Author: Волгин В.
Tags: статьи источниковедение сборник методологические вопросы виды документов материалов по фондам
Year: 1993
Text
уДЫ ИСТОРИКО-АРХЕОГРАФИЧЕСКОГО ИНСТИТУТА
9 АКАДЕМИИ НАУК СССР
том IX
ПРОБЛЕМЫ
ИСТОЧНИКОВЕДЕНИЯ
СБОРНИК ПЕРВЫЙ
огиз
ГОСУДАРСТВЕННОЕ
Социально-экономическое издательство
ЛЕНИНГРАДСКОЕ ОТДЕЛЕНИЕ 19 3 3
МОСКВА
ЛЕНИНГРАД
Напечатано по распоряжению Академии Наук СССР
Октябрь 1933 г.
Непременный секретарь Академик В. Волши
збережено для історії - balik2
Памяти историка-болъшевика Михаила Николаевича
ПОКРОВСКОГО
С. ТОМСИНСБИЙ
Проблемы источниковедения1
С первого взгляда кажется, что дворянско-буржуазная историческая наука оставила нам в наследство большое собрание исторических документов и материалов. На деле же это наследство очень скромнр: ряд исторических проблем невозможно поставить из-за отсутствия или недостатка материалов. Даже исторический процесс древнего периода России недостаточно освещен, хотя старая историография занималась преимущественно этим периодом. Материалы древней истории далеко еще не выявлены и не собраны. Об их систематизации и говорить не приходится.
Наконец есть целые исторические эпохи, которые остались совершенно не исследованными: история промышленного капитализма и империализма вовсе не существовала для прежних историков. Весь этот период находился под запретом или не удостаивался внимания. История XIX в. рассматривалась как публицистика, которой недостойно было занижаться «жрецам науки».
Если историку Великороссии предстоит исследовать наново целые периоды истории ее, то что же приходится испытывать историку не-русских народов? Историк народов Союза стоит перед совершенно непчатыми и разбросанными гигантскими архивными залежами. До Октябрьской революции не было истории народов; была лишь официальная «история» некоторых окраин, которая привлекалась лишь постольку, поскольку этого требовала «честь русского оружия». Взгляд Полевого на не-русские народы как на мусор истории целиком перешел в кадетскую историографию XX в., которая вместе с черносотенцами пыталась строить «единую великую неделимую Россию». Великодержавные историки считали для себя недостойным заниматься публикациями по истории народов бывшей Империи. Однако они находили возможным «исторически» оправдывать положение, создавшееся в этой стране, которая была тюрьмой народов. 2
С другой стороны, мелкобуржуазные федералисты, не имея возможности заниматься публикацией архивных документов, «творили» историю, проникнутую национал-шовинистическими тенденциями. Их концепции обосновывались не историческими источниками, которые еще даже мало были известны, исторические факты подгонялись ими к заранее данной схеме.
Позиция дворянско-буржуазной историографии определяла ее тематику. Во-первых, в течение продолжительного времени она уделяла свое внимание исключительно материалам древней истории, в частности летописям. Почти до конца XIX в. документация и тематика истории сосредоточивались
1 Доклад, прочитанный на ноябрьской (1932 г.) сессии Академии наук СССР.
2 Мы имеем богатый материал по истории классовой борьбы в Белоруссии и на Украине. Получили мы его вопреки желанию официозных издателей: в целях борьбы с польской шляхтой правительственные археографические комиссии издавали материалы по истории борьбы «с польским засильем». Но это предприятие является исключением.
вокруг вопроса о происхождении русского государства. Во-вторых, русские историки были заняты публикацией историко-юридических материалов, связанных с вопросами помещичьего и монастырского замлевладения. Эта докумейтация, как и труды дворянских генеалогических обществ, акты межевых архивов, служили узко практическим целям: они являлись справочным материалом для нотариальных контор, судебно-земельных органов и дворянских родословников. Сдвиг в области тематики наметился во второй половине XIX века: развивающийся капитализм и революционное народничество направили внимание историков на писцовые книги и актовый материал по истории крестьянства.
Великодержавные историки считали ниже своего научного достоинства заниматься публикацией исторических документов. В XIX в. создалось своеобразное разделение труда: «крупные» историки только «творцли» историю; во главе же архивных учреждений стояли малоизвестные историки, которые занимались публикацией материалов. М. Н. Покровский упразднил этот дуализм: историки-марксисты считают для себя издание документов не менее важным, чем непосредственную их обработку.
Еще хуже обстояло дело с интерпретацией, толкованием исторического документа. Дворянско-буржуазные историки рассматривали документы как самоцель, как самодовлеющий фактор, определяющий характер общественных отношений. Ярким выражением этого направления является школа Лаппо-Данилевского. Она изучала «формальную сущность вида актов», подыскивала «идеальный формуляр для актов данного вида», вскрывала «существо и внутреннее содержание актов».1
Для этой школы существовала только «юридическая классификация»: она рассматривала официальный документ как отдельное историческое явление, как возможно «единственную из сил, слагающих историческое движение»; по мнению этой школы, документ является «цельным историческим событием, живущим своей жизнью, и поэтому он должен быть изучаем так, как изучается развитие любого института». Документ, по «учению» лаппо-данилевцев, — продукт внеклассовых отношений, имеет «обоснование в самом себе». Дворянско-буржуазная историография стояла на точке зрения авторов екатерининского наказа, которые действию закона приписы*- вали «происхождение и гибель обществ».
В тесной связи с толкованием характера документов находилась и их систематизация. Дворянско-буржуазная школа избегала систематизировать документы. Надо было ослабить силу и впечатление тех документов, которые были насыщены классовой борьбой. И вот издаются «Дела Тайного Приказа», «Архив Строева» и т. д. Когда читаешь эти «дела» и «архивы», то убеждаешься, как классовая борьба испаряется, мох и топи приказных болот поглощают основные вехи истории, весь исторический процесс разбивается, распыляется на мелочи.
«Домарксовая «социология» и историография в лучшем случае давали накопление сырых фактов, отрывочно набранных, и изображение отдельных сторон исторического процесса. Маркс указал путь к всеобъемлющему, всестороннему изучению процесса возникновения, развития и упадка общественно-экономических формаций, рассматривая совокупность всех противоречивых тенденций, сводя их к точно определяемым условиям жизни и производства различных классов общества, устраняя субъективизм и произвол в выборе отдельных «главенствующих» идей или в толковании их, вскрывая корни всех без исключения идеи и всех различных тенденций в состоянии материальных производительных сил. Люди сами творят свою историю, но чем определяются мотивы людей, и именно масс людей,
1 Сборник статей, посвященный Александру Сергеевичу Лаппо-Данилевскому, 1916, стр. 16, 17, 23, 33 и др.
6
чем вызываются столкновения противоречивых идей и стремлений, какова совокупность всех этих столкновений всей массы человеческих обществ, каковы объективные условия производства материальной жизни, создающие базу всей исторической деятельности людей, каков закон развития этих условий, — на все это обратил внимание Маркс и указал путь к научному изучению истории как единого, закономерного во всей своей громадной разносторонности и противоречивости, процесса А».
Это замечание Ленина о домарксовой социологии полностью приложимо к источниковедению истории России. Совершенно неприемлемо систематизированы были документы даже в тех изданиях, которые представляли научную ценность. Образцом такой неумелой работы являются грамоты Коллегии экономии, изданные Археографической комиссией по инициативе Лаппо- Данилевского.
Систематизация материалов, принятая при издании грамот Коллегии экономии, является чисто великодержавной — она не учитывает национальных особенностей районов, как не учитывала их старая приказная система. У редакторов «грамот Коллегии Экономии» приказный является солнцем, вокруг которого вращается история земли.
Редакция сборников стремилась к максимальному соблюдению всех палеографических и дипломатических особенностей текста, к тщательному техническому оформлению, без малейшей попытки исторического анализа классовой сущности его состава.1 2 Между тем материалы содержат ‘ богатейшие данные о диференциации крестьянства, об экспроприации и расхищении монастырями крестьянской земли, они дают яркую картину исчезновения черной земли на севере. Грамоты посвящены только истории севера; выбирался такой район, где были слабее крепостнические отношения.
Ленин говорил о нашей статистике, что она страдает «статистическим кретинизмом»: за деревьями исчезает лес, за грудами цифр исчезают экономические типы явлений, типы, которые могут выступить только при разносторонне и рационально составляемых групповых и комбинационных таблицах.3
Также и наши источниковеды и археографы часто за фактами не видят классовой борьбы.
Авторы подобных публикаций даже сомневались в эволюции документа. Карпов, ученик С. М. Соловьева, в 50-х гг. XIX в. требовал издавать документы не в хронологическом, а в «естественном порядке». Лихачев и в XX в. стоял на такой же точке зрения. По такому же прідоципу было им построено его палеографическое собрание.
Октябрьская революция смела все феодальные и буржуазные учреждения, а историки права все еще дискуссируют о том, эволюционирует ли документ. Болотниковы, разинцы, пугачевцы уничтожали документы, а они еще считают документ продуктом внеклассовых отношений.
Документы по истории России буквально залиты кровью. Объективный летописец, равнодушно внимающий добру и злу, — легенда, без особого труда разоблаченная историками-марксистами. Достаточно указать, как официальная историография подбирала документы по истории польско-русских и русско-украинских взаимоотношений и т. д. 4
1 Н. Ленин, К. Маркс, 1918.
2 Методология и техника публикации документов. «Архивное дело», 1932, вып. 30 — 31.
3 Л е н и н, К вопросу о задачах земской статистики. Соч., изд. З, т. XVIII, *тр. 182 — 187.
4 Подробнее см.: С. Г. Т о м с и н с к и й. За марксистско-ленинское источниковедение. «Ленинская учеба», 1931, № 1.
7
Только историки-марксисты научно подошли к вопросу о характере исторического источника и методах его разработки.
В своей полемике с Н. К. Михайловским Ленин отметил, что демаркационная линия между марксистской теорией и метафизическими построениями всевозможных толков пролегает в области отношений’ к конкретным историческим фактам: самую наглядную черту метафизики составляет ее априорность; гигантский шаг вперед, сделанный в этом отношении Марксом, в том и состоял, что он «начал... с анализа фактов,... с изучения частных, исторически-определенных общественных отношений». («Что такое друзья народа»). В «Развитии капитализма», «Аграрном вопросе» и в других своих работах Ленин дал образец марксистского подхода к анализу и подбору источников. Он показывает, как классово враждебные нам ученые подходили к выбор}' источника, как они своим подходом затушевывали или подкрашивали классовую борьбу и как перенести центр тяжести на классовую Ьорьбу. Ленин выступал против формального понимания характера исторического источника, против того, чтобы подменить проблему о стадиях исторического развития вопросом о формальном изучении исторических фактов.1
Изучая развитие капитализма, Ленин показал, что вопрос о группировке, систематизации не только статистического, но и исторического материала вовсе не является узко техническим и узко специальным вопросом, как это может показаться с первого взгляда. Не только статистический, но и исторический материал «совершенно теряется, обесцвечивается; он становится часто никуда негодным в силу неумелой, непродуманной и рутинной сводки и группировки».2
В борьбе с народническими статистиками Ленин учил, что лишь после того, как выяснены сущность форм стадий исторического развития и их отличительные особенности, имеет смысл иллюстрировать развитие той или другой формы посредством обработанных фактических данных.3 Он неоднократно возвращался к вопросу о том, как обрабатывать фактические данные, чтобы они не пропали, чтобы по ним можно было изучать все стороны чрезвычайно сложного и многообразного исторического процесса. Одной из предпосылок, обеспечивающих научную разработку источника, является рациональная систематизация фактов. Такая систематизация идет вразрез с надергиванием фактов, выступает против того, что Ленин называет «статистическим увлечением», «статистической роскошью» или «манией».4 SНа основе MapKCHCTCijp-ленинской методологии М. Н. Покровский показал, как следует подходить к историческому источнику. В работе «Борьба классов и русская историческая литература» им полностью вскрыта связь исторического документа с классовым подходом историографа. Он оставил в наследство важнейшую задачу, завещанную еще Энгельсом, — «всю, всю историю начать изучать сызнова» и для этой цели заново пересмотреть и проверить тот исторический материал, который уже опубликован, пустить в оборот новый исторический материал. М. Н. Покровский лично показал, как «самый незначительный документ может в умелых руках оказаться тем камнем, каким был камень Давида, пущенный в лоб Голиафа».
Приступая к осуществлению этой задачи, историки-марксисты занялись организацией архивного дела. За пятнадцать лет была проделана большая работа — собраны и созданы централизованные архивы. В самые голодные и тяжелые годы советская власть собирала и вывозила архивы в безопасные
1 Ленин, Соч., т. XI, стр. 342; т. XVI, стр. 540.
* Ленин, Соч., т. XVII, стр. 609.
3 Ленин, Соч., т. III, стр. 309.
4 Ленин, Соч., т. XVII, стр. 182. j
S
места. М. Н. Покровский, стоявший во главе Главархива, поднял архивное дело на большую политическую высоту. Он оценивал архивы как своеобразный арсенал, откуда берется оружие, которым оперируют до того момента, когда начинает действовать оружие, изготовленное из железа и стали.
До Октябрьской революции положение архивного дела в России была крайне неудовлетворительным; оно находилось в хаотическом состоянии. Проф. Самоквасов, один из активных архивных ‘деятелей в дореволюционной России, писал о настоящем развале русских государственных архивов. 1 Спасая старые архивные документы, мы ковали одно из тех оружий, при помощи которого пролетариат ведет борьбу со своим классовым противником. 2
Какая тематика нас интересует? Буржуазная наука в силу своей ненависти к пролетариату и в силу определенного направления своего исторического классового интереса не видела и не замечала бесчисленного количества фактов, которые имели место и которые для нас очень ценны.3 Октябрьская революция дала истории XIX и XX вв. право гражданства. Темаг тике* дано было новое направление: история пролетариата и крестьянства получила полное отражение в публикуемых материалах.
Мы должны отбросить упрек в том, что историки-марксисты перестали заниматься историей древности. Никогда историческая наука еще так живо не интересовалась проблемами феодализма и крепостничества, античным и азиатским способами производства, как в настоящее время. В последние годы эти проблемы привлекали исключительное внимание: вопрос о некапиталистическом пути развития отсталых стран имеет сугубо актуальное значение. Мы погружаемся в историю прошлого не для того, чтобы возможно дальше уйти от современности. — в истории прошлого мы берем оружие для сегодняшнего дня. М. Н. Покровский правильно отметил, что когда Энгельс писал о крестьянской войне и Меринг о прусских королях XVIII в., то они вели классовую борьбу в XIX в. и давали новое оружие, новый материал для современной пролетарской борьбы. Мы должны пользоваться этим оружием для защиты нашего миросозерцания и пропаганды наших взглядов не только по вопросам истории XVI — XVIII вв., но и по проблемам, касающимся клинобразных надписей, египетских иероглифов и всего исторического материала. 4
Публикацией документов по истории феодализма и крепостничества занимается исключительно Историко-археографический институт Академии наук, который порвал с тематикой старой Археографической комиссии. Вместо житий святых и канонической литературы Историко-археографический институт издает материалы по истории генезиса капитализма, крестьянских движений и народов Союза. Наши документации отличаются тем, что они переносят центр тяжести на изучение истории экономического развития и классовой борьбы феодально-крепостной России. «Крепостная мануфактура» дает богатый материал по истории мануфактуры, генезиса капитализма, социальной природы крепостных рабочих, конституирования пролетариата, техники феодальной России и т. д.
1 В. Адоратский, Архивное дело на VI конгрессе историков. «Историк-марксист», 1928, № 9.
2 М. Н. Покровский, Политическое и культурное значение архивов. Речь на открытии архивных курсов при Центрархиве РСФСР 21 ноября 1924 г., «Архивное дело», 1927.
3 М. Н. Покровский, О программах по истории в школах второй ступени. 1916.
4 М. Н. Покровский, Культурное и политическое значение архивов. «Архивное Дело», 1927, вып. X
До опубликования этих материалов нам не было известно, что большие кадры рабочих в первой четверти XVIII в. имели продолжительный производственный стаж в 15, 20 и 30 лет. Мы узнали, что рабочий класс имеет более глубокие корни в истории, чем это раньше казалось. Указанные публикации опровергают положения Туган-Барановского и Милюкова о характере истоков капитализма и фабрики в России. Проблемы крепостного хозяйства, вопросы о характере феодализма и крепостничества получают новое освещение благодаря ряду публикаций Института.
Положения Ленина о натуральном характере крепостного хозяйства и о времени возникновения национального рынка в России полностью подтверждаются теми материалами, которые нами впервые опубликовываются.
Издания Центрархива и Историко-археографического института по истории крестьянских движений ликвидируют точку зрения Плеханова и Рожкова о реакционном характере крестьянских движений. Энгельс заметил,- что история крестьянской войны в Германии должна послужить краеугольным камнем всей новейшей истории Германии; также и история наших крестьянских движений становится краеугольным камнем истории феодально-крепостной России.
Покончив с дворянской легендой о бессмысленном бунте, архив Пугачева уничтожает дворянское изображение крепостного крестьянина как не то святого юродивого, не то бессловесной скотины. Стряхнув барина, этот крестьянин сразу приобрел способность и говорить и действовать по-человечески полтораста лет тому назад, как и теперь.1 Между тем достаточно сказать, что личности царя Алексея Михайловича отведено В. О. Ключевским полтора десятка страниц, личности Петра I — несколько десятков страниц, а движению Разина всего несколько строк. Местные архивные комиссии еще меньше этим занимались. Тамбовская ученая архивная комиссия на одном из своих заседаний решила очень просто, — не печатать материалов по истории крестьянских движений,
Впервые^ в научный оборот были пущены материалы непосредственных участников революционного движения, впервые были проанализированы документы рядовых участников крупнейшего революционного крестьянского движения.
Наш метод публикации материалов по эпохе феодализма и крепостничества противопоставляет метод марксистского источниковедения буржуазному. Мы имеем материалы, связанные с родовым землевладением, в лучшем случае — разрозненный материал по истории правового положения крестьянства. Дореволюционный материал по истории крестьянства вращался вокруг вопроса о закрепощении крестьян, но юридическая школа была •бессильна разрешить этот вопрос. Наши же публикации дают систематизированный материал по истории экономики феодализма и крепостничества и крестьянских движений.
Впервые стали мы издавать материалы по истории техники. Маркс, говоря о «критической истории технологии», пишет: «До сих пор такой работы не существует. Дарвин направил интерес на историю естественной технологии, т, е. на образование растительных и животных органов, которые играют роль орудий производства в жизни растений и животных». 2 Маркс ставил задачу создания критической истории технологии. Ленин подчеркнул, что «продолжение дела Маркса и Гегеля должно состоять в диалектической обработки истории. .. науки и техники». 3
1 М. Н. Покровский, Предисловие к сб. «Пугачевщина», т. I, Центрархив, 1926.
2 «Капитал», т. І, гл. XIII, стр. 349.
3 Ленинский сборник, IX, стр. 139.
10
Для того чтобы выполнить указания Маркса и Ленина, следует начать с публикации материала по истории техники. Пионерами в этой области являются Историко-археографический институт Академии наук, Институт по истории науки и техники и Государственная Академия истории материальной культуры, давшие богатый материал по истории техники крепостной мануфактуры в России. Вопрос о наследстве,, полученном российским капитализмом от крепостной мануфактуры, может быть разрешен на основе даваемого нами нового материала.
Историки-марксисты занимаются публикацией источников по истории промышленного капитализма и империализма. М. Н. Покровский правильно отметил, что ошибочно мнение, будто легендарна только «древнейшая история». В новейшей истории легенд не меньше... Разоблачать легенды вчерашнего дня — дело не менее полезное для нас, чем «рыться в хронологической пыли бытописания земли». В 1925 г. М. Н. Покровский жаловался, что мы еще мало сделали в той области, которая ранее стыдливо называлась «историей общественных движений», в той области, которую мы теперь называем «историей русской революции».1 С 1925 по 1933 гг. мы получили немало документов по истории революционного движения со времени предшественников декабристов до нэпа.
Опубликовав материалы по истории декабристов, мы «положили конец всем легендам о них, мы имеем подлинные документы декабризма, после опубликования которых не может быть спора о том, что это такое было». 2
К 1929 г. мы имеем 4451 название по истории декабристов; среди этой литературы источники занимают видное место.3 4Эти публикации ликвидировали легенду о сплошном либерализме декабристов. Нам уже известно о либеральных и радикальных группировках среди декабристов, о глубочайшем антагонизме, существовавшем между Северным и Южным обществами. Во всяком случае сложность «декабризма», наличие в нем двух фронтов не только по вопросу о республике, как часто изображали раньше, а по всей линии программы и тактики становится совершенно ясна после чтения показаний членов Северного общества. *
Вспомним замечание М. Н. Покровского, что немыслимо изобразить историю декабристов, не поставив на одно из первых мест «южных славян», которым буржуазные историки отводили десять строчек. А что это были первые принципиальные представители вооруженного восстания, что их гербом, значком был штык, этого не писали никогда.
Совершенно исключительной является публикация документов по истории народничества. В этой области надо отметить большую заслугу не только Центрархива, но в особенности Общества б. политкаторжан. Издательство б. политкаторжан дало сотни новых документов и целых сборников по сложной и многогранной истории народничества. Хотя подбор публикаций и тематика «Каторги и ссылки» не всегда стояли на должной высоте, однако историки не смогут обойтись без публикаций этого издательства.
К этой же литературе примыкают и сборники группы «Освобождение труда» и три тома «Историко-революционного сборника», которые выясняют процесс дальнейшей диференциации народничества и зарождения первых социал-демократических групп.
1 М. Н. Покровский, Предисловие к сб. «Восстание декабристов», 1925, т. I.
2 М. Н. Покровский, Культурное и политическое значение архивов. «Архивное дело», 1927, вып. X.
3 Восстание декабристов. Библиография, 1929.
4 М. Н. Покровский, Предисловие к сб. «Восстание декабристов», т. I.
11
Эти источники интересуют нас не только как материалы, рисующие гигантскую борьбу ряда поколений с царизмом. Они дают возможность еще раз поставить кардинальный вопрос в нашей революции — проблему взаимоотношения пролетариата и крестьянства на разных этапах революционной борьбы.1
Историки-марксисты дали блестящую критику источников литературного наследства народничества: восстановлено авторство произведений ряда деятелей революционного движения, выявлены фальшивки и подделки, дана развернутая критика народнических источников и метода группировки ими материалов. С другой стороны, показано, как некоторые источниковеды при помощи критики и подбора источников народовольческой журналистики пытались осветить деятельность революционного народничества с точки зрения реакционного эс-эровского народничества.
В последние годы проделана большая работа, связанная с изданием источников истории пролетариата. Мы получили материалы по стачкам 70-х, 1881 —1895 гг. и по истории первых социал-демократических организаций. Из этих источников стало известно, что рабочее движение 70 и 80-х гг. значительно шире и глубже, чем думали старые исследователи, — оно охватывает не десятки, а сотни тысяч рабочих. Политическим и идеологическим осознанием этого факта было создание политических классовых организаций.2 В то же время до мельчайших деталей изучена история возникновения первых рабочих организаций, 3 процесс слияния районных организаций с р.с.-д.р.п., история последней, зарождение большевизма.
Истории рабочего движения в эпоху 1905 — 1907 гг. посвящена огромная документация. Особенно большая литература издавалась в связи с юбилеями наших революций. Историческая наука за пятнадцать лет получила богатейший материал по истории партии. Анализ борьбы разных фракций внутри с.-д. и с.-д. с народническими группами разных направлений показывает, как тесно переплетено издание и толкование источников с классовой и партийной борьбой. Группировка материалов по диференциации крестьянства и развитию фабрично-заводских предприятий, подбор фактов по истории рабочих и крестьянских движений находятся в теснейшей связи с классовой идеологией данных авторов.
В литературе было правильно отмечено, что документальные источники по истории революции являются в высшей степени коварными и предательскими. Сообщения агентов тайной полиции сплошь и рядом являются совершенным вздором. Агент нападает часто на ложный след и неправильно раскрывает революционные клички. Прокуроры и следователи в естественном для их положения и интересов стремлении создать импозантный процесс соединяют в одно дело ряд организаций, члены которых друг с другом одновременно не работали и даже не знали друг друга. Все это и многое другое требует выяснения и поправок, невозможных без широкой осведомленности, глубокой подготовки и политического опыта.
Но все сказанное относится только к установлению фактов. А ведь фактический рассказ о ходе революционного движения, о событиях, лицах, партиях и по. есть только первый шаг в деле научного исследования истории ОЄВОЛЮЦИИ. ‘
Такого предварительного материала по истории революционного дви-
1 Тезисы культпропа ЦК ВКП(б) к пятидесятилетию «Народной воли».
2 В. И. Невский. К вопоосу о рабочем движении 80-х и первой половины 90-х гг. предисловие к книге. Станки 1881 —1895 гг., 1930 г.
3 Предисловие В. И. Невского к сб. «Южно-русские рабочие союзы». 1924.
12
женин издано достаточно, — он может послужить историкам для подлинно научной истории наших революций.
Следует указать, что история революционного движения со второй половины XIX в. — это почти целиком история России. Без истории революционного движения мы не получим и истории марксизма: ведь
«марксизм, как единственно правильную теорию, Россия поистине выстрадала полувековой историей неслыханных мук и жертв, невиданного революционного героизма, и невероятной энергии и беззаветности, искания, обучения, испытания на практике, разочарований, проверки, сопоставления опыта Европы».1
В последние годы историки-марксисты развернули большую работу по созданию истории пролетариата, фабрик и заводов. Со времени Октябрьской революции Центрархив, истпрофы издают материалы, посвященные прошлому рабочего и профессионального движения. В настоящее время сотни рабочих авторов, собирая материалы по истории заводов, помогают рабочему классу «усвоить ему свою историческую роль и свое право на революционное действие» (М. Горький).
Подготовка к изданию документов по истории фабрик и заводов мобилизовала рабочий актив. Рабочий класс понял, что «не может быть сознательным рабочим тот, кто относится как Иван непомнящий к истории своего движения» (Ленин). Ценнейшим источником по истории рабочего класса становятся мемуары рабочих и анкетно-биографические данные о старых рабочих, долго работавших на фабриках, переживших вместе со всем рабочим классом целый ряд этапов в своем развитии, бывших участниками пролетарской борьбы. 2
Уже опубликованный материал по истории пролетариата освещает процесс конституирования пролетариата, превращения его в класс для себя, гегемона и движущей силы пролетарской революции. Материалы, представленные рабочими авторами, показывают, как рабочие не только творят, но и пишут историю. Из среды пролетариата выдвигаются кадры, создающие новые источники по истории своего класса. Документы по истории рабочего движения дают ценнейший материал по стратегии и тактике стачечной борьбы. На этом материале учится международный пролетариат. На основе имеющихся данных можно дать исчерпывающий анализ динамики социального состава пролетариата и его отдельных группировок. Оказывается, что уже в эпоху феодализма и крепостничества рабочее движение оказывало большое влияние на правительственную политику. Только благодаря Октябрьской революции мы имеем возможность получить источники по истории пролетариата, историю рабочего класса, которая находилась под запретом. Даже для более передовых представителей исторической науки не существовали ни сам пролетариат, ни его история. Бухгалтерские счета, расчетные ведомости, протоколы фабричных инспекторов, личная переписка фабрикантов, мемуары—вот новые виды источников, привлекаемых историками для изучения истории пролетариата.
Материалы по истории фабрик и заводов ценны и в другом отношении: тут мы имеем богатую историю развития техники в эпоху капитализма и Социалистического строительства.
Особенно крупное международное значение имеют документы по международной политике, которые издавались по инициативе и под редакцией М. Н. Покр овского.
1 Ленин, Собр. соч., изд. 1, т. XVII, стр. 119 —120.
2 А. Панкратова, Проблема изучения истории пролетариата. «История пролетариата СССР», Ко 1.
18
Первой советской публикацией надо считать издание матросом Н. Г. Маркиным «тайных договоров» и других секретнейших документов б. Министерства иностранных дел тотчас после завоевания пролетариатом власти в октябре 1917 г. Положительной чертой этого издания является четкая политическая установка в выборе материала.1
Надо отметить целую серию изданных источников о русско-японской войне: воспоминания Витте, дневник Ламздорфа, А. Н. Куропаткина и Ли- невича. Эта литература полностью вскрывает обстоятельства, приведшие к войне на Дальнем ,В°СТ(же- Открытие Русско-китайского банка, приток французских капиталов в Манчжурию и Китай, русско-германское соперничество, американо-японская борьба, предпосылки возникновения Антанты, методы действия придворной безобразовской шайки, которая «одной рукой наигрывала «Боже, царя храни», а другой подбирала отмычки к государственному сундуку» — все это наглядно вскрывает характер вбенно-фео- дального империализма и начальной стадии новейшего империализма в России.
К этой же серии примыкает издание «Русские финансы и европейская биржа в 1904 —1906 гг.». Эти документы показывают, как Франция своим займом спасла царизм в 1906 г. от революции. Опубликованные документы с чрезвычайной яркостью вскрыли взаимоотношения царизма периода 1904 — 1906 гг. с правительственными и банкирскими кругами Франции, Германии и других стран, показали, как заключались внешние займы^ министрами царя, какие махинации проделывались для обеспечения успеха этих займов, а самое главное, — куда шли средства, получаемые от этих займов.
Все эти материалы представляют актуальнейший интерес в связи с теми переговорами о долгах, которые приходится вести представителям Советского правительства за границей. Из опубликованных документов советские и заграничные читатели могут видеть, в какой степени верно утверждение наших кредиторов о том, что заключавшиеся царизмом займы шли на восстановление народного хозяйства страны, а не на укрепление того режима, который был свергнут Февральской и Октябрьской революцией. 2
Наши публикации пользовались такой популярностью, что некоторые материалы вызвали буквально мировую сенсацию и были поводом для предъявления чрезвычайно важных дипломатических требований. После того как был опубликован «Дневник Сазонова», касающийся первых дней войны, германское правительство поставило вопрос о снятии с Германии ответственности за войну (М. Н. Покровский).
Опубликованные материалы по внешней политике ликвидируют традиционную схему восточной политики царизма. «Миссия» России на Балканах, «заботы» царизма о «братьях-славянах», организация царизмом балканских войн, раздел Болгарии, подчинение интересам помещичьей России политики Сербии и Черногории — вот основное содержание опубликованных серий. Ряд источников освещает «двуличную, трусливую и цинично своекорыстную политику антантовских кабинетов, ведших войну под лозунгом «освобождение наций», в, частности Польши. В итоге мы имеем представление о том, как строилась «Великая Россия» при непосредственном участии кадетов, представителей финансового капитализма. 3
1 А. Сергеев, Методология и техника публикации документов. «Архивное дело», 1932, вып. 30 — 31.
2 Предисловие Е. А. Преображенского к книге «Русские финансы и европейская биржа в 1904—1906 гг.».
3 Материалы по истории франко-русских отношений за 1910 —1914 гг. М. 1922; Европейские державы и Греция в эпоху мировой войны, 1922; Константинополь и проливы, 1923; Царская Россия в мировой войне, 1926.
14
Выход в свет первого тома третьей серии (1914 — 1917) документов по международной политике царизма, охватывающих период с 14/1, января- 1914 г. по 13 марта (28 февраля) 1917 г.,1 произвел во всем мире большое впечатление.
Опубликованные документы дают нам право заявить, что начало войныг поскольку оно нашло отражение в документах, теперь выяснено благодаря советской инициативе.
Благодаря советским изданиям, в частности благодаря работам М. HL Покровского, приоткрыт «плотный занавес, опустившийся после роковой недели 24—31 июля 1914 г.». «Бывшие участники войны предпочитают об этом периоде молчать или делиться своей осведомленностью в никого не обязывающей форме личных воспоминаний. Все официальное до сего дня тщательно прячется, и пионерами в обнаружении спрятанного опять приходится быть нам» (М. Н. Покровский).
Не случайно поэтому советские документы обратили на себя внимание всего мира. Выход первого тома комментировался как крупнейшее событие. В мировой печати первому тому документов было посвящено до 100 статей и заметок, причем авторы, — сплошь да рядом виднейшие политические деятели, журналисты и историки, — единодушно сходятся на том, что опубликование царских документов является поворотным пунктом в изучении международных отношений в предвоенное и военное время.
Надо учесть еще и то обстоятельство, что общепризнанный строго научный характер советских публикаций, их достоверность и полнота дают возможность проверить и установить все фальсификации, которые произведены тайной дипломатией империализма в выпущенных ими сборниках документов.
Недаром такой опытный фальсификатор, как Пуанкаре, поспешил еще до выхода в свет первого тома заявить, что следует ожидать «довольно много парадоксальных выдумок».
Обсуждая перспективы издания дальнейших томов, берлинский журнал «Берлинер монатсгефте фюр интернационале ауфклерунг» указывает в январской книжке 1932 г., что 1932 г. пройдет под знаком изучения документов, издаваемых советским правительством. И он, несомненно, прав. Советское издание документов эпохи мировой войны является крупнейшим вкладом в историческую науку. Одновременно оно является мощнейшим оружием в борьбе против поджигателей новых войн и беспощадно разоблачает тайную дипломатию империализма. 2 ЗИсторию послевоенной Европы нельзя будет написать без опубликованных нами документов; пролетариат Европы получил серьезное оружие в борьбе с империализмом. Опубликованные документы разоблачают не только политику правительств Антанты, но и правительств вновь созданных государств: последние вели переговоры и переторжки с представителями Ан¬
1 «Международные отношения к эпоху империализма», серия III, 1914 —1917 гг.,
тт. I и II. В работе над изданием документов участвуют Институт истории, Институт Мирового хозяйства и мировой политики Комакадемии, Центрархив и НКИД. Как только
За границей стало известно об издании комиссией ЦЙКа СССР документов эпохи мировой войны, германское Общество изучения Восточной Европы обратилось к советским органам с просьбой разрешить издание этих документов также на немецком языке. Разрешение было дано. Указанное Общество издает ныне под руководством профессора I етча серию документов, охватывающих период с 1911 по І 91 5 гг. (И. Е р у х и м о- впч, Как подготовлялась мировая война (Ц. о. «Правда», 8 февраля 1932 г.).
1о 2 М. Н. Покровский, Международные отношения в эпоху империализма,, т. I.
танты о совместном задушении революционных движений в собственной стране за счет ограничения национальной независимости.
Значение изданных источников по внешней политике заключается еще в образцово поставленной научной критике текстов: даже в секретных документах дипломаты часто весьма скупы на откровенность. Поэтому приходилось пользоваться случайно брошенным намеком, косвенными уликами, деталью, сопоставлением ряда свидетельских показаний для того, чтобы восстановить подлинную картину дипломатических интриг. Не следует забывать, что привычка искажать факты в этой области заставляет с величайшей тщательностью проверять каждую мелочь, В качестве иллюстрации следует указать, что царская дипломатия употребила все усилия для того, чтобы затушевать дату всеобщей мобилизации в 1914 г. В истории одурачивания масс видную роль играет эпизод с русской мобилизацией.1
Установить точную дату мобилизации М. Н. Покровскому приходилось на основе разных источников — при помощи воспоминаний майора английского генерального штаба Бриджа, показаний адмирала Колчака, сообщений Сухомлинова, записей французского посла Палеолога. Военный министр Сухомлинов путается в подробностях, иногда их явно скрывает, часто невольно «пробалтывается». Важнейшим дополнением является запись русского министерства иностранных дел. Наряду с секретными дипломатическими документами большую роль сыграла и частная переписка царских дипломатов, которая бросила яркий свет на темные углы военной дипломатии.
Значительная документация издана по вопросу о разложении старого режима, армии и взаимоотношениях царизма с буржуазией в революции 1905 — 1907 гг. и накануне Февральской революции.
Мы получили более или менее подробное собрание всеподданнейших докладов, записок, рапортов и телеграмм, в которых царские министры, генерал-губернаторы, специальные чиновники, генерал-адъютанты и пр. освещали царю ход революции 1905 — 1907 гг. и особенно меры, ими предпринимаемые для ее подавления. Эта коллекция документов, несмотря на свою неполноту и отсутствие еще, очевидно, значительного документального материала, характеризующего положение и позицию царизма в революции 1905 г., все же представляет несомненный исторический интерес и не только со стороны содержания, вскрывающего отдельные детали исторических событий 1905 — 1906 г., но и с точки зрения характеристики самодержавия во время революции 1905 г.2
К этим же документам примыкает и публикация «Падение царского режима» (I — VI тт.). Эта публикация состоит из стенографических записей учрежденной после Февральской революции чрезвычайной следственной комиссии для расследования должностных преступлений высших чинов старого режима. Из этой серии «Переписка Николая и Александры Романовых» (I — V тт.) навсегда останется одним из крупнейших источников для истории последних лет царского самодержавия. Мемуары и даже дневники являются лишь дополнением' к этому основному документу — настоящей моментальной «фотографии» распутинской главы падения царизма. 3
«Мышление дикаря ?не исчерпывается примитивной философией анимизма: в него входит и примитивная политика и до крайности упрощенные «тактические приемы». Разница в том, что дикарь стоит в начале процесса, а Романовы пред¬
1 К. Каутский, Как возникла мировая война, 1924.
2 Предисловие А. М. Панкратовой к сб. «Революция 1905 г. и самодержавие», 1928.
3 Переписка Николая и Александры Романовых, т. IV. Предисловие М. Н. Покров ского, стр. XII.
16
ставляют собою конец. Но конец и начало, как это убедительно доказывал еще Чернышевский, всегда бывают похожи друг на друга».1
Опубликованная переписка представляет большой интерес, как бытовой и психологический материал, который дает исчерпывающее представление о «вождях» старого режима.
Значение опубликованных мемуаров основных представителей старого режима заключается в том, что они вскрывают процесс глубокого и длительного загнивания царизма. Без этих мемуаров невозможно дать историю господствовавших классов конца XIX в.
До революции в губернских городах существовали местные архивные комиссии, которые влачили довольно жалкое существование. Они издавали материалы большей частью по генеалогии дворянства, истории помещичьего землевладения и канонизации святых. После Октябрьской революции возникли на местах тысячи испартотделов, которые уже успели издать массу документов по истории трех революций. Значение этих материалов заключается в том, что они писались непосредственно партийным и рабочим активом, который на своих плечах вынес всю тяжесть подпольной борьбы с царизмом. Эта работа воспитывает новое поколение историков и источникове- дов, связывающих научную работу со своей повседневной практической деятельностью.
«Было бы наивно думать, что одни архивы откроют нам все» (М. Н. Покровский) ; для ряда эпох из нашей революции нам нужны мемуары, которые широко применяются при составлении истории гражданской войны. Партия уделяет большое внимание истории гражданской войны. Параллельно с историей издаются и будут издаваться «Сборники материалов по истории гражданской войны» по областям и фронтам. В «Сборниках материалов» будут помещаться рукописи участников гражданской войны и воспоминания. 2
Этот материал коренным образом будет отличаться от изданных где- либо до сих пор публикаций: его авторами являются рабочие и крестьяне, непосредственные участники гражданской войны, тысячи рабочих, ныне активно участвующих в социалистическом строительстве. По истории гражданской войны уже вышла огромная литература—мемуары, документы и т. д. Она выясняет роль Антанты в организации интервенции и в активной поддержке белых армий. В то же время становится ясным значение Колчака и Деникина, которые были игрушкой в руках империалистов. Документы ярко вскрывают характер господства коалиции поме- щичье-буржуазных классов, умиравших на корню, подрезанных пролетарской революцией. Мы получаем представление о том, как деникинщина и колчаковщина оголили природу помещичье-буржуазного владычества и вызвали ускорение спайки революционных классов под руководством компартии.
Наряду с этим мы имеем уже и еще получим большую серию материалов, рисующиЬс борьбу пролетариата и беднейшего крестьянства в гражданской войне; эти материалы рисуют невиданный в мировой истории энтузиазм масс, боровшихся с остатками феодализма и капитализмом. Материалы по истории гражданской войны подытоживают опыт руководства большевистской партии, под знаменем которой боролись миллионы рабочих и трудящихся за дело социализма против интервентов и русской контрреволюции.
п 1 «Переписка Николая и Александры Романовых», т. III, 1925. Предисловие М. Н. * Покровского.
2 Ц. о. «Правда», 1932, № 141 (5306).
11
«История ставит целью своей подробно осветить развитие и условия гражданской войны по всем областям и республикам Союза советов. Борьба за Ленинград, по Северному краю, Поволжью, Донбассу, Украине, Белоруссии, борьба с польскими панами, Севкавкраю, Закавказью, республикам Средней Азии, по Западной и Восточной Сибири, Дальновостоку, по всей земле Союза советов. История ставит своей целью показом славных битв рабочего класса и трудящегося крестьянства, показом подвигов отдельных заводов и фабрик, красноармейских и партизанских отрядов и красноармейских полков передать молодому поколению лучшие традиции пролетарской борьбы» (из обращения М. Горького).
В тесной связи с историей пролетариата и гражданской войны стоят периодически выходящие Ленинские сборники, которые являются величайшим вкладом в историю революционного движения и народов Союза. Работы Ленина, написанные им проекты, резолюции, постановления партийных съездов, его письма, рукописи предварительных работ, речи и доклады, декреты, постановления, распоряжения — важнейшие политические документы и первоисточники нашей эпохи — истории наших трех революций. В полном собрании сочинений Ленина и приложенных документах находит отражение «не только революционная борьба русских рабочих, но и вся мировая история в ее решающие десятилетия».1 В этих работах исторический источник систематизирован и освещен с точки зрения революционного марксизма. Большое источниковедческое значение имеет ряд работ историков-марксистов, написанных на основе первоисточников; значение этих работ состоит в том, что ими использован большой историко-статистический и экономический материал, позволяющий заново пересмотреть ряд проблем по истории России XX в., в частности по йстории крестьянских движений и империализма.
Октябрьская революция принесла с собой раскрепощение не-русских и не-великорусских народностей. Только с этого времени в национальных республиках начинается систематическая работа по изданию материалов по истории народов СССР.
Какие перед нами трудности в области издания материалов по истории народов? До Октябрьской революции народы бывшей империи стояли на разных ступенях развития: среди одних был больше развит капитализм, среди других — еще не полностью были разложены родовые отношения, одни из них уже имели богатую литературу, другие еще не имели , письменности и т. д. Об одних народах мы имеем только скудные архивные данные, для истории других кроме архивов имеем богатейшую прессу и литературу.
Историков-марксистов в первую очередь интересуют проблемы истории революционного движения, истории разложения родового быта и консолидации нации, процесс колонизации и колониальных захватов в национальных районах, конституирования и формирования пролетариата в условиях отсталых национальных районов. Не менее важной является история народов в эпоху империализма: процесс кабально-паразитической ©ксплоа- тации финансовой олигархии, сплетения финансового капитала с докапиталистической эксплоатацией в колониях, типы и формы национально-революционных движений. . .
Исключительная сложность классовых и национальных взаимоотношений в бывших колониях требует специфических методов и приемов подбора и публикации документов: такие частные вопросы, как вопросы тер-,, микологии, хронологии, библиографии, занимают далеко не последнее место. Поэтому издание документов по истории народов требует большой
1 Ленинский сборник, I, 1925, стр. 25.
1.8
предварительной и параллельной научной работы: еще до сих пор принята периодизация истории в связи с господством ханов, крупных феодалов. Для того чтобы перейти к марксистской периодизации истории, надо изучить общественно-экономические формации народов Союза, в первую очередь отсталых народов. Для этой цели придется разработать огромный материал. ч
Что же сделано в этой области? В национальных республиках издаются материалы по истории революционного движения в XX в., в части — по истории трех революций в национальных республиках. Какие же материалы издаются по истории народов в капиталистических странах, в частности в Польше? Польские историки заняты созданием культа феодальных героев, апологией королей; они заняты конституированием такой схемы исторического процесса, которая должна показать, что культура польского народа наиболее древняя и чистая, что польский народ полностью сложился в доисторическое время. В изданных же в лимитрофах материалах по истории революций проводится взгляд, что Октябрьская революция — чисто русская революция, к которой народы лимитрофов не имеют никакого отношения.
Новым и принципиально важным является уже одно привлечение и издание материалов на местных языках. Историко-археографический институт переводит узбекские документы XVI в. и крымско-татарские за XV в. Этот материал впервые дает возможность поставить проблему о феодализме народов советского Востока.
Материалы, публикуемые по истории народов Союза, ликвидируют легенду о национальной ограниченности и самобытности народов; они устанавливают теснейшую связі^ между национально-революционным движением угнетенных народов и классовой борьбой российского пролетариата.
Из деятельности учреждений, издающих документы, надо отметить работу Археографической комиссии Всеукраинской академии наук. Археографическая комиссия при сохранении прежней тематики издания сохраняла и буржуазную методологию. В своих изданиях документов Комиссия ограничила себя концом XVIII в. ,Вне поля зрения ВУАН оставались источники по эпохе промышленного капитализма и империализма.
За период с 1924 по 1931 гг. Археографическая комиссия развила достаточно активную деятельность, уделяя наибольшее внимание левобережной Украине XVII—XVIII вв.
Изданные Всеукраинской академией наук документы имеют немаловажное значение для истории Украины: на основе этих материалов можно пересмотреть исторический процесс Украины, колониальную политику России на Украине, казацко-крестьянские движения, формирование помещичьего землевладения и т. д. и при этом конечно вести решительную борьбу с остатками грушевщины и яворщины.
Украинские истпарты и Центрархив издали большую литературу о трех революциях на Украине. Особенно большие заслуги имеет в этой области украинский журнал «Летопись революции», давший богатейший материал по истории революционного движения на Украине, где классовая и национальная борьба отличается наиболее сложным переплетом.
Из местных областных работ следует обратить внимание на работу 'историков на Урале и в Ростове-на-Дону. На Урале историки в течение Ряда лет собирают материалы по истории социального состава пролетариата. Для Урала эта проблема имеет первостепенное актуальное значение: Меньшевистские и эс-эровские историки принижали роль «чистых пролетариев» и преувеличивали значение полукрестьянских элементов в рево¬
19
люционном движении Урала. Собранный на Урале материал ликвидирует антимарксистскую концепцию исторического процесса уральского npOvio- тариата.
С другой стороны, надо отметить актуальное значение работ, появив-^ іпихся на Северном Кавказе. Эти работы сделали немало для того, чтобы '; ликвидировать легенду о казачестве. История казачества в достаточной степени фальсифицировалась великодержавными историками, затем «историками» деникинскими и врангелевскими. До сих пор эти традиции живут в среде белогвардейских историков в Чехо-Словакии. Изданные в СССР работы правильно разрешают вопрос о социальной природе казачества на разных этапах исторического развития.
Наряду с историческими источниками, которыми следует заниматься, надо назвать и историческую географию. Не приходится доказывать, что наши карты по исторической географии не изменились за 200 лет. С первого взгляда они кажутся совершенно нейтральными: они якобы совершенно объективно регистрируют исторический процесс. На самом деле они служат великодержавной исторической схеме. Мы должны заново пересмотреть и систематизировать материал по исторической географии и пока-^ лать взаимоотношение между географическим фактором и развитием производительных сил. Также и историческая топография не является нейтральным источником. Топография до сих пор служила великодержавным историческим схемам. Совершенно не безразлично знать, почему на топографических картах Казани XVII в. не имеется данных о татарском населении. Можно ли отвлечься от классового анализа топографии г. Москвы в декабрьские дни 1905 г. и октябрьские 1917 г., от топографии восстания декабристов на Сенатской площади, баррикадных боев на Красной Пресне, обстрела Кремля в октябре 1917 г. и т. д.? В тесной связи с картой по исторической географии должна быть поставлена работа по историко-этнографическим картам. Такая работа почтц еще не начата. Она может быть произведена на основе чрезвычайно сложного разбросанного и распыленного источника — данных писцовых книг, актового и пр. материала. Здесь критика источника может иметь решающее значение: правительственные агенты чуваш и мари часто считали татарами, путали казаков с киргизами и т. д. Такая работа может быть произведена при привлечении ряда других вспомогательных исторических дисциплин, в частности археологии.
