Author: Валк С.Н. Греков В.Д.
Tags: статьи источниковедение сборник методологические вопросы виды документов материалов по фондам
Year: 1940
Text
ТРУДЫ ИНСТИТУТА ИСТОРИИ АКАДЕМИИ НАУК СССР
ПРОБЛЕМЫ
ИСТОЧНИКОВЕДЕНИЯ
СБОРНИК ТРЕТИЙ
Издательство академии наук сссй
МОСКВА . 1940 • ЛЕНИНГРАД
Редакторы издания акад. Б. Д. Греков я С. Н, В а л к
збережено для icropiT - balik2
СОДЕРЖАНИЕ
Стр.
И. П. Петрушевский. Персидские официальные документы XVI — нач. XIX вв. как источник для истории феодальных
отношений в Азербайджане и Армении 5
М. М. Вяткин. „Сказки“ XVIII в. как источник для истории
Казахстана 45
А. Н. Б е рн ш там. Уйгурские юридические документы 61
А. И. Андреев. Труды Семена Ремезова по географии и этнографии Сибири 85
Н. А. Максименко. Московская редакция Русской Правды . . 127
Г. Л. Г еиерманс. Татищевские списки Русской Правды .... 163
Н. П. Бауэр. Денежный счет в духовной новгородца Климента
и денежное обращение в северо-западной Руси в XIII в. . . . 175
Б. А. Романов. Элементы легенды в жалованной грамоте
в. кн. Олега Ивановича Рязанского Ольгову монастырю . . . «205
М. Н. Тихомиров. О Вологодско-Пермской летописи 225
С. Б. Веселовский. Синодик опальных царя Ивана как исторический источник 245
К. В. Сивков. Отписные книги начала XVIII в. как исторический
источник 367
Сообщения
В. А. П архоменко. Следы половецкого эпоса в летописях . . 391
Ю. И. Гессен. Источник одной из статей Уложения 1646 г. . . 394
М. Н. Тихомиров. Крестининский список Русской Правды. . . 398
В. М. Неклюдов. Обзор актов Холмогорской таможенной избы
XVII в 401
Е. Н. К у ш е в а. Об одной дореволюционной публикации документов по истории Средней Азии . . * . 409
3
И. П. ПЕТРУШЕВСКИЙ
ПЕРСИДСКИЕ ОФИЦИАЛЬНЫЕ ДОКУМЕНТЫ XVI-НАЧ. XIX вв. КАК ИСТОЧНИК ДЛЯ ИСТОРИИ ФЕОДАЛЬНЫХ ОТНОШЕНИЙ В АЗЕРБАЙДЖАНЕ И АРМЕНИИ1
Двадцать лет социалистического строительства обогатили советскую историографию немалым количеством исследовательских работ. Не приходится доказывать, насколько достижения советской исторической науки, в частности востоковедной истории, значительны. Но то, что сделано в области разработки истории стран Кавказа, отвечает ли задачам, стоящим ныне перед советской наукой? На поставленный так вопрос дать утвердительный ответ было бы невозможно. В особенности это приходится сказать об основных проблемах историографии стран Кавказа: проблемы генезиса, стадиального развития, специфики феодальных обществ этих стран все еще разработаны крайне недостаточно. Это положение сохраняет силу даже относительно таких стран, как Грузия и Армения, историческая литература по которым, казалось бы, насчитывает очень солидное число трудов и представлена именами крупных ученых. Тем более это приходится сказать об Азербайджане, Дагестане, ряде народов Северного Кавказа, научная разработка истории которых началась в сущности уже после Октябрьской революции. И это в то время, как в области тех же проблем истории стран Средней Азии в наши дни сделано много больше; достаточно указать здесь на послеоктябрьские работы по феодальным отношениям Средней Азии акад. В. В. Бартольда, А. Ю. Якубовского, П. П. Иванова и др.
1 Список сокращений
Аз ЦАУ — Азербайджанское центральное архивное уйравлёние.
АКАК — Акты, собранные Кавказской археографической комиссией. Архив главного управления наместника кавказского* Под ред. Ад. Берже, 12 томов, Тифлис, 1866 и сл. гг.
Ерев. — Персидские документы Ереванского архива Армянской ССР.
ИВ АН — Институт востоковедения Академии Наук СССР.
5
По истории феодальных отношений в Азербайджане и Армении в период господства здесь сефевидского Ирана и „полунезависимых“ ханств (XVI—XVIII вв. н. э.) мы почти не имеем работ.* 1 Немногие работы по этому вопросу, в частности работа Е. А. Пахомова,2 касаются почти исключительно периода российского завоевания. Такое положение на данном участке исторического фронта, думается нам, отнюдь не случайно. Сдвиги в этой области не могут быть достигнуты без решительного разрыва с наследием великодержавной школы кавказоведения XIX — нач. XX вв. (И. Шопен, Н. Дубровин, М. Кучаев, В. Иваненко, С. Эсадзе, отчасти также Д. Бакрадзе, И. Н. Березин, Н. В. Ханыков). Представители этой школы,4 ставя своей задачей историческое оправдание колониальной политики царизма в странах Кавказа, изображали социальный строй этих стран, особенно „мусульманских провинций“ (Азербайджан и Дагестан), косным и неподвижным, несравненно более примитивным, чем каким этот строй был в действительности. Историки великодержавной школы, как и поставщики сырого материала для них — царские чиновники,3 отрицали существо-
Ин-т им. Н. Я. Марра — Институт истории, материальной культуры и языка народов Закавказья им. акад. Н. Я. Марра (до 1936 г.— Институт кавказоведения) Грузинского филиала Академии Наук СССР.
Куб. — Указы кубинских ханов, перс, текст и перевод, изд. Ин-та им. Н. Я. Марра Груз. филиала АН СССР, Тбилиси, 1937.
Нах. — Нахичеванские рукописные документы. Перс, текст и перевод под ред. Ю. Н. Марра. Тбилиси, 1937. Изд. Ин-та им. акад. Н. Я. Марра Груз, филиала АН СССР.
ТВОРАО — Труды Восточного отделения Российского археологического общества.
ЗВОРАО — Записки Восточного отделения Российского археологического общества.
ЦАУ Армении — Центральное архивное управление Армении.
Эчм. — Персидские документы Эчмиадзинекого архива Армянской ССР.
г. х. — год хиджры, г. н. в. — год нашей эрь1. док. — документ,
д.— дело, л. — лист, лл. — листы.
1 Мы здесь не касаемся Грузии, в которой сложился особый тип феодальных отношений, не подвергшийся значительному влиянию форм иранского феодализма.
2 Е. А. Пахомов. О сэсловно-поземельном вопросе в Азербайджане. Известия Общ. обслед. и изуч. Азербайджана, № 1, 1925.
3 Собиратели материалов и составители всевозможных записок „о владении землею в мусульманских провинциях Закавказья“, „о правах высшего мусульманского сословия“ и т. д. — Ф, Коцебу, ген. Колюбакин, бар. Николаи, Старцев и др.
6
ваьие феодальных отношений и частного землевладения в Восточном Закавказье (в бывших владениях Ирана и позднее в полунезависимых ханствах) до присоединения к России. Эта тенденция великодержавной кавказоведной истории и ее предшественников — чиновников - „исследователей“ — увязывалась с тенденцией политики царского самодержавия в отношении „мусульманских“ феодалов Азербайджана и б. иранской Армении и с колебаниями этой политики в течение XIX в. Точка зрения великодержавной историографии должна была оправдать проведенные царизмом в 20—30-х гг. XIX в. массовые земельные конфискации у представителей „высшего мусульманского сословия“, примыкавших к враждебным царизму иранской или турецкой ориентациям, равно как и массовую раздачу земель бекам, примкнувшим к российской ориентации, и насаждение новых кадров беков из агентов царских колонизаторов. То и другое царские власти оправдывали утверждением, будто в „мусульманских провинциях Закавказья“ не было признанного законом частного землевладения, а беки были лишь чиновниками, „управлявшими селениями“;1 утверждали, будто здесь до присоединения к России вообще не было никаких законов, — их заменял произвол ханов.2 После долгих колебаний и после неудачных попыток „укоренения“ в Восточном Закавказье „природного российского дворянства“3 царизм с половины 40-х гг. XIX в. решительно стал на путь примирения с „высшим мусульманским сословием“ в целом. Акты 1846— 1851 гг. закрепили за „высшим мусульманским сословием“ владение землями на правах полной собственности и юридически оформили крепостнические порядки в Азербайджане и Армении, существовавшие фактически и до того. Эти акты великодержавной историографией изображались так, как будто царизм облагодетельствовал беков, дав им впервые права, которых у них раньше не было.
Выводы кавказоведов великодержавной школы воскресили, прикрыв их псевдомарксистской фразеологией, сторонники так наз. теории азиатского способа производства. Концепции эти были очень близки к достаточно известным уже, пронизанным контрреволюционными троцкистскими установками, „теориям“, уже разоблаченным в советской научной литературе.
1 Сенатор бар. П. Ган, напр., особенно упорно отстаивал идею, что „беки, как и агалары, не суть владельцы, а только полицейские управители вверенных им деревень“, ЛОЦИА, фонд Кавказского комитета, 1841 г., д. Na 671, *л* 5 и сл.
Na 33 * НаП*>” Акты Кавказской археографической комиссии (АКАК), т. IX,
10о 8 См. проекты 1833 и 1840 гг., ЛОЦИА, фонд Кавк. комитета, д. Na 2 1834 г., лл. 7—171 и д. Na 15,1837 г., лл. 62—98об.
7
Тенденции и приемы великодержавной историографии все еще не вполне изжиты. И в сравнительно новых работах иногда встречаются следы традиции великодержавной историографии, утверждения, что в Армении и Азербайджане не было крепостничества, и беки были только чиновниками, а не землевладельцами.1 И это после ясных высказываний И. В. Сталина о том, что „Тифлисская, Елисаветпольская, Бакинская губернии до сих пор изобиловали крепостническими татарскими беками и феодальными грузинскими князьями, владеющими огромными латифундиями, располагающими специальными вооруженными бандами и держащими в своих руках судьбы татарско-армянско- грузинских крестьян".2
Местная буржуазно-националистическая историография также стремилась затушевывать существование феодальных отношений и классовых противоречий в XVI — нач. XIX вв.
В отмеченной нами выше работе Е. А. Пахомова выводы великодержавной и местной буржуазно-националистической историографии подвергнуты критике. Однако и эта работа основана, главным образом, на тех же официальных архивных документах XIX в., на которых основывались и авторы великодержавной школы. Между тем, преодоление в полной мере остатков наследия великодержавной историографии едва ли возможно только на почве изучения официальных документов периода господства царизма. Не надо забывать, что материалы эти собирались и зачастую составлялись царскими чиновниками. Не зная местных языков, исторических источников и социальной терминологии, отражая колебания аграрной политики царизма на Кавказе, эти чиновники иногда сознательно, иногда бессознательно путали и извращали собираемые ими сведения и статистические данные. Материалы камеральных описаний, всевозможных „докладных записок", протоколов „бекских комиссий" и т. д. большею частью безнадежно запутаны царскими чиновниками. По этим материалам невозможно, напр., составить правильное представление о соотношении между казенными и частновладельческими землями в „мусульманских провинциях" Закавказья в первые десятилетия владычества здесь царизма: в разных камеральных описаниях (напр. в описаниях бывшего Карабагского ханства 1823 и 1837 гг.), более того, в разных документах одних и тех же годов одни и те же селения именуются то „бекскими", то „государственными, отданными в управление бекам", а владельцы селений (одни и те же лица) именуются то собственниками, то „временно управляющими
1 См., напр., С. Маркосян, Колониальная политика царизма и армяне в XVIII в., Борьба классов, 1936, №11.
2 И. В. Сталин. Контрреволюционеры Закавказья под маской социализма. „Сборник статей“ И, В. Сталина, Партиздат ЦККП(б) Грузии, 1935, стр. 18—19«
внями“. Использование этих материалов как исторического источника по феодальным отношениям стран Закавказья возможно только на основе проверки этих материалов данными местных источников периода до российского
завоевания.
Местные нарративные источники (персидские, армянские, для самого конца XVIII — нач. XIX вв. — в известной мере и азербайджанские) для исследования феодальных институтов в полунезависимых* ханствах Азербайджана и Армении, разумеется, далеко не достаточны, — они касаются социальных отношений лишь мимоходом. Но и нарративные источники были использованы в литературе лишь в незначительной степени, хотя еще акад. В. В. Бартольд указывал на исключительную ценность труда историографа шаха 'Аббаса I — Искендера Мунши— для истории стран Закавказья.1 Что касается документальных источников, то, не говоря уже о том, что лишь небольшая часть их до недавнего времени была опубликована, даже и то, что было опубликовано, также почти не привлекало внимание исследователей. В наши дни слабое внимание к местным источникам является пережитком традиций и приемов великодержавной историографии.2
Основные документальные источники по интересующей нас проблеме — персидские официальные документы XVI — начала XIX вв.: языком официальных актов в закавказских ханствах вплоть до присоединения их к России и даже некоторое время после него оставался персидский; этот язык, непонятный массе азербайджанского так же как и армянского крестьянства, здесь играл роль классового языка феодальной верхушки. Нам кажется уместным подчеркнуть здесь один важный момент —
1 См. В. В. Бартольд, Место прикаспийских областей в истории мусульманского мира, Баку, 1925, стр. 110, 123. — До настоящего времени мы не располагаем критическим изданием труда Искендера Мунши „Тарих-и 'алем арай-и ’Аббаси“ („Украшающая мир история ’Аббасова“), имеется лишь далеко неудовлетворительное издание 1314 г. хиджры (Техран, литограф, изд. Мирзы Махмуда).
2 Пример недостаточной оценки местных источников мы находим и в одной из совсем недавних работ по истории Кавказа — в оаботе Н. И. Покровского „Источники по истории имамата“ (Проблемы источниковедения, сборник II, изд. Акад. Наук СССР, 1936, стр. 187—234). Автор, говоря об арабских источниках (вернее, о русских переводах их) по истории Шамиля и дагестанского суфизма и мюридизма, считает, что эти источники значительно обесценены тем, что „проникнуты магометанским религиозным духом“ и „страдают отсутствием критического подхода к сообщаемым ими фактам * (стр. 219). Как будто можно требовать от какого бы то ни было исторического источника, чтобы он был чужд идеологии или влияния современных общественных течений (в данном случае — дагестанского „мюридизма“, идеология которого сложилась под.влиянием среднеазиатских мистиков-накш- бандиев, в чем напрасно сомневается Н. И. Покровский)? И как будто науч ный анализ любой идеологии, в частности и религиозной, и критический подход к фактам, сообщаемым источниками, не дело исследователя-мар- коиста?
9
значение этих документов и для истории Ирана. Как ни мало пока изучены феодальные отношения этого периода в Азербайджане и кавказской Армении (входившей в состав Иранского государства), невозможно отрицать, что здесь сложился тип феодальных отношений, довольно близкий к тому типу, который господствовал в Иране. Напротив, в Дагестане и в Грузии мы имеем дело с особыми типами феодализма.
Специфические черты восточно-закавказского типа феодализма можно проследить уже в период монгольского владычества (XIII—XIV вв.): 1) устойчивость сельской общины (обозначавшейся арабским термином джама'ат), общины чаще всего подневольной, зависимой, и в связи с этим известная застойность аграрного строя; 2) незначительные размеры, нередко и полное отсутствие, господских хозяйств у феодалов; 3) распространение разных форм издольной аренды; 4) формы полу- патриархальных, полуфеодальных отношений,1 особенно в среде кочевых племен. Внутри племенных объединений кочевников (тюрк, „иль“, арабизованное множ. число — „илят“) верхушка знати обособилась от массы зависимых людей. Земли, населенные оседлым и полуоседлым земледельческим населением, раздавались сплошь и рядом представителям кочевой знати. Главы кочевых племен (иль-беги, таифэ-баши, абу-л-джамс) — азербайджанских и вообще тюркских и курдских — оказывались династами во многих местных ханствах и меликствах и распорядителями значительной части земельного фонда. Общность специфических черт феодальных отношений в ханствах Азербайджана и Армении очевидна. Вместе с тем персидские фирманы XVI — нач. XIX вв., относящиеся к Закавказью, могут в немалой степени служить источником и для изучения иранского феодализма данного периода, тем более, что архивы Ирана докаджарского периода не сохранились.
Можно выделить две группы персидских документальных источников, относящихся к Закавказью: 1) фирманы иранских шахов и документы, исходившие от центрального правительства Ирана, 2) документы, вышедшие из канцелярий местных ханов. Ценность этих двух групп источников неодинакова.
Фирманы шахов Сефевидов и их преемников (Афшары, Зенды, Каджары) как источник до настоящего времени не встречали достаточно критического отношения со стороны исследователей. Установить значение этих документов как источника по феодальным отношениям можно лишь разрешив вопрос о том, тенденции каких социальных групп (в частности каких групп класса феодалов) отражены здесь. Фирманы Сефевидов, как и труды развившейся в Иране придворной историографии (вакаис нависи), выходили из-под пера слуг и идеологов
1 См. об этом у И. В. Сталина, Марксизм и национально-колониальный вопрос, Партиздат, 1937, стр. 70, 80.
10
Ново-Иранского (Кизилбещского) государстве, иными словами, служило* знати, обязанной своим происхождением государственной службе и связанной интересами с центральным правительством и его аппаратом. Политическая линия Сефевидов может быть понята, если исходить от той исторической обстановки, которая привела их к власти. Мы решаемся здесь высказать— пока в виде гипотезы — мысль, что сефевидско-кизил- башское движение, возникшее в Азербайджане в половине XV в., первоначально было направлено против диктатуры верхушки старой феодальной знати, следовательно, против форм государственности, сложившихся в Иране в период господства сельджуков и монголов.
На первоначальном своем этапе сефевидско-кизилбашское движение выражало,.повидимому, интересы средних и мелких феодалов и отчасти купечества. Сефевиды, видимо, пытались использовать, в целях достижения власти, борьбу крестьян и ремесленников Ирана против старой феодальной верхушки, однако, без большого успеха. Главной опорой Сефевидов, впрочем, были некоторые кочевые племена, боровшиеся против правивших в западном Иране туркменских ханов Ак-койюнлу. В Азербайджане Сефевиды выступали, как жадные и грубые завоеватели. Государство ширванша- хов в северном Азербайджане им удалось завоевать после долгой борьбы в 1538 гв> но прочно они утвердились здесь лишь, после подавления целого ряда восстаний азербайджанцев, к 1553 г.
В созданном после победы кизилбашского движения (1502 г.) Ново-Иранском государстве довольно быстро сложился слой новой феодальной знати, которая одна лишь и выиграла от победы движения, — низшие классы, разумеется, ничего не добились. Ново-Иранская монархия была государством иного типа, чем государственные образования XI—XV вв. (сельджуки, монголы, Тимуриды, туркменские династии). Сефе- видское государство, являясь выразителем интересов феодального класса, в то же время опиралось на купеческий капитал, связанный с международным товарооборотом. В значительной мере Сефевиды выступали в роли организаторов караванной и морской торговли; купцы — персидские, армянские — выступали зачастую в роли их контрагентов. Вместе с тем сефевид- ское правительство стремилось к созданию абсолютного централизованного государства. Новая служилая знать, заинтересованная в сокрушении или, по крайней мере, в обуздании уцелевших (особенно в сев. Азербайджане и прикаспийских областях) остатков старых феодальных владетелей, враждебных Сефевидам и кизилбашам, * боролась против феодальной раздробленности, против монголо-тюркского кочевого права, поддерживала теорию основанного на шариате централизованного абсолютного государства якобы „старо-иранского типа", тра-
1J
*иции которого возводились к эпохе халифата и даже Сасани- дов. Но полностью осуществить задачу создания централизованного государства сефевидскому правительству не удалось. А в конце XVII в. Иран и сопредельные страны пережили тяжелый хозяйственный кризис, отчасти в связи с тем, что транзитная караванная торговля с европейскими странами утратила прежнее значение. Иран пережил новый упадок центральной власти и новую победу феодальной государственной раздробленности, которая, впрочем, и в пору наибольшего могущества Сефевидов никогда не была вполне преодолена.
Отсюда следует, что теория абсолютного централизованного государства никогда не соответствовала в полной мере живой действительности, а с конца XVII — нач. XVIII вв. она превратилась в идеологический пережиток. Однако правительство шахов Ирана упорно держалось за этот пережиток, и централистические тенденции нашли себе отражение и в придворной историографии (вакаи' нависи) и в официальных актах, вышедших из сефевидских канцелярий. Поэтому фирманы и ракамы (указы) шахов Ирана не выражают вполне существовавших в живой действительности отношений. Историк, пользуясь этими фирманами как источником, должен отнестись к ним критически, должен уяснить себе условный характер их терминологии и технических выражений, памятуя, что буквальное истолкование последних равнялось бы наименее точному пониманию их.
В этих документах игнорировалось существование феодальной раздробленности. Указы шахов Ирана, как правило, не упоминали о местных ханах, султанах и других владетельных феодалах. Наследственные местные ханы рассматривались как наместники и чиновники центрального правительства и официально именовались так. Крупнейшие вассалы иранского шаханшаха — цари Картлии или Кахетии — именовались „вали («наместник») Гурджистана (Грузия) картильского" или „вали Гурджистана кахетийского“. Ханы Азербайджана и Армении официально именовались менее почетным титулом наиба (араб, термин, в том же значении „наместника") или правителями (хаким — араб, термин, еще при монголах употреблявшийся в двояком значении — наместника центрального правительства и местного наследственного князя);1 напр., наследственного хана нахчаванского (в нын. Нахичеванской авт. ССР) из азербайджанского полукочевого племени Кенгерлю именовали
1 См., напр., у Хамдаллаха Казвини, Tarikh-e gozide, ed. Gantin, 1.1, texte pers., p. 542, о хакиме Хаджа Садр-ад-дине Абхари, монгольском наместнике Кирмана, рядом с которым упоминается местный князь Мухаммед-шах из династии кара-хитаев Кирмана. Но тот же Хамдаллах прилагает термин „каким“ и к княжеским династиям — Сельджукам Кирмана (ibid., р. 330), атабе- кам Аура (ibid., р. 555) и т. д. — Ср. у Рашид-ад-дина, История Чингиз-хана, изд. И. Березина, ТВОРАО, XV, перс, текст, стр. 136 (об азербайджанском атабеке Узбеке из династии Ильдегизидов).
12
наибом нахчаванским и кенгерлийским“, хана хойского из династии курдских кочевников племени Думбули — „хакимом хой- ским и думбулийским“. Эта условная фразеология упорно удерживалась, и мы встречаем ее и в поздних документах. Уже при Каджарах наследник иранского престола 'Аббас-мирза писал в 1810 г. российскому главнокомандующему в Грузии и Закавказье, ген. Тормасову, об отношениях между иранским правительством и ханом талышским: „ ... Смена начальников в Талыше, назначение их и распоряжение в больших и малых талышских делах до сих пор было от нашего правительства, и в этом смысле Мустафа-хан посредством своей службы иногда назначался туда (в Талыш) начальником, а иногда по причине измены бывал сменяем...“1 В действительности в Иране — не в пример османской Турции— феодальная раздробленность в полной мере никогда не была вполне ликвидирована, и власть местных ханов была неизмеримо больше власти простых чиновников. В частности, талышские ханы, известные по нарративным источникам с XVI в.,2 со второй пол. XVIII в. были фактически независимыми наследственными князьями. Мир-Мустафа-хан талышский (1791—1814 гг. н. э.), сын Кара-хана, правил ханством без перерывов; еще до того, как в 1800 г. он признал себя вассалом России, он мало считался с Ираном и мало заботился о том, признавало ли иранское правительство его „правителем Талыша" или нет.
Сефевиды и Афшары усиленно отстаивали идею (сильно поблекшую при монголах и их преемниках в XIII—XV вв.) государства как единственного собственника земли и неограниченного распорядителя земельного фонда. В начале существования Сефе- видской державы служебная роль этой теории заключалась в том, что она облегчала массовые конфискации земель у старых феодалов — приверженцев свергнутых династией Ак-Койюнлу в южн. Азербайджане, дербендских ширваншахов в сев. Азербайджане и т. д. Позднее (с первой пол. XVII в.), когда процесс обновления состава феодальной знати закончился и новая знать достаточно окрепла, эта теория превратилась в идеологический пережиток. Однако пережиток этот[поддерживался и позднее той группой феодалов, которая была тесно связана с центральным правительством Ирана и его бюрократическим аппаратом, с шахской военной или гражданской службой. Идеология этого слоя знати, далекая от отношений реальной действительности, и отразилась в отмеченной нами группе персидских официальных документов.
1 См. АКАК, т. IV, Кя 1092, стр* 713.
2 См. у Фумини, Тарих-и Гилян, изд. Б. Дорна, Muhammedanische Quellen zur Geschichte der südlichen Küstenländer des Kaspischen Meeres, III Theil, St. ^®Jersburg, 1858, Pers. Text, SS. 24, 28, 32 (о Байяндур-хане талышском, около *560 г. н. э.), 50, 89—93, 190 (об Амирэ-Хамза-ханс талышском, около 1584 г. к сл.) и т. д.
13
Эта теория отразилась и в аграрном законодательстве Сефевидов. Если в XIII—XV вв. известный институт икта' развился в наследственный феод, связанный с пожалованием служилым людям земли, воды и права распоряжения прикрепленными к земле крестьянами (раийятами),1 то в сефевидский период институт тийюля (заменивший икта' еще со времен Тиму- ридов) понимался — по крайней мере официально — в гораздо более ограниченном смысле: фирманы сефевидских шахов понимали под тийюлем только право служилого человека на получение, в виде жалованья2 за службу, доли ренты —налога с определенной местности (в продуктах, деньгами, отчасти и работой), но не право распоряжения землей и ирригационной сетью.
Приведем, в виде примера, выдержку из одного тийюльного пожалования, вполне стандартного по форме и стилю. В фирмане шаха Хусейна от 1122 г. хиджры (1710 г., марта 2 —1711 г. н. э., февраля 18) читаем: „[жалованье] ежегодное3 из статьи [доходов] селения Килоу4 и прочих местностей Дизмара5 6 определено в ежегодное [жалованье] (хамэ салэ) вышеупомянутому (Аллах-Кули-беку). И из повинностей работой (бигар) по приходо-расходной книге Азербайджана подтвердили [за ним те], кои запишут с начала года курицы.* Прежние повинности работой по приходо-расходной книге записаны в танхах7 обладателям государственных ассигновок...“8
Буквальное понимание подобных текстов (вернее, неточных русских переводов их) приводило историков великодержавной школы к утверждению, что беки были не землевладельцами, а только чиновниками, получавшими* долю дохода. Но другие документы того же периода убеждают нас, что если не юридически, то фактически в некоторых случаях (не всегда) пожалование служилому человеку доли ренты-налога означало
1 См. текст указа Газан-хана 1303 г. н. э. у Рашид-ад-дина, рукопись ИВ АН D — 66, лл. 4056—408а; ср. там же л. 3956.
2 Арабск. маваджиб см., напр., в сборнике персидских офи¬
циальных документов („Инша **) Мирзы Махди-хана, техранск. литографиров. изд. 1294 г. хиджры, стр. 77 (указ Надир-шаха на имя мутавади Мирза Риза), стр. 108—109 (указ Надир-шаха о наместничестве Хератском) и др.
3 Хамэ салэ (перс., 4JL<o^*Jb) — технический термин, обозначавший особый вид тийюля, дававший служилому человеку право на ежегодное жалованье под условием удостоверения о действительном присутствии на службе; при продлении требовалось ежегодное возобновление указа о пожаловании.
* Чтение предположительное.
5 В южном (ныне.иранском) Азербайджане.
6 По турецкому двенадцатилетнему звериному циклу.
7 Один из синонимов термина “тийюль“, известный и в Средней Азии.
8 ПАУ Армении, Ереванск. арх.,неописанн. (по описи Инст.им. Н. Я. Марра
Ne 1/3) LcCwo cJ*^°
14
и владение (временное, пожизненное) землей и крестьянами — ра'яйятами (по крайней мере для некоторых видов тийюдя). Такое несоответствие теории и юридической формы с жизненной практикой не трудно обнаружить, сличая друг с другом разные фирманы, ибо аграрная политика Сефевидов не отличалась строгой последовательностью и устойчивостью.1.
Из документальных источников отмеченной нами категории следует упомянуть на первом месте до сих пор неопубликованную серию сефевидских и афшарских шахских фирманов, относящихся главным образом к Армении и отчасти к Азербайджану (главным образом к районам Карабага, Ганджи и к некоторым местностям южн., нын. иранск., Азербайджана), хранящихся в архиве Эчмиадзинского монастыря (Армянской ССР), в общем до 110 документов.2 Наиболее ранний из документов датирован 955 г. х., месяцем зу-л-ка'да (1548 г. н. декабря 2—&L),3 наиболее поздний — 1162 г. х., месяцем мухарремом (1748 г. н. э., декабря 22—1749 г., января 20);4 особое место здесь занимают несколько каджарских фирманов, наиболее поздний из которых датирован 1264 г. х., месяцем шаввалем (1848 г. н. э., августа 31 — сентября 28).5 От XVI в. дошло очень немного документов; большинство их относится к XVII в., большею частью к периоду царствований шахов 'Аббаса II (1642— 1667 гг. н. э.) и Сулеймана (1667—1694 гг. н. э.); к первой половине XVIII в. относится опять-таки немного документов. Незначительное число документов, оставшихся от XVI в., может быть, объясняется тем, что пожалование каждого шаха, как правило, подтверждалось его преемником, издававшим новый фирман, в котором делались ссылки на фирманы предыдущих шахов. Например, фирман шаха Султан-Хусейна, изданный в 1124 г. X., месяце раби' II (1712 г. н. э., мая 8 —июня 5), подтверждает права и привилегии армянских общин со ссылкой
1 ?15#* напР** указ Сефевида Хусейна 1113 г. х. (1701 г. н. э.), опублико- ванныи (перс, текст и франц. перевод) Н. Ханыковым в „Melanges Asiatiques“, тт Vi' р’ ' *-"74. Ср. также более ранние документы: АКАК, т. И, ämo'cSq /1 с£о*3 Ша?а Т?*маспа I на имя владетеля Цахура Ади-Куркулу- г. х (1562г н.э.);там же, № 8, стр. 1087, фирман шаха Аббаса I на имя * вАЯ ЦахУРа Халнль-бека 1052 г. х. (1642 г. н. э.). В прошении эчмиад- сть™ мон£хов ша*у Сулейману 1091 г. х. (1690 г. н. э., Эчм., № 315) кре- яне сел. Ьагаршапат названы подвластными (Лл-о) „этим обездоленным“
. О*т. е. монахам). Ср. также Шереф-намэ, изд. Вельяминова- Жернова, I860, перс, текст, т. I, стр. 324—325.
ных выполи пеРси^*нн[ документов Эчмиадзинского архива, ранее не описан- npH Vovo^T,HeHa В* 5 г. научн. сотрудниками Института им. Н. Я. Маооа
«%ЙоЖГнаин К8Д- НауК СССР- НуМвраЦИЯ 8Т0* описи ■ Дальнейшем
пев 1Э.ЧН- № 3^> ФиРман шаха Тахмаспа I о подчинении армянских епнеко- Закавказья власти католикоса Михаила.
и льготЛ“» № 3/38, Ф“Рман шаха ‘Адиля (из династии Афшаров) о правах « льготах для монастыря Кара-Килисийя. 1 v
5 Эчм., № 3/46.
на указы и фетвы улемов шиитских (богословско-юридические решения) от ша'бана 1023 г. х. (1614 г. н. э., сентября 6 — октября 4), раджаба 1068 г. х. (1658 г. н. э., апреля 4 — мая 3), джумады JI 1069 г, х. (1659 г. н. э., февраля 24 — марта 24), ша'бана 1071 г. х. (1661 г. н. э., апреля 1—29), зу-л-касды 1079 г. х. (1669 г. н. э., апреля 2 — мая 1) и джумады II 1089 г. х. (1678 г. н. э., июля 21 — августа 18); при этом приведено вкратце содержание перечисленных указов. Можно представить себе, что держатели фирманов, имея на руках более поздние фирманы, не слишком старались сберечь очень ранние фирманы, коль скоро они были подтверждены. В фирмане шаха Сулеймана от рамазана 1082 г. х. (1672 г. н. э., января 1—30), подтвердившем права Эчмиадзинского монастыря на владение вакфом1 в селении Вагаршапат,2 3 мы находим изложение содержания вакфной грамоты, составленной в месяце мухарреме 854 г. х. (1450 г. н. э., февраля 14 — марта 15), т. е. еще времени господства туркменской династии Кара-Койюнлу; самой вакфной грамоты, однако, в данной серии документов нет.
Документы эти даны на имя эчмиадзинского армянского патриарха-католикоса, армянских епископов8 и разных лиц, христиан и мусульман, в том числе азербайджанских феодалов, с которыми Эчмиадзинский монастырь заключал земельные или денежные сделки или вел тяжбы. Многие документы состоят из трех частей, писанных на одном большом листе: прошения на имя падишаха, фетвы (богословско-юридического заключения по существу данного вопроса) шиитских богословов и, наконец, шаханшахского фирмана, заключающего в себе резолюцию на прошение.
Все без исключения документы, не исключая и прошений на имя шаханшаха, написаны на персидском языке, хотя можно допустить, что некоторые прошения составлялись армянскими писцами. Большая часть документов написана смешанным почерком— наста'лик с сильными элементами шикестэ; почерк немногих документов — насх, смешанный с шикестэ и отчасти с рик’а. В деталях почерка разных документов мы видим очень большое разнообразие; в некоторых документах4 * * * пунктуация
1 Арабский термин для обозначения имуществ, завещанных религиозным учреждениям, как мусульманским, так и христианским.
2 Во всех документах как Эчмиадзинский монастырь, так и селение Вагаршапат именуются одним именем — Учь-Килиса или Учь-Килисийя (азерб.- греческ. — „Три церкви“ — т. е. Эчмиадзинский собор, церкви св. Гайяны и св. Рипоимин).
3 В разных документах упоминаются еще католикос Гандзасарский (Албанский) и епископы (халифэ) Нахчавана, Гокчн (монастырь на озере
Севан), Шемахи, Гянджи, Барда'а, Загама. Лори, Анабада (ЬАранц Анапат
в Зангезуре?), Ахтабада (Ахпат?), Мигри, Хойя, Сальмаса, Табрива и др.
* Упомянутый фирман шаха Сулеймана 1082 г. х. (1672 г. н. э.) овакфных
правах Эчмиадзицского монастыря, Эчм., № 3/15; вариант того же фирмана —
№ 3/42,
16
шенно отсутствует. Громадное большинство документов — совер кй< j-ja них имеются заменяющие подписи печати иодлда аха>‘ великого садра, шейх-ал-ислама данной области, ШаХЭаа и других сановников. Наиболее распространенные тра- лаоеты шахских печатей — „Хусейн, раб государя страны“1 или 'Аббас, раб его“ (т. е. бога).2 Меньшинство документов — копии; в них место шахской печати отмечено словами „место благословенной печати его священнейшего величества государя“ 3 или просто „место тугры“.4 Подлинность копий удостоверена печатями ереванского или карабагского беглербега (шахского наместника), равно как и ссылками на данные фирманы в других документах.
Что касается языка и стиля документов эчмиадзинской серии, то, не в пример ханским ярлыкам монгольской эпохи, они не отличаются чрезмерной цветистостью и растянутостью, фетвы шиитских богословов изобилуют арабскими техническими выражениями. Как прошения и фетвы, так и фирманы шахов писаны по принятым трафаретам. Любое прошение на имя шаха, будь то и прошение эчмиадзинского католикоса, написано от имени „ничтожнейшего из рабов“,5 просящего о пожаловании „справедливого указа по милости благословенной, благороднейшей, священнейшей, возвышеннейшей главы его величества“,6 и завершается заверениями, что „это деяние (т. е. шахская милость) перед аллахом и посланником аллаха (Мухаммедом) не будет напрасным“.7 Все шахские фирманы начинаются словами: „высочайший фирман последовал о том, что...“ или „указ того, кому подчиняется мир, последовал о том, что...“8 Все фирманы имеют ссылку либо на более ранний фирман аналогичного содержания, либо на фетву шиитских богословов.
1 »^4^5 olio^b Смысл этого выражения заключается в том»
что шахом Ирана признавался зять основоположника ислама Мухаммеда, 'Али, четвертый халиф (656—661 гг. н. э.) и первый шиитский имам; Сефевиды, приписав себе происхождение от 'Али, тем самым признавали себя лишь ег* наместниками (следовательно, и „рабами“).
2 Арабск. ovX**
8 Jä* ; вариантов титула
несколько.
^ ОчА 1^35* JuiLo <4dJl tyX<0 j}\ v>wb j AJJ\ • • •
8 ...A£j\ jUo или
В отличие от этого указы местных вассальных ханов всегда открываются более скромным вступлением: „Высокий указ последовал о том, что...“ v*..a£j\ Наконец, распоряжения чиновников начинаются уж
с°всем скромно: „Постановлено о том, что,. .w (... А&Т jyU).
17
Почти все указы в заголовке снабжены словами „он" (т. е. бог)> и „царство принадлежит богу",1 2 после чего иногда следуют славословия в честь Мухаммеда, ’Али, шиитских имамов, предков царствующей династии, иногда (в фйрманах на имя армянского или грузинского католикоса) и в честь Христа.8
По принятому в XVI—XVIII вв. этикету непосредственное обращение подданного к монарху считалось дерзостью, поэтому прошения писались на имя „рабов его величества";3 равным образом и указы-резолюции на прошения писались также якобы от имени „рабов его величества" или „наместников государя",4 т. е., по сути дела, от самого монарха. Благодаря этому, слова „рабы его величества" превратились в техническое выражение, обозначающее особу шаха (или местного хана).
Фирманы эчмиадзинской серии, как и другие документы, которых мы коснемся ниже, дают возможность установить принятое в Иране титулование разных представителей феодальной иерархии. Беглербега (наместника области), как и местного владетельного хана, именовали „высокосановитым".5 Выражение „прибежище высоты и величия"6 терминологически обозначало титул феодала средней руки. Мусульманские авторитетные богословы-правоведы именовались „людьми блистательного шариата" и „людьми чистейшего закона".7 Любопытно титулование представителей армянского духовенства. В наиболее раннем документе эчмиадзинской серии — упомянутом уже
1 Арабск. и <OJ
2 См., напр., Эчм., № 2/12, фирман шаха ‘Аббаса II от мухаррема 1054 г. X. (1644 г. н. э., марта 10 — апреля 8) о закреплении за Эчмиадзин- ским монастырем прав владения землями и садами в округе Чухур-Са’да (Еревана): „О, Христос (Мессия), да будет спасение над пророком нашим
и над ним" (^U-uJ\ ^
3 Перс.-арабск. — Католикосы в своих прошениях часто употребляют выражение „раб-богомолец" — 0
4 Впрочем, слово „навваб", множ. число от арабск. слова „наиб" (наместник), нередко употреблялось и в значении единственного числа как титул наследника престола и других членов царствующей династии.
3 Араб.-перс. oIäOU, обычно вместе с титулом „прибежище власти и управления, устроение управления" (o^Lo^Lo Uii ^ О^Ьо\
или .UbMUlki). Ср. вариант в фирмане Шаха Аббаса I 1022 г. х. (1613 г. н. э.), Эчм., № 3/9: j aJUMLo Uäi oLo ^
...iXaaa* ^ £ — „прибежище управления и могу¬
щества, устроение управления и благоденствия, высокосановитый Амиргунэ- хан, беглербег чухур-са*дский" (ереванский). Ср. Эчм., № 3/15:
£>\ <^3£^>у£о — „высокодостойный беглербег той
области" (ереванский).
6 О Lb (jljuo j
7 V^vA* <Ja\ , J-VLI
18
нами фирмане шаха Тахмаспа I, 955 г. х. (1548 г н э|-католикоса и епископов называют просто „махрасийяб /Ас XVII в. католикоса титулуют: „цвет священников и монашества, опора христианства“ или „цвет [себе] подобных и [себе] равных, опора христианства“.1 2 Встречается, впрочем, и выражение катликус".3 Сплошь и рядом к католикосу и епископам прилагались почетные прозвания „ходжа" и „халифэ“, прилагавшиеся обычно к представителям мусульманского духовенства; титулом халифэ" в Иране этого периода именовали шейхов (пиров, муршидов), т. е. „старцев"-наставников суфийско-дервишеских орденов (сильсилэ) и их заместителей. В ряде документов католикос, как настоятель Эчмиадзинского монастыря и распорядитель его землями, обозначался арабским термином „мутавали"; так называли лиц, заведывавших вакфами мусульманских религиозных учреждений.
Насколько в официальных персидских документах заметно стремление переносить термины, заимствованные из круга мусульманских религиозных учреждений, и на представителей армянской церкви, видно из того, что выражение „дервишество" прилагалось и к армянскому монашеству.4 Это и вполне понятно: как высшее мусульманское, шиитское, так и высшее
1 Эчм., № 3/48:
*—uo\ „Достоинство махрасийяба учь-килисийского [области]
Чухур-са*декой принадлежит Микайил-махрасийябу“ (католикос Михаил Сева- стийский, 1547—1556 гг. н. э.).
2 ^ oUioVl или iUsiAuU o\X*fr ^ ÖJOJ
Cp. вариант, Эчм., № 2/12: ÖiX**
— „опора халифов христианства, Пилипус-халифэ христианский" (т. е. католикос Филиппос Агбакский, 1633—1655 гг. н. э.).
3 Эчм., Лз 3/42, грузинская форма встречается в ука¬
зах, относящихся к патриарху-католикосу Грузии, см. АКАК, т. I, ч. III, № 6, стр. 72, фирман Надир-шаха от джумады II 1147 г. х. (1734 г. н. э., октября 2Э — ноября 26).
4 См., напр., в фирмане шаха Сулеймана от джумады I 1079 г. (1668 г. н. э. октября 7 — ноября 5), Эчм., № 3/49, о подтверждении прав армянских общин:
>yL j — „Так как та община состоит
из [людей], платящих джизийю (специальный сбор с христиан и евреев) и ра ииятов, то пусть их оставят со спокойным сердцем заниматься земледелием и возделыванием [земли] и дервишеством...“ Монахи в фирманах нередко именуются „черноклобучниками“. Ср. Эчм., 3/42: &ЦJa.
\j Ojy>yo ^
•. «А-*-я^о £>IaU£ j
„Пусть указанный халифэ, удерживая из года в год сборы и доходы и бах- ришку (уменьшительное от бахрэ — доля ренты-налога, следовавшая в казну) о этбго селения, расходует их на содержание себя и прочих священников и Черноклобучников, обитающих в монастыре (букв.: месте поклонения)“. Пожало- вание монахам права удерживать для себя и бахрэ — здесь особая милость.
2*
19
армянское духовенство занимали определенное — и притом довольно сходное — положение в феодальной иерархии. Персидское множественное число от тюркского термина „ака“ 11 „ага“ („господин“) — „акайян“1 получило специальное терминологическое значение высшего мусульманского духовенства вообще.
Лица, принадлежавшие к сословию знати, обозначались арабскими терминами „а'ийян“ — „знатные“ 2 и „нуджаба“ — „благородные“, как и азерб.-персидским термином „бекзадэ- ган“ — „рожденные беками“. Если в фирманах упоминались лица, не принадлежавшие к привилегированным сословиям беков- феодалов или духовенства, их называли просто по имени,— титуловать их не полагалось.3
Что касается содержания, то более половины документов эчмиадзинской серии касаются (целиком или отчасти) аграрных отношений. Здесь мы найдем документы, касающиеся утверждения шаханшахами Ирана прав на владение землями, разрешения судебных тяжб из-за владения землею,4 передачи армянским монастырям права взимать в свою пользу и ту долю ренты-налога, которую полагалось вносить в казну,5 и освобождения от других податей, иначе говоря, налогового иммунитета. В этом отношении интерес документов данной серии заключается в том, что они дают подробный и довольно полный перечень земельных владений Эчмиадзинского монастыря.
Упомянутая грамота Аббаса II 1054 г. х. (1644 г.), напр., перечисляет земли, принадлежавшие Эчмиадзинскому монастырю в окрестностях его на правах вакфа. Здесь заслуживает внимания указание на пути, какими создавались вакфные имения религиозных учреждений. В грамоте говорится, что некий лхрди из единоверцев католикоса с давних пор завещали ему определенные участки земель, сады и мельницы в области Еревана („в стране Чухур-Сад’ской“). Все эти земельные участки,6 перечисленные в грамоте, завещатели „передали [монастырю] Учь-Килисийя на условиях вакфа. И управление ими от отцов и дедов поручили опоре халифов христианства, Пилипус-халифэ
1 Об этом значении см. у Ю. Н. Марра, Документированный персидское русский словарь, вып. I, Тифлис, 1934, стр. 27, под словом lS\
2 о
8 См., напр*, Эчм., № 3/90: ... о^о — „Хаджи Касим
фруктовщик“.
4 В этом отношении особенно характерны два документа, уже упомянутый Эчм„ № 3/15, и Эчм., № 3/24; о нем скажем ниже.
5 Перс, бахрэ, бахра— букв, „часть, доля“. Приведенное термино¬
логическое значение термин „бахра“ имел в районах Еревана (официальное название — Чухур-са'д — „Долина благоденствия“) и Нахчавана. В некоторых районах термин „бахра*4, как и арабск. термин „маль ва джехат“, „мальдже- хат“ 01^4-U, jCo обозначал ренту-налог вообще.
в AäL*, МНОЖ. ЧИСЛО OUJaS
20
тпилтианскому“.1 Что такое завещание в ряде случаев ока- "лось коммендацией крестьянами своих земель церкви, зыва доугого документа, в котором говорится, что все селение Учь-Килисийя (т. е. Вагаршапат) в 854 г.х. (1450/01 г.
э) „кедхудами, медиками,2 земледельцами и хозяевами издольщиков"3 было передано тому же монастырю в виде вакфа. В цитированном нами документе 1054 г. х. (1644 г. н. э.) перечислено 12 участков земли4 с мельницами и садами; при этом приведены некоторые подробности о монастырском хозяйстве. Мы узнаем, напр., что на одном участке, расположенном ниже церкви, засевалось 8 харваров зерна,5 что посреди „земли Садаклу"6 проходило два водных канала,7 что был „участок земли сбоку от [сухого] русла реки, что служит проезжей дорогой для купцов".8 Как известно, Эчмиадзинский монастырь был не только феодальным поместьем, но и занимался торговыми операциями; указание на то, что монастырь был расположен на торговом пути, лишний раз подтверждает это обстоятельство. Еще одним фирманом шаха 'Аббаса II1060 г. (1650 г.)9 за Эчмиадзинским мона¬
стырем было закреплено 20 других земельных участков с каналами, садами и мельницами, на основании письменной справки10 беглербега Чухур-Са'дского (Ереванского) о том, что эти земли издревле были вакфами монастыря. Наиболее ранний из сохранившихся сефевидских фирманов, подтверждающих за Эчмиад- зином права вакфного владения землями, садами, мельницами и каналами, — фирман шаха 'Аббаса I от ша'бана 1023 г. х. (1614 г. н. э., сентября 6 — октября 4), составленный на основании фетвы „богословов имамийских" (т. е. толка 12 имамов,
1 Эчм., № 2/12: ^
МъЛаП у ЬЬ jJ\ О>j*
2 В данном случае оба термина обозначают сельских старост.
3 xfcyio ^ j ^ Эчм., № 3/15; можно
допустить и перевод „хозяевами [и] издольщиками", ср. среднеазиатские документы, приведенные В. В. Бартольдом, ЗВОРАО, т. XV, вып. II—III, стр. 265--267:
4 <^якэ, Эчм., № 2/12.
5 Перс. — букв, „ноша села"; терминологически — в Иране и За¬
кавказье мера зерна разного (для ра?личных местностей) веса, также участок земли, засеваемой 1 харваром пшеницы или ячменя.
7 ^
3 Ibid. хЦ £> \Lw \ Cxtz*}
9 Эчм., Ns 2/11.
21
иначе говоря, шиитского толка).1 В фирмане перечислены многие из тех же земельных участков, что и в более поздних фирманах. В фирмане, в согласии с фетвой, постановлено, что никто не имеет права присвоить в частное владение (мулькийэт) или продать эти вакфные имущества, равно как и расходовать доходы с них не по тому назначению, какое указано завещателем (вакиф).
В нескольких подтвердительных фирманах по тому же поводу прямо сказано, что мутавали (т. е. католикос, как настоятель Эчмиадзинского монастыря), распоряжаясь доходами с вакфов, не имеет права присваивать их в частное владение, продавать и закладывать. Эти правила, однако, не всегда строго соблюдались, как видно из фирмана шаха Сулеймана от раджаба 1096 г. (1685 г. н. э., июня 3 — июля 2), изданного в ответ на прошение католикоса Егиазара Айнтабского (1682—1691 гг. н. э.) о возвращении монастырю вакфов, заложенных католикосом Яковом IV Джульфинским (ЬАкоп Джугайеци, 1655—1680 гг. н. э.) вопрекк шариату. Шах, как обычно, предложил авторитетным шиитским богословам представить фетву по этому вопросу. Богословы признали, что „в указанном залоге правил шариата нет“2 3 и что заложенные имения (амляк), хотя бы они и не были выкуплены, должны быть возвращены монастырю безусловно.
Документы эчмиадзинской серии устанавливают, что Эчми- адзинскому монастырю принадлежали не только вакфы, но и недвижимости на правах мулька, т. е. частного владения. Арабским термином „мульк“, в азербайджанском и армянском произношении „мюльк“, обозначался вид частного владения, не связанный с государственной службой, отчуждаемый и передаваемый по наследству, а также взимавшаяся мулькдаром (владельцем мулька) доля ренты-налога с сидевших на земле мулька крестьян.8 Кавказоведы из великодержавного и местно-националистического лагеря рассматривали мульк (мюльк) как вознаграждение „взамен окладного жалованья чиновникам“.4 * Данные сило условного характера, что мульки (притом именно земля, а не только рента с нее) могли продаваться свободно. Из фир-
1 Эчм., № 3/9 "jJbloJ *.~оЫ ^Ub“.
2 Эчм., № 3/14.
3 Об институте мулька в странах Средней Азии, в общем аналогичном мульку в Закавказье, см. в новой работе П. П. Иванова, Удельные земли Сейнд-Мухаммед-хана хивинского, Записки ИВ АН, VI, 1936, с«гр. 42 и сл.; см. также Три документа по аграрному вопросу в Средней Азии, Записки ИВ АН. II, 2, 1933, стр. 81—83. Мы касаемся здесь~етоГо вопроса лишь в той мере, в какой это необходимо для характеристики документов как источника^до феодальным отношениям Воет. Закавказья.
4 И. Шопен. Исторический памятник состояния Армянской области. СПб..
1852, стр. 926 и сл.; ср. там же, стр. 1149—1154.
22
шаха 'Аббаса II, изданного в месяце раджабе 1068 г. х, П658 г. н. э., апреля 4 —мая З),1 видно, что эчмиадзинские ' онахи покупали и продавали мульки, и приложенная к фирману шиитских богословов признала эти сделки законными.
^ В виду высказывавшегося не раз буржуазно-националистическими историками утверждения о том, что в „мусульманских странах" будто бы не было частного землевладения и продажи земель, мы решаемся привести из упомянутого документа (фетвы) цитату: „Ученые ислама и благородные факихи... так соизволяют [сказать]: во всяком случае, когда определенная армянская община свои определенные недвижимые имущества2 и движимости продала бы по правилам продажи, признанным исламом, некоему служителю3 определенного места поклонения (т. е. церкви или монастыря), жительствующему в Учь-Килиса, за определенную наличную сумму,. .. упомянутый договор о продаже, что между некиим [служителем] и упомянутой общиной упомянутым путем совершился, будет правилен и законен".4 Приобретенная таким путем земля признавалась владением данного священнослужителя на правах мулька.5 * И в прошении эчмиадзинских монахов шаху Сулейману, приложенном к его фирману, изданному в месяце рамазане 1091 г. х. (1680 г. н. э., сентября 25 — октября 24), читаем, что монастырь владел „немногими0 землями (амляк), садами и мельницами, из коих некоторые— вакфные имущества церкви, а часть куплена на золото этими презренными" (т. е. просителями).7 О мульках, принадлежавших частным лицам, говорит ряд других документов, О нс-
1 Эчм., № 3/12.
2 „Амляк“ (viT!sLo\)f множ. число от „мульк“ («ХХх»), получившее специальное терминологическое значение „недвижимого имущества“ вообще.
3 В тексте — „служителю Халиду“. В шариатской практике
имена Халид, Зейд и некоторые другие приняты как условные обозначения предполагаемых лиц при тех или иных юридических казусах; соответствуют нашему „икс“ или „игрек“.
(sic) S31 Д*ЬчА* jJLi.*?
OvXio jjZsXrt la- £ib~«o Д-ж-jb^o oJüa
.vX-Üb 2
4bid. dJISÜUvJ^
ß Выражения этого отнюдь не следует понимать буквально; это, как и именование авторов прошения „бедняками* (факиран), „обездоленными“ (бичарэган), „презренными“ (хакиран), — лишь условный прием, принятая
этикетом манера, обязывавшая подданного уничижать себя, обращаясь
* падишаху.
7 Эчм., N« 3/5; j\ и^Д^ } OUb ^
33
• t •
коем Мурад-векиле, как о владетеле 1 х/2 Данга1 мулька селения Икавард (т. е. Егвард), и о его тяжбе с Ходжа-Я'кубом Иравани (т. е. католикосом Яковом Джульфинским) из-за владения остальными 41/* дангами мулька того же селения подробно излагает длинный фирман шаха 'Аббаса II, изданный в месяце сафаре 1062 г. х. (1652 г. н. э., января 13 — февраля 10).2
Очень много документов говорит о захвате земель — и частновладельческих, и крестьянских общин, — сильными знатными людьми, главами кочевых племен, шахскими и ханскими сановниками, откупщиками налогов и управителями поместий у знатных людей. Ограничимся немногими примерами. Как видно из фирмана шаха Тахмаспа I, изданного в месяце раджабе 967 г. (1560 г., марта 28 — апреля 26), „сборище захватчиков" завладело пахотными полями (мазра'э), „ограниченными пределами [селений] Кудук-Ангурак и Кырк-Булаг" и водой, принадлежавшими монастырю Кара-Килиса на правах мулька.3 В месяце раб и* I 1079 г. х. (1668 г., августа 9 — сентября 7) ра'ийяты селения Ванккенд, округа Дерэлу-Шамлык близ Нах- чавана, жаловались шаху Сулейману на то, что их земли захвачены.4 Часто шах удовлетворял такие ходатайства и обязывал беглербега ереванского или карабагского обуздать „насильников"5 и оказать „законное содействие и поддержку** просителям. Но для обиженных получить шахский фирман далеко еще не значило добиться действительного восстановления в правах владения. Этому видим доказательство в следующем случае. В месяце раб(и' I 1060 г. х. (1650 г., марта 4 — апреля 2) Туман, наместйик (векиль) католикоса эчмиадзин- ского, жаловался шаху 'Аббасу II на захват селения Битринч „сборищем тюркских кочевников".0 Шах приказал „высокосановитому Кейхосроу-хану, беглербегу чухур-са'дскому", удовлетворить жалобщика. Но, вопреки шахскому указу, селение Битринч так и осталось во власти кочевников,, и уже в месяце раби' II1124 г. (1712 г., мая 8 — июня 5) шах Хусейн, по жалобе католикоса Александра I Джульфинского (Агександрос Джу-
1 Перс, термин „данг || донг“ — Ve часть пахотной земли, Ve Доля воды из оросительных каналов и Ve доля ренты-налога в каждой сельской общице
(джама’ат).
