Собрание сочинений. Том 15. Письма - Стендаль

Author: Стендаль

Tags: художественная литература

Year: 1959

Similar

Собрание сочинений. Том 1

Собрание сочинений. Том 11. Жизнь Наполеона

Собрание сочинений. Том 14. Дневники

Собрание сочинений. Том 7. Расин и Шекспир

Text

triMAJ It)
СТЕНДАЛЬ
СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ
В ПЯТНАДЦАТИ
ТОМАХ
ДЕШЬ
"ПЯТНАДЦАТЫЙ
БИБЛИОТЕКА «ОГОНЕК»
ИЗДАТЕЛЬСТВО «ПРАВДА»
МОСКВА • 1959
Издание выходит
под общей редакцией
Б. Г. Р е и з о в а.

Перевод
Зельдович А. П. (1—16); Кулишер А. С.
(17—24); Кантаровича Е. Т. (25—34; 127);
Тетерев никовой А. Н. (35—77; 109—117);
Наппельбаум И- М. (78—89); Шапориной Л. В.
(90—108); Шлосберг Э. Б. (118—126; 128—129).
Под редакцией
И. А. Лихачева.
I
СЕСТРЕ ПОЛИНЕ
Париж, 18 вантоза, год VIII.
(Воскресенье, 9 марта 1800 года),
Я совершенно не узнаю себя, дорогая Полина, когда
вспоминаю, что в продолжение пяти месяцев мог тебе
не писать. Правда, я уже некоторое время думаю об
этом, но мои разнообразные занятия то и дело меша-
ли мне осуществить это желание. Прежде всего я хочу,
чтобы ты непременно писала мне каждую неделю, ина-
че я тебя буду бранить; затем я хочу, чтобы ты никому
не показывала ни своих, ни моих писем; я не люблю
чувствовать себя связанным, когда пишу от души. На-
пиши мне, каковы твои успехи по части фортепьяно.
Учишься ли ты танцевать? Танцевала ли нынешней зи-
мой? Учишься ли рисовать? Дьявол, который вечно
суется в мои дела, мешает мне заняться чем-либо с
тех пор, как я здесь. Я беру уроки танцев у одного
танцовщика из Оперы; его приемы совсем не похожи
на приемы Белера; ввиду того, что метода, по которой
он меня обучает, действительно правильная и, как та-
ковая, рано или поздно докатится до провинции, сове-
тую тебе постепенно ее усваивать, вырабатывая упру-
гость во всех танцевальных па, и особенно учиться вы-
брасывать ногу. Я танцую с Адель Ребюффе, которая
на редкость умна и талантлива, несмотря на свои один-
надцать лет. И этому чрезвычайно способствовало то,
что она много читает; я бы желал, чтобы и ты сле-
5
довала по ее пути, так как убежден, что это единствен-
но верный. Чтение, если оно хорошо направлено,
сразу же увлечет тебя, заставит страстно полюбить это
занятие и приобщит к истинной философии, а она не-
иссякаемый источник высших наслаждений, сообщаю-
щий нам душевную силу и способность понимать гени-
альные творения и восторгаться ими. Истинная фило-
софия все проясняет: трудности исчезают, душа расши-
ряется, начинает больше постигать и сильнее любить.
Но я говорю с тобой на незнакомом тебе языке; я бы
желал, чтобы ты в состоянии была его понять.
Советую тебе обратиться к дедушке; пусть он возь-
мет у Шальве «Курс литературы» Лагарпа (наверно,
он у него есть), тогда ты сможешь его прочитать; эта
книга, пожалуй, покажется тебе несколько скучной, но
зато она отшлифует твой ум, и, поверь мне, ты впо-
следствии будешь должным образом вознаграждена за
свой труд. Советую тебе также разыскать мои записи
по литературе и прочесть в них то же самое, что ты
найдешь у Лагарпа, причем сделай это одновременно.
Это необходимо, и в этом ты сама убедишься, когда
начнешь бывать в обществе, действительно достойном
своего названия. Я желал бы также, чтобы ты время
от времени ходила в театр на хорошие пьесы, ибо ни-
что, по моему убеждению, так не развивает вкус. Осо-
бенно бы мне хотелось, чтобы ты слушала хорошие ко-
мические оперы — это возбудило бы в тебе склонность
к музыке и доставило бы неописуемое наслаждение, но
помни, что ходить туда ты можешь только с папой.
Меня бы порадовало, если бы он смог проникнуться
моими доводами. Я поговорю с ним об этом, когда
буду в Гренобле. Советую тебе также прочесть «Жизнь
великих людей Греции» Плутарха. Когда ты начнешь
лучше разбираться в литературе, то сама убедишься,
что подобного рода чтение сформировало характер че-
ловека, который из всех когда-либо существовавших
людей обладал самым великим гением и самой благо-
родной душой,— я говорю о Жан-Жаке Руссо. Можешь
также, если тебе разрешат, читать Расина и трагедии
Вольтера. Попроси дедушку прочесть тебе «Задига» та-
ким же образом, как он мне его читал в позапрошлом
году. Пожалуй, неплохо было бы тебе прочесть «Век
6
Людовика XIV», если тебе позволят. Ты, возможно,
скажешь: «Не слишком ли это много?» Но, мой дру-
жок, только читая произведения, полные глубокого
смысла, по-настоящему сам научаешься мыслить и по-
нимать. Во всяком случае, читай Лагарпа. Прощай.
Я не в состоянии больше писать на этой бумаге; все же
я предпочел попытаться сделать это нынче вечером,
нежели откладывать письмо еще на несколько дней...
2
СЕСТРЕ ПОЛИНЕ
Париж, 20 жерминаля, год VIII.
(Четверг, 10 апреля 1800 года).
Никак не могу понять твоего молчания, дорогая По-
лина. Какие такие занятия могли помешать тебе мне
написать? Если б не великий пост, я решил бы, что
это танцы. Готов побиться об заклад, что ты, навер-
но, вздумала отделывать свои письма и предваритель-
но набрасываешь черновики, но это глупейшая при-
вычка, так как для того, чтобы выработать хороший
эпистолярный стиль, следует как раз писать то самое,
что ты сказала бы своему собеседнику, если б видела
его перед собой,— стараясь только избегать повторе-
ний, которым интонация или жест в разговоре могли бы
придать известное значение. Начала ли ты уже читать
Лагарпа? Надеюсь, да, но думаю, что ты еще не ре-
шилась приступить к Плутарху; все же я убежден, что
ты хорошо сделаешь, если за него возьмешься. Ты там
найдешь изображение античных нравов, и это весьма
важно, ибо хотя о них и непрестанно толкуют, но тол-
куют неверно. Со временем, после Плутарха, ты смо-
жешь читать «Письма к Эмилии о мифологии» Де-
мутье. Прошу тебя, когда будешь искать в моих бу-
магах «Курс литературы» Дюбуа, посмотри хорошень-
ко, нет ли среди них тетради с надписью «Сельмур».
Если ты ее найдешь, пожалуйста, возьми и спрячь
куда-нибудь подальше, чтобы никто не мог ее откопать.
Не рассказывай об этом никому и постарайся изба-
виться — если она тебе свойственна — от дурной при-
вычки читать кому-либо мои письма.
7
Как обстоит у тебя с игрой на фортепьяно? Как
твои уроки у монахинь? Добейся того, чтобы тебя не-
много обучили математике. Это особенно важно.
Думаю, что четыре — пять уроков в декаду обо-
шлись бы в шесть — девять франков в месяц, и через
полгода за каких-нибудь сорок франков ты бы научи-
лась рассуждать лучше иного мужчины. Ответь мне,
что ты об этом думаешь, и, если это тебе доставит удо-
вольствие, я напишу папе или ты сама его об этом
попросишь. Это даст тебе больше, нежели сорок лет
уроков у монахинь и пятьдесят пар связанных чулок.
Учиться ты, пожалуй, сможешь только до 20-летнего
возраста; а за два часа, которые ты проведешь за вяза-
нием чулок, ты могла бы прочесть 250 страниц какой-ни-
будь полезной книги; а это куда важнее! Запомни хоро-
шенько, что за шесть франков можно купить пару чулок,
но ничто не может возместить 30—40 часов работы над
ними и 10—12 часов скуки, которую они на тебя нагонят.
Бываешь ли ты иногда в театре? Скажи, ставят ли у
вас в Гренобле пьесу под названием «Аббат де л’Эпэ»,
которая здесь идет уже в 30-й раз? Как поживает Ка-
ролина? Избавилась ли она хоть сколько-нибудь от
своей скверной привычки ябедничать и болтать, которая
была у нее перед моим отъездом? Если она, к сожа-
лению, еще не отучилась от нее, постарайся втолковать
ей, что это, по справедливости, считается самой отвра-
тительной привычкой. Надо, чтобы она обратила вни-
мание на мой совет. В ее годы складывается характер,
и из капризной и крикливой девчонки, какой ты была
в этом возрасте, ты сделалась доброй и отзывчивой де-
вушкой. Что поделывает Фелиси? Как ведет себя
Ороне? Запомни раз навсегда, что если я тебя о
чем-либо спрашиваю, то меня интересует, что ты ду-
маешь об этом сама, а не то, что говорят другие. Во-
обще никогда не следует повторять чужие мысли, будь
они хотя бы и самого папы римского, предварительно
не взвесив их, иначе рискуешь говорить нелепости, не
дающие как следует оценить твои собственные взгля-
ды на вещи. Если речь идет о факте, который тебе вы-
дают за достоверный, имей в виду, что лицо, утверж-
дающее его истинность, может руководствоваться ка-
кой-нибудь задней мыслью, имеющей целью ввести те-
8
бя в заблуждение, и постарайся при случае это про-
верить.
Целую тебя. Прощай. Кланяйся всем, также Ма-
рион и Антуану.
3
СЕСТРЕ ПОЛИНЕ
Милан, 10 мессидора, год республики VIII.
(Воскресенье, 29 июня 1800 года).
Тебе известно, что я нахожусь в Милане; город
этот в пять раз больше Гренобля, и постройки
в нем довольно красивы. Там есть собор в го-
тическом стиле; это сплошное каменное кружево, сло-
женное в стрельчатые своды скорее, чем в арки; он
изумителен, если как следует в него вглядеться, но не
поражает с первого взгляда, как божественный Пан-
теон. Мне кажется, что верхушка его, пожалуй, выше
галереи Пантеона. Чтобы получить некоторое понятие
о нем, представь себе кольцевую галерею, окружностью
в 50—60 футов и высотою в четыре колокольни церкви
св. Андрея, поставленные одна на другую. Собор этот
не закончен и, по-видимому, никогда и не будет закон-
чен; изнутри он, можно сказать, совсем некрасив, а по-
ражает он лишь тем бесконечным терпением, которое в
него вложили различные мастера, некогда его строив-
шие. В нем можно насчитать, пожалуй, около тысячи
статуй, начиная с 40 футов и кончая шестью дюймами
в высоту. Я не стану тебе рассказывать о перевале че-
рез Сен-Бернар, описание которого ты потом прочтешь
в каком-нибудь из тысячи и одного путешествия по
Италии. Могу только сказать, что преодолеть его вовсе
не так трудно, как об этом говорят. Тут человеку ни
на минуту не грозит опасность. Я прошел мимо форта
Бара по возвышенности, гораздо менее доступной.
Представь себе котловину, похожую на долину Сен-
Поль возле Кле. В середине холм, на этом холме кре-
пость. Дорога, ведущая к форту, идет по дну долины
и проходит под ним на расстоянии пистолетного вы-
стрела. Мы свернули с нее, не дойдя 300 туазов до Ба-
ра, и стали карабкаться на гору под непрерывным
огнем с форта. Больше всего хлопот нам причинили на-
9
ши лошади, которые при каждом свисте ядра или сна-
ряда увлекали нас на 5—б футов под гору. Я не уве-
рен, поняла ли ты что-нибудь из моего описания, но
мне хочется поделиться с тобой впечатлением от этого
замечательного зрелища, а у меня лишь минутка сво-
бодного времени. Здесь есть театр с изумительным за-
лом. Вообрази, что величиной он с половину площади
Гренетт. Тут в продолжение двух недель дают одну и
ту же оперу; музыка божественная, но актеры никуда
не годятся. Все ложи абонированы, так что в нашем
распоряжении только партер и ложа штаба. Я прила-
гаю все усилия, чтобы хотя немного научиться итальян-
скому языку, но ввиду того, что мне не удалось раз-
добыть * .....дело подвигается очень медленно. Да и
к тому же мои обязанности не позволяют мне зани-
маться, сколько бы мне хотелось. У меня сложилось об
итальянцах гораздо лучшее мнение, чем о них принято
думать во Франции. Я даже сошелся с двумя — тремя
из них, которые по-настоящему поразили меня своими
здравыми суждениями и глубоким чувством чести. Но
чего я меньше всего ожидал,— это пленительной при-
влекательности женщин этой страны. Ты не поверишь,
но, право, я был бы в отчаянии, если бы мне пришлось
сейчас вернуться в Париж. Здесь стоит невероятная
жара, которая ужасно нас изнуряет. На первых порах
мы думали спастись от нее, пичкая себя мороженым,
но оно освежает едва на минуту, после чего становится
еще жарче. Надеюсь получить ответ на это длинное
послание. Письмо свое адресуй в Милан. Надеюсь,
когда оно придет, я буду еще в этом городе или
где-нибудь в его окрестностях.
А. Бейль
4
СЕСТРЕ ПОЛИНЕ
Июль — август 1800 года.
Здесь стоит невыносимая для французов жара,
она изнурила всех нас. Я недавно совершил до-
вольно приятное путешествие, на несколько дней из-
* В этом месте пропуск из-за разорванной бумаги.
10
бавившее меня от раскаленных улиц этого го-
рода. Я ездил с Дарю принимать крепость Арону и,
воспользовавшись случаем, посетил чудесные Борро-
мейские острова. Их три: Isola Bella, Isola Madre u Iso-
la dei Pescator! *. Представь себе полукруглое озеро,
растянувшееся на 15 лье; одна сторона его, обращен-
ная к Милану, вернее, к Буффаторе, окаймлена пре-
лестными холмистыми берегами. Прекрасная река Ти-
чино берет начало в этой части озера; по мере того как
скользишь по этой водной глади, холмы мало-помалу
переходят в горы, а часть озера, примыкающая к Швей-
царии, оказывается замкнутой между хмурыми скала-
ми, напоминающими Сен-Бернар. Берега его дышат
спокойствием — мало домов, мало возделанных участ-
ков, нет этих отвратительных беседок из виноградных
лоз и заборов, уродующих прославленные берега Же-
невского озера. Здесь всюду перед тобой сама природа.
Время от времени навстречу попадается лодчонка, в
которой сидят двое рыбаков,— и так плывешь часа пол-
тора. Вдруг поворот, и над тобой оказывается крепость
и город Арона. Мне никогда не приходилось видеть бо-
лее величественного зрелища: представь себе с одной
стороны крутой обрыв, напоминающий Французские
ворота в Гренобле, с другой—довольно отлогий склон,
а на вершине неприступную крепость, окруженную
пятью рядами укреплений, делающими доступ к ней
невозможным, и высокую стройную башню, увенчан
ную трехцветным флагом. Внезапно залп из девятна-
дцати пушек — и комья земли обрушиваются в озеро,
загрязняя его прозрачные воды. Мы высаживаемся
после сорокапятиминутной борьбы с довольно сильным
шквалом. На следующее утро, осмотрев крепость, мы
садимся на австрийские канонерки и выходим из ма-
ленькой гавани, окруженной со всех сторон водой; едва
мы оказываемся в озере, перед нами вырастает вели-
колепная статуя доброго св. Карла, высотою в 69 фу-
тов, на пьедестале в 20 футов; одной рукой св. Карл
величественно указывает на гавань, другой приподни-
мает край своего стихаря. Под этим стихарем и прохо-
дят внутрь статуи. В ее носу может стоять во весь рост
* Остров Прекрасный, Остров Мать, Остров Рыбаков (итал.)<
11
человек. Она мирно высится посреди озера. Долгие
годы ничто не нарушало ее покоя; лишь недавно во
время осады Ароны пуля попала ей в грудь, к счастью,
не повредив ее. Я никогда не видел такой чудесной
картины; у меня не хватает слов, чтобы выразить свои
чувства. Мы шли медленно; я стоял рядом с адмира-
лом неприятельского флота и разговаривал с одним из
адъютантов Меласа — очаровательным молодым чело-
веком, хоть и не лишенным некоторых предрассудков.
После трехчасового пути мы увидели посреди этого
божественного озера покрытую зеленью гору, а напра-
во песчаный берег и на нем беленький домик. Остров
слева называется Isola Bella, справа — Isola Madre. Но,
кажется, я разболтался, ну и пусть! Так как ты, навер-
но, уже представляешь себе этот романтический пей-
заж, то мысленным взором можешь окинуть его плени-
тельные уголки. Главное, никому не показывай этого
письма, я сам чувствую, что в нем много смешного для
холодных сердец. Целую тебя.
Б.
5
СЕСТРЕ ПОЛИНЕ
Баньоло, 16 фримера, год IX.
(Воскресенье, 7 декабря 1800 года),
...Я стою со своим полком в противной деревушке
по сю сторону Альп, в трех лье от Брешии. Мы лише-
ны решительно всего, но самое худшее, что полковник
не может отпустить нас в Брешию, так как с минуты
на минуту ждут приказа идти в атаку. Мы частенько
сидим без хлеба и вынуждены тогда питаться полен-
той — обычной едой человекоподобных животных, на-
селяющих эту местность. Я никогда не видел и не пред-
ставлял себе, что люди могут дойти до такого скотского
состояния, как итальянское простонародье. К полному
невежеству наших крестьян они присоединяют еще ко-
варное и вероломное сердце, полнейшую трусость и от-
вратительнейший фанатизм. Меня не удивляет, что без-
божие впервые возникло именно в Италии; самая до-
стойная религия при таких прозелитах неминуемо
12
должна была сделаться предметом ненависти. Недавно
(главный викарий, стоящий во главе армий этого кан-
тона, выпустил единственное в своем роде обращение
к войскам; если бы мне удалось его достать, я бы тебе
его обязательно прислал, хоть оно и на итальянском
языке; его перевел бы тебе дедушка. После всевозмож-
ных жалоб на нечестивых французов в нем было ска-
зано, что коровы, чье молоко мы будем пить, околеют;
что виноградные лозы, вином от которых нас будут уго-
щать, засохнут; и, наконец, что дома, в которых нам
дадут приют, будут сожжены молнией. Мы примири-
лись бы с этими глупостями, не будь ничего худшего.
Но стоит только кому-нибудь из французов отойти от
своей части, как на него градом сыплются пули; недав-
но гусары 10-го полка застали кюре ближайшей от ме-
ста их постоя деревушки за поджогом ферм: он пы-
тался таким образом выжить нас отсюда. Сама посу-
ди, какими доброжелателями мы окружены здесь; будь
уверена, что мы с тоской вспоминаем о Франции и
Швейцарии; там, по крайней мере, мы имели бы дело
с людьми. У нас даже нет книг. Единственное наше за-
нятие — охота, когда этому не мешают бесконечные
дожди. Прощай. Пиши почаще. Помни, что одного
твоего письма достаточно, чтобы скрасить мне целый
день. Целую тебя в обе щеки.
А. Б.
6
СЕСТРЕ ПОЛИНЕ
Гоито близ Мантуи, 5 вантоза, год IX.
(Вторник, 24 февраля 1801 года).
Дорогая Полина, я нахожусь очень близко от места
своего назначения, ибо только два с половиной лье бо-
лот отделяют меня от Мантуи. Мне очень хочется уви-
деть этот город, прославленный двумя осадами, кото-
рые он выдержал в году IV и VII. В это дождливое
время года он со всех сторон окружен водой. По-
падаешь в него через равнину, наподобие той, что
окружает Рондо. То тут, то там мелькают поля, вроде
болот нашего Кле. Кастильоне, где я обедал, располо-
13
жен у самого подножия гор; главные улицы его смахи-'
вают на наш крутой Шальмонский подъем. Там есть
крепость. Я тебе не описываю Брешии; как и во всех
городах, это скопление более или менее красивых до-
мов, и ничто не выглядит таким холодным, как это на-
громождение камней. Вообще в городах меня больше
всего привлекают их жители, ибо наблюдателя интере-
сует прежде всего человек, а ведь есть такие страны,
где они способны изумить даже самого бесчувственно-
го. В Брешии женских и мужских монастырей насчи-
тывается триста двадцать один, не считая приходской
церкви и епархии. Там из-за двух дукатов (примерно
восемь французских франков) убивают человека напо-
вал, а если после удара стилетом он остается жив, под-
стрекатель прикидывает наемному убийце еще четыре
дуката (то есть шестнадцать франков). Заметь себе,
что в Брешии не то 28, не то 30 тысяч жителей, и каж-
дый месяц там происходит от 60 до 80 убийств; при
прежнем строе число их колебалось между 90 и
100 ежемесячно.
Париж — город с населением в 800 — 900 ты-
сяч жителей, следовательно, там, надо думать, нет не-
достатка во всякого рода преступных действиях, что
должно было бы породить бесчисленное количество
убийств. Когда я был в Париже в прошлом году, там
насчитывалось пятьдесят семь различных разрешен-
ных правительством церквей, и каждую из этих церк-
вей, согласно отчетам Министерства полиции, посеща-
ло в будни от 300 до 400 верующих, а по воскресеньям —
от 1 500 до 2 000. За день там обычно отмечалось
10—15 убийств, 7—8 самоубийств и 15—20 убийств на
дуэли; таким образом, общество теряло ежедневно в
результате насильственной смерти приблизительно
около сорока человек, что составляет 1 200 человек
ежемесячно. Выходит, что в Париже, центре всевоз-
можных пороков, случаи насильственной смерти срав-
нительно вдвое реже, нежели в маленьком итальян-
ском городишке. Говоря о Брешии, я не упоминаю ни
самоубийств, ни убийств на дуэли: итальянцы редко
умирают подобным образом. Прощай, пиши мне в
Мантую, Главный штаб Резервной Армии.
А. Б.
14
7
СЕСТРЕ ПОЛИНЕ
Салуццо, 15 фримера, год IX.
(Воскресенье. 6 декабря 1801 года).
Я не в состоянии выразить, дорогая Полина, какое
удовольствие доставило мне твое письмо. Рассчитываю
получать их часто и впредь; ведь никто не мешает
тебе писать, когда ты находишься у м-ль Лассень, и,
приходя домой, передавать их Марион. Таким образом,
сыск останется безуспешным. Ты очень хорошо сдела-
ла, что не бросила музыку. В наше время девушка
обязательно должна уметь играть, иначе считается, что
она не получила никакого воспитания.
Мне бы очень хотелось, чтобы ты умела рисовать.
Ты пишешь, что учитель, который преподает у м-ль
Лассень, никуда не годится. Все же лучше заниматься
у плохого учителя, чем не заниматься вовсе. И, кроме
того, ты ведь целый год будешь только портить бума-
гу, прежде чем ознакомишься с правилами рисунка, а
к тому времени, быть может, ты подыщешь себе хоро-
шего учителя. Советую тебе прежде всего учиться ри-
совать головы, а отнюдь не пейзажи. Ничто так не
вредно для начинающих.
Я согласен с тобой, что г-н Велли не очень-то за-
нимателен, однако его следует читать; впрочем, ты мо-
жешь отложить его на годик или на два. А пока читай
специальные разделы истории, которые столь же инте-
ресны, сколько сочинения по общей истории скучны.
Попроси дедушку Ганьона дать тебе «Историю века
Людовика XIV» Вольтера; «Жизнеописание Карла XII,
короля шведского» того же автора; «Жизнь Людови-
ка XI», написанную м-ль де Люсан; «Заговор в Вене-
ции» аббата Сен-Реаля. Постепенно ты войдешь во
вкус и в конце концов с жадностью будешь поглощать
книги по истории Франции, которая сама по себе очень
интересна, но кажется отвратительной в предвзятом и
пошлом освещении аббата Велли, его глупого продол-
жателя Вилларе и, наконец, Гарнье, еще более пошло-
го, если только ото возможно, чем оба они, вместе
взятые.
Ты должна мало-помалу приучать свой ум пости-
15
гать и судить о прекрасном во всех его проявлениях.
И достигнешь ты этого, читая на первых порах сочи-
нения нетрудные, приятные и небольшие по объему.
Затем, с течением времени, перейдешь к книгам, тре-
бующим больших познаний и воспринимающимся., не
так легко. Ты, наверно, слышала о «Телемахе» и об
«Освобожденном Иерусалиме». Можешь прочесть и
«Сета»; книга эта, хотя и посредственная, ознакомит
тебя с таинствами Изиды, столь известными в античные
времена, а также даст понятие о мореплавании на заре
его возникновения.
Мне приятно, что ты читаешь трагедии Вольтера.
Ты должна основательно познакомиться с выдающими-
ся произведениями наших великих писателей; они разо-
вьют одновременно твой ум и твои чувства. Советую
тебе читать Расина, жестокого Кребильона и чудесно-
го Лафонтена. Ты убедишься, какое огромное расстоя-
ние отделяет Расина от Кребильона и от толпы подра-
жателей последнего. Позднее ты мне напишешь, кто
тебе больше пришелся по душе, Корнель или Расин.
Возможно, на первых порах Вольтер понравится тебе
не меньше, чем они оба, но ты скоро почувствуешь, что
его плавный, но пустой стих сильно уступает столь пол-
ному смысла стиху нежного Расина и величественного
Корнеля.
Попроси у дедушки «Персидские письма» Мон-
тескье и «Естественную историю» Бюффона начиная
с шестого тома; первые показались бы тебе малоинте-
ресными. Мне кажется, дорогая Полина, что все эти
сочинения доставят тебе удовольствие; одновременно
ознакомься и с их бессмертными авторами. Что до меня,
то, читая Расина, Вольтера, Мольера, Вергилия, «Orlan-
do Furioso» *, я забываю обо всем на свете. Под этим
словом я подразумеваю толпу равнодушных людей, за-
частую досаждающих нам, но отнюдь не друзей, неиз-
менно живущих в моем сердце. И ты, дорогая Полина,
запечатлена в нем неизгладимыми письменами. Я думаю
о тебе тысячу раз в день; мне приятно представлять се-
бе, что я увижу тебя взрослой, красивой, образованной,
приветливой и всеми любимой. Эта отрадная мысль
* «Неистового Роланда» (итал.).
16
непрестанно вызывает в моей памяти Гренобль; рассчи-
тываю там быть через девять месяцев. Я отлично мог бы
съездить туда и сейчас (мой полковник готов дать мне
отпуск), однако долг требует, чтобы я пока оставался
в полку.
Итак, ты видишь, дорогая Полина, что каждому из
нас всегда что-нибудь да мешает. И потому наилучшее,
что мы можем сделать,— это примириться с нашим
положением и извлечь из него возможно большую сум-
му счастья. В этом и заключается единственно пра-
вильная философия жизни. Прощай, пиши мне скорее.
Л. Б.
8
СЕСТРЕ ПОЛИНЕ
Париж, 11 нивоза, год XI.
(Суббота, 1 января 1803 года).
Под бурею судеб, унылый, часто я,
Скучая тягостной неволей бытия,
Нести свое ярмо утрачивая силу,
Гляжу с отрадою на близкую могилу,
Приветствую ее, покой ее люблю,
И цепи отряхнуть я сам себя молю.
Но вскоре мнимая решимость позабыта,
И томной слабости душа моя открыта:
Страшна могила мне; и ближние, друзья,
Мое грядущее, и молодость моя,
И обещания в груди сокрытой музы —
Все обольстительно скрепляет жизни узы,
И далеко ищу, как жребий мой ни строг,
Я жить и бедствовать услужливый предлог *.
Не чувствуешь ли ты, как эти стихи неприметно
проникают в душу, захватывая ее и всецело ею овла-
девая? Мне они кажутся самыми трогательными из
всех, какие мне доводилось читать на каком-либо язы-
ке. Я рассчитываю в начале термидора съездить
повидаться с тобой; сначала я предполагал отло-
жить эту поездку еще на месяц, но разве мож-
но совершать такую глупость! Жить на свете нам при-
* Сокращенный перевод Баратынского (в подлиннике
18 строк).
2. Стендаль. Т. XV. 17
ходится недолго, а жить вместе нам придется, пожа-
луй, и того меньше! Поспешим же насладиться жизнью,
будем неразлучны, и пусть наши дни текут под сенью
дружбы. Правда, я здесь набираюсь знаний; но как хо-
лодна наука по сравнению с чувством! Бог, увидев, что
человек не в силах жить только чувством, даровал ему
науку для передышки от страстей в дни юности и для
утехи в старости.
Жалки и достойны сострадания холодные сердца,
открытые только для науки! Что мне пользы знать, что
земля вращается вокруг солнца или солнце вокруг зем-
ли, если изучение этих вещей заставляет меня терять
дни, дарованные мне для наслаждений! Немало людей
одержимы этим безумием, но мы, дорогая Полина, не
последуем их примеру!
Чуть не забыл сказать, кому принадлежат эти пол-
ные нежной грусти стихи, которые я тебе посылаю. Их
написал Андре Шенье незадолго до террора, жертвой
которого он пал.
Мне бы не хотелось прожить в Гренобле ни дня,
ибо ничто не доставляет таких душевных страданий,
как чувствовать приниженным свое ...*. Я живу на
седьмом этаже, но зато напротив... колоннады Лувра.
Каждый вечер я вижу, как солнце, луна и все небес-
ные светила одно за другим скрываются за этими га-
лереями, свидетельницами великого прошлого. Передо
мной как бы проходят тени прославленного Конде, Лю-
довика XIV, Корнеля, Паскаля; притаившись за высо-
кими колоннадами, они сочувственно взирают на своих
потомков, словно обещая призвать этих обездоленных
в свое лоно.
Как только я приеду, мы с тобой отправимся в Кле,
где будем разбирать Тассо, если ты достаточно вла-
деешь итальянским языком.
Мне вспоминается «Задиг»; это небольшой роман
Вольтера, в котором он поставил себе целью доказать
несколько философских истин, которые ты, возможно,
еще не поймешь. Все же попроси дедушку тебе его про-
читать. Он объяснит тебе то, чего ты не поймешь сама.
А. Б.
* Пропуск: разорвана бумага.
18
9
СЕСТРЕ ПОЛИНЕ
Париж, 9 плювиоза, год XI.
(Суббота, 29 января 1803 года).
Мне грустно, дорогая Полина; поищу утешения в
беседе с тобой. На этот раз я собираюсь поговорить о
духовных началах литературы, то есть разобраться
в том, что такое прекрасное и что побудило великих
людей создавать прекрасные произведения.
Вне геометрии существует лишь один способ рас-
суждения— это основываться на фактах.
Перебирая имена выдающихся людей в любой об-
ласти, убеждаешься, что бедные народы всегда упор-
нее других стремились к славе и подарили человече-
ству значительно больше великих людей, нежели наро-
ды процветающие. Самые счастливые народы — это
народы бедные, ибо они наиболее добродетельны, а
ведь единственный путь к счастью на земле — это доб-
родетель. Злодеи на расстоянии порой кажутся счаст-
ливыми, но, присмотревшись поближе, видишь, что их
снедают угрызения совести и страх. Вспомни по этому
поводу Пигмалиона, жестокого царя Тира, который
выведен в «Телемахе». Чем больше у мужчины потреб-
ностей, тем легче в нем может развиться дух самовла-
стия; чем больше потребностей у женщины, тем боль-
ше ее тянет к пороку.
В Англии существует партия оппозиции, часто со-
стоящая из людей высокой нравственности. Подробно-
сти об этом ты узнаешь у дедушки и у папы. Эта оппо-
зиционная партия враждует с дворцовой партией, ко-
торая только и стремится усилить королевскую власть,
то есть превратить Англию сначала в монархию, а за-
тем уже в деспотическое государство. Лет сорок тому
назад министр короля Уолпол решил привлечь на сто-
рону дворцовой партии некоего честного человека, при-
надлежавшего к оппозиции, и отправился к нему.
— Я явился к вам,— сказал г-н Уолпол,— от имени
короля заверить вас в его благосклонности, выразить
вам его сожаления, что он до сих пор ничего для вас:
не сделал, и предложить соответствующий вашим за-1
слугам пост.
19
— Милорд,— возразил ему гражданин,— прежде,
чем ответить на ваше предложение, прошу разрешить,
чтобы мне при вас подали мой ужин.
И ему тут же приносят рубленое мясо, приготовлен-
ное из оставшейся от обеда бараньей ножки.
— Милорд,— продолжает он, обернувшись к Уол-
полу,— неужели вы думаете, что человека, удовлетво-
ряющегося подобным ужином, двор легко может пере-
тянуть на свою сторону? Расскажите королю, что вы
видели,— вот вам мой единственный ответ.
Господин Уолпол удалился в смущении. Люби соб-
лазняемый им человек роскошные трапезы, можно бы-
ло бы прозакладывать что угодно, что он поддался бы
искушению.
Два обстоятельства принудили меня заняться нау-
ками: боязнь скуки и жажда славы. Желание раз-
влечься или нежелание скучать заставили меня уже
с двенадцатилетнего возраста пристраститься к чте-
нию. Дом у нас был в достаточной степени унылый; я
начал читать и почувствовал, что счастлив. Удовлет-
ворение собственных страстей — единственная побуж-
дающая причина человеческих действий. От стра-
стей идет всё хорошее и все дурное, что мы видим
на земле.
Испытывать страсть к какому-нибудь предмету —
значит неустанно его желать; сильную страсть испыты-
вают к предмету, если жизнь кажется без него невы-
носимой; отсюда поступок Курция, бросившегося в Ри-
ме в пропасть, разверзшуюся посредине площади,—
общественное благо и славу он поставил выше жизни
и пошел на смерть.
Пьер Корнель тоже предпочел бы вовсе не жить,
нежели жить без славы, поэтому он и написал
«Цинну».
Демосфен тоже не смог бы жить, не будучи вели-
ким оратором, но он был от природы заикой; другому
этот недостаток послужил бы препятствием; он же
ежедневно набирает в рот камешков и проводит по два
часа на берегу моря.
Сильные страсти превозмогают все, и потому, если
человек желает чего-нибудь горячо и упорно, он до-
стигает своей цели.
20
Чтобы как следует понять что-нибудь, нужно сосре-
доточить на этом все свое внимание.
Надо заметить, что люди обычно достигают того,
что им безусловно необходимо. Уж на что трудно на-
учиться читать, а между тем самые отъявленные без-
дельники приобретают этот навык. Значит, если ребе-
нок не может чему-нибудь научиться, в этом вина его
наставников, не внушивших ему желания усвоить со-
ответственный предмет, и в этом отношении они непро-
стительно глупы. Учитель Гаэтана изо дня в день твер-
дит ему, что каждый человек должен знать латынь;
бедняга Гаэтан не видит тому никакого подтверждения
и не делает успехов. Если бы носатый малый, препода-
ющий ему латынь, потрудился бы изучить характер
своего ученика, он узнал бы, что Гаэтан любит поесть,
и первым делом выработал бы систему поощрений, за-
ведя следующую таблицу:
«Если Гаэтан совсем не приготовит уроков, он по-
лучит к обеду один только суп, хлеб и воду.
«Если он выучит урок, ему дадут еще и овощей.
«Если он хорошо сделает перевод, он получит ку-
сок баранины.
«Наконец, если он будет знать уроки и хорошо сде-
лает перевод как на французский, так и с французско-
го, ему дадут все, чего он пожелает».
Вполне возможно, что с помощью этой системы из
бедного Гаэтана, над которым теперь все смеются, сде-
лали бы одного из величайших гениев в мире. Чрево-
угодие побудило бы его изучать латынь; после этого
можно было бы, подметив его преобладающую склон-
ность и разумно используя ее, заставить его изучить
еще историю, геометрию и правила нравственного по-
ведения. Вскоре он сам бы убедился, что в его же ин-
тересах стать образованным человеком. Тогда бы он
почувствовал, какое счастье иметь такого дедушку,
как наш, и больше ни в ком бы не нуждался.
Старайся уяснить себе, что именно может тебе при-
нести счастье, и ты в конце концов придешь к убеж-
дению, что это добродетель и образование. Когда ты
проникнешься этими двумя истинами, я больше не бу-
ду о тебе беспокоиться: ты окажешься и добродетель-
ной и образованной, сама того не подозревая. И то
21
и другое присуще тебе в большей мере, чем ты дума-'
ешь. Когда я уезжал из Гренобля, я знал трех де-
вушек образованнее тебя; двух ты уже превзошла,
только третья выше тебя. Она достигла редкого сча-
стья, которое выделяет ее среди других: дело в том,
что она относится критически ко всему, что ей говорят,
веря (за исключением религии) лишь тому, что может
быть доказано.
Всякий человек, верящий чему-либо лишь потому,
что сосед ему говорит: «Верь!» — олух.
Все крестьяне и рабочие трудятся потому, что очень
боятся, как бы не остаться без куска хлеба к старо-
сти; и чем сильнее одолевает их этот страх, тем упор-
нее они трудятся.
Но если они убеждены, что им не грозит опасность
остаться без куска хлеба, они стремятся уже завести
куртку покрасивее, чем у соседа, и из такого же тонко-
го сукна, как у деревенского мэра; но ввиду того, что
желание это менее сильно, чем желание быть обеспе-
ченным куском хлеба, то и трудятся они менее усерд-
но; и потому немало крестьян, обзаведясь двумя жал-
кими полосками земли, на этом и успокаиваются.
Если ты встретишь человека, в котором погасло
желание страстно чего-нибудь желать, будь уверена,
что он не приумножит ни своей славы, ни богатства.
Исходя из этой истины, можно заранее предсказать,
кто из крестьян в Кле разбогатеет.
Варнав и Мунье были мелкими адвокатами, каких
много в Гренобле, и оба они достигли славы. По этому
поводу замечу, что славой в Париже они пользуются
гораздо больше, чем в Гренобле, потому что Гренобль
гак и кишит завистниками из их бывших собратьев.
Есть один верный способ распознать, рожден ли
человек для славы: если ты ненавидишь стоящих выше
тебя людей, среди которых тебе приходится жить, ты
навсегда останешься посредственностью.
Из этого следует, что человек, завидующий всем
без исключения, на всю жизнь так и останется ничто-
жеством. На примере Варнава я смогу тебе показать,
что люди, воодушевленные какой-нибудь сильной
страстью, всегда превосходят тех, кто ею не одержим.
Несомненно, что Бартельми д’Орбан (тот самый, что
22
научил меня корчить рожи) в начале революции был
образованнее Варнава. Однако какая разница между
этими двумя людьми! Через десять лет никто и не
вспомнит о Бартельми д’Орбане, а пройдет сто лет —
и все еще будут вспоминать о Варнаве как о выдаю-
щейся личности, скошенной смертью во цвете лет. Мо-
жно убедиться, что даже и сейчас принято говорить
«господин д’Орбан» и просто «Варнав».
Тебе, может быть, интересно узнать, кого я в насто-
ящий момент причисляю в Гренобле к выдающимся
людям. Я тебе отвечу: это Гро и Плана, тот самый мо-
лодой человек, который должен был привезти тебе но-
ты из Италии. Из Гро, если бы он занимался своей
наукой, вышел бы второй Лагранж, но он предпочи-
тает заниматься охотой. Что касается Плана, то, если
ничто не собьет его с пути, он через десять лет будет
знаменитостью; я имею удовольствие считаться его
близким другом.
После гениальных людей, по моему мнению, сле-
дуют философы-практики, умеющие находить пути к
благополучию вопреки всем преградам; мне бесконеч-
но приятно сказать тебе, что первым из таких людей
в Гренобле я считаю своего отца.
Прощай, моя дорогая Полина; письмо это получи-
лось предлинное; поразмысли над ним и, главное, ни-
кому его не показывай, потому что оно восстановит
против нас всех жителей Гренобля и прочих дураков,
окружающих тебя. Можешь прочесть Каролине то,
что я написал о Гаэтане; убеди ее, не выдавая своей
заинтересованности, что дарования порой возмещают
красоту и что лично я предпочитаю некрасивую три-
дцатилетнюю женщину красивой. Красивой в этом воз-
расте она перестает быть, а ввиду того, что она свое-
временно не позаботилась о своем образовании и по-
стоянно была окружена лестью, она сделалась невы-
носимой. Женщина некрасивая, напротив того, в этом
возрасте имеет больше преимуществ, чем когда бы то
ни было, и если ей удалось еще оградить себя от спле-
тен, она становится общим кумиром.
Весь Париж в настоящую минуту следит за поедин-
ком между талантом и красотой. Можешь прочесть в
газетах, что в труппу Французского театра собираются
23
пригласить либо красавицу м-ль Жорж, либо преис-
полненную величайшего таланта, но очень некраси-
вую м-ль Дюшенуа. Несмотря на то, что из двадцати
человек девятнадцать неспособны оценить м-ль Дюше-
нуа и что красота всесильна, тем не менее м-ль Дюше-
нуа, по-видимому, выйдет победительницей из этого
соревнования.
Покойной ночи.
10
ЭДУАРДУ МУНЬЕ
Кле, 23 фримера, год XII.
(Четверг, 15 декабря 1803 года).
Возможно, любезный друг, вы даже не узнаете го-
лоса, который к вам обращается. Я очень давно вам не
писал; не думайте, однако, что я молчал, потому что
вас забыл. Мне было стыдно высказывать моим
друзьям одни только безумные мечты; они, наверно,
достаточно надоели вам в моих предыдущих письмах.
Но я не могу дольше оставаться без вестей от вас
и не сказать вам, как я вас люблю. Последние три ме-
сяца я провел в крайнем одиночестве: после Парижа,
где все было посвящено уму, а не сердцу, этот конт-
раст пришелся мне по вкусу. Странно, что именно бла-
годаря свойственной мне чувствительности я среди
своих родных прослыл бесчувственным; они вообра-
зили, будто я целые дни провожу на охоте, потому что
мне скучно; подозрение их еще усилилось, когда они
узнали, что я ухожу читать в уединенную хижину. По-
моему, это самое подходящее место для чтения «Новой
Элоизы»; и действительно, никогда прежде эта книга
не казалась мне столь прекрасной; я перечитывал там
некоторые письма, полученные от друзей, в особенно-
сти одно, от которого осталась у меня лишь копия; тем
не менее оно по сию пору живет в моем сердце. Мне ка-
жется, что при нынешнем общественном порядке воз-
вышенные натуры почти всегда должны быть несчаст-
ны и особенно несчастны потому, что презирают те
препятствия, которые встают на их пути к счастью.
Например, разве не величайшее испытание для такого
24
рода души быть вынужденной считаться с денежными
соображениями, которые мешают самым заветным ее
устремлениям, или с волей человека, чей образ мыслей
она не уважает? Я не уверен, понимаете ли вы меня;
но если вы поняли то, чего я не договариваю, то я уже
оправдал себя в ваших глазах и вы должны мне
ответить.
Эти мысли и навеянная ими грусть заставили меня
обратиться к сочинениям, трактующим о законах, ле-
жащих в основе наших обычаев и нравов; но, помимо
этого, я испытывал тайную гордость, сближаясь таким
образом с тем из моих земляков, которых я больше
всего уважаю. Я прочел «Общественный договор» и
«Дух законов». Из этих книг первая привела меня в
восторг, за исключением того места, где сказано, что
600 тысяч римлян были в состоянии голосовать, отда-
вая себе отчет, за что подают свои голоса. Вторую я
прочел дважды, и она показалась мне не заслуживаю-
щей той известности, которой она пользуется. Я это
говорю только вам как человеку, сведущему в подоб-
ного рода вопросах, который увидит в моих словах не
самомнение, а простое желание получить совет. К чему
мне знать дух дурного закона? Разве только для того,
чтобы сделать лишнюю выписку? Не лучше ли было
бы сказать о тех законах, которые, принимая людей
такими, какие они есть, могли бы дать им возможно
больше счастья? Подобного рода книга, написанная
так, как это мог сделать Монтескье, быть может, пред-
отвратила бы революцию.
Наконец, я прочел сочинение, показавшееся мне
весьма странным — местами превосходным, местами
просто отвратительным и достаточно обескураживаю-
щим в целом. Это «Об уме» Гельвеция. Первые части
его настолько увлекли меня, что на несколько дней
заставили усомниться в дружбе и любви. Но в конце
концов я догадался, что Гельвеций, никогда не изве-
давший этих сладостных чувств, неспособен был их
изображать, согласно его же учению. Как мог он изъ-
яснить и смутное волнение, которое вдруг охватывает
вас при первой встрече, и неослабную верность, спо-
собную питать без малейшей надежды раз вспыхнув-
шую любовь? Он не верит в непоколебимое постоян-
25
ство, примеры которого мне весьма часто приводились.
А вы-то сами верите в него? Верите ли вы в непости-
жимую силу любви, которая среди тысячи ничего не
значащих фраз заставляет влюбленного угадать имен-
но ту, что написана для него? Верите ли в силу, кото-
рая заставляет его прислушиваться к голосу, едва
различимому среди других и слышимому им одним,
который говорит ему о всех терзаниях влюбленного
в него существа и напоминает ему, что он один может
облегчить их?
Мне кажется, что Гельвеций не в состоянии пере-
дать ни эти чувства, ни множество других, с ними схо-
жих. Я многое бы дал, чтобы вы уже прочли ету книгу,
которую я считаю действительно необыкновенной.
Если вы ее прочли, напишите, пожалуйста, подробно
свое мнение о ней.
Я съездил в Гренобль во время выборов, чтобы во-
очию убедиться, что представляют собой эти собрания,
столь восхваляемые в книгах, и должен вам признать-
ся, что они показались мне в достаточной мере жалки-
ми и как нельзя лучше показали истинность рассуж-
дений о роли самолюбия.
Здравый смысл как будто требовал избрания в Се-
нат вашего отца и г-на Дюбушажа. Пятьдесят семь
избирателей, среди которых, к моему удовольствию,
были мой отец и мой дед, приложили к этому все уси-
лия. Нелепая по своей смехотворности интрига за-
ставила вместо вашего отца избрать человека, о ко-
тором ничего не известно, кроме того, что он достоин
всяческого презрения и в свое время был отвергнут
тремя или четырьмя департаментами. Все убедились,
насколько так называемые порядочные дворяне боль-
ше дорожат своей кастой, нежели убеждениями. Изби-
ратели простого звания единодушно голосовали за
г-на Дюбушажа, но ни один из дворян не подал своего
голоса за г-на Мунье. Я в этом усматриваю следы за-
висти, которую внушает человек, поднявшийся благо-
даря своим способностям над окружающей его сре-
дой; понятно, что ваш отец возбудил это чувство в выс-
шей степени. Подробнее я расскажу вам обо всем при
личной встрече.
Опишите мне с возможной обстоятельностью, как
26
вы живете и каковы ваши планы на будущее. Вам, на-
верно, хотелось бы видеть своего отца сенатором и
жить в Париже. Правительство должно либо сейчас
его оценить, либо никогда его не оценит.
Прощайте, любезный друг; если бы я це побоялся
показаться смешным в ваших глазах, я бы спросил:
ощутили ли вы, читая это письмо, душевное волнение,
его продиктовавшее? Не знаю, посчастливилось ли на-
шим сердцам познать друг друга, но поверьте, что
чувства, воодушевляющие меня, никогда не изменят-
ся; я бы многое еще хотел добавить, но боюсь себя вы-
дать; если вы меня поняли, то напишите мне, и в от-
ветном письме я смогу высказаться до конца.
Сознайтесь, дорогой Эдуард, что это какие-то со-
вершенно несуразные фразы. Возвращаюсь на землю
и ставлю вас в известность, что через неделю буду в
Гренобле, а в Париже, вероятно, не раньше весны.
Неужели же нам так и не удастся свидеться, а ведь
сколько возможностей! А пока что давайте почаще пи-
сать друг другу, дело только за вами, при некоторой
ловкости у меня будет сколько угодно адресов... К чер-
ту ваши загадки!
Прощайте, мой друг, не сжигайте моего письма, и
не пройдет и трех дней, как вы его либо разгадаете,
либо выясните, что это безнадежно. Прощайте, всем
сердцем ваш-
Б.
И
ЛУИ КРОЗЕ
Париж, 8 июня 1804 года.
Надеюсь, что комический стиль, требующий чуть ли
не хладнокровия, легче пойдет у меня. Иначе мне по-
надобилось бы, пожалуй, три года, чтобы создать
«Двух мужчин». Как-то за целый день я написал
8 стихов, а за два следующих — один. Вернее, я сочи-
нял 40 негодных, а потом вдруг в уме отливался го-
товый стих, который я признавал удачным. Именно
так и возникла строчка
Ты презирал меня и все же был мне мил,
27
которую я нахожу превосходной (я говорю с тобой,
как с самим собой), потому что она изображает тор-
жество любви над тщеславием (мелочным самолю-
бием), что уже кое-что значит, ибо женщины, по-мо-
ему, сплошное тщеславие, по крайней мере
99 999
100 000
Двадцать последних стихов отняли у меня почти
по два дня каждый. Но будет об этом.
Я написал Феликсу, чтобы он раздобыл для меня
1 200 франков взаймы. Возможно, он вручит тебе не-
сколько векселей, которые ты мог бы передать своему
соседу Парису. Надеюсь, тебя не затруднит оказать
мне эту услугу. Сделать заем, полагаю, будет не так
уж трудно. Думаю, что мне удастся получить не мень-
ше 1 200 франков под залог имения моей матери, ко-
торое пойдет, быть может, за 100 тысяч франков. Ты
скажешь Парису, чтобы он никому об этом не говорил.
Сделай это поскорее, поговори с Фором.
Время не терпит. Мне это нужно, чтобы завязать
более прочное знакомство с м-ль Дюшенуа, которую
впредь будем называть Ариадной. Устрой это поско-
рее, напиши Фору. Presto, presto, signori mieil*.
Я счастлив, как бог; я нашел прекрасный сюжет для
комедии, и помог этому ты. Вот каким образом. 15 пре-
риаля, перед сном, в половине двенадцатого, я перечи-
тал твое письмо от 5-го. Ложусь, хочу почитать фило-
софа Вовенарга, он наводит на меня скуку, и я заду-
ваю свечу. Жара не дает уснуть. Я начинаю думать о
нелепом существовании человека, пишущего стихи,
метромана, в особенности, когда он хочет писать хоро-
шие. Сколько радости, если ему удается подцепить
удачную римфу! Какое уныние, когда, прокорпев це-
лый день, он не подцепит ничего!
По-моему, почти невозможно, чтобы у такого че-
ловека была любовница, которая бы по-настоящему
его любила; это меня огорчает, и я начинаю думать о
людях не столь чувствительных, о Феликсе, например,
наконец, об этой фразе из твоего письма: «...Я согла-
* Живо, живо, господа! (итал.).
2В
сен с тобой, что, раздосадованный отсутствием у себя
чувствительности, он старается изо всех сил воспол-
нить этот пробел...»
Эта фраза для меня своего рода луч света, и у ме-
ня сразу же перед глазами возникает черта характера,
весьма распространенная в наше время благодаря
чувствительному Жан-Жаку, и которая, надо думать,
присуща каждому из нас и очень смешна. Я загора-
юсь, и у меня рождается мысль написать «Мнимого
Метромана», комедию в пяти действиях. И с тех пор
чем больше я думаю об этом сюжете, тем удачнее он
мне представляется. Мой герой, богатый сорокалетний
парижанин из высшего общества, разыгрывает из се-
бя горячего поклонника искусств, но на самом деле
лишен какой-либо восприимчивости или понимает все
не так, как надо, что еще смешнее. Естественно, что он
больше ценит игру ума, нежели истинное чувство.
Этот сюжет приводит меня в восторг. С некоторых
пор я только о нем и думаю. Я забросил на время
«Двух мужчин». Дело в том, что я начал испытывать
душевную усталость, да к тому же я решил поглубже
обдумать фабулу и сделать ее еще смешнее. Мне хо-
чется, чтобы здорово посмеялись над г-ном Шамуси, со-
перником Шарля, то есть моим соперником, над г-ном
Дельмаром и г-жой Шамуси, напоминающей одну твою
знакомую старушку, но с изысканными манерами
(прячь подальше это письмо).
Теперь я все ищу, не использовал ли кто-нибудь до
меня этот замечательный сюжет. Я вчера прочитал в
национальной библиотеке «Мнимого ученого» Дю Во-
ра и «П Cavaliere di Boon Gusto» * Гольдони. Первая —
глупейшая пошлятина, вторая — очаровательная пьеса,
ничего общего с моим замыслом не имеющая. Я сел
тебе писать в восемь часов, сейчас пробило половина
одиннадцатого, и я отправляюсь в Библиотеку. Я ста-
раюсь успокоиться, чтобы снова стать беспристрастным
философом и набросать план. Одно из многих преиму-
ществ Парижа — это то, что в любой момент я могу
заглянуть в нужную мне книгу.
Вот достоинства «Мнимого Метромана». Мне надо
* «Кавалера хорошего тона» (итал.).
29
было бы напи-сать его в стихах, но хорошие даются
с таким трудом, что я, пожалуй, напишу его в прозе.
В прозе это займет каких-нибудь три месяца, да и,
откровенно говоря, мне надоела неизвестность. Я вы-
пускаю свои пьесы анонимно; если их освищут, никто
ничего не узнает; если же они будут иметь успех, то
я после пятнадцати представлений открою свое имя.
А на деньги, которые мне принесет слава, я отправ-
люсь в Ренн повидать предмет моей любви.
«Мнимый Метроман» мне даст:
Г Возможность обрушиться на ненавистных мне
бездушных, лишенных чутья критиков, осмеливающих-
ся судить выдающихся людей, критиков типа Лагарпа,
Жоффруа, Петито, и т. д., и т. д., ибо их братия не
выводится. Ты понимаешь, что я высмеиваю только
самую породу их, не задевая никого лично.
2° Сочувствие наиобразованнейших людей Фран-
ции, представляющих собою основное ядро моих судей,
так называемого порядочного общества, состоящего
1) из подлинных художников — Герена, Давида,
Н. Лемерсье, Пикара, Коллена, Ланселена, Парни,
и т. д., и т. д.;
2) из людей среднего ума, таких, как мой дядюш-
ка, и т. д., и т. д., и т. д., завидующих любым заслугам,
но главным образом славе выдающихся писателей,
уязвляющей их самолюбие. Их огромное большинство,
и они-то не поленятся аплодировать пьесе, дающей пи-
щу их единственной страсти — зависти.
12
СЕСТРЕ ПОЛИНЕ
Термидор, год XII.
(Август 1804 года).
Нравы влияют на проявление страстей; нравы ме-
няются приблизительно каждые пятьдесят лет. Нрава-
ми я называю поступки, совершаемые сообществом лю-
дей, расценивающих тот или иной поступок как хоро-
ший или дурной, благородный или бесчестный, смеш-
ной или прекрасный, хорошего или дурного тона.
Страсти оказывают влияние на общество людей,
30
живущих в тот или иной период времени. И потому
главной задачей этих людей должно быть изучение
нравов.
Выражаясь более точно, в каждом городе господ-
ствуют определенные нравы; особые нравы присущи
в каждом городе и отдельным кругам общества, нако-
нец у каждого человека свои характерные особенно-
сти. Вот самое исчерпывающее выражение этой истины.
Итак, ты видишь, что во Франции, где в настоящее
время насчитывается 30 миллионов человек (лично-
стей), имеется 30 миллионов индивидуальных нравов,
но все эти нравы имеют между собой нечто общее.
Большинство жителей одного и того же города при-
держиваются приблизительно одного и того же мнения
по поводу одного и того же события или факта. Изуче-
ние, с одной стороны, нравов нашего века, а с другой,—
наиболее совершенных из всех мыслимых нравов дало
бы нам возможность жить счастливо, ознакомление же
с нравами прошедших веков — это предмет чистой лю-
бознательности.
Нравы у каждого народа различны; забавы ради
можно бы заняться изучением нравов прошлых веков
у любого народа, например, у испанцев, немцев, фран-
цузов, англичан.
Сейчас (термидор, год XII) в Испании, например,
умный человек, желающий понравиться своей даме,
каждый вечер распевает у нее под окном серенады,
аккомпанируя себе на гитаре; итальянец устраивает
в ее честь катание по озерам или прогулки на загород-
ные виллы, где все создано для наслаждения; фран-
цуз, проникнув в общество любимой женщины, пускает
в ход все средства, которые диктует ему разум и допу-
скает его карман, чтобы возможно больше польстить
ее тщеславию.
Лично мне пришлось наблюдать эту картину толь-
ко в двух последних случаях. Если она вообще соот-
ветствует действительности, перед тобой имеется три
разновидности современных нравов, резко отличаю-
щиеся друг от друга: мужчина, который во Франции
вздумал бы ухаживать за женщиной на испанский лад,
сделался бы всеобщим посмешищем, а так как пользо-
ваться успехом у человека смехотворного — честь не
31
из больших, то есть не очень-то льстит тщеславию, он
бы ничего не добился.
Итальянец, ухаживающий за женщиной на фран-
цузский манер, не замедлил бы прослыть несносным
болтуном.
Француз, добивающийся благосклонности какой-ни-
будь дамы так, как это принято в Италии, был бы
менее .смешон, чем если б он действовал как истый
испанец, поскольку итальянские нравы ближе к нашим,
нежели испанские. Его дом был бы полон гостей, по-
тому что там можно было бы весело провести время,
хозяину бы льстили, чтобы иметь возможность ходить
к нему, но, как правило, понравился бы его даме не
он сам, а какой-нибудь молодой человек из его гостей,
который сумел бы больше всех польстить ее тщесла-
вию.
Я считаю французские нравы самыми совершен-
ными из всех существующих, но представляю себе и
другие, еще более совершенные, которые, возможно,
воцарятся через четыре — пять веков; и поскольку, во-
обще говоря, нравы неизменно улучшались с той поры,
что мы их изучаем (со времен Гомера), нельзя назна-
чить срок, когда они окончательно перестанут совер-
шенствоваться.
Значит, существуют две вещи, которые необходимо
познать, а следовательно, наблюдать:
1° Страсти, то есть усилие, которое человек, видя-
щий в чем-либо свое счастье, способен приложить для
его достижения.
2° Нравы, или то, что люди в ту или иную эпоху
считали соответственно хорошим, дурным, смешным,
благородным, проявлением хорошего или дурного тона,
кротким, жестоким, и т. д., и т. д.
Пример: поэт, сочиняющий трагедии, не нуждается
в углубленном изучении нравов: чтобы создать хоро-
шую трагедию, ему достаточно иметь некоторое пред-
ставление о наисовершеннейших из них; он изобразит,
как страсти руководят людьми, которые, презрев смеш-
ное и не считаясь ни с чем на свете, неуклонно идут
к своей цели.
Ты это видишь в «Андромахе»; в ней дано лишь
слабое отражение античных нравов.
32
Подобно тому, как автор трагедий может почти
совершенно обойтись без знания нравов, так и сочиня-
ющий комедии почти не нуждается в изучении стра-
стей. «Смешные жеманницы» Мольера, пожалуй, одна
из самых забавных комедий для зрителей, на которых
она была рассчитана, почти не отражает знания стра-
стей. Комедия эта с каждым днем теряет свою остроту:
Мольера здесь можно узнать только по яркости харак-
теров и по sceneggiatura * (термин Альфьери).
Меняются нравы, но отнюдь не страсти; меняются
с нравами лишь проявления страстей.
Раз страсти остаются неизменными, то не могут
устареть и трагедии в том случае, если они изобра-
жают наиболее сильные страсти, живущие в сердцах
людей, чьи умы познали максимум существующих
истин. «Орест» Альфьери будет столь же бесподобен
через пять тысяч лет, как и сейчас, если он уцелеет
до тех пор.
Комедии стареют, потому что все в них, относя-
щееся к нравам, тоже, в свою очередь, стареет; комедии
изображают: 1° нравы; 2° страсти; а ведь не стареют
только страсти.
Тщеславие, вызывающее смешные поступки Вели-
зы, Арманды и Филаменты в «Ученых женщинах», бу-
дет существовать вечно, однако средства, к которым
им для его удовлетворения придется прибегать, будут
различны. Например, четыре года тому назад подоб-
ного рода тщеславие толкало женщин изучать химию,
а в настоящее время в порядочном обществе это увле-
чение отошло в область прошлого.
Честолюбие, владевшее Тартюфом, существует и
поныне; зачастую оно для достижения своей цели из-
бирает те же пути, что и ранее (лицемерие). Между
прочим, обращаю твое внимание, что повсюду, за ис-
ключением благоустроенных республик, честолюбец
всегда в некотором роде лицемер: вспомним Кромве-
ля, восходящего на трон с евангелием в руках и вы-
смеивающего это в кругу своих приближенных. Пото-
му-то «Тартюфа» и ставят на сцене значительно чаще,
* Сценическому мастерству (итал.),
3. Стендаль. Т. XV. 33
чем «Ученых женщин», что он все еще возбуждает ин-
терес.
Будь «Филент» Фабра позабавнее и лучше напи-
сан, его бы играли каждый день; это характер, который
в 1780 году встречался в Париже на каждом шагу;
сейчас он отошел на второй план; первое место зани-
мает Тартюф, изображающий нежные чувства, потому
что за него стоят женщины, между тем как Филент на-
ходит поддержку только у тех из них, которые прене-
брегают общественным мнением.
Тартюф Мольера существует и по нынешний день
под личиной Жоффруа, Фьеве, Вайи, пожалуй, даже
Шатобриана; Лагарп был в достаточной мере смешным
Тартюфом.
Вот, милая Полина, четыре страницы философских
рассуждений, которые я только что набросал на почто-
вую бумагу, вместо того, чтобы вписать их в свою тет-
радь; мне надо было доискаться новой истины, и это
путь, которым нужно следовать в подобном случае: по-
стараться набрать возможно больше примеров. Стоит
только уклониться в сторону, как пускаешься рассуж-
дать предвзято, нести такой вздор, что слушатели над
тобой смеются. Это самое в наши дни произошло с
Монтескье и Бюффоном; Руссо тоже в какой-то мере
впал в ту же ошибку; первый, по-моему, искажал исти-
ну из подлой трусости, второй — отчасти из тщесла-
вия, а третий — всегда искренне. Монтескье восхваляет
тиранов, потому-то его и превозносит чернь; он ничего
не говорит об Альфьери, которого побаивается.
Но будет об этом. Что ты поделываешь? Пиши чаще,
помоги мне ознакомиться с провинциальными нравами
и страстями: опиши мне нравы в пансионе м-ль Лассень.
Приводи мне факты, побольше фактов — этим ты
мне доставишь величайшее удовольствие и помо-
жешь избавиться от моих безумств; ибо мое поведе-
ние в прошлом году было достаточно глупым; я посту-
пал, как многие другие, судил о людях по себе, упускал
из виду тщеславие. Я познал наконец эту страсть, столь
распространившуюся во Франции в этом году. Первым
ее благодетельным результатом было то, что я отказал-
ся от произнесения выспренних тирад, чем я неизменно
пять — шесть раз в месяц задевал чужое тщеславие;
34
вторым ее результатом было то, что я покончил с лю-
бовью.
Помоги же мне узнать женщин; в этом отношении
я сильно рассчитываю на тебя. Не будь я так стар для
своих лет или будь я богат, я бы под тем или иным
предлогом пробрался в какой-либо пансион; вот где
можно по-настоящему изучить людей! Слишком много
времени проводишь с ними вместе, чтобы у них, как
правило, хватило выдержки скрывать свое истинное
лицо. Не знаю, куда это меня заведет, но эта новая ма-
ния вытеснила мою страсть к тирадам; она кажется мне
даже более сильной. Думаю, она проявлялась уже и в
моем увлечении эффектными фразами. Прежде меня
увлекали прекрасные образы, теперь я пристальнее
вглядываюсь в натуру. Я по десять часов кряду прово-
жу за чтением; вчера я только в восемь часов пошел
обедать; я читал «Историю Франции» Луве, в которой
299 страниц в восемнадцатую долю листа и которая за-
мечательно написана. Страсть эта несколько утешает
меня в моих бедах: чтение — чудесная вещь. Оно раз-
влекает меня еще и по вечерам, когда я чувствую себя
утомленным от общества, в котором находился.
Замечаю, однако, что я впал в ошибку людей, одер-
жимых страстью: я превозношу свой кумир.
Подробное описание твоих подруг. И живее, живее,
живее!
13
СЕСТРЕ ПОЛИНЕ
3 фрюктидора, год XII.
(Вторник, 21 августа 1804 года).
Как была бы ты мне нужна здесь, дорогая Полина!
Бывают минуты, когда душе становится постылой ра-
бота и она хочет любить и все сильнее и сильнее привя-
зывается к любимым существам, замыкается в них и
какой угодно ценой стремится быть с ними вместе. По-
чему я не могу видеть тебя здесь вместе с одной осо-
бой? Как счастлив был бы я, если бы мог провести ве-
чер с вами обеими вдали от всех интриг и суетного све-
та! Почему я не могу объединить вокруг себя семью,
такую, какой она живет в моем представлении? Боюсь,
35
что за всю нашу молодость нам так и не дождаться
этого радостного дня, и мы проведем пору любви, не
вкусив полностью счастья, и лишь когда наше одряхлев-
шее сердце потеряет способность откликаться на чув-
ство, а наш оцепенелый ум утратит свою живость, лишь
тогда мы сможем жить вместе.
Открою тебе под большим секретом, что сегодня,
3 фрюктидора, я начал брать уроки декламации у из-
вестного трагика Ларива. Не потому, что этот род ис-
кусства все еще занимает меня, но дело в том, что вра-
чи советовали мне развлекаться. Они предупредили ме-
ня, что если я этого не сделаю, то умру с тоски. Я к
нему хожу вместе с Марсиалем Дарю, которого мы от-
ныне будем называть Пасе. Я был там сегодня утром,
вернулся в одиннадцать часов, чтобы засесть за работу,
но ничего меня не влекло: я чувствовал потребность
иметь возле себя любимые мною существа, говорить с
ними, прижимать их к своей груди, а не заниматься от-
крытием новых истин. Все, что мне мило, оста-
лось или в Гренобле, или за 80 лье отсюда.
Я могу писать только тебе, так как другая, пожа-
луй, уже забыла меня, и потому я грущу. Я долго ду-
мал, пока наконец не нашел способ дать ей знать о
себе. Но что подумает она о моем письме? Ответит ли
она на него? Не полюбила ли она другого? У меня яви-
лась безумная мысль: перед тем как съездить в Гре-
нобль, явиться неузнанным в город, где она живет, что-
бы всласть на нее наглядеться. Это романическая затея,
но она никому не повредит, а мне доставит удовольст-
вие. Не вижу, зачем я должен от нее отказываться?
В ближайшем будущем начну откладывать для этого
деньги. То-то она будет удивлена, когда вечером вый-
дет погулять в городской сад и в полутьме увидит, как
в листве деревьев мелькнет мое лицо!
Что нового в Гренобле? Все такая же скука по ве-
черам? А ты что поделываешь? Напиши мне подроб-
нейшим образом о своем житье-бытье. Часто ли ты
видишься с девицами М.? Помни, что любовь — пре-
красная вещь, но только не тогда, когда она руководит
нами в браке. Тысячи примеров ежедневно убеждают
меня в этом. Жениться надо по расчету, а то я дав-
ным-давно бы был женат.
36
Лично мне кажется, что славный А. как нельзя луч-
ше подходит тебе. Нет ли чего-нибудь новенького по
этому поводу? Во время поездки в .... он уже наполо-
вину был во власти твоих чар.
14
СЕСТРЕ ПОЛИНЕ
7—25 брюмера, год XIII.
(29 октября —10 ноября 1804 года),,
«За столом не стареют». Мне очень нравится этот
афоризм г-жи де Тианж. Знаешь, я болен и почти ни-
чего не могу есть. Но вот вчера я, сам того не замечая,
наелся сверх всякой меры, а так как меня нисколько
не мутило, отправился вечером еще и в Ротонду Пале-
Рояля, куда сходятся люди со всего света и где у меня
было назначено свидание с Пене, молодым человеком
из Гренобля; ты, наверно, слыхала о нем. Он прина-
длежит к числу редкостных личностей, самой природой
предназначенных иметь решительный характер. Это
человек любезный по своей натуре и притом вопреки
всем помехам, которые ставит ему в этом судьба.
В продолжение четырех лет он занимался торговлей
в Марселе, но не перенял провансальской грубости;
теперь он постоянно живет в Гренобле, на улице Жан-
Жака Руссо, у г-на Рейбо, но ему совершенно чужды
как тяжеловесный морализирующий тон, так и пло-
ские шутки жителя провинциального городка; он ни-
чего не принимает близко к сердцу и склонен все обра-
щать в шутку, но сквозь его веселый смех прогляды-
вает доброе сердце, и он на самом деле таков, каким
кажется. Это именно та естественность, без которой
никогда нельзя понравиться и обладая которой понра-
вишься наверняка.
Все мы рождаемся самобытными, и все мы нрави-
лись бы именно благодаря этому своеобразию, если бы
не лезли из кожи вон, чтобы стать копиями кого-то дру-
гого и притом копиями бледными — ведь нужно быть
вторым Моле, чтобы суметь довести подражание чу-
жих особенностей до должной иллюзии.
37
Все, в чем заметна фальшь, бесцветно, скучно, вяло,
И лишь естественность нас сразу покоряла.
Найди девятое послание Буало, в котором сей рас-
судительный муж как нельзя лучше развивает эту ве-
ликую истину.
Нас было семеро на террасе: Пене, Мант, Дюпюи,
(молодой коммивояжер торгового дома Лаваль, толь-
ко что вернувшийся из Испании, где он провел четыре
года); далее: Аллегре, провинциал по духу, один из
тех, которые естественно приспосабливаются к средне-
му уровню своего городка и смешны лишь потому, что
живут в В... Он был бы вполне терпим, если бы ему до-
велось родиться в Париже. Наконец, двое глупых про-
винциалов, которые все время молчали, а если уж рас-
крывали свои огромные рты, то разрешались какой-ни-
будь банальностью, вроде: «Зная латынь, итальянский
и французский, можно легко изучить испанский, кото-
рый от них происходит». Нигде, как в Париже, не умеют
так улавливать и подчеркивать смешную манеру повто-
рять прописные истины. Ал. Мален принадлежит к тем,
кто меньше всего в этом грешен. Ты в нем найдешь прег
красные качества.
Итак, нас собралось семеро в Пале-Рояле; мы от-
правляемся к Гриньону в отдельный кабинет. Слабость,
вызванная моим недомоганием, заставляет меня сохра-
нять спокойствие среди всеобщего гомона. Но вдруг
Дюпюи начинает рассказывать об Испании, о старике
Кальдероне, о М. Сервантесе, о Лопе де Вега, о князе
Мира, первом министре, более могущественном, чем
король.
Это приводит меня буквально в экстаз; я всегда лю-
бил испанский народ, словно списанный с Сида и Дон-
Кихота, и в продолжение трех четвертей часа я испытал
рдно из живейших наслаждений за долгое время. У Дю-
пюи необычайно живое, открытое и умное лицо, что
еще усиливало иллюзию; мне показалось, что я нахо-
жусь среди этого народа, такого благородного, откры-
того и великодушного, совершенно лишенного мелкой
житейской корысти, и живу, как родной, среди этих при-
ветливых и великих людей, возбуждавших смех своими
остроумными творениями, но способных вызвать и вос-
хищение своими славными делами.
38
Вог одно из живейших наслаждений, которое дает
свет; оно не заявляет о себе, потому что им делятся
со своим собеседником, о нем не говорят, так как в об-
ществе, то есть среди людей холодных, утративших пыл
страстей, за исключением, быть может, одного тщесла-
вия, было бы весьма бестактно рассказывать о какой-
либо испытанной вами радости, если вы не в состоянии
заразить ею своего собеседника. Вот почему философы
нарисовали такие унылые картины светских наслажде-
ний,— они их не знали, потому что никогда не враща-
лись в свете.
Я себе представляю одного из этих господ сидящим
в комнате рядом с той, где мы наговорили вчера столь-
ко сумасбродных вещей, и несомненно, и глупостей;
этот неискушенный человек, верно, при каждой реплике
пожимал бы плечами и под конец изрек бы, что такого
рода удовольствия и скучны и глупы. Вот уж нет, без-
мозглый критик! Это вы не поняли, что глупость, кото-
рую я только что произнес, была отповедью на сло-
ва Аллегре, вызвавшая улыбку у Пене, Манта и Дю-
пюи, заставившая Аллегре вытаращить свои малень-
кие глазки, а двух дураков широко разинуть свои
огромные рты.
Вот на что обречены философы, никогда не бывав-
шие в свете; таков Шаррон, Паскаль и все христиан-
ские авторы. Тем же, кто вращался в свете, предшест-
вовала их слава, которая, задевая чужое тщеславие,
была причиной того, что с ними никогда не держались
на равной ноге, без чего свет скучен. Всего скучнее на
приеме у короля двоим: мальчику, оправляющему све-
чи, и самому королю. И тот и другой находятся вне об-
щества, и если уж держать пари, кому менее скучно,
то, верно, все же слуге, так как он, по крайней мере,
хоть удовлетворяет свое любопытство и собирает в па-
мяти всякие случаи, которыми будет потом развлекать
горничных.
Вот почему так уныл свет в описании философов;
они изображали то, что сами переживали и что в дей-
ствительности было на редкость безотрадно; прибавь к
этому еще и то обстоятельство, что почти все они писа-
ли в преклонном возрасте. Случалось ли тебе, хорошо,
даже слишком плотно пообедав, проходить мимо стола,
39
уставленного изысканнейшими яствами? Ты, несомнен-
но, испытала отвращение от запаха мясных блюд, кото-
рые еще час назад, прежде чем ты успела поесть, пока-
зались бы тебе весьма заманчивыми. Таков свет. Фило-
софы, уже отказавшиеся от женщин, этой услады на-
шей жизни; напоминают сытых едоков, которые бы
вздумали изобразить радость добравшихся до еды го-
лодных путешественников, описывая собственные ощу-
щения. Не удивительно, что, начитавшись подобного
рода описаний, немало молодых людей при старом
режиме постригалось в монахи.
Я был очень удивлен, когда, вопреки своим ожида-
ниям, не встретил в обществе ни совершенно хороших,
ни совершенно дурных людей, и решил, что, по не-
счастью, попал в среду существ холодных и скуч-
ных. Когда я приехал в Италию и стал бывать в доме
г-жи Петье, я совершил множество ошибок, которые до
известной степени раскрыли мне глаза, но зато погру-
зили меня в порядочную меланхолию. Мне казалось,
что я достоин лучшей участи, и на самом деле, как все
молодые люди, которые носятся с подобного рода оши-
бочными взглядами, я был тогда и вправду лучше, чем
сейчас; у меня была, что называется, открытая душа.
Это ослепление доставило мне несколько мгновений са-
мой пленительной иллюзии, о чем не догадывались или
что не могли понять женщины, бывшие тому виной; но,
вообще говоря, моя слепота внесла мало радости в мое
существование: любовь к людям довела меня до мизан-
тропа, то есть я ненавидел людей такими, какие они
есть, потому что обожал призрачные существа, вроде
Сен-Пре, милорда Эдуарда, и т. д., и т. д.
Я случайно заговорил о своем ослеплении, от кото-
рого с таким трудом вылечился, если это действительно
так. Ввиду того, что ты, как и я в свое время, воспиты-
ваешься на книгах, мне захотелось предостеречь тебя
от заблуждения, могущего сделать тебя навеки несчаст-
ной.
Подобного рода ошибки для мужчин не имеют тя-
желых последствий; женщин же они на всю жизнь
опорочивают. Вспомни бедную Викторину.
Этот вид заблуждений — естественный и неминуе-
мый результат книжного воспитания. Излечившись от
40
него, обычно начинаешь искать общества людей, уже
прошедших через этот кризис, потому что они — цвет
общества. Единственный подводный камень, которого
в этих случаях следует остерегаться,— это отсутствие
естественности. Убедившись, что другие не в состоянии
их понять, эти люди усваивают своеобразную манер-
ность речи, засыпают собеседника парадоксами, на-
столько расходящимися с их истинными чувствами,
что, слушая их, вы можете принять их за отъявленных
злодеев.
Таким был хорошенький Лобштейн, посещавший
г-жу В. Пройдя сам через эту стадию сумасбродства, я
почувствовал к нему влечение и подружился с ним в
ту пору, когда все его избегали. Глубокие знатоки че-
ловеческого сердца находили вполне естественным, что
этот искренний человек, настолько искренний, что мог
свободно играть роль Цинны, подружился с таким чу-
довищем, как я, а между тем бедняга Лобштейн был
самым простодушным в мире существом, какого мне
когда-либо приходилось видеть. Впоследствии он же-
нился на женщине с твердым характером и живет те-
перь припеваючи в Гамбурге.
Я вдоволь насмеялся с неделю тому назад, убедив-
шись, что нечто подобное произошло и со мной.
Когда нет возможности сочетать воспитание, полу-
чаемое от света, с книжным, что было бы самым разум-
ным, надо тщательно отбирать авторов, дающих нам
наиболее верное понятие о явлениях, исходя из того,
как они изображают великие события и трагические
сцены; к ним, бесспорно, принадлежит Шекспир и Плу-
тарх. Заметив, что нам свойственно бесконечно большее
количество понятий, чем во времена Плутарха (напри-
мер, все понятия, относящиеся к упоминаемому ниже
письму, как-то; перо, перочинный ножик, бумага, пе-
сок,—древние ничего этого не знали), г-жа П. писала
одному из своих друзей: «В вашем сердце так же труд-
но разобраться, как в ваших каракулях, а чувства ваши
так же бесцветны, как ваши чернила». Плутарх не по-
нял бы здесь ни одного слова. А между тем эти тон-
кие сравнения дают возможность выразить малейшие
оттенки чувств, оттенки, которых древние, надо
думать, не ощущали и, несомненно, не описывали.
41
У Гомера ты не найдешь ни одной изысканной мысли
(у Тассо их полно), как не найти их даже во времена
Шекспира.
Мольер старался смешить и с этой целью изображал
разных чудаков в том виде, в каком они могут встре-
титься в действительности. Этот автор лучше всех зна-
комит с человеческим сердцем, но к нему нужен ключ.
Наблюдая людей вокруг себя, я каждый день улавли-
ваю смысл ряда черт, на которые я легкомысленно не
обращал внимания, когда читал этого великого знато-
ка человека.
Лабрюйер верно изобразил нравы современного ему
светского общества; сейчас картина получилась бы со-
всем иная — благовоспитанные люди в наше время ста-
ти несравненно рассудительнее и добропорядочнее. При-
кидываясь веселым, в конце концов перестаешь ду-
мать о своих горестях; таким образом можно располо-
жить себя как на веселый, так и на печальный лад. Вот
уже два месяца, как мне будто нечему радоваться,
между тем я более весел, чем когда-либо, ибо господь
бог меня вразумил, что страдать глупо, а единственное
лекарство от случившейся беды — это перестать о ней
думать или же посмеяться над ней. А раньше я думал,
что обращаю свои беды в шутку и потому забываю о
них благодаря совершенной случайности. Последуй
моему примеру, и, приложив некоторые усилия, ты тоже
к этому привыкнешь.
Это самый ценный секрет, каким я с тобой могу
поделиться; советую тебе при этом еще изучить серд*
це и ум человека. Ты достаточно хорошо изучила серд-
це, к тому же у тебя пылкая душа, помогающая тебе
в нем разобраться. Остается только ум. В ближай-
шем будущем я пришлю тебе «Идеологию» Траси — в
ней говорится о том единственном, что будет жить: все
остальное — вопрос моды, и то, что кажется прелест-
ным сейчас, в XIII году, будет смешным в XL. Как
следует изучив человека, ты к шестидесяти годам бу-
дешь самой умной женщиной в Париже. Если нам по-
счастливится дожить до того времени, мы с тобой по-
селимся в одном доме и приятно проведем закат на-
ших дней, составляя списки страстей: тщеславие, са-
молюбие, ненависть, и т. д., и т. д.— и переживаний.
42
с ними связанных, как-то: надежда, наслаждение,
отчаяние. Обрати внимание на душевные склонности,
например, привычку Доранта лгать любому собеседни-
ку, и рядом с каждым определением опиши случаи,
где ты подметила проявление этой склонности.
Прощай. Ты счастливая, тебе не приходится изу-
чать банковское дело, чтобы создать себе положение.
Несмотря на все мое отвращение к святошам, будь
сейчас 1750 год, а не 1805-й, я бы сделался аббатом,
чтобы мирно коротать свои дни вдали от Смита.
Понравится ли тебе это или нет, но я хочу принести
тебе пользу, когда приеду весной; прочитай Кондилья-
ка, Траси, Гоббса. Короче говоря, упражняй свой ум,
если хочешь, чтобы за тобой ухаживали в 1845 году,
когда мы с тобой начнем стариться; помни: то, что
кажется современным женщинам чрезмерно ученым,
через сорок лет будет насущной необходимостью. Наш
век идет вперед, не отстанем от него и мы.
Когда живешь в семье и видишь, что домашние те-
бя жалеют и сочувствуют тебе, невольно поддаешься
малейшему неприятному ощущению и носишься со
своими страданиями вместо того, чтобы стараться во-
все не страдать, и в некотором роде уподобляешься
г-же Романье. Если обращать исключительное внима-
ние на свои муки, как душевные, так и телесные, мо-
жешь их усилить до бесконечности.
Избалованный ребенок готов плакать из-за любого
пустяка,— разумный же человек прилагает усилия,
чтобы страдать возможно меньше: не обращая вни-
мания на свои болезни и привыкая шутить над свои-
ми огорчениями, он в конце концов начинает и наеди-
не с собой подтрунивать над ними, в то время как из-
балованный ребенок заливается слезами.
Читай Сен-Симона, если можешь; читай Кондилья-
ка, если он не наводит на тебя скуку; Дестют много
занимательнее. Главное, чтобы доставить мне удо*
вольствие, пиши хоть раз в неделю.
Для того, чтобы мой будущий приезд не оказался
для тебя столь бесполезен, как и последний, я хочу по
крайней мере научить тебя декламации, ведь учимся
же мы танцам, чтобы выработать у себя грациозную
походку. Ты ждешь нежного брата, но к тебе при*
43
едет скучный педант, который, вместо того чтобы
развлекать тебя, целый день будет читать тебе нота-
ции. Но развлекать может всякий, а говорить с тобой
откровенно могу лишь я. Не в интересах поклонника
твоего или мужа будет проявлять к тебе суровость.
Итак, мы систематически пройдем с тобой, во-первых,
курс идеологии, во-вторых, литературы и, наконец, зай-
мемся декламацией. Что я от тебя за это получу? Вот
что: выбери себе четыре — пять ролей и читай их по
вечерам, чтобы знать назубок; я этого требую, потому
что это тебе пригодится на всю жизнь.
В следующем же письме обещай, что ты это выпол-
нишь. Предпочтительно останови свой выбор на ролях
Цинны, Ореста, Севера, Мизантропа, Лжеца, Гермио-
ны, Андромахи, Федры. Спиши их для этой цели. Каж-
дый день прочитывай вслух по 20 стихов; не приходи в
уныние, если это тебе покажется скучным, а подумай,
что именно скуке Екатерина Великая (супруга Пет-
ра III, см. «Заговор» Рюльера) обязана своим престо-
лом. Будь так же сильна духом, как она. Скучные ми-
нуты в твоем возрасте, если они пошли на толковое
дело, осчастливят тебя на всю остальную жизнь. Если
у меня когда-либо будут дети, когда им исполнится
двадцать лет, я засажу их на полгодика в тюрь-
му. Обещай же мне выучить эти роли; начни с Мизан-
тропа и Гермионы. Ты увидишь, когда приедешь в Па-
риж, как тебе будет полезно правильно говорить; в
Гренобле говорят очень плохо, там произносят рёге,
mere, как будто там было ё и avis, cents, deux с s на
конце.
15
СЕСТРЕ ПОЛИНЕ
29 жерминаля, год XIII.
(Пятница, 19 апреля 1805 года).
Сегодня утром, ощутив потребность в задушевных
и нежных радостях, я перечел твои письма, и он» оча-
ровали меня, в особенности одно, от 9 мессидора, в
котором ты более чем когда-либо похожа на себя;
44
правда, на следующий день ты сочла нужным изви-
ниться, так как испугалась, как бы оно не показалось
мне скучным. Нашла чего бояться! Ты, милая Полина,
рождена, чтобы стать необыкновенной женщиной.
Только одно порождает великого гения — это мелан-
холия. Благородная душа, понимающая, в чем за-
ключаются небесные наслаждения, воображает, что они
существуют в повседневной жизни, но, убедившись,
что их нет, все еще продолжает надеяться и ждать;
иначе говоря, холодные и черствые сердца — а таких
огромное большинство — не в состоянии ни испыты-
вать эти восторги, ни откликаться на них. И человек,
наделенный благородной душой, начинает считать се-
бя несчастным; он говорит себе: «Я достоин лучшей
участи»,— и сладостные слезы меланхолии навертыва-
ются ему на глаза. Тогда эти несуществующие радо-
сти приобретают для него еще больше очарования из-
за горького чувства, что они недостижимы; для утеше-
ния он начинает углубляться в них и таким образом
научается их изображать. По этому пути следовали
Жан-Жак, Расин, Шекспир, Вергилий, и т. п., и т. п.,
и все великие гении, обладавшие способностью чув-
ствовать. Если к этому присоединяется еще ясный ум и
понимание истинной добродетели, как у Гомера и Кор-
неля, такие люди оказываются способными создавать
прекраснейшие из всех человеческих творений. Пред-
ставь себе трагедию, в которой героинями были бы
Гермионы и Федры, а мужчины были бы подобны Го-
рациям, Цинне или Северу. При хорошей игре актеров
человеческое сердце не в состоянии было бы выдер-
жать столько красоты, публика в третьем акте зады-
халась бы от рыданий, а после четвертого все бы с
ужасной головной болью покинули свои места. Наши
поэты тоже иной раз заставляют вскакивать зрителей
со своих мест, но по менее волнующему поводу. «По-
лиевкт» приближается к этой идеальной красоте.
Все великие художники, способные чувствовать,
тоже начали с меланхолии. Это чувство на нас наве-
вает портрет божественного Рафаэля и пейзажи Пус-
сена. Даже когда мы в хорошем настроении, они со-
здают самую полную иллюзию, которая не требует ни
малейшего усилия от зрителя, но часто, почти всегда
45
их произведения испорчены слишком глубоким про-
никновением художника в познание истинной добро-
детели.
Какой шедевр создал бы Рафаэль, если бы вместо
чепухи, вроде его неизменных «Святых семейств», он
написал бы Танкреда в момент, когда тот узнает толь-
ко что убитую им возлюбленную! Для гения, стремя-
щегося выразить в живописи человеческие чувства, это
прекраснейший из всех существующих сюжетов, по-
добно тому как для гения, тяготеющего к высокому
(или к изображению грозного), самой прекрасной те-
мой был бы Юпитер, поражающий молниями титанов.
Этот последний сюжет довольно удачно изобразил
Джулио Романо во дворце Те, в Мантуе, что же касает-
ся первой темы, то я видел в здешнем музее лишь жал-
кую мазню.
Все знаменитые женщины начали с того же, что и
ты,— с грусти; пример — г-жа Ролан. Русская импе-
ратрица, свергнувшая с престола своего супруга, силой
своего ума была обязана вынужденному уединению,
французским книгам и дружбе с княгиней Куракиной,
Читай Рюльера.
Подобная судьба постигает женщин в свете
гораздо чаще, чем это принято думать, ибо женщины
не оказывают непосредственно влияния на наши нра-
вы и могут действовать, лишь побуждая к действиям
других. Сколько несчастных погибают от тоски из-за
отсутствия поддержки, в то время как изверги, губя-
щие их, об этом даже не подозревают!
Несчастье чувствительных сердец проистекает от-
того, что они истолковывают слова черствых людей на
свой манер, а те говорят нам, что величайшее из
благ — свобода. Это, может быть, верно для них, но
не совсем верно для нас; конечно, некоторая степень
свободы нужна, иначе жизнь нам покажется посты-
лой, но полная свобода приводит к разобщенности
между людьми и несет гибель государствам. Взгляни-
ка на этого восьмидесятилетнего нищего старика, как
он урывает у себя половину последней краюхи хлеба,
чтобы накормить свою собачку!
Большая часть того, чему мы завидуем, основываясь
на словах людей сухих и бесчувственных, на деле не при-
46
несла бы нам даже никакой радости, как, например,
удовлетворение нашего тщеславия. Сердцу, подобному
твоему, дорогая Полина, прекрасное дерево, которое
ты случайно увидела на прогулке, может доставить
больше удовольствия, чем роскошный новый экипаж,
в котором эти люди намереваются блистать; в конце
концов они убеждаются, что блистают они в нем значи-
тельно меньше, чем рассчитывали, тогда как ты, стоя
под понравившимся тебе деревом, представляешь себе
счастливых влюбленных супругов, прогуливающихся
со своим двухлетним малюткой, или же Сафо, оглаша-
ющую леса своими дивными песнопениями, и еще тыся-
чи и тысячи картин, подсказанных твоему сердцу вооб-
ражением.
Нынешний век удобен тем, что единственная его
движущая сила — это деньги; при Людовике XIV, на-
пример, их было три или четыре; сколько бы человек
ни имел денег, если он не родился благородным, его
происхождение всегда мешало ему; он был бессилен
победить известные предрассудки, уничтоженные
Вольтером и Руссо. Предположим, ты бы пожелала,
чтобы сын твой стал полковником; но если бы он не
родился дворянином, ты могла бы напрасно истратить
миллионы и своего бы не добилась. Нынче же, обладая
некоторой ловкостью и пятьюдесятью тысячами фран-
ков, ты бы достигла своей цели. Имея все, что требует-
ся, чтобы быть наисчастливейшей из женщин, Жюли
д’Этанж всю свою жизнь была несчастна из-за неле-
пой причуды ее папаши-барона. Ты видишь, что толь-
ко одно предубеждение отца сделало несчастными
Жюли, ее мать, Сен-Пре и Клер.
Вот какую пользу, при всей своей рассудочно-
сти, приносят философы, искореняющие предрас-
судки.
Тебе придется еще два года жизни провести среди
глупцов. Приучись рассматривать их с комической сто-
роны и старайся из общения с ними извлечь забавные
анекдоты, чтобы было чем смешить твоих друзей. Обя-
зательно займись изучением людей; проследи, ценой
каких усилий этим людям удалось стать подобными
глупцами, в какой мере им в этом благородном стрем-
лении способствовали обстоятельства и что для этого
47
они сделали сами. Найди путь, какой ты избрала бы
на их месте, дабы избегнуть внедрившихся в их ум и
сердце (или характер) привычек.
«Но к чему изучать N... или N... Предоставляю этим
существам заниматься их жалкими делишками и плу-
тать в полумраке их гнусного лабиринта... Я не желаю
их касаться...» (д’Эглантин).
Ты не права: на этих ничтожествах ты приобре-
таешь дар, который позволит тебе читать в сердцах
великих людей, если они тебе встретятся, и в сердцах
тех, от кого когда-нибудь, возможно, будет зависеть
твоя судьба.
Наука эта неприятная; но, вскрывая в больницах
трупы людей, умерших от болезней, порою заразных,
врач научается спасать и вызывающую всеобщее со-
чувствие красавицу, которую абсцесс желудка чуть
не отнял накануне свадьбы у ее родителей и обез-
умевшего от горя жениха. Как хорошо, что скука вы-
нуждает тебя заниматься этим отвратительным и в то
же время полезным делом! Вот почему молодые пари-
жане, никогда не скучавшие в шестнадцать лет, так
глупы, так скучают сами и наводят такую скуку
на других в двадцать шесть! Это главный порок
парижских семейств. Составляй характеристики
наиболее приметных лиц в твоем окружемии; пред-
ставь себе, что суд, в который вошли бы Шекспир,
Гельвеций, Монтень, Мольер, Жан-Жак, попро-
сил бы тебя описать г-на X. Что бы ты им отве-
тила?
Раз навсегда вытравив из своего сердца дурные
страсти, что, как мне кажется, при сильном желании
не так уж трудно (для этого нужно внушить себе,
что они приносят несчастье при любых обстоятельст-
вах), естественно, нужно стремиться, насколько воз-
можно, удовлетворять оставшиеся. Мера доступного
человеку счастья зависит от силы его страстей. Сле-
дует принять во внимание, что счастливыми или не-
счастными нас делают люди, с которыми нам прихо-
дится жить. И тут, занимаясь одной и той же наукой,
мы можем оказаться полезными друг другу, пожалуй,
даже в большей мере, нежели двое друзей одного пола.
Дело в том, что у людей с чувствительным сердцем
48
счастье всегда в значительной степени зависит от дру-
гого пола, а ты поможешь мне изучить женщин, тогда
как я смогу тебе рассказать то, что я знаю о мужчинах.
Сама видишь, мой дружок, что все нас связывает, и
даже не люби мы друг друга, нас соединил бы про-
сто трезвый расчет,— так нам ли считать себя несчаст-
ными!
Люди, которые нам встретятся на жизненном пути,
куда мы только вступаем, будут либо подобны нам, с
пылкими сердцами, либо чрезвычайно холодными и
черствыми, или же чем-то средним между теми и дру-
гими. Пылких сердец чрезвычайно мало, и потому
здесь очень легко ошибиться. Мы с тобой прирожден-
ные друзья этих благородных сердец, хранители их
счастья, подобно тому, как они хранители нашего.
Стоит нам только встретиться, как мы навеки по-
любим друг друга: мы можем как угодно прови-
ниться перед ними или же они перед нами, но нас
всегда неизменно снова потянет в объятия друг
друга; слишком уж нам нестерпимы сухие и бесчув-
ственные!
Что до этих последних, то мы не можем рассчиты-
вать на то, что они будут содействовать нашему сча-
стью, если нам не удастся их убедить, что их собствен-
ное благополучие совпадает с нашим: но для этого на-
до обладать даром очаровывать своим умом. Этим
свойством обычно блистают женщины (век Франци-
ска I). Ибо среди глупцов и бесчувственных ты встре-
тишь и таких, которых тебе насилу удастся убедить,
что некоторые вещи выгодны не только тебе, но и им.
Ведь тебе ясно, что для этих черствых сердец печаль
благородной души, будь она даже ими понята, смер-
тельно скучна (да, впрочем, она им и непонятна), ибо
для жалости надо поставить себя на место другого, а
все дело в том, что в нас они себя не узнают. Мы спо-
койно смотрим, как при нас убивают муху, но нас
бросает в дрожь, когда в нашем присутствии убивают
быка; еще тяжелее было бы видеть, как убивают
орангутанга. Выходит, надо выработать особую систе-
му, чтобы развлекать эту породу людей, изучить,
что вызывает ее смех, не кичась, однако, перед ней
4. Стендаль. Т. XV. 49
своим превосходством, следовательно, не оскорб-
ляя ее. Когда мы усвоим эту полезную привычку,
нам останется только разбогатеть, чтобы стать хо-
зяевами своей судьбы, насколько это в человеческих
силах.
Мне далеко еще не удалось претворить все это в
жизнь; быть может, пройдет не один год, прежде чем я
усвою все эти прекрасные навыки; но все же мне ка-
жется, что это есть истинный путь, ведущий к счастью,
впрочем, по ходу дела мы будем совершенствовать
свои приемы.
Из всего вышесказанного, как ты сама убе-
дишься, напрашивается вывод: хоть условия, в ко-
торых ты сейчас находишься, и кажутся поначалу
несколько тягостными, все же они как нельзя
более благоприятствуют тебе, поскольку ты мо-
жешь вступить на жизненный путь как бы с географи-
ческой картой в руках и обозреть жизнь во всей ее со-
вокупности. Смею тебя уверить, что ты несравненно
счастливее Адели Ребюффе,— правда, у нее есть мать,
двадцать тысяч годового дохода и ей семнадцать лет,
но у нее нет твоего сердца. А ведь это главное — все
прочее приложится. Ты считаешь, что напрасно поте-
ряла этот год, но ты прекрасно использовала его, го-
раздо лучше, чем- это тебе кажется. Ты разобралась в
себе, а следовательно, и в человеке. Ты познала дру-
гих на своем примере. Приезжай в Париж; ручаюсь,
что ты будешь счастлива. Не представляй себе Париж
по описанию людей черствых. Париж — такой город,
где больше чем где-либо человек — кузнец своего сча-
стья; если у тебя есть деньги, веселый характер и при-
ветливость, ты можешь здесь сделаться всем, кем за-
хочешь; все это необходимо, чтобы зажить в Париже
возможно лучше; но живется там недурно, даже если
кое-чего и не хватает. Если ты изберешь достойное се-
бя общество, тебя здесь будут обожать за одно только
твое сердце, когда его узнают. Единственная опас-
ность, грозящая благородным сердцам, — это счесть
какое-нибудь черствое существо себе подобным и по-
любить его так, как умеют любить эти сердца; стра-
дания тогда неисчислимы! Для мужчины еще куда ни
шло. Это его не порочит; кто знает, что я любил трех
50
или четырех женщин, которые меня в той или иной ме-
ре обманывали? Если это станет известно, то моя мяг-
кость будет даже благосклонно воспринята женщина-
ми, которые в таких случаях рассуждают примерно
так: «Тем лучше! Мы будем вить из него веревки!» Но
попади ты в такое положение, гы была бы опозорена
на весь остаток жизни.