История палеографии теснейшим образом связана с историей техники, строение русской речи с процессом отделения устава от скорописи. История палеографии приобретает значение при изучении исторических документов в национальных работах: переход от документа на арабском или на славянском языках к источнику на родном языке находится в теснейшей связи с классовой диференциацией общества и историей борьбы жлассов.
Октябрьская революция дала возможность ввести в оборот ряд новых источников: протоколы судебных процессов, жандармские донесения; особенно актуальное значение приобретают такие источники, как прокл%ма- ции, листовки, газеты и наконец мемуары рабочих и крестьян.
Октябрьская революция дала права гражданства историческому процессу эпохи промышленного капитализма и империализма. Диктатура про,*3 летариата выдвинула новую тематику — историю пролетариата, революционных движений, народов СССР и историю техники.
В данный момент стоит перед нами большая и сложная задача — дать полную документацию материалов по истории народов Союза не только
на русском, но и на местных национальных языках. Академия наук должна помочь партии довести до конца издание материалов по истории фабрик и заводов и гражданской войны. Для того чтобы проложить дорогу хотя ^5ы элементарно научному пониманию, историкам приходился собирать, грандиозный экономический, в частности историко-статистический материал. Он делает чрезвычайно наглядной и математически неопровержимой марксистско-ленинскую концепцию исторического процесса России.1
Мы должны систематизировать высказывания Маркса, Энгельса, Ленина о характере исторического источника. Мы должны изучить составные источниковедческие элементы их работ и проанализировать их творчество с точки зрения задач, стоящих перед марксистско-ленинскими источников ведами и археографами.
Издавая новые документы, мы вовсе не отказываемся от пересмотра и переработки «наследства». Огромный буржуазный историко-источниковедческий материал должен быть заново пересмотрен и использован. Мы должны поднять на научную высоту разработку вопросов источниковедения: подбор, критика, анализ и систематизация источников являются необходимейшими предпосылками марксистско-ленинской исторической работы.
Всю эту огромную работу историки-источниковеды должны выполнить так, чтобы «историю вчерашнего дня увязать с теми грандиозными новыми задачами социалистического строительства, которые стоят перед нами сегодня и еще будут стоять завтра».
Всю работу по источниковедению надо вести так, как указал т. Сталин в статье: «О некоторых вопросах истории большевизма». Напомним указание т. Сталина, что «партии и лидеров надо проверять по их делам, прежде всего, а не только по их декларациям». Историк должен это твердо помнить, когда он анализирует борьбу классов и партий. Наша задача состоит в том, чтобы поднять вопросы истории (не только истории большевизма, но истории классовой борьбы в целом) на должную высоту, поставить дело изучения истории народов СССР на «научные большевистские рельсы и заострить внимание против троцкистских и всяких иных фальсификаторов истории» народов, «систематически срывая с них маски».
1 М. Н. Покровский, Задачи Общества историков-марксистов. «Историк-марксист», № 1.
В. ЗАКИРОВ
Новые источники об участии националов в пугачевщине
Разбираемые документы 1 представляют собой рукописный сборник «вещественных доказательств», попавших в руки следственных властей при обысках и арестах лиц, замешанных в пугачевщине. Среди них, впрочем, встречаются и документы, не имеющие никакого отношения к пугачевщине, как-то: а) личная переписка отдельных лиц (главным образом мулл и старшин), б) долговые обязательства, в) официальные заявки артелей- искателей на серебряную руду, г) тетради с личными записями и стихотворными произведениями.
Среди последних встречаются целые «библиотеки» небольших рукописных книг, очевидно принадлежавшие сельским муллам; некоторые из книг расшиты и не полны (лл. 33 — 66, 73 — 84, 97, 107 —111, 117 — 130, 146 — 47 и 200 — 227). На одном из вырванных листов (л. 97) имеется надпись: «Настоящая книга составлена в 1770 году, месяца зуль-ка’ида 9 дня Савовым (Sava-ogly) 2 дер. Янпай (Янапай). Написал и руку приложил в 1180 году — по мусульманскому летоисчислению, в 1770 году, 9 марта — по российскому летоисчислению».3 В «книгу» записаны: заго- уворы-молитвы против лихорадки, против укуса змеи и др. Среди них имеется почти полный текст мифического эпоса «Kisik bas» (буквально — отрубленная голова), описывающего победу Али над дивами и возвращение Магометом съеденного дивами туловища «отрубленной головы». В других наряду с молитвами встречаются также стихотворные произведения, называемые автором «Ilahi bejt» (буквально — божественный стих), очевидно произведения самого обладателя книги. При этом «божественные^ песни» часто трактуют не о боге, а о девицах (например лл. 201, 202а и
224).
Однако большинство документов непосредственно связаны по своему содержанию с пугачевщиной: здесь имеются манифесты и указы Пуга-
1 Государственный Архив М. И. Д., разряд VI. № 416, ч. II. «Бумаги, захваченные у разных пугачевских атаманов и старшин, как-то: Григория Туманова, Степана и Ивана Кузнецовых, Гаврилы Ситникова, Ивана Костромина, Федора Дербетьева и др. лиц». Дело на 434 листах.
Разбор этих документов был организован Историко-археографическим институтом Академии наук СССР в апреле 1931 г. Расшифровка и перевод документов на русский язык были поручены ИАИ В. Забирову и X. Рафикову. Последний, в виду отъезда из Ленинграда, не смог принять участие в разборке документов до конца. Некоторое участие в работе (расшифровка и перевод четырех документов) принимал X. Джубанов — бывший аспирант ИЯМ Академии наук.
2 Вследствие технической невозможности использовать при напечатании настоящей работы арабский шрифт, к сожалению пришлось воздержаться от цитирования отдельных, более интересных мест текста и ограничиться обозначением трудно переводимы^ на русский язык слов латинской транскрипцией.
3 На одной из страниц (л. 111) такой расшитой тетрадки (лл. 111 —117), под заговором-молитвой против укуса змеи («babi jylan arbavy bu turur») имеется приписка: «Настоящее написал я, Аид Сава-углы и руку приложил, 1770 год, месяца мухаррама 10 дня».
22
чева, «ордера», приказы, «билеты», рапорты и др. переписка между отдельными отрядами Пугачева и последних — с «Военной коллегией».
Все документы (за исключением немногих, составленных на русском языке) как первой, так и второй группы написаны на языке приволжских татар, с среднеазиатскими архаизмами и османизмами. ,В некоторых последние варианты сильнее, а в некоторых — слабее. Почти во всех документах встречаются отдельные русские слова, часто в искаженной форме: «ripurt» — «репорт», «pirkaz» — приказ, «raspushat» — расписка, «zabut» — завод и т. д.
Татарскую основу языка встречаем даже в документах, составленных собственноручно представителям других национальностей — башкира Салавата Юлаева и др. (см. например л. 239 и др.). Это говорит о сильном влиянии татарского языка на большинство народностей Поволжья и Урала. В данном случае это объясняется не столько участием татарского духовенства в пугачевщине, сколько вообще большим влиянием татарского духовенства и татарского купечества. Последнее—наряду со своим экономическим господством — распространяло свое влияние и в области языка. Разбираемые документы подтверждают господство татарского языка в письменной культуре местного населения всего этого края.
I
В трехтомнике Центрархива «Пугачевщина» помещено большое количество документов, относящихся к участию башкир, татар и других народностей Поволжья и Урала в крестьянском восстании 1773 —1774 гг. Этот подбор материалов является единственной капитальной работой об участии инородцев в пугачевщине.
Однако, документы трехтомника далеко не исчерпывают всего того материала, который имеется в архивохранилищах СССР, и не дают возможности полностью вскрыть ту огромную роль, которую сыграли трудящиеся массы башкир, татар и других народностей в этом движении. Они, строго говоря, вскрывают в основном лишь роль верхушечной части, возглавлявшей движение трудящихся масс националов, оставляя в тени самую массу, социальные «низы».
С этой точки зрения разбираемые нами в настоящем обзоре документы дополняют трехтомник Центрархива.1
1 В основном приведенные в указанном выше трехтомнике материалы взяты из ч. 1 того же дела № 416, где, очевидно, собраны документы на русском языке, причем не все документы даны там полностью; значительная часть их помещена в виде выдержек в примечаниях. Документы, повидимому, переводились следственными органами, некоторые же могли быть составлены самими авторами их и на русском и на татарском языках, так как кое-кто из «писарей» пугачевских командиров (например Абубакир Тиллячев), а также и часть самих командиров (Канзафар Усаев и1др.) владели обоими языками. Помещенные в трехтомнике русские тексты в некоторых случаях не совпадают с татарскими. Например: 1) в примечаниях док. № 95 (т. I, стр. 239) написано: «о поимке вотяком Дер. Балтачевой Биккулом Васильевым палача Балтачева...». А по татарскому тексту (л. 272 разбираемого дела) получается, что они оба задержаны и препровождаются «вместе с пожитью», причем не «палач», а «балач», т. е. Балач Балтачев. 2) В ссылке на письмо Салавата Юлаева (от 6 июня 1774 г.) на имя старшины Б. Якубова и др. (т. I, стр. 246) говорится: «сообщая о прибытии государя с 900 чел. к реке Аю», тогда как в татарском тексте написано прописью «девять тысяч человек» (л. 239). 3) В примечаниях к I тому сборника (на стр. 251) имеется ссылка на «письмо невыявленного лица от июля (1774 г. ?), где сообщается о существовании в «зднешнем краю» некоторого числа «неприятелей» государю и Канзафару Усаеву». Из подлинника письма на татарском языке мы узнаем, что автором письма является некий Муратшах Сартланов и что оно датировано с точным указанием числа и месяца: «джумади’ель-ахр’а 3 дня
В числе материалов, по своему содержанию не имеющих непосредственного отношения к пугачевщине, представляют известный интерес документы, принадлежавшие верхушечным слоям местных народов, имевшим отношение к пугачевскому движению. Они проливают некоторый свет на социально-экономические отношения, установившиеся в этом крае, и тем самым дают возможность вскрыть до некоторой степени взаимоотношения классов накануне пугачевщины.
Здесь мы имеем в виду в первую очередь долговые обязательства,, изъятые следственными органами при обыске и аресте некоторых участников движения. Это не только наше предположение, но на это имеется прямое указание: на обороте одного из документов такого порядка, связанных с именем жителя города Осы Дмитрия Юсупова, имеется надпись на русском языке: «Сии письма взяты в пригородке Осе в доме у походного солдата Дмитрия Корнилова сына Юсупова у женки его Аксинии Борисовой дочери» (л. 311).
«Походный солдат» Дмитрий Юсупов (возможно из «старо»- или но- вокрещенных»), во время пугачёвщины возведенный в «есаулы», накануне этого движения был законченным кулаком-ростовщиком. Он является типичным агентом колониальной политики царизма (независимо от собственного национального происхождения или происхождения предков), жестоко эксплоатировавшим местное население. >
Еще будучи «походным солдатом при Осинской воеводной канцелярии», Дмитрий Юсупов эксплоатировал местное население и при исполнении своих служебных обязанностей: Осинская воев^ская канцелярия посылает походных солдат Дмитрия Юсупова и Николая Кнутова «нарочными» в дер. Барда Тайнинской волости с предложением доставить в упомянутую канцелярию некиих Алексея Абдалбва и Муртаза Куджамгулова. Эти солдаты, вместо того чтобы самим поехать за ними, отбирают подписку от Халила Куджамгулова и Александра Байрамова на доставку последними названных лиц, причем в подписке никакая плата за это им не указывается
(л. 314).
Тот же Д. Юсупов в одном из документов выступает в качестве посредника между правительственными учреждениями и «мирскими» людьми*:
(31 июля ст. ст.) 1774 г.» (лл. 404 — 5) и т. д. Мы не ставили себе задачи проверить переводы всех документов, вошедших в трехтомник, и ограничились проверкой только нескольких переводов. Некоторые документы переведены не полностью. Среди переводчиков следственных органов не всегда имелись достаточно квалифицированные люди (см. например примечания к I т., стр. 252, о переводах Артамона Иманова). Даже весьма знающий по тому времени переводчик «Казанской адмиралтейской конторы» Сагит-Хал- фин, очевидно, допускал в своих переводах некоторые неточности. Так например в письме киргиз-кайсацкого Дустаглий солтана слова «Петр Федорович» переведены буквально как «Фетр Фятревич», не учитывая манеры старых казахских («киргиз-кайсацких») грамотеев, обозначавших в противоположность разговорной речи звук «п» звуком «ф>, отсутствующим вовсе** в живой речи казаков. Сагит-Халфин, в совершенстве владевший русским языком того времени, очевидно, недостаточно знал татарский. На это предположение наталкивают нас его переводы, данные им в его рукописном русско-татарском словаре. Так например им переводятся:
«Разлука—гаиб булу...» (стр. 603, т. И). «Разбивание — увату...» (стр. 591, т. II) «Раздробление — увату...» (стр. 600, т. II). «Разломка — увату...» (стр. 602, т. II) «Какий — ничик...» (стр. 547, т. I). «Каким образом—ни шикылли...» (стр. 547, т. I). «Ищепываю (так в тексте. — В. 3.) — тлеб бытрамын...» Перевод написан над зачеркнутым — «юлкамын» (стр. 541, т. I). «Исчерпаю—тыгуб алуб бытрамин». Последнее написано над зачеркнутым — «тултуруб аламын» (стр. 541, т. I) и г. д. (Нами опущен текст, написанный арабским алфавитом). Тем не менее, оба тома рукописи представляют конечно большую ценность и могут быть использованы не только специалистами-лингвистами, но и историками при переводах исторических текстов. Рукописи хранятся в архиве Ин-та востоковедения АН под № 18.
24
21 января 1753 г. поверенные по мирским делам Туктамыш Ишбулагов, дер. Каджемакты, Уфимского уезда, Осинской дороги, Тайнинской волости и Рангул Илляев дер. Арджан той же Тайнинской волости выдали поверенную записку походному солдату гор. Осы Дмитрию Юсупову для исхо- датайствования по доношению перед Оренбургской губернской канцелярией одного подьячего.1 «Мы, вышеупомянутые, принимаем на себя ответственность за работоспособность походного солдата Федора Литвинова, проживающего в гор. Осы в продолжение 14 лет, исполняя обязанность толмача. Старшины, продававшие землю, просили прислать из города Уфы другого толмача...» (л. 305).
,В основном этот документ, очевидно, говорит не столько о посреднической роли Д. Юсупова между «мирскими людьми», с одной стороны, и правительственными учреждениями — с другой, сколько о том, что «мирские люди» и старшины вкупе с мелкими воришками-толмачами и другими чинами производили «продажу» башкирских земель за спиной самих башкир, что как известно усиленно практиковалось после указа правительства Анны Ивановны от 11 января 1736 г. Местные «мирские люди» и crapf- шины не всегда, очевидно, могли между собой сговариваться при дележе добычи, и каждая группа из них вела борьбу за возведение в младшие чины «своих людей», за которых они являлись «ответственными».
Наряду с этим Д. Юсупов выступает и в качестве ростовщика, и в качестве скупщика башкирских земель, и в качестве купца и т. д.: 1) 25 июня 1747 г. некий Айтак Бектимеров, дер. Тау, Уфимского уезда, Осинской дороги, Тайнинской волости и Сейдаш Юртбагишев выдают Д. Юсупову «роспись» ‘в том, что они1 у последнего взяли заимообразно «на свои нужды» по 5 руб. 10 коп., со сроком уплаты в «Дмитриев день» (л. 308).
2) В 1767 г. Иман Туйматов, дер. Арджан, Уфимского уезда, Осинской дороги, Тайнинской волости выдает «роспись» Д. Юсупову в получении от пос/^еднего 2 руб. денег под залог своего покоса, сроком на два года, причем за покос «гуртом» Д. Юсупов обязывается платить владельцу покоса по 10 коп. в год. «Роспись» заканчивается: «Деньги 2 рубля я, Иман, получил и обязуюсь вернуть их по первому требованию Юсупова» (л. 369).
3) 8 мая 1742 г. сотник Рангул Юртбагишев, дер. Ишмен, Уфимского уезда, Осинской дороги, закладывает «капралу» Дмитрию Юсупову «свой покос», купленный у Науруза Кудайгулова, дер. Джарджан, получив с Д. Юсупова «сто сорок копеек», причем последний, согласно документу, имеет право пользоваться покосом в течение 5 лет, выплачивая Р. Юртба- гишеву по 5 коп. ежегодно, а остальную сумму — 1 руб. 1 5 коп. последний обязуется вернуть. Любопытно то, что в документе не указывается точный размер покоса, а обозначается лишь место его расположения и границы (л. 307). 4) Айткул Ишкинин — дер. Аклуш, Тайнинской волости — выдает расписку (от 10 октября 1773 г.) «осинскому походному солдату Дмитрию Корнилову Юсупову» в получении у последнего 39 руб. 50 коп. денег. В счет этих денег А. Ишкинин обязуется доставить «в день русского праздника масляница» 500 пудов муки в Осинск (л. 306). 5). «Походный старшина» Рахманкул Иртутанов в записке на имя «друга своего» Д. Юсупова (без даты) просит последнего прислать через подателя записки обещанного им вина в счет взятых Юсуповым у Р. Иртуганова двух рублей денег (л. 311).
Следующий документ, также связанный с именем Д. Юсупова, показы¬
1 Слова «поверенный», «поверенная записка», «доношение» и «подьячий» взяты из- текста.
25
вает, насколько сильно было терроризировано местное население великорусской властью. Именем «урус» пугали, очевидно, не только детей, но и взрослых, когда это требовалось в интересах зажиточной верхушки тех же националов. В 1762 г. («конец июня месяца») некий Хасан Мешеров дер. Усматчи, Уфимского уезда, Осинской дороги, Тайнинской волости, выдает Д. Юсупову долговое обязательство в том, что он обязуется выдать последнему в «Семенов день» один пуд хмеля за то, что он, X. Мешеров, не будучи в состоянии погасить в срок свой долг некоему Махмуду, вынудил последнего прислать к нему Д. Юсупова в качестве «русского исполнителя» — urus qusty.
Таким образом узаконивается специальный термин — urus qusty, что буквально означает — «русский приказал», или «прислать русского».
Этот метод видимо является старым методом туземных купцов и ростовщиков и практиковался не только в Башкирии. Тем же методом например пользовались татарские купцы в отношении скотоводов-казаков, когда последние по той или иной причине оттягивали погашение своих долгов илъ, совсем отказывались от уплаты.
3 разбираемом деле имеются почти аналогичные документы, принадлежавшие «новокрещенному» Николаю Иванову — жителю города Уфы: 1) «В 177... году, 24 сентября» старшина Сабак...1 волости, Уфимского уезда, Осинской дороги, выдал долговое обязательство «новокрещенному» («кряшин») Николаю Иванову в том, что он «в бытность свою в Уфе» занял у последнего «на свои нужды» 28 руб. денег сроком на 2 месяца (л .304). 2) 12 июля 1769 г. некий Бикбау Уразов, дер. Тукран, Уфимского уезда, Осинской дороги, «находясь в Уфе, занял у Николая Иванова. .. на свои нужды 33 рубля деньгами и 1 пуд меду, что все "вместе составляет 35 рублей; срок уплаты в Покров день...» (л. 309). 3) 13 июля 1772 г. «ясашный черемис» Бейрамли Урусаев дер. Кдурмен, из команды старшины Ахмара Агеева, Уфимского уезда, Осинской дороги, «в бытность свою в Уфе занял у новокрещенного Николая Иванова... на свои нужды 8 рублей денег...» (л. 324).
Все эти методы эксплоатации местных трудящихся крестьян-национа- лов отнюдь не являлись монопольным правом одних русских или «сделавшихся» таковыми, приняв христианство. В грабеже местных крестьян-наци- оналов принимали не меньшее участие и представители имущих слоев местного национального населения.
Разбираемые в данном обзоре документы свидетельствуют о наличии накануне пугачевщины довольно глубокой классовой диференциации в массах местного населения. Из разобранных выше документов мы видим, как одни крестьяне-националы за гроши фактически продавали свои земли Юсуповым, занимая от 2 до 5 руб. денег, другие закладывали экспроприированные таким образом крестьянские покосы или занимали уже до 30 — 40 руб. и т. п.
Случайно сохранившиеся в разбираемом деле документы говорят и о развитии в среде националов кулачества. По «договорному листу» (от 28 января 1749 г.), составленному неким Каныш Макиевым, дер. Кабяняк, Кунгурского уезда, Сулильского тюби, видно, что последний имел батрака, который остался ему «должным» и к которому он имеет претензию; он же ссужал местных крестьян деньгами под заклад мельницы, домашней утвари и земли (л. 11). Биккеня Нуриев дер. Актуджук (или тоже — Юмашарип), Казанского уезда, Зюринской дороги, Кучумовой сотни выдал «роспись»
1 В тексте неразборчиво. — В. 3.
(от «1767 года») Ишанбактиеву Ишанбаю дер. Ерыксу того же уезда и той же дороги в получении им у последнего взаймы «на свои нужды» 12 руб. денег сроком «до рождества»,1 причем погашение, согласно «росписи», должно производиться: «8 рублей деньгами, овсом в количестве 10 возов2 и 2 рубля — медом в количестве 2-х пудов и рабочей пчелой»
(л. 98).
Имеется несколько документов, связанных с именем «муллы Рахман- кула Канкина» дер. Байчин, Кунгурского уезда. Из письма к нему его односельчанина Чурагула Заитова (от 16 мая 1763 г.) видно, что мулла имел не одну жену и содержал батрака: «... И еще сообщается, что ваш работник — Абзан — ушел из вашего дома...» (л. 115). Некий Исмаил в своем письме (от 2 марта 1764 г.) на имя «уважаемого своего свата, муллы Рахманкула Канкина», просит последнего в спешном порядке переслать их дело, без чего они, по его словам, не могут подавать «челобитню» (л. 185).
Очевидно Рахманкул Канкин являлся человеком, близким правительственным учреждениям. Из цитированного выше письма (л. 115) мы узнаем, что он бывал и в Москве — оно адресовано: «Рахманкулу Канкину, находящемуся в Москве».
Следующий документ, связанный также с именем Рахманкула Канкина,— письмо к нему некоего Гумар Абдуллина (от 28 мая 1763 г.),— вскрывает одну деталь того ажиотажа, который возник вокруг башкирских земель. В период военно-феодальной - колонизации Башкирии (с конца XVI и до XVIII в. включительно) на экспроприированных башкирских землях выросло немало русских помещиков, превратившихся затем в крупных земельных собственников,3 и немало русских купцов разбогатело на спекуляции башкирскими землями, превратившись в известных капиталистов (Твердышоёы, Балашевы и т. д.). С 40-х г. XVIII в. башкирские земли становятся объектом небывалой спекуляции.
До Октябрьской революции башкирский земельный вопрос считался вопросом не распутанным. Этой «запутанностью» земельных отношений Башкирии пользовались все власть имущие: дворянство, русское кулачество типа Юсуповых, старшины, сотники, есаулы и др. «мирские люди» из «инородцев», в том числе и из башкир. Царское правительство в основном поощряло это. Запрещая на короткое время «распродажу» башкирских земель, оно затем снова разрешало свободную продажу, с каждым разом расширяя круг социальных групп, могущих скупать эти земли. Так как эта «распродажа» как правило сопровождалась подлогами и подкупами, возникала масса судебных и следственных дел. Выезжавшие для разбора этих дел и размежевания земельных угодий чиновники не только не облегчали положение экспроприируемых трудящихся националов, но были тяжелым бременем для них. Поэтому последние, как мы увйдищ, ниже, всячески избегают подачи жалоб и приезда к ним чиновников для разбора их дел.
1 Все эти сроки — «в Дмитриев день», «масляница» и т. д. взяты из текста. Характерно, что сроки погашения обязательств устанавливаются по церковным дням не только в документах, выдаваемых русским, но и в договорах, заключаемых между «не- крещенными».
2 В тексте написано: «un агра suly», что можно читать как «мукой, ячменем и овсом». Однако, мы, исходя из того, что все остальное определено с точным указанием количества суммы, допускаем, что была сделана описка в слове агра, — его следует читать как arba (т. е. воз).
3 «Всего в Уфимской губернии числится в настоящее время [около 1879 г.] до 800 дворянских фамилий. Земли, принадлежащие дворянам, занимают пространство в 1 957 332 десятины, что составляет почти часть губернии» (В. А. Новиков, Сборник материалов для историй уфимского дворянства, изд. 2, 1903, Уфа, стр. 43).
27
Указанное выше письмо Г. Абдуллина на имя Рахманкула Кавкина дает картину бесчинств и произвола, творившихся царскими чиновниками. В нем описывается «деятельность» межевого капитана, который «никакой милости мусульманским общинам не оказывает»: 1) «... писцовую книгу капитан должен был сам взять из канцелярии, однако он заставил нас снять с нее копию, тем самым подвергнув нас большим издержкам. ..»; 2) «.. .насильно заставил нас снять избу капрала Лихачева под канцелярию комиссии. ..»; 3)«... он заявил нам, что он живет здесь уже два года в наших интересах», тем не менее, «он от нас ничего не получил и проживает свое..., — тогда мы, 4 района сообща, обещали выдать ему 40 четвертей ржи, — капитан этим остался доволен»; 4) капитан жалуется на плохое состояние своей квартиры и «угрожает переехать [к нам] в Байчин». «Общество, услышав об этом и боясь его гнева, купило для него дом такинского попа Матвея за 53 рубля 50 коп.» и израсходовало на ремонт этого дома 7 руб. После всего этого капитан заявляет, что он может жить и в той квартире, где живет, «поэтому не вселяется в купленную нами новую квартиру...»; 5) «он с нас требует все: и сено и дров. Так мы... всей деревней Байчин завезли ему осенью в грязи 15 возов сена»; 6) «мы излагаем вам проделки капитана. Однако просим поступить обдуманнее, как бы не получилось вроде катановского дела. Боимся, что дело углубится и назначут опять комиссию. Если мы заявим [высшим властям] о том, что дарим капитану подарки, то как бы обществу не пришлось туго» (лл. 184 и 188)-
Разумеется, что эти Рахманкулы являлись «ходатаями» не в интересах крестьян-националов. Они это делали или для того, чтобы заключить выгодную для себя лично сделку за счет первых, или для того, чтобы все эти «капитанские» и прочие обложения использовать в собственных интересах путем обложения националов еще и «на нужды ходатаев».
Характерно в этом отношении письмо сулытюбинского сотника Абиш Туйгильдина (без даты) на имя «депутата» Тиляк, где последнему сообщается, что он не смог собрать с населения предложенный «депутатом» 1 Тиляк подушный сбор в размере 8 коп. При этом, по его словам, сход заявил: «... что Тиляк приехал не по нашей нужде, а приехал он к себе домой погостить, и что мы не в состоянии собирать для него средства при каждом его [«депутата»] приезде погостить». «Однако ясашные и прочее население согласилось было собрать... по 5 коп., но затем отговорил их Туйчибай Казаков...» (л. 15). В том же документе имеется еще два сообщения: 1) сотника Байгильдина — «у меня... деньги собраны, но они пока мне не вручены, в виду того, что не собраны сотником Абишем». 2) Старосты Карман Ильметова — «Я, староста... не смог взыскать пятикопеечного сбора с Баймета Акбулатова, дер. Куль, за 2 души».
Несмотря на то, что крестьяне-националы являлись объектом грабежа со стороны целой своры эксплоататоров, начиная с русских помещиков и кончая муллами Рахманкулами, попами Матвеями, капралами Лихачевыми, межевыми и прочими капитанами, «депутатами» типа Тиляк и т. д. и т. п., — они не могли куда-нибудь пожаловаться. Предпочитали, очевидно, до поры до времени молчать. Поэтому тот же «депутат» Тиляк в ответ на свои запросы «о нуждах» населения получает целый ряд официальных протоколов, содержащих один трафаретный ответ: «население никаких нужд не имеет». Так например Чулаш (или Чураш) Ногаев дер. Кубеняк, Кун- гурского уезда, Сулинской тюби «прилагает свою тамгу» на составленном
1 Слово «депутат» взято из текста. Возможно, что Тиляк являлся депутатом в екатерининскую комиссию по составлению нового уложения, на что имеются некоторые указания в следующем за этим документе, связанном с именем того же Тиляка.
28
муллой Уразметом письме (без даты) на имя «депутата» Тиляк, где мы читаем: «... мы со всеми жителями своей деревни обсудили и выяснили, что у нас нет никакой нужды» (л. 16). На том же листе и в том же духе пишут: «выборный» Атнагул Пандуков и «сотник» Байкиди.
Среди разбираемых нами документов имеются отдельные листы, принадлежавшие представителям купечества. Так например сохранилась записка, составленная неким Надир Мустафиным (очевидно, приказчиком), где записаны: количество закупленной у какого-то Исанбая пушнины с указанием, что последний за сданные им беличьи шкурки запросил по 40 коп., а Мустафин заявил, что дороже 38 коп. *не уплатит; получение с Исанбая полного отчета о выданных ему деньгах (очевидно, аванса) (л. 104). Далее некий Федор Дмитриевич в своем письме (без даты) на татарском языке на имя «господина муллы...» 1 просит последнего прислать ему имеющееся, по его сведениям, у муллы брюшко бобра (л. 313). И наконец имеется одна записка неизвестного лица и без даты, где записаны купленные им 'вещи, в том числе один десяток валеных калош (л. 387).
При разборе этой группы документов естественно возникает вопрос: имели ли какое-нибудь отношение к пугачевщине лица, которым принадлежали эти документы? Не исключена конечно возможность, что некоторые из обладателей этих документов могли быть причислены к пугачевцам по случайным обстоятельствам. В нашем деле к сожалению на этот счет нет достаточных указаний. Однако, по другим источникам участие некоторых из них бесспорно устанавливается. В опубликованных в трехтомнике Центр- архива «материалах есть указания об участии в пугачевщине упомянутых нами выше «осинского походного солдата» Дмитрия Юсупова и «новокре- щенного» Николая Иванова, причем об участии последнего упоминается лишь в одном месте — в примечаниях к документу № 127: «Еще от 25 декабря 1773 года сохранился (за № 48) документ с неопределенным адресом, за подписью Осинской Воеводской Канцелярии Николая Иванова, из которого узнаем, что походные старшины Абдей Абдулов и Сайфулла Сайдашев посланы от «армии е. и. в.» с командою «в разные города, села, партикулярные заводы для увещевания и выполнения указа е. и. в.» (Г. А., р. VI, д. 416, ч. 1, отд. 15, л. 43)».2
Об участии Дмитрия Юсупова имеется больше сведений. В «наставлении» «графа» И. Н. Чернышева (Зарубина-Чеки) «атаману» гор. Осы Степану Яковлеву Кузнецову и «есаулу» Дмитрию Корнилову Юсупову (от 29 января 1774 г.) мы читаем: «Понеже Осинский Подгородной слободы пахотные солдаты письменно подали ко мне, чтобы определить вас для того города Осы и уезда ко исправлению по указам е. и. в. и мирских дел, потому-де, что оные атаман Кузнецов и эсаул Юсупов люди с о- стояния добротой ни в чем не подозрительны...» 3 Далее «походный казачий командир Уфимского уезда Осинской дороги Тайнинской волости» Абубаки Азметов «с товарищи» дают «подписку» (датированную 4 февраля 1774 г.) «атаманам гор. Осы» С. Кузнецову, Матвею Треногину, «есаулу» Д. Юсупову и «земскому волостному старосте» Трофиму Шестакову в том, что «нам в уезде от бунтовщиков, которые не желают быть в повиновении его имп. вел., осторожность иметь и в пристойных местах пекеты содержать мы должны...» 4
1 Имя муллы написано неразборчиво. Письмо написано безграмотно и скверным почерком. В конце — подпись самого Федора Дмитриевича тем же почерком.
2 «Пугачевщина». Центрархив. Гиз, М.-Л. 1926, т. I, стр. 243.
3 Там же, стр. 133, док. № 149 (Разрядка наша.—В. 3.).
ą «Пугачевщина», т. I, стр. 113, док. № 116.
29
Однако, пугачевцы с Д. Юсуповым — «человеком доброго состояния» — не особенно церемонились и не прочь были его поприжать. Так например^ «есаул» Илья Дьяконов в записке (от 12 марта 1774 г.), подписанной им ‘«вместо аітамана Матвея Треногина», предписывает «господину есаулу» Д. Юсупову: «Потребно сюда для раненых в баталии башкирцов вина три ведра; которые, выня из бочки, приезжай сюда в самом скором времени и с командой своей для наилутчего согласия, не ожидая нарочной посылки, и не доведи себя до худово». После даты и подписей имеется любопытная приписка: «Привезти тихонько, чтоб башкирьская армия много не знала».1
Участие Д. Юсупова, Н. Иванова и других представителей «русского» кулачества в пугачевщине объясняется противоречием между их интересами и интересами русских помещиков и желанием этих кулаков возглавить движение трудящихся крестьян, используя его для своих выгод.
Установить отношение к пугачевщине всех остальных перечисленных здесь лиц пока трудно. Хотя в документах, имеющих непосредственное отношение к восстанию, и встречаются знакомые нам имена, но они не полны (даются лишь имена, без фамилий) и не точны по месту жительства. Думается, что со временем, по мере дальнейшей разработки архивных документов, удастся вскрыть полностью отношение этих лиц к пугачевщине. Однако, имеющиеся в нашем распоряжении документы дают некоторую возможность определить эту социальную группу и вскрыть ее отношение к пугачевщине.
Из общего количества занесенных нами при расшифровке и переводе разбираемых документов на отдельные карточки около 500 личных имен 2 — участников пугачевщины, насчитывается более 45 старшин, около 40 сотников, 26 писарей, 20 мулл, 12 есаулов, 12 капралов, 9 полковников, 9 «мирских старейшин», 2 атамана и 1 толмач. Вполне возможно, что некоторые— например «полковники», «атаман», «старшины», «есаулы», «сотники» и «капралы» — были возведены в эти чины пугачевцами. Тем не менее это обстоятельство не меняет дела, поскольку в эти «чины» возводились «люди доброго состояния» или «люди добрые»3 («jahsylar»).
Особенно много насчитывается среди принимавших участие в восстании представителей татарского и мещерякского духовенства. Они же составляли основную массу писарей у пугачевских командиров. Слово «мулла» не всегда конечно обозначает официальный духовный сан. Это однако не меняет дела по существу, ибо в эту категорию включались обыкновенно лица, получившие духовное образование и тем самым входившие в определенную касту среди моря неграмотного крестьянства. #
Все эти группы шли к восставшим «низам» и возглавляли движение, так как они в свою очередь также были сильно стеснены правительством. Какие-нибудь малограмотные крещеные походные солдаты Юсуповы, Ивановы и т. п. имели больше шансов выйти в люди, чем эти муллы — своеобразная интеллигенция чтого времени, остававшаяся в тени; русификаторская политика царского правительства сокращала поле их деятельности, увеличивая в то же время «паству» русского духовенства. В то время как
1 «Пугачевщина», т. I, стр. 157 —158, док. № 186. В тексте написано «ходово». См. также и другие документы, связанные с именем Д. Юсупова, напечатанные в первом томе.
2 В это число входят лишь лица, имена которых указывают на то, что они происходят из националов, и совершенно не вошли личные имена, встречающиеся в большом количестве в списках «войсковых людей».
3 Слово «добрые» нужно понимать как в смысле происхождения: «знатные», «родовитые» и т. д., так и в смысле: «имущие».
30
русское дворянство, купечество, кулачество и чиновники за бесценок «скупали» башкирские земли, быстро превращаясь в крупных землевладельцев, — многие из национальных имущих слоев были лишены этих возможностей. Экспроприация крестьянских земель означала потерю прав на эти земли и для феодальных и полуфеодальных элементов из местного населения, поскольку они являлись фактическими владельцами неразмежеван- ных башкирских земель. Правительство вместе с тем конфисковало земли, принадлежащие этим группам, в пользу русского дворянства и горнопромышленников.
Очевидно, и татарское купечество, хотя и не принимавшее активного участия в движении, в общем не было против прихода «хорошего царя»: к тому времени оно было ограничено в своих правах на торговлю.
II
Основной движущей силой восстания являлись крестьяне. Пугачевщина, начавшаяся как мятеж «низов» Яицкого (Уральского) казачьего войска, в короткое время перерастает в огромное стихийное движение крестьян Поволжья и Урала. ,В этих районах оно находит веками разрыхленную почву в лице так называемых «инородцев», находившихся под двойным гнетом: и как «и н о р о д ц ы» и как крестьяне вообще. В этих районах национальные отряды выступают ведущими звеньями восстания и в отличие от прежних восстаний националов ведут за собой и своих соседей — русских крестьян, создавая смешанные межнациональные отряды.
Среди разбираемых нами документов мы находим достаточное количество материалов, подтверждающих это положение. Особенно любопытны в этом отношении «списки» и «реестры» личного состава отдельных отрядов. Правда, они являются лишь случайно сохранившимися клочками, многие подобные списки, очевидно, были уничтожены или остались до сих пор неразысканными, — тем не менее они могут дать некоторую характеристику личного состава отрядов восставших.
Большинство этих списков составлены по командам и незначительная часть — по месту жительства. Списки, составленные по командам, чаще всего перечисляют лишь командный состав, количество людей, входящих в команду, проставляя цифру: «Под руководством капрала Ялтык Юсупова 17 ч...» (л. 70). «Ниже сего перечисляются команды походного старшины Шариф Якубова. .. в сотни сотника Джагфара: капрал Абдури Владимиров, капрал Бали Султан-Муратов, капрал Юлай Юлдашев. К 45 ч. есаул — Дангеркаев... Реестр русского сотника. Под руководством походного сотника Ефрема Ивановича 50 чел.: капрал Утайка (?) Трофимов, капрал Прокофий Яковлев. . ., капрал Байтул Байбеков, капрал Муслим Пуда- раев» (л. 190). Среди таких списков, составленных по командам, встречаются и такие, в которых перечислены имена всех зачисленных в отряд. При этом некоторые из них составлены по десяткам, с припиской в конце (часто десятым) имен и фамилий капралов: «1) Байджигит Кунакбаев. . . 9) Абкар Таукин, 10) капрал Бектимеров...» (лл. 422 — 429).1
Списки, составленные по месту жительства, имеют различную форму.. Так например один из списков, принадлежавших отрядам Канзафара Усаева, перечисляет по географическим названиям и по народностям: «чуваши... казанские, из устьев Белебея. ..» (л. 411). В этом списке иногда против названий селений встречаются цифры: «78», «120», «102»
1 Не «вотяк Битемыр Бектемыров» ли? (см. сб. «Пугачевщина», т. I, стр. 164).
31
и т. д. А иногда списки составлялись и по селениям и по командам: «Села Челаноза: капрал Изот (?) Младоиконцев, капрал Ивашко Матвеев...» (л. 112). «Реестр служилых казаков», где указаны волости, названия сел с разбивкой на сотни и десятки.
Такие сведения повидимому составлялись как для самих команд, так и для представления вышестоящей войсковой единице: «Я, старшина
Зулькарнай Юсупов, ставлю вас в известность, что во вверенной мне команде всего [числится] 55 чел., из коих 1 сотник, 1 есаул и 1 хорунжий. S4 ч. черемисы хотят вступить в мою команду. .Вместе с ними численность моей команды будет'139 ч » (л. 194).
Установить по этим спискам национальный состав отдельных отрядов довольно трудно. Это можно было бы сделать или по названиям селений или же по именам и фамилиям. Однако, в данном случае оба эти метода нас не могут удовлетворить. Некоторые из селений, указанных в этих списках, могли быть уничтожены, разорены карательными отрядами, а затем заселены другими. Кроме того один и тот же географический пункт носил несколько названий, совершенно отличных от официального их названия, а в наших документах чаще всего применяются местные названия.
Что же касается имен и фамилий, то они также не могут вскрыть национальность: под русским именем часто встречаются крещеные башкиры, татары, удмурты, чуваши и др. националы, а под «татарскими» именами точно так же могут быть не только башкиры, но и удмурты, чуваши и марийцы.1 Кроме того и «реестры» эти могут ввести нас в заблуждение, так как под одним и тем же названием селения (правда, в различных местах разбираемого «реестра») перечислены в одном случае «русские» имена, а в другом — «татарские»: в «сотне Алексея Федорова» встречаются селения с «татарскими» названиями («Малый Берсуд», «Урманчиевский Кирлы», «Казаклар» и т. д.), а под ними «русские» имена: «Иван Петров», «Константин Федоров», «Иван Федоров» и т. д. В то же время по другим сотням почти те же названия селений («дер. Берсуд» — «сотни Мрата Шарыпова», «дер. Верхний Берсуд», — «сотни Субея Аскина», «дер. Казаклар», — «сотни Муса Асанова»), под которыми перечисляются «татарские» имена: «Сафар Сеинов», «Мряс Аймеков», «Юрти Дюсеев», «Мини- бай Иманкулов» и т. д. (лл. 374 — 375 на русском языке).2
Большинство списков с смешанными («татарскими» и «русскими») именами с преобладанием имен «татарских», т. е. являющихся бесспорно именами башкир, татар, мещеряков, удмуртов и др. националов. Даже списки, составленные на русском языке, содержат значительное количество «татарских» имен: 1) В «реестре служилых казаков» всего числится 147 человек, из них «русских» (по именам) 111 человек, «татар» — 36 человек (лл. 370 — 371); 2) по «реестру», датированному 10 июля 1774 г., всего числится 252 человека: с «татарскими» именами
1 66 человек, с «русскими» 83 и «МОрДЕЫ» — 3 человека (лл. 373 — 376),
причем в некоторых случаях «русские» имена сопровождаются такими приписками: «Казанского уезду Арской дороги Даниловой сотни дер. Ключей старокрещен3 Иван Прокофьев, коей был у [Го] лицына в полону ныне идет в службу» (л. 372).
1 См. например док. № 195 (сб. «Пугачевщина», т. I, стр. 163—164), где мы читаем; «Сидар Васильев (по-воцки Туйбакты)... Степан Петров-Байчура... Вотяк Еш- мет (Ишмухамед) Ешътуганов...»
2 На этот список имеется ссылка в примечаниях к. док. № 101 в сб. «Пугачевщина», т. I, стр. 240.
3 Разрядка наша. — В. 3. )
Таким образом многие из занесенных в списки лиц с русскими именами могут быть из «старо-» или «новокрещенных» националов, которые, несмотря на указы Пугачева, запрещающие переход из одной веры в другую, 1 переходили иногда обратно в веру ислама. Так например в списке команды сотника Юсуп Юнусова между прочим написано: «на службу его падишахова величества записались. . . всего 11 семейств, вернувшихся в веру ислама, будучи вероотступниками» (л. 143а). Мулла Маулюд Айтов и писарь Хамид Мустафин выдали «билет» (от 4 февраля 1774 г.) «новокрещенному» дер. Чатлык, Кунгурского уезда, Таначу Кирьяксйзу и Дмитриеву в том, что они, признав Петра Федоровича государем, добровольно записываются в его войско и отпускаются к себе домой за своими коняіми и оружием (л. 68).
Такие подробные указания встречаются не во всех списках. Они пожалуй составляют исключение. Большинство их не имеют подразделения на мобилизованных и добровольцев. Только в цитированном выше списке, составленном на русском языке, встречаются такие приписки: «Казанского уезду Зюринской дороги [дер.] Катмаш татарин Манибай Есенеев охотою в казаки пришел, да деревни Чавларовой татарин Ишмухамет Букараев охотою приде в службу» (л. 372); «деревни Суронбаш Федор Михайлов пошел охотою сотни Алексея Федорова, Субеевой сотни деревни Карбидей Масалим Сулешев пойде в службу охотою, Гумеровой сотни деревни Малай Меречяк Муртаза Шарипов пойде в службу о х о- т о ю» (л. 373).
Сохранился также список крестьян-националов четырех деревень (Бадрашева, Кзыл-яр, Сейд-елга и Кисяк-кайн), изъявивших свое желание вступить на «падишахову службу» (л. 229). По справке, данной мне доценто»м Башкирского педагогического института в Уф£ 3. Шакировым, деревни Бадраш, Кзыл-яр и Кисяк-каин — башкирские селения, входившие в состав Бирского уезда, б. Уфимской губернии.
Трудящиеся «низы» националов таким образом вступают в пугачевщину * и как «и н о р о д ц ы» и как крестьяне. 2 Если первое обстоятельство служило фактором, объединявшим всех националов (башкир, татар, мещеряков, удмуртов, чуваш и др.), то последнее служило фактором, объединявшим основную массу националов с русским крестьянством и русскими рабочими. Это подтверждается не только наличием объединенных, межнациональных отрядов, но и другими фактами, изобилующими среди разбираемых нами документов. Совместные действия таких крупных отрядов, как отряды Гаврилы Лихачева и Бахтиара Канкаева; выдача «билетов» башкирскими и др. командирами-националами русским крестьянам и рабочим; защита одних другими и т. д. Всех их объединяла общность врага, каковыми являлись помещики и «енералы».
Старшина Кузмет Ишманов в своем рапорте (без даты) на имя старшины Шарип Якубова сообщает: «... русские села Мамадыша совместно
1 См. сб. «Пугачевщина», т. I, док. № 28, стр. 48.
2 Небезынтересны в этом отношении некоторые сведения, приводимые в «Неизданных произведениях Каюма Насырова» о взятии Казани пугачевцами: ,«В это время пугачевские отряды, шныряя по улицам, убивали первого попавшегося русского». Далее: «Рассказывал, §что в некоторых селениях Лаишского округа, например в Кюнах и Кара- баянове, Пугачев вешал' помещиков на виселицу, выводя их в поле; а также и в других селениях в это время происходили бунты» («Неизданные произведения Каюма Насырова и материалы к 100-летнему юбилею со дня рождения». На татарском языке, под редакцией Али Рахим. Изд. Бюро краеведения при Наркомпросе ТССР. Казань, 1926, стр. 27 — 28. Перевод наш. — В. 3.).
•І Проблемы источниковедения.
с жителями его окрестностей, прибыв ко мне. . . , выразили свое повиновение. Зышеупомянутые русские.. . просят о пребывании в их селе одного полка... просят [к себе] 100 чел. из башкир...» (л. 94). Сотник Юска Кудашев, «походный сотник» Баки Сафаров и «походный» Амирхан Халилов выдали «билет» крестьянам села Сарайлы, Зюринской дороги, Казанского уезда, в том, что они всем своим селом, во главе с попом Петром Ивановым, принесли повиновение милостивому падишаху Петру Федоровичу... (л. 137). Башкирский старшина Каранай Муратов выдал «наставление» (от 13 января 1774 г.) на имя «экономического крестьянина» села Макарьина, Казанского уезда, Зюринской дороги, Назару Алексееву «в том, чтобы оказать сопротивление всем врагам, не признающим нашего милостивого падишаха П. Ф.. „ Всем* признающим его, выдавать билеты с тем, чтобы им не чинили никакого ущерба и вреда, а обнаруживающимся врагам нашего падишаха отрубать головы, ограбив имущество. . .ч В заключение Н. Алексееву предлагается под страхом суровой кары «падишаха» вести себя «по добрым правилам»» (л. 174),.