з Эчм., № 3/24.
8 jl, Эчм., К» 3/90.
* Эчм., Mb 3/86.
5 „Мутагаллиба“ — Эчм., Mb 3/75, фирман шаха Хусейна от
месяца pafyf П 1124 г. х. (1712 г. н. э., мая 8 — июня 5) об ограждении земельных участков ра'ийятов эчмиадзинских вакфов от захватов их насильниками.
® Эчм., Mb 3/18. Слово „таракема“, арабизованное
множ. число от „туркман“» было терминологическим обозначением для кочевых азербайджанских („тюркских“) племен вообще#
24
17(У7 1715 гг. н. э.), издал новый фирман о возвращении
гайеци, Уяеизвеетно, оказался ли этот указ более действенным. -гГты земель в ряде случаев совершались при содействии ^ахв п..стительстве местных властей. В жалобе эчмиадзинских ИЛИ хов 1091 г. х. (1680 г.) говорилось, что так как „покойный СеФИ-Кули-хан, бывший беглербег ираванский, был муж жадный и корыстолюбивый“, то некоторые насильники (джам'-и мутагал- либ), возбудив его жадность (взятками?), завладели частью земель, садов и мельниц монастыря.1 2
Приведенных примеров, думается нам, достаточно, чтобы показать ценность данной серии документов для изучения аграрных отношений в сефевидской Армении и Азербайджане. В частности, для истории Эчмиадзинского монастыря как феодального поместья данная коллекция фирманов является главным источником, на ряду с „Джамбром“ — более поздним описанием поместий Эчмиадзина, составленным католикосом Симоном Ереванским (1763—1780 гг. н. э.). и содержащим в основном переводы тех же сефевидских фирманов.
Немало данных содержат упомянутые фирманы для выяснения налоговой системы эпохи. Мы узнаем из них, напр., что христиане в XVI—XVII вв. продолжали платить джизийю —— специальный налог с иноверцев.3 Несколько фирманов касаются пожалования армянским монастырям или подтверждения за ними прав налогового иммунитета, — такие пожалования были особой милостью, но не общим правилом. Наиболее интересный из таких фирманов издан шахом 'Адилем из династии Афшаров в месяце мухарреме 1162 г. х. (1748 г. н. э., декабря 22—1749 г., января 20) для подтверждения привилегий монастыря Кара-Ки- лиса.4 В указе говорится о том, что „по безграничной снисходительности шахской, по беспредельной милости царской к цвету священников и монашества Минасу, халифэ [монастыря] Кара- Килисийя, к его доброй преданности и службе и во внимание к содержанию указов наместников5 [нашедшего] убежище в прощении грехов знаменитого дяди моего6... мы повелели осво¬
бодить и оградить [монастырь] от налогов в диван (казну) такого рода: джизийя и прочие обложения (мутаваджжихат), и поступления (садират), и чрезвычайные повинности ('аваризат), И сбор за пастьбу скота (чобан-беги) и прочие, дабы они свои обложения вместе с доходами с указанных земель расходовали на упомянутую церковь (килисийя, т. е. монастырь) и обита-
1 Эчм., Кя 3/72.
2 Эчм., № 3/15.
3 См., напр., Эчм., Кя 3/49, фирман шаха Сулеймана, изданный в месяце
, джумаде 1 1079 г. (1668 г. н. э., октября 7 — ноября 5).
: 4 Эчм., № 3/38.
6 Навваб, множ* число от наиб, — техническое выражение, означавшее особу государя; см. об этом выше, на стр. 18. в Надир-шах (1736—1747 гг. н. э.).
25
телей ее",1 Сборщикам податей запрещалось „требовать хоть один динар" 2 из доходов3 монастыря. А так как „черноклобуч- ники" (сийях куляхан) монастыря имели обыкновение ездить в разные стороны „ради торговли и прочих дел",4 то таможенным сборщикам по дорогам5 запрещалось „стеснять" монахов, иначе говоря, брать с них пошлины.6
У шаханшахов Ирана были свои основания покровительствовать высшему армянскому духовенству: в эпоху борьбы османской Турции и кизилбашского Ирана за обладание Закавказьем значительная часть армянского духовенства и особенно купечества Закавказья, не в пример части азербайджанских феодалов, держалась иранской ориентации.
Упомянем здесь лишь об одном интересном в этом отношении документе. Католикос Филиппос в прошении шаху 'Аббасу И, приложенном к указу-резолюции последнего от месяца шавваля 1060 г. х. (1650 г. н. э., сентября 27 — октября 25), напоминал о своей постоянной преданности падишахам династии Сефевий- ской в дни вторжения в Закавказье войск „негодногогхонд- кара"7 (т. е. султана Турции), в то время, как многие из знатных людей8 округов Нахчавана и Ордубада пошли по пути мятежа и противления, уговорив турецкого („румского") командующего Му^таза-пашу послать отряд в эти округа. Что во время ирано-
1 Ibid. Coli ^ ^ <*Ла1£о ^ СоиСо
L-J^ ^S> LJL«o
&& ^ V—sLä^ Oj-O ^ ^ 1ио^ I^.C> ^ ^
в) L-JjO ^э1л/в VwJ
2 Ibid. • •. JmO Ц^о
3 Абваб джам'и. О значении этого термина см. у Ю. Н. Марра, Персидский документированный словарь, вып. I, Тифлис, 1934, стр. 40,
4 jy*\ у wCo 2 М> C*j^s£
5 Ibid. ^^1^0
6 Об иммунитете этого периода см. нашу работу „К вопросу об иммунитете в Азербайджане в XVII—XVIII вв.“, Исторический сборник, № 4, 1935, изд. Акад. Наук СССР, стр. 36—73.
7 Эчм., № 3/17: — хондкар-и набакар. В других прошениях
мы встречаем форму ^boU j&JIa. вместо правильного j&xSl^a». Так
обычно в Иране именовали турецкого султана во внутренней официальной переписке (эпитет „набакар“ — „негодный“, „недостойный“, „гнусный“ подобран в рифму к одному из титулов султана „хондкар“); в дипломатической переписке турецкого султана именовали „падишахом, прибежищем ислама, хондкаром румским“. См. Ниша'Мирза Махди-хана, цитир. литогр. издание стр. 57, 85, 90, 99.
8 Ibid. £>U*l
26
в0йн XVI в. часть старых азербайджанских феодалов, грецких в со Времен ширваншахов, была настроена против владычества и активно поддержала Турцию, мы знаем ИраняЬоативных источников (Искендер Мунши, Хасан-бек Румлу, Кини, Шереф-намэ и др.). Но что турецкая ориентация Охранялась среди части азербайджанской феодальной знати и b*XVII в., об этом мы узнаем главным образом из упомяну¬
тых официальных документов.
Ряд других документов касается правового положения армянских общин в Закавказье. В фирмане шаха 'Аббаса И, изданном в месяце мухарреме 1060 г. х. (1650 г. н. э., января 4 — февраля 2), говорится о принятии шаханшахом подношения от католикоса Филиппоса и о том, что постоянным представителем особы шаханшаха при католикосе назначается „спутник прибежища высоты“1 Имамверды-бек, через которого католикосу и следует вести сношения с двором и властями.2 В том же году, в месяце раби I 1060 г. х. (1650 г. н. э., марта 4 —апреля 2) был издан указ о порядке разбора тяжб и споров между мусульманами и христианами Закавказья. Обращение в шариатский (мусульманский духовный) суд признавалось обязательным, если один из тяжущихся был мусульманином, а другой — христианином. Если обе стороны были христианами, им предоставлялось право выбора — судиться у своего епископа или, по желанию, обращаться в шариатский суд.3 Несколько раньше, в месяце са- фаре 1055 г. х. (1645 г. н. э., марта 29 — апреля 26) шахом 'Аббасом II была подтверждена неприкосновенность личности и имущества армян, „часто посещающих богом хранимую страну“, т. е. приезжих армянских купцов, подданных Турции и других государств.4 Шахом Сефи в раби' II 1040 г. х. (1630 г. н. э., ноября 7 — декабря 5) был издан фирман на имя армянской общины города Шамахии (Шемаха) и Ширвана о том, что,- согласно желанию общины и старым обычаям, право посвящения-епископа (халифэ) для Шемахи принадлежит католикосу эчмиадзинскому. Католикосу гандзасарскому (албанскому),5 домогавшемуся этого права, предписывалось не вмешиваться в_отношения между армянской щемахинской общиной и Эчми- адзином.
1 о из
2 Эчм., № 2/8.
2 Эчм., Мё 2/10. Хотя указ дав на имя армянского католикоса эчмиадзнн- ского, речь идет здесь не об армянах, а о христианах вообще.
4 Эчм., № 2/5.
5 Титул католикоса албанского (агванского), сохранявшийся до начала XIX в., — пережиток исчезнувшего Албанского (Агванского) царства и албанской церкви, слившейся с армянской церковью. С XII в. католикос •лбанский проживал в Гандзасарском монастыре в Нагорном Карабаге; в XVII—XVIII вв. католикосы албанские часто выдвигались из армянского Феодального рода Хасан-Джалалян; этому же роду принадлежало меликство Хачсн в Карабаге.
27
В месяце зу-л-хиджже 1053 г. х. (1644 г. н. э., февраля 1Ö — марта 9) шахом 'Аббасом II был издан указ о том, что шаху „было доложено, что некоторые из чиновников и правителей Азербайджана и прочих [областей] противозаконно взимают некие суммы [денег] с тамошних армян, домогающихся должности кедхуды,1 и за наследства с их покойников, под тем предлогом, что они дают разрешение на погребение покойников".2 Эти сборы в указе признавались незаконными и отменялись, так же как и сборы за восстановление или починку старинных мест поклонения (му'абид, т. е. монастырей) и церквей (килисийяха), разрушенных во время румийской смуты (т. е. войны с турками), или от землетрясения, или по другим причинам. Такое восстановление объявлялось делом свободным, и беглербегу азербайджанскому3 предписывалось, „оказав армянам законное содействие, не допускать, чтобы им от кого-нибудь приключилось притеснение йли противозаконие“.4 Указ этот был вновь подтвержден фирманами шаха Сулеймана в месяце джумаде I 1079 г. х. (1668 г. н. э., октября 7 — ноября 5)5 и шаха Хусейна 1111 г. х. (1699/1700 г. н. э.).6 В 1124 г. х., в месяце раби' II (1712 г. н. э., мая 8 — июня 5) тем же шахом Хусейном был издан фирман, на имя католикоса Александра I, подтвердивший шесть указов предыдущих шахов о правах и привилегиях. Подтверждены были указы от ша'бана 1023 г. н. э., (1614 г. н. э. сентября 6 — октября 4) и от джумады II1089 г. х. (1678 г. н. э., июля 21 — августа 18) о праве армян завещать свои земельные владения в виде вакфов Эчмиадзинскому монастырю,7 указ от раджаба 1068 г. х. (1658 г. н. о., апреля 4 — мая 3) о законности производимых армянами сделок по купле-продаже, указы от джумады II1069 г. х. (1659 г. н. э., февраля 24 — марта 24) и от зу.-л-ка'ды 1079 г.х. (1669 г. н. э., апреля 2 — мая 1) о том, дабы, согласно фетве исламских богословов, никто не чинил притеснений зиммиям,8 указ от ша'бана 1071 г. х. (1661 г. н. э.,
1 Персидский термин \ в данном значении, повидимому, — староста
сельской общины или городского квартала (АЛаг*).
2 Эчм., № 2/13: ^ £>U£b ^ JUJU у\
jS Q>\j\ \ j\
2 (возможно и чтение CUsbjb) C^obJLo \ ji
8 Здесь имеется в виду южный (нын. иранский) Азербайджан.
* Там же.
6 Эчм., № 3/49, копия.
6 Эчм., № 3/8.
7 Эчмп № 3/37: ^ ь£ Ц->Ьу
G .oaiob
8 Ibid. Jjbl— общее название немусульман, подданных мусульманского государства, принадлежащих к терпимым мусульманским правом (таариатом) религиям (христианской или иудейской).
38
1—29) о том, что, согласно фетве богословов имамиЙ- ских (ши'итских), дети армян, завещавших свои имущества, церкви в виде вакфа, не могут добиваться возвращения заве-
щанного.
В этом указе, как и в большинстве других, мы встречаем оговорку о том, что власти (в данном случае — беглербег чухур-са'дский, т. е. ереванский) не должны ежегодно требовать возобновления указа.1 Вообще считалось правилом, что каждое шахское пожалование должно было быть подтверждено новым указом его преемника.
Небольшая серия Ереванского архива ЦАУ Армянской ССР содержит 8 чрезвычайно интересных сефевидских фирманов, касающихся пожалований тийюля (род бенефиция, связанного с государственной военной или гражданской службой). Все эти пожалования, как мы отмечали выше, являются пожалованием не земли с крестьянами, а лишь части ренты-налога с той или иной территории. Иногда с одной и той же территории разные доли ренты-налога жаловались различным лицам. Например, фирманом шаха 'Аббаса II, датированным месяцем зу-л-ка'да 1056 г. х. (1646 г. н. э., декабря 9 —1647 г., января 7)2 джизийя с махала (округа) Гуштасф (нын. азербайджанский Курдистан) была пожалована в тийюль „высокодостойному беглербегу карабагскому“, а остальные доходы3 с того же махала пожалованы также в тийюль „прибежищу власти и управления сАббас-Кули-султанум. Фирманы шаха Хусейна на имя разных лиц, датированные 1121 г. х. (1709 г. н. э., марта 13—1710 г., марта I),4 1122 г. х. (1710 г. н. э., марта 2—1711 г., февраля 18),5 1125 г. х. (1713 г. н. э., января 28—1714 г., января 16)6 касаются вида тийюля, извест- ного под именем хамэ-салэ, при котором доля ренты-налога жаловалась только на определенные годы (по тюркскому звериному циклу), причем для получения денег или ассигновки (хавалэ) требовалось подтверждение от начальника пожалованного лица о том, что оно в этот год действительно находилось на службе, в командировке или в разрешенном отпуску. [Как видно из этих фирманрв, тийюли хамэ-салэ жаловались не только отдельным служилым людям, но и целым воинским частям или учреждениям центрального аппарата, напр., артиллерийскому арсеналу (топ-ханэ).7 Тийюльные пожалования последнего вида мы находим и в эчмиадзинской серии фирманов: указом шаха
1 Ibid. >j\s}J >xXs?° A-ILdjA
2 Ерев., № Г/7 по описи Института им. H. Я. Марра*
3 — абваб джами; об этом термине см. выше, стр. 26, прим, 3. * Ерев., № 1/4.
5 Ерев., № 1/3. Цитата из этого фирмана нами приведена выше.
8 Ерев., № 1/5.
7 Ерев., № 1/3.
29
Хусейна, датированным джумадой II 1114 г. х. (1702 г. н. а. октября 23 — ноября 20), сумма в 4 тумана и 5000 динаров табризских была пожалована в тийюль гулямам внутренней службы [дворца] — юзбаши Ака Алихан-беку и прочим.1 Жалованье за .год барса включенного в тот же список умершего старшины2 чапаров (гонцов) Устад-Казима было отдано его наследникам по их просьбе. Пожалование тийюлей — позднее даже земли, а не только ренты, — учреждениям практиковались в Иране даже еще при Насир-ад-дин-шахе (1848—1896 гг. н. э.).3
Интересен один из документов этой серии, датированный месяцем зу-л-када 1115г. х. (1704г. н. э., марта 7—апреля 5),— купчая грамота о продаже сыновьями Али-хана Гуштасфлу и сыновьями некоей Гюль-ага, внучки того же Али-хана, своих долей мулька селения Кушчи. „Мульк из всех шести дангов,— говорится в документах, — селения Кушчи, из селений гушта- сфийских, с четырьмя границами, что обозначены в подлиннике купчей грамотки (кабальчэ), [продали] его милости, прибежищу высоты, мелику Имамверды-беку, сыну прибежища высоты и величия, почтенного доверием [своего] времени, Аллах- верды-бека Гуштасфи, за определенную сумму в 6 туманов табризскими деньгами"...4 Из приведенного текста видно, что продажа мулька означала продажу именно земли, а не только права на .ренту-налог, — в противном случае упоминание о границах территории сельской общины не имело бы смысла. После „законной продажи",5 — сказано в тексте далее,— Аллахверды-бек приобрел право владеть мульком, как владельцы владеют своими недвижимыми имениями.6 О мульке и о споре из-за владения им владельца (малик) с крестьянской общиной (джама'а) говорит и фирман шаха сАббаса I, писанный в месяце зу-л-касда 1029 г. х. (1620 г. н. э., сентября 28 — октября 27).7 Еще одним фирманом этой серии, изданным шахом
1 Эчм., №3/44: ^ Xü Го¬
речь идет об отряде дворцовых гвардейцев-телохранителей.
2 — буквально „белобородый“ (персид.); азербайдж. синоним этого термина — ак-саккал.
3 В работе Н. А. Белгородского, Современная персидская лексика, изд.
Акад. Наук СССР, 1936, стр. 30, прим. 2, упомянут —
тийюль (туюль) артиллерийской конюшни.
4 Ер ев., № 1/8 jl УХл
j oLo оц *£Хл
'KSfryP '*** оЧУ 5* 9 erb** «Xo
0 pjyZ X«\ ^ wjTXJ I это арабское техническое выражение
встречается во всех купчих грамотах, виденных нами.
7 Ерев., № Щ.
30
Аббасом,1 выражена благодарность некоему армянскому медику
тасфийскому 2 за то> что он схватил некиих людей из племени
Унук (?)8 и румийцев (т. е. османских турок), направлявшихся в область Румийскую (в Турцию), и отослал их к высокому порогу (т. е. ко двору шаха 'Аббаса).
Говоря о персидских официальных документах, хранящихся в Армянской ССР, следует упомянуть еще об обнаруженной в 1935 г. в Эчмиадзинском архиве и подготовляемой к публикации Арм. и Груз, филиалами Акад. Наук СССР персидской рукописи, составленной мирзой (личным секретарем) Хусейн-'Али- хана ереванского. Это — сборник копий писем 80-х гг. XVIII в., посланных от имени хана кахетино-картлийскому царю Ираклию II, Ахмед-хану хойскому и думбулийскому, Ахмед- хану марагинскому, Мустафа-хану карадагскому, Ибрахим- Халиль-хану карабагскому и другим владетельным ханам. Сборник этот доныне был совершенно неизвестен исследователям. Научное значение этого источника заключается в обилии данных, рисующих дипломатические связи между феодальными государственными образованиями Закавказья. Как самые письма, так и предисловие к ним написаны крайне тяжелым, претенциозным и безвкусным языком и отличаются многословным и растянутым изложением. Однако, самому автору, судя по предисловию, его труд казался образцом простоты, лаконизма и изящества.
Помимо государственных архивов Армении, немало персидских фирманов и других официальных документов, главным образом сефевидского периода, хранится в рукописном отделении Государственного музея Грузии (г. Тбилиси). Большая часть этих документов относится к находившейся в вассальной зависимости от Ирана Восточной Грузии (царства Кахетинское и Картлийское), но некоторое число документов относится и к Армении, и к ханствам северного (нын. советского) Азер» * 2«А**1 ^Р?Вм 1Д. Фирман не имеет даты, хотя на нем стоит печать шаха Аббаса I, на которой ясно читается 999 г. х. (1590/91 г. н. э.); самый фирман, однако, должен быть датирован более поздним сроком, ибо из текста его ясно, что он был издан после отвоевания Закавказья Ираном у „румийцев“, т. е. османских турок, что совершилось между 1603—1607 гг. н. э. Дата на печати указывает на год, когда данная печать стала прикладываться к актам, о печать после этого употреблялась и в последующие годы, до введения печати нового образца.
2 В тексте ЛLo — Какое армянское
имя следует видеть в имени сказать трудно. Возможно, однако, вслед*-
ствие отсутствия в подлиннике пунктуации, предположить вместо чтение или ^^а — ЬАйкас, т. е. армянское
В таком случае под „меликом гуштасфийским" следует подразумевать hАйказа, армянского мелика округа Кыштаг в нынешнем азербайджанском Курди-
СТане, по р. Акера), бывшего в нач. XVII в. сторонником иранской ориентации.
В тексте 5 <viSV ГVе
31
баЙджана, и даже к южному Азербайджану. Документы эти лишь в 1936 г. были описаны Институтом им. Н. Я. Марра.1
Азербайджанский исторический архив (Аз. ЦАУ) не содержит сколько-нибудь значительного числа сефевидских фирманов; но и из тех, которые сохранились, большинство представлено только казенными русскими переводами XIX в. Разрозненные документы такого рода разбросаны по разным фондам архива. Можно отметить лишь одну значительную коллекцию фирманов иранских шахов и разных местных ханов, выданных на имя армянских меликов Варанды (в Карабаге) из династии Шах- Назарянов.2
Из документов, характеризующих вакф, как вид феодального землевладения, следует отметить серию жалованных грамот на имя шейхов суфийско-дервишеской обители (ханэках) при особо почитавшемся шиитами мазаре (гробнице) Биби-Хейбат, сестры восьмого шиитского имама 'Али-Ризы, близ Баку.3 Серия составилась из копий, снятых акад. Б. Дорном с подлинных документов, представленных в 1261 г. х. (1845 г. н. э.) в Бакинский уездный суд наследниками биби-хейбатских шейхов — ахундом Мирзою Нур-Мамедом и др. — для доказательства своих владельческих прав. Документы эти, повидимому, предназначавшиеся Дорном для публикации, хранятся в рукописном отд. ИВ АН.4 Серия содержит фирманы Сефевидов — шаха Тахмаспа I от мухаррема 954 г. х. (21 февраля — 22 марта 1547 г. н. э.) и мухаррема 963 г. х. (16 ноября —15 декабря 1555 г. н. э.), шаха 'Аббаса I от зу-л-ка'ды 1015 г. х. (28 февраля— 29 марта 1607 г. н. э.), шаха 'Аббаса II от мухаррема 1060 г. х. (4 января — 2 февраля 1650 г. н. э.), шавваля 1064 г. х. (15 августа—12 сентября 1654 г. н. э.), зу-л-хиджжи 1066 г. х. (20 сентября —19 октября 1656 г. н. э.), шаха Сулеймана от раби' II 1078 г. х. (20 сентября —18 октября 1667 г. н. э.); фирманы 1064 и 1078 гг. х. сопровождены изданными одновременно грамотами (мисаль) дивана высокого садра (диван ас-садарэт ал-алийэ); фирман от джумады II 1204 г. х. (16 февраля — 16 марта 1790 г. н. э.), судя по печати, принадлежит Ахмеду II, хану кубинскому, сыну Фатх-'Али-хана, бывшему в то время сюзереном хана .бакинского. Указами за шейхом и „мутавали благословенной гробницы дочери имама, достойной величания
1 Подробности о них см. в след, номере „Проблем йсточниковеде* ния“.
* Аз. ЦАУ, историч. архив, фонд военно-окружного начальника, д. № 14, лл. 341—348; наиболее ранний из документов — указ шаха'Аббаса II 1060 г. х. (1650 г. н. э.) на имя медика Баги, наиболее поздний — Махди-Кули-хана карабагского 1221 г. х. (1805/6 г. н. э.).
3 Нынешний Биби-Эйбатский нефтяной район к юго-западу от г. Баку.
4 ИВ АН, рукописное отд., из архива, III, 584/8. Документы эти были обнаружены весною 1937 г. и указаны пишущему эти строки ст. научн. сотрудником ИВ АН С. Л. Волиным.
почитания, и общиной дервишей“1 закреплялось владение селением Зых близ Баку, шейху уступалось право взимания в свою пользу мальджехата и всех видов податей с садов, посевов пшеницы и хлопка, трех нефтяных колодцев; кроме того дервиши, их работники и крестьяне (амалэ ва ра'айя) освобождались от всех повинностей продуктами (салюфэ) и работой (бигар ва шигар) в пользу дивана и войск; 1000 бара* нов шейха и 500 баранов зависимых крестьян (ра'айя) освобождались от подати за пастьбу (чобан-беги). Документы эти содержат данные относительно порядка наследования биби- хейбатских шейхов, об институте иммунитета (масафи) для вакфных имуществ, о термине „сойюргаль“ как виде пожалования в XVI—XVII вв. Бросается в глаза сходство между техническими выражениями грамот и существом вакфных пожалований Сефевидов мусульманским и христианским (армянским) религиозным учреждениям.
Из опубликованных фирманов иранских шахов можно отметить серию таких указов, писанных на имя наследственных владетелей Илису и Цахура (в сев.-зап. Азербайджане); тексты указов с переводами помещены (вместе с такими же фирманами султанов Турции на имя тех же владетелей) в Актах Кавказской археографической комиссии под ред. Ад. Берже; разумеется, как чтение текста, так и переводы довольно далеки от требований, предъявляемых к строго научным публикациям. По этим фирманам можно судить о порядке утверждения местных владетельных феодалов шахами и о взаимоотношениях между ними. Таково же содержание и трех фирманов Надир-шаха на имя меликов шекинских; тексты даны (весьма плохо воспроизведенные клише фотоснимков персидского текста и русские переводы) в приложении к изданной в Баку на азерб. языке хронике „Родословная шекинских ханов и их потомков“ Хаджи- Сейид-'Абд-ал-Хамида.2 Наконец, говоря об опубликованных документах, надо упомянуть еще о составленном известным историографом Надир-шаха, Мирза Махди-ханом Астрабади (Мазандарани), сборнике (Инша), состоящем частью из копий подлинных документов (фирманов, вакфных грамот, дипломатической переписки с Турцией и Россией), частью из трафаретов документов разного типа и писем.3 Сборник этот не имеет
1 См., напр., в № 3 (фирман шаха ’Аббаса I от 1015 г. х. = 1607 г. н. э.):
2 На9& Seid Obdul Hamid. Saki xanlarb va onlarbn nasilieri, text, ve cylamalar
tyrkcadan cavirani 9. Subhanverdixanov, Вакь, 1930. Фирманы изданы небрежно: к тексту док. № 2 приложен перевод док. № 3, а к № 3 — перевод № 2.
Т л3 ^меется литографированное издание Акаджана ибн-Мухаммед-Риэа нии ИВ**АнХ^>аН* Г Х* — Рукопись „Инша“ имеется в рукописном отделе-
3
Проблемы источниковедения
33
прямого бтношения к Закавказью, и мы на нем останавливаться не будем.
Вторая группа официальных документов, относящихся к Закавказью, — ракамы и та'лики, вышедшие из диванов (канцелярий) местных ханов. Эти документы, как нам кажется, рисуют менее искаженную в угоду ставшей идеологическим пережитком теории и менее условную картину общественных отношений, нежели фирманы шахов Ирана, и потому ценнее последних как источник. Правда, после временного падения власти Ирана в Закавказье (после гибели Надир-шаха в 1747 г. н. э.), полунезависимые ханы Азербайджана и Армении склонны были смотреть на себя как на преемников шахов Ирана. Ханы не отказывались вполне от централизаторских тенденций. Но слабость их сил и узкие масштабы их власти не давали возможности этим стремлениям развернуться. Внутренняя и внешняя политика ханов поневоле определялась интересами поддерживавших их феодальных группировок. Центробежные стремления феодалов, раздробленность государственной власти, рост частного землевладения за счет диванского (государственного), — все эти явления конечно не впервые родились после 1747 г., но именно в этот период в полунезависимых ханствах полнее и ярче развились и оформились.
Эти сдвиги отразились и в актах, исходивших от местных ханов. Правда, и в этих документах (также писанных исключительно на персидском языке) мы иногда встречаемся с терминологией и техническими выражениями, заимствованными у идеологов иранской централизованной монархии. Но здесь эти черты гораздо бледнее, гораздо менее выдержаны, чем в шахских фирманах. Действительные отношения, прайа феодалов, феодальные институты рисуются здесь в менее прикрытой условной фразеологией форме, более близкими к реальной действительности. Язык и стиль этих документов более прост и лаконичен, менее условен, чем в сефевидских и афшарских документах. Чтобы убедиться в этом, достаточно сопоставить любой из таких документов с любым из документов, напр., упомянутого нами сборника „Инша5“ Мирзы Махди-хана.
Из документов этой группы прежде всего отметим недавно изданную серию документов Нахчаванского ханства.1 В нашу задачу не входит критика данной публикации. Заметим лишь, что чтение текста, проредактированное покойным иранистом Ю. Н. Марром, не может вызвать сомнений. Недостатком издания является то, что специальные термины в русском переводе часто не сохранены, а переданы русскими выражениями, и притом не всегда удачно. Например, выражение „мульк-и хас
1 Пищущий эти строки пользовался вошедшими в публикацию документами в рукописи. Документы писаны смешанными почерками (шикестэ с наста ликом, реже с насхом).
34
ва халяс" — „собственный и очищенный (т. е. обеленный, освобожденный от каких-либо долгов, обязательств и налогов) мульк“ переведено мало говорящим русским выражением особое и чистое имущество“;1 в действительности „мульк“ означал не всякое имущество, но особый вид частного владения недвижимостью и долей ренты-налога.
Документы данной серии, приобретенные Ин. им. Н.Я. Марра у одного из жителей Нахчавана в 1935 г., объединены одним признаком, — все они относятся к территории бывшего Нахча- ванского ханства. Но среди них мы встречаем разнообразные акты: указов хана нахчаванского 7, фирманов Фетх-'Али шаха Каджара 2, указов его сына 'Аббас-мирзы, бывшего наместником Азербайджана—б, прошений на имя шаха — 2, актов о продаже селений и земель (мульков) и оросительных каналов и других юридических актов — 7. Наиболее ранний документ датирован 15 числом месяца зу-л-ка'ды 1058 г. х. (1648 r.t декабря I),2 наиболее поздний — 26 раджаба 1251 г. х. (1835 г., ноября 17).3
Выдающийся интерес представляют документы №№ 1—7, характеризующие отношения между полукочевым племенем Кенгерлю и вышедшей из среды этого племени нахчаванской ханской династией. Документы эти говорят о классовом расслоении племени, о существовании внутри его иерархии знати. Во главе племени стоял сам хан нахчаванский, заместителем которого был векиль — старший из беков племени; ниже располагались султаны, беки, ришсафиды („белобородые“, старшины аймаков — подразделений племени),4 рядовые кочевники (илят), среди которых различались бойцы, несшие постоянную военную службу хану,5 и „работники“1,6 несшие повинности в пользу знатной верхушки. Из одного документа XVIII в. видно, что знатные люди (бекзадэган) захватывали илятов (кочевников) и ра'ийятов (феодально-зависимых крестьян-земледельцев) и насильно обращали их в своих гулямов и мулязимов, т. е. в своих челядинцев и конвойных.7
1 Нах., № 23, текст стр. 128, перевод стр. 130.
Нах., стр. 131 и сл., № 24, акт о продаже Мирза-агой, сыном Мирза- ДжанаЗикрн, Мири^-аге, сыну Дура-хана Билькани, земли Кардаг.
Нах., стр. 105 и сл., № 18, указ Ихсан-хана нахчаванского о пожало- вании Н°уру3.беку двух дангов селения Сураб, что было купленным мульком хана.
4 г\
то зв|ние давалось не только старикам, но и знатной молодежи, см* м стр. 41 и сд^ док# J\f2 ^ указ Кельб-'Али-хана нахчаванского об у верж^ении Мухаммед-султана риш-сафидом колен (<kjbU>) Кечлу и Кемаи. ник Ь^квально »»бойцы за веру“ — газии); племя выставляло 500 всад-
о вь Шл Нах., стр. 32 и сл., № 4, указ Кельб-Али-хана нахчаванского
«рят, затуплении племени в поход. Как видно из указа, „работники“ иногда «призывались в поход.
хане* ™Хм СТР* ^4 и сл*> № 9, прошение ра'ийятов и илятов Нахчаванского ва правителю Ирана Керим-хану Зенду (около 1182 г. х.—176 7/8 г. н. э.). 3*
35
Затем, среди нахчаванских документов видное место занимают документы, касающиеся аграрных отношений. Пожалований тийюля касаются более поздние документы. Здесь мы встречаемся с иной трактовкой тийюля, чем при Сефевидах: в тийюль жалуется не только доля ренты, но и самая земля с сидящими на ней „посевщиками“.1
Мульков и их купли-продажи касаются документы №№ 10,11, 22, 23, 24 той же серии. Опубликование этих документов разбивает созданную великодержавными и буржуазно-националистическими историками легенду о том, будто „в мусульманских странах“ не было частного землевладения и продажи земли. Из документов — не вызывающих сомнений в их подлинности и заверенных в шариатских судах, с печатями казия и ряда свидетелей,— ясно видно, что продажа мулька означала не только уступку одним лицом другому права взимания ренты, но именно продажу земли. В упомянутой купчей 1058 г. х. (1648 г. н. э.) некий Мири-ага купил за 10 туманов табризских землю Кардаг, ограниченную 4 границами: нахчаванской дорогой, пахотным полем Хуртаз, долиной Кушчи-тапэси и перевалом Кучбек.2 Такой же характер носят и другие акты о продаже. Одним из них, заверенным в шариатском суде в месяце раби'И 1065 г. х. (1655 г. н. э., февраля 8 — марта 8) „продал законной куплей прекрасный юноша Мухаммед Бакир... отмеченному следами величия Урус-беку, сыну покойного Сефи-Кули-бека Килляйи, а он купил. .. целиком и полностью две трети одного данга из всех шести дангов селения Хурэмишин из селений ущелья (дерэ) Шахпур...“3 В месяце джумаде II того же года (1655 г. н. э., апреля 8 — мая 6) тот же Урус-бек прикупил еще за 4000 динаров „определенную и очевидную долю из всех шести дангов“ того же селения Хурэмишин „без определения границ“ (т. е. с границами бесспорными и установленными) у некоего Мухам- мед-Хусейн-бека.4 Во всех упомянутых случаях купленные земли именуются мульками.
Следует остановиться еще на одной серии официальных персидских документов — указов ханов Кубы и Дербенда. Серия из 27 ханских указов и 2 та'лик царских комендантов г. Кубы: наиболее ранний из документов датирован месяцем зу-л-хиджжа
1 £2*4^ — термин, который мог иметь значение и „арендаторы-издольщики“. Ibid., стр. 101 и сл. Указ Ихсан хана нахчаванского от раби I 1247 г. х. (1831 г. н. э., августа 10 — сентября 8) о пожаловании „городских земель“ в тийюль Ноуруз-беку.
2 Нах., № 24.
3 Нах., стр. 122 и сл., № 22: j-ЛП
(?) pyy ^ У
4 Ibid., стр, 127 и сл., № 23. ^
36
1117 г. х. (1706 г. н. э., марта 16—апреля 14), а наиболее поздний — месяцем раджабом 1235 г, х. (1820 г* * н. э., апреля 14—- мая 13). Документы эти, собранные, повидимому, случайно царскими властями при разборе владельческих прав тех или иных беков, были обнаружены в Азербайджанском историческом архиве (Аз. ЦАУ, в г. Баку) покойным доц. Абдуллою Субхан- вердихановым и подготовлены к печати упомянутым выше Институтом им. акад. Н. Я. Марра Грузинского филиала Акад. Наук СССР.1 Документы были написаны смешанным почерком— шикестэ-и насх. ч>
Ценность этих документов тем более значительна, что Кубинское ханство, сложившееся в последней четверти XVII в., в один из периодов своего существования (при Фатх-Али-хане, 1759—1789 гг. н. э.) объединило под своей властью добрую половину нынешнего советского Азербайджана, включая Кубу, Дербенд (с 1762 г.), Шемаху, Баку и Сальян на р. Куре; политическое влияние кубинских ханов всегда было велико.
Содержание документов этой серии более однообразно, нежели содержание рассмотренных нами ранее. Указы касаются исключительно земельных и других пожалований и владельческих прав хана и разных его вассалов, а также присвоения ими разных видов ренты-налога. Зато в этой области кубинские документы дают очень богатый материал.
Прежде всего это касается пожалований тийюля; об этом говорится в документах №№ 4, 7, 19, 23, 27 кубинской серии. Как и в нахчаванских документах, здесь в тийюль формально отдаются не только доходы с селений (как в сефевидских фирманах), но сами селения и право управления ими. Об этом читаем в указе Фатх-'Али-хана на имя Хаджи-бека, мелика будуг- ского, от шавваля 1188 г. х. (1774 г. н. э., декабря 5—1776 г., января 2): „Мы соблаговолили пожаловать ему селения Са'дан, Кушчи, Чираг, Уках и Чилган, дабы они, пребывая под его началом, служили бы ему..." 2 В некоторых указах в тийюль жалуются прямо жители (букв, люди —ахали) целых сельских общин, разумеется, с занимаемыми ими землями я угодьями.8 Что здесь шла речь о пожаловании ра'ийятов (крестьян) в личную зависимость — совершенно очевидно. Во второй половине
I о'***»
. i .«ч'А I * u V
АН ссгр3T^Ky^HHCKH* хацов» пеРс* текст и перевод, издан« Груэфилиалим ^илиеи, 1937. — Пишущий эти строки пользовался документами куоинскои серии в рукописи.
* Куб., № 7: у I; с
у СХ&лД Хаджи
ек в этом указе назван тийюльдаром (владетелем тийюля),
См. Куб., № 19, указ Шейх-Али-хана кубинского, изданный в месяце жит^»!! ** г* (1806 г, и, в., января 21 — февраля 19) о пожаловании
щ в тийюль Мухи-ад-дин-беку; № 23, указ Шейх’Али-хана от
Нин К Я Г' *’ г« н* Декабря 2—*30) # пожаловании „жителей селе- кУЛЬял целиком и полностью" (JU^ р (JUt) Ага-беку.
37
XVIII в. так же понимались права тийюльдара и в других полунезависимых ханствах Восточного Закавказья. Приведем для сравнения выдержку из указа Махди-Кули-хана карабагского 1224 г. х. (1809/10 г. н. э.): „Почтенный Ибрахим-Халиль1 и [сельская] община Эфендиляр да ведают, что так как покойный Ибрахим-хан2 пожаловал вас высокопочтенному Рустам- беку, то и мы вас пожаловали ему с тем, чтобы вы отбывали ему службу".3
Указы кубинских ханов перечисляют некоторые виды повинностей основной группы зависимых крестьян — ра'ийятов, т. е. крестьян-общинников, сидевших на своих участках земли. На ряду с рентой продуктами — основным видом ренты в тот период— в некоторой мере применялись и денежные сборы. В кубинской серии документов интересны две расписки, выданные ханским даругой (управляющим имениями хана) Мухаммед- Кули-беком ра'ийятам селения Кильвар4 в приеме от них „бай- рамлыка"— праздничного подношения — деньгами: в 1216 г. х. („в год собаки", 1801/02 г. н. э.) — 8572 туманов табризских,5 а в 1217 г. х. („в год свиньи", 1802/03 н. э.) —140 туманов табризских; любопытно распределение последней суммы: из 140 туманов 100 туманов были переданы в подарок („пишкеш") „рабам его величества" (бандаган-и сали), т. е. по сути дела самому Шейх- 'Али-хану кубинскому, 20 туманов отдано в пишкеш мулязимам, т. е. ханским конвойным-телохранителям, 20 туманов — жене хана („высокой особе" — „навваб-и алийэ").6 Кроме основного вида ренты-налога, носившего в Кубинском ханстве персидское имя „дах-йак"7 (буквально „одна десятая", т. е. десятина с валового урожая), и байрамлыка, в разных документах упоминаются еще „дах-ним (букв, „половина десятины", т. е., сверх 7юва- лового урожая, еще 7го его)> »касим" — мелкое постатейное обложение,8 итлак-дафтари9 — отчисления в пользу ханских канцелярий. Повинности работой (русум-и амалэ ва хидматанэ) упомянуты только в одном документе.10 Но из архивных дел XIX в. известно, что барщинные работы ра'ийятов колебались от 3 до
1 Кедхуда — староста селения.
2 Ибрахим-Халиль-хан Карабагский (1760—1806 гг. н. э.) из династии Джаваншмров, отец Махди-Кули-хана (1806—1822 гг.).
3 Аз.1-ЦАУ, ист. архив, фонд Бакинской бекской комиссии, д. Na 3, л. 546,
4 Жители Кильвара ираноязычны — говорят на татском языке; до недав¬
него времени они числились христианами армянской церкви и потому офи-» циально признавались армянами.
6 Куб., Na 14. в Куб,, №15.
7 Синоним упомянутого уже термина „маль ва джехат“.
8 Куб., Na 7. Как видно из актов периода царского владычества, это обложение включало целый ряд сборов: сбор с садов (баг-баши), сбор за пастьбу скота (чоп-баши), сбор за разрешение крестьянину женить сына или выдать замуж дочь и т. д.
9 Куб., Na 4.
10 Там же.
38
б дней в году, не считая еще так наз. ,/аваризат" — работы на пахотной земле или стройке владельца всем сельским сходом;
ме того, сюда входило предоставление лошадей и перевозочных средств при перекочевках беков на кишлаги и яйлаги (зимние и летние пастбища).1
4 Мульк в кубинских документах упоминается один раз —
указе Шейх-'Али-Хана на имя Аллахверды-бека, изданном в месяце раби' I 1222 г. х. (1807 г. н. э., мая 9 — июня 7).2 Это упоминание во всяком случае доказывает, что эта форма землевладения была известна в Кубинском ханстве, как и в других ханствах, хотя историки великодержавной и буржуазно-националистической школ утверждали, будто мульки существовали только в ханствах Ереванском и Нахчаванском.
В нескольких документах говорится о пожаловании служилым людям зимних и летних пастбищ (кишлагов и яйлагов). В указе Шейх-'Али-хана от мухаррема 1218 г. х. (1803 г. н. э., апреля 23 — мая 22) о пожаловании яйлага Чилик Хейдар-беку употреблено выражение „хаме-салэ“ („ежегодное");3 это, как было сказано, один из видов тийюля (хотя слово „тийюль“ тут не упомянуто), дававшегося взамен годового жалованья за действительную службу.
Три документа кубинской серии касаются института ма'афов, Арабский термин „ма'аф | му'аф" 4 уже в XI в. прилагался к лицам, освобожденным от тех или иных государственных налогов и повинностей.5 В Закавказье XVI—XVIII вв. ма'афами называли как представителей класса феодалов, освобожденных от налогов в диван,6 так и крестьян, освобожденных от всех налогов и повинностей в пользу дивана и частных землевладельцев, взамен обязанности нести военную службу. Документов о ма'афах до нас дошло немало. Но кубинские документы интересны тем, что говорят о коллективном масафстве, пожалованном ханами целой сельской общине (джама'ат) Худад. Впервые эта привилегия была дана сел. Худад еще первым кубинским ханом, Хусейн-ханом (ум. около 1689 г.), построившим в Худаде крепость, служившую до 1735 г. резиденцией кубинских ханов.
См. об этом подробно в изданных в Тбилиси в 1866 г* официальны* „Описаниях" провинций Шекинской, Ширванской и Карабахской, доставленных в 1819—1823 гг., при введении в ликвидированных ханствах царской администрации.
2 Куб., № 22.
8 Куб., № 13.
4 v-ila/o, букв. — „освобожденный, изъятый'4 [от податного обложения]', ”привилегированный"; ему соответствовали термины т—персидский „азад* и монгольский „тархан".
5 См. в сохранившемся отрывке „Истории султана Махмуда* персидского историка XI в. Бейхаки, приведенном компилятором XV в. Хафиз -и Абру, у В. В. Рартольда, Туркестан в впоху монгольского нашествия, ч. I, Тексты, стр. 158.
См. Эчм., № 3/33, фирман шаха Хусейна от раб’и II1124 г. х. (1712 г. *•, мая 8 — июня 5) об освобождении (ма афи) некоторых пахотных земель атоликоса Александра I от налога в диван.
39
Его указала упомянутой серии документов нет, но есть свидетельство (шихадэт-намэ) чиновных людей ханства о том, что это право действительно было пожаловано сел. Худад.1 Затем привилегия эта была подтверждена ханом Ахмедом I; его указ также до нас не дошел, но о нем упоминает указ его преемника, Султан-Ахмед-хана, изданный в месяце джумаде II 1122 г. х. (1710 г, н. э., июля 28 — августа 25) и подтвердивший за сел. Худад права ма'афства.2
Как известно, „мученик" Султан-Ахмед-хан был убит в этом же Худаде в 1711 г. н. э. во время восстания Хаджи-Давуда лезгинами, действовавшими в союзе с „мятежными подданными" (вероятно крестьянами) хана. Но можно думать, что сами жители Худада не принимали участия в восстании, ибо их привилегии были еще раз подтверждены Хусейн-Али-ханом кубинским в месяце зу-л-хиджже 1139 г. х. (1727 г. н. э., июля 20 — августа 18),3 что было бы едва ли возможно, если бы худадцы принимали участие в „цареубийстве".
Приведем отрывок из последнего указа: „Высокий указ последовал о том, что ныне [на основании] указов хакимов — благородных ханов, величайших султанов, знаменитейших правителей, [ныне] обитающих в раю, [нашедших] убежище в помиловании и прощении грехов [богом], Хусейн-хана, Ахмед-хана и достойнейшего из мучеников Султан-Ахмед-хана — да помилует их всех аллах всевышний — относительно освобождения (ма'афи) общины слободы (касаба) Худад... мы соблаговолили постановить числить упомянутую общину, согласно прежним распоряжениям, в числе свободных и старинных ма'афов сей [высокой] стороны (т. е. хана) й защищать и охранять их от [уплат по] ассигновкам (хавалэ) и обязательствам (кабалэ), от итлак дафтари 4 и крестьянских повинностей (такалиф-и раи'йяти), и [чиновникам], укоротив и убрав перья и ноги,5 числить их исключенными по всем статьям".6
1 Куб., № 1, от зу-л-хиджжн 1117 г. х. (1706 г. н. э. марта 16 —апреля 14).
2 Там же, № 2.
3 Там же, Ns 3.
4 См. выше.
5 Т. е. не заводя переписки и не вступая на освобожденную территорию.
То же выражение встречается в иммунитетном дипломе шаха Хусейна 1113 г. х. (1701 г. н. в.), выданном на имя Байяндур-хана карадагского, Melanges Asia- tiques, t. Ill, livraison 1, 1857, texte pers., p. 71—74.
^IaLo
ч\.Г * * 1 r.l . А / •• . . * .. .. Л . 1 ^ . V _ I
40
Особенностью кубинской серии является обилие в ней пожа- ний в личную зависимость бекам не только селений, но ловадельНых людей, без земли. О таких пожалованиях говорится И десяти указах.1 В некоторых указах речь идет о пожаловании бекам и другим лицам ранджбаров. Персидский термин рандж-, бар (буквально, „несущий бремя", „трудящийся") в XVII— XVIII вв.2 в разных ханствах Закавказья имел разное значение (в том числе И крестьянина-издольщика). В Кубинском ханстве он обозначал особую категорию крестьян, занятых работой исключительно в личном хозяйстве феодала. Эти работы и назывались „ранджбарскими обязанностями" (умур-и ранджбари).3 Кадры ранджбаров формировались частью из числа беглецов или пленников из других ханств, уведенных во время набегов и войн.4 Указом хана Ахмеда II от зу-л-хиджжи 1204 г. х. (1789 г. н. э., августа 12 — сентября 9) два ширванца — Малик и Аскер—были пожалованы Хаджи-Челеби-эфенди.5 Ширванцы в Кубинском ханстве могли быть только вольными или невольными переселенцами.
В отличие от ра'ийятов, ранджбары не входили в число чле-» нов сельских общин.6 Владельцы могли переселять их из одного селения в другое по своему усмотрению. Упомянутый документ № 8 и предоставляет Хаджи-Челебк-эфенди право переселить ширванцев куда ему будет угодно — в сел. Алидж или в любое другое селение. Ханские указы, в сопоставлении с архивными документами XIX в., показывают, что ранджбары прикреплялись не к земле, а к личности своего владельца. Иногда (но не всегда) ранджбары освобождались от податей и повинностей в пользу казны (дивана), дабы они со спокойным сердцем усердствовали и старались в [отправлении] ранджбарских работ своему беку,7 иными словами, чтобы он мог усилить эскплоатацию ранджбаров.
В ряде указов говорится о пожаловании людей в личную зависимость, но не говорится, каково было социальное положе-? ние пожалованных. Возможно, что в некоторых случаях речь идет о тех же ранджбарах, хотя они и не названы прямо этим именем.8 В некоторых указах ханы жаловали своих мулязимов в личную зависимость чиновным людям.9 Но из тех же указов
1 №№ 8,10, И, 17, 18, 21, 24, 25, 26, 29.
В более ранних документах нам не доводилось встречать его.
3 Куб., № 24.
* См. об этом АКАК, т. VII, № 373.
* Куб., № 8.
6 См. Аз. ЦАУ, ист. арх., фонд Дербендского военного губернатора, д. Na 19, л. 2, — та'лика Шейх-Али-хана кубинского 1216 г. х. (1801/02 г. н. в.).
7 Куб., № 24.
I Куб., № 17,18, 21, 26.
. 9 Куб., Na 5, указ „Фатх-'Али-хана, изданный в месяце мухарреме 1175 г. х.
(1761 г., августа 2—31) о пожаловании сельской общины Дэдвлу, состоявшей из мулязимов и ра'ийятов и ранее пожалованной „цвету себе подобных*1 Мур- Тааа-Алц-беку, сыну последнего
41
видно, что в ханстве признавалась и зависимость одних членов бекского сословия от других. Так, указом Шейх-Али-хана, данным в месяце джумаде II 1223 г. х. (1803 г. н. э., июля 25 — августа 22), некоему Ильдар-беку1 был пожалован его племянник по сестре Рахим-ага Таги, дабы он, находясь под началом и под властью („дар тахт ва тасарруф“) своего дяди, отправлял ему подобающую службу.2
Другие указы кубинских ханов, не вошедшие в упомянутую коллекцию, как и указы и жалованные грамоты других азербайджанских ханов — карабагских, шекинских, ширванских и талыш- ских, — сохранились в небольшом количестве; они разрознены по разным фондам Исторического архива Аз. ЦАУ, есть они также и в рукописном отделении Музея Грузии. Лишь часть из них сохранилась в персидских подлинниках, часть же лишь в русских казенных переводах. Подробное перечисление их нам здесь представляется ненужным. Больше всего сохранилось указов карабагских ханов из династии Джаванширов: Панах-хана (1747—1760 гг. н. э.), Ибрахим-Халиль-хана (1760—1806 гг. н. э.) и больше всего Махди-Кули-хана (1806—1822 гг. н. э.).3 Их русские переводы, сделанные или проверенные Графом, значительно лучше и точнее других русских казенных переводов. Затем, довольно много указов кубинских ханов, особенно Фатх- 'Али-хана (1759—1789 гг. н. э.), Ахмед-хана II (1789—1791 гг. н. э.) и Шейх-'Али-хана (1791—1810 гг. н. э.) сохранилось в подлиннике, большею частью в поистине ужасающих казенных переводах.4 Почти все они касаются пожалований бекам и служилым людям пастбищ, селений и ранджбаров и по содержанию почти ничем не отличаются от упомянутых уже нами указов местных ханов. Отметим лишь один действительно важный момент, который мы встречаем в указах карабагских ханов,— указание на прикрепление крестьян-ра'ийятов к земле и отсутствие1 права перехода. Об этом говорит, напр., предписание Ибрахим-Халиль-хана карабагского от 1205 г. х. (1790/91 г. н. э.) кедхудам (старостам) селений, принадлежавших вассалу хана мелику варандинскому, — собрать всех беглых ра’ийятов и водворить их в тех селениях, где они жили ранее;5 о том же говорят указы Махди-Кули^хана без даты (о беглых кре¬
1 Тому же Ильдар-беку были однажды пожалованы 2 семейства ранджбаров, см. Куб., № 24, указ Шейх-Али-хана от шавваля 1222 г. х. (1807 г. н. э., декабря 2—30).
а Куб., № 25.
3 Аз. ЦАУ, ист. арх., в фонде Бакинской бекской комиссии, д. №№ 2—3 н в некоторых других фондах,
4 Аз. ЦАУ, ист. арх., фонды кубинского коменданта, дагестанского военного губернатора, кубинского уездного начальника и др.
3 Аз. ЦАУ, ист. арх., фонд вое^но-окружн. начальника, д. № 14, л. 414,
42
стьянах Гандзасарского монастыря)1 и 1238 г. х. (1822 г. н э.).2
Этим мы могли бы и завершить обзор персидских официальных документов, относящихся к Закавказью, Выше уже было сказано, что эти документы — особенно изданные центральным шахским правительством Ирана — не вполне отображают действительные отношения .своего времени, преломляя их сквозь призму идеологии и условного канцелярского языка. Однако без этих документов попытка изучения феодальных отношений в мусульманских" государственных образованиях на территории Азербайджана и Армении XVI—XVIII вв. не дала бы почти никаких результатов: нарративные источники дали бы нам только скудные обрывки пестрой ткани, по которым было бы напрасно пытаться воссоздать весь рисунок в целом. Столь же неудачной была бы попытка ретроспективного исследования феодальных отношений XVI—XVIII вв. на основании материалов закавказских архивов XIX в.: многие из этих материалов безнадежно запутаны царскими чиновниками. Документальные персидские источники поэтому приобретают для данной проблемы значение главного источника; только пользуясь ими, можно с пользой для дела привлечь и современные им местные нарра- тивные источники, и архивные документы XIX в. К этому следует прибавить еще эпиграфические материалы, почти совсем для данного периода не изученные и слабо выявленные, хотя многие из них являются настоящими документами. Не останавливаясь на них, — обзор их мог бы послужить темой для особой статьи, — укажем лишь на две персидские надписи исключительного значения: надпись 1016 г. х. (1607/8 г. н. э.) над порталом соборной мечети (масджид-и джами") в Ордубаде, в Нахча- ванском крае, о пожаловании шахом "Аббасом I прав налогового иммунитета г. Ордубаду3 и надпись 1145 г. х. (1732/33 г. н. э.) на стене мечети в селении Вананд, также в Нахчаванском крае, рисующую тяжелое положение крестьянства, разоренного войнами и междоусобиями.4
Говоря о значении наших документов как источника по феодальным отношениям Воет. Закавказья, заметим, что они позволяют установить еще одну черту специфики этих отношений: исчезновение рабовладельческого уклада внутри феодального общества. Этот уклад несомненно существовал еще в монгольский период (XIII—XIV вв.): приведенные Рашид-ад-дином указы Газан-хана (1295—1304 гг. н. э.) говорят о применении труда
1 Аз. ЦАУ, ист. арх., фонд Бакинской бекской комиссии, д. № 2, л. 293.
2 То же дело, л. 299. О возвращении на места ра'ийятов, ушедших в другие ханства, см. АКАК, т. I, док. №№ 824, 833; т. И, док. JVbJSfe 1350, 1353.
. 3 Приведена в сборнике надписей Н. Ханыкова — Memoires sur quelques
inscriptions musulmanes du Caucase, Paris, 1863, texte pers., pp. 94—96. Есть W французский перевод.