Упорно работай над декламацией. Обучая тебя,
как выразить ту или иную страсть, я сообщу тебе мно-
гое и о самих страстях. Особенно советую тебе занять-
ся ролями Гермионы, Федры, Альцеста, Аменаиды.
Выучи все их наизусть. Два дня тому назад я открыл,
что это наилучшее лекарство от грусти. Я был уверен,
что у меня совершенно нет памяти, а между тем вы-
учил за один час рассказ Эдипа в семьдесят семь строк.
Просто чудесно! Я рассчитываю почаще прибегать к
этому средству; кроме всего прочего, оно помогает и
тогда, когда скучаешь в экипаже или на проповеди:
стоит повторить в уме монологи Федры или Гермио-
ны — и ты начинаешь заново переживать глубоко тра-
гические чувства, выраженные в этих отрывках; это
сущая находка!
Я не отказался от намерения сделать тебя банкир-
шей. Мант, возможно, вручит тебе Траси; я бы послал
тебе его и сам сразу после получения твоего письма,
но, по выражению милейшего Плана, «у меня не было
к этому возможности». Я тебе его привезу, так же как
Сэ («Политическая экономия»); мы будем по-преж-
нему продолжать наши занятия; возможно, что позд-
нее нам придется жить с тобой в разлуке два года.
Хорошенько размышляй над Сен-Симоном. Где ты
только его раздобыла, плутовка? Я попрошу Бижиль-
она дать тебе Шекспира, если только по размышлении
найду это разумным.
Изучая роли девушек, помни, что основное в них —
грация, а грация может быть только у слабого суще-
ства. Величественное— прямая противоположность
грациозному. Я тебе привезу «Жиль Блаза». Прощай.
Люби меня, как я тебя, то есть сильно, и распиши
мне это на восьми страницах. Боже! Бьет полдень.
Мой совет: выучи чудесную роль Клеопатры из «Ро-
догуны».
61
16
МЕЛАНИ ГИЛЬБЕР
1 мессидора.
(Гренобль, четверг, 20 июня 1805 года).
Мой очаровательный друг,
Мне кажется, что мы стали совершенно чужими
друг другу, с тех пор как я забрался в это унылое захо-
лустье, а вы сделались настолько равнодушны к вол-
нениям сердца, все чувства которого проникнуты вами,
что даже боитесь наскучить мне рассказами о своих
огорчениях. Вы желаетё грустить в одиночку; вы ни-
чего не пишете мне о мелких подробностях вашей жиз-
ни, которые мне были бы так дороги и в которые, если
помните, вы обещали меня посвящать. Вы осчастливи-
ли бы меня этим; я бы себе представлял, чем вы заняты
в любую минуту дня, я видел бы вас перед собой, я ри-
совал бы себе ваше жилище, в какие часы вы играете,
по каким дням выступаете в театре,— все эти мелочи,
очаровательные тем, что они непосредственно связаны
с вами. Вместо этого я ничего о вас не знаю. И мало-
помалу наберутся тысячи мелких событий, о которых вы
мне ничего не скажете,— вы сочтете, что слишком скуч-
но писать о них, раз вы умолчали о том, что им пред-
шествовало. Вам нечего будет мне сказать, и вы будете
браться за перо лишь с досадой, а потом и вовсе пере-
станете писать. Тогда все будет кончено, и моя Мелани,
которую я так горячо люблю, захочет стать для меня
ничем и начнет относиться ко мне, как к чужому. Ах,
друг мой, до чего опротивел мне этот край, и если бы
даже мне грозило потерять здесь сорок возможных не-
вест, я все равно бежал бы отсюда.
До встречи с вами я любил своих родных и каждый
раз с новым чувством радости стремился к ним. Ради
очаровательных сестер, дарованных мне небом, я за-
бывал всех женщин, которых знавал. Теперь же их лю-
бовь мне кажется пресной. Вы отвратили меня от
всего; мне грустно везде, где бы я ни находился. Ко-
гда я получаю ваши письма, я полдня хожу, как безум-
ный, и все кругом замечают, как изменилось мое на-
строение. Я перечитываю их по двадцать раз и целыми
часами сижу, склонившись над ними. Наконец, я за-
52
мечаю, что в них нет никакой любви, кроме той, какую
я в них вкладываю. Вы не пишете мне даже того, что
написали бы другу, а между тем я заслужил это назва-
ние, хоть я и не настолько стар и люблю вас не так
давно, как те, кого вы именуете друзьями. Знайте, что
я обожаю вас с первой же минуты, как вас увидел, что
я люблю только вас одну, что у меня нет друзей, кро-
ме вас, что вы оторвали меня от всего на свете, что
моя судьба в ваших руках. Но, высказав все это, я по-
нимаю, что буду безмерно счастлив, даже если я оста-
нусь просто вашим знакомым, как многие другие. Я вы-
нужден буду обращаться, как к чужой, к вам, которую
я так любил, расточать перед вами любезности и са-
мому выслушивать их от вас. Вы будете для меня про-
сто знакомой. Ах, какая нестерпимая мысль и как она
терзает мое сердце! Ничто больше не влечет меня, и
я ничего не жду от будущего! Я прекрасно понимаю,
что впредь мне следует говорить с вами только языком
друга. И лучше уж самому решиться на это, нежели
дождаться, пока мне это дадут понять.
Мне бы очень хотелось знать, что за люди эти ак-
теры, играющие с вами, как они играют, имеется ли
у вашего первого любовника хотя бы проблеск талан-
та, пусть даже испорченного провинциальной утриров-
кой и отсутствием чувства меры, или же, совершенно
лишенный чувствительности и умения проникнуться
ролью, он просто отвратителен? Каковы актрисы, ка-
ков репертуар, каково отношение публики? Болтлива
ли она и невнимательна только по привычке или же
способна среди разговора увлечься непосредственной и
безыскусственной передачей глубоких чувств, как в те
чудесные мгновения, которые вы однажды подарили
нам в присутствии г-на де Кастро у Дюгазона, когда
читали первую сцену «Федры»? Или же дурной вкус
окончательно убил в ней всякую чувствительность? На-
сколько мне кажется, южане — народ легкомысленный,
но зато они умеют глубоко чувствовать. По своему
душевному складу они должны представлять отлич-
ных зрителей по той причине, что никогда не руко-
водствуются рассудком и почти всегда находятся во
власти страстей; они, я думаю, способны разбираться
в столь искусном и пленительном изображении подлин-
53
ной жизни, как ваша игра, а если только вы овладеете
их вниманием, вы сможете увести их за собой куда
угодно и по своему желанию заставить их в любую ми-
нуту плакать или содрогаться.
Актрисы, наверно, плетут интриги против вас, ак-
геры по воле своих любовниц склоняются в ту или
другую сторону, наиболее дружески расположенные к
вам, наверно, побросали своих подруг, а публика, об-
рабатываемая и так и сяк, может быть, возмущается
действительным или же предполагаемым покровитель-
ством г-на де Тибодо. Мне приходит в голову все, да-
же самые чудовищные нелепости, потому что я отлично
представляю себе глупость захолустного города.
Мое воображение выискивает всевозможные напа=
сти с тех пор, как я узнал, что вы не так счастливы^
как вам следовало бы быть; я уверен, что с вами что-
нибудь такое действительно приключилось, раз вы са-
ми пишете мне, что несчастливы. Какой образ жизни
ведете вы в Марселе? Часто ли выезжаете или живете
уединенно? Часто ли встречаетесь с актерами, с кото-
рыми играете? Вот какие мысли одолевают Меня уже
четыре дня, с той самой минуты, как я узнал, что вы
несчастливы, и я перебираю их на^ все лады. Я бы от-
дал жизнь, чтобы узнать истинную правду, ибо без
конца рисую себе самые серьезные причины для ва-
шей грусти. Но вместо того, чтобы заставить меня
найти средство от возможной беды, мои размышления
непрестанно побуждают меня придумывать все новые
беды, еще страшнее первых. Я боюсь остановиться
на чем-нибудь определенном, и я двадцать раз уже
уехал бы отсюда, если бы не боялся этим повредить
независимому положению, которого, по заверениям
отца, я когда-нибудь добьюсь.
Вы не имеете представления о муках, которые я
испытываю вот уже четыре дня; и хуже всего то, что
я не смею открыть вам их причину из боязни пока-
заться вам нескромным, дерзким и даже ревнивым. Вы
слишком хорошо знаете, что я имею на это некоторые
права. Что касается первых двух обвинений, то если вы
любите меня нисколько не больше, чем господина де
Сен-Виктора, то я должен показаться именно тако-
вым, и вы сожжете мое письмо; если же, наоборот, я
54
сумел внушить вам чуточку любви или хотя бы жало-
сти, вы подумаете, что я здесь один, что я вынужден
в силу неприятнейших обстоятельств находиться вда-
ли от вас среди людей, которым я чужд и которые
неспособны понять терзающих меня мук, а если бы.
они их и поняли, то только для того, чтобы посмеяться
надо мной. Вы отлично знаете, что я совсем не .хочу
вызвать ваше неудовольствие. Будь это еще в те вре-
мена, когда я кое-что значил для вас, я не испытывал
бы всех этих треволнений и сумел бы решить, что я
могу себе позволить, но теперь то, что я нахожу разум-
ным и естественным сейчас, мне кажется чересчур
дерзким и смелым минуту спустя. Начав это письмо,
я десять раз прерывал его. Я не в состоянии написать
ни одной фразы без того, чтобы в конце не пожалеть о
ней при мысли о том, что я задумал сказать в ее начале.
В минуты тревожной нерешительности, которые мне
приходилось испытывать раньше, я принимался ду-
мать и всегда после этого мог с большей отчетливо-
стью представить себе основную трудность моего поло-
жения и прийти к какому-либо решению. Теперь же
чем больше я думаю, тем меньше я понимаю. И если
мне позволено высказать вам, что я чувствую, то ска-
жу, что ясно себе представляю, чего я мог бы ожидать
от Серафины или любой другой женщины в ответ на
такую просьбу, но в отношении вас, сударыня, я не
представляю себе решительно ничего. То вы рисуетесь
мне ласковой и нежной, какой вы были со мной ино-
гда, правда, редко, то холодной и учтивой, как в неко-
торые дни у Дюгазона, когда я воображал, будто вас
разлюбил, и старался уделять все свое внимание
Фелиппе. Наихудшая из пыток — это мысль, что како-
вы бы ни были мои чувства, я вынужден был, чтобы
вам их выразить, написать длинное письмо, и что это
письмо может показаться вам оскорбительным и скуч-
ным и пространностью своей еще усугубить мои про-
винности, вместо того чтобы заслужить ваше проще-
ние. Самое невыносимое из мучений — все же эта
ужасная неизвестность; первым долгом меня беспокои-
ла мысль, отнесетесь ли вы снисходительно к моему
письму. Вдруг мне кажется, что вы меня ненавидите,
и я тут же перечитываю все ваши письма и не нахожу
65
в них ни малейшего следа не то что любви,— я не та-
кой счастливец,— но даже самой сдержанной дружбы.
Я не удостоился занять в вашем сердце такое же ме-
сто, как Лалан. Я предпочел бы что угодно, только
не это. Ответьте мне совершенно откровенно. Забудь-
те, что я вас когда-то любил и все еще люблю. Не
знаю, что я предприму, но, по крайней мере, я смогу,
не обманывая себя, отдаться всей горечи своих чувств
и не стану без конца метаться между муками отчаяния
и тщетными надеждами. Нет ничего горше этого. По-
могите мне, умоляю вас, помогите мне излечиться от
любви, которая, несомненно, тяготит вас и тем самым
может принести мне одно лишь несчастье. Окажите
милость, сказав мне то, что, не выражая, говорите мне
во всех ваших письмах. Сейчас, когда я хладнокровно
прочитываю их одно за другим, мне кажется, что вы
никак не можете понять, как это я так долго не дога-
дывался о смысле таких ясных речей. Правда, столь
упорно изъявляемая холодность достаточно красноре-
чиво свидетельствовала об этом. Простите, я перечел
эти письма не меньше пятидесяти раз, но при каждом
думал лишь о том, которое держал в руках, и мне в
голову не приходило сравнить его с другими.
17
СЕСТРЕ ПОЛИНЕ
7 фрюктидора, год XIII.
(Воскресенье, 25 августа 1805 года).
В свете, милая Полина, действуют по двум моти-
вам: 1. Либо чтобы дать волю своей страсти, раз-*
нуздать ее, sfogare * ее, как говорят итальянцы. На-
пример, человек разгневанный находит удовольствие
в том, чтобы горланить два часа подряд угрозы по
адресу своего врага. 2. Либо чтобы заставить других
людей или другого человека совершить поступок, ко-
торый мы считаем полезным для наших интересов, на-
пример (см. Рец, том I, стр. 199, того издания, что я
* Дать ей выход (итал.).
56
привез с собой). «Судьба благоприятствовала моему
решению применить крайнее средство. Королева при-
казала заключить под стражу Шавиньи (одного из
министров); я ухватился за это обстоятельство, чтобы
воздействовать на г-на Виоля (председателя парла-
мента, человека, подобно моему дяде, всецело предан-
ного удовольствиям), близкого друга Шавиньи, вос-
пользовавшись для этого его природной робостью,
очень сильной. Я доказывал ему, что он и сам обре-
чен на гибель, что Шавиньи гибнет только из-за того,
что все вообразили, будто к действиям его под-
стрекнул не кто иной, как Вибль, что король выехал
из Парижа единственно с целью сокрушить его, Виоля,
и проч., и проч. Эти доводы, подкрепленные настоя-
ниями Лонгейля, который действовал со мной заодно,
после долгих споров убедили Виоля и заставили его,
единственно в силу страха, чувства, весьма ему свой-
ственного, совершить один из самых смелых поступ-
ков, какие только известны».
Вот умение, которое нелегко превзойти. Достаточ-
но трудно побудить другого человека сделать что бы
то ни было; но побудить этого человека действовать
наперекор всему своему складу и своим интересам —
верх искусства. Вот чего достиг Рец, чьи чудесные
мемуары ты, к слову сказать, должна постоянно чи-
тать и перечитывать. Для нас обоих чрезвычай-
но важно, чтобы мы испытывали удовлетворение
от того или иного поступка не потому, что он до-
ставил нам удовольствие, не потому, что в нем
нашла выход та или иная страсть, а потому, что он
был полезен для наших интересов. Нам обоим, тебе
и мне, такой склад настолько чужд, что мы должны
как можно глубже проникнуться этим правилом пове-
дения; если мы не будем следовать ему, на нашу долю
выпадут одни только неприятности, доставляемые
умом, та зависть и то недоверие, какие он возбуждает
в окружающих. Я вижу это по отцу. Если бы, вместо
того чтобы писать ему откровенно, с полной непосред-
ственностью, я хоть сколько-нибудь притворствовал в
своем поведении или хотя бы в своих письмах, он счи-
тал бы меня послушным молодым человеком, который
любит сельское хозяйство и решил несколько лет зани-
67
маться коммерческими делами лишь для того, чтобы
скопить деньги на покупку виноградника г-на Дюмо-
лара. Тогда он питал бы ко мне живейшую симпатию,
рн сочувствовал бы всем моим нуждам, и мои десять
фунтов стерлингов в месяц уплачивались бы вперед.
Подумай, в чем моя ошибка. Она вызвана душевной
прямотой, она делает мне честь, но в то же время об-
рекает меня ма нищету. Пленившись сладостным сло-
вом «отец», я не вспомнил о двустишии Лафонтена,
за которое его возненавидел Людовик XIV:
Я вам скажу, не обинуясь,
Наш властелин — вот кто нам враг.
Пока я считал, что мне все нипочем, избыток сил
заставлял меня пренебрегать всякими ухищрениями.
Я изучал их, чтобы ознакомиться с ними, из любопыт-
ства, я считал себя вполне способным притворяться,
но ради крупного начинания, не соображая того, что
притворяться искусно можно только, если притвор-
ство вошло в привычку, что никак нельзя иметь при
этом вид озабоченный, принужденный. Но разве
мыслимо, не приобретя этих уверенных замашек в не-
значительных делах, надеяться выказать их в важных
начинаниях? До сих пор в моей жизни еще не было
ни одного случая притворства, если не считать кое-
каких любовных плутней да еще нескольких мистифи-
каций, проделанных над глупцами для увеселения
дам. Отныне я решил быть откровенным, следовать
первому движению сердца, только общаясь с Мела-
ни, с тобой, с Бижильоном, с Мантом, с Крозе; всем
остальным я не намерен лгать, но буду говорить им
только то, что сочту нужным. Старайся с ранних пор
придерживаться такого же поведения и вообще запи-
ши, но не на одной из твоих фуфаек, а на какой-либо
другой вещи, так, чтобы можно было понять, следую-
щее основное правило: Испытывать удовлетворение от
того или иного поступка лишь в той мере, в какой он
полезен для наших интересов, а не в той мере, в какой
он доставляет нам удовольствие.
Усвоив это правило, вскоре начинаешь из любого
поступка извлекать удовольствие лишь в той мере, в
какой он полезен. Верхом искусства было бы уметь вну-
58
шить каждому, с кем вы... общаетесь, что вы разде-
ляете все его вкусы, все его взгляды... * на благород-
ство, на рыцарство, на правила чести и что это навсе-
гда возбраняет вам соперничество с ним, а в то же
время — исполнены законной гордости, которая позво-
ляет вам правильно оценивать как других, так и себя
и в силу которой вы превыше всех, за исключением
опять-таки данного лица, несомненно, имеющего над
вами превосходство, ставите самого себя. Человеку
высокого нравственного склада трудно усвоить такую
манеру поведения, но постепенно нужно прийти к это-
му. Нужно прежде всего категорически запретить
себе все прекрасные рассуждения в доказательство
непреложных истин, дающие нам возможность порадо-
вать наше самолюбие собственным красноречием;
ты должна дать себе клятву, что никогда не будешь
доказывать <другим женщингм> никаких истин, бо-
лее того, что никогда и не заикнешься при них о пред-
метах, лежащих вне их кругозора. В этом почти все.
А поскольку, как-никак, нужно о чем-то говорить,
вскоре приобретаешь светскую любезность. Для этого
нужно прежде всего исполниться той чрезвычайной
уверенности в себе, без которой постоянно совер-
шаешь промахи; мне кажется, что по свойственной тебе
твердости характера ты легко приобретешь эту уве-
ренность. Всякий раз, как у тебя горло будет сжи-
маться от робости, воображай, что ты входишь в го-
стиную м-ль Лассень спустя шесть лет; когда все твои
приятельницы будут замужем или будут занимать из-
вестное положение в свете; воображай, что ты с ними
незнакома, и спрашивай себя, имеешь ли ты основа-
ния робеть, общаясь с этими великими умами и воз-
вышенными душами. Весь этот бездушный сброд го-
ден только на то, чтобы доставлять нам сырой мате-
риал для счастья (деньги), и не должен мешать под-
линному нашему счастью. Всякий, кто ждет от этих
людей большего — признания, благодарности, друж-
бы,— величайший глупец, раз он не видит, что все
глупцы как нельзя более схожи друг с другом, что
умный человек никак не может долго казаться глуп-
* Оборвано.
Б9
цом в их- глазах и что отличительная черта глупца —
чрезвычайное тщеславие, сосредоточенное на предме-
тах, до крайности ничтожных. Рано или поздно вы
возбуждаете зависть; когда зародится страх, вас на-
чинают считать необыкновенным, и взаимное понима-
ние уже невозможно. Надо, следовательно, ценить об-
щество не выше того, что оно стоит, но и не ниже.
Чтобы прослыть любезным, нужно в душе каждого из
глупцов, которыми вы окружены, создать о себе пред-
ставление, которое не страшило бы его, а затем нужно
приятным образом рассказывать премилые пустячки,
уметь приятно передразнивать и придумывать легкие
каламбуры, которые можно себе позволять, когда в
них тонко высмеивается то, на что не решились бы
нападать открыто,— словом, льстить тщеславию,
делать изящные комплименты; им не верят, но по
их изяществу судят о том усердии, которое к ним
приложено, и в этом усердии усматривают знак ува-
жения.
Все философы мрачного толка (Жан-Жак Руссо,
г-жа де Сталь) мрачны потому, что они брали свет не
с хорошей его стороны. Они подобны человеку, кото-
рый, решив расколоть корягу орешника, лежащую по-
среди двора, целое утро тщился бы вогнать клин ту-
пым концом, но ничего не достиг бы, только сломал бы
свою колотушку и около полудня, вконец устав и от-
чаявшись, ушел бы плакать в дальний угол двора;
вскоре, разгорячив свое воображение, он решил бы,
что чувствовать себя несчастным — большая заслуга,
и вслед за тем, что он чрезвычайно несчастен. Вот, к
слову сказать, состояние, в котором пребывал Крозё
и из которого его, возможно, вывели именно мои на-
смешки. Обычно такого рода «несчастные» в свете —
не что иное, как глупцы; в огромном большинстве слу-
чаев эта меланхолия сводится к глупостям. К сожа-
лению, этой болезнью страдают молодые люди и мо-
лодые женщины нашего века; но женщины, поддаваясь
частому соблазну опровергнуть эту жалкую теорию,
вскоре уже не решаются дольше придерживаться ее
и, отказавшись от нее, перестают быть несчастными.
Что касается остальных — свет, если их послушать,
состоит из бесчисленного множества крохотных, со-
60
прикасающихся между собой пустынь, в каждой из
которых изнывает от одиночества несчастный, с нетер-
пением ожидающий смерти. На этом основании они
стараются уверить других, что они славные люди, то-
гда как они просто-напросто люди скучные, испыты-
вающие и наводящие скуку, сообразно тому складу,
который им придало воспитание. В Гренобле ты на
Каролине и на других можешь наблюдать комедию
чувств; в Париже, где умы более утонченны, комиче-
ское тоже более изысканно, более глубоко; там разы-
грывают комедию меланхолии. Постараемся, милая
Полина, не дать себя провести этим жалким фарсом.
Ты не можешь быть веселой, потому что тебя томит
скука, но старайся как можно лучше использовать
время своего рабства. Думай о том, что для тебя воз-
можно то чарующее счастье, которым наслаждаюсь я,
думай о том, что когда-нибудь мы — Мант, Крозё,
Барраль, Марсиаль, Мелани, ты, я — будем все вместе
в Париже, что Мелани, Мант, ты и я сможем поселить-
ся в одном доме, что мы сможем вращаться в обще-
стве Н. Лемерсье, Тальма, Пикара, Колена д’Арлеви-
ля, Парни, Мезоннева, Ренуара, Герена, Буаси д’Анг-
ла, Гара, Кабаниса, Траси и других. Думай о том, что
из всех привлекательных свойств самое чарующее —
ум; что удовольствия откровенной беседы эти люди
могут сколько-нибудь вкушать только в общении с рав-
ными себе. Поэтому постараемся стать равными им, и
тогда, при годовом доходе в 15 тысяч франков, я тебе
ручаюсь, что во всей Франции не будет такой счастли-
вой семьи, как наша. У домашнего очага — все радости
искренних чувств; в свете — веселость, полная живости
и остроумия. Мы видим, что все благоприятствует дости-
жению этого счастья. Если мне удастся в будущем году
получить мои 30 тысяч франков, оно станет возможным
через два года. Подумай только — через два года! Ска-
жи Жану, что если он согласен ждать до этого срока,
я навсегда возьму его к себе, и он сможет делать дела
в нашем банке.
Мелани горит желанием узнать тебя. Ваши души так
сходны, что вы полюбите друг друга. Сейчас у нее со-
вершенно тот же склад мыслей и чувств, что у тебя, то
же своеобразие, ее поведение подсказывается теми же
61
чувствами, но она утрачивает их по мере того, как про-
никается счастьем. В прежнее время она две недели из
четырех бывала несчастна; ей казалось, что так будет
всегда. Молодая, полная искренности, она стала жерт-
вой жесточайшего коварства света; ее предала подруга,
которую она обожала, ее предали все; она вообразила,
что все души столь же черны, и, сознавая, что сможет
быть счастлива, только если ее беззаветно полюбит ду-
ша, подобная ее собственной, впала в полное отчаяние;
суди сама, сколь она была несчастна. Она верит, что
нашла эту душу, и несчастье перестает быть привычным
для нее состоянием. У нее осталось расшатанное здо-
ровье, восстановить которое несколько труднее, чем из-
лечить душу; но я. надеюсь, что и тело и душа в конце
концов будут исцелены. Прощай, я совершенно счаст-
лив; наблюдая самого себя, я обнаружил, что в Париже,
с того времени, как я вернулся из армии и до близкого
знакомства с Марсиалем, Крозё и очаровательным ви-
контом, мною владела мания меланхолии; Мант, погло-
щенный идеологией, говорил мне, что я сумасшедший,
и больше ничего. Третьего дня Мелани пришло в голову,
что ты, пожалуй, могла бы выйти за него замуж-
Он прекрасный человек, у него порядочное состоя-
ние, и он проводит свою жизнь вместе со мной. Одна-
ко прощай, у меня устала рука. Беспокойство о те-
бе— вот единственное, что меня смущает. Умоляю
тебя, пиши мне почаще, иначе я рассержусь не на
шутку.
18
СЕСТРЕ ПОЛИНЕ
Марсель, 24 брюмера, год XIV.
(Пятница, 15 ноября 1805 года).
Со вчерашнего дня я в сильнейшей тревоге: я нигде
не нахожу своего бумажника, в котором хранил все до-
кументы, относящиеся к призыву на военную службу,
и письма Мелани. Я все перерыл, но безуспешно. Бес-
покойство о том, найдется ли он или нет, хуже уверен-
ности в пропаже. Когда уже не будет сомнений, что он
62
пропал, останется только одно: примириться с этим.
Узнай у отца, не может ли он взять для меня у г-на Ре-
нодона новое свидетельство о том, что я, будучи 1783 го-
да рождения, подлежал призыву в XII году, но не был
внесен в списки, так как, состоя сублейтенантом 6-го
драгунского полка, подал в отставку (это значилось в
том свидетельстве, которое я потерял; нужна также вы-
писка из метрической книги за 1783 год). Начиная с 14
брюмера в моих мыслях происходит весьма благотвор-
ный переворот. В Париже у меня есть друг, человек бес-
страстный; несмотря на то, что он идеолог и друг Траси,
он долго не слал мне «Логику» этого необыкновенного
человека. Я сам раздобыл ее; я прочел только еще поло-
вину и обнаруживаю разительную перемену во всех мо-
их идеях. До того я видел, что мои знания ограниченны
и что расширению их препятствует завеса, приводившая
меня в отчаяние. Этой завесой являлась неточность вос-
поминаний о первичных данностях, неточность, мешав-
шая мне открывать в них новые стороны, ибо выносить
суждения, строить умозаключения на основе той или
иной идеи (идея есть воспоминание об ощущении) —
значит, как тебе известно, открывать в ней новые сторо-
ны. Хотя я всецело поглощен этими поразительными от-
крытиями, я, однако, уже попытался проверить некото-
рые воспоминания, и у меня возникло множество новых
идей, в особенности о тех характерах, которые олице-
творяют смешное. Занятие коммерческими делами очень
полезно мне тем, что заставляет меня восемь часов в
день страдать от человеческой глупости; первые два ча-
са я терзаюсь, остальные шесть наблюдаю. Я ненадолго
еду к Манту в Ла-Ренард, близ Марселя. Я еду туда
с «Тщеславным»; в нем этот характер воплощен с та-
ким совершенством, какого не могли бы достичь ни
Шекспир, ни Мольер. Я чувствовал бы себя вполне
счастливым, если бы стал компаньоном Манта,
а ты вышла бы за него замуж. Мы жили бы в
одном доме. Сообщи мне, как было принято предло-
жение Ф...; это для меня как нельзя более важно. Пи-
ши. Осторожно напомни о 148 франках; из денег на бу-
дущий месяц — фример — мне осталось 12 франков; у
меня долгов на 84 франка, и нужно купить дров. Но не
тревожься; я счастливее, чем был: у меня еще осталось
63
место, и я поговорю с тобой об «Идеологии»; научая
воздерживаться от противоречивых желаний, она ука-
зывает путь к счастью. Читай и перечитывай это удиви-
тельное сочинение, глубиной мысли оно значительно
превосходит Гельвеция. Если ты его прочла, я смогу
послать тебе свой... *, но напиши мне. Ты поступаешь
со мной недостойным образом. Я люблю тебя не мень-
ше, чем любовницу, а ты меня забываешь.
19
СЕСТРЕ ПОЛИНЕ
Марсель, 15 февраля 1806 года.
Человеческий ум ленив, дорогая моя девочка; если
только он находит какой-нибудь благовидный пред-
лог пребывать в неподвижности, он пользуется им и
не делает никаких усилий. Одно из самых тяжких уси-
лий, несомненно, то, посредством которого человек
сбрасывает с себя отчаяние и вновь обретает любовь к
жизни. Крозе — прекрасный тому пример; чрезмерная
любовь к м-ль Бланш—ей 16 лет, у нее прелестное за-
думчивое личико, она с чувством декламирует самые
прекрасные из стихов Корнеля и Расина, превосходная
музыкантша и, в довершение всего этого, думается мне,
чрезвычайно кокетлива — внушила ему благородное
решение лишить себя жизни. Он сообщил мне о нем, мои
письма развлекли его, и он уехал в Париж; он застав-
ляет насильно поднимать себя в половине шестого утра
и работает, не давая себе ни минуты роздыха, до поло-
вины первого. Сейчас труд настолько укрепил его дух,
что он меня наставляет, как достичь счастья. Вот пятна-
дцать правил поведения, которые он мне прислал в
своем последнем письме; я переписываю их для тебя,
чтобы самому лучше их усвоить.
I. «Завести самые суровые физические привычки —
подлинный и единственный способ, так мне кажется, в
настоящее время (время борьбы с большой скорбью)
* Вырезано.
64
дать надлежащие привычки уму». II. «Отделаться от
многих физических привычек, например, от привычки
ложиться спать, когда в этом не ощущаешь потребно-
сти, только потому, что пришел урочный час». III. «Не-
ослабно сосредоточивать деятельность своего ума на
предмете, ставшем привычным в силу ряда правильных
суждений, доказывающих его полезность; цель должна
быть непосредственной, и достижение ее должно быть
признано возможным». (Распознать свою господ-
ствующую страсть, принести в жертву ей все остальные
и безраздельно посвятить все свое время удовлетво-
рению этой страсти; так это следует понимать.)
IV. «Отказаться от привычки услаждать себя своими
горестями, любить свое страдание». Объяснение: лю-
бить свое страдание представляется мне не столько за-
блуждением ума, сколько закономерным последствием
страсти (то есть ряда вошедших в привычку суждений,
убеждающих нас, что счастье заключается единственно
в таком-то предмете; для Пирра оно — в покорении все-
ленной; для Крозе — в том, чтобы его полюбила Бланш).
Эта привычка одерживает верх даже над суждением,
показывающим, что другой предмет может дать больше
счастья, как, например, Пирру — покой, предлагаемый
Кинеасом, Крозе — любовь к знанию. В самом деле, у
нас есть причина страдания (любимая женщина), и мы
решаем отдаться ему, чтобы растрогать, чтобы вызвать
интерес к себе; следовательно, мы любим наше страда-
ние по той причине, что видим в нем средство удовлет-
ворить нашу страсть. Вот почему мне думается, что
страдание лелеешь только тогда, когда оно вызвано
любовью; когда причиной ему честолюбие — дело об-
стоит иначе. Мы видим, что несчастные влюбленные,
известные нам по романам (Вертер, Гюстав де Линар,
Клер д’Альб), трогают наши сердца. Я даже убедился,
что нам нравится сызнова черпать в себе самих, в соб-
ственном существе то удовольствие, которое мы испы-
тываем, когда нас волнует чтение романа. Это очень
просто, и я думаю, ты это поймешь. Как же избавиться
от этой привычки добровольно предаваться грусти?
Только посредством рассеяния (волшебный фонарь,
драка собак, остроумная газетная статья), которое, до-
ставляя нам мимолетную приятность тем. что отвлекает
5. Стендаль. Т. XV. 65
нас от нашего страдания (отходя от окна, после того
как вы минуты две наблюдали за дракой собак, вы вы-
носите суждение: я был более счастлив в течение этих
двух минут, чем в течение двух предыдущих) и в кон-
це концов многократным повторением этой приятности
создает у нас привычку к ней. (Перечти это письмо пос-
ле первого сильного страдания, которое ты испытаешь,
и сделай на нем свои пометки, чтобы найти те
места, где рассуждения ошибочны. Сразу же перепи-
ши его. Мне все становится ясней, когда я переписы-
ваю его для тебя. Побеседуй со мной о Крозе в ответе,
которого я жду с таким нетерпением.) V. «Уяснить се-
бе, что именно может стать отправной точкой страсти, и,
распознав ее, тотчас начать ее избегать, что нетрудно,
если обладаешь другими прочными привычками. Я
склонен думать, что движение весьма способно облег-
чить это дело. Упорствование в страсти, еще не развив-
шейся, еще не безраздельной,— это подлинная инерт-
ность, состояние, во время которого страсть целиком
завладевает нашими чувствами, лишенными пищи. (На-
пример, говоришь себе: «Какое удовольствие совершать
длительные прогулки с Бланш летом, в столь прохлад-
ной тени высоких деревьев, окаймляющих...» *. Мечта-
ния об этой картине не доставили бы никакого удоволь-
ствия, если бы, прежде чем предаться им, пришлось в
данное время пройти два с лишним лье при сильном се-
верном ветре. Прогулка и прохлада утратили бы вся-
кую прелесть.) VI. «Когда впервые и притом хладно-
кровно созерцаешь предмет, о котором в теории знаешь,
что он может возбудить страстное чувство, немедленно
спросить себя, к чему это может привести, и не делать
более опытов такого рода, иными словами, не подда-
ваться страсти ради того лишь, чтобы обнаружить, ока-
жется ли она благотворной. Когда во мне зародилась
любовь к Бланш — это случилось на празднестве, озна-
меновавшем коронование Наполеона итальянской коро-
ной,— мне на другой день трудно было соблюсти заве-
денный порядок, на прогулку за город я вышел только
в десять часов утра вместо пяти и тем самым позволил
страсти усилиться; а ведь если бы я спросил себя: «К
Слово вырезано.
66
чему это приведет?» — если бы продолжал обычные
свои занятия, если бы заранее счел свою страсть не-
счастливой, я мог бы еще опомниться. Я совершенно от-
четливо вижу свое тогдашнее состояние и раз двадцать
в течение одного — двух дней испытывал к женщинам,
о которых я назавтра уже и не думал, влечение столь
же сильное, как то, что томило меня в тот день».
VII. «Господствующей страстью избрать страсть полез-
ную; у нас эта страсть налицо (любовь к знанию), но
она подобна ручью, который летом пересыхает в песча-
ной почве и вновь появляется зимой. Его вода и тогда
еще полезна, лучше пить ее, чем талую или дождевую,
но летом она служила бы двум целям». (Это прелест-
но сказано.) VIII. «Овладев идеей, последовательно раз-
вивать ее; опять-таки привычка чисто физическая. Как
часто со мной случается, что, предаваясь размышлению,
я доволен своими идеями, доволен теми новыми сторо-
нами, которые я только что открыл (например, в коми-
ческом, в честолюбии, в женщине),— и вдруг на сере-
дине обрываю ход своих мыслей, потому что меня про-
низывает идея более близкая, более непосредственная.
Нужно, следовательно, чтобы предметом наших раз-
мышлений всегда была цель наиболее близкая для
нас». (Счастье наиболее близкое, наиболее непосред-
ственное; я понял это только сейчас, переписывая это
место; перепиши и ты!) «Итак, нужно работать над тем,
чтобы господствующая страсть завладела нами всецело;
тогда уже не потребуется усилий для того, чтобы из-
гнать все остальные, они сами уйдут. Ruling passion» *.
(Он тоже изучает английский язык доброго отца йеки.)
IX. «Отказаться от мысли побороть страсть другою
страстью того же рода, ибо это значит отуплять себя
повторением опыта; нужно всегда преодолевать ее си-
лою страсти господствующей и полезной. Влюбиться в
женщину, чтобы найти то счастье, которого не дало ув-
лечение другой женщиной,— плод ложной и гибельной
мысли, будто только любовь может дать счастье. Сде-
лать счастливым может удовлетворение любой страсти.
Наше воображение, развитое романами, красочнее ри-
сует нам радости любви, нежели те радости, что до-
* Господствующая страсть (англ.).
67
ставляет хотя бы благотворительность; мы более склон-
ны к любви и т. п.». Мне кажется, в этом главное на-
ше заблуждение, как ты считаешь? Следует еще пять
правил поведения, они намного пространнее преды-
дущих.
Перепиши это все, ответь мне, тогда я пришлю ос-
тальные пять. Как я долготерпелив, что обращаюсь к
колодцу, из которого, сколько ни бейся, не извлечешь
ничего!
20
СЕСТРЕ ПОЛИНЕ
Берлин, понедельник, 3 ноября 1806 года.
Я думаю, дорогой друг, что мы отправимся в Бра-
уншвейг; по слухам, это красивый город, где ставят
спектакли на французском языке. Здесь, как и следо-
вало предположить, труппа немецкая; в ней играет зна-
менитый Иффланд; я смотрел его несколько раз; мне ка-
жется, он весьма естествен в сентиментальном жанре и
с большой простотой передает комическое, иными сло-
вами, если по ходу комической роли ему нужно сказать
смешную вещь, он не показывает виду, что находит ее
смешной, а говорит ее так же бесхитростно, как глупцы
говорят глупости в жизни. Кажется, он написал не-
сколько трагедий.
Третьего дня погода стояла сырая и холодная; к де-
вяти часам утра мы поехали в Шарлоттенбург произве-
сти смотр; я был на ногах с семи часов и простыл; вчера
вечером я почувствовал озноб, мне было сильно не по
себе; сегодня вечером те же признаки, поэтому я не по-
шел наверх обедать, а пишу тебе.
Боюсь, как бы меня не схватила та же лихорадка,
что два года назад. Я хочу справиться с ней как можно
скорее; тогда она каждый вечер вызывала во мне гне-
тущую тоску; правда, в то время моей единственной от-
радой была способность мыслить; я жил в Париже, в
нетопленной, неосвещенной комнате, плохо одетый, но-
сил рваную обувь. Здесь совсем другое дело. У меня,
должно быть, триста — четыреста луидоров; одет я
68
прилично, хотя и не совсем еще безукоризненно; у ме-
ня плохое помещение, но кормят меня хорошо.
Зато мой ум меня здесь не веселит и не печалит, бед-
няга обречен на спячку. Нас поместили в небольшом
дворце, фасад которого украшен четырьмя колоннами,
поддерживающими балкон. В данную минуту я нахо-
жусь между окном А и окном Z в нижнем этаже. Сидя
здесь, я думаю о тебе и готов отдать все на свете, что-
бы хоть на миг обнять тебя.
Я живу напротив цейхгауза, великолепного здания,
находящегося рядом с королевским дворцом. Нас отде-
ляет от него рукав реки Шпре, маслянистая вода кото-
рой зеленого цвета.
Берлин расположен на песчаной равнине, начинаю-
щейся под Лейпцигом.
Всюду, где нет мостовой, увязаешь в песке по са-
мую щиколотку; из-за песков окрестности города пу-
стынны; там встречаются только деревья и кое-где
лужайки.
Не знаю, кому взбрело на ум основать посреди этих
песков город. Говорят, в нем сто пятьдесят девять ты-
сяч жителей.
Сегодня утром я из только что полученных номеров
«Moniteur», от 20-го и 21-го, узнал, что происходит в
армии, к штабу которой я прикомандирован.
Здесь ежеминутно возникают и опровергаются ты-
сячи различнейших слухов; полагаться можно только на
то, что видишь своими глазами.
Я видел только поле битвы под Наумбургом. Я все-
го лишь временный военный комиссар. В одно из моих
писем к тебе я вложил письмо к дедушке; попроси его
сделать то, о чем я ему пишу.
21
СЕСТРЕ ПОЛИНЕ
Берлин, 30 апреля 1807 года.
Я дал себе слово написать тебе 15-го числа этого ме-
сяца, чтобы изобразить тебе бури, волновавшие в апреле
мою душу, несмотря на все то благоразумие, которое я
стараюсь внушить себе. Я этого не сделал; «тридцатое
69
число», словно петушиный крик, заставило меня пробу-
диться. Но как в средневековых монархиях, так и здесь
волнения привели только к тому, что власть деспота
еще более упрочилась, а деспотом в данном случае яв-
ляется искусство быть счастливым. Найти счастье в
других невозможно, а черпать его в себе самом то-
же очень нелегкое дело. Однако этого необходимо до-
стичь; нужно создать себе счастье, не зависящее от
других, счастье в одиночестве; стоит только свету уве-
риться, что вы можете быть счастливым без него, и
свойственное роду человеческому суетное стремление
нравиться повергнет светских людей к вашим ногам.
Приучи свое тело повиноваться твоему мозгу, и ты, к
собственному изумлению, обретешь счастье; оно подоб-
но скале, на которой высился замок Армиды: грозной,
если смотреть на нее снизу, чарующей, если взобраться
на верхний уступ.
Семь — восемь раз за этот месяц борьба чести с лю-
бовью и гордыми замыслами то причиняла мне жесто-
кие страдания, то давала жгучее блаженство. 5 марта
чувство чести поссорило меня с Марсиалем; 5 апреля
оно помирило меня с ним. Я вынужден был ехать в
Торн. Ценою величайших усилий и, по правде сказать,
со слезами я поборол любовь; в семь часов вечера, в
минуту, когда я должен был решить вопрос об отъезде,
я, как безумный, блуждал по улицам Брауншвейга; я
ходил под окнами молоденькой девушки, которою я
увлечен; сердце у меня разрывалось. Однако честь взя-
ла верх; я пошел сказать Марсиалю, что хочу ехать; он
не соглашался отпустить меня, он рассчитывал, что
любовь удержит меня в Брауншвейге; он сказал мне
все, что было нужно, чтобы заставить меня остаться.
И вот я остаюсь; я воображаю, что я счастлив; не
знаю почему, но Минетта вдруг начинает выказывать
мне холодность; расчет, тщеславие, жалость — все
властно говорит мне, что я не должен больше зани-
маться ею. На блестящем балу я оказываю внимание
другой девушке; Минетта изумлена, огорчена, разоча-
рована. Отступившись от нее, я с легкостью одерживаю
победу над той, другой.
Затем я предпринимаю искуснейший маневр, чтобы
снова сблизиться с Минной. На прогулке я издали за-
70
мечаю некоего человека, очень умного и питающего
должное презрение к людскому сброду; у него пятьде-
сят лет жизненного опыта и сто тысяч франков годово-
го дохода; благодаря этому он приобрел светский лоск;
я заговариваю с ним, и два часа подряд так изощряюсь
в остроумии на его же лад, что в конце концов он при-
глашает меня на большой прием, назначенный у него
в тот же вечер, причем туда не был зван никто из
французов — блестящий успех! Я прихожу к нему весь-
ма довольный, так как узнал, что на вечере должны
быть девицы фон Грисгейм; оказалось, что Минетта не
захотела приехать. Я нахожу там только ее сестер и
ее соперницу, м-ль фон Трейенфельс. Соперница согла-
шается дать мне свидание; когда подходит назначенный
час, мне говорят: «Если вы сегодня вечером отправитесь
к таким-то, вы увидите у них Вильгельмину»; я стара-
юсь как можно скорее развязаться со свиданием; улу-
чив минуту, когда м-ль фон Трейенфельс выходит, что-
бы приготовить мне чай, я сбегаю; придя к тем, кого
мне назвали, я не застаю Минетту, зато там оказывают-
ся две самые безобразные и самые сухопарые женщины
всего Брауншвейга.
Наконец я вчера помирился с Минеттой; пустяшных
глупостей, которые я мог бы тебе рассказать, хватило
бы на два—три тома, но докучать тебе этим — значило
бы злоупотребить твоей дружбой. Вчера Минетта по-
жала мне руку, и только; ты будешь смеяться надо
мной, но после той жизни, которую я вел в течение ше-
сти лет, это увлечение несказанно волновало меня весь
месяц.
Я опускаю все промежуточные осложнения; мой
единственный друг, тот единственный француз, с кем я
здесь могу беседовать, завидует умению и настойчиво-
сти, проявленным мною на его глазах и в этой любов-
ной интриге, сущность которой ему известна; он почти
что перестал разговаривать со мной и не заходил ко мне
вот уже неделю.
У меня сильно болела грудь, мне стоило большого
труда вымолвить хотя бы слово. Среди всех этих тре-
волнений, вызванных столь малыми причинами, Благо-
разумие все время бранило меня, черпая доводы в тех
йеудачах, которые, по счастью, неотступно следовали
71
за всеми моими ошибками, и наконец, умертвив Лю-
бовь, одержало победу.
Теперь Минетта, белокурая, прелестная Минетта, се-
верная душа, какой я никогда не встречал ни во Фран-
ции, ни в Италии, нравится мне— и только; лучшее то-
му доказательство — то, что я постараюсь получить на-
значение в Фалькенштейн, в главную квартиру армии.
На основании того, что дедушка сообщает мне в пись-
ме г-на Дарю, попроси его, чтобы он, если к тому пред-
ставится случай — заметь, я говорю: если; г-ну Дарю
нельзя надоедать,— передал ему, что я хотел бы слу-
жить в действующей армии; не забудь моего поручения.
Сегодня вечером предстоит жаркий бой на балу, где
я окажусь между обеими соперницами; завтра я, воз-
можно, буду в таком же волнении, как третьего дня; но
мое решение твердо, я отправлюсь в армию, если толь-
ко представится возможность. Меня влечет туда жела-
ние вблизи увидеть крупную игру псов со скотного дво-
ра, именуемых людьми.
Дедушка очень доволен тобою; наконец-то я вижу,
что ты идешь вперед по стезе мудрости, единственной,
которая ведет к счастью.
Когда никто уже не в силах будет волновать твою
душу, ты достигнешь счастья с легкостью, которая тебя
восхитит. Для этого нужно совершенно побороть в себе
тщеславие. Тебя не должно трогать, скажет ли о тебе
супруга Огюстэна Перье: «У этой толстухи, м-ль Бейль,
индюшечья походка», или же: «Какая несравненная
грация у этой милейшей Полины». Все это отражает
лишь подлость и глупость того, кто порицает или хва-
лит тебя, вскоре его суждения станут тебе безразлич-
ны; но страшись обнаружить этот высокий душевный
склад, иначе люди скажут: «Как! Вот человек, который
уходит из-под нашей власти? В тайниках своего сердца
он, возможно, находит основания предпочесть себя
нам?» И тогда, как здешний мой друг, они тебя возне-
навидят.
Судя по тому, что пишет дедушка, сельскохозяйст-
венная мания не слабеет с годами; ты никогда не вый-
дешь замуж, бедное дитя; тонкорунный баран куда
важнее зятя. Будь же благоразумна! Смотри на мужа
как на вещь, а не как на живое существо; чтобы суще-
72
ствовать, драгуну нужна лошадь, а девушке — муж.
Выходи за г-на Бадона, он простак и сочтет за милость
с твоей стороны, если ты станешь его женой; ты же, на-
против, уверишь его, что очень счастлива с ним, и он
даст тебе возможность жить спокойно и независимо; у
тебя будут дети, которых ты будешь любить; у проста-
ка Бадона будут тонкорунные овцы, как у его тестя; он
будет возить тебя в Париж, мало-помалу мы убедим
/его переехать туда, и ты будешь счастлива, пожалуй,
болей' счастлива, чем за Перье, и в десять миллионов
раз более, чем за Фором, Флероном и всеми прочими.
У Пене и ум и чувство, правда,'были достаточно разви-
ты, чтобы он мог быть счастлив любовью к жене; но,
даже зная его, я поставил бы десять против одного, что
по истечении первых трех лет жена Бадона будет счаст-
ливее госпожи Пене.
В твоем положении это самое главное; ты только вы-
играешь, если выйдешь замуж вместо того, чтобы с
Грандисоном в руках дожидаться копии с него.
Первейшее качество мужа — не быть тираном.
Безвольный Бадон не будет им: посмотри на
г-жу Б... Ее муж не хуже других мужей, но у него до-
статочно твердый характер, чтобы быть тираном, и не-
достаточно великодушия, чтобы страшиться делать
других несчастными; поэтому она глубоко несчастна.
Поразмысли об этом первейшем качестве мужа.
1°. Он не должен быть тираном.
2°. Он должен быть богат. У Бадона есть оба эти
качества.
Отвечай немедленно; живо за перо! Слушайся меня,
не то я дам тебе пощечину!
22
СЕСТРЕ ПОЛИНЕ
Берлин, 1807 год.
Верно говорят: в одиночестве волнения ощущаются
сильнее; три дня назад я писал, искренне тому веря,
что мое влечение к Минетте совершенно прошло; я по-
жертвовал ею ради м-ль фон Трейенфельс, которую не
люблю; меня забавляло волнение двух соперниц; сло-
73
вом, я искал в философии тех ощущений, которые лю-
бовь перестала мне давать; любовь отомстила мне.
М-ль фон Трейенфельс почти что призналась мне в
любви; это было в прошлую среду; признание вырази-
лось в том, что она поведала мне о влечении, которое
раньше питала к г-ну М. и которое угасло. У меня есть
основания думать, что она в тот же вечер помирилась с
ним. Я впервые видел возле Минетты обожателя, кото-
рый влюблен в нее уже четыре года и дожидается, что-
бы жениться на ней, только согласия ее отца или его
смерти; даже без любви она должна предпочесть его
мне, ведь я и не думаю на ней жениться. В тот вечер
она поддерживала равновесие между нами обоими; но
вчера, в понедельник, мне показалось, что она неравно-
душна к нему. Ты поверишь ли, что я вот уже четыре
томительных дня только и думаю, что об этом. Когда
мои чувства не затемняют мой разум, он всецело занят
изобретением способов снискать ее любовь, не вредя ей
этим в глазах ее будущего мужа, и, без сомнения, на
другой день после того, как я уверюсь в ее любви, Ми-
нетта станет почти что невыносимой для меня. Наконец
вчера, дойдя до полного неистовства, я вспомнил о воз-
действии тела на дух: я выпил огромное количество чая
и снова обрел рассудок, если не вполне, то хоть на-
столько, чтобы быть любезным; но она слишком умна
и слишком страстна, чтобы придавать подобного рода ’
заслуге большое значение. Чувствуя себя глубоко не-
счастным, я, чтобы развлечься, взывал ко всем своим
склонностям; я предпринял несколько небольших поез-
док; из моего письма к отцу ты узнаешь, где и что
именно я пытался читать. Книги нагнали на меня ску-
ку. Сегодня утром я просматривал их корешки; мой
взгляд остановился на томике «Мыслей» Гельвеция; я
взял лошадь и помчался в Ричмонд (прелестный анг-
лийский парк, расположенный на таком же расстоянии
от Брауншвейга, как Пикпьерский мост от Гренобля,
посреди равнины, покрытой неяркой зеленью). Рич-
монд напоминает мне Бельведер; там имеется неболь-
шой замок. Очутившись в прохладной тени, я растянул-
ся на лужайке и в течение двух часов утешался Гель-
вецием.
Я успокоюсь только, когда узнаю, что ты заму-
74
жем. Вот то положение в обществе, которое приличе-
ствует женщине, и ты не поверишь, как я счастлив, что
достиг известного положения, хотя бы для того, чтобы
научиться обойтись без него.
Помни цену времени; то, что случилось со мной на
этой неделе, должно убедить тебя в этом: сердце Ми-
нетты едва не досталось мне, в моей власти было до-
биться всей полноты ее любви; я с уверенностью гово-
рил себе: «Это от меня не уйдет!» А вот ушло, и я же-
стоко страдаю.
Изо дня в день тверди отцу о деньгах для меня; они
мне очень нужны.
Сообщай мне подробнейшим образом все, что ка-
сается семьи, и проч., и проч.
23
СЕСТРЕ ПОЛИНЕ
Берлин, 12 мая 1807 года.
У немцев, пожалуй, существует поэзия, способная
сильно волновать душу. Мой друг (г-н фон Струве), о
котором я уже писал тебе, перевел мне дословно балла-
ду, имевшую в моих глазах то достоинство, что она но-
сит твое имя; она называется «Ленора» — то же, что
Элеонора.
Эта баллада, которую я по сей причине выбрал сре-
ди произведений Бюргера, весьма трогательна; по свое-
му складу она нечто среднее между манерой писать
англичан и манерой французов. Завеса, скрывающая
от меня дух немецкого языка, еще слишком плотна,
чтобы я мог точнее выразить свои мысли. Мне пред-
ставляется, однако, что немецкий язык менее напы-
щен, более близок к природе, более естествен, более
наивен, чем английский. Так, в этой балладе сказано,
что конь скачет «гоп-гоп-гоп». Говорится о бое в ли-
тавры.
Леноре приснился страшный сон.
— Вильгельм, ты изменил мне? Ты погиб?
Вильгельм пошел с королем Фридрихом на войну и
сражался под Прагой. Но король помирился с императ-
рицей. Слышен бой в литавры, войско проходит по го-
75
роду. Каждого солдата Ленора спрашивает, где Виль-
гельм: «Где мой суженый?» (Таков немецкий обычай:
молодые люди обручаются за год, если не больше, до
свадьбы.) Никто не может ей ответить. Уже все войско
прошло. Она рвет на себе волосы, мать пытается ее уте-
шить; она отвергает утешения. Наконец в полночь на
улице раздается «гоп-гоп-гоп». Ленора слышит, как
всадник соскакивает с коня, различает звон шпор;он
взбегает наверх, громко стучит в дверь.
— Скорей! Скорей! Где моя суженая?
— Я здесь, дорогой Вильгельм.
Она произносит еще несколько слов.
— Скорей! Нужно проехать еще сто лье, прежде
чем нас примет брачное ложе. Сядь на лошадь позади
меня!
— Как же я сяду на лошадь позади тебя?
Снова звонит колокол; пробило полночь.
Когда мы дошли до этого места, в самом деле про-
било восемь часов; я ушел от г-на Струве, чтобы пред-
ставиться жене губернатора, приехавшей три дня назад
(женщине весьма вульгарной).
Струве сказал мне, что Ленора пускается в путь со
своим возлюбленным; он мчит ее на поле недавней бит-
вы, и там она видит, что ее возлюбленный — лишь при-
зрак; он пал в этой битве; в ночной час по полю блуж-
дают все те, кто погиб в бою.
По словам г-на Струве, англичане без ума от этой
баллады. Имеется пять или шесть переводов ее.
Пришли мне восемнадцать стихов Андре Шенье, со-
рок восемь стихов Лебрена, начало «Илиады» в его же
переводе; если у тебя их нет, ты найдешь их в конце
одного из моих стереотипных изданий; не забудь это
сделать, я обещал их одному лицу.
Я просил г-на Дарю отпустить меня в действующую
армию; я уеду из Брауншвейга с большим сожалением,
вероятно, через две — три недели. Попроси у отца де-
нег; они мне очень нужны: нам с января не выплачи-
вают наших жалких двухсот франков в месяц.
Прощай; люби меня хоть немного и говори мне это
иногда; если б я умер, ты могла бы считать, что лиши-
лась меня полгода назад: ведь уже полгода, как ты мне
не пишешь.
76
24
СЕСТРЕ ПОЛИНЕ
25 ноября 1807 года.
Начиная со 2-го числа этого месяца, милая Поли-
на, я не имел ни минуты досуга; иначе я уже давно
рассказал бы тебе о поездке на охоту, после которой я
остался в Брауншвейге. Я попросил у ; интенданта
и казначея разрешения поохотиться в течение пяти
дней в Гарце, гористой местности на расстоянии
двенадцати лье отсюда. Я сговорился ехать с
г-ном Реалем, человеком весьма рассудительным; он
мало образован, но пять — шесть путешествий в Афри-
ку, четыре в Америку, двукратное плавание в северных
морях, участие в вандейской войне и в осаде Лиона
очень развили в нем здравый смысл. В момент отъез-
да, или, вернее, едва успев выехать, мы велели кучеру
свернуть на другую дорогу и покатили в Гамбург. Не
проговорись никому об этой безрассудной поездке, о
которой здесь никто и не подозревает. Мы прибыли в
Гамбург, проблуждав сорок пять часов по обширной
пустоши, именуемой Люнебургской; подлинно фла-
мандский ландшафт: бесконечные луга, обнесенные де-
ревянными изгородями, местами пересеченные мрач-
ными сосновыми лесами и быстрыми ручьями, которые,
широко разлившись, образуют озера. В два часа попо-
луночи мы в Гамбурге; мы неистово стучим в дверь
лучшей гостиницы, расположенной в порту. Мы целый
час мерзли у этой двери, наконец она открылась: безоб-
разная служанка заявила нам: «Все переполнено» —
и захлопнула ее. Мы снова принялись стучать. Дверь
опять открылась. Мы ринулись в дом; после долгих
препирательств нас поместили в сарае с такой дырявой
крышей, что, лежа там на соломе, мы наблюдали коме-
ту, ярко блиставшую на небе, совершенно ясном из-за
трескучего мороза. Мы встали раньше всех, в пять ча-
сов утра. Войдя в Stube — отапливаемую большой
печью комнату, которая не проветривалась с наступле-
ния холодов,— мы застали там многочисленное немец-
кое семейство, распивавшее кофе. Жизнь этих людей
чисто животная, а вид настолько унылый, что нам каза-
лось — у них какое-то горе.
77
Оставив нашу коляску на попечении хозяина гости-
ницы, мы сели на судно. Стоял холодный туман; судно
переполнено всевозможными людьми, среди которых
выделяется какой-то немецкий фат с трубкой и лакеем;
бездушная карикатура, ничтожеством мысли и чувства
быстро вызывающая безразличие, смешанное с презре-
нием. Французский фат как-никак мил; он ценит само-
го себя лишь в той мере, в какой он забавляет других.
Среди фатов-иностранцев наиболее сносны те молодые
люди, которые непринужденно и осторожно удовлетво-
ряют склонности, свойственные их возрасту; под осто-
рожностью я разумею старание никого не оскорбить,
ведь молодость зачастую склонна пренебрегать опасно-
стью. Гамбург расположен у шлюза, открывающегося
на один из рукавов Эльбы. Против города Эльба необы-
чайно широка: в это время года она заливает несколь-
ко островков. 28 октября, в день, когда мы переехали
ее, она в этом месте была шириной с пол-лье. Реаль,
опытный моряк, два или три раза в жизни терпевший
крушение, объяснял мне все на языке мореплавателей,
состоящем не менее чем из пяти или шести сот слов,
сходных с французскими только по своим окончаниям.
Был момент, когда судно едва не перевернулось из-за
медлительности матросов; эти незначительные опасно-
сти, совсем новые для меня, доставили мне большое
удовольствие.
Миновав Альтону, мы наконец вошли в Гамбург-
ский порт, полный судов, которые там гниют из-за не-
возможности торговых сношений.
Снова принимаюсь писать 27-го. Г-жа Дарю уехала
вчера; сегодня настоящая северная погода; нет и четы-
рех часов, а я, сидя у двух больших окон, выходящих
на площадь, едва различаю предметы. Вчера и сегодня
я раз двадцать вспоминал о тебе за чтением романов,
единственное достоинство которых — то, что они напи-
саны по-английски. Какое ложное представление о све-
те дают эти книги! Можно думать, что они написаны
жителями Луны и для них же.
Боюсь, что некоторые из твоих суждений ты состави-
ла по these damned books *. Только прекрасные души
* Этим проклятым книгам (англ.).
78
способны питать такого рода иллюзии, поэтому почти
все они несчастны, и я сильно опасаюсь, как бы ты не
умножила их число. Из прилагаемого письма Би-
жильона ты увидишь, что некоторые кумушки с Глав-
ной улицы приметили твои переодевания. Если ты
не покончишь с этим, тебе не выйти замуж; не ду-
май, что я преувеличиваю с целью воздействовать на
тебя; даю тебе честное слово, что считаю по обще-
му правилу брак столь же полезным для счастья
женщин, сколь пагубным для счастья мужчин; я от-
дал бы все на свете за то, чтобы ты сумела снискать
дружбу м-ль Викторины. Сделай для этого все,
что только возможно, и сообщай мне об этом. Она
изведала жестокость, которую свет выказывает
несчастным, ту притворную жалость, что горше пре-
зрения.
Роковое влияние безрассудных поступков на участь
женщин, обладающих прекрасной душой, объясняется
тем, что причину этих поступков всегда усматривают
в какой-либо предосудительной слабости. Каким бы
тонким умом ни обладал молодой человек, как бы он
ни был влюблен, он не женится на тебе, если два-
дцать — тридцать дам заверят его, что видели, как
ты вечерами разгуливаешь по улицам в мужском
платье.
«Но ведь я изнываю от скуки! Я не в силах дольше
жить так однообразно!»
Но подумай о том, что, если скандал разразится,
это непоправимо; ты уже не сможешь найти мужа. Ве-
роятнее всего, у нас будет четыре — пять тысяч фран-
ков годового дохода; твоя жизнь будет очень сходна
с той, которую при доходе в десять тысяч ведет Д...;
она пользуется поддержкой общественного мнения; у
нее есть свой круг, в котором ее охотно принимают;
если о ней отзываются неблагоприятно, эти отзывы
касаются ее наружности, ее ума, ее характера. Тебе
же, имеющей над ней несравненное превосходство во
всех этих отношениях, будет вредить само это превос-
ходство.
«Но я буду давать уроки английского языка, рисо-
вания, и т. д., и т. д.».
Ты воображаешь, что это занятие доставит тебе
79
средства к жизни и что с четырьмя тысячами франков,
заработанными этим путем, ты будешь столь же счаст-
лива, как буржуа, твой сосед, с теми четырьмя тыся-
чами, которые ему дает торговля дешевыми шелковы-
ми чулками. Отнюдь нет! Чулочник будет презирать
тебя и выищет тысячу способов дать тебе почувство-
вать это презрение. Будь ты знакома со светом, ты по-
няла бы, что каждому, кто не занимает положения,
имеющего вес в глазах людей тщеславных, и не имеет
состояния, выказывают презрение в формах, внешне
учтивых, но оскорбительных по сути дела. Ты пред-
ставляешь себе все по тем damned books, о которых я
сейчас говорил тебе; легче было бы по плугу создать
себе представление о ветряной мельнице. Правда пря-
мо противоположна тому, что говорят эти книги, вот
и все. Показывай они свет таким, каков он есть, они
внушали бы ужас и производили бы даже на тех, кто
с ними согласен, гнетущее впечатление, которого люди
старались бы избежать.
Вот почему человек умный и чувствительный, сочи-
няющий роман с целью нажить на нем деньги и соз-
дать себе известность, которая позволила бы ему по-
выгоднее продать следующую свою книгу, будет вся-
чески стремиться обойти этот роковой вопрос. Он
опишет страсти так, как это делал аббат Прево, и
опишет их в жизни богатых людей. А ведь бедняге
Прево недалеко было ходить за примерами нищеты;
он двадцати пяти лет от роду бежал из монастыря и с
этого возраста до самой смерти — примерно до ше-
стидесяти семи лет — терпел все унижения, какие
только возможны. Если бы вместо того, чтобы
удрать и вызвать этим громкий скандал, он су-
мел путем хитроумных интриг добиться освобо-
ждения от монашеского обета, он стал бы в Пари-
же видным литератором, членом Академии, придвор-
ным чтецом какого-нибудь принца и, как Дюкло,
имел бы тридцать пять тысяч франков годового до-
хода.
Женщина должна прежде всего выйти замуж; вот
что от нее требуется; затем она вольна делать что ей
вздумается. Я снова возвращаюсь к м-ль Викторине.
Говорят, она живет весьма уединенно в окрестностях
80
Гренобля; постарайся навестить ее вместе с м-ль М...
и в беседе с ней открой ей свою душу (ни единым сло-
вом не упоминая обо мне); спроси у нее совета. У нее
благородная душа; твоя откровенность и те несчастья,
которые ты способна в скором времени навлечь на
себя, растрогают ее; она даст тебе советы, которые,
возможно, не совпадут с моими, но, наверное, будут
более ценны.
Я хотел послать тебе из Гамбурга несколько карти-
нок с видами, которые дали бы тебе представление об
этом крае; я нашел только виды «Немецкой Флорен-
ции»—-Дрездена. Вот они. Повесь их у себя в комна-
те; они довольно разнообразны; всякий раз, как ты
взглянешь на них, думай о том, как опасно восстано-
вить против себя общество, в особенности обладая
умом и душевными качествами; снова всплыть на по-
верхность можно только при помощи подлости, иным
способом этого не достичь; я прилагаю к письму кар-
ту Германии и соседней с ней части Европы; она
очень удобна тем, что ее всегда можно иметь перед
глазами. Я отмечал на ней мои странствия through the
world *; поскольку я не могу раздобыть другого
экземпляра, посылаю тебе тот, которым я пользо-
вался.
Сегодня меня поразила одна мысль: огромное боль-
шинство буржуа растрачивает свое состояние или по
меньшей мере делает себя смешным, чтобы чем-ни-
будь, например, бешеной гонкой на почтовых или
иными сходными чудачествами, выказать превосход-
ство. Мы вволю насмехаемся над ними; но та крупица
власти, какою мы располагаем, позволяет нам зада-
ром доставлять своему тщеславию те радости, которые
буржуа оплачивают так дорого. Сообщи, какое приме-
нение нашли для Жана. Пришли мне один — два слепка
с печаток наших предков. Одновременно напиши мне
два слова о м-ль Викторине. Мне хотелось бы, чтобы
сношения между отцом и мной утратили горечь; поста-
райся нас помирить. Что говорят, что думают-обо мне?
Ты видишь, что ты должна мне писать, раз ты мой дип-
ломатический представитель.
* По свету (англ.).
6. Стендаль. Т. XV. 81
25
СЕСТРЕ ПОЛИНЕ
26 марта 1808 года.
Чувствую, мой милый друг, что тебе приходится за-
ниматься множеством вещей, выполнять множество
обязанностей: с трудом находишь ты время прочесть
мое письмо; все же писать тебе для меня удовольствие;
еще приятнее будет читать и перечитывать твой ответ,
если ты удосужишься его написать. Мне кажется, что в
чувствительной душе живет множество мелодий, они
словно плавают в ней; вдруг тебя охватывает чувство,
которое они выражают, и тогда они приходят на па-
мять, и ты напеваешь их целыми днями, находя в этом
все новое удовольствие. Эта вот теория характеризует
мой сегодняшний день; ко мне пришла прелестная ме-
лодия на словечки сага sorella *. Я перебрал в памяти
все то время, что мы провели вместе: как я не любил
тебя в детстве; как я отколотил тебя однажды в Кле,
на кухне. Я спрятался тогда в маленькой библиотеке;
через минуту-вошел разгневанный отец и сказал мне:
«Гадкий ребенок! Я тебя съем». А еще все мучения, ко-
торые заставляла нас выносить бедная тетушка Сера-
фи; наши прогулки по дорогам, окаймленным стоячими
водами, к Сен-Жозефу. Как я вздыхал, разглядывая
горные склоны, обращенные к Вореппу! Особенно ле-
том, в сумерках. Очертания гор выделялись нежным
оранжевым цветом! Какое сильное чувство охватывало
меня при этом имени — Французские ворота! Как лю-
бил я слово «французские» — само по себе, не думая
отом, чтооно выражает! Увы! Это — восхитительное
блаженство, которое я себе представлял,— я ощутил
его лишь однажды в саду у Фраскати и еще несколько
раз в Милане. С тех пор об этом нет и речи; мне даже
странно, что я мог так чувствовать. Одна память о нем
сильнее, чем все те радости, которые я теперь могу
себе доставить.
Таковы мои мечтания, милый друг; мне чуть ли не
стыдно за них; но ведь в конце концов ты единственный
* Милая сестрица (итал.).
82
человек на свете, с кем я осмеливаюсь говорить об этом.
Я замечаю одну довольно грустную вещь: теряя какую-
либо страсть, утрачиваешь понемногу и память о тех
наслаждениях, какие она приносила. Я уже рассказы-
вал тебе, как однажды у Фраскати, на красивом фей-
ерверке, в момент взрыва, Адель на минуту прильнула
к моему плечу. Не могу тебе передать, до чего я был
счастлив. В продолжение двух лег, угнетенный горестя-
ми, я черпал новое мужество в этом образе и забывал
все несчастья. Я давно забыл об этом, но сегодня мне
захотелось о ней подумать. И вот невольно я вижу
Адель, какая она есть, но для меня, каков я сейчас, в
этом воспоминании нет ни малейшего счастья. Иначе
обстоит с г-жой Пьетрагруа: воспоминание о ней свя-
зывается с памятью об итальянском языке. И как толь-
ко что-либо понравится мне в произведении, в женской
роли, я невольно вкладываю это место в ее уста. Я слы-
шу ее — сегодня мое настроение началось именно с
этого. Я читал автора, которого не знал и нисколько
не уважал: произведения графа Карло Гоцци — это бы-
ло «Punizione nel Precipizio» *. Королева Эльвира, вы-
нужденная скрываться в необозримых лесах, встречает
своего сына, очаровательного молодого человека, кото-
рый не знает, что она его мать. Если тиран дон Санчо
заподозрит, что это сын его предшественника, он погу-
бит юношу. Эльвира ничего о нем не слыхала со вре-
мени его рождения. Из осторожности она запрещает
ему когда-либо вновь появляться в этих местах; она хо-
чет уйти, но не может; она возвращается и говорит ему:
Pastore, vedi se t’amo,
Tu ristora... ets. * **
Я представил себе Анджелину с ее благородной
внешностью, говорящую со своим сыном. А после опи-
сания пещеры я почувствовал, что плачу, как ребенок;
в течение нескольких минут я перечитывал слова
se puoi*** и плакал всесильнее. За восемнадцать ме-
сяцев я трижды переживал такие сладостные мгно-
♦ «Наказание в пропасти» (итал.),
** Пастух, ты видишь, как я тебя люблю,
Ты воскрешаешь и т. д. (итал.).
*** Если можешь (итал.).
83
вения: два раза, читая про смерть Клоринды — О vista!
О conoscenza! * — и нынче утром. После этого я про-
верил отчетность на 9 007 661 франк и 7 сантимов, раз-
бросанную на ста сорока страницах ведомости in-folio;
я составил протокол на восьми страницах, но ничто не
могло стереть этого сладостного впечатления. Пьеса
©та к тому же — единственное прекрасное из тех про-
изведений искусств, какие я видел за последние пол-
тора года. Наше холодное, приличное общество назо-
вет такую вещь фарсом; но есть ли другое произведе-
ние, которое могло бы двумя словами, без всякой под-
готовки, растрогать до такой степени?
Прощай! Люби меня.
26
СЕСТРЕ ПОЛИНЕ
12 сентября 1808 года.
Я считал себя навеки свободным от любовной суеты
и на пороге к спасению души, но моя гордость только
что испытала сильное унижение: я получил письмо,
доставившее мне столько удовольствия, что, надо по-
лагать, я не иначе как влюблен в ту, кто его написала-
Итак, вот мой рассказ. Был здесь месяцев восемь
тому назад один полковник, с которым я познакомил-
ся в силу своего служебного положения; у него была
жена двадцати трех лет, чрезвычайно умная, с возвы-
шенным характером, который я так люблю у италья-
нок. Три или четыре раза я вел с ней шутливый раз-
говор, раз, между прочим, когда выиграл у нее один
или два луидора, играя по шесть су. Муж ее уезжает
со своим полком, но умирает в шести лье отсюда. Че-
рез несколько дней она возвращается; отправляюсь к
ней. Вижу, что она в своем глубоком горе принимает
меня хорошо, но как и всех. И вот, несмотря на то,
что я мог бы быть принят у нее наравне с другими, что
я изнываю от скуки и знаю, что скучает и она, я целых
четыре месяца не являюсь к ней, хотя уверен, что мог
бы провести в ее обществе приятные минуты. Одна:
• О вид! О сознание! (итал.).
84
жды вечером случай сталкивает нас на прогулке: она
собиралась уезжать через неделю; с этого момента
мы проводим время вместе. Она знала те же города
Италии, что и я, и даже почти тех же людей. Она уез-
жает, и я скачу десять лье у дверцы ее кареты. В про-
должение целой ночи мы ведем самый нелепый раз-
говор в мире; она почти не ложится, и это ради того,
чтобы говорить об охотничьих удовольствиях и тому
подобных интересных вещах; впрочем, мне кажется,
что взоры наши были умнее. Наконец, расстаюсь с
нею; возвращаюсь, загнав своих лошадей, и на-
хожу, что был слишком, даже неестественно глуп. Она
обещала писать мне — пустое, она должна была меня
забыть! Позавчера приносят мне невзрачный конвер-
тик из желтой бумаги; у него такой вид, что я ре-
шаю— это от Барраля. Вскрываю конверт — и через
добрых четверть часа я уже покраснел до ушей, рас-
хаживаю большущими шагами, вздыхаю и чувствую
себя счастливейшим из людей.
Не смешно ли, что лишь от меня зависело в тече-
ние всех этих четырех долгих месяцев, проведенных в
Брауншвейге, видеть, а то и обладать прелестной жен-
щиной и что надо было дождаться того момента, ко-
гда нас разделят ни больше, ни меньше, как три сотни
лье, чтобы это пришло мне в голову?
Затем, позавчера, то есть десятого,— сражение!
Ружейная стрельба, в которую я попал, причем одна
старуха, скрестившая руки на животе, удостоилась то-
го, что пуля пронизала ей руки, как Спасителю, а кро-
ме того и живот, и таким образом она смогла тотчас
испытать на себе его милосердие. Было и несколько
сабельных ударов, которыми никто не хвастает. Пре-
красный лунный свет; широкая улица, полная народу.
«Fer-flou-ke-ta Frangause», что означает «проклятый
мошенник француз», сыпалось со всех сторон на мою
форменную шляпу; ружейный выстрел — и двадцать
человек растянулись вокруг меня, другие поспешили
под прикрытие стены, один я продолжал стоять. Кра-
сивая девушка лет восемнадцати, голова ее почти у
меня под сапогом... я подумал, что она ранена, так
сильно она дрожала, но не из-за моей руки, которая
вполне невинно ощупывала весьма красивое, свежее
85
плечо. Поднимаю ее с благоговением, чтобы посмо-
треть, не сломана ли у нее нога; сражение разверты-
вается, снова раздаются ружейные выстрелы, несу ее
к стене; думаю о Сганарелле, несущем Клелию; кладу
ее на землю, она смотрит на меня, делает мне изящный
реверанс и убегает.
Тем временем прибегают солдаты... Здесь мой
стиль становится скромнее, потому что герой уходит.
Он находился посреди народа, восставшего против
французов, один из которых «немножечко» убил одно-
го штатского; народ атаковал госпиталь, где лежал
убийца, а сто пятьдесят храбрых солдат вели огонь по
упомянутому сброду. Вспоминаю это приключение из-
за прекрасного колорита всей сцены, который придава-
ло ей освещение: свет был чистый, как глаза мадмуа-
зель де Б., вот и сравнение в духе Шатобриана, кото-
рый описывает римскую Кампанью, сравнивая ее с
окрестностями Вавилона. Мадмуазель де Б.— взрослая
особа семнадцати лет, у которой привлекательности
столько же, сколько титулов у ее предков. У нее боль-
шие темно-синие глаза, выделяющиеся на прекрасней-
шей в мире белизне; глаза, которые благодаря своему
блеску и своёЙ чистоте вонзаются в глубь души; эти
глаза — нечто бестелесное, это обнаженная душа.
Ну, отвечай же мне, наконец!
27
СЕСТРЕ ПОЛИНЕ
Бургхаузен, 29 апреля 1809 года.
Третьего дня, 27-го, мы выехали из Ландсхута,
чтобы приготовить помещение для г-на Дарю и наших
семнадцати товарищей в Неймаркте. Дорогу занима-
ли в два ряда артиллерийские повозки, а так как вре-
мя от времени попадались участки, где мог пройти
только один экипаж, то и мы время от времени оста-
навливались и могли ознакомиться с местностью, со-
вершенно очаровательной. Ее покрывают еловые и со-
сновые леса; по большей части леса эти имеют форму
квадратов; разбросанные на холмах, окаймляющих
86
дорогу, они похожи издали на неподвижные пехотные
полки. Мыслить на военный лад мы имели право: дву-
мя днями раньше сражались на всей территории, по
которой мы проезжали. Я наблюдал тот странный бес-
порядок, какой производит война. Самое поразитель-
ное— это большое количество отличной, совсем еще
свежей и несмятой соломы, которая разбросана на по-
лях. Каждые полчаса нам попадался бивуак, но и по-
мимо этих маленьких соломенных хижин повсюду
на полях была солома. Там же виднелись фуражки,
башмаки, множество курток из скверного сукна,
колеса, оглобли повозок, множество маленьких
квадратных бумажек, в которые заворачивают па-
троны.
По временам с вершины холма можно было обо-
зревать дорогу на целое лье или на три четверти лье;
в удушающей пыли виднелись две шеренги кирасиров,
продирающихся между обозами — то шагом, то, чаще,
рысью — и выскакивающих при первой возможности на
соседние поля. А посреди дороги артиллерийский обоз,
по краям сотни повозок, нагруженных полковым бага-
жом, и коляски офицеров, которые на каждом лье на-
ходили случай вырваться вперед, ругаясь при этом и
клянясь небом, что они всех упекут в карцер.
С помощью таких вот вежливых средств мы, вы-
ехав из Ландсхута в два часа, прибыли в Неймаркт,
отстоящий всего на шесть лье, около десяти часов
вечера.
Можешь себе представить, что эта адская вакха-
налия была еще сильнее в маленьком — две тысячи
душ — местечке, где оказалось внезапно население в
сорок тысяч человек, еще не обедавших и готовых на-
плевать на все! Мы бегали с десяти до двух, чтобы
приготовить жилье. После этого я занимался тем, что
при помощи грошового ножичка нарезывал ломти го-
вяжьего окорока, который я захватил из Ландсхута,—
сон сморил меня посреди этого занятия. Я сполз на
край стола, толстый черный пес возымел нахальство
улечься мне на ноги. Я не прогнал его из любви к
миру. Час спустя какой-то дезертир, австрийский сол-
дат, но родившийся во Франции, которого я накануне
взял в услужение, будит меня и приносит мои ломти
87
говядины более или менее поджаренные, но покрытые
кристаллами соли. Я принялся рвать их зубами, не
открывая глаз, как вдруг заметил сквозь щель в став-
не, что уже светает. Открываю глаза пошире и вижу
генерала П. в расшитой шляпе, сидящего в тележке
верхом на снопе соломы.
— Куда это вы так едете, генерал?
— В свою бригаду! Говорят, сегодня будет бой, и
я в отчаянии, не знаю, как туда добраться.
— Ну, раз вы в отчаянии, идите поесть имеете со
мной этой адской говядины.
Он входит и ест, как вор: говядина показалась ему
нежной. В это время приезжает курьер г-на Дарю.
А через четверть часа — сам г-н Дарю, который и гово-
рит мне:
— Ей-богу, вам следует отправиться подготовить
квартиру в Альтеттинге,— быть может, ваша лихость
выручит нас и на этот раз.
Итак, мы выехали в половине пятого. На дороге та
же сумятица, даже больше, чем вчера, потому что
прошло немного времени с тех пор, как здесь бились;
впрочем, трупы убраны, как и накануне.
Приехав в Альтеттинг, мы находим там император-
скую гвардию: два генерала и пятьдесят гренадеров
окружают беднягу из муниципалитета, ведающего по-
стоем, он ни слова не понимает из невыносимого жар-
гона, на котором кричат ему в самые уши. Когда мы
говорим по-немецки, он отвечает:
— Мсье, не понимать французски.
Генералы запрещают отводить кому-либо кварти-
ру, раньше чем получат они; я настаиваю на правах
своего начальника занять лучшую квартиру в городе,
все угрожают, ругаются и кричат в этой отвратитель-
ной комнатенке. В конце концов вонь разогнала
воюющих. Я пошел к себе под проливным дождем; на-
шел среди полей небольшую ферму, окруженную би-
вуаками. Там я сушился у великолепного гренадер-
ского очага, а затем вернулся искать счастья в Авгие-
вой конюшне. Я перевернул вверх дном огромный по-
стоялый двор — помещение для г-на Дарю. Дальше, я
разыскал своего сотоварища, который устроил поме-
щение для всего нашего штаба, стащил у него квар-
88
тирный билет и добрался, наконец, до дома под но-
мером 36. Там я нашел некую графиню, окруженную
своими детьми; старшая — девушка лет семнадцати,
не очень красивая, но свеженькая, а главное, прекрас-
но сложенная, говорит по-французски, как и ее мать;
у младших детей великолепные глаза. Я пустил в ход
кротость и свои самые красивые немецкие фразы.
Благодаря этому меня полюбили через каких-нибудь
полчаса. Я спокойно сидел в своей великолепной,—
правда, без печки и кровати,— комнате, перелистывая
«Voyage of Moore in Germany» * и стараясь найти там
какие-либо мысли, непохожие на те, что поневоле оса-
ждали меня последние двадцать шесть часов, как
вдруг в комнату входит мать и шестеро ее детей:
— Сударь! Австрийцы! Они уже подходят! Один из
моих фермеров только что пришел сказать мне об
этом, и я сочла своим долгом вас предупредить.
— Скажите, мадам, есть вокруг вашего города
рвы?
— Никаких, сударь; и вообще, мой дом стоит за
городом. Если вы подниметесь наверх, вы увидите
австрийцев.
В продолжение этого разговора, который занял
больше времени, чем в моем пересказе, м-ль Розина
проявляла большой интерес к ожидавшей меня
участи.
— Батальон, который стоит на площади, будет от-
брошен, а вас возьмут в плен! Это несомненно.
Но меня гораздо больше занимала ее приятная
фигура, возникшая посреди моих тяжелых дум, неже-
ли приближение грозных австрийцев. В конце концов
мы вскарабкались на башенку, к окнам которой не
было пристроено балкона; с величайшим трудом я по-
мешал маленьким детям вывалиться из окна. Сам я
сильно высунулся наружу. М-ль Розина удерживала
меня за руку; наконец мы подняли глаза и увидели на
опушке окружающего нас леса головные отряды пяти
или шести кавалерийских полков в серых плащах. Но я
разглядел, что это наши кирасиры, надевшие свои бе-
лые плащи из-за дождя, который превратил их в
* «Путешествие Мура в Германию» (англ.).
89
серые. Мы все спустились, смеясь над этой великой
опасностью. Увлекшись Розиной, я позабыл обо всем
до семи часов, когда прибыл г-н Дарю. У моей гра-
фини разместилось много народа; я обратился к
ним с речью, прося, чтобы они поменьше шумели;
над этим слегка посмеялись, но все-таки шума не
было. Когда я уходил, Розина не вышла меня про-
вожать, но ее мать заставила меня пообещать, что я
приду ночевать в их дом, чтобы не было беспорядка;
я согласился. Я отправился ужинать с г-ном Дарю, ко-
торый сказал мне около одиннадцати: «Было бы непло-
хо, если бы вы отправились сейчас же к князю — он
находится в Бургхаузене— и попросили его, и т. д.,
и т. д.».
У меня были реквизированные лошади, но они ку-
да-то удрали; мой слуга отправился спать неведомо
куда. Пока я был у графини, шестьдесят человек из
императорской гвардии и все служащие полевой почты
привели в беспорядок мою квартиру. К тому же про-
било одиннадцать, дождь лил как из ведра, на ули-
цах, которых я не знал, не видно было ни души<
Единственным освещением были огни отдаленных би-
вуаков, вокруг которых появлялись и исчезали тени.
Комизм моего положения спас меня от раздра-
жения.
Заметь, что так как я расхваливал перед своими
товарищами Розину, то они пустились мне доказывать,
будто в № 37, рядом с моим 36-м, живет девица гораз-
до более красивая, и это меня сразило. Г-н Кюни, с ко-
торым я разъезжаю, утверждал, что я сибарит, что моя
прямая обязанность — идти искать лошадей в городе,
где я никого не знал, где население относилось к нам
недоверчиво, где никто не отворил бы мне дверь, даже
если бы слышал, что ее разносят в куски. А главное,
Кюни советовал мне не забывать, что через час мы
должны выехать.
И вот я принялся угрожать всему на свете, даже
набухшим черным тучам, которые окатывали меня
страшными потоками. У каждой двери я рассказывал,
что у меня величайшей важности поручение. Но мое
красноречие не действовало. Всюду отвечали: «Лоша-
дей нет!». Напоследок я придумал подробности о своей
90
миссии: я стал говорить, что если не отвезу в Бург-
хаузен порученные мне приказы, то все находящиеся
там войска останутся назавтра без хлеба; эта деталь
подействовала. Десятка два солдат, не получивших би«
летов на постой и порешивших остаться в том самом
помещении, где их выдавали, принялись рассуждать
между собой. Услыхав это, я попросил открыть мне
двери. Один из них разбаррикадировал вход. Стоило
мне оказаться внутри и под крышей, как мое красно-
речие удвоилось, и в конце концов, час спустя, я пред-
стал в № 36 с четырьмя огромными лошадьми и с
тремя крестьянами-возницами — все мы промокли по
крайней мере до костей.
Г-на Кюни я застал в веселой беседе с м-ль Рози-
ной и ее матерью. Тут он вспомнил, что позабыл в Ней-
маркте свою скверную, даже не наточенную саблю, и
послал нарочного за этим драгоценным оружием; мне
он объявил, что будет ждать до двух часов возвраще-
ния своего посланца.
В наше отсутствие сюда явился еще один полков-
ник, занявший кровать самой графини. Я уступил свою
комнату у графини старому товарищу по итальянской
армии Жуэнвилю. Мы принялись танцевать, петь, рас-
сказывать разные истории; время от времени я
выносил стакан брантвейна нашим крестьянам-воз-
ницам.
М-ль Розина очень веселилась, все время она была
со мной очень внимательна, но с г-ном Кюни она была
не хуже — и очарование развеялось. Наконец, после то-
го, как мы изрядно насмеялись, пробило половину треть-
его; сабля не появлялась. Добрый немец, повезший де-
пешу, не подозревая, что на нее должен быть ответ,
повстречал на полпути другого курьера, ехавшего из
Неймаркта в Альтеттинг, и поменялся с ним депе-
шами.
Графине захотелось еще раз угостить нас кофе;
она положила в сливки яичный желток. Наконец
около трех часов мы уехали, совершенно удовлетво-
ренные.
Лошади у нас были слегка норовистые, но Кюни и я
погрузились в глубокий сон. Проснулись мы утром,
около пяти часов, оттого что лошади понесли галопом
91
•по спуску; мы закричали, велели остановиться и надеть
тормоза на колеса.
Зальцах, река более быстрая и чуть более широкая,
чем Изера, протекает здесь в молассовом ложе. Ее бе-
рега возвышаются примерно на триста футов и
настолько круты, что лишь немногие деревья — на
них сейчас начинают распускаться хорошенькие
листочки — могут расти там, где расположен Бург-
хаузен.
Зальцах размыл западный берег, здесь образова-
лась небольшая равнина, на которой построился го-
род; но спуск к нему адский — тот самый, на котором
мы проснулись, а с другой стороны необычайно крутой
подъем; его мы увидим только издали.
Пишу тебе из одного монастыря, где я расположил-
ся. Рядом мост через Зальцах, но австрийцы догада-
лись его сжечь; осталось девять мостовых быков, река
здесь очень быстра, и время от времени я прерываю
свое письмо, чтобы пойти взглянуть, как подвигается
эта живописная работа. Вся наша армия задержалась
здесь из-за моста. Здесь кончается Бавария, на другом
берегу Австрия; вчера г-н Дарю держал пари, что три-
надцатого мы будем в Вене.
Сегодня утром, по прибытии, мы снесли князю нашу
депешу; его ответ потребовал, чтобы один из нас по-
скакал в Альтеттинг. Дождь еще усилился; теперь при-
шла моя очередь доказывать г-ну Кюни, что ехать сле-
дует ему, а мне остаться для подготовки квартир.
Никогда в жизни я так не ругался — я даже охрип;
в конце концов я нашел этот монастырь, где через
четверть часа после моего появления мне принесли
отлично приготовленный гоголь-моголь с двумя ломтя-
ми прекрасного белого хлеба. Этот гоголь-моголь
очень меня рассмешил. Но я не в силах больше тер-
петь; пробило пять, а патрон все не едет. Г-н Кюни от-
правился спать; меня клонит ко сну. Мне хотелось дать
тебе образчик одного дня, в течение которого я вспо-
минал тебя более двадцати раз; все, что меня трогает,
пробуждает во мне это чувство.
Сегодня и речи нет о м-ль Розине,— передо мной
плохая копия прекрасной мадонны Гвидо. Я провожу
время, рассматривая ее, стараясь открыть в ней идею
92
художника, а потом иду поглядеть на мост и на быст-
рину Зальцаха, который по временам уносит к чертям
отличные деревянные балки, предназначенные для
устройства перехода через реку.
Прощай, привет всем, а главное — равнодушным.
28
СЕСТРЕ ПОЛИНЕ
Вена, 29 ноября 1809 года.
Вчера вечером мне дали поручение, благодаря ко-
торому я смогу отлучиться из главной квартиры в
Санкт-Пельтене.
Когда я уже собирался ехать, один из моих това-
рищей, которого я пригласил разделить со мной обед,
состоявший из нескольких картофелин и маленького
куска жесткого мяса, предложил мне отправиться в
Вену после возвращения из поездки.
— А почему бы не сейчас?
— Но пропустят ли нас без подорожной и про-
пусков?
— Посмотрим.
— Тогда надо первым долгом послать за почто-
выми лошадьми.
Я посылаю за ними; ливрея моего кучера про-
изводит впечатление: лошадей дают, не требуя по-
дорожной. Мы уезжаем в половине десятого; на
протяжении всей дороги нас останавливают наши
посты. Сквозь сон отвечаем по-немецки, за нами
гонятся, ругаются, и мы отделываемся от них не без
труда.
Немного подальше, когда мы вовсе заснули, нас
спрашивают по-немецки, кто мы такие; отвечаем по-
французски. Нам меняют лошадей, но заведующий
почтовой станцией велит почтальону передать венской
полиции записочку, где речь идет о нас.
Наш план заключался в том, чтобы сойти за двести
шагов до заставы, войти в город как бы с прогулки,
а потом послать за нашим экипажем лошадей, взятых
у кого-либо из наших друзей. В течение часа или двух
93
мы пытаемся бодрствовать, но потом сон одолевает
нас, и нас будит как раз у самых ворот сержант
австрийского караула. Уезжая, мы переоделись в
штатское, но сделали это не слишком тщательно, ибо.
на моем товарище остался форменный жилет, а на
мне — форменная шляпа. Таким образом невозможно
было скрыть, что мы французские офицеры. Мы храб-
ро называем фамилии двух наших товарищей, остав-
шихся в Вене.
Возникают кое-какие затруднения, но мы держимся
так уверенно, что в конце концов нас пропускают.
В городе мы будим троих наших друзей, живших вме-
сте, и от них узнаем, что император Франц II собирает-
ся в собор св. Стефана, чтобы присутствовать на Те
Deum *. Он прибыл вчера в плохой почтовой коляске,
запряженной, однако же, шестеркой белых лошадей.
Его узнали в центре города: тотчас же со всех сто-
рон раздались восторженные крики; хотели впрячь-
ся в его коляску и таким образом довезти его до
дворца.
Император велел ехать быстрее, повторив несколько
раз: «Благодарю вас, дети мои». Едва прибыв в Бург,
он сел на коня и в течение двух часов показывал себя
народу, восторг которого, как говорят, был чрезвы-
чайным.
Когда сегодня утром мы явились к своим друзьям,
сразу же встал вопрос о том, что надо раздобыть круг-
лые шляпы. Нам не следовало, по их словам, появлять-
ся в форме: третьего дня в момент народных восторгов
несколько французов подверглись оскорблениям. Но
все шляпы оказались малы для моей толстой башки, в
конце концов откопали какой-то старый бальный ша-
покляк, я напялил его, и все пятеро мы отправляемся
ко дворцу в самом шутовском виде. Снег валит ужас-
но; стража и народ преграждают нам путь. Наконец
мы слышим приветственные крики. И вот за ка-
валерийским пикетом из сорока или пятидесяти вель-
мож или лакеев, покрытых галунами, мы различаем
щупленького человечка с незначительным, измятым
лицом, который раскланивается самым потешным
* Тебе бога <^хвалим>... (лат.).
94
образом. На Франце II треуголка, посаженная прямо:
для приветствия он опускает голову, не поднося руки
к шляпе, словно человек, который утвердительными
кивками хочет сказать вам издали «да».
Отправляемся в собор св. Стефана, великолепную
готическую церковь, не подновленную, как собор в
Реймсе, а сохранившую свой почтенный темно-серый
цвет, как собор в Страсбурге. В толпе я услышал раз
пять или шесть: «Вот еще один француз»,— чаще с от-
тенком любопытства, два или три раза со злобным вы-
ражением. Издали мы видим, что внутрь церкви не
пускают.
Непринужденно, с отменной вежливостью, говорю
двум часовым: «Можно войти, господа?» — и мы по-
падаем в церковь, где находилось сорок или пятьдесят
священнослужителей в пышных белых стихарях,
тридцать или сорок городских особ и лакеи. Тотчас же
со всех сторон несется: «Вот еще один француз!»
Я становлюсь возле хоровых врат; все эти люди, со-
бравшиеся, чтобы чествовать императора, которого
они обожают, стоят так тихо, что можно было бы услы-
шать муху.
Шепот со всех сторон: «Французы, французы». Раз-
глядывая вельмож в орденских лентах, стоящих у хо-
ровых врат, узнаю г-жу С., как говорят, первую краса-
вицу города (лицо рафаэлевой мадонны, достигшей
тридцати лет, но глаза без всякого выражения, черты,
впрочем, небесные). Она улыбается, и я говорю ей во
всеуслышание: «Я счастлив, что в последний день
своего пребывания в Вене вижу самую прекрасную
женщину и самое выдающееся событие». Все повора-
чиваются ко мне, и на всех лицах я вижу одни улыбки.
Появляется Франц II, вид у него еще более coinche *,
незначительный, измятый, утомленный,— вид челове-
ка, которого надо держать в вате, чтобы он мог
дышать.
Его тесно окружают четыре высших военных чина
из его свиты, вымокшие до нитки, как и он сам.
Я был в таком же состоянии, но в отличие от них
не был обязан слушать Те Deum, хотя, судя по первым
Гренобльское выражение.
95
тактам, он обещал быть весьма красивым, и возвра-
тился, чтобы погреться. Не застав никого, пишу тебе
под свежим впечатлением всю эту историю, а Те Deum
еще длится и под моими окнами раздаются ружейные
залпы.
Прощай. Опиши мне день своей жизни. Мне бы это
доставило большое удовольствие.
29
СЕСТРЕ ПОЛИНЕ
Париж, 4 июня 1810 года.
Я провел второе приятное утро в Муссо, в обществе
г-на де Леви и писем Тассо. Можно находить счастье в
еде, в любви или у себя в голове; при некотором уме-
нии можно взять понемногу от каждого из этих трех
видов счастья и создать себе участь приятную и не за-
висящую от людской злобы. Эта наука о счастье имеет
для меня прелесть новизны, и поэтому я, должно быть,
еще ошибаюсь во многих отношениях. У меня бы-
вают минуты, когда я горю, и тогда бурный поток
чувств уносит все мои решения, но после не-
скольких дней счастья у меня наступает сплин, от ко-
торого можно отделаться, только сильно утомив себя
физически или систематически занимаясь напряженной
умственной работой. Вот тебе примерное расписание
дня: по утрам читать книгу, которая в какой-то мере
затрагивала бы твою чувствительность; около трех ча-
сов сделать несколько необходимых визитов; по-
обедать с наслаждением, в прохладе и спокойст-
вии; вечер провести среди женщин — любезных или
любимых, избегая пуще смерти разговоров с муж-
чинами, озлобления, тщеславия и мрачной стороны
жизни.
Если вечером нет хорошей оперы-буфф, чтобы про-
полоскать себе рот, то презрение, внушаемое мне людь-
ми, которых я навещаю, переходит порой в озлобле-
ние, и тогда я глубоко задумываюсь о человеческой
природе.
96
Когда же я могу писать, уму, занятому точной пе-
редачей мысли, нет времени болезненно ощущать мер-
зость описываемого мною мира.