Среди значительного количества сохранившихся «билетов», выдававшихся командирам пугачевских отрядов разным лицам, признававшим Пугачева государем, мы находим документы, выданные русскому населению. В числе их имеются также «билеты», выданные рабочим. «Походный сотник» Батыркай Аткиниев (Иткиниев) выдал «билет» (от 28 декабря 1^73 г.) «прибывшему по своим делам в Ярославскую крепость Матвею Дмитриеву Юговского завода и его товарищу Ивану Кузьмину. ..» (л. 319). Аналогичный «билет» (от 21 декабря 1773 г.) выдан «походным» Абди Абдуллиным «проживающему в Ширмекском заводе сули- камскому Алексею Шулиеву...» (л. 322). Им же выдан билет (с той же датой) на имя Ивана Ледешникова, проживающего в том же заводе, которому между прочим поручается вербовка людей в армию (л. 321J. Сохранилось также несколько таких «билетов», ‘выданных рабочим, судя по именам — русским Ижевского завода (лл. 178 —183). Многие из них без даты, и только на двух «билетах» имеется дата — «начало января 1774 года» (лл. 179 —180). Один из таких билетов выдан за подписями «походных старшин» Баки Абдуллина и Юска Кудашева и «походного писаря» Адиль Чанаева на имя рабочего Ижевского завода «Пат- рушки Лаврентьева и его 12 товарищей» (л. 180). В нем говорится, что эти рабочие принесли повиновение «нашему милостивому падишаху Петру Федоровичу» и что поэтому никто не должен чинить им вреда.
Имелись однако и трения между националами, с одной стороны, ił русским крестьянством — с другой. Наличие таких трений и внутренней борьбы среди восставших подтверждается документами. Но они указывают в то же время, что национальные повстанцы выступали далеко не против всех русских. Даже такие полуфеодального типа башкирские старшины, как Ильчигул Иткулов, до последнего момента боролись совместно с русскими повстанцами.
Среди разбираемых нами документов нет ни одного указания на наличие трений или борьбы вообще между русскими крестьянами и националами, за исключением частных случаев, связанных борьбой известных слоев русского крестьянства с повстанцами и с местническими настроениями, присущими не только русскому крестьянству, но и националам. Таково например заявление удмурта Ичубай Ямбаева на «русского дер. Сусловой» Ивана Шугового с обвинением последнего в убийстве исчезнувшего повстанца Алтунбая Ишбулдина (л. 199). При допросе Иван Шуговой сознается, что упомянутого А. Ишбулдина он отправил «с одним
84
гусаром под конвоем в Бураево» (л. 198). Красноярский казак Ермак Игумшин 6 своем заявлении (от февраля 1774 г.) на имя «полковника,, муллы Ишмен Иткулова» пишет: «... когда я отправился на гумно, ветре- тил меня бывший есаул Григорий Овчинников с оружием в руках и хотел убить меня. Ружье дало осечку, благодаря чему я убежал от него. Он при этом сказал мне вслед: «Вы подчинились башкирам. Вот приедет Башмаков, тогда я всех вас по одиночке свяжу и передам ему, а некоторых по одиночке повешу сам». Если он [Овчинников] от этого откажется, то я могу выставить свидетелей» (л. 388).1
Имели место (по нашим документам) и недоразумения на почве взимания продовольствия и фуража. Сотник Балта Юлдашев в своем письме (без даты) на имя старшины Шарип Якубова пишет: «Сегодня съездили за фуражом в два села — в Орловское и Маркуш. Фуража не дали... заявили: чтобы мы представили им на это указ Караная, и чтобы распоряжение было составлено на русском языке...» (л. 162). Мулла Худ-Худ Тимачев посылает в Осинскую земскую избу «предписание» (датированное 30 января 1774 г.), где говорится: «Капрал казаков Ножевского завода. .. Петр Фатиевич Ванюков сообщил [нам] о том, что из вашей земской не выдали этим казакам до получения ими из своего дома провианта и фуража. По получении настоящего [предписания] выдайте им провиант и фураж, [с тем] чтобы возместить из того, что получат они из своего дома. Токмо («tohmu») вам надлежало бы выдавать этим казакам довольствие за ваш счет. Мы здесь удовлетворяем своим собственным продовольствием и фуражом войска, прибывшие из залесья...» (л. 316 — 317).
Такое настроение присуще, однако, всем крестьянам безотносительно к национальному происхождению. Оно имело место и среди националов. «Главный атаман мулла» Адиль Бекашев и «атаман» Алладин Бектуга- нов в своем «приказе» (от 18 июня 1774 г.) на имя «полковника» Бах- тиара Канкаева и «есаула» Сеиджаграф Зайсанова (он же Ейсанов), предписывают: «На основании предыдущего нашего приказа предлагаем вам бесприкословно согласиться [с нашим приказанием]. Вы собственными глазами видели, как вражеские силы, направляющиеся из Анга- сяцка, погубили деревню Чалкак и сколько людей было ими убито... Если вы решили отправиться к себе домой, то поезжайте. Однако, мы, все остающиеся здесь команды, в согласии с разоренными, о вашем подобном действии доложим е. в... падишаху» (л. 244). В своем рапорте (очевидно, являющемся ответом на вышеприведенное предписание) на имя «высокостепенного атамана, муллы» Адиль Бекашева, датированном 1774 г., «мещерякский полковник» Бахтиар Канкаев, «старшина» Хамид Махмудов, «полковник» Абдулзялил Урускулов и «войсковой есаул» Сеиджагфар Ейсанов пишут: «.. . тобою было предложено оставить нас здесь в качестве командиров. Я не согласен с этим твоим решением, ибо я не намерен расставаться с мещерякским обществом... мещеряки не хотят оставить нас здесь, а берут нас с собой, чтобы защитить свои селения, так как там имеются неприятельские силы.. .» (л. 244). «Полковник» Бахтиар Канкаев, «старшина» Абдулла Туктаров, «мещерякский старшина» Камид Мухаммедов, «старшина» Еркей (он же Ярмухаммед) Кдырметов и «сотник». .. Урманчиев в своем «ордере» (без даты) на имя «господина полковника» Дбдулзялил Урускулова, сообщают: «... Из
Бирска наших врагов мы, совместно с башкирами, мещеряками, череми¬
1 Разрядка наша. — В. 3.
35
сами и вотяками, прогнали. . . Из этого города Бирска мы возвратились в деревню Сукаяз. В это время все башкирь^ желая защищать свою дорогу, вернулись к себе. Просим вашего указания им занять позицию в деревне Сатана против неприятельских сил, выезжающих из города Уфы...» (л. 247).
Таким образом основной причиной внутренних неурядиц среди восставших является не только национальная вражда, которая исторически разжигалась и искусственно поддерживалась как есаулом Овчинниковым, так и некоторыми слоями имущих групп националов, но и присущие крестьянским армиям местничество, партизанщина, отсутствие сплоченного ядра, могущего объединить и координировать действия всех «армий». Эти причины лежали в основе неудачи восстания; ими же объясняется и ошибка Пугачева, потерявшего всякую связь с движением народов Приволжья и Урала после своего перехода на правый берег Волги.
III
Среди разбираемых нами документов имеются также материалы, касающиеся вопроса об основных лозунгах восставших и характеризующие социальную направленность их борьбы. Сюда относятся манифесты и указы Пугачева, а также протоколы й другие документы, отражающие деятельность отдельных руководителей повстанцев как представителей революционной власти на местах. '
Манифестов и указов Пугачева1 («падишаха Петра Федоровича») на татарском языке сохранилось лишь три экземпляра. По имеющимся на них припискам и по тем образцам, которые были помещены в трехтомнике «Пугачевщина», манифестов и указов2 Пугачева должно было бы быть значительное количество.
Имеющиеся в нашем распоряжении татарские тексты манифестов и указов составлены в двух цидах: общие, без указания адресатов, и именные— с указанием лиц, на имя которых выдан указ. Судя по припискам как с первых, так и с последних должны были быть сняты копии «для объявления их по всем деревням, городам, крепостям и улицам»
(лл. 5 — 6).
Один из имеющихся в нашем распоряжении манифестов, адресованный «башкирским старшинам и всему населению ногайской дороги», очевидно, • является подлинником манифеста, помещенного в русском переводе в сб. «П)>тачевщина», т. I, стр. 30, док. № 6. Этот документ датирован—«год змеи, начало месяца ша’бан, понедельник», т. е. началом октября 1773 г. (л. 7).’
1 См. сб. «Пугачевщина», т. I.
2 Термины «манифест» и «указ» взяты нами из текста. Слово «манифест» нигде не дается в переводе — «ярлык», а слово «указ» иногда дается в переводе — «ферман».
8 В русском переводе, помещенном віт. сборника, имеется дата: «Октябрь 1 дня в день субботной 1773 году». Арабские летоисчисления нами всюду переведены по 1) Wiistenfeld — Mahler’sche Vergleichungs-Tabellen. Leipzig. 1926. 2) «Вечный календарь» Ахуяд-хаджи Мухаммед Хасан Мавля-заде. Тифлис, 1891. Однако, некоторые документы, случайно сохранившиеся в разбираемом деле, указывают на возможность некоторого расхождения арабского летоисчисления, применявшегося татарскими муллами Поволжья и Урала. На листе 71 например даны переводы зодиачных месяцев: «hamal- марту начинается с 13 февраля; saur-апрелю, начало с 15 марта» и т. д. Мы же в переводе брали их за равные. Кроме того на том же листе имеется указание: 1773 г. шав- .вала 29 дня-декабря 24 дня. По вышеупомянутым исчислителям 29 шаввала 1773 г. соответствует 2 января 1774 г. по ст. ст.
36
Содержание этого манифеста передано в упомянутом русском переводе. Однако в нем слова «bajlar qolunda.. .» переведены «.. % у прочих хозяев, имеющихся в невольности». Слово bajlar (баи) означает также богатые, имущие. Это выражение является единственным исключением, так как во всех остальных ĄOKyMeHTax говорится исключительно о «енералах», «майорах» и др. чинах, представлявших собою власть метрополии. Поскольку фактическими авторами этих документов в основном являлись представители тех же имущих классов (байства), умолчание о баях становится понятным. Вся злоба масс направляется на представителей русского дворянства: «...у всех, уклоняющихся от этого [указа]—у бояр, генералов, майоров и у прочих — головы будут отрублены, имущество — разграблено. . .» (лл. 5 — 6)... «Нападайте, грабьте! Было время, когда они вас — моих рабов — объедали и держали в подневолии; родился я, ежа* лившись над своими рабами, подобно молодому месяцу, яркой звезде.. I» (лл. 5 —6).1
Основные лозунги манифестов повидимому варьируются в зависимости от автора их и в зависимости от того, кому они адресуются. В этом отношении характерна приписка, сделанная в конце манифеста, выданного на имя мещерякского полкового старшины Бахтиара Канкаева: «Все, кто раб боярский и крестьянин,2 кто находится в плену у притеснителя (zalim), — ныне избавляются; все, кто находится в тюрьме, — освобождаются» (л. 327).
Если в грамоте, выданной Бахтиару Канкаеву, даруются земля, вода, рыба, луга, степи, леса, порох, деньги, свинец, хлеб и соль (л. 327), то в манифесте, обращенном к «мусульманам и калмыкам»3 и адресованном «башкирским старшинам и населению ногайской дороги», обещается: «ваши земли с водами, хлеб с солью, вера и все ваше имущество. ..» (л. 7). Таким образом мещерякам, по своему социальному положению являющимся крестьянами-земледельцами, даруется все «земное», а мусульманам и калмыкам плюс к «земному» и свободное верование.
Иногда эти грамоты составлялись, очевидно, заранее и в значительном количестве, с оставлением после подписи «Петр III» чистого места, которое затем заполнялось именем того или иного командира и в конце запрялась близкими к Пугачеву лицами. Так например в вышеупомянутом манифесте, датированном 29 рамазан, т. е. 5 декабря 1773 г., после подписи — «сам Петр Федорович руку приложил, я — самый Петр третий» —* вписано иным чем текст почерком: «Настоящий манифест выдан полко- 'зому старшине Бахтиару Канкаеву и полковнику Абдулкариму; в чем приложена печать Военной Коллегии». От имени последней подписали: «Иван Творогов, секретарь Александр Горшков и повытчик Иван Герасимов» (л. 327). Наряду с рассылкой манифестов и указов, исходивших от самого Пугачева, производилась выдача «повелений», «наставлений» и других грамот близкими ставленниками Пугачева на имя отдельных коман- диров-национадов. «Граф» Иван Никифоров и «полковник» Яков Антонов — «посланные е. и. в. всемилостивого падишаха Петра Федоровича», — выдают «повеление» (датированное «24 dzedi [ — декабря] 1773 г.»У «полковому старшине» Бахтиару Канкаеву, прибывшему к ним на Турский завод с изъявлением своего желания нести службу е. и. в. «падишаха»
1 Манифест датирован: «1773 г., конец месяца тариф». Если «тариф» расшифровать как «рамазан», то речь идет о начале декабря.
2 Разрядка наша. — В. 3.
3 Разрядка наша. — В. 3.
87
(л. 261).1 «Месяца саратана [июня] 1774 года» за подписью «Военной коллегии Ивана Творогова, секретаря Алексея Вепрова и повытчика Герасима Степанова», на основании «указа падишахова величества и согласно решения Государственной военной коллегии» выдано «наставление» на имя Абдулкарима Айтова, мещеряковской команды Буляка, где последний «за добросовестное отношение к своим обязанностям» производится в есаулы. Далее ему же поручается вербовка среди мещеряков людей в армию и несение службы «против злодеев — разорителей страны» (л. 252).
Получавшие подобные «наставления» и «повеления» командиры выдавали в свою очередь такие же документы нижестоящим руководителям. «Мещерякский полковник» Бахтиар Канкаев и «полковник» Ярмухаммед Кдырметов, на основании «именного указа е. и. в. падихаша Петра Федоровича», выдает «наставление» (от «саратана [июня] 22 дня 1774 г.») «выбранным всем мирским насёлением» Уранской волости: Аит Саитову, дер. Кайм, той же волости; Ишкине Уразову и «его товарищу» Федоске Ямбактиеву, в котором им предлагается произвести вербовку людей в армию, в своих отрядах соблюдать полный порядок, не чинить никому никакого ущерба и грабежа» (л. 234). Аналогичный документ, именуемый в данном случае «указом» (без даты),2 выдан Качкин Самаровым и другими на имя старшины Яланской волости, Казанской дороги, Балтач’у Саитову, где ему поручается объявление и разъяснение указа и тем самым приведение в повиновение всего населения. По отношению к неповиную- щимся «указ» предлагает принять суровые меры вплоть до казни с конфискацией всего имущества... (лл. 243 и 283).
Тем же «походным старшиной» К. Самаровым выдан «указ», датированный 12 декабря 1773 г. на имя Иман Миекова, Халиловской команды, Ельдакской волости, Сибирской дороги. И этот документ ссылается на указ («ферман») «великого падишаха Петра Федоровича». В нем «всем старшинам и сотникам Сибирской дороги приказывается» выставить при полном вооружении сбои команды «протийз врагов е. в. нашего милостивого падишаха». При этом указывается: «если вы причините неприятности лицам, принесшим повиновение, то будете подвергнуты... (неразборчиво), согласно указу падишаха» (л. 4). Такое же «повеление» выдано «походным полковым старшиной» Каранай Муратовым на имя «капрала» Байтул Бабикова, дер. Ерыксу, Казанского уезда.
Отдельные руководители повстанческих отрядов очевидно представляли в своем лице революционную власть на местах. Они производили аресты и казни лиц, оказывавших сопротивление, конфисковали их имущество, составляли протоколы, выносили приговоры и т. д. Среди разбираемых нами документов имеется целый ряд материалов, представляющих с этой точки зрения значительный интерес.
Сохранился например составленный Канзафар Усаевым и его товарищами «распрос» (raspurus) захваченных в Ачединской крепости 13 человек «врагов, не повиновавшихся Петру Федоровичу». Документ составлен в двух экземплярах (лл. 430 и 434), причем первый повиДимому представлял собою черновик (датирован 8 января 1774 г.), с сильно искаженными русскими именами (некоторые слова, (в виду обветшалости листа с краев, неразборчивы). Второй датирован 6 декабря 1774 г. 3
1 Русский перевод помещен в сб. «Пугачевщина», т. I. стр. 93.
2 Там же, под № 94, стр. 98.
3 Очевидно или «декабрь» или «1774» — описка, так как действия К. Усаева среди повстанцев прекращаются еще в августе 1774 г.
38
Документ начинается с перечисления захваченных в Ачединской крепости 13 человек («капитан Борисов»,1 «при нем его капрал Черноскотов, коллежский ассесор майор Сафон Иванович Тилин, полковник Илья Васильевич Сокольников, кол. ассесор Мосолов, унтер и князь (?) Михайла Авсянкин. .., подьячий Филин, солдат Матвей Бормотов., Алексей Зяблов..., жегіа, сын и одна из дочерей капитана Бориса и один его же холоп» (л. 434), 6 пушек и 5 пудов пороху. Затем имеются показания подьячего Филина («на капитана Борисова-Воинова»), солдата Матвея Бормотова и Алексея Зяблова. При этом довольно подробно даются сведения о «приказчике» Иване Рязанове, сбежавшем в Екатеринбург.
На обороте листа имеется что-то похожее на протокол: «На основании указа е. и. в... командиры, совместно с башкирскими, мещерякскими, русскими и прочими войсковыми людьми, произвели розыск и повесили капитана Борисова. Для разбора этих дел прожили трое суток в Осокинском заводе со своими войсковыми людьми и обозом» (л. 434).2
Некий Нигматулла Умиткулов выдал подписку в том, что «все находившиеся у него боярские3 вещи» повез «графу» его отец Умиткул. Далее перечисляются вещи: «одна медвежья шкура, две оловянные миски, стеганое одеяло, котел-треножник, кусок бязи, одна волчья шкура, одна лисица, один халат» (л. 134). Имеется также «опись оставленных вещей»: «один кувшин. . . из красной меди, один чайник, один хороший чайник. . . кумган из красной меди, одна оловянная посуда с покрышкой и ушками, одна миска из красной меди с ручкой, одно блюдо из красной меди, 11 тарелок, из коих 3 тарелки манерные,4 5 один подсвечник из красной меди, один большой таз и одна солонка» (л. 159). Следующий документ представляет собою одно лишь перечисление вещей, без указания — кому они принадлежали и по какому случаю записаны в список: «Во-первых, 1 чайник оловяной, затем привезенная Максумом 1 вещь;6 одна из красной другая из желтой меди трехгранная вещь для кипячения чая, 1 сахарница из красной меди с двумя отделениями, одна граненая и гладкая чаша с ручкой из красной меди, 1 подсвечник из желтой меди, 5 чашек небольших, 8 тарелок, 1 трехгранная миска, три маленьких ушата (laqan) из красной меди, 1 покрышка из красной меди, один самовар из зеленой меди,6 один чайник черного цвета, 1 подсвечник из красной меди, 1 кумган из красной и 1 из желтой меди, одна толкушка (пестик), 16 пар ножей с вилками, 4 пары ножей с вилками, 8 шт. вилок, 9 ножей, 16 оловянных ложек,'1 миска с покрышкой из красной меди и другая из олова, покрышка из красной меди, таз из красной меди, две свинцовые табакерки, 2 крашеные кожи, одна из коих черная и другая — красная, железный таз с ножками (?), 2 перины, одна из коих небольшая и другая — побольше и 1 большая перина» (л. 332).
1 В .«черновике» (л. 430) в двух местах, а также и в этом документе в одном месте -слово «Борис» пишется как имя с прибавлением фамилии — «Воинов».
2 Не в этой ли связи был арестован Канзафар Усаев «графом» Чернышевым (Зарубиным), если верны утверждения об этом И. Б. — автора серии статей «Пособники Пугачева», где он между прочим писал: «В это самое время к нему [к Усаеву] привели какого-то капитана из. Очиденской крепости, о котором рассказывали, что он сопротивляется злодейской партии; Канзафар, в силу своих полномочий, приказал его повесить, ио за этот поступок Канзафара Чернышев худо его отблагодарил; именно он приказал его сковать и привезти в таком положении под Уфу, за то что тот повесил капитана без его ведома...» «Русская старина», 1876, т. XVI, стр.,503.)
3 Разрядка наша. — В. 3.
4 Так в тексте. 1
5 В последующих перечисленных слово «затем (jene) нами опущено.
0 В тексте «zilunaj middan». ‘
Перечисленные в документах вещи без сомнения являются «боярскими» (см. л. 134). Повстанцы вели борьбу не только против дворян метрополии, но и против дворян-выходцев из «инородцев». В этой связи небез- интересно указать на заявление некоего муллы Аббас а, дер. Буклауч, на имя «милосердного действительного падишаха Петра Федоровича», где он пишет о причиняемых ему притеснениях со стороны мирзы Ата- лина (?) и его сына, 1 которые в начале .каждого года взимают с него пи 50 коп. денег. «Возражать, — пишет он в своем заявлении, — против них невозможно. От них обиды много. Я, несчастный одинокий человек, не в силах сделать ничего против их угнетения. Поэтому мы пришли к вашему величеству — не откажите в вашей помощи и оградите...» (л. 266). 2
Повстанцы 'не щадили не только бояр, генералов, майоров, капитанов и др. представителей дворянской монархии, но и имущих националов, оказывавших то или иное сопротивление. Характерен в этом отношении рапорт Сеиджагфара Зайсанова (от 3 июня 1774 г.) на имя «полковника» Бахтиара Канкаева и «атамана» Адил Бикашева, где он пишет: «... со своими товарищами, в количестве 10 человек, при правдивых свидетелях, согласно указа его падишахова величества Петра Федоровича, произвели опись имуществу изменника Надир Шарипова, дер. Бишмачи...». Далее перечисляется имущество: «... находившееся в его личном пользовании одна белая овечья шуба и две шапки, из них одна лисья, с наушниками, и другая с мерлушками, покрытые плисом; 1 сыромятный хомут, 1 кумган из красной меди, 1 алатырская чаша (миска), 1 чайник, 6 деревянных ч2Г- рок, 3 оловянных стопки, 1 алатырское дублистое блюдо, 1 безмен, 1 книга- роман об Иосифе пророке, 1 занавес и 190 копеек медных денег. Овец, вместе с молодняком, 13 голов, лошадей крупных и мелких 11 голов, коров — 5, из которых 3 с телятами, 1 телка дву годовалая, 1 бычок». На обороте документа: «Из указанного в настоящем .[акте] 13 голов овец конфисковали 5 голов, а 8 голов нами оставлены детям-сиротам; из 11 голов лошадей одна кобыла темногнедой мастей оставлена его [Н. Шарипова] батраку — Кунакбай Габбасову, так как она, оказывается, принадлежала последнему; 1 кобыла гнедо-карей масти с жеребенком и 1 корова с теленком — оставлены жене [Н. Шарипова]—Айсултан Габбасовой дочери, так как они были ею получены в меЬег,3 1 телка двугодовалая. . . оставлена его снохе, так как она была отдана ей им самим в виде вспомоществования; детям также оставлено 2 жеоебенка и 2 теленка» (л. 273).4
Указанный документ дает полную возможность 'вскрыть социальное лицо убитого повстанцами «изменника» Надир Шарипова. Достаточно указать на характер его имущества и предметов домашнего обихода (хотя бы на преобладание деревянной цосуды: из меди только один кумган), чтобы не отнести его к разряду помещиков. Наличие батрака и безмена говорит о принадлежности к кулачеству. Любопытно также отношение повстанцев к батраку, которому, по голому его заявлению, передают кобылу, и к
1 Заявление составлено недостаточно грамотно и плохим почерком. Поэтому расшифровать его трудно. Возможно, что речь идет о мирзе — отце и сыне. В таком случае имя и фамилия мирзы остаются неизвестными. (Разрядка наша. — В. 3.).
2 На русский перевод этого документа имеется ссылка в примечаниях к док. № 211, в сб. «Пугачевщина», т. I, стр. 253.
3 Meher давался невесте лицом, засватавшим ее, в виде предварительной гарантии на случай развода иди смерти мужа. Не совсем правильно, когда меЬег переводится как калым, так как последний целиком переходит к родителям.
4 На русский перевод первой страницы этого документа имеется ссылка в примечаниях к док. № 95 в сб. «Пугачевщина», т. I, стр. 239.
40
оставшимся без главы семьи жене*) и детям Шарипова, которых не оставляют без средств к существованию.
Все эти описи и протоколы указывают на то, что повстанцы, исполняя указ Пугачева об «ограблении имущества всех неповинующйхся», применяли (быть может частично) систему конфискации со сдачей всего конфискованного в пользу «казны». Конфискованное имущество поручалось общественному контролю, — восставшие были заинтересованы в нормальной работе своих учреждений. Так например среди разбираемых материалов сохранилось два документа об огосударствлении двух мельниц, принадлежавших заводчику Демидову: «Старшинский грамотей» («Istarsinalyq damulla») Канзафар Усаев выдал «билет» (от «января 1774 г.») на имя старшины Суксунского завода Федота Иванова «в том что мельницу, построенную Александром Григорьевичем Демидовым в Ушаклинском заводе, приказывается передать для заведывания в прежнем состоянии засыпщику Лукьяну Зубинину, которому предлагается производить помол; из муки, собранной за помол, он может получать довольствие,, а также собранные деньги честно записывать в казну нашего милостивого падишаха Петра Федоровича» (л. 22). В другом «билете» К. Усаев предлагает тому же Федору Иванову передать мельницу, построенную А. Г. Демидовым в дер. Янтуриной— засыпщику Фролу Воробьеву (л. 23).
IV
Когда мы говорим об участии народностей Поволжья и Урала в этом' огромном крестьянском восстании, мы не можем разумеется предполагать поголовное участие в нем всех башкир, всех татар и т. д. Классовое расслоение, существовавшее уже у этих народностей в эпоху пугачевщины, не могло не проявиться с особой силой в момент обострения классовой борьбы; и если большинство рело активную борьбу против дворянской монархии, то незначительная часть националов — некоторые слои имущих классов — активно борются на стороне правительства. Упоминания об этом имеются и в вышеприведенных нами документах.
Но среди наших материалов имеются также документы, принадлежавшие руководителям отдельных правительственных войсковых единиц. Остается неясным, каким образом и почему они оказались среди документов, принадлежащих повстанцам. На этот счет у нас есть два предположения: либо эти документы были переданы следственным органам в качестве свидетельских показаний, поскольку они в той или иной мере были связаны с действиями отдельных руководителей повстанческих отрядов, либо же после завершения разбора следственных дел все документы на татарском языке были собраны вместе.
Перебежавшие из Уфы Биккеня Гумаров и Шамай Салихов при допросе показали: «что у мещеряков старшиной Аблай Исмаилов, а у башкир Их- сан Баязитов. Мещеряки с башкирами составляют 466 чел.» (л. 395).
Список таких старшин этим не исчерпывается. Данный документ, очевидно, указывает лишь на тех, которые в известное время находились в Уфе. В последующих документах встречается еще целый ряд имен старшин, принимавших активное участие на стороне правительства и оказавших последнему немало услуг.
Некий Башар Гайсин в своем письме (от 20 или 25 июня 1774 г.) на имя «уважаемого султана, господина старшины и муллы Баязита, сына муллы Кильмухаммеца» (он же Кильмет), просит последнего «напомнить господину майору Михаилу Алексеевичу Мельгунову» об ускорении раз-
41:
бора дел сотника Бекмета и Джанали, «согласно известному и вам его обещанию». В заключении Б. Гайсин, призывая Баязита приложить «усилия к избавлению всех правоверных мусульман», делает предупреждение в вежливой форме: «всецело не поддаваться, подумать о последствиях»
(л. 195).1
Есаул Суйрмет Кутушев в своем рапорте (без даты) на имя «старшины Баязита, сына муллы Кильмета» жалуется на какого-то Алакай, избившего его после того, как он был произведен Баязит Кульмухаммедовым в есаулы. Кутушев с недоумением спрашивает: «кто из вас надо мной старшина — вы или он?» Далее пишет: «Если я совершил против падишахова величества преступление и если я отказывался от несения государственной службы, — то прошу вас, старшина Баязит, подвергнуть меня своему суду.. .» (л. 251). 2
Не лишено также интереса письмо неизвестного лица (и без даты) на имя того же «султана Баязитгага». В этом письме между прочим Пишется: «Услышав о заботах господина гвардейского поручика Михаила Васильевича, 3 мы очень обрадовались и премного бьем челом. Напрягаем все усилия, чтобы скорей переправиться через Бадраков перевоз. Как скоро предполагает господин поручик предпринять поход или подождет, пока не снесется с полковником Якубовичем? Если он собирается уходить, то просим 'вас поставить об этом нас в известность.. . Господин подполковник Михельсон благополучно вернулся в Уфу. Благодарим бога — положение стало лучше и радостнее. Просим однако не уговаривать [поручика] на дальние выезды. Я послал лазутчиков (шпионов), чтобы разузнать силу противника...» (л. 196).
«Старшины Уфимского уезда Ногайской и Казанской дорог—главный старшина тархан Кидрач Муллакаев, старшина Каин Джам- бетов, старшина тархан Ишкара Арсланов, старшина- Максуд Мурзакаев и уего товарищи — все старшины Казанской дороги», в своем «покорнейшем рапорте» (от 10 апреля 1774 г.) на имя «высокого достоинства и происхождения кавалера лейбгвардии, господина генерал-аншефа Александра Бибикова», сообщают, что они в деревне Бушкураз 9 апреля имели несколько сражений с В. М. Торновым, в результате чего отряд последнего был разбит и он сам взят в плен. В заключение, перечисляя «преступления» Торнова, он пишут: «Эти воры грабили богатых («Ьаііату»), погубили всех добрых (благородных) людей... и слуг, верных указу великого падишаха. .. Поэтому просим уничтожить этого проклятого» (лл. 391 —392). 4
На другой день, т. е. 11 апреля 1774 г., тот же «главный старшина тархан» Кидрач Муллакаев и др. посылают своего гонца (из дер. Байрак) с рапортом на имя того же Александра Бибикова, где последний ставится в известность, что они «с пойманными злодеями» следуют в его распоряжение (лл. 393 — 394). Старшина-тархан Кидрач Муллакаев выдает в руки правительства не только Торнова. Им же был пойман и выдан «ме- щерякский полковник» Канзафар Усаев. Об этом мы узнаем из рапорта
1 Возможно, что этот документ был передац в следственные органы самим Б. Киль- мухаммедовым, поскольку Б. Гайсин, очевидно, ходатайствовал о пленных повстанцах.
2 Если учесть то обстоятельство, что в разбираемых документах и Пугачев и Екатерина называются одинаково «падишаховым величеством», то здесь повидимому речь идет о том, что Алакай избил назначенного старшиной Кильмухаммедовым есаула, обвиняя последнего в измене «Петру Федоровичу».
3 Очевидно говорится о Мельгунове. Возможно, что автором письма является упомянутый выше Б. Гайсин, и «заботы» Мельгунова являются результатом его письма к Б. Кильмухаммедову.
4 Разрядка наша. — В. 3. , ,
42
мещерякского «главного старшины» Аблай Исмаилова (от «августа 1774 г.») на имя полковника Александра Якубовича (лл. 406 — 407).1
Имеется также целый ряд документов, связанных с именем Султанму- рата Янышева, не менее активного участника подавления восстания (лл. 24, 237 — 238, 300, 328 и 381). По всей вероятности и С. Янышев, подобно Кидрачу Муллакаеву и Аблай Исмаилову, становится в лагерь контрреволюции с первых же дней восстания. Так например в письме неизвестного лица (датированном 14 апреля 1774 г.) на имя Салавата Юлаева, при котором (письме) препровождаются отсылаемые обратно пленные, имеется указание на бесчинства, творимые Султанмуратом Янышевым на Ганьте (л. 24).2 ‘
Старшины и тарханы не представляли однородной по своему имущественному и общественному положению массы. Тарханство накануне пугачевщины уже потеряло свое первоначальное привилегированное положение. Уфимская Провинциальная канцелярия в ответ на запрос Оренбургского генерал-губернатора от 5 февраля 1774 г. сообщала например следующее: «.. .поныне сколько у которого старшины в команде оных тарханов состоит, в присылаемых в Уфимскую Провинциальную Канцелярию они старшины о дворовом числе репортах тарханов от Башкирцев уже не отличают, и совсем их тарханов не показывают. . .» 3 Это объясняется тем, что на основании закона от 24 марта 1754 г. со вісех ясачных башкир был снят ясак и заменен обязательной покупкой ими казенной соли без выделения тархан в особую группу. Так что «от того самого времени и сделались они тарханы с прочими башкирами почти в равном состоянии: ибо и службу и подводную гонбу отправляют уже по дворовому числу и по очереди с Башкирцами без различия, а потому паче же по происшедшим от них бунтам, и звание то тарханское в них в уничтожение приведено». 4 5В тех же источниках, приводимых В. В. Вельяминовым-Зерновым, имеется тарханная грамота, выданная Алдару Исекееву, его сыновьям, внукам, племянникам и их сыновьям. Несмотря на представленные ему как тархану привилегии,G Алдар Исекеев был руководителем восстания башкир (1735 —1740 гг.) и за это в 1740 г. был казнен в Мензелинске.
Если тархан Кидрач Муллакаев, возведенный затем в «главного старшину», активно участвовал в контрреволюционном лагере, то «атаман» Юсуп Кензин й сотник Утеген Муратов, имена которых имеются в выше- цитироцанных списках тарханов,6 * 8 принимали активное участие в лагере
1 На русский перевод этого документа имеется ссылка в примечаниях к док. № 32, сб. «Пугачевщина», т. I, стр. 232.
2 О Султанмурате Янышеве см. в указателе личных имен в сб. «Пугачевщина».
3 В. В. Вельямино в-3 е р и о в. Источники для изучения тарханства, жалованного башкирам русскими государями. СПБ. 1864, стр. 9.
4 Там же, стр. 47 — 48.
5 В своем рапорте (от 8 июня 1779 г.) на имя Правительствующего сената Оренбургский генерал-губернатор например писал: «Число им (тарханам) по сим провинциям ведено было тогда только с точностью, когда сии тарханы имели преимущество против Башкирцев в том, что тархан разумеется служилой Башкирец, а не ясашник, и для того перед ясашниками они в почтении, и то по своему обычаю паче жалованья в награждение себе ставили... Тарханы имели вольности перед ясашниками в том, что они, где б хотели землею владеть, сена косить и рыбу ловить, в том ясашники спорить не могли, только бы бортных угодей и бобровых гон не касались; однако ж поныне тот
обычай у них вышел, понеже всяк имеет земли и угодей довольно». (Вельяминов-
Зернов, Источники для изучения тарханства..., стр. 47).
8 «1735 г. февраля 28. Юрматынский. 137. Башкирцам Кадырбеку, Бердыбаку,
Юсупу Кензиным за тарханскую службу деда и отца их» (В. В. Вельяминов-
Зернов, Источники для изучения тарханства, стр. 20). Утеген Муратов пови- димому являлся внуком Алдара Исекеева: в указе императрицы Анны от 24 декабря
повстанцев (лл. 401 —402, 100 и 189). Характерно при этом, что ни в одном из этих документов тарханы-пугачевцы не именуют себя тарханами.
Таким образом мы устанавливаем, что контрреволюция находила для себя опору среди части имущих привилегированных слоев местного населения. Они возводятся в «главные старшины» и вооружаются дворянской властью метрополии. Некоторая часть тарханства к этому времени или не совсем еще потеряла свое привилегированное положение или закрепила за собой кое-что (земельные угодья, административную власть) на основе прежних привилегий. Во всяком случае некоторые слои тарханства активно выступали на стороне контрреволюции. В этой связи характерным является сообщение жителей дер. Карш о4 захвате приказчика Султанмурата Янышева — некоего Абдулзялила Сулейманова (л. 381). Это обстоятельство до некоторой степени вскрывает социальное лицо С. Янышева: приказчиков в то время содержали только помещики и представители крупного купечества. Если припомнить казненного повстанцами Надир Шарипова, то лицо всей контрреволюции из «инородцев» будет ясно: привилегированные старшины, тарханы, крупное купечество, старшины-муллы (Баязит Кульмухаммедов), имевшие в своих руках и светскую и «духовную» власть, и отчасти кулачество— вот те слои, из которых вербовались на местах кадры контрреволюции.
Некоторые документы указывают на то, что известные группы имущих классов «инородческой» деревни занимали промежуточную позицию — переходили то на сторону повстанцев, то на сторону контрреволюции; в ряде случаев, однако, переход подобных элементов на сторону повстанцев имел целью внести разложение в их ряды. Характерно в этом отношении письмо одного из активных — на иззестном этапе — пугачевцев, старшины Алибая Мирзагулова (датированное 26 июня 1774, г.) на имя старшин: Ибраш Уразбактиева и известного уже нам (см. лл. 391 — 392 и 393 — 394) сторонника контрреволюции Максуд Мирзакаева. В этом письме Алибай Мирзагулов призывает воздержаться от проявления активных действий и очень просит уговорить от своего имени «мистбригадира» Канзафара Усаева (л. 400). 1 у
Вокруг К. Усаева, активного повстанца, плетется какая-то сложная интрига, организованная представителями контрреволюционного лагеря. Очень подозрительно с этой точки зрения письмо некоего Муратшах'а Сарт- ланова (от 31 июля 1774 г.) на имя того же Усаева, где он пишет о наличии «здесь» неискренних «к падишахову величеству и тебе» лиц из мещеряков и башкир, которых однако, — пишет он, — не много. Далее перечисляются старшины, которых автор считает «искренними», которые «не пишут рапортов в крепость». Среди последних мы находим также и известного нам старшину Максуд Мирзакаева — соратника «главного старшины тархана» Кидрач Муллакаева (лл. 404 — 405). 2
К числу таких же «двурушников» можно отнести и старшину Ихсана Баязитова: если в показаниях двух перебежчиков мы видели его среди за-
1734 г., выданном на имя Алдарбая Исекеева о возведении последнего в тарханы, перечислены все сыновья его, среди которых находим и Утегена Муратова (там же, стр. 27).
а Русский перевод документа напечатан полностью в сб. «Пугачевщина», т. 1, стр. 161, док. № 193.
2 На русский перевод этого документа имеется ссылка в примечаниях сб. «Пугачевщина», т. I, стр. 251.
U
щитников осажденной повстанцами Уфы (л. 395), то в другом месте мы находим того же Ихсана Баязитова в числе подписавших «приказ» на имя муллы Рахманкула Гумарова, где последнему «на основании указа Петра Федоровича» предлагалось собрать мещеряков в поход (л. 3).
, Таким образом и в этой группе — частью колеблющихся, частью скрытых агентов контрреволюции — встречаем исключительно старшин, представляющих либо полуфеодальные слои, либо нарождающееся кулачество «инородческой» деревни.
В результате беглого обзора классового состава как участников восстания, так и контрреволюционного лагеря получается очень сложный переплет. Одни старшины, муллы и др. представители верхушки националов активно участвуют 'в восстании, тогда как другие оказываются в лагере контрреволюции или колеблются, переходя из одного лагеря в другой. Эта сложность, очевидно, объясняется сложностью классовых отношений, существовавших среди народностей Поволжья и Урала. При этом особое значение принимает неравномерность классового расслоения: в одних районах и среди одних народностей (среди татар и мещеряков например) оно имело более глубокие корни, а в других районах (например среди башкир) оно было слабее. Поэтому если сельский мулла Аббас, притесненный татарским помещиком-мирзой, признает Пугачева «действительным падишахом», то старшина-мулла Баязит Кильмухаммедов активно участвует в подавлении пугачевщины. К этому необходимо добавить, что «инородческие» феодалы, в силу политики метрополии терявшие свою беспредельную власть над местными крестьянами — становились во главе повстанческого движения, чтобы спасти или вернуть эту власть.
V
Разбираемые нами документы указывают также на наличие трений и скрытой борьбы между отдельными руководителями повстанческих отрядов националов. В этом отношении представляют интерес документы, вскрывающие борьбу мещерякского походного старшины Бахтиара Кан- каева с башкирскими старшинами Юлай Азналиным, его сыном Салаватом и Ильчугилом Иткуловым. При этом борьба ведется так: Бахтиар Кан- каев обвиняет башкирских старшин во взяточничестве, грабеже и т. д.
Сохранилось показание некоего Сидора Семенова (без даты), данное Бахтиару Канкаеву, где мы читаем: «... прибыл как-то к нам старшина Юлай со своей командой и вызвал меня к себе. По моем прибытии начал он меня бить и под угрозой виселицы отобрал у меня. . . 30 рублей денег. . .» В заключение Сидор Семенов удостоверяет, что он действительно обратился по этому поводу к походному старшине Б. Канкаеву, поручив последнему «довести об этом до сведения падишаха», т. е. Пугачева (л. 380).1
В нашем распоряжении имеется также подлинник заявления Б. Кан- каева на имя «великого императора Петра Федоровича», русский перевод которого напечатан в сборнике «Пугачевщина». 2 Возводится обвинение на Ильчигула Иткулова, Салавата Юлаева и Сулеймана (Коскаева?) в освобождении комиссара Красноярской крепости и Максима Калашникова за- — ^
1 На русский перевод настоящего документа имеется ссылка в примечании к док. № 91, сб. «Пугачевщина», т. I, стр. 238.
2 См. т. I, стр. 160, док. № 192. Некоторые места перевода не сходятся с текстом. Например в переводе .дата «начало месяца кавс» переведена — «в первых числах декабря», тогда как «кавс» — ноябрь.
4:5
взятку по 100 руб. с каждого. Освобожденные таким путем «злодеи»,— пишет он далее, — дали в Кунгур сведения о наличии в крепости незначительного количества сил и тем самым «погубили полковника Ишмена» (лл. 275 — 276).
17 апреля 1774 г. Б. Канкаев и «отставной писарь» мулла Хаби Шарипов в своем «покорнейшем рапорте» на имя «господина старшины и главного атамана Ивана Наумовича Белобородова»1 выдвигают целый ряд обвинений на Ильчигул Иткулова: 1) в том, что Ильчигул, напугав Изги Аюпова законами «царицы-бабушки», отговорил последнего от производства пороха; 2) в отказе от подчинения распоряжению Белобородова о распределении между командами кудели и смолы, обнаруженных на помещичьих челнах; 3) в проявлении самоуправства при распределении войсковых людей по командам. Далее Б. Канкаев пишет, что он «опасается этих людей», так как они «имеют ко мне тысячу завистей». В этом же рапорте он пишет о Сулеймане Коскаеве, который отказался от высылки русских казаков, требуемых Белобородовым, и который сделал распоряжение «выборным» о непредоставлении подвод по требованиям Б. Канкаева (л.282).2
Мы не имеем никаких оснований для отрицания всех этих обвинений, выдвигавшихся Б. Канкаевым. Все эти старшины являлись представителями царской власти, взятки и вымогательства для них были обычным путем выкачивания средств из населения. Эти вымогательства они продолжали и при Пугачеве., Это наше утверждение обосновывается не только приведенными в первой главе настоящего очерка фактическими данными или общеизвестными фактами русской истории, но и сохранившимися в нашем деле документами, авторы которых были далеки от мысли разоблачать кого бы то ни было...
Э4и факты вскрывают элементы разложения в среде повстанцев. Верхушка «инородческой» деревни, возглавившая восстание, выражала интересы туземных феодалов. Во имя чего боролись последние? Они боролись не за ликвидацию феодальных отношений, а за возвращение и восстановление утрачиваемых и утраченных привилегий. Мародерство этих групп, искусственное разжигание национальной розни немало содействовало, отходу от восстания некоторых групп крестьян, рабочих и национальных «низов».
Факты мародерства ни в коем случае не умаляют той революционной роли, которую играли в революционном движении сторонники Б. Канкаева: они являлись преданными сторонниками Пугачева («государя Петра Федоровича») и продолжали свою революционную деятельность и после того как основные силы Пугачева перешли на правую сторону Волги, оторвавшись от главного очага восстания националов. В разбираемых нами матеоиалах сохранились любопытные в этом отношении документы.
Выступавшие националы, как и русское крестьянство, «верило ё царя»: они были преданы «Петру Федоровичу» до «последней капли крови». Националы были убеждены в его «царском происхождении».
Среди разбираемых нами материалов значительное количество документов связано с именем мещерякского походного старшины Бах- тиара Канкаева и только незначительная часть — с именами башкирских старшин: к Бахтиару относятся 83 документа на 94 листах, к Салавату —
1 Белобородов — один из активных, выдающихся вождей, руководивший р а б о ч и- м и отрядами.
2 Русский перевод настоящего документа напечатан в сб. «Пугачевщина», т. I, стр. 95, док. № 90. См. также док. № 91 (на стр. 96), подлинник которого имеется среди разбираемых нами документов (лл. 259 — 60).
только 4, к Ильчигулу— 6 и т. д. Поэтому в них с достаточной рельефностью отображена только деятельность Канкаева.
Б. Канкаев боролся не только со злоупотреблениями местных властей,, он ставил перед собой более важные задачи: в последующем развитии революционных событий он предпринимает ряд шагов к объединению отдельных разрозненных войсковых частей в одну. большую армию.
Имеется несколько документов, указывающих на действия отрядов Б. Канкаева под. Казанью (например л. 330 и др.) Можно предположить, что Канкаев прибыл туда во исполнение приглашения, сделанного ему Гаврилой Лихачевым (от июля 1774 г.): «... чтоб ваше высокородие изволили поспешить в армию к нам и совокупица обще и следовать в армию его величества х короду Казани, как наивозможно. ..» 1
В период своего пребывания в районе Казани Б. Канкаев, совместно с тем же Г. Лихачевым, предпринимает шаги к созданию большой войсковой единицы, включающей в себя «русские и башкирские войска». 22 июля 1774 г. Канкаев в своем «покорнейшем рапорте» на имя Военной коллегии сообщал сведения, полученные им от некоего Абдулвагап Мухсинова деревни Байлар-сабасы, Арской дороги: «21 июля переночевало несколько человек мусульман, следовавших из Оренбурга, которые сообщили, что они действительно видели войска, собравшиеся для оказания сопротивления врагам нашего. .. падишаха е. в. Петра Федоровича и из руководителей этих войск — главного атамана Караная Муратова и других командиров. При них бесчисленное количество войска, расстилающегося якобы от дер.. Беккул до Кутлумета. Они же сообщили еще и о том, *іто главный атаман башкир долины Демы — Алибай Мирзагулов со своим войском — расположился в долине той же Демы. И что все они якобы не осведомлены о месте пребывания нашего... падишаха Петра Федорбвича...» Далее информирует о принятых им мерах: «... по адресу вышеупомянутых войсковых частей мы разослали рапорты с извещением о разрушении е. в. нашим падишахом Казанской крепости и о занятии им прочих крепостей...»
(л. 359).
Среди наших материалов сохранилось несколько документов, подтверждающих последнее сообщение Б. Канкаева — его письма на имя башкирских атаманов. Эти письма повидимому составлялись в нескольких вариантах: 1) в виде «приказа» от имени «полковника» Б. Канкаева и Г. Лихачева. Этот вариант, очевидно, был забракован, так как один из двух экземпляров этого «приказа» заканчивается лишь перечислением адресатов и отправителей (л. 339), а другой заканчивается сообщением дутых фактов, без выводов и без подписей (л. 361). Возможно, что оба эти варианта были забракованы и по своему тону «приказа» и потому, что сообщаемым фактам вряд ли поверили бы «башкирские атаманы»: «Из Москвы к войскам нашего падишаха присоединилось 20 000 калмыков, Москва действительно занята нашим падишахом Павлом Петровичем—» (л. 361); 2) в виде «доклада» без указания отправителей (л. 341) и 3) «доклад» за подписью одного лишь «главного есаула» Гаврилы Лихачева (л. 358). Возможно, что подпись Бахтиара Канкаева не была поставлена сознательно: надо учесть натянутость его взаимоотношений с представителями башкирской аристократии.
Все три варианта адресуются одним и тем же лицам: «Начальникам войск, собравшихся на основании повеления е. и. в. нашего падишаха Петоа Федоровича, под Уфой и Оренбургом, — главным атаманам Алибай Мир-
1 Сб. «Пугачевщина», т. I, стр. 103, док. № 102.
47
загулову, Каранай Муратову, Качкин Самарову, калмыцким чинам, киргизским ханам и высоким предводителям прочих народов».
