Author: Троцкий И.М.
Tags: статьи источниковедение сборник методологические вопросы виды документов материалов по фондам
Year: 1936
Text
ТРУДЫ ИСТОРИК О-A РХЕО ГРАФИЧЕСКОГО ИНСТИТУТА АКАДЕМИИ НАУК СССР
★
Том XVII
ПРОБЛЕМЫ
ИСТОЧНИКОВЕДЕНИЯ
СБОРНИК ВТОРОЙ
ИЗДАТЕЛЬСТВО АКАДЕМИИ НАУК СССР МОСКВА . 1936 . ЛЕНИНГРАД
СОДЕРЖАНИЕ
Стр.
Е. А. Р ы д з е в с к а я. Слово «смерд» в топонимике 5
И. М. Троцкий. Элементы дружинной идеологии в «Повести
временных лет» 17
С. Н. Быковский. Мнимая «измена» Болотникова 47
К. В. Базилевич. К вопросу об изучении таможенных книг
XVII в 71
В. Лавровский. Карты парламентских огораживаний как источник по истории землевладения в Днглип конца XVIII — начала XIX в 91
В. Каменский. К вопросу о значении рабочего фольклора, трудовых песен и других типов фольклорного творчества как источника для истории техники 111
Обзоры
Г. К о ч и н. Писцовые книги в буржуазной историографии .... 145
Н. И. Покровский. Обзор источников по истории имамата . . 187
А. Е. Кудрявцев. Рейнская область в эпоху Великой французской революции. (О новом издании документов.) 235
A. Н. Н а с о н о в. О неизданной рукописи А. А. Шахматова: Обо¬
зрение летописных сводов 279
Археографические сообщения
B. П. Любимов. Об издании «Русской Правды» 299
Правила издания документов XVI—XVII вв. . ." 315
Приложение
Каталог частных актов Московского государства 333
Е. А. РЫДЗЕВСКАЯ
СЛОВО «СМЕРД» В ТОПОНИМИКЕ
І
0 смердах, как о социальном слое древней Руси, у нас имеется, как известно, довольно обширная литература. Если отдельных монографий, специально посвященных им, и не очень много, то, во всяком случае, у каждого историка можно найти анализ тех данных о смердах, какие сохранились в письменных памятниках, и целый рад замечаний по этому вопросу, до сих пор еще не вполне ясному.
Исторический материал, касающийся смердов как определенной категории населения, в той или иной мере зависимой от феодальных землевладельцев, достаточно всесторонне освещен в наше время в работе Б. Д. Грекова «Очерки по истории феодализма в России. Система господства и подчинения в феодальной деревне».1 Здесь можно дать по этому поводу лишь несколько дополнительных замечаний. Основная задача настоящей статьи — иная, более скромная и ограниченная: она сводится к изучению топонимических данных, т. е. местных названий, производных от слова «смерд», до сих пор не собранных и не изученных, между тем как они вполне заслуживают внимания. Наряду с производными от «смерд», русская топонимика по имеющимся у нас записям, начиная с летописей и древнейших актов и грамот и кончая Списками населенных мест и т. п. изданиями, доходящими до наших дней, заключает в себе данные, относящиеся и к другим социальным терминам, как холоп, роба, изгой, изорник, сябр (см., напр., Новгородские писцовые книги). Выявление и систематическое изучение имеющегося здесь фактического материала, представляющего собою следы общественного
1 Изв. ГАИМК, 1934, вып. 72, стр. 25—159. См. также статью С. Н. Чернова «О смердах Руси XI—XIII вв.» в сборнике ((Академия Наук — Н. Я. Марру», 1935, стр. 761—777.
6
Е. А. РЫДЗЕВСКАЯ
и экономического строя древней Руси, могли бы представить интерес для истории соответственных терминов и послужить, таким образом, дополнением к существующим историческим исследован иям.
Термин «смерд» встречается в топонимике не только у нас, но и в некоторых других странах, где он был известен и сохранился в составе местных названий.
Обращаясь, прежде всего, к нашей территории, мы видим, что ни одно социальное обозначение не дало столь богатого и столь разнообразного по форме производных отражения в топонимике, как слово «смерд».
Определяя географическое распространение его среди местных названий, необходимо, конечно, сделать следующую оговорку: распространенность производных от него в том или ином районе стоит в связи с тем, что здесь именно так назывался данный слой общества, но отсюда, разумеется, не следует, чтобы этот слой отсутствовал, как таковой, в какой-нибудь яругой области, где рассматриваемое нами обозначение его отразилось в топонимике значительно слабее, или не встречается вовсе. Только в таком условном смысле можно говорить о «смердьих центрах», намечающихся в топонимике.
Местные и речные названия, производные от «смерд», образуют, насколько можно судить по имеющемуся материалу, две большие территориальные группы. На первом месте стоит новгородско-псковская, где их чрезвычайно много как по Писцовым книгам, так и по Спискам населенных мест.1 Речные названия, вроде Смерда, Смерделя, Смердица и т. п., встречаются в бассейнах Волхова, Великой, Ловати, Чагоды, Суды и Шексны.2
Непосредственно к этой группе примыкает северная и северо- восточная— Двинская область (акты ХУ—XVII вв.) и северо- западная часть б. Вятской губ. (Список населенных мест).
Верхнее Поволжье (район Твери, Владимира и Ярославля) дает значительно меньше таких названий. Спорадически они встречаются в районе Калуги, в ЦЧО и на Украине; немного чаще — на западной территории нашего Союза (БССР).
1 В самом Пскове, напр., всем известны по псковским летописям Смер- дий мост и Смердьи ворота (XIV и XV вв.).
2 Для названий рек и озер этого района я пользовалась, главным образом, книгой Д. Ф. Шанько, Реки п леса Ленинградской области,. 1929.
СЛОВО ((СМЕРД)) В ТОПОНИМИКЕ
7
Вторая большая группа — западная: на ю.-з« — Волынь, Подолия, Холмский край (акты XVI—XVII вв.); сюда же непосредственно примыкает Галиция и Малая Польша, а к ним, в свою очередь, — остальная польская территория, Познань, Силезия и Восточная Пруссия. Целый ряд подобных названий имеется также в померанских и мекленбургских актах, начиная с XII в.
Довольно многочисленной является и литовская группа (районы Ковно, Вильно и Гродно).
Обзор немецких средневековых памятников, упоминающих о смердах (smurdi, smordi, smardones) в Германии, и характеристику полусвободного положения этого социального слоя, аналогичного тому, что мы знаем о русских смердах, дает С. В. Юшков в своей работе «К вопросу о смердах» (Саратов, 1923 г.) Эти данные собраны также у Ягича,1 у Пейскера1 2 и др., но местных названий, производных от термина «смерд», западно-европейские ученые, насколько мне известно, не касались и лишь между прочим приводили отдельные примеры в своих работах.
За неимением материала по балканским и придунайским странам, отмечу здесь лишь два известных мне названия такого рода в Румынии — Smarda и Smirdioasa.
Как уже было сказано выше, производные от «смерд» отличаются большим разнообразием форм: простейшие из них Смерди, Смерда, Smiord (название ручья в районе Витебска в польском документе XVI в.).3 Далее — наиболее простые производные, как Смердов, Смердово, Смердий, и наконец — такие формы, как Смердовичи, Смердомка, Смердомля, Смердынь, Смерделицы и мн. др.
Древне-русская форма «смеред» с полногласным -ере- вместо -ер-, которую мы встречаем в Новгородской IV летописи под 1136 г.,4 находит соответствие в местном названии Смередье
1 Рецензия на «Русские юридические древности» В. И. Сергеевича (Arhc. fur slav. Philol., 1891, XIII, стр. 285—300).
2 Cber die alteren Beziehungen der Slaven zu den Ttirkotataren und Ger- manen, 1905, стр. 134 сл.
3 Согласно объяснению, предлагаемому некоторыми исследователями для текста грамоты 1136 г. Изяслава Мстиславича Новгородскому Пантелеймонову монастырю, сюда же относится название села Смерд, переданного Изяславом этому последнему (см. С. Н. Чернов, ук. соч., 765—767).
4 См. А. А. Шахматов. К истории звуков русск. яз., 313 (ИОРЯС, 1902, VII, 1).
8
Е. А. Р Ы Д З Е В С К А Я
(Новгор. писц. кн., V, 463, Шел. пят. и Спис, насел, мест б. Пет. губ., № 1323, Гдовский у.).1
Довольно разнообразны по своим формам и образования, относящиеся ко второй, западной, группе; здесь прежде всего обращает на себя внимание чередование гласных в корне: в польских и немецких актах, начиная с XII—XIII вв., мы имеем Smerd-, Smierd-, Smard-, Smiard-, Smird-, Smord-, и образование без d, как, напр., Smarzewo.
II
В отношении исторического освещения вопроса о смердах могу сделать, как уже сказано выше, только несколько отдельных замечаний в связи с ((Очерками» Б. Д. Грекова. Указанием на сельских жителей — смердов, как на добывателей пушнины, можно считать, как мне представляется, то место ссВопрошания Кирикова» XII в., отмеченное в «Очерках», 42 (а также у С. Н. Чернова, ук. соч., 763) как определяющее смердов-крестьян, «иже по селом живоуть», где говорится: «оже то дроузии иадять веверичину и ино». В древней Руси беличий мех, как известно, был важной статьей пушного промысла и взимаемой с населения дани. Вопрос о съедобности белки сам по себе интересен не только с точки зрения народного хозяйства и экономического быта той эпохи, с которой мы в данном случае имеем дело, но и по связи своей со значением ЭТОГО животного, восходящим, вероятно, к каким-то очень древним тотемическим корням.
Смердов, как народную массу в составе ополчения, можно видеть, между прочим, в известии Новгородской ІУ летописи под 1216 г. о пеших воинах, вооружением которых являются «кыи и топоры».1 2 3 Этот текст дает нам, таким образом, сведения о вооружении, с которым смерд шел на войну: у него нечто вроде дубины, или палицы, п топор, который в его руках является ре только боевым оружием, как у княжеского дружинника, но и повседневным орудием производства.
Не лишенным интереса представляется и вопрос о смердах, как о низшем слое городского общества. В летописях и грамотах большинство данных говорит о них, прямо или косвенно,
1 Ср. у А. А. Шахматова, ук. соч., стр. 298 сл., подобные жеслучаи второго полногласия в современных русских говорах (жёредь, сёреп и т. п.).
2 Что это именно смерды, можно заключить по сопоставлению с дру¬
гими летописным известиями о составе ополчений.
СЛОВО ((СМЕРД)) В ТОПОНИМИКЕ
9
как о сельском населении. Ипатьевская летопись под 1159 годом сообщает о борьбе Ярослава Галицкого с Иваном Берладником и об эпизоде в Ушице, когда 300 смердов перебежало к Ивану из города, занятого Ярославом. Это краткое известие особенно интересно потому, что летопись, вообще, сравнительно редко сообщает что-нибудь определенное о настроениях и симпатиях широких масс и социальных низов. На основании этого места Барсов считал смердов городским населением,1 что представляется сомнительным: во-первых, эти смерды могли быть ополчением, стянутым в город из разных волостей по случаю войны, как мы видим в той же Ипатьевской летописи под 1245 г., когда Ростислав Галицкий собирает в Перемышль сссмерды многы пешьце»; во-вторых, во всех остальных текстах, где это наименование, казалось бы, распространяется на городское население, оно имеет значение не социального термина, а «словес величавых», выражающих высокомерное и пренебрежительное отношение, как у Олега Черниговского в Лаврентьевской летописи под 1096 г.; ср. название новгородцев смердами в летописных сводах московского периода (Воскр., Никон, и др.).1 2 3Как социальное обозначение это слово встречается в русских летописях и актах не позже XV в.; «смердовщина», как название какого-то вида побора, в новгородской грамоте 1598 г.,п является, повидимому, пережитком более старой социальной терминологии.
В XVI в. мы еще находим этот термин в одном русско-литовском акте (1511 г.), где он обозначает, как видно из текста, простолюдина, тяглого человека, противопоставляемого земянам как социальной группе более высокого порядка.4 «Смерд» и «смердовка» встречаются, кроме того, в тех же русско-литов- *ских актах XVI в. в качестве нелестного выражения, из-за которого подается жалоба в суд.5 Подобную же деградацию этого термина, приобретшего значение холоп, крепостной слуга, и т. п., мы видим в ряде пословиц, приведенных у Даля в его -словаре, к соясалению, без указания источника.
1 Очерки русс, истор. географии, 1885, стр. 286.
2 См. С. В. Юшков, ук. соч., стр. 6.
3 Дополнения к Актам историческим, I, JV* 148.
4 Литовская Метрика, стр. 704 (Русская Историческая Библиотека, XX).
5 Литовская Метрика, стр. 315 и Акты Виленской археографической комиссии, XVII, стр. 203.
10
Е. Л. РЫДЗЕВСКАЯ
В русских диалектах это слово, кажется, нигде не сохранилось; в белорусском есть «смердзь» в значении простой человек, мужик.1
Интересно, что оно появляется изредка в качестве личного имени в московских актах XYI в., напр., Смерд Иванов Плещеев, московский дворянин; в XY1 и XVII вв. известны также фамильные наименования Смердков, Смердов.
III
Что касается наиболее трудного вопроса, а именно — об этимологии слова «смерд», то филологи-индоевропеисты, как известно, объясняют его в связи со «смердеть» и прочей родственной группой; так значится в этимологических словарях: русского яз.—
А. Преображенского, и польского — А. Брюкнера; оба эти автора сопоставляют данные славянских языков и литовского. Лит. smir- das некоторые исследователи считают заимствованием из русского.1 2 Миклошич в своем «Etymologisches Worterbuch der slay. Sprachen» приводит две этимологии: одну в связи со «смердеть» и т. д., другую — с иранским mard, муж, человек, причем считает первую вероятной, а вторую — несомненно ошибочной.3
Новую этимологию слова «смерд» предлагает Г. А. Ильинский в своей статье «К вопросу о смердах»,4 связывая его через устанавливаемое им основное значение 8тыч1ъ «страдник» с семьей др.-верхн.-нем. smerzan «болеть, причинять боль», англ, smart «острый, горький», лат. mordere и греч. cru.£p§vd<; «страшный, ужасный»; отсюда значение «страдание, страда». Автор при этом допускает, что древнейшее значение слов smbrdb могло быть более широким, чем «страдник», и обозначало сначала человека, «находящегося в печальном, страдательном, пас¬
1 Носович. Словарь белорусского наречия, 1870.
2 К. Buga. Lit.-weiesruss. Beziehungen, 43 и 47 (Zeitschrift fiir slav. Phil., 1924, I); W. Schulze. Lit. smirdas, 153 (Zeitschrift fiir vergleich. Spracliforsch.,. 1924, LII).
3 Из литературы по этому вопросу напомню неудачное объяснение параллели «смер*— смердеть» у Пейскера (ук. соч., 118) и возражения Янко (Worter und Sachen, 1909,1,108). В виду этого параллелизма, не получившего до сих пор вполне удовлетворительного объяснения со стороны филологов,, приходится при собирании и систематизации топонимического материала отделять, по возможности, производные непосредственно от «смерд», как от социального термина, от местных и речных названий, связанных с группой «смердеть», как Смердячий ржавец, Смердячеє, Смердячка и т. п.
4 Slavia Occidentals, 1933, XI.
СЛОВО ((СМЕРД)) В ТОПОНИМИКЕ
If
сивном положении» (homo patiens), в каковом чаще всего оказывались пленники, захватываемые славянами во время набегов на соседние страны.1
Совершенно иную, чем у названных только что исследователей^ трактовку этого слова, свойственного всем славянским языкам в качестве общего обозначения сельского населения, дает Н. Я. Марр. Он видит в нем доисторическое племенное название, перешедшее в социальный термин, считает его гораздо более древним, чем язык исторических славян, а именно — шумерским или иберским, и относит его к иберской прослойке славян, в частности— восточных, т. е. русских.1 2
В связи с этим Н. Я. Марр указывает на передаваемые Лаврентьевской летописью под 1071 г. события в Ростовской области и на принимавших в них видное участие волхвов- смердов, в которых он видит представителей особого племенного образования с языческими верованиями.3 Исследователями давно уже отмечена этнографическая параллель к тому, что проделывали ростовские волхвы с «лучшими женами» для получения «обилья» по всем главным отраслям хозяйства — земледелию, бортничеству, рыболовству и пушному промыслу* Параллель эту дают нам некоторые мордовские обычаи, на которые указывает М. К. Любавский4 и Майнов.5 6 В этих обычаях видят пережиток человеческих жертвоприношений (так объясняет их Любавский), или же нечто вроде симпатической магии, как видно из замечаний А. Брюннера по этому поводу, в связи с отголосками аналогичных верований у литовского племени Голядь.*
Что смерды, как социальный слой, крепче держались язычества, чем верхушка общества, — совершенно понятно: в средо непосредственных производителей древние языческие кулуьты,. тесным образом слившиеся с хозяйственной ЖИЗНЬЮ, были более устойчивы, чем в среде, производством не занимавшейся и к тому же ближайшим образом связанной с внешними торговыми
1 Slavia Occidentalis, 1933, XI, 20—22.
2 Об яфетической теории, ПЭРЯТ, стр. 221 сл.; Чуваши-яфетиды,. стр. 56 сл. К мнению Н. Я. Марра присоединяется и С. Н. Чернов, ук. соч., 776.
3 Чуваши-яфетиды, стр. 56 сл.
4 Историческая география, 1909, стр. 121—122.
5 Journ. de la Soc. Finno-Ougr., 1889, V, 9—10 и 25—26, где автор сопоставляет их с летописными известиями 1071 г.
6 Starozitna Litwa, 31 и 138—139 (1904 г.).
12
Е. А. РЫДЗЕВСКАЯ
и политическими сношениями, которые и вели к распространению христианства.1
Из сообщения Новгородской I летописи о новгородских событиях 1228—1229 гг. мы знаем об участии смердов в восстании против Ярослава Всеволодовича и о благоприятной в отношении к ним политике Михаила Черниговского, призванного в Новгород вместо Ярослава. Мне хотелось бы сопоставить с этим известие Новгородской I летописи под тем же 1228 г. о ((великой крамоле простой чади» против новгородского архиепископа Арсения, который был изгнан на том основании, что из за него долго стоит тепло. В перечне новгородских архиепископов упомянуто по этому поводу, что были сильные дожди, и хозяйственные причины изгнания Арсения мотивированы несколько подробнее: «а нам нелзе ни сена добыти, ни уделати».1 2 Здесь в связи с движением социальных низов, очевидно тех же смердов и близких к ним по своему общественному положению городских слоев, всплывают древние языческие верования.3 Мотивировка выступления ((простой чади» против Арсения интересна по своей Экономической основе: повидимому, мы здесь имеем пережиток представления об ответственности руководящего в данной общественной организации лица (ясреца, вождя и т. п.) за судьбу сельского хозяйства, за урожай или недород. Подобные верования в их связи с социальным укладом и производственной деятельностью хорошо известны у целого (ряда племен и народов.4
IV
Возвращаясь к генезису слова «смерд» и к мнению Н. Я. Марра, подтверждаемому рядом приведенных им примеров перерастания этнического названия в социальный термин,5 я позволю
1 О восстаниях смердов в XI в. (1071 г. п др.), о роли языческой религии в этом протесте сельского населения против наступления со стороны феодалов, далее — об участии тех же смердов в городских движениях против правящих слоев и об историческом значении всех этих явлений см. А. В. Арциховский и С. В. Киселев «К истории восстания смердов 1071 г.» (Проблемы ист. мат. культ., 1933, № 7/8) и В. В. Мавродин «К вопросу о восстаниях смердов» (Проблемы ист. докапитал. общ., 1934, JVS 6).
2 Новгородская I летопись в изд. 1888 г., стр. 444.
3 Ср. сообщение той же летописи под 1227 г. о появлении в Новгороде волхвов, которые были сожжены на Ярославовом дворе.
4 См. Frazer, The golden bough, І, гл. VI, стр. 322 сл. (изд. 1911—1915 гг.).
5 ПЭРЯТ, ук. место.
СЛОВО ((СМЕРД)) В ТОПОНИМИКЕ
13
себе поставить вопрос, и притом с большой осторожностью, так как он требует разбора и освещения со стороны специалисте в-языковедов. Заключается он в следующем: нельзя ли связать слово «смерд» с племенным названием «Мордва»?
В связи с этим последним можно указать на многочисленные топонимические данные, а именно, названия, которые я здесь условно назову «мордовскими», встречающиеся не только в таких районах, где их можно связать с исторической, хорошо известной нам, приволжской мордвой. В общем, географическая схема здесь такова: районы Тульский, Рязанский, Московский, Новгородский,1 Белоруссия, Украина, Литва. Как примеры укажу речное название Мордвинка в басе. Припети и Семи,1 2 местные названия Мордва в районе Киева, Мордвинская, Мордвино, Мордвинки в БССР, Мордовщизна в Литве. К таким названиям, как Мордвиново, Мордвиновскос следует, конечно, относиться с осторожностью, так как они могут быть очень поздними и связываться с дворянской фамилией Мордвинов. С другой стороны, в Литовской Метрике Мордвиново упоминается в документе 1455 г., т. е. раньше появления этой фамилии, известной в среде московского служилого и поместного дворянства с ХУІ в. Волынские и литовские акты ХУІ—XVII вв. знают личное имя Мордвин.
Тот же район распространения имеют и производные от морд-, без следов суффикса -ва, как Мордыш, Мордасы, Mordyn, Mordyle (в польских актах, относящихся к Подолии и к самой Польше) и особенно часто в Литве — Morde, Mordele, Mordasy.
И те и другие Барсов в свое время объединял в одну группу, которую он, впрочем, не проследил дальше Тульского, Рязанского и Московского края, где он и считал их следами более западного, чем обычно думают, распространения племени Мордвы, известного нам на Волге.3
Вопрос здесь прежде всего в том, насколько можно усматривать в подобных названиях, встречающихся в таких далеких от мордовского Поволжья областях, как Белоруссия и Литва, остатки очень древнего доисторического слоя племенных и местных обозначений, и какое имеют при этом значение такие формы с суффиксом, как Мордва, Мордвин. В смысле фонетики здесь
1 Подразумеваю здесь всю область древнего Новгорода.
2 П. Л. Маштаков. Реки Днепровского бассейна, стр. 147 и 216.
3 У к. соч., стр. 56.
14
Е. А. Р Ы Д З Е В С К А Я
молено отметить чередование о и е в корне, как, напр., тверск. Мордвеза и Мердвеза, Подольск. Mordyii и Merdyn. По А. И. Соболевскому -ва является окончанием с характером суффикса, свойственного как славянскому, так и литовскому языкам; племенное название Мордва образовано так лее, как Волъхва, Литва, татарва.1 Древнейшие, дошедшие до нас в письменных памятниках, формы его, как известно, этого суффикса не имеют— Mordens у Иордана,1 2 где это название едва ли может вызвать сомнение, как и следующее за ним Merens — Меря; оба они, как замечает по этому поводу Миккола, только и ясны вполне •среди трудно поддающихся истолкованию племенных наименований у Иордана;3 различные списки Getica здесь вариантов не имеют. Далее — MopStx у Константина Багрянородного, Merdas, Merdinis у Рубруквиса, а у Плано Карпини — Mordui, Morduinos.
В смысле этимологии А.‘ И. Соболевский сопоставляет «Мордва» с др.-иранским mard, муж, человек, и вост.-финским murt в языке коми и удмуртов; ср. морд, mirde.4 Речное название Мордосы в бассейне Днепра Соболевский сближает с др.-иран- 'Ским mard-asa, людоед. Здесь мы подходим к андрофагам Геродота, помещаемым им близ среднего Днепра, и к хорошо известному объяснению Томашека: андрофаги—перевод скифского .mard^war, людоед, отсюда мордва.5
В связи с этимологией слова «смерд» мы видели, что др.- иранекое mard было привлечено в свое время к объяснению его Миклошичем и им же отвергнуто; отрицательно отнесся к нему в этом смысле и Пейскер,6 ссылаясь при этом на мнение Улен- бека. К этому отрицательному мнению присоединяется и Г. А. Ильинский.7
1 Русс.-скиф. этюды, ИОРЯС, XXVII, стр. 287.
2 Getica, в изд. Моммсена, стр. 88.
2 Finn.-ugr. Forscli., 1915, XV, стр. 60.
4 Об этой этимологии подробно говорит Н. Jacobsolin, Arier und Ugrofinnen, 1922 г., стр. 187 сл.
5 Kritik der attest. Nachrichten liber den skyth. Norden, стр. 7 ел. См. там же замечания этого автора о распространении доисторических финнов гораздо дальше на запад, чем в более поздние времена, о соприкосновениях мордвы с одной стороны — с западно-финскими, суоми-карельскими племенами, а с другой — с литовскими, и т. д.
в У к. соч., стр. 119.
7 У к. соч., стр. 20.
СЛОВО ((СМЕРД)) В ТОПОНИМИКЕ
15
В нашей современной науке для слова ((смерд» руководящими являются замечания Н. Я. Марра по этому поводу (см. выше). Им отмечены три групповые перегласовки с о9 u, a, smord, smurd, smard,1 которые мы видим в местных названиях западной топонимической группы (см. выше). Что касается судьбы начального «с», то Н. Я. Марр говорит о его исчезновении в группе других слов, генетически связанных, по его мнению, со словом «смерд)).1 2 Н. Я. Марр там же, и в той же связи, указывает на славянское — смерть, мертвый, и латинское mors, mortuus. Эти же корни Якобсон связывает с мордовским mirde, merda и соответственными словами в языке удмуртов и коми, к которым он и возводит племенное название мордвы.3
Вопрос о связи между рассматриваемыми здесь двумя терминами, социальным и этническим — далеко не новый: см. сопоставление польского smard с племенным названием мордвы, с привлечением сюда же иран. mard, но безо всякого анализа и аргументации, у S. В. Linde, Slownik j§zyka polskiego, У, 342, (изд. 2-е, 1859 г.).4 Эгот вопрос, лишь намеченный, таким образом, филологом, работавшим много лет тому назад, стоит, может быть, разработать на основании нашего нового метода языковедения в соответствующей ему углубленной постановке и широком освещении.
Со своей стороны могу лишь указать вкратце имеющийся у меня фактический материал по топонимике, который можно привлечь к исследованию, и добавить еще несколько отдельных замечаний по поводу него. Не лишенной интереса представляется мне такая форма, как Smordwa (волынекие акты XVI в.); аналогичное Смердва, теоретически возможное для русского языка
1 ПЭРЯТ, стр. 223.
2 Там же, стр. 224.
3 Ук. соч., стр. 187 сл. Лексические данные, которые мы находим как у Якобсона, так и у других ин гоевропеистов, сами по себе, конечно, еще не дают ничего, и не могут дать, для выяснения генезиса и семантики интересующих нас терминов; указываю на них лишь как на материал, который можно использовать при трактовке этого вопроса с точки зрения нового учения о языке, учитывая при этом, конечно, те изменения, которые внес в него Н. Я. Марр уже после того, как появились цитируемая здесь статья в ПЭРЯТ и «Чуваши-яфетпды».
4 О слове mard см. Н. Я. Марр. Язык, политика яфетич. теории и удмурт, яз., стр. 57 сл., 114 и 119—120; о морі, mirde — Д. В. Бубрих, К вопросу о хронол. мордвы, стр. 18 (Отчет ЛОИКФУН за 1928 г.).
16
Е. А. РЫДЗЕВСКЛЯ
с его образованиями на -ва (татарва, братва, и т. п.), мне не встречалось. Далее, в топонимике имеются такие образования, как рязанск. Мерединово,1 Смородск в БССР, Мородск в Литве; решить вопрос о их отношении к рассматриваемым здесь «смер- дьей» и ((мордовской)) группам и установить, какое место они занимают среди них, можно лишь путем тщательного анализа на основании учения Н. Я. Марра.
Начав с обзора местных названий, производных от древнерусского социального термина «смерд»—материала, который представляется, в общем, довольно четким и ясным, кончаю вопросом далеко не ясным и весьма сложным. Конкретным выводом относительно «мордовских» местных и речных названий, которых здесь пришлось коснуться, можно считать пока только то, что они идут гораздо дальше на запад, и дальше от приволжской мордвы, чем полагал в свое время Барсов (см. выше), когда он говорил, как с своей стороны и Томашек, о более западном распространении финских племен в доисторическое время.1 2 Критику предложенного Томашеком объяснения «андрофаги — mard^war— мордва» дает М. Р. Фасмер'в своей недавно вышедшей работе «Die Ostgrenzc der baltischen Stamme»,3 причем указывает, между прочим, на географическую несообразность сопоставления андрофагов Геродота с Мордвой. При нашей постановке вопроса это затруднение отпадает, так как ограничивать интересующий нас этнический термин приволжской территорией мордвы и вопросом о финских племенах как таковых, здесь, разумеется, не придется. Что Mordens у Иордана обозначает народ, живший на территории, где мы знаем историческую приволжскую мордву, представляется вероятным, судя по его тексту, НО ЭТО относится к УІ в. нынешней эры, между тем, как вопрос и об этом племенном названии, и о термине «смерд», поставленный с точки зрения новой науки о языке, ведет исследователя в несравненно более далекую древность.
1 Ср. у Барсова (ук. соч., стр. 52—53) владим. Мередево и Мередище — названия, которые этот автор считал мерянскими.
2 См. также Середонин, Историческая география, стр. 35—36 и 201, прим. 1.
3 Sitzungsber. derjPreuss. Akad. der Wiss., 1932, hist.-phil. Kl., XXIV, стр. 4.
И. М. ТРОЦКИЙ
ЭЛЕМЕНТЫ ДРУЖИННОЙ ИДЕОЛОГИИ В «ПОВЕСТИ ВРЕМЕННЫХ ЛЕТ»
Конструируя свою гипотезу о предшествовавшем Повести временных лет ((Начальном своде», А. А. Шахматов уделил значительное внимание известному предисловию летописца, читающемуся в списках Новгородской I младшего извода, а также в ряде восходящих к ней позднейших летописных сводов (Софийская и др.). Предисловие это в концепции Шахматова играет весьма существенную роль, так как на нем в значительной степени базируется датировка предположенного Шахматовым —на наш взгляд весьма убедительно —1 Начального свода. Поэтому интер-
1 Мы элиминируем в настоящей работе возражения, сделанные по этому вопросу акад. В. М. Истрпным (Замечания о начале русского летописания. По поводу исследований А. А. Шахматова, Л., 1924). Хотя отдельные замечания акад. Истрина, несомненно, справедливы, отправная точка зрения его возражений настолько антиисторична, что не может* быть принята историческим источниковедением. Действительно, акад. Истрин зовет нас к старому представлению о летописце, «добру и злу внимающему равнодушно», некритически записывающему в свою летопись все попадающие в круг его осведомленности данные. Там, где Шахматов пытался установить некоторые, хотя бы формальные закономерности, акад. Истрин видит только случайные вставки, пропуски и изменения. Так, напр., Шахматов рассматривал рассказ Новгородской I (и, согласно его теории, Начального свода) об Олеге как воеводе Игоря, а не самостоятельном князе, как некоторый момент принципиального характера. Акад. Истрин сводит проблему к случайным вариантам устной традиции: «Одни могли называть Олега князем, другие — воеводой Игоревым; одни передавали, что Олег умер в Ладоге, другие — в Киеве» (стр. 81). Там, где Шахматов пытался найти некоторую, хотя и очень узко им толкуемую, преимущественно в смысле церковно-княжеских взаимоотношений, тенденцию, Истрин возражает: «Нет никакой нужды видеть здесь проявление и влияние различных противоположных симпатий и антипатий и в них видеть причину появления различных редакций „Повести". Симпатии и антипатии, конечно, могли обнаруживаться у авторов летописания, но это обнаруживание происходило непроизвольно, не будучи
18
И. М. ТРОЦКИЙ
претация предисловия дается Шахматовым довольно подробная.1 Прежде чем перейти к ее рассмотрению, напомним читателю содержание интересующего нас текста.
В заглавии I Новгородской стоит: ((Временник, еже есть на- рицается летописание князей земля руския и како избра бог страну нашу на последнее время и грады почаша бывати по местом преже новгородчкая волость и потом кыевская, и о поставлений Киева, како во имя назцася Кыев».
Если отбросить выражение «преже новгородчкая волость и потом кыевская», представляющееся очевидной вставкой новгородца, отстаивавшего приоритет своего города, то получим заглавие, никак не соответствующее составу новгородской летописи и значительно более узкое по составу, чем даже известное заглавие «Повести временных лет». Такое заглавие приличествовало бы гораздо меньшему по тематическому охвату летописному труду. К рассмотрению этого вопроса мы еще вернемся ниже, а сейчас перейдем к следующему за заглавием предисловию.
Первые его строки вполне соответствуют заголовку. Идет рассуждение о том, что Киев так же получил свое имя от Кия, как великие города древности по имени царей; автор указывает, что существуют предания, считающий Кия не князем, а перевозчиком или охотником. Далее он переводит к другой теме и с удовлетворением констатирует, что на месте, где «древле поганий жряху бесом на горах», ныне «церкви златверхия каменнозданныя стоят» и процветает вера. Затем он опять меняет тему и просит читателей уделить внимание его рассказу о древних князьях и их мужах. Нижеследующий текст является в предисловии центральным и заслуживает быть приведенным полностью: $
ни в коем случае преднамеренным» (стр. 235). Такой, по сути дела агностический, подход к источнику лишает дальнейшее исследование всякой почвы. Не считая возможным ни принять полностью схему Шахматова, ни согласиться с его методологией, мы все же предпочитаем отправляться от его построений, тем более, что некоторые из них, как увидим далее, выдерживают испытание и социального анализа летописи.
1 См. Предисловие к Начальному Киевскому своду и Несторова летопись (ИОРЯС, 1908, т. XIII, кн. I); см. также Разыскания о древнейших русских летописных сводах, СПб. 1908, стр. 5—12 и Повесть временных лет, т. I. СПб. 1916, стр. XXI—XXIII и 361 след. Во II т. «Повести временных лет» Шахматов, повидимому, предполагал заново обосновать всю конструкцию Начального свода.
ЭЛЕМЕНТЫ ДРУЖИННОЙ ИДЕОЛОГИИ
19
«Вас молю, стадо христово, с любовию приклоните уши ваши разумно: како быша древний князи и мужиеих, и како отбараху Ру- ския земле и ины страны придаху под ся; теи бо князи не зби- раху многа имения, ни творимых вир, ни продаж въекладаху на люди; но оже будяше правая вира, а ту возмя, дааше дружине на оружье. А дружина его кормяхуся воююще ины страны и бью- щеся и ркуще: „братие! потягнем по своем князе и по Руской земле!" [Не жадаху] 1 глаголюще: „мало есть нам, княже, двусот гривен". Они бо не складаху на своя жены златых обручей, но хожаху жены их в сребряных и расплодили были землю Pjcb- скую. За наше несытьство навел бог на вы поганыя; а и скоты наши и села наша и имения за теми суть, а мы своих злых дел не останом. Пишет бо ся: богатество неправдою сбираемо извертел; и паки: сбирает, и не весть, кому сбирает я; и паки: луче малое праведнику паче богатьства грешных многа. Да отселе, братия моя возлюбленая, останемся от несытьства своего, нь доволни будете урокы вашими, яко и Павел пишет: ему же дань, то дань; ему же урок, то урок».
И наконец, после заключительной благочестивой фразы автор обещает: «мы же от начала Рускы земля до сего лета и все по ряду известьно да скажем, от Михаила царя до Александра и Исакья».
Анализируя содержание предисловия, Шахматов датирует его концом XI в. При этом он исходит из следующих соображений. Предисловие это явно написано в Киеве, следовательно до татарского нашествия. Очевидно, «поганые» это не татары, а половцы. Далее Шахматов совершенно резонно обращает внимание на те «грехи», которые вызвали нашествие половцев, и указывает, что хотя летописец и горячо бичует пороки князей, «но он не обвиняет их в более значительных преступлениях: не слышим мы в его речах сетований против братоненавидения, взаимных раздоров, кровавых усобиц князей; князья разоряют страну продажами и вирами, но не наведением поганых, не ратным нахождениям для добывания себе волостей».1 2 Поэтому предисловие должно быть отнесено к эпохе, предшествовавшей разгулу княжеских войн XII в., т. е. к первой половине XII или к концу XI в. «Но
1 Вставляем, вслед за Шахматовым, из Софийской и Тверской. ВНовг. I этих слов нет.
2 Предисловие к Начальному Киевскому своду и Несторова летопись, НОРЯС, 1908, т. XIII, кн. I, стр. 220.
2*
20
И. М. ТРОЦКИЙ
трудно допустить, — пишет далее Шахматов, — чтобы оно принадлежало временам Мономаха и первых Мономаховичей, Мстислава и Ярополка: эти князья, высоко чтимые и современниками, оставили по себе в Киеве хорошую память; вряд ли они заслужили бы упреков в корыстолюбии и плохом управлении. Приходится возвести Предисловие ко времени Святополка (1093—1113)».1 Затем Шахматов указывает, что как раз Святополк заслужил обвинение в корыстолюбии, и путем различных соображений, аналогичных по характеру изложенным, приходит к выводу о том, что предисловие составлено в 1093—1096 гг.
Мы не задерживаемся на последнем вопросе, поскольку датировка «Начального свода» для настоящего рассуждения особого значения не имеет; и вообще поскольку в Новг. I киевские известия обрываются 1074 годом, общеобязательная датировка этого свода вряд ли осуществима, — во всяком случае доводам Шахматова можно противопоставить довольно веские возражения.* Что какой-то свод, составленный в последней четверти XI в., существовал и отразился в Новг. I младшего извода, нам кажется совершенно несомненным. И что идеология предисловия к Новг. I 1 21 Предисловие к Начальному Киевскому своду и Несторова летопись, ИОРЯС, 1908, т. XIII, к. I, стр. 221.
2 В цитированной статье Шахматов толкует еще в свою пользу хронологическую канву, намечаемую в предисловии «от Михаила царя до Александра и Исакья» («Александра» — ошибочно вместо «Алексея», вероятно, через «Олексу»), Обычно это указание толкуется соответственно тексту Новг. I под 1204 г. как упоминание об Алексее и Исааке Ангелах, византийских императорах начала XIII в.; Шахматов, путем чрезвычайно искусственной комбинации, персонифицировал эти имена в Алексея I Комнина и его брата Исаакия Севастократора, правивших в конце XI — начале XII вв., но летописью никак не отмеченных. Произвольность этого построения очевидна; впрочем, и сам Шахматов впоследствии отступил от своего предположения, указав в предисловии к своему критическому изданию «Повести временных лет» (стр. ХХП): «...возможно, что имя Исаакия вставлено позже составителем Софийского временника на основании помещенной им под 6712 г. (1204) статьи (читавшейся и в старшей, чем она, редакции Новг. I летописи) о взятии Царяграда латынянами». Наше изучение Новг. I показало, что в XIII в. в Новгороде был составлен летописный свод, объединивший летописную работу, ведшуюся при архиепископской кафедре и в Юрьевом монастыре. В числе источников этого свода была какая-то не новгородская летопись начала XIII в. и, думается, она-то и содержала и Начальный свод, и предисловие к нему, и рассказ о взятии Константинополя крестоносцами. Думается, что выражение «от Михаила царя: до Олексы и Исакья» было в этом источнике вполне уместно.
ЭЛЕМЕНТЫ ДРУЖИННОЙ ИДЕОЛОГИИ
21
позволяет датировать последнее концом XI века, можно, думаем, показать и без сложных и хитроумных, но не очень убедительных сопоставлений.
Вышеприведенный анализ предисловия, как легко заметить, грешит большой долей наивности даже, по сравнению с теми позициями буржуазной историографии, от которых обычно отправлялся Шахматов. Действительно, примеров ссбратоненавидения, взаимных раздоров, кровавых усобиц князей», которые, по мнению Шахматова, должны были привлечь негодующее внимание летописца XII в., можно сыскать в достаточном количестве и в XI в. Не говоря уже о событиях, последовавших за смертью Владимира, достаточно напомнить читающуюся в том же Начальном своде статью 1073 г., где говорится о борьбе Ярославичей, причем летописец находит в своем словаре достаточно сильные выражения для осуждения их, особенно Святослава: «Въздвиже диавол котору в братьи... А Святослав седе в Киеве, прогнав брата овоего, преступив заповедь отчю, паче же божию. Велик бо грех есть преступающе заповедь отца своего, не добро бо есть пре- отупати предела чюжаго». Точно так же достаточное количество случаев «наведения» если не «поганых», то все же иноземцев имело место в XI в. И если летописец не счел нужным в своем обвинительном акте против князей перечислить все эти обстоятельства, то, вероятно, не по тому, что такой практики еще не было, а потому, что его внимание больше привлекали другие мотивы. Точно так лее довольно примитивно представление о всеобщей любви современников и потомков к Мономаху и его сыновьям и такой же всеобщей неприязни к Святополку Изясла- вичу. Никто иной, как сам Шахматов, показал, что симпатии отдельных летописцев к отдельным князьям определялись отнюдь не «общим мнением», и весьма вероятно, что тот же летописец, который возвеличивал Владимира Мономаха, создавал и отрицательный образ его давнишнего конкурента Святополка.
Такой анализ, как видим, оказывается не убедительным. Попробуем подойти к разбираемому тексту с точки зрения содержащихся в нем обвинений и положительных требований.
Следует указать, что одну часть этой работы Шахматов в своей статье о предисловии пытался выполнить. Вот к чему он сводит обвинения летописца: «Осуждение князя за его алчность, за разорение народа вирами и продажами, за дурное управление (распущенность дружины) и, наконец, за навлечение гнева божия
22
И. М. ТРОЦКИЙ
(нашествие поганых), — все это вызвано поведением Святополка в первые годы его великого княжения .. . Осуждение дружины князя, корыстолюбивой, преданной роскоши и вместе с тем не воинственной, основывалось несомненно на отрицательных качествах Святополковой дружины, приведенной из Турова и заменившей старую дружину покойных Ярославичей ... Как пример распущенности и жадности дружины, составитель предисловия приводит требование ее, направленное к князю: „мало ми есть, княже, дву сът гривьн“. Конечно, это намек на какой-нибудь общеизвестный современникам факт».1 Те же положения Шахматов кратко суммирует в позднейшей работе: «Из того же предисловия видно, что составитель свода имел повод быть недовольным местным князем и его дружиной; он обличает их неправосудне и корыстолюбие».1 2
Внимательное чтение предисловия не дает, однако, возможности согласиться с этими выводами.
В самом деле, кого считает автор идеальным образцом, которому должны подражать современники? Это не только «древний КНЯЗИ», но и «мужие их», т. е. дружинники. Летописец совершенно определенно указывает и каковы были эти древние образцы, в чем поучительность их примера. Прославляются они за то, что вели активную военную политику и в ней видели основной источник обогащения. Смелая, воинственная, преданная своему князю дружина должна кормиться «воююще ины страны». Этим идеальным князьям и дружине противостоят осуждаемые автором современные порядки, при которых князья собирают «многое имение» не путем славных походов, а усиленным выкачиванием вир и продаж, повидимому, с точки зрения летописца не всегда справедливых, поскольку он выделяет «правую виру». Чем кормится дружина, потерявшая нормальный источник военной добычи, предисловие не сообщает, но, очевидно, и она принимает участие в этих неблаговидных способах обогащения. Столь понравившийся Шахматову текст о дружинниках, не удовлетворявшихся двумя стами гривен, мы затрудняемся точно интерпретировать.. Здесь, конечно, имеется в виду какой-то конкретный и общеизвестный факт, но едва ли он дает основания для каких-нибудь широких ВЫВОДОВ. Эт(> выпад не против друясинников вообще,,
1 Op. cit., стр. 266.
2 Пов. врем, лет, т. I, стр. XXIII.
ЭЛЕМЕНТЫ ДРУЖИННОЙ ИДЕОЛОГИИ
23
а против каких-то определенных лиц, ближе нам неизвестных, что я затрудняет дальнейшие толкования нашего текста.
Во всяком случае, автор вовсе не является врагом дружины вообще, как и князей вообще. Точно так же трудно согласиться с Шахматовым, что здесь имеется в виду только Святополк Изя- славич и его дружина. Святополк, действительно, вызывал нападки со стороны своего чрезмерного корыстолюбия, но аналогичным нападкам, как увидим ниже, подвергался не один Святополк. Автор здесь имеет в виду широкое общественное явление: ему не нравится самый порядок вещей, а не случайные извращения. Он считает ненормальными практикуемые его современниками методы обогащения, столь отличные от идеального порядка, при котором богатство добывается за счет чужого, а не собственного населения. Сводя антитезу летописца к социально-экономическим категориям, мы можем сказать, что летописец идеализирует военную добычу и дань с завоевываемых народов в противовес различным видам повседневной феодальной эксплоатации. При этом никак нельзя считать его враждебным по отношению к дружине. Если его кто и интересует, то это именно дружинники, которые, впрочем, не должны увлекаться обогащением и феодальными поборами.
Противопоставление последних дани — явление, в истории Киевской Руси несомненно сыгравшее значительную роль. С того момента, когда, с одной стороны, образование разноплеменной Киевской державы привело к освоению ею значительного числа народностей, а с другой — появление на месте слабых соседей — хазар могущественных половецких орд положило предел территориальной экспансии Киева, процесс феодализации страны пошел чрезвычайно быстрыми шагами. Эпоха завоевательных походов кончилась с Ярославом Мудрым, при котором был совершен и последний набег на Византию. Это обстоятельство было, как мы знаем, указано Марксом в ((Секретной дипломатической истории XVIII в.»: «При Ярославе господство варягов было сломлено, но вместе с ним исчезают и завоевательные традиции первого периода: начинается упадок готической России». Этот упадок и выразился в переходе от «вассалитета без ленных отношений или ленов, составлявшихся только из жалованья» к развернутой системе феодальной эксплоатации населения. Периодом этого перехода и приходится признать вторую половину XI в., когда, повиди- мому, происходило интенсивное освоение и земли, и крестьян
24
И. М. ТРОЦКИЙ
как аппаратом княжеской власти, так и отдельными феодалами церковного и светского характера. Этот социальный сдвиг нашел свое отражение и в различиях тематики и формулировки двух пластов древнейшей редакции Русской правды — Правды Ярослава и Правды Ярославичей. Он же является и предметом размышлений автора предисловия к Новгородской I.
Таким образом, социальный смысл ламентаций летописца позволяет отнести разбираемый текст ко 2-й половине XI в. и без справок о добродетелях Мономаха и его сыновей, к которым счел нужным прибегнуть Шахматов. Как увидим ниже, наш анализ подтверждает и более точно датировку, добытую Шахматовым путем формального изучения. Сейчас продолжаем наше рассмотрение идеологического смысла предисловия и попробуем точнее определить, чьи настроения оно выражало.
Вопрос о дружинных отношениях X—XI вв. не подвергся еще сколько-нибудь развернутому марксистскому анализу. Мы не будем пытаться ставить сейчас этот вопрос во всей его сложности. Для наших целей достаточно установить, что, говоря об интересах дружины вообще, автор предисловия по существу представлял только какой-то определенный слой дружины и писал обо всей дружине лишь исходя из довольно обычной аберрации наивного мышления, распространяющей частные интересы какой-нибудь группы на большие социальные массивы, на весь народ целиком (интересы своей группы и «Русской земли» у летописца, конечно, сливались). Но ко времени составления Начального свода дифференциация дружины зашла достаточно далеко; с другой стороны, и дружина развивалась, в основном, в том же направлении, что и весь господствующий класс, и трудно себе представить недовольство всей дружины новыми порядками, установившимися в связи с закреплением феодальных отношений. Итак, следует определить тот слой дружины, с позиций которого рассматривал современную ему действительность составитель Начального свода.
Процесс дифференциации дружины прослежен в нашей литературе довольно слабо. Ряд ценных наблюдений по этому вопросу сделал А. Е. Пресняков.1 В другом месте мы пытались проследить некоторые черты этого процесса в Киеве и Новгороде применительно к анализу употребления терминов «гридь», «бояре», «огнищане». В результате этого анализа мы пришли к выводу
1 Княжое право в древней Руси. СПб., 1909, стр. 220 след.
ЭЛЕМЕНТЫ ДРУЖИННОЙ ИДЕОЛОГИИ
25
о значительном росте социальной мощи боярства как раз в середине XI в.1 Выделение боярства — огнищанства, начавшееся, конечно, уже раньше, в XI в. прогрессировало, несомненно, чрезвычайно быстро, постепенно увеличивая кадры феодальной верхушки и делая разницу между ней и низшими феодальными слоями все заметнее. Вместе с тем менялось и положение верхушки. Уже в X в. мы видим зачатки феодальной династии Све- нельда, но источником ее социальной силы пока еще служит дань. Есть все основания полагать, что в руках феодальной династии Остромира (Вышата Остромирич, Ян Вышатич) уже находились крупные земельные владения.1 2
Боярство, являвшееся на ряду с церковью наиболее активным участником феодального грабеяса, едва ли могло разделять идеи автора предисловия о тщете накопления богатства и о необходимости умерять свои аппетиты. Таким образом, искомый нами слой дружины не может быть отоясдествлен с ее верхушкой. Но вряд ли это и та «младшая дружина», которую неоднократно встречаем мы в летописи как группу, находившуюся в XI в., в противоположность боярству, непосредственно при князе, составляя штат его ближайших помощников. Вот как характеризует эту группу на основании сведения всех имеющихся в нашем распоряжении данных Пресняков: «Ту часть дружины, которая сохранила непосредственную связь с домашним бытом князей и стояла всего неотлучнее при них, сближаясь и сливаясь с несвободной челядью, встречаем под названием — отроки, детские, пасынки. Их видим в троякой роли: они — личные слуги князя, они — его вооруженная свита, из них — младшие агенты княжого управления. Отроки то объемлются термином дружины, то противопоставляются дружине. Когда читаем, что князь идет куда-либо «в мале дружине», то в большинстве случаев не ошибемся, представив его окруженным детскими и отроками, хотя то же выражение означает и просто небольшой отряд. Отроки — это та «молодшая дружина», которая в течение всего рассматриваемого нами
1 Возникновение Новгородской республики, Известия Академии Наук СССР по Отд. общественных наук, 1932, № 5, стр. 352 след.
2 Подробнее обосновать эту мысль мы предполагаем в другом месте. В этой связи стоит напомнить весьма правдоподобную догадку Прозоровского, согласно которой Остромир был сыном Константина, посадника новгородского и, следовательно, внуком Добрыни, кормильца Владимира. Ср. нашу цит. статью, Известия АН по ООН, 1932, № 4, стр. 288.
26
И. М. ТРОЦКИЙ
периода всего более сохраняет черты дружины первичного типа: княжего двора, слуг княжих, и в бою, и в хозяйстве, и в управлении, и во всяких делах остающихся в полном распоряжении и личной зависимости от князя».1
Здесь нельзя согласиться с последней частью определения. Для Преснякова в разрешении проблем дружинного строя решающим моментом была степень сохранения связи с княжеским двором, «огнищем». Поэтому «молодшая дружина» кажется ему прямой продолжательницей первичной дружины, поскольку она остается при князе. А между тем характер княжого двора и, следовательно, функции его ближайшего окружения, несомненно, менялись. Однако самые выражения «старейшая дружина», «первая дружина», «молодшая дружина» дошли до нас только от конца XI в. Тогда же впервые «отроки» оказываются военной силой, до того они чаще всего противопоставляются воинам.1 2 Полагаем, что в связи с усилившимся переходом старших дружинников на положение оседлых землевладельцев, укрепились связи князя с аппаратом его двора; а рост значения последнего, нашедший такое выпуклое отражение в Правде Ярославичей, привел к объединению в некоторую целостную среду НИЗОВ дружины и княжеских слуг, частично являвшихся далее рабами. Недаром, как увидим ниже, летописцы стали путать представителей «младшей друишны» с тиунами.
Едва ли, однако, и в этой среде могла зародиться идеология,, подобная интересующей нас. Младшая друяеина, пополнявшая аппарат княжеского управления и в непосредственном княжом домене, и по отношению к населению вообще, была верным орудием княжеского накопления, служившего одновременно источ¬
1 Op. cit. стр. 242—243.
2 Напр., в рассказе об убиении Бориса и Глеба, после того как Борис отказывается исполнить совет дружины, «и се слышавше вой, разпдошася от него, Борис же стояше с отрокы своими». Упоминаемый там же отрок Бориса Георгий прямо определяется как «слуга». С другой стороны, Глеб, идущий «в мале дружине», сопровождается, повидимому, одними отроками; но они не в состоянии оказать вооруженного сопротивления — «отроци Глебови уныша». Впервые действует с отроками Святополк Нзяславич: «Свлтополк же поча сбирать вое, хотя на ня. И реша ему мужи смыслении: „не кушайся противу им, яко мало имаши вой“. Он же рече: „Имею отрок своих 700, иже могут противу им стати“» (Лавр. 1093). Точно так же и Василько Ростиславич мечтает о походах с помощью «дружины своей молот- шей» (Лавр. 1097). Повидимому, мы имеем здесь дело с явлением, характерным именно для конца XI в.
ЭЛЕМЕНТЫ ДРУЖИННОЙ ИДЕОЛОГИИ
27
ником и ее, «правого» и «неправого», обогащения. Те самые «виры» и «продажи», которые вызывают такое недовольство летописца, собирались именно этими вооруженными чиновниками князя, и меньше всего в их интересах было отказаться от сравнительно спокойного и безопасного грабежа зависимого населения во имя многотрудных и рискованных походов.
Был, однако, еще один слой дружины, в котором как раз легче всего могли найтись представители разбираемых нами взглядов. То были воины, основной кадр прежней дружины, не утративший своего значения и в изменившихся условиях, но оттесненный на второй план новыми силами. Характерно, что для этой группы так и не выработалось специального термина, они так и остаются «мужами». Изучая этот слой, Пресняков заметил, что «их присутствие подчеркнуто, когда летопись говорит, что князь „созва бояра своя и всю дружину свою", и рассказывает, как были избиты „бояре и вельможа и вся дружина", упоминает о „боярах и Bcqx мужах", о дружине и „вельможах". В них видим прежде всего основной боевой контингент личных военных СИЛ КНЯЗЯ.. И что для них характерно, так это то, как трудно и чем дальше, тем труднее, отличить их в тексте наших летописей от городских ополчений».1
Действительно, эту прослойку дружины летопись отмечает довольно часто, а еще чаще подразумевает. С особой ясностью выступает эта группа в рассказе о «Полку Игореве». Обозревая поле битвы после своего пресловутого поражения, Игорь вздыхает о потере близких и дружины: «Где ныне возлюбленный мой брат? где ныне брата моего сын? где чадо рожения моего? где бояре думающей, где мужи храборьствующеи, где ряд полъчный?» (Ипат., 1186). Как справедливо отмечает Пресняков, «мужи хра- борьствующие» — это, конечно, скорее поэтический образ, чем социальный термин; и тем не менее этому образу соответствует совершенно определенная социальная категория.
Но в условиях развивающегося феодализма война переставала, служить основным источником социальной силы. Средний слой дружины постепенно распадался, частично переходя в высшую категорию боярства, частично попадая в служебное положение далее относительно княжеского аппарата, частично, наконец, как отметил Пресняков, сливаясь с городским населением. Процесс
1 Op. cit., стр. 249.
28
И. М. ТРОЦКИЙ
ЭТОТ, как мы видели, обострился именно в XI в., и идеологию этой группы и выражает предисловие к Начальному своду, целиком глядящее в прошлое, когда основой княжеской власти был воин-дружинник, покорявший ссиные страны)), налагавший на них дань и не очень заботившийся о своих феодальных подданных или о статьях закона, установивших определенные размеры налогов и взысканий.
Если автор Начального свода стоял на такой точке зрения, то естественно ожидать, что он внес ее не только в предисловие, но и в самый текст летописи. Можно думать, что идеализация прежних князей и их взаимоотношений с дружиной должна была отразиться и в подборе конкретного материала и в тех или иных оценках; точно так же следует ожидать и большей конкретизации того недовольства, которое в предисловии сформулировано лишь в общей форме.
В одной из прежних работ нам уже приходилось указывать на недостаточность существующего ((потребительского» отношения к летописным данным и на необходимость интерпретировать последние в двояком разрезе: в плане их исторической правдоподобности и в плане той идеологии, которая характерна для того или иного летописца.1 В данном случае нам представляется чрезвычайно существенным проследить в Начальной летониси определенную систему взглядов, которую благодаря счастливому случаю — наличию предисловия — мы можем приурочить к определенному же летописному своду — именно Начальному своду. Если дальнейший анализ подтвердит только что высказанные предположения, то в результате мы придем, с одной стороны, к укреплению нашего наблюдения об идеологии составителя Начального свода, и с другой, к установлению некоторого критерия для оценки достоверности сообщений, обычно принимаемых на веру.
Прежде чем перейти, однако, к рассмотрению текстов, попытаемся определить, каким образом проводил технически автор предисловия свои установки, принимая во внимание, что ему в значительной степени приходилось иметь дело с уже готовым до него текстом, точные размеры которого установить мы не можем (гипотеза Шахматова в этом смысле может приниматься только для корректирования наблюдений, а не как отправной іі Возникновение Новгородской республики, Известия АН по ООН, 1932, М 4, стр. 273.
ЭЛЕМЕНТЫ ДРУЖИННОЙ ИДЕОЛОГИИ
29
цункт). Сказать по этому поводу что-нибудь исчерпывающее трудно, но один из приемов демонстрирует самое предисловие.
Дело в том, что оно представляется нам памятником сложного состава. Для того чтобы убедиться в этом, обратимся прежде всего к заглавию Начального свода, выше цитированному полностью. Как видно из этого заглавия, оно обещает объяснить только происхождение Киева и установление православия («Како избра бог страну нашу на последнее время»). Сопоставляя это заглавие о аналогичным в «Повести временных лет», замечаем, что последнее тоже далеко не адэкватно содержанию летописи и предлагает вниманию читателя лишь историю о том, «откуда есть пошла русская земля, кто в Киеве нача первее княжити и откуду руская земля стала есть» (цит. по Лавр.). И это заглавие по существу охватывает только часть всей летописи.
Вывод напрашивается сам собой. И тот, и другой заголовки восходят к какому-то летописному рассказу, который примерно соответствовал этим заголовкам и, следовательно, кончался зна-* чительно раньше, чем известные нам своды. Иначе говоря, заголовок Начального свода следует отнести к какому-то значительно более раннему памятнику, аналогичному тому, который Шахматов называл древнейшим киевским сводом.1 Но в таком случае можно предположить, что не только заглавие Начального свода, но и предисловие или какая-то часть его тоже восходят к более раннему источнику. Как мы уже видели, первые строки предисловия вполне соответствуют заголовку. Речь идет о происхождении имени Киева от Кия, о том, кто такой был Кий и о «промысле божии, еже яве в последняя времена». Все это точно корреспондирует с заглавием. Несколько увлекшись восторженным описанием церковного строительства, летописец возвращается к основной теме следующим переходом: «Мы же паки на последование возвратимся, глаголюще сице о начале Русьския земля и о князех, како откуду быша».
1 На принадлежность заглавия «Повести временных лет» какому-то более старому повествованию недавно указал акад. Н. К. Никольский в своей работе «Повесть временных лет как источник для истории начального периода русской письменности и культуры. К вопросу о древнейшем русском летописании», вып. 1, Л. 1930, стр. 39 след. Попутно отметим, что гипотеза акад. Никольского о наличии среди источников «Повести временных лет» повествования, окрашенного Полянской тенденцией, представляется нам заслуживающей всякого внимания.
зо
И. М. ТРОЦКИЙ
После этого следовало бы ожидать как раз того текста, который следует в Новг. I за предисловием, является непосредственным развитием намеченной в предисловии программы и так и озаглавлен «Начало земли Руской».1 Вместо этого в Начальном своде читаем как раз рассмотренный выше текст о князьях и их ютношениях к дружинникам, о нашествии «поганых» и т. д. Естественно признать все это рассуждение за позднейшую вставку; да и техника вставки выпирает из предисловия, поскольку редактор предисловия (так теперь будет правильнее называть его) отграничил свою часть вводной фразой в конце: «Си же таковая», после •чего приписал: «Мы же от начала Рускы земля до сего лета и все по ряду известьно да скажем», т. е. дал вторую концовку, параллельную той, которая узке имелась в его источнике.
Таким образом, нам удалось обнаружить в технике проведения составителем Начального свода своих взглядов один из самых примитивных приемов — простую вставку. Можно ожидать применения этого приема и в тексте самой летописи, к рассмотрению которого мы и переходим.
Согласно обещанию летописца, идеальные отношения между князем и дружиной должны быть восстановлены из рассказов о «древних князьях». Однако в рассказах о первых князьях мы соответствующих моментов практически не обнаруживаем.
Естественно было бы ждать их появления в связи с деятельностью Олега, героя множества сказаний, бытовавших, конечно, и в XI в., перешедших в скандинавский эпос и, конечно, известных и летописцу, который сам на это указывает.1 2 А между тем, сведений об Олеге вообще чрезвычайно мало в Начальном своде.
Причину этого обстоятельства объяснил Шахматов, обративший внимание на то, что Олег в Начальном своде выступает не в качестве родственника Игоря, а в качестве его воеводы. Согласно подтверждаемой многими соображениями точке зрения
1 Признание цитированной выше фразы заключением предисловия к древнейшему своду облегчит нам объяснение происхождения заглавия «Повести временных лет», очень близкого к этой фразе по своему содержанию.
2 «Друзии же сказають, яко идущю ему за море и уклюну змиа в ногу» и т. д. Новг. I под 922 г.
ЭЛЕМЕНТЫ ДРУЖИННОЙ ИДЕОЛОГИИ
31
Шахматова, одной из своих задач составитель Начального свода «ставил создание ясной генеалогии киевских князей, непосредственно доведенной им до Рюрика в начале.1 При этом допускались всякие передержки: исторические князья переставали быть князьями, самостоятельные княжеские династии прикреплялись к родословному древу Рюрикова дома. Так Олег превратился в воеводу Игоря, так самозванцами оказались Аскольд и Дир, которым Игорь заявляет: «вы неста князя, ни роду княжа; но аз есмь князь, и мне достоить княжити», — так искусственно было связано с киевской княжой фамилией гнездо полоцких «Рогво- лодовых внуков».
Естественно, если Олег превратился в воеводу, то цикл сказаний о нем, знавших его в качестве князя, должен был остаться неиспользованным. На этом примере мы можем установить существенное для дальнейшего положение: составитель Начального свода черпал свои сведения из устных преданий, но делал это с известным отбором, согласно проводимым им взглядам и тенденциям.
Уже в рассказах об Игоре мы встречаемся с проявлением дружинных тенденций «предисловия», хотя и не в очень еще отчетливой форме. Еще Шахматов отметил, что мотивировка гибели Игоря дана в Новг. I подробнее, чем в Повести временных лет. Действительно, из последней мы никак не можем узнать, почему же «рекоша дружина Игореви: „отроци Свеньлъжи изоде- лися суть оружьем и порты, а мы нази“».1 2 Имя Свенельда нигде до сего не упоминается. Между тем из Новг. I мы узнаем, что Игорь отдал Свенельду дань с уличей и древлян, и это естественно объясняет возникновение недовольства в Игоревой дружине. Не будем вступать в полемику с Шахматовым по поводу его чрезвычайно сложных построений, согласно которым часть этих текстов отсутствовала в Начальном своде и попала в Новг. 1 из другого источника.3 Для нас важно, что Начальный свод такую мотивировку знал, а дублировка известий под 922, 940 и 942 гг. говорит, думается, только о том, что здесь составитель Начального свода осложнял свои источники какими-то добавлениями. Во всяком случае и причины похода — пожелание дружины
1 Разыскания о древнейших русских летописных сводах, СПб., 1908, стр. 315 след.
2 Лавр. 945.
8 Op. cit, стр. 99 след.
32
И. М. ТРОЦКИЙ
«а поиди, княже, с нами на дань, а ты добудеши и мы», и мотивировка неудачи тем, что Игорь отпустил воинов домой и отправился для дополнительного грабежа только с отроками „с малою дружиною", с точки зрения нашего летописца были вполне поучительны, независимо от того, внес ли он сам эти сведения в летопись или отобрал их из своих источников.
Княжение Игоря в глазах летописца было в общем не очень удачно. Зато в рассказах о Святославе мы находим целый ряд моментов, представляющих для нашега рассмотрения значительный интерес.
Исследователи довольно согласно утверждают, что и лето- писная характеристика, и различные детали походов Святослава имеют своим источником устную традицию, народные предания и песни. Положение это несомненно. Неизвестным остается только* когда эти предания были использованы летописью.
Шахматов без особых разысканий отнес почти весь этот материал к древнейшему своду, между тем сам же он считал необходимым признать самостоятельную работу составителя Начального свода над статьями о Святославе, поскольку можно констатировать известные интерполяции в тексте.
Мы не видим никаких оснований считать легендарные детали княжения Святослава ранними. Более того. Древнейший свод, по мнению Шахматова, был составлен в связи с утверждением в Киеве греческой митрополии. Как же при этом могло быть допущено прославление князя, который не только усердно воевал с Византией, но категорически отрицал православие и, судя по летописи, фактически помешал новой вере распространиться после крещения Ольги и тем самым отдалил торжество христианства на несколько десятилетий? О таком князе скорее всего можна было б ft ожидать какого-нибудь отрицательного отзыва, аналогичного тому, какой дается Владимиру в годы его язычества под. 980 г. Следы такого отношения мы и находим под 955 г., где в рассказе (несомненно, старом) о крещении Ольги далее приводятся насмешки Святослава над новой верой с приличной случаю сентенцией: „Онже не послуша матере, творяше норовы погань- ския, не ведый, аще кто матере не послушаеть, в беду впадеть, якоже рече: аще кто отца ли матери не послушаеть, то смерть приметь. Се же к тому гневашеся на матерь". Дальше естественна было бы ожидать сообщения о том, каким же образом Святослав совершил сугубый грех, прибавив, очевидно, к сыновнему не¬
ЭЛЕМЕНТЫ ДРУЖИННОЙ ИДЕОЛОГИИ
33
послушанию еще и какие-то прямые обиды Ольге. Вместо этого мы находим довольно нейтральную библейскую цитату и неуклюжее объяснение, что Ольга все-таки любила сына и молилась за него „по вся нощи и дни, кормящи сына своего до мужь- ства его и до взраста его" (цит. по Лавр.]. Между тем, выше шла речь уже о взрослом Святославе, и концовка эта дела никак не спасает.
Полагаем, что статья 955 г. дает нам следы церковно-отрицательного отношения к Святославу, вытравленного позже в угоду иной точке зрения, положительно оценивавшей Святослава и заимствовавшей из устной традиции его пресловутую характеристику.
«Князю Святославу възрастшю и възмужавшю, нача вой совокупляти многи и храбры, и легъко ходя аки пардус, войны многи творяше. Ходя воз по собе не возяше, ни котъла, ни мяс варя, но потонку изрезав конину ли, зверину ли или говядину на углех испек ядяше, ни шатра имяше, но подъклад постлав и седло в головах; такоясе и прочий вой его вси бяху. И посылаше к странам, глаголя: хочю на вы ити».1
Эта поэтическая характеристика Святослава, побудившая М. С. Грушевского назвать его «настоящим запорожцем на киевском столе», совершенно совпадает с раскрытой нами выше воинственной идеологией. Как правильно заметил тот же Грушевский,1 2 в Святославе мы находим «maximum дружинности среди киевских князей». Детали образа мы сейчас выясним, но попутно следует отметить, что во имя прославления Святослава летописец готов пожертвовать даже исторической истиной. Не пожалев сообщить под 920 г. о поражении греками Игоря, Начальный свод рисует, однако, борьбу Святослава с Иоанном Ци- мисхием, как удачную, явно искажая фактическую историю дела (ниже мы увидим, что и здесь можно найти следы сочетания двух версий). Это обстоятельство было уже давно отмечено М. И. Сухомлиновым, довольно правильно интерпретировавшим тенденцию такого искажения, но напрасно ей доверившимся: «В преданиях старины, удержанных летописью, русские князья являются большею частью победителями, а не побежденными, какими правдивая летопись представляет их неоднократно во времена половцов. В начальную годину половецких набегов весьма естественно было
1 Лавр. 964.
2 Історія України-Руси, т. I, Львов, 1904, стр. 407.
Проблемы псточппковедеппя, II 3
и
И. М. І4!? О ЦК ИЙ
ДОрожить воспоминанием о счастливом времени первых князей, коих доблестные подвиги приводились в пример и писателями веков последующих».1
Итак, Святослав — доблестный дружинный вождь, воинским качествам которого вполне отвечает его скромность п бескорыстие— как идеальный князь „предисловия", он полагает, что «луче малое праведнику паче богатьства грешных».1 2 В рассказах Святослава есть еще один момент, обычно не замечаемый историками, но не ускользнувший от острого взгляда С. М. Соловьева, отнесшегося, впрочем, к этой детали с излишним доверием. Интерпретируя цитированное выше описание Святослава, Соловьев писал: (с... Святослав совершал свои подвиги с помощью одной своей дружины, а не соединенными силами всех подвластных Руси племен: и точно, при описании походов его, летописец не вычисляет племен, принимавших в них участие. Святослав Набирал воинов многих и храбрых, которые были во всем на него похожи: так можно сказать об отборной дружине, а не о войске многочисленном, составленном из разных племен. Самый способ ведения войны показывает, что она велась с небольшою отборною Дружиною, которая позволяет Святославу обходиться без обозу и делать быстрые переходы: он воевал, ходя легко, как барс, т. е. делал необыкновенно быстрые переходы, прыжками, так сказать, подобно названному зверю».3
То, что Соловьев воспринимал как изложение реальных событий, для нас является лишь Сгустком определенной тенденции. Действительно, предшественники Святослава выступали с большими, многоплеменными ополчениями: «Игорь и Олег пристрои- ста воя многы, и Варягы и Поляне й Словене и Кривичи» (Новг. I, 921), ной преемники Святослава поступали также: «Володимир же собра воя многы, Варягы, Словене, Чюдь, Кривичи» (Новг. X, 980 г.); Ярослав, собираясь против Болеслава и Свято полка, «совокупив Русь и Варягы и Словене» (Лавр. 1018) и т. п. Нет ни-
1 М. И. Сухомлинов. О древней русской летописи как памятнике литературном, СПб., 1856, стр. 122.
2 Кстати отметим, что спартанские вкусы Святослава мало совпадают с его известной речью о предпочтительности Переяславля перед Киевом. Речь эта более приличествовала купцу, чем скромному воину. Думается, что враждебная Святославу традиция акцентировала момент его ссор с Ольгой я небрежения к Киеву (ср. под 968 и 969 гг).
3 История России с древнейших времен, изд. «Общественной Пользы», т. I, стр. 141.
ЭЛЕМЕНТЫ ДРУЖИННОЙ ИДЕОЛОГИИ
35
каких оснований думать, что исторический Святослав поступал кначе. В его частых и трудных походах нельзя было, конечно, обойтись одним кадровым войском. Идеальный же дружинный князь действует так, как рассказано в летописи, в угоду представлению книжника из дружинной среды конца XI в.
Легко указать те случаи, когда Святослав и его дружина выполняют асоциальный заказ» составителя Начального свода. Так, довольно сухом рассказе 946 г. о походе Ольги на древлян внезапно пробивается эпический момент: ребенок Святослав асуну копьем... на древляны, и копие лете сквозя уши коневе. И рече Свенделд и Асмуд: „князь уже потягл, потягнем, дружино, и мы по князе ... “» Легко заметить, что Свенельд и Асмуд действуют как идеальные дружинники аПредисловия», которые акормятся, воююще ины страны и бьющеся и ркуще: „братие, потягнем по своем князе и по Руской земле"». Эти же desiderata выполняет Святослав и в рассказе 971 г. о борьбе его с Цимисхием (собственно говоря, характеристика Святослава в основном и строится на статьях 964 и 971 гг.).
971 г. в Начальном своде изложен с значительным отличием от Повести временных лет. Именно, в последней имеется договор Святослава с Цимисхием, отсутствующий в Новг. I; но и текст последней не представляется нам целостным. Рассмотрим самое начало статьи.
„В лето 6479 прииде Святослав к Переяславцю, и затворишася Волгаре в граде. Излезоша Болгаре на сечю противу Святославу, и бысть сеча велика, и одолеша болгаре. И рече Святослав воем своим: ауже нам зде пасти; потягнем мужеекы, о братие и дружино!» и к вечеру одоле Святослав и взя град копием и рече: асе град мой»".
Здесь чрезвычайно странным кажется совершенный вид «и одолеша болгаре». Если бы они действительно аодолеша», то Святославу уже не пришлось бы обращаться к дружине с призывом а потягнуть». Зт0 обстоятельство, очевидно, бросилось в глаза уже ближайшим продолжателям Начального свода. Лаврентьевский список дает поэтому аодалаху», Радзивиловский «одаляху», Академический и Погодинский аодоляху», а Ипатьевский окончательно раскрывает странное выражение в аодолеваху». Но принципу выбора наиболее трудного чтения нам, однако, придется остановиться на аодолеша», безвариантно читаемому во всех трех списках Новг. I. Понять это место можно только
3*
36
И. М. ТРОЦКИЙ
предположив, что в источнике Начального свода здесь кончалось изложение борьбы с болгарами, и соответственно значилось: сси одолеша болгары)). Но так как составитель Начального свода использовал материал дружинных саг о Святославе, то, изменив падеж, он прибавил речь Святослава, в результате чего и появился цитированный текст.
Сложнее определить, что принадлежит составителю Начального свода в рассказе о борьбе с Цимисхием. И здесь тщательный анализ обнаружит, пожалуй, следы двух повествовательных пластов. Во всяком случае к той же, отмеченной выше тенденции, относится речь Святослава к дружине, где он призывает ее «не посрамить земли русской» и ответ «воинов»: «где, княже, глава твоя, ту и главы наша сложим». Особенно показательно отношение Святослава к дани. Рассказ этот является блестящей иллюстрацией идей «Предисловия»:
«Онем же слом пришедшим и пакы поклонившимся ему, и положиша пред ним злато и паволокы. И рече Святослав, кроме зря, отроком своим: „возмете, кому что будет". Они же поимаша; аслы цареве, видевши тое, прпидоша ко царю. И съзва царь бояры своя и велможа... Рече един от ту предстоящих: „царю! искуси единою еще; пошли к нему оружье браньное". Он же послуша его и послаше ему мечь и иное оружье. Слу же цареву, принесъшю к Святославу, он же приим, нача любити и хвалити и целовати царя. И приидоша опять к царю и поведаша вся бывшая. И реша бояре: „лют сей муж хощеть быти, яко имения небрежеть, а оружье емлет и любит; имеся по дань". И посла царь, глаголя сице: „не ходи ко граду и возми на нас дань..." И даша ему дань; он же и на убиеныя имаше, глаголя яко „род его возметь"».
Совпадение взглядов летописца и Святослава полное. Что текст этот имеет типический характер, мы убедимся ниже, когда увидим повторение ЭТИХ мотивов, увидим и обратные примеры.
Ко всему сказанному следует добавить, что произведенный Шахматовым формальный анализ заставил его заподозрить использование в статье 971 г. иностранного источника. Дело в том, что целый ряд моментов, сообщаемых летописью, находит повторение в византийских памятниках. В особенности убедительно звучит совпадение речи Святослава дружине во время боя с греками с тем, что мы узнаем от Льва Диакона о речи, сказанной якобы Святославом на военном совете перед неудачным боем:
ЭЛЕМЕНТЫ ДРУЖИННОЙ ИДЕОЛОГИИ
37
Нов г. I под 971 г.
Лев Диакон
И рече им Святослав: «уже нам иекамо ся дети, волею и неволею стати противу; да не посрамим земле Рускыя, но ляжем костью ту: мертвий бо сраму не имут, аще ли нобегнем, то срам имам, и не имам убежатп, нь станем крепко, аз же пред вами пойду; аще моя глава ляжеть, то промыслите о собе».
«Погибнет слава, сопу тница российского оружия, без труда побеждавшего соседственные народы и без пролития крови покорившего целые страны,—так говорил Святослав,—если мы теперь постыдно уступим римлянам. Итак с храбро- стию предков наших и с тою мы- слию, что русская сила была до сего времени непобедима, сразимся мужественно за жизнь нашу. У нас нет обычая бегством спасаться в отечество, но или жить победителями или, совершивши знаменитые подвиги, умереть со славою» (перевод Д. Попова, цит. по Шахматову, Разыскания, стр. 124).
Для решения вопроса о том, кто же использовал этот иностранный источник—Древнейший или Начальный свод—у Шахматова материала не было. Для своей конструкции он признал, без особого обоснования, более подходящей версию Древнейшего свода. Все вышеизложенное заставляет, однако, отдать предпочтение в этом смысле Начальному своду, несомненно собиравшему всякий материал для прославления Святослава.
Кстати, отметим, что появление цитированной речи у Льва Диакона свидетельствует о довольно раннем зарождении устной традиции о походах Святослава. Лев Диакон—современник Святослава, хотя и не очевидец описываемых событий и писал значительно позже. Что эта устная традиция крепко держалась еще в конце XI в., видно хотя бы из слов Василька Ростиславича, сказанных им после ослепления Василию, повествование которого помещено в Повести временных лет под 1097 г. В этом рассказе Василько объясняет немилость к нему бога тем, что он слишком возгордился и возмечтал о чрезмерной славе: «Яко приде ми весть, яко йдуть ко мне Берендичи и Печенези и Торци и рекох в уме своемь: оже ми будуть Берендичи и Печенези и Торци, реку брату своему Володареви и Давыдови: дайта ми дружину свою молотшюю, а сама иийта и веселитася; и помыслих: на землю Лядьскую наступлю на зиму и на лето и возму землю Лядьскую и мьщю Русьскую землю; и посем хотел есм переяти Болгари Дунайскые и посадити я у собе; и посем хотех проситися у Свя-
38
И. М. ТРОЦКИЙ
тополка и у Володимира итти на Половцы, да любо найду собе славу, а любо голову свою сложю за Русскую землю» (Лавр.),
Легко заметить, что завоевательные мечты Василька навеяны воспоминаниями о походах Святослава, а заключительная мотивировка непосредственно примыкает к речам Святослава1.
Образ Святослава—апогей дружинной идеологии. Дальнейшие князья уже не вызывают таких симпатий и восторгов составителя Начального свода. Однако соответствующие моменты мояшо найти и далее.
Летописные рассказы о Владимире очень сложны и являют следы ряда наслоений. Можно отчетливо проследить борьбу двух тенденций—отрицательной и прославительной. Тема эта чрезвычайно трудна, и на ней мы сейчас останавливаться не будем. Отметим лишь, что статья 996 г., составленная явно из различных фрагментов, содержит в себе и характеристику, соответствующую идеям ((Предисловия». Именно, вслед за рассказом о раздаче Владимиром милостыни и хлебосольстве его, сообщается: ((Егда же подпивахуся, начата роптати на князя, глаголюще: „зло есть, даваше бо нам ясти древяными лжицами, а не сребре- ными“. Се слышав Володимир, повеле исъковать лжицы сребрены ясти дружине, рек сице, яко „сребром и златом налести не имам дружине, а дружиною налезу злато и сребро, якоже дед мой и отець мой доискашася злата и сребра дружиною", 6е бо Владимир любя дружину и с ними думая о строении земьском и о ратех и о уставе земном» (Новг. I). Основной эпизод мотивирован аналогично отношению к богатству Святослава, а ссылка не только на отца, но и на деда, явно не соответствующая летописным фактам, вскрывает чисто идеологический характер всего рассказа. Последующая же приписка об участии дружины в управлении государством открывает и те требования, какие предъявляли в конце XI в. «мужи храборствующие», имевшие, как мы ниже убедимся, все основания считать себя оттесненными от невоенных дел. Думаем, что не ошибемся, если припишем весь ЭТОТ текст той же руке, которая нарисовала рыцарский образ Святослава.
Любопытно отметить, что Ярослав Владимирович обрисован в «Повести временных лет» без особой симпатии. Как известно,
1 Любопытно отметить, что в Ипатьевской перечня военных планов Василька нет. Но объяснение этого обстоятельства—дело сложное и требующее самостоятельного исследования.
ЭЛЕМЕНТЫ ДРУЖИННОЙ ИДЕОЛОГИИ
39
нц годы его княжения в Новг. I младшего извода приходится большой пропуск, и реконструировать относящиеся сюда статьи Начального свода очень трудно. Но единственная похвала Ярославу под 1037 г. относится к его деятельности в области церковного строительства и книжности его. Похвала эта в основных своих чертах могла читаться уже и в Древнейшем своде. Во всяком случае мы не видим следов тех вставок, основанных на устной традиции, к которым несомненно прибегал составитель Начального свода.
Думается, что обстоятельство это не случайно. Саги о Ярославе бытовали в то время и проникали в скандинавский эпос. Автор «Слова о полку Игоревен знает песни «старому Ярославу». Но нащ собиратель фольклора отбросил все эти предания. Полагаем, что в дружинной среде, из которой, по всей вероятности, и вышел наш летописец, намять о Ярославе хранилась не очень добрая— о его коварстве и скупости говорят нам скандинавские саги, в частности, Эдмундова сага. И в летописи Ярослав почти с первого же момента своего появления обнаруживает черты плохого отношения к дружине—в известном рассказе 1015 г. (по Новг. 1— 1016) о предательской бойне новгородских «нарочитых людей». Характерно, что летописец заставляет Ярослава публично осудить свой поступок, причем передача его речи в Новг. I и в «Повести временных лет» несколько разнится:
Новг. 1 под 1016 г. Лавр, под 1015 г.
Различие в чтениях может быть здесь объяснено и другими соображениями, но во всяком случае характерно, что в Новг. I мы находим тот же знакомый уже нам мотив, согласно которому дружина должна быть дороже золота. В Повести временных лет мотив этот выпал.
Таким образом, Ярослав открывает собою ряд князей, отношение которых к дружине ставится нашим летописцем под сомнение. И как бы для того, чтобы сильнее оттенить отрицатель-
(с исправлениями по Радз> и Акад.)
И се слышав Ярослав, заутра собра Новгородцов избыток и сътвори вече на поле и рече к ним: «любимая ноя и честная дружина, юже выисекох вчера в безумии моем, не то перво ми их златом окупити». И тако рче им...
Се слышав, печален бысть о отци и о братьи и о дружине; заутра же собрав избыток Новгородець. Ярослав рече: «о люба моя дружина, юже вчера избих, а ныне быша надобе». Утерл слез и рече им на вечи...
40
И. М. ТРОЦКИЙ
ные стороны Ярослава, всячески превозносится его антагонист Мстислав. Уже первое появление последнего на страницах летописи связывается с эффектным былинным рассказом о единоборстве Мстислава с Редедею косожским. Здесь прославляется Мстислав и храбростью своей, и нежеланием губить дружину, и покорением ((иных стран»—возложением дани на косогов (кстати отметим, что это в Повести временных лет последний случай завоевания русским князем соседней земли). 4
На основании устной же, повидимому, традиции изображается Мстислав под 4024 г. как идеально заботящийся о дружине князь. Располагая свое войско перед Лиственской битвой, Мстислав поставил в центре ополчение — северян, а дружину по флангам; таким образом, от боя пострадали преимущественно северяне. Обозревая на утро поле победы, Мстислав ссвидев лежаша сечены от своих Север и Варягы Ярославле и рече: „Кто сему не рад? се лежит Северянин, а се Варяг, а друясина своя целаа». (Лавр.).
И наконец, сообщение о смерти Мстислава заканчивается его характеристикой, напоминающей нам знакомые черты, идеальные с точки зрения Начального свода: (сБе же Мьстислав дебел телом, чермен лицем, великыма очима, храбор на рати, милостив, любяше дружину по велику, именья не щадяше, ни питья, ни едения браняше».
И по идеологическим моментам, и по приему использования устной традиции отмеченные тексты вполне укладываются в ту систему, которую проводил в своем труде, по нашему мнению, составитель Начального свода. Литературное единство этих трех текстов отмечал и Шахматов, признавая их вставками. Но Шахматов предполагал, что вставки эти сделаны были иеромонахом Никоном в составленном им в 1073 г. продолжении Древнейшего свода.1 Основанием для этого предположения послужило то обстоятельство, что под 1064—1066 гг. в летописи имеется несколько сообщений о происшествиях в Тмутаракани, записанных, по мнению Шахматова, на месте. Внести их в киевскую летопись мог только иеромонах Никон, как раз в эти годы побывавший в Тмутаракани. А если он вносил тмутараканские известия, то ему же и следует приписать вставки, касающиеся Мстислава.
Это рассуждение, на первый взгляд довольно стройное, все же не убедительно, и прежде всего потому, что самая идея свода
1 Op. cit, стр. ІЗ! след.
ЭЛЕМЕНТЫ ДРУЖИННОЙ ИДЕОЛОГИИ
41
1073 г. является одним из наиболее слабых звеньев Шахматов- ской конструкции, — по этому поводу в литературе высказаны довольны веские возражения. Здесь не место рассматривать эту проблему. Но во всяком случае, если бы записи о действиях Ростислава в Тмутаракани и были внесены Никоном, то это еще ничего не говорит о времени появления сведений о Мстиславе Тмутараканском. Характеристики Мстислава и Ростислава, при наличии симпатии к ним летописца, очень различествуют. Атмута- раканские моменты могли просочиться в летопись и после Никона,— сношения с Тмутараканью особенно оживляются с конца 70-х годов XI в., и в результате именно этих сношений, думается, проникли в Поднепровье тмутаракаиские эпические мотивы. Эти мотивы засвидетельствованы не только летописью, но и «Словом о полку Игореве», знающим и песни о «храбром Мстиславе, иже зареза Редедю пред полкы Косожскыми», и «красного» Романа Святославича, тмутараканского князя, повидимому, тоже эпического героя, но мало нам известного;1 и вообще Тмутаракань достаточно часто в «Слове» упоминается.
Таким образом, мы не видим решительно никаких препятствий к тому, чтобы отнести прославляющие Мстислава тмутара- канские тексты к Начальному своду, с общим направлением которого они, как мы уже убедились, вполне гармонируют.1 2
1 Отметим, кстати, что сообщение о смерти Романа Святославича в 1079 г. точно датировано; а между тем Шахматов многое строит на датировке смерти Ростислава в 1066 г. Указываемое нами обстоятельство скорее говорит в пользу наличия тмутараканских источников у составителя Начального свода.
2 В этой связи стоит вспомнить предположение, высказанное в свое время В. А. Пархоменко, хотя не очень им аргументированное. Именно Пархоменко заподозрил „...не был ли Мстислав местным тмутараканским князем, не из семьи Владимира святого? Не поэтому ли киевляне не приняли его, как чужого, столь энергично воспротивившись его вокняжению в Киеве? В таком случае возможно «усыновление» Мстислава Владимиру со стороны летописца — в угоду его любимой идее о единстве Руси и ее династии" (Начало христианства Руси, Полтава 1913, стр. 59, прим.) Действительно, о Тмутаракани мы до 1022 г. в летописи ничего не знаем. Единственное раннее упоминание относится к 988 г., где сообщается о распределении городов между сыновьями Владимира. Но искусственность этого распределения бросается в глаза и раскрыта Шахматовым, признавшим эту запись творчеством составителя Начального свода, производившего это размещение путем ретроспицированпя известных ему фактов XI в. Что операции над родством «древних князей» во имя интересов аРюрико- вой династии» этот летописец производил, мы уже видели выше (см.
42
II. M. TP о цки й
На Мстиславе, собственно говоря, и кончается ряд тех «древних князей», которых Начальный свод ставил в образец совре*- менникам. Когда летопись дальше хочет похвалить какого-нибудь князя, то речь идет не о его военных доблестях и не об отношении к дружине, а о любви его к церкви, моральных качествах и т. п. Правда, победу Святослава Ярославича над половцами в 1068 г. летопись мотивирует тем, что он, уподобляясь своему тезке-прадеду, призвал дружину: «потягнем, уже нам не лзе камо ся дети»; но гот же Святослав рисуется стяжателем, и по его поводу дается любопытное назидание.
Под 1075 г. рассказывается о приходе в Киев немецкого посольства: «В се же лето придоша ели из Немець к Святославу, Святослав же, величался, показа им богатьство свое; они же видевше бещисленое множьство, злато и сребро и паволокы, и реша: „се ни въ чтоже есть, се бо лежить мертво; сего суть кметье луче, мужи бо ся доищуть и болше сего"». В уста немецких послов вкладывается таким образом мысль, неоднократно уже нами отмеченная и в «Предисловии», и в сообщениях о Святославе, Владимире п Ярославе. Характерно, что в угоду своей тенденции автор исказил подлинные факты. На самом деле, Святослав не просто похвалялся перед немецким послом — своим, шурипом Бурхардтом — великолепием своей сокровищницы. Сложная международная обстановка угрожала киевскому князю союзом его изгнанного брата Изяслава с германским императором Генрихом 1Y. Святослав был вынужден откупиться, и, как сооб¬
стр. 31). Можно предположить, что такая же операция была произведена и в отношении Мстислава. В подтверждение этой гипотезы можно привести и некоторые летописные моменты. Так под 1003 г. в «Повести временных лет» значится: «Преставися Всеслав, сын Изяславль, внук В049- шмерь». Тот же текст в Начальном своде читается иначе; «Преставися Всеслав, сын Мстиславль, внук Володимир» (Новг. 1).И Мстислав и Изяслав— довольно сомнительные Владимировичи, и то, что разные редакции начальной летописи колеблются в приписании тому или другому сына, лишний раз это подтверждает. Далее следует обратить внимание, что в цитированной выше речи Мстислав заявляет, что северяне и варяги побиты кот своих», а его дружина цела. С его точки зрения (или, что то же самое, с точки зрения тмутараканского предания) северяне были ближе к варягам, чем к своему тмута рака некому союзнику. Характерно также, что Тмутаракань не попала в Ярославов ряд, да и в дальнейшем, повидимому, никогда, прочно не входила в состав киевской державы. Таким образом, включение Мстислава в киевские династические счеты могло мотивировать desiderata Киева в отношении Тмутаракани.
ЭЛЕМЕНТЫ ДРУЖИННОЙ ИДЕОЛОГИИ
43
щает в своих анналах Ламберт, Бурхардт «привез королю столько золота, серебра и драгоценных одежд, что никто не помнит, чтобы когда-либо такие богатства сразу привозились в немецкое государство. Этими дарами русский князь заплатил королю за то лишь, чтобы он не оказал помощи его брату, коего он изгнал из государства».1 Едва ли можно думать, что летописец не знал об истинной природе дела. Но его самолюбие воина могло быть оскорблено дипломатическими ходами Святослава, и эпизод этот был использован для посрамления Святослава и повторного декларирования дружинной точки зрения.
В изложении ближайших ко времени его работы лет составитель Начального свода, конечно, не мог злоупотреблять вставками и отсебятинами в духе излюбленных им аналогий и характеристик. 80-ые годы изложены им вообще довольно лаконично* Новое проявление дружинной точки зрения мы находим под 1093 г. в выпадах летописи по адресу умершего князя Всеволода Ярославича и сменившего его Святополка Изяславича.
По поводу Всеволода сообщается, что в старости он «нача любити смысл уных, свет творя с ними; си же начата заводити и негодовати дружины своея первыя и людей не доходити княже правды, начата ти унии грабити, людий продавати, сему не ве- дущу в болезнех своих».
Этот текст как раз вскрывает ту обстановку, о которой мы говорили, анализируя предисловие к Начальному своду. Гнев автора направлен как раз против «отроков», против того низшего, частью из рабов состоящего слоя дружины, который к этому моменту захватил в свои руки аппарат княжеского управления^ Очень показательно, что Ипатьевская летопись выражение «ти унии» прямо конкретизует в «тивуне», и здесь дело, конечно? не только в близости написания, но и в реальной однозначности этих категорий. Горюя о былом положении воинов, наш автор естественно исходит из интересов «всей» дружины, хотя на самом деле представители «дружины первыя»—бояре, вероятно, удовлетворялись создавшимся положением, находя в нем новые пути укрепления своей социально-экономической мощи. От имени той же дружины в целом выступает летописец и против Святополка, объясняя его военную неудачу тем, что он оскорбил половецких
1 М, Э- Шайтан. Германия и Киев в XI в. Летопись занятий постоянной) Историко-археографической комиссии, вып. і (34), Л. 1927, стр. 10—11.
44
И. М. ТРОЦКИЙ
послов, «не здумав с большею дружиною отнею и стрыя своего, совет створи с пришедшими с ним», а пришел он, как оказывается несколькими строками ниже, с ((отроками», которые квалифицируются как «несмыслении» и противопоставляются представителям дружинного опыта, амужам смыслениим», жалующимся вместе с автором ((предисловия», что ссземля оскудела есть от рати и от продаж».
Текст 1093 г., современный ((Предисловию», вводит нас в ту социльную обстановку, в которой зародилась сформулированная в ((Предисловии» идеология. Как известно, Шахматов считал статью 1093 г. с ее описанием горестных результатов нашествия «поганых» концом Начального свода. Нашим выводам это предположение никак не противоречит и скорее подтверждает их. При этом, однако, следует объяснить некоторый рецидив знакомой уже нам терминологии под 1097 г. в изложении событий, Обязанных с историей ослепления Василька Ростиславича. Выше мы уже приводили текст речи Василька, столь сближающий его образ с характеристикой Святослава Игоревича. В рассказе о борьбе между Святополком Изяславпчем и Владимиром Моно- махом, мать последнего и митрополит уговоривают его не воевать со Святополком и вспоминают по этому поводу об их предках, которые «землю • • • беша стяжали... '(трудом великим и храбрь- ствомь, побарающе по Русьской земли, < ины земли приискиваху». Последнее выражение даже текстуально близко фразеологии «Предисловия». Шахматов видел здесь только два возможных объяснения: либо «Предисловие» использовало выражение летописи, либо последняя взяла фразу из «Предисловия». А так как Начальный свод он датировал 1093 годом, то естественно и отдал предпочтение второму варианту.1 Мы видим, однако, еще одну возможность: Фраза «Предисловия» и летописи под 1097 г. могла быть написана одним и тем же лицом, вообще, как показал предыдущий анализ, охотно повторявшим одни и те же выражения. В таком случае дату окончания Начального свода придется несколько передвинуть. Для разрешения этого вопроса нужно, однако, произвести чрезвычайно сложный анализ статьи 1097 г., содержащей рассказ попа (?) Василия об ослеплении Василька. Для наших целей эта проблема, впрочем, особой важности не представляет.
1 Предисловие к Начальному Киевскому своду и Несторова летопись, ИОРЯС, 1908, т. XIII, кн. I, стр. 227.
ЭЛЕМЕНТЫ ДРУЖИННОЙ ИДЕОЛОГИИ
45
Проделанный анализ, думается, вполне подтвердил сформулированный в первой части статьи тезис. Идеологией «Предисловия» оказывается пронизанным весь летописный текст вплоть до конца XI в. Отдельные соображения могут показаться спорными, но общий вывод аргументируется всей совокупностью наблюдений. В заключение позволим себе выразить надежду, что некоторые тексты, часто цитируемые в литературе без всяких оговорок, в результате проделанной нами работы будут восприниматься критически и интерпретироваться не столько как реальное отображение фактов, сколько как сгустки определенной, локализуемой и социально, и во времени, идеологии.
С. Н. БЫКОВСКИЙ
МНИМАЯ «ИЗМЕНА» БОЛОТНИКОВА
Выдающийся вождь крестьянской войны начала XVII в. Иван Исаевич Болотников заклеймен буржуазной историографией «изменником». Видя во время осады царем Василием Шуйским г. Тулы в 1607 г. свое затруднительное положение, Болотников, будто бы, вступил с Шуйским в переговоры, заручился обещанием Шуйского о «помиловании», выехал из города верхом на коне через задние ворота, подъехал к «ставке» Шуйского и сдался «на милость» последнего. Во время этой добровольной сдачи Болотников яко бы обнажил свою саблю, положил ее себе на шею и предложил царю, если он сочтет нужным, рубить ему, Болотникову, голову; если же Шуйский его помилует, то он, Болотников, будет ему служить «верою и правдою», как служил до того Дмитрию, сыну Ивана IV. Он, Болотников, яко бы, твердо верил, что Названный Дмитрий — действительный сын Ивана IV, а потому и был ему так глубоко предан.
Обстоятельства этой «добровольной сдачи» в плен Болотникова, его «заверения», что он был предан Дмитрию только как оыну Ивана IV, его «клятвенные обещания» Шуйскому столь же верно служить отныне новому своему царю находятся в непримиримом противоречии с характером движения Болотникова. «А стоят те воры под Москвою, в Коломенском, и пишут к Москве проклятые свои листы, и велят боярским холонем побивати своих бояр, и жены их и вотчины и поместья им сулят, * ШПЫНЯМ и безъимянником вором велят гостей и всех торговых яюдей побивати и животы их грабити, и призывают их воров к себе и хотят им давати боярство, и воеводство, и о ко л шіч єство п дьячество» — писал со слов патриарха Гермогепа о движении олотникова митрополит Филарет.1 «Пострадахом и убьении
1 Акты Археограф, экспедиции, т. II, № 57, стр. 129.
48
С. Н. БЫКОВСКИЙ
быхом ни от неверных, но от своих раб и крестьян поругаеми и убиваеми. Бысть в лето 7115 году, собрахуся боярские люди и крестьяне, с ними же пристаху Украинские посацкие люди и стрельцы и казаки и начата по градом воеводы пмати и сажати по темницам. Бояр же своих домы разоряху и животы грабяху, жен яге их и детей позоряху и за себя имаху. В них же бысть старейшим князь Андреев человек Андреевича Телятевского Ивашка Болотников, собрався со многими людми»,— вторил Гермогену хорошо осведомленный об обстоятельствах движения современник и очевидец многих событий.1
Несмотря на явное расхоягдение данных о добровольной яко бы сдаче Болотникова и о характере движения Болотникова, вся дореволюционная историография упрямо твердила, что Болотников сдался в плен Шуйскому добровольно, что он, следовательно, изменил движению. Грозный Болотников, велевший побивать «всех бояр», «всех гостей» и «всех торговых людей», «побивавший» царских воевод, характеризовался в качестве какого-то наивного человека, слепо преданного Димитрию, которого ошибочно принимал за подлинного сына Ивана IV. Он оказывался носителем каких-то монархических идей, защитником традиций старой «рюриковской» династии, которую отстаивал от происков «разночинного» царя Шуйского, избранного «московскими пирожниками и сапожниками».1 2
В указанном направлении соответствующий эпизод был изложен еще Н. М. Карамзиным, выразившим свое отношение
1 Новый Летописец. Поле. собр. русск. летописей, т. XIV, 1-я пол., СПб., 1910 г., стр. 71. Сравн. Летопись о многих мятежах, М., 2-е изд., 1788 г. стр. 108. Оба цитируемых источника исходят из враждебных движению кругов, а потому, конечно, не могут быть приняты без анализа и критики. Здесь, однако, достаточно констатировать самый факт противоречия между мнимыми данными об «измене» Болотникова и показаниями цитируемых источников.
2 Так характеризует обстоятельства воцарения В. Шуйского, как известно, К. Буссов: «... olme Wissen und Bewilligung samtlicher Landstande allein von der Gemeinde in der Moecau... alien Kauf-Leuten, Piroschnicken nnd Saposchnicken... zum Eayser gekronet...» Conradi Bussovii Chronioon Moscoviticum. Rerum Rossicarum Scriptores Exteri, t. I, Petr., 1851. S. 64. Сравн. в перев. H. Устрялова, Сказания современников о Димитрии Самозванце, ч. 1, СПб., 1859 г., стр. 76, Маржерст, со своей стороны, отмечает: «хотя русский престол не избирательный, но как Дмитрий был последним в роде и никого от царской крови не осталось, то Шуйский получил корону чрез происки и хитрые ковы, подобно Борису Феодоровичу». Н. Устрялов, Сказания современников, ч. 1, стр. 303.
МНИМ ЛЯ ((ИЗМ5ШЛ)) БОЛОТНИКОВ А
49
к крестьянскому вождю словами: «миловать таких злодеев есть преступление». Придворный историограф осуждал не одного Болотникова, который в его глазах был не только политическим «вором», но и подлинным уголовным преступником, холопом, осмелившимся поднять руку на своих «господ». Он осудил вместе о Болотниковым и князя Телятевского, которого «из уважения к его именитым родственникам не лишили ни свободы, ни боярства». Он осудил вместе с князем Телятевским даже правительство, которое помиловало этого «преступника». «Слабость бесстыдная, вреднейшая жестокости», — восклицает Н. М. Карамзин по этому поводу.1
Аналогичными чертами характеризовал эпизод с «добровольной сдачей» Болотникова С. М. Соловьев.1 2 Само собою разумеется, не иначе описывали то же событие Д. Бутурлин,3 Н. Устрялов,4 вслед за ними Н. И. Костомаров,5 Д. И. Иловайский.6
В. О. Ключевский7 и С. Ф. Платонов8 вообще не нашли нужным остановить своего внимания на заключительном этапе движения Болотникова.
В советское время миф об «измене» Болотникова крестьянской революции повторил Н. Фирсов.9
Достойно замечания, что все упомянутые историки не могли не знать о существовании другой версии «сдачи» Болотникова —
1 Н. М. Карамзин. История государства Российского. Изд. Н. Морева, т. XII, СПб., 1897 г., стр. 43.
2 С. М. Соловьев. История России. Изд. «Обществ, польза», кн. 2, т. VIII, столб. 825.
3 Д. Бутурлин. История Смутного времени, ч. 2, СПб., 1841 г., стр. 95—96.
4 В Русской Истории, ч. 1, СПб., 1849 г., стр. 265, Н. Устрялов не счел нужным сколько-нибудь подробно остановиться на упомянутом эпизоде. Но свое понимание обстоятельств взятия войсками Шуйского г. Тулы он достаточно ярко выразил в подстрочных примечаниях к переводам совре- менников-иностранцев, писавших о «Смуте». См. Сказания современников 0 Димитрии Самозванце, ч. 1, 1859 г., стр. 419, примеч. 171.
5 Н. И. Костомаров. Смутное время Моек, государства. Собр. соч., изд. «Лит. фонда», кн. 2, стр. 297—298.
6 Д. И. Иловайский. История России, т. IV, М., 1894 г., стр. 90.
7 В. О. Ключевский. Курс русской истории, ч. З, ГИЗ, 1923 г., стр. 47.
8 С. Ф. Платонов. Очерки по истории смуты в Моек, государстве AVI—xvn вв., СПб, 1899 г., стр. 343—344.
^ Н. Фирсов. Крестьянская революция на Руси в XVII в., ГИЗ, 1927 г<,
Проблемы источниковедения, II 4
50
С. Н. БЫКОВСКИЙ
о насильственном взятии его в плен Шуйским. Эт& версия, как показано будет ниже, хорошо представлена в источниках. Она была известна и старому историку Н. С. Арцыбашеву, который нашел уместным отметить в особом примечании наличие двух версий.1
В отличие от буржуазных историков, не доверяя старой историографии, только М. Н. Покровский не повторил мифа о «добровольной явке» Болотникова к Шуйскому. К сожалению, М. Н. Покровский, по условиям работы над своей «Русской историей», был лишен возможности детально обследовать данные источников и ограничился общим указанием: «последние солдаты «воровской» армии, выдав своих вождей (подчеркнуто мною. — С. Б.), целовали крест царю Василию».1 2 Среди вождей, выданных Шуйскому разгромленными царским войском повстанцами, он, коиечно, разумел и Болотникова.
Как видно из ссылок на источники, равно из изложения эпизода, Н. М. Карамзин, Д. Бутурлин, Н. Устрялов, Н. И. Костомаров, С. М. Соловьев, Д. И. Иловайский — все одинаково основывали свое утверждение преимущественно на известии Конрада Буссова. Сообщение последнего включает диалог, происходивший яко бы между Болотниковым и Шуйским.3 Этот диалог почти дословно воспроизводят все названные историки, кроме одного Н. Устрялова, который, однако, в1 подстрочных примечаниях к переводу известий современников-иностранцев дает понять, что целиком доверяет М. Беру; последнего, как известно, он принимал за автора хроники, в действительности принадлежащей К. Буссову. В передаче упомянутыми историками обстоятельств «добровольной сдачи» Болотникова фигурируют и «сабля», кото-
1 Н. С. Арцыбашев. Повествование о России, ч. 3, 1843 г., прим. 922.
2 М. Н. Покровский. Русская история, т. 2, ГИЗ, 1933 г., стр. 4Я. Свою точку зрения по этому вопросу М. Н. Покровский вполне отчетливо выразил в заметке «Болотников» в эвциклопед. словаре Граната: «по занятии Гулы боярином Колычевым бил схвачен (подчеркнуто мною. — С. Б.), отправлен вместе с другими в Москву, а оттуда в Каргополь, где и был утоплен», — т. VI, в 7 изд., столб. 242—243.
3 Rerum Rossicarum Script. Ext. 1.1, S. 79. Cp. Сказ, современников о Димитрии Самозванце, ч. I, стр. 90—91. Перевод Н. Устрялова весьма приблизительный, в форме пересказа, значительно отступающий местами от оригинала действительной рукописи К. Буссова. См. соотв. замен. Я. Грота — Действительно ли Мартин Бер автор хроники. Труды, т. IV, СПб., 1901 г., стр. 29—31.
МНИМА.Я «ИЗМЕНА.)) БОЛОТНИКОВІ
51
РУЮ
«положил себе на шею» Болотников, и ((задние ворота»,
через которые он «ехал к Шуйскому», и «конь», на котором он «ехал» и т. п. детали, отмеченные' только в хронике К. Буссова.1
Отчасти, как видно из соответствующих ссылок, названные историки основывали свое мнение на официальных грамотах Василия Шуйского от 13 и 19 октября 1607 г., где сообщалось, что «тульские сиделцы» Телятевский, Шаховской и Болотников, «узнав свою вину», «добили челом» Василию Шуйскому, ему «крест целовали» и выдавали ему «григорьевского человека Елагина Илейку, что назвался воровством Петрушкою».1 2
Не приходится сомневаться в том, что существо «критических приемов» исследования источников названными выше историками сводилось: 1) к устранению категории всех тех источников, которые освещали эпизод иначе, чем К. Буссов и грамоты В. Шуйского; 2) это устранение «неудобных» источников не сопровождалось никаким анализом их по существу; 3) известия К. Буссова были без какого бы то ни было анализа приняты за основной источник; 4) грамоты В. Шуйского, как официальные, принимались «на веру», рассматривались как независимый и не связанный с хроникой К. Буссова источник, а потому — как подтверждающие сообщение К. Буссова.
У помянутые два источника — известие К. Буссова и грамоты В. Шуйского—являются основными источниками, содержащими версию об «измене» Болотникова. Дело заключается не только в том, что Н. М. Карамзин, Д. Бутурлин, Н. Устрялов и прочие историки главным образом на них и основывались. Кроме этих источников ту же версию поддерживают: 1) Петр Петрей, 2) Герк- ман, 3) автор «Historya Dmitra falszywegro», как предполагают, Будила, 4) Я. Велевицкий. Но эти источники — второстепенные.
Из них известия Петра Петрея, как это точно установлено, целиком основаны на сообщениях К. Буссова.3 Таким образом, известия Петра Петрея в расчет принимать не приходится вовсе.
1 Rerum Rossicarum Script. Ext., t. I, S. 79.
2 Собр. Гос. грам, и договоров, ч. 2, стр. 325. Акты Археограф. Экспедиции, т. II, № 81, стр. 173. См. также Архив П. Строева, т. П, Русская история, библ., т. XXXV, № 69, столб. 139.
3 Ex Petri Petrei Clironicis Moscoviticis. Rerum Rossicarum Script. Ext., t- I, SS. 214—215. См. разночтевия по шведской рукописи — там же, стр. 360.
4*
52
С. Н. БЫКОВСКИЙ
Очень подробно описывает эпизод со взятием г. Тулы Герк^- ман.1 Однако, Геркман сам не являлся ни современником, ни тем более очевидцем событий крестьянской войны начала ХУ1І в. Он жил в Москве много времени спустя, в царствование Михаила Федоровича.1 2 Сведения о событиях времени крестьянской войны он собирал, естественно, из вторых и третьих рук. Самое обилие подробностей о сдаче г. Тулы носит в описании Геркмана характер обычной легенды, которая принимает тем более пространную форму и изобилует тем большим количеством «деталей», чем дальше время ее новых переработок от времени описываемого ею события. Болотникова Геркман ошибочно называет «человеком Долгорукова», вместо — Телятевского;3 приписывает Шуйскому новый, крайне наивный разговор с Болотниковым, который будто бы показывал Шуйскому в целях своей реабилитации какой-то документ, и Шуйский яко бы придал этому документу большое значение, воскликнув: «простить его! простить его!»4 Геркман явно не понимает обстановки, расска^ зывая, что пленному Болотникову позволили свободно ходить по Москве, но в сопровождении приставов (!).5 Сомнительные подробности, неизвестные никому из современников событий, Геркман сообщает о казни «Петра Федоровича».6 Принимая все это во внимание и считаясь с тем, что версия об «измене» Болотникова широко гуляла в тех кругах, с которыми общался Геркман, его известиям о Болотникове не приходится придавать серьезного значения. Они не достоверны и но той путанице, которая в них имеется, и по тому, что он передавал «слухи», не будучи сам очевидцем событий, при том — «слухи» почтенной давности.
Записи Будилы и Я. Велевицкого также не современны событиям. Ни тот, ни другой авторы очевидцами осады г. Тулы не являлись и писали с чужих слов, «по наслышке». Будила не знает точно, когда была взята Тула. Явно «по наслышке» он сообщает, что «какой-то мельник» посоветовал В. Шуйскому затопить город, и этим содействовал взятию города, т. е. пра-
1 Сказания Массы и Геркмана о Смутном времени в России. Изд. Археогр. ком., СПб., 1874 г., стр. 299—304.
2 Ibid., стр. V.
3 Ibid., стр. 302.
4 Ibid., стр. 303.
5 Ibid., стр. 303—304 (курсив мой.— С. Б.).
6 Ibid., стр. 304.
МНИМ А. Я ((ИЗМЕНА)) БОЛОТНИКОВА
53
вильное известие сопровождает недостоверными подробностями. Таком же образом он передает явный «слух», будто бы вместе с Болотниковым было утоплено (где? когда?) 4000 пленных повстанцев.1 Я. Велевицкий также не знает точно времени взятия г. Тулы, называя дату «около 24 ноября» (октября?—С. Б.)г Главную роль он приписывает в действиях повстанцев против правительственных войск «Петрушке», имея очень приблизительное представление о Болотникове — «какой-то Болотников». О судьбе Болотникова ему вообще ничего неизвестно.1 2 3 Таким образом, Будила и Я. Велевицкий следовали в своих сообщениях о Болотникове готовой версии, источники которой необходимо искать в более ранних известиях современников события. ЭТ() возвращает нас к хронике К. Буссова и грамотам Василия Шуйского как основным источникам, передающим упомянутую версию.
К. Буссов, будучи современником и даже очевидцем целого ряда событий первых лет крестьянской войны начала XVII в., отнюдь не являлся, однако, очевидцем взятия г. Тулы. Охотно сообщая вообще о всех тех городах, где он бывал, К. Буссов ни словом не обмолвился о том, что во время осады и падения г. Тулы он находился в этом городе. Описывая обстоятельства взятия г. Тулы войсками Шуйскою, К. Буссов не может сказать точно, когда и кто именно предложил устроить плотину на реке Упе; он дает явный простор своей фантазии, рассказывая, что «за бочку ржаной муки платили 100 гульденов», «пива не было и в помине» и т. д. Хорошо известно, что во время осады г. Тулы там находился сын К. Буссова, захваченный в плен Шуйским и вместе с другими пленными немцами сосланный затем в Сибирь.4 Таким образом, К. Буссов не являлся очевидцем взятия г. Тулы и в своих сообщениях о Болотникове следовал чьей-то чужой информации.
Известно, что К. Буссов состоял в 1601 г. на службе у шведского герцога Карла, впоследствии ставшего Карлом IX. К. Бус¬
1 Historya Dmitra falszywego. Русская историч. б-ка, т. I, СПб.» 1872 г., столб. 122—123.
2 Записки гетмана Жолкевского о Моек, войне, Изд. 2-е, П. Му ханов и. СПб., 1871 г., прплож., стр. 195—196.
3 Ibid., стр. 196.
4 Я. Грот. Действительно ли Мартин Бер автор хроники. Труды т. IV,
€П6., 1901 г., стр. 29. к
54
С. Н. БЫКОВСКИЙ
сов был главным интендантом завоеванных в 1600 и 1601 гг» Карлом областей в Лифляндии и Эстляндии. На этой службе он завязал какие-то отношения с Борисом Годуновым и обещал последнему сдать Мариенбург и Нарву. После того как план измены Карлу IX К. Буссовым и его сообщниками провалился, он переселился в Москву, предавшись первоначально правительству Годунова, затем столь же легко перейдя на сторону Названного Димитрия. В 1606 г. ему пришлось выехать из Москвы, и он жил в своих имениях под г. Калугой. Во время осады Калуги он находился в этом городе. В своей личной жизни постоянством в отношениях с своими покровителями и друзьями не отличался. Был вхож в различные круги.1 Известно далее, что его близкий родственник, Мартин Бер,1 2 3 едва не пострадал в числе 52 человек немцев, друзей К. Буссова, от руки второго Димитрия.8 Среди этих 52 немцев, очевидно, находился и сам К. Буссов.4 Авантюрист, совершенно случайно в течение короткого времени связанный с крестьянским движением, он не имел никаких действительных оснований питать симпатии к вождям этого движения. Он не мог и не хотел понимать их идеологию. Возвращенный с вступлением польских войск в Москву из вынужденной ссылки, сблизившийся немедленно с приближенными Сигизмунда III и с кругами боярства, поддерживавшего Сигизмунда, К. Буссов был ((СВОИМ человеком}) именно в этих кругах. Здесь он и почерпнул свои сведения о последних днях мятежной Тулы и о Болотникове. Но здесь именно и ((гуляла» версия об ((измене» Болотникова, версия офицального происхождения, как это подчеркивается отражением ее в грамотах В. Шуйского.
((После царя-самозванца на престол вступил князь В. И. Шуйский, царь-заговорщик. Это был пожилой 54-летний боярин, небольшого роста, невзрачный, подслеповатый, человек неглупый, но более хитрый, чем умный, донельзя изолгавшийся и изинтриговавшийся, прошедший огонь и воду, видавший и плаху и не попробовавший ее только по милости самозванца, против которого он исподтишка действовал, большой охотник до
1 Ibid., стр. 28—29, 31—32. Rerum Rossicarum Script. Ext., t. I, SS. Ш, VH. Bulletin de la Classe des Sciences historiques de l’Academie Imperiale dee Sciences de Sptb., t. VIII, Ш 20—21.
2 Я. Грот, указ, соч.; стр. 34.
3 Rerum Rossic. Script. Ext., t. 1, SS. 104—105.
4 Я. Грот, указ, соч., стр. 32.
МНИМАЯ ((ИЗМЕНА)) БОЛОТНИКОВА
55
наушников и сильно побаивавшийся колдунов. Свое царствование он открыл рядом грамот, распубликованных по всему государству, й в каждом из этих манифестов заключалось по меньшей мере до одной лжи». Так характеризует Шуйского В. О. Ключевский.1 Дело заключается, однако, не в привычной склонности Шуйского лгать в официальных документах и в частных разговорах. В. О. Ключевский правильно подметил эту черту характера В. Шуйского, но придал ей значение личной особенности «царя-заго- ворщика». Правительственная пли официальная и официозная ложь — характерная черта в передаче близко затрагивающих их интересы известий эксплоататорскими классами. В. Шуйский лгал не из личной склонности к лжи, а потому, что так было выгодно и нужно тому классу, интересы которого он представлял.
В период развития крестьянского движения эксплоататорский класс и представлявшее интересы последнего правительство Шуйского находились в большой опасности. В целях ликвидации движения принимались все те меры, какие только были возможны. Были мобилизованы и двинуты против мятежников правительственные войска. В момент особенно острой опасности правительство Шуйского, как известно, обратилось с призывом о помощи к шведам. В составе войск В. Шуйского вообще действовали также немцы, французы, ирландцы, англичане и др.1 2 Все эти иностранные войска привлекались под непременным условием помощи митрополитам, архиепископам, игуменам, боярам, воеводам, дьякам, детям боярским, гостям и торговым людям, как это точно указывалось, например, в инструкциях Карла IX посланным им вспомогательным войскам.3 Польские войска, приглашенные русскими боярами против 2-го Димитрия, действовали на тех же условиях.4 Страх перед «чернью» заставил
1 В. О. Ключевский. Курс русской истории, ч. 3, 1923 г., стр. 41.
2 К. Буссов упоминает о 300 ирландцах и 500 англичанах, переманенных Лисовским. Rerum Ross. Script. Ext., 1.1, S. 95. В отписке Андрея Одоевского упоминается о немцах, французах, шотландцах, англичанах. Акты Археограф. экспед., т. II, № 92, стр. 187. См. также Русск. истор. библиотека, т. I, столб. 448—449, 618. Русск. истор. библиотека, т. П, столб. 274.
3 Акты Археогр. экспед., т. II, № 96, стр. 193—194. Собр. гос. грам, и договоров, ч. П, № 168, стр. 347. Ср. Акты Археогр. экспед., т. П, № 108 и 109.
4 Новый летописец, Поли. собр. русск. летоп., т. XIV, 1-я пол., стр. 94. Летопись о многих мятежах, 2-е изд., стр. 171. Акты Зап. России, т. IV,
56
С. Н. БЫКОВСКИЙ
русских бояр просить Сигизмунда III отпустить па Московское царство Владислава. Патриарх Гермоген первоначально был против этого приглашения.1 Но когда он узнал, что при условии приглашепия Владислава Гонсевский немедленно лее выступит против мятежников, он дал свое сг>гласие.* 1 2 Бояре готовы были итти на большее. В конце 1610 г. они добровольно впустили в Москву польское войско.3 В переговорах с Сигизмундом бояре соглашались на допуск иностранцев-каголиков ко Двору, на постройку католических церквей по всей России;4 в то же время, настаивая на переходе Владислава в православие, русские бояре практически соглашались повременить с окончательным решением этого вопроса польским сеймом.5 Зги религиозные уступки русских бояр особенно характерны, поскольку им обычно была свойственна крайняя нетерпимость в вопросах веры и особенно — неприязнь к католицизму. За псе время крестьянской войны широко использовалась в интересах эксплоататорского класса церковь, которая вела непрерывную пропаганду против крестьянского движения. Зт°й пропагандой с самого начала руководил сам патриарх. Он рассылал циркулярные указания-инструкции митрополитам, последние инструктировали епископов и попов, которые на основании полученных ими инструкций выступали с проповедями в церквах. Памятниками этой агитационной кампании являются грамоты ростовского, ярославского и устюжского митрополита Филарета, цитирующего в своих окружных посланиях не дошедшие до нас в оригинале циркуляры Гермогена, равно одно уцелевшее послание самого Гермогена, выра-
№ 180. Сборы. Русск. историч. о-ва, т. 142, стр. 64. Собр. гос. грам, и договоров, ч. 2, № 200. Дневник С. Маскевича, в Сказ, современников о Димитрии Самозванце, ч. 2, стр. 44, 48. Сборы. Русск. историч. общ., т. 142, стр. 90, 99—100.
1 Новый летописец. Поли. собр. русск. лстоп., т. XIV, 1-я пол., стр. 101. Летопись о многих мятежах, 2-е изд., стр. 190. Собр. гос. грам, и договоров, ч. 2, № 224.
2 Русск. истор. библиотека, т. I, столб. 682.
3 Новый летописец, Поли. собр. русск. летоп., т. XIV, 1-я пол., стр. 102. Летопись о многих мятежах, 2-е изд., стр. 193. Русск. историч. библиотека, т. I, столб. 678. Сборн. Русск. историч. общества, т. 142, стр. 201. По сообщению С. Маскевича, некоторые бояре советовали полякам «сжечь Москву до основания, чтобы отнять у неприятеля все средства укрепиться». Сказ, соврем, о Димитрии Самозванце, ч. 2, стр. 65.
* П. Пирлинг. Димитрий Самозванец, М., 1912 г., стр. 200.
5 Собр. гос. грам, и договоров, ч. 2, стр. 456.
МНИМАЯ ((ИЗМЕНА)) БОЛОТНИКОВА
57
доющее благодарность митрополиту казанскому и свияжскому Ефрему за энергичные меры против повстанцев; сохранившаяся грамота Гермогена содержит конкретные указания, как инструктировать рядовое духовенство в борьбе с движением и как контролировать действия этого рядового духовенства. «Да смо- трил бы есп и над попы накрепко, чтобы в них воровства не было; а болыпи всих смотри над Софейским, да над Покровским, да над Ирининским: толке они не переменят своих обычаев, и им впопех не быти».1 Инструкцию о проповедях по церквам и о молебнах по случаю взятия Тулы рассылал непосредственно сам Шуйский.1 2 Деятельность церкви в указанном направлении не прекращалась в течение всего времени крестьянской войны начала XYII в.3
Среди различных мероприятий, которые осуществлялись эксплоагаторским классом в целях борьбы с крестьянской революцией, особое внимание обращает на себя рассылка грамот высшим духовенством и правительством по церквам. Содержание этих грамот показывает, что их составители преследовали задачу дезорганизации движения. Попытки этого рода шли в трех направлениях. Во-первых, тщательно подчеркивалось то обстоятельство, что мятежники действуют совместно с польскими и литовскими людьми, т. е. «еретиками», католиками, «врагами» православия. Подчеркивание этого обстоятельства было рассчитано на искусственное разжигание в массах националистических и религиозных настроений. Во-вторых, старательно перечислялись различные случаи насилий мятежников над церковью и «осквернений святынь»: «святые иконы обесчестиша, церкви святые конечно обругаша». Попутпо, разумеется, делалось напоминание об «аде», «грозящем» всем, кто «свернул с истинного и спасеного пути». В-третьих, наконец, особенно подробно сообщались все имевшие место случаи поражения восставших. Последнее было явно рассчитано на психическое воздействие на «колеблющихся» и готовых присоединиться к восстанию. Информация о поражениях восставших должна была деморализовать мятежные элементы, вызвать у них чувство недоверия к силе и прочности движения.
1 Акты Археограф, экснед., т. И, стр. 1*21—-129, 131)—135, 135—136, 138-139.
2 Ш ., стр. 173—175.
3 Например, Акты Археограф, экснед., т. II, стр. 1G4 —165,166—168,253. Собр. гос. грам, и договоров, ч. 2, № 275.
58
С. Н. БЫКОВСКИЙ
Именно на такой эффект были рассчитаны и упомянутые выше грамоты В. Шуйского, содержащие информацию о поражении мятежников. Не трудно понять, что известие об измене, о добровольной сдаче в плен главных руководителей движения должно было сыграть в деле дезорганизации и деморализации крестьянских масс, готовых примкнуть к движению, особенно значительную роль. Правительству В. Шуйского было выгодно возвещать официальную ложь, будто бы Болотников «вину свою узнал», «крест целовал», выдал «григорьевского человека Елагина Илейку, что назвался воровством Петрушкою». «Измена* виднейшего вождя движения сама по себе наносила тяжелый моральный удар всему движению. Известие, что Болотников, преданно служивший самозванному Димитрию, выдал яко бы другого «такого же» самозванца и тем самым засвидетельствовал, наконец, факт самозванства, должно было нанести движению другой такой же удар.
Широкая информация о добровольной сдаче в плен Болотникова и других вождей движения преследовала, однако, и другую цель. Соответствующий свет на это проливает замечание современника-иностранца Паэрле. Последний пишет: «приставы и стрельцы провели их (т. е. Болотникова, «Петра» и других вождей движения, захваченных в плен при\ взятии Тулы.—С. В1) в толпу народную посмотреть на изменников, только тайно, и по- видимому с великим опасением, а в самом деле водили их для того, чтобы они пересказали послам, как удачно идут дела великого князя... Бояре же радуются и торжествуют только для того, чтобы ослепить чернь и уверить послов в силе великого КНЯЗЯ, успевшего управиться с врагами и мятежниками.»1 Дело в том, что в то самое время, когда мятежная Тула доживала свои последние дни, в Москву приехали для переговоров польские послы.8 Правительство В. Шуйского, как правильно подметил это Паэрле, было заинтересовано в том, чтобы произвести на польских послов самое благоприятное впечатление в смысле своей прочности и успешной борьбы с революционным движением.
В силу сказанного официальная версия о добровольной сдаче в план Болотникова должна быть подвергнута сомнению. Она засвидетельствована официальными грамотами правительства 1 21 Сказания современников о Димитрии Самозванце, ч. I, стр. 221.
2 П. Пирлинг. Димитрии Самозванец, М., 1912 г., стр. 407—408.
МНИМАЯ ((ИЗМЕНА)) БОЛОТНИКОВА
59*
В. Шуйского и недостоверным известием К. Буссова. Будучи официальной, эта версия являлась вполне тенденциозной, рассчитанной на определенный, указанный выше политический эффект.
Более объективному, чем К. Буссов, другому современнику падения Тулы, Исааку Массе, который также не являлся непосредственным очевидцем ЭТОГО события, были известны две версии в рассказах о последних днях движения Болотникова. «Одни говорилп, что он сам себя выдал, другие, что его выдали изменники. Так погибли два предводителя восстания. Оба были замечательны и отличались храбростию», — передает он.1 Сам И. Масса более доверял второй версии: «в то время, когда (мятежники) совещались с поляками и казаками, (москвитяне) схватили Болотникова и умертвили его».1 2 В ряде исторических источников, относящихся к истории крестьянской войны начала XVII в., И. Масса занимает видное место.3 Он долгое время жил в России, в частности, с 1601 по 1609 г. почти без перерыва4 находился в Москве,5 понимал русскую речь,6 пользовался, с одной стороны, расположением дьяков и царедворцев,7 с другой,— имел широкое общение с низшими слоями московского общества, занимаясь торговыми делами. Все эти обстоятельства позволяют отнестись к известиям И. Массы с полным доверием.8
Другой современник событий, Паэрле, вовсе не знает версии о добровольной сдаче Болотникова, хотя, правда, его известия в данном случае не имеют решающего значения, так как^ он, не являясь непосредственным очевидцем события, ЛИШЬ ВСКОЛЬЗЬ упоминает: «в тот же день получено известие о покорении Тулы,
1 Сказания Массы и Геркмава о Смутном времени в России. Изд. Арх. ком., СПб, 1874 г., стр. 248—249.
2 Ibid., стр. 248.
3 Ibid., стр. I.
4 Ibid., стр. 155, И. Масса упоминает о пребывании по торговым делам в 1605 г. в Архангельске.
5 Ibid., стр. Ш, ср. стр. 72, 75, 78, 125, 185, 195, 250.
6 Ibid., стр. 188.
7 Ibid., стр. 5.
8 Более обстоятельные биографические сведения об. И. Массе — F. Ade- lung. Uebersicht der Reisenden in Russland, В. II, SS 217—221. Русск. пер ев. в Чтен. в Общ. Ист. и Древн., 1863—1864 гг. Histoire des guerres de la Moscovie (1601—1610) par Jsaak Massa de Haarlem, publie par M. Obolensky et van der Linde, Bruxelles, 1866.
60
С. Н. БЫКОВСКИЙ
принужденной к сдаче недостатком съестных припасов; простым ратникам великий князь даровал жизнь, а двух главных мятежников отправил в Москву пленниками. Их привезли торжественно 20 октября: главный назывался Федоровичем, потому что он выдавал себя за сына вел* кн. Федора Иоанновича, товарищ его и воевода был Болотников».1
Если придавать какое-либо значение этому известию, то во всяком случае оно может примыкать только ко второй версии, т. е. версии о насильственном захвате Болотникова в плен.
Чрезвычайно близкое к движению лицо, Марина Мнишек, точнее говоря, находившийся при ней польский посол Олесниц- кий, подобно Паэрле, знает только вторую версию: «13 октября во всех церквах был колокольный звон. Одни говорили, что Шуйский, взяв в плен Болотникова и Петрушку, возвратился в Москву: в самом деле такого содержания читали грамоты всему народу, согнанному в крепость. Другие, напротив того, утверждали, что Шуйский в очевидной опасности и просит народ молиться богу о спасении своей державы. Мы не верили ни тому, ни другому... 14 числа пронесся слух, что царь одних воров перебил, а других взял живьем... 2 ноября Болотников и Петрушка действительно были в Москве. Болотников, сказывают, хотел поймать Шуйского в сети, но не успел, и сам остался в тенетах, а войско его, заключив с царем договор, вышло из Тулы».1 2 Марина Мнишек и послы, при ней состоявшие, Олес- ницкий и Гонсевскнй, находились в это время в ссылке в Ярославле. Совершенно естественно, «дневник Марины» передает о Болотникове только «слухи», долетавшие в Ярославль. Поэтому и «дневник Марины» не может служить надежной точкой опоры в решении вопроса, какая из двух версий соответствовала действительным фактам. Тем не менее достойно внимания, что и этот источник знает только вторую версию, ничего не упоминая о первой. «Дневник Марины» в то же время подтверждает факт Энергичных действий по распространению официального сообщения о взятии Тулы со стороны правительства Шуйского: в Москве на чтение грамот Шуйского народ «гоняли» в крепость.
Известия И. Массы, Паэрле и Олесницкого позволяют установить факт существования другой, отличной от первой версии
1 Сказания современников о Димитрии самозванце, ч. 3, стр. 221.
2 Ibid., ч. 2, стр. 196—197.
МНИМАЯ ((ИЗМЕНА» БОЛОТНИКОВА
61
о взятии Болотникова войсками Шуйского в плен насильственным: путем. Вместе с тем становится очевидным, что эта вторая версия имела не менее широкое распространение среди современников.
Это направляет нас в сторону сохранившихся известий и повестей русских современников крестьянской войны начала XVII в. Упомянутые известия и повести доставляют нам основной материал для решенпя вопроса, какая из двух версий о Болотникове соответствует действительным историческим фактам. По характеру сообщений о последних днях осажденной войсками Шуйского Тулы и о Болотникове — все они могут быть разбиты на 5 групп. Каждая группа известий имеет в своем основании особый, самостоятельный источник. Ни одна пара этих источников, лежащих.в основании каждой из 5 групп известий, между собою не связана. Располагая группы известий в порядке исторической значимости каждой из них, будем иметь:
1- я группа. Столяров хронограф.1 Известие основано на записях очевидца событий.
2- я группа. 1) Новый летописец и 2) совпадающая с ним Летопись о многих мятежах.1 2 Известие основано на записях другого очевидца событий.
3- я группа. 1) Хронограф Сергея Кубасова, 2) так наз. Повесть кн. Ив. Мих. Катырева-Ростовского 1-й и 2-й редакций, 3) так наз. рукопись Филарета.3 Все три названных произведения в части известия об осаде и падении Тулы имеют один и тот же общий источник. Первые два произведения в этом известии совпадают почти дословно, представляя разные списки одного и того же произведения. В сравнении с утраченным источником в них имеется одинаковый пропуск. Рукопись Филарета в первоначальном тексте того же известия всего дальше от утраченного первоисточника. При окончательном редактировании в нее сделаны вставки. Источник, лежащий в основании
1 А. Попов. Изборник славянских и русских сочинений и статей, внесенных в хронографы русской редакции, М., 1869 г., стр. 338.
2 Поли. собр. русск. летоп., т. XIV, 1-я пол., стр. 77. Летопись о многих мятежах, 2-е изд., М., 1788 г., стр. 122—123.
3 Хронограф С. Кубасова — у А. Попова, указ, сборник, стр. 297; повесть Катырева — Русская Истории, библиотека, т. ХШ, изд. 2 и 3, столб. 687 и 666; Рукопись Филарета — сборник П. Муханова, 2-е изд., СПб., 1866 г., стр. 276 — 276.
62
С. Н. БЫКОВСКИЙ
•всех трех произведений, представляет записи современника, но не очевидца.
4- я группа. Сказание Авраамия Палпцына в 1-й и окончательной редакциях.1 В основании лежат записи современника, но не очевидца.
5- я группа. 1) Так наз. Иное сказание, 2) 2-я редакция хронографа.1 2 Имеют общий источник. Дословно совпадают в части интересующего нас рассказа. Автор источника — современник, но не очевидец.
При анализе Столярова хронографа А. Н. Попов подметил его пестрый состав. Дальнейшее изучение привело исследователя к заключению, что хронограф представляет компиляцию ,различных повестей, составленных в разное время.3 А. И. Маркевич, исследуя различные случаи местничества, со своей стороны, сделал наблюдение, что Столяров хронограф близко напоминает частные разряды или частные разрядные записи.4 Таковые существовали в XVI и XVII вв.5 6 Действительно, в интересующем нас месте названный хронограф представляет бесспорно разрядную запись. Рассказывая об осаде Тулы, автор интересующих нас записей отмечает: «а розряд был весь с царем Васильем».0 Ниже, сообщая о затоплении по приказу Шуйского Тулы, тот же автор продолжает: «и в государево розряде дьяком подал челобитную муромец сын боярской Иван С|умин сын Кровков, что он Тулу потопил водою реку Упу запрудил и вода-де будет JB остроге и в городе и дворы потопит и людем будет нужа ве-
1 Русск. История, библиотека, т. ХШ, 2-е и 3-є изд., столб. 501, ■ 2-е изд., столб. 1000—1001.
2 Ibid. т. ХШ, 2-е и 3-є изд., столб. 115. А. Попов, указ, сборн., стр. 196.
3 А. Н. Попов. Обзор хронографов русской редакции, я. 2, М., 1869 г. стр, 225—256.
4 А. И. Маркевич. История местнинества в Моек, государстве в XV— XVII в. Одесса, 1888 г., стр. 316, примея. 3 и стр. XLVII прплож. Соответствующее мнение было принято С. Ф. Платоновым. См. его Древнерусские сказания и повести о Смутном времени XVII в., изд. 2., 1913 г., стр. 340— 344. Позднее С. Ф. Платонов несколько изменил свою тояку зрения. См. его Столяров хронограф и его автор. Сборн. статей, поев. В. О. Ключевскому, М., 1909 г., стр. 18—28; то же — Статьи по русской истории, изд. 2, СПб., 1912 г., стр. 420—434.
5 А. И. Маркевич, указ, соя., стр. 447 и примея. 3. П. Н. Милюков, Официальная и частные редакции древнейшей разрядной книги, М. 1887 г., стр. 6—7, 15—18.
6 А. Попов, указ, сборник, стр. 335..
МНИМАЯ ((ИЗМЕНА» БОЛОТНИКОВА
63
ликая и сидети им во осаде не уметь. И царь Василей Иванович велел ему Тулу потопить»...1 Далее следуют подробности осуществления проекта Кровкова, выдающие очевидца события. Предшествующие записи, тесно связанные с данными, также свидетельствуют с полной очевидностью, что писал очевидец. Так, он точно указывает местные названия дорог и других географических пунктов, где стояли под Тулой различные отряды войска Шуйского.1 2 И вот этот очевидец, составлявший совершенно частные записи, не преследовавший при этом никаких политических целей, уверенно пишет: «и во 116 году перед покровом святые богородицы дни за три и за два учали к царю Ва- силыо Ивановичи) всеа Русин тулские осадные люди присылать бити челом и вину свою'приносить чтоб их пожаловал и вину им отдал и они вора Петрушку Ивашка Болотникова и их воров и изменников отдадут и в город Тулу прислал своих государевых воевод и ратных людей, и на самый празник покров пречистые тулские сиделцы царю Василию Ивановичю всеа Русии добили челом и в город государевых ратных людей пустили, а в Тулу послан от царя Василия боярин Иван Федорович Крюк Колычев и с Тулы в полки прислали к царю Василию вора Петрушку, что назывался царевичем, да князя Ондрея Васильевича Телятев- скова да вора Ивашка Болотникова, а тулских сиделцов привели ко крестному целованию за царя Василья».3
Уже одно это известие очевидца, сопоставленное с сообщениями К. Буссова, писавшего по наслышке, и грамотами В. Шуйского, преследовавшего социальные политические цели, заставляет предпочесть версию о насильственном захрате Болотникова Шуйским — версии о «добровольной сдаче» Болотникова. Но оно, как отмечено уже выше, находит себе, кроме того, полное подтверждение в другом источнике, автором которого был другой очевидец события. Запись этого второго очевидца вошла в состав Нового летописца и Летописи о многих мятежах.
Новый летописец передает известие о взятии Тулы сходно с рассказом Столярова хронографа, но безусловно отличается от него, с одной стороны, пропуском ряда подробностей, отмеченных в Столяровой хронографе, с другой стороны — наличием некоторых новых деталей, не известных из хронографа. Так,
1 А. Попов, указ, сборник, стр. 3157.
2 Ibid., стр. 336.
3 Ibid., стр. 338.
64
С. Н. БЫКОВСКИЙ
Новый летописец не упоминает, что свою челобитную Кровков подавал в разряд, откуда его направили к Шуйскому, не сообщает, что запруду на Уне делали из земли и соломы (пишет только о земле), «в мешках рогозинных)) (т. е. из рогожи), что «хлеб и соль у них в осаде был дорог», что из Тулы в лагерь Шуйского ежедневно являлись по 100, 200 и 300 перебежчиков, не сообщает даты падения Тулы и т. д. Напротив, в Новом летописце находим подробности, отсутствующие в Столяровой хронографе, о том, что Шуйский первоначально посмеялся над предложением Кровкова затопить Тулу, что в дальнейшем Кров- кову дали в помощь для сооружения плотины мельников, что вместе с «Петрушкой» и Болотниковым был выдан также Григорий Шаховской, вместе с Болотниковым в «поморские городы» был сослан «Федька Нагиба», а также «иные говарыщи»; всех этих деталей в Столяровой хронографе не имеется.
Рассмотрение известия Нового летописца (и Летописи о мно** гих мятежах) приводит к заключению, что в основании его лежало достоверное сообщение очевидца, который знал о насильственном захвате Болотникова в плен н ничего не слышал ни о какой «измене» Болотникова. Стоит напомнить, что, согласно исследованию С. Ф. Платонова, Новый летописец был составлен около 1630 г., т. е. много времени! спустя после окончания крестьянской войны;1 автор, как правило, более или менее беспристрастно излагал события, не обнаруживая никакой страстности в описании фактов времени крестьянской войны;1 2 автор отдельных известий и составитель Нового летописца — не одно и то лее лицо;3 составитель Нового летописца располагал разнообразными и хорошими источниками.4 С. Ф. Платонов отказался от определения исторической значимости и степени достоверности каждой из составных частей Нового летописца. Разбор известия о Болотникове свидетельствует о том, что в данном случае составитель Нового летописца располагал полноценным источником, заслуживающим полного доверия.
Сказанное о двух первых группах известий, собственно, уже решает поставленный выше вопрос, какая версия соответствует
1 С. Ф. Платонов. Древнерусские сказания и повести о Смутном времени XVU в. как история, источи., 2-е изд., М., 1913 г., стр. 316—318.
2 Ibid., стр. 321—324.
3 Ibid., стр. 327—328, 330, 332—334.
•Ibid., стр. 327, 334.
МНИМАЯ (С ИЗМЕН А)) БОЛОТНИКОВА
65
действительным фактам. Остальные три группы известий лишь подтверждают делаемый вывод.
Третью группу известий составляют хронограф Сергея Кубасова, повесть кн. Катырева-Ростовского и рукопись Филарета. В основании всех трех произведений лежит один и тот же общий источник. Окончательная редакционная обработка всех трех названных произведений принадлежит не современнику крестьянской войны начала ХУІІ в. По мнению С. Ф. Платонова, второе из упомянутых произведений принадлежит князю Катыреву.1 Что же касается рукописи Филарета, то С. Ф. Платонов разделял мнение А. А. Кондратьева,1 2 будто бы повесть Катырева явилась прототипом рукописи Филарета.3 Позднее А. М. Ставрович, оспаривая выводы С.Ф. Платонова, все три упомянутых произведения приписала авторству Сергея Кубасова,4 который, по ее заключению, бесспорно пользовался хорошими источниками.5 Указанные выводы С. Ф. Платонова, в свете исследования А. М. Ставрович, необходимо отвергнуть вовсе, соглашаясь с нею, что составителем ((повести» был не Катырев,а Кубасов. Что касается рукописи Филарета, то, как увидим ниже, она не может быть приписана Кубасову ни в ее первоначальном виде, ни в позднейшей переделке.
Первоисточник, лежавший в основании названных трех произведений, лучше всего отразился в ((повести» и в хронографе Кубасова. Достаточно внимательно прочитать текст всех трех произведений, чтобы в этом не сомневаться. В рукописи Филарета читаем:6 «повеле ж (Шуйский. — С. Б.) хитра делателя изы-
1 С. Ф. Платонов. Древнерусские сказания и повести, стр. 261. Его жег Старые сомнения. Сборн. статей в честь М. К. Любавского, Пгр., 1917 г., стр. 172—180.
2 А. А. Кондратьев. О так наз. рукописи Филарета. Журн. Мин. нар. проев. 1878 г., сент. кн., стр. 30—37.
8 С. Ф. Платонов. Древнерусские сказания и повести, стр. 283,284 и след.
4 А. М. Ставрович. Сергей Кубасов и Строгановская летопись. Сборн. стат., поев. С. Ф. Платонову, Пгр., 1922 г., стр. 285—293.
5 Ibid., стр. 292. О Катыреве-Ростовском см. также П. Пирлинг, Димитрий Самозванец, М., 1912 г., стр. 488 —489. П. Васенко, О редакциях Повести кн. Ив. Мих. Катырева-Ростовского. Зап. Русск. Археол. общ.,, т. XI, вып. 1—2, СПб., 1899 г., стр. 378—384. А. С. Орлов, Повесть кн. Катырева-Ростовского и Троянская история Гвидо де-Колумна. Сборн. статей в честь М. К. Любавского. Пгр., 1917 г., стр. 73—98.
6 В неоговоренные нами круглые скобки заключены пропуски, сделанные редактором при окончательной обработке рукописи; в квадратные — вставки, сделанные им же.
Проблемы источниковедения, П
5
66
С. Н. БЫКОВСКИЙ
скати, дабы хто могл граду сему пагубу учинити. По повелению ж цареву обретеся такий хитродетелец [воин града Мурома, зово- мый Мешок Кровков], и даст обещание царю да потопит град той водою тоя реки Уны, на ней же град той создан бяше. Царь же повеле ему обещание сотворити. Сий же хитроделец сотвори на реке заплоту древяну и землею засыпа, яко есть достойно утверждение воде, тако и устрой, и помалу накопися вода, и возвра- тися вспять, и обыдоша весь град, яж ниоткуду ему бысть путь сух и яже во граде их бысть пища, все потопи и размы; а людие ж града того ужасни быша о сем и помалу оскудеша брашны и бысть на них глад велик зело, даж и до того дойде якоже (уж) £и] всяко скверно и нечисто (вкуша) [ядя] ху: кошки и мыши и иная подобная сим. (Лету ж 116 наставшу октября в 10 день)ту- ляне и сущ(им)[ии] во граде, не стерпеша толикова глада и потопления, приидоша к царю Василию и биша челом о своих винах царю Василию; и оного лживого царевича [Петрушку] и Ивашка Болотникова даша в руце его [лета 7116 году октября в 18 день]. Царь же Василей врагов своих одоле и победную песнь богу воспев, возвратися во царствующий град с радостию великою зело; а сего ж лживого царевича с собою приведе и по его достоинству повеле [злой] смерти предать: пред народом [обе- сити]».1 Хронограф Сергея Кубасову и повесть Каты рева воспроизводят тот же текст с некоторыми изменениями, а именно, придают всему тексту более литературную, точнее говоря, ^витиеватую форму, в них отсутствует дата «лету ж 116 наставшу октября в 10 день»; опущено имя Болотникова. В первоначальный текст рукописи Филарета рука позднейшего редактора внесла также ряд изменений, сохраняя стиль, вполне отличный от стиля повести Катырева и хронографа Кубасова. Более существенные из изменений следующие: 1) вычеркнута упомянутая выше дата, 2) вставлено имя «хитродельца» — «воин града Мурома, зовомый Мешок Кровков», 3) вставлено имя «царевича» — «Петрушка», 4) вставлена дата «лета 7116 году октября в 18 день», 5) вставлено слово «обесити». Совершенно очевидно, что в рукописи Филарета имя Болотникова вставлено напрасно, так как конец всего рассказа не согласуется с этим упоминанием о Болотникове. В конце речь идет о казни одного «Петрушки»; о Болотникове нет ни слова. Эта деталь подсказывает,
1 Сборник П. Муханова, 2-е пзд., стр. 275—276.
МНИМАЯ «ИЗМЕНА» БОЛОТНИКОВА
67
что составитель первоначальной редакции рукописи Филарета или вставил имя Болотникова по своей собственной инициативе, или же он пользовался какой-то другой редакцией источника, нежели составитель хронографа Кубасова и повести Катырева. Оба возможных решения вопроса исключают во всяком случае участие в составлении рукописи Филарета—с одной стороны, двух других произведений—с другой, одногоитого же лица, т. е. Сергея Кубасова. Последний отношения к рукописи Филарета не имел. Вместе с тем совершенно очевидно, что имя Болотникова по существу дела, а не с точки зрения литературной формы произведения, было включено в рукопись Филарета» (или в ее источник) с полным пониманием исторической обстановки. Составитель рукописи Филарета (или ее источника) знал эту обстановку, правда, не как очевидец событий, а по рассказам, устным или письменным, сведущих людей. На это указывает достаточно правильное описание второстепенных обстоятельств, знание собственных имен и т. д. Что писал все же не очевидец, ясно видно из наличия в его известии погрешностей, «общих» мест, неточ-. ностей. Перепутаны, например, даты взятия Тулы войсками Шуйского. Забыты Шаховской и Телятевский. Нет подробностей, как сооружалась плотина на река Упе. Таким образом, источник, лежащий в основании известий 3-й группы, представляет в сравнении с известиями 1-й и 2-й групп относительно меньшую ценность, хотя все же служит для подтверждения ЭТИХ известий.
Остается кратко упомянуть о 4-й и 5-й группах.
Сказание Палицына имеет в своем основании самостоятельный источник. Само сказание, по определению П. Васенко, в первой редакции было составлено в конце 1612 г.1 Эта дата, разумеется, не определяет времени составления источника, откуда составитель Сказания почерпнул свои сведения о Болотникове. Источник интересующего нас известия восходит к гораздо более раннему времени. Но он не обнаруживает следов очевидца
1 П. Васенко. Две редакции первых шести глав Сказания Авраамия Палицына. Летопись занятий Археография, ком., вып. 32, Пгр., 1923 г., стр. 35. См. также П. Васенко, Забелинская редакция первых шести глав истории Палицына. Сборн. статей в честь А. И. Соболевского, 1927 г. П. Г. Любомиров, Новая редакция Сказания Авраамия Палицына, Сборн. статей, поев. С. Ф. Платонову, Пгр., 1922 г. И. Забелин. Минин и Пожарский, прямые и кривые в смутное время. Изд. 4., М., 1901 г., стр. 204 и след*
5*
68
С. Н. БЫКОВСКИЙ
события и лишь подтверждает широкое распространение в массах населения версии о насильственном захвате Болотникова Шуйским.
Общий источник «Иного сказания)) и хронографа 2-й редакции в интересующей нас части, согласно исследованию С. Ф. Платонова восходит ко времени Василия Шуйского.1 Как и предшествующий, он не обнаруживает следов очевидца события и может служить лишь для подтверждения сделанного уже вывода*
Остается, следовательно, вне сомнения, что русские современники и очевидцы падения Тулы, ни в какой степени не заинтересованные в тенденциозном освещении событий, твердо знали о насильственном захвате Болотникова в плен войсками Шуйского. Болотников был схвачен во время осады Тулы, когда положение города стало безнадежным, и выдан Шуйскому. Грамоты Шуйского о добровольной сдаче Болотникова «на царскую милость» возвещали официальную ложь. К. Буссов, Геркман и другие авторы-иностранцы, приукрасившие подобное же известие различными вымышленными «деталями)), по существу следовали официальной ложной версии и сами очевидцами события не были. Болотников не изменял крестьянскому движению, которому оставался верен до конца.
Этот вывод, полученный путем ^анализа источников, вполне подтверждается сопоставлением фактов, относящихся ко времени крестьянской войны начала XVII в.
Выше было отмечено, что характер движения Болотникова находится в непримиримом противоречии с его «мнимой изменой)) движению. Беспощадный Болотников, расправлявшийся с боярами, дворянами, гостями, купцами, воеводами, не мог развивать свою революционную деятельность во имя мнимого сына Ивана ІУ только потому, что искренне верил, будто бы Названный
Димитрий ПОДЛИННЫЙ ПОТОМОК «Рюриковичей)). Он не мог столь
легко, как это описывает К. Буссов, перейти на сторону Шуйского. Он, крестьянский сын, бывший холоп князя Телятевского, не мог, подобно какому-то феодальному рыцарю средневековья, преподносить Шуйскому свою шпагу.
Как известно, после захвата в плен Болотникова Шуйский приказал сослать крестьянского вождя в Каргополь, выколоть іі С. Ф. Платонов. Древнерусские сказания и повести, стр. 69. См. также Б. Н. Кушева, Из истории публицистики Смутного времени, Саратов, 1926 г.
МНИМАЯ «ИЗМЕНА» БОЛОТНИКОВ А
69
ему глаза и утопить. Приказ Шуйского был выполнен. Жестокая казнь постигла и самозванного царевича Петра. Последний был повешен в Москве. Даже князей Шаховского и Телятевского, несмотря на их титулы, постигла кара, хотя и менее жестокая я тяжелая. Напротив, действительно имевший место в истории крестьянской войны начала XVII в. случай доподлинной измены движению имел совершенно иные последствия. Имею в виду Прокопия Ляпунова. Последний, являясь совершенно случайным для крестьянского движения человеком, действительно перешел я разгар борьбы восставших с правительственными войсками на сторону правительства. Прокопий Ляпунов не только не понес никакого наказания за свои прежние «многие вины» и «воровство», но ему был пожалован чин думного дворянина, какового он ранее не имел.
Исторические факты резко расходятся отданными об «измене» Болотникова. Со своей стороны, они заставляют признать, что Болотников был выдан Шуйскому насильственно. Он был взят в плен в тот момент, когда положение Тулы, осажденной Шуйским, стало в смысле дальнейшего сопротивления безнадежным.
13 апреля 1935 г.
К. В. БАЗИЛЕВИЧ
К ВОПРОСУ ОБ ИЗУЧЕНИИ ТАМОЖЕННЫХ КНИГ XVII в.
(ПРОБЛЕМА ВНУТРЕННЕЙ КРИТИКИ ИСТОЧНИКА)
I
Настоящий очерк имеет своей задачей рассмотреть проблему внутренней критики приходных таможенных книг XVIIвыявляющихся ценным источником по разнообразным вопросам экономической истории Московского государства.1 Огромный фактический материал, содержащийся в этих книгах, требует предварительного анализа в отношении полноты и точности сообщаемых данных.
Характер сведений, заносившихся в таможенные книги, и степень подробности и точности самих записей должны были удовлетворять требованиям действовавшей системы пошлин, падавших на торговую деятельность населения. Эта система в том виде, в каком она сложилась к началу XVII в., представляла механический’ конгломерат долголетних исторических напластований. Ее древнейшая основа, уходившая корнями в XIII—XIV вв., постепенно обрастала множеством мелких сборов, с трудом поддающихся систематизации. Можно отметить лишь несколько основных линий, по которым направлялось развитие таможенного обложения. Большинство пошлин, появившихся в XV—XVII вв., может быть генетически отнесено или к тамге, объектом которой первоначально являлась совершенная сделка купли-продажи, или к мыту—пошлине, падавшей на передвижение товаров и людей с торговой целью. В договорной грамоте вел. кн. Василия Дмитриевича с тверским князем Михаилом Александровичем (около 1398 г.)
1 Характеристике содержания таможенных книг посвящена наша работа «Таможенные книги как источник экономической истории России» («Проблемы источниковедения», сборник первый).
72
К. В. БАЗИЛЕВИЧ
был установлен следующий порядок взимания тамги и мыта: «а тамги и осминичего от рубля алтын, а тамга и осминичее взять: а оже иметь торговати, а поедет мимо, знает мыт да коски, а более того пошлин нег».1 Впоследствии мыт дал начало большому числу проезжих пошлин (подужное, полозовое, посаженное, носовое, шестовое, побережное), причем основным объектом обложения являлись не сами товары, а средства передвижения (возы, сани, речные суда). В XVII в. мыт утрачивает первоначальное назначение и исчезает как самостоятельная пошлина, отчасти раздробившись на мелкие проезжие сборы, отчасти сохранившись в виде «замытной» в составе рублевой или проезжей пошлины.
Эволюция тамги и родственных ей пошлин (осминичная, десятая, кунная, порядная, весчая, номерная), облагавших деньги на покупку товаров или стоимость товаров, вывезенных на продажу, происходила в сторону объединения этих пошлин и образования единой рублевой пошлины, название которой появляется не раньше второй половины XVI в. В начале XVII в. тамга и мыт (замыт) упоминаются как составные части рублевой пошлины. Например, в таможенной грамоте Гороховца 141г. (1632—1633 гг.) указывалось: ссимать... со всякого товара рублевая пошлина, тамги по полуторе денги, да замытного по денге с рубля».1 2 В ряде случаев тамга и рублевая пошлина заменяют друг друга как синонимы. Наконец, название тамги как отдельной пошлины окончательно исчезает подобно мыту: уставная грамота 1653 г., как и Новоторговый устав 1667 г., знают только рублевую пошлину.
Самую многочисленную и очень разнообразную группу составляли пошлины, объектами обложения которых были различного рода услуги и действия, связанные со сбором пошлин в таможенной избе и с производством торговли. К ним относятся: гостиная, амбарная, поворотная, отворотная, контарная, свальная, подъемная, рукознобная, взбойная, врезная, подзамочная, писчая, узелки и др.
Для техники сборов и формы таможенных записей большое значение имела система исчисления пошлин. Все пошлины могут быть подразделены на две категории: на пошлины, взимавшиеся сцены товара—«ad valorem», и пошлины, в основу которых клались различные натуральные показатели.
1 Акты археографической экспедиции (в дальнейшем ААЭ), т. I, № 14.
2 ААЭ» т. III, № 241.
ТАМОЖЕННЫЕ КНИГИ XVII В.
73
Первоначально с цены товара брались только тамга и осми- ничная половина, но в течение ХУІ и первой половины XVII в. яа стоимость товара был переведен и ряд других пошлин. Так, соединение с тамгой мыта привело к тому, что и мыт, потеряв свое прежнее значение проезжей пошлины с возов и судов, также стал взиматься с цены товара. В том же направлении шла эволюция проезжей пошлины. По таможенной книге гостя Романова 157 г. (1648—1649 гг.) проезжая пошлина состояла из двух частей: «дужной» пошлины, бравшейся в размере 3l/s денег с воза, и «замыта», взимавшегося со стоимости провозимого товара в размере одной деньги с рубля.1 На стоимость товара были полностью или частично переведены: перекупная, отвоз и привоз? весчая, поворотная, порядная. В Сибири, где таможенная система сложилась в конце XVI в., помимо десятой пошлины по стоимости товара исчислялись: отъезжая (например, в Верхотурье и в Тобольске), проезжая (на Обдорской заставе, с тех товаров, которыми торговые люди не торговали), померная с хлеба, печатная, записная, перекупная. Система обложения по цене товара требовала точного установления как количества товара, т. е. его веса, объема или числа единиц, так и стоимости единицы измерения. В некоторых случаях устанавливалась дифференциация обложения по роду товара (мед, воск, соль).
Многочисленные пошлины второй категории не требовали оценки товара, но зато устанавливали ряд других интересных для нас показателей — число торговых людей, их приказчиков, ярыжных и прочих людей, сопровождавших транспорты с товаром или лично приезжавших с торговой и промышленной целью, хотя бы и без товара, средство передвижения (число, тип и размер речных судов, число возов, саней, лошадей), время занятия амбара на гостином дворе.
Таким образом, система пошлин вызывала необходимость ведения подробных записей. Разнообразию и множеству мелких сборов мы обязаны тем, что таможенные книги сохранили большое число различных сведений, очень ценных для истории московской торговли и промышленности. Однако, степень подробности этих записей в различных городах была не одинакова, как и не одинакова была система пошлин. Последняя до 1653 г. уста¬
1 Государственный архив феодально-крепостной эпохи (в дальнейшем ГАФКЭ). Книга гостя Романова, № 2.
74
К. В. БАЗИЛЕВИЧ
навливалась отдельно ддя каждого города таможенными грамотами и наказами таможенным головам, производившим сбор пошлин.
В тех случаях, когда не было таможенной грамоты, голова руководствовался книгами сборов за прошлые годы и обычаями, стремясь собирать так, как было «исстари». Заинтересованный в величине сбора, он мог допускать очень вольное толкование старой традиции, тем более, что само правительство поощряло его в действиях, которые вели к увеличению таможенного дохода. За сбор «с прибылью против прошлых лет» таможенный голова получал ценные подарки в виде шелковых тканей, серебряных сосудов и соболей, а иногда допускался к «государевой руке». Следующие примеры показывают, насколько разнообразна и неопределенна была система таможенных пошлин в отдельных городах. Когда в Гороховце старый таможенный голова, отбыв свой срок, увез с собою таможенную грамоту, новый голова собирал пошлину «примериваясь к прежним сборным книгам». Посылая ему новую таможенную грамоту, из Москвы писали: «а которая будет таможенная пошлина в сей уставной грамоте не написана, а в Гороховце изстари та пошлина сбирается, и та пошлина сбирати по прежнему, как имано изстари, и как во всем государстве казне прибыльнее».1 В Вятке в 1623 г., где'|ТОже не было таможенной грамоты, голова сам назначил таможенные ставки, руководясь обычаем и примером. В некоторых случаях было, наоборот, по несколько таможенных грамот, противоречивших друг другу. На Выми, например, было три таможенных грамоты: «первая Ростригина, а другая от бояр, а третья царя Василья,— а все те три грамоты указом не сойдутца».1 2 3 В 1653 г. торговые люди жаловались, что таможенные головы и целовальники «год от году безпрестани затевают новосчиеныя всякия лишныя напрасныя пошлины».8
Собранные в течение года пошлины записывались в таможенные приходные книги, которые являлись годовым отчетом таможенной избы. Записи должны были систематизироваться по роду пошлин. Еще во второй половине XVI в. указывалось писать
1 ААЭ, т. III, № 241.
2 П. Смирнов. «Экономическая политика Московского государства в XVII в.» (Русская история в очерках и статьях, под ред. М. В. Довнар- Запольского, т. III, Киев, 1912;.
3 ААЭ, т. IV, № 64.
ТАМОЖЕННЫЕ КНИГИ XVII В.
75>
((большая тамга опроче, свальная и за мытная опроче».1 В XVII в. пошлины предписывалось записывать ((подлинно, порозну, по статьям, чтобы всякая статья отписывана была именно».1 2
В действительности, таможенные книги и по содержанию, и по форме были очень разнообразны. В ведении черновых записей и при составлении беловых книг, головы и нодъячие руководствовались книгами за прежние годы, ((примериваясь» к выработавшейся практике и к сложившимся обычаям таможенной избы. Поэтому самыми подробными и полными были книги старых торговых городов, сохранивших до половины XVII в. сложную систему многочисленных пошлин. К ним относятся сохранившиеся книги северных городов — Устюга В., Соли Вычегод- ска, Тотьмы, Тихвина. К ним по подробности записей приближаются книги Смоленска, Вязьмы, Торопца, Великих Лук, Твери,. Касимова, Устюжны Железопольской, Романова и некоторых южных городов, как, например, Тамбова,Яблонова,отчасти Курска. Очень подробными и полными были несохранившиеся таможенные книги приволжских городов, как ЭТО можно судить по выписям из них: Ярославля, Нижнего Новгорода, Казани, Астрахани и др.
Можно отметить несколько градаций в переходе от подробных к самым кратким записям. Так, например, точная количественная регистрация товаров по каждому виду в некоторых случаях заменялась названием рода товара и указанием его общей цены. Иногда название товара давалось в самой общей форме — «моско- тильная продажа», «рыбная продажа» «соляная продажа» или даже «товарная продажа». К такому типу принадлежат таможен, ные книги многих южных городов: Севска, Оскола, Путивля, Белгорода, Усмани, Валуек, Коротяка и др. В большинстве случаев эти книги еще дают возможность установить состав торговых людей (социальный и по месту записи в тягло), состав товаров, обращавшихся на рынке, и оценочную стоимость продававшихся и покупавшихся товаров каждого рода.
Наконец, в тех пунктах, где производилась исключительно мелкая торговля с рук и возов, пошлинные деньги собирались «в ящик», и в таможенных книгах записывалась лишь общая сумма сбора по каждому месяцу. Такими являются книги Можай¬
1 Грамота 1588 г. Двинским таможенным целовальником (ААЭ, т. I, № 338).
2 ААЭ, т. Ill, № 24L
76
К. В. БАЗИЛЕВИЧ
ска, Лихвина, Кром, Мосальска, Серпейска, Острогожска, Оль- шанска, Чугуєва и большого числа других незначительных городов.
Более однородными являются таможенные книги сибирских городов. В основе сибирской таможенной системы, сложившейся в конце XVI в., лежала десятинная пошлина, собиравшаяся в размере 10% с явленного товара деньгами (с общей суммы стоимости товара), или натурой (с количества товара). Торговые люди, приезжавшие с товаром «с Руси», обычно полностью уплачивали десятинную пошлину в одном из ближайших сибирских городов, чаще всего в Верхотурье или в Тобольске. Продвигаясь дальше на восток, они при продаже своих товаров платили лишь разницу между той оценкой товара, с которой была уплачена пошлина, и таможенной оценкой данного пункта. Такой же десятинной пошлиной облагался вывоз мягкой рухляди, причем очень часто пошлина взималась натурой.
В 1653 г. большинство мелких пошлин было уничтожено. В 1667 г. Новоторговый устав заменил остававшиеся мелкие пошлины одной рублевой пошлиной. Только в Сибири система таможенных пошлин сохранилась почти без изменений до конца столетия. Однако, эти реформы, поскольку можно судить по таможенным книгам тех городов, по которым они сохранились за периоды времени до и после таможенной реформы, не внесли существенных изменений в выработавшуюся местную практику ведения таможенных записей и составления таможенных книг.
II
Обширный статистический материал, заключенный в таможенных книгах, требует предварительной критической проверки, которая должна установить степень его полноты, точности и соответствия фактическим данным. Необходимо прежде всего выяснить, в какой мере регистрация торговых сделок охватывала всю торговлю, производившуюся в данном пункте. Не менее существенными являются вопросы о степени точности данных, касавшихся количественного определения продаваемых и покупаемых товаров, а также о степени соответствия таможенных оценок и зарегистрированных цен реальным рыночным ценам, существовавшим в данный момент времени.
Тайная торговля, с которой московское правительство боролось различными мерами, штрафами (протаможье) и полной или
ТАМОЖЕННЫЕ КНИГИ XVII В.
77
частичной конфискацией товара, производилась во многих пунктах* Значительная контрабандная торговля развивалась вдоль сухопутной границы с Польшей и Литвой. Большой соблазн для торговых людей представлял беспошлинный вывоз мягкой рухляди из Сибири с целью избежать тяжелого десятинного сбора. В той или иной степени утайка части или даже всего товара могла происходить во всех местах торговли. Однако, если исключить отдельные случаи, то на городских рынках тайная торговля была сильно затруднена и сопряжена со значительным риском. С целью затруднить беспошлинную торговлю и тайный провоз товаров торговым людям указывалось следовать только по установленным дорогам, являть таможенным агентам товар, не складывая его с возов или с судов, и торговать в отведенных местах и на Гостином дворе,, в непосредственной близости от которого располагалась таможенная изба.
Существовали более тонкие приемы для избежания или уменьшения пошлин, как, например, продажа скупленного товара под видом продуктов ((своего промысла», или торговля иногородних купцов от имени подставных лиц, принадлежавших к местному посаду и подлежавших льготному обложению. Однако, контроль над регистрацией товаров в таможенной избе, который осуществляли голова с целовальниками, принадлежавшие или к составу местного населения, или лично торговавшие в данном пункте и во всяком случае хорошо знавшие торговых людей и отношения, существовавшие между ними, очень затруднял эти приемы уменьшения размеров торговли. При Этих условиях обороты городской торговли, ускользавшие от внимания таможенных агентов и от регистрации в таможенной избе, не могли быть столь значительными, чтобы существенно повлиять на статистические данные таможенных книг.
Труднее было установить контроль за торговлей в сельской местности. Хотя таможенные головы посылали на торжки и ярмарки своих агентов, собиравших деньги с крестьян (св ящик» (без записи), а при более крупных сделках заносивших их в таможенные книги, однако часть торговых операций несомненно ускользала от регистрации. Особенно трудно было уследить за скупкой крестьянского товара по деревням. Поэтому данные таможенных книг, относящиеся к торговле в селах и деревнях, не обладают той полнотой, как в отношении торговли в посадах. В большинстве случаев полные обороты этой торговли за опре-
78
К. В. БАЗИЛЕВИЧ
деленный период времени не могут быть установлены. Наконец, следует иметь в виду, что некоторые акты купли-продажи не подлежали обложению, как, например, покупка на ((товарные деньги» т. е. деньги, полученные от продажи товара, а также мелкие покупки для собственного потребления. Впрочем, ЭТИ ограничения отражались не столько на общем обороте торговли в данном пункте, так как каждый акт купли-продажи имеет двусторонний характер, сколько на зарегистрированном обороте торговли определенных категорий населения (крестьян, посадских, иногородних купцов и др.), а также отдельных торговых людей.
При установлении оборотов торговли или размера единичных операций имеет большое значение не только полнота регистраций, но и техника самих записей в смысле точности количественных определений и денежных оценок. Таможенные книги дошли до нас почти исключительно в виде «беловых книг», т. е. книг, представлявшихся в центральные приказы в качестве годовых отчетов. Они содержат обработанные и систематизированные записи, в которых лишь с трудом можно уловить приемы работы таможенных агентов и технику первичной регистрации торговых сделок.
Поэтому при изучении вопроса особую ценность представляют сохранившиеся черновые таможенные Ікниги. Нам известны 2 черновые книги Устюжской таможенной избы 155 г. (1646—1647 гг.) и 181 г. (1672—1673 гг.), отрывок черновой книги Московской большой таможни 194 г. (1686 г.) и несколько тихвинских черновых книг.1 Рассмотрим черновые устюжские книги как наиболее интересные в этом отношении. Черновая таможенная книга 155 г. (1646—1647 гг.) сохранилась полностью и состоит из 9 частей. Из них наиболее ценными являются те части, в которых записывались торговые сделки иногородних торговых людей, усіюжских посадских людей и волостных крестьян и торговых людей гостиной сотни. іі Устюжские таможенные книги хранятся в ГАФКЭ (в фонде городовых книг Устюга В.); отрывки таможенной книги 194 г. Московской большой таможни — в Государственном историческом музее в Москве, Тихвинские таможенные книги — в Историко-археографическом институте Академии Ваук СССР (в архивном фонде Тихвинского монастыря). Дальнейшие поиски черновых таможенных записей, нужно полагать, значительно увеличат их число.
ТАМОЖЕННЫЕ КНИГИ XVII В.
79
Черновая книга сохранила следы работы по систематизации записей в виде различного рода заметок для памяти, сделанных на полях. Например: «Зри выписать в свою книгу», «помнить выписать в устюжскую книгу. Выписан генваря в 1 день» (ошибочные записи переносились в другое место). «Переписано под Усовых статью» (запись ошибочно была занесена в статью Ре- вякиных). Против зачеркнутой записи «того ж дни Москвин Тимофей Абрамов приехал с Москвы на двух лошадях с товаром, едет в Сибирь», написано: «ся статья переписана назаде под ево ж статьею октября в 1 день». Встречаются многочисленные заметки, •относящиеся к переписке беловой книги: «по се место списано и справлено», «иногородной книги восмь тетратей спущено». На первой странице пошлин с проплавных судов написано: «справил Федор две тетрати и три тетрати справлены ж».
Вторая черновая книга той же устюжской таможенной избы относится к 181 г. (1672—1673 гг.). Она сохранилась в отрывке, содержащем записи устюжских посадских людей и волостных крестьян. Заметки на полях также указывают на работу по систематизации и составлению годового отчета. Например, против записи устюжанина Якова Козоманова, приехавшего с товаром с Архангельской ярмарки, стоит заметка для памяти: «о сем товаре допросить выписи. Тот де товар написан в той выписи мелочным товаром». В другом месте: «Сей Григорьев товар писать под ево Григорьеву статью на сей же тетрате, а зде не писати».
Изучение обеих устюжских черновых таможенных книг дает возможность установить технику таможенных записей. Каждый торговый человек, как устюжанин, так и иногородний, производивший в Устюге более или менее продолжительную торговлю, имел в таможенной книге свою «статью», которая начиналась в тот день, когда в первый раз после нового года (1 сентября) в таможенную избу являлся товар владельца. Например, «статья устюжанина Тимофея Лукоянова», «статья Никиты Федорова Устюжанина». Многие торговые люди, постоянно связанные с Устюгом, начинали свою «статью» в первых числах сентября, представляя остаток непроданных товаров—«осталый товар от прошлого гола». После первой записи оставлялось свободное место размером •в одну или несколько страниц, в зависимости от предполагаемого размера торговли. Затем в хронологическом порядке начиналась запись следующего торгового человека. В оставленных чистых -листах в течение года заносились все операции: прибытие нового
80
К. В. БАЗИЛЕВИЧ
товара, приезды и отъезды приказчиков с товаром или без товара, продажи и покупки. Основанием для этих записей для более крупной торговли обычно служили росписи и явки, которые в письменном виде па отдельных листках бумаги подавали в таможенную избу сами торговые люди. Например, «Роспись гостиной сотни Василь я Алексеева Босово человека ево Якушка Денисова, что отпущено в сибирские городы ево Васильева товару гостя Кирила Алексеева Босово с человеком ево с Мосеем Федоровым»; далее следует подробное перечисление всего отправленного товара. Статья Ивана Васильева начинается следующей записью: «октября в 6 день Иван Васильев подал роспись осталому товару от прошлого года». Эта роспись, сделанная на небольшом клочке бумаги, была приложена к книге: «роспись в таможенную избу, что у меня Ивашки прошлово городовово товару в привозе})» Очень часто, вместо того чтобы переписывать в книгу товар, занесенный в роспись, последняя приклеивалась к соответствующему месту таможенных записей.
Во всех случаях явки товара последний подлежал количественной оценке со стороны таможенных агентов. Как мы отмечали, уже древнейшие таможенные грамоты во избежание злоупотреблений устанавливали правило, по которому до осмотра товар не должен был складываться с воза илр с лодки. При явке товара таможенные агенты или сами устанавливали количество каждого вида товара, или проверяли устные показания и поданные «росписи)). Против записей на полях заносилось имя того целовальника, который устанавливал и проверял количество товара: например, «ц. Ортемий» (т. е. «целовальник Ортемий»); «ц. Козьма»; «ц. Павел Михайлов» и т. д. Иногда оценку производил сам таможенный голова; «смотрил голова», или: «Ярославец Осиф Лаврентьев пришел от города Архангельска на судне у Ревяки- ных. Товару явил в проезд по досмотру головину»... (далее следует перечисление товара). В некоторых случаях можно установить те поправки, которые вносил этот осмотр в неправильные показания торговых людей, заинтересованных в преуменьшении количества своего товара. Например, 7 октября приплыл в лодке из Соли Вычегодской вологжанин Еремей Малафеев, явив 25 мер чеснока и лука. Против этой записи на полях написано: «по досмотру целовальника Василия Потапова луку и чесноку 60 мер». Носле записи крестьянина Яхренской волости Гаврилы Шеметова, доставившего на плоте с р. Юга 300 мер ржи из своих деревень,
ТАМОЖЕННЫЕ КНИГИ ХУІІ В.
81
записано: «А по досмотру п. Емельяна 400 мер». При глазомерной оценке известную роль играли субъективные способности целовальников и их опытность, а также не исключена была и тенденция со стороны таможенных агентов в сторону увеличения количества товара, подлежащего обложению. Примером спора между владельцем и таможенным агентом может служить следующая запись. 18 июня старец Николы-Прилуцкого монастыря Фе- дорит привез в каюке 270 мер ржи и ячменя. Целовальник, осматривавший эту рожь, был повидимому, не согласен с определением ее количества, так как в черновой книге первоначально стояла запись: <са по досмотру ц. Порфенья триста мер». Слово ((триста мер» было потом зачеркнуто, и в беловой книге этого же года было записано 270 мер, и с этого количества была взята пошлина.
Значительно легче было определить количество товара в том случае, когда последний устанавливался общим счетом, как например: число шкурок зверя, юфтей кож, половинок сукна, концов полотна, отдельных готовых предметов одежды, изделий из металла, рыбы, кусков мыла и т. д. На полях соответствующих записей заносилось имя того целовальника, который «считал» товар. «Весчие товары» (соль, медь, воск, мясо, сало, металл, пряности, краски и пр.) подлежали обязательному взвешиванию на казенных весах. Необходимо иметь в виду разнообразие местных мер объема, а следовательно разницу в весе одного и того же объема, например четвертей ржи, для разных городов.
Основные таможенные пошлины XVII в. (тамга, десятая, рублевая) взимались не с количества, а с цены товара. Поэтому количественная оценка была лишь первым моментом к определению общей стоимости товара, исходившему из стоимости единицы измерения. Если в отношении натуральных показателей таможенные записи, за очень небольшим исключением, более или менее точно соответствуют фактическому количеству товаров, проходивших регистрацию, то в отношении ценностных показателей положение было несомненно более сложным. Между тем, степень соответствия цен, указанных в таможенных книгах, реальным рыночным ценам имеет большое значение при изучении ряда вопросов, требующих обработки статистического материала, и поэтому характеризует таможенные книги как исторический источник.
Как правило, цена, по которой взыскивались таможенные сборы, должна была соответствовать фактической продажной
Проблеын источниковедения, II 6
К. В. БАЗИЛЕВИЧ
цене. По уртавной грамоте 1653 г. пошлину следовало собирать «но чему которой товар ценою на денги в продаже будет».1
В Новоторговом уставе 1667 г. предписывается собирать пошлины ас прямой продажной цены». Но установление действительной продажной цены для каждой торговой сделки при большом их числе и более или менее значительных колебаниях рыночных цен представляло известное затруднение.
Для более или менее крупной торговли апродажные цены» могли быть установлены лишь для единичных сделок, и то, в большинстве случаев, на основании показаний самих контрагентов Этих сделок. Еще труднее было установить апродажные цены» в тех случаях, когда товар, явленный в таможенной избе, распродавался по частям в течение нескольких месяцев, иногда в течение всего года. Наказы таможенным головам, отступая от точного смысла таможенного устава, говорят не об установлении фактической продажной цены, а об оценке товара авправду» — ачего которой товар стоит». •
Устюжская черновая таможенная книга 155 г. (1646—1647 гг.) позволяет с полной ясностью установить процесс этой оценки. В ряде случаев торговые люди сами сообщали апродажную цену», но последняя часто подвергалась пересмотру со стороны таможенных агентов. Например, 5 октября племянник Никифора Ре- вякина Ларион Самсонов заявил, что! он продал москвичу Семену Тимофееву 52 сорока 8 пупков собольих по 6 руб. 4 алт. 4 д., сорок и 27 фунтов струи бобровой по Iі/2 руб. за фунт. На полях книги против этой записи написано: а по таможенной оценке пупкам по семи рублев сорок, струи по два рубля фунт». В другові случае цена проданных им же 17 сороков соболей и 26 лисиц была показана в 841 руб. 13 алт. 1 д., а таможенной оценкой была установлена в 1350 руб. В большинстве случаев, когда таможенная пошлина взыскивалась в конце года, при регистрации актов продажи заносилось лишь количество проданного товара без указания цен. Последняя установилась после окончания года, когда подводился итог всем годовым операциям. Обычно это указывалось в конце каждой записи: апосле переписки... и после году по сей статье записному товару цена положена и пошлина обложена». Цена, установленная в конце года, не могла быть фактической ценой конкретных сделок купли-продажи.
і А АЭ» IV, № 64.
ТАМОЖЕННЫЕ КНИГИ XVII В.
83
Очень часто в одной и той же таможенной избе применялась и оценка по фактическим рыночным ценам, и условная таможенная оценка, причем несоответствие последней рыночной цене могло раздвигаться до очень широких пределов. Условность оценки зависела не только от размера и характера торговли, но и от характера самих товаров. Одинаковую таможенную оценку было трудно, а в некоторых случаях и невыгодно применять «тем товарам, стоимость которых резко колебалась в зависимости от их качества и состояния, например, к ((мягкой рухляди». Даже в тех городах, где преобладала условная таможенная оценка, соболи и другие меха оценивались по отдельным сортам. •
Реальные рыночные цены или цены конкретной сделки купли- продажи могут быть установлены в записях таможенных книг в небольших западных, юго-западных и южных городах: Торопце («по продаже тот хлеб...», «по продаже то сукно. ••»), Белеве (пошлина берется «с продажи»), Курске (пошлина берется «по цене», или «с прямой продажной цены»), Карачаеве и других местах.
И сибирских городах применялась различная система оценки. В Верхотурье записи реальных цен наблюдаются только при мелких сделках; все остальные операции подвергались условной «верхотурской таможенной оценке». В Туринском остроге также пользовались и реальными ценами «по туринской таможенной оценке». В первом случае всегда указывалось: «продал», «взял», «дал». Стоимость купленного хлеба в некоторых случаях указана и в реальных ценах, и в ценах таможенной оценки, но последние, повидимому, близко соответствовали рыночным ценам. Такой же характер носило установление цен в Тюменской таможенной избе. Привезенный из России товар всегда оценивался по «тюменской таможенной оценке». Таможенные цены на ржаную муку изменялись в течение всего года в зависимости от рыночных цен, постепенно возрастая к летним месяцам. Например, в 1637 г. в марте одна четь муки стоила 1 р. 57*/2 к. — 1 р. 65 к.; в апреле цена повысилась до 1 р. 80 к., в первой половине мая— покупали четь муки за 2 руб., по таможенной оценке четь стоила также 2 руб.; во второй половине мая стоимость поднялась до 2 р. 50 к. Цены товаров, купленных в самом Тобольске, более или менее близко соответствовали рыночным ценам, но товар, привезенный из других городов, клался в «таможенную оценку». Однако, и в последнем случае существовали колебания в величине
6*
84
К. В. БАЗИЛЕВИЧ
оценки одного и того же товара. Так, осенью одна четь муки оценивалась в 1г/2 руб., а весною (май)—в 3 руб. В Енисейске почти на все товары существовала неизменяющаяся «енисейская таможенная оценка», но цены соболям указывались иногда конкретные («взял»), иногда оценочные, но колебавшиеся в зависимости от сорта соболей. Конкретные цены могли быть установлены при единичных сделках; наоборот, скупка товара по частям в течение длительного срока затрудняла установление конкретных цен, и все количество скупленного в разное время соболя клалось в таможенную оценку; последняя применялась и при отпуске товара для вывоза. Такая система была и в Томской таможенной избе, где также отличалась конкретная цена соболям («взял») от цены по «томской таможенной оценке». Пошлина со всех других товаров бралась «по оценке». Более или менее условную таможенную оценку мы встречаем и во всех других сибирских городах: на Киртасской и Собской заставах, в Тарском городе, в Сургуте, Нарыме и пр.
Степень условности таможенной оценки, т. е. величина отклонения ее от реальной рыночной цены, существовавшей в данный момент времени, или от конкретной цены определенной сделки купли-продажи, могла быть различной. Повидимому, наиболее условными были цены на привозимые русские товары, что зависело как от системы сибирских проезжих пошлин, так и от изменений, которые происходили в ценах на товары в Сибири в течение второй половины столетия.
Можно привести ряд примеров, когда таможенная оценка носила совершенно условный характер и отличалась иногда в 2— 3 раза от рыночной цены определенного момента времени. В 195 г. (1686—1687гг.) торговые люди, торговавшие в Сибири, подали коллективное челобитье, в котором жаловались, что в Верхотурье таможенные головы оценивают их товары, «применяясь к старым прошлогодным болілим ценам, лет за тритцеть и за сорок, и почему в то время которые товары и на медные денги в которой пене были перед настоящею тамошнею ценою всякий товар свыше втрое и вчетверо, а иные товары в десятеро и болши». Произведенное расследование вполне подтвердило эти жалобы. Из рассмотрения Верхотурских таможенных книг оказалось, что в течение 18 лет (174—192 гг.) производимые товары окладывались одной и той же ценой. Старые Верхотурские таможенные головы показали, что «будучи де они на Верхотурье в таможенных го-
ТАМОЖЕННЫЕ КНИГИ XVII В.
85
ловах ценили у приезжих торговых людей русские их привозные -товары, применялся прежних годов к записным товарным ценов- пым книгам, а для того ж де примеру в таможенной избе есть тетрать, почему какой товар ценою был в прежних давних годех, а та де тетрать воеводцкою и дьячею и никоторого прежних голов рукою не закреплена.))1 В Енисейской таможенной избе тетрадь с ценовными росписями появилась со 157 г. (1648—1649 гг.). В противоположность Верхотурской росписи, где последняя была неофициальным документом, Енисейская роспись была скреплена руками таможенных голов.1 2 Между тем, за 38 лет (с 157 по 195 г.) ((русские привозные всякие товары учали быть в Енисейку в продаже малою ценою». Получив указание брать пошлину по «продажной торговой прямой енисейской настоящей цене», таможенный голова 195 г. Иван Пивоваров «о продажной товарной цене на Гостине дворе всячески разведывал» и для «подлинного уверения» призвал в таможенную избу торговых людей и допрашивал их о «товарной продажной настоящей цене». После этого им была составлена новая роспись, к которой торговые люди приложили руки.3 Таким образом, и в этом случае наблюдается стремление фиксацию фактических сделок заменить оценкой по одинаковой цене, хотя и являющейся «продажной настоящей ценой».
В нижеследующей таблице приведена оценка некоторых товаров по Енисейским ценовным росписям 157 г. (1648—1649 гг.) и 195 г. (1686 —1687 гг.) (см. стр. 87—89).
Таможенный сбор 194 г. (1685—1686 гг.), собиравшийся в последний раз по росписи 157 г. (1648—1649 гг.), составил 2363 руб. 10 алт. 4у2 Д* Таможенный сбор следующего 195 г. (1686—1687 гг.), произведенный по новой росписи, составил всего 1496 руб. 11 алт. 2 д. Таким образом, недобор выразился оуммой в 866 руб. 32 алт. 4у2 д. Хотя часть этого недобора
1 ГАФКЭ. Сибирский приказ, ст. № 930.
2 ГАФКЭ. Сибирский приказ, кн. № 254. Список с ценовной росписи 157 г. (лл. 1—101), там же сравнение цен 157 г. с ценами 195 г. — «Перечневая выписка» (лл. 102—169). Подлинная ценовная роспись 157 г. была подписана торговым человеком гостиной сотни Алексеем Ушаковым, приказчиками и лавочными сидельцами гостей Гавриила Никитина, Астафья Филатова, Семена Лузина и торговыми людьми разных городов (л. 101 обр.).
3 ГАФКЭ. Сибирский приказ, ст. № 930,
86
К. В. БАЗИЛЕВИЧ
следует отнести за счет мелких пошлин^ которые, несмотря на отмену их в Новоторговом уставе, продолжали собираться в сибирских городах (отъезжие, весчие, подъемные, печатные, избные), но разница в величине десятинного сбора, взимавшегося с цены товара, была тоже очень велика. Например с товара лавочного сидельца приказчика гостя Семена Лузина по старой росписи следовало взять десятую пошлину в размере 21 руб» 8 ал. 2 д., а по новой росписи десятая пошлина была взята в размере всего 5 руб. 25 алт. 5 д. С товара племянника приказчика гостя Астафья Филатова десятая пошлина должна была составить 16 руб. 3 ал. 2 д. По новой росписи фактически было взято 1 руб. 21 алт. 4 д.1
Из приведенной таблицы видно, что в Енисейске за 38 лет больше всего упали цены на сельскохозяйственные продукты, за которыми следовали европейские и некоторые восточные ткани. В частности, очень сильно упала цена на бухарские изделия. Персидские товары понизились в цене значительно меньше, а некоторые из них даже дали резкое повышение (выбойки и мит- кали). Меньше чем иностранные, но также понизились в цене товары русского производства.
Причина падения рыночных цен почти на все товары, особенно на привозные, представляет сложное явление, требующее специального изучения. Понижение цец на сельскохозяйственные продукты объясняется развитием в Сибири собственной сельскохозяйственной базы. Подешевение продуктов обрабатывающих ремесл также может быть поставлено в связь с развитием в Сибири домашней промышленности и городских ремесл. Помимо этих факторов, имели влияние обеднение пушных промыслов и общее сужение покупательной способности сибирского рынка. Сибирская торговля, развившаяся преимущественно на «мягкой рухляди», переживала затяжной тяжелый кризис.
Таким образом, в таможенных записях устанавливаются три категории цен: 1) цены конкретной сделки купли-продажи; 2) экспертные оценки таможенных агентов, более или менее близко совпадавшие с рыночными ценами данного года; 3) условная таможенная оценка, не изменявшаяся в течение многих лет, иногда в течение нескольких десятилетий, и совершенно не соответствовавшая рыночной стоимости товара. іі ГАФКЭ- Сибирский приказ» ст. № 930.
ТАМОЖЕННЫЕ КНИГИ XVII В.
87
Название товара
Количество
Цена 157 г. (1648—1640 гг.)
Цена 195 г. (1686—1687 гг.)
Отношение дены 1Н5 г. в цене 157 г. в°/о
1. Сельскохозяйственные продукты
Мука ржаная
1 пуд
20 КОП.
8 коп.
40.0
Мука пшеничная . . .
1 В
25 в
10 в
40.0
Мука овсяная
1 в
20 В
6 в
30.0
Толокно
1 »
25 в
10 в
40.0
Гречневая крупа . . .
1 а
70 в
20 в
28.5
Горох
1 »
30 в
10 в
33.3
Мед сырец (без тары) .
1 В
7 руб.
1 р. 60 к.
22.8
Масло коровье ....
1 В
3 р. 20 к.
1 В 12 в
35.0
Сало говяжье топленое
1 В
1 р. 50 к.
50 коп.
33.3
2. Товары русской обрабатывающей промышл.
Холст гладкий хрящ . .
1 арш.
6 коп.
3 коп.
50.0
Холст тонкий
1 В
10 »
4 в
40.0
Полотно ивановское .
конец
2 руб.
1 р. 30 к.
65.0
Сукно белое сермяжное
1 арш.
20 коп.
10 коп.
50.0
Кожа красная ....
юфть
5 руб.
2 р. 50 к.
60.0
Сапоги сафьяновые мужские большие . .
1 пара
1 р. 50 к.
90 коп.
60.0
Пряжа неводная . . .
1 пуд
4 руб.
1 р. 50 к.
37.5
Сети неводные ....
Д саж.
10 коп.
4 коп.
40.0
3. Иностранные товары а) Западноевропейские ткани
Сукно английское большой земли
половинка
40 руб.
15 руб.
37.5
Сукно гамбургское большое
в
28 в
8 в
28.6
Сукно литовское . . .
»
8 р. 80 к.
5 в
56.8
Сукно яренги доброе .
в
12 руб.
5 в
41.6
Сукно кармазин . . .
аршин
4 в
1 р. 30 к.
32.5
6) Персидские ткани
Шолк шемаханский . .
1 пуд
200 руб.
80 руб.
Дороги ряжские . . .
1 штука
5 в
2 р. 50 к.
Дороги кашанские . .
1 в
4 в
2 в 50 в
Выбойка кизы льбашская
1 аршин
10 коп.
12 коп.
88
К. В. БАЗИЛЕВИЧ
Продолжение
Название товара
Количество
Цена 157 г. (1648—1649 гг.)
Цена 195 г. (1686—1687 гг.)
Отношение цены 195 г. к цене 157 г. в %
Миткаль добрая . . .
1 штука
2 руб.
2 р. 50 к.
125.0
Миткаль средняя . . .
1
1 »
2 руб.
200.0
в) Бухарские и китайские ткани
Завеса бухарская . . .
1 штука
1 р. 50 к.
40 коп.
22.0
Фата бухарская бумажная
1 »
1 руб.
20 >,
20.0
Бархат китайский . . .
1 аршин
1 »
40 »
40.0
Камка лаудан добрая .
портище
4 »
4 руб.
100.0
Китайка добрая ....
конец
80 коп.
45 коп.
56.2
4. Металлы (иностранной и русской добычи)
Олово английское в блюдах, тарелях, братинах, кружках и прутах . .
1 пуд
16 руб.
7 руб.
43.7
Олово барабанское и галландское
1 >»
14 »
5 »
35.7
Медь красная в по лицах
1 »
10 »
6 р. 30 к.
63.0
Свинец „
1 »
4 »
1 » 60 »
40.0
Золото и серебро . . .
100 листов
\ а
1 руб.
33.3
Золото и серебро . . .
1 литр
14 р. 40 к.
19 »
131.9
Ртуть
1 фунт
40 коп.
1 »
250.0
Уклад корельский . . .
1 пуд
8 руб.
1 р. 60 к.
20.0
Железо прутовое . . .
1 >»
4 «
90 коп.
22.5
5. Бакалея
Перец
1 пуд
20 руб.
6 руб.
Гвоздика
1 »
80 >»
90 »
Винная ягода
1 »
10 »
2 в
6. Москательный товар
Квасцы
1 пуд
8 руб.
2 руб.
Купорос сапожный . .
1 »
4 »
3 »
Сандал
1 »
8 »
3 р. 50 к.
7. Мягкая
рухлядь
Лисица красная ....
1 штука
50 коп.
40 коп.
Выдра большая ....
1
2 руб.
1 р. 50 к.
30.0 112.5
20.0
25.0
75.0 43.7
80.0
75.0
ТАМОЖЕННЫЕ КНИГИ XVII В.
89
Продолжение
Название товара
Количество
Цена 157 г. (1648—1649 гг.)
Цена 195 г. (1686—1687 гг.)
Отношение цены 195 г. в цене 157 г. в %
Бобр рыжий большой .
1 штука
3 руб.
1 р. 50 к.
50.0
Росомаха
1 »
60 коп.
50 коп.
83.3
Песец белый
1
20 *
13 »
65.0
Горностай
1
4 »
6 »
150.0
Черевеса бобровая . .
1 фунт
80 »
70 »
87.5
Струя кабаргин ....
1 И
1 р. 50 к.
3 руб.
200.0
Экспертная оценка таможенных агентов как в отношении количественной регистрации товаров, так и в отношении их стоимости, во всяком случае преобладала в большинстве европейских городов. В ней, как отмечалось выше, несомненно немаловажную роль играл субъективный момент, зависевший и от степени подготовленности и опыта лиц, производивших оценку, и от стремления избежать недобора, связанного с длительной московской волокитой, губительно действовавшей на собственные торговые занятия. В таможенные головы и целовальники обычно выбирались торговые люди, не только хорошо знавшие товары и цены, но и условия торговли именно в тех пунктах, в которых они должны были производить таможенный сбор. На Архангельскую ярмарку посылались крупные московские капитализм, гости и торговые люди гостиной сотни, хорошо знавшие условия архангельской торговли; в поморских городах сбором пошлин занимались торговые люди этих же городов; в Сибирь посылались головы и целовальники также преимущественно из поморских городов, лично торговавшие в Сибири; в южных городах к сбору привлекались служилые и посадские люди южных уездов и т. д.
Когда в 163 г. (1654—1655 гг,) в Устюге В. выбрали в таможенные головы подьячего устюжской таможенной избы Проньку Лазарева, то последний в челобитьи писал, что его «хотят в конец погубити, а... государев сбор весь в ыстери учинить, что я холоп твой никаким товаром цены не ведаю, хто торговые люди в проданных своих товарех почнут цены таить или товары, и мне того всего не ведомо чем сыскивать, а тот твой государев таможенной збор збирать положен на гостей
90
К. В. БАЗИЛЕВИЧ
и торговых людей, что им торговые всякие промысли и товарные цены ведомы».1
Опасаясь недобора, таможенные головы и целовальники в общем склонны были преувеличивать цену по сравнению с рыночными ценами. Но возможны были и обратные случаи, когда таможенный голова, понижая оценку, старался привлечь в свой город иногородних купцов и этим выиграть на общей сумме сбора. Например, в 1646 г. по государеву указу была послана память в Устюжскую четверть о том, что торговые люди, выходившие из Сибири с мягкой рухлядью, продавали ее в Яренском городке, на Выми в Туринской слободке, на ярмарке в Туглиме, в Соли Вычегодской и в Устюге В., а таможенные головы «пошлины емлют самые малые уговором перед государевым указом многим менши для того, чтоб таможенному голове малою пошлиною торговых людей привести к себе В збор)).1 2
Таким образом, к товарным ценам, сообщаемым таможенными книгами, следует подходить с большой осторожностью- Использование этого материала требует предварительной критической оценки его в каждом отдельном случае.
1 ГАФКЭ- Прик. дела ст. лет 1653—1656 гг., № 53.
2 ГАФКЭ- Прик. дела ст. лет 1646 г., JV» 148.
В. ЛАВРОВСКИЙ
КАРТЫ ПАРЛАМЕНТСКИХ ОГОРАЖИВАНИЙ КАК ИСТОЧНИК ПО ИСТОРИИ ЗЕМЛЕВЛАДЕНИЯ В АНГЛИИ КОНЦА XVIII — НАЧАЛА XIX в.
Знакомясь в начале своей работы в лондонском Public Re- cord Office с различными типами архивных источников по истории обезземеления английского крестьянства и остановившись по ряду соображений на изучении так называемых Enclosure Awards— приговоров об огораживании конца XVIII — начала XIX в., автор Этих строк обнаружил, что ряд документов этого типа снабжен приложенными к ним картами, современными дате составления* того или другого приговора. Сопоставление приговоров, где карта отсутствует, с теми приговорами, к которым приложена одна, две или более карт огораживания, настолько убедило его в преимущественной ценности и богатстве конкретным содержанием именно этих последних документов, что при последующей своей работе он решил изучать лишь снабженные картами приговоры об огораживании: наличность приложенной к приговору карты огораживания являлась для него впредь определяющим моментом при выборе подлежавших изучению приговоров.
В результате этой работы были сняты копии с 75 подлинных карт парламентского огораживания, относящихся к 60 приходам, разбросанным редкой сеткой в пределах того района, где движение парламентских огораживаний в период войны Англии с революционной и наполеоновской Францией (1793—1815 гг.) было* весьма ярко выражено. Затем эти карты были подвергнуты изучению и дальнейшей обработке, имевшей целью выявить социальный облик английской деревни конца XVIII — начала XIX в.
Это оказалось вполне возможным. Внимательное изучение* карты, сопоставление нанесенных на ней данных с содержанием самого приговора об огораживании, к которому данная карта
92
В. ЛАВРОВСКИЙ
приложена, позволяют нарисовать детальную картину распределения земельной собственности между различными группами английского деревенского общества, судить о соотношении давно огороженной земли и новых наделов, отводившихся при огораживании парламентскими комиссарами, о расположении полученных отдельными собственниками участков, о размерах, иногда — характере последних и т. д.
Конечно, карты парламентских огораживаний в качестве источника весьма неоднородны по своей ценности. Попадаются карты, очень тщательно составленные, содержащие ряд важных деталей. Иногда карта носит, однако, более суммарный характер. Часто карты изображают весь огораживавшийся приход целиком — со всеми усадьбами, коттеджами, участками давно огороженной земли, общинными полями, выгонами и пустошами, разбитыми при парламентском огораживании на новые наделы. Но иногда на карте дана лишь часть прихода, например, только подвергавшиеся разделу выгоны и пустоши (commons and wastes).
Часто по самой карте мы можем судить о величине и точных размерах участков, отводившихся парламентскими комиссарами, даже не обращаясь к помощи самого приговора об огораживании: на карту бывают нанесены имена всех или большинства получивших наделы собственников, указаны в акрах, рудах и перчах размеры каждого надела, отмечены но только большие проезжие дороги, но указаны верховые и пешеходные тропинки, по которым молено пробраться через огороженные, обнесенные рвами и зеленой изгородью участки.
Стоит такую карту раскрасить условными цветами или отметить различной штриховкой участкй, принадлежавшие или вновь отведенные дворянам, духовенству или крестьянского типа собственникам, и у нас получится весьма наглядная и отчетливая картина распределения земельной собственности между различными классами английского деревенского общества. Обычно отмечаются на картах и производившиеся в связи с огораживанием обмены земельными участками между отдельными собственниками, которые утверждались комиссарами и затем заносились на карту. Но иногда мы можем судить по карте лишь о размерах вновь отведенных комиссарами наделов, в отношении же «old inclosures»—старинных огораживаний — таковые не указаны, или указаны для части давно огороженных участков, бывших предметом обменов, сопутствовавших огораживанию.
КАРТЫ ПАРЛАМЕНТСКИХ ОГОРАЖИВАНИЙ В АНГЛИИ
93
Многообразие в способах составления карт парламентского огораживания в разных приходах и графствах, различие в степени их полноты и точности, в технике и тщательности их исполнения затрудняют общую характеристику карт как источника.. Пользуясь ими, приходится в отдельных случаях индивидуализировать подход и способ извлечения из карт содержащегося в них материала в зависимости от характера самих карт, содержания и полноты приговора об огораживании и т. п. Иногда карты могут служить лишь в качестве дополняющего приговор источника, обратившись к которому можно гораздо отчетливее и полнее нарисовать себе картину данного случая парламентского огораживания. В других случаях карты дают новый материал, в приговоре отсутствующий. Иногда же карта может служить в качестве самостоятельного источника, дающего возможность не только проверить и дополнить изображение данного случая парламентского огораживания, получающееся на основании приговора, но и ответить на ряд таки& вопросов, самая постановка которых была бы невозможна, если бы мы располагали только приговором об огораживании без приложенной к нему карты.
Одним словом, изучение карт парламентского огораживания вызывает ряд вопросов, относящихся к «Verwendungsmoglichkeit» Этого источника, к своеобразным приемам и способам его использования, — вопросов, представляющих интерес в связи с общими проблемами картографического анализа и метода «науки о картах» (Kartenwissenschaft).1 Eckert, как известно, является большим энтузиастом карты, «картографического изображения, овладения (Beherrschung) и метода». Интерес к э;гому методу, кстати сказать, весьма возростал за последние годы.1 2 Автор настоящего небольшого очерка ставит себе задачу характери* зовать карты парламентского огораживания как источник на основании детального анализа нескольких документов этого типа, относящихся к трем случаям парламентского огораживания в графстве Сэффок. Эт0? во-первых, карты парламентского огораживания приходов Carlton Colvile, Oulton и
1 Eckert. Die Kartenwissenschaft als Lehrfach, Herman Wagner gedacht- nisschrift. Ergebnisse und Aufgaben geographischer Forschung, 1930, S. 75—78*.
2 H. G. Fordham отмечает «this recent revival of interest in Carto-biblio- graphy». Cm. Hand List of Catalogues and Works of reference relating to Carto- bibliography and kindred subjects for Great Britain and Ireland 1720 to 1927- Cambridge, 1928.
<94
В. ЛАВРОВСКИЙ
Kirtley, приложенные к приговору об огораживании этих приходов, датированному 1803 г.; для каждого из трех приходов -составлена отдельная карта.1 Во-вторых, карта огораживания прихода Westerfield,— приговор об огораживании относится к 1808 г.1 2 3 Наконец, последняя — пятая — карта рисует парламентское огораживание прихода Battisford,—приговор об огораживании относится к 1814 г.8 Все перечисленные карты составлены межевщиком (Land Surveyor) Robert’oM Corby из Kirstead в Норфоке.
Цель последующего анализа заключается в том, чтобы показать, какой материал содержится в этих пяти картах парламентского огораживания, каким образом — путем сопоставления карт и приговоров об огораживании — этот материал может быть добыт и послужить целям исследования, и что нового, по сравнению с приговорами, дает изучение приложенных к ним карт как самостоятельного источника.
1. Карты парламентского огораживания приходов Carlton Colvile, Oulton и Kirtley, Suffolk
Изучаемые карты касаются раздела общинных выгонов и пустошей (waste lands), произведенного во всех трех приходах в силу одного, общего для них акта парламента, изданного в 1801 г. Карты составлены Robert’oM Corby | в неодинаковом масштабе: карта прихода Carlton Colvile в полтора раза мельче остальных двух. Все три прихода примыкают друг к другу: Oulton лежит к северу от Carlton Colvile, с востока к последнему примыкает Kirtley. Огораживанием охвачена весьма значительная площадь земли — в общей сложности 4893 акра, 32 перча; но не вся площадь трех приходов дана на картах — «старинные огораживания» занесены на них далеко не полностью: на картах имеется ряд белых мест, не поделенных границами на отдельные участки, отграниченных лишь охватывающими их дорогами, как это мы видим на карте Carlton Colvile. Внутри охваченной дорогами площади расположены, очевидно, усадьбы и коттеджи отдельных собственников с относящейся к ним «давно огороженной» землей (old
1 List of Enclosure Awards, Public Record Office, Legal Search Room
L. 67. Carlton Colvile, Oulton and Kirtley, 44 Geo. Ш. 1804, T. Roll 202, «С. P. R. R. 885.
2 Westerfield, 50 Geo. III. 1809, M. Roll 50, С. P. R. R. 906.
3 Battisford, 54 Geo. III. 1814, T. Roll 61, С. P. R. R. 925.
КАРТЫ ПАРЛАМЕНТСКИХ ОГОРАЖИВАНИЙ В АНГЛИИ
95
inclosures). Но остальные «old inclosures» отмечены на картах, хотя размеры их обычно не даются; о них мы можем судить на основании так называемых «claims of inclosure», имеющихся для £тих приходов.1 В общем, картина распределения давно и вновь огороженной земли во всех трех приходах получается в достаточной мере полная, если судить лишь по картам, и гораздо более точная, если привлечь к исчислению площади под «old inclosures» и наделами другие источники — «claims of inclosure» и приговор об огораживании. Особенно тщательно и детально указаны конечно, новые наделы: помимо их границ на карту нанесены имена собственников, их получивших, или номера участков, по которым мы можем легко установить и имена самих собственников, получивших наделы, обратившись к тексту приговора об огораживании. Что касается размеров участков, то иногда они указаны цифрами на самой карте, но обычно участки лишь перенумерованы, и для того, чтобы установить их размеры, приходится обращаться к тексту приговора об огораживании и разыскивать под соответствующим номером данный участок, отведенный тому или другому собственнику.
Мы видим, что, анализируя и изучая карты парламентского огораживания приходов Carlton Colvilc, Oulton и Kirtley, все время приходится иметь под руками текст приговора об их огораживании и обращаться туда за необходимыми данными относительно размеров участков, принадлежащих тому или другому собственнику. Зато такое комбинированное изучение карт и приговора, весьма кропотливое, требующее большого напряжения и внимания, дает в результате отчетливую картину распределения земельной собственности в изучаемых приходах, расположения отдельных участков давно и вновь огороженной земли, о чем мы можем судить только по картам; обратившись же к приговору, можно установить размеры землевладения дворянского, духовного и крестьянского, выяснить их сравнительное значение в этих приходах, внести в карты огораживаний момент числа и точного измерения,1 2 которое может послужить исходным пунктом для дальнейших заключений и выводов.
1 Си. статью автора «Парламентское огораживание в графстве Сэффок <1797—1803)», Изв. Акад. Наук СССР, 1932, №№ 8, 9 и 10; 1933, № 2.
2 В возможности «измерения», которое допускает карта, Eckert видит одно из главных преимуществ, которое имеет «messende Geographie* перед родственными науками, см. Die Kartenwissenschaft als Lehrfach, S. 76.
96
В. ЛАВРОВСКИЙ
Одного взгляда на карты достаточно, чтобы убедиться в крестьянском характере приходов Carlton Colvile, Oulton и Kirtley; крестьянское землевладение здесь пользуется явным преобладанием. Если же обратиться к цифровым данным, содержащимся в приговоре об огораживании и «claims of inclosure»—заявлениях, подававшихся парламентским комиссарам отдельными собственниками, претендовавшими на получение надела в силу владения «старинными огораживаниями» и связанными с ними общинными правами, то мы можем это наглядное впечатление, получающееся от карты, оформить в виде ряда цифр и статистических выводов, дающих точную картину распределения земельной собственности в упомянутых трех приходах и ярко выраженного преобладания крестьянского землевладения.1
Мы видим, что статистические подсчеты чрезвычайно уточняют ту картину распределения земельной собственности в огораживавшихся приходах, которая получается при соответствующей обработке карт парламентского огораживания и выявления путем раскраски или штриховки содержащихся в них весьма интересных данных. Статистическая обработка материала, содержащегося в «claims» и в приговоре об огораживании, представляется тем более важной в целях дополнения и уточнения картины парламентского огораживания в том или ином нриходе, что карты являются хотя и очень ценным, но во многих отношениях далеко не безупречным источником; не говоря уже о наличии значительного числа пустых, белых мест, бросающихся, например, в глаза на карте Carlton Colvile, не всегда удается установить, кому принадлежит и обозначенный определенными границами участок давно огороженной земли. Это и делает весьма необходимым привлечение, помимо карт, других источников, рисующих картину распределения земельной собственности в огораживавшихся приходах, прежде всего приговора об огораживании, в котором, впрочем, речь идет в первую очередь о новых наделах, отведенных комиссарами, и лишь отчасти затрагивается вопрос и о распределении давно огороженной земли; затем, как
1 См. «Парламентское огораживание в графстве Сэффок (1797—1808)», Изв. Акад. Наук СССР, 1932, № 10, гл. II: в Carlton Colvile дворянское землевладение составляет, согласно claims и приговора, 36.1%, духовное — всего 2,1%, тогда как крестьянское достигает 61.8%; в Oulton дворянское — 32.76%, духовное — 2.19%, крестьянское — 65.05%; в Kirtley дворянское — 1.8%, духовное — 3.1 %, крестьянское же — 95.1 %.
К А. РТЫ ПАРЛАМЕНТСКИХ ОГОРАЖИВАНИЙ В АНГЛИИ
97
это оказывается возможным при изучении данного случая пар- ламентского огораживания в приходах Carlton Colvile* Oulton и Kirtley, очень желательно привлечение ссclaims», говорящих именно об участках давно огороженной земли, отчасти отмеченных, отчасти крайне суммарно нанесенных на карты огораживав ния. Возможно, конечно, и привлечение других дополнительных источников, могущих уточнить картину распределения земельной собственности в изучаемых приходах, полнее выявить классовый состав и относительный вес и значение различных видов землевладения— дворянского, духовного и крестьянского, например,, привлечение так называемых «Land Tax Assessments)), содержащих данные относительно размеров поземельного обложения*
Однако, указывая на важность, даже необходимость дополнения карт огораживания другими источниками по истории землевладения в огораживавшихся приходах, нельзя не отметить, что в некоторых отношениях карты представляют исключительную ценность и являются источником незаменимым. Было бы недостаточным, если бы мы вычислили точно процентное соотношение дворянской, церковной и крестьянской земли и в то же время ще обладали никакими данными относительно общей конфигурации данного прихода, о расположении общинных полей, ранее огороженных, и выгонов, подвергавшихся разделу в связи с парламентским огораживанием, если бы мы не знали, как были располо- жены, где были и кому были отведены новые наделы. Карты же дают в этом отношении чрезвычайно много интересных конкретных данных. Стоит, например, обратить внимание на то, как были поделены марши (share marshes) между различными собственниками на карте прихода Carlton Colvile. Внимательное рассмотрение карты вскрывает ряд новых деталей, OTcy/tcreyv ющих в тексте самого приговора об огораживании. Так, например, на карте огораживания прихода Carlton Colvile несколько раз встречаем отметку, что данный участок является копигольдом?, т. е. можем судить о том, как был распределен фригольд и копигольд на территории прихода, хотя бы частично. На той же карте отмечено, с какой части того или другого участка десятина платится R. Miles, Esq., и с какой — Rev. J. Ewen: деталь любопытная, свидетельствующая о запутанности отношений, связанных с уплатой церковной и импроприированной десятины. Кстати, то обстоятельство, что десятина не подвергалась здесь, в связи с огораживанием, коммутации, — одна из причин того, что духовное
Проблемы источниковедения, II 7
98
В. ЛАВРОВСКИЙ
землевладение играет в изучаемых трех приходах столь ничтожную роль: духовные и светские собственники десятины получали большие наделы там, где огораживание сопровождалось комму- тацией церковной десятины;1 в изученных приходах масса земли оставалась в руках крестьянского типа собственников, зато они, очевидно, должны были платить ректору и импроприатору десятину.
Если мы, далее, возьмем карту прихода Oulton, то тоже можно сделать ряд интересных наблюдений. Можно выяснить, как была расположена здесь церковная земля (glebe), частью, кстати сказать, оказавшаяся во владении очень крупного собственника крестьянского типа — Th. Hunt. Можно видеть, где был отведен надел для приходских бедных. Можно проследить, какие участки были даны в обмен (in exchange) и уяснить смысл таких обменов, ведших обычно к консолидации земельных владений отдельных собственников. Очень важно выяснить, — и это можно сделать только путем обращения к карте, — как были расположены новые наделы в отношении старинных огораживаний, принадлежавших тому или другому собственнику. Так, например, наделы, данные Th. Hunt’y, лежали по соседству с принадлежавшими ему участками давно огороженной земли, что вместе с рядом произведенных обменов участками весьма способствовало консолидации земельных владений этого т|ипа крупного собственника, по размерам своего земельного обеспечения скорее приближавшегося к фермерам-капиталистам, чем к собственникам крестьянского типа.
Факты аналогичного характера можно установить и по карте прихода Kirtley. Например, наделы, полученные William’oM и John’oM Morris, лежали также по соседству с участками давно огороженной земли, принадлежавшими этим двум собственникам.
Все это говорит о большой ценности, которую представляют карты огораживания упомянутых трех сэффокских приходов как источник, иногда лишь дополняющий другие источники и в свою очередь требующий дополнения путем привлечения других данных, содержащихся в «claims» и приговоре об огораживании, иногда же являющийся источником самостоятельным и незаменимым в отношении некоторых вопросов, связанных с конфигура-
1 См. статью автора «Коммутация десятины как один из факторов обезземеления крестьянства», т. VII Ученых записок Института истории РАНИОН.
КАРТЫ ПАРЛАМЕНТСКИХ ОГОРАЖИВАНИЙ В АНГЛИИ
99
£ией приходов, расположением участков давно и вновь огороженной земли и т. д.
Не следует забывать, что лишь благодаря картам и их анализу мы можем получить не только весьма наглядную и отчетливую жартину распределения земельной собственности, сосредоточившейся в результате огораживания в руках дворянских, духовных и крестьянского типа собственников, но и представить себе общую картину соотношения давно огороженной и подверженной действию общинных прав земли в период, непосредственно предшествовавший парламентскому огораживанию, сопоставив ее с тем новым видом, который приобретала деревня вслед за парла- зіентским огораживанием и в результате его.
2. Карта парламентского огораживания прихода Westerfield, Suffolk
Карта парламентского огораживания прихода Westerfield, составленная тем же Rob. Corby, носит существенно иной характер по сравнению с однотипными тремя картами приходов Carlton •Colvile, Oulton и Kirtley. Прежде всего, карта Westerfield’caoro огораживания изображает весь приход в целом: пустых мест на ней, подобных тем, которые имеются на карте Carlton Colvile, совсем нет. Другая, бросающаяся в глаза черта Westerfield’cKoft карты: она рисует приход почти сплошь огороженный. К моменту парламентского огораживания сохранились здесь лишь совершенно незначительные остатки неподеленных общинных земель {Westerfield Green, Common of Green) в центральной части прихода — по близости церкви, церковной земли (glebe) и к се в.-за п. от нее, по другую сторону главной проезжей дороги, крестообразно расходящейся из центра прихода.
Другая черта, бросающаяся в глаза при рассмотрении карты Westerfield’cKoro огораживания: в противоположность изученному выше случаю огораживания и карт, относящихся к трем сэффокским приходам — типично крестьянским, с огромным преобладанием крестьянского землевладения, — в Westerfield’e мы имеем дело с приходом, где крестьянское землевладение играет весьма незначительную роль: согласно приговору об огораживании Westerfield’a,1 собственники крестьянского типа получили іі Enclosure Award, Westerfield, 50 Geo. III. 1809, M. Roll 50, С. P. R. R. 906.
7*
100
В. ЛАВРОВСКИЙ
здесь всего-навсего 8.2°/0 площади вновь отведенных парламентскими комиссарами наделов. Преобладающим типом землевладения в этом приходе является дворянское — 43.5% площади новых наделов и духовное — 39.4% той же площади. Кроме того, 8.9% вновь огороженной земли получила корпорация г. Ипсича..
Если обратиться путем сопоставления нанесенных на карту и содержащихся в самом приговоре данных к более детальному анализу различных видов землевладения в приходе Westerfield, то мы обнаруживаем следующее. Наделы, при этом очень небольшие, так как огромную часть территории прихода составляют «давно огороженные)) участки, получили три дворянина, из которых один — Milleson Edgar, Esq. увеличил свой, полученный за общинные права, надел приблизительно па одну треть путем скупки общинных прав у шести других собственников — одного дворянина, одного духовного и четырех собственников крестьянского типа: на карте видно, из каких лоскутков, иногда очень мелких по размерам, сшит полученный этим благородным землевладельцем надел; прирезка к наделу, полученному им за принадлежавшие ему общинные права, других участков, данных за приобретенные им путем покупки ((rights of common» других собственников, в двух случаях даже за «rights of soil» собственников двух маноров,1 увеличила значительно наиболее крупный надел М. Edgar’a, Esq., данный ему, | как видно на карте, в непосредственном соседстве с рядом других, принадлежавших этому собственнику, давно огороженных участков. Кроме того, М. Edgar, Esq., значительно консолидировал свои земельные владения в приходе Westerfield путем обменов несколькими участками давно огороженной земли с корпорацией г. Ипсича.
Ряд наделов в Westerfield’e был, далее, получен несколькими духовными собственниками, и опять-таки на основании карты мы можем легко установить расположение этих наделов, получение которых округляло участки давно огороженной земли, которыми владел ректор прихода Westerfield — Rev. James Hitch и другой местный крупный духовный собственник Rev. John Davis Plestow. Затем, как видно на карте, корпорация г. Ипсича—bailiffs, burgesses and Commonalty of Ipswich — получила надел по соседству с землей, данной М. Edgar’y Esq., и три участка давно огорожен¬
1 Right of soil, принадлежавшее лорду манора Ghost Church otherwise Withepole House, купленное у Rev. W. Fonnereau, и right of soil, принадлежавшее лорду манора Bramford, купленное у Nathaniel Lee Acton, Esq.
КАРТЫ ПАРЛАМЕНТСКИХ ОГОРАЖИВАНИЙ В АНГЛИИ
101
ной земли в обмен от последнего и еще от двух духовных собственников.
Лишь обращение к карте позволяет нам установить смысл и значение всех этих земельных обменов и сделок для округления участков давно огороженной земли, принадлежавших различным -собственникам — дворянам, духовенству и корпорации г. Ипсича.
Наконец, что касается крестьянского землевладения, то собственниками крестьянского типа были получены в Westerficld’e ничтожные наделы: из семи таких собственников шестеро получили участки менее 1 акра каждый, и лишь один получил свыше якра земли (1 акр 1 руда 2 перча). Бедным прихода были отведены. .. 16 перчей земли.
Нужно, однако, напомнить, что землевладение собственников крестьянского типа, как и дворян, духовенства и корпорации г. Ипсича, не ограничивалось вновь полученными наделами: последние столь малы и незначительны по своим размерам именно -оттого, что по существу Westerfield давно огороженный приход, что огромная часть его площади занята «старинными огораживаниями» и что парламентское огораживание означало здесь ликвидацию совершенно незначительных остатков общинного землевладения. В приговоре об огораживании речь идет о разделе всего на всего 49 акров с небольшим (49 акров 6 перчей) общинного выгона; затем приговор об огораживании касается ряда произведенных обменов участками давно огороженной земли, в каждом отдельном случае обозначая точные размеры того или другого, бывшего предметом обмена, участка. Что же касается всей остальной давно огороженной земли, то о ней в приговоре об огораживании мы вообще не находим каких-либо данных, позволяющих судить о его распределении между отдельными собственниками и между основными классами деревенского населения. Это обстоятельство чрезвычайно увеличивает ценность и значение карты Wcsterfield’cKoro огораживания, которая приобретает значение самостоятельного источника: без нее, руководясь лишь содержащимися в приговоре данными, мы ничего не могли бы сказать о распределении земельной собственности на большей части территории прихода Westerfield.
Однако, обращаясь к изучению самой карты, мы обнаруживаем, что на все участки давно огороженной земли составителем жарты были нанесены имена тех собственников, которым принадлежал тот или другой давно огороженный участок. Отмечая ус¬
102
В. ЛАВРОВСКИЙ
ловным образом принадлежность этих участков земельным собственникам различных классов—дворянам, духовенству и т. д.,— путем штриховки или раскраски карты, мы получаем картину распределения земельной собственности во всем приходе в целом, а не на вновь лишь огороженных участках, данных комиссарами парламента в виде наделов, занимавших лишь незначительную площадь земли, о которой мы могли бы судить, если бы располагали одним лишь приговором об огораживании без приложенной к нему карты.
Но это еще не все. Ведь сама по себе штриховка или раскраска карты даст, правда, очень наглядную картину распределения земельной собственности, но в то же время картину лишь приблизительную, не дающую возможности сколько-нибудь точного численного выражения соотношения между землевладением различных классов населения данного прихода, подобно тому, как мы это имеем в отношении площади новых наделов, о которой мы можем судить на основании приговора.
Однако распредение одной лишь площади новых наделок между различньши слоями деревенского населения говорит еще не так много: мы можем судить об относительных размерах и значении дворянского, духовного, крестьянского и т. д. землевладения на вновь огороженной земле* Можем высказать в виде предположения, что и на давно огороженной земле соотношение между различными видами землевладения, — дворянским, духовным и т. д., было похожим, сходным с тем, что мы наблюдаем на новых наделах. Но уже это предположение было бы очень проблематичным, правда, иногда оправдывающимся в отношении отдельных приходов при сравнении давно и вновь огороженной земли и распределения той и другой между различными классами деревенского населения.
Располагая, далее, данными лишь о размерах наделов, полученных собственниками в силу приговора об огораживании, мы не могли бы, скажем, разбить собственников крестьянского типа на группы, отнести их к мелкому, среднему или крупному крестьянству, поскольку общая площадь землевладения каждого из таких собственников оставалась бы нам неизвестной. Но, оказывается^ что и в этом случае карта может притти к нам на помощь при условии применения к ее изучению и определению площадей и размеров отдельных участков давно огороженной земли планиметра, позволяющего с достаточной точностью определить об-
КАРТЫ ПАРЛАМЕНТСКИХ ОГОРАЖИВАНИЙ В АНГЛИИ
103
щие размеры землевладения каждого из собственников, упомянутых в приговоре или отмеченных на карте.
В отношении карты Westerfield’cKoro огораживания,—в виду скудости и бедности содержанием приговора, — мною этот способ исчисления участков и площадей с помощью планиметра был применен с результатами, представляющимися вполне удовлетворительными и позволяющими найти численное выражение как для землевладения каждой группы земельных собственников,— дворян, духовенства, корпорации г. Ипсича и собственников крестьянского типа, так и для того, чтобы занести каждого из отдельных собственников крестьянского типа в ту или иную группу — мелких, средних и т. д. собственников по общим размерам его землевладения на давно и вновь огороженной земле в приходе Westerfield.
Приводим полученные данные, сопоставленные с данными приговора об огораживании в отношении новых наделов (см. табл.).
Из этой таблицы видно, насколько более полной получается картина распределения земельной собственности в приходе Westerfield, если, не ограничиваясь данными в приговоре цифрами, произвести с помощью планиметра подсчет всей площади давно огороженной земли на основании приложенной к приговору карты. Оказывается, что площадь под наделами составляет всего лишь 4.3°/0 всей площади, вычисленной путем суммирования данных
Размеры дворянского, духовного, корпорации г. Ипсича и крестьянского землевладения по карте и приговору прихода Westerfield, Suffolk
Землевладение:
Наделы, полученные согласно приговору об огораживании
Старинные огораживания, ио- лученпые в обмен, согласпо приговору
Площадь старинных огораж ваиий, вычисленная по карте планиметром
Площадь наделов н старинных огораживаний но приговору н карте
a.
1
1 "•
I *•
р-
п.
а.
р*
н.
а.
Р«
П.
°/о
Дворян
21
2
18
16
0
23
415
0
32
436
3
10
38.1
Духовенства . . .
19
1
23
0
2
1
448
0
16
467
1
39
40.7
Корпорации г. Ипсича . . .
4
1
29
19
0
20
110
0
0
114
1
29
9.9
Собственников
крестьянского типа
3
2
16
•
•
125
0
32
128
3
8
11.3
Итого . .
49
0
6
35
3
4
1098
2
0
1147
2 1
1
1 є
і
104
В. ЛАВРОВСКИЙ
приговора и самой карты, т. е. площади наделов и давно огороженной земли, вместе взятых.
\ Правда, из окончательного подсчета видно, что процентное соотношение землевладения различных групп собственников не изменилось значительно по сравнению с подсчетом, исходящим лишь из распределения площади новых наделов. Доля дворянского землевладения понизилась с 43.5 до 38.1 °/0. Духовное при общем подсчете несколько возросло: с 39.4 до 40.7%. То же следует отметить и в отношении землевладения корпорации г. Ип- сича — увеличение с 8.9 до 9.9% и крестьянского — увеличение с 8.2 до 11.3%.
Итак, за счет сокращения процента дворянского землевла-* дения, в окончательном подсчете, основанном на суммировании данных приговора и карты, увеличился процент земли, приходящейся на долю остальных классов земельных собственников. Особенно следует отметить увеличение доли крестьянского землевладения. Кроме того анализ карты вскрывает наличность трех собственников крестьянского типа, владевших участками
Собственники крестьянского типа в приходе Westertield, Suffolk — по карте и приговору об огораживании
Имена собственников крестьянского типа
Наделы, полученные HUH согласно приговору об огораживании
Участки давно огороженной земли, которыми они владели, судя ио карте
Обміле размеры их землевладений по і|арте и приговору
Число собственников крестьянского типа, владеющих участками давно и вновь огороженной земли
а.
р.
и.
а.
р-
п.
а.
р-
п.
св
!
V
1—3
акра
3—10
акров
10-26
акров
25-50 I
акров
Abbott, Jeremiah
0
3
2
13
1
8
14
0
10
1
Algar, Robert . .
•
•
•
1
1
24
1
1
24
—
1
—
—
—
Andrews, Edward
0
0
22
•
•
0
0
22
1
—
—
—
—
Collett, Margaret
0
1
29
6
2
16
7
0
5
—
—
1
—
—
Edwards, Henry .
0
1
2
.
•
•
0
1
2
1
—
—
—
—
Everett, Isaak . .
•
•
•
5
3
8
5
3
8
—
—
1
—
—
Gross, Samuel . .
0
2
3
12
1
24
12
3
27
—
—
—
1
—
Holland, Samuel
.
•
.
45
1
24
45
1
24
—
—
—
—
1
Venn, Mary . . .
1
1
2
40
0
0
41
1
2
—
—
—
—
1
Weden, Dinah . .
0
0
20
0
1
8
0
1
28
1
—
—
—
—
Итого . .
3
і
2
0
125
0
32
128
2
32
1 3
1
і
1
2
2
2
КАРТЫ ПАРЛАМЕНТСКИХ ОГОРАЖИВАНИЙ В АНГЛИИ
105
давно огороженной земли, но не получивших наделов и не упомянутых в приговоре. С другой стороны, в приговоре встречаются имена двух собственников, получивших мелкие наделы из общинного выгона, хотя, судя по карте, их нет среди владельцев давно огороженной земли. В табл, на стр. 104 приведен список всех собственников крестьянского типа, упоминаемых в приговоре или отмеченных на карте, с указанием на размеры как их наделов, так и принадлежавшей им площади давно огороженной земли.
Таблица эта говорит о значении карты парламентского огораживания как не только дополняющего приговор, но и самостоятельного источника. Лишь суммируя данные приговора о величине полученных собственниками крестьянского типа наделов с данными о размерах давно огороженной земли, полученных путем подсчета ее площади по карте с помощью планиметра, мы получаем сколько-нибудь полное представление о размерах крестьянского землевладения в приходе Westerfield. Лишь вычислив общие размеры землевладения каждого из собственников крестьянского типа, мы можем разбить их на группы в соответствии с величиной участков: менее 1 акра, оті до 3 акров, более 3 — до 10 акров и т. д. Наконец, путем обращения к карте мы устанавливаем, что в приговоре могли быть упомянуты не все собственники крестьянского типа, владевшие землей в данном приходе.
3. Карта парламентского огораживания прихода Battisford, Suffolk
Остановимся, наконец, еще на одной карте парламентского огораживания прихода Battisford, составленной Robert’oM Corby и приложенной к приговору, датированному 1814 г.1
Как и в Westerfield’e, карта Battisford’cKoro огораживания рисует весь приход в целом, притом опять-таки приход, почти целиком огороженный за исключением небольших остатков общинных пастбищ в западной части прихода.
Что касается состава землевладения в Battisford’e, то в отличие от первых трех приходов Carlton Colvile, Oulton и Kirtley — типично крестьянских и от Westerfield’a, где преобладает духовное
1 Enclosure Award, Battisford, Suffolk, 54 Geo. III. 1814, T. Roll 61,
C.P.R.R. 925.
106
В. ЛАВРОВСКИЙ
и дворянское землевладение, в изучаемом нами приходе Battis- ford духовное землевладение ничтожно по размерам: на его долю приходится всего лишь 0.3% площади, отведенной комиссарами в виде наделов. Преобладающим типом землевладения здесь является дворянское — 60.5%' Н° и крестьянское землевладение достаточно сильно: собственники крестьянского типа получили здесь 39.2% площади отведенных комиссарами паделов.
По своему типу и приемам обработка карты Battisford’cKoro огораживания весьма сходна с картой прихода Westerfield. Так как наделы, отведенные комиссарами парламента, и здесь составляли очень небольшую часть всей площади прихода Battisford, и так как составлявший карту Rob. Corby и здесь не отметил размеров давно огороженных участков, то при сопоставлении приговора и карты и при подсчете площади благородного и крестьянского землевладения приходится прибегнуть к помощи планиметра, вычислив этим способом площадь давно огороженной земли, находившейся в руках того или другого класса земельных собственников.
Изучение данного случая парламентского огораживания лишь по приговору и здесь дало бы очень неполную картину: хотя под наделы была в Battisford’e поделена и значительно большая площадь земли —148 акров слишком (1^8 акров 14 перчей), по сравнению с Westerfield’oM (49 акров 6 [перчей), однако, все лее и в Battisford’e надельная земля составляет всего лишь 10.1% всей площади давно и вновь огороженной земли. Из этой площади в 148 акров 14 перчей шесть дворян землевладельцев получили 89 акров 2 руды 19 перчей земли, из которой 6 акров 3 руды 14 перчей был копигольд двух маноров,1 за который обоим этим дворянам— копигольдерам приходилось уплачивать плату за допуск одному — Adair Alexander, Esq., в размере 2 фунт, стерл. 12 шилл. 6 пенсов, другому — Alexander Samuel, Esq., 4 фунта 4 шилл. Так как огромная часть земли в Battisford’e, представляла собою давно огороя;енные участки, то новые наделы очень невелики по размерам: лишь в трех случаях они более 20 акров.
Еще одна характерная черта в распределении земельной собственности в этом приходе: хотя участки давно огороженной
1 1 акр 3 руды 37 перчей — копигольд манора Battisford otherwise Bishops Hall with Lyngs и 4 акра 3 руды 17 перчей — копигольд манора Battisford with Badley otherwise St. Johns.
КАРТЫ ПАРЛАМЕНТСКИХ ОГОРАЖИВАНИЙ В АНГЛИИ
107
земли консолидированы в довольно крупные владения, все-
дворяне собственники владеют землей, лежащей разбросанно— в разных частях прихода, как это видно на карте: черес- полосность землевладения весьма велика, уменьшить ее можно было путем ряда обменов. Однако, в отличие от многих других приговоров, приговор об огораживании Battisford’a почти не содержит данных об обменах участками. Нужно сказать, что и вновь отведенные наделы, лежавшие преимущественно в западной, узкой полосой тянущейся части прихода, расположенные, так сказать, на отлете, не только не способствовали уменьшению чересполое- ности владений, но, наоборот, иногда ее увеличивали. Правда, в некоторых случаях новые наделы были все же отведены по соседству с участками давно огороженной земли, принадлежавшими тому или другому собственнику. Но, в общем, парламентское огораживание оставляло в Battisford’e широкий простор для последующего землеустройства, которое должно было натолкнуться на большие трудности в связи с этой чересполосностью владений.
Нужно еще отметить, может быть, несколько парадоксальный факт: земельные владения собственников крестьянского типа оказываются более консолидированными по сравнению с дворят нами и новые крестьянские наделы чаще примыкают к участкам давно огороженной земли.
Итак, карта огораживания, лишь на основании которой мы и можем выяснить ряд вопросов, связанных с расположением давно и вновь огороженных земель и конфигурацией земельной собственности, является важным дополнительным источником при изучении огораживания прихода Battisford. И она приобретает значение источника самостоятельного, содержащего несравненно больше данных по сравнению с приговором, как только мы ставим вопрос о подсчете всей площади давно огороженной земли, принадлежавшей дворянам землевладельцам, всем вместе взятым, или каждому в отдельности; то же относится, конечно, и к возможности исчисления всей площади крестьянского землевладения на давно огороженной земле.
Как и в случае Westerfield’cKoro огораживания, обращение к помощи планиметра позволяет установить в достаточной мере полную и точную картину распределения земельной собственности в целом для изучаемого прихода. Приводим результаты подсчетов:
і08
В. ЛАВРОВСКИЙ
Размеры дворянского, духовного и крестьянского землевладения по карте и приговору прихода Battisford, Suffolk
Землевладение
Наделы, полученные согласно приговору об огораживании
Площадь старинных огораживаний, вычислен над но нарте планиметром
Площадь наделов и старинных огораживаний по приговору и варте
а.
р*
п.
а.
р*
п.
а.
р-
п.
°/о
Дворян
89
2
19
953
2
16
1043
0
35
71.34
Духовенства . . . Собственников кре¬
0
2
33
1
2
0
2
0
33
0.14
стьянского типа
57
3
2
359
0
0
416
3
2
28.52
Итого . .
148
0
14
1314
0
16
1462
0
30
Мы видим, что подсчет с помощью планиметра давно огороженных участков на карте прихода Battisford дает не толькр гораздо более полную и точную картину распределения земельной собственности, но и обнаруживает значительно большее преобладание дворянского землевладения во всем приходе в целом, чем об этом можно судить по приговору: не 60.5°/0? но 71.34% всей давно и вновь огороженной земли принадлежало, согласно общему подсчету, дворянам. Соответственно уменьшилась доля крестьянского землевладения с 39.2 до 28.52%* Все же крестьян- окое землевладение в приходе Battisford достаточно сильно, собственники крестьянского типа — многочисленны.
Помещенная ниже таблица, составленная на основании комбинированных данных приговора об огораживании и подсчетов, произведенных по карте с помощью планиметра, позволяет установить как общее число собственников крестьянского типа, так и размеры землевладения каждого из них на давно и вновь огороженной земле. Таблица служит лишней иллюстрацией того, какую ценность в смысле источника имеет карта огораживания, приложенная к приговору: весь второй столбец таблицы содержит данные о размерах землевладения собственников крестьянского типа, вычисленные на основании карты с помощью планиметра. Приговор об огораживании содержит данные всего лишь относительно 57 акров 3 руд 2 перчей крестьянских наделов, что составляет приблизительно лишь одну седьмую всей площади крестьянского землевладения на давно и вновь огороженной земле, исчисленной на основании комбинированного изучения приговора об
КАРТЫ ПАРЛАМЕНТСКИХ ОГОРАЖИВАНИЙ В АНГЛИИ
109
огораживании и приложенной к нему карты: последняя в данном случае гораздо богаче содержанием, чем приговор, имеет ценность самостоятельного источника в отношении участков давно огороженной земли и вносит важные дополнения по сравнению с приговором в отношении новых наделов. Наконец, только суммирование данных приговора и карты, содержащей, кстати сказать, упоминание о трех собственниках крестьянского типа, не получивших
Собственники крестьянского типа в приходе Battisford, Suffolk, — по карте и приговору об огораживании
Нхева собственников
Наделе, полученные ИНН, согласно при. говору об огораживании
Участки давно огороженной земли, которыми они владели, судя по карте
Оби.не размеры крестьянского землевладения по приговору и карте
Число собственников крестьянского тина, владевших участками давно и вновь огороженной земли
крестьянского типа
а.
р-
и.
а.
р«
и.
1
а
1
1 Р'
п.
<1 акр.
1—3
аира
8-Ю
акров
*?§
к
25—50
акров
1 £ 1 -
и§
Baker, James . . .
2
1
21
15
2
32
18
0
13
_
1
»
Baker, William . .
0
3
27
7
0
32
8
0
19
—
—
1
—
—
—
Booking, Jsaak . .
0
2
27
.
.
.
0
2
27
1
Bradley, Robert .
.
.
.
56
0
0
56
0
0
1
Chandler, Thomas
0
0
13
.
.
.
0
0
13
1
Clover, John . . .
0
3
9
1
3
24
2
2
33
—
1
—
—
—
—
Cooper, James . .
1
0
13
0
3
8
1
3
21
—
1
—
—
—
—
Cooper, Jonathan .
1
2
37
6
1
8
8
0
5
—
—
1
—
—
—
Cooper, Samuel .
4
3
16
•
.
.
4
3
16
—
—
1
—
—
—
Cooper, Samuel . deceased, trustees
of
Cross, William . .
}0
3
36
•
.
•
0
3
36
1
—
—
—
—
—
]з
1
39
0
3
8
4
1
7
1
___
Durrant, James . .
4
2
21
и
0
0
15
2
21
—
—
1
—
—
Edwards, Henry .
1
1
38
13
1
13
14
3
И
—
—
1
—
—
Fayere, George . .
1
3
3
.
.
.
1
3
3
—
1
—
—
—
—
Fox, John . . . .
.
.
76
2
0
76
2
0
1
Green, William . .
3
1
22
15
0
0
18
1
22
—
—
—
1
—
—
Hayward, William
3
2
22
48
2
27
52
1
9
1
«unt, Ann ....
.
.
.
19
2
16
19
2
16
—
—
—
1
—
—
•arrold, Robert
0
3
8
.
.
.
0
3
8
1
bafflin, Philip. . .
0
1
38
.
.
.
0
1
38
1
—
—
—
—
Lucky, John . . .
0
3
4
6
0
16
6
3
20
—
—
1
—
—
—
Making, John . .
0
1
30
.
.
.
0
1
30
1
—
—
г
—
—
Jpking, Robert . .
0
1
16
.
.
•
0
1
16
1
—
—
—
—
—
pretty man, Robert
0
3
1
2
3
24
3
2
25
—
1
—
—
{lose, John ....
0
2
5
0
3
8
1
1
13
1
Southgate, William
0
1
5
0
2
0
0
3
5
1
^lelbing, Isaak . .
4
3
11
36
3
8
41
2
19
—
—
—
—
1
—
|uylor, William .
2
1
38
7
2
0
9
3
38
—
1
—
—
—
l^demau, William ^ord, Edward . . Woodward, Stephen Worledge, William
0
2
3
1
2
0
2
0
3
1
—
—
—
—
12
1
23
30
0
16
42
1
39
—
1
—
0
3
7
.
.
.
0
3
7
1
0
1
29
•
•
•
0
1
29
1
—
—
—
—
—
Итого . .
"і
3
2 |
3591
0 |
0 |
4161
1
3 1
2 |
10
5
7
5
2
3
ІІО
В. ЛАВРОВСКИЙ
наделов по приговору, но владеющих участками давно огороженной земли, дает возможность разбить собственников крестьянского типа на группы владевших землями менее 1 акра, 1 — 3 акра, <6олее 3—10 акров и т. д., принимая во внимание общие размеры их землевладения на давно и вновь огороженной земле.
Произведенный выше анализ пяти карт сэффокских огораживаний, относящихся к периоду 1803—1814 гг., достаточно убедительно говорит о ценности карт парламентского огораживания как источника по истории землевладения в Англии конца ХУШ — «начала XIX вв., позволяющего — особенно при сопоставлении с приговорами об огораживании и другими источниками — нарисовать весьма детальную и точную картину распределения земельной собственности между различными группами английского деревенского общества, судить о соотношении давно и вновь огороженной земли в различных приходах и уяснить существо того сдвига, который был связан с движением парламентских огоражйваний и связанной с ним аграрной революции, напряженно протекавшей в условиях войны Англии с революционной и наполеоновской Францией и континентальной блокады. Изучение этих 5 карт, отобранных автором из общего числа 75 карт, им изученных, позволяет сделать ряд выводов относительно значения карт парламентского огораживания как источника, иногда дополняющего, вносящего ряд новых данных и деталей в картину распределения земельной собственности по приговорам об огораживании, иногда — приобретающего большую самостоятельную ценность и по богатству содержания своего превосходящего приговоры об огораживании. Далеко не исчерпав всех Verwendungsmoglichkei- ten,1 всех скрытых в картах парламентского огораживания возможностей в отношении использования содержащегося в них богатейшего материала, автор лишь пытался на примере упомянуты* пяти карт вскрыть и показать те приемы и методы, пользуясь которыми можно выявить богатое содержание документов, представляющих большой интерес для суждения о судьбах английской деревни, в частности английского крестьянства, в столь острый переходной период, каким были особенно два десятилетия (1793—1815) бурного развития парламентских огораживаний и связанной с ними радикальной ломки старых форм деревенской жизни в Англии.
1 См. выше Eckert, Die Eartenwissenschaft als Lehrfach.
в. КАМЕНСКИЙ
К ВОПРОСУ О ЗНАЧЕНИИ РАБОЧЕГО ФОЛЬКЛОРА, ТРУДОВЫХ ПЕСЕН И ДРУГИХ ТИПОВ ФОЛЬКЛОРНОГО ТВОРЧЕСТВА КАК ИСТОЧНИКА ДЛЯ ИСТОРИИ ТЕХНИКИ
Вопрос о значении рабочего фольклора и других близко соприкасающихся с ним типов фольклорного творчества — трудовых песен, промысловых прозвищ, технических загадок, скороговорок и пр. как источника для истории техники почти не ставился до последнего времени в научной литературе.1 Между тем, в соответствии с реальным значением этого источника, памятники рабочего фольклора, на ряду с фольклором и художественной литературой вообще, постоянно используются в работах, посвященных как истории отдельных технологических процессов или отраслей техники, так и в сочинениях более общего характера, историко-технического и историко-экономического.1 2
Изучая фольклор (как и художественную литературу) в качестве источника для истории техники, необходимо этот способ изучения, хотя и тесно связанный с задачами и методами исследования того же материала литературоведческого, лингвистического, музыкальной этнографии и пр., уяснить в присущей ему •специфической проблематике. Один из основных вопросов, который при этом возникает, заключается в том, какого типа и^точ-
1 Некоторые соображения по этому вопросу имеются в статье Jean Pelseneer’a «Le folklore et l’histoire de la pensee scientifique», напечатанной ® Archeion’e 1934 r., vol. XVI, № 2.
2 Статья E. Kilbnrn Scott по истории сукноваляния: Early cloth Fulling and its Machineiy. в The Newcomen Society for the studdy of the history of Engineeng and Technology. Transactions, v. XII, 1931 — 1932; работа L. S. Wood’a и A. Wilmor’a по истории текстильной техники: The romance of the •cotton industry in England, 1927. Работы Ashton’a, Johansen’a, старая работа L. Beck’a по истории металлургии, историко-экономические сочинения Ashley, Mantoux и др. авторов.
112
В. КАМЕНСКИЙ
ники являются наиболее характерными для определенных общественных формаций и известных отраслей техники на разных стадиях их развития, а такя;е, какие именно стороны техники (в социальном смысле) получают характерное выражение в данного типа источниках на различных этапах развития общественного производства.
Поскольку в художественной литературе и в фольклоре в неисчерпаемом многообразии различных сторон жизни находят себе отражение и моменты, связанные с техникой, социальная обусловленность литературы и фольклора той средой, на почве которой они возникают, выраясается в том, что определенные памятники отражают технику именно данного конкретного общественного уклада, а также в самом характере этого отражения, в котором запечатлеваются не только реальные факты, но отношение определенных социальных групп к этим фактам.
Указанные два момента играют не одинаковую роль для изучения техники различных общественных формаций. Если для ((Эпохи машинной техники», и чем ближе к современности, тем в большей степени главное значение для истории техники должен иметь второй момент, то, напротив, для предшествующих общественных формаций, и чем дальше от современности к начальным стадиям общественного производства, тем больше памятники фольклора и художественной литературы, наравне с другими источниками, напр., памятниками археологии, играют роль, основных или единственных источников, и на ряду со вторым моментом получает большое значение и первый, т. е. конкретное воспроизведение самой техники, определенных технологических процессов, указания на характер орудий труда, приемов работы; и пр.1
1 Для иллюстрации первого может служить целое направление в худо- жесАенной литературе эпохи капитализма, которое можно проследить с промышленного переворота, начиная от поэмы о победоносном паре д-ра Дарвина (поэма д-ра Дарвина «Botanic Garden», в которой воспеваются будущие успехи победоносного пара в области транспорта на воде и на суше, была написана в 1791 г., в эпоху зарождения мысли и первых опытов применения пара в качестве двигателя для транспорта на основе предшествующего быстрого внедрения паровой машины Уатта в промышленность) до романов Жюль-Верна, Фламариона, Уэлльса и других авторов, с их своеобразной романтикой, устремленной в будущее, с тем реалистически-фан- тастическпм техницизмом, предвидением новых великих технических изобретений и открытий, которые характерны для победного шествия машины и
О ЗНАЧЕНИИ РАБОЧЕГО ФОЛЬКЛОРА ДЛЯ ИСТОРИИ ТЕХНИКИ 113
Рабочее фольклорное творчество и близко стоящие типы фольклора, выростающие на базе определенных ремесл, крестьянских земледельческих работ и т. д., обусловливаются в конкретных своих проявлениях характером производства. Поэтому изучение этого материала опирается на изучение соответствующей технической основы. С этим связано и обратное значение его как источника для истории техники. Указанным предопределяется и способ классификации и изучения материала — по общественным формациям и отдельным технопроизводственным укладам.
Необходимо при этом учесть, что в известных общественных формациях продолжают жить технические приемы и технические уклады предшествующих общественных формаций, которые.
идеализации технического прогресса эпохи расцвета капитализма. Исторические корни этого направления, — его социологическая основа, уходят вглубь мануфактурного периода и могут быть прослежены на примере тех стран, где ранее других складываются капиталистические отношения: Италия — инженерный роман Filarete (XV в.), Англия — технократическая утопия (Атлантида) Бэкона, построенная, как и философия Бэкона, на идее изобретения и проникнутая характерным для социального мировоззрения Бэкона и молодой английской буржуазии начала XVII в. прогрессивным техницизмом.
Напротив, для периода современного кризиса характерным является специфический антитехницизм художественной литературы, связанный с идеализацией идиллической первобытности и примитивности, которые противополагаются современному «перемеханизированному миру» («der Ubermechanisirten Welt»). Этот антитехницизм художественной литературы (Denyz d’Amiel, L’age du fer. La petite Illustration, 1932. Graf Hermann Kayzerling, SUdamerikanische Meditationen. Deutsche Verlaganstalt Stuttgart. Berlin, 1932 и др.) выражает сознание переживаемого кризиса, тех тенденций «зажать», «взнуздать» технику для разрешения «технического перенапряжения», которым в области практики соответствует действительное замораживание и разрушение производительных сил. (Ср. В. Вольфсон. Антитехницизм. К характеристике идеологии загнивающего капитализма* Фронт науки н техники, 1933, № 7—8).
В качестве же иллюстрации того Значения, какое имеют памятники фольклора и художественной литературы для истории техники там, где при отсутствии других документов они приобретают характер единственных или главнейших источников для суждения о технике в узком смысле слова, можно указать на эпическую поэзию — Гомеровский эпос, Калевала и пр. Так, например, металлургические руны Калевалы (9-я, 31-я и 44-я) представляют ценность в качестве прямого источника для истории техники подробными описаниями технологического процесса производства «сыродутного железа» во всех его стадиях (добыча болотной руды, плавка железа, превращение в тестоообразную крицу, отковка под молотом, закалка, вы-
114
В. КАМЕНСКИЙ
ее изменяя своей технической основы, модифицируют социально- экономическую структуру свою в недрах нового экономического уклада. Поскольку они обрастают фольклорным материалом, последний, отражая ту и другую сторону, подучает двойную выразительность в качестве исторического источника для той общественной формации, в недрах которой он зарождается и косвенно для той более ранней, на уровне которой находится техника данного производства. Например, песни работ, представляющих образцы простой кооперации, могут быть прослежены От самых ранних стадий общественного развития до периода развитой машинной техники, поскольку и здесь продолжают существовать отдельные виды грубой работы, требующие совместного приложения усилий многих людей. В каком аспекте будет исполь-
ковка готовых изделий), тех производственных отношений, с которыми были «вязаны данные примитивные технические приемы обработки железа (покупка молотобойца кузнецом за «три куска железных крючьев, кос пяток и шесть мотыг»), характера продукции (перечисление изделий), значения железа в общей системе хозяйства (заказ кузнецу топора крестьянином, отправляющимся «в лес ... на подсечку... рубить березы»).
Аналогичное значение имеют отдельные памятники художественной литературы, генетически связанные с определенным производством, для более поздних общественных формаций, где автор бывает хорошо с ним знаком и где он специально посвящает срое произведение его описанию. Здесь, как и в области фольклора, литературный памятник может иметь иногда значение основного или единственного источника, позволяющего судить о конкретном процессе развития определенной отрасли техники в рамках уже более высокого развития производительных сил и на основе точных историко-географических указаний и датировок. Примером может служить для эпохи позднего феодализма во Франции латинская поэма Fer- raria, написанная сыном французского железозаводчика в Вандерве в 1517 г., — документ, позволяющий с точностью установить наличие во Франции в конце XV — начале XVI вв. переделочного способа производства в период, когда как раз совершался в ряде стран переход к доменному процессу и в то же время в отдельных странах и старых промышленных районах еще продолжали господствовать так называемые штюкофены для изготовления железа непосредственно из руды.
Характерным источником, имеющим аналогичное значение для истории текстильной техники эпохи мануфактурного производства, является поэма XVI в. под названием Pleasant history of John YYinchcomb, рисующая производственный процесс на одной из английски! суконных мануфактур в перво і их обр ізования.
Подобные памятники имеются и в других национальных литературах, в частности в русской: стихи о «рудокопном деле» XVIII в., «металлургические стихи» крепостного поэта металлиста Егора Алипанова и др.
О ЗНАЧЕНИИ РАБОЧЕГО ФОЛЬКЛОРА ДЛЯ ИСТОРИИ ТЕХНИКИ 115
зоваться данный конкретный памятник в каждом отдельном случае, — будет зависеть от степени выразительности данного источника в том и другом отношении и от поставленной задачи. Далее необходимо учитывать и специфику самого фольклорного материала, поскольку образцы фольклорного творчества не являются окаменелыми остатками определенной общественной формации и той социальной среды, в недрах которой они возникают; но возникнув в определенной социальной среде на известном уровне общественного производства, например, среди определенной группы профессиональных рабочих, дальнейшее существование продолжав в изменившихся социальных условиях, например, попадая в среду другой профессиональной группы рабочих, они подвергаются трансформации, иногда полному переосмыслению всей образной системы.
Ниже в качестве основного источника будет рассматриваться рабочая песня в двух ее разновидностях — трудовой песни и рабочей песни в собственном смысле, связанной с рабочей средой, с привлечением попутно в качестве пояснения другого типа источников: пословиц, поговорок, отчасти и словарного материала, например, «прозвищ машин» и пр.
Подходя в рабочей песне, как к историко-техническому источнику, необходимо прежде всего учесть указанное разграничение материала на две большие области: с одной стороны, стоит трудовая песня, возникающая в условиях самого производства, его сопровождающая и организующая, которая характерна для всего периода и отдельных трудовых процессов домашинной техники, с другой—рабочая песня в собственном смысле эпохи машинизма, которая, в силу особенностей самой машинной техники, положения рабочего в процессе труда, отрывается от того технологического процесса, с которым она в качестве профессиональной рабочей песни связана своими социальными корнями. С этим различением связаны некоторые характерные свойства, присущие первой группе источников — трудовым песням, отчасти и другим примыкающим типам фольклора: техническим поговоркам, скороговоркам и пр. как источникам для истории техники, поскольку этого типа памятники органически связаны и составляют часть самого производственного процесса или являются как бы осколками его: промысловые или земледельческие поговорки, загадки воспроизводят ритмически и мелодически характер самих трудовых процессов, что придает им специ-
8*
116
В. КАМЕНСКИЙ
фическое значение как источникам для изучения различных техно- производственных укладов и отдельных технологических процессов домашинной техники (имеются в виду, конечно, механические производства; химическая технология может приниматься в расчет лишь в той мере, в какой здесь имеют место механические работы).
Трудовая песня соответствует уровню развития техники производства, при котором результаты работы определяются физическим усилием и ловкостью работника. Сопровождая работу, она передает ритм работы и в свою очередь организует ритмически работу.1
Там, где работа не имеет собственного ритма, песня дает ей ритм, соединяя усилия участников работы, подчиняющихся команде человеческого голоса для общего действия. На низших стадиях общественного развития трудовая песня сопровождает собой все главнейшие трудовые процессы, отражая характер господствующих промыслов и степень развития отдельных отраслей техники. У отсталых народов современности основные трудовые процессы всегда сопровождаются песней. Однако и на более высоких ступенях общественного развития ряд трудовых процессов, стоящих на уровне техники предшествующих укладов, также находят отражение в песне, і
Значение трудовой песни как Источника для истории техники связано прежде всего с тем, что соответственно с особенностями данного экономического уклада получает развитие тот или другой вид песен. У народов, живущих вдоль больших рек или морей, с развитой навигацией, при господстве техники гребного флота получают развитие песни гребцов (греки, римляне, ряд европейских народов, североамериканские индейцы, различные племена тихоокеанских островов). В отдельных случаях эти песни отражают в себе разнообразие приемов работы, например, изменение ритма песни с изменением ритма гребной работы в условиях глубокой и мелкой воды у новозеландцев или изменение напевов нильских корабельщиков при поднятии парусов, при вытягивании лодки с мели и т. д.1 2 В Голландии с ее земляными работами, с системой свайных построек в болотистых
1 С этой стороны трудовая песня была изучена ВОсЬег’ом.
2 На ряду с рабочей песней определенные технические приемы работы находят выражение и в других типах рабочего фольклора, например, в рабочих «технических выражениях» гребли. В рыбачьих промыслах Полтав-
О ЗНАЧЕНИИ РАБОЧЕГО ФОЛЬКЛОРА ДЛЯ ИСТОРИИ ТЕХНИКИ 117
местах, широко были распространены песни при забивке свай. Если вслушаться в симфонию многоголосого трудового пения, звучащую на протяжении какой-либо страны, например, старой России, то она передает в разнообразии отдельных рабочих напевов с их своеобразными ритмами разнообразие различных работ, совершающихся в соответствии с биением пульса народнохозяйственной жизни в различные времена года и отдельных промыслов в различных районах страны: тут и земледельческие песни при молотьбе, передающие переменный такт ударов цепов, и женские песни при обработке льна и шерсти, прядении и тканье, и песни различных промыслов, местных и отхожих: плотников с их натугой и усилием, бочаров с метрическими перебоями, соответствующими ударам молота при набивании обручей на бочки, погонщиков, грузчиков... и заунывные, звучавшие как стон вдоль глухих берегов судоходных рек, напевы бурлаков.
Для ранних общественных формаций одним из типичных технических приемов является форма простой кооперации. Трудовые процессы, организованные по принципу простой кооперации, оставившие классические памятники в виде строительных сооружений древних монархий Египта, Азии и пр., в классовом обществе возникают на социально-экономической основе экс- плоатации труда большого числа рабочих (несвободных или наемных, в зависимости от характера данной общественно-экономической формации). Технически, как и в доклассовом обществе, они представляют собой грубые формы работы, основанные на совместном одновременном приложении усилий участников трудового процесса.
Эта форма техники производства проходит через все общественные формации вплоть до промышленного капитализма включительно, сохраняясь в последнем случае в тех процессах, которые еще не завоеваны механическим двигателем, часто на важ-
скои губ. имелись специальные выражения для характеристики гребли: при поворотах—«Зпід човна», прямо вперед—«У ход гребы», для сильного хода — «Чрез обшивку» и т. д. В. Н. Василенко. Опыт толкового словаря народно-техническоё терминологии в Полтавской губ., отдел I, II, 1IL Кустарные промыслы, сельское хозяйство и земледелие, народные поговорки и изречения. Харьков, 1902, стр. 55.
118
В. КАМЕНСКИЙ
нейших участках народно-хозяйственной жизни (речной транспорт с его бурлацкой тягой в России и др. странах, огромное большинство строительных плотничьих работ и т. д.). Трудовая песня отражает элементарную техническую основу этих трудовых нроцессов, остающуюся той же самой в пределах промышленного капитализма, что и во всех предшествующих формациях. Соответственно той роли, какую она играет в работе, подавая сигнал к началу работы, контролируя работу, побуждая к соединенному и своевременному приложению усилий всех участников, она воспроизводит характерные черты, присущие грубой технике простой кооперации. Здесь прежде всего большую роль играет призыв к работе, иногда он звучит как простой возглас—«Holz her» немецких плотников или ритмическое чередование слов, организующих ряд повторных усилий рабочих — русская плотницкая песнь:
Эй ухнем, эй ухнем!
Еще разик, еще раз!
Эй ухнем, эй ухнем!
Разовьем мы березу?
Разовьем мы кудряву,
Ай да да, ай да, ай да да, ай да!
Разовьем мы кудряіу!
Эй ухнем, эй ухнем!
Еще разик, еще раз!
Эй ухнем, эй ухнем!
Или бурлацкая:
Ой раз, ой раз, еще раз, ой раз!
Ой раз, ой разок, ой раз!
Еще...
(протяжно, с последним усилием, при котором поддается вперед нагруженная барка).
В этих песнях работа часто доминирует и над содержанием, которое в большинстве случаев состоит из повторяющихся призывов к совместному действию, как, например, в русской бурлацкой песне:
Сходись, берись, ребятушки,
Давай ухнем!
О ЗНАЧЕНИИ РАБОЧЕГО ФОЛЬКЛОРА ДЛЯ ИСТОРИИ ТЕХНИКИ 149
Сошлись, взялись разудалые,
Давай ухнем!
Или в русской «Дубинушке»:
Ну, ребята, принимайся,
За дубинушку хватайся,
Эй, дубинушка, ухнем!
Эй, зеленая, сама пойдет!
Идет, идет, идет!
Все дальнейшие строфы состоят в поощрении, в приглашении к работе, в понукании и начинаются с выражений: «нутка примемся за дело», «ну, ребята, не зевайте», «ну, тяните посильнее», «отпускайте в раз дружнее» и т. д. Здесь в содержании песни выступает ее значение как команды, которая может осуществляться и не только посредством человеческого голоса.1
♦ В трудовой песне простой кооперации в этих элементах шь нукания находят отражение специфические производственные отношения, обусловленные самой примитивной техникой и основанные на эксплоатации рабочего, так сказать, в качестве «instrumentum vocale» в собственном смысле слова, что связано с наличием старшего рабочего-запевалы, подгонялы (роль трудовой песни как орудия интенсификации труда в классовом обществе, связанная с проблемой подгоняния, проходящей через трудовые процессы различных способов домашинного производства, хотя и по-разному ставящейся, например, в ремесле и мануфактуре).1 2
Для техники простой кооперации типичное выражение этого имеется, например, в немецких песнях рабочих при забивке свай с помощьдо сваебитных баб (тяжелый чурбан, приподни-
1 В русских гравюрах XVIII в., изображающих работы по установке камня «грома» (для памятника Петра I), представлен барабанщик, стоящий на вершине камня и отбивающий такт с целью объединения усилий рабочих,, натягивающих канаты, которыми приводится в движение камень.
2 Песня «подгонялка» в качестве органической части самой работы как начало, организующее трудовой процесс, являясь показателен известного уровня техники производства, одновременно характеризует и соответствующий уровень «техники» эксплоатации труда, поскольку выполняет функции хозяйского ока, наблюдающего за работой, первоначально осуществлявшиеся самим хозяином в собственном лице или в лице приказчика («Торопись, вожатый, погоняй быков. Погляди, князь стоит и смотрит на нас», — говорит египетская песенка пахарей).
120
В. КАМЕНСКИЙ
мавшийся силой 8—12 рабочих посредством каната, перекинутого через шкив, укрепленный на столбах, и опускавшийся при •ударе по свае собственной тяжестью). В них особые строфы служили для понукания отстающих; туда проставлялись соответствующие имена рабочих. Эт& сторона производственных отношений, отраженная в рабочей песне, фиксировалась и законодательством. Так, например, согласно регламентации заработной платы рабочих баварского устава 1729 г. (параграф о заработной плате поденщиков) простому рабочему при водяных сооружениях назначалось 13, а запевале —14 крейцеров поденной платы.1
Элемент подгоняния выступает и в песне ремесленного и мануфактурного производства, где имеются процессы, требующие общего приложения усилий работников.
В описании техники ручного сукноваляния в Ирландии1 приводятся образцы песен, под ритм которых, сначала умеренный, затем все ускоряющийся, молодые девушки ударяли сукно о стол, приподымая его двумя руками и передвигая вдоль.
Но, wing and feather and song,
Toss till the web is strong...
В песнях, приуроченных к работам совместным, например, в одной мастерской, или земледельческим, но не требующим соединения общих усилий работников,! также содержится этот же элемент (немецкие песни рогожного и корзинного производства и пр., песни, связанные с различными работами с переменным тактом, например, песни при взрыхлении земли способом, применявшимся рабовладельцами в стране базутосов в Африке, при котором расставленные в ряд работники ритмически ударяли кирками в такт ускоряющейся песни, при рубке кукурузы на юге России и т. д).1 2 3
Стимулирующая роль песни, служащей для того, чтобы подгонять рабочих, основана на том, что, отражая ритм работы или организуя ритмически работу, песня подчиняет ее своему темпу, что используется при разных системах эксплоатации рабочего труда и в различных производствах.
1 Schmeller В. WOrterbuch, I, sp. 1021. Ср. Biicher, Arbeit and Rhyt- mus, 1896.
2 Указанная статья E. Eillburn Scott, Early cloth Fulling.
* А. Берс. Роль ритма в жизни народов. «Этн. обозрение», 1902, № 3, стр. 130.
О ЗНАЧЕНИИ РАБОЧЕГО ФОЛЬКЛОРА ДЛЯ ИСТОРИИ ТЕХНИКИ 121
На ряду с этим значением песни в ней выступают элементы, характеризующие физиологическую сторону трудового процесса {физическая натуга, тяжелый вздох и пр.), играющую решающую роль при грубой технике простой кооперации. В этом отношении характерными являются возглас «ухнем» и повторяющиеся междометия «ох» и «ах», служащие фонетическим подражанием тяжелому, но облегчающему грудь вздоху в песнях бурлацких, плотничьих и т. д.
Взяли молодцы,
Ох и еще разок!
Разудалые,
Ох и еще разок!
Как и бравые,
Ох и еще разок!
Горьки пьяницы,
Ох и еще разок!
Быть может, еще одна черта трудовой песни простой кооперации, правда, встречающаяся и в ряде других трудовых песен, а также в другого типа песнях, например плясовых, — чередование в конце песни бессвязных образов, облекающихся в форму коротких шутливых фраз, следующих одна за другой, является если не прямым отражением, то художественным перевоплощением определенных моментов, связанных с технической стороной трудовых процессов простой кооперации, — именно той стороной грубой техники простой кооперации, которая заключается в расточительном расходовании человеческой силы и вызывает психофизиологическую усталость работника.1 Чередование бессвязных образов, облекающихся в музыкальную форму повторяющихся отрывочных фраз, может быть, генетически и по своему психофизиологическому действию на участников трудового процесса (как и в аналогичных типах песен, связанных с процессами затраты физической энергии при работах й при танцах), упирается в указанную субъективную основу технопроизвод- ственного процесса простой кооперации. В новгородской бурлацкой песне (пелась при сенных барках: «Наша барка на мель стала...») сначала плавно развивающаяся мысль (погрузка барки,
1 Это с особенной отчетливостью выступает в условиях рабского хозяйства,— той «египетской работы», при которой по выражению древне-египетской песенки носильщиков, работники должны иметь «из меди сердце».
122
В. КАМЕНСКИЙ
барка стала на медь, вытаскивание барки с мели...), прерываемая характерными запевами, совпадающими с приложением усилий рабочих1 в условиях отупляющей тяжелой работы, повторяющихся однообразных усилий, начинает облекаться в безсвязные образы, которые непроизвольно всплывают и мелькают перед утомленным сознанием:
Как у Броницкого мосту Потонуло девок со сту.
(Запев)
Как у нашего Федота Подл омилися ворота.
(Запев)
Как у летнего у сада Продает мужик рассаду.
(Запев)
Утонула крыса в крынке Приходил кот на поминки.
(Запев)
Наши девки припо|гели,
Покупаться захотели.
(Запев)
Закипела в море пена,
Будет ветру перемена.
(Запев)
Трудовая песня отражает технику простой кооперации и со стороны определенных социально-экономических укладов в со-
1 Ой, дубинушка, охни!
Ой, зеленая, нейдет, пойдет, Ой раз, ой раз!
Еще разик, таки раз!
Еще маленький разок!
О ЗНАЧЕНИИ РАБОЧЕГО ФОЛЬКЛОРА ДЛЯ ИСТОРИИ ТЕХНИКИ 12$
ответстствии с различными формами эксплоатации труда. Так, если взять ту же русскую бурлацкую песню, то в ней имеются специфические черты, характеризующие положение техники простой кооперации в известных конкретных исторических условиях капиталистической эксплоатации труда, например, наличие рынка труда, скопление больших масс бурлаков в местах найма в оживленных торговых пунктах, наем рабочих и использование их, пока они, с одной стороны, трудоспособны, а с другой, пока длится сезон, — песни бурлацкого пьяного быта, уже оторвавшиеся от трудового процесса, зарождающиеся в пунктах скопления бурлаков среди скученных человеческих тел и гула сотен голосов, в которых бурлак поет про кабак, про любовь («Как пошли наши бурлаки на рынок гуляти, белорусы бурлаки урлапень, хвостень, вердер, ведрер, вердер тро..;.»);1 песни бурлака, лишившегося заработка с окончанием сезона, принужденного искать работы на зиму, песни подсобных бурлацких промыслов, например, записанная в Архангельске бурлацкая песня, рисующая зимовку русских бурлаков на Шпицбергене для промыслов:
(«Мы друг с другом сговорились И на Гурмант покрутились, Контракты заключили И задатки получили.
Прощай летние гулянки,
Под горою стоят барки...»).
Как указано было, трудовая песня в условиях домашинного* производства сопровождает не только трудовые процессы, организованные по принципу простой кооперации, но и единичные работы, отражая ритмический характер отдельных технологических процессов. В этом случае значение трудовой песни как источника для истории техники связано с тем, что песня может явиться основой для суждения об уровне техники данной отрасли производства. іі Эта черта получает косвенное отражение и в других типах фольклора: так, например, в географическом промысловом названии семеновцев (Нижегород. губ.) «лошкарями», «бурлацкими ложками» содержится намек на господствовавший в районе скопления огромных масс бурлаков лошкар- вый промысел.
124
В. КАМЕНСКИЙ
Так, например, один характер имеют мельничные песни при ручном мелении, древнейший образец которых представляет собой лесбийская песня, приводимая Плутархом, в которой, между прочим, как отмечает Bucher, в угоду ритму движений мельничного жернова нарушены обычные правила греческой метрики; и совершенно другой характер присущ песням мельников, соответствующим технике меления при водяном и ветряном двигателях.1 Один ритм имеет песня пряхи при ручной работе, подчиняющаяся ритмическому обращению веретена, и другой — при самопрялке, с ее ударами ноги, приводящей в движение прядильное колесо.
Трудовая песня отражает не только отдельные технические детали, приемы работы определенных технологических процессов, но и черты, характеризующие существо данного способа производства вообще, ремесла, мануфактуры и т. д.
Говоря о ремесле, следует поставить вопрос о том, как фольклорный материал, вырастающий на его основе, отражает специфику ремесленного способа производства.
В ремесленном способе производства в противоположность машинному, где рабочий подчиняется автоматически работающему орудию, он является активным участником процесса, заставляя орудие служить себе, и в то же время, в противоположность мануфактурному производству, с его тенденцией к расчленению цельного процесса на отдельные функции, распре-
1 Сказанное относится и к другим типам фольклора: загадкам, поговоркам, скороговоркам и т. д., поскольку в них ритмически отражается музыка данного производства. Ср., например, загадки про водяную мельницу:
«Где стук, где гром,
Там Захаров дом,
Где стукотня да громля,
Там Захарова родня».
Таких примеров из различных производств, для различных стадий развития техники можно было бы привести множество: ср., например, песни ручной молотьбы (цепами или палками) и песни молотьбы с помощью животных. Древнейший образец последних — египетская молотильная песенка молотильщиков, работавших с быками:
Молотите себе, молотите себе,
О быки, молотите себе.
{Русский перевод по книжке М. Э- Матье, Что читали Бгиптяне 4000 лет тому назад, Л., І935, изд. Госуд. Эрмитажа).
О ЗНАЧЕНИИ РАБОЧЕГО ФОЛЬКЛОРА ДЛЯ ИСТОРИИ ТЕХНИКИ 125-
деляемые между «частичными рабочими)), что связано с «упрощением» работы, он полностью осуществляет весь процесс производства во всех его стадиях и деталях. С этим связана сложность трудового процесса при ремесленном производстве у которой отвечает виртуозность работника, участвующего в каждой операции физически и интеллектуально (внимание, ловкость, сноровка), выступающего в условиях феодального разобщения ремесла, в различных отраслях сельского домашнего производства (деревенская ткачиха) в качестве мастера, во всех деталях знающего свое ремесло.1
Эти моменты, характерные для ремесленного производства, обнаруживаются в рабочем фольклорном творчестве, вырастающем на его основе.
Субъектный характер ремесленного производства, связанный с тем, что психо-физиологический трудовой процесс является основой технологического процесса, обусловливает ритмическую оформленность трудовой песни тактом производства; этим обусловлено и то, что техническая загадка-поговорка легко облекается в форму скороговорки, ритмически передающую характер работы.
Характерными в этом отношении являются поговорки, прибаутки, связанные с рядом женских работ в условиях сельской домашней промышленности, в особенности с тканьем. В соответствии со значением этой работы в хозяйстве и в деревенском быту, а также характером техники, нет, кажется, детали производства, приема работы, того или другого орудия, которые не нашли бы себе отражения в песне, обрядах, повериях, пословицах или загадках. На этом примере легко проследить, как отражаются характерные черты ремесленного производства в рабочем фольклоре.
В отличие от рабочего в машинном производстве, подчиненного хитро сконструированной машине, требующей от него лишь
1 Активность рабочего в процессе, элемепт мастерства, присущий ремесленной технике, обусловливается самой сущностью технопроизводствен- ного механизма ремесла, который заключается в единстве физических и технических органов работника, функциональное расчленение которого на отдельные действия в процессе производства, например, действие поножей и просовывание челнока при тканье, лишь обнаруживает сращенность отдельного биологического органа с его техническим коррелятом. (Ср. Э- Лейкин, Капитализм и система механического производства. История техники, сб. I, М., 1934, стр. 34).
126
В. КАМЕНСКИЙ
вполне определенных, заранее предусмотренных действий, деревенская ткачиха является активным фактором производства, начиная от подготовки к тканью—((снование», приготовления (скросен», ниток для тканья, посредством колочения их вальками (ср. выражение «псрут кроены»), наладки «кросен» и ткацкого станка,1 и до самой «премудрой работы», требующей искусства, внимания, уменья предотвратить или исправить случайности в работе, например, неравномерность краев ткани, косое положение, при котором один бок получается частый, другой редкий и т. д. (ср. выражение «бабских судеб много»).1 2
С этим связана обусловленная самой техникой производства, характерная для ремесла длительность соприкосновения, в процессе производства, работника со своим орудием и предметом труда. «Чтобы получить хороший клинок, нужно проковать его десять тысяч раз», говорит японская техническая поговорка из быта клинковых мастеров, намекая на технику повторных сварок и проковывания клинка.
Субъектный характер ремесленного производства, связанный с известным отношением работника к своей работе и орудию труда (любовное отношение, зоркое подмечание отдельных особенностей той или другой детали, внешнего вида, функций, характера движений и пр.), обусловливает то, что техническая характеристика ремесла легко облекается [в образную форму загадки (антропоморфирование и зооморфирование отдельных моментов и деталей). Характерны загадки, фиксирующие роль биологических органов в различных операциях, образующих целое данного производственного процесса; напр. галицийские загадки из области ручного прядения: «Пять дома мокрых, а пять в до розе сухих (пальцы у пряхи)»; «Пять овец стижок под идае,а пять прочь убигае» («Кужиль як прядут»).3 «Деревянные ноги, хоть все лето стой» (намек на то, что летом станок «отдыхает»), — говорит рязанская загадка про ткацкий стан, указывая на «ставы»—два деревянных бруска, имеющих по две «ноги» (в каждом сделано отверстие, куда вставляется вытесанная палка, сзади кладется
1 Ср. выражение «не припася основы, ткать не садятся».
2 Сюда же относится выражение, идущее из быта рогожников, применявших аналогичные приемы при тканье: поправиться «с кулька в рогожку». Ср. В. Добровольский, Кросна, «Этн. обозр.», 1902, № 1.
8 Ср. А. Сементковский, Малорусские загадки, Сборн. в память I Русского статистич. съезда, 1870—1872.
о ЗНАЧЕНИИ РАБОЧЕГО ФОЛЬКЛОРА ДЛЯ ИСТОРИИ ТЕХНИКИ 127
«навой», спереди «пришва»). «Какие зубы не кусают, не едят», говорится про бердо, имеющее вид длинного гребешка, у которого оконечности зубцов с обеих сторон закрыты палочками, куда продеваются нитки кросен. Ряд характерных загадок любовно отмечает особенности челнока, его внешнего вида, движения, положения в системе ткацкого стана; про челнок, имеющий вид бездонной лодки, в оба мысика которой упирается «прутик», рязанская загадка говорит: «желтенькая свинка, вырезана спинка»; новгородская загадка замечает: «слепой поросенок возле тына ползет», т. е. поперек натянутых ниток (или «бежит бесенок через темненький лесок»). Самарские, вятские, рязанские шутливые прибаутки загадывают про «нит» («нит» вяжется при помощи дбщечки из очень крепких ниток, наподобие цельной бахромы; в «нит» продеваются палочки; посредством шнурка «нит» привязывается к «к ру те л нам» или «котелкам»; при помощи «котелок» «нит» поднимается и опускается вниз):
Особый интерес представляют загадки, воспроизводящие самый процесс тканья, которые передают и такт ударов при работе на ткацком станке:1
1 Ритмы производственных процессов передаются и загадками, относящимися к прядильным и др. женским работам. Напр., мелькание мотовила при круговращательном движении, ускоряющемся или замедляющемся до остановки, воспроизводится в псковских загадках:
Вверх булды, Вниз булды, Перебулдышки.
Вверх бурды, Вниз бурды, По тем бурдам Вели бурды
Ногами пру, Брюхом тру, Где розинется, Тут ткну.
Четыре сестры Бегать шустры Одна за другой,
Не догонят ни одной
Четыре сестрицы Вперед гоняются, Одна другой Не догонит.
128
В. КАМЕНСКИЙ
Или:
Ногами топчу,
Другой потяну,
Животом нажму,
Два раза колону
Рукой шмыгну,
И опять начну.
Или:
Ногами мнет,
Расщеперит,
Брюхом трет,
Да и ткнет.
В этих
и аналогичных загадках с замечательной точностью
передаются и ритм, и самый
ход работы, в которой работник
или работница активно участвуют на каждом ее этане (ряд последовательно и одновременно осуществляемых движений при тканье: поднимание и опускание «ниченок» посредством надавливания ногами подножек, просовывание в образовавшийся от этого действия зев челнока с уточной нитью и пр.), являясь не только двигателем, но и применяя отдельные приемы—различные способы кидания «нита», хождения по поножам (напр., вместо обычных 2 «ниченок» применялись 3, 4 и до 12 с таким же числом подножек), от которых зависит рисунок ткани (ср. технические выражения: «кружками?, «рядками», «гречишной», «дорожками», «елкой», «рыбьей чешуей», «волной», «птицами», «зверями» и т. д. I
Характеристики ремесленных работ и орудий труда в фольклоре отражают кроме «виртоузности работника» значение и другого фактора, играющего на ряду с первым решающее значение в трудовых процессах ремесла, как бы они ни были элементарны, и обусловливающего производительность труда,— «совершенство» тех орудий, которые этот труд себе создал. Отсюда — обилие в социальной среде различных отраслей ремесленного производства характеристик тех элементарных орудий, без которых ни один ремесленник, согласно плотничьей поговорке, не мог бы существовать: «кабы не клин, да не мох, так бы плотник издох».
В фольклоре вообще и в частности в тех типах фольклора, которые здесь рассматриваются, находит себе широкое отражение еще одна характерная черта ремесленной техники — наличие «мистического» элемента, связанного со специфической замкнутостью ремесла, со значением мастерства в производстве, обладающего рядом секретов данной техники и их охраняющего.
О ЗНАЧЕНИИ РАБОЧЕГО. ФОДЬКЛОРД Д<£Я ИСТОРИИ ТЕХНИКИ 1£9
ртот элемент, типичный вообще для ремесленного, производства, особенно расцветает на почве производств, где в силу самого характера их (горное дело, химическое производство, металлургия, гончарное дело) основные природные или технологические процессы являются непонятными для донаучного сознания.1 Это можно проследить на примере отдельных ремесл даже в рамках промышленного капитализма, там, где машинная техника не успела еще разрушить промыслов, основанных на элементарных технических приемах. «Мистическая сторона» — мифология ремесла, тесно переплетаясь с технической основой, на которой она иозникает? позволяет делать заключения о реальных условиях, приемах и характере данного производства.
Ряд поговорок, пословиц, технических выражений из области гончарного ремесла Полтавской губ. связаны, с циклом мифологических образов, отражающих технологический процесс данного производства. Напр,, поверье гончаров, что так называемы^ «глузики» или «каменчики» (мелкие известковые крупинки, попадающие в гончарное изделие), которые должны были начать свое «прорастание» после «страшного суду», подвергшись действию огня, начали уже теперь «расти» (отсюда техническое выражение «каменці ростуть як печарыцЬ, т. е. шампиньоны), указывает на имевшее место при обжиге гончарной посуды явление: «каменьці» или «глузики», попавшие в изделие после обжига, напитавшись влагой, начинали разлагаться и выпирали стенки горшков.
На ряду с мифологией ремесла каждый промысел обрастает толщей специальных поговорок, технических выражений и пр., іі Нередко «таинственность», окружающая данное ремесло, бывает связана с самой обстановкой труда, с реальными условиями технической стороны производства. Такое значение имеют циклы поверий о горных «демонах», вредящих рудокопам, находящих отражение еще в металлургических трактатах XVI в., напр., у Agricol’bi, которые первоначально возникают в условиях примитивной техники горных работ при. недостаточном креплении и угрозе постоянных завалов подземных разработок. Мифология клинкового производства феодального общества, в частности техники закалки клинка, также тесно связана с самыми условиями производства в темной кузнице перед закалкой, искусственно затемняемой, благодаря плотной за- веске окон, для. того, чтобы глаз мастера мог различать «переходящую гамму цветов раскаленного металла» и безошибочно определить «цвет, необходимый для закалки». Ср. В.В. Арендт, О технике древнего клинкового производства, со ссылкой на. работу, Hutterot, Das japanische Schwert-Mitteilung der deutschen Gesellschaft fiir Natur- und Volkerkunde Ostawiens, В. IV.
Проблемы источниковедения, П
9
130
В. КАМЕНСКИЙ
характеризующих отдельные стороны данного производства. Те же, например, гончарные поговорки указывают на самые приемы н условия работы, намекая и на особые, так сказать, ((профессиональные вредности» данного производства. Выражение <сяк мази купыть, то краше и круг пропыть» указывает на работу с гончарным кругом, который, вращаясь на деревянном стержне, вставленном в деревянную же лунку, при работе без подмазки должен был ужасно визжать и скрипеть, трату же на подмазку гончары считали для себя роскошью, выражаясь словами приведенной поговорки, что если еще мази купить, то лучше и круг пропить. Другая гончарная поговорка «глухий горшки повиз» — намекает на глухоту гончаров (работавших без подмазки).
Серия пословиц рыболовного промысла указывает на основные виды рыболовства — на прикормку и механическое рыболовство («идет рыба на блевку, идет и на блесну») и на специальные приемы ловли («удилища выбирай по лову, а крючок по рыбе», «тонко ссучишь, скоро оборвешь, толсто ссучишь, ничего не поіімаешь», «за толстой лесой молено полежать, а за тонкой посидеть впору» и т. д.1
Поговорки, скороговорки, пословицы различных производств деревни, начиная от земледельческих работ и кончая отдельными деревенскими промыслами, передают характер этих производств, отражая ритмы и музыку соответственных трудовых процессов: переменный такт ударов цепов при молотьбе, взмахи и посвистывание косы при косьбе, отбивание кос, своеобразный ритм ударов молотка при забивке обручей на бочки, музыку деревенской кузницы, работу по подъему воды из колодца, звон молочных струй при доении.2
1 Ср. Н. Домбровский. Рыболовные пословицы, журн. «Охота», 1891, декабрь.
2 Молотильные загадки Псковской, Самарской, Владимирской губерний, указывающие на орудия производства, в сатирической форме передающие характер работы отмолота снопов:
1) На Поляне,
На кугане Подрались дворяне.
Не видать ни костей,
Ни мастей,
Только видно где дрались.
2) Вились попы, Перебились попы, Переко л отились. Пошли попы, Неревешались.
О ЗНАЧЕНИИ РАБОЧЕГО ФОЛЬКЛОРА ДЛЯ ИСТОРИИ ТЕХНИКИ 131
В содержании их отражаются отдельные детали производств и технических приемов. Ряд земледельческих загадок намекает на различные способы кладки сжатых снопов в «крестцы», «бабки», «суслоны» по числу и расположению снопов в различных местностях: «на четыре брата пятый вверх ногами посажен», «девять братьев под одной маткой от дождя укрываются», «по волотке (верх снопа) сноп, по снопишку копнишка, из сно- пен одонье» и т. д. Выражение «хохлацкий цеп на все стороны бьет» указывает на особый способ молотьбы «через руку». В повсеместно распространенных в районах ручной молотьбы цеиами или палками молотильных загадках передаются, подобно как и в молотильных песнях, ритмы работы, а также отдельные технические детали производства. Например, самарские стишки:
Тороча, тороча,
Одна нога короче,
Полез под овин,
Оста ль ну сломил,1
указывают на особенность некоторых овпнов, которые в ряде областей делались в яме до глубины 5—6 арш. и имели еще так называемый «подлаз», шедший вдоль всего овина, через который проходили, «подлазили» внутрь овинной ямы «под овин» для разжигания огня.2
Прежде чем переходить к следующей стадии мануфактурного производства, отметим особо стоящие любопытные образцы ре-
3) Летят гусыш Дубовы носки,
Говорят — тототы, тототы.
Звукоподражательные сенокосные Псковской, Петербургской и Минской губерний:
1) Щука ныряет, Лес погибает.
Доильные:
2) Сорочка В осочке Посвистывает.
Села баба на сгибень, Промежу ногу бубень,
В обе руки тарабукн, Зачала играть в бубунь.
и т. д.
1 Садовников. Загадки русского народа, № 187.
5 Попов. Хозяйственное описание Периской губерьии, т. II, стр. 80.
9*
132
В. КАІІВНСКИЙ
месленного фольклорного творчества — явления звуковой уличной рекламы — выкрики странствующих ремесленников, оригинальные для различных категорий производств и для разных районов, своеобразные мелодические рисунки которых входили в качестве необходимой составной части в уличные симфонии различных городов.1
В этих коротких напевах уличной рекламы находят себе отражение отдельные мелкие черты, характерные для данных простых производств, с их элементарными трудовыми процессами и приемами. Поэтому они и могут представлять известный интерес для истории техники.
Вырастающее на технической основе ремесла, но обладающее специфическими особенностями мануфактурное производство также находит отражение, как и ремесло, прежде всего в трудовой песне. Английская поэма о суконной мануфактуре XVI в. говорит, между прочим, о том, что работа женщин-прядильщип сопровождалась песней. В песне рабочих стеклодувов на русских стекольных фабриках 80-х гг. XIX в., организация производства на которых находилась на уровне мануфактуры, говорится о пении песен «при стекольпом деле».
Рабочая песня мануфактуры имела своеобразные черты, обусловленные прежде всего ее специфической ролью как организующего начала в условиях мануфактурного разделения цельного в ремесле производственного процесса на отдельные функции к объединения в одном помещении «частичных рабочих», между которыми они распределяются. Так, например, трудовая песня стекольщиков пелась всеми рабочими данной мастерской, выполнявшими разлитые функции и объединенными в несколько однородных рабочих групп, расположенных вокруг «лавы» — печи, где производилось выдувание (группа состояла из одного обдсльщика мастера, двух выдувальщиков, одного относчика іі «Чинить, паять, кастрюль, лаханки»...— выкрикивал петербургский паяльщик. «А вот казаны, тазы починять», — крича і в Новочеркасске молодой парень, собирающий для починки худые ведра, кастрюли, тазы и пр., неся на длинной палке за спиной разбитый «казан» (котел). «Встав і ять стекла», — повторяли по разновіу свой речитатив в разных городах стекольщики. «Тэчпть кожи, ножницы, тэчить и быритвы править», «Тачить ножницы, ножи тачить», — выкрикивали точильщики, путешествовавшие со своими станками через плечо. (Ср. Труды музыкально-этнографической комиссии, состоящ. при Этнограф, отд. ИОЛЕАЭ, т. I).
О ЗНАЧЕНИИ РАБОЧЕГО ФОЛЬКЛОРА ДЛЯ ИСТОРИИ ТЕХНИКИ 133
тальника и одного формодержателя мальчика). Песня ритмически яаправляла и объединяла работу отдельных рабочих в каждой бригаде, при параллельном ходе процесса во всех рабочих бригадах. Куплет запевалы сменялся припевом, подхватываемым стеклодувами, после которого следовали а глубокий вздох» («вздох старика», как говорит трудовая песня) п акт выдувания.
Здесь, в стекольном производстве, как и в мануфактуре вообще, рабочий еще не подчинен своему орудию (как в машинном производстве), поскольку биологические функции рабочего составляют основу производствен пых процессов («чтобы стекла выдувать»,— поет стеклодув, — надо сделать «вздох старика»), но *в то же время он подчиняется общему ритму работы всей мануфактуры в качестве одного из звеньев, включенного в общий процесс, осуществляемый различными группами специализированных рабочих, строго соотносящихся между собой количественно, соответственно относительной продуктивности каждой частичной операции. Как и при простой кооперации, у стеклодувов благодаря песне устанавливается общий ритм работы, однако на более высокой основе расчленения производства на отдельные операции — у стекольщиков последовательно (различными рабочими) и одновременно (разными бригадами) осуществляемыми.1
В условиях мапуфактуры с ее разделением производства на отдельные звенья и процессы со строго определенными количественными соотношениями между ними, которые, однако, в противоположность машинному производству должны реально осуществляться за счет индивидуальных усилий отдельных рабочих, огромную роль приобретает проблема подгоняния (система наказаний, штрафов, сдельщина и пр.). Трудовая песня^ как и при простой кооперации, выступает здесь в качестве орудия подгоняния, однако в условиях более сложного производственного процесса, противостоящего рабочему как внешняя принудительность Системы (общее с машинной техникой, чем определяется своеобразное техническое назначение песни) и в то же время не теряющего, в виду своей биологической основы, характера живого труда (общее с ремеслом, чем обусловливается иепхо-физио- логпческая возможность песни в условиях мануфактуры).
1 Анализу рабочих песен стекольщиков, на основе публикации собранного мной материала, я предполагаю посвятить специальную статью.
134
В. КАМЕНСКИЙ
Приведенное выше выражение из рабочей песни стекольщиков «вздох старика» указывает еще на одну характерную черту мануфактурного производства, основанную на разделении функции между «частичными рабочими» — одностороннее напряжение сил, определенных способностей отдельными специализированными рабочими с его разрушительным влиянием на организм (можно указать своеобразный рабочий «фольклор» намогильных надписей рабочих-стекольщиков на рабочих кладбищах при стекольных заводах, указывающий на предельный обычно для страдавших легочными болезнями стеклодувов возраст жизни до сорока лет).
В качестве образца рабочего фольклорного творчества, характеризующего мануфактуру на начальных стадиях развития СО стороны ее социально-экономического уклада в условиях перехода от ремесла1 можно привести один русский памятник конца
XVIII — начала XIX вв., связанный с быстрым ростом железного производства с. Павлова в XVIII в., на основе того превращения производителя ремесленника в капиталиста — владельца мануфактуры, которое выражает революционизирующую форму перехода от ремесла к мануфактуре.1 2
Этот памятник, представляющий собой «подметное письмо», написанное в стихах и вывешенное в 1800 г. «неведомо кем» на
1 В трудовой фольклоре отражаются и! параллельно идущие процессы; капиталистического разложения деревни, связанные с развитием «отхожих промыслов», отливом населения из деревни на заработки в город, на заводью («батюшка Питер бока наши повытер, братцы-заводы унесли годы, а матушка канава совсем доканала»), на юге России, уже в последней трети
XIX века, в районы крупных машинизированных помещичьих хозяйств (южно-русские «заработные песни»).
2 Так наз. «оптовые ремесла», по своей технической организации основанные на детальном разделении труда мпжду отдельными «кустарями», по социально-экономической же сущности связанные с полным подчинением «кустаря» капиталу, обрастают широкой толщей трудовою фольклора. Вместо или на ряду с географическими промысловыми прозвищами — шуточными эпититаии, которыми характеризуются отдельные хозяйственные районы, с господствующими в них производствами («уломский гвоздь» — череповецкий кузнец гвоздарь и т. д., возникают эпитеты, поговорки и пр., характеризующие типичные формы технической стороны мануфактурного производства, н пр., связанное с разделением труда появление «виртуозов» этого разделения («блоху на цепь посадили»—про «стальные д>ши» — тульских кузнецов; художественная обработка мотива — в рассказе «Левша» Н. С. Лескова), а также те социально-бытовые условия, в которые облекается этот «худший вид капиталистической эксплоатацшз» («не кует железо» молот, кует кузнецов голод» и проч.).
О ЗНАЧЕНИИ РАБОЧЕГО ФОЛЬКЛОРА ДЛЯ ИСТОРИИ ТЕХНИКИ 43$>
торговой площади с. Павлова «в виде ругательного отмщения* против местных богатых владельцев железных мануфактур, отражает ту социальную борьбу, в условиях которой совершался указанный переход от техники ремесла к мануфактуре,1
Документ начинается словами:
((Сколько ужа время, братцы, прошло,
Столька крови никогда из бедных не протекло*.
Прокламация вскрывает социальное расслоение и антагонизм, которые развились в условиях быстрого роста промышленности «русского Шеффильда» в конце XVIII в., характеризуемого выделением из среды местных ремесленников — кустарей заводчиков с многотысячными капиталами (Варыпаевы, Безбряз- говы, Акифьевы). Будучи крепостными гр. Шереметевых, они сами имели своих крепостных рабочих и фактически захватили в свои руки местную администрацию, в компетенцию которой входило, между прочим, разбирательство отношений между рабочими и их «хозяевами*, с цравом, по указанию последних, сажать рабочих под караул. В стихах описываются подвиги одного из таких представителей местного капитала, Семена Безбрязгова, который «из бедных кровь выпивает», их «до конца разоряет», расправляясь в то же время с ними, как с «бунтовщиками». Анонимный автор дает ему совет:
Ты иша и сам молад, в евте бы дела не вступал,
и беднась бы до конца с малыми детми не разорял.
Прокламация заканчивается словами:
А кому годна читай а письма нихто не снимай,
Но и само сниметца,
Когды везде ево слава умножитца,
До бедных такова крови пролития Ему будет честь, а бедным слезы.
В рабочем фольклоре конца мануфактурного периода находят отражение своеобразные сдвиги, происходящие в недрах мануфактурного производства, связанные с появлением накануне про-
1 Напечатан в очерке П. Фейнштейн. «Седо Павдово в начаде XIX в.» Изд; Истор. бытов. отд. Русск. музея, 1926 г.
136
В. li A M К Н С К U Іі
иышленного переворота ряда мапїин, которые служат выражением тенденции разрешить старыми средствами, путем их количественного усиления, новые задачи, возникающие перед производством (установка гигантских деревянных клинчатых воз- духодувных мехов старого типа при английских домнах накануне изобретения цилиндрической поршневой воздуходувки, с целью повысить силу дутья; огромное увеличение размеров — до 10 м. п более в диаметре водяных колес на металлургических заводах с той же целью и на рудниках для увеличения мощности водоотливных машин, по мере углубления шахт, накануне применения паровоіі машины Уатта в металлургии и горном деле и т. д.).
Особенность всех этих конструкций заключается в том, что не давая технически ничего принципиально нового, они в грандиозном мас штабе воспроизводят типичные машины или орудия, применявшиеся в мануфактурном производстве, что и отмечается в характерных ((машинных прозвищах», возникающих в рабочей среде данных производств, — «слоновая машина», построенная русским гидротехником Фроловым в 1783 г. на З^есгорском руднике на Ал гас,— гигантская вододействующая водоотливная машина с колесом, равным по размерам пятиэтажному дому (15 м в диаметре),1 ((Gercule si g» (геркулесова палица),1 2 установленный в конце XVIII в. в «Якорной кузнице» Сидерфорского завода в Швеции, монополизировавшего якорное производство в стране, молот, который, будучи подвешен над наковальней, поднимался усилием многих рабочих и спускался мастером в точку, где производилась сварка, и т. д.
1 А. Карпинский. Биографическое известие о жизни К. Д. Фролова, Горный журнал 1827 г., кн. VII.
2 Sixsten Konnow. Pelir Hillestrom ocli liaus bruck8 ocli. Следует оговориться, однако, что характер этого а прозвища» если и допускает возможность выведения его из рабочей среды, то из верхушки ее, состоявшей ИЗ квалифицированных мастеров —потомков тех «валлонских кузнсгов», которые в XVII в. занесли в Швецию «валлонский способ» переделки железа вместе с множеством французских технических выражений, вошедших в рабочий язык; отметим, что в ряде случаев, как например, в последнем прозвище ясно отражается ЬнрсдеАенная тенденция мануфактурного производства — стремление найти «выход к Машинному» путем освобождеї ия человеческой руки от ее ограниченности* создания механически работающей руки (ср. ук. работу Э« Лейкина). Показательно, что, наир., этот мо ;от мануфактурного производства, перешедший из рук единит ого кузнеца к коллективному молотобойцу, с кинематической точки зрения представляет прототип парового молота.
о ЗНАЧЕНИИ РАБОЧЕГО ФОЛЬКЛОРА ДЛЯ ИСТОРИИ ТЕХНИКИ І37
В прозвищах машин отражены те специфические процессы, которые характеризуют, с одной стороны, превращение орудия к машину на почве мануфактуры, отчасти и ремесла (Нревраще- Ьие орудия ремесленника в машину в тех элементарных трудовых процессах, где рабочий действовал на орудие как простая двигательная сила, — переход, не революционизирующий производства), с другой — превращение орудия ремесленника, которым он непосредственно воздействовал на предмет '*руда, в машинное орудие,—переход, революционизирующий производство, составляющий исходный пункт промышленной революции.
Образцом первого типа превращения может служить, например, переход от ручного молота в металлургии к вододействую- Щему, который в отдельных странах и промышленных районах происходит на протяжении нескольких столетий. Однако сущность этого перехода, не революционизирующего, производства, остается повсюду одинаковой и прекрасно выражена в одном из русских машинных прозвищ, относящемся к водяному молоту, ft описании железного производства при Соловецком монастыре 1705 г. упоминается в числе оборудования осмолот большой, именуемый казак, которым тянут железо водою» («Опись вотчин Соловецкого монастыря 1705 г.»). «Казаками» назывались в XVI— &VII вв. на севере Московского государства вольнонаемные рабочие различных промыслов.1
Перенесение названия рабочего молотобойца на вододействую- |цйй молот выражает сущность указанног6 превращения орудия ремесленника в машину, не революционизирующего производства, заключающегося в простой замене двигательной функции рабочего силой механического, в данном случае, водяного Двигателя.
Напротив, ряд рабочих прозвищ машин иАй орудий эпохи Промышленной революции отражают отмеченный революционизирующий характер новых машин-орудий, вырывающих орудие Пз рук рабочего и превращающих его в автоматически действующее орудие машины.
Вместо эпически внешнего описания Мануфактурных машин; часто облеченного в образную форму, иногда (в случае загадки,
1 В. Кашин. Крестьянская железоделате іьная промышленность на побережье Финс кого залива по писцовым книгам 1500—1505 гг. Проблемы исто.. pfcfc докапиталистического общества, 1934, № 4, ctjp. ЗІ.
138
в. клнвнский
поговорки и пр.) подражающего ритму и музыке работы (ряд мельничных загадок и поговорок о водяном двигателе вообще: ((ОДИН говорит—полежим, другой говорит — побежим, третий говорит — повертимся», «трах, тарарах, стоит дом па горах, вода брызжется, борода трясется», «сидит старик над водой, трясет своей бородой...»), новые «прозвища» машин-орудий подмечают самую сущность вновь возникающих машин и значение прои^- веденного ими в производстве переворота.
В прозвищах машин, загадках, скороговорках и пр. ремесла и мануфактуры отражается роль машины как движущей силы, самих движений ее; здесь же внимание заострено на исполнительном механизме: откуда исходит переворот, поскольку к «машинному орудию» переходят те функции, которые в условиях ремесла и мануфактуры выполнялись рабочими аналогичным ручным орудием. Ряд «прозвищ машин» фиксируют этот момент превращенпя ремесленного орудия в машину.
В названии «going саге», данном английскими рабочими мод- слеевскому суппорту, произведшему переворот в области холодной обработки металла и положившему начало капиталистической технике в качестве основы для «машинного производства машин», выразилась главная идея новой конструкции, заключающаяся в принципе самоходности, который явился определяющим для дальнейшего развития техники холодной металлообработки и для изменения положения рабочего у машины.
Название «Nasmith steam arm», данное рабочими Несмитовой строгальной машине, фиксирует, так сказать, второй этап переворота— применение нового механического двигателя (паровой машины) для приведения в действие орудия, перешедшего от рабочего к машине, превратившегося из карликового орудия рабочего в циклопическое орудие машины (в руку паровой машины). Повидимому, в этих «прозвищах», как, например, в последнем, можно усмотреть и намек на еще не порванпую связь новой машины со своим ремесленным образцом, поскольку, например, «паровая рука» еще не успела всецело определиться в своей форме имманентными законами механики, а также, быть может, намек и на ту роль, какую новые машины должны были сыграть и действительно сыграли, как, например, та же «паровая рука» Несмита, по ут ерждению и самого ее изобретателя, в качестве орудия борьбы капиталиста-заводчика против бастующего рабочего. Аналогичный материал несомненно мог бы быть обнару¬
О ЗНАЧЕНИИ РАБОЧЕГО ФОЛЬКЛОРА ДЛЯ ИСТОРИИ ТЕХНИКИ 139
жен и в других отраслях производства. Особенно интересно было бы произвести розыскания в отношении текстиля для начального периода изобретения главнейших машин, вводящего в эпоху промышленного капитализма.1
Если рабочий ремесленник, любовно наблюдая за действиями своего орудия, подмечал его движения, часто изумляясь его устройству и ловкости, — оно, как живое, стоит (ткацкий стан), как свинка бежит (челнок с уточной нитью), как голубочек шмыгает под лубочек (кочетыг для плетения лаптей)..., то машинный рабочий, как перед непонятным, останавливается перед новым орудием труда — машиной, в которую вложена человеком «хитрость разума», использующая различные свойства тел в соответствии со своими целями, без непосредственного участия рабочего в процессе, и заставляющая их как силы действовать на другие тела.1 2
Удивление перед автоматически действующей на основе внутренней закономерности машиной, подчиняющей себе живой труд (в противоположность обратному отношению в ремесле), отражено в характерной русской «машинной загадке»: «с одного конца хиіро, с другого мудренее того, в середине ум за разум заходит».3
Говоря о рабочем фольклоре промышленного капитализма, следует прежде всего указать на то, что трудовая песня как элемент и фактор производственного процесса исчезает в новых условиях, становясь технологически ненужной и физически и психологически невозможной в реальной обстановке «машинного производства машин», с преобладанием прогрессивно уско¬
1 В качестве примера можно привести истолкование прозвища «mule», идущего из среды английских текстильных рабочих, прядильного ставка Кромптона, как машины-мула, соединившего в себе элементы своих предшественников— «jenny» Харгревса и «water frame» Аркрайта. Ср. Н. Gib- bine, The industrial history of England, 1890, стр. 158.
2 Ср. определение машины у Гегеля, приведенное в пятой главе «Капитала» Маркса.
3 Следует отмстить, однако, что эта загадка имеет несколько специфический характер, характеризуя, повидимому, тот процесс преобразования отсталого хозяйства, на основе импортной техники в условиях повторяющегося последовательно в различных странах промышленного переворота, при котором данная социальная среда сразу приходит в соприкосновение с уже высоко развитой техникой машинного производства.
V40
в. кХмкнский
ряющихся ротационных движении, в заглушающем Человеческий голос грохоте, треске и мелькании вращающихся валов* трансмиссионных ремней и шкивов* автоматически действующих 'Машин-орудий.
В рамках новой общественной формации, вместе с исчезновением трудовой песни* отображавшей характер трудовых процессов домашинного производства, сужается вообще до минимальных пределов значение фольклорных источников для изучения техники (в узком смысле), которая на новоаі этапе развития производительных сил основывается *на применении законов естествознания к производству.
При этом, однако, не только не умаляется, но возрастает роль рабочего фольклора как источника для характеристики социального отношения машинного рабочего к технике, вместе с возрастанием социальной заостренности песни и прогрессивно идущим расширением общественно-политического кругозора рабочего, на фоне отражения в фабрично-заводской песне и других про- явлениях рабочего фольклорного творчества техники со стороны тех социально-экономических моментов* которые Характеризуют машинный способ производства.
Если взять эпоху промышленного переворота, то очень характерной для движения техники в эуот период представляется сама тематика Некоторых рабочих пеісен Ь то Глубокое осознание грандиозных сдвигов в хозяйственной жизни, обусловленных великими техническими изобретениями ЭТОГО времени, которое в них проявляется. Так, например* на ббіщем фоне невиданно быстрого развития английской Металлургии, на 'основе применения минерального топлива сначала в доменном, а затем в переделочном процессе (пуддлингование), развития новых металлургических центров в стране, образования крупных капиталов и первых намечающихся географических перемещений металлургических центров (в международном масштабе) в песне рабочих Вилькипсоновского завода — одного из самых передовых английских производств, где нашли себе применение все нововведения металлургической техники этого времени* — дается оценка происшедшего переворота, начиная от указания причин, вызвавших появление пуддлингования в условиях крайнего оскудения древесного топлива в стране, до предвидения наступления огромных сдвигов в мировой металлургии (победы английского железа над шведским К русским).
о ЗНАЧЕНИИ РАБОЧЕГО ФОЛЬКЛОРА ДЛЯ ИСТОРИИ ТЕХНИКИ 14І
That the wood? of old England, would fail did appear Дпф tough i^on was. scarce, because charcoal, was dear,
By puddling and stamping he prevented that evil,
So the Swedes and the Russians may go to the. devil.1
Машинная техника, научно-организованная система массового производства, основанная на использовании новых мощных энергетических рессурсов, в которой роль рабочего деградирует до степени простого придатка к машине, противостоящая рабочему как капиталистическая система присвоения {(прибавочного продукта», олицетворяется в рабочей песне первоначально в образе «хозяина», который является воплощением социальной роли машинного производства.
Идущая вслед за технической нивеллировкой в условиях порабощения живого труда машиной нивеллировка жизненного уровня рабочих, доведенных хищнической эксплоатацией труда до состояния пауперизма, приводящего к отчаянию и деморализации, отражается в рабочей песне в виде горькой иронии над своей нищетой:
Что за хваты, за ребяты
У живут,
Носят ситцевы рубашки,
Об семидесят заплат...
Иногда песня облекается в форму добродушной автосатиры: пример, песня шахтера, который с приходом ((праздника воскресенья»... «уже до света пьян»...
В кабачок бежит детина,
Словна маковка цветет,
С кабака ползет детина,
Как лукошечка гола.
Ой гола-гола-гола,
В чем мамаша родила...
В рабочей песне, направленной против «хозяина», проходит другая, тесно переплетающаяся с ней характерная тема: возмущение против машин и всей системы машинного производства,
^Приведено в книге Afihton’a: Iron ад& Steel;in the industrial revolution, 1924.
142
В. КАМЕНСКИЙ
олицетворяемого в образе «завода» как материальной основы капиталистической эксплоатации, обусловливающей проклятые условия труда1 и прямой физический ущерб в виде массового травматизма. Ненависть против фабриканта сливается с возмущением против машин, против завода.
Лето красное проходит,
Зима морозна настает,
Ай ли, катай ли, покатывай, катай. ч Зима морозна настает,
У фабричных сердце мрет.
(Припев)
С полуночи встает,
На работу поспевает.
(Припев)
На машине задремал,
Праву ручку оторвал...
(Припев)
А в народе говорят, |
Фабриканта все бранит.
(Припев)
А постылый ты завод Перепортил весь народ.
(Припев)
Перепортил, перегадил...1 2
1 Ср. песнь шахтеров: «Что шахтерска жизнь проклята, кто не ведает про то»... поет рудничный рабочий, рассказывая о своей работе день и ночь «словно в каторге всегда...»
2 Здесь другой по сравнению с указанным выше в толковании машинного прозвища строгальной машины аспект той социальной борьбы вокруг машины, которая возникает с началом машинного производства и которая связана со значением машинного производства как материальной основы капиталистической эксплоатации. Там (в прозвище) машина выступала как орудие эксплоатации капиталистом рабочего; здесь — как объект «борьбы против машин» рабочих, характерной для начальных стадий развития машинизма.
о ЗНАЧЕНИИ РАБОЧЕГО ФОЛЬКЛОРА ДЛЯ ИСТОРИИ ТЕХНИКИ 143
Этот мотив может быть прослежен на почве развития иро¬
ничных производств (ср. выражение: <ся ослеп на оба глаза у мартеновской печи»...)
Рабочая песня, возникающая в социальной среде различных производств, трансформирующаяся часто при полном переосмыслении всей образной системы при переходе из одной социальной среды профессиональных рабочих в другую, с отражением соответствующих технических моментов, характерных для определенных отраслей производства, подвергается в настоящее время и собиранию и всестороннему изучению в рамках всего периода капиталистического производства, так же как и советский рабочий фольклор, в котором находят отражения различные моменты, связанные с осознанием роли техники в реконструкции хозяйства и быта, изменения психологии, в частности советской деревни и т. д. (указано в статье Ю. И. Соколова, Песни фабрики и деревни, Вестник проевещ., 1925, № 14).
Эти материалы, так же как и другие виды рабочего фольклорного творчества, должны быть изучены и в качестве источника для истории техники.
рабочей песни, бытующей в рабочей среде раз-
о
Б
З
О
р
ы
г. кочин
ПИСЦОВЫЕ КНИГИ В БУРЖУАЗНОЙ историографии
Писцовые и переписные; книги дошли до нас в числе, превышающем несколько тысяч. Включая описания почти всей территории Московского государства за период с конца XV по XVII в., они дают ценнейший материал' для изучения социально-экономической жизни сельского и городского населения. Писцовые кпиТи составлялись по указу государственной власти и лишь в редких случаях по частному почину феодалов. В них мы находим описание поселений, вотчин, поместий и крестьянских хозяйств, а в городах — и сведения о различных предприятиях городского населения; в них указывается мощность хозяйств, размер обложения в пользу государственной власти, доходы в пользу феодала, перечисляется тяглое, а, отчасти, и нетяглое население. Вотчинные писцовые книги, возникавшие по частному почину, служили целям более точного учета мощности хозяйств, входивших в состав вотчины, а вместе с этим п целям раскладки тягла внутри вотчины.1
Переписные книги меньше говорят о хозяйстве, но подробнее описывают тяглое население и часто поименно, с указанием возраста, перечисляют всех мужчин.
Писцовые и переписные книги возникли из нужд государственной власти, из насущных потребностей господствующего класса. Основная их цель — кадастр — совпадает с задачами учета земельного хозяйственного фонда в интересах наиболее эффективного его использования. Процесс усиления феодальнокрепостного гнета в XVI—XVII вв. вызывает необходимость закрепления п узаконения успехов феодалов. Писцовые и переписные книги фиксируют новые складывающиеся отношения іі Б. Д. Греков. Вотчинные писцовые книги. «Сборник статей по русской истории, поев. С. Ф. Платонову», Л., 1922, стр. 181—191.
ПроОхемы источниковедения, II 19
146
г. ко чин
зависимости крестьянина и играют в конце XVI и в XVII в. роль крепостных актов.1 Писцовые и переписные книги составлялись и в форме валовых описаний, охватывая одновременно большие территории, и в форме отдельных описаний мелкого мае штаба.
Исключительный объем материалов этих источников, віаесо- вый характер фиксируемых ими наблюдений, сосредоточение на вопросах экономических, особое внимание к широким массам тяглого населения, — на определенном этапе развития русской историографии стали вызывать повышенный интерес к писцовым книгам, сопровождавшийся большими разногласиями в оценке их.
I
В начальный период развития русской исторической науки и в период господства официальной историографии Карамзина изучавшей даже не столько историю «государства российского», сколько историю «государей российских», такой источник, как писцовые книги, был ненужен.
Они были хорошо известны русскому дворянству и в XVIII, и в XIX вв., но не как исторический источник. Генеральное межевание XVIII в., закреплявшее за русскими помещиками огромные пространства освоенной крестьянской земли и земли никем не освоенной, не могло но использовать результатов и опыта аналогичного и весьма удачного для феодалов мероприятияМосков- ской Руси — хозяйственных переписей XVI—XVII вв. Писцовые, переписные и межевые книги были основными удостоверительными актами на земельное владение прп генералы ом межевании.8
Помещики знали писцовые книги как акт, удостоверяющий древность их рода, их права на поместье; с писцовыми книгами считались и гражданское право и земельное законодательство.1 2 3 «Роль удостоверительного документа сохранялась за писцовыми книгами во всю первую половину XIX в., и в ней совершенно растворялось значение их как исторического источника.»4 * Упо-
1 Д. Я. Самоквасов. Арх. матер., т. II, М., 1909, стр. 16, 22, 24—25.
2 ИСЗм т. XVIII, 1766 г., 25 мая, «Пнстржция межевым губернским канцеляриям ..гл. I и II; гл. IV, пп. 1,23, 24; гл. IX, пп. 1 и 9; И. Е. Герман. Материалы к истории генерального межевания в России, «Известия Кон- стантиновского межевого института», Вып. 1—2, М„ 1910—1912.
3 Ма 'иновский. Исторический взгляд на межевание в России до 1765 г., СПб., 1844.
4 «Описание документов и бумаг, хранищпхея в Моек, архиве мин.
юстиции», СПб., 1869, кн. 1, стр. 1.
ПИСЦОВЫЕ КНИГИ В БУРЖУАЗНОЙ ИСТОРИОГРАФИИ
147
пинания в исторической литературе о писцовых книгах в этот период попадаются лишь изредка и но на главной дороге исторической науки. Так, наир., в 20-х гг. В. Верх ставил вопрос о писцовых книгах как материале для статистики России.1
Впервые с писцовыми книгами знакомят нас не историки, а архивисты: в начале 40-х гг. П. Ивановым издаются обозрения писцовых книг по Новгороду и по Московскому уезду;2, им же в 1840 г. безрезультатно поднимается в Археографической комиссии вопрос об издании писцовых книг.1 2 3
На грани нового этапа в изучении писцовых книг, связанного с появлением буржуазной историографии, стоит речь К. А. Неволина «Об успехах іенерального межевания в России», произнесенная на акте Московского университета в 1847 г. Декларируя, что «собственность поземельная» есть «прочное основание всякой собственности», что «установление границ поземельного владения принадлежит к числу самых первых условий существования и развития человеческого общества», Неволин указывает, что «древние акты государственного межевания [писцовые книги. — /’• /Г.] представляют богатейший запас сведений по части государственного и народного хозяйства прежнего времени».4 В условиях распада феодально-крепостной системы эго внимание к «земельной собственности», к «государственному и народному хозяйству прошлого» легко объяснимо. Ученый-правовед говорит о том, что в ближайшие годы становится центром общего внимания и предметом дискуссий.
В 50-х гг. появляются первые научные издания писцовых книг. Э^о было время, когда крестьянский вопрос овладел помыслами всех и отодвинул на задний план остальные вопросы. Один пример из истории разработки писцовых книг показывает нам и остроту переживавшегося в 50-е годы политического момента, и непосредственную зависимость публикаций исторических источ¬
1 В. Берх. Путешествие в гор. Чердмнь и Соликамск для изыскания исторических древностей, СПб., 1821, стр. 199—200.
2 П. Иванов. Обозрение писцовых книг по Новгороду, М., 1841. Обозрение писцовых книг по Московскому уезду. М., 1840.
3 Прот. засед. Археогр. ком., в. I, СПб., 1885, стр. 553—554 (Засед. 6 февраля 1840 г.).
* К. А. Неволин. Полное собрание сочинений, т. VI, СПб., 1859, стр. 431—433.
10*
148
Г. К 04 ив
ников от политической настроенности. Вопрос касается издания писцовых книг Археографической комиссией. Археографическая комиссия была строго реакционным чиновничьим учреждением, где «высочайшее повеление)) охраняло людей от необходимости ставить л разрешать какие-либо вопросы. Мы уже указывали на отказ Археографической комиссии, мотивированный «высочайшими)) предначертаниями, издавать Казанскую писцовую книгу. П. Иванов вторично в 1848 г. — и на этот раз через министра народного просвещения — обращается в комиссию с подобным же предложением и получает тот же ответ из высочайшего рескрипта: «Писцовые книги поименованы последними в числе исторических материалов, назначенных к печатанию)).1 Через десять лет в 1859 г. комиссия «положила присту-і пить немедленно к изданию писцовых книг)). «Кроме; важности для русской науки, эта издание соответствует и современным требованиям русского общества, которое С полным: вниманием и обдуманностью стремится к разрешению одной из: важнейших задач нашего времени»,1 2 — так заговорили о писцовых книгах в Археографической комиссии. В писцовых книгах «нередко встречаются драгоценные указания на экономический быт разных сословий .. •, писцовые книги разъясняют во многом1 ту взаимную связь, в какой находились в древней России различные классы общества, в особенности! сословия земледельцев* и землевладельцев, независимо от начала укрепления...»3 Не случайность, что двое издателей писцовых книг4 оказываются представителями «славянофилов», в этот период наиболее активно выступавших в дворянской публицистике. Искание самобытных «земских начал» ведет славянофилов в Московскую допетровскую Русь. Самый выбор Беляевым для издания новгородских писцовых книг следует объяснить желанием дать яркие примеры отражения «земского начала». На основе писцовых книг Беляев утверждает о наличии общины и «мирской раскладки при платеже податей,
1 Прот. засед. Археогр. кеш., вып. П, СПб., 1886, стр. 383.
2 Нов горо іские писцовые книги, изд. Археогр. комиссиею, т. I, предисловие, СПб., 1859.
3 Ibid.
* И. Д. Беляевым изданы: писцовые книги Вотской пятины 1583 г.; «Временник Общ. ист. и др. росс.», 1850, кн. 6, и писцовые книги 1498 г.; «Временник», 1851, кн. 11 и 12; а Б. Елагиным — Белевская вивлиофика, М„ 1858.
ПИСЦОВЫЕ КНИГИ В БУРЖУАЗНОЙ ИСТОРИОГРАФИИ 149
предоставленной общинам».* Указывая на особенности Новгородской земли, Беляев • делает догадки о сильных мерах, какие сбыли приняты в. кн. Иваном Васильевичем для уничтожения древнего новгородского быта в самом существенном и важном вопросе—иметь или не иметь народную собственность»/ т. е. черные земли. Интерпретация материалов писцовых книг у Беляева служит для мотивировки славянофильских взглядов на сельскую общину, на отношения зсмлевладельца-помещика с крестьянами.
Издание писцовых книг в 50-е годы —это мобилизация источника в условиях напряженной классовой борьбы. Славянофил И. Елагин, издающий ио настойчивому желанию И. В. Киреевского «Белевскую вивлиофику»/ на ряду с общими рассуждот ниями о своевременности издания писцовых книг, уже в предисловии указывает и на «мудрость наших предков» (допетровской 4>уси) и на ряд наблюдений по материалам изданных писцовых книг, которые должны убедить в губительных последствиях неустойчивой национальной политики конца XVII в. Н. Елагин не был искусным публицистом; он не имел данных, чтобы достаточно выгодно использовать издаваемый источник. Эту работу срочно выполняют другие* «Белевская вивлдофика» о писцовою книгою Белевского уезда появилась для того, чтобы послужить славянофилам в наиболее ответственный период их политической деятельности. • (
> Свежий и богатый материал Белевской писцовой книги дал возможность одному из столпов славянофильства К. С. Аксакову выступить заново перевооруженным1 * * 4 в защиту н общих теоретических установок славянофилов и практических предложений, выдвигаемых по крестьянскому вопросу, т. е. в защиту, своей политической программы. Указывая на ценность писцовых книг как источника и на большое значение переписей XVI — XVII вв^, К. С. Аксаков особенно подчеркивает «огромные труды нашей
1 И. Д. Беляев. О поземельном владении, в Московском государстве. «Временник», 1851, кн. It, стр. 78—79.
. з ibid. • • . і
8 Белевская вивлиофика, издаваемая Н. Елагиным. Собрание древних памятников об истории Белева и Белевского уезда. Список с писцовой книги Белевского >езда, т. I и И, М., 1858. Предисловие во П томе.
4 По поводу Белевской вивлиофики, изданной Н. Е. Елагцным. <Пол- пое собрание сочинений К. С. Аксакова, <г. I, изд. под редакцией И. С. Аксакова, М., 1889, стр. 469г—491. Статья /впервые была напечатана в.«Русской беседе», 1858 г., кн. III. . !
150
г, ко чин
допетровской гражданственности», указывая, что «правительство древней России по крайней мере знало Россию, знало страну, которою управляло».1
Найдя в писцовых книгах указания на крестьян, вышедших и вывезенных от помещика, К. С. Аксаков толкует эти факты как «несомненные свидетельства о существовании свободного перехода крестьян не только de facto, но и de jure, по крайней мере во времена царствования Михаила Федоровича».1 2 3 От свидетельств документа XVII в., истолкованных по-своему, он переходит к характеристике XVIII в. и к современности. Он говорит о несравнимости крепостного крестьянина допетровского с крестьянином его времени. «Слово одно да смысл не тот!» «Страшный, бесчеловечный смысл его (крепостного состояния XVIII—XIX вв. —1\ К.) нам хорошо известен. Принимая это слово в его нам хорошо известном значении, мы говорим, что крепостного состояния в России до Петра не было. Крепостное состояние есть дело преобразованной России».8
Подобную же задачу — убедить в приемлемости старых форм общественных отношений и для нового времени — К. Аксаков ставит в связи с вопросом о наделении крестьян землею. «Нигде lie говорится, — пишет К. Аксаков, — чтоб земля принадлежала помещику или вотчиннику... лес тоже не составлял, кажется, собственности помещика».4 «Земля русского народа принадлежит русскому народу и, через него, государству».5 «Земля не была помещичья, ... государство не думало уступать эти земли помещикам или вотчинникам в собственность •.. Помещик не мог, не имел права не дать земли крестьянину».6
Но для правильного понимания и оценки этих фраз необходимо помнить, что К. Аксаков — помещик, и из числа тех, у коих в пункте о размерах предлагаемого к нарезке крестьянского надела стоит наиболее низкая цифра.7 Эти слова напра-
1 Белевская вивлиофика, издаваемая Б. Елагиным, стр. 469.
2 Ibid., стр. 474—478 и 484.
3 Ibid., стр. 488—489. Ср. в том же томе ст. «О состоянии крестьян в древней Руси», стр. 396.
4 Ibid., стр. 489.
5 Ibid., стр. 485, 486. Ср. стр. 395, 396.
3 Ш.1., стр. 484—485.
7 Н. Рубинштейн. Историческая теория славянофилов и ее классовые корни. С6. «Русская историческая литература в классовом освещении», т. 1»
М., 1927, стр. 103.
ПИСЦОВЫВ КНИГИ В БУРЖУАЗНОЙ ИСТОРИОГРАФИИ 151
клены к крайним реакционерам из собратий по классу. Убеждать их приходилось во многом, в частности и в право государства наделить крестьян землей, и в выгодности вольнонаемного труда.
Вопрос о вольнонаемном труде К. Аксаковым разобран особенно подробно; и здесь, для подтверждения своих размышлений о современности, он ищет и находит аргументацию в прошлом. Из сравпения размера помещичьей запашки и наличного числа крестьян и бобылей в прилегающих селениях, К. С. Аксаков определяет степень обеспеченности рабочей силой помещичьего хозяйства. Он останавливается на случаях, когда в писцовых книгах при наличии помещичьей запашки не указано ни бобылей, ни крестьян; последнее обстоятельство, по его мнению, указывает на то, что пашня производилась и наймом.1 ос Не могут быть иначе, кан наличием найма, объяснены,— говорит Аксаков, — примеры, когда пашня помещичья очень велика, а бобылей и крестьян очень мало».1 2 «В неоспоримое свидетельство, — пишет он,— что наем существовал в древней Руси, может быть приведено следующее место из Белевской писцовой книги, где говорится о поповской вотчине: и в ней на их [попов] две трети пашни паханыя наезжия из найму 28 десятин».3
Окончательный вывод автора раскрывает нам его основную мысль: ((Если же вольнонаемный труд так давно был у нас известен, то в настоящую минуту это допускает важные соображения и подкрепляет еще более мнение О ВОЗМОЖНОСТИ его и в наше время при новых условиях...»4
Однако совсем не трудно показать, что и писцовые книги истолкованы К. Аксаковым произвольно. Писцовые книги вообще редко указывают тех, кто работает у помещика, пашня помещичья также указывается далеко не вся. Писцовые книги интересуются лишь теми, кто попадет в тягло. К. Аксаков забыл указание Беляева, Знатока документа, что писцовые книги «отмечают количество народонаселения, ограничиваясь, впрочем, только владельцами имений и хозяевами домов, повинными платить податии итти в мирской разруб» (разрядка наша.—Г, /Г.).5
1 Сочивения т. I, стр. 470.
2 Ibid., стр. 471
3 Ibid., стр 473.
4 Ibid., стр. 473.
з И. Беляев. О поземельном владении в Московском государстве. «Временник», М., 1831, XI, стр. 73.
г : •
І52
Г,КОЧЙН ,
«Пащня наезжая из найму», так понравившаяся Аксакову, есть пашня, сдаваемая помещиком крестьянину за оброк. Зт<> видно хотя бы из следующего*, текста наказной грамоты середины XVI в: ссА что которых монастырских земль не исцахивают, ни дожен не искашивают, а дают в наймы, и теми наймы также делятся: архимандриту половина, а попом и дьяконом с чернци половина».1 Наем здесь не что иное, как оброк феодалу—монастырю. / ,
Мы видим как, исходи из жгучих вопросов современности, толкуют славянофилы и новый источник: аргументация их часто це точна, нередко смысл источника заведомо искажен, но всегда ясна одна, руководящая ими при исследовании, мысль: писцовые книги дожны быть использованы как новое средство в борьбе за их политическую программу.
Использование писцовых книг славянофилами не могло служить началом планомерных работ над этим источником. Признание Н. Елагина, что «писцовые книги день ото дня все более и бодее из ряда судебных доказательств отодвигаются в область истории»,1 2 — результат временных настроений.
Более стойкий интерес к писцорым книгам МОГ быть ЛИШЬ СО стороны буржуазной историографии, но в 50-е и 60-е гг. основное течение буржуазной историографии выражает свое внимание ц писцовым книгам лишь в публикации |их. Буржуазная историография, представленная в , 3TQT период «государственниками» Соловьевым и Чичериным, на данном этапе не доросла еще до включения в круг своих интересов вопросов народного хозяйства.
И
Реформа оставила крестьянство опутанным крепостническими пережитками. Крестьянский вопрос переходит в пореформенную Эпоху как революционная программа. Лагерь сторонников этой программы достаточно силен, чтоб выставить свои силы на всех участках идеологического фронта.
. .Бирьбу мы видим и на фронте исторической науки; она ведется по многим направлениям и в первую очередь по линии изучения судеб крестьянства. Выдвигается ряд историков, тёма-
1 Наказная грамота об общежитии монастырском. Акты Архрогр. экгп., т. I., СПб., 1836, стр. 484. Подобное же место см. «Временник», кя. XI,
01р. 118. * - ' I • > • і -.г.- .*•/•
2 Белевская вивдиофпка... т. II, Предисловие Н. Елагина, СЦб., 1858.
ПИСЦОВЫЕ КНИГИ В БУРЖУАЗНОЙ историографии
153
тика которых целиком построена на исследовании прошлого крестьянства и, в частности, прошлого крестьянской общины. Наиболее яркой фигурой в этом ряду является А. Щапов.1 Писцовые книги для него самый богатый источник по «нашей сельской Руси, истории масс, так наз. простого, черного народа... А прочитайте летописи, — говорил в одной из своих лекций Щапов, — исторические акты до XVIII в., — кто устроил, основал, заселил, обработал русскую землю из-под лесов и болот? Кто, как не селянин общины... И так как колонизация, культура, рбстройка русской земли, почти до конца XVII в. и особенно до XVI в. имели единичный починочный характер, среди непочатых лесов и пустошей, то в актах, в писцовых книгах отметились даже имена всех первых основателей, строителей нашей обширной сельской Руси, отметились в названия сел, деревень и починков. Раскройте любую писцовую книгу—она испещрена именами этих строителей починков и деревень...»1 2 3 Из-за отсутствия ссылок у Щапова мы не можем показать как использованы им писцовые книги. Но несомненно автор ими пользовался широко.8
Мелкобуржуазная струя русской историографии в 70-с и 80-е гг. отражает влияние народничества. В тематике первое место отводится крестьянину, сельской общине, а из источников особое внимание привлекают писцовые книги. «Писцовые и переписные книги— грозная и несокрушимая твердыня)), • • • «исключительное значение их ... не моясет подлежать никакому спору, никакому сомнению)).4 Выдвинутые мелкой буржуазией историки имеют неоспоримые заслуги, перед русской исторической наукой между прочим и в том, что расширили круг ее источников: они привлекают данные этнографии, пережитки, народное творчество, обычное право. Для 60-х гг. яркий пример — Щапов. Его ученик Аристов в 70-е гг. разрабатывает народные песни о разбойниках.5 * На совершенно свежем материале написаны работы Ал. Ефименко.
1 См. характеристику Щапова — М. Ц’. Покрорский. Сб. «Историческая наука и борьба классов», вып. 2, Л., 1933, стр. 170.
2 Ibid., стр. 171.
3 А. Щапов. Историко-географическое распределение русского народонаселения, Соч., т. И, СПб*, 1906, стр. 182-364, ос,о6.204,205,234,300,306,321.
* Ал. Ефименко. Исследования народной жизни, вып. I, М., 1884, стр. 196.
5 Н. Аристов. Об историческом значении русских разбойничьих песен;
Воронеж, 1875.
154
г. кочин
Вопрос об источниках для этих историков — вопрос первостепенной важности. Занимаемая ими боевая позиция по отношению к представителям враждебных им направлений, в частности к историко-юридической школе, заставляет их обосновывать свои взгляды с особым вниманием к источникам.
Так «преимущественное внимание к прямым свидетельствам источника)) отмечается П. А. Соколовским как особое достоинство его работ.1 На этом пути и вырастает интерес к писцовым книгам. В работах П. А. Соколовского1 2 особенно выпукло выступает отношение мелкобуржуазной народнической историографии к изучаемым нами источникам. Страницы работ Соколовского пестрят ссылками на писцовые книги,3 создается внешне очень выгодное для автора впечатление строгой документальной обоснованности. По существу же дело обстоит не так благополучно. Примером может служить хотя бы трактовка автором вопроса о русской общине.4 Слабые места ее были подмечены и Чичериным и Ефименко.5 6 Нетрудно показать, с какою легкостью можно уничтожить аргументацию П. А. Соколовского и обратить использованный им источник против него самого.
Берем наугад несколько случайных примеров. В «Очерке» имеется следующее утверждение: «Погосты (новгородские. — Г. К*) отличались многолюдностью», следует^ ссылка: «Так, в погосте Сольцо в Жабенском погосте было 39 дворов».5 Берем из той же писцовой книги первый описанный погост: «Погост Ужинской . •. церковь • • •, а на церковной земле во дворе поп ... во дв. церковной дьяк..., понамарь... проскурница»,7 кроме дворов
1 П. А. Соколовский. Очерк истории сельской общины на севере России. Предисловие, СПб., 1877.
2 П. А. Соколовский. Очерк истории сельской общины на севере России, СПб., 1877. П. А. Соколовский. Экономический быт земледельческого населения России и колонизация юго-вост. степей перед крепостным правом, СПб., 1878.
3 Очерк, стр. 33—36, 53—61, 73—78; Экономия, быт, стр. 149—154, 158—160, 164—167.
4 Очерк, стр.83—88; Экономия, быт, стр. 156—160.
5 В. Герье и Б. Чичерин. Русский дилетантизм и общинное землевладение, М., .1878, стр. 200—201; Ал. Ефименко. Исследования народной жизнеь вып. 1, М., 1884, стр. 211.
6 Очерк, стр. 56. Ср. Новгородские писцовые книги, изд. Археогр. ком. т. I, стб. 629—680.
7 Новг. писц. книги, т. I, стб. 346.
ПИСЦОВЫЕ КНИГИ В БУРЖУАЗНОЙ ИСТОРИОГРАФИИ
155
причта в погосте нет ничего. Погост Ситенской—то же самое.1 Да и в самом Жабенском погосте, кроме дворов причта, тяглых крестьянских дворов — 5 и непашенных — 4 двора.1 2 3.
Берем еще пример из «Экономического быта...»: «Крестьянин центрального Дмитровского уезда платил в 3 раза больше оброка за свою землю, чем новгородский крестьянин».8 Эт° утверждение П. А. Соколовский подкрепляет примером из Новгородской писцовой книги, где указывается, что оброк с одной обжи составлял 4 деньги и по коробье ржи и овса,4 а для Дмитровского уезда автор берет факт из писцовых книг, изд. Калачовым, где с выти оброк идет в 4 гривны.5 *Но на той же странице в Новгородской писцовой книге мы встречаем дер. Калинкино, где 1 двор и одна обжа «доходу (т. е. оброку.—jT.iT.) 10 денег пол-2 коробьи ржи, пол-2 коробьи овса, четка пшеницы», т. о. обложение в 2 раза выше, чем в приведенном Соколовским примере. А в д. Борки* с одной обжи оброка 15 денег и соответственно больший натуральный оброк: кроме всякого хлеба еще сыр, яйца, лен.. • Легко и для Дмитровского уезда найти меньшие оброки. В соседнем с указанным автором сельце Лук оброк с выти только по гривне,7 т. е. меньше в 4 раза, а в другом сельце, Иванищеве, по рублю,8 т. е. больше в 2г/2 раза, чем указано у Соколовского. Резко выделяется и другая особенность в ра работке источника: автор слишком доверяет своему источнику, всякое свидетельство источника он принимает на веру, все легко и просто переводит на наш язык, расценивает в формах современных автору отношений. Коробья (единица исчисления размеров запашки в писцовых книгах), например, приравнивается им десятине, с поразительною легкостью автор обжу и выть приводит к строго определенным мерам.9 Легко определяется соотношение обременительности барщины XVI в. с отработками 70-х гг. XIX в.,10 и столь же легко обнаруживается
1 Новг. ппец. книги, т. I, стб. 558.
2 Ibid., стб. 612.
3 Экономия, быт, стр. 37.
4 Но?г. писц. кн., т. I, стб. 623—624.
3 Писц. кн. XVI в., ч. І, отд. I, стр. 770.
в Ibid., стр. 521.
7 Писц. кн. XVI в., отд. I, стр. 769.
3 Ibid., стр. 770.
о Экономия, быт, стр. 19, 31, 35, 47, 49.
ю Ibid., стр. 40.
156
Г, К0ЧИЦ
в ХУІ в. аренда и притом как рядовое явление»1 Если вспомнить, что историки из лагеря, враждебного Соколовскому, стояли на уровне европейской исторической науки, то неудивительно, что бесхитростные примеры Соколовского дали повод Б. Чичерину квалифицировать своего, противника как «незнакомого е научными понятиями и приемами исследователя».1 2
Указания Б. Чичерина верны и в отношении наличия противоречий в аргументации Соколовского и в отношении отсутствия цельности во всей его исторической концепции» Сетуя на современных ему и предшествовавших историков, Соколовский пишет: «Никто не считает достойным науки уделить сколько-нцбудь внимания на исследование исторической судьбы многомиллионной массы, служившей базисом истории...» и, как бы поясняя, продолжает: «экономическая история — то, что заслуживает наибольшего внимания в жизни крестьянина».3 Но эти декларации не идут дальше установления объекта изучения. Крестьянство у Соколовского является пассивным, вызывающим сочувствие, но но действенным фактором истории. Термин «экошь мнческий быт» исчерпывает все содержание его «экономической истории». Надо заметить, что последнее справедливо не только в отношении Соколовского и историографии 70-х — 80-х гг., но и в отношении большинства ра(5от буржуазных историков вплоть до XX в.
Как бы строго мы ни относились к работам Соколовского, необходимо во всяком случае подчеркнуть, что Соколовский первый показал богатство содержания писцовых книг. Рабрты Соколовского рисуют яркие картины жизни деревни Московского государства. Перед читателем развертывается жизнь сел, деревень, починков, их возникновение, росі;4 5 рисуется картина крестьянского двора с надворными постройками, указаны величина и даже стоимость их; описывается хозяйство крестьянина — усадьба, поля, угодья; в цифрах показаны размеры запашки, сенокоса;6 описаны виды сельскохозяйственного труда, перечислены повинности, приводится бюджет крестьянина, — все рассказано понятным языком, сведено к понятным нам цифрам и создает впечат-
1 Экономия, быт, стр. 40—41.
2 В. Герье и Б. Чичерин. Русский дилетантизм* стр. 201.
3 Очерк, Предисловие.
4 Очерк, стр. 53—62; Экон. быт, стр. 149—154.
5 Очерк, стр. 29—32; Экон. быт, стр. 18—23.
ПИСЦОВЫЕ КНИГИ В БУРЖУАЗНОЙ историографии 157
ленив большой убедительности и доказательности. Работы Соколовского служат как бы практическим приложением взглядов А. Щапова на писцовые книги как на источник, «ярко запечатлевший созидательную трудовую деятельность крестьянина и сельской общины».
Заслуга Соколовского усугубляется еще тем, что он выступил со своими работами в такое время, когда интерес к писцовым книгам совершенно заглох.
В 50-е и 60-е годы параллельно с научным интересом к писцовым книгам идет энергичное их выявление и издание.1 В конце 60-х гг. Московским архивом министерства юстиции публикуется список, включающий около 3 тысяч писцовых и переписных книг, хранящихся в архиве. Позже он дополняется.1 2 Руководитель архива Н. В. Калачев принимает шаги к плановой публикации огромных материалов писцовых книг, обращаясь для этого к содействию Географического общества. «Мы должны наконец остановиться на том, что все исследования о древней России, предпринятые без подробного изучения ЭТОГО источника (писцовых книг.— ЛІГ.), лишены, по крайней мере в некоторой степени, и полноты и достоверности.. .»3 Географическое общество издало работу Неволина «О пятинах и погостах»,4 сыгравшую исключительно важную роль в ознакомлении историков с новгородскими писцовыми книгами, оно «отнеслось сочувственно» и к предложению Н. В. Калачева, согласилось на издание писцовых книг в извлечениях, и для начала решено было издать писцовые книги XVI в.5 Эго было завершением периода, благоприятствовавшего изучению писцовых книг. Издание в 1872—1873 гг. было быстро подготовлено, были напечатаны оба отделения I тома (160 печатных листов), включА-
1 Кроме «Белевской вивлиофики» изданы полностью писцовые книги по Деревской и Вотской пятинам описи 1495—1505 гг. Новгородские писцовые книги, изд. Археографической комиссии, т. I, И, III; «Временник Общ. ист. и древн. росс.», кн. 11 и 12. Изданы Археогр. комиссией «Писцовые книги Ижорской земли», СПб., 1859—1862 гг.
2 «Описание документов я бумаг, хранящихся в Московском архиве Министерства Юстиции»., кн. 1., СПб., 1867; кн. 2-я, 1872, и кн. 5-я, 1885.
3 «Русский Вестник» 1869 г., апрель. «Об издании извлечений из писцовых книг», чтевие Н. В. Калачева.
4 К. А* Неволин. О пятинах и погостах новгородских, СПб., 1853.
5 «Известия Русского географического общества», т. V, Ж) риал соед. заседания отдел, ртногр. и стат. 12 дек. 1868 г., отд. 1, СПб., 1869, стр. 24—27.
І58
г. кочин
вшио писцовые книги ХУІ в.,1 оставалось написать предисловие и указатели, но полностью эти книги вышли в свет только через 20 лет.1 2 * Еще несколько раньше Археографическая комиссия прекратила издание Новгородских писцовых книг.
Значительно выше в методологическом отношении стоят работы над писцовыми книгами А. Никитского и А. Ильинского. Ильинский не успел высказаться, напечатав только одну главу своего труда.8
В глазах Никитского писцовые книги — исторический памятник первостепенной важности для географа, политико-экопома, юриста и историка.4 * Его статья об издании новгородских писцовых книг говорит о долговременной тщательной работе над Этим источником. Однако у Никитского в приемах разработки писцовых книг, отражающих на практике оценку их как источника, мы отмечаем с первого же взгляда близость к приемам П. А. Соколовского: и для Никитского писцовые книги — свод отдельных наблюдений, ценных лишь как единичные показания. Ссылки на отдельные места писцовых книг — единственный прием использования источника, усиление доказательности идет лишь за счет умножения этих ссылок. Прекрасное знакомство <с источником позволяет Никитскому избегать неловких положений, частых у Соколовского. В умелых руках разнообразный и многочисленный материал позволяет, без особых затруднений и натяжек, изображать ход развития хозяйства новгородской земли таким, каким он мыслится автору. Так, в глазах Никитского московское владычество вносит коренной переворот в хозяйство новгородской области. З10 сказывается прежде всего в перемене в строении помещичьего хозяйства, теряющего чрезмерную раздробленность, и в увеличении помещичьей за-
1 Писцовые книги, издаваемые Русским географическим обществом, ч. 1, Указатель. Предисловие, СПб., 1895.
2 Писцовые книги Московского государства, ч. 1, Писцовые книги XVI в., под редакцией Н. Калачева. Издание Русского географич. общ., отд. 2, СПб., U77. То же, ч. 1, отд. 1, СПб., 1872. Так значится на титульном листе, а на самом деле издание вышло в свет в 1895 г.
8 Работа Ал. Ильинского: Горо іское население Новгородской области в XVI в., Журн. Мин. нар. пр., 1876, июнь. Продолжение (глава вторая) в «Историческом обозрении»», т. IX, СПб., 1897, стр. 119—244, издано сп}стя 20 лет после смерти автора.
4 А. И. Никитский. Заметка об издании Новгородских писцовых книг,
Журн. мин. нар. пр., 1880, кн. 12.
ПИСЦОВЫЕ КНИГИ В БУРЖУАЗНОЙ ИСТОРИОГРАФИИ 159
дашки.1 Нцкитский указывает на факты улучшения в устройстве крестьянских поселений, что, по мнению Никитского, выражается в фактах списывания деревень в одно место.1 2 Никитский говорит, что «с переорганизацией помещичьего хозяйства прилагалась дорога к барщине; причем в начальной своей форме барщина представляла явление, выгодное для обеих сторон».3 Помещики ссужают кресіьян семенами, чего не было ранее.4 Трехполье конца ХУ в. он готов также связать с деятельностью московских помещиков.5 ((Особенное внимание было посвящено московскими владельцами развитию луговодства»,6 а за луговодством и развитию скотоводства.7 По мнению Никитского мы в иис- цовых книгах имеем возможность наблюдаїь плодотворную преобразовательную деятельность московского помещика в Новгородской земле, хотя в условиях замены новгородских землевладельцев собственников московскими помещиками, временными владетелями,8 остаются не совсем понятны мотивы такой энергичной строительной деятельности москвичей. И стоит только обратиться от ссылок Никитскою к самим писцовым книгам, как перед нами раскроется произвольность толкования источника и несоответствие истинного содержания источника с картиной, нарисованной автором. Прежде всего обнаруживается, чі о явлениям единичным, даже исключительным автор иногда придает значение типичных явлений; так на примере двух помещиков Ивашки Кривого и Торха Плещеева строится утверждение о беспроцентной семенной ссуде, выдававшейся крестьянам. ЗакРаДывастся большое сомнение ввозможносіи выгод крестьянам от барщины даже в начальной ее форме. Неосновательно в списывании деревень в одно место видеть зэботы о благе крестьян, тем более, что справедливым было бы совсем не придавать практического значения этому списыванию как действию писцовой комиссии, ничуть не отражавшему каких либо реальных перемен в жизни списываемых деревень.9 Поло¬
1 А. И. Никитский. История эконом, быта В. Новгорода. „Чтения*, 1893 г., кн. I, стр. 208—214, 216.
2 Ibid., стр. 215.
3 Ibid., стр. 216.
4 Ibid., стр. 223.
5 Ibid., с і р. 221.
6 Ibid., стр. 223.
7 Ibid., стр. 227.
8 Ibid., стр. 206—207.
9 Для характеристики см. Новгородские писцовые книги, т. Ill, GQ6. 1868, стб. 4, 25, 60, 90, 91, 98.
160
г. ка^йй *
женин о росте помещичьей запашки, об изменениях в обложении крестьян, конечно, нуждаются в доказательствах на массовом материале, отдельные примеры случайны и могут быть обч манчивы. Переоценка исключительной деятельности московских помещиков тоже увлекает Никитского слишком далеко: показанный по некоторым районам большой закос, появление починков Никитский готов без достаточных оснований приписывать благодетельным последствиям московского владычества.
Ложность положения А. Никитского—результат непонимания цельности массовых наблюдений, зафиксированных писцовыми книгами.1 Между тем и Никитский и Соколовский на основе пис-' цовых книг пытались разрешать большие общие проблемы историй русского народного хозяйства и истории экономических взаимоотношений классов феодального общества.1 2 Их приемы, корнями идущие к Щапову к 50—60-м гг., приемы, отражающие неспособность названных ученых понять общие законы социально- экономических явлений, оказались неудовлетворительными, не' дали положительных результатов. Эти же приемы мы можем наблюдать и позднее, у представителей иных направлений в русской историографии. Первый тому пример — В. И. Сергеевич. *
В третьем томе «Древностей»3 Сергевич дает высокую оценку материалам писцовых книг, а Каждая глава книги отчетливо показывает приемы их использования. Это в основном все то же извлечение отдельных показаний, умножаемых для усиления доказательности.4 Единство приемов разработки писцовых книг существует уясе вне зависимости от различия общих установок историка: воззрения В. Сергеевича достаточно ясны, чтобы не смешивать их со взглядами Соколовского. Приемы Соколовского, характерные для мелко-буржуазной историографии 70—80-х гг., в последующее время находят приложение у историков весьма различных школ.
На ряду с теми, кто отводит писцовым книгам первое место среди источников, мы должны отметить историков, которые
1 А. С. Лаппо-Данилевский. Критич. заметки по истории нар. хоэ. в В. Бовг., СПб., 1895, стр. 56.
2 Ср. высказывания на стр. 1—2 «Истории эконом, быта В. Новг.» с тем, что есть в работах А. Никитского.
3 В. Сергеевич. Древности русского права, т. III. Землевладение, тягло, порядок обложения, изд. 2. СПб., 1911%. Предисловие, изд. 1, 1903.
4 Древности, т. Ш, изд. % стр. 4, 6, 8-11, 16, 17, 26, 27, 34 и др.
ПИСЦОВЫЕ КНИГИ В БУРЖУАЗНОЙ ИСТОРИОГРАФИИ
161
пользуются материалами писцовых книг, ничуть не придавая им большого научного значения.1 Взгляд таких ученых на писцовые книги, как на источник, хорошо сформулирован Д. И. Багалеем в одном попутном замечании:
<с.. .Грамоты, отписки воевод и аналогичные им исторические источники, по своему документальному характеру, в общем должны быть признаны вполне достоверными. Иное дело писцовые книги: тут и при вполне добросовестном отношении к делу писцов ХУ И в. могли быть ошибочные сведения».1 2 Отрицательная оценка материала писцовых книг, однако, не мешает автору пользоваться ими, так как .только в писцовых книгах, по его признанию, сохранились многие, часто очень подробные указания о владениях и хозяйстве отдельных крупных и мелких феодалов, вообще сведения о глухих краях и окраинах Московского государства.
III
Мы наблюдали сравнительно примитивные приемы разработки писцовых книг, не соответствующие богатству их содержания и конструктивной сложности их. Развитие буржуазной историографии, сопутствующее развитию русского капитализма, приводит к попыткам по* иному подойти к нашему источнику.
К 90-м гг. русский капитализм стоял на твердых ногах. Успехи вызывают у буржуазии желание утвердить себя на корнях прошлого, создать свою купеческую генеалогию. Московское купече- чество в 80-х гг. издает 9 томов ((Материалов по истории московского купечества»3 и в 90-х гг. еще пять томов.4 На средства московской городской думы издаются ((Переписные книги города Москвы».5 На купеческие же средства издаются многотомные
1 С. Ф. Платонов. Очерки по истории смуты, изд. 3, 1910. Примечания, стр. 543—553. С. В. Рождественский. Служилое землевладение в Московском государстве XVII в., СПб., 1897, стр. 14—16, 27, 28, 32—34*, 39,41,155— 158, 164, 170, 171, 185, 187, 189—194 и др., а особенно стр. 189, где прямо дана ссылка на указатель к писцовым книгам.
2 Д. И. Багалей. Отзыв об исследовании И. Н. Миклашевского «К истории хоз. быта Моек, госуд.». Отчет о 37-м присуждении награгрд. Уварова, СПб., 1895, стр. 169—170.
8 «Матер, для истории моек, купечества», тт. I—IX, 1883—1889 гг.; к ним приложения: к I тому — 3 приложения 1884—1891 гг., к тт. II, III и IV по одному приложению. М., 1885.
4 «Матер, для истории моек, купечества», тт. I—V, М., 1892—1895.
5 «Переписные книги гор. Москвы», тт. 1—10, М., 1881—1893 гг. .
Проблейы источниковедения, II 11
162
г. ко чин
«Материалы для истории городов XVI, XVII и XVIII в.».1 Именитые купцы Трапезниковы, Крестовниковы, Боткины, Бахрушины доказывают в XVI—XVII вв. своих предков среди тяглого посадского населения, среди ремесленников, среди монастырских крестьян. Буржуазии нужна собственная наука. В арсенале буржуазных наук экономические науки стоят в первых рядах. В истории на первый план выдвигаются вопросы экономики прошлого, истории народного хозяйства. Меняется тематика, изменяется подход к историческому источнику. Буржуазная историческая наука заботится о наукообразной доказательности своих построений. Эта наукообразность находит свое выражение у буржуазных историков в стремлении строить работы на более широкой базе первоисточников, в критических высказываниях о документе, о старых схемах исторической науки.
Выступают крупнейшие из буржуазных историков — А. С. Лаппо-Данилевский, П.Н.Милюков,М. А. Дьяконов,С.Ф. Платонов, Д. И. Багалей, М. С. Грушевский; в этот же период оформляется Ключевским его, эклектическая по существу, но подкупающая разносторонностью и наружной стройностью концепция русского исторического процесса. В помощь историкам приходят экономисты, выступающие под флагом марксизма для оправдания капиталистических отношений—таковы выступления П. Б. Струве и М. И. Туган-Барановского. Особые требования, предъявляемые к источнику, в связи с выдвигающимся интересом к вопросам Экономическим, приводят к тому, что писцовые книги оказываются в центре внимания буржуазных историков. «Именно их (писцовые книги. — Г. К.) нужно положить в основу исследования о русских городах, как и вообще всякого изучения внутреннего положения Московского государства и их уже данные пополнять по другим источникам»—такое мнение высказывается в работе Н. Д. Чечулина «Города Московского государства в XVI в.».1 2 По времени Это первая из того цикла работ 90-х годов, которые представляют
1 «Материалы по истории городов XVI—XVIII вв.» или «Материалы для истории городов XVII—XVIII вв.» Зарайск (1883 г.), Иркутск (1883 г.). Торопец (1883 г.), Устюг В. (1883 г.), Тула (1884 г.), Рязань (1884 г.), Ростов (1884 г.), Тобольск (1885 г.). Белев (1881 г.), Кунгур (1886 г.), Сибирские города (1886 г.), Углич (1887 г.), Вятка (1887 г.), Боровск (1888 г.), Пересмавль- Заіесскпй (1888—1891 гг.).
2 Н. Д. Чечулин. Города Московского государства в XVI в., СПб., 1889’ стр. 11.
ПИСЦОВЫЕ КНИГИ В БУРЖУАЗНОЙ ИСТОРИОГРАФИИ
163
для нас особый интерес по их большому вниманию к разработке писцовых книг. Сложная тема, трудно поддающийся разработке источник, отсутствие у автора навыков в работе над материалами массовых наблюдений, наконец примитивность в постановке вопроса привели, однако, к тому, что Чечулин не справился ни с привлеченными источниками, ни с поставленной темой.
Более тонкие образцы изучения писцовых книг и пользования ими мы найдем у других авторов и раньше других у А. С. Лаппо-Данилевского. В своем первом крупном труде «Организация прямого обложения)),1 А. С. Лаппо-Давилевскнй много уделяет места писцовым книгам, в этом труде определяется и отношение его к писцовым книгам как к историческому источнику. Первое, что бросается в глаза, это двойственность в их оценке. С одной стороны, «недостатки писцовых книг лишь в незначительной мере умаляют то громадное значение, какое они имели в XVII веке». «Вообще можно сказать, что народные переписи, производившиеся в Московском государстве с XV века до второй половины XVII, за немногими исключениями, едва ли имели равные им правительственные предприятия в Зап. Европе в тот же период времени».1 2 С другой стороны, на десятке страниц перечисляются недостатки писцовых книг как исторического источника и делается вывод: «писцовые книги не могли служить вполне точным и удовлетворительным источником сведений».3
Лапио-Данилевский — националист и патриот. XVII век выбран Лаппо-Данилевским для изучения как эпоха наиболее резкого развития национальных особенностей русского государственного строя.4 Зтим °н напоминает К. С. Аксакова; сходятся они и в восторженной оценке московских переписей. Но в то же время Лаипо- Данилевский историк-государственник, продолжатель Чичерина и Соловьева,5 сделавший от них еще шаг вперед в возвеличении роли государства.
1 А. С. Л а ппо-Данилевский. Организация прямого обложения в Московском государстве со времени смуты до эпохи преобразования, СПб., 1890.
2 Ibid., стр. 214.
3 Ibid., стр. 2)3.
4 Предисловие к «Организации прямого обложения».
5 «Историческое Обозрение», сб. за 1890 г., т. I, СПб., 1890, Магистерский диспут Лапио-Данилевского, выступление Платонова и разъяснения Лаппо-Данилевского, стр. 293.
И*
164
г. к о ч и н
В противоположность Соловьеву и Чичерину для Лаппо-Дани- левского писцовые книги — один из важнейших источников, что однако не мешает ему выдвигать длинную цепь аргументов против достоверности массового материала писцовых книг.1 Но время Лаппо-Данилевского в истории буржуазии иное. Новое время выдвигает новые задачи. «Историческая наука, как мы понимаем ее современные задачи, ставит на очередь изучение материальной стороны исторического процесса, изучение истории экономической и финансовой, истории социальной, истории учреждений» — так определяется это новое Милюковым.1 2 3 Под влиянием этих, выдвинутых временем, новых задач «государственник» Лаппо- Данилевский занимается вопросами истории государственного хозяйства. Отсюда и неизбежность обращения к писцовым книгам.
Писцовые книги он рассматривает как нечто цельное, болео или менее законченно отражающее состояние хозяйства и положение населения Московского государства в различных его частях. Для него особенно ценны не отдельные показания, а общая картина. Для буржуазной историографии 90-х гг. единичные показания, которые так ценили Соколовский и др. его современники, мало убедительны, убеждают лишь общие данные, выраженные в средних отвлеченных единицах. Так, Лаппо-Данилевский считает крупным недостатком работ А. Никитского, что последний «метод средних величин и числовых отношений оставляет без всякого употребления. . . »8
«Изучение истории экономической, финансовой, истории социальной ...» ставит по-новому вопрос об источниках. Ищут источник по экономике прошлого, источник с массовыми цифровыми показателями, которые в глазах буржуа придают необходимую солидную внешность научному исследованию.
В 70-х гг. в крупнейшем Московском университете не было профессоров-историков, осведомленных в вопросах экономических.4 * В 90-х гг. мы этого уже не наблюдаем.
1 Организация прямого обложения, стр. 205—214.
2 Предисловие к первому изданию работы П. Н. Милюкова — Госуд. хоз* России в первой четверти XVIII ст., СПб., 1891.
3 «Критические заметки по истории народного хозяйства в В. Новгороде и его области за XI—XV вв.» Отзыв А. Лаппо-Данилевского о сочинении А. И. Никитского — История эконом, быта В. Новгорода, СПб., 1895, стр. 56.
4 Письмо А. Ильинского Н. Аристову в статье «Ал. Гр. Ильинский»,
Н И. Аристова, «Древняя и новая Россия», т. И, 1878, стр. 80. Ср.: Органи-
ПИСЦОВЫЕ КНИГИ в БУРЖУАЗНОЙ ИСТОРИОГРАФИИ
165
В связи С ЭТИМИ новыми требованиями писцовые книги среди исторических ИСТОЧНИКОВ ДЛЯ ЭПОХИ ХУ—ХУ II вв. не имеют конкурентов, Они являются неисчерпаемым источником ДЛЯ всякого рода цифровых показателей, писцовые книги становятся статистическим материалом,
В предисловии к Писцовой книге Н.-Новгорода, написанном А. Лаппо-Данилевским несколько позднее отзыва о работе Никитского, мы находим и прямое указание на то, что именно писцовые книги могут послужить необходимым для получения средних величин статистическим источником. Отмечая, что «по количеству довольно точных и разнообразных данных наряду с писцовыми книгами едва ли можно поставить какой-либо другой из современных источников», А. Лаппо-Данилевский указывает на важную для историка возможность, которую дают писцовые книги — <ше довольствуясь одними примерами, из массы наблюдений выводить средние величины, обнаруживающие, хотя и более отвлеченные, но за то и более общие черты изучаемых явлений».1 В своих работах он, правда, нечасто пользуется материалами писцовых книг, сводя их в таблицы, которые обычно служат иллюстрациями к разбираемым автором явлениям.* 1 2
В оценке писцовых книг как исторического источника к А. Лаппо-Данилевскому примыкает И. Н. Миклашевский. Он •согласен с отрицательной оценкой Лаппо-Данилевского, но в то же время видит возможность широко использовать ЭТОТ источник. Миклашевский пишет: «Для изучающего писцовые и переписные книги теперь, так сказать, ретроспективно, эти недостатки значительно умаляются в своем значении. Для изучающего хозяй¬
зацпя прямого обложения, А. С. Лаппо-Данилевского; Государственное хозяйство России в I четверти XVIII в., П. Н. Милюкова. На диспуте И. Н. Миклашевского по его диссертации «К истории хозяйственного быта Московского государства» — официальные оппоненты историк и статистик, а работа ставилась по кафедре истории сельского хозяйства.
1 «Русская истор. библ.», изд. Археогр. ком., т. XVII, СПб., 1896. «Писцовые и переписные книги XVII в. по Н.-Новгороду». Предисловие А. С. Лаппо-Данилевского (автор не указан). См. «Русский истор. журнал», кн. 6, 1920. Список трудов А. С. Лаппо-Данилевского, стр. 32.
2 «Организация прямого обложения»,стр. 513—518, 524—525,540—542,— «Разыскания по истории прикрепления владельческих крестьян в Московском государстве в XVI—XVII вв.» — отзыв А. Лаппо-Данилевского о книге М. Дьяконова «Очерки по истории сел. населения в Моек, госуд.» в 41-м отчете о присуждении наград гр. Уварова, отдельный оттиск, СПб., 1900, стр. 47—54.
166
г. к о ч и н
ственный быт какой-либо части государства в XVII в. писцовые и переписные книги остаются главным и наиболее ценным источником сведений».1 Подобная оценка становится как бы формулою в большинстве работ буржуазной историографии по писцовым книгам.1 2 Диссертация И. Н. Миклашевского о хозяйстве южной окраины целиком построена на материалах писцовых книг. Основной прием — подсчет показаний писцовых книг в разных направлениях. Характер поселений, категории населения, численность и движение его, характер землевладения, обложение зависимого населения — все это дается И. Н. Миклашевским в форме таблиц; на основе их и строится картина хозяйства изучаемой автором области. Однако привлечение богатого материала, огромный труд, потребовавшийся для составления таблиц, не привели автора к разрешению какпх-либо важных, с точки зрения историка, проблем. Труд И. Н. Миклашевского «представляет нечто среднее между исследованием и статистическим описанием))— таков вполне справедливый вывод его рецензента Д. И. Багалея.3
Нам важно отметить, что единичные показания отошли у Миклашевского на задний план.
Признание бесспорной необходимости оперировать сводными цифровыми показателями находит выражение в работах, специальная задача которых состояла в переработке малопоказательных сырых материалов писцовых книг в таблицы. Таковы работы Е. Щепкиной4 и И. Лаппо,5 появившиеся в начале 90-х годов.
1 И. Н. Миклашевский. К истории хоз. быта Моек, госуд., ч. I, Заселение и сельское хозяйство южной окраины XVII в., М., 1894, стр. 63.
2 Ю. Готье. Замосковный край в XVII веке, М., 1906, стр. 167—168.
A. Кауфман. К вопросу о приемах историко-экономического изучения писцовых книг. «Русский истор. журн.», Пгр., 1917, кн.З—4, стр. 147—151. Его же вводная статья в сборн. «Статист, семин. Петр.высш. жен. курсов», Новгор. писцовые книги в статист, обработке. I. Погосты и деревни Шелонской пятины по письму 1498 —1501 гг., Пгр., 1915, стр. 12—13. См. также многочисленные работы условно именуемой нами «киевской школы» (о них см. ниже).
B. Ф. Загорский, История землевладения Шелонской пятины в конце XV и XVI вв. «Журнал министерства юстиции», 1909, №№ 8—10 за окт.,ноябрь, дек.
3 Отчет о 37-м присуждении наград гр. Уварова. Отзыв Д. И. Багалея об исследовании И. Н. Миклашевского «К истории хозяйств, быта Моек, госуд.», СПб., 1895, стр. 207—208.
4 Е. Н. Щепкина. Тульский уезд в XVII в. Его вид и поселения по писцовым и переписным книгам, «Чтения», 1892, кн. 4.
5 И. Лаппо. Тверской уезд в XVI в. Его население и виды земельного владения, «Чтения», 1894, кн. 4.
ПИСЦОВЫЕ КНИГИ В БУРЖУАЗНОЙ ИСТОРИОГРАФИИ
167
Развивающаяся марксистская мысль заставляла и буржуазных историков с большей осторожностью решать общие вопросы методологии истории и отдельные методологические проблемы, выдвинувшиеся в 90-е годы на первый план. В таком направлении идет работа и над нашим источником. Впервые резко ставит вопрос о приемах разработки писцовых книг и их научной ценности Н. А. Рожков в статье «К вопросу о степени достоверности ПИСЦОВЫХ КНИГ)).1
Появлению этой статьи сопутствовали занятия в архивах в период работы над книгой ((Сельское хозяйство в ХУІ в.» Это тот период, когда Рожков, по собственному признанию, развивался в сторону марксизма. Н. А. Рожков выступает при поддержке некоторых молодых ученых, объединившихся в Археографической комиссии Московского Археологического общества.1 2 При постановке вопроса о достоверности писцовых книг Н. А. Рожков указывает, что он думает «о научной обновлен- ности в сфере статистики с появлением земско-статистических комитетов)), а не о фактической казенной статистике первой половины XIX в.3 Это характеризует симпатии Н. А. Рожкова. Его постановка вопроса полностью направлена против Лаппо- Данилевского и Миклашевского; заключительное замечание Н. Рожкова «о легких, но сомнительных победах над „невежеством" древнерусских писцов»4 указывает на остроту разногласий с указанными авторами. В противоположность им Н. А. Рожков находит в писцовых книгах все качества, чтобы расценивать их как достоверный статистический источник. Он отмечает ясность и простоту программы древне-русских описаний, — употреблявшиеся меры обладают, по его мнению, необходимым для точности качеством — определенностью. «Писцовые книги в достаточной мере удовлетворяют точности отдельного наблюдения, выставляемого современною статистическою теориею».5 «В общем писцовые книги достаточно достоверный источник»—продолжает Рожков.— «Их отличительные особенности... большая узость задачи, обеспе¬
1 «Древности. Труды археограф, комиссии Моек, археол. общества», т. I, в. 2, М., 1898, стр. 185 -2(15.
2 «Ученые записки Института истории Ранион», т. V. Из воспоминаний о Б. А. Рожкове, М. М. Богословского, стр. 137—138. В комиссии были М. В. Довнар-Запольгкин, П. Иванов.
3 К вопросу о степени достоверности писцовых книг, стр. 185—186.
4 Ibid., стр. 200.
з Ibid., стр. 196.
168
г. ко чин
чивавшая за то больший успех выполнения, ... и отсутствие правильной научной обработки собранного материала... дают нам надежную точку опоры в нашей работе». «Не будем же с излишним скептицизмом относиться к одному из важнейших источников нашей истории...»1 Работа Н. А. Рожкова ((Сельское хозяйство Московской Руси ХУІ в.» является практическим приложением установок, выдвигаемых в статье. Мы видим в этой работе самое широкое использование материалов писцовых книг. Сведенные в таблицы, они служат опорою при доказательстве многих совершенно новых в то время точек зрения по отдельным проблемам истории Московского государства.
Бросается в глаза нагромождение таблиц, ссылок и цифровых показателей в процентах и абсолютных величинах. Ыо аргументация Рожкова, основанная на писцовых книгах, довольно часто не обладает достаточной убедительностью. Так напр., толкование термина «наезжая пашня», как показателя отхода от правильного севооборота, приводит автора к неправильному истолкованию цифр в таблицах, характеризующих севообороты.1 2 В этих же таблицах термину «перелог» придано значение признака переложной системы, на этом строятся важные выводы автора об упадке земледелия и о переходе к переложной системе. Источник же говорит о большом количестве «селений, превратившихся в пустоши, и писец ЭТИ запустевшие земли пишет в перелог до тех пор, пока эта земля не зарастет «лесом в бревно» или «лесом в руку».3 Запустение, сопровождающееся полным исчезновением населения в деревнях и селах, нет никаких оснований толковать как переход к переложной системе, этого не хочет говорить писец, он только, соблюдая интересы фиска, не перечисляет запустевшую землю в разряд навсегда заброшенных. В другом месте Рожков уже сам дает правильное толкование этому явлению.4 Показательным, но не в пользу Рожкова, является и прием при решении вопроса о системе хозяйства в пользу земледельческого или скотоводческого. В основу взято соотношение площади цосева к площади сенокоса, как 10:1.5 У Рожкова как будто бы
1 К вопросу о степени достоверности писцовых книг, стр. 198.
2 Сельское хоз. Моек, госуд. XVI в., стр. 64, 67—71.
3 Ср. данные Московского у. на стр. 68 и Писцовые книги, изд. Калачовым, стр. 39—283.
4 Сельское хозяйство, стр. 306.
5 Ibid., стр. 2.
ПИСЦОВЫЕ КНИГИ В БУРЖУАЗНОЙ ИСТОРИОГРАФИИ
169
ость и документальные основания, устанавливающие норму подобного соотношения, но указ 1550 г., служащий этим основанием, истолкован Рожковым с привнесением произвольных пояснений, дополненных таким же необоснованным расшифрованием показаний писцовых книг о сенных покосах. Достаточно изучения небольшого числа данных писцовых книг о закосе, чтобы отвергнуть возможность какого-либо приближения к абсолютным цифрам,1 независимо от интереса к «угодьям», а практические возможности учесть «полянки», «росчисти», «россечи», «поженки» и т. п., в угодьях сенокосных следует признать несравнимо меньшими, чем для учета и описания запашки, а отсюда необходимость особого обоснования тому, чтобы пользоваться соотношениями пашни и заноса.
Приведенные примеры отмечают отсутствие критики источника и его показаний. У А. Лаппо-Данилевекого критика писцовых книг направлена к тому, чтобы выбросить этот источник, преодолеть его как преграду и очистить путь для поисков источников другого типа. В противовес такой критике, отрицательного свойства, должна быть противопоставлена критика, устанавливающая методы пользования источником. На основе оценки эпохи и окружения, создавших документ, на основе определения классовой его целеустремленности и отраженных в нем задач текущего момента, должен устанавливаться способ истолкования и понимания документа. Именно такая критика больше всего необходима в отношении писцовых книг. Н. А. Рожков в своей статье тоже говорит о критике писцовых книг— «надо обращать внимание на конкретные условия, под влиянием которых сложились дошедшие до нас отдельные списки разных писцовых книг», но он ограничивает содержание понятия «критики» внешнею критикою — происхождения документа, подлинности, доброкачественности его списков и т. п. При таком способе оценки источника, избавляющем исследователя от необходимости какой либо поверки его данных, Рожков оказывается в одном ряду с Соколовским.
Исследуя подход Рожкова к цифровому материалу, хочется напомнить яркие слова М. Н. Покровского:1 2 «Каленым железом
1 Г. А. Максимович. К вопросу о степени достоверности писцовых книг, Нежин, 1914.
2 М. Н. Покровский. С6. «Истор. наука и борьба классов». Вып. 1, Ответ т. Томсинскому, стр. 266, М.-Л., 1933.
170
г, ко чин
нужно выжечь представление, будто материалистическое объяснение истории есть ее цифровое объяснение... Цифрами можно охарактеризовать лишь наиболее элементарные экономические процессы,... обобщения более высокого порядка даже непосредственно в истории хозяйства требуют уже анализа (разрядка М. Н. Покровского) цифр».1 Такого анализа цифр мы не находим у Н. А. Рожкова. Случаен и подбор его цифр. Количественные показатели внешпего порядка загромождают книгу; таблицы, цифры в тексте и вереницы ссылок,1 2 не определяют* разрыва Рожкова с прошлым русской историографии, а лишь уясняют его связь с мелко-буржуазным ее течением.
Работы Рожкова не внесли в метод пользования писцовыми книгами ничего принципиально нового, но показывают, что историографические установки мелкой буржуазии несомненна испытали влияние марксизма. Признание решающей роли экономического фактора в историческом процессе, апелляция к показателям массового порядка и защита таких показателей, как единственно достаточных для исторического исследования, не могли не вызвать решительного отпора со стороны представителей реакционной и буржуазной историографии. В этом направлении и ставится вопрос об изучаемом нами источнике, и работа Рожкова подвергается резкой критике.
«В интересах науки и последователей г. Рожкова, число которых весьма значительно», выступает с подобной критикой В. И» Сергеевич.3 «Он (Рожков.—jГ. if.) — по мнению Сергеевича — нс довольствуется обыкновенными способами исследования, он стремится достигнуть более точных результатов и выражает свои выводы в цифрах. Ему мало указать на нескольких примерах, каковы были, например, размеры господских запашек, он желает определить их абсолютные и относительные размеры».
Критические замечания, отмечающие отдельные промахи Роликова, Сергеевич сопровождает констатированием «полной сго(Рож- кова. — jГ. К.) неопытности по части статистических выкладок», «совершенно впрочем извинительной, ибо изучение статистики для общих историков в наших университетах так же не обяза¬
1 М. Н. Покровский. С^. «Истор. наука и борьба классов». Вып. 1, Ответ т. Томен некому, стр. 266, М.-Л., 1933.
2 Сотни цифр — «Сельское хозяйство», стр. 111—115.
3 В. Сергеевич. Древности русского права, т. III. Землевладение, тягло, порядок обложения. Изд. 2, СПб., 1911, стр. 476. Первое изд. в 1903 г.
ПИСЦОВЫЕ КНИГИ В БУРЖУАЗНОЙ ИСТОРИОГРАФИИ
171
тельно, как и ознакомление с элементарными понятиями права».1 Заключительная фраза рецензии о неподготовленности автора,, о преждевременном обращении к архивным источникам 1 2 — достаточна, чтобы требовалось дополнение к характеристике позиции самого В. Сергеевича. В предисловии В. Сергеевича к 111 тому ((Древностей» приведен длинный перечень вопросов, которые- могут быть освещены материалами писцовых книг.3 «Но все вопросы и перечислить нельзя...»—так выражается В. Сергеевичем признание высокой ценности писцовых книг. Писцовые книги, но характеру освещаемых вопросов, оценены и признаны буржуазной историографией, но в то же время ее тревожит то,, что разработка их может итти не только по линиям, приемлемым для буржуазных историков. Такую тревогу и недовольство Рожковым мы должны отметить и у крупнейшего из русских буржуазных историков — В. О. Ключевского. Два случая имел Ключевский, чтобы более или менее полно высказаться о писцовых книгах, — это отзывы о работе Чечулина «Города Московского государства XVI в.»4 и о работе Н. А. Рожкова.5 Двенадцать лет отделяют друг от друга два эти высказывания.
В первом отзыве В. О. Ключевский признает большую ценность писцовых книг как исторического источника и отмечает необходимость особых приемов в изучении их материала: удачному выбору приемов разработки, искусству исследователя придается решающее значение. Тема о городах и городском населении заставляет признать недостаточность одних писцовых книг, чтобы получить ответ па все возникающие в данном случае вопросы^ Ключевский особо подчеркивает необходимость использования числовых показателей, необходимость сведения в таблицы всех существенных данных писцовых книг: «Состав самых таблиц, должен быть соображен с цельным составом писцовых книг, следовательно основан на изучении последних в полном их объеме».6
1 В. Сергеевич. Древности русского права, т. III, изд. 2, СПб., 1911» стр. 48*2.
2 ;bid., стр. 485.
3 Ibid., предисловие.
4 Отчет о 33-м присуждении наград гр. Уварова, СПб., 1892.
5 Отчет о 44-м присуждении наград гр. Уварова, СПб., 1904. Мы цитируем по изданию Лит.-Изд. отдела. В. О. Ключевский. Отзывы и ответы, третий сборник статей, Пгр., 1918, стр. 375—420 и 421—445.
в Отзывы п ответы, стр. 380.
172
г. ко чин
Чечулину далеко не удалось овладеть богатым материалом писцовых книг, и труд его является малозначительным по результатам. В Ключевском это вызывает лишь желание подчеркнуть особые заслуги автора в преодолении трудностей при разрешении ряда частных, но важных вопросов по истории городов.
Иными настроениями веет от рецензии В. О. Ключевского на работу Н. А. Рожкова. Неоднократно указывая на то, что автор приступал к работе над источниками «с готовой схемой, построенной из общих политико-экономических и сельскохозяйственных представлений»,1 Ключевский не одобряет общих ее установок и отмечает предвзятость и необоснованность выводов автора. ((Автор усиленно искал осуществления этой (готовой, заранее созданной) схемы... вообще шел не от данных к выводам, а от предположений к данным)).8
Осуждение Н. А. Рожкова связано у Ключевского с изменениями его оценки писцовых книг как исторического источника. Давая достаточные указания по более простым вопросам, писцовые книги, по мнению Ключевского, оказываются неспособными отвечать на сложные проблемы истории.1 2 3 «В писцовых книгах и отдельных грамотах, уцелевших от ХУ1 в., исследователь сельского хозяйства находит дефектные, обрывочные данные, недостаточные для полного изучения предмета, и принужден рассматривать явления сквозь этот тусклый просвет, не дающий им всестороннего освещения».4
В отзывах для присуждения премий обычно было прянято особо перечислять достоинства рецензируемой книги. В оценке работы Рожкова, ставившего общие, крупные вопросы социально- экономической истории Московского государства, Ключевский находит возможным указать, что лишь «по весьма значительному ряду подробностей сельско-хозяйственной жизни впервые им [Рожковым] разработанных...» «исследование Рожкова надолго останется в руках изучающих».5
Даже в отношении «настойчивых статистических наблюдений» U. А. Рожкова Ключевским лишь указано, что «автор детально
1 Отзывы и ответы, стр. 432, 438.
2 Ibid., стр. 438—439.
3 Ibid., стр. 432.
4 Ibid., стр. 438.
3 Ibid., стр. 444.
ПИСЦОВЫЕ КНИГИ В БУРЖУАЗНОЙ ИСТОРИОГРАФИИ
175
осветил много мелких малозаметных процессов, какие происходили в русском сельском хозяйстве ХУ1 века».1
Мы видим, как по сравнению с рецензией на работу Н. Д- Чечулина суживается здесь роль писцовых книг.
Эволюция во взглядах В. О. Ключевского на писцовые книги в сторону сужения их ценности и сведения ее до раскрытия лишь мелких частных подробностей народного хозяйства, требование более строгой критики писцовых книг и оправдания приемок пользования ими — говорят о тревоге за возможность слишком широких выводов на том, сравнительно новом, пути в разработка писцовых книг, по какому пошел Н. А. Рожков.
Более полная и законченная оценка методологических приемов, выдвинутых Рожковым постановкою вопроса о статистическом методе в применении к писцовым книгам, раскрывается в последующие годы. Рожков не был одинок. Рядом с ним вопрос о приложении статистического метода в истории поднимается и другими историками, при чем некоторые из них апеллируют к авторитету западно-европейской буржуазной историографии.1 2
Логическим завершением такого рода постановки вопроса о статистическом методе служит работа Н. Нордмана «Статистический метод в исследованиях древне-русского хозяйственного быта».3 Н. Нордман начинает с заявления о недостаточности существующих методов в исторических исследованиях о народном хозяйстве. «Неточности выражений, — заявляет Н. Нордман — и отсутствие указания «относительного веса» выводов и склонность распространять выводы за пределы рассматриваемого материала, без предварительного обследования этого приема, ведут к неточностям и противоречивым выводам... Уничтожить ЭТИ недостатки возможно лишь путем массового исследования данных^ обработки их статистическим методом».4
«Необходимо привлечь возможно большее количество факток и выразить их отношения в средних величинах; при этих средних,
1 Отзывы и ответы, стр. 444.
2 Н. Н. Любович. Статистический метод в приложении к истории. Изв. Варшав. унив., кн. IX, 1901. С. Богоявленский. Некоторые статистические данные по истории русского города XVII ст. Древности. Труды археогр. ком. Моек. арх. об-ва, т. 1, в. З, М., 1899.
3 Труды студентов эконом, отделения СПб. Полит, института, № 2,. 1909, ч. 1. Работа возникла в семинарии проф. М. А. Дьяконова.
4 «Стат. метод в исследовании древне-русского хозяйства быта»,, стр. 1—3.
174
г. кочин
а также по возможности и всех других выводах, обязательно указывать, на сколько фактов опираешься, сколько случаев за и против, т. е. давать наблюденную вероятность, а также — где ЭТО ВОЗМОЖНО — вычислить и вероятность истинную».1
«Эти истинные количественные отношения явлений дадут прочное обоснование для построения гипотез и открытия законов».1 2 Нордман проникнут уверенностью в универсальности £того метода и в коренном перевороте, им производимом. «Возможность установления объективного критерия..., в отлрчие от методов, применяемых в исследованиях по истории русского хозяйственного быта, где описание и выводы необходимо носят субъективный характер»3 — вот что, по своему глубокому убеждению, дает Н. Нордман в руки историка.
Не трудно в этих декларациях рассмотреть крайне упрощенный, доведенный до абсурда механистический подход к изучению исторического процесса. Цифра разрешает все вне зависимости от того, откуда она, какова действительная реальная ее значимость: числовой показатель — единственная мера вещей; вычеркивается вся сложность общественных классовых отношений, л только числовыми показателями определяется существо исторического процесса. 3& единственно мыслимым для Н. Нордмана статическим моментом исчезает исторический процесс с его диалектическим сложным развитием разнообразных комбинаций и переплетений. Нет необходимости останавливаться на полной неудаче Н. Нордмана в практическом приложении его метода к историческому исследованию.4 і
Фактический отказ от критики источника и оценки его данных, механическое сведение этих данных в таблицы, отсутствие какого-либо анализа цифровых показателей — все это сближает Н. А. Рожкова с откровенным до наивности механистом Н. Норд- маном. Статистический метод, в таком искаженном понимании, является особенностью работ Н. А. Рожкова на этом этапе.
1 «Стат. метод в исследовании древне-русского хозяйства быта», -стр. 15.
2 Ibid., стр. 17.
3 Ibid., стр. 84.
* Отчет о 53-м присуж гении наград гр. Уварова, СПб., 1912. Отзыв о сочинении Н. Нордмана «Статистика в русской истории. Опыт статистической обработки писц. новгородских оброчных книг ок. 1498 г.», составлен проф. А. А. Кауфманом, стр. 86.
ПИСЦОВЫЕ КНИГИ В БУРЖУАЗНОЙ ИСТОРИОГРАФИИ
175
А между тем работа Н. А. Рожкова писалась одновременно ■с «Развитием капитализма в России» В. И. Ленина. Для В. И. Ленина тщательная переоценка и анализ статистических данных, критика работ буржуазных экономистов и земских статистиков — йервое и важнейшее звено их разработки.1 Последующей стадии разработки — группировке статистических данных, установлению средних величин — Ленин придавал не меньшее значение.1 2 Именно такие и только такие приемы тщательного изучения, глубокой критики статистических данных при строгой, четкой целеустремленности разработки их, обеспечивают успех работы. «Данные статистики, — говорит В. И. Ленин в отношении статистики конца XIX в., — должны быть обработаны так, чтобы процесс разрушения старого крепостнического, барщинного, отработочного натурального хозяйства и процесс замены его торговым капиталистическим земледелием мог быть изучен по этим данным».3 Если В. И. Ленин дает нам образец раскрытия исторического процесса в России в конце XIX в., образцы критики источников и анализа цифровых данных, то Н. А. Рожков, работая на материале писцовых книг, который он сам ассоциировал с земской статистикой,4 целиком во власти приемов мелкобуржуазной историографии.
Направленность работ Н. А. Рожкова, с резким выделением экономического фактора, все же вызвала критику и осуждение «со стороны господствовавшего течения в буржуазной историографии, а работа Н. Нордмана вызывает со стороны буржуазных историков критику лишь по существу грубо показанной механистичности в способе включения статистического метода в историческое исследование. Выступивший с критикой работы Н. Нордмана А. А. Кауфман не только дает подробный разбор работы Н. Нордмана, но и организует в течение ряда лет исследовательскую работу в специальном семинарии на Высших Женских
1 В. И. Ленин. Развитие капитализма в России, Соч., т. III, стр. 69, 363. К вопросу о нашей фабрично-заводской промышленности, т. II, стр. 365.
2 В. И. Ленин. Соч., т. II, то же, стр. 341—367, особ. стр. 344—347, 358, 359. Кустарная перепись 1894/1895 г. в Пермск. губ., там*же, стр. 195—276, особ. стр. 202—204, 206-212, 233—239, 258- 260; т. III, стр. 62—64, 07—70.
3 В. И. Ленин. К вопросу о задачах земской статистики, Соч., т. XVII, стр. 184.
4 Н. А. Рожков. К вопросу о степени достоверности писцовых книг, стр. 185—186.
176
г. ко чин
Курсах, с задачею установления, в какой мере допустимо приложение статистического метода в разработке писцовых книг.1
В принципе вопрос о приложении методов статистической обработки к писцовым книгам Кауфман решает в положительном смысле, осуждая лишь слишком решительные приемы Н. Норд- мана в этом направлении. В последующей работе, посвященной разбору книги А. М. Гневушева,1 2 3 Кауфман подчеркивает ценность писцовых книг: «Я вполне подписываюсь под заключением г. Гневушева об „исключительном месте“, занимаемом писцовыми книгами, по сравнению с другим историческим материалом, имеющимся в распоряжении исследователя». Среди устанавливаемых им крупных недочетов работы А. М. Гневушева, он указывает на его метод использования материалов писцового счета, ((который можно назвать чисто-статистическим».3 А. А. Кауфман осторожен и не высказывается, в какой степени и форме может находить приложение подобный чисто-статистический метод. В разборе работы А. М. Гневушева он ограничивается лишь указаниями на недостаточность пользования статистическими приемами при анализе таблиц-сводок материалов писцовых книг и в частности ((приемами каузального статистического анализа». З&дача историка в приложении статистического метода — по мнению Кауфмана — заключается в том, чтоб*л « пользоваться им но только как иллюстрационным приемом, не только как способом изображения фактов, но, главное, как орудием уловления причинных связей между изучаемыми им явлениями».4 Здесь несомненно много торжественных слов и многообещающих заверений. На деле же и статистическая разработка писцовых книг в семинарии Кауфмана ни в какой мере не доросла до «установления причинных связей и приложения каузального анализа».
Буржуазная историография так и не дала четкого и окончательного ответа на вопрос о приложимости методов статистики
1 Статистический семинарий Петрогр. Высших Женских Курсов. Новгородские писцовые книги в статистической обработке. Вып. 1, Логосты и деревни Шелонской пятины по письму 1498—1501 гг., Пгр., 1915.
2 А. М. Гневашев. Очерки эконом, и социальной жизни сел. населения Новгор. области после присоед. Новгорода и Пскова, т. I. Сел. население Новг. обл. по писцовым книгам 1495—1505 гг., ч. 1, К., 1915.
3 К вопросу о приемах историко-экономического изучения писцовых книг. «Русский исторический журнал», кн, 3—4, П., 1917, стр. 150—151,. 167—168.
4 Ibid., стр. 184—185.
ПИСЦОВЫЕ КНИГИ В БУРЖУАЗНОЙ ИСТОРИОГРАФИИ
177
к разработке писцовых книг. Мы видим, что ее представители чаще высказываются за желательность такого использования статистики, но попытки практического приложения этого метода приводят, в общем, к ничтожным результатам. Хорошею иллюстрациею этому могут служить многочисленные труды историко-этнографического кружка при Киевском университете.1 Мы уже знакомы с отзывом А. Кауфмана о книге Гневушева,1 2 — одной из крупных работ, вышедших из «киевской» школы. А. Кауфман относит работу Гневушева к категории таких, где статистические приемы являются только иллюстрационным приемом; таблицы, занимающие больше половины книги, являются статистическим полуфабрикатом.3 «Киевская» школа* повторяет все то, что мы встречали в начале 90-х годов в работах Б. Щепкиной и И. Лаппо.4 Примитивность обработки цифрового материала, недостатки группировки данных, отсутствие анализа их приводят к тому, что даже в случаях, когда сама по-, становка темы настойчиво требует оценки и объяснения изучаемого явления, автор не в силах решить такую задачу. Ярким: примером служит работа Яницкого «Экономический кризио в Новгородской области XVI в».5 Кризис XVI в. хорошо был известен до работы Яницкого. Завершая его изучение, Яницкий,, естественно, должен был определить сущность этого кризиса, причины его и значение в социально-экономической жизни Новгородской области и всего Московского государства. Между тем работа, в основном состоящая из таблиц, лишь иллюстрирует; цифрами наличие кризиса и не дает ничего для его анализа.6 Яницкий обращается и к другому источнику, к обыскным книгам, но не может и из них извлечь ответа, он вынужден искать объяснения у авторитетов буржуазной историографии, выбирая решения без всякой связи с разработанными им материалами.7 Общим
1 Юбилейный сборник Истор.-этногр. кружка при универе, св. Владимира,. К., 1914.
2 См. выше стр. 176.
3 А. А. Кауфман. К вопросу изучения писцовых книг, стр. 168—170.
* Работы Гневушева, Сташевекого, Яницкого, П. Смирнова: «Орловский уезд в конце XVI в. по писцовой книге 1594—5 гг.» В Универе, изв. 1909 г., •NW» 1, 3, 5, 7—10; 1910, 3 и 5.
5 Н. Яницкий. Эконом, кризис в Новгор. обл. XVI в. (по писцовым книгам), К., 1915.
6 Ibid., стр. 101—111.
7 Ibid., стр. 111—131.
Проблемы источниковедения, II
12
178
г. к о чин
для киевской школы является особый интерес к вопросам народного хозяйства1 и особое внимание к писцовым книгам.1 2 По принятому шаблону каждая работа начинается вступительною частью, излагающею «критику» достоверности писцовых книг, таким же шаблоном оказывается и содержание этой критики. Неизбежно повторяются имена Лаппо-Данилевского, Миклашевского, Рожкова, и неизменно единообразно заключение: «и при ряде несовершенств писцовые книги все же представляют довольно точную статистику Московского государства».3
Сочетание настойчивости в постановке вопросов по истории народного хозяйства с боязнью выйти за рамки высказываний авторитетов буржуазной историографии находит свое объяснение в общих теоретических установках руководителя школы нроф. М. В. Довнар-Запольского.
В 1901 году во вступительной лекции, при назначении на профессорскую кафедру в Киеве, М. В. Довнар-Запольский раскрыл свои методологические установки; он не забывает упомяиуть и о Марксе и об историческом материализме, — но чтобы осуждать и корректировать их. В 1905 г., когда окончательно определился характер работ кружка, им переиздается эта программная речь.
«В настоящее время, — говорит Довнар-Запольский, — было бы ошибкою полагать, что формула исторического процесса, как она вылилась в учении Маркса, Энгельса и их последователей, является вполне обоснованной, подобно гегелевской философии для своего времени. Это обоснование пока не сделано удовлетворительно. Теперь ясно одно: важное и даже преобладающее значение экономического фак-
1 Список тем Истор.-этногр. кружка при универе, св. Владимира и изданных работ см. Юбилейный сборник статей кружка, стр. 2-6, 10—12. М. В. Довнар-Запольский. История русского народного хозяйства, т. 1, К., 1911, стр. 32. Примеч.
2 Все крупные работы написаны по писцовым книгам, как то работы: Гневушева, Сташевского, Яницкого, □. Смирнова, «Орловский у. в XVI в.» и «Города Московского государства первой половины XVII в., вып. 1, Киев. 1917, в. 2, Киев, 1919. Г. М. Белоцерковский, Тула и Тульский уезд в XVI— XVII вв., К., 1915.
3 Е. Ста ше век ни. Московский уезд по писцовым книгам XVI в., стр. 2—16. А. М. Гневушев. Очерки эконом, и социальной жизни Новг. обл., стр. 8—26. Н. Яницкий. Эконом, кризис в Новг. обл., стр. 2—5. Г. М. Белоцерковский. Тула и Тульский уезд. Введение.
ПИСЦОВЫЕ КНИГИ В БУРЖУАЗНОЙ ИСТОРИОГРАФИИ
179
тора».1 Но в то же время для М. В. Довнар-Запольского дорог и другой лозунг: «назад к Канту». По его мнению исторический материализм «не разъясняет удовлетворительно соотношение вечно борющегося духа Канта к обширной сфере экономических фактов». Не найдя выхода из этого поистине трудного положения, автор призывает к эклектизму: «Лозунг „назад к Канту“ надо дополнить еще другим: „назад к Марксу^».1 2 Такой эклектизм присущ работам киевской школы, заимствовавшей от марксизма интерес к вопросам экономической жизни, но преследующей цели буржуазной историографии и потому обходящей вопросы классовой борьбы.
Удел буржуазной историографии — разложение и распад на ряд мелких, частных тем, «неразрешимых» проблем. Революционное движение в этом случае играет роль реактива, доводящего до наибольшей интенсивности процесс распада. После первой русской революции разложение русской буржуазной историографии становится очевидным фактом. Тематика ограничивается узким кругом мелких частных вопросов; от работ по общим вопросам историки переходят к разработке исторических источников самих по себе, к разработке вспомогательных исторических дисциплин и третьестепенных по существу вопросов. Наступил «монографически-архивні>ій период разработки русской истории», когда «утрата архивным изыскателем чувства общего, общей связи» и по прлзпанию лица, берущего под свою защиту буржуазную историографию,3 оказывается нежелательным, но неизбежным для буржуазной науки, явлением.
«Чем же живет теперь наша историография? Вместе с К. Аксаковым мы можем сказать, что у нас теперь нет „истории^, что „у нас теперь пора исторических исследований, не болееа». Так характеризует в это время русскую историческую науку С. Платонов в своих лекциях.4 Не нужно говорить, что сами представители этой науки не признают наличия упадка. Отсутствие обобщающих трудов оправдывается необходимостью «строго критического» отношения ко всем построениям исторической
1 М. В. Довнар-Запольский. Исторический процесс русского народа в русской исторической науке, М., 1905, стр. 31 (Разрядка автора).
2 Ibid., стр. 31—32.
3 И. И. Лап по. Соврем, состояние науки русской истории и задача ее университ. преподавания, Юрьев, 1906.
4 С. Ф. Платонов. Лекции по русской истории, И$д. 9, Пгр., 1915, стр. 19.
12*
180,
г. ко чин
науки. Яркий пример — А. С. Лаппо-Данилевский. В 90-х гг. развитие его интересов шло в сторону изучения вопросов экономики, вопросов общественных отношений в России;1 ко времени первой русской революции можно отметить крутой перелом: уход от постановки крупных исторических проблем с заменою их изучением вспомогательных исторических дисциплин. Десятки лет тратятся на подготовку издания документов Коллегии экономии.1 2 Особое внимание, уделяемое им частным актам, уход с головой в изучение дипломатики этих актов знаменует отказ от изучения других документов и, в частности, предпочтение частных актов писцовым книгам, актам по государственному внутреннему управлению и дипломатическим сношениям.3 А. С. Лаппо- Данилевский находит оправдание в ссылках на образцы западноевропейской исторической науки.4 Конечно, не ((крайние запросы научности, предельные требования полноты и цельности знания» являются истинной причиной сек преобладанию подготовительного исследования основ, методов и техники изучения... над конкретной исторической работой».5 Объяснение следует искать в обострении того внутреннего противоречия, которое свойственно содержанию всей буржуазной исторической науки этого периода. Методология истории, разработанная в духе неокантианства, защита тсидиографического» познания действительности раскрывают нам подоплеку агностицизма, целиком объясняющую и фактический отказ от исторического исследования и особые основания к предпочтению в разработке дипломатики частных актов другим источникам. В этот период фактический отказ от использования источника сопровождается и соответствующим отказом от разрешения каких-либо общих проблем истории.
Перейдем к работам московских историков. Ближе всего писцовыми книгами должен был заинтересоваться С. Б. Веселовский. Его большой двухтомный труд посвящен истории кадастра и обло¬
1 Ср. приводившиеся выше его отзыв о работе А. Никитского и предисловие к писцовой книге Н.-Новгорода.
2 Сборник грамот Коллегии экономии. Предисловие, Изд. Акад. Наук, Игр., 1922, стр. X—XIII.
3 План издания архивных документов XVI—XVIII вв., А. С. Лаппо- Данилевского, «Протоколы засед. ист.-фил©логического отд. Акад. Наук», 1900,1-е прилож. к засед. 25 окт. 1900 г.
4 Ibid.
5 А. П р е с н я к о в. А. С. Лаппо-Данилевский как ученый и мыслитель, «Русский исторический журнал», кн. 6, Пгр., 1920, стр. 89.
ПИСЦОВЫЕ КНИГИ В БУРЖУАЗНОЙ ИСТОРИОГРАФИИ
181
жения в Московском государство, т. е. вопросам, полностью совпадающим с содержанием писцовых книг.1
Первое же ознакомление убеждает нас в чрезвычайно пониженной оценке писцовых книг как источника. Вспомним еще более раннее высказывание С. Б. Веселовского: ((Писцовые книги сами по себе не представляют достаточного материала для сколько- нибудь полного изображения экономического строя Московского государства».1 2
II том работы С. Веселовского чуть не целиком посвящен писцовым книгам. Мы находим подробный разбор подготовки работников писцовых комиссий (составлявших писцовые книги), обрисована картина работы комиссий, начиная с назначения ее членов и до завершения работы и утверждения ее центральными приказами. Чтобы вынести суждение о достоверности писцовых книг, ставится вопрос об источниках. Перечисляются многочисленные и разнообразные источники, сводимые к трем категориям: приправочные документы, данные личного досмотра и обмера и сведения населения. «При таких условпях, — говорит С. Б. Веселовский,— мне кажется более целесообразным спрашивать не то, как вообще писцы пользовались приправочными документами, а как пользовался ими данный писец».3 Достоверность писцовых книг зависит ют писца, от его отношения к делу — так требует ставить вопрос ученая точность.4 Указывается и на корректирующую роль местного населения при описании черных и дворцовых земель. ((Содействие тяглых людей писцам было настолько значительно и важно, что я, не боясь преувеличения, решаюсь сказать, что писцовые книги в некоторых частях (главным образом, в вопросах тягла) были плодом совместной работы писцов и населения».5
Большая роль, приписываемая населению, не вяжется с выводами автора об исключительном значении писцов в определении степени достоверности писцовой книги. С. Веселовский выдвигает проблему оценки качества работы писца, от ее решения
1 С. Веселовский. Сошное письмо. Исследование по истории кадастра и посошного обложения Московского государства, Т. I, М., 1915; т. II, М., 1916.
2 Рецензия С. Б. Веселовского на книгу В. Готье «Замосковный край в XVII в., Ж. м. н. пр„ 1908, кн. 2, Отд. критики и библиографии, стр. 437.
3 Сошное письмо, т. II, стр. 78,
* Ibid., стр. 112—114.
5 Ibid., стр. 131—132.
182
г. ко чин
зависит оценка писцовой книги как источника. Разрешение этой проблемы упирается в решение большого ряда других частных, но, по мнению С. Веселовского, столь же решающих вопросов, — о сказках владельцев, о приправочных документах и качестве их, о досмотре.1 Последующее усложнение заключается в определении роли населения, степени фактического досмотра обмера земель, точности этого обмера.1 2 3 В «Сошном письме» вопросы социально-экономических взаимоотношений населения оказываются совершенно обойденными. В огромном по объему труде о прямых налогах вопросам тяжести налогового обложения уделено лишь мимолетное случайное внимание. Из заключительных замечаний к коротким главам о налогах мы узнаем, что оценка сравнительной тяжести обложения не входит в задачи автора, что условность и субъективность окладных единиц делает безрезультатным сравнение государственного тягла с другими видами податей и обложения.3 Таким образом все содержание работы о прямых налогах оказывается сведенным к описанию техники кадастра и обложения, техники разверстки податей и повинностей и мирской раскладки податей. С. Б. Веселовский — большой знаток архивного материала; раскрывая по архивным данным картину производства кадастра, он до такой степени ознакомился с приказным делопроизводством, что цак бы живет среди московских дьяков и подъячих XVII в. «Он почему то не хочет или не может взглянуть на эти явления из открывающей широкий кругозор исторической дали, подняться на высоту историка, и предпочитает оценивать явления с дьячьей точки зрения».4 Такое замечание вырывается у историка, который и сам далеко не способен к обозреванию широких исторических горизонтов. Не далее как в этой же рецензии М. Богословский пишет, что при исследовании налогов было вполне достаточно их описания,5 и считает излишними попытки С. Б. Веселовского вычислить сравнительную тяжесть повинностей.
Типичен уход С. Веселовского к специальной узкой теме, еще показательнее трактовка темы, говорящая о невозможности для
1 Сошное письмо, т. П, стр. 78.
2 Ibid., стр. 376.
3 Сошное письмо, т. I, стр. 153. .
4 М. М. Богословский, рецензия на работу С. Б. Веселовского а Сошное письмо», «Исторические известия», № 2, 1916, стр. 81.
5 Ibid., стр. 74. ...
ПИСЦОВЫЕ КНИГИ В БУРЖУАЗНОЙ ИСТОРИОГРАФИИ
183
автора подняться выше изучения техники приказного делопроизводства.
Объемистый труд С. Веселовского сопровождается еще более объемистыми двумя томами «Актов писцового дела».1 В предисловии к I тому С. Веселовский излагает свои воззрения на задачи исследователя, которые должны убедить читателя в непогрешимости его приемов работы. Здесь мы находим рассуждения о необходимости строгого научного обоснования для всякого исторического исследования, о высоких требованиях, предъявляемых к научной работе. «История, несомненно, переживает период специализации исследований». Для необходимого «сотрудничества обобщающих историков и монографистов» нужны два условия — планомерность и прозрачность. Прозрачность работы вполне зависит от каждого исследователя.1 2 «В некоторых английских домах кухня отделена от столовой стеклянным окном, так что из столовой видно все, что делается в кухне. Хозяин и гости имеют возможность доверчиво потреблять изготовленное».3Такою идиллическою картиною рисуется кухня буржуазной исторической науки. «Выдержанно-критическое отношение и постоянный скептицизм к историкам и к своей работе» необходимы в «борьбе с противонаучными склонностями».4 Вот причины, направляющие ученого историка, по словам С. Б. Веселовского, к специальному «глубокому», «критическому» изучению источников ради самих источников.
В разборе писцовых книг «глубина» и «критическое отношение» приводят к умножившимся новым узкоспециальным мелким проблемам. Зги проблемы неисчислимый Реальный результат — бесконечный ряд. сомнений, скептицизм, имеющий основою не действительную недоброкачественность документа (документ подлинный, он непосредственно отображает крупнейшие массовые явления социально-экономической жизни прошлого), а скептицизм— как проявление гниения и внутренней бессодержательности буржуазной исторической науки. Агностицизм — подлинная основа «глубоко-критическому» отношению к документам массовых явлений.
1 Акты писцового дела. Материалы для истории кадастра и прямого обложения в Московском государстве, т. I, М., 1913; т. II, М., 1914 г.
2 Акты писцового дела, т. I, предисловие, стр. III—IV.
3 Ibid., стр. IV—V.
* Ibid., стр. V-VII.
184
г. ко чин
В таком же направлении исследования деталей происхождения писцовых книг и их источников велась работа В. Седашевым.1
В. Седашев связывает свою работу с изучением писцовых наказов; на основе их он желает определить, в какой мере требования наказов осуществлялись писцовыми комиссиями, как велась ими работа, в какой мере источники и техника описания делают достоверными материалы писцовых книг. Наличие специальной подготовки по технике межевания позволило В. Седа- шеву особенно детально разобрать вопросы об измерении земель писцовыми комиссиями. Вопросы о фактическом осмотре ХОЗЯЙСТВ, об измерении запашки, сенокосных и лесных угодий, о степени точности этих измерений разбираются с привлечением новых архивных материалов, внимание сосредоточивается на технических деталях межевания и оценки земель и угодий. Но результаты не вносят ничего практически ценного в понимание писцовых книг. ((Успех предположенного описания поставлен наказом в тесную связь с добросовестностью писца, долженствующего руководиться сознанием своего нравственного долга и важности выполняемого дела». Таким выводом, следующим за указанием сложности и ответственности задач описания, заканчивает В. Седашев изучение своего основного источника — наказа 1622 года.1 2 Ответы на вопросы, поставленные исследованием, заменены новыми усложненными проблемами. Исход критического изучения источника предрешается непрерывностью потока вновь возникающих частных проблем, в этом потоке бесследно теряются положительные достижения, вносимые свежими документальными материалами. С. Б. Веселовский подчеркивает свое единство с В. Седашевым:3 на первом плане в качестве решающего фактора — вопрос о добросовестности составителей писцовой книги.
Дополнительной иллюстрацией к подобным выводам и как результат скрупулезной богато документированной работы является
1 В. Седашев. Очерки и материалы по истории землевладения Московской Руси в XVII в. «Известия Константиновского межевого института», ВЫП. 2—3, М., 1912.
2 Ibid., стр. 144.
3 Сошное письмо, т. II. «А главное [исследователь] не должен забывать, что писцы работали очень различно и что даже показания одной и той же писцовой книги относительно различных категорий земель и различных случаев землемерия могут иметь очень различную научную цену»,— стр. 376.
ПИСЦОВЫЕ КНИГИ В БУРЖУАЗНОЙ ИСТОРИОГРАФИИ
185
статья Г. А. Максимовича «К вопросу о степени достоверности писцовых книг».1 Выводы этой статьи ставят под сомнение все данные писцовых книг о сенных угодьях, а за ними и вообще данные об угодьях. Так порождаемая «глубоко-критическим» отношением к источнику непрерывная цепь мелких частных вопросов исключает возможность положительной работы над ним.
На этом обрывается творчество русских буржуазных историков в их работе над писцовыми книгами.
Различные формы разрешения вопросов, связанных с освоением писцовых книг как источника и именно с определением их места в историческом исследовании, с установлением приемов их разработки, отмечают отдельные ваяшейшие этапы в развитии буржуазной историографии.
Однако особое внимание к писцовым книгам, специальное изучение их оказались недостаточными для окончательной оценки нашего источника. По .нятые важнейшие вопросы остались неразрешенными: не разрешен вопрос о степени достоверности данных писцовых книг, об установлении приемов разработки писцовых книг, — не разрешен и вопрос о статистическом методе. Бесспорным может считаться, что писцовые книги — источник чрезвычайной сложности и безусловно большой ценности.
Строгая целевая установка в работе над документом, приложение четкого марксистского понимания исторического процесса в целом и отдельных явлений в нем, избавляя от беспредметности и беспочвенности буржуазной «критики», обеспечат положительные результаты в разработке писцовых книг. Конгломерат многочисленных накопленных наблюдений из писцовых книг и о писцовых книгах лишь в условиях марксистского анализа может стать картиною закономерных общественных явлений прошлого.
Писцовые книги искусственно вырваны из ряда других многочисленных актов московского приказного делопроизводства; в порыве националистических восторгов некоторые историки их выделяют в особый разряд творений, переросших эпоху. Между тем длинная цепь других «книг»—дозорных, сыскных, оброчных, ясачных, даточных, отписных, отдельных, селидьбенных, іі Г. А. Максимович. К вопросу о степени достоверности писцовых книг, Нежин, 1914.
186
г. ко чин
отвозных, записных, строельных, засечных, деловых, меновных, межевых книг, составляющих неразграниченное целое с переписными и писцовыми, эта цепь через «грамоты»—межевые, отдельные, ободнме, сыскные и т. п. — сливается в единый общий ряд источников, вышедших из московских приказных канцелярий.
Писцовые книги, в числе других свойств, — крепостные акт,ы на сельское население Московского государства, они закрепляют успехи наступления на этом участке; бесспорно первостепенную роль играют они и на другом участке агрессии — на участке колониальных захватов и эксплоатации. С этих сторон не раскрывалось, а замалчивалось содержание писцовых книг.
Слабо затронуты и богатейшие материалы по городам: на городских переписных и писцовых книгах резче всего заметен разрыв между большими тратами сил по публикации документов и малой степенью последующей разработки их.
Писцовые книги — многообещающий источник, особое внимание к нему буржуазной историографии является в этом случае хорошим поручительством. Очередная задача — привести в движение этот важнейший фонд; писцовые книги должны быть в постоянном обороте при всех работах по Московскому государству, они должны быть на постоянном учете исследователя при разработке всякого вопроса, к этому обязывает и охват писцовыми книгами всех важнейших сторон социально-экономических взаимоотношений населения и исключительная полнота территориального охвата.
В связи с этим выдвигается задача приведения их в состояние наибольшей доступности для научной разработки и, именно, не только публикации, а критики их, анализа содержания и классификации, т. е. задача изучения их как источника.
Н. И. ПОКРОВСКИЙ
ОБЗОР ИСТОЧНИКОВ ПО ИСТОРИИ ИМАМАТА
История национально-освободительного движения на вое- точном Кавказе во второй четверти прошлого века, в эпоху завоевания Кавказа русским царизмом, привлекала внимание многих исследователей. О войне в Чечне и Дагестане эпохи создания теократического государства мюридов, имамата, написаны были целые томы, и список литературы, трактующей о вопросах, разбираемых в настоящей статье, имеет не одну сотню названий- Внимание, уделявшееся эпохе завоевания Кавказа царскими, главным образом военными, историками, привело к тому, что значительная часть источников оказалась полностью или частично изданной ими, или хотя бы использованной. Правда, тут же нужно оговориться, что самые ценные, самые важные для советского историка документы все еще остаются погребенными в архивах: царизм издавал то, что диктовали ему интересы колониальной политики. Чтобы не быть голословными, укажем хотя бы на то обстоятельство, что чрезвычайно ценные и интересные материалы царской разведки сороковых годов о государственном строе и внутренних отношениях в имамате остались неопубликованными и не вошли даже в капитальное издание документов—«Акты, собранные Кавказской Археографической комиссией». Другой аналогичный пример: Прушановский в своем дневнике1 указывает на записки бежавшего русского офицера Бра- новского, начальника стражи у второго имама Чечни и Дагестана Гамзат-бека. Записки эти и дело о Брановском, по словам Пру- шановского, попали в царские архивы, но света они не увидели.
Хотя много документов исключительного значения еще лежат в архивах, однако и то, что уже напечатано, вопреки воле буржуаз¬
1 Выписка из путевого журнала Генерального штаба капитана Пруша- повского. См. «Кавказский сборник», т. XXIII, стр. 22, примеч.
188
Н. И. ПОКРОВСКИЙ
но-помещичьих историков и царских генералов,дает яркую картину и колониальной политики царизма. Лишь для освещения некоторых отдельных периодов мы не располагаем достаточным материалом, общие же линии различаются вполне отчетливо. Почти все источники изданы были еще до революции, разрабатывались и подготовлялись к печати идеологами колониальной политики царизма и поэтому требуют предварительной тщательной критики и очень осторожного подхода.
Источники, которыми мы пользуемся при исследований имамата, можно подразделить на две основные группы: документальные и литературные источники, оставленные нам в наследство царизмом, и источники горские, принадлежащие перу мусульманских ученых мулл. Первая группа неизмеримо многочисленнее второй. Если от царизма до нас дошли десятки и сотни тысяч документов, тысячи статей, заметок и т. п., то книги и статьи, идущие из гор, составляют небольшой список, не превышающий двух десятков названий; немногим больше количество напечатанных документов этого происхождения.
Понятно поэтому, что из напечатанного материала основным источником наших сведений об имамате являются документы, изданные царскими историками, и их литературные работы по архивным материалам. Историк должен учитывать специфическую направленность этих работ, стремление оправдать грабительскую колониальную политику, сводившееся к формуле: ((цивилизовать горские народы, прекратить их хищнические набеги, представляющие постоянную и значительную угрозу для русских поселений на Кавказе)). Создавались легенды о дикости горцев и неспособности их создать ((настоящее государство». Характерная черта горца, по работам царских историков, — его страсть к набегам, к «хищничеству». К рассказам о грабежах и набегах горцев нужно относиться с крайней осторожностью. Следует помнить, что Кавказская война была в значительной мере войной партизанской, и что происходившие в действительности набеги (немало их оказывается и просто выдуманными) являлись именно такими партизанскими действиями. Исключением являются лишь отдельные набеги, практиковавшиеся горскими феодалами и чрезвычайно близкие по характеру своему к хищнической деятельности баронов западноевропейского средневековья. Наконец, необходимо иметь в виду, что такие же
ОБЗОР ИСТОЧНИКОВ ПО ИСТОРИИ ИМАМАТА
№
набеги производились и царской армией и в особенности поселенными на линии казаками.
Высокомерно-дворянское отношение царских офицеров к горцам часто не позволяло им видеть действительные отношения, создававшиеся в горской среде, и заставляло мерить одной меркой различные классы горского населения. Как пример фальсификации можно привести из «Обзора по управлению левым флангом кавказской линии за 1839 г.» фразу? относящуюся к Шамилю: «он начал проповедывать всеобщее равенство».1 Шамиль вовсе не стремился к равенству всех, что доказывается,, например, земельными пожалованиями. А между тем легенда о «всеобщем равенстве» муссируется во многих документах и работах царских историков.
Наконец, необходимо иметь в виду, что правительство узнавало о происшедшем в горах в лучшем случае из вторых рук, от лазутчиков. Правда, сведения эти проверялись довольно тщательно. Вот что пишет по этому поводу один из царских офицеров: «Сведения о численном состоянии могущих принимать участие в военных действиях чеченцев доставлялись постоянно лазутчиками и проверялись показаниями влиятельных лиц, никогда резко не противоречившими одно другому».1 2 Однако, н при этих условиях получались расхождения в показаниях и иногда существенные. Поэтому к данным такого рода нужно относиться осторожно и проверять их другими источниками, что для основных событий обычно бывает вполне ВОЗМОЖНО.
Перейдем теперь к группировке материалов, идущих из царского лагеря. Прежде всего нам придется выделить значительное количество книг, статей и заметок, не относящихся непосредственно к истории имамата и мюридизма, но трактующих о положении отдельных частей северо-восточного Кавказа в первой половине XIX в* Это, в основном, сведения путешественников и исследователей, сводные монографические работы, использовавшие неизданные источники, и небольшая группа документов. Сюда же могут быть присоединены и немногие напечатанные работы офицеров царской разведки, в которых имеются сведения о положении гор
1 Дело объед. Горского Исторического архива. Фонд штаба войск левого крыла Кавказской линии, дело № 3, 1839 г.
2 Левый фланг Кавказской линии в 1848 г., Кавказский сборник, т.ІХ, стр. 430, примеч.
190
Н. И. ПОКРОВСКИЙ
накануне мюридизма и о внутреннем положении имамата. Особое место среди последних занимают работы царских офицеров, передававших высказывания Шамиля уже после окончания Кавказской войны. Вторую группу источников, имеющую важнейшее значение для изучения мюридизма и имамата, составляет царская официальная переписка эпохи Кавказской войны; в основном— это документы центральных архивов, архива наместничества кавказского и местных военных архивов. Значительная часть .этих документов издана, но много материала, представляющего для историка-марксиста выдающийся интерес, погребено еще, как мы говорили, в архивных связках. К третьей группе мы относим письма и мемуары лиц, действовавших на Кавказе в эпоху имамата. Зтот материал представляет иногда значительно больший интерес, чем даже официальная переписка, так как в воспоминаниях и письмах отражалось многое, что не могло найти место в официальных бумагах. Во всяком случае, третья группа источников оказывается весьма любопытным и часто чрезвычайно •ценным комментарием ко второй. Работ сводного порядка мы пока касаться но будем, к источникам они не имеют непосредственного отношения, так как сами написаны на основании этих последних.
Работы исследователей северо-восточного Кавказа в большинстве своем относятся к первой половине XIX в., т. е. к эпохе имамата или ко времени, непосредственно предшествовавшему началу мюридистского движения. Однако ряд ценных данных, в основном относящихся к тому же периоду, содержится и в работах позднейших исследователей. Поэтому нам придется рассмотреть здесь и работы, вышедшие во второй половине XIX в. и в XX в., так как в них встречаются либо сведения, непосредственно относящиеся ко времени имамата, либо описание явлений, хотя и продолжавших существовать позднее, но возникших в интересующую нас эпоху. Э^и мотивы позволяют нам в обзоре наших источников коснуться ряда работ, не современных эпохе, но полезных при ее изучении. Отдельные работы мы назовем ниже, мотивируя их привлечение к истории имамата и мюридизма.
Начнем с работ, посвященных Дагестану. На первом месте стоят здесь официальные записи горского обычного права, сборники адатов. Дагестанские адаты собирались окружными начальниками в 1865 и 1866 гг. и частично изданы в VII выпуске
ОБЗОР ИСТОЧНИКОВ ПО ИСТОРИИ ИМАМАТА
191
«Сборника сведений о кавказских горцах)).1 Свод ряда дагестанцах адатов, составленный Комаровым, помещен в I выпуске того же «Сборника)).1 2 Упоминаемые тем же Комаровым адаты шамхальства Тарковского и ханства Мехтулинского остались неизданными.3 В отличие от сборников чеченских и кумыкских .адатов, составлявшихся в сороковых годах XIX в., дагестанские сборники представляют собой, в основном, сухое изложение процессуальных норм и перечисление показаний по делам уголовного характера. Наиболее интересные данные, касающиеся сословного сгроя и взаимоотношений различных групп населения, в разбираемых сборниках дагестанских адатов почти совершенно не представлены.4 Несколько выходит из этих рамок лишь свод Комарова, коротко сообщающий в первой главе о происхождении в Дагестане суда по шариату и адату и дающий некоторые любопытнее исторические сведения, относящиеся к борьбе шариата с адатами во времена мюридизма. Но для основных данных, необходимых историку-марксисту в работах по истории имамата, сборники дагестанских адатов дают очень немного.
Совершенно иной характер имеют работы исследователей и путешественников по северо-восточному Кавказу, писавших в интересующую нас эпоху или незадолго до нее, начиная с последней четверти XVIII в. Работы эти характеризуются недостаточной достоверностью целого ряда сведений. Сюда мы относим прежде всего «Географическое и статистическое описание Грузии и Кавказа» по материалам Гильденштедта начала семидесятых годов XVIII в. Работа эта, особенно в частях, относящихся к Нагорному Дагестану, составлена чрезвычайно небрежно; сведения, получавшиеся путешественником, не проверялись, и в результате книга изобилует ошибками. Приведем одну из них, показывающую, что Гильденштедт не представлял себе конкретных условий жизни народов, о которых ему пришлось писать. О двух обществах Верхнего Дагестана, Дидо и Унзо, Гильденштедт сообщает: «Жители варят также несколько селитры и делают порох, покупая серу за пшеницу, которой они нарочно
1 Адаты Даргинских обществ.
2 Комаров. Адаты и судопроизводство по ним (материалы для статистики Дагестанской облас ти).
3 Имеются в архиве Горского научно-исследовательского института.
* За исключением отдельных статей в сборнике шамхальских адатов.
192
Н. И. ПОКРОВСКИЙ
богаты»1 (подчернуто мной. А. Z7.). И это автор утверждает относительно того самого Дидойского общества, о котором через пятьдесят лет по выходе работы Гильденштедта Берже сообщал: «Хлебопашество и скотоводство здесь не в завидном состоянии. Дидойцы, напротив того, чувствуют большой недостаток в хлебе, который они прежде вывозили из Кахетии». 1 2 Официальные данные второй половины XIX в. также свидетельствуют о резком недостатке хлеба у Дидойского общества. Неточность сведений Гильденштедта находит свое объяснение в том, что автор в Дагестан не проник. Он сам сообщает, что ничего не узнал о языке кайтагцев и табасаранцев, что внутрь Дагестанского округа его* не допустили, и что, наконец, поездка студента Крашенинникова из Кизляра в Тарки не дала результатов. Отсюда, разумеется, необходимость говорить по слухам и недостоверность рассказа. Значительно выше труда Гильденштедта по осведомленности «Историческое описание российской коммерции» Чулкова, выходившее в конце XVIII в., но сведения автора относятся главным образом к приморскому Дагестану; о внутренних областях его он знает мало. Несомненна осведомленность Чулкова о хозяйственной жизни дагестанских горцев: у него есть сведения не только о работорговле и торговле продуктами, земледелии и скотоводстве отдельных; ханств, — он совершенно правильно характеризует хозяйственное лицо основных частей Дагестана: шамхальства, Даргинского союза, Кайтага и Табаса- рани и т. д. Он пишет, например, об акушинцах: «у них пашней очень мало, но много скота, особливо овец, на которых шерсть несколько лучше, нежели на других в тамошних странах, чеп> ради и делают много сукна, которое во все тамошние земли раз- возится и потребляется подлым народом на платье; также и войлочные епанчи3 делают, однако, не очень хорошие».4 Сведения эти вполне согласуются с целым рядом позднейших данных, даже в подробностях: упоминается даже производство бурок, имеющееся в Даргинском союзе только в селении Бускры, причем бускринские бурки действительно считались по качеству ниже андийских. В общем, Чулкова можно для конца XVIII в. счи¬
1 Географическое и историческое описание и т. д., стр. 127—128.
2 Материалы для описания Нагорного Дагестана, Кавказский календарь, на 1859 г., стр. 253.
3 Бурка.
4 У к. соч., стр. 490.
ОБЗОР ИСТОЧНИКОВ ПО ИСТОРИИ ИМАМАТА
193
тать довольно надежным источником но истории дагестанской экономики.
Первая половина XIX в. дает нам целый ряд общих работ, в некоторых частях посвященных описанию северо-восточного Кавказа, как-то: Броневский, ((Новейшие исторические и географические известия о Кавказе»,1 Евецкий, ((Статистическое описание Закавказского края»,1 2 «Обозрение российских владений за Кавказом»,3 Зубов, «Картина Кавказского края».4 Авторы дают описание или всего Дагестана или приморской его части и в положении прибрежных ханств довольно хорошо осведомлены. В этой части их сведения о сельском хозяйстве, промышленности и отчасти торговле могут быть почти полностью использованы историком. Попадаются интересные сведения об обычаях, и небезынтересны очерки государственного устройства. Выяснить же классовый строй и классовые взаимоотношения по этим работам почти совершенно невозможно. Осведомленность авторов упомянутых работ о делах Нагорного и, особенно, Верхнего Дагестана вообще невелика, и использовать их здесь можно только в отдельных случаях, да и то после тщательной проверки. Особенно недостоверны приводимые почти всеми перечисленными авторами сведеняя о численности населения. Цифры брались «на-глаз», без всякой проверки, и в результате получились вопиющие расхождения. Так, например, для Каракайтага Броневский дает цифру в 25 000 дворов (от 100 до 150 тыс. человек), а Зубов указывает цифру в 65 000 человек.5 Данные Зубова несколько ближе к истине, чем данные Броневского, но и те и другие одинаково ненадежны даже в сравнении с крайне несовершенными и составленными «на-глаз» сведениями камерального описания, на которые опирается в своих работах Берже.
Совершенно особняком в этих описаниях в смысле достоверности и надежности стоит небольшая книжка подполковника генерального штаба Неверовского «Краткий взгляд на Северный и Средний Дагестан в статистическом и топографическом отношениях».6 Неверовский был одним из офицеров царской разведки
1 Вышла в 1823 г.
2 Вышла в 1835 г.
3 Вышла в 1836 г.
4 Вышла в 1835 г.
5 Позднейшие данные Неверовского (1847 г.) дают 10000 чел.
в Была напечатана также статьей в «Военном журнале».
194
Н. И. ПОКРОВСКИЙ
в сороковых годах XIX в., в его руки попадали те сведения, которые доставлялись лазутчиками, и в архивах часто встречаются сводки добытых им данных.1 Поэтому осведомленность его сравнительно высока. Но данные, сообщаемые Неверовским, если исключить физико-географический очерк, сводятся исключительно к сообщениям о положении сельского хозяйства и промышленности в описываемых районах и совершенно умалчивают о классовых взаимоотношениях.
Значительную ценность представляют данные, характеризующие главнейшие торговые центры и предметы торговли в горах, но, к сожалению, Неверовский дает их слишком кратко, как бы мимоходом, и поэтому полной картины нс получается. В общем работа Неверовского выделяется в упоминавшейся выше группе описаний Дагестана лишь большей достоверностью.
Значительно ценнее группа статей конца пятидесятых и шестидесятых годов, в которых царские чиновники и офицеры, командированные правительством с различными поручениями в горы, сообщали свои наблюдения. На первом месте находится несомненно большая работа Воронова «Из путешествия по Дагестану», напечатанная в I и II выпусках «Сборника сведений о кавказских горцах», к сожалению незаконченная. Воронов путешествовал со специальным поручением выяснить экономическое положение обществ Нагорного j Дагестана и, приезжая в селения, собирал «джамааты», сельские сходы, где и ставил ряд интересующих его вопросов. Сообщения, добытые таким путеім, им записаны и изданы вместе с описанием самого путе- ществия. Маршрут Воронова — Верхний Дагестан, Тилитль, Авария, но данные, полученные в последнем районе, изданы не были. Работой Воронова исследователю приходится пользоваться очень часто, так как она дает, пожалуй, наиболее подробные сведения по упомянуюму району. Правда, оценки Воронова сильно отдают духом великодержавного шовинизма, но довольно тщательно записанный материал, сообщавшийся на джамаатах, дает возможность противопоставлять великодержавническим обобщениям конкретный фактический материал. Упомянем кстати, іі Окольничий характеризует работы Неверовского, напечатанные в «Военном журнале» 1847—1848 гг. как «собранные автором на месте по свежим следам и в высшей степени замечательные по достоинству изложе- ьиі» (Перечень последних военных событий в Дагестане, (сВоенн. сб.», 18 ^9 г., № % стр. S37, примеч.).
ОБЗОР ИСТОЧНИКОВ ПО ИСТОРИИ ИМАМАТА
195
что материалы Воронова использованы были М. Н. Покровским в его работе «Завоевание Кавказа».1 Необходимо также иметь в виду, что Воронов путешествовал в 1867 г., т. е. через 8 лет после падения имамата. Большого значения, однако, эта поправка яе имеет: в большинстве случаев явления, имевшие место в конце шестидесятых годов, зародились или даже успели развиться в предыдущую эпоху, во время имамата.
Значительное количество других статей и заметок, разновременно появлявшихся в шестидесятых годах, могут служить историку лишь эпизодически, но нужно отметить, что в некоторых из них попа дается очень ценный материал. Из длинного сииска подобных сообщений приведем лишь некоторые, имеющие несколько ббльший интерес. Эт<> статьи в газете «Кавказ»: Н. 3* «Военно-Ахтынская дорога и Самурский округ»,1 2 дающая некоторые сведения, главным образом о самурских аулах. Между прочим, говоря о селении Борч, автор упоминает о наличии здесь ряда крупных владельцев овец: «В Борче в жаркой горной пустыне вы нередко найдете у лезгина до тысячи овец». В связи со встречей с андийским караваном на ахтынской дороге он сообщает мимоходом некоторые подробности об андийской торговле и ее судьбах после 1859 г. и т. п. К тому же типу относится статья Вучетича «Четыре месяца в Дагестане», также упоминающая о самурских обществах. Некоторые очень интересные данные о социальном строе дает И. Бахтамов в статье «Чирка или аул Чиркей». Он сообщает между прочим: «аул Чиркей состоит в настоящее время из 700 слишком дворов, из коих до 200 семейств считаются кулами (рабами), особожденными, одна- кож, на волю разновременно своими владельцами, а остальные жители считают себя узденями, свободными, никому не принадлежащими, самостоятельными; князей между ними нет». Сведения эгп представляют значительный интерес и имеют значение для разрешения проблемы феодализма на северо-восточном Кавказе. Они указывают на то обстоятельство, что, при отсутствии феодалов и феодальных отношений, в Чиркее существовали (очевидно в первой половине XIX в.) отношения рабства, что рабы составляли до 30°/0 населения, и что, наконец, рабовладельцами были уздени, рассматриваемые на северо-восточном Кавказе
1 Сб. «Дипломатия и войны царской России», стр. 209.
2 «Кавказ», 1864 г., № 1.
13*
196
Н. И. ПОКРОВСКИЙ
обычно как свободное крестьянство. О Нагорном Дагестане также отрывочные сведения можно найти в сообщениях Костемеревского «Поездка в Гунибский округ» и Кр-го «3 дня в горах Калалайского общества». Мы не будем продолжать, так как список таких работ, повторяем, очень велик, и во многих из них историк сможет найти интересные указания на те или иные моменты, играющие довольно видную роль в истории, имамата.
Наконец, заканчивая характеристику группы работ, написанных путешественниками и исследователями, остановимся на двух трудах позднейшего времени. Это, во-первых, книга Маргграфа «Очерк кустарных промыслов Северного Кавказа», дающая чрезвычайно ценный материал о положении кустарной промышленности и отдельных групп кустарей и ремесленников не только- в семидесятых годах, в то время, когда собирали материал, но и значительно раньше. Маргграф, описывая процесс обработки оружия в сел. Кубани, подробно останавливается на отношениях, сложившихся здесь между кустарями в результате детального разделения труда по операциям. Оказывается, что кустарь-ство- ловщик является эксплоататором по отношению к остальным кустарям. «Хозяева-стволовщики наиболее зажиточные из всех прочих кустарей, и получая заказы на ртволы, они, в сущности, готовят их только начерно, для остальных манипуляций отдают стволы в следующие руки. Они же, получая деньги за всю работу, рассчитываются с прочими кустарями».1 Некоторые, также чрезвычайно ценные данные по вопросу о кустарной промышленности имеются во второй из этих двух работ, в статье учителя Кардашева «Селение Карабудахкент»,1 2 причем Кардашев дает описание наиболее архаической формы ремесла.
Перейдем к работам о Чечне в первой половине XIX в. В сороковых годах генерал Фрейтаг, начальник левого фланга Кавказской линии, провел работу по собиранию чеченских адатов. Сборник этот позднее издан был в составе 2-го тома работы Леонтовича «Адаты кавказских горцев» и представляет собой основной документ, рисующий нам чеченские отношения середины прошлого века. Популярность сборника Фрейтага была очень велика, и данные его неоднократно переписывались почти
1 У к. соч., стр. 210.
2 Сборник материалов для описания местностей и племен Кавказа,. XI.
ОБЗОР ИСТОЧНИКОВ 110 ИСТОРИИ ИМАМАТА
197
дословно целым рядом авторов. В числе их назовем Берже^ работа которого «Чечня и чеченцы!)1 представляет собой почти дословное заимствование из фрейтаговского сборника; Иванова, в статье «Чечня» 1 2 переписавшего (без указания источника) адаты этого сборника; многое из сборника выписано было Дуброви* ным, у которого заимствовало эти материалы подавляющее большинство позднейших авторов. В большинстве случаев заимство- ватели либо совершенно не указывают источника, либо указы* вают его неверно.
Сборник Фрейтага, датированный 1843 г., содержит не только одни адаты, но дает также краткий очерк истории чеченцев и некоторые сведения по истории чеченского землевладения. Эти данные должны быть использованы всяким историком-маркси- -стом, разрабатывающим историю Чечни. Так, в сборнике мы находим указание на то обстоятельство, что земли, поделенные между отдельными родами, «однако же не раздробились на участки между членами их, но продолжали попрежнему быть общею нераздельною собственностью целого родства»3 — классическая фраза, использованная большинством авторов, писавших о Чечне. Очень ценны сведения сборника о рабстве в Чечне. Между прочим, давая характеристику положения рабов, автор сборника замечает: «Положение лаев 4 в Чечне есть то безусловное рабство, которое •существовало в древнем мире».5
Наконец, нельзя обойти молчанием и ряд ценных сведений, •содержащихся в главе «О новом управлении, введенном Шамилем».6 Данные эти, очевидно, добыты от лазутчиков и представляют собой немаловажное дополнение других сообщений о характере имамата. Впрочем, для характеристики классовой сущности мюридизма фрейтаговский сборник дает немного, и отдельные замечания его часто требуют расшифровки. Однако общее указание на характер того слоя, на который опирался Шамиль в Чечне, мы можем пайти и у Фрейтага, например: «... он привязал к себе первые чеченские семейства».7
1 Кавказский календарь на 1860 г.
2 «Москвитянин» за 1859 г., .NIJV» 19 и 20.
3 Леонтович. Адаты кавказских горцев, т. П, стр. 79.
4 Рабов.
5 Ibid., стр. 80—81.
* Ibid., стр. 103.
7 Ibid., стр. 106.
198
Н.И. ПОКРОВСКИЙ
Но на ряду с крупными достоинствами, сборник содержит много весьма существенных недочетов: Фрейтас зачастую не понимает тех фактов, которые он описывает. Подходя к чеченцам как к дикарям, он совершенно не в состоянии разобраться в таких сложных вопросах, как взаимоотношения тейп, <спокровительство», вернее эксплоатация, слабых тейп более сильными, зарождение аристократии. Для него, с высоты его дворянского величия, все чеченцы совершенно равны, и великодержавная теория монолитности чеченского общества, уравнивающая чвсех чеченцев в дикости, не в малой степени поддерживается именно фрейтаговским сборником адатов. Вот одна из фрейтаговских характеристик: ((Гражданственность вообще у горцев стоит еще на низкой ступени образованности, почему в ней невозможно отыскать той определенности, которая заметна у народов более образованных. Адат можно назвать первым звеном соединения человека в общество, переходом его от дикого состояния к жизни общественной».1 Таким образом, для Фрейтага чеченцы еще не вышли окончательно из дикого состояния. Так же отзывается он о чеченцах и там, где нужно дать характеристику ша- милевской системы управления: ((Дабы обуздать вольность дикого> горца, он (Шамиль. Ы. П.) нашел нужным уничтожить адат, потворствующий слабостью своих постановлений буйным страстям чеченцев».2 1
Несколько менее видное, но все же очень значительное место занимает работа Лаудаева ((Чеченское племя», помещенная в VI выпуске ((Сборника сведений о кавказских горцах». Автор ее, чеченец, — колоритная фигура. Учился он в кадетском корпусе и к моменту издания работы имел чин ротмистра царской армии. С другой же стороны лицо Лаудаева достаточно хорошо характеризуется тем, что он занесен в ((список владельцам и пх холопам в Чеченском округе» 1 2 3 как один из немногих (в шестидесятых годах) чеченских рабовладельцев. Эт0—яркий представитель того слоя чеченских зсплоататоров, которые пошли на службу к русскому царизму и которые служили верной опорой военно-феодальной колониальной политики царской России на
1 Леонтоввч. Адаты кавказских горцев, т. П, стр. 92.
2 Ibid., стр. 107.
3 Объед. Горский исторический архив. Фонд канц. начальника Терской обл., Дела холопские, св. № 24, дело № 3. Об освобождении зависимых сословий в среднем военном отделе.
ОБЗОР ИСТОЧНИКОВ ПО ИСТОРИИ ИМАМАТА
199
Кавказе. Лаудаев усиленно подчеркивает «дикость» чеченцев и всеми силами защищает колониальную политику царизма. ((Общественная жизнь чеченцев во все времена представляла печальное зрелище; она не была обеспечена никакими условиями, и если благонамеренными людьми, по примеру соседей, предпринимались благие меры, то не было средств приводить их в исполнение.. • Почти до покорения их русскими, они имели одно право — право оружия».1 По Лаудаеву только царизм осчастливил Чечню: «Издавна вольные чеченцы наслаждаю і ся свободой только в настоящее время... Ныне они уже не походят на те нагие и голодные толпы, кои двенадцать лет тому назад, разоренные наибами, робко являлись под защиту русских».1 2
Лаудаев прилагает все силы к тому, чтобы оправдать грабеж Чечни царизмом. Он не стесняется средствами, пытается даже доказать, что ... чеченские земли издавна принадлежали не чеченцам, а русским. Для доказательства этого положения предпринимается большой экскурс в историю Кавказа, в результате которого «оказывается», что русские явились в Чечне прямыми преемниками татар: «Нет сомнения, что русские, по своему завоевательному духу, зашли в Чечню, вытеснили из нее ослабевших татар и поселились в ней житьем», причем, «русские были тогда не временными посетителями Чечни, готовыми оставить ее при первом случившемся неудобстве, но жили оседло...»3
Уходят русские из Чечни только после Петра. Но, «удалившись за Терек, русские, однако, не оставили своего притязания на оставленную „землю. Считая ее своей собственностью, они позволили чеченцам занимать плоскость на условиях... Условия Эти заключались в том, чтобы ими можно было оградить хищнические нападения чеченцев за Терек».4 Так оправдывает чеченский рабовладелец грабительскую колониальную политику царизма.
Работа, как говорится в предисловии, представляет собой только выдержки из рукописи Лаудаева, что, разумеется, снижает ее значение как исторического источника, так как редактирование, очевидно, изъяло немало интересных мест. Но, несмотря на все это, историк-марксист не может пройти мимо этой работы. Лаудаев хорошо знает чеченские отношения, он сообщает ряд
1 Op. cit., стр. 23.
2 Ibid., стр. 31.
3 Ibid., стр. 6.
* Ibid., стр. 7.
200
Н. И. ПОКРОВСКИЙ
весьма существенных данных по вопросу о родовых взаимоотношениях, и, что особенно интересно, дает возможность разобраться во внутриродовых, вернее внутритейповых, отношениях, показывая, что и здесь царит тот же принцип эксплуатации, что и в отношениях междутейповых. Правда, эти данные Лаудаев приводит как бы нехотя, можно даже сказать, что он проговаривается, но тем интереснее его высказывания. Немаловажное значение представляют и те данные, которые приводятся Лау- даеяым по вопросу о рабстве, несмотря на наличие и здесь Попыток замазать истинное положение вещей.
Сравнительно с указанными основными капитальными работами по Чечне, остальные имеют гораздо меньшее значение. Так, статья капитана Самойлова «Заметки о Чечне», помещенная в журнале «PenepTjap и Пантеон», дает общий очирк Чечни в духе работ по Дагестану, печатавшихся в газете «Кавказ», но значительно обстоятельнее их. Основное содержание ее — состояние сельского хозяйства, промышленности и торговли у чеченцев, и поэтому статья может служить лишь дополнением к двум упомянутым выше основным работам.
Такой же характер имеют некоторые другие статьи, помещавшиеся в «Сборнике сведений о кавказских горцах». Из них назовем статью начальника Аргунского округа Ипполитова, типичного царского офицера.1 Работа его «Этнографические очерки Аргунского округа»1 2 содержит, однако, ряд интересных данных о социальном строе Чечни. Так, Ипполитов подтверждает сведения фрейтаговского сборника о положении рабов: «Они стояли вне всякого права: и собственность и жизнь их вполне Зависели от воли владельца».3 При всем стремлении этого великодержавного этнографа представить чеченское общество обществом равных, у него встречаются знаменательные оговорки; так, он пишет: «Впрочем, из того, что я сказал, касательно отсутствия в племенах чеченского происхождения всякого аристократического начала, не надо заключать однако же, чтобы стремления к нему вовсе в народе не существовало».4 Если сопоставить это
1 «Верная служба» Ипполитова не прошла незамеченной. В семидесятых годах отмежеван был ему в Нагорной Чечне участок в тысячу десятин удобной земли (см. Иваненков, Горные чеченцы, стр. 56).
2 «Сборник сведений о кавказских горцах», вып. 1.
3 Ibid., стр. 43.
4 Ibid., стр. 45.
ОБЗОР ИСТОЧНИКОВ ПО ИСТОРИИ ИМАМАТА
201
заявление с другим местом той же работы, другой оговоркой, гласящей, что «фамилия Ахшипатой, вышедшая прежде других на плоскость Чечни и взыскивавшая когда-то подать за эту землю, признается за аристократическую»,1 то ценность заявлений о том, что сословных отличий ни в Чечне, ни между племенами, населяющими Аргунский округ, нет,1 2 станет ясна.
То же можно сказать и о статье Попова «Ичкерия», помещенной в ІУ выпуске упомянутого сборника. Наиболее ценным в статье Попова является список тейп, анализ которого помогает вскрыть некоторые моменты в междутейповых взаимоотношениях, а ряд мельком брошенных и часто тщательно затушеванных замечаний говорит о наличии эксплоатации в чеченском обществе.
На других работах XIX в., а их имеется значительное количество, мы останавливаться не будем и упомянем лишь об одной работе начала XX в., о статье Иваненкова «Горные чеченцы».3 Эта последняя, несмотря на то, что написана сравнительно поздно, дает описание ряда архаических черт в чеченской экономике и помогает разобраться в родовых взаимоотношениях, в частности же дает большой ценности конкретный материал о роли ростовщичества в разложении чеченского рода. Так, например, «мы видим отдачу земли владельцем ее в бессрочное условное пользование другому лицу за позаимствование у него какой-либо вещи из движимости, например, хлеба, скота, лошади, одежды и пр. Такое обязательство у чеченцев называется «керпесна» и заключается в том, что до тех пор, пока должник не отдаст взятой вещи или денег, заимодавец не возвращает землю и пользуется ею».4
Но особенно большое, можно сказать решающее, значение для историка имамата имеют приведенные Иваненковым данные о земельных пожалованиях Шамиля. Вот приводимый Иваненковым чрезвычайно показательный документ: «От покровителя верных мусульман имама Шамиля, моему близкому другу, моему наибу Алдаму:... извещаю, что я убедительно отрезал кусок земли одному человеку. А этот человек — моя правая рука, считающая у себя силу в половину моей армии— Ума Дуев. Он происходит из
1 «Сборник сведений о кавказских горцах», вып. 1, стр. 5.
2 Ibid., стр. 43.
3 Терский сборник, вып. VII.
* Ibid., стр. 37—38,
202
Н. И. ПОКРОВСКИЙ
самых высших людей по отцу и по матери.. .* А потому я дарю Ума Дуеву означенную землю, и чтобы никто из вверенного тебе наибства и жители Дзумсоя не препятствовали владеть ему землей».2 Прибавим, что участок имел 030 десятин, т. е. 10°/о. всей площади селений, составляющих Дзумсоевское общество. Подобные документы не оставляют сомнений в классовой направленности политики имама и являются бесспорным доказательством роста в горах нового дворянства.
Наконец, последняя в этом разделе группа работ — это сообщения современников о внутренних делах имамата. Сообщения эти представляют собой либо данные, собиравшиеся офицерами царской разведки во время их путешествий по горам, либо пересказы содержания бесед с видными представителями мюридизма, главным образом с Шамилем. По заданиям генерального штаба era офицеры неоднократно бывали в горах и некоторые из них издали сводки своих наблюдений. Большая часть подобных рукописей осталась, впрочем, неопубликованной, и лишь изредка встречающиеся в работах царских генералов ссылки свидетельствуют о богатствах, заключающихся в архивах.
Из числа изданных записок подобного рода необходимо упомянуть прежде всего о «Путевых записках штабс-капитана генерального штаба Прушановского».” (
Работа эта представляет выдающийся интерес, особенно в той части, которая трактует о начале мюридизма. Для первых моментов проповеди Курали Магомы, для мюридизма эпохи 1825— 1827 гг., Прушановскпй иногда оказывается едва ли не единственным источником, и широко распространенные рассказы о зарождении мюридизма* в кюринском ханстве черпают материал почти исключительно из «Записок» Прушановского. Такое исключительное положение этого источника заставляет нас подойти к нему с особой осторожностью. Кой-какие моменты у Прушановского могут быть проверены по другим источникам, в частности по мусульманским работам. И здесь вскрывается интересное обстоятельство: Прушановский, повидимому, имел
вполне надежных осведомителей, людей, знакомых с началом мюридизма. Стиль рассказов о Курали Магоме указывает на гор- 1 2 31 Характерное замечание. Оно показывает, как изо всех сил шамилев- < кие наибы выбивались в аристократию.
2 У к. статья, стр. 54.
3 Опубликованы в ХХШ т. «Кавказского сборника».
ОБЗОР ИСТОЧНИКОВ ПО ИСТОРИИ ИМАМАТА 203
скпе мусульманские источники сведений Прушановского; это сразу становится ясным, если только сравнить стиль разбираемой части записок с стилем хотя бы Гаджи Али или Магомета Тагира Карахского.1
Но при хорошем осведомлении Прушановский не сумел дать достаточно отчетливую картину хода событий, и в результате авторы, черпавшие материал у Прушановского, представили целый ряд фактов, относящихся к возникновению мюридизма в искаженном виде. Роль ширванского мюридизма как источника мюридизма дагестанского, Прушановским смазана, а вследствие этого заимствовавшие у него авторы почти совершенно опускали ее.1 2 Прушановский в своем рассказе неоднократно намекает на бухарское происхождение тариката. Вот что он пишет на первой же странице о Хас Магомете, перенесшем тарикат из Шир- вана в Дагестан: «У Муллы Магомета3 воспитывался в продолжение семи лет бухарец Хас Магомет... По истечении семи лет Хас Магомет удалился в Бухарцю, но точно ли он отправился в свое отечество, неизвестно, только через год опять возвратился к старому своему учителю».4 Далее следует рассказ о разговоре Хас Магомета с Муллой Магометом, в котором первый из собеседников, между прочим, говорит: «Я возвратился в твой дом,, чтобы передать тебе мудрость бухарских алимов, неизвестную в странах Дагестана».5 Кажется, все говорит в пользу поездки Хас Магомета в Бухару и «импорта», так сказать, из Бухары тариката. Ни слова о Ширване нет. И только дальше совершенно неожиданно оказывается, что собеседники отправляются для наставлений в тарикате в Ширван. Эта-то путаница и привела к тому, что кавказские историки в подавляющем большинстве своем не заглядывали в ширванскую историю; у историков буржуазно-помещичьих это хорошо вязалось с их общей концепцией: возникновение мюридистского движения ЭТО — результат фанатической агитации мулл, а тарикат—«импортный товар».
1 Подчеркиваю, что речь здесь идет не о фактах, а о самом характере рассказа и о методах исторического исследования, весьма характерных для мусульманских «авторов».
2 Ср. то, что говорится ниже о работе Окольничего.
3 Речь идет о дагестанском ученом Мулле Магомете из Ярага, который позже стал тарикатским шейхом в Дагестане.
4 Кавказский сборник, т. XXIII, стр. 1.
5 Там же, стр. 2.
204
Н. И. ПОКРОВСКИЙ
При этих условиях социальное содержание тарикатского учения, подхваченного аульской вер чушкой, выхолащивалось окончательно. Критика рассказа Прушаповского, возможная при привлечении работ, касающихся ширванского мюридизма, например, работ Махмудбекова, поможет разбить великодержавническую концепцию царских историков по вопросу о происхождении мюридизма. Но и в тех частях, где Прушановский описывает события, непосредственно предшествовавшие восстанию 1830 г., ого рассказ далеко не совпадает со сведениями, которыеоиожно почерпнуть из официальной переписки, и может считаться нс везде достаточно достоверным. В общем «Путевые записки» являются источником недостаточно надежным, и пользование ими возможно при осторожном к ним подходе и при прямой или косвенной проверке данных Прушановского другими источниками. Это же необходимо иметь в виду и при использовании наиболее часто встречающихся в литературе версий, которые восходят обычно К «Запискам» Прушановского.1
Менее самостоятельны в целом, но частично основаны на оригинальных материалах, статьи упоминавшегося выше подполковника генерального штаба Неверовского «О начале беспокойств в Северном и Среднем Дагестане» и «Истребление аварских ханов». К тому, что было сказано о нем раньше, прибавим
1 Боденштедт в своем описании Кавказской войны сообщает о том, что при составлении главы, посвященной происхождению мюридизма, он руководствовался рукописью тарикатского шейха Хас Мухаммеда. Сличение текста Боденштедта с различными вариантами «Записок» Прушановского, имеющимися в ИВИА, показывает, что и последний немало заимствовал (прямо или посредственно) из сочинения Хас Мухаммеда. Таким образом, подробный рассказ о начале мюридизма, широко использованный в исторической литературе, восходит к единственному источнику и другими свидетельствами пока не проверен. К тому же этот источник недостаточно надежен: 1) первым автором широко распространенной версии является тари- катскип шейх, не слишком заботившийся об исторической точности своей передачи (обращает на себя внимание отсутствие в традиционном рассказе дат и наличие ряда невязок), не говоря уже о политической и классовой направленности всей работы и 2) имеющиеся в наших руках передачи рассказа Хас Мухаммеда прошли обработку такого завзятого великодержавника, как Прушановский. Сравнение его текста с текстом Боденштедта сразу указывает на большие изменения. Наконец, даже самый ранний вариант «Записок» Прушановского не старше 1840 года; это в то время, как события, описываемые им, относятся к середине двадсатых годов. Впрочем, и работа Боденштедта не может быть датирована более ранним временем.
ОБЗОР ИСТОЧНИКОВ ПО ИСТОРИИ ИМАМАТА
205
только, что в некоторых местах «Путевых записок» Прушанов- ский сообщает об использовании им данных Неверовского. Однако имеется и обратное заимствование, о чем говорят примечания к работам Неверовского. Наибольший интерес из работ Неверовского представляет «Истребление аварских ханов», впрочем также являющееся работой несамостоятельной.
Характерно, что рассказ Неверовского (и здесь отчасти совпадающий с «Путевыми записками» Прушановского) изобилует рядом легендарных подробностей, как, например, разговоры сыновей аварской ханши Паху Бике со своей матерью. Вообще Неверовский стремится изобразить убийство ханов мюридами как вероломство и особенно подчеркивает роль в этом деле Шамиля. Между тем, отношение, написанное командовавшим тогда отдельным Кавказским корпусом генералом Розеном гр. Чернышеву через несколько дней после события,1 с совершенной ясностью свидетельствует, что убийство не было подготовлено заранее и, даже больше того, что оно явилось следствием ссоры некоторых мюридов Гамзат-бека с ханами. Ни участия Гамзата, ни подстрекательства Шамиля здесь не видно. Этому противоречит и вся предыдущая политика Гамзата, всегда стремившегося к миру и союзу с ханами. Между тем, версия Неверовского была распространена чрезвычайно широко и заимствована большинством исторических работ, посвященных этому периоду. Итак,к работам Неверовского, относящимся к эпохе 1825—1834гг., приходится относиться с такой же осторожностью* как и к работам Прушановского. Мы находим ряд ссылок и на другие работы офицеров генерального штаба (как, например,, на рукопись Радожицкого об Аварском ханстве 1830-х гг. идр.), но все эти дневники, записки и т. п. остались неопубликованными. К этим работам близки сообщения царских офицеров, бывших в плену у Шамиля,1 2 в которых на ряду с значительным количеством материала, не представляющего почти никакой ценности для историка, встречаются и очень интереспые сообщения и наблюдения^ значительно пополняющие наши скудные данные по внутренней истории имамата.
1 От 9 августа 1834 г. № 738. См. Акты Кавказской Археографической комиссии, т. VIII, стр. 584.
2 «Восемь месяцев плена у горцев, проведенных рядовым Грузинского линейного № 10 батальона Иваном Загорским» и другие показания и описания.
206
Н. И. ПОКРОВСКИЙ
Таковы, например, показания прапорщика князя Орбельяни, находившегося в 1842 г. в плену у Шамиля.1 Орбельяни рассказывает об истории своего пленения при занятии Шамилем Кумуха, путешествии под конвоем из Кумуха в Дарго, пребывании там, попытке к побегу и освобождении по размену пленных. $то, так сказать, первая часть ((показаний)). Вторая много интереснее. Она содержит следующие разделы: краткий очерк поприща Шамиля, управление Шамиля в духовном, административном и военном отношении (раздел имеет такое примечание: «Почерпнуто из разговоров с самим Шамилем и его приближенными))), Лидия, значение и важность ее и наступательный путь на нес. Во втором разделе можно найти целый ряд сообщений, рисующих организацию имамата и дающих характеристики ряда его деятелей. Этот раздел по существу представляет собой один из основных источников, вскрывающих сущность имамата. Укажем, например, на свидетельство Орбельяни о закате (2°/0 со окота, 5°/о с наличных денег, причем имеющие меньше 50 баранов заката не платят), на приводимое им перечисление наибов, сведения о муртазеках и пр. Кроме того, в показаниях разбросаны интересные замечания о значительных деятелях мюридизма, в частности о Джемал-Зддине, Гамзат-беке и др., о взаимоотношениях Ташов-хаджи с Шамилем и т\. п. Ряд данных, приведенных в ((показаниях)), очевидно, широко использовался авторами статей «Кавказского сборника», писавшими по архивным материалам.
Часть «показаний» Орбельяни была издана в виде приложений к статье Вердеревского «Плен у Шамиля»,1 2 но пользоваться Этой публикацией опасно. Прежде всего Вердеревскпй издал только первую часть «показаний», да и то без первых страниц. Во-вторых, то, что напечатано, подверглось редактированию, в результате чего были выброшены некоторые интересные и ценные замечания Орбельяни. Так, например, в фразе, «положим даже, что потеряв своих тысяч пять или шесть (что генералу Граббе ничего не значит, если он хочет достигнуть своей цели), мы успели бы занять ущелье» ... предложение, взятое в скобки, выброшено. А между тем оно достаточно ярко характеризует этого
1 Чеченский арх. фонд, переданный из Цевтрархива. Дело № 45.
2 «Отечественные записки» 1856 г., кн. 1—5. Упомянутое приложение находится в кн. 4. Опубликовано также в газ. «Кавказ», 1849 г., «№ 1—5, под заглавием «Рассказ офицера, бывшего в плену у Шамиля в 1842 г.».
ОБЗОР ИСТОЧНИКОВ ПО ИСТОРИИ ИМАМАТА
207
«бравого» царского генерала, доведшего своим управлением Чечню до взрыва 1840 г. Таких примеров можно привести несколько.
Значительное количество данных по истории имамата находится в дневнике Руновского, бывшего приставом при Шамиле, когда этот последний после завоевания Кавказа жил в плену в Калуге. Согласно инструкциям, Руновский тщательно записывал содержание бесед своих с Шамилем, которые освещали ряд интересных вопросов по внутренней истории имамата. Дневник Руновского, хотя и не полностью, опубликован в т. XII «Актов Кавказской Археографической комиссии». Помимо этого Руновскому принадлежит большое количество статей и брошюр, посвященных отдельным вопросам истории имамата и являющихся в сущности повторениями дневника, а часто и дословными выписками из него: ((Взгляд на сословные права и взаимные отношения сословий в Дагестане»,1 «Кодекс Шамиля»,1 2 «Мюридизм и газават в Дагестане»,3 биография Шамиля4 и многие другие. Поскольку источником для всех этих статей послужил дневник, мы ссгановимся на нем.
Руновский в своих записях высказываний Шамиля, разумеется, фиксировал лишь то, что представлялось интересным правительству, поэтому многие ценные сведения даны им вскользь, как бы между прочим, и вследствие сбивчивости и неясности терминологии исследователю часто трудно восстановить истинное содержание сообщений Руновскої о. Но этим не исчерпываются особенности дневника. Передавая рассказы Шамиля, дневник тем самым отражает ту интерпретацию событий, какую давали мусульманские «ученые», муллы; интерпретация эта осложняется положением Шамиля как пленника царизма, что вело к сближению в некоторых случаях шамилевской точки зрения с официальной точкой зрения. Эги моменты Руновский усиленно выдвигает в своем дневнике на первый план. Наконец, Руновский не ограничивается записью высказываний Шамиля. Он обрабатывает их, стремясь каждый сообщаемый бывшим имамом факт осветить по-своему. В результате получается очень сложная обработка фактического материала, что заставляет исследователя проделывать большую работу по выяснению каждого факта, за¬
1 «Военный сборник», 1862 г., № 8.
2 «Русский вестник», 1862 г., т. 42, или газ. «Кавказ», 1863, № 3—7.
3 «Военный сборник», 1862 г., № 2.
4 Кавказский календарь на 1861 г. Напечатана под заголовком «Шамиль».
208
Н. И. ПОКРОВСКИЙ
писанного в дневнике. Однако, несмотря на все эти недочеты, отказаться от пользования дневником Руновского нельзя; он бросает свет на значительную группу вопросов, неясных или совершенно не освещенных в других источниках. Кроме того, при надлежащем пользовании дневником можно иногда определить точку зрения бывшего имама на происходившее в горах в эпоху мюридизма, и, наконец, ближе подойти к проблеме взаимоотношений различных групп внутри мюридизма.
К числу таких интересных мест относится соообщение о частичной ликвидации крепостничества в горах при Шамиле, приводимые Руновским низамы (особенно интересен низам по обеспечению торговых сделок, фактически узаконяющий наиболее отвратительные формы ростовщичества).1 Немаловажное значение имеют приводимые Руновским факты, рисующие методы обогащения, практиковавшиеся наибами, как, например, Сугратлин- ским Курбаниляу1 2 и т. д.
Совершенно иначе следует отнестись к некоторым публикациям другого из приставов, Пржецлавского. Этот последний опубликовал статью «Несколько слов о военном и гражданском устройстве, существовавшем в Чечне и Дагестане во время правления имама Шамиля»,3 некоторые другие статьи и заметки и отрывки из своего дневника. Материал, сообщаемый Прже- цлавским, по качеству много ниже материала Руновского. Прже- цлавский иногда совершенно не понимает того, о чем пишет, путает совершенно элементарные вещи, и все его работы окрашены ненавистью к Шамилю, которого Пржецлавский трактует как природного «хищника».
В предисловии к «Дневнику» Пржецлавский пишет, что все прежние авторы статей о Шамиле «смотрели на моего калужского пленника сквозь розовую призму... Они чересчур прикрасили героя своих рассказов и, обманываясь сами, ввели в заблуждение читателя».4
1 Акты Кавказской Археографической комиссии, т. XII, стр. 1470.
2 Ibid., стр. 1506. «Всякие мастеровые, которыми Суграль славится,- должны были работать на Карбаниляу бесплатно». Это яркая иллюстрация к приводимому ниже заявлению Хаджи-Мурата, характеризующему доходы наиба обобщенно.
3 Напечатана в газ. «Кавказ», 1863 г., № 64.
4 «Шамиль в Калуге», Записки полковника П. Г. Пржецлавского, «Русская старина», 1877 г., октябрь, стр. 255.
ОБЗОР ИСТОЧНИКОВ ПО ИСТОРИИ ИМАМАТА 209
Все это заставляет исследователя не доверять большинству сообщепий Пржецлавского и пользоваться ими только эпизодически. Вирочем, нужно сказать, что публикации Пржецлавского почти не содержат новых или малоизвестных фактов, так что и с этой стороны его работы особой ценности не представляют.
Перейдем теперь к изданиям архивных материалов. Количество изданных документов, как мы уже указывали, чрезвычайно велико, однако, характер публикаций зачастую таков, что большая часть появившегося в печати не может быть использована для истории имамата. Обычно для публикации производился отбор документов в разрезе чисто военной истории. Наиболее характерными документами этого типа являются журналы военных действий и донесения, составлявшиеся на основании таких журналов.
Журналы военных действий кое-что дают историку имамата, но к основным материалам они во всяком случае отнесены бьпь не могут. Несколько более ценны рапорты и особенно сообщения кавказского начальства в центр; среди этих документов попадаются иногда очень ценные сведения, но эти документы также в основном трактуют о стратегических планах, об экспедициях и сражениях, замечания же, касающиеся внутренней истории имамата, встречаются в них только изредка.
В документах часто встречаются искажения либо в результате недостаточной осведомленности, либо намеренные.1
На первом месте следует поставить капитальное издание документов: ((Акты, собранные Кавказской Археографической комиссией)), состоящие из 12 томов1 2. Издание обнимает период от 1799 до 1862 г., но в первых томах помещен ряд документов более раннего времени. «Акты» представляют собой публикацию документов, извлеченных из архивов наместничества кавказского,, и являются для историка наиболее ценным материалом. Их основной недостаток — подбор материала, произведенный почти исключительно с точки зрения военной истории. Правда, каждый том включает так паз. «гражданскую часть», но так как весь северо-восточный Кавказ находился под управлением военных властей, то в гражданской части «Актов» документов по Чечне и Дагестану, за единичными исключениями, не встречается.
1 Особенно недостоверны цифровые данные о потерях горцев.
2 Собственно, томов 13, так как т. VI издан в двух частях.
Проблемы источниковедения, II
14
210
Н. И. ПОКРОВСКИЙ
Поэтому для историка имамата имеет значение исключительно освоенная часть». Документы, входящие в эту последнюю, распределены по территориальным единицам, и рубрики «Дагестан» и <(Чечня» или близкие к ним (как, например, «левое крыло Кавказской линии» и т. п.) являются наиболее для нас интересными. Однако нужно иметь в виду, чго некоторые сведения, касающиеся северо-восточного Кавказа, встречаются и в других рубриках, поэтому при использовании «Актов» нельзя ограничиваться только той группой документов, которая помещена под заголовками «Чечня» и «Дагестан».
Материалы по истории имамата и мюридизма на северо- восточном Кавказе помещены в томах VII—XII, охватывающих период от 1827 до 1862 г., однако для ориентировки в годах, неп