Все больше и больше радуюсь случаю, пристрастив-
шему нас обоих к чтению, и хотя ты ничего мне об
этом не говоришь, полагаю, что ты по-прежнему много
читаешь. Вот поистине склад неизменно надежного
счастья, которое люди не могут у нас отнять. Здесь во-
ображают, что причинили человеку все возможное
зло, если устранили его от дел и ограничили его годо-
вой доход шестью тысячами франков. Но если такой
человек любит книги и обладает хорошим желудком,
он может жить счастливее, нежели разъезжая по Па-
рижу в парадном костюме и делая скучные визиты рав-
нодушным людям.
Если книга мыслей и изречений какого-нибудь ав-
тора не совсем плоска (из-за глупостей, находящихся
там, как, например, книга г-на де Лабуисса), то можно
обнаружить в ней новые взгляды, увеличивающие твой
запас мудрости, или получить удовольствие, делая из
них выводы, а то, сталкиваясь с неверными положения-
ми, составить и самому правильные суждения. К чему
это все? Да ни к чему; но я провел два очень прият-
ных часа с г-ном де Леви, а вслед за этим испытал пол-
тора часа трогательного счастья вместе с несчастным
Тассо. Самое лучшее для меня было бы незаметно по-
забыть оба этих произведения, чтобы иметь возмож-
ность провести с ними еще одно утро в Муссо.
Чтобы избавить тебя от труда покупать и читать
книгу г-на де Леви, сообщу тебе, что его предки назы-
вали себя кузенами Пресвятой Девы и говорили, идя
в церковь: «Пойду помолюсь своей кузине». В те вре-
мена их фамилия писалась не «Levis», a «Levi».
Нынешний Леви был сеньором с 800 тысячами лив-
ров годового дохода (у него осталась одна четверть).
Но говорят, он не получает больше наслаждения от
любви и все то, в чем участвует любовь, лишено для
иего вкуса. Недаром он чертовски злословит о жен-
щинах.
Итак, максима II: Сокращайте ваши связи с людь-
ми: умножайте связи с вещами — такова мудрость.
Способ достижения ее: изучение деревенской жизни.
7. Стендаль. Т. XV. 97
Верное истолкование.— Счастлив, кто родился со
страстным интересом к ботанике, астрономии, и т. д.,
и т. п. Но когда чувствуешь такой интерес только при
познании машины, именуемой человеком, то надо по-
степенно приучать себя видеть людей, как анатом ви-
дит трупы: его не смущает дурной запах, он не говорит:
«Вот таким я стану в один прекрасный день»,— а изу-
чает форму мускулов, нервов, и т. д., и т. п.
Точно так же станем наблюдать страсти, вкусы,
характеры и не будем говорить при виде клеветника,
завистника и т. п.: «Этот человек оклевещет меня,
смутит мое счастье, которому он завидует, и т. д., и т. п.».
Таким путем можно попытаться уклониться от очень
справедливого замечания Фонтенеля: «Все ученые, за-
нимающиеся естественными науками, достигают глубо-
кой старости, они кротки, веселы, слегка простоваты.
Все ученые, занимающиеся гуманитарными знаниями,
угрюмы и умирают от тоски. Надо сделать одно исклю-
чение— люди с характером страстным следуют чаще
по второму, нежели по первому пути».
Максима V: Общественный дух — это сила сво-
бодных государств, эгоизм — это опора тирании.
VII. Отныне и надолго единственным условием со-
хранения личной свободы в континентальной Европе
является кротость нравов.
218. Не правда ли, лучший способ судить о значе-
нии данной личности — это подумать, какое впечатле-
ние произвела бы ее смерть, представить себе, какая
пустота могла бы остаться спустя год после ее смерти.
50-я и very true*. Условности, принятые в челове-
ческом обиходе,— та же одежда: они служат для того,
чтобы набросить покров на недостатки и тайные язвы,
о которых не догадываешься, пока интимная близость
не приведет к их обнаружению; поэтому мудрый чело-
век не станет легковесно стремиться к интимности.
Я часто испытывал серьезные неприятности из-за
того, что не соблюдал этой максимы, но теперь уж я
возьму свое и буду соблюдать ее со всей строгостью:
встречаться со многими, раскланиваться с пятью- или
шестьюстами из тех примерно тысячи двухсот лично-
• Очень верная (англ.).
98
стей, которые составляют здешнее высшее общество,—
и это все.
Пришли мне список книг, которые ты прочла за по-
следние два года. Когда чтение надоедает, это значит,
что либо появилась разборчивость, либо это состояние
вялости происходит от того, что читаешь произведения,
никак между собой не связанные. Хвалят постоянство
в любви, хотя оно и невозможно. Но ничего не сказали
о том, что такое постоянство.
Я близко общаюсь с людьми, которые родились пле-
беями с четырьмя тысячами франков годового дохода,
а теперь стали знатными, имеют кресты, сорок тысяч
франков в год и здоровье Геркулеса. Из-за отсутствия
души, чувствительности и — как следствие — любви к
чтению они несчастны до того, что внушают мне жа-
лость. Примеры этому я вижу на каждом шагу. Какие
у них ужасные вечера! В конце концов для них являет-
ся счастьем сыграть в вист, не имея охоты к картам,—
и это в тридцать пять лет.
30
СЕСТРЕ ПОЛИНЕ
Париж, 9 октября 1810 года.
Чудная стоит нынче осень! По-видимому, ты от
души наслаждаешься ею, по крайней мере наш доб-
рый отец пишет мне всякий раз, что ты еще в деревне.
Моя новая должность начисто лишает меня воз-
можности радоваться этим прекрасным и столь редким
здесь дням. К счастью, мой кабинет, где я тебе пишу,
расположен чрезвычайно удачно — он господствует
над садом Дома Инвалидов и дальше над лесами Ме-
дона, на западной окраине Парижа. Положенную мне
по должности работу можно было бы выполнить за
сорок часов в месяц, но М., который отлично ко мне
относится, поручает мне солидные работы, не связан-
ные с моей службой.
Я рассчитывал, что этой зимой мои официальные
занятия будут служить мне некоторым времяпрепро-
вождением, разнообразящим мою жизнь, а все свои
99
силы я употребляю на какое-нибудь углубленное ис-
следование, относящееся к природе человека. Сверх
того был у меня план целиком предаться тому, что
здесь именуют удовольствиями, чтобы в следующем
году, если я окажусь в это время за триста или четы-
реста лье от Парижа, не испытывать никаких сожале-
ний.
Дела отнимают у меня мало времени, работы у ме-
ня не больше, чем на восемь или десять часов, и все
же тем, что меня лично интересует, я заниматься не
могу. Умственный труд — для меня по крайней ме-
ре — не одежда, которую можно быстро надеть и сбро-
сить: мне нужен добрый час, чтобы сосредоточиться,
а свободное время бывает у меня лишь урывками.
Вот тебе, мой добрый друг, точное изображение
любящего тебя сердца, которому ты отнюдь не пла-
тишь взаимностью ведь ты никогда мне не пишешь.
Я вынужден говорить с тобой исключительно о себе
и даже не знаю, что ты чувствуешь. Я засыпаю Барра-
ля вопросами; почти каждый день я обедаю с этим
очаровательным малым. Вчера мы так наслаждались
на «Nozze di Figaro» *, что даже дошли до изнеможе-
ния. Все время мы проболтали с одной итальянкой, хо-
рошенькой и молоденькой (ей восемнадцать лет, что
доставляет ей немало хлопот), она говорит без всякого
акцента. Мы никогда раньше ее не видали; она была
со своим отцом. Все вызывало в нас одинаковые ощу-
щения; знакомство завязалось быстро.
Ты знаешь, что у меня есть два дела в Гренобле:
первое — это шесть тысяч франков; мой дядя сообщает,
что тут все в порядке. Второе дело — о баронстве. Су-
дя по тому, что пишет отец, получается, что он вышлет
мне все необходимое.
Поговори с ним все-таки об этом, если представит-
ся случай. Нужно, чтобы дело было сделано в скором
времени. Му great father speaks much with me of
matrimony with a very sensible girl of your knowledge,
but he will not understand that I could never пользо-
ваться in this family уважением, without which I never
* «Свадьба Фигаро» (итал.).
100
shall...* не войду ни в какую семью, и что я решил
наконец больше об этом не думать.
Я не испытываю недостатка ни в чем, что могло бы
содействовать моему благополучию; занимаемое мной
положение весьма приятно. Ко мне приходят с визи-
том люди, совсем мне незнакомые; количество улыбок,
которыми меня приветствуют каждый вечер, возросло
по сравнению с тем, что было три месяца тому назад,
по крайней мере на шестьдесят; помимо всего, я впра-
ве сказать, что эта перемена — дело моих рук. И все-
таки мне не дает покоя картина прочного счастья, кото-
рое я думал найти с Викториной. Мне не хватает воз-
можности любить и быть любимым. Делаю все, что мо
гу, чтобы полюбить г-жу Дарю, но она не понимает всех
тонкостей, которые составляют счастье или несчастье
тех, кто их замечает, она дорожит больше, чем следует,
разными побрякушками тщеславия, которые, как толь-
ко их имеешь, ничего больше не значат.
Предоставь Фору случай поговорить с отцом. Они
не понимают Парижа и моего положения: он поста-
рается все это им разъяснить. Я собираюсь зажить
одним хозяйством с самым красивым молодым чело-
веком, какого я только знаю; самым лучшим и самым
приятным, если не считать некоторого налета грусти
и высокомерия,— это г-н Луи де Белиль.
31
СЕСТРЕ ПОЛИНЕ
25 декабря 1810 года.
Я только что испытал большое счастье, моя доро-
гая Полина: святой рождественский день принес мне
немного спокойствия; давняя склонность души побу-
дила меня заняться чтением и выбрать книгу, соответ-
ствующую тем занятиям, которые воспламеняли меня
в годы бедности, проведенные в Париже. Итак, с на-
слаждением, раз двадцать откладывая книгу, я прочел
первые восемьдесят страниц сочинения Бёрка, озаглав-
* Дедушка много говорит со мной о женитьбе на одной
очень умной девушке, которую ты знаешь, но он не хочет по-
нять, что в этой семье я никогда не смогу пользоваться тем ува-
жением, без которого я никогда... (англ.)
101
ленного «Исследование о возвышенном». Каждую ми-
нуту меня отвлекали мои нынешние честолюбивые
мысли, но вслед за тем я чувствовал сожаление, что
не живу больше в мире тех благородных, сильных и
трогательных идей, которые целиком занимали меня,
когда, обитая на улице Анживилье, против прекрас-
ной колоннады Лувра, и зачастую не имея в кармане
и шести франков, я проводил целые вечера, созерцая
яркие звезды, заходящие за фасадом Лувра. Вот уже
полгода, как я не имел времени поразмышлять о своем
чтении, да и чтение ограничивалось романами Лафон-
тена, так как их можно начать и бросить в любую ми-
нуту. Так и теперь, читая своего Бёрка, я отвлекался,
чтобы упрекнуть себя за тот или иной несделанный ви-
зит. Влиятельные друзья помогли мне; у меня теперь
прелестная квартира, простая, благородная, с очарова-
тельными гравюрами на стенах — дышится в ней лег-
ко. Я пытался наслаждаться моим новым жилищем,
как если бы сохранил душу 1804 года, но это уже почти
невозможно. Из окна моего маленького кабинета от-
крывается изумительный вид: я любовался закатом
солнца среди дождя и тяжелых туч, разорванных бур-
ным ветром. С сожалением думал я о Белиле, который
мчится на почтовых в Ларошель, куда он послан с по-
ручением. Он уехал вчера, и я остался один на два или
три месяца. Машинально я .выдвинул ящик своего
письменного стола, куда кладу интересные бу-
маги.
Открываю небольшое письмо: оно от тебя, никогда
я так живо не чувствовал сладость любви к тебе! Эго
милое письмо написано в среду 15 марта. Но в каком
году? Мне это неизвестно. Штемпель пришелся с краю,
видно только 20 марта 18... Все, что ты говоришь,— в
полной гармонии с тем, что я чувствую. Точно как если
бы я читал себя самого. Сходство почерка еще увели-
чивало эту иллюзию.
Передо мной очаровательная гравюра Порпорати,
называющаяся: «П Bagno di Leda» *. При виде ее
глупцы тотчас изрекли бы свой приговор: «Непристой-
но». Тем не менее советую тебе купить ее (она стоит
* «Купанье Леды» (игал.).
102
четырнадцать франков); это одна треть картины бо-
жественного Корреджо, находящейся в музее. На гра-
вюре— три женщины, два лебедя и один орел. Рядом
у меня портрет божественного Моцарта, купленный в
Вене у Артарии, который близко знал Моцарта и убе-
дил меня, что портрет очень похож.
Завтра дают «Nozze di Figaro», но мне придется
пропустить первую половину спектакля, чтобы пойти
в один дом, где я был представлен в прошлую среду.
Я пробыл тогда четверть часа и видел там г-жу Ре-
камье — она очаровательна, и, кроме нее, совсем не
очаровательную, но достопримечательную г-жу Тальен.
Зачем ты нынче не побывала в Париже! Постарайся
приехать сюда в 1811 году. Не буду, однако, скрывать,
что я непременно приеду поцеловать тебя, хотя бы для
этого пришлось дезертировать! Мне слишком хочется
тебя повидать. Прощай, самое любимое мною на свете
существо! У меня навертываются слезы. Сожги мое
письмо.
32
СЕСТРЕ ПОЛИНЕ
Милан, 10 сентября 1811 года.
Г-н Дарю любезно позволил мне отлучиться, и я
приехал, чтобы обнять своих старых друзей и посмот-
реть Рим и Неаполь. Милан вызывает у меня очень
нежные воспоминания. Здесь я провел сладостные годы
отрочества. Здесь я любил всего сильнее. Здесь же сло-
жился мой характер. Каждый день я замечаю, что
сердце у меня итальянское, нет только наклонности к
убийствам, но в этом, кстати, их обвиняют несправед-
ливо.
Ведь эта безумная любовь к веселью, к музыке,
весьма свободные нравы, искусство спокойно наслаж-
даться жизнью и т. д...— все это составляет характер
миланца.
Сожги мое письмо и никому не говори об его со-
держании. Между 20 и 30 октября поеду обнять де-
103
душку е tutti quanti *. Но чувствую, что после воз*
вращения из Италии мне будет очень трудно пробыть
больше 24 или 36 часов со всеми этими высокими
душами.
Охотно провел бы с тобой несколько дней в Тюэ-
лене под предлогом болезни.
Напиши какую-нибудь незначащую фразу, чтобы со-
общить мне название деревни, где я должен буду оста-
новиться поблизости от Тюэлена. Я поеду на курьер-
ских из Милана в Лион и, проезжая мимо Тюэлена,
сойду и проделаю одно — два лье пешком, либо на ка-
кой-нибудь крестьянской лошади.
Оттуда отправлюсь в Гренобль, снова проеду через
Тюэлен, а там со мной приключится лихорадка на
три-четыре дня.
Сделай так, чтобы адрес писем, которые ты мне на-
пишешь, не выдал моей тайны,— это навлекло бы на
меня настоящий поток вопросов.
Прощай, ты знаешь, как я тебя люблю. Отчего мы
не можем совершить когда-нибудь вместе это приятное
путешествие!
Л. А. Догтье.
33
СЕСТРЕ ПОЛИНЕ
Милан, 29 октября 1811 года.
Ах, мой друг, до чего я жалел, что тебя не было со
мной в Италии! Если случайно имеешь сердце и един-
ственную рубашку, надо продать эту рубашку, чтобы
увидеть окрестности Лаго Маджоре, Санта-Кроче во
Флоренции, Ватикан в Риме и Везувий в Неаполе.
Я знаю шестьдесят книг путешествий по Италии; пове-
ришь ли, что среди них не найдется и двух сносных.
Самая холодная из всех принадлежит перу Лаланда,
и поэтому советую тебе взять именно ее, если когда-
нибудь ты сюда приедешь. Он такая ледышка, что не
сможет испортить тебе впечатления, а указывает он все,
что следует посмотреть.
* И всех прочих (итал.).
104
Полагаю, что ты не забыла итальянский; припоми-
наю, что лет шесть тому назад ты в нем весьма пре-
успевала. Надеюсь, что скоро я получу отпуск; думаю,
что ты решишься приехать и поселиться у меня на пя-
том этаже на улице Нёв-дю-Люксамбур. Париж пови-
дать необходимо, чтобы потом этот великий призрак
тебя не тревожил. Там ты найдешь прекраснейшие в
мире вещи; но это сераль: все в нем евнухи, вплоть до
повелителя. Великое там умерло; жители заняты своим
мелким тщеславием, кружком людей, который соберет-
ся у них вечером, судьбой водевиля, написанного кем-
либо из их друзей, и т. п.
Напротив, народ в Италии желчный, отнюдь нелю-
безный, итальянская чернь, пожалуй, самая надоедли-
вая в мире, и, к сожалению, путешественник находится
с ней в непрестанном соприкосновении. Гостиницы —
самые грязные в мире; все же с большим трудом я
нашел и весьма опрятные в Милане, Болонье, Флорен-
ции, Риме и Неаполе. Другие надо избегать и не оста-
навливаться в них.
Представив себе заранее эти неудобства, чтобы не
раздражаться на них, когда окажешься на месте, обна-
руживаешь народ, как бы рожденный для искусства, то
есть необычайно восприимчивый. Какой-нибудь старый
нотариус пятидесяти пяти лет, еще более отвратитель-
ный скряга, чем аптекарь Жирар, способен искренне
замирать перед мадонной Корреджо, говорить о ней
целые сутки, думать только о ней и, что важнее, ис-
тратить десять луидоров, чтобы иметь с нее копию.
Этот же человек вечером, на опере Симона Майра,
надсаживая грудь, будет кричать «бис». А после двух
таких поступков возвратится к исходной скупости и
неопрятности.
Эти пошлые душонки побуждают, однако, сделать
такое наблюдение: все происходит здесь естественно;
здесь гораздо меньше тщеславия. Частенько я испыты-
вал людей в этой стране, предлагал им способы скрыть
смешные вещи, которые они себе позволяют; их ответ
неизменно сводился к одному:
— Ради чего мне стесняться?
Если это придется тебе по вкусу, ты сможешь увели-
чить удовольствие от поездки в Италию, прочитав зара-
105
нее жизнеописание Микеланджело, Рафаэля, Корред-
жо, Тициана, Гвидо Рени, Доменикино, Леонардо да
Винчи, Аннибале Карраччи.
Прочтя жизнеописания этих восьми мужей, живших
между 1460 и 1560 годами, ты будешь знать достаточ-
но. Эти жизнеописания и еще много других были на-
писаны современным художником по имени Вазари.
Не отравляй себя глупостями некоего Кошена; читай,
напротив, речи сэра Джошуа Рейнольдса, лондонского
художника.
34
СЕСТРЕ ПОЛИНЕ
Париж, 6 декабря 1811 года.
Лучше коротенькая записка, чем ничего; я хочу,
чтобы ты почаще вспоминала об этом. Представь себе
человека, попавшего на чудесный бал, где все женщины
изящно одеты. Глаза их искрятся удовольствием.
Замечаешь взгляды, которые они бросают на своих воз-
любленных. Этот прекрасный зал украшен со вку-
сом, исполненным величия и неги: тысяча свечей оза-
ряет его небесным светом; сладостный аромат оконча-
тельно выводит из равновесия. Но вот чувствительная
душа, человек с обостренной восприимчивостью, попав-
ший в эту обитель наслаждений, принужден покинуть
бальный зал,— он встречает густой туман, дождливую
ночь и грязь; он спотыкается три-четыре раза и нако-
нец падает в навозную яму.
Такова вкратце история моего возвращения из Ита-
лии. Чтобы утешиться среди материальной и моральной
пошлости, с которой мне пришлось не раз столкнуться
в дороге, я представлял себе эту маленькую Анджели-
ну, ожидающую меня с любовью на моей квартире,
у доброго камина. Приезжаю: мадам давным-давно
уехала. Я провел вечер, как какой-нибудь влюбленный:
чувствовал, что мое отчаяние лишено здравого смысла,
но все же отчаивался. Милая малютка вернется 18 де-
кабря.
Здесь я нашел одну неизменно божественную вещь,
поразившую самое нежное место моей души,— игру
106
мадмуазель Марс во Французском театре. Ради нее
одной стоит проехать тысячу лье. С удовольствием про-
ехал бы их, если бы мог найти подобное удовольствие
хоть в Алжире.
Мельком видел мадмуазель. Викторину Мунье; в
тот момент, когда мой взгляд упал на нее, у меня был
фатоватый и нахальный вид. Я выглядел надменно,
особенно благодаря своей шляпе с плюмажем; со всей
возможной величественностью я нахлестывал своего
коня. Она показалась мне очень бледной, а я, возмож-
но, показался ей очень фатоватым. От неожиданности я
ей не поклонился; рассчитываю поздороваться с ней в
первый погожий день на прогулке в Тюльери.
Прощай. Приезжай посмотреть этот край. Если те-
бя не будет нынче зимой, быть может, я никогда уже не
смогу показать тебе здешние места. Так пусти в ход
всю женскую хитрость и всю мужскую волю, чтобы до-
браться до моего пятого этажа.
35
ФЕЛИКСУ ФОРУ, ГРЕНОБЛЬ
Смоленск, 80 лье от Москвы.
24 августа 1812 года.
Твое письмо шло двенадцать дней, хотя ему при-
шлось пропутешествовать 800 миль, как и всему, что
мы получаем из Парижа. Ты очень счастлив, и это меня
радует. Ты говоришь, что я дал тебе хороший совет, а
я уже и не помню, о чем шла речь. Не советовал ли я
тебе поскорее начать работу над изданием Монтескье
и сочетать мысли об этой работе с мыслями о твоем
счастье?
Ну, а я не очень-то счастлив, что попал сю-
да. Как меняется человек! Эта жажда все ви-
деть, которая мучила меня прежде, совершенно исчез-
ла; с тех пор, как я узнал Милан и Италию, все, что я
вижу, отталкивает меня своею грубостью. Поверишь
ли, хотя меня здесь ничто не затрагивает больше, чем
кого-либо другого, хотя в этом нет ничего личного, иной
раз я готов расплакаться. В этом океане варварства
107
моя душа не находит отклика ни в чем! Все грубо, гряз-
но, зловонно и в физическом и в нравственном отноше-
нии. Какое-то удовольствие я получил лишь тогда,
когда по моей просьбе мне поиграли на маленьком рас-
строенном фортепьяно, а ведь играло-то на нем некое
существо, для которого музыка — то же самое, что для
меня месса. Честолюбия у меня совсем не осталось;
самая завидная лента через плечо не могла бы, кажет-
ся, вознаградить меня за ту грязь, в которой я увяз.
Я представляю себе высоты, где душа моя обитает (ко-
гда я сочиняю литературные произведения, слушаю
Чимарозу и под прекрасным небом предаюсь любви к
Анджеле), в виде прелестных холмов; поодаль от
холмов, на равнине, раскинулись зловонные болота;
я погружен в них, и ничто в мире, кроме вида географи-
ческой карты, не напоминает мне о моих холмах.
Поверишь ли, я получаю живейшее удовольствие,
когда занимаюсь официальными делами, имеющими от-
ношение к Италии. Таких у меня было три или четыре,
и даже когда я их окончил, они продолжали занимать
мое воображение, как роман.
У меня была небольшая неприятность в Виленском
округе, в Бояринцовой (близ Красного), куда я при-
был, когда этот округ еще не был организован. Я пере-
нес крайние физические трудности. Чтобы добраться до
места, мне пришлось оставить позади свою коляску, и
она так меня и не догнала. Возможно, что ее разгра-
били мародеры. Для меня лично это еще полбеды, я
потеряю вещей тысячи на четыре франков и буду,
кроме того, терпеть всякие неудобства, но горе в том,
что я вез множество чужих вещей — с каким лицом я
буду объясняться с их владельцами!
Впрочем, все это не влияет на мое существование,
которое я тебе уже описал. Я старею. От меня зависит
быть деятельнее, чем любой из тех, кто находится сей-
час со мной в штабе, где я пишу это письмо, в то время
как мой слух осаждают их плоские шутки, но я не на-
хожу в этом никакого удовольствия. Как я сожалею
о Брауншвейгском или о Венском штабе! Все это не-
умолимо приводит к тому, что я должен ходатайство-
вать о супрефектуре в Риме. Если бы я был уверен,
что умру в сорок лет, я бы не сомневался. Такое заяв-
108
ление грешит против бейлизма. Это — следствие отвра-
тительного нравственного воспитания, которое мы по-
лучили. Мы апельсиновые деревья, выросшие благода-
ря жизнеспособности своего зародыша посреди замерз-
шего пруда в Исландии.
Пиши мне поподробнее; для письма, которое про-
путешествовало восемьсот миль, твое письмо слишком
коротко. Уговорил Анджелу написать мне. Я так же не
люблю Париж, как и тогда, когда я жил там; мне ка-
жется, я пресыщен этим городом, как и ты; но мне нра-
вятся те ощущения, которые в течение полугода я полу-
чал там от «Живописи» и оперы-буфф.
36
ФЕЛИКСУ ФОРУ, ГРЕНОБЛЬ
Москва, 2 октября 1812 года.
Третьего дня получил в постели твое коротенькое,
но милое письмецо от 12 сентября, дорогой друг. В до-
вершение контраста между осенью 1811 и осенью
1812 года крайнее физическое утомление и пища, со-
стоящая почти исключительно из мяса, наградили меня
сильным расстройством печени, проявившимся в весьма
резкой форме; мы обошлись с ним не менее решитель-
но, и сейчас я уже пишу тебе, сидя у министра; сегодня
я в первый раз вышел. Эта болезнь была мне приятна
тем, что благодаря ей я целую неделю наслаждался
одиночеством. За это время я успел понять, что в та-
ких скучных обстоятельствах нужно заняться чем-ни-
будь, что бы тебя всецело поглощало. Вот я и взялся
опять за «Летеллье». Меня побудили к этому воспо-
минания о чистом и часто восхитительном наслаждении,
которое я испытывал прошлой зимой в течение семи
месяцев, начиная с 4 декабря. Это занятие увлекло ме-
ня вчера и третьего дня. Счастье проясняет нашу спо-
собность судить, и я еще больше убедился сегодня, что
поступил правильно.
Ты, вероятно, тоже прочувствовал истину, что сча-
стье проясняет эгу способность. О вещах, имеющих от-
ношение к женщинам, о том, каким образом можно со-
здать о себе впечатление человека приятного, и т. д.»
109
ты часто судил, как мне кажется, совершенно пре-
вратно. Так, по причинам весьма странным и ничему
в действительности не соответствующим, ты всегда
упрямо утверждал, что такие вещи, как большой нос,
большой лоб и т. д., могут заставить чашу весов скло-
ниться не в твою пользу. Теперь счастье перекачнуло
коромысло весов в другую сторону, и, естественно, оно
должно привести тебя к принципам чистого бейлизма.
Неделю тому назад я читал «Исповедь» Руссо. Он был
так несчастен единственно из-за того, что не руководил-
ся двумя или тремя положениями бейлизма. Эта мания
все рассматривать с точки зрения долга и добродетели
привела к тому, что стиль его стал педантичен, а сам
он несчастлив в жизни. Он сходится с человеком и бли-
зок с ним в продолжение трех недель: хлоп, на сцену
появляется долг дружбы и т. д. Через два года этот
человек перестает о нем думать; он ищет для этого
мрачное объяснение. Бейлизм подсказал бы ему: «Два
тела сближаются; от этого рождается теплота и бро-
жение, но всякое состояние такого рода преходяще.
Это цветок, которым нужно наслаждаться со сладостра-
стием, и т. д.». Схватываешь ли ты мою мысль? По-
моему, лучшие вещи Руссо издают терпкий запах и не
обладают той корреджиевской прелестью, которая гиб-
нет от малейшей тени педантичности.
Кажется, мне придется провести здесь зиму; наде-
юсь, у нас будут концерты. Конечно, при дворе будут
спектакли, но как!ие актеры? Зато у нас здесь Таркви-
нини, один из лучших теноров.
Если я осквернился в обществе глупцов, ничто не
очищает меня так, как музыка; с каждым днем она ста-
новится мне все дороже. Но откуда берется это насла-
ждение? Музыка изображает природу. Руссо говорит,
что она часто отказывается от невозможного для нас
прямого изображения с тем, чтобы привести нашу ду-
шу своими, присущими только ей средствами в состоя-
ние, подобное тому, в какое нас мог бы привести пред-
мет, который она хочет изобразить. Вместо того, чтобы
изобразить тихую ночь (вещь невозможная), она дает
душе те же ощущения, рождая в ней те же чувства,
какие вызывает в ней тихая ночь.
Понимаешь ли ты что-нибудь в этом? Я пишу тебе
ПО
в маленькой комнатке, где два юных глупца, приехав-
шие из Парижа, высказывают свое мнение о том, что
нужно было бы делать в Москве, и не дают мне воз-
можности связать две мысли; многим я хотел с тобой
поделиться, но — увы!—у меня не осталось ни одной.
В отношении же музыки мне кажется, что мое пред-
почтение хорошим операм-буфф связано с тем, что
они производят на меня впечатление идеально совер-
шенной комедии. Лучшая комедия для меня была бы
такая, которая давала бы мне ощущения, похожие на
те, что я получаю от «Matrimonio Segreto» *, от «Pazzo
per la Musica» **; я, кажется, чувствую это всем серд-
цем.
Капитан Фавье.
37
ФЕЛИКСУ ФОРУ, ГРЕНОБЛЬ
Москва, 4 октября 1812 года,
на дежурстве у главного интенданта.
(Дневник от 14 до 15 сентября 1812 года.)
Я оставил генерала ужинать в Апраксином дворце.
Выходя и прощаясь во дворе с г-ном Дарю, мы замети-
ли, что, кроме пожара Китай-города, продолжавшегося
уже несколько часов, начинает гореть и возле нас; мы
пошли туда. Пожар был очень сильный. От этой экспе-
диции у меня разболелись зубы. По добросердечию мы
задержали солдата, два раза при нас ударившего
штыком человека, который выпил пива; я даже
обнажил шпагу и чуть не проткнул этого негодяя.
Буржуа отвел его к коменданту, а тот велел его осво-
бодить.
Мы ушли в час ночи, после того, как высказали мно-
жество общих мест о том, какая нехорошая вещь по-
жары; это на них особого действия не оказало, по край-
ней мере, если судить по тому, что мы видели. Вернув-
шись в Апраксин дворец, мы велели испытать пожар-
* «Тайного брака» (итал.).
** «Безумного от музыки» (итал.).
111
ный насос. Я лег, мучимый зубной болью. Кажется, не-
которые из моих товарищей были настолько примерны,
что вскакивали по тревоге и бежали куда-то около двух
и около пяти часов. Что до меня, то я проснулся в семь
часов, велел нагрузить свою коляску и поставить ее
в хвост обоза г-на Дарю.
Обоз этот выехал на бульвар и остановился против
клуба. Там я увидел г-жу Бюрсе, которая чуть не бро-
силась к моим ногам,— странное поведение при встре-
че со знакомым. Я заметил, что во всем сказанном мне
г-жой Бюрсе не было и тени естественности, и от этого
я, естественно, стал холоден, как лед. Впрочем, я много
для нее сделал, посадив ее толстую невестку в свою
коляску и предложив ей поставить ее дрожки вслед за
моим экипажем. Она сказала, что г-жа Баркова много
рассказывала ей обо мне.
Пожар быстро Приближался к покинутому нами до-
му. Наши экипажи простояли на бульваре пять или
шесть часов. Наскучив таким бездействием, я пошел
посмотреть на пожар и час—другой просидел у Жуэн-
виля. Я полюбовался влекущей к неге обстановкой его
дома; мы выпили там с Жийе и Бюшем три бутылки
вина, которое вернуло нам жизнь.
Я прочел там несколько строк английского перевода
«Виргинии» и среди окружающей нас грубости немного
приобщился к духовной жизни.
Я пошел с Луи посмотреть на пожар. Мы увидели,
как некий Савуа, конный артиллерист, пьяный, бьет
саблей плашмя гвардейского офицера и ругает его ни
за что ни про что. Он был неправ, и в конце концов ему
пришлось извиниться. Один из его товарищей по гра-
бежу углубился в пылающую улицу, где он, вероятно,
и изжарился. На этом примере я лишний раз убедился,
что у всех французов недостаточно твердый характер.
Луи забавлялся тем, что успокаивал этого человека, за-
щищая гвардейского офицера, который, не задумыва-
ясь, подвел бы его, если бы только ему пришлось с ним
соперничать; вместо того чтобы отнестись ко всему это-
му беспорядку с заслуженным презрением, он сам на-
рывался на дерзости. Что до меня, то я восхищался тер-
пением гвардейского офицера, я бы на его месте ударил
саблей по носу Савуа, хотя это могло бы дойти до пол-
112
ковника и повести к неприятностям. Офицер же дей-
ствовал более осторожно.
В три часа я вернулся к колонне наших экипажей и
к моим незавидным спутникам. В соседних деревянных
домах только что обнаружили склад муки и склад овса;
я велел своим слугам взять того и другого с собой. Они
сделали вид, что очень стараются и берут помногу, но
оказалось, что взяли совсем пустяки. Так они действуют
во всем и везде в армии; это раздражает. Как ни ста-
райся плевать на все это, но если к тебе то и дело при-
ходят и жалуются, что нет то того, то другого, начи-
наешь в конце концов терять терпение, так что живется
мне, в общем, нелегко. Впрочем, терпение я теряю зна-
чительно реже, чем другие, но, к несчастью, я вспыль-
чив. Я завидую иным из своих сослуживцев, ко-
торых, кажется, можно в лицо обозвать дураками, и
они даже как следует и не рассердятся; повысят го-
лос — вот и все. Они отряхиваются, как говорила мне
графиня Дарю. «Если не поступать так, будешь очень
несчастлив»,— добавляла она. Она права; но как че-
ловеку с чувствительной душой проявлять подобное
смирение!
Около половины четвертого Жийе и я пошли осмо-
треть дом графа Петра Салтыкова; мы решили, что он
подойдет его превосходительству. Мы пошли в Кремль,
чтобы сообщить ему об этом; мы остановились у гене-
рала Дюма, на его позиции, возвышающейся над пере-
крестком.
Генерал Кирженер при мне сказал Луи: «Если со-
гласятся дать мне четыре тысячи человек, я берусь в
течение шести часов отделить горящие улицы, и пожар
остановится». Эти слова поразили меня. (Я сомнева-
юсь в успехе. Ростопчин приказывал поджигать снова
и снова; потушили бы пожар справа, он возник бы сле-
ва, сразу в двадцати местах.)
Из Кремля прибыли г-н Дарю и любезный Маринье;
мы повели их в особняк Салтыкова и осмотрели его
сверху донизу. Так как г-н Дарю нашел, что дом Сал-
тыкова не совсем ему подходит, ему предложили по-
смотреть другие дома по направлению к клубу. Мы
зашли в клуб, обставленный во французском духе, ве-
личественный и закопченный. В Париже нет ничего по-
8. Стендаль. Т. XV. ИЗ
хожего в таком роде. После клуба посмотрели сосед-
ний дом, обширный и роскошный, и, наконец, красивый
белый четырехугольный дом, который и решили за-
нять.
Мы очень устали, а я больше всех. Уже с самого
Смоленска я совсем обессилел, а еще был настолько
ребячлив, что вкладывал душу в поиски этих домов и
всячески суетился и хлопотал. «Вкладывал душу», по-
жалуй, слишком сильно сказано, но суетился я дей-
ствительно много.
Наконец мы устроились в этом доме, где, по-види-
мому, жил богатый человек, любящий искусство. Ком-
наты были расположены удобно и полны небольших
статуй и картин. Там были прекрасные книги, как, на-
пример, Бюффон, Вольтер, который здесь повсюду, и
«Галерея Пале-Рояля».
Свирепствующие поносы заставляли всех опасаться,
что у нас не хватит вина. Нам сообщили весьма прият-
ную новость: вина можно было взять в погребе краси-
вого клуба, о котором я упоминал. Я уговорил папашу
Жийе пойти туда. Мы прошли через великолепную ко-
нюшню и через сад, который был бы прекрасен, если
бы на деревьях этой страны не лежал, на мой взгляд,
неизгладимый отпечаток бедности.
Мы направили своих слуг в этот погреб; они вы-
несли нам много плохого белого вина, камчатные ска-
терти, такие же салфетки, но сильно потрепанные.
Мы забрали их, чтобы использовать в качестве про-
стынь.
Маленький г-н Ж., служащий у главного интендан-
та, который-пришел, чтобы маленько пограбить вместе
с нами, начал предлагать нам в подарок все, что мы
брали и без него. Он говорил, что занимает этот дом
для г-на главного интенданта, и, основываясь на этом,
пытался читать нам мораль; я немного призвал его к
порядку.
Мой слуга был совершенно пьян; он свалил в ко-
ляску скатерти, вино, скрипку, которую взял для себя,
и еще всякую всячину. Мы выпили немного вина с
двумя—тремя сослуживцами.
Слуги убирали дом, пожар был далеко от нас и на-
114
пол ня л всю атмосферу, до большой высоты, медно-
красным дымом; мы устроились и хотели наконец
вздохнуть спокойно, как вдруг вернувшийся г-н Дарю
объявил нам, что нужно уезжать. Я храбро принял это
известие, но руки и ноги у меня отнялись.
Моя коляска была полна, я посадил туда больного
поносом и скучного де Б..., которого я взял из жалости
и чтобы отблагодарить кого-нибудь за добрый поступок
Бильотти. Это самый глупый и самый скучный избало-
ванный ребенок, какого я когда-либо знавал.
Прежде чем уйти из дома, я присвоил себе том Воль-
тера, тот, который называется «Фацеции».
Мне пришлось ждать свои повозки, с которыми ехал
Франсуа. Мы тронулись в путь только часов в семь. По
дороге нам попался разгневанный г-н Дарю. Мы ехали
прямо по направлению к пожару, часть пути по буль-
вару. Понемногу нас окружал дым, дышать станови-
лось трудно; наконец мы очутились между горящими
домами. Все, что мы предпринимаем, всегда опасно
лишь потому, что не соблюдается ни порядок, ни осто-
рожность. Так и здесь: очень значительная колонна
экипажей углублялась в пламя, чтобы избежать его.
Этот маневр имел бы смысл, если бы центр города был
окружен кольцом пожара. Но дело обстояло совсем не
так; пожар был в одном конце города, требовалось уйти
из этого конца; но совсем не обязательно было пересе-
кать огонь: нужно было обойти его.
Ехать дальше было невозможно: приказали повер-
нуть обратно. Поглощенный величественным зрелищем,
я на мгновение забыл, что велел своему кучеру ехать
назад прежде других. Я устал донельзя; приходилось
идти пешком, так как моя коляска была загружена доб-
ром, награбленным моими слугами, да еще туда взгро-
моздился больной поносом. Я решил, что она
затерялась где-нибудь в огне. Тут Франсуа помчался
галопом во главе колонны. Экипажу не грози-
ла никакая опасность, но мои люди, как. и все осталь-
ные, были пьяны и способны заснуть посреди горящей
улицы.
На обратном пути мы встретили на бульваре гене-
рала Кирженера, который, по-моему, в тот день вел
себя прекрасно. Он призвал нас к храбрости, то
115
есть к здравому смыслу, и показал нам три или че-
тыре дороги, по которым можно было выйти из
пожара.
Около одиннадцати часов мы поехали по одной из
них и пересекли другую колонну, предварительно пору-
гавшись с возчиками неаполитанского короля. Потом
я заметил, что мы едем по Тверской, или по улице Тве-
ри. Мы выехали из города, освещенные самым величе-
ственным пожаром в мире, образовавшим огромную
пирамиду, основание которой, как у молитвы правовер-
ных, было на земле, а вершина уходила в небо. Над
этой пеленой из пламени и дыма показалась луна. Зре-
лище было внушительное, но, чтобы наслаждаться им,
нужно было быть одному или в обществе умных лю-
дей. Русская кампания была для меня испорчена тем,
что я совершил ее с людьми, способными своим присут-
ствием уничтожить все величие Колизея и красоту Неа-
политанского залива.
Мы поехали по прекрасной дороге к дворцу, назы-
ваемому Петровским, где была квартира его величе-
ства. Трах! из своей коляски, где мне из милости предо-
ставили местечко, я вижу, как экипаж г-на Дарю на-
клоняется набок и наконец падает в канаву. Ширина
дороги была всего лишь восемьдесят футов. Ругань,
бешенство; с большим трудом удалось поднять ко-
ляску.
Наконец мы прибыли на бивуак; расположились
напротив города. Нам очень хорошо была видна огром-
ная пирамида из роялей и диванов Москвы, которая
дала бы нам столько радости, если бы не мания под-
жигательства. Этот Ростопчин, наверное, или негодяй,
или древний римлянин; посмотрим, как его будут су-
дить за такие дела. На одном из дворов Ростопчина
сегодня нашли надпись; она гласит, что обстановки
там, кажется, на миллион, и т. д., и т. д., но он сжи-
гает ее, чтобы ею не могли воспользоваться разбойни-
ки. Факт тот, что его прекрасный московский дворец не
поджигали.
Прибыв на бивуак, мы поужинали сырой рыбой,
винными ягодами и вином. Так кончился столь мучи-
тельный день, в течение которого мы не знали покоя
с семи часов утра до одиннадцати вечера. Хуже всего
116
то, что как раз в одиннадцать часов, садясь в свою ко-
ляску, чтобы поспать там рядом с этим скучным де Б...,
и сидя на бутылках, покрытых вещами и одеялами, я
почувствовал, что совсем опьянел от этого дрянного
белого вина, награбленного в клубе. Сохрани мою бол-
товню; из этих прозаических страданий необходимо из-
влечь хоть такую пользу: память о том, как все это
было. Мне по-прежнему совсем не по душе мои боевые
товарищи. Прощай, пиши мне и старайся развлекаться:
жизнь коротка.
38
Г-НУ ШЕВАЛЬЕ ДЕ НУ, АУДИТОРУ ГОСУДАРСТВЕННОГО
СОВЕТА, ИНТЕНДАНТУ ГОРОДА КОВНО, КОВНО
Москва, 15 октября 1812 года.
Дорогой сосед,
Какой вы счастливец, что у вас спокойное малень-
кое интендантство! Лишения, которые мы терпим на-
чиная с Орши, приняли здесь невероятные размеры, и,
к несчастью, конца этому не предвидится. Наш патрон
обязательно хочет отправить меня в Смоленск, чтобы
создать в этой губернии, в Могилевской и в Витебской
резервные запасы. Я сопротивлялся, как дьявол, и го-
ворил, что это—дело интендантов; мне дали такой от-
вет, который перо мое отказывается написать; наконец,
после того, как я отвиливал целую неделю и сделал
все, что было допустимо в рамках субординации, меня
все-таки упекли в вышеозначенную командировку.
Это не излечило меня от дьявольской зубной боли
с лихорадкой, которая не оставляет меня уже неделю,
а завтра придется ехать, несмотря на ветер и мокрый
снег. Какое наслаждение!
Я облечен чем-то вроде власти над интендантами
Смоленска, Могилева и Витебска. Не знаю, что из этого
выйдет. По-моему, это неправильная мера. Мне гораз-
до больше хотелось бы быть интендантом какой-нибудь
дыры в 2 500 душ, где я препирался бы, как водится,
только со своим генералом. Прилагаю свою сводку за-
готовок. Пошлите мне свою с первой же оказией. Сей-
117
час я еду в Смоленск; я буду связан с остальным ми-
ром только через сослуживцев. Почта будет проезжать
у меня под носом, не оставляя мне ни единой записки.
Мои письма приходят на имя г-на Дюма. Итак, меня
насилуют на все лады. Скоро все это заметят, если
только мне не удастся сшить себе одну или две пары
брюк. По этим причинам, совершенно уверенный в ва-
шей любезности, я прошу вас поручить первому же из
проезжающих сослуживцев купить в Ковно или Вильне
четыре — пять локтей синего сукна или шесть — семь
локтей казимира, тоже синего.
Если ничего этого нет в вашей губернии, пусть ауди-
тор купит сукно в Вильне. Я отдам ему деньги, как
только получу сукно в Смоленске, где буду жить у
Вильбланша или... Было бы много лучше, если бы вы
сами распорядились купить сукно или написали г-ну
Николаи, чтобы он заранее приобрел сукно или кази-
мир и передал его аудитору. Я попрошу вас отдать
деньги г-ну Николаи, или лучше пусть проезжающий
аудитор отдаст их ему. Я вручу ему деньги непосред-
ственно, когда он будет проездом в Смоленске.
В армии было огромное повышение в чинах. Если
бы я знал ваших друзей по именам, я сообщил бы вам
новости о них. Г-н де Нансути, который, кажется, про-
следует до Вильно, расскажет вам все. Восемь гвардей-
ских капитанов стали майорами, хотя они не сделали
ни единого выстрела. Так же как и аудиторы, которые
в боях не участвовали, а все-таки мучались.
Сен-Дидье недавно получил орден Объединения.
Я был этому очень рад: 1° потому что мне это достави-
ло удовольствие; 2° потому что это открывает дорогу
другим.
Если едущие сюда аудиторы хотят купить или обме-
нять шубы по дешевой цене, скажите им, чтобы они
везли синее сукно или казимир.
Прощайте, дорогой сосед, я всецело вам предан.
Привет от меня г-ну Николаи и г-ну де Куртену.
Снабжайтесь по-прежнему через Сегена, я буду
снабжаться из своих источников.
Ваш
М. Сушворт.
118
39
Г-НУ ФЕСКЕ, ИНТЕНДАНТУ МОГИЛЕВА
Москва, 15 октября 1812 года.
Милостивый государь и дорогой коллега, не имея
чести быть вам знакомым, должен просить вас помочь
мне в очень трудном деле, которое его превосходитель-
ство главный интендант поручил мне в трех губерниях:
Смоленской, Могилевской и Витебской.
Мне поручено главное руководство заготовками ре-
зервного провианта, которые должны состоять: 1° из
того, что вы заготовили или заготовите в результате
реквизиции 3 сентября; 2° из того, что я закуплю.
Я очень рассчитываю на Могилев в отношении закупок.
Нормальная жизнь нарушена у вас меньше, чем в дру-
гих местах. Я хотел бы закупить сто тысяч центнеров
муки, овса и какое-то количество быков. Платить я бу-
ду по мере того, как поставки будут поступать на скла-
ды Смоленска. Через полтора месяца я хотел бы уже
иметь на складах эти сто тысяч центнеров муки. Я же-
лал бы, милостивый государь и дорогой коллега, чтобы
вы были так добры узнать в Могилеве и в остальной
части вашего интендантства, можно ли там найти по-
ставщиков вышеупомянутого провианта.
Не будете ли вы любезны как можно скорее напи-
сать мне в Смоленск о результатах ваших поисков?
Было бы идеально, если бы вы смогли убедить не-
сколько богатых евреев или директоров торговых ком-
паний приехать в Смоленск, чтобы договориться со
мной.
Это дело считается крайне важным. Хотят, чтобы я
творил чудеса, а я и обычные-то вещи могу совершить,
только если вы согласитесь сколько-нибудь деятельно
мне помогать.
Мне приказано каждые пять дней посылать его пре-
восходительству главному интенданту сводку из трех
таких ведомостей, которые гг. интенданты Смоленска,
Витебска и Могилева будут иметь любезность мне до-
ставлять. Было бы неприятно, если бы сведения от ка-
кого-нибудь из трех интендантств не поступили из-за то-
го, что оно своевременно не получило прилагаемой ве-
домости:
119
Выполнение реквизиции
3 сентября 1812 года
Состояние заготовок, осуществляемых
интендантством Могилева на 25 октября
1812 года
Наименование
провианта
Центнеров зерна .... 1 000
Склады, где находится за-
готовленный провиант. .
Могилев.................... 100
..................... 50
150
850 50
Удостоверяю
Я буду вам очень обязан, если вы пошлете мне эту
ведомость в Смоленск, как только получите мое посла-
ние, и в дальнейшем будете отправлять ее 20, 25, 30, 5
и 10 каждого месяца.
Шестеро моих здешних сослуживцев смогут под-
твердить вам, сударь, что я сделал все допустимое в
рамках субординации, чтобы отказаться от этого труд-
ного поручения, которое я смогу выполнить сколько-
нибудь успешно, только если вы, сударь, а также
гг. де Пасторе и де Вильбланш соблаговолят помочь
мне найти поставщиков. Платить я буду наличными.
Если поставщики Могилева не захотят приехать, угово-
рите их по крайней мере, сударь, письменно препрово-
дить мне свои предложения.
Честь имею, сударь, оставаться вашим нижайшим и
преданнейшим слугой.
Де Бейль.
Я буду в Смоленске около 25 октября. Очень бо-
юсь, чтобы у нас не было задержек из-за курьеров, но
надеюсь, что, используя все возможности, мы будем пи-
сать друг другу так, чтобы в главном штабе не могли
жаловаться на опоздание. Каждую неделю, сударь, у
вас есть оказия — наш коллега, который везет портфель
с донесениями.
120
40
ГРАФУ А. ДЕ ПАСТОРЕ
Москва, 15 октября 1812 года.
Не знаю, дорогой коллега, поблагодарил ли вас
г-н Маринье в той мере, как я просил его, за те любез-
ные слова, которые вы передали мне с ним. Нам при-
дется вступить с вами в деловые отношения, и я самым
настоящим образом припадаю к вашим стопам и умо-
ляю вас помочь мне выполнить очень трудное поруче-
ние, которое мне только что дали. Я заготовляю в Смо-
ленске огромные запасы провианта, которые должны
составиться из того, что я закуплю и сосредоточу в Смо-
ленске, и из всего того, что вы заготовите по реквизи-
ции 3 сентября и оставите на складах, назначенных во
время реквизиции.
Я сделал все допустимое в рамках субординации,
чтобы отказаться от этого поручения. Это дело чрезвы-
чайно срочное, а ведь вы знаете людей, вам известно,
что все им кажется слишком медленно, если это касает-
ся дела, о котором говорят с утра до вечера. Хотят,
чтобы совершались чудеса. Боюсь, не потребуют ли,
чтобы поставщики доставляли муку в мешках на скла-
ды Смоленска по шесть или семь франков за центнер.
Мой старый опыт военного комиссара как будто под-
сказывает мне, что во Франции и в департаментах, уда-
ленных от Парижа, как, например Лангедок, центнер
муки стоит от восемнадцати до девятнадцати франков.
Я думаю, мне будет легче с витебским и могилев-
ским рынком, чем в Смоленске. У вас, вероятно, нор-
мальная жизнь восстановлена в большей мере. Боюсь,
что нас задержит отсутствие коммуникаций и медлен-
ность курьеров. Поэтому, если вы согласны, давайте
пользоваться всеми средствами связи.
Итак, будьте добры, сообщите мне как можно ско-
рее, смогу ли я заключить в вашем округе одну или
несколько сделок на муку, или на быков, или на овес
(причем все должно быть доставлено в Смоленск) и по
какой цене могу я получить этот провиант. Прошу так-
же сообщить мне сведения о поставщиках и, наконец,
ваше мнение о том из них, с кем вы предпочитаете
121
иметь дело, и о ценах, на которые можно было бы со-
гласиться.
Я просил г-на главного интенданта составить цирку-
ляр и предложить гг. интендантам и распорядителям
кредитов письменно сообщить мне свое мнение о це-
нах, с тем, чтобы, если начальство рассердится, оно мог-
ло бы по крайней мере видеть, что семь человек в трех
разных городах считают эти цены разумными.
Г-н главный интендант требует, чтобы каждые пять
дней я посылал ему сводку, показывающую ход каждой
из моих двух операций: 1° закупки (за это отвечаю я);
2° заготовки по реквизициям.
Я должен поэтому просить вас, дорогой коллега,
чтобы вы каждые пять дней посылали мне ведомость,
показывающую, в каком положении находятся заго-
товки. Было бы удобнее, если бы ведомости эти писа-
лись по одному образцу, так, чтобы легче было состав-
лять общую сводку, которую я буду посылать главному
интенданту, и чтобы, когда я буду объезжать губер-
нии, писцам не приходилось ломать голову.
Я буду вам очень обязан, если вы сделаете все на
свете, чтобы каждые пять дней доставлять мне эти
цифры в Смоленск; если для этого пришлось бы по-
слать нарочного пешком, чтобы перехватить по дороге
какого-нибудь курьера, я буду просить вас посылать
этого человека за мой счет.
Примите, коллега, уверения в моей совершенной
преданности.
Де Бейль.
41
Г-НУ РУССУ, ГЛАВНОМУ ДЕЛОПРОИЗВОДИТЕЛЮ
Г-НА ДЕЛОША, НОТАРИУСА.
ПАРИЖ, УЛ. ГЕЛЬВЕЦИЯ, № 57
Москва, 15 октября 1812 года.
Не имеете ли вы случайно, сударь, известий от
г-жи Барковой? В тот день, когда мы прибыли сюда,
я, как и полагается, покинул свой пост и пошел бродить
по всем пожарам, чтобы попытаться разыскать г-жу
Баркову. Я никого не нашел. Наконец, три-четыре
122
дня тому назад я встретил некоего г-на Огюста Фесе-
ля, арфиста, который сообщил мне, что за несколько
дней до нашего прибытия она уехала в Санкт-Петер-
бург, что из-за этого отъезда она почти окончательно
поссорилась со своим мужем, что она беременна, что
она почти всегда носит зеленый козырек над глазами,
что муж ее маленький, некрасивый и, по мнению
г-на Феселя, очень ревнивый и очень нежный. Он доба-
вил, что, как ему кажется, у г-жи Барковой едва хватит
денег доехать до Франции, что муж ее не блещет
ни красотой, ни богатством. Все эти сведения не слиш-
ком отрадны. Может быть, г-н Фесель за что-нибудь
сердится на г-на Баркова.
Я решил, сударь, что наша дружба с г-жой Барковой
обязывает меня собрать эти грустные сведения. В на-
стоящий момент Петербург совершенно отрезан от Мо-
сквы. Мне кажется, ей будет трудно переехать из Пе-
тербурга в Париж. Вероятно, она останется в Петер-
бурге. Но как она договорится с мужем и что с ним
сталось в этой неразберихе? Это вы, вероятно, узнаете
раньше меня, сударь. Не будете ли вы столь исключи-
тельно добры в случае, если вы выясните что-нибудь,
дать мне об этом знать. Если она приедет в Париж,
она может поселиться в моей квартире на улице Нёв-
де-Люксамбур, № 3. Я был бы в восторге. Будьте до-
бры сказать ей об этом и устроить ее. Что касается
писем, то не откажите в любезности передать их г-ну
Марешалю, личному секретарю его превосходительст-
ва графа Дарю, отель Эльбёф, площадь Карусели.
Простите, сударь, мою пачкотню, я пишу вам ночью,
страшно тороплюсь и в то же время диктую пяти или
шести людям. Примите уверения в совершенном моем
почтении.
А. Бейль.
42
ГРАФИНЕ ПЬЕР ДАРЮ
Москва, 16 октября 1812 года.
Сударыня, я должен поздравить Алину и Наполеона
с чудесными морскими свинками, которых они купили
и о которых говорит вся Москва. Я гораздо охотнее
123
поздравил бы их лично, во-первых, потому, что тогда
я стал бы одним из обитателей милого Бешвиля, а так-
же и потому, что, возможно, когда придет мое запозда-
лое письмо, они будут уже оплакивать смерть этих
прелестных животных. Те животные, с которыми я имею
честь жить, совсем иного рода. Наши разговоры (за
исключением тех, что я веду с одним человеком)
самые скучные на свете; мы говорим всегда только
о серьезных вещах, и к этим серьезным вещам приме-
шивают огромную дозу важности и тратят целый долгий
час на то, чтобы объяснить такие вещи, о которых мож-
но сказать в десять минут. За исключением этого все
идет очень хорошо; мы не видели женщин после хозяек
почтовых станций в Польше, но зато мы теперь большие
знатоки в пожарах. Наши быстрые сборы при перемене
места в первые ночи пребывания в Москве были, право,
забавны, но такими вещами, сударыня, вас не удивишь,
вам об этом так хорошо рассказывали, что вы знаете
их лучше, чем мы. Вам известно, что в Москве было
четыреста или пятьсот дворцов, убранных с очаро-
вательной роскошью, неведомой в Париже, и которую
можно видеть только в счастливой Италии. Объясняется
это очень просто. Правительство было деспотическим;
здесь жили восемьсот или тысяча человек с годовым
доходом от пятисот тысяч до полутора миллионов лив-
ров. Что делать с такими деньгами? Ехать ко двору?
Там какой-нибудь гвардейский сержант, любимец импе-
ратора, мог унизить их и, более того, сослать в Сибирь,
чтобы завладеть великолепными упряжками этих лю-
дей. Этим несчастным оставалось только доставлять
себе наслаждения, и, судя по их домам, в которых нам
пришлось пожить в течение полутора суток, они, кажет-
ся, очень хорошо использовали эту свою последнюю
возможность. Они должны быть в известной степени
благодарны сладострастию. Одна Екатерина создала
четырнадцать из этих вельмож, а граф Салтыков, у ко-
торого живет маршал, самый настоящий кузен импера-
тора Александра, тоже, в сущности, Салтыкова. Мы при-
везли на смену этим любезным людям самое страшное
варварство. Вы не узнали бы, сударыня, самых прият-
ных из своих знакомых. Помните ли вы красавца Апол-
124
лона, нынче зимой вы танцевали в следующей за ним
паре? Я был почти свидетелем самого низкого и недо-
стойного поступка: этот Аполлон расхаживал между
двумя женщинами в слезах и тремя девочками, стар-
шей из которых было семь лет. Когда же я буду в Ве-
не, в салоне герцогини Луизы, вдали от всех этих вар-
варов и всех этих наводящих скуку людей! И вот, что-
бы достичь этого счастливого состояния, я уезжаю зав-
тра в Смоленск, где я начальник заготовок резервного
провианта. Пусть бы бог поскорее услышал мои моли-
твы и привел меня снова на улицу Нёв-де-Люксамбур,
где я буду только в трех с половиной часах пути от
Бешвиля. Все ли вы еще там, сударыня, в этом милом
Бешвиле? Мне кажется, вы собирались покинуть его
только в крайнем случае. Вы ели там виноград, и мы
тоже. Сегодня вечером генерал Ван-Дедем, человек
очень обязательный, прислал г-ну Дарю жалкую ма-
ленькую виноградную лозу в горшочке. Правда, на
ней были три кисточки винограда, два листика и пять
или шесть почек. Это была эмблема бедности. Г-н Да-
рю, со своей обычной любезностью, захотел, чтобы
мы все поели его; эти бедные виноградинки имели
вкус уксуса; нельзя себе представить ничего более
грустного; я пустился в путешествие в поисках
развлечений, я их не нашел и все время думаю о
Франции.
Не будете ли вы так добры, сударыня, передать мой
поклон князю, который, вероятно, уже вернулся из
Боса. Я думаю, что г-жа Нардо с вами, и прошу ее
принять мой смиренный привет. Не могу придумать
третьей формулы для м-ль де Камлен и м-ль Полины
и просто прошу их соблаговолить вспоминать иногда
о бедном изгнаннике, в преданности которого, надеюсь,
сударыня, вы уверены.
Ничего нового, сударыня, кроме того, что все полу-
чили ордена, например, Сильвен, которого вы знаете,
и г-н де Сен-Дидье — голубой крест,— о нем вы еще,
может быть, не слыхали. Генерал Дюма осыпает
милостями своих подчиненных.
125
43
ФЕЛИКСУ ФОРУ
Смоленск, 7 ноября 1812 года.
Выехав из Москвы в свою командировку 16 октября,
я прибыл сюда 2 'ноября после интереснейшего путеше-
ствия; оно одно стоило того, чтобы побывать в России.
Два великолепных нападения казаков, твердая уверен-
ность в течение ночи, что завтра тебя убьют;
писать, к сожалению, нет времени. Благодаря отсут-
ствию моих коллег ничто не нейтрализовало романи-
ческую сторону моей души, без которой я скучен самому
себе. Чувствую себя очень хорошо и, вероятно, поеду
теперь в Минск делать закупки. Прощай, передай моей
семье, что я бодр и в хорошем настроении. У меня есть
время только на то, чтобы обнять тебя. Записную книж-
ку я получил.
Счастливый смертный! Какая разница между твоей
осенью и моей! Уверяю тебя, я не осквернен ни малей-
шей крупицей зависти, напротив, чем счастливее ты
будешь, тем менее странной покажется тебе моя фило-
софия, тем больше ты меня полюбишь.
44
ФЕЛИКСУ ФОРУ
Смоленск, 9 ноября 1812 года.
Вот я снова в этом городе, по живописности он про-
должает казаться мне единственным в своем роде. Снег
еще усиливает впечатление от поросших деревьями
оврагов, среди которых он построен. Мороз легкий, два
или три градуса, но так как мы в России, каждый
убежден, что он замерзает. Все наши помыслы направле-
ны на физическую сторону бытия: иметь или не иметь
сапоги, шубу — вот основной вопрос. В течение двадца-
ти дней я не мог тебе писать. Были моменты, когда
я очень хотел сохранить воспоминание о том, что проис-
ходило у меня в душе и что я видел вокруг себя, но
писать было невозможно. Сегодня все возвышенное
126
в моей душе опять нейтрализовано обществом, в кото-
ром я принужден находиться, я не хочу сказать, обще-
ством того или иного человека в частности, но людей
вообще; Так как я лишен защитного панциря, все
неприятности плашмя падают на мою душу, и от этого
она становится плоской; вот состояние, в котором
я имею честь находиться, переночевав с двумя добры-
ми малыми на полу какого-то чуланчика, рядом с ком-
натой, где таким же манером почивали восемь или
десять сослуживцев. И все это принимается невесело,
потому что люди, меня окружающие, покрывают лишь
прозрачным лаком озлобленность, порожденную такими
неудобствами. Я заметил, что военные, которые гордят-
ся перенесенными лишениями, всегда встречают их
весело. Сначала эта веселость, вероятно, лишь напуск-
ная. Это относится как к молодым людям, так и к
людям всех возрастов, пережившим действительно
острое горе. Усвоение такого веселого тона облегчается
полнейшим отсутствием чувствительности по отноше-
нию к другим и к самим себе. Иные заболевают гнилой
лихорадкой в покинутой деревне, находятся там двена-
дцать или пятнадцать дней в отчаянном положении, а
через месяц уже говорят об этом с легкой улыбкой.
Я прекрасно понимаю, что это главным образом объ-
ясняется их уверенностью в том, что тем, кто их слу-
шает, глубоко наплевать на все это, но они и в самом
деле уже ничего не помнят. Я хорошо проверил это на
командире батальона 46-го полка, с которым я совер-
шил путь от Москвы сюда. Мои же коллеги, напротив,
хотят использовать свои невзгоды для повышения
по службе: лица у них вытянутые и сердца озлоб-
ленные.
Об этом пути я и хотел тебе рассказать. Я написал
несколько заметок, но потерял их. Если у меня однаж-
ды возникла какая-нибудь мысль, она уже не может
возвратиться, она внушает мне отвращение. Одно это
путешествие вознаграждает меня за то, что я уехал из
Парижа, потому что я видел и прочувствовал такие
вещи, какие литератор, ведущий сидячий образ жизни,
не угадает и за тысячу лет. Самое интересное было
25 и 26 октября...
127
45
ГРАФИНЕ ПЬЕР ДАРЮ
Смоленск, 9 ноября 1812 года.
Вот я опять, сударыня, в этом живописном Смолен-
ске, который сейчас немного испорчен снегом. Я только
что совершил сентиментальное путешествие из Москвы
сюда и прошу позволения рассказать вам о нем. Мне
кажется, нет ничего прозаичнее, чем совершить путе-
шествие, все обстоятельства которого мы предвидим
заранее. Когда едешь из Парижа в Страсбург, знаешь
названия почти всех почтовых станций, ругаешь неко-
торых кучеров, говоришь хозяевам иных гостиниц, что
они мошенники. Ну, разве не так? Но что может быть
скучнее? Почти радуешься, если сломается колесо: как-
никак, получаешь какое-то ощущение.
Вместо этого я только что совершил очаровательное
путешествие. Три или четыре раза в день я испытывал
поочередно то крайнюю скуку, то крайнее наслаждение.
Надо признать, что наслаждения эти не отличались
утонченностью. Одно из самых острых было, когда
однажды вечером я нашел несколько картофелин и
съел их без соли с заплесневелым солдатским хлебом.
Теперь вам понятно наше отчаянное состояние. Оно
продолжалось восемнадцать дней: я выехал из Москвы
16 октября и добрался до Смоленска 2 ноября. Граф
Дюма приказал мне отправиться с обозом из 1 500
раненых, охраняемых отрядом в 200 или 300 солдат.
Представьте себе огромное множество маленьких пово-
зок, ругань, постоянные ссоры; все эти повозки наезжа-
ют одна на другую, валятся в невылазную грязь. Каж-
дый день мы непременно проводили два или три часа в
грязной канаве в полнейшей беспомощности. Вот когда
я проклинал свою глупую мысль поехать в Россию. Ве-
чером, после того как мы шли пешком целый день и
прошли при этом всего три или четыре мили, мы стано-
вились на бивуак и ненадолго засыпали, дрожа от хо-
лода.
24 октября, когда мы разжигали костры, нас вдруг
окружили тучи людей и начали нас расстреливать.
Полное смятение, проклятия раненых; с огромным тру-
128
дом нам удалось заставить их взяться за ружья. Мы
отбиваем неприятеля, но понимаем, что нам еще пред-
стоят немалые приключения. Среди наших раненых был
храбрый генерал по фамилии Мурье, который объяснил
нам наше положение. Так как мы были атакованы в тот
вечер огромной ордой пеших людей, то перед нами, по-
видимому, было четыре или пять тысяч русских, частью
регулярных войск, частью восставших крестьян. Нас
окружили, и отступать было так же опасно, как и идти
вперед. Мы решили провести ночь не ложась и на сле-
дующий день, на рассвете, построиться в батальонное
каре, поместить раненых в середину и сделать попытку
прорваться сквозь русских; если бы нас стали теснить,
мы бы бросили наши повозки, снова построились бы
маленьким батальонным каре и скорее бы дали пере-
бить себя до единого, чем сдались бы крестьянам, кото-
рые все равно не спеша закололи бы нас ножами или
убили бы другим каким-либо приятным способом.
Приняв это отважное решение, мы стали готовиться.
Каждый складывал в узел наименее необходимые ве-
щи, которые собирался бросить при первом же напа-
дении, чтобы облегчить повозку. Я ночевал вместе с
пятью или шестью ранеными полковниками; неделю
тому назад я еще не был с ними знаком, а в дороге они
стали моими самыми близкими друзьями. Среди них
есть даже один, которого я обещал рекомендовать
г-же Мику. Это большая смелость с моей стороны, но
дело в том, что этот человек действительно вполне за-
служивает рекомендации, зовут его г-н де Колларт, он
командует II гусарским полком и будет жить в Льеже.
Все эти люди были согласны в том, что мы пропали.
Они раздавали свои наполеондоры слугам, чтобы попы-
таться спасти хоть немного денег. Все мы стали близки-
ми друзьями. Мы выпили последнее оставшееся у нас
вино. На следующий день, который должен был стать
для нас таким значительным, мы все выступили пешком,
шагая возле наших колясок, вооруженные с ног до голо-
вы пистолетами. Стоял такой туман, что за четыре шага
ничего не было видно. Мы беспрестанно останавлива-
лись. У меня был томик г-жи дю Деффан, который я
прочел почти весь. Враги не сочли нас достойными
своего гнева; только вечером на нас напали несколько
0. Стендаль. T. XV. 129
казаков и нанесли удары пиками пятнадцати или
двадцати раненым.
Вот, сударыня, самое интересное приключение во
время нашего путешествия. По справедливости я дол-
жен был доложить вам о нем. Хотя я ни на минуту
не переставал надеяться, в течение ночи я, вероятно,
как и все, подводил итог своей жизни и горько упрекал
себя в том, что не сумел выразить вам, до какой степе-
ни я вам предан.
Во время этих смехотворных тревог его величество
оттеснял русских на Калужскую дорогу и давал велико-
лепные сражения, способные навеки прославить нашу
армию. Прибыв в Смоленск, я устроил там квартиру его
превосходительству. Жду его с нетерпением, ибо боюсь,
как бы адъютант какого-нибудь раненого генерала
не отнял ее у меня.
Г-н граф Дюма был болен сильнейшим воспалением
легких. Он должен прибыть сегодня вечером, а г-н Да-
рю, говорят,— завтра утром. Он чувствует себя очень
хорошо, так же как и г-н Клеман де Рис.
Примите, прошу вас, сударыня, выражение моего
глубокого почтения и соблаговолите напомнить обо мне
г-же де Нардо и князю. Надеюсь, что ваша беремен-
ность протекает благополучно.
46
ГРАФИНЕ ПЬЕР ДАРЮ
Смоленск, 10 ноября 1812 года.
Дорогая кузина, тороплюсь сообщить вам новости
о г-не Дарю, который слишком занят со времени
своего прибытия сюда, чтобы иметь возможность по-
дробно написать вам. Тридцать шесть часов тому назад
г-н Дарю приступил к исполнению обязанностей глав-
ного интенданта. Садясь в карету, чтобы покинуть Мо-
скву, наш славный генерал Дюма стал жаловаться на
колющую боль в боку; вскоре он начал кашлять
кровью, и, наконец, у него объявилось воспаление лег-
ких по всем правилам. Такая болезнь в его возрасте,
в такое время года и в такой обстановке! Он уже вне
130
опасности, но до того худ, до того бледен, так ослаб,
что просил у его величества отпуск на месяц, в про-
должение которого г-н Дарю будет ведать интендант-
ской службой. Вот мы опять в Смоленске, доро-
гая кузина, все очень устали, но чувствуем себя пре-
красно.
Весь марш из Москвы досюда я проделал отдельно
от своего патрона. Наша армия пошла бить русских под
Малоярославцем. Очень досадно, что это победоносное
сражение получило такое диковинное название; гово-
рят, это был великолепный бой, и никогда русских
не гнали с их позиций более блестящим и более почет-
ным для армии образом. Я не присутствовал при этих
блистательных делах, я покинул Москву 16 октября и
прибыл в Смоленск с жалким маленьким обозом, ко-
торый подвергся нападению казаков, имевших, между
прочим, неделикатность захватить мой ящик с продо-
вольствием, так что восемнадцать дней я питался сол-
датским хлебом и водой. Все это потому, что у меня
теперь длинный титул: «Начальник заготовок резерв-
ного провианта»,— каковой титул не доставлял мне
пока еще много хлопот. Однако думаю, что мне при-
дется скоро ехать в Оршу.
Всю дорогу от Москвы мы переносили дьявольские
физические муки. Ни один рыночный грузчик не до-
ходит к концу дня до такого изнеможения, как быва-
ло с нами каждый вечер, когда мы строили себе ма-
ленький шалаш из сухих ветвей и зажигали костер.
Я до сих пор дрожу от холода, и вы, конечно, замечае-
те это по моим каракулям. Вы не узнали бы нас, ми-
лая кузина, за исключением маршала, экипаж кото-
рого сохранился благодаря хорошим слугам и пят-
надцати лошадям. Нас всех можно испугаться. Мы
похожи на своих лакеев. Это в буквальном смысле;
первого из нас, кто приехал в Смоленск, приняли за
дерзкого лакея, потому что он подошел к хозяину
дома и подал ему руку. Мы очень далеки от париж-
ской элегантности. Я слыву самым счастливым, пото-
му что, не жалея денег и гневно набрасываясь на
фургоны, приближавшиеся к моей коляске, я ее спас,
если можно сказать «спас», когда имеешь всего че-
тыре рубашки и один сюртук. Плохо то, что не все
131
принимают это так весело. Немного веселости скра-
сило бы нашу нищету, но все, кто недостаточно си-
лен духом, очень озлоблены.
Впрочем, от всех этих неприятностей страдают в
армии преимущественно люди богатые. Солдатам
живется хорошо, у них полные чашки бриллиантов и
жемчуга. Это счастливая часть армии, а поскольку их
большинство, то, значит, так и надо.
Прощайте, дорогая кузина, соблаговолите пере-
дать мой почтительный привет г-жам де Бор и
Лебрен и м-ль Лебрен и напомнить обо мне г-ну
де Бор.
А. Бейль.
47
ОТЦУ
Смоленск, 10 ноября 1812 года.
Здесь приходится писать, когда представляется
случай, милый папа; я получил очень спешное письмо
от г-на де Жолю, который сообщает мне, что он тебе
написал. Поторопи это дело, чтобы я мог воспользо-
ваться хоть какими-нибудь плодами крайней устало-
сти, которую я испытываю уже с 16 октября — дня
моего отъезда из Москвы. Выезжая, я потерял всю
свою провизию и восемнадцать дней жил на воде и
отвратительном солдатском хлебе, который стоил мне
три или четыре франка. В это время основные силы
армии имели все в изобилии. Но если ты получил мои
письма, ты знаешь, что я начальник заготовок резерв-
ного провианта. Завтра я, вероятно, заеду в Оршу по
дороге в Минск, за восемьдесят миль в тылу армии.
Я измучен и умираю от усталости, но здоров. В до-
роге я болел. Словом, если его величество сделает
меня бароном, я не напрасно получу этот титул.
Гаэтан, тоже усталый, здоров. Тысячу приветов
всей семье.
Ш. Шометт.
132
48
СЕСТРЕ ПОЛИНЕ И ГРАФИНЕ БЕНЬО
Смоленск, 20 ноября 1812 года.
Разбери, если у тебя хватит терпения, прилагае-
мый черновик; это письмо г-же Беньо, и все, что в
нем написано, чистая правда. Я окружен глупцами,
которые выводят меня из себя. По зрелом размышле-
нии я решил, что в последний раз удаляюсь от цели—>
la mia сага Italia *. У нас нет чернил; я только что
изготовил семьдесят пять капель, которые уже истра-
тил на свое большое письмо. Итак, прощай, никому
не показывай другого письма. Я более чем когда-ли-
бо чувствую отвращение к скучным людям; освобож-
дайся от них как только можешь. Я думаю, что буду в
двадцати или тридцати милях от Москвы. В настоя-
щий момент все еще продолжают бить русских.
Сударыня,
Обязательно нужно воспользоваться любезным
разрешением, которое вы соблаговолили мне дать, и
не терять окончательно привычку говорить с прият-
ными людьми; тех, что окружают меня вот уже три
месяца, никак нельзя причислить к таковым. Эти лю-
ди всегда говорят о серьезных вещах, а серьезные ве-
щи следовало бы сокращать и пробегать по ним, как
по раскаленным угольям; не тут-то было, они приме-
шивают к ним невероятную дозу важности, и то, что
можно сказать за десять минут, растягивается из-за
этого на добрый час.
Это, сударыня, очень неприятно, а между тем мы
принуждены видеть только таких людей. Так, напри-
мер, у меня не было случая заговорить с женщиной с
тех пор, как мы были в деревне Мариамполь, в Прус-
сии; это наша общая судьба. Приходится платить та-
кую дорогую цену за зрелище города, горящего ночью,
над которым до самого неба вздымается огненная пира-
мида шириной в полторы мили.
За пять дней пожар выгнал нас из пяти дворцов;
* Моей дорогой Италии (итал.).
133
наконец, устав бороться, на пятый день мы поехали
на бивуак, за черту города. Едучи туда, мы испыты-
вали превратности величия. Мы выезжаем со свои-
ми семнадцатью экипажами на улицу, еще не слиш-
ком охваченную пламенем, но огонь движется быстрее
наших лошадей, и, когда мы достигаем середи-
ны улицы, пламя горящих по обе стороны домов пу-
гает их, искры их обжигают, дым душит нас, и мы с
большим трудом поворачиваем назад и выбираемся
оттуда.
Я уж не говорю вам, сударыня, об еще более
ужасающих ужасах. Одна лишь вещь огорчила меня:
кажется, 20 сентября, в день нашего возвращения в
Москву, я увидел, что этот очаровательный город,
один из прекраснейших храмов наслаждения, превра-
тился в черные зловонные развалины, среди которых
бродили несколько несчастных собак и несколько
женщин в поисках пищи.
В Европе не знали этого города. В нем было шесть-
сот или восемьсот дворцов, каких нет в Париже. Все
там было устроено для самого чистого наслаждения.
Там были лепные украшения самых свежих тонов,
лучшая английская мебель, изящнейшие псише, пре-
лестные кровати, диваны тысячи оригинальных фа-
сонов. В каждой комнате можно было располо-
житься четырьмя или пятью различными способами и
всегда удобно, все было продумано; величайший
комфорт соединялся здесь с самым тонким изяще-
ством.
Это объясняется очень просто: тут жили тысяча че-
ловек, получавшие от пятисот тысяч до полутора мил-
лионов ливров годового дохода. В Вене такие люди всю
свою жизнь сохраняют серьёзность и думают о том,
как бы им получить орден св. Стефана. В Париже они
ищут того, что они называют приятным существова-
нием, то есть такой жизни, которая больше всего удо-
влетворяет их тщеславие; сердца их высыхают, и они
неспособны понимать других.
В Лондоне они хотят принимать участие в делах
нации; здесь, при деспотическом правительстве, у них
остается одно — наслаждение.
Я думаю, сударыня, что счастливый Белиль с ва-
134
ми; скажите ему, что с его мундиром аудитора нель-
зя ничего сделать до тех пор, пока военный министр
не напишет, что он больше не нуждается в егб та-
лантах.
Будьте добры, сударыня, поклониться от меня гра-
фу Беньо и благоволите вспоминать иногда о моей
почтительной преданности.
49
СЕСТРЕ ПОЛИНЕ
Кёнигсберг, 28 декабря 1812 года.
Кажется, в Молодечно, в тридцати лье от Вильны
по дороге в Минск, чувствуя, что я замерзаю и силы
мои иссякают, я принял смелое решение обогнать ар-
мию. Вместе с г-ном Бюшем мы прошли четыре лье
за три часа. Нам повезло: мы захватили трех послед-
них лошадей на почтовой станции. Мы отправились в
путь и приехали в Вильну в довольно подавленном
настроении. Мы уехали оттуда седьмого или восьмого
и прибыли в Гумбинен, где понемногу восстановились
наши физические силы; оттуда я приехал сюда, дви-
гаясь на несколько лье впереди г-на Дарю.
Сюда постепенно прибыли и все остальные, кроме
Гаэтана. Оказывается, он заболел еще до Вильны,
Здесь г-н Дарю рассказал, что видел его в Вильне. Он
совершенно пал духом, плакал и тосковал по своей
матери. Г-н Дарю одолжил ему денег, потом отдал
ему свою последнюю лошадь и последнюю пару са-
пог— поступок действительно благородный в эти тя-
желые времена, когда лошадь означала жизнь. Я пы-
тался выяснить эти горестные обстоятельства: все со-
жалеют о судьбе этого несчастного юноши, но никто
не может добавить никаких фактов к тому, что
сказали г-ну Дарю его слуги, последними видевшие
Гаэтана за лье от Ковно. Когда все это происходило,
я был на пять или шесть лье впереди. В этом перехо-
де погибли генералы, комиссары — распределители
кредитов, и вряд ли Гаэтан, у которого не было доста-
точно решительности, мог вынести все это; возможно
еще, что его взяли в плен.
135
Прощай, мой милый друг, я сообщил тебе очень
грустную новость; не говори о ней ни слова. Я думаю,
что г-н Дарю, который так достойно вел себя, напи-
шет его отцу. Я сам спасся только благодаря своей
решительности; я часто видел близко перед собой
смерть.
Тысячу приветов твоему славному мужу. Напиши
мне о себе: вот уж месяц, как я не получал ни слова
из Гренобля.
Прощай, и т. д., и т. д.
50
ФЕЛИКСУ ФОРУ, ГРЕНОБЛЬ
Майнц, конец января 1813 года.
Дорогой кузен, наконец-то я пишу тебе! Представь
себе, что физически я и мои собратья выглядим ужас-
но, мы отвратительно грязны и на коленях поклоняем-
ся картофелю. Когда я переношу это один, романиче-
ская сторона дела толкает меня вперед, и я загораюсь
любопытством, но в присутствии моих собратьев у
меня отнимаются руки и ноги. Вообще ужасная жизнь,
хуже того, что я терпел в Испании.
Прощай, пиши мне; каждое письмо из Франции
на два дня приводит меня в восторг.
Шаплен.
51
СЕСТРЕ ПОЛИНЕ
(Париж), 4 февраля 1813 года.
Очень рад был получить твое письмо. Это — пер-
вое за шесть с половиной месяцев. Ты знаешь, что
г-н Дарю писал дяде. Это вывело меня из большого
затруднения. Я не- знал, как найти наименее ужас-
ный способ сообщить такую печальную новость. Кто
этот г-н Ф., который мог бы стать нашим зятем? На-
зови мне полностью его имя.
Ты осталась на зиму в Тюэлене? Думаю, что, ко-
136
гда ты будешь выходить, вы для разнообразия по-
едете в Лион или в Женеву.
Я очень устал, но не болен. Я ощущаю внутренний
холод. Я пью по две или по три бутылки великолеп-
ного вина, пью пунш, кофе,— ничего не помогает; я
всегда голоден и мерзну.
Прощай, люби меня и пиши. Целую твоего мужа.
Анри.
Напиши мне о Викторине и г-же Феликс <Фор>.
О них обеих мне было бы очень любопытно узнать.
52
ОБЪЯСНЕНИЕ ПО ПОВОДУ ДЕЛА 24 МАЯ 1813 ГОДА
Г-н де Бейль, аудитор Государственного Совета,
заявляет следующее:
Находясь 24 мая 1813 года утром в колонне экипа-
жей главного штаба, я услышал крики: «Казаки!»
Начальник обоза г-н..., капитан, кавалер ордена
Почетного Легиона, сразу же спросил солдат, на-
готове ли их оружие. Г-н де Бейль подошел к
группе солдат приблизительно в пятидесяти шагах от
головы колонны, чтобы проверить их оружие. У этих
солдат был смущенный вид, двигались они вяло. Ни-
жеподписавшийся был удивлен тем, что их так немно-
го. Офицер, кавалер ордена Почетного Легиона, о ко-
тором шла речь, приблизился, чтобы взять несколь-
ких солдат и отвести их в хвост колонны. Началась
перестрелка. Когда нижеподписавшийся спрашивал о
том, откуда подходят казаки, и об их числе, все ему
отвечали, что их двадцать пять—тридцать. Так как
нижеподписавшийся находился возле тропинки, пере-
секавшей деревню слева от дороги, и думал, что ка-
заки могут появиться с этой стороны, он прошел по
ней шагов сто. Когда он возвращался к большой доро-
ге, пересекавшей деревню и занятой колонной экипа-
жей, он встретил г-на..., командира батальона его ве-
личества короля Вестфалии, свернувшего на тропинку
с тремя или четырьмя солдатами, которых он соби-
рался поставить в качестве охранения. Когда ниже-
137
подписавшийся вернулся к голове колонны, он уви-
дел там жандармов, которые, по-видимому, оттуда не
отходили. Тут он узнал, что его превосходительство
г-н герцог Фриульский находится в этой деревне под
охраной нескольких рот. С этого момента, предпола-
гая, что всякая опасность миновала, нижеподписав-
шийся шел с фланга колонны, вдоль довольно глубо-
кого ручья, окаймлявшего дорогу слева по направле-
нию к Горлицу. Тут он узнал, что один служащий в
канцелярии его превосходительства г-на Министра Го-
сударственного Секретаря был тяжело ранен. Из вы-
шеизложенного следует, что нижеподписавшийся, на-
ходившийся в экипаже в голове колонны, когда нача-
лось нападение, не видел ничего, заслуживающего
внимания.
Горлиц, 24 мая 1813 года.
Де Бейль,
аудитор,
53
СЕСТРЕ ПОЛИНЕ
Венеция, 8 октября 1813 года.
Мой милый друг,
Первые годы выдающегося человека похожи на
уродливый куст. Отовсюду торчат только колючки и
неприятные на вид и угрожающие ветки. Ничего ми-
лого, никакой прелести в том возрасте, когда люди
посредственные, напротив, кажутся наделенными эти-
ми приятными качествами, так сказать, независимо
от своей воли и только в силу собственной натуры. Со
временем противный куст падает на землю, и мы ви-
дим величественное дерево, которое потом принесет
восхитительные цветы.
Я был противным кустом в 1801 году, когда я с
крайней добротой был принят г-жой Бороне, Милан-
кой, женой одного купца. Ее две дочери были укра-
шением ее дома. Обе эти дочери теперь замужем, доб-
рая их мать тоже еще жива; в этом обществе наслаж-
даешься совершенной непринужденностью и умом,
138
намного превосходящим все, что я встречал в своих
путешествиях.
К тому же меня там любят вот уже двенадцать
лет. Я.решил, что должен поехать туда и там либо
закончить жизнь, либо излечиться, если, судя по всей
видимости, сила и молодость преодолеют расстрой-
ство, произведенное во мне крайним утомлением.
Я поселился в Милане в хорошей гостинице, где я
щедро платил всем слугам, я позвал лучшего врача
города и подготовился с твердостью сопротивляться
смерти. Счастье снова увидеть нежно любимых друзей
оказалось сильнее всех лекарств. Теперь я вне вся-
кой опасности. Даже лихорадка, и та мне нипочем.
Она прекратится у меня только после жарких дней
будущего лета, но из-за нее нервы у меня останутся
крайне раздраженными. И, наконец, я обязан своим
здоровьем такому средству: когда у меня жар, я заби-
ваюсь в угол гостиной и слушаю, как мне играют. Со
мной не разговаривают, и скоро наслаждение берет
верх над болезнью, я встаю и присоединяюсь к
остальным.
Возможно, что во Францию приедет г-н Антонио
Пьетрагруа, юноша пятнадцати лет и сержант по зва-
нию. Это сын одной из двух сестер. Если он когда-ни-
будь тебе напишет, сделай все на свете, чтобы доста-
вить ему какое-нибудь удовольствие во Франции. Это
мне будет в тысячу раз приятнее, чем все, что ты могла
бы сделать для меня. Твоя услуга может состоять
в том, что ты препроводишь ему двести или триста
франков и устроишь так, чтобы он был принят в двух
или трех кружках лионского общества.
Если он поедет в Гренобль, я рекомендую его Фе-
ликсу; во все прочие места я буду давать ему реко-
мендации из Парижа. Сохрани мое письмо и, если
придется, не забудь принять г-на Антонио Пьетрагруа,
как моего сына.
Я очень доволен Венецией, но из-за своей слабо-
сти хочу домой, то есть в Милан. Конечно, придется
вернуться во Францию в конце ноября; если это не
слишком нарушит твои планы, выезжай мне навстре-
чу в Шамбери или в Женеву.
Г. Симонетта.
139
54
СЕСТРЕ ПОЛИНЕ
Париж, 1 апреля 1814 года.
Я совершенно здоров; третьего дня происходила
замечательная битва при Пантене и на Монмартре; я
видел, как взяли эту гору.
Все вели себя хорошо, ни малейшего беспорядка.
Маршалы делали чудеса. Хочу иметь от вас известия.
Вся семья здорова. Я дома.
55
СЕСТРЕ ПОЛИНЕ
Париж, 24 июня 1814 года.
Оказывается, милая Полина, что вы по некоторым
вопросам попадаетесь на удочку газетным уткам.
К счастью для Франции, люди, подвергавшиеся пре-
следованиям, взяли бразды правления. Кончены кро-
вавые расправы, кончена война; двадцатилетнего
художника уже не будут больше забирать в солдаты.
Вполне естественное следствие заключается в том, что
у тех, кто пользовался покровительством сильных ми-
ра сего, покровителей больше нет. Я до сих пор счи-
тался прикомандированным. Все прикомандирован*-
ные теперь упраздняются. Наконец, в каждом мини-
стерстве увольняют по пятьсот служащих, так
что я не вижу, как мне использовать свои талан-
ты, разве что стать хирургом. Я считаю, что
на меня обрушиваются десять или двадцать лег
нужды.
Что делать? Не поддаваться, пока это будет совме-
стимо с честью. Я бы очень хотел привести в порядок
свои дела, прежде чем перевалю через Альпы. Фе-
ликс предлагает мне провести месяц или в Гренобле,
или в какой-нибудь деревне поблизости. Только этого
мне бы недоставало, чтобы разом погубить себя. Я не
хочу отравлять себе жизнь видом человека, от которо-
го
го завишу, после того, как я думал, что я не-
досягаем для его когтей. Ты понимаешь, как необходи-
мо, чтобы мои друзья действовали изо всех сил. Ска-
жи славному Франсуа, чтобы он не забывал меня.
К тому же ему не много нужно сделать. Г-н Эннемон
Эли попросит у г-на Ганьона 16 тысяч франков и объ-
явит о продаже дома.
Я, разумеется, захожу к славной г-же Беньо, но
г-н Беньо хлопочет за моего друга Белиля, а в нашей
стране можно хлопотать только за одного человека.
Что касается Дарю, то они в деревне, и им неудобно
за кого-либо просить.
Так как властители Италии вызывают всеобщую
ненависть, ненавидеть французов там позабудут. Епи-
скоп Сен-Мало, наш посол в Риме, на днях уезжает.
Надеюсь пробыть здесь меньше месяца, а там поки-
нуть этот край забот и холода; уже неделю погода у
нас, как в феврале. У меня начинаются суровые испы-
тания, и, может быть, надолго. Я боюсь только того,
что, помимо желания, остаток гордости помешает мне
к кому-либо обратиться. Прощай. Поторопи своего
мужа, чтобы он написал ублюдку. Быть может, ви-
дя, что все хлопочут о том, чтобы добиться от
него законных ста луидоров годовых для сына
тридцати одного года, он решит поступить со мной,
как другой человек с его состоянием поступил бы по
отношению к восемнадцатилетней дочери, выдавая ее
замуж.
Лучшие пожелания г-же Дервиль.
Шампель.
Послала ли ты «О Германии» в Милан г-ну Плана
с почтой, заезжающей в Тур-дю-Пен?
Не знаю, ехать ли м,не в Лондон. При тепереш-
нем состоянии моих финансов, по-моему, это безу-
мие.
Есть ли у тебя брошюра Бенжамена Констана?
Если ты ее поймешь, она доставит тебе большое удо-
вольствие. Было объявление о переводе Шиллера.
Обязательно купи этот перевод.
141
56
СЕСТРЕ ПОЛИНЕ И ГРАФИНЕ БЕНЬО
Милан, 28 августа 1814 года.
Милая Полина!
У меня не хватает терпения переписывать прила-
гаемые факты. Это обрывки одного письма; когда я
кончил его, мне показалось, что оно написано слиш-
ком тяжелым языком.
Сударыня,
За этот месяц в Париже, возможно, произошло
столько событий, что не будет ничего удивительного,
если рассказы путешественника вас не заинтересуют.
Застанет ли вас мое письмо в замке г-на Кюриаля —
этот замок, я думаю, очарователен — или ему не по-
счастливится и оно придет в среду, как счет на хлеб
для бедных? Если бы я писал в деревню, где вку-
шаешь сладкое блаженство от столь приятного обще-
ства, я больше распространялся бы об интересной ча-
сти моего путешествия; если же для Парижа, я рас-
сказывал бы вам о политическом балагане, который
я наблюдал.
После того, как со щемящим чувством я покинул
Париж и места, напоминавшие мне прелестные иллю-
зии, которые, однако, были не только иллюзиями, я
приехал провести неделю среди очень зеленых и очень
уединенных лесов, с людьми, на хорошее отношение
которых я вполне могу рассчитывать. Я отправлялся
утром, один, верхом и*проезжал две или три мили по
безмолвному лесу — прекрасная обстановка для того,
чтобы предаться размышлениям. Там я снова понял,
что любил только иллюзии, и я не назову вам имя
единственной женщины, о разлуке с которой я
искренне сожалел. Общество мужчин и серьезные
рассуждения кажутся мне скучными. Вы, может быть,
заметили, сударыня, что эти глубокомысленные рас-
суждения всегда заканчиваются каким-нибудь пе-
чальным выводом. Я говорю о наиболее интересных
рассуждениях; три же четверти из них так невеже-
ственны и плоски, что остается только пожать плеча-
ми. Все преимущество этих так называемых серьезных
142
разговоров состоит в том, что, если людей, с которыми
вы беседуете, зовут X или Z, болтуны, видевшие, как
вы выходите от них, начинают вас уважать. Значит,
человеку, хоть немного чувствительному и хоть сколь-
ко-нибудь разочаровавшемуся в тщете мундира,
остается только общество женщин, а это общество
неизмеримо выше в Италии, потому что во Франции
женщины в течение двадцати трех с половиной часов
в сутки все равно что мужчины. В Турине я видел
одного маленького короля, у которого есть некоторая
доля личной храбрости: он почти каждый день гуляет
один, пешком. Впрочем, как ему сказал этот лорд
Бентинк, который приезжал в Париж, в искусстве цар-
ствовать он отстал на тридцать лет, и если он оста-
нется на троне, то это будет не по его вине; он вызы-
вает недовольство двадцати тысяч солдат, предостав-
ляя им вернуться в Пьемонт; Милан полон знатными
семьями его страны, которые у него в немилости за
то, что они служили другому.
Я очень люблю друзей, которых приобретаешь в
путешествии; по-видимому, они находят в вас что-то
приятное, раз вы им нравитесь, хотя они и не знают,
кто вы такой.
В Турине я познакомился с одним итальянским
генералом, фамилии которого я, вероятно, так нико-
гда и не узнаю. Он показал мне короля и, что еще луч-
ше, прелестную актрису: ей восемнадцать лет, у нее
прекраснейшие в мире глаза; она весело смотрит на
жизнь, смеется надо всем, как на сцене, так и у себя
дома, и обладает достаточно глубокой мудростью, что-
бы не стремиться выйти замуж за богатого человека
из тех, что предлагают ей карету, ливрейных лакеев и
скуку от своего нудного общества: По характеру она
совершенно искренна, а потому поет и играет редко-
стным образом, то есть вполне естественно. Я видел,
как целый зал смеялся до слез в течение десяти ми-
нут, все вытирали глаза, и все, выходя, повторяли ко-
мический дуэт, который она пела со своим смешным
воздыхателем.
Таких удовольствий не встретишь по ту сторону
Альп; там бы возмутились непристойностью этого
дуэта.
143
Но я, кажется, злоупотребляю столь милостиво
данным мне разрешением писать вам нечто вроде
дневника. Судите, сударыня, о моей преданности; если
вы покажете кому-нибудь мое письмо, надо мной
непременно будут смеяться. Вы знаете общеизвест-
ную истину: женщина может положиться на возлюб-
ленного-итальянца только в том случае, если из-за
нее он повел себя не так, как следует; на поклонника-
немца, лишь если она сообщила ему живость; на лю-
бовника-француза, только если она заставила его сде-
лать что-нибудь смешное.
По жестокой длине этого письма вы видите, суда-
рыня, как далеко могут простираться мои претензии,
но я рассчитываю на обещание, которое вы соблагово-
лили мне дать, и думаю, что если его кто-нибудь и
прочтет, то это будете только вы. Я ведь обещал себе
не писать больше двух страниц и для этого взял тон-
ко отточенное перо и бумагу большого формата, но
всегда слишком много хочется сказать людям, кото-
рых искренне любишь.
Вот из-за этого-то мои разговоры с одной милан-
ской дамой бесконечны; из-за этого все окружающее
ее общество приревновало ее к одному французу, а
так как ей со многими приходится считаться, она
только что изгнала меня в Геную; я там буду 31 авгус-
та. Надолго ли? Не знаю. Я не могу судить о ненавис-
ти, которую питают к этому французу, потому что при-
нимают его очень вежливо и смеют говорить об этой
ненависти только ей. Значит, я могу иметь подозрения
и считать ее непостоянной; недавно я взял на себя сме-
лость сказать ей это; отсюда слезы, сцены, и, так как
я согласился наконец уехать, я покидаю Милан, тер-
заемый ревностью. Я предложил ей отправиться жить в
Венецию или в любой другой город, маленький или
большой, какой она захочет; она должна написать мне
о своем решении в Геную. Она попросила у меня свой
портрет, и пока я сидел за этим письмом, мне принесли
его обратно в книге.
Прощайте, сударыня, я должен оборвать письмо,
иначе я никогда не кончу. Прикажите моему посланцу
по-прежнему любить меня и упорно просить о неболь-
шой дипломатической должности в этой стране. Обя-
144
зательно нужно иметь какое-то официальное положе-
ние, чтобы быть в безопасности от иезуитских про-
исков.
57
СЕСТРЕ ПОЛИНЕ
28 октября 1814 года.
Ты исполнила мои поручения так, как если бы была
воспитана тем англичанином, который ехал давеча в
Большой Картезианский монастырь, то есть с точно-
стью, на которую я совсем не рассчитывал, но думаю,
что тут много помогло присутствие г-жи Дервиль; при-
ношу ей за это мою благодарность. Так как ей прихо-
дится преодолевать большие трудности, чем тебе, у нее
более сильный характер — вот и все объяснение. Все су-
щества обладают приблизительно теми качествами, ко-
торые им необходимы. Самый неловкий человек из
Гренобля, если он окажется посреди океана на судне,
давшем течь, станет воплощением активности, чтобы
выкачать воду насосом, заделать, если возможно, про-
боину и, наконец, чтобы остаться в живых.
Вот уже четыре дня дождь льет, как из ведра, но
каждый вечер играют «Дон-Жуана» и «Falsa Spo-
sa» * — такой великолепный балет, о каких во Франции
не имеют и понятия. За восемь су добрый миланец раз-
влекается, глазея на превосходные вещи от четверти
восьмого до половины первого.
Что до меня, то я слишком увлекаюсь тем, что ви-
жу; через два часа я устаю и иду с визитами в ложи.
Я хотел бы, чтобы ты и г-жа Дервиль побывали со мной
на этом удивительном спектакле: все его очарование
заключается в игре. К театру примыкают превосходные
залы, которые обходятся антрепренеру в сто тысяч
франков в год.
В Вене царит такая набожность, что здесь очень
боятся, как бы не запретили представления; в таком
случае, прощай счастье миланцев, ведь они живут
только для того, чтобы есть, любить и ходить в театр.
Немного политики, когда какое-нибудь действие в опе-
* «Ложную жену» (итал.).
10. Стендаль. Т. XV. 145
ре неудачно, тогда его не слушают и пускаются во вся-
кие предположения. Вчера, например, рассуждали о
том, что неаполитанский король не хочет уступать ко-
рону и что г-н де Б... идет в Болонью со своею армией,
чтобы предложить ему руку и заставить перейти с
неаполитанского трона на трон великого герцогства
Берг, куда, говорят, его посылают; я лично считаю это
ерундой.
Я замечаю, что мой кредит среди миланских дам
падает с тех пор, как я больше не могу дарить им ка-
шу. Эти маленькие зернышки были здесь знамениты, и
те дамы, которые любили меня, выбирали их из коро-
бочки языком. Каждый вечер они по два, а то и по три
раза замечали, что невозможно ухватить эти зернышки
пальцами.
У меня в саквояже было шесть коробок кашу от
вдовы Дерон; деньги кончились, и зернышки вместе с
ними. Как исправить урон, который это наносит моему
кредиту среди дам? Попросить Жирера купить шесть
коробок по сорок су у вдовы Дерон, с гвоздикой, с ко-
рицей и с жасмином и послать их с дилижансом.
Здесь не хватает всех мелочей, необходимых для
удобства жизни, но зато человек в сером фраке, у ко-
торого в комнате на тридцать шесть франков мебели,
возводит дворец стоимостью в миллион, как, например,
Каза Клеричи, строящийся сейчас у Восточных ворот.
Прощай, и т. д., и т. д.
58
СЕСТРЕ ПОЛИНЕ
Турин, 14 января 1815 года.
Если когда-нибудь, милый друг, ты позволишь себе
роскошь иметь любовника, помни, что легче всего вы-
дать себя тогда, когда ты с ним в ссоре. Так как Пияв-
ка сорвался с цепи от ревности, г-жа Пьетрагруа объ-
явила мне, что нужно отсюда на время уехать. Она до-
бавила, что победители Москвы не должны бояться хо-
лода и что, благо Италия не простирается до Гренобля,
я должен проехаться туда; что это избавит нас от раз-
луки, когда мы уже поселимся в Венеции. Я пытался
146
защитить свои интересы — все было напрасно. При-
шлось отправиться в Турин; но выйти из прелестного
бального зала, ярко освещенного, где вы танцуете с ва-
шей возлюбленной, очутиться на улице в сырую погоду
и попасть в дыру с навозом — все это и отдаленно не
напоминает того, что пришлось бы испытать моему
сердцу, если бы я покинул милую Италию для скучного
Гренобля, где мы, если помнишь, изнывали от тоски
год тому назад.
И вот я остановился в Турине.
Двадцать третьего я напишу г-же Пьетрагруа, что
я вернулся и не завяз в снегах Мон-Сени.
Отправь по почте прилагаемое письмо одного моло-
дого испанского офицера, у которого прелестная воз-
любленная в Милане, что очень поднимает его в моих
глазах. Будь ради меня внимательна к Алларам, чтобы
они не считали меня чудовищем за то, что в тридцать
два года, разоренный, я добиваюсь выделения мне за-
конной доли в двадцать пять тысяч.
Ах, мой милый друг, какую ужасную новость я
узнал из газеты, которую мне только что принесли!
Умерла г-жа Дарю. После тебя она была моим луч-
шим другом на свете; я не могу больше писать,
прощай.
О боги! мертв Ахилл, но здравствует Терсит!
59
РЕДАКТОРУ «CONSTITUTIONAL»
Руан, 26 сентября 1816 года.
Милостивый государь,
Так как мой брат г-н Луи-Александр-Сезар Бомбе,
находящийся в Лондоне, очень стар, страдает пода-
грой, совсем мало занимается музыкой и еще меньше
г-ном Карпани, позвольте мне ответить за него на
письмо г-на Карпани, опубликованное в вашей газе-
те, в номере от 20-го числа сего месяца.
Прошлой зимой я читал два письма на итальянском
языке, адресованные г-ном Карпани г-ну Бомбе, о кото-
рых упоминалось в вашей газете. Они побудили меня
прочесть то, что г-н Карпани называет своей ГайдниаА
147
ной, толстый и скучный том о композиторе Гайдне.
Сквозь многословие и неинтересные подробности я по-
нял, что некоторые факты из жизни Гайдна, упоминаю-
щиеся в книге, о которой идет речь, были украдены
г-ном Бомбе. Как выбраться из этого неприятного по-
ложения? Я решил утешиться и по совести стал считать,
что честь моего брата в безопасности, на основании сле-
дующего рассуждения: Юм не был плагиатором Рапе-
на-Туара из-за того, что повторил вслед за ним, что
Елизавета была дочерью Генриха VIII; Лакретель не
был плагиатором г-на Анкетиля из-за того, что писал
после него на тему о войнах Лиги.
Я был более чем утешен и почти обрадовался, когда
сообразил, что Юм и г-н Лакретель рассматривали
свою тему с иной точки зрения, чем их предшественни-
ки, и часто с противоположной; что эти два историка
вывели из уже известных фактов следствия, до них ни-
кому не приходившие в голову; что они, наконец, за-
ставили забыть своих предшественников. Боюсь, не та-
кой же ли случай произошел с этим бедным г-ном Кар-
пани, который прошлой зимой так гордился тем, что
смог отпустить несколько шуток по поводу имен и фа-
милии г-на Бомбе, и который теперь считает себя Гер-
кулесом, потому что, как он говорит, г-н Бомбе не на-
шелся, что ему ответить. Г. Карпани говорит, что он
выдвинул убийственные доказательства против г-на
Бомбе и что он хотел бы получить официальный ответ.
Это сражение, быть может, хоть немного напомнит о
«Гайдниане» нашего Атлета, которая покрывается пле-
сенью в Милане у Буччинелли. Г-н Бомбе и г-н Карпа-
ни могуг одновременно и в полном согласии предста-
вить свои доказательства. Средство для этого очень
простое. Пусть г-н Карпани закажет перевод тридцати
страниц своей «Гайднианы», пусть он сам выберет эти
страницы и пусть против них напечатают тридцать
страниц «Писем о Гайдне» г-на Бомбе,— эти страни-
цы пусть тоже выберет сам г-н Карпани.
Публика будет судить.
Если бы потребовались другие доказательства, я
сказал бы, что в сочинении о Гайдне г-на Бомбе, напе-
чатанном у Дидо, только 250 страниц малого форма-
та, в то время как творение г-на Карпани насчитывает
148
почти 550 страниц; я спросил бы г-на Карпани,
не претендует ли он также на «Жизнь Моцарта», на
превосходное литературное отступление о Метастазио,
на «Письмо о современном состоянии музыки во Фран-
ции и в Италии», на «Письмо» из Монморанси об иде-
ально прекрасном. Я попросил бы его обосновать свое
авторское право на впервые разработанные г-ном Бом-
бе вопросы, касающиеся истинных причин наслажде-
ния, вызываемого искусством, и в частности музыкой;
на тончайшие суждения г-на Бомбе о великих компози-
торах; я попросил бы также г-на Карпани сказать нам,
не имеет ли он милой претензии на то, что он послужил
образцом стилю, исполненному изящества и неподдель-
ного чувства, не исключающему известной остроты, —
словом, стилю, который, быть может, и составляет
главное достоинство сочинения г-на Бомбе.
Но, кажется, что и я, в свою очередь, становлюсь
Геркулесом, подражаю г-ну Карпани и впадаю в
серьезный и скучный тон. Г-ну Бомбе не нравится
этот современный стиль, и он во всяком
случае не собирался заимствовать свой стиль у г-на
Карпани. Г-н Бомбе, мой старший брат, конечно, бу-
дет жестоко упрекать меня за то, что я взял на себя
смелость надоедать публике от его имени. Поэтому я
кончаю; еще раз вызываю г-на Карпани проделать
опыт с тридцатью страницами; только ответив на этот
вызов, он докажет свою добросовестность.
Честь имею, и т. д.
А. К. Ж. Бомбе.
60
ЛУИ КРОЗЕ
(Руан), 28 сентября 1816 года.
Получил твое письмо № 9, от 15 сентября.
Кажется, мы довольно хорошо используем почту.
Вчера, 27-го, два огромных письма отправились с окази-
ей в Мане. Они содержали ответы на твои замечания по
1-му тому. Посылаю тебе обратно твои восемь страниц с
моими замечаниями на полях. Кроме того, десять стра-
ниц собственного сочинения, содержащие апостолов и
149
два дополнения для Леонардо. У меня хватит терпения
переписать ту фразу, чтобы присоединить .ее к этой, ко-
торая, однако, будет у тебя перед глазами только в
горах Дофине.
Во-первых, нужно будет изменить примечание сэра
Уильяма Итона, если только ты не выбросил его. Хотя
революции и плод народных страстей, но страсти эти
зависят от правительств.
Ты, конечно, получил письмо для Ашиля. Л андон
отпадает. Возьмем ту же бумагу, что и в книжке.
Благодаря счастливейшему случаю я недавно позна-
комился с четырьмя или пятью англичанами самого вы-
сокого ранга и ума. Они меня просветили, и тот день,
когда они дали мне возможность прочесть «The Edin-
burgh Review», будет великой датой в истории моего
ума, но также и внушающей уныние датой. Представь
себе, почти все хорошие мысли в «Истории живописи»—
следствия общих и более возвышенных идей, изложен-
ных в этой проклятой книге. В Англии, если «История
живописи» когда-либо попадет туда, ее примут за
сочинение образованного человека, а не человека,
пишущего по непосредственному велению своего
сердца.
Примечание о романтизме в темпераментах никуда
не годится. Эти скучные немцы, всегда глупые и напы-
щенные, завладели романтическим учением, дали ему
имя и испортили его. Это учение в том виде, как оно
осуществляется лордом Байроном (молодым безум-
цем, 36-летним Ловеласом) и как оно преподносится
«Edinburgh Review», несомненно, увлечет весь род
людской.
Шлегель остается смешным педантом. Он говорит,
что ему хотелось бы, чтобы французская литература
имела только одну голову: тогда ее легко было бы от-
рубить; что совершенство во всех жанрах существовало
еще до греков; что мы все время деградируем, и только
немцы сохранили еще немного священного огня, а
итальянский язык лишь испорченный немецкий. В об-
щем он совершенный прототип трех прокуроров, выхо-
дящих с представления «Сида» у Гельвеция; француз-
скую литературу он ввергает в небытие. «Кажется, я
доказал англичанам, что у них нет литературы,— ска-
150
зал он однажды.— Есть только одна Германия. Шил-
лер — это лишь ученик Шекспира. Гете лишен нрав-
ственного чувства и разменял свой гений на мелочи.
Остаются мой брат и я, и «Лекции по драмати-
ческой литературе», вероятно, лучшая книга нашего
века».
Если можешь, подними на смех этого глупца, иначе
еще подумают, что М. В. А. А. заодно с этим чудови-
щем тщеславия, которого скоро втопчут в грязь. Бай-
рон, Байрон — вот то имя, о котором нужно трубить на
весь мир! «Эдинбургское обозрение» ставит его непо-
средственно после Шекспира в смысле изображения
сильных страстей. Его сочинения — это истории траги-
ческой любви. «Корсар», поэма в трех песнях; «Гяур»
(христианин, который похищает турчанку; его возлюб-
ленная убита, он мстит за нее и умирает от горя), по-
эма в трех песнях; «Абидосская невеста», в трех песнях,
более нежная и не такая трагическая. Трое-четверо пер-
вых людей Англии считают, что эти произведения на-
верняка будут читать еще в 2500 году. Половина того,
чем мы восхищаемся, в Англии уже отвергнута. Мы ни-
чего не знаем об их успехах с 1790 года, а они, не счи-
таясь с материком, смело шли по своему собственному
пути. Платон, Цицерон, Аристотель и пр. не ставятся ни
во что в отношении пользы для современности, но ими
восхищаются, потому что они были велики в свое вре-
мя. Подражатели этих людей — глупцы, не умеющие
получить ответ от собственного сердца о том, что имен-
но доставляет ему наслаждение. Существует двадцать
томов «Эдинбургского обозрения», каждые четыре ме-
сяца выходит один номер; по четыре номера в год. Каж-
дый номер стоит в Лондоне 6 шиллингов, или 7 фран-
ков 4 су. Я, не колеблясь, советую тебе пожертвовать
8 франков Х8 = 64 франка и купить выпуски этого
сборника за 1815 и 1816 годы. Для нас там больше но-
вых истин, чем в ста французских томах. Неудобство в
том, что политические принципы там якобинские, но в
каждом номере не больше тридцати страниц, заражен-
ных этими плоскими рассуждениями (а всего в каждом
номере 270 страниц ин-октаво убористого шрифта).
Этот яд, я думаю, не помешает Теофилю достать эти
книги и для тебя. Я уже написал ему, чтобы он мне их
151
купил. Я не хочу приобретать никаких других книг.
В этой книге есть выдержки из всего, что вышло за по-
следние двенадцать лет, она говорит обо всем. Я читаю
№ 45, за апрель 1814 года; представляешь себе, что
это будет за предприятие, если я буду читать по 4 тома
в год. Первые люди Англии посылают туда свои статьи
даром. Если они хороши, их печатают. Встревоженные
министры тратят большие деньги, чтобы издавать
журнал «Quarterly Review», но этот второй журнал ка-
жется пресным по сравнению с тем другим. Я этот вто-
рой тоже читал.
Словом, за два месяца в моих взглядах произошла
революция. Я познакомился с семью или восьмью людь-
ми первого ранга и по орденам и по уму. Я имел у них
успех, польстивший моему самолюбию. Им понравилась
моя болтовня. Поэтому я оправился от робости, всегда
охватывающей меня перед людьми, которых я считаю
великими. В одном из следующих своих писем я назову
тебе имена этих новых знакомых.
Возвращаюсь к нашему делу.
Я настаиваю на М. В. А. А.
Если посвящение грешит чрезмерной смелостью,
оставь его, потому что с Ром... * по крайней мере оно
пройдет.
Если оно недостаточно остро, выброси его. Но поду-
май об ужасном несчастье, которое может свалиться
на мою голову. Я в когтях у семидесятилетнего иезуи-
та; если он доживет до возраста деда, т. е. до 82 лет,
то как я проведу эти двенадцать лет? Он все время
обещает дать мне тридцать тысяч франков, так же как
и моим сестрам, но каждую минуту какое-нибудь иезу-
итское препятствие останавливает все. Одним сло-
вом, дела мои с марта 1814 года не подвинулись ни
на йоту.
У меня только 1 600 франков в год. Хватит ли у те-
бя сочувствия ко мне и ума, чтобы понять такую вещь:
привыкнув за десять лет ко все возрастающему достат-
ку, я не могу прожить меньше, чем на четыре тысячи
франков. Чем влачить жалкое существование и умереть
с горя от чахотки, если старый иезуит доживет до вось-
* Слово написано неразборчиво.
152
мидесяти двух лет, я предпочитаю уехать в Россию в
качестве преподавателя.
Похвала никогда не кажется тривиальной тому, ко-
го хвалят. Если «История» окажется плохой, то уж не
из-за посвящения она провалится. Если она хороша, то
читатель рассердится, но его гнев растает от сорока
страниц предисловия. И это будет для меня средством
для России. Я сам себя убеждаю, пока пишу тебе.
Итак, решительно, если только это тебя не компромети-
рует, оставь посвящение.
Если иезуит сдержит наконец свое обещание дать
мне тридцать тысяч франков, эта сумма, из расчета
10% пожизненной ренты, даст мне 2500 плюс 1 600 =
4 100. Я счастлив. Иначе придется как-то шевелиться,
прежде чем, источив себя бессильным гневом, я не по-
дохну где-нибудь в углу, как бешеная кошка. У меня
есть посол, который покровительствует мне как уче-
ному, и если я смогу опереться на хорошую кни-
гу, он сделает меня преподавателем с жалованьем в
5 000 франков, которые вместе с моими 1 600 фр. позво-
лят мне вытерпеть ужасный холод. Теперь ты знаешь
об этом посвящении столько же, сколько и я. От-
редактируй его самым лестным образом для его север-
ного величества. Очень возможно, что в моем восторге
перед прекрасным мне не хватает такта. Вряд ли я в
этом отношении не становлюсь кое-где смешным. Поду-
май, насколько мысли мои не похожи, я не говорю уж
на мысли Бассе или Лабержери, но даже на мысли Бе-
лиля или Рин...
В отношении отсутствия такта, общего недо-
статка этого опуса, ты для меня лучший Совет Старей-
шин, поскольку ты имеешь большую склонность к жан-
ру Свифта. Постоянно живя среди смешного, вдали от
энтузиазма, ты усовершенствуешься в таком жанре:
глубокая мысль, выраженная в иронической и остроум-
ной форме.
Я перечитываю твое письмо; кажется, мы договори-
лись обо всем.
Посвящение остается, если только оно тебя не
компрометирует. В этом случае напечатать лапидарным
стилем и четкими буквами на странице, следующей за
заглавной, слова:
153
To
the happy few *.
Так было задумано уже два года тому назад.
Это объясняет всю книгу. Я посвящаю ее чувствитель-
ным душам. Люди, вроде г-на Дарю, ничего в ней не
поймут, и для них она будет ненавистна.
61
ЛУИ КРОЗЕ
Париж, 30 сентября 1816 года.
Причины, по которым я не буду писать третий, чет-
вертый, пятый и шестой томы <«Истории живописи в
Италии»>.
С тех пор, как в возрасте двенадцати лет я прочел
Детуша, я решил писать комедии. Изображение харак-
теров, прочувствованное обожание комического стали
моим постоянным занятием.
Случайно в 1811 году я влюбился в г-жу Пьетра-
груа и в Италию. Я говорил о любви к этой прекрасной
стране в большом этюде, в двенадцати томах, которые
я потерял в Молодечно. Вернувшись в Париж, я дал
переписать этот этюд по первоначальной рукописи, но
уже нельзя было восстановить поправки, сделанные в
двенадцати красивых зеленых томах ин-фолио неболь-
шого формата, съеденных казаками.
В 1814 году, волнуемый бурями сильной страсти, я
чуть было не собрался приехать туда и жить со всей
честной компанией, было это от 22 декабря 1814 года
до 6 января 1815 года; но так как, по несчастью, я обо-
злился на иезуитизм ублюдка, я был не в состоянии
создать что-либо разумное, а тем более легкое и изящ-
ное. Итак, я работал от четырех до шести часов в день
и за два года болезни и душевных бурь написал два
тома. Я, правда, выработал себе стиль, и большая
часть времени, которое я проводил, слушая музыку
в Ла-Скале, была потрачена на то, чтобы примирить
Фенелона и Монтескье, деливших между собой мое
сердце.
У этих томов живучести хватит, быть может, еще
* Немногим счастливцам (англ.
154
лет на полтораста. Если мое завещание будет выполне-
но и если изучение человеческой души будут рассмат-
ривать как точную науку, познание человека усовер-
шенствуется настолько, что все увидят так же ясно, как
сквозь кристалл, каким образом скульптура, музыка и
живопись трогают сердце. Тогда то, что лорд Байрон
делает в поэзии, будет совершаться во всех искусствах.
На что нам домыслы аббата Дюбо, когда у нас есть
лорды Байроны, люди достаточно страстные, чтобы
быть истинными художниками, и к тому же глубоко
знающие человеческую душу.
Кроме этого непререкаемого довода, провести всю
жизнь, рассказывая о том, как другие были велики-
ми,— мелко. Optumus quisque benefacere etc*.
Только в кипении страстей огонь души достаточно
силен, чтобы сплавить воедино те вещества, из кото-
рых возникают гении. Я чрезвычайно сожалею, что
провел два года, изучая то, каким образом Рафаэль
трогал сердца. Я стараюсь забыть эти мысли, так же
как и те, что есть у меня о художниках, еще не опи-
санных мною. Корреджо, Рафаэль, Доменикино, Гви-
до — все уже готовы у меня в голове.
И все-таки я думаю, что будет благоразумно в
34 года без трех месяцев вернуться к «Летелье» и по-
пытаться написать в возрасте от 34 до 54 лет штук
двадцать комедий. Тогда я смогу закончить «Живо-
пись» или сделаю это еще раньше, чтобы отдохнуть
от искусства изготовлять комедии. Когда я буду еще
старше, я опишу свои походы в виде моральных и воен-
ных мемуаров. Тут я смогу изобразить штук пятьдесят
интересных характеров.
После смерти иезуита, если смогу, я съезжу в Анг-
лию на 4 000 франков и в Грецию на такую же сумму,
после чего попробую Париж, но думаю, что приеду
умирать в «страну прекрасного». Если в 45 лет я
встречу 30-летнюю вдову, которая вместо наличных де-
нег согласится принять немножко славы, у которой,
кроме того, будет в два раза больше дохода, чем у ме-
ня, мы проведем вместе вечер жизни. Если славы у ме-
ня не будет, я останусь холостяком.
♦ Искаженная цитата, см. примечания.
155
Вот все мои планы на будущее.
Самое трудное, это не возмущаться ублюдком и
жить на 1 600 франков. Если я смогу получить 30 000
фрвнков, а именно: найти покупателя на дом в 80 000
франков, за который я должен 45 000 фр., я буду сча-
стлив, имея 4 600 фр. годового дохода; комедия от это-
го только выиграет.
Подвергни это основательной критике. Может
быть, ты не видишь во мне никакого комического та-
ланта. Конечно, один я всегда серьезен и нежен, но от
малейшей удачной шутки, например, оглавления книж-
ки, я умираю со смеху в течение двух часов. Кроме то-
го, я нахожу тысячу мест, которые я мог бы исправить
даже в великом Мольере, а слушая комедию любого
другого, я ее переделываю, не оставляя ни одного сло-
ва автора. Имея в распоряжении переписчика, я в лю-
бое время берусь написать комедию в пяти актах за
8 часов,— все в один день. Беседа с тобой была бы мне
очень полезна для того, чтобы усовершенствовать мои
суждения об искусстве придумывать комические сце-
ны и создавать характеры. Быть может, для этого жан-
ра необходимо пребывание в Париже, потому что вы
не стали бы смеяться над здешними людьми, не похо-
жими на вас и стоящими чересчур низко в глазах ка-
кого-нибудь Бассе, Лабержери, и пр., и пр.
Мне потребовалось бы два года, чтобы дописать к
«Истории» четыре недостающих тома. Тем более, что
нужно придумать идеал прекрасного в области коло-
рита и светотени, что почти так же трудно выдумать,
как идеал статуи. Это все гораздо больше связано с
бедрами наших любовниц, а скучные парижские бур-
жуа слишком большие ханжи, чтобы я стал показы-
вать им это прекрасное зрелище.
Алекс. де Фирмен.
Кроме того, написав еще четыре новых тома, я не
увеличу своей репутации вдвое (если вообще можно
будет говорить о репутации) по сравнению с той, ко-
торую мне дадут первые два тома. Самое забавное бы-
ло бы, если бы через двадцать лет какие-нибудь Эме
Мартены продолжили эту историю. Я сам способен со-
156
чинить полтома этого продолжения в их вкусе. Какой
отвратительный пафос, какие фразы, когда речь идет о
знании человеческой души!
Переписка стоит мне слишком дорого, 15 сантимов
страница, из-за этих переписчиков мне приходится
продавать душу дьяволу!
62
ЛУИ КРОЗЕ
Рим, 31 декабря 1816 года.
«...Когда на сто человек из общества, которое вы
пригласите, восемьдесят предпочтут льстецов Кановы,
это вам послужит доказательством, что люди эти ни-
чего не стоят. Античность оставляет нас холодными».
Тут не добавишь и запятой. Мне случилось встре-
тить Канову в одном обществе и говорить при нем в
продолжение трех четвертей часа о вещах, которые его
интересуют. Он несколько раз обращался ко мне. Я по-
нял, что бесполезно было говорить с ним о моей тео-
рии. Весь мой опыт напоминает мне цитату из Каба-
ниса по поводу Моцарта: «Чувствительность ведет се-
бя, как жидкость, и т. д., и т. д.»
Монти рассуждал однажды о философии поэзии
при знаменитом лорде Байроне и г-не Хобхаузе, исто-
рике. Он обращался ко мне и излагал все избитые тео-
рии: что лучше, например, поэту изобразить Минерву,
останавливающую руку Ахилла, чем показывать коле-
бания этого героя, движимого то гневом, то осторож-
ностью. Г-н Хобхауз вдруг воскликнул: «Не knows not
how he is a poet» *.
Он очень смутился, и мне пришлось несколько раз
уверить его, что Монти не понимает по-английски.
Я вижу, что это же замечание применимо и к Канове.
Этот человек, который своим резцом будит такие воз-
вышенные чувства, в разговоре проявляет себя как са-
мый заурядный итальянец. Вот что впервые, клянусь
тебе, немного польстило моему самолюбию. Так, зна-
* Он сам не знает, как он творит (англ.).
157
чит, люди, объясняющие правила, и в особенности те,'
которые дают их почувствовать, чего-нибудь да стоят.
Подтверди мне получение одного листка, который
произвел бы очень смешное впечатление, если бы о нем
узнали; назван он: «Причины, по которым я не буду
писать 3, 4 и т. д. томы «Истории».
Тебе были также посланы из Турина пустой лист
с подписью и набросок письма. Я настаиваю на своем
тексте, кроме слов пробный шар, которые, по-моему,
смешны. Исправь его и дай переписать по три су за
лист. Мне все же хочется, чтобы подпись была совер-
шенно непохожа, дабы не взбудоражить места свида-
ний под большими каштанами, где слушают такую
нежную музыку. Тем временем будет получено и вто-
рое письмо, где изменено только одно слово Лондон.
Увы! Одна, из неудач д-ра Бирсфорда коснулась
и моего чемодана, который опоздал; он в пути уже с
12 декабря. В нем последние фразы объявления и на-
метки того, что нужно выбросить. Если завтра, 1 ян-
варя, он не прибудет, то, поскольку утром я буду в
Сикстинской капелле слушать нашего святого отца —
папу, я начну эту статью в двадцати шагах от его свя-
тейшества, и до 4-го обязательно все вышлю.
Я прочел книгу г-на Джулио Онуфрио Лани (из
Ниццы), Эдинбург, 1817 год. Так, мне кажется, наибо-
лее осторожно. Книга г-жи де Сталь покроет ту, дру-
гую. Устрой так, чтобы Доминик мог хлопотать разре-
шение. Не можешь ли ты получить места в Горном ин-
ституте?
Получил ли ты сверток эстампов? «iLa Seggiola» *
презентуй от моего имени своей супруге. Если ты не
хочешь покупать остальные, перешли их Феликсу, ко-
торый подарит их г-ну Эннемону.
63
БАРОНУ ДЕ МАРЕСТУ, ПАРИЖ
Милан, 3 января 1818 года.
Я в восхищении, в восторге; за такие письма ничем
не отблагодаришь. Мне нравится даже грязная поли-
♦ <Madonna> alia seggiola — <Мадонна> в кресле (итал.).
158
тика, если о ней судят с такой широтой взглядов. Вы
недостаточно подробно рассказываете мне о ней. Исто-
рия о том, как люди записывались, чтобы говорить за,
а сами говорили против, возбудила всеобщее любопыт-
ство. Что до меня, то я приблизительно того же мне-
ния, что и Квинт Фабий Беньо: присяжные в кассаци-
онном суде,— вот, я думаю, все, что эти дети смогут
вытерпеть; но только, если присяжные не вынесут при-
говора через шестьдесят дней после ареста обвиняе-
мых, последним отворят двери и пожелают всего хо-
рошего вплоть до новых распоряжений. Вчера вечером
в обществе из одиннадцати человек полчаса обсужда-
ли закон о печати, который прошел большинством ста
восьмидесяти голосов против ста тридцати одного. Ес-
ли хотите познакомиться с нашим светочем, поищите
«Gazette de Lugano» у Галиньяни. Но, ради бога! Пи-
шите поподробнее о политических настроениях в Па-
риже.
Начинаю без обиняков говорить о том, что интере-
сует меня больше всего. Я восхищен терпением, с ко-
торым вы делаете замечания на полях. Вам следовало
бы взять несколько экземпляров у Эгрона и один из
них переплести вперемежку с четырьмя тетрадями чи-
стой бумаги. Это в точности мой дневник. Я прочел его
Крозе, и он посоветовал мне печатать; я написал две
трети, когда вы предложили мне прочесть статью о
г-же дю Деффан и статью об Альфьери в «Эдинбург-
ском обозрении»; я добавил эти мысли, чтобы заста-
вить о них говорить. Не буду отрицать, что Стендаль
часто нервничал в Риме, но разве честная книга ни-
чего не значит в этом лицемерном веке? Как можно
требовать полной картины на двухстах страницах? От-
носительно тщеславия молодых французов мы с вами
во мнениях не сходимся. Слишком ясно, что предмет
их тщеславия теперь уже не жабо и не женщины; те-
перь предметом их тщеславия служит все. Казаться
для них всегда важнее, чем быть. Посмотрите на
Мефре и на всех наших гренобльских друзей. Что ка-
сается герцегомании Стендаля, то, помимо того, что
она вполне естественна у человека такого высокого
происхождения, в один прекрасный день он, чтобы не
быть узнанным, прибавил титулы графов и маркизов
159
ко воем упоминавшимся им инициалам. Подумайте о
том, что дворянство Италии, за исключением Венеции,
сейчас богаче, чем когда-либо. Здесь есть двести се-
мейств с доходом в сто тысяч франков, которые про-
живают тридцать тысяч. Помяните мое слово, что так
будет и в Италии 1848 года. Благодаря своему богат-
ству дворяне будут пользоваться в ней (чему я только
радуюсь) огромным влиянием как фактически, так и
согласно конституции. Теперь приемы устраивают у
себя только стендалевские графы и маркизы. Справед-
ливость стендалевских слов я все время проверяю на
всех случаях, о которых мне приходится слышать, и
остаюсь на прежней точке зрения. Я хотел бы, чтобы
вы сами увидели здесь тех, с кого я писал свои пор-
треты. Что касается Пьемонта, то Стендаль слишком
много о нем знал, чтобы распространяться по этому
поводу. Как Ни странно, но мой лучший друг оказался
в их числе.
Г-н Дальпоццо, рекетмейстер Государственного Со-
вета в Париже, а затем председатель суда в Генуе,
только что покрыл себя славой, напечатав здесь защи-
тительные речи, или, лучше сказать, консультации,
разоблачающие всю продажность римского сената.
Народ, управляемый таким образом, через пятьде-
сят лет станет самым мошенническим, самым недо-
верчивым, самым мерзким на свете. Это все равно, что
афинские греки, управляемые рабом черного евнуха.
Я клевещу на Кизлар-агу, его правосудие все-таки
лучше.
Мне жаль, что вы не опубликовали в «Journal de
Paris» в точности то, что говорите мне теперь. Единст-
венно важная вещь — это чтобы книга продавалась,
а на такого рода деле много не выручишь. Во всех жан-
рах хороша лишь естественность. «История» или даже
«Гайдн» — совсем другое дело. Попробуйте добиться,
чтобы похвалили «Гайдна». Если можете, попытайтесь,
чтобы краткие объявления возобновлялись каждые три
месяца. По-моему, статья, приложенная к вашему пись-
му, лучший из возможных фельетонов. Сразу чувст-
вуется искренность, которая подкупает. Если Палате
еще не опротивели благородные функции бюро объяв-
лений, распорядитесь, чтобы ей преподнесли книгу ва-
160
шего друга Кура, который не подражал Квинту Фабию
и К0. Где будет он префектом?
Прежде власть имущие пользовались властью и,
кроме того, уважением; посмотрите на г-на де Шуазеля.
Теперь у них останется только власть. Им придется по-
стоянно опускать глаза, иначе они будут вынуждены при
каждом взгляде глотать презрение окружающих!
Если бы вы знали, что говорят о приятеле Ленге и о
других! Я лично нахожу, что публика несправедлива;
видимо, уж очень они ей досадили.
Мы только что понесли большую, очень большую
потерю. Его величеству наскучил Придворный Совет, и
он назначил или назначит министров, как в Париже.
Он назначил г-на Заурау министром внутренних дел;
на каждое королевство будет по начальнику департа-
мента. Здешний звезд с неба не хватает, напротив; но
у него пятьсот тысяч франков годового дохода и един-
ственная дочь; он дает бедным четыре тысячи франков
в неделю; он только и думает, что о монахах; два года
тому назад он ездил в Вену, чтобы требовать их возвра-
щения. Это правительство, которое не идет на Конкор-
даты и не забывает прошлого, отказало ему в его прось-
бе. Когда он вернулся, на его дверях не красовалась
остроумная надпись дом Банкаль, но зато там была
фигура в придворном костюме, нарисованная в нату-
ральную величину и очень похожая на него, графа Бас-
си. Из каждого кармана у него торчала фигурка монаха
или монашенки, а он обнимал изо всех сил огромную
fiasco *, ростом с него. У нас скоро будет мудрый вели-
кий герцог Ренье, а его заместителем некто г-н Гвич-
чарди, который был здесь министром или полицейским
префектом при узурпаторе. Кое-кто считает, что он че-
ловек в высшей степени талантливый, но сможет ли он
держать в руках священников и дворян, как наш граф
Заурау? Сомневаюсь. Последние четыре года в этой
стране было образцовое правительство, но таланты тра-
тятся напрасно; все абсолютное сейчас не в моде.
Знаете ли вы, что я до сих пор напуган появлением
у нас самого либерального префекта Франции, я хочу
сказать, Аполлинера? Честное слово, наименее либера-
* Бутыль (итал.).
11. Стендаль. Т. XV. 161
льный из здешних во сто раз лучше Аполлинера, но не
на словах, а на деле. Вы будете опять стендализованы,
но, уверяю вас, я не горячусь и говорю правду.
5 января. Только что одиннадцать человек решили
очень важный вопрос (о печати). Так как наши прелест-
ные министры при таком сильном большинстве смогли
получить только одиннадцать голосов, они должны по-
нять, что общественное мнение за суд присяжных. Это
все равно, что замуровать в пещерах Везувия легко вос-
пламеняющийся газ, который там будет опасен, а рас-
сеянный в воздухе не угрожает ничем. Надо было вве-
сти присяжных, платящих не меньше двух тысяч фран-
ков налога. Мы не сойдемся во мнениях; но, по-моему,
вся эта история — большая глупость. Разве нельзя бы-
ло воспрепятствовать выборам будущего года?
С такими якобинцами просто невозможно иметь де-
ло. Или мы собираемся от всего сердца мириться с эти-
ми славными ультрароялистами? Как следует осветите
мне этот важнейший вопрос. Доминик говорил мне, что
ему наплевать, если его завоюют; ему больше нравятся
суд присяжных по делам печати и пруссаки. Читали вы
о событии в Вартбурге 18 октября? В Германии насту-
пает ее 1789 год. Каково мнение нашего друга Ленге?
Потому что, я уверен, он думает не только о своих два-
дцати пяти тысячах франков. Не всегда у нас минист-
рами будут гениальные люди. Вот у г-на де Шуазеля
была настоящая власть, а преемником его оказывается
гнусный д’Эгюильон. Если бы две трети французов ска-
зали, что в десять часов утра — ночь, король должен
был бы повторять то же самое, коль скоро ему нра-
вится его ремесло.
64
БАРОНУ ДЕ МАРЕСТУ, ПАРИЖ
Милан, 21 марта 1818 года.
Когда я читаю ваши письма, мне на мгновение ста-
новится жаль, что я не в Париже. То, что вы говорите
мне о месте, верно; но я не умею хлопотать за себя.
Помните, какое усилие мы должны были сделать над со-
бой, чтобы надеть шелковые чулки и отправиться к
162
г-же Беньо, и как мы были огорошены, узнав от при-
вратника, что она вот уже две недели не принимает.
Разве это не невыносимая неловкость, не совершен-
нейшая бездарность? Когда у вас был дядя министр,
вам все удавалось, так же как и мне, когда министром
был мой кузен. Кроме того, вы принадлежите к кругу
лиц, если не господствующему, то во всяком случае
тайно одобряемому, я же всего-навсего собака-либе-
рал. Помните, какое презрение проявлял Стендаль во
Франкфурте; это кусок моего парижского дневника.
Итак, я еще недостаточно низок, чтобы восхищаться
докладами господ таких-то. К тому же я уже убедил-
ся, что всем глупцам кажется, будто от меня за вер-
сту несет гордостью. Хотя я никого не ненавижу, по-
ловина людей, с которыми я сталкиваюсь по службе,
испытывает ко мне какое-то утонченное отвращение,
и т. д., и т. д. Кроме того, Италия мне нравится. Каж-
дый день от семи часов вечера до полуночи я слушаю
музыку и смотрю по два балета; и, наконец, такой
климат... Знаете ли вы, сударь, что вот уже шесть
дней, как у нас здесь четырнадцать градусов тепла
по Реомюру. Знаете ли вы, что в Венеции живут
da signore * за девять лир и что эта лира стоит пятьде-
сят сантимов? Я проживу еще год или два в Милане,
потом столько же в Венеции, а затем, в 1821 году, при-
нужденный к тому неудачами, еду в Гренобль, продаю
право собственности на этаж г-на де Сальвена (без пра-
ва на доходы), за которые Бижильон предлагал мне в
этом году десять тысяч франков, и попытаю счастья в
Париже. Избавьте меня от чувства презрения, верните
мне коней площади Карусели, и я пред вами. Вы скаже-
те, что я сумасшедший; но что же вы хотите? Единст-
венная вещь, которая чего-нибудь да стоит в этом мире,
это наше собственное я. Преимущество такого рода ха-
рактера — это способность отнестись к отступлению из
России, как к стакану лимонада. Пеняйте на себя, мой
милый друг, если я так долго говорил вам о своей
персоне.
Обертен рассмотрел ваш баланс. Он, как и вы, опа-
сается неизбежного оглупления. Средство против этого:
♦ Как барин (итал.).
пять часов, потраченных аккуратно каждую неделю и
посвященных очистительной работе. Прописываю: новое
издание Гельвеция у Лептй и Краплё, 15 фр. за три то-
ма, четыре тома де Траси + Джефферсон. Итого: восемь
томов, и читайте-ка все это по пять часов в неделю, по-
ложив перед собой на стол часы; кроме того, прочиты-
вайте все четыре выпуска «Эдинбургского обозрения».
Судя по приятному шуму, который вызвала книга
этого подлого защитника Антиноя, я не сомневаюсь,
что глава духовенства и все остальные высокочтимые
мужеложцы захотят приобрести такое благонамеренное
сочинение.
Продажа ста тридцати экземпляров дает мне воз-
можность рассчитаться с Дидо. Значит, я могу истра-
тить то, что получу за 395 (минус 35) экземпляров Эгро-
на на мою страсть — «Эдинбургское обозрение». При-
лагаю записку для Эгрона, который меня маленько
обсчитывает. Когда у вас будет на это время, возьмите
его вексель на 395 минус 35. Учтите его и передайте
деньги Ван Броссу для Дессюрна.
Пусть этот торгаш купит мне полный комплект мое-
го милого «Эдинбургского обозрения» и отправит его
Жом беру.
Му dear *, в июле 1817 года вы говорили мне, что
в Лионе не было заговора. Вспомните инструкции, дан-
ные Мармону; в ту пору вы стояли горой за Сенвиля.
А три беглеца в Швейцарию, которых Ватвиль не хотел
выдавать? А этот ваш друг, так благородно использо-
ванный де Фельтром для доставки ему мелких заговор-
щиков? Я нахожу, что вы изменились. Вы говорите, как
агент короля, а не как поборник будущего счастья стра-
ны. Станет известным, что чрезвычайный суд пригово-
рил к расстрелу двадцать восемь несчастных, заслужи-
вающих самое большое года тюрьмы: что в этом плохо-
го? Великолепно, но не для короля, а для счастья стра-
ны, что в марте 1818 года публично и свободно обсуж-
дались события июля 1817 года. Знаете ли вы, что еще
происходит? Я это знаю от приезжих англичан.
Представляю себе, как трясутся ваши тупые пре-
фекты, из которых тридцать по-прежнему мерзки, а
* Мий дорогой (англ.).
164
двадцать — слабы. Знаете ли вы об успехах зеленого
цвета в Гренобле и о том, что священники превозносят
до небес Донадье и в лицо говорят ему, что он затмил
Байара и Ледигьера?
Мне пишут, что Шоппена собираются вернуть. «Не
может быть!» — восклицаете вы. Допускаю, но мне об
этом писали. Вы, конечно, скажете, что они боятся этих
ужасных перевыборов пятой части палаты, которые
маячат в будущем. Я не вижу середины: нужно быть
или железным тираном, как Бонапарт, или человеком
рассудительным и давать людям возможность рас-
суждать. Не думаю, чтобы сам кардинал Ришелье вы-
ходил из положения посредством mezzo-termine *.
Можно приобрести четыре миллиона и герцогский ти-
тул, но тем временем вся лавочка полетит к черту. Я
прихожу к выводу, что в глубине души вы, сами того
не подозревая, подались к крайним правым. Я же сто-
ронник действующей конституции, минус оба дворянст-
ва, плюс суд присяжных по делам печати; и плюс еще —
вернуться к конституции третьего года. Иначе человек,
пользующийся пожизненной рентой, никак не сможет
связать своего наследника. Эта фраза кажется вам
тривиальной; терпение, в ближайшие три года вы ее
встретите миллион раз. У Франции будут продолжаться
родовые схватки до тех пор, пока она не разрешится
этим; таково почти единодушное мнение приезжих анг-
личан. Впрочем, Франция скоро станет счастливейшей
страной в Европе, вне всякого сравнения. То, что мы
платим союзникам, ничего не значит. Мы прекрасно
сможем объявить себя на две трети банкротами в
1830 году. Я вместе с Джефферсоном думаю, что это
единственно верная политика. Иначе у вас не будет не-
достатка в Питтах, которых бессмертные Лакретели
назовут неподкупными, потому что после смерти они не
оставят ни гроша даже на собственные похороны. Ма-
лейшая ошибка в духе Тимона может ввергнуть вас
в море крови. Полудеревенщина, разбогатевшие кре-
стьяне в бешенстве; и против кого? И где же реальная
сила? Я не могу понять, зачем вы высылаете иностран-
цев. Не будет иностранцев, не будет и конкордата, одно
* Полумер (итал.).
165
без другого невозможно. В этом отношении я придер-
живаюсь мнения Стэнхоупа. Умер ли он, по крайней ме-
ре? Если он сможет отделаться от этих дуэлей, у него
будет имя; но это трудный шаг. Объясните же мне это
ребячество с высылкой иностранцев! Наверное, ваши
шпионы вводят вас в заблуждение своими донесениями
или хотят вам угодить. Раздобудьте-ка копии сведений,
которые русские шпионы посылают своему хозяину. Но
боже мой! Вас ненавидит вся чернь; как вы этого не за-
мечаете? От 1793 года вас отделяет всего лишь дюй-
мовое стекло. Вы же видите, что Англия не в состоя-
нии оплачивать новую коалицию в продолжение двух
войн; ответьте-ка мне на это убедительными доводами.
Ах, друг мой, какой голос у м-ль Елены Виганд! По-
думайте, ложа обошлась моей сестре в тридцать фран-
ков и то по особой милости. Елена — дочь Виганд и се-
стра «Отелло», «Мирры», «Прометея» и других шедев-
ров, которые я обожаю. Канова, Россини и Виганд —
вот слава современной Италии.
Елена — первая дилетантка Италии; вчера ей ис-
полнилось двадцать пять лет. Это именно il cantar che
nell‘anima si sente *. Ее гибкий голос слегка appannata
(приглушен), когда она поет первую арию. Сама же
она воплощенное брио, остроумие, кокетство. Я хожу к
ней уже месяц и каждый вечер слушаю ее пение. У нее
душа подлинной артистки; она совершала героические
поступки ради любви. Например, семь месяцев ухажи-
вала за умирающим возлюбленным; во время блокады
Венеции выбралась оттуда в гондоле через австрий-
ские посты, двадцать раз была задержана и наконец
добралась до своего возлюбленного, который, проболев
семь месяцев, все-таки умер от истощения в Падуе, как
и следовало ожидать. Посмотрите в газете за 22-е и за
24-е и 25-е подробности о ее сегодняшнем концерте.
Все дамы в городе ее ненавидят, потому что она умеет
собирать вокруг себя пятнадцать мужчин каждый
вечер и сорок по пятницам — талант, в этих местах
совершенно неизвестный. Любая женщина здесь все-
гда боится, что какая-нибудь другая ruba у нее
il morous * ** (1‘innamorato). У меня такой критерий;
♦ Пение, которое чувствуешь душой (итал.).
** Отобьет поклонника (миланский диалект)^
166
если музыка наводит меня на высокие мысли о том
предмете, который меня занимает (каков бы он ни
был),— эта музыка, на мой вкус, превосходна. А с ва-
ми это тоже происходит? Всякая музыка, которая за-
ставляет меня думать о музыке, кажется мне посред-
ственной.
24 марта. И отвратительная же музыка — эта «Эте-
линда» Винтера, которую освистали вчера вечером!
Балет Виганб «La Spada di Kenneth» *, короля Шот-
ландии, очень мил. Здесь сочли, что «Отелло» — слиш-
ком сильная вещь, что в нем слишком много действия,
что он слишком tetro **, «La Spada» — праздник для
воображения. Паллерини и молодой танцовщик Моли-
нари доставили бы вам истинное удовольствие. Мы в
этом очень нуждаемся; вся музыка, которую мы слы-
шали нынешней зимой, была отвратительна. Гении во
всех жанрах разменялись на мелочи. Что до меня, то
через час я прикажу пустить себе кровь; в остальном
чувствую себя прекрасно. Продолжение — завтра.
Ваше министерство бессильно. В каком направле-
нии двигалась нация с марта 1817 года? В направ-
лении прямо противоположном пожеланиям г-на ми-
нистра юстиции; разве он осмелился бы сегодня
осудить и Риу, и Конта, и Дюнуайе? Значит, ваши
министры ни в коей мере не руководят событиями и
полагаются только на теорию. Ваш закон о воинской
повинности — просто ужас. Это так же глупо, как и от-
пустить наших друзей — врагов, но все это очень хо-
рошо для страны. Дерево в саду Галиньяни все боль-
ше завоевывает уважение. Будущий конгресс, говорят,
созван только для того, чтобы поднять вопрос о до-
говоре с Францией и заткнуть рты либералам в пе-
чати.
Англичанин.
Передайте от меня Ленге, что на месте его друга
я отменил бы всякое дворянство и задержал бы
иностранную армию. Обратное, а также закон о воин-
ской повинности я считаю двумя грубыми ошибками.
А это уже от меня.
* «Меч Кеннета» (итал.).
♦♦ Мрачный (итал.).
167
Политика
В моем предыдущем январском письме я спраши-
вал у вас, не станет ли друг Ленге ультрароялистом
из страха перед неизбежными перевыборами пятой
части. По-моему, это вполне вероятно. Как быть, что-
бы воспрепятствовать этим перевыборам?
Я прочел в «Debats» о возвращении зеленого
Донадье. Прекрасно! Ну, а как же супрефект
де Бургуен? А все зеленые супрефекты 1815 года?
Ура! Да здравствует «Minerve» и ее № VI!
Прочитав эти скучные восемь страниц, за которы-
ми последуют еще восемь таких же, напишите мне
хотя бы две, чтобы новости не заплесневели.
Я еще ничего не получил от своего книгопродавца
по почте, даже «Эдинбургское обозрение». Ах, вот
почему не жить в Париже поистине несчастье! Тыся-
чу приветов Белилю и милому Ленге. Не огорчила ли
его диатриба от 9-го? Я готов сделать все, то есть да-
же заменить страницы, если только он этого захочет.
А вы читайте Джефферсона и бросьте Бенжамена
Констана: это жидкая кашка для детей.
65
БАРОНУ ДЕ МАРЕСТУ
Гренобль, 9 апреля 1818 года.
(Дом Бужи, площадь Гренетт, 10).
Любезный друг, дело моей сестры и ее болезнь
задержат меня здесь еще на долгий и скучный месяц.
Как средство спасения я надеюсь получить несколько
писем от вас. Я разъясню вам положение в Милане,
и потом вы будете понимать меня с полуслова. Я опи-
сывал вам чудеса нашего искусства. Это была вторая
часть моего ответа на ваше прелестное письмо в восем-
надцать страниц, которое я запомнил наизусть. Вы,
вероятно, нашли, что в моем письме слишком много
политики. Так как ваши агенты стараются вас не рас-
страивать, я передал вам точку зрения некоторых англи-
чан, побывавших здесь за последнее время. Я того
мнения, что нужно сохранить оккупационную армию
168
и придерживаться конкордата 1801 года; кроме того,
нужен ордонанс короля, который бы на десять лет
упразднил все титулы; временная отмена дворянства,
подобно тому как у нас сейчас временная отмена трех
четвертей Хартии.
Согласитесь, что у меня глупое сердце; речь
г-на Лаффитта, произнесенная вчера в Шамбери, очень
меня огорчила. Я думаю, он преувеличивает, чтобы
проверить свои шансы на министерский портфель.
Кроме того, я считаю вместе с Джефферсоном, что
нужно действовать как можно быстрее и объявить
банкротство. Если бы не займы, мы не заплатили бы
союзникам. Они раскололи бы Францию. Что же в этом
плохого? Разве обязательно нужно представлять собой
83 департамента, ни больше, ни меньше, для того чтобы
быть счастливыми? Не лучше ли нам будет, если мы
станем бельгийцами?
Впрочем, в каждом департаменте понадобился бы
гарнизон в двадцать тысяч человек, чтобы и через пять
лет Франция оставалась раздробленной. Если бы объ-
явили, что по займам, полученным при каком-нибудь
короле, его наследникам платить не обязательно, ясно,
что Питт был бы невозможен и Англия — счастлива.
Так как у вашего приятеля, любезного Ленге, кото-
рого политика преследует даже тогда, когда он пьет
свою чашку шоколада, тоже, вероятно, отбоя нет от
агентов, представляющих ему все в розовом свете, то
сообщите ему эти американские взгляды.
К г-ну Гайяру, консулу в Милане, недавно обрати-
лись несколько французов, у которых были неприятно-
сти с полицией из-за того, что на их паспортах забыли
поставить визы; он отказался помочь им и заявил:
«Я консул короля, а не французов». Граф Страссольдо,
возмущенный этим заявлением, приказал уладить дело.
Вы держите таких чиновников и в то же время отпуска-
ете оккупационную армию.
Здесь есть префект, слегка презираемый за то, что
он не ответил по-французски на провокации, которые
слышал собственными ушами на проспекте Ла-Грайль,
в присутствии пятисот свидетелей. Я думаю, он полу-
чил соответствующие указания. По-моему, народу,
исчахнувшему за два столетия Людовиков XIV, полез-
169
но, чтобы представителями власти были такие люди,
которых он презирает. И все-таки я предлагаю вам
убрать г-на де Пина.
Посылаю милому Ленге трагедии Монти; это
итальянский Расин, в его языке есть что-то гениальное.
Трагедия о Гракхах может послужить укрепляющей
пищей для поэта-классика. Но не отступает ли клас-
сицизм нашего друга перед знанием людей, которое
приобретается на набережной Малайе? Он все так же
убивает себя работой?
Если почта министра достаточно надежна, я пошлю
лично для вас два прекрасно отпечатанных томика с
несколькими поэмами Монти. Так как этот достойный
флюгер всего только четыре раза переходил из одной
партии в другую, его поэмы стали редкостью.
66
РЕДАКТОРУ «ЭДИНБУРГСКОГО ОБОЗРЕНИЯ»
Сиенна, 10 апреля 1818 года.
Сударь,
Не думал, что такая безделица, как «Рим и Неа-
поль в 1817 году», заслуживает внимания столь серьез-
ных людей.
Я нахожу, что рецензент немного обманывается на-
счет серьезности. Храбрость он признает только за
усачами; это армейская поговорка, которая, если ее
применить к данному случаю, означает, что, если вы
не педант, вас не считают образованным.
Моей задачей было заключить в возможно мень-
шее количество слов как можно больше смысла. Ве-
роятно, если бы я писал тяжеловесными фразами, как
г-н Миллен, критик не счел бы меня таким flippant *«
Сколько страниц понадобилось бы серьезному
англичанину, чтобы дать читателю свой портрет? Порт-
рет Стендаля он получит через десять строк; и если
читателю не понравится этот характер, он может за-
• Легкомысленным (англ.).
170
крыть книгу. Это большое преимущество в том потоке
печатной бумаги, который скоро захлестнет настоящие
знания.
Впрочем, старый полковник Форсайт не кто иной,
как «Эдинбургское обозрение», это в то же время на-
стоящее имя графа Нери, говорящего об Альфье-
ри. Эпиграф я тоже взял из «Эдинбургского обозре-
ния».
Отрывок, посвященный бедному умирающему
итальянскому языку,— мой. Это новая и оригиналь-
ная тема, которую вы могли бы углубить.
Из страха перед полицией пришлось на четверть
обкарнать мою книгу. Вы заключаете из того, как я
пишу слово «Геркуланум», что я не знаю латыни.
Должен ли я заключить из вашего кардинала Гонса-
леса, что вы не умеете читать Альманах?
Разве в 1817 году, накануне великих событий, не
главное заметить, какое настроение осталось после На-
полеона в сердцах итальянцев, потому что каждый на-
род всегда пользуется лишь той степенью свободы, ко-
торую он принуждает правительство себе предоста-
вить.
Ну, а состояние умов и сердец в Италии, движущие
силы и направление, в котором они действуют,— раз-
ве не лучше все это разъяснено у Стендаля, чем у Мил-
лена?
Я прочел только первый том Юстеса и нахожу, что
он никоим образом не изображает современных жите-
лей страны, по которой он путешествует. Из-за своих
клерикальных симпатий он каждую минуту попадается
на удочку самой грубой лжи. Он верит, например,
одному архиепископу, который хвалит свой родной
край; а как же быть с лакейским патриотизмом, этой
основной чертой современной Италии! Он совершенно
не знает искусства, у него нет даже самого заурядного
вкуса; он впадает в экстаз при виде статуй в Пьячен-
це; но он серьезен, и этого достаточно. Я берусь ука-
зать десять грубых ошибок в первом томе Юстеса, до-
пущенных из-за полного незнания людей и нравов, ко-
торые вот уже пятьсот лет меняют лицо описываемой
им страны. Это вполне понятно: путешественники-анг-
личане видят только несколько знатных семей, никогда
171
не попадают в ceto di mezzo *, а в тех случаях, когда я
их там встречал, они держались с подчеркнутой холод-
ностью и дерзким высокомерием. Чтобы написать кни-
гу о каком-либо путешествии, им приходится переписы-
вать чужие книги. В 1817 году англичане в Риме виде-
лись только друг с другом. Если они шли к банкиру
Торлонии, то лишь для того, чтобы устраивать ему
сцены за то, что он еврей. Никогда я не видел их у г-на
адвоката Ноты и в других кругах, где можно наблю-
дать людей.
Признаюсь, имея в виду то, что их все терпеть не
могут, английским путешественникам, которые хотели
бы видеть что-нибудь другое, кроме местных лакеев и
банкиров, необходима была бы какая-то общитель-
ность, нечто совершенно противоположное их нацио-
нальному характеру. Такие характеры не замечают
двоих из трех великих людей Италии: Канову, Росси-
ни и Вигано. Но зато они вам процитируют стихи о
Росции и Пиладе.
Если бы мне когда-нибудь снова случилось писать,
я высидел бы двадцать страниц ученых и тяжеловес-
ных фраз; тогда критика, может быть, сняла бы с меня
этот прекрасный эпитет flippant; быть может, ее
серьезность догадается, что труднее сделать одно за-
мечание о нравах, чем двадцать раз процитировать
Силия Италика и Стация!
Сударь, я с прискорбием признаюсь вам, англи-
чан терпеть не могут в Италии, при виде их вздох не-
нависти вырывается из всех сердец на континенте. Вас
не отделяют от вашего правительства, которое плати-
ло людям, низвергнувшим Наполеона. Жизнь ушла из
Италии вместе с Наполеоном. (К тому же предполага-
ют, что ваша политика крайне темная и предатель-
ская, а они боятся всего мрачного.)
Знайте же, что о нем так же сожалеют в Милане,
как и во Флоренции. Самая ужасная его тирания была
не так пагубна для народа, как теперешняя инерт-
ность. Вы содрогнулись бы, если бы я рассказал вам
о Пьемонте. Правительство алжирского дея лучше
правительства dei diletti reggi. Diletto reggio ** вмеши-
* Средний класс (итал.).
** Обожаемых королей. Обожаемый король (итал, диалект).
172
вается в семейные дела, в отношения между тестем и
зятем, между матерью и сыном (например, случай
г-на де Приз — младшего и любимого сына, 1818 год).
Можно ли печатать об этом? Вы англичане, сударь, и
имеете право говорить все, что хотите, а потому не
умеете читать между строк того, что печатается на
континенте. Например, автор-англичанин на моем ме-
сте не преминул бы тяжеловесно похвастаться тем, что
он жил в Италии в продолжение шестидесяти месяцев.
Чтобы не впасть в педантичность, чтобы не произвести
неприятного впечатления на французского читателя,
мы об этом предпочитаем не говорить, а серьезные
англичане считают нас легковесными!
Я часто ломал копья за англичан. И все же я неиз-
бежно нахожу во всех англичанах, которых я видел,
тайный источник горестей для них самих. В самом
деле, я думаю, что при прочих равных условиях англи-
чанин всегда несчастнее итальянца или немца. Англи-
чанина преимущественно расстраивают мелкие непри-
ятности, которые люди, к счастью для себя родившие-
ся в другой стране, забывают через четверть часа.
Откуда это идет? Трудный вопрос. Может быть, от
религии.
Впрочем, сударь, лучшая книга, которую я знаю
и которая доставляет мне больше всего удовольствия
вот уже шесть лет,— это «Эдинбургское обозрение».
Но, великий боже! Не думайте2 что храбрыми бывают
только усачи!
67
БАРОНУ ДЕ МАРЕСТУ, ПАРИЖ
Гренобль, 14 апреля 1818 года.
Ab Jove principium*.
Стендаль дал вам верное изображение миланско-
го правительства. Скучающий хозяин императорского
совета формирует министерства. Граф Заурау—ми-
* Начинаем с Юпитера (лат.).
173
нистр внутренних дел. Граф Миллерио, богатый ми-
ланский ханжа, которого все ненавидят, назначен за-
местителем государственного секретаря и уехал в Ве-
ну 1 апреля. Граф Страссольдо (итальянская фами-
лия) из Фриуля возглавляет правительство. Он нена-
видит дворян и священников; вице-президент — знаме-
нитый граф Гвиччарди, Талейран Ломбардии. Франц I
говорил ему: «Я никогда не забуду, что это вам моя
династия обязана Вальтеллиной». Гвиччарди как раз
такой человек, какого следовало бы дать в наставники
этому слабенькому Евгению. У него четырнадцать де-
тей; он целый день играет в коммерческие игры с мил-
лионерами и, не плутуя, выручает по пятнадцать тысяч
франков; он был сенатором.
Эрцгерцог Ренье, будущий вице-король, имеет три-
дцать тысяч франков годового дохода и занимает в
Вене квартиру на третьем этаже. Это был бы хороший,
дотошный начальник департамента в министерстве
внутренних дел. Удивительно, что с таким практиче-
ским образованием, имея в голове целую статистику,
можно быть настолько слепым и не видеть самых бли-
жайших следствий тех или иных событий. В качестве
мажордома, или кого-то в этом роде, у него граф Сан-
Джульяно, человек умный, глубоко знающий Италию.
Многие мои знакомые из правительства говорят:
«Шпионы нам не нужны: мы и так знаем, что нас не-
навидят; но если через пятнадцать лет народам Ита-
лии не подадут руки Россия или Франция, все поймут,
что мы были правы».
Правительство, вообще говоря, очень неплохое.
Правительство Милана, которому подчинено немного
меньше половины итальянского королевства, состав-
ляет бюджет и, кроме того, взимает налог в двадцать
два миллиона франков, представляющих собой при-
быль императора; я говорю: прибыль, потому что эта
сумма поступает в Вену в его личную кассу. Он чер-
товски боится, что его прогонят. Все высшие чиновни-
ки разделяют этот химерический страх; сколько бы вы
ни приписывали их хозяину пороков, они со всем со-
глашаются и в конце концов говорят вам: «Мне пять-
десят лет; я всегда собирался уйти в отставку в шесть-
десят; только бы это продолжилось еще двадцать лет,
174
чтобы мне лет десять получать пенсию,— больше мне
ничего не надо».
От мала до велика, то есть от чиновника с жало-
ваньем в шестьсот франков до гг. Бубны, генерала, и
Страссольдо, председателя, все искренне верят, что че-
рез двадцать лет Италия займет, как они говорят,
естественное положение. Я в это нисколько не верю;
во всяком случае, накануне того дня, когда начнутся
убийства, я удеру. За Прину отомстят, покончив с
двумя тысячами дворян. Они говорят, что если во
Франции телега не перевернулась, то это потому, что
у нее на дне лежал груз национальных имуществ. Ни-
когда власть короля, ограниченная конституцией, до
такой степени не сводилась к нулю, как власть Чеки-
но (Франческино) (в период славы его Camera Auli-
са*). Когда он был в Милане, там расклеивались де-
креты, подписанные им в Вене за пять дней до этого,
и в то же время декреты, которые предписывали про-
тивоположное тому, что он говорил. Но, как и король
Сардинский, он делает все, как говорится, для voglio
(во славу принципа: Я так хочу).
Дворяне крайне недовольны и, стараясь добиться
своей цели не мытьем, так катаньем, убийцы Ирины
становятся либералами. Священники взбешены. Граф
Гайсрук, архиепископ Миланский,— великий охотник
перед господом; кроме того, он заядлый курильщик.
С большим трудом удается убедить его не появляться
в Ла Скала в большой ложе. Епископ или архиепис-
коп Триента, у которого он служил, согласился бы
лучше пропустить чтение своего молитвенника, чем не
пойти в театр.
Крики дворян и священников, этих великих врагов
всякой цивилизации, я думаю, склонили бы в пользу
Австрии умы этих богатых и чувственных буржуа, ко-
торые в Милане составляют основу населения; но из
принципов справедливости и честности, чисто по-не-
мецки глупых, правительство захотело применить к
Италии отеческие законы, придуманные тяжеловесны-
ми обитателями берегов Дуная. Например, двух сви-
детелей достаточно, чтобы составить завещание; два
* Императорского совета (лат.).
175
свидетеля могут показать, что г-жа де Вальсерра в их
присутствии устно заявила о своем намерении оста-
вить все свое имущество третьему, отсутствующему,
мошеннику, и этого достаточно. Убийцам и ворам не
полагается защитников; с них довольно того, что у
судьи добрая душа, и т. д., и т. д.; словом, законода-
тельство ослят и гусей в применении к племени хитрых
и злых обезьян.
Чтобы ввести это прекрасное законодательство,
только что сменили все суды и прогнали шестьсот су-
дей-итальянцев, которые со своими семьями пошли по
миру. В каждом суде теперь одна треть судей немцев,
мера необходимая, потому что итальянцы никак не мо-
гут понять духа таких диковинных законов.
Увольнение судей-итальянцев глубоко оскорбило
народ. Вы видите, что эта страна, хотя и счастливая,
считает себя достойной большого сожаления. Богат-
ство их невероятно. Было приказано починить балко-
ны и укрепить их консолями или подпорками там, где
они выступают больше чем на шесть дюймов. Под пред-
логом этого мелкого полицейского постановления была
перестроена половина всех фасадов Милана. Под дру-
гим предлогом переделали две трети лавок; словом,
денег хоть отбавляй. Банкиры Чани за две неде-
ли выручили миллион на своих шелках. Пропорцио*
нально остались в прибыли и все, потому что в Лондо-
не шелка непонятным образом тоже поднялись в це-
не,— причина этого в Бенгалии.
Богатство миланцев еще растет из-за невероятной
абсурдности законов, сменяющих друг друга в Пьемон-
те. Все богатые люди приезжают дышать воздухом
Милана. Это зрелище немного излечивает миланцев от
мании считать себя несчастными. Милан — фактически
богатая республика, преданная искусствам и наслаж-
дениям.
Вот, мой дорогой философ, как будто все, о чем я
не мог написать вам оттуда. Я забыл о двух необыкно-
венных людях: о г-не Дальпоццо, которого вы, навер-
ное, знали в Риме председателем Консульты, или в
Генуе, первым председателем суда, или в Париже, ре-
кетмейстером Государственного совета: это Бенжамен
Констан Пьемонта.
176
В Милане печатают «Ореге d’un avvocato nativo Mi-
lanese» *, это серия консультаций, представляющих со-
бой самую убийственную критику постановлений Ту-
ринского Сената — юридического учреждения, которое
вызывало к себе всеобщее уважение до революции, а
теперь слывет архипродажным. У г-на Дальпоццо два-
дцать пять тысяч франков годового дохода, он на-
столько простосердечен или тщеславен, что остается
в Турине. В феврале по поводу него было большое за-
седание Совета; хотели посадить его в Фенестреллу на
четыре года.
Губернатор Турина, г-н де Ревель, честный старик
шестидесяти пяти лет, только что унаследовал огром-
ные богатства от некоего г-на де Ла-Тюрби. Он сказал
в Совете: «Но, в конце концов, Дальггиццо говорит
правду?» «О! Без сомнения». «В таком случае мы
должны быть очень счастливы, что хоть кто-нибудь
противится всем этим адвокатам». Только этому заяв-
лению Дальпоццо и обязан тем, что его отпустили на
все четыре стороны; как землевладелец, де Ревель
боялся постановления Сената. Так как Дальпоццо не
посажен в тюрьму, то вполне можно было бы дать ему
место; вероятно, поэтому он и остался в Турине. Это
человек, у которого любезность идет от большой рас-
судительности. Каждый вечер я встречался с ним в
одной ложе, и он рассказывал нам забавные вещи.
Король — прекраснейший человек, и, быть может, он
идет на поводу у своих министров не меньше, чем
если бы он согласился на две палаты: но voglio!
как отказаться от voglio? — говорил мне один пьемон-
тец, остроумный человек, показывая нам дворцовую
площадь. Габриак ведет себя так, что над ним смеют-
ся; он занимается любовью в духе Людовика XIII, не
гневя бога. Русский посол, открыто поссорившись с
здешними министрами, объявил, что отныне будет
жить в Генуе; это самодур. Граф Лоди, по-моему,
очень ловкий, наводнил Пьемонт шпионами. Что до
меня, то я считаю весьма выгодным и полезным, чтобы
Пьемонт оставался in status quo.
Другой замечательный человек — это врач Радзо-
* «Сочинения адвоката родом из Милана» (итал.),
12. Стендаль. Т. XV. 177
ри, один из мантуанских заговорщиков, вышедший из
тюрьмы 20 марта. Бедный, как Иов, веселый, как зяб-
лик, и столь же великий, как Вольтер, он еще обладает
удивительно твердым характером: воля у него желез-
ная. Если поставить в первый ряд из знакомых мне
людей Наполеона, Канову и лорда Байрона, то в сле-
дующий пойдут Радзори и Россини. Он врач и изобре-
татель, кроме того, поэт и писатель первой руки. Он
будет жить на свои книги; сейчас он переводит с не-
мецкого. Удивительный собеседник; лицо изможденное,
но гордое, лицо, как с древней камеи. Если бы не ваша
косность, такой человек служил бы у вас в Париже за
восемь тысяч франков. Эта щука живо бы разогнала
ваших карпов; он расстроил бы концерт взаимных по-
хвал, которые ваши Кювье и ваши Гумбольдты бес-
прерывно возносят друг другу в таком трогательном
согласии.
Причина, по которой я начну хлопотать как можно
позднее, заключается в том, что я провожу три вечера
в неделю или больше, от одиннадцати часов до двух
пополуночи, с г-жой Еленой Виганб, дочерью великого
балетмейстера и первой дилетанткой Италии. Нас
там пятнадцать или двадцать человек; мы разговари-
ваем или молчим совершенно непринужденно; вы по-
нимаете меня, вы ведь знаете Италию; а Нина поет
нам по семь — восемь арий и даже по пятнадцать и по
двадцать, когда у нее есть настроение. Очарования
этих вечеров я не променял бы на все сокровища вол-
шебной лампы. Подумайте, туда можно прийти в сапо-
гах, в архисапогах, и часто я там не произношу ни
слова. Растянешься на диване и отдаешься чарам.
Портрет Нины, который передаст вам Ленге,— кари-
катура; буквы эти сделал Беттони, знаменитый печат-
ник.
Час — другой я провожу в ложе г-на Лодовико Ар-
борио ди Бреме; это сын Бреме, у которого двести ты-
сяч франков годового дохода, друг г-жи де Сталь и
г-на Брума, остроумный человек, глава итальянских
романтиков. Кстати, война романтиков и классиков в
Милане доходит до бешенства; это синие и зеленые.
Каждую неделю появляется какая-нибудь острая бро-
шюра; я неистовый романтик, это значит, что я за
178
Шекспира, против Расина, и за лорда Байрона, против
Буало. Раз уж я говорю о г-не ди Бреме, нужно не
забыть дать вам одно поручение. Я, правда, поклялся
никогда не давать поручений, но это не для меня, и вы
исполните его, только если у вас будет на то желание.
Накануне моего отъезда г-н Лодовико ди Бреме напо-
мнил мне, что знаменитый Алессандро Берри, автор
«Римских ночей», оставил в рукописях много сочине-
ний. Его родственники, недовольные им, не хотят их
публиковать; но Берри предвидел этот случай и оста-
вил у одного из своих друзей дубликаты. Этот друг
послал рукописи г-ну Лестраду, на ул. Сент-Маргерит,
№ 31, с просьбой к вышеназванному Лестраду послать
тысячу франков в Милан или отослать рукописи
обратно. Этот г-н де Лестрад — переводчик на фран-
цузский язык двух первых частей «Римских ночей»,
а кроме того, ультрароялист. Посмотрите, удобно ли
вам будет взять кабриолет и съездить на улицу Сент-
Маргерит с целью получить ответ от вышеназванного
Лестрада, который вот уже полгода как перестал от-
вечать. Вероятно, никто из издателей не дает тысячи
франков; но в таком случае пусть он вернет вам руко-
писи. В сущности, их нельзя печатать в Италии.
Дело моей сестры слушается 24 апреля, я надеюсь
уехать самое позднее ЗО-го. Я убедился в том, что
квартира г-на де Сальвена стоит 18 000 франков. Мне
предлагают 10 000 франков за владение без права на
доходы. Когда мне станет невтерпеж, я возьму эти
деньги и с поддержкой вашего просвещенного ума
начну хлопоты. Во всяком случае, такая собака-либе-
рал, как я, будет иметь больше шансов после двух
или трех новых перевыборов пятой части Палаты. По-
моему, надо сделать все на свете, чтобы не допустить
этих перевыборов. Я ожидаю какого-нибудь взрыва.
Вы и представить себе не можете, что говорят
ультрароялисты: дело Фюальдеса — разветвление за-
говора Дидье; я слышал это собственными ушами. По-
нятно, что они умирают от страха. Все служащие еще
танцуют, хотя оркестр уже перестал играть.
Здесь говорят, что г-н де Сенвиль не напишет своей
брошюры и что Беранже, этот человек с желтым та-
лантом, опубликует историю заговора Дидье; более
179
вероятно, что он выпустит «О правосудии и о чрезвы-
чайных законах в 1815 году» — тема, на которую
невозможно писать в Париже.
Меня удивляет Мишу, о котором я часто вам гово-
рил. Этот малый ничего не читает, даже газет; его ре-
месло всецело его поглощает, и все-таки он один до-
ходит до таких взглядов, до которых я дохожу толь-
ко с помощью наших путешественников-англичан; на-
пример, о пользе для государства не иметь никакого
кредита и объявлять себя банкротом каждые де-
сять лет.
Прощайте. Тысячу приветов Ленге. Скажите же, не
пострадал ли он за то, что было напечатано в номере от
9 апреля. Я вижу у Фалькона, что продажа возможна
только при наличии множества проспектов. Не напе-
чатать ли нам у г-на Шансона первую, уже вышедшую
статью и вторую, все это на тонкой бумаге и очень
мелким шрифтом. Обнимаю виконта и Шмидта.
Способен ли он чем-нибудь заняться? Почему бы ему
не перевести Хэзлитта, или Шекспира, или парламент-
ский катехизис Дж. Бентама? Через два года это дало
бы ему имя.
Чтобы отдохнуть от политики, станьте романтиком;
современные литераторы напоминают болонскую шко-
лу времен Франчи: нужен Лодовико Карраччи, чтобы
вернуть их на путь истинный. Кстати, конечно, я хо-
чу иметь описание картин Рафаэля, это для меня пред-
мет первой необходимости: во время моего последнего
путешествия Зал святого Павла в Парме и «Святая
Дева» библиотеки заставили меня полностью перейти
на сторону Корреджо; мне нужно упрочить свой вкус
к Рафаэлю.
68
Г-ЖЕ ДЕМБОВСКОЙ
Варезе, 16 ноября 1818 года.
(Передано 17 ноября).
Сударыня,
Я хотел бы написать вам хоть сколько-нибудь за-
бавное письмо, но я провожу жизнь с добрыми буржуа,
которые целый день заняты ценами на зерно, здоровь-
180
ем своих лошадей, своими любовницами и своим до-
мом. Я завидую их шумной веселости, их непритяза-
тельному счастью; если сердце их может удовлетво-
риться такими грубыми вещами, как же им не быть
счастливыми? И, однако, они блуждают наудачу сре-
ди подводных камней, которых, кажется, так легко бы-
ло бы избежать, и они тоже почти всегда несчастны.
Они не имеют никакого отношения к миру, интересую-
щему нас; для них он неведомая область. Одна вещь
их сильно поразила: по их словам, г-жа Аннони навер-
няка завела себе любовника; такая красивая женщина
опять досталась русскому, потому что, по всеобщему
мнению, г-н Пален как будто заполучил маленькую Л.,
генуэзку. Итак, это некий г-н Берг, которого я знаю,—
очень красивый малый, но, быть может, самый сухой,
самый неестественный и самый болтливый человек, ка-
кого только можно встретить, даже отдаленного поня-
тия не Имеющий об искреннем чувстве; он убедил г-жу
Аннони, что обожает ее и, более того, что она его тоже
обожает. Они только и делали, что читали вместе чув-
ствительные романы. Здесь она не слушала ни одного
слова в пьесе, потому что все время разговаривала с
ним. Последнее достоверно, но в остальном я сомне-
ваюсь.
Самое большое удовольствие, которое я получил се-
годня, было, когда я ставил дату на этом письме. Живу
той мыслью, что через месяц буду иметь счастье уви-
деть вас. Но что делать в течение этих тридцати дней?
Надеюсь, что они пройдут, как и девять длинных дней,
которые только что протекли. Каждый раз, как закан-
чивается какое-нибудь развлечение, какая-нибудь про-
гулка, я снова остаюсь с самим собой и ощущаю ужас-
ную пустоту. Я обсуждал тысячу раз, я доставлял удо-
вольствие тысячу раз повторять себе самые незначи-
тельные вещи, которые вы говорили в последние дни,
когда я имел счастье вас видеть. Мое усталое вообра-
жение уже не в силах представлять себе картины, ко-
торые отныне слишком связаны с ужасной мыслью о
вашем отсутствии, и я чувствую, что с каждым днем в
моем сердце становится все мрачнее.
Я немного утешился в церкви Мадонны дель Монте:
я вспомнил божественную музыку, которую слышал
181
там прежде. На днях я уезжаю в Милан, навстречу од-
ному из ваших писем, потому что я все же рассчиты-
ваю на ваше человеколюбие и верю, что вы не откаже-
те мне в нескольких строках,— вам так легко их начер-
тать, а они так драгоценны, так утешительны для от-
чаявшегося сердца. Вы, конечно, слишком уверены в
вашей абсолютной власти надо мной, чтобы вас хоть
на мгновение мог остановить напрасный страх, что, от-
вечая мне, вы как бы поощряете мою страсть. Я знаю
себя: я буду любить вас весь остаток жизни; что бы вы
ни сделали, это ничего не изменит в мечте, завладев-
шей моей душой, в мечте о счастье быть любимым вами
и в презрении, внушенном мне ею ко всякому другому
счастью! Наконец,у меня потребность, жажда видеть
вас. Я, кажется, отдал бы остаток жизни, чтобы пого-
ворить с вами в течение четверти часа о самых безраз-
личных вещах.
Прощайте, я покидаю вас, чтобы быть еще ближе
к вам, чтобы сметь говорить с вами со всей откровен-
ностью, со всей силой страсти, меня пожирающей.
Анри.
69
БАРОНУ ДЕ МАРЕСТУ, ПАРИЖ
Милан. 11 декабря 1818 года.
Читаете ли вы «Conciliatore»? Нет; потому что, Г он
глуп; 2° он либерален. Однако, если он появится у Га-
линьяни, прочтите в шести последних номерах статьи,
подписанные Э. В., то есть Эрмес Висконти (маркиз).
Это о романтизме; а именно о таком вопросе: «Хотим
ли мы трагедии в стиле «Ксифареса» или трагедии в
стиле «Ричарда III»? Этот г-н Эрмес слывет лучшим
философом в стране. У вас, французов, все внимание
поглощено политикой; поэтому литература на сорок
лет укроется в странах, не имеющих еще счастья лечить
свой сифилис ртутью двухпалатной системы.
Когда Франция выздоровеет, литература вновь по-
явится там, такая же прекрасная и еще более могучая,
чем когда-либо; а дело Расина связано с королевскими
каретами, в которых г-н Шатобриан, как он нам сооб-
182
щает, имел честь кататься, прежде чем поехал прислу-
шиваться к звукам пустыни.
Значит, по сравнению с другими странами Франция
будет буквально бесплодной; потому что mezzo termine,
которые так хороши в политике, ничего не стоят в ис-
кусстве. Поэтика г-жи де Сталь хуже поэтики Лагарпа
или «Эдинбургского обозрения».
Вот уже шесть недель я ничего не получал, кажет-
ся, со времени выборов. Чтобы отдать должное моей
проницательности, которую вы постоянно оскорбляете,
вспомните, что в июне я вас спрашивал, не собираетесь
ли вы подправить этот опасный закон о выборах. Нуж-
но, чтобы в течение двух лет Деказ изменил или заста-
вил изменить этот закон. По-моему, было бы гораздо
лучше, если бы он представился, что внезапно про-
зрел, как святой Павел. Так как я уже дошел до того,
что если бы этот негодяй высадился в таком месте, где
я был бы префектом, я велел бы расстрелять его без
промедления.
Франция на большой дороге к благоденствию; если
ее захотят направить по тропинкам, сокращающим
путь, телега опрокинется. Каким образом оно будет до-
стигнуто, об этом мы как будто сходимся во мнениях.
В этой истине меня убедил один очень известный ан-
гличанин. Он хвалил мне Генри Хэллэма, книгу кото-
рого мы выписывали.
Скажите Ленге, чтобы он велел перевести 150 стра-
ниц из «The View of the History of Europe, from the Vth
Century till the XVth»*.
В этих 150 страницах восхитительны История Фи-
липпа Длинного, создателя Коммун, и отвратительная
и ученейшая картина феодализма, которую нам пропо-
ведует г-н де Вильнёв, бывший префект. Для Ленге это
будет министерская книга и одновременно важное
приобретение для нашей бедной истории Франции.
В Лондоне это сочинение стоит 60 франков. Знаете
ли вы, что Бёркбек опубликовал второй памфлет:
«Письма из Иллинойса», сто страниц, где здорово по-
пало всем религиям? Прочтите и посоветуйте
Ван Броссу перевести эти сто страниц, не забывая
♦ «Обзор истории Франции и Европы с V по XV век»
(англ.).
183
и ста пятидесяти из первого сочинения. Вот это
книги!
Вы, конечно, знаете новую рукопись со Святой Еле-
ны, в сто страниц, якобы продиктованную узурпато-
ром. Это сильно и неверно. Писания Б. Констана отно-
сятся к тому, что Риджуей печатает в качестве мемо-
рандума какой-либо партии. Мне это пришло в голову,
когда я его читал. Люди революции, Дантон, Робес-
пьер, Тальен, и т. д., и т. д., обладали властью и хотя,
возможно, были не очень талантливы, но все же суме-
ли захватить власть в свои руки. Современные Деказы
взяли на себя лишь труд снискать благосклонность Же-
ронта. Это не совсем одно и то же. С одной стороны,
рискуя жизнью, вырвать у своих соперников восхити-
тельную власть — это первое из благ, с другой — пре-
льстить старика.
Я только что прочел письмо милой Скьясетти; ни-
мало не пострадав в своей добродетели, она стала лю-
бимицей короля, королевы, принцев и т. д. Они подав-
ляют ее в Мюнхене лестными милостями; ma росо da-
naro *. В день рождения Аделаиды Скьясетти, когда ей
исполнилось восемнадцать лет, наследник престола
явился к ней во всем параде и, входя, сказал ей вели-
чественно: «Прошу вас встать на колени». Она вста-
ла, очень удивленная. «Поклянитесь мне перед бо-
гом, который видит все, и обещайте сегодня, в день ва-
шего рождения, что бы ни случилось впоследствии,
смотреть на меня как на своего отца». Она освобо-
дится только в апреле; вы могли бы заполучить ее для
оперы-буфф за пятнадцать тысяч франков, но вы та-
кие варвары!
70
Г-ЖЕ МЕТИЛЬДЕ ДЕМБОВСКОЙ
(Май 1819 года).
Сударыня,
Ах, как тянется время с тех пор, как вы уехали!
А прошло всего только пять с половиной часов! Что я
буду делать все эти сорок убийственных дней? Неуже-
* Но денег мало (итал.)
184
ли я должен отбросить всякую надежду, уехать и по-
грузиться в общественные дела? Боюсь, что у меня не
хватит мужества перевалить за Мон-Сени. Нет, я ни-
когда не соглашусь на то, чтобы меня от вас отделя-
ли горы. Смею ли я надеяться любовью оживить серд-
це, которое не может быть бесчувственным к такой
страсти? Верно, я кажусь вам смешным, моя
робость и молчаливость наскучили вам, .а мой приход
для вас — настоящее бедствие. Я ненавижу себя. Не
будь я последним из людей, я должен был бы вчера,
перед вашим отъездом, добиться решительного объяс-
нения; тогда бы я ясно видел, на что мне на-
деяться?
Когда вы с таким искренним чувством сказали:
Ах, как хорошо, что уже полночь} — не должен ли я был
понять, что вы рады избавиться от моей назойливости,
и дать себе слово никогда больше не видеться с вами?
Но я бываю смел только вдали от вас. В вашем при-
сутствии я робок, как ребенок, слова замирают у меня
на губах, я могу только смотреть на вас и любоваться
вами. И нужно же, чтобы я при этом становился не-
сравненно беспомощнее и глупее, чем я есть на самом
деле, и таким плоским?
71
Г-ЖЕ МЕТИЛЬДЕ ДЕМБОВСКОЙ
Варезе, 7 июня 1819 года.
Сударыня,
Вы приводите меня в отчаяние. Вы несколько раз
упрекнули меня в непорядочности, как будто такое об-
винение в ваших устах для меня пустяк. Кто бы мог
предсказать, когда я расставался с вами в Мила-
не, что первое ваше письмо будет начинаться сло-
вом сударь и что вы будете упрекать меня в непорядоч-
ности.
Ах, сударыня, как легко человеку, не обуреваемому
страстью, вести себя всегда сдержанно и осторожно!
Я тоже, когда владею собой, как будто не лишен
скромности, но я охвачен пагубной страстью и уже не
185
могу отвечать за свои поступки. Я поклялся отправить-
ся куда-нибудь в морское путешествие или по крайней
мере не видеть вас и не писать вам до вашего возвра-
щения; сила, более могущественная, чем все принятые
мною решения, увлекла меня туда, где находитесь вы.
Я чувствую: отныне эта страсть стала важнее всего в
моей жизни. Все другие интересы, все соображения
бледнеют перед нею. Эта роковая потребность видеть
вас владеет мною, увлекает и вдохновляет меня. Бы-
вают мгновения в долгие одинокие вечера, когда я мог
бы стать убийцей, если бы нужно было совершить
убийство для того, чтобы увидеть вас. У меня было
только три страсти в жизни: честолюбие с 1800 по
1811 год, любовь к женщине, изменившей мне, с 1811 по
1818 год, и вот уже год эта страсть, которая владеет
мною и непрерывно растет. Всегда в моей жизни все,
что отвлекало меня, что не имело отношения к моей
страсти, для меня не существовало; счастливая или
несчастная это страсть, она заполняет каждое мое
мгновение. Вы думаете, это мало, что ради ваших при-
личий я приношу себя в жертву и соглашаюсь не ви-
деть вас сегодня вечером? Конечно, я не хочу вменять
это себе в заслугу; я хотел бы, чтобы это лишь послу-
жило искуплением тех проступков, которые я, быть мо-
жет, совершил третьего дня. Это искупление для вас
ничто, сударыня, но для меня, который провел столько
ужасных вечеров, лишенный вас, не видя вас, эту жерт-
ву перенести труднее, чем самые страшные муки; и ве-
личайшая боль, причиняемая этой жертвой,— залог то-
го, что она достойна восхитительной женщины, ради
которой она принесена.
В полном смятении, в которое повергает меня не-
преодолимая потребность видеть вас, я все же сохра-
нил пока одно качество и молю судьбу не лишать меня
его, если она не хочет унизить меня в моих собствен-
ных глазах и погрузить в бездну гнусности; это каче-
ство— совершенная правдивость. Вы пишете мне, су-
дарыня, будто я так скомпрометировал наши отноше-
ния в субботу утром, что вечером вы не могли посту-
пить иначе. Это слово скомпрометировал оскорбляет
меня до глубины души, и если бы я был так счастлив,
что мог бы вырвать из своего сердца ранящую его ро-
186
ковую стрелу, то именно слово скомпрометировал дало
бы мне на это силы.
Но нет, сударыня, в вашей душе так много благо-
родства, что она не могла не понять моей. Вы были
оскорблены и употребили в своем письме первое по-
павшееся слово. Я призову в судьи между вами и мной
ту, чье свидетельство вы не сможете опровергнуть. Ес-
ли г-жа Дембовская, если благородная и возвы-
шенная Метильда действительно, считает, что мое по-
ведение в субботу утром было хоть сколько-нибудь
рассчитано на то, чтобы принудить ее к каким-то даль-
нейшим мерам, обусловленным ее естественной забо-
той о своей репутации в этих местах, тогда я призна-
юсь, что вел себя низко и на свете есть человек, кото-
рый может сказать, что у меня нет чести. Более того.
Я всегда умел обольщать только тех женщин, которые
мне совсем не нравились. Едва лишь я полюблю, как
становлюсь робким, и вы можете судить об этом по
растерянности, которую я проявляю всякий раз, как
нахожусь подле вас. Если бы я не начал болтать в суб-
боту вечером, то все, даже добрый padre Rettore *, за-
метили бы, что я влюблен. Но если бы даже я владел
этим искусством обольщения, я не стал бы применять
его к вам. Если бы все зависело только от моего жела-
ния, я хотел бы завоевать вас для себя самого, а нс
для какого-то другого человека, которого я разыгры-
вал бы. Я краснел бы; даже любимый вами, я, кажет-
ся, не был бы счастлив, если бы мог заподозрить, что
во мне вы любите не меня самого, а кого-то другого.
Если бы у вас были недостатки, я не мог бы сказать,
что не замечаю их; я говорил бы, что обожаю ваши не-
достатки, и говорил бы правду; и в самом деле я могу
сказать, что обожаю вашу чрезмерную щепетильность,
из-за которой мне приходится проводить такие мучи-
тельные ночи. Вот как я хотел бы быть любимым, вот
какова настоящая любовь; она с негодованием отвер-
гает обольщение как средство, недостойное ее, а вме«
сте с обольщением всякий расчет, всякие уловки и да-
же всякую мысль о том, чтобы скомпрометировать
предмет своей любви и добиться того, чтобы любимой
* Отец ректор (итал.).
187
пришлось затем прибегнуть к дальнейшим мерам, ко-
торые были бы на руку любящему.
Будь у меня способность обольстить вас — а я не
думаю, чтобы это было возможно,— я все равно не ис-
пользовал бы ее. Рано или поздно вы заметили бы, что
вас обманули, и для меня, я думаю, было бы еще
ужаснее лишиться вас после того, как я обладал ва-
ми, чем если бы небо судило мне умереть, так и не из-
ведав вашей любви.
Когда человеком владеет всепоглощающая страсть,
все, что он говорит, и все, что он делает в каких-либо
обстоятельствах, еще не позволяет судить о нем самом;
только вся его жизнь в целом может свидетельство-
вать в его пользу. Поэтому, сударыня, если бы даже
я целый день клялся у ваших ног в том, что люблю
или ненавижу вас, это не должно было бы иметь ни-
какого влияния на ту степень доверия, которую вы
считаете возможным оказывать мне. За меня должна
говорить вся моя жизнь. И вот, хотя я и очень мало
известен и еще менее интересен для тех, кто
меня знает, все же, если у вас не будет дру-
гой темы разговора, вы можете спросить, слыву
ли я человеком, лишенным гордости и непостоян-
ным.
Вот уже пять лет, как я в Милане. Будем считать
неверным все, что говорят о моей прежней жизни.
Пять лет, от тридцати одного года до тридцати ше-
сти лет,— это значительный отрезок в жизни человека,
особенно если эти пять лет ему пришлось провести
в трудных обстоятельствах. Если когда-нибудь вы со-
изволите, за неимением более интересной темы, поду-
мать о моих нравственных свойствах, соблаговолите,
сударыня, сравнить эти пять лет моей жизни с пятью
годами, взятыми из жизни любого другого человека.
Вы найдете жизни, отмеченные несравненно более яр-
ким блеском таланта, и жизни, гораздо более счастли-
вые; но не думаю, чтобы в какой-либо другой жизни
вы нашли больше чести и постоянства, чем в моей.
Много ли возлюбленных было у меня за эти пять лет
8 Милане? Разве я когда-нибудь поступился честью?
Но я недостойно забыл бы честь, если бы попытался
хоть в самой малейшей степени скомпрометировать
188
своим поведением существо, которое не может потре-
бовать, чтобы я обнажил шпагу.
Любите меня, если хотите, божественная Метиль-
да, но, ради бога, не презирайте меня. Такая пытка
выше моих сил. При вашем столь справедливом обра-
зе мыслей ваше презрение навсегда лишило бы меня
возможности быть любимым.
Зная вашу возвышенную душу, мог ли я избрать
более верный способ отвратить вас от себя, чем тот, в
котором вы меня обвиняете? Я так боюсь вызвать ва-
ше неудовольствие, что тот миг, когда я вечером
3-го увидел вас впервые, тот миг, который должен был
бы стать блаженнейшим в моей жизни, стал, напротив,
одним из самых тревожных из-за боязни не угодить
вам.
72
Г-ЖЕ МЕТИЛЬДЕ ДЕМБОВСКОЙ, ПИЗА
Флоренция, 11 июня 1819 года.
Сударыня,
С тех пор, как я оставил вас вчера вечером, я чув-
ствую непреодолимую потребность умолять вас о про-
шении за бестактность и неделикатность, до которых
за последнюю неделю довела меня губительная
страсть. Раскаяние мое искренне; раз уж я не угодил
вам, то лучше бы мне совсем не приезжать в Вольтер-
ру. Я выразил бы вам свое глубокое сожаление еще
вчера, когда вы соблаговолили принять меня; но по-
звольте мне сказать это вам, вы не приучили меня к
снисходительности, совсем напротив. И вот я боялся,
чтобы вы не сочли, будто, прося у вас прощения за
свои безумства, я говорю вам о любви и нарушаю дан-
ную вам клятву.
Но я изменил бы той совершенной правдивости, ко-
торая в бездне, куда я ввергнут, остается моим един-
ственным правилом поведения, если бы сказал, что
понимаю, в чем заключается моя неделикатность.
Боюсь, что в этом признании вы усмотрите грубость
неспособной понять вас души. Вы почувствовали
189
эту неделикатность, значит, для вас она существо-
вала.
Не думайте, сударыня, что я сразу решил приехать
в Вольтерру. Право, с вами я не так смел; каждый
раз, как, исполненный нежности, я лечу к вам, я уве-
рен, что ваша обидная суровость вернет меня с небес
на землю. Увидев на карте, что Ливорно совсем близ-
ко от Вольтерры, я навел справки, и мне сказали, что
яз Пизы можно видеть стены этого счастливого города,
в котором находитесь вы. На пароходе я думал, что,
переменив платье и надев зеленые очки, я смогу прове-
сти три дня в Вольтерре, выходя только ночью, так, что-
бы вы меня не узнали. Я приехал 3-го, и первый чело-
век, кого я увидел в Вольтерре, были вы, сударыня;
был час пополудни; вы, наверное, вышли из коллежа и
направлялись обедать; вы меня не узнали. Вечером,
в четверть девятого, когда стало совсем темно, я снял
очки, чтобы не показаться чудаком Шнейдеру.
В тот момент, когда я снимал их, прошли вы, и мой
план, так удачно осуществлявшийся до тех пор, про-
валился.
Я тут же подумал: если я подойду к г-же Дембов-
ской, она скажет мне что-нибудь суровое, а в тот мо-
мент я слишком любил вас и суровые слова убили бы
меня; если я подойду к ней, как миланский знакомый,
все в этом маленьком городке скажут, что я ее любов-
ник. Значит, я гораздо лучше докажу ей свое уваже-
ние, если останусь неузнанным. Все эти размышления
промелькнули у меня в один миг; в пятницу,
4-го, я весь день действовал согласно им. Могу
вам поклясться, я не знал, что сад Джорджи при-
надлежит вашему дому. Мне показалось, что вы
зашли направо, если подыматься по улице, а не
налево.
Ночью с 4-го на 5-е я думал о том, что я самый
старинный из друзей г-жи Дембовской. Эта мысль пе-
реполнила меня гордостью. Может быть, она захочет
сказать мне что-нибудь о своих детях, о своем путеше-
ствии, о множестве вещей, не имеющих отношения к
моей любви. Я напишу ей два таких письма, что она,
если захочет, сможет объяснить мой приезд своим
здешним друзьям и принять меня. Если же она не за-
190
хочет, она ответит мне «Нет», и на этом все будет кон-
чено. Так как, запечатывая любое свое письмо, я все-
гда думаю о том, что оно может быть перехвачено, так
как я знаю низкие души и зависть, владеющую ими,
я отказался от мысли присоединить свою записку к
двум официальным письмам, чтобы в случае, если ваш
хозяин по ошибке распечатает их, он не увидел бы там
ничего предосудительного.
Признаюсь, сударыня, быть может, рискуя не уго-
дить вам своим признанием, до сих пор я не вижу, в
чем проявилась моя неделикатность.
Вы написали мне очень сурово; а главное, вы по-
думали., что я хочу явиться к вам против вашей во-
ли,— такие вещи совсем не в моем характере. Я пошел
раздумывать обо всем этом за ворота Сельча; выходя
из ворот, я случайно не пошел направо; я увидел, что
нужно спуститься и снова подняться, я хотел быть
совершенно спокойным и всецело отдаться своим мыс-
лям. Так я дошел до Луга, куда потом пришли и вы.
Я оперся на парапет и два часа смотрел на это море,
принесшее меня к вам, в котором мне лучше было бы
закончить свои дни.
Заметьте, сударыня, я и понятия не имел, что этот
Луг—обычное место ваших прогулок. Кто мог ска-
зать мне об этом? Вы ведь знаете, что со Шнейдером я
совершенно сдержан. Я увидел, как вы подошли; тут
же завязал разговор с одним находившимся там мо-
лодым человеком и отправился с ним посмотреть на
море с другой стороны города, когда ко мне подошел
г-н Джорджи.
Признаюсь, я подумал, что вы уже не считаете ме-
ня способным явиться к вам против вашей воли; я
был очень счастлив, но в то же время очень робок.
Помогло мне только то, что я мог разговаривать с
детьми, иначе я выдал бы себя. Я попал в гораздо худ-
шее положение, когда мы вошли в коллеж: я очутился
против вас и видел вас совершенно ясно; словом, на-
слаждался тем счастьем, мыслью о котором я жил уже
две недели, и на которое не смел даже надеяться.
У дверей коллежа я чуть не отказался от этого
счастья; я чувствовал, что не в силах перенести его.
Поднимаясь по лестнице, я делал усилие, чтобы не
191
упасть; конечно, если бы со мной были проницатель-
ные люди, им все стало бы ясно. Наконец я увидел
вас; о том, что происходило с этой минуты до того, как
я ушел, у меня сохранилось лишь неясное представ-
ление; знаю, что я много говорил, что я смотрел на вас,
что я выдавал себя за любителя древностей. Вполне
возможно, что я проявил бестактность именно тогда,
но я совершенно не представляю себе, как это было, я
только отдал бы все на свете, чтобы иметь возмож-
ность, не отрываясь, смотреть на зеленое сукно сто-
ла. Я могу сказать, что то было одно из самых счаст-
ливых мгновений в моей жизни, но оно целиком усколь-
знуло из моего сознания. Такова печальная судьба
нежных душ: горести они помнят в мельчайших по-
дробностях, а минуты счастья повергают их в такое
смятение, что потом они не могут ничего припом-
нить.
На следующий день вечером, подойдя к вам, я яс-
но увидел, что вы мною недовольны. Возможно ли, по-
думал я, что она влюблена в г-на Джорджи? Вы да-
ли мне письмо, начинавшееся со слова сударь; в кол-
леже я мог прочесть только это роковое слово и был
до предела несчастлив в том самом месте, где накану-
не был без ума от радости. Вы писали мне, что я хо-
тел обмануть вас, притворяясь больным, и что раз я
могу гулять, значит, у меня нет никакой лихорадки.
Однако же в пятницу, прежде чем написать вам, я
имел честь два раза встретить вас на прогулке, и я не
утверждал в своем письме, что лихорадка началась у
меня вдруг, в ночь с пятницы на субботу. Меня мучи-
ли такие печальные мысли, что если бы я остался вза-
перти в своей комнате, я почувствовал бы себя еще
хуже.
Назавтра после этого рокового дня я наказал себя
тем, что не разрешил себе вас видеть; вечером заме-
тил, что г-н Джорджи ревнует; а когда вы выходили
из коллежа, я видел, что вы опирались на его руку. Пол-
ный удивления и отчаяния, я в своем горе решил, что
мне не остается ничего больше, как уехать. Я соби-
рался только нанести вам обычный в этих случаях
прощальный визит накануне отъезда, визит, который
ВИ не приняли бы, как вдруг горничная побежала за
192
мной, когда я уже вышел в сад с г-ном Джорджи, и
крикнула: «Мадам велела сказать, что увидит вас се-
годня вечером в коллеже». Только поэтому я и пошел
туда. Я говорил себе, что вы вольны любить того, ко-
го хотите; я просил у вас свидания, чтобы выразить
вам свое сожаление о том, что надоел вам, а может
быть, и для того, чтобы вдоволь наглядеться на вас и
слышать звук этого прелестного голоса, который все-
гда отдается в моем сердце, каков бы ни был смысл
произносимых вами слов. Вы потребовали клятвенно-
го обещания не говорить ии о чем, относящем-
ся к моей любви; я сдержал ее, эту клятву, сколь
велико ни было усилие, которое мне пришлось над
собой сделать. Наконец я уехал, питая желание вас
ненавидеть и не находя ненависти в своем
сердце.
Неужели вы думаете, сударыня, что я стремлюсь
вызвать ваше неудовольствие и лицемерю с вами? Нет,
это невозможно. Вы скажете: «Какая грубая и недо-
стойная меня душа!». Ну, что ж, прочитав это прав-
дивое описание моих поступков и моих чувств, укажи-
те мне, в какой момент я проявил неделикат-
ность и как именно мне следовало себя вести. Ка-
кая-нибудь холодная душа тотчас же воскликну-
ла бы: «Не надо было возвращаться в Вольтерру».
Но с вашей стороны я не боюсь такого возра-
жения.
Совершенно очевидно, что какой-нибудь прозаиче-
ский человек не появился бы в Вольтерре: во-первых,
потому, что денег он там не заработал бы; во-вторых,
потому, что там плохие гостиницы. Но так как я имею
несчастье любить по-настоящему и так как вы узнали
меня в четверг 3 июня, что мне было делать? Неза-
чем и говорить вам, сударыня, что я не имею дерзкого
намерения затеять с вами полемику в письмах. Я от-
нюдь не претендую на то, чтобы получить от вас по-
дробный ответ на этот мой дневник; но, быть может,
ваша благородная и чистая душа будет хоть немного
справедлива ко мне, и какими бы ни были те отноше-
ния, которые судьба сохранит между нами, вы не от-
кажетесь признать, что уважение к тому, кого любишь
с нежностью,— великое благо.
13. Стендаль. Т. XV. 193
73
Г-ЖЕ МЕТИЛЬДЕ ДЕМБОВСКОЙ
Гренобль, 25 августа 1819 года.
Сударыня,
Я получил ваше письмо три дня тому назад. Увидев
снова ваш почерк, я был так глубоко взволнован, что
опять не в состоянии был ответить вам подобающим
образом. Это прекрасный день среди смрадной пусты-
ни, и как бы вы ни были ко мне суровы, я все-таки обя-
зан вам единственными мгновениями счастья, которое
я испытал после Болоньи. Я беспрерывно думаю об
этом счастливом городе, где вы должны находиться
с 10-го числа. Душа моя блуждает под портиком, под
которым я так часто проходил, направо по выходе из
Больших ворот. Беспрестанно у меня перед глазами
эти красивые холмы, увенчанные дворцами, которые
видны из сада, где вы гуляете. Болонья, где вы не бы-
ли со мною так суровы, для меня священна; там я
узнал о событии, которое изгнало меня во Францию, и
как бы жестоко ни было это изгнание, оно еще полнее
дало мне почувствовать силу, привязывающую меня к
стране, где вы живете. Нет ни одного ее пейзажа, ко-
торый не остался бы запечатленным в моем сердце, в
особенности тот, что виден с дороги на мост, с лугами,
раскинувшимися справа при выходе из-под портика.
Сюда, боясь быть узнанным, я шел, чтобы на свободе
думать о женщине, живущей в этом счастливом доме,
на который, проходя мимо, я почти не дерзал взгля-
нуть. Я начал письмо к вам после того, как переписал
своей рукой два длинных акта, посредством которых,
если это возможно, я попытаюсь уберечься от мошен-
ников, меня окружающих. Все, что самая глубокая,
самая неумолимая и тонко рассчитанная ненависть мо-
жет предпринять против сына, я вытерпел от своего
отца. И все это прикрыто непревзойденным лицеме-
рием,— я наследник и, если судить по видимости, не
имею основания ни на что жаловаться. Это как раз
то, из-за чего в другое время я подпрыгнул бы до не-
бес от радости, и я не сомневаюсь, что все и было спе-
циально рассчитано с этой целью.
194
Это завещание датировано 29 сентября 1818 года,
но писавшему его не могло и в голову прийти, что на
следующий день произойдет небольшое событие, после
которого я потеряю всякую чувствительность к ударам
судьбы. Любуясь усилиями и ухищрениями ненависти,
я чувствую только одно: очевидно, я предназначен как
испытывать, так и внушать сильные страсти. Здесь это
завещание — предмет любопытства и восхищения
юристов; однако, поразмыслив и перечитав граждан-
ский кодекс, я, кажется, нашел средство отразить на-
носимый мне удар. Но для этого пришлось бы начать
долгий процесс с моими сестрами, одну из которых я
люблю. И вот, хотя я и наследник, сегодня утром я
предложил своим сестрам дать каждой из них по од-
ной трети имущества отца. Но я предвижу, что на мою
долю оставят имущество, отягощенное долгами, и что
через два месяца мучений, в течение которых я узнаю
человеческую природу с самой неприглядной стороны,
я останусь с очень небольшими средствами и с пер-
спективой стать немного менее бедным в глубокой ста-
рости. Я отложил до моего теперешнего возраста не-
сколько больших путешествий. Я был бы жестоко
разочарован, если бы вся эта любовь к путешествиям
и лошадям давно не исчезла у меня, уступив место
губительной страсти. Сегодня я жалею о ней един-
ственно потому, что в своем неистовстве она довела
меня до поступков, которые могли не понравиться той,
кого я люблю и уважаю больше всего на свете.
В остальном же все, что существует на этой земле,
оставляет меня совершенно безразличным, и я обязан
мысли, владеющей мной беспрестанно, совершен-
ным и удивительным равнодушием к тому, что из бо-
гача я превратился в бедняка. Единственно, чего я
боюсь,— это показаться скупым в глазах моих милан-
ских друзей, которые знают, что я получил наслед-
ство.
Прошу вас, напишите мне о себе самым подроб-
ным образом. Вы совершенно ничего не чувствуете
в груди? На этот вопрос вы не отвечаете, и вы так
равнодушны ко всем заботам, тревожащим мелкие ду-
ши, что пока вы специально не скажете нет, я буду
бояться, что да.
195
Прежде я просто ненавидел Порретту; теперь же
я буду любить ее страстно, если ее воды излечили вас
от болей в желудке, а главное, в глазах. Если очень
сильно чего-нибудь желаешь, то желание переходит в
надежду: и вот я надеюсь, что вы соблаговолите сооб-
щить мне о себе; это единственное, что может помочь
мне переносить ту плачевную жизнь, которую я веду.
Вероятно, моя свобода в Милане будет несколько
ограничена: волей-неволей мне придется привезти ту-
да сестру, которую соблазнил «Отелло» и которая на
родине чувствует себя все хуже и хуже.
Кончаю свое письмо, мне не под силу дольше разы-
грывать равнодушие. Мысль о любви составляет здесь
мое единственное счастье. Не знаю, что бы сталось со
мной, если бы во время долгих споров с судейскими
я не думал беспрерывно о предмете моей любви.
Прощайте, сударыня, будьте счастливы; мне кажет-
ся, что для вас это возможно только тогда, когда вы
любите. Будьте же счастливы, даже любя другого, а
не меня.
Я могу вполне искренне написать вам то, что по-
вторяю беспрерывно:
Когда бы смерть и ад разверзлись предо мной,
Я б из любви к тебе сошел туда живой.
Анри,
74
БАРОНУ ДЕ МАРЕСТУ, ПАРИЖ
Милан, 21 декабря 1819 года.
Множество штыков и гильотин так же не могут
остановить распространившееся мнение, как и множе-
ство луидоров не может остановить подагру.
Вот, мой дорогой ультра, что пришло мне в голову,
когда я читал вторую часть вашего письма от 8-го.
Я от души смеялся над вашим политическим невеже-
ством, или, вернее, над той пеленой, которой любовь
к вашему баронскому титулу и воспоминания о прин-
ципе личного превосходства, внушенном вам некогда в
Академии Альфьери, покрыли ваши глаза. Вы также
отплачиваете мне насмешками, когда я говорю вам о
196
Вигано, и мы оба правы, потому что духа нс суще-
ствует, а натуры наши различны. Подтверждается это
тем, что из всего Парижа я с сожалением вспоминаю
только о Нине. Все остальное представляется мне пре-
старелой кокеткой, и ваши картины и книги произво-
дят на меня, то же впечатление, что и г-жа де Сент-
Обен; не так ли зовут подругу г-жи Ламбер? Все это
сводится к тому, что, если бы Корреджо пися л в Сене-
гамбии, он сделал бы своих мадонн негритянками.
Что хорошо между друзьями, так это откровен-
ность; она дает возможность проявить самобытность.
Поэтому я хотел бы быть Грегуаром, только не таким
старым. Мой единственный недостаток в том, что я не
люблю крови, но так как нельзя рассчитывать ни на
что, даже на Хартию, я радуюсь, что Грегуар был из-
бран, гораздо больше теперь, чем в тот момент, когда
мы его избирали. Радуюсь я по той причине, что не-
признание его депутатом, после министерства Фуше,—
осязаемый факт, который поймет последний крестья-
нин, приобретший национальные земли, если мы по-
стараемся втолковать ему это всеми способами в те-
чение года. Даже на месте вашего короля я бы при-
знал его; что ему стоило выразить таким образом ува-
жение к Хартии? Словом, заснуть на этом заседании
вряд ли пришлось бы. То, что я пишу, кажется вам
верхом нелепости, поэтому basta cosi*. Только так как
после Карлсбада у нас не осталось ничего,
кроме «Debats» и «Courrier», скажите, кто такой этот
молодой противник шугок, угрожавший прервать ве-
селье на заседании 6-го числа?
Даю вам честное слово, что если бы я был депута-
том, я как-нибудь намекнул бы на то, что я только что
вам изложил; это принесло бы мне славу в 1830 году.
Я нахожу, что либералы плоски; даже г-н д’Аржансон
в 1815 году был не очень умен, потому что не выска-
зался яснее о Ниме. Итак, повторяю, вы ошибаетесь,
когда говорите, что на заседании 6-го числа я мог бы
увидеть двести пятьдесят великих людей.
В ваш ответ вставьте одну ультралегитимистскую
фразу, очень разборчиво написанную. Впрочем, наш с
♦ Довольно об этом (итал.).
197
вами французский язык здесь не понимают, а ваш по-
черк и подавно не разберут; поэтому можете нисколь-
ко не стесняться. Благодарю вас за письмо, которое я
получил через Доминика: оба способа хороши.
В трагедии мы ушли не дальше, чем в политике и
в балетах. Врач спасает вас, давая вам рвотное;
уменьшает ли это славу врача, спасающего меня
здесь, за триста миль от вас, давая мне также рвот-
ное?
Вот принцип романтицизма, который вы недоста-
точно понимаете. Его достоинство в том, что он дает
публике как раз такую микстуру, которая доставляет
ей удовольствие. Достоинства г-на Мандзони, если
они у него есть, потому что я ничего не читал из его
сочинений, в том, что он распознал вкус той воды, ко-
торой жаждет итальянская публика. От этой воды,
быть может, публику с улицы Ришелье стошнило бы;
но что мне за дело до этого в Милане? Про-
чувствуйте как следует этот принцип романтицизма;
ведь тут между вами и мной не стоит Турин-
ская Академия.
Какую-нибудь мелодраму в Париже могут написать
две тысячи литераторов; что-нибудь вроде «Смерти
Карманьолы» могут создать здесь только два или три
человека. Верьте, что если г-н Мандзони преуспеет,
у него будет огромная слава, и что все молодые поэты
Италии, сколько их ни на есть, уже двенадцать лет
ломают голову, силясь написать трагедию, отлича-
ющуюся от трагедий Альфьери, и ничего не могут
придумать. Поэтому «Карманьола», который приводит
в восторг целую нацию, должен обладать боль-
шими достоинствами, даже если это просто переве-
денная мелодрама. Прочтите эту фразу вашим Сент-
Обенам.
Я провожу вечера с Россини и Монти; взвесив все,
я больше люблю людей необыкновенных, чем обыкно-
венных. Я покидаю вас, чтобы идти обедать с Рос-
сини, я слыву здесь ультра-анти-россинистом; здесь
много занимаются музыкой и Грегуаром. Я прочту ва-
ше письмо Россини; он очень забавный и остроумный;
он как раз может понять письма Бомбе, он творит, сам
не зная как. Шиллер написал две или три великолеп-
ие
ные трагедии, вроде «Валленштейна», хотя его взгля-
ды на возвышенное были достойны г-на Кузена. Если
бы Россини понимал, как возникают его произведе-
ния, он на тысячу лье опередил бы теории почтенного
Бомбе; я сам теперь, после пятилетнего опыта, сильно
ушел вперед.
75
БАРОНУ ДЕ МАРЕСТУ, ПАРИЖ
Милан, 10 октября 1820 года.
Энтузиазм Партенопеи достиг предела, всеобщий,
горячий, безграничный. Бешенство охватило даже епи-
скопов и архиепископов. Ставлю сто против одного,
что все это правда; понадобилось бы двадцать стра-
ниц, чтобы описать вам все так, как мне рассказывали.
Говорят, что король четыре раза пробовал сбежать и что
сейчас он в гробнице кормилицы Энея, неприступной
крепости. Этот восторженный народ полон архисмехо-
творных заблуждений и предрассудков. В Неаполе за-
просто могут убить человека только за то, что кому-
нибудь покажется, будто этот человек может сглазить
выполнение мер, перечисленных в прокламации, кото-
рую читает публика. Уверен, что эти люди готовятся
(как только они убедятся в том, что наши солдаты вой-
дут в Папскую область) захватить Рим, Флоренцию,
Болонью. В Риме и Болонье они встретят десять тысяч
солдат бывших французских полков, полных огня и от-
ваги. У макаронщиков есть также виды и на Анкону, но
тут они просчитаются; наши храбрые солдаты могут
погрузиться на суда в Триесте, когда дело будет ре-
шено в Троппау, и через три дня станут хозяевами
Анконы.
Рим прогнил; он может дать две или три тысячи
горожан, слывущих либералами, из которых выйдут
превосходные солдаты; но область не шевельнется.
В Толентино, Анконе, Форли, Чезене, Болонье все при-
шли в бешенство... Во Флоренции много болтают, но
дворян, ставших либералами, во время опасности пе-
реманят на свою сторону правые и в согласии с свя-
щенниками, которых пятьсот в одной Перуджии, го-
199
родке с четырьмя тысячами жителей, они остановят
все; страна ненадежная.
Лукка архиякобинская; Брешиа также; Милан и Ве-
неция— толстопузы. На словах все либеральны, но
решимости не хватает. Бывшие военные охотно стали
бы драться; но правительство справедливо, гуманно,
руководят им люди очень талантливые; монарх — че-
ловек на редкость умный и благоразумный.
Каждый пьемонтский синдик ежедневно получает
по почте две или три якобинские прокламации. Была
подписанная петиция, испрашивавшая у короля ста-
ринную конституцию, кажется, Филиберта, которая,
хоть она и средневековая, все-таки дала бы свободу.
Король был того мнения, что надо ее даровать; три
министра сказали, что только это нежелательное сред-
ство может сохранить Геную для монархии. В Генуе
взбешены; они считают свою старую аристократию
глупой и освистали короля. Королева и, как говорят,
Сен-Марсан отложили конституцию; боялись, что под
этим предлогом может войти армия соседа.
Все в жару, все волнуются. Дай-то бог, чтобы всех
якобинцев отправили в Техас!
Чтобы письмо вышло забавным, надо было бы рас-
сказать вам анекдоты, составляющие его основу, но у
меня расшатались нервы. Считайте, что я скорее смяг-
чил краски.
Поскорее пошлите мне «Любовь», потому что у ме-
ня нет рукописи. Вы облечены неограниченной
властью. Не рискую ли я чем, если вложу средства
в тонтину, о которой объявлено в «Debats»?
76
БАРОНУ ДЕ МАРЕСТУ
Милан, 20 октября 1820 года.
Нужно ли мне повторять вам, что у вас неограни-
ченная власть над «Любовью».
Если вам встретится что-нибудь дикое, фальшивое,
странное, оставьте это: но если вы найдете что-нибудь
200
смехотворное,— вычеркивайте. Посоветуйтесь с любез-
ным Ленге, которого я просил, чтобы он, правя коррек-
туру, отмечал места, могущие дать повод к насмешкам.
То, что вы находите фальшивым, преувеличенным,
непонятным, может быть, кажется вам таким, а мне —
нет. Исправьте также ошибки во французском синтак-
сисе.
Я с нетерпением жду, когда вы мне сообщите, что
получили рукопись; другой у меня нет. Как только бу-
дет хоть один корректурный лист, пошлите мне его по
обычному адресу. В деревне я буду развлекаться вы-
правлением стиля для второго издания. Через полго-
да вы получите «романтическую» комедию.
Если у вас хватит терпения прочесть «Любовь»,
скажите мне откровенно, что вы о ней думаете. Ленге
она покажется неясной, преувеличенной, слишком ли-
шенной украшений. Поторопите Шансона; заплатите
ему тем, что у вас есть и чю есть у Ламбера.
Я хотел бы, чтобы туда, где я сейчас нахожусь, не
присылали ни одного экземпляра. Из зависти, вызван-
ной «Живописью», многие стремятся клеветать на ме-
ня. Но, оказывается, эта клевета почти ни к чему не
привела. С должным тактом раскройте историю моей
жизни взорам итальянцев, которых вы увидите в Па-
риже. Я полностью доверяю циничному графу Стен-
далю, я считаю его совершенно честным человеком.
Я много думаю о вашем проекте съездить в Рим.
Главное возражение — это то, что я люблю озера, рас-
положенные здесь по соседству. Я без больших затрат
провожу там несколько недель в году. Мне кажется,
что здесь люди не такие мерзавцы, как самые цивили-
зованные римляне. Четыре часа музыки каждый вечер
стали для меня потребностью, которую я предпочитаю
м-ль Марс и Тальма. Видите, насколько мы различны!
Наконец, к этой стране я чувствую что-то вроде нена-
висти, это инстинктивное, а не идущее от рассудка чув-
ство; по-моему, она представляет все самое низкое,
прозаическое, подлое в жизни; но довольно об этом.
На озерах я только что прочел Байрона. Решитель-
но, стихи мне надоедают, потому что они не так точно
выражают мысль, как проза. Ребекка в «Айвенго» до-
ставила мне больше удовольствия, чем все «Паризи-
201
ны» лорда Байрона. Что вы скажете об этом все ра-
стущем отвращении к стихам? Поскольку я пишу ко-
медию в прозе, может быть, это зависть бессилия? Чув-
ствуете ли вы такое же отвращение? Чувствует ли его
Крозе? Получили ли вы письмо из Лиона? В своих
письмах никогда ничего не называйте, время от вре-
мени вставляйте главное слово по-английски, а в
остальном пишите все, что вам приходит в голову. Бед-
ный молодой поэт, трагедию которого я вам послал, на-
ходится в темнице, но не в Эдинбургской, а в Милан-
ской. Неужели превосходный талант Крозе погибнет
от бездействия в Труа? По-моему, он рожден, чтобы
писать историю. Он горяч, ненавидит., ребячливость,
либерален, терпелив, точен. Я с удовольствием прочел
«Письма» О. Тьерри в «Courrier». Это так же хорошо,
как и то немногое, что я видел из его истории Фран-
ции. Я в особенности глубоко уважаю иезуита Даниэ-
ля и презираю либерала Мезрэ; к их человеческим
качествам отношение у меня было бы обратное. Я хо-
жу вокруг да около, потому что не смею написать
вам, чем полны мои мысли.
Все здесь очень спокойно, что бы ни говорили ли-
бералы.
Поздравляю храброго д’Аргу, я в восторге от
его опуса. Ах, если бы я мог заставить его про-
глотить комментарии де Траси и Бентама, только что
напечатанные у Боссанжа! Напоминайте ему почаще
обо мне. У меня не хватает 5 или 6 номеров «Эдинбург-
ского обозрения»; вы оставили себе некоторые номера?
Обри
77
БАРОНУ ДЕ МАРЕСТУ
Милан, 13 ноября 1820 года.
Милый друг, добавьте нижеследующую мысль к се-
мидесяти трем, уже полученным вами, и поместите их
в конце книги «О любви».
Я прочел в сегодняшней утренней газете
(«Courrier Fran^ais», № 492, от 24 октября 1820 года),
202
что и г-н де Жуй, видный писатель, плохо отзывается о
Гельвеции. Гельвеций был совершенно прав, когда он
установил, что принцип полезности или интереса яв-
ляется единственным двигателем всех человеческих
поступков. Но так как душа у него была холодная, он
не знал ни любви, ни дружбы, ни других пылких стра-
стей, создающих новые и особые интересы.
Возможно, что Гельвеций никогда не догадывался,
что это за интересы; я слишком давно не перечитывал
его сочинения, чтобы утверждать это. Быть может,
принимая во внимание легкость, с какой добрая пуб-
лика позволяет ввести себя в заблуждение, он не дол-
жен был бы употреблять слово интерес и заменить его
словом удовольствие или принцип полезности.
Без всякого сомнения, он должен был бы начать
свою книгу следующими словами: «Регул, возвраща-
ясь в Карфаген, чтобы отдать себя на ужасные муки,
подчинялся своему стремлению к удовольствию или
своей заинтересованности».
Г-н де Луазероль, идя на смерть для спасения сво-
его сына, подчинялся принципу заинтересованности.
Поступить иначе было бы для такой героической ду-
ши неслыханной низостью, которую она себе никогда
не простила бы; как только у него появилась такая
возвышенная мысль, она тотчас же подсказала ему
его долг.
Если бы Луазероль, человек разумный и холодный,
не боялся угрызений совести, он не ответил бы вме-
сто сына на зов палача. В этом смысле можно сказать,
что нужно быть умным для того, чтобы любить по-на-
стоящему. Вот вам душа прозаическая и душа стра-
стная.
78
СЭРУ ВАЛЬТЕРУ СКОТТУ, ЭДИНБУРГ
Лоретта, 18 февраля 1821 года.
Сударь,
Если вам угодно будет распорядиться, чтобы в Па-
риже получили книги, перечень которых здесь прила-
гается, вы дадите мне возможность хоть в малой сте-
203
пени выразить вам свою признательность за величай-
шее удовольствие, которое мне доставило чтение «The
Abbot» *.
Как жаль, что автор не взялся описать средние века
в изумительной Италии! Ему открылись бы первые
устремления человеческой души к свободе. Вместо себя-
любивого героизма, свойственного нелепому феодаль-
ному строю, он увидел бы, на что способна была тогда
человеческая душа во имя всеобщего блага. Идеи были
еще смутны и неопределенны, но души в 1400 году
обладали необыкновенной энергией, какую впослед-
ствии они уже нигде не могли обрести.
К несчастью, чтобы иметь точное представление о
средневековье в этой стране, необходимо зарыться в
груды пыльных рукописей, которые еще около 1650 го-
да были перепутаны и умышленно повреждены иезуи-
тами. Ни один писатель не пытался собрать воедино
правдивые повести, рисующие нравы этой эпохи. Ка-
кой восторг охватил бы Европу, если бы такой че-
ловек, как автор «Уэверли», показал бы ей вновь
жизнь Кола ди Риенци или изгнание первого Козимо
Медичи!
Работа Пиньотти («Storia di Toscana», Firenze**,
1817, из 9 томов, in — 8°) может послужить путеводной
нитью, чтобы не заблудиться среди подлинников, кото-
рые сами по себе являются лишь введением к рукопи-
сям, открывающим истинное лицо той эпохи. Занятным
руководством было бы также «Famiglie illustri d’lta-
lia» di Pompeo Litta, Milano***, 1820; Бурхард, «Днев-
ник двора Александра VI»; Фьортифьокка, «Vita di
Cola di Rienzi» **** и т. д.
Оговариваюсь, что я позволю себе предложить упо-
мянутые в прилагаемом списке произведения не как
книги безусловно для вас приемлемые — наши полити-
ческие убеждения слишком различны,— но как знак
моей признательности. Друзья автора «Мармиона»
* «Аббата» (англ.).
** «История Тосканы», Флоренция (итал.).
*** Помпео Литта, «Знаменитые итальянские роды». Милан
(итал.).
**** «Жизнь Кола ди Риенци» (итал.).
204
должны быть прекрасными ценителями, поэтому я пред-
лагаю в списке несколько экземпляров.
Имею честь, сударь, быть вашим нижайшим и по-
корнейшим слугой.
А. Бейль
79
РЕДАКТОРУ «EXAMINER»
(18 ноября 1821 года.)
Сударь,
Мне очень нравится, как у вас пишут театральные
рецензии. Ваша вчерашняя статья о мисс Три привела
меня в восторг. Разрешите мне через посредство ваше-
го журнала публично выразить свое возмущение одним
обстоятельством.
Когда я приехал в Лондон, я чуть не обезумел от
радости, узнав из афиш, что собираются ставить «Ри-
чарда III». Я поспешил в театр Друри-Лейн и попал на
мелодраму, ничуть не лучше тех, которые видишь на
сцене Порт Сен-Мартен. Мне казалось, что я очутился
во французском театре на представлении «Аделаиды
Дюгеклен» или «Митридата». Герой все время старает-
ся подчеркнуть, что он великий человек, и остальные
действующие лица говорят о нем то же самое, но перед
глазами зрителя не происходит ничего такого, что за-
ставило бы его поверить, что Ричард, которого он видит
перед собой в прекрасном исполнении господина Кина,
и есть знаменитый Ричард, герцог Глостерский. Я ни-
чего не имею против редактирования некоторых стихов
в «Ричарде III», ни против закономерного пропуска от-
дельных сцен, коль скоро редактор пускает в ход толь-
ко ножницы, но я нахожу смехотворной претензию на-
шего современника заменить своими жалкими чувства-
ми великие мысли Шекспира. Когда у Шекспира Гло-
стер восклицает в ответ лорду Грею:
То thee, that hast пог honesty nor grace *,
даже самый невнимательный зритель не может удер-
* Хотя б тебя, в ком чести нет и правды (англ. Перевод
А. Дружинина).
205
жаться от возгласа: «Вот человек, который не остано-
вится ни перед чем»; это действительно точное изобра-
жение нравов средневековья. Когда Глостер говорит
убийцам:
How, now, my hardy, stout-resolved mates ? * —
любой тупица в зале подумает: «Этот принц умеет го-
ворить с людьми». Но вопиющая глупость автора мело-
драмы сквозит повсюду. У него хватает наглости вло-
жить в уста такого человека, как Ричард, следующие
слова:
Now is the winter of our discontent
Made glorious summer, etc.
в то время когда король еще жив. Новоявленный писа-
ка заставляет несчастного умирающего короля Генриха
докончить одну фразу Ричарда — блестящий пример
полнейшего безразличия к тексту. Ричард говорит:
For this among the rest was I ordained... ♦*♦, —
и бедняга, истекая кровью, добавляет:
Ohl and for much more slaughter ***♦ <
В самый трагический момент сцены с леди Анной,
когда я был погружен в печальные размышления о
непрочности человеческих судеб, этот жалкий стихо-
плет отвлек мое внимание своими кабацкими остро-
тами:
Т р а с с е л
I scarce can credit what I see **** *****•,
Стэнли
Why, you see — a woman ******
* Ну что, мои надежные друзья... (англ. Перевод А. Дру-
жинина).
** Здесь нынче солнце Йорка злую зиму
В ликующее лето превратило (англ. Перевод А. Рад-
ловой).
*** На это я назначен был судьбой (англ.).
**** И совершать бессчетные убийства (англ.).
***** Не верю я тому, что вижу (англ.).
****** Что ж. перед вами женщина (англ.).
206
Далее Шекспир говорит:
Му dukedom to a beggarly denier*.
Ничтожный критик, верный своему поистине армей-
скому вкусу, заменяет эти слова фразой:
Му dukedom to a widow’s chastity**.
И зрители, сударь, пропускают мимо ушей подоб-
ную нелепость! Все это я пишу вам, сударь, надеясь,
что вы обратите внимание английской публики на необ-
ходимость заново отредактировать величественную тра-
гедию Шекспира. Со своей стороны я нахожу, что та-
кие преступления, как убийство брата, убийство старого
товарища по оружию и убийство бедняги Кларенса, уже
достаточно рисуют характер Ричарда III, и нет необхо-
димости умерщвлять еще и врага Ричарда — короля,
без смерти которого семья Ричарда вообще ничто. Ри-
чард, произносящий эффектную тираду по поводу со-
вести:
Conscience! 'this a coin etc.***, —
явно вдохновился французской трагедией, а француз-
ская трагедия потому и стала так скучна, что шла
именно этой дорогой. Я заканчиваю, сударь, утвер-
ждая, что позорно для вкуса английского народа по-
зволять плоской мелодраме, где вместо действия вам
преподносят одни разглагольствования, без про-
тиводействия занять место одного из шедевров Шек-
спира.
Удивительно, что газеты без конца толкуют об этой
мелодраме, словно это и впрямь трагедия.
Смеха достойно, когда добрая лондонская публика
терпит, чтобы ей показывали двор короля Англии, со-
стоящий всего из семи человек. Во все времена, как в
Англии, так и в иных местах, власть любила окружать
себя большим числом приспешников.
Примите уверения в моем совершенном уважении.
Лондон, 18 ноября.
* Я ставлю герцогство за медный грош (англ.).
** Я ставлю герцогство за вдовью честь (англ.).
*** чт0 совесть!—лишь монета (англ.).
207
80
ЛОРДУ НОЭЛЮ БАЙРОНУ. ГЕНУЯ
Париж, 23 июня 1823 года.
Милорд,
Очень любезно с вашей стороны придавать какое-то
значение личному мнению частного лица; поэмы автора
«Паризины» проживут еще века после того, как «Рим,
Неаполь и Флоренция в 1817 году» и прочие подобные
книжки будут давно забыты.
Вчера мой издатель отправил почтой в Геную
«Историю живописи в Италии» и «О любви».
Я был бы очень рад, милорд, разделить ваше мне-
ние об авторе «Old Mortality»*. Какое мне дело до его
политических взглядов? — говорите вы. Но тем самым
вы отказываетесь принимать во внимание то, из-за чего
я не могу относиться с энтузиазмом к личности знаме-
нитого шотландца. Когда сэр Вальтер Скотт со всем
пылом страстного любовника вымаливает стакан, опо-
рожненный старым, достаточно презренным королем,
когда он тайно поддерживает «Веасоп», я вижу в нем
человека, желающего стать баронетом или шотланд-
ским пэром. На тысячу человек, которые проделывают
то же самое во всех передних Европы, найдется, быть
может, один, наивно полагающий, что абсолютизм по-
лезен человечеству. Сэр Вальтер был бы этим исклю-
чением, если бы он отказался от звания баронета и
прочих личных преимуществ. Будь ом искренним, страх
перед общественным презрением — чувство столь могу-
щественное в благородных сердцах — давно должен
был бы обязать его к этому простому поступку. Но
мысль эта никогда не приходила ему в голову; следо-
вательно, девяносто девять шансов из ста за то, что
сердце мое не ошибается и я прав, отказывая ему в го-
рячей симпатии. Формально я готов уважать сэра
Вальтера Скотта, но страстно увлекаться им я не в си-
лах. Такова уж природа человека: мы не можем во-
сторженно относиться к личностям, которые, если мож-
но так выразиться, утратили свою непорочность. Это
* «Пуритан* (англ.).
208
несчастье, но человек, вынужденный давать объясне-
ния по поводу своего поведения, как это было в исто-
рии с журналом «Веасоп», навеки теряет чистоту свое-
го имени, которое так же легко запятнать, как честь
молодой девушки.
Мое мнение о нравственном облике сэра Вальтера
Скотта разделяет почти вся Франция: «Это человек
ловкий, он умеет устраиваться. Про него не скажешь,
что он не от мира сего, как другие гениальные люди».
Вот одобрительная оценка обывателя, которая в моих
глазах является уничтожающей критикой.
К таким поступкам, как поступки сэра Вальтера,
надо относиться особенно строго и потому, что принад-
лежать в наше время к противоположной ему партии
в высшей степени невыгодно, и потому еще, что монар-
хи, наконец прозревшие, увидевшие угрожающую им
опасность, щедро осыпают своими милостями великих
людей, способных продаваться.
Если бы автор «Айвенго» был беден, как Отуэй,
я был бы склонен простить ему кое-какие неблаговид-
ные поступки, совершенные, чтобы поддержать свое
жалкое существование; презрение в этом случае как бы
растворилось в сочувствии к талантливому человеку,
которого судьба бросила в жизнь, не обеспечив ему
хотя бы одного шиллинга в день, но речь идет о сэре
Вальтере Скотте, миллионере, который субсидирует
«Веасоп»!
Допустим, он верит, что этот журнал приносит поль-
зу и содействует благополучию большинства англичан,
по почему, зная, что его могут счесть низким льстецом,
он не отказывается от титула баронета?
Хотя мне это и неприятно, милорд, но я продолжаю
стоять на своем: до тех пор, пока сэр Вальтер не даст
правдоподобного объяснения своему поступку, я хоть
и не провозглашу с высоты судейского места, что сэр
Вальтер нарушил законы чести, ню для меня, как для
человека, который знает, что такое двор, он потерял
всякое право на восторженное преклонение.
Мне очень досадно, милорд, что письмо мое так рас-
тянулось, но так как я, к несчастью, придерживаюсь
мнения, противоположного вашему, мое уважение к
вам не позволило мне сократить мои объясне-
14. Стендаль. Т XV. 209
ния. я глубоко сожалею, что не разделяю вашего
мнения; на всем свете не найдется и десяти человек, ко-
торым я мог бы сказать эти слова с такой же искрен-
ностью.
Бедняга Пеллико не обладает талантами сэра Валь-
тера Скотта, но вот душа, достойная самого нежного
и самого страстного участия. Сомневаюсь, чтобы он
мог работать в тюрьме: тело его немощно, а здоровье
давно уже было подорвано нуждой и связанным с ней
зависимым положением.
Когда он дошел почти до такого состояния, как
Отуэй, он несколько раз говорил мне: «Самым прекрас-
ным днем моей жизни будет тот, когда я почувствую,
что умираю». У него брат в Генуе, отец в Турине. Кро-
ме «Francesca» * и «Eufemio di Messina» **, он написал,
как он говорил мне, еще десять трагедий; его отец мог
бы доставить эти рукописи. Если эти трагедии продать
в Англии, они могли бы помочь несчастному поэту най-
ти покровителя в стране, где встречается столько воз-
вышенных натур; за те десять лет, которые Пеллико
должен еще пробыть в Шпильберге, смерть может сме-
нить не одного английского короля. И может статься,
что министр какого-нибудь из этих королей найдет вы-
годным для своего тщеславия добиться того, чтобы
Пеллико выпустили из тюрьмы, взяв с него слово посе-
литься в Америке.
Мне было чрезвычайно приятно, милорд, завязать
личные отношения с одним из тех двух — трех человек,
которые после смерти моего обожаемого героя нару-
шают то пошлое однообразие, в которое ввергло нашу
бедную Европу лицемерие высшего общества. Когда я
впервые прочел «Паризину», я целую неделю не мог
прийти в себя. Мне очень приятно, что представляется
случай поблагодарить вас за это истинное удоволь-
ствие. «Old Mortality» меня больше занимает, но впе-
чатление, которое этот роман произвел на меня, как
мне кажется, не так глубоко и не так длительно.
Имею честь, милорд, быть вашим нижайшим и по-
корнейшим слугой.
______________ А. Бейль
* «Франчески» <<да Римини> (итал.).
♦* «Эуфемио ди Мессина» (итал.).
. 210
81
АЛЬБЕРУ СТАПФЕРУ
Улица Жёнёр, 4, Париж
(8 августа 1823 года).
Сударь, мне очень хотелось бы послать вам «Род-
ственные натуры», но, увы! Для этого надо было бы
находиться в двухстах лье от этих сухих парижан. Про-
стодушная и кроткая Отилия среди моих книг в Ми-
лане, и вы могли узнать из газет, как поступили с не-
ким г-ном Андрианом. Императорский суд приговорил
его к десяти годам тюрьмы, а он, быть может, был так
же невиновен, как и я. Его случай — следствие непро-
извольного, непреодолимого, а следовательно, и не мо-
гущего быть расцененным как преступление чувства,
которое Гете с математической точностью описал в
«Натурах». Но он вложил все это в немыслимые не-
мецкие сердца, у которых слишком мало логики,
чтобы они способны были в конечном счете заинтере-
совать нас сколько-нибудь серьезно. Это бедные без-
умцы, чувствительные и любезные. Наше безумие было
бы безумием ленивцев, если бы мы пришли в отчаяние,
узнав, что урожай, на который мы рассчитывали в
марте, поспеет лишь в августе. Всегда, во все време-
на, человечеству приходилось ждать что-то великое.
Но разве это основание для того, чтобы ничего
не делать?
Я прошу вас почаще мне писать, ваши письма меня
очень интересуют. Грей говорил, что каждый человек
может написать хорошую книгу, просто изложив исто-
рию своей собственной жизни. За неимением лучшего,
опишите мне, что с вами происходило вчера. Душа оби-
тателей Боса (вы прекрасно понимаете, что душа —
это не дух) мне так же неизвестна, как и душа босний-
ских крестьян.
14 августа Джудитта поет в «Горациях»; ей уже
сейчас не дают покоя муки творчества и страх перед
провалом. Вчера она не могла играть в «фараон», она
все время просидела на диване у самого стола, но так
и не играла. «Я не знаю, на какую карту ставить.— го-
ворила она, — у меня нет вдохновения».
211
Я без ума от непосредственности этих итальянских
сердец. Впрочем, люди оставляют в памяти этой дамы
не больше впечатления, чем какой-нибудь белый моты-
лек, которого она видела год тому назад. Если я уеду
в Швейцарию, и со мной будет то же самое. Стоит ли
думать о человеке, если он не твой любовник? Это одно
из святых заблуждений нашей цивилизации Я очень
доволен письмами г-на Делеклюза. В них чувствуется
искренность, но, когда он описывает что-либо, в его сти-
ле нет достаточной смелости.
Не забудьте, что г-н фон Гагерн, лучший юрист Гер-
мании и умный человек, верит в привидения и в то, что
все юноши в восемнадцать лет принимаются лить за-
колдованные пули по рецепту «Волшебного стрелка»
Жан-Поля. Во Франкфурте Шиллер не нравится, так
как он слишком классичен, слишком француз, недоста-
точно пользуется инверсией. Гете более к ней привер-
жен. Основной глагол попадает у него на следующую
страницу. Вот что способно тронуть немецкое сердце.
Они верят во все, а мы ни во что.
Примите уверения в самых дружеских чувствах.
Ла Борд
82
Г-ЖЕ КЮРИАЛЬ, ПАРИЖ
Рим, 5 декабря 1823 года.
Я умирал от желания, сударыня, попасть в такой
город, значительность которого дала бы мне право
воспользоваться вашим разрешением и писать вам
о том, что творится в свете. Высшее общество соби-
рается здесь у г-на де Монморанси и у г-на Демидова.
Радушие, с каким г-н де Монморанси принимает у се-
бя, безупречно, гак как никого не стесняет. Обычно
вам заранее становится скучно, когда в зале, где со-
бралось двести человек, к вам приближается хозяин
дома; когда хозяин герцог —это еще один приятный
человек, присоединяющийся к общей беседе. Среди
римлянок три или четыре отличаются своей исключи-
тельной красотой; это г-жа Додуэл, княгиня Бонакорси
212
и др. Тон у этих дам «весьма уверенный, решительный,
резкий; говорят, такой тон был некогда присущ фран-
цузскому двору. Они в сильно декольтированных
платьях, и нужно быть человеком, которому никак
не угодишь, чтобы не испытывать за это признатель-
ности их портнихам. Вообразите себе, сударыня, де-
сятка четыре одетых таким образом женщин и среди
них четырнадцать кардиналов, множество прелатов,
аббатов и пр. Можно буквально умереть со смеху
при виде физиономий французских аббатов: они про-
сто не знают, куда глаза девать от всех этих преле-
стей; я заметил, что они отворачивались, лишь бы не
глядеть на них, в то время как римские священники
упорно смотрели на эти чары с самым похвальным
бесстрашием.
Среди мелких развлечений, которые может доста-
вить вам высшее общество, одно из самых больших —
это видеть кардинала в великолепной красной мантии,
когда он вводит за руку в гостиную какую-нибудь мо-
лодую женщину с живыми, полными огня, легкомыс-
ленными глазами, чувственную и одетую так, как я
уже описал. В течение трех часов все рассматривают
друг друга, прогуливаются, едят отличное мороженое
и расстаются, чтобы назавтра встретиться вновь.
У г-на Демидова проводят время сидя, так как он
тратит сто тысяч франков на то, чтобы представлять
у себя французские водевили, разыгрываемые труппой
его собственных актеров, к тому же неплохих. Среди
них один обладает несомненным талантом. Вероятно,
г-н Беньо уже слышал о нем. Это лакей Фроже.
Невзирая на прелестные платья этих дам и очаро-
вательные произведения искусства, которые ходишь
осматривать по утрам, Рим совсем не прельщает ме-
ня, я чувствую себя здесь слишком одиноким.
Нет смысла подлаживаться к нудному окружению
одной из этих красавиц, чтобы на один месяц занять
место ее четвертого адъютанта. Не знаю, может быть,
это признак старости, но, поскольку все иное недости-
жимо, я чувствую такую потребность в задушевной
дружбе, что уже, кажется, жалею о парижских
туманах.
Здесь на каждом углу вы видите ярко-желтые
213
апельсины на фоне великолепной зелени, возвыша-
ющейся над оградой садов. Большой помехой нашим
утренним прогулкам становится неумолимое солнце,
сияющее в безоблачном небе. Сегодня впервые за
десять дней идет дождь. Однако не из-за дождя я
имею честь писать вам. Я помню, с французской кра-
савицей надо вести себя осторожно; вы позволили мне
сообщать вам только новости высшего света, но чтобы
рассказывать о нем, надо было предвидеть, на что
именно распространяется ваше разрешение. Если вы
будете добры ответить мне хотя бы одной строчкой,
я сочту это знаком, что вы не осуждаете меня за то,
что я воспользовался в Риме разрешением, данным
мне для Парижа. По-прежнему ли вы собираетесь
вернуться туда в феврале?
83
Г-ЖЕ КЮРИАЛЬ, ПАРИЖ
(1824 год). В два часа, когда я вернулся
домой после того, как расстался с вами.
Мне приходится писать вам, дорогой друг, так как
говорить с вами, кажется, невозможно. Я должен про-
сить у вас прощения за то, что я не сдержал своего
возмущения тогда, на обеде. Объясняется это тем, что
вы назвали меня сочинителем — прозвищем, которым,
очевидно, меня окрестил «Чугунный Горшок». Зачем
было писать мне, думал я, если ко мне не чувствуют
расположения? Я принял приглашение, так как пред-
ставлял себе обед вроде тех, какие бывали четыре
года назад, но окружавшие вас каменные физиономии
все испортили. Если бы я сказал вам хоть что-нибудь
утонченное, означенные каменные физиономии набро-
сились бы на меня. Мне кажется, очень неприятная
и единственная неприятная сторона вашего положе-
ния— это ваши нудные посетители. Остальное нелег-
ко выносить, но все же это дело временное, а вот из-за
этих нудных гостей вы теряете ваши утра, как, напри-
мер, вчера (когда вы начали мне писать). А ведь
жизнь складывается из утренних часов.
Мне очень хотелось бы спокойно поговорить с ва-
214
ми, но боязнь, что вот-вот нагрянет какая-нибудь из
этих нудных личностей, сковывает мои мысли, и тогда
я могу говорить только о пустяках, например, о поли-
тике, и т. д., и т. п.
Если бы мне приходилось вам лгать, беседа с вами
вскоре перестала бы радовать меня. Говоря серьезно,
я действительно боюсь вновь заболеть этим ужасным
недугом. После моего возвращения я нигде не слышал
задушевных бесед, не встречал доверия, не говоря уже
об остроумии. Мой теперешний образ жизни не может
вызвать ни малейших подозрений. Я совсем не появля-
юсь в гостиной этой дамы, я не встречаюсь с ней ни
в каких других гостиных, никогда не разговаривал
с ее мужем. Нельзя ограничить себя больше. Мой го-
лос слышен только в самых крайних случаях.
Извините, что я говорил банальности в присут-
ствии прелестной С., которая все передает своему
брату, а он отнюдь не питает дружеских чувств к ва-
шему покорному слуге.
А. Б.
84
Г-ЖЕ КЮРИАЛЬ, ПАРИЖ
Париж, ...1824.
Когда я вижусь с тобою, мой ангел, три дня под-
ряд, мне всегда кажется, что я люблю тебя еще боль-
ше, если только это возможно; люблю больше, потому
что наша дружба становится еще тесней. Потому что
за эти три дня близости мы оба, вероятно, преодоле-
ваем те предрассудки, которые разделяют нас и при-
чина которых — твоя карета, и думаем лишь о том,
чтобы любить и быть счастливыми.
Боже мой! Как я был счастлив вчера, в среду! Я от-
мечаю этот день, так как бог знает, когда еще осмелюсь
послать тебе это письмо. Я пишу его per sfogarmi.
Я так тебя люблю сегодня, так тебе предан, что выну-
жден писать тебе об этом, так как мне не с кем поде-
литься. Если бы мы провели вместе целую неделю и
наши сердца всегда бились бы так же горячо, мне ка-
215
жется, мы кончили бы тем, что уже не расставались бы
больше.
Во вторник, когда мы были у «Провансальских
братьев», я не был так счастлив, меня кое-что короби-
ло. Но вчерашний обед был совершенной картиной сча-
стья, интимности, нежности. Таких моментов, по-мое-
му, по крайней мере, никогда не испытываешь, если
позволишь себе разыгрывать комедию с тем, кого лю-
бишь. Я надеюсь, что объяснил тебе это итальянское
слово.
85
Г-ЖЕ КЮРИАЛЬ, ПАРИЖ
Париж, ...1824.
Мой милый друг, чтобы ты как можно меньше стра-
дала от моих причуд, я прикинусь дурачком, то есть
стану говорить с тобою о самом себе.
Мои положительные качества, если они у меня есть,
вытекают из других свойств, если уж не таких плохих,
то, во всяком случае, крайне неприятных, и притом еще
более неприятных для меня, чем для окружающих.
Я сравниваю себя с новобранцем, который поступил в
драгунский полк; ему дали лошадь. Если он человек
мало-мальски сообразительный, он вскоре изучит ее
нрав. Лошадь — это тот же характер; однако, если
наездник и узнает, что лошадь его пуглива, она от это-
го не станет менее пугливой. Так же обстоит дело и с
моим характером: я начинаю постигать его особенно
за последние два года. Мои недостатки не так броса-
лись в глаза в Италии, где каждый самобытен и все
делают лишь то, что им нравится, не заботясь о мнении
соседа. Во Франции же всегда спрашивают себя: «А что
подумает сосед?»
Не сомневайся во мне, я страстно люблю тебя, но
любовь эта, быть может, не похожа на ту любовь, ко-
торую ты наблюдала в свете или о которой читала в
романах. Для твоего спокойствия мне хотелось бы,
чтобы любовь моя казалась тебе самым нежным из
всего, что только существует на свете. Мне грустно
оттого, что тебе пришлось грустить в четверг, пятницу
и субботу. Нам ли умножать свои собственные огорче-
216
ния, когда они и без того нас преследуют? Если бы ты
была в этом повинна, я был бы очень обижен. И нужно
же было, чтобы из-за моей проклятой оригинальности
ты усомнилась в моей любви!
86
Г-НУ ДЮБУА, РЕДАКТОРУ ЖУРНАЛА «GLOBE»
Париж, 3 ноября (1824)
Сударь,
Похвалы, которые вы мне расточаете на страницах
24-го номера «Globe», сильно преувеличены, однако
это не мешает им тешить самолюбие автора. Мне осо-
бенно приятно, что я не домогался этих похвал, и наше
писательское ремесло, сударь, было бы менее опошле-
но, если бы все поступали, как вы и я. Несомненно, и
среди чиновников префектуры и в военном сословии
тоже встречаются люди, которые ведут себя, как гг. Ан-
село, Лакретель и др., но публика их не знает, тогда
как неблаговидные поступки литераторов становятся
известны всем.
Я ежегодно езжу в Италию и поэтому принял не-
когда имя Стендаль. Вы знаете, каким нападкам под-
вергается г-н Курье, а так как мне далеко до знамени-
тости этого красноречивого человека, я должен быть
более осторожным. Я буду очень вам признателен, су-
дарь, если вы впредь будете упоминать обо мне только
под именем Стендаля.
По-видимому, «Globe» несколько преувеличивает
таланты людей, которым он симпатизирует, но, в об-
щем, он старается быть беспристрастным. Любой жур-
нал, у которого в течение трех лет хватит смелости со-
хранять беспристрастие, разбогатеет. Публика жаждет
истины, многие провинциалы стремятся приобретать
книги и удивляются, что им присылают всякую ерунду,
в то время как они выписывали какое-нибудь превозне-
сенное до небес сочинение гг. Жуй или Казимира Де-
лавиня. Не знаю, как французская литература будет
выпутываться из того затруднительного положения, в
которое ее ставит недобросовестность литературных
217
журналов. Какому-нибудь провинциальному ученому
обществу, пострадавшему на этом, следовало бы объ-
явить это конкурсной темой.
Несчастный Пеллико, быть может, лучший траги-
ческий поэт у нас на континенте, через несколько меся-
цев выйдет из Шпильбергской тюрьмы. Бедность этого
большого поэта ни с чем нельзя сравнить. Вероятно, он
издаст десять трагедий, рукопись которых я видел в
1818 году. Публика должна узнать, что из всего напи-
санного на итальянском языке «Francesca da Rimini»
наиболее близка к произведениям Расина. В первую же
свободную минуту я позволю себе прислать вам стра-
ничку, посвященную Пеллико. Прошу-вас, сударь, про-
верить справедливость похвал, которые он, по-моему,
заслуживает, и опубликовать их. Г-н Угони из Бре-
шии, замечательный знаток итальянской литературы,
сейчас в Париже и может высказать свое мнение о по-
этическом таланте автора «Francesca» и «Eufemio di
Messina».
Имею честь, сударь, быть вашим нижайшим и по-
корнейшим слугой.
Стендаль
87
МИНЬЕ
Париж, четверг, 31 марта 1825 года.
Сударь,
Чтобы быть художником, теперь, после всяких Ла-
гарпов, нужно обладать железной решимостью. Надо
думать о критиках еще меньше, чем молодой драгун-
ский офицер думает о госпитале и ранах, когда бросает-
ся со своим эскадроном в атаку. Полное отсутствие
смелости мешает нашим бедным поэтам подняться над
уровнем посредственности. Надо писать так, чтобы те-
бе самому было приятно, писать так, как я пишу вам
это письмо; мне пришла в голову эта мысль, и я потя-
нулся к бумаге. Из-за отсутствия смелости мы больше
не имеем художников. Вы не станете отрицать, что Ка-
нова и Россини — великие творцы. Однако мало кто
так презирал критиков, как они. Около 1785 года в
218
Риме, пожалуй, не было ни одного ценителя, который
не считал бы произведения Кановы смехотворными.
При первой нашей встрече вы скажете мне, когда и
с какого времени начался этот век, неспособный рож-
дать художников. Разве не великие поэты Монти, Бай-
рон и в особенности Вальтер Скотт? Решусь утверж-
дать, что художник Прюдон и поэт Беранже будут при-
знаны потомством.
Гений, которому сегодня было бы семнадцать лет,
выразил бы то сочетание высоких мыслей и глубоких
чувств, которое свойственно гению, скорее в форме пат-
риотических речей, подобных речам генерала Фуа, чем
в форме философских трактатов, как Руссо, Паскаль и
Монтескье. Я даже думаю, что родись Мольер в наши
дни, он предпочел бы стать депутатом, чем сочинителем
комедий. Каждый век имеет своих гениев; иногда они
уходят, так и не проявив себя, как это случилось с те-
ми, кто родился в IX и X веках. Каждая эпоха сосре-
доточивает все свое внимание на какой-нибудь отрас-
ли человеческих знаний: в ней только и заключена
жизнь. Во времена Петрарки открывали и публикова-
ли древние манускрипты. В наше время, увы, полити-
ка обкрадывает литературу, которой занимаются, за
неимением лучшего. Имею честь, и т. д.
С.
88 «
Г-НУ СЕНТ-БЁВУ, ПАРИЖ
26 марта 1830 года.
После трех с половиной часов,
проведенных за чтением «Уте-
шений».
Я был бы очень рад, если бы бог на самом деле су-
ществовал, так как он отплатил бы мне райским бла-
женством за мою честность.
Таким образом, мне не пришлось бы ничего ме-
нять в своем поведении, и я был бы вознагражден
именно за то, что я делаю.
Но все же одно обстоятельство омрачило бы мне
удовольствие, которое я испытываю, мечтая о сладост-
219
ных слезах, вызываемых добрыми делами: это мысль о
том, что я получу за это плату, и платой этой будет рай.
Вот, сударь, что я сказал бы вам стихами, если бы
умел писать их так же хорошо, как вы. Меня пора-
жает, что все вы, верующие в бога, воображаете, что
предаваться в течение трех лет отчаянию из-за сбежав-
шей любовницы способен один только верующий.
Точь-в-гочь как какой-нибудь Монморанси вообра-
жает, чго быть храбрым на поле боя может лишь тот,
кто носит имя Монморанси.
Я считаю, сударь, что вы призваны к самому высо-
кому назначению в литературе, но нахожу, что в стихах
ваших есть некоторая доля искусственности. Мне хоте-
лось бы, чтобы они были более похожи на лафонтенов-
ские. Вы слишком много говорите о славе. Трудиться
приятно, но Нельсон (прочтите его жизнеописание
у негодяя Саути) пошел на смерть только для того, что-
бы стать пэром Англии. А кто знает, придет ли когда-
нибудь эта слава! Вспомните Дидро, который обещал
бессмертие скульптору Фальконе.
Лафонтен говорил актрисе Шанмеле: «Нас обоих
ждет слава: меня за мои стихи, а вас — за деклама-
цию». Он угадал. Но зачем говорить об этих вещах!
Страсть стыдлива. Зачем раскрывать сокровенное? За-
чем называть имена? Это похоже на хвастовство поко-
рителя сердец, на какую-то puff*.
Вот, сударь, то, что я хотел вам сказать, и все то,
что я хотел вам сказать. Я уверен, что в 1890 г. о вас
будут говорить. Но вы напишете нечто лучшее, чем
«Утешения», нечто более сильное и более чистое.
89
Г-НУ САТТОНУ ШАРПУ, ЛОНДОН
Париж, 15 августа 1830 года, улица Ришелье, 71.
Ваше письмо, мой дорогой друг, доставило мне
огромное удовольствие. Я запоздал с ответом, но мое
оправдание в том, что за десять дней я вообще не
написал ни строки.
* Похвальбу (англ.).
220
Чтобы насладиться в полной мере зрелищем этой
великой революции, надо побродить по бульварам.
(Кстати, начиная от улицы Шуазель и до отеля Сен-
Фар, где мы прожили несколько дней по возвращении
из Лондона в 1826 году, деревьев больше нет; их сру-
били, чтобы построить на мостовой бульвара баррика-
ды. Да и торговцы рады были избавиться от них. Не
нашли ли вы в Англии способа пересаживать деревья
толщиной с человеческое бедро? Если вам встретится
кто-либо, знакомый с этим секретом, получите у него
точные сведения. Доставьте нам возможность восста-
новить наш бульвар.)
Чем больше дней проходит со времени «великой
недели», как говорит г-н Лафайет, тем сильнее она по-
ражает нас. Такое впечатление производят огромные
статуи, и Монблан кажется более величественным, ес-
ли смотреть на него со стороны склонов Русса, в
двадцати лье от Женевы, чем когда стоишь у его под-
ножия.
Все, что пишут газеты в похвалу народа,—истина.
1 августа появились интриганы и начали немного, но,
правда, очень немного, портить нам дело. Король ве-
ликолепен; он выбрал себе двух плохих советчиков:
адвоката Дюпена, который 27 июля, прочитав ордо-
нансы Карла X, заявил, что он «не считает себя боль-
ше депутатом», и... Меня прервали, ничего не поде-
лаешь, придется отправить вам этот обрывок. Завтра
я вам снова напишу. Сто тысяч человек вступили в
национальную гвардию Парижа. Изумительный Ла-
файет— надежда нашей свободы. Триста тысяч два-
дцатипятилетних мужчин с радостью пойдут воевать.
Париж при теперешнем подъеме не сдался бы и двум-
стам тысячам русских. Я пишу наспех, только о глав-
ных событиях: меня ждут. Все мы чувствуем себя хо-
рошо. К сожалению, Мериме в Мадриде, ему не при-
шлось видеть этого исключительного зрелища: 28 ию-
ля на сотню блузников попадался один прилично оде-
тый человек. Последний бродяга вел себя как герой и
после сражения был исполнен самого благородного
великодушия.
Р. S. Вскоре будет второе письмо.
221
90
СОФИ ДЮВОСЕЛЬ
20 января 1831 года.
С удивлением замечаю одну вещь: оказывается,
я благодарное животное. Передайте при случае г-ну
Кювье мою признательность за письма, которые он
написал в свое время, чтобы возвести меня на стре-
мянку библиотекаря. Это сулило 1 500 франков. Те-
перь я получаю в десять раз больше. Но, увы! Я по-
гибаю! Я чахну, как Федра, но не от любви — это бы-
ло бы не так плохо,— я хирею от скуки и скоро сде-
лаюсь таким же тонким, как г-н Рулен. Это один из
тех людей, о беседах с которым я больше всего жа-
лею. Разговор для меня все равно, что партия в вист;
без него я изнываю. Мне кажется, что вы совсем не
изнываете в Париже. Можно ли быть глупее вашей
Палаты, которая ведет вас с барабанным боем к рес-
публике из страха перед республикой? Я надеюсь, что
вам прислали литературную стряпню моего изготовле-
ния. Она внушит вам такой же ужас, как и гг. чле-
нам Академии. Я не предлагаю вам читать этот обви-
нительный акт против воспитанности, которая подта-
чивает способность желать. Примите эту книгу лишь
как дань уважения и благодарности за приятные ве-
чера, проведенные мною в Саду. Все ваши могуще-
ственные, или, вернее, стоящие у власти, люди, долж-
но быть, очень воспитанны, так как их способность
желать чудовищно подточена. Когда несчастный фран-
цуз, в особенности если он дворянин и богат, выта-
скивает носовой платок из левого кармана своего
сюртука, он чувствует жестокий страх, как бы невзна-
чай. не нарушить 19 правил благовоспитанного смор-
кания. Приводят его в отчаяние противоречия, истин-
ные или мнимые, существующие между некоторыми
из этих правил. Нет ничего своеобычного, а следова-
тельно, и ничего значительного в поведении власть
имущих. Издали, без газет, я склонен думать, что они
удвоили власть г-на Лафайета, желая ее уменьшить.
Представьте себе, мадмуазель, в какое я впал ничто-
жество: мне нечего читать и изучать, кроме «Quoti-
dienne». Август говорит:
222
Стать императором когда-то я мечтал—•
И стал им. Но увы! Не знал, чего желал.
Было бы великой милостью с вашей стороны пи-
сать мне. Пошлите письмо по почте г-ну Коломбу,
улица Годо-де-Моруа, 35. Это мой полномочный пред-
ставитель. Возьмите на себя ту же роль в отношении
г-на де Мирбеля и попросите его помнить обо мне. Он
может быть мне полезен. Но будьте в полном смысле
дипломатом, то есть, соблюдайте скромность. Смотри-
те не проговоритесь ему, что я не в восторге от власти-
телей наших судеб. Они могут упечь меня в какое-
нибудь место, где царят мрак и холод и люди не
способны любить. Для меня, у которого душа св. Тере-
зы, это было бы сущим адом. По слухам, идущим из
Вены, меня оставят там, где я нахожусь. Я бы пред-
почел Рим, Неаполь или Флоренцию. В пристрастии
к ним я грешен.
Примите мое уважение.
Котонэ.
Что думает «философ» Фредерик-сын о «Черном
и красном»? Передайте мое искреннее и прочувство-
ванное почтение Фредерику-отцу.
91
Г-ЖЕ АЛЬБЕРТЕ ДЕ РЮБАМПРЕ, ПАРИЖ
Триест, 19 февраля 1831 года.
Мне кажется, что я не совсем такой, как вы гово-
рите, милый друг! Я не так уж хочу ордена. Наста-
нет день, когда мне было бы приятнее его не иметь;
но я не знаю, буду ли я во Франции, когда ваша пре-
мудрость дарует нам республику.
Три дня тому назад я получил письмо, вроде ваше-
го, и, пожалуй, похуже, так как, исходя из того, что
Жюльен негодяй, а это мой портрет, со мной решили
поссориться. Во времена Императора Жюльен был бы
в высшей степени честным человеком; я жил во вре-
мена Императора, следовательно... Но это неважно;
если бы я был красивым белокурым молодым чело-
223
веком с тем меланхолическим выражением лица, ко-
торое сулит наслаждения в модном вкусе, моя прия-
тельница не сочла бы меня таким уж негодяем.
Нас здесь двадцать человек. Французский консул
бывает на втором или на первом месте во время офи-
циальных церемоний. У этих народов церемония —
всё; ведь женщина считается хорошенькой лишь в том
случае, если она надевает на каждый бал новое
платье. Но пять или шесть консулов имеют ордена; у
моего предшественника и у его предшественника они
были; поэтому и мне надо его добиваться. Я его за-
служиваю за Берлин, за Вену, за Москву. Импера-
тор не дал бы ордена за это; но всё глупцы, которым
дали его с тех пор, не видали Москвы. Если бы не
людская зависть, я бы вам сказал, что при возвраще-
нии из Москвы, кажется, в Борисове, г-н Дарю благо-
дарил меня от имени Императора; там были г-н де
Пасторе и г-н Лабиш, теперешний начальник отделе-
ния при г-не де Монталиве. Лабиш порядочный чело-
век и подтвердит мои слова, если помнит эту историю;
ибо тогда все были бледны и каждый откровенно ду-
мал только о себе. Вот, милый друг, мои мысли об ор-
дене, и в течение двух лет я его получу, если он не бу-
дет упразднен при первом умном министре внутренних
дел. Если мое тщеславие оскорбляет ваше, я не стану
носить этот будущий орден во Франции.
Удовольствие данного момента превышает для ме-
ня все. Будь я Жюльеном, я заходил бы четыре раза
в месяц в редакцию «Globe» или нанес бы визит —
с соответственными результатами — маркизу Пасто-
ре: ответьте на это, завистливая женщина! Я ни разу
не был в Люксембургском дворце, пока Пасторе был
канцлером. А между тем г-н Дасье, из Библиотеки,
дал мне ясно понять, что он уступил бы нажиму со
стороны Пасторе.
Жюльен извлек бы выгоду из всего этого и еще
более из салона г-жи Обернон и дружбы Беранже.
Если бы во время царствования Карла X существова-
ло такое же разумное министерство, как то, которое у
нас сейчас, Беранже обязательно бы стал рано или
поздно корифеем литературы. Мериме скажет вам,
что я пренебрегал даже Великим гражданином, и зря,
224
потому что эта семья вела себя героически по отноше-
нию ко мне. Собственно говоря, я обязан всем Фьоре
и г-же де Траси. А вы видите, что прежний друг или
знакомый, Аполлинер, покинет лавочку, не дав мне ни
малейшего кусочка от своего счастья. Вы думаете, что
я верю в успех «Красного», и вы хотите меня нака-
зать, но по силе наказания я вижу, каким большим
рисуется вам успех.
Взгляните на наших художников: Жерара, Гро и
др.; их хвалят. Через двадцать лет после смерти их
не будут считать даже равными всяким Бонифачо,
Пальма Веккьо, Маратта, Порденоне и другим
третьестепенным художникам счастливой Италии. Го-
ворится это для того, чтобы вас успокоить, а между
тем нет ничего вернее. Предположим—я говорю, пред-
положим, так как из всех газет читаю только
«Quotidienne» и «Gazette de France» и в точности ни-
чего знать не могу,— предположим, повторяю, что
«Красное и черное» имеет успех. Через двадцать лет
книгопродавцы и публика будут ценить его меньше,
чем «Португальскую монахиню», «Жака-фаталиста»,
«Марианну» и т. п. Если вы еще сердитесь, вы реши-
те, что я лгу. Но как, черт возьми, я могу доказать,
что я не лгу? До сих пор вот уже три женщины пи-
шут мне ужасы по поводу Жюльена, и женщины, из
которых одна питает ко мне нежную дружбу. Не счи-
тайте же, что я так уж горжусь успехом. Затем счи-
тайте, что я желаю ордена, но если вместо ордена вы
захотите направить меня в Неаполь или Геную, мне
это будет еще приятнее. Если вы пожелаете увели-
чить мою радость, устройте, чтобы такая здравомыс-
лящая страна, как Нью-Йорк, возымела дух и климат
Италии, ее искусство, ее развалины. Пошлите меня
туда и считайте меня последним человеком, если я
когда-либо попрошу у вас орден.
Вы знаете, что меня посылают в Чивита-Веккью;
но как туда попасть? Повстанцы перерезали дороги к
Сполетто и к Перуджии. Вокруг армий обеих сторон
банды разбойников, которые держат в своих руках
деревню. Я, вероятно, проеду в Геную и оттуда на
корабле в Рим. К черту повстанцев! Забудьте ваш
гнев; через полгода никто не будет говорить о «Крас-
15. Стендаль. Т. XV. 225
ном», и я вам признаюсь: я никогда не был в России,,
это был мой брат Анри-Марк, чьи бумаги я взял, и
это могло сойти, так как меня зовут Мария-Анри, ини-
циалы те же.
92
Г-ЖЕ ВИРЖИНИ АНСЕЛО, ПАРИЖ
Триест, 1 марта 1831 года.
Ваши прекрасные глаза делают меня очень не-
счастным: вы мне не пишете! «Все жены Моих друзей
узнают себя в моей последней стряпне». Господи! Да
разве я когда-либо влезал к вам по лестнице в окно?
Я, без сомнения, часто мечтал об этом, но заклинаю
вас богом, разве когда-нибудь у меня хватило на это
дерзости? Всего боишься, всему веришь, когда ску-
чаешь так далеко от вас; ради бога, скажите, разве
вы обижены, как Матильда или г-жа де Реналь?
Я надеюсь, что Сен-Жермен л’Оксеруа вас так на-
пугал, что вы вернулись к естественным чувствам.
Моя агентура сообщает мне, что у вас произошло
большое производство в друзья. Осмеливаются ли
они отпускать действительно скверные шутки, как те,
которые опозорили одно лицо с площади Карусели?
Я верю в заслуги человека лишь тогда, когда он
доказал их, не побоявшись показаться смешным.
Исключение я делаю только для вас. Но великий бо-
же! Сколько достойных людей завелось в Париже с
некоторых пор! Мне кажется, что все возможно в этой
прекрасной стране, но нельзя обмануть людей в том,
что скрыто в глубине сердца. Не трепещите, милый
друг, дело идет лишь о мужчинах. После 1814 года
обе стороны были одинаково лицемерны; как можно
надеяться обмануть тех людей, которым было пятна-
дцать лет в 1814 году?
Мне пишут из Парижа, что надо и мне лгать и не
говорить, что я скучаю, и это под страхом сойти за
человека легкомысленного, никогда ничем не доволь-
ного, и т. д., и т. д. Увы! Я просто прослыву за челове-
ка бедного. Конечно, если бы мой отец не разорился,
я был бы либо у ваших ног, либо в настоящей Италии.
226
Если вы хотите, чтобы я терпеливо выносил неизмен-
ную рассудительность добрых немцев, среди которых
меня изволили поместить, пишите мне каждый месяц.
Пошлите ваше письмо г-ну Коломбу, ул. Годо-де-Мо-
руа, 35, и через десять дней я буду счастлив. Не забы-
вайте, что я принужден довольствоваться чтением
нашей любимой «Quotidienne» и «Gazette de France».
Последняя лишь сегодня показалась мне забавной;
там есть статья, оплаченная моим книгопродавцем,
она гласит, что г-н де Стендаль не глуп. Но разве чи-
тают еще в Париже? Видели ли вы «Наполеона» в
Одеоне? Еще в 1826 году я предсказывал, что такая
драма будет написана, и не пройдет и десяти лет, как
создадутся политические условия, дающие повод ее
сыграть. И после этого мне отказывают в ясном
уме! Это пренеприятное обстоятельство объясняется
тем, что у меня не хватает степенности.
К какой партии принадлежите вы, прекрасный
враг, в данные четверть часа? Говорят, что в вашем
кругу крайне правых^ вы делаете вид, что правильно
рассуждаете обо всем. Возможно ли это? Я восполь-
зуюсь этой прекрасной способностью — вы прочтете в
моем сердце и увидите, что я вас обожаю. Сильно ли
вы перетрусили, когда враги церкви пришли пощупать
алтарь св. Роха? Соблаговолите же написать мне
очень длинное письмо.
Гальяр
93
БАРОНУ ДЕ МАРЕСТУ, ПАРИЖ
Триест, 23 марта 1831 года.
Только что получил письмо от 12-го. Отсутствие по-
дробностей сильно умеряет интерес, с которым я сле-
жу за всеобщей игрой в жмурки в Лютеции.
Мне не попадает в руки ничего, кроме «Quotidien-
ne» и «Gazette de France»; от ужасающего вранья, ко-
торое эти славные люди печатают об одном соседнем
государстве, меня тошнит, как говорит молодой ми-
нистр; я перестаю верить во что бы то ни было о Па-
227
риже. Ваши письма — это лучи света на кар-
тине г-на Мартина (из Лондона). Наше общество
стремится уничтожить все, что выше посредственно-
сти. Как можно страстно мечтать о чем-либо, когда
видишь, что ради куска хлеба надо не пропускать
среды у г-на Дюбуа из «Globe»? Г-ну Ролену, чело-
веку действительно способному, такое положение ве-
щей просто претило.
При Наполеоне надо было понравиться великому
человеку; было вполне достаточно раз в неделю, не
произнося ни слова, показаться на десять минут у
главного канцлера — этого хватало. Сделайте из это-
го выводы. Начиная с 1814 года надо поддерживать
знакомство с четырьмя или пятью салонами; что бы
со мной стало, если бы я по личному влечению не по-
сещал салона на улице Анжу?
Вот чем я объясняю себе полнейшее отсутствие
талантов, что является главной язвой вашего Па-
рижа. Как не видеть, что июльские дни терпят крах?
Чтобы о них позабыли, надо было побольше их про-
славлять. Следовательно, надо было, чтобы ваш брат,
которого я ставлю лишь немногим выше Людови-
ка XVI, дискредитировал левых, предоставив им власть
в сентябре месяце, как Наполеон избавился от Кар-
но, чья репутация его раздражала, назначив его во-
енным министром, каким я его и видел в Милане за
неделю до Маренго.
Если бы король использовал крайних левых в
сентябре, ему пришлось бы не так круто. Война при-
зовет достойнейших к кормилу правления и произве-
дет в сублейтенанты множество Жюльенов. Она, как
ртуть, верное средство для зараженной дурной бо-
лезнью крови. Впрочем, мне кажется, что ваш брат
не сможет сохранить свое место, он подтверждает,
кстати сказать, известную поговорку о том, что дух
селедки из бочки не выветришь. Как! ставить палки
в колеса испанцам, итальянцам и не помешать окку-
пации родины Ариосто?
Ручаюсь, что ни один Ленге на свете не сможет
ответить на такой вопрос. «Temps» так изолгался, что
наши газеты время от времени приводят из него вы-
держки. На днях в статье в 20 строк наврано было по
228
крайней мере в десяти местах. Я ее перечитал ради
развлечения. Это самая лживая газета.
Передайте от меня тысячи приветствий Ленге. На-
до полагать, он считает вашего брата очень великим
человеком. Вообще говоря, лживые умы всегда восхи-
щаются друг другом. То немногое, что я вижу из
«National» в «Берлинской газете», мне бесконечно
нравится.
Я снова принялся читать по-немецки. Если бы я
оставался здесь, я приналег бы на лямки, как выра-
жается г-н Клермон-Тоннер, чтобы быть в состоянии
понимать прозу. У нас тут двадцать немецких газет;
ну и вздор же они несут! Они принимают всерьез
«Воспоминания г-на Максимилиана де Робеспьера».
Разве их не сфабриковал г-н Малитурн? Но так как
эти бедные немцы шевелят мозгами с большим тру-
дом, они много переводят. Они берут большие отрыв-
ки из «National».
Холод вгоняет мой ревматизм во внутренности;
это гораздо хуже неполучения креста. От этих болей
я становлюсь угрюмым. По вечерам я хожу в один
дружественный дом, где говорят только на языке
Шиллера. Я потерял вчера в четыре часа утра г-жу
Унгер, которая поет так же хорошо, как очень спо-
собная француженка; она изумительно хорошенькая,
у нее есть самостоятельные мысли, ей двадцать три
или двадцать четыре года; она была знакома со все-
ми дипломатами, но она слишком сильна в математи-
ке; я хотел ее убедить, что 48 = 25, но это не прошло.
Она предпочла высокого, худого молодого человека
двадцати пяти лет; вчера она нас покинула и отпра-
вилась в Рим. Сколько историй можно было бы рас-
сказать вроде тех, которые сообщает о XII веке Сис-
монди! Но отдельной почтой я не пользуюсь. Кстати,
ввиду того, что Мериме прислал мне письмо с соб-
ственными именами — Любер вместо Берлю,— с него
сняли копию; я пожаловался, и теперь вот уже неде-
ля, как письма приходят невскрытыми. Догадливость
здесь на вес золота, так что, ставя Берлю вместо Лю-
бер, можно рассказывать все. Мериме недипломатично
написал мне: «Ваш роман» вместо «Красного». Из
этого заключили, что адресат его написал роман, чем
229
очень заинтересовалась дамская половина власть
имущих.
Но возвратимся вспять; тут все время мелкие про-
явления недоброжелательства, о которых толкует
Сисмонди, но зато что ни день, то новая находка; ка-
кая-нибудь попытка, нелепая, если хотите, но отваж-
ная; характер, напоминающий какого-то средневеково-
го Ахилла, бешеный, чудаковатый, но действенный.
Например, он награждает отличившихся подчиненных
чином выше своего собственного. Благородное него-
дование смелого Дюпона из Эры проявляется здесь
в другом лице, г-не Курже. Энергия Дантона — в же-
натом священнике. Всего три персонажа, нравствен-
ный облик которых я вам опишу. Пороки и доброде-
тели— все прямая противоположность гг. Тьеру,
Берье и другим великим людям Парижа. Невежество,
между прочим, бесподобное! Один человек из этой
партии, говоря со мной по секрету, сказал мне: «Ну
как, вошли ли немцы в Варшаву?» Немцы или рус-
ские— для него все едино, но он отдал бы половину
своих наличных денег для успеха любимого дела. По-
ступят ли таким же образом ваши прекрасные сыны
Парижа? Помните ли вы того дикаря, который рас-
стелил на земле, кажется, перед Серторием, бычью
кожу и ставил ногу в разные места кожи. Остальная
часть ее подымалась. Покоренным и прижатым к зем-
ле оставалось в точности лишь место под ногой. Едва
нога подымалась, чтобы идти вперед или в сторону,
на ее месте снова появлялись любимые эмблемы. Это
школа смелости. В особенности это занятно в такой
маленькой стране. Тогда как от вашей великой
Галимафрейщины — Парижа, зеваешь, и если толь-
ко у тебя есть хоть искра священного огня, о ко-
тором говорил Наполеон, тебе станет тошно до
рвоты.
То, что происходит, в высшей степени драматично,
любопытно и увлекательно для действующих лиц, кото-
рые порядком поносят вашего брата. Читали ли вы
когда-нибудь посвящения к некоторым новеллам Бан-
делло? Ничто лучше не рисует образ жизни этой пре-
красной страны около 1510 года. Я предпочитаю эти
маленькие наивные послания всем общим местам таких
230
скогов, как Сисмонди, Роско, Женгенё, которые стара-
ются строить красивые фразы, вместо того, чтобы забо-
титься о верности картины. Некоторые мелкие события
этих времен похожи на маленькие детали, в высшей сте-
пени важные для действующих лиц, о которых расска-
зывает Банделло. Результаты неощутимы. Человеку
после шести месяцев лечения удается выделить % унции
клейкой жидкости; что до этого человеческому роду?
Конечно, ничего; но для него это счастье, это жизнь.
Это малопристойное сравнение (которое употребляет
Мериме) как нельзя более применимо, мне кажется, к
моим героям.
Прилагаю вам адрес места, где можно найти на-
стоящий одеколон; я наконец открыл его и теперь на-
слаждаюсь. Это именно тот самый, который вы мне
прислали в мои лучшие годы и который имел честь
омывать... колени г-жи Гаццани. Я скажу, как Гек-
тор: когда же мы вновь увидим женщин подобной кра-
соты?
Доминик пишет мне, что он никак не может решить,
по какой дороге ему ехать: все дороги ведут в Рим; но
разбойники, милостивый государь? Они способны бро-
ситься ему на шею и сказать: мы вас любим. А напы-
щенному глупцу г-ну Сент-Олеру такой довод может
не понравиться. Этот дурак, должно быть, сейчас в со-
бачьем настроении. Гизо здесь ненавидят и презирают,
а его считают вторым томом того же сочинения. Этот
мелкий, всем недовольный и тщеславный человек ска-
жет вашему другу: «Сударь, занимайте ваш пост и не
двигайтесь с места». Это единственное, чего я боюсь.
Я написал Аполлинеру, который прочтет мое письмо
так же, как он исхлопотал мне орден, но все же я по-
жертвовал на него лист бумаги. Это герой запаса, но
вот запаса терпения у меня нет; как только он со мной
познакомится, он полюбит меня так, как любил меня
Гизо.
Увы! Сударь, как проехать через повстанцев Витер-
бо и окрестностей Чивита-Кастелланы? Как пробирают-
ся от Болоньи до Флоренции? Вот в чем вопрос. Если
проезд закрыт, я отброшен к Анконе, Фолиньо, Сполет-
то, Нарни и... К черту бунтовщиков! Ежедневно рас-
пространяются противоречивые слухи. Это как при от-
231
ступлении из России; было условлено, что мы не отсту-
паем, отнюдь нет, сударь, а только совершаем фланго-
вое движение. Мы больше всего боялись рассердить
г-на Дарю. Если вы встретите г-на Бальтазара Мар-
шана, помощника военного интенданта в Ниоре, по-
просите рассказать вам, какую сцену сделал ему Да-
рю за то, что он пошел направо, а не налево.
Итак, г-н Сент-Олер, будучи в плохом настроении,
может быть столь же рассудительным, как Дарю.
Словом, вчера я решил ехать в Геную и Милан. Сего-
дня берет верх благоразумие, и я поеду напрямик че-
рез Феррару, Болонью и Флоренцию, если это мне
удастся. Там, если я доеду, я смогу сесть на судно в
Ливорно и добраться до Фиумичино или даже до
Террачины, если его святейшество в Беневенте вместе
с Сент-Олером. О, если бы я мог рассказать со всеми
подробностями все, что мне приходится видеть! Я
убежден, что, когда Доминик приедет в вечный го-
род, с него спросят тридцать шесть франков на нуж-
ды церкви. У них нет ни гроша, судите же об их
усердии.
Я буду в высшей степени терпеливо переносить свое
злополучие, если мне удастся взять квартиру великого
художника Шнетца и два раза в месяц совершать про-
гулку в двадцать восемь лье. У Латур-Мобура я нашел
бы исключительную доброжелательность. Я боюсь
столкнуться с надутым пузырем, недовольным, что его
не слушают. Я надеюсь, что Аполлинер мне напишет и
что в конце концов через шесть месяцев это ничтоже-
ство заменят способным человеком.
Вот я, например, способный человек, что бы я им
сказал? А вот что: «Получайте хорошенький конкордат
из шестидесяти пунктов, подпишите его, и я вам запла-
чу по десяти тысяч за пункт. Вот вам десять разумных
епископов, назначьте из них двух кардиналов; дайте
остальным буллы, плачу за них по сто луи за каждую».
Не хвастаясь, уверяю, что через тридцать часов удари-
ли бы по рукам.
Тотчас же после столь желанного приезда моего
преемника я напишу очаровательному Кореффу, умо-
ляя его рекомендовать меня своему корреспонденту в
Риме. Как был бы я счастлив, если бы встретил там
232
светлую голову, человека, с которым я мог бы обме-
ниваться сведениями и вносить поправки в свои рас-
четы!
Нашел ли Аполлинер время дать крест г-ну Томазе-
ну? Привет Делакруа, когда вы его увидите. Я очень
рад, что оказался несправедлив к нему три года
тому назад.
Когда будете отвечать, последуйте моему примеру
и напишите очень быстро и неразборчиво семь или во-
семь самых важных слов. Это бесполезная болтовня,
предназначенная в отплату за ваши хорошие письма
с новостями.
94
СОФИ ДЮВОСЕЛЬ
Рим, 28 апреля 1831 года.
Мадмуазель, ваше письмо доставило мне величай-
шую радость. Я только что вернулся из собора св. Пет-
ра, где было праздничное богослужение, но моя лень
меня подвела, и я на него опоздал. Мраморный пол
церкви был усыпан цветами и лавровыми листьями. Эти
листья, немного помятые, издавали пленительный за-
пах, не слишком сильный, как раз по моим нервам хо-
рошенькой женщины. Я был в хорошем расположении
духа. Ваше письмо озарило меня, как мягкий свет, соз-
данный для утомленных глаз. В дни моего пылкого пат-
риотизма оно бы меня возмутило. Я искренне презираю,
без всякой ненависти, большинство людей, которых вы
уважаете. Чтобы вмешиваться в общественные дела,
нужен опыт. Быть может, г-н Дежан или любой моло-
дой человек, назначенный префектом самим Гизо, и
станет толковым человеком в 1840 году. Но не забы-
вайте, что общественное око точно и ясно видит через
полгода, что происходит в сердце человека, который
получает больше 20000 фр. из бюджета, а роль Пене-
лопы опасна. Пример — Людовик XVI. Но поговорим
о пустяках.
Вы видели, как некоторые очень молодые люди де-
лали блестящую карьеру. Будьте уверены, что, каковы
233
бы ни были их речи и манера себя вести, в течение двух
или трех месяцев их жизни это были Жюльены.
С 1806 года по 1813 год я был чем-то вроде адъютанта
графа Дарю. Он обладал большой властью в Берлине
в 1806, 1807, 1808 годах, а в Вене—в 1809 году.
В 1811 году я был до некоторой степени в милости в
Сен-Клу. Я вас уверяю, что никто не мог нажить боль-
шого состояния, не будучи Жюльеном. Формы нашей
цивилизации исключают все сильные душевные побуж-
дения, все, что похоже на страсть. Отсюда жалкая
роль женщин. Современное общество пользуется ими
лишь в роли интриганок. Взгляните на г-ж Рекамье,
Пасторе, Румфорт.
Чтобы сделать карьеру, надо быть кротким, скром-
ным и делать двадцать визитов в неделю в шелковых
чулках. Как-нибудь, когда в дождливый октябрьский
день покровителю в Сен-Клу будет скучно, вовремя
сподличайте — и это вам даст префектуру. Я презираю
преувеличения. Жюльен вовсе не такой хитрец, как
вам кажется. Восемнадцатилетний парижанин глупо-
ват. Он постоянно ищет образец для подражания.
А чтоб вынуть из кармана свой носовой платок на при-
еме у герцогини, следует порой соблюсти четыре про-
тиворечивых правила; эта нерешительность в момент,
когда надо сделать выбор между разноречивыми ука-
заниями, усугубленная еще тем, что в Париже платье
меняют три раза за сутки, и является причиной глупо-
ватости. Наши молодые крестьяне из Дофине очень хо-
рошо умеют устраивать свои дела.
Я люблю рассуждать о человеческом сердце, дело
трудное с француженками, которые почти всегда
лгут, чтобы сообразоваться с правилом 1451-м, кото-
рое руководит их поведением, или с правилом 8600-м.
Ваше письмо несравненно искреннее всех тех, которые
вы мне раньше писали, но оно недостаточно порицает
роман, о котором идет речь. Вы смягчаете. Вам надо
было написать мне в первый же день. В Венеции жил
человек, который мог любить свою жену, только если
она давала ему пощечины. Я именно такой человек.
Мне ничто так не надоедает, как комплименты. Если
бы я получил таких 10000, думал я, меня бы сделали
бароном и академиком. Но что делать с одной или
234
двумя охапками? Этого не хватит, чтобы растопить
печь. Будьте же, я вас умоляю, до крайности искренни
со мной; чем сильнее будет пощечина, тем ярче я ста-
ну воспринимать жизнь. Г-жа де Рюбампре счи-
тает меня оригиналом Жюльена, потому что при на-
значении меня инспектором движимого имущества ге-
нерал Дюрок, который меня любил (кстати сказать,
за мою искренность), увидав в моем метрическом сви-
детельстве «сын благородного кавалера Бейля», напи-
сал де Бейль в проекте приказа, подписанного 11 авгу-
ста 1810 года.
Тогда началась для меня самая счастливая пора в
моей жизни.
Возвращаясь к предыдущему, скажу вам, что пись-
мо г-жи де Рюбампре, которая излила на меня вели-
чайшее презрение, было моей единственной радостью
во время поездки в Каподистрию, и я думаю о нем да-
же теперь, через месяц. Если бы я хотел вести себя,
как Жюльен в салоне г-на Обернона, у Пасторе, ко-
торого я ни разу не навестил в Люксембургском двор-
це, у Лафайета и т. д., я был бы по меньшей мере пре-
фектом в Гере. Но я был бы смещен, потому что, на-
верное, управлял бы так же, как г-н Понс де л’Эрб,
префект департамента Жюра. Пусть последняя строч-
ка останется между нами. Она могла бы мне повре-
дить в моем убежище. С 15000 я пал до 10 000. Если
бы я спустился еще ниже, не было бы возможности
жить с необходимым достоинством. Здесь, я хочу ска-
зать, к югу от Апеннин, публику не введет в обман
никакое притворство. Вы можете, сколько вам угодно,
сидеть на гулянье, благородно развалясь на четырех
стульях. Чернь будет вас уважать лишь в прямой про-
порции к вашим расходам. У нас есть враги в лице
либералов, после Болоньи, и в лице крайне правых,
после 1789 года. Роль французского агента трудна,
очень трудна. Надо бы иметь их меньше и лучше опла-
чивать. В противном случае я замкнусь в полнейшем
ничтожестве, как (мой предшественник, который все же
пустился в пляс в единственном кафе моего города,
получив известие об ордонансах 25 июля. Я пробыл
пять дней во Флоренции и за отсутствием времени не
выбрался даже в галерею и в палаццо Питти. Я до-
235
искивался правды, я послал четыре депеши своему
министру. Депеша, которая описывает то, что чуть не
произошло во Флоренции, вас бы позабавила. Так как
вы француженка, мне необходимо установить здесь
небольшую батарею оговорок, иначе я рискую пока-
заться смешным. Итак, мое донесение вас бы позаба-
вило, конечно, не из-за таланта рассказчика, а благо-
даря занятному характеру действующих лиц. Было
оно написано вполне искренне и поэтому, вероятно, не
понравилось. Я так и думал, когда составлял его. Но
по какой-нибудь странной случайности в канцелярии
министра может найтись достойный человек, какой-
нибудь Мериме, и я буду очень доволен, если он по-
думает: «Вот этот не так глуп, как остальные». Даром,
что ли, отец давал мне в шестнадцать лет по 150 фран-
ков в месяц, чтобы я мог поступить в Политехническую
школу? А было это в 1799 году. Полуглупцы-полули-
цемеры, которых вы уважаете, ведут вас прямо к Ве-
ликому Гневу Папаши Дюшена. Тигр проснется, чтобы
дать отпор презирающим нас иностранцам, и надает
нам столько пощечин, что придется кончить тем, с чего
надо было начинать. Операция не продлилась бы тогда
более полугода. При теперешнем состоянии больного
она займет три года. Я предлагаю вам убежище в
лесу, в трех лье от моего жилища. Это серьезно. От
излишнего лукавства у вас все прахом пошло. Заме-
чаете ли вы изумительную тонкость моей речи? Ничто
так не налажено, как наша переписка. Ничто не те-
ряется. Благоволите же мне писать чаще. Передайте
мой почтительный привет г-ну и г-же Кювье и г-же
Марсиалы Скажите всем тупицам, что я стал очень
серьезным, очень глубоким, очень достойным того
docto согроге*, в котором состою. В сущности, не-
сколько более или менее острых фраз обошлись мне в
5 000 фр. Я поплатился всем излишком — вещью весь-
ма необходимой. Это несчастье должно уберечь меня
от злобы и зависти дураков. В общем, мне жаль их;
им придется пережить хорошую встряску через не-
сколько месяцев. Хотите знать лекарство?
Рецепт: искренность и честность.
Ф. де Мартен
* Ученого сословия (лат.).
236
95
Г-НУ ДИ ФЬОРЕ, ПАРИЖ
Чивита-Веккья, 14 сентября 1831 года
Совсем неожиданно представилась оказия. Вот но-
вости: от Перуджии до Болоньи страна впала в свое-
образное состояние: это торжество силы инерции. Все
вершится именем папы и против его воли. В папском
казначействе в Риме двести семьдесят экю. У папы
около Пезаро есть армия в две тысячи пятьсот чело-
век: из них тысяча старых солдат, которые принимали
участие в восстании, готовы начать все сначала,
остальные только и мечтают, как бы дезертировать.
Из Рима вышел отряд в двести пятьдесят человек, а
дошел он до Пезаро в количестве восьмидесяти. Пере-
дал ли вам Орас Верне двух Ченчи? Понравилась ли
вам эта красивая девушка?
У меня есть приятельница, ей тридцать шесть лет,
у нее есть состояние и имя. Она безумная анрикен-
кистка; я ей написал прилагаемую записку. Не соглас-
ны ли вы с мнением барона Резёна, который очень
опасается нового 3 сентября?
Скоро вы будете свободны; чем собираетесь вы
заниматься по утрам? Это, по-моему, основной вопрос.
Для себя я его не решил; что я стану делать этой
зимой?
У меня комната с чудесным видом и изумительным
воздухом. Я бросаю в море веточки великолепного ви-
нограда, который нам привозят с острова Джильо, в
двадцати лье отсюда. Я вижу его из окна. Красивый
мол и обе башни, защищающие вход в гавань, по-
строены Траяном.
Г-н де Сент-Олер обходится со мной с большой лю-
безностью; я езжу в Рим когда хочу. Но как-никак, а
все же нужно быть на своем посту. А что делать на
этом посту?
Рим уныл. Прежде здесь было четыре тысячи ино-
странцев, которые тратили сорок тысяч франков в
день, и эти деньги сыпались в народ небольшими сум-
мами в двадцать или тридцать су. Мне кажется, что
сейчас нет и пятисот иностранцев, и все это художни-
237
ки — народ бедный, оборванный, бережливый; зато
нет больше богатых английских семейств. Здесь есть
один ученый, отличающийся прекрасной душой; он
говорит по-гречески, как вы по-неаполитански; он ве-
дет раскопки и выкапывает всякие этрусские и грече-
ские вазы и гробницы.
Я мрачно смотрю на французские дела. Пошлите
четыре или пять тысяч франков в Америку, через де-
сять лет вы их сможете получить обратно без боль-
шого убытка. Если 3 сентября выгонит вас из Парижа,
поезжайте в Лозанну или Вевё—город, прельщающий
своей чистотой. Я возвращаюсь к прежним советам.
Наймите писаря, который будет приходить к вам четы-
ре раза в неделю от двенадцати дня до двух. Прими-
тесь писать, без особых стараний, историю того, что
происходило в вашем сердце, когда ваша любовница
прикармливала вас вареньем в Жанлисе. После того
как вы подиктуете ему этак раза три, факты нахлы-
нут толпой; вы все переживете заново.
Скучающий
96
Г-ЖЕ КЮВЬЕ
Чивита-Веккья, 26 декабря 1831 года.
Сударыня,
Если бы Европе пришлось назначать пэра, она на-
значила бы г-на Кювье. Лично мой выбор в данном
случае был бы продиктован не только восхищением, но
и благодарностью. Я не забываю писем, которые ваш
супруг был так добр подписать, когда речь шла о биб-
лиотеке. Я много говорил о ваших субботах с г-ном
Ампером, чей живой и истинно французский ум при-
нес нам какой-то отблеск Франции. С г-ном Жюссье
я веду себя, как великий педант. Я не позволяю ему
восхищаться Римом так, как все прочие. Я обязатель-
но хочу, чтобы он восхищался им точно так же, как я.
Вы найдете, милостивая государыня, что я поступаю
неосторожно, говоря так свободно о Риме. Такое серь-
езное и степенное лицо, как я, имеет под своим нача-
238
лом тринадцать вице-консулов или консульских аген-
тов, которые способствуют блеску французского име-
ни в Римини, Равенне, Пезаро, Анконе, Террачине,
Фермо и еще во многих других местах, центром кото-
рых является Рим; таким образом, я провожу еже-
месячно несколько дней в центре. Как только стано-
вится жарко, боязнь лихорадки приковывает меня к
побережью, и, как Людовик XIV, я сетую на свое ве-
личие! Не откажите в любезности, сударыня, напо-
мнить обо мне вашему сыну и его прелестной жене.
Я воспользовался мудрыми советами м-ль Софи;
я стараюсь быть плоским, я пишу мало или совсем не
пишу. Я в весьма хороших отношениях со своим на-
чальником. Собираюсь на этих днях расписать м-ль
Софи все мои добродетели, все меры предосторожно-
сти, которые я принимаю. Надеюсь, что таким образом
друзья меня позабудут. Но вас, милостивая государы-
ня, вас, которая желает мне зла только в глубине
сердца и не говорит об этом в обществе, я прошу не
забывать меня и сказать, если мое имя будет когда-
либо иметь честь прозвучать в вашем присутствии, «что
я становлюсь с годами тяжеловесным и педантичным».
Моя единственная цель —это достигнуть нравственных
высот какого-нибудь помощника начальника канцеля-
рии. Если м-ль Софи и вы. милостивая государыня, hg
откажете мне в любезности повторять хотя бы два
раза в месяц две предыдущие строчки, поставленные
мною в кавычки, я почту себя счастливым. Я веду
раскопки в Корнето, в трех лье от моего дома. Я во-
дил туда г-на Ампера. Я занимаюсь только этрусски-
ми вазами и становлюсь строг и резок, как г-н Келюс.
Благоволите, сударыня, передать мой почтительный
привет г-ну Кювье и примите уверение в моей совершен-
ной преданности.
А. Бейль
97
ГРАФУ СЕБАСТЬЯНИ
Декабрь 1831 года.
Правительство его святейшества не выплачивает
пенсий. Настроение умов в провинции полностью изме-
нилось с прошлого марта; тогда ощущалось какое-то
239
движение в поддержку правительства. Теперь в Риме
по ночам в священников бросают камнями, так что они
не смеют выходить вечером иначе как в светской одеж-
де. 24 декабря, в 9 часов вечера, кардиналы не осмели-
лись идти в Ватикан.
Народ, которого теперь так боятся, тот же самый,
что в марте прошлого года намеревался перерезать
всех французов. Легкомысленные люди завидуют
судьбе Болоньи, которая, по их словам, будет австрий-
ской...
С каждым днем, вот уже неделю, люди все бо-
лее настраиваются против правительства его святей-
шества. Страна принимает совершенно тот же об-
лик, что и в феврале прошлого года. Тревога прави-
тельства дошла до того, что оно решило вызвать в
Рим пресловутого полковника Бентивольо, столь не-
навистного в Болонье и Ферраре. Его заменяет в Ри-
мини полковник Барбьери.
Министерству, вероятно, известно, что войска, стоя-
щие в городе Римини, получают двойную плату. Там
около 3 000 человек, из них 1 200 гренадеров. Грена-
дер получает пищевое довольствие и тринадцать су
в день. Только сейчас обнаружили, что почти все
эти гренадеры из Болоньи или Романьи. Опасают-
ся дезертирства тотчас же после начала военных дей-
ствий.
Почти ежедневно в Болонье бывают собрания в
2 000 или 3 000 человек, которые обсуждают де-
ла страны. Недавно в этом клубе был поднят во-
прос о посылке депутатов к королю французов и к ав-
стрийскому императору. Болонцы уверены в побе-
де, если на них нападут. Правительство его святей-
шества, по-видимому, очень рассчитывает на посред-
ничество кардинала Альбани. Болонцы питают боль-
шое уважение к кардиналу Альбани, который, как
им известно, в близкой дружбе с князем Меттер-
нихом.
Правительство его святейшества переживает в
данное время большие опасения.
240
98
Г-НУ ДИ ФЬОРЕ, ПАРИЖ
(Неаполь), 14 января 1831 года.
Дорогой друг, я вам пишу из Сперанцеллы. Вы по-
нимаете? Сперанцелла, позади Толедо, к которой по-
дымаются через Тринита дельи Спаньуоли. С тех пор
как я здесь, я все время вас вспоминаю, и в резуль-
тате я вам пишу, сам не зная, что сказать.
Прилагаемый рисунок объяснит вам, почему я
сюда приехал. Представьте себе струю лавы в восемь
или десять футов ширины, буквально переливающую-
ся через край бывшего кратера (который полон, что
означает, по словам везувистов, вторжение туда значи-
тельного количества лавы). Эта лава протекает два
туаза в минуту; протяженность всего потока равна
шести или семи сотням туазов. Если бы она продол-
жала течь с той же быстротой, она угрожала бы Ре-
зине, но с каждым днем она течет все медленнее.
Итак, вчера, в два часа дня, я пришел к источнику
лавы и оставался там, совершенно ошалевший от вос-
хищения, до двух часов ночи. Там был, чтобы начать
по порядку с полезного, мальчишка, продававший
вино и яблоки, которые он ухитрялся печь на краю
лавы. Этот мальчишка меня осчастливил. Там был
принц Карл, о котором говорят, что он сын англича-
нина, потому что он не такой невозможно круглый,
как король и остальные братья. По его приказанию
печатали куски лавы, как делают вафли, деревянны-
ми формами, и эти формы поминутно загорались. Мож-
но было бы отлить из этой лавы прекрасные бюсты
огромных размеров. Это обошлось бы в стоимость фор-
мы, деревянной или гипсовой, а бюсты были бы веч-
ными. Камергеры принца не разрешали любопытным
оставаться в тех местах, куда его королевское высоче-
ство направляло свои властные стопы. Ничего нет ко-
мичнее камергера на такой высоте. Принц ходил все
время с места на место; я, сам того не замечая, нару-
шил предписания камергера и приблизился к принцу,
который обошелся очень любезно с французами. Я был
там с г-ном Жюссьё, членом Академии наук, моим дру-
16. Стендаль. T. XV. 241
гом; это очень тонкий ум, разочарованный во всем, как
Фонтенель; меня он считает сумасшедшим.
На кратере есть что-то вроде небольшой сахарное
головы, выбрасывающей через каждые пять минут
раскаленные докрасна камни. Г-н Жюссьё захотел
туда пойти и жестоко расцарапал себе руки и лодыж-
ки, бродя по местности, покрытой тонкими иглами ла-
вы, дробящейся под ногами. Подъем отвратителен;
это тысяча футов пепла, с откосом ровно в сорок
пять градусов. Как только выставляешь ногу вперед и
пытаешься на нее опереться, сползаешь назад. Обо-
злившись, я придумал пять или шесть проектов, как
за тысячу экю сделать эту дорогу удобной. Напри-
мер, сложить еловые стволы торцами, поставить сколь-
зящее по этой наклонной плоскости кресло и под-
тягивать его, как на американских горах, небольшой
паровой машиной. Неаполитанский король благода-
ря этому остроумному изобретению создал бы себе
европейскую репутацию.
У меня было два намерения: быть осторожным и
писать разборчиво. По правде сказать, говоря с ва-
ми, не могу. Это письмо будет ждать парохода. Я про-
вел шесть часов на прелестном балу у г-на Латур-Мо-
бура, где был король, и я вас уверяю, из всех носите-
лей мундира, которые там присутствовали, он был
наиболее естественным и меньше всего напоминал
фата. Он меня покорил; он не ходит, а катится, как,
говорят, ходил Людовик XVI. При этом у него огром-
ные шпоры, и он хочет танцевать. Но у кого нет сво-
их претензий? Претензии короля не простираются даль-
ше танца, как вы сейчас увидите. Он пригласил мад-
муазель де Ла-Ферроне-младшую, которая краснела
до плеч от смущения, что ей предстоит танцевать с ко-
ролем. Ее плечи были в двух футах от моих глаз.
Король сказал: «Ах, боже мой, мадмуазель, я вас
пригласил, думая, что это кадриль, а это галоп, я не
знаю этого танца...» «Я очень редко танцевала га-
лоп»,— пролепетала девица, еле выговаривая слова.
У них был очень сконфуженный вид. Наконец король
сказал: «Вот первая пара начала, и они не очень-то
блестяще выходят из положения, будем надеять-
ся, что мы выпутаемся не хуже их». И его величе-
242
ство простодушно принялся скакать; он очень пол-
ный, очень высокий, очень застенчивый; судите сами,
как он выпутался. Его ужасно стесняли шпоры.
Это верно во всех отношениях; он разоряется
на свою армию. У него восемь тысяч швейцарцев, ко-
торые наводят страх на армию, а армия наводит страх
на население... Представьте себе, что швейцарский
полковник (зачастую торговец сукнами или разорив-
шийся лавочник из Фрейбурга) получает в Неаполе
шесть тысяч дукатов да еще взятки от поставщиков
обмундирования и провианта. Я написал четыре стра-
ницы о современном политическом положении; они
бы вам наскучили. Что невероятно, непостижимо про-
тиворечит всем нравам XIX века, так это утвержде-
ние, что сей высокий молодой человек, у которого
такой толстый зад, обладает твердым характером.
Я не хочу сказать храбростью — вещью для короля
совершенно бесполезной,— но у него хватает муже-
ства иметь волю и дорожить ею. Если это подтвер-
дится, он мой герой.
Если он начал таким образом в двадцать два го-
да, к пятидесяти он станет королем Европы. Говорят,
особым темпераментом он не отличается, что не ме-
шает ему постоянно беседовать с одной англичан-
кой, у которой капризное выражение лица; муж, под-
линный аристократ, в восторге. Чтобы довершить его
блаженство, принц Карл ухаживает за сестрой его
жены. Этот принц Карл — безличный фат, тогда как
наследный принц Баварский, который приезжает в
Италию, чтобы образовать свои ум и сердце, фат,
имеющий свое лицо. Г-н де Латур-Мобур меня поко-
рил: он разумный человек — качество, клянусь вам,
редко встречающееся в этой профессии. Читали ли вы
заметку г-на Шатобриана в его «Речах на историче-
ские темы»? Поставьте четыре диеза к его разоблаче-
ниям, и вы будете еще далеки от истины. Встречаешь-
ся лишь с крайне правыми, которые, желая вам быть
приятными, скрывают от вас или воздерживаются го-
ворить при вас о всем том, что может вас шокировать.
Доминик узнаёт больше через два дня, разговаривая
со своими негоциантами, чем эти элегантные господа,
живущие здесь два года. Их невежество таково, что
243
они не различают мундиров; они принимают камерге-
ра за бригадного генерала.
Княгиня или герцогиня Трикази считается в Неа-
поле самой хорошенькой. Здесь все дамы — герцо-
гини.
У г-жи Трикази обиженный вид французской кра-
савицы, не удовлетворенной своим успехом в обще-
стве (этим она, пожалуй, напоминает г-жу Марсе-
люс-Форбен). Я предпочитаю герцогиню Фонди. Кня-
гиня Скателла, или Кателла, замужем пять лет, но
не обзавелась еще любовником; это редкая красавица,
похожая на восковую фигуру. Что же касается меня,
я предпочитаю всем одну сицилианскую маркизу, бе-
локурую, подлинный нормандский тип, имя которой
никто мне не мог назвать. Все это я перевидал на двух
балах в дворянском Казино на улице Толедо, против
дворца князя Денгиче. Герцогиня Кореи ловкая, жи-
вая, проворная, как француженка, величественная,
имеет вид м-ль Марс тридцать лет тому назад, в Ара-
минте. М-ль де Ла-Ферроне-старшая похожа на Ша-
тобриана; ей приписывают тонкий ум, силу мысли.
Может быть, это всего-навсего воплощение светских
приличий. Танцуя — а она много танцует,— она имеет
такой вид, словно выполняет дипломатическое пору-
чение.
Неаполитанцы в здешнем обществе играют основ-
ную роль. Это не то, что в Риме, где вышивка как бы
затмевает ткань и где кажется, будто именно ино-
странцы составляют общество, в которое там и сям
вкраплено несколько римлян. Здесь восемьдесят жен-
щин. Их имена я могу списать для вас из моей газе-
ты, их встречаешь повсюду. Зачастую их любовники
не разговаривают с ними в обществе. Наполеон пре-
образовал нравы и здесь, как в Милане. Называя
дам, имеющих несколько любовников одновременно,
указывают лишь на тех, которые провели свою моло-
дость в Сицилии в то время, когда Наполеон цивили-
зовал Италию. Протестантское уныние, которое отрав-
ляет Париж, ощутимо здесь лишь в обществе, бываю-
щем у Эктонов,— салона этого я не видал. Неаполь
еще более подвижной и крикливый, чем когда-либо.
Контраст между улицей Толедо, гораздо более ожив-
244
ленной, чем улица Вивьенн (так как здесь по улице
не проходят, а на ней живут), и мрачным Римом
ужасен.
Мозаика, открытая два месяца тому назад в Пом-
пее, действительно самое прекрасное в античной жи-
вописи из всего, что было найдено до сих пор. Это —
произведение искусства, почти равное Аполлону, ес-
ли не по красоте, то по любопытности. Это битва:
какой-то царь варваров должен быть взят в плен вои-
нами в шлемах и с копьями. Один из варваров идет
на смерть, спасая царя; царь на своей колеснице имеет
вид как нельзя более растерянный. Фигуры при-
близительно в натуральную величину. Это произведе-
ние искусства запрещают срисовывать, не дают даже
писать заметки. Болонья была влюблена уже два-
дцать лет в любовника, который оказался бессиль-
ным. С досады она хочет отдаться другому человеку,
глуповатому, но которого, как ей кажется, она искрен-
не любит. Отсюда ее безумства. Она сможет про-
вести семь или восемь лет в благоденствии с этим
двухголовым животным. Что вы скажете о выраже-
нии лица бессильного любовника, который и сам не
действует и другим не дает?
Один крестьянин копал яму в Мизене; третьего дня
он нашел две мраморные головы, которые я купил; я
выиграл в эту лотерею. Я сразу узнал прекрасные
глаза Тиберия. Поверите ли вы, что этот негодяй
очень редок? А между тем он царствовал, кажется,
двадцать два года и над ста двадцатью миллиона-
ми подданных. Словом, мой бюст по качеству, идет
сразу же за первоклассными произведениями искус-
ства; он мне стоил четыре пиастра, а его оценивают
в сто, по меньшей мере. Один из лучших скульпторов
Рима, мой близкий друг (он любит прекрасное, как
я, страстно, безумно, глупо) г-н Фогельберг, приде-
лывает нос моему бюсту. Если я сдохну,— только та-
кой единственный в своем роде случай, как смерть,
даст мне надлежащую смелость — вы получите этот
бюст без всяких расходов и переправите его г-ну Моле.
Получили ли вы свободу 1 января? Это — боль-
шое испытание; мы все его пережили в 1814 году. Как
выходите вы из этого положения? Не диктуете ли вы
245
молодой горничной чистосердечную повесть вашей
жизни в бытность paglietta * в Неаполе? И еще ваш
заговор о сдаче Неаполитанского порта англичанам
в сообществе с г-жой Бельмонте; и еще продажу пу-
говиц с отпечатком святого Петра; и еще приезд в Жан-
лис с восемнадцатью су, и, наконец, очаровательную
историю о том, как вам дарили варенье.
Я забавляюсь тем, что описываю радостные мгно-
вения моей жизни, впоследствии я поступлю, вероят-
но, как с блюдом вишен, я опишу и плохие минуты,
ошибки, которые я делал, и несчастье, которое меня
неизменно преследовало; я всегда не нравился тем
людям,’ которым больше всего хотел понравиться,
как только что случилось со мной в Неаполе с г-жой
де Жобертс (родом из Брюсселя). Разумеется, я не.
думал о любви; у нее было мягкое выражение глаз, и
оно мне нравилось, а по очертанию ее лица в про-
филь она напоминала г-жу де Кастеллан. Увы! Как
в случае с Джудиттой, я увидал, что новый прези-
дент Пелло меня затмил.
Знаете ли вы, в чем моя истинная забота? Как про-
чтете вы это письмо? Сколько понадобится очков? Все
же читайте понемногу каждое воскресенье, когда вам
будет нечего делать. Верьте, что я к вам нежно при-
вязан.
А. Л. Фебюрье.
99
ГРАФУ АЛЕКСАНДРУ ТУРГЕНЕВУ
Декабрь 1832 года.
Только что расспрашивал о вас, милостивый го-
сударь, у всех и каждого на площади Испании. Вас
нет у Серни.
Решаю сообщить вам, где я нахожусь: палаццо
Кавальери, ул. Барбьери, № 1, около Арджентины.
Буду счастлив служить вам чичероне.
Примите уверения в самых лучших чувствах.
А. Бейль.
Четверг вечером.
* Присяжным поверенным (итал.).
246
100
ГРАФУ АЛЕКСАНДРУ ТУРГЕНЕВУ
Палаццо Кавальера, рядом
с Арджентиной (январь 1833 года).
Милостивый государь и дорогой друг, завтра, в
воскресенье, от 8‘/г до 11 часов, вы можете посмотреть
фарфор г-на Константена. Буду счастлив, если ваш
милейший спутник примет в этом участие.
Я встану в lOVs и в 11 или 111/< буду в кафе Кон-
вертите.
All yours*
Б.
Я уезжаю в воскресенье в 9 часов в Чивита-
Веккью.
101
ГРАФУ АЛЕКСАНДРУ ТУРГЕНЕВУ
(Рим, 14 февраля 1833 года).
Дворец Кавальери
Я приехал 14-го утром с небольшим ревматизмом,
схваченным на охоте. Вот почему, милостивый госу-
дарь, я вам пишу, вместо того, чтобы прийти к вам.
Неаполь в это время должен быть божественным.
Рим «— гробница, Неаполь — волшебный сад. После
Помпеи и музея деи Студи все исчерпано для лю-
бителя прекрасной античности.
Советую вам обратить внимание на античную брон-
зу. В этом отношении Неаполь занимает первое место
в мире. Особенно замечательны бюст Сципиона Афри-
канского и недавно открытый Пляшущий фавн, он
стоит около мозаики. Поезжайте на Везувий в шесть
часов утра и захватите туда бутылку готового пунша,
который вы разогреете на огне преисподней. Един-
ственная опасность — это простудиться. Если вы не
найдете лучшего жилища, отправьтесь в Сперанцел-
лу, в сторону Толедо; она лежит на одной высоте с
Сан-Джакомо.
* Весь ваш (англ.).
247
Мои пожелания следуют за вами. Развлекайтесь.
Простите славным неаполитанцам их веселье и
фамильярность.
А. Б.
102
Г-НУ ДИ ФЬОРЕ, ПАРИЖ
Чивита-Веккья, 30 апреля 1833 года.
Ваше милое письмо, которое я получил всего два
часа назад, уже изменило мое решение в следующем от-
ношении: если я поеду в Париж, то проведу там все-
го тридцать дней и за это время схожу двадцать
пять раз в театр. Из салонов я побываю только у
г-жи де Траси и постараюсь изо всех сил не прояв-
лять того остроумия, которое вы мне приписываете. Бу-
дет это для меня не так уж трудно: мысль о недо-
брожелательном отношении меня леденит.
С другой стороны, жизнь проходит, полвека уже'
позади; неужели дать себе умереть со скуки от избыт-
ка осторожности? Уже полгода, как мне разрешен
месячный отпуск; я предполагал продлить его, как
все это делают; я отказываюсь от этой мысли. Кроме
того, в Неаполе живет хорошенькая и милая женщи-
на; я ей напишу и спрошу, улыбается ли ей мой от-
пуск; если она согласится, я к вам не поеду, хотя и
жажду разговора, который не был бы одним фор-
мальным обменом любезностями. Мне больше не дано
удивляться чьим бы то ни было суждениям. Я рассчи-
тывал жить исключительно одним прекрасным. Это
оказалось невыполнимо; два года такого существова-
ния довели меня до крайности. Я сдерживаю себя, как
могу, чтобы говорить с вами с математической рассу-
дительностью; месяц пребывания в Париже даст мне
снова возможность свободно дышать целый год.
Вы знаете, что я нелегко схожусь с людьми; конечно,
за месяц я не успею, при всем желании, распустить
язык в каком-либо опасном салоне. Как-нибудь по
долгу вежливости побываю в салоне моего бывшего
полковника. Он забывает слово, которое дал ,йце в
свое время, хотя я лично ничего у него не просил. Вы
248
знаете, что Канова считал себя великим живописцем;
я не Канова, но все же считаю, что знаю лучше, чем
любой француз, ту страну, где живу; об этом я ни-
когда никому не говорил. С пятью пенсиями по пять
тысяч франков и пятнадцатью по три тысячи фран-
ков все горы были бы сглажены. Но необходимо ре-
гулярное повышение по службе. Человек с тремя ты-
сячами должен быть уверен, что дойдет до пяти ты-
сяч франков, если не будет серьезных причин к недо-
вольству. Добавьте, если хотите, пенсию в сорок ты-
сяч франков начальнику, и все пойдет как по маслу.
Но стоит ли это таких затрат? Я только орудие.
Я выполняю. Судить о том, стоит ли эта работа сто
десять тысяч франков, может г-н Моле, если он воз-
вратится.
Я переждал неделю и остался при прежнем мне-
нии. Я еду в Лютецию, чтобы видеть улицы, развалы
букинистов и все театры с их пьесами и актерами, об-
новившимися за тридцать месяцев. Обедаете ли вы
по-прежнему у Провансальцев? Если бы даже меня
удержала здесь любовь или, вернее, дружба, скрашен-
ная некоторыми дополнительными радостями, это не
заменило бы мне Парижа; вся масса идей требует
встряски. Вы только подумайте: все, что я слышу вот
уже тридцать месяцев, кажется мне смехотворным
или, лучше сказать, плоским. Эти чертовские разгово-
ры, составляющие мой хлеб насущный, нагоняют на
меня такой сон, что мне случается иногда изрекать
еще большие глупости, чем мои собеседники, и это их
шокирует,
Жюль Пардессю.
103
Г-ЖЕ ЖЮЛЬ ГОТЬЕ, СЕН-ДЕНИ
Рим, 1 мая 1833 года.
Дорогая и милейшая Жюль, я по-прежнему люб-
лю вас до безумия, я очень часто думаю'о вас; но вот
уже полтора года, как я больше не пишу. Когда я
пишу французам или разговариваю с ними, я все-
гда вижу, что оскорбляю одно из двух тысяч прили-
249
чий, деспотически управляющих Парижем и даже
Сен-Дени. Например, как рассказать вам о той жиз-
ни, которую мы ведем? Наполеон сделал нам жизнь
чрезвычайно трудной, нам, людям 1833 года. Дамы
этой страны, воспитанные в школах Аверсы или Ми-
лана, нечто вроде филиалов г-жи Кампан, претендуют
на самое глубокое уважение. А между тем у иностран-
цев, живущих уже год в Риме, есть дом, где они бы-
вают два раза в день, например, с восьми до полови-
ны первого ночи. Эти дамы успокаивают себя, думая,
что никто об этом не знает. В 1739-м, как вы увидите
у де Броса, они этим кичились. Здесь ужасны толь-
ко июль и август месяцы. Представьте себе огромную
гостиную в одиннадцать часов вечера, ламп нет, все
окна открыты, и каждый занимает половину дива-
на. Эта жизнь не без приятности, но она приводит к
тому, что отнимает у людей, развалившихся на дива-
нах, три четверти той малой доли ума, которой их
одарило небо.
Dolce far niente* проникает здесь во все поры;
написать письмо — уже большое дело; я взялся за пе-
ро в порыве любви к вам. Постарайтесь, милая Жюль,
почувствовать такой же порыв; напишите мне в Мар-
сель по адресу г-на Базена, владельца парохода.
Но Базен, как человек осторожный, принимает только
франкированные письма.
Барон Патб.
104
Г-НУ САТТОНУ ШАРПУ
Париж, 22 октября 1833 года.
Прочесть в Лондоне, в первое воскресенье ноября.
Задача: найти неглупого человека, который бы
написал статью о «Любви». Желательно было бы,
чтобы «О любви» прорецензировало «Эдинбургское
обозрение» или «Quarterly». Содержание весьма при-
стойно. Очень легко написать статью, которая ничем
Сладостное безделие (итал.).
250
не будет шокировать cant *. Самое трудное найти re-
viewer**. который понял бы юниту. Эта книга пред-
ставляет собой монографию болезни, называемой Лю-
бовью. Это трактат по нравственной медицине. Ничто
не воздействует на чувственность. Язык строг и фи-
лософичен именно для того, чтобы удалить сладо-
страстные или идиллические образы, которые могло
бы внушить заглавие некоторым молодым читателям.
Л-т Боэр,
книгопродавец.
105
ГЕРЦОГУ ДЕ БРОЙЛЮ
10 января 1834 года.
Господин герцог,
Буду иметь честь представить на рассмотрение ва-
шего превосходительства несколько маленьких фак-
тов, касающихся Тосканы. Вероятно, опытный посол,
находящийся в этой стране, уже познакомил с ними
ваше превосходительство, но так как приступ подаг-
ры задержал меня на несколько дней в Лукке и Фло-
ренции, я воспользовался досугом, чтобы написать
это письмо.
В ночь с 31 декабря на 1 января во Флоренции рас-
пространили прилагаемый небольшой памфлет.
Цифры 'этого памфлета немного преувеличены в не-
благоприятном смысле для правительства его королев-
ского высочества. Я вернусь ниже к этому памфлету,
который, по всей вероятности, стоит в связи со сле-
дующим фактом, кажущимся мне очень важным для
влияния в будущем королевского правительства в То-
скане.
1 января на большом приеме е. к. высочество ве-
ликий герцог отвел в сторону толкового, но очень роб-
кого человека, который слывет одним из умнейших
людей в стране. Е. к. в., отведя его в ту часть зала,
где его слова не могли быть услышаны, сказал ему:
* Лицемерную добродетель (англ.).
** Критика (англ.).
251
«Теперь, когда предприятие в мареммах закончено, я
хочу предпринять судебную реформу в Тоскане».
Лицо человека, у которого спрашивали совета, вы-
разило, вероятно, самое глубокое недоумение, по-
тому что е. к. в. повторил это своеобразное вступле-
ние. Этот приватный разговор длился сорок пять ми-
нут, и все, что е. к. в. высказал своему собеседнику,
свидетельствует о том, что этот нерешительный чело-
век, видимо, принял теперь твердое решение. Е. в.
имеет намерение дать Тоскане кодекс законов или, по
крайней мере, издать ряд указов, выполняющих роль
кодекса.
Он хочет, между прочим, ввести трибуналы пер-
вой судебной инстанции, состоящие из трех судей,
как во Франции. Великий герцог Петр-Леопольд, со-
здавший благоденствие Тосканы, дал этой стране
полную свободу торговли, превосходную муниципаль-
ную организацию, но у него не хватило времени
осуществить судебную’реформу. Многочисленные ин-
тересы, которые были бы задеты тогда этой реформой,
заставили великого герцога Леопольда заняться столь
длительными подготовительными мерами, что, прежде
чем он успел прийти к какому-либо решению, он ока-
зался призванным на австрийский престол. Теперь
я считаю неоспоримым фактом, что, если е. в. цар-
ствующий великий герцог примет французский кодекс
или, что то же, кодексы, действующие в данное вре-
мя в Неаполе, французское влияние в Тоскане бу-
дет скоро равным, если не большим, чем влияние Ав-
стрии.
В глазах боязливых и умеренных людей, состав-
ляющих огромное большинство образованных тоскан-
цев, принадлежащих к богатым и дворянским слоям,
судебная реформа, которая дала бы Тоскане действу-
ющий в настоящее время в Неаполе кодекс, была бы
почти равносильна конституции.
Я не могу судить, какое значение придает королев-
ское правительство преобладанию своего влияния в
Тоскане. В случае если бы Франция проявляла лишь
второстепенный интерес к маленькой стране, имею-
щей лишь 1 378 000 жителей, подробности, в ко-
торые я вхожу, покажутся слишком длинными. Во
252
всяком случае, поскольку я знаю Тоскану больше
тридцати лет, я их считаю точными.
Если бы королевское правительство оценило в
40 000 франков заинтересованность Франции в преоб-
ладающем влиянии в Тоскане, я думаю, что при ра-
зумном расходовании этой суммы можно ввести в То-
скане неаполитанские кодексы.
Е. к. в. великий герцог одарен всеми добродетеля-
ми. Предоставленный самому себе, е. в. управлял бы
своим государством со всей бдительностью и со всей
мудрой предусмотрительностью прекрасного отца се-
мейства. Но этот государь робок от природы, у него
мало уверенности в себе. За последние год или два
корыстные советы герцога Моденского до такой сте-
пени раздражили эту природную боязливость, что вы-
звали е. в. на ряд суровых мер, не имевших бы зна-
чения в другом месте, но неосторожных в Тоскане, где
умы привыкли уже пятьдесят лет рассуждать обо
всем со свободой, ограниченной лишь робостью, свой-
ственной этой стране. После того как по распоря-
жению е. к. в. в прошлом сентябре несколько моло-
дых людей были посажены в Ливорнскую цитадель,
выход этих молодых людей после ста дней тюрьмы пре-
вратился в своего рода триумф. Ливорнский губерна-
тор счел своим долгом пригласить их обедать на дру-
гой день после их освобождения. Очень вероятно,
что прилагаемый памфлет произвел сильное впечатле-
ние на е. к. в.
Как бы то ни было, возвращаясь к такому важно-
му факту, как объявление о судебной реформе, сде-
ланное по секрету одному из самых робких людей в
Тоскане, мы должны ожидать, что это решение про-
изведет самое неприятное впечатление на герцога
Моденского и на Австрию. Можно думать, что, если
Австрии не удастся отвести удар судебной реформы,
она будет стараться повлиять на принятие австрийско-
го кодекса, действующего в Милане. Принятие этого
кодекса, естественно, повлечет за собой ряд полити-
ческих постановлений (касающихся паспортов, «Мо-
лодой Италии» и т. д.), которые делают из Милан-
ского государства предмет ужаса для тосканцев и в
то же время зависти для жителей Болоньи и Феррары.
253
Влияния министра иностранных дел, старого Фос-
сомброни, более не существует. Две причины приве-
ли к концу это долгое министерство: Фоссомброни,
столь вежливый со всеми, как говорят, очень грубо об-
ходился с ныне царствующим великим герцогом в быт-
ность его еще наследным принцем. За отсутствием де-
нег е. в. отказывал себе в удовольствии заказать порт-
рет на фарфоре своей маленькой дочери. Во-вторых,
существовало известное ревнивое соперничество строи-
телей. Г-н Фоссомброни осушил долины Кьяны, е. в<
предпринял осушение маремм Гроссето, отведя туда
русло Омброне и всех соседних потоков, которые сво-
ими наносами повысили почву. Это предприятие, дей-
ствительно замечательное, является вопросом самолю-
бия для великого герцога, но в глазах экономных
тосканцев имеет ту отрицательную сторону, что обо*
шлось в 12 или 15 миллионов лир. Лира стоит 84 сан-
тима. В 1833 году вместе с влиянием Фоссомброни пре-
кратилось в Тоскане то, что можно было назвать
министерским правительством. До падения этого уче-
ного министра государь соглашался на меры, которые
ему совершенно не нравились, но которые были реко-
мендованы министром.
Влияние г-на Фоссомброни сменилось, как выража-
ются тосканцы, правительством камарильи, что мож-
но было бы назвать личным правлением великого
герцога.
Человек, пользующийся наибольшим доверием
принца,— это г-н Чемпини, министр финансов. Г-ну
Чемпини, может быть, около 54 лет. Он, кажется, сын
крестьянина; уверяют, что в 1798 году он был яко-
бинцем. Впоследствии он некоторое время занимался
адвокатурой. Утверждают, что у него нет дарования
для этой профессии. По моему мнению, в этой стране
бесхарактерных людей Чемпини может сойти за энер-
гичного человека, что не мешает ему весьма бояться
La giovine Italia *.
После г-на Чемпини самым значительным влия-
нием пользуется Феличи — личный секретарь е. к. в.
Основной чертой характера Феличи является честность.
♦ Молодой Италии (итал.).
254
Это человек 43 лет, одаренный достаточными талан-
тами. Г-н Феличи не блещет тем, что в Тоскане назы-
вается красноречием; это человек, редко говорящий
об общих принципах, составляющих основу прави-
тельств. Он начал свою карьеру с судебной должно-
сти, аналогичной месту заместителя прокурора во
Франции. Он большой сторонник введения кодексов
и в особенности организации судебных установлений
по французскому образцу. Тосканцы надеются, что
мало-помалу влияние Феличи станет равным влия-
нию Чемпини. Но другое влияние, значительно бо-
лее скрытое и глубокое, уравновешивает воздействие
гг. Чемпини и Феличи. Вдовствующая великая гер-
цогиня влияет на е. к. в. постоянно и повседневно,
что можно сравнить с влиянием г-жи де Ментенон
на Людовика XIV. Великий герцог питает к ней дру-
жескую привязанность и уважение. Вдовствующей ве-
ликой герцогиней руководит глубокое благочестие. Она
является подлинным вождем санфедистов. Моден-
ская «Voce della Verita» может считаться почти офи-
циальной газетой этой секты, которую сравнивают с
тем, чем была в 1828 году во Франции конгрегация,
Начальник штаба санфедистов, который, есте-
ственно, пользуется величайшим доверием у вдов-
ствующей великой герцогини,— это монсиньор Паре-
ти, епископ Фьезоле.
Министр финансов г-н Чемпини принадлежит к ка-
марилье, но, как думают, важных тайн санфедисты
ему не доверяют.
Министром, тесно связанным с камарильей и, мо-
жет быть, ее подлинным вождем является г-н Павер.
До Феличи г-н Павер был личным секретарем е. к. в.,
а теперь он министр без портфеля. Тосканские либе-
ралы предполагают, что существует тайная комис-
сия, ведающая расследованием и пресечением по-
литических преступлений. Эта комиссия, по призна-
нию е. к. в. великого герцога, находится будто бы в
непосредственном ведении камарильи, представлен-
ной епископом Фьезоле. Секретарем этой комиссии,
фактически настоящим министром тосканской поли-
ции, является г-н Паоли. Министр полиции Болонья
(priesidente del buon governo) представляет собой
255
то, что называется в просторечии подставным лицом.
В его кабинете всегда можно видеть г-на Паоли; он
ничего не может делать без ведома последнего.
Мне неизвестно, в какую сумму оценивает коро-
левское правительство победу французского влия-
ния в Тоскане. Я предполагаю, что можно надеять-
ся на полный успех, сделав преподношение в тысячу
наполеондоров Чемпини в той форме, которая назы-
вается здесь con buone maniere *, подарок в 500 на-
полеондоров г-ну Паверу и в 500 г-ну Паоли,
все это в том случае, если будут приняты ко-
дексы, действующие в настоящеё время в Неаполе.
Предложив деньги г-ну Феличи, можно все испортить.
Подарок Фьезольскому епископу можно преподне-
сти только через какого-нибудь высокопоставленного
представителя духовенства. Епископ Фьезоле может
претендовать на высшие церковные должности Тоска-
ны. К счастью для нас, Австрия не предлагает подар-
ков или предлагает их очень неловко тем обычно
необеспеченным и трепещущим за свое ближайшее бу-
дущее людям, которые занимают в Италии подступы к
власти. Это наблюдение относится и к одному большо-
му соседнему двору. Если бы принятие Тосканой не-
аполитанских кодексов представляло некоторый ин-
терес, было бы, пожалуй, возможно добиться рекомен-
дации их со стороны неаполитанского двора, узнав-
шего якобы через общественную молву о судебной
реформе, намечаемой е. к. в. Эти намерения, покры-
тые тайной во Флоренции 2 января, станут, быть мо-
жет, темой всех разговоров в феврале.
Чтобы уловить смысл, без сомнения, преувеличен-
ных жалоб, высказанных в прилагаемом памфлете,
надо помнить некоторые статистические данные и не
забывать, что любовь к деньгам — почти единствен-
ная страсть тосканцев.
...В этой стране приходится иметь дело с людьми
бедными, по большей части одержимыми страхом
увольнения и еще большим страхом полного перево-
рота, который может ввергнуть их в нищету. Эти со-
ображения, пожалуй, можно отнести и к одному
♦ С соблюдением приличий (итал.).
f 256
из соседних дворов. Довольно часто случается ви-
деть, что на благополучное разрешение какого-нибудь
дела почти хватило бы тех денег, которые тратятся
на курьеров, везущих распоряжение по этому делу.
Если бы решились на некоторые благоприятные для
гг. Чемпини, Павера и Паоли предложения, хоро-
шо бы сделать это раньше, чем эти господа
составят себе определенное мнение о судебной ре-
форме.
Хотя это письмо по своей длине переходит за гра-
ницы обычного, я позволю себе добавить несколько
мелких фактов, которые, без сомнения, уже давно из-
вестны министерству. Мои данные от 1 января
1834 года будут иметь лишь ту ценность, что под-
твердят более старые сведения.
Великая герцогиня, супруга е. к. в., не могла бы,
вероятно, служить посредницей между неаполитан-
ским и флорентийским дворами. Великий герцог по-
стоянно беседует со своей женой, но она не сумела под-
чинить его своему влиянию. По-видимому, великая гер-
цогиня в отчаянии от своей судьбы. Она до такой
степени скучает при этом дворе с монастырским укла-
дом, составляющим полную противоположность не-
аполитанскому, что за обедом, например, ей остается
только смотреть на слуг, смеяться над тем, что они
делают, и чуть ли не вместе с ними. Этой принцессе,
по-видимому, еще не приходило в голову бороться с
влиянием вдовствующей великой герцогини.
Возможно, что г-ну Фоссомброни, игравшему преж-
де первую роль, надоест настоящее положение; его
преклонный возраст дает повод опасаться и другой
причины для перемены. В таком случае министерство
иностранных дел досталось бы г-ну Корсини. Вся
работа этого департамента выполняется, в сущности,
одним г-ном Корсини. Это также обращенный якоби-
нец. Г-н Корсини, один из самых честолюбивых людей
Тосканы, начал свою жизнь обработкой вручную
льна, затем был переписчиком. Это человек 45 лет,
довольно бедный, часто пьяный, без воспитания, го-
ворящий о делах лишь в гневном тоне, которого бы-
ло бы легко убедить,— разумеется, если считать, что
столь маленькая страна этого стоит,— принять пенсию
17. Стендаль. Т. XV. 257
в 4 или 5 тысяч франков до тех пор, пока им будут до-
вольны.
Чтобы уловить смысл жалоб, вероятно, преуве-
личенных, выраженных в прилагаемом памфлете, на-
до вспомнить некоторые статистические данные и не
терять из виду, что любовь к деньгам, и в особенно-
сти страсть к обогащению путем многолетней эконо-
мии, несравненно более могущественны в тосканских
сердцах, чем любовь к свободе. В этом отношении
Болонья и Флоренция, такие близкие соседки, отлича-
ются друг от друга самым разительным образом.
Количество служащих, которые покупают значи-
тельные имения, прослужив восемь или десять лет с
окладом в 6 000 франков, очень велико. Превосходной
администрации, данной Петром-Леопольдом комму-
нам, нанесен большой ущерб приказом открыть счет
расходам, объекты которых поставляются правитель-
ством.
Либералы говорят, что 1 378000 жителей Тосканы
платят государю 25 миллионов лир. Лира стоит 0 фр.
84 сант. Тоскана насчитывает 700 000 землевладель-
цев, более чем половину жителей. Замечательная
пропорция!
Средняя цифра доходов этих 700 000 землевла-
дельцев равна 500 экю (экю стоит 5 фр. 88 с.), на по-
ловину паоло больше, чем франческоне.
Предполагают, что нынешняя финансовая адми-
нистрация Тосканы сводит бюджет с активом, исчис-
ляемым в 1 500 тысяч лир. Но все это покрыто глубо-
чайшей тайной.
Некоторые либералы оценивают сумму выплачивае-
мых налогов в 30 миллионов лир.
В Тоскане не существует муниципальной ввозной
пошлины. Поступления, взимаемые таможней у во-
рот Флоренции, доходят, говорят, до 3 миллионов лир.
Вот где коренится настоящая причина недовольства,
которое еще усугубилось за последние два года.
Даже более неограниченный властелин, чем е. к. в.,
приобрел бы всеобщую любовь, если бы уменьшил на-
половину этот трехмиллионный налог; здесь жаждут
уменьшения налогов, а не свободы, и это составляет,
повторяю, полную противоположность Папской обла-
258
сти. За быка, предназначенного на скотобойню, при
входе во Флоренцию платят 70 лир.
Ловкий адвокат может заработать во Флоренции
21000 лир в год. Этот адвокат будет платить только
40 лир личного налога. Землевладелец, которому зем-
ля приносит 21 000 лир дохода, платит государству
5 250 лир.
Либералы предполагают, что е. к. в. царствующий
великий герцог нашел в казначействе 12 миллионов
лир, а осушение маремм поглотило 15 миллионов.
На основании этих цифр нетрудно будет оценить
прилагаемый памфлет.
106
Г-ЖЕ ЖЮЛЬ ГОТЬЕ, СЕН-ДЕНИ
Чивита-Веккья, 4 мая 1834 года.
Я прочел «Лейтенанта», дорогой и милейший
друг. Надо будет полностью его переписать и предста-
вить себе, что вы переводите книгу на немецкий. Язык,
но моему мнению, ужасающе благороден и напыщен;
я жестоко перемарал вашу рукопись. Не надо ленить-
ся; в конце концов вы пишите для того, чтобы писать;
для вас это развлечение. Итак, переработать в диалоги
весь конец второй тетради, Версаль, Елену, Софию,
любительские спектакли. В рассказе все это получает-
ся тяжеловесно. Развязка вышла пошлой. Кажется,
что Оливье охотится за миллионами,— вещь во-
схитительная в действительной жизни, потому что
зритель говорит себе: я бы пообедал у этого чело-
века.
Но в чтении это гнусно. Я указал другую развязку.
Как видите, я верен нашим условиям: никакой поща-
ды самолюбию.
Надо меньше аристократических фамилий, нельзя
называть ваших действующих лиц по именам. Разве,
говоря о Крозе, вы скажете Луи? Вы скажете Крозе
или по крайней мере должны были бы так сказать.
Надо зачеркнуть в каждой главе по крайней мере по
пятьдесят превосходных степеней. Никогда не гово-
рить: «Жгучая страсть Оливье к Елене». Бедный
259
романист должен заставить поверить этой жгучей
страсти, но никогда ее не называть: это не целомуд-
ренно.
Не забывайте, что среди богатых людей нет бо-
лее страстей, кроме страсти оскорбленного тще-
славия.
Если вы говорите: пожиравшая его страсть, вы впа-
даете в роман для горничных, напечатанный в две-
надцатую долю листа г-ном Пигоро. Но для горнич-
ных в «Лейтенанте» слишком мало трупов, похище-
ний и других вещей, естественных для романов папа-
ши Пигоро.
«Лёвен,
или
воспитанник, выгнанный
из Политехнической школы».
Я бы остановился на таком заглавии. Это объяс-
няет дружбу или привязанность Оливье к Эдмону. Ха-
рактер Эдмона — будущего академика — самое
свежее и новое, что есть в «Лейтенанте». Сущность
глав правдива, но превосходные степени покойного
Демазюра все портят. Расскажите это так, как будто
вы мне пишете письмо. Прочтите «Марианну» Мариво
и «Тысяча пятьсот семьдесят второй год» Мериме,
как принимают горькое лекарство, чтобы вылечиться
от провинциального пафоса. Описывая мужчину, жен-
щину, местность, всегда думайте о ком-то или о
чем-то реальном.
Я весь полон «Лейтенантом», которого только что
окончил. Но как возвратить вам рукопись? Надо ока-
зию. Где ее взять? Буду искать.
Напишите мне письмо, полное имен собственных.
Возвращение из отпуска очень грустный момент. Я
мог бы написать на эту тему три неплохие страни-
цы. Говоришь себе: останусь ли я в живых, состарксь
ли вдали от своей родины? или просто — родины? Это
моднее. Я провожу все вечера у одной девятнадцати-
летней маркизы, которой кажется, что она питает
дружеские чувства к вашему покорному слуге. Что же
касается последнего, то она для него все равно что
260
хороший, очень удобный диван, увы, не более; даль-
ше дело не идет, и, что гораздо хуже, я ничего боль-
шего и не желаю!
107
Г-НУ ЖОРЖУ ДЕ ЛАФАЙЕТУ, ПАРИЖ
Чивита-Веккья, 26 мая 1834 года.
Разрешите мне, милостивый государь, выразить вам
скорбь, которую разделяет вся Франция, но кото-
рая особенно ощущается теми, кто имел честь быть
лично известным вашему знаменитому отцу.
Самого безупречного представителя Революции не
стало. Так как народы любят то, что их развлекает,
столько же и даже больше того, что им полезно, я
представляю себе, что потомство поставит этого ве-
ликого человека тотчас же после Наполеона и перед
Мирабо, который умер продавшимся и не был непо-
средственной причиной какого-либо события.
Было бы полезно опубликовать заметку без пори-
цания или хвалы, которая представит:
во-первых, состояние средств генерала Лафайета
в ту пору, когда ему было 16 лет;
во-вторых, то, что он оставляет в 77 лет;
в-третьих, точные даты всех событий как его семей-
ной, так и политической жизни.
Осмелюсь ли я просить вас, милостивый государь,
передать г-же и девицам де Лафайет выражение мо-
его глубочайшего почтения и благосклонно принять
мои наилучшие пожелания?
108
Г-НУ РОМЕНУ КОЛОМБУ, ПАРИЖ
Чивита-Веккья, 10 сентября 1834 года.
Что может быть пошлее насмешливого тона, ко-
гда он лишен остроумия? Фельетон 22 августа. Нет ни-
чего глупее литературной напыщенности фата, у ко-
торого нет ни единой мысли в голове: статья неко-
его Низара от 29 августа!
261
Я начинаю уставать от своего ремесла и глубоко
завидую людям, у которых в 50 лет есть пять тысяч
франков годового дохода. Мало радости для того, кто
не любит охоту, жить в стране, где много зайцев и
куропаток. Мало радости играть вторую роль в Чиви-
та-Веккье, если важная болтовня, значительный
вид и степенная манера говорить об утренних заня-
тиях и вечерней корреспонденции внушают мне отвра-
щение! Ничто на свете не кажется мне глупее степен-
ности.
Итак, вот тебе два поручения. Постарайся продать
кому-нибудь мое место за 4 000 франков. Сделай объ-
явление в «Debats», чтобы я мог продать свои ру-
кописи, если, на мое счастье, это окажется возможным.
Объяви за мой счет «Историю живописи в Италии»,
«Жизнь Россини» (этот великий человек, единствен-
ный после тебя и меня, умирает, говорят, в Болонье),
«Красное и черное», «Жизнь Гайдна, Моцарта и Ме-
тастазио». Вообще все, что захочешь, лишь бы люди,
имеющие экипажи, люди, которые могут меня читать
и скучающие в деревне, увидели в своей газете объ-
явление.
Я тебе скажу, что нет такой злополучной англий-
ской семьи, осматривающей Рим, которая не читала
бы «Прогулок». У кардинала-министра на фейервер-
ке в день св. Петра мне об этом говорили, не зная
меня. Эти глупцы находят, что там не хватает серь-
езности. Но будь у меня кусок хлеба, каким бы сча-
стливцем я себя чувствовал, сидя на пятом этаже за
сочинением такой вот книги! Какая соблазнительная
перспектива не видеть больше парижских остроум-
цев, разве только два или три раза перед смертью.
Вчера я был на прелестном обеде: самое красивое ме-
сто в округе, деревья, свежий ветерок и тридцать три
приглашенных, которые чувствовали себя польщенны-
ми присутствием консула. Но ни одной тонкой или
самостоятельной мысли. Неужели я умру, задохнув-
шись среди скотов? Очень на то похоже. Меня лю-
бят, уважают, мне дали самый вкусный кусок четыр-
надцатифунтовой рыбы, лучшей в своем роде; у меня
была прекрасная лошадь, пробежавшая пять с поло-
виной миль в три четверти часа; но я подыхаю от ску-
262
ки. Вернувшись вечером, я прочел две гнусные статьи
из газеты Эдгара. Великий боже, можно ли быть глу-
пее?! Я читал Данте до часу ночи; но я его знаю на-
изусть или, во всяком случае, читая одну строку, я
вспоминаю следующую.
Ни одного больного при этой страшной жаре, ли-
хорадку вызывает сырость.
109
Г-НУ ДИ ФЬОРЕ, ПАРИЖ
Чевита-Веккья, 1 ноября 1834 года.
Нынче летом, изнывая от жары, я сто раз повто-
рял себе: какое счастье, что лучший из цветов не по-
следовал моему совету. Как это вы ухитрились вы-
жить в такой парильне?
Я забываю все, что противоречит здравому смыслу,
даже орфографию. Каждый раз, как я еду в Париж,
мне приходится заново обучаться принятому там хо-
рошему тону. Например, я не способен разрешить та-
кую задачу: могу ли я послать графине Кастеллан три
или четыре черные вазы (ценой в двадцать семь фран-
ков), найденные мною во время раскопок? Если да,
то прилагаю к сему письмо в стиле путевых заметок,
потому что я не дерзаю шутить с женщиной, без
сомнения, замороженной этикетом Сен-Жерменского
предместья. Из-за этих условностей мне трудно было
писать письмо, и, вероятно, той, кому оно адресовано,
будет вдвое труднее его читать. Следовательно, этот
так называемый хороший тон уменьшает то неболь-
шое количество удовольствия, которое в 1834 году еще
можно получить на нашей остывающей планете; а
значит, он прямо противоречит нравственности.
Добродетель — это то, что увеличивает счастье; по-
рок увеличивает горе. Все остальное лишь лицемерие
или мещанская тупость. Всегда надо пользоваться
случаем поучать молодежь.
В своем завещании я отказываю бюст Тиберия
(слава которого растет с каждым днем) графу Моле.
Я уже пригляделся к этому бюсту; он лишь немного
263
тешит мое тщеславие, когда какой-нибудь иностранец
приходит посмотреть на него, а потом через посредни-
ка выражает желание его купить. Я сам ГЬо comprato*
за четыре экю у крестьянина.
Вот почему мне хотелось бы выяснить, есть ли воз-
можность сделать еще при жизни подобного рода
подарок г-ну Моле так, чтобы приличия не были нару-
шены и он от него не отказался. Мне было бы гораз-
до приятнее знать, что он находится у этого милого
человека, с которым я виделся лишь для того, чтобы
выразить ему свою благодарность, чем держать этот
бюст у себя. Поведение г-на Моле столь разительно
отличается от поведения г-на Гизо, что моя призна-
тельность ему растет с каждым днем. К тому же, кто
знает, где я умру, и не украдет ли мой слуга бюст,
бросив в огонь завещание?
Повторяю вам — и вы с вашей проницательностью,
наверное, уже двадцать раз это заметили,—с итальян-
цем я веду себя вполне естественно, но когда имею
дело с французом, деликатность парижских манер
меня совершенно сковывает; в моем возрасте я должен
был бы ее наконец усвоить, а я и понятия о ней не
имею.
Я подыхаю со скуки; мне не с кем разговаривать;
я хотел бы иметь место в Париже с жалованьем в че-
тыре тысячи франков. По-настоящему, мне надо было
бы поступить к Марку-Мишелю Рею, голландскому
книгоиздателю, который платил бы мне четыре тыся-
чи франков в год за один или два тома в восьмушку
листа. Вот единственная работа, которая не кажется
мне смешной. Неужели мне придется состариться в
Чивита-Веккья! или даже в Риме! Достаточно уж я
нагляделся на солнце!
Я прекрасно понимаю, что вечно жаловаться смеш-
но; но как не жаловаться на то, что ты не родился с
четырьмя тысячами франков ежегодного дохода?
(У отца моего было двенадцать или пятнадцать тысяч
франков ренты, но он разорился в 1818 году.) Что
за перспектива жить и угаснуть здесь, не имея воз-
можности говорить ни о чем, кроме как о деньгах и об
* Купил его (итал.).
264
охоте! Сегодня, 1 ноября, солнце светит необычайно
ярко и жара такая, что нет возможности гулять под
его лучами. Я только что встретил самого приятного че-
ловека в Чивита-Веккье; он сообщил мне написанное
мною выше относительно солнца, а дальше мы не зна-
ли, о чем еще говорить. В половине четвертого утра
меня разбудил курьер, которого в полдень я отправил
с пароходом в Ливорно. Я сбегал в церковь, напился
чаю, а теперь не придумаю, что делать. Окно мое на-
ходится на высоте шестидесяти футов над морем, и я
бросаю в него кусочки бумаги, оставшиеся у меня на
столе после того, как я склеил конверт. Сколько лю-
дей с холодным характером, сколько геометров были
бы счастливы или, по крайней мере, спокойны и до-
вольны, оказавшись на моем месте! Но моя душа —
это пламя: она мучится, если не имеет возможности
пылать. Мне нужно три или четыре кубических фута
новых мыслей в день, так же как пароходу нужен
уголь.
Здесь в сто раз больше страсти, чем во Франции;
сложнейшие и отвратительные интриги, затеянные
для того, чтобы выручить двести франков,— обычное
дело. Женщины Рима постоянно рискуют жизнью.
Этим летом на улице in Lucina молодая женщина,
право, с весьма стройными ногами, упала переломною
мертвой, пораженная ударом ножа в шею. Она хо-
тела бросить своего любовника.
Одна девушка говорила моему приятелю: «Если
владелец лодок, с которым я живу, узнает, что я при-
шла к тебе, в первый же раз, когда он пойдет в Фиуми-
чино, он пырнет меня ножом и столкнет в Тибр». Это
чистая правда, и все-таки она приходит к моему прия-
телю. У этого хозяина уже два или три раза случа-
лось такое несчастье: его любовницы падали с лодки
в реку.
Но все это не стоит новых мыслей, которые я услы-
шал бы, если бы мог двадцать раз подряд ходить к
г-же де Кастеллан, по вторникам посещать г-жу Ан-
село, по средам — Жерара, по субботам — г-на
Кювье, ужинать три раза в неделю в Английском ка-
фе. Тогда я был бы в курсе всего, что говорится в
Париже. Я посещал бы также салоны г-на Жозефа
265
Бернара, друга Беранже, салоны г-жи Кюриаль и т. д.,
и, таким образом, по выражению г-на Гюго, у меня
было бы окно, открытое в жизнь, а по утрам я с удо-
вольствием работал бы над своим in-octavo, который,
быть может, окажется никчемной книжкой. Г-ну Ги-
зо следовало бы назначить меня преподавателем
истории искусства (живописи, скульптуры, архитекту-
ры и музыки) с жалованьем в пять тысяч франков.
Это было бы весьма полезно для французского вкуса,
который все больше склоняется к жанровым картинкам
и к водевилю (это происходит от тщеславия и от люб-
ви к пикантному). Каждый год я вкладывал бы здра-
вые мысли в головы двухсот молодых людей, у мно-
гих из которых около 1850 года будут в Париже са-
лоны. Я был бы остер и поучителен и старался бы
не казаться безумцем благоразумным людям. Разве
не такое впечатление произвели мои книги на гра-
фа Г.?
Г-н Ампер-сын, преподаватель в Коллеж де Франс
с жалованьем в пять тысяч франков (он сейчас в
Риме), обещал предложить мою кандидатуру на ка-
федру истории искусств. Найдите мне теперь ка-
кого-нибудь благожелательного министра.
Баварский король, посетивший наши могилы в Тар-
квиниях, не дал на чай ни байокко. Я и то даю пять
паоло (пятьдесят пять су) человеку, который приходит
за четверть лье и открывает двери этих гробниц. Тот
же баварский король заказал яичницу у ворот Мон-
тероны; он съел шесть яиц; с него спросили сорок
пять су; какой-то рассерженный адъютант швырнул
на стол тридцать пять су и поклялся per Dio*, что
больше ни гроша не даст.
Ваш неаполитанский король, которому всего два-
дцать три года, побывал этой зимой в Риме и дал два
паоло на чай сторожу в музее Боргезе, где восемна-
дцать залов и четыреста картин. Я даю три паоло.
Его величество дон Мигель дает по шестнадцать
экю (восемьдесят два франка) каждой уличной дев-
ке, а он широко пользуется их услугами, и притом са-
мыми разнообразными.
* Божьим именем (итал.).
266
no
Г-НУ СЕНТ-БЁВУ, ПАРИЖ
Чивита-Веккья, 21 декабря 1834 года.
(Чудесное солнце. Работаю с открытым окном).
Вы узнали гораздо раньше меня, милостивый го-
сударь, что наш друг Ж.-Ж. Ампер остался цел и
невредим, избежав порядочной опасности, вполне ре-
альной и непосредственной. 12 декабря при ярком
свете луны «Генрих IV» имел глупость идти мимо го-
ры Арджентарио на расстоянии сорока метров. Прав-
да, ширина пролива между этой горой и островом
Цжильо только восемь миль. Несчастное судно село
на secca * на глубине всего трех футов. В результате
получилась огромная пробоина, куда хлынула вода
и залила топки котлов. К счастью, судно могло про-
держаться на плаву, пока не дошло до берега, иначе
пришлось бы вступать врукопашную, чтобы завладеть
одной из двух—трех маленьких шлюпок. Как я ненави-
жу хвастливый гасконский характер! Именно такой у
капитана «Генриха IV», который с тех пор, как погиб-
ло его судно, торжествует и хвастается больше, чем
когда-либо. Из-за безрассудства этого человека мне
пришлось исписать бесконечно много бумаги. Нужно
составлять все новые и новые акты.
14-го числа Ампер отправил мне письмо из Порто-
Триола, в шести милях ог рокового рифа. В нем он
просил меня написать вам, сударь, но его письмо при-
шло только 21-го: какой-то путешественник в течение
четырех дней забывал передать его.
Пользуюсь случаем написать человеку, которого я
очень хотел бы повидать,— это со мной почти нико-
гда не случается. Когда я говорю о нашей дорогой
литературе, я всегда чувствую себя Овидием: Ваг-
barns hie ego sum quia non intelligor illis**. Я получаю
«Revue des Deux Mondes», «Retrospective» и «Edinburgh
Review». Ax, сударь, что там за стиль, но зато
какое отсутствие мыслей! Утешает меня только г-н
* Мель (итал.).
** Я ли не варвар для них, коли речь им моя непонятна?
(лат.).
26/
Лёве-Веймарс, и на этот раз и г-н Маньен, хотя он
и говорит: «Наш век прогрессирует!» Но все-таки у
него есть какие-то мысли. Если вы увидите г-на Мань-
ена и не найдете более интересной темы для разгово-
ра, напомните ему обо мне. Но все-таки спросите его,
зачем он придумал глагол прогрессировать, зачем
употребляет слово «гиератический» и другие греческие
слова, разрази их господь! Надо оставить эти жалкие
средства тем гениальным людям, у которых нет ни од-
ной мысли.
Рим и я знаем французскую литературу только по
брюссельским изданиям. Я живу как будто на остро-
ве Борнео. Я еще не видел «Сладострастие», хотя
и спрашивал его два раза в Ливорно. Но нас разде-
ляет пропасть, потому что я верю, что есть God *: он
жестокий и злокозненный. Я очень удивлюсь, если об-
наружу его после своей смерти, и, если он предоставит
мне слово, я много чего ему наговорю. Если бы он
существовал и был справедливым, я вел бы себя с
ним точно так же. Поэтому для меня будет лучше,
если он существует; он вознаградит меня за то, что я
всегда поступал так, чтобы доставить себе как можно
больше удовольствия. Но перестанем говорить о том,
что разделяет нас, сударь. Если когда-нибудь вы за-
хотите ночевать в течение двух месяцев или двух лет
в моей квартире в Чивита-Веккье, вы будете царить
над моими книжками и над самым прекрасным в мире
морем, Tyrrhenum **. Я занимаюсь раскопками, и у
меня есть черные вазы, которым, говорят, по 2 700 лет.
Я сомневаюсь в этом, как и во всем. Ампер расскажет
вам, что я потратил свои сбережения на покупку пра-
ва снимать копии в архивах, которые здесь хранят так
ревностно... по той простой причине, что владельцы
их не умеют читать. У меня уже накопилось восемь
томов in-folio (страницы заполнены, правда, только
с одной стороны) совершенно правдивых историй,
записанных современниками на полужаргоне. Когда
я опять стану бедняком и буду жить на пятом этаже,
я переведу их с величайшей точностью. Достоинство
* Бог (англ.).
♦♦ Тирренским (лат.).
268
этих историй заключается, по-моему, в их достоверно-
сти. Я рассказываю все это для того, чтобы задать та-
кой вопрос: как назвать этот сборник? «Римские анек-
доты, точно переведенные с рассказов, записанных со-
временниками (1400—1650 гг.)»? Но можно ли ска-
зать «анекдот», говоря о трагическом рассказе?
Я не принуждаю вас отвечать, сударь. Скажите,
что вы об этом думаете, нашему потерпевшему кораб-
лекрушение. Я написал роман под заглавием «Маль-
тийский апельсин». Герой, сын богатого, а затем ра-
зорившегося банкира, становится сначала сублей-
тенантом в Нанси, потом личным секретарем одного
министра в Париже. Написано это языком Граждан-
ского кодекса. Я ненавижу фразы в духе Шатобриана.
Если мы с вами, сударь, доживем до старости, мы уви-
дим, что романы а 1а Санд будут предлагать по десять
су за том, как великосветские романы Колмана в Лон-
доне, и никто не захочет их брать. Тогда их повезут
в Канаду, и так как провинциалы любят пафос, там
выручат по тридцать или тридцать шесть франков за
каждые сто томов.
Италия уже не та, что была, когда я восхищался
ею в 1815 году. Она влюблена в то, чего у нее нет.
Искусствами, для которых она только и создана, те-
перь занимаются лишь за неимением лучшего. Она глу-
боко унижена в своем чрезмерном самолюбии, оттого
что у нее нет лилового платья, как у ее старших се-
стер, Франции, Испании и Португалии. Но если бы у
нее было это платье, она не могла бы его носить.
Прежде всего потребовалось бы двадцать лет палки
Фридриха II, который вешал бы убийц и сажал в тюрь-
му воров. Один молодой вор, которому я покровитель-
ствовал, был присужден здесь к трем годам каторги.
Он сказал: «Пусть Мадонну хватит удар» («Accidente
alia Madonna»),— и его приговорили к двадцати годам
каторги. В одном только Риме двести убийц, на ули-
цах находят двести трупов; гильотинируют, расстре-
ливают в спину только одного человека в первый день
карнавала и двух или трех в течение года. Наши го-
спода Люка могли бы наблюдать здесь прекрасные
результаты отмены смертной казни. Я просил убийц
прочесть мне монолог, предшествовавший преступле-
269
нию. Каторга, где они живут очень весело, им нипо-
чем; смертной же казни они очень боятся, потому
что они твердо верят в Мадонну, а из любви к Мадон-
не— ив бога как в ее деверя. Пусть потерпевший ко-
раблекрушение передаст вам историю, рассказанную
мне по секрету тем осужденным, для которого я
выхлопотал право ходить в уборную. С приветом и ува-
жением
Адольф де Сейссельс
Р. S. Привет гг. Виктору Гюго, Маньену, Лёве-Вей-
марсу, Ташро. Обязательно скажите, что иностранцы
понимают язык Вольтера и Роллена и ничего не по-
нимают в писаниях г-на де Сальванди. Это в букваль-
ном смысле. То, что я так долго болтаю с вами, су-
дарь, доказывает, с каким удовольствием я с вами
посоветовался бы. Какой восхитительный язык у
Тальмана де Рео! Представьте себе, как его перевели
бы господа из «Revue des Deux Mondes».
Ill
Г-НУ ДИ ФЬОРЕ
Рим, 18 марта 1835 года.
Г-на Коломба просят прочесть настоящее письмо
вышеупомянутому синьору.
Радости книжного червя
Я нашел записи анекдотов о вашей родине и о
здешней стране. Некоторые из этих рассказов, напи-
санные современниками, занимают по сто страниц.
Только одна из этих историй известна в Париже:
смерть Беатриче Ченчи. Многие рассказы занимают
всего пять или шесть страниц. Словом, это историйки
вроде повестушек Тальмана де Рео. Во всех рассказах,
кроме неаполитанских, герой обычно кончает тем,
что ему рубят голову, как бедной Ченчи, которой к
тому же в течение шести месяцев пришлось сожитель-
ствовать со своим отцом. Каждый том in-folio стоил
мне от восьмидесяти до сга двадцати франков, а у
270
меня их двенадцать. Это я тоже оставлю в наслед-
ство г-ну Моле. Многие из этих томов я обнаружил
сам в результате физической работы в архивах, где
фолианты, положенные на столы, были покрыты
пылью, слежавшейся настолько, что она затвердела и
образовала слой толщиною в три монеты по экю. Хра-
нитель архива, которому я делал подарки, должен был
мне показывать все это; но обычно он уходил, заперев
меня на ключ, и возвращался, когда звонили к Ave
Maria.
Каждый раз моя рубашка становилась темно-се-
рой, и почти всегда у меня болели глаза. Я обнару-
жил некую исповедь вроде «Исповеди» Руссо, написан-
ную молодым аббатом, незаконным сыном одного знат-
ного человека, относящуюся ко времени прибытия ко-
ролевы Христины Шведской, в 1655 году. Он признает-
ся в том, что творил в Венеции невероятные подлости;
он только и делает, что хвастается своим высоким про-
исхождением; но он насквозь проникнут ложным пред-
ставлением об изящном в духе 1655 года. В наше вре-
мя дон Руджеро — то, чем господин Шатобриан будет
в 1940 году, он выводит из терпения. В рассказе о ка-
ком-нибудь убийстве он не говорит: «Солнце всходи-
ло», а «Уже розовоперстая Аврора...». Будет ли это
интересно в переводе? Крайняя наивность повествова-
ния — вот в чем основная прелесть. Сто страниц дон
Руджеро отводит своей жизни от восемнадцати ме-
сяцев до восемнадцати лет,— это можно сжать до
десяти страниц; восхитительно передана испанская
обходительность, царившая здесь около 1630 года.
Отец незаконнорожденного убит на дуэли; его три бра-
та, бесконечно знатные, рассуждают о том, какую
сумму им следует определить его матери, доброй горо-
жанке, которую содержал только что убитый дон Гре-
горио. Это обсуждение весьма торжественно; в конце
концов ей назначают пенсию при условии, что она
будет жить в Неаполе, куда дон Руджеро в течение не-
скольких лет ездит ее навещать. Он описывает много-
численные блюда, которыми она угощает его за обе-
дом. Одна только копия слишком остроумной «Испо-
веди» дона Руджеро стоила мне 150 франков. Итак, у
меня есть сборник повестей в трех или четырех томах
271
в восьмушку листа; это рассказы, каждый по сто стра-
ниц, переведенные из моих двенадцати томов в пе-
реплетах с красным корешком, плюс то, что я смогу
отобрать из «Исповеди». У нее нет ни начала, ни кон-
ца, а все-таки она составляет три с половиной тонких
юма in-folio.
Все это весьма ортодоксально... но с романом дело
обстоит иначе. В отношении свободы мысли послед-
ний нечто вроде «Красного»; в нем нет желания шоки-
ровать, но со всякими мерзавцами там обходятся стро-
го. «Премольские леса» — таково заглавие — состав-
ляют уже четыре тома in-folio, прилично переплетен-
ные, как и «Правдивые повести». Сначала я дам г-ну
Левавассеру повести; среди них есть очаровательные.
Оригинал представляет собою том, состоящий из две-
надцати или пятнадцати тонких томов in-folio. Я вы-
пущу сначала два первых тома. Хорошо бы дать фран-
цузскую рукопись на просмотр г-ну Моле и г-же Ансе-
ло; мне ничего не стоит поставить четыре диеза в ключе
или три бемоля
но я предпочел оы не шокировать людей, разъезжаю-
щих в каретах.
Все это совершенно правдиво, искренне, оригиналь-
но. В двух томах неаполитанских повестей множе-
ство местных слов, которые напомнят вам стиль
paglietta *. Я попытаюсь поступить так же, как посту-
пают с вишнями: лучшие я подам в первых двух то-
Судейский (итал.).
272
мах, хорошие в следующих двух и посредственные в
двух последних. Когда героя обезглавливают, по-
весть обычно кончается так: «И вчера по нему служи-
ли мессу в церкви Мадонны del Giardino». Итак, ниче-
го не может быть правдивее, искреннее, современнее.
Я выбирал из ста томов; я решил, что не стоит исполь-
зовать материал чисто исторический объемом томов в
двадцать. Я выписывал то, что мне было по душе, то,
что рисует человеческое сердце. Юность Павла III
(Фарнезе), например, божественна; юность Урбана
VIII (на ста восьмидесяти страницах) очень интересна.
Спросите г-на Коломба, понравится ли ему это.
Все скандальное в них совершенно не зависит от ав-
тора. Да и авторов, верно, наберется сотня различ-
ных. Язык перевода такой же простой, как и язык
оригиналов, нигде нет претензий на благородный
стиль; это попытка писать языком «Знаменитых про-
цессов». Я добавил маленькие примечания, заимство-
ванные у милейшего аббата Муратори. Вот что я
делаю в Чивита-Веккье по вечерам, от шести до один-
надцати.
Я сдам оригинал, написанный на итальянском, и
часто на плохом итальянском языке, в какую-нибудь
библиотеку-читальню; каждый сможет убедиться, что
это не выдумка. Если г-на Моле интересует такая ста-
рина, я могу послать ему том или два. Какая разница
между г-ном Моле и д’Аргу, у которого я провел триста
вечеров в моей жизни, стараясь развлечь глупцов, дув-
шихся на меня за то, что 10 августа я им заявил: Г.
Наследственная монархия падет. 2°. Д’Аргу будет ми-
нистром.
Когда вам не о чем будет поговорить с умными
людьми, спросите их, могут ли рассчитывать на успех
эти простодушные рассказы, написанные от 1450 до
1700 года и переведенные с превеликой точностью.
Г-н Делеклюз из «Debats» говорил мне: «Вы бы разбо-
гатели, если бы у вас была известная ловкость». Когда
я сталкиваюсь со всякими дураками, от которых зави-
сят мои дела, мне всегда вредит ироническая склад-
ка рта: они думают, что я над ними издеваюсь.
Но я твердо решил приобрести несколько унций
практических способностей.
18. Стендаль. Т. XV. 273
J12
ГЕРЦОГУ ДЕ БРОЙЛЮ
Чивича-Веккъя, 5 апреля 1835 года.
Господин герцог,
Бывают истины, которые тяжело высказывать, по-
тому что они похожи на грубость или на статью в
«Tribune». Но все же грубые вещи существуют в при-
роде, и часто бывает полезно узнать всю истину, ка-
кой бы неприятной она ни была.
Я уверен, что все нижеследующие факты изложе-
ны гораздо яснее и глубже благоразумным и умелым
королевским уполномоченным в Риме, ведущим
переговоры. Но нижеподписавшийся, сталкиваясь по
своему служебному положению с самыми различны-
ми слоями общества, быть может, более близко на-
блюдал те факты, о которых идет речь.
Если я не вдаюсь в дальнейшие подробности, то
единственно потому, что не хочу произвести впечатле-
ние человека, пишущего скандальную статью, но, если
угодно, я могу сообщить подробности.
Папа лишил всякого доверия кардинала Бернетти,
которому он обязан своим саном. Кардинал Гамбе-
рини, обремененный годами, поглощен подписыва-
нием бумаг. Его подчиненные повинуются ему, как
иезуиты, чисто формально. Очень часто поступают об-
ратно тому, что он предписывает. Папа — философ на
венецианский манер, живет исключительно сегодняш-
ним днем и не прочь поручить любому, кто согласит-
ся за это взяться, все дела, не имеющие отношения
к его физическому благополучию. Либералы наводят
на него страх, они стали ему ненавистны, а вместе с
ними и кардинал Бернетти, который советует их ща-
дить. Кардинал Гамберини, более ловкий и не такой
проницательный, никогда не говорит о либералах и не
видит того, что число их растет.
Святой отец постепенно привык управлять с по-
мощью своего рода олигархии, которая глубоко ува-
жает выраженную им волю и интересы Гаэтанино
(лакея его святейшества), у которого четыре года
274
тому назад ничего не было и который теперь при-
ценивается к недвижимости, стоящей 200 тысяч
франков.
Раз в неделю папа посылает дворцовую карету за
своим доверенным лицом. Это пожилой человек, совер-
шенно честный (редкое явление здесь, где обществен-
ного мнения не существует) и очень преданный. Часто
этот агент приносит домой значительные суммы денег.
Предполагают, что большая сумма положена в банк
за границей. Этим летом один кардинал, сетуя вме-
сте с его святейшеством на состояние общественного
мнения, предвидел большие трудности в случае войны.
Святой отец, выйдя из терпения, сказал ему: «Ваше
высокопреосвященство должны принять меры пред-
осторожности; что до меня, то я уже привел свои дела
в порядок».
Во время хорошо известного здесь диалога между
папой и одним просвещенным коммерсантом по имени
Якобелли (из Ангиллеры) речь шла о том, чтобы пе-
редать одно судебное дело о зерне кому-нибудь из
кардиналов. «Я передам его кардиналу Галеффи».
«Томмазини дадут 200 луидоров, и тот, кто заплатит
их, выиграет дело». «Ну, хорошо, передадим такому-
то»,— сказал его святейшество. Тот же ответ. Так они
перебрали всех немногочисленных кардиналов, способ-
ных составить отчет о деле. Самое странное — это то,
что г-н Якобелли после такого свободного диалога,
имея на руках приказ в категорической форме, напи-
санный им и подписанный папой, так и не добил-
ся ответа относительно этого дела.
Политические дела. Граф Морони, 68 лет от роду,
полковник гвардии его святейшества, человек более
чем посредственный во всех отношениях и в особен-
ности в вопросах политики, который, например, не ви-
дит разницы между таким вигом, как лорд Лэнсдаун,
и радикалом, и т. п., представляет собою главное ору-
дие, используемое некоторыми кардиналами для того,
чтобы подорвать авторитет Бернетти, который, хотя во
многих отношениях и полон провинциальных предрас-
судков, все же после смерти кардинала Альбани самая
умная голова среди кардиналов.
Графу Морони поручено докладывать его святей-
275
шеству о политических новостях. По четвергам он пред-
седательствует в комиссии, в которую входят порту-
гальский монах и капитан гренадеров, слывущие вели-
кими умами. Эта комиссия просматривает все газеты,
взвешивает их свидетельства, проверяет их выска-
зывания по карте и, наконец, составляет протокол за-
седания. В четверг или в пятницу граф Морони отно-
сит этот протокол его святейшеству, и тот обычно
долго расспрашивает графа. Предполагают, что глав-
ное их заблуждение во время этих диалогов состоит
в том, что они не видят никакой разницы между уме-
ренным либералом и самым яростным якобинцем. Ко-
гда сюда приехал г-н Барт (пэр Франции), граф Мо-
рони счел его неистовым карбонарием, и он был при-
нят довольно холодно.
В октябре 1834 года Морони узнал от его святей-
шества, что кабинет Мельбурна скоро должен быть
заменен министерством Веллингтона или Эбердина.
Так как Морони считается глупцом, никто не обратил
внимания на то, что он заговорил об этом. Он доба-
вил, что державы стремятся поссорить Англию и Фран-
цию и намереваются потом объявить войну не на
жизнь, а на смерть той из этих двух держав, которая
не захочет присоединиться к остальной Европе. Любо-
пытная вещь: Морони беспрестанно повторяет папе,
что г-н фон Лютцов — глупец и что г-н Меттерних —
очень опасный человек для...*.
В октябре 1834 года Морони совершил поездку в
качестве...* в Болонью и Феррару. «Вы ведь вернулись
из Болоньи и Феррары,— сказал ему святой отец.—
Скажите, что вы думаете о центурионах? (Нечто вроде
полутайных братств, организованных против либе-
ралов.) Господин Лютцов считает, что я должен их
разогнать. Кардинал Спинола уже два раза писал
мне, что он подаст в отставку, если я их не
упраздню».
«Центурионы,— ответил Морони,— самая прочная
опора престола его святейшества. Господин Лютцов
советует их упразднить; из-за одного этого его святей-
* Пропуск в оригинале.
276
шество должен их поддерживать. Мы всем обязаны
г-ну Меттерниху. Что бы сталось с нами без него? Но
он собирается злоупотребить нашим положением
(и т. д. и т. д.). Сохраните центурионов: это самое по-
лезное учреждение».
Папа облегченно вздохнул. «Ах, как вы меня уте-
шаете! Да, я сохраню их, я прикажу написать карди-
налу Спиноле, что, если он будет упорствовать, я при-
му его отставку. (Вот причина путешествия этого кар-
динала в Рим.) Ну, а кардинал Бернетти утверждает,
что центурионы опасны и что нужно щадить либера-
лов». «Они должны погибнуть, или погибнет пре-
стол его святейшества».
Однажды в четверг, когда Морони сообщил папе,
что, по его мнению, легитимисты завоевывают пози-
ции в Европе, папа воскликнул:
«Ну вот, а этот Бернетти всегда твердит, что нуж-
но щадить либералов! Все меня обманывают, мой до-
рогой Морони».
«Самые решительные карбонарии собираются у
г-жи..., любовницы Массони, доверенного и осведоми-
теля кардинала Бернетти».
«Вот откуда становятся известны все государствен-
ные тайны! — вскричал папа, весьма разгневан-
ный, потому что он испугался.— Видели вы францу-
зов в Анконе? Что вы о них думаете?»
«Что они очень полезны престолу его святейше-
ства; им надо бы заплатить.— Он произнес именно это
слово.— Во-первых, они доказывают карбонариям,
которым дали расплодиться в нашей стране самым
удивительным образом, что французы их не поддержи-
вают и что, если бы французская армия явилась в
Италию, это им совсем не помогло бы. Во-вторых, они
уравновешивают влияние г-на Меттерниха, который
теперь слишком часто вспоминает об услуге, оказанной
им престолу его святейшества. Папа должен был
бы заплатить французам, чтобы они остались в Ан-
коне».
«Вы очень меня удивляете, мой дорогой Морони».
В Риме, городе, давно уже привыкшем к интригам,
все рассказы, которые только можно передать в
форме диалога, передаются именно так, и любопыт-
277
ные стараются точно привести слова людей, стоя-
щих у власти.
Папа любит развлекаться в обществе жены Гаэ-
танино. Этой женщине лет 36, она ни хороша собой,
ни дурна. Четыре года тому назад у Гаэтанино ниче-
го не было, а теперь он приценивается к недвижимо-
сти, стоящей 200 тысяч франков. В заключение моего
длинного письма замечу, что во всяком деле, не слиш-
ком уж несвоевременном, деньги, предложенные Гаэ-
танино, решают успех. Во всех обычных делах деньги,
предложенные лакеям кардиналов, заставляют чашу
весов склониться в сторону того, кто платит.
Остаюсь -и т. д.
А. Бейль
113
ГЕРЦОГУ ДЕ БРОЙЛЮ
Чивита-Веккъя, 8 апреля 1835 года.
Господин герцог,
Имею честь закончить заметки о дворе его святей-
шества, начатые в моем письме от 5 апреля № 4.
Большинство огромных ошибок, допускаемых здеш-
ним правительством, происходит случайно. Люди, ре-
шающие ход событий, нисколько не подозревают о
пагубных последствиях. В Риме за 5 паоло (52 су)
можно всегда попасть на прием к кардиналу или дру-
гому влиятельному священнику. Поэтому римский обы-
ватель всегда может объяснить свое дело человеку,
от которого зависит решение этого дела. Вот почему
если по отношению к римлянам и допускаются неспра-
ведливости, то только такие, которые выгодны тому,
кто их совершает. Но в провинции дело обстоит не так
и главным образом по той причине, что в этой стра-
не никто ничего не читает; можно было бы добавить:
и никто не пишет. Подданный его святейшества ни-
когда бы не осмелился привести в письме харак-
терные и необходимые подробности, чтобы создать у
того, кто будет читать это письмо, правильное и пол-
ное представление о своем деле; исключение состав-
ляют лишь судебные процессы.
278
Кардинал в полной мере и ipso facto * выше всех
законов; например, он не отдает отчета о своем управ-
лении. Князь более или менее стоит над законами.
Человек богатый, с широкими связями в Риме
вполне может сказать тому, кто требует от него
исполнения его обязательства: «Подавайте на ме-
ня в суд».
Но еще поразительнее то, что какой-нибудь пре-
фект нисколько не считается с министром внутренних
дел, действует, повинуясь минутной прихоти, и почти
всегда делает вид, что плохо расслышал приказание
министра,— одним словом, применяет к своему началь-
нику ту же тактику, какую римский двор использует
в своих отношениях с державами, которых он не лю-
бит. Ни один договор никогда не бывает сформулиро-
ван ясно и положительно.
Витерба, город, который боготворил папу четыре
года тому назад и пожелал сражаться за него, пуб-
лично освистывает префекта в театре из ненависти к
теперешним властям. Столь большие перемены очень
радуют г-на Себрегонди, и в этом отношении он враг
не вполне благоразумных мер кардинала Бернетти.
Г-н Себрегонди хочет, чтобы подданные его святейше-
ства пожелали оказаться под управлением г-на Мет-
терниха. С тех пор, как они потеряли надежду на
помощь французов, многие либералы думают догово-
риться с г-ном Меттернихом, который, по их словам,
не совершает по крайней мере бесполезных несправед-
ливостей.
Этот факт, кажется мне, может иметь большие по-
следствия в будущем. Начинают усиленно говорить
о том, что происходит в Ломбардии и в Тоскане. Са-
мый видный гражданин города с населением в 6
тысяч жителей заявил при мне: «Великий герцог
боится, ню прежде всего он опасается не угодить
г-ну Меттерниху, а мой городок дал бы 200 тысяч
франков за то, чтобы отойти к тосканскому прави-
тельству».
Теперь, если бы мне оказали честь спросить мое
мнение о мерах, которые могли бы парализовать это
* Тем самым (лат.).
279
растущее доверие к г-ну Меттерниху и как будто все
большее пренебрежение к французам, я бы ответил:
«Смена министерства». Министерство, состоящее из
монсиньоров Марини, Чакки и Галанти, вернуло бы
доверие и надежды деловым людям, которые не меч-
тают ни о чем другом, как только заниматься своими
делами, и совершенно не интересуются реформами.
Теперь каждую минуту этих мирных людей обижают,
и они становятся либералами.
Если бы удалось побудить папу отойти от приня-
тых обычаев, можно было бы составить министерство,
куда входили бы монсиньоры Марини, Чакки, Галан-
ти и монсиньор Лука.
Важнее всего было бы дать монсиньору Марини,
человеку отменных достоинств, место графа Морони.
Монсиньор Марини богат, ему 36 лет, и он, бесспор-
но, самый умный человек в этой стране.
Монсиньор Чакки — министр полиции и полицей-
ский префект в Риме. Шесть лет тому назад он был
драгунским офицером. Он стал префектом, и его обо-
жали в его префектуре, потому что он делал лишь то
зло, которое было ему полезно.
Человек он деятельный, умный и не боится пре-
секать мошенничества подчиненных. Это чего-нибудь
да стоит в стране, где каждому служащему, получаю-
щему двенадцать экю в месяц, покровительствует ка-
кой-нибудь кардинал, а кроме того, в Риме за каждую
обиду мстят, ничего не забывают, и если хотят на-
вредить человеку, то вспоминают о том, что было им
сказано двадцать лет тому назад. Монсиньор Чакки
быстро заканчивает дела и не ложится спать, пока
не очистит свой стол, как здесь говорят, то есть не
разберет все бумаги, накопившиеся у него на столе
за день. Монсиньора Чакки я даже склонен был
бы считать смелым человеком. Так, он посмел хода-
тайствовать перед папой о разрешении спектаклейод-
ного...* театра — вещь неслыханная и большая неосто-
рожность с его стороны, в которой он рано или позд-
но раскается. Дело в том, что это задержало бы в
♦ Не расшифровано.
2RO
Риме семьсот или восемьсот иностранцев, тратящих
по меньшей мере десять франков в день, и самым по-
лезным для народа образом. Эти иностранцы возвра-
щаются в Рим на страстную неделю и первые дни
пасхи, а время великого поста проводят в Неаполе,
так как в Риме по вечерам смертельно скучают без
театра.
Мудрейший государь, пример всех добродетелей,
чуть не согласился разрешить оперу во время велико-
го поста и обратился к своим советникам. Доброде-
тельный кардинал Одескальки, викарий (епископ
Римский), только ради приличия возражал против
этого новшества, но гг. де Грегорио и... * отвергли его.
Святой отец боится и поэтому становится жестоким;
он сказал Морони: «Если когда-нибудь я смогу не бо-
яться либералов, то по стране будет разгуливать па-
лач; есть вещи, которые нельзя прощать. Многие из
тех, кто сейчас занимает государственные должности,
получили эти места только в силу требований нынеш-
него времени, и их голова слетит в первую очередь».
Вот мелкая гадость Чакки, не имеющая, впрочем,
никакого значения.
Какой-то бедный служащий из окрестностей
Болоньи получал пятнадцать экю в месяц; он приехал
в Рим в декабре 1834 года, чтобы подать жалобу, в
сущности, даже обоснованную. У него была красивая
жена, с которой познакомился один священник. Муж,
совершенно не знавший римских обычаев, рассердил-
ся; в январе его посадили в одиночку, как либерала,
а в феврале помиловали, с условием никогда не при-
ближаться к Риму больше чем на сто миль. Жена его
осталась в Риме. Может быть, Чакки был обманут
каким-нибудь подчиненным. В провинции человек де-
лает хороший подарок лакею местного кардинала, и
тогда его противника, на которого он жалуется, са-
жают в тюрьму как либерала. Тут уж его очередь де-
лать подарок другому лакею, чтобы выйти из тюрь-
мы. Вот такие-то случаи заставляют желать прав-
ления Меттерниха.
* В оригинале пропуск.
281
Остается сказать несколько слов о Бернетти. Этого
человека сравнить нельзя, например, с монсиньором
Марини. Когда его выводят из себя какими-нибудь
рассуждениями и он не знает, что ответить, он гово-
рит с важностью: «Перст божий позаботится об этом,
господь не допустит, чтобы погибла его церковь». Что
особенно забавно, так это выражение глубокой убе-
жденности у человека, обычно находящегося в состоя-
нии смертного греха (по части женщин).
Папе он окончательно опротивел; граф Морони
и маленькая олигархия свели его на нет. Бернетти
кажется, что он подражает благоразумию г-на де
Меттерниха и сохраняет status quo; он не замечает,
что, позволяя красть всем своим подчиненным, а лю-
бому префекту, которому это заблагорассудится, сле-
довать своей прихоти, он наполнил страну либера-
лами от Сполето до Террачины, тогда как в 1831 году
их было очень мало.
Так, например, монсиньор Чакки хотел, чтобы все
кафе закрывались в одно и то же время. Но кардина-
лы хотят обязать простые кафе закрываться через два
часа после захода солнца, потому что они могут про-
дать свое покровительство некоторым кафе и разре-
шить им закрываться в три часа, в полночь, а иногда
и совсем не закрываться. Часто лакей кардинала за-
ключает эту сделку без ведома кардинала. Но обычно
кардинал дарует свое покровительство и право за-
крываться в четыре часа (по французскому времени)
тому кафе, которое обязуется покупать булочки у бу-
лочника кардинала. В 1780 году никто не сердился на
подобные вещи, а теперь они кажутся возмутитель-
ными. «Неужели мы хуже других народов?» — гово-
рят римляне.
У кардинала Бернетти не хватает полета мысли,
чтобы понять это. С каждым днем он кажется папе
все более смехотворным либералом. Двор его святей-
шества считает якобинцами людей, которые в Европе
имеют противоположную репутацию, таких, как лорды
Грей, Лэнсдаун и пр.
Например, когда г-н Барт, пэр Франции, приехал
этим летом в Рим, он был принят весьма прохлад-
но. Этот искусный юрист произвел кое-какие исследо-
282
вания о законах, касающихся майората, которые по-
служили как раз в это время поводом к одному про-
цессу, сильно занимавшему общественное мнение
(процесс дона Лоренцо Черачини против герцогини
Браччано). Римский двор и сам кардинал Бернетти
заключили из этих научных исследований, что г-н Барт
готовит для Рима якобинскую конституцию. К тому
же его считали карбонарием.
Из всего этого следует, что если поискать такого
же ловкого агента, как те, которых использовал аббат
Дюбуа, премьер-министр, можно руководить волею
сорока кардиналов из пятидесяти через их лакеев, и
даже волей его святейшества через Гаэтанино. Един-
ственное препятствие — это г-н Себрегонди, но он не
делает подарков лакеям. Господин Лютцов в счет не
идет.
Подробности о Гаэтанино могут показаться пре-
увеличенными, и я даю их весьма неохотно. Но в кон-
це концов факт, что папа ни в чем не отказывает Гаэ-
танино и что маленькая олигархия относится даже с
уважением к нему лично.
Гаэтанино с женой занимали комнату над спальней
его святейшества. Гаэтанино сказал святому отцу, что
он уже давно фактически не живет со своей женой;
он попросил разрешения оставить эту комнату своей
супруге и поселиться в другой, более отдаленной, на
что папа согласился.
Замечу, что, запросто общаясь с mezzo ceto (выс-
шей буржуазией), в конце концов будешь знать все в
этой стране. Дворянство не любит папу, который не
выбирает среди него своих кардиналов, но из консерва-
тизма оно остерегается признаваться в некоторых
вещах.
Закончу одной историей, очень занимавшей Рим-
ский двор во время карнавала,— героя этой истории
я знал. В сущности, она не имеет никакого значения,
и я рассказываю ее здесь только потому, что, возмож-
но, за нее ухватятся газеты.
Во время французской оккупации преподобный
отец Мауро Капеллари покинул свой монастырь, рас-
положенный на острове, в полулье от Венеции, и по-
селился у г-на Матинелли, венецианского дворянина,
283
Чтобы заняться образованием его сына. Священник
был очень учен и украшен всеми добродетелями; меж-
ду учителем и учеником возникла нежная дружба.
Когда преподобный отец Капеллари уехал из Вене-
ции, он продолжал переписываться со своим воспи-
танником, г-ном Матинелли-сыном. Недавно он по-
требовал, чтобы г-н Матинелли приехал в Рим; тот
явился на рождество и уехал из Рима на второй день
поста. Г-ну Матинелли лет тридцать шесть, у
него 12 или 15 тысяч франков годового дохода, пре-
красная душа и много здравого смысла. Словом, как
настоящий венецианец, он больше всего любит удо-
вольствия и ненавидит всякое стеснение. Он пишет хо-
рошие исторические работы, которые г-н Меттерних не
позволяет ему печатать, но отказы пишутся всегда
в весьма вежливой форме.
Он был принят его святейшеством, как сын, и про-
водил с ним каждый день по пять или шесть часов.
Г-н Матинелли терпеть не может играть роль ловкого
и осторожного придворного. Его едва уговорили
принять орден св. Григория, которым его бывший
учитель обязательно захотел его наградить. Прямота
и равнодушие к мнению других — основа характера
его святейшества. Папа смотрит на себя как на бед-
ного человека, которому достался главный выигрыш
в богатой лотерее, но он ни в коей мере не ослеплен
этой удачей и считал бы нравственно унизительным
не чувствовать себя свободно в роли государя. Во
время церемонии облачения в ризнице его святей-
шество непринужденно беседует, пока множество
монахов подходят приложиться к его стопе. Папа
старательно извлекает все возможное из своего поло-
жения для собственного здоровья и счастья. Это на-
стоящий характер венецианского философа, которого
ничто не ослепляет и который всегда остается люби-
телем удовольствий и трезво глядит на вещи, будь
он на первом месте или на последнем. Одни лишь
либералы мешают ему жить, и он их ненавидит. Его
занимает главным образом управление церковью,
ссоры между монастырями, заботы о том, чтобы на-
значить на церковные должности наиболее достойных.
Мирские заботы у него на втором месте, и скромность,
284
одна из добродетелей его святейшества, приводит к
тому, что часто, когда речь идет о мирских делах, он
ссылается на свою неосведомленность.
Его святейшество брал г-на Матинелли с собой
на прогулки; роскошь, окружавшая государя, стесня-
ла г-на Матинелли: «Я, право, не знаю, как разго-
варивать с вашим святейшеством». «Как в былые вре-
мена, я по-прежнему учитель, а вы ученик».
Отъехав две мили от города, папа выходил из эки-
пажа, брал г-на Матинелли под руку и гулял с ним
в продолжение двух часов, оставив свою свиту на
пятьдесят шагов позади. Эта свита была очень удив-
лена и даже немного встревожена. Сведущие люди
утверждают, что если бы г-н Матинелли (он вдовец)
только захотел, он мог бы стать прелатом, главным
камергером, а вскоре и кардиналом, но ничто так не
претит открытому и веселому характеру г-на Мати-
нелли, как обязанности, налагаемые высокими по-
стами.
«Ваш Рим кажется мне самым грустным местом
в мире,— говорил он папе,— и я уверен, не проходит
дня, чтобы ваше святейшество не жалело о Венеции».
Его святейшество часто расспрашивал своего гостя
о новостях, высказывался обо всем с простотой бла-
городного венецианца, беседующего со своими
приближенными, и часто спорил с г-ном Мати-
нелли.
Последний с особой щепетильностью старался го-
ворить с папой тем же языком, что и прежде. Упо-
миная о каком-нибудь кардинале, он способен был ото-
зваться о нем: «Этот мошенник такой-то!»,— и если па-
па не соглашался с подобным эпитетом, г-н Матинелли
отстаивал свое (мнение, как он поступил бы с частным
лицом.
«Я ни разу не солгал в Ватикане,— говорил г-н
Матинелли.— Чтобы не забывать о своем долге, я все-
гда ходил к его святейшеству только в сюртуке. Кро-
ме покойного кардинала Альбани,— сказал он как-то
папе,— большинство ваших кардиналов неспособно
быть даже супрефектами. Они заставляют ненави-
деть вас ни за что ни про что».
«Тем хуже для тех, кто меня ненавидит,— ведь ни-
285
кто не сгонит меня с этого кресла! А где мне взять
таких людей, как Альбани? Что вы думаете о таком-
то?»
«Это один из самых отъявленных негодяев при ва-
шем дворе».
«А Чакки?»
«Это человек первейших достоинств; вашему свя-
тейшеству надо бы иметь дюжину таких».
Его святейшество беспрестанно сравнивал своих
должностных лиц с людьми, поставленными к власти
в Венеции Наполеоном в 1810 году. Иногда в продол-
жение всей прогулки его святейшество говорил с Ма-
тинелли об астрономии и об успехах этой науки со
времен Лаланда. Его святейшество — подлинно бла-
городный венецианец, ставший дожем, и говорит он
о монархах совершенно так же, как если бы они все-
гда были ему ровней.
«Впрочем, что все эти люди могут сделать для
нас или против нас?» {Мы вместо я — манера выра-
жаться, которую его святейшество усвоил весьма
легко.)
Приехав в Рим несколько лет назад, монсиньор Ка-
пеллари написал г-ну Матинелли критическое пись-
мо обо всех своих наблюдениях над правительством;
в заключение он выразил большое желание вернуться
в Венецию и сильнейшее отвращение ко всему, что он
видел в Риме. Г-н Матинелли заговорил об этом пись-
ме с его святейшеством. «Я бы с удовольствием взгля-
нул на него».
На следующий день г-н Матинелли принес это
письмо. Читая его, папа много смеялся.
«Если бы вы подписали его вашей теперешней
подписью, вот был бы любопытный документ в моей
библиотеке». Его святейшество взял письмо и, смеясь,
подписал его.
Так как папа был беден всю свою жизнь, он не
имеет представления об утонченных удовольствиях,
но если такие ему представляются, он наслаждается
ими с настоящей философией венецианца. Его святей-
шество говорит о 15 или 20 франках как о значитель-
ной сумме. Он терпеть не можсг подчеркивать свой
высокий сан и ненавидит напыщенную комедию, кото-
286
рую ему предлагают разыгрывать некоторые француз-
ские советники. Его святейшество с большим восхище-
нием читал «Речи верующего». «Какой язык!» «Осуж-
дение этой книги, которое вам дали на подпись, было
написано совсем другим языком». «Ну, так то канце-
лярский документ,— ответил папа.— Вспомните офи-
циальные ответы такого-то». (Его святейшество назы-
вает венецианского синьора, фамилию которого я за-
был.) Удивительнее всего то, что г-н Матинелли ни
разу не изменил себе. Накануне своего отъезда он
вернулся из Ватикана; мы видели его, он был без ор-
дена. «я простился с его святейшеством и больше ни-
когда не буду носить его (этоторден).Mi parmill’anni
di riveder ГОрега a Venezia *. Слава богу, я там буду
через неделю!» Его святейшество, которому известно,
что г-н Матинелли знает семью Капеллари, не сказал
ему: Salutateli di mia parte**. Это обычай, которому
не изменил бы ни один итальянец.
Господин Матинелли и мы вместе с ним проник-
лись живейшим восхищением перед наивными и высо-
кими добродетелями его святейшества.
Резюмирую это длинное письмо. Никто в Риме —
ни обидчики, ни обиженные — не верит в прочность
теперешних порядков (по-моему, совершенно неосно-
вательно). Предусмотрительность, качество, столь не
свойственное римскому характеру, теперь в чести. Ве-
ками царившее при этом дворе холостяков рассужде-
ние: этот порядок переживет меня — всегда встречает
такой ответ: Да! Если вы умрете в этом году. Все
боятся, чтобы ареной вооруженной борьбы между
Францией и Австрией не оказалась плодородная Ита-
лия. Монсиньор Марини сказал: «Италии выпадет
судьба Нидерландов». Эта надежда составляет все
будущее народов от Болоньи и Феррары до Сполето и
Риети. Волнения можно было бы предотвратить толь-
ко министерством в составе Марини, Чакки, Галан-
ти ***, Лука. Кардинал Бернетти считал, что поддер-
* Мне кажется, что я тысячу лет не видел оперы в Венеции
(итал.).
** Передайте им от меня привет (итал.).
*** В оригинале две нерасшифрованные цифры.
287
живает status quo, но совершенно заблуждался. Бла-
годаря тому, что предоставили свободу действий
таким безумцам, как глава либералов монсиньор Пе-
ральди, число их с 1831 года утроилось. Что касается
нас, то мы можем добиться всего через Гаэтанино.
К счастью, ни г-н Меттерних, ни г-н Лютцов, ни г-н Се-
брегонди не хотят платить денег. Генуэзские либера-
лы господствуют с помощью денег. Брат кардинала
Салы управлял Римом, римлянами и престолом его
святейшества с помощью денег и выручил огромные
суммы. В прежнее время деньги были нужны для чув-
ственных наслаждений, теперь их требует осторож-
ность. Нет почти ни одной семьи, которая путем зло-
употреблений не брала бы из казны 7 или 8 экю в
месяц. Недавно я узнал, что один пятнадцатилетний
мальчик, который еще учится, давно уже получает
двадцать экю в месяц в качестве служащего в какой-
то канцелярии. Один монсиньор получает 50 экю в ме-
сяц как бедняк; говорят, что он сын какого-то карди-
нала.
На таможню в Чивита-Веккью прислали одного
чиновника. Начальник, к своему величайшему удивле-
нию, обнаружил, что этот человек не умеет писать,
даже не может поставить свою подпись. «Зачем же
вы сюда приехали?» «Чтобы заработать пен-
сию». И в самом деле, шесть месяцев спустя этот
служащий получил право на пенсию в половину
своего жалованья. Он сын слуги какого-то карди-
нала.
От Болоньи до Сполето романически настроенные
молодые люди мечтают о конституции. Огромное боль-
шинство жило бы совершенно спокойно и считало бы
себя счастливыми, если бы правительство у них было,
как в Ломбардии, где достаточно ничего не чи-
тать и никогда не говорить о политике, чтобы госу-
дарь обращался с вами справедливо. Папа понимает
эту мысль, но он ослеплен своею ненавистью к либе-
ралам и советами Морони.
Остаюсь с совершеннейшим почтением к вам, го-
сподин герцог, нижайшим и преданнейшим слугой
вашего превосходительства.
А. Бейль
288
114
Г-НУ ДИ ФЬОРЕ
Чивита-Веккья.., (апрель) 1835 года.
Скучен, как чума.
Я скоро стану здесь настоящим варваром, у меня
подагра и песок в моче, я очень тучен, совершенно из-
нервничался, и мне пятьдесят два года! Ах, если бы я
знал это в 1814 году, когда мой отец разорился, то сде-
лался бы зубодером, адвокатом, судьей, и т. д., и т. д.
Я до того отупел от скуки, что ничего не хочу, я в пол-
ном мраке; вы поймете крайний предел моего маразма,
если я признаюсь вам, что читаю объявления в «Quo-
tidienne»!
Ах! Почему у меня нет хижины или полутора ты-
сяч франков на улице Сен-Рок? Конечно, мне хорошо,
но я подыхаю со скуки. Писать роман на чердаке —
вот настоящее ремесло для такого животного, как я, по-
тому что я предпочитаю счастье писать всякие сума-
сбродства удовольствию носить шитый мундир ценою
в восемьсот франков. Я езжу в Рим, когда захочу,
но все же я должностное лицо и обязан находиться
на своем посту. А что мне там делать? Я здесь с каж-
дым днем тупею. У меня нет никого, с кем бы я мог
поупражняться в той игре в волан, которая называет-
ся остроумной беседой. Я опустился до такой степени,
что, лишь только я пытаюсь вылепить правдоподобный
характер, начинаю писать черт знает что. При том
мерзком отсутствии мыслей, в котором я сейчас про-
зябаю, я в сотый раз пережевываю одни и те же за-
мыслы.
Здесь нет и тени общества, а Доминик еще должен
говорить, что он развлекается и в восторге от своего
места! Потому что мне пишут из Парижа, что и я дол-
жен обманывать и не говорить, что я скучаю, иначе я
могу сойти за человека легкомысленного, ничем не до-
вольного. Вот я только что и написал г-же де Рюбам-
пре, что я больше не буду писать, и это для того, чтобы
сохранить свое место... Быть вынужденным дрожать за
место, где можно подохнуть со скуки!
Узнайте, нельзя ли получить 2 тысячи франков в Лю-
19 Стендаль. Т. XV. 289
теции и комнатку в шестом этаже с окном на юг. Ма-
ленькая комнатка, пять франков дохода и еще пять
франков, заработанных романом, было бы высшим
счастьем. Я создан для того, чтобы жить с двумя
свечами и чернильницей, и теперь, когда я пишу вам,
мне хорошо. Но я так скучаю в своем ласточкином
гнезде!
Прощайте, я готов повеситься и все бросить за ком-
натку в шестом этаже на улице Ришпанс.
Скучающий барон Дорман.
115
Г-НУ ДИ ФЬОРЕ, ПАРИЖ
Рим, 15 апреля 1835 года.
Бесполезно, говорите вы, великий философ, искать
ему комнату на шестом этаже, выходящую на юг,—
вот точная выдержка из вашего письма. Эти же слова
были сказаны и Полем-Луи Курье во время нашей с
ним знаменитой четырехчасовой прогулки в последний
день карнавала, закончившейся обедом у Биффи, ко-
торый он нашел слишком дорогим,— через неделю он
был убит. Я тогда ужасно возгордился. Но возгордил-
ся я не потому, что этот великий человек умер, а по-
тому, что он разделял со мной отвратительные слабо-
сти, в которых я признался ему во время нашего раз-
говора; а так как он их разделял, рассказ о них не
показался ему скучным. «Я не считаю положение До-
миника плохим». Тем хуже! Тысячу раз тем хуже!
Маленькая комнатка, пять франков дохода и еще пять
франков, заработанные на «Премольских лесах»,— вот
это было бы высшее блаженство.
В Риме нет музыки. Четыре года одиночества, про-
веденные с учеными глупцами, которые способны дать
ответ, лишь потратив четверть часа на его обдумыва-
ние, убивают меня, хотя за каждый год этого одиноче-
ства платили сначала одиннадцать тысяч франков,
а теперь, после указа г-на Виктора о министерских кан-
целяриях, платят всего лишь девять тысяч восемь-
сот.
290
Я обожал и все еще обожаю, по крайней мере, мне
так кажется, женщину по имени Милан. Страсть эта
доходила до безумия от 1814 до 1821 года. Я получил
в жены ее старшую сестру, по имени Рим; это женщина
достойная, серьезная, строгая, не любящая музыки; я
знаю ее досконально и глубоко; между нами не оста-
лось ничего восторженного и романического после
четырех лет брака; я с удовольствием покинул бы ее
для мадемуазель Валенсии, о которой говорят мно-
го хорошего; но характер девушки — загадка. А что
если, запустив руку в закрытый мешок, я вместо угря
схвачу змею! Год тому назад я не захотел жениться
на высокой девушке, которой я тогда нравился, из-за
ее отца, влюбленного в furia francese* и собиравшего-
ся жить вместе со мной.
116
Г-НУ ЛЕВАВАССЕРУ, КНИГОИЗДАТЕЛЮ, ПАРИЖ
Чивита-Веккья,
21 ноября 1835 года.
Я, право, растроган, сударь, любезным письмом,
которое вы потрудились мне написать. По природе я не
общителен, люди мне по большей части надоедают. А
следовательно, многие с радостью стали бы повто-
рять: «Он не занимается своим делом; видите, у него
есть время писать всякую чепуху». А что, если в этой
чепухе оказались бы насмешки над нелепостями, по-
лезными могущественным людям? Что сказал бы ваш
приятель «Journal des Debats»? Можно говорить все,
если только вы не будете касаться ни того, ни этого, ни
еще другого, и все это приводит к тому, что мы долж-
ны вернуться к литературе Империи.
Итак, я сочинил роман, стиль которого, надеюсь, не
такой рубленый, как стиль «Красного»,— два толстых
тома или три тоненьких. Если бы литература давала
мне три тысячи франков в год, я послал бы вам «Зеле-
ного охотника», потому что я предпочитаю счастье
* Французский пыл (итал.).
291
писать всякие сумасбродства удовольствию носить
шитый мундир, стоящий восемьсот франков.
Я купил по очень дорогой цене старые рукописи
шестнадцатого или семнадцатого века, на которых
уже пожелтели чернила. Они содержат повести, на-
писанные полулитературным языком того времени, ко-
торый я, впрочем, очень хорошо понимаю; каждая из
них занимает около восьмидесяти страниц, по содер-
жанию они почти неизменно трагичны. Я назову их
«Римскими повестями». В них нет ничего пикантного,
как у Тальмана де Рео, они мрачнее и интереснее.
Хотя любовь играет в них большую роль, в глазах ум-
ного человека эти повести были бы полезным дополне-
нием к истории Италии шестнадцатого и семнадцатого
веков. Именно такие нравы и породили Рафаэля и
Микеланджело, которых так глупо пытаются возро-
дить в академиях и училищах живописи. Забывают,
что нужна смелая душа, чтобы водить даже самой
искусной кистью, и выращивают только жалких люди-
шек, вынужденных ухаживать за начальниками де-
партаментов, для того чтобы получить заказ на кар-
тину.
Теперь я пишу книгу, которая, быть может, окажет-
ся большой глупостью; это «Моя исповедь». За исклю-
чением стиля, это почти «Исповедь» Жан-Жака Руссо,
но более откровенная. Я начал с гусской кампании
1812 года; меня вывели из себя пошлые писания г-на
де Сегюра, который хочет урвать себе орден Почет-
ного Легиона первой степени. Наряду с походом в
Россию и двором императора там описываются лю-
бовные похождения автора; это прекрасный контраст.
(Прекрасный здесь означает сильный.) Быть может,
из-за своей откровенности эта рукопись получится
слишком скучной, чтобы ее можно было опубликовать.
Я слышал, что вы объявили о новом романе г-на
Стендаля. В добрый час; итак, если я получу в на-
следство три тысячи франков ренты, я пошлю вам «Зе-
леного охотника», который будет очень горд, что о
нем объявляли в течение двух или трех лет. Этот роман
можно также назвать «Премольские леса», если это
вам больше подходит. Вот, сударь, все, что я сейчас
могу сделать в литературном отношении.
292
117
ГЕРЦОГУ ДЕ БРОЙЛЮ
(1835 год).
Я почти осмеливаюсь утверждать, что в отношении
финансов в этой стране все потеряли голову: одно у
них противоречит другому. Например, если говорить о
том, что происходит у меня на глазах, то я видел бюд-
жет таможни Чивита-Веккьи. В этом бюджете при
расчете сборов никоим образом не принимается во
внимание то, что пропущено таможней в 1834 году,
а то, что известно о количестве товаров, проданных
негоциантами этой страны. Между тем каждый раз,
как в Чивита-Веккью приезжает какой-нибудь карди-
нал, его люди являются к торговцам тканями и пред-
лагают им перевезти их товары в Рим за цену, равную
половине пошлины; обычно сходятся на одной трети.
Количество товаров, увезенных папскими экипажами
во время его последних посещений города, невероятно.
Так как в Чивита-Веккье порто-франко, таможня
имеет контору у городских ворот, чтобы взимать пош-
лину при въезде во владения его святейшества. При
мне на почту прибыл огромный тюк шелка под видом
писем. Послали за таможенным чиновником, обслужи-
вающим почту. Пощупав сверток, он тотчас же убе-
дился, что в нем были шелковые ткани, и радостно вос-
кликнул, что по прибытии в Рим пакет должен быть
конфискован. Но, посмотрев на адрес, он осекся и
заговорил иначе. То был адрес одного кардинала...
Г-н Н..., бывший полицейский комиссар в Чивита-
Веккье, а теперь служащий на почте в Риме, брал и
берет сукно и дорогие ткани у всех торговцев Чиви-
та-Веккьи, слишком вежливых для того, чтобы потре-
бовать у него плату. Я видел, как он взял пару кра-
сивых пистолетов. Мне не очень приятно писать о
таких подробностях, которые могут показаться неве-
роятными; чтобы предупредить подобные упреки, при-
вожу имена... Монсиньор Тости до сих пор был совер-
шенно честным человеком, но у него не хватает ума,
и он ненавидит всех тех, кто им наделен. Слава богу,
папа еще не в таком стесненном положении, чтобы
293
ему приходилось пользоваться услугами достойных
людей.
Я прошу у вашего превосходительства извинения
за свой плохой почерк; у меня есть основания нисколь-
ко не доверять тем, кто меня окружает, и я вынуж-
ден не давать перебеливать свои письма.
Не знаю, заслужит ли внимания в Париже, погло-
щенном важнейшими вопросами, нижеследующая
история, которая всполошила всю Папскую область.
Г-н Алессандро Торлониа, герцог Чери, первый
банкир государства, три года тому назад, в такой мо-
мент, когда никто из жителей этой восторженной стра-
ны не верил в прочность правительства его святейше-
ства, откупил право на акцизные сборы с табака и
соли. Г-н Торлониа заплатил значительный аванс, iho
составил контракт таким образом, чтобы получать
42 процента прибыли; кое-кто говорит, что даже го-
раздо больше. Папа, очень довольный тем, что нашел
способ раздобыть денег, сказал тогда герцогине Тор-
лониа, матери герцога Алессандро: «Ваш сын — также
и мой, он спас государство». Теперь об огромных ба-
рышах г-на Торлониа можно судить по его чрезмер-
ным расходам; перестройка его виллы у Порта-Пиа
стоила более 600 тысяч франков, он переделывает
лестницу в своем и без того великолепном дворце,
и т. д., и т. д.
Монсиньор Тости, tesoriere (министр финансов),
изыскивает всевозможные средства, чтобы аннулиро-
вать контракт на соль и табак, срок которого истекает
только через два или три года. Все поводы для этого,
предлагаемые монсиньором Тости, отвергаются кон-
грегацией кардиналов, назначенной на этот предмет
его святейшеством, как подрывающие кредит прави-
тельства, которому всегда может понадобиться новый
заем. Недавно дон Алессандро Торлониа измыслил
еще один способ разбрасывать деньги: он взялся рас-
ширять принадлежащий ему большой дом возле сада
Монте-Пинчо (восхитительная работа французской
администрации, разбившей этот сад на развалинах
пяти монастырей).
Монсиньор Тости, решивший во всем перечить гер-
цогу Алессандро Торлониа, заявил, что под эти новые
294
здания он занял несколько футов территории сада
Пинчо. Отсюда — процесс; герцог Алессандро выиграл
в первой и второй инстанциях, а здесь это значит, что
решение суда окончательное и обжалованию не подле-
жит, совершенно так же, как во Франции решение
Королевского суда, рассмотревшего дело после кас-
сации.
Папа отменил и аннулировал оба эти решения, вы-
несенные судом в пользу герцога Алессандро Тор-
лониа.
Это вызвало страшнейший переполох; все пришли
в ужас, каждый испугался, что его состояние окажет-
ся во власти папского фаворита (Гаэтанино или мон-
синьора Тости).
Вот тайные пружины этого события, первого в
своем роде. Когда начался процесс, один благоразум-
ный прелат сказал о них папе, который ответил как
человек рассудительный:
«Пусть правосудие делает свое дело, а потом, если
герцог Алессандро проиграет процесс, я подарю ему
несколько футов присвоенной им земли. Или еще
лучше,— добавил его святейшество,— поскольку каз-
на бедна, а Торлониа богат, я продам ему то, что он
забрал самовольно».
Отсюда далеко-до той вопиющей несправедливо-
сти, которая была допущена. Не скрою, весьма воз-
можно, что герцог Алессандро подкупил судей в двух
первых инстанциях; может быть, их следовало сме-
стить, но надо было уважать решение суда. Отмена
двух постановлений суда его святейшеством дает гер-
цогу Алессандро возможность продолжать построй-
ку, поручившись ее разрушить в случае, если он про-
играет дело в последней инстанции.
Монсиньор Тости снискал благосклонность своего
хозяина тем, что не надоедает ему разговорами об
обнищании казны, как монсиньор Бриньоли и другие
министры финансов. Всем известно, что он при
каждом удобном случае говорит папе:
«Santita, per lei abbiamo sempre danaro». («Свя-
тейший отец, для ваших нужд у нас всегда найдутся
деньги».)
Господин командор Торлониа, человек благоразум-
295
ный и набожный, добился аудиенции у его святейше-
ства; едва лишь папа увидел его, он взял со
стола какую-то бумагу и отвечал ему, не отрывая от
нее глаз.
Так обстояли дела, когда пришло известие о поку-
шении 28 июля. Правительство, придав слишком боль-
шое значение злобным речам своих подданных, серь-
езно перепугалось. В настоящий момент римляне
только и думают, что о холере, свирепствующей во
Флоренции. Верно лишь то, что папские экипажи го-
товят к отъезду и недовольство достигло предела, но
в этой стране оно никогда не будет иметь серьезных
последствий.
В настоящий момент денег ни на что не хватает,
и гг. Себрегонди и Ламбрускини, которые между со-
бой не ладят и сходятся лишь в одном, что оба любят
представлять все в мрачных красках его святейше-
ству, хотели бы удалить монсиньора Тости.
Здесь много думают о том, как бы раздобыть де-
нег, а между тем с неприязнью взирают на развитие
пароходства, влияние которого считается чрезвычай-
но пагубным.
118
Г-ЖЕ ЖЮЛЬ ГОТЬЕ, СЕН-ДЕНИ
Чивита-Веккъя (Папская область),
14 марта 1836 года.
Простите мне мое молчание, любезный друг. Если
бы я захотел насиловать природу, письмо к вам было
бы для меня тяжелой повинностью. За последние три
месяца я не написал и двух писем. По моему мнению,
светские приличия — одна из величайших глупостей,
и из-за этой выдумки глупцов обязанности, налагае-
мые обществом, доставляют больше скуки и стесне-
ния, чем те удовольствия, которые приносит свет. Ес-
ли бы я писал вам, насилуя себя, мое письмо было бы
скучным и для вас и для меня.
Поговорим теперь о печальных событиях. Сколько
выдержки проявили вы у постели вашей матушки! От
всей души восхищаюсь вами. Как хорошо, что вам
296
удалось скрыть от нее, что наступает роковая минута!
Чтобы так умереть, я не пожалел бы года жизни из
тех, которые отпустила мне судьба. Вы оказали ей
самую большую услугу, какую может оказать чело-
век, услугу делом, а не словом. Поклонитесь от меня
моему бывшему коллеге г-ну де Ла-Бержери, а так-
же г-ну Готье и г-же... Не стану упоминать о достой-
нейшей кончине г-жи Летиции. Я об этом писал уже
г-же Ташер. Утрата в 1815 году высокого положения
не сломила ее. Это была душа, достойная Плутарха,
то есть полная противоположность большинству прин-
цесс. Парижский воздух не лишил ее способности же-
лать, которую тщетно было бы искать на расстоянии
сорока лье в окружности от Собора богоматери. Спо-
собность желать, свойственная югу, исчезает начиная
с Валенса в Дофине. Вокруг Парижа люди культур-
ны, умеренны, справедливы, порою приятны, но
приятны, как хорошенькая миниатюра. Самое нена-
вистное, как мне кажется, для тех, кто более
десяти лет прожил в Париже,— это проявление
какой бы то ни было энергии. Фьески был отврати-
телен; это был человек из низов, но способности же-
лать у него одного было больше, чем у ста шестиде-
сяти осудивших его пэров. Фьески был итальянец с
четырьмя диезами, ибо он был островитянин. Если
мне придется с вами когда-нибудь встретиться, я рас-
скажу вам об отравлении четырех архиепископов-
преобразователей. Не так давно они были специаль-
но посланы в Сардинию с целью хоть несколько оздо-
ровить духовенство. Я узнал об этом от священника,
который находил это отравление в порядке вещей и
даже справедливым. Эти господа были отравлены в
Сартене. Я видел тело одного из них, перевезенное в
Чивита-Веккью на сардинском военном корабле. Гос-
подин кардинал Дзурла, не лишенный некоторых зна-
ний, очень злой, очень толстый и еще в большей сте-
пени распутный, направился в Палермо полтора года
тому назад, чтобы немного поднять нравы сицилий-
ского духовенства. Он был близким другом папы, и
его без всякого стеснения отправили на тот свет при
помощи сладкого пирога. Правда, к его трупу был
применен новый способ бальзамирования, который,
297
как говорят, прекрасно предохраняет от разложения.
Я пошел посмотреть на него вместе с той возвышен-
ной души графиней, о которой я пишу графине Та-
шер. У нее хватило мужества взять покойника за ру-
ку. Кардинал Дзурла лежал в гробу на спине в своем
богатом облачении. Губы и веки были цвета ляпис-
лазури; кожа на лице натянулась, и все оно имело
очень жалкий вид. Моя набожная приятельница после
этого в течение двух недель не могла прийти в себя.
Я туда же повел мою кузину, графиню д’Орезон. Но
когда она дошла до прекрасной церкви св. Григория
на Монте Челио, у нее не хватило духу войти и по-
смотреть на этот ужас. Мораль из сказанного сводит-
ся к следующему: помните, что Фьески — это типич-
ный итальянец. По мере того как вы попадаете в бо-
лее высокие слои общества, вы встречаете герцогов
де М..., которые сильны духом лишь с пистолетом в
руке и то только потому, что имеются правила для
дуэли и что не боишься показаться сметным. В 1300
году все итальянцы были подобны Фьески. Знамени-
тый Бенвенуто Челлини, который приехал в 1540 году
в Париж для работы над «Дианой» в нижнем этаже
Лувра (под часами, справа), был настоящим Фьески.
В 1530 году Флоренция была взята. С того времени
в Италии энергия стала преследоваться.
Я описал недавно «Русскую кампанию» и «Напо-
леоновский двор», проявив при этом меньший талант
и большую откровенность, чем Руссо. Свою исповедь
я оставляю одному швейцарскому другу, который про-
даст ее через десять лет после моей смерти, в 1856 го-
ду. Все фамилии мною изменены, а впрочем, кого в
1856 году будет волновать, как я отзывался о своих
покойных покровителях 1812 года — главных дей-
ствующих лицах тогдашней драмы? Возможно, что ни
один издатель не захочет принять в 1856 году руко-
пись, в которой я избегал напыщенности, как чумы.
Я просил предоставить мне отпуск в июне этого
года. Я был бы очень доволен, если бы Тьер сохра-
нил в памяти наши споры о Шекспире. Но, по всей
вероятности, я насмешник, сам того не ведая. Ни один
из моих друзей не пожалел бы шести франков, чтобы
мне плеснули в лицо стакан грязной воды, когда я
298
выхожу из дому в своем лучшем фраке. Это меня
нисколько не сердит. Не стану я меняться на те де-
сять-двадцать лет, которые мне остается прожить,
если бы даже меня за это сделали офицером ордена
Почетного Легиона. Я просил о своем назначении кон-
сулом в Картахену, но это тайна. Я хотел бы сопри-
коснуться с народом, способным действовать. Чтобы
я хотел, так это обменять свою должность с окладом
в десять тысяч франков на место вашего зятя в Счет-
ной палате. Моя должность составила бы благополу-
чие тщеславного молодого человека: он смог бы иметь
шестой по значению салон в Риме и быть там шестым
по рангу, а любезностью своей завоевать второе или
третье место в обществе. Десятка два князей и испан-
ских грандов стекалось бы на приемы французского
консула в Риме. О преимуществах этой должности
неизвестно в Париже, но для меня все это слишком
обременительно. Пишите и верьте в мою неизменную
преданность.
119
Г-НУ Ж... С..., ПАРИЖ.
Париж, 20 января 1838 года.
Я повторю здесь, милостивый государь, то, что мне
написал лорд Байрон: я дам вам совет, though
unasked*. Г-жа Эмили была столь добра,что прочла
мне несколько страниц из вашего «Дон-Жуана», ко-
торый мне очень понравился.
Разрешите же высказаться со всей откровенностью,
потому что мне бы хотелось, чтобы ваш успех соот-
ветствовал вашим подлинным достоинствам.
У человека, который носит имя Дон-Жуана, не
должно быть обыденных приключений. Настоящий
Дон-Жуан — это маршал де Рэ, это Ченчи из Рима.
Он находит удовольствие в вещах, приносящих удо-
вольствие лишь в той мере, в какой он бросает при
этом вызов общественному мнению.
* Хотя и непрошеный (англ.).
299
Предпринятую вами работу может тем легче по-
стичь неудача, что Дон-Жуан лорда Байрона только
Фоблаз, которому жареные жаворонки падают в рот.
Вы найдете в «Смеси, извлеченной из большой
библиотеки» разбор процесса Жиля, маршала
де Рэ.
Громкая слава лорда Байрона, искрящаяся красо-
та его стиха скрыли слабость его «Дон-Жуана». Ге-
те подружил доктора Фауста с дьяволом, и с таким
могущественным союзником Фауст делает то, что де-
лали мы все в двадцать лет,— он обольщает модистку.
Старайтесь, сударь, найти такие поступки, кото-
рые сами по себе содержат глубочайшее пренебреже-
ние к тому, что уважает каждый человек.
Я рассказал г-же Эмили, что и во Франции был
Дон-Жуан. Он находился в одной из комнат дворца в
то время, когда 5 октября 1789 года народ ворвался в
Версаль. Дон-Жуан подвергался там огромной опас-
ности. При нем был маленький карманный пистолет.
Один из патриотов обнаружил нашего героя в чу-
лане, где тот прятался. Дон-Жуан сунул ему дуло пи-
столета в ухо и убил наповал. Сняв с него платье, он
переоделся и вышел из чулана, испуская те же воз-
гласы, что и чернь. Мало-помалу он добрался до вы-
хода и спасся.
Убит какой-то портье, у которого похитили четы-
ре тысячи пятьсот франков, собранных им с жильцов
большого дома, принадлежащего герцогу Р... на ули-
це Сент-Оноре. Дон-Жуана принимают за этого гнус-
ного вора. Он осужден. Ему приносят утешение свя-
щенник-лицемер и распутная светская женщина, Дон-
Жуан всходит на гильотину с большим мужеством и
простотой; ему опротивело даже бросать вызов лю-
дям, настолько он их презирает.
Чтобы голос ваш звучал в надлежащем тоне, вам
следовало бы, милостивый государь, перечесть статью
«Жиль де Рэ» в «Биографическом словаре» этого
лицемера г-на Мишо, а также почитать о Ченчи и о
процессе вышеуказанного маршала де Рэ.
Возьмите за образец язык переводов, сделанных
братьями из аббатства Пор-Руайль и опубликованных
около 1660 года. Монахи писали: у меня тоска «в», а
300
не «на сердце», как это принято в «Charivari». Газета
эта хороша, когда она смешит, но отнюдь не своим
вычурным стилем.
Все эти соображения, набросанные мною наспех
после посещения г-жи Эмили, показывают вам, мило-
стивый государь, насколько я заинтересован в вашем
подлинном успехе. Будьте уверены, что Дон-Жуан
лорда Байрона не что иное, как Фоблаз. Придумайте
же для вашего Дон-Жуана необычайные приклю-
чения.
Примите, милостивый государь, уверения в моем
глубочайшем уважении.
Дюран-Робе
120
Г-НУ Ж... С..., ПАРИЖ.
Париж, 19 февраля 1838 года.
Тысячу извинений, милостивый государь, за за-
поздалый ответ. Нужно быть в особом расположении
духа, чтобы прочесть подобную вещь.
В вашем подражании бесконечно много остроумия,
на полях вы найдете мои подробные замечания.
Скажу вам откровенно, сударь: чтобы написать
книгу, которой посчастливилось бы найти четыре ты-
сячи читателей, следует:
1° Изучать в течение двух лет французский язык
по книгам, написанным до 1700 года. Допускаю
исключение только для маркиза де Сен-Симона.
2° Черпать истину в высказываниях Бентама или
в произведении Гельвеция «Об уме» и в ста одном
томе различных мемуаров: Гурвиля, г-жи де Моте-
виль, д’Обинье и т. д.
В романе уже со второй страницы нужно сказать
что-то новое или по крайней мере свое, относитель-
но места, где развертывается действие.
С шестой или, в крайнем случае, восьмой страни-
цы нужны приключения.
Новоиспеченные богачи вдохнули в высшее обще-
ство энергию, так же как варвары в XI веке обогати-
ли ею то, что осталось от Рима. Мы уже далеко ушли
301
от вялости, свойственной царствованию Людови-
ка XVI. Тогда манера рассказывать играла большую
роль, чем само содержание, теперь наоборот.
Прочтите в королевской библиотеке процесс Жиля
де Лаваля, маршала де Рэ. Придумайте приключе-
ния, исполненные такой же энергии.
Преданный вам
Комаотэн,
121
ГРАФУ ЧИНИ, РИМ.
3 января 1839 года.
Дорогой граф,
Один из друзей г-на Пралена, виконт Д..., вернув-
шись из Рима, мастерски обрисовал мне общество
иностранцев, в котором вы вращаетесь. Представляю
себе, как милейшая графиня два раза в неделю посе-
щает балы, и уверен, что она там проводит время го-
раздо приятнее, чем три года тому назад. Здесь у нас
погода еще отвратительнее, чем обычно. Я основатель-
но простужен, так же как и все мои друзья, но нико-
гда еще мы не проводили вечера так приятно,— ста-
раемся разгадать, падет ли министерство или нет.
Каждый день делают один шаг вперед или назад, и
поскольку как нападающие, так и защищающиеся
очень остроумны, их словопрения весьма забавны.
В палате депутатов создались коалиции, то есть объ-
единились г-н Гизо, вождь всех тех, которых можно
было бы назвать крайними правыми, поскольку вооб-
ще может идти речь о крайних правых после 1830 го-
да, г-н Тьер, красноречивый представитель умерен-
ных, наконец, г-н Одилон Барро, глава левого крыла.
Г-н Дювержье де Оран выпустил две прекрасные
брошюры, которые в популярной форме разъясняют
самую сущность положения. Они полны для нас тако-
го захватывающего интереса, что если бы сейчас вы-
шел лучший в мире роман, он показался бы нам скуч-
ным.
Три вора объединились, чтобы обокрасть челове-
ка— обладателя того чудесного бриллианта, который
называется властью; когда же этот человек будет
302
свален с ног, необычайно интересно, как они возьмут-
ся за дележку бриллианта.
Примерно 12 января в Палате депутатов предсто-
ит бой, иначе говоря, должен обсуждаться ответ на
тронную речь. Гг. Гизо, Тьер, Одилон Барро, Дю-
вержье де Оран, Жобер и Пасси будут нападать;
г-да Моле, Сальванди, Жанвье и Барт будут защи-
щаться. Нападающие добиваются принятия Палатой
одной фразы, которая в решительной форме осудила
бы политику кабинета и могла бы заставить его по-
дать в отставку. Но вот что забавнее всего —чтобы
вы себе это уяснили, я и рассказал вам такую длин-
ную историю,— нападающие не могут сказать мини-
страм: вместо того, чтобы поступить так-то, вы долж-
ны были сделать то-то.
Ибо если они добьются успеха, то завтра же сами
станут министрами, и тогда из-за своих речей, произ-
несенных накануне, им придется сделать то-то.
Нужно, следовательно, найти хитроумное сред-
ство, чтобы, резко осудив кабинет, ни в коем случае
не указывать, как он должен был поступить. В про-
тивном случае речи, произнесенные накануне, на-
завтра поставили бы ораторов в весьма затруднитель-
ное положение.
Вчера и третьего дня происходил ежегодный ба-
зар в пользу поляков. Представьте себе очень боль-
шой зал, расположенный на бульваре, в лучшем па-
рижском квартале. Поставили пятнадцать киосков, и
в каждом из них продавщицы — четыре самые хоро-
шенькие женщины одной какой-нибудь национально-
сти, например, четыре самых хорошеньких из находя-
щихся в Париже испанок торгуют в одном киоске, в
двух других — восемь англичанок, самых очарова-
тельных и наиболее знатных, затем француженки,
немки и т. д. Между этими киосками прогуливаются
красивые молодые люди всех национальностей, все,
кто считает себя знатным, остроумным или богатым.
Вот где следовало появиться дону Филиппо или
дону Микеле, которые отличаются такой благород-
ной осанкой; я их здесь тщетно искал.
Королева и принцессы прислали множество выши-
тых экранов и других вещиц своей работы. Пред-
303
ставляете себе, как все их раскупают нарасхват! Один
только г-н Паран, депутат, потратил на них тысячу
франков. Я же купил букетик фиалок. Он обошелся
мне в пять франков.
Никогда еще не было такого удачного базара. По-
завчера выручка составила 4 900 франков, проданные
же вещи стоили не более 400—500 франков. Очень
смеялись над иностранцем, который, чтобы заплатить
десять франков, дал золотой и ожидал сдачи, словно
он попал в обыкновенную лавку. Так как зал этот вы-
ходит на юг и залит светом, пожилые женщины не ре-
шаются здесь появляться, и, возможно, по этой причи-
не тут царит веселье. Дом Филиппо, великий мастер
в искусстве кружить головы красавицам-англичанкам,
мог бы убедиться в том, что за одно проведенное здесь
утро галантный человек добьется большего успеха,
чем за десять обычных вечеров.
М-ль Рашель, нищая восемнадцатилетняя девочка,
донельзя худая, играет в трагедиях так, будто произ-
носит свои, а не чужие слова. Она совершила рево-
люцию во Французском театре, который в дни ее вы-
ступлений делает сборы в шесть тысяч франков, меж-
ду тем как до нее он не выручал и полутора тысяч.
Коронная роль м-ль Рашель — это Гермиона в тра-
гедии Расина «Андромаха». Она чудесно передает
иронию. Теперь Рашель в моде, и человек на пригла-
шение к обеду может свободно ответить: «В этот ве-
чер я занят, у меня билет на м-ль Рашель». Эта бед-
ная еврейка заработает в этом году двадцать шесть
тысяч франков. Если бы она с большим умением
вела свои дела, то имела бы шестьдесят. Правда,
она обеспечена пожизненной пенсией в четыре тысячи
франков от Комеди Франсез. М-ль Рашель — дочь
немецкого еврея, игравшего в ярмарочных балаганах.
Ее гений настолько меня поражает, чго я всякий раз
долго не могу оправиться от удивления, когда вижу ее
на сцене; уже двести лет не было такого чуда во
Франции.
Префект полиции — это король Парижа, король
города, имеющего пятьдесят два миллиона ежегодно-
го дохода и девятьсот девять тысяч жителей, потреб-
ляющих ежемесячно шесть тысяч быков. Префект
304
полиции, посадивший в тюрьму всех республиканцев
в пору, к счастью, уже окончившихся восстаний, но-
сит фамилию Жиске; газета «Messager» обвинила
его два месяца тому назад в том, что он делает по-
дарки своим любовницам (г-же Фуко и м-ль де Пра-
дель) за счет кассы Парижского муниципалитета,
предоставив им исключительное право возить публи-
ку в особого рода извозчичьих каретах, именуемых
омнибусами. Г-н Жиске должен был бы пропустить
сие мимо ушей, но вместо этого, отличаясь вспыль-
чивым нравом, он привлек газету «Messager» к суду
за диффамацию. Это дело сейчас разбирается и, к
несчастью для г-на Жиске, стало модным. Чтобы
обеспечить себя местом, люди с четырех часов утра
толпятся у входа в Уголовный суд, ибо разбирается
это дело судом присяжных, следовательно, нет воз-
можности подкупить любовниц судей. Последние
три дня в Париже только и говорят об этом процессе,
он производит огромное впечатление на нацио-
нальных гвардейцев и мелких собственников, кото-
рые возмущены превыше всякой меры. Нам же дав-
но известны темные делишки г-на Жиске и г-на де
Беллема, самого знаменитого из его предшественни-
ков. Значение этого процесса в том, что он подры-
вает доверчивость тех мелких парижских буржуа,
обычно очень глупых и очень честных, которые со-
ставляют национальную гвардию. Отныне они будут
верить обличениям газет.
Ответ Палаты депутатов на тронную речь был
прочитан в комиссии 1 января. Содержание его дер-
жится в большом секрете. Вчера вечером в салоне
обычно хорошо информированного частного лица
огласили две фразы из этого документа (с которым
Палата должна обратиться к королю). Если Палата
согласится принять эти две фразы, министры уйдут в
отставку. Но кто же будет их преемниками? Этого се-
годня, 2 января, никто не знает. В итоге: никогда еще
не было так интересно в Париже — у нас м-ль Ра-
шель, процесс Жиске и смена министерства.
На днях в одном ученом обществе интересовались
моим мнением относительно рукописей Тассо, которые
некий г-н Альберти собирается издать, по-видимому, в
20. Стендаль. Т. XV. ЗОБ
Турине. Когда я познакомился с г-ном Альберти, он по-
казался мне безумцем, а его рукописи сфабрикованны-
ми каким-то ловким каторжником. Возможно, что его
провели самого. Что вы об этом думаете? Каково мне-
ние дона Микеле и дона Филиппо? Прошу запечатать
и отправить почтой вложенные в ваш конверт письма.
Не скупитесь только на подробности, как можно боль-
ше подробностей, подробностей обо всем, что происхо-
дит вокруг площади Колонна, в той стране, которой я
восхищаюсь и которая бесконечно меня интересует. Из
газет же я узнаю гораздо больше о том, что творится в
Филадельфии, чем на вашей родине. Найдена ли какая-
нибудь прекрасная статуя? Привлекла ли внимание ка-
кая-нибудь новая картина?
Примите уверения в моей горячей и искренней
дружбе.
122
Г-НУ ОНОРЕ ДЕ БАЛЬЗАКУ
Пятница, 17 мая 1839.
Мой портье, которому я поручил доставить «Парм-
ский монастырь» вам, королю романистов нынешнего
века, отказался пойти на улицу Кассини, № 1. Он
утверждает, что не может понять моих объяснений: где-
то неподалеку от Обсерватории, а там справиться у
прохожих; так по крайней мере мне советовали.
Вы иногда ведь бываете в приличных кварталах,
укажите мне пристойный адрес, например, какого-ни-
будь книгопродавца (вы еще, пожалуй, скажете, что я
покушаюсь на эпиграмму).
А быть может, вы пришлете за романом на улицу
Годо-де-Моруа, 30 (особняк Годо-де-Моруа)?
Если вы меня уведомите, что пришлете за книгой, я
оставлю ее у портье. Когда прочтете, прошу со всей
искренностью высказать свое мнение.
С величайшим вниманием продумаю ваши замеча-
ния.
Преданный вам Фредерик.
Улица Годо-де-Моруа, № 30,
306
123
Г-НУ ПОЛЮ ДЕ МЮССЕ
10 июня 1839 года.
Возможно, что для вас, милостивый государь, не
имеет большого значения, понравитесь ли вы еще одно-
му читателю. Все же я надеюсь, что вы позволите мне
высказать, какое исключительное удовольствие доста-
вил мне «Взгляд». Повесть восхитительна и, по моему
мнению, выше всяких похвал. При гаком трудном сю-
жете, который сам по себе располагает к напыщенно-
сти, в нем нет ни одной высокопарной строчки, способ-
ной возбудить у читателя желание закрыть книгу.
М-ль Рашель сумела вызвать восторг у публики,
ибо в век всяческих преувеличений дерзнула передать
страсть, не утрируя ее. Ваша повесть, которую я прочел
сегодня утром, отличается тем же достоинством.
Если у вас хватит смелости продолжать в том же
духе, никогда не впадая в высокий стиль и не прибе-
гая к утрированным образам, вы займете без всяких
усилий место, пожалуй, единственное в нашей литера-
туре.
«В таком случае к чему было писать это письмо?»-^
спросите вы. Просто, милостивый государь, у ме-
ня явилась потребность высказать вам, насколько я по-
ражен столь полным отсутствием пафоса. Считаю, что
в Париже наберется с тысячу людей, которые думают
то же, что и я. А потому не бойтесь оставаться есте-
ственным.
Отойдя от модной аффектации, можно показаться
холодным, но ведь нет ничего смехотворнее условно-
стей прошлого года; и человек, осмелившийся бросить
им вызов, приобретает подкупающий налет оригиналь-
ности. Когда порой вас искушает какая-нибудь благо-
звучная выспренняя фраза, вспомните о том, что мно-
жество людей любят простоту, естественность, стиль
«Писем» Плиния, переведенных г-ном де Саси.
Со времени Ж.-Ж. Руссо все стили отравлены па-
фосом и холодом.
Примите уверения в глубоком к вам уважении и
живейший привет от
Котоне.
307
124
Г-НУ ОНОРЕ ДЕ БАЛЬЗАКУ
Июнь 1839 года.
Фабриций заходил несколько раз и чрезвычайно
огорчен, что ему придется покинуть Париж, не пови-
давшись с г-ном де Бальзаком. Просьба к этому ми-
лейшему человеку помнить, что в Чивита-Веккье у не-
го есть поклонник и, осмелюсь добавить, друг.
125
Г-НУ РОМЕНУ КОЛОМБУ, ПАРИЖ
Рим, 4 января 1840 года.
Я очень спешу, дорогой друг, и боюсь, что мой
почерк совершенно нельзя будет разобрать, поэтому
я решил продиктовать свое письмо. Ты, должно быть,
уже получил пару буйволовых рогов. Они, не сомне-
ваюсь, привели тебя в восторг. Окажи мне услугу и
перешли эти рога г-ну ди Фьоре, для его второй го-
стиной. Пусть это будет моим новогодним по-
дарком.
Все, что пишут газеты относительно роли, которую
играет здесь некий толстый, весьма плохо сложенный
юноша, абсолютно не соответствует действительности.
Посол короля французов устроил торжественный
прием, на котором присутствовали все кардиналы. В
двух роскошных гостиных дворца Колонна буквально
невозможно было двигаться. Никогда я не видал тако-
го количества бриллиантов.
Юноша, в честь которого распространяется столько
лжи,— сущая копия герцога Омальского, только тол-
ще; он все время переминается с ноги на ногу. Когда
он разговаривает с дамами, у него такой вид, словно
он отвечает урок, при этом он не сводит глаз со своего
наставника, что не мешает ему самым неучтивым об-
разом проявлять свое недовольство. Молодому чело-
веку внушили такие ложные представления, что г-ну
308
Женуду придется потратить немало усилий, чтобы на-
учить его воспринимать действительность такой, како-
ва она есть. Он постоянно окружен лестью, и не при-
вык сталкиваться с настоящими трудностями.
Как только принц появляется в салоне, двое из его
свиты подходят к людям в перчатках и просят их снять,
что очень шокирует молодых римлян. Принца пригла-
шают как диковинку, и всякий раз его приближенные
запрашивают список гостей и неизменно вычеркивают
пять — шесть имен; заметьте, что это итальянские име-
на. Из-за этого вычеркивания и из-за истории с перчат-
ками бедного юношу сурово осуждают, не желая по-
нять, что все это следует отнести за счет глупости его
окружения.
У принца чудесный цвет лица и прекрасные свет-
лые волосы, но он толст, приземист и плохо сложен; ли-
цом он очень похож на Людовика XVI. У него странная
манера говорить. Фразы он строит не на современный
французский лад. Его обучили искусству никогда не
выражать определенных суждений. Он не скажет: эта
лошадь хороша или эта лошадь плоха. Глаза его смот-
рят тускло. Это отнюдь не взгляд будущего завоева-
теля. Я бы даже сказал, что взгляд его и манеры чо-
порны и слащавы и что весь он какой-то приторный.
В общем, претендент производит впечатление очень
доброго, очень мягкого человека. Он складно говорит
обо всем, но чувствуется, что это заученный урок, нет
ни одной свежей мысли. Если бы это был не изгнан-
ник, а молодой герцог из Сен-Жерменского пред-
местья, к тому же имеющий годовой доход в сто тысяч
франков, он пользовался бы огромным успехом и был
бы кавалером Грандиссоном в глазах благонамерен-
ных людей. Несчастный юноша никогда не осматривал
дворца или статуи, не будучи окружен восемью или
десятью офицерами, на которых, по-видимому, возло-
жена специальная миссия оградить его от всякой
здравой мысли. Словом, это «ни рыба, ни мясо». В его
жестах и речах обычно чувствуется что-то вялое, за-
ученное. Переминаясь с ноги на ногу, сгибая то одно,
то другое колено, он спрашивает всех дам: «Вы уже
давно в Риме, сударыня? Думаете ли вы, сударыня,
еще долго здесь оставаться?»
309
Принц опускает глаза, когда произносит эти остро-
умные слова, и кажется всецело поглощенным своей
шляпой, которую держит в правой руке.
Особенно наш претендент проигрывает от сравне-
ния с наследником русского престола — непосредствен-
ным, любезным и живым в обращении, который приез-
жал сюда в прошлом году. Русский великий князь —•
настоящий военный, безыскусственный, веселый и доб-
рый. Он ничем не напоминает варвара, но не может
усидеть на месте и, по-видимому, очень дружен с со-
провождающими его офицерами. Короче говоря, этот
молодой русский — полная противоположность фран-
цузскому претенденту. У обоих типично немецкие ли-
ца, и притом очень добрые, но у нашего глупый, а у
русского веселый вид. К тому же приближенные мо-
лодого герцога ужасно плохо одеты и похожи на пе-
делей. Римские дамы даже заметили, что от них разит.
126
М-ЛЬ ЕВГЕНИИ ГУСМАН И ПАЛАФОКС
Чивита-Веккья, 10 августа 1840 года.
Мадмуазель, в своих письмах вы не проставляете
даты, и они слишком коротки, мои же страдают как
раз обратным недостатком. Из-за вас я не могу думать
ни о чем другом, кроме барселонских событий. Уже
давно я убедился в том, что во всяком государстве сме-
на власти сеет смуту в стране на целые сорок лет. Вы
сможете наслаждаться покоем в Испании, только когда
все должности будут замещены людьми, которым те-
перь пятнадцать лет, то есть которые на четыре года
старше вас. Разве вам не одиннадцать или двенадцать
лет, а может быть, тринадцать?
В течение всей нашей жизни каждые четыре года
вам придется сталкиваться с такими небольшими инци-
дентами, как барселонский. Предпочли бы вы жить в
1750-х годах при смехотворном царствовании короля?..
(Этот король настолько малоизвестен, что я позабыл
его имя.) Что касается меня, то я благодарю бога за то,
что, тщательно зарядив пистолеты и насадив капсюль,
26 октября 1806 года вошел в Берлин. Наполеон,
310
вступая в этот город, надел парадный мундир диви-
зионного генерала. Пожалуй, это единственный раз,
когда я его видел в таком мундире. Он ехал на два-
дцать шагов впереди солдат; притихшая толпа была
только в двух шагах от его лошади; из любого окна
можно было, в него выстрелить. Улица Унтер-ден-Лин-
ден, по которой он вошел в город, очень похожа на
Рамблу в Барселоне. Если бы я родился в век нелепо-
го Людовика XV, я бы 26 октября 1806 года прогули-
вался по бульвару, гордясь своим фраком из серого
шелка в лиловую полоску и корча из себя фата.
Собираюсь послать вам книгу Варки, о которой я
узнал две недели тому назад; это «История осады Фло-
ренции в 1530 году». Флорентийская национальная
гвардия защищалась целый год, десять тысяч гвар-
дейцев были убиты. Среди них был герой, который по
гениальности может быть сравнен с Наполеоном; это
был негоциант по фамилии Ферруччи. Из-за ненависти
к мятежным городам никто не упоминает о Ферруччи. .
Мне попалось одно из его писем, написанное накануне’
сражения, в котором он был убит. Флоренцию предал
мерзавец Малатеста, назначенный главнокомандую-
щим повстанцев и которому нельзя отказать в боль-
шой храбрости; он умер спустя год от всеобщего пре-
зрения.
Итак, не принимайте близко к сердцу событий, по-
добных барселонским.
Я нашел древние бронзовые монеты Августа, Тибе-
рия, Траяна и др. У двенадцати или пятнадцати пер«
вых римских императоров было сто двадцать миллио-
нов подданных. Об этих мужах вы будете слышать
всю вашу жизнь. Август был самым тонким пройдо-
хой; Тиберий, наполовину сошедший с ума от мелан-
холии, был все же талантливым государем; Траян—•
единственный после Цезаря человек, которого можно
сравнить с Наполеоном. Хорошенько всмотритесь в их
портреты. Боюсь, что ваши глаза и глаза м-ль Паки-
ты испорчены модными литографиями и кипсеками.
Наполовину стертые портреты римских императоров—
обычно шедевры по рисунку.
Революция, которая последовала после смерти Фер-
динанда VII, наполовину уменьшила ваше состояние.
311
Постарайтесь привыкнуть к этой утрате. Из-за русских
морозов у меня выпали надо лбом волосы; две недели
я не мог привыкнуть к этому уродству, а потом пере-
стал о нем думать. Заставьте себя привыкнуть к потере
миллиона реалов, во что обошлось вам создание пра-
вительства недоверия. (Две палаты обсуждают бюд-
жет и говорят семи министрам, назначенным королем:
«Я не доверяю вам; вы утверждаете, что пушка стоит
четыре тысячи франков, а я думаю, что она стоит все-
го три с половиной тысячи франков и что вы крадете
пятьсот франков, чтобы разбогатеть, как г-н Талей-
ран».)
Не в вашей власти вернуть себе этот миллион реа-
лов. Лучше всего было бы перестать о нем думать.
Вам придется сделать над собой такое же усилие в со-
рок пять лет, в период, когда появятся первые призна-
ки старости. Тогда женщины покупают себе англий-
скую собачку и разговаривают с этой собакой. Я бы
предпочел приобрести тысячу томов; я рассчитываю в
старости, если, до нее доживу, описать жизнь человека,
которого любил, и обругать тех, которых не люблю.
Если книга покажется скучной через десять лет после
моей смерти, никто не будет знать, что ее автор я. Но
женщине не следует писать. Придумайте поэтому, чем
вы займетесь в старости. Остановитесь на этом за
десять лет до того, как она наступит. Представьте се-
бе горе, которое вам причинит граф де С....
127
Г-НУ ДЕ БАЛЬЗАКУ
I
Чивита-Веккья, 16 октября 1840 года.
Меня глубоко поразила, милостивый государь,
статья, которую вы соблаговолили посвятить «Монас-
тырю». За советы я благодарен вам еще больше, чем за
похвалы. Должно быть, вы почувствовали чрезмерное
сострадание к сироте, брошенному «а улице. Я лично
полагал, что меня не станут читать ранее 1880 года.
312
Ведь для того, чтобы стать кем-либо, нужно по мень-
шей мере получить руку м-ль Бертен (она написала
какую-то музыку на либретто г-на Виктора Гюго).
Журнал я получил вчера вечером, а уже сегодня
утром сократил до четырех или пяти страниц первые
пятьдесят четыре страницы первого тома «Мона-
стыря».
Я испытывал живейшее удовольствие, когда писал
эти пятьдесят четыре страницы, я говорил здесь о ве-
щах, которые обожаю, но ни разу не подумал об искус-
стве сочинения романа. В молодости я составил не-
сколько планов романа, но когда пишешь планы, то
теряешь всякое вдохновение.
Обычно я сочиняю двадцать или тридцать страниц,
а затем мне обязательно надо отвлечься — немножко
любви, если это возможно, а то небольшой кутеж; на
следующее утро я уже все позабыл, и, читая три или
четыре последних страницы из написанной накануне
главы, я придумываю следующую. Книгу, которой вы
покровительствуете, я продиктовал за шестьдесят или
семьдесят дней. Меня подгоняли мысли.
Я не думал о правилах. К Лагарпу у меня презре-
ние, доходящее до ненависти. По мере продвижения ра-
боты над своей книгой я составлял себе суждения о
ней, заимствуя их из истории живописи. Г-на де Лагар-
па и ныне здравствующих членов его секты я'сравни-
ваю с холодными живописцами, появившимися после
1600 года.
Думаю, что к 1950 году ни одно из этих имен не
останется в памяти за вычетом тех, кого вы любите,
а из тех, кого мы видели, только Прюдон и «Госпиталь
в Яффе» Гро имеют, по-моему, некоторые шансы не
быть забытыми.
Я собираюсь вывести в фойе Оперы Расси, Барбо-
не и т. д. Эти господа посланы в Париж князем Парм-
ским в качестве шпионов. Их крепкий миланский диа-
лект привлекает внимание Фабрицио.
Разве это не способ представить всех персонажей?
В общем, относя многое из ваших любезных похвал
на счет сострадания к неведомому произведению, я во
всем с вами согласен, за исключением одного — стиля.
Не думайте, что это от избытка гордости. Я признаю
313
лишь одно правило: стиль никогда не может быть до-
статочно ясным, достаточно простым.
Мысли о ... не известны разбогатевшим выскочкам,
фатам и т. д., о них надо писать как можно яснее.
Пышный слог г-на де Шатобриана казался мне
смешным еще в 1802 году. Мне думается, что стиль
©тот является нагромождением всяческой мелкой
лжи.
Вы, верно, сочтете, сударь, что я чудовищно возгор-
дился, если осмеливаюсь толковать с вами о стиле. Вот,
подумаете вы, какой-то малоизвестный автор, ко-
торого я вознес до небес, а он еще хочет, чтобы его хва-
лили и за стиль. Но, с другой стороны, не надо ничего
скрывать от своего врача. Я исправлю слог и заодно
признаюсь вам, что многие места повествования оста-
лись такими же, как я их продиктовал, без всякой об-
работки.
Чтобы не приводить вас в ужас направлением мо-
его ума, я вынужден коснуться некоторых подробно-
стей.
Читаю я очень мало, а когда читаю для собственно-
го удовольствия, то беру «Мемуары» маршала Гувьо-
на де Сен-Сира. Вот мой Гомер! Часто возвращаюсь к
Ариосто. Только две книги дают мне ощущение чего-то
действительно хорошо написанного: это «Диалоги
мертвых» Фенелона, а также Монтескье.
Меня, например, приводит в ужас стиль г-на Виль-
мена, пригодный, по-моему, лишь для учтивой ру-
гани.
Основы моей болезни: по-моему, стиль Ж.-Ж. Рус-
со, г-на Вильмена или г-жи Санд говорит о множе-
стве вещей, о которых излишне говорить, а зачастую
содержит и много лжи. Вот я наконец и высказался
весь.
Частенько я раздумываю по четверть часа, поста-.
вить ли прилагательное до или после существительно-
го. Я стараюсь рассказывать: 1° правдиво; 2° ясно о
том, что происходит в сердце человека.
За последний год мне кажется, что надо иногда да-
вать отдых читателю, описывая пейзаж или одежду
и т. п. Что же касается красоты фразы, ее закруглен-
ности, ее ритма (как в надгробном слове в «Жаке-Фа-
314
талисте»), в этом-то как раз я зачастую и усматриваю
недостаток.
Подобно тому как в живописи картины 1840 го-
да покажутся смешными в 1880-м, так, по-моему, глад-
кий, текучий и ничего не выражающий слог 1840 года
окажется весьма устаревшим в 1880-м; тогда он будет
выглядеть тем же, чем письма Вуатюра представляют-
ся нам.
Что касается успеха у современников, то после вы-
хода «Истории живописи» я сказал себе, что, пожалуй,
мог бы притязать на звание академика, если бы мог по-
лучить руку и сердце м-ль Бертен (автора музыки на
слова г-на Виктора Гюго).
Думаю, что лет через пятьдесят какой-нибудь лите-
ратурный старьевщик опубликует отрывки из моих
книг, и в них, быть может, оценят отсутствие аффек-
тации и правдивость.
Диктуя «Монастырь», я подумывал, что, печатая
этот первый набросок, я более правдив, более естест-
вен, более достоин понравиться в 1880 году, когда об-
щество не будет состоять из разбогатевших грубиянов,
ценящих превыше всего благородных дворянчиков как
раз за отсутствие у них благородства.
Басня Боккалини «II Cuculo ha р1й metodo» *.
Повторяю, для меня совершеннейшие образцы
французского языка — это «Диалоги мертвых» Фене-
лона, а также Монтескье. А совершенство в искусстве
повествования — это Ариосто. Педанты предпочли ему
Тассо, который забывается с каждым днем.
Скажу вам одну нелепость: многие места, относя-
щиеся к герцогине Сансеверина, скопированы с Кор-'
реджо. А господин Вильмен кажется мне Пьетро да
Кортона.
Я никогда не встречал г-жу де Бельджойозо. Я ча-
сто видел Расси — он был немец.
Я написал князя по образцам двора Сен-Клу, где
проживал в некотором роде в 1810 и 1811 годах.
Я беру одного из людей, которых знал, и говорю се-
бе: этот человек приобрел определенные привычки, от-'
правляясь каждое утро на охоту за счастьем; что бы он
* «У кукушки больше системы» (итал.).
315
сделал, если бы у него было побольше ума? Я видел
г-на Меттерниха в те годы в Сен-Клу — он носил брас-
лет, сплетенный из волос Каролины Мюрат. Я секре-
тарствовал у графа Дарю, который был вынужден рас-
сказывать мне свои тайны для того, чтобы я мог облег-
чить ему бремя его исполинской работы.
Однажды вечером Наполеон послал узнать, отчего
так смеются в канцелярии:
N
двор
С
Наполеон помещался, где буква N, а кабинет
г-на Дарю был там, где буква С.
Я писал «Монастырь», имея в виду смерть Сандри-
но— событие, живо затронувшее меня в действительно-
сти. Г-н Дюпон не дал мне места, чтобы ее подробно
описать.
Я сказал себе: для того, чтобы быть в какой-то ме-
ре оригинальным в 1880 году после многих тысяч дру-
гих романов, надо, чтобы мой герой не влюблялся в
первом же томе и чтоб было две героини.
Я нисколько не думал о non exequatur * г-на Мет-
терниха. Я никогда не жалею о том, чему не сужде-
но совершиться. Признаюсь вам, моя гордость заклю-
чается в том, чтобы иметь некоторую известность в
1880 году; тогда редко будут говорить о г-не Меттерни-
хе и еще меньше о князьке. Смерть заставляет нас ме-
няться местами с этими людьми. При жизни они все-
властны над нашим телом, но как только они умирают,
их поглощает молчание. Кто говорит о г-не де Виллеле,
о Людовике XVIII? О Карле X говорят чуть больше:
он, как-никак, заставил себя прогнать.
Скажу вам, в чем моя беда, а вы найдите для меня
лекарство. Чтобы работать с утра, надо рассеяться на-
кануне вечером, иначе утром почувствуешь, что сюжет
тебе надоел. Отсюда мое несчастье — ведь я одинок, я
среди пяти тысяч толстых лавочников Чивита-Веккьи.
Здесь только и есть поэтического, что двенадцать сотен
♦ Не утверждается (ла*.).
3)6
каторжников, но я с ними не заговариваю. Женщины
здесь мечтают о том, как бы заставить мужей дарить
им французские шляпки.
Ваши замечания побудили меня с удовольствием
перечесть некоторые пассажи «Монастыря».
Как бы слегка развлечь вас в благодарность за ту
неожиданную радость, которую принес мне ваш жур-
нал? Разве только послав вам искреннее, а не учтивое
письмо вроде тех, которые можно показывать дру-
гим, куда я мог бы вставить свой восторг в отно-
шении г-жи де Морсоф («Лилия в долине») и «Отца
Гор ио».
Обратите внимание на отзыв, который я слышал об
очаровательном Ванденессе. Вспомните об этом, когда
ваши исправления начнут ухудшать произведение.—
Свежесть первых трех выпусков восхитительна.
А стиль Вальтера Скотта представлен и у вас в Па-
риже — это буржуазный стиль г-на Делеклюза, автора
«Мадмуазель де Лирон»—неплохой вещи*.
II **
Вчера вечером, милостивый государь, я был глубоко
поражен. Вы пожалели сироту, брошенного на улице.
Я лично полагал, что меня не станут читать ранее
1880 года, когда какой-нибудь литературный старьев-
щик найдет эти столь простые страницы в какой-то
старой книге.
Нет ничего проще, сударь, чем написать вам учти-
вое письмо, какие мы с вами умеем сочинять. Но так
как ваш образ действия — единственный в своем роде,
то я захотел последовать вашему примеру и отвечаю
вам искренним письмом.
* В уголке первого черновика Стендаль написал: «Я так
плохо пишу, когда пишу человеку остроумному, мои мысли
раскрываются с такой поспешностью, что я решил переписать
свое письмо».
*♦ Сверху рукой Стендаля; «Ответ уйдет 30 октября 1840 г.
Второй облегченный ответ.— Первое письмо переполнено эготиз-
мом. Подробности о композиции «Монастыря». 29-го я выбросил
эготизм, второе письмо делаю более легким.
Ужасающий эготизм: никогда не посылать столь обнаженную
истину, она смешна. Никогда не торопиться с отсылкой, остере-
гаться правды»
317
Я получил журнал вчера вечером, а сегодня утром
сократил до четырех или пяти страниц первые пятьде-
сят четыре страницы «Монастыря». Я поддался удо-
вольствию поговорить о счастливых временах моей
юности; правда, потом я ощутил и некоторые угрызе-
ния, но утешал себя, вспоминая о первых— таких скуч-
ных!— полутомах отца нашего Вальтера Скотта или о
длинном вступлении к божественной «Принцессе Клев-
ской».
В свое время я составил несколько планов для
своих романов, например, для «Ванины», но составле-
ние плана неизменно лишает меня всякого вдохнове-
ния. Обычно я диктую двадцать пять или тридцать
страниц, а потом настает вечер, и мне хочется основа-
тельно отвлечься; я должен все позабыть к следующе-
му утру; а тогда, перечитывая три или четыре послед-
них страницы вчерашней главы, я придумываю сле-
дующую.
Признаюсь вам, что многие страницы «Монастыря»
были напечатаны прямо с продиктованного мною тек-
ста. Таким способом я полагал сохранить простоту,
избежать всяких выкрутасов (выкрутасы приводят ме-
ня в ужас).
Вы убедили меня, я раскаиваюсь и скажу, как дети:
больше не буду.
Всего было у меня шестьдесят или семьдесят дикто-
вок, кроме того, я потерял весь кусок о тюрьме и дол-
жен был начать его сначала. Вы спросите, на что вам
все эти подробности? Дело в том, что я вынашиваю ко-
варный план — просить у вас советов, в первый же раз
как мы встретимся на бульваре. Нужно ли сохранить
Фаусту — эпизод, непомерно разросшийся? Фабрицио
хочет показать герцогине, что он не способен любить.
К лагарпам у меня презрение, доходящее до нена-
висти.
По мере того как я продвигался с «Монастырем», я
составлял об этой книге суждения, заимствован-
ные из истории живописи, которую я знаю.
Так, например, литература во Франции находится
на уровне учеников Пьетро да Кортона (в живописи
крупными мазками экспрессия достигалась быстро, это
испортило всех художников Италии на пятьдесят лет).
318
К примеру, вся личность герцогини Сансеверина
скопирована у Корреджо (то есть производит на меня
то же впечатление, что и Корреджо). Как видно, я
очень рассчитываю на вашу доброту, если осмеливаюсь
писать подобный вздор.
Мне кажется, что мы живем в век Клавдиана, и я
мало читаю наши книги. За исключением мадам де
Морсоф и других произведений ее автора, да не-
скольких романов Жорж Санд и повестей, написанных
для газет г-ном Сулье, я ничего не читал из того, что
печатается.
Сочиняя «Монастырь», я прочитывал время от вре-
мени, для того чтобы взять надлежащий тон, несколько
страниц из Гражданского кодекса.
Мой Гомер, которого я часто перечитываю,— это
«Мемуары» маршала де Сен-Сира; моя настольная
книга —Ариосто.
Никогда я не мог, даже в 1802 году (тогда я был
драгунским офицером в Пьемонте, в трех лье от Ма-
ренго) ,— никогда я не мог прочесть и двадцати стра-
ниц г-на де Шатобриана. У меня чуть не вышла дуэль
из-за того, что я высмеивал «неопределенную верши-
ну лесов».
Никогда я не читал «Индийской хижины»; г-на де
Местра я не выношу.
Вот отчего, должно быть, я пишу плохо. Все из-за
преувеличенной любви к логике.
Единственные авторы, которые производят на меня
впечатление хорошо пишущих,— это Фенелон («Диа^
логи мертвых») и Монтескье. Только две недели тому
назад я плакал, перечитывая «Аристоноя или неволь-
ника Альсины».
Я собираюсь вывести, в фойе Оперы, Расси и Ри-
скару, посланных в качестве шпионов Рануцием-Эрне-
стом IV, после Ватерлоо. Фабрицио, возвращаясь из
Амьена, заметит их итальянскую манеру глядеть на
людей и их крепкое миланское наречие, которое, как
думают эти шпионы, никто не понимает. Мне говорят,
что надо знакомить со своими персонажами и что «Мо-'
настырь» напоминает мемуары—персонажи появляют-
ся по мере надобности в них. Недостаток, в который
319
я впал, кажется мне простительным: ведь описывает*
ся-то жизнь Фабрицио?
В общем, сударь, относя многие из ваших чрезмер-
ных похвал на счет сострадания к заброшенному ре-
бенку, я согласен с основными вашими положениями.
Здесь мне следовало бы закончить мое письмо.
Должно быть, я покажусь вам чудовищем гордости.
Как,— скажете вы в глубине души,— это животное, не-
довольное тем, что я сделал для него нечто беспример-
ное в нашем веке, еще хочет, чтобы хвалили и его стиль!
Я признаю лишь одно правило: быть ясным. Если я
не ясен, значит, рушится весь созданный мною мир.
Я хочу говорить о том, что происходит в глубине ду-
ши у Моска, герцогини, Клелии. Это область, куда не
проникает взгляд разбогатевших выскочек, вроде ла-
тиниста— директора Монетного двора графа Руа,
г-на Лафита, и т. д., и т. д., взгляд бакалейщиков, чест-
ных отцов семейств, и т. п., и т. п.
Если в эту темную область я привнесу еще и тем-
ноту стиля г-на Вильмена, г-жи Санд и прочих (пред-
положив, что я обладаю редкой привилегией писать,
как эти корифеи высокого слога), если я прибавлю к
сложности содержания темноту их прославленного
стиля, никто не поймет борьбы герцогини против
Эрнеста IV. Стиль г-на де Шатобриана и г-на Виль-
мена выражает, мне кажется: 1° множество приятных
мелочей, о которых бесполезно говорить (как и стиль
Авзония, Клавдиана и т. д.); 2° множество мелкой
лжи, приятной на слух.
III
Вчера вечером, милостивый государь, я был глубо-
ко поражен. Думаю, что еще никогда и ни о ком так не
писали в журнале, а пишет лучший судья в этом деле.
Должно быть, вы пожалели сироту, брошенного посре-
ди улицы. На вашу доброту я ответил достойно: я про-
чел журнал вчера вечером, а сегодня утром сократил
до четырех или пяти страниц первые пятьдесят четыре
страницы произведения, которое вы выводите в свет.
Литературная кухня способна была бы отбить у ме-
ня удовольствие писать; я отложил на двадцать или
320
тридцать лет наслаждение от напечатанной книги. Ка
кой-нибудь литературный старьевщик откроет тогда
произведения, достоинства которых вы столь необы-
чайно преувеличиваете.
Ваше заблуждение заходит очень далеко, напри-
мер, сравнение с Федрой. Признаюсь, я был шокиро-
ван— даже я, довольно хорошо расположенный к
автору.
Поскольку вы дали себе труд прочесть три раза этот
роман, я задам вам множество вопросов при первой же
нашей встрече на бульваре.
Г Уместно ли называть Фабрицио наш. герой? Дело
заключалось в том, чтобы не так часто повторять слово
«Фабрицио».
2° Нужно ли упразднить эпизод с Фаустой, ко-
торый очень разросся по мере того, как я его писал.
Фабрицио воспользовался представившимся слу-
чаем показать герцогине, что он нечувствителен к
любви.
3° Первые пятьдесят четыре страницы казались мне
изящным введением. Правда, я испытал некоторые
угрызения, когда выправлял корректуру, но подумал о
первых — таких скучных! — полутомах Вальтера Скот-
та и о предлинном вступлении к божественной «Прин-
цессе Клевской».
Я ненавижу вычурный стиль и признаюсь вам, что
многие страницы «Монастыря» набирались прямо с
первоначально продиктованного текста. Скажу, как
дети: больше не буду. Думаю все же, что после уничто-
жения королевского двора в 1792 году значение фор-
мы падает с каждым днем. Если бы г-н Вильмен, кото-
рого я называю как наиболее выдающегося из ака-
демиков, перевел «Монастырь» на французский язык,
ему потребовалось бы три тома, чтобы выразить то,
что дается в двух. Поскольку большинство жуликов
высокопарны и красноречивы, декламаторский тон ско-
ро станет ненавистным. В семнадцать лет я чуть было
не дрался на дуэли из-за «неопределенной верхушки
лесов» г-на де Шатобриана, который насчитывал мно-
го поклонников в 6-м драгунском полку. Я никогда не
читал «Индийской хижины»; я не выношу г-на де
Местра.
21. Стендаль. T. XV. 321
Мон Гомер — это «Мемуары» маршала Гувиона де
Сен-Сира; Монтескье и «Диалоги» Фенелона кажутся
мне хорошо написанными. За исключением г-жи де
Морсоф и ее компании, я ничего не читал из напе-
чатанного за последние тридцать лет. Читаю Ариосто,
у которого люблю манеру рассказывать. Герцогиня
списана с Корреджо. Я угадываю будущую историю
французской литературы по истории живописи. Мы
сейчас находимся где-то на уровне учеников Пьетро
да Кортона, который работал быстро и утрировал вся-
кую выразительность, подобно г-же Коттен, у ко-
торой строительные камни сами двигаются с Борро-
мейских островов.
После этого романа у меня...*. Сочиняя «Мона-,
стырь», я прочитывал каждое утро, чтобы найти над-
лежащий тон, две или три страницы Гражданского
кодекса.
Разрешите мне сильный образ: я не хочу грязны-
ми манипуляциями возбуждать душу читателя. Этот
бедный читатель пропускает слова с претензией, на-
пример «ветер, вырывающий волны с корнем», но они
коробят его, когда минута волнения прошла. Я же, на-
против, хочу, чтобы читателю, если он вспомнит о
графе Моске, ничего не пришлось бы потом отбрасы-
вать.
Я собираюсь вывести, в фойе Оперы, Расси и Ри-
скару, посланных в Париж после Ватерлоо князем
Рануцием Эрнестом IV в качестве шпионов. Фабрицио,
возвращаясь из Амьена, заметит их итальянскую мане-
ру вглядываться в людей и их крепкое миланское на-
речие, которое, как думают эти наблюдатели, никто не
понимает. Все говорят мне, что нужно как-то ввести
своих персонажей. Я сильно сокращу доброго аббата
Бланеса. Я полагал, что нужны персонажи, ничего не
делающие, а только трогающие душу читателя и сни-
мающие налет романичности.
Должно быть, я покажусь вам чудовищем гордо-
сти. Все эти знаменитые академики привели бы публи-
ку в безумный восторг своими писаниями, если бы ро-
дились в 1780 году, их шансы на величие зависели от
старого режима.
* Предложение не окончено.
322
По мере того как растет число полуглупцов, умень-
шается значение формы. Если бы «Монастырь» был
переведен на французский язык госпожой Санд, он
бы имел успех, но для выражения того, что нахо-
дится в нынешних двух томах, потребовалось бы три
или четыре. Примите во внимание это обстоятельство.
Полуглупец больше всего стоит за стих Расина,
ибо он понимает, что значит незавершенная строчка,
но с каждым днем стихи составляют все меньшую
часть заслуг Расина.
Публика делается более многочисленной, менее
стадной, она хочет побольше маленьких правдивый
фактов о страстях, о житейских ситуациях и т. д. Каи
часто Вольтер, Расин и другие — словом все, кроме
Корнеля,— вынуждены были писать ради рифмы сти-
хи-затычки! И вот эти стихи занимают место, которое
законно принадлежало маленьким правдивым фак-
там.
Лет через пятьдесят г-н Биньян и все Биньяны про-
зы до того надоедят своими элегантными, но лишен-
ными других достоинств произведениями, что полу-
глупцы окажутся в затруднении. Поскольку их тще-
славие постоянно требует, чтобы они говорили о ли-
тературе и делали вид, будто мыслят, что же будет
с ними, когда они не смогут больше придираться к
форме? Кончится тем, что они сделают своим богом
Вольтера. Остроумие живет не более двухсот лет: в
1978 году Вольтер станет Вуатюром; но «Отец Горио»
всегда будет «Отец Горио». Быть может, полуглупцы,
не имея для поклонения столь любезных им правил,
до того огорчатся, что потеряют вкус к литературе и
станут верующими. Всем политическим мошенникам
всегда был присущ декламаторский и красноречивый
тон, и в 1880 году они будут внушать отвращение. То-
гда, быть может, станут читать «Монастырь».
Роль формы уменьшается с каждым днем. Вспом-
ните Юма; представьте себе историю Франции с 1780
до 1840 года, написанную со здравым смыслом Юма.
Ее стали бы читать, будь она даже на диалекте; она
была бы написана языком Гражданского кодекса.
Я исправлю слог в «Монастыре», поскольку он вас
коробит, но мне это будет трудно. Я не восхищаюсь
323
модным стилем, он меня выводит из терпения. Я вспо-
минаю Клавдиана, Сенеку, Авзония. Вот уже год мне
говорят, что надо изредка дать отдохнуть читателю,
описывая пейзаж, одежду. Какими скучными каза-
лись мне эти вещи у других! Но попытаюсь.
Что до успеха у современников, о котором я бы
и не помышлял без «Revue Parisienne», то еще пят-
надцать лет тому назад я сказал себе: да, я мог бы
стать кандидатом в академики, если бы получил ру-
ку м-ль Бертен, которая заставила бы восхвалять ме-
ня три раза в неделю. Когда общество больше не
будет осквернено разбогатевшими невеждами, превоз-
носящими прежде всего благородное сословие в силу
отсутствия собственного благородства, тогда оно
не станет преклонять колени перед газетой аристо-
кратии. До 1793 года порядочное общество было ис-
тинным судьей книг; теперь ему мерещится возвраще-
ние 93-го года, оно трепещет; оно больше не судья.
Посмотрите каталог, который раздает живущим по-
близости дворянам маленький книготорговец вблизи
церкви св. Фомы Аквинского (улица Бак, около № 110).
Вот доказательство, которое решительно убедило ме-
ня в невозможности понравиться этим отупевшим от
праздности трусам.
Я не списывал портрета с г-на де Меттерниха, ко-
торого не видел с 1810 года, когда он был в Сен-Клу
и носил браслет, сплетенный из волос Каролины Мю-
рат, отличавшейся тогда удивительной красотой. Я ни-
сколько не жалею о том, чему не суждено сбыться.
Я фаталист и скрываю эго. Мечтаю о том, что, может
быть, в 1860-м или в 1880 году на мою долю доста-
нется немного успеха. Тогда уже почти не будут гово-
рить о г-не де Меттернихе и еще меньше о князьке.
Кто был премьер-министром Англии во времена Ма-
лерба? Если по несчастной случайности я не попаду
на Кромвеля, то уверен, что это был какой-нибудь
неизвестный.
Смерть заставляет нас меняться местами с этими
людьми. При жизни они всевластны над нашим те-
лом, но с момента смерти они навеки тонут в забве-
нии. Кто станет говорить через сто лет о г-не де Вилле-
ле, о г-не де Мартиньяке? Сам г-н де Талейран спа-
324
сется лишь благодаря своим мемуарам, если только
он оставил хорошие, тогда как «Комический роман»
является сегодня тем, чем будет в 1980 году «Отец
Горио». Именно Скаррон сделал известным имя Рот-
шильда того времени, г-на де Монторона, который,
между прочим, стал ценою пятидесяти луидоров по-
кровителем Корнеля.
С тактом, присущим человеку опыта, вы, должно
быть, почувствовали, сударь, что «Монастырь» не мог
нападать на большое государство, такое, как Франция,
Испания, Вена, из-за различия в административной
технике. Оставались князьки Германии и Италии.
Но немцы так раболепствуют перед орденской лен-
той, они так глупы! Я провел среди них несколько
лет и позабыл их язык из презрения. Вы согласитесь
с тем, что мои персонажи не могли быть немцами;
следуя за моей мыслью, вы обнаружите, что я не-
отвратимо пришел к угаснувшей династии, к одному
из Фарнезе, наименее безвестному из этих угасших,
благодаря своим дедам-полководцам.
Я беру хорошо известное мне лицо, оставляю ему
привычки, которые он приобрел, отправляясь каждое
утро на охоту за счастьем, а затем придаю ему не-
сколько больше ума. Я никогда не видел г-жи де
Бельджойозо. Расси был немец, я разговаривал с ним
раз двести. Я изучил князя, живя в Сен-Клу в 1810
и 1811 годах.
Уф! Надеюсь, что вы прочтете эту брошюру в три
приема. Вы говорите, сударь, что не знаете англий-
ского; у вас в Париже буржуазный стиль Вальтера
Скотта существует в виде тяжеловесной прозы г-на
Делеклюза, сотрудника «Debats» и автора «Мадмуа-
зель де Лирон», в которой кое-что есть. Проза Валь-
тера Скотта неизящна, а главное, претенциозна. Ви-
дишь карлика, который не хочет потерять ни одного
дюйма своего роста.
Теперь осмеливаюсь признаться, что читал вашу
удивительную статью,— подобной ни один писатель
не получал от другого,— покатываясь от смеха каж-
дый раз, как доходил до слишком сильной похвалы,
а это встречалось на каждом шагу. Я представлял
себе мину своих друзей при чтении этой статьи.
325
Так, например, министр д’Аргу, будучи аудитором
при Государственном Совете, был мне ровней, а сверх
того, что называется, другом.
Настает 1830-й, он министр; его чиновники, кото*
рых я не знаю, думают, что есть человек тридцать
художников...
128
Г-НУ ОНОРЕ ДЕ БАЛЬЗАКУ
Чивита-Веккья, 4 апреля 1841 года
Дорогой мой великий романист,
У г-на Коломба — улица Годо-де-Моруа, дом №35,
в пять часов пополудни вас ждет адресованное вам
в октябре 1840 года длинное письмо с выражением
моей глубокой благодарности. Г-ну Коломбу не удает-
ся вас застать. Он передаст вам «Пармский мона-
стырь» с большим числом чистых страниц, которые
нуждаются в ваших замечаниях.
Фабриций Дель Донго.
129
Г-НУ БОННЕРУ, РЕДАКТОРУ ЖУРНАЛА «REVUE DES
DEUX MONDES», ПАРИЖ
Париж, 21 марта 1842 года.
Я получил, милостивый государь, письмо, которое
вы взяли на себя труд написать мне 7 марта. За ис-
ключением некоторых малозначащих подробностей,
я согласен на все ваши условия.
Вы поручитесь мне, что ни единое слово не будет
изменено в рукописи (как это было с разбитым серд-
цем в «Аббатисе де Кастро»).
В течение года, считая с сегодняшнего числа, я
сдам вам в рукописи два тома рассказов и романов,
равных по объему двум томам «Пармского монастыря»
или примерно шестнадцати — семнадцати листам ва-
шего журнала.
За эти два тома мне надлежит получить 5 тысяч
франков.
326
Каждые два месяца я буду присылать вам по од-
ной новелле за подписью Стендаль. Вы сможете
помещать их в «Revue des Deux Mondes». Вам пре-
доставляется право издать эти романы отдельными то-
мами in-8, тиражом в семьсот экземпляров. После
этого издания in-8 вам, кроме того, предоставляется
право выпустить общедоступное издание in-18, тира-
жом в 3 тысячи экземпляров, также за подписью
Стендаль.
За предоставление вам права на все эти издания
вы обязуетесь уплатить мне немедленно полторы ты-
сячи франков.
За каждую новеллу, по напечатании ее в вашем
журнале, надлежит уплатить мне пятьсот франков;
расчеты со мной по всей сумме в 5 тысяч франков
должны быть закончены после выхода в свет изда-
ния in-8.
По выпуске каждого из указанных изданий вы бу-
дете выдавать мне двенадцать экземпляров или вы-
платите сумму в 60 франков.
В случае надобности исправить некоторые литера-
турные погрешности я буду иметь право в каждом но-
вом издании зачеркнуть одну страницу и добавить две
или три.
Прилагаю расписку на полторы тысячи франков.
Примите, милостивый государь, и т. д.
А. Бейль.
Р. S. Если вы будете помещать объявления или вы-
пустите каталоги, прошу вас указывать в них заглавия
произведений г-на де Стендаля.
ИСТОРИКО-ЛИТЕРАТУРНАЯ СПРАВКА
Стендаль стал писать письма лишь в семнадцатилетнем воз-
расте, так как до 1800 года он никогда не оставлял семьи и
Гренобля (во время кратковременной поездки в Эшель ему не
было и девяти лет). Поэтому мы лишены каких-либо прямых
документов, характеризующих его настроения и идеи той поры,
о которой рассказывается в «Жизни Анри Брюлара». Переписка
Стендаля начинается со времени его приезда в Париж. Первые
его письма адресованы сестре Полине, впоследствии г-же Перье-
Лагранж.
Семнадцатилетнему Анри Бейлю казалось, что он должен
руководить воспитанием сестры, которая была моложе его на
целых три года. Он пишет ей длиннейшие письма, в которых
сказывается желание приобщить девушку-подростка ко всем
знаниям и ко всему житейскому опыту, которые он усвоил в
«новом Вавилоне» — Париже. Естественно, что письма становят-
ся особенно частыми во время его учения в Париже, от 1802 до
1805 года. Стендаль занимается литературой, затем увлекается
философией, рассматривая ее как руководство к практической
жизни. Кондильяк, Гельвеций, Дестют де Траси, Мэн де Биран
с его первой работой, написанной в духе сенсуализма, Верньо,
Ланселен — все эти философы, следующие классической фран-
цузской традиции XVIII века, были ему дороги тем, что учили
трезво смотреть на жизнь, разбираться в собственных заблужде-
ниях и открывать полезные истины строгой логикой своих рас-
суждений. Чтобы быть счастливым, по мнению Стендаля, нужно
знать «идеологию», науку о происхождении и познавательной
ценности идей, и он излагает Полине философские теории Де-
спота де Траси в бесконечных письмах, которые советует ей пе-
речитывать, пока она не постигнет всей изложенной в них пре-
мудрости. Сестра — это поверенная его философских размышле-
ний, а письма к ней являются одновременно и сердечными излия-
ниями и конспектом прочитанного.
Стендаль пишет Полине и о своей первой любви, о юной
парижской актрисе Мелани Гильбер, делает сестру посредником
между ним и его родными, рассказывает ей о своих путешествиях
и служебных делах.
Но вскоре круг его корреспондентов расширяется. Это его
парижские и гренобльские друзья. Иногда он делится с ними раз-
мышлениями о пережитом, или рассказывает им парижские
328
сплетни, или передает слухи, циркулирующие в армии. Несколь-
ко писем, написанных из России, особенно интересны. Эти впе-
чатления участника похода, умного, иронического, не склонного
принимать всерьез наполеоновские военные бюллетени, ничуть
не уважающего расшитые мундиры, представляют собой редкий
исторический документ, повествующий о «московской кампании»,
как называли ее французы, и о войне вообще. Из этих писем,
в частности, явствует, что командование «Великой армии» объ-
ясняло отступление из Москвы как наступление на Петербург.
Затем идут деловые письма. Живя в Милане, Стендаль печатает
книги в Париже, и друзья читают и критикуют его рукописи, ве-
дут переговоры с издателями и хлопочут о рецензиях.
До нас дошло несколько писем, адресованных Метильде Вис-
контини, в замужестве Дембовской. Стендаль умоляет предмет
своей безнадежной страсти разрешить ему посетить ее, просит
простить за бестактности, совершить которые заставила его
любовь, объясняет свое поведение. Эти письма, трогательные
своей наивностью, столь непосредственные и понятные всякому,
являются образцом психологического анализа, предвещающего
лучшие страницы его романов.
В совсем другом духе письма, которые Стендаль адресовал
министрам из Чивита-Веккьи, где провел долгие годы в каче-
стве французского консула. Он считал своим долгом, минуя ин-
станции, сообщать министерству о положении дел в Риме, о на-
строениях общества, о замыслах римского правительства. Он
характеризует влиятельных кардиналов и деятелей папской ку-
рии и делает это с неподражаемой точностью и восхитительной
иронией. Перед взором читателя встает единственное в своем
роде правительство, самое абсолютное и самое беспомощное из
всех, возглавляемое человеком, который может лишить своего
провинившегося подданного не только жизни, но и вечного бла-
женства, который окружен племянниками, невеждами, интрига-
нами, фанатиками и полон бесконечного пиэтета к традиции и
ненависти ко всякой новизне. Письма эти являются словно худо-
жественными миниатюрами, иллюстрирующими политическую
жизнь курии в ранний период итальянского Рисорджименто.
Стендаль не любил говорить с друзьями о своих художе-
ственных замыслах, хотя охотно выслушивал их критические за-
мечания о законченных произведениях. Тем более ценны письма,
в которых он говорит о своем творческом методе, отвечает на
упреки, которыми его осыпали за «Красное и черное», или кри-
тикует чужие произведения. Письмо к г-же Готье, например, при
всей своей краткости представляет исключительный интерес, так
как с замечательной яркостью характеризует литературно-эстети-
ческие позиции Стендаля.
Столь же интересно письмо к Бальзаку.
Нам неизвестна судьба этого письма. В архивах Стендаля
были найдены три черновых наброска. Составил ли Стендаль его
окончательный текст? Было ли оно отправлено Бальзаку? Можно
предполагать, что Стендаль выразил благодарность своему ре-
цензенту только устно, приехав в Париж в 1841 году. На это
письмо, дважды переведенное на русский язык, часто ссылались
и французские и советские критики. Между тем цитировали
329
обычно лишь один вариант письма, вернее, текст, произвольно
составленный Роменом Коломбом из черновых набросков. Мы
.сочли возможным привести все три варианта. Творческая история
этого письма представляет немалый литературный интерес. Она
свидетельствует о желании Стендаля как можно точнее выра-
зить свою мысль и подобрать максимально убедительные фор-
мулы. Так, знаменитые слова о том, что, перед тем как писать
очередную главу «Пармского монастыря», Стендаль читал «Граж-
данский кодекс», возникли не в первом наброске и, следователь-
но, свидетельствуют не о творческом процессе у Стендаля, а о
его стилистической установке и искусстве выбирать максимально
острые формулы для выражения своих идей.
Общее количество известных нам писем Стендаля достигает
полутора тысяч. В нашем издании напечатаны лишь сто двадцать
девять. Не включены письма административного характера, за-
писки, не имеющие никакого значения, некоторые письма к се-
стре, не заключающие ничего нового по сравнению с тем, что
изложено в других письмах, и т. д. В настоящем издании собра-
ны только те письма, которые могут представлять для нашего
читателя исторический, биографический или литературный ин-
терес.
Письма Стендаля были опубликованы впервые Роменом Ко-
ломбом в двух небольших томах в 1855 году. Чтобы сохранить для
потомства некоторые черновые наброски Стендаля, которые
нельзя было в то время напечатать в других томах собрания
его сочинений, Р. Коломб напечатал и их также в форме писем,
присоединив к каждому такому фрагменту небольшую «шапку»
собственного сочинения и адресовав их к самому себе или к ка-
кому-либо другому, более или менее реальному лицу, обозначен*
ному инициалами. Некоторые статьи Стендаля, печатавшиеся им
в английских журналах, Коломб напечатал в форме писем к
г-ну Стричу, который действительно был редактором английского
журнала. Эти два тома были перепечатаны в издании писем
Стендаля, подготовленном А. Попом и Шерами в трех томах,
включивших множество других новонайденных писем. Наконец,
в 1933—1934 годы письма Стендаля были напечатаны в деся-
титомном издании, подготовленном А. Мартино, фирмой
«Le Divan». В эти десять томов вошли все известные до того вре-
мени письма Стендаля. С этого издания и сделан настоящий пе-
ревод.
Некоторые, очень немногие письма Стендаля уже были пере-
ведены на русский язык и напечатаны в советских периодических
изданиях. Для настоящего издания все письма переведены зано-
во. Большинство их публикуется на русском языке впервые.
Так же, как в своих воспоминаниях и дневниках, Стендаль из
боязни цензуры или постороннего взора называл своих друзей,
свои произведения, исторических лиц или города условными име-
нами, обозначениями или инициалами. В переводе восстановлены
подлинные имена и названия, когда идентификация не подлежала
никакому сомнению. Были также исправлены неточности, кото-
рые, несмотря на текстологическую тщательность французского
издания, вкрались в печатный текст.
Б. РЕИЗОВ
330
ПРИМЕЧАНИЯ
I
Стр. 5. Лолина-Элеонора Бейль (1786—1857)—сестра Стен-
даля. В 1808 году вышла замуж за Франсуа Перье-Лагранжа,
гренобльского коммерсанта.
Адель Ребюффе (1788—1861)—дальняя родственница Стен-
даля. В 1808 году вышла замуж за Александра Петье.
Стр. 6. Дедушка — Ганьон, Анри (1728—1813)—дед Стен-
даля, гренобльский врач и общественный деятель. Оказал боль-
шое влияние на формирование литературных вкусов юного Стен-
даля.
Шальве, Пьер-Венсан (1767—1807)—преподаватель истории
в гренобльской Центральной школе; в 1797—1800 годах он редак-
тировал «Clairvoyant» — гренобльскую республиканскую газету.
Впоследствии библиотекарь Гренобльской библиотеки.
Лагарп, Жан-Франсуа (1739—1803)—французский драма-
тург и литературный критик; его многотомный «Лицей, или
Курс древней и новой литературы» написан в строго класси-
ческом духе.
«Задиг, или Судьба»— философская повесть Вольтера; «Век
Людовика XIV» — историческое сочинение того же автора.
Стр. 7. Демутье, Шарль-Альбер (1760—1801) — французский
писатель, поэт и комедиограф. Его «Письма Эмилии о мифологии»
появились в 1786—1798 годах.
Дюбуа-Фонтанель, Жан-Гаспар (1737—1812)—французский
литератор, драматург и журналист. В 1796—1803 годах читал
в гренобльской Центральной школе курс литературы, напеча-
танный в 1813 году. Стендаль имеет в виду свои записи лекций
Дюбуа-Фонтанеля.
«Селъмур»— комедия, над которой Стендаль работал в ран-
ней юности. Сюжет ее он заимствовал из «Новых рассказов»
Флориана.
Стр. 8. «Аббат де л’Эпэ» — историческая пьеса Ж-Н. Буйи,
представленная во Французской Комедии 14 декабря 1799 года/
Зинаида-Каролина Бейль (1788—1866)—младшая сестра'
Стендаля; в 1815 году вышла замуж за Александра Малэна,1
гренобльского чиновника и дальнего родственника Бейлей.
331
Фелиси и Ороне Ганьон — двоюродные сестра и брат Стен-
даля, дети Ромена Ганьона, брата матери Стендаля.
Стр. 9. Марион и Антуан — слуги семейства Ганьонов и
Бейлей.
Стр. 10. Изумительный зал.— Стендаль имеет в виду милан-
ский оперный театр Ла Скала.
Стр. 11. Дарю, Пьер (1767—1829)—граф, государственный
деятель, историк и поэт. Родственник и покровитель Стендаля;
во время итальянской кампании — главный инспектор француз-
ской армии; впоследствии занимал высокие административные и
государственные должности, был государственным советником,
министром Наполеона и генеральным интендантом армии во
время русской кампании 1812 года. После Реставрации получил
звание пэра.
Согласно Конвенции, подписанной после битвы при Маренго
(14 июня 1800 года), Арона в числе семи крепостей была отдана
Австрией Франции.
Стр. 12. Мелас, Михель, барон фон (1729—1806)—австрий-
ский генерал, командовавший австрийской армией, разбитой
французами при Маренго.
Полента — густая похлебка, обычно приготовляемая из куку-
рузной муки, пища беднейших слоев Италии
Стр. 13. Две осады Мантуи.— В 1796 году Мантуя была взя-
та французской армией после шестимесячной осады, а три года
спустя была занята войсками Суворова.
Стр. 15. М-ль Лассень (1761—1814)—основала в Гренобле
учебное заведение (пансион) для молодых девушек, которое по-
сещала Полина Бейль с 1800 по 1805 год.
Велли (1709—1759)—французский историк, автор «Всеоб-
щей истории Франции», доведенной им до 8-го тома и продол-
женной Клодом Вилларе (1716—1766) и Жан-Жаком Гарнье
(1729—1805). Об этих авторах Стендаль упоминает ниже.
Маргерит де Люсан (1682—1758)—французская романистка
и историческая писательница. «История царствования Людови-
ка XI» в 6 томах является одним из ее собственно историогра-
фических трудов.
Сен-Реаль, Сезар де, аббат (1639—1692) —французский писа-
тель и историк. Стендаль имеет в виду его «Историю заговора
испанцев против Венецианской республики».
Стр. 16. «Телемах»—эпический роман аббата Фенелона
(1651—1715).
«Сет, история, или Жизнь, воспроизведенная по памятни-
кам и преданиям древнего Египта» — роман французского писа-
теля Жана Террассона (1670—1750).
Жестокий Кребилъон.— Стендаль имеет в виду Кребильона-
старшего (1674—1762), драматурга, соперника Вольтера на фран-
цузской сцене, известного своим пристрастием к «страшным»
сюжетам.
Бюффон, Жорж-Луи-Леклер (1707—1788) —французский уче-
ный-натуралист, представитель описательного естествознания. Его
44-томная «Естественная история» была закончена Ласепедом в
1804 году.
332
«Неистовый Роланд» — герои-комическая поэма итальянско-
го поэта Лодовико Ариосто (1474—1533).
Стр. 17. Цитируемые стихи принадлежат Андре Шенье
(36-я элегия). Стендаль опускает первую часть элегии. Андре
Шенье (род. в 1762 году) был арестован по подозрению в сно-
шениях с роялистами и казнен 26 июля 1794 года.
Стр. 18. Конде, Луи, принц де, прозванный «великим»
(1621—1686)—французский вельможа, полководец и фрондер.
Стр. 19. Уолпол, Роберт (1676—1745)—английский полити-
ческий деятель, лидер партии вигов; в 1715—1717 и 1721—1742 го-
дах был премьер-министром.
Стр. 20. ...поступок Курция...— Согласно римской легенде, на
римском форуме разверзлась пропасть. Авгуры предсказали,
что она закроется лишь тогда, когда в жертву будет принесено
самое большое сокровище Рима. Патриций Курций, полагая, что
наибольшим достоянием Рима является военная доблесть, бро-
сился в пропасть с конем и при полных доспехах, пожертвовав
жизнью для общего блага.
Стр. 21. Гаэтан, Ганьон —сын Ромена Ганьона, кузен Стен-
даля.
Стр. 22. Барнав, Антуан (1761—1793)—уроженец Гренобля,
деятель Французской революции, казненный во время якобинской
диктатуры.
Мунье, Жозеф (1758—1806)—уроженец Гренобля, полити-
ческий деятель, монархист-конституционалист. При Наполеоне
стал государственным советником и префектом.
Бартельми д’Орбан (1736—1798)—гренобльский адвокат,
друг семьи Ганьонов и Бейлей.
Стр. 23. Гро, Луи-Габриэль (1765—1812) — гренобльский об-
щественный деятель и математик, дававший Стендалю частные
уроки математики.
Плана, Жан-Антуан-Амедей (1781—1864)—товарищ Стен-
даля по гренобльской Центральной школе. Окончив Политехни-
ческую школу в Париже, уехал в Италию, где преподавал мате-
матику и астрономию в Турине и Милане. Впоследствии при-
обрел известность как автор большого числа специальных науч-
ных трудов и либеральный общественный деятель.
Лагранж, Жозеф-Луи (1736—1813)—французский матема-
тик и астроном.
Стр. 24. М-ль Жорж (Маргарита-Жозефина Веммер, 1787—
1867) — знаменитая трагическая актриса, дебютировала во
Французской Комедии в 1802 году, почти одновременно с м-ль
Дюшену а (Катрина-Жозефина Рафен, 1777—1835). Обе актрисы
выступали в одном амплуа; их соперничество взволновало париж-
ских театралов, и зрительный зал Французской Комедии пре-
вратился в арену, где происходили настоящие битвы между сто-
ронниками м-ль Жорж («красивой») и м-ль Дюшенуа («талант-
ливой»). Спор прекратился лишь тогда, когда, по распоряжению
министра, обе актрисы были оставлены в театре на равных
условиях.
Эдуард Мунье (1784—1843)—сын Жозефа Мунье, друг
Стендаля. Политический деятель; барон и впоследствии пэр Фран-
333
ции. В 1802—1804 годах Стендаль был увлечен его сестрой
Викториной (1783—1822), впоследствии г-жой Ашар. Адресован-
ные Эдуарду Мунье письма Стендаля в действительности пред-
назначены для Викторины и полны намеков на его привязан-
ность к ней.
«Новая Элоиза» — роман Ж.-Ж. Руссо.
Стр. 25. ...с тем из моих земляков, которых я больше всего
уважаю.— Стендаль имеет в виду Жозефа Мунье.
«Общественный договор»— сочинение Ж.-Ж. Руссо.
«Дух законов»— философское и политическое сочинение
Монтескье.
Стр. 26. Избирательный корпус департамента Изеры собрал-
ся в ноябре 1803 года для выбора кандидатов в Сенат. Были
избраны некий г-н Клари, член Законодательного корпуса, и
г-н Дюбушаж, префект департамента Приморских Альп.
Стр. 27. Луи Крозе (1784—1858)—друг-Стендаля со времен
Центральной гренобльской школы, воспитанник Политехнической
школы, впоследствии инженер путей сообщения. Один из постоян-
ных корреспондентов Стендаля.
«Двое мужчин» — комедия, над которой Стендаль работал
в 1803—1804 годах. Комедия осталась незаконченной.
Стр. 28. Феликс Фор (1780—1859)—друг Стендаля по гре-
нобльской Центральной школе, впоследствии адвокат в Гренобле
и пэр Франции.
Вовенарг, Люк де Клапье (1715—1747)—французский писа-
тель-моралист. Ему принадлежат известные «Максимы».
Стр. 29. Дю Вор, Жак (1698—1770) — малоизвестный фран-
цузский драматург.
Стр. 30. ...предмет моей любви — Викторина Мунье, которая
в то время жила в Ренне, так как ее отец, Жозеф Мунье, был
префектом департамента Иль-е-Вилена.
Жоффруа, Жюльен-Луи (1743—1814)—известный критик.
С 1800 года вел отдел драматической критики одной из круп-
нейших парижских газет — «Journal des Debats». Враг просвети-
телей, Жоффруа вызвал враждебное к себе отношение со сто-
роны прогрессивно мыслящей общественности. Стендаль хотел
высмеять Жоффруа также и в комедии «Летеллье», оставшейся
в набросках.
Петито, Клод-Бернар (1772—1825)—французский литератор.
В 1803—1804 годах издал многотомный «Репертуар французского
театра», сопроводив пьесы своими критическими комментариями.
Стендаль имеет в виду его примечания к французскому переводу
трагедий Альфьери.
Герен, Пьер-Нарсис (1774—1833)—французский художник,
представитель позднеклассической живописи, с 1802 года поль-
зовавшийся беспримерным успехом.
Давид, Луи (1748—1825)—французский художник. Оказал
огромное влияние на развитие французской живописи эпохи Ре-
волюции и Империи и был признанным главой французской
позднеклассической школы.
Непомюсен Лемерсье (1771—1840) —французский поэт и дра-
матург.
334
Пикар, Луи-Бенуа (1769—1828) —известный комический
актер, комедиограф и романист.
Коллен д’Арлевиль, Жан-Франсуа (1755—1806)—известный
комедиограф.
Ланселен — малоизвестный французский философ XVIII века.
Парни, Эварист (1753—1814)—поэт, культивировавший
жанр легкой, «эротической» поэзии.
Стр. 32. «Андромаха» — трагедия Расина.
Стр. 33. Альфьери, Витторио (1749—1803)—драматург, со-
здатель итальянской неоклассической трагедии.
«Ученые женщины» — комедия Мольера.
В 1657 году Кромвель ответил отказом парламенту, предло-
жившему ему титул короля, но вторичное провозглашение его
протектором фактически представляло собою коронование.
Стр. 34. Фабр д’Эглантин (1755—1794) — французский поли-
тический деятель, поэт и комедиограф. Упоминаемая Стендалем
комедия Фабра называется «Филент Мольера, или Продолжение
Мизантропа» (1790).
Фьеве, Жозеф (1767—1839)—писатель и журналист.
Вайи, Этьен Огюстен де (1770—1821) — французский филолог
и поэт; занимался и журналистикой
Стр. 35. Луве, Пьер (1617—1680)—малоизвестный француз-
ский историк. Сочинения под названием «История Франции» у
Луве нет. Стендаль, очевидно, имеет в виду его книгу «Франция
в ее величии» (1674).
...с одной особой...— намек на Викторину Мунье.
Стр. 36. Марсиаль Дарю, барон (1774—1827) —младший брат
Пьера Дарю, родственник и сослуживец Стендаля.
За 80 лье отсюда — несомненно, в Ренне, где жила в то вре-
мя Викторина Мунье.
Стр. 37. Славный А.— Франсуа Перье-Лагранж, будущий су-
пруг Полины Бейль. Поездка в...— поездка в Эшель, к дяде Стен-
даля Ромену Ганьону, которую Стендаль со своими друзьями
совершил в марте 1804 года.
Маркиза де Тианж — сестра г-жи де Мошеспан, фаворитки
Людовика XIV, одна из прославленных женщин XVII века, из-
вестная остротою своего ума (ум. в 1693 году).
Ротонда — парижский ресторан.
Пене, Феликс (1782—1850)—товарищ Стендаля по гре-
нобльской Центральной школе, впоследствии богатый коммер-
сант и мэр Гренобля при Июльской монархии.
Моле, Франсуа-Рене (1734—1802)—знаменитый комический
актер.
Стр. 38. Мант, Фортюне (род. в 1780 году) —товарищ Стен-
даля по гренобльской Центральной школе.
Мален, Александр (1780—1864) —товарищ Стендаля по гре-
нобльской Центральной школе; впоследствии женился на сестре
Стендаля Каролине.
Князь Мира дон Мануэль Годой (1767—1851)—первый ми-
нистр испанского короля Карла IV. По его инициативе в 1795 го-
ду была прекращена война с республиканской Францией, за что
Годой и получил свой титул.
335
Стр. 39. Шаррон, Пьер (1541—1603) —французский философ,
богослов и моралист.
Паскаль, Блэз (1623—1662)—французский математик, фило-
соф и писатель-моралист. Последние годы своей жизни был
связан с янсенистским кружком Пор-Руайля.
Стр. 40. Г-жа Петье (1761—1830)—жена графа Клода Петье
(1749—1806), который в 1800 году был чрезвычайным послан-
ником французского правительства при Цизальпинской респуб-
лике и в канцелярии которого Стендаль работал первое время
своего пребывания в Милане.
Сен-Прё, милорд Эдуард — герои «Новой Элоизы» Руссо.
Викторина Бижильон (1783—1866) — сестра двух друзей
Стендаля по гренобльской Центральной школе. Экзальтирован-
ная девушка убежала из родного дома, но ее вернули и, пред-
полагая душевное расстройство, поместили в психиатрическую
лечебницу, где она находилась под строгим надзором.
Стр. 42. Лабрюйер (1645—1696) —известный моралист, автор
«современных характеров, или нравов»
Траси, Дестют де (1754—1836)—философ-сенсуалист, осно*
воположник науки «идеология». Его главное сочинение «Элемен-
ты идеологии» (1804—1817) было постоянным чтением Стендаля.
В 1817 году Стендаль лично познакомился с Траси, а в 1820-х
годах посещал его салон.
Стр. 43. Дорант — герой комедии Пьера Корнеля «Лжец».
...изучать банковское дело...— Вместе со своим другом Ман-
том Стендаль хотел основать банкирский дом «Мант, Бейль и К°»
и для этого изучал банковское дело.
Смит, Адам (1723—1790)—знаменитый английский эконо-
мист и философ, основатель науки политической экономии. Стен-
даль читает, по-видимому, его «Исследование о природе и при-
чинах богатства народов» (1776). Позднее Стендаль заинтере-
суется этическим учением А. Смита.
Кондильяк (1715—1780)—французский философ-сенсуалист.
Г-жа Романье (1755—1835)—троюродная сестра матери
Стендаля, частая гостья в доме Ганьонов и Бейлей.
Сен-Симон, герцог де (1675—1755) — политический деятель
и писатель; в его обширных «Мемуарах об эпохе Людовика XIV
и Регентства» дана широкая картина быта и нравов эпохи абсо-
лютизма
Стр. 44. Орест, Гермиона, Андромаха — действующие лица
трагедии Расина «Андромаха»; Федра — героиня одноименной
трагедии Расина; Север — персонаж трагедии Пьера Корнеля
«Полиевкт»; Цинна — главный герой одноименной трагедии
П. Корнеля.
Рюльер (1735—1791)—французский дипломат и историк.
В начале 1760-х годов был секретарем французского посольства
в Петербурге и очевидцем дворцового переворота 1762 года. Вер-
нувшись во Францию, написал «Анекдотическую историю рево-
люции 1762 года в России» (1797). Эту книгу и имеет в виду
Стендаль.
Стр. 45. Горации — действующие лица трагедии Пьера Кор-
неля «Гораций».
336
Стр. 46. Танкред, узнающий свою возлюбленную (Клоринду))
в убитом им рыцаре,— сюжет, заимствованный из 24-й песни
«Освобожденного Иерусалима» Торквато Тассо.
Джулио Романо (1499—1546)—известный художник и архи-
тектор римской школы, ученик и последователь Рафаэля.
Г-жа Ролан, Манон Флипон (1754—1793) —жена известного
жирондиста, гильотинирована во время якобинской диктатуры.
Оставила «Мемуары», написанные ею якобы во время тюремного
заключения.
Стр. 47. Сафо (VII—VI вв. до н. э.) — греческая поэтесса.
Долгое время в ее лирике было принято видеть подтверждение
легенд, рассказывающих историю ее отвергнутой любви.
Жюли д’Этанж, Клер — персонажи «Новой Элоизы» Руссо.
Стр. 51. Альцест — герой «Мизантропа» Мольера. Аменаи-
да — героиня трагедии Вольтера «Танкред».
Рассказ Эдипа — акт IV, сцена I трагедии Вольтера «Эдип».
Сэй, Жан-Батист (1767—1832) —- французский экономист, ав-
тор теории обмена. Стендаль имеет в виду его книгу «Трактат о
политической экономии» (1803).
Бижильон, Франсуа (1782—1827) — друг Стендаля по гре-
нобльской Центральной школе, брат Викторины Бижильон.
«Жиль Близ» — сатирический роман Лесажа (1668—1747J*
«Родогуна» — трагедия П. Корнеля.
Стр. 52. Мелани Гильбер — трагическая актриса, по театру
Луазон, возлюбленная Стендаля в 1805—1806 годах. Получив
в мае 1805 года ангажемент в театре Марселя, уехала из Парижа
вместе со Стендалем. Впоследствии вышла замуж за русского
генерала Баркова и жила в Москве.
Стр. 53. Дюгазон (1746—1809)—комический актер, у кото-»
рого Стендаль брал уроки декламации в конце 1804 и начале
1805 года.
Стр. 54. Г-н Тибодо—префект Марселя.
Сен-Виктор, Бэн де (1772—1858} — политический деятель и
поэт.
Стр. 55. Фелиппа — молодая актриса, которая брала уроки
декламации у Дюгазона.
Стр. 56. Лалан (род. в 1772 году) — в свое время извест-
ный, но довольно скоро забытый поэт, знакомый Мелани Гиль-
бер.
Рец, кардинал (1613—1679)—политический деятель, один
из вождей Фронды, автор известных «Мемуаров». Стендаль при-
водит с некоторыми искажениями отрывок из 2-й книги «Мемуа-
ров».
Стр. 57. Мой дядя — Ромен Ганьон, брат матери Стендаля.
Стр. 60. Г-жа де Сталь, Анна-Луиза-Жермена (1766—1817) —
знаменитая писательница. Стендаль судит о ее «мрачной фило-
софии» на основании ее сочинения «О влиянии страстей на сча-
стье индивидуумов и наций» (1796), в котором автор пытается
доказать пагубность и социальную опасность страстей.
Стр. 61. Барраль, Луи, виконт, де (1783—1859)—приятель
Стендаля по гренобльской Центральной школе.
22. Стендаль. Т. XV- 337
Тальма, Франсуа-Жозеф (1763—1826J — знаменитый трагик,
реформатор французского театра, пользовавшийся особой из-
вестностью в наполеоновскую эпоху.
Мезоннёв (1745—1810)— малоизвестный французский дра-
матург.
Ренуар (1761—1836)—французский филолог, поэт и драма-
тург.
Буаси д’Англа (1756—1826); — государственный деятель эпо-
хи Революции.
Г ара, Доминик-Жозеф (1749—1833} — философ и публицист
школы «идеологов».
Кабанис, Пьер-Жан-Жорж (1757—1808)— врач и философ
сенсуалистской школы, автор известной книги «Отношения меж-
ду физической и нравственной природой человека», сыгравшей
большую роль в формировании мировоззрения Стендаля.
Жан — слуга Стендаля.
Стр. 62. Виконтом Стендаль называет Луи де Барраля.
Стр. 63. Бесстрастный друг — Жозеф Рей (1779—1855),
публицист и адвокат. С 1804 года Рей был постоянным посетите-
лем салона Траси.
«Логика»—название одного из 4 томов «Элементов идеоло-
гии» Траси.
«Тщеславный» — одно из предполагаемых названий комедии
Стендаля «Летеллье», задуманной им в 1803 году и над которой
он работал периодически почти всю свою жизнь.
...предложение Ф.— Франсуа Перье-Лагранж предложил
Стендалю и Манту войти компаньонами в банкирский дом некое-
го Флори. Для этого Стендаль должен был вложить в дело
50 тысяч франков и надеялся получить их от своего отца.
Стр. 64. Бланш, Ружье де Ла-Бержери — дочь префекта
Ионны, где в то время работал Луи Крозе.
Стр. 65. Пирр, царь Эпирский (319—272 г. до н. э.)—один из
известнейших полководцев и завоевателей древности; Кинеас —
приближенный Пирра, пытавшийся отговорить царя от завоева-
ния Италии. Спор Пирра и Кинеаса был избран Буало темой его
1-го послания королю; на это послание и намекает Стендаль.
Вертер — герой романа Гете «Страдания молодого Вертера»,
Гюстав де Линар -— герой романа г-жи де Крюднер «Вале-
ри» (1803).
Клер д'Альб — героиня одноименного романа г-жи Коттен
(1799).
Стр. 67. ...доброго отца Пеки.— Стендаль брал уроки англий-
ского языка у ирландского монаха Пеки.
Стр. 68. Иффланд, Август-Вильгельм (1759—1814)—извест-
ный немецкий актер в драматург.
Стр. 70. Армида — героиня «Освобожденного Иерусалима»
Гассо, владетельница волшебного замка и садов, расположенных
среди болот.
...борьба чести с любовью...— Стендаль намекает на свое увле-
чение Вильгельминой фон Грисгейм (1786—1861). дочерью прус-
ского генерала, бывшего комендантом Брауншвейга до его окку-
пации французскими войсками.
338
Стр. 72. Огюстэн Перье — гренобльский банкир.
...сельскохозяйственная мания...— Стендаль намекает на сель-
скохозяйственные занятия своего отца, поглощавшие большие
средства.
Стр. 73. «История сэра Чарльза Грандисона» — известный
роман английского писателя Сэмюэля Ричардсона; главный герой
романа является воплощением всех возможных добродетелей.
Письмо № 22 написано в Брауншвейге.
Стр. 75. Письмо № 23 также написано Стендалем в Браун-
швейге.
«Ленора» — знаменитая баллада немецкого поэта Бюрге-
ра (1747—1794).
Стр. 76. Лебрен, Экушар (1729—1807)—известный поэт, про-
званный французским Пиндаром. Ему принадлежит стихотвор-
ный перевод начала «Илиады».
Стр. 77. Вандейская война...— В 1793 году в Вандее вспых-
нул сильный контрреволюционный мятеж, вскоре принявший ха-
рактер войны против республиканской Франции. Мятеж был по-
давлен республиканскими войсками.
Осада Лиона.— В июне 1793 года в ряде южных городов
Франции, в том числе и в Лионе, произошло восстание рояли-
стов. Восставшие открыли военные действия против Республики.
Правительство Конвента организовало осаду Лиона, которая дли-
лась несколько месяцев. В октябре Лион был взят республикан-
скими войсками.
Стр. 78. Г-жа Дарю, Александрина (1783—1815) — жена гра*
фа Пьера Дарю.
Стр. 80. Аббат Прево (1697—1763)—знаменитый француз-
ский писатель; прожил жизнь, полную скитаний и приключений.
Прево бежал из монастыря, когда ему был 31 год.
Сведения о доходах французского писателя-мемуариста Дюк-
ло не соответствуют утверждениям Стендаля.
Стр. 82. Тетушка Серафи (1760—1797) —младшая сестра ма-
тери Стендаля.
Фраскати — кафе и игорный дом в Париже. Сад при доме
Фраскати был традиционным местом летних балов и публичных
увеселений.
Стр. 83. Г-жа Пьетрагруа, Анджела (род. в 1777 году) — жена
миланского чиновника. Стендаль встречался с нею в Милане в
1800 году, а затем одиннадцать лет спустя. Одна из самых
сильных привязанностей Стендаля.
Карло Гоцци (1720—1806)—итальянский поэт и драматург,
соперник и противник Гольдони.
Стр. 84. Смерть Клоринды — эпизод из 24-й песни «Освобож-
денного Иерусалима» Тассо.
По сообщению историков, события, описываемые Стендалем,
произошли в Брауншвейге 4 и 5 сентября 1808 года.
Стр. 88. Авгиева конюшня.— По преданию, Авгий, элидский
царь, держал в своих конюшнях, которые не чистились в тече-
ние тридцати лет, 3 тысячи быков. Чистка авгиевых конюшен —
один из подвигов Геракла.
339
Стр. 89. Мур, Джон (1729—1802) — английский врач и ли-
тератор. Стендаль читает его книгу «Общество и его нравы во
Франции, Швейцарии и Германии».
Стр. 94. Бург — императорский дворец в Вене.
Стр. 96. Муссо — парижский парк, более известный под на-
званием парка Монсо.
Леви, герцог де (1755—1830) —французский экономист и пи*
сатель. Стендаль читает его «Максимы и размышления на раз-
личные темы» (1808).
Стр. 97. Лабуисс, Огюст де (1778—1852)—французский по-
литический деятель, литератор и поэт. Его «Мысли, моральные,
политические и литературные замечания и размышления» появи-
лись в 1800 году.
Стр. 99. ...Моя новая должность.— 10 августа 1810 года Стен-
даль был назначен аудитором Государственного Совета.
Стр. 100. «Свадьба Фигаро» — опера Моцарта; либретто Ло-
ренцо да Понте написано на сюжет известной пьесы Бомарше.
дело... 6 тысяч франков.— Стендаль поручил Феликсу Фору
занять в Гренобле 6 тысяч франков под залог причитающейся
ему доли отцовского наследства.
Стендаль просил своего отца купить ему титул барона.
Стр. 101. Луи де Белилъ (1788—1823) —друг и сослуживец
Стендаля по Государственному Совету; во время Реставрации
неоднократно был префектом.
Бёрк, Эдмунд (1729—1797)—известный английский полити-
ческий деятель и литератор. Его книга «Философское исследова-
ние происхождения наших идей о возвышенном и прекрасном»
появилась в 1757 году.
Стр. 102. Лафонтен, Август (1758—1831J — автор сентимен-
тальных романов.
Порпорати, Карло Антонио (1741—1816)—итальянский
гравер.
Стр. 103. Артария (ум. в 1790 году} — венский музыкальный
издатель. По-видимому, Стендаль говорит о его сыне.
Г-жа Рекамье, Жюли (1777—1849)—знаменитая красавица,
хозяйка салона, где собирались влиятельные лица еще во вре-
мена термидорианской реакции. В эпоху Империи г-жа Рекамье,
отказавшаяся от придворной должности, была в немилости у
императора.
Г-жа Тальен, Терезиа (1770—1835)—жена известного тер-
мидорианца. Имела салон, бывший довольно влиятельным в
эпоху Директории.
Стр. 104. Тюэлен — местечко близ Гренобля, где у Полины
Перье-Лагранж было небольшое имение.
Французскому астроному Лаланду (1732—1807)) принадлежит
«Путешествие одного француза в Италию» (1769). Эту книгу и
рекомендует Стендаль своей сестре.
Стр. 105. Симон Майр (1763—1845)—итальянский компози-
тор, немец по происхождению. Его слава померкла с появлением
Россини.
Стр. 106. „.восемь мужей, живших между 1460 и 1560 года-
ми.— Из названных Стендалем художников только пять жили
340
в указанный период. Гвидо Рени (1575—1642), Доменикино
(1581—1641) и Аннибале Карраччи (1560—1609) жили значи-
тельно позже. Поэтому Стендаль не мог прочесть их биографий у
Джорджо Вазари (1511—1574), чье сочинение «Жизнеописание
наиболее знаменитых живописцев, скульпторов и архитекторов»
появилось в 1550 году и было дополнено 18 лет спустя.
Кошен, Шарль-Никола (1715—1790)—известный француз-
ский гравер, был автором «Путешествия в Италию, или Собран
ния заметок о произведениях живописи и скульптуры, находя-
щихся в крупнейших городах Италии» (1758).
Джошуа Рейнольдс (1728—1792) —знаменитый английский
художник. Его «Речи об искусстве» неоднократно переводились
на иностранные языки.
Анжелина Берейгер (1786—1841)—актриса Итальянского
театра в Париже, была любовницей Стендаля в 1811—1814 годах.
Стр. 107. М-ль Марс (1779—1847)—французская актриса.
Дебютировала во Французской Комедии в 1799 году, но первые
годы успеха не имела.
Стр. 108. Чимароза, Доменико (1749—1801)—итальянский
композитор. Его комическая опера «Тайный брак» была любимой
оперой Стендаля.
Анджела — по-видимому, г-жа Анджела Пьетрагруа.
Стр. 109. ...уговорил Анжелу...— На этот раз речь идет, по-
видимому, об Анжеле Берейтер.
«Живопись».— Речь идет об «Истории живописи в Италии»,
над которой Стендаль работал в Париже в конце 1811 года.
Стр. 111. «Pazzo per la musica» — комическая одноактная
опера Майра.
Генерал — Матье Дюма (1753—1837); во время войны 1812 го-
да был генеральным интендантом французской армии и непо-
средственным начальником Бейля
Стр. 112. Жуэнвиль, Луи — товарищ и сослуживец Стен-
даля во время Итальянской кампании.
Г-жа Бюрсе — французская актриса.
Бюш, Антуан — аудитор Государственного Совета; Жийе —
военный комиссар; сослуживцы Стендаля.
«Виргиния».— По-видимому, речь идет о трагедии итальян-
ского драматурга Витторио Альфьери.
Стр. 113. Генерал Кирженер, Жозеф (1766—1813), командо-
вал инженерными войсками во время русской кампании 1812 года.
Ростопчин, Федор Васильевич (1763—1826), был военным гу-
бернатором Москвы в 1812 году. Долгое время считался инициа-
тором московского пожара, хотя сам он это отрицал.
Стр. 114. «Галерея Пале-Рояля».— По-видимому, Стендаль
называет так сочинение французского писателя Ретифа де ла
Бретонна (1734—1806) «Пале-Рояль».
Стр. 116. Неаполитанский король — Иоахим Мюрат (1771—
1815), маршал Франции и один из крупнейших полководцев
французской армии.
Стр. 118. Вилъбланш — аудитор Государственного Совета,
интендант Смоленского губернаторства.
341
Николаи — аудитор Государственного Совета, интендант гу-
бернаторства Вильны.
Нансути, Этьен-Мари-Антуан Шампьон, граф де (1768—•
1815)—дивизионный генерал; командовал драгунами и кираси-
рами.
Сен-Дидье был генеральным секретарем интендантства фран-
цузской армии.
Де Куртен заведовал госпиталями французской армии.
Стр. 121. Пасторе, Амеде-Давид, граф (1791—1857)—сослу-
живец Стендаля по Государственному Совету, был интендантом
Вйтебского губернаторства. Впоследствии перешел на сторону
Бурбонов, занимал ряд административных должностей в эпоху
Реставрации и пытался оказать протекцию Стендалю.
Стр. 123. Алина, 7 лет, и Наполеон, 5 лет,—дети Пьера Дарю.
Стр. 124. Замок Бешвиль был летней резиденцией семьи
Дарю.
Стр. 125. Князь — главный казначей Лебрён де Плэзанс, име-
ние которого было по соседству с имением Дарю.
Г-жа Нардо (1753—1828) — мать Александрины Дарю.
М-ль Полина — старшая дочь Пьера Дарю (9 лет).
Голубой крест — орден Объединения, основанный Наполео-
ном в 1811 году в память о присоединении Голландии к Франции.
Стр. 129. Г-жа Мику д’Юмон — супруга льежского префекта,
подруга г-жи Дарю.
Г-жа дю Деффан, маркиза (1697—1780), известна своей пе-
репиской со многими замечательными людьми XVIII века, в том
числе с Вольтером, Орасом Уолполом, Даламбером, Монтескьё
и др. Переписка ее была опубликована после ее смерти.
Стр. 130. Его превосходительство — граф П. Дарю.
Клеман де Рис, Эмиль (1786—1836) был военным в эпоху
Наполеона и пэром Франции при Реставрации.
Стр. 131. Битва под Малоярославцем, явившаяся перелом*
ным моментом войны, произошла 12(24) октября 1812 года и за-
кончилась победой русских войск.
Стр. 132. Г-жа де Бор, г-жа Лебрён — сестры Пьера Дарю.
Гаэтан Ганьон участвовал в русской кампании в качестве
младшего помощника военного комиссара и был взят в плен во
время отступления из России.
Стр. 133. Графиня Беньо (1769—1825)—жена графа Бёньо
(1761—1835), видного государственного деятеля эпохи Империи
и Реставрации. В первые годы Реставрации граф Бёньо делает
безуспешные попытки оказать Стендалю протекцию. Стендаль
посвятил графине Бёньо (которую он иногда называл г-жой До-
линьи) свою первую книгу — «Письма о Гайдне, Моцарте и Ме-
тастазно».
Стр. 137. Королем Вестфалии в 1807—1814 годах был Жером
Бонапарт, брат Наполеона.
Стр. 138 Герцог Фриульский, маршал Дюрок (род. в 1772 го-
ду) — один из крупнейших полководцев Наполеона, был убит пу-
шечным ядром 22 мая 1813 года.
Г-жа Бороне — мать Анджелы Пьетрагруа.
Стр. 139 Антонио Пьетрагруа (род. в 1795 году)—сын Анд-
желы Пьетрагруа.
342
Стр. 140. Битва при Пантене и на Монмартре (29—30 марта
1814 года) была последней попыткой французской армии оста-
новить войска союзников. 31 марта была подписана капитуля-
ция Парижа.
Стр. 140—141. ...человека, от которого завишу.— Стендаль
имеет в виду своего отца.
Стр. 141. Эннемон Эли — гренобльский нотариус и поверен-
ный Стендаля.
Г-жа Дервиль — так Стендаль называет г-жу Софи Готье
(Софи Булон, 1787—1842), жену нотариуса и приятельницу По-
лины.
<0 Германии* — книга г-жи де Сталь; первое издание (1810)
было уничтожено по приказанию Наполеона. Книга стала извест-
ной лишь после падения Империи.
Бенжамен Констан (1767—1830) —французский политический
деятель, философ и писатель. Отрицательно относясь к поли-
тическому режиму Империи, он напечатал в 1814 году брошюру
<0 духе завоевания и об узурпации в их отношениях к евро-
пейской цивилизации», направленную против Наполеона. Не-
смотря на это, Констан был приближен Наполеоном во время Ста
дней и явился одним из составителей конституции (так называе-
мого «Дополнительного Акта») Империи. В эпоху Реставрации
Б. Констан стал одним из вождей либеральной оппозиции.
Стр. \42. Кюриаль (1774—1829)—граф, дивизионный ге-
нерал.
Стр. 143. Маленький король.— Вероятно, Стендаль говорит о
Викторе-Эммануэле I (1759—1824), короле Пьемонта.
Лорд Бентинк (1774—1839) — английский государственный
деятель и дипломат. В 1811—1813 годах руководил английским^
военными экспедициями в Италии и Испании и способствовал ре-
ставрации в Италии. С 1827 г. был генерал-губернатором Индии,
Стр. 144. Одна миланская дама — Анджела Пьетрагруа.
Стр. 146. Кашу — в данном случае ароматические таблетки,
употребляемые как дезодорирующее средство. '
В Милане есть три Каза Клеричи, но ни один из них не на-
ходится у Восточных Ворот.
«Пиявка» — муж Анджелы Пьетрагруа.
Стр. 147. Руан.— Стендаль был в то время в Милане.
Луи-Александр-Сезар Бомбе — псевдоним, под которым
Бейль опубликовал свою книгу «Жизнь Гайдна, Моцарта и Ме-
тастазио».
Карпани, Джузеппе (1752—1825)—итальянский музыкаль-
ный критик, автор книги «Письма о жизни и творчестве знаме-
нитого композитора Джузеппе Гайдна» (1812). Стендаль исполь-
зовал приводимый в книге материал для своей «Жизни Гайдна».,
20 сентября.— Дата ошибочна. Письмо Карпани было опуб-
ликовано 20 августа.
Стр. 148. Юм, Давид (1711—1776} — английский философ и
историк, автор многотомной «Истории Англии».
Рапен-Туарй (1661—1723)—французский историк, написав-
ший «Историю Англии» в 8 томах.
Лакретель, Шарль де (1766—1855)—французский историк и
публицист, автор «Истории Франции эпохи религиозных войн».
343
Анкетиль, Луи-Пьер (1723—1806)—французский историк.
Войны Лиги, организации, созданной крайними католиками в
конце XVI века для борьбы с протестантским движением во
Франции, описаны им в его сочинении «Дух Лиги» (1767).
Буччинелли — миланский издатель, опубликовавший книгу
Карпани.
Стендаль имеет в виду отдельные разделы своей книги
«Жизнь Гайдна, Моцарта и Метастазио».
Стр. 149. В Мансе жил в то время Луи Крозе.
...первый том.— Здесь и ниже речь идет об «Истории живо-
писи в Италии», дополнительные главы которой Стендаль по-
сылает Крозе.
Апостолы — описание плафона Сикстинской капеллы.
Стр. 150. Сэр Уильям Итон—английский писатель и поли-
тический деятель. Инициалами У. И. подписаны многочисленные
примечания к «Истории живописи в Италии?, на деле принад-
лежащие самому Стендалю.
Лондон — французский гравер. Стендаль хотел заказать Лан-
дону иллюстрации к своей «Истории живописи в Италии».
Книжка — «Жизнь Гайдна, Моцарта и Метастазио».
«Эдинбургское обозрение» — английский журнал, основанный
в 1802 году и выходивший раз в три месяца. Журнал печатал
статьи по вопросам науки и литературы, а также занимался по-
литическими проблемами, в которых придерживался либеральной
точки зрения. В первые годы своего существования «Эдинбург-
ское обозрение» пользовалось репутацией революционного жур-
нала.
Байрон родился в 1788 году; в 1816 году ему было всего
28 лет.
Ловелас — герой романа Ричардсона «Кларисса Гарлоу»
(1748).
Три прокурора, выходящие с представления «Сида» (см.
Гельвеций, «Об уме», рассуждение II, гл. IV), сравнивая юрис-
пруденцию с поэзией, утверждают, что они не менее умны, чем
Корнель, и что поэзия отнюдь не сложнее юриспруденции. Этим
примером Гельвеций иллюстрирует мысль о том, что каждый че-
ловек ценит в другом лишь сходство с самим собой.
Стр. 151. Мой браг—Фридрих Шлегель (1772—1829) —один
из основателей романтической школы в Германии.
М. В. A. A. (Monsieur Beyle, ancien auditeur))—под этими
инициалами был скрыт автор «Истории живописи в Италии».
Стендаль ошибается: «Гяур», поэма Байрона, не разделена
на песни; «Абидосская невеста» — в двух песнях.
Стр. 152. «Quarterly Review»— английский журнал, основан-
ный в 1809 году.
Посвящение.— Стендаль хотел посвятить «Историю живописи
в Италии» русскому императору Александру I, так как одно вре-
мя он предполагал отправиться в Россию в качестве преподава-
теля эстетики. Лишь позднее он заменил посвящение Александ-
ру I посвящением Наполеону.
Иезуит — отец Стендаля, Шерюбен Бейль. Дед Стендаля, Ан-
ри Ганьон, умер в 1813 году в возрасте 85 лет.
344
Стр. 153. Бассе, Камилл, барон (1781—1852)—сослуживец
и друг Стендаля.
Стр. 154. Париж.— Стендаль, по-видимому, в то время был
еще в Милане.
Детуш (1680—1754) — французский комедиограф, пользовав-
шийся большим успехом в XVIII веке.
Стр. 155. Завещанием от 1 сентября 1810 года Стендаль на-
значал свое состояние в качестве ежегодной премии за лучший
трактат, посвященный изучению человеческих страстей.
Дюбо, Жан-Батист (1670—1742)—французский историк и
критик, автор «Критических размышлений о поэзии и живописи»
(1719).
Optumus quisque benefacere...— искаженная цитата из «Заго-
вора Катилины» (VIII, 5) римского историка Саллюстия (I в. до
н. э.): Optumus quisque facere quam dicere, sua ab a liis bene fasta
laudari, quam ipse aliorum narrare malebat — Всякий доблестный
человек предпочитал действовать, а не говорить; <предпочитал>,
чтобы другие восхваляли его подвиги, чем сам рассказывать о
подвигах других.
Стр. 156. Мартен, Луи-Эме (1782—1847)—французский вто-
ростепенный писатель.
Стр. 157. Канова, Антонио (1757—1822J — знаменитый италь-
янский скульптор, классик.
Монти, Винченцо (1754—1826)—итальянский поэт и драма-
тург.
Хобхауз (1786—1869J — английский политический деятель и
писатель, друг и один из душеприказчиков Байрона.
Он сам не знает...— В письме к г-же Беллок от 1824 года
Стендаль приписывает эту фразу Байрону.
Стр. 158. Речь идет о примечании, которое Крозе должен
был включить в готовящееся издание «Истории живописи в Ита-
лии». Пробный шар — так названа в нем «История живописи».
Непохожая подпись.— Стендаль хотел напечатать «Историю
живописи в Италии» под псевдонимом Джулио Онуфрио Лани из
Ниццы.
La Seggiola— Мадонна alia Seggiola— гравюра Моргена с
картины Рафаэля.
Марест, Адольф де, барон (1784—1867) — друг Стендаля. Во
время Реставрации был секретарем префектуры в Безансоне, а
затем служил в министерстве полиции. В политике Марест при-
держивался крайне реакционных взглядов.
Стр. 159. В январе 1818 года парламентом был принят ре-
акционный закон о печати, предусматривавший дальнейшее уси-
ление цензуры и привлечение к судебной ответственности авто-
ров и издателей за малейшее нарушение цензурных правил. Закон
вызвал возмущение всей прогрессивной общественности страны.
Галиньяни — издатель «Galignani’s Messenger», владелец
библиотеки-читальни, в которой можно было найти крупнейшие
европейские газеты и периодические издания. После его смерти
(1821) его дело было продолжено его сыновьями.
Делаете замечания на полях.— Марест читал в то время
«Рим, Неаполь и Флоренцию».
345
Эгрон — парижский издатель, у которого вышла книга «Рим,
Неаполь и Флоренция в 1817 г.» под псевдонимом Стендаль.
Мефре, Ашиль де (1781—1832) — уроженец Гренобля, про-
винциальный чиновник, знакомый Стендаля.
Стр. 160. Мой лучший друг.— Стендаль имеет в виду самого
Мареста.
Дальпоццо, Фердинандо (1768—1843)—итальянский обще-
ственный деятель, адвокат и публицист. Книга, о которой гово-
рит Стендаль, была опубликована им анонимно и называлась
«Труды миланского адвоката, уроженца Пьемонта».
Кизлар-ага — надзиратель в серале турецкого султана.
Стр. 161. Шуазель, герцог де (1719—1785) — французский го-
сударственный деятель и дипломат, министр иностранных дел,
был фактически главой правительства. В 1770 году был отставлен
от дел в результате дворцовой интриги, организованной герцогом
д’Эгюильоном.
Ленге, Жозеф. (1791—1851)—журналист и филолог. Был
секретарем и сотрудником герцога Деказа (1780—1860). Герцог
Деказ («приятель Ленге») в 1818 году был министром внутрен-
них дел и фактическим главой французского правительства.
«Дом Банкалъ»— так назывался притон в городе Роде, в ко-
тором был убит французский судья Фюальдес. Слова «Дом Бан-
каль» были написаны однажды на дверях особняка Талейрана.
Аполлинер, граф д’Аргу (1782—1858).— родственник и по-
кровитель Адольфа де Мареста; в 1817 году был префектом
департамента Гар; два года спустя стал пэром Франции. При
Июльской монархии неоднократно занимал различные министер-
ские посты и был директором Французского банка.
Стр. 162. Доминик — сам Стендаль.
18 октября 1817 года в замке Вартбург состоялось собрание
немецкой молодежи, послужившее началом широкого оппозици-
онно-либерального движения в Германии.
Стр. 163. Г-н де Сильвен обладал пожизненным правом соб-
ственности на этаж дома, принадлежавшего Стендалю. В 1819 го-
ду Стендаль продал этаж Сальвена.
Кони площади Карусель. Триумфальная арка на площади
Карусель в Париже была во время Империи увенчана бронзовы-
ми конями, вывезенными из Венеции и после 1815 года в Венецию
возвращенными. Впоследствии на Триумфальную арку была
водружена скульптурная группа Бозио, аллегорически изобража-
ющая Реставрацию.
Стр. 164. Джефферсон (1743—1826)—известный американ-
ский политический деятель и просветитель, президент США в
1801—1809 годы, осуществивший реформы буржуазно-демократи-
ческого характера и потому пользовавшийся симпатиями фран-
цузских идеологов. Дестют де Траси написал для Джефферсона
«Комментарии к «Духу законов» Монтескьё», которые и были
впервые изданы в Америке в 1811 году и лишь затем напечатаны
во Франции. Именем Джефферсона Стендаль обозначает назван-
ную работу Дестюта де Траси.
Защитник Антиноя — сам Стендаль. Глава CVIII «Истории
живописи в Италии» дала повод недружелюбной критике обви-
нить Стендаля в безнравственности.
346
Ван-Бросс — так Стендаль называет своего друга барона
Шмидта (подлинное имя —Ван Дорслар).
В июле 1817 года в Лионе был раскрыт республиканский за-
говор; последовали массовые аресты и казни. Вскоре начальник
полиции в Лионе Сенвиль подал министру полиции Деказу ра-
порт, в котором разоблачал полицейские провокации в лионском
деле и утверждал, что судебная расправа над лионцами была
не мотивирована. В Лион был командирован маршал Мармон,
который подтвердил факт полицейской провокации.
Герцог де Фельтр был военным министром Людовика XVIII
до тех пор, пока не была раскрыта провокаторская деятельность
некоторых военных в связи с лионскими событиями.
Стр. 165. Зеленый цвет был эмблемой Карла д'Артуа, буду-
щего Карла X.
Генерал Донадьё с декабря 1815 по март 1818 года командо-
вал военными силами в Гренобле и руководил подавлением рес-
публиканского мятежа Дидье.
Байар, Пьер Террайль (1476—1524)—знаменитый фран-
цузский военачальник, прозванный «рыцарем без страха и
упрека».
Ледигьер, герцог де (1543—1627)—французский маршал и
коннетабль.
Шоппен д'Арнувиль — префект департамента Изеры с августа
1817 года.
...оба дворянства...— Стендаль имеет в виду родовое дворян-»
ство («дворянство крови») и дворянство судейскоё («дворянство
мантии»).
Питт, Вильям-младший (1759—1806)' — английский государ-
ственный деятель, лидер партии тори; Питт был главным орга-
низатором европейской коалиции против революционной и напо-
леоновской Франции.
Тимон — так Стендаль называет, по-видимому, французского
короля Людовика XVIII, по ассоциации с героем трагедии
Шекспира Тимоном Афинским, ярым человеконенавистником.
...высылаете иностранцев...— Речь идет об иностранных вой-
сках, с 1814 года находившихся на территории Франции.
Стр. 166. Стэнхоуп, Чарльз (1753—1816)—английский поли-
тический деятель, не одобрявший анти француз скую политику
правительства Питта.
Елена (Нина) Вигано — дочь знаменитого итальянского ба-
летмейстера Сальваторе Вигано, чрезвычайно ценимого Стенда-
лем; «Отелло», «Мирра» и «Прометей» — балеты Сальваторе Ви-
гано.
Стр. 167. Винтер, Петер (1754—1825)—немецкий компози-
тор, автор большого числа музыкальных произведений крупных
и малых форм. «Этелинда»—опера Винтера.
Конт, Франсуа-Шарль-Луи (1782—1837)—известный либе-
ральный публицист. В 1814 году вместе с Шарлем Дюнуайе
(1786—1861) основал оппозиционный журнал «Сепзеиг», сыграв-
ший огромную роль в политической борьбе первых лет Реставра-
ции. В 1818 году против Конта и Дюнуайе было возбуждено
судебное дело за нападки на правительство. Конт эмигрировал в
847
Швейцарию, а Дюнуайе подвергся непродолжительному тюрем-i
ному заключению.
Закон о воинской повинности.— В начале 1818 года в парла-
менте обсуждался законопроект, предусматривавший пополнение
армии путем жеребьевки, проводимой ежегодно среди всех фран-
цузов, достигших двадцатилетнего возраста. Несмотря на серьез-
ное сопротивление либеральной оппозиции, законопроект был
принят в марте 1818 года.
Стр. 168. ...пятой части.—Согласно Хартии, Палата депута-
тов обновлялась ежегодно путем выборов на одну пятую ее часть.
«Французская Минерва» — политический, экономический и
литературный непериодический журнал либеральной партии, осно-
ванный в феврале 1818 года. В № 6 «Минервы» была напечатана
статья Б. Констана о том, соответствует ли духу Хартии публич-
ное обсуждение действий судебных властей и способствует ли оно
уважению к ним. Эту статью, проникнутую либеральными поли-
тическими принципами, по-видимому, и имеет в виду Стендаль.
6 марта 1818 года Ленге напечатал в «Journal des Debats»
статью о «Риме, Неаполе и Флоренции», но уже 9 марта та же
газета порицала эту статью.
Дело моей сестры.— Семья Перье-Лагранж после смерти
Франсуа Перье-Лагранжа возбудила против Полины процесс,
требуя от нее отчета о состоянии ее мужа.
Стр. 169. Лаффитт, Жак (1767—1844)—французский банкир
и политический деятель. Во время Реставрации был сторонником
герцога Орлеанского, будущего Луи-Филиппа, и в первые годы
Июльской монархии являлся одним из ближайших помощников
короля.
Стр. 170. Де Пина (1779—1842) был в то время мэром Гре-
нобля.
Стен чаль имеет в виду трагедию Монти «Кай Гракх».
Монти был известен своей политической беспринципностью, за
что Стендаль и назвал его «флюгером».
На набережной Малаке в Париже помещалось в то время
министерство полиции, в котором служил Ленге.
В ноябрьском номере 1817 года «Эдинбургского обозрения»
появилась анонимная статья о «Риме, Неаполе и Флоренции»
Стендаля Своим письмом Стендаль отвечает на критику англий-
ского журнала.
Сиенна.— Стендаль был в то время в Гренобле.
Миллен (1759—1818) — французский археолог. В том же но-
мере «Эдинбургского обозрения» была напечатана рецензия на
его книгу «Путешествие в Савойю, Пьемонт, Ниццу и Геную»
(1816). Рецензия эта была более благоприятна, чем рецензия на
книгу Стендаля.
Стр. 171. Полковник Форсайт.— Стендаль имеет в виду, по-
видимому, Джозефа Форсита (Forsyth) (1763—1815), шотланд-
ского писателя, чья книга «Заметки о древнем и новом искусстве
и литературе, набросанные во время путешествия по Италии в
,1802—1803 годах» была опубликована в 1813 году. Стендаль оши-
бается: Форсит не был военным
348
«Геркуланум»,— «Эдинбургское обозрение» упрекало Стенда-
ля в неправильном написании этого слова.
Кардинал Гонсалес,— Стендаль в своей книге неоднократно
упоминает о кардинале Консальви, известном политическом дея-
теле папского государства. «Эдинбургское обозрение» ошибочно
печатает Гонсалес.
Юстес, Джон (1762—1815)-—ирландский священник; опубли-
ковал в 1813 году «Путешествие по Италии», впоследствии не-
однократно переиздававшееся со многими дополнениями.
Стр. 172. Силий Италик — римский оратор и эпический поэт
I века н. э.; его поэма о Второй пунической войне полна сведений
географического и этнографического характера.
Стаций — римский поэт I века н. э.
Стр. 174. Вальтеллина — долина в Итальянских Альпах.
В 1814 году вместе с Ломбардией была присоединена к Австрии.
Стр. 175. Прина, Джузеппе (1766—1814) — министр финансов
Итальянского королевства. Его налоговая политика вызвала к
нему всеобщую ненависть, и после падения Наполеона он был
убит на улицах Милана разъяренной толпой.
Стр. 177. Фенестрелла — крепость близ Турина, служившая
государственной тюрьмой.
Габриак (1792—1865) — атташе французского посольства в
Турине.
Радзори, Джованни (1761—1837)—итальянский ученый-ме-
дик, писатель и общественный деятель. В 1816 году за причаст-
ность к карбонарскому движению был заключен на два года в
мантуанскую крепость.
Стр. 178. Кювье, Жорж (1769—1832) — французский естество-
испытатель.
Гумбольдт, Александр (1769—1859)—немецкий естество-
испытатель, в 1810—1820-х годах жил в Париже.
Лодовико ди Бреме (1781—1820) — миланский публицист и
литературный критик; один из деятелей романтического движе-
ния в Ломбардии.
Брум, лорд Генри (1779—1868)—английский государствен-
ный деятель, историк и литератор.
Стр. 179. Алессандро Верри (1741—1816)—итальянский пи-
сатель. Его «Римские ночи» были переведены на французский
язык Луи-Франсуа Лестрадом (1768—1840), известным общест-
венным деятелем и публицистом.
Фюальдес (1761—1817)—имперский прокурор в городе Роде;
с падением Империи удалился от дел. 19 марта 1817 года он
был убит своими политическими противниками.
Дидье, Жан-Поль (1758—1816)—адвокат, организовал в
1816 году в Гренобле бонапартистский заговор. Едва начавшееся
восстание было подавлено. Дидье был выдан своими сообщника-
ми и казнен.
Сенвиль — начальник лионской полиции, в 1818 году опубли-
ковал брошюру «Отчет о событиях, происходивших в Лионе с
5 сентября 1816 г. по конец октября 1817 г.».
Беранже де ла Дром, генеральный адвокат во времена Импе-
рии, опубликовал в 1818 году книгу «Уголовный суд во Франции»,
349
вызвавшую значительный резонанс в европейском общественном
мнении.
Стр. 180. Мишу (1781—1828) — гренобльский приятель Стен-
даля, муниципальный советник.
Фалькон (1747—1830)—гренобльский книготорговец, владе-
лец библиотеки-читальни.
Хэзлитт, Вильям (1778—1830)—видный английский публи-
цист и литератор.
„.парламентский катехизис Дж. Бентама.— Стендаль имеет в
виду книгу Бентама «Проект парламентской реформы, изложен-
ный в виде катехизиса, с мотивировкой каждой статьи», опубли-
кованную в 1817 году.
Дембовская, урожденная Метильда Висконтини — миланская
дама, которой Стендаль был увлечен в 1818—1821 годах.
Стр. 182. «Conciliatore»—литературный и научный журнал,
основанный в 1818 году миланскими романтиками. Был закрыт в
октябре 1819 года за связь с карбонаризмом.
Эрмес Висконти, маркиз (1784—1841} — итальянский фило-
соф и филолог, один из деятелей итальянского романтизма.
«Ксифарес» — так Стендаль называет трагедию Расина «Мит-
ридат». «Ричард III»— историческая драма-хроника Шекспира.
Стр. 183. Генри Хэллэм (1777—1859)—английский полити-
ческий деятель, историк и критик. Его книга, о которой говорит
Стендаль, называется «Обзор положения в Европе в средние
века».
Вильнев, маркиз де (1744—1830)—реакционный государст-
венный деятель.
Бёркбек, Морис (1764—1825)—англичанин, эмигрировавший
в Америку и опубликовавший «Записки о путешествии по Амери-
ке от побережья штата Виргинии до Иллинойса» (1817).
Стр. 184. Новая рукопись со Св. Елены.— Стендаль имеет в
виду анонимную «Рукопись, неизвестным образом дошедшую
с о-ва Святой Елены», опубликованную в Лондоне в 1817 году.
Риджуей, Вилльям — адвокат, печатавший отчеты о судебных
процессах в Англии и Ирландии и составлявший историю судо-
производства в этих странах.
Тальен (1769—1820)—политический деятель эпохи Револю-
ции, один из организаторов термидорианского переворота
1794 года.
Жеронт — персонаж французской классической комедии,
смешной и глупый старик. Стендаль называет Жеронтом, по-ви-
димому, Людовика XVIII.
Скьясетти, Аделаида — итальянская певица; имела ангаже-
мент в Мюнхене в 1818—1824 годах; в 1824 году пела в париж-
ской Итальянской опере.
Стр. 185. Варезе.— В действительности письмо написано в
Вольтерре.
Стр. 186. ...любовь к женщине, изменившей мне...— Стендаль
говорит об Анджеле Пьетрагруа.
Стр. 194. ...событие, которое изгнало меня...— смерть Ш. Бей-
ля, отца Стендаля, скончавшегося 20 июня 1819 года в Гренобле.
Стр. 196. «Отелло».— Стендаль говорит об опере Россини.
350
Стр. 197. Грегуар, Анри (1750—1831)—епископ и политиче-
ский деятель. Во время Революции примкнул к третьему сосло-
вию и был членом революционного Конвента во время суда над
Людовиком XVI. В 1819 году избран в Палату депутатов от
департамента Изеры. Его избрание вызвало возмущение роялист-
ских кругов, открывших кампанию против «цареубийцы». Реак-
ционное министерство добилось признания недействительными
его депутатских полномочий (6 декабря 1819 года), и Грегуар
был исключен из Палаты депутатов.
футе, Жозеф, герцог Отрантский (1763—1820) — француз-
ский политический деятель. В 1792 году, будучи членом Конвента,
голосовал за казнь короля. Во время Империи долгое время был
министром полиции. Возглавил временное правительство при пер-
вой Реставрации, а после Ста дией вновь стал министром поли-
ции. Лишь реакционная «бесподобная палата» добилась его от-
ставки (1816), и Фуше был изгнан из Франции как «царе-
убийца».
Карлсбад.—В Карлсбаде в августе 1819 года собрались мо-
нархи немецкой конфедерации, чтобы обсудить способы борьбы
с революцией, приближения которой после нескольких террори-
стических актов, в частности убийства Коцебу, они опасались.
Одним из последствий совещания в Карлсбаде было усиление
цензуры и дальнейшие ограничения в отношении прогрессивной
прессы.
Д’Аржансон, маркиз (1771—1842J—в своих выступлениях в
«бесподобной палате» (1815) протестовал против белого терро-
ра, вылившегося в Ниме в резню протестантов.
Стр. 198. Мандзони, Алессандро (1785—-1873)—знаменитый
итальянский поэт, писатель и драматург, глава итальянского ро-
мантизма. Его историческая трагедия «Граф Карманьола»
(1819) явилась реализацией новых эстетических принципов дра-
матического искусства и потому вызвала яростные нападки
антиромантической критики.
Стр. 199. Кузен, Виктор (1792—1867)—философ, создатель
так называемой «эклектической школы» во Франции, испытав-
ший сильное влияние современной немецкой философии. К фило-
софским теориям Кузена Стендаль всегда относился отрица-
тельно.
Партенопейская республика — так называлась Неаполитан-
ская республика, возникшая в 1799 году. Стендаль сообщает Ма<
ресту о неаполитанской революции, начавшейся в июле 1820 г.
Гробница кормилицы Энея — Гаэта — итальянский городок и
крепость. По преданию, Гаэта была основана Энеем в честь его
умершей кормилицы.
Макаронщики — так Стендаль называет неаполитанцев. Ма-
кароны являются традиционным блюдом неаполитанцев.
Когда дело будет решено в Троппау.— В Троппау встрети-
лись австрийский, прусский и русский государи для обсуждения
ситуации в Неаполе. Было принято решение о вооруженном вме-
шательстве союзных войск для подавления Неаполитанской ре-
волюции.
Стр. 200. Филиберт, герцог Савойский (1528—1580)—осно-
351
ватель пьемонтского государства, выдающийся военачальник и
законодатель, прославившийся своими реформами административ-
ного и судебного аппарата.
Де Сен-Марсан, маркиз (1761—1842) — премьер-министр ко-
ролевства Сардиния, представлял свое государство на конгрессе
в Лайбахе.
Тонтина — одна из форм государственного рентного займа.
Стр. 202. Бедный молодой поэт — Сильвио Пеллико (1789—
1854), итальянский поэт и драматург, сотрудник «Conciliatore»,
арестованный 13 октября 1820 года за причастность к карбонар-
скому движению. Был приговорен к смертной казни, замененной
20 годами заключения со «строгим режимом», и заточен в кре-
пость Шпильберг, из которой вышел лишь в 1830 году.
Тьерри, Огюстен (1795—1856)—знаменитый французский ис-
торик, один из создателей романтической школы в историографии,
в 1820 году был известен лишь своими «Письмами о французской
истории», которые он печатал в «Courrier fran^ais» и в «Censeur
еигорёеп».
Даниэль, Габриэль (1649—1728) —французский историк,
теолог и философ. Был официальным историографом Франции
при Людовике XIV.
Мезрэ (1610—1680)—историк, автор «Истории Франции».
Я в восторге от его опуса.— Стендаль имеет в виду брошюру
графа д’Аргу «Размышления о сочинении Клозель де Куссерга
против герцога Деказа», вышедшую в августе 1820 года.
Стр. 203. Виктор-Жозеф Этьен, известный под именем де Жуй
(1764—1846),— французский писатель и публицист.
Регул (III век до н. э.)—римский полководец. Взятый в
плен карфагенянами, он был послан ими в Рим для заключения
мира, но в случае отказа римлян от мира цолжен был вернуться.
Регул убедил римлян отвергнуть мир и вернулся в Карфаген,
где был подвергнут пыткам, а затем казнен.
Луазероль, Жан-Симон де (1732—1794) — французский дво-
рянин. Существовала версия, что он был гильотинирован вместо
своего сына в результате судебной ошибки, о которой он сам
умолчал из отеческой любви, но эта версия малодостоверна.
Стр. 204. «Аббат»—роман Вальтера Скотта (1820).
Кола ди Риенци (1313—1354) — римский трибун, патриот. За-
думав восстановить древнюю республику, организовал восста-
ние, провозгласил конституцию. Присвоив диктаторскую власть,
Риенци вскоре проявил себя как абсолюгный монарх, возбудил
всеобщую ненависть и был убит восставшим народом.
Козимо Медичи (1519—1574)—великий герцог Тосканский,
известный тиран.
«Мармион» — поэма Вальгера Скотта.
Стр. 205. «Examiner» — еженедельный лондонский журнал.
Письмо Стендаля на английском языке появилось в журнале
26 ноября 1821 года.
Я поспешил в театр... и попал на мелодраму.— Стендаль ви-
дел «Ричарда III» в обработке Колли Сиббера (1671—1757).
Порт Сен-Мартен — драматический театр в Париже. Во вре-
мя Реставрации в театре шли в основном мелодрамы.
352
«Аделаида Дюгеклен» — трагедия Вольтера.
«Митридат» — трагедия Расина.
Кин, Эдмунд (1787—1833)—знаменитый английский трагик,
прославившийся исполнением шекспировских ролей.
Стр. 206. Вопиющая глупость автора мелодрамы.— Стендаль
ошибается. Эти стихи принадлежат Шекспиру и открывают тра-
гедию. Колли Сиббер перенес их из 1-й сцены 1-го акта в сце-
ну 2-ю.
Стр. 208. Это письмо Стендаля (№ 80) является ответом на
письмо Байрона от 23 мая 1823 года, в котором английский
поэт защищал Скотта от критики Стендаля. Вероятно, письмо это
не было отправлено.
Старый король — Георг IV.
Стр. 209. «Веасоп» — журнал, приобретший печальную из-
вестность благодаря своим нападкам на прогрессивную печать.
Отуэй, Томас (1652—1685) — известный английский поэт-
драматург, живший и умерший в крайней бедности.
Стр. 210. Он написал... десять трагедий.— Сведения о том,
что Пёллико к 1823 году написал десять трагедий, представляют-
ся по меньшей мере сомнительными.
Обожаемый герой — очевидно, Наполеон, умерший 5 мая
1821 года.
Стр. 211. Альбер Стапфер (1802—1892)—французский лите-
ратор, первый переводчик «Фауста» Гете во Франции.
«Родственные натуры» — роман Гете, появившийся во фран-
цузском переводе в 1810 году. Отилия — героиня этого романа.
Андриан, Александр-Филипп (1797—1863) — француз, аресто-
ванный в 1823 году в Милане за связи с итальянскими карбо-
нариями. Был приговорен к смерти, замененной пожизненным
заключением со «строгим режимом», и заточен в Шпильберг.
Освобожден в 1832 году.
Грей.— По-видимому, Стендаль говорит о Томасе Грее
(1716—1771), известном английском поэте.
Бос — провинция, в которой семье Стапфер принадлежал
замок Тальси.
Джудитта, Паста (1797—1865) — знаменитая итальянская
певица, дебютировавшая в Милане в 1815 году; в 1820-х годах
пела в Итальянской опере в Париже. Стендаль был знаком с
нею и посещал ее салон.
«Горации» — опера Чимарозы.
Стр. 212. Делеклюз, Этьен (1781—1863) — Французский
художник и художественный критик «Journal des Debats». В его
салоне собирался небольшой кружок романтиков.
Гагерн, барон фон (1766—1852) —немецкий государственный
деятель, юрист и публицист.
Монморанси, герцог де Лаваль — французский посол в Риме
с 1822 по 1828 год.
Демидов, Николай Никитич (1773—1828)—русский вельмо-
жа, государственный деятель и филантроп; в 1820-х годах жил
за границей.
Стр. 216. «Провансальские Братья»— парижский ресторан.
Стр. 217. Журнал «Globe» 2 ноября 1824 года напечатал
23. Стендаль. Т. XV 353
письмо Байрона от 29 мая 1823 года, адресованное Стендалю.
Журнал раскрыл псевдоним Бейля и восторженно отозвался о:
нем как о критике. На эту заметку и отвечает Стендаль.
Ансело, Жак (1794—1854)—французский драматург и поэт;
в литературных кругах был известен своей склонностью к салон-
ной интриге.
Курье, Поль-Луи (1772—1825)—французский ученый-элли-
нист и публицист. В Италии в 1809—1810 годах едва не был аре-
стован из-за обвинения в подлоге и порче ценной рукописи.
Курье относил эти нападки на счет неприязни, которую в Италии
питали к французам.
Казимир Делавинь (1793—1843) — французский поэт и дра-
матург-либерал.
Стр. 218. «Франческа да Римини» — трагедия Сильвио Пел-
лико.
Угони, Камилло (1784—1855) —итальянский филолог и поэт.
Заподозренный в связях с карбонариями, он вынужден был по-
кинуть Италию и жил в Париже.
Минье, Франсуа (1796—1884)—французский историк, в мар-
те 1825 года написал Стендалю письмо, а котором, приветствуя
идеи, высказанные Стендалем в его второй брошюре, «Расин и
Шекспир», тем не менее утверждал, что в тот день, когда писа-
тели и публика будут думать так же, как Стендаль, театр во
Франции прекратит свое существование. Стендаль отвечал пись-
мом, опубликованным в «Globe» 31 марта 1825 года под заголов-
ком: «Простодушный ответ философу, который мне пишет: Искус-
ства погибли во Франции; им можно петь «De profundis»; наша
эпоха будет понимать шедевры, но не создавать их; одни эпохи
создают художников, а другие — лишь остроумных, даже, может
быть, бесконечно остроумных людей».
Стр. 219. Генерал Фуа, Максимилиан (1775—1825)—фран-
цузский политический деятель, одив из лидеров либеральной
оппозиции в парламенте эпохи Реставрации.
Петрарка, Франческо жил с 1304 по 1374 год.
Сент-Бёв, Шарль-Огюст (1804—1869)—французский критик,
поэт и писатель. В 1829—30-е годы был связан с молодой ро-
мантической школой, от которой отмежевался впоследствии. Его
сборник стихов «Утешения» (март 1830 года) проникнут рели-
гиозными настроениями, свойственными Сент-Бёву в то время.
Стр.. 220. Монморанси — одна из древнейших аристократиче-
ских фамилий Франции.
Нельсон (1758—1805) — знаменитый английский адмирал.
После Абукирского сражения, окончившегося победой над фран-
цузским флотом (1798), Нельсон получил титул барона Ниль-
ского, но счел его недостаточно высокой для себя наградой и
обвинил Питта в неблагодарности «Жизнь Нельсона», написанная
Робертом Саути (1774—1843), появилась в 1813 году.
Шанмеле (1641—1698)—французская трагическая актриса,
исполнительница женских ролей в трагедиях Расина.
Саттон Шарп (1797—1843)—английский адвокат, друг
Стендаля.
354
Стр. 221. Великая революция—Июльская революция 1830 г.
Лафайет, генерал (1757—1834)—политический деятель;
принимал участие в американской войне за независимость. При
Реставрации был одним из вождей либералов, способствовал
установлению Орлеанской династии в 1830 году; при Июльской
монархии командовал национальной гвардией.
Дюлек-старший — известный французский политический дея-
тель и адвокат. Сторонник либеральной оппозиции в эпоху Ре-
ставрации, он стал затем защитником июльского режима.
Стр. 222. Софи Дювосель (1789—1867)—падчерица Жоржа
Кювье; Стендаль подружился с ней, посещая салон Кювье в
Ботаническом саду.
Федра — героиня одноименной трагедии Расина.
Рулен, Франсуа-Дезире (1796—1874)—врач и журналист,
сотрудник «Globe».
Стряпня — так Стендаль называет свой роман «Красное и
черное», вышедший в свет в ноябре 1830 года.
«Quotidienne»— парижская реакционная газета.
Стр. 223. «Стать императором когда-то я мечтал» — цитата
из пьесы Корнеля «Цинна, или Милосердие Августа» (акт II,
сцена I).
Мирбель, Шарль-Франсуа Бриссо де (1776—1854) — фран-
цузский ботаник, преподаватель естественной истории в Париж-
ском музее.
Св. Тереза (1515—1582) — испанская монахиня. Ее сочинения
полны мистической экзальтации.
По слухам, идущим из Вены.— В Вене в то время австрий-
ское правительство рассматривало вопрос об утверждении Бейля
французским консулом в Триесте.
Фредерик-отец, Кювье (1773—1838)—ученый-натуралист, был
братом Жоржа Кювье. Фредерик Кювье (1803—1883), сын пре-
дыдущего, был чиновником министерства юстиции.
Г-жа Альберта де Рюбампре (1804—1870}—близкая знако-
мая Стендаля.
Жюльен Сорель — герой «Красного и черного» Стендаля.
Стр. 224. Монт а ливе, Камиль де, граф — французский госу-
дарственный деятель. Был министром внутренних дел в мини-
стерстве Лаффитта с ноября 1830 по март 1831 года. Впослед-
ствии также неоднократно занимал министерские посты.
Де Пасторе, маркиз (1755—1840)—был сенатором в эпоху
Империи и канцлером при Карле X. После Июльской революции
подал в отставку.
Дасье заведовал книгохранилищами Королевской библиоте-
ки в Париже. Стендаль хотел одно время получить должность
библиотекаря и предпринимал для этого соответствующие шаги.
Г-жа ибернон (1800—1851).—В эпоху Реставрации в ее па-
рижском салоне, посещаемом виднейшими деятелями либераль-
ной оппозиции, бывал и Стендаль.
«Великий гражданин» — генерал Лафайет. Стендаль был
лично знаком с Лафайетом и посещал его салон.
Стр. 225. Фьоре, Доменико, которого Стендаль обычно назы-
вает ди Фьоре (1769—1848),— неаполитанский адвокат. С паде-
355
ннем Партенопейской республики уехал в Париж; во время Ре-
ставрации и в первые годы Июльской монархии состоял на фран-
цузской государственной службе. Стендаль познакомился и по*
дружился с ним в 1821 году. Фьоре содействовал назначению
Стендаля консулом в Италию.
Г-жа де Траси (1789—1850)—жена сына Деспота де Траси,
Виктора, урожденная Сара Ньютон. В 1830 году хлопотала о
предоставлении Стендалю административной должности.
Жерар, Франсуа (1770—1837), и Гро, Антуан-Жан (1771—
1835) — французские художники, последние крупные представи-
тели классической школы.
Бонифачо — под этим именем известны два художника вене-
цианской школы: Бонифачо Старший (ум. в 1540 году); и Бони-
фачо Младший (род. ок. 1441 года, ум. в 1553 году).
Пальма Веккьо (1480—1528);— известный венецианский ху-
дожник.
Маратта, или Маратти, Карло (1625—1713)—итальянский
художник.
Порденоне — под этим именем известны три художника ве-
нецианской школы: Джованни — Антонио Личинио (1483—1539),
Джулио Личинио (ум. в 1561 году) и Бернардо Личинио.
«Письма португальской монахини» — сборник писем порту-
гальской монахини Марианны Алькафорада, адресованных ее
возлюбленному французу де Шамильи; появился во французском
переводе в 1669 году.
«Жак-фаталист» — роман Дени Дидро.
«Марианна» — роман французского писателя и драматурга
Мариво (1688—1763).
Повстанцы...— В феврале 1831 года в ряде итальянских го-
сударств произошло восстание, преследовавшее национально-
освободительные цели. В марте того же года восстание было по-
давлено при помощи австрийских войск.
Стр. 226. Мой брат.— Известно, что у Стендаля не было
братьев.
Г-жа Виржини Ансело (1792—1875)—жена Жака Ансело,
писательница. Имела литературный салон, который Стендаль по-
сещал в 1820—1830-е годы.
...Сен-Жермен л’Оксеруа вас так напугал...— В первые годы
Июльской монархии во Франции наблюдалось сильное антикле-
рикальное движение, одним из эпизодов которого было разграб-
ление парижской церкви Сен-Жермен л’Оксеруа, произошедшее
14 февраля 1831 года.
Стр. 227. Статья, о которой упоминает Стендаль, появилась
в «Gazette de France» 16 февраля 1831 года.
«Наполеон»—«Наполеон Бонапарт, тридцать лет французской
истории», драма Александра Дюма-отца.
Всеобщая игра в жмурки.— Стендаль имеет в виду смену ка-
бинетов, происшедшую 11—13 марта 1831 года.
Стр. 228. Мартин, Джон (1789—1854); — известный англий-
ский художник; современников восхищали световые контрасты
его полотен.
Салон на улице Анжу — салон де Траси.
356
Ваш брат — Луи-Филипп, июльский монарх.
Карно, Лазар (1753—1823) — французский государственный
деятель, участник революции, член Конвента. В 1795 году был
избран членом Директории, а затем и ее президентом. Обвинен-
ный в роялизме, покинул Францию, но вернулся после 18 брю-
мера. Бонапарт назначил Карно военным министром в апреле
1800 года; полгода спустя Карно вышел в отставку, не желая
содействовать установлению Империи. Карно поддержал Напо-
леона во время Ста дней и был изгнан из Франции после Второй
Реставрации.
Стр. 229. Клермон-Тоннер, герцог де (1780—1865)—маршал
и пэр Франции. Был министром реакционного кабинета Виллеля
в годы Реставрации; после Июльской революции отстранился от
государственных дел.
«Воспоминания г-на Максимилиана де Робеспьера» были со-
ставлены французским журналистом Шарлем Рейбо (1800—1864)
и появились в 1830 году.
Малитурн, Арман (1797—1866) — реакционный журналист.
Известен как автор скандальных «Мемуаров современницы»,
опубликованных под псевдонимом «г-жа Ида Сент-Эльм»
(1827 год). .
Унгер, Каролина (1805—1877)—певица. Последний раз пела
на сцене Триестского театра 26 февраля 1831 года.
Сисмонди, Симонд де (1773—1842)—французский экономист
и историк, автор многотомной «Истории итальянских республик
в эпоху средневековья».
Стр. 230. Дюпон, Жак-Шарль (1767—1855)—французский
политический деятель.
Беръе, Пьер-Антуан (1790—1868) — адвокат, политический
оратор, представитель легитимистской оппозиции во в-ремя Июль-
ской монархии.
Серторий — римский полководец I века до н. э.
Галимафре — французский скоморох, пользовавшийся попу-
лярностью во время Империи и Реставрации.
Банделло, Маттео (1480—1562)—итальянский писатель-но-
веллист.
Стр. 231. Роско, Вильям (1753—1831)—английский полити-
ческий деятель и историк, автор «Жизни Лоренцо Медичи, про-
званного Великолепным», «Жизни папы Льва X».
Женгене, Пьер-Луи (1748—1816) — автор «Истории итальян-
ской литературы».
Сент-илер, граф де (1778—1854) —французский посол в Ри-
ме в 1831 году и непосредственный начальник Стендаля на его
новой должности консула в Чивита-Веккье.
Гизо, Франсуа (1787—1874)—французский историк и поли*
тический деятель. При июльском режиме неоднократно был ми-
нистром.
Стр. 232. Шнетц, Жан-Виктор (1787—1870)—исторический и
жанровый живописец, ученик Давида и Гро, ставший затем одним
из видных художников романтической школы. Часто и подолгу
проживал в Италии.
Стр. 233. Делакруа, Эжен (1798—1863)—знаменитый живо-
357
писец, родственник г-жи Альберты Рюбампре. Стендаль дал су-
ровую оценку картинам Делакруа в своем «Салоне 1824 года»,
но уже три года спустя его отношение к этому художнику из-
менилось.
Дежан был префектом департамента Од.
Стр. 234. Дворец Сен-Клу был резиденцией французских мо-
нархов от эпохи Империи вплоть до революции 1848 года.
Стр. 235. ...после Болоньи.— В марте 1831 года австрийские
войска подавили восстание в Болонье; «либеральная» Франция
не оказала болонцам никакой помощи.
Стр. 236. Папаша Дюшен — так называлась газета Эбера,
отражавшая крайне левые тенденции Французской буржуазной
революции 1789—1794 годов. Каждый номер газеты выходил под
заголовком, обычными формулами которого были «Великая Ра-
дость», «Великий гнев Папаши Дюшена» и т. д.
Г-жа Марсиаль — супруга Марсиаля Дювоселя, старшего
брата Софи.
Стр. 237. Орас Верне (1789—1863J — известный французский
живописец.
Ченчи.— Стендаль послал своему другу две гравюры жен-
ского портрета Гвидо Рени. Долгое время портрет этот считался
портретом Беатриче Ченчи, известной отцеубийцы. Гравюры, по-
сланные Стендалем, были исполнены итальянским гравером Ка-
равалья.
Анрикенкистка— сторонница графа Шамбора, последнего
отпрыска старшей ветви Бурбонов, которого французские леги-
тимисты называли Генрихом V.
Барон Резён.— Упоминаемое здесь письмо Стендаля Альбер-
те де Рюбампре было подписано «барон Резене».
Стр. 238. 2 и 3 сентября 1792 года в Париже произошла мас-
совая расправа над заключенными, содержащимися в парижских
тюрьмах.
Жорж Кювье получил звание пэра Франции 19 ноября 1831
года.
Ваши субботы — приемный день семейства Кювье.
Ампер, Жан-Жак (1800—1864) — сын известного ученого-фи-
зика, французский филолог и литературный критик. В 1831 году
путешествовал по Италии вместе с Адриеном Жюсьё (1797—
1853), ученым-ботаником и коллегой Кювье.
Стр. 239. Граф Себастьяна (1772—1851) был министром ино-
странных дел с ноября 1830 года по октябрь 1832 года.
Стр. 241. Принц Карл -Карл-Альберт (1798—1849), сардин-
ский король с 1831 года.
Стр. 242. Латур-Мобур был в то время французским послом
в Неаполе.
Стр. 244. Араминта — героиня комедии Реньяра «Менехмы»,
Эктоны — неаполитанские родственники бывшего министра
королевы Каролины, Джона Эктона (1736—1811)\
Стр. 245. Болонья...— Стендаль описывает политическую си-
туацию в Болонье. «Бессильный любовник» — папское правитель-
ство. «Двухголовое животное» — Австрия, гербом которой было
изображение двуглавого орла.
358
Стр. 246. Г-жа де Кастеллан (1796—1847)—жена маршала
Кастеллана; ее салон пользовался большим влиянием в 1820—
1830-х годах.
Тургенев» Александр Иванович (1785—1846}— русский госу-
дарственный и общественный деятель. Жил в Риме с конца 1832
до апреля 1833 года.
Стр. 247. Константен, Авраам (1785—1855} — художник по
фарфору, близкий друг Стендаля.
Стр. 249. Г-жа Жюль Готье, урожденная де Ла-Бержери
(1790—1853)' — давняя знакомая Стендаля.
Стр. 250. Г-жа Кампан (1752—1822)—горничная француз-
ской королевы Марии-Антуанетты. После революции основала
пансион для молодых девушек, пользовавшийся хорошей репу-
тацией среди новой аристократии.
Де Б рос, Шарль (1709—1777)—французский юрист и писа-
тель, известен главным образом как автор «Писем об Италии».
Стр. 251. Де Бройль, Виктор (1785—1870)—пэр Франции,
министр иностранных дел с октября 1832 по апрель 1834 года и
е марта 1835 по февраль 1836 года.
Стр. 252. Мареммы — прибрежный район близ Пизы, боло-
тистое, нездоровое место, рассадник малярии. В 1828—1832 годах
тосканским правительством были проведены работы по осуше-
нию болот Маремм.
Леопольд — великий герцог Тосканский с 1763 года, в 1790
году стал австрийским императором под именем Леопольда II.
Стр. 253. «Молодая Италия» — тайное революционное обще-
ство, основанное в 1831 году Мадзини; общество ставило своей
задачей освобождение и национальное объединение Италии.
Стр. 254. Витторио Фоссомброни (1754—1844) был ученым-
математиком.
Стр. 255. Де Ментенон, Франсуаза д’Обинье, маркиза
(1635—1719)—фаворитка, затем морганатическая супруга Лю-
довика XIV. Оказывала на короля огромное влияние, использо-
ванное церковью в своих интересах.
Конгрегация — так в эпоху Реставрации называлась во Фран-
ции тайная религиозная организация, созданная для борьбы с
либеральным движением.
«Виоп gover по»—так называлась тайная канцелярия тоскан-
ской полиции.
Стр. 260. «Лейтенант» — роман г-жи Жюль Готье, который
она дала прочесть Стендалю в рукописи. Роман остался неопуб-
ликованным. Он послужил отправной точкой для написания
«Люсьена Левена».
Пигоро (1765—1851) — французский писатель и издатель.
«Тысяча пятьсот семьдесят второй год» — роман Мериме
«Хроника времен Карла IX».
Стр. 261. Жорж де Лафайет — сын знаменитого генерала
Лафайета, умершего 20 мая 1834 года.
Статья некоего Низара.— Стендаль имеет в виду статьи Низа-
ра (1806—1888), видного французского критика и историка лите-
ратуры. Будучи в 1830-е годы приверженцем классицизма, Низар
видел в истории французской литературы начиная с XVII века
359
непрестанный упадок. С этой точки зрения он и оценивал совре-
менную романтическую литературу.
Стр. 265—266. Жозеф Бернар — французский литератор и
публицист.
Стр. 266. Дон Мигель (1802—1866)—португальский король.
Свергнутый с престола в мае 1834 года, путешествовал по Ита-
лии.
Стр. 267. Овидий (43 год до н. э.— 17 год н. э.) был сослан в
местечко Томы на берегу Дуная, где и провел остаток жизни.
Стендаль цитирует его «Скорбные стихотворения» (Элегия X,
стих 37).
Стр. 268. Лёве-Веймарс, Франсуа-Адольф (1801—1854) —
французский писатель, переводчик и журналист, активно сотруд-
ничал в «Revue des Deux Mondes».
Маньен, Шарль (1793—1862)— французский литератор, один
из ведущих критиков романтической школы. .
«Сладострастие» — роман Сент-Бёва, вышедший в свет в ию-
ле 1834 года. Роман проникнут религиозными идеями, характер-
ными для творчества Сент-Бёва того периода.
У меня уже накопилось восемь томов in-folio — речь идет о
рукописях, из которых Стендаль извлек впоследствии свои
«Итальянские хроники».
Стр. 269. «Мальтийский апельсин» — одно из предполагае-
мых названий «Люсьена Левена».
Колман — английский издатель.
Люка, Шарль-Жан-Мари (1808—1889)—французский адво-
кат и филантроп. В конце 1820-х годов вел кампанию за отмену
смертной казни. С 1830 года генеральный инспектор тюрем.
Стр. 270. Ташро, Жюль (1801—1874)—французский полити-
ческий деятель, публицист и филолог, основатель «Revue
retrospective» (1833).
Роллен, Шарль (1661—1741)—ученый-филолог, автор учеб-
ников по истории.
Сальванди, граф де (1795—1856)—общественный деятель и
писатель, автор известных в свое время исторических романов.
Его напыщенный стиль вызывал у Стендаля отвращение.
Тальман де Рео (1619—1692)—французский писатель, один
из лучших прозаиков XVII века. Его «Маленькие повести», пред-
ставляющие собою современные анекдоты в форме небольших
новелл, были изданы в 1833—1834 годах Ташро и Монмерке.
Стр. 271. Христина, шведская королева (1626—1689), отрек-
лась от престола в 1654 году и с тех пор путешествовала по
Европе.
Стр. 272. «Премольские леса»— одно из предполагаемых на-
званий «Люсьена Левена».
Левавассер — парижский издатель.
Стр. 273 «Знаменитые процессы» — так назывались сборни-
ки, в которых излагались наиболее значительные уголовные и
гражданские процессы во Франции.
Муратори (1672—1750)—итальянский историк и археолог,
издавший обширные собрания средневековых хроник и историче-
ских документов.
360
Стр. 274. «Tribune»— политическая газета, приобретшая из-
вестность благодаря своим нападкам на правительство,
С 1829 года выдержала около ста процессов за антиправитель*
ственные выступления и в 1835 году была закрыта.
Папа.— В 1835 году папой был Мауро Капеллари, приняв-
ший имя Григория XVI.
Стр. 276. Барт, Феликс (1795—1863)—французский государ-
ственный деятель, адвокат, генеральный прокурор королевского
суда в Париже; в эпоху Июльской монархии неоднократно за-
нимал министерские посты.
Мельбурн, Вильям (1779—1848)—английский либерал;
в 1834 году сформировал министерство, которое вскоре же было
заменено торийским министерством Пиля. Веллингтон получил в
кабинете Пиля портфель министра иностранных дел, а Эбердин
стал министром колоний.
Стр. 277. .„остались в Анконе.— В феврале 1832 года Анкона
была занята французским десантом; оккупация Анконы продол-
жалась до 1838 года.
Стр. 282. Лорд Грей (1764—1845) —английский политический
деятель. Был инициатором ряда либеральных реформ, в том чис-
ле избирательной.
Стр. 283. Аббат Дюбуа, Гийом (1656—1723)—известный
дипломат и государственный деятель. Получил кардинальскую
шапку с помощью подкупов и интриг. Был первым министром в
эпоху Регентства.
Стр. 286. «Речи верующего» (1834)—сочинение аббата Ла-
меннэ (1782—1854), критикующее социальную организацию совре-
менного общества с позиций, чуждых ортодоксальной католиче-
ской церкви, и осужденное специальным указом папы от 15 июля
1834 года.
Стр. 287. «Италии выпадет судьба Нидерландов».— Стендаль
имеет в виду признание Нидерландами независимости Бельгии,
явившееся результатом бельгийской революции 1830 года.
В 1831 году Франция оказала Бельгии военную помощь и помог-
ла ей отразить нидерландскую интервенцию.
Стр. 290. Обед у Биффи состоялся 15 февраля 1825 года;
Курье был убит 10 апреля.
Г-н Виктор — герцог де Бройль.
Стр. 291. Я сочинил роман.— Речь идет о романе «Люсьен
Левен». «Зеленый охотник»— одно из предполагаемых названий
романа.
Стр. 292. «Моя исповедь» — «Жизнь Анри Брюлара».
Де Сегюр, Филипп-Поль, граф (1780—1873) — французский
генерал и историк. Написал «Историю Наполеона и Великой Ар-
мии в 1812 году». Об этой книге и говорит Стендаль.
Стр. 296. 28 июля 1835 года Джузеппе Фьески (1790—1836)
совершил покушение на Луи-Филиппа с помощью адской машины.
Был судим палатой пэров и казнен.
Стр. 297. Летиция Бонапарт—мать Наполеона, скончалась
2 февраля 1836 года.
Графиня Клементина де Tatuep (1797—1869)—жена пэра
Франции, подруга г-жи Готье.
361
Стр. 298. Графиня д’Орезон — Камилла-Полина Дарю, млад-
шая дочь графа Пьера Дарю.
Бенвенуто Челлини (1500—1571)—итальянский скульптор
и ювелир. Стендаль имеет в виду его барельеф, известный под
названием «Нимфа Фонтенебло».
В 1530 году Флоренция была взята.—12 августа 1530 года
Флоренция была взята войсками Карла V, императора Священ-
ной Римской империи.
Швейцарский друг — художник Абраам Константен.
Рукопись, о которой говорит здесь Стендаль, утрачена.
Тьер, Адольф, был назначен 22 февраля 1836 года председа-
телем Совета министров и министром иностранных дел.
Стр. 299. Адресат письма (119) просил Стендаля высказать
свое мнение о принадлежащем ему продолжении поэмы Байрона
«Дон-Жуан». Это произведение было впоследствии опубликовано
им анонимно в журнале «Illustration» 20 и 27 мая 1843 года и вы-
дано за буквальный и прозаический перевод 17-й песни «Дон-
Жуана», сообщенной якобы переводчику неким Гаспаром Нико-
лини, из Генуи.
Маршал де Рэ, Жиль де Лаваль, барон (1396—1440) — герой
одного из знаменитейших судебных процессов XV века. Был ули-
чен в садистском убийстве более ста человек и казнен.
Стр. 300. Фоблаз — герой романа Луве де Кувре «Любовные
приключения шевалье де Фоблаза» (1787), легкомысленный, но
отнюдь не злой обольститель.
И во Франции был Дон-Жуан.— Стендаль имеет в виду гер-
цога де Лозёна (1747—1793), французского вельможу, жизнь ко-
торого была полна приключений и легких побед.
Мишо, Жозеф-Франсуа (1767—1839)—французский публи-
цист и историк, составитель и издатель огромной «Всеобщей био-
графии» (1810—1828). В политике Мишо придерживался реак-
ционных взглядов; это и объясняет характеристику, которую дает
ему Стендаль.
Пор-Руайль — парижское аббатство, при котором в XVII ве-
ке сложился янсенистский кружок. Янсенисты Пор-Руайля куль-
тивировали гуманитарные науки, логику, искусство красноречия,
изучали и переводили древних авторов и т. д.
Стр. 301. «Charivari» — парижская сатирическая газета, осно-
ванная в 1832 году Шарлем Филипоном.
Допускаю исключение только для маркиза де Сен-Симона.—
По-видимому, Стендаль имеет в виду не маркиза де Сен-Симо-
на (1720—1799), малоизвестного историка и писателя, но герцога
де Сен-Симона (1675—1755), чьи «Мемуары об эпохе Людовика
XIV и Регентства» были его любимым чтением.
Гурвиль, Жан-Эро де (1625—1703)—известный авантюрист;
был использован как политический и финансовый агент при дворе
Людовика XIV. Его «Мемуары» характеризуют политические
нравы эпохи.
Г-жа де Мотевилъ (1621—1689)—придворная дама фран-
цузской королевы Анны Австрийской. Оставила «Мемуары, слу-
жащие дополнением к истории Анны Австрийской».
Д'Обинье, Агриппа (1550—1630)—французский политический
362
деятель-гугенот, историк, писатель и поэт. Его «Мемуары» были
опубликованы в начале XVIII века.
Стр. 302. Чини, Филиппо (1805—1873)—римский дворянин,
был близким другом Стендаля.
Де Шуазель-Прален, граф (1806—1887) — с 1832 по 1842 год
был атташе французского посольства при дворе римского папы и
поддерживал близкие отношения с семьей Чини.
Одилон Барро (1791—1873)—видный адвокат и политиче-
ский деятель.
Дювержье де Оран, Проспер (1798—1881) — политический
деятель и писатель, в 1838 году опубликовал брошюру «О прин-
ципах представительного правительства и их ппщленении».
Стр. 303. Палате депутатов предстоит бо^-Ъ Адресе ко-
ролю Палата настаивала на соблюдении парламентского режима
и конституционных принципов правления и осуждала тенденции
королевской власти к абсолютизму. Политика короля была назва-
на антиконституционной, а министерству выражалось порицание.
Пасси, Ипполит-Филибер, неоднократно был министром в эпо-
ху Июльской монархии. В январе 1839 года безуспешно пытался
сформировать министерство.
Моле был председателем Совета министров в момент обсу-
ждения Адреса.
Стр. 304. М-ль Рашель (1821—1858)—трагическая актриса,
дебютировала во Французской Комедии 12 июля 1838 года.
Стр. 305. Г-н де Беллем был префектом парижской полиции
в 1827—1829 годах.
Стр. 306. «Пармский монастырь» появился в апреле 1839
года.
Стр. 307. Поль де Мюссе (1804—1880)—известный француз-
ский писатель, старший брат Альфреда де Мюссе.
«Взгляд» — повесть Поля де Мюссе.
Плиний Младший (род. ок. 62—ум. ок. 114 года) — римский
политический деятель и оратор, один из виднейших римских
прозаиков. Его «Письма» отличаются тщательностью стилистиче-
ской обработки. На французском языке они были изданы впервые
в 1699 году в переводе филолога и эрудита Луи де Саси
(1654—1727).
Стр. 308. Юноша — герцог Бордосский, граф де Шамбор
(род. в 1820 году). После революции 1830 года жил за границей
Герцог Омальский (1822—1897)—четвертый сын Луи-
Филиппа.
Стр. 309. Де Женуд, Антуан-Эжен (1792—1849)—реакцион-
ный публицист, легитимист, ярый противник Орлеанской дина-
стии.
Стр. 310. Евгения-Мария Гусман и Палафокс, графиня Мои-
тихо (1826—1920) —дочь испанского графа Мануэля-Фернандо
де Монтихо, впоследствии супруга Наполеона III и императрица
Франции.
Барселонские события.— В 1833—1840 годах в Испании про-
исходила гражданская война, известная в истории под названием
первой карлистской войны. Реакционная феодально-клерикальная
363
партия пыталась посадить на испанский престол своего ставлен-
ника дона Карлоса, брата умершего короля Фердинанда VII. Бар-
селонское восстание в июле 1840 года, подготовленное партией
так называемых прогрессистов,— один из завершающих эпизо-
дов этой войны. В результате этого восстания регентша Мария-
Кристина была вынуждена отречься от престола и покинуть Ис-
панию; регентом стал ставленник прогрессистов генерал Эспар-
теро.
...в 1750-х годах...— Королем Испании с 1746 по 1759 год был
Фердинанд VI.
Стр. 311. Варки, Бенедетто (1502—1565)—флорентийский
историк и поэт. Книга, о которой сообщает Стендаль, назы-
вается «История <вдавних переворотов во Флорентийской респуб-
лике» и излагает события флорентийской истории с 1527 по
1538 год.
Пакита — старшая сестра Евгении Монтихо.
Кипсек — иллюстрированная книга-альбом.
Стр. 312. ...человека, которого любил — Наполеона Бона-
парта.
Письмо (127) Стендаля является ответом на статью Баль-
зака, озаглавленную «Этюды о г-не Бейле» и напечатанную в из-
даваемом Бальзаком журнале «Revue Parisienne» от 25 сентября
1840 года. Публикуемые три варианта письма представляют со-
бою черновики Стендаля. Окончательная редакция письма неиз-
вестна.
Стр. 313. М-ль Бертен, Луиза-Анжелика — французская поэ-
тесса и композитор, автор оперы «Эсмеральда» (либретто В. Гю-
го на сюжет его романа «Собор Парижской богоматери»).
Я... сократил... первые... страницы...— Бальзак ставил Стен-
далю в упрек длинноты первых глав «Пармского монастыря»
...в фойе Оперы...— Стендаль предполагал ввести в начало
романа главу, знакомящую читателя с основными действующими
лицами романа.
Стр. 314. Гувьон де Сен-Сир (1764—1830)—маршал Фран-
ции, один из крупнейших военных деятелей своей эпохи. Оставил
несколько сочинений мемуарного характера. Стендаль читает, по-
видимому, его «Мемуары о военной истории эпохи Директории,
Консульства и Империи» (1831).
Вильмен, Абель-Франсуа (1790—1870) —французский полити-
ческий деятель и писатель.
Стр. 315. Вуатюр, Венсан (1598—1648)—французский писа-
тель. Его «Письма», характерный образец тогдашней эпистоляр-
ной прозы, вызывали восторг современников, но впоследствии
были забыты.
Басня Боккалини.— Стендаль имеет в виду, по-видимому,
итальянского политического писателя и сатирика Траяно Бокка-
лини (1556—1613).
Пьетро да Кортона (1596—1669)—итальянский художник и
архитектор, знаменитый в свое время, но забытый впоследствии.
Г-жа Бельджойозо (1808—1871)—итальянская патриотка,
публицист и общественный деятель; в 1830-х годах жила в Пари-
же. Ее салон был центром, вокруг которого группировались
итальянские политические эмигранты и борцы за освобождение
364
Италии. Бальзак в своей статье высказал предположение, что
княгиня Бельджойозо послужила Стендалю прототипом герцо-
гини Сансеверина.
Стр. 316. Каролина Мюрат (1782—1839)—третья сестра На-
полеона, жена Иоахима Мюрата, с 1808 по 1814 год — королева
неаполитанская.
Дюпон, Амбруаз — издатель «Пармского монастыря».
Exequatur — удостоверение, выдаваемое иностранному консу-
лу правительством государства, в которое консул назначен, под-
тверждающее его признание в качестве консула. Стендаль был
назначен консулом в Триест, но правительство Меттерниха отка-
залось выдать ему экзекватуру.
Виллель (1773—1854)—французский премьер-министр с 1821
по 1827 год.
Стр. 317. Г-жа де Морсоф, Ванденесс — герои романа
Бальзака «Лилия в долине».
Стр. 318. «Принцесса Клевская»— роман французской писа-
тельницы Мадлены де Лафайет (1634—1693).
Стр. 319. Клавдиан — древнеримский поэт (род. ок. 365 го-
да, ум. ок. 404 года н. э.).
Сулье, Фредерик (1800—1847)—французский писатель, ро-
манист и драматург.
«Индийская хижина» — философская повесть Бернардена де
Сен-Пьера (1790).
Де Местр, Ксавье (1764—1852J—автор довольно извест-
ных в свое время повестей; пользовался репутацией изысканного
писателя. В своей статье Бальзак относит Ксавье де Местра к
числу лучших французских стилистов.
Стр. 320. Авзоний — римский поэт IV века н. э.
Стр. 321. Федра.— В своей статье Бальзак проводит сравне-
ние между Джиной Сансеверина и Федрой Расина в пользу ге-
роини Стендаля.
Стр. 322. Г-жа Коттен (1770—1807} — французская писа-
тельница, автор весьма популярных в свое время романов.
Стр. 323. Биньян (1795—1861) — поэт классической школы,
автор изящных, но неглубоких стихов.
Стр. 324. Во времена Малерба.— Французский поэт Малерб
умер в 1628 году. Кромвель стал играть видную историческую
роль лишь в 1640-х годах.
Мартиньяк, виконт де (1776—1832)—французский политиче-
ский деятель. Был министром внутренних дел в 1828—1829 годах
и фактическим руководителем министерства. В августе 1829 года
ушел в отставку и более к государственной деятельности не воз-
вращался.
«Мемуары» Талейрана были опубликованы лишь в 1896 году.
Стр. 325. «Комический роман» — роман известного француз-
ского писателя Поля Скаррона (1610—1660).
Стр. 326. Это письмо (129) является, по-видимому, послед-
ним письмом Стендаля, так как 23 марта 1842 года Стендаль
скончался.
Г. АВЕССАЛОМОВА
АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ ПРОИЗВЕДЕНИЙ СТЕНДАЛЯ
Том Стр.
Аббатиса из Кастро V 118
Американец и француз VII 168
Английские актеры в Париже......................VII 173
Армане.......................................... IV 5
Вальтер Скотт и «Принцесса Клевская» .... VII 316
Ванина Ванини.................................... V 5
Виттория Аккорамбони............................. V /32
Воспоминания о лорде Байроне VII 291
Воспоминания о Наполеоне ......... XI 193
Воспоминания эготиста..........................XIII 331
В 1836 году комедия невозможна..................VII 320
Второе письмо о современной итальянской лите-
ратуре : ! •................................. VII 237
«Генрих III и его двор»....................... VII 276
Герцогиня ди Паллиано........................« V 93
Г-н Бенжамен Констан «О религии»................VII 1180
Декламация . . . ...............................VII 152
Дневники , .............................. . < XIV 5
Дополнения к «Расину и Шекспиру».............. VII 98
Еврей............................................ V 403
Жизнеописания Гайдна, Моцарта и Метастазио • VIII 5
Жизнь Анри Брюлара . . ....... . * XIII . 5
Жизнь Леонардо да Винчи........................ VI 129
Жизнь Микеланджело...........................< VI 301
Жизнь Моцарта .................................VIII 160
Жизнь Наполеона . . .......................... XI 5
Жизнь Россини . t t ........................< VIII 259
Записки туриста.................................XII 5
История живописи в Италии....................... VI 5
История здравого смысла.........................VII 206
Итальянские впечатления......................« VII 159
Итальянские хроники ............................. V 5
Красное и черное................................. I 43
Критические и публицистические статьи . . . VII 159
366
Ламьель . ............................, . . .
Литературная кружковщина ...».................
(Литературные партии в 1825 году).............
Лорд Байрон в Италии..........................
Любовный напиток..............................
Люди, о которых говорят.......................
Люсьен Левен..................................
«Лютер» Вернера...............................
Минна фон Вангель.............................
[Об Англии]...................................
О жизненном укладе и его отношении к литературе
[«Оливье»]....................................
любви......................................
морали Мольера .............................
морали Реньяра . .....................
новом заговоре против промышленников . . .
разговоре ..................................
состоянии общества и отношении его к комедии
в царствование Людовика XIV...............
сценах, изображающих нравы при помощи
острых ситуаций, и о «vis comica»..........
Пармский монастырь............................
Письма........................................
Письма о Метастазио...........................
Письма- о прославленном композиторе Гайдне . .
Письмо из Рима о современной итальянской ли-
тературе .................................
Прогулки по Риму..............................
Расин и Шекспир...............................
Расин и Шекспир № 2 ..........................
Рим, Неаполь и Флоренция..................: :
Салон 1824 года ..............................
•Сан-Франческо-а-Рипа . . . ...................
Семья Ченчи ... .......................
Сундук и привидение , ........................
Suora Scolastica..............................
«Театр Клары Гасуль, испанской комедиантки» .
Трансцендентальная философия................ •
Федер ъ ......................................
Чрезмерная благосклонность губительна , . . . .
Что такое романтизм? — спрашивает г-н Лондонио
Шевалье де Сент-Имье..........................
О
о
о
о
о
о
О
IV
VII
VII
VII
V
VII
II
VII
V
VII
VII
VII
IV
VII
VII
VII
VII
VII
VII
III
XV
VIII
VIII
VII
X
VII
VII
IX
VI
V
V
V
V
VII
VII
V
V
VII
V
187
192
196
297
347
279
5
153
364
270
126
266
357
134
144
251
123
117
130
5
5
203
7
222
5
5
34
5
427
217
59
324
270
210
284
437
234
98
419
ПОПРАВКА
В XIV томе на стр. 333 ошибочно напечатаны примечания к
: > письмам Стендаля 1812 года. Письма о 1812 годе и примечания
•к ним помещены в настоящем томе,
СОДЕРЖАНИЕ
Письма « : ; в t . . ................... 5
Историко-литературная справка.....................328
Примечания,.................. . 331
Алфавитный указатель произведений Стендаля ..... 366
СТЕНДАЛЬ.
Собрание сочинений
в 15 томах. Том 15.
Оформление художника
В. Носкова.
Технический редактор
А. Ефимова.
Подп. к печати 25/ХП 1959 г. Тираж 336 500 экз. Изд. № 1863.
Зак. 2549. Форм. бум. 84Х1081/з2. Печ. л. 18,86.
Бум. л. 5,75. Уч.-изд. л. 19,12.
Ордена Ленина типография газеты «Правда» имени И. В. Сталина.
Москва, улица «Правды», 24.