«Доклад» начинается с извещения о получении автором доклада 22 июля сведений: «вы собираете войско для защиты падишахова величества, и что об этом мы поставили в известность падишаха». Далее сообщается «радостная весть: милостивый падишах подверг разрушению и со- жению все города и заводы, начинайте.Кунгура; заняв Казань, также разрушил и сжег крепость и уничтожил ее сокровища. Точно так же поступил и со всеми крепостями, расположенными в этом районе. К вам просьба: поспешите прибыть сюда, в район Казани, каждый со своими мощными войсками» (л. 353).
Характерно, что Бахтиар Канкаев, вовсе не отличавшийся особенной активностью в разрушении и сожжении городов, крепостей и заводов, в этом варианте своего обращения к башкирским «атаманам», к калмыцким предводителям и «киргизским ханам», в качестве «радостной еєсти» сообщает о разрушении городов, крепостей и заводов, совершенно правильно учитывая настроения своих адресатов: для них города, крепости и заводы, построенные царскими колонизаторами и являвшиеся опорными пунктами колонизации окраин, были непосредственным выражением гнета метрополии.
13 июня 1774 г. Пугачев посылает «указ е. и. в. падишаха и самодер- жеца всей России» на имя «мещерякского полковника» Бахтиара Канкаева и «походного старшины» Ярмухаммеда Кдырметова следующего содержания: «... Ваш рапорт до нас дошел 13-го сего июня. Вы просите нашего указа на объединение башкирских и русских войск. На этом основании нашим именным указом предлагается приложить старание к объединению русских и башкирских людей в одно большое войско, с тем, чтобы обрубать корни врагам нашего величества. Тебе, полковнику Кан- каеву и Кдырметову, проявить действие и все, что предложено осуществить без изменения...» Датирован 13 июня 1774 г. и в конце текста подпись арабским шрифтом «Петр» (л. 348).
Все это указывает, во-первых, на то, что основная масса крестьян- мещеряков, проживавших в Башкирии, выделялась особой активностью, в отличие от предыдущих восстаний башкир, когда основная масса мещеряков употреблялась на подавление этих восстаний. Это объясняется крестьянским характером пугачевщины. Во-вторых, на то, что тенденция к объединению сил крестьян (мещеряков, русских и др.) с башкирскими войсками и тем самым к созданию крупной централизованной армии повстанцев встречает непреодолимое препятствие, заключающееся в национальном антагонизме башкир, татар, казаков и т. д.
Среди руководителей восстания крестьян-националов особо выделяется «мещерякский полковник» Батхиар Канкаев. Если «киргизские ханы» (т. е. казанские), заигрывавшие и с Пугачевым и с представителями Екатерины, ge оказывали никакой реальной помощи повстанцам, и если «башкирские атаманы» сдерживали огромную революционную волну башкирских «низов», то мещеряки, — в лице отрядов Б. Канкаева и его товарищей (Сеиджагфар Зайсанов и др.)—постепенно изживает свои местнические настроения и стремились к объединению военных сил повстанцев. Кроме того они были теснее связаны с русским крестьянством; наконец они вели борьбу не только против колонизаторов, но не щадили также и местных, феодалов и кулаков (например дело Надир Шарипова).
Группа Канкаева выражала интересы мещеряков, т. е. широких масс национального крестьянства, которые подавлялись царизмом. Борьба этих
48
масс имела революционный характер: она была направлена против господства метрополии и против всей системы феодально-крепостнических отношений.
Заканчивая обзор имеющихся в нашем распоряжении документов пугачевщины, считаем необходимым отметить, что данный обзор не исчерпывает всего содержания находящихся в изучаемом деле материалов. Мы попытались развернуть лишь одну сторону классовых отношений среди участвовав иих в восстании националов. Так например мы совершенно не останавливались на документах, могущих характеризовать методы, применявшиеся повстанцами при мобилизациях для получения вооружения и других средств борьбы. Среди последних например имеется любопытный документ, который указывает на то, что местами повстанцы практиковали мобилизацию кузнецов для изготовления железных наконечников стрел и пик, выплачивая в установленном порядке по 1 коп. за 5 шт. наконечников для стрел и по 5 коп. за одну пику (л. 3). Любопытны также документы, указывающие на методы борьбы — ведения военных действий отдельными войсковыми частями, на средства сообщения и на постановку дела связи между ними, на борьбу с дезертирством и т. д. Имеются два документа, касающиеся последствий восстания.
Детальный разбор всех документов и со всех сторон невозможен в таком. ограниченном по своему размеру очерке.
Изучение того огромного революционного движения, которое было поднято пугачевщиной среди народностей Поволжья и Урала, не может быть ограничено имеющимися в нашем распоряжении документами. Они являются лишь небольшой, случайно собранной в одно «дело» частью огромного сырого материала, который ждет своего разбора и дальнейшего опубликования.
Собирание дополнительных материалов и издание их отдельными сборниками не только в русском переводе, но и в подлинниках имело бы большое значение как для изучения истории народов СССР, так и для истории национальных языков и письменности.
49
В. ТИХОМИРОВ
Источники ПО ИСТОРИИ РАЗИНЩИНЫ
I
Источники по истории разинского движения давно уже не подвергались критической оценке. Тот обзор источников, который дал еще в 1857 г. А. Н. Попов, конечно никого не может удовлетворить. Он безнадежно устарел, не полон и к тому же написан без действительной научной критики источников.1 2 (
С тех пор было опубликовано большое количество новых документов, из- которых особенно надо отметить ценнейшее издание материалов Центр- архива. 3
Источники, которыми должен пользоваться исследователь при изучении разинщины, можно разбить на несколько групп:
1. Официальные правительственные акты.
2. Ведомственная переписка правительственных учреждений и отдельных лиц.
3. Сказания хронографов и повести о разинщине и ее отдельных эпизодах.
4. Известия иностранцев.
5. Исторические песни о С. Разине.
Из второй группы источников могут быть выделены в качестве самостоятельной группы прокламации разинской революционной армии, сохра-
1 А. Н. Попов. История возмущения Степана Разина («Русская беседа», 1857 г., тт. I и II).
2 Источники по разинщине находятся в следующих изданиях: Акты исторические,
т. IV; Дополнения к Актам историческим, т. VI; Акты археографической экспедиции, т. IV; Полное собрание законов, т. I; Собрание государственных грамот и договооов, ч. IV; Донские дела («Русская историческая библиотека», тт. XVIII, XXIV, XXVI, XXIX, XXXIV), кн. 1 —5; Воронежские акты, собранные Второвым и Александровым Дольником. Воронеж, 1851 —1853 гг., 3 части; Де-Пуле; Орловские акты; Новые материалы о движении С. Разина, сообщены Б. Д. Грековым («Летопись занятий Историко-археографической комиссии», в. I (34), Л. 1927); Древняя Российская Виялиофика, изд. Н. Новиковым. М. 1791. XVIII; Хронограф Аверина («Москвитянин», 1841, ч. 4); Известие, взятое из Российского хронографа («Ежемесячные сочинения Академии наук», 1763, ноябрь); А. Попов, Материалы для истории возмущения Степана Разина. М. 1857; Нижегородский летописец, изд. Гациским, Н.-Н., 1886; Смертный приговор'
С. Разину («Чтения в Обществе Истории и Древностей Российских», 1869, I); Письмо Разина к казанским татарам («Изв. О. А. И. Э.» при Казанском университете, т. VIII, вып. 3); Дело о патриархе Никоне, Спб. 1887; Соловьев, С. Разин и его сообщники в пределах нынешней Симбирской губ., Симбирск 1908 (приложение); Голубев, К истории бунта Разина в Заволжьи («Чт. О. И. Д. Р.», 1894, 3); «Владимирские губернские ведомости», 1876, № 22, часть неоф. (грамота 1672 г.); «Ярославские губернские ведомости», 1872, № 38 (письмо 1671 г. о С. Разине); Рукопись И. Золотарева (Астраханский сборник, Астрахань, 1896, ч. 1); Крестьянство и националы в революционном движении 1666—1671 гг. Сб. «Разинщина», под ред. С. Г. Томсинского. Центрархив, Государственное социально-экономическое издательство, 1931.
50
пившиеся в правительственной переписке, большею частью в копиях, по имеющие исключительно важное значение для определения классового состава, размаха, программы и тактики движения.
Первая группа источников — официальные акты Московского правительства — являлась основной для крепостнической и буржуазной историографии. Исходя и» этих актов, строилось определение задач и характера движения. Акты подчеркивали, что Разин — это «сосуд дьявола», который «не насытясь тех невинных кровей и самых младенцев не щадил» и пр. В полном соответствии с этой установкой трактовали разинцев А. Попов „ С. М. Соловьев, Н. И. Костомаров и др.
В первой группе источников можно получить в свою очередь несколько типов: 1) прокламации от имени царя и от имени патриарха, обращенные к народу в целом, или к отдельным слоям (служилым людям, духовенству и пр.) ;
2) наказы и грамоты центрального правительства к воеводам и местным служилым людям;
3) правительственный приговор по делу С. Разина.
Все они характеризуются тем, что в них дается движению Разина соответствующее классовое освещение, совершенно сознательно подтасовываются факты, разницам приписывается ряд зверств и пр., — словом это памятники правительственной агитации по поводу разинщины.
Грамоты, обращенные ко всему населению с призывом не поддаваться «воровским прелестям» С. Разина, содержат в себе обычно три трафаретные формулы:
I) оценку действий С. Разина («забыв Господа Бога и святую... церковь и наше, в. г., крестное целование нам, в. г., и всему Московскому государству присягание. . .»); 2) требование, чтобы никто не переходил на сторону Разина, пЪд угрозой расправы и присылки войска: 3) обращение к ратным и жилецким людям, чтобы «не прельщались» на «воровские прелести», шли бы служить в государевы полки, за что «жалованье вам за ваши службы будут, и служба ваша у нас, в. г., забвенна не будет».1 Интересен именной указ 1 августа 1670 г., сказанный на Постельном крыльце стольникам, стряпчим, дворянам московским, жильцам и всяких чинов людям о мобилизации служилого люда в связи с поражением кн. Прозоровского. В нем подчеркивается, что С. Разин «своим воровством меж нами великим государем и шаховым величеством и меж наших великих государей государств многую ссору учинил».2 Этот мотив повторяется в ряде других грамот. Указ 1 августа 1670 г. имеет особое значение для истории потому, что знаменует поворот в мобилизации сил господствующего класса для борьбы с крестьянским восстанием.
В грамотах о мобилизации ратных людей, рассылавшихся по городам в августе 1670 г., мы иногда встречаем подробное описание взятия Астрахани разницами. В нем мало конкретных данных, но зато много различного рода обвинений по адресу восставших. В царской грамоте 26 августа 1670 г. на Белоозеро о посылке на службу в Алатырь помещиков и вотчинников, не бывших на службе в 1668 и 1669 гг. и недорослей, читаем: «такое надругательство учинил и чего у басурман не ведется, и священников и иноков и инокинь мучил разными муками, и не насытеся тех неповинных кровей, и самых младенцев не щадил». С этой точки зрения ни¬
1 Сб. «Крестьянство и националы», № 165.
2 П. С. 3., т. I, стр. 845 — 847.
л Акты Археографической экспедиции, т. IV, Спб., 1836, № 177.
of
чего нового не дает и наказ от 28 августа 1670 г. полковым воеводам, назначенным для борьбы с Разиным; зато для определения состава царских войск и организации контрреволюционных сил он является ценнейшим документом. 1 Рядом с правительственными прокламациями, обращенными ко всему населению, должны быть поставлены аналогичные прокламации, направленные по адресу отдельных городов (Муром, Юрье^ец-Польский, Вага) или отдельных полков, в отношении которых у правительства были сомнения в их преданности. Любопытны те мероприятия, которые проводило царское правительство в целях удержания этих городов и полков на своей стороне. Политика «подкармливания» здесь открывается во всей своей наготе. Три грамоты такого типа относятся к октябрю 1670 г., т. е. к периоду апогея крестьянской войны. Царь щедро обещает посадским и крестьянам ««милости... и во всяких доходах и податях и в издельях льготы», а ратным людям — жалованье. Из грамоты 10 ноября 1670 г. узнаем, что Юрьевец-Польский был освобожден от платежа ново-накладных запасов на будущий год и от платежа всяких доходов за прошлые годы, кроме •стрелецкого хлеба — за верность во время разинщины. 2
Совершенно иной, ликующий тон имеет воззвание к населению по поводу взятия Астрахани московскими войсками (январь 1672 г.). В нем рассказывается кратко история появления Разина; о донских казаках во главе с Корнилом Яковлевым говорится, что и они «в том злом замысле были»; утверждается, что Разин «православных христиан в печи жог вместо дров». Но центр внимания сосредоточен на движении Ф. Шелудяка и на астраханских событиях. Причина второй революции в Астрахани объясняется в воззвании якобы напрасным обвинением митрополита и кн. Семена Львова разинскими казаками под начальством Шелудяка, что они «ссылаются с донскими казаками и по их, бутто, писму вор Стенда пойман...» После этого начался поход Шелудяка на Симбирск, кончившийся неудачно. «А осталось тех воров с Федкою малое число и от страха побежали з Астрахань; живущии же в городех по Волге реке ниже Синбирска до самой Астрахани, имеющий в сердцах своих лукавство, а на их, воров, надежду, оставя в ,тех городех домы свои, побежали в Астрахань, никим же гоними, и учинили себе в Астрахани вместо воеводы такова ж вора, донского казака Федку Шелудяка, и прежней губитель православных християн Ъаска Ус зло скончался и по многие дни в кругах учинили jieж себя крепость, что сидят в Астрахани до весны, а весною, сослався с крымским ханом, итить попрежнему воровать с ним же, Федкою».
Остальная часть воззвания представляет собою ликование по поводу злобе *ы И. Б. Милославского.3
Из патриарших грамот проглядим одну, общего характера, с отлучением Разина от церкви, и грамоту в Макарьевский Желтоводский монастырь в апреле 1671 г., разрешающую службу духовенству, сражавшемуся с разницами. Известно также несколько • грамот архиепископов по случаю молебствия в связи с подавлением крестьянской революции. Иногда неожиданно интересный материал находится в царских наказах стольникам, подсылавшимся с царским словом к воеводам на места. Так в наказе кн. Вол¬
1 Сб. «Крестьянство и националы», № 164.
2 А. А. Э., т. IV, № 178, 180; Сб. «Крестьянство и националы», № 167.
3 Сб. «Крестьянство и националы», № 168; этот же документ помещен под именем •^Сказки» о Степане Разине от 12 января 1672 г. в П. С. 3., т. I, сто. 862 и след. (см. •также Доевняя Российская Ви^лиофика, изд. Н. Новиковым, М. 1791. XVIИ, сто 430, и Собр. Г. Г. и Д., М. 1828, ч. IV. Сб. «Крестьянство и националы», № 169, сто. 282 — 284, А. А. Э. Спб. 1836, т. IV, № 181, 185).
52
конскому в июне 1671 г. поручается — наряду с объявлением царской милости — сделать выговор Симбирскому воеводе П. В. Шереметеву за то, что он отвечал на воровские письма: «а писаны те воровские письма не так, как винные бьют челом великому государю и милостей просят в винах своих; да они ж воры своим воровским умыслом написали в тех воровских письмах, будто у великого государя есть бояре изменники, боярин КН. Юрий Алексеевич Долгоруков, боярин же и оружничей Богдан Матвеевич Хитрово, и иные многие затейные дела».х Интересны данные о* награждении царских воевод и служилых людей.2
Большое историческое значение имеет приговор (так называемая «сказка»), объявленный С. Разину перед казнью. Приговор гласил: «Казнить злою смертью — четвертовать». а Рядом с ним надо поставить отрывки из допроса братьев Разина, причем один отрывок сохранился в следственном деле о патриархе Никоне и связан с приходом к Никону* разинских казаков, 4 а другой представляет, собой признание Фрола Разина, на допросе, что он спрятал «воровские письма».
Основная группа источников о движении Разина на Дону заключена: в так называемых «Донских делах» бывшего Посольского приказа. Эта компактная масса документов издавалась Археографической комиссией, которая довела издание почти до начала разинщины.5 «Донские дела» являются источником первостепенного значения с точки зрения выяснения подготовки, возникновения и социального состава разинского движения на Дону. Они дают ясную картину взаимоотношения"* Московского правительства и войскового казачьего круга, руководящие верхи которого находились «на корму» у Москвы. Материалы дают также богатый источник для определения экономики донских городов, разделявшихся на верхние и нижние и различавшихся не только своим географическим расположением, но и социальным составом и хозяйственным бытом. В то время как в верхних городках промышляли главным образом рыболовством, охотою и пчеловодством, в нижних городках промышляли пиратством и работорговлею, которые организовали зажиточные казаки, в своих классовых интересах, используя маломочное казачество, голытьбу и бурлаков. По «Донским делам» довольно ясно можно проследить классовое расслоение. Очень много дел посвящено торговым отношениям Дона с Московским государством, жалобам на притеснения воевод «украинских» городов, на голо-* довки, связанные с отсутствием своего хлеба на Дону в XVII в. Цены на продовольствие, которые упоминаются в «Донских делах», могут дать поразительную картину нищеты и голода — с одной стороны, спекуляции и наживы — с другой.
Богатейший материал сосредоточен в «Донских делах» в отношении определения характера социального недовольства, волнений в среде казачества. и его связи с крестьянством. В отписке Царицынского воеводы
*~аГа. Э., IV, № 186.
2 П. С 3., т. I, стр 858 — 859. См. также Десятни Пензенского края за 1669 — 1696 ГГ. (Р. И. Б., т. XVII, стр. 49, 51, 53. 85, 134, 135, 251, 232Г 354 и пр.).
5 Полный текст впервые издан в сб. «Крестьянство и националы», стр. 252 — 256. Неполные тексты в Материалах Попова, стр. 231 —235, в Чт. О. И. Д. Р., 1895, кн. 3, стр. 16 — 20, в Летописи занятий А. К., вып. I (34).
4 Сб. «Крестьянство и националы», стр. 258 — 259; дело о патриархе Никоне, изд. Археографической комиссии, стр. 347 и др.
5 Эпоха разинщины должна быть охвачена VI томом «Донских дел» (дела за 1663 —
1673 гг.). Из историков материалами этого тома пользовался С. И. Тхоржевский. См. его «Стенька Разин», П. 1923, стр. 37. О движении Василия Уса. 1666 г. ,с|£. сб. «Крестьянство и националы», стр. 3 — 5. Р. И. Б. т. XVIII. Донские дела, кн. І. Сіїб. 1898, стр. 342 — 344. ?
1632 г. читаем, что «в 7 городках от городка Куншака до городка Голубых воровских донских и яицких казаков в сборе 600 ч., которые воровали в прошлом во 139 году на Волге и на море бусы громили и торговых людей побивали и грабили. . .» К ним пробираются многие казаки из нижних городков, собираясь весной итти на Волгу и на море «воровать». Казаки грозились сжечь Царицын, так как от него «чинитца теснота великая, везде де их казаков на переходах побивают». Царицын «стал пуще Азова, нигде-де им от Царицынских служилых людей с Дону на Волгу, а с Волги на Дон переходов нет». В 1637 г. донские казаки, разгромив персидский город Фарабас, соединились с волжскими «воровскими» казаками... и хотели разграбить немецкий корабль. По их вызову казаки шли «в верхние казачьи городки...» В 1646 г. встречаем известие о широко распространившемся бегстве крестьян и холопов на Дону, а также о волнениях среди Московских ратных людей, посланных на Дон. В 1647 г. на Волге отмечались «воровские казаки» с атаманом Паршком во главе.1
В 1659 г. возникает известный городок Рига как база походов верховых донских казаков на Волгу. «А городок де государев, у них, воровских казаков, зделан ниже Иловли реки, промеж казачьих городков Олишинского и Иловлинского. А имя де, они воровские казаки тому своему городку дали Ригою». Казаки «воровской переезд держали во все лето», до зимы не пропуская московских торговых людей по Дону. История этой Риги подробно пересказана по «Донским делам» еще С. М. Соловьевым. Любопытна «воровская» грамота, посланная «от атамана Парфения Ивановича и от всего Войска Донского и Яицкого» владельцу одного учюга. Она предлагает ему «выслать 50 ведер вина,... 50 мехов пшеничной муки, да земли и... что серебро льют. . . А буде ты, Иван, станешь бить челом воеводе, и ты на нас не пеняй».2
В «Донских делах» мы находим наиболее ранние упоминания о С. Разине и его отце Тимофее. Фамилия Разин встречается уже в 1649 г., когда упоминаются донские казаки Иван Разин или Разя и Григорьев сын Разин в связи с богомольем в Соловецкий монастырь. Из войсковой отписки 5 ноября 1652 г. мы узнаем, об отпуске на богомолье в Соловки казака Степана Тимофеевича, сына Разина, причем мотивировка отпуска дана такая: в 1658 г. обещался Стенька вместе с отцом своим Тимофеем Разя помолиться Зосиме и Савватию, но отец его умер в этом году, а он один исполняет обет.3
В 1658 г. Степан Разин отстал от станицы атамана Наума Васильева, ездившего в Москву по болезни, «на Валуйке залежал». В 1661 г. его посылает войсковой круг вместе с Ф. Буданом в качестве посла к Калмыцким тайшам. 4
Из войсковой отписки 4 ноября 1661 г. узнаем об отпуске на богомолье ъ Соловецкий монастырь казаков Степана Разина и Прокопия Кондратьева. 5 Таким образом «Донские дела» дают нам точные факты из биографии С. Разина, относящиеся к выяснению его роли в донском войске до начала его активной деятельности в качестве вождя голытьбы.
1 Р. И. Б., т. XXVI. — Донские дела, кн. 3, Спб. 1909, стр. 143 —142, 182 —183, 424 и др.
2 Р. И. Б., Т. XXXIV.—Донские дела, кн. З, II, 1917Мстр. 326, 333, 540, 658,
695, 755 —756, 757 — 758 и др. 1
3 Р. И. Б., т. XXIX. —Донские дела, кн. 4, стр. 170 — 172, 551 —552.
* Р. И. Б., т. XXXIV. — Донские дела, кн. 5, стр. 368 — 369, 846 — 850 864 — 922.
5 Р. И. Б., т. XXXIV. —Донские дела, кн. 5, стр. 223 — 225.
54
Наряду с «Донскими делами» историк должен использовать повести об Азове, сохранившие много интересных черт для понимания идеологии донского казачества XVIі в.3
' Характер источника носит работа А. Ригельмана, написанная в 1778 г. В ней мы находим известие о том, что С. Разин родом из Зимовецкой станицы, т. е. из той же самой, что столетие спустя дала Е. Пугачева. Отдельные сведения Ригельмана не дают ничего особенно нового и интересного по сравнению ć другими источниками, за исключением подробного перечисления обычаев и мер наказания, которые были приняты в казачьем быту. 2
Для истории развития крестьянской войны в Поволжье огромное значение имеет так называемый «Карабановский столбец», напечатанный А. Поповым и целиком использованный в издании Центрархива.3 Он дает богатейший конкретный материал для понимания характера восстания в Тамбовско-Пензенском, Симбирско-Нижегородском и Казанском районах. В столбец вошли отписки кн. Ю. А. Долгорукова в приказ Казанского дворца, отписка туда же Тамбовского воеводы Я. Т. Хитрово и кн. Ю. Н. Барятинского.
Для изучения тактики и программы разинского движения эти отписки, несмотря на их классово-враждебный разницам характер, имеют крупнейшее значение. Вместе с столбцами Разряда Московского стола № 441 и Приказного стола № 423, напечатанными в издании Центрархива, они дают полную картину крестьянской революции в Поволжье; центры движения, развитие восстания, имена местных вождей и инициаторов крестьянской войны, описания сражений, переходов разинцев и крестьянских войск и пр. — все это представлено в этих документах с исключительной свежестью и полнотой. 4
Без использования и критического изучения этих источников не может обойтись ни один исследователь разинщины.
Это особенно важно подчеркнуть потому, что версия об измене С. Разина своим войскам, подхваченная буржуазной историографией, имеет своим источником отписку Казанского воеводы кн. FL С. Урусова в приказ Казанского дворца (ноябрь 1670 г.), помещенную в Карабановский столбец. В ней читаем «вор де Стенька стоял по сторону города у Казанских ворот, а в остроге все воровские люди в собранье, и из города де выехал околничей и щоевода И. Б. Милославской и, договорясь де с ним, что ему (Барятинскому) послать на воровской о.боз около города, а околни- чему и воеводе И. Б. Милославскому послать на выласку из города, и на тех посылках тех воров побито много, и ис шанец от города отбили, и как посылньге люди от города отошли и' он, Стенка из острогу к городу из-за валу приметывал приметы великие и зажигал, и он де в ночи посылал ** А. Орлов. Исторические и поэтические повести об Азове. Тексты. М. 1906» л ^
7"" Ат Рі0^д“ь'н• ЙСТбрия или повествование о Донских казаках! М7~ 1846, стрТ 9 — 10 и 58. ^
3 Материалы, изд. Поповым, сто. 61 —188; сб. «Крестьянство и националы», JNToJSfo 14, 34, 35, 39, 40, 41, 46, 47, 54, 56, 75, 76; 85, 105, 108, 109, 110, 117, 119, 188.
4 Сб. «Крестьянство и националы». Столбец № 441 Моек, стола, см. № 12, 32, 33, 33а, 36, 43, 44, 53, 60, 64, 65, 67, 73, 79, 80, 93. 94, 95, 96, 106, 107, 111, 116, 118, 120, 121, 122, 123, 124, 125, 126, 127, 128, 129, 130, 131, 132, 133, 134, 135, 142, 143, 144, 145, 177, 184, 185, 186, 187. Столбец № 423 приказный стол № 16, 17, 18, 38, 45, 58, 62. 63, 68, 69, 70. 71, 72, 74. 78, 81, 82, 83, 84, 86, 87, 88, 89, 90, 91, 92, 97, 98, 99, 100, 101, 102, 103, 104, 138, 139. Этими материалами еще до их опубликования пользовался автор этой статьи в своей работе «Разинщина», благодаря М. Н. Покровскому. С Карабановским столбцом № 26 имеет непосредственную связь столбец Разряда Московского стола, № 439.
55
полковника Андрея Чюбарова с полком и велел чинить окрики от Свияги реки, чтоб ему вору, измешать, и люди б вас в городу не собрались, и на нево де, вора Стенку, пришло такое страхованье, что он в память не при- шол и за пять часов до свету побежал в суды с одними донскими казаками, и астраханцов, и царицынцов, и саратовцов, и самарцов покинул у города и их обманул, а велел де им стоять у города и сказал им, будто он пошол на твоих в. г. ратных людей.. .»
Спрашивается, если Разин был действительно изменником по отношению к своим товарищам, то почему об этой измене не известно ничего по другим источникам, почему она не заклеймена в исторических песнях?
Ответ дают допросные речи стрельца Р. Никитина и Г. Трофимова от 31 октября 1670 г., которые показывают, что никакой измены и не было в помине.
Никитин рассказал, что бой на Свияге окончился неудачей для Разина, так как «кн. Юрья Никитичь (Барятинский) бутто поторопился, и учал от воров подаватца назад и навел тех воров на пехоту, и пехота де из пушак и из ружья воров побили много людей, а досталных учал сечь окол- ничей з государевыми ратными людьми, и с того де бою вор прибежал к Синбирску, а окольничей к. Юрья Никитичь всеми ратными людми вшол в Синбирск в воскресенье ввечеру, а в ночи вор учинил приступ з дровы ж, и на том приступе много воров побито, и в понедельник де по утру, взяв надежных своих людей с собою, он, вор, пошол на суды и отвалил суды от города на другую сторону, и хотел итти к Белому Яру, и из города де ратные люди вышли и воровских остаточных людей порубили...» Картина поражения здесь иная, чем в донесении царского воеводы, стремящегося набросить тень подозрения на С. Разина. Поражение на Свияге было вызвано ловким маневром Барятинского; это позволило ему соединиться с осажденным в Кремле воеводой Милославским.
Объединение царских сил требовало укрепления острога, где были сосредоточены силы разинцев, и обеспечение стругового флота, принадлежавшего разницам. Здесь С. Разина царские воеводы віяли опять-таки обманом: Трофимов рассказал: «К Стенке де Разину перекинулся переметчик из города и сказал, что хотят у него струги отбить, и вор де Стенка пометался в струги с лехкими людми, а достальные шли к стругам отводом, и государевы де ратные люди тех всех побили, а которые* метались в струги и те все от тяжелости потонули, и стругами и меж себя воры за суды кололись, потому что в суды наметалось их много».1 Этот пример проверки одного известия другим показывает, насколько осторожно должен подходить исследователь разинщины к выводам о характере, программе и тактике движения, когда он имеет дело с материалом, вышедшим из пук классовых врагов восставшего крестьянства.
Коробановскими списками пользовались исследователи разинщины по отдельным районам. В их работах мы находим также ссылки на ряд архивных документов, извлеченных ими большей частью из местных архивов. 2 С этой точки зрения эти статьи необходимо учитывать при обзоре источников истории разинского движения.
1 Сб. «Крестьянство и националы», № 74 и 75. стр. 110 —114; Соловьев, С. Разин и его сообщники в пределах нынешней Симбирской губ., Симбирск, 1908 (при- лож.).
2 С. И. Порфирьев. Разинщина в Казанском крае («Известия О. Арх., Истор. И Этногр. при Казанском университете», т. XXIX, вып. 5 — 6, К. 1916 г.). Он пользоваться столбцом № 439 Московского стола Разряда. А. Кабанов, Разницы в Нижегородск. крае (Сборник статей в честь М. К. Любавского. М. 1917 г.); И. И. Д у б а с о в, Очерки
Развитие разинщины в Заволжье и действия разинского отряда под. командой Илюшки Пономарева (Иванова) прекрасно отражены в столбце Кошкина, изданном А. А. Голубевым. Илюшка прибрал к себе «в Ветлу- ских волостях в разных поместьях и в вотчинах воров многих людей из разных поместий и вотчин и с теми ворами в Галицком уезде по Ветлуге и по Унже многое разоренье учинил и дворян и детей боярских и приказных, боярских слуг и крестьян побил.* 1 Движение отряда И. Пономарева к северу, по Ветлуге и Унже, очень беспокоило царское правительство. Правительственная переписка по этому поводу ясно отражает это беспокойное настроение московских приказов и воевод. «Роспись крестьян, сообщников И. Иванова, казненных и неказненных стрелецким полуголовою Каран- деевым», представляет собою замечательный исторический документ, наглядно рисующий переход крестьянства в каждом селе, в каждой деревне на сторону разинцев.
Сборник Центрархива сосредоточил в себе в этом отношении наиболее характерный материал. К нему необходимо добавить отдельные документы* рассеянные по редким изданиям, но интересные как переписка частных лиц, или материалы, дающие отражение разинщины во внутренних центральных, районах Московского государства.2
Для освещения движения С. Разина в районах Слободской Украины «украинных», «польских», рязанских и заокских городов основной материал дают столбцы Разряда по Белгородскому столу. Они должны составить второй том документов Центрархива по разинщине. До их появления в печати историк может пользоваться царскими грамотами, воеводскими отписками и распросными речами, напечатанными в середине XIX в. в сборниках Второва и Александрова-Дольника, Де-Пуле, а также в изданиях. Археографической комиссии.3
Большинство этих документов взято из переписки того же Разряда. Из актов Второва особенную ценность имеют грамоты царя Алексея Михайловича воронежскому воеводе Бухвостову, отписка последнего от июля 1670 г., где Говорится, что «де им, казакам, от ево, Стенкина воровства, хлебным запасом стала скудность большая», грамоты в Воронеж о заставах. Акты Де-Пуле дают материал по отражению разинщины в Орлов* ском крае. По истории восстания полковника И. Дуниковского в Остро¬
из истории Тамбовск. края, М. 1883, вып. 2 (статья «Казацко-крестьянское движение Разина в пределах Тамбовск. края», стр. 27 — 35). Автор пользовался воеводскими отписками, напечатанными им же в «Тамбовских губернских ведомостях», 1882, №№ 98, 100, 105, 110. Документы по разинщине помещены также в «Известиях Тамбовск. Арх*. Ком.», вып. 2 и 11; — П. В. Никольский, Отголоски бунта Разина в пределах нынешней Воронежской губ. Вор. 1915. — Соловьев, С. Разин и его сообщники в пределах нынешней Симбирской губ. Симбирск, 1908 (автор пользовался копиями с нескольких документов из б. Московского Архива министерства юстиции).
1 А. А. Голубев, К истории бунта Стеньки Разина в Заволжья («Чтения О. И. Д. Р.», 1894, кн. 3).
2 Таковы три письма Московского стряпчего Акинфия Горяйнова к своему брату Савватию, настоятелю Толгского монастыря, в 1671 г. («Ярославские губернские ведомости», 1872, № 38, часть неофициальная, сообщил А. Лебедев), явочная челобитная братии Богоявленского Островского монастыря на нападения крестьян марта 1671 г.) (А. А. Титов, Рукописи славянские и русские, принадл. И. Вахрамееву, вып. 4, Сергиев Посад, 1897, стр. 16 — 1Д перепечатано в сб. Центрархива, стр. 232 — 233); Грамоты 1672 г. о Разине, сообщил И. Добрынин («Владимирские губернские ведомости», 1876, № 22, часть неофициальная, челобитная шуян июля 1671 г., повидимому связанная с боязнью распространения разинщины (старинные акты, служащие преимущественно описанию Шуи, М. 1853, стр. 213).
л Ссылки на архивные источники и некоторые выдержки см. в работе Эйхгорна.
сношениях малороссийского духовенства с московским правительством». («Чтения И. Д. Р.», 1899, кн. I, стр. 806 и др.). ,
57
горске имеется материал в т. VI Дополнений к Актам историческим. 1 В «Материалах» Попова также имеется ряд документов, освещающих восстание в южных и центральных районах Московского государства. Особенно любопытно дело по извету стрельца Поцалова на боярского голову Боева, обвиняемого в намерении передаться С. Разину. Вместе с другими столбцами Приказного стола Разряда это дело иллюстрирует общенациональный характер разинщины, повсеместность революционного брожения. 2 Может быть в некоторой связи с разинщиной должно рассматривать отказ крестьян Соломенской волости работать на тульских и каширских заводах И. Марселиса. Инициатор этого движения Василий Кобель говорил заводским плотникам: «Что де вы рубите? Государь нас пожаловал прочь от заводов, а иноземцам здеся не быть. А хоромы рубите, пожар придет, все-де глатко згорить».3 Все эти моменты тем более важны, что в буржуазной историографии преимущественно освещался вопрос о взятии Разиным Астрахани, его действиях на Дону, Волге, Каспийском море. Это совершенно понятно, так как, делая упор Hą изучение этих событий, можно было особенно удобно доказывать не крестьянский, а местный ограниченный казацкий характер движения.
Первостепенное значение в группе источников, освещающих разинщину в низовьях Волги, имеет «Дело о бунте Разина и его сообщников», взятое из архива Астраханского Успенского собора и Астраханского губернского правления.4 Повидимому это дело было собрано кн. Я. Н. Одоевским, производившим розыск и расправу после взятия Астрахани царскими войсками. Особенно ценны как исторический источник показания самих ра- зинцев. Несмотря на то, что эти показания являлись быть может результатом жесточайших пыток, многие из них дышат революционным сознанием правоты своего дела. Особенно важно показание Федьки Шелудяка, вождя похода на Симбирск, организованного астраханской беднотой, бурлаками, работными людьми и казачьей голытьбой. На основе их показаний можно выявить причины и характер так называемой «второй» революции в Астрахани. Для первого периода истории крестьянской войны много интересных данных дает выписка из дела Приказа Казанского дворца с статейной росписью донесений разных лиц астраханскому воеводе кн. Ив. Прозоровскому в 1669 г. Именно здесь мы встречаем первые известия о начале движения на Дону и на Волге.5 Несколько новых добавлений к этому материалу дала публикация Б. Д. Грекова. Для начала разинщины интересно дело о нападении Разина на партию ссыльных по пути их из Казани в Астрахань. Присоединение ссыльных к разницам дает возможность судить о социальном содержании выступления уже при самом его начале. Список ссыльных, состоявших в большинстве из беглых стрельцов,
1 Воронежские Акты. Древние грамоты и другие письменные памятники, касающиеся Воронежской губ. и Черного Азова, собраны и изданы Н. Второвым и К. Александровым-Дольником, Воронеж, 1851, чч. 1—3, особ. ч. 1, стр. 29, 68 — 69, ч. 2, стр. 151 — 2; 4.3, стр. 129—130, 147 — 148, 150—154, 176—177. Де-Пуле, Орловские акты; Дополнения к Актам Историческим, т. VI, № 12, стр. 59 — 62.
2 Материал для истории возмущения Ст. Разина; М. 1857, отдел I. Архивный материал, нахЬдящийся в Московском Древлехранилище, частично описан и в значительной части опубликован. О разинских делах см. описание документов и бумаг М* А.
М. Ю. кн. 11, 12, 13, 15, 16, 17, 18, 19.
л Крепостная мануфактура в России, ч. I, изд. Академии наук, Л. 1930, стр. 331 —- 345. ч
* Акты исторические, т. IV, Спб., 1842, стр. 374 — 435.
5 Дополнения к Актам историческим, т. Vi, Спб. 1857, стр. 4 — 30. См. также Материалы Попова, разд. II, Выписка из; дела о Разине, сообщенная из приказа Казанского дворца в Посольский приказ.
(представляет интересный документ, при посредстве которого можно установить генетическую связь разинщины с более ранними городскими движениями 50 — 60 гг. XVII в. Другие документы, сообщенные Б. Д. Грековым, относятся к числу допросов разинцев и лиц, заподозренных в симпатии к ним; они любопытны рядом деталей (например о «распопе Тимошке», о «есауле Алешке Рте», о «жене атамана Васьки Уса» и пр.).1
Астраханские события освещены также в сочинении сына боярского Петра Золотарева, принадлежавшего к числу детей боярских митрополита Иосифа. Свое сочинение он написал по приказу боярина и воеводы И. М. Салтыкова в июне 1679 г. Это политический памфлет, преследовавший цели канонизации и возвеличения убитого митрополита Иосифа и всяческого оплевания и поношения разинцев. Рукописью Золотарева пользовался автор сочинения «О бунте и злодействах Стеньки Разина и его единомышленников в Астрахани», написанного в Оренбурге в октябре 1773 г.2 Особой исторической ценности рукопись Золотарева не имеет, но наряду с другими источниками, в частности вместе со «сказанием о граде Астрахани», близки к нему по духу и отчасти по тексту, мимо него не может пройти историк-специалист.3 <
Особую группу источников представляют прокламации революционной армии. Они сохранились в копиях в правительственной переписке. Две прокламации помещены в столбце Белгородского стола Разряда № 687.
Из них одгіа является грамотой, посланной в октябре 1670 г. в Харьков атаманом Леско Черкашениным. Она приглашает мещан и войско присоединиться к разницам, «стать с нами, великим войском Донским, заедино за дом пресвятые Богородицы и за ево в. г., и за всю чернь, потому, чтоб нам всем от них, изменников бояр, в конец не погибнуть». Другая прокла-/ мация обращена ко «всей черни» от Степана Тимофеевича Разина. Дата отсутствует. Грамота очень короткая, но выразительная. Она является важнейшим документом по истории разинщины, так как ясно ставит задачу «заодно изменников выводить и мирских кровопийцов выводить» призывая «итить к нам в совет, и кобалная и опалная шли бы в пок (полк) к моим казакам». Четыре остальных прокламации помещены в столбце № 441 Московского стола. Из них две обращены к стрельцам и казакам в Чел- навский острог (одна в ноябре 1670 г., другая без даты) от имени местных атаманов, с призывом присоединиться к разницам. Третья грамота представляет собой письмо атамана Ильи Иванова (Пономарева) к своим товарищам, оставшимся управлять Космодемьяновьгм, от 26 октября 1670 г. Оно прекрасно передает настроение разинцев, поднимавших знамя восстания на Ветлуге, в условиях близости превосходящих военных сил царских воевод. Четвертая грамота является памятью Степана Тимофеевича к русским, татарам, чувашам и мордве Цивильского уезда. Она призывает не ходить в осаду в Цивильск, а также убеждать не трогать дворян и детей боярских, которые захотят перейти на сторону разинцев. 4
1 Новые материалы о движении Стеньки Разина, сообщил Б. Д. Греков. «Летопись
занятий постоянной историко-археографической Комиссии», 1926, 1 (34). Л. 1927,
стр. 203 — 238, особ. №№ 1, 4, 3, 6, 7, 8, 9, 10, 11.
2 Рукопись Петра Золотарева (Астраханский сборник, изд. Обществом исследователей Астраханского края, Астрахань 1896, в. 1, стр. 145 —166). Тоже напечатано было в газете «Волга», 1864, № 28, 30, 34, 40. См. также: Аскоченский, Исторические этюды («Астраханский справочный листок», 1868, № 34), О рукописи — Древлехранилище Центрархива, портфель Миллера, № 152.
л См., также Древняя Российская Вивлиофика, изд. Н. Новиковым, М. 1791 г., ч. XVIII.
^ 4 Сб. .Крестьянство и националы». №№ 182, 183, 184, 185, 186, 187, стр. 309 —
59
Крупнейшее значение имеет также письмо С. Разина к казанским та 1 тарам. Оно дает ключ к пониманию роли отдельных народностей в разин - щине. Письмо сохранилось в следственном деле о татарине Асине Айбу- латове, сыне Карачурине, земля которого б«яла отнята и передана стрелецкому голове Вешнякову. Из письма видно, что Асин являлся уполномоченным Разина.1 Письмо начинается так: «От великого войска, от Степана Тимофеевича буди вам ведома — Казанским посадцким бусурманом и абызам начальным, которые мечеть держат, бусурманским веродержцам, и которые над бедными сиротами и над* вдовами милосердствуют, — Ик- шею мунле да Мамаю мунле да Ханышу мурзе де Москову-мурзе и всем обызом и всем слобоцким и уездным бусурманом От Степана Тимофеевича в сем свете и в будущем челобитье...»
Основное в письме — призыв соединиться: «Слово наше то: для бога и пророка и для государя и для войска быть вам заодно; а буде заодно не будете, — вам бы не пенять после. Бог тому свидетель — ничево вам худова не будет и мы за вас радеем». .Вместе с другими материалами, изданными Поповым и Центрархивом, это письмо должно быть для истории развития революционного движения в массах угнетенного крестьянства колоний Московского государства XVII в.-—одним из главных источников. 2
II
Особую группу источников составляют летописные сказания и предания о разинщине. Представляя собой литературные произведения с ярко выраженной контрреволюционной тенденцией, они стремятся изобразить разинцев подлинными разбойниками.
Особенно ярко эта тенденция просвечивает в «сказании о граде Астрахани». По сравнению с теми данными, которые дает нам воеводская переписка, сказание страдает многими неточностями и искажениями. Например говорится, что в Персии с Разиным бился сам «Кизилбашский хан» и пр. Зато в сказании рассказывается о массе чудес и знамений, которые якобы происходили в Астрахани накануне ее взятия Разиным, и расцениваются автором сказаний как признаки гнева божия. 4 января произошло землетрясение, 27 января — в Конной слободе, в церкви Рождества Богорд/ дицы был слышен «шум велик, яко зык колокольный». 27 апреля повторился «шум велик» в церкви Воздвижения; в июне опять произошло землетрясение, еще более сильное; 13 июля в Кремле в Пречистенских воротах стрельцы видели якобы за 3 часа до рассвета искры, посыпавшиеся с неба на Астрахань... Этот перечень чудес показывает, в какой среде составлялось сказание. Повидимому, Троицкий монастырь был тем центром, откуда расходилась поповская агитация. Но «Сказание о граде Астрахани» содержит в себе не только этот сомнительный пророческий материал, но и ряд подробностей, сохранивших необычайную свежесть настроения и ярко рисующих тогдашнюю обстановку (агенты Разина, подробности взятия города и пр.). Любопытна детская игра, появившаяся в подражание борьбы
1 Письмо Стеньки Разина к казанским татарам, сообщил А. Соколов («Известия Общ. Арх., Ист. и Этногр. при Казанском университете», т. VIII, в. 3, стр. 44 — 45); напечатано также в сб. «Крестьянство и националы», № 162, стр. 2t56 — 258; см. также «Русский архив», 1915, № 11 —12.
2 См. также некоторые документы в сб. М. Семевского, «Исторические, и юридические акты XVII — XVIII вв.». («Чтен. О. И. Д. Р.». 1869, кн. 4) и статью А. Г. Губайдуллина «Несколько слов об участии татар в народных движениях XVII в.».
60
взрослых: «собирающе круги, и кто у них не послушает, биют палками и вешают за ноги, единого же повесиша за шею и тот умер». Или еще подробность: жены казаков не дают прохода женам дворян, стряпчих, стрелецких сотников. Это сказанье дает богатый материал также для выяснения причин второго восстания в Астрахани 3 августа и заканчивается описанием взятия города войскам И. Б. Милославского.
Аналогичный характер носит сказание о Тихвинской иконе божьей матери. В этом сказании описывается, как разинские казаки и чуваши осадили г. Цивильск в октябре 1670 г. 17 октября согласно сказанию было чудесное знамение одной вдовице: к ней явилась богоматерь и возвестила о предстоящем освобождении города от «воров», а также о том, что здесь создастся монастырь в память этого избавления. Когда казаки пошли на приступ, то «ослепоша и начаша друг друга сещи», осажденные же отворили ворота, сделали вылазку и прогнали «воров» за 3 поприща. Это сказание конечно написано было значительно позднее разинщины. Оно представляет собой типичную legende d’origine местного Тихвинского Богородицкого монастыря, основанного в 1671 —1675 гг. Вместе с иконой, надписанной только в 1675 г., оно должно было служить средством привлечения в монастырь богатых богомольцев из местного дворянства и купечества. 1 В действительности город был очищен от осады его разинскими войсками воеводой кн. Д. А. Барятинским, который так сообщает об этом в своей отписке в приказ Казанского дворца: «Да октября-ж м., в 23 день в Цивилском уезде у верховья речки Шобачу в Корчковском лесу, от Ци- вилска за семь верст, приходили ко мне, х. т., на обоз ис под Цивилска воровские русские люди и чюваши и черемиса, за десять тысяч человек, и на том лесу засели дорогу, чтоб меня, х. т., с твоими, в. г., ратными людьми к Цивилску для выручки не пропустить, а под Цивилском у ним оставлено было воровских людей с пять тысяч ч., и с теми воровскими людьми на том лесу у меня, х. т., был бой з другова часу дни до осмова часу, и на том бою многих воровских людей побили,. а досталные разбежались по лесу. И того же г., числа с твоими, в. г., ратными людми пришол я, х. т., под Цивилск, и которые воровские люди под Цивилском стояли, и те воровские люди, видячи твоих, в. г., ратных людей, все побежали, и я, х. т., за теми воровскими людми послал твоих, в. г., ратных людей, и те твои, в г., ратньте люди тех воровских людей дошли и.. . тех воровских людей многих побили и город Цивилск выручили».2 Таким образом историческая ^достоверность сказания равна нулю. Это однако не значит, что нужно его 'совсем сбросить со счетов. Как гамятник агитационной религиозной публицистики XVII в., сказание о Тихвинской иконе может быть использовано для выяснения того, какими орудиями действовали представители господствующего класса для укрепления своего господства.
Значительно интереснее «Сказание о нашествии на обитель преподобного отца нашего Макария Желтоводского. ..» О вариантах сказания есть статья Кабанова.3 О стиле сказания может дать понятие та характеристика, которую оно дает С. Разину: «Воста вор и богоотступник донской казак
1 Бычков, Описание рукописей И. Публичной Библиотеки, сто. 22 — 23; Порфир ь е в, Разинщина в Казанском крае «Изв. О. А. И. Э.», т. ХХІХ, вып. 5 — 6, Казань 1916, стр. 314 — 318). «Россия», под ред. В. П. Семенова, т. VI, Спб. 1901, стр. 305.
2 Сб. «Крестьянство и националы», стр. 176.
а А. Кабанов, Две версии осады Макарьевского Желтоводского монастыря разницами в октябре 1670 г. («Действия Нижегородской Уч. Арх. Комиссии», т. XVII, в. III).
61
Стенка Разин, и возвелича пяту противу церкви и венценосцу^ воздвиже скверные си руце на благочестивая, и отверзе проклятые свои уста хулами на господа нашего И. X. и всческими словесы нелепыми». К счастью сказание содержит в себе не только риторические возгласы возмущения автора, несомненно выходца из того же монастыря. Достоинством сказания является его насыщенность фактами и подробностями, указывающими, что автор близко стоял к событиям (разницы по время приступа кричали «Нечай»: «ужасно вопиюще излиха, и казаками именующеся вместо Нечая поминаю- ще»; трупы своих убитых разинцы собрали в воловий двор и в три избы и сожгли). Автор впрочем приводит зачастую факты, являющиеся вымыслом его самого или той монастырской среды, откуда он вышел. На эту долю надо отнести все его сообщения о чудесной помощи чудотворца Макария. Как известно, помощь эта не оказалась очень действенной, так как монастырь был взят разницами. Для объяснения этого противоречия автор сказания привлек такой факт, как гордость монахов, которые, отбив первый приступ, якобы «приложиша друг друга укоряти и уничтожати, всяк себе славу при- писуя». В действительности дело обстояло иначе: защищавшие монастырь бобыли и крестьяне, после того как им было отказано монастырем в уплате жалования, разбежались в разные стороны и оставили монастырь на произвол судьбы. О симпатиях автора сказания особенно распространяться не приходится. Приход царского воеводы кн. Щербатова для него — «луч светлый». Тем не менее по обилию бытовых подробностей сказание представляет очень ценный источник.1
Известия о движении С. Разина помещались также и в хронографах, составлявшихся в конце XVII — начале XVIII вв. Крупный интерес представляет хронограф начала XVIII в., сообщенный К. И. Авериным. Статьи в этом хронографе заканчиваются событием 1682 г. О разинщине хронограф Аверина сообщает некоторые подробности, которые неизвестны по другим источникам. Именно, в нем говорится, что московское правительство не прочь было увидеть первоначально в лице Разина нового Ермака. Когда Разин возвращался с похода по Каспийскому морю, то он возвестил — по сведениям хронографа — следующее: «он имеет при себе великие богатства и сокровища персидские, всякие драгие вещи, которые он везет к его царскому величеству. . да к тому-ж обещевает не только взятые им в Каспийском море острова в подданство к России привесть, но другие многие победы тамо обещевает». Царь дивился, приказал вину ему простить, а Астраханскому воеводе принять его и «отправить в Москву для прямого известия о тех островах». Разина в Астрахани обижает воевода, который отнимает у него шубу, намекая, что в Москве он может ему, Разину, «добро и зло устроити». Тот с негодованием отдает ему шубу, прибавляя: «возьми, брат, шубу, только-б не было в ней шуму». В этом предании на первый взгляд много наивного и мало достоверного. Но другие источники косвенно подтверждают, что в Разине действительно надеялись увидеть второго Ермака, направив тем самым антикрепостническое движение в интересах московской колониальной политики. Интересен отрывок из хронографа еще и в том отношении, Что в нем даются сведения о географическом распространении разинщины: «Города все низовые по реке Волге по самую Рязань и с уездами под свою власть прия, и намерен иттить к Москве». Социально классовый характер движения хронограф оценивал так: «Искоренить всякое чиноначалие и власть, и учинить то, чтоб всякий всякому был равен». Хронограф подчеркивает также социальный состав движения: «Роботные всякие
1 А. Попов, Айатериалбі, стр. 262 — 268.
62
люди бурлаки». По другим вопросам, представляющим интерес при изучении: разинщины, хронограф не дает сколько-нибудь значительного материала.
Другой хронограф, сообщающий сведения о разинщине, как можно предположить, относится к концу XVII в. Из сличения текста хронографа и царских грамот видно, что составитель пользовался официальными грамотами о восстании, а также повидимому «Сказанием о граде Астрахани». Появление Разина для него — проявление «сатанинской прелести», поднявшей «брата на брата». Это все очень характерно для составителя.
Автор рассказа очень внимательно перечисляет фамилии воевод, боровшихся с разницами или пострадавших от них. Географическую распространенность разинщины он рисует правильно: «А черта вся и во (всех городах низовья вся горная строна Татаре, Мордва и Чуваши и до Нижнего Новгорода, по его воровским прелестным письмам к воровству его уклонилися и все изменили». Восстание крестьянства автор склонен объяснить агитацией и насилием со стороны разинских казаков: «А на бояр воры все чернь травили, а сами стравя уходили, и собирали людей своих волею, а иных и страхом на бой загонивали, и мало на всю зиму 179 г. мятеж был».2 Эта теория «натравливания», которую в ХІХ-ХХ вв. развивала буржуазная (♦историография, конечно не имеет ничего общего с исторической действительностью. Для нас вопрос стоит в плоскости выяснения инициативности самой массы и степени руководства ею разницами.
Очень краткое известие о Разине находим в украинской «Летописи Самовидца», где под 1667 г. читаем: «Неякийсь Стенка Разин з Дону поднялся с казаками своевольными и пойшел на Хвалинское море и там прибрал много своеволе и по городам воевод мордовал, а людей посполитых себе приповорогал, аж и Астрахань узял. На которого по килка крот посилали и нечого ону робити не могли, же стрельцы до него на тую своевольню приставали, который пред килко лет тое робил, поколя оного зрадою узято, як уже повернул у Дону,, и на Москве оного чтвертовано».3 Нового это известие ничего не дает, но как краткая характеристика разинщины, сделанная некоторое время спустя после событий, она любопытна. 3 нем подчеркивается, что Разин был захвачен вследствие измены (зрадою).
Краткие сообщения о действиях разинцев в Нижегородском крае встречаются в так называемом Нижегородском летописце.4 Они также подтверждают выдающуюся роль в развертывании крестьянской революции, которую сыграли крестьянство и ремесленная беднота с. Лыскова и Мурашкина. 5 После неудачи восстания в Нижегородском крае стали сильно (Лети раскол и сектантство; летописец отмечает, что многие крестьяне «пожига- лись».
* О Степане Разине («Москвитянин», 1841, ч. IV. М.).
2 Известие о бунте и о злодействиях Донского казака Ст. Разина, взятое из Росинского Хронографа того же времени («Ежемесячные сочинения Академии наук», 1763, ноябрь, стр. 409 — 425).
і* 8 Летопись Самовидца, изд. Киевской врем. Комиссией для разбора древних актов. Киев, 1878.
^ * А. С. Г а ц и с к и й. Нижегородский летописец. Н-Н. 1886, стр. 7'1 —75.
л ’* О Лыскове и Мурашкине см.: Мельников, Лысково («Иллюстрация», 1861, g 198,^ 199, 200). Федоров, Село Б. Мурашкино. М. 1891. И. Забелин, большой боярин («Вестник Европы», 1871, № 1). А. Заозерский, Царь Алексей ^Ихайлович в своем хозяйстве, 1917. Акты Московского Государства, т. III. Спб. 1901, 2 446; Р. И. Б., т. XXI. Дела Тайного приказа, кн. I. Сб. «Крестьянство и националы», стр. 359 — 360.
III
Сказания иностранцев о разинском движении представляют исторический источник очень крупного значения. Авторы этих сказаний — люди бывалые, стоявшие по своему уровню развития значительно выше московских служилых людей, подметили в разинщине ряд черт, незамеченных русскими современниками. Сказания иностранцев дают многое для понимания классовой природы движения Разина и его международного значения.
Среди них первое место занимает по полноте передачи событий, свежести и точности «Известие, касающееся подробностей бунта, недавно поднятого в Московии Стенькою Разиным».
Это «Известие» появилось в Англии в 1672 г. и было отпечатано в типографии Фомы Ньюкомба.
Автор его — аноним, закончивший свое повестование 13/23 сентября 1671 г. в Архангельске, на палубе корабля «Царица Эсфирь».1 Повиди- мому автор «Известия» пользовался во многих случаях официальными актами в виде правительственных сообщений о Разине. Автор охотно повторяет в своем «Известии» обвинения, выдвинутые московским правительством. Так например, следуя правительственному источнику, он рассказывает, как возвращаясь на Дон С. Разин «начал свои бесчинства по отношению к церкви, разгоняя множество священников, препятствуя богослужению и вмешиваясь в церковные дела».
В этой связи он говорит о приказе Разина венчаться с пляской вокруг дерева. Эти сообщения анонима целиком заимствованы из царских агитационных листовок, оглашавшихся в церквах и на базарах; позднее они послужили для историков буржуазных школ основанием для утверждения о том, что Разин был атеистом.
Очень ценны указания анонима на то, что движение широко распространилось. Он пишет: «Число бунтовщиков возросло до 200 тыс. ч. и часть черемисских и все русские простолюдины этих местностей, принадлежащие московским знатным господам, восстали против воевод, убивая и вешая их». Также крайне важно его указание на восстание в 12 милях от Москвы, неупоминающееся в русских источниках. Трудно сказать, насколько достоверно его сообщение о том, что псевдо-царевичем был один из пятигорских князей, взятый в плен Разиным на Кавказе. Аноним подчеркивает особую революционную роль жителей Мурашкина и Лыскова в развитии крестьян- CKoifc войны и очень подробно рисует картину подавления восстания. Несомненно, что из сочинения этого анонима многое почерпнули для своих известий о разинщине и Стрюйс, и автор известия о посольстве В. фон- Кленка.
Гораздо менее ценны сведения Стрюйса, голландца, из числа людей экипажа корабля «Орел», стоявшего на якоре в Астрахани.2
1 A Relation, concerning the particulars of the rebellion laseby raised in Moscovy by Stenko Rasin; its Rise, Progress and Stop; sogetber with the monuer of baking that Rebel, the uontence of Death passed upon hom anb tbe Execution of the same Ribe^sberl by Autbvuby. In the Savoy Printed by The Newcomb, 1672. Французский перевод: Relation de particularity de la redeillon de Stenko Rasin contrę le grand-due de Moscovie. La naissance, le progres ec la fin de cette rebellion; avec la moniere dont fut pris a Rebelie, sa sentence de Moit en son Execution. Traduit de Г anglais par C. Desmares. P. 1672. Русский перевод с. английского оригинала напечатан А. Станкевичем в «Чтениях О. И. Д. Р.», 1895, кн. 3.
2 Его работа «Sehr schwere widerwertige und denckwiirdige Reysen durcb Italien, Grie- chenland, Moscau, Tartarey, Meden, Persien, Turkey, Ost-Indien, \apon und unterschiedliche andere Lander» появилась в Амстердаме в 1678 г. Французский перевод книги Стрюйса «Les voyager de Gean Struys en Moscovie, en Tartarie, en Persie» etc. издан в Амстердаме
64
Для описания пути по Волге Стрюйс несомненно использовал работу Олеария. В Астрахани, по его словам, он оказался в сентябре 1669 г. Любопытны его сообщения про Астрахань, ее экономическое и политическое значение. Для уровня его интересов характерны его рассуждения о недостатке и дороговизне водки в Астрахани по сравнению с Нижним Новгородом. Стрюйс выдвинул и развил легенду о том, что С. Разин мстил царскому правительству за своего брата, якобы повешенного за нарушение дисциплины во время похода 1665 г. в Малороссии. Известие это склонны принимать на веру и другие иностранцы. Более заслуживают доверия сообщения Стрюйса о действиях разинцев под Астраханью, где он выступает в качестве очевидца, передавая ряд любопытных подробностей о популярности Разина, о его прозвище «батько», о торговле казаков и пр. Стрюйс же рассказывает и о персидской княжне, причем весь рассказ его носит в этом случае характер литературной обработки в духе английских трагедий XVII в. Несмотря на классовую враждебность движению, Стрюйс не смог отрицать его огромный социальный смысл, признавая, что «большая часть простого народа и солдат» в Астрахани шли за Разиным и что со всех сторон к нему шли восставшие холопы и крестьяне. Весьма важно свидетельство этого классового врага о том, что С. Разин «щадил всегда воинов и приносил в жертву только дворян, казавшихся ему подозрительными» и что он установил демократический строй в своей армии.
1 В приложении Стрюйс напечатал два письма. Одно из них представляет собой копию с письма Давида Бутлера, написанного в Испании 6 марта 1671 г., другое — анонимное. Оба они дышат ненавистью по отношению к разницам. Аноним, писавший письмо на корабле «Орел» 24 сентября 1669 г., так характеризует С. Разина: «Человек этот жесток и груб, в особенности в пьяном виде: тогда величайшее удовольствие находит он в мучении своих подчиненных, которым приказывает связывать руки над головою, наполняет желудок песком и затем бросает их в воду. Ему 40 лет. До сих пор он производил одни жестокости, заставляя ненавидеть себя...» Эта оценка Разина, с которой расходятся даже такие источники, как воеводские отписки, наглядно показывает, какой классово-враждебный характер носят по отношению к разницам эти письма, послужившие излюбленным источником буржуазной историографии. Единственно ценным в приводимом письме является сообщение о возрасте С. Разина. Если это точно, то С. Разин родился в 1629 г.
Третьим источником является книга о посольстве К. фон-Кленка в Москву, изданная на голландском языке в 1677 г. в Амстердаме.* 1 Автором этого сочинения, по справедливому мнению Ловягина, был Койэтдэр, секретарь нидерландского посольства, знакомый со Стрюйсом и несомненно многое от него позаимствовавший. Стрюйс также участвовал в этом посольстве в качестве простого пушкаря и конюха'. Кроме того Койэтдэр имел сношения со своим братом, постоянно жившим в Москве и имевшим здесь свой завод. В рассказах его важно то значение, которое он придает размаху крестьянского движения.
Характеристика, которую он дает С. Разину, показывает, что он был дальновиднее Стрюйса: «Злобный против вельмож, с которыми он обходился жестоко, он очень любовно относился к простым солдатам: он называл их братьями и детьми, и это доставляло ему такую любовь с их сто-
в 1681 г. На русский язык главы, относящиеся к России, переведены П. О. Юрченко в «Русском архиве», 1880, кн. I.
1 Русский перевод издан Археографической комиссией: «Посольство Кунрада фон- Кленке к царям Алексею Михайловичу и Федору Алексеевичу». Спб. 1900.
5 Проблемы источниковедения.
65
без сомнения сделался бы и остался бы заме-
роны, что будь ему удача, он
нательным государем». о
Довольно подробно рассказывает Коиэтдэр о казни С. Разина. Uh передает известие о том, что брат С. Разина на эшафоте закричал «ужасное слово»: «тогда его казнь была отсрочена, его еще около 6 лет при тяжелых пытках держали в темнице и наконец обезглавили». Как известно, Фрол Разин на допросе сознался в зарытии им клада, надеясь очевидно таким образом освободиться.
Не расходясь в передаче фактических данных с английским анонимом и со Стрюйсом, Койэтдэр однако значительно глубже подходил к оценке движения, признавая его огромное значение и роль С. Разина, «заставившего трепетать всю Московию». * *
В этом отношении его сочинение имеет много сходных черт с работой Конрада Шурцфлейша, изданной в Виттенберге в 1683 г. на латинском языке.1
Шурцфлейш дает очень мало конкретно исторического материала, зато у него много рассуждений. Некоторые из них не лишены интереса, в частности его замечание о том, что вся Европа находилась в неизвестности во время разинского восстания, не зная, каков будет его исход. Работа Шурцфлейша необходима для исследователя,', выясняющего международное значение разинщины.
Отдельные замечания о Разине мы читаем также Ъ сочинении Якова Рейтенфельса, изданном в Падуе в 1680 г. 2 Он описывает казнь С. Разина как очевидец, и его описание имеет несомненную достоверность. Это описание казни — самое подробное из всех сохранившихся и прекрасно передает и страх царского правительства пред возможностью волнений даже в самой Москве, и огромную симпатию угнетенных масс к С. Разину.
«Этого изменника ввезли в город прикованным цепями к виселице на возвышении, точно на триумфальной колеснице, так, чтобы все его видели. За колесницей следовали беспорядочной толпой солдаты и пленники, улицы были заполнены невероятным количеством зрителей, которых отовсюду привлекало из домов, одних — необыкновенное зрелище или негодование, а многих даже и сожаление.
В темнице его били кнутом, жгли огнем, капали ледяную воду на голову и подвергали еще многим другим утонченным пыткам. Тело его было уже все изъязвлено, так что удары кнута падали на обнаженные кости, а он, все-таки, так пренебрегал ими, что не только не кричал, но даже не стонал и упрекал брата, разделявшего с ним страдания и менее выносливого, в малодушии и изнеженности...
А Стенька, выслушав сперва длинный перечень своих преступлений н смертный приговор, во всеуслышанье объявленный судьею, перекрестился, лег на смертную плаху, и последовательно был лишен правой и левой рук н ног и наконец головы. .. А чтобы предупредить волнения, которых царь опасался со стороны уцелевших случайно заговорщиков, площадь, на которой преступник понес свое наказание, была по приказанию царя окружена тройным рядом преданнейших солдат, и только иностранцы допускались в средину огороженного места, а на перекрестках по всему городу стояли отряды войск...» (стр. 119).
1 Siephanus Rasin donicus Cosacus perdiiel’is publicate disquisitioni exhibitus praeside Conrado Samuel] Schurzfleisch rerpondeute Iohanno Justo Marb'o. Wittenberg 1683. Попов знал єщї издание 1 74 г.
2 Сказания светлейшему герцогу тосканскому Козьме Третьему о Москвин. Перевод А. Станкевича в «Чтен. О. И. Д. Р.». за 1905 г. и отдельно.
^6
Из других известий Рейтенфелъса несомненно к разинщине относится сообщение о пышном военном смотре, который в течение восьми дней про* водил царь Алексей Михайлович в окрестностях Москвы в 1670 г. На смотре, по данным Рейтенфельса, участвовало 60 тыс. дворян. Несомненно, что этим смотром царское правительство хотело доказать западно-европейским державам свою устойчивость в стране, одновременно мобилизуя все силы господствующего класса на борьбу с восставшим крестьянством.
Из других известий иностранцев стоит особняком рассказ знаменитого французского путешественника Шардена о казачьих набегах в Персии в- 1668 — 1669 гг.1
В нем он не упоминает имени С. Разина, но почти несомненно, что казаки его рассказа — это разинский отряд, действовавший по берегам Каспийского моря.
Особый разряд источников для изучения разинского движения представляют исторические песни, в которых упоминается имя С. Разина, Историки — за исключением Костомарова — почти не обращали внимания на этот источник. Песнями о Разине занимались почти исключительно исследователи фольклора, подходившие к ним с точки зрения выявления формальных элементов и тематики песен. В отношении оценки самого движения они понятно находились всецело в плену у буржуазной историографии. Достаточно привести оценку разинцев, которую мы встречаем в работе, появившейся в 1928 г., чтобы наглядно видеть степень этого влияния историков на литературоведов той же буржуазной школы. «Царев.кабак», куда заходит атаман, вместо того чтобы итти «во казачий круг» — тоже отражение действительности. Вино являлось необходимым условием для счастья разинцев, их удачи, покойного отн<зшения к своей дальнейшей, судьбе. 2
Это утверждение — трафаретное повторение клеветнических обвинений,, которые сыпались по адресу революционной армии со стороны ее классовых: врагов как современников, так и последующих историков из крепостнического и буржуазного лагерей. Литературоведы рассматривали разинцев как: разбойников, поэтому и песни о С. Разине относились ими к типу разбойничьих песен.3
А между тем сами песни дают недвусмысленный ответ на клевету господствующего класса, передавая в символической форме напряженную борьбу угнетенной крестьянской массы против крепостнического режима..
Просматривая те определения, которые дает разинцам народная песня,.
1 «Le Couronnement de Soleiman ИГ roi de Perse,’et ce qui s’est passe de plus memorable- Jsns les deux premieres annees der son regne», являющиеся частью «Voyages du chevalier Chardin en Perse, Par's» 1871, id. Langles, t. X p. 112—140. Очень полно использовал сведения Шардена Н. И. Костомаоов. На русск. языке перевод Шардена издавался приложением к журналу «Кавказский вестник» за 1900 г., Тифлис, в переводе Д. П. Носовича. и 2А. Н. Лозанова. Народные песни о Степане Разине, 1928. Нижне-Волжское Научное общество краеведения, стр. 55.
1 3 Аристов. Об историчском значении русских разбойничьих песен, Воронеж,
'«75. С. Кале, Русские исторические песни XVII в., 1897 г. В. Ф. Миллер, Ка- 3аЦкие эпические песни XVI — XVII вв. («Ж. М. Н. П.» 1914, № 5—6) перепечатаны в его' же «Очерках русской народной словесности», т. III, Гиз М-Л, 1924.
Яковлев, Народное песнотворчество об атамане Степане Разине, Л. 1924. Н. П и- с к а н о в. Социально-политические судьбы песен о С. Разине («Художественный фолъ- *лор», М. 1926). А. Н. Лозанова. Народные песни с Степане Разине, 1928.
67
мы видим, что социальный их состав не был секретом для слагателей песен. -Разинцы зовутся «голытьбой, голью казацкой, удалыми людьми, бедными «людьми, незнамушками, бурлаченьками, низовыми беспаспортными, бурлаками, все молодчиками заволжскими». Разинец «на бояр-то на господ челом не бьет». Он не царский подданный, не боярский холоп.
Только два раза встречались нам в записях разинских песен отрицательные эпитеты по адресу вождя революционного движения 60 — 70 гг.
XVII в.: «вор-собака Стенька Разинов атаман» и «плут С. Разин».1 Разин назван «собакой» в песне, помещенной в одном из рукописных сборников
XVIII в. (Публичной библиотеки), причем он же в песне рисуется как «воровской атаман». Начало песни «Яик, ты наш Яик ли, сударь Горино- вич Яик» кажется довольно ясно показывает, что песня повидимому сложилась в среде яицкого казачества и там же вероятно подверглась соответствующей переработке. Другая песня с отрицательным отзывом 6 Разине вся искажена анахронизмами, несмотря на то, что она очень коротка. В ней разинцы также именуются «ворами-разбойниками». Есть все основания считать эти песни не типичными для разинского цикла исторических песен. Возможно, что они складывались в среде зажиточного казачества, классово враждебного разницам.
Все песни о Разине могут быть разбиты на несколько групп по своей тематике.
Очень распространенным является сюжет об отношении С. Разина к казачьему кругу, построенный на следующих мотивах: появление на Дону в Черкасском С. Разина, его сговор и «дума крепкая» с голытьбою в противовес казачьему кругу, призыв его ехать «гулять» на Волгу и синее море. Несмотря на понятные в народной песне анархизмы в терминологии, она правильно подчеркивает отрицательное отношение Разина к казачьему кругу на Дону, руководимому «дюжими» казаками.
Известно несколько песен, где говорится о приходе Разина в казацкий круг, но они представляют собо» несомненно позднейшее искажение сюжета, в частности смешение указанной группы песен с другой группой, ныне сильно искаженной, — о зимовке.
Наиболее повидимому сохранный вариант этой песни о зимовке записан П. В. Киреевским. Эта песня отражает условия разинских походов по Каспийскому морю.
Довольно распространенным циклом песен о Разине является цикл, связанный с походом „Разина на Астрахань. С ним увязывается и другая группа песен — о сынке С. Разина, появившемся в Астрахани, арестованном астраханским воеводой (или губернатором, как в большинстве вариантов) и освобожденном Разиным и его казаками. В этих песнях сохранилось (Много любопытных черт, которыми может воспользоваться исследователь при изучении истории разинщины, в частности в Астрахани. Как известно, так называемая «вторая» революция в Астрахани* связанная с убийством астраханского митрополита и ряда других представителей господствующих классов, составляла до самого последнего времени некоторую загадку в развитии крестьянской войны.2
При изучении этих песен необходимо иметь в виду напластование сюжетов и наслаивание их в причудливых сочетаниях, так что здесь могли
1 Соболевский, Сборник велукорусских песен, т. VI, стр. 6 — 7 и «Чтения 'О. И. Д. Р.», 1877, кн. 3, стр. 64 — 65.
2 Попытку представить общие линии развития и выявить причины революции в Астрахани см. в моей работе «Разинщина». (Гиз, 1930).
188 •
отозваться не только разинские события, но и события известного Астраханского мятежа начала XVIII в.
Исследователь разинщины найдет в народных песнях много отдельных: моментов, которые подтверждают правильность марксистской оценки движения как крестьянской войны. Для изучения и выявления отдельных: деталей песня должна быть для историка необходимым источником. Он найдет в ней подчеркивание роли Камышенки-реки* соединявшей через волок верховные донецкие городки с Волгой; легенду о том, что ни пушка, ни сабля Разина не берут и пр. Даже имя Васьки Уса, одного из атаманов разинского войска, повидимому сохранилось в одной из песен, где описывается, как на синем море на Хволынском, «что на славном было острове на персидском», шел вопрос, кому быть есаулом. Решили, что «атаманом быть Степану Тимофеевичу, есаулом быть Василию Никитичу».1
Основное, что делает исторические песни о Разине источником для нас особенно ценным, состоит в том, что они в массе своей являются ответом угнетенных масс крестьянства и казачества на официальные акты, агитационные листки и сказания, защищавшие позиции господствующих классов. 2
Наряду с песнями должны быть рассмотрены и те народные легенды и предания, которые известны были в самых различных уголках страны в связи с именем С. Разина. Наибольшее количество этих преданий падает на Волгу, в частности на Саратовский край. Но географическая распространенность их этим не ограничивается, и поэтому в Тверской и Костромской губ. также бытовали долгое время в среде крестьянства чудесные рассказы о Разине.
Значительная доля этих преданий связана с вопросом о кладах, якобы оставленных разницами, а также об их стоянках и укреплениях. Было бы небесполезно изучить распространенность различного рода «бугров Степана Разина». Известен например такой бугор возле Б. Мурашкина, хотя там сам Разин, как известно, никогда не бывал.3 Надо признать, что этот материал народных преданий до сих пор совершенно игнорировался, хотя при правильном критическом подходе к нему он мог бы дать интересные подробности для разрешения вопроса о военной тактике разинцев, о долговечности памяти о них среди угнетенных масс трудящегося крестьянства,, о локализации разинского движения и пр. 4
• 1 Песни, собранные П. В. Киреевским, вып. 7, стр. 138 — 139.
2 Основные песни разинского цикла были изданы акад. В. Ф. Миллером в Сборнике отд. русск'. яз. и слов. Академии наук, т. 93, 1915, а также с приложением новых и старых, не вошедших в сборник Миллера записей А. Н. Лозановой «Народные песни
0 Степане Разине», 1928, стр. 157 —255. Отдельные разинские песни были помещены в известных сборниках былин и исторических песен П. В. Киреевского, А. Ф. Гильфер- динга, А. Д. Григорьева, А. Маркова, П. Н. Рыбникова, А. И. Соболевского и пр. Более подробная библиография — см. указ. раб. Лозановой, стр. 259 — 267.
г Даже около Баку в поселке имени Степана Разина широко распространена легенда о пещере и большом подземном ходе, спускавшемся до самого моря, которые якобы ведут свое происхождение от С. Разина. Несомненно, что это — легенда, навеянная литературным влиянием. Впрочем она нуждается в проверке.
4 Аристов. Народные предания о С. Разине («Исторический Вестник», 1880)t Б. Зайковский, Бугор Стеньки Разина, Саратов, 1908, Д. К. Зеленин, Описание рукописей ученого архива. Р. Географического Общества. Л. 1914 —1916. в.
1 ■— 3. А. Н. Лозанова, К истории развития народной легенды («Учен. Зап. Саратовского Гос. Университета», т. V, вып. 2, 1926 г.). Д. Н. Садовников, Сказка и предания Самарского края, Спб. 1884. П. Я к у ш к и н, Сочинения, Спб. 1884. — Федоров, Село Б. Мурашкино.
Н. ЧАЕВ о
ЯдРИНСКИЕ АКТЫ БАК ИСТОЧНИК ПО ИСТОРИИ ЧУВАШЕЙ В XVII В.
Обзор материалов
Хранящееся в архиве Историко-археографического института^ Академии наук СССР собрание ядринских актов (столбцов) представляет часть делопроизводства ядринской приказной избы и заключает 800 номеров. Самые ранние акты названного собрания относятся к 60-м гг. XVII в., самые поздние — к первым годам XVIII в. В пределах этих хронологических граней следует, к сожалению, отметить полное отсутствие актов, относящихся к разинскому движению 1670 —16/1 гг., которые несомненно сослужили бы ценную службу для истории крестьянских и национальных движений в феодально-крепостной России. Подлежащая нашему обзору часть (до 400 номеров), относящаяся преимущественно к 70 — 90-м гг. XVII в., касается чувашей и в незначительной части марийцев (черемисов) , проживавших в Ядринском у. б. Казанской губ.
Прежде чем обратиться к обзору содержания ядринских актов, остановимся в самых кратких чертах на некоторых моментах истории чувашей .в XVI в. до 60-х гг. XVII в., не отраженной в рассматриваемых актах.
Еще задолго до разгрома Москвой Казанского царства, в национальный состав которого входили чуваши, последние столкнулись с русским движением на среднем Поволжье. Так, известно, что в 1524 г. чуваши были разбиты русскими при попытке воспрепятствовать построению у устья
р. Суры гор. Васильсурска. Далее, с превращением Ядринского и Цивильного уу. в плацдарм военных действий Москвы против Казани следует постепенное порабощение чувашей русскими. Наконец в 1 551 г. они «приводятся к правде» и облагаются ясаком. Таким образом еще до «покорения» Казани чуваши чувствуют «высокую руку» Москвы. К сожалению до нас дошло слишком мало документального материала, который дал бы возможность более подробно обрисовать прошлое чувашей как в это, так и в позднейшее время. Обычно в актах XVI — XVII вв. чуваши выступают вместе с татарами, мари черемисами и др. националами Казани, поэтому в дальнейшем изложении приходится касаться также и этих последних.
С разгромом в 1552 г. Казанского царства и переходом его территорий, в том числе и занимаемой чувашами, окончательно под власть Москвы, многочисленные националы Казани становятся объектом колониальной политики феодалов-крепостников и торгового капитала в лице представляющего их интересы Московского правительства. С завоеванием Казани и затем вскоре Астрахани могучая торговая артерия — Волга — переходит в руки Москвы. Перед ней раскрываются широкие перспективы непосредственных торговых связей с восточными рынками и в первую очередь с Персией. Огромное значение завоевания богатейшего края вызывает острую необходимость скорейшего закрепления его за завоевателями. На ^том пути Москве приходится однако выдерживать упорное — в течение
70
почти всей второй половины XVI в. — сопротивление местных националов. Нельзя сказать однако, чтобы чуваши являлись особенно активным элементом в этом противодействии московским колонизаторам. Они очевидно к этому времени были уже в достаточной степени сломлены Москвой, так как первыми подверглись ее колониальному «воздействию». Им пришлось перенести ряд тяжких испытаний со стороны завоевателей, в силу того, что. их территория служила местом военных действий и путем прохождения московских войск.
Приняв под давлением Москвы участие в военных действиях против Казани в 1551 —1552 гг., чуваши и соседствующая с ними «горная черемиса» уже в августе 1552 г. изменяют и переходят на сторону казанцев. Московские воеводы А. В. Горбатый и С. И. Микулинский 30 августа 1552 г. побивают многих казанцев, татар, мари и чувашей и частично берут в плен. Почти тотчас-же после разгрома Казанского царства, в 1558 г., вспыхивает восстание входивших в состав этого царства националов, в том числе и чувашей. Восстание жестоко подавляется Москвой. Далее, в 60 — 70-х гг. мари, наиболее активная часть поволжских националов, ведут тайные сношения с крымским ханом. В 1572 г. эти сношения приводят к новому, и на этот раз неудачному восстанию националов. На 1582 г. падает начало нового восстания мари и чувашей в союзе с ногайцами и крымцами. Фактически Москве приходится проводить второе завоевание края. Строится ряд крепостей: Космодемьянск, Цивильск, Кокшайск, Сан- чурск и Уржум, — ряд оперативных баз для действия против националов Среднего Поволжья. Вследствие указанных мер, следующее восстание 1592 г., охватившее преимущественно луговых мари (левый берег Волги), удалось ликвидировать довольно быстро. Этим годом собственно кончается цепь восстаний, в которых чуваши выступают в числе других националов б. Казанского царства, мордвы, мари, вотяков и башкир), стремившихся к восстановлению своей национальной независимости под протекторатом Крымского хана. В XVII в. восстания националов носят уже иной характер. Энергичное сопротивление волжских националов в первые десятилехия после завоевания было ответом на начавшуюся интенсивную колонизацию края. В первую очередь, как это было обычно в московских колониях, в качестве колонизатора выступал церковный феодал-монастырь. Возникают монастыри: Зилантов, Федоровский в Казани, Троицкий в Чебоксарах, Успенский в Свияжске. Очень скоро они превращаются в крупные хозяйственные организации, ведущие обширное сельское хозяйство и торговлю. Учрежденная в 1555 г. Казанская архиепископия также получает в свое распоряжение значительные земельные территории. Рост монастырского землевладения за счет земли и угодий аборигенов края происходит одновременно с «закреплением» завоеванных обширных земельных пространств Среднего Поволжья за служилым дворянством. Все это сопровождается усиленным выжиманием московскими правительственными агентами ясака с покоренных националов. Сбор ясака, как всегда, отягощался характерными для московской администрации приемами воеводского приказного управления. В результате националы сплошь да рядом бросали свою землю и хозяйство и уходили в леса, скрываясь там до тех пор, пока их не настигала воеводская власть или монастырь и колонист-помещик, сосредоточившие свое внимание на захвате новых мест. Если московская власть и проявляла известную «заботу» о татарских, марийских (черемисских) и чувашских «бортных ухожаях» (пчеловодстве) и бобровых гонах, то это происходило только лишь в целях обеспечения наиболее полного сбора ясака.
71
Параллельно захвату земель и угодий (в том числе и чувашских), происходит христианизация Казанского края. Вслед за военной силой, за-* воевавшей и «укреплявшей» за Москвой новый край, движется духовенство с его пропагандой православия. Надо сказать, что попытки христианизации поволжских националов производились повидимому и до «Казанского взятия». Такой цели должен был, между прочим, служить Свияжск с его монастырями, являвшийся вообще до взятия Казани центральным опорным пунктом колонизации края. С завоеванием же Казани, как мы уже указывали, таких пунктов явилось несколько, центральным же сделалась сама Казань, и дело христианизации перешло в руки казанского архиепископа. Известно, что первым делом завоевателей было разрушение татарских мечетей. Располагая вооруженной силой и обещая разгромленному населению б. Казанского ханства (в том числе и чувашам, находившимся под сильным влиянием мусульманства) различные льготы и вознаграждения, первый казанский архиепископ Гурий обратил в православие несколько тысяч магометан и так называемых язычников. Однако в лице мусульманства прав' ся авное духовенство и стоявшее за ним Московское правительство ветре или довольно сильного врага. И татары, и мари, и чуваши только внешне принимали православие, — «к церквам божиим не приходят, крестов на себе не носят, в домах образов и крестов не держат, попов не призывают и отцов духовных не имеют», — предпочитая всему этому мусульманство, для чего возводят поблизости от посадов мечети. Так писал в Москву один из ближайших преемников Гурия Гермоген, прося у правительства вмешательства в столь неблагоприятное для православной церкви положение дел в недавно завоеванном крае. То обстоятельство, что это обращение Гермогена относится к 1593 г., не меняет подобной же характеристики успехов христианизации края и в более раннее время. Если спустя 40 лет православие было так слабо развито среди националов Казани, то оно никак не могло "быть более прочно тотчас же после завоевания. С таким же правом можно думать, что и те методы, которыми Московское правительство помогало духовенству устанавливать православие среди националов б. Казанского ханства в 1593 г., были применяемы и раньше, и они сводились к следующему: в тех случаях когда те или иные националы «добровольно» не желали принимать православия или быстро его забывали, они подвергались переселениям в специальные слободы, заключениям в тюрьмы в цепях, битью, принудительному браку с русскими и т. п.
Усиленное расхищение земель казанских националов в процессе монастырско-помещичьей колонизации края, воеводско-приказного хозяйничанья по сбору ясака, становившегося все более и более обременительным для националов вплоть до их разорения и бегства, наконец насильственное обращение их в православие. — все это не могло настраивать поволжских националов мирно по отношению к Москве и, как мы видели, в XVI в. постоянно толкало их на восстания. Следует отметить, что в этих восстаниях участвовали и аристократические элементы и мусульманское духовенство, являвшиеся в этом отношении весьма существенным фактором. Несмотря на то, что московская власть, признав «благородство» казанских царевичей, князей и мурз, довольно щедро наделила их поместьями и вотчинами, большинство их продолжало враждебно относиться к ней и в союзе с мусульманским духовенством, далеко не потерявшим своего влияния на чувашей, мари, вотяков и др. националов стремились возбудить последних против Москвы. Все восстания XVI в. в б. Казанском царстве в значительной степени организовывались и проводились указанными разрядами казанской аристократии, умело пользовавшейся в своих целях
72
тяжелым положением националов в условиях колониальной политики: Московского правительства.
В XVII в. движения националов Среднего Поволжья носят уже иной характер. Москва к началу XVII в. покончила с националистическими тенденциями казанской аристократии, и последняя довольно прочно была ассимилирована феодальной верхушкой московского общества. Движения националов широкой волной вливаются в революционные движения русских крестьян и казачества, боровшихся с феодально-крепостническим Московским государством. В крестьянской войне начала XVII в., так называемой «смуте», чуваши совместно с мари, мордвой, татарами и вотяками принимают участие в движении свияжских, чебоксарских и алатыр- ских «воровских людей». Чуваши и мари перестают платить ясак и оброчные деньги — они не желают выносить финансового гнета, которому их подвергла Москва. Верные боярству войска жестоко расправляются с восставшими националами. Под Свияжском например чуваши, мари и др. были разбиты войсками царя Шуйского; «топтали и кололи их (националов) , что свиней, на 7 верстах», — сообщает правительственная реляция того времени. Тоже произошло между прочим в 1608 г. под Нижним- Новгородом, когда чуваши, татары и мари были побиты на пространстве 50 верст. Сложная обстановка того времени и различные интересы боровшихся тогда групп препятствовали националам проявлять известное единство в своих симпатиях. Они участвуют например и в отрядах «воровских людей», т. е. революционных низов Московского государства, и в войсках Шуйского или же Названного Димитрия, на стороне «Тушинского вора» и др.
Начавшаяся с восстановлением «порядка» реакция сказалась на положении националов Поволжья усилением их эксплоатации со стороны „помещиков и монастырей, а также московской администрации. Воеводы и разного рода служилые люди после ликвидации «смуты» чувствуют себя победителями и по отношению к националам ни в чем себя не стесняют. Тяжкие налоги, жестокие притеснения при сборах восстановленного ясака, а также принудительные, преимущественно городовые и дорожные работы заставляют националов Поволжья, в том числе и чувашей, бросать своп Земли и разные промыслы (бортничество, охоту) и бежать — «брести розно». В то же время усиливается насильственное обращение националов в православие. Особенно это проявляется во время патриарха Никона в 50-х гг. XVII в. Миссионерская деятельность и теперь, как в XVI в.* сочетается с расхищением монастырями национальных земель и угодий. Помощниками в осуществлении миссионерских планов духовенства выступают воеводы. Не желающих принять «ссылают на вечное житье», как эта было например с мари дер. Кадышевой, Чермышевой и Котяковой, в Козмодемьянском у.; несомненно также, что в этом отношении принимались и другие меры, вроде например тех, о которых мы упоминали выше. Массовое бегство националов Поволжья начинает беспокоить центральную власть, так как это отражается на ясачных и всякого рода других сборах, составлявших солидную сумму государственного дохода. Правительство начинает принимать меры к наиболее рациональной эксплоатации националов, шлет на места предписания о «ласковом» обращении с националами, запрещает посылать писцов для составления описей и предлагает даже самим воеводам не выезжать на места, «чтобы тем черемис (и чувашей) не- ожесточать и не разогнать». Запрещается наконец записывать в ясак националов моложе 18 лет — «за посмешно б и малых ребят в ясак писать не велели, чтоб впредь ясашные люди не разбежались». Для выяснения при¬
7&
чин бегства высылаются на места (например в Нижегородский у.) специальные комиссии.
Указанные меры не приносят однако существенной пользы. Воеводы с приказными и служилые люди — местные помещики — попрежнему притесняют и разоряют чувашей, мари) и др. националов. В это же время центральная власть начинает вести усиленную борьбу с закабалением ясачных националов частными лицами как со средством для националов избежать ясака. Если Москва усиленно в то же время насаждает крепостнические отношения в национальных районах с целью закрепления хотя бы тех же чувашей и мари за помещиками и вотчинниками, то в отношении закабаления (холопства) она должна была принять меры, так как это .явление немедленно отражалось основательным ущербом для ее фискальных интересов. Также не допускается и закладничество ясачных чувашей; .предписывается возвращать заложившихся в прежние тягла и яс^аки. Далее из тех же соображений о ясаке Москва запрещает всякие операции с землями националов. Так в уложении 1649 г. читаем: «а в городах у князей, и у мурз, и у татар, и у мордвы, и у чуваш, и у черемис, и у вотяков, и у башкирцев, боярам, окольничим и думным людям, и стольникам, и стряпчим, и дворянам московским, и из городов дворянам и детем боярским, и всяких чинов русским людям, поместных и всяких земель не покупать и не менять и в заклад, и сдачею, и в наем на многие годы не имать». В случае же, если указанные лица со «всякими ясашными людьми» будут совершать земельные сделки, то у них земли националов будут отбираться «на государя», т. е. конфисковаться. Таким образом у националов отбирались почти все возможности «избыть» тяжелый ясак и произвол приказной администрации. Оставалось бегство, которое и процветало среди националов в широкой степени. И когда в 1670—1671 гг. вспыхнуло грандиозное крестьянско-казацкое восстание— «разинщина», — националы приняли в нем самое активное участие.
Обращаясь к обзору содержания Ядринских актов XVII в., как источника по истории чувашей, следует отметить прежде всего следующее: Яд- ринские акты очень часто упоминают мари (черемисов). Здесь мы имеем случай смешения в наименовании националов, довольно часто наблюдаемый в XVI — XVII вв. Московская приказная администрация в( центре и на местах не различала и смешивала одних националов с другими. Так в ряде случаев чувашей называют татарами и, наоборот, вотяков — чувашами и черемисами, черемисов — чувашами и т. д. С точки зрения интересов Москвы, интересов почти исключительно фискальных, -точная номенклатура многочисленных националов, живших в Поволжье, была ей в сущности безразлична. Кроме того администрация зачастую была повидимому неспособна разбираться в языковых особенностях тех или иных националов Поволжья, проникнутых в немалой степени элементами татарской языковой культуры. Отнесение нами «черемисов» Ядринских актов к чувашам основано на территориальном принципе, единственно возможном и прочном. Значение личных имен и фамилий в данном случае большой роли играть,не может в силу их татаризации или русификации в связи с принятием православия. Территория же, к которой относятся акты, представляется издавна заселенной довольно'густыми массами чувашей. Надо отметить, что ядринские акты примерно с 80 — 90-х гг. все чаще и чаще говорят о чувашах и именно о тех, которые ранее ими же назывались «черемисами». В актах XVIII в. националы Ядринского у. называются уже определенно чувашами. Марийский элемент в Ядринском у. может быть допущен лишь в качестве служилого, испомещенного в гуще
74
чувашского населения или же вследствие какой-либо случайности. Вот почему в начале нашего обзора мы сочли нужным оговориться, что обзор хотя и посвящается главным образом чувашам, в некоторой же и весьма незначительной своей части будет касаться также и мари.
Ядринские акты архива Историко-археографического института относятся преимущественно к трем волостям Ядринского у., а именно: Ядрин- ской, Вылской и Сор минской с входящими в их состав деревнями: Мочар, Яд- рино, Чебаково (Чеваково), Сорма, Шигалей, Дальняя Сорма, Чебаев, Выла, Хилряп, Тохташиво (Тихшихово), Тоганашево, Аказино, Хочашево, Штанашиво, Атаево, Чюрашево, Тораево, Марково, Шарачва, Тохтерево, Шунга (Юнга), Аслемеево, Чемеемо, Янымасы, Сюндюрь (Сундырь), Ближний Сюндюрь (Сундырь), Васконы. Небольшая часть актов относится к некоторым деревням Чебоксарского у., о которых будет упомянуто в соответствующем месте.
Большинство Ядринских актов относится к сборам с чувашей ясака и разного рода податей, а также отбывания ими принудительных работ на государственные нужды. На первом плане стоит доставка чувашами «хлебных запасов» для низового отпуска —в Царицын и Астрахань. Из года в год Москва шлет в Ядрин воеводам грамоты, чтоб последние «с великим радением и с поспешнением» собирали хлебные запасы, ясачные и заденеж- ные доходы с ядринских ясачных людей, причем каждый раз оговаривается необходимость взыскивать и все недоимки по хлебу за прошлые годы. Акты дают некоторые сведения о количестве «хлебных запасов», собираемых с чувашей Ядринского у. Так в 1671 г., в декабре, ядринские ясачные люди должны были доставить в Чебоксары 2300 чети с получетве- риком и полполучетвериком ржи, 2223 чети с получетвериком и полполу- четвериком овса. В 1672 г. нужно было собрать с чувашей со 137 дворов 137 четвертей ржи и со 171 двора с полудвором 171 четверть с осьминой овса; здесь же дается и норма, которой целовальники (обычно из посадских людей Ядрина) должны были руководствоваться при сборе «посоп- ного хлеба» — «с целова двора по четверти ржи, овса по тому ж, аі с по- лудвора по осьмине ржи, овса по тому ж». В 1674 г. было взято 1187 четей ржи, овса столько же. В 1680 г. с 1050 дворов ржи поступило 1050 четвертей; овса с 1015 дворов с полудворами—1015 четвертей с осьминою. Согласно указам Москвы местная администрация, сбирающая и принимающая с чувашей хлеб, должна была «имать у черемисы (т. е. чувашей, см. выше) рожь и овес в ровно, хлеб доброй, сухой и чистой»; лишний хлеб сверх нормы целовальникам брать запрещалось «и вам бы целовальникам от того государева посопнова хлеба у черемисы (чувашей) ничего не имать и обиды и налоги черемисе (чувашам) никакие не чинить». Категорически запрещалось также (в 70-х гг.) брать за «посопный хлеб» деньги. Целовальникам за это угрожалось «жестоким наказанием».
Сбор хлеба не обходился без злоупотреблений. В 1683 г. ясачные люди жаловались, что ядринские целовальники принимают у них хлеб «в деревянную меру», и так как деревянная мера была больше ранее употреблявшейся «казенной медной меры», то отсюда чувашам чинились «продажи н убытки многие». Кроме того целовальники незаконно брали с них «со всякие меры алтына по два и больше». В своей челобитной чуваши просят не брать с них денег и принимать хлеб в «приемную медную меру под гребло, чтоб им бы от того в конец не разоритца и в рознь не разбрестись. .. и ясаку и посопу не отбыть». Из года в год в сборе хлебных запасов наблюдается «недобор» или «гіедовоз». Так например в 1682 г. по Ядринскому у. недобор выразился в 658 четвертей с полуосьминой и пол-
получетверика ржи и такого же количества овса. Причинами' недобора являлись вымирание и бегство ясачных людей, а также их «оскудение» в связи с неурожаями хлеба; в меньшей степени на сборе хлеба отражался результат льгот, полученных в связи с переходом чувашей в православие. Администрация обычно довольно долго взыскивала «недобор» на живущих в той или иной- деревне чувашах, обязывая их плдтить хлебные и другие сборы не только за себя, но и за умерших и беглых. Это происходило до тех пор, пока чувашам путем подачи челобитий не удавалось добиться соответствующего указа из центра о производстве новой переписи «ясаков» с учетом умерших и беглых. В 1682 г. чуваши например добились того, что ядринскому воеводе Л. Ефимьеву велено было переписать в уезде «умерших и беглых пустые ясаки и, переписав, покаместа по розыску и досмотру. .. указ о пустых дворах учинен будет, и до тех мест с тех пустых ясаков посопного хлеба на той Ядринской черемисе (чувашах) править не велено». О недоборе по причине неурожая говорит тот же документ 1682 г.: «а недослано из Ядрина для низового отпуску в Чебоксар на прошлой на 190 год ядринских хлебных запасов 357' четвертей с осьминою и полторы четверика ржи, 383 чети с получетвериком и полполу- четвериком и с половиной малого четверика овса в отдаточную меру, потому что в прошлом во 190-м году ядринская черемиса (т. е. чуваши) оскудали от хлебного недороду». Несмотря однако1 на предписание «не править» с чувашей хлеб, новый ядринский воевода в том же году посылает в уезд подьячего ядринской приказной избы С. Немчинова: «ехать ему (Немчинову). . . в черемису во все стороны в разные деревни для высылки доимочного посопного хлеба по доимочной тетради прошлого 190 году в Чебоксар. А приехав, ему, Степану, в те деревни и тех деревень черемису по той доимочной тетради з доимочным посопным хлебом на прошлой на 190 год выслать в Чебоксар тотчас при себе безо всякие поноровки». Картина же положения чувашей, нарисованная отчетом («книгами») воеводы А. Ефимьева и подьячих К. Кирьякова и С. Коротова, обследовавших «ближние деревни и дальние места», представлялась в следующем виде: «Д по сыску и по досмотру Ядринского у. черемисы (чувашей) померло и бежадо дворников и полудворников целыми дворами 306 дворов — ясаку и судовых и недельных и перевозных и полоненечных денег‘С них было 209 руб. 3 д., посопного хлеба 300 чети ржи, овса тож, в приемную меру. А в сыску про них всего Ядринского у. жилая черемиса сказали: что де те черемисы бежали из Ядринского у. в Казанский, в Сви- яжской, в Синбирской, в Алатарской уу. з женами и з детьми от хлебного недороду, а в кои деревни того не ведают. А иные померли, а дворы де их и земли и сенные покосы лежат в пустоте. А ясак и посопной хлеб и всякие подати за те пустые дворы по 190 год платили они жилая черемиса. . . И ныне и впредь им черемисе ^а те пустовые и за беглые дворы ясаку и • посопу и всяких податей платить стало не в мочь, потому что в Ядринском у. по 3 года хлебу учинился недород и от хлебного недороду многи разбежались и ныне бегут в разные уезды». Центр в лице приказа Казанского Дворца, в ведении которого находился Ядринский у., выслушав «книги» по сыску воеводы Ефимьева, предписал: с пустых дворов на «живой черемисе» ясаку и разных сборов не править; пустые земли и угодья отдавать «охочим лю- дя?м» на оброк «из наддачи»; с возвращением бежавших чувашей взыскивать с них хлебные и денежные сборы попрежнему и их не укрывать (власть на местах нередко из корыстных целей скрывала истинное число ясачников). Что же касается оставшихся чувашей, то с них, несмотря на хлебный недород в последние годы, править ясак и другие сборы следует
7Є
попрежнему «с великим радением». От 1683 г. февраля — марта сохранился акт, из которого узнаем, что действительно «тех бедную черемису (чувашей) в тех недовозных хлебных запасех в Ядрине бьют на правеже без пощады по вся дни», хотя ясачное население и «оскудало и забедняло от хлебного недороду».
Чуваши должны были не только сдавать «посопный хлеб», но и доставлять его к месту назначения, обычно в Чебоксары, откуда он уже шел «в низовой отпуск». Кроме того на них же падала и переработка собранного хлеба «да им же (т. е. подьячему) выслать черемису в Ядрин с посопным хлебом, рожь в муку молоть, а овес в крупы и в толокно делать». В, 1662 г. чуваши обязаны были например сделать также и «житницы» в Чебоксарах на/ житном дворе «для ядринского присыльного посопного хлеба». Между прочим у целовальников, принимавших хлеб в Чебоксарах, не хватило 80 четей; сдатчики-чуваши были привлечены к ответу и в своей челобитной указывают на подрядчиков, делавших житницы, как на виновников нехватки: «и те де их подрятчики срубили и поставили в Чебок- сарех житницы в сыром лесу на просуша и в углах де те житницы срубили плохо и в тех де их дву житницах от стен и от мосту многая рожь погнила и углами вытекла, и от того у них целовальников той ржи в Астраханской отпуск у отдачи на суды недостало».
Прежде чем перейти к вопросу о других сборах и повинностях чувашей отметим еще случай закупки среди чувашей хлеба «псвольной ценой». В 1671 г. в декабре в Космодемьянск была прислана грамота из приказа Тайных дел, по которой велено «в Кузмодемьянске и в иных /ородех и уездах по Нагорной стороне» купить на «государев обиход» 5000 четей ржи и овса «повольно торговою ценою». На покупку хлеба кузмодемьян- ским целовальникам было выдано 500 руб. Однако операция с хлебом повидимому не удалась; выборные целовальники сообщили в приказную избу следующее: «что горные стороны из городов и уездов декабря по 16 число нанешнего 180-го году русские люди и чуваши и черемиса в Кузмодемьянской на продажу хлеба не везут» и просили «отписать» в Ядрин, «чтоб ядринские уездные русские люди и чуваши и черемиса на обиход великого государя хлеб на продажу в Кузмодемьянской везли». Ядринский воевода распорядился: «в Ядрине и в уезде клич. прокликать по многие дни, чтоб они ядринские уездные русские люди и чуваши и черемиса на обиход великого государя хлебные запасы рожь и овес на продажу в Кузмодемьянской везли и о том им уездным людям сказывать, что у них станут купить хлеб повольною торговою ценою». Неизвестно, чем кончилось дело с закупкою хлеба на «государев обиход». То обстоятельство, что «русские люди и чуваши и черемиса» не везли на продажу хлеб, следует повидимому объяснить отсутствием у них хлеба в достаточном количестве после того погрома, который был учинен в районе правительственными войсками при ликвидации разинского движения.1
Кроме упоминавшихся выше судовых и недельных и перевозных и поло- ненечных денег с чувашей собирались еще так называемые «лесовые деньги» и «бревенные». Так из отписки из Ядрина в Казань от февраля 1681 г. узнаем, что с чувашей Ядринского у. денежной казны за лес было собрано с 1099 дворов с полудвором 208 руб. 29 алтын 2 деньги (по 6 алтын 2 деньги с целого двора) и отправлено в Казань. В» 1685 г. было предписано выслать из Сорминской вол. (вероятно и из других) «всю черемису»
1 Об участии чувашей и мари в разинском восстании см. сборник материалов «Крестьянство и националы в революционном движении 1666 —1671 гг.» Центрархив. Гиз, 1931.
77
(чувашей), старост и десятников, в Ядрин с «бревенными деньгами» для высылки их в Астрахань. О , «лесовых деньгах» упоминает и «память» 1698 г. В связи с Крымским походом в 1686 г. велено было собрать с «татарских и с черемиских и со всяких ясачных людей и дворцовых мордовских деревень» под хлебные запасы для полков, под пушки, под церковную утварь и т. п. с каждых десяти дворов по лошади с телегами «и с хомуты и с узды и с вожжи и с рогожи и с ужища, как им в том походе быть». Эта повинность была заменена денежной. Предлагалось взимать с чувашей и других по 26 алтын 4 деньги с двора, для чего нужно было из Ядрина послать в уезд «добрых и правдивых и прожиточных людей за «выбором и за верою» всех посадских людей. Деньги должны были быть представлены в Москву в приказ Казанского дворца к 1 ноября 1686 г. «безо всякого переводу». Любопытна вг этой грамоте оговорка относительна дворян и подьячих: «а дворян и подьячих ис тех городов для того збору не посылать для того: ведомо нам великим государем учинилось, что они де тем ясачным и иным уездным людем чинят напрасные нападки и великие убытки». Ниже мы опишем поведение этих дворян и подьячих по отношению к националам Ядринского у.
Чуваши должны были кроме подвозки на своих подводах хлеба и работ по превращению его в муку, крупу и толокно нести еще и такие повинности, как возка леса: в 1662 г. с 1214 ясачных дворов они должны были доставить в Ядрин 26 931 бревно. В 1667 и 1670 гг. ядринские чуваши должны были доставить лес в Казань «в понизовый отпуск». В 1696 г. чуваши привлекаются к возке леса на строение башен и городовых стен Ядрина. В 1682 г. ядринский воевода заказывает купить в Чебоксарах и в иных городах «на ядринские на меховые хлебные запасы» для отпусков в Астрахань 436 «добрых» рогож: «а купя. . . распоряжается воевода, — те все рогожи привести Ядринского у. на черемиских подводах в Ядрин». В 1672 г. пристав Засыпкин должен был выслать «изо всех деревень» чувашей — работных людей — строить Вылскую мельницу. Чуваши должны были явиться с лошадьми и колесами с пяти дворов по человеку. Однако не все чуваши повиновались этому распоряжению. Так например чуваши дер. Сугут Чебоксарского у. «учинились непослушна указу государя и мельницу строить на той речке Гремячке без присылки из Чебоксар дать не хотела и твоих великого государя ясачных людей, хто станет тое мельницу строить, хотят перебить».
От 1680 —1681 гг. мы имеем переписку Ядрина с Саранском по поводу взыскания с чувашей Ядринского у., «пензенских деловцов», бежавших с работ, полученных ими прогонных и работных денег по 1 алтыну на день. Для сыска беглецов по распоряжению ядринского воеводы были посланы «многие стрельцы и пристава». В 1686 г. чебоксарский воевода требует высылки ясашных людей Ядринского у. для постройки в Чебоксарах около житного двора острога. Наконец чуваши должны были обслуживать и потребности ядринской приказной избы. Доевода находит например излишним тратить деньги из государевой казны на покупку дров для приказной избы: «в иных, государь, городех...— пишет ядринский воевода Лопухин, — на Курмыше и в Цывилске возят в приказную избу и на твой, великого государя, двор, где стоят воеводы, уездные люди черемиса (чуваши), а из твоей великого государя казны дров не покупают».
Небольшое количество Ядринских актов дают сведения о военной повинности чувашей. В 1662 г. ядринский воевода распоряжается о сыске бежавших и отпущенных солдат-чувашей и о высылке их в Ядрин. Это распоряжение касается Сормийской волости, но надо полагать, что и в дру¬
78
гие волости был наряжен такой же сыск. В том же году происходит высылка в Ядрин из Вьглской волости тарханов, сотников и тарханских детей, бывших на государевой службе в 1671 году. Тоже повтор|яетсяи в 1672 г. (по Вылской волости следует выслать сотника и 13 тарханов; по Сорминской — сотника и 5 тарханов). Любопытно, что ни один из них несмотря на две посылки на «государеву службу» в Ядрин не явился. Из отписки» воеводы Лопухина 1678 г. узнаем о количестве солдат-националов Ядринского у., которых нужно было послать в Курск Б полк кн. Г. Г. Рамодановского: Вылская волость —18 человек; Сормин- ская волость — 3 человека; Ядринская волость —19 человек. К 1680 г. относится переписка о бегстве с дороги не доходя полка.. . в Саранске «ядринской полковой службы тарханов» «всех до одного 30 человек» и о тщетных поисках бежавших. В связи с враждебными замыслами турецкого султана и крымского хана симбирский воевода Я. Долгорукий предлагает в 1680 —1681 гг. ядринцам: дворянам, детям боярским, иноземцам, новокрещенцам, мурзам, татарам, сотникам и тарханам полковой4 службы.. . чтобы они «были на службе великого государя в домех своихг. ныне совсем на готове и ни для каких своих дел из домов своих никуда не разъезжались». Тогда же было послано из Ядрина в Симбирск на. службу 30 тарханов.
Грамота из Москвы в Ядрин от 1683 г. дает некоторые сведения с положении солдат-националов в мирной обстановке. Мари (черемисы) дер^ Сормы солдаты Пиговатко Байбулатов и Тевейка Темеев просят отдать им землю белого чуваша той же деревни Яндушки Байбирева и мотивируют свою просьбу следующим: «служат де они солдатские верховые всякие службы лет с 30» и кроме того платят ясак; для того, чтобы им исправнее платить ясак и нести службу, они и претендуют на лежащие впусте пашенные земли и сенные покосы. Здесь любопытно совмещение военной службы,, обычно выводившей из ясака, с несением последнего. К сожалению у нас слишком мало актов, посвященных этому вопросу, чтобы раскрыть еге с большей подробностью.
Следующая группа Ядринских актов дает довольно большой материал: к характеристике взаимоотношений приказной администрации с чувашами. Мы уже видели, как собирался ясак и каковы были повинности чувашей в XVI—XVII вв. Приводимый материал должен выявить тот произвол», которому подвергались чуваши, когда к ним въезжали разного рода приказные чины — сборщики. Общая картина отношений к националам со стороны русских — как горожан вообще, так и приказных — выявляется из челобитной чувашей дер. Марковы Ядринского у. сотника А. Пихтеева и дер. Малышевы того же уезда старосты Скудяйки Бердебякова с товарищами: «по нашему великих государей указу платят они ясак и всякие, подати в Ядрине и ядринские градские жители и всяких чинов люди подьячие и толмачи и приставы и стрельцы, приезжая к ним в деревни для высылки ясаку и всяких податей их черемису (чувашей) бьют и мучат и' вяжут и на правеже на смерть бьют и бив большие взятки емлют. А по челобитью в исцовых исках приезжают к ним они же ядринцы в гривенном деле и берут с них езды по десять алтын и по 4 гривньг и по полтине и по рублю. Да они же де ядринцы берут с них всякую рухледь, платья» шубы и кавтаны и епанчи и седла.. . и лошадей и коров и овец насильством *и грабежем. И им де черемисе (чувашам) от тех ядринских жителей разорения и грабежу и от больших насильных взятков жить стало в тех деревнях и всяких податей платить стало за скудостью и за разореньем: Не в мочь».
Большим злом для чувашей являлись объезды приказных для сбора ".мировых денег». В 1683 г. ядринская ясачная «черемиса» Тинзибейко Иль- беев с товарищами бил челом в следующем: «в Ядрине их братья черемиса друг на друга бьют челом о своих делех и подают приставные памяти и исковые челобитные, и ДЛЯ тех мировых денег посылаютца к ним в уезд из Ядрика подьячие и приставы и стрельцы и берут с них черемисы (чувашей) мзды большие и пересрочки, а на ком денег нет и тех бьют на правеже». Произвол приказных и полная подчас беспомощность чувашей вырисовывается в 1688 г. в грамоте воеводе Овцыну: чуваши дер. Сормы жаловались, что всяких чинов люди, посылаемые в деревни, незаконно берут при сборе ясака и посопа со всякого двора по 2 руб., в случаях же выездов на место по чьим-либо челобитьям берут большие «езды» — по рублю и по два и по три и больше, «а ково де из них в домех нет и езды берут с них с правых людей и на правеже же бьют и вяжут и приводя в Ядрин водят к воеводам без толмачей, а покаместь воеводе объявят держать в домех своих скованных и связав бросают в залавки». Любопытен и повидимому нов способ лишать чувашей толмачей (переводчиков). — Это должно было их делать совсем беспомощными: «а прежде сего хаживали к воеводам они черемиса с толмачами, а в уезд езживали приставы, кои бывают по их выбору, и где де видя, какую от Kord на них налогу, и те толмачи за них говаривали и в обиду не давали», — вспоминают чуваши. В заключение ядринские жители заставляли чувашей варить у себя в деревнях пиво и устраивали «у них в домех питеры», отказывающимся же «за скудостью» варить пиво чинили всякого рода убытки. Сам воевода принимал участие в «разорении» чувашей. Однако и до воеводства Ов- цына было не лучше. Его предшественник, стольник И. Апраксин, сверх денег брал например с чувашей со двора по осьмине ржи, овса тоже и сено, и дрова, и куриц, и яйца; кроме того он «сидел вино безпрестанно» и очевидно его продавал, а также пересылал в свои деревни собранный с чувашей хлеб.
Большому разорению подвергались чуваши и в таких случаях, когда подозревались в уголовных преступлениях. Ряд челобитных заключает в себе просьбы чувашей в выдаче так называемых «оберегальных грамот». Так например у Артюшки Токмурзина умер отец — «одряхлел и ходя дряхлый упав на землю умер». Достаточно было «коштаном и ябедникам» заявить, что его отец умер «опився вина», как начались наезды всякого рода приказных, производивших следствие и причинивших ему «великие убытки». То же случилось с чувашенином дер. Тораевы, у которого умерила ►жена; возникло подозрение, что жена его умерла «упавши с его лошади» и т. д. Пущенного слуха о находке тем или иным чувашенином денег или «клада» было достаточно для наездов к счастливцу приставов и толмачей, а в связи с этим следовало «разорение» от разных сборов и просто вымогательств. Обычно в таких случаях всегда бывали распоряжения о выдаче челобитчикам «оберегальных грамот», но помогали ли они — неизвестно. Некоторые деревни чувашей попадали в ведение двух уездов. Так например случилось с дер. Шигалей Ядринского у. Такое обстоятельство, конечно, весьма усугубило тяжкое положение обитателей названной деревни. Вот что пишут чуваши дер. Шигалей: «. . . платят де они денежной ясак в Ядрине, а хлебной в Чебоксарах, а та де их деревня Шигали в Казанском у. в Арской дороге, и пашенная земля и сенные покосы и с казанскими ясачными людьми вместе. И из Ядрина и из Чебоксар приезжают к ним приставы и чинят им убытки и обиды большие и судом их ведают в обеих го- роДех и от тех де они налогов и от разоренья в конец погибают и яЬаку
SO
платить стало нечем». Челобитчики просят ведать их в Казани, ядринский воевода на запрос Казани по этому поводу опротестовал это заявление чувашей, считая его «ложным» и поданным из желания «отбыть ясаков и всяких податей». Далее, — и это особенно любопытно, — ядринский воевода обвиняет казанского пристава И. Володимерова в том, что он в дер. Ши- галей «учинил смуту против прежнего смутного времени» и внушил «черемисе», «чтоб де ни в чем были никому не послушны»; кроме того чуваши дер. Шигалей «били до смертвия» и отобрали денежную казну у ядрин- ского подьячего М. Никитина. Неизвестно, чем кончилось дело с дер. Шигалей. Ясно однако, что ядринские власти были заинтересованы в сохранении за собой права на ее фискальную и иную эксплоатацию; то же можно сказать и о приказных Казани.
Как же реагировали чуваши на произвол и насилия местной администрации, и как относилась к этому центральная власть? В последнем отношении любопытно решение центра по делу о сыщике «в Ядрине и в иных понизовых городех до ясашных дел» А. Нармацком. По сведениям центра он был поставлен в 1666 г. в сыщики по челобитью «разных городов чуваши и черемисы». Однако последние отрицали существование такого челобитья и сообщали о «деятельности» Нармацкого следующее: «а ныне де тот сыщик присылал в Ядринский уезд в дер. Маркову цывилских стрельцов из Цывилского и Свияжского и иных городов, черемису с села Со- ^авкы, и деревни Марковы черемиских (чувашских) 20 дворов разорили и разграбили животы и лошади и коровы а всякую скотину ис клетей хлеба деньги и платье и всякую рухледь поймали без остатку. И впредь де они черемиса (чуваши) от того сыщика опасаютца такова ж разоренья». И далее они просят, чтобы сыщику «в Ядрине быть не велеть». Из Казани была наряжена следственная комиссия, которой предложено было в зависимости от условий решить дело так: «да будет скажут, что они (чуваши) челобитчика о сыщике посылали и сыщику для сыскного дела в Ядрине быть по прежнему. А будет ядринские черемисы (чуваши) скажут, что де они челобитчика о сыщике бить челом не посылывали, а челобитчик своровал, бил челом без мирскова ведома, и сыщику А. Нормацкому в Ядринском уезде для сыску ездить и посылать не велено». Что же касается до разорения Нармацким дер. Марковы, то об этом было обещано особое следствие. Иногда центр прислушивался к жалобам чувашей на представителей местной администрации и удовлетворял просьбы челобитчиков. Эта забота конечно не была бескорыстной. Как мы уже указывали выше, Москва была весьма заинтересована в исправном поступлении в свою казну сборов с чувашей и прекрасно учитывала успех этих сборов в связи с поведением ее представителей на местах. Однако результаты «забот» Москвы были, как известно, незначительны, и злоупотребления приказных продолжались. В 1682 г. та же дер. Шигалей и дер. Сорма били челом на подьячего К. Иванова «в разореньи и во взятках».
Довольно много недоразумений у чувашей было с толмачами. Так например в 1687 г. у них в ЯдринСкой волости появился новый толмач, который ездил к ним в волость «и увидит у них лошадь или иное что, и те лошади берет и нападками своими взял с них 300 руб. и больши. А коли у них умрет черемисин (чувашенин), а он Микитка сведет и взводит на них великие беды, бутто они того черемисина убили или вина опивься умре и за то с них берет он великие посулы и от того ево насильства многие черемисы (чуваши) разорились набреду врознь». То же примерно сообщалось и о толмаче Д. Засыпке в том же году; однако последний «учинился силен» и не хотел, несмотря на предписания, уходить с должности. В
6 Проблемы источниковедения.
81
1695 г. снимается по челобитью чувашей с толмачества И. Гончаров. Толмача И. Мохнева чуваши просят снять из-за незнания им «черемиского языка», от чего им чинятся «налоги великие» и т. д. «Деятельность» приказных' была очень обременительной для чувашей, особенно когда к ним назначались новые. В 1683 г. чуваши энергично протестуют против назначения к ним нового, второго подьячего С. Немчина: «а в Ядрине, — пишут они, — изстари как и город построен в хлебном столе молодых, подьячих не бывало и по се число опричь одного подьячего, потому что город и уезд небольшой и они де черемиса (чуваши) и одного подьячего не прокормят за скудостью». Кроме того они еще опасаются и того, что «Стенька не казанский таможенный подьячий — города Царевакокшайска стрелецкой внук, — и они де черемиса от него Стеньки ныне и впредь опасны». Кроме указанных мирных способов реагирования чувашей на произвол приказных, акты указывают и на вооруженные нападения чувашей на того или иного представителя власти. Так например в 1680 г. был избит и ограблен подьячий чебоксарской приказной избы П. Григорьев и вещи его впоследствии были обнаружены среди «черемисы» Курмышского у. В 1683 г. в связи с предписанием выслать чувашей деревень Мамышевы и Марковы Сорминской волости в Ядрин с «посопным хлебом» на 1683 год: «они учинились непослушны, в Ядрин не пошли, а казали, что де мы к Яд- рину не присудны, а ведомы де мы судом и расправою в Чебоксарах». И далее подьячий пишет: «а нас Ганьку с товарищами из луков те черемиса деревни Мамышевы да деревни Марковы перестреляли было и всякою неподобною бранью бранили они черемиса и все нам смертным убойством грозились и впредь никаким делом к себе они приезжать не велели». К сожалению неизвестно, чем кончилось это дело, так как документ сохранился лишь частично.
Далее, ядринские акты дают некоторый материал для характеристики отношений чувашей (черемисов) Ядринского у. к русским. В 1662 г. «черемиса» дер. Ядрино Кочачко Кугенов с товарищи «разбили» в Васильгороде конское стадо и убили посадского человека. Васильгородцы нескольких человек из нападавших арестовали й посадили в тюрьму: «ив прошлом же во 169 году собрався Кочачко с товарищи своими, пришедчи в Васильгород великого государя тюрьму разбили и тюремных сидельцев... увел и кружечного двора голову подстрелил». Кроме того, как сообщает грамота, тот Кочачко вообще «похваляется на Василегородцких градцких людей разбоем и душегубством». Иногда, как это видно из наших актов, чуваши и черемисы выступали под предводительством русских. Так например в 1665 г. ядрин- ский посадский человек Савка Фомин с товарищи с русскими людьми, с чувашами и черемисами на Волге под Чебоксарами в Мословском острову разбил крестьян бояр Б. М. Морозова, кн. Н. И. Одоевского и М. Пушкина. В 1666 г. чуваши напали на крестьян помещика Баима Ляхова, ездивших за р. Суру «для дров», т. е. в чувашские леса. Чуваши дер. То- раевы тех крестьян: «убили и грабили и перевязав поместили в снег замертво, а грабежом взяли 6 крестов серебряных да платья и денег и лошадей и саней и хомутов и вожжей и шлей и топоров и шуб и зипунов и рукавиц и шапок и денег на 250 руб.».
Ряд документов характеризует также и агрессию колонизаторов края. Так в 1678 г. крестьянином стольника Голохвастова И. Бурковым были захвачены у чувашей дер. Хочашевы рыбные ловли, чем им был причинен убыток в 305 руб. В 1682 г. возникает дело по захвату дворцовыми крестьянами Барминской волости у «ясачной черемисы» за р. Сурою бортных: ухожаев и бобровых гонов. Барминские дворцовые крестьяне не пускают
82
чувашей в их вотчину «и из вотчины вон выгоняют, бьют и грабят и лошадей и мед и ужники и сумы насильством отнимают и из бортей пчелы? с медом дерут и бортные деревья со пчелами рубят и деревни Чебаковь* черемисина... в той вотчине убили до смерти... и ныне черемисе (чуваши)і в той вотчине пчел смотреть не дают». Крестьяне объясняли свое «право» на «ерховые бортные ухожья тем, что они были «крепки» их прежним владельцам вотчинникам кн. Воротынским, а затем попали «по отписи» в приказ Большого Дворца. Чуваши же имели однако выпись на них 1585 г. Спор был разрешен в пользу чувашей «и с тех угодьев велено им черемисе (чувашам) службы служить и всякое изделье делать и ясак, деньги и хлеб платить по-прежнему». Кроме того тех чувашей велено «оберегать» от крестьян Барминской и Княгининской волости, «чтоб им с той вотчины грабежу и убивств и напрасных продаж и убытков не было». К сожалению характер ядринских актов — приказное делопроизводство — все же очень* мало отображает вопрос о взаимоотношениях чувашей и колонизаторов. Так например в актах совсем не отражены взаимоотношения чувашей с крупнейшим колонизатором края — монастырями. И только из одного дела 1693 — 1694 гг. о «воровских людях» узнаем, что чуваши совместно с русскими нападали на вотчину Макариева Желтоводского монастыря. Монастырские власти в этом году били челом о том, что «неведомые воровские люди русь и черемиса (чуваши) в монастырских. .. лесах старца нашего Варлаама посельского и крестьян грабили и избили и изстреляли мало не до смерти. И в нынешнем в 201 году марта в 20 д., — продолжают чело- битники, — на ,Варгаиском лесу те ж воровские люди служебников наших» кои гонялись за теми воровскими людьми погонею, избили ж их и истре- ляли лучным боем и ограбили» и т. д. Из дела выясняется также,'что эти «воровские люди русь и черемиса» действовали в районе Ядрина довольно» долго и еще в 1697 г. производился сыск участников их отряда. Кроме отмеченного нападения на монастырь «русь и черемиса» нападала и грабила и поместных крестьян: так например в 1694 г. был «разбит и огнем жжен» крестьянин Л. Филипьев, потерявший при этом 325 руб.; в,Ветлужской волости был ограблен и убит крестьянин боярина Лыкова Б. Макаров и т. д-
Весьма скудно также представлено материалами и дело внедрения православия среди чувашей. В 1681 г. в Ядрин была прислана грамота, из которой видно, что правительство отказывалось от прежней системы раздачи «жалованья» новокрещенам и предписывало вместо этого давать, льготу на шесть лет, «а ясачным людем в ясаке и во всяких податех в платеже льготы на 6 лет (тоже и служилым). А нашего великого государя денежного жалованья и соболей и сукон за крещение не давать». Насколько имело успех это нововведение — неизвестно. Грамота в .Ядрин от 1686—» 1687 г. с запросом о количестве крестившихся чувашей за время с 1676 по 1680 г. могла бы конечно дать представление по вопросу внедрения православия до перехода к новому порядку (от жалованья и наград к льготе з податях), но к сожалению она не дошла до нас целиком. На основании косвенных данных, заключающихся в грамоте 1682 г., можно думать, однако, что новый порядок ке очень привлекал чувашей. Так например из недосланных из Ядрина в Чебоксары хлебных запасов (685 четей) только 4 четверти падали на лиц, принявших православие и потому в силу полученной льготы освобожденных от сбора.
Довольно многочисленная группа ядринских актов, о которой мы не будем здесь говорить, касается бытовых условий чувашей, их внутренних нзаимоотношений и т. п. Здесь имеются акты, посвященные разного рода исковым делам, спорам о земельных угодьях, о грабежах и других уголов¬
ных преступлениях среди чувашей. В этом отношении быт чувашей ничем не отличается от быта русских крестьян, и поэтому подробный обзор этого родЕ актов не может дать ничего нового в смысле выявления каких-либо специфических особенностей положения чувашей в Московском государстве.
Обследованное собрание ядринских актов относится лишь к небольшому сравнительно куску территории, занимаемой чувашами. Однако просмотр актов дает возможность составить известное впечатление и о положении чувашей вообще в XVII в., живших по правому берегу Волги в уездах Козмодемьянском, Чебоксарском и Цивильском. Можно с уверенностью сказать, что положение чувашей было одинаково как в Ядринском, так и в других названных сейчас уездах б. Казанской губ. Таким образом материал ядринских актов имеет несомненное значение и для истории чувашей Козмодемьянского, Чебоксарского и Цивильского уу. Явления, фиксируемые актами по Ядринскому у., должны были иметь также место и на прочей чувашской территории.
А. ВВЕДЕНСКИЙ
Фальс ііфикация документов в московском ГОСУДАРСТВЕXVI—XVIIвв
Фальшивый исторический документ в виде подделки, подлога и фальсификата был одним из действенных орудий русского абсолютизма для идеологического обоснования своего существования, а для духовных и светских феодалов, позднее — помещиков, — для обеспечения своего классового господства. Фальшивка нужна была русскому духовенству и дворянству также и для аргументации прав, подчас довольно сомнительных, на те или другие их земельные владения.
Отношение дворянской и буржуазной историографии к подложным ие поддельным историческим документам не было одинаковым: оно изменялось в зависимости от классовой заинтересованности русского дворянства и буржуазии ^ охранении или, наоборот, отрицании исторического значения; того или иного документа.
С такой точки зрения может быть проведена аналогия отношения к фальшивому документу русских историков с западно-европейскими. Специальной отраслью исторического знания, изучавшей подлинный документ в его отличиях от подложных и фальсифицированных, является, как известно, дипломатика. Западно-европейская дипломатика родилась как ударное орудие гуманистически настроенной буржуазии для разрушения основі феодального общества. Общеизвестны работы Франческо Петрарки по разоблачению мнимых привилегий Юлия Цезаря и Нерона,1 Лоренцо Валлы о подделке «дара» Константина, которым папство в течение веков; обосновывало свою власть и свое исключительное положение. 2 Подымающаяся буржуазия обрушилась резкими ударами на систему фальсификаций, созданную церковью и феодалами, завершив свое нападение созданием многотомного разоблачения «благочестивых фальшивок» — Ecclesiastica historia». 3
Задачей церкви и дворянства явилось отражение бурного натиска буржуазии на жизненные основы их существования. То, что можно было спасти после раскрытия множества фальшивок, и принялась спасать церковно-дворянская ученость, выдвинувшая своих вождей-дипломатистов г кардинала Барония, монахов Папенброка и Мабильона и дворян Дюканжа и Монфокона. Большая эрудиция этих авторов, выработка ими ряда четких формальных методов изучения «истинных и ложных» дипломов надолго обеспечили за ними славу создателей «объективной» и «бесклассовой» исторической науки — дипломатики.
1 F. Petrarca, De falsitate privilegii Austriam ab imperio eximentis cm. Rerum seni~ lium lib. XV, epist. V.
2 L. Valla, De falso credita et ementita donatione Constantini, напечатано Ульрихом? фон-Гу ттеном в 1517 г.; французский перевод Alcide Bonneau «La donation de Constantin...» P. 1879.
3 Ecclesiastica historia integram ecclesiae Christi ideam secundum singulae centurias perspicuo ordine complectens. Bale, 1576, 173 vol.
85»
Но ученые болландисты и бенедиктинцы, работавшие в эпоху расцвета абсолютизма при Людовике XIV, уже подбором своей тематики, изданием источников, которые они защищали, и критикой документов, которые они разоблачали, — всем этим точно определяли свои классовые позиции. Основная тематика и главная задача ученых монахов и дворян заключалась в создании грандиозного собрания «Acta sanctorum», очищенного от слишком очевидно сомнительных и подвергшихся критическому обстрелу гуманистов источников по истории католической церкви. «Объективная», наука, породившая «Acta sanctorum», журнал «Acta bollandica», издающийся и поныне, и другие документации, вышедшие из этих кругов, направлены к поддержанию устоев католической церкви, а имеющиеся здесь разоблачения фальшивых дипломов феодалов далекого прошлого были одним из способов защиты королевского абсолютизма. Абсолютизм, политически разбив крупных феодалов, был кровно заинтересован в окончательной дискредитации былого политического могущества сеньоральной среды. И перо ученых монахов и дворян-источниковедов «объективно», т. е. в полном согласии с волей короля, раскрывает фальсификацию ряда торжественных дипломов, обосновывавших седой древностью политическую независимость отдельных феодалов.
Таким образом церковно-дворянское источниковедение XVI — XVII вв. на Западе умело быть и было не академически беззубой, а политически заостренной отраслью исторического знания, имевшей свое четко выявленное классовое лицо.
Вследствие своеобразия русского исторического процесса в связи с задержкой феодально-крепостнических отношений до второй половины XIX в. ъ России борьба с фальшивым историческим документом началась очень своеобразно, позднее широко развернулась только в дворянской историографии и проходила под знаком защиты самодержавия и укрепления дворянских привилегий и имущественных прав.
В XIX в., в пору окончательной победы промышленного капитализма, в Западной Европе окончательно слагается на смену старому церковно-дворянскому источниковедению источниковедение буржуазное со своей специальной частью — дипломатикой. Эта буржуазная дипломатика в работах Th. Sieckel, Ficker, Bresslau, F. Leist, Posse, Giry и др. отходит от примитивной дипломатики болландистоЪ и бенедиктинцев как науки — «ars discer- nendi diplomata vera ас falsa». Новые задачи, стоящие перед буржуазной дипломатикой, так определяются одним из ее представителей: «Теперь однако наука о документах значительно переросла задачу различать истинные и подложные документы; она стремится установить общие условия возникновения как настоящих, так и поддельных документов, благодаря чему прежде всего становится возможным их правильное исчерпывающее применение в историческом и юридическом отношении. Она пользуется при этом кроме тех критериев, которые даются ей историей, историей права и языкознанием, еще и точными признаками, получаемыми из внешней и внутренней «формы документа, работа над которым составляет ее особую задачу и требует особых дипломатических методов».1
Таким образом буржуазная дипломатика, изощряя и совершенствуя формальные методы внешней интерпретации документов, главное внимание переносит на интерпретацию внутреннего содержания источников и прослеживает «общие условия» образования тех или иных формуляров актов. Исключительный интерес к выявлению подложных документов, быв-
1 A. Meister, Grundriss der Geschichtswissenschaft. В. I, L. I, S. 235.
ший главной целью старой, церковно-дворянской дипломатики, у новобуржуазных дипломатистов XIX — XX вв. сильно падает.
Русское буржуазное источниковедение, слагавшееся под идейным руководством западно-европейского, также не обнаруживало особого интереса к фальшивому историческому документу и специальной борьбы с ним не вело.
Задача настоящего очерка состоит в выявлении некоторых типических конкретных иллюстраций отношения главным образом дворянской и в меньшей степени буржуазной русской историографии к фальшивому историческому документу Московской Руси XVI — XVII вв. на фактах, уже известных в исторической литературе, но нигде не собранных вместе. Раскрытию и показу фабрикации фальшивых исторических документов на территории колоний царской России, как-то в Грузии, на Украине и т. д., совсем еще не изученных историками, мы предполагаем посвятить самостоятельную работу.
I
Первые встречи русских историков с фальшивыми историческими документами произошли в XVIII в., в период, когда только начинала слагаться русская дворянская историография.
Молодая дворянская историческая наука на протяжении всего XVIII в. находилась в особо специфических условиях, затруднявших для историка, — даже при наличии желания с его стороны, — борьбу с фальшивым историческим документом, а в большинстве случаев делавших эту борьбу и прямо невозможной. Так «в 1749 — 1750 гг. произведен был разбор бумаг бывшей походной канцелярии кн. Меньшикова,- и сенатским определением положено: те из них, «которые подлежат тайне, отдать в кабинет, а другие, приличные к сочинению истории, в десианс-академию». Таким образом далеко не всякий факт был «приличен к сочинению истории». Сомневаться в том, что апостол Андрей крестил славян, было неприлично: это значило, как довелось узнать Татищеву, «опровергать православную веру и закон». Производить русских не от Руса, а от норманнов, было неприлично: это значило представлять русских «подлым народом» и «опускать случай к похвале славянского народа». Даже просто опубликовать летопись оказывалось неприличным, потому что «находится не малое число в оной летописи лжебасней, чудес и церковных вещей, которые никакого имоверства не только недостойны, но и противны регламенту академическому, в котором именно запрещается академикам и профессорам мешаться в дела, касающиеся до закона». Даже в занятиях родословными могли оказаться такие же затруднения: могло оказаться, что «некоторые роды по прямой линии от Рюрика происходят», а с другой стороны приходилось «высочайшую фамилию простою дворянскою (Кобылины) писать», и исследователь... попадал в область государственной тайны. Конечно обстоятельства менялись в течение века; нужна была огласка, скандал, чтобы сделать ученое мнение подозрительным; но при малейшем недоброжелательстве к исследователю такое обвинение всегда могло возникнуть. Эта атмосфера у людей практических должна создать привычку приноравливаться, предупреждать возможность нападения, приспособляясь к официальной догме: так и Татищев поступился своими сомнениями по поводу апостола Андрея, и Миллер — своими доказательствами норманнства Руси».
Однако уже в среде первых дворянских историков, трусливых и приспособлявшихся к догмам официальной идеологии, можно видеть два направ-
87
лєния в отношении к фальшивому историческому документу. Первое напра- вление безусловных защитников крепостничества и бардов самодержавия будет длительное время зачислять ряд фальшивок в число «устоев», подлежащих бесспорной охране от всякого критического к ним отношения. Другое направление объединяет историков, сомневавшихся там, где сомневаться было возможно без нанесения ущерба «устоям». Оба эти направления, наметившись в XVIII в., окрепнут и отольются в целостные системы защиты или осторожно трусливого разоблачения фальшивых исторических источников в XIX в. в дворянской по преимуществу историографии.
Эта двойственность отношения объясняется в значительной мере неоднородностью самого дворянства. Вельможное и многопоместное дворянство, стоявшее сомкнутыми рядами у престола и управлявшее страной, поддерживало в науке наиболее реакционных писателей, замалчивавших или бравших под своеобразную защиту историческую фальшивку, на которой держались традиции самодержавия и могущество дворянства. Поколение первых защитников документов сомнительной достоверности — Г. Миллер, кн. Щербатов, Спиридов и Ломоносов — еще наивно путаются в родословных, принимают легенды о «выездах из немец» без критической настороженности. Способ защиты сомнительных документов пока еще очень прост, он сводится либо к умолчанию, либо к догматическим утверждениям без особых доказательств непреложной достоверности такого рода документов. 1 Более поздний представитель этого реакционного направления дворянской историографии, писавший в 80-х гг. XIX в., — Александр Барсуков не только выступил с восхвалением замалчивания фальшивок, но и стал полемизировать с теми, кто вскрывал подделки ,иі подлоги. 2 Барсуков заявлял, что «наши родословные издревле имели все качества актов юридических. Они вызваны были не самостоятельным развитием понятий о дворянском достоинстве и чести, а правительственными распоряжениями, всем распорядком службы в Московском государстве».3 Достоверность родословных бесспорна, там же, где имелись указания историков на подложность, А. Барсуков доказывает ошибочность такого рода доказательств.4 По вопросу же о пресловутых Прусе и Августе-кесаре, от которых якобы происходили Рюриковичи и Романовы, А. Барсуков занимает подлинно холопскую позицию. Он заявляет всем историкам, покушающимся подойти критически к такого рода легендам: «Нет! не тревожьте напрасно праха вековой легенды; не относитесь к ней надменно. По вещему слову поэта, она...
... Обломок
Давней правды. Храм упал,
А руин его — потомок
Языка не разгадал.
И в пору ли предпринимать анализ легенд, когда мы не можем еще справиться с материалом достоверным, не подлежащим ни малейшему спору и сомнению».5
1 Г. Миллер, Известия о дворянах Российских и пр. Спб. 1790; (М. Спиридов)1, Краткий опыт исторического известия о российском дворянстве. М. 1804; его же. Сокращенное описание служеб благородных российских дворян. .. и т. д. М., чч. 1 и 2.
2 Алекс. Барсуков, Обзоо источников и литературы русского родословия. Приложение к LIV тому «Записок Академии наук», № 4, и отд. издание, Спб. 1887*
* Там же, стр. 3.
4 Например А. Барсуков берет под свою защиту подложное родословие, с рядом яодложных документов к нему относящихся, рода Бестужевых-Рюминых.
5 Там же, стр. 53. і
8$
Другое направление дворянской историографии, антагонистическое родовой, старой аристократии, проявило известный интерес к делу разоблачения фальшивых аргументов, на которых держалась родословная спесь старинной знати. Рупором этой группы в исторической науке XVIII в. явились В. Н. Татищев и Ф. Эмин.
В. Н. Татищев, один из первых русских националистов, в основу своего мировоззрения положивший прочно усвоенную доктрину «естественного права», был в дворянской историографии и одним из первых скептиков по> отношению к достоверности некоторых исторических свидетельств; там, где было возможно, он квалифицировал фальшивый документ как фальшивый. Так Татищев в примечании к «Судебнику» указывает на грамоту константинопольского патриарха Константина как на подлог, совершенный вождем церковной реформации, московским патриархом Никоном. Татищев- не без иронии указывал: «о сем ангелоподобном монашестве нигде так, чаю, не наврано, как в сложенной Никоном патриаршей грамоте именем патриарха Константинопольского к великому князю Андрею Боголюбскому, которую он в своей летописи положил».1
Другим представителем первого поколения борцов с фальшивками был. Эмин, причем источником его смелости и отваги в деле критики исторических документов была не столько ученая критическая настороженность, сколько нигилистическое отношение ко всем вообще источникам и литературным пособиям. Эмин и по своей бурной жизни и по своему историческому творчеству—фигура незаурядная. Недаром так шокировал он своего буржуазного исследователя: «поляк-католик, принявший в Турции магометанство, а в России православие. .. исколесивший всю Европу и явившийся в 1761 г. в Петербург, на службу в сухопутный шляхетский корпус (потом служил переводчиком в коллегии иностранных дел) , к 1 767 — 69 гг. успел уже сочинить и напечатать всю Российскую историю. В истории он остается авантюристом смелым и беззастенчивым, ссылается на несуществующие источники и развязно бранит не только таких исследователей, как Байер, но даже и самого Нестора. По образу древних, Эмин влагает в уста своих героев целые речи. . .» 2 Не удивительно, что Эмин один первых отважился на штурм дворянской, до сих пор незыблемой твердыни — Бархатной книги, где были официально изложены родословия знатнейших родов аристократии Московского царства, не вызывавшие сомнений ни у правительства, ни в широких кругах дворянства. Эмин говорит о Бархатной книге: «переписчики, есть ли она (Бархатная книга. — А. В.) когда-нибудь была справедлива, перепортили так, что ничего теперь Истинного из оной понять не можно, и оные книги родословия ни с каким автором сличить нельзя». 3
Среднюю, «промежуточную позицию между этими направлениями в дворянской историографии занимал Карамзин в своей «Истории государства Российского», с выходом которой, по квалификации дворянских историков,, «русская историческая наука озарилась необычайным светом». Карамзин должен был считаться, с одной стороны, с тем обстоятельством, что ряд фальшивок уже получил к его времени должную квалификацию, с другой: стороны — с тем, что дальнейшее разоблачение может ударить и по столь любезным ему монархическим принципам. Карамзин с благоговейной почтительностью излагает легенды о Прусовом происхождении Рюриковичей,
1 Судебник, изд. 2, стр. 232, прим. Д.
2 П. Милюков, Главные течения русской исторической мысли, стр. 30.
3 Ф. Э м и н, Российская история, Спб. 1767 —69 гг., т. II, стр. 177, см. такжег Ф- Туманский, Полное описание деяний Петра Великого, Спб., 1788, ч. 1, стр. Х1Х^
о призвании варягов, о крещении Руси, но вскрывает подлоги отдельных дворянских документов и критикует «сказки» до-рюриковских событии. Этому отношению Карамзина к фальшивому историческому документу может .быть проведена аналогия с позицией Мабильона и других ученых ■болландистов и бенедиктинцев Западной Европы. Методологические приемы Карамзина по вскрытию подлогов однако не стоят полностью на высоте достижений в этой области Мабильона и его последователей. •Карамзин обращает внимание на несоответствие материала, на котором на- писан документ, разбирает слог, способ прикрепления печати, но нигде на пользуется сопоставлением формуляра исследуемой грамоты с формуляром аналогичных и бесспорно подлинных документов. Таким образом только отдельные методологические приемы мабильоновской школы были усвоены Карамзиным, — самостоятельных шагов здесь он не сделал, и русское источниковедение от Карамзина не получило ничего существенно нового.1
Для пореформенной дворянской историографии во второй половине XIX в. характерно усиление великодержавных, шовинистических устремлений. Хотя в правящем классе дворянства остался прежний антагонизм раз- . личных его групп, отраженный в исторической науке сохранением в основном обоих дворянских направлений, но тем новым, что начало сближать эти направления в отношении их к фальшивым документам, явилось специфически дворянское использование идеи «отечества», единственным строителем которого является благородное российское дворянство. Эксплоатация с пропагандистскими целями идеи «отечества»: слагалась под воздействием практических потребностей, вызванных колониальными захватами России 40 — 70 годов XIX в. Российская империя, приобретя за это время ряд окраин-колоний со множеством инонационального населения, начинает внедрять «русский дух» и русифицировать национальные районы. Идеологическим воружением руссификаторской политики дворянства и становится идея «отечества», помогающая дворянству повысить сознание своей специфически русской особности, своих выдающихся русских качеств, обосновываЦ- щих дворянские притязания править множеством народностей. В этих изменившихся исторических условиях выведение дворянских родословий в XIX в. «из немец» безнадежно устарело, потеряло былую политическую актуальность и могло быть безболезненно сдано в архив и даже решительно осуждено. И дворянские исторические направления защитников и разоблачителей исторических фальшивок в этих изменившихся условиях второй половины XIX в. претерпевают значительную модификацию.
Защитники дворянских фальшивок делают попытки давать новое истолкование в националистическом направлении. Так например П. Н. Петров потомков Прусовых в лице московских царей и московских бояр выводит из новгородской демократии на том основании, что в древнем Новгороде •была Прусова улица. Автор говорит: «невольно Прусов усматриваешь в загородном конце Новгорода, на Прусовой улице. И жители этой улицы, во все времена новгородской народной державы поддерживающие оппозицию ада вечах против стремлений аристократической дворянской партии, бес-
Ł Н. М. Карамзин, История государства российского. Изд. Эйнерлинга. Спб, 1842, кн. I, прим. 60 и 91, где вскрывается сказочность «летописных известий о Госто- -мысле», прим. 105 и 111, где критикуются различные версии о «варягах» и «россах», но в отношении пресловутого Прусса Карамзин осторожно указывает, что «Россияне прежде Рюриковых времен жили где-нибудь в ближайшем соседстве с Пруссами», прим. 447 г., где вскрывается подложность письма Ивана Смеры к кн. Владимиру*, кн. IV, прим. 90 — образцы применения методических приемов Карамзина в обнаружении документальных подлогов. См. еще кн. IX, прим. 181, 561.
лрестанно называются прусами. К чему же искать нам чужих прусов за время нахождения их в другом месте, когда те же самые имена своих русских людей в преемственности колен являются в родословиях московских фамилий, пользовавшихся в царской столице первостепенным влиянием до второй половины XVI в.» 1
Сложнее складывалась обстановка в лагере дворянских историков, боровшихся с фальшивым историческим документом. Дилетанты и цеховые ученые замыкаются в уединенные ученые корпорации. В Петербурге и в Москве возникают общества по изучению генеалогии русского дворянства, где титулованные и просто столбовые дворяне с участием — в редких, правда, случаях — ученых монархистов разрабатывают для собственного употребления прошлое русского дворянства, стараясь быть во всеоружии методологических приемов русской и западно-европейской буржуазной историографии. Хорошо характеризуется дворянское понимание исторической работы в речи председателя «Императорского русского исторического общества» кн. П. А. Вяземского, «друга Карамзина», который в первом годовом собрании Общества 28 февраля 1867 г. обратился с такого рода еловом к почетному председателю, цесаревичу Александру Александровичу: «Отечественная история нам всем родная, но для вашего высочества она имеет еще прелесть и назидание семейной хроники. Мы все — дети* великих царствований Екатерины II, Александра I и Николая I, но вы их прямой и законный наследник. Вам преимущественно предстоит священная обязанность, великая, но и трудная задача внести в свою очередь с честью и пользою имя ваше в сию семейную хронику и передать память о себе народным скрижалям».
Дворянские ученые, проникнутые пониманием истории как «семейной хроники» своих царей и отдельных дворянских фамилий, встречая на путях своих изучений фальшивый исторический документ, разоблачают его по •всем правилам дворянской исторической науки, но в своем собственном кругу. Так один из писателей этой уединившейся учено-дворянской среды, кн. Н. Н. Голицын, свой труд по истории рода князей Голицыных предназначает, 1) «для пользования, для сведения и для руководства членов Голицынского рода, 2) затем имелись в виду те знатоки истории и любители старины, которые найдут в труде что-либо для себя полезное или новое, 3) наконец к последнему уже разряду причисляли мы ту обыденную читающую публику, большинство которой не интересуется историей нашего дворянства или относится к последнему не только без симпатии, но часто и враждебно». 2 Характерно это глубокое презрение аристократа в науке к «последнему разряду обыденной, читающей публики». И такого рода понимание истории и такое презрительное ко всем, кроме самого дворянства, отношение было не одиноким, оно было общим для всей этой учено-дворянской среды. Любопытно, что рецензент этого труда, один из виднейших членов дворянских ученых обществ и больше всех сделавший в частности для разоблачения исторических фальшивок, профессор и академик Н. П. Лихачев, считает третий разряд читателей вообще недостойным того, чтобы «быть принимаемым в расчет». Далее Н. П. Лихачев определяет сущность той чистой науки, которой служит и он сам и вся среда окружающих его дворянских историков: «в науке нет ничего неважного, есть только нажное и менее важное, совсем же не важно лишь то, что добыто ненаучным, ложным или тенденциозным домыслом».3
1 П. Н. Петров, История родов русского дворянства. Спб. 1886, т. I, стр. 3.
~ Н. Н. Голицын, Род князей Голицыных. Спб., 1892, т. I, предисловие, стр. V.
8 Н. П. Л и х а ч е в, Новое родословие кн. Голицыных. Спб., 1898, стр. 20 — 21.
91
Необходимо внимательно рассмотреть эту методологическую формулу, даваемую Н. О. Лихачевым, являющимся, как только что было указано, наиболее крупным дворянским источниковедом, раскрывшим в своих работах более подделок и подлогов в области исторических документов, чем ряд поколений ученых до него. Остановимся сначала на выяснении классовых позиций Н. П. Лихачева, на его политическом мировоззрении, а затем на его методологических нриемах работы над историческими фальшивками.
В ряде своих работ он многократно дает выход своим классовым симпатиям и антипатиям. Примером таких высказываний может служить его утверждение, что литература Великой французской революции есть не что иное как «неистовая ругань публичных листков и грязь гнусных пасквилей». 1 Говоря (вообще с симпатией) о маркизе де-Сад, который был секретарем «section des Piques», иначе называвшейся «section de Robespierre», автор о времени французской революции дает такой отзыв: «в то время как потоки крови заливали Францию и во имя всеобщего блага творились массовые избиения, в момент едва ли не единственный, когда садистические теории безнаказанно могли бы осуществляться в действительности, — маркиз де-Сад уклонялся от кровопролития»-2 Найдя много подложных документов, касающихся служилых людей, Н. П. Лихачев отрицает возможность сознательной их подделки русскими дворянами только потому, что дворяне в XVIII—XIX вв. не могли заниматься столь предосудительным делом. Антиквары, торгующие старинными рукописями и книгами, — это «паршивые жиды», обманывающие на каждом шагу честных ученых. Отношение дворянского историка к буржуазной демократии вполне определенно: «в 1904 г. произошел (во Франции) случай еще более возмутительный, показывающий всю прелесть демократического правления и демократической нивеллировки: знаменитый палеограф Л. Делиль... был уволен...» etc.3 Отзыв о русской революции 1905 г.: «вся Россия находится в угаре политики, отвергающей науку». Политическое лицо автора ясно — он является представителем реакционной дворянской историографии.
В тесной связи с политическими воззрениями Н. П. Лихачева находятся и методологические приемы работы его над фальшивыми историческими документами. Н. П. Лихачев является представителем того этапа в развитии дворянской историографии, когда она в своем подъеме националистических устремлений, обострявшихся до шовинизма, разбивает вдребезги износившиеся и ставшие теперь ненужными фальшивые доспехи русского дворянства. Научные приемы Н. П. Лихачева в дипломатическом изучении, которое имело своим результатом разоблачение исторических фальшивок, все основаны на традициях классической церковно-дворянской дипломатики Мабильона и других ученых этой школы эпохи абсолютизма. Буржуазная, главным образом немецкая дипломатика, которую Н. П. Лихачев прекрасно знал, не пользуется сочувствием автора и не оказала влияний на его дипломатические приемы. Можно думать, что в данном случае определенное политическое мировоззрение детерминировало и определенные методологические приемы.
Многочисленные работы Н. П. Лихачева по раскрытию фальшивых исторических документов характеризует изолированное изучение каждого данного документа с выключением его из системы однородных документов. Автора всегда интересует только определенный индивидуальный документ.
1 Н. П. Л и х а ч е в, Дело о приезде в Москву Антония Поссевина. Спб., 1903, стр. 85.
2 Там же, стр. 86 — 87, прим.
3 Н. П. Лихачев, Из лекций по дипломатике. Спб., 1905 — 1906 гг., стр. 69,
Например жалованная грамота 1 506 г. роду Бедовых изучается как тако- ная, без привлечения всех жалованных грамот начала XVI в. и без выяснения общих условий возникновения в это время в роду Бедовых подлога. Далее отдельно выхваченный документ внимательно изучается при помощи формальных методов мабильоновской дипломатики: обследованию подвергается материал, на котором писан документ, чернила, почерк, способы Прикрепления печати, сама печать, — словом, пускаются в ход все приемы «внешней критики текста». Затем исследователь в своей работе над документом переходит к «внутренней критике текста», устанавливаются анахронизмы, несовпадение известных исторических лиц с действующими в документе лицами, выявляются извращения передачи исторических фактов, что можно установить по другим бесспорным документам и т. д. Любопытно одно отличие методов Н. П. Лихачева от методов мабильоновской школы: Н. П. Лихачев за единичными исключениями не пользуется формулярным |(клаузальным) анализом, который был тонко разработан в ряде старых работ представителей последней. Но и там, где Н. П. Лихачев прибегает к анализу формуляра документа, он ограничивается анализом только одного изучаемого формуляра акта, оставляя без разбора формуляры однотипных и одноименных документов. Так например, выясняя подложность царской грамоты 1 581 г. посла Шевригина венецианскому дожу Николаю да Понте, сфабрикованную в командировке самим Шевригиным, Н. П. Лихачев устанавливает подложность этой грамоты на основе изучения индивидуального формуляра* данного документа. Большая эрудиция исследователя по сфрагистике, нумизматике, по бумажным водяным знакам, по палеографии и др. вспомогательным историческим дисциплинам дают возможность Н. П. Лихачеву достигать иной раз прекрасных результатов в деле раскрытия отдельных подделок и подлогов, но социальная природа исторических фальшивок, их историческая обусловленность остается для него всегда неизвестной. Устаревшая церковно-дворянская методология мабильоновской школы, которой исключительно пользуются Н. П. Лихачев и другие дворянские историки в их борьбе с фальшивым историческим документом, не давали им возможности подойти к фальшивке с новой точки зрения.
Такого рода методологическая ограниченность наблюдается в русской буржуазной историографии до XX в. Буржуазная историография и в XIX в. мало занималась судьбами фальшивого исторического документа в прошлом России. Соловьев, 1 Ключевский, 2 Борзовский,3 Загоскин,4 Сергеевич,5 Владимирский-Буданов6 и др. случайно касаются вопросов фальшивых документов, используя выводы дворянских историков и оставаясь на поводу их методологии. Отсутствие самостоятельного интереса к этой теме у буржуазных историков иной раз доставляло им крупные неприятности. Так многие поколения историков утверждали наличие института наследственного кормления в феодальной Руси. Сергеевич, Ключевский, Владимирский-Буданов, основываясь на документах рода Протасовых, напечатанных под № 161 в «Актах юридических», создали теорию Q наследственном кормлении.7
1 Соловьев, История России, т. VI, изд. 3, 1867, стр. 149, 228, 382.
2 Ключевский, Боярская дума, М. 1882, стр. 226 и сл.; его же, Жития святых как исторический источник, стр. 340 — 341.
л Борзаковский, История Тверского княжества. Спб., 1876, стр. 200, 227, 228.
4 Загоскин, Очерки организации служилого сословия. Казань, 1976, стр. 135.
5 Сергеевич, Русские юридические древности, т. I, стр. 335.
6 Владимирский-Буданов, Очерки по истории русского права.
7 Сергеевич, Русские юридические древности; Ключевский, По поводу заметки Д. Голохвастова об историческом значении слова «кормление». «Русский Архив»,
В то же время Н. П. Лихачев уже в 1893 г. вскрыл поддельность этих грамот; впрочем его работа была уничтожена им самим в корректуре по причинам, оставшимся неизвестными, и таким образом в свет не вышла. Только несколько экземпляров этой брошюры сохранилось в библиотеке Историко-археографического института и у отдельных историков.
Буржуазная историография XIX в., не занимаясь специально историческими фальшивками, ничего нового не могла внести и в методологию работы над ними. Только в XX в. начинает обнаруживаться специальный интерес к подложным и поддельным документам. Появляется диссертация А. А. Жижиленко о подлоге документов, представляющая «историко-догматическое исследование». Здесь имеется специальная глава о подлоге по русскому праву, где освещается законодательный и актовый материал, совершенно не затрагивавшийся ранее дворянской историографией. Однако чисто юридический анализ явлений подлога не дает сколько-нибудь полйых и существенно новых представлений о фальшивом историческом документе в прошлом России. Для историка специфическая методология юриста-догма- тика также давала не много.1 Некоторый сдвиг в отношении буржуазной историографии к фальшивым историческим документам намечается с выходом работ А. С. Лаппо-Данилевского,. А. И. Андреева и Соколова, но и здесь этот вопрос не получает сколько-нибудь развернутого и широкого нового изучения. Этот этап характеризуется перенесением западноевропейской культуры буржуазной дипломатики с ее более тонкими и изощренными приемами исследования на русскую почву. А. С. Лаппо-Дани- левский в своей «Методологии истории», базируясь на идеалистических принципах неокантианства, дает ряд определений «в психологическом смысле», в «историко-познавательном смысле» и в «правом смысле» понятиям «подделки», «подлога» и «фальсификата», конкретизируя свои теоретические построения богатым подбором почти исключительно западно-европейских фальшивок. Русские фальшивые исторические документы А. С. Ааппо-Данилевским затрагиваются неполно и весьма кратко в его «Очерке русской дипломатики частных актов». Из дипломатической школы А. С. Лаппо-Данилевского вышла работа А. И. Андреева о подложности жалованной грамоты 1566 г. Печенгского монастыря, на конкретном материале применяющая западную технику, пропагандируемую А. С. Лаппо-Данилев- ским. В этих работах примитивная методология различия истинных и ложных документов мабильоновской школы уже перерастает в изучение общих условий возникновения как настоящих, так и поддельных документов. А. И. Андреев приходит к выводу о поддельности и подложности грамоты 1566 Г. на основе изучения между прочим формуляров всех жалованных грамот Печенгского монастыря. Подложная грамота изучается без’ отрыва ее от однотипных документов и с одновременным исследованием всех условий, создавших данную подделку. Однако буржуазная методология, будучи шагом вперед по сравнению с дворянской, страдает тем же пороком, что и дворянская, — она бессильна в выяснении исторической значимости фальшивых документов, их общественной природы, их места в классовой борьбе. 2
1889, кн. 5, стр. 138 —145; Владимирский-Буданов, Очерки по истории русского права.
1 А. А. Ж ижиленко, Подлог документов. Спб., 1900, гл. VI, стр. 212 342.
Ранее вышедшая работа на ту же тему А. Булгакова, «Исторические подлоги» («Истории. Вестник», 1885, ч. XIX, стр. 402 — 412) существенного значения не имеет, будучи пересказом одной популярной французской книги по этому вопросу.
* От редакции: Редакция считает Лаппо-Данилевского типичным дворянским историком, который вместе со своей школой сделал немало для того, чтобы фальсифи-*
Я4
Перед марксистской историографией остается широкое поле деятельности в деле беспощадного выпалывания из исторических источников всех сорняков-фальшивок. Перед началом этой работы учет ученого наследства,. оставшегося от дворянской и буржуазной историографии, будет вероятно» далеко не лишним. Ниже мы пытаемся дать такого рода учет фальшивых, исторических документов Московской Руси XVI — XVII вв., сопровождая его интерпретацией.
II
Эпоха образования Московского царства в XVI в., в условиях политического разгрома русских феодалов и подчинения их наиболее сильным феодалам — московским великим князьям, способствовала появлению ряда», поддельных, подложных и фальсифицированных документов. Московский великий князь, теперь именовавшийся царем, для обоснования своего абсолютистского режима первый прибег к фальсифицированному документу,, так как налицо не оказалось сколько-нибудь убедительных и идеологически хорошо аргументированных подлинных источников для обоснования (его новой исключительной власти.
Московский удельный князь, к концу XV в. превратившийся в самодер^ жавного властителя, естественно хотел скорее забыть свое удельное прошлое и вырваться на недосягаемую высоту абсолютистского величия из, окружающей среды таких же удельных князей, каким недавно был он сам. Мало было сломить политическую самостоятельность феодальных сеньеров*. которые теперь превратились в подчиненную, пестро разодетую толпу придворных слуг, поставленную во главе новой, постепенно бюрократически централизующейся системы управления, надо было идеологически аргументировать неизбежность и закономерность этих перемен.
На помощь московскому царю приходит услужливое перо монахов, быстро осмысливших сущность нового политического режима и связавших судьбы церкви с подымающимся абсолютизмом. Монашеское перо старца. Филофея, игумена Иосифа Волоцкого и др. быстро слагает фальшивую» идею о Москве — третьем Риме и политическую теорию о преемственности власти московского царя от римских кесарей и византийских базилевсов.
При деятельном участии самого царя Ивана IV создается и первый фальсифицированный документ строго официального происхождения о московских Рюриковичах, идущих непосредственно от римских кесарей — «Книга Государева» — Государев Родословец 1555 г. в 43 главах.* 1
Первые две главы этой книги посвящены вопросу о «начале» и «корени» «великих князей Русских», причем утверждается, что Рюрик происходил в 14 колене от Пруса, бывшего не кем иным как братом Августа, кесаря Римского: «Август кесарь, обладающий всею вселенною, поставил брата своего Пруса на берегах Вислы реки — по реку, называемую Неман, и до сего года по имени его зовется Прусская земля, а от Пруса 14 колено- До Рюрика». 2 Таким образом была сфабрикована официальная фальшивка, не имевшая никаких оснований в источниках. Совершенный подлог не- остался лежать без употребления, — он уже в следующем 1556 г. был пу-
^кровать историческую науку. При этом все это делалось под видом борьбы за «чистую* науку», якобы ничего общего не имеющую с политикой.
1 Состав государева родословца и обстоятельства, сопровождавшие его создание,. Изучены Н. П. Лихачевым (Разрядные дьяки, спб., 1893, стр. 358 — 414); здесь же Останавливается и датировка этого памятника.
2 Бархатная книга, т. I, гл. 1. !
titрн в действие в дипломатической борьбе с польским королем Сигизмун- дом-Августом. Сам царь Иван IV пишет своему царственному адресату: «... а мы как есть царь крестьянский, положа упованье на всемогущего бога, держим свою прародительскую честь и старину почен от Августа кесаря и до великого князя Рюрика и от Рюрика до великого князя Владимира, крестившего Русскую землю и царство Русское добре содержавшего, и от великого князя Владимира до царства великого Владимира Мономаха, высоко и достойнейшую от Грек честь приимшего, и от Владимира Моно- лиаха по йоленству до мстителя неправдам деда' нашего великого князя Ивана и до блаженные памяти отца нашего великого государя Василья за- косненным прародительствия землям обретателях, даж по се время и до нас».1 Московское правительство в течение всего царствования Грозного настойчиво и постоянно утверждает эту версию о римском происхождении Рюриковичей, не имея впрочем особенного успеха, а подчас встречая — например со стороны Стефана Батория — и язвительную критику правительственного фальсификата.2
В следующие главы государева родословца 1555 г. внесены были феодальные фамилии боярства, но они здесь записаны еще без сопровождающих мифотворческих легенд о их происхождении. Вероятно в этот момент лышные легенды о родопроисхождении еще не сложились в боярско-княжеской служилой среде. И только после написания государева родословца, когда эта среда официально узнала о происхождении «кровопийственного рода» от римского Августа-кесаря и брата его Пруса, она, отлично помня -общность своего происхождения с родом московских царей, принялась также выводить себя «из немец». Появились многочисленные фальшивые документы, стремившиеся доказать знатное и древнее происхождение отдельных феодалов. Таким образом в ответ на царскую, официально не раз свидетельствуемую фальшивку боярство создало множество фальшивок неофициального, домашнего происхождения, до поры до времени не признававшихся правительством. Эти фальсифицированные родословцы предназначались в качестве дополнений к главе третьей «Государева родословца», где были записаны все разветвления дома Рюрика, а также и к главе четвертой, где шел родословник знатных родов, бывших на службе великого князя Московского. Общим содержанием таких подделок родословных документов является более или менее развернутое повествование о выезде предков «из немец», «Цесарские земли», из Рима, Польши, Золотой Орды и — в единичном случае — из Англии (Бестужевы-Рюмины). Некоторые сравнительно скромно сочиняли свои выезды «из немец», например Воейковы: «к вел. кн. Дмитрию Ивановичу Московскому приехал служить к Москве Прусские земли державец Воейко Войтегович, а с ним двора его 1 50 человек, и князь великий Дмитрий Иванович пожаловал его, велел принять к себе в послужение», или Глинские: — «к вел. кн. Литовскому Витовту приехал из Орды татарин Алекса... а вотчина у него была Глинеск». Бедовы заявляли, что в 1372 г. «приехал служить из немец, из Цесарского государства, немчин, чесна рода Беде Ульф». Князь П. В. Мышецкий в 1751 г. заявил, что «предки ево были между Пруской и Цесарской земли удельные Марграфы». Менее знатные служилые роды сочиняли и более сложные родословия. Так Еремеевы писали: «к вел. кн. Александру Яросла- вичу Невскому на Невское побоище приехал служить из немец из Тальян-
1 Сборник Имп. Русского исторического общества, т. LIX, стр. 519, 537.
2 Подробное перечисление случаев употребления в дипломатических переговорах повой версии о римском происхождении Рюриковичей см. у М. Дьяконова, Власть Московских государей, Спб., гл. III.
96
ские земли, из града из Талии, муж честен от Королевские палаты, имя ему Шелбь. И принят бьгсть Вел. кн. зело честно и в Великом Новегороде крестился и во крещении имя ему Иеремия.. . Свидетельствуют на выезд немецкие печатные летописные книги: книга Светония, книга Длугушь летописец, Боккалин летописец, Бельский летописец о Чешском государстве, история о Фрязех и о Мелюзины и о десяти сынех ее».1 С такого рода «источниками в руках можно вывести какую угодно генеалогию».2 И действительно «выводили». Например новгородские служилые люди, исконные бежецкие дворяне Корсаковы обосновывали происхождение своего рода ни более ни менее как от самого Юпитера и Геркулеса. Сочинена была и соответствующая пышно украшенная генеалогия с описанием земных и небесных похождений божественных предков бежецких помещиков. Эти «Иовишевы дети» добились и некоторого признания своей фальшивки — в 167?’ г. им было разрешено впредь именоваться Римскими - Корсаковыми. 3
Другой род, род Мины Суздальского, от которого идут Воронцовы и Вельяминовы, оказался выведенным также совершенно невероятным и необыкновенным способом: «род его влечашеся от Варяг, от Шимона князя Африкановича. Африкан же брат Якуна слепого, иже от Златые Орды. Род же их от Клавдия Кесаря». 4
Однако сочинительство одних родословий без документов, так или иначе подтверждающих данные 'блистательного знатного происхождения, иной раз оказывалось явно неубедительным. Поэтому стали фальсифицироваться, а чаще и подделываться документы в виде целых разрядных книг, купчих на вотчины, грамоты на кормление, межевые, духовные и др. грамоты. Целиком были составлены вымышленные походы Ивана Грозного: Колыванский 1 540 г., Казанский 1 544 г. с легендарным описанием взятия Казани, Шведский 1549 г. и Волоцкий 1551 г. Подделывались целые серии документов, разрядных книг и дипломатических сношений. Так например известны уже напечатанные целиком вымышленные «статейные списки» посольств Андрея Ищеина к Турецкому султану 1570 г. и кн. Захария Ивановича Сугорского к царю Максимилиану. 3 Так как ряд московских пожаров и особенно грандиозный пожар 1626 г. уничтожили приказные архивы, то нечем было проверять такого рода фальшивые документы, и они начинают постепенно входить и в официальный оборот. Всякого рода вымышленные разряды, поддельные статейные списки нужны были столько же для подтверждения родословных притязаний, сколько и для обоснования местнических споров, так как высокое положение в служебной иерархии измерялось как честью и достоинством всего рода, так и тем положением при дворе московского князя, которое занималось предками. И там, где не было настоящих документов, прибегали к помощи подделки или к фальсификату.
Широкое применение поддельных документов для обеспечения господствующего положения дворянства в эпоху абсолютизма характерно не для
1 «Временник Мое. Общ. Истор. и Др.», т. XX, стр. 23 и сл., где напечатаны родословцы частных редакций.
2 Кобеко, О разработке генеалогических данных, «Записки Русского археологического общества», т. II. Спб., 1887, стр. 281.
3 Н. П. Лихачев, «Генеалогия» дворян Корсаковых в «Сборнике статей» в честь Кобеко и отдельно.
* Н. П. Лихачев, Разрядные дьяки, стр. 402, прим.
5 Памятники древней письменности. Спб., 1883, № XLI; изложение доклада
Н. П. Лихачева о вымышленных разрядах помещено в «Правительственном вестнике».
1887, No 90. !
7 Проблемы источниковедения.
97
одного Московского государства. Ряд аналогии можно было бы привести и из истории Западной Европы и из истории некоторых народов СССР в пору их самостоятельности. Так например в Грузии XIV — XVI вв. грузинские феодалы широко практиковали подделку «грамот крови» — своеобразной таксировки бесчестья каждого феодально-дворянского рода, где относительная знатность одних князей перёд другими определялась не родословными счетами и генеалогическими выкладками, а суммой в случае бесчестья». 1
Имущественные отношения служилой дворянской среды также породили значительное количество фальшивых исторических документов. Права на владение вотчиной или на управление областями «по кормлению» зачастую на протяжении веков подтверждались сфабрикованными для этой цели подложными документами. Так например служилые люди Измайловы составили подложную жалованную грамоту от имени великого князя Олега Ингваревича Рязанского о награждении предка Измайловых: «Ивана Шаина, породы канска и воина добра, велел есте ему отвесть поле по реке Проне до колодезя Чурлукова со всяким угодьем владети». Эту подложную грамоту Измайловы вписали в другую подложную грамоту 1556 г. на вотчины из деревень Стафурлова и Закеева.2 \
Иногда служилые люди слагали подложные документы при помощи монастыря, являвшегося немаловажным очагом фальсификаций, подлогов и подделок. Так грамота 1506 г. роду Бедовых, по всей вероятности, сработана не без помощи Клобукова монастыря, из которого вышла вообще не одна подделка. В этой грамоте представитель рода Евстигней Бедов указывает, что их «родимец из Цесарские земли чесна рода Бедья Ульф нем- чин» получил за выезд «из немец» в вотчины земли от Дмитрия Донского «за службы и за крови многие села в Кашине розные волости».3 4Несообразность таких сообщений вскрывается тем, что Дмитрий Донской Кашинским княжеством не владел и распоряжаться в чужом княжении пожалованьем земель никак не мог.
В поддельной грамоте нередко подробно развивается мотивировка пожалования, маскируемая подделанным под древность стилем изложения и реализмом вымышленных подробностей. Так например в подложной грамоте, изготовленной в роду Кожиных, в грамоте 1450 г. февраля 4, хранившейся в Калязине монастыре на гробе см. Макария, калязинского «чудотворца», говорящей о пожаловании вел. кн. Василием Васильевичем «верного слуги» Василья Ананьина сына Кожи, выехавшего «из Шведы», деревнями в Кашинском уезде, имеется следующее обоснование: «а за его Васильеву верную службу, как был у меня бой в Галичи, со князем Дмитрием Шемякой, и он, Василий, со своим полком, верно мне служил, не щадя своей головы, и князя Дмитрия побил,... и убил под ним князем коня и привез того коня часть кожи, да лук, да палаш князя Дмитрия ко мне, князю великому, на Москву; и яз, князь Великий, пожаловал, велел ево Василья писать Василий Кожа».
Наряду с фабрикацией целых «воровских составных дел» служилые люди частично фальсифицировали подлинные документы. Эта частичная или неполная подделка источников—фальсификация их — выражалась в подчистках, вставках нужных текстов по тексту подчищенному. Такого рода
1 И. Джавахашвили. Изучение грузинских документов или дипломатика Тифлис, 1926, гл. 7, «Фальшивые документы», сто. 160 —187 (на грузинском языке).
2 Н. П. Лихачев, Разрядные дьяки, стр. 357, прим. 4.
л Там же, стр. 432, 433. і
4 Русская Вивлиофика, М. 1833, стр. 189 —191.
«8
интерполированные документы нередко вскрывались в процессе судебного разбирательства. В деле И. О. Полева с кн. В. Г. Щербатым в 1591 г„ имеется следующий эпизод: «И Иван Полев положил... подлинный наказ- И боярин кн. Ф. Д. Шестунов да диак Неудача Ховралев — наказу смотрели и в наказе в том месте, где написано Ивану (Полеву), да Игнатью (Салтыкову), и то место скребено и писано по скребеной бумаге».г
В списке XVIII в. с грамоты 1503 г. рода Сатиных имеется такого рода вставка в самом начале грамоты: «Се аз вел. кн. Иван Васильевич всеа Русии пожаловал есми за верную службу, за посольство во Орде окольничего Никиту Перфильевича Сатина вотчиною на Вязьме».2 Слова «за верную службу, за посольство во Орде» с указанием на окольничество предка являются фальсифицированной^ вставкой.
В некоторых, хотя и редких случаях мы можем узнать, как производились подделки и подлоги документов на право владения тем или иным имуществом. В судебном деле 1547 г. Шереметева с кн. Токмаковым и кн. Ноздреватым излагается красочная картина уловления на месте преступления, наемного «подпищика» «нарядных» документов, совершавшего подделки по заказу помещика. Судебные власти вместе с истцом «Ивановым человеком: Шереметева Олешей» сделали обыск в усадьбе кн. Юрия Токмакова, подозревавшегося в фабрикации подделок. Перед обыском представитель истца Олеша сам был обыскан в удостоверение, что он не имеет при себе поддельных документов, которые он мог подбросить в дом ответчика:
... «велели истцу.. . Олеше перед понятыми и передо князем Юрьем раз- волочись до нага, искати подписщиков и письма подписного кабал и записей, а князь Юрьи. . . того Олешу перед нами и перед понятыми и сам: обыскивал и во рту сщупал».
Но усердие ответчика кн. Юрия Токмакова кончилось его поражением- «и истец... Олеша пришол к комнате, а комната заперта, и мы... велели комнату отпереть, да пустили истца Олешу. Истец. .. Олеша, отворя комнату, завопил: вот де. .. подпищик и письмо подписное; и мы... с понятыми вошли в комнату, аж лежит в комнате на княж Юрьеве постеле человек, а сказался зовут его Власком Иванов сын, а одет кафтаном малым; киндячным, что то перво на князе на Юрье перед тобою, а в головах у него* лежит письмо, а не ведаем какое, а в ногах у него стоит чернила да фляга: вина, и мы. . . того человека Власку взяли, а то письмо, запечатав в ширинку, дали за понятых людей, за добрых». На суде, когда «ширинкам была распечатана, в ней оказалась целая серия подложных документов: кабала 7052 г. на 25 руб. с закладом «отчины» полсела Грайворона, купчая 7055 г. на ту же «отчину» и отводная 7052 г. После пытки Власко Иванов признался, что он «не Власко, зовут меня Васкою», первоначально показал, что он. . . «человек есми. . . убогой: кормлюсь пером, а двора у меня здеся на Москве нет, а хожу. . . по людям, по добрым, где день, где ночь. . . на княж Юрьев есми. .. Токмакова двор... ести... да едчи есми. . . У него по грехам в комнате и уснул». После вторичной пытки этот профессиональный фальсификатор документов дал уже настоящее объяснение: «присылал по меня князь Юрьи Токмаков человека своего Семенчю, и аз... $ но князю Юрью пришол на подворье, и князь Юрьи дал мне бумагу, а к бумаге рукы изприкладены, а велел писать кабалу, что у него кабала утерялась, и яз... ту кабалу писал, которую со мною у князя Юрья выняли
1 «Русский исторический сборник», т. II, стр. 86.
2 Д. П. Лебедев, Собрание историко-юридических актов И. Д. Беляева. М., 1881, *6.24, стр. 12.
тз комнате». Судебная экспертиза быстро установила подложность документов. Экспертиза состояла в вызове в суд послухов, якобы свидетельствовавших грамоту, и дьяка, якобы писавшего подложную грамоту. «И послухи Иван Мишков с товарищи, смотрив руки своих обеих кабал, сказали: мы. . . в те обе кабалы в послухи не писывались: те. . . кабалы нарядные, руки наши» подписаны. А дьяк Петр Яковцев сказал: аз. . . тех кабал не писывал, рука моя подписана».1 2 Подделкой документов занимались и сановные верхи приказной администрации, так из одного дела 1629 г. видно, что «те памяти, дружа князю Ивану Боратынскому, зделал дья^ Василий Волков». 3
Следующей группой подделок и подложных документов являются грамоты на кормление с упоминанием в документе пожалования в прошлом должности кормленщика. К такого рода грамотам принадлежат жалованные грамоты на кормление Бестужеву-Рюмину и роду Протасьевых. Бестужевы-Рюмины предъявили жалованную грамоту 1469 г., августа 8 от вел. •Кн. Ивана III, где говорится, что он «пожаловал боярина своего Якова Гавриловича Рюму Бестужева, за многие службы его и за выезд отца его Гаврила Беста, городом Серпейском».3 После подачи этой грамоты в Родословную палату в 1689 г. администрация усумнилась в правильности сообщения грамоты о выезде Бестужевых из Англии, о чем через русского посла, боярина Ф. А. Головина, бывшего в это время в Англии, был сделан запрос. В 1699 г. Лондонская гербовая палата в чрезвычайно осторожной форме ответила, что «около лета 1403 г. Габрелус Бест, от древней фамилии! графства Контского рожденный, в страны отдаленные странство- вати отошел есть, яко мним, в царство Московское». 4 Этого было достаточно, чтобы русские приказные убедились в справедливости показаний Бестужевых. А между тем грамота была подложной, что видно из следующего: в 1556 г. одному из Бестужевых было дано в кормление в Переяславском уезде местечко Серебож, сведение о чем полузабылось к концу XVII в. в роду Бестужевых. Фальсификатор воспользовался этим полузабытым фактом и приписал выдачу в кормление по созвучию вместо Серебожа — г. Серпейска, который однако в это время был Литовским и Москве не принадлежал. Список бояр Ивана III сохранился, но в нем боярина Я. Г. Рюмы Бестужева нет. Правда, горсть авантюристов-англичан в 1390 г. была в Литве и осаждала г. Вильно, но нет никаких указаний, что кто-либо из них поступил на московскую службу. Впрочем один англичанин Роберт Бест был в Москве в 1555 — 1571 гг., вероятно память об этом англичанине и навела фальсификатора на мысль о выведении Бестужевых от английских Бестов.5
Другой подобного типа подлог был сфабрикован в роду Протасьевых на наследственное кормление роду Протасьевых Мещерского края. Подлож¬
1 Акты юридического быта, I, № 52, V, стр. 192 — 214. Другой акт, где фигурирует составитель «нарядных» грамот, см. у. Н. П. Лихачева, Из лекций по дипломатике. Спб, 1905. «Список с правой грамоты» 1565 —1566, стр. 14 — 23.
2 А. И. Маркевич, О местничестве, т. I, стр. 301 и сл.
3 Грамота напечатана в «Архиве исторических и практических сведений, относящихся до России», изд. Калачевым, 1859, кн. 3, стр. 7.
4 Латинский подлинник. Там же, стр. 8.
5 Легенда о происхождении Бестужевых разобрана в работах П. Н. Петрова, <История родов русского дворянства», т. I, Спб., 1886, стр. 263; Алекс. Барсукова, «Обзор источников и литературы русского родословия», Спб., 1887, стр. 73—86. Окончательное разоблачение подложности этих грамот принадлежит Д. Ф. Кобеко в «го работе «О разработке генеалогических данных в смысле пособия для российской истории» в «Записках Археологического общества», т. И, 1887, стр. 273 — 282 и его ж е «К родословной рода Бестужевых-Рюминых» в «Записках Археологического общества», т. IV, Спб., 1890, стр. 75 и сл.
100
ность этих ввозных грамот, якобы выданных Василием Темным Протасьеч вым в 1425 и в 1426 г., доказана Н. Л. Лихачевым. Исследователь замечает: «ввозные грамоты Протасьевым представляют образцы грамот на кормление, причем первые две являются почти униками по своей древности* Именно эти-то две грамоты и заставляют сомневаться в их подлинности. Содержание пожалования (доходы с волости Лузы, городов Елатьмы и Кадома) целиком повторяется в грамотах 7063 и 7092 гг. Такое совпадение в высшей степени подозрительно. Грамоты XV в. едва ли не сфабрикованы по образцу подлинный документов XVI в. И на это есть ценное сфрагистическое указание. При списке с грамоты | от 28 авг. 1425 г. отмечено, что «у подлинные грамоты» «печать вислая на красном воску —*• орел». Такой тип великокняжеской печати обычен для XVI в., но он появился лиЩы в конце XV в. Не только Василий Темный, но и вел. кнн Иван III в первую половину своего княжения не употребляли «орла на красном воску». Самое указание на красный воск должно быть признана ошибочным. Далее в содержании грамот есть анахронизмы и несообразности: Елатьма и Кадом в качестве городов не упоминаются в документах XV в., грамоты на кормление «на выезд» помечены датой, когда Григорий Протасьев несомненно находился еще в Мценске, а не в Елатьме и Ка- доме и т. д.1
Существует наконец группа поддельных документов, рожденных политической борьбой в эпоху крестьянской войны на рубеже XVI — XVII вв., когда был пущен в обращение целый ряд сфабрикованных фальшивок для агитации в защиту старого порядка. Это было сделано «политическимг кружком московских патриотов, неразборчивых на средства и способы агитации». 2 Далеко не все такого рода фальшивки еще выявлены, из них известны в настоящее время две: Смоленская грамота 27 янв. 1611 г. от патриарха Гермогена3 * 5 и «письмо», натравливающее москвичей на поляков. * Смоленская грамота, призывающая на борьбу московских людей в защиту старого порядка, писана от имени якобы маленьких и гонимых людей, томящихся под Смоленском в польском плену и находящихся в королевском обозе Сигизмунда. Подделка грамоты обнаруживается рядом несообразностей в датировке событий «смутного времени». Составители^ подделки точно знают об интимных переговорах польского короля с era приверженцами в Москве. Эти «разоренные пленные», живущие у поляков в плену, каким-то образом тотчас узнают о начавшейся патриотической агитации патриарха в Москве. Наконец всем содержанием и своим книжным риторическим стилем эта подделка резко противоречит известным наивным по форме, но трезвым и строго деловым по содержанию текстам подлинных Смоленских грамот. ”
Во второй половине XVII в., когда значение земских соборов пало, была подделана речь Грозного, якобы сказанная им на соборе 1550 г. Эта
1 Н. П. Лихачев. По поводу трудов Ярославской губернской архивной комиссии, С-пб., 1893, прил., стр. 28 — 34. Эта брошюра, как отмечено выше, является большой библиографической редкостью, так как автор до выхода ее в свет уничтожил ее в корректуре. Подложные грамоты роду Протасьевых напечатаны в Актах юридических, № 161.
“С. Ф. Платонов, Древне-русские сказания и повести о смутном временит XVII в. Спб., 1913, стр. III и сл.
3 Акты Археографической экспедиции, т. II, № 176.
* «Русс. Истор. Библ.», т. XIII, стр. 187 и сл.
5 С. Ф. Платонов, Две грамоты 1611 г., в сб. «Статьи по русской истории», Спб., 1912, т. I, стр. 137 —161. Ранее работа была помещена в «Сборнике статей в честь проф. Помяловского». Спб.
101
жіодделка повидимому вышла из той среды, которая была заинтересована "в продолжении практики земских соборов.1
В списке Хронографа 1696 г. имеется девять поддельных грамот, представляющих якобы переписку русского царя, римского цезаря, польского короля и Чигиринских казаков с турецким султаном, с ответом этого султана. Эта серия подделок вероятно вышла из лагеря русских книжников- националистов для возбуждения нужного общественного подъема во время войны с Турцией, когда вместе с Москвой выступали и Польша и Австрия.2
К последней группе поддельных документов как средств политической борьбы могут быть отнесены подделки, имеющие характер пасквиля, политической сатиры и т. п. Все эти подделки имеют обычно определенную политическую заостренность. Очень характерен генеалогический пасквиль, имеющий форму родословия на род Сукиных, помещенный в полуофициальном местническом справочнике XVII в. Этот пасквиль вероятно вышел из рядов родовитой боярской среды, враждебно относившейся к элементам «от 'простого всенародства», проникшим в правящую верхушку дворянского класса. В этой подделке составители злобно излагают историю рода Сукиных, бывших в большой чести и имевших окольничество в конце XVII в. Появление на исторической арене этого рода живописуется так: во время похода на Новгород и Псков царя Ивана IV к нему навстречу «на Псковских полях» вышел «всегородные избьг дьячек Бориско Иванов сын Пентюхов с хлебом да на почвах (корытце) тут же с хлебом вынес семеро ребят, а обвестил государю, что ему тое ночи родила жена ево тех семерых ребят на ево государское счастье, и государь сказал ему милостивое слово, а жену <ево тешася назвал сукою, так де родят суки и пожаловал ево Бориска поволил взять в Пушкарскую избу в подьячие и от того времени стали ево называть «Сукиным мужем». Этот «Сукин муж», попав в столицу с братом Ярыжкой, начали делать карьеру: «обвестили про сестру свою Каптюшку ж ввели окаянные в грехопадение, а другую сестру Улку подвели на постелю к дьяку к Ондрею Щелкалову и по той причине учали их выносить в люди Ондрей да Василей Щелкаловы». Сукин, посланный в Мещеру ставить город Шацк, «грабил как хотел и богатели они Федко да Борис паче меры н учали племянниця со многими чесными роды» и т. д. Эта подделка вскрывается рядом анахронизмов: боярин Борис Сукин умер в 1567 г., когда Щелкаловы еще не имели влияния и только что начали возвышаться, Сукины — не псковитяне, а суздальцы, и т. д.3
Другой политический пасквиль известен в форме вымышленного указа царя Алексея Михайловича 1661 г. «о сукиных сынах немцах», сочиненного едва ли не в XIX в., когда в русском дворянстве началась оппозиция «немецкому засилью» на высших административных и военных постах.
Характер шутки носит обширная по размеру подделка — «рукопись старицы игуменьи Марии, урожденной кн. Одоевской», повествующая на фоне личной любовной драмы о покорении Иваном III Новгорода. Автор подделки, оставшийся неизвестным, отражая национализм и идеологию «казенной народности» эпохи Николая I, в своей фальшивке старается вызвать
1 С. Ф. Платонов. Речи Грозного на Земском соборе 1550 г., там же, стр. 201 — 205. Автор, вскрывая подделку, воздерживается однако от изложения мотивов подделки.
2 А. Попов, «Изборник» из хронографов. М., 1869, стр. 448 — 450; его же, Обзор хронографов, т. И, стр. 227 — 229.
3 Ю. В. Татищев, Местнический справочник XVII в. Вильна 1910, стр. 66 — 67; Н. П. Лихачев, Разрядные дьяки, стр. 214 — 217.
в читателе сочувствие к «доброму старому времени» со всеми его «добродетелями». Здесь идеализируются домостроевщина, религия, почитание власти родительской и власти всякого начальства. Подделка эта была изготовлена настолько ловко, что ввела в заблуждение Ивана Аксакова и даже вначале лрофессионала-историка М. Погодина. Но ряд неуклюжих промахов однако заставил последнего быстро признать свою ошибку и раскрыть эту подделку. Автор «рукописи старицы» смешал Ивана III с Иваном IV, первого печатника называет Федором вместо Ивана Федорова, дает героине читать печатную книгу, когда в эту пору были книги^ только рукописные, и т. д.1
Не разгаданными до сих пор являются назначение и смысл одной подделки, — повидимому также шуточного характера. Речь идет об акте «города Гдова, старых колымажных дел колымажника Севастьяна Севрюкова» 1582 г. о принятии к себе в дом «вобья». Акт этот имел в свое время большой успех — перепечатывался шесть-семь раз, но и по сие время .этот акт, — плод чьей-то шутки неизвестного назначения, — остается вполне загадочным.2
III.
Если фальшивый исторический документ родился как средство политической борьбы при дворе московского абсолютиста и окружавшей его боярской среды и отсюда спустился к рядовым служилым людям, которые также использовали фальшивку в своих классовых интересах, то и в системе церковно-монастырского феодализма XVI—XVII вв. фальшивый исторический документ появляется также сначала в высоких правящих сферах Московского митрополита еще в конце XV в. или в самом начале XVI в., а затем подделка документов распространяется по периферии по отдельным монастырям.
Абсолютизм искал в фальшивом документе обоснований новому самодержавному режиму, церковь и монастырь в конце XV в. ив начале XVI в. создают историческую аргументацию в пользу удержания за собой огромных земельных владений. Это было тем более своевременно, что и внутри церковной среды сложилось направление противников церковного землевладения. В острой борьбе противников и защитников церковного землевладения церковные власти прибегают к ряду «благочестивых обманов» — к подделке, подлогу и фальсификации исторических документов.
Хорошо рисуют эту эпоху создания беззастенчивых интеллектуальных подлогов и грубых подделок в церковной среде сами же церковные дея-
1 «Рукопись» была напечатана в «Новгородских губернских ведомостях», 1849, №№ 41, 42, 47. М. Погодин перевел эту рукопись на современный русский язык и вторично ее напечатал в «Москвитянине», 1850, ч. 1, Смесь, стр. 3 — 61.
2 «Ярославские губернские ведомости», 1850, № 25; «Владимирские губернские ведомости», 1860, № 43; «Олонецкие губернские ведомости», 1874, № 82; «Чтен. Моек, общ. ист. и древ, росс.», 1863 г., кн. I, смесь, стр. I; А. С. Л а п п о-Д а н и л е в - с к и й, Очерк русской дипломатики частных актов. П., 1920, стр. 117. В Историкоархеологическом институте Академии наук имеется поддельная рукопись «новгородской уставной грамоты» 1571 г., в собрании Н. Ф. Романченко. Эта подделка, относящаяся к разряду copie figuree, вероятно сделана известным фальсификатором исторических документов начала XIX в. А. П. Бардиным — московским антикваром и букинистом, Широко снабжавшим «древними» рукописями своего изделия вельможных, но плохо грамотных меценатов и собирателей этой эпохи. Н. П. Лихачев впрочем не решается приписать эту подделку А. П. Бардину, см. его доклад об этом документе в протоколах Археографической комиссии («Летопись занятий Археографической комиссии»*
т. XXXIII, Ленинград, 1926, стр. 27 — 31).
тели. Автор или авторы апокрифа «беседы Валаамских чудотворцев Сергия и Германа» имеют смелость, создан фальшивый памятник, с негодованием говорить о подделках и подлогах источников, не замечая, что их обличение прежде всего ударяет по ним самим. В «беседе Валаамских чудотворцев» имеется следующая выразительная характеристика этого века грубой подделки: «а того цари не ведают и не внимают, что многие книжники из иноков по диавольскому лестному умышлению из святых божественных книг и из житий выписывают, а из книг преподобных выкрадывают, а на место их в те же книги приписывают лучшие и полезный себе во свидетельство того, что подлинное святых писание».
Церковь в лице своего главы, самого Московского' митрополита, официально пускает в оборот фальшивку на соборе 1503 г., где были подведены итоги внутрицерковной борьбы между сторонниками и противниками церковного землевладения и сколочен крепкий общецерковный фронт по безусловному и безоговорочному удержанию всех земельных имуществ церкви. На соборе выступил с речью митрополит Симон и заявил от имени всего собора Ивану III: «а иным мнози от неверных и несчастных царей. . . от святых церквей, и от священных мест, и от монастырей ничто же не имаху, и недвижимых вещей не смели двигнути и судити или поколебати. . . но и зело по святых церквах побораху не токмо во своих странах, но и в вашем Российском царствии, и ярлыки, сиречь грамоты жалованные, давали: в лета великцх чудотворцев Петра и Алексиа быша сия, и в лета Михаила и Иоанна и Феогноста митрополита всеа России и непоколебима и недвижима пребыша сия и до сего дни».1
Ссылка оратора, митрополита Симона, на ханский ярлык митрополиту^ Петру является ссылкой на подложный документ, вероятно заготовленный в ходе подготовительных занятий духовенства к собору 1 503 г. Все ханские ярлыки были иммунитетными, передававшими в руки церкви права по использованию своих имений, но не инвеститурными, не передававшими в том или ином объеме власти верховного сеньера — хана своим вассалам. Автор подлога, используя авторитетное имя «чудотворца», митрополита Петра, и приурочил к его имени инвеститурный ярлык, «имевший целью гарантировать неприкосновенность церковных имуществ и церковной юрисдикции как источника доходов».2 В основу подлога был взят старый тарханный ярлык хана Менгу Темира 1308 г. и коренным образом переработан в нужном направлении. Кроме того «ярлык митрополиту Петру по мысли интерполятора должен был исчерпать полезное содержание всех прочих ярлыков и явиться как бы заменою их, так на это и смотрел митрополит Макарий при Иване Грозном».3
Таким образом была создана как бы документальная энциклопедия, в целом фальшивая, для обоснования имущественных и владельческих прав церкви. ,В основном подлог сводился к такого рода манипуляциям: кратко сформулированный приказ ярлыка Менгу Темира «ханской администрации не обижать духовенства изменен в приказ всем и каждому, а в особенности духовенству, беспрекословно слушаться митрополита. Юрисдикция его доведена до размеров, до каких в действительности она никогда
1 П. И. Соколов, Положенный ярлык Узбека- митрополиту Петру, в «Русском историческом журнале», 1918, № 5, стр. 80. Эта речь на соборе 1503 г. известна только в редакции середины XVI в., когда другому митрополиту Макарию вторично пришлось опереться на фальшивку на соборе для воздействия на царя Ивана IV, однако нет оснований сомневаться в факте ссылки Симона на фальшивые ярлыки.
2 Там же, стр. 75.
3 Там же, стр. 79.
104
не доходила».1 Далее, внесено было длинное рассуждение о неприкосновенности церковного суда и церковных имуществ. Затем хан Узбек, от имени которого сочиняется подлог, якобы «самым обстоятельным и подробным образом отказывается за себя и свое потомство от права принимать апелляции на митрополичий суд»,2 иммунитет духовенства распространяется на всех слуг митрополита с предоставлением ему права принимать в свои слуги кого угодно. В заключение вносится из других ярлыков митрополитам Алексею и Митяю постановление о предании «злой смерти» всякого, кто будет вредить или хулить церкви, монастырям или самую «веру хулити и осуждати».3
Церковные книжники подделывали и жития святых и целые соборные деяния. Так например была сочинена подделка жития Анны Кашинской, а для использования в борьбе с церковными еретиками в самом начале XVIII в. было создано вымышленное «соборное деяние на еретика Мартина»; позже, в 1718 г., подлинность его была удостоверена подписью трех митрополитов и четырех епископов — членов Синода. Каждый из этих иерархов писал в своем удостоверении «божией милостию смиренный (имя и звание) сию великого государя грамоту и соборное деяние, бывшее в Киеве на мниха еретика армянина, и лист, присланный из Киева о том же, в достоверное свидетельство подписанием своея руки утверждаем». Подделка была изготовлена православным духовенством в Петровскую эпоху- для обоснования его борьбы с раскольниками ссылкой на древний якобы документ, единственно уважавшийся раскольниками. Но подделка была изготовлена грубо: памятник, претендующий быть документом XII в., писан южно-русской скорописью начала XVIII в. на пергаменте с дырами и разрывами, однако приходящимися на полях, тогда как в подлинных старых пергаментах эти дефекты1 встречаются повсюду. Раскольники во главе с А. Денисовым, против которых бьґла направлена эта подделка, опровергли подлинность этого документа как путем критики содержания его, так и внешнего его вида. Так раскольники посрамили лжесвидетельствовавших защитников фальшивки из высших иерархов — членов Синода. Раскольниками была вскрыта и другая подобного же типа подделка—1 «Феогностов требник». 4
Церковь однако прибегала к подделке, не только ища документальной опоры для обоснования своей идеологической пропаганды по поднятию благочестивых настроений масс, но и широко используя подделку для защиты своих имущественных отношений. Приукрашение фальшивой давностью владения там, где не хватало подлинных документов, защита или маскировка своих недавних и запрещенных законом имущественных приобретений,! когда над ними висела опасность быть конфискованными в
1 П. И. Соколов, стр. 78.
“ Там же, стр. 79.
3 Там же, стр. 79 — 81.
4 В. О. Ключевский, Жития святых как исторический источник, стр. 340 — 341. Текст «Соборного деяния на еретика Мартынова» издан еще в 1718 г., в нем сомневался Карамзин, церковный писатель Руднев в исследовании «О ересях и расколах» дает уклончивое суждение о подлинности этого текста (см. его работу, стр. 66 — 67 и прим, на стр. 21). Историю разоблачения «соборного деяния» и «Феогностова требника» раскольниками см. в работах В. Г. Дружинина «Поморские палеографы», «Летопись Археографической комиссии», вып. XXX, и его же «Дополнение к исследованию о Поморских палеографах начала XVIII в.», «Летопись Археографической комиссии», т. XXXIII, стр. 100 — 102. Здесь же приложены снимки с поддельных рукописей. В Ленинградской Публичной библиотеке в собрании из Архангельской библиотеки кн. Д. М. Голицына имеется поддельное «Житие Бориса и Глеба» на пергаменте, вероятно изготовленное фальсификатором Бардиным.
105>
^государеву казну, — все это вызывало творчество фальшивых исторических документов, преимущественно в монастырях, имевших и особенно большие земельные владения и наиболее изощренный во всяких приказных делах писиово-стряпческий аппарат. С такой точки зрения монастырь известен и летописцам, например под 1491 г. в Львовской летописи записано: «тыж зимы архимандрита Чудовского били на торгу кнутьем, и Ухтомского князя и Хомутова — про то, что зделали грамоту на землю после князя Андрея Васильевича Волоцкого кончины», в которой написано, что якобы кн. Андрей дал к Спасову монастырю землю «на Каменном».1
Крупнейший и могущественнейший вотчинник — Троице-Сергиев монастырь — объединил ряд позднейших своих земельных приобретений в сфабрикованной в монастыре подложной грамоте 1393 г. как дар великого кн. Дмитрия Донского «игумену Сергию с братьею в вечный поминок по своей душе и по своих родителей в Радонеже». В эту же грамоту было внесено совершенно мифическое пожалование: «дал князь великий Дмитрий Иванович святой Троице в Сергиев монастырь на Москве площадку и пятно ногайское впрок во веки».2 Кроме этой грамоты старцы-книжники Троице-Сергиева монастыря сфабриковали и вторую грамоту 1363 — 1389 гг. от имени того же Дмитрия Донского об освобождении всех монастырских владений, торгов и промыслов «до окончанья веку» от всех даней, поборов и пошлин, с дачей судебного иммунитета.3 И наконец мифическое пожалование Дмитрием Донским конской площадки и «ногайского пятна» было перередактировано в 1673 г. уже следующим образом: «государь же великий князь Дмитрий Иванович пожаловал свою государеву тарханную грамоту в дом живоначальные Троицы и чудотворцу Сергию с троецких вотчин и со всяких промыслов и с людей головщины, и никаких своих государевых пошлин имати, и креста слугам целовати не велел, покаместа дом живоначальные Троицы учнет стояти».4
Бесспорность подлога двух грамот Дмитрия Донского 1393 г. и 1363 — 1389 гг., а также и редакции «пожалования» 1673 г. доказывается тем, что в грамоте 1393 г. Сергий называется чудотворцем, а во второй грамоте уже святым — в обоих случаях невероятно1, чтобы при жизни Сергия он мог так именоваться современниками. Существование слуг в бедном, только что устраивающемся монастыре при жизни Сергия «более чем сомнительно». 5 Великокняжеская власть московских феодалов не была еще наследственной и зависела от ханской милости и воли, а потому жаловать «до скончания века» московские феодалы не могли. Наконец в грамотах жалуются вотчины, находящиеся в разных княжениях, что тоже не могло иметь места. 6
Такого же рода подлог был совершен и старцами Кольского Печенгского монастыря, которые сфабрикрвали жалованную грамоту 1556 г., дававшую ^от имени Ивана IV якрбы «по умолению детей своих царевича князя Иоанна Иоанновича и царевича Федора Иоанновича», еще в это время не родившегося, в вотчину «морскими губами Мотоцкою, и Лицкою, и Ур- скою, и Печенскою, и Пазренскою и Невденскою губами» со всеми богатейшими морскими рыбными ловлями, которые в это время эксплоатиро-
1 Львовская летопись, т. III, стр. 199.
2 Никоновская летопись. Спб., 1767, ч, 1, Прибавл., стр. 17, 18.
* А. А. Э., т. I, № 7.
* Иером. Арсений, О вотчинных владениях Троцкого монастыря при жизни его основателя преподобного Сергия. Спб., 1877 г., стр. 32.
5 Там же, стр. 33.
вались рядом вольных ловецких артелей из местного населения. 1 Эта фальшивка и в позднейшее время сыграла свою роль: на нее ссылалось императорское русское правительство в 1826 г. как на бесспорное доказательство своих прав на Мурманское побережье при разграничении русских земель с Норвегией. 2 Подложность этой грамоты явствует из того, что кроме неловкой дачи «по умолению» неродившегося еще в это время царевича Федора эта грамота имеет несоответствия обычному типу известных жалованных грамот этому монастырю, перечисляет вотчины монастыря сразу данными, что исключает дальнейший рост монастырской вотчины, «давая для 1556 г* те же размеры ее, что и в 1591 г. и во время позднейшее». Грамота имеет противоречие: вначале утверждается, что монастырь владел уже теми вотчинами, которые в конце грамоты жалуются монастырю. Наконец все содержание грамоты 1556 г. в целом «много сложнее содержания.. . жалованной грамоты царя Ивана Васильевича, данной... ранее 1573 — 74 гг.».3
Подделана была грамота Андрея Боголюбского от 1159 г., данная им якобы Киево-Печерскому монастырю. Этот подлог был совершен вероятно в связи с регистрацией документов в Киевской области по случаю ее размежевки с поляками в 1686 г. Подлог был совершен Киево-Печерским архимандритом Мелетием Хребтовичем-Литоворовичем-Бочуринским с целью упрочить падавшее влияние Киево-Печерского монастыря на Пу- стынно-Никольский монастырь, ранее подчиненный киево-печерским монахам.
Подделка эта, датированная 1159 г.*, имеет в тексте речевой стиль грамот XVI — XVII вв. Киевской области. Постоянно встречаются выражения «на вечные часы», «подлуг узаконения патриаршего», «мает или не мает быти инако», «зрушити сию данину» и наконец имеется и такой перл: монастырь зимает с одного села «семдесят грошей польских». «Гроши польские» в эпоху Андрея Боголюбского в 11 59 г. звучат особенно хорошо. 4
Выше уже упоминался нами Клобуков монастырь, из которого вышла подложная грамота Кожиных. Этот монастырь повидимому занимался выработкой фальшивых грамот не только для собственного употребления, для обоснования и ограждения от всякого рода посягательств на свои земельные владения,, но изготовлял фальсификаты и подлоги и по заказу служилых людей.
Монастырь как очаг возникновения фальшивых документов имел в своем распоряжении в большей степени, чем кто-либо иной, квалифицированные кадры фальсификаторов. Среднепоместный служилый человек, нуждавшийся в поддельном документе, должен был находить «убогих людей, кормящихся пером», соглашавшихся из найма «подписывать руки» и изготовлять «нарядные записи»; такого рода поиски «подпищиков» были трудны и небезопасны, так как закон карал подобные занятия. Монастырь же всегда имел обширные кадры своих подьячих, стряпчих, дьячков и при¬
1 Текст грамоты от 21 ноября 1556 г. приведен в работе А. И. Андреева «О подложности жалованной грамоты '1556 г.» в «Русском историческом журнале», 1920, № 6, стр. 132 — 133.
2 Там же, стр. 133 и прим. 2.
3 Там же, стр. 156 —157.
4 Подделка напечатана как подлинный документ самим Киево-Печерским монастырем в «Описании Киево-Печерской лавры», прилож. 1; там же, на стр. 47—51, излагаются обстоятельства «получения» этой грамоты. Первый разбор достоверности этой грамоты сделан Макарием — «История русской церкви», т. III, Спб, 1888, стр. 41—44. См. также: С. Голубев, Материалы для истории зап. русской церкви. К., 1891, вьш I, № IX, стр. 71 и сл.
107
казных, в среде которых можно было легко и быстро наити гибкое и продажное перо, могущее фабриковать любые подлоги.
Из интимной переписки властей Спасо-Прилуцкого монастыря мы узнаем например об особых заботах о маленьких людях, которые оказывали монастырю большие услуги. Игумен пишет келарю: «на Вологду подья- чево Ивана Петрова человек Ивашко Михайлов» «поехал отселе» — «и его бы кормить и поить, а и сами вы ведаете, что Иван нам надобен: был писец на Глубоком, а писал он так, как нам надобно, и нам его жалованья не мочно забыти».1 Разумеется отсюда вовсе не явствует, что этот Ивашка писал подложные документы, но несомненно, что в среде этих сговорчивых и покладистых Ивашек-писцов монастырь мог легче, чем служилый человек, найти для себя фальсификатора.
Все приведенные выше факты (но не их интерпретация) о фальшивых исторических документах добыты и разноречиво освещены главным образом дворянской историографией и лишь отчасти1— буржуазной.
Можно видеть, что дворянскую историографию в основном интересовал фальшивый исторический документ в его отношении к генеалогии русского дворянства, более скромным был интерес к фальшивкам всех прочих категорий. Совсем не коснулись дворянская и буржуазная истрриография вопросов, касающихся фальшивых документов, возникших в среде крестьян, которых настигла помещичья крепостящая сила. Нет интереса к ^фальшивкам, слагавшимся в среде посадской мелкой буржуазии, тяготившейся множеством налогов и поборов. Не освещается фальшивка, возникшая в приказно-административном аппарате в порядке легкой возможности для приказных дельцов злоупотреблять своими знаниями законов. Почти не затрагивается и тема о церковно-монастырских фальсификатах, — монастыри, пользуясь уничтожением всего делопроизводства о выдаче подлинных грамот 1626 г., в своих «списках» с старых грамот приписывали себе льготы и тарханы, которых не было ни в каких подлинниках. Даже самые материалы по всем указанным вопросам не разысканы и не приведены в известность. Розыск и изучение фальшивок, родившихся как оборонное орудие борьбы социальных низов против помещичьего Московского царства, — дело марксистского источниковедения и в частности марксистской дипломатики.
Некоторые указания о наличии в XVI—XVII вв. фальшивых документов, не изучавшихся ранее историками из дворянского и буржуазного лагеря, имеются в источниках. Например наказ сыщикам от 2 марта 1683 г. говорит о необходимости сыска таких беглых людей и крестьян, которые, «бежав от кого, своруют, напишут себе отпускные воровские и имена себе переменят и прямых своих помещиков и вотчинников утаят, и учнут теми воровскими отпускными правиться, и про те воровские отпускные сыскивать накрепко, и кто тую воровскую отпускную составит, и тем по розыску чинить наказанье, — бить кнутом».2
Многочисленны указания разного рода источников на служебные подлоги приказных. ,В 1685 г. был бит кнутом Феодосий Филиппов Хвощин- ский за то, что он «своровал, на порожнем столбце составил было запись», так же был бит кнутом князь П. Крапоткин в том же 1685 г. за то, что «в деле своровал, выскреб и приписал своею рукою». В 1684 г. был
1 Введенский, Трудовая деятельность стряпчих в северно-русских монасг*»!-’ рях XVI—XVII вв. Волог і а. 1^23. сто. 6 ггрИм. 2.
" П. С. 3., № 998, наказ 2 марта 1683, стр. 18.
1С8
пытан П. В. Кикин за то, что он подписался под руку думного дьяка, в 1694 г. бит батогами Г. П. Языков за то, что он с площадным подьячим Я. Алексеевым «записи написали задними числами за пятнадцать лет». В 1697 г. бит кнутом и отправлен в ссылку в Азов Иов Ермолаев сын Ильяшев за то, что «по воровскому своему умыслу и по воровской составной записи сговорил было жениться на окольничего Матвеевой жене Измайлова, а та сговорена за! князя Абрама Ростовского».1
В ходу были типичные служебные подлоги из корыстолюбивых побуждений. Пример такого рода подлога мы находим в авантюрных похождениях двух подьячих и пристава приказа новой чети, известных из дела 1687 г.2 На допросе один подьячий признавался: «и написал де он Коземка наказ, а в том наказе написал себя подьячим, а Тимошку приставом, бутто они посланы от великого господина, святейшего Иоакима патриарха Московского. . . в Кевролу и на Мезень досматривать благочиние, а приложил де к тому наказу печать, срезав с грамоты Нижегородского митрополита, а подписывал де наказ имянем патриарша диака Тимофея Симоновского — товарищ его Тимошка. . . по тому воровскому наказу у священников писали скаски о книгах и о направлении церковном, затеяв, чтоб тем при- обресть себе корысть. И взяли с осми приходов у священников восемь рублей, а скаски изодрали». Затем Коземка на допросе припомнил и другие свои подлоги: «как он сидел в Патриаршем приказе в подьячих и патриарша же разряда пристав Мишка Юршаков написал воровскую наказну память, а в той воровской наказной памяти его Коземку написал подьячим, а себе Мишку приставом», содержание этой памяти заключалось в том, что «им ехать в Нижний Новгород по крестьянина по Игнашку Корабля, что он Игнашко на четвертой жене женат, ту де воровскую наказную память подписал вместо келаря духовных дел тот же пристав Мишка. . . а печать отрезал Мишка от прямого наказу, каков ему Мишке дан был об одном деле, и приклеил ее воровски, — и ездили они к Игнашке и взяли с него по пяти рублев, а его к Москве не взяли». По возвращении из Нижнего «и той де воровской наказной памяти верхний столбец переписал пристав Мишка яж, а написал, что бутто в дворцовом селе Даниловском с деревнями у попов пересмотреть им старых служебников; в селе де Даниловском с деревнями только осмотрели служебников у двух церквей и взяли себе с попов три рубли».3
Мы разобрали основные этапы фальсификаторской деятельности социальных верхов Московского государства XVI—XVII вв. и пытались в последовательном изложении выявить как тематику, так и историческое происхождение фальшивых документов. Несомненно дальнейшая разработка этой темы приведет и к расширению круга известных нам фальшивок и к уточнению методов их определения.
1 Сахаров, Записки русских людей. Спб., 1838 (1841). Записки Желябужского, стр. 7, 13, 53.
2 Дополнения к Актам историческим, т. XII, № 64.
® Такого рода материал, не использованный дворянско-буржуазными историками, в единичном случае привлекался однако историком-юристом, автором историко-догматического исследования о подлогах (см. А. А. Ж и ж и л е н к о, Подлог документов, стр* •212 и сл., 237 — 239 и сл.).
К. БАЗИЛЕВИЧ
Таможенные книги как источник экономической истории россмм
I
До недавнего времени основным источником для изучения экономической истории Московского государства XVI — XVII вв. были записки иностранцев из обширного собрания Rossica. В сочинениях Герберштейна, Бар- берини, Павла Иовия, Флетчера. Ченслера, Дженкинсона и др. — для эпохи XVI в. и в работах Адама Олеария Мейерберга, де-Родеса, Кильбургера,. Рейтенфельса и др. — для эпохи XVII в. рассеяны более или менее обширные историко-экономические описания и сообщения разной полноты, точности и ценности, широко использованные в русской исторической литературе еще в предыдущем столетии. По сравнению с этим собранием литературных памятников русские первоисточники занимали сравнительно "скромное место. С тех пор, как еще в 1857 — 1858 гг. Н. И. Костомаров в известной работе о торговле Московского государства с большой добросовестностью систематизировал печатный материал, объем его во второй половине XIX в. в общем изменился мало. Большое значение имело привлечение писцовых, переписных, лавочных и платежных книг по различным городам, а їакже приходо-расходных и вкладных книг из монастырских архивов. Лишь в самое последнее время Историко-археографический институт Академии наук СССР приступил к систематическому изданию памятников экономической истории, имеющих большую научную ценность.
В настоящем очерке нам хотелось обратить внимание на одну категорию источников, почти еще не затронутых исследованием — на дошедшие до нас приходные таможенные книги XVII в. Необходимо однако отметить, что первые попытки использовать таможенные книги в качестве источников для установления фактических данных о состоянии русской торговли были сделаны еще в половине XVII в. Архангельскими таможенными книгами пользовался шведский резидент в Москве де-Родес, изучавший московский рынок с точки зрения интересов шведского торгового капитала и составивший проект перенесения основной магистрали русской торговли с берегов Белого моря на Балтийское побережье. По архангельским таможенным книгам он составил таблицу вывоза через северный русский порт.1
Выписки из некоторых таможенных книг имел в своем распоряжении двумя десятилетиями позже Кильбургер, перу которого принадлежит обширный трактат о состоянии русской торговли. 2 С этого времени пользование таможенными книгами, как историко-экономическим источником, прекратилось почти на полтораста лет. За это время большинство таможенных
1 Б. Г. Курц. Состояние России в 1650—1655 гг. по донесением Родеса. На пользование извлечениями из архангельских таможенных книг указывает сам Родес (стр. 163).
. „ а Б. Г. Курц, Сочинение Кильбургера о русской торговле в царствование Алексея Михаиловича, стр. 122. ^
110
книг погибло, и от когда-то обширного архива документов таможенного делопроизводства до нас дошли относительно небольшие разрозненные остатки. Однако и в таком состоянии таможенные книги сохранили значение интересного и оригинального источника, содержащего огромный фактический материал по разнообразным вопросам экономической истории.
К сожалению, сохранившиеся таможенные книги не дают картины всех пунктов торговли Московского государства.1
Полное отсутствие таможенных книг по основным пограничным пунктам: торговли, через которые проходило не менее 80% товарооборота с заграницей (Архангельск, Астрахань, Новгород), очень затрудняет изучение внешней торговли, в особенности установление ее размера. Этот недостаток отчасти может быть восполнен таможенными книгами тех городов, где непосредственное влияние внешнего рынка было более ощутительным. Так, для изучения ввоза и вывоза через Архангельский порт большой интерес представляют сохранившиеся таможенные книги Тотьмы, Устюга В. и Соли Вычегодской. Данные о русско-шведской торговле находятся в таможенных., книгах Тихвина. Польско-литовская торговля в русских городах представлена таможенными книгами Вязьмы и отдельными сохранившимися книгами. Смоленска, Торопца и Великих Лук. Данные о торговле со Средней Азией содержатся в таможенных книгах Тобольска и Тары.2 Интересный материал по русско-китайской торговле конца XVII в. заключают таможенные книги Нерчинска.
Большим ущербом также является отсутствие книг Московской Большой таможни, за исключением двух отрывков 1694 г.3 Между тем в сферу влияния московского рынка попадала не только ближайшая европейская территория — замосковные, заокские, рязанские, украинские, польские, низовые города, но и отдаленные районы Поморья, Сибири и нижней Волги. Имея большое население, в состав которого входили! столичное дворянство, богатая приказная бюрократия и состоятельное купечество, Москва была крупным центром потребления. Но часть товаров только проходила через московский рынок и направлялась дальше по многочисленным торговым артериям, соединявшим центральный рынок страны с большим числом провинциальных городов и с пунктами внешней торговли. Эта связь в виде количества и характера сделок купли-продажи, произведенных московскими торговыми людьми, устанавливается таможенными книгами соответствующих городов. Гипертрофический рост торговой Москвы соответствовал концентрации купеческого капитала в столице.
Совершенно лишены таможенных книг восточная часть замосковных городов я низовые города Поволжья, принадлежавшие к районам с интенсивной торговой деятельностью, развивавшейся в трех основных направлениях: астраханском, архангельском и сибирском. В лучшем положении находится Поморье, где таможенные книги Устюга В., Соли Вычегодской и Тотьмы вследствие крупного экономического значения этих пунктов, в особенности первых двух, лежавших в узле важнейших торговых дорог, — дают богатейший фактический материал, относящийся не только собственно к Поморью, но отражающий торговлю большого числа других городов, связанных с Архангельской ярмаркой и Сибирью, в том числе Вологды, Яро-
1 Большинство таможенных книг находится в фондах, хранящихся в Москве в Госу~ дарственном архиве феодально-крепостной эпохи (в дальнейшем сокращенно ГАФКЭ). Ссылки на таможенные книги этого архивного фонда не делаются.
2 Таблицы вывоза из Средней Азии в Тару и Тобольск даны в «Материалах по. Истории Узбекской, Таджикской и Туркменской ССР», ч. I («Труды Историко-архео- гР&фического института и Института востоковедения»).
3 Хранятся в Государственном историческом музее в Москве.
Ш
славля, Костромы, Нижнего Новгорода, Казани, Москвы и др. Очень ценными в этом отношении являются тихвинские таможенные книги, сохранив- ширся с 1624 г. до конца столетия.
Западная пограничная линия Московского государства представлена таможенными книгами Пскова, Торопца, Великих Лук, Вязьмы, Смоленска; из них только таможенные книги Вязьмы охватывают период в 30 лет 1 38 (1649 — 1650) — 188 (1679 — 1680 гг.). По остальным городам известны книги за отдельные годы. Большое число таможенных книг дошло от юго-западных городов, в том числе северских, из которых больший интерес представляют города по Сейму — Рыльск и Путивль, а также Севск, лежавший в водоразделе между Сеймом и Десной и прикрытый от литовской границы густым Брянским лесом. К сожалению, записи в таможенных книгах Путивля и в особенности Севска носят краткий характер. Например в севских книгах товар заносился общим наименованием — «соляная продажа», «рыбная продажа» или даже просто — «товарная продажа». Краткий характер записей значительно понижает их ценность как исторического источника.
В относительно благоприятном положении находится вся южная окраина. Особый интерес представляют таможенные книги «польских городов», лежавших в пределах Белгородского укрепленного района и за «чертой». Если в Замосковном крае и в Поморье мы имеем возможность изучать торговлю старых городов, имевших более или менее длительную историю развития, то на юг от линии р. Оки лежала территория сравнительно недавней колонизации; большинство городов «Южной Украины» возникло в конце XVI в. и в первой половине XVII в. Начало постройки «Белгородской черты» относится к 1638 г. Окончательное устройство «черта» получила во второй половине 40-х гг. XVII в. В трехлетие 1645 — 1648 гг. было построено большое количество промежуточных опорных пунктов, смыкавших всю укрепленную линию: Олыпенск, Карпов, Усмань, Волхов, Новый Оскол, Коротояк, Сокольск и др. Сохранившиеся таможенные книги этих городов второй половины столетия позволяют изучить торговлю всего южного района непосредственно после устроения оборонительной линии, в процессе колонизации новой территории. В отличие от бойких торговых центров Поморья и Поволжья, торговля происходила в стороне от оживленного движения и магистральных путей. Изучение этих таможенных книг позволит проследить процесс образования местного рынка, причем в некоторых городах, лежавших «за чертой» и имевших резко выраженный военный характер, таможенные записи регистрируют торговлю почти в момент ее зарождения.
Большое количество таможенных книг сохранилось в архиве Сибирского приказа почти по всем сибирским городам, начиная с Верхнеудинска и кончая Якутским острогом.1 2 Вследствие огромного значения сибирской колонии для всей экономической жизни страны, большому периоду времени, охваченному записями, а также их подробному систематическому характеру, сибирские таможенные книги представляют выдающийся интерес. Материал, заключенный в них, по полноте и разнообразию сведений выходит за пределы собственно сибирского рынка. Во многих отношениях он восполняет недостаток источников, относящихся к основной европейской территории государства.
1 Тихвинские таможенные книги находятся в архивном фонде б. Тихвинского монастыря (Историко-археографический институт Академии наук СССР).
2 Подробное перечисление сибирских таможенных книг дано Н. Оглоблиным в «Обозрении столбцов и книг Сибирского приказа», ч. II.
112
Таким образом несмотря на значительные пробелы сохранившийся фонд таможенных книг дает возможность изучать все вопросы в широком географическом и хронологическом охвате и в различных хозяйственных условиях — в благоприятной рыночной конъюнктуре, складывавшейся в результате непосредственного влияния крупных отпускных пунктов внешней торговли, в обстановке колониальной торговли в разные моменты ее развития, на внутренних рынках страны, на границе беспокойной степи. Это разнообразие хозяйственных и политических условий является особенно ценным для выводов, имеющих обобщающий характер.
II
По таможенным книгам могут быть установлены: оборот местных и привозных товаров (название, количество и стоимость), продававшихся и покупавшихся на городских рынках и мелких торжках, величина закупок на вывоз и состав скупщиков, число пунктов, связанных между собой торговлей, и размер торгового движения между городами и по отдельным направлениям. При установлении размера торговли в течение целого года как суммы всех операций, зарегистрированных в таможенной избе, необходимо иметь в виду, что некоторые торговые операции, как например покупка на «товарные деньги», не подлежали обложению. Кроме того система записей о произведенной торговле не была однородной, так как пошлина в одних случаях взималась с реальной цены сделки купли-продажи, а в других случаях — с «таможенной цены», являвшейся или средней рыночной ценой или даже совершенно условной оценкой, иногда не изменявшейся в течение нескольких десятилетий.1 Поэтому сумма зарегистрированных сделок в денежном отношении не равнялась полному обороту торговли и не может выражать ее баланс. Однако это не исключает значение общих показателей размера торговли как в денежном, так и в особенности в натуральном выражении — в количестве проданных и купленных товаров разного вида. Полученные путем статистической обработки итоги торговли, при отмеченных ограничениях, все же позволяют следить за теми изменениями, которые происходили с течением времени, и сопоставлять данные, относящиеся к разным пунктам.
Очень большое значение имеют записи о движении купцов и товаров, представляющие обширный конкретный материал для изучения схемы экономического тяготения между городами и направлениями магистральных путей торговли. Эти данные могут быть получены путем обработки записей о сборе проезжих и проплавных пошлин (мыта), существовавших до 1653 г. Они устанавливают число проехавших торговых людей, приказчиков, ярыжных, покрученников и др. (сбор головщины и сибирского оброка), количество лошадей, возов и саней (полозовое), количество и размер речных судов, дощаников, каюков, будар, обласов, однодеревок, плотов и пр. (посаженные, проплавные и другие пошлины). В этих записях очень часто указывается основное содержание провозимых товаров, а в некоторых случаях содержатся даже подробные списки товаров по проезжим грамотам. Таможенные книги городов, расположенных по Северодвинской системе, позволяют установить за ряд лет грузооборот Архангельской магистрали. По отдельным годам может быть установлено движение товаров и людей по сибирским дорогам в оба направления. В Сибири система проезжих пошлин, отмененная уставной грамотой 1653 г. и Новоторговым уставом 1667 г., сохранилась почти до конца столетие.
1 Этот вопрос подробно рассматривается нами в очерке, посвященном внутренней критике таможенных книг, подготовленном к печати.
8 Проблемы источниковедения.
113
Охватывая большое число пунктов торговли за значительный промежуток времени, этот материал дает возможность изучать роль отдельных факторов в процессе развития внутреннего рынка. Среди них крупное значение, как известно, принадлежало внешней торговле. Поглощательная способность московского рынка по отношению к иностранному ввозу обычно устанавливается на основании сообщений Родеса и Кильбургера. Эти данные касаются или общего размера ввоза за отдельные годы или размера ввоза отдельных товаров. Таможенные книги позволяют совершенно точно установить размер торговли иностранными товарами в отдельных пунктах. Особенно ценными являются сведения о торговле иностранными товарами в небольших провинциальных городах, свидетельствующие о наличии широкого спроса и глубоком проникновении их в торговую систему. Приведем несколько примеров. По таможенной книге г. Касимова 163 г. (1654 —1655 гг.) туда привозились: золото, шелк, мишура, бумага, москательный товар (краски, сандал, белила). Иностранный товар преимущественно поступал с Востока, но некоторая его часть несомненно ввозилась из Западной Европы (золото, сандал). Торговля иностранными товарами встречается во многих южных и юго- западных городах, даже самых незначительных. Большой интерес представляют таможенные книги г. Курска (самая ранняя относится к 135 г. (1626—1627 гг.), благодаря тому значению, которое имел Курск для всего белгородского укрепленного района. Расположенный вблизи польско- литовской границы и пунктов турецко-греческой торговли, Курск получал и восточные (турецкие и‘-персидские товары) и европейские товары, причем последние поступали как из ближайших украинских городов, в особенности из Могилева, так и кружным путем — через Ярославль. Среди восточных товаров привозились: шелк, турские сафьяны, ‘персидские и турские килимы, турские подпояски и др. К европейскому ввозу принадлежали: сукно разных сортов (английское, яренги, кострыш), золото, краски, анис, ладан и пр. Привез товаров иностранного, преимущественно восточного происхождения отмечается таможенными книгами Тамбова, Ст. Оскола, Яблонова и др. мелких городов «Белгородской черты». В Сибирских таможенных книгах содержится огромный материал по торговле европейскими и азиатскими товарами во всех сибирских городах.
Менее показателен материал по скупке внутри страны русских товаров для вывоза за границу, так как в большинстве сохранившихся книг записывалась лишь сумма денег, явленная на покупку товаров, без их перечисления и без указания, куда вывозился закупленный товар. Кроме того, как отмечалось выше, до нас не дошли таможенные книги городов, являвшихся центральными пунктами этих закупок (Москва, Ярославль, Вологда, Нижний Новгород и др.). Исключение составляют таможенные книги Устюга и Соли Вычегодской, в которых подробно перечислялся весь товар, отправлявшийся торговыми людьми на Архангельскую ярмарку; в соответствии с положением этих городов, находившихся на путях сибирской торговли, вывоз почти исключительно состдял из «мягкой рухляди». Производство более или менее крупных закупок сельскохозяйственного сырья (пеньки, льна, сала, свиной щетины, смолы и др.) можно косвенно установить по продаже этих товаров во многих городах, так как внутреннее потребление их было ничтожное. В частности, данные о скупке пеньки и льна содержатся в таможенных книгах Тихвина, Вязьмы и Смоленска.
В тесной зависимости от внешней торговли находилось развитие соб- ственнои колониальной торговли, в особенности сибирской. Через драгоценную пушнину Сибирь непосредственно связывалась с рынками Запад- 114
НОЙ Европы И Азии, ЯВЛЯЯСЬ В ТО же Время обширным резервуаром ДЛЯ! русских и иностранных товаров. Международный спрос на соболиные шкурки был одной из основных причин энергичного продвижения на восток. На хищнической эксплоатации Сибири, применявшей все способы —► от вооруженного разбоя и примитивной торговли до организации промышленных экспедиций — рос и концентрировался московский купеческий капитал. До нас дошло большое количество сибирских таможенных книг, в которых развертывается этап за этапом весь процесс товарооборота по распродаже русских и иностранных товаров и по скупке соболя на огромном пространстве «сибирских землиц».
Ежегодно, весною, перебравшись по нескольким дорогам за Урал» масса торговых людей, их приказчиков и промышленников растекалась по сибирским городам и спешила в места, богатые соболем. Торговля начиналась в Верхнеудинске, являвшемся по образному выражению одного иностранца «воротами в Сибирь», и на Обдорской заставе. Менее ценные сорта мехов и небольшое количество соболя скупались уже в западных сибирских городах (в Тюмени, Пелыме, Тобольске, Сургуте, Березове» Туринске, на Таре). Например в Тобольске скупались лосиные кожи» куницы, лисицы, бобры. В Тарском остроге торговля производилась главным образом с бухарцами, которые привозили «мягкую рухлядь» из Ба- рабинских волостей от калмыков, обменивавших ее на русские товары. Значительная торговля белкой, горностаем, оленями и песцами происходила в Березове с остяками.
В Тюмени лисицы, бобры, росомахи и белка скупались у местных служилых татар. Во всех этих местах распродавался по частям привезенный русский и иностранный товар. Продвигаясь дальше на восток, купцы встречали перекупщиков и промышленников, возвращавшихся с промыслов. Довольно значительная торговля соболем производилась уже на Обдорской заставе. Непосредственная торговля с промышленниками завязывалась в городах, лежавших в бассейне верхней Оби — в Нарыме, Томске и Кузнецке. Перебравшись с Оби мимо Маковского острога на Енисей,, торговые люди вступали в область значительных соболиных промыслов. Таможенные книги Енисейска содержат очень интересный материал по технике скупки соболя у охотников, промышлявших в бассейне Енисея (по1 рр. Тунгуске, Пите, Муре, Чюнке, Тисе, Кате, Кие и др.) и в окрестностях Байкала. В эти места, не ограничиваясь скупкой пушнины, торговые люди организовывали собственные промысловые экспедиции.
Во второй половине XVII в., вследствие хищнического истребления, •же чувствовался недостаток соболя на протяжении всего течения Енисея. Лучшие соболиные места, манившие промышленников и купцов перспективой быстрого обогащения, лежали в бассейне северо-восточных рек: наг «великой реке Лене» с ее нижними притоками, на Индигирке и Колыме. Сюда, на самый отдаленный рынок, пройдя более 5 000 верст трудного Пути, поступали русские и западно-европейские товары, и от поморских городов протягивались далекие торговые связи с крайним северо-востоком Азии.
Вследствие большого промежутка времени, охваченного таможенными Книгами, изучение сибирской торговли дает динамику сибирского рынка. К концу столетия наблюдается упадок «сибирской торговли, выразившийся н сокращении вывоза «на Русь» пушнины и ввоза в Сибирь русских товаров. Интересным показателем сужения покупательной способности сибирского рынка служит резкое падение цен почти на все привозные то- Парьг, в особенности на предметы роскоши, сельскохозяйственные продукты
« предметы русских обрабатывающих ремесл. Например за время с 157 г.
/\54g \649 гг.) до 195 (1686—1687 гг.), т. е. за период в 40 лет,
в Енисейске большинство дорогих английских и голландских товаров упало в цене в гри раза; русские ткани и разные изделия — в два раза; сель-, ^хозяйственные продукты (мука, крупа, масло, сало) — в два с половиной хри раза, металлы (олово, медь, свинец, железо) —в два с половиной три раза, а некоторые товары даже в пять раз (карельский
уклад) и т. д. На снижение цен и сокращение спроса оказали влияние развитие в Сибири сельского хозяйства и обрабатывающих ремесл, конкуренция со стороны китайских товаров и обеднение сибирских пушных промыслов. Таможенные книги дают возможность исследовать эти вопросы на «большом конкретном материале.
Кризис сибирской торговли не мог не отразиться на всей экономической жизни страны. Прежде всего он должен был больно ударить по северным торговым городам, процветание которых, начавшееся с открытием архангельской ярмарки, было связано с сибирской торговлей. Хорошо известный факт приостановки во второй половине XVII в. роста северодвинской группы городов и ухода посадского населения с берегов средней Волги, следствием которого было абсолютное сокращение числа посадски^ дворов в Ярославле, Костроме, Нижнем-Новгороде и Казани, должен получить объяснение в свете данных, сообщаемых сибирскими таможенными книгами. Повидимому этими же затруднениями в сибирской торговле объясняются неустойчивость купеческих капиталов, накопленных в первой половине столетия, и разорение ряда крупных фамилий.
III
Показателем роста товарного хозяйства и развития внутреннего рынка является торговля продуктами внутреннего потребления. Вследствие распыленности она почти не отражена в известных источниках, если не считать кратких списков товаров, содержащихся в таможенных грамотах и наказах, и случайных сведений, находящихся в актовом материале. Неполный характер этих данных затрудняет построение обобщающих вывей дов. В частности по этой причине совершенно нее изучен хлебный рынок,1 несмотря на то значение, которое он имел для развития товарно-денежных отношений. Ценность таможенных записей заключается в том, что вследствие точного указания продавцов, а в некоторых случаях ,и? покупателей, удается определить не только абсолютный размер этой торговли для каждого пункта в отдельности и социальный состав торгующих, нр отчасти и районы вывоза хлеба. Это позволит изучить влияние спроса в разных районах на товаризацию помещичьего и крестьянского хозяйств. Ценность этого материала увеличивается тем, что по некоторым районам он охватывает несколько десятков лет (на юге, в Поморье и в Сибири)*
Потребность в покупке хлеба существовала в каждом, даже небольшом городе, причем частично хлеб шел на пропитание неземледельческого населения и в значительной части — на винокурение. Помимо небольшой местной торговли, существовали значительные центры хлебной торговли, снабжавшие своими продуктами отдаленные местности. По сохранившимся таможенным книгам могут быть изучены два крупных района, поставлявшої хлеб на вывоз; один из них образовался еще в конце XVI в. в верхнем бассейне Волги и в ложной части Северо-двинской системы, простираясь на север почти до естественной границы распространения зерновых культур* Усиленная распашка земли в трудных климатических условиях, где раН'
11G
ние морозы часто губили урожай, а новь приходилось поднимать средф векового леса, вызывалась устойчивым рыночным спросом на хлеб благодаря близости Архангельска, развитию северных рыболовных промыслов!- , и в особенности — большим вывозом хлеба в Сибирь. В области Сухоны, ^Вычегды и Юга и их многочисленных мелких притоков торговля хлебом* своего урожая захватывала черносошное крестьянство. В первой половине XVII в. в этом районе можно наблюдать оживленную мобилизацию земель, переходивших во владение монастырей и местных торговых людей « С юга хлеб подвозился из-под «вятского волока», а также с двух левых: притоков Волги — Унжи и Ветлуги, где лежали частновладельческие земли.
Большие партии поморского хлеба отправлялись в Сибирь за тысячи верст и доходили, несмотря на трудные условия перевозки, до «великой! реки Лены». Потребности Сибири при ограниченности собственной запашки в привозном хлебе были очень значительны. Хлеб шел главным образом на пропитание многочисленного промыслового населения, бросавшеюся каждый год на добычу соболя. В 153 г. (1644 — 1645 гг.) в одном: Якутске по таможенным записям было продайо 11 53872 пуд. ржаной ^уки. Вследствие затруднений, связанных с перевозкой хлеба на дальние расстояния, в особенности через Урал — «по чрезкаменному пути» — торговые люди предпочитали закупать хлеб по дороге — в западных сибирских городах. Небольшая торговля хлебом происходила в Верхотурье, где оканчивался самый трудный участок пути через Уральский хребет и* начиналась система сибирских речных путей. Продвигаясь далее на восток* торговые люди встречали несколько хлебных рынков. Бойкая торговля шла в Туринском остроге, куда хлеб вывозили местные пашенные крестьяне- Туринск снабжал своим хлебом ближайшие места, например Пелымский уезд. Такой же характер носила хлебная торговля в Тюмени. Большой хлебный рынок образовался в Тобольске, куда хлеб привозился крестьянами Кирчинской и Нижне-Ницынской слобод. Во всех этих пунктах торговые люди, приехавшие «с Руси», закупали «хлебные запасы» на деньги,, полученные от продажи «русских товаров». Торговля хлебом завязывалась^ и на другом направлении сибирской дороги — на Обдорской заставе и bs тоангазее. В оба пункта хлеб привозился преимущественно из Тобольска- Таким образом потребности сибирского колониального рынка вызывали: усиленный) товарный выход хлеба на обширном пространстве—от верховьев Волги и южных участков Северо-двинского бассейна до западносибирских уездов.
Одновременно, под влиянием растущего спроса, шло образование хлебного рынка на противоположном конце Московского государства, в плодородных рязанских и белгородских местах. К сожалению, до нас не дошли таможенные книги по Рязанскому уезду, являвшемуся старой житницей страны. Некоторое количество таможенных книг сохранилось лишь в южных рязанских городах, лежавших у самой границы, за которой начинались «польские города». Большой материал по хлебной торговле содержится в таможенных книгах новых городов, расположенных в бассейне Цны и верхнего течения Дона.
В отличие от Поморья, где усиленная распашка происходила на старой территории, на юге осваивались новые земли на «диком поле». Тучный Чернозем, степные и луговые пастбища, чередовавшиеся с густыми лесами, Тянувшимися по Донцз^ и его притокам, по правому берегу Оскола и па брегам Тихой Сосны, создавали хорошие естественные условия для развития сельского хозяйства: хлебопашества, скотоводства и пчеловодства-
117
При почти полном отсутствии посадского населения, не связанного с сельским хозяйством, товарный выход последнего был возможен лишь При условии вывоза на отдаленный рынок. Таким рынком были, с одной стороны, область донского казачества, с другой — центральные московские уезды, нуждавшиеся в привозном хлебе.
Хорошо известна зависимость Дона, не имевшего собственно запашки, от привозного хлеба. Правительство, стремившееся держать в своих руках казачество, запрещало свободную торговлю хлебом с Доном, но последняя происходила в довольно значительных размерах, несмотря на запрещения и заставы, перехватывавшие на Донце будары с товаром.
В 1631 г. стрельцы, приехавшие с Дона, куда они посылались лазутчиками, рассказали, что при них на Дон в «казачье нижнее войско» приехали воронежские и другие торговые люди в бударах с хлебными запасами, медом, вином, зельем, свинцом. Один из приехавших — торговый человек белгородец, — сообщил, что только из Белгорода направилось на Дон около 20 будар, а с Валуек выехало с разными товарами около 70 человек, но были разбиты у Святых гор запорожскими казаками. В этом же году из Валуек писали, что на Дон отправилось 1 3 будар с хлебом и вином; всего выехало 35 человек детей боярских и мелких служилых людей.
В то же время казаки сами приезжали за нужным товаром в ближайшие южные города. С другой стороны, туда же направлялись скупщики из центральных уездов. Для изучения торговли сельскохозяйственными продуктами, в особенности хлебом, большой интерес представляют таможенные тсниги Тамбова, Козлова, Коротояка, Орла, Корочи, Белева.
В записях, касающихся торговли предметами обрабатывающей промыш- ленности, содержится значительный материал по географии мелкого производства, работавшего на широкий рыночный сбыт. Хотя форма производства в таможенных записях непосредственно не указывалась, но в некоторых случаях она может быть установлена отчасти на основании самих записей, отчасти косвенным путем с привлечением других источников (домашняя промышленность крестьян, городские и сельские ремесла, небольшие купеческие мануфактуры).
Места производства некоторых предметов устанавливаются по названиям. Так существовал ряд предметов, которые в таможенных записях? поморских и сибирских городов назывались «ярославскими»: ярославские зеркала, ножи, замки, пуговицы, попоны, рубашки, кушаки, завесы, киндяки, холст. Точно так же существовали калужские ножи, усольские ножики, устюжские ножницы, вятские крашенины, углицкие выбойки, вятские ложки, тверские ковшики, калужские ковши, московские зеркала, московские колпаки, пермские пояски, ивановское полотно, погребцы «устюжского дела» и холмогорские подголовки и т. д.; известно мыло разных сортов: костромское (лучшее), ярославское, борисоглебское, романовское, «холмогорской вари», «тобольской вари» и др. Соль Вычегодская уже во второй половине XVII в. известна искусными финифтяными работами (в таможенных записях упоминаются медные перстни, ковши и чарки с финифтью) .
Некоторые из этих предметов возникли как подражание иностранным п успешно конкурировали с последними. Например в Ярославле изготовлялись висячие замки «персидского образца», о которых упоминает Киль^ •бургер. Подражание восточному можно видеть в ярославских киндяках.
1 ГАФКЭ. Разряд, приказный стол, ст. № 37, л\. 637— 640
2 Ярославские киндяки продавались в Устюге Великом. В Тихвин из Ярославля
’привозились «русские киндяки».
118
и в крашенинах «на киндяшное дело». Ярославские зеркала можно противопоставить «немецким зеркалам», ввозившимся через Архангельск, устюжские ножницы — немецким ножницам, оловянные ярославские пуговицы— оловянным немецким пуговицам и т. д. В Тихвин из Устюжны Железопольской привозились ножи «на угорское дело», бывшие повиди- мому подражанием очень ценившимся и распространенным угорским ножам.
Ввоз иностранных изделий способствовал развитию спроса на них со стороны населения, а это в свою очередь могло служить причиной для возникновения собственного производства этих предметов. Район их распространения посредством торговли был очень обширен. Калужские ковши продавались не только в ближайших к Калуге местах, но и в Тихвине. Большинство этих предметов встречается в таможенных записях сибирских городов. Например вятские ложки упоминаются в Томске и Енисейске; тверские ковшