидностью, с какой только мо-
жет быть доказана отвлеченная истина,— что мой
отец по отношению ко мне вел себя, как бесчестный
человек и отвратительный отец, словом, как гнусный
злодей.
Он обещал мне 3 000 франков, если я откажусь
от военной карьеры. Я был сублейтенантом 6-го дра-
гунского полка в вандемьере IX года, когда мне бы-
ло семнадцать лет и семь месяцев. Вот каково было по-
ложение, от которого он заставил меня отказаться.
Чтобы оценить его должным образом, надо принять
во внимание внутреннее политическое положение
Франции.
Другие соображения, ему неизвестные, помогли
мне найти счастье и при этом положении вещей, но
заметьте себе, что человек, который бы выстрелил в
меня из ружья, прицелившись самым тщательным
образом, и не убил только потому, что на мне были
надеты латы, все же убийца. Эта простая истина бе-
зоговооочно решает дело в мою пользу.
96
Хотя у меня хватило Оы материала еще на пятьде-
сят страниц, я кончаю эту заметку, повторяя свое
предложение — доказать quantum dixi * в письменной
форме перед жюри в составе шести величайших лю-
дей, живущих ныне. Если бы Франклин был жив, я
назвал бы его имя. Я назначаю трех судей: Жоржа
Гро, Траси и Шатобриана, чтобы они могли оценить
душевное страдание поэта.
Если после этого вы все же назовете меня сыном-
уродом, значит, вы не умеете рассуждать и ваше мне-
ние всего лишь пустой звук, который умрет вместе с
вами.
Помните, что прежде всего надо быть искренним
и справедливым, даже в том случае, когда голос этих
добродетелей заставит вас отдать предпочтение два-
дцатидвухлетнему человеку перед пятидесятивосьми-
летним (хотя бы вы сами были ближе к пятидесяти
восьми годам, чем к двадцати двум) и сыну перед
отцом.
Либо вы отрицаете добродетель, либо мой отец —
гнусный злодей по отношению ко мне. Несмотря на
некоторую слабость, которую я еще питаю к этому
человеку, такова истина, и я готов письменно до-
казать вам это при первом требовании.
Написано, не отрываясь, 28 нивоза ХШ года, в
половине двенадцатого ночи, причем все мое имущест-
во в данную минуту составляют двадцать пять су
и лихорадка.
А. Бейль
(двадцати двух лет без пяти дней).
3 плювиоза (23 января).
Собственноручно пишу Викторине, потом иду к Дю-
газону. То, что я там вижу, заставляет меня решить-
ся стряхнуть с себя свою апатию. Я допустил, чтобы
Вагнер занял те позиции, которые предлагались мне,
и теперь они принадлежат ему. Возможно, что Луа-
зон из-за моего отказа стала его любовницей. Полу-
* То, что я сказал (лат.).
7. Стендаль. Т. XIV. 97
чает лишь тот, кто умеет брать. Выдвинуться в дек-
ламации так же, как он; его уроки вдвое лучше моих.
Приобщиться, хотя бы в слабой степени, к театраль-
ным нравам, которые здесь всего уместнее, а главное,
чаще говорить. Общество Крозе показывает мне, что
надо во что бы то ни стало быть занимательным; ни-
чего нет легче, для этого надо говорить — и это по-
чти все
4 плювиоза (24 января).
В десять часов иду в Медицинскую школу, чтобы
прочесть «Умопомешательство» Пинеля; библио-
тека закрыта. Иду в Пантеон, читаю первое рассужде-
ние Кабаниса о соотношении физического и духовного
начала. Его манера изложения фактов представляет-
ся мне чересчур общей, а потому неясной. Этот автор
не нравится мне, прочитать Бекона и Гоббса.
Вечером ходил с Барралем на «Тайный брак»; в
театре встретили Крозе и Бассе, которые пришли
сюда, надеясь встретиться с нами. Я уже не могу пред-
ставить себе Викторину в какой бы то ни было позе,
мое воображение иссякло, но этого нельзя сказать о
моей любви. Я отчетливо различаю эти две вещи. Ме-
ня уже не волнует мысль о тех позах, в каких я хо-
тел бы ее себе представить, потому что слишком ча-
сто видел ее именно так, но ее любовь по-прежнему
приводит меня в восторг. Крозе сказал, что получил
записку от своей Серафины; он покажет мне эту за-
писку. Неужели только я один не буду знать
счастья?
Воскресенье, 14 плювиоза XIII г.
(3 февраля 1805 г.).
Проводил Луазон и зашел к ней; мне почти что хо-
чется к ней привязаться; это излечит меня от любви
к Викторине. Я буду наслаждаться с моей ма-
ленькой Луазон теми тихими радостями, какие мо-
гут дать счастливая любовь и веселое настроение, по-
ка не уеду в Гренобль; но для этого она должна об-
ладать душой.
Викторина пренебрегает мной, или же она не по-
98
лучила моих писем. Вчера вечером я с величайшим
удовольствием узнал о том, что ее отец назначен го-
сударственным советником или сенатором. Сегодня
утром я первым делом побежал читать вчерашний
«Moniteur»; я убедился, что он действительно назначен
государственным советником. Тогда, движимый тайным
желанием увидеть их, я стал бродить по Сен-Жермен-
скому предместью и по Тюильри. На Королевском
мосту я встретил сына, который устремился ко мне
с распростертыми объятиями; эта встреча была очень
удачной, но я боюсь, что с ним было то же самое, что
с Камиллой:
Не замечала я, кто говорил со мною.
Ничем не нарушал он моего покоя.
Лишь Куриацием была душа полна.
Он был в гаком восторге от назначения своего
отца, что, пожалуй, даже и не вспомнил о моих от-
ношениях с его семейством. Увидим, так ли это, по то-
ну нашей первой встречи. Он сказал мне с величай-
шей приветливостью, что навестит меня в один из
ближайших дней.
Дюшен считает, что у него большое самомнение,
кое-какие связи и дурное сердце. Приблизительно та-
ково было и мое мнение, но чем больше оснований
было у меня считать Эдуарда моим врагом, тем боль-
ше доводов в его защиту приводил мне адвокат «за».
Вообще я знаю, что у меня пылкие страсти, что вслед-
ствие этого я о многом сужу неправильно и потому
не замечаю, когда адвокат, порицающий страсть,
многое преувеличивает. Боясь, как бы не перейти в га-
лоп, я слишком сильно натягиваю удила, и это тоже
плохо. Я убедился в этом на примере Викторины, ко-
торую считал некрасивой, и ее брата Эдуарда, о кото-
ром не решался вынести определенное мнение, хотя,
по всей вероятности, имел на то больше данных, чем
Дюшен. Во всех этих трех случаях я ошибался. По
той же причине я все время заблуждался в истории с
Аделью; поискать другие примеры — это излечит ме-
ня от застенчивости.
Говоря о сестрах, Дюшен сказал мне, что «это не
бог весть что». Обдумать эту фразу. Разделяет ли
Викторина недостатки своего брата или, напротив, она
99
страдает от них? Это-то, пожалуй, и должно решить
вопрос. Никогда не забывать, что отвлеченные истины
доказываются совсем не так, как те, которые рассмат-
ривают явления, поддающиеся точной цифровой
оценке.
Мои рассуждения и в эту минуту все еще имеют в
основе своей страсть; это нехорошо; и все же я чув-
ствую себя вполне благоразумным. Только что прочел
первый том «Дельфины» г-жи де Сталь и почувствовал
себя почти полностью воплощенным в персонаже Дель-
фины. Опыт, приобретенный у Дюгазона, оказался мне
очень полезен для познания самого себя. Марсиаль
сказал мне как-то: «Вы — сама страсть». Мант того
же мнения. Я и сам чувствую, что это так. Дюгазон
такого же мнения в той мере, в какой он меня знает.
Каковы бы ни были возражения адвоката «против»,
вот истина, которая кажется мне доказанной. Если
моя душа не является самой восприимчивой, то, по
крайней мере, она — олицетворение страсти.
Я до того благоразумен, что, чувствуя себя спо-
собным заполнить еще двадцать страниц существен-
ными мыслями о моем искусстве и о способах достиг-
нуть более прочного счастья, все же ложусь спать, по-
тому что уже час ночи и я сознаю, что подрываю свое
здоровье.
Исходя из принципов моего искусства, первое мое
произведение должно было бы иметь большое сход-
ство с «Дельфиной», не прочти я сейчас этого рома-
на, и, может быть, оно все же будет немного похо-
дить на «Дельфину», несмотря на то, что я ее прочел.
Но теперь это произойдет по моей доброй воле.
15 плювиоза (4 февраля).
Мне кажется, что я познал обыденное счастье
лишь после того, как прочитал Бирана. Сегодня,
15-го, я провел восхитительный вечер, занимаясь тем,
что еще две недели назад нагнало бы на меня тоску.
Читал Кабаниса (смерть Мирабо) и Гоббса в каби-
нете для чтения в конце улицы Тионвиль. Придя до-
мой, съел бриошь с таким удовольствием, какого ни-
когда не получил бы от лучшего обеда. Думаю о Me-
100
лани, и это воспоминание чарует меня, как само на-
слаждение (as the pleasure itself*).
17 плювиоза XIll г. (6 февраля 1805 г.).
Гоббс знакомит нас со статьями общественного
договора, начиная от первых условностей, которые,
должно быть, создали еще дикари, после того как они
свергли первую тиранию, и кончая тончайшими услов-
ностями парижского общества (самого совершенного
из всех, существовавших когда-либо). Теми условно-
стями, представление о которых дает г-жа де Сталь
в «Дельфине» и из которых она могла бы создать «Дух
законов» общества, нечто подобное тому, что Мон-
тескье сделал для законов одного государства отно-
сительно другого государства и одного гражданина
от носительно другого гражданина.
Гоббс знакомит с этими законами человека доб-
родетельного и человека, стремящегося к знанию.
«Государь» создает науку о том, как обходить эти
законы. Для этого он указывает два способа: 1) укло-
няться от их выполнения открытым путем; 2) укло-
няться от их выполнения, делая вид, что подчиняешь-
ся им.
20 плювиоза (9 февраля), суббота.
М-л ь М а р с.— Только что испытал самое большое
наслаждение, какое мне когда-либо доставляла ко-
медия своей способностью смешить. М-ль Марс, кото-
рую я привык видеть такой скромной, едва не выве-
ла меня из равновесия, играя Агату в «Безумствах
любви»; во время первых двух выходов я вынужден
был не смотреть на нее, чтобы не влюбиться. Я и сей-
час еще не могу прийти в себя от изумления, что вы-
брался из театра здравым и невредимым,— мне при-
шлось много раз повторить себе, что надежды нет. На
мой взгляд, это была просто вакханалия красоты —
такая, какими в юности, живя в Милане, я представ-
лял себе римские вакханалии.
Вот одно из самых ярких наслаждений, какие мо-
жет доставить искусство; оно отняло у меня все мои
силы, и я опишу его тем хуже, чем сильнее получен-
* Английский перевод трех последних слов строки.
101
ное мною впечатление,— выражаясь языком Жан-
Жака. Вот то, что не дано людям вроде Ганьона-сы-
на или Мазо, пресыщенным или холодным душам, и
что они купили бы ценой всех своих сокровищ, если
бы подозревали о существовании подобных вещей. Я
никогда не видел ничего столь божественного, как
первые две сцены с м-ль Марс в этой роли.
Особенно восхищает то, что красавица, которую до
сегодняшнего дня все привыкли видеть застенчи-
вой и наивной, выступает вдруг в роли веселой и ре-
шительной женщины.
Вот те райские наслаждения, какие можно найти
только в Париже,— ничто не может ни заменить их, ни
даже просто вытеснить из памяти.
Я не в состоянии что-либо сказать — так велико
мое изнеможение. «Безумства» — одна из лучших
пьес Реньяра; в ней горит огонь истинного комизма,
который этот замечательный человек унес с собой.
Дюгазон сыграл Криспена очень неплохо, со всем тем
пылом, на какой он способен.
В пьесе нет ничего от таланта Мольера — тот по-
трясает человека, показывая ему его пороки и смеш-
ные стороны,— но, может быть, в этом и кроется
секрет ее необычайной жизнерадостности.
В первой пьесе Флери играл г-на де Лампире; те
не слишком пылкие места, на которые хватало его го-
лоса, он исполнял превосходно, а все восторженные
стихи, из которых и состоит почти вся роль, читал
как актер большого, но поблекшего таланта. Луч-
шей его сценой была сцена с Лизеттой в конце четвер-
того акта.
У Сен-Фаля нет и намека на изящество Флери,
но он, пожалуй, более поэтичен в центральной сцене.
Это остроумное произведение, где тоже нет ничего
от таланта Мольера, оригинально благодаря смыслу,
который содержится в каждом стихе и в каждой си-
туации, но в общем оно холодно, потому что протаго-
нист не страстен. Оно должно пленять людей холод-
ных и остроумных, какими полон свет. Поэтому...
И все же оно отступает на задний план перед
веселым задором Реньяра и вдохновенным комизмом
д’Эглантина.
102
Рядом со мной была ложа, заполненная учены-
ми женщинами, которые вели между собой такие же
разговоры, как Филаминта, Белиза и Арманда.
Это было третье выступление м-ль Амальрик Конта,
которая декламирует умно, но без веселого задора,
и к тому же чудовищно безобразна.
Ее игра выгодно оттеняла игру лучших актеров.
М-ль Марс участвовала в обеих пьесах.
Я сидел в первых рядах партера, раз уж необхо-
димо в этом признаться, и пришел сюда в надежде
встретить Луазон, которой не оказалось так же, как
и вчера; между тем она сама сказала мне третьего
дня, что бывает здесь ежедневно. Зато и вчера и се-
годня я видел здесь Вагнера, который весьма ограни-
чен и довольно глуп, но, быть может, является ее лю-
бовником. По крайней мере он семь или восемь раз
приходил сюда вместе с нею и потом провожал ее. Дю-
газон думает, что он ее любовник. Умираю от рев-
ности.
Ах, как смешон мне этот Мон-Сенис! —
говорит Дюгазон. Я же имею полное основание ска-
зать:
Ах, как смешно, что я ее ревную!
По два, по три раза на день я меняю свои намере-
ния на ее счет. Только сегодня, в кабинете для чте-
ния, я решил сделать из нее вторую Клерон, передать
ей все, что мне удалось узнать о сценическом искус-
стве, стать ее Вальбелем \ Я даже начал записывать
даты рождения и смерти наиболее известных драма-
тургов. Может быть, от передачи изображенных ими
страстей я привел бы Луазон к общим принципам фи-
лософии, и это помогло бы ей стать величайшей акт-
рисой в мире...
Этот план кажется мне вполне осуществимым.
Право же, мы истинное сокровище друг для дру-
га, и ни у кого еще не было таких замечательных от-
1 Кстати, о Вальбеле: не забыть о вчерашнем разговоре ме-
жду Мантом и г-жой Резенкур, происходившем в то время, ко-
гда я был у Дюгазона. Это был забавный день. Г-жа Резенкур
должна была увидеться с Луазон в тот же вечер.
103
ношений. Захочет ли она полюбить меня? Понрав-
люсь ли я ей со всем тем блеском, который присущ мне
в беседе? Будущий молодой драматург и будущая
молодая актриса! Я должен подойти ей в тысячу раз
больше, чем Вагнер. Я рассчитываю на его глупость.
А что, если она смеется вместе с ним над всем тем,
что я ей написал о поэтах? Но, с другой стороны, это
делает меня незаурядным, и подражать мне мог бы
только равный.
Сегодня вечером я сержусь на нее и хочу ее за-
быть. Днем, с двенадцати до двух, я пробыл у Марси-
аля, где был завтрак с Мезонневом, пьеса которого
скоро будет поставлена, и Фронжаром, похожим на
Ланжюинё, чью историю я расскажу как-нибудь в
другой раз.
Борьба страстей, которая заставляет меня и лю-
бить Луазон и почти ненавидеть ее, делает мое суще-
ствование невыносимым. Мне тяжело думать и чув-
ствовать, постоянно болит голова, мне необходимо
рассеяться; впервые чувство оказывает на меня такое
действие. Моя любовь не отличается той бурной неж-
ностью, какую я питал к Викторине; для этого v меня
слишком мало надежды.
Вчера, 19 плювиоза, я пошел из-за нее в первые
ряды партера. Давали «Китайского сироту» и «Слу-
чайного наперсника». Я не видел «Сироту» со времен
м-ль Рокур, что было три года назад, в Гренобле, по
возвращении моем из Италии, а «Безумства» — пожа-
луй, с самого детства.
Лафон играет Чингис-хана в духе трагического
гаме на. Он хорошо сыграл только вторую сцену,
плохо—мелко и слабо — первую, отвратительно —
последние две. В конце его ошикали, неуверенно, без
особой страсти, но роптали решительно все.
Пьеса доставила мне удовольствие, потому что я
не судил ее, а, напротив, отдался чувству. Я был
таким же, как в день постановки «Филпнта» д’Эглан-
тина.
Что было действительно прекрасно и к тому же хо-
рошо передано Лафоном — это удивление.
104
22 плювиоза (11 февраля),
за завтраком в кафе Режанс,
в три четверти девятого.
Декламация и сочинение.— Чтобы завое-
вать симпатию слушателя, надо владеть собой и вооду-
шевляться постепенно; в противном случае, видя вас в
неистовстве с первой же минуты, он верит вам на сло-
во вместо того, чтобы разделить ваши чувства и уви-
деть в вас самого себя.
Подлинная декламация должна течь величествен-
но, как река, затопляющая все кругом; когда сердце
зрителя уже увлечено, когда оно уже связано с ак-
тером, минуты возбуждения последнего вызывают
в душе зрителя возвышенные и глубокие чувства.
Без подготовки эти резкие вспышки могут увлечь либо
как редкое зрелище, либо когда перед вами боль-
шое дарование, либо когда слушатель — провинциал,
которого любой шарлатан легко убедит в том, что
это предел искусства. В действительности, если эти
вспышки происходят от избытка внутреннего пыла,
они изобличают в молодом индивидууме величайшую
силу искусства, редчайшую, такую, приобрести кото-
рую труднее всего.
Однако, несмотря на все это, являясь частицей ис-
кусства, эта сила не является искусством полностью,
и я никогда не буду декламировать хорошо, если не
научусь декламировать, соблюдая смысловые перио-
ды и владея собой. При отсутствии этого качества про
меня в лучшем случае скажут: «Как жаль! Он мог бы
достичь большого мастерства!»
Что касается сочинительства, то и тут дело об-
стоит точно так же. Минута, когда я сам наиболее
взволнован, вовсе не является той минутой, когда я
могу написать вещи, наиболее волнующие зрителя.
Доказать это очень легко: если где-нибудь в салоне
я встречусь с Викториной и если она по ходу игры или
просто в шутку пожмет мне руку, то я, конечно, ни-
чего не смогу написать в течение двух последующих
часов.
Переживать такие состояния максимума страсти по-
лезно, ибо без этого было бы невозможно изобразить
их, но эти минуты максимума не являются наилучши-
105
ми для того, чтобы писать. Лучшими являются те ми-
нуты, когда вы ощущаете физическое спокойствие и
ясность духа,— вот когда вы в состоянии написать са-
мые волнующие вещи.
Ясности духа мне особенно недоставало до сих пор,
когда я садился писать. Я не могу забыть, что три
месяца назад, когда я писал «Летелье», меня до того
страстно влекло к славе и я с такой тревогой думал
о том, добьюсь я ее когда-нибудь или нет, что я уже
не чувствовал ни комического, ни ужасного, ни тро-
гательного. Тщетно старался я использовать наиболее
комические места Мольера, наиболее ужасные и наи-
более нежные (трогательные) места Шекспира, —
пластырь не прилипал, до такой степени вся чувстви-
тельность, вся жизнь моей души была сосредоточена
на стремлении к славе.
И, разумеется, этот момент был совсем не подхо-
дящим для того, чтобы писать. Часто бывает и так,
что я не могу писать из-за внутреннего жара; в те-
чение четверти часа я всячески заставляю себя пи-
сать, но мои чувства так обострены, что процесс писа-
ния (физическое действие) является для меня тяже-
лым трудом, так же как и замедление полета мысли.
Если я не исправлюсь, то не смогу показать себя
людям, и, будь я величайшим поэтом в душе, внут-
ри своего «я», все же я уйду из жизни без славы.
Надо брать пример с Шекспира. Как течет его
мысль, подобно потоку, затопляющему все и все
увлекающему вместе с собой! Какой поток его вдохно-
вение! Как широка его манера изображать! Это сама
природа. Нежнейшая любовь к этому великому чело-
веку то и дело чередуется у меня с живейшим восхи-
щением,— вчера, например, когда я перечитывал слу-
чайно первые сцены «Отелло». Для моего сердца это
величайший поэт из всех- когда-либо существовав-
ших; говоря о других, мы всегда привносим известную
долю доверия к репутации; говоря о нем, я всегда чув-
ствую в тысячу раз больше, чем высказываю.
Его персонажи — сама природа. Они скульптурны,
они живут. Персонажи других писателей только нари-
сованы и часто нерельефны, как, например, персона-
жи Вольтера. Один только Лафонтен затрагивает тот
106
же уголок моего сердца, что и Шекспир. Проза Па-
скаля, на мой взгляд, наиболее близка к нему. Пере-
читать Гомера, чтобы посмотреть, затрагивает ли он
меня, как они.
Углубить эти мысли.
Я был буквально в исступлении, когда пришел
Мант и прервал меня. Я был совершенно не в состоя-
нии писать.
22 плювиоза XIII.— Г-жа Луазон. Без четверти
двенадцать я вышел из дому в новом коричневом ко-
стюме из легкого сукна. Я был полон той разрежен-
ной чувствительности, которая настраивает на свет-
ские развлечения и является основой таланта привле-
кательного человека.
Подходя к дому Дюгазона, я почувствовал, что за-
был все то, что вчера и еще сегодня утром собирался
сказать Луазон, — столь велика сила привычки как в
хорошем, так и в плохом. Кроме того, я был немного
смущен. У Дюгазона я всего лишь актер; приучиться
быть там разговорчивым и веселым. По прошест-
вии трех уроков привычка укрепится, две недели я
буду развивать ее, и все наладится.
Я застал только Вагнера и м-ль Фелип. Вагнер бо-
лее близок с ней, чем я, по двум причинам:
1) потому, что он более родствен ей по духу;
2) потому, что он больше говорит, чем я.
Мадмуазель Луазон пришла, когда я читал роль
Филинта. Через минуту она села рядом с Дюгазоном,
напротив меня. Мне кажется, что я вложил много на-
строения в длинную реплику:
Кто добродетелен, тот должен быть уживчив, и т. д.
И, кажется, она отлично заметила это.
Затем Дюгазон велел мне прочитать главную сце-
ну из «Метромана». Я начал владеть собой, в соответ-
ствии с размышлениями сегодняшнего утра, но при-
вычка еще не укоренилась. Я исполнил сцену с подъ-
емом, с воодушевлением, голос звучал прекрасно, я
заполнил бы звуком целый театр. И я сыграл бы зна-
чительно лучше, если бы больше владел собой. Дю-
газон произнес с улыбкой: «Хорошо, хорошо!» — и
сказал обо мне Луазон несколько слов, кончавшихся
так: «Какой пыл!» Та ответила убежденным тоном:
107
«Да, он очень пылок»; она сказала это даже с вооду-
шевлением. Читая свою роль, я держался превосход-
но — гордость, восторг, надежда.
Сегодня она смотрела на меня совершенно без-
участно, была холодна со мной. Пришел Марсиаль
и начал обращаться с ней, как с актрисой, которая
была раньше его любовницей; он едва удерживался
в рамках приличия, подобающего гостиной Дюгазо-
на. Она принимала это смущенно, не смея защищать-
ся; когда она играла Мониму, он «подхлестывал»
ее, совсем как Флери в «Клубе»; он поцеловал ее, он
был очарователен. Дюгазон поверил ему или же хо-
тел заставить Марсиаля поверить в то, что он ему
верит, и высказал ему это интонацией, спросив: «По-
чему вы больше не бываете на субботах?» и т. д. (ду-
маю, что речь шла о Жуанвиле).
Луазон защищалась от всех нападок, как привле-
кательная женщина с прошлым. У Марсиаля был та-
кой вид, словно он устал и ему скучно, и это дей-
ствительно было. так. Он был от этого не менее бле-
стящ; я тоже, немного.
Луазон сказала, что если ей не повезет во Фран-
цузском театре, то ее решение принято: она знает,
куда ей ехать. Мы перебрасывались редкими фраза-
ми; я был холоден и высокомерен — помимо воли, со-
вершенно помимо воли, поддаваясь дурной привычке.
Я пошел провожать ее.
Проходя мимо модного магазина, что в конце ули-
цы Фоссе-Монмартр, около площади Победы, она за-
метила выставленное в витрине вышитое платье и
сказала: «Просто удивительно, до чего искусно умеют
в Париже рекламировать товары!..» Эта фраза совер-
шенно выпадала из общего тона нашего разговора.
Что это: смущение, минутная рассеянность или
желание получить подарок? Немного дальше, на
улице Пти-Шан, она взглянула на чепчики, выстав-
ленные у модистки, с таким видом, который говорил
о том же самом.
Мы дошли до ее дверей, я попрощался с нею у
подножия лестницы; кажется, это удивило ее.
108
Мысль о нелепости моего поведения в предыдущие
дни и моя обычная застенчивость помогли мне рас-
статься с ней без особого труда, но едва я оказался
за дверью, как перестал понимать, куда иду. Я был
похож на человека, который только что с огромным
усилием принес великую жертву и теперь весь отдает-
ся своей слабости. Я просто не понимал, где я; я
упрекал себя за то, что расстался с нею. Дождь по-
мешал мне пойти к Шеминаду, я вернулся домой и
сел писать.
В пятницу, во время моего двухчасового визита, она
испытала минутный прилив сладостного и нежного
чувства; у нее появились слезы на глазах, краска в
лице и т. д., но я не смог как следует этим воспользо-
ваться.
В среду надо будет выказать ей сильную любовь,
и для этого мне надо только решиться выразить то,
что я чувствую. Я был на грани нежной страсти и
сейчас еще не совсем опомнился. Я боготворил в
ней воплощение неги, все истинные наслаждения
любви, свободные от того печального и мрачного,
что есть в этой страсти, самую сущность любви.
К тому же сходство наших положений так вели-
ко! Я непременно хочу сделаться ее другом. Когда
через год я буду перечитывать эти строки, я покрас-
нею, если окажется, что она девка. Но из-за чего
краснеть? Я давно уже знаю, что чересчур чувстви-
телен, что в жизни, которую я веду, есть тысяча ше-
роховатостей, разрывающих мне сердце; эти шерохо-
ватости будут устранены десятью тысячами фран-
ков ренты; богатство необходимо мне не так (не в
такой мере), как другому, и в то же время мне оно
нужнее, чем другому, из-за моей чрезмерной впечат-
лительности, из-за той впечатлительности, благодаря
которой интонация одного слова, один незаметный
жест подымают меня на вершину счастья или повер-
гают в бездну отчаяния. Я скрываю это под своим
гусарским плащом.
Банк, шесть тысяч франков ренты, заработанных
совместно с таким надежным другом, как Мант, уст-
109
ранят все мои горести и дадут возможность упиться
всеми наслаждениями, доступными той чувстви-
тельности, о которой никто и никогда не узнает. Мне
нужна была бы душа поэта, душа вроде моей соб-
ственной,— Сафо, но я отказался от надежды найти
ее. Вот когда мы вкусили бы неземное счастье! Мы
смело могли бы сказать:
В нас необычные провидя мощь и волю,
Нам необычную он предназначил долю *
Не занятая больше земными заботами, моя чувст-
вительность всецело обратится к персонажам Шекс-
пира и усилит мой талант. Мне кажется, что чув-
ствительность Жан-Жака, когда он был в моем воз-
расте, не была такой разреженной, такой тонкой,
словом, употребляя выражение, придуманное мною
этим летом, что его голова была не так хороша,
как моя.
Итак, в следующую среду надо будет проводить
Луазон, подняться к ней и излить ей всю свою неж-
ность, чтобы показать, что я не заурядный светский
человек.
Ее герой — это м-ль Клерон; сегодня она опять
сказала мне: «Это необыкновенная женщина». Она
сказала мне, что раз десять перечла ее мемуары, что
у нее есть эта книга; она сказала, что не верит в
историю с привидением — с г-ном де С.— и что сама
м-ль Клерон сказала ей, будто бы... Тут нас прерва-
ли. Как глубоко могла бы эта душа прочувствовать
то, что я собирался для нее сделать в воскресенье
вечером и что уже начал делать! Каким другом ста-
ну я для нее! В среду предложить ей прорепетиро-
вать Мониму.
Вагнер принес ей первый фельетон Жофруа о
м-ль Амальрик и сказал: «Вот то, о чем вы просили».
Когда это она могла просить его об этом? От какого
числа этот фельетон? А я-то думал, что с урока, быв-
шего в пятницу, они не виделись.
Нежность, которую я проявлю к ней в среду,
должна будет заставить ее высказаться. Я почти
• Перевод Н. Я. Рыковой.
ПО
уверен, что она испытывала влечение ко мне — хотя
бы в тот день, когда, стоя перед трюмо, она взяла
меня за руку после репетиции роли Монимы.
Я хочу непременно стать ее другом и, за исключе-
нием крупных денежных услуг, оказывать которые я
не в состоянии, проявлять свою дружбу к ней во
всем остальном.
Как ни велик риск найти вместо чувствительной
женщины грубую авантюристку, я должен сказать
себе, что, быть может, совершенства, как в хорошем,
так и в дурном, никогда не существовало; надо риск-
нуть и сказать себе, что если ее чувствительность и
окажется неразвитой, быть может, ее душа, такая
добрая, заставит пробудиться эту чувствитель-
ность.
Худшая из всех ловушек, в которые может меня
завести знание женщин,— это опасность никогда не
полюбить из страха быть обманутым.
Луазон испытывает к Клерон совершенно те же
чувства, что я к Шекспиру.
Я был у Луазон четыре раза. Первый раз мы бы-
ли наедине, и я около получаса говорил об искусстве.
Второй раз — вместе с г-жой Мортье; пришел какой-
то старик и был принят с такою любезностью, какая
может относиться только к содержателю или к вра-
чу. Третий и четвертый раз — в прошлую среду и в
пятницу 17 и 19 плювиоза — я заговорил о своей люб-
ви; 19-го — момент явной разнеженности, которая
могла бы привести к желанному концу, но тогда,
быть может, я заполучил бы...
Все мои слова о любви, обращенные к ней, были
притворными; среди них не было ни одного искрен-
него. Все, что я говорил,— чистейший Флери; пожа-
луй, я мог бы указать, из какой пьесы был взят
каждый мой жест, и, тем не менее, я любил ее. Вот
и судите после этого по внешнему виду! Но дело в
том, что я смутно ощущал свою любовь как любовь
слишком значительную и слишком прекрасную, что-
бы не быть смешной в обществе, где требуются лишь
урезанные чувства. Моя любовь подобна любви Отел-
ло до того, как он начал ревновать. Вот когда я про-
живу полгода, наслаждаясь благами ренты в шесть
Ш
тысяч ливров, я стану достаточно силен, чтобы осме-
литься быть самим собой даже в любви.
Я слишком хорошо чувствую и понимаю, чтб та-
кое вполне привлекательный человек, чтобы быть
вполне уверенным в себе, и так будет продолжаться
до тех пор, пока я не достигну этого блестящего иде-
ала. Какой-нибудь болван, все поступки которого —
сплошная нелепость, обладает максимальной само-
уверенностью, потому что не представляет себе ни-
чего более совершенного.
Для того, кто conscius sceleris sui *, кто сознает,
что он злой человек, не существует грусти; он ни-
когда не сможет сказать себе: «Я заслуживал луч-
шей участи» — и никогда не прольет тихих слез. На-
пример, Яго — олицетворение отчаяния и злобы. Ни
тени грусти, сплошная ярость.
Господин Мезоннев сказал мне, что несколько дней
назад он встретился у своего книгопродавца с Шато-
брианом, что это маленький, худенький человек на
полголовы ниже Меня ростом, что живость его ни с чем
не сравнима, что он ни секунды не стоит на месте.
Лекен был выше меня на полтора дюйма.
Нечувствительная душа (К.) занята лишь внеш-
ним; душа чувствительная — в те минуты, когда ее не
отвлекают чувства сегодняшнего дня,— занята своими
прежними чувствами. Вот что мешает ей видеть и по-
знавать внешнее. Что будет, когда какая-нибудь осо-
бенная причина (любовь к славе, к поэзии — у меня,
желание познать чувства) заставит ее всмотреться в
собственные чувства? Если бы мне и К. было по два-
дцать два года, то у него это были бы двадцать два
года обычного, а у меня три или четыре — настоящего
опыта; все остальные годы отравлены, подслащены
страстью.
Таков недостаток поэтической души; разумеется, это
преимущество для поэзии и ущерб для философии, ос-
нованной на вещах, видимых другим людям.
* Отдает себе отчет в содеянном им преступлении (мт.).
112
24 плювиоза (13 февраля),
11 ч. вечера, среда.
Если бы я захотел, то сегодня вечером Луазон
стала бы моей любовницей, и она станет ею, ко-
гда я захочу,— таков вывод сегодняшнего дня. Нако-
нец-то я близок к счастью.
Сегодня утром я пошел к Дюгазону. Она была
там вместе с г-жой Мортье, малюткой Фелип и Ваг-
нером. Она была очень весела, лицо у нее было по-
свежевшее, и роль Монимы она прочитала, как ангел,
ну просто отлично. Она встретила меня приветливо, я
поцеловал ее.
Мы вышли в три четверти второго. Вагнер пошел
провожать Фелип, а мы с Луазон отправились к Мор-
тье, и она обнажила перед нами, во всех подробно-
стях, свою низменную душонку — душонку распут-
ницы, стремящейся к хорошему тону. Мы пробыли у
нее три четверти часа. Луазон была в том востор-
женном состоянии, в какое успех приводит душу,
влюбленную в славу. Самые благородные чувства тес-
нились в ее сердце \ Я проводил ее домой и пробыл
у нее до четырех часов, упоминая о своей любви
лишь мимоходом. Она сказала, что ей надо идти в
театр.
Мант одолжил мне шесть ливров, и я купил билет
в первых рядах. Давали «Сида». М-ль Бургуэн была
отвратительна; Ноде, Депре и Лакав — так же плохи,
как обычно. Лафон, по обыкновению, был холодно
изящен; так как к тому же у него нет голоса, он на-
всегда останется посредственным и изящным актером,
слегка напоминающим своим талантом Вольтера.
Пришла Луазон, я усадил ее рядом с собой. Вы-
звался проводить ее; она согласилась. Когда мы до-
шли до ее дома, она спросила, не зайду ли я. Я под-
нялся, мы зажгли камин, стали говорить о ней. по-
1 Я плохо передаю здесь, насколько велико было в эту ми-
нуту единение наших душ. Вообще, я не умею передавать тон-
кие оттенки событий, самое глубокое, самое прекрасное, что в
них есть, потому что мне не хватает слов; чтобы приспособить к
этим оттенкам слова нашей речи, понадобилось бы два или три
часа. Вот почему мы всегда выражаем лишь то, что наиболее
грубо
8. Стендаль. Т. XIV. 113
том о моей любви. Первые полчаса она слушала ме-
ня с мечтательной нежностью, потом ее интерес
ослабел, и, мне кажется, ей стало немного скучно. Вос-
пользоваться первой же минутой разнеженности,
чтобы овладеть ею. Она любит меня или, по край-
ней мере, хочет заставить меня поверить, что любит,
потому что она сказала, что прекрасно поняла мой
поступок в понедельник, когда я простился с ней у
подъезда; она подробно остановилась на этой теме,
и тогда я описал ей состояние, в каком был после
того, как с ней расстался. В эту минуту разнежен-
ное™ дошла до максимума. Уходя, я попросил у нее
поцелуя, и после слабого сопротивления она позво-
лила мне поцеловать себя — явно не случайно и с
удовольствием.
Если я захочу, в пятницу она будет моею.
Луазон сказала, что когда она заговорила с Кле-
рон о ее привидении — г-не де С.,— та ответила
фразой: «Если бы я принадлежала к числу избран-
ных, то поверила бы, что небо совершило для меня
чудо», и т. д. Следовательно, Клерон не верит в
свое привидение. У нее есть одна слабость — тщесла-
вие. Как-то раз Луазон пришла к ней с английским
актером Кемблем. Кембль сделал Луазон несколько
комплиментов, сказал, что у нее красивое лицо и гла-
за, как у м-ль Клерон. Тогда последняя возразила:
«Да, конечно, у нее красивые глаза, но...» (но какая
разница между ее глазами и моими!). Луазон счи-
тает, что у Клерон гораздо более глубокое понима-
ние ролей, чем у Дюгазона. Сегодня утром Дюга-
зон дружески обнял меня. Этому человеку свой-
ственны очень яркие ощущения, но они быстро про-
ходят.
Существует лишь одно средство сделать старость
сносной — это слава и пылкая душа; при этих усло-
виях она, пожалуй, лучше молодости. Сравнить ста-
рость Вольтера или Моле (фельетон в «Debats» от
19-го числа о г-не Форе) со старостью Дарю или моего
дедушки.
В тот момент, когда я записывал это, семья про-
винциалов, славных и веселых людей, искала кого-то
на площадке лестницы; какая-то девушка, очень ве-
114
селая, с черными бровями, молодая, хорошенькая,
пухленькая, постучалась ко мне и спросила некую
м-ль N, артистку. Хохоча, как безумные, мы вместе
отправились будить артистку. Этот маленький эпи-
зод, исполненный чистосердечного веселья, доставил
мне большое удовольствие. Отец в шитом серебром
мундире был очень любезен, девушка разговаривала
со мной с дружеской и веселой фамильярностью,
свойственной провинциалкам и изображенной Жан-
Жаком в Софи из «Эмиля» или в «Элоизе».
Позади меня, в креслах, сидели г-н Петье с сы-
ном. Рядом — Антонелли, прославившийся во время
революции, кажется, в Арле,— пылкая душа, велико-
лепный старик; он вслух комментировал Корнеля.
Антонелли часто бывает здесь; завязать с ним раз-
говор.
Еще раз: какая разница между этой старостью
или старостью Дюгазона и старостью г-на Дарю, мое-
го дедушки, Ларива, который в пятьдесят восемь лет
начинает уже кряхтеть по любому поводу, старостью
моего дяди, который в сорок шесть лет впадает в
нравственное, а следовательно, и физическое бесси-
лие! В Антонелли, которому, должно быть, лет шесть-
десят, больше жизни, чем в Ганьоне и Лариве, вме-
сте взятых.
Сегодня я провел с Луазон восемь часов.
25 плювиоза (14 февраля), четверг.
Гулял с Мантом на террасе Фельянтинцев с двух
до четверти пятого. Луазон была там. Мант, так же,
как и я, нашел, что ее лицо божественно; она была
с двумя мужчинами. Нам показалось, что в ее улыб-
ке, когда она взглянула на меня, был какой-то
особый смысл. Ее движения полны чувства и изяще-
ства.
Вечером я пошел к Адели. Какая разница! Я уви-
дел черствую натуру, без малейшей чувствительности,
занятую лишь мелочными заботами тщеславия. Она
рассказала мне о некоем молодом человеке, который
должен получить двести пятьдесят тысяч ливров рен-
ты: ему девятнадцать лет, зовут его Мими Мейер, он
115
родом из Гамбурга и бывает у Гуасталла. Все это
она сообщила с алчностью, сквозившей сквозь увере-
ния в бескорыстии. Она все время притворяется. Я сле-
дил за ее лицом, отражавшимся в зеркале, перед ко-
торым она причесывалась, будучи ярко освещена лам-
пой, в то время как мое лицо находилось в тени; я за-
метил на нем лишь черствость, отсутствие нежных
страстей и даже жестокость. Насколько чувствитель-
ность (истинная) делает красоту более трогательной!
Как все это было, бы по-иному, если бы на ее месте
была Луазон! Даже не любя ее, как интересно было
бы наблюдать ее за туалетом! Вместо всего этого я
увидел лишь одно: глупость у матери и недоброе серд-
це у дочери.
Вот как нельзя судить по наружности или по рас-
сказам! Кто поверил бы, если бы описать положение
Адели и Луазон, что поистине очаровательной женщи-
ной является та, которая живет на улице Нев-де-Пти-
Шан!
Для человека, которого Лафатер научил читать по
лицам и который сам убедился в значении отдельных
черт, очень любопытно присутствовать незаметно при
туалете хорошенькой женщины. Для нее нет ничего
важнее; в эту минуту она непритворна и доступна ва-
шему суду. Я увидел только черствую душу, отсутст-
вие нежных страстей, жестокость.
Что больше всего побуждало меня любить ее три
года назад — это то, что, исходя из моих представле-
ний о любви, я думал, что она меня любит. Сегодняш-
ний вечер окончательно убил во мне эту любовь. Она
не составила бы счастья Марсиаля, у которого доб-
рое сердце. Я пробыл там от половины шестого до
восьми часов.
Пятница, 26 плювиоза XIII г. (15 февраля 1805 г.)
Благодаря контрасту с двумя вчерашними женщи-
нами, у которых я не нашел ни капли чувствитель-
ности, Луазон сделалась мне еще дороже; мне хоте-
лось сказать ей самые нежные слова. Когда она
пришла к Дюгазону, я все их забыл. На минутку я
остался один с г-жой Мортье; она внушает мне такое
116
отвращение, что я не мог выжать из себя ни одной
фразы. В конце урока я решил замаскировать это, на-
говорив ей кучу вынужденных любезностей; среди них
не было ни одной искренней. Часть этого потока слов
и жестов пришлась и на долю малютки Фелип, кото-
рая хороша собой, весьма охотно принимает знаки
внимания и, может быть, даже делает мне авансы.
Выразительно прочитав роль Монимы, Луазон впала
в глубокую задумчивость, которая вскоре перешла в
грусть, между тем как все мы во все горло хохотали
над Вагнером, репетировавшим с Дюгазоном роль
«Иодле»,— так он произносил это имя, а мы умирали
со смеху. Возможно, что именно мое ухаживание за
другими, моя веселость и сделали ее такой печальной.
Это пришло мне в голову только сегодня вечером.
Пусть даже она обманывает меня — кто может от-
нять у меня удовольствие чувствовать все то, что я
чувствую в последние несколько дней? Но я не ду-
маю, чтобы она обманывала меня. Мант, гак же, как
и я, считает вероятным, что у нее возвышенная душа.
Я ушел от нее в четыре часа, пробыв час с четвертью.
Я не выказал ни малейшего остроумия; для этого я
был слишком смущен; зато, когда я вышеп от нее,
мне пришло в голову необычайное множество неж-
ных и остроумных вещей. Когда восприятие начнет
преобладать во мне над ощущением, я смогу выска-
зать их ей.
Когда мы пришли к ней, она прежде всего стала
рассказывать мне о том, кто были люди, сопровож-
давшие ее накануне в Тюильри. Молодой человек, ко-
торый вел ее под руку,— г-н Лаланн, поэт; второй
спутник — некий г-н Леблан, родственник жены прин-
ца Жозефа и, кажется, человек, не лишенный благо-
родства.
Принесли письмо, и мы прочли его вместе, после
чего она рассказала, что сегодня утром г-жа Мортье
подошла к ней и сказала про меня: «Это молодой
человек из хорошей семьи; похоже на то, что у него
есть состояние. Я уверена, что это так».— Я ответил:
«Чтобы покончить с этим, я впервые скажу вам, что
у меня есть должность в канцелярии военного мини-
стерства и что я получаю там полторы тысячи фран-
117
ков». «И что вам из милости присылают сто экю (от
вашей семьи)»,— с живостью добавила она.
Даю лишь краткое резюме. Мне кажется, это озна-
чает, что она меня любит. Мант считает даже воз-
можным, что все рассказанное ею о г-же Мортье вы-
думано нарочно, чтобы повредить той в моих глазах.
Мы разговаривали откровенно, так, как беседуют две
возвышенные души, понимающие друг друга; время от
времени она молча посматривала на меня взволнован-
ным взглядом (выдававшим любовь — чуть-чуть). Она
сказала мне с простодушной стыдливостью, ничуть
не притворной, что ни за что не хочет обзаводиться
возлюбленным до своего театрального дебюта, так
как боится забеременеть. Она сказала это в других
выражениях, столь же тонких, насколько эти грубы.
Я же был занят все той же мыслью, которую повто-
рял себе на тысячу ладов; мне было слишком прият-
но чувствовать, чтобы затруднять себя, придумывая
какую-нибудь другую мысль. Затем с очаровательным
видом она сказала, что не любит меня.
В заключение я поцеловал ее, и она разрешила
мне явиться к ней завтра, между двумя и тремя, в то
самое время, когда у нее будет малютка Фелип. Раз
уж мне не хватает хладнокровия, чтобы проявить хоть
немного остроумия, надо постараться по крайней ме-
ре быть самим собой, чтобы сохранить приятную
естественность; в противном случае можно оказать-
ся между двух стульев. У меня слишком мало хлад-
нокровия, чтобы привести в исполнение мои хитроум-
ные планы, и в то же время полное отсутствие обая-
ния и задушевности, неумение просто высказать пер-
вую попавшуюся мысль! Если я буду благоразумен,
то попытаюсь все же немного поухаживать за хоро-
шенькой Фелип, чтобы вызвать у Луазон легкую рев-
ность. Странно, что я нахожу для нее красивые и да-
же нежные слова только тогда, когда я не с нею. Рас-
сказать ей об этом, когда будет возможность.
Сегодня вечером читал Клерон. Она кажется мне
натянутой, лишенной всякой естественности и изя-
щества; быть может, она обладала всеми этими ка-
чествами в разговоре, но в своих мемуарах она ста-
новится манерной.
118
По-моему, роль Ариадны очень удалась Луазон.
Прочитать с ней «Манон Леско» до того, как она
будет проходить эту роль. Сегодня я был одет изящ-
но, по крайней мере в верхней части костюма, и у нее
дома я пережил все оттенки самых ярких чувств.
Суббота, 27 плювиоза XIII г.
(16 февраля 1805 г.).
Этот день должен был стать одним из приятней-
ших в моей жизни и действительно почти что стал им.
Работал с Мантом над Бираном три часа с четвертью.
Погода была великолепная. У Луазон провел четыре
часа. Наедине мы были одну минуту: она репетирова-
ла второй и третий акт «Ариадны». Застал у нее г-на
Лаланна; при мне пришел и ушел г-н Пайет, тесть
Созе; затем пришел г-н Леблан, родственник жены
Жозефа, и когда я уходил, он еще оставался там.
Пошел с Мантом на «Домашнего тирана». Здесь
мы встретили Крозе. Пьеса, принятая публикой сни-
сходительно, весьма посредственна; несколько непло-
хих деталей, чувствительность в духе Коллена; автор,
которого вызывали слабо,—некий Дюваль, актер (пять
актов в стихах). «Генрих VIII» Шенье был запрещен
утром того дня, когда я смотрел «Сида».
В пять часов, выходя от Луазон, я был очень
грустен. Некоторые признаки указывают на то, что она
продажна. Я был бы в восторге, если бы узнал, что
она на содержании у Леблана. Единственная вещь,
которой недостает моему счастью, пропала для ме-
ня из-за скупости моего отца. Это бал на улице Бу-
луа, где в данную минуту танцует Адель. Если бы я
приложил максимум усилий, то мог бы все же попасть
туда, но моя душа, изнуренная бурными пережива-
ниями, нуждается в отдыхе.
Флери раскрыл перед нами новую сторону своего
дарования и был очень естествен при чтении тех
шести или семи стихов, которые выражают скорбь
отца, когда он считает себя покинутым женой и деть-
ми,— в пятом акте пьесы.
Луазон прочитала прелестный отрывок Ариадны,
обращенный к Тезею и кончающийся словами:
Ты видишь: кончено; я больше не сержусь.
119
Отрывок этот предназначался мне одному; затем
она прижалась ко мне, и я поцеловал ее.
Вот один из тех дней, какие совершенно невоз-
можны в провинции. Мант очень поддержал меня в
часы моей недавней грусти; это редкий друг, тем
более драгоценный для меня, что у него есть рассу-
дительность, которой мне недостает.
Дюфриш назвал Крозе десять знаменитейших ад-
вокатов Парижа. Десез, лучший из них, заработал за
прошлый год двести шестнадцать тысяч франков; Шаб-
ру и Бонне — по сто тысяч, и самый скромный
(Дюфриш) — пятьдесят тысяч.
30 плювиоза XIII г. (19 февраля 1805 г.).
В двенадцать часов, заставив Манта прорепети-
ровать роль Дероне из «Каролины», я пошел к Дюга-
зону; мне заявили, что урока не будет. Тогда с лег-
ким трепетом я пошел к Мелани. Она приняла меня
весело и с явным удовольствием; горничная завива-
ла ее. У меня не хватило остроумия, чтобы острить,
хотя это было бы очень кстати. Пока она занималась
другими делами, я сам раздувал огонь в камине. Это
занятие, говорящее о какой-то интимности, привело
меня в восторг. Наконец горничная вышла. Мы про-
были вместе до двух часов. Я был очень счастлив.
Как бы мне хотелось знать, что и она чувствовала се-
бя такой же счастливой! У меня есть основания на-
деяться, что в течение некоторого времени это было
именно так. Случай сделал то, что должна была бы
сделать ловкость; она рассказала мне свою историю,
которая доказала, что у нее такая же впечатлитель-
ная душа, как у меня. Она рассказала такие вещи,
которые могли быть замечены только впечатлитель-
ной душой. Сейчас, когда я пишу это, мой мозг
устал — за три часа я внимательно просмотрел четы-
реста страниц,— но я не хочу ложиться спать, не
сделав этой записи. Ее зовут Мелани Гильбер; она
родилась в Кане. У нее есть брат, сестра и мать. Отец
ее умер. По-видимому, ее отец женился неудачно —
единственная дочь и красавица, ее мать внесла в этот
брак все недостатки своего характера, а характер
этот был до того несносен, что, когда отец умирал и
120
сестра Мелани предложила ему вызвать отсутство-
вавшую в то время мать, он ответил: «Нет, нет, до-
чурка, дай мне умереть спокойно». Как-то раз жена
дала ему пощечину в присутствии детей; он обратил
это в шутку.
Кажется, брат Мелани — большой шалопай и да-
же распутник, но в денежных делах человек весьма
щепетильный; он отдал семье одного из своих дру-
зей шесть тысяч франков в банковых билетах, кото-
рые этот друг, умирая, оставил ему. Ее мать к старости
сделалась скрягой. Несколько ярких штрихов, переда-
вать которые у меня нет времени, убеждают меня в
том, что сестра Мелани обладает характером Матиль-
ды де Вернон («Дельфина»). Самые трогательные ее
поступки лишены теплоты; к тому же она очень на-
божна. Набожность у женщин — это почти порок, и,
пожалуй, следовало бы вывести его на сцене.
Рассказывая мне все это, она была божественна.
Я сидел рядом с ней, глядя ей прямо в лицо, не упу-
ская ни одного ее движения, держа ее руки в своих.
Она ясно почувствовала, как сильно было воздейст-
вие ее нежной души на мою душу. Все же я могу
ее упрекнуть за один небольшой недостаток; впро-
чем, существует ли хоть одна женщина, которая не
была бы немного кокеткой? Она была искренне рас-
трогана, и все-таки, говоря об отце, она дважды вытер-
ла глаза, где не было ни одной слезы. Я поцеловал
ее раз двадцать; она не особенно защищалась; кажет-
ся, она любит меня. Радость, сказавшаяся в улыбке,
и восторг восприимчивой души, который она испыта-
ла, увидев меня, доказывают мне это. Однако в по-
следний раз я немного наскучил ей. Я сужу по тому,
что, когда я сказал ей: «Давайте выберем условный
знак, который вы сделаете мне, если я вам наскучу»,—
она ответила довольным тоном: «Хорошо, давайте».
Я отпустил несколько шуток по этому поводу. Выбран-
ный нами условный знак — вопрос: «Будет ли бал в
Опере?» Я убеждал ее сказать мне, любит ли она кого-
нибудь; она ответила, что нет, потом сказала, что
любит, глядя мне в глаза; заметив мое расстроенное
лицо (что в значительной степени было притворством),
она поспешила сказать, что нет; пленительное изя-
121
щество, которое она вложила в эту сцену, доказывает,
что она меня любит. Наконец мне удалось два раза
ее рассмешить — она от души смеялась. Хладнокро-
вие начинает ко мне возвращаться, но у меня все
еще бывают минуты, когда говорит только язык, а
сердце занято чувством, и тогда я все время переже-
вываю одну и ту же мысль.
В два часа я проводил ее к зубному врачу Таль-
ма; сам я пойду к нему завтра. На обратном пути я
увидел по ее лицу, что она намерена работать. Я под-
нялся только на минутку; мы условились, что я буду
называть ее Мелани, а она меня — Анри. Я крепко ее
поцеловал и расстался с ней в три часа. Кстати ска-
зать, сегодняшний день у нее пропал, потому что на
лестнице я встретил поднимавшуюся к ней г-жу
Мортье. Между прочим, я, наверное, показался г-же
Мортье странным, ибо питаю к ней такое отвращение,
что, несмотря на все усилия, не смог занять ничем
низким свой ум, поглощенный мыслями о Мелани, и
отвечал ей невпопад; к счастью, потом я догадался
заговорить о Мелани, и дело пошло лучше. Не знаю,
почувствовала она разницу или нет.
Я заметил, как сильно в женщинах любопытство.
Мелани хотела работать, но разговор случайно зашел
о Марсиале, и она меня удержала, чтобы поговорить
о нем. Как я выиграю, когда научусь зозбуждать и
удовлетворять эту страсть! Сегодня она снова повто-
рила мне, что ни за что не хочет иметь любовника,
что думает только о дебюте. Еще одна причина, что-
бы работать с ней вместе. Она прочла шекспировско-
го «Отелло» после «Отелло» Дюсиса; ей больше по-
нравился Дюсис; красоты Шекспира не подействова-
ли на нее из-за «берберийских коней» и «животного
о двух спинах». Научить ее наслаждаться великим
Шекспиром! Предчувствие смерти, появившееся у Ге-
дельмоны, восхитило ее; говоря об «Отелло» Шекспи-
ра, она сделала два—три замечания, исполненных
чувства, и эти замечания (какова бы ни была их цен-
ность) могли исходить только от человека с душой
художника. Завтра я увижу ее у Дюгазона, в четверг —
на «Мещанине во дворянстве», а скорее — и у нее и в
театре, в пятницу — у Дюгазона. Теперь, когда у
122
нас есть условный знак «Будет ли бал в Опере?», я
буду ходить к ней гораздо чаще. Усвоить привычку го-
ворить комплименты. Подшучивая над тем, что она
случайно ударила меня в глаз, она сказала с ласко-
вой усмешкой: «Эти большие глаза!» Мне бы следо-
вало ответить ей: «О, разве можно сравнить их с ва-
шими?», и т. д., и т. д. Этот очаровательный день, на-
сыщенный счастьем, какого мне никогда не иметь в
провинции (искусство и утонченная любовь умной
женщины), не произвел на меня того впечатления, ка-
кое произвел бы еще несколько дней назад: я начи-
наю привыкать к счастью.
Вантоз XIII г.
Дни, когда я начинаю эту тетрадь, пожалуй, са-
мые счастливые в моей жизни. Уроки Дюгазона, моя
любовь к Мелани и, может быть, ее любовь ко мне со-
ставляют мое счастье; а между тем эти дни долж-
ны были быть для меня самыми несчастными: отец не
согласился выдать мне вперед ту сумму, о которой я
просил его, начиная с вандемьера, и которая должна
была пойти на одежду. Надеюсь через несколько дней
получить тысячу франков; из них триста — аванс от
отца, а остальное — заимообразно.
У меня довольно уютная квартирка на улице Ме-
нар, № 9. Такова материальная сторона моей жизни.
Одет я очень хорошо.
I вантоза XIII г. (20 февраля 1805 г.).
Этот день был одним из счастливейших в моей
жизни. Я провел три или четыре часа в самой заду-
шевной близости с Мелани. Она рассказала мне
о своих отношениях с Оше, редактором «Publiciste», и
с Сен-Виктором, стихоплетом, написавшим «Надежду».
Первый обладает тонкостью обхождения без всякой
теплоты, и его газета не отличается особой глубиной;
в обществе он дурак. Как восхитительна манера, с ко-
торой она произнесла это слово, делая вид, будто я
вынудил ее на это своими похвалами! Вот изящество,
совершенно противоположное стилю г-жи де Сталь.
Записываю это утром 4-го; в тот вечер я мало думал
о г-же де Сталь. Переживания этого дня совершенно
123
изнурили меня, я мог бы написать восемь страниц, но
не написал ничего.
Смешная подлость маленького Сен-Виктора; в нем
заметно благое намерение быть злым, но нет ни ума,
ни характера, чтобы стать таковым с пользой для себя.
Он готов на любую подлость ради удовлетворения
своего тщеславия. Мелани рассказала мне о его вы-
ходках — они неповторимы. Описать их, если не забу-
ду: Оше и он в стиле «О» президента Эно («Мемуары»
Мармонтеля); но у Сен-Виктора этот стиль сочетается
с поведением человека, мечтающего иметь успех
у женщин.
Все доказывало мне в этот день, что она любит
меня. Ее нежное и полное доверие, ее удивление, когда
приход человека, которого она же сама пригласила
к обеду, напомнил ей о том, что уже пять часов.
Сегодня отправлюсь к ней в двенадцать часов дня.
Мы не сможем пойти в Люксембург. Музей открыт
только по воскресеньям и понедельникам.
Марье рассказал мне сегодня утром о том, как его
отец насильственно увез Барраля. Марье сказал, что
он был смущен и «глуп, как корзинка». Это его выра-
жение. По-моему, причина — в отсутствии характера.
На его месте я бы убежал и явился бы добровольно,
если бы счел это нужным.
«Думаю, что, если бы не любовь к славе,— сказал
я вчера Манту,— я стал бы актером и пошел бы по
пути Моле». Право, эго чудесная жизнь.
2 вантоза XIII г. (21 февраля 1805 г.).
Начиная с этой ночи (с 1 на 2 вантоза) у меня
в голове, вернее, в сердце — послание в стихах к Ме-
лани. В нем те чувства, какие я испытываю сейчас;
несомненно, оно доставило бы ей удовольствие, но я
еще не забыл, чего стоило мне этим летом написать
четыре стиха,— это заняло восемь часов чудовищного
труда. Здесь понадобилось бы сто стихов, это невыпол-
нимо. Никогда еще я не представлял себе чувств и
мыслей какого-либо из своих произведений с такой
ясностью.
Вокруг —один обман. На что же мне решиться?
124
Я убеждаюсь вновь, что истинна для нас одна лю-
бовь.
(Стих из послания, а не подлинное чувство.)
Кажется, я никогда не любил ее так сильно, как
вчера, и никогда еще она не казалась мне такой
красивой, как сегодня, в половине третьего, когда
она дрожала, собираясь читать первую сцену
«Федры».
11 часов. Только что вернулся от нее. Провел с нею
вечер (бьет одиннадцать часов) и желал бы погру-
зиться в небытие до двенадцати часов завтрашнего
дня, когда снова должен ее увидеть.
Моя душа слишком обессилена, чтобы я мог рас-
сказать все то, что я перечувствовал сегодня. Вчера
был счастливейший день моей жизни: все доказывает,
что она любит меня. Сегодня явился к ней в два часа,
она приняла меня очень хорошо, была очень нарядна,
прелестна и сильно взволнована. По дороге туда я
не помнил себя от счастья: на улице Нев-де-Пти-
Шан мне пришлось напрячь все свое внимание, чтобы
не попасть под колеса проезжавших экипажей. Застал
у нее некоего Мартена де..., похожего на бюст канцле-
ра де Лопиталя; кажется, это благородный человек по-
средственного ума. Она ждала какого-то Шатонефа,
которому собиралась читать стихи. Через минуту он
явился в сопровождении представившего его г-на Ле-
блана, того самого, которому я так надоел как-то раз,
просидев у Мелани до пяти часов,— того самого Лебла-
на, который, видимо, часто здесь обедает и который,
видимо, содержит хозяйку дома. Все, что я здесь вижу,
связывается в моем представлении с его фразой:
«У мадмуазель какие-то страхи». Двусмысленное по-
ложение этого человека начинает мне сильно не нра-
виться, так же, вероятно, как и я не нравлюсь ему, и
я весьма охотно вышвырнул бы его в окно. Он не глуп,
у него проницательные черные глаза, одышка, о чем я
узнал вечером от Мелани, и он любит повторять свои
остроты; он уже дважды сказал при мне: «Да, подра-
жать можно, но при условии, что вы убиваете того,
кому подражаете». Я где-то это читал.
125
Господин Шатонеф — человек тридцати шести лет
с вялым умом и красивой внешностью, выражающей
лишь полное отсутствие характера,— очень плохая и
очень холодная копия Ларива; к тому же в его словах
чувствуется та же натура, но более низменная. Глупо
самодоволен: «Разумеется, у Лекена были в этой
роли такие моменты, каких у меня нет, но я вклады-
ваю в нее нечто другое — краски, детали, которых
у него никогда не было». Это еще самое невинное из
того, что он говорил. Вообще же он с предельной раз-
вязностью расхваливал свое исполнение монолога
Цинны и сна Гофолии, которые он прочитал нам, так
же как и Эдипа, показав себя в них незрелым, пло-
ским, вульгарным — словом, ниже всякой критики.
Чтобы описать все, что Мелани заставила меня
перечувствовать, понадобились бы пятьсот страниц и
свежая голова, полное отсутствие сонливости и всяче-
ской усталости. По этим же причинам я не в состоя-
нии изложить общие мысли о человеческом уме, кото-
рые явились у меня сегодня, когда я наблюдал эти
характеры.
Мелани прочитала первую сцену из «Федры» с изу-
мительным подъемом; видно, что она чувствует гораз-
до больше, чем передает. Единственным ее недостат-
ком была некоторая торопливость и четыре — пять
небрежно прочитанных полустиший.
Она прочитала также отрывок из роли Аменайды.
Но что не поддается описанию, так это ее божествен-
ная душа, которую она раскрывала перед нами, сама
того не подозревая. Решительно, это характер Дезде-
моны. Вначале крайнее смущение, потом спокойствие,
но и тогда ни одного комплимента Шатонефу: в ней
отсутствует фальшь, которую придает свет. Словом,
она божественна. Я ушел оттуда в половине пятого,
оставив там г-на Леблана и г-жу Мортье.
Через сутолоку очереди я пробрался в первые ряды
кресел; давали «Мещанина во дворянстве». (То же
впечатление, что и при чтении: детали верные, но
очень грубые, характеры не развиты, эскиз большого
мастера. Дюгазон хорош.) Вагнер занял для меня
место. Она пришла с этой маленькой Мортье, понемно-
гу обнажающей свой истинный характер — характер
126
дрянной шлюхи. Во время всего спектакля Мелани
стыдлива, как Дездемона,—
Good, as she the world had never seen, ♦
поистине неопытна, целомудренна, как м-ль Марс;
я — рядом с ней, застывший от восхищения, блестя-
щий, но так и не высказавший ей всего того, что хотел.
Возможно, что ее поведение сильно ее компроме-
тирует и что при таком характере у нее было очень
мало любовников; она призналась мне в одном. Ду-
маю, что Лафон обладал ею. Устав смотреть на бале-
ты и выходы, мы ушли в четверть двенадцатого. Я про-
водил ее до дверей, но не зашел из деликатности. Мне
очень хотелось ее поцеловать. Подчеркнуть ей завтра
усилие, которое я над собой сделал Сегодня вечером
на ней была черная шляпа, к платью приколота роза,
губы накрашены — вид вызывающей, яркой красави-
цы на празднике красоты. Но лицо ее было лицом Дез-
демоны: тихая грусть и невинность. В этом был
какой-то диссонанс.
Вот день, когда я видел ее только на людях. Чув-
ствую, что с каждым днем люблю ее все сильнее. Опи-
сать завтра сегодняшний день. Сегодня я был с ней
от двух до без четверти пять и от семи до одиннадца-
ти, всего шесть часов и три четверти; вчера — от трех
до пяти. Кто поверит, что я еще не стал ее любовни-
ком? А между тем ничего подобного. Я читаю в этой
правдивой душе; она так правдива, что я всегда буду
верить ей, что бы ни говорили о ней в свете. Минута-
ми, когда я думаю, что она могла отдаваться без
любви, меня охватывает ярость.
Если бы я увидел Викторину, эта другая любовь,
быть может, вернулась бы снова, но я не вижу ее.
Мелани заполняет всю мою жизнь, и я забываю о
ней. Адель навсегда изгнана из моего сердца. Я раз-
личаю:
1) Женщин холодных, бездушных, черствых, обра-
зованных: г-жа Дарю, г-жа Лебрен.
2) Женщин холодных, бездушных, черствых,
необразованных: г-жа де Бор.
3) То же, с низменной душой: г-жа Мортье.
♦ Добра, как будто в мир наш только что пришла (англ.).
127
4) То же, жадно ищущих радостей тщеславия, что
сближает их с г-жой де Мертейль: Адель Ребюфе.
В этом же роде и девочка, которую я видел вчера во
Французском театре. Мысли обо всем этом губят меня,
но я чувствую, что
Omnia vincit amor, et nos cedamus amori*.
Ложусь с желанием уснуть и ничего не чувствовать
до той минуты, когда снова увижусь с ней. Занес ей
«Цимбелина» и «Манон Леско».
Пятница, 3 вантоза (22 февраля)
Сейчас, в полночь, когда я пишу это, мне кажется,
что события сегодняшнего утра произошли много дней
тому назад. Проснувшись утром в семь часов, я ощу-
тил такой избыток энергии, какого хватило бы, чтобы
вдохнуть жизнь в несколько бесчувственных тел. В две-
надцать пошел к Дюгазону. Таги застал Вагнера и
Фелип. Через минуту пришла Мелани. Дюгазон заста-
вил меня два раза прочитать монолог Цинны, и я про-
читал его четырьмя различными голосами: неестест-
венным голосом Тальма, моим собственным, но напы-
щенным голосом, голосом дурачка и еще чьим-то. На-
стоящего, моего голоса так и не было. Мне мешает то,
что я не пресыщен. Виной тому, что я плохо читаю, моя
чрезмерная восприимчивость.
Мелани кончила роль Монимы и начала роль
Ариадны. В два часа мы вышли вместе; она была пе-
чальна, так как думала, что плохо прочла Ариадну;
между тем она исполнила ее с глубоким чувством. От
улицы Монмартр мы пошли бульварами; потом пришли
в Тюильри; погода была чудеснейшая. Оба мы умирали
от голода, но она не согласилась зайти к Легаку, и мы
отправились к ней. В комнате топился камин, горнич-
ная разогрела нам немного картофеля, мы поставили
между нами стул и поели с наслаждением — во-пер-
вых, потому, что были голодны, а во-вторых, потому,
что, как мне кажется, в эту минуту она любила меня
так же сильно, как я люблю ее. Мы хотели было пой-
* Все побеждает любовь, так уступим и мы любви (лат.).
128
Битва при Маренго
ти обратно в Тюильри, но в четверть пятого явился не-
изменный Леблан. Возможно, что он столуется у нее.
Я пробыл там до пяти часов; она божественно улы-
балась, видя мой сдержанный гнев и улыбку (слегка
притворную), которой я его прикрывал.
Мне недоставало лишь уверенности в том, что я
имею на нее какие-то права, чтобы разразиться вспыш-
кой самого необузданного гнева. Этот бессильный гнев,
эта безрассудная ревность довели меня к семи часам
до состояния холодного бешенства. Какое-нибудь одно
слово, малейший предлог, чтобы я мог вспылить,— и
уж не знаю, право, что удержало бы меня: пожалуй,
одна только смерть (моя). В этом состоянии были и
свои радости; я думал о том, что в глубине души она
любит меня,— ведь она сказала мне утром, что будет
во Французском театре.
Я пошел туда, но ее не было. На балконе увидел
Фелип и Вагнера; подошел к ним во втором акте.
Эта малютка Фелип прелестна, но просто удивительно,
до чего она необразованна.
Давали «Ифигению». Решительно, после плохих
драм это самая скучная пьеса, какую можно себе пред-
ставить. У персонажей нет ничего, кроме тщеславия —
чувства, с которым считаешься, но которое не вызы-
вает симпатий. Лафон— холодный, очень изящный
и безголосый — ну, право, до того холодный, что не
может прилично играть в трагедии.
По мнению Фелип, я веду блестящий образ жизни.
Вагнер — это доброе и тяжеловесное животное, очень
немецкое, в полном смысле этого слова; ему очень
далеко до тонкости.
Мы только что проводили Фелип до дому. Завтра
в одиннадцать часов зайду за Мелани, и мы отпра-
вимся в Люксембург. В те часы, которые я провожу с
ней, мне всегда меньше всего удается (по-моему) вы-
разить ей мои чувства; сегодня я провел с ней пять
часов. Мне кажется, на характере ее лежит постоян-
ный налет грусти. Быть может, эта душа чересчур
восприимчива для человека ее профессии.
Сегодня утром она рассказала мне о тысяче под-
лостей, подмеченных ею у г-жи Мортье,— надо пе-
рестать бывать у этой женщины.
9. Стендаль. Т. XIV. 129
Если бы Луазон пришла сегодня вечером во Фран-
цузский театр, мои дела сильно подвинулись бы впе-
ред; я был полон смелости и необходимого самообла-
дания. За сегодняшний день я испытал множество яр-
ких и самых разнообразных чувств. После «Ифигении»
смотрел «Воспитанницу»; то же впечатление, что и
раньше: прелестная пьеса.
Никогда еще я не был так расположен прочувство-
вать «Ифигению», я только к тому и стремился, чтобы
меня растрогали,— и все же пьеса страшно мне не
понравилась.
Кажется, не так уж невозможно стать любовником
Фелип. Это было бы забавно.
В гостиной Дюгазона господствует мнение, кото-
рое все мне высказывают и которое искренне: что у
меня слишком много того, чего не хватает другим.
«У вас слишком много души»,— сказали мне сегодня
вечером Фелип и Вагнер, а утром, когда я играл, также
и Луазон.
Нет ли у этой прелестной девушки какого-нибудь
ужасного тайного горя, которое вызывает эту грусть?
Многое заставляет меня думать так: об этом говорят
многие ее фразы и та твердая решимость, с какой она
рвется на сцену.
А может быть, эта грусть — игра, чтобы прикрыть
молчание, к которому ее вынуждает страх открыть се-
бя? Впрочем, чего ради она станет прилагать столько
усилий, чтобы быть любимой мною? Ради денег? Но она
взяла такой тон, который очень далек от этого и даже
делает это невозможным.
Адвокату «Против» придется немало потрудиться,
чтобы помешать мне обожать возвышенную и благо-
родную душу, которую я нашел совершенно случайно,
которую обожаю и которая любит меня, если верить
Манту. Завтра не отрывать от нее глаз. Я начал уха-
живать за ней только с 15 плювиоза, если не поз-
же. В этот день я впервые заговорил с ней о любви
в шутливом тоне; я слишком часто говорю с ней
так; эта душа чересчур чувствительна и недостаточ-
но опытна, чтобы комическое могло так уж нравить-
ся ей.
Как естественна она в роли Ариадны!
130
4 вантоза (23 февраля).
В течение некоторого времени Бонапарт ежедневно
ездит на охоту. Вот уже четыре дня, как он в Мальме-
зоне, и у него глубокий сплин; говорят, из-за того, что
он велел казнить Люсьена. Луи лежит больной в по-
стели, и Жозеф согласился занять трон Ломбардского
королевства.
Вчера встретил в Пале-Рояле Ньелли, который
рассказал, что его отец (контр-адмирал, морской пре-
фект Дюнкеркского морского округа) посажен в Вен-
сенский замок. Он был председателем избирательного
округа Финистер, который выдвинул его кандидатом в
Сенат, так же как и генерала Моро, незадолго до аре-
ста последнего. Он приехал в Париж доложить перво-
му консулу об этом избрании, но не успел: Моро был
арестован. Ньелли посоветовал членам депутации по-
просту объявить об этом избрании. Их приняли плохо.
Он пробыл в Париже четыре месяца, добиваясь места
государственного советника; ему дали место в Вен-
сенском замке вместе с женой и старшим сыном, при-
чем единственной известной ему причиной его ареста
могло послужить лишь то, что он был председателем
округа, избравшего Моро. Младшему сыну и дочери
позволяют посещать его. Старшему сыну разрешается
раз в неделю уезжать в Париж, но не более чем на
сутки.
По его словам, тюрьма переполнена, и ужас, ею
вызываемый, так велик, что те, которые выходят из
нее, не смеют даже говорить о том, что они там по-
бывали.
Возвращаюсь от этих серьезных вещей к себе: итак,
в двенадцать я пошел к Луазон. Горничная сказала,
что ее нет дома. В половине второго я пришел опять —
тот же ответ; возможно, что во второй раз она нарочно
велела мне отказать. Это в том случае, если Леблан
содержит ее. Если так, хватит ли у нее смелости ска-
зать мне об этом? Может быть, стыд признания ока-
жется сильнее любви? Все это привело меня в сильное
беспокойство. Мант считает, что я не должен идти к ней
раньше понедельника.
131
Я два часа гулял с ним в Тюильри; он рассказал
мне, что в обществе всех отпугивает мой склад ума. На-
до будет развить вместе с ним то, что он мне сказал,
и записать в этом дневнике. Это еще больше привязы-
вает меня к моей Луазон. Вот артистическая натура;
мне понадобится немало времени, чтобы достаточно
ясно изложить ей свои взгляды и добиться того, что-
бы она сочла меня хотя бы равным ей в искусстве де-
кламации. Тогда она полюбит меня, и я буду счастлив
с этой душой, которая так же впечатлительна, как моя.
А между тем глупцы, принимая мои остроты за хлад-
нокровные утверждения и будучи не в состоянии по-
стичь хоть одно движение моей души, выведут заклю-
чение, что я опасный и, следовательно, злой человек.
Если я проживу достаточно долго, мое поведение дока-
жет, что не было человека более доступного жалости,
чем я: самая ничтожная мелочь трогает меня, вызывает
слезы на глазах, ощущение то и дело одерживает верх
над восприятием и мешает осуществить мельчайшее
мое намерение: словом, оно докажет, что не было чело-
века с лучшими задатками, чем у меня.
Мант, знающий мой характер, засвидетельствует
это. Вообще, можно ли верить установившимся репута-
циям? Он сказал, что ум Рея диаметрально противопо-
ложен моему.
Все это удваивает мою любовь к моей божествен-
ной Мелани.
Воскресенье, 5 вантоза XIII г.
(24 февраля 1805 г.)
Сегодня утром Мант, Крозе, Пиданса и я ходили в
Сен-Сюльпис, где слушали речь против атеистов. Там
к нам присоединился Рей, и мы пошли в Люксембург.
Только что смотрели с Крозе «Тартюфа» и «Безум-
ства любви». Я прочувствовал «Тартюфа», как никогда.
М-ль Марс была божественна в обеих пьесах, но осо-
бенно в начале ссоры в «Тартюфе» и в первом выходе
в «Безумствах».
После второй пьесы мы вызывали ее.
Луазон сидела в первых рядах. Я все время смотрел
на нее; она выглядела там очень одинокой и ушла по-
132
еле второго акта «Безумств», кажется, не заметив
меня, и без Вагнера, который до этого разговаривал
с ней и который меня видел.
Понедельник, 6 вантоза XIII г.
(25 февраля 1805 г.)
Максимум остроумия за всю мою жизнь. В полови-
не четвертого ушел от Луазон; первый раз в жизни я
был блестящ и добился этого с помощью рассудка, а
не с помощью страсти. Я все время следил за собой, но
без смущения, без замешательства. Кажется, никогда
еще я не был так блестящ, никогда не играл свою роль
так хорошо. На <мне был жилет, короткие шелковые
штаны и черные чулки, бронзово-коричневый фрак,
отлично повязанный галстук и великолепное жабо.
Кажется, никогда еще моя некрасивость не была до
такой степени вытеснена выразительностью моего ли-
ца. В двенадцать часов дня пришел к Дюгазону и за-
стал там Фелип. Она была одна и потому сама открыла
мне дверь. Увидев меня, она пришла в восторг и сде-
лала все, чтобы дать мне возможность объясниться ей
в любви. Я принес ей Расина.
После четырехминутного разговора наедине раздал-
ся звонок; никто не открывал, и я пошел открывать сам.
Это была Луазон с г-жой Мортье. Г-жа Мортье, подой-
дя к камину, сказала мне: «Все как нельзя лучше!» и
еще что-то такое — комплимент по поводу моего вида
в черном. Луазон смотрела на меня и внутренне согла-
шалась с комплиментом. Я ответил на него с благород-
ной веселостью и с самой непринужденной, с самой
изысканной вежливостью. Таково было мое поведение
в течение всего урока, особенно в отношении Луазон;
но эта вежливость была очень далека от нежной и без-
удержной любви последних дней. Репетируя с ней, я
смотрел на нее очень мало. Вот единственное, что мог-
ло показаться неестественным (ей одной; остальные за-
метили лишь маленькую передышку в моей обычной
пламенной манере), но это было вполне в духе моей
роли.
Я сообщил ей, что был вчера во Французском теат-
ре, там же, где была она; кажется, это удивило ее. С
133
этой минуты в ней проснулась страсть, она начала сле-
дить за тем, что делает.
Играя свою роль (второй акт «Ариадны»), она ча-
сто брала мою руку со всей нежностью, подобающей
роли; мне кажется, что она даже пожала ее раза три —
четыре. Я был изысканно вежлив, но не ответил на по-
жатие.
Во время репетиции я был очаровательно любезен
с малюткой Фелип. Я раскрыл перед ней всю красоту,
все изящество роли, я сделал все, на что был способен.
Я немного потанцевал с ней. Ей надо было уходить, но
она сказала, что вернется, и действительно вернулась,
чего, кажется, никогда еще не делала.
Луазон, по-моему, была удивлена, внимательна и
безмолвна,— таков был характер ее поведения.
Она сделала малютке Фелип комплимент по поводу
ее шляпки цвета морской волны, по поводу того, что
она может носить этот цвет, но тут же добавила, что
шляпа сделана плохо. Я подошел и сказал Фелип что-
то приятное; она сняла шляпу и хотела надеть ее на
Луазон; та запротестовала, потом принялась надевать
шляпу на меня: я согласился с условием, чтобы потом
ее надела она. Мне кажется, надевая на меня шляпку,
она испытывала приятное чувство.
Я снял шляпу и начал уговаривать Луазон надеть
ее, но она сказала мне вполголоса: «Вы, значит, хоти-
те, чтобы я стала вам противна?» Я считаю эту фра-
зу решающей. Кажется, я ответил: «Мне это необхо-
димо».
Затем я провел второй акт из «Мизантропа» и ска-
зал Фелип со всем изяществом и сдержанной страстью
(светской), какие были возможны: «Божественная Фе-
лип, давайте репетировать».
Чарующая прелесть моей декламации поразила
Луазон; она сидела изумленная, неподвижная, затаив
дыхание. Когда я прочел строк двадцать, Дюгазон
предложил г-же Мортье взять роль Селимены. Фелип
села рядом с Луазон, и Вагнер, который был сегодня
максимальным олицетворением немецкого духа, сел
между ними. Кажется, Луазон что-то сказала им обо
мне.
Дюгазон похвалил меня за реплику из четырех
134
строк; он сказал, что я взял верный тон и т. д. Продол-
жая играть, я увидел, что Луазон ищет бумагу для за-
писки. Она ее написала; я подошел к ней без всякой
нарочитости и спросил, собирается ли она уходить;
она ответила, что умирает с голоду, и села.
Читая свою роль, Дюгазон пропел нам, а в особен-
ности ей, с величайшей веселостью и изяществом пре-
лестную песенку Монкрифа:
«Прекрасная пастушка! Вы покоряете то одного па-
стуха, то другого. Но я не сетую; день, проведенный с
вами, так сладостен!».
Это означало: «После Вагнера вы взяли Бейля» *.
Через некоторое время меня прервали, и она встала,
собираясь уходить. Дюгазон сказал г-же Мортье, что-
бы она начинала. Я вышел через две секунды после
Луазон, передав за это время Дюгазону ее записку.
На лестнице, когда мы остались одни, она была без-
молвна, растерянна, в нерешительности, что ей делать
дальше; сказала, что не дает мне руки, потому что ей
надо придерживать платье, и тут же дала мне ее1 2.
В руках у нее была книга и носовой платок; она не
решилась передать мне их. Я спросил, не мешают ли
они ей; она ответила, что мешают, и отдала их мне.
По дороге от Дюгазона к ней мы продолжали в том
же духе: она говорила о своих ролях, но безучастно.
(Как непохож был ее тон на тот, какой был у нее в день
нашего импровизированного завтрака! В тот день роль
значила для нее гораздо больше, чем я.)
Мы дошли до ее дома; я спросил, можно ли мне зай-
ти; она, видимо, была удивлена вопросом и ответила
утвердительно, с видом, говорившим: «Ну, конечно же,
разумеется». Случайно я держал ее книгу так же, как в
тот день, когда, стоя на этом самом месте, отдал ее
и ушел, не поднявшись наверх. Должно быть, это взвол-
новало ее. Она сказала мне несколько слов, которых
1 Кто лучше Дюгазона может судить о происходящем и кто
может быть проницательнее его в этом деле? И все же, мне
кажется, он в равной степени ошибается относительно нас обо-
их. Вот и верьте после этого светским сплетням.
2 Тонкость различных отраслей искусства не одинакова. То,
что хорошо для декламации, чересчур хитроумно для поэзии.
Однако поэт должен понимать это и глубоко чувствовать.
135
я не понял; она была смущена; она сказала: «Дело в
том, что вы держали мою книгу так же, как в тот день,
когда отдали мне ее и ушли». Что-то в этом роде. Когда
мы пришли к ней, продолжался тот же тон — смущения
с ее стороны и немножко с моей: как раз это мне и тре-
бовалось, чтобы хорошенько войти в роль.
Дорогой она сказала мне, что завтра пойдет во
Французский театр (ради «Федры»).
Когда мы вошли к ней, она начала расхваливать ма-
лютку Фелип. Видимо, такова ее тактика в отношении
всех тех, кого она боится; это искусно. Я отозвался на
эту похвалу очень сдержанно и очень вежливо. Оказы-
вается, малютка Фелип сказала ей, что третьего дня,
провожая ее, я наговорил ей, проходя по Пале-Роялю,
уйму забавных вещей и она хохотала до упаду всю до-
рогу. Этими словами Фелип хотела дать понять, что
я был с ней как нельзя более мил *. Я ответил, что, по-
моему, рассмешить Фелип не очень трудно. После не-
скольких слов, которые Луазон в замешательстве про-
изнесла, расхаживая по комнате, пока я разводил
огонь в камине, она сказала, что мои гримасы в тот
день, когда был г-н Леблан, очень насмешили ее.
Я возразил ей весьма непринужденно, пылко нападая
на слово «гримасы». Остановившись перед зеркалом,
она ответила, что, даже будь я ее любовником, до чего
мне очень далеко, я не мог бы помешать ей принимать
у себя людей. Объяснение, которого ждали мы оба,
наконец началось.
Вместо того чтобы встать и ринуться в бой (как я
делаю иногда, повинуясь дурной привычке), я продол-
жал разводить огонь. Я отпустил какую-то шутку, но
она не поняла ее. Продолжая возиться у камина, я меж-
ду тем внимательно прислушивался к тому, что ей гово-
рила горничная; та сказала вполголоса: «В четверть
третьего приходил г-н Леблан; он думал, что уже три».
Я принял это к сведению. Таково было положение ве-
1 В действительности я рассмешил ее два или три раза, а
все остальное время занимал ее разговором о ней самой. Я мяг-
ко и тонко подшучивал над ней, намекая на Лафона, который
был ее любовником прежде, а может быть, является ее любов-
ником и сейчас и которого, как мне кажется, она немного лю-
бит. Итак, занимайте людей разговорами о них самих.
136
щей, когда пришел г-н Шатонеф со вторичным визитом.
Мы собирались объясниться; примирение явно не уда-
лось. В три часа должен был прийти г-н Леблан. Я был
рад приходу Шатонефа, и это удивило меня самого;
мне казалось, что он должен огорчить меня, а я обра-
довался. Причина этой радости становится ясной мне
только теперь. Чтобы познать ум и сердце человека,
любопытно глубже вскрыть эти два ощущения.
Я встретил г-на Шатонефа очень вежливо; он рас-
сказал нам свою жизнь. Его манера говорить, несмотря
на прекраснейшую тему, была медлительна и суха.
У этого человека медлительный ум.
Быстро овладев разговором, я заставлял его бросать
начатую тему и переходить к другой с легкостью, удив-
лявшей меня самого. Он попросил «Сида». М-ль Луа-
зон начала искать книгу и наконец дала ему; не успел
он сказать и двух слов об этой роли и о Лафоне, как я
заставил его заговорить о чем-то другом, хотя книга
была у него в руках.
Не знаю, заметила ли Луазон это доказательство
моего ума, но моему блестящему дню только его и не-
доставало, и я был очень доволен.
Заставив моего собеседника проскакать галопом
по всевозможным темам, я навел его на мысль об
Альфьери. Оказалось, что он был хорошо с ним зна-
ком и прожил в его доме во Флоренции целый месяц.
Когда я узнал об этом, во мне снова проснулось пре-
клонение перед этим великим человеком. Шатонеф
рассказал, что знает итальянский язык, что Альфьери
любил читать ему свои пьесы, и т. д., и т. д.,— я упивал-
ся этими деталями, я был безмолвен,— что Альфьери
написал для него сонет на роль Оросмана, которую он
играл в его присутствии, что этот сонет обошел всю
Италию, и т. д.
Наконец небрежно, просто для виду, он спросил ме-
ня, видимо, уверенный в отрицательном ответе:
«Вы знаете итальянский?»
(С отличным произношением) «Si, lo capisco molto,
sono stato tre anni in Italia» * и т. д.
* Да, я хорошо им владею, я прожил три года в Италии
(итал.).
137
Его лицо выразило величайшее удивление и удоволь-
ствие. Я был не только прекрасен в его глазах — я ста-
новился великолепен (говоря профессиональным
языком поэзии).
Луазон была само внимание.
Затем он прочел мне сонет великого Альфьери, в ко-
тором шестой, седьмой стих и еще некоторые другие
просто прекрасны. Великие, глубокие и высокие истины
выражены в нем как нельзя лучше богатым и полным
чувства языком. Я дал волю своему восторгу, своему
восхищению. Луазон сказала ему: «Сударь, если вы не
перестанете читать, он сойдет с ума». Тогда я немного
сдержал свои чувства. Он кончил читать и сообщил мне
кое-какие сведения об Альфьери; по его словам, тот
женат на княгине Альбани.
Раздался звонок. С момента прихода г-на Шатонефа
и вплоть до моего ухода мои взгляды выражали Луазон
самую пылкую нежность; один раз она опустила глаза
от удовольствия. Раздался звонок; я три—четыре раза
в замешательстве переменил позу, как это бывает,
когда ожидаешь появления человека, которого ненави-
дишь, но хочешь встретить с приветливым видом; все
это пока Леблан отворял три двери, через которые ему
надо было пройти. Забыл сказать, что до прихода г-на
Шатонефа я с ненавистью заговорил с ней о Леблане,
и когда она уже хотела спросить меня, по какому праву
я его ненавижу, я прочел в ее глазах этот вопрос и от-
ветил: «Мне не нравятся его глаза; мне не нравится
этот человек. Надеюсь, вы не можете этому помешать».
Таков был смысл. Ее смущение возрастало; она сказала,
оправляя на себе перед зеркалом платье: «Мне кажет-
ся, вы сошли с ума». Тут вошел Шатонеф. Когда пришел
Леблан, мое решение было принято. Шатонеф уже лю-
бил меня за те высокие переживания, которые он во мне
вызвал. Я сказал себе: «Надо разыграть восхищение,
притвориться, будто я совершенно поглощен разгово-
ром с Шатонефом, сделать так, чтобы говорил он, а са-
мому внимательно следить за Луазон и Лебланом и
прислушиваться к их разговору». Я выполнил это с та-
ким искусством, что были минуты, когда я совершенно
не понимал того, о чем говорил Шатонеф, который,
однако, обращался ко мне одному и притом с живей-
138
шим интересом. Время от времени я улыбался или
хмурил брови, стараясь, чтобы это было по возможно-
сти кстати.
Вот что делали два лица, за которыми я наблю-
дал,— у Луазон сделался вид женщины, принимающей
мужчину, который ее содержит: притворная нежность,
притворная приветливость. Она села в кресло, а свое
место уступила Леблану. Последний, видя, что мы с
Шатонефом поглощены друг другом, заговорил с ней
шепотом (шепотом парижского общества, при котором
не шушукаются, как это бывает в провинции). Он по-
жимал ей колени, он начал говорить с ней, как муж-
чина, имеющий на нее права, например, сказал такую
фразу: «После карнавала».
«Что после карнавала?»
«Увидите».
Какой-нибудь приятный сюрприз, который он хочет
сделать ей после карнавала? Она поблагодарила его
улыбкой, но не взглядом, притворно.
Во время этого разговора линия ее верхней губы со-
вершенно изменилась: она потеряла свою ангельскую
нежность, ее лицо приняло оживленное выражение рас-
путницы, но распутницы нежной, такой, какою, вероят-
но, была бы м-ль Марс при аналогичных обстоятель-
ствах.
(Темнота и голод гонят меня из дому, продолжу
после обеда. На то, что уже написано, ушло два с поло-
виной часа.)
Весь мой разговор с Шатонефом был направлен на
то, чтобы побудить его организовать труппу, где бы иг-
рала Луазон. В этом месте разговор сделался общим.
Леблан сказал, что у него есть в виду один зал, но что
пока это еще химера. Через несколько минут Шатонеф
сказал: «У меня тоже есть в виду один зал.
...Однако наши цели
Пускай скрываются во мраке подземелий».
Я сказал ему, что он просто страшен со своими под-
земельями и что надо поскорее бежать от него. Он не
понял шутки и ответил, что это две строки из «Магоме-
та»; продолжая шутку, я схватил шляпу и бросился к
выходу; открывая первую дверь, я стукнулся головой.
139
Луазон сказала — без особой нежности, но с большим
волнением и любопытством: «Вы ушибетесь до смер-
ти»,— а потом, когда я закрыл за собой дверь, обрати-
лась к остальным: «Это порох!» Она сказала это очень
выразительно. Нельзя было закончить мой день более
эффектным уходом.
Вот, без сомнения, прекраснейший день в моей жиз-
ни‘.Может быть, я буду иметь больший успех, но ни-
когда не проявлю большего таланта. Восприятие было
именно таким, какое требовалось, чтобы руководить
чувством; еще немного, и чувство одержало бы верх.
Восприятие придавало мне достаточно хитрости, чтобы
понять, следует прочитать куплет или не следует, и по-
сле первого же слова я начинал чувствовать то, что го-
ворил. Невозможно изобразить страсть лучше, чем это
делал я, поскольку я действительно чувствовал ее. Ко-
гда я сказал Фелип: «Божественная Фелип, давайте
репетировать»,— я был действительно влюблен в нее.
Вот чего мне будет недоставать в будущем: восприятие
будет все более и более преобладать над чувством, я
буду изображать страсть с большей легкостью, но не
гак хорошо, как теперь, менее естественно. По-моему,
именно так обстоит дело с Марсиалем.
И моя аудитория была вполне достойна меня! Луа-
зон с ее душой, с ее профессией и с ее опытом — это та-
кая женщина, какую, пожалуй, труднее всего обмануть,
изображая любовь.
Я проявил большой талант. В такой степени я на-
блюдал его у себя впервые. Вот случай испытать ра-
дость удовлетворенного тщеславия — это бесспорно.
Так вот! Я почувствовал вчера и чувствую еще сегодня
(7 вантоза), что совершенно к этому неспособен. Толь-
ко любовь делает для меня сладостным воспоминание
о прожитом дне. Я жажду лишь того счастья, каким
смогу наслаждаться благодаря любви Мелани, все
прочее не имеет значения.
Когда я представляю себе на ее месте г-жу Мортье,
которую считаю неспособной дать мне хоть малейшее
счастье, связанное с чувством, мое удовлетворение исче-
зает; будь моей партнершей она, этот день, несмотря на
1 В том, что касается таланта. Тот день, когда она станет
моей, будет намного прекраснее.
140
все мои успехи, возобновлявшиеся ежеминутно, пока-
зался бы мне просто скучным.
И даже более, когда я представляю себе Адель, все
мое теперешнее счастье превращается в ожидание того
счастья, какое она могла бы мне дать благодаря чув-
ству, а так как на это мало надежды, то это счастье
очень невелико.
Итак, радости тщеславия не имеют для меня почти
никакого значения. Я ценю их лишь один миг, движи-
мый желанием познать все, что происходит в человеке.
Бассе, Буасса, Барраль недостаточно умны, чтобы
пожелать себе такого успеха, но если бы они достигли
его, он опьянил бы их на несколько дней.
Вечером я был совершенно без сил, я ничего не мог
делать; мне хотелось побыть в обществе таких людей,
среди которых я бы мог отдохнуть и почувствовать
себя совершенно непринужденно, послушать какой-ни-
будь домашний концерт. Не имея таких возможностей,
я лег спать в восемь часов.
Чтобы определить высокую степень искусства, в ко-
тором я отличился, я мог бы сказать, что сыграл, как
Моле, такую роль, какую мог бы написать Мольер, при-
чем был одновременно и автором и актером.
7 вантоза, последний день
карнавала (26 февраля).
Вчера в минуты самых бурных переживаний я рас-
суждал вполне здраво и вовсе не почувствовал себя
несчастным, когда эти минуты прошли, что непременно
имело бы место в мой прошлый приезд.
Видел карнавального быка — убожество. Вообще
подобные зрелища не представляют для меня ни ма-
лейшего интереса.
Год назад — спор в Гренобле с Коломбом и с
д’Авиньоне.
Два года назад—спор на городском балу между
четырьмя арлекинами и Ф. Фором, Буасса и мною.
Я был в те времена совсем ребенком, во мне не было
ничего, кроме души, я не понимал, что такое тщесла-
вие, я слушал лекции Легуве. Я любил Адель и вооб-
ражал, что добьюсь ее любви. Я пичкал себя кофе, ми-
141
нуты умственного возбуждения я считал единственно
счастливыми. Кажется, дело шло к тому, что я мог сой-
ти с ума. Фор отравил своей заразительной грустью
этот период моей жизни, в сущности, такой прекрас-
ный благодаря остроте чувств, период, когда я размыш-
лял о «Гамлете» и брал уроки у Дешана.
Я не пошел во Французский театр, потому что не
был уверен в том, что она придет (ведь играла Жорж),
потому что я не очень богат, а главное потому, что по
тактическим соображениям мне, пожалуй, лучше было
не идти в театр, хотя она и предупредила меня, что бу-
дет там. Она даже выразилась таким образом: «Завтра,
например, я там буду» и т. д.
Это кажется мне несколько подчеркнутым.
8 вантоза (27 февраля).
Мелани не пришла к Дюгазону. Марсиаль пришел,
как мне кажется, для того, чтобы дождаться там Дю-
шенуа. я много смеялся с малюткой Фелип; мы думаем
собраться у нее и послушать музыку в один из ближай-
ших дней. В два часа я пошел к Мелани; она была в
прелестном домашнем платье. Никогда еще я не видел
ее такой веселой. Все мои решения были опрокинуты,
я поцеловал ее тысячу раз, она не сопротивлялась.
Я отвез ее в фиакре к поверенному на улицу Матюрен;
она пробыла там четверть часа. Мы вернулись обрат-
но, и л ушел от нее в пять часов, через четыре минуты
после прихода г-на Леблана. Она дала мне самые по-
дробные объяснения на его счет: он написал три тра-
гедии и две комедии, он. не столуется у нее, но бывает
ежедневно от четырех до пяти. Что делать? Приду за-
втра. Она с сожалением смотрела, как я ухожу, и оча-
ровательно кивнула мне головой несколько раз, гово-
ря: «Приходите завтра репетировать со мной Ариадну»,
Она сказала мне это, стоя наверху в дверях, когда я
уже спускался с лестницы.
Она с чувством сказала мне, что в тот день я очень
понравился г-ну Леблану и г-ну Шатонефу; она доба-
вила: «Что касается меня, я молчала».
У Дюгазона мы ничего не делали, только дурачи-
лись с Фелип.
142
9 и 10 вантоза XIII г.
(28 февраля и 1 марта 1805 г.).
Вчера и сегодня виделся с милой Мелани. Моя лю-
бовь усилилась в поразительной степени. Сегодня ве-
чером она составляла всю мою жизнь. Мне стоило бы
слишком большого труда выразить ее по-настоящему,
я отказываюсь о ней говорить. Думаю, что Леблан
вовсе не содержит ее: это просто литератор, который
разъясняет ей ее роли, но требует, чтобы это держа-
лось в секрете. Если так, то она ангел! Она не имела
понятия о моих подозрениях, и как далеки мои грубые
слова от того, чтобы дать представление о ее душев-
ной тонкости! Она любит меня и не хочет сказать мне
об этом. Высказать ей завтра мою грусть.
Ложусь сегодня в половине десятого, так как чув-
ствую, что изнуряю себя, думая о ней.
Провел сегодня у Дюгазона главную сцену из «Ми-
зантропа».
Воскресенье, 12 вантоза XIII г.
(3 марта 1805 г.).
За эти дни моя любовь претерпела много невзгод.
Вечером я не мог пойти. во Французский театр, и
это оказалось большим несчастьем. Я был бы там гру-
стен, я извинился бы перед ней за свою бестактность,
потому что, бесспорно, это была бестактность, и даже
глупая бестактность; быть может, это исправило бы
все дело и в эту минуту она была бы моей.
Да, но ведь у нас имеется, с позволения сказать,
отец. В те минуты, когда мне надо куда-нибудь идти и
я не могу этого сделать, мне всегда слышится голос,
который кричит откуда-то сверху: «Ты хочешь летать,
но у тебя нет крыльев. Ползай!». Я часто ищу страстей,
чтобы быть счастливым; это не значит просить счастья
в чистом виде, это значит просить тревоги. Но тревога
подобного рода толкает меня на ухаживание за жен-
щинами, помогает познавать человеческое сердце (ра-
ди моей будущей славы), и в общем она гораздо луч-
ше, чем глубокая скука, в которую полное отсутствие
страсти погружает Барраля. Его надежда—это на-
дежда разрушительная; она ждет такого события, при-
близить которое не в нашей власти.
143
Итак, я не видел Мелани во Французском театре^
Это было в пятницу, десятого. Вечером я был в состоя-
нии той нежной грусти, которая целиком проистекает
из любви и так размягчает душу.
Вчера в половине первого я отправился к Мелани.
Мне заявили, что ее нет дома. Я пошел к г-же Дарю.
Туда явилась Адель. Потом к г-ну де Бору, который
принял меня так, словно мы виделись с ним вчера, ме-
жду тем как мы не встречались два месяца. Никогда
еще беседа с умным человеком не доставляла мне та-
кого наслаждения. Вот еще одна радость, которая бы-
ла бы невозможна в провинции: темой нашего разгово-
ра была лекция Легуве, прочитанная им накануне в
Коллеж де Франс,— обзор историков, писавших об Але-
ксандре.
В половине третьего я с трудом вырвался оттуда и
помчался к Мелани; она сама открыла мне дверь. Сде-
лав два шага, я заметил на ее оттоманке чью-то шляпу.
У нее был поэт ЛаЛанн. Я моментально стряхнул с себя
печальный вид, с которым вошел, и рассказал ему исто-
рию с Легуве. На это он рассказал мне о сатире Ше-
нье, которая должна в понедельник появиться у Дабе-
на, и т. д., и т. д. Я вел себя скорее как остроумный,
чем как приятный человек. Чувствуя, что ничего не
могу сказать Мелани, я закусил удила и совсем пере-
стал обращать на нее внимание. Рассказывал я хоро-
шо, но то, что я «закусил удила», выразилось в том,
что два — три раза я задержал Лаланна, собиравше'-
гося уходить.
На этом этапе моего визита я заметил, что у нее
очень грустный вид. Она оказала, что в половине треть-
его ждет своего поверенного. Она позвонила; она ска-
зала, обращаясь ко мне:
«Это мой поверенный, и я попрошу вас на минутку
оставить нас одних».
Что-то в этом роде. «Минутку» означало: «Перей-
дите в другую комнату». Но интонация говорила: «На-
деюсь, вы оставите меня одну».
«Именно таково было мое намерение»,— ответил я.
Сегодня я отправился туда в час с бьющимся серд-
цем. «Г-жи Луазон пет дома». Я пошел в Тюильри, где
встретил простофилю Вагнера. Расставшись с ним в
144
два часа, я снова пошел к Мелани. Когда я проходил
мимо швейцарской, мне вдруг пришло в голову спро-
сить, дома ли г-жа Луазон.
«Да, сударь»,— ответил швейцар очень уверенно.
Поднимаюсь; горничная тоном лукавой субретки из
комедии говорит мне:
«Госпожа Луазон только что вышла».
Итак, ясно, что сегодня, а может быть, и вчера Ме-
лани не пожелала меня принять. Очевидно, г-н Ле-
блан, который приходил при мне и уходил вместе со
мной два дня подряд, сказал ей: «Вы смеетесь надо
мной. Пусть он перестанет мешать мне заниматься с
вами, или я больше не приду». И, очевидно, она ре-
шила не принимать меня — либо вообще, либо до тех
пор, пока я не стану более благоразумным. С моей
стороны было бы гораздо умнее, если бы я предотвра-
тил все это моей встречей с ней десятого вечером, на
«Заире», но из-за невозможности... и т. д.
Завтра никоим образом не показывать ей, что я оби-
жен; она дала мне урок, и я его заслужил.
Проявить нежную грусть, все время быть нежным
и томным, даже в роли «Мизантропа», которую ради
этого придется испортить. Дюгазон поправит меня, но
я буду продолжать в том же тоне, и это вызовет во-
прос: «Что с вами сегодня? Вы неузнаваемы».
Сделать вид, будто я не знаю о том, что она не при-
няла меня сегодня. Первому заговорить о глупости и
упорстве, которые я проявил десятого, и сказать, что я
все сделал, чтобы хоть на минутку попасть вечером во
Французский театр; попросить у нее прощения.
При этом удвоить нежную грусть, но без малейшего
оттенка безнадежного отчаяния. Заговорить о том, что
мой отъезд сделался необходимым; говоря с ней о
моем глупом поведении десятого, притвориться скон-
фуженным и дать честное слово, что больше это не
повторится, то есть: «Даю вам слово, что буду уходить
сразу же, как только появится г-н Леблан».
В пятницу, в припадке упрямства, я в присутствии
Леблана завязал с нею разговор глазами; она оказала
мне: «Это не то, что вы думаете» — с самой правди-
вой, самой выразительной интонацией.
Говоря с ней о своем отъезде, если мы будем у нее,
10. Стендаль. Т. XIV. 145
сделать вид, что не могу удержаться от слез; быть у
Дюгазона в половине двенадцатого, чтобы мы могли
выйти вместе; к счастью, вечером он играет «Мещани-
на во дворянстве».
Вот правильный 'путь. Но главное — ни малейшего
оттенка отчаяния.
Надо
Пред нею рассыпать лишь розы страсти нежной.
Право, она приобретает надо мной удивительную
власть. Сегодня в двенадцать часов дня на террасе
Фельянтинцев я упустил победу и, пожалуй, оказался
побитым этим глупеньким немцем.
Он сказал мне: «Госпожа Луазон очень умна».
Я с живостью подтвердил это, но тут же оборвал раз-
говор. Минуту спустя он сказал мне многозначитель-
ным тоном, что его любимое занятие — возбуждать
ревность. И тут я не вышутил его так, как он этого за-
служивал; будь я в ударе и будь у нас слушатели, я
бы разделал его под орех.
Но глупее всего то, что я не начал превозносить Ме-
лани до небес. Его насмешки трогают меня очень ма-
ло, а он повсюду разнес бы мои похвалы, будь они хоть
чуточку остроумны, и возможно, что они дошли бы до
Мелани. Вот к чему приводит отсутствие внимательно-
сти и хладнокровия!
Сегодня утром в Сен-Жермен-де-Пре я прекрасно
видел папу; особенно хорошо я видел его в тот момент,
когда он раздавал причастие и благословения. Я слы-
шал, как он произнес: et spiritous sanctous *.
Завтра главное — нежная грусть и никакого отчая-
ния. У меня еще нет чувства меры в проявлении эмо-
ций.
Понедельник, 13 вантоза (4 марта).
О небо! Кто б еще придумать это мог?
Кто к любящей душе был более жесток?
Никогда еще я не читал эти стихи так хорошо, как
сегодня, и никогда еще я не чувствовал их так глубо-
ко. Дюгазон остался чрезвычайно доволен тем, как я
* И святого духа (лат.).
146
сыграл эту сцену, и если бы я был восприимчив к ра-
достям тщеславия, я провел бы этот день ликуя. Вмес-
то этого я провел его в муках ужаснейшей ревности и
жесточайшей неуверенности.
Я готов думать, что либо Луазон никогда не любила
меня, либо она хочет порвать со мной. Поцелуй, кото-
рый сегодня утром сорвал у нее Вагнер, привел меня в
бешенство, а между тем возможно, что в актерской
среде это самое обычное явление. К Дюгазону она при-
шла в половине первого. Я проводил ее до улицы Ко-
кильер. Я не сказал ей и двух слов. Потом встретил ее
на улице Пти-Шан; она сказала, что будет во Фран-
цузском театре (на «Мещанине во дворянстве»).
Я только что оттуда,— ее там не было.
Что приводит меня в отчаяние, так это ее вежли-
вость со мной; всякая интимность исчезла.
Сегодня в три часа дня, проходя по Тюильри и на-
правляясь к Мунье, я почувствовал, насколько возвы-
шен этот отрывок из «Отелло»:
Есть благородная порода лошадей
И т. д.
Мое сердце грызла тоска, я с наслаждением прон-
зил бы себя кинжалом. Немного оправившись, я по-
чувствовал радость грусти; с восторгом, с восхищением
я повторял другое место из «Отелло»: «Таков всегда
удел людей великодушных» и т. д.
Я испытывал неизъяснимое наслаждение, повторяя
слово «великодушных». Быть может, я больше пере-
чувствовал за этот день, чем Марсиаль, Барраль и Бас-
се за всю жизнь. Какие бурные переживания! Мант
был того мнения, что не следует идти в театр; прини-
мая во внимание все события, я бы правильно посту-
пил, послушав его. Я сказал Мелани, что уезжаю, я
был именно таким, каким намеревался быть. Возмож-
но, что она приходила во Французский театр, но толпа
не дала ей войти. Десятого она не была на «Заире».
В довершение трудностей мой, с позволения ска-
зать, отец не шлет мне денег, которые обещал прислать
еще в конце плювиоза.
Обманчива порой любви бывает сладость.
Да, это верно.
Но разве без любви возможна в жизни радость?
147
Я больше пережил в этот понедельник, чем за два
месяца в Гренобле. А какой комментарий к Отелло,
Оросману и Мизантропу! Я без конца повторял стихи
Альцеста, которыми начинается сегодняшняя запись.
Неужели она разлюбила меня из-за какой-то шляп-
ки? Если это так — о злополучный и противоестест-
венный отец! О мой опыт, ты обошелся мне слишком
дорого — ты отнял у меня сердце моей Мелани! Зав-
трашний день решит все.
• Вторник, 14 вантоза XIII г.
(5 марта 1805 г.).
У меня не было ни мужества, ни времени сделать
эту запись в тот же день — до того я был несчастен.
Я испытывал все муки неразделенной любви. Когда мы
испытываем ужасное унижение, это доставляет нам ми-
нуты ярости (жестокости), потом печали и слез; если
мы можем после этого перейти к грусги, состояние де-
лается менее мучительным. Начни я писать в тот же
день, я исписал бы двадцать страниц. Характер Гер-
мионы кажется мне вполне естественным; это вовсе не
жестокая женщина, это влюбленная женщина, совер-
шающая жестокие поступки.
Если вы написали фразу, полную страсти, она не
нуждается ни в каких исправлениях. Так, например, ко-
гда я написал вчера: «Мое сердце грызла тоска», или
когда Шекспир написал: «Говорят, есть благородная
порода лошадей», — тут ничего не добавишь, ничего
не вычеркнешь. Мне кажется, что, отделывая такие ве-
щи, их только портишь.
В двенадцать часов дня, одеваясь, чтобы идти к
Мелани, я почти не помнил себя, до того я был взвол-
нован. Звоню — никто не отвечает. Иду в Пале-Рояль,
провожу там полчаса, быть может, самые мучитель-
ные в моей жизни; единственным развлечением было
наблюдение за собственным состоянием, и, право же,
это немалое развлечение. Прибегнуть к этому спосо-
бу утешения, если мне когда-нибудь случится утешать
умного человека.
В четверть второго снова прихожу к Мелани —
опять никого. Несмотря на бурные протесты адвоката
148
«Против», в половине третьего прихожу еще раз. Мне
открывают, я вхожу и застаю у нее Шатонефа.
Тут начинается сцена, которая показалась мне
очень странной и для меня просто ужасной. Утешало
меня только одно соображение: быть может, из-за от-
сутствия опыта и самообладания я неправильно оце-
нивал все происходящее. Да, вполне вероятно, что я
оценивал его неправильно.
Мелани, улыбнувшись мне той улыбкой, какой она
обычно встречает гостей, больше почти не смотрела на
меня. Когда ее взгляд останавливался на мне, он был
холоден и вежлив. Я заметил намерение дать мне по-
чувствовать, что со мной хотят порвать. Меня чуть ус-
покаивало лишь то, что у нее был очень возбужден-
ный вид. То глаза ее увлажнялись от наплыва чув-
ства, на щеках появлялся румянец, то вдруг — погас-
ший взгляд и мертвенная бледность. Она была очень
рассеянна.
Во время этого визита я очаровал Шатонефа и про-
являл нежную любовь по отношению к Мелани.
Я скромно удалился в четыре часа, через минуту после
прихода г-на Леблана.
Вечером я пошел с Крозе в партер Французского
театра; давали «Горациев» и «Каролину». У Лафона
благородная манера, богатые интонации, но по-преж-
нему мало теплоты; два стиха были произнесены с
вдохновением и сразу воодушевили публику. Дюше-
нуа играет с чувством, но Сабина она плохая. В пер-
вых рядах я увидел Мелани. Я заметил, как она ухо-
дила в сопровождении Дюсосуара. Словно не имея
возможности избежать этого, она поклонилась мне
очень вежливо и очень холодно. Я был в отчаянии.
Вместе с Крозе мы зашли к Ариадне в ее ложу, где
застали Шазе и Лемазюрье, а потом за кулисы, и я
немного отвлекся. Об этой забавной сцене я расскажу
как-нибудь в другой раз.
15 вантоза (6 марта).
Я решил, что она больше не любит меня. К Дюга-
зону я пошел с намерением быть там веселым, чтобы
найти удобный случай сказать ей на ухо: «За что вы
на меня сердитесь?»
149
Прихожу туда, дурачусь с Фелип — она ничего
не имеет против. Наконец около часу приходит Мела-
ни. Я дурачусь с ней, целую ее; она отвечает мне хо-
лодно и вежливо. Мне кажется, что все кончено.
Однако я продолжаю все так же весело болтать с
Фелип.
Перехожу в библиотеку за какой-то книгой; зову
Мелани помочь мне поискать ее, она приходит, я це-
лую ее; она не сопротивляется. В гостиной Дюгазона
у нас уже произошло маленькое объяснение. На мой
вопрос она ответила: «Нисколько» — и т. д. довольно
естественным тоном.
Роль Аменаиды она прочла с увлечением; это на-
строило ее на «метроманию» и несколько вытеснило
любовь из ее сердца. В конце урока она сказала мне:
«Пойдемте в Люксембург». Это был ответ на пред-
ложение посмотреть картины Лесюэра, сделанное
мною неделю назад. Я сказал, что Люксембург за-
крыт. В конце концов было решено, что мы поедем
в Ботанический сад.
Я не ощутил этого счастья с такой остротой, с ка-
кой ощутил бы его в предыдущие дни моих горестей.
Я был измучен физически и нравственно. Все утро я
носился по городу, убегая от отчаяния, я был совер-
шенно измучен. Она не вложила в это прелестное сло-
во той любви, какую вложила бы в другое время;
вдохновение и яркий момент счастья, вызванного лю-
бовью к славе и надеждой ее достигнуть, помешали
любви к возлюбленному.
(Предуэащаю на этом 16 вантоза, в одиннадцать
часов Betepa, чтобы в первый раз по-настоящему от-
дохнуть после 13-го. Две ночи подряд я ночевал у Кро-
зе, чтобы избегнуть одиночества; я буквально вы-
бился из сил, и эта запись ясно говорит об этом.
* С пятницы, когда началась моя опала, я беспрерывно
бегал по городу, чтобы забыться.)
На улицу Пти-Шан мы поехали в фиакре; мы от-
правились в Ботанический сад, позавтракали там в
скромном и прохладном деревенском домике, над
дверьми которого вместо вывески были написаны сти-
хи Вергилия, потом обежали весь сад и внимательно
осмотрели всех зверей и оранжерею. Обратили вни-
150
мание на то, как великолепно держит и поворачивает
голову пугач. Это заметила Мелани. Она сказала, что
у животных можно поучиться красивым пвэам. Мы
ушли в половине пятого и вернулись к ней; пришел
Лаланн, прочитал несколько строк из «Рассуждения
в стихах» Шенье, и я скромно удалился.
Мы были счастливы в этот день, но без того востор-
га любви, какой я испытываю временами. Я уже ска-
зал, по каким причинам: я был измучен, она же пе-
реживала приступ метромании и любви к славе.
Когда я сказал ей, что особенно счастлив потому,
что в течение четырех дней считал, что она хочет со
мной порвать, она ответила, что не понимает причин,
побудивших меня вообразить это; она сказала, что
вчера Шатонеф до смерти надоел ей, вот почему у
нее был такой вид; что вечером, в театре, она видела
меня и поклонилась мне три раза, но я притворился,
будто не замечаю ее. «Он в одном из своих... настрое-
ний»,— подумала я. (Не помню, как она назвала это
настроение; кажется, она определила его только вы-
ражением лица.) Все это было сказано с милым изя-
ществом.
«Но этот поклон, такой холодный, такой вежли-
вый?»
«Но как же иначе я могла поклониться вам при
всех?»
Она два раза повторила эти слова: «при всех».
Как бы то ни было, но такой способ выражать ску-
ку очень необычен. Обратить на это ее внимание в
первый же раз, когда ей станет скучно. Я всегда боль-
ше чувствовал, чем постигал умом, благодаря чему
я наивен, как ребенок; и так как я к тому же знаю
пределы возможного, у меня есть склонность к подо-
зрительности и обидчивости — отвратительные недо-
статки. За эти дни у меня явились очень интересные
мысли относительно салонного общества, но я уже за-
был их.
Я попросил у нее позволения прийти завтра. Она
сказала: «Хорошо, но ненадолго, потому что я хочу
разучивать «Гипермнестру». Я поцеловал ее, не встре-
тив сопротивления. Мое знакомство с Ариадной очень
возвышает меня в ее глазах — вот преимущество свет-
151
ских связей. Она сказала, что Ришран (физиолог),
который был любовником Дюшенуа, рассказывал, буд-
то ей нужны трое мужчин одновременно; вполне могу
поверить этому, зная чувствительность Дюшенуа.
(«Чувствительность» — это вовсе не ирония; она де-
лает это так же, как дети или дикари крадут. Она
слишком сильно чувствует, чтобы понимать, что в этом
есть что-то дурное.)
Мелани сказала мне, что, по словам Алибера, Мар-
сиаль— человек, который обманывает женщин, и в
этом основа его характера. Таким способом Мелани
остроумно и тонко дала мне понять, что Марсиаль —
человек посредственный. Я отчасти согласен с ней, но
у него доброе сердце и отличный тон. Это не значит,
что я не могу себе представить ничего лучшего, но
мои теперешние средства не дают мне доступа в та-
кие дома, где я мог бы видеть это лучшее. Взять хо-
тя бы дом г-на Луккезини.
16 вантоза, четверг (7 марта).
Сегодня я не был у Мелани. Ночевал у Крозе. Мы
вместе пошли к Дюшенуа. Так как мы собираемся
изучать ее характер, ничего не скажу о ней сейчас.
Я был поражен возвышенной красотой ее глаз и го-
лоса. Как в том, так и в другом отношении Мелани
стоит гораздо ниже ее. Пожалуй, она не так безраз-
дельно перевоплощается в свои роли, как Дюшенуа.
Чудесная деталь Лафонтена. Зато Луазон более
остроумна, более умна, чем она. Придя домой, нашел
наглое письмо Дуэнна. Я стряхнул с себя сплин, на-
деясь на свою счастливую звезду, которая всегда при-
носит мне деньги, когда они бывают необходимы.
С этой стороны я начинаю быть довольным собой; об-
щество Манта и Крозе начинает излечивать меня от
того бесконечного зла, которое причинил мне Феликс
Фор. По-моему, у Фора совсем такой же характер, как
у г-на де Валорба в «Дельфине»; это человек, несчаст-
ный от природы. Ничего нет легче, как стряхнуть с
себя несчастье (такого рода), надо только захотеть
этого.
Остроумие. Вчера я в полной мере насладился
радостями светского общества. После интересного визи-
152
та к Дюшенуа я потащил Крозе к Шеминаду. Там я
узнал, что его семья часто встречается с семьей Мунье.
Он сказал, что Эдуард — большой фат. Я начинаю
осознавать преимущество моего естественного и от-
нюдь не приглаженного остроумия над заученным
остроумием Крозе, Эдуарда и даже Марсиаля: через
два месяца для вас уже нет ничего нового. В сущно-
сти, очаровательный своим остроумием г-н де Бор в
этом отношении таков же, как и они. По-моему, са-
мым приятным является остроумие естественное, та-
кое, которое тут же изобретается привлекательным че-
ловеком при каждой новой теме разговора. И понятно,
почему: он создает комедию характеров, причем глав-
ный герой этой комедии привлекателен. Итак, если
вам желательно быть остроумным, изучайте все виды
остроумия приглаженного, применяйте их, чтобы иметь
право их презирать, шлифуйте свой характер и в ка-
ждом отдельном случае говорите то, что думаете. Та-
ково истинное остроумие, такое, каким, по-видимому,
обладали и Матта и Лафонтен и каким, насколько мне
известно, обладает Маринье.
Думаю, что именно таков смысл слов Нинон: «Ваш
сын ничего не знает? Какой вы счастливый, он не бу-
дет сыпать цитатами!»
Этот очаровательный род остроумия незаметен для
дураков; чтобы почувствовать его, надо либо обладать
очень чувствительной душой, либо быть бесконечно
остроумным самому. Среди моих знакомых м-ль Дю-
шенуа по первой причине и г-н де Бор.по второй —
это, пожалуй, единственные люди, которые в состоянии
его заметить. Я прибавил бы к ним Арибера и Манта,
если бы мы три месяца провели вместе, вращаясь в
блестящем обществе, здесь.
Для того, чтобы такое остроумие приобрело ува-
жение глупцов (вроде моего дяди, Эд. Мунье) или
людей с черствой душой (вроде Адели, г-жи Лебрен
и т. д.), оно должно иметь ярлык; тогда они поверят
на слово, что оно заслуживает уважения; заметив слу-
чайно какой-нибудь клочок его, они называют это ори-
гинальностью.
Мант боится, что мое остроумие может создать мне
репутацию злого человека; иногда он и сам считает
153
меня таким, потому что я утомляю его мозг. Это оби-
лие порывистых скачков мысли затрудняет человека,
который воспринимает все медленно, потому что хочет
постичь все как можно лучше.
По этой же причине я должен казаться злым и
Ж. Рею.
Мант излечился, увидев мою душу, самую чувстви-
тельную из всех, какие он когда-либо встречал, а у
него есть опыт. Фор неизлечим; моя сила оскорбляет
его слабость, так же как она оскорбляет Рея, но в
данном случае мое остроумие, сверх того, раздражает
его тщеславие. Неизлечимо именно это. Мне бы сле-
довало в течение шести лет быть униженным в его
глазах и в своих собственных, причем так, чтобы он
видел это,— вот тогда я бы снова стал привлекатель-
ным в его глазах.
До чего обманчивы бывают репутации и рассказы
путешественников! В Париже еще можно надеяться
на что-то, потому что стремление блистать побуждает
здесь искать и находить истину, но в обществе, кото-
рое ограничено узкими рамками и не отличается этим
духом (этим характером), ничего сделать нельзя.
В Гренобле гениальный человек (типа Вольтера) все-
гда будет считаться злым, если он не будет вести об-
раз жизни Гро.
Жюдит, Анжелина, Адель, Викторина и Мелани
знают, что у меня чувствительная душа. Немного рас-
крыться перед Дюшенуа и г-ном де Бором — они пой-
мут меня.
17 вантоза, пятница (8 марта).
Видел ее только у Дюгазона; после занятий прово-
дил ее к адвокату. Я был очень весел, мы много смея-
лись— она, Фелип и я. Вечером обед с Реем, Дюри-
фом, Комбруссом, Даром, Мантом. Тяжеловесность
Рея. Забавная шутка, которую Понсе подстроил
Манту.
18 вантоза (9 марта).
Ушел от нее в пять часов. Как легко быть остроум-
ным в обществе! Я пришел в два часа и просидел у
нее три, причем четверть часа мы оставались наедине;
154
ей нездоровилось. Потом — Шатонеф, Леблан и еще
два господинчика; у одного из них, роялиста и дура-
ка, лицо полностью отражает его характер. Шатонеф
наводит на нее скуку. Завтра мы едем в Люксембург.
Пришла Фелип и спела: «Из всех стран, чтобы нра-
виться вам» и т. д.
Восхитительный день. Я испортил бы все удоволь-
ствие, если бы стал его описывать.
Воскресенье, 19 вантоза XIII г.
(10 марта 1805 г).
Прежде я любил вас, теперь обожаю. Вернулся
домой в половине второго.
Встал в шесть часов, пошел к Манту. В семь мы
взяли фиакр, заехали за Даром и Реем и отправились
в «Черную корову»; в четверть девятого я обнял Ман-
та и простился с ним; он уехал.
В одиннадцать часов пришел к Луазон; она оде-
валась. Шел маленький дождь, весенний. Мы поехали
завтракать в кафе, что на углу улицы Мишодьер и
бульвара, потом в Люксембург. Осмотрели все кар-
тины и залы сената. В четверть четвертого вернулись
к ней. Я пробыл до четверти пятого; в четыре явился
г-н Леблан.
В четверть седьмого я снова пришел к ней; она
обедала с горничной. Пришла г-жа Мортье и ушла,
когда увидела, что Мелани начала одеваться. Так же
как и утром, мы взяли фиакр. Около половины вось-
мого подъехали к театру Маре, на улице Кюльтюр-
Сент-Катрин; там давали трагедию «Отелло», на ко-
торую мы и попали ко второму акту. Мы просидели до
середины «Визитандинок»; когда мы выходили из те-
атра, било одиннадцать.
Она заговорила со мной о г-же де Ко, этой ужасной
мегере. Разговор, начатый в фиакре, продолжался у
нее дома до четверти второго, когда явился портье и
сообщил, что уже время запирать дверь; после этого
я просидел у нее еще несколько минут.
Только что пробило два часа (20 вантоза). Я про-
жил сегодня двадцать часов. Этот день — один из ин-
тереснейших в моей жизни. Может ли женщина с ее
умом быть столь откровенной с мужчиной, которого
155
она не любит? Мы провели вместе двенадцать часов.
Подробности опишу завтра; ложусь спать, благослов-
ляя небо за то, что обладаю душой, которая чувствует
так сильно. Пожалуй, за сегодняшний день я пережил
больше, чем Крозе или Мант — за неделю.
20 вантоза XIII г., понедельник
(11 марта 1805 г.).
Надо коренным образом изменить систему моего
ухаживания за Луазон. Меня учат собственные успе-
хи. Ей было по-настоящему приятно со мной в главной
аллее Тюильрийского парка, когда в четверть четвер-
того я сказал ей: «Старайтесь больше выказывать
свой ум» и т. д.
Все дело в том, чтобы быть приятным в глазах Ме-
лани, а не в том, чтобы говорить ей о своей любви.
Я часто бываю с ней наедине, и нет ничего легче, как
надоесть ей, бесконечно повторяя, кстати и некстати:
«Я люблю вас, обожаю вас».
Никогда не следует заранее готовиться высказать
ей какую-нибудь мысль, иначе скажешь глупость. На-
до попросту каждую минуту высказывать ей то, что
чувствуешь, а когда разговор замирает, говорить о ней
самой.
Боюсь, что я слишком некрасив, чтобы она могла
полюбить меня. Боюсь, чтобы этот страх не придал
мне неловкого вида; надо победить его.
Нет ничего неприятнее человека, который начинает
вам говорить о своей любви именно тогда, когда он
вам надоел.
Поэтому я принимаю решение говорить ей о своей
любви лишь тогда, когда это будет кстати, но все же
проявлять эту любовь в достаточной степени, чтобы
она не сочла ее угасшей. Я вижусь с ней ежедневно,
мое дело — постараться не надоесть ей.
Сидел у Дюгазона с двенадцати часов. Читал Аме-
наиду и, представляя себе в этой роли Мелани, острее
наслаждался красивыми местами, стараясь не заме-
чать дурных чувств; наконец в час дня она пришла.
Вначале я был холоден; вот, по-моему, одно из
последствий моей злосчастной привычки заранее ду-
156
мать о том, что я буду ей говорить. Она первая сказа-
ла несколько слов о вчерашнем вечере, и это наконец
произвело на меня достаточно сильное действие, чтобы
вызвать к жизни не ум мой, а душу.
Дюгазон, который сегодня играет «Мещанина»
(в последний раз), слушал молча, как мы читали.
Я кончил роль Мизантропа, прочитал весь пятый акт;
на некоторых стихах я запинался.
Луазон начала читать четвертый акт «Ариадны»;
она была не в ударе, но мало-помалу разыгралась.
Она прочла пятый, причем была великолепна в трех
или четырех местах и возвышенна в двух стихах —
тех, что идут после чтения письма Тезея к Пирифою:
Беречь меня? К чему? Забыта клятва им!
Заботу обо мне он завещал другим!
Раз она могла так произнести эти два стиха, зна-
чит, она сможет прочитать все, повинуясь движениям
своей души. Поэтому я думаю, что она может стать
великой актрисой в умении передать любовь и ритм
метромании.
Всегда гонимым быть—таков удел героя...
А мой удел — его сильней любить.
Она до такой степени завладела нашими душами,
что я совсем одурел. Я был «как пень», по выражению
одного болвана. В три часа, немного погревшись вме-
сте у камина, мы вышли от Дюгазона.
Погода была мягкая. Мы пошли погулять в Тюиль-
ри. Думаю, что я был приятен ей в течение часа, пото-
му что все это время говорил именно то, что думал.
Найдя удобный момент, я развил перед ней свои мыс-
ли о том виде остроумия, который описал в этой тетра-
ди несколькими страницами выше.
Я испытывал истинное удовлетворение, наши души
общались. Она говорила со мной с чарующей непо-
средственностью. Я сказал ей то, о чем думал в ту ми-
нуту: «Слушая вас, влюбился бы даже тот, кто не был
влюблен раньше».
Эта фраза должна была дойти до ее души, и я
убежден, что она дошла. Единственное, что могло ис-
портить впечатление, это воспоминание о подобной же
157
фразе, которую я сказал ей как-то раз, когда ее душа
не была растрогана.
Я вижу, что, в общем, мне надо немного пресытить-
ся, чтобы действовать так, как должно.
Душа Мелани до того чувствительна, что в ней
можно прочитать действие тех слов, которые ей гово-
рят. Она спросила меня:
«При вас нет часов?» — «Нет».
В этот момент пробило четыре.
«Вы уходите?» — «Да».
И сразу несколько фраз о любви (дурная привыч-
ка!). Эти фразы не могут тронуть ее, они явно «наиг-
раны». В подобных вещах нельзя убеждать, обраща-
ясь к рассудку. Когда мы дошли до конца аллеи, солн-
це показалось ей таким прекрасным, что она сказала:
«Давайте пройдемся еще раз». Мы разговаривали о
разных приятных вещах, как вдруг, заговорив о ее го-
лосе, я начал восторженно расхваливать Дюшенуа.
Мы проделали уже половину обратного пути; она ма-
шинально свернула с аллеи и пошла по диагонали,
чтобы сократить путь от этой аллеи до террасы Фель-
янтинцев и поскорее дойти до калитки.
Все ясно. В моих руках — средство понравиться ей.
Я читаю в ее душе, как в открытой книге. С каждым
днем мне удается читать в ней все лучше. Я знаю, что
такое страсти; вместо того чтобы высказывать мысли,
которые пришли мне в голову четверть часа или час
назад и которые часто бывают некстати, надо говорить
то, что я нахожу наиболее подходящим в данный мо-
мент. Скука, которую я порой испытываю в ее обще-
стве, происходит от моей застенчивости, заставляю-
щей меня готовиться к тому, что я скажу, словно к
уроку. Но ведь скука заразительна. Итак, решение
принято: говорить ей то, что я думаю и чувствую в
каждую данную минуту, устремив взор в глубь ее
души.
21 вантоза. (12 марта)
(до того, как я виделся с ней).
Вчера (20 вантоза) у Дюгазона она с улыбкой по-
смотрела на Вагнера. Я случайно поймал этот взгляд;
она тотчас приняла серьезный вид. Меня ничуть не
158
удивило бы, если бы я узнал, что Вагнер был ее лю-
бовником. Но я боюсь своего чувствительного, а пото-
му подозрительного характера. Если между ними что-
то было, то этот толстый немец с его румяной физио-
номией и тяжеловесным здравым смыслом должен
был довести дело до конца; но если так, значит, ей
неловко передо мной и, значит, она хочет принадле-
жать мне.
23 вантоза XIII г. (14 марта 1805 г.).
Я чувствую, что она заполнила всю мою душу.
У меня нет душевных сил ни для чего другого. Все, что
я делаю, делается мною машинально; мои мысли все
время прикованы к ней; она все время стоит у меня
перед глазами, и так как я по опыту знаю, что делить-
ся с кем-нибудь по этому поводу нельзя, то единствен-
ное мое утешение — мой дневник. Ко всему остально-
му я безучастен.
Я в таком состоянии, что все становится мне без-
различно. Я мог бы принести величайшие жертвы,
даже не заметив их. Обычно мы не отдаем себе ясного
отчета в жертвах, приносимых ради какой-нибудь
сильной страсти. Если существуют страсти столь же
сильные, как любовь, то тот, кто приносит жертву, да-
же не замечает ее.
Сегодня впервые в жизни мне захотелось иметь
состояние. Конечно, я часто смутно желал этого и
прежде, но сегодня мое желание было таким острым,
что оно могло бы заставить меня согласиться работать
где-нибудь в канцелярии в течение многих лет.
Будь у меня деньги, она сегодня же стала бы моей,
это несомненно, и, может быть, мой день был бы чудес-
ным, вместо того чтобы быть таким печальным.
Может быть, по этой-то причине мои дела с ней и
не подвигаются вперед. Я так люблю ее, когда она со
мной говорит, это доставляет мне такое удовольствие,
что я перестаю рассуждать, я весь — чувство; более
того, даже если бы я был в состоянии рассуждать, то,
по всей вероятности, не смог бы прервать ее, чтобы за-
говорить самому. То, что она делает, слишком для ме-
ня драгоценно. Может быть, потому-то истинно любя-
159
щие люди и не обладают дамами своего сердца. Тако-
ва история вчерашнего и сегодняшнего дня. Не знаю,
почему, может быть, из-за отсутствия Манта, но в те
часы, когда я не с нею, я ощущаю невыносимую пусто-
ту, которая быстро превращается в глубокую грусть.
Прекрасная погода, стоявшая вчера и сегодня, страш-
но мне неприятна. Этому способствует и отсутствие
денег; однако мне кажется, что даже при наличии де-
нег эта пустота продолжала бы существовать. Думаю,
что причиной — отсутствие Манта.
Вчера, 22 вантоза, во вторник, пришел к Дюгазону
в половине второго; на мне был черный галстук. За-
стал там Фелип и Вагнера. В первый раз читал Созия;
урок прошел очень плохо. Она не пришла. Дюгазон
предупредил нас, что до воскресенья занятий не будет.
В четверть третьего отправился к ней; от Дюгазо-
на я вышел вместе с Вагнером, который решительно
неуклюж и глуп — словом, все то, что связано с поня-
тием «немец». Горничная заявила, что ее нет дома; без
четверти три — тот же ответ; прихожу снова в три ча-
са, она отворяет мне дверь; ее вид приводит меня в
восторг.
«Как я несчастна!»
«Я вам помешал? Сейчас я уйду».
«Нет-нет, войдите, но я только что послала за
господином Лебланом, чтобы пойти погулять с ним.
Знай я, что придете вы, я бы не послала за ним. Как
я несчастна!»
Это «Как я несчастна!» было самое нежное, что
она могла мне сказать. .Мой восторг стал еще более
бурным.
Не помню, что я ответил; знаю только, что я
высказал ей то, что чувствовал, и что любил ее боль-
ше, чем самого себя. Кажется, она почувствовала мою
любовь.
Это «Как я несчастна!», повторенное несколько раз,
было произнесено с самой искренней, самой глубокой
интонацией. Я сказал: «Я вижу вас, и, стало быть, я
более чем счастлив!» Разговор привел нас к объясне-
нию этого «как я...» и т. д.
— Как вы поняли это? — спросила она.
’60
Пьер Корнель
Я вспомнил сцену из «Дешана» и притворился, что
понял ее неправильно.
— Что я несчастна оттого, что вижу вас? — спро-
сила она.— О, нет!
Взвесив все, я думаю, что причиной всех этих
«как я...» и т. д. была любовь. Я слишком долго на-
слаждался тем, что чувствовал, я не решился ее поцело-
вать, и, пожалуй, напрасно. Игра страстей знакома
мне так хорошо, что я должен удерживаться изо всех
сил, чтобы не быть подозрительным; я никогда ни в
чем не уверен, так как ясно предвижу все самые раз-
личные возможности.
Завтра ничто не удержит меня; в первый же раз,
как я окажусь с нею наедине, буду настойчив. Как
глуп я был в понедельник! А вчера и сегодня уже не
было подходящего случая.
Понедельник, 27 вантоза (18 марта),
накануне званого вечера у Ариадны.
По глупости не писал с 22-го; мне было бы слиш-
ком трудно изобразить все, что я чувствовал, но надо
было по крайней мере записать события.
Именно 22-го я установил, что от Тюильрийского
дворца до статуи, стоящей в конце главной аллеи, ров-
но восемьсот двадцать шагов. Это занятие, вообще го-
воря, нелепое, если не принять во внимание некоторых
обстоятельств, кажется, послужило в ее глазах дока-
зательством моей деликатности. Иначе ей пришлось
бы сказать мне:
«Бейль, мне надо кое-что сказать господину Леб-
лану, дайте нам немного пройтись вдвоем, а потом
опять подойдите к нам».
24-е и 25-е были, пожалуй, самыми несчастными
днями в моей жизни. Она велела говорить мне, что ее
нет, хотя в действительности была дома. 24-го я лишь
мельком видел ее в Тюильри. 25-го Барраль пришел ко
мне в тот момент, когда я возвращался от нее в пер-
вый раз; мы отправились в Тюильри и гуляли там,
наслаждаясь прелестным весенним туманом, живо
напомнившим мне Милан. Мы разыгрывали фатов до
четырех часов, и это несколько развлекло нас.
11. Стендаль. T. XIV. 161
Жаль, что я в эти дни совсем не писал: я бы пре-
восходно изобразил муки любви,— но вчера я виделся
с нею, и все прошло.
Очень трудно описывать по памяти то, что было в
нас естественно; гораздо легче описывать искусствен-
ное, притворное, потому что усилие, понадобившееся
для того, чтобы притвориться, помогло запомнить эти
чувства. Упражняться в запоминании своих естествен-
ных чувств — вот занятие, с помощью которого я могу
приобрести талант Шекспира. Вы видите себя при-
творяющимся, вы сознаете это. Это ощущение легко
воспроизводится аппаратом памяти; но чтобы вспом-
нить свои естественные чувства, надо начать с того,
чтобы осознать их.
Вот где может мне пригодиться изучение «Идеоло-
гии» (Траси и Бирана).
Вчера, в воскресенье, я был очень естествен в
течение четырех часов, проведенных с нею; я еще не
осознал всего, что происходило, а потому еще не знаю,
каким я ей показался. Чтобы полностью усвоить себе
естественный стиль, который и является истинным
умом, надо привыкнуть к нему. Для этого мне бы
нужно было жить вместе с Мелани: тогда я не должен
был бы спешить разговаривать с ней и через два дня
приобрел бы прелесть естественности.
Ту прелесть, что еще прекрасней красоты,
и в тысячу раз прекраснее, чем надуманное остроумие
в духе Монтескье. Впрочем, в глазах женщины с умом
Мелани я, кажется, далек от того, чтобы казаться
умным в духе Монтескье; она не видит во мне того
неистовства гения (genium Горация, а не гения Шекс-
пира), того избытка сил, который делает меня изуми-
тельным, непобедимым, а иногда даже немного пре-
зрительным, а потому и неприятным в глазах Крозе,
Манта и других. Однако рассуждать можно без конца;
кажется, я готов написать целую книгу о человеке, а
ведь в моем распоряжении только один час; потом за
мной зайдет Крозе, и мы отправимся к Дюшенуа, что-
бы преподнести ей цветы и поцеловать руку.
За эти дни я открыл много истин, и вот одна из них:
чем человек глупее, тем он ближе к общему уровню.
162
Бассе совершенно не возвышается над общим
уровнем. Марсиаль немного выделяется, но «с трудом
тащу я из тины дрожащую ногу» и т. д. Крозе значи-
тельно выше в отношении тактики.
«Зачем ты сказал вчера Бассе, что Расин был
глуп?» — спросил он у меня в субботу утром, когда мы
гуляли в Тюильри. Мне кажется, Плана, так же как
Альфьери, презирает всякий сброд; да я и сам, пра-
вильно разобравшись в своем характере, увидел бы,
что вся моя «тактика» лишь attaccata *. Мне кажется,
что в тех жизненных ситуациях, в которых я ощущаю
себя сильным, я не расположен принимать решения
заранее. Я уверен, что при соответствующих обстоя-
тельствах поступлю так, как будет лучше.
По-моему, именно такова характерная особенность
силы, потому что в тех случаях, когда я сознаю свою
слабость, я без конца принимаю решения заранее. То
же самое происходит, когда я собираюсь идти к люби-
мой женщине. В результате первые четверть часа, ко-
торые я провожу с ней, проходят у меня в каких-то
судорожных движениях, или же я чувствую внезапную
и полную слабость — как бы растворение твердых тел.
Итак, я считаю, что характерная особенность силы
состоит в том, чтобы плевать на все и идти вперед.
Однако я должен рассказать историю вчерашнего
дня.
Воскресенье, 26 вантоза (17 марта).
Встал в шесть часов. Проскучал час в обществе
явившегося ко мне Рея, прочел сорок страниц Траси,
потом «Непостоянного» Коллена, самую бесцветную
пьесу, какая когда-либо существовала. Она совершен-
но засушила меня. В двенадцать оделся, чувствуя
предрасположение к скуке, потому что было воскре-
сенье. Если так будет и дальше, я сойду с ума. Этот
день ненавистен мне.
Идя к Дюгазону, я был великолепен: голова в
крупных черных локонах, благородная осанка и общий
вид — как нельзя лучше: галстук, жабо, два велико-
лепных жилета, превосходный фрак, казимировые ко-
* Пришпилена (итал.)
163
роткие штаны, нитяные чулки и башмаки. Сегодня в
смысле внешности я был на высоте. У меня была бла-
городная и уверенная осанка человека из высшего
общества.
Погода была великолепная. Итак, в половине пер-
вого являюсь к Дюгазону. «Сударь, урока не будет.
Он ждал вас около часу и, видя, что вас нет, уехал в
Версаль». Я был несколько разочарован. Однако я не
позволил горю овладеть собой и энергично сказал се-
бе: «Побегу к Луазон». Дорогой я думал так: «Она
не пришла к Дюгазону. Теперь не хватает только, ко-
гда я приду к ней, услышать, что она уехала за город».
Я забыл о том, что в этом случае у меня оставался
Крозе.
Поднимаюсь наверх.
«Она только что ушла к Дюгазону».
«Вы так думаете? Урока сегодня не будет».
«Она только что вышла».
Мое «Вы так думаете?» означало: «Я вам не верю».
Решаю медленным шагом дойти до Дюгазона, внима-
тельно глядя по сторонам; на улице Фоссе встречаю
ее: она возвращается домой.
Заходим к ней. Не знаю, почему, но я был несколь-
ко холоден (думаю, что это из-за отсутствия денег).
Бросаю ей несколько шутливых упреков по поводу
того, что она будто бы велела не принимать меня; она
отрицает это. Должно быть, я показался ей немного
обиженным.
(Бьет половина одиннадцатого; я одеваюсь, чтобы
идти к Ариадне, оттуда к Дюгазону, и остаток дня про-
вести с Мелани. Будь у меня деньги, сегодня она стала
бы моей. Но если бы не это вечное «будь», она стала
бы моей в пятницу, она стала бы моей вчера; что ж,
это заставит меня развить свои таланты. Право же, я
ребенок, у меня слишком много чувствительности, и до
сих пор я слишком полагался на эту чувствительность,
чтобы быть приятным; я еще не сложившийся ребенок
в полном смысле этого слова.)
Сказать Луазон: «Для меня гораздо важнее нра-
виться вам, нежели тем людям, которые меня воспита-
ли, или тем, для которых они меня воспитали; вы го-
164
раздо умнее их. Скажите мне, каким я должен быть, и
я буду таким. Вы сами видите, что я освободился от
карикатуры». Высказать это чувство с изяществом и
раскрыть его в такие минуты, когда наши души будут
общаться; оно естественно.
Вернулся домой в половине пятого, подавленный
грустью, но не той сухой грустью, которая ведет к от-
чаянию, а той, которая граничит со слезами. На улице
душно, и это как-то размягчает мое сердце. Сегодня
вечером я бы с большим удовольствием пошел во
Французский театр, но у меня нет денег; и больше то-
го, беспокойство, которое внушают мне конец этого
месяца и начало жерминаля, является одной из при-
чин моей грусти.
Но главная, или, лучше сказать, единственная, при-
чина такова.
Я пришел к Луазон в половине четвертого; там был
г-н Леблан. Она сидела перед зеркалом, и голова ее
была повязана вышитым платком, что отнимало у ее
лица почти всю его трогательность. В руках она дер-
жала «Федру», у нее был очень сосредоточенный вид,
и она прочитала мне первый куплет в новой, углублен-
ной манере. Пока это происходило, г-н Леблан вышел
в переднюю. Я стоял за креслом Мелани и чувство-
вал страшную усталость от нашего похода на улицу
Сен-Мор. Г-н Леблан вскоре вернулся, взял свою шля-
пу и ушел. Я не переменил позы; Луазон продолжала
читать «Мемуары» Клерон — главу о «Федре» и затем
несколько других.
Тут я полностью ощутил неудобство естественного
ума: я был наедине с ней и совершенно не занимал ее
своей любовью, я поцеловал ее всего два раза. Время
шло, я был счастлив. И был бы счастлив вполне, будь
у меня в кармане четыре луидора: у меня появилась
бы та смелость, без которой нет красоты. Она сидела в
кресле; вид у нее был чрезвычайно серьезный, а в ли-
це, из-за этого гадкого платка, не было никакой мяг-
кости— разве только на секунду, когда она кончила
просматривать Клерон. Если предположить, что ее
жесты обнаруживают (наподобие скульптуры, драпи-
ровок) ее чувства так же, как это происходит у меня,
165
она, наверно, была очень поглощена своим искусством.
И все-таки этот момент был, пожалуй, подходящим
для того, чтобы заговорить о моей любви; но только
тут требовался искусный подход, расчетливый ум, а я
был весь — душа. Я слегка дрожал и вздыхал (отча-
сти это было притворно,— я усиливал то, что было
естественно).
Когда я перелистываю книгу, прочитав в ней не-
сколько глав, мой ум кипит, я бываю глубоко погло-
щен своим искусством. В ту минуту, когда она делала
такие же движения, какие при подобных обстоятель-
ствах делаю и я сам, я рассказал ей,— стараясь вся-
чески щадить Ариадну и взяв с Мелани честное слово,
что она сохранит тайну и источник этой тайны,— что
Ариадна как раз была у Легуве, когда пришла депу-
тация и попросила, чтобы Мелани дали дебют, что
Ариадна ответила, что ее не примут, так как это невоз-
можно, но что, тем не мен^е, она согласна, чтобы де-
бют был ей предоставлен, так как это поможет полу-
чить хороший ангажемент в провинции. Мой рассказ
оживил интерес Мелани к дебютам. Некоторое время
мы говорили об этом. Я сказал, что опять пойду к
Ариадне в понедельник на устраиваемый ею праздник,
а потом заявил, что не пойду, так как предвижу, что
через некоторое время мне пришлось бы оказаться
одновременно в двух лагерях. Она попросила меня все
же пойти туда.
Я думаю больше ничего не рассказывать ей об
Ариадне. Сегодня я вел себя как благородный чело-
век; но если Ариадна будет интриговать против Мела-
ни, мне неизбежно придется изменить одной из них.
При первых же признаках интриги со стороны Ариад-
ны я перестану бывать у нее и перейду на сторону
Мелани.
Затем я сделал Мелани несколько комплиментов,
подкрепленных действиями, которые рассмешили ее и,
видимо, понравились.
Я был счастлив, как вдруг меня вывело из этого
состояния возвращение г-на Леблана. Это возвраще-
ние подействовало на меня удручающим образом.
Мне показалось, что я вел себя глупо. Несколько ми-
нут она смеялась, читая Клерон. Я собрался уходить.
166
Она сказала мне с рассеянным видом: «До свидания,
сударь».
Я вернулся домой, удрученный своей застенчи-
востью. У меня не было сил записать это. Потом я
подумал о преимуществах естественного ума и при-
шел к выводу, что она была слишком поглощена своим
искусством и моя любовь в этот момент могла бы по-
казаться ей назойливой, что, может быть, представ
перед ней застенчивым и влюбленным, я только выиг-
рал в ее глазах. Мысль о том, что, пожалуй, я был не
таким уж дураком, каким считал себя вначале, не-
сколько повысила мое настроение и придала силы,
чтобы писать.
Если бы сегодня вечером я мог пойти во Француз-
ский театр (на «Всеобщего наследника»), я был бы
счастлив.
Завтра пойти к ней пораньше и твердо предложить
покончить с этим. Я должен записать все заранее, по-
тому что, почувствовав себя счастливым, не напишу
ни слова.
Завтра сказать ей: «Вы были так поглощены свои-
ми ролями, что моя бедная любовь не осмелилась за-
явить о себе».
Только сейчас, написав это, я подумал о том, что
г-н Леблан вел себя сегодня как очень воспитанный
человек.
Все это с величайшей очевидностью доказывает мне
влияние головы на сердце. Мое сердце гораздо опыт-
нее, чем голова: я много любил и мало рассуждал.
Внимательно продумав свои горести, можно найти
утешение (особенно с такой головой, как у меня). Ли-
бо вы находите доводы, уменьшающие горечь, как это
только что случилось со мной, либо вы, по крайней ме-
ре, извлекаете для себя урок, поняв, что именно при-
вело вас к ошибке.
П родолжение воскресенья, 26 вантоза.
Когда я пришел к ней, она одевалась. В этих слу-
чаях я бываю слишком скромен. Это оттого, что я все
еще Сен-Пре. Мы пошли в Тюильри. У меня мало вос-
поминаний, потому что я не следил за тем, что гово-
167
рил; для этого я был слишком естествен и слишком
занят тем, что наблюдал за действием своих слов. Мы
смеялись над лицами встречных; тут я мог бы блес-
нуть каскадом острых и забавных шуток, но это бы-
вает со мной лишь в тех случаях, когда получается
естественно: притворяться остроумным я не умею. Мне
удавалось только поддерживать отличный тон, тон
Флери в «Школе буржуа».
Мы направились на Елисейские поля. В эту минуту
в нашей беседе ощущался легкий холодок. Вот недо-
статок двух естественных натур,— зато такой ценой
покупаются возвышенные минуты. Это Дюмениль, ко-
торого сравнили бы с Клерон. Я заговорил с Мелани о
ее отношениях с последней, и это несколько оживило
наш разговор. Мы прошлись по Елисейским полям; на
обратном пути наши души общались. Мы начали под-
бирать имя, которым я назовусь, если поеду в Марсель
под видом ее кузена. Если в течение четырех месяцев
она не получит здесь дебюта, то уедет в Марсель. Ка-
кая необыкновенная удача! Я не признался ей, что и
раньше собирался ехать туда, а сказал только, что
если она туда поедет, то я последую за ней и пожерт-
вую ради нее Парижем.
Я не вправе больше жаловаться на то, что мне не
везет в мелочах, раз мне повезло в таком важном деле.
«И все же,— сказал я ей,— я готов пожертвовать
своими интересами ради ваших и хочу, чтобы вы оста-
лись здесь».
Я говорил правду; души наши общались, я был
счастлив.
(Вот человек из жизни, а не из романа. Я чув-
ствую, что мне бы следовало никогда не переставать
любить Адель и никогда не забывать г-жу де Нардон,
но, тем не менее, если моя Мелани будет в Марселе
вместе со мной, я буду счастливейшим из смертных.)
Имя, которое я должен буду носить, это Лебурлье,
имя одного из ее версальских кузенов. Было три часа.
Мы направились к ней, так как она ждала визита г-на
Лаланна. Я был счастлив. Выходя из пассажа, веду-
щего из Тюильри на улицу Сент-Оноре, я держал ее
168
под руку; на губах у меня играла счастливая улыб-
ка,— и вдруг я увидел перед собой Викторину. Она
ехала в экипаже и отлично видела нас. Должно быть,
она заметила на моем лице некоторое волнение, вы-
званное тем, что я увидел ее. Я не поклонился. Мне не
удалось сделать какой-нибудь знак Луазон, потому
что Викторина видела нас слишком хорошо.
Чудесно вот что: я еще прежде предупреждал Луа-
зон, что мы можем встретить девушку из общества, за
которой я ухаживаю. И теперь, как только экипаж
проехал, я сказал ей, что это была она.
Вот одна из самых острых радостей тщеславия,
какие мне доступны. Я подумал: «Это большая ра-
дость». Мое знание страстей говорило мне, что это ред-
костная удача, но я почти не ощущал ее. Если у Вик-
торины такая же душа, как у меня, то эта встреча дол-
жна была привести ее в отчаяние и в то же время рас-
положить ее ко мне при первом же нашем будущем
свидании.
Вчера вечером эти подробности заняли бы пятьде-
сят страниц, но сейчас я почти ничего не чувствую.
Мы вернулись к Луазон. Она написала записку
Лаланну. Мы снова пошли в Тюильри. Я опять был
слишком скромен в эту минуту свидания наедине при
закрытых дверях. В такие моменты я не любовник, я
привлекательный светский человек и только. Я и
сам себе не представляю, до какой степени я еще ре-
бенок.
Во время прогулки ей вдруг показалось, что я пред-
лагаю ей пойти куда-нибудь пообедать; она отказа-
лась. Подумать так— значило оказать мне слишком
много чести. Я заговорил с ней о своей застенчивости;
она ответила, что у меня, напротив, дерзкий вид. Она
искренне считает, что это так, и я тоже.
Мы говорили о моей любви; она заявила, что я го-
ворю о ней не так, как должен говорить человек, охва-
ченный любовью. Я сумел отпарировать удар, растро-
гав ее сердце, но я действительно говорю о любви
слишком весело. Это не такой уж большой недостаток,
но все же недостаток, который я приобрел потому, что
боюсь показаться чересчур сентиментальным и, сле-
довательно, грустным.
169
Она считает меня повесой. Она резко напала на
Марсиаля и на непочтительный тон молодых людей,
которые сейчас в моде.
Леблан, который тоже пришел в Тюильри, сначала
не заметил нас, потом подошел к нам. Сразу же —
молчание, несмотря на все мои усилия завязать разго-
вор; он пристал, как смола, и, благодаря моим стара-
ниям, был жалок. Тихо переговариваясь с Мелани, я
сумел поднять его на смех. Наконец, в три четверти
пятого, мы проводили ее домой. Мы поднялись наверх,
и я оставил его там.
Забыл описать маленькую борьбу чувств, очень
существенную; опишу ее как-нибудь, когда вспомню.
В общем, я ясно вижу, что пора довести до конца
эту историю с Луазон, но я слишком люблю ее, чтобы
сделать это, опираясь на рассудок; кто-нибудь дол-
жен помочь мне: она или случай. Возможность случая
я создам тогда, когда у меня будут деньги. В данный
момент я чувствую очень мало, я очень расположен
закончить все это, но когда я бываю возле моей боже-
ственной Мелани, я слишком люблю ее, чтобы дей-
ствовать.
Вот я и рассказал обо всем, кроме истории, кото-
рая произошла в прошлое воскресенье и которую я не
описываю, потому что в эту минуту решительно ничего
не чувствую.
28 вантоза (19 марта).
28-го решил не ходить к Луазон. Прочел шестьде-
сят шесть страниц in-4° Гельвеция, сто страниц Смита
и трагедию «Андромаха».
Смита читал с большим удовольствием.
29 вантоза (20 марта).
29-го в десять часов иду к Марсиалю; застаю у
него горничную Ариадны; он погружен в сочинение
ответной записки. Когда горничная ушла, он начал
изливать мне душу; это очень интересно. Приходят
какой-то субинспектор и г-н Пеле (со Стеклянного
завода); откровенно высказываю свои мысли; твердый
характер этого человека нравится мне, а мой — ему.
Интересно провожу здесь время до часу.
170
В четверть второго являюсь к Дюгазону, одетый
довольно безвкусно; я очень весел и почти не смотрю
на Мелани. Дюгазон читает мне всю первую сцену
Созия; он очаровательно естествен. После него эту
сцену играю я. «У него получается эта роль». (Однако
отсюда еще дьявольски далеко до «Мизантропа».)
Около половины третьего провожаю Мелани до-
мой; в половине четвертого приходит Фелип. Мелани
велит никого не принимать. Она попросила меня прий-
ти к ней завтра в час читать роль Тезея; я заинтересо-
вал ее. Она первая спросила меня, как поживает де-
вушка, которую мы встретили вчера, выходя из Тюиль-
ри. Пуля попала в цель.
Думаю, что мне будет нетрудно заставить ее по-
баиваться Фелип.
До отъезда закончу Гельвеция, первый том Траси
и затем «Летелье». Работать над ним каждую минуту,
когда я бываю один, остальное время проводить с
Луазон.
Кажется, я наконец нашел свой путь; следовать
ему. Сегодня счастливый день.
30 вантоза XIII г. (21 марта 1805 г.).
Умение вести разговор — это талант. Детали могут
быть какие угодно, и человек должен извлекать их из
любых обстоятельств, придавая им свою окраску.
Как-то Мелани сказала мне: «Не будь женщины
кокетками, вы бы заставили нас сделаться ими».
Сегодня я говорю: «Не будь мы фатами, женщины
сделали бы нас ими».
Третьего дня я был нежным и покорным влюблен-
ным. Вчера я понял, что фатовство может принести
хорошие результаты. Сегодня я был фатом, таким,
каким надо быть всегда; я сочетал мое фатовство с
самыми нежными словами, но слова эти были сказаны
несколько менее значительно, чем если бы они исхо-
дили из непосредственного чувства, и что же — нико-
гда еще я не был так привлекателен в глазах Мелани!
Я вижу, что, описывая мои переживания, я ослаб-
ляю их, придаю им серьезную и суровую окраску. Это
происходит оттого, что, во-первых, я не могу записать
171
их так же молниеносно, как переживаю; во-вторых,—
и в этом виновны мои занятия поэзией,— оттого, что,
рисуя их, я их объясняю.
Мое фатовство было очаровательно; оно не оскор-
било ее, а показало, что я человек, которым ей не сле-
дует пренебрегать, и в то же время подало ей надежду
меня исправить.
Кроме того, это фатовство выгодно оттеняет мое
поведение в последние две недели. Чувство было тогда
простодушным и чистым; сейчас я предстал перед ней
очаровательным, остроумным, и ей показалось, что я
немного к ней охладел. Из этого она должна сделать
вывод, что в те дни я был от нее без ума.
Я в восторге от нее, очень доволен собой, очень
счастлив.
Через шесть лет я не стану тратить полтора месяца
на то, чтобы достичь столь малого у женщины, которая
мне нравится; думаю, что уже к концу месяца она бу-
дет моей. Но буду ли я столь же счастлив через шесть
недель? Счастье — это все. «Сердце — это все»,— го-
ворит нежная Ариадна. Будет ли тогда мое сердце та-
ким, как сейчас?
Как верно, что мудрость дает счастье! Стараться
стать еще более изощренным в искусстве применяться
к обстоятельствам.
Все, что я написал на этих двух страницах, слиш-
ком отзывается выдумкой. Они были бы восхититель-
ны, если бы я попросту рассказал о восхитительных
обстоятельствах, которые и помогли мне сделать эти
выводы.
Я явился к Мелани в час. Мне казалось, что было
позднее. Выглядел я очень хорошо, и завтрак у Ше-
минада вызвал во мне веселость и нежность; ничего
другого я не чувствовал. Я был настроен как нельзя
лучше. Мелани я застал с каким-то мальчуганом (род-
ственником ее служанки). Я вел себя непринужденно
и был любезен, но несколько холоден. Она сказала,
что собирается идти на улицу Блан-Манто.
В ответ на это я сказал с величайшей естествен-
ностью, что провел там все утро в снятой мною ком-
нате.
«Какой вы повеса!»
172
«Вы мне льстите!»
Такое начало послужило поводом для превосход-
ной совокупности (рисунка) разговора, все детали
которого были проникнуты приятным фатовством, опи-
санным мною выше.
Я сказал ей, что был там с другой Мелани, жен-
щиной, которая разводится с мужем, уроженкой Нор-
мандии; что меня особенно рассмешило одно обстоя-
тельство: я знал, что мы находимся здесь вместе в
последний раз, а она с восторгом говорила о счастье,
которое в будущем ждало здесь нас обоих.
Такова канва. Это фатовство заинтересовало ее
чрезвычайно; помнить об этом, а то я чуть было не
срезался. Вот оно, фатовство в действии; оно больше
нравится нежнейшей из женщин, чем самое чистое
чувство.
Она меня спросила, виделся ли я с той девушкой;
я ответил, что все идет отлично, что она по-прежнему
плачет; тут она посочувствовала ей с минутку.
Я сказал (во время второго визита), что накануне
не произнес за весь вечер и двух слов, что играл в
бульот, сидя напротив Эдокси, с которой мы вели раз-
говор при помощи взглядов.
Эдокси—имя, данное мною молодой особе,
которую мы встретили в воскресенье, выходя из
Тюильри.
Мелани стала одеваться, чтобы пойти в два часа
на улицу Блан-Манто. Я сказал, что воспользуюсь
этим временем и зайду к пожилым дамам, где будет
Эдокси.
В четверть третьего мы вышли; я пошел к Барра-
лю. Так как его сплин мог навести на меня тоску и
испортить мой тон, я развеселил его, рассказав, каким
способом можно разбогатеть в Индии. В конце этого
разговора я был кокетлив. Чтобы быть веселым и зав-
тра, надо будет пойти завтракать к Марсиалю, а отту-
да мы сможем отправиться вместе к Дюгазону.
Ровно в три часа я с торжествующим видом вер-
нулся к своей «Принцессе». У меня было все, что при-
дает красоту внешнему облику: я был весел, я был
счастлив, в течение последних двух часов я имел несо-
мненный успех, я был прекрасно одет.
173
Я вошел; ее первый взгляд (результат принятых
ею решений) был рассеян и равнодушен; но равноду-
шие было преувеличенным, и таким был только пер-
вый взгляд.
Именно во время этого второго визита, который
длился от трех до четверти пятого, я и был по-настоя-
щему привлекателен в ее глазах.
Она спросила, видел ли я эту девушку. Я ответил:
«Да, под конец, когда я уже собирался уходить, но
дела мои с ней идут плохо, она разговаривала со мной
самым небрежным тоном», и т. д., и т. д.
«Смотрите, не влюбитесь в нее».
Вот каков был общий тон нашего разговора: неж-
ный, глаза, влажные от слез. Мы сидели рядом, я дер-
жал ее руки, она часто вздыхала; был момент, когда
ее глаза увлажнились еще больше; руки у нее были
очень горячие, они были влажны от пота. Такое со-
стояние бывает в минуты тревоги и страсти (в извест-
ной степени). Я слегка сжимал эти руки, она тоже
слегка пожимала мои. В этот момент она любила
меня. Лицо ее выражало величайшую растроган-
ность.
Вот, пожалуй, самый сильный порыв нежного и
глубокого чувства, какой я когда-либо вызывал в сво-
ей жизни.
Она не решалась взглянуть на меня: в ее глазах
я мог бы прочесть ее душу.
Такое примерно состояние длилось в последние три
четверти часа моего визита. Мы говорили медленно,
мы наслаждались нашим счастьем, она без сопротив-
ления отдавалась моим поцелуям. Как далека она бы-
ла от той решимости, с какой еще вчера ответила
мне, когда я попросил ее подарить мне на проща-
ние один поцелуй: «Ни одного, даже самого малень-
кого».
Она поцеловала меня, и этот поцелуй был чу-
десен.
За это время мы сказали друг другу тысячу раз-
ных вещей. Она часто упоминала о другой Мелани и
об Эдокси.
Я рассказал ей, будто сегодня утром хотел ска-
зать другой Мелани, что шоколад, который мы с ней
174
пили, доставляет мне большее удовольствие, чем она
сама,— но сказать это в завуалированной форме и,
следовательно, тонко.
Мелани заявила, что это было бы грубо, что я во-
обще говорю женщинам грубости и что как-то раз я
сказал большую грубость и ей самой.
Раздался звонок. «Это он, черт бы его побрал!»
Я поцеловал ее три или четыре раза подряд. Она про-
чувствовала мои поцелуи.
Вошел г-н Леблан; она сумела завязать общий и
очаровательный разговор. Ее ум вне всякого сравне-
ния. Она высказала о боге и о душе все то, что об
этом думаем мы с Мантом, и в этом глубоко фило-
софском споре полностью, одержала верх над г-ном
Лебланом, защищавшим бога. А ведь она никогда не
читала ни Гельвеция, ни Траси, ни Бейля!
Вот лучшее доказательство редкого природного
здравого смысла. Все, что она сказала, было приду-
мано ею совершенно самостоятельно. Найдите мне
другую женщину, которая бы сделала то же самое.
Будь здесь человек шесть, я блеснул бы познаниями
и красноречием, но я воздержался, ограничившись
шутками, и напрасно: мне следовало быть самим со-
бой, быть естественным.
Наконец я собрался уходить.
— Прощайте, до завтра,— было сказано мне са-
мым нежным голосом.
Она протянула руку; я не поцеловал ее. Леблан не
видел нас; было бы забавно сделать так, чтобы он
услышал звук поцелуя.
Таков безжизненный остов очаровательнейшего ча-
са, сухой чертеж Борромейских островов и берегов
Лаго-Маджоре; все правильно, и вместе с тем нет ни-
чего, что бы меньше походило на то представление,
какое сложилось об этих островах в наших очарован-
ных душах. Чертеж показывает нам все, чего мы не
видели. Но прекрасное побережье, восхитительный
лес — где они?
Мелани поистине создана для того, чтобы быть
Нинон, с той разницей, что она за всю жизнь будет,
должно быть, иметь лишь трех или четырех любовни-
ков. Это тем более верно, что ее характер вовсе не
175
«наигран», что он естествен; она даже не читала о
Нинон, она вовсе не стремится во что бы то ни стало
обладать ее характером, как более счастливым или
более привлекательным; у нее он таков от природы.
Вот достоинство, которое всегда останется незамет-
ным для Марсиаля.
Более того, возможно, что он замечает только не-
достатки,— не говоря уже о чувстве мести, которое,
по всей вероятности, внушило бы ему сознание чьего-
нибудь превосходства. Вот и верьте сложившимся ре-
путациям. Создавайте представление о людях по рас-
сказам путешественника. Самое большее, если он
сумел подметить вибрации собственной души. Но что,
если эта душа ничтожна?..
Она попросила меня принести ей историю Кар-
ла V. Мы заговорили об истории Робертсона, она го-
рит желанием прочесть ее. Горит желанием! Найди-
те мне дочь государственного советника, какую-нибудь
светскую девушку из парижского общества, у которой
было бы такое желание.
Раз в неделю ходить завтракать к Шеминаду, раз
в неделю к Марсиалю; посмеемся.
Ничего больше не видя, я начинаю пальцами на-
игрывать на столе, и этот шелестящий звук проникает
мне в самую глубину сердца, вызывает дрожь, глаза
мои наполняются слезами. Как верно, что человек с
чувствительной душой всегда музыкант! Отвезти моей
прелестной Полине партитуру «Тайного брака». Она
вкусит это райское блаженство. Пишу, не различая ни
одной буквы.
Вот радости, которые находятся за тридцать мил-
лионов лье от тех, у кого холодная душа. Вот поэт!
Если мне придется выразить это чувство в траге-
дии, то, конечно, через два дня после того, как оно
будет описано, оно уже не будет нравиться мне так
сильно, ибо я и сам несколько охладею, и, тем не ме-
нее, его не следует выбрасывать оттуда.
Вот детали, которые не могут войти во француз-
176
скую трагедию — в ту трагедию, которую мы имеем
сейчас.
Но она изменится, можете не сомневаться в этом.
А. Б.
Вот чувство, которое наделило бы меня волшебным
голосом, будь я актером.
Этот звук во мне; надо научиться слышать его —
это во-первых, а во-вторых, воспроизводить его.
Когда я читаю стихи из «Танкреда», у меня мягкое
горло и жесткие губы (как тогда, когда выражаешь
нежное, не суровое чувство).
1 жерминаля XIII г. (22 марта 1805 г.).
Ложусь спать, чтобы убедиться в том, что день дей-
ствительно кончился. А между тем, если взвесить все,
он был для меня очень счастливым. Впрочем, разве
может быть счастье близ любимой женщины, если не
обладаешь ею?
Бережливость испортила мне этот день. Вчера я не
ночевал дома. Вернулся домой в одиннадцать часов.
В половине первого явился к Дюгазону. Он ждал ка-
кого-то русского. В четверть второго он поручает мне
сходить за Луазон и сказать ей, чтобы она слегка на-
румянилась. Встречаю ее на площади Виктуар, бегу-
щую, прелестную. Мы возвращаемся к ней, она со
смехом наряжается. Уходим от Дюгазона в половине
третьего, причем со мной он так и не занимался. Луа-
зон очень хорошо исполнила Федру.
Идем гулять и возвращаемся в четверть шестого.
Сегодня утром я получил двести франков, из которых
у меня осталось свободных только двадцать семь лив-
ров; это превратило меня в скрягу, такого же, как те,
которые снабжают меня деньгами. Она сказала, что
пойдет на «Никомеда», я все время следил за ней из
третьего яруса. В пятом акте спускаюсь в партер. Не
успел занавес опуститься, как она убежала на моих
глазах со своей обычной грацией, и я потерял ее из
виду. Иду к ней раз, другой, третий, два раза подни-
маюсь наверх; ее нет.
12. Стендаль. Т. XIV. 177
С минуту я постоял возле ее дверей; мне показа-
лось, что туда вошел г-н Леблан. Если так, все ясно:
из театра, куда я должен был зайти за ней, она поспе-
шила домой, чтобы принять его у себя. Может быть,
у нее есть с ним какие-то дела? Может быть, она об-
манывает меня? Это совсем нетрудно.
И ведь только необходимость сэкономить четыре
ливра и восемь су виной тому, что я потерял этот ве-
чер. Если бы я пошел в первые ряды партера, то все
время был бы с ней рядом. У меня был бы блестящий
вечер. Сегодня это было мне необходимо, я был совсем
не остроумен в ее обществе — ни одной крупицы вче-
рашнего красноречия. Не знаю, почему, но первые ми-
нуты, которые я провожу с ней, всегда холодны.
Хорошее в сегодняшнем дне то, что, когда мы были
на Елисейских полях, она сказала мне по секрету, что
читает стихи Фонтану; она сказала, чтобы я пришел,
что мы будем читать вместе, что ей больше нравится
читать их со мной, чем с г-ном Лебланом, и тут она
стала всячески бранить г-на Леблана.
Потом, когда в пять часов мы пришли к ней, она
посмотрела на меня и вздохнула.
Если бы из-за нелепой заботы о своем здоровье я
не отказался от вина за завтраком, если бы из-за глу-
пой экономии я не пошел на галерею, у меня был бы
восхитительный день. Мне особенно жаль вечера. Я ви-
делся с ней утром и, значит, вечером был бы в ударе —
я в этом уверен. Завтра пойти туда в двенадцать
часов.
Я страшно устал душой и телом. Этот день был по-
лон событий, разного рода страстей и беготни.
Никогда еще я так не наслаждался «Никомедом».
Все в нем величественно.
Решено: завтра я скажу ей, придя к пятому акту:
«Мне не повезло, Эдокси не пришла». Шутливо рас-
сказать, как вчера я, ревнуя, дежурил на улице Нев-де-
Пти-Шан. Проследить за тем, как она рассмеется в от-
вет на это; я сразу пойму, застал ли ее г-н Леблан, он
ли это был, узнал ли он меня.
Я сущий ребенок; если она обманывает меня, то,
право же, для этого не требуется особенной ловкости.
Мои страданья вам доставят мало чести.
178
Но если она обманывает меня, то зачем я ей ну-
жен? Она может воспитать меня. Сегодня утром она
сказала, что мне следует проявлять больше тонкости
в моей манере подсмеиваться над людьми. Вот истин-
ный друг.
Неужели это только девка, как многие другие?
Утром она обратила мое внимание на красивую
шляпку.
Е un гё? Е tin birbante? * Весь день думаю об этом.
Несомненно одно: что она очень умна, что у нее боль-
шой талант в области обожаемого мною искусства и
что она сделает из меня человека.
Но мысль о том, что она изменяет мне, приводит
меня в отчаяние. Завтра пойги посмеяться к Марсиа-
лю и уйти от него в двенадцать часов.
Завтра строго придерживаться методов фатовства,
описанных выше. Она не видела меня во Французском
театре, я же видел ее все время. Вид этой соломенной
шляпки доставлял мне наслаждение. Завтра твердо
придерживаться методов фатовства.
Я больше пережил за этот день, чем за два месяца
моего пребывания в Гренобле в XI году.
Я все еще считаю, что она окажется мне очень по-
лезной для развития моего таланта.
2 жерминаля XIII г.
(23 марта 1805 г.).
Прекраснейший день.
Какую скучную, пустую болтовню представляет со-
бой разговор людей даже неглупых, когда он не на-
правлен!
Я сознаю этот недостаток и, следовательно, могу
от него избавиться; в тех случаях, когда я не побоюсь
оказаться тяжеловесным, направлять разговор.
Все утро я проболтал с Марсиалем о придворных
интригах, а в двенадцать часов пошел к Мелани.
Мы дурачились до половины второго. Она, бесспор-
но, имеет на меня виды. Но я чувствую, что никогда не
сумею взять эту женщину приступом.
Мне некогда приводить множество очаровательных
* Кто это —король? Или плут? (итал.)
179
подробностей. Полтора часа счастья, талант — не очень
большой и не очень маленький, прекрасная посред-
ственность.
В половине третьего снова пришел к ней. Застал
Леблана и Шатонефа. Последний промучил ее до пяти
часов. Посреди разговора я сказал ей явную дерзость.
В этом был виноват мой талант.
Я посоветовал ей разучивать роли, наиболее дале-
кие от ее характера, например, роль Клеопатры. Я ска-
зал г-ну Шатонефу:
— Мадмуазель совсем не капризна.
Смысл, который придают в высшем обществе сло-
вам «не капризна», был ясен. Привычка придавать ка-
ждому слову верную интонацию тоже сыграла тут
роль; моя интонация откровенно и естественно ска-
зала:
«Известно, что мадмуазель принадлежала всем и
каждому».
Это прозвучало в высшей степени пикантно. Кажет-
ся, у нее выступили на глазах слезы.
Леблан и Шатонеф, которые постоянно встречают
меня у нее в доме, не могли не подумать, что она была
моей любовницей и уже надоела мне.
Это была глупость; я исправил ее внезапной гру-
стью, если только можно было ее исправить.
Рассыпаться в бесконечных извинениях при первой
же встрече, начать с этого.
Сегодня утром она рассказала мне какую-то басню
про вчерашний вечер. Факт тот, что либо она провела
вечер с Лебланом, либо бог знает где.
Шатонеф убийственно скучен — это несомненно.
Возобновить шутливый тон при первой же встрече
у нее дома.
Смотрел с Крозе «Всеобщего наследника» и «Рев-
нивую мать». Легкая лихорадка, вернувшаяся ко мне
после того, как я выпил у Шеминада слишком много
какао, мешает мне правильно судить о «Наследнике»,
которого я вижу впервые. Он кажется мне холодным.
Дюгазон в нем великолепен. Вторую пьесу мы смотре-
ли с самых верхних мест.
180
Понедельник, 4 жерминаля ХШ г.
(25 марта 1805 г.).
Мне необходимо немного поразмыслить о своем по-
ведении. Делаю это с пером в руках, что ослабляет
влияние страстей на суждения, которые выносишь о
самом себе.
Вчера в двенадцать часов пришел к Дюгазону.
В половине второго вместе с г-жой Мортье явилась
Луазон, одетая довольно изящно. Луазон сказала, что
она больна, что она не сможет читать; она была пре-
лестна. В ее глазах светилась любовь; моя немая игра
оказалась удачной, она усилила ее чувство.
Госпожа Мортье стала читать начало «Заиры»; моя
немая игра так хорошо передавала все чувства Заиры,
что Луазон заметила ее и вполголоса обратила на ме-
ня внимание Дюгазона. Я услышал это, и дело пошло
еще лучше. После куплета Дюгазон начал разглаголь-
ствовать по этому поводу и заставил меня прочитать
отрывок. Это отнюдь не повредит мне в глазах Луазон.
Она стала читать «Федру». Пришел какой-то пор-
тугалец по имени Кастро; Дюгазон начал вести себя
почти как шарлатан, а Мортье — совсем как распутная
девка. Мы ушли в четверть четвертого, причем Луазон
была возмущена (судя по ее словам) поведением Мор-
тье. Она рассказала мне несколько других историй в
таком же роде. Мне кажется, она немного ревнует к
Мортье.
Ей было холодно, мы пошли к ней. Я предложил
пойти съесть котлетку в кафе Китайских бань, она
охотно согласилась, и, по-моему, в этой неожиданной
готовности обнажилась вся ее душа.
По дороге в кафе и дома она была чрезвычайно
весела и, видимо, больше не считала нужным замы-
каться от меня. Я чересчур щепетилен: видя, что при-
глашение на завтрак принято благосклонно, я не ре-
шился просить о большем.
Будь у меня тот талант, который я стремлюсь при-
обрести, я бы тотчас же связал ее обещанием, я был
бы блестящ, был бы очарователен в обращении с ней.
Вместо этого я был любезен в стиле Монтескье.
Она рассказала мне о своих затруднениях таким
тоном, который даже..
181
Званый вечер у Ариадны в понедельник,
4 жерминаля ХШ г.
В девять часов Крозе, Бассе и я приехали к Ариад-
не в отличном экипаже. Мы застали у нее г-жу Сюэн,
г-жу Ла-Шассень и трех — четырех педантов, которые,
как и мы, явились слишком рано.
Один из этих педантов спросил у м-ль Ла-Шассень,
не сидела ли она во время революции в тюрьме; та
ответила, что считает это честью для себя, что туда
посадили весь театр, и принялась с комической важно-
стью без конца повторять слова: «весь театр». В них
был лишь один недостаток — они не соответствовали
действительности: Тальма, Моле, Монвель, Дюгазон не
сидели в тюрьме. Г-жа Сюэн держала себя вполне
прилично и ничем не нарушала хорошего тона.
Вошел красивый молодой человек. По его глубоко-
му и быстрому поклону я узнал в нем Армана. С ним
было какое-то маленькое горбатое чудовище с ужас-
ной физиономией — его жена.
Затем вышла из своей комнаты Ариадна в полном
параде. Длинное платье придавало ей натянутый вид.
Она начала с того, что поклонилась некоторым из при-
сутствующих, подставила щеку для поцелуя Арману и
г-же Арман, села, а затем уже поклонилась остальным,
В числе этих остальных оказались и мы.
Тут вошел высокий молодой брюнет; его манера
кланяться показалась мне столь же совершенным об-
разчиком всего глупого и смешного, сколь совершен-
ным образцом изящества кажутся мне поклоны Фле-
ри. Это был г-н Мильвуа. Вооружившись очками, он
начал повсюду искать Ариадну, чтобы поговорить с
ней. Затем он сел на колени Арману, но тот спихнул
его и дал ему место рядом с собой. Мильвуа — отлич-
ный поэт, если верить Ариадне, которой он посвятил
два недурных стишка и один посредственный.
Затем явился некий г-н де Муси и сообщил Ариад-
не, что ни г-н и г-жа Легуве, ни г-жа Сент-Обен прийти
не могут. Итак, нам оставалось рассчитывать только
на Гара, Дюпора, м-ль Конта и м-ль Марс.
Пришла г-жа Жомар с дочерью; она уроженка Ва-
лансьенна, из прихода Сен-Никола, и живет в Париже
близ Тиволи. Ариадна поцеловала обеих. Когда г-жа
182
Жомар села, она заметила маленькую яблоньку, кото-
рую прислала Ариадне еще утром; яблоня была обер-
нута в бумагу, и видно было, что до сих пор никто так
и не разворачивал ее; должно быть, на этой бумаге
были написаны стихи. Г-жа Жомар схватила ее и по-
спешно сунула в карман. Тогда Ариадна, не обратив
внимания на этот жест, сказала: «Ах, благодарю вас
за цветы». И велела унести их.
Время шло, все томились скукой. Чтобы оживить
праздник, Ариадна решила подшутить над г-жой Ко-
клен, особой, которая живет у нее в доме, которая
имеет только четыре фута роста, которая была когда-то
начальницей пансиона, где она училась, и которую ей,
как человеку с добрым сердцем, следовало бы пожа-
леть, а как светской женщине — оградить от насмешек.
Она заставила ее петь и играть на фортепьяно.
Госпожа Коклен оказалась очень смешной: дрожа-
щий, фальшивый голос, дурная школа, зато большое
самомнение и непоколебимая уверенность. Ариадна
смеялась ей в лицо, но это не помешало старушке пре-
поднести нам песню в пять куплетов и вполне серьезно
принять всеобщие комплименты; она извинялась толь-
ко, что была не столь блестяща, как могла бы быть,
так как давно уже не играла.
Несмотря на все это, оживить общество никак не
удавалось. Надумали исполнить трио, и концертанты
ушли сыгрываться.
Примечание. В состав трио входила и г-жа Коклен.
6 жерминаля XIII г. (27 марта 1805 г.).
Как всегда, был у Дюгазона; вначале, следуя сво-
ему похвальному обыкновению, был довольно холо-
ден; пришла Луазон и даже не соблаговолила взгля-
нуть на меня. Время от времени она дарила чарующи-
ми взглядами этого глупца Вагнера. Это заставило
меня расстаться с моей холодностью и сделаться лю-
безным, но только не ради нее. Я принялся осыпать
комплиментами маленькую Мортье, за которою начал
недвусмысленно ухаживать. Я не думал о том, чтобы
быть любезным; больше того, мне казалось, что сего-
дняшний урок способен заморозить так же, как и по-
183
года. Вместе с Мортье проводил Луазон и зашел к
ней. Пришла Фелип. Мортье сказала, что сегодня вече-
ром собирается вместе с Вагнером на бал к Бургуэн.
Я омотрел в это время на Мелани; она побледнела,
стала совсем зеленая. Не влюблена ли она в Вагнера,
не ревнует ли?
Я был предприимчив с Фелип, которая не рассер-
дилась.
Едва эти дамы ушли, как Мелани сказала:
— Как хорошо вы уловили тон этих женщин! Как
вы говорили! Может быть, вы и меня обманывали, мо-
жет быть, вы притворялись?
Она дважды повторила слово «притворялись»; она
произнесла это, как и все остальное, самым естествен-
ным и непринужденным тоном. Вот наиболее крупный
успех за время знакомства с нею, и он тешит мое тще-
славие; он исключителен, он радует меня не сам по
себе, а как шаг вперед к (моему торжеству, и сегодня
(8 жерминаля XIII г.) для меня это уже древняя ис«
тория.
Затем, сказав после длинной паузы: «Вы, может
быть, обманываете меня, вы...», и т. д., и т. д. и при-
стально взглянув на меня, она вдруг ни с того, ни с
сего решила, что это не так.
Что касается меня, то я понял не сразу, о чем она,
в сущности, говорит, и после этих реплик был с нею
очень мил и внимателен.
Ясно, что, на ее взгляд, я слишком любезничал с
г-жою Мортье и с Фелип. Если я когда-нибудь вел себя
с ней, как чурбан, это было для нее доказательством
того, что я влюблен.
Она первая заговорила об Эдокси. (У Эдокси, ока-
зывается, есть мать.)
7 жерминаля (28 марта).
Прихожу к ней в два; она отсылает меня под пред-
логом, что ей нужно работать: ей не хотелось видеть
меня у себя. Она велела мне прийти снова в четыре;
являюсь к ней настроенный легкомысленно, любезный,
щегольски одетый. Меня не впускают, так как она оде-
вается.
Вечером вместе с Крозе захожу в ложу к Ариадне,
184
которая только что сыграла впервые Камиллу. Ее лицо
особенно выразительно, таким я его никогда не
видел; взгляд ее — неземной. Она решила, что плохо
сыграла роль, плохо произнесла проклятие, так как не
прочувствовала его из-за Лафона. Но мы, гнусные
льстецы, отравили ее нашими похвалами и помешали
ей, может быть, достигнуть в этой сцене должной вы-
соты. Лемазюрье был невыносимо угодлив; Марсиаль
хвалил вполне искренне — он мало понимает в искус-
стве; Крозе и я — мы также осыпали ее похвалами,
причем я — более, чем Крозе; сейчас я стыжусь этого.
Выйдя, мы стали прогуливаться в Пале-Рояле. Кро-
зе был великолепен, я никогда еще не видел его столь
блестящим; он был полон благородного и пылкого не-
годования по отношению к тем, кто расточал лесть
Ариадне. Это был настоящий Альцест д’Эглантина,
притом безупречный; в нем не было и следа той лег-
кой апатии, которая ему свойственна, он был возвышен
в духе Альцеста; вот каким следует представлять себе
образ, самый прекрасный из всего, что существует на
комической сцене.
По-моему, это был самый замечательный день для
Крозе.
Г-жи Сюэн и Ла-Шассень были в ложе Ариадны.
Первая говорила очень хорошо и умно. Ее лицо при-
обрело оттенок какой-то угодливости, когда она заго-
ворила с Ариадной о роли, которую та должна для нее
сыграть.
Этот оттенок угодливости на уже старом лице глу-
боко меня огорчил; он заставил меня увидеть воочию
одну из горестных сторон жизни.
Пятница, 8 жерминаля (29 марта 1805 г.).
Сегодня я чувствую в себе какую-то особенную
остроту мысли и бодрость, и поэтому поведение мое в
последние дни представляется мне дурацким. Вот уже
опять философствование. Внутри меня сидит дьявол,
норовящий показать всему свету тело, с которого со-
драли кожу. Я уподобляюсь художнику, который, за-
думав прославиться в жанре Альбано, начал бы — что
разумно — с изучения анатомии, но, находя в ней для
185
себя пользу, настолько увлекся бы ею, что, стремясь
восхитить людей, вместо изображения прелестной жен-
ской груди принялся бы рисовать обнаженные и кро-
воточащие мышцы, из которых она состоит. Они вдвой-
не отвратительны, так как изображены со всею прав-
дивостью; если бы они были выдумкой, их презирали
бы, но они — сама истина, они преследуют вообра-
жение.
О, несчастный! Спору нет, женщинами руководит
выгода! Но позволь мне забыть об этом в объятиях
моей Мелани, дай мне иллюзию хотя бы на мгновение!
Разве когда-нибудь знание истины может сравниться
с нею!
Начав столь великолепно в стиле ученой галиматьи
и неожиданно перейдя к высокому пафосу, следует
восстановить честь Мелани, которая, кажется, подверг-
лась с моей стороны нападению; эта женщина в моих
глазах все так же очаровательна, мое представление
о ее характере нисколько не снизилось. Впрочем, горе
придает характеру известную величавость.
Моя склонность к высокому пафосу, вытекающему
из возвышенной философии в духе Паскаля, «Элоизы»
Руссо и пронизанных страстью возвышенных отрывков
из Расина, Корнеля, Шекспира, до сих пор безраздель-
но владела мною. Она никогда не позволяла мне пре-
даваться веселым и бесхитростным разговорам, ми-
лым и легкомысленным сумасбродствам, как у
Реньяра.
Итак, оставим серьезность, которую всегда поро-
ждает мысль, прикованная ко всему великому. Это
монета, за которую покупают бессмертие, а не милые
улыбки и нежные рукопожатия. Отдохнем от первого,
сменив его на второе; наедине будем думать о славе,
в обществе — о том, как быть занятным, чтобы про-
слыть за человека любезного.
Всем этим я буду обязан Мелани, серьезной, неж-
ной, довольно часто впадающей в меланхолию, инте-
ресующейся тем же, что и я. Я не могу еще изложить
ей мои сокровенные мысли; чем возвышеннее они ста-
новятся, тем яснее я вижу, что в состоянии заставить
себя понять, лишь изложив их письменно.
Итак, используем свое настроение, чтобы быть лю-
186
безным. Единственное, что выручало меня до сих пор,
это мой юношеский пыл.
Этот пыл у меня в крови; необходимо установить
для себя более спокойный режим. Необходимо пропу-
стить несколько уроков у Дюгазона: это заставит меня
усерднее готовиться к ним. Я начинаю освобождаться
от своего преклонения перед страстями и ценить ра-
зум. Поскольку он столь полезен, я буду обладать им,
это не труднее, чем что-либо другое.
В половине первого пришел к Дюгазону; там были
Мелани и Вагнер. У меня сильные подозрения насчет
Вагнера: вполне возможно, что он был любовником
Мелани; но я еще слишком ребенок, чтобы осмелиться
решить этот вопрос; она улыбается ему. Это так, я
вижу, но что все это значит?
Госпожа Мортье приходит с опозданием, затем
г-н Кастро, португалец; Дюгазон—ловкий пройдоха.
Занимаю место сбоку от Кастро и интригую взгляда-
ми г-жу Мортье; заставляю сильно смеяться Мелани и
без единого слова завладеваю вниманием г-жи Мортье;
та делает г-ну Кастро смешные авансы. Дюгазон оши-
бается в толковании большого отрывка из «Федры»,
он против нежной грусти в словах:
Ах! Видеться они могли без опасенья.
А Мелани не желает, чтобы последние четыре сто-
пы следующего стиха произносились радостно:
Куда спастись? В Аид? Укрыться вечной тьмою?
Но — ах! — и т. д.
Она заблуждается. Она не умеет судить о страстях
так же последовательно, как я. Как-нибудь написать
ей три или четыре странички об этом.
Комизм г-жи Мортье приводит в оживление Луазон,
она признательна мне за то, что я потешаюсь над этой
дамой; мы выходим вместе. Проходя мимо магазина
мод, что на углу площади Побед, она заходит туда,
чтобы примерить шляпку; с нее спрашивают 24 ливра,
она дает 18. Не хочет ли она, чтобы я подарил ей эту
шляпку?
Мы пробыли вместе до четверти пятого, все время
испытывая безграничную близость, будто я только что
обладал ею и мы оба истомлены. Отправился смотреть
187
«Британника», в котором дебютировал некий Мишло.
Вернулся домой в половине двенадцатого.
После полудня отправился к Луазон. Она взяла
мои руки в свои и, разговаривая, сжимала их. Очень
живо она рассказала мне несколько случаев из своей
жизни; она держала себя со мной так, словно я был
счастливый любовник. Я смешил ее, воспроизводя пан-
томиму, которую разыгрывал перед г-жою Мортье.
Милейший Дюгазон, надо полагать, порядочный не-
годяй; она рассказала мне следующее: «Когда я толь-
ко начала посещать Дюгазона, он сделал мне грязное
предложение. Он сказал: «Ты хорошо знаешь этого
человека, ты видела его во Французской комедии, он
пожирает тебя глазами. Так вот, он влюблен в тебя.
Его зовут Баччокки. Хочешь, я повезу тебя к нему в
загородный дом, он будет давать тебе двадцать пять
луидоров в месяц». По ее словам, у нее потемнело в
глазах, и она отказалась. В другой раз Дюгазон ска-
зал ей: «Не отдавайся, по крайней мере, за шляпку;
нужно уметь извлекать пользу» и т. д.
Чтобы покончить с Дюгазоном: сегодня утром я
попросил у него билет в партер; он должен мне сорок
четыре су, но, разумеется, не вспомнил об этом; итак,
перед нами сводник и не слишком щепетильный в де-
нежных делах человек.
Я попросил у Луазон разрешения проводить ее ве-
чером; она охотно согласилась. Впрочем, поскольку
нам все равно было по пути, это не более чем услов-
ность. Рассказать ей завтра, что я слушал трагедию из
глубины ложи и, дав служителям на чай, пробрался
в передние ряды, где и находился во время маленькой
пьески.
Ныряя и взлетая на воздух, подобно Сатане, стре-
мящемуся добраться до неба, я наконец оказался
позади нее в первых рядах кресел. Я заговорил с ней,
она спросила меня смущенно, как я себя чувствую, и
ушла с Лебланом, избегая моего взгляда.
Возможно, что этот негодяй внушает ей некоторое
почтение, потому что сочиняет трагедии и знаком со
сценой; написать ей в ближайшие же дни письмо в
семь — восемь страниц на тему о познании страстей;
в нем я покажу ей ум и сердце, страсти и состояния, в
188
которых проявляется страсть. Это письмо, в котором
все будет понятно и ясно, в котором я буду говорить
ей о ней же, поднимет меня в ее глазах.
«Британник» на сцене произвел на меня такое же
впечатление, как и при чтении: та же вечная изящная
болтовня. Тальма до сцены с матерью играл, в общем,
посредственно; но в этой сцене и во всех дальнейших
он поразил меня своей естественностью. Качество ро-
ли, как мне кажется, для талантливого актера не
имеет существенного значения; я мысленно представ-
ляю себе дрянную роль, которая может быть так же
хорошо сыграна, как хорошая.
Дебютант, очень тусклая личность, в жестах подра-
жает Тальма; он весыма посредствен в трагедии, без
голоса. Чуточку лучше в комедии.
Бургуэн, так же как и Депре, освистали. Я, кажет-
ся, впервые смотрел «Британника». Эта пьеса утомила
меня, нагнала на меня скуку, оставила тягостное впе-
чатление.
12 жерминаля (2 апреля).
Счастливый день.
Вернулся с Крозе из театра, где давали «Горация»;
Ариадна играла Корнеля всего второй раз; она была
очень посредственна; это уже не исполнительница Фед-
ры, Гермионы или Роксаны. Во всей трагедии мы не
обнаружили ни одного действительно хорошо произне-
сенного стиха. Все актеры ужасающе холодны. Лафон
в роли юного Горация просто смешон, а ведь это была
его лучшая роль. И Крозе и я явственно ощущали,
что, посвяти мы два года тому, чтобы научиться доно-
сить нашу душу до публики, мы играли бы лучше,
чем эти субъекты.
Сзади нас занимали места два «жоржиста», очень
забавные и большие любезники, которые веселили нас;
на протяжении всей трагедии мы имели возможность
видеть подтверждение великого принципа: все смешно.
Мы пошли проведать Ариадну и застали ее совер-
шенно охрипшей; она приняла нас очень приветливо.
Мы посмотрели затем со сиены кусочек «Случайного
наперсника».
189
1b жерминаля (6 апреля).
В последний раз наша беседа становилась интерес-
ной, когда то, о чем мы говорили, увлекало Мелани.
Сказать ей завтра:
Мой изумленный дух трепещет перед нею.
Она не очень решительно отказала мне в моей
просьбе дать свои волосы; впредь настойчиво домо-
гаться этого, и они будут у меня.
Мы заговорили обо мне, о том остроумии, каким я
буду обладать в двадцать восемь лет. «К тому вре-
мени вы утратите свое главное качество — истинную
страстность, которая так отличает вас».
Это не подлинные её выражения. Она хотела ска-
зать: «Вы не обладаете тем блестящим остроумием,
которое забавляет; вы обладаете страстностью, вы
утратите ее, не приобретя, может быть, остроумия».
Но, может быть, смысл ее слов не был столь суров,
как в моей передаче.
Она сказала, держа мои руки в своих:
— Вы остроумны (интонация при этом доказыва-
ла: это ваше наименее важное качество).
Я ответил, что вовсе им не владею, и, действитель-
но, вижу это; она продолжала настаивать:
— ...Вам открыта дорога решительно ко всему.
У вас много пыла и большая душа.
— Я добьюсь славы.
— Для этого необходимо не только желать, для
этого нужны также благоприятные обстоятельства.
Все, что она говорила, она произносила естествен-
ным и непринужденным тоном. (Я передаю лишь сущ-
ность того, что она сказала, не воспроизводя всех ее
выражений, которые были достаточно сильными.)
Итак, она разгадала мою душу. Сердцем ли, умом
ли, но она разгадала ее. Раз это так, надо постараться
любым способом укрепить в ней, быть может, уже при-
ходившую ей в голову мысль о моих пробуждающихся
талантах; остерегаться малейшей фальши, потому что
она способна навсегда нарушить очарование. Я пишу
лучше, чем говорю; в написанном душа моя раскры-
вается ярче; отнести ей мои стихи, статью о Федре,
и т. д., и т. д.
190
В представление о прекрасном входит и представ-
ление об отваге и той мощи, которой восхищаются в
Аполлоне и которая льстит женщине, когда это каче-
ство обнаруживается в ее возлюбленном, давая ей воз-
можность сказать себе: «Я сломлю его гордость».
Мое поведение в глазах Луазон совершенно лише-
но этой черты. Если я все же смогу заставить себя по-
любить, то только добившись ее исключительного до-
верия, а также помогая ей видеть в сегодняшнем Тему-
чине Чингиса 1820 года.
Взять ее в наставницы; и в самом деле, я не мог бы
сделать ничего лучшего; отнести ей завтра мои стихи.
Я больше не записываю своих сладостных воспо-
минаний, я заметил, что это нарушает их прелесть.
Научиться ограничивать себя, когда я пишу, под-
стригать свой стиль, иначе подробности заставляют
меня забывать о главном.
Вербное воскресенье,
t7 жерминаля XIII г. (7 апреля 1805 г.).
Завтракал у Марсиаля с Дюгазоном, Вагнером,
Фужаром, Прево и Дюфреном—субинспекторами,
одним военным комиссаром того же типа, что Пофй,—
восковое лицо, высокий, тщательно припудренный кок
на голове и соответствующий ум,— с Дижоном, кава-
лерийским майором, и Мезонневом. Был также
г-н Комб, и на минуту заглянул Пьер Дарю.
В полдень встретил Дюгазона и Вагнера, когда они
сходили с Королевского моста; всех прочих гостей мы
застали уже в сборе у Марсиаля. Мезоннев говорил
о «Мальтийском апельсине» д’Эглантина. Обе вчераш-
ние пьесы — лишь подражание ему. Пьеса д’Эгланти-
на принадлежала к более высокому жанру. Я почув-
ствовал, слушая пересказ ее содержания, что комиче-
ский жанр — моя первая любовь. В пьесе д’Эгланти-
на фигурируют королевская любовница и епископ.
Епископ убеждает юную особу отложить свою свадь-
бу и рисует ей картину благодеяний, которые может
совершить добродетельная женщина, имеющая влия-
ние на государя; появляется королевская любовница,
мечущая громы и молнии в женщин, которые отдаются
главным образом ради выгоды; это очень комично.
191
Мезоннев сообщил, что ему довелось шесть или
семь раз основательно беседовать с д’Эглантином, при-
чем однажды с десяти утра до одиннадцати вечера
они листали Мольера, размечая мизансцены.
Я с невыразимым наслаждением слушал этот рас-
сказ. Если бы не моя дурацкая лень, я оказал бы ему
услугу, переведя «Агамемнона», я отнес бы ему пере-
вод, и мы бы с ним сблизились. Мне кажется, что
д’Эглантин — самая гениальная фигура в литературе
XVIII века; надежда на придворные милости, толкаю-
щая все, без изъятия души, каков бы ни был их харак-
тер, к низостям, и затем крушение этой надежды —
вот великолепный способ раскрыть внутренний мир
придворного. Вот где чувствуется коготь льва; Пирон»
Детуш, Грессе, Вольтер, и т. д., и т. д., вместе взятые,
не додумались до этого замысла или по крайней мере
не смогли разработать его в таком плане.
Мезоннев полагает, что эта пьеса осталась нена-
писанной, Дюгазон — что существуют три первые
акта. Мезоннев завтра еще раз читает в Комедии свое-
го «Недоверчивого»; сблизившись с ним, я познако-
мился бы со всем, что бывает с человеком, желающим
поставить свою пьесу на сцене. Я мог бы у него много-
му научиться.
Что касается моих пьес, то я буду иметь велико-
лепного истолкователя в лице Дюгазона. Он сказал
Мезонневу: «Они уже расхватали ваши роли? Они де-
лают из этого ремесло и предмет торговли». Он был
бы, по-видимому, бесконечно доволен, если бы ему
удалось создать новую роль. Это замечательно хоро-
шо для моего «Летелье». Он смотрит на новую роль
как на пробный камень актера.
Дюгазон слишком любит балагурить, он выделяет-
ся среди всех остальных; впрочем, он находился сего-
дня в обществе, не отличавшемся ни остроумием, ни
веселостью; думаю, что если бы он отделял свои рас-
сказы один от другого, скажем, шестиминутным
перерывом, они бы от этого выиграли. Дюгазону не-
ведом хороший тон в обществе, он не умеет себя
держать.
Пришел Пьер. Дюгазон показался ему просто ба-
лагуром. Дюгазон рассказал нам историю «Моего
192
брата майора». Различие в характерах было в совер-
шенстве передано его игрой.
Затем он рассказал нам «Посещение Бисетра». Это
рассказ, в котором, как мне думается, он был сильнее
всего; как поразительно различие в характерах дей-
ствующих лиц, как замечательно оно было очерчено!
Надо было бы записать эти рассказы и выучить их.
Для меня было бы проще простого создать что-нибудь
в этом роде. Вот это я и совершу к двадцати восьми
годам и тогда буду душой общества.
Он рассказал нам также свою «Счастливую се-
рию», посвященную Бонапарту. Он обожает, когда
его хвалят как сочинителя.
В общем, гости были не очень оживлены. Мое во-
ображение рисовало мне: 1815 год, я автор четырех
пятиактных пьес, имею двадцать тысяч ливров годо-
вого дохода; у меня весной в загородном доме, в двух
лье от Парижа, за завтраком Дюгазоны, Тальма, Ле-
мерсье того времени и наши любовницы.
Понедельник, 18 жерминаля X.III г.
(8 апреля 1805 г.).
Отправился к Мелани около трех. Застал ее еще
в папильотках, за раскладыванием белья, которое
гладила ее горничная. Она встретила меня счастливой
улыбкой. Была бы у нее такая же улыбка для всякого
другого мужчины, который застал бы ее в это мгнове-
ние, или в ней заключалось нечто, предназначавшееся
исключительно для меня? Я недостаточно опытен, что-
бы разрешить этот вопрос.
Входя к ней, я чувствовал себя в ударе; если бы я
застал у нее двух мужчин, которые вели бы блестящий
и веселый разговор, я, возможно, блеснул бы не менее
их, а если бы я блистал наравне с ними в первые пол-
часа, то во вторую половину того же часа я бы их
превзошел.
Так как никого, кроме меня, не было, я не ощутил
в себе необходимого пыла, чтобы раскачаться; я был
слишком достоин любви, чтобы быть любезным.
Я предложил ей выйти погулять, она отказалась. Я дал
ей сценку «Примирение», переписанную наспех и мной
13. Стендаль. Т. XIV. 193
не проверенную. Она хотела прочесть ее в моем при*
сутствии; это было восхитительно. Я сказал, не по-
думав: «Нет, я предпочитаю, чтобы вы прочитали ее,
когда я уйду». Это полная противоположность тому,
что мне хотелось сказать. Это предложение — глу-
пость, поскольку оно говорит о самолюбии автора, а
между тем никогда в моей жизни его во мне не было
меньше, чем в эту минуту. Привыкшая к тонкому тще-
славию писателей, она тотчас же сказала тем нежным
голосом, каким говорят у постели больного, чтобы не
потревожить его: «Ну, что же, пусть будет так, я про-
читаю это одна».
Я хотел сказать: «Вам это будет скучно». Если бы
она прочитала этот отрывок, как чудесно я смог бы
его декламировать.
Вместо этого случилось совсем другое. Мы приня-
лись ходить взад и вперед по ее маленькой комнатке,
взявшись за руки; руки ее были в моих руках. Мы за-
говорили о ее дебюте и о ее планах на случай, если
бы она не смогла дебютировать. Она сообщила, что
истратила половину своего состояния, что у нее возник
проект уехать вместе с дочкой в деревню. Мы оба
были очень растроганы; на глазах у нее выступили
слезы.
Наконец, я предложил поселиться с нею в любом
уголке Франции, где только она пожелает. Когда она
до конца поняла мою мысль — что я готов бросить для
нее все на свете и стать воспитателем ее дочери,— она
отвернулась лицом к окну и простояла так некоторое
время, чтобы я не видел, что она плачет; затем по-
просила меня дать ей платок. Платка в комнате не
оказалось, и я отправился за ним в гостиную, где его
гладили. Я не осмелился собственноручно вытереть эти
милые слезы. На первый взгляд я поступил неправиль-
но; быть может, я прав в глазах тех, кому понятна
душевная тонкость.
Она плакала долго. Очевидно, эти слезы были
следствием улыбки, вызванной картиною счастья. Она
находила меня бесконечно добрым и от этого плакала.
После того, как она снова обернулась ко мне, я еще
некоторое время продолжал говорить, пока она не по-
просила платок.
194
Ее душа испытала потрясение, которое можно срав-
нить с растворением, с распадением на части всего су-
щества; подобное испытал в Новом Орлеане ше-
валье де Грие, когда разговаривал с Манон в сво-
ей хижине.
Душевное потрясение, которое я в ней вызвал,—
вещь более редкая, чем веселое настроение, и чтобы
вызвать его, требуется гораздо больше таланта; впро-
чем, мне тут нечем хвалиться, оно было совершенно
естественным. Мы поговорили еще некоторое время о
нашем проекте; мы думали поселиться на берегах Же-
невского озера.
В ходе нашей беседы я сказал:
— Обо мне жалели во всех тех местах, которые
я покинул.
— Охотно верю, у вас прекрасная душа.
И она верила этому. Когда, открывая ей свою душу
и говоря о занятиях, которым мы предадимся в нашем
уединении, я упомянул о том, что постараюсь добиться
славы трудами по математике, она с удивлением и да-
же некоторым восхищением перед столь необыкновен-
ной душою спросила:
— А говорили ли вы об этом Марсиалю? Хорошо
ли он знает вас?
— Ах, боже мой, нет, да он меня и не понял бы!
Это лишь самая суть; если изменить название по-
прища, на котором я жажду завоевать славу, все
остальное соответствовало истине. Мне кажется, что
этот разговор произвел на нее сильное впечатление.
Я ушел от нее в шесть часов, быть может, немного
наскучив ей под конец. Это произошло по двум причи-
нам: мне настолько приятно ее присутствие, что я не
могу от нее оторваться; вторая причина заключалась
в том, что я всецело отдаюсь наслаждению видеть,
обожать ее и не думаю больше о необходимости гово-
рить занятные вещи. И то и другое является след-
ствием любви и отнюдь не способствует ее зарожде-
нию в том, кто ее вызывает. Если я не добьюсь тор-
жества, то в этом и будет главная причина моей
неудачи.
Она уезжает на неделю в Сен-Жермен-Лаксис, в
бывший загородный дом г-на де Жюинье, близ Меле-
195
на, ныне принадлежащий г-ну Бьеру, одному из ее
друзей.
На следующий день, 19 жерминаля, я не видел ее;
это было для меня почти удовольствием; мне было бы
мучительно трудно поддержать чарующую взволно-
ванность предыдущего дня.
Я заканчиваю, так как эта подробность, вместо того
чтобы принести исцеление, лишь усугубила мою лю-
бовь, и, поскольку сегодня (в субботу, которую про-
стофили именуют «страстною») она уехала на неделю,
ее отсутствие, очевидно, усугубит мое одиночество.
После ее отъезда я немного работал над «Летелье».
20 жерминаля Х111 г. (10 апреля 1805 г.).
Должно быть, Мелани стала более рассудительной
и озабочена своим будущим, так как у нее есть дочь,
которую она любит и которая останется совершенно
без средств, если потеряет мать. В этом, возможно,
одна из причин ее грусти; эта причина должна делать
ее чувствительной к доброте других.
Словом «стала» я никоим образом не хочу обидеть
эту дивную женщину, которая, возможно, обладает
возвышенною душой. Она изменит мой характер и за-
ставит меня быть общительнее. Я научусь вносить в
общество свою долю занимательности и благодаря
этому стану приятным и себе и другим.
Я начинаю понимать, что для того, чтобы быть
счастливым или просто благоразумным, следует очень
мало думать о будущем. Впрочем, я столько раз имел
глупость огорчаться, когда будущее казалось мне
мрачным, что мне должно быть позволено извлечь хоть
немного радости из созерцания этого будущего, когда
оно, как кажется, обещает мне счастье. Похоже, что
Мелани навсегда будет мне другом, если только не
станет любовницей, и действительно я люблю ее всем
сердцем. Если ей не удастся получить дебют во Фран-
цузской комедии по возвращении г-на де Ремюза, то
вполне вероятно, что она подождет благоприятного
момента, когда обратят внимание на состояние Фран-
цузского театра в Марселе, где у нее, по-видимому,
есть друзья. Там же к этому времени будет и Адель с
196
матерью. Разве это не редчайшее счастье? Там же
буду жить и я, работая с Мантом в банке.
Мне необходимо съездить на несколько месяцев в
Гренобль, и даже эта необходимость доставляет мне
удовольствие, потому что я увижусь с моей дорогой
Полиной. Думаю, что не слишком много на свете
братьев вроде меня, которые имеют счастье пользо-
ваться взаимной дружбой девушки, обладающей бле-
стящими способностями и чудеснейшей душой.
Наконец, если я научился благоразумно восприни-
мать жизнь, я смогу извлечь удовольствие даже из
общения с теми ужасающими дураками, которые на-
селяют мою дражайшую родину. Я обязан туда по-
ехать, и туда же едет Барраль. Это спутник приятный,
если иметь в виду его сердце, и унылый, если принять
во внимание его нескладную голову. Больше того, воз-
можно, что и Крозе нагрянет туда. Это друг, обладаю-
щий исключительным умом, самый умный из всех моих
друзей, и уж он во всяком случае поможет мне повесе-
литься за счет гренобльских остолопов.
Чего мне еще желать в моем нынешнем положе-
нии? Несчастье, или, вернее, то, что до сих пор я назы-
вал этим словом, может свалиться на меня только с
одной стороны: я разумею деньги. Ну и что ж! Мой
отец скуп, но разве я в этом отношении одинок? Когда
мое глупое тщеславие окончательно покинет меня и я
смогу быть откровенным, это только возвысит меня в
общем мнении. Бьюсь об заклад, что в течение бли-
жайших двух месяцев я добуду 1 000 франков. Я
уплачу долги и заживу весело и беззаботно. Уеду, ес-
ли удастся, 1 мессидора, закончив предварительно
«Летелье».
Для этого, впрочем, я ничего не сделал. Беда ли
это? Я начинаю исправлять свой характер; меня пере-
делывает милая женщина, которую я обожаю. Ну,
маркиз, прыгай!
Как только мне удастся исправить свой характер,
склонный к меланхолии из-за дурной привычки и
вследствие увлечения Ж.-Ж. Руссо, я приобрету, на-
деюсь, характер общительный и любезный: веселость
лучшего тона, в основе которой лежит нежность.
Будешь ли ты тогда любить меня, Мелани?
197
10 флореаля XIII г. (30 апреля 1805 г.).
Завтракал с Марсиалем. В два часа — Мелани. За-
тем к Адели; целый час наедине с нею; позволяю себе
небольшие вольности. Затем — к г-же Мартен. От нее
к Мелани, с которой хотел пообедать, но не застал ее
дома. Отправляюсь обедать, написав четыре письма.
После этого — во Французскую комедию. «Тартюф
нравов», «Севильский цирюльник».
Я страшно расчувствовался и, следовательно, по-
гряз по самую шею в грусти, а также в сладостном и
безотчетном сожалении, что покидаю Париж; это пред-
рассудок. Кого (не считая N.) я здесь оставляю? Что
могу сделать без денег? Что стал бы делать без Кро-
зе, Барраля, моих друзей? Мне следует отправиться
в такие места, где, хочу того или нет, я найду общест-
во и людей. В Марсель! Пожертвовать всем ради этого.
Прийти в себя мне помогает Дюкло. Остальную
часть вечера я весел и бодр. Чувствую в это мгнове-
ние, что могу добиться всего, чего так страстно желаю.
Чтобы сохранять хорошее настроение, когда оно бы-
вает у меня, действовать, действовать и действовать,
не давая себе времени для размышления; если я от-
дамся ему, я погиб. В этот вечер я ясно понял, каким
должно быть наилучшее поведение в жизни; запи-
сать это.
Если Мелани вдруг завтра заявит, что она уже
взяла место в почтовой карете, что она не может ехать
вместе со мной, я чувствую, что буду в силах пере-
нести это разочарование. Придет время, когда, одер-
жав победу, я смогу позволить себе уступить своему
слишком чувствительному характеру; а пока надо
видеть в ней самую обыкновенную женщину, анализи-
ровать ее сердце, играть на ее страстях; в противном
случае я останусь навеки робким и в дураках. Стать
любезным и естественным можно лишь после победы.
Я уверен, что она будет этим изумлена. Единственная
вещь, которая может поднять меня в ее глазах, это
мой пыл у Дюгазона.
В Гренобле надо будет неукоснительно следовать
этому плану; он приведет меня к поведению, которое
кажется мне идеальным; этот план представляет со-
бою лишь последовательный вывод из принципов
198
искусства комедии. Прийти завтра к Дюгазону, приняв
вид, насколько возможно, черствого, законченного не-
годяя. Я чувствую, что не в силах быть таковым, меня
захватила фраза, теперь я во власти красноречия, ко-
торому буду предаваться целую ночь.
Учесть, что мой природный талант сможет забли-
стать в свете только в том случае, когда я накоплю ос-
новательный фонд для беседы в комическом духе;
хранить в памяти, в качестве образца комического
жанра, развязную манеру Марсиаля держать себя
у Ариадны.
Задумчивость, которая является обычным моим со-
стоянием, враждебна уверенности, порождаемой опы-
том, а без этой последней я не сделаюсь настоящим по-
этом. Речь идет не о том, чтобы знать, каковы те, кто об-
ладает этой уверенностью (например, Дюриф), но о
том, что представляла бы собою душа вроде моей, об-
ладай она ею. В своем дальнейшем поведении изыски-
вать решительно все возможности, чтобы двигаться впе-
ред, действовать и действовать, будь то даже ради без-
делицы. Сделать из этого привычку (образцы: Кардон,
Барраль, сам Фавье). Пример моего поведения с Шато-
нефом учит меня способу нравиться людям; применять
этот способ ко всем, кроме Полины. У нее одной душа
достаточно высока, чтобы постигнуть мою.
Сегодня вечером Рец мне сказал:
— Вбей себе хорошенько в голову, что никто нико-
гда не будет любить тебя так, как ты сам себя любишь,
не будет любить, будь это с его стороны даже сама
страсть; заметь, как твои друзья сразу же охладевают,
стоит тебе заговорить с ними о своем счастье тем вдох-
новенным тоном, который доказывает, что ты действи-
тельно счастлив.
30 прериаля (19 июня 1805 г.).
Твоя истинная страсть — это познавать и испыты-
вать. Она никогда еще не была удовлетворена.
Когда ты предписываешь себе молчание, ты обре-
таешь мысли; когда ты ставишь себе за правило гово-
рить, тебе сказать решительно нечего (подмечено в
жизни).
199
Четверг, 6 термидора (25 июля).
Прибыл в Марсель в семь часов вечера. Первый раз
в жизни вижу море с Висты. Дилижанс останавливается
на улице Бово. Иду к Манту; он вскоре приходит. Ло-
жусь в половине двенадцатого. Видел ее в Большом те-
атре. Гаводан играла Алину, королеву Голконды.
9 термидора (28 июля).
Сообщил отцу, что поездка из Гренобля в Марсель
обошлась мне в шесть с половиной луидоров.
10 термидора (29 июля).
Мы с Мантом переходим мост и отправляемся по-
любоваться открытым морем.
_• 12 термидора (31 июля).
Видел «Тамплиеров» и ее впервые на сцене. «Там-
плиеры» — жалкая стряпня, лишенная характеров и ин-
тереса. На ней был очаровательный белый венок.
4 брюмера XIV г., суббота
(26 октября 1805 г.).
Сейчас смотрел «Федру» с Мелани в главной роли.
Стараюсь представить себе, что вся публика заблу-
ждается и что поэтому суд одного человека вернее су-
да двух тысяч зрителей. Но видеть, как Мелани покину-
та г-дами Бо, Пти и всеми своими друзьями, кроме од-
ного меня! Я подумал, что даже в Париже она могла
бы превосходно сыграть свою роль и, тем не менее, не
удостоиться аплодисментов. Я подумал также, что при
той сложности отношений, которая царит в обществе,
к естественному чувству почти не прислушиваются. Эта
мысль находит свое подтверждение, если ее углубить.
Ведь до того как аплодисменты отдельных лиц сдела-
лись общественным обычаем, их вызывало всегда толь-
ко личное чувство. Но после того как театральная слава
стала превозноситься, обсуждаться, после того как ли-
тературомания сделала ее одною из обязательных тем
любого разговора, аплодисменты всякого отдельного че-
200
ловека приобрели общественное значение. Итак, актер
не должен рассчитывать на естественное чувство, он
должен пускаться на интриги, чтобы заставить аплоди-
ровать даже тому, что хорошо само по себе.
Проверяя правильность этого наблюдения, не да-
вать сбить себя с толку фразами в академическом духе
и стиле, которые не преминут на меня обрушить.
Существует много вещей, история которых еще недо-
статочно разработана, вследствие чего она не в состоя-
нии пролить на них какой-либо свет.
4 брюмера,
О пользе мемуаров (по поводу мемуаров Безанва-
ля)... Тираны, зная, что наиболее тайные их деяния ста-
нут известны потомству, будут позволять себе меньше
мерзостей. Помимо того, мемуары более поучительны,
чем история. Какой ученый трактат мог бы лучше обри-
совать положение придворного во времена Людовика
XVI, чем история дуэли г-на д'Артуа с г-ном де Бурбо-
ном?
8 брюмера XIV г. (30 октября 1805 г.).
Я только что от Мишеля. Волнение всех читателей
по случаю победы под Ульмом. Разделить все доброде-
тели на республиканские и деспотические. Будь про-
клято чувство признательности, источник всякой тира-
нии!
Дерзнешь ли, кимвр, поднять на Мария ты руку?
Стих в высшей степени монархический.
17 брюмера XIV г. (8 ноября 1805 г.).
Вчера, ложась спать, мы уговорились, что встанем
сегодня в семь, чтобы отправиться на прогулку, и воз-
вратимся домой к десяти.
Мы встали в половине девятого и наполнили не-
большую черную бутылку вином. Я захватил ее с собой
и отправился к повару-кондитеру возле Казати, где ку-
пил двух холодных дроздов, одного жаворонка и два
небольших торта, один с вареньем, другой с кремом.
201
Проходя по частным владениям, мы дошли до Монфю-
ронских лугов. Мы восхитительно позавтракали под де-
ревом, наслаждаясь тем сельским, полным поэзии сча-
стьем, которое я столько раз представлял себе в своем
воображении, особенно в Сен-Венсане и в Италии. Мы
оставили под деревом куски хлеба и один почти нетро-
нутый торт, который раскрошили на радость многочис-
ленных птиц. Монфюронские луга настолько обширны,
что на них могли бы свободно развернуться для атаки
четыре полка драгун.
Неторопливо наслаждаясь нашим счастьем, позавт-
ракав (Мелани была очарована чудесной погодой и
только по временам жаловалась на боль в плечах, ко-
торую ощутила вчера по окончании спектакля), мы на-
чали обходить луга.
Двое людей, занятых беседой, причем один из них
был с ружьем, помешали нам дойти до северной гра-
ницы лугов. Мы отдохнули в прелестном местечке, вы-
ставив ноги на солнце, а голову спрятав в тень, отбра-
сываемую стволом могучего тополя. Мелани сказала,
что у меня вид человека, умирающего от пылких жела-
ний; это была истинная правда, но я жаждал не толь-
ко обладать ею, а также того, чтобы у нее было немно-
го больше любовного пыла или, вернее, хоть сколько-
нибудь этого пыла. Если говорить только о красоте, то
нельзя быть счастливее, чем был я, ибо ее красота пре-
восходила мои мечты: это была красота совершенная,
возвышенная, лицо, способное своей обаятельностью
выдержать сравнение с самыми прекрасными древне-
греческими лицами; но мне хотелось немного больше
любовного пыла, который, как мне представлялось, был
у Анджелины.
Я сказал ей, что, судя по ее характеру, ей больше
всего подошло бы полюбить человека, способного вну-
шить ей доверие, известного рода восхищение. При сло-
ве «восхищение» она воскликнула:
— Я слишком много восхищалась, моя способность
восхищаться исчерпана!
— Ты плющ, который обвился вокруг маленького
деревца, и потому ты испытываешь тревогу, в то время
как тебе следовало бы обвиться вокруг могучего дерева,
способного внушить тебе полное доверие.
202
Все это было сказано приблизительно такими сло-
вами. Она ответила, что я попал в самую точку.
Мы пошли дальше, разговаривая о моей любви и о
любви г-на Бо, пока не дошли до главного входа, после
чего несколько вернулись назад. Я сказал, что готов
побиться об заклад: он с ней на «ты»; она отрицала, по-
том призналась с некоторым раздражением: «Ну и что
же? Да, я говорю ему: «ты».
Она сказала, что это был прелестный вопрос, все
равно, как если бы я спросил, был ли Бо ее любовником;
я ответил, что был бы в восторге, если бы он им дейст-
вительно был. Она сказала, что я мог ожидать пять с
половиною месяцев, и спросила, опасался ли бы я его
за двести пятьдесят лье. Я утверждал, что он обращал-
ся к ней на «ты», по крайней мере говоря ей: «Я люблю
тебя».
— О да,— ответила она,— мы всегда из-за этого
ссоримся.
— Ну, а когда миритесь?..
— Миримся?.. (Она хотела сказать: «Из-за такого
пустяка?»)
— Но раз вы ссоритесь?..
Она воспроизвела конец их беседы, чтобы объяснить
последовавший затем жест г-на Бо.
— Он взял мою руку, поцеловал ее, склонился над
ней, и мне кажется, что он... что он... плакал, судя по
тому, как он дышал.
— Понимаю.
Вот общий смысл нашего разговора. Мы подошли
к воротам, я вышел за них, она — нет. Чтобы побудить
ее признаться, обращался ли Бо к ней на «ты», я сказал,
что в зависимости от этого во мне может произойти
очень многое; я объяснял ей сложное действие, которое
это может на меня оказать, но я не ощущал в действи-
тельности того, что, по моим словам, происходило или
могло произойти во мне. Мы продолжали идти.
Завязался спор о борьбе страстей. Она мне возра-
жала. Наконец она сказала, указывая на ствол дерева:
— Вот дерево, под которым мы завтракали.
Заметив под другим деревом, в стороне, обрывки
серой оберточной бумаги и, кроме того, хорошо помня
всю обстановку нашего завтрака, я отлично сознавал,
203
что это другое дерево, и потому сказал, что она оши-
бается.
Все, что следует дальше, произошло очень быстро.
Я сказал:
— Давай держать пари; если это не то дерево, ты
скажешь наконец, говорит ли тебе Бо «ты»; если оно то
самое, я исполню все, что ты пожелаешь.
— Но чего же я могу от вас потребовать? Вам мне
сказать нечего.
— Все, что ты пожелаешь; обещаю тебе сказать все,
чего бы ты ни потребовала в дальнейшем.
— Ну, хорошо: если это то самое дерево, ты не бу-
дешь близок со мной в течение пяти с половиною меся-
цев... (отчеканивая и пристально глядя мне в лицо) до
самого нашего возвращения в Париж. Даже если я са-
ма стану просить об этом, ты будешь противиться, ты
будешь тверд.
Я медлю, делаю вид, будто колеблюсь; в действи-
тельности я нисколько не колебался. Подчеркнутым и
немного трагическим тоном я говорю:
— Ну что же! Согласен! Обещаю.
В одно мгновение я перепрыгнул через ров и, под-
бежав вплотную к дереву, убедился, что это не оно. Воз-
вращаясь, я снова заметил бумагу от нашего торта не-
много поодаль и сказал ей:
— Это не то дерево, пойдем посмотрим другое.
Она шла мелкими шагами, задумчивая, внутренне
взволнованная. Я перепрыгнул через ров, она обошла
его и приблизилась к дереву. Затем, обернувшись,
сказала:
— Да, он со мной на «ты» (интонация глубоко про-
чувствованного и слегка подавленного признания).
На мгновение мы замолчали. Она опустила глаза, у
нее был молящий взгляд, и по ее щекам скатилось даже
несколько слезинок.
Я чувствовал себя усталым, опустошенным и вообще
почти ничего не чувствовал.
Ее, по-видимому, огорчило, что ради ничтожной уве-
ренности я пожертвовал всем тем, что любовь — вино-
ват, привычка! — может заключать в себе самого дра-
гоценного. Это, впрочем, не ее выражение.
Она сохраняла серьезность вплоть до того момента,
204
когда, поправляя на ее ноге туфлю, я ей улыбнулся и
она тоже мне улыбнулась.
Мы расстались на улице Сен-Ферреоль. В полдень я
возвратился к себе, и, так как делать мне было нечего,
я все это тотчас и записал.
Примерно 20 брюмера (11 ноября).
Два воскресенья подряд — загородные прогулки.
Первая в Арраль: г-жа Коссонье, Мелани, г-да Сен-
Жерве, Бо, Гарнье и я.
Прогулка внезапная, неподготовленная, веселая, по-
тому что каждый делал то, что ему нравилось. Мелани
оживлена, она еще красивее, чем всегда, ее обаятель-
ность имеет что-то общее с обаятельностью м-ль Марс
(обычно столь сдержанной) в «Любовных безумствах».
Г-н де Сен-Жерве, как всегда, педант, манерен. Г-жа
Коссонье совсем не оживлена. Ее манера держаться к
концу обеда кажется чем-то бледным, поблекшим. Не
знаю, что с ней такое сделалось, но обычно в таких слу-
чаях она бывает весела и шаловлива. Она делала мне
признания.
Неделю спустя — снова в воскресенье — прогулка,
заранее подготовленная и, в противоположность первой,
унылая. Все не в духе. Мы отправляемся в Ренард.
Это сосновая роща в форме полумесяца и при ней
плохонький домишко, в трех лье от Марселя. Шесть ча-
сов пути в коляске; по дороге туда поташнивает наших
дам, обратно — меня. Хороший обед рядом с колонной
на улице Паради. Говорят лишь обо мне; это в некото-
ром смысле блестящая роль, что задевает г-на де Сен-
Жерве (законченный тип тщеславного человека, достой-
ный театральных подмостков).
Блестящая роль, но в моем положении крайне не-
удобная. Я обрушиваюсь на ложную любовь, анализи-
рую истинную и нахожу в ней одну лишь чувственность
и тщеславие, что в глазах четырех наших собеседников,
которые догадываются о том, что я счастливый любов-
ник Мелани, создает обо мне представление как о чело-
веке бесчувственном. Увлеченный, сам того не замечая,
тщеславием, я допустил, по глупости, что разговор
перешел на меня.
205
24 декабря 1805 г.
Или, точнее, 25-го, потому что сейчас половина тре-
тьего. Мант, м-ль Роза и я провели вечер у г-жи Дюран
за пуншем, чаем и жженым ромом. Мы хотели отпра-
виться на полуночную мессу, но нас все уверили, что ее
больше не служат.
Вот то самое счастье, которого я так жаждал в ми-
нувшем году, примерно в это самое время, в своем оди-
ноком углу в комнате на улице Менар, № 9. Оно за-
нимает, но не удовлетворяет меня. Чего я могу еще по-
желать, так это чтобы вместо Манта, который дремал,
и мадмуазель Розы, которая глупа, здесь было семь —
восемь приятных людей.
Это жалкое влечение к обществу возобновлялось во
мне несчетное число раз; теперь, когда оно почти удов-
летворено, мною, вероятно, овладеет влечение к славе,
которое, во мне, видимо, очень сильно.
Минувшая ночь была беспредельно счастливою; ут-
ром — в объятиях Мелани; страсть и счастье.
Мне кажется, что жадное влечение к славе затухает
во мне, чтобы разгореться затем с новой силой.
Перечитываю «Логику» Траси; начал читать этого
автора 31 декабря 1804 года. Он принес мне огромную
пользу; лишь случайному обстоятельству — моему сбли-
жению с Мантом — обязан я тем, что прочел ее.
В половине третьего, когда все удалились (Роза и
Мант), я поднимаюсь к г-же Коссонье попросить у нее
свечу; оттенок чопорности в ее тоне, вполне естествен-
ный, если обладаешь тактом. Она делает мне авансы
целых два месяца, и притом в высшей степени откро-
венные.
25 декабря 1805 г.
Рождество. Великолепный день. Чудесное, сплошь
голубое небо, правда, немного больше, чем за последние
два месяца, подернутое легкой дымкой, которая не идет,
однако, в сравнение с той, что бывает в Париже. Два
дня дождя и пять — шесть дней приятной свежести —
вот погода, которая стояла до этого времени. Морози-
ло, кажется, всего два раза.
В день рождества Мелани и я отправляемся в Ар-
раль.
206
Вечером мы сидим вдвоем в нежной позе. Вдруг слы-
шим: «Можно войти?» — и появляется г-жа Коссонье,
вошедшая через незапертую дверь. Сухое «да» Мела-
ни.— «Я ухожу...» В первую минуту г-жа Коссонье не
может скрыть, что ее душит гнев, но затем возвращает-
ся к своему обычному тону.
Видимо, она замечательно владеет собой; она гово-
рит, что ей ничего не стоило бы отомстить.
В угоду Мелани я три — четыре дня избегал входить
в комнату г-жи Коссонье, чтобы проучить ее. Она не в
силах скрыть свою досаду; она беспрестанно жалуется
по этому поводу и сказала мне в присутствии Мелани:
«Я задыхаюсь от гнева». Впрочем, ничто не говорится
до конца; одни недомолвки, даже меньше того — еле
ощутимые намеки.
Я несколько укротил ее гнев, дав ей урок.
1806
1 января.
Встал в одиннадцать. Решил составить план само-
образования.
7 января 1806 г.
Сегодня написал г-ну Дарю, вчера — г-же Дарю.
В субботу вечером, 4 января, я пережил, кажется,
самый сильный приступ страсти, какой у меня когда-ли-
бо бывал. Он с такой силой охватил меня и сделал ме-
ня столь неспособным к наблюдению, что, хотя с тех пор
прошло лишь три дня, я забыл уже почти все происхо-
дившее.
Страсть, которую я имею в виду,— честолюбие. Про-
будило его письмо деда, полученное мною за день или
за два до этого. Слово «пробудило» здесь весьма умест-
но. Я перечитывал «Скупого». Первые акты очень захва-
тили меня. Вдруг подают письмо. Я равнодушно про-
бегаю его, затем снова принимаюсь за чтение, но, уже
не в силах больше сосредоточиться, я начинаю мечтать
о том счастье, которое испытывал бы, сделавшись ауди-
тором Государственного Совета или чем-нибудь в этом
роде.
Эти мечты не покидали меня. Наконец, в субботу
вечером, обедая, вопреки обыкновению, с Мелани, ко-
гда я должен был бы чувствовать себя счастливейшим
из людей и полным любви, я вдруг почувствовал, что
любовь во мне совсем как будто угасла, и мало-помалу
меня охватило безумное и почти бешеное честолюбие.
208
Мне стыдно об этом вспоминать, но я почувствовал, что
из честолюбия способен буквально на все.
В Гренобле, слушая деда, говорившего о возможной
смерти моей сестры Полины, я понял, что вовсе не
трудно описать характер; что для этого нужно лишь
представить себе желанным или, напротив, ненавист-
ным то, что данное лицо желает или ненавидит, и уже
после этого перейти к здравому рассуждению, не от-
ступая перед необычайными и дикими на первый
взгляд выводами, к каким может привести строгое рас-
суждение. Я записал это на полях моего Мольера.
Это о страстях, которые наблюдаешь в других. По-
завчерашний день доказал, что совершенно так же об-
стоит дело и со страстями, которые мы ощущаем в себе.
Чтобы изобразить честолюбца, необходимо предполо-
жить, что он готов пожертвовать всем ради своей
страсти; ну что же, хотя мне и стыдно в этом признать-
ся, в субботу вечером я был таким честолюбцем. Я поду-
мывал: не жениться ли мне на моей старой соседке,
чтобы получить кредит у ее братьев? Я чувствовал себя
способным на величайшие преступления и величайшие
низости. Мне все было нипочем. Моя страсть пожирала
меня, гнала неудержимо вперед, я задыхался от бешен-
ства, бессильный что-либо предпринять в столь благо-
приятный для моей карьеры момент; я с наслаждением
избил бы Мелани, с которой тогда находился. На сле-
дующий день моя страсть несколько утихла, а еще через
день я сделался рассудителен. Даже сегодня, 7 января,
продолжаю думать обо всем этом. Хотя, начитав-
шись Сен-Симона, я отлично знал, каким испыта-
ниям я подверг бы себя (даже если учесть изменив-
шиеся обстоятельства), сделавшись аудитором Госу-
дарственного Совета, в глубине души я продолжаю
желать этого.
9 января.
В половине пятого меня начинает мучить ужасаю-
щая тоска (впрочем, без отчаяния), мрачное отвраще-
ние, уныние, лишающее всех душевных сил; и все это
после разговора с Мелани, сообщившей мне, что у нее
не будет средств, чтобы жить в Париже после того, как
она уедет отсюда. Она была очень грустна. Я иду в ком-
14. Стендаль. Т. XIV. 209
нату к г-же Дюран, ее собака на короткое время развле-
кает Мелани; затем является г-н Бо. Можно было поду-
мать, что разрыв — дело решенное, и притом без осо-
бой горечи, что еще больше усиливало это впечатление.
Она снова начинает грустить.
Уже три дня я чувствую себя очень плохо из-за на-
сморка, который слегка затуманивает мне голову, ме-
шает спать и т. д.
За последние две недели я понемногу отвык разго-
варивать с Мелани; мне наскучили ее вялость и слова,
которые не содержат ничего яркого и которых прихо-
дится дожидаться по две минуты. Надо сказать ей, что
причина этой грусти — я сам.
Читая Сен-Симона (т. 1, стр. 378), я думаю:
История. Христианская религия. Она исключает для
нас возможность достигнуть истинной добродетели рас-
судочным путем.
Подобно тому как священники приспособляли свои
догмы и даже выдумывали их, чтобы угодить королям,
так и сама эта религия, одно из основных достоинств
которой могло бы состоять в том, чтобы заставлять ко-
ролей выслушивать правду, не в состоянии сказать им
ничего такого, что не приносило бы вреда.
Консультация Сорбонны успокоила Людовика XIV,
встревоженного введением нового налога, доказав ему,
что все имущество его подданных принадлежит ему.
Сегодня утром, 9 января, в то время как я читал
газеты у Мишеля, он, как всегда, напыщенно и важ-
но ораторствуя, приводит к нам бедную девочку с
растрепанными волосами и растерянным выраже-
нием лица, которая только что видела труп своей
приемной матери, убитой братом. Убийца, которого
хотели схватить, покончил с собой.
Нескромное любопытство читателей. Душевная
доброта г-на Мишеля.
Сегодня вечером у г-жи Коссонье рассказы о во-
рах и убийствах, развлекшие несколько Мелани, ко-
торая, как кажется (в данное время), равнодушна ко
всему, кроме подобных историй. Страх смерти зарази-
телен; если он хорошо разыгран, можно не сомне-
ваться в его действии, тогда как высмеивание мо-
210
жет и не достигнуть цели, показаться пошлым в силу
тысячи обстоятельств.
Старческий ум подходит больше к комедии, а юно-
шеский — к трагедии.
26 января 1806 г,
23 января во мне начала пробуждаться энергия;
я снова почувствовал, что моя душа пламенна, мрач-
на, любит тонко комическое, холерическое, стремится
с силою, волею, горячностью достигнуть глубин мыс-
ли. Это действие произвела чашка превосходного ко-
фе, которым меня угостила г-жа Коссонье.
Но сегодня, 26-го, мое обычное состояние, то есть
боли под ложечкой. Привыкнуть и в этом состоянии
наслаждаться счастьем любви, к которому я так жад-
но тянулся и которое причинило мне столько горестей.
Всматриваясь в предмет, подмечать все присущие
ему свойства. Необходимо приучить себя к этому.
23 и 24 января была чудесная солнечная погода,
на небе ни облачка, на солнце даже жарко; сегодня,
26-го, весь день шел дождь, и, несмотря на это, я за-
дыхался бы вечером, если бы у меня затопили. По-
года исключительно хороша; зима прошла совсем не-
заметно; я страдал от холода лишь в брюмере, пока
Менье не распорядился топить. В Париже я буду ча-
сто с сожалением вспоминать об этой погоде.
У нас в доме только что произошла сцена. Какой-
то человек спрашивает г-на N, проживающего на
пятом этаже, поднимается наверх, подслушивает у
двери; опасаясь, не вор ли это, соседи приходят с ог-
нем; тогда он входит в комнату и принимается хле-
стать по щекам находящуюся там женщину. Она
кричит ему: «Перестань!» Он тащит ее на лестницу и
гонит вниз, подталкивая ногою в зад; когда она
спустилась на один марш, он дал ей такого пинка,
что она перелетела через несколько ступенек и трес-
нулась головой о дверь, ведущую в большую гости-
ную. Живущие в доме девушки (Виктуар, Розет,
Мадлон и сестра Розет, которая, кстати, беременна) —
свидетельницы всего происшедшего. Они боялись,
как бы несчастная не убилась,— так страшно она
падала.
211
Это зрелище восхищает г-жу Коссонье, забавляет
ее, возбуждает. Виктуар оно потрясло, как меня
потрясает хорошая трагедия. Мадлон, более пылкая,
но менее впечатлительная, чем маленькая Виктуар,
жалела, что не могла схватить этого человека за ши-
ворот.
Тот, у кого была эта бедняжка, оказался таким
подлецом, что не пытался ее защитить.
Это швея, лет двадцати, очень красивая, как го-
ворит Виктуар, с блеклым, усталым ртом. Незадолго
до этого Мант и я, выйдя от Тиволье, который толь-
ко что приехал из Гренобля, направлялись к г-же
Коссонье и встретили на лестнице обоих героев про-
исшествия.
Кое-кто уверяет, что Виктуар — дочь г-жи Кос-
сонье, которая родила ее еще до своего замужества.
Я готов верить этому, но доказательств нет никаких.
Вчера у себя под окнами видел покойника в от-
крытом гробу; можно было разглядеть лицо, сложен-
ные руки, тело, завернутое в простыню, с небольшим
крестом на груди. Я содрогнулся. За обедом (четверть
часа спустя) и рассказал одну историю, причем, рас-
сказывая, отождествил себя с ее героем. То ли этот
случай, то ли удовольствие при виде того, что моя
история понравилась, а вернее, и то и другое разве-
селило меня.
В картине семейного счастья порядочные женщи-
ны предстают в более привлекательном свете. Тиволье
возле своей жены, растянувшейся в креслах по слу-
чаю гриппа. Они счастливы. Это столько же говорит
в ее пользу, сколько ее страсть к картам мне антипа-
тична. Но подобные случаи редки, а картежная иг-
ра — каждый день.
Я выискиваю нужные мне комические эффекты в
книгах, в журналах; как только я замечаю нечто ко-
мическое, я облекаю его действием, тотчас же начи-
наю представлять себе действие, которое разыгрыва-
ется двумя — тремя персонажами и доводит этот ко-
мизм до публики.
212
Вполне возможно, что это не такой уж хороший
метод. Вполне возможно, что хороший метод состоит
в том, чтобы найти две-три основных черты персо-
нажа, которого вы хотите заставить действовать,
предположить, что эти черты есть у вас, и посмотреть,
как поступили бы в таком случае вы.
Я не умею работать, и в этом мое несчастье. Вче-
ра вечером я был в бешенстве: я пытался сочинить
две строки из одной сцены, я не узнавал самого себя,
я хотел бы, чтобы все написанное мной было: «Уж
лучше б умер он!» или «Без приданого!» Мне нуж-
но было бы сочинять комедии вместе с Жозефом Пе-
ном или Пикаром.
Обработать мою пьесу сценически; затем, по мере
того, как я буду находить необходимость в поправ-
ках, вносить эти поправки непосредственно в сцену,
а не заниматься описанием их.
28 января.
Вот как я живу последние два месяца: встаю в
девять, десять или в одиннадцать, отправляюсь в кон-
тору, завтракаю, читаю у камина, переписываю не-
сколько бумаг, через день мараю страничку для мое-
го дневника, и когда таких страничек набирается две
или три, переношу их в большую тетрадь. Я подвел
два — три сальдо, проверил десятка два документов о
взыскании пошлины, отправился один раз в магазин
по ту сторону бульвара Гуфе.
В течение последнего месяца я довольно часто за-
глядываю в Казати, чтобы выпить там маленькую
чашку кофе. Хожу читать газеты к Мишелю. Этот
бедняга сходит с ума от собственной глупости, на-
гоняющей на него уныние. Два предыдущих месяца я
ходил читать газеты в клуб, билет в который дал мне
г-н де Сен-Жерве. Боюсь быть навязчивым.
В четыре, возвращаясь из конторы, захожу к Ме-
лани, а иногда иду прямо к себе; обедать отправля-
юсь в половине шестого и обычно запаздываю к на-
чалу обеда. Иногда после обеда в половине седьмо-
го или в семь захожу к г-же Коссонье, затем в те-
атр. За последнюю неделю, когда спектаклей нет,
213
стал реже бывать у г-жи Коссонье, которая неизмен-
но делает мне комплименты по поводу моих рук.
Остаток вечера, до половины первого или до часа,
провожу с Мелани. Когда к ней приходит г-н Бо,
читаю у себя от семи до одиннадцати, до половины
двенадцатого.
Купил на шесть ливров дров, которых мне долж-
но хватить. Из-за опоздания с этой покупкой 6 ян-
варя, делая при лунном свете записи в эту тетрадь,
схватил грипп, продолжавшийся десять дней.
Прочел в «Монитере» важное сообщение о свобо-
де печати.
Можно печатать все, но при условии, что автор
отвечает за свою книгу. Он отвечает согласно закону
(перед судом) или на основании решения его вели-
чества. Преступлением считается покушение на об-
щественную нравственность или на прерогативы вер-
ховной власти. Правительство, .подобно добродетели,
должно избегать крайностей («Монитер» от 22 ян-
варя).
Все это, изложенное в пятидесяти строках, исхо-
дит, по-видимому, от самого императора.
2 февраля.
Водил г-жу Коссонье и м-ль С. на маскарад к
г-же Деплас и оттуда на бал во Французский театр.
Перед этим, вернувшись к себе в десять, читал «Алке-
сту» Эврипида, чтобы подготовиться к одноименной
трагедии Альфьери. Нахожу предсмертные слова
Алкесты почти безупречными.
Мне пришлось оставить свою трагедию, чтобы
одеться. В четверть первого ночи, с тоской в душе, яв-
ляюсь к г-же Деплас вместе с обеими названными
особами; мои спутницы интригуют Леме, который,
впрочем, их скоро узнает. Г-жа Коссонье рассказывает
несколько анекдотов о г-же Л англ ад: комната любов-
ника, меблировка стоимостью в 15 000 франков; нож-
ницы, которые она воткнула ему в ляжку; как толь-
ко муж засыпает, она уходит из дому. Пересказываю
все это г-же Ланглад, которая слушает с интересом.
Интригую немножко Леме по поводу г-жи Грем-
214
бло; мы обмениваемся масками; возвращаемся к г-же
Деплас, где остался один сброд. Отправляемся во
Французский театр, но и там не лучше. Возвращаем-
ся домой в половине пятого. Никакого удовольствия,
кроме легкого удовлетворения тщеславия.
Чудесная ночь; луна заливает светом Мельян-
ские аллеи; равномерное освещение, придающее те-
ням четкость и плотность. Расходы — 30 франков.
Легкость, с какою можно узнать маску, когда ис-
кушен в этом.
Замечаю, что нет во мне больше страсти ни к мас-
карадам, ни к балам.
2 марта.
Менье начинает разочаровываться в Бонапарте
и понимать, что его торжество — большое несчастье.
Менье начинает отрезвляться и бояться Бонапарта.
Гренобль, 27 июня 1806 г.
От Тулона до Гренобля — немалое расстояние, но
из отвращения к писанине я за все это время не на-
писал ни словечка. Ни Дарю, ни Марсиаль ничего не
ответили. Надеюсь получить какую-нибудь работу в
личной канцелярии. Письма Шеминада заставляют
меня опасаться, что мне предложат должность в
управлении косвенных налогов, но я хочу в этом слу-
чае отказаться.
Мое презрение к людям значительно возросло.
Я видел несколько добродетельных поступков, но
почти всегда мотивы их были порочными. Думаю,
что я до некоторой степени избавился от высоко-
мерия.
Больше всего меня убеждает в этом та легкость,
с какой меня можно растрогать до слез.
В таких случаях все мои критерии мгновенно ме-
няются.
Я почти утратил весь свой энтузиазм по отноше-
нию к великим писателям. Их низменное и мелочное
тщеславие убило все мое восхищение ими. Они кажут-
ся мне чем-то вроде моего дяди, очаровательного
(если закрыть глаза на погрешности вкуса) в своих
215
письмах, но мелкого, смешного и пренеприятного,
когда наблюдаешь его поведение.
Отец снова со мною сблизился, и это доставляет
мне радость; будь он более искренен, мы отлично ужи-
лись бы с ним и доставили бы друг другу счастье.
Искусство жить, которое год назад казалось мне
пустым звуком, представляется мне теперь исключи-
тельно трудным. Для этого необходима большая муд-
рость. Жить с кем-нибудь постоянно и притом в ла-
ду — вот чего надлежит достигнуть. Фор совершенно
прав, это исключительно трудно.
Ничто не доставляет мне настоящего удовольст-
вия. Порывы страстей, за исключением страсти на
полчаса, внушаемой женщинами, умерли во мне. Вче-
ра вечером, например, я испытал четверть часа на-
стоящего наслаждения в обществе г-жи Галис по
дороге от Французских ворот, но это наслаждение
было очень скоро испорчено старанием быть любез-
ным. Вечер все же был приятным.
Не думаю, однако, чтобы мне удалось ее покорить.
18 сентября.
Париж — бивуак. Наполеон сказал г-ну Моллье-
ну: «Я вскоре уезжаю; я отправляюсь во Франкфурт
председательствовать на сейме. Не знаю, предстоит
ли мне война, но я хочу нагнать на них страху».
Все в движении. Я только что обнял Лагета. Ко-
ляски Сен-Жерменского предместья наготове.
Канонир из Венсенна умирает оттого, что не мо-
жет отправиться на войну; больные егеря, размещен-
ные в Военной школе, прыгают в окна. Разительные
доказательства пыла гвардии.
Если все уезжают, что же станет со мной? Неуже-
ли я останусь на эту зиму парижским буржуа? Или
пойду добывать чины на севере? Я предпочел бы от-
правиться туда, особенно с Марсиалем. Г-ну Дарю
проще простого послать меня вместе с ним. Если я
хорошо устрою свои дела, это даст мне положение и
чины; если у меня не хватит для этого ловкости,— по-
гибну в сумятице войны.
Но вспомнит ли обо мне Дарю? Это во-первых; во-
вторых, пожелает ли он мне сказать: «Поезжайте»?
216
Говорят, что его величество выезжает во вторник.
В течение двух недель выяснится, что станет со
мною. Мое чувство к Мелани снова как будто вспых-
нуло. Все эти дни я доволен собой. «Омазис», бессмыс-
лица. «Тайный брак».
Вторник, 23 сентября 1806 г.
Все утро меня настолько мучило честолюбие, что
я почти не читал, очевидно, из-за того, что, входя в
кафе Матон, встретился с Альфонсом и Огюстеном
Журданом; Альфонс сразу заговорил о моих кузенах;
у Огюстена глупый вид, свойственный Бассе, и вы-
ражение глубочайшего почтения к власти, явствен-
но говорящее о том, что он ее никогда не имел и был
бы на верху блаженства, если бы когда-нибудь до-
бился ее.
Это подхлестнуло меня. В два часа я направился
к Марсиалю; застал его в гневе на подчиненных, ко-
торые действительно холодные и тщеславные ис-
туканы; диктую им отчет до четырех часов; ошалев от
работы, спускаюсь вниз к г-же Дарю-матери. Я чув-
ствую (знал это и раньше), что могу быть хорошим
работником.
Незначительный разговор, дружеское расположе-
ние и доверие с ее стороны; она приглашает меня ото-
бедать, делая это с большой неохотой, так как обед
был приготовлен для нее одной.
В семь часов приходят г-н и г-жа Дарю. Г-н Да-
рю здоровается со мной очень приветливо; он чрез-
вычайно утомлен, ему необходимо в восемь ехать
в Сен-Клу.
Суббота, 27 сентября.
Сейчас вернулся с «Тайного брака»; увертюра
и первая сцена (любовная) доставили мне огром-
ное удовольствие. Я чувствовал каждый взмах смыч-
ка; становлюсь чувствительным и к гармонии.
Сегодня утром провел целых два часа у Марсиа-
ля; наконец заговорил с ним о себе безо всяких око-
личностей. Он ответил, что если я желаю, то могу
отправиться вместе с ним, что сегодня же утром он
217
поговорит с г-ном Дарю, и моя судьба сразу ре-
шится.
Мне кажется, что если мне суждено остаться в
Париже, Дарю должен будет обещать мне долж-
ность аудитора. Все это слегка волнует меня. Завтра
все выяснится.
Я желал бы быть военным комиссаром и слу-
жить с Марсиалем. Если война продлится, как мно-
гие утверждают, год или полтора, я продвинусь по
службе, находясь с Дарю, много дальше, чем буду-
чи аудитором, так как среди военной администрации
он единственный талантливый человек.
Так или иначе, моя судьба скоро решится, чему я
очень рад.
Если поеду, то получу больше 3 000 ливров. Купил
карту Германии, которая проливает свет на эту не-
разбериху.
1808
20 сентября 1808 г.
Только что смотрел «Kabale und Liebe» *, драму
Шиллера. Я нахожу в ней какую-то расплывчатую чув-
ствительность. Мне кажется, что великие идеи, вло-
женные автором в эту пьесу, разработаны им недо-
статочно глубоко и что действующие лица не очень
умны. Если забыть об этом и о длиннотах в конце, то
в общем это хорошая пьеса, однако присущая ей чув-
ствительность, в связи с расплывчатостью и выспрен-
ностью идей, которые кажутся мне следствием вялости
немецкого ума и характера, нисколько не взволновала
меня.
Основной недостаток немцев, на мой взгляд,— это
отсутствие характера. Не говоря уже о природе, ко-
торую я ежедневно наблюдаю, это, по-моему, отчет-
ливо сказывается на различии немецкого и, скажем,
испанского стиля, даже во французских переводах.
Достаточно прочитать новеллы Сервантеса или мему-
ары Сан-Фелипе и два аналогичных немецких про-
изведения.
Далее, установившийся у них образ правления при-
вил им дух формализма, юридической мелочности.
Далее, чтение библии сделало их к тому же глу-
поватыми и напыщенными. Эта причина действует
точно так же и на английский характер.
Вялость немцев можно вполне объяснить употреб-
ляемой ими пищей: черный хлеб, молоко, масло, пи-
1 «Коварство и любовь» (нем.),
219
во, впрочем, и кофе; а им нужно было бы вино, и
притом благородное, чтобы придать жизни их плот-
ным мускулам.
Немец не может жить без жены и большого числа
детей. Рогоносцев среди них очень мало.
Этот народ поразительно честен. Доказательст-
во — постоянные посылки денег по почте.
Вот уже месяц, как предубеждения, которые скры-
вали от меня немецкий характер, исчезают, и я начи-
наю, мне кажется, видеть его в истинном свете. Нем-
цы дали в XVIII веке выдающихся государей. Но
пока я все же не обнаружил, чтобы с той поры, как
этим народом утрачен характер, отмеченный Таци-
том, он породил таких же пламенных гениев, как, на-
пример, принц Конде.
23 сентября 1808 г.
Министры. Наш современный французский ха-
рактер (возьмем, например, совет министров) вклю-
чает довольно большое число людей, вроде Мобрейля
или Сен-Жерве, которые обладают достаточной гордо-
стью, чтобы презирать легкий успех, но в то же время
постоянно нуждаются — так же, как в хлебе и воде,—
в непрерывном одобрении публики, то есть не обла-
дают достаточной гордостью, чтобы пренебрегать
им. Эти люди желчны, самолюбивы, малочувствитель-
ны в обычном смысле этого слова; но, так как они
очень несчастливы из-за своей ненасытной гордо-
сти, они воспринимают иногда похвалу—а для них
это истинное утешение — с такой чувствительностью,
которая во всем схожа с подлинной. Если им сопут-
ствует счастье, они воплощение бесчувственности, в
конечном счете, они желчны, деятельны, отважны.
Эти люди созданы, чтобы занимать место в пра-
вительстве, они могут быть замечательными мини-
страми.
26 сентября 1808 г.
Скоро два года, как я в Брауншвейге. В связи с
этим прихожу к следующей мысли: я относился к лю-
дям этой страны как истый молодой человек, как
истый француз, порицая в их присутствии (как если
220
бы они были философами, стоящими выше предрас-
судков) все, что мне казалось достойным порицания,
и даже давая чувствовать мое презрение к их нелов-
кости и неотесанности.
При первом же постое где-нибудь на берегах Эбро
или Эльбы объявить себя по прибытии восторжен-
ным поклонником этой страны.
3 октября 1808 г.
Я затопил печь в первый раз 22 сентября 1808 го-
да. С 1 октября без этого не обойтись. Я прекратил
топить...
Благодаря своей национальной гордости фран-
цузы непобедимы; необходимость покоряться ино-
странному государю они рассматривали бы как уни-
жение. Если бы им пришлось покориться чужеземцам,
эти последние своими жестокостями — а они захоте-
ли бы отомстить за презрение и насмешки, которыми
их осыпают французы,— толкнули бы их вскоре к вос-
станию.
Примерно 10 октября.
Подвергать непрерывно проверке свое сознание,
как человек, стремящийся выработать характер, мане-
ры, стать образованным, развлекаться, совершенст-
воваться в своем мастерстве.
13 октября 1808 г.
Стиль историка. Серьезность, серьезность!..
Мой стиль будет совсем особый; поскольку он будет
все осмеивать, он будет точен и всегда оживлен.
Почему требуют серьезности? Потому, что хотят
превратить историков в проповедников, которые ис-
кореняют пороки. Кого хочет история просветить?
Королей. Но они не обращают на нее никакого вни-
мания. Осмеивая орудия их власти, можно сделать
труднодоступным, даже невозможным для них то
самое, к чему столь бесполезно пытались вызвать их
отвращение. Неужели я не отниму у мужа красавицу-
жену только потому, что некий высокочтимый автор,
именуемый Тацитом, автор чрезвычайно серьезный,
заклеймил подобное преступление? Вот так причина!
221
14 октября 1808 г.
Государи, с точки зрения воспитания вкуса, имеют
огромное преимущество: они окружены лучшими со-
временными им художниками. Император соизволил
дать Гете аудиенцию в Эрфурте и побеседовать с
ним о немецкой литературе. Поэт, возможно, выска-
зал свои сокровенные мысли. Таким образом, импе-
ратор может иметь более здравое суждение об этой
литературе, нежели обыкновенные люди. И так во
всем.
Людовик XIV беседовал о поэзии с Буало, Молье-
ром и Расином.
ВЕНСКАЯ КАМПАНИЯ 1809 ГОДА1
12 апреля 1809 г.
Я выехал из Страсбурга 12 апреля 1809 года в по-
ловине третьего дня, вместе с г-ном Кюни, в его эки-
паже. Деревянный мост через Рейн с пешеходными
дорожками по обеим сторонам показался мне полез-
ным сооружением, но отнюдь не вызвал во мне вос-
хищения. Объясняется это, может быть, тем, что во-
да в реке стояла очень низко. После великолепной
северной грозы (ни грома, ни жары, ни проливного
дождя, зато град) показалось яркое солнце. Мы еха-
ли вдоль Рейна; по правую руку тянулась горная
цепь, замыкающая его бассейн с востока. Этот ланд-
шафт расположил меня в пользу Германии. Чувство
это еще усилилось, когда я увидел красивую девушку
в окне почтовой станции в Келе.
Вечер после грозы был необыкновенно хорош, а
небо на закате великолепно: оно окрасилось в чи-
стые и постепенно блекнувшие тона ярко-алой зари.
Сидя в экипаже, мы принялись петь, вернее, г-н Кю-
ни, обладающий недурным голосом, спел несколько
итальянских арий, в том числе прекрасный романс
из «Фигаро» Моцарта: Voi cite d’amore * и т. д. * б)
1 Из осторожности я не пишу ничего:
а) о военных событиях;
б) о политических отношениях с Германией, в особенности
с Пруссией, которая по глупости отказалась от наступ-
ления;
в) об отношениях Доминика с величайшим из людей. Днев-
ник этот ведется для изучения самого себя и нисколько
не интересен для других.
* Вы, что в любви... (итал.)
223
Эта ария, по-моему, находится в полной гармо-
нии с тем, что мне так нравится в Германии: нежность
и слабость в сочетании с чем-то небесным; но эта сла-
бость трогательная, рожденная страстью, а не та
бледная немочь, которая внушает лишь презрение.
Время, быть может, изменит мои взгляды, но сейчас
все, что мне нравится в Германии, напоминает мне
черты Минны.
Я стараюсь как можно больше общаться с кре-
стьянами и ищу их расположения. Так, например, в..«
я зашел в станционное здание и начал болтать с по-
денщицами, которые в это время ужинали, и поел с
ними отварного картофеля.
Мы проехали мимо Карлсруэ в четыре часа утра и,
резко изменив направление, повернули с севера на
юго-восток, в сторону Штутгарта. Почему было не
проехать туда прямо из Страсбурга?
Все потому, что у меня не было достаточно хорошо
знакомого попутчика; ему я мог бы предложить про-
ехать теми долинами, которыми сюда вторгся в
1703 году Виллар. Это было бы очень разумно; та же
мысль пришла в голову и казначею Б., и мы потом
жалели, что не осуществили ее.
У великого герцога Баденского появилась бле-
стящая идея повысить цены на почтовые кареты; к
тому же он распорядился, чтобы в Штутгарт ездили
через Карлсруэ, что удлиняет путь на три лье. Мест-
ность, по которой мы проезжали из Карлсруэ в Штут-
гарт, холмиста; горы, хоть и невысокие, почти на всем
своем протяжении очень живописны. Они напоминают
швейцарские пейзажи, которые я видел только на
гравюрах (ohime, пюп altrimenti *).
Несмотря на недостаточную ширину дороги и на
неумелость крестьян, везших нас ввиду нехватки поч-
тарей (путь в последние дни был сильно запружен
экипажами), все шло благополучно почти до само-
го Пфорцгейма. Но в этом злополучном месте наш
возница, круглый идиот, не мог сдержать лошадей и
опрокинул нас в канаву. Нас извлекла оттуда коман-
да из двадцати четырех человек, нагонявшая армию
* Увы, не иначе (итал.).
224
Мольер
Вильям Шекспир
(стоило это 22 франка), и мы добрались наконец до
Пфорцгейма, боясь все время, как бы еще раз не
опрокинуться.
Прибыв в Пфорцгейм, мы отправились к военному
комиссару, г-ну Дюше, так как на станции не было
лошадей. Г-н Дюше обещал посодействовать нам;
но вскоре к станции подъехали одна за другой де-
сять карет. Почтмейстер чинил нам всяческие препят-
ствия за то, что мы ничего у него не заказали. После
пятичасового ожидания я захватил наконец лошадей,
которые уже до того прошли двадцать четыре лье. Все
нас обгоняли, и мы приехали в Иллинген последни-
ми. На постоялом дворе я застал двух молодых де-
вушек со свежим цветом лица и веселыми глазками.
Подъезжая к Штутгарту, мы увидели рассти-
лавшийся у наших ног Людвигсбург—Версаль Вюр-
тембергского короля. Этот красивый городок распо-
ложен у подножия круглого, как сахарная голова,
холма, одиноко возвышающегося посреди равнины.
Та часть Штутгарта, которую нам удалось ви-
деть, расположена очень красиво. На станции мне
сказали, что лошадей нет, так как «завтра владетель-
ный принц и его министры едут в Людвигсбург на
прием к императору Наполеону».
На постоялом дворе «Римский император» мы за-
стали пять-шесть наших товарищей уже за столом
(гг. Блондена, Дервилле, Блен-Мютреля с сыном, Ва-
летта и др.); ужин, по общему мнению, плохой, мне,
однако, пришелся по вкусу, потому что был подан
отлично поджаренный картофель.
Так как не было лошадей и ничто не предвещало
их появления, решено было лечь спать. Я быстро
забрался под одну из тех ужасных перин, которые в
Германии заменяют одеяла. Промучившись под нею
до пяти часов, я разбудил г-на Кюни. Всеобщее разо-
чарование и уныние; лошадей нет, мы задерживаем-
ся в Штутгарте на неопределенное время.
Лишь только я разыскал свои сапоги, затерявшие-
ся где-то в этом огромном доме, я вышел; подходя к
почте, я увидел лошадей, прибывших на станцию, но
решил, что останавливать их бесполезно. Было ясно,
что немецкие крестьяне, приехавшие на почтовую
15. Стендаль. Т. XIV. 225
станцию издалека, только отругают меня. К счастью,
их было очень много, и пока они проезжали, я успел
сообразить, что в худшем случае меня ждет столк-
новение с семью — восемью разъяренными путеше-
ственниками, которые, по рассказам, бушуют и ломают
все в станционных домах. Эти столкновения мне уже
сильно надоели; не доводить их до конца—досадно,
а прибегнуть к серьезным мерам — значит вызвать
сильное неудовольствие г-на Дарю. Итак, я схватил
лошадей под уздцы. Сопротивление, но затем мой
мундир и монета в два флорина убедили седоков
подъехать к постоялому двору. Я перестал кричать
и спорить лишь после того, как мы проехали по ули-
це уже порядочное расстояние; тут нас нагнала жен-
щина, потребовавшая уплату почтового сбора.
Миновав городскую черту, мы заметили роскош-
ный английский парк, который как раз засаживали
деревьями; немного дальше пришлось заставить на-
ших крестьян свернуть на дорогу к Донауверту; после
многократных расспросов мы выехали на прелест-
ную дорогу, вдоль которой тянулись холмы, порос-
шие виноградниками; их подпирали сложенные из
камней ограды. Мне удалось насчитать шестнадцать
таких оград, расположенных одна над другой. Участ-
ки земли между ними идут наклонно. Их пересекают
узкие тропинки, образующие ряд ступеней и ведущие
вверх, к вершине холма. Очевидно, когда идет дождь,
по этим тропинкам стекают ручьи.
Затем мы проехали по довольно высокому мосту,
перекинутому через Неккар. За мостом — живописный
город с ажурной колокольней, вроде страсбургской.
Проехав еще лье, мы узнаем, что это дорога не на До-
науверт, а на Ульм.
Но это оказалось к лучшему! У нас не было ни-
каких забот о лошадях вплоть до Диллингена, откуда
мы на следующий день выехали на верную дорогу.
На пути в Ульм нас уже было много: Флориан, Жак-
мино, Ришар, г-жа Жакмино и еще двое — трое товари-
щей. Из врагов, какими мы до сих пор были из-за не-
достатка лошадей, мы превратились в добрых при-
ятелей. Мы позавтракали все вместе в уютной гости-
нице (уютной в понимании немцев: светлая комната
226
без обоев и мебели), в тридцати шагах от вод Нек-
кара, здесь еще только рождающегося. В его долине
нас встретил зной. Небо было великолепно. Но я за-
метил, что с севера, слева от нас, постепенно надви-
галась гроза. А затем — дождь и холод до самого
Ульма, куда мы приехали в девять часов. Меня одо-
лела скука: до четверти восьмого я все время читал;
кончил «Жизнь Альфьери» и прочел сотню страниц из
Мура о Венском дворе.
Около лье мы прошли пешком с Флорианом, Жак-
мино и его женой. Этот отрезок пути напоминает
Эшель; крутой подъем у самого края потока, ланд-
шафт суровый, но без всякого величия; холодный
дождь, под стать ландшафту. Взбираясь наверх, я
был погружен в размышления о морали и предавался
тщеславным помыслам.
В Ульм я приехал простуженный. Мы зашли к
нашему приятелю Фрею; он славный малый (в об-
ращении, по крайней мере), с орденом, порядоч-
ный человек; с ним его жена, которую я встречал в
Париже. Она много говорит, и эта излишняя болтли-
вость не искупается ни красотой, ни молодостью,— на-
оборот.
19 апреля.
Этот день был для меня богат переживаниями.
Мы поднялись в шесть часов, но не достали лоша-
дей, чтобы нагнать г-на Дарю в Ингольштадте. Вы-
ручила нас добросовестность немцев. Г-н Кюни за-
казал накануне лошадей на станции, где их, кажет-
ся, имеется всего шестнадцать, и, несмотря на отъезд
его величества и восьмидесяти или ста карет, сопро-
вождавших его в Ингольштадт, почтмейстер свято
помнил свое обещание. Не успели нам подать лоша-
дей, как из Ингольштадта прибыл д’Эстурмель, адъ-
ютант при особе принца, направлявшийся с прика-
зом в Диллинген. Мы уступили ему двух наших ло-
шадей и взамен получили двух других, которые шли
от самого Бургхейма. Наконец часам к десяти мы
выехали, предварительно подкрепившись как следует
на всякий случай. До Бургхейма мы доехали без
всяких препятствий, переправившись через Лекк, до-
227
лольно быструю речку, по мосту, перед которым вот
уже несколько дней сооружается предмостное ук-
репление. Затем мы проехали через Райн, убогий го-
родишко. Вся местность по своему характеру напо-
минает равнину перед Ридагсгаузеном.
В Бургхейме мы наблюдали, как немецкие полки
Рейнской конфедерации (дивизии Рейля) наброси-
лись на гусей и стали рубить их саблями; это зрели-
ще позабавило меня. Почтмейстер ни за что не хо-
тел, чтобы мы ехали дальше на этих же лошадях.
Все мое немецкое красноречие с трудом удерживало
его от грубостей, но, воспользовавшись глубоким,
присущим каждому немцу убеждением, что он дол-
жен уступать тому, чье платье более расшито, чем его
собственное, мы в конце концов договорились с ним,
что лошади через час подкормятся и довезут нас до
Нейбурга. Тем временем Кюни, Парис, Бенар и я за-
казали себе кофе; его варили в кухне, и дым из нее,
проходя сквозь все разбитые этажи, подымался фу-
тов на шестьдесят, к самой крыше. Молодая девуш-
ка с тонким лицом, но ritrosa *.
Выехали мы в половине второго. Перед нами до
Нейбурга расстилался грандиозный пейзаж в духе
Клода Лоррена. Мы ехали позади холмов, которые тя-
нутся вдоль берега Дуная; вершины этих холмов, сле-
ва от нас, были увенчаны купами деревьев; справа
стоял почти непрерывной стеной лес, с редкими про-
светами; время от времени между холмами мелькал
Дунай на расстоянии трех четвертей лье от нас; все
вместе представляло восхитительный ландшафт, луч-
ше которого трудно себе представить и которому не-
доставало только высоких гор и озера.
Не доезжая одного лье до Нейбурга, мы встре-
тили Монбадона, который сказал мне:
— Как! Вы были в каких-нибудь двухстах шагах
от могилы Латур д’Оверня и не видели ее!
— Вы только что оттуда: расскажите же нам, что
она собой представляет?
— Это каменная глыба в четыре фута высоты и
семь длины, отделка ее не стоила и ста экю. С од-
* Строптивая, неподатливая (итал.).
228
ной стороны высечена надпись: «Памяти Латур
д’Оверня, первого гренадера Франции, убитого 8 ию-
ня 1800 г.», с другой: «Памяти... командира... брига-
ды, убитого 8 июня 1800 г.».
В то время, как любезный Монбадон произносил
эти слова, послышалась канонада. Звуки ее на фо-
не волнующей душу природы доставили мне жи-
вейшее удовольствие. Но увы, оказалось, что это
всего лишь гром. С правой стороны открывавшегося
перед нами огромного небосвода понемногу надви-
нулась на нас великолепная гроза; в течение полу-
часа на нас сыпался град, а земля стала белой, как
от снега.
И вот в такую приятную погоду (приятную для
меня, но омерзительную для других) мы вползли в
Нейбург, в хвосте длинного обоза. По улицам в три
ряда двигались повозки, а на площади расположи-
лись два полка со своими подводами. За пять минут
мы делали не более двадцати шагов, а град посте-
пенно превратился в крупный дождь.
Город расположен очень красиво.
Я слышу, кто-то зовет меня. Поднимаю глаза.
Мне кричат: «Смотрите вниз!»,— и любезный Монба-
дон протягивает мне руку сквозь решетку полуподва-
ла большого постоялого двора. «Идемте завтракать, я
тут приготовил чудесное фрикасе».
Вхожу. Три хорошенькие девушки. Бенар и Па-
рис заняты добыванием лошадей. Г-н Кюни огорчен
тем, что их нет, а я равнодушен, но стараюсь скрыть
это от моих товарищей, которые хлопочут и то и де-
ло снуют со станции на кухню, а из кухни в комнату
для приезжих. Наконец появляется фрикасе. Я при-
нялся за него; Кюни не показывался. Зато тут были
три хорошенькие девушки; из них одна была не так
уж миловидна, а вторая даже совсем некрасива из-
за следов оспы на лице, но сложена, как ангел;
третья — с флюсом, но очень мила и привлекательна.
Мы целый час смеялись, болтая с ними. Наконец при-
шлось с этими девицами расстаться. Наш экипаж по-
катил по оживленной улице, по которой обычно вы-
езжают из Нейбурга. Оставив его позади, мы пере-
ехали через Дунай, напоминающий Рону у Женевы.
229
Дунай перегорожен плотиной, но с какой целью она
построена, я не успел разглядеть.
По выезде из Нейбурга очаровательный ланд-
шафт. В Нейбурге все для меня было полно преле-
сти: дивная природа, великолепная гроза, живопис-
ный город, наконец, хорошенькие девушки, а они-то
и придают очарование всему остальному.
Хмурая погода, а затем ночная темень до самого
Ингольштадта. В полулье от города мы замечаем
огни и едем через бивуак. Въехав в город, сейчас же
направляемся к коменданту, г-ну Дарю, за ордером
на постой и к военному комиссару г-ну Дезерме.
Блуждаем целый час в полнейшей темноте и отыс-
киваем свою квартиру с помощью маленького фонари-
ка старухи-привратницы. Попадаем к священнику с
добродушной физиономией (по имени Бенефициус
Гауф, дом № 20), к которому мы назначены на по-
стой; этот субъект, трус от ., природы, осыпает нас
ругательствами и идет в муниципалитет. Ждем его
целый час; за это время я завоевываю симпатии ста-
рой служанки; мы осматриваем квартиру и убеждаем-
ся, что действительно места для ночлега здесь нет.
Уже десять часов, совершенная ночь. Мы идем в му-
ниципалитет. Там разыгрывается настоящая сценка
из комедии: перед нами маленький худенький чело-
вечек с большой головой и довольно умным лицом,
который распределяет ордера на квартиры, но так
как он занимается этим уже трое суток подряд, то
буквально засыпает стоя. Он смотрит на нас с улыб-
кой, опирается на стол руками, как бы разыскивая
бумаги, засыпает и пробуждается только в тот мо-
мент, когда, теряя равновесие, чуть не падает впе-
ред или назад. Мы проторчали у него с десяти до
четверти двенадцатого, и все впустую; мы не могли
даже сердиться; при виде этой качающейся фигу-
ры меня разбирал смех. Нашим переводчиком был
Монбадон. Наконец мы все-таки раздобыли ордер
в какую-то гостиницу (№ 17) и долго блуждали в
потемках, пока разыскали этот злосчастный номер
и постучались в ворота. Гостиница оказалась пе-
реполненной, все уже спали, и нам открыли лишь
спустя добрых четверть часа. Мы осмотрели все ком-
230
наты, в том числе и ту, где находился хозяйский ре-
бенок: в ней было невыносимо душно. Наконец один
из друзей г-на Кюни разрешил нам устроиться на
соломе в своей комнате, откуда я и вышел сегодня
утром весь перепачканный и запыленный.
23 апреля.
Ландсгут, 23 апреля, в доме графа
Порция, рядом с высокой колокольней1.
За два последних дня пребывания в Ингольштад-
те (20-го и 21-го) ничего нового.
Никогда г-н Дарю меня не полюбит. Есть в на-
ших характерах что-то взаимно отталкивающее. С
начала кампании он обратился ко мне каких-нибудь
семь или восемь раз, и всегда употребляя выражение,
очевидно, искренне вырывающееся из глубины души:
«Ветреник!»... «Такой ветреник, как вы!»... «Не ходи-
те туда: ведь вы такой ветреник, сейчас же зате-
ете ссору с этими людьми...»
В прошлом году по какому-то случаю он сказал:
«Молодых людей надо воспитывать железными пру-
тьями: это единственный способ добиться каких-ни-
будь результатов». Не знаю, имел ли г-н Дарю в
виду меня, изрекая эту истину, и считает ли он меня
настолько легкомысленным и самонадеянным, что ре-
шил смирить меня постоянной и безоговорочной не-
милостью, или же... Одно для меня ясно: его взор
благосклонно останавливается на М., молодом че-
ловеке, о котором я не могу сказать ничего дурного,
но у которого, конечно, меньше опыта, чем у меня; я
ни разу не заслужил такого взгляда.
Итак, я живу, видя пренебрежение к себе, среди
шестнадцати-семнадцати военных комиссаров, со-
стоящих при г-не Дарю, не любимый моими товарища-
ми. Дураки находят, что у меня иронический взгляд.
Честолюбцы увидели во мне соперника и начали мне
льстить, но от меня не могла укрыться их ненависть.
Получестолюбцы, пожалуй, еще меньше расположе-
1 Работал непрерывно с императором. Мои отношения с ве-
ликим человеком обхожу молчанием, чтобы не скомпрометировать
Себя,—1813 е.
231
ны ко мне. Молодые люди считают меня суровым
педантом, и на днях Флориан, прогуливаясь со мной,
старался выбрать для нашей беседы тему как мож-
но серьезней.
Но на этой странице уже столько компрометирую-
щих вещей, что, пожалуй, лучше окончательно рас-
правиться со всеми чиновниками нашего штаба.
Фромантен, именующий себя де Сен-Шарлем. Че-
столюбец чистейшей воды. Я не видел с его стороны
ни одного поступка, который не имел бы целью сни-
скать расположение г-на Дарю. Таким характерам
свойственно лишь одно мерило — остроумие, неизмен-
но сопутствующее им. У Фромантена остроумия более
чем достаточно. Он без конца говорит и шутит по вся-
кому поводу, но его веселость настолько наиграна,
что она с первого дня явилась причиной отчужденно-
сти, которую я не скрываю. Он смотрит на всю нашу
братию, как на детей; я, кажется, единственный, ко-
го он считает достойным того, чтобы помериться с
ним силами. В конце концов это может кончиться ду-
элью между нами, но не из-за того, что является для
него главной целью: пусть себе г-н Дарю считает его
самым выдающимся из подчиненных ему молодых лю-
дей, пусть награждает его крестом — мой останется
при мне; но мне все же придется, может быть, столк-
нуться с ним из-за его узурпаторских наклонностей.
Он захватывает все: стол, стул, экипаж, лошадей.
Сегодня утром по поводу лошадей у него была
стычка с Лакомбом, который кричал ему: «Ах ты, про-
клятый интриган, я тебя давно знаю!» «Замолчи, или
я закачу тебе двадцать оплеух!» И т. д., и т. д.
Будь я на месте Фромантена, я на угрозы дать
двадцать пощечин ответил бы ему одной, но полно-
весной, которая покрыла бы все эти двадцать, хотя
бы г-н Дарю двадцать раз прогнал меня за это.
Ландсгут, 24 апреля 1809 г.
В Нейштадте с нами случился большой конфуз:
мы ошиблись направлением и встретили г-на Дарю,
который сказал, что мы ветреники, и, к сожалению,
на этот раз был прав. Чтобы попасть из Нейштад-
232
та в Ландсгут, мы отправились на Гейзенфельд, тог-
да как имеется прямая дорога.
Вернулись мы в Нейштадт вместе с г-ном Дарю
по чудесной и, что еще важнее, прямой дороге.
Мы перевалили через горную цепь, названия ко-
торой я не знаю, проехали мимо сожженного моста,
у которого накануне произошло сражение. Я там ви-
дел трех убитых австрийцев; это были первые мерт-
вецы. Вдоль дороги, местами необычайно живопис-
ной, расположились бивуаки. Радость была бы со-
всем чистой, если бы в моем сердце наряду с беско-
рыстной любовью к искусству не жило честолюбие;
но я окружен людьми, которые разыгрывают коме-
дию и которым эта комедия удается. Это нетрудно,
но поглощает целиком все время у тех, кто этим за-
нят. И все же я доволен не меньше, чем если бы был
богатым молодым англичанином, путешествующим по
этому маршруту для своего удовольствия. Толчок ко
всему этому рассуждению дало мне «Путешествие»
Мура, которое мне очень нравится. Его холодный ум
успокаивает меня. Чего мне не хватает, так это уме-
ния с большим достоинством переносить немилость
и не казаться задетым. Я предавался всем этим мыс-
лям, любуясь расстилавшейся передо мной чудес-
ной дорогой. Еще одно мешало мне: это глупость мо-
его спутника.
Наконец мы прибыли в Пфеффенгаузен. При въез-
де я пережил минуту страха. Уже около часа я шел
пешком, как вдруг вижу сзади коляску, нагоняю-
щую наш экипаж. Решаю, чго это г-н Дарю, который,
следовательно, приехал бы на квартиру раньше нас,
но оказалось, что это милейший Жуанвиль. Г-н Да-
рю приехал лишь два часа спустя и остался доволен
квартирой. Он спросил, что у нас на ужин. Я отве-
тил: «Картофель и полтеленка». Он очень смеялся.
Я думаю, что смех относился ко мне, употребившему
такое неизящное выражение, хотя, пожалуй, он до-
гадался, что это было сказано нарочно. По-моему,
нет ничего глупее, как употреблять в разговоре книж-
ные обороты. Этим грешит Ришар, один из наших
товарищей, который до смерти надоедает мне це-
лый день.
233
Итак, вечером у нас были великолепная жареная
картошка, громадное количество сыроватой теляти-
ны, превосходное пиво и г-н Дарю в веселом распо-
ложении духа; но его веселость производит впечатле-
ние чего-то неискреннего.
После славного ужина я провел славную ночь
на славной соломенной постели. На ней я пролежал
с 10 до 3 часов утра, после чего мы выехали. Встре-
тили Дезерме и Дюплена, выезжающих из Пфеффен-
гаузена, куда они этой же ночью прибыли из Ин-
гольштадта.
Дорога из Пфеффенгаузена в Ландсгут очень
ровная и довольно живописная. Трупы начали
попадаться лишь у Ландсгута, но в полях валялось
множество шапок, особенно на одном небольшом
квадратном поле.
Ворота Ландсгута были изрешечены пулями:
кирпичная кладка на целый фут, а местами и на
два была разворочена. Мы переправились через
Изар, который весьма похож на Изеру, только не-
много шире: река образует островок у самого Ландс-
гута.
Город этот напомнил мне Италию. В течение по-
лучаса я заметил пять — шесть женских лиц с бо-
лее правильным, чем обычно у немок, овалом. Я ждал
два часа г-на Дарю со свитой, чтобы вручить им ор-
дера на постой. Наконец они прибыли, и с тех пор
мы стоим в Ландсгуте. Вчера после обеда г-н Дарю
поручил Флориану заняться госпиталем. Бенар и я
присоединились к нему в качестве добровольцев и ра-
ботали до полуночи; мы выгружали больных из телег,
так что я, обычно очень требовательный к себе, ни
в чем не могу себя упрекнуть.
Два раза мы являлись с донесением к г-ну Дарю,
который крепко пожурил нас в первый раз (и был
прав) и немного полегче во второй. Он спросил нас
о числе больных; отвечавший ему Бенар (он смелее
меня благодаря двухлетней привычке) сказал, что
их сто шестьдесят. «Как же это так, когда утром их
было четыреста пятьдесят?» К счастью, он тут же
заснул; тем дело и кончилось. Ничего нового; вы-
ясняются подробности беспорядка в госпитале. Эко-
234
ном — мошенник и плут. Все лежит на одном хирур-
ге-австрийце, который настроен очень дружески.
Мы разговариваем по-итальянски и налаживаем
порядок.
Сегодня утром (24) я явился к г-ну Дарю и от не-
го отправился вместе с де Сенневилем в его госпи-
таль, расположенный в центре города, на конусовид-
ном, как сахарная голова, холме. С вышки замка, ко-
торым увенчан этот холм, открывается чудесный вид.
Весь Изар как на ладони. Зрелище действительно
прекрасное и необычайное. Мы позавтракали, и я те-
перь собираюсь соснуть.
В эту ночь, опасаясь нападения неприятеля, от-
ряды которого снуют вокруг города, мы, Кюни и я,
спали, не раздеваясь. Рядом с нами кто-то гнусавым
голосом просил пить. Это был офицер, раненный кар-
течной пулей в спину между лопаток. Он скоро умрет,
по словам г-на Эртелу.
Ландсгут, 24 апреля 1809 г.
Все время, пока мы жили в Ингольштадте, я не
раздевался; мы квартировали в доме № 17, в гостини-
це, хозяйка которой не отличалась красотой. В кан-
целярии нам сообщили о крупной победе. Это
известие произвело на всех большое впечатление;
очевидно, в нем-то и был главный смысл этой победы.
Воспоминание о ней скоро поблекло; а между тем мы
видели три-четыре тысячи раненых.
22-го мы выехали, чтобы приготовить квартиры по
дороге в Ландсгут и в самом Ландсгуте. Был уже час
ночи, я только что лег, но пришлось скрепя сердце
встать. Проводниками нашими были двое крестьян,
не умевших править. Мы сразу же въехали на мост,
ведущий к императорскому дворцу, затем с большим
трудом свернули в какой-то двор и наконец выбра-
лись на великолепную, но очень узкую дорогу. Часам
к трем заметили огни по обеим сторонам дороги и
Дунай. Это был чудесный бивуак, очень живописный,
но стоял чертовский холод; мы переехали через Ду-
най по мосту, который, по-видимому, был сооружен
наспех, и проехали через местечко Вобург, красиво
расположенное близ Инголыптадтской дороги, От-
235
сюда идет другая, очень живописная дорога на Ней-
штадт; она проложена по равнине между холмами.
У самого Нейштадта мы попадаем в полосу би-
вуаков. Наконец в хвосте какого-то обоза въезжаем в
этот несчастный городок, на котором лежит печать
разрушения: жителей нет, все разгромлено, все на-
стежь, всюду солома и разноцветные мундиры. Среди
всего этого хаоса добродушные немецкие крестьяне,
флегматично плетущиеся за своими телегами, за-
пряженными их же лошадьми, и озабоченные лишь
тем, как бы доставить на место господское добро,
погруженное на эти телеги.
В Нейштадте Кюни не проявил должной энергии,
и потому мы проторчали там много времени без поль-
зы; встретили главного комиссара по хозяйственной
части Шамбона й затем в течение двух часов долж-
ны были ждать, пока дивизия Удино, входившая в
одни ворота и. выходившая в другие, освободит доро-
гу, пр которой мы могли бы ’попасть в Пфеффенгау-
вен. Оказалось, мы здорово ошиблись; положившись,
с одной стороны, на полученную информацию, а с
другой — на карту, мы думали, что в Пфеффенгаузен
можно попасть, лишь повернув обратно, на Гейзен-
фельд.
Энне, 5 мая 1809 г.
Я описал свои впечатления и все случившееся со
мной до Бургхаузена в письме на восьми страницах
к моей сестре; оно не отличается глубиной, и описа-
ния в нем немного приукрашены. Я не отправил
его, предполагая использовать для дневника, но у
меня для этого не было времени.
Сейчас я буквально засыпаю, записывая эти стро-
ки; слева от меня спит г-н Кюни; справа лежат Мюр
и Ришар, похожие на вынутых из гроба покойников.
Продолжаю уже в Ламбахе. Выйдя от больной
(с первой же минуты я подумал об игре немецких тра-
гических актрис: именно в таком стиле говорит эта
женщина; они играют все роли на один лад, повто-
ряя всегда мечтательную, нежную и медлительную
манеру Офелии) — итак, выйдя от больной, мы отпра-
вились в монастырь на поиски мяса и вина. Меня
236
чуть было не зарубил саблей какой-то офицер, кото-
рый рукояткой избивал солдата.
Чем дольше я бродил по Ламбаху, тем больше лю-
бовался его расположением. Я повторял: «Вот заме-
чательный вид, лучше которого я еще не встречал».
При виде нескольких пушек, установленных у ворот
монастыря, я сказал Лакомбу: «Здесь не хватает
только неприятеля и пожара».
Мы возвращаемся, засыпаем на стульях у комен-
данта, затем ужинаем и снова засыпаем. В два часа
начинают поговаривать об отъезде. Выхожу на пло-
щадь. Прогуливаясь по ней, я заметил сильный свет
позади одного из домов и подумал, какой яркий
огонь на бивуаке! Свет и дым все усиливаются: ока-
зывается, это пожар. Мне удалось увидеть все ста-
дии суматохи, возникающей при пожаре, от безмя-
тежного сна до бешеного галопа мечущихся во всех
направлениях обозных лошадей.
Пламени не было видно, но все же картина по-
жара была изумительная: столб дыма и огня пересе-
кал весь город и освещал нам дорогу на протяжении
двух лье.
Холм к северу от города был так ярко освещен,
что, находясь у его подножия, где в экипаже я под-
жидал Кюни, можно было сосчитать стволы сосен,
растущих на вершине. Павильон и все домики, распо-
ложенные на склоне холма, были отчетливо видны.
Яркий отблеск пожара на крышах отдельных зда-
ний. Невозмутимость гренадера с бивуака; указывая
на дом, который отделяли от горящего здания пятьде-
сят — шестьдесят других домов, он заметил: «Огонь
придет и сюда». Мы узнали, что сорок домов уже сго-
рело. Поначалу кто-то сказал, что три офицера гвар-
дейской легкой кавалерии сгорели в аббатстве, упив-
шись найденным там вином. Потом, кажется, выясни-
лось, что это был всего лишь один вахмистр, который
сильно обгорел, но еще жив.
Это ужас, но ужас забавный, если можно так вы-
разиться. А вот вчерашний ужас был действитель-
но ужасен, до тошноты.
Мы прибыли в Вельс около пяти часов и очень
удобно разместились у гостеприимного хозяина. При-
237
ехали мы в легкой коляске. Крестьяне, ехавшие с на-
шим багажом, обрезали постромки и бросили повозку
посреди дороги.
Шарль со смехом сообщил нам об этом. Он зубо-
скалит по поводу любого происшествия — неплохой
.способ оправдывать свое бездействие, когда надо
помочь беде. Этот плут Стендаль, о котором я и
думаю и говорю много плохого и которого я, тем не
менее, люблю, иногда похож на Шарля. Я в мрачном
настроении прогуливался по большой и темной хо-
зяйской комнате, думая о том, как бы наш денщик
Жан-дезертир опять не дезертировал, прихватив с со-
бой самое лучшее из наших чемоданов, когда прибы-
ла наша повозка, запряженная лошадьми одного
хирурга, знакомого Кюни.
В три часа мы выехали из Вельса в Эберсбург че-
рез Траун. Восхитительная дорога, расположенная
в долине, окаймленной красивыми холмами, но одно-
образно плоской, и так вплоть' до верстового столба,
у которого лежит труп. Мы сворачиваем направо, до-
рога становится более трудной, повозки теснятся и
наконец растягиваются длинной цепочкой. В конце кон-
цов мы подъезжаем к очень длинному деревянному мо-
сту, перекинутому через усеянный мелями Траун.
Корпус маршала Массены жестоко дрался за
этот мост, и, говорят, совершенно напрасно, так как
император обошел его.
Въехав на мост, мы увидели трупы людей и лоша-
дей; около тридцати лежало на самом мосту; при-
шлось большое количество их сбросить в реку, необы-
чайно широкую в этом месте; посреди нее, шагов на
четыреста ниже моста, стояла прямо и неподвижно
лошадь — странное впечатление. Город Эберсбург, весь
охваченный огнем, догорал. На улице, по которой мы
ехали, валялись трупы, в большинстве французы и по-
чти все обгоревшие. Были среди них настолько обуг-
лившиеся, что они потеряли даже форму человече-
ского скелета. В нескольких местах они лежали гру-
дами; я рассматривал их лица. На мосту лежал мерт-
вый немец с открытыми глазами; мужество, предан-
ность и немецкое добродушие были написаны на этом
лице, выражавшем лишь легкую грусть.
238
Улица понемногу суживалась, и через ворота и
дальше нашему экипажу пришлось ехать по обезо-
браженным огнем трупам. Некоторые дома еще го-
рели. Вот солдат, выходящий из дому с искаженным
лицом. Признаюсь, что это зрелище вызвало у меня
тошноту.
В общем, я плохо разглядел эту необычайную
картину. В Эннсе я застал Монбадона, который, как
всегда, вызвал всеобщее восхищение; он забрался
в замок, который представлял собой еще более ужас-
ное зрелище, чем улица,— в нем еще дымились сот-
ни полторы трупов, большей частью французы из пе-
ших егерских частей. Он посетил место штыковой
атаки у бревенчатых укреплений на берегу Трауна,
где целые ряды сражающихся так и полегли в боевом
порядке. Французов можно было узнать по бакенбар-
дам.
Он заметил одного очень красивого офицера. Же-
лая установить, как он погиб, Монбадон потянул
труп за руку — кожа мертвеца осталась в руке Мон-
бадона. Этот красавец умер не слишком почетной
смертью: пуля попала в спину и застряла в сердце.
Холодный дождь, недостаток пищи, непроницае-
мая стена, которая отделяет мои мысли от мыслей
моего товарища и заставляет их камнем ложиться мне
на сердце,— от всего этого мне чуть не сделалось
дурно.
Потом я узнал, что там произошло действительно
нечто ужасное.
. Мост был атакован стрелками По в числе 800 че-
ловек (из них осталось всего 200) и дивизией Кла-
пареда в числе 8 000, из которых, как говорят, уцеле-
ло только 4 000.
Число убитых достигло, по всей вероятности,
1 500 человек. Этот чертов мост невероятно длинен;
первые взводы, вступившие на него, были целиком
уничтожены. Следующие столкнули их в реку и
прошли. Они захватили город и разместили большое
количество раненых по домам. Австрийцы вернулись
и отобрали город, заставив отступить, если не оши-
баюсь, 26-й полк легкой пехоты. Бой происходил в
самом городе; ядра падали градом и вызвали в кон-
239
це концов пожар. Понятно, что никто не заботился
о том, чтобы потушить его; весь город сгорел вместе с
несчастными ранеными, размещенными в домах.
Вот чем объясняются те ужасы, которые мы ви-
дели, проезжая по улицам. Это объяснение весьма
правдоподобно. Иначе откуда взялось бы столько
обгоревших трупов? Ведь в домах никого не убива-
ли и мертвых туда не вносили; следовательно, это бы-
ли несчастные раненые, сгоревшие заживо.
Люди бывалые говорят, что зрелище Эберсбурга
во много раз ужаснее того, что бывает на полях сра-
жений; там можно видеть разрубленных как попало
людей, но нет ужасных трупов с обгоревшими носа-
ми, причем остальную часть лица можно узнать.
Приехали в Энне, где и находимся в настоящее
время. Ничего примечательного. Любезный Марсиаль
обещает здесь устроить мое дело. Я спал эту ночь
(с 5-го на 6-е) в помещении, отведенном Ришару. Ес-
ли не будешь хищником, нахалом и интриганом, то
в армии карьеру не сделаешь.
Энне, 7 мая 1809 г.
Мы все еще в этой большой унылой комнате му-
ниципалитета. Нас человек тридцать, и мы тут спим,
едим и работаем; можно себе представить, какой
здесь воздух и какое у всех настроение.
Не имея никакого дела и вынужденный сидеть
за столом с пером в руке, я строчу так же естествен-
но, как другие курят.
Мы выехали из Бургхаузена около одиннадцати
часов утра. Уже проехав мест, наш экипаж чуть не
скатился назад, в реку Зальцах. Г-н Кюни, не жалея
сил, работал, чтобы поправить дело, но взялся за не-
го неумело; он весь измазался, два раза падал и, на-
конец, решил, что находится при смерти, так что нам
пришлось проделать всю дорогу от Бургхаузена до
Браунау с закрытыми окнами. Сперва мы очутились
на плато, возвышавшемся на двести — триста футов
над Зальцахом; оттуда открывается замечательный
вид; расщелина в холмах дает возможность видеть
реку Зальцах и окрестную равнину, чрезвычайно жи-
вописную; затем мы спустились с холмов и около лье
240
ехали вдоль реки, прежде чем попасть в эту дыру
Браунау. Там как будто всего лишь одна улица, но
очень широкая и прямая. Это особенность, которую я
наблюдал почти во всех южногерманских городках,
и этим они значительно отличаются от северных.
11 мая.
11 мая мы провели в окрестностях Санкт-Пельте-
на. Я наслаждался летней погодой и хорошим про-
хладным жилищем. Это была хлопчатобумажная
мануфактура, в ста шагах от города, на берегу пре-
красной речки, в которой я купался. Мы жили в
кольце пожаров. Накануне вечером их насчитывалось
тринадцать — далеко на горизонте. Утром я обнару-
жил только два столба дыма там, где всходило солн-
це. За два часа до его заката заметно было только
одно большое серое облако с ярко-красным отблес-
ком. Мы все единодушно решили, что это облако
дыма.
Вечером, часов в одиннадцать, я сел писать в об-
ществе четырех храпящих товарищей и к двум часам
закончил письмо на двух страницах к г-же Дарю.
12 мая.
12-го я еще спал глубоким сном, когда меня раз-
будил Амейль, сообщивший мне: «Господин Дарю
приказал узнать, кто из господ офицеров ночевал
здесь». Через минуту он добавил: «А вас,' господин
Бейль, он просит к себе».
Он хотел передать нам распоряжение о подготов-
ке переезда штаб-квартиры. Он всех разбранил, и я
не мог вначале понять причину дурного настроения с
раннего утра. Ему не терпелось как можно скорее
присоединиться к императору. Я же решил, что у него
разлитие желчи и что его дурное настроение объяс-
няется именно этой физиологической причиной.
А между тем, по-моему, его нельзя назвать желч-
ным человеком.
К несчастью для нас, в тот момент не было весто-
вых, и г-н Дарю поручил нам разнести письма. Я от-
правился в шесть часов и два с половиной часа хо-
10. Стендаль. T. XIV. 241
дил по Санкт-Пельтену. Я был раздражен, и не на шут-
ку: только усталость мешала прорваться кипевшей
во мне досаде. В результате я никак не мог найти
трех адресатов (Лонуа, Монни и Ногара). Когда я
пришел домой, все уже напились кофе и собирались
уезжать. Приди я на десять минут позже, я бы не
застал уже кареты Марсиаля, в которой должен
был ехать, так как место в экипаже Кюни я уступил
Лакомбу, нашему квартирьеру.
Итак, быстро, не успев позавтракать, голодный,
я забрался в карету. Около часу дня мы прибыли
в ..., небольшую деревушку. Все дома были не запер-
ты и покинуты жителями, но не было никаких следов
пожара. Люди были только на почтовой станции и
в доме священника. Священник этот держал себя
очень прилично; говорят, что он вел себя так же и
три года тому назад и что его величество на этот
раз велел дать ему сто наполеондоров и сказал, что
будет помнить о нем.
У этого священника мы устроили обед, и не очень
скверный; он нам обошелся по четыре флорина ас-
сигнациями на каждого.
Я уплатил также и за господина М., который был
с нами, и дал десять флоринов; когда я потребовал
два флорина сдачи, то никто не знал, куда они де-
вались. Это, конечно, пустяк, но это указывает на
эгоизм и даже на недоброжелательность, которые
окружающие меня люди испытывают друг к другу.
После обеда примерно три четверти часа мы бол-
тали; я читал Маринье «Uno», комедию Альфьери.
Потом я болтал с Лостом, моим утешением в эти
дни. Истый француз. Ничего не знает, но его пер-
вое движение всегда благородно, всегда искренне. А
в общем, полное отсутствие образования, низкий мо-
ральный уровень, потому что у матери его бог знает
какая профессия.
Часов около трех я предложил ему подняться на
холм, расположенный за деревней, с вершины кото-
рого, как говорят, виден Дунай. Мы взобрались на
пего,, но вместо Дуная, который был чуть виден вда-
ли,, наше внимание привлек совершенно необычный
сосновый л'ёс. Это были огромные деревья высотой в
242
30—40 футов с маленькой зеленой верхушкой. Де-
ревья стояли очень тесно. Мы спустились с холма, на-
слаждаясь наступающей весной, которая для нас
началась со времени прибытия нашего в Мельк
(8-го или 9-го). Каштаны в Мельке были покрыты
еще только почками, а в Вене они уже совсем зазе-
ленели и вот-вот должны были зацвести.
Полюбовавшись долиной, расположенной у се-
ла .... мы свернули влево и зашли в красивую ма-
ленькую деревушку. У околицы мы увидели обозного
солдата, ощипывающего курицу; рядом с ним стояли
два деревянных ведра — одно с мукой, другое с яй-
цами.
Мы с «Постом стали заходить в дома в поисках яиц,
но ничего не нашли. Характерно для французов:
все, что нельзя было унести, было уничтожено. Нам
попались только маленькая собачонка, отчаянно ла-
явшая, и бродивший с усталым видом кот. Наконец
мы вернулись в свое село. Оказалось, что все экипа-
жи только что уехали, в том числе и наш, с младшим
Лакомбом, секретарем Марсиаля, характер которого
я уже обрисовал.
(Я измучен, продолжение завтра.)
21 октября 1809 г.
21 октября я пошел с г-ном Феком в самый конец
предместья Виден покупать трубку. Вернувшись, уз-
наю, что из Пресбурга приехала г-жа Дарю с двумя
братьями. Мне сказали, что ее можно видеть не рань-
ше трех часов. Пишу письма, но так сильно волнуюсь,
что ежеминутно меняюсь в лице. В половине пятого
решаюсь идти. Застаю ее с Жакмино. Первые ее сло-
ва были таковы, что могли быть обращены к кому
угодно. Она встала, ожидая, что я ее поцелую, но
я не посмел (нет привычки) и только слегка пожал
ее руку.
Заговорили о Берлине.
— Разве вы там были?
— Да, целый месяц.
— Когда же это?
?— Сразу по приезде.
243
— Я думала, что пройдет по крайней мере год
или даже больше, прежде чем вы соберетесь поехать
туда.
— А знаете, почему я не еду?
— Я догадываюсь, что вас удерживают прекрас-
ные жительницы Брауншвейга.
Я ничего не ответил: не хватило ума, если он во-
обще у меня есть, что совсем не доказано.
Минуту спустя:
— Как давно мы не виделись! Вы сильно ску-
чали?
— Я очень жалел, что вы не приехали раньше,
когда Вена была хороша и все вас ждали. Но я ни-
сколько не скучал.
Я должен был ответить так из-за Жакмино, кото-
рый весь небольшой запас своего остроумия тратит
на злословие.
— Мне рассказывали, что вы были больны. Теперь
вы здоровы?
— Да, вполне.
Входит К. Я исчезаю до обеда. Распаковываю связ-
ку книг, разрезаю и перелистываю «Душевный мир
женщины» Русселя.
Мне кажется, что при этом первом свидании мне
было предложено значительно более почетное место,
чем то, которое я занимал до сих пор. Если бы я взял
более решительный тон, я занял бы это место и при-
обрел бы огромное преимущество, но это было бы
слишком заметно.
Ноябрь 1809 г.
Он встал в девять часов, потому что накануне до
половины второго читал «Мемуары эпохи Регентства».
У него был жар. Он подписал несколько ордеров и
принял пять или шесть человек, явившихся по делу.
Приехал г-н Пакет. Пришла маленькая Жозефина
(Лост). Он быстро оделся и так же быстро позавтра-
кал. Потом вскочил в экипаж и велел отвезти себя к
г-же Дарю. Там он застал г-жу Герен, с которой был
весел и любезен. На минуту г-жа Дарю о чем-то за-
думалась, после чего она была очень любезна с
244
Анри, но это была светская любезность, за которой
скрывается отсутствие всякого другого чувства. Она
плохо спала эту ночь. Мы отправились за покупками.
Она передала г-же Герен слова г-жи Бартомеф дро-
жащим голосом и со слезами на глазах, что доказы-
вает ее глубокую привязанность к г-же Бартомеф и
столь же глубокое и справедливое негодование против
герцога.
Вернулись около часа; по-прежнему холодок, но
не в том смысле, как это понимают в обществе, а про-
сто более холодное отношение, чем в последние дни.
Однако при возвращении милая улыбка, когда она
сказала: «Идите скорее за лошадьми»,— но все же это
весьма далеко от вчерашней улыбки и сопровождав-
шего ее легкого удара по пальцам. Мы садимся на
лошадей в половине второго — Жакмино, она и я,—
едем в Лустгаус. Эта прогулка привела меня в хоро-
шее настроение. Жакмино говорит ровно столько,
сколько нужно, чтобы дать мне возможность собрать-
ся с мыслями и вступить в разговор. Случайно речь
заходит о женитьбе Жакмино. Он предлагал отцу,
что расстанется на десять лет со своей возлюбленной,
не будет писать ей все это время и согласен работать
там, где ему укажет отец, но тот имел глупость не
согласиться. Вместе с тем в разговоре обнаружи-
ваются две-три черты, указывающие на полное от-
сутствие характера у г-жи Дарю.
Это побудило ее рассказать историю своего заму-
жества. «У меня было отвращение к молодым
людям до такой степени, что когда мне сказали:
«Он человек уже пожилой»,— меня это ничуть не ис-
пугало... Основываясь на том правиле, что браки по
любви несчастны, я не хотела выйти замуж за че-
ловека, которого любила».
Вот что, кажется мне, подрезает в корне ее лю-
бовь.
За всю прогулку каких-нибудь два-три взгляда.
Мы скакали по всем аллеям Аугартена и вернулись
к крепостному валу. В половине четвертого я прово-
жаю ее, но она прощается со мной в Б. Вечером —
начало «Дон-Жуана». Вернулся домой в половине
одиннадцатого, не заезжая в Бург.
245
Ноябрь.
Вчерашний день мы провели в поместье г-жи
Дарю-младшей. Для меня, несомненно, этот день
был апогеем успеха у г-жи Дарю; она затея-
ла прогулку на холмы Каленберг и Леопольдсберг и,
казалось, умышленно старалась отделиться от осталь-
ной компании; она была полна той естественной и
предприимчивой веселости, которая связана с пред-
вкушением чего-то приятного.
Возвращаясь, на углу Герренгассе мы чуть было
не задавили раненого солдата. Публика возмущена, я
соскакиваю и улаживаю инцидент. Доезжаем в каре-
те до небольшой пустынной дороги на полпути от
Леопольдсберга. Тут мы снова садимся на лошадей
и почти все время галопом скачем до Леопольдсберга.
Было еще достаточно светло, чтобы полюбоваться ви-
дом; конечно, не так, как летом, но все же было вид-
но довольно хорошо. Мы спешились, чтобы войти во
двор Леопольдсберга. Я принял ее с седла на руки.
Это доставило мне немалое’удовольствие. Но я со-
вершил большую ошибку, не усвоив с самого начала
тот галантный тон, который дает возможность вы-
сказать все, так как ничего не говорится серьезно. Я
этого не сделал. От любезностей до истинного чув-
ства один только шаг. У нее разрумянились от холода
щеки. Комплимент напрашивался сам собой. Я чув-
ствовал всю его уместность — и не сказал его. Про-
быв несколько времени на Леопольдсберге, мы поска-
кали к Каленбергу. Здесь мы занялись поисками кра-
сивых видов; добрались до двух павильонов, которые
заканчивались, очевидно, террасами. По свойствен-
ной ей живости, она пожелала взобраться на эти
террасы. Оказывается, туда можно попасть только по
отвратительной лестнице, ведущей к очень узкому про-
ходу. Мы взбираемся. «Идите вперед». Отсюда на-
чинались совсем узкие ступени, по которым мы на
четвереньках подползли к тому месту, где должна
была быть терраса, но вместо этого обнаружили
только две крыши, крытые гонтом. На них очень
скользко. При помощи узенькой лесенки мы добра-
лись до балюстрады. Она обошла ее кругом с вос-
хитительной смелостью. Я пролез в слуховое окошеч-
246
ко первым. «А я пройду вот так»,— и вот ее голова
уже в окошечке. Я хотел первым спуститься по ле-
сенке. «Нет, нет, теперь пойду вперед я; довольно
вам быть вожаком». Я был слишком поглощен забо-
той о ее безопасности, чтобы быть любезным кавале-
ром. Правда, в Париже ее обычно сопровождает
милейший г-н Л., человек необычайно серьезный и
малоинтересный как спутник. В сравнении с ним я
должен казаться менее смешным.
Мы спустились с Каленберга по красивой дороге.
Мне кажется, что она осталась довольна прогул-
кой, но гораздо менее — своим спутником. Возвраща-
емся верхом до самых городских ворот. У меня было
намерение поговорить с ней: 1) о том, что будет с
князем Сулковским, и 2) о том, что ждет меня. Но
она первая сказала:
— Вам следовало бы поговорить с моим мужем,
чтобы знать, для чего вас предназначают.
— Я боюсь, что мне попадет за это.
Какая глупость!
Этот случай показывает, чего мне недостает. Я
мог бы наговорить ей кучу приятных и интересных
вещей, но не сказал ничего. Я узнал слишком много
неожиданного. Если верить ее словам, то г-н Дарю не
поедет в Испанию; он вторично отказался от повы-
шения, предложенного ему генералом Д. Он хочет
остаться простым государственным советником и по-
ехать весной в Италию и Швейцарию.
На обратном пути она была холодна, я — молча-
лив. Вечером, в театре на «Крестоносцах»,— дьяволь-
ский холод в физическом и моральном смысле.
Никакого внимания ко мне.
20 ноября, 1 час 45 минут ночи.
Г-жа Дарю уехала в половине второго.
Утром после нескольких сцен, рисующих людей с
неприглядной стороны, я в одиннадцать часов от-
правился в Бург, скованный тем холодом, который
ощущаю, когда в чем-нибудь задета моя чувстви-
тельность. Г-н и г-жа Дарю оставили меня завтракать.
Приехали и дамы Жакмино. Мы все отправились слу-
247
шать мессу. Ф. подошел и предложил ей руку. Мы
могли попасть только в партер. Месса была исполне-
на лучше, чем обычно, но я не получил большого удо-
вольствия. Я оживленно разговаривал с Лукрецией,
чтобы доказать г-же Дарю, что если и молчалив с
ней, то это объясняется не глупостью, а застенчи-
востью. После мессы ее провожает губернатор, так
как Ф. и Б. куда-то исчезли. Дамы Жакмино тоже
ушли. Неловкость от присутствия при интимной беседе
еще усиливает холодок, и я ухожу в канцелярию до-
жидаться ее распоряжений.
Мы выезжаем в моей карете, и я отвожу ее и г-на
Дарю к графине Бертран, которую нахожу очень при-
влекательной, потому что чувствую, что произвожу на
нее приятное впечатление. Мы застаем там человек
десять генералов. Г-жа Бертран оказывает мне вни-
мание и так мило приглашает посетить ее в Париже,
что я непременно приду. Она настоящая англичан-
ка, обожает своего мужа, говорит по-английски, и я
в ее глазах имею то достоинство, что нравлюсь, как ей
кажется, другой женщине, более очаровательной,
чем она. Затем мы едем к князю Экмюльскому, но я
остаюсь читать в своей карете. Мы оставляем г-жу
Дарю и отправляемся с визитом к г-же Герен, добро-
душной толстой польке с немецким характером. Муж
ее, видимо, человек с сильной волей и себе на уме;
он кажется мне таким, потому что похож на г-на Р.
Потом мы заезжаем к г-же Отто. Эта миленькая
горбунья, кажется, не лишена ума. Она и ее муж вна-
чале принимают меня за г-на Дарю, а затем ограни-
чиваются тем, что называют меня бароном. Визит
проходит весело, ощущение холодной натянутости по-
немногу покидает меня. Мы на минутку возвращаем-
ся домой. Затем едем к собору св. Стефана, чтобы
подняться на колокольню. Разговор с глазу на глаз
в столь уединенном месте заставляет меня проклясть
свою робость; в результате холодность только усили-
вается. Потом едем на освящение францисканской
церкви — ничего интересного. Затем домой. Было мно-
го народу, холодок несколько уменьшился. Мне хоте-
лось, чтобы пришла г-жа Бартомеф; она явилась, се-
ли ужинать. Пока г-жа Бартомеф присутствовала, я
248
был любезен и оживленно разговаривал. Я старался
представить себе, каков должен быть челове'к, кото-
рый, по понятиям г-жи Бартомеф, был бы достоин
внимания.
Моя оживленность, видимо, понравилась г-же Да-
рю, я убедился в этом, так как она тут же стала
обращаться ко мне еще любезнее. Она даже сказала
г-же Бартомеф: «Поручаю вам моего кузена».
В ожидании лошадей, которых долго не подавали,
затеяли игру в загадки.
В этих остротах мало веселости. Тем временем
г-жа Дарю прилегла на кушетку, которую мы с
г-ном Д. принесли из соседней комнаты. В момент
прощания она как будто стала нежнее со мной; у нее
даже показались слезы на глазах, но я далек от мыс-
ли, во-первых, что они искренни, а во-вторых, что они
относятся ко мне.
Время отъезда приближалось. Я присел на ку-
шетку у ее ног. Стал играть ее перчатками, отдавая
их ей, а она снова возвращала мне. Наконец она про-
тянула за ними руку с какой-то удивительной гра-
цией, может быть, даже с нежностью. Я наклонил-
ся и поцеловал протянутую руку. В моем движении,
вероятно, было искреннее чувство; я был оживлен, но
не слишком; ничто меня не сковывало. Это было, как,
впрочем, и все мое поведение, довольно неосторожно.
Возможно, окружающие подумали, что она меня лю-
бит; глупцы могли бы даже вообразить, что она уже
моя.
Наконец сообщают, что лошади будут только
завтра. Г-жа Дарю сердится. В этот момент подают
экипаж. Минута замешательства, прощание, поцелуи,
я бездействую. Сенневиль предлагает ей руку, чтобы
помочь сойти, она опирается на мою. Я пожимаю ее
руку; думаю что она заметила это.
Половина второго; внизу у кареты она оборачивает-
ся влево и говорит, подставляя мне лицо: «Прощайте,
дорогой кузен». Я целую ее, вуалетка разрезает по-
полам наш поцелуй, но все же он был дан от души
и принят не безучастно, как мне показалось.
Случайно в моем дневнике оказался записанным
и день приезда (21 октября) и день отъезда, а между
249
ними прогулка в Каленберг; я смогу через несколько
лет с ясностью судить о своем поведении. Если бы я
был смелее и с самого начала нашел бы тон легкого
ухаживания, если бы она постоянно бывала с г-жой
Бартомеф, я думаю, что я был бы очень недалек от
счастья. Если мне случится ее увидеть, надо будет
непременно сразу же перейти с ней на такой тон...
Будь у меня немного больше смелости, наши частые
встречи наедине, которые должны были показаться
ей холодными, могли бы стать очаровательными; ведь
если бы лед был сломан, я смог бы — в этом я уве-
рен — показать себя с самой выгодной стороны.
Что же она обо мне думает?
ПУТЕШЕСТВИЕ В ИТАЛИЮ 1811 г.
Господин де Лери, адъютант в чине капитана, пе-
ред своим отъездом разрешил мне извлечь из его руко-
писей то, что мне заблагорассудится. Я дал перепи-
сать отрывок о стиле и описание поездки автора в
Италию. В рассказе об этой поездке есть ряд мест,
понятных, по-видимому, только ему самому.
ПРЕДИСЛОВИЕ
Non sum qualis eram. Я, к сожалению, далеко
не тот человек, каким был в 1811 году. Поэтому я не
буду ничего исправлять в моих дневниках 1811 года.
Они столько же утратили бы в отношении сходства с
моими тогдашними ощущениями, сколько выиграли
бы в смысле ясности и отделки. Теперь я совершен-
но спокоен. Вернувшись из Москвы, я не нашел в се-
бе больше тех страстей, которые нарушали однооб-
разие моей жизни. Я, напротив, думал во время от-
ступления из России, что незабываемые впечатления
24 октября 1812 года, восемнадцатидневного похода
и т. д. дадут новую пищу моей душе.
Скука охватила меня в Кенигсберге, усилилась в
Данциге. В равнодушии, которое я теперь испытываю,
не было бы ничего неприятного, если бы я сохранил
воспоминание о той радости, какую доставляли мне
склонности, заполнявшие мою жизнь до путешествия
в Россию. За этим путешествием сохранится известное
преимущество; оно дало мне возможность видеть такие
251
вещи, каких, полагаю, не видел со времен Серванте-
са ни один Мочениго.
Только что я вскрыл пять-шесть пакетов, заклю-
чавших в себе дневник 1811 года. Я в точности пере-
пишу или дам переписать его. Единственное измене-
ние, какое я позволю себе сделать,— это перевести на
французский язык места, написанные тогда из пред-
осторожности по-английски. Все, что я прибавлю,
будет дано в виде примечаний и относится к этому
периоду равнодушия (1813 год).
Возвращение из Италии в 1811 году (27 ноября).
ГЛАВА IV
Я наблюдал во всех подробностях восход «вели-
кого светила». Мы выехали цз Тонера в три часа но-
чи при ясном, очень звездном небе. Мне казалось,
что я различаю комету. По своим очертаниям она бы-
ла похожа на пирамиду; от вершины, которая явля-
лась самой яркой точкой, и до конца лучей было та-
кое же расстояние, как от последней звезды дышла
Большой Медведицы до колесницы, образуемой че-
тырьмя звездами.
Созерцая это зрелище, я заметил, что нельзя было
различить, где находится восток. Несколько минут
спустя мне показалось, что я вижу светлую полосу,
наискось перерезавшую горизонт; затем отчетливо
проступила черта горизонта, и небо заполнилось го-
лубым светом; это напомнило мне рассвет в «Бардах»
(опера Лесюера). Я нашел, что оперная имитация
безупречна.
Голубой свет долгое время усиливался, не изменяя
окраски. Наконец он перешел в медно-красный цвет
утренней зари; все небо запылало багрянцем. Затем
этот свет побелел и заблистал — не на самом горизон-
те а немного повыше. На горизонте виднелась более
темная линия, образуемая, по-видимому, туманами.
Пейзаж слегка оживился, и наконец мы приехали
в Монбар. Мы обнаружили у хозяйки гостиницы порт-
252
рет Бюффона. Служанка провела нас к его старому
садовнику. Этот старичок, худой, очень подвижный и
ясно излагающий свои мысли, заставил нас одолеть
не то семь, не то восемь уступов шириной самое боль-
шее в тридцать футов.
Мы достигли площадки в форме трапеции «Е»; с
этой площадки открывается далекий кругозор вдоль
линии «ММ», к сожалению, образуемой только хол-
мами, скудно поросшими лесом, и, судя по их виду, ма-
лоплодородными. Этот пейзаж, как и сад, не вызы-
вает представления о неге. Я поделился этой мыслью
с г-ном Лекки, и он сказал мне в ответ:
— Поэтому ничто не может привлекать сюда, кро-
ме желания почтить память великого человека.
Для итальянца мысль о красивом саде неразрывно
связана с негой. Сад Бюффона занимает слишком
мало места; за исключением этого обстоятельства, он
способен внушить представление силы и величия. Ни-
чего изнеженного во всех этих стенах и лестницах;
напротив, нечто суровое и резкое. Это напоминает
Версаль.
«ССС» — это очень узкие уступы; «Е» — площадка
с далеким видом, открывающимся с трех сторон;
«L» — дверь в стене уступа, позади которой подзем-
ная лестница привела нас на площадку «F», усажен-
ную платанами (теми деревьями с красивой корою,
которыми обсажен прекрасный Руанский бульвар
подле госпиталя). В заключение мы поднялись по ста
тридцати восьми ступеням в башню «В», остаток
замка герцогов Бургундских, пожалованного Бюффо*
253
ну королем и занимавшего всю площадку. Окна этой
башни в стенах толщиною в пять футов и стоящие
возле окон скамьи подлинно готические.
Все эти подробности сообщил нам худощавый и
подвижный садовник. По его словам, в семье «у нас
есть грамоты, свидетельствующие, что эта башня по-
строена более девятисот лет тому назад». Стало быть,
в 900-м году. Этот человек прослужил у Бюффона сем-
надцать лет. Он видел, как «Жан-Жак» преклонил
колени на пороге павильона «А», где Бюффон работал
в тиши уединения.
Бюффон приходил туда в пять часов утра или са-
мое позднее в четверть шестого; в одиннадцать ему
приносили хлебец и графин воды. Он завтракал, по-
том ровно в час спускался к обеду, ни о чем не разго-
варивал с теми, кто сидел с ним вместе за столом,
опять шел наверх и работал до пяти часов вечера—
время, когда к нему являлись посетители. Он отды-
хал в беседе со своими гостями;
Садовники старательно сметали с его пути листья.
— Нас было шестеро тогда,— рассказывал ста-
рик.— В пять часов камердинер входил и менял
свечи.
Я заставил его несколько раз подтвердить, что Бюф-
фон работал только при искусственном освещении.
Все держались вдали от его павильона, когда зна-
ли, что он там. Двери сделаны двойные; окна выхо-
дят на поля, расстилающиеся за уступом «Д», и воз-
вышаются на двадцать или тридцать футов над зем-
лей. Возле этого уступа проходит дорога из Па-
рижа.
Бюффон приезжал в мае и уезжал в сентябре. Его
владения, прилегающие к Монбару, приносили ему
примерно 40 000 франков ежегодного дохода.
Я был взволнован, мне захотелось побыть там еще.
Такая усидчивость — урок для меня. Мне захоте-
лось сосредоточиться и почувствовать величие и си-
лу, какими дышат эти сады. Мои дорожные спутники
заторопились и помешали мне это сделать.
^Платаны не затеняют аллей, хотя они и очень вы-
соки. Есть такие, что имеют полтора фута в диаметре,
а посажены они всего сорок пять лет тому назад, как
254
уверяет садовник. Я рассматривал у хозяина гости-
ницы (г-на Готье) портрет Бюффона, написанный
Друэ-сыном; я увидел в нем физическую силу, то, что
называют во Франции красотой, но никакой мысли и,
главное, никакой чувствительности.
ГЛАВА XV
Два года воздыханий, слез, любовных порывов
и меланхолии, проведенные мною в Италии без
женщин, в этом климате, тогда, когда я был юношей
и не питал никаких предрассудков, по всей вероятно-
сти, стали для меня тем неисчерпаемым источником
чувствительности, благодаря которому я теперь, в
двадцать восемь лет, ощущаю все, вплоть до мель-
чайших подробностей, и мог бы, например, продик-
товать пятьдесят страниц художественных заме-
ток о горном перевале у Изеля.
Я сравниваю эту нынешнюю свою чувствительность
с жидкостью, которой хватает на то, чтобы про-
никнуть в мельчайшие кровеносные сосуды того те-
ла, куда ее впрыскивают. Ее хватает на все, она по-
всюду в изобилии.
Итак, мне кажется, я был в Милане в 1800 году
на положении Керубино, но без его нежного изяще-
ства,— думаю, что оно во мне совершенно отсутство-
вало.
Однажды, когда я был болен, военный интен-
дант Мазо навестил меня в моей комнате (casa Во-
vara, над столовой г-жи Петье; над моей кроватью ви-
села картина, изображавшая Ганимеда, картина, на-
веки для меня священная, которую я уже никогда не
увижу). Итак, Мазо сказал г-же Петье, что он захо-
дил к Бейлю и что Бейль похож на больного льва.
Мне думается, что благодаря черным и очень курча-
вым волосам, свойственному мне уже в ту пору выра-
жению силы и гордому виду меня меньше всего мож-
но было упрекнуть в нежном изяществе.
Итак, в то время, столь полное для меня нежных
воспоминаний, Жуанвиль, бывший тогда чиновником
при г-не Дарю, человек добрый от природы, повел меня
255
к высокой, красивой и величественной женщине, кото-
рою он обладал. То была г-жа Анджелина Пьетрагруа.
Эту именно женщину я только что увидел вновь
после без малого девяти лет разлуки.
Я видел ее еще, кажется, I вандемьера X года,
по пути из Брешии в Савильяно, где стоял мой полк.
Но жизнь в Бергамо и Брешии уже задолго до того
разъединила меня с нею. Возможно даже, что в
Бергамо и в Брешии я ее ненавидел.
Я мог, стало быть, считать, что прошло десять лет,
как я не видел ее, десять лет, как я не видел ту, ко-
торую любил больше всего на свете.
ГЛАВА XVI
Я навестил ее сегодня в час дня. Я отправился к
ее отцу, г-ну Боррони; слуга проводил меня к ней. К
счастью, мне пришлось подождать с четверть часа,
и я успел немного прийти в себя.
Я увидел высокую, представительную женщину.
В ней по-прежнему есть нечто величавое, что таится
в расположении ее глаз, лба и носа. Я нашел, что
у нее теперь больше ума, больше величественности и
меньше сладостной прелести. В ту пору она была ве-
личава лишь своей красотой; теперь она была вели-
чава также и выражением лица. Она меня не узнала.
Это было мне приятно. Я оправился от смущения, по-
ка объяснял ей, что я Бейль, друг Жуанвиля.
— Это Китаец, quegli ё il Chinese,— сказала она
своему отцу, находившемуся тут же.
Моя великая страсть вовсе не делала меня преж-
де смешным; оказалось, что она помнит меня толь-
ко как очень веселого малого.
Я подтрунивал над моей любовью.
— Почему вы не признались мне в ней тогда? —
спросила она дважды.
Я шутил, стоя на балконе в доме ее отца, где, ка-
жется, сказал ей, что надеюсь скоро обратиться в
труп на равнине Мантуи. Она, разумеется, не знала за
мной раньше этой изящной манеры ухаживания. В бе-
седе нашей произошла заминка, и в эту минуту я
ваметил, что благодаря тонкости своего ума она лег-
256
& U IFF© IM.
Жорж-Луи-Леклерк Бюффон
Пожар Москвы
ко справляется с таким замешательством. Спустя
десять лет приходится знакомиться заново. Ее ры-
царь вскоре явился; это венецианский вельможа, за-
нимающий здесь почетный пост при вице-короле. Я
был с ним отменно вежлив.
Так же и она вела себя со мною; она любезно за-
ставила меня снять шляпу, сказав, что таков итальян-
ский обычай.
Уже пять часов; надо идти обедать. Она пригла-
сила меня сегодня вечером в ее ложу. К тому же г-н
Лекки собирается представить м.еня в театре г-же
Ламберти. Старик Боррони пригласил меня к себе и
попросил разрешения обнять меня. Это явилось пред-
последней каплей в переполненной чаше; если бы г-жа
Пьетрагруа была несколько менее величественна, я
бросился бы ей на шею и разрыдался \
ГЛАВА XV.U
Я пошел выпить чашку кофе со льдом и с восхи-
тительными сливками, который превосходит, по-мо-
ему, все, что можно найти в Париже, и вернулся,
чтобы сделать в моем дневнике эту запись.
Мне пришла мысль добиться мимолетного облада-
ния г-жой Пьетрагруа. Она говорила, что ей надо
многое рассказать мне, что она наделала немало глу-
постей с тех пор, как я уехал; это было сказано гром-
ко и внятно, в присутствии всех.
Но мне некогда описывать здесь всю ту часть это-
го визита, которая интересует комического поэта. Лич-
ные ощущения отвлекали меня от очень интересных
вещей, в которых отчетливо сказывается разница ме-
жду французским и итальянским характером — на мой
взгляд, в пользу второго.
В тысячу раз меньше, бесконечно меньше тщесла-
вия, больше любви к радостям жизни и больше вос-
приимчивости для того, чтобы наслаждаться ими.
Не забыть бы тщательно записать оба анекдота,
1 Прибавлю шесть лет спустя, в 1817 году, что в этом рас-
сказе нет никакого преувеличения, он лишь в слабой степени пе-
редает то, что я испытывал.
17. Стендаль. Т. XIV. 257
касающиеся Мочениго. Они очень красноречивы и
взаимно дополняют друг друга.
Пишу это после полуночи. Спектакль, с которого
я только что вернулся, продолжался от без четверти
восемь до без четверти двенадцать. Давали первый
акт «Pretendenti» (перевод «Помолвленных»), дрянной
балет на сюжет «Федры», второй акт «Pretendenti»
и еще один балет, не комический, а шаржированный.
Меня представили г-же Ламберти. Ее манера быть
вежливой.— Ее девяностодвухлетний дядя-аббат.—
Замечательные нравы.— Комедия, как бы она ни бы-
ла хороша, и именно потому, что она хороша, не мо-
жет быть общим достоянием нескольких наций.—
Сцены, представленные сегодня вечером, столь не-
пристойны с точки зрения француза, что показались
бы ему противоестественными.— Я не видел г-жи
Пьетрагруа; наверно, ее не было в театре. Изнемогаю
от усталости.
Я насчитал в надорванном свертке семнадцать
двойных наполеондоров. Два других свертка я отдал
на хранение хозяину гостиницы. Всего было 2 800
франков, иначе говоря, 140 ординарных наполеондо-
ров, или 70 двойных. В надорванном свертке было,
по-видимому, 20 двойных наполеондоров; следова-
тельно, в остальных двух — по 25 двойных наполеон-
доров.
ГЛАВА XVIII
9 сентября 1811 г. Милан.
«Королевская гостиница».
У меня было намерение записать сегодня все вче-
рашнее, относящееся к Мочениго. Но я вернулся уста-
лый, в полночь, и у меня хватит сил записать толь-
ко сегодняшний день.
Я принял слишком горячую ванну, от которой у
меня разболелась голова. По дороге я купил комедии
графа Жиро. Г-н Лекки указал мне на одну из них
как на комедию, которая стремится рассмешить,
а не растрогать. Я был вынужден пролежать час.
Прежде чем отправиться к г-же Пьетрагруа, я купил
трость. Решил, что она омолодит меня на четыре го-
258
да. Это была очень удачная мысль; оказалось, что
я владею десятком различных взмахов тростью, не-
сомненно доказывающих, что я человек светский и
имею успех у женщин. Таким образом, я не закла-
дывал больше рук за спину, на манер какого-нибудь
отца семейства.
Я пробыл у г-жи Пьетрагруа с двух до пяти; от-
туда пошел обедать к ресторатору около Ла-Скала.
В этом заведении я увидел хорошенькую служанку;
она мне показалась девицей нестрогих нравов; поста-
раюсь выяснить это завтра. Потом отправился на Кор-
со; там нанял славный экипаж, небольшой и лег-
кий на ходу, который не спеша повез меня в театр
Лентазио у Римских ворот. Отвратительное здание,
но я слушал в нем очаровательную музыку «Итальян-
ского меломана» Майра. Там именно встречается
ария: «Voi di quest’ anima...» *.
Это одна из тех опер, которые десять лет назад
внушили мне любовь к музыке.
Затем был показан балет-гротеск с ляжками хоро-
шенькой женщины.
И, наконец, исполненная изящества «Capricciosa
pcntita» **, написанная, кажется, Анфосси х.
Я пребывал в атмосфере чистейшего итальянского
жанра; никакое притязание на хороший вкус не порти-
ло его своеобразия.
Все это за двадцать миланских су и с восьми до
одиннадцати часов. Потом завернул на площадь Дуо-
мо, выпил там шербету. Затем вернулся домой и за-
казал на завтра экипаж. Прочел тридцать страниц
графа Жиро, записал все это и сейчас лягу спать
очень усталый. Завтра опишу подробнее три часа,
проведенные у г-жи Пьетрагруа, и спектакль. Воз-
можно, что я буду обладать г-жой Пьетрагруа. Она —
здесь, в Анконе — г-жа Бяловицкая, сверх того Рим
и Неаполь,— мне нечего больше желать. Так как мне
нельзя терять времени, я постараюсь завтра узнать,
согласна ли она, не придавая этому особого значе-
ния, провести со мной несколько блаженных минут.
* Вы, с такой душой... (итал,) .
** «Раскаявшаяся капризница» (итал.),
1 Фьораванти.
259
Она часто на меня поглядывает. Для нее это новое
знакомство.
Улицы Милана настолько же удобны, насколько
наши отвратительны.
Я не пошел к г-же Ламберти, желая хоть немно-
го соблюсти свое достоинство. Пойду завтра.
Веттурино, который похож с виду на честного
немца и отец которого владеет в Риме сорока мула-
ми, вызвался отвезти меня в Рим в очень приличном,
как он уверяет, а стало быть, сносном экипаже; он
доставит меня в девять с половиной дней за шесть с
половиной луидоров; по его словам, я в сутки доеду
дилижансом из Рима в Неаполь.
Если я найму веттурино, я буду каждый вечер оста-
навливаться на ночлег, но зато буду весь день ехать
шагом, что в жару выводит из терпения.
Только что был еще один веттурино, который пред-
лагал мне то же самое. Следовало бы поехать в дру-
жеской компании, это было бы приятно.
ГЛАВА XIX
Милан, 10 сентября 1811 г.
Подробности вчерашнего дня, 9 сен-
тября 181 1 года.
Я чувствую всеми фибрами, что эта страна — ро-
дина искусства. Оно занимает, по-моему, в сердце
этого народа такое же место, какое занимает тщесла-
вие в сердцах французов.
Вчера я разыскивал фрески Аппиани; зашел в
Сан-Феделе и увидел великолепную архитектуру; вся
церковь тщательно затянута темно-красной тканью,
воздух свеж и чист. Служили малую мессу, которую
слушало десятка два верующих, разместившихся там
и сям на скамьях просторного храма; вдруг послы-
шалась очаровательная сонатина. Ее заиграл какой-
то человек, сидевший за органом, подле него нахо-
дились две женщины. Он исполнил очень веселое,
блестящее рондо. Красота и свежий вид этой церкви
еще усиливали впечатление от его игры.
Рядом с Сан-Феделе расположено большое здание
благородной архитектуры. Известно, что я не слишком
260
восприимчив к этому искусству, оно недостаточно внят-
но говорит моему сердцу L
Жителям Парижа, считающим, что они так далеко
ушли вперед в отношении благоустройства и чистоты,
следовало бы во всеуслышание заявить: «Вы варва-
ры, ваши улицы полны зловония, вас на каждом ша-
гу облепляет черная грязь, она придает неопрятный
вид людям, вынужденным ходить пешком. Это —
следствие нелепой мысли превратить ваши улицы
в сплошную сточную канаву. Сточные канавы надо
прокладывать под улицами. Взгляните на улицы Л4и-
лана. Они безупречно чисты, экипажи катятся чрезвы-
чайно мягко, пешеходам удобно ходить, а ведь в
Милане только булыжник, здесь не знают прекрас-
ных мостовых Фонтенебло»1 2.
Эта прозопопея весь день вертелась у меня в го-
лове; я не сумел бы испачкаться на миланских ули-
цах, даже если бы захотел.
Около трех часов я отправился на contrada dei
Meravigli. Мне пришлось минутку подождать: г-жа
Пьетрагруа только что вернулась домой. Она ездила
к графу Межану (другу Мирабо) просить его о ка-
кой-то услуге. По-видимому, за ней установилась в
Милане слава любезной или красивой женщины, и
друг Мирабо пытался ухаживать за нею3 шесть лет
назад, когда он приехал сюда, так как вчера он бе-
седовал с нею в галантном тоне. По-видимому, он то-
же здесь на положении министра и пользуется боль-
шим доверием у его императорского высочества.
Г-жа Пьетрагруа приняла меня без изъявлений
бурной радости; ее вид и речи были рассудительны,
но исполнены дружеских уверений; при этом она
усиленно изучала меня, почти как нового знакомого.
Необычное положение: снова увидеть друга, о кото-
ром ты ничего не слышал в течение девяти лет.
1 Палаццо Марини. Граф Марини сорок лет назад пустил
себе пулю в лоб. Его дворец конфисковали и перевели туда та-
можню. Пелегрини построил Сан-Феделе для иезуитов.
2 В Париже нет того «молодого» гранита с Лаго Маджоре,
из которого делают в Милане колонны дворовых портиков.
3 Может быть, она раньше была с ним в близких отношениях.
261
Я заезжал в Милан примерно в первых числах
вандемьера X года, по пути из Брешии в Савильяно,
где стоял мой полк. Антонио играл тогда в этой
самой комнате моей каской и султаном. На этот
раз г-жа Пьетрагруа усадила меня рядом с собою
на диван; я заметил, когда был с визитом у фран-
цузского консула, что это — почетное место. Накану-
не она обещала рассказать мне историю ее разрыва
с Луи.
История эта очень сложная. Год назад я бы не
понял этой любви. Луи — добряк, одаренный здра-
вым смыслом, но манеры у него вульгарные, а ума
никакого; он некрасив и низок ростом, но за этой
внешностью, по-видимому, таится существо, создан-
ное для того, чтобы испытывать страсти. Я почти уве-
рен, что вне страстей он подобен Барралю вне игор-
ной залы,— все кажется ему бесцветным. Подобный
характер, мне думается, нередко объясняется отсут-
ствием успеха в обществе. Часто, когда речь заходи-
ла об успехе в свете, Жуанвиль говорил мне слова,
смысл которых сводился к изречению: «Царство
мое не от мира сего». Действительно, он не знает ни-
каких правил приличия, и с первого взгляда видно,
что у него нет ни капли ума; словом, он похож на
мужлана, которого ввели в общество.
ГЛАВА XX
Милан, 11 сентября 1811 г.
Краткое описание дня 10 сентября.
Вчера (10 сентября) в пять часов я был так до-
волен, что боялся, как бы из Парижа не надвинулась
какая-нибудь гроза. Во мне шевелилось смутное опа-
сение, как бы такое захватывающее удовольствие не
отвлекло меня от исполнения той или иной обязанно-
сти. Чтобы успокоиться, я напоминал себе, что, ко-
нечно, многие люди предавались тем же удоволь-
ствиям, но умалчивали о них, значит, это нередко
случается и что мне нечего страшиться.
К моему удовольствию присоединилось, конечно,
немало тщеславия, но тщеславия, сочетавшегося с
некоторой долей чувства; без этой примеси наслаж-
262
дение тщеславием спустя несколько минут теряет
для меня почти всякую прелесть.
Итак, вчера, как только я встал, я пошел к фран-
цузскому консулу (кажется, его зовут г-н Флюри).
Я увидел в его гостиной прекрасные гравюры видов
Константинополя и портрет непомерно толстой жен-
щины. Я заключил, что консул жил раньше в Пере
и что это необъятное существо — его жена. Он вы-
шел ко мне. Этот человек обладает той тучностью, ко-
торая мешает мыслить.
Оттуда — в Марино, чтобы оставить записку г-ну
де Сен-Ромену, главному прокурору императорского
суда в Турине, с которым я, кажется, поеду на поч-
товых в Рим. Мне хотелось не застать его дома, что-
бы продлить переговоры, не связывать себя обеща-
нием и, словом, пробыть здесь две недели, если я
буду обладать г-жой Пьетрагруа.
Я нанял экипаж отчасти ради удобства, главным
же образом из тщеславия, имея в виду г-жу Пьетра-
груа. Не надо забывать, что, по существующим в об-
ществе понятиям, я для нее новый знакомый. В по-
добном случае мелочи оказывают очень большое вли-
яние.
В час дня я приехал к г-же Пьетрагруа. Она была
не совсем здорова. Вскоре явился г-н Видман и при-
нес разрешение, необходимое для осмотра музея
Брера. Г-жа Пьетрагруа решила пойти туда. Она оста-
вила нас, чтобы переодеться. В это время пришел
синьор Мильорини — красивый молодой офицер, до-
бродушный с виду и страдающий полным отсутствием
ума. Было бы слишком скучно записывать все ска-
занные им глупости.
Желая быть любезным, он много говорит. Он
смотрел на меня сначала с угрюмой важностью —
прием, который глупцы всегда оказывают иностран-
цам. Я подумал, что самое лучшее, что можно сни-
скать у дурака,— это его привязанность; к счастью,
отвращение не одержало во мне верх. Синьор Мильо-
рини доставил мне много удовольствия, пока я поко-
рял его. Я настолько преуспел в этом, что после того
как мы ушли от г-жи Пьетрагруа, он проводил меня
до ресторатора Вьейяра и поведал мне тайный спо-
263
соб в любой момент по желанию быть готовым к
любовным утехам. В настоящее время он занят про-
веркой этого великого секрета.
В монархических государствах это замечательное
средство, давая возможность нравиться женщинам
не первой молодости (г-жам Ребюфе), могло бы слу-
жить средством обогащения.
Вполне понятно, что это замечание высказано
мною. Во всем своем повествовании мой собеседник
не обнаружил и тени ума; наиболее глубокомыслен-
ное восклицание, на какое он оказался способен, бы-
ло: «Это само собой разумеется!»
Но, сам того не сознавая, он рисовал нравы:
1) Ему присуща итальянская осторожность: он уве-
рял меня, что не стал бы испытывать на самом себе
бтот великий секрет.
2) По-видимому, у него есть женщины; он обла-
дает довольно красивой внешностью, силой, здо-
ровьем и веселостью, но в нем нет ни капли ума; это
чувствуется во всем его облике.
Вчера он был весь день в сюртуке и вообще не-
брежно одет; в этом костюме он сделал пять-шесть ви-
зитов в театре и находился в ложе своего генерала,
красавца Теодора Лекки.
Господин Мильорини был раньше офицером, со-
стоящим при дворе. Он сообщил мне, что благодаря
этому у него было десятка три женщин, которым он
мог демонстрировать действие своего замечательного
средства.
Обитателей Парижа в г-не Мильорини, которого
невольно хочется сравнить с красивым юношей —
адъютантом при флигель-адъютанте — поражает его
непринужденность.
Мне стоит только вспомнить красивого юношу,
адъютанта генерала Бертрана ’, бывавшего у
г-жи де Ла-Бержери, и сопоставить его с г-ном Мильо-
рини.
Француз беспрестанно рисовался; он напускал на
себя воинственное высокомерие, важный вид, и
проч., и проч., а главное, он был как нельзя более да-
1 Г-на Полена.
264
лек от всего, что исполнено простого здравого смы-
сла.
Миланец кажется мне более естественным и бо-
лее счастливым. Я не сомневаюсь, что француз гораз-
до больше понравился бы полудурам, вроде мадмуа-
зель Бланш де Ла-Бержери и ее пособниц; что ка-
сается меня, оба вызвали бы во мне скуку, но мила-
нец был бы для меня гораздо менее несносен.
ГЛАВА XXI
Миланское наречие полно чувства (я, понятно,
говорю не о чувстве любви), его интонации выра-
жают чистосердечие и спокойную рассудительность.
Вот подробный портрет одного из участников на-
шего посещения Бреры. Самым важным из них был
г-н Видман — человек веселый, любящий музыку, из-
неженный и мало мыслящий. Я нахожу для незначи-
тельности его ума смягчающие обстоятельства. Эти
люди всю свою молодость заняты любовью, они пылко
наслаждаются и всецело предаются ощущению; поэто-
му, когда оно идет на убыль, у них остается только
очень небольшое количество мыслей, которые они слу-
чайно продумали среди своих наслаждений1.
Г-н Видман, бывший, кажется, одним из видных
сановников Империи,— хотя он и находится в род-
стве с семейством Редзбнико, чью фамилию он при-
нял, ибо один из Редзбнико оставил ему 50 000 фран-
ков ренты,— обладает светской вежливостью в той ме-
ре, в какой это допускает итальянская непринужден-
ность.
Эта вежливость, которая смутила бы меня десять
лет тому назад, позволила мне откинуть всякое сте-
снение; и я разговаривал с ним в самом благород-
ном, самом учтивом и услужливом тоне.
В этом отношении я могу быть доволен собою и не
заботиться о том, что станут говорить мои друзья, ко-
торые не понимают моей манеры вести себя.
1 Я недавно видел его в Москве и считаю мое мнение пра-
вильным. Этот человек сразу внушает живую и естественную
симпатию.
265
Успех ее оправдывает. Когда мы расставались,
г-н Видман подождал, пока проехала чья-то коляска,
и сделал несколько десятков шагов, чтобы подойти
проститься со мною и пожать мне руку.
Мы вышли от г-жи Пьетрагруа. Она дает понять,
что мне следует предложить ей руку, я отказы-
ваюсь, предоставляя это г-ну Видману, тот любезно
уклоняется, и наконец я, как иностранец, уступаю и
имею честь предложить руку alia nostra dea *.
Мы осматривали Бреру (я помещу ее описание
в другом месте, после того как побываю там снова), а
также мастерскую Рафаэлли, где делают мозаичную
копию «Тайной вечери» Леонардо и где Мильорини
говорил возмутительные глупости по поводу трудолю-
бия бедных художников, присутствовавших там и
соглашавшихся с ним. Я рассказываю здесь только
о том, что касается моего ухаживания и Мочениго;
и то и другое одновременно — это уже немало.
глава ххп
Милан, 11 сентября 1811 г.
Итак, мы посетили музей Брера; я выказал себя
там человеком светским, блестящим, с живым умом.
Г-жа Пьетрагруа дала мне понять накануне, что такая
живость ей нравится; при этом она проявила такую
проницательность, которая доказала мне, что она пре-
красно улавливает всякие тонкости.
Я сумел их выразить, беседуя по-итальянски,— это
неплохо.
Произведения искусства захватили меня, особен-
но красивый барельеф (Геркулес, возвращающийся
с Алкестой). Во время осмотра мне пришлось убе-
дить себя снова завладеть вниманием г-жи Пье-
трагруа, вместо того чтобы восхищаться портретом
Монти.
Она задавала мне хитроумные вопросы, желая от-
гадать, в чем заключаются мои служебные обязанно-
сти, о которых она была осведомлена только по моей
визитной карточке. Но так как самолюбие придава-
ло мне самую утонченную восприимчивость в этом от-
* Нашей богине (итал.).
266
ношении, я отлично понял, к чему клонятся ее расспро-
сы, непринужденно и даже с изяществом выпутался
из них и представил мою должность в прикрашенном
виде.
Замечу, что для человека с таким характером, как
у меня, знаки отличия хороши только в путешествии.
Это посещение Бреры укрепило меня во мнении
г-жи Пьетрагруа и г-на Видмана.
Мы направились в мастерскую Рафаэлли. Там
я дважды посмотрел на нее с величайшей нежностью;
всякий раз, когда наши руки встречались, они обме-
нивались пожатием, мы часто прижимались друг к
другу плечом; я сказал ей несколько коротких и неж-
ных комплиментов.
Она рассталась с нами у своего подъезда в поло-
вине пятого. «Arrivederci, questa sera al teatra»*,—
с этими словами все распрощались.
Г-н Мильорини показал нам портрет своей любов-
ницы, замужней женщины с глупым выражением ли-
ца; все шутили по поводу этой связи с такой просто-
той и вольностью, от которой волосы стали бы ды-
бом у наших бедных французских импотентов.
В пять часов я пришел к Вьейяру и увидел кра-
савицу все еще в папильотках. Я был весьма любе-
зен с соседом по столу и угостил его моим бургунд-
ским ’. Оно было очень хорошее, и я оказал честь мо-
ей бутылке (10 миланских лир).
То полное счастье, о котором я говорил, я испыты-
вал с четырех часов до половины шестого. Оно нача-
лось в ту минуту, когда я взял г-жу Пьетрагруа под
руку. Убогость мыслей моих спутников навеяла на
меня мимолетную скуку у Рафаэлли; для игры в мяч
нужны двое.
Я вышел погулять на Корсо один; мое счастье вне-
запно кончилось, как кончается счастье иных честолюб-
цев 2. * 8
* «До свидания нынче вечером в театре» (итал.).
1 То был поэт-импровизатор и паразит.
8 Которые, будучи из первых в каком-нибудь сословии, ста-
новятся в высшем сословии последними.
267
ГЛАВА XXIII
Мои воспоминания были свежи, очаровательны;
они стали действительностью. Я обнаружил, что люб-
лю теперь г-жу Пьетрагруа. С этой минуты множество
мелочей, интересовавших меня в Милане, потускнело.
Звон колоколов, произведения искусства, музыка и
прочее, все, что пленяет незанятое сердце, стано-
вится бесцветным и ничтожным, когда оно исполнено
страсти.
Я обнаружил часов в шесть, что люблю г-жу Пье-
трагруа; во мне зародилась робость; с этой мину-
ты ужасная хандра наполнила мою душу.
Эта хандра проистекала главным образом от то-
го, что множество небольших источников счастья, по-
рождаемого воспоминаниями, источников, сливавших-
ся в общий поток, мгновенно иссякло.
Моя коляска наводила на меня скуку, с тех пор
как я не сравнивал больше мое нынешнее положение
с положением чиновника при главном интенданте
Дарю. Ла-Скала не доставляла мне больше удоволь-
ствия, возбуждаемого воспоминанием о нежных
меланхолических чувствах, испытанных там прежде,
когда я занимал положение неизмеримо более низ-
кое, чем нынешнее.
Стоило мне взглянуть на вторую ложу третьего
яруса справа — и меня тотчас же охватывало чувст-
во нежности и грусти.
По-видимому, к моему домогательству примеши-
вается большая доля тщеславия, ибо я не жду боль-
шого удовольствия от того, что окажусь в объятиях
г-жи Пьетрагруа. Анжелина Берейтер, право же, вну-
шила мне отвращение к зрелищу обнаженных бедер,
груди и прочего.
Для Мочениго мне будет полезно запомнить, ка-
ким образом очарование Милана сразу исчезло,
когда воспоминания достигли силы, достаточной для
того, чтобы они превратились в действительность; за-
помнить и мое объяснение этого тем, что многочислен-
ные источники удовольствия, вызываемого воспоми-
наниями, иссякли, как только я стал видеть во всем
лишь то, что могло бы оказать услугу или повредить
моей зарождающейся страсти.
268
Что заставляло меня, например, поднимаясь в
третий ярус лож, примечать их расположение, ре-
шетчатый переплет нижней половины дверей, если я
думал только о том, как войти с изяществом в ложу
г-жи Пьетрагруа и какой мне окажут прием?
Вот, если я не ошибаюсь, ценное наблюдение.
Мне было не до него вчера, в семь часов, когда
я сидел в партере, исполненный мрачности и гневных
чувств к моим соседям; я слушал, без особого внима-
ния, первое действие «Pretendenti delusi» и посмат-
ривал иногда на г-жу Пьетрагруа, не различая ее ли-
ца, а только шляпу и руку.
Я сохранил достаточно самообладания, чтобы со-
блюсти свое достоинство и не зайти в ее ложу перед
началом спектакля. У меня хватило терпения до-
ждаться начала балета; но зато я просидел у нее
весь балет и половину второго действия. Я был там
молчалив и несколько серьезен.
Она сразу же сказала: «Не понимаю, что такое с
Видманом; у него совсем расстроенный вид». Это бы-
ло верно.
Мы ненадолго остались наедине; я смутился,
но овладел собою и стал расспрашивать ее по оче-
реди обо всех, кого я только что видел у нее в ложе.
Я заметил, что она опасается, как бы у меня не
сложилось о ней дурного мнения оттого, что один или
двое из этих посетителей клали ей руку на колено,
как бы для большей убедительности своих слов.
Я тотчас употребил этот прием красноречия. Она пояс-
нила мне, что здесь, в Милане, если бы она стала
этим возмущаться, она показалась бы не в меру стыд-
ливой.
Г-н Видман вернулся расстроенный и всецело
поглощенный своим волнением (результат непосред-
ственности, чего, пожалуй, не встретишь во Фран-
ции). Я подумал, что он ревнует ко мне. Во всяком
случае, я стеснял его; ему надо было — может быть,
из честолюбия — сказать что-то по секрету г-же Пьет-
рагруа. Было приятно остаться на время исполнения
красивого трио трех помолвленных, но пришлось уйти
с Мильорини, как только оно кончилось. Пробыл я
там восемь или десять минут; я заметил, что тотчас
269
после моего ухода г-жа Пьетрагруа и г-н Видман ста-
ли оживленно разговаривать между собою.
Я спустился в партер. Провел десять минут в ло-
же г-жи Ламберти. По-прежнему отменная вежли-
вость. Она познакомила меня с величайшим врачом
Италии и его женой.
Это не избавило меня от гложущей хандры.
Я вернулся домой взбешенный: если б я был львом,
мне доставило бы удовольствие терзать окровавлен-
ные тела, ибо это заняло бы меня и, следовательно,
рассеяло, и еще оттого, что я бы утешился, проявив
свою силу. Так как мне нечего было терзать, я огра-
ничился тем, что набросился на «Королевский альма-
нах», интересную книгу, которую я просматривал с ве-
личайшим вниманием до второго часа ночи.
Просматривая ее, я услышал венецианскую речь
чистильщика сапог в гостинице и вообразил, что
г-н Видман явился требовать у меня объяснения, так
как я понравился его любовнице. Ярость моя усили-
лась, но я понял, что ошибся.
ГЛАВА XXIV
Но ярость из-за чего? Из-за всего и, между про-
чим, из-за того, что я уронил свое достоинство, оста-
ваясь слишком долго в ложе г-жи Пьетрагруа, вну-
шил к себе презрение женщины, которую я люблю.
Я мысленно представлял себе, как она на разные ла-
ды показывает мне, что ей не нужна моя любовь.
Ярость проистекала также от досады, что я лишился
удовольствий, вызываемых воспоминаниями.
Словом, я вел себя, по-видимому, как неистовый
безумец в мрачном стиле Альфьери. В такие мину-
ты, если я когда-либо обзаведусь семьей, я буду для
всех несчастьем. Такие минуты наступают у меня ча-
сто оттого, что я слишком долго пробыл в гостях.
Я уверен, что у любезного Джакомо Лекки не бывает
таких минут, но зато ум его не изощряется в тех
многочисленных размышлениях, к каким ярость побу-
ждает мой ум, ему не хватает характера *.
* И Мочениго тоже не хватает.
270
Рассуждая о моей ярости, я все еще слегка ощу*
щаю ее. У меня был сегодня (11 сентября) весь день
ужасный вид; мне ничто не нравилось; но, к счастью,
я послал к черту только моего лакея, да и то не очень
грубо.
Именно в такие минуты мне был бы нужен друг;
но ему следовало бы обладать кротостью г-на Лек-
ки и проницательностью Крозе, а главное, мне надо
было бы иметь в кармане талисман, чтобы заставить
его полюбить меня, ибо в таких случаях я не очень-то
заслуживаю любви.
Ярость моя забавна в том отношении, что, делая
эту запись, я вижу, что могу быть только доволен
г-жой Пьетрагруа. В театре она несколько раз вни-
мательно посмотрела на меня; я был осыпан знака-
ми внимания и предупредительности; а когда я,
беря табакерку, слегка пожал ей руку, она постара-
лась тотчас же найти случай пожать мою самым под-
черкнутым образом.
Странное следствие огромной гордости и чувстви-
тельности, которое я пространно изложил для того,
чтобы Бейль 1821 года мог понять его.
Но что представляет собой г-жа Пьетрагруа? Вот
самое главное.
Здесь я должен скромно признаться, что мне не
хватает фактов. Прошу помнить, что все это двух-
месячная поездка в Италию человека немного шало-
го, как доказано выше. Чтобы внести ясность в мои
суждения, понадобился бы год личного опыта. Ведь
я лишь отмечаю тот отзвук, который каждая вещь,
касаясь моей души, в ней вызывает.
ГЛАВА XXV
Характер г-ж и Пьетрагруа.
У г-жи Пьетрагруа, высокой и красивой женщины,
серьезный ум. Я уже не замечаю в ее глазах мечта-
тельности. Она находит, что в Милане однообразие
губит наслаждение; связи являются там браками.
Любовники испытывают наслаждение первые четы-
ре месяца, а затем год или два скучают вместе из
уважения к общественному мнению.
271
Она находит, что итальянцам (жителям Милана)
недостает живости ума,—она называет это остро-
умием; но она признает за ними талант, то есть хит-
рость и осторожность в достижении какой-нибудь
цели. Она излагала это позавчера с замечательной
проницательностью. Я готов был аплодировать ей,
хотя она и разбила мои доводы. Она находит, что,
когда итальянцы случайно острят, они делают это
тяжеловесно и, таким образом, обесценивают свою
остроту.
Не позволительно ли мне думать, что мимолет-
ная связь со мною, очень неожиданная и очень пыл-
кая, может ей понравиться? Это нарушило бы одно-
образие.
Вчера, по дороге в Бреру, я спросил ее с лакониз-
мом таинственности, любит ли она своего чичисбея,
и сказал, что, по моему мнению, чичисбеем ее являет-
ся г-н Видман.
Я наказал себя за длительность вчерашнего по-
сещения тем, что не пошел туда сегодня. Мне это бы-
ло нелегко. Но следует помнить то, что рассказыва-
ла мне Анжелина,— какое действие оказывают на
нее ухаживания и признания ее поклонников. Если
я хочу нравиться женщине, не следует, чтобы она бы-
ла вполне уверена в том, что она мне понравилась.
Здесь я опускаю страницу нелепой и чувствитель-
ной болтовни и иду принять ванну, после того как на-
писал двадцать страниц кряду. Сегодня ночью меня
немного успокоила прелестная серенада, которую
я слушал в полусне.
ГЛАВА XXVI
Сегодня я без всякого удовольствия осмотрел
Амброзиану, «Тайную вечерю» Леонардо, Сан-Чель-
зо и прочее. Мне понравилась только кариатида (та,
что находится справа при входе в Сан-Чельзо). Я еще
раз посмотрю «Тайную вечерю» и напишу мою ста-
тью в самой трапезной. Там я видел эскиз Босси
(Уголино). Дети размещены с изяществом и вызы-
вают умиление; фигура отца — просто манекен с об-
наженными мускулами, а не счастливый человек, ко-
272
торый всего лишь четыре дня находится в бедствен-
ном положении. Художник должен отбросить piu
lune* Данте и предположить, что несчастье началось
только в тот момент, когда замуровали дверь. Это
всего лишь набросок.
Я горько упрекал себя за то, что не осмотрел Ам-
брозиану прежде, в дни первого моего пребывания
в Милане. Мое сожаление оказалось преувеличенным:
эта библиотека не представляет для меня ни малей-
шего интереса. Там есть копия «Тайной вечери», сде-
ланная, как сказал мне проводник, в 1596 году,
спустя сто лет после оригинала, и копировщик уже то-
гда жаловался на то, что живопись Леонардо стер-
лась.
Я испытал на себе докучливость чичероне. Наня-
тый мною слуга берет на себя смелость восхвалять
Тициана.
Мой умиленный дух бы вдруг оледенили.
Наверно, чичероне помешал бы мне восхищаться
«Тайным браком». Следовало бы завести немых чи-
чероне, которые приводили бы вас к памятнику и мол-
ча указывали бы на него пальцем.
После этих поездок я прошелся пешком по ули-
цам, но, как я уже пояснил, миланские воспомина-
ния меня больше не трогают. Я вернулся домой и на-
писал двадцать страниц дневника. Затем я принял
ванну. Она внушила мне разные мысли и, между про-
чим, мысль сказать г-же Пьетрагруа:
«Выходя из вашей ложи, я чувствовал себя страст-
но влюбленным в вас. Я пошел в партер, чтобы вас
видеть. За это неблагоразумие я наказал себя тем,
что не видел вас вчера».
Я замечаю, что забыл то, что придавало этой
мысли некоторое изящество.
Я отправился на Корсо, которое показалось мне
скучным. Там были только две женщины простого
звания, гулявшие пешком.
Оттуда — на «Помолвленных». Тотчас после пер-
вого действия поехал слушать «Раскаявшуюся кап-
ризницу» и вышел из театра в половине двенадцато-
* «Много лун...» (итал.)
18 Стендаль. Т. XIV. 273
го. Музыка мелодична, актеры жизнерадостны, но
есть опасность набраться вшей.
Это единственная опасность, какую я до сих пор
встретил в моем путешествии.
Путешественник, переписывающий все, что он про-
чел о стране, по которой разъезжает, может соста-
вить дневник в сто томов in-folio. Путешественник, от-
мечающий только то, что он почувствовал, очень огра-
ничен в своих возможностях. Он может обладать
только умом, тогда как первый обладает уче-
ностью
ГЛАВА XXVII
Милан, 12 сентября 1811 г.
Я намерен объясниться в любви г-же Пьетрагруа
и выяснить, оставаться ли мне в Милане или уез-
жать. Ничто тут больше меня не удерживает, кроме
нее.
Побывал в Королевском' дворце. Там нет ничего
выдающегося, кроме зала, где даются балы, и кон-
цертного зала, который, на мой взгляд, уступает все
же концертному валу Венского дворца.
Зал заседаний Государственного Совета выгля-
дит убого, но он лучше нашего в том отношении, что
свет падает сверху и что в нем хорошая слышимость.
Впрочем, это все та же скверная удлиненная
форма. Следовало бы строить такие залы в виде по-
лукруга.
У Миланского дворца жалкий вид. Зеркала в нем
небольшие и составлены из нескольких кусков, часы
омерзительны. Кроме того, следовало бы добавить
из мебели сорок или пятьдесят хороших вещей рабо-
ты Жакоба.
Часы парижские; множество отвратительных ста-
ринных гобеленов.
В этом дворце нет ничего красивого, кроме мозаич-
ных полов из искусственного мрамора и росписи
Аппиани.
Фрески очень хороши, но почти во всех слишком
много синего цвета. Этот цвет придает свежесть и ве-
1 Определения Гельвеция.
274
личественность; но, когда его слишком много, полу-
чается холодный и мертвенный оттенок.
Видел два — три омерзительных портрета вице-ко-
ролевы; шея и руки синие, грудь тоже синяя, бес-
форменная и почти отвислая.
Два портрета императора величественны и со-
здают впечатление настоящей пышности, главным
образом благодаря двум богиням победы, изображен-
ным светотенью; но Аппиани сделал из императора
человека, вдохновленного свыше. По-видимому,
художники воспринимают гения только таким образом,
и взору их недоступен тот высший разум, который
постигает, насколько это возможно человеку, реаль-
ные соотношения вещей и путем хладнокровной
осмотрительности подчиняет себе события.
Любовь. Но сегодня утром я был весьма далек
от той хладнокровной рассудительности, о которой
говорю. Я считал минуты, намереваясь отправить-
ся к г-же Пьетрагруа ровно в час. Наконец наступил
полдень, и я оделся. Я был нежен, близок к тому, что-
бы сделать пламенное признание, и весь охвачен вол-
нением; но как раз, когда я нахожусь в таком при-
поднятом состоянии, мне мешает стечение об-
стоятельств. Спрашиваю привратницу, дома ли г-жа
Пьетрагруа. Она отвечает: «Да». Поднимаюсь,
сгорая от нетерпения. Хорошенькая молодая горнич-
ная, живая и веселая, говорит мне с лукавым видом:
«Serva sua, ё sortita» *.
Иду в Бреру и, рассматривая картины, стараюсь
образумиться, настроить себя на невозмутимый лад
и ко всему легко относиться. После таких усилий
теряешь всякое изящество.
В два часа нас выгоняют из Бреры; отправляюсь
к г-ну Рафаэлли посмотреть, как работают над ко-
пиями «Тайной вечери», «Христа» Гвидо Рени и проч.
Хотелось как-нибудь убить время до трех часов.
Г-н Рафаэлли — кажется, это был он,— невысокий и
желчный молодой человек с лицом художника, ра-
душно принимает меня; наконец вижу, что уже поло-
вина четвертого, и поспешно ухожу.
• «Простите, госпожа вышла» (итал.).
275
Поднимаюсь к ней; но во мне нет больше сладо-
стного волнения, нет нежности. Надо было видеть
меня двумя часами раньше. Застал ее одну; стоило
бы ей только заговорить в шутливом тоне — и мое
признание замерло бы на полуслове, отчего у меня
было бы сегодня вечером отвратительное настроение.
Я сказал ей бесстрастным, рассудительным голо-
сом, что влюблен в нее, что не был у нее вчера, так
как не хочу подвергать себя опасности безответной
любви, и проч., и проч.
Она ответила мне (в основном), что я шучу; а ко-
гда я стал чистосердечно уверять ее в обратном,
она промолвила: «Мне бы очень хотелось, чтобы это
была правда».
Вся наша беседа была дьявольски рассудитель-
ной по интонациям голоса и по выражению лица. Но
так как французы проявляют в разговоре гораздо
больше живости, чем итальянцы, она, быть может,
не заметила этого бесстрастного тона.
Она тотчас призналась мне, что тоже очень до-
садовала вчера, когда в четыре часа убедилась, что
я не приду; что, желая наказать меня, сегодня вы-
шла из дому.
Затем я наговорил множество хороших вещей, но,
по-моему, с видом чересчур бесстрастным. Она пере-
шла со мной на «ты», плакала, становилась еще более
нежной, когда я напоминал ей то или иное проявление
моей прежней страсти.
То, что я так долго сохранял в памяти множество
мелочей, показалось ей, по-видимому, замечатель-
ным, я не решаюсь сказать трогательным \ Когда я
хотел поцеловать ее, она сказала: «Получать, но ни-
когда не брать самому». Это правило поведения очень
подходит для моего характера, в котором необходимое
для выполнения усилие убивает чувство.
Итак, я не похищал поцелуев, но вскоре получил
их. Нежность возвращалась ко мне по мере того, как
у меня отпадала надобность в исполнительной вла-
сти; я чувствовал себя возбужденным, и если бы
1 Очень забавно перечитывать это в 1817 году (2 ноября
1817 г.), после всего того, что я с тех пор пережил.
276
наше свидание с глазу на глаз продолжалось дол-
го, я бы дошел до конца.
Она плакала, мы обнимались, говорили друг дру-
гу «ты», она это делала беспрестанно. Мы под-
робно обсудили вопрос о моем отъезде. Она все твер-
дила мне взволнованным голосом: «Уезжай, уез-
жай, я чувствую, что для моего спокойствия тебе на-
до уехать; завтра у меня, пожалуй, не хватит му-
жества сказать тебе это».
Когда я ответил, что буду чувствовать себя слиш-
ком несчастным во время этой поездки, она возрази-
ла: «Но у тебя будет уверенность, что ты любим».
Говоря о наших отношениях, она заметила с убеж-
денным видом: «Это роман».
Действительно ли она это чувствует? Или говорит
так только из кокетства?
Большой вопрос; но если она не влюблена, я по-
стараюсь, чтобы она в самом деле влюбилась. У меня
уже сегодня утром был благородный порыв, вслед-
ствие чего я разбил стекло своих часов после того, как
дал ей прочитать: «Анджелина любит тебя в любую
минуту своей жизни» *.
Вот поступки, против которых невозможно усто-
ять. Она боялась, что румянец волнения нас выдаст.
Я поручился ей за себя. Пришел какой-то ученик Пе-
сталоцци 1 2, а затем чичисбей 3. Я был отменно любе-
зен с этими господами. В глазах ее светилась живей-
шая радость по этому поводу. Боясь, что я не смогу
выдержать свою роль, я редко смотрел на нее. Я раз-
говаривал с ученым о Траси, а с чичисбеем — об ис-
кусстве, граните и англичанах.
Этот чичисбей, видимо, обладает здравым смыс-
лом, глубиной мысли, тактом и знанием светского
обхождения, но у него несчастный и недоверчивый
вид; никакого пыла, никакого великодушия, сорок лет.
Она усиленно уверяет меня, что он отнюдь не любов-
ник.
Но мне кажется, что она ведет себя очень дип-
1 Такие порывы действительно больше всего внушили ей ува-
жение к моему характеру.
2 Г-н Скальотти, тупой, как истинный ученый.
3 Г-н Тюренн.
277
ломатично. Может быть, это просто-напросто италь-
янский характер, который я наблюдаю вплотную.
Эта победа не доставила мне захватывающего
наслаждения. Если бы я застал ее ровно в час, все
было бы совсем иначе.
Ушел от нее в пять часов, проявив в беседе с этими
господами величайшую любезность.
ГЛАВА XXVIII
Снова увидел ее в ложе, где немного скучал отто-
го, что мог говорить и делать только безразличные
вещи. Мы, однако, прижимались друг к другу плечом,
и я впервые уяснил себе миланский разговор, пере-
сыпаемый шутками, намеками и полунепристойностя-
ми,— словом, необычайно сложный.
Замечаю, что трудно судить о народе, языка кото-
рого не знаешь.
Она назначила мне на завтра свидание во Фран-
цузском театре, в освещенной ложе, десятой в треть-
ем ярусе; но я зайду к ней в час.
Некий граф д’Азас, уроженец Пьемонта, вечно
смеющийся, заметил, что в Турине начинают гораздо
меньше любить все непристойное, чем в Милане. Это
по поводу «La bella Rosa» * г-жи Гафорини.
Распятые монахи францисканского ордена, сюжет
картины Танцио де Варалло, от него волосы встают
дыбом.
Милан, 13 сентября 1811 г.
Я дал сражение 31 мая в поместье г-жи Дарю и
сражение 12 сентября в Милане в одном и том же
наряде.
Г-жа Дарю проявила большое волнение; г-жа
Пьетрагруа показалась мне чрезвычайно рассудитель-
ной *.
Впрочем, итальянка, более глубокая и более спо-
собная на сильные чувства и решительные поступ-
* «Прекрасной Розы» (итал.).
1 Вполне понятно: для г-жи Дарю это было довольно непри-
вычно. Она была наиболее и наименее кокетливой из женщин.
278
ки, должна вносить в устройство своего счастья боль-
ше рассудительности и, следовательно, держаться
внешне более солидно и холодно.
Госпожа Пьетрагруа, которая взяла с собой женщи-
ну, могущую служить ей свидетельницей, и пренебре-
гая всеми последствиями своего поступка, поехала в
Париж, чтобы оправдаться перед Жуанвилем, за-
тем расстаться с ним; в которую за несколько меся-
цев до того отвергнутый любовник стрелял из писто-
лета, а она потом с веселым хладнокровием отрицала
это происшествие; которая после того проявила в своем
поведении величайшую дипломатичности,— г-жа
Пьетрагруа, повторяю, не могла быть взволнована
признанием, которое она могла предвидеть и, быть
может, намерена была спровоцировать.
Итак, несмотря на ее чрезвычайную рассудитель-
ность, она может любить меня.
15 сентября, воскресенье.
Итальянец, знающий, каким бурным страстям он
даст выход, полон внимания и, следовательно, кажет-
ся холодным в такие минуты, когда мы, французы,
уверенные в том, что не будем безумствовать, всеце-
ло предаемся нашим чувствам, более слабым поэто-
му, хотя они и кажутся более сильными.
ГЛАВА XXIX
15 сентября 1811 г.
Я только что ушел от нее, полный восхищения и
едва ли не страсти. Она заставит меня проливать сле-
зы, когда я буду уезжать из Милана. Какие это неж-
ные слова: видеть ее вновь через десять лет! Ведь
множество случайностей могли за это время навеки
отнять ее у меня! Увидеть ее вновь и не обладать ею,
терзаться мыслью, что ты можешь сказать: «Другие
опередили тебя в ее сердце!»
Я только что в течение получаса находился под
впечатлением этого возвышенного и нежного характе-
ра, от которого я был без ума в год битвы при Ма-
ренго. Она рассказывала мне о том, как она умирала
во время опасной болезни, от которой ее спасли, вы-
279
пустив ей четыреста унций крови; о религиозных со-
мнениях, возникших у нее после этого; о том, что она
читала тогда Дюпюи («Происхождение культов») и
в особенности своего «милого Гельвеция»; что поде-
лилась своими сомнениями с г-ном Тюренном и в кон-
це концов от них избавилась.
После того как мое признание было встречено весь-
ма благосклонно, был такой день (если не ошибаюсь,
13 сентября), когда я думал, что проживу месяц в
Милане и сделаюсь ее любовником.
Милан тотчас перестал мне нравиться. Что делать,
когда я не с нею?
Я искренне проклинаю мою гордость. Если бы она
не полюбила меня, я испытывал бы ужасные мину-
ты; мысль, что эта редкостная женщина меня не лю-
бит, не давала бы мне покоя среди всех удоволь-
ствий.
Она меня любит,— и мною овладевает скука.
Это значит таить в себе .источник несчастья. Как
бы мне хотелось иметь друга, который беспрестанно
выжигал бы каленым железом эту часть моей души!
Не помню, вчера или позавчера я пошел к ней.
Я мог обладать ею и остаться или уехать и не обла-
дать ею.
Когда я пришел, она несколько раз повторила
мне: «Уезжайте, Бейль, вам надо уехать; уезжайте,
уезжайте, тебе надо, надо уехать».
Я противился и притворялся очень растроганным,
но в конце концов среди самых нежных поцелуев бы-
ло решено, что я уеду.
С этой минуты все совершенно переменилось и
приняло трогательный характер.
Мы говорили о возможности для меня поселиться
в Милане.
— Я бы сразу прогнала всех моих друзей и ска-
зала им: «Мы можем встречаться в театре, если вам
это угодно».
Она произнесла это с самой правдивой и благо-
родной интонацией в голосе, и глаза ее засверкали.
Вчера, 14-го, во время нашего свидания наедине,
происходившего в час дня и длившегося двадцать—
двадцать пять минут, у нее несколько раз выступали
280
на глазах слезы; она безвольно покоилась в моих объ-
ятиях; но среди самых нежных поцелуев она ни ра-
зу не позволила мне поцеловать ее в бедро. «Что
удержит нас от того, чтобы пойти дальше? Это ли
способ расстаться? — твердила она, обнимая меня.—
Мы все больше теряем голову».
Я чувствовал, что есть какая-то более веская при-
чина.
Я все больше восхищаюсь ею, и это вызывает во
мне нежность.
Итак, вчера я отправился разыскивать некоего г-на
де Сен-Ромена. Я увиделся с ним только сегодня ут-
ром. К сожалению, он чего-то ждет; не будь этого
обстоятельства, мы уехали бы завтра. Надеюсь, мы
сможем уехать 17 сентября.
Но я вновь увижу Анджелину на обратном пути
в Париж; в настоящую минуту мое сердце находит
невозможным не видеть ее целый год.
Мне кажется, что, вернувшись в Париж, я сдела-
юсь скрягой и льстецом, чтобы иметь деньги и полу-
чать отпуск для поездок в Милан.
Без нее я все же очень скучаю.
Вчера, после того как мы недолго пробыли на-
едине, явились докучливые друзья. Я хотел удалить-
ся, чтобы не возбуждать в них ревности; то состоя-
ние небытия, в которое я впадаю, уходя от нее, заста-
вило меня остаться до четырех часов. Один за дру-
гим явились г-да Видман, Дельфанте, Тюренн, граф
д’Азас; я старался быть любезным, но это, пожа-
луй, еще одна причина для того, чтобы эти господа
меня недолюбливали. Единственное чувство, которое
они могут питать ко мне,— это ревность.
Прошла неделя с тех пор, как после бесконечно
долгой разлуки я снова увидел Анджелину, которая
меня не узнала, и я уже оттесняю их, или, вернее
сказать, беру верх над ними.
Если бы я пробыл с Анджелиной два часа наеди-
не, в ложе или на прогулке,— срок, достаточный для
того, чтобы я успел стать непринужденным,— она
воспылала бы ко мне любовью.
Вчера у нее часто навертывались на глаза слезы.
Сегодня утром у нас было свидание у входа в ба-
281
ни. я очень беспокоился, как бы не пропустить ее.
Все удалось как нельзя лучше. Мы поговорили с нею
минутку во дворе Аламанни (presso le Cinque vie *,
приблизительно № 2833). Я рассказал ей, сколь-
ко я исходил ради нее сегодня утром. «Да, это может
вскружить голову»,— сказала она со слезами на гла-
зах.
Это выражение «вскружить голову» тотчас внуши-
ло мне шутливое замечание. Поэтому я стараюсь де-
лать так, чтобы она говорила по-итальянски.
Наше свидание у нее в доме оказалось неудач-
ным. Я застал там ее сестру, глупого красавца-мужа,
затем мать, которая так же, как и милейший Борро-
ни, встретила меня с немецкой любезностью, и в до-
вершение всего г-д Тодоро — аббата, который ка-
жется мне замечательным человеком,— Видмана и
Тюренна.
Она рассказывала мне с двух часов до без четвер-
ти трех в присутствии этих господ, беседовавших впол-
голоса, о своей болезни, о том, как она умирала, о
своих сомнениях и так далее. Все это умиляло меня
и вызывало во мне восхищение. Отчего г-жа Дарю
не обладает таким характером? Боже мой, какое
счастье!
глава ххх
Но, возвращаясь к Анджелине, мне бы хотелось
умереть в ее объятиях. Такое сочетание величия ду-
ши и привязанности ко мне заставило бы меня до-
стойно проглотить эту пилюлю; впрочем, я уверен,
что при моей гордости приму ее как подобает. Но мне
было бы так приятно плакать с Анджелиной!
Чувствуется, что я весьма далек от Мочениго. Я
утратил тот душевный покой, который позволил бы
мне находить острое удовольствие в подобных вещах.
Сестра Анджелины оказала мне хороший прием.
Сегодня вечером, после Ave Maria, она с г-ном Вид-
маном будет петь для меня у Боррони.
Сегодня утром, во дворе бань, Анджелина сказа-
ла мне в туманных выражениях — так как нас могли
* Возле Пяти аллей (итал.).
282
слышать,— что у нее с мужем отношения только дру-
жеские и что она уже два года живет как монахиня.
1) Итак, я недостаточно люблю ее, чтобы жить
ради нее в Милане, не будучи постоянно с нею.
2) Но мне думается, что я нашел бы счастье в
том, чтобы любить ее на итальянский лад, то есть
чтобы постоянно быть с нею.
3) Но она заставит меня проливать слезы при рас-
ставании, и тоска будет моей дорожной спутницей.
Вот кометы, которые мне известны:
брак, в IV или V году, до нас;
г-н Гро вплоть до VII года;
г-н Луи Жуанвиль;
еще один француз (комиссар по финансовой ча-
сти) ; и я сам.
Милан, 15 сентября 1811 г. (записано 16 сентября).
Весь Милан собрался на Корсо и у Восточных во-
рот, чтобы посмотреть подъем на воздушном шаре
г-жи Бланшар. Это тот же подъем, который я видел на
очень близком расстоянии в Сен-Клу по случаю кре-
стин римского короля.
Я не был расположен к тому, чтобы смотреть на
всю эту толпу в качестве Мочениго.
Я был взволнован, но довольно приятными чувст-
вами, и с лицом безумца искал Анджелину во всех
экипажах. Не найдя ее, вернулся домой переодеться
и в восемь часов был на балконе у г-жи Боррони.
Я намеревался быть немного мрачным. Мое пове-
дение было очень хорошим с точки зрения интересов
той страсти ’, которую я питаю к г-же Пьетрагруа.
Я заговорил с нею пылко и без всякой рисовки; она
сказала мне, чтобы я не был молчаливым.
Тогда я стал шутить с ее сестрой, которую мне
было приятно снова встретить. Я беседовал о дворе
с г-дами Тюренном и Видманом.
В г-не Видмане есть благородство вельможи: бла-
городство итальянское, то есть непринужденное, без
1 То была, черт возьми, любовь во всей ее полноте, но твер-
дость моей души всегда мешает мне считать владеющее мною
чувство сильным.—1813 г.
283
мещанского высокомерия, как то отмечает г-н Сис-
монди в начале пятого тома своей истории.
У г-на Тюренна нет благородства, но есть боль-
шая доля здравого смысла и проницательности.
Если бы я не питал никакого нежного чувства и
путешествовал в интересах Мочениго, мне следовало
бы возможно чаще видеться с г-дами Тюренном, Тор-
доро и Баридзони
По-моему, это выдающиеся люди. Новое доказа-
тельство исключительных достоинств Анджелины1 2.
Разговаривал вчера о дворе, желая внушить к се-
бе больше уважения, и это удалось, как и следовало
ожидать.
Г-жа Боррони встретила меня самым любезным
образом. Гости хотели заняться пением, но фортепь-
яно оказалось расстроенным. Все отправились к г-же
Пьетрагруа. Я взял ее под руку, когда мы пошли
к ней. Она, казалось, питала ко мне любовь и обеща-
ла, что разрешит мне поцелуй в бедро.
Гости стали петь. Выбор музыкальных вещей был
посредственный, но у Пепины прекрасное контраль-
то, вполне итальянское, приятное и густое, как кофе
со сливками в кафе Нуово на Корсо деи Серви.
Анджелина сказала мне, что ее огорчает то, что
я так весел. Когда я вел какой-то шутливый разговор
с ее матерью, она заметила мне: «Значит, вы уже не
помните того, что я вам говорила?»
Она сказала внезапно, как это свойственно италь-
янцам, и словно подводя итог своим размышлени-
ям: «Приходите завтра в половине первого».
Мне показалось, что это предвещает развязку. Я
бы вовсе не хотел этого, если бы мне пришлось про-
должать свою нынешнюю жизнь. Если бы я пожерт-
вовал ради этой женщины путешествием по Италии,
мне бы хотелось, как в романе, всегда быть с нею,
например на берегах Сезии.
Я ломаю трость, когда она заявляет, что не раз-
решит мне поцелуя, и говорю нараспев: «Van male е
malissimo gli affari miei»*.
1 Отсутствие ума.— Примеч. 1813 г.
2 И моей молодости.— Примеч. 1817 г.
* «.Дела мои идут скверно, и даже прескверно» (итал.).
284
ГЛАВА XXXI
Я отошел и положил письмо под диванную по-
душку. Г-н Видман много разговаривает с г-ном Тю-
ренном. Мне кажется, что ко мне ревнуют.
Г-н Видман вступил в разговор с Анджелиной, а
г-н Тюренн тем временем занимал меня.
Затем, в одиннадцать часов, видя, что эти госпо-
да не дадут мне возможности поговорить с нею, я
попрощался с ними и самым благородным образом
оставил их в ее обществе.
В этот вечер я, кажется, подвинул свои дела в
сердце Анджелины.
Лег спать, усталый до смерти.
Милан, 16 сентября.
Прекрасная погода, теплая, как в июне. В без чет-
верти час я сел в экипаж и объехал Милан вдоль
крепостных валов.
Великолепная растительность. Красивый вид на
собор со стороны Римских ворот.
У меня только сердце итальянское; если бы в
1800 году я вращался в здешнем обществе, как вра-
щаюсь теперь и как буду иметь в него доступ после
месяца жизни в Милане, я усвоил бы итальянские
манеры.
Здравый смысл долгое время был у меня в
немилости, но надо сознаться, что и я был в немилости
у него. Если бы я хорошо знал итальянцев, здравый
смысл и проницательность были бы у меня в большой
чести, а не являлись бы синонимами холодности и сла-
бого чувства.
Пишу в Милане 20 сентября 1811 года. Мне было
жаль отказаться от путешествия по Италии, следо-
вательно, я не был влюблен.
18 сентября я провел с нею три четверти часа на-
едине Накануне мы полтора часа гуляли вместе;
ходили, между прочим, есть виноград в ее дом в од-
ном из предместий города.
Я испытал приступ нежной грусти и узнал лю-
бовь.
* Нет, это было в другой день.
285
Если я не пишу, я все забываю; но, описывая свое
чувство, я причиняю себе боль.
Я живо ощущаю, что истинное чувство не остав-
ляет воспоминания.
Я готов был расчувствоваться и бродил по улицам,
не зная, чем занять себя; мне предстояло вновь уви-
деть Анджелину только вечером, у ее матери. К гла-
зам подступали слезы, и на душе у меня было пе-
чально.
В семь часов встретился с ней у ее матери. Она
была с г-ном Тюренном, который сказал ей, что уедет
в Венецию только после моего отъезда. Я почти не
успел поговорить с нею. Она вышла из дому за ка-
кими-то покупками. Г-н Шапюи, курьер, любезно за-
говорил со мной о моем путешествии. Он указал мне
почтаря, к которому следовало обратиться. Андже-
лина вернулась, и я тотчас ушел с г-ном Шапюи за-
казывать себе место.
Мне кажется, что, если бы,-место в почтовой каре-
те, отправлявшейся через два часа, оказалось свобод-
ным, я бы совершил глупость и уехал. Я вел себя как
ребенок, я бешено спешил. Я сговорился заплатить
120 франков до Болоньи. Можно было бы сторговать-
ся за 100 франков, но я спешил.
Можете представить себе мое огорчение, когда,
вернувшись к милейшей г-же Боррони, я уже не
застал там Анджелины. Я слонялся вокруг лавки и
наконец встретил Анджелину на Соборной площади.
Мы пошли на Дворцовую площадь смотреть комету.
Она великолепна и очень заметна; любовь Анджели-
ны тоже очень заметна. У нее был растроганный вид.
Я, так грустивший весь день, теперь досадовал, что
не могу щегольнуть всей своей меланхолией. Андже-
лина была в обществе г-д Тюренна и Скальотти. Я
простился с нею у дверей ее дома.
19 сентября она пришла в четверть двенадцатого
на Дворцовую площадь. Мы сели в коляску и поеха-
ли на виллу Симонетту. Мне кажется, что я в самом
деле люблю. Она, по-видимому, любит меня тоже.
Быть может, я буду обладать ею в субботу, в день
моего отъезда. Я нахожу, что она очень неосторожна.
Не надо забывать, что в этой стране чувствительно-
286
сти ложный шаг влечет за собой иные последствия,
чем в Париже, царстве тщеславия. Впрочем, я порчу
мою любовь тем, что говорю о ней. Довольно об этом.
Наше свидание длилось с трех часов до трех чет-
вертей пятого. Я купил Босси. С удовольствием слушал
трио из второго акта «Pretendenti» и, придя домой,
прочел комедию Жиро, чтобы отвлечься от мыслей об
Анджелине и уснуть. На свою беду, я выпил кофе.
20 сентября, Милан,
(Завтра, двадцать первого, в полночь уезжаю в
Болонью; проезд обойдется мне в 120 франков.)
Сегодня утром идет дождь; написал Крозе пись-
мо, которое частично приведу здесь и разовью его
отдельные мысли.
Испытываю мрачное и, по-моему, итальянское
счастье, весьма далекое от легкой жизни сангвиника.
Характерные особенности. Вот письмо к
Крозе:
«...Я спокойно занимался наблюдениями вплоть
до первой миланской деревни после Домодоссолы.
Женщины, треплющие коноплю при свете пылающей
в очаге кострики и поющие хором в одиннадцать ча-
сов вечера, напомнили мне Италию дней моей юно-
сти. Первое воскресенье, проведенное в Милане, яви-
лось одним из тех редких дней, которые имеют боль-
шое значение в жизни, но не оставляют отчетливых
воспоминаний
«10-го, будучи в Брере, я завоевал уважение г-жи
Пьетрагруа. С этой минуты прощай наблюдение, Мо-
чениго и прочее; звезды померкли рядом с сияющим
солнцем.
«Мне кажется, что по возвращении в Париж я
стану скрягой и льстецом, чтобы иметь деньги и по-
лучать отпуск.
«Итальянцы кажутся гораздо более холодными,
чем французы, и держатся почти совершенно естест-
венно. Они проявляют большое внимание к тому, что
видят или слышат, и с величайшей проницательно-
стью выводят из этого свои заключения. Такое глубо-
1 Я ничего не сообщаю Крозе из этих слишком личных под-
робностей.
287
кое внимание придает им известную сдержанность.
Есть большое сходство между обликом г-на Тюркот-
ти и г-на Тюренна. Обоим свойственно выражение
скорбной проницательности.
«Они отдают себе отчет в том, что произойдет, ес-
ли они дадут волю своим бурным страстям. Андже-
лине, несомненно, присуще это чувство, и потому
она холодно ответила в тот день, когда я сказал ей,
что люблю ее: «Как бы мне хотелось, чтобы вы дума-
ли то, что говорите»,— или что-то в этом роде. Она
не была холодна, но размышляла о последствиях
новой любви.
«Полем моих наблюдений в Милане явилось об-
щество г-жи Пьетрагруа, состоящее обычно из людей
изысканных, и ложа г-жи Ламберти.
«Я довольно пристально наблюдал г-на Видма-
на, г-на Джакомо Лекки, г-на Тюренна, г-на Миль-
орини и особенно Анджелину Пьетрагруа.
«Я убедился в том, что итальянцы обладают пол-
ной непринужденностью. Это особенно поразило ме-
ня в милейшем генерале Лекки, слывущем милан-
ским ловеласом и, несмотря на это, как нельзя более
непринужденном. С какой любовью он говорил о му-
зыке: «...е voi gia sapete che per la musica...» *.
«— О, ведь он, вы знаете, господин де Бейль,
один из лучших музыкантов,— перебила г-жа Лам-
берти.
«То, что он сказал и что я счел шуткой, была су-
щая правда.
«Найдите мне во Франции гвардейского генерала,
который бы так разговаривал у г-жи Ге или у любой
другой женщины, немолодой и принадлежащей к
высшему обществу.
«Сравните, например, генерала Лекки с тем адъ-
ютантом графа Бертрана, который бывал на улице
Терезы.
«Я подметил в этих обоих кружках жизнерадост-
ный тон молодежи, смеющейся надо всем, никогда не
стесняющейся и, следовательно, не думающей о том,
чтобы казаться веселой. А стало быть, итальянцы го-
* «...а вам прекрасно известно, что для музыки...» (итал.).
288
раздо менее подвижны, чем французы. Поскольку
здесь беспричинное веселье, не связанное с показным
желанием забавлять, не «претит» и не карается эпи-
тетом «смешного», как во Франции, все поведение
этих людей преследует комическую цель; боязнь пе-
ресудов не заглушает их комической жилки Ч
«Не далее как вчера, например, одна из самых
красивых женщин в Милане, г-жа N., приглашает
на обед, к шести часам, г-на Герарди; просьба явить-
ся в шелковых чулках. Г-н Герарди, которого она уже
трижды звала, ни разу не откликнулся на ее пригла-
шения из-за случайных помех, а быть может, отчасти
из лени.
«Вчера г-жа N. велит одному из своих друзей
угостить обедом ее и весь ее кружок ровно в четыре
часа; она ставит условием, что вернется домой в по-
ловине шестого. Является г-н Герарди. Ему говорят,
что ждут даму из Флоренции, ради которой его про-
сили надеть чулки. В половине восьмого является ве-
личественный лакей и докладывает, что эта дама
не может приехать. Г-н Герарди жалуется, что обед
запаздывает. Короче говоря, его удерживают под
разными предлогами до девяти часов, после чего он
отправляется обедать в гостиницу.
«В Париже эту превосходную шутку сочли бы не-
позволительной и «слишком веселой». Кто бы мог
ожидать этого от француза?
«Итальянский характер меланхоличенI 2; иначе
говоря, своим понятием о счастье он обязан ско-
плениям желчи, сопровождаемым иногда резью в
животе.
«Этот меланхоличный характер является той поч-
вой, на которой легче всего развиваются страсти. Его
могут увеселять разве только изящные искусства.
Именно поэтому, мне кажется, Италия и породила
своих великих художников и их почитателей, которые
своей любовью к мастерам способствуют их появле-
нию.
«Это вполне объясняет любовь итальянцев к му-
I Грей.
2 Записано 7 апреля 1813 г.
19. Стендаль. Т. XIV. 289
зыке, которая утешает грусть и которую человек пыл-
кий и сангвинического темперамента, подобно Мал-
лену, не может страстно любить, так как она его ни-
чем не утешает и не дает ему неизменно пылкого на-
слаждения.
«Все это довольно хорошо согласуется с теорией,
утверждающей, что изящные искусства обязаны сво-
им возникновением скуке Я заменил бы слово «ску-
ка» словом «меланхолия», предполагающим неж-
ность души. Наших французов ничто, связанное с
чувством, не может сделать ни крайне счастливыми,
ни глубоко несчастными, и их величайшие огорчения
происходят лишь от болезненного тщеславия, а по-
этому скука рассеивается разговором, где тщесла-
вию — их основной страсти — всегда дается повод
блеснуть либо тем, что, собственно, говорится, либо
тем, как это говорится. Беседа для них — это игра,
неисчерпаемый источник чего-то жизненно важного.
Этот французский разговор,.который можно услышать
в кафе Фуа и других общественных местах, является,
на мой взгляд, столкновением двух тщеславий.
«Вся разница в том, что в кафе Фуа, где встреча-
ются мелкие буржуа-рантье, суть тщеславия — это
сама тема разговора: каждый поочередно расска-
зывает о себе нечто лестное. Тот же, кому приходит-
ся слушать, ждет с явным нетерпением своей очере-
ди и, дождавшись ее, принимается за собственную
историю, ни словом не обмолвившись по поводу рас-
сказа своего собеседника.
«Правила хорошего тона — а в кафе Фуа и в боль-
шом салоне они покоятся на одних и тех же принци-
пах 1 2 — заключаются в том, чтобы слушать другого с
видимым интересом, улыбаться в забавных местах его
небылиц, а говоря о себе, не выказывать своего рода
растерянности и беспокойства, отражающих чисто
корыстные побуждения,— того, что Менье в Марселе
с таким трудом скрывал под вкрадчивым жеманст-
1 Теория Гельвеция.
2 В обществе равнодушно настроенных людей доставлять
друг другу наибольшее удовольствие.
290
вом и что открыто проявлялось у некоторых посещав-
ших нас провансальских маклеров.
«Это плохо скрытое корыстное чувство придает
некоторым собеседникам в кафе Фуа вид двух вра-
гов, которых насильно втянули в спор, затрагиваю-
щий их кровные интересы.
«В хорошем обществе человек, ведущий разговор,
рассчитывает пожать обильные плоды удовлетворен-
ного тщеславия не в самой сути, а в форме собствен-
ного рассказа; вот почему выбирается история о чем-
то наиболее безразличном для него самого.
«Вольней рассказывает1, что французы-земледель-
цы, живущие в Соединенных Штатах, не очень-то до-
вольны своим одиночеством и неустанно твердят:
«Это настоящая глушь, здесь и поболтать-то не с
кем».
«Я склонен думать, что эта целительная беседа —
верное средство от французской скуки — недостаточ-
но волнует душу и поэтому не способна развеять
итальянскую меланхолию2.
«Именно в силу этих традиций, унаследованных
от привычного способа поисков счастья, г-н Видман
(которого называли в Риме одним из самых прият-
ных людей и самых больших повес в Италии) то
и дело развлекал нас музыкой в доме г-жи Пьетра-
груа.
«Природа создала француза живым, а отнюдь
не веселым, пример: Александр Маллен; а итальянца
1 ...Соседи делают или отдают визиты. Ходить по соседям и
вести разговоры стало для французов столь привычным и насто-
ятельно необходимым, что вдоль всей границы Луизианы и Ка-
нады не назовешь ни одного колониста, принадлежащего к этой
нации, который бы поделился так, чтобы нельзя было добраться
до соседа или не видеть его. Во многих местах на вопрос, на
каком расстоянии живет самый дальний сосед-колонист, мне от-
вечали: «Он — в пустыне, среди медведей, за целую милю от
любого жилья: ему даже и разговаривать-то не с кем».
Вольней «Картина природы Соединенных Штатов», при-
мерно стр. 425.
2 Беседуя с кем-нибудь, немец и итальянец стараются глав-
ным образом вызвать к себе сочувствие, тогда как француз стре-
мится не столько к тому, чтобы разделяли его чувства, сколько к
тому, чтобы с ним считались и смотрели на него как на любезно-
го соперника.— 1813 г.
291
создала меланхоличным, пример: Видман, которому
надлежало бы по его общественному положению и
богатству быть молодым человеком из прежней знати,
а отнюдь не художником».
ГЛАВА ХХХП
Итальянский характер.— Веселье италь-
янцев не кажется мне бурным. Оно проявляется в
виде легкой улыбки, выражаемой главным образом
во взгляде, но там эта улыбка выражена с такой
силой, какую редко встретишь на французских
лицах.
Г-жа Пьетрагруа сказала мне, что итальянцы не
обладают остротой ума *. Все подтверждает это на-
блюдение. Из того, что я здесь видел, больше всего
похож на остроумие анекдот о штафирке и вежли-
вости 1 2, рассказанный г-ном Видманом, который вы-
вез его из Парижа, и еще . пять—шесть анекдотов в
том же духе.
Длинная история с Мочениго — нечто гораздо более
значительное, чем острота, это почти комедия. Я на-
блюдал в г-не Джакомо Лекки отменную любезность,
но это — проявление характера, который, быть может,
является плодом самых глубоких размышлений и тем-
перамента, это отнюдь не острота ума 3.
Единственный человек, склад ума которого грани-
чит с остротой,— это майор Дельфанте. В нем мень-
ше естественности; он худощав; это полуфранцуз.
Меня поразило грубое невежество моих итальян-
цев. Г-н Тюренн, наиболее мыслящий из них, пола-
гает, что Мопертюи жил при Людовике XIV. Это не
очень яркий пример, но я наблюдал немало разитель-
ных образцов. Лучшие — те, что высказал г-н Скотти,
который, хотя ему уже приходилось путешествовать,
1 Свойственной, например, Дюкло.
2 О г-не де Талейране.
3 Г-н Дальбан говорит, что самые просвещенные итальянцы,
как, например, граф Парадизи, не могут оценить песенок Колле:
Индюки на острове Цитеры...
Я глуп, что полюбил Глупышку...
Певцы, мои собратья, и проч.
292
принял две хижины в двух лье от Милана, и притом
уединенные хижины, за Милан.
Судя по тому немногому, что я видел, я готов
признать за итальянцами: 1) безграничную чувстви-
тельность и 2) необычайную проницательность. Что
касается знания характеров, то почти во всех италь-
янцах есть нечто от Мочениго. Как связать это с не-
осторожностью г-жи Пьетрагруа? Далее:
3) Большую непринужденность.
4) Отсутствие остроумия в прямом смысле этого
слова, остроумия в стиле Дюкло.
5) Невежество.
6) Мало тщеславия.
7) Неопрятность.
Манера Дюкло явилась бы для них совершенной
новостью. Нет ничего более далекого от этой глупой
манеры, столь распространенной в Германии, как ма-
нера держать себя итальянцем; в том, что они пи-
шут, они кажутся почти что простаками (предисловие
Герардо де’Росси, то же Жиро) *.
В этой стране считается большой похвалой, если
говорят, как сказала в заключение г-жа Пьетрагруа,
описывая характер г-на Босси (художника): «Это
действительно опасный человек!».
Мильорини могут по достоинству оценить именно
здесь, а не в Париже, где ему, например, поставят
в упрек то, что он плохо повязывает галстук. Ясно,
что этой стране, чтобы снова стать родиной искусства,
недостает только большого спроса на картины.
Я прочел где-то, что для того, чтобы эти люди вас
хорошо приняли, надо доказать им, что кажущееся
легкомыслие француза не мешает ему быть в нужную
минуту рассудительным и вести себя солидно и что,
если вы это доказали, они полюбят вас за это самое
легкомыслие, которое их вначале пугало, а теперь за-
бавляет.
Они очень сдержанны и обладают еще старинной
церемонной учтивостью2. * 5
1 Их комедии, купленные в Милане и отданные на хранение
г-же Пьетрагруа.
5 Г р о л е «Путешествие двух шведов».
293
ГЛАВА ХХХШ
21 сентября 1811 г.
Уезжаю сегодня в ночь. Вчера, 20-го, потратил ве-
чер на глупую немецкую пьесу Иффланда в Патрио-
тическом театре. Итальянская публика открыто поте-
шалась над нелепыми сентенциями, произносимыми
по поводу солдатского хлеба.
Ждал Анджелину и говорил себе: «Я покорен».
Мне в самом деле кажется, что это любовь, но всту-
пившая в борьбу с сильным характером. Надеюсь,
что разлука меня немного излечит.
Она должна была прийти и не пришла. Неужели
она кокетка, и только?
Вчера я добился полублагосклонности.
Вечером, когда я возвращался домой, мне изме-
нило зрение и глаза у меня болели. Я долго пробыл
на грани слез.
Вчерашний день сложился весьма не в пользу
немцев. Надменный аристократ и глупый льстец, ко-
торых я встретил за обедом у Вьейяра. Их пошлый
разговор и еще более пошлые лица; бесконечная хо-
лодность, неизменно скучающий и наводящий скуку
вид.
Вечером — неимоверная пошлость пьесы «Ministro
сГопюге» * Иффланда \ Зрители несколько раз сме-
ялись над глупыми сентенциями, особенно над той,
которая связывает звук колокольчика со служебными
обязанностями канцеляриста.
Я был, по-моему, влюблен.
21 сентября в половине двенадцатого я одержал
столь долгожданную победу.
Мое счастье было бы полным, если бы оно не яв-
лялось победой,— в чем единственно заключается
счастье глупца. Мне кажется, что чистейшее наслаж-
дение может возникнуть только с началом интимно-
сти; в первый раз — это победа; в три последующих
достигается интимность. Затем наступает полное
счастье, если мужчина имеет дело с женщиной остро-
го ума и благородного характера и любит ее.
* «Почетный чиновник» (итал.).
1 Однако сам Иффланд, игру которого я видел в 1813 году
в Берлине, выглядит очень неглупым.
294
Но ты, конечно, понимаешь, что «мужчина» этот—
я, в двадцать восемь лет и восемь месяцев.
Эта победа далась нелегко. Без четверти десять
я отправился в маленькую церковь на углу улицы Ме-
равилья. Я не слыхал, как пробило десять часов.
В пять минут одиннадцатого по моим часам я прошел
под окном — никаких следов бумаги.
Я вновь прошел в двадцать минут одиннадцатого;
она подала мне знак. После очень серьезной психо-
логической борьбы, в которой я разыграл горе и едва
ли не отчаяние, она стала моею в половине двенадца-
того.
Уезжаю из Милана в половине второго, в ночь с
21 на 22 сентября 1811 года.
ГЛАВА LXXI
Записано в Варезе, в четверг 24 октября 1811 г.
Я приехал в Милан 22 октября 1811 года с на-
ступлением ночи, употребив меньше месяца на то, что-
бы посмотреть всю Италию. Миланец боялся, что его
убьют на дороге из Лоди. Наконец-то я вновь увидел
Порта Романа.
По мере того, как улучшается мое путешествие,
дневник мой ухудшается. Описывать счастье для ме-
ня нередко значит ослаблять его. Это слишком хруп-
кое растение, к которому не следует прикасаться. Вот
несколько отрывочных заметок, описывающих те или
иные моменты моего вторичного пребывания в Мила-
не. Но ничто не в силах передать непрерывное упое-
ние, испытанное мною в то время, и безудержную
живость, не оставлявшую меня ни днем, ни ночью.
Вчера, 23-го, вообразив, что я следую заветам муд-
рой политики, и будучи полон любовного порыва, ко-
торый волновал мою душу, но не лишал меня хлад-
нокровия и подвижности человека, желающего до-
биться чего-то трудного, я выехал в половине третье-
го из Милана в Варезе.
295
Прибыл в Варезе в половине девятого. Мне ни-
когда не доводилось читать Оссиана, я впервые про-
читал в экипаже «Фингала».
Сегодня мне пришлось испытать кое-какие приклю-
чения и погоду в духе Оссиана.
В половине седьмого я отправился верхом в Ма-
донна-дель-Монте.
Я добирался до этого высоко расположенного и
необыкновенного места по холмам, столь же прекрас-
ным, как те, какие я мысленно рисовал себе на протя-
жении всей моей юности. Деревня, выросшая вокруг
церкви Мадонны, весьма примечательна. Величествен-
ные горы. От Варезе до деревни четыре мили.
После двух миль пути открывается вид на Варез-
ское озеро, а милей выше — на озеро Ароны (Лаго
Маджоре).
Солнце всходило в дымке тумана. Низкие холмы
казались островами среди моря белых облаков.
Я почти не обращал внимания на все эти красоты
и только подумал, что если когда-нибудь мне захо-
чется прожить несколько месяцев на лоне природы,
надо будет поселиться в Сант-Амброджо, расположен-
ном на одну милю выше Варезе; Варезе — маленький
городок, тогда как Сант-Амброджо — деревня.
Проехав две трети дороги, я сошел с лошади, от-
того что она скользила, а мне хотелось поскорее до-
браться до цели. Вижу г-на Пьетрагруа (мужа), кото-
рый спускается вниз. Он встречает меня приветли-
во. Я взбираюсь еще быстрее и наконец оказываюсь
в деревне. Мне говорят, что для входа в гостиницу
надо подняться по лестнице. Поднявшись, я оказы-
ваюсь подле богато разукрашенной церкви, где про-
исходит богослужение.
Спускаюсь обратно. Спрашиваю, где живет г-жа
Пьетрагруа, и наконец вижу ее. Мне некогда опи-
сывать то, что творилось у меня в душе.
Не нужно забывать, что ради нее я с радостью по-
кинул Рим и Неаполь.
Я не сказал ей тех нежных и очаровательных
слов, какие мысленно твердил, пока ехал на почтовых
от Рима до Фолиньо. Я очень смутился; хотел поце-
296
ловать ее; она напомнила мне, что это не в обычае
страны. -
Она спросила, известно ли мне все, что случилось,
а именно — что она себя ужасно скомпрометировала,
что все знают о свидании у бань Аламанни, что ее
плутовка-горничная, достойный предмет страсти
г-на Тюренна, выдала ее и т. д., и получил ли я ее
письмо.
Затем она сочла нужным упрекнуть меня. Она
вскрыла по моей просьбе письма Феликса и вынесла
из них такое впечатление, будто я, проезжая через
Милан, был заранее намерен включить ее в список
моих побед. Я внимательно прочитал письма Фелик-
са; они свидетельствуют только о моей любви к г-же
Пьетрагруа. Там есть одна-единственная фраза, ко-
торая могла показаться милой Анджеле двусмы-
сленной. Но я надеюсь уговорить Анджелу перечесть
ее и согласиться с тем, что эта фраза опять-таки сви-
детельствует только о моей любви к ней.
Я не отдавал себе отчета в том, что делал. Мы
выпили с ней шоколаду и пошли гулять. На этой горе
нет ни одной рощи.
Когда я ехал ночью из Рима в Фолиньо, я сочинял
диалог нашей первой встречи. Я говорил ей такие
нежные и ласковые слова, так хорошо описывал то,
что к ней испытываю, что на глаза у меня наверты-
вались слезы.
Сегодня я был очень смущен, старался все пре-
дусмотреть и обо всем условиться, пользуясь отсутст-
вием мужа, и, должно быть, показался ей бездуш-
ным и педантичным. Я чувствовал, что кажусь не та-
ким нежным, каким я был в действительности. Но
страх, что я могу ежеминутно увидеть входящего г-на
Пьетрагруа, поддерживал во мне непрерывное сму-
щение. Мне надо было убедить Анджелу поскорее
вернуться в Милан. Я все время боялся что-нибудь
упустить из виду. Словом, я вел себя нелюбезно и
боюсь, как бы это не уменьшило ее любви *.
1 Мне кажется, что я не раз был ей непонятен. В женщине,
привыкшей понимать с первого слова тех, кто с ней разговари-
вает, это должно было вызвать холодность.—1813 г.
297
ГЛАВА LXXH
Записано в Изола-Белла, 25 октября 18!1 г.,
в девять часов вечера.
Вчера я написал все предыдущее с намерением
показать Анджеле.
Терзаемый вчера присутствием красивого юноши1
и боязнью, как бы не вошел тот, чье появление по-
ложит конец моему счастью, я вел себя немного непо-
нятно, и, быть может, мне слегка не хватало естест-
венности. Вместо того, чтобы показать Анджеле мой
дневник и попросить за него прощения, я только что
написал ей с еще большей откровенностью.
Быть может, душе, способной на что-то возвышен-
ное, свойственна известная суровость в решительный
момент, когда она напрягает все свои силы. Эпитет
«возвышенное» в применении к моим вчерашним дейст-
виям может показаться смешным. Вес был мал, но и
рычаг ничтожен.
Сегодня в восемь часов утра я выехал из Варезе
в Лавено и добрался туда к одиннадцати часам. Я
проехал по такой местности, лучше которой мое вооб-
ражение не может себе представить. Вот они, те места,
где надо побывать, чтобы насладиться природой, и
всего лишь в шести часах езды от большого города.
Лучшего и желать нельзя.
Я отправился на лодке, по-прежнему под дож-
дем, сменявшимся время от времени сильной облач-
ностью, на Борромейские острова. После переезда,
длившегося час с четвертью, я высадился на Изола-
Мадре и в полчаса осмотрел его.
Оттуда — на Изола-Белла, где пишу все это. По-
бывал в палаццо. Заброшенные картины Джордано
(из Неаполя). Осмотрел сад, «сооруженный» в 1670 го-
ду. «Сооруженный» — это самое подходящее для пе-
го слово. Современник Версаля. Он просторнее для
частного лица, чем Версаль для короля, но так же,
как и Версаль, ничего не говорит сердцу.
С террасы открывается прелестный вид. Слева —
Изола-Мадре и кусочек Паланцы, дальше — рукав
1 Антонио
298
озера, уходящий в Швейцарию и теряющийся вда-
ли; прямо передо мной — Лавено, справа — рукав озе-
ра, уходящий к Сесто.
Пять—шесть оттенков в окраске гор, затянутых
облаками.
Этот вид может сравниться с видом Неаполитан-
ского залива, но он захватывает меня гораздо боль-
ше. Борромейские острова, по-моему, в большей сте-
пени вызывают ощущение красоты, чем собор свято-
го Петра.
Наконец-то мой ум, из любви к прекрасному по-
рицающий чересчур прекрасное, нашел нечто такое,
где нечего порицать: местность между Варезе и Ла-
вено и, по-видимому, все горы Брианцы.
Мне думается, что даже независимо от присутст-
вия г-жи Пьетрагруа и воспоминания о ней я пред-
почел бы Милан Неаполю и Риму.
Неимоверная толщина и высота пихт и лавровых
деревьев, выросших в земле глубиной в два фута, на-
сыпанной поверх сводов.
Я написал письмо на восьми страницах. Вчера сму-
щение слегка помешало мне быть любезным. Моя
любовь ослабела ', сегодня она возродилась в полной
мере. Боюсь, что вчера я был педантичен. Г-жа Пьет-
рагруа заметила, что у всех нас натянутые лица. Она
любезно показала мне письмо Видмана, но всего
лишь одну строчку из письма Тюренна.
Сегодня вечером я продолжал чтение «Фингала»
под шум дождя и даже раскаты грома.
ГЛАВА LXXIII
Мадонна-дель-Монте,
26 октября 1811 г., восемь часов.
Никогда еще я не встречал столь удобной гостини-
цы, как та, где я пишу эти строки. Это домик Белла-
ти, примыкающий к церкви. Мне хотелось иметь воз-
1 Так я думал, когда писал это. Счастье для меня, что я в
середине ноября уехал из Милана. Если бы я пробыл еще месяц,
я послал бы прошение об отставке и остался бы там.—1813 г.
299
можность беспрепятственно уходить и возвращать-
ся ночью. Я полагал, что это будет очень трудно сде-
лать — все устроилось само собою. Мне отвели поме-
щение с отдельным входом под колоннадой церкви, и
в кармане у меня благословенный ключ, дающий мне
свободу. Г-н Беллати, брат кюре, полтора часа зани-
мал меня в высшей степени поучительными бесе-
дами; я, в свою очередь, расточал ему любезности,
чтобы как можно дружелюбнее завести речь о клю-
че. Мне не понадобилось совершать эту неосторож-
ность.
Анджела между тем проявила такую неосторож-
ность, которая хорошо показывает разницу между
любовью итальянки и француженки. Я прибыл в от-
вратительную погоду на так называемой портантине.
Эта злополучная портантина отнюдь не отличалась
изяществом; она была сбита из нескольких палок, по-
душки для сиденья, куска холста, наброшенного на
палки, и зонта из вощеного полотна, продетого меж-
ду верхними палками и ручкой своей упиравшегося
мне в щеку.
Я думал, что гостиница Беллати помещается в кон-
це деревни, противоположном тому, где живет г-жа
Пьетрагруа. В отношении гостиницы все оказалось
верно, но меня с почетом проводили до моего домика;
мое торжественное шествие, озаренное тремя факела-
ми и обращавшее на себя всеобщее внимание,— все это
яркое пятно света проплыло в половине седьмого ми-
мо двери.... и под сводами узкого и темного прохода,
мимо двери в комнату мужа, оказавшейся открытой.
Я сгорбился и втянул голову в плечи, и мое смехо-
творное шествие не было замечено никем, кроме Анд-
желы, которая минуту спустя направилась со своим
сыном ко мне в домик; она вручила мне записку и ска-
зала, что как раз в эту минуту в комнату, через кото-
рую я должен был пройти, поселяют двух монахинь;
что она, тем не менее, сделает все возможное для то-
го, чтобы я пришел в полночь; что в понедельник она
приедет в Милан. Она показалась мне очарователь-
ной, когда говорила это. Вот записка, которую она
сунула мне в руку:
300
«А mezza notte. La gelosia del marito si e vivamente desta-
ta. Prudenza, e preparate tutto per ripartire domani mattina non
piit tardi delle 7» *.
Но мне кажется, что эта записка была написана
до появления проклятых монахинь.
Пока я доканчивал последнюю строчку предыду-
щей страницы, кто-то, напевая, подошел к входной
двери, которую я не догадался снова открыть, после
того как запер ее в присутствии г-на Беллати. Может
быть, это красавец Антонио; я тотчас пошел и отпер
дверь; я подумал, что он, быть может, принес мне
приказ об отмене свидания, ради которого я подстав-
лял себя таким порывам ветра, каких не бывает на
Мон-Сенисе.
Моя Анджела оказалась права. Было бы лучше,
если бы пришла она. Я отверг эту мысль по вполне
понятным соображениям: я подумал о том, что го-
стиница находится на другом конце деревни, и об
ужасной погоде, какая, вероятно, будет в полночь.
Правильнее было бы заранее разузнать местоположе-
ние моего жилища. Впрочем, из всех, какие я видел,
оно самое живописное и удобное для сочинения тра-
гедии.
Сегодня утром я осматривал с восьми до девяти
часов Изола-Беллу. Завтракать отправился в Палан-
цу. В Лавено я высадился в полдень, немедленно вы-
ехал оттуда и прибыл в Варезе в половине третьего.
В гостинице я вмешался в толпу суетившейся на кух-
не челяди с целью завязать разговор с любопытным
хозяином (г-ном Ронки), наврать ему, что я повсюду
ищу г-на Стромбека, а главное, узнать, не прогнала
ли плохая погода Анджелу.
Все вышло довольно удачно; я выехал в четверть
пятого, в погоду вроде той, какая бывает на Мон-
Сенисе, после очень изысканного, но довольно бес-
содержательного разговора с адвокатом della Chie-
se**. На полпути, миновав Сант-Амброджо, я расстал-
ся с экипажем и нанял портантину. Остальное вам из-
* «В полночь. У мужа пробудилась сильная ревность. Будь
осторожен и подготовь все, чтобы уехать завтра утром не позже
семи» (итал.).
** Церкви (итал.).
301
вестно. Я сижу здесь в половине девятого, один в моем
удобном помещении, дождь и ветер стучат ко мне в
окна; их шелест и потрескивание огня в камельке —
единственный шум, который доносится до моего слу-
ха. Почитаю сейчас томик Оссиана, составляющий
весь мой багаж.
ГЛАВА LXXIV
Мадонна-дель-Монте,
27 октября, десять минут восьмого.
Вчера, в половине девятого, второе письмо: «Non ё
piu speranza... *» и т. д. Итак, мне оставалось
только лечь и читать Оссиана. Меня отчаянно клони-
ло ко сну; я не догадался выспаться днем. Не надо
забывать об этом; ведь я мог бы заснуть в опасном
месте и проснуться только на рассвете, или же, из-
немогая от усталости, я не полностью вкусил бы то
счастье, которого лишили меня две монахини, приехав-
шие вчера в самую неподходящую минуту.
Что эти две монахини — живые существа или при-
зраки, порожденные страхом? Всю ночь души героев
стенали в яростных порывах бури, и печальные души
эти все еще сильно стонут сегодня утром. Погода нын-
че хмурая, вокруг нас клубится туман. У меня было
намерение предложить Анджеле — если бы этой ночью
мне выпало счастье,— что я проведу здесь инкогнито
сегодняшний день и уеду только в понедельник ут-
ром. Она пишет мне, что завтра вечером будет в Ми-
лане. Я рассчитываю быть там сегодня в два часа
дня.
ГЛАВА LXXV
Милан, 29 октября.
Я предполагал начать эту тетрадь дневника копией
письма несчастного любовника, которое я только что
написал Анджеле. Но переписывать его было бы еще
скучнее, чем писать, а этим уже многое сказано.
Бог мне свидетель, что я написал вчера Анджеле
письмо несчастного любовника, исполненное такта
* «Надежды больше не остается...» (итал.).
302
и стойкости. Оно было в духе Дюкло и оказалось бы
вполне уместным в «Воспоминаниях графа де ***». Вот
что значит разница в воспитании и различие во взгля-
дах на природу вещей! Письмо показалось Анджеле
отвратительным. «Разве вы писали бы подобным об-
разом, если бы вы были несчастны?» — сказала она
мне сегодня утром на улице Дуэ-Мури '.
Там я впервые виделся с ней без всякой помехи.
Я старался не думать заранее об этом свидании, что-
бы не сходить с ума. Я не успел им насладиться; поч-
ти не успел быть естественным и, следовательно, на-
сладиться. Я сообщил ей о продлении моего отпуска;
она — что муж ее узнал о моей второй поездке в Ма-
дона-дель-Монте от того самого человека, который со-
провождал меня. Нашу любовь преследуют всевоз-
можные случайности: две монахини, этот человек,
который, оказывается, вел продолжительный разго-
вор с мужем.
Она несколько раз повторила мне, что если б один
из ее друзей рассказал ей все, что с нами приключи-
лось, она посмеялась бы над этим, как над каким-ни-
будь романом. Эта мысль, по-видимому, ее поразила.
Она сказала мне сегодня вечером, что опишет в Но-
варе историю наших отношений.
Сегодня утром она была не на шутку встревоже-
на. По-видимому, между Тюренном и ею существуют
нежные отношения. Тем более лестно для меня, что
я одержал победу.
Сегодня вечером у ее матери, в половине седьмо-
го, я видел ее в продолжение получаса по-настоящему
влюбленной и похорошевшей от любви. Мы бесе-
довали, сидя на скамье, стоявшей в лавке, между
тем как мать была занята с приказчиками. Нам при-
шлось разговаривать, перекидываясь шутками. Эта
манера, когда надо быть шутливо-нежным, совсем в
моем духе; я в таких случаях сохраняю полную есте-
ственность и очень счастлив. В ее глазах и румянце
щек я различил несомненное действие великой души
на другую душу, ей подобную. Она говорила о том,
1 В меблированной комнате.
303
чтобы бросить все и поехать со мной во Францию. Ска-
зала, что ненавидит Италию.
По-видимому, она более чем уверена в том впе-
чатлении, какое производит на всех окружающих. Она
настолько выше остальных женщин, что никому из
ее друзей не может прийти мысль пренебречь ею.
Можно быть нечувствительным к ее достоинствам,
но уж если их оценишь, то невольно останешься
у ее ног: ведь в Милане она единственная в своем
роде.
Это могло бы льстить ее самолюбию; я не знаю,
делает ли она на этот счет соответствующие выводы,
но такая уверенность заставляет ее скучать.
Сегодня утром она была очень расстроена всеми
случайностями, которые обращаются против нас, и,
когда я объявил ей о чудесном продлении моего от-
пуска, сказала мне: «Надо уехать». Она сообщила
мне, что отправляется в Новару.
Ревность мужа вспыхнула с дьявольской силой.
Но я не думаю, чтобы он имел честь ревновать. Он
блюститель интересов Тюренна, присутствие которого
ему выгодно.
Этого великого политика ждут сегодня вечером.
Мне думается, что он прибудет только завтра. А по-
ка что мне предстоит в десять часов свидание. Но
мошенник-парикмахер, у которого я снял комнату,
вздумал выследить Анджелу до самого ее нового
дома.
ГЛАВА LXXVI
Вчера, 28-го, был счастливый день. Я поймал себя
на том, что невольно произнес: «Боже мой, как я счаст-
лив!» Все это благодаря письму Феликса, который со-
общил мне о продлении отпуска на месяц. (Я получил
1500 франков.)
Если бы не моя проклятая любовь к искусству, де-
лающая меня слишком требовательным к красоте во
всех ее видах, я думаю, что благодаря моей системе
и трем или четырем подвернувшимся мне счастливым
случайностям, я был бы одним из счастливейших лю-
дей.
304
Но сначала тревога ожидания, а затем то, что она
мне говорила, слишком взволновала душу, чтобы те-
ло могло явить себя во всем блеске.
29 октября 1811 г.
Я прочел в комнате на улице Дуэ-Мури сто пятьде-
сят страниц Ланци, который, будучи итальянцем, не-
смотря на все свое робкое пустословие в области кри-
тики и истории, хорошо понимает искусство. Он упо-
требляет превосходную степень не так часто, как я опа-
сался.
Ланци осуждает Леонардо да Винчи за то, что Лео-
нардо хотел всегда создавать шедевры. Чтобы не
повторить ошибку этого замечательного человека,
я только что написал четыре страницы плоских
фраз.
Видман был со мной в банке Боррони; я старался
умаслить его, выказывая ему любезную предупреди-
тельность. Это довольно хорошо удалось. Но муж уп-
рекал при мне свою жену за то, что она выходила
сегодня утром, и за то, что ее сын вернулся с дож-
девым зонтиком.
Я застал холод в Парме, когда был там проездом
из Анконы вместе с г-ном Филиппо Казати. Во вре-
мя моей очаровательной экскурсии в Мадонну-дель-
Монте меня преследовали непрерывный дождь, ту-
маны, холод и прочее.
ГЛАВА LXXVII
30 октября 1811 г.
В два часа красавец Антонио вручил мне сле-
дующее письмо:
«Mercoledl.
«Una sol riga per ricordare a te, che amo piu della mia vita,
e per dirti che le piu fatali combinazioni mi hanno tenuta legata
sino dopo le undici che subito andai al noto sito, ma tu eri gia
partitol
«...Domani alle ore dieci spero d'essere pi£i fortunata e po-
terti dire quanto ti amo e quanto soffro per tel..
«Р. S. Alle ore sei di questa sera, io passerd davanti al Caffd
20. Стендаль. T. XIV. 305
del Sanquiricp, in vicinanza della mia nuova casa, la bottega del
quale fa angolo alia contrada del Bocchetto> *.
Она, должно быть, ошиблась, что, впрочем, впол-
не естественно. До половины двенадцатого я читал
в комнате Ланци. Но эта неудача имеет и свою хоро-
шую сторону: она, возможно, усилила ее любовь.
Если бы она не уезжала в Новару, я был бы впол-
не счастлив. Мне думается, что я буду свободен весь
ноябрь. Сегодня утром я сосчитал свои деньги
У меня имеется:
2 дублона...................................166
20 двойных наполеондоров ........ 800
12 двойных наполеондоров....................480
10 двойных наполеондоров.............. . . 200
1646
Кроме того, я разменял для текущих расходов
семь наполеондоров, из которых я заплачу г-ну Ф. Ка-
зати 156—25=131 за проезд от Фолиньо до Милана,
что совсем недорого.
Я заплатил милейшему миланцу 131 франк, что со-
ставляет половину почтовых расходов от Фолиньо
до Милана. Один я истратил бы в четыре раза
больше.
У меня возникла мысль перевести Ланци — в нем
1 900 страниц—и сделать из этого два тома по 450 стра-
ниц. Но какая в том польза? Я предполагал продик-
товать французский текст моему Манку, затратив на
это 30 или 40 дней.
30 или 31 октября 1811 г,
Вчера, в последний день октября, ожидая в ком-
нате, я написал следующее письмо:
♦ «Среда. Только одна строчка, чтобы напомнить о себе тебе,
которого люблю больше жизни, и чтобы сказать тебе, что роко-
вые обстоятельства задержали меня до одиннадцати часов с лиш-
ком; что я тотчас же отправилась в условленное место,— но ты
уже ушел!.. Завтра в десять часов надеюсь быть более счастли-
вой и иметь возможность сказать тебе, как я тебя люблю и как
страдаю за тебя!.. Сегодня в шесть часов вечера я пройду перед
кафе Санквирико, поблизости от моего нового дома; кафе это
стоит на углу улицы Боккетто» (итад.)9
206
Болонья, 25 октября 1811 г.
«Милостивые государи!
«Я написал двухтомную историю живописи в Ита-
лии, начиная с эпохи возрождения искусства в конце
XIII века и вплоть до наших дней. Это произведение —
плод трехлетних путешествий и исследований. Исто-
рия живописи г-на Ланци оказалась мне весьма по-
лезной.
«Я посылаю мое произведение в Париж для напе-
чатания. Мне советуют попросить вас оповестить о нем
читающую публику. Оно выйдет из печати в двух то-
мах in-8 в конце 1812 года. Если следующая за-
метка покажется вам плохо составленной, я очень про-
шу вас, милостивые государи, ее исправить.
«В конце 1812 года выйдет в свет «История живо-
писи в Италии, начиная с эпохи возрождения искусст-
ва в конце XIII века и вплоть до наших дней». Автор
этого произведения, в продолжение трех лет путешест-
вующий по Италии, использовал истории живописи,
опубликованные г-дами Фьорилло и Ланци. Анонси-
руемая нами история живописи будет состоять из двух
томов in-8».
«Примите, милостивые государи, уверение в моем
совершенном почтении.
Шарлье».
Анджела провела со мной полтора часа в комна-
те на улице Дуэ-Мури. По-видимому, она была счаст-
лива.
В половине третьего я вышел и отправился в Бре-
ру. Надо было представить разрешение на осмотр, и
я сходил за ним. Одно произведение Джотто и карти-
на Андреа Мантеньи заинтересовали меня в связи
с шальной мыслью, пришедшей мне в голову. Она
стоила мне уже 104 франка, которые я издержал на
покупку:
Ланци .............................22
Боссн.......................................24
Вазари (И томов)........................ 55
(Их будет еше 5)
«Путеводителя по Милану» Бьянкони . . . . 3
104
307
Из-за этой мысли я, пожалуй, зря потрачу время
в роли Мочениго. Но, поскольку самолюбие мое бу-
дет задето, я приобрету подлинные знания в области
живописи и, наверно, достаточно денег для второго
путешествия по Италии.
Видел ее вечером в течение двадцати пяти ми-
нут. Она рассказала мне утром, что письмо имело
успех. Я напишу эту историю.
ГЛАВА LXXVIII
За время ее отсутствия, со 2 по 5 ноября, я успел
бы съездить в Венецию и в Геную. Но эти поездки
не доставят мне удовольствия. Благоразумно ли пор-
тить удовольствие, которое мне может доставить Ве-
неция, осматривая ее в то время, когда я этого не
жажду, и все это только затем, чтобы сказать: «Я ви-
дел все»?
Ей хотелось бы из предрсторожности, чтобы я по-
ехал в Венецию. Туда двадцать четыре или тридцать
часов езды.
Милан, Albergo della Citta *, 2 ноября 1811 г.
Самая красивая женщина, которою я обладал и
которую я, быть может, видел, это, конечно, Андже-
ла — такая, какой она казалась мне сегодня вече-
ром, когда я гулял с нею по улицам при свете лавоч-
ных фонарей. Не помню уже, по какому поводу она
сказала мне с той естественностью, которой она от-
личается, и без всякого тщеславия, что, по мнению
некоторых из ее друзей, она внушает страх. Это вер-
но. Нынче вечером она была оживлена. По-видимому,
она меня любит. Вчера и сегодня она испытала на-
слаждение. Она выпила со мною кофе в уединенной
задней комнате кофейни; глаза ее блестели; черты по-
луосвещенного лица были полны сладостной красо-
ты. Можно было подумать, что она некое высшее
существо, которое появляется в облике красавицы, ибо
этот земной облик подобает ему- лучше, чем какой-
либо иной, и которое своим всевидящим взором про-
* Городская гостиница (итал.).
308
никает в глубину вашей души. Это лицо могло бы
быть прекрасной моделью для Сивиллы.
Я встретил ее в шесть часов на улице Боккетто, око-
ло кафе Санквирико, на нашем обычном месте свида-
ний, и проводил ее к невестке, жене знаменитого хи-
мика, кажется, у Порта Тичинезе, около церкви Сан-
Лоренцо. Я подождал в каком-то кафе; через четверть
часа она появилась снова; мы пошли пить кофе, и на-
конец после получасовой прогулки я расстался с
нею около аркады Торговой площади; ее сопровож-
дал повсюду красавец Антонио.
ГЛАВА LXXIX
Ходил смотреть «Тайную вечерю» Босси в мастер-
ской г-на Рафаэлли и остался недоволен ею в отно-
шении: 1) колорита, 2) экспрессии.
1) Колорит противоположен колориту Винчи. Мрач-
ная и величественная манера Винчи особенно соот-
ветствовала бы этой сцене. Босси взял сплошь яркий
колорит. Он уверен, что в церкви его картина произ-
вела бы более сильное впечатление, чем картина Лео-
нардо, потому что она была бы видна, а картину Лео-
нардо невозможно было бы разглядеть. Но в галерее
картина Босси никогда не будет нравиться. Книга,
написанная художником, создавшим какую-нибудь
картину, отнимает у этой картины прелесть, необходи-
мую для того, чтобы растрогать зрителя. В доказав
тельство этого представим себе обратное действие:
случайно обнаруженная картина несчастного и скром-
ного художника тотчас возбуждает к себе интерес.
2) Что касается экспрессии, я берусь доказать,
что Иуда похож на Генриха IV. Выпяченная ниж-
няя губа придает ему выражение доброты, тем более
значительной, что она не уничтожается умом. Иуда—
добрый человек, у которого, к его несчастью, рыжие
волосы.
Оставаясь верным природе, лицо г-на Норвена (из
Рима) сразу вызвало бы гораздо лучшее представле-
ние об Иуде...
Пейзаж, который виден за головой Христа, доста-
вил мне большое удовольствие, даже прежде чем я
309
разглядел там настоящий зеленый цвет. Голова
Христа работы Гвидо Рени, которую я обнаружил в
мастерской Рафаэлли, явилась для меня уничтожаю-
щей критикой картины г-на Босси.
Гравюра Моргена доставила мне гораздо больше
удовольствия. Это не решающий довод. Я еще нуж-
даюсь в «переводах» многих художников. Так, на-
пример, Карраччи, черные тона которого мне не нра-
вятся.
7 ноября 1811 е.
Осматривал сегодня утром галерею во дворце ар-
хиепископа. Прекрасное изображение Юлия Цеза-
ря кисти Прокаччино. Копия «Магдалины» Корред-
жо, которая показалась мне красивой. Превосходный
портрет папы, в уменьшенном размере, написанный,
как говорят, Тицианом. Лепной профиль Тициана.
ГЛАВА ЕХХХ
После этого я был до такой степени счастлив и
настолько озабочен ревнивыми выходками этих господ,
что мне некогда было писать. Я уехал из Милана
13 ноября и прибыл в Париж 27 ноября, в половине
шестого.
На следующий день я проиграл битву.
Последняя часть путешествия по Италии смирен-
но приносится в дар г-ну А. д. Б., тридцати восьми лет
от роду, который, может быть, будет жив в 1821 году,
его покорнейшим слугою, более веселым, чем он.
А. Б. 1811 года.
Милан, 29 октября 1811 г.
ИСТОРИКО-ЛИТЕРАТУРНАЯ СПРАВКА
Стендаль начал вести свой дневник приблизительно через год
после того, как приехал в Италию. Он вел его в течение многих
лет, записывая изо дня в день все, что видел и делал, отмечая
свои мысли, переживания, впечатления от прочитанного, свои
замыслы и надежды. До нас дошла большая часть этих днев-
ников. Вместе с перепиской Стендаля они позволяют с некото-
рой подробностью проследить работу его мысли и развитие его
художественных вкусов до того времени, как он стал печатать
свои первые книги.
Записывая события каждого дня, Стендаль, видимо, стре-
мился запечатлеть пережитое и проанализировать каждый свой
поступок, чтобы лучше ориентироваться в окружающей действи-
тельности и определить свое дальнейшее поведение. Именно такое
впечатление производят эти поспешные и обильные записи, на-
бросанные в конце дня, иногда в очень трудных условиях, на
кончике стола, в темноте, в изнеможении от усталости. Из его
записей можно узнать, о чем говорили молодые офицеры рес-
публиканской армии в 1801 году, что делалось в тылу «Великой
армии» в 1812 году, какие анекдоты рассказывали в миланских
театрах и что интересовало золотую молодежь, посещавшую шко-
лы декламации в погоне за начинающими артистками и прини-
мавшую участие в театральных интригах.
Но подробнее всего в дневниках отражены философские
интересы самого Стендаля и его «поиски счастья» в салонах Им-
перии, в то время когда он был, так же, как и все, захвачен
жаждой наслаждений и чиновничьим честолюбием.
За время консульства и Империи Стендаль попадал в самые
различные жизненные ситуации. Этим и объясняется разнообра-
зие картин, набросанных в дневнике В них почти вся Европа —
от Парижа и Италии до Германии, Австрии и России, от кружка
армейских офицеров до салонов высшей имперской аристокра-
тии, от театральных кулис до чиновничества, от мирных париж-
ских мансард и бульваров до ужасов сражений и пожара
Москвы
По дошедшим до нас дневникам можно было бы различить
311
несколько периодов в жизни Стендаля: первый период, начинаю-
щийся с момента его выезда из Парижа в Италию и кончающий-
ся возвращением в Париж; второй — период учения в Париже с
1802 по 1805 год; третий — первые шаги самостоятельной жизни
в Марселе и, наконец, четвертый — от Йенской кампании до
1814 года, девятилетний период административной деятельности
и светских успехов.
С внешней стороны все эти четырнадцать лет можно было
бы рассматривать как ряд самообманов и неудач. Стендаль меч-
тает быть военным и даже полководцем, изучает военные ме-
муары Тюренна, добивается должности адъютанта у покрови-
тельствующего ему генерала Мишо. Это кончается тяжелой гар-
низонной скукой и неожиданным заявлением об отставке. Затем
он живет в Париже, изучает философию, психологию, литературу,
учится декламации для того, чтобы писать комедии, как Моль-
ер. Трехлетний труд не приводит ни к чему: из нескольких коме-
дий, начатых, продуманных, отчасти написанных и переложенных
в стихи, ни одна не была закончена и ни одна не удовлетворила
самого автора. Попытка изучить коммерцию в Марселе с тем,
чтобы впоследствии открыть банкирскую контору и сразу зара-
ботать миллион, кончилась неудачей: отвращение к провинциаль-
ному обществу, к подсчетам, к торговле вообще наступило уже
через несколько месяцев, и Стендаль опять запросился в армию.
Карьера военного чиновника, интенданта, затем аудитора Го-
сударственного совета, вновь интенданта в войне 1812 года по-
терпела крах в тот момент, когда пала империя Наполеона, и
Стендаль не очень об этом сожалел — так опротивели ему хло-
поты о повышении, канцелярская переписка, утомительные похо-
ды и грубость победоносной наполеоновской армии.
Дневники Стендаля свидетельствуют об увлечениях, типич-
ных для человека его эпохи, и о разочарованиях, к которым,
естественно, должен был прийти тонко чувствующий и напря-
женно мыслящий юноша. Годы учения и годы странствий закон-
чились для Стендаля тогда, когда он отказался от карьеры чи-
новника и от славы драматурга и стал писать книги об искус-
стве. Но здесь кончаются и его дневники, словно все те мысли
и волнения, которыми были полны эти записи, перешли в обра-
ботанном и обобщенном виде в его художественные произве-
дения.
Переход от дневников к творчеству был почти неощутимым.
Дневники, которые он вел во время своих путешествий по Ита-
лии, были переработаны им в книге «Рим, Неаполь и Флорен-
ция». Эта книга включила в себя не только подневные записи,
но и философские размышления, сами собою выраставшие из груды
путевых заметок. Книга «О любви» также выросла из дневников,
обобщив в теоретическом и художественном плане четырехлет-
ний жизненный опыт Стендаля. Можно сказать, что дневники
сделали из Стендаля писателя: они научили его наблюдать себя
и других, анализировать обстановку и мыслить по поводу про-
исходящего. Вот почему эти бесформенные записи 1801 —1815 го-
дов можно рассматривать как бессознательную подготовку к
творчеству.
312
Переход к творчеству можно наблюдать и в самом тек-
сте дневников. Во время своей поездки в Италию в 1811 году
Стендаль ведет дневник, в котором подробно повествует о своей
любви к красавице-миланке Анджеле Пьетрагруа. По возвраще-
нии он охватывает взором только что пережитое, и оно пред-
ставляется ему в виде увлекательного романа. Он и оформляет
его в виде романа: пишет предуведомление читателю и предисло-
вие и делит дневник на главы, тем не менее оставляя даты за-
писей. Мы действительно присутствуем при возникновении худо-
жественного произведения из впечатлений жизни.
Стендаль не произвел такой же работы над той частью
дневников, где он рассказывает о своей любви к юной трагиче-
ской актрисе Мелани Гильбер и о своей любви к славе,—над
записями 1804 и 1805 годов, которые, тем не менее, заключают
материал для романа и читаются как художественное произве-
дение.
Однако дневники Стендаля хороши не только сзоим сход-
ством с романом, но и тем, чем они от него отличаются. Перед
нами развивается ежедневная жизнь, широкая, разнообразная,
не ограниченная каким-нибудь одним сюжетом. В эту жизнь
вторгаются события и впечатления, которых никак не ожидал ге-
рой и автор повествования. Эти события наводят его на размыш-
ления; он приходит к выводам, иногда весьма обшего характера,
он беспокоится о том, что будет делать завтра и еще через много
лет, он постоянно меняется и под влиянием обстоятельств и в
результате глубокого внутреннего развития. Возникают и обры-,
ваются знакомства, старые замыслы осуществляются непости-
жимыми путями, то, о чем страстно мечтал неопытный юноша,
не доставляет радости, и счастье приходит оттуда, откуда его
меньше всего ожидали. Заключение всех этих «поисков счастья»—
в словах Стендаля, записанных им через несколько лет после
того, как он перестал вести дневник: «Подлинное мое ремесло —
писать роман где-нибудь на чердаке». Как далеко это от «кате-
хизиса распутника», который Стендаль составлял, будучи совсем
еще желторотым птенцом, и «теории честолюбия», которую он
пытался применять, делая визиты в своем мундире аудитора и
добиваясь повышения у сердитого графа Дарю!
В дневнике говорится о многих весьма высокопоставленных
лицах, и говорится такое, что никак не подлежало оглашению.
Здесь много женских силуэтов, и их модели были бы жестоко
оскорблены, если бы узнали о том, что писал о них Стендаль.
Из предосторожности нужно было зашифровать большую часть
собственных имен, и Стендаль шифровал даже те, которые можно
было бы огласить без большой опасности для них и для себя.
В настоящем издании все условные имена и инициалы заменены
подлинными, если это не нарушало стилистических установок
Стендаля и колорита повествования.
Из тех же соображений Стендаль иногда пользовался ма-
кароническим стилем, мешая французские слова с итальянскими
и английскими. Во всех тех случаях, когда задача его заключа-
лась только в том, чтобы сделать непонятными свои записи,
итальянские и английские слова в настоящем издании перево-
за
дятся так же, как французские. Они сохраняются только тогда,
когда выполняют смысловую функцию — как цитаты или специ-
фические, трудно переводимые на французский язык выраже-
ния и т. п.
Общее количество подневных записей Стендаля превышает
шестьдесят листов. Многие из записей не представляют никако-
го интереса по своей фрагментарности, другие — потому, что у нас
нет к ним «ключа»: мы не знаем реальных событий, которые
могли бы эти записи пояснить. Иные не подлежат переводу, так
как носят слишком интимный характер. В настоящее издание
вошли далеко не все записи: переведены только те из них, ко-
торые представляют очевидный исторический, биографический
или литературный интерес.
Перевод сделан с издания Шампьон, причем было учтено
и издание «Диван».
ПРИМЕЧАНИЯ
ДНЕВНИКИ
1801
18 апреля.
Дневник, который Стендаль вел в Париже в 1800 или в на-
чале 1801 года, до нас не дошел.
Генерал-лейтенант Мишо командовал 3-й дивизией войск Ци-
зальпинской республики. 23 сентября 1800 года Бейль был назна-
чен сублейтенаитом, 17 октября прикомандирован к генеральному
штабу, а 23 октября получил назначение в 6-й драгунский полк.
19 апреля.
Клод Петье (1749—1806)—чрезвычайный уполномоченный
французского правительства в Цизальпинской республике, был
одним из покровителей Стендаля. Стендаль был рекомендован
Петье Пьером Дарю.
1 мая.
«Сельмур»— комедия, над которой в это время трудился
Стендаль. Сохранилось множество планов ее и три первых дей-
ствия, почти законченных.
«Квипрокво» — название прозаической комедии, задуман-
ной Стендалем около того же времени.
2 мая.
«Всеобщий наследник» — комедия Реньяра (1708)'.
Cavaliere servente — официальный поклонник и спутник
в обществе замужней дамы в Италии XVIII и начала XIX века.
9 мая.
«Секретные мемуары Литературной Республики» — издание
в 36 томах, выходившее с 1777 года и охватывающее года
315
1762—1787-й. Автор —Пиданс де Меробер, использовавший
для хроники 1762—1771 годов дневники Башомона. 21-й том по-
священ 1782 году.
Сочинения под названием «Описание Пале-Рояля» («Des-
cription du Palais-Royal») не существует. Речь идет, очевидно,
или о «Entretiens du Palais-Royal» (Утрехт и Париж, 1787, 2 ча-
сти) — сочинении, приписываемом Себастьену Мерсье,— или о
«Tableau du Nouveau Palais-Royal» (1788, 2 тома), приписывае-
мом Майер де Сен-Полю.
«Таинственная хижина» — роман Мюссе-Пате, отца Альфре-
да де Мюссе (1799).
«Британский Меркурий» — журнал, издававшийся в Лондоне
Малле дю Паном (октябрь 1798 — март 1800) и полный нападок
на Директорию.
21 мая.
«11 podesta di Chioggia» («Подеста из Кьоджи») — опера
Фердинанде Орланди (Ла-Скала 9 мая 1801).
«Le donne cambiate* («Обмененные женщины») и «II cia
bottino» («Кот в сапогах») — одна и та же опера Портогалло
(1801), известная также под названием «Diavolo in quattro»
Г-жа Монти, урожденная Тереза Пихлер,— жена знаменитого
итальянского поэта Винченцо Монти.;
Г-жа Лавалет, урожденная де Богарне,— жена адъютанта
Бонапарта.
Жиглер — миланский книгопродавец и содержатель библио-
теки.
12 июня.
Немецкий реакционный писатель Коцебу, автор множества
«мещанских драм», в то время был в зените своей славы.
16—17 июня.
Действие трагедии Дюсиса «Федор и Владимир» происходит
в Сибири, чем и объясняется намек на «холодный климат». Неза-
долго до того появившаяся на сцене, она не имела никакого
успеха.
Книга Тулонжона называется «История Франции с револю-
ции 1789». Из четырех томов в 1801 году были напечатаны толь-
ко два.
Аббат Мореле, французский просветитель XVIII века, поме-
стил в журнале «идеологов» «Decade philosophique» (от 10 фев-
раля 1801 года) резко отрицательную статью об «Атала» Шато-
бриана.
18 июня.
Пьесы под названием «Сон» у Себастьена Мерсье нет. Оче-
видно, речь идет о книге Мерсье «Songes et visions philosophi-
ques», 1768.
316
12 июля.
«Ариодант».— Очевидно, речь идет о французской опере Ме-
гюля. Сюжет заимствован из «Неистового Роланда» Ариосто.
29 июля.
После эвакуации французских войск из Милана в мае
1800 года и занятия города австрийцами были арестованы 32 ми-
ланских либерала, которым было предъявлено обвинение в госу-
дарственной измене. Они содержались сперва в темницах Вене-
ции (пьомби), затем — в австрийской крепости Каттаро, в Далма-
ции. Лишь в последних числах июля 1801 года узники возвра-
тились в Милан, где им была устроена торжественная встреча.
1 августа.
«Адель де Сенанж, или Письма лорда Сайденгема* — роман
г-жи де Суза, напечатанный в 1794 году. Цитированные слова на-
ходятся во втором письме.
13 августа.
«Pirro» («Пирр*) — опера Фердинанда Паэра; была представ-
лена впервые в Вене в 1798 году.
9 декабря.
Трагедия аббата Жене в 5 действиях, в стихах, была издана
в 1701 году под заглавием «Пенелопа, или Возвращение Улисса
с Троянской войны». Стендаль набросал план трагедии на наме-
ченную тему, но хотел назвать ее «Улисс».
1802
7 февраля.
Альфонс Перье — друг детства Стендаля, брат Казимира
Перье, реакционного министра Людовика-Филиппа.
Джемс Томсон во Франции был известен своей поэмой «Вре-
мена года». Стендаль, очевидно, имеет в виду стихи его поэмы
«О счастье» (1720), начинающиеся словами: «О happy те...»
Термидор.
Адель — Аделаида-Батистина Ребюфе, об отце которой
несколько строк можно найти в «Анри Брюларе». В 1802 году
ей было четырнадцать лет. В 1808 году она вышла замуж за
Александра Петье.
317
28 августа.
Адель думает об Аррасе, потому что в Аррасе в то время
жил Эдмонд Кардон, друг Стендаля.
1803
Сюжеты произведений — замыслы Стендаля, оставшиеся не-
осуществленными.
10 июня.
Орест — персонаж «Андромахи» Расина, Владислав — персо-
наж трагедии Ротру «Венцеслав», Рад а ми ст — герой трагедии
Кребильона-старшего «Радамист и Зиновия», Нерестан—персонаж
трагедии Вольтера «Заира», Антиох — герой трагедии Корнеля
«Родогуна».
Гермиона — персонаж трагедии Расина «Андромаха»; Эми-
лия— персонаж трагедии Корнеля «Цинна».
Пирр — герой «Андромахи» Расина.
Станислав — поляк Кесинский, племянник польского револю-
ционера Костюшко. 1
Ксифаред — персонаж трагедии Расина «Митридат»; Британ-
ник— герой одноименной трагедии Расина.
Август — герой трагедии Корнеля «Цинна».
Тиест — герой трагедии Кребильона «Атрей и Тиест» (1707J,
Фредерик, — брат Феликса Фора.
1804
11 апреля.
Речь идет о кантовской доктрине «практического разума»,
которая, однако, прямо противоречит утилитаризму Гельвеция.
«Ложная стыдливость» — комедия в 5 действиях Шарля де
Лоншана. Она выдержала только три представления.
«Ложные измены» — комедия Барта в 1 действии, в стихах,
представленная впервые во Французском театре в 1768 году.
«Два человека» — комедия, которую Стендаль обдумывал
в течение нескольких лет. Из этой комедии им было написано
более 300 стихов.
16 апреля.
«II bugiardo» («Лгун»)—комедия Гольдони, представляю-
щая собою переработку «Лжеца» Корнеля.
«Дидона» — трагедия Лефран де Помпиньяна; была постав-
лена впервые 21 июня 1734 года.
«Солиман II, или Три султанши» — комедия Фавара; была
поставлена впервые 9 апреля 1761 года.
318
17 апреля.
Бургаве (1668—1738}— голландец родом, один из извест-
нейших медиков XVIII века.
Коллен д’Арлевиль (1755—1806)—французский писатель,
автор веселых комедий, которого критики классического направ-
ления ценили не очень высоко. В произведениях Коллен д’Арле-
виля нет персонажа под именем г-н Эврар. Речь идет, несомнен-
но, о г-же Эврар, персонаже комедии <Старый холостяк», в
5 действиях, которая была представлена впервые во Француз-
ском театре в 1792 году.
19 апреля.
Ответ Стендаля на фельетон аббата Жофруа сохранился
в рукописи.
«Дом Мольера» — комедия С. Мерсье (1786), переработка
комедии Гольдони «Мольер»; «Лже-Агнеса, или Деревенский по-
эт»— комедия в 3 действиях Детуша; была представлена впер-
вые 10 марта 1759 года.
24 апреля.
Работа Беккарии, которую читал Стендаль, была переведе-
на аббатом Мореле под названием «Исследование о сти-
ле» (1771).
«Агамемнон» — трагедия Лемерсье.
Пьер-Давид Лемазюръе (1775—1836)—поэт и историк теат-
ра. С 1808 года он стал секретарем правления Французской ко-
медии и, использовав архивы этого театра, написал несколько
ценных исторических и биографических работ, касающихся теат-
ра и актеров.
№ ИЗ — игорный дом, помещавшийся в Пале-Рояле под ар-
кадой № 113. Этот игорный дом описан Бальзаком в «Шагрене-
вой коже».
«Преступная мать» — Бомарше; была представлена
впервые 6 июня 1792 года.
25 апреля.
Теория смеха, изложенная в сочинении Гоббса «О человеке»^
была развита Стендалем в «Расине и Шекспире».
26 апреля.
«Эдип» — трагедия Вольтера (1718}.
«Ворчливый любовник» — комедия в 3 действиях Монвеля
(1777). Монвель (1745—1811) был одновременно и актером
Французской комедии и драматургом.
М-ль Рокур (1756—1815) — французская трагическая ак-
триса.
319
29 апреля.
«Баязет» — трагедия Расина.
«Два брата» — комедия де Муасси в 5 действиях, в стихах
(1768).
1 мая.
«Ифигения в Авлиде» — трагедия Расина.
«Нетерпеливый» — одноактная комедия Лотье (1778)\
2 мая.
Имя члена Трибуната, на лице которого выражается его ду-
ша, не проставлено в рукописи.
Саву а Роллен (1755—1823) — адвокат Гренобльского парла-
мента, член Трибуната, затем префект.
Барон Костй (1767—1842) — участник Египетской кампании
под начальством Бонапарта, государственный советник, член
Трибуната, впоследствии префект.
Викторина — Викторина Мунье, сестра Эдуарда Мунье, упо-
минавшегося в ранних дневниках Стендаля.
4 мая.
Слова, хорошо продекламированные Тальмй,— из «Андро-
махи» Расина (действие 1-е, явление 1-eJ.
23 мая.
«Болтун» — комедия Буасси в 1 действии, в стихах (1725)-
«Полиевкт» — трагедия Корнеля.
Ариадна.— Стендаль так называет м-ль Дюшенуа. Ариад-
на — персонаж одноименной трагедии Тома Корнеля; роль Ариад-
ны исполнялась м-ль Дюшенуа.
Тираду Иокасты из «Эдипа» Вольтера Стендаль приводит
по памяти, несколько искажая ее.
25 мая.
Дворец Сен-Клу был резиденцией Наполеона.
Инеса—героиня трагедии Удар Ламотта «Инеса де Каст-
ро», представленной впервые в 1723 году.
Химена — героиня «Сида» Корнеля.
6 июня.
«Оптимист» — комедия Коллен д’Арлевиля; была представ-
лена впервые в 1788 году. Г-н де Пленвиль — один из ее пер-
сонажей.
320
«Неожиданное возвращение» — комедия Реньяра в 1 дей-
ствии, в прозе; была представлена впервые в 1790 году.
Мартен — персонаж «Кандида» Вольтера, по своим убежде-
ниям пессимист, противоположность Панглосса. В «Оптимисте»
Коллен д’Арлевиля Мартену соответствует Моренваль. В преди-
словии к пьесе Коллен упоминает о «Кандиде».
«Нынешние нравы» — комедия в 5 действиях Коллен д’Арле-
виля (1800).
Место действия «Оптимиста», как говорится в ремарке ав-
тора,— «роща, полная благоухающих деревьев».
7 июня.
Мемуары Гольдони были написаны им в Париже и по-фран-
цузски. Они появились в 1787 году в Париже, в 3 томах.
От задуманной Стендалем работы о стиле сохранились лишь
краткие заметки на полях сочинений классиков, по преимуще-
ству французских.
«II cavaliere di buon gusto» («Человек с хорошим вкусом») —
комедия Гольдони в 3 действиях (1850).
Пикар был в то время директором «Театра Лувуа», получив-
шего впоследствии название «Театр императрицы».
«Старый комедиант» — одноактная комедия Пикара (1803)'.
8 июня.
«11 Poeta fanatico» («Поэт-фанатик»)' — комедия в 3 дейст-
виях Гольдони (1750).
Комедия Гольдони «Мольер», в 5 действиях, в стихах, была
написана на итальянском языке в 1772 году. В 1786 году она
была переработана для французской сцены Себастьеном Мерсье
в виде четырехактной пьесы «Дом Мольера». Наконец, 5 июля
1804 года, то есть через месяц после того, как Стендаль смо-
трел комедию Мерсье, Андрие поставил на сцене Французской
комедии написанную свободным стихом одноактную комедию
«Мольер со своими друзьями, или Вечер в Отейле».
10 июня.
Палиссо (1730—1814J—французский писатель.
14 июня.
Генерал Моро, как известно, был обвинен в государственном
заговоре и сношениях с Бурбонами и присужден к двухлетнему
тюремному заключению.
25 июня.
Жорж Кадудаль — роялист, организатор заговора, ставив-
шего себе целью убийство или похищение первого консула.
21. Стендаль. Т. XIV. 321
Вашингтон — организатор и первый президент Соединенных
Штатов, Костюшко— вождь польского восстания 1794 года и
Моро — революционный, генерал, замешанный в монархический
заговор Ж. Кадудаля и мечтавший сделаться диктатором Фран-
ции, зачислены Стендалем в один разряд «республиканских
героев» без всякого основания. Республиканцы видели в генерале
Моро единственного соперника Бонапарта, который мог парали-
зовать его монархические замыслы и спасти от них республику.
30 июня.
«Наружность обманчива, или Современный человек» — наи-
более известная комедия Л. де Буасси, представленная впервые
в 1740 году.
4 июля.
Адель, которая появляется в этой записи,—сестра жены ге-
нерала Мишо, Адель Ландевуазен (1786—1832).
23 июля. i
«Дух Мирабо» — избранные места из сочинений Мирабо, из-
любленный тип изданий конца XVIII — начала XIX века.
«Erotika Biblion» («Книга любви») — произведение Мирабо,
полное грубой эротики, написанное им в молодые годы.
24 июля.
«Марк Юний Брут».— Стендаль имеет в виду трагедию Аль-
фьери «Брут».
26 июля.
«Родогуна» — трагедия Корнеля.
28 июля.
«Аделаида Дюгеклен» — трагедия Вольтера (1734). Герцог
Вандом — персонаж этой трагедии.
12 августа.
«Гризельда» — опера итальянского композитора Паэра.
Ларив (1747—1827)—известный в то время актер. Стендаль
одно время учился у него декламации.
322
18 августа.
Морис Диде — друг детства Стендаля, охарактеризованный
в «Анри Брюларе» очень нелестно: «Впоследствии пошлый ульт-
ра, мэр Домена, писавший в газете безграмотные ультрароялист-
ские письма».
Мульзен упоминается в «Анри Брюларе» как «глупый и ужас-
но важничавший, ныне богатый и важный буржуа в Гренобле,
без сомнения, один из самых жестоких врагов здравого смысла».
26 августа.
Шапель — персонаж комедии Стендаля «Летелье».
28 августа.
«Лжец» — комедия Корнеля.
Вероятно, Стендаль в это время еще не читал «Тимона Афин-
ского» Шекспира, так как он называет эту трагедию комедией.
В цитате из «Мизантропа» реплики принадлежат Селимене
и Альцесту (действие 2-е, явление 1-е).
28 октября.
Князь Мира, Мануэль Годой, был бедным двадцатитрехлет-
ним дворянином, когда на него обратила внимание испанская
королева Мария-Луиза и сделала его своим фаворитом и первым
министром. Он фактически правил Испанией во все время царст-
вования Карла IV. В 1795 году он получил титул «Князя Мира».
3 ноября.
«Случайный отец» —- комедия Ж. Пена и Войяра, премьера
состоялась в театре Лувуа 25 января 1803 года.
...видел бюст Мольера...— Речь идет, очевидно, о бюсте
Мольера работы Гудона, копия которого могла находиться в
театре Лувуа. Во всяком случае, гравюра Сент-Обена, о которой
говорит Стендаль, сделана с этого бюста.
8 ноября.
Петруччо и Катарина — герои «Укрощения строптивой»
Шекспира.
20 ноября.
«Ифигения в Тавриде»—трагедия Гимон де Латуша (1757).
«Эдип».— По-видимому, Стендаль имеет в виду трагедию
Вольтера.
21 ноября.
Леймери — по-видимому, псевдоним самого Стендаля. Извест-
но, что Стендаль имел намерение участвовать в конкурсе Фран-
323
цузского института, представив «Похвальное слово Дюмарсе» и
какую-то оду.
Лекен, (1728—1778)—французский актер.
Колардо (1732—1776)—французский поэт и драматург.
9 декабря.
«Эмиль»— педагогический трактат Руссо (1762). Книгу V со-
ставляет знаменитое «Исповедание веры савойского викария».
«Дух» — то есть «Дух законов» Монтескье.
«Случайности любви» — комедия в 3 действиях Мариво,
представленная впервые 8 мая 1722 года.
* Женщины.» — комедия Демутье в 3 действиях, в стихах.
12 декабря.
«Макбет» Дюсиса — переделка шекспировской трагедии
(1784); Дюсис пытался переработать трагедию Шекспира в духе
французской классической трагедии.
Обои г-на Мюрона — очевидно, обои в ресторане, который
посещал в то время Стендаль. <
«Федра и Ипполит» — трагедия Прадона; была представлена
3 января 1677 года, то есть через два дня после «Федры» Ра-
сина.
«Родогуна» — трагедия Жильбера; была представлена в том
же 1644 году, что и «Родогуна» Корнеля, но немного раньше.
Большой Картезианский монастырь основан св. Бруно в го-
рах, поблизости от Гренобля. Стендаль говорит о нем подробно
в «Записках туриста» (1838).
31 декабря.
В последний день 1804 года Стендаль впервые увидел Мела-
ни Гильбер, впоследствии г-жу Баркову, носившую в то время
сценическое имя Луазон. Молодая трагическая актриса (роди-
лась в 1780 году), определившая на много месяцев жизнь Стен-
даля и ездившая с ним в Марсель, вышла замуж за русского и
уехала в Россию, откуда возвратилась только в 1813 году. Ее
именем будет полон дневник Стендаля вплоть до 1806 года.
Монима — героиня трагедии Расина «Митридат».
Сочинение Траси, о котором здесь идет речь,— его «Элемен-
ты идеологии»; первый том их посвящен исследованию происхож-
дения представлений человека и озаглавлен «Идеология в собст-
венном смысле слова».
«Оптимист» — комедия в 5 действиях, в стихах, Коллен
д’Арлевиля, впервые представленная 22 февраля 1788 года.
Стендаль, очевидно, имеет в виду трагедию Кребильона-отца
«Радамист и Зиновия».
324
1805
1 января.
Б арраль-старший — президент Гренобльского парламента,
отец Луи де Барраля, ближайшего друга Стендаля..
15 января.
«Новеллы» — по-видимому, «Назидательные новеллы» Сер-
вантеса.
15—17 января.
«Португальские письма» — сборник писем, написанных пор-
тугальской монахиней Марианной Алькафорадо французу, в ко-
торого она была влюблена, графу де Шамильи (а не Шавиньи,
как пишет Стендаль). Сборник был переведен на французский
язык и напечатан в 1669 году.
3 февраля.
...я встретил сына...— то есть Эдуарда Мунье
Стихотворная цитата — слова Камиллы из «Горация» Корне-
ля (действие 1-е, явление 2-е),
6 февраля.
«Государь» — известный трактат Макьявелли.
9 февраля.
«Безумства любви» — комедия в 3 действиях Реньяра (1704)4
Ганьон-сын.— Стендаль имеет в виду своего дядю, Ромена
Ганьона.
Мазо де Ла-Таньер — военный комиссар с 1799 года, герой
скабрезного анекдота, рассказанного Стендалем в записи от
21 мая 1801 года.
Филаминта, Белиза и Арманда — персонажи комедии Моль-
ера «Ученые женщины».
11 февраля.
Слова Филинта, цитируемые Стендалем, взяты из «Мизан-
тропа» Мольера (действие 1-е, явление 1-е).
«Клуб» — комедия Пуэнсине в 1 действии (1754).
Стихи —из «Горация» Корнеля (действие 2-е, явление 3-е).
325
15 февраля.
Жодле — комическая «маска», созданная Скарроном, нечто
вроде «матамора» испанской комедии. Дюгазон читал одну из
двух комедий Скаррона: «Жодле, или Господин-слуга» (1645),
или «Жодле-дуэлянт» (1646) Вагнер с его немецкими фонетиче-
скими навыками не мог произнести звук «ж» и заменял его
звуком «й».
19 февраля.
«Каролина, или Картина» — комедия Ф. Роже, в одном дей-
ствии (1800).
«Отелло» Дюсиса представляет собою переработку трагедии
Шекспира для французской сцены с соблюдением правил класси-
ческой поэтики.
Гедельмона в «Отелло» Дюсиса соответствует Дездемоне
Шекспира.
20 февраля.
«О» президента Эно.— Стендаль имеет в виду анекдот, рас-
сказанный Мармонтелем в его «Мемуарах». Цитируя в своем
сочинении «Французская поэтика» стих президента Эно:
«Que d’attraits! б Dieux! qu’elle etait belle»,—
Мармонтель пропустил восклицание «О». Эно был этим весьма
раздражен и не утаил своей досады от г-жи Жофрен, которая
передала об этом Мармонтелю. Эта черта авторского тщеславия
весьма позабавила последнего.
21 февраля.
Аменаида — героиня трагедии Вольтера «Танкред».
23 февраля.
Анекдот, рассказываемый Стендалем, очень вероятен. Ниелли-
сын родился в 1784 году и был почти одного возраста со
Стендалем.
Венсен — крепость в 7 километрах от Парижа, служившая
местом заключения для государственных преступников.
Жозеф Рей — гренобльский друг Стендаля, философ и идео-
лог, впервые познакомивший его с философией Дестюта де Траси.
25 февраля.
Графиня (а не княгиня, как пишет Стендаль) Альбани
(1753—1824) в течение многих лет была в близких отношениях
с Альфьери, однако в браке с ним не состояла,
326
«Однако наши цели...» — Стендаль несколько искажает стихи
из трагедии Вольтера «Магомет» (действие 4-е, явление 1-е).
4 марта.
Стихотворная цитата — из «Мизантропа» Мольера (действие
.4-е, явление 3-е).
...отрывок из «Отелло».— Стендаль имеет в виду «Отелло»
Дюсиса, переделавшего трагедию Шекспира на классический
лад.
7 марта.
Дуэнн — портной, который требовал у Стендаля платы па
счетам.
Маггд — персонаж романа Антуана Гамильтона «Мемуары
шевалье де Граммона» (1713).
Нинон де Ланкло (1616—1706) прославилась в скандальной
хронике эпохи многочисленными галантными приключениями.
10 марта.
«Черная корова» — молочная, славившаяся в свое время мо-
лочными продуктами.
«Визитандинки» — комическая опера Девьенна на текст Пи-
кара (1793).
11 марта.
Стихотворные цитаты — из «Ариадны» Тома Корнеля (дей-
ствие 5-е, явление 4-е).
14 марта.
22 вантоза 1805 года была среда, а не вторник.
Созий — персонаж комедии Мольера «Амфитрион».
19 марта.
Сочинение Гельвеция, которое читал Стендаль,— вероятно,
«Об уме» («De 1’Esprit»). Сочинения Адама Смита — несомненно,
«Теория моральных чувств», переведенная на французский язык
г-жой Кондорсе и дополненная ее же «Письмами о симпатии»
(1798). Это издание и читал Стендаль.
21 марта.
Эдокси — все та же Викторина Мунье. Именно ее Стендаль
встретил 17 марта неподалеку от Тюильри гуляя с Мелани.
327
25 марта.
Описание вечера у м-ль Дюшенуа написано совместно Л. Кро-
зе и Стендалем; мы приводим лишь ту часть, которая была напи-
сана рукой Стендаля.
Г-жа Сюэн (1742—1817) — актриса Французского театра.
Мари Ла-Шассень (1747—1820) была актрисой Французско-
го театра с 1766 по 1803 год.
29 марта.
Альбано (1578—1660) — итальянский художник, ученик Кар-
раччи, писавший преимущественно на мифологические сюжеты в
несколько слащавой и натянуто-изящной манере, почему и полу-
чил прозвища: «Художник граций» и «Анакреон живописи».
Стендаль всегда высоко ценил его, между тем как «натуралисти-
ческая» живопись того же периода вызывала его негодование.
2 апреля.
«Случайный наперсник» — комедия Фора в 1 действии, в сти-
хах (1801).
6 апреля.
Стихотворная цитата — из «Британника» Расина.
Темучин — имя монгольского хана, получившего впоследствии
прозвище Чингисхан.
7 апреля.
Фабр д’Эглантин (1756—1794)—французский драматический
писатель и деятель революции, якобинец, впоследствии склонив-
шийся на сторону Дантона и гильотинированный.
«Агамемнон» — трагедия Альфьери.
Комедия Мезоннева «Недоверчивый» не была ни представ-
лена на сцене, ни напечатана.
Бисетр — деревня в двух километрах от Парижа; по имени
этой деревни дом умалишенных, который в ней находится, также
называется Бисетр.
8 апреля.
Сценка «Примирение» — отрывок незаконченной комедии
Стендаля «Два человека».
10 апреля.
Ремюза, в то время первый камергер Наполеона, в 1807 году
был назначен суперинтендантом театров.
328
25 июля.
«Алина, королева Голконды» — комическая опера Бертона,
либретто Виаля и Фавьера по тексту Буфлера; была представлена
впервые в театре Фейдо 2 сентября 1803 года.
31 июля.
«Тамплиеры» — историческая трагедия ненуара, в пяти дей-
ствиях, в стихах (1805).
30 октября.
Мишель — содержатель библиотеки-читальни в Марселе.
Стихотворная цитата — из трагедии в 3 действиях Арно-отца
«Марий в Минтурнах», впервые представленной 19 мая 1791 года.
8 ноября,
Сен-Венсан — поместье деда Стендаля, доктора А. Ганьона,
в котором семья Бейлей иногда проводила лето.
Анджелина — г-жа Пьетрагруа, миланская знакомая Стенда-
ля. О ней см ниже, дневник 1811 года.
Эта запись сопровождается планом, на котором буквами обо-
значены пункты, где происходили отдельные части разговора
Стендаля с Мелани.
1806
26 января.
«Без приданого!» — слова Гарпагона в «Скупом» Мольера
(действие 1-е, явление 5-е)
Жозеф Пен (1773—1830) — французский водевилист, автор
полутораста пьес, написанных по большей части в сотрудниче-
стве с Анжело, Бульи, Дюмерсаном и др.
18 сентября.
Молльен (1768—1850)—французский государственный дея-
тель, 26 января 1806 года был назначен государственным казна-
чеем и оставался на этом посту в продолжение всего периода
Империи.
«Омазис, или Иосиф в Египте» — трагедия в 5 действиях
Баур-Лормиана (премьера 14 сентября 1806 года).
329
1809
12 апреля.
Под «отношениями» Доминика с «величайшим из людей»
следует разуметь отношения Стендаля с Наполеоном. Однако
этой записи, сделанной, несомненно, гораздо позднее, нельзя до-
верять. В «Анри Брюларе» Стендаль говорит, что «Наполеон не
разговаривал с глупцами, подобными мне». Быть может, един-
ственный случай, когда Стендалю пришлось сделать личное до-
несение императору, произошел в 1813 году, после неудачной для
французов стычки под Герлицем.
Кюни — помощник военного комиссара.
Стендаль имеет в виду кампании маршала Виллара 1705,
1706, 1707 годов, когда этот полководец сражался с германскими
войсками в Рейнской области
«Жизнь Алъфьери, написанная им самим» была переведена на
французский язык и напечатана в 2 томах в 1809 году.
Флориан-Фруадефон и Ришар были, как и Стендаль, помощ-
никами военного комиссара; Жакмино— комиссаром первого
класса.
19 апреля.
Теофиль Корре де Латур д'Овернь отличился в войнах рево-
люции, но отказывался от всех чинов, кроме капитана гренаде-
ров, и отказался даже от звания первого гренадера, которое пред-
ложил ему Бонапарт в 1800 году В том же 1800 году он был
убит, но не 8-го, а 27 июня. Его могила находится неподалеку от
деревни Обергаузен. Сердце его погребено в Пантеоне.
11 мая.
Письмо к г-же Дарю отправлено было Феликсу Фору с
просьбой исправить его и послать по городской почте адресату.
Ноябрь 1809 г.
Вся эта запись — беллетризованная фантазия Стендаля, раз-
вивающая тему предыдущей записи.
«Мемуары эпохи Регентства» — очевидно, та же работа Дюк-
ло, о которой Стендаль упоминал выше.
Ноябрь.
«Крестоносцы» — мелодрама Коцебу, положенная на музыку
Зейфридом и впервые представленная в Вене в 1809 году.
20 ноября.
Князь Экмюльский — маршал Даву, получивший этот титул
после победы под Экмюлем (22 апреля 1809 года)
Г-жа Отто—очевидно, жена французского посла в Вене.
330
ПУТЕШЕСТВИЕ В ИТАЛИЮ 1811 г.
Г-н де Лери — лицо вымышленное. В 1813 году Стендаль
хотел напечатать «Путешествие в Италию» под этим псевдони-
мом. Дневник принадлежит самому Стендалю. Текст, с которого
сделан настоящий перевод с некоторыми сокращениями, вос-
производит рукопись Стендаля с добавлениями, нанесенными им
на копию, сделанную рукою писца.
Предисловие
Мочениго — аристократическая фамилия Венеции. Так Стен-
даль называет самого себя, а чаще обозначает этим именем свой
идеал отважного, осторожного и мудрого человека.
Глава XVII
«Pretendenti* — конечно, «Pretendenti delusi», опера Джузеппе
Моски, на текст Привидали, недавно перед тем поставленная на
миланской сцене (7 сентября 1811 года). «Les Pretendus» — фран-
цузская опера Лемуана, на текст Рошон де Шабана, впервые
представленная 2 июня 1789 года.
Глава XVIII
Граф Джованни Жиро (1776—1834)—итальянский комедио-
граф, автор множества остроумных бытовых комедий.
«Capricciosa pentito» — опера-буфф Фьораванти; была пред-
ставлена впервые в Турине в 1797 году.
Глава XIX
Его императорское высочество — Евгений Богарне, вице-
король Итальянского королевства.
Луи — Жуанвиль.
Глава XX
Видмана и Мильорини, офицеров итальянской армии, Стен-
даль встретил впоследствии еще раз в России, на следующий день
после Бородинского сражения.
Глава XXI
Редзбнико — итальянская княжеская фамилия.
Глава XXII
Винченцо Монти (1754—1828) — один из крупнейших италь-
янских поэтов того времени.
331
Глава XXIII
Величайший врач Италии — без сомнения, Радзори, автор
нескольких трудов по медицине и физиологии, лейб-медик вице-
короля
Глава XXVI
lune» — намек на следующее место из «Божественной
Комедии* Данте:
...В отверстье клетки
Я новых лун перевидал немало.
(«Ад», песнь 33-я, стих 22-й).
Глава XXX
Сестра Анджелы Пьетрагруа, Пепина Боррони, была певицей
и служила в театре.
15 сентября м-ль Бланшар в сорок первый раз поднималась
на воздушном шаре. Поднявшись в 6V2 часов вечера, она благо-
получно опустилась через час.
Стендаль имеет в виду книгу Сисмонди «История итальян-
ских республик».
Глава XXXI
Тюренн — французский полководец XVII века н теоретик
военного искусства. Сходство наружности имен Туркотти и Тю-
ренна явилось причиной того, что в своей рукописи Стендаль по-
стоянно называет Туркотти Тюренном.
Симонетта — вилла в окрестностях Милана. В своих рукопи-
сях Стендаль часто называет Анджелу Пьетрагруа графиней Си-
монеттой, несомненно, в память этой поездки.
Глава XXXII
Мопертюи (1698—1759)—французский ученый, президент
Берлинской академии при Фридрихе II.
Глава XXXIII
Иффланд (1759—1814)} — немецкий актер и драматург.
Глава LXXI1
Красивый юноша — Антонио, сыч Анджелы Пьетрагруа.
Глава LXXIV
Всю ночь души героев стенали.. — Стендаль, читавший в это
время «Фингала», языком Оссиана сообщает, что всю ночь про-
должалась буря.
Глава LXXV
^Воспоминания графа де — роман Дюкло.
332
Глава LXXVII
Манк,.— Очевидно, под этим именем скрывается писец, кото-
рому Стендаль предполагал диктовать свою книгу.
Фьорилло — автор «Истории живописи», напечатанной в
2 томах в Геттингене, в 1798 и 1801 годах.
Глава LXXIX
Стендаль называет «переводами» гравюры с картин великих
художников, так как гравюры, сделанные современными граве-
рами, поясняют художественные достоинства оригинала, недоступ-
ные для неискушенного взора,— как бы «переводят» картину на
более доступный для современного зрителя язык.
Глава LXXX
...я проиграл битву,— По-видимому, Стендаль безуспешно хо-
датайствовал либо о повышении по службе, либо о переводе
в Италию.
1812
15 сентября.
Г-жа Бюрсе — французская актриса.
Г-жа Сент-Альб — Мелани Гильбер, проживавшая до вступ-
ления французов в Москве, так как она вышла замуж за русского.
Бюш,— аудитор Государственного совета, Билье — чиновник
министерства, которым управлял Пьер Дарю.
Б. РЕИЗОВ
ПЕРЕЧЕНЬ ИЛЛЮСТРАЦИЙ
Стр. 128. Битва при Маренго. Рисовал с натуры Ан ж Перси-
ко. Гравировал Ф. Г. Вексельберг.
Стр. 129. Жан Расин (1639—1699). Рисовал Ашиль Девериа.
Гравировал резцом Пьер-Франсуа Бертоннье.
Стр. 160. Карло Гольдони (1707—1793). Портрет работы Джам*
баттиста Пьяццетта. Гравировал резцом Марко
Альвизе Питтери.
Стр. 161. Пьер Корнель (1606—1684). Портрет работы Шарля
Лебрена. Гравировал резцом Этьен Фике.
Стр. 224. Мольер (Жан-Батист Поклен) (1622—1673). Портрет
работы Шарля-Антуана Ку ап ель. Гравировал рез-
цом Этьен Фике.
Стр. 225 Вильям Шекспир (1564—1616). Гравировал резцом
Кар л-Ф ридрих Ирмингер.
Стр. 256. Жорж-Луи-Леклерк Бюффон (1707—1788). Портрет
работы Франсу а-Ю бера Друэ. Гравировал пунктиром
Боссельман.
Стр. 257. Пожар Москвы. Акватинта. Гравировал Иоганн-
Фри д р и х-А вгуст Клар.
СОДЕРЖАНИЕ
Дневники .................................. 3
Историко-литературная справка..............311
Примечания, ... 315
СТЕНДАЛЬ
Собрание сочинений
в 15 томах. Том XIV.
Оформление художника
В. Носкова,
Технический редактор
А. Ефимова.
Подп. к печ. 10/XII 1959 г. Тираж
336 500 экз. Изд. № 1844. Зак. - 2548.
Форм. бум. 84Х1081/з2. Бум. л. 5,25.
Печ. л. 17,22+4 вкл. (0,41 печ. л.).
Уч.-изд. л. 18,39.
Ордена Ленина типография газеты
«Правда» имени И. В. Сталина, Москва,
улица «Правды», 24.