4 Ibid., texte pers., pp. 96—97,
43
„рабов и пленников“ (гуляман ва асиран) при обработке полей владельцев военных ленов (икта')1 и в ханских ремесленных мастерских (карханэ).2 Напротив, документы XVI — нач. XIX вв. ничего не говорят о рабах, занятых в ремесле или сельском хозяйстве. Мы встречаем упоминания о рабах лишь в плане домашнего рабства, но и эти упоминания крайне скудны. Хорошо известно, что в этот период из Абхазии и стран Сев. Кавказа вывоз рабов был обилен. Но их вывозили в Турцию, Иран, в Азербайджане же и Армении их оседало, повидимому, очень немного. По крайней мере в упомянутых документах нам пришлось встретить упоминания о рабах только два раза. Из одного из персидских документов Эчмиадзинского архива3 мы узнаем, что богословы мазхаба (учения) поклонников 12 имамов (т. е. ши'итов) были запрошены, может ли какой-нибудь армянин („армянин Халид") владеть купленным рабом'(гулямом)?4 Последовал ответ (фетва): да, это хорошо известно, но раб в этом случае также должен быть зиммием (христианином или евреем). В цитированном уже нами прошении нахчаванских ра'ийятов Керим-хану Зенду (1749—1779 гг. н. э.) читаем: „Соблаговолили бы пожаловать правосудный указ, дабы отныне ра'ийятов и илятов (кочевников) не обращали в гулямов и мулязимов.5
Всякий гулям, да будет им [тот], кто остался [таковым] от отца или куплен за золото или чужестранец..."6 В полном согласии с нашими документами и европейские путешественники — Стрейс (Struys), Кемпфер и другие говорят о существовании в Воет. Закавказье лишь домашнего рабства.
1 Рукопись ИВ АН D — 66, лл. 4056—408а.
2 Та же рукопись, лл. 416а—417а.
3 Эчм., № 2/16, без даты, повидимому, второй пол. XVII в.
4 Термин „гулям" имел разные значения, но упоминание о покупке говорит о значении „раб".
3 В данном значении: военный слуга, челядинец.
6 Нах., № 9, перс, текст, стр. 65: j CUiLLä ^b^Ä. Ьа» оЦх*
...oOob b oJob^bb owkiU jwu \\
44
М. П. ВЯТКИН
СКАЗКИ" XVIII в. КАК ИСТОЧНИК ДЛЯ ИСТОРИИ КАЗАХСТАНА
При изучениии истории казахов, не имевших за подавляющее время колониального периода своего существования письменности, исследователь сталкивается с большими трудностями. Эти трудности вытекают из крайней недостаточности и отрывочности материала. Не останавливаясь на данных, содержащихся в опубликованных материалах и исследованиях, которые нуждаются в их критическом освоении, и прежде всего в выяснении источников, которыми пользовались авторы (напр. Пал- лас, Фальк, Рычков и др.), так как далеко не всегда этим источником являлось непосредственное наблюдение, мы остановимся лишь на архивных, еще не опубликованных материалах. Этот материал вообще довольно разнообразен: донесения губернаторов и других официальных лиц петербургскому правительству, переписка местной администрации и членов правительства с ханом и султанами (реже попадаются письма старшин), экстракты, журналы и пр.
Мы в настоящем очерке остановимся лишь на „сказках" лиц, посылавшихся в Орду с официальными, нередко тайными поручениями. Эти „сказки" отбирались у возвращавшихся из Орды лиц обычно в Оренбургской губернской канцелярии. Мы не охватим в этом очерке всех „сказок", а остановимся лишь на „сказках", сохранившихся в центральных архивах и прежде всего в ГАФКЭ, дела которого были детально нами обследованы. Эту оговорку необходимо сделать между прочим и потому, что „сказки" в большом количестве сохранились от 40-х и 50-х годов XVIII в.; начиная с 60-х годов их число заметно падает.
Между тем в донесениях оренбургских губернаторов Давыдова, Путятина, Рейнсдорпа очень часто встречаются ссылки на „сказки", однако сами „сказки" стали прилагаться к донесениям сравнительно с 40-ми и 50-ми годами редко. Очевидно, эти „сказки" следует искать в Оренбургском областном архиве, в фонде Оренбургской губернской канцелярии; ряд таких »»сказок" нами был там обнаружен.
45
С формальной стороны „сказки" однотипны, и с этой стороны анализ их не представляет большого интереса. Формальным признаком этой разновидности документа служит следующий абзац:
„Такого-то года, месяца, числа посыланные в Орду к такому- то, возвратясь, в канцелярии Оренбургской комиссии (позднее Оренбургской губернской канцелярии) объявили". Далее следует текст „сказки", обычно разбиваемый на пункты; завершается „сказка" подписями или лиц, с которых взята „сказка", обычно на татарском языке, или копииста, писавшего текст „сказки", напр.: „К подлинной сказке вместо показанных Лапина и Мансура руку приложил канцелярии Оренбургской комиссии копиист Андреан Черницын".
Иногда сказка сопровождается пометкой: „Регистратор читал" или „с подлинного читал протоколист Степан Иванов". В ряде случаев „сказки" подписывались представителями оренбургской администрации, очевидно отбиравшими „сказку"; так, напр., в 40-х годах XVIII в. часто встречается под „сказками" подпись Петра Рычкова. В отдельных случаях встречаются указания на переводчика, через которого „сказка" отбиралась, напр.: „толмачил толмач Филат Гордеев, в чем он и подписался".1
Таким образом сведения из „сказок" дошли до нас из вторых и иногда из третьих рук (копииста и переводчика),— это общая особенность данной разновидности исторического документа. Ее следует отметить, так как она, очевидно, обязывает к осторожному пользованию „сказкой", так как всегда возможно допустить неточность передачи мысли лица, дававшего „сказку".
Значение „сказок" определяется прежде всего тем, что „сказки" являются первоисточником в изучении истории Казахстана, тем более ценным, что документов, исходящих от самих казахов, мы имеем сравнительно мало и подавляющее большинство из них исходило от очень ограниченных кругов казахских владельцев — султанов и хана. Причем все эти документы писались татарскими муллами условным канцелярским языком, близким к джагатайскому. Сами феодалы прикладывали лишь свои печати.
Нужно иметь в виду, что информация пограничной администрации питалась в основном, по крайней мере в середине XVIII в., сведениями, отбираемыми через „сказки". Донесения местной администрации центральному правительству являлись переложением содержания этих „сказок". Иногда эти донесения дополнялись критическими замечаниями и выводами, определяющими линию колониальной политики. Если эти донесения
1 ГАФКЭ, Коллегия иностранных дел, дела киргиз-кайсацкие, Картон 13, 1746 г., № 3, л. 80об.
46
являются первоклассным материалом для изучения колониальной политики царизма, то для изучения внутренней истории казахов они — документ производный. Первенствующее значение здесь принадлежит „сказке". В данном отношении „сказки" тем более ценны, что исходили в большинстве от лиц по социальному своему положению далеко стоящих и от чиновной царской знати и от феодальной верхушки казахского общества. На самом деле, просматривая список лиц, дававших „сказки" в Оренбургской губернской канцелярии, мы здесь встречаем имена сакмарских казаков Мансура Асанова и Кубека Байназарова, казаков из татар Юсупа Артемьева и Абдуллы Айтова, Бузу- луцкой крепости казака Матвея Арапова. Иногда это были люди, стоявшие на низшей ступени социальной лестницы, напр. Именда Текметов, который находился „вместо кощея" у одного из оренбургских татар. Среди лиц, дававших „сказки", мы находим имя башкира Тюкана Балтасова, калмыка Абида, татарского ученика Михайла Анчухина, крещеного калмыка Гаврила Федорова. Все это представители весьма демократических слоев тогдашнего общества. Или „сказки" отбирались у лиц, принадлежавших к низшему слою служилого люда; к ним относился переводчик Юмангул Гуляев, казачий урядник Ф. Найденов, казачий атаман татарин Смайл, мулла Абдрезя- ков. Только раз встречается имя вахмистра князя Уракова.
Очень редко встречаются имена казахов, напр., сохранилась одна „сказка с доброжелательного киргизца Байбека батыря", хотя устными показаниями казахов, приезжавших на мену или задерживаемых на линии, местная администрация пользовалась довольно широко.
Вполне естественно, что эти лица в своих „сказках" стремились ограничить свои сообщения кругом вопросов, интересовавших местную администрацию. Но то, что они по своему социальному положению стояли далеко от правящей знати, способствовало расширению круга их наблюдений за пределы интересов царской администрации. Они естественно обращали внимание на стороны жизни казахов, близкие их интересам. Их внимание привлекали и бытовые вопросы и вопросы общественной жизни казахов. И эти наблюдения пробивались в их „сказках", вкрапленные обычно в текст иной тематики. Круг наблюдений, отразившихся в „сказках", мог быть тем шире, что многие лица посылались в Орду надолго, другие ранее длительный срок проживали в степи. Например, Иван Лапин, посланный к Абулмамбету Неплюевым, был „выходец из каракалпацкого плену".1 При постоянных сношениях и столкновениях каракалпаков с Казахами он не мог не знать быта казахов. Башкиру Тюкану Балтасеву было „пребывание свое позволено иметь в той Орде для проведывания и сообщения сюда тамошних ведо-
1 КИД, дела х-к, К*. 9, 1743 г., № 3, л. 119.
47
Гостей, под видом якобы житья там, — для отыскания сродников и прочих ево нужд“.1 Князь Ураков был определен „при Абулхаир хане для смотрения на его поступки“.2 Переводчика Араслана Бакметева хан Абулхаир сам задержал в Орде в обиде на оренбургского губернатора Неплюева. Другое обстоятельство, кроме продолжительности пребывания в Орде, которое следует отметить как способствующее расширению наблюдений посланцев, было то, что эти лица проникали глубоко в степь. Например, казак Мансур Асанов ездил с ханом Абул- мамбетом в г. Туркестан и прожил там около года.3
Все это объясняет нам то на первый взгляд странное явление, что информация царской администрации в 40-х годах XVIII в., т. е. в начале укрепления колониального господства царизма в степи, была не хуже, чем, напр., в конце XVIII в., когда нередко, но далеко не всегда, власти ограничивались прилиней- ной информацией.
Правда, на ряду с этими моментами следует отметить и иные, суживающие круг наблюдений лиц, дававших „сказки“. Здесь нужно прежде всего указать на то, что эти лица снабжались обычно специальными инструкциями.
Инструкции по своему содержанию разнообразны. Наиболее часто они сводились к поручениям вести переговоры о выдаче пленных, о даче аманатов или содержали в себе дипломатические поручения, напр., выяснить возможность выступления казахов в случае войны России с Китаем. Нередко встречаются поручения побуждать хана содействовать развитию торга, но никогда не встречается поручений выяснить внутренние классовые отношения в казахском обществе, — очень редко давались поручения выяснить отношения между различными феодальными группировками. Ни разу царское правительство не поднялось до мысли о необходимости представить себе общую картину общественных отношений вассального народа. Инициативу в этом направлении, правда очень редко, проявляли представители местной администрации. Например, в 1759 г. П. Рычков и А. Тевкелев послали в Коллегию иностранных дел обширное донесение, задачей которого являлось дать общую картину „тамошних обстоятельств“, в частности картину социальных отношений казахского общества.4 Но эта попытка явно не удалась. Нужно, впрочем, отметить, что инструкции формулировали поручения так, что открывали возможность расширения круга наблюдений, напр., Кубек Байназаров был послан „к хану, салта- нам, тарханам, старшинам, батырям и народу о сыске, о поимке и о присылке сюда бежавших не поселявшихся на Самаре реке
1 КИД, дела к-к, К. 10, 1744 г., № 4, л. 116.
2 Там же, л. 240;
3 Там же, л. 105.
4 Там же, К. 30, 1759 г., Ка 4, лл. 27—55об.
48
кондуровских татар 25 семей и разведывания тамошних обстоятельств".1 2 Подобные указания встречаются очень часто.
В основной своей массе показания „сказок" освещают вопросы внешнеполитического характера. Но среди таких показаний встречается большое число сведений, очень ценных и с точки зрения освещения вопросов, связанных с внутренней историей казахского общества. Остановимся на ряде показаний. Прежде всего обратимся к показаниям по внешнеполитическим вопросам. Интерес таких показаний выходит за рамки истории Казахстана. Малая и Средняя Орды находились в тесных связях и взаимоотношениях с Джунгарией, Хивой, каракалпаками, Китаем. В „сказках", относящихся к 40—50-м годам XVIII в., наиболее полно освещены взаимоотношения казахов с Джунгарией. Известно, что после войны с джунгарами в 20-х годах XVIII в. Большая Орда подпала под вассальную зависимость от джунгар. Что эта вассальная зависимость воспринималась очень остро казахскими владельцами Большой Орды, показывает, напр., то, что „знатнейший кайсаченин Тюля бий", который „и в Ташкенте более хана владельцем почитается", при свиданйи с ханом Абулмамбетом советовал ему „чтобы на зюн- горских калмык не надеялись, но больше б опасались, ибо де от них добра не будет, от которых в случае утеснения и они, Большой Орды кайсаки, спасения себе найтить не знают, как перекочевкой к Российской же стороне".8 Мы можем понять, чем питалось такое отношение к Джунгарии. Если подданство казахов России в начале 40-х годов имело еще в значительной мере номинальный характер, то подданство Джунгарии было совершенно реально»
Прежде всего это сказывалось в том, что владение той или* иной областью обусловливалось пожалованием этого владения со стороны джунгарского хунтайджи. В начале 40-х годов XVIII в. Хазрет (г. Туркестан) находился во владении султана Сента, сына хана Шемяки, который „не от киргиз-кайсацких владельцев, но от Галдан Чирина к ним определен".3 Когда Абулмамбет прибыл в г. Туркестан и между ним и Сеитом возникла борьба из-за обладания г. Туркестаном, Сеит заявил, что поскольку он „на Туркестанское ханство прежде ево Абул- мамбета вступил и тому же не собою, но определением зюнгор- ского владельца Галдан Чирина, без ведома которого того ханства он, Сеит, и отдать не хотел".4
^пор закончился тем, что обе стороны „согласились на том, чтобы им до определения Галдан Чирина ханствовать тут
1 КИД, дела к-к, К. 14, 1744 г., № 3, л. 269.
2 Там же, К. 10, 1744, № 4, лл. 107об., 108.
Там же, л. 106об.
4 Там же, л. 107.
4
П$о5лемы источниковедения
49
обоим", причем интересно отметить, что это соглашение было принято на собрании в мечети в присутствии „калмыцкого управителя", „кой от Галдан Чирина находится тут для всех их калмыцких дел командиром".1
К сожалению, трудно точнее определить функции этого уполномоченного джунгарского хунтайджи. По всей вероятности это вскользь брошенное Мансуром Асановьш замечание надо понимать так, что не только дела, касающиеся калмык, были изъяты из ведения местного хана и находились в юрисдикции особого доверенного лица Галдан Церена, но полномочия этого „управителя" были более широкими, иначе трудно было бы объяснить его участие в решении вопроса, кому быть ханом в Хазрете. Во всей этой истории для обеих сторон, и для Сеита и для Абулмамбета, представлялось бесспорным, что последнее решение их спора зависит от джунгарского хунтайджи. Мансур, рассказывая все эти события, происходившие в Хазрете, прибавляет, что „он, Сеит, и тем после не удовольствовался и не хотя того Абулмамбета допустить, сам к нему, Галдан Чирину, поехал, а Абулмамбет от себя людей своих послал".2 Решения вопроса джунгарским хунтайджи Мансур не дождался. Не оставляют сомнения содержащиеся в „сказках" показания и в том, что полномочия владельцев, вассалов хунтайджи, были ограничены; это бесспорно в отношении внешних политических отношений. Тот же Мансур рассказывает, что Абулмамбет, отправляя, его, Мансура, обратно в Россию, решил отправить вместе с ним „из туркестанских жителей знатнейшего ходжу Асаллу со объявлением, что туркестанские жители все подданства ея и. в. желают так же, как и оной Абулмамбет хан".
Однако про предполагавшуюся посылку узнал „обретающийся в Ташкенте калмыцкий управитель", запретил эту посылку и при этом „объявил хану, что и тово ему много, яко он без ведома Галдан Чирина в Туркестане до ханства доступил, а то де еще сверх того туркестанским жителям, яко в ево, Галдан Чириновой, власти состоящими, в Россию и посольство чинить хочет, что де он того без воли ево, Галдан Чириновой, допустить не может", и Абулмамбет этому запрещению должен был подчиниться: „чего ради он, хан, принужден уже ево, Мансура, с своими токмо кайсаками отправить", прибавляет Мансур Асанов.3
На казахов, подчинившихся джунгарскому хунтайджи, были наложены материальные повинности. В „сказках" сохранились сведения об отдельных поборах. Так весной в 1744 г. в Хазрет приезжали два раза посланцы от Галдан Церена с требованием дани: и „сожители того города собрав взяли на Гал-
1 КИД, дела к-к, К. 10, 1744 г., № 4, л. 107 об.
2 Там «о, л. 107об.
3 Там же, л. 109об.
50
й Чирина, в оба же приезда пороху ручного и свинцу по ось- мидеся^й по пяти пуд“.1 ЗахмисТр князь Ураков показал, что в Большой Орде калмыцким войском „был побор пансырями“.2
Повидимому, этот побор был не совсем обычным. По крайней мере старшина Тюлебай бий ездил к Галдан Церену и „просил, чтобы те собранные панцыри им возвратить со объявлением, что такой налог ни у дедов, ни у отцов их не бывало“,3 но безрезультатно: старшина „принужден возвратиться ни к чему“. Помимо указаний на такие поборы материальными ценностями есть указания на обязанность казахов поставлять людей для джунгарского войска. Тот же Ураков показал, что джунгарские уполномоченные в Большой Орде „знатных той Орды молодых людей переписали в службу и оставили их с таким приказом, дабы были в поход готовы, якобы под Абулкерим бека“.4 ^
Ураков ничего не говорит, чтобы такая перепись вызвала протесты местного владельца, впрочем, возможно потому, что фактически мобилизации проведено не было.
Но в то же время это указание на наборы людей не единственное. Башкир Тюкан Балтасев показал в своей „сказке“, что Галдан Церен „с Сары Манджею и Ептанем из ташкенцев и кайсаков Большой Орды десять тысяч требовали, но оные к наряду более не обнадежили как в трех тысячах“.5 Выяснение взаимоотношений казахов и джунгар представляет само по себе большой исторический интерес. Но выяснение этих взаимоотношений очень существенно и для истории фактического подчинения казахов царской России. До 40-х го^в „принятие подданства“ было чисто фиктивным, этого не могла отрицать и старая, дореволюционная историография.6
Когда укрепление царистского влияния в казахской степи относят ко времени оренбургского губернатора И. И. Неплюева (1743—1758 гг.), это следует признать справедливым. Но успех колониальной политики, проводимой И. И. Неплюевым, был бы не объяснен без детального выяснения внешнеполитического положения Малой и Средней ОрД. В 1741 г. произошел новый разгром Средней Орды Джунгарией, следствием которого явилось подчинение владельцев этой Орды, джунгарскому хун- тайджи. Один из крупнейших владельцев, Аблай, был захвачен в плен; другие крупные владельцы — хан Абулмамбет, Барак — должны были признать вассальную зависимость от джунгарского хунтайджи и дать ему в обеспечение подданства аманатов. Мы знаем, на основании материала „сказок“, в чем реально
1 Там же, л. 108об.
2 Там же, л. 242.
3 Там же, л. 242об.
4 Там же* л. 242.
5 Там же, л. 120об.
Ср., напр., Крафт, „Принятие киргизами русского подданства“. Изв, Оренб. отд. ИРГО/Оренбург, 1897 г., вып. 12.
4%
51
выражалось это „подданство". Поэтому нам будет понятно то настроение владельцев, настроение подавленности и растерянности, которое ярко отразилось в „сказках". Это настроение было благоприятной почвой для того, чтобы среди казахских владельцев широкой популярностью стала пользоваться мысль об ориентации на Россию. После жестокого разгрома 1741 г. вести самостоятельную политику в области международных отношений казахские владельцы не могли. Это состояние бессилия и растерянности прекрасно отразили „сказки". Возьмем хотя бы пересказ башкиром Тюканом Балтасевым выступления султана Барака на собрании старшин, где Барак „представлял, что сколько до сего при Российской стороне они ни находились, то от оной не только никакого озлобления не видали, но паче многие награждения получали, и жили во всяком покое и по своей воле; а к зюнгорской стороне не успели еще и пристать, то видите де какое от них благополучие является и тако де где им де пользу лучше найтить можно, кроме как токмо от той же Российской стороны",1 или слова Казбек бия Бараку: „видишь де ты какая от зюнгорской стороны опасность, а и с каракалпаками замешались, к тому де слух есть, что и с Российской стороны войска собираются, тако де ежели оные от России подлино пойдут, то куда деваться неведомо".2 Очевидно, что условия укрепления своего влияния в степи были исключительно благоприятны для царского правительства. Они значительно изменились со смертию Галдан Церена (1746 г.). Эту благоприятную для себя обстановку царская администрация сумела использовать лишь в отношении Малой Орды, добившись, после ряда ошибок, значительного усиления своего влияния среди владельцев этой Орды. В отношении Средней Орды эта обстановка использована не была, а после смерти хунтайджи Галдан Церена международное положение владельцев Средней Орды изменилось настолько, что они уже не считали для себя жизненно необходимым искать протектората России. Но рассмотрение относящихся к данной теме вопросов уже выходит за рамки настоящей статьи.
Исключительно богатый материал дают „сказки" по вопросу внутрифеодальных отношений между различными феодальными группировками. В этом отношении большое значение имеет тот фактический материал, который сообщают „сказки" о районах кочевок отдельных феодалов. Донесения местной администрации, когда она сообщала петербургскому правительству данные о районах кочевок, как правило, лишь повторяют сведения, содержащиеся в „сказках". Этот материал в достаточной мере точен и является совершенно незаменимым для выяс-
1 КИД, дела к-к, К. 10, 1744 г., № 4, л. 118* 8 Там же, л. 122об.
52
нения внутрифеодальных отношений. Дело в том, что сведения об этих взаимоотношениях, содержащиеся в донесениях, крайне засорены оценочными моментами, затемняющими или иногда искажающими действительный характер этих взаимоотношений. Зная районы кочевок отдельных „родов", а также кочевок феодалов и их вассальную взаимозависимость, мы можем с достаточной точностью вскрыть степень влиятельности того или иного феодала. В частности, эти сведения позволяют выявить действительную роль хана Абулхаира, исправить те представления о характере Казахского союза в 40-х годах XVIII в., которые исходили из Оренбургской губернской канцелярии и некритически были восприняты русской историографией.1
Не касаясь здесь вопроса о борьбе между различными феодальными группировками, материал по которой довольно значителен, остановимся лишь на одном вопросе, именно — о характере вассалитета, существовавшего в казахском обществе.
Прежде всего возникает вопрос, каков был порядок замещения отдельных владений. Несомненно, что существовало еще старое представление о старшинстве как основании получения звания хана. Когда возник спор, о котором мы писали выше, из-за Туркестанского владения между Абулмамбетом и Сеитом, „Туркестанскими жителями сделано было собрание, причем и они, Абулмамбет и Сеит ханы, были, на котором советовали, чтобы Сеита от ханства отстранить, а быть бы на том ханстве Абулмамбету, затем, что он ево, Сеита, годами старее".2 Так же обосновывал свое право на ханство и сам Абулмамбет, когда говорил, „что он старее ево (Сеита — М. В.), а как дед, так и отцы их на том ханстве сидели".3 Впрочем и народу и Абулмамбету этот довод не казался достаточно основательным, чтобы устранить от ханства Сеита. Если Абулмамбет и аргументировал соображениями старшинства, то лишь „по особливой к нему тутошнего народа склонности". Да и сам народ, ссылаясь на старшинство Абулмамбета, высказал действительные основания, побудившие его требовать смены Сеита, указав на собрании, что „от него, Сеита, они, туркестанцы, надлежащей расправы не имеют, ибо больше пьянствует".4 Но мы уже знаем, что и согласие народа, т. е. старшин, здесь не играло решающей роли. Решающую роль играла воля сюзерена —
мою1 стттлаТАИВаЯСЬ далее на этом вопРосе» позволю себе сослаться на
истории Казахской* ССР“1 казахского союза“- С£ ”МатеРиа** по
Академи* н ’ 2' Готозитсл к печати. Изд. Института истории
Академии Наук.
• I КИД деда к-к, К. 10,1744 г., № 4, д. 107.
? Там же, д. 107 * Там ве.
.53
С этим любопытно сопоставить ту легкость, с какой И. И. Не- плюеву удалось добиться согласия старшин на утверждение царским правительством ханом султана Нур-Али. Сам только что выбранный в ханы султан Нур-Али писал джунгарскому хунтайджи, что старшины, несмотря на выбор „до получения высокоповелительного ея и. в. указу главным ханом ево именовать не будут".1 Едва ли это можно отнести только за счет той растерянности, какая господствовала в Орде после трагической гибели хана Абулхаира: самая форма выхода из внутриполитических затруднений весьма показательна. Очевидно, утверждение султана ханом со стороны сюзерена было делом обычным. Но в этих двух примерах отношения вассальной зависимости осложнялись отношениями внешнеполитическими: г. Туркестан находился под протекторатом Джунгарии, Малая Орда считалась в подданстве России. Однако совершенно тот же принцип господствовал и в области внутрифеодальных отношений. Опять же „сказки" здесь дают достаточно ясные указания. Так Лапин и Мансур Асанов показали, что вместе с ними поехал в Киреевский род хан Абулма'Мбет и „взял с собою сына своего большого Булата, в том намерении, что ево в том роде вместо Эр-Али султана учредить".2 Но и Эр-Али получил это владение через своего отца: „Эр-Али не своим владеет, а по отце ево".3 Правда, со своими претензиями Абулмамбету пришлось обратиться к старшинам рода Кирей. Те отказались сменить владельца, но это их решение опять-таки было обусловлено волей и влиянием хана Абулхаира. По крайней мере после убийства Абулхаира сейчас же потерял Киреевское владение и Эр-Али. Ему пришлось бежать в Малую Орду: старшины поддержки ему не оказали. ,
Башкир же Тюкан Балтасев и в более прямой форме сообщил в „сказке", что „помянутой Барак всех в ево ведомстве состоящих улусных людей разделя под ведомство знатным людям обязал их в том поручительством", т. е., чтобы „к воровству и противностям под российские места из них, кайсаков, отнюдь никого не допускать".4
Этот материал позволяет подвергнуть серьезному сомнению „выборность" владельцев. Очевидно, что феодальный принцип пожалования в жизни возобладал над старым общинным принципом выборности.
В чем конкретно выражались отношения вассальной зави- мости внутри класса феодалов? На этот вопрос „сказки" также дают ряд ценных указаний. Прежде всего власть феодала несомненно была обусловлена поддержкой его вассалов. Это отно¬
1 КИД, дела к-к, К. 16, 1748, Кя 4, л. 340.
2 Там же, К. 9, 1743, № 3, л. 120об.
3 Там же, л. 120об.
* Там же, К. 10, 1744, № 4, л. 118об.
54
сится как к владельцам, так и к их главе, хану. Каждое сколько- нибудь существенное решение всегда принималось на собрании старшин. В случае же столкновения между владельцами вопрос снова переносился на собрание старшин. Указания на это, содержащиеся в „сказках“, исключительно многочисленны. Очевидно., такой порядок решения дел являлся обычным. Здесь мы можем-привести лишь отдельные примеры. Так, когда в 1744 г. вернулся из джунгарского плена султан Аблай, то „по приезде ево, Аблая солтана, на совете обще положили, дабы будущею весною Баранова сына Шигая солтана к Галдан Чирину в аманаты отдать и тем Абулмамбетова сына сменить“.1
Когда султан Нур-Али и старшины Джанбек и Букенбай потребовали от Абулхаира, чтобы он отпустил из плена Ара- слана, посланца оренбургского губернатора, Абулхаир первоначально „к тому не склонился“, но в конце концов должен был объявить, „что он о том будет советовать на перекочевке на другое место вниз реки Иргизу, чего для нарочно соберет биев и старшин, к чему бы и он, солтан, приезжал“.2
Когда хан обходил решения собрания, это вызывало протест со стороны старшин. Так, напр., старшина Джагалбайлин- ского рода Серка Батыр послал своего сынд к хану Абулхаиру с тем, что „ежели он, хан, как народного, так и своего благополучия и покоя желает, тоб их согласию был послушен и означенного находящегося у него переводчика Араслана по требованию отправил ныне обратно в Оренбург“.3 Число таких примеров можно было бы умножить. Здесь видна роль феодального „права совета“, которым старшины крайне дорожили. Одной из причин возмущения старшин ханом Нур-Али в 80-х годах XVIII в. было то, что хан в практике управления отказался признать это право за старшинами.
Труднее определить частные обязательства, которыми характеризовались вассальные отношения. По этому вопросу в „сказках“ мы находим лишь отдельные, случайно брошенные замечания. Приведем некоторые из них.
Среди владельцев рода Найман был Карасакал, называвший себя батыром Шуной. Район кочевок его улусов находился в сфере влияния султана Барака. Указания на вассальные отношения Карасакала в Бараку содержатся в сказке Тюкана Бол- тасева. Тюкан указывает, что Карасакал всячески просился у Барака „для разорения нижних Каракалпак“,4 но разрешения не получил. В 1743 г. Барак потребовал военной помощи у Карасакала. Однако Карасакал „нимало его не послушал и не склонился“.5
1 Там же, дела к.-к» К. 9, 1743 г., № 3, л. 124об.
2 Там же, К. 13,1746, № 3, л. 97об.
3 Там же, л. 79об.
4 Там же, К. 10, 1744, № 4, л. 119.
* Там же, К. 9, 1743 г., Кз 3, л. 123об.
55
Мы можем предполагать, что владелец имел право требовать военной помощи от своего вассала, но фактическое выполнение этого требования зависело от степени влиятельности и силы владельца.
Можно далее предполагать, что сношение между вассалами осуществлялось через посредство стоявшего над ним владельца. Это не подлежит сомнению, когда речь идет о внешнеполитических сношениях. Сношения с Джунгарией осуществлялись через крупнейших владельцев: Аблая, Барака, сношения с царской администрацией осуществлялись по крайней мере в 40-х годах XVIII в. через хана. Султан Айчувак, который был владельцем в поколении Жеты-ру, просил в 50-х годах о разрешении сноситься непосредственно с царской администрацией^ минуя хана. Но сепаратистские тенденции( в действительности изменяли этот порядок и нередко влиятельные владельцы обращались непосредственно к оренбургскому губернатору. Однако и здесь, как и в отношении обязательства военной поддержки, когда вассальная зависимость становилась реальной, право внешнеполитических сношений вассалов ограничивалось не только в принципе, но и в действительности. Мы приводили случай посылки депутатов в Россию ханом Абулмамбетом, неудавшейся в силу протеста джунгарского „управителя". Но и в Малой Орде даже в годы ослабления власти хана Абулхаира (т. е. 1746—1747 гг.) эта привилегия внешних сношений реально сохранилась за ханом. В этом отношении показательны слова Мансура Асанова о радости хана и ханши Попай, когда они узнали о пленении казахов царскими властями, „в таком рассуждении, — поясняет Мансур, — что в выручке тех пленников киргизцы ево уж не минуют, через что де они узнают, как ево, хана, и почитать“.1
То же явление наблюдалось и во внутриордынских отношениях. Тархан Джанбек в 1744 г. „завидовал, что старшины стали от себя письмами переписываться, чего де прежде не бывало“.2
Точно так же с состоянием вассальной зависимости связывалось обязательство охранять имущественные интересы сюзерена. В чем конкретно проявлялось это обязательство, мы не знаехМ, но его существование проглядывает в словах хана Абулхаира, когда он, обиженный тем, что посланцев султана Барака приняли с почетом и одарили в Оренбурге, говорил кн. И. Уракову, „что де их одаривают и к ним подарки посылают, разве де они какие вам верности оказали, или плену много высвободили, или торгов много распространили?“3 Мы, конечно, не закрываем глаза на то, что здесь Абулхаир перечисляет свои службы, в которых была заинтересована царская администрация;
1 КИД, дела к-к, К. 15, 1748 г., Кя 3, л. 48.
2 Там же, К. 10, 1744 г., № 4, л. 122.
3 Там же, л. 242.
$5
мы лишь указываем, что Абулхаир, вассал России, признавал свое обязательство заботиться об экономических интересах России.
Следует указать еще на один момент, связанный с отношениями вассалитета. Мы находим довольно многочисленные попытки хана побудить казахских старшин откочевать с их улусами от пределов России. Эти попытки не привели к реальным результатам. Батыр Серка прямо заявил Абулхаиру, что он де старшина с своим улусом от России отстать никогда не желает",1 а старшины в ответ на призыв хана „не только вдаль не побежали, но еще и ево хана подсмехая говорили, чтоб бежал он, хан, один куда хочет, а им бежать не от кого и некуда".2 Но дело не в том, выполняли или нет старшины требование хана, а в том, что хан мог предъявлять им эти требования. Феодальное право распоряжения кочевками формально признавалось за ханом, реализовать же это право зависело от реальной силы и влияния хана.
Приведенные данные несомненно отражают обязательство вассала руководиться в перекочевках указаниями владельца. Где не только право, но и сила была на стороне феодала, там это право распоряжения кочевьем реально осуществлялось. Отметим, что Галдан Церен, разгромивший в 1741 г. Среднюю Орду, потребовал от владельцев этой Орды не только аманатов, но и подчинения его указаниям в выборе районов кочевок.3 Наконец, едва ли можно сомневаться в том, что на вассалах лежала обязанность мести за своего владельца. Ряд показаний по этому вопросу относится к осени*1748 г. и к 1749 г., после убийства хана Абулхаира. С этим требованием о мести обратился Нур-Али к биям и батырям Алчинского рода, когда сказал им, по свидетельству переводчика Ю. Гуляева: „ежели де вы желаете нам свою верность показать, то и обиду нашу отмстить, а когда же согласиться не хочете, то откажитесь и мы де помощника найтить можем".4 Что здесь нашел отражение старый обычай кровной мести, весьма вероятно, но не надо забывать, что если процесс феодализации идет в направлении превращения общинных полей и повинностей в феодальные, то соответствующие изменения должна были претерпеть и старинные общинные обычаи. В обычном праве казахов еще жив был обычай кровной мести, но здесь, в случае убийства хана, вопрос ставился не о мести за смерть кровного родственника, а о мести вассалов за своего сеньера.
Итак „сказки" содержат ряд указаний, которые позволяют поставить проблему о характере вассальных отношений. Правда,
1 Там же, К. 13,1746, Кя 3, л. 72.
2 Там же, л. 96об.
3 Там же, К. 8, 1741, Кя 4, л. 15.
4 Там же, К. 17, 1748, № 8, л. 31об.
57
эти указания весьма случайны и очень часто смутны, но и они представляют большую ценность для историка. Проблема феодальных отношений в Казахстане сложная и научно не отстоявшаяся проблема. Даже те из историков, которые видят развитую систему феодальных отношений в Казахском союзе еще до момента его возникновения, т. е. до 2-й половины XV в., ке указывают, в чем же конкретно выступали отношения вассальной зависимости. Однако, несмотря на смутность указаний, относящихся к интересующей нас проблеме, можно с достаточной степенью уверенности утверждать, что вассальные связи в середине XVIII в. были непрочны, что сепаратистские тенденции были крайне сильны. Эти тенденции очень ясно высказал султан Батыр, когда на упрек тархана Джанбека, который ему за то „что он в ханы домагается довольно выговаривал и ево в том весьма осуждал", ответил, что если „Нур-Али в ханы выбран, то де кем тот выбор учинен у тех де он и будь, для чего де ему как он действительно ханом учредится, до ево Батыря, а ему де до их, т. е. одной до другой стороны никому ни до чьих уже дела нет, но всяк де собою порознь улусы свои иметь могут".1
Сравнительно незначительны указания „сказок“ на классовые отношения, в частности на формы и методы эксплоатации, существовавшие в казахском обществе. Но этих сведений вообще сохранилось немного, особенно до конца XVIII в. Всякое самое мелкое указание в этой области крайне ценно. И „сказки" такие отдельные указания содержат. Так, Мансур Асанов сообщает очень интересные сведения о том, как султан Эр-Али „отправил ево с прилучившимся тут Барак султанским братом Искандер султаном, кой тут для отъезду ево Баракова сына к зюнгерским калмыкам сбирал с кайсаков баранов, как оных в разных местах ему, Бараку, и поныне сбирает для расплаты в лошадях и верблюдах, коих он, Барак, на съезд оному своему сыну в дом забрал".2 Это указание несомненно конкретизирует наши представления о повинностях, которыми казахи были обязаны владельцам. Очевидно, что на них лежала оброчная повинность скотом в случае отправки сына владельца в аманаты. На них же лежала обязанность платы скотом за долги владельца, очевидно, не во всех случаях, а в особых. Перечислить их не можем, но в частности в случае долгов, вызванных той же отправкой аманатов, погасить эти долги лежало на вассалах, в конечном счете на крестьянской массе. Можно предположить, что такое обязательство возникало лишь в связи с долгами, вызванными выполнением владельцем политических, общественных функций, но не его личной задолженностью. Встречаются указания, подтверждающие постойную повинность. Тот же
1 КИД, дела к-к, К. 16, 1748 г., 354 об.
2 Там же, К. 10,1744 г., № 4, л. 105—105об,
53
Мансур, описывая свое вынужденное путешествие в г. Туркестан вместе с ханом Абулмамбетом, пишет, что „езда была весьма тихая, как он, хан, и всегда ездит, ибо где б какие кибитки ни случилистэ, то, заехав, всегда на ночной ночлег останавливается“.1 В г. Туркестане владельцы собирали в свою пользу ясак, трудно сказать с кого: с местного узбекского населения или с местных казахов.2
Возможно, что на особую форму поборов указывает „татарский ученик“ Михайло Анчухин в своей „сказке“, когда рассказывает, как Абулхаир, в гневе на оренбургского губернатора, посланцев последнего вместе с их кощеями „рассадил всех порознь под караул и для того роздал своим людям в разные кибитки и держал дней с двадцать“.3 К сожалению, Анчухин не указывает, кто же их содержал, владельцы этих кибиток или хан.
Мы остановились на ряде конкретных вопросов истории Казахстана, чтобы показать, что „сказки“ содержат интересный материал не только по истории колониальной политики царизма в Казахстане, но что этот материал позволяет поставить ряд очень существенных проблем по внутренней истории казахского народа, материал тем более ценный, что степень достоверности его очень велика. На самом деле, если мы поставим вопрос о том, как собирались материалы лицами, давшими „сказки“, то нужно ответить, что в подавляющем большинстве случаев эти материалы являлись результатом непосредственного наблюдения их авторов. Мансур Асанов, Кубек и др. рассказывали то, что тот или другой из них „видел и слышал“, часто выходя из круга вопросов, предусмотренных инструкцией, часто впадая в роль повествователя. В роли такого повествователя выступал Кубек, очень подробно передавая, что он видел на собрании старшин в ставке хана Абулхаира. Он прекрасно передал не только содержание переговоров, но и осветил, так сказать, процессуальную сторону принятия решений; в этом отношении его „сказка“ представляет исключительный интерес.4 Иногда сведения, содержащиеся в „сказках“, передавались их автором как слышанные ими от других лиц; но сказки имели официальный характер и от лиц, допрашиваемых в Оренбургской губернской канцелярии, требовалась точность в сообщаемых сведениях. Это отражалось на построении „сказок“; когда сведения передавались на основании слухов, это обычно, но не всегда, огозаривалось. Так, специально не оговорено, но из текста ясно, что сведения об обстоятельствах изгнания из рода Кирей султана Булата, сына Абулмамбета, цередано
1 Там же, л. 106.
2 Там же, л. 107.
8 Там же, К. 13, 1746, Me 3, л. 96.
* Там же, К. 15,1748, Me 3, лл. 128—131.
59
Иваном Лапиным на основании местных преданий. Сведения о намерении Карасакала напасть на каракалпак Тюкан передал со слов Барака, что он, Тюкан, прямо указывает в своей „сказке“. В той же „сказке“ мы читаем, что „о Абулмамбете хане он, Тюкан, слышал, что оной хан в Туркестан поехал, чтоб на ханство сесть“,1 и т. д. Очень часто указывается, от кого те или другие слухи были получены. Иногда в „сказках“ встречаются данные явно ошибочные, например: казах Байбек Батыр сообщает, что „весь же народ единогласно к фамилии Абулхаир хана зело склонны и о смерти Абулхаир хана сожалеют и в отмщение всем же народом согласились Барака салтана до смерти убить или совсем ево искоренить“.2 Но в этом случае легко обнаруживаются неточность и прямая фальшивость такого указания. В подавляющем же большинстве случаев сведения „сказок“ точны и надежны. Круг наблюдений лиц, посылавшихся в Орду, был сужен специальными заданиями местной администрации, но в пределах этого круга и часто выходя, как мы видели, из его пределов лица, дававшие „сказки“, сообщали сведения, собранные путем непосредственного наблюдения за время их часто длительного пребывания в Орде.
Мы, очевидно, в праве считать „сказки“ одним из основных и ценных источников для внутренней истории казахского народа.
1 КИД, КЛО, 1744 г., № 4, л. 120.
2 Там же, К. 16, 1748 г„ № 4, л. 339.
60
A. H. БЕРНШТАМ
УЙГУРСКИЕ ЮРИДИЧЕСКИЕ ДОКУМЕНТЫ
I
Введение
Одним из ценнейших источников по истории уйгуров XIII— XIV вв., населявших Восточный Туркестан и ныне частью находящихся на территории Советского Союза (Казахская ССР, Узбекская ССР), а также по истории монгольского государства, являются уйгурские юридические документы. Эти документы, большинство которых было подготовлено к печати В. Радловым еще в 1907 г. и которые вышли из печати только в 1928 г., с дополнениями С. Е. Малова, еще не использованы в востоковедной исторической литературе. Однако невнимание к ним ничем не оправдывается. Правда, издание вышло исключительно малым тиражом (380 экземпляров), но в истории Востока такого типа документы — редкость, а для истории турецких народов — уники.
Юридические уйгурские документы освещают ряд важнейших сторон в истории Китайского Туркестана XIII —XIV вв. Это, главным образом, документы о продаже рабов и об отпуске их на волю, кабальные документы о продаже и аренде земли, об обмене и покупке движимого имущества (напр., бязи, вина и т. д.), прошения крестьянства („челобитные“) в связи с податями, оброком или барщиной, завещания и т. д. Помимо откоше^ ний, непосредственно отраженных документами, последние дают материал для изучения вопросов родового строя, общины и т. п* Представляют особый интерес имена участников и свидетелей сделки, их социальная и этническая принадлежность и т» д.
Настоящая статья не претендует дать обзор всех вопросов, связанных с источниковедческйм изучением уйгурского юриди^ ческого документа. Статья имеет своей целью представить читателю богатство некоторых групп юридических документов и основную, с нашей точки зрения, проблематику источниковедческого порядка для того, чтобы заинтересовать круги
61
историков Востока* Если последнее будет достигнуто, тб это будет обозначать выполнение задачи, которая была поставлена перед автором.
Уйгурские юридические документы, по существу, стоят еще вне исторических исследований. Первым обратил внимание на эти документы В. Бартольд, подчеркнувший их значение для изучения монгольского государства.1 Однако сам В. Бартольд редко прибегал к этому источнику и далеко не исчерпал всех таящихся в нем богатств.
А. Якубовский в одной своей статье 2 снова обратил внимание на эти документы, подчеркнул их историческую ценность, но, если можно так выразиться, ограничился „экстенсивным“ использованием документа, переведенного С. Маловым, исключив из поля зрения юридические документы, изданные В. Радловым. Такое ограниченное использование уйгурских юридических документов вызвано тем обстоятельством, что они очень плохо еще разработаны со стороны языка, недостаточно исследованы филологически. Устарел несколько и их перевод. Все настойчиво требует создания сводного перевода всех текстов на русский язык для более широкого использования их историками, а, кроме того, постановки ряда источниковедческих вопросов, без разрешения которых использование документа будет недостаточным и неполноценным.
II
Издание юридических документов и их место в древнетюркских памятниках
Уйгурские юридические документы происходят в большей части из Восточного Туркестана. Их поступление в научный обиход и опубликование началось с конца XIX, а особенно в начале XX в. в связи с многочисленными экспедициями, главным образом русскими и немецкими.3
Первая публикация юридических документов относится к 1899 г., когда В. Радлов опубликовал два документа4 о продаже рабов, позднее им переизданные в новом исправленном переводе под №№ 56 и 57. Документы происходят из Турфана,
1 В. Бартольд. Персидская надпись на стене Анийской мечети Мануче, СПб., 1911.
2 А. Якубовский. Феодальное общество Средней Азии и его торговля с Восточной Европой в X—XV вв. Труды ИАИ и ИВ АН, вып. 3, ч. I,Дм 1933, стр. 49 и сл.
3 Об этом см., напр., у С. Е. Малова, Два уйгурских документа, Сб. „В. Бартольду“, Ташкент, 1927, стр. 387 и сл.
4 W. Radloff. Altuigurische Sprachproben aus Turfan, Nachrichten über die von der KAW zu St. Petersburg im Jahre 1898 ausgerüstete Expedition nash Turfan, H. 1, СПб., 1899, стр. 55 и сл.
62
Несколько позднее, в 1905 г., В. Радлов опубликовал целую серию юридических документов в количестве 23, собранных
A. Грюнведелем из оазиса Идикут-Шари. В частности среди этих документов находится документ 22 с упоминанием имени Токлук Тимура.1 В 1918 г. четыре документа из изданных В. Радловым переиздал Лекок, который считал нужным заявить, что „чтения Радлова большей частью хороши“.2 Издание Лекока ничего существенного не внесло в разработку юридического документа,3 и первенство в разборе и чтении документов оставалось за
B. Радловым. В 1908 г. В. Радлов объединяет все известные ему юридические документы и другие фрагменты уйгурских текстов, происходящие из Восточного Туркестана, в сводной работе „Уйгурские языковые памятники“. Эта работа, имеющая огромное значение для историка как публикация ценнейшего источника, задержалась печатанием до 1928 г., когда она, наконец, появилась в свет.4
Этой работой, пожалуй, кончается первый этап не только в издании, но и в чтении уйгурских документов, целиком и полностью выполненный В. Радловым. Развитие уйгуристики после смерти В. Радлова, работы, в частности, В. Банга в области изучения восточнотуркестанских текстов, а у нас работы
C. Малова в области уйгуристики вообще и изучения юридических документов в особенности, создали возможность более интенсивного изучения юридического документа. Наиболее крупной работой С. Малова, во-первых, являются его дополнения, примечания и словарь к радловскому посмертному изданию документов. Кроме того, им изданы в одной статье документы о рабстве и долговая расписка из Астаны из собственного собрания,5 а в другой — документы из собрания С. Ф. Ольденбурга, происходящие из Безеклика и Чиктыма.6 Здесь наибольший интерес представляют документы о кабальных сделках; особо следует отметить один документ, отмеченный самим автором, как дающий возможность установления точной даты.
1 W. Radloff. Uigurische Schriftstücke, in Text pnd Übersetzung. См. в качестве приложения к отчету: Albert Grünwedel, Benefit über archäologische Arbeiten in Idikutschari und Umgebung im Winter 1902—1903, München, 1905; см. также ABAW, 1 KL, Bd. XXIV, 1, Abt.
2 См. A. v. Le Coq, Handschriftliche uigurische Urkunden aus Turfan, 1918, стр. 453.
3 См. рецензию С. Малова на упомянутую статью Лекока в Записках Коллегии востоковедов, Л., 1925.
4 W. Radloff. Uigurische Sprachdenkmäler. Materialien nach dem Tode des Verfassers mit Ergänzungen von S. Malov herausgegeben. Leningrad, 1928. В дальнейшем USD. Номер после шифра обозначает номер документа по Шифровке В. В. Радлова.
п 5 ^'м* вышеуказанную статью С. Е. Малова „Два уйгурских документа“. 1 переводы еще двух документов из личного собрания им подготовлены к изда- нию и находятся в печати.
6 С. Е. Малов. Уйгурские рукописные документы экспедиции С. Ф. Ольденбурга, ЗКВ АН, т. I. В дальнейшем ЗКВ и порядковый цомер документа.
63
Характерной чертой в изучении юридического документа сейчас является попытка к установлению более точного содержания социальной терминологии, в чем, надо сказать, окончательных результатов еще не имеем. Почти не двинулось с места и изучение мер длины, емкости и т. п. В словаре С. Малова к последней работе В. Радлова мы имеем попытку некоторых объяснений терминов, особенно в части социальной терминологии.
Уйгурские юридические документы XIII—XIV вв. занимают особое место среди древнетюркских исторических памятников. Наиболее древние тюркские тексты — орхоноенисейские — это намогильные надписи тюркских каганов, которые представляют собой, по существу, краткие летописи. Они дают блестящую характеристику общественных отношений древних тюрок. Несмотря на то, что эти тексты относятся в основной массе к VIII в., они могут оказать ценную помощь в установлении значений социальной терминологии и для более позднего времени.
Из ранних источников истории уйгур следует отметить первую наиболее древнюю группу, написанную еще руническим письмом. Это, во-первых, намогильная стела первой уйгурской династии кагана Моюн Чура, разбившего тюркского кагана Озмыша в 747 г.,1 а также группа документов из Восточного Туркестана IX—X вв., среди которых имеются и первые по времени уйгурские документы юридического характера.2 К источникам этого времени следует также отнести „Книгу предсказаний“ Yrq Bitig — религиозного содержания, в которой имеется любопытный материал по социальной терминологии.3
Наибольшую ценность для изучения общественных отношений уйгур представляет произведение начала XI в. „Кутадгу Билиг“.4 Общественные отношения, отраженные в этом произведении, во многом помогут понять содержание уйгурских юридических документов. Этот первоклассный источник также не использован в должной мере историками. Из всей известной пока литературы древних уйгур этот памятник единственный, который может быть поставлен наряду с юридическими документами при изучений социальной жизни Уйгуристана. Более того, подобно тому, как уйгурские юридические документы необходимы историку для изучения монгольской империи, подобно этому Кутадгу Билиг необходим историку, исследующему предшествующую караханидскую эпоху. Многочисленные тексты,
1 Ramstedt. Zwei uigurische Runeninschriften in der Nord-Mongolei ISFOug., 1913, XXX.
2 Le Coq. Köktiirkisches .aus Turf an. SPAW, 1909, XLI, V. Thomsen. Ein Blatt in türkischer „Runenschrift aus Turfan. Там же 1910.
3 V. Thomsen. Dr. M. A. Stein’s Manuscripts in Turkish „runic“ script from Miran and Tun-Huang, JRAS, January, 1912, стр. 181—227.
4 W. Radloff. Das Kudatku Bilik des Yusuf Chass-Hadschib aus Bälasagun, СПб., 1891—1910.
64
главным образом религиозного, в основном буддийского содержания, изданные МйПег’ом,1 В. Банг’ом,2 В. Радловым и С. Маловым3 (тексты, примерно, с XII в. и позднее), имеют для нашей темы интерес по своей насыщенности социальной терминологией, но следует тут же указать, что последняя, особенно в части семейно-родовой, фигурирует в текстах не в точном значении, а чаще всего метафорически, о чем мы будем иметь случай говорить ниже. Вот почему мы сомневаемся в том, что социальную терминологию юридического текста можно было вскрывать на основании, в частности, аналогий с соответствующей терминологией отмеченных источников.
Особняком стоит уйгурский вариант предания об Огуз Кагане, ценность которого огромна для истории тюркских народов, но в значительно меньшей степени для истории собственно уйгур.4
Из этого предельно краткого очерка состояния уйгурских источников по истории уйгур следует, что для характеристики общественных отношений Уйгуристана XIII—XIV вв. исключительное значение имеют разбираемые юридические документы. Однако, поскольку в это время уйгуры находились в системе монгольского государства и его уделов, следует, что в ряде случаев уйтурский документ будет являться источником не только по истории уйгур. Более того, это значит, что для объяснения юридического документа следует искать данных в источниках по истории монгол, т. е. в арабских, персидских и китайских. Таким образом повышается не только ценность его как исторического источника, но и трудность его изучения.
III
Общие черты документов
Рассматриваемые документы обладают одной характерной чертой, сразу бросающейся в глаза: стройность^ и последовательность изложения, указывающие на выработку стандарта, трафаретные формулы и выражения. На это обстоятельство уже обращал внимание С. Е. Малов, который по этому поводу писал: „видно, что время успело уже выработать технические юридические выражения и термины, определения цен, различ¬
1 Müller. Uigurica, Berlin, 1911.
2 Ср., напр., W. Bang und von Gabain, Türkische Turfan-Texte. SPAW, 1929, 1930, 1931.
3 В. Раддов и С. Малов. Suvarnaprabhäsa, Сутра золотого блеска. Bibliotheca Buddhica, текст XVII, вып. 1—6. См. перевод, там же, т. XXVII, вып. I—III.
4 Ср., напр., издание W. Bang und G. Rachmati, Die Legende von Oghux- qagan, SPAW, XXV, Berlin, 1932. Об исторической ценности этой легенды см. нашу статью „Историческая правда в Легенде об Огув-кагане“, Советская етнография, № 6 за 1935 г.
6$
ные сроки, количество процентов и пр., так как все документы следуют этой выработанной общей норме". Сначала имеется дата составления документа (год по двенадцатилетнему животному циклу, месяц и число месяца), в конце документа перечисляются свидетели, бывшие при совершении юридического акта; свидетели при этом тут же, около своих имен, ставят клейма или тамги; упоминается и лицо, писавшее документ. Кроме тамг и взамен их на документах можно видеть еще круглые и четвероугольные печати (китайского образца) совершителей юридических сделок".1 Нужно дополнить эти важные соображения С. Малова указанием, что не только выработались термины, но и цельные выражения; части документа имеют определенную форму. При исследовании текста документа мы и попытаемся установить эти окостенелые элементы текста.
Общим для всех документов является начало документа: год, месяц и число. Этот раздел имеет небольшие отличия. В тех случаях, когда обозначается начало месяца, то имеется термин jaqyya— у ■ii-iayM* букв, „новому“, а когда последние числа месяца — этот термин отсутствует. Таковы следующие примеры:
Toijuz jyl агат ai on jarjyya < ч■■■■■
ч—4#^4АДк.2 Здесь этот термин наличествует, и число нового месяца десятое. В другом документе несколько иной вариант. „Küskü jyl ikinti ai säkiz ^
otuz.3 Термин janyya здесь отсутствует, но и число падает на вторую половину месяца — 28 число. Повидимому, этот термин употреблялся только для обозначения первой половины месяца. Если взять другие документы, доказывается,чтоуже 18число месяца не имеет этой приставки, так, Hanp.,Qom jyl агат ai on säkizkä biz A# s—
Просмотр всех документов привел нас к выводу, что термин janyya употребляется только в тех случаях, когда счет идет до первой половины месяца, возможно, первого десятка дней нового месяца.
Характер исчисления дней в документах старый, т. е. указывается не порядковое число дня, а его место по отношению к первому, второму и третьему десяткам дней каждого месяца.4 Характер счисления дней обычный для древнетюркских яаыков (орхонского, древнекыргызского и уйгурского) и продолжает существовать только среди желтых уйгур, что в свое время отмечал С. Е. Малов.5
1 USD, предисловие, стр. VII.
2 ЗКВ, 1.
8 USD, 51.
4 См. об этом В. Бартольд, Система счйеленпя орхонских надписав в современном диалекте. ЗВО, т. XVII, стр. 171—173.
5 С. Малов. К изучению турецких числительных. Сб. в честь Н. Я. Марра, 1935, стр. 273.
66
В отличие от китайских документов, в которых годовые исчисления были по названиям правлений, что дает возможность устанавливать абсолютно точную дату, в уйгурских документах летоисчисление построено на двенадцатилетнем животном цикле, что почти исключает возможность устанавливать точную дату документа, когда в нем нет упоминаний лиц и общеизвестных исторических эпизодов.
Единственными данными для установления даты являются, кроме стиля документа и палеографии, упоминания двух собственных имен: Угэдэя сына Чингиса (1229—1241) в двух документах и Токлук Тимура (1348—1362) — в одном.
В документе USD, 22, имя Угэдэя фигурирует как личность историческая. О нем вспоминают авторы текста как о прошлом правителе, а не как о современном. Так, текст гласит: Ögädäl qan caqynda Toqluy atlyq Daruya kälip incü baycylarqa qalan käsmisi joq jana.
удешэ уделов fsü&c pm
p* />** ^ w—ав
Это одно из мест документа, где сохранилось имя хана; в таком же духе упоминаются действия предшествующих и последующих ханов. До Угэдэя упоминаются два хана, имя первого частично сохранилось... Buqa qan ^ имя
второго отсутствует. После Угэдэя упоминаются пять ханов, и только от имени второго остались буквы Im qan ....
Полностью еще сохранилось имя Токлук Тимура в 38-й строке USD 22-го... — документа. Здесь он, Токлук Тимур
упоминается как современник документа, который ввел
новые повинности оброчного порядка для покоренного населения. Токлук Тимур правил с 1348 по 1362 г. Можно предполагать, что документ относится к началу его деятельности, когда жители Восточного Туркестана были обложены ясаком.1
О том, что события происходят после всех ханов до Токлук Тимура, свидетельствуют слова документа: Qanlar caqyntyn bärü aqa inilärimiz birlä bayny ätläp öskä alban jasaq tutmajyn... ^ /Ц& >*£**M- v—uu ■fr, jüo рщьа
из которых явствует, что современные документу события происходят после упомянутых ханов, повидимому, сразу в царствование последнего хана Токлук Тимура, в связи с нововведением им в завоеванной области оброка.
Это, пожалуй, единственный из юридических документов, который был датирован В. Радловым.2
1 Справки хронологического порядка о жизни и правлении Токлук Тимура sm.sСтэнли Лэн-Пуль, Мусульманские династии, СПб., 1899, стр. 300.
2 USD, стр. 68« В. Радлов относил его к середине XIV столетия,
5
67
Второе упоминание несколько иного порядка. Здесь Кайтсу Тутунг, продающий сына своего Титсу, обязуется в случае, если проданного монаху Чинтсу сына Титсу кто-либо захочет отобрать, „войску Угэдэя“ и другим дать соответствующее вознаграждение. Здесь „войско Угэдэя—Ögädäi süü
— современное событиям, отраженным в документе. Ясно, что документ должен быть отнесен к промежутку времени между 1229—1241 гг.1 В этот период времени „год собаки“, которым датируется документ, падает только на 1238 г. Таким образом только два документа дают более или менее точную дату событий. Из них второй документ дает наиболее точную дату — 26 день II месяца 1238 г.
В разбираемых нами документах дата иногда встречается не только в начале, но и в конце документа. Имеем в виду документ USD, 114, где две даты. Одна в начале документа:
^ После этой даты идет
но обычному трафарету описание сделки. Однако ^ма сделка произошла позднее, и потому в конце документа снова дата те выражения, которые сопутствуют окончанию продажи. Так, с 15-й строки документа идет следующий текст:
После этого указывается, что продающий получил за свою рабыню 50 сатыров-ярмаков серебра, т. е. цену, оговоренную при продаже в первой части документа. Однако деньги, как следует из текста, были получены только через три дня после завершения сделки.
Заключительной частью документа являются подписи свидетелей. Надо сказать, что изучение имен свидетелей и составителей документа (последние, как правило, оговаривают точное написание им продиктованного) представляют определенный интерес. Дело в том, что подавляющее большинство свидетелей сами уйгуры, подтверждающие правильность составления документа. Составители документа тоже уйгуры, причем большинство продавцов или должников сами пишут эти документы, что говорит об относительно высокой грамотности уйгур. Иногда в качестве писца и свидетелей фигурируют баи и монахи, что возможно прорледить только в том случае, если это отражается в имени, ибо, как правило, все переименованные в документе не имеют титулов, указывающих на их социальное положение.
Несколько слов хочется сказать о терминологии измерений (веса, длины, стоимости и т. д.), которые в документах такого рода играют значительную роль. В документах в качестве мерила стоимости существенное значение имеет бязь; на нее напр., часто обмениваются рабы. Средняя стоимость раба
1 Что уже отмечал С. Малов: Уйгурские рукописные документы экспедж %ии С. Ф. Ольденбурга, ЗКВ, I, стр. 130; ср. стр. 137.
от 100 до 150 кусков, и только в одном случае рабыня менялась на 52 куска бязи. В последнем случае кусок бязи, вероятно, был большой длины, по всей вероятности, вдвое против обычного размера. Кусок бязи, если взять за основу бытовавшие в недавнем прошлом размеры в Таджикистане, это отрез на два халата, в Монголии — на один халат. Если принять последний размер, то в среднем раб менялся за 100—150 халатов. С другой стороны, раб в переводе на деньги стоил в среднем 15 са- тыров серебра, что равно одному ястуку. Это дает нам возможность считать стоимость одного халата в г/2 сатыра серебра (= 1 ярмаку?). Если принять этот путь приблизительного исчисления, то можно вывести примерную реальную стоимость как рабов, так и отдельных предметов. Гораздо труднее на наш взгляд вывести меры длины и емкости, для чего требуются особые исследования, связанные с этнографическим материалом.
IV
Происхождение формы документа
До ХШ в. мы в уйгурских исторических источниках почти не имели документа, тип которого мог быть положен в основу Юридических документов, нами разбираемых. Документ, писанный еще руническим письмом, является здесь исключением, но его структура так отлична от документов XIII—XIV вв., что вопрос об изменении и совершенствовании документа на основании сравнения документов XI и XIII—XIV вв. не может быть поставлен. Для документов XIII—XIV вв. характерны выработанные формулы, которые переводились на уйгурский язык и в отдельных случаях дополнялись элементами, характеризующими местные условия, в которых производилась та или иная сделка. Заимствование определенных юридических норм и приспособление к местным условиям было возможно в силу того, что нормы документа феодального общества уже не были им чужды и они с местными поправками были восприняты уйгурами. Перед нами стоит вопрос о том, какой тип документа лег в основу уйгурского юридического документа.
На этот вопрос в специальной литературе мы имеем уже частичный ответ. Не вдаваясь в подробности структуры документа, С. Малов неоднократно отмечал китаизмы в уйгурских документах, хотя бы в отдельных выражениях. Так, напр., в одном случае он писал: „Выражение «тысяча лет и десять тысяч дней» (т. е. вечно) заимствовано турками у китайцев".1 Неоднократно отмечается, что документы написаны на китайской бумаге, китайской тушью и кисточкой. Вопрос
1 С. Малов. Два уйгурских документа, стр. 396.
69
техники письма, конечно, не является еще доказательством „китаизма“ документа, но все же это штрих весьма характерный.
Помимо бесспорных китаизмов в отдельных частях документа, мы склонны утверждать, что вся структура уйгурского юридического документа является переработкой китайского образца.
Влияние китайской культуры на стиль официальных и частных документов у кочевых племен, составлявших периферию Китая, бесспорно и прослеживается с очень ранней поры. Приведем некоторые, с нашей точки зрения, характерные примеры.
Так, напр., известные памятники орхоноенисейских тюрок — тексты на камнях VIII в. — содержат в ряде случаев такие трафаретные выражения, генезис которых прослеживается еще официальной перепиской гуннов и Китая во II в. до н. э.
Характерна формула обращения к гуннскому шаньюю Модэ со стороны китайской императрицы: ^ jjl iäj jhi ^p,1 t. e. „Небом поставленный сюннский великий шаньюй“. Эта формула найдет себе аналогии в известных тюркских текстах, напр., в тексте Кюль Тегина (справа налево):2 3! что значит5 »Небоподобный, из Неба ставший, Тюркский Мудрый Каган“.
Этой эпистолярной форме, как сообщают китайские источники Ши-Цзи и Цянь-Хань-Шу, научил самих гуннов беглый китаец Чжун Син Юе (ф gft), который предложил гуннскому шаньюю Лао-Шан Цзи Юе $$J), сыну Модэ,
ставшему на престол, формулу — титул в письмах: Эс т
„Небом и землею рожденный, солнцем и луной поставленный сюннский великий шаньюй“.
Откуда появилась эта формула? — навеяна ли она китайскими обычаями и церемониями или создана была в кочевой среде. Можно скорей предположить, что она была заимствована из Китая, учитывая, что Модэ до Лао-Шан’а получал письма с подобной формулой, в то же время как письмо от Модэ, посланное императрице Гао Хоу ( 0}В) > не имеет этой характерной формулы обращения. Письмо Модэ не имеется в Ши-Цзи и приведено только в Цянь-Хань-Шу.4 На основании изложенного мы склонны предполагать, что вышеприведенное выражение из памятника Кюль Тегина — перевод на тюркский язык трафаретной китайской формулы этикета.
1 Ши-Цзи, 13.
2 П. Мелиоранский. Памятник в честь Кюль Тегина, ЗВО, т. XII, вын. II— III, Ка —I, стр. 60.
3 Ши-Цэи, 16 у., Цянь-Хань-Шу, 13 г
* Цянь-Хань-Шу, 9 v., 10 г.
70
На сильную китаизацию одного замечательного памятника древних орхонских тюрок — текста Тоньюкука — указывали ряд исследователей, в том числе и издатель самого текста В. Рад- лов.1
Несомненно, что влияние Китая не следует слишком переоценивать. Текст орхонских памятников — творчество древнетюркского народа, живой и увлекательный рассказ с ярко выраженной классовой идеологией. В них прежде всего ценны, конечно, не эти китаизмы, а достоинство текста как оригинальной древнейшей тюркской литературы. Вместе с тем не следует забывать того, что история тюрок и их культуры находилась в тесной связи с Китаем, и нельзя влияние последнего игнорировать.
В ранних памятниках тюркской литературы китаизмы являются частью, встречаются спорадически, относятся, как правило, к немногочисленным эпитетам, т. е. не имеют существенного значения. Таково положение для памятников VIII в. Оно сохраняется и для самых ранних уйгурских памятников типа надписи на Селенгинском камне.2
Однако иное положение с текстами юридическими. Как мы отмечали, уйгурские юридические документы, сильно фрагментированные, мы имеем, согласно датировке Томсена, для IX в. Происхождение — Восточный Туркестан, оазисы Дунь Хуан и Идикут-Шари. Тип документов двоякий: 1) расписки в получении продовольствия китайским военным гарнизоном у местного населения и 2) документ на купленную рабыню.
Расписки, обычно китайских чиновников, в получении поборов с местного, т. е. уйгурского населения,3 хотя написаны на уйгурском языке, но ясно, что это перевод китайского образца. Сличение с подобными расписками, написанными на китайском языке, не оставляет в этом никаких сомнений. Иногда подобного типа документы были вообще двуязычны.
Документ, написанный руническим шрифтом из Идикут- Шари и изданный в свое время Лекок’ом,4 чрезвычайно фрагментированный и трудно читаемый, посвящен продаже рабыни за 100 кусков золота. Структура этого документа отличается от позднейших документов о рабах, которые относятся к XIII— XIV вв. и написаны на уйгурском языке и уйгурским шрифтом. Характерными чертами разбираемого документа является отсутствие китайских выражений о правах владения покупателя
1 W. Radio ff. Die alttürkisehen Inschriften in der Mongolei. Zweite Folge, СПб., 1909.
2 Ramstedt. Zwei uigurische Runeninschriften in der Nord“Mongolei, JSF Oug.,1913, XXX.
3 V. Thomsen. Dr. M. A. Stein’s Manuscripts in Türkisch „Runic“ script from Miran and Tun-Huang. Journal of the Royal Asiatic Society, January, 1912, стр. 219.
* Le Coq. Köktürkisches aus Turfan, S?AW, XLI, 1909.
71
рабыней „на 1000 лет и 10000 дней“, замененных в документе любопытным выражением: qoly älgintä ol qyzvy ydty..., т. e. „из их рук в руки эту девушку послали(?)“. Упоминание о том, что бег не имеет власти над продаваемой рабыней, также отлично от трафаретных выражений позднеуйгурских документов. Не только отдельные выражения, но и вся структура документа достаточно своеобразны для того, чтобы утверждать о слабом развитии в то время выработанных и стандартизованных форм документа.
В то же время китайский документ Танской эпохи имеет более развитую структуру, не нашедшую своего выражения в уйгурском документе IX в. и прослеживаемую лишь в документах XIII—XIV вв. Это обстоятельство дает возможность для гипотетического пока утверждения следующего порядка. С развитием феодальных отношений в Уйгуристане появляются в IX в. уйгурами вырабатываемые юридические документы, которые характерны своей индивидуальностью и отсутствием строго выработанной структуры и трафаретных выражений. В документе имеется реалистическое описание сделки без таких важных юридических сторон документа, как дата, права купившего и обязанности продавца, подпись составителя и свидетелей. В XIII—XIV вв., в результате развития феодальных отношений, на их основе был воспринят китайский образец документа.
Почему вопрос структуры и формы документа особо нами подчеркивается? Дело в том, что развитие классовых отношений в обществе уйгур Восточного Туркестана и тип отношений, прослеживаемый по документам, не дают нам права говорить о каком-либо особо высоком этапе феодальных отношений. Характерен тот факт, что документы фиксируют в большинстве своем натуральный характер сделок внутри общины, т. е. свидетельствуют о слабом развитии денежных отношений внутри общины. Правда, имеется, и не мало, документов, свидельствую- щих о нужде в серебре, в деньгах, но обязательство по займам, продажа земли и рабов и т. д. в основе своей являются безденежным натуральным обменом, и проценты вносятся, как правило, не деньгами, а продуктами производства.
Вторым свидетельством этому является тот факт, что в крайне немногочисленных документах, рисующих формы эксплоатации крестьянства, последние выступают за барщину против оброков и податей, и барщина является основным типом внутриобщинной и поместной эксплоатации. Отсюда следует, что внутри собственно уйгурского населения социально-экономические отношения были таковы, что норма обычного права неписанного (это мы покажем ниже) была ближе, чем официальные отношения, зафиксированные в документе, которые отражают отношения более высокоразвитого общества и менее всего рассчитаны на нормы обычного права. Вместе с тем ки¬
72
тайская форма документа получает широкое распространение в Восточном Туркестане и в переработанном виде была усвоена уйгурами. Это усвоение объясняется историческими причинами, а именно тем, что 1) уйгуры были уже обществом феодальным и в принципе им был не чужд тип феодального документа Китая, 2) распространением издавна китайской культуры в этих областях, во всяком случае с эпохи старшей династии Хань (206 до н. э. — 23 н. э.), 3) сильно развитой бюрократией монгольской империи, у которой в большом количестве были писцы китайцы (и сами уйгуры); у монгол же, в восточных областях их империи, китайская культура, конечно, господствовала.
Эти условия способствовали тому, что в создании официального, хотя бы и фиксирующего частную сделку уйгурского документа сильно сказалось влияние Китая. Китайские юридические документы, отражающие частные сделки, крайне немногочисленны. Как уже выше отмечалось, для Сунской и Юаньской эпох мы их почти не знаем. Кое-что времени Танской династии найдено в Восточном Туркестане. Основная часть была найдена Штейном1 и переведена Шаванном.2 Не загружая нашу статью построчным сличением китайских и уйгурских образцов, укажем, что во всех своих основных частях документы по форме идентичны. Различие их проходит обычно в разделах о правах покупателя и обязанностях продавца.
Сходство архитектоники документов — исключительное.
Те же составные части, те же начало и конец документа, та же последовательность. '
К изложенному хотелось бы добавить еще один факт из более позднего времени. Мы имеем ввиду двуязычные китайско- уйгурские документы, повидимому, Минской династии.3 Это препроводительные уйгурского посла к китайскому двору с предоставлением дани. Китайская часть документа — типично канцелярский язык, уйгурская часть — дословный, исключительно буквальный, перевод. Буквальность перевода доходит до того, что некоторые термины китайского текста передаются и в уйгурском эквиваленте и фонетически передается сам иероглиф. Так, напр., в китайском тексте первого документа (по J. К1ар- roth’y) имеется иероглиф Ц? — „ван“ со значением „надежда“, в тексте его следует переводить „мы надеемся“. В уйгурском
1 См. A. Stein, Ancient Khotan, Oxford, 1907, t. 1, Appendix, A. Chinese Documents from the Sites of Dandan Uilig, Niyu and Endere. Translated and Annotated by Ed. Chavannes.
2 См также Ed. Chavannes, Les documents chinois decouverts par Aurel Stein, Oxford, 1913.
3 Документы в количестве 15 по рукописям ИВ АН подготовляются проф. С. Е. Маловым совместно с нами к печати. Три документа изданы были J. Klaproth’oM, Abhandlung1 über die Sprache und Schrift der Uiguren, стр. 29—30. Перевод китайской части документов был сделан Amiot.
73
тексте он передается термином ynajat — — „надежда"
и, кроме того, дается в уйгурском письме его китайское произношение МЙДД-, „von,". Такого типа биномы, парные слова, в уйгурском тексте, т. е. перевод китайского иероглифа и его произношение, несомненно свидетельствует о том, что не уйгурский, а китайский подлинник лежал в основе этих документов. Этому доказательство и парные слова уйгурского текста и несколько нарушенный синтаксис уйгурского текста в угоду буквальности перевода с китайского. Таково подчинение уйгурского документа китайской структуре и для более поздней эпохи, чем наши документы XIII—XIV вв.1
Сказанное не исчерпывает всей аргументации, возможной при дальнейшей критике текста отдельных уйгурских юридических документов, но достаточно для того, чтобы указать на влияние китайских норм в выработке стандарта уйгурского юридического документа.
Сказанное о происхождении формы документа не исчерпывает всей суммы вопросов источниковедческого порядка и высказано в порядке привлечения внимания исследователей к этому важному вопросу.
V
Основные типы документов
Для характеристики типов документов со стороны их содержания остановимся на некоторых группах документов. Мы рассмотрим их и со стороны содержания и со стороны структуры: это нам важно как средство для выделения из документа того, что отражает действительные отношения в уйгурском обществе соответствующего времени. Разбираемые нами ниже группы документов не исчерпывают всей суммы вопросов, ими отраженных.
В основу рассмотрения мы положили документы, отражающие формы эксплоатации в древнеуйгурском обществе. Наиболее древней формой эксплоатации среди уйгур было рабство. К документам, характеризующим рабство, относятся, напр., USD 16, 51, 56, 110, 116 и др.
Как и все документы, они начинаются с даты. Как выше отмечалось, один из них относится к 1238,г.
Этот документ точно датирует связанные с ним еще два документа. Кроме этого, палеография документа, его стиль и язык позволяют датировать и другие документы. На этом основании В. Радлов датировал документы XII—XIV вв., хотя, строго говоря, для XII в. мы никаких точных данных не имеем. Во всяком случае, на основании упомянутого выше документа можно определенно утверждать об институте рабства для
1 Характерно, что в некоторых уйгурских документах [22] имена ханов выносятся за поле основного текста, подобно тому, как это делается в китайских с именами императоров.
74
Восточного Туркестана для XIII в. во времена монгольского владычества.
Вторая часть документа включает имя лица, продающего раба, и мотивы продажи. Все документы о продаже рабов пишутся от лица, продающего раба. Указания на имена продаваемых рабов и покупателей, равно как и цена раба (стр. 69) составляют третий раздел документа.
Четвертая часть содержит условия купли-продажи.
После этого идут части, посвященные правам купившего и обязанностям продавшего.
Права купившего, составляющие пятую часть документа, обычно даются чрезвычайно трафаретно. Здесь указывается, что купивший может властвовать над рабом „1000 лет и 10000 дней“ и распоряжаться им по собственному усмотрению вплоть до продажи другому лицу.
Обязанности продавшего по существу выражаются двумя частями документа — шестым и седьмым.
В шестой части, иногда отсутствующей, говорится о том, что после продажи раба никто не может на него посягать, причем вначале идет перечисление родственников, а в седьмой — указывается, что в случае, если раб незаконным путем будет отобран у покупателя, продавец обязан возместить ущерб вдвойне тоже рабами.
В восьмой части идут подписки свидетелей сделки.
В девятой — расписка продавца, удостоверяющая правильность составления документа.
Остановимся несколько подробнее на шестой части документа. В ней сосредоточены те данные, которые позволяют восстанавливать социальную обстановку, родовые и общинные взаимоотношения в уйгурском обществе XIII—XIV вв. Она посвящена потере прав продавца, его родственников и посторонних лиц над проданным объектом. Эта часть в некоторых документах (51, 56, 61) отсутствует. В тех документах, где этот раздел наличествует, на первом месте идут перечисления родственников в определенном порядке. На первом месте стоят упоминания старшего брата или дяди (напр. ауа. — USD 16, äkä USD — 57, äci — USD —110, 116—1), после них указываются младшие братья — ini, в строго выдержанном порядке. Этот порядок, на наш взгляд, обусловлен принципом наследства: те-лица, которые по закону майората являются ближайшими претендентами на продаваемого раба как будущие наследники, перечисляются в тексте в первую очередь.
Принцип майората как системы наследования достаточно хорошо известен среди тюркских народов, и он оказался запечатленным и в окостеневшей формуле документа. Однако вслед за этими перечислениями идут ссылки либо на родственников, либо на сообщинников. Так, в документе 16 указывается urluy и özlük. В документах 110 и 114 указываются сообщинники qadas.
75
Термин qadas происходит от термина „qat— бок" и суф¬
фикса парности äs. Нам кажется, что и практика употребления этого термина и его этимологическое значение дают возможность утверждать, что это обозначение сообщинника. Иное значение этому термину дал недавно В. Банг, который считает, что термин обозначает брата и даже „родственников через женитьбу младшего брата".1 Такое значение этого термина В. Банг выводит из одного уйгурского текста — Sutra SäkizYük- mäk. Однако В. Банг был здесь введен в заблуждение религиозным содержанием текста, в котором эта терминология употреблена метафорически. Терминам qa qadas в китайском переводе соответствовали иероглифы j=| ^ ßfa в значении
„почтительных старших и младших братьев". Из уйгурского контекста следует, что там речь идет не обязательно о кровных родственниках. Так, напр., строфы текста начинаются словами: „ög* qafy qa qadas, künqul. ..",2 т. e. „мать и отец, братья и рабы". Определенно выдерживается упоминание трех типов общественных отношений семьи (мать и отец), род — община (qa qadas) и рабы (qul küi^). Во всяком случае, на основании текста, изданного В. Бангом, нельзя утверждать, что термин qa qadas обозначает только братьев и их родственников, тем более, что потомство — сын и дочь (oyul и qyz) — отмечаются другими терминами.3
Такое различие в указании на претендентов либо по линии родовой, либо по общинной, вызвано, по всей вероятности, конкретной обстановкой, где происходит сделка. Если продающий связан со своим родом и сделка происходит в районе, где его род живет, то там на первом месте фигурируют родственники; там, где род продающего представлен незначительно или не занимает сколько-нибудь влиятельного положения, там документ предусматривает притязания сообщников qadas, из родственников указывается только на наследников äci и ini.
Далее указываются возможные претенденты по линии государственной власти. Так, в документе 57 начинается перечисление с десятника, сотника и т. д~# бега и жены, посланников (повидимому хана) и т. д. Характерно, что порядок здесь обратный, т. е. начинается с низших чинов и затем переходит к высшим. Здесь документ отражает феодальную администрацию с низшего звена к высшему. Опять же это не случайно. Фактическое подчинение феодальной администрации, при которой первым грабителем населения является находящийся в общине десятник, послужило основанием тому, что в числе первых возможных претендентов документом упоминаются самые мелкие,
1 W. Bang*. Dr. А. von Gabain und Gr. D. K. Rachmati. Türkische Turfan- texte, VI, Das Buddhistische Sutra Säkiz Yükmäk, SPAW, 1934, X.
2 Там же, стр. 21.
3 Там же, стр. 24.
76
но зато ближе всего стоящие к продавцу чины феодальной лестницы.
Среди перечисленных по линии феодальной лестницы вызывает некоторое удивление упоминание „(бега и) жены“ — bäg ä§i чгф* Мне кажется, что здесь следует все-таки принимать
перевод В. Раллова. В самом деле „bäg äsi“ следует переводить как „товарищ бега“, где äsi — „Друг, товарищ“ с притяжательноместоименным суффиксом III лица. Вряд ли столь большое значение имела „жена бега“, вряд ли ее происки имели бы такое большое значение, что это следовало бы оговаривать в документе. Речь идет здесь о тех, кто, заручившись поддержкой бега, задумает завладеть проданным рабом. Бег являлся, конечно, самой высшей властью для общины, ибо он являлся ее господином. Достаточно указать на ряд документов, где к бегу обращается ущемленное в правах крестьянство.
Вместе с тем не следует забывать того факта, что в эпоху монгол главная хозяйка дома в сфере хозяйственных отношений имела большое значение. Монгольские хатун пользовались в этом отношении чрезвычайно большой свободой и правами. Однако тот факт, что в XIX в. женщина не признается полноправным свидетелем на бийских судах, даже у кочевников, заставляет нас усомниться в том, что в XIII—XIV вв. ее власть была и юридически настолько сильной, что это следовало оговаривать в документе.
Из вышесказанного следует, что шестая часть, несмотря на явления „бюрократизации“, „схематики“, отражает конкретную обстановку, локальные черты, социальное положение продавца, в известной мере и иерархическую систему феодального управления, т. е. является, таким образом, для историка наиболее ценной частью документа.
Отличными от документов, связанных с продажей рабыни и рабов, являются документы, фиксирующие кабальные сделки.
Здесь наибольший интерес представляет документ, изданный С. Маловым.1 Однако этот документ стоит в тесной связи с документом о том же субъекте и между теми же лицами уже не на кабальную сделку, а на адоптацию, усыновление. Поэтому мы считаем возможным и, более того, необходимым рассматривать известные нам документы кабального характера совместно с документами по усыновлению. Оба документа происходят из Безеклика. В частности, документ об усыновлении, в котором упоминается имя Угэдэя, как мы показали выше, датирован 1238 г. Однако документ об усыновлении, по всем данным, был заключен позднее, чем первый контракт об отдаче сына в услужение. Но первый документ был заключен в год свиньи месяца арама сроком на три года. Первый год свиньи до 1238 г. падает на * 61 С. Малов. Уйгурские рукописные документы експедиции С. Ф. Ольден-
6Урга, стр. 131—133.
77
1226 г., к которому й должен, по всей вероятности, относиться первый документ. В этом году был заключен договор на принятие неким Чинтсу сына Кайтсу Тутунга-Титсу в качестве слуги для исполнения домашних работ сроком на 3 года за 10 сатыров серебра. Сумма небольшая, вызванная, вероятно, и малолетством Титсу и тем, что купивший его Чинтсу обязан был предоставлять ему одежду, а по истечении трехлетнего срока выдать меховую одежду. В других документах, которые нам известны, где идет речь об отдаче в кабалу, — несколько иные условия. Некто Кедир отдает своего сына Болмыша в услужение Тутуну Камбукту за пол-ястука серебра (что равно 25 сатырам).1 Камбукту имеет полную власть над Болмышем и обязан его полностью содержать, т. е. права и обязанности купившего те же, что и в первом документе. Существенная разница заключается в том, что в первом случае оговаривается срок службы, в то время как во втором он отсутствует. Этим, вероятно, вызвано и увеличение платы, которую получил продающий своего сына Кедир — 25 сатыров серебра вместо 10 сатыров серебра, которые получил Кайтсу. В свою очередь следует отметить, что продажа раба оценивалась еще выше, и самая низшая цена рабыни, которую мы знаем (в переводе на деньги),— это! 47 сатыров серебра.2
Следует отметить, что кабальные документы два раза датируются: в начале, как и всякий другой документ, и в конце снова повторяется дата получения обусловленной стоимости, снова скрепленная свидетельскими показаниями. Такое повторение дат характерно только для кабальных документов.
Условия кабалы чрезвычайно тяжелые. По существу кабала мало чем отличается от рабства, особенно когда она заканчивается так наз. усыновлением. В отличие от документов, посвященных продаже в рабство, вместо обычной фразы, что купивший имеет власть и силу „на 1000 лет и 10000 дней", т. е. навечно, так наз.
/Лт
(„Над этой рабыней Булат на 1000 лет и 10000 дней силу-власть пусть имеет"),3 в документе о кабальной сделке фигурирует выражение, „ограничивающее" только время тех же неограниченных прав) и отсутствует указание на право купившего свободно распоряжаться судьбой купленного человека. Его права лаконично переданы фразой:
1 USD, док. 51.
2 Там же, док. 116.
3 Там же, док. 56.
79
„Над этим Болмышем Камбукту Тутунг силу (власть) пусть имеет".1
Как уже выше указывалось, продолжением кабального типа сделки является отдача в усыновление. Эта адоптация отличается от продажи навечно в рабство тем, что в документе оговариваются „права" усыновленного на получение наследства наравне с законными сыновьями.
Так, в документе 3 из Безеклика2 идет речь о продаже двумя братьями их младшего брата Антсу, которого они отдают в качестве сына некоему Туйнак Силаванти за 20 сатыров серебра. Последний обязуется принять купленного в качестве сына: „Я же, Туйнак Силаванти, (завещаю): после моей смерти (после меня) все, что будет в моем домохозяйстве из моих одежды и пищи, разделив поровну с моим сыном Самбоду, (оба они) пусть получают".3 Любопытно, что здесь цена „проданного в усыновление" примерно та же, как и в документе 51, и опять вполовину меньше, чем стоимость раба.
Такое соотношение цен не случайно и является, по нашему мнению, отличием документа кабального характера от документа, фиксирующего продажу в рабство. Другим существенным отличием кабального документа от документа о продаже раба является, как правило, оговоренная в документе обязанность купившего содержать принятого в услужение человека, предоставлять ему пищу и одежду, и обязательство усыновленного выполнять все работы беспрекословно. Характерной чертой является также и то обстоятельство, что отдаваемый в кабалу — либо сын, либо младший брат, в то время как продаваемые в рабство всегда выступают под определенной терминологией (qul, qara-bas, kiln,, kisi и т. п.).
Особый интерес представляют документы, отражающие институт incü (*асш). Сюда относятся три документа USD, 21, 22, 25. Институт incü представляет собой, по всем данным, форму барщины. Слово это обозначает личную собственность — „наследство", „приданое".4 Этот термин был встречен в армянской надписи на городской стене. Относится это упоминание ко времени Абу Са'ида-Бахадур-хана, „монгольского правителя Персии (1316—1336)".5 В. Бартольд дает объяснение термину инджу в следующих словах: „Принадлежность территории к удельным имениям и личная зависимость отдельных людей от членов царствующего дома одинаково обозначалась термином „инджу".6 Трактовку термина incü мы имеем и в работе
1 USD, док. Л1.
2 С. Малов, у к. соч., стр. 138 и сл.
3 Там же, стр. 139.
4 USD, стр. 272.
5 В. Бартольд. Персидская надпись на стен# Анийскей цеч#ти Манучв, СПб., 1911, стр. 1.
• В. Бартольд, ук. соч., стр. 27,
79
Б. Владимирцова. Объясняя институт inje, он пишет: „Под этим названием понимались люди, которых выделяли владельческие роды в приданое за девушкой их рода: они уходили в род ее мужа и становились, следовательно, его подчиненными, попадая, очевидно, в положение, близкое к тому, в котором находилось unagan bogol".1
Уйгурские документы дают полное основание утверждать, что под этим термином в уйгурском обществе понималась барщина и не только в уделах членов царствующего дома. Так, из документа USD 21 явствует, что крестьяне работали в садах, являющихся incü бега, и себя они также называют incü. Работая на incü, они категорически отказываются нести какие бы то ни было подати и оброки, поскольку они работают на виноградниках incü.
Bu küntin son, bu Altun Qara qa qalan, qurut, tütün, qapyn näkü mä alys biz tilämäz biz
w /-e»*
„С этого дня после этот Алтун Кара (бег. — А. Б.) с нас пусть не спрашивает калана, курута, тутуна, капына и других поборов".
Отказом от уплаты подати и оброков при выполнении обязанностей по inöü являются по существу и документы USD 22 и 25. Из них особо следует отметить одно место документа USD 22, когда подающие жалобу крестьяне заявляют на имя Токлук Тимура, что они несогласны сверх incü еще платить ясак, так как при всех предшествующих ханах тот, кто был занят на inöü в качестве садовника, не платил калана.
Документы об incü чрезвычайно важны для историка потому, что характеризуют определенную форму общественных отношений, а, кроме того, благодаря документу USD 22 дают возможность датировать второй половиной XIV в. попытку монголов, помимо барщины, вводить более совершенные формы феодальных повинностей в виде продуктовой, возможно, и денежной ренты. На этот факт, отмеченный документом, в свое время обратил внимание В. Бартольд.2
Значительной группой документов являются заемные документы. Предметы займа обычно — продукты питания, масло, вино, кунджут и мн. др. Характерная черта этих документов та, что все они заключены в первой половине года, чаще всего весной. В них указывается, для чего берется данный предмет, с какими процентами его возвратят осенью, т. е. после сбора урожая. Как правило, указывается величина процента „по обычаям народа" и кто явится ответчиком в случае смерти должника. Как и все документы, они начинаются с даты и заканчиваются подписями и печатями должника, иногда и свидетелей, которых* * 81 Б. Владимирцов. Общественный строй монголов. Л., 1934, стр. 68.
8 В. Бартольд. Персидская надпись... стр. 30.
80
кстати сказать, в долговых квитанциях обычно чрезвычайно мало, один-два. Наконец, следует указание, кем написан документ. Обычно, если документ написан не участником сделки, а посторонним лицом, то обязательно наличествуют свидетели.
Приведем тип документа.
Küskü jyl altync ai on janyya, Man,a, Qaisytuqa tüskä küncit, kärgfäk bolup, Al-Tämirtin bir köni küncit altym. Küs iki köni küncit bärür man. Bärmätin käcürsär man äl jan,ynca tüsi birlä bärür [man]. Bärkincä bar joq bolsar man inim Qusuqnyn, täkilär birlä köni bärsünlär. Tanuq Qarpaq, tanuq Bürkäk. Bu nysan mänin, ol. Man Qaisytu özüm bitidim.
„В год мыши, шестого месяца, десятого нового, мне Кайсыту под проценты, в кунджуте необходимость имея, у Эль Темира один (мера веса) правильно кунджута я взял. Осенью я правильно отдам два (мера веса) кунджута. Если, возвращая, просрочу я, то по обычаям народа вместе с процентами дам я (кун- джут). Если до возвращения (взятого и процентов) я умру, мой младший брат Кусук вместе с родственниками правильно пусть отдадут. Свидетель Карпак, свидетель Бюркек. Это печать моя. Я, Кайсыту, сам написал".
Два момента в такого рода документах особо интересны, помимо выше отмеченных. Это указания на закон, действующий в массе уйгур, — обычное право. В самом деле, вместо ссылок на законы государства (иапр., на законы китайские), или на ясу Чингиса, здесь высшим авторитетом признается „обычай народа" (^еъ^аь по которому и будет определен размер возна¬
граждения кредитору в случае просрочки платежа. Несомненно, что отражение в документе ссылки на „обычай народа" свидетельствует лишь об исключительно сильной роли родо-общинной организации, выступающей в юридических документах под терминами либо äl (&**), либо budim (^ft^gj).
С другой стороны, любопытна и форма ответственности младшего брата и родственников. Выше мы уже отмечали роль последних при совершении сделок, в частности при покупке- продаже раба. Тот же принцип и здесь, с той лишь разницей, что там они перечислялись в роли ближайших претендентов, здесь — в качестве ближайших ответчиков. Сопоставление этих обстоятельств дает все основания утверждать об исключительно сильной роли родового строя, распад которого естественно задерживался сохранением и общинных отношений.
Заемный документ, имевший, вероятно, наибольшее распространение в сделках внутри общины, больше всего и наиболее лаконично отразил уровень развития общественных отношений уйгур XIII—XIV вв.
Среди известных документов есть сравнительно большая группа своеобразных „челобитных", связанных с протестом крестьян против тех или иных поборов или взысканий. Тип
б
Проблемы источниковедения
81
документа в таких случаях вариирует. Метод аргументации —* ссылка на старину, перечисление предшествующих правителей, при которых те или иные нововведенные мероприятия не проводились. В таких документах обычно содержится наибольшее количество фактов социально-экономической истории.
Разбирать все данные такого рода документов (напр., док. 14, 22 и т. д.) мы в силу ограниченных размеров настоящей статьи не будем. Отметим наиболее интересные вопросы, которые представлены этими документами.
Так, напр., в документе 14 мы сталкиваемся с протестом ряда общин через своих представителей против платежа ряда податей, так как, будучи должны некоему Кара Тойону за взятую у него бязь, они выделили из своей среды человека, который будет работать в его хозяйстве; они обязуются возвратить бязь, но при условии, чтобы на время работы у Кара Тойона выделенного ими человека, все они были освобождены от поборов.
В этом документе мы имеем факт выступления крестьян от имени общины — äl, что отражает ее положительное значение в условиях феодализма.
Мы имеем также свидетельство о барщинных работах в хозяйстве феодала (по всей вероятности, имеется в виду монастырь). Для истории Востока эти факты имеют особое значение, так как вопрос о барщине и вообще феодальных формах эксплоатации в востоковедной литературе абсолютно не разрешен, и такого типа свидетельства исключительно ценны. Наконец, мы здесь имеем перечисления податей в натуре, заслуживающие особого внимания. Надо отметить, что типы поборов исключительно многообразны и их содержание далеко еще неизвестно. Большинство названий податей происходит от названия продукта, с которого взимается побор, таковы, напр., Qurut — взимание с продуктов скотоводства, Tütün — буквально с дыма — кибитки. Qabyn от слова „мешок“, вероятно, зерновые, As basyq (14, 88, 112)1 — подать с еды, alban jasaq (26) — дань, Zäkät— налог в пользу бедных (2), Salyy (2, 14, 25, 30) — распространенный тип налога или повинности, имевший место и в Золотой Орде, Qabyn (14, 21), повидимому, с хлопка или зерновых, Qanlyq (38) специально в пользу хана, Qopcur (39,53,54,69,88) — подать, упоминаемая и Рашид-ад Дином. В. Бартольд в согласии с Катрмером высказывал соображения в пользу того, что „Копчуром... называли пастбища и налог с пасущихся стад, в размере 1°/о“*2 Qolus (80), также упоминаемый в ярлыках Золотой Орды, Salyy qulyy (30) — подозреваем, что это тип подушной подати, абсолютно неизвестная подать Täzik (88), и т. д.
1 В скобках номера документов.
2 В. Бартольд. Персидская надпись,.. j стр. 32.
82
Перечень податей можно найти и выбрать из словаря С. Малова, приложенного к изданию документов В, Радлова. Над этой терминологией еще предстоит большая и кропотливая работа в связи с уточнением содержания каждого термина. Из приведенного нами материала ясно, что большинство повинностей шло в натуральной форме. Помимо общегосударственных податей (qanlyq, salyy и др.), подати, в основной массе, были, по существу, видом оброка крестьянина своему сеньеру. Характерно, что оброк сосуществует на ряду с барщиной и, как показывает документ USD 22, крестьяне противопоставляют барщину оброку и податям. Последнее обстоятельство, подчеркиваемое рядом документов, подсказывает нам мысль о том, что в эту эпоху хозяйство уйгур было всецело натуральным и незначительно товарным, чем только и можно объяснить противопоставление барщины оброку.
Необходимо отметить и тот факт, что отмеченные документами виды повинностей и поборов нашли в своем большинстве отражение в собственно монгольской системе взимания ренты. Тесная связь между уйгурскими документами и монгольскими ярлыками исключительно ясна и показывает лишь, что уйгурский юридический документ абсолютно необходим для всякого историка монгольской империи и ее улусов.
В рассматриваемых нами документах, очень условно называемых „челобитными", получила очень широкое освещение и сама, неоднократно упоминаемая, община.
Община, как выше отмечалось, вообще фигурирует под двумя терминами: äl и budun. Некоторые упоминания о ней в данной группе документов представляют особый интерес. Так, напр., в документе USD 14 община выступает под двойным термином äl-budun. Имеем в виду следующее выражение: Türlük ulus baslap äl budunqa —
„Разные улусы возглавляя от союза племен (общин)..."1 Или там же: Bu nysan biz bitiktäkicä atlyy äl budunnyn, ol. Män Barca-Turmys bitikci älkä budunqa üc qata incqä aiytyp bitidim. £&* чаиоь £** ytt'feO* pG v*—^
pa* p*
„Эта печать нашей общины, которая в этой грамоте именуется. Я, Барча Турмыш, писец, от моей общины, три раза внимательно выслушав все, это написал". Затем следуют свидетельские подписи. Эти места, по нашему мнению, достаточно показательны для вывода о том, что термин äl-budun обозначает общину.
1 USD, док. 14, стр. 16—18.
6*
83
В документе 77 аналогичного порядка любопытны упоминания общины „budun". Здесь она фигурирует с весьма характерными эпитетами, напр., cyyai budun „бедная
община".1
Документ 77 не оставляет сомнений в том, что термин „budun" в юридических документах выступает как синоним общины. Кроме того, особенно в 77 документе, ясно выступает крестьянство в положении зависимых, вероятно, крепостных, что нашло свое отражение в специальной терминологии qalan О4*4*)- Так, напр., мы имеем такого типа фразу: „бедным крепостным общинникам..." рь /*^£9 члС?
В самом деле здесь не просто qalan budun, a qalancy, т. е. связанный постоянно с каланом народом. Известно, что суффикс су является показателем имени действующего лица, и в данном случае мы имеем это образование от слова qalan, что буквально значит подать, повинность.
В 77 документе термин qalan выступает не в роли натуральной или денежной подати. Qalan здесь фигурирует в качестве обязанности производить земледельческую работу для определенной группы людей. Не случайно здесь qalan выступает и с суффиксом принадлежности 1уу, указывающим на определенное положение людей, обязанных нести эту повинность. В связи с тем, что в разбираемом тексте крестьяне в той или иной степени связаны с выполнением работы quvaq — что
буквально значит „ярмо", „тягло" (?) и т. д., мы утверждаем, что qalan обозначает не просто подать, для чего у нас меньше оснований, а зависимую, закрепощенную часть крестьянства, для которой qalan есть обязательная форма работы.
Мы ограничим себя этой краткой иллюстрацией типов документов, не останавливаясь на арендных договорах, завещаниях, имеющих особый интерес для изучения в частности семейного права, расписках сборщиков податей, по которым можно установить продукцию сельского хозяйства на других частных документах, имеющих характер временных расписок, замены утерянных документов и т. п.
Приведенная характеристика некоторых типов документов со стороны их содержания показывает, что уйгурский юридический документ является, несмотря на заимствованную структуру и некоторую окостенелость формы, ценнейшим источником для истории собственно уйгур и даже для изучения экономики монгольского государства, ибо уйгуры в истории последнего и, в частности, в его государственной организации сыграли в свое время далеко не маловажную роль.
1 USD, док. 77, стр. 130.
84
А. И. АНДРЕЕВ
ТРУДЫ СЕМЕНА РЕМЕЗОВА ПО ГЕОГРАФИИ И ЭТНОГРАФИИ СИБИРИ XVII—XVIII вв.
I
Изучение прошлого Сибири и ее народов началось еще в конце XVII в., но несмотря на двести с лишком лет, которые отделяют нас от того времени, когда работал историк сибирских народов — Семен Ульянович Ремезов, прошлое их известно нам все же плохо. В значительной степени такое положение дела объясняется тем, что до сих пор не только не выявлены основные источники для изучения этого прошлого, но и те из них, которые известны, не подверглись критическому обследованию. В трудах историков Сибири XVIII—XX вв. ее состояние до похода Ермака нашло слабое освещение. Тот период ее, который относится ко времени после походов Ермака, т. е. с 80-х годов XVI в., еще требует во многом дополнительного исследования в виду того, что основной источник для этого времени — летописные повести о завоевании Сибири, такназ. Есиповская, Строгановская и Ремезовская летописи, а равно многочисленные летописные повести, без достаточного основания относимые к распространенной и краткой редакциям Есиповской летописи, на ряду с некоторыми другими летописными повестями о завоевании Сибири, оставшимися вне общепринятой классификации их, все еще ждут своего исследователя. Если перейти затем к группе сибирских летописных сводов XVII— XVIII вв., то положение здесь еще более трудное, так как, по непонятным причинам, эти летописные своды не вошли в издание Археографической комиссии, названное „Сибирские летописи", целиком заполненное . именно повестями о завоевании Сибири, причем ни один из летописных сводов в этом издании не напечатан. Сибирские же летописные своды, имеющиеся в других изданиях, напечатаны так ненаучно, что пользоваться ими, без предварительно критического обзора этих источников, крайне трудно и рискованно. Богатейшие документальные материалы о Сибири, взятые из сибирских архивов и впервые введенные в научный оборот Г. Ф. Миллером
85
в 1750 г., издавались случайно. Наследство Г. Ф. Миллера — собранные им копии сибирских архивов за XVI—XVIII вв.,— остается мало известным исследователям. Следует заметить, однако, что при всем богатстве их документы учреждения, ведавшего Сибирью в XVII—XVIII вв., — Сибирского приказа, которые особенно привлекали к себе внимание с 90-х годов XIX в., не дадут многого, что ценно для историка, интересующегося историей отдельных народов, и что можно извлечь преимущественно из местных архивов, часть коих сохранена в упомянутых выше копиях Г. Ф. Миллера. Историческая география и этнография народов Сибири за XVI—XVIII вв. пока также слабо разработаны, хотя материалов для них сохранилось немало.
Задача советской науки — изучение прошлого народов Сибири — возможна только в результате привлечения всех групп источников, которые указаны выше.
Настоящий этюд посвящен одной из неразработанных групп источников — географических и отчасти этнографических материалов и трудов Семена Ремезова, известного прежде всего своей „Историей Сибирской". Но Ремезов является в то же время географом и этнографом Сибири, и его труды в этой области особенно интересны для нашего времени.
II
Биография Семена Ремезова до недавнего времени заключала немного фактов: мы знали, что он был тобольский дворянин, живший в конце XVII в., автор „Истории Сибирской" и „Чертежной книги 1701 г."; годы его рождения и смерти были неизвестны. На основании его „Истории", написанной неизвестно когда, изображали обычно Ремезова типичным писателем XVII в., закончившим свою деятельность в начале следующего века, когда была представлена им в Сибирский приказ „Чертежная книга Сибири 1701 г." и составлена переписная книга Тобольского уезда 1710 г. Если не отмечать попыток дать генеалогию сибирских служилых людей Ремезовых за XVII в., то изложенным, в сущности, ограничивались наши сведения о Семене Ремезове как писателе XVII в., которому в его исторических и географических работах помогали его сыновья: Леонтий, Семен, Иван и Петр.1
На основании найденных мною материалов, о которых скажу далее, мы можем значительно дополнить эти скудные известия о Семене Ремезове. Сохранилась „выписка" Сибирского приказа о службе деда и отца Семена Ремезова, а равно его самого, составленная в 1698 г.; копия ее имелась в семье Ремезовых,
1 Биографические сведения о Семене Ремезове в Русск. Биогр. слов., том „Рейтерн-Рольцберг“, СПб., 1913, стр. 48—50 (статья И. Соколова). Cp. С. В. Бахрушин. Очерки по ист. колонизации Сибири в XVI и XVII вв., М„ 1928, стр. 17 и сл., 169,180.
86
и сам он и его дети дополнили эту выписку известиями после 1698 г.
Как уже догадывались исследователи, Ремезов был младшим представителем фамилии Ремезовых, тобольских служилых людей XVII в. (его дед Меньшой [Моисей] и его отец Ульян служили также в Тобольске). Семен Ремезов был „верстан в чин из неверстанных детей боярских“ в Тобольске в 1681 г., надо полагать, в возрасте 18—20 лет, значит, он родился около 1663 г. Год его смерти в продолжении выписки не указан, но в „Служебной чертежной книге“ семьи Ремезовых, откуда извлечена мною эта выписка, имеются об этом косвенные указания. В ней приведен перечень сибирских архиереев, оканчивающийся Иоанном Максимовичем, скончавшимся в июле 1715 г.; в перечне, писанном рукою Семена Ремезова, проставлен затем год 7224-й (1715—1716 г.), когда должен был начать свое служение новый митрополит, но имя его так и осталось невписанньш, как полагаю, потому, что автор перечня уже не видел этого митрополита,1 — из этого делаю заключение, что Семен Ремезов умер в последние месяцы 1715 г. За время с 1681 г., когда он был поверстан в дети боярские, и по 1715 г. в выписке о службе Ремезова записано много фактов его служебной деятельности. Но наше внимание останавливается главным образом на тех, которые связаны с его работой, как он сам ее обозначает, „сверх служеб“. Оказывается, эта последняя началась в 202 г. (1693—1694 г.)2 тем, что Ремезов „написал выносную часовню для поставле- ния на реке Иртыше иорданного освящения воды“, а в следующем 203 г. „сверх служеб, сработал, сшил и написал мастерски конным и пешим полкам седмь камчатых знамен...“ Этими работами живописца и знаменщика началась затем деятельность Семена Ремезова „чертещика“: составителя чертежа части Сибири, чертежа каменного Тобольска, чертежа всей Сибири и др., а равно чертежных описаний к ним и разных других работ, которые были выполнены им на основании приговора Сибирского приказа 10 января 1696 г.
Этот приговор напечатан в „Полном собрании законов“, III, № 1532, под названием „боярского приговора“, но, как видно из текста его, является приговором Сибирского приказа, „боярина князя Ивана Борисовича Репнина с товарищами“. Он состоял в следующем: решено было „послать великих государей грамоты во все сибирские городы, велеть всем сибирским городам и с уезды... написать чертежи на холстине, и сколько верст или дней ходу город от города, также и русские деревни
1 Им был тот же Филофей Лещинский, о котором в росписи имеется весьма злая характеристика; указ об его вторичном назначении был получен в Тобольске осенью 1715 г. (Буцинский. Крещение остяков и вогулов при Петре Великом, Харьков, 1893, стр. 76).
2 В выписке ошибочно стоит 204 г.; верную дату см. в Древц. Росс. Вивл., HI. ивд. 2-е, стр. 286—287*
87
и волости и ясачные волости от того города, и на каких реках те городыиуезды и ясачные волости стоят, и то описать на чертеже именно". Далее, тот же приговор заключал особое постановление, которое выполнить надлежало в Тобольске: „а в Тобольску велеть сделать доброму и искусному мастеру чертеж1 всей Сибири и подписать внизу, от которого города до которого сколько верст или дней ходу, и уезды всякому городу определить, и описать, в котором месте какие народы кочуют и живут, также с которой стороны к порубежным местам какие люди подошли". Приказ мотивировал необходимость производства всех этих работ тем, что „в Сибирском приказе сибирским городам чертежей нет и ведать не по чему". В заключении приговора отмечалось, что чертежи следовало сделать тотчас, „безо всякого мотчанья" и прислать затем в Москву, причем указывался размер этих чертежей: „а те чертежи... велеть сделать мерою в длину трех аршин, в ширину дву аршин..., а большой всей Сибири чертеж сделать в вышину трех аршин, а поперег четырех аршин".
III
Задуманная работа не являлась чем-то новым: и до 1696 г. предпринимались работы по составлению чертежа всей Сибири и чертежного описания к нему того же типа, какой требовал приговор 1696 г. Такими являются, напр., чертежи всей Сибири 1667 и 1673 гг., к которым приложены соответствующие чертежные описания.2
1 В „Поли. собр. зак.“, III, стр. 213 ошибочно в этом месте: „чертежей“ исправлено по тексту в конце того же приговора: „а большой всей Сибири чертеж“
2 Чертеж 1667 г. напечатан в „Матер, для ист. картографии России и Сибири“ В. А. Кордта, серия II, вып. I, по плохой копии, оказавшейся в Швеции; по копии Ремезова он воспроизводился трижды в трудах Л. В. Багрова (см. ниже); другая ремезовская копия имеется в упомянутой „Служебной чертежной книге“ Ремезовых. Описание к чертежу 1667 г. напечатано в сборнике А. А. Титова „Сибирь в XVII в.“, М., 1890, стр. 23—38, но, как уже отмечено Н. Н. Оглоблиным (Источники „Чертежной книги Сибири“ Семена Ремезова, СПб., 1891, стр. 11—12), кроме Румянцовского списка, по которому напечатано описание, имеется более полный текст того же описания в столбце 867 Сибирского приказа; такой же более полный текст найден мною в рукописи N» 376 Эрмитажного собрания Гос. Публ. библ., лл. 5об.— 21об. (Рукопись № 376 представляет копию 1791 г. рукописи № 181 б. Моек, духовной академии, описанной неполно и неточно в предисловии к „Сибирским летописям“. СПб., 1907, стр. XXX—XXXIV).—Чертеж всей Сибири 1673 г. считается утерянным, но Л. В. Багров (Карты Азиатской России, Пгр., 1914) видит его в том чертеже Сибири, который хранился в б. Военно-ученом архиве Главного штаба (отд. VII, № 342) и на который впервые обратил внимание И. И. Лаппо в своем „Отзыве о труде г. Кордта — Материалы по истории русской картографии. Вторая серия. Вып. I...“ (Юрьев, 1908, стр. 16—21); Л. В. Багров воспроизводит этот чертеж в упомянутой работе на стр. 13. Чертежное описание 1673 г. печаталось трижды: впервые в „Российском магазине“ 1791—1792 г., т. I, стр. 403—415, затем во „Времен. Общ. Ист. и Древн. Рос.“, III (1849), и, наконец, в сборнике А. Титова „Сибирь в XVII в.“, стр. 39—54 (о рукописях этого описания см. ниже).
В8
Новым было то, что чертежи уездов предписывалось составить на местах, а „грани уездов“ должны быть намечены в Тобольске. Новым являлось и то, что в Тобольске предполагалось составить описание сибирских и порубежных народов, которое отсутствует в чертежных описаниях 1667 и 1673 гг.
Как выполнялся приговор 10 января 1696 г. в сибирских городах, кто сочинял чертежи на местах, и когда они были закончены — неизвестно,1 но в отношении Тобольска мы располагаем определенными сведениями.
Выполнение всего того, что относилось на долю Тобольска как главного города Сибири, было возложено в том же 1696 г. в апреле на Семена Ремезова, который, как мы знаем теперь, был известен уже как художник и знаменщик. Надо думать, что чертежное дело Ремезов изучал на практике и составлял свои чертежи, примеряясь к тем образцам, которые имелись в Тобольской приказной палате. В предисловии к чертежной книге 1701 г. он указывает некоторые из чертежей, которыми он пользовался: им назван общий чертеж всей Сибири 1667 г., или „Годуновский“, как он именует его в другом месте, и, кроме того, упоминает восемь чертежей 192—204 гг, города Тобольска („лист 1“), которые предшествовали его девятому чертежу, составленному в 1699—1700 гг. Но надо думать, что в той же Тобольской приказной палате имелись и некоторые другие чертежи, о которых Ремезов не упоминает, или же они ему мало пригодились. Во всяком случае, в 1696 г. он приступил к работе, не имея еще того богатого собрания чертежей, которое позднее, в 1698 г., он нашел в Сибирском приказе.
О той большой работе, которую ему пришлось проделать в 1696 и следующем 1697 г., Ремезов рассказывает в предисловии к „чертежу земли Тобольского города“ („лист 2“ „Чертежной книги Сибири 1701 г.“). Грамота Сибирского приказа была получена в Тобольске 17 апреля 1696 г., и тогда же Ремезову было поручено „написать самым добрым мастерством на холстине чертеж трех аршин, двух поперег“, т. е. того размера, какой приказ предписывал делать во всех сибирских городах, но не чертеж всей Сибири, для сочинения которого в Тобольске не было еще материалов. Для собирания материалов для чертежа Ремезов был послан 28 октября 1696 г. в Тобольский уезд — „по наказу и по послушной памяти2 допрашивать и описати“ расстояния сел, деревень, рек, озер и ясачных волостей. „И в посылке Семен Ремезов многих людей, русских и иноземцев, старожилов, бывальцов и ведомцов, про урочища
1 Только на чертеже Енисейской земли („Чертежная книга 1701 г.“, л. 14) имеется указание, что „в 205-м г.. * чертеж написан в Енисейску при стольнике и воеводе Михаиле Игнатьеве сыне Корсакове“.
2 Они не сохранились.
89
допрашивал и Остроги и волости описал". Когда он вернулся в Тобольск, — неизвестно, но к 15 августа 1697 г.1 чертеж был готов, в начале сентября был сдан в воеводскую канцелярию и 18 сентября „послан из Тобольска с тобольским сыном боярским с Офонасьем с Денисовым к Москве в Сибирской приказ“. О дальнейшей судьбе этого чертежа узнаем из того же предисловия: „и на Москве (тот чертеж) свидетельствован и по описке явился похвален паче иных протчих в полности мастерства чертежей, и о том в Тоболеск к стольнику Андрею Федоровичу Нарышкину того же году декабря в 15 день похвальная грамота (прислана)“.2
Чертеж Ремезова действительно отличается от прочих русских чертежей того времени: в нем применен едва ли не впервые в русских чертежах „церкильной розмер в линиях и з гра- нех“, причем в особом пояснении к чертежу, озаглавленном „миллиарии розмер“, дан масштаб. В предисловии указано подробно не только то, что изображено на чертеже, но и подчеркнуто дважды, что все „такие достоверные свидетельства“ он, Ремезов, „описал подробно в свидении многих писцов, памятливых старожилов, бывальцов в непроходимых местех и каменех безводных, на степех и на морех, по различным землям подлежащих жительству языков“. Если бы на чертеже был изображен только Тобольский уезд XVII в., как он известен по писцовым и переписным книгам, то пришлось бы считать эту часть предисловия всего лишь риторическим оборотом писателя XVII в., как уже сказано о Ремезове, любившем будто бы употреблять такие выражения, за которыми не всегда находится определенное содержание. В данном случае этого нет, и приведенное предисловие отражает действительную работу Семена Ремезова. Прежде всего, составленная им карта явилась не только картой Тобольского уезда, но, как правильно отмечено им на самой карте, она представляет карту „части Сибири“ —всех уездов так наз. Тобольского разряда, и в виду этого на ней имелись чертежи не только „Тобольской земли“, но также „земель“ Сургутской, Березовской, Пелымской и других к западу, а на юге Тарской, земель Калмыцкой, Дюрбетской, Казахской орды и др. Для этих чертежей ему пришлось, конечно, искать „свидетельства“ не только людей, знавших Тобольский уезд, но и те далекие земли, которые граничили на севере с морем, а на юге примыкали к безводным степям. Впрочем, эти последние земли составили также содержание другого чертежа, данные для которого собирались одновременно с первым. Имею в виду „чертеж земли всей безводной и малопроходной каменной степи“ („лист 20“ „Чертежной книги 1701 г.“), который Ремезов должен
1 Дата на авторской копии в „Служебной чертежной книге", л. 29.
2 „Служебная чертежная книга" л. 28. В печатном предисловии к л. 2 текст сокращен и в некоторых местах непонятен.
90
был сочинять на основании той же грамоты Сибирского приказа 1696 г. Для сочинения чертежа „степи от Тобольска до Казачьи орды и до Бухарей Большей и до Хивы и до Еика и до Астрахань“ и путей в эти области, размер которого, как первого, был определен 3 аршина на 2 аршина, Ремезов должен был также собирать сведения у „Тобольского города и иных городов всяких чинов людей: старожилов, ведомцов, бывальцов, выходцов и полонянников, русских и иноземцов: бухар и татар и калмыков, и новокрещеных“, от них он „выведывал и описывал“, между прочим, „немирных владельцов земли и всякие урочища, реки, речки и озера и каменные горы и пески и меж ими расстояние и до которого урочища сколько ходу“; в частности, расспрашивал про „славный Алтай камень“, который „искони... создан во основании главою всех великих рек: Иртыша, Енисею, Селенги, китайской Корги, индейской Ганга и калмытских... многих рек“, а также про „путь в Китай“. На основании собранных свидетельств был сделан и готов к 3-му марта 1697 г. второй чертеж, который был также послан в Москву. Он выполнен по старым образцам, без масштаба, но дает не менее ценные данные, чем и чертеж „части Сибири“, о котором говорю выше.
На этом чертежные работы Ремезова приостановились: общий чертеж всей Сибири, как предписывал приговор 1696 г., он не сделал, видимо, по отсутствию для того нужных материалов в отношении земель, которые не были подчинены Тобольску, а может потому, что был отвлечен другой работой — составлением чертежа Тобольского каменного города, что потребовало от него немалых трудов. Но он выполнил задание, которое было поставлено Сибирским приказом перед Тобольском— составил описание всей Сибири „и уезды всякому городу определил“ и дал описание народов Сибири,
IV
Первая из этих работ оставалась до сих пор неизвестною. Мне не удалось отыскать ее в целом виде, но я нашел ее оглавление и несколько отрывков из нее. Они сохранились в копии, снятой для Г. Ф. Миллера,1 и в рукописи не носят прямого указания на то, что перед нами труд Ремезова. Но ближайшее ознакомление с отрывками не оставляет сомнения в его авторстве. В копии чертежа Тобольской земли в „Чертежной книге 1701 г.“, на л. 2 приведен в правом нижнем углу „миллиарии розмер“, против него имеется надпись на голландском языке, которая в русском переводе значит: „это объяснено в особом описании“. На существование этого „особого описания“ или „доезда“ по терминологии приложения
1 Архив Акад. Наук, ф. 21, оп. 5, № 38, лл. 58 я сл.; ГАФКЭ, портф. Миллера, Nß 505, I, тетр. 6, лл. 1—8.
91
к чертежу, на основании этого примечания на голландском языке, в свое время обратил внимание А. Ф. Миддендорф,1 но его указание осталось без внимания.
Между тем, в упомянутом выше оглавлении труда неизвестного автора имеется особая статья (глава), носящая именно такое название: „миллиарии розмер“. В оглавлении приводятся,
кроме того, названия до 30 чертежей, среди них такие, о которых из других источников мы знаем, что они сделаны Семеном Ремезовым, — между прочим, тот „чертеж... Тобольской земли до Казачьей орды“, составление которого послужило поводом к сочинению описания всей Сибирской земли по плану, предложенному Сибирским приказом в грамоте 1696 г. По поводу этого чертежа имеется в оглавлении отметка, что он „послан к Москве, а в пример в Тобольску таков оставлен в приказе в 206-м году“; как уже отмечено, чертеж Тобольской земли, сданный Ремезовым 1 сентября 1697 г., был действительно напра* влен в Москву в 206-м году —18 сентября 1697 г. В том же оглавлении под № 4 отмечен „Годуновский чертеж“, который трижды воспроизводился Л. В. Багровым по рукописи из собр, Воронцовых-Дашковых.2 Эту рукопись Л. В. Багров, один из немногих специалистов по истории географической карты, обозначил как „вариант“ „Чертежной книги Сибири 1701 г.“ Семена Ремезова. На Годуновском чертеже этой рукописи находим тот же № 4 (писанный буквенной цыфирью), под которым этот чертеж занесен в оглавление труда, о котором идет речь. Но примечательно не только это совпадение, но и то, что в Году- новском чертеже по рукописи Воронцовых3 имеется легенда, писанная рукою Семена Ремезова, из которой видно, что перед нами копия, сделанная им с „печатного подлинного чертежа... в нынешном 206-м году“, т. е. в год, когда он работал по составлению чертежа части Сибири.
Географический труд, оглавление и отрывки которого оказались в бумагах Г. Ф. Миллера, видимо, состоял из оглавления, введения и двух частей: текста описания всей Сибири и приложений к нему — чертежей. Оглавление этого труда читается в рукописи Миллера так: „Оглавление количество статьи и рукодельство знай и в дело приводити и от разума не зазор,
1 Вестн. Русск. Геогр. Общ., 1851, № 5, смесь, стр. 3.
2 Карты Азиатской России (Пгр., 1914), Картография Азиатской России, в предисловии к „Атласу Азиатской России“, изд. Переселенческим Управлением, и в его „Истории географической карты“ („Вестн. археол. и истории“, вып. XXIII, 1918, стр. 40).
3 Рукопись из собр. Воронцовых, кажется, является той рукописью, оглавление которой находится в бумагах Миллера; оглавление и отрывки были получены им, надо думать, от Воронцовьйс, с которыми Миллер был в близких отношениях; рукопись ныне считается утерянной. Сношения Археографической комиссии в 1928 г. с М. А. Цветковым, который, как редактор „Атласа Азиатской России" был последним, пользовавшимся этою рукописью, нс дали положительных результатов.
92
& службы“, но тем же начинается оглавление „Служебной чертежной книги“ Ремезовых, где, однако, дается вполне понятный текст: „оглавление количеству статей в книге сей, и по сей книге по указу рукоделие чертежное знати и в дело поводити образно, не в зазор службе“. В обеих рукописях можно найти сходные статьи.1 Это также дает основание утверждать, что перед нами работа Ремезова, но относящаяся ко времени более раннему, чем „Служебная чертежная книга“, заведенная им в 1699 г. как книга авторских копий с тех чертежей, которые он отправил в Москву в 1701 и следующие годы. Впрочем, и помимо этого сходства, в рукописи находим ответы на вопросы, поставленные перед Ремезовым в 1696 г., для чего он собрал тот разнообразный географический и иной материал, о котором говорит оглавление этого не сохранившегося в целом труда, посвященного географическому описанию Сибири.
Во введении к нему (главы 1—18) Ремезов давал некоторые общие рассуждения и материалы, часть которых сохранилась в его „Служебной чертежной книге“. Здесь, кроме отмеченных уже сходных статей, были статьи: объяснение названия Сибири („писание о Сибири“, ст. 13), „о значении имени Тобольского града“ (ср. в „Служебной чертежной книге“, л. 14 об.), описание дороги Московской (ст. 18) и др. Далее шло описание рек с урочищами: Тобола, Мияса, Исети, Синары, Уфы, Пышмы, Туры, Ницы, Тавды, Конды, Иртыша „со всеми жильми и град Тобольск и до вершины Иртыша до калмыцких жилищ“, реки „Демьяна“, „степи Барабинской с урочищами до Оби“, степи калмыцкой, рек Вагая, Ишима, степи до Казачьей орды, реки Яика, моря Мангазейского, реки Оби, Сосвы, Ваха, Васьюгана, Кети, Чулыма, Томи, Бии и Катуни, Енисея, „поморья“ Туруханского, трех Тунгусок, Илима, „моря“ Байкала, рек Селенги, Амура, Лены, Вилюя, Алдана и Колымы. Описание таким образом производилось по основным путям Сибири — рекам, и на них отмечались волости, деревни и юрты и пр. и расстояния между ними. К описанию рек были приложены чертежи, сначала тобольские (ст. 63—74), а затем, как и требовал приговор 10 января 1696 г., „чертежи граней уездов“ Тюменского, Тарского и других уездов не только Западной, но и Восточной Сибири.
В книге, с которой для Миллера была снята копия, было 175 листов, из которых в копии Миллера, кроме оглавления, приведена лишь небольшая часть: 1) о значении слова Сибирь
1 Рукопись Миллера, оглавление: № 1 „доезд по грамотам великого государя ..." — в „Служебной чертежной книге“ то же № 1 „указание Московского доезда“; № 2 „крузы вселенные на пример чертежа“—в „Служебной чертежной книге“ то же на л. 5 об.; № 3 „лист чертежей греческой печати“ — то же в „Служебной чертежной книге“, л. 22; № 4 „Годуновской чертеж“ — в „книге“, лл. 30—31; № 10 „матка по знакам ветров“, № 11 — „миллиарии розмер“ и № 12 „знаки урочищам“ — имеются также в вводной части „Служебной чертежной книги“, и др.
93
(ст. 13), 2) о дороге Московской (ст. 18) и 3) часть описания реки Тобола (ст. 19). Впрочем, часть статей, как уже отмечено, сохранилась в „Служебной чертежной книге" Ремезова, а некоторые чертежи приводятся в печатной „Чертежной книге Сибири 1701 г." и в той же „Служебной чертежной книге".
Таким образом, как и при сочинении общих чертежей Сибири 1667 и 1673 гг., и теперь было составлено описание всей Сибири.
Кроме отмеченных выше чертежей, в оглавлении к книге названо еще несколько чертежей, из них некоторые повторяются в „Служебной чертежной книге" („чертеж каменного городового строения", „чертеж городового валового строения и обрубу" и пр.), о других же Ремезов упоминает в предисловия к „Чертежной книге Сибири 1701 г." („во 192 и 3-м годех чертеж в дополнение к прежнему, кой писан во 176-м году про знание жилья", и др.). В той же книге было 18 чертежей граней уездов, которые были составлены Ремезовым еще до того, как в Сибирском приказе были получены из сибирских городов чертежи их земель; ни один из этих 18 чертежей до нас не дошел. Они потеряли, конечно, свое практическое значение после того, как тем же Ремезовым вскоре было приступлено к сводке всех чертежей в одну чертежную книгу, причем, конечно, попутно был разрешен и вопрос о „гранях" сибирских уездов.
V
Отрывки „описания народов Сибири", составленного Ремезовым, оказались в так наз. Черепановской летописи, которая в целом виде до сих пор не напечатана.1 Вслед за Л. Н. Майковым, изучавшим Черепановскую летопись по поручению Археографической комиссии, позднейшие исследователи (В. С. Иконников и С* В. Бахрушин) лишь повторяют его суждения об этой летописи. В частности, когда перечисляются источники этой летописи, то среди них не указывается один, на который нельзя не обратить внимание, когда читаешь эту летопись.
В предисловии к своей летописи И. Черепанов перечисляет свои источники и среди них называет „описание о сибирских народах и граней их земель, по грамоте великого государя и по наказу сочинено... тобольским сыном боярским Семеном Ульяновым сыном Ремезовым в лета от Адама 7206, от р. X. 1698, взятья Сибири 118; в сей же летописи оная вторым описанием
; 1 Известие о новейшей летописи сибирской, сочиненной Ильею Черепановым, в „Сибирском вести.“«Л 821, XIV, стр. 303—314, а также стр. 290—294. Летоп. занятий Археогр. ком., VII (1884), проток., стр. 52—68 (сообщение Л. Н. Майкова).
94
Ремезовым будет упоминаться. * ."1 Действительно, в летописи Черепанова находим несколько ссылок и отрывков из этого труда Ремезова. Так, при изложении событий 1581 г. Черепанов приводит выдержки из Ремезовской летописи, а затем пишет: „последуя второму описанию Ремезову..." и далее дает генеалогию Тайбугина рода, совсем не похожую на ту, которая имеется у Ремезова в его летописи; на л. 552 Черепанов пишет: „в древностях истории писатель Ремезов во втором описании своем полагает начало происшествия народов в Сибири от ханов красноярских...", несколько далее (л. 58), находим у него выписку из „описания Ремезова о обычаях сибирских народов, в статье о остяках Пегой или Золотые Орды"; в рассказе о строении города Верхотурья (л. 61 об.) Черепанов приводит „нечто... от описания Ремезова, статья о вогуличах, вере и жизни их"; из того же „описания Ремезова" он извлекает довольно большие отрывки-статьи „о татарских законах" (л. 63 об.), о калмыках (лл. 75 об. — 77), о красноярских татарах (л. 91 и сл.), о тунгусах (л. 123), о даурах и манч- журах (л. 125 об.) и др.
Все эти выдержки не оставляют сомнения, что перед нами отрывки труда Ремезова — „Описания сибирских народов", где он говорит о таких сюжетах, которых нет в его летописи, а иногда определенно высказывается по-иному о том, чего ему приходилось касаться в его летописи; такова, напр., генеалогия Тайбуги в летописи и в „Описании", и т. д.3 Тема оТайбуге и о „Тай- бугинском роде", как известно, по-разному излагается в Ремезовской летописи и, напр., в „Летописце вкратце".4 Поэтому нет ничего странного, если в разные периоды своей ученой деятельности Ремезов по-разному излагал историю Тайбуги и его рода.
У нас нет оснований заподозрить правильность сообщения Черепанова об авторстве Ремезова. Мы знаем, что такой труд было поручено написать в Тобольске, и, конечно, нельзя было выбрать для этого более подходящего лица, чем С. Ремезов, так близко стоявший к поставленной задаче по другим своим научным занятиям. Но если имеется хотя бы небольшое сомне¬
1 Библ. Союза ССР, отд. рукоп., № 2214, Л. 3—Зоб. Это предисловие отсутствует в списке Черепановской летописи Гос. Публ. библ. в Ленинграде. Рукопись № 2214 поступила в б. Моек. Публичный и Румянцовский музей (ныне Библ. Союза) в 1879 г. и описана в „Отчете Музея за 1879—1882 г.", стр. 21, где, среди источников Черепанова, назван впервые труд Ремезова „Описание о сибирских народах".
2 По копии Черепановской летописи, которою пользовался Н. М. Карамзин, ныне хранящейся в Гос. Публ. библиотеке в Ленинграде под шифром F. IV. 324.
3 Там же, лл. 15об.—16, рассказ, весьма отличающийся от Есиповской летописи и от „первого опиЬания Ремезова".
*4 Продолж. Древн. Рос. Вивл., ч. VII, 1791, стр. 173—198.
95
ние в этом отношении, то оно должно исчезнуть, если сопоставить „Описание" с этнографической картой Сибири в „Чертежной книге Сибири 1701 г." (л. 23),которую некоторые авторы1 считают работой Ремезова 1673 г. Основанием для отнесения ее к этому году служит, видимо, предисловие к этой карте. Но при всей запутанности и неясности его, все же трудно вывести заключение, что в 1673 г. С. Ремезов составлял свой этнографический чертеж. Думаю, что соответствующее место предисловия, где упомянута эта дата, должно быть толкуемо так: в 1673 г. июня 8, как свидетельствует митрополит Корнилий, был написан первый чертеж, на котором были отмечены границы земель отдельных „родов и языков"; этот чертеж, как и чертежное описание этого года, остались неизвестными Ремезову, и он о них знает лишь по свидетельству митрополита Корнилия; его же собственный чертеж составлен им на основе показаний ведомцов, бывальцов и старожилов; в оригинале ремезовского чертежа разные „иноземские роды и языки" были обозначены различными красками — „шарами и цветами". Но имеются и два других соображения, почему нельзя лист 23 „Чертежной книги Сибири 1701 г.", где находится этот чертеж, относить к 1673 г.: 1) из послужного списка Ремезова известно, что он начал службу в 190 (1681/82) г., когда ему было, вероятно, не более 20 лет, и 2) если сравнить лист 23 с л. 21 — общим чертежом Сибири, составленным Ремезовым в Москве в 1698 г. (см. далее), то можно заметить между ними полное сходство в основном: в первом отсутствуют, конечно, те подробности (названия населенных пунктов, мелких рек и пр.), которые для этого чертежа были излишними; из этого совершенно ясно, что л. 23 не мог появиться раньше 1698 г., когда был составлен оригинал л. 21. В связи с этим очевидно, что этнографический чертеж был составлен Ремезовым после 1698 г., именно в 1699—1700 гг., когда составлялась та чертежная книга, куда вошел этот чертеж. Все народы Сибири, упомянутые в сохранившихся отрывках „Описания", конечно, отмечены и на этнографическом чертеже, причем терминология в обоих случаях одинакова. Так, напр., в „Описании" читаем: „Остяцкая земля в четыре языка разделяется: первые обдорин- ские остяки с самоедами емлются, другие Кодские городки и князь (о)собой, третий сургутские или Пестрая орда и князь (о)собой, четвертые под Нарымом остяки, жилья тако ж и язык их и князь (о)собые, в делех и пословицах во всем друг от друга разнствуют... А в их земли четыре города: Березов, Сургут, Нарым и Кецкой..."; те же названия можно видеть и на чертеже, причем „Описание" дает подробные указания, по каким рекам проходили границы „Остяцкой" земли. Многочи - сленные названия калмыцких родов на этнографической карте находятся в полном соответствии и имеют объяснение в подроб-
1 Ср. у С. В. Бахрушина, Очерки, стр, 18, прим. 1.
96
яой статье о калмыках, которая была в „Описании“.1 Эти факты не оставляют сомнений, что перед нами труды одного и того же автора.
Судя по тем извлечениям из труда Ремезова о сибирских народах, которые приводит Черепанов, Ремезов подробно описывал преимущественно народы Западной Сибири, т. е. те, о которых он имел больше всего материалов. О народах же Восточной Сибири этнографический источник Черепанова, именно — упомянутый труд Ремезова, давал ему очень мало данных; сам Ремезов, как приходится думать, сообщал о народах Восточной Сибири лишь краткие сведения.
Итак, во исполнение приговора Сибирского приказа от 10 января 1696 г., в Тобольске были изготовлены два чертежа, было составлено описание Сибири и к нему 18 чертежей границ сибирских уездов, было сочинено описание народов Сибири; осталась невыполненной лишь одна работа, которая намечалась тем же приговором: не был составлен чертеж всей Сибири не только по отсутствию нужных данных, но и потому, что автор всех названных выше трудов—Семен Ремезов — был занят в эти же годы еще одной работой, которой придавали тогда большое значение.
VI
Известно, что в течение XVII в. Тобольск несколько раз горел, причем в огне не один раз погибали казенные здания. В связи с неоднократными большими расходами казны на восстановление сгоревшего города в 1697 г. в Москве, в Сибирском приказе, возникла мысль о построении вместо большого деревянного города, каким был Тобольск в то время, небольшого каменного города, который вместил бы все казенные учреждения. Соответствующая грамота из Сибирского приказа была получена в Тобольске в мае 1697 г., и еще до окончания чертежа „части Сибири“ Ремезов должен был приступить к новой работе: составлению проекта и сметы нового каменного города в Тобольске. Об этих его трудах мы до сих пор ничего не знали, хотя соответствующая переписка тех лет была известна Г. Ф. Миллеру, по поручению которого были сняты копии со всех грамот Тобольской губернской канцелярии, касающихся построения каменного Тобольска в 1699—1706 гг.2 Интересная своими техническими подробностями, эта переписка должна бы привлечь внимание историков строительной науки, которые лучше не-специалистов разберутся и в тех многочисленных чертежах и справках, которые имеются по этому делу
1 Гос. Публ. библ., F. IV, JVfo 324, лл. 58—58 об., 75—77.
2 Архив Акад. Наук, ф. 21, оп. 4, № 13, лл. 131 об. — 142 об., №№ 48—54; опись этого дела там же, № 14, лл. 25 об. — 27.
7 Проблемы источниковедения
97
в „Служебной чертежной книге" Ремезовых (лл. 20—21 об., 135 об. —142, 147 об. —154). Во всяком случае, Ремезов встает перед нами в новой роли проектировщика, архитектора и строителя города. Выписка о его службе („Служебная чертежная книга“, лл. 37об. — 38) отводит этой работе Ремезова, занявшей его на семь лет, весьма большое внимание и сообщает много подробностей об отдельных моментах работы. Сам Ремезов, видимо, очень близко входил во все подробности дела и, по его словам, „будучи у того каменного строения с 205-го года майя в 18 день работал усердно, по вся дни безпокойно, с начала розмеру земли под город сажен и розметной росписи и письма и чертежей и во всех припасах городового всякого строения, и, бывши у земленых, судных и сыскных земленых и описных дел семь лет, по 214-й год июня по 20-е число будучи работал, обнищал и обезножил“. Упомянутые выше проект и смета к нему были закончены Ремезовым в июне 1698 г., когда, для защиты их, он был отправлен 5 июля в Москву, куда и прибыл 14 августа. В тот же день он „подал в Сибирском приказе отписку и доезд и наличной чертеж со всякою отповедью. И дано ему Семену и с сыном Семеном великого государя жалованье в оклад и в приказ корм и выход в довольство и указано быть на Москве в доме ближнево боярина Михаила Яковлевича Черкасского в пропитаньи...“ Во время пребывания в Москве Ремезов был „в научении“ в Оружейной палате, в ведении которой находилось „каменное строение всяких дел“. Когда он отправлялся обратно в Тобольск, ему „в пример“ была дана „строения печатная книга фряжская“. Грамотой 4 декабря 1698 г.,1 которую вез с собою Ремезов, предписывалось поручить ему устройство каменного города в Тобольске, „для того что ему всякие чертежи делать за обычей; и как сваи бить и глину роз- минать и на гору известь и камень и воду и иные припасы встаскивать, и о том ему на Москве в Сибирском приказе пространно и довольно сказано, и мельничные колеса на пример ему на Москве показывали“. Но изучение строительного дела не являлось все же главным занятием Ремезова во время пребывания его в Москве с середины августа до начала декабря 1698 г., и лестная оценка его работы как „чертещика“ была основана на других его работах, за которые его посадили сразу же по приезде в Москву.
VII
Обстоятельства составления общего чертежа Сибири, которым Ремезов стал заниматься в первые же дни по приезде в Москву, описаны им в предисловии к этому чертежу. Но в его изложение вкралась неточность, довольно обычная для Ремезова
1 Архив Акад. Наук, ф. 21, оп. 4, № 13, л. 136—136 об.
98
(если только она не принадлежит томулицу, которое делало копию с этого чертежа для „Чертежной книги Сибири 1701 г.“): выходит так, что Ремезову, бывшему в Москве, 20 сентября 1697 г. было приказано сделать два общих чертежа Сибири, один на белой китайке, другой на лощеной бязи, разм. 6 арш. на 4,— что и было выполнено им при помощи сына Семена® к 8 ноября 1698 г. Между тем, в заглавии общего чертежа Сибири1 сказано, что он „писан на Москве в Сибирском приказе со всех городовых чертежей в 207 (1698) г. сентября в 18 число". Оче-' видно, правильной является эта последняя дата, т. е. окончание работы Семена Ремезова и сына его Семена должно быть отнесено к 18 сентября 1698 г., так как в сентябре 1697 г. и позже Ремезов находился в Тобольске, а в Москву был послан только 5 июля 1698 г.,, в Сибирский приказ явился 14 августа, после чего приступил к работе, но над чем?..
Требование приговора 10 января 1696 г. сделать в Тобольске общий чертеж всей Сибири не было выполнено: на основании имевшихся в Тобольске материалов Ремезов мог на месте сделать лишь чертеж „части Сибири" — городов и уездов Тобольского разряда — и „чертеж степи безводной", для остальной же части материалы были получены им только в Москве. По прибытии туда он сразу же принялся за выполнение этой работы: как отмечает то же предисловие к л. 21 „Чертежной книги Сибири 1701 г.", „Семен Ремезов, бывши на Москве с сыном Семеном, снявши переводы (т. е. копии) с парчей со всех городовых чертежей, 18-ти, привезенных к Москве", сделал прежде всего „обращатой" чертеж, но какого размера? В своем послужном списке Ремезов о работе 207 г. записал так: „в 207-м, будучи на Москве, по указу, снял образцы со всех городовых чертежей, с парчей, и в Сибирском приказе написал с-тех парчей всех городов обращатой чертеж на китайке белой и другой в Кремль государю шти аршин на лощеной бязи, в верх, в дубовую палату". Размер „обращатого чертежа" здесь не указан, но в другом месте своей „Служебной чертежной книги" (л. 21об.) Ремезов говорит об этом определенно: „и живучи на Москве... ис тех (городовых) чертежей выбрал и написал на белой китайке длины 4 аршина поперег 2 аршина; таков образец в сей книге на листу 37". Этот чертеж, сделанный, вопреки мнению А. Григорьева и Н. Michow’a (см. далее) не в Тобольске, а в Москве, сохранился и находится в настоящее время в собрании Государственного Географического общества в Ленинграде. Внимательно изученный А. Григорьевым в его работе „Подлинная карта Сибири XVII в. (Работа Семена Ремезова)“,1 чертеж был неправильно отнесен им к 1697 г., ко времени пребывания Ремезова в Тобольске; А. Григорьев основывался, между прочим, на известии Черепа-
1 Журн. Мин. нар. проев., 19Э7, окт., стр. 374—381.
7*
99
новской летописи, где сказано под 1697 г.: „чертеж тобольский сочинял тобольский сын боярский Семен Емельянов (ошибка: Ульянов) Ремезов с детьми своими Леонтьем, Семеном и Иваном, которой послан в Москву с тобольским сыном боярским Афа- насьем Даниловым сего лета (7206, от р. X. 1697) сентября 18“,1 но, как уже отмечено выше, в этот день был послан в Москву не чертеж всей Сибири, а всего лишь чертеж „части Сибири“. И указ Петра I, которому, по догадке А. Григорьева, казалось нетерпимым дальнейшее „мотчанье“ в исполнении предыдущего указа от 10 января 1696 г., состоялся ке через два дня по отсылке из Тобольска чертежа „части Сибири“, а спустя год после того, т. е. 20 сентября 1698 г.; приезд же Ремезова в Москву последовал „не вскоре“ после 18 сентября 1697 г., когда он действительно был в Тобольске, а тоже почти через год, 14 августа 1698 г. Таким образом первый „обраща- той чертеж“ всей Сибири был составлен Ремезовым, при 'содействии его сына Семена, в Москве между 14 августа и 20 сентября 1698 г., когда состоялся новый указ: по изготовленному образцу сделать другой чертеж большего размера; этот второй чертеж, законченный к началу ноября того же года, до нас не дошел.
В эти же месяцы Ремезовым были сняты копии на александрийской бумаге со всех городовых чертежей, а также с „обра- щатого“ чертежа, составленного нм самим; эти копии были взяты им с собой при отъезде в Тобольск в декабре 1698 г.
VIII |
По окончании работы и представлении общего чертежа Сибири, предназначенного для Кремля, состоялся 18 ноября 1698 г. новый государев указ: „велено тобольскому сыну боярскому Семену Ремезову писать вновь в Тобольску на александрийской бумаге с привезенных к Москве сибирских городовых чертежей... подобно привозным образцом, в 206-м году свидетельствованных многими достоверными писцы и ведомцы и старожилы“, и, кроме того, „вновь писати (чертеж)... Великопермские и Печерские Поморские Двинские страны по допросам... и написавши привесть к Москве...“ Прибыв в Тобольск 1 января 1699 г., Семен Ремезов, по его словам, „о чертежах вновь допрашивал всяких разных чинов русских людей и иноземцов и иностранных жителей, пришельцов в Тоболеск, старожилов, уроженцов, памятливых бывальцов, казанцов, уфимцов, пермяков, усольцов, хев- рольцов, яренчан, устюжан, мезенцов, колмогорцев, корельцов, пинежан, новогородцов (т. е. жителей тех мест, которые нужно было дать на чертеже Великопермской и Двинской земель), пословно выспрашивал меру земли и расстояние пути городов их,
1 Гос. Публ. бнбл., F. IV, № 324, л. 100.
100
сел и волостей, про реки, речки и озера и про поморские берега, губы и островы и промыслы морские, про горы и леса и про всякие урочища, кои в прежних чертежах (т. е. в составленных в сибирских городах и в копиях, снятых в Москве) издавна не написаны, всякого человека про свой город и урочище“.1 Ремезову предстояло сделать удобную для пользования книгу чертежей всех сибирских городов, но предварительно надо было сочинить еще новый чертеж или, вернее, даже не один.
„И по таким допросам, — продолжает он, — зачал работати... книгу в 207-м году (1699) генваря с 30 числа со всяким прилежанием з детьми и по допросам написал вновь семь листов да с прежних образцов городовых сибирских низовых чертежей, которые были присланы и сняты на Москве, 17 листов. И писал с прилежанием по 209-й год, от рождества Христова 1701, генваря по 1-е число“. Сравнительно большой промежуток времени, который потребовался Ремезову для составления чертежной книги, объясняется не только тем, что работа по составлению новых карт потребовала много времени, но также и тем, что одновременно с поручением составить чертежную книгу государевой грамотой от 4 декабря 1698 г., как уже сказано выше, было предписано тобольским воеводам „приставить“ Семена Ремезова к каменному строению Тобольска по тому плану и чертежу, который был сочинен им же. Эта работа сильно отвлекала его от чертежных и иных научных работ. Но несмотря на неоднократный отрыв от работы по составлению чертежной книги, Семен Ремезов, при помощи сыновей, окончил ее, как сказано, к 1 января 1701 г., т. е. спустя почти двачгода после того, как он к ней приступил по возвращении из Москвы.
Эта чертежная книга Ремезова давно уже известна в исторической литературе: первые сведения о ней даны в описании рукописей Н. П. Румянцова, составленном А. X. Востоковым и вышедшем в 1842 г.2 К сожалению, ни в описании, ни в переписке и литературе о Н. П. Румянцове нет сведений о том, откуда получил он рукопись чертежной книги. Востоков при описании не напечатал предисловия к некоторым из чертежей этой книги, и они были позднее, в 1862 г., изданы в „Архиве историч. и практ. сведений“ Н. В. Калачова (кн. 4-я), а вся книга — размером оригинала — была воспроизведена в 1882 г. фотолито- графским способом как издание Археографической комиссии, исполненное на средства П. И. Лихачева. Изданию предшествует
1 Цитирую по тексту „писания до ласкового читателя“, приведенному в „Служебной чертежной книге“ Ремезовых, который отличается от текста того же „писания“, находящегося в „Чертежной книге 1701 г.“.
2 Описание русских и словенских рукописей Румянцовского музеума, составленное Александром Востоковым, СПб., 1842, стр. 483—487. Во второй раз чертежная книга была описана в труде Н. А. Попова, Татищев и его время, СГ1б., 1860, стр, 577—581.
101
предисловие, составленное Л, Н. Майковым.1 В нем последний, исходя из того, что „ход картографических работ Ремезова обстоятельно описан им самим в его предисловии и в примечаниях к отдельным чертежам“, не считал необходимым повторять подробно содержание его сообщений, но все же кой-какие подробности привел, причем сообщил, что „еще в 1695 г. (Ремезов) представлял в Сибирский приказ карту Сибири, за которую и получил одобрение“. В известных мне источниках и литературе это сведение не находит подтверждения. Тот же Л. Н. Майков пишет о дальнейшей работе Ремезова: „Затем на него было возложено поручение свести в одно целое все, присылаемые из Сибири, карты, и он исполнил этот труд в двух экземплярах на листах александрийской бумаги, по 14 футов длины и 9 с третью футов ширины каждый“. Несомненно, это известие взято из „писания до ласкового читателя“ — предисловия Ремезова к „Чертежной книге Сибири“, но экземпляры общей карты Сибири, впервые сделанные Ремезовым в Москве в 1698 г. на китайке и на бязи, превратились здесь в экземпляры на александрийской бумаге невероятного для этой бумаги размера. В основном же Л. Н. Майков буквально повторил замечания о чертежной книге А. Ф. Миддендорфа, сделанные им в письме в Русское Географическое общество в 1851 г.,2 а затем повторенные в части первой его „Путешествия на север и восток Сибири“, СПб., 1860, стр. 38—39. А. Ф. Миддендорф дал общую оценку карт Ремезова и их значения для картографии Сибири и признал, между прочим, что „древнейшие карты Сибири Витзена и Избранд Идеса“ были заимствованы у Ремезова. Как и Востоков, Миддендорф обратил внимание на голландские надписи, приписанные на ряду с русскими почти на всех картах атласа; по его мнению, эти надписи „доказывают, что атлас этот послужил, между прочим, для позднейших пополнений Витзеновой карты Сибири“. Но ни один из упомянутых исследователей не остановился на вопросе о происхождении Румянцовской рукописи чертежной книги: является ли она той чертежной книгой, которую сделал Ремезов с сыновьями в 1699—1700 гг., или же она всего лишь копия с той, и тогда какого времени, кем и по чьему поручению сделана эта копия, а в связи с этим — кому же принадлежат эти голландские надписи на карте; если же это копия, то какое ее отношение к своему оригиналу: повторяет ли она его буквально, или неизвестный копиист проявил здесь самостоятельность и допустил отступления от оригинала?
В последующей литературе мы также не найдем ответа на все эти вопросы, имеющие большое значение для научной
1 Предисловие не подписано, но об авторстве Л. Н. Майкова см, „Летоп* занятий Археограф, ком.“, IX (1893), проток., стр. 10.
2 Вести. Русск. Геогр. общ., вып. V, смесь, стр. 1—4,
102
оценки чертежной книги 1701 г., изданной в 1882 г. по рукописи неизвестного происхождения, оказавшейся в собрании Н. П. Румянцова, К тому же литература об этом памятнике весьма небольшая: стоит отметить лишь работы Н. Н. Оглоблина „Источники «Чертежной книги Сибири» Семена Ремезова", СПб., 1891, известные „Материалы по истории картографии России и Сибири" В. А. Кордта (серия II, в. I, К., 1906) и весьма ценный отзыв о них И. И. Лаппо, напечатанный в „Учен. зап. Юрьевского унив." (Юрьев, 1906), а также упомянутую выше работу А. Григорьева и статью известного немецкого исследователя древнерусских карт Г. Михова, напечатанную в Zeitschrift der Gesellschaft für Erdkunde zu Berlin, 1908, SS. 36—41, посвященную, как и статья А. Григорьева, подлинной карте всей Сибири Ремезова и сына его Семена, которая была передана из б. Екатерингофского дворца в Русское Географическое общество; следует указать также на упомянутые выше труды Л. С. Багрова.
IX
Располагая лишь теми материалами о работах Ремезова, которые мы имели до сих пор, трудно было дать более или менее удовлетворительный ответ на поставленные выше вопросы. В поисках нужных материалов я нашел недавно новые данные о Ремезове, которые позволяют по-иному осветить его работу по картографии Сибири и значительно расширяют наши сведения о нем как географе и этнографе Сибири.
В ходе моих работ о Ремезове мне казалось, что составленные им чертеж „части Сибири", а затем и всей Сибири должны были сопровождаться чертежным описанием: за это говорила своего рода традиция в этой области. Русский чертеж всей Сибири 1667 г. имел при себе чертежное описание, давно уже напечатанное.1 Чертежное описание всей Сибири 1673 г.2 было также приложением к чертежу, который Л. В. Багров в 1914 г. признал в чертеже,3 впервые отмеченном И. И. Лаппо в его рецензии на „Материалы" В. А. Кордта.4 Казалось, что и чертежи Ремезова должны сопровождаться таким же чертежным описанием. Как отмечено выше, эту работу Ремезов выполнил в 1696—1697 гг., но это чертежное описание было до сих пор не найдено. Ныне удалось отыскать часть его, о которой сказано выше.
Но что более важно, удалось обнаружить подлинные реме- зовские чертежи, с которых были сняты им в 1699—1700 гг.
1 А. Титов. Сибирь в XVII в., М., 1890, стр. 25—38.
2 Там же, стр. 41—54.
3 Л. Багров. Карты Азиатской России, стр. 12.
4 И. И. Лаппо. Отзыв о труде В. А. Кордта „Матер, по ист. русской картографии“. Вторая серия, вып. 1, Юрьев, 1906, стр. 15—21.
103
копии для чертежной книги 1701 г., удалось найти, наконец, часть того описания народов Сибири, которое приговор 10 ян- варя 1696 г. предписывал составить в Тобольске; к этой последней работе в 1699—1700 гг. сочинена этнографическая карта Сибири. Она находится, как известно, в изданной в 1882 г. „Чертежной книге Сибири“, на последнем, 23-м, листе, и совершенно неосновательно, как уже сказано выше, относится к 1673 г. Описание же народов Сибири, как приложение к этой карте (или наоборот), только упоминается в литературе: два автора,1 которые о нем говорят, его, конечно, не видали, а знают об Описании по упоминанию о нем в известии 1697 г. Черепановской летописи.
X
Прежде чем приступить к изучению подлинных чертежей Ремезова, следует остановиться еще на некоторых вопросах, которые тесно связаны с той „Чертежной книгой Сибири“, о которой уже отчасти шла речь выше.
В рукописи „Чертежной книги Сибири“, находящейся в Ру- мянцовском собрании, — единственной известной до сих пор, на большей части чертежей, на ряду с русскими названиями, под ними или рядом, сделаны голландские надписи, причем эти последние не всегда являются простым переводом русских. Они заставляли думать, что атлас Ремезова послужил, между прочим, для позднейших пополнений Витзеновой карты Сибири; следы такого же заимствования у Ремезова находили также на карте Избранд Идеса.2
Карта Витзена, как известно, представляющая большую редкость, имеется в Гос. Публичной библиотеке в Ленинграде,3 а снимок с нее — в величину оригинала — прекрасно воспроизведен в издании „Remarkable maps of the XVth, XVIth and XVIIth centuries reproduced in their original size. IV. Nicolaes Witsen’s map of the northern Asia. From the Bodel Nyenhuis collection (University library, Leyden) with notes by F. G. Kramp. Amsterdam, Frederick Müller and C°. 1897“.
Как уже отмечено Крэмпом, карта Витзена, хотя имеет в легенде дату 1687 г., не может быть отнесена к этому году: на ней к западу от Новой Земли показан остров, который, по имеющейся на карте надписи, открыт шкипером Фламингом
1 Г. Спасский. Известие о новонайденной летописи Сибирской, в „Сиб. вести.“ 1821, ч. XIII, стр. 2—3; А. Григорьев. Подлинная карта Сибири XVII в. (Работы Семена Ремезова), в „Журн. мин. нар. проев.“ 1907, окт., отд. II, стр. 379.
2 А. Миддендорф. Путешествие на север и восток Сибири, ч. I, СПб., I860, стр. 38—39.
3 Описание карты дано Г. Ф. Миллером в 1732 и 1761 гг. „Samml. Russ. Gesch.“, L SS. 203—212; VI, SS. 29—31.
104
28 июня 1688 г. Вместе с тем из посвящения карты царю Петру Алексеевичу (а не двум царям, как неправильно отмечает Крэмп) нужно отнести ее появление к более позднему времени.1 Витзен сам считал ее лишь первоначальным опытом и принимал все меры к тому, чтобы карта его не получила широкого распространения.2 Но, несмотря на это, карта Витзена стала известна и появилась в свет не ранее 29 января 1696 г. (единодержавие Петра), а, вероятно, еще позже — после личного знакомства Витзена с Петром, что относится к августу 1697 г.,3 когда Витзен, по словам нашего посланника в Гааге А. А. Матвеева, сделался „нашим истинным и верным служителем во всем“.4 При таких отношениях нет ничего удивительного в том, что Витзен получал легко и свободно многие материалы по географии и истории России, в частности Сибири, которые были другим недоступны. В своем труде „о Северной и Восточной Тар- тарии", вышедшем первым изд. в 1692 г., а вторым в 1705 г., перечисляя всех, оказавших ему помощь присылкой нужных материалов, Витзен ничего не говорит о своих сношениях с А. А. Виниусом, дьяком Сибирского приказа с 1695 г., в ведении которого находились многие материалы о Сибири, интересные Витзену, не говорит в изд. 1705 г. может быть потому, что не хочет навлечь на Виниуса какие-либо неприятности в виду трудного положения Виниуса после увольнения его в 1703 г. из Сибирского приказа. Но эти сношения, как скажу далее, были многолетними и сопровождались посылками Витзену соответствующих материалов о Сибири. Во всяком случае, в распоряжении Витзена были также другие карты Сибири русского происхождения, кроме той карты П. И. Годунова 1667 г., о которой он говорит и в предисловии и в тексте второго издания своего труда.5 В литературе о карте Витзена уже отмечались ошибки, имеющиеся на ней и происшедшие от плохого знания Витзеном русского языка: так, Л. И. Шренк6 заметил, что указанная на карте Витзена в начале Амура провинция со странным названием „Otsel poshel" — несомненно непонятое им русское название или надпись на каком-то русском чертеже, имеющаяся, напр., на „чертеже земли Нерчинского города" в „Чертежной книге Сибири", на л. 19: „от устья Аргуни Амур пошел".7 Крэмп указал, кроме того, несколько других неточностей, объясняемых плохим знанием русского языка, отчего появились
1 Миллер относит ее к 1690 г. (Samml. Russ. Gesch., I, SS. 204, 206).
2 См. письмо его к Куперу от 24 сентября 1709 г., напеч. у J. Gebhardt, Het Jeven van Nicolaes Cornelius Witsen, Utrecht, 1882, vol. II, p. 322.
3 Соловьев. Ист. России, III, стр. 1173 (но здесь неточность: издание Вит- аеном „Избрандидесова путешествия в Китай“ относится к 1704 г.).
4 Соловьев, III, стр. 1314.
5 Назв. труд* предисл., стр. 755 и сл., 859, 961 и сл.
6 Л. И. Шренк. Об инородцах Амурского края- Т. I, СПб., 1883, стр. 99.
7 В „Служебной чертежной книге“ Ремезова на л. 93об. на чертеже Нерчинского города здесь стоит: „от усть Аргуни Амур пошел до моря“.
105
на карте Витзена такие наименования, которые вызывают улыбку („Otmore“ и „Wostock“ — как названия провинций, „Skaya Powerko“ на месте земли Сургутской — вм. Soorgoot- skaya, „werkh“ и др.). Не касаясь общей оценки карты Витзена, следует остановиться на вопросе о том, знал ли Витзен „Чертежную книгу Сибири“, как полагают некоторые старые исследователи.
Кроме отмеченного факта об Амуре, имеется еще несколько других, на основании которых можно думать, что Вит- зену была известна, напр., общая карта Сибири Ремезова: у Витзена ниже впадения Вилюя в Лену отмечено: „Brandende Poel“, этого нет на карте Якутского города в „Чертежной книге Сибири“, но этот „огнь горящий“ имеется на общей карте Сибири Ремезова. Но допуская даже, что Витзен имел в своем распоряжении все или некоторые чертежи „Чертежной книги Сибири“, следует заметить, что голландские надписи последней не имеют сходства в транскрипции с теми, которые при тех же географических объектах имеются на карте Витзена, и, что самое главное, на карте Витзена столько нелепостей и ошибок, которых не было бы, если бы речь шла здесь о заимствовании в узком смысле слова. Приведу несколько примеров. Река Кровавая превратилась у него в „Кровавую землю“; Мангазея стоит на р. Мангазее; Енисейск и Маковский острог находятся на какой-то одной реке (Orsolka); между Хатангой и Пясидой живут какие-то „Iasakken“; нижеТуруханского зимовья по обоим берегам Енисея „Piasi“, к западу от них „Piakki“, на Тазу „Maiwasei- skoe“; в ряде мест на карте рассеяно слово „Wolock“, где часто никакого волока нет и не могло быть, иногда „Wolock“ — название реки; Томск на левом берегу Оби выше р. Томи; „Kus- netskoy oste Smits-stadt“ на Томи, но он же (Kusnetskoy sive Kousni) и южнее на р. „Bereswa sive Tagan fluv. sive Soulousma“; в устьях Катуни стоит город „Mangansiskoy“, причем Ка- тунь — и левый и правый притоки Оби, на Бии — город или острог под названием „Katounas“; в системе Чулыма тоже все перепутано: „Орга или Великая лука“ на Чулыме на карте Витзена превратилась в „Iorgoet insul“; на Оби, между Чулымом и Кетью, появилась „Mraas“, далее две реки Кети, впадающие в Обь, на одной из них, более южной, стоит Кет- ский острог, далее река Нарым, затем опять „Tsoulym“, и т. д. Не меньшая путаница и в системах других рек. Количество примеров подобных ошибок можно значительно увеличить. На основании произведенного сличения, я думаю, невозможно говорить о влиянии ремезовских чертежей на карту Витзена.
Впрочем, более осторожные исследователи говорят о влиянии Ремезова не на Витзена, а на последующие издания этих карт, подразумевая подними те карты на иностранных языках, которые считаются в основном повторяющими карту Витзена; к числу их в первую очередь относят карту Избранд Идеса, впервые напе¬
106
чатанную в 1704 г. в приложении к голландскому изданию его описания путешествия в Китай.1 По словам Витзена, „карта Избранда большею частью взята из моей карты..." но он ее исправил. На основании этого ее считают исправленной копией карты Витзена.
Карта Идеса воспроизведена В. А. Кордтом в 1906 г. в вып. 1 II серии „Материалов по истории русской картографии“, под № XXVI (почти в величину подлинника). Но даже при беглом сличении карт Витзена и Избранда Идеса видно, что сходство между ними небольшое: прежде всего, карта Идеса более точная, и все те ошибки, которые отмечены у Витзена, здесь исправлены: исчез с карты „Otsel poshel“, р. Кеть имеет более правильное очертание (их не две, а одна), многочисленные Мангазеи исчезли, и появилась одна на своем месте; на карте много названий народов: „populi Pestraia Orda“, „populi altirzi", „populi durbetsi“ и др., причем здесь уже несомненное заимствование с этнографической карты Ремезова, так как народы показаны в общем там же, где и на карте Ремезова; от него же заимствованы очертания восточного берега. На карте Избранда Идеса впервые появляется Камчатка, но не как полуостров, а как река с городом на ней на восточном берегу под 72°, т. е. то же самое, что и на общем чертеже Сибири Ремезова, составленном в 1698 г.
Но и на карте Идеса не обошлось без курьезов: выше Томи по Оби показаны „populi limzini", вероятно, чулымцы Ремезова, а еще выше „populi" название какого-то острога, а сама Обь, как и у Ремезова, вытекает из озера, названного у Избранда „osero Kankisan", вероятно, по имени тех „саянцов", которые в „Чертежной книге Сибири" указаны на чертежах Томского города и этнографическом.
Таким образом, если говорить о влиянии „Чертежной книги Сибири 1701 г." на западноевропейскую картографию, то следует оставить в стороне карту Витзена и считать вполне возможным, что Избранд Идее, при своих близких отношениях с А. А. Виниусом, мог также получить в Сибирском приказе чертежи сибирских городов и чертежи Ремезова, из которых многое заимствовал для своей карты. И именно через карту Избранд Идеса, представляющую нечто вполне самостоятельное по сравнению с картой Витзена, в западноевропейскую картографию стали проникать более правильные сведения о Сибири и местожительстве ее народов.
Вопрос о влиянии ремезовской „Чертежной книги Сибири" на карту Витзена, несомненно, зародился в связи с наличием на экземпляре этой книги в Румянцовском
1 О карте Избранда у Миллера, Nachricht von Land- und See-Carten, die das russische Reich und die zunächst angränzende Länder betreffen, Samml, Russ. Gesch,, VI, 1761, SS, 31-33.
107
собрании голландских надписей, причем один из исследователей (Г. Михов) даже склонен был считать их принадлежащими самому Витзену; но и теперь, когда отношение Витзена к чертежам Ремезова представляется в ином виде, все же остается неразрешенным вопрос о голландских надписях на экземпляре „Чертежной книги Сибири", имеющемся в Румянцовском собрании. Этот вопрос стоит в тесной связи с вопросом о происхождении Румянцовской рукописи.
XI
Вопрос о происхождении той рукописи „Чертежной книги Сибири", которая имеется в собрании Румянцова и по которой она издана в 1882 г., не получил до сих пор того или иного решения. У одного лишь А. Ф. Миддендорфа1 имеем определенный взгляд по этому вопросу. Он полагает, что „чертежная книга... снята самим Ремезовым с составленного им при содействии сыновей и представленного в Сибирский приказ в Москве чертежа..." Против этого легко возразить указанием на то, что первоначальная чертежная книга, составленная Ремезовым с сыновьями к 1 января 1701 г., была иного размера, на ней не было голландских надписей, и затем, самое главное, надо еще доказать, принадлежат ли Ремезову или кому-либо из его сыновей те русские надписи, которые имеются на карте; ведь, они все сделаны одним почерком и несомненно одним лицом, которое выставило при этих русских надписях арабские нумера, надо полагать, для включения географических названий в тот „каталог", который должен был сопровождать чертежную книгу. Вместе с тем остается невыясненным, кем же и для чего сделаны голландские надписи на всех почти картах чертежной книги, причем эти надписи не всегда являются простым переводом соответствующих русских надписей, а иногда переводом неправильным. Впрочем, у того же Миддендорфа имеется некоторое объяснение появления на русском чертеже, на ряду с русскими, голландских надписей. „Славная карта знаменитого Витзена, вышедшая впервые в 1692 г.,2 составлена на основании материалов, имевшихся в Сибирском приказе и вошедших в состав атласа Ремезова. Переводы надписей этого атласа на голландский язык... и некоторые замечания на голландском языке в экземпляре Румянцовского музея доказывают, что этот экземпляр в особенности служил источником дальнейших поправок карты Витзеновой".3
1 Вестник Русск. Геогр. общ. за 1857 г., вып. V, смесь, стр. 1—4.
2 Мы видели выше, что она появилась позже; к 1692 г. относится появление первого изд. „Nord en Oost Tartarye“.
3 Выше было указано, как плохо использовал Витзен те материалы Сибирского приказа, которые были в его руках-
108
Значит, если правильно понять мысль Миддендорфа, то следует думать, что голландские надписи потребовались для одной из голландских переработок карты Витзеиа (сама она вторым изданием не выходила). Такой переработкой весьма условно можно признать карту Избранд Идеса, хотя на последней надписи не на голландском, как у Витзена, а на латинском языке. Но может быть наша рукопись служила лишь пособием для голландца, перерабатывавшего карту Витзена на основании русских чертежей, к которым был дан голландский перевод, причем результат этой переработки появился только на латинском языке (карта Избранд Идеса), так как переработанных карт витзеновского типа с надписями на голландском языке неизвестно. Нельзя не признать такое допущение возможным, но мало вероятным. Между тем, может быть дано иное и более простое объяснение происхождения экземпляра „Чертежной книги Сибири 1701 г.“ с голландскими надписями.
Прежде всего о русских надписях экземпляра чертежной книги из собрания Румянцова. Они действительно принадлежат одному лицу, писаны, однако, не Семеном Ремезовым, почерк которого известен, но почерк их неожиданно оказывается весьма сходным с тем, которым писан текст вставных листов Реме- зовской летописи (статьи 5, 6, 7, 8, 49, 50, 51, 52, 73—80, 99—102, 140—147), а также вставки, нумерация и колонтитулы („История сибирская“) других листов той же летописи. С. В. Бахрушиным уже отмечено,1 что вставки в основной текст Ремезовской летописи сделаны кем-то из семьи Ремезовых, т. е. может быть одним из сыновей Семена Ремезова, но которым из четырех? Почерк „Чертежной книги Сибири 1701 г.“ по списку Румянцовского собрания и почерк вставных листов Ремезовской летописи не встречается, однако, в „Служебной чертежной книге“ Ремезова и его сыновей, где имеется несколько почерков, несомненно, принадлежащих им.
Обстоятельства, при которых лицо, которому принадлежит почерк Румянцовской рукописи, выполнило большую работу по снятию копии с некоторых листов „Чертежной книги Сибири“, пока неизвестны, но я думаю, что можно определенно говорить, когда и для какой цели была сделана эта копия, в которой другое лицо, знавшее голландский язык, сделало во многих случаях голландские надписи.
Работа по снятию копии с чертежей, вошедших в чертежную книгу, была начата еще до получения в начале 1701 г. от Ремезова чертежной книги: некоторые листы в экземпляре чертежной книги Румянцовского собрания не похожи на те, которые имеются в „Служебной чертежной книге“ Ремезова, напр., „чертеж Енисейского города“, который в „Служебной чертежной книге“ не имеет, между прочим, даты его составления и
1 Очерки, стр. 27, прим.
109
вычерчен значительно тщательнее, чем в Румянцовской „Чертежной книге 1701 г."; такими же отличными от соответствующих им чертежей в „Служебной чертежной книге" являются чертежи „земли Тюменского города", и особенно Нерчинского и Якутского города, причем в „Чертежной книге Сибири 1701 г." эти два последние чертежа резко отличаются от чертежей „Служебной чертежной книги". Эти отличия объясняю тем, что чертежи являются копиями тех чертежей, которые имелись в архиве Сибирского приказа уже к приезду Ремезова в Москву в августе 1698 г., а им впоследствии были включены в чертежную книгу в несколько измененном виде, причем в его „Служебной чертежной книге" осталась копия этих исправленных чертежей, а в Румянцовской рукописи копия с неисправленных чертежей.
Таким образом снятие копий с чертежей сибирских городов могли начать уже в 1697 г., когда в Сибирский приказ начали поступать с мест такие чертежи, но вероятнее всего за это дело принялись не ранее следующего года, о чем скажу несколько далее. Во всяком случае работа не могла быть закончена, пока от Ремезова не поступили те чертежи, которые он сделал в дополнение к полученным на Москве в сентябре— декабре 1698 г.; эти вновь составленные им чертежи (шесть) были получены только в начале 1701 г. и все имеются в копии с чертежной книги, представленной в Румянцовской рукописи. Я думаю, что работа по снятию копий была закончена ранее 1703 г. и для этого имею следующее доказательство: по грамоте 12 апреля 1703 г. Семену Ремезову и его сыну Леонтию было поручено составить описание и1 чертеж Кунгура и Кунгур- ского уезда, что и было выполнено ими летом 1703 г.; копия с „чертежа Кунгурской земли" имеется в „Служебной чертежной книге" (лл. 67—68 об.), причем в объяснении к нему, между прочим, читаем: „написан вновь сей лист в чертежную книгу к протчим 23 чертежам, которая книга зделана... по указу великого государя 1701-го году генваря в 1 день на александрийской бумаге". В чертежной же книге, которою пользовались для снятия копий, этого чертежа еще не было, а потому его нет и в Румянцовской рукописи, для которой terminus ante quem будет 1703 г. Таким образом копия „Чертежной книги Сибири 1701 г." по рукописи Румянцовского собрания, не являясь, в сущности, точной копией чертежной книги Ремезова, по времени составления ее может быть отнесена к 1698—1702 гг. Эта датировка в полной мере совпадает по времени с теми обстоятельствами, которые вызвали приготовление этой копии.
Итак, для какой же цели потребовалось сделать копию с чертежей сибирских городов и уездов и с других чертежей, вошедших в „Чертежную книгу Сибири 1701 г.", и снабдить их не только русскими, но также голландскими надписями? Догадку Миддендорфа о том, что все это делалось для какого-то пере¬
110
работанного издания карты Витзена, пришлось оставить. Перед нами, несомненно, нечто большее: мы имеем перед собой рукопись „Чертежной книги Сибири“ и сопредельных стран на русском и голландском языках, с приложением, если судить по нумерации географических пунктов на некоторых картах, чего-то похожего на тот „каталог“, который имеется по краям чертежа 1-го этой книги — чертежа града Тобольска. В других чертежах это описание на русском и голландском языке должно было, повидимому, войти в особое приложение — описание чертежной книги, причем по тому, как расположены, напр., нумера на карте всей Сибири и Великопермской и Двинской земли (на них занумерованы реки и их притоки и населенные пункты, причем нумерация по каждой реке идет с № 1), можно догадываться, что это описание было построено по тому же плану, который был в „Описании Сибири“, представленном Ремезовым в 1698 г., т. е. являлось описанием речных систем. По тому, что только на некоторых чертежах мы имеем нумерацию географических пунктов (из них к четырем, составленным Ремезовым), надо думать, что перед нами незаконченная работа, причем из городовых чертежей обработаны для „каталога“ или описания только три — Верхотурского и Якутского и отчасти Иркутского уездов.
Все эти подробности легко объясняются, если указать, для чего производилась вся эта работа. Правда, мы не располагаем прямыми свидетельствами источников, но я думаю, что и косвенные указания помогут объяснить дело составления копии „Чертежной книги Сибири 1701 г.“ и описания к ней.
10 февраля 1700 г. города Амстердама жителю Ивану Андрееву сыну Тессингу была дана, Петром I жалованная грамота, в которой, между прочим, читаем: . .пожаловали его,
поволили в ... городе Амстердаме печатать земные и морские картины и чертежи и листы и персоны и математические и архитектурские и городостроительные и всякие ратные и художественные книги на славянском и на латинском языках вместе, також и славянским и голландским языком по особно“; по отпечатании в Голландии привозить в Архангельск и иные места и торговать, сроком на 15 лет; „и мы... пожаловали (продолжает грамота), повелели ему в том городе Амстердаме печатать европейские, азиатские и америцкие земные и морские картины и чертежи... на славянском и на голландском языках вместе, также на славянском и голландском языках порознь по особну, с подлинным размером и с прямым извествованием, кроме церковных славянских греческого языка книг... и что по нашему же... указу, до вышепомянутого его Иванова челобитья (1698 г.), повелено и дана наша (грамота) Московского государства жителю голстейнцу Елизарью Избранту о печатании в Голандской земле и о вывозе в наше... Московское Царство таблиц с написанием в чертежах и книгах Сибирскому
111
нашему царствию и Китайскому владению городам и землям и рекам под нашим... именованием, на славянском и на голландском языках..."
Текст этой грамоты, напечатанный в „Поли. собр. зак.“, IV, № 1751 и перепечатанный оттуда в „Письмах и бумагах Петра Великого", I, стр. 328—331, давно уже обратил на себя внимание. В частности, то место, где говорится о привилегии, данной Избранд Идесу ранее 14 мая 1698 г. (просьба Тессинга о привилегии была подана в Нимвегене в этот день. — Пам. дипл. снош., VIII, стлб. 1298—1302), Евгений Болховитинов (Словарь, 244) толкует как „привилегию на продажу в России ландкарт своего путешествия в Сибирь и Китай"; по словам того же автора, „некоторые (ландкарты) он и напечатал в Голландии". С. М. Соловьев, отсылая за подробностями к труду П. Пекарского „Наука и просвещение в России при Петре Великом", все же пишет: „ясно, что Избранту было дано только право на издание описания Сибири и Китая, а не всех книг, как думают некоторые", — под этими „некоторыми" разумеется прежде всего Пекарский, который весьма кратко, и притом неточно, излагает (I, стр. 12) содержание привилегии, данной Избранд Идесу. Я не знаю, имеется ли какая-либо другая литература о привилегии, данной Идесу; во всяком случае я также думаю, что привилегия Идесу была дана еще до того, как Ремезову было поручено в конце 1698 г. составить чертежную книгу Сибири удобного для пользования размера. В привилегии Идесу речь шла не об этой еще несуществовавшей книге, а об издании его собственного труда, который он начал составлять по возвращении , в 1695 г. в Москву — описание пути по Сибири в Китай и пребывания в Китае, к чему, видимо, предполагалось приложить чертеж или карту, наподобие той, которая имеется, напр., при описании того же путешествия, сделанном спутником Идеса Адамом Брандом в 1699 г.1 Задуманное в таком плане издание описания Сибири и Китая не осуществилось, так как издание на голландском языке 1704 г. Витзен приписывает целиком себе; он обработал те записки, которые прислал ему Идее,2 надо думать, к тому времени уже умерший.
Но совершенно ясно, что в план изданий, которые предусматривались привилегией Тессинга, могли входить издания, подобные труду Избранд Идеса. Дело у Тессинга не пошло успешно, но все же его типография в Амстердаме до смерти своего основателя в 1701 г. успела выпустить несколько
1 Relation du voyage de Evert Isbrand envoye de sa Majeste Czarienne a TEmpereur de la Chine en 1692, 93 et 94. A Amsterdam, 1699, с приложением карты Витзена (в 'виду малого размера ее названия заменены числами, объяснение же числам дано в особом указателе).
2 Gebhardt, на^в. труд,* II, сто. 322.
112
книг и одну карту на русском языке. Вполне возможно, что подготовлялись также другие издания и в числе их, как можно думать, издание „Чертежной книги Сибири" на русском и голландском языках, с приложением к ней описания, о котором сказано выше. Подготовка этого издания, видимо, началась вскоре же по получении Тессингом привилегии, т. е. во второй половине 1700 г., еще до того, как был получен от Ремезова текст его „Чертежной книги Сибири": вот почему в копии чертежной книги оказались не те чертежи, которые были в „Чертежной книге Сибири 1701 г.", присланной Ремезовым в Москву.
Изучение чертежной книги по копии Румянцовского собрания не оставляет сомнений, что работа по подготовке издания не была закончена: на большей части листов отсутствуют числа при названиях рек, селений и пр., именно на тех, для которых у лица, подготовлявшего издание, не было описания чертежей; это те листы, в основу которых были положены чертежи, поступившие из городов, а не от Семена Ремезова. Работа не закончилась потому, что со смертью Тессинга издание книг и чертежей в Голландии, в Амстердаме, в виду целого ряда обстоятельств, приняло совершенно случайный характер. Впрочем, причина была не только в этом. Душой этого дела — издания „Чертежной книги Сибири" на русском и голландском языках — с самого начала, несомненно, был дьяк Сибирского приказа А. А. Виниус. Об его близком участии в деле составления чертежей и чертежного описания Сибири Ремезов говорит в предисловии к „Чертежной книге" — „писании до ласкового читателя" — в таких выражениях: „совершися сия чертежная книга изволением и повелением царского величества и снисканием и трудолюбным прилежанием Сибирского приказу думного дьяка Андрея Андреевича Виниуса...", а возникновение ее обязано „указу великого государя и приказу думного дьяка А. А. Виниуса..."
Обзор жизни и деятельности А. А. Виниуса, ближайшего сотрудника Петра, дьяка Сибирского приказа в 1694—1703 гг., дан в труде И. П. Козловского „Первые почты и первые почтмейстеры в Московском государстве", т. I, Варшава, 1913, стр. 176—297. В этой биографии далеко не все моменты деятельности Виниуса выявлены достаточно ясно, и в частности по интересующему нас вопросу — о роли Виниуса в деле составления и издания чертежей и описания Сибири. Изучение переписки Виниуса, хранящейся в „делах почтовых", карт. № 6 за 1695—1702 гг., вероятно, даст некоторые подробности сверх тех, которые приводит И. П. Козловский, говоря на нашу тему. Во всяком случае, из приводимых им и другими исследователями данных ясно, что на ряду с заботами об изыскании руд, упорядочении управления Сибирью и пр., отвечая не только практическим, но и своим научным интересам и на запросы Витзена, с которым он в течение многих лет поддерживал дру- 88 Проблемы источниковедения
ИЗ
жескую переписку и сношения,1 Виниус проявлял большой интерес к работам по составлению чертежей Сибири и ее описания. Через год по вступлении его в должность дьяка Сибирского приказа, 10 января 1696 г., состоялся приговор приказа — „князя Ивана Борисовича Репнина с товарищи" — о составлении сибирских чертежей. Когда на местах производились эти работы, в самом приказе в следующем 205 г., „при седенье в... приказе боярина князя Ивана Борисовича Репнина да при думном дьяке Андрее Андреевиче Виниусе да при дьяках Афанасье Парфенове, Василье Темиреве" была „построена" интересная книга, названная „окладной".2 Книга начинается историческими справками о Сибири (выписками из Степенной и из Есиповской летописи), 2) затем приводится „список чертежа Сибирской земли" — чертежное описание 1673 г., 3) интересные извлечения „из книг" о Китайском царстве и, наконец, 4) описания всех 19 сибирских городов, составленные по определенному плану, с включением различных сведений о городе: его местоположении, дорогах к нему, его печати, количестве служилых людей, расходе на них, о доходах, количестве крестьян и ясачных людей и ясака с последних, об укреплениях города и уезда и т. п., — одним словом, настоящая справочная книга, весьма полезная для текущей работы приказа и не менее ценная для историка Сибири конца XVII в., не располагающего теми данными писцовых и переписных книг, которые послужили основным источником при составлении книги. В том же 1697 г. в приказе уже были получены некоторые чертежи сибирских городов, в частности составленный Ремезовым чертеж „части Сибири" и то географическое описание Сибири, которое было приложено к чертежу. Надо думать, что некоторые сведения из описания попали в названную выше окладную книгу, а сам автор чертежа части Сибири и описания ее в декабре 1697 г. получил из приказа похвальную грамоту. В следующем 1698 г. Ремезов прибыл в Москву и здесь при ближайшем участии А. А. Виниуса и, надо полагать, под его руководством составил в Сибирском приказе общую карту Сибири. Этой работой был заинтересован не только Сибирский приказ. При близких отношениях Виниуса к Петру, Ремезов несомненно был известен и царю, для которого он изготовил еще один чертеж
1 Пекарский. Наука и просвещение при Петре Великом, I, стр. 201—202,206; Письма и бумаги Петра Великого, I, стр. 734, 808; Козловский, назв. соч., I, стр. 204, 206, 272, 499; Бантыш-Каменский, Обзор внешн. снош. России, ч. I, М., 1894, стр. 193.
2 Рукописи ее: 1) в Гос. Публ. библ. в Ленинграде, F. IV, Ns 76, список XVIII в. на 254 лл., и 2) в Гос. Истор. музее в Москве, собр. П. И. Щукина, по опис. Яцимирского, Ns 189, на 195 лл. Часть ее (список с чертежного описания 1673 г. и выписки о Китае) напеч. в „Российском Магазине“ 1791—1792 г., т. I, стр. 403—420. Текст, напечатанный в „Российском Магазине“, извлечен из „Сибирских дел за 1726 год“. — Cp. Н. Новомбергский. В поисках за материалами по истории Сибири, СПб., 1906, стр. 21—36,
114
Сибири, ныне утерянный. При связях Виниуса с иностранцами, картой Сибири, приготовленной в Сибирском приказе Ремезовым, интересовались также и они.
Надо полагать, что в рассказе посла в Москве Гва- риента, который напечатан Дукмейером и отнесен им к сентябрю 1699 г.,1 верно отражены не только факт большого внимания Виниуса к картографии Сибири, но и заинтересованность иностранцев в получении географической новинки, каким являлся чертеж Ремезова, Виниус не только показал и дал Гвариенту копию новой карты Сибири, но и просил его помочь выяснить некоторые полезные ему, Виниусу, вопросы. Последний исследователь, который касался этого известия, М. П. Алексеев, по поводу показанной Виниусом карты излагает дело так, что получается впечатление, что речь идет здесь о карте, составленной самим Виниусом.2 Не касаясь пока вопроса о карте Виниуса, которая действительно была и мною найдена все в той же „Служебной книге“ Ремезова под названием: „Чертеж Андрея Андреевича Виниуса избранно(й)“, я думаю, что в известии 1699 г., приведенном Дукмейером, речь идет не о ней, а о карте Сибири Ремезова, составленной им в сентябре 1698 г. и, как новинке, показанной Гвариенту. В том же известии Дукмейера ценно и другое: эту карту собирались печатать, конечно, без того посвящения, о котором говорит Гвариент: если и было со стороны Виниуса сказано что-либо подобное сообщаемому Гвариентом (Виниус не пожелал ее издавать иначе, как посвятив карту ему — Гвариенту — „neque earn aliter quam mihi dedicatam ad publicam lucem venire voluit“), то принимать в серьез это утверждение не приходится. Надо полагать, что вопрос о печатании карт Сибири не был оставлен в последующие годы: привилегии, данные Избранд Идесу ранее 14 мая 1698 г, и Яну Тессингу 10 февраля 1700 г., появились, конечно, не без ближайшего участия А. А. Виниуса. После того как Ремезовы уехали в Тобольск и принялись за работу по составлению чертежной книги, Виниус продолжал руководить этим делом: в сентябре 1699 г. в исходящем журнале его личной переписки отмечена посылка письма „в Сибирь, к боярину и воеводе... о Ремезовых чертежах...“3 В начале 1701 г. Сибирский приказ получил, наконец, от Ремезова „Чертежную книгу Сибири“, которая в последующие годы была дополнена еще одним чертежом, составленным тем же Ремезовым.
1 F. Duckmeyer, Korb's Diarium u. Quellen die ca ergänzen. Berlin, 1909 Bd. I, S. 132. Этот рассказ использован И. П. Козловским, наэв. соч., I, стр. 202—203.
2 М. П. Алексеев. Сибирь в известиях западноевропейских путешественников, т. I, в. 2, Ирк«*1936, стр. 96.
3 ГАФКЭ, „Почтовые дела“, карт. 6, л. 195 об. (цитирую по книге Козловского, Первые почты., I, стр. 507, прим. 2),
8*
115
Копии чертежей, заготовлявшиеся для печатания их, были начаты работой по распоряжению того же Виниуса именно в эти 1701—1703 гг.: в 1703 г. в Приказе артиллерии, которым ведал тот же Виниус, „чертещик“ Иван Матвеев „с прежних сибирских чертежей холстинных (т. е. с чертежей, сделанных на местах в 1696—1697 гг.) переводил на бумагу Верхотурского городу и уезду большой чертеж да с того чертежа зделал два малых чертежа на бумаге. Да он же Иван сказал: сверх де того делал он с Тобольского большого холстинного чертежа (т. е. с чертежа „части Сибири", сделанного Ремезовым в Тобольске в 1696—1697 гг.), чертеж на бумаге, да с книги чертежей (чертежной?), что делал Семен Ремезов (1701 г.), списывал четыре чертежа: Верхотурской, Тобольской, Красноярской да Поморским городам.1 Работа над последними четырьмя чертежами, как можно заключить из дела, относится к 1701—1702 гг. Видимо, снятие копий с чертежей, с больших холстинных и с малых в „Чертежной книге",было все же закончено к 1703 г. На чертежах кем-то из голландцев, бывших в Москве, были сделаны соответствующие надписи на голландском языке, но составление каталога — перечня географических пунктов (указателя) или описания к чертежам — не было еще закончено, когда в июне 1703 г. Виниус был уволен от должности дьяка Сибирского приказа. С его уходом замерла и затем прекратилась работа по подготовке к изданию чертежей Сибири. Рукопись из собрания Румянцова — памятник большой, но незавершенной работы.
XII
На основании сказанного очевидно, что „Чертежная книга Сибири 1701 г.", имеющаяся в рукописи № CCCXLVI Румянцов- ского собрания (ныне в Библиотеке Союза ССР имени В. И. Ленина в Москве), является лишь копией начала XVIII в. той „Чертежной книги Сибири", которая была составлена Семеном Ремезовым в 1699—1700 гг. на 23 листах. К ним в 1703 г., после того как Семен Ремезов вместе с сыном Леонтием летом этого года произвел соответствующие работы на месте в Кунгуре и Кунгурском уезде, был прибавлен л. 24-й: „чертеж земли Кунгурского города". Результатом его пребывания там явился не только упомянутый чертеж, но и чертежное описание к нему, о находке списка с которого сообщил Археографической комиссии в начале 1911 г. Е. Н. Косвинцев, хотя и не представил ей рукопись этого списка.2
Пребывание в Кунгуре дало Ремезовым также некоторые другие материалы: вероятно, тогда стала им известна и оказа-
1 Н. Оглоблин. Из архивных мелочей начала XVIII в. II. „Чертещик“ Иван Матвеев 1703 г., „Библиограф*4, 1892, стр. 13—14.
8 Летоп. эанятий Археограф, ком., вьш. 24 (1912), проток., стр. 5.
116
лась в их руках „Летопись Сибирская краткая Кунгурская“, которая кем-то из семьи Ремезова была неудачно использована затем для дополнения работы Семена Ремезова — его „Истории Сибирской.1 Там же, в Кунгурском уезде, Ремезовы наткнулись, по их мнению, на образцы „чюдцкого письма“, которое они нашли на р. Ирбите, и с этого „письма“ сделаны ими четыре чертежа, которые воспроизведены в трудах Страленберга (1730), Купера (Lettres de critique, de litterature, d’histoire... Amsterdam, 1743) и, наконец, в третьем издании труда Витзена (1785 г.) после стр. 760, на 3 листах, но ни в одном из этих изданий не указано, что зарисовка сделана Ремезовым.
Неизвестный до сих пор „чертеж Кунгурской земли“ и упомянутые четыре чертежа „чюдцкого письма“ оказались в той „Служебной чертежной книге“ Семена Ремезова и его сыновей, о которой я не раз уже упоминал выше и которая найдена мною в Эрмитажном собрании Гос. Публичной библиотеки в Ленинграде под № 237. Этот замечательный памятник до сих пор оставался неизвестным,2 а между тем в нем имеются: 1) прежде всего авторские оригиналы чертежа земли Тобольского города и чертежа Великопермской и Двинской земли, а также чертежи земель всех городов Сибири, кроме утерянного Пелымского, которые известны нам только по плохо исполненным копиям „Чертежной книги Сибири“ Румянцовского собрания; среди чертежей земель сибирских городов оказались такие, которые неизвестны по Румянцовской „Чертежной книге Сибири 1701 г.“; 2) неизвестные до сих пор чертежные работы Ремезова: упомянутый чертеж Кунгурской земли, чертеж Кунгура, четыре чертежа Камчатки (самые ранние из известных), несколько чертежей Тобольска, иногда более поздних, чем тот, который в „Чертежной книге Сибири“, „чертеж межевой Башкирской земли с слободами“, „чертеж всех вершин и каменей, потоки рек, имены, наличия (т. е. описания их) снискательно бывальцы и уроженцы“, два „чертежа крайных (тобольских) слобод“ 1700 г.; 3) там же имеются Ремезовские копии известного чертежа Сибири Петра Ивановича Годунова 1667 г. и нигде не напечатанной карты Сибири А. А. Виниуса; 4) в „Служебной книге“ Ремезовых оказались совершенно новые биографические материалы о Ремезовых: его деде Моисее (прозв. Меньшой), его отце Ульяне и о самом Семене Ремезове, которые позволили мне выше отбросить все те осторожные замечания об их родственных отношениях, которые находим у предыдущих исследователей, и наконец, 5) в книге сохранились некоторые
1 О Кунгурской летописи см. С. В. Бахрушин, Очерки, стр. 27—30.
2 Об этом памятнике И. А. Бычков намерен был в 1911 г. сделать сообщение в Археографической комиссии, но не привел в исполнение свое намерение; тогда же, по поручению И. А. Бычкова, была приготовлена копия с текста этого памятника, которую И. А. Бычков передал выне в мое распоряжение, за что приношу ему сердечную благодарность.
117
неизвестные статьи Семена Ремезова, любопытные для характеристики его как писателя петровского времени.
Рукопись № 237 состоит из 165 листов обычного размера „александрийской бумаги“, в переплете XVIII в., с наклейкой Эрмитажной библиотеки на внутренней стороне крышки переплета и с надписью на листе после переплета, предшествующем тексту: „1764-го году № 13“. Судя по оглавлению на л. 4 об.— 5, в рукописи недостает довольно многих листов. Нумерация листов рукописи в настоящее время исправная, без пропусков; значит, сделана уже после того, как некоторые листы были утеряны; довольно значительная часть рукописи (лл. 117—165) не имеет этой вторичной нумерации; она видимо, не входила в первоначальный состав рукописи, а присоединена к ней позже, когда обе части были переплетены.
Первая часть рукописи № 237 заканчивается на л. 116 об. записью об „окончании с богом чертежной книги... Сибири.. вставленной в разноцветный картуш; на л. 1 рукописи имеем „начало“ — о происхождении „сей служебной чертежной книги“, писанной Семеном Ремезовым с детьми. Тем же почерком, как начало и конец первой части, писано „оглавление главизн“ на лл. 4 об.—5 и, что особенно важно, надписи почти на всех чертежах книги, а также описания чертежей, имеющиеся при некоторых из них, надписи воеводского „древа“ до 1716 г. (л. 10), описание сибирских печатей (л. 9 об.) и, наконец, „писание до ласкового читателя“ (л. 115 и 115 об.). Этот почерк, как подтверждают снимки с рукописи, бесспорно подписанной Семеном Ульяновичем Ремезовым (именно снимки с его подписей-скреп на составленной им переписной книге Тобольского уезда 1710 г. — ГАФКЭ, Сиб. прик., № 1320), не принадлежат Семену Ульяновичу Ремезову, но тогда кому же?
Выше было отмечено, что чертеж Сибири, хранящийся в Гос. Географическом обществе в Ленинграде, сочинен Семеном Ремезовым и его сыном Семеном; на этом чертеже мы находим тот же почерк, что и на указанных беловых чертежах „Служебной чертежной книги“. Так как это не почерк Семена Ремезова старшего, то значит — это почерк его сына Семена Ремезова младшего, которому, таким образом, принадлежат все беловые чертежи с их четкими, каллиграфически сделанными надписями. На л. 1 в соответствующем месте текста („книга сия служебная чертежная, писал Семен Ремезов з детьми“) слова „Семен Ремезов“ писаны также не Семеном Ремезовым отцом, а Семеном Ремезовым сыном. Из этого заключаю, что окончание книги относится к тому времени, когда Семена Ремезова отца уже не было в живых (иначе на л. 1 был бы его автограф) и заканчивал книгу ближайший сотрудник его по чертежной работе — его сын „Сенька“ или Семен Ремезов младший.
118
Почерком Семена Ремезова старшего написана большая часть текста рукописи, а также все черновые чертежи, вошедшие в обе части рукописи, а его несомненный автограф, вполне сходный с почерком скрепы переписной книги 1710 г., хранящейся в ГАФКЭ, находится на л. 132 об. рукописи („1703 году сентября в 15 день написал... Семен Ремезов").
Таким образом, кроме всех черновых чертежей, им написан и рассказ о сибирских архиереях, прерванный на 1716 г., пере- чни из переписных книг 1710 г., летописный текст о победе над Кучумом, предисловия к некоторым чертежам, выписка об его службах, а также службах его деда, отца и сына Леонтия, ведомость Петра Годунова о Китайской земле, и др.
В книге имеется также почерк старшего сына Семена Ремезова— Леонтия, с которым он, между прочим, работал в 1703 г. по описанию Кунгура и Кунгурского уезда; почерком Леонтия Ремезова написаны, напр., надписи над „таврами", снятыми в Кунгурской пещере (лл. 69—70 об.), им же писан список с челобитной Семена Ремезова 1712 г. на л. 39 (2-й столбец) и 39 об. и сделана приписка на л. 38 об. после изложения работ Семена Ремезова 1712 г.; им же дописан тот перечень тобольских воевод (генеалогическое древо), который был прерван Семеном Ремезовым младшим на 1716 г., — Леонтий Ремезов продолжил его до 1734 г.—времени прибытия в Тобольск губернатора А. Л. Плещеева. ^
Этими тремя почерками писана вся рукопись № 237, составление которой, на основании изучения почерков, должно быть приписано, таким образом, самому Семену Ульяновичу и его двум старшим сыновьям Леонтию и Семену.
Но в работе Семена Ульяновича Ремезова играло какую-то роль еще одно лицо, может быть один из младших его сыно* вей, Петр или Иван, но который — не знаю; о нем весьма красноречиво говорит один чертеж во второй части рукописи, на л. 155 об.: он так напоминает рисунки на вставных листах Ремезовской летописи, что невольно возникает мысль об одном и том же лице, которое рисовало там на вставных листах Ремезовской летописи и в рукописи № 237 на л. 155 об. Почерка вставных листов Ремезовской летописи нет в „Служебной чертежной книге", но почерк этих вставных листов может принадлежать лицу, которое делало рисунки на этих вставных листах. Если это было так, то выясняется несомненная связь между „Служебной чертежной книгой" (л. 155 об.), вставными листами Ремезовской летописи и, наконец, русскими надписями на чертежах „Чертежной книги Сибири 1701 г." по Румянцов- ской копии: почерк последних двух весьма близок, если не тождествен, а все три, как мне кажется, принадлежат одному лицу, которым мог быть один из младших сыновей Семена Ремезова или лицо, близко стоявшее к его дому.
119
Сличение оглавления первой части на л. 4 об.—5 с текстом и чертежами рукописи приводит, как отмечено уже, к заключению, что часть листов этой первой части, еще до того, как она была пронумерована, была уже утеряна. Это — 1) лист 15 по оглавлению — „чертеж града Тобольска с каталогом и описью“, вероятно, тот самый, с которого имеется копия в Румянцовской рукописи на л. 1, 2) лист 17—„Тобольский град валового городового строения“, 3) лист 29 — „чертеж земли всей Сибири, писан с немецкого печатного листа, наличие особо“, 4) лист 31 — „чертеж посланника Елизара Избранда“, который, как известно, отпечатан в приложении к голландскому изданию его путешествия в 1704 г., 5) лист 32—„чертеж округлости Тобольска в приход воинских людей“; нет и четырех чертежей всей Сибири: 6) „чертежа Сибирские страны в пример бывальцов, лист 33“, 7) „чертежа всей Сибири, лист 34“, 8) „чертежа всей Сибирской земли и Казачьи орды, лист 36“; последнему, впрочем, должен соответствовать „чертеж земли Тобольского города“, имеющийся в той же рукописи и в Румянцовской копии, и 9) „чертеж общей всех сибирских городов, рек, земель и украин — писан на Москве в Сибирском приказе со всех с [при]возных чертежей в 207-м сентября 18 день, лист 37“, подлинник коего находится в Гос. Географическом обществе, а копия в „Чертежной книге Сибири“, л. 21; оказались также утерянными: 10) лист 38 — „наличие и сходство земель соседей“, который соответствует л. 23 „Чертежной книги Сибири“ и 11) лист 41 — „чертеж доезду Христофора нем- чина крайним слободам и от приходу воровских воинских людей“, 12) известный по „Чертежной книге Сибири“ „чертеж всей безводной и малопроходной каменной степи, лист 42“, 13) „чертеж Кунгурских пещер, лист 51“ и, наконец, 14) „чертеж земли Пелым- ского города, лист 54“, о котором дает представление л. 7 „Чертежной книги Сибири“. Таким образом, до нас не дошло 14 чертежей, из которых половина может быть восстановлена. Потеря общих чертежей Сибири должна быть признана, однако, большой утратой, так как соответствующие копии не всегда исправны и не вполне отражают оригиналы, как увидим далее в отношении Камчатки.
Остальные сорок три чертежа, имеющиеся в рукописи первой части, разделяются на следующие группы: а) чертежей Тобольска и его ближайших окрестностей — семь: по оглавлению листы 12, 14, 18—22, б) чертежей части Сибири или всей Сибири, сочиненных самим Ремезовым, — шесть: листы 28, 39 (Башкирской земли), 40, 43, 44 и 53, и сочиненных другими лицами три: листы 26,27 (Годуновский) и 30 (А. Виниуса), в) чертежей сибирских городов, кроме Тобольского и утерянного Пелымского, а также Камчатки; их, конечно, больше всего: именно 25 чертежей, некоторых уездов имеется по два (якутские) и по три (кунгурские и камчатские), причем необходимо заметить,
120
что, не говоря о чертежах, не имеющихся в „Чертежной книге Сибири“ (кунгурских и камчатских), прочие при сходстве названий дают часто совершенно иной чертеж, чем те, которые имеем в Румянцовской копии. Если же произвести сличение сходных чертежей, то, конечно, Ремезовские чертежи несравненно выше по технике работы и по качеству и точности выполнения; копиист Румянцовской рукописи не только пропускает названия, но часто передает их иначе и ставит совсем не там, где они были в его оригинале, к которому несравненно ближе Ремезовские чертежи. В этой группе особенный интерес представляют первые чертежи Камчатки, из коих один, названный в оглавлении „Траурнихтовым“, является действительно первым, составленным в Якутске при воеводе Дорофее Траур- нихте по получении там известий от Владимира Атласова. Как уже отмечалось Н. Н. Оглоблиным, Семен Ремезов в конце 1700 г. получил сказку Атласова в Тобольске раньше, чем она достигла Москвы, хотя при этом пришлось сломать якутскую печать, под которой Атласов вез сказку в Москву, — мотив для такого незаконного действия приводился в тобольской отписке тот, что Семену Ремезову необходимо было, на основании сказки, нанести на „чертеж всей Сибирской земли“, который он писал в это время на александрийской бумаге, правильные сведения о Камчатке;1 их, впрочем, нет на том чертеже всей Сибири, которая имеется в Румянцовской копии, к сожалению, не корректируемой в этом случае соответствующим листом „Служебной чертежной книги“. Я не сомневаюсь, однако, что“Ъ оригинале „Чертежной книги Сибири“, посланном Ремезовым в Москву, на общем чертеже всей Сибири Камчатка имела уже тот вид, который находим на чертежах ее в „Служебной чертежной книге“.2
Наконец, среди чертежей рукописи № 237 следует отметить три чертежа „Хинского повелительства“ и „Китайского царства“ (последних два). Чертеж Китайского царства на лл. 105—106— та же карта, которая у Витзена в первом издании его труда 1692 г. помещена в конце 1-й части под заглавием: „Tartaria sive magni chami imperium per Ioannem Blaeu. Anno 1663“; но у него лишь часть карты, — наша же копия, дающая эту карту в полном виде, заимствована из одного из изданий атласа Блау „Theatrum orbis terrarum“, может быть из того же издания 1663 г., из которого взял ее Витзен.3 Чертеж „Китайского царства“ на лл. 111 об. —112, помеченный в оглавлении как „немецкий“,
1 Н. Оглоблин. Источники „Чертежной книги Сибири** Семена Ремезова, СПб., 1891, стр. 9-10.
2 Это служит еще одним доказательством, что чертеж Румянцовской рукописи был снят с общего чертежа всей Сибири 1698 г., имевшегося в Сибирском приказе еще до получения от Ремезова чертежной книги.
3 Эта карта по атласу Блау полностью воспроизведена у В. А. Кордта, Матер., серия II, вып. I» табл. XIX и стр. 22.
121
имеет название Imperii Sinarum nova descriptio. Этому чертежу предшествует на л. 111 и за ним следует на лл. 112 об.— 114 об. известная „ведомость" о Китайском государстве 7177 г., которая была составлена в Тобольске „изысканием стольника и воеводы Петра Ивановича Годунова"; помимо отличий от печатных изданий этой „ведомости", в рукописи № 237 в конце имеется еще следующая вставка: после слов: „ ... зыряне, что по их зовутся сыряне, перешли в сие место" написано: „тогда зри назад в 4 главе на 10 листу". Последние слова указывают, кажется, на то, что ведомость в этом списке входила в состав труда Ремезова — „Описание народов Сибири", в котором в „главе 4-й" говорилось о „зырянах". Третий чертеж, „чертеж Хинского повелительства", мне пока не удалось определить.
В дополнение к этому обзору чертежей Ремезова, вошедших в первую часть рукописи № 237, составляющих собственно „Служебную чертежную книгу", необходимо сказать, что во второй части рукописи имеется немало других чертежей его же работы. Укажу весьма любопытные рисунки на лл. 118 об. —121, являющиеся проектами какой-то пятиглавой двухэтажной церкви или собора, с подробной экспликацией к ним; чертежи 1703— 1704 гг. пушек, мортир и пр., которые были выполнены Семеном Ремезовым по образцам, присланным из Москвы; их здесь (лл. 122—134) больше 15, о них упоминает справка об его службе; пять первоначальных чертежей того проекта каменного Тобольска, который сочинил Ремезов в 1697 г. (лл. 135 об.— 142, 143 об. —144); планы („образцы") тобольских слобод (их всего 15), которые были составлены Ремезовым в конце 1703 г. (лл. 142 об. —143, 144 об.—145 об.); многочисленные чертежи сараев, печей, приказной палаты, гостиного двора и другие, относящиеся к работам Ремезова по строению каменного города в Тобольске (лл. 146 об. —154 об.), и, наконец, несколько чертежей и расчетов по устройству заводов для добычи железа, селитры, пороха и серебра (лл. 155 об. —165).
Но в рукописи Ремезовых, кроме чертежей, имеется и текстовой материал: прежде всего описание или, по терминологии Ремезова, наличие некоторых чертежей, по типу тех, которые известны из печатной чертежной книги: описание прежде всего происхождения чертежа (история его составления) и указание расстояний между отдельными пунктами на чертеже, — причем то, что в отношении расстояний имеется в Румянцовской копии на самих чертежах, здесь приведено в предисловии к чертежу. Наиболее интересны предисловия к неизвестным еще чертежам Ремезова, как, напр., на лл. 20—21 об. — к чертежу Тобольска— „Тобольской град розмерен по грамоте под каменное строение": здесь Ремезов дает не только историю составления чертежа, но и рассказ о своей поездке в Москву в 1698 г. В предисловии к чертежу „крайних" тобольских
122
слобод (их два — лл. 53—54 об. и 55—56 об.) и к чертежу Тобольского посада (лл. 10—11) даются сведения о работах Ремезова 1700 и 1709 г.; в чертежах Кунгура, „Кунгурской земли рек и урочищ“ и „тавр снятых с камени“— о работах 1703 г.; любопытное известие о походе 1701 г. якутского пятидесятника Владимира Кубасова в „новопроведанную за Якутском... на Пенжинском море в Камчадальскую землю“ имеется в предисловии к „чертежу вновь Камчадальские земли и моря“ (л. 99), который, кажется, и есть тот чертеж, который сделан Ремезовым на основании сказки Атласова, полученной им в ноябре 1700 г. Но и известные уже по печатному изданию „Чертежной книги Сибири“ предисловия к чертежам в рукописи № 237 даны в более исправном тексте, как, напр., предисловие к „чертежу земли Тобольского города“ (л. 28), „писание до ласкового читателя“(лл. 115—115 об.) и др.
Чертежам предшествует в книге несколько статей, где Ремезов выясняет свои картографические приемы: „компас матки“, „миллиарии циркильной“, условные знаки и пр.
Кроме текста, непосредственно относящегося к чертежам, в „Служебной чертежной книге“ Ремезовых имеются и другие материалы, касающиеся, напр., работ Ремезовых в 1710 г. по описанию Тобольского уезда, в результате которых были составлены переписные книги, ныне хранящиеся в ГАФКЭ, Сиб. прик., № 1320; из этой книги приведены в № 237 рукописи (лл. 34—36 об.) обширные выписки — итоги переписи.
Но в той же книге имеем материалы, представляющие большой интерес для суждения о Ремезове как историке и современнике крупной эпохи в истории России. Здесь имею в виду такие статьи книги, как „державцов Российских“ портреты (л. 6 об.), где Ремезов выступает перед нами художником; в другой статье „степени властей сибирских архиереев“ или „история Тобольского града архиепископом“ {л. 8 и об.), судя по заготовленным медальонам (л. 7 об.)., видимо, предполагалось дать их изображения, но дело свелось к кратким историческим справкам, и для последних митрополитов сибирских к характеристикам, не лишенным интереса. Вслед за тем в книге на л. 9 нарисовано генеалогическое древо всех тобольских воевод — „роспись летописи сибирской, истории Тобольского города вкратце бытности воеводам в коликих летах после Ермака“; здесь в довольно тонко сделанных 60 медальонах — в центре медальон Ермака — приведены имена всех тобольских воевод и губернаторов, кончая губернатором Алексеем Юрьевичем Плещеевым; 1734 г. кончается воеводская роспись, — знак, что составители ее прикончили на этом годе свой перечень, а почему — о том скажу далее.
Но особенный интерес представляют те листы книги, на которых дан текст летописного известия под заглавием: „Победа на Кучюма царя. Очищение Сибири“. То же известие
123
находится в сибирских летописных повестях и летописях, в одних под 1598, в других под 1601 г., но ни в однсй из них нет текста сходного с текстом рукописи № 237: он отличается большими подробностями и по содержанию и размеру является отдельной статьей, которая в деталях не сходна и с тем рассказом, который дает ст. 130 „Истории Сибирской“ Ремезова; из сравнения этих двух текстов ясно, что ст. 130 является сокращенным изложением какой-то другой версии рассказа о событиях 1598 г. Автором этой статьи был несомненно сам Семен Ремезов, который написал этот текст своею рукою; ему же, вероятно, принадлежат и те два замечательных рисунка в красках, которые иллюстрируют текст о поражении Кучума. Они не имеют ничего сходного — ни по манере письма, ни по качеству исполнения — с соответствующим рисунком к ст. 130 Ремезовской летописи и являются любопытным памятником местного художества, по технике выполнения стоящим, несомненно, выше не только рисунков основного текста Ремезовской летописи, но и вставных ее листов, где техника совсем иная.
В заключение этого обзора содержания рукописи следует указать также на некоторые биографические материалы, которые находятся в ней: это, во-первых, „предисловие до ласкового читателя“, где читаем своего рода гимн наукам; здесь подробно передается содержание наказа, данного Петром отправленным в 1696 г. за границу молодым людям, приводится список их; „предисловие“ заканчивается следующим обращением к читателю: „и сие разумно есть в нашем христианороссийском словесном учительном сонме, упражняющееся во учении сих и всяких вещей радительно без лености, яко на сих великородных зряще, и просточадцы работают философии, всяких наук употребляюще. Правда во всех хранима, и за сие между сими всеми великая живет любовь и подвиг беззавистно... “ (л. 2 об.). В этих размышлениях виден уже человек нового времени, хотя и выросший в условиях жизни провинциального большого города, каким являлся Тобольск. В отличие от большинства Ремезов-отец имел большой вкус к „художествам“ и наукам, много видел и еще больше слышал от „русских людей и иноземцев и иностранных жителей, при- шельцов в Тобольск“. Не забудем, что именно в эти первые годы XVIII в. Тобольск становится местом, куда усиленно высылают этих „иностранных жителей“ — пленных шведов. Работая в различных областях современной жизни, как „знаменщик“, „чертещик“, архитектор, строитель каменного города, писец земель, и в то же время являясь ученым — географом, этнографом и историком, Ремезов был в то же время человеком, пытливо изучавшим прошлое и настоящее родной своей страны и города. Впрочем, характеристика Ремезова не входит в мою задачу. Отмечу, однако, что уже не раз упоминавшиеся мною новые материалы для биографии самого Семена, его деда
124
Моисея (Меньшого) и его отца Ульяна даны в книге в виде приказной выписки о службах этих лиц; копия этой выписки, вписанная в книгу, впоследствии пополнялась известиями последующих лет до 1712 г. включительно, когда Ремезов произвел описание Тюменского уезда „и за тем переписным делом был целой год во всякой скудости без жалованья". Неизвестно, чем кончилось дело по поводу поданной им в конце 1712 года челобитной (л. 39) о прибавке ему соляного и хлебного жалованья, — но никаких фактов его дальнейшей служебной деятельности в книге не записано, хотя, как я пытался показать выше, Ремезов был еще жив в 1713—1714 гг. и умер, видимо, осенью 1715 г.
„Служебная чертежная книга", заключая материалы его служебных и некоторых „сверхслужебных" работ, заполнялась им самим и его сыновьями несомненно при жизни Семена Ремезова, но две записи в ней были сделаны после его смерти: это продолжение перечня воевод, писанное с 1718 г. (когда окончательно оставил Сибирь князь Матвей Гагарин, последний губернатор, которого знал Семен Ремезов) и до 1734 г. включительно тем же почерком, каким писана приписка на л. 38 об. о работах Семена Ремезова в 1703 г. над чертежами пушек и мортир, а также надписи при самых чертежах пушек, ядер и пр. на лл. 124—132 об. Начинается же „книга" текстом „1 января 1701 г." о происхождении ее. Как уже отмечено выше, составление чертежной книги к 1 января 1701 г. закончилось, а работа по ней началась в 1699 г., значит и „начало" „Служебной чертежной книги", в которой даны оригиналы тех чертежей, которые вошли в „Чертежную книгу Сибири", надо относить к 1699 г. Таким образом „Служебная чертежная книга" — руко- , пись 1699—1734 гг.
Но какова дальнейшая судьба этой рукописи после 1734 г., когда была сделана в ней последняя запись? По этому поводу приходится гадать, хотя и не без некоторых оснований. Кроме этой рукописи Ремезова, выше были упомянуты еще две других его рукописи — географическое описание Сибири, с приложением чертежей границ сибирских уездов, и описание народов Сибири, от которых сохранились лишь отрывки, а подлинники надо считать утерянными. Но известен еще один труд Ремезова— его летопись, владельцем которой в 1734 г. был тобольский сын боярский Петр Федорович Мирович. Последний с братом своим Яковом были сыновьями Федора Ивановича Мировича, бежавшего после 1709 г. с Мазепою и жившего потом за границею. Молодые Мировичи были определены в академическую гимназию с тем, чтобы их не отпускать на Украину. В 1728 г. Петр Мирович сделался секретарем цесаревны Елизаветы Петровны, а брат его Яков служил у графа Потоцкого, вместе с ним был в Польше и там виделся с отцом. К последнему писал также другой его сын Петр, причем в перехваченном
125
письме он будто бы говорил о притеснениях украинского народа, В видах предупреждения переписки с отцом братьев Мировнчей в 1732 г. сослали в Сибирь, в Тобольск, и они оставались там до конца царствования Анны, когда были прощены, о чем имеется указ Елизаветы от 7 декабря 1741 г. Вскоре после того, в чине коллежского ассесора, Петр Мирович был назначен енисейским воеводою, но в 1747 г* был уже под следствием за допущенные им злоупотребления по должности,1 которые заключались, между прочим, в том, что он однажды явился в присутствие в халате, надетом на голое тело. Год его смерти неизвестен, но к тому времени, когда в 1764 г. был казнен его племянник Василий Яковлевич за попытку возвести на престол заключенного в Шлиссельбурге б. императора Иоанна Антоновича, Петра Мировича уже не было в живых.
В „Служебной чертежной книге", на форзаце, имеется дата поступления ее в какое-то присутственное место, а может быть в Эрмитажную библиотеку Екатерины, — эта дата „1764 г.". Не оказалась ли рукопись № 237 в составе конфискованного после смерти Василия Мировича его имущества и, как рукопись интересная, не была ли передана затем в Эрмитажную библиотеку? Во всяком случае, если Мировичи имели возможность около 1734 г. приобрести у Ремезовых рукопись летописи, составленной их отцом, то нет ничего невероятного, что в их руки попали и другие его рукописи, напр. „Служебная чертежная книга", записи которой прервались 1734 г. У Мировичей, как людей образованных, были все данные, чтобы оценить эти драгоценные рукописи, добиваться их приобретения и не расставаться с ними впоследствии: только воздействие на Петра Мировича тобольского губернатора А. Л. Плещеева позволило Г. Ф. Миллеру приобрести у него одну из них — Ремезовскую летопись.
Но как бы ни было дело, рукопись оказалась в Эрмитажном собрании и в его составе поступила в 1852 г. в Публичную библиотеку, где и хранилась, никем из людей науки до сих пор неизученная.
Вывод из всего вышеизложенного один: „Служебную чертежную книгу" Ремезова необходимо издать и предоставить историку народов Сибири ценнейший источник XVII — начала XVIII в.
1 Пекарски*. История Академии Наук, I, етр. 322, прим.
12*
Н. А. МАКСИМЕЙКО
МОСКОВСКАЯ РЕДАКЦИЯ РУССКОЙ ПРАВДЫ
I
В Кормчих книгах, относящихся к XVII ст., найдено два списка Русской Правды, которые по имени их первоначальных владельцев называются обыкновенно списками князя Оболенского и графа Толстого. Оба они напечатаны: первый в 1847 г. Калачовым, а второй в 1935 г. проф. Юшковым. Особенность этих списков составляют многочисленные пропуски в тексте Р. Правды, а также изменения и сокращения в ее отдельных статьях. На этом основании принято выделять их в особую так наз. сокращенную редакцию Р. Правды.
В научной литературе этой редакции уделялось чрезвычайно мало внимания. Например, германский профессор Гетц выпустил в свет на немецком языке четырехтомное исследование о Р. Правде, совершенно игнорируя в этом исследовании ее сокращенную редакцию.1 В курсах истории русского права Дьяконова и Филиппова упоминается лишь о ее существовании. Владимирский-Буданов в своем „Обзоре истории русского права" посвящает ей одну только коротенькую заметку: „она не имеет никакого значения, как совершенно несамостоятельная" (стр. 95). К этому отзыву присоединяется проф. М. Н. Ясинский, говоря, что „третья (сокращенная) редакция, являющаяся лишь позднейшей переработкой пространной Правды, не имеет самостоятельного значения, а потому и не представляет интереса; на этом основании мы в дальнейшем изложении будем иметь дело только с двумя основными редакциями— краткой и пространной".2 Акад. Грушевский в своей многотомной „Истории Украины-Руси" уделяет сокращенной Р. Правде не больше двух-трех строк: „четверта редакц1я,— говорит он, — не цшава — се скорочення з друго! i третьо! редакци; властиву цмь сього скорочення тяжко В1дгадати, так само i час".3
1 Goetz. Das Russische Recht, I—IV, 1910—1913.
2 M. Н. Ясинский. Лекции по внешней истории русского права, стр. 124.
3 М. Грушевский. IcTopia Украши-Pyci, т. III, стр. 365.
127
Из приведенных цитат видно, чем вызывалось столь пренебрежительное отношение к сокращенной Правде: во-первых, она не представляет интереса и не имеет значения, а во-вторых, трудно объяснить цель ее сокращений и определить время ее возникновения. Эти соображения, однако, не могут быть признаны достаточно убедительными, чтобы оправдать ее игнорирование. Так, что касается интереса и значения, то, конечно, сокращенная редакция, как позднейшая переработка Р. Правды, не представляет никакой ценности в значении источника для изучения древне-русского права. Но она заслуживает внимания с другой точки зрения. В ней мы обнаруживаем пропуски не только отдельных статей, но и целых отделов Р. Правды; от некоторых статей ее уцелели только обрывки, а другие так изменены, что иногда трудно бывает узнать их. Одним словом, сокращенная редакция подает нам Р. Правду в сильно искаженном и изуродованном виде, и вполне естественно, что по этому поводу возникает целый ряд вопросов: чем было вызвано такое обезображение ее, когда оно было произведено, почему все эти ампутации и уродования поражали одни части текста и щадили другие, и т. п.? Думаю, что все эти вопросы заслуживают того, чтобы привлечь внимание исследователей и возбудить их интерес. Что же касается трудности ответить на них, то она тоже едва ли может служить оправданием отрицательного отношения к сокращенной Правде: трудность решения той или другой проблемы, казалось бы, напротив, должна возбуждать и усиливать стремление к ее разгадке.
Наиболее внимательным по отношению к сокращенной редакции Р. Правды оказался проф. В. И. Сергеевич. Вот его замечания по этому поводу, приводимые мною полностью и дословно.
„Четвертую фамилию Правды, — говорит он, — составляют списки по объему средние, по времени составления самые поздние. Образцом их может служить список князя Оболенского, напечатанный в первый раз у Калачова в издании Р. Правды 1847 года. Он взят из Кормчей письма второй половины XVII в. и носит такой заголовок: „Суд Ярославль Владимерича указ", ва которым следует, как и во всех списках: „Правда Русская"..
„В этой редакции Правды есть только одна новая статья (16), не встречающаяся уже в рассмотренных. Четвертая фамилия представляет извлечение из более старых списков с изменениями и большими пропусками. Этим определяется и время составления этой редакции: это позднейшая редакция. Этот вывод подтверждается и относительной новизной некоторых изменений старых статей и тем обстоятельством, что в этой Правде не упоминается имени ни одного князя. Составитель этой редакции имел перед собой старые редакции, из которых и брал материал для своего труда; в них упоминается Ярослав, его сыновья и Владимир Монбмах; ни одно из этих имен не перешло
12*
в его список. Это, кажется мне, указывает на то, что ни с одним из этих имен не соединялось у него никакого определенного представления. Эти имена ничего ему не говорили. Вот почему надо думать, что эта редакция могла возникнуть в XIII в. и никак не ранее конца XII в.
„Списки четвертой редакции находятся в Кормчих. Калачову известны только два таких списка.
„Скажу несколько слов об отношении редактора этой Правды к тому материалу, который у него был под руками. Он пользовался первой и третьей редакцией. Первые три статьи по содержанию и последовательности соответствуют трем первым статьям списков первой фамилии, но изменены. Все остальное взято из списков третьей фамилии с сохранением последовательности, но с изменениями и большими пропусками. Эти пропуски не случайны, они обнимают целые отделы, а потому представляют большой интерес, возбуждая вопрос о причине пропуска. На вопрос этот можно отвечать только гадательно и то не всегда. В некоторых случаях мы, кажется, имеем дело с составителем, который опускал все архаическое, потерявшее для него значение и смысл.
„Как и все его предшественники, он начинает Правду со статьи, допускающей месть и замену ее выкупом. Первая статья первой редакции знает один выкуп—40 гривен, вторая и третья статья третьей, по различию убитых, упоминает выкуп в 40 и 80 гривен. Весьма вероятно, что практика, применяясь к бесконечному различию лиц, знала и другие размеры выкупов. Это и выражает составитель сокращенной Правды. Сказав, что за голову берут 80 гривен, он прибавляет: „любо разсудити по мужи смотря". Кроме статей, говорящих о размерах виры, ö пространной Правде есть ряд статей, озаглавленных „о княжи мужи", в которых определяется плата за убийство разных лиц. Сказав в первой статье, что плата берется „по мужи смотря", редактор четвертой Правды нашел последовательным выпустить это детальное перечисление плат как излишнее.
„Затем он выпустил: все статьи, в которых идет речь об испытании железом, статьи о процентах, статью, не допускающую раба к свидетельству, статьи об огнищанине и смерде, статью о заднице смерда, статью об уроках городнику и мосте нику, и все статьи о судебных пошлинах.
„Можно допустить, что статьи эти, за последовавшим изменением нашего права, представляли для составителя совершенно непонятный материал, а потому и были им опущены.
„Но такой же остракизм постиг статьи о закупе, статью о наследстве после смерти мужа, статьи о наследстве после матери и, наконец, статью о подсудности князю споров о наследстве. Трудно думать, чтобы статьи о личном найме (озаглавлены в Правде — „о закупе"), не заключающие в себе ничего архаического, не имели уже практического значения
9 Проблемы источниковедения
129
й период составления третьей редакции; что касается статей о наследстве после смерти супругов, то отголосок статей Правды раздается еще в наказах Екатерининской Комиссии. Точно так же не подлежит сомнению и проходящее через всю нашу историю право князя производить суд в делах по наследству. Опущение этих статей составляет загадку. Предположение, что мы здесь имеем дело не с сокращением пространной Правды, а с более древней ее редакцией, в которую еще не были внесены статьи, считаемые нами выпущенными, недопустимо потому, что ст. 2 этой редакции несомненно имеет более поздний характер, чем редакция той же статьи в списках первой и третьей фамилии“.1
Итак, по мнению Сергеевича, сокращенная Правда „могла возникнуть в XIII в. и никак не ранее конца XII в.“; причем, предположение свое он аргументирует ссылкой на то обстоятельство, что в ней пропущены имена князей Ярослава, его сыновей и Владимира Мономаха; с ними, говорит он, очевидно не связывалось уже никакого определенного представления, их забыли. Но почему это обстоятельство должно указывать непременно на XIII в. или конец XII в., это остается неясным: ведь память о названных князьях, даже с большей вероятностью, могла изгладиться и в позднейшие столетия. Что касается пропусков в тексте сокращенной Правды, то одни из них представляют для Сергеевича загадку, по его собственному признанию, а другие он объясняет устарелостью соответствующих статей Р. Правды. Это объяснение также нельзя признать достаточно убедительным. С одной стороны, устарелость — это понятие слишком общее и неопределенное. Ссылка на нее приобрела бы больше убедительности, если бы это понятие было конкретизировано, т. е. были бы указаны те перемены в общественной жизни древней Руси, благодаря которым многие нормы Р. Правды отжили свой век и сделались неприменимы в новых общественных условиях. Но Сергеевич этого не сделал. С другой стороны, если сокращенная Правда, как предполагает сам Сергеевич, могла возникнуть в XIII в. и даже в конце XII в., распространенная ее редакция, по общепринятому мнению, была составлена в XII в., то трудно допустить, чтобы за такой короткий промежуток времени успела уже обнаружиться устарелость Р. Правды и чтобы социальные отношения настолько изменились, что почти половину ее статей пришлось выбросить, а часть их переделать иной раз почти до неузнаваемости.
На более правильном пути, как мне кажется, стоят другие исследователи Р. Правды, касавшиеся ее сокращенной редакции и относившие ее составление к XVI и даже к XVII в.
1 В. И. Сергеевич. Лекции и исследования по древней истории русского права, 1903, стр. 71—74.
130
Ещё в 60-х годах прошлого столетия Н. Ланге, говоря о списках Р. Правды, вскользь обратил внимание на то, что список князя Оболенского, в отличие от других, вместо того, чтобы перечислять тех лиц, за убийство которых платилось 40 гривен, ограничивается общей директивой суду: л ю б о р аз с у- дити по мужи смотря. „В этих словах, — говорит Ланге, — так и слышится современник постановлений XVI и XVII века, в которых часто употреблялось выражение: наказать по человеку смотря. Кроме сокращений, произвольно составленные фразы, подобно означенной выше, встречаются и в других местах списка князя Оболенского. Чрез эти фразы составитель выписки вносит иногда в Правду современные ему язык и понятия, напр. понятие о безчестии, о котором в других ее списках вовсе не упоминается. Итак, по нашему мнению, — заканчивает он, — список князя Оболенского есть позднейшее краткое извлечение из Правды частного лица и притом с собственными его прибавлениями, которыми через господствовавшие при нем понятия он силился уяснить себе все не вполне им понятое в древнем нашем законодательном памятнике“.1
Проф. П. Мрочек-Дроздовский держится того же мнения, но высказывается более решительно и определенно как о времени происхождения сокращенной Правды, так и об отражении в ней московского законодательства. Обращаясь к списку кн. Оболенского, он говорит следующее: „Этот текст не что иное, как переделка Правды, появившаяся не раньше второй четверти XVII в., — по крайней мере, в Кормчих начала и первой четверти века этой переделки еще нет. Так можно судить о времени появления средней редакции по внешним признакам, но по содержанию, как то видно будет далее, обнаруживается время еще более позднее. Переделка составлена в духе московских законов и московским языком, — важнейшие варианты в этом своде суть прямые подновления на московский лад: „любо разсудити по мужи смотря“, а в особенности: „по их пути платити безчестие“, чтение, живо напоминающее московские законы и московский деловой и приказный язык. Но важнее других вариант в статье о т о л ч к а х и ударе жердью, где вместо роты поставлен жребий. Эта замена присяги жребием в делах, не касающихся духовенства, указывает на время Уложения, на ту его статью, по которой в делах ниже рубля присяга заменялась жребием“.2
Мысль о том, что список кн. Оболенского представляет собою московскую редакцию Р. Правды; я считаю правильной и вполне ее разделяю, но нахожу, что у названных авторов она недостаточно полно развита и аргументирована. Во-первых, Ланге и Мрочек-Дроздовский указывали лишь на три или четыре
1 Н. Ланге. Исследование об уголовном праве Русской Правды, стр, 5—6.
2 П. Мрочек-Дроздовский. Новое издание Русской Правды, 19071истр, 3—4.
131
статьи, придающие сокращенной Правде московский колорит, но обошли полным молчанием другие изменения текста, а также те многочисленные его сокращения и пропуски, объяснение которых, как уже сказано, представляло для одних ученых непреодолимую трудность, а для других неразрешимую загадку. Во-вторых, те статьи, которых они касались, не составляют отличительной особенности одной лршь сокращенной Правды: в такой же редакции мы встречаем эти статьи, как будет показано дальше, и в некоторых списках пространной Правды, например, в третьем списке Царского.
Поэтому, идя по пути, намеченному Ланге и Мрочек-Дро- здовским, я в дальнейшем изложении постараюсь полнее и разностороннее обосновать их точку зрения. Причем, для того, чтобы высказывания мои на эту тему не показались лишь произвольными предположениями и догадками, я буду подкреплять их сопоставлением тех модификаций Р. Правды, которые она испытала в сокращенной редакции, с теми изменениями, которым подвергся Литовский Статут в его московском переводе,1 а также в Уложении 1649 г., взявшем, как известно, из литовского кодекса значительную часть своих статей. Пользование таким методологическим приемом может быть оправдано тем обстоятельством, что между Р. Правдой и Литовским Статутом, как уже давно установлено в науке, существует большое сходство. Следовательно, если обнаружится, что московские переводчики и кодификаторы не все брали из Лит. Статута, а взятое перерабатывали в духе своего отечественного права, и если аналогичные пропуски и изменения окажутся и в сокращенной Правде, сравнительно с пространной, то эта аналогия должна будет придать больше достоверности и моему взгляду на сокра* щенную редакцию, как на московскую переработку Р. Правды в XVII ст
II
В основе сокращенной Правды, говорит Сергеевич, лежит текст распространенной редакции, воспроизведенный ею с большими пропусками и изменениями. Это положение, хотя и бесспорное по существу, носит однако несколько общий характер, а потому требует дальнейшего и большего уточнения. Дело в том, что списков распространенной Правды много и читаются они далеко не все одинаково; их можно разделить на несколько групп, отличающихся одна от другой своими особенностями. Следовательно, прежде чем объяснять пропуски и изменения текста в сокращенной Правде, надо точнее и ближе, а не в такой общей и неопределенной форме, как у Сергеевича, установить тот текст, от которого исходил ее автор и который он
1 Этот перевод был напечатав в 1916 г* под редакцией И. Лаппо»
132
затем изменял и сокращал, ибо эти изменения и сокращения, объяснимые с точки зрения одного текста, могут остаться непонятными и загадочными с точки зрения другого варианта.
Руководствуясь этим соображением, я пришел к тому выводу, что сокращенная редакция Р. Правды примыкает к той группе списков, к числу которых принадлежат списки Чудовский II, изданный Мрочек-Дроздовским в 1881 г.,1 и Крестининский, напечатанный в конце XVIII ст.2 К ним надо присоединить также и другие, еще не опубликованные, списки, а именно:3 Толстовский II, Румянцовский II, Публичной библиотеки, Мо- сковский-Академический II, Фроловский I, Троицкий II и III, Строевский, Царского II, III и IV и Годуновский. Хотя эти списки и не изданы, тем не менее варианты их давно уже известны благодаря труду Калачова, напечатанному в 1846 г.4
Перечисленные списки выделяются среди других своими характерными признаками, перешедшими отсюда и в списки сокращенной Правды. Отличительная особенность их обнаруживается прежде всего в заглавиях отдельных статей. В то время как по другим спискам эти заглавия обыкновенно лишь повторяют начальную фразу соответствующего текста, здесь переписчики в большинстве случаев своими словами обозначают тот предмет или то действие, о которых идет речь в данной статье; например, мы читаем: „о мужи кровави“ вместо „а придет кровав муж“, „о вседении начюжь конь“ вместо „аже кто всядеть на чюжь конь“, „о потоплении купца“ вместо „аже который купець истопиться“ и т. п. То же самое и даже в большей мере наблюдается и в списках сокращенной Правды: здесь нет ни одной статьи, которая бы в заглавие переносила начальные слова своего текста.
Близкое родство сокращенной Правды с этими списками проявляется не только в заглавиях, но и в текстах отдельных статей. Вот несколько примеров, свидетельствующих об этом родстве. В статье о поклепе вира выводится: „аже не будет послух 7“; в других списках’« „аже будет послухов 7“. Статья о наследовании предоставляет „двор всяко меншему сынови“; в других списках: „двор о тень всяко меншему сынови“. Статья о преследовании беглого холопа предусматривает тот случай, когда хозяин „устрелить и гоня“; в других списках: „упустить и гоня“. В статье о холопе, торговавшем по поручению своего хозяина и задолжавшемся по этому поводу, сказано, что господин должен „выкупати или лишитися его“; в других
1 Мрочек-Дроздовский. Исследования о Русской Правде, вып. 1, стр. 66—78.
2 Третья часть „Продолжения древней российской вивлиофики“, стр. 16—45.
3 Названия спискам даются согласно с номенклатурой Калачова.
* „Предварительные юридические сведения для полного объяснения Рус« ской Правды“.
133
списках: „выкупати, а н е лишитися его" и т. п. Все эти особенности сокращенной Правды имеются и во всех перечисленных выше списках.
Еще более тесную связь с нею имеют отдельные списки этого цикла. Особенно близок к ней 3-й список Царского. Чтобы убедиться * в этом, сопоставим текст этого списка с соответствующими статьями сокращенной Правды.
Список Царского
1.0 мужи кроваве. Аще приидет кровав муж на двор или синь, то видока ему не искати, но платити ему продажа за безчестие, каков будет; аще ли не будет на нем знамения, то привести ему видок: слово противу слова, а кто будет почал, тому платити куны, во что и обложат; ащеж и кровав приидет или будет сам почал и вылезут послуси, то то ему за платежь, еже и били.
2. Аще же ударит мечем или ножем, а не утнеть на смерть, то князю вины 9 гривен, а истцу за рану судят и оже лечебное; потнеть ли на смерть, то вира платити.
3. Аще ли пхнет муж мужа любо к себе, любо от себя, любо по лицу ударит, или жер- дию ударит, а без знамения, а видока два выведут, то три гривны продажи; оже будет варяг или колобяг, крещения не имея, а будет има бои, а видока не будет, ити има на роту по своей вере, а любо на жребии, а виноватый в продаже, во что и обложат. 1Сокращенная редакция
1. О мужи кроваве. Аще приидет кровав муж на двор или синь, то видока ему не искати, но платити ему продажа за безчестие, каков будет; аще не будет на нем знамение, то привести ему видок: слово противо слова.
2. Аще же ударит мечем или ножем, а не на смерть, то князю вины 9 гривен, а исцу за раны судят; аще ударит на смерть...
I
3. (Аще ударит та смерть) жердию или попехнет, а знамения нет, а видок будет, аще будет болярин, или людии, или варяг, крещения не имея, то по их пути платити безчестие; аще видока не будет, ити им на жребии, а виноватый в продаже, во что обложат.
1. Сравнение обоих текстов показывает, что в первой статье составитель сокращенной Правды дословно воспроизвел список Царского с тою только разницей, что вторая часть статьи, касающаяся ответственности зачинщика драки, не была им переписана. В приведенном тексте особенно характерны слова: „но платити ему продажа за безчестие, каков будет". Они далеко уклоняются от общепринятого текста. Обычное чтение
134
этого места, принятое громадным большинством списков, таково, „но платити ему продажю 3 гривны“. Однако в той семье списков, из которой вышла сокращенная Правда, эта редакция под московским влиянием постепенно изменялась и перерабатывалась, пройдя в этом направлении несколько последовательных этапов. Так, в виду того, что по московскому праву побои трактовались как оскорбление чести, в списках Толстовском И, Нумян- цовском II, Московском-Академическом II, Фроловском 1иКре- стининском общепринятый текст Р. Правды подается с соответствующей добавкой: „платити ему продажа 3 гривны за без- честие“. Это была только начальная стадия в процессе приспособления Р. Правды к московским понятиям. Другие списки той же фамилии пошли дальше. Так как московское законодательство оценивало бесчестье неодинаково, в зависимости от социального и служебного положения потерпевших, то некоторые из них находили неправильным определять размер штрафа одной и той же суммой для всех случаев, а потому они опустили 3 гривны, оставив величину продажи неопределенной. Действительно, в списках Публичной библиотеки, Чудовском II, Троицком II и III, Царского II и IV и Строевском мы находим такое чтение: „платити ему продажа за безчестие“. Наконец, ярче всего московское влияние проявилось в третьем списке Царского, где к этому тексту прибавлено еще указание на то, что величина продажи определяется социальной квалификацией потерпевшего: „платити ему продажа за безчестие, каков будет“. Эта редакция перешла затем и в списки сокращенной Правды.
2. Рассмотрим далее редакционные особенности второй статьи, нигде более не встречающиеся, кроме списка Царского, и перешедшие отсюда в сокращенную Правду.
Эта статья, в отличие от других списков, предусматривает удары не только мечом, но и ножом, назначая для того и другого случая одинаковое наказание. Едва ли это согласно с духом Р. Правды, которая вообще придавала большое значение орудиям действия при оценке преступлений против здоровья, так как имела в виду военных людей, весьма чувствительных к ударам, задевающим честь. Такие феодально-рыцарские понятия, особенно ярко выражены в Литовском Статуте 1588 г., в его постановлениях о ранах, нанесенных „бронью железною, звычайною ку бою“ и о побоях „кием, кистенем, булавою, пугами или дуб- цами“, а также в статье „о том, хто бы ножом або яким иным до бою незвыклым начиньем кого забил або ранил“ (XI, 16 и 27). Здесь раны ножевые карались гораздо строже, чем мечевые. Но московское право, повидимому, отличалось в этом отношении меньшей щепетильностью, в подтверждение чего можно сослаться на след, пример. Литовский Статут предусматривает угрозу или ранение кого-либо на суде посредством „корда, меча альбо шабли и якое кольвек брони“ (IV, 62). Уложение 1649 г., заимствовав это постановление, прибавило к перечисленному
135
в нем оружию также и нож, не связывая, однако, с этим какого- либо усиления ответственности (X, 105). Очевидно, что и авторы списка Царского и сокращенной Правды также не были заражены рыцарскими понятиями военной чести, если они не делали никакого различия между ранами мечевыми и ножевыми.
Штраф за рану, платимый в пользу князя, назван здесь не продажей, как во всех других списках, а виной. В этой терминологии также можно видеть московский отпечаток, потому что вина, в значении штрафа за различные преступления, довольно часто встречается в памятниках московского законодательства.1 Рассматриваемые тексты заключают в себе и другую особенность, касающуюся этого штрафа: по всем спискам продажа уплачивалась в размере 3 гривен, а здесь она увеличена до 9 гривен. Что это: случайная описка или же сознательное увеличение штрафа? В пользу решения вопроса в последнем смысле можно представить след, соображения. По Р. Правде плата в размере 3 гривен взыскивалась не только за рану, но и за преступления более легкие с точки зрения физического вреда, ими причиняемого, а именно, за пощечину, за удар палкой и даже за толчок. Вполне естественно, что такое уравнение их в отношении наказуемости составителю списка Царского могло показаться неправильным: игнорируя момент чести, он видел в ранах более серьезное посягательство на здоровье, чем в толчках. В соответствии с такой сравнительной оценкой преступления была повышена и мера ответственности за него. Кроме того, возможно, что переписчик не имел ясного представления о том, что такое — гривна Р. Правды, и оценивал ее по московской мерке, называвшей гривной одну десятую часть рубля и приравнивавшей ее к десяти литовским грошам, как это показывает одна статья Уложения 1649 г., заимствованная из Литовского Статута.2 Если так, то трехгривенная плата за удар мечом и безотносительно могла казаться ему слишком малой. Как бы то ни было, утроенный штраф за это преступление перешел и в сокращенную редакцию Р. Правды.
Наконец, по всем спискам Р. Правды потерпевшему от ран уплачивалось „лечебное", т. е. покрывались расходы на лечение, в размере одной гривны. Но по списку Царского .раненый сверх „лечебного" получал еще компенсацию за обиду, размер которой в каждом отдельном случае определялся судом. Это нововведение, напоминающее московское „безчестье", находим мы и в сокращенной Правде с тою разницей, что о „лечебном" в ней уже совсем не упоминается.
Заключительная часть рассматриваемой статьи предусматривает нанесение смертельной раны, как по списку Царского, так
1 Н. Загоскин. Уставные грамоты XIV—XVI вв., вып. 2, стр. 49, 51, 52, 53, 59 и др.
2 Лит. Статут, XIV, 27; Уложение 1649 г„ X, 18.
136
и по другим. Но автор сокращенной Правды, переписав ее начало, — „аще ударит на смерть“, тотчас же спохватился, очевидно, вспомнив, что последствия убийства были им уже определены раньше. Поэтому, прервав начатую фразу, он остановился, а написанные уже слова счел возможным соединить с текстом следующей статьи, где говорится, между прочим, об ударе жердью, забыв, однако, при этом зачеркнуть выражение „на смерть“. Благодаря этому получилась искаженная до бессмыслицы редакция последующей третьей статьи: „аще ударит на смерть жердию или попехнет“ и т. д.
3. Отличительные особенности третьей статьи по цитированным текстам сводятся к следующим моментам. Во всех списках Р. Правды упоминаются варяги и колбяги, но не дается никаких комментариев по поводу этих названий. Список Царского представляет в этом отношении исключение. Правда, варягов он только называет, полагая, вероятно, что значение этого слова более или менее известно. Иное дело — колбяги. Повидимому, сам переписчик в точности не знал (как и современные комментаторы), что это за люди. Тем не менее он сохранил их в своем тексте, добавив только, что, по его мнению, это были „нехристи". Но автор сокращенной Правды пропустил их как народ ему неведомый и в то же время удержал выражение „крещения не имея“. Благодаря пропуску колбягов, это выражение стало относиться уже не к ним, а к варягам, характеризуя их как народ нехристианский, что, конечно, не соответствовало действительности.
Варяги и колбяги, в качестве истцов по делам об ударах и толчках, должны были подтвердить свое обвинение свидетелями и присягой. Так редактирована эта статья во всех списках Р. Правды. Но эта редакция, очевидно, под влиянием московского законодательства, изменяется в третьем списке Царского. Здесь присяга допускается лишь при отсутствии свидетелей, а кроме того она могла быть заменена жребием. Еще дальше идут в этом направлении списки сокращенной Правды. Они, во-первых, совершенно исключают присягу из числа судебных доказательств по делам о толчках и ударах, считая достаточным одного жребия, а во-вторых, распространяют этот способ доказывания не только на варягов и колбягов, но и на местное население. В этом несомненно слышится отголосок московского права, постепенно ограничивавшего применение присяги и даже вовсе устранявшего ее из судопроизводства по малоценным делам: по Уложению 1649 г. к присяге обращались только в исках на сумму больше рубля; в исках же меньшей ценности дело решалось жребием (XIV, 10).
По списку Царского трехгривенный штраф за удары и толчки платился тогда, когда потерпевшим был туземец; если же потерпевшим оказывался варяг или колбяг, то взыскивалась продажа, „во что и обложет“. Списки сокращенной Правды такое судей¬
137
ское усмотрение распространяют и на местных граждан: „по пути (их) платити безчестие“, т. е. в зависимости от того, были ли они „боярами или людинами“. Здесь мы имеем дело уже с нормой московского права, считавшего всякие удары бесчестием и оценивавшего их разнообразно, в зависимости от социального положения и служебного ранга потерпевшего.
Итак можно сказать, что московское влияние отразилось на всех списках, к семье которых принадлежали и списки сокращенной Правды, — на одних слабее, а на других ярче и выразительнее. Возникает вопрос: почему же именно эти списки и, в частности, почему именно статьи о ранах, побоях и ударах стали переделывать текст Р. Правды на московский лад? Как мне кажется, объяснения этому надо искать в том обстоятельстве, что в тех самых Кормчих Книгах, где были обнаружены интересующие нас списки Р. Правды, находились также и так наз. „Главы о послухах“,1 представлявшие собою небольшой кодекс о свидетелях, составленный из разных источников, главным образом византийского происхождения. Между прочим, в этом кодексе имелись также и статьи о ранах, побоях и ударах, взятые из Р. Правды, но переделанные уже под стиль московского законодательства. Вот эти статьи.
1. Аще приидет кровав муж на двор или синь, то видока ему не искати, но платити ему продажа за безчестие, каков будет; аще ли не будет на нем знамениа, то привести ему видок, слово противу слова, а кто будет почел, тому платити куны, в что и обложат; аще же и кровав приидет, или будет сам почал, а вылезут послуси, то то ему за платеж, оже и били.
2. Аще ударит мечем или ножем, а не утнет на смерть, то князю вины 9 гривен, а истьцу за рану судять, а оже лечебное; потнет ли на смерть, то вира платити.
3. Аще ли пехнет муж мужа любо к себе, любо от себе, любо по лицу ударит, или жердию ударит, а без знамениа, а видок будет, безчестие ему платити; оже будет болярин вели- кых бояр или меншых боляр, или людин городский, или селянин, то по его пути платить безчестие; а оже будет варяг или колобяг, крещениа не имеа, а будет има бои, а видока не будет, ити има роте по своей вере, а любо на жребий, а виноватый в продаже, в что и обложат.2
В Кормчих Книгах „Главы о п о с л у х а х“ помещены рядом с Р. Правдой, непосредственно ей предшествуя. Это обстоятельство должно было оказать свое влияние на переписчиков. Очевидно, им приходилось одни и те же статьи переписывать сначала в редакции одного памятника, а затем тотчас же в редак¬
1 Сведения о местонахождении различных списков Р. Правды и о сопутствующих им памятниках даются в названной работе Калачова, стр. 59—64.
2 Цитирую по изданию проф. С. Юшкова. Текст этих статей имеется также и в названной работе Калачова,
138
ции другого. Поэтому неудивительно, что мало-помалу они стали переносить в текст Р. Правды те особенности, которые бросались в глаза им в „Главах о послухах". Сначала это делалось робко и нерешительно, из боязни далеко отступить от оригинала, но затем все смелее и решительнее, пока, наконец, в третьем списке Царского и в сокращенной Правде не был почти полностью воспроизведен текст „Глав о послухах".
Резюмируя теперь все сказанное, я прихожу к тому выводу, что автор сокращенной Правды в своей работе базировался на той редакции пространной, которая отразилась в списках Чудовском* И, а также Крестининском, и получила наиболее яркое выражение в третьем списке Царского. Легко заметить, что это определение ближе и конкретнее обозначает ее первооснову, чем общее и огульное указание проф. Сергеевича на распространенную Правду, не различавшее ни отдельных ее редакций, ни отдельных ее списков.
Сергеевич, однако, не ограничивается этим указанием, а сверх того добавляет, что на сокращенной Правде отчасти отразилось и влияние ее краткой редакции: „три первые статьи ее, — говорит он, — по содержанию и последовательности соответствуют трем первым статьям списков первой фамилии". Но если сравним относящиеся сюда тексты, то мы увидим, что это мнение не оправдывается ими.
Распространенная редакция
1. Аже убиеть муж мужа, то мьстити брату брата, любо отцю, ли сыну, любо брату чадо, ли брату сынови. 2 32. Аще ли не бу- деть кто его мстя, то положити за голову 80 гривен, аче будеть князь муж или тиуна княжа.
3. О мужи крова в е. Аще приидет кровав муж на двор или синь, то видока ему не искати, но платити ему продажа за безчестие, каков будет«
Сокращенная
редакция
1. Аще убиеть муж мужа, то мсти- ти брату брата, любо отцу, любо сыну.
2. Ожели не будеть кто его мстя, то положити за голову 80 гривен, любо разсудити по мужи смотря.
3. О мужи кровав е. Аще приидет кровав муж на двор или синь, то видока ему не искати, но платити ему продажа за беачестие, каков будет-
Краткая
редакция
1. Убьеть муж мужа, то мстить брату брата, или сынови отца, любо отцю сына, или брату чаду, любо сестрину сынови.
2. Аще не будеть кто мстя, то 40 гривен за голову.
3. Или будеть кровав или синь надра- жен, то не искати ему видока человеку тому.
139
Сравнительное обозрение приведенных текстов показывает, что первая статья сокращенной Правды по содержанию своему в одинаковой мере соответствует обеим другим Правдам, отличаясь от них лишь исключением племянников из числа мстителей; в редакционном же отношении она стоит ближе к Правде пространной, чем краткой, ибо перечисляя мстителей, выражается так: „любо отцу, любо сыну", тогда как в краткой Правде сказано: „или сынови отца, любо отцю сына". Источником второй ее статьи, очевидно, тоже была пространная Правда, потому что плату за убийство она назначает в размере 80 гривен, между тем как в краткой редакции стоит 40 гривен. Наконец, и содержание и форма третьей статьи ясно показывают, что она взята из пространной Правды.
Но расположение этих статей в сокращенной Правде действительно напоминает ту последовательность их, какую мы наблюдаем в краткой редакции, а именно как здесь, так и там за статьями о мести и выкупе тотчас же следует статья „о муже кроваве"; между тем как в пространной Правде последняя статья отодвинута от первых двух на довольно далекое расстояние целым рядом других промежуточных постановлений. Однако указанное совпадение не было результатом подражания или заимствования, а объясняется оно гораздо проще: статья „о муже кроваве" оказалась в непосредственном соседстве со статьями о мести и выкупе, потому что промежуточные постановления, как это будет показано дальше, были пропущены и не вошли в сокращенную Правду.
Последовательность распространенной редакции была нарушена не этим соседством, а по другому поводу, а именно в сокращенной Правде статья об убийстве в разбое стоит не на своем обычном месте, т. е. в связи с преступлениями против жизни, как во всех списках, а перенесена на более отдаленное место и примыкает к тому отделу Р. Правды, который посвящен краже. Такое перемещение произошло от того* что автор сокращенной Правды трактовал эту статью как постановление о разбое, снабдивши ее и соответствующим заглавием, не встречающимся в других списках: „о разбойнице". По московскому же законодательству разбой причислялся к разряду имущественных преступлений и ставился обыкновенно рядом с татьбой, о чем может засвидетельствовать хотя бы XXI глава Уложения 1649 г. „о разбойных и татиных делех".
Наконец, проф. Сергеевич обнаруживает в сокращенной Правде одну статью (16), по его мнению, не встречающуюся ни в одном из списков Р. Правды и, следовательно, бывшую продуктом авторского творчества или заимствованную им из какого-то другого источника. Но, судя по местонахождению и по конструкции этой статьи, первообраз ее легко можно найти в пространной редакции, если искать его в тех списках, которые лежали в основе сокращенной Правды. Не подлежит никакому
140
сомнению, что таким первообразом ее была ст. 42,1 которая в списках этого разряда редактирована так: „ажели будуть холопи татие любо княжи, любо боярстии, любо чернении, их же князь продажею казнить, зане суть несвободни, да двоичи платять к истьцу за обиду“. Такого текста автор сокращенной Правды не мог принять в свой кодекс. Прежде всего он вычеркнул фразу: „их же князь продажею казнить, зане суть несвободни“, потому что она резко противоречила ст. 115, где прямо и определенно сказано, что продажу князю в случае кражи платят только свободные лица, но не холопы. Затем уплату двойной стоимости украденной вещи он заменил простым удовлетворением истца за обиду, потому что в других статьях пространной Правды, 56-й и 114-й, тоже определяющих ответственность холопов за кражу, об удвоении частного вознаграждения ничего не говорится. Наконец, автор сокращенной Правды устранил из текста холопов боярских и монастырских и оставил только княжеских, чтобы избежать повторений в виду того, что о частновладельческих холопах, совершивших кражу, говорилось в ст. 56 и 114. После всех этих сокращений и изменений получилась та редакция ст. 16, какую мы имеем в списках Оболенского и Толстого: „аже будет холопи тати кто, кто княжь, их же князь обиду платит истцу“.
Так решается вопрос об источниках сокращенной Правды. Перехожу далее к рассмотрению ее особенностей.
III
При чтении сокращенной Правды прежде всего бросаются в глаза ее многочисленные пропуски. Остановимся на каждом из них и попытаемся вскрыть те побуждения, которые заставляли ее автора делать эти пропуски.
Русская Правда начинается с постановлений об убийстве; но только очень немногие из них перешли в ее сокращенную редакцию. Так, в ней отсутствуют ст. 3-я и 4-я, определявшие условия и порядок платежа дикой или общинной виры. По Р. Правде эта вира платилась за убийство в разбое, если вервь отказывалась искать убийцу: „аже кто убиет в разбои, а голов- ника не ищуть“. Так редактировано это постановление в большинстве списков. Но в тех списках, которыми пользовался автор сокращенной Правды, повод к платежу дикой виры выражен иначе: „аще кто убиет в разбои, а головника не изищуть“. Уже в этом мало заметном и едва уловимом исправлении текста можно угадывать следы московского влияния. Местные уставные грамоты Московского государства
1 Номера статей распространенной Правды обозначаются везде по списку Троицкому, так как списки Чудовский II а Крестининский, более близкие к сокращенной Правде, изданы бел нумерации отдельных статей.
141
XIV—XVI ст. дают по этому поводу аналогичные постанозле ния с тою лишь разницей, что вира уплачивалась не вервью, а волостью, станом или городом. Например, в одной из них сказано: „а учинится у них в волости душегубство, а не доищутся душегубца, и они дадут наместником за голову веры четыре рубля“.1 Но в XVII в. отношение московского законодательства к вопросу об ответственности общины изменилось. Голый факт неотыскания преступника сам по себе уже не влек за собою карательных последствий для нее. Община отвечала только тогда, если обнаруживалось, что она укрывала преступника.2 Таким образом постановление Р. Правды о безусловной ответственности верви уже не согласовалось с правовыми воззрениями XVII в. и стало анахронизмом, а потому. и не вошло в ее сокращенную редакцию.
Р. Правда знает и другой повод, когда уплачивалась дикая вира, — это убийство в драке или на пиру, если убийца был связан круговой порукой с другими членами верви. Это постановление тоже пропущено, вероятно, потому, что московское законодательство в таких случаях держалось принципа индивидуальной ответственности. Уложение 1649 г., касаясь убийства „неумышлением — в драке пьяным делом“, постановляет: „и того убийцу бив кнутом, и дати на чистую поруку с записью, что ему впредь так не воровати“ (XXI, 69).
В сокращенной Правде отсутствует также целый ряд статей о платах за убийство княжьих людей — отрока, конюха, повара, тиуна и других (9—14). Автору ее они казались излишними, так как уже в первой статье об убийстве он дал на этот счет общее и исчерпывающее определение:1 „разсудити по мужи смотря“, а также в виду того, что классовая дифференциация в Московском государстве XVII в. далеко не совпадала с теми социальными различиями, которые господствовали в Киевской Руси XII в. и нашли свое отражение в Р. Правде.
Обращаясь далее к преступлениям против здоровья, мы заметим, что из этого отдела некоторые статьи, хотя и в переделанной редакции, приняты сокращенной Правдой, а другие отвергнуты. В числе отвергнутых оказались статьи об ударах позорящими орудиями, о повреждении руки или ноги, о выбитии глаза и отнятии пальца (18—22); сюда же надо отнести и пропуск статьи об ответственности холопа за удар, нанесенный свободному мужу (53). Чем же объяснить такое игнорирование всех этих постановлений? Оно объясняется тем, что перечисленные статьи касаются тех действий, которые с точки зрения московского законодательства заключали в себе бесчестье и увечье и оценивались весьма неравномерно, в зависимости от того, кто был потерпевший. Об этом свидетельствует тот сложный
1 Н. Загоскин. Уставные грамоты XIV—XVI ст., стр. 50.
2 Н. Сергеевский. Наказание в русском праве XVII века, стр. 36—37.
142
и детально разработанный тариф „безчестья", какой имеется в Судебнике 1550 г. (26) и в Соборном Уложении 1649 г. (X, 27—99). В Судебнике он заканчивается след, постановлением: „а за увечье указывати крестьянину, посмотря по увечью и по безчестию; и всем указывати за увечье, посмотря по человеку и по увечью“; а в тарифе Уложения мы находим между прочим след, статью: „а будет кто государевых крестьян учнет бити и бьючи изувечит — глаз выколет, или руку или ногу переломит, или иное какое увечье учинит: и на том имати государевым крестьяном за увечье и за безчестье по десяти рублев человеку; а будет кто государева крестьянина зашибет, а увечья никакова не учинит: и на том имати государевым крестьяном за бой и безчестье по два рубли человеку; боярским служилым людем по пяти рублев человеку, а деловым людем, и монастырским, и помещиковым, и вотчинниковым крестьяном и бобылем за безчестье и за увечье учинити указ против государевых дворцовых сел крестьян; гулящим людем по рублю человеку" (94) и т. д.
Совсем иной характер носят постановления Р. Правды об увечьях, ранах и ударах. В них нет такого разнообразия и дифференциации взысканий. Они для каждого случая дают твердую и строго определенную норму штрафа/ Отсюда старые буржуазные историки делали вывод, что по отношению к телесной неприкосновенности в эпоху Р. Правды все свободные граждане без различия сословий пользовались одинаковыми правами. Но мне кажется, что отмеченная особенность Р. Правды объясняется не тем, что она распространяла свои нормы на все свободное население, а тем, что она имела в виду лишь военно-землевладельческий класс, игнорируя все другие сословия. „Мужи", о здоровье и чести которых она так заботится, — это не свободные люди вообще, а лица высшего класса, бояры. Если по наказуемости толчки, палочные удары и пощечины уравнивались с ранами и если за удары, нанесенные холопом, батогом, тупой стороной меча, его рукояткой и т. п., взыскивался штраф, вчетверо больший, чем за раны, то ясно, что все эти постановления могли относиться только к высшему военно-феодальному классу, а не к смердам, ремесленникам, изгоям и т. п.
Как бы то ни было, но статьи Р. Правды о преступлениях против здоровья с их безусловно-определенными санкциями не подходили к особенностям московского права и потому не могли быть приняты в ее сокращенную редакцию. Они не могли быть удержаны в этой редакции еще и потому, что в противном случае стали бы в резкое противоречие с другими ее статьями, раньше нами рассмотренными, где вопрос о мере наказания за раны или удары предоставлялось решать так или иначе самому суду, в зависимости от того, „каков будет" потерпевший, или „по его пути".
143
Что касается имущественных преступлений, то здесь заслуживает внимания пропуск статьи о краже скота на поле (38). За это преступление по Р. Правде уплачивалось всего лишь 60 кун, тогда как за кражу скота из хлева — 3 гривны, т. е. в несколько раз больше. В основе этого различия лежало, по- видимому, то соображение, что при краже вещей, слабо охраняемых, вор проявляет меньшую напряженность преступной воли, чем в том случае, когда похищение совершается из запертого помещения. Однако при оценке такой кражи возможна и другая точка зрения, выражающаяся в том, что вещи, слабо охраняемые фактически, должны поэтому получить более усиленную охрану со стороны уголовного закона. Действительно, такая точка зрения обнаруживается, напр., в греко-римском праве IX века. Законодательный кодекс, изданный при византийском императоре Василии и прозванный по его имени Василиками, дает по этому поводу следующие постановления: „кто похитит домашнее животное из стада или в лесу на пастбище, тот карается строго; а кто украдет его из хлева, тот наказывается легче“.1
Московское право, вообще обращавшее мало внимания на психическую сторону преступного действия и ставившее на первый план интересы господствующего землевладельческого класса, поскольку им угрожало то или другое преступление, не могло примириться с таким снисходительным отношением Р. Правды к полевым кражам. Вероятно, этим обстоятельством и надо объяснить пропуск рассматриваемой статьи.
Гражданское право Р. Правды также потерпело значительный ущерб. Как известно, в этом отделе ее видное место занимают статьи о закупах (52—57). Ни одна из них не прошла в сокращенную Правду, что может быть объяснено не их архаичностью, а тем обстоятельством, что Московское государство не знало закупов. Это, конечно, не значит, что в нем не существовало людей, находившихся в том же социально- экономическом положении, что и закупы. Напротив, таких людей было много, но назывались они не закупами, а кабальными холопами.
В этом отношении замечается полная аналогия между сокращенной Правдой и московским переводом Литовского Статута, Переводчик тоже обходил закупов, когда ему приходилось встречаться с ними. Например, в Лит. Статуте есть такое постановление: „теж уставуем, иж человек вольный за жаден выступ в неволю вечную выдан быти не маеть; а естли бы ö суме великой был выдан, маеть с тое сумы выробливатися, а выпуску на кождый год мужику рубль грошей, а жонце копу
1 Qui ex grege vel silva domitum animal abigit, graviter punitor; qui ex stabulo abstulit domitum pecus lenius punitor (Basilicorum libri LX, m. 5, стр. 654).
144
грошей...; а закупным людем тьш же обычаем з сумы пенежное выпуск быти маеть, то ест тым вольным, которые бы ся сами в чом запродали“ (XII, 11). Московский переводчик добросовестно изложил первую часть этого текста, но вторую, касающуюся закупов, он выпустил. В другом месте Лит. Статута говорится: „так же и самого чужого человека, жоны и детей его не маеть нихто закуповати и наймовати без воли пана его або врядника“ (IX, 27). В переводе запрещается только наем, но о закупничестве умалчивается: „також человека чюжого и жены его ни на какую работу не наимать без воли и ведома государя его“.
Закупничество возникало из договора займа. Этот договор довольно тщательно разработан в Р. Правде, но далеко не все ее постановления вошли в сокращенную редакцию. Так, обращает на себя внимание пропуск ст. 43 об уклонении должника от уплаты долга. Это понятно: названная статья приписывает неисполнению гражданского обязательства деликтный характер, т. е. смотрит на запирательство должника как на обиду, караемую уголовным штрафом. Такой взгляд, конечно, не соответствовал правовым понятиям XVII века.
Пропущены также ст. 44 и 47, разрешавшие совершать без свидетелей купеческие займы на всякую сумму, а общегражданские — на сумму до 3 гривен. Они пропущены, очевидно, потому, что по московскому праву, поскольку оно отразилось в У ложе* нии 1649 г., договоры займа заключались не иначе, как в письменной форме: иски о долгах, не основанные на кабалах или заемных памятях, судом не принимались (X, 189).
В параллель этому можно сослаться на следующую аналогию. По Лит. Статуту разрешалось совершать заем и без письменного документа, если сумма долга не превышала 10 коп. грошей (VII, 26). Составители Уложения 1649 г., черпавшие полной рукой из литовского источника, пропустили, однако, это постановление; но, очевидно, зная его и считаясь с ним, они сделали уступку в том отношении, что заемные акты на сумму не свыше 10 рублей можно было писать самим должникам или доверенным их лицам, а не площадным подьячим, выполнявшим в Московском государстве функции нотариусов (X, 247—248).
Постановления о процентных займах также подверглись существенным урезкам. Автор сокращенной Правды заимствовал лишь ст. 46 о том, что величина процента определяется свободным соглашением сторон. Что же касается ограничительных постановлений, выраженных в ст. 47—49, то они пропущены. Отсюда однако нельзя заключить, что он отвергал всякие ограничения ростовщических сделок. Пропуск этот, может быть, зависел от испорченности текста в ст. 48, определявшей эти ограничения, что очень сильно затрудняло ее понимание, если не делало его совершенно невозможным; а может быть, указанный пропуск объясняется и тем обстоятельством, что в Мо¬
10 Проблемы источниковедения
145
сковском государстве на этот счет действовали свои особые правила, не совпадавшие с ограничениями Р. Правды.
По вопросу о взаимоотношении между московским законодательством о процентах и Р. Правдой заслуживает внимания объяснение проф. В. Ключевского, нашедшее себе поддержку и у других ученых. Этот историк полагает, что устав Владимира Мономаха, воспроизведенный в ст. 48 и 49 Р. Правды, относился к таким займам, при заключении которых капитал отдавался в треть; а треть, по его толкованию, это все равно, что на два третий, т. е. она обозначала 50%> подобно тому как московское изречение на пять шестой обозначало 20%» Следовательно, между Р. Правдой и московским законодательством замечается аналогия: и там, и здесь дозволялось брать проценты до тех пор, пока общая сумма их не уравнивалась с величиной капитала, конечно, с тою разницей, что там такое уравнение происходило через два года, а здесь через 5 лет.1
Мнение проф. Ключевского не может быть принято, потому что оно основано на интерполированном тексте Троицкого списка. В Синодальном же списке, более близком к оригиналу Р. Правды, устав Владимира Мономаха излагается без упоминания о трети; здесь это слово встречается лишь в ст. 47, посвященной месячным процентам.2 Кроме того, слову треть дается толкование искусственное и произвольное: треть есть третья часть чего-либо, в данном случае года — в противоположность месяцу, а вовсе не означает на два третий в том смысле, что на две единицы капитала берется такая же третья в качестве процента. Можно сослаться, наконец, и на то обстоятельство, что Владимир Мономах едва ли бы успокоил киевлян, поднявших восстание по поводу ростовщичества, если бы он легализовал для ростовщиков возможность в два года удваивать свой капитал.
Статьи Р. Правды, касающиеся наследования, перешли в ее сокращенную редакцию также с некоторыми изъятиями. Пропущена ст. 85, определявшая судьбу имущества смерда, оставшегося после его смерти. Независимо от того, что земледельческое население в Московском государстве называлось не смердами, а крестьянами, автора сокращенной Правды могло смущать и то обстоятельство, что эти люди были лишены наследственного права. Такое бесправие смердов смущало и других переписчиков, но они вышли из этого затруднения, прибавив к общепринятому чтению: „аже смерд умреть“— выражение „без детей“. Составитель же сокращенной Правды поступил проще: он вычеркнул постановление, казавшееся ему неправдоподобным.
Х^еуцСЛ0ВИем К ’'Судебнику царя Федора Ивановича 1589 г.“,
2 Подробнее этот вопрос исследуется в моей статье „1нтерпоЛящ1 в текст! поширенсп РуськоГ Правда“.
146
В сокращенной Правде отсутствуют также статьи 96 и 98, предполагавшие у матери существование отдельной собственности и дававшие ей право завещать эту собственность кому угодно по своему усмотрению. Они были пропущены, вероятно, потому, что имущественная обособленность и независимость жены не согласовались с правовыми воззрениями, господствовавшими в Московском государстве. Эта догадка подтверждается аналогичными пропусками в тех статьях Уложения 1649 г., которые были заимствованы из Лит. Статута. Например, в Лит. Статуте говорится, что имение государственного изменника конфискуется, но „жоны таковых зрадец, которые не будуть ли ведали тое здрады мужов своих.., таковые именей своих не тратять“ (I, 3); между тем как Уложение, рассматривая тот же случай, совсем не упоминает о собственном имуществе жены, а говорит только о выделе ей из конфискованного имущества мужа части на прожиток (И, 7). По Лит. Статуту за долги умершего отвечают его жена и дети, в размере оставшегося после него имущества; но если бы жена имела „свое властивое именье", то она „за то на маетности своей властивой шкодовати не маеть и за то ничого платити не будет" (VII, 18); эта оговорка относительно собственного имущества жены опять-таки отсутствует в соответствующей статье Уложения (X, 245).
Посмотрим теперь, каким выемкам и сокращениям текста подверглась Р. Правда в области судопроизводства. Отметим прежде всего пропуск ст. 17 об ордалиях, т. е. об испытаниях железом и водою, а также о присяге. Очевидно, доказательства эти в XVII ст. потеряли уже свою силу. В тех списках, на которые опирался автор сокращенной Правды, эта статья излагалась уже с пропуском испытания водой, как доказательства, нелепость которого сознавалась еще в XIII веке.1 Следовательно, обходя молчанием это доказательство, он лишь следовал за своим источником. Что касается испытания железом, то хотя оно и удержалось, но некоторые списки, напр. Толстовский I иЧудовский I, применяясь к московским судебным порядкам, придавали ему значение поля, т. е. судебных поединков. Однако в XVII в., когда составлялась сокращенная Правда, и это испытание, даже в таком своеобразном понимании его, как поля, не могло уже иметь практического применения в Московском государстве, потому что судебные поединки к тому времени окончательно вымерли. Оставалась только присяга, которая по Р. Правде применялась в тяжбах наименьшей ценности. Но сохранить ее — это значило бы стать в прямое противоречие с московским законодательством, которое, как было уже замечено, запрещало обращаться к присяге при малоценных исках, заменяя ее в таких случаях жребием.
1 См. поучение Серапиона-проповедника XIII в.
10*
147
Заслуживает внимания то обстоятельство, что такое же отрицательное отношение к присяге наблюдается и в тех постановлениях московского законодательства, которые были заимствованы из Лит. Статута: например, в тех случаях, когда по Лит. Статуту обвинение доказывается или опровергается присягой, Уложение 1649 г. требует сыска;1 там, где по Лит. Статуту истец или ответчик приносят присягу, там по Уложению они подвергаются пытке.2
Несколько подробнее надо остановиться на пропуске ст. 81 и 82. По господствующему и прочно установившемуся мнению, в этих статьях имеется в виду испытание железом, т. е. трактуется та же тема, что и в ст. 17, только что рассмотренной. Если принять это толкование, то игнорирование названных статей объяснялось бы теми же причинами, что и пропуск ст. 17. Но мне кажется, что между ними нет ничего общего, и что они говорят о двух разных вещах. Для наглядности сопоставим оба текста.
Статья 17.
Искавше ли послуха не нале- зуть, а истьця начнеть головою клепати, тогда дати им правду железо; такоже и во всех тяжах, в татбе и в поклепе, оже не бу- деть лиця, то тогда дати ему железо из неволи до полу- гривны золота; оже ли мне, то на воду, оли то до дву гривен; аже мене, то роте ему ити по свое куны.
Статьи 81 и 82.
Ты тяже все судят послухи свободными; будеть ли послух холоп, то холопу на правду не вылазити; но оже хощеть ис- тець или иметь и, а река тако: по сего речи емлю тя, но яз емлю тя, а не холоп, и емети и на железо; аже обинити и, то емлеть на немь свое; не оби- нить ли его, платити ему гривна за муку, зане по холопьи речи ял и.
Аже иметь на железо по свободных людии речи, либо ли запа на нь будеть, либо прохо- жение нощное, или ким любо образомь, аже не ожьжеться, то про муки не платити ему, но одино железное, кто и будеть ял.
Между тем и другим текстом замечается существенная разница. 1. По статье 17 правда-железо дается при отсутствии не только поличного, но и послухов; между тем как по ст. 81 и 82 к железу обращаются, когда будут послухи, свидетельствующие не о самом преступлении, а о фактах, возбуждающих по¬
1 Лит. Статут: I, 3, 16; IX, 17; XI, 6, 18, 23; XIV, 15. — Уложение: II, 7; IV, 3—4; X, 224—225, 228; XXI, 87; XXII, 14, 20.
2 Лит. Статут: IV, 31; XI, 40. — Уложение: XXI, 101; X, 202,
148
дозрение. 2. По ст. 17 испытанию подвергается истец, а не ответчик: в самом деле, если истец идет на роту „по свое куны“, то он же, очевидно, идет и на правду-железо, в том и другом случае в зависимости от цены иска. Правда, в первой части этой статьи сказано: „тогда дати им правду железо“. Множественное число испытуемых как бы указывает на то, что испытание давалось не только истцу, но и ответчику. Однако эта редакция нисколько не колеблет высказанного положения, потому что и понятие истца выражено здесь во множественном числе: „искавше ли послуха не налезуть“. Совсем не то видим мы в ст. 81 и 82: здесь на железо брали не истца, а обвиняемого. 3. По статье 17 испытание имело принудительный характер, его давали „из неволи“, и это понятно: истец, голословно обвинивший кого-либо в преступлении, должен был или взять обратно свое обвинение, или же, если он упорствовал, итти на суд божий. Тогда как по ст. 81 и 82 истец берет обвиняемого на железо в зависимости только от своего желания „оже хощеть“.
Следовательно, в ст. 81 и 82 речь идет не об ордалиях, а о другом судебном доказательстве, под которым надо разуметь пытку. В пользу такого толкования текста говорит и терминология названных статей, поскольку она употребляет слово мука. Было бы непоследовательно и несогласно с существом дела называть ордалии мукой, так как это доказательство основано на вере во всемогущество бога, который своим вмешательством может нейтрализовать законы физической природы и предотвратить не только телесные повреждения, но и болевые ощущения от тех или других испытательных действий. Под именем муки, очевидно, подразумевалась пытка. В таком значении употребляется это слово в ст. 71 и 72 Р. Правды о муке смерда и огнищанина. Такое наименование носит пытка и в памятниках Литовско-Русского государства, причем правила, регулировавшие ее применение, во многом напоминают соответствующие постановления Р. Правды о муке, а именно: к пытке обращались только по инициативе и требованию потерпевшего; нередко он сам пытал обвиняемого; ответственность за неудавшуюся пытку падала на истца, и т. п.
Отнесение ст. 81 и 82 к ордалиям базируется, повидимому, только на слове „железо“ и на выражении: „аже не ожьжеться“. Но раскаленное железо могли употреблять не только при ордалиях, но и в качестве орудия пытки. Что касается выражения: „аже не ожьжеться“, то оно вовсе не означало того, будто бы спорящая сторона могла выйти из испытания невредимой и тем доказать свою правоту. Это выражение указывало границу дозволенной пытки, т. е. такой, за которую истец не нес ответственности, если ему не удавалось вымучить у ответчика его сознание; а отсюда само собою вытекало, что в случае перехода этой границы, т. е. если такая безрезультатная и напрасная
149
пытка сопровождалась ожогами, то истец обязан был дать пострадавшему соответствующую компенсацию.
Итак ст. 81 и 82 имеют в виду пытку. Почему же они были исключены из сокращенной Правды? Потому, вероятно, что хотя пытка и широко применялась в Московском государстве, но она имела здесь совсем другой характер, составляя принадлежность следственного процесса, основанного на доминирующей и руководящей роли суда. В таком процессе не могли найти себе применения постановления Р. Правды о муке, рассчитанные на состязательное судопроизводство и открывавшие широкий простор самодеятельности и активности истца.
Высказанная догадка находит косвенное подтверждение себе в московском переводе Литовского Статута. Переводчик имел дело с постановлениями о муке, аналогичными по своему характеру рассмотренным статьям Р. Правды. Хотя он и не игнорировал их, но все же не нашел возможным дать им дословный перевод. В переводном тексте заметна явная тенденция так сре- дактировать постановления, чтобы не выпячивать и по возможности затушевать автономную роль частного обвинителя при производстве пытки. Чтобы это наблюдение стало явнее, я сопоставлю относящиеся сюда тексты.
Литовский Статут.
1. Маеть быти тот чоловек подозреный на муку выдан и мучон маеть быти от стороны поводовое один раз, ведже не далей толко через годину (XIV, 17).
2. У ставу ем, игды бы поймано злодея приличного, а на тот час без лица будеть пойман, тогды такового злодея три крать одного дня может м у - чыти, толко бы на котором члонку не образил. А естли бы ся не домучил, тогды за кож- дым разом муки оное маеть его навезати водлу и стану его. Пакли ж бы в оной муце злодейства на нем домучитися не м о г, а оною мукою уморен, або на члонку охромей, тако- вый будеть повинен за умер- лого головщину совито, а за хромоту, яко за цалого чоло- века, платити (XIV, 18).
Московский перевод.
1. И такова человека пытать по исцову челобитью одиножды и то один час пытать, а не больши.
I
2. Уставляем: естьли бы ведомого татя поймано на татьбе без поличного, и такова трижды однем днем пытать мошно, только б не увечити: и естли не допытается, и тому, от кого пытали, за всякую пытку заплатить безчестье и увечье, по человеку смотря; а естли же допытаться не могли и с пытки бы умер, тогды, от кого пытан, головизину заплатить повинен; а будет руку и ногу испортит, тогды заплатить ценою, как за целого человека.
150
Сравнивая эти тексты, не трудно заметить, что переводчик умышленно пользовался формой безличного предложения для того, чтобы не показывать потерпевшего в роли лица, производящего пытку. Он говорит: „пытать мошно“ вместо „мо- жеть мучыти", „допытаться не могли" вместо „домучитися не мог", „пытать по исцову челобитью" вместо „на муку выдан и мучон маеть быти от стороны поводовое".
В Р. Правде имеется целый ряд статей, посвященных своду, т. е. особой судебной процедуре, которая совершалась при деятельном участии истца, без вмешательства государства, остававшегося при этом пассивным зрителем. Свод известен был и московскому судопроизводству: о нем упоминают уставные грамоты наместничьего управления XIV—XVI ст.1 Но в чем заключалась его сущность, об этом умалчивалось. Можно только предполагать, что на первых порах он мало чем отличался от свода Р. Правды. Однако с течением времени, по мере развития следственного процесса, процедура свода изменилась в смысле усиления в ней руководящей роли государства. Действительно в Уложении 1649 г. мы находим по этому поводу следующее постановление: „а у кого поимается истец за разбойное поличное, за лошадь, или за что ни буди, а разбойников в лицах нет, и тот, у кого поимаются, учнет на кого в роспросе говорити, что то поличное у него купил или выменил, а тот оговорной человек на очной ставке запрется, скажет, что он того поличного ему не продавывал: и того, у кого поимаются за поличное, пытать; и будет с того, у кого поличное скажет купил, с пытки не зговорит: и по той язычной молке и продавца пытати же; да будет продавец с пытки повинится, что ему то поличное продал: и его пытать, у кого он то поличное взял, и по сыску в том деле учинити указ" (XXI, 75). Таким образом свод превратился в очную ставку, сопровождаемую допросом и пыткой.
Отсюда можно видеть, насколько в XVII ст. неприменимы были постановления Р. Правды о своде, основанные на принципе состязательного процесса. Но, с другой стороны, автор сокращенной ее редакции не мог совершенно игнорировать этот институт, так как в практике Московского государства с ним часто приходилось иметь дело. Поэтому были пропущены статьи описательного характера, изображавшие порядок ведения свода и раскрывавшие содержание этого процессуального действия (31—33); но другие статьи, где свод только назывался, но не описывался, были удержаны,—таких статей оказалось две: одна из них определяет, при каких условиях обращаются к своду, а другая запрещает вести свод из своего города в чужую землю.
Аналогичное отношение к своду мы наблюдаем и у московского переводчика Лит. Статута, где эта процедура изображена
* И* Загоскин. Наэв. соч., стр. 54—5*5«
151
приблизительно такими же чертами, как и в Р. Правде. Он игнорировал его, если встречался с ним в тексте своего оригинала: например, 1-й артикул XIV раздела переведен почти полностью, за исключением того места, где говорится о своде, — это место пропущено; из третьего артикула того же раздела он взял только то, что не имело отношения к своду; заглавие этого артикула в подлиннике такое: „о зводех злодейства, с чим кольвек хто пойман будеть"; переводчик свод заменил сыском: „о сыску татьбы, с чим ни будь хто пойман будет".
Ст. 70 Р. Правды говорит о „гонении следа", сущность которого заключалась в следующем. Преследование вора производилось потерпевшим совместно с послухами и сторонними людьми; если след приводил к селу, то оно обязано было отвести его за пределы своей территории; в противном же случае отвечало за кражу, т. е. платило князю продажу и возмещало убытки потерпевшему. В сокращенной Правде эта статья пропущена, потому что в Московском государстве в таких случаях поступали иначе. Вот что говорит по этому поводу Уложение 1649 г.: „а которых людей разбойники разобьют или тати покрадут, и за теми разбойники и за татьми исцы собрався следом придут в село или в деревню, и те люди, к которым следом придут, следу от себя не отведут: и про то обыскати и погонных людей распроснти; и будет в обыскех и погонные люди на них скажут, что они следу не отвели: и тех людей по обыском и по погонных людей речам пытать и указ им чинити, до чего доведется" (XXI, 60).
Это постановление взято ив Лит. Статута, но с довольно важными изменениями. Так, по Лит. Статуту околичные соседи, гнавшие след, составляли копу, которая оценивала шкоду потерпевшего и постановляла судебный приговор, а Уложение превратило копников в погонных людей, лишенных судеб~ ных полномочий и лишь помогавших потерпевшему в преследовании преступника, а также удостоверявших затем на суде действительность происшедшего; в московском же переводе Лит. Статута они названы понятыми (XIV, 9). Кроме того, по Лит. Статуту село, не отведшее следа, платило лишь шкоду потерпевшему; а по Уложению жители его подвергались пытке и затем присуждались к тому, „до чего доведется".
Обычным и самым распространенным судебным доказательством были свидетели, каковыми по Р. Правде могли быть только свободные люди; холопы к свидетельским показаниям не допускались (59). Но в сокращенной ее редакции это постановление отсутствует, вероятно, потому, что московское законодательство в этом отношении было более либеральным, не лишая холопов права свидетельствовать на суде. По Уложению 1649 г. свидетельские показания могли давать не только крестьяне, но и боярские люди, т. е. холопы (X, 173).
Наконец, резко бросается в глаза то обстоятельство, что ни одна из статей Р. Правды о судебных пошлинах и других сбо-
152
pax с населения не перешла в ее сокращенную редакцию. Надо полагать, что в этой области Московское государство не встречало никаких затруднений. Оно часто испытывало их, не зная, как решить то или другое судебное дело, вследствие отсутствия или неясности соответствующих правовых норм, но оно хорошо знало, что брать с населения, по какому поводу и в каком размере: и уставные местные грамоты Московского государства и Судебники больше всего внимания уделяли различного рода пошлинам и сборам. При таких условиях, относящиеся сюда постановления Р. Правды представлялись излишними.
Проф. Сергеевич недоумевает, почему пропущена ст. 100 Р. Правды: „аже братья ростяжються перед княземь о задницю, который детьский идеть их делить, то тому взяти гривна кун". По его мнению, эта статья определяла подсудность князю споров о наследстве; а так как право князя производить суд по этим делам проходит чрез всю нашу историю и никогда не подвергалось сомнению, то пропуск ее был для него загадкой. Эта загадка разрешается, если взять во внимание, что логический центр тяжести в цитированной статье составляет не та мысль, которую приписывает ей Сергеевич, а другая. Очевидно, она имела в виду определить не подсудность князю споров о наследстве, а размер пошлины, взимаемой в том случае, если спорящие стороны по поводу дележа наследства обращались к князю: „аже ростяжються перед князем" (как известно, в этом случае они могли обратиться и к церковным властям). Значит, пропуск этой статьи показывает, что она разделила общую участь всех постановлений Р. Правды о пошлинах.
В заключение надо остановиться еще на одном пропуске, составляющем отличительную особенность сокращенной Правды: в ней отсутствуют имена князей, упоминаемых в распространенной редакции. Этот пропуск проф. Сергеевич объясняет более поздним происхождением ее, когда с именами таких князей, как Ярослав, его сыновья и Владимир Мономах, не соединялось уже никакого определенного представления. Действительно, память о некоторых князьях Киевской Руси могла с течением времени стереться. К числу их принадлежали, напр., сыновья Ярослава — Изяслав, Святослав и Всеволод, перечисление которых в некоторых списках Р. Правды сопровождается пояснительным замечанием, что это были „рустии князи". Но едва ли то же самое можно сказать о князе Ярославе, тем более что его имя сохранилось и в заглавии сокращенной Правды, а приписываемый ему церковный устав пользовался большой популярностью в Московском/осударстве. Владимир Мономах тоже хорошо был известен благодаря легенде о шапке Мономаха, сочиненной московскими книжниками. Вообще Москва знала выдающихся князей Киевской Руси и чтила их память, так как считала себя ее преемницей и продолжательницей ее тра¬
153
диций: это была идеология, оправдывавшая захватническую и объединительную политику московского правительства. В виду сказанного мне кажется, что пропуск названных князей в тексте сокращенной Правды может быть объяснен другими причинами. Составитель ее преследовал не литературные, а практические цели; практика же не нуждалась в исторических воспоминаниях. Кроме того, как видно из предшествующего изложения, некоторые статьи с именами князей были пропущены не только потому, что они делали экскурсы в область истории, а также и потому, что они заключали в себе постановления, неприемлемые с московской точки зрения: таковыми, например, были постановления Ярослава и его сыновей о холопе, ударившем свободного мужа, устав Владимира Мономаха о процентах.
IV
Покончив с пропусками, познакомимся теперь с особенностями того текста, который перешел в сокращенную Правду, с теми изменениями и сокращениями, которым он здесь подвергся.
Прежде всего заглавие Р. Правды приняло иной вид: она названа не только судом Ярослава, но и указом: „Суд Ярославль Вла- димерича указ". В этой прибавке несомненно обнаруживается московский отпечаток. В Московском государстве указами назывались не только отдельные распоряжения правительства, но и целые законодательные сборники. Например XXII глава Уложения 1649 г., состоящая из 26 статей, взятых почти исключительно из Лит. Статута, имеет такое заглавие: „указ, за какие вины кому чинити смертная казнь, и за какие вины смертию не казнити, а чинити наказание".
Особенность первой статьи сокращенной Правды выражается в том, что она суживает круг мстителей за убийство, ограничивая его только членами семьи и устраняя племянников. Кроме того, вместо поименного перечисления тех лиц, за убийство которых платился 80-или 40-гривенный штраф, она назначает только высший размер его в 80 гривен, а в остальном предоставляет суду „разсудити по мужу смотря", т. е. вносит в свой текст обычную формулу московского законодатель«» ства.
Но по поводу этой статьи возникает вопрос более общего характера, а именно: как могла удержаться она в той редакции Р. Правды, которая, как я старался показать это, приспособлялась к правовому состоянию Московского государства в XVII в. и устраняла из оригинала всякие архаизмы, все то, что указы-» вало на деятельную и активную роль частного лица в защите нарушенных прав? Недоумение это еще более усиливается от того, что в пространной Правде о мести за убийство говорится, как о порядке, ликвидированном при сыновьях Ярослава, т. е. отошедшем уже в область истории; тогда как сокращенная
154
Правда допускает ее как правовой институт, сохраняющий ещё свою силу, так как оговорка относительно отмены ее при сыновьях'Ярослава в ней пропущена.
Очевидно, слову мстить придавалось не то значение, которое мы обыкновенно с ним связываем. Чувство мести может быть удовлетворено не только непосредственной расправой с обидчиком, но и при посредстве суда. С этой точки зрения мстить значит возбуждать судебное преследование против обидчика. В таком именно смысле это слово неоднократно употребляется в переводных текстах греко-римского законодательства— Эклоги, Прохирона и др. Например, Прохирон говорит о несовершеннолетних, которые не в состоянии сами себя защищать на суде; переводчик же передает эту мысль такими словами: „иже несовершенного ради возраста о т м щ а т и себе не могуще“ (XXXVI, § 1). В том же кодексе речь идет о муже, который уклоняется от судебного преследования врагов своей жены, злоумышляющих на ее жизнь; в переводном же тексте сказано, что он не мстит этим врагам (XI, § 15). В „Свитке новых заповедей Юстиниана“ областным правителям предписывается отмщати за похищение или растление монахинь и т. п.
Цитированные тексты находились в тех же Кормчих Книгах, где помещалась и Русская Правда. Автор ее сокращенной редакции несомненно знал, а может быть, и переписывал их. Следовательно, говоря о мести, он вкладывал в это слово то же самое значение, какое придавали ему и другие тексты Кормчей Книги. Во всяком случае только таким пониманием термина можно объяснить, почему он безоговорочно удержал первую статью Р. Правды о мести, несмотря на то, что последовательно исключал из ее текста все, противоречившее правовым понятиям XVII в.
Статья Р. Правды о поклепной вире читается так: „аже будеть на кого поклепная вира, тоже не будеть послух седмь, то же выведуть виру; паки ли варяг или ин кто, тогда“ (Чудов- ский II сп.). Отсюда видно, что вторая половина статьи оборвана и не имеет конца. Переписчики старались придать ей законченный вид, и действительно, в некоторых списках вместе тогда стоит то два. Но для такого исправления текста у них едва ли имелись какие-либо другие основания, кроме грамматической близости названных выражений. В этом отношении автор сокращенной Правды, чтобы достигнуть той же цели, проделал более сложную операцию: он вычеркнул слова паки и тогда, а оставшийся текст соединил с первой половиной статьи в качестве непосредственного ее продолжения и дополнения, вследствие чего вся статья приняла такой вид: „аще будет на кого поклеп, а не будет послух 7, то же выведут веру, любо варяг или ин“. Таким образом правило о семи послухах при выводе виры получило общее значение, т. е. рас¬
155
пространялось на всех — и на варягов, и на других. Вместе с тем, благодаря такой переделанной редакции, эта статья приведена была в полное согласие с другим постановлением сокращенной Правды, где тоже устанавливаются одинаковые процессуальные требования как для варягов, так и для туземных граждан, в судебных делах об ударах жердью и толчках.
Изменения, которым подверглись в сокращенной Правде статьи о ранах, ударах, толчках и т. п., довольно подробно рассмотрены мною раньше. Поэтому сейчас я ограничусь только одним коротеньким замечанием. Во второй части ст. 23 „о мужи кроваве" говорится, что штраф за раны или побои уплачивается тем, кто начал драку; если же он сам будет побит или ранен, то штраф с него не взыскивается „то ему за платежь, оже и били". Эта часть статьи не перешла в сокращенную Правду, может быть, потому, что она в сущности санкционировала и узаконила частную расправу с зачинщиком драки, считая такую расправу эквивалентом государственного наказания.
Постановлений о краже частично я уже касался, когда выяснял процесс образования ст. 16, первоисточника которой ■проф. Сергеевич не находил в пространной Правде. Сказанное там по поводу этой статьи я дополню здесь еще несколькими наблюдениями.
Ст. 69 о краже пчел перешла в сокращенную Правду в сильно урезанном виде. Сохранилось только начало ее: „аже пчелы выдерет, 3 гривны же". Дальнейший же текст ее, где различаются пчелы „нелаженые и олек", выпущен. Вероятно, сам автор не понимал этих различий, а потому и выбросил их из текста вместо того, чтобы разъяснить своим читателям их значение, как это сделали некоторые переписчики, прибавив к слову „олек" пояснительное замечание „рекше гнездо".
Ст. 29 о своде по поводу кражи передана в несколько измененной редакции. Обычное чтение этой статьи таково: „аже кто познает свое, что будет погубил или украдено у него, ли конь, ли порт, ли скотина, то не рци: се мое, но поиди на свод, где еси взял". Встречаемое здесь выражение „не рци: се мое" надо толковать в том смысле, что собственник украденной вещи, опознавши ее в чьем-либо владении, не мог тотчас же потребовать ее возврата и на этом прекратить процесс, а должен был продолжать его до тех пор, пока путем свода не будет отыскан вор. Но эти слова не могут быть понимаемы буквально, т. е. в том смысле, что истец, обнаруживший свою вещь в чужом владении, не мог заявить, что эта вещь его. Между тем автор сокращенной Правды придал им буквальное значение и потому счел необходимым исправить общепринятый текст, предоставив истцу право делать такое заявление, хотя это право само собою подразумевалось и не могло быть оспа- риваемо. Получилась такая редакция статьи: „аще кто по-
156
ймается за конь, или за порт, или скотину и наречет: се мое но поиди на свод, где еси взял“.
В Р. Правде имеются две рядом стоящие статьи о краже, совершенной холопом. Одна короче: „аже кто бежа а поймет суседне что или товар, господину платити за нь урок, что будет взял“ (114). Другая длиннее: „ажели холоп покрадет кого либо, то господину выкупати или выдати и с кым будет крал, а жене и детем не надобе; но оже будет с ним крали или хоронили, то всех их выдати, пакы ли я господин выкупаеть; ажели будеть свободный с ним крали или хоронили, то князю в продаже“ (115). Из приведенных текстов ясно видно, что в первом случае холоп, похитив что-либо у соседей своего господина, убегает; а во втором случае он остается на месте, во дворе своего хозяина. Очевидно, на этом основании и последствия кражи определяются неодинаково: по второй статье господин или возмещал убытки потерпевшему или выдавал ему провинившегося холопа, иногда вместе со всей его семьей; по первой же статье он только уплачивал стоимость украденного; о выдаче холопа здесь не могло быть речи, потому что, убежав, он выбывал из под власти своего хозяина; выдавать его фактически было невозможно. Таково, как мне кажется, взаимоотношение между двумя цитированными статьями. Но в историко-юридической литературе дается им иное толкование. Например, проф. Сергеевич находит, что эти статьи противоречат друг другу, давая по одному и тому же вопросу два различных решения, что, по его мнению, произошло от разнообразия судебной практики.1 Нет ничего удивительного, что это мнимое противоречие могло броситься в глаза и автору сокращенной Правды. Чтобы устранить его, он из второй статьи выбросил большую часть текста, удержав только конец его и соединив этот конец с предшествующей статьей, в качестве ее дополнения, благодаря чему из двух статей образовалась одна в такой редакции: „а чий холоп побежит, а возмет что у сосед, платити господину, чий холоп; аще ли с ним свободна крали или хоронили, то все князю в продажу“.
В целом ряде статей Р. Правды, начиная от ст. 60 и кончая ст. 66, речь идет о разных преступлениях: о вырывании бороды, выбитии зуба, краже бобра, порче межевых знаков, порубке межевого дуба и т. п.; но все они отмечены одной общей чертой, выделяющей их в особую группу, а именно, 12-гривенным размером платимой за них продажи. Составитель сокращенной Правды, заметив это обстоятельство, нашел возможным слить их, если не все, то по крайней мере более близкие по характеру своему, в одну статью, оставив вне этой сводки лишь повреждение бороды и выбитие зуба. Таким образом получилась следующая комбинированная статья: „аще кто украдет
1 В. И. Сергеевич. Древности русского права, т. I, стр. 112—113.
157
бобр или сеть, или разламаеть борть, или кто посечет древо на меже, то по верви искати татя в себе, а платит 12 гривен продажи“.
В состав этой сводной редакции вошли следующие статьи Р. Правды: 1) „а хто украдет бобр, то 12 гривен“; 2) „аже будеть рассечена земля или знамение, или же ловлено, или сеть, то по верви искати в себе татя или платити продажа“; 3) „аже разнаменаеть борть, то 12 гривен“; 4) „аже дуб посечет знаменный или межный, 12 гривен продаже“.
Сравнивая эти тексты с их сводной редакцией, мы заметим существенные отступления от оригинала. Прежде всего в пространной Правде сеть называется лишь в качестве улики, оставленной вором на месте преступления; между тем как в сокращенной ее редакции она попадает в число предметов кражи, караемой штрафом такой же величины, как и кража бобра. Далее, там имеется в виду разнаменание борти, т. е. уничтожение на ней межевых знаков; а здесь говорится о ее разламании; причем, назначая за это преступление 12-гривенную продажу, автор сокращенной Правды впадает в противоречие с другой статьей своего сборника, где за п о с е- чение борти взыскивается всего лишь 3 гривны продажи, хотя посечение борти по своей юридической природе ничем не отличается от ее разламания. Наконец, пространная Правда обязывает вервь или искать вора, или платить продажу; в сокращенной же ее редакции выражена совсем другая мысль: вервь обязана искать вора, и если его найдут, то он уплачивает продажу.
Перехожу к постановлениям, касающимся гражданского права. Ст. 108, говоря о преследовании беглого холопа, предвидит между прочим тот случай, когда холоп, найденный его хозяином, снова уйдет от него: „аче упустить и гоня, а собе ему пагуба, а платить в то никтоже, тем же и перейма нетуть“. В списках той же фамилии, что и сокращенная Правда, это место читается иначе: „ажели устрелить и гоня, то собе ему пагуба, а не платить в том никто, тем же и перейма нетуть“. Но списки эти, заменивши общепринятое чтение „упустить“ словом „устрелйть“, оставили, однако, в неизмененном виде последующий текет, где говорится, с одной стороны, что никто не возмещает хозяину убитого холопа его потери, а с другой стороны, что и хозяин никому не обязан платить за переем холопа. Такая оговорка, уместная в той редакции статьи, где употреблялось слово „упустить“, совсем не вязалась с тем случаем, когда бежавший холоп был застрелен своим хозяином. Автор сокращенной Правды устранил эту несогласованность, выпустив упоминание о плате за переем беглого холопа и заменив слово „никто“ словом „ничего“, благодаря чему статья получила такую редакцию: „аже ли за ним гоня застрелит, то себе ему беда, а не платити в том ничего“, что озна-
153
чало безнаказанность господина за убийство им беглого холопа.
Статья о покупке чужого холопа в пространной Правде редактирована так: „аже кто кренеть чюжь холоп не ведая, то первому господину холоп поняти, а оному куны имати, роте ходивше, яко не ведая есмь купил; господину же и товар, а не лишитися его". По поводу этой статьи мне уже приходилось писать, что заключительная часть ее — „господину же и товар, а не лишитися его" — возбуждала у некоторых переписчиков сомнение, так как они не видели в ней логической связи с предшествующим текстом. Поэтому им пришла в голову мысль выделить эти слова в особую статью, дополнив их собственным сочинением, объясняющим, откуда взялся тот товар, которого не должен был лишаться господин.1 Автор сокращенной Правды, тоже сомневаясь в уместности цитированной фразы, поступил проще: он выбросил ее из своего текста.
В списках, к семье которых принадлежала сокращенная Правда, статья о наймите, взявшем вперед свою плату, так изложена, что понять ее невозможно, не справляясь с другими списками, более близкими к оригиналу. Вот ее текст: „а в даче не холоп, ни по хлебе роботеть, ни по придатце, но же не ходить тогда, то ворочати ему милость, отходит ли, то не виноват". Читая этот текст, едва ли можно догадаться, что выражение „не ходить тогда" означает нехождение наймита на работу, а под словом „отходит" надо разуметь выполнение им условленной работы. Имея дело с таким испорченным текстом, автор сокращенной Правды выбросил его середину как темное и непонятное ему место, а слово „отходит" истолковал буквально, т. е. в смысле „отойдет" от хозяина. В результате получилась такая редакция статьи: „а в даче, ни по хлебе не холоп, отойдет — не виноват", что означало: наймит не холоп, но пользуется правом ухода от своего хозяина.
О процентных займах в Русской Правде говорится: „аже кто дасть куны в рез или настав в мед, или жито в присоп, то послухи ему ставити: како ся будеть рядил, такоже ему имати". В этом тексте возбуждают сомнение слова: „настав в мед". Надо полагать, что мы имеем здесь дело с интерполяцией и что в оригинале эти слова следовали одно за другим в обратном порядке: „мед в настав". Только при такой перестановке их это выражение может быть согласовано с другими частями приведенного текста. Настав, как и наклад, означает надбавку. Следовательно, говоря об отдаче меда в настав, Р. Правда имела в виду тот случай, когда он отдавался взаймы под условием возвращения его с процентами.
Более подробно об втом в моей статье „1нтерполяцп в текст! поширено! РуськоТ Правди".
159
Но слово „настав" употребляется также и в другом значении: так называют снасть или прибор, необходимые при производстве какого-либо ремесла, для занятия каким-либо промыслом (Даль). Может быть, переписчики Р. Правды толковали его именно в последнем смысле и потому изменили порядок следования слов, желая этим выразить ту мысль, что настав, как орудие производства, давался во временное пользование для целей пчеловодства. Но в таком случае это будет договор ссуды или имущественного найма, которому не может быть места в статье, посвященной процентным займам.
Если мы обратимся к тем спискам, с которыми имел дело автор сокращенной Правды, то увидим, что они еще более затрудняют понимание этой части текста, так как подают ее в еще более искаженном виде: здесь мы читаем то „настав мед“, то „даста в мед“. Истолковать эти выражения было невозможно, а потому автору сокращенной Правды ничего другого не оставалось, как совершенно не считаться с ними и выбросить их из текста.
Однако по поводу этого пропуска невольно напрашивается и другое объяснение. Дело в том, что в московских законодательных памятниках мед в качестве предмета займа не встречается. Обычно они говорят только о денежных и хлебных займах.1 Если не считать такого умолчания о меде за случайный недосмотр законодательства, то пропуск медовых займов в сокращенной Правде получит иное освещение, связанное с особенностями московского права и с необходимостью считаться с ними.
Русская Правда дает право купцу платить свои долги в рассрочку, если он потерял свое имущество вследствие пожара, войны или кораблекрушения; в оправдание этой льготы, она добавляет: „занеже пагуба от бога есть, а не виноват есть“. Эта мотивировочная часть статьи в сокращенной Правде опущена. В статье о поклаже сказано: вещи могут быть отдаваемы в поклажу без свидетелей; если же затем хозяин вещей будет требовать больше, чем было положено на хранение, то поклажеприниматель имеет право отвести такое требование присягой; а далее дается теоретическое обоснование этому праву: „занеже ему бологодел и хоронил товар его“. Автор сокращенной Правды не нашел нужным вводить в свой текст это разъяснение. Опекун, говорится в Р. Правде, увеличивший имущество своих подопечных торговыми операциями или процентными займами, может взять эту прибыль в свою пользу, „занеже кормил и печаловался ими“. Мотивировка этого опекунского права казалась автору сокращенной Правды излишней, и потому он обошел ее молчанием.
1 Уставная Важская грамота 1552 г.; Указная книга ведомства казначеев, VII; Уложение 1649 г., X, 247.
160
Все указанные здесь пропуски объясняются, вероятно, тем, что составление сокращенной Правды преследовало практические цели, а практика, по старомосковским приказно-канцелярским понятиям, не нуждалась в теоретических рассуждениях, оправдывающих рациональность того или другого постановления, подобно тому как не нуждалась она и в истории, на что указывалось раньше: ей требовались только определенные статьи закона или указы, так или иначе нормировавшие разные житейские отношения.
* *
*
На этом я заканчиваю обзор отличительных и характерных особенностей сокращенной Правды. В заключение выскажу несколько общих соображений о том месте, которое она, по моему мнению, занимает в истории московского права.
Как законодательство, так и судебная практика Московского государства в значительной мере питались теми правовыми нормами, которые выросли и созрели на чужой почве, а именно, в Новгородско-Псковском крае, в Литовско-Русском государстве и в Киевской Руси. Действительно, еще в то время, когда Псков был политически независим, его законодательство оказало существенную помощь при составлении Судебника 1497 г. Что касается Литовского Статута, то, как известно, он служил тем богатым источником, из которого обильно черпали и законодательство и судебная практика Московского государства. Кодификаторы Уложения 1649 г. взяли из него огром* ный материал, а отрывочные выписки из Лит. Статута, какие делались московскими Приказами, и затем полный перевод его на московско-русский язык (если можно так выразиться^, показывают, что им пользовались и непосредственно при решении судебных дел. Наконец, Русская Правда, как мне кажется играла в Московском государстве по существу такую же роль, как и Лит. Статут, хотя и в более скромном масштабе. Конечно, она не дала для него так много, как Лит. Статут, но все же некоторые статьи ее вошли в московские Судебники и в Уло* жение 1649 г. С другой стороны, есть основания предполагать, что и Русской Правдой пользовались в Московском государстве как субсидиарным источником права, т. е. не в том смысле, что непосредственно и прямо на ней, как на букве закона, основывали судебные решения, а в том значении, что в затруднительных случаях, возникавших на практике, искали в ней вспомогательных и руководящих указаний. В пользу такого предположения говорит ее широкая известность и распространенность в Московском государстве, о чем свидетельствуют ее многочисленные списки московского происхождения. Русская Правда тщательно сберегалась и старательно переписывалась. Значит, ею интересовались, она была нужна, на нее предъявлялся спрос. В процессе переписки текст ее делили на статьи,
И Проблемы источниковедения
161
отделяя их одну от другой киноварными начальными буквами, а нередко и снабжая их заглавиями. Это делалось для того, чтобы читатель легче мог ориентироваться в ее довольно сложном содержании. Не ограничиваясь такой внешней и чисто технической отделкой Русской Правды, переписчики также стремились к тому, чтобы облегчить ее понимание, сделать ее более доступной и близкой для своих современников, объясняя или ^пропуская темные и загадочные ее места, изменяя текст применительно к понятиям окружающей их среды и т.п. Результатом их стараний в этом направлении была масса интерполяций, сильно исказивших первоначальный облик памятника. Едва ли можно сомневаться в том, что вся эта кропотливая работа над текстом Русской Правды производилась переписчиками не в интересах досужих любителей литературного чтения, а для потребностей судебной практики. Думаю, что последним этапом на этом пути постепенного приспособления Русской Правды к нуждам судебной практики была решительная и основательная переработка ее в духе московского права, с устранением из нее всего того, что не согласовалось с характером этого права. Эта переделка Русской Правды выразилась в ее сокращенной редакции, послужившей предметом настоящего Исследования.
162
Г. Л. ГЕЙЕРМАНС
ТАТИЩЕВСКИЕ СПИСКИ РУССКОЙ ПРАВДЫ
Прошло уже 200 лет с тех пор как Русская Правда была введена В. Н. Татищевым в круг научного исследования. Являясь одним ив важнейших памятников древнерусского права, она, однако, до сих пор не получила еще всесторонней оценки. В частности, еще далеко не изучена история ее текста. Первая задача на этом пути заключается в выявлении всех существующих списков памятника и в изучении их взаимоотношений.
В исторической литературе существует целый ряд прямых и косвенных указаний на не дошедшие до нас древние летописные тексты, содержавшие Русскую Правду. В своем описании Румянцовского списка Новгородской I летописи Востоков сослался на происхождение текста его от „древнего летописца Сенатской Архивы“ и привел отличия этого текста от Академического списка Новгородской I летописи и от Софийского временника.1 Вслед за ним Калачов в перечне списков краткой редакции Русской Правды указал на ряду с Академическим списком летописи и список Сенатской Архивы.2 С. В. Юшков использовал списки Русской Правды XVIII и XIX вв. в издании наравне со списками XV в., не останавливаясь на вопросе о происхождении их текстов, и тем, как будто, признал что они происходят от не известных нам древних текстов.3
Наконец, А. А. Шахматов, рассмотрев список Новгородской летописи из собрания Воронцовых, пришел к заключению, что этот список дает в ряде случаев более правильные, по сравнению с Академическим списком, чтения и тем самым, можно думать, предполагал существование не известной нам рукописи, положенной в основу этого списка.4
1 Востоков. Описание рукописей Румянцовского Музеума, № CCXLVIIIy стр. 340—350.
2 Н. Калачов. Предварительные юридические сведения для полного объяснения Русской Правды, 2-е изд., СПб., 1880, стр. 91—92.
8 Русская Правда, Киев, 1935. Указанные в этом издании под №№ 2 и 11 списки Новгородской летописи ошибочно отнесены к XVIII в.; оба датируются 20-ми годами XIX в.
t * Рукопись Шахматова, Архив АН СССР, 134.1.318. Воронцозский список летописи находится в библиотеке АН СССР, 31.7.31 (Вор. 1090).
И*
163
Вопросу о происхождении поздних списков Русской Правды в краткой ее редакции и посвящена настоящая работа.
I
Нам известно б списков краткой редакции Русской Правды, текст которых имеет значительные отличия от известных нам текстов XV в. Все эти списки находятся в рукописях, содержащих собранные и снабженные В. Н. Татищевым примечаниями древние русские законы. Русская Правда сопровождается в них, кроме того, еще переводом на современный Татищеву язык. Все эти списки относятся к XVIII в. и для удобства изложения обозначены Татищевский I,1 Татищевский II,2 Воронцовский,3 Мясниковский,4 Погодинский5 и Карамзинский.6 К ним же следует отнести еще 3 рукописи, обнаружить которые не удалось.7
Из шести перечисленных рукописей Воронцовский, Мясниковский, Погодинский и Карамзинский списки являются в отношении Русской Правды копиями с Тат. I, а Тат. II содержит тот же текст Русской Правды с оговоренными Татищевым добавлениями, заимствованными из Ростовской летописи.8
Кроме привлечения нового источника, перевод текста Русской Правды и примечания к нему в списке Тат. II сделаны совершенно независимо от перевода и примечаний Тат. I списка. Все это позволяет установить существование двух редакций труда Татищева. К первой редакции следует отнести список Тат. I и указанные копии его, а ко второй — список Тат. II.
Однако снятые с Тат. I списка копии являются далеко не тождественными. Их сличение с Тат. I списком дает возможность
1 Библиотека АН СССР, 16.14.9. -
2 Институт истории АН СССР, № 434 (б. Библ. АН СССР, 32.6.16).
3 Инст. Истории, из собрания Воронцовых, № 118.
4 Лгр. Гос. Пуб. библ., FII 91.
5 Той же библиотеки, собр. Погодина, № 1839.
6 Той же библиотеки, FII 118.
7 Эти рукописи следующие: а) указанная в изд. Русской Правды Укр. Акад. Наук, 1935 г., рукопись Библ. АН СССР, № 1379 (инв.) XVIII в., б) указанная в „Описи рукописей и книг Археологической комиссии при Псковском губ. статист, комитете“, И. Шляпкина (Псков, 1879), под № 25 (стр. 38), и в „Каталоге вещам и документам, хранящимся в музее Псковского археологического общества“ (Псков, 1891) под № 14 (стр. 8) и в) упомянутая Н. В. Калачовым в названном труде, стр. 92, Эрмитажная № 79, по новой нумерации № 44.
8 Напечатанные в 1-й части Продолжения Древней Российской Вивлно-
SHKH' »Законы древние Русские“ содержат текст, близкий к Тат. II списку.
'Днако в »том издании есть некоторые отличия от этой рукописи, приближающие, в иных случаях, текст к списку Тат. I. Кроме того, в издании текст Русской Правды напечатан по Академич. списку летописи, а не по рукописи Татищева. В списке Тат. I сохранились следы привлечения его к подготовительным работам по изданию; в нем рукою издателя С. Я. Румовского сделана попытка сблизить татищевский текст Русской Правды с текстом Академич; списка летописи.
164
установить известную последовательность в работе Татищева над первой редакцией. Примечания в Тат. I списке, написанные первоначально, как и вся рукопись, канцелярским почерком, были неоднократно исправляемы рукою Татищева. После первого исправления с Тат. I списка были сняты копии, представленные списками Воронцовским, Мясниковским и Погодинским. Позднее, после второго исправления, коснувшегося также и ранее исправленных мест, была снята новая копия, представленная списком Карамзинским. Таким образом этот последний список представляет собою копию окончательного текста первой редакции Русской Правды, а список Тат. I является рабочей рукописью Татищева.
Необходимо отметить, что в окончательном тексте первой редакции отсутствуют — имеющиеся в Воронцовском, Мясниковском и Погодинском списках — обращение к читателю и „Дополнение к древним законам“, содержащее „нечто о достоинстве цены или сличении древних денег с нынешними“.
Эти две статьи, можно думать, находились первоначально и в списке Тат. I, но после окончательного редактирования примечаний листы, содержавшие их, были удалены вместе с общим заглавием труда. Во всяком случае Тат. I список сохранил следы, свидетельствующие об изъятии нескольких листов в начале рукописи, вероятно еще до поступления ее в библиотеку Академии.
Резюмируя вышеизложенное, можно сказать, что Татищев, проработав над комментированием текста Русской Правды, в результате чего появилась первая редакция его труда, спустя некоторое время вновь обратился к Русской Правде, дополнил ее текст из Ростовской летописи и написал новый перевод, новые примечания и новое „предъизвещенке“.
Так käk текст Русской Правды в Татищевских списках значительно отличается от известных древних текстов, то необходимо решить вопрос, откуда Татищев его заимствовал.
II
Говоря о Русской Правде, Татищев в обращении к читателю (по спискам Вор., Пог. и Мясн.) говорит, что: „из сих первый (т. е. закон Ярославов) взят иэ летописца древнего Новгородского, писанного попом Иоанном“. В Истории Российской, при описании Новгородской летописи, Татищев сообщает, что в этой летописи „единственно закон Ярославов точно находится“.1
В предъизвещении, имеющемся в Тат. II списке,2 указывается уже 2 источника Закона Ярославова — летопись попа Ивана,
1 История Российская, т. I, стр. 62. Аналогичное утверждение содержится в первоначальной редакции „Ист. Росс.“, см. рукопись Библ. АН СССР, 17.17.11, л. 37 и 37 об.
2 См. также ПДРВ, т. I, стр. 1.
165
который „точно оной положил", и летопись Авраамия Ростовского, который „нечто с разностию внес". Далее в примечаниях к ст. 16 и 25 вг списке Тат. II и в печатном издании имеются прямые ссылки на разночтения Русской Правды из списка Ростовской летописи, а ст. 32 „аже убиен тать, а подымут ноги во дворе..." целиком взята из этой летописи.
Остается предположить, что Татищев ознакомился с Русской Правдой в Ростовской летописи уже после составления им первого комментария, дошедшего до нас в списках первой редакции, и использовал ее только во второй редакции своего труда.1 В таком случае остается открытым вопрос об окончании ст. 26 „а в смерди 2 гривне" — этих слов в известных нам древних текстах Русской Правды нет, а, как видно, из Ростовской летописи они не могли быть заимствованы, так как имеются уже в списках первой редакции, когда Татищеву эта летопись еще не была известна.
Из сказанного видно, что текст Русской Правды был взят Татищевым из Новгородской летописи, названной им летописью попа Ивана. То же обстоятельство, что этот текст не сходится с текстом, находящимся в Академическом списке летописи, принуждает нас обратиться к другим спискам Новг. I летописи, содержащим также под 1230 г., в записи о погребении игумена Савы, упоминание о попе Иоанне, и которые поэтому также могут быть названы летописями попа Ивана.
Таких летописей до настоящего времени известно несколько. Эти рукописи следующие: 1) Толстовская2 (Лгр. Публ. библ., FIV 223), Уваровская3 (Ист. Музея 1402 (34)), Румянцовская (Библ. Ленина, Рум. № 248) и Воронцовская4 (Акад. Наук, 31.7.31 (Вор. 1090)).5
Из них Толстовский список, как это установил А. А. Шахматов в своей неопубликованной работе „Обозрений русских
1 Характерно также отсутствие упоминания о Ростовской летописи в гл. VII 1-го тома Истории Российской.
2 К. Калайдович и П. Строев. Обстоятельное описание.«, рукописей гр. Ф. А. Толстова, Москва, 1825, стр. 715, под № 351. Список этот сделан в 20-х годах XVIII в.
3 Архим. Леонид. Систематическое описание славяно-российских рукописей собрания гр. С. С. Уварова, ч. Ill, М., 1894, стр. 86, 87.
4 Описание — см. В. И. Срезневский и Ф. И. Покровский. Описание рукописного отделен. Библ. Акад. Наук СССР, т. III, в. I, Лгр., 1930, стр. 82—83.
5 В Комиссионном списке Новгородской I летописи упоминание о попе Иване отсутствует, и поэтому этот список не может быть назван летописью попа Ивана (см. Новг. летопись по Синод.-харат. списку, СПб., 1888, стр. 237). Но и независимо от этого Комиссионный список Новгородской I летописи имеет большое количество чисто редакционных разночтений, которые отличают его от всех остальных известных списков Новгородской I летописи младшего извода.
166
летописных сводов",1 является копией с Академического списка летописи 17.8.36, сделанной еще до утраты из этой рукописи ряда листов. Список Уваровский является более поздней копией Академического списка, сделанной во 2-й половине XVIII в., уже после утраты листов в Акад. списке.
Последние две рукописи, Воронцовская и Румянцовская, при первом же сличении обращают на себя внимание своим сходным внешним видом. Обе рукописи имеют одинаковый формат, переплеты их оклеены почти одинаковой бумагой, обе имеют одинаковые кожаные наклейки в середине верхней крышки с надписью „Slavonick manuscript anno 853—1444" и обе написаны на одинаковой бумаге фабрики Ватмана, со знаком 1820 и 1822 гг.
Сличение почерков показывает, что оба списка были написаны одним писцом, причем список Румянцовский отличается только тем, что написан он более старательно и чисто. В нем, однако, имеется целый ряд пропусков по сравнению с Ворон- цовским.2 Это обстоятельство и наблюдаемые в Румянцовском списке повторения разночтений Воронцовского списка дают право сделать заключение о том, что Румянцовский список является или копией Воронцовского или что он был списан с их общего протографа, который уже содержал все общие этим спискам разночтения. Но как бы то ни было, Воронцовский по исправности текста является лучшим из этих двух списков.
Таким образом из перечисленных списков летописи списки Толстовский и Уваровский отпадают как копии Академического, а Румянцовский — как повторение Воронцовского. Необходимо поэтому обратиться к тексту Русской Правды в Ворон- цовском списке и посмотреть, не содержит ли он хотя бы важнейших особенностей Тат. I списка. К таким особенностям Тат. I списка, не встречающимся в текстах XV в., относятся между прочими следующие: 1) в ст. 4 [по нумерации Татищева] определение уплаты 20 гривен за побои при отсутствии мстителя, вместо 3 гривен; 2) в ст. 21 чтение „а в смерде и в охоте", вместо „а в смерде и в хопе" (холопе); 3) отсутствие помеле • ст. 24 фразы „аще же приидет кровав мужь либо синь, то не искати ему послуха", 4) в ст. 26 добавление к тексту „а в смерди 2 гривне". Из приведенных особенностей Тат. I списка первые две содержатся также и в Воронцовском списке, а две последние отличают Тат. I от Воронцовского списка летописи.
1 Рукоп. АН СССР, ф. 134, on. I, № 110, л. 223. Рукопись eia подготовляется к изданию Инст. Литературы АН СССР. См. также его „Разыскания о древнейших русских летописных сводах“, стр. 381.
2 Так пропущены слова: в записи предшествующей 6428 г. (920^.): „еже не дают**; под 6453 г. (945 г.): „и рече Ольга11, под 6463 г.: „ищущее, бо премудрость обрящут... елико убо лет незлобие держится по правду"; под 6940 г. (1432 г.): „Той же осени погоре околоток весь и владычнь дворпА и ми. др.
167
Повторение в Тат. I списке некоторых особенностей Ворон- цовского списка позволяет установить наличие связи между текстами этих списков и заставляет обратиться к вопросу о происхождении Воронцовского списка, который, будучи списком XIX в., не мог служить оригиналом для Тат. I.
Поскольку, однако, происхождение Воронцовского списка неизвестно, нужно обратиться к родственному ему Румянцов- скому списку и попытаться установить, не восходит ли текст Тат. I списка через протограф Румянцовского и Воронцовского списков к Академическому списку летописи.
Ш
Как известно из описания Востокова, Румянцовский список есть копия, снятая для гр. Н. П. Румянцова с рукописи, „принадлежащей англичанину сир Филипсу и купленной сим последним на аукционе в Голландии“. В этом же описании Востоков привел и текст доставленного Филипсом в 1825 г. графу Румян- цову „снимка“ с приписки, имевшейся в принадлежавшей ему рукописи „Сия книга списывана 1738 году с древняго летописца Сенатской Архивы...“
Отмеченный в этой приписке факт снятия копии в 1738 г., т. е. в году, предшествовавшем присылке Татищевым1 в Академию Наук Истории Российской, наводит на мысль о связи списка 1738 г. с работами Татищева. Филипс2 приобрел эту рукопись в 1824 г. на аукционе в Гааге в составе собрания рукописей голландского правоведа Герарда Меермана (1722—1771 гг.).3
В 1887 г. эта рукопись была куплена Королевской библиотекой в Берлине в числе других рукописей коллекции Меермана. В каталоге восточных рукописей этой коллекции, составленном Л. Штерном, под № 1987 имеется описание той рукописи, с которой в двадцатых годах XIX в. были сняты копии для Воронцова и Румянцова.
Это описание, являющееея наиболее подробным свидетельством о списке 1738 г., содержит очень интересные данные, и поэтому, несмотря на имеющиеся в нем ошибки и противоречия, на нем следует остановиться.
1 Попов, Татищев и его время*, М., 1861, стр* 447.
2 О библиотеке Томаса Филипса см. предисловие к Henri Omont, Catalogue des manuscrits latins et fran^ais de la collection Phillipps acquis^en 1908 pour la Bibliotheque Nationale, Париж, 1909.
3 См. „Bibliotheca Meermanniana; sive catalogue librorum impressorum et codicum manuscriptorum quos... collegerunt... Gerardus et Ioannes MeermanJ quorum publica fiet auctio die VII sqq Iunii anni MDCCCXXIV Hagae Comi- tum.j., t. ГУ, стр. 180,№ 1092 q. „Sur les Princes et la Russie, depuis 853 jusqu’au 1436; manuscrit enlangue Esclavone, ecrit en 1444et copie en 1738 des archives au Senat, rel(iure) ant(ique).
168
Согласно этому описанию, рукопись представляет собою том, в лист, на 171 лл. „писанный кириллицей в XVIII веке на старорусском языке“.1
Заглавие рукописи легко восстанавливается по немецкому переводу: „Временник еже наречается летописание русских князей и земля русская“.2 Далее автор описания говорит, что она начинается с 6428 (920) г. и продолжается до 6952 (1444) г. и утверждает, что она написана на церковно-славянском языке. Он определяет ее как список Новгородской I летописи попа Ивана, с дополнением отсутствующего начала, изготовленный в 1738 г. для русского историка В. Н. Татищева в селе Болдине Владимирской губернии. Отсюда же мы узнаем, что к рукописи приложено письмо Татищева к неназванному адресату от 12 октября 1749 г. и 4 листка с заметками и выписками на русском языке.
0 предполагаемом оригинале рукописи в описании приводятся следующие сведения: „Подлинник, как об этом свидетельствует подпись, находившийся некогда в Сенатском архиве (в Москве?) и переданный Татищевым С. Петербургской Академии Наук, начинается только 1016 годом и доходит до1441 года. Такой же пополненный экземпляр XVIII века, из собрания гр. Толстого, находится в Публичной библиотеке в С. Петербурге“.3
Последняя часть приведенного описания, кроме любопытного уточнения известной уже из описания Востокова „приписки“, заключает еще совершенно правильное указание на сходство списка 1738 г. со списком Толстовским. Это сходство объясняется тем, что оба списка являются копиями одной и той же рукописи — Академического списка Новгородской I летописи.
Доказательство этого находится в передаче Воронцовским списком (989 г.) перечня новгородских князей. Здесь в Академическом списке части некоторых слов падают на сгоревшее место л. 34, на обороте которого читается: „и победиша и на
Черехе а к Кыеву. И по взятии го та рать.
И посади Святосла...... воего Глеба“4 и т. д. Это место Ворон-
1 Verzeichnis der von der Königlichen Bibliothek zu Berlin erworbenen Meerman-Handschriften des Sir Thomas Phillipps,— Die Orientalischen Meer- man-Handschriften ... beschrieben von Ludwig Stern, Berlin 1892, стр. 20 и 21 (в конце тома), ср. А. И. Яцимирский. Описание южно-славянских и русских рукописей заграничных библиотек, сборник ОРЯС, т. 98, стр. 468—470.
2 „Die Chronik (врсменникъ), oder die Annalen (лЬтописаше) der russischen Fürsten und Russlands...“
3 „Das Original ehemals, wie die Unterschrift angiebt, in dem Senatsarchive (zu Moscau?), durch Tatischtschew aber der St. Petersburger Academie der Wissenschaften überreicht, beginnt erst mit dem Jahre 1016 und reicht bis 1441. Ein wie das vorliegende vervollständigtes Exemplar des XVIII Jahrh. aus dem Besitze des Grafen Tolstoi befindet sich in der Öffentlichen Bibliothek in St. Per tersburg. Указание на 1016 г. основано, конечно, на недоразумении.
* Количество точек соответствует примерному чреду букв, умещающихся на сгоревшей части листа.
169
цовский список передает следующим образом: „и победита и на Печерех и поидоша к Киеву, и по взятии города та рать, и посади Святослав сына своего Глеба" и т. д.
Замена слов „на Черехе" словами „на Печерех", вставка слов „и поидоша", дополнение окончания слова „города" и вставка слова „сына" представляется нам очень характерным образцом осмысления в Воронц. списке (вернее, в его протографе) непонятных и дефектных текстов. Однако осмысление это „редактору" не удалось довести до конца, так как он не сумел восстановить текст после слова „города" и, не восстановив сказуемого, не отметил и пробела. Этот текст устанавливается из списка Комиссионного, где читается: „и победита на Черехи, бежа к Кыеву и по взятьи города п р е с т а рать" и т. д.
В этом же отрывке находится и доказательство того, что список 1738 г. не был копией Толстовского, в котором вместо восстановленного слова „сына" читается „брата". Сличение Воронцовского списка с Академическим, а в частях, падающих на утраченные в последнем слова, с Толстовским, показывает, что редакционные отличия Воронцовского списка находятся как раз в тех местах, где текст Академического списка не поддавался полностью прочтению. Характерным примером в этом отношении является начало летописи, явно искаженное в Толстовском списке и имеющее 2 пробела. В Воронцовском списке пробелы эти заполнены, и текст читается гладко, за исключением одного искаженного слова — „питании". Это слово, переданное в Толстовском списке „потании", очевидно должно было читаться „погании", и оба искаженных чтения объясняются плохой сохранностью некоторых букв этого слова в общем протографе, т. е. в утраченном начале Академического списка.
Кроме указанных отличий, Воронцовский список имеет еще многочисленные пропуски. Эти пропуски, однако, не могут изменить вывода о прямой зависимости списка 1738 г. от Академического, а, наоборот, подтверждают его, давая характеристику приемов Татищева в отношении передачи текста летописи.
Наибольшую часть пропусков составляют сокращения отступлений религиозно-нравственного содержания. Так, напр., в статье об убиении Бориса и Глеба имеется, кроме более коротких, пропуск размером в целую страницу Академического списка.
Вторую категорию образуют пропуски специфически новгородских известий, в частности касающихся новгородских посадников. Сюда следует отнести отмеченные уже А. А Шахматовым1 пропуски перечня Новгородских посадников под 6497 г.,2 известия о бегстве посадника Федора и др. в Псков
1 Архив АН СССР, Фонд 134, опись I, № 318.
2 Перечень новгородских архиепископов в список 1738 г. вошел.
170
(6858 г.), известия о смерти посадника Михаила Мишинца (6788 г.), а также пропуск биографических подробностей о посаднике Стефане (6751 г.).
Третью категорию образуют пропуски уточнений датировок по календарю святых и пропуск датировок второстепенных событий. Можно сказать, что пропуск уточнения датировок по календарю святых проведен наиболее последовательно.
Наконец, четвертую категорию образуют пропуски случайные или сделанные в целях сглаживания и осмысления текста. Они сопровождаются иногда вставками отдельных слов и не всегда бывают удачными, свидетельствуя о неполном понимании текста. Необходимо отметить еще расхождение датировки записей в Воронцовском и Академическом списках. В Академическом списке к 6940 г. (1432 г.), отмеченному дважды, отнесены два противоречивых известия: 1) „В лето 6940 выидоша князи рустии из рды без великого княжения“ и пр., и 2)„ в лето 6940 выидоша князи рустии из рды... царь Махметь даше княжение великое князю Василью Васильевичу“ и пр. Второе известие в Воронцовском списке отнесено к следующему 6941 г. и все последующие годы сдвинуты на единицу вперед против Академического и Толстовского списков. Однако последний 6952 г. в Воронцовском списке все же совпал с указанным в Толстовском списке годом потому, что в Толстовском списке события, отнесенные в Комиссионном списке к 6951 г., датированы 6952 г., а 6951 г. не обозначен совсем.
Кажется вполне вероятным, что изменение датировки под 6940 г., находящееся в Воронцовском списке, было произведено в списке 1738 г. вполне сознательно, так как может быть легко объяснено нежеланием „редактора“ помечать одним и тем же годом два совершенно противоречивые известия.
В отношении технической передачи текста Академического списка, Воронцовский списощ модернизируя орфографию, все же передает некоторые архаические особенности правописания Академического1 списка. Сохранение этих особенностей при двоекратном снятии копий свидетельствует о тщательности работы писцов.
Таким образом можно с достаточной уверенностью утверждать, что список 1738 г. является отредактированной Татищевым копией Академического списка. Последний назван в письме Татищева, приложенном к списку 1738 г., списком Сенатской Архивы, а в Истории Российской — летописцем попа Ивана, взятым у раскольника в лесу.
1 Под 6488 г. (980 г.) Воронцовский список передает написанные в Академическом списке без титл имена, в форме „Дажба“ и „Стриба“, а не „Дажбога“ и „Стрибога“; под 6950 г. Воронцовский список при передаче слова „въскладную“ заменяет „ъ“ паерком и др.
171
IV
Остается теперь проследить, как текст Русской Правды Академического списка постепенно изменялся в руках у Татищева, Мы знаем, что в отличие от остального текста летописи, текст Русской Правды уже в списке 1738 г. имел значительные редакционные отличия от текста Академического списка. Об отличиях между текстами Татищевского 1 и Воронцовского списка летописи также уже была речь. Если теперь, не ограничиваясь сличением двух рукописей, проследить постепенное развитие некоторых важнейших разночтений по всей намечающейся цепи: Академический—Воронцовский—Татащевский I, то такое сличение обнаружит, что изменения текста носили неслучайный характер и что последующие изменения являлись развитием предыдущих. Так, в ст. 4, по нумерации Татищева, как уже было сказано, платеж за нанесение побоев при отсутствии возможности мести, определенный в Академическом списке в 3 гривны, уже в Воронцовском списке превратился в платеж 20 гривен. Если бы эта статья не подвергалась еще и другим изменениям, то это можно было бы объяснить опиской- Однако, на ряду с повторением измененной суммы, в списке Тат. I имеется пропуск слов „за обиду“, определяющих назначение платежа. В таком виде эта статья является как бы продолжением статьи 2, определяющей за убийство 40-гривенную виру при отсутствий мстителя и отрывается от ст. ст. 5 и 6, согласно которым за удар батогом и т. п. взимается 12 гривен-„за обиду“. Думается, что Татищев, найдя несоответствие в определении меньшей денежной ответственности за деяние, подлежащее мщению, чем за удар батогом или чашею и пр., исправил статью согласно своим понятиям о* справедливости. На несоответствие размера платежа „за обиду“ с причиненным ущербом Татищев обратил внимание и в примечании к ст. 8, определяющей за повреждение перста 3 гривны, а за ус или бороду 12 гривен. Одновременно отметим, что список Тат. II в этой статье следует за текстом летописным, а не повторяет пропуска в Тат. I слов „за обиду“.
В ст. 31 чтение Академического списка „или у хлева“ в Воронцовском списке превращается в „оли у хлеба“, чтобы Тат. I и Тат. II принять форму „любо у жита“.
В этом случае причину превращения слова „хлева“ в „хлеба“ можно понять только как явную описку, так как такое изменение противоречит аналогичной статье (20), говорящей об убийстве огнищанина „у клети, или у коня, или у говяда“, но дальнейшее превращение „хлеба“ в „жито“ можно объяснить стремлением Татищева к замене некоторых выражений кажущимися ему более древними; так замена им слов „аще“, „любо“ и „или“ на „аже“, „оли“ и „або“ наблюдается в очень многих случаях.
172
„Исправление" в ст. 21 чтения „в смерде и в хдйе" на „в смерде и в охоте“ является, конечно, неудачным осмыслением текста, обусловленным недостаточно внимательным изучением особенностей письма Академического списка, писец которого постоянно пропускал слог „ло“. Это „исправление“ было сделано еще в списке летописи 1738 г. Пропуск после ст. 24 статьи „аще же приидеть кровав мужь, любо синь, то не искати ему послуха“, читающееся еще в списке 1738 г., не попало как в Тат. I, так и в Тат. II списки, конечно, как повторение ст. 3.
Если все крупные разночтения до сих пор заключались только в пропусках и заменах отдельных слов другими, то имеющееся в ст. 26 разночтение должно быть поставлено совершенно отдельно. Эта статья гласит: „а в княже борти 3 гривне, любо пожгуть любо изудрут“. В списках Тат. I и Тат. II она имеет добавление „а в смерди 2 гривны“; думается, что это добавление сделано произвольно Татищевым по аналогии со ст. 23, определяющей за княжого коня З^гривны, а за смердьего по 2 гривны. Эта аналогия отмечена Татищевым в примечании к ст. 26 в Тат. II списке, где он прямо сказал, что „улий и лошадь равно для того, что сего труднее уличить“. Трудность приведения в систему денежного счета Русской Правды и своеобразная оценка правонарушений очень интересовали Татищева, что и отразилось в целом ряде примечаний и в специальной статье „о счислении древних денег с нынешними“, и можно думать, что именно поэтому в эту сторону и направились усилия его к исправлению текста памятника. О том, что Татищев не смущался неточной передачей текста, свидетельствуют как многочисленные разночтения Тат. I и Тат. II списков, выписанных одинаково из списка летописи 1738 г., так и примеры цитирования им летописных текстов в „Дополнении к древним законам“.1
Если, с одной стороны, приведенные крупные разночтения Татищевских списков являются результатом работы Татищева над видоизменением текста, то, с другой стороны, Татищевские списки сохранили в целости некоторые особенности текста Русской Правды Академического списка, отличающие его от текста Комиссионного списка, напр., в ст. 18 „в подъездном“,
1 Первая цитата здесь взята, по его словам, из записи под 1410 г, в летописи Новгородской: „начата торговати межи себе лобцы и гроши литовскими и артуги немецкими, а куны отложиша идаваша за гривну 40 артуг". Однако на самомом деле летопись решительно не знает утверждения „а да- ваша за гривну 40 артуг". Несколько далее Татищев приводит вторую цитату, из записи под 1420 г.: „начата делати деньги и торговати, а артуги попродаша немцом“. Это место в Воронц. списке читается следующим образом „начата Новгородцы торговати деньги серебреными, а артуги попродаша немцем“; другие летописи также не знают указанной Татищевым редакции. Никоновская летопись дает одну общую запись под 1420 г.„.. .начата Новгородцы торговати сребряными денгами, а артуги попродаваша немцам; а торговали артугами 9 лет, а преже артугов торговали лобки куньими, а поеже лобков куньих торговали мортками бельими и куньими".
173
а не „в ездовом", как в Комиссионном, и в ст. 28 „перетесь", а не „сопретесь". Чтение Тат. I списка в статье 33 (поклон вирный) „во вторник сыра" является, конечно, искажением чтения Академического списка „в три же сыры", которое в Комиссионном списке опущено.
Таким образом текст Русской Правды в „Собрании законов древних русских" взят Татищевым из списка 1738 г., который в свою очередь скопирован с Академического списка Новгородской I летописи или/что то же, со списка Сенатской Архивы. При этом начало обработки текста Русской Правды Татищевым отразилось уже и в списке летописи 1738 г.
174
Н. П. БАУЕР
ДЕНЕЖНЫЙ СЧЕТ В ДУХОВНОЙ НОВГОРОДЦА КЛИМЕНТА И ДЕНЕЖНОЕ ОБРАЩЕНИЕ В СЕВЕРО- ЗАПАДНОЙ РУСИ в XIII в.
Изучение денежного счета Русской Правды, сопоставленное с данными других памятников письменности XI и XII вв. и проверенное при помощи нумизматических памятников, привело меня к убеждению, что официальной валютой в С.-Западной Руси была, несомненно, валюта серебряных монет.1 Под влиянием притока извне денежных знаков, население, преимущественно городское, пользовалось сперва восточными серебряными диргемами, затем западноевропейскими, главным образом немецкими денариями (пфеннигами). Наконец, около середины XII в., с убылью чужой монеты, очень может быть и под некоторым влиянием Киевской Руси, денежный расчет стал производиться на две валюты. Помимо старой счетной гривны с ее фракциями, счет идет на гривны серебра, которые в 4 раза ценнее старой гривны. Чтобы отличить новую гривну от старой гривны, последняя именуется подчас кунной. Если сравнить ее с гривной XI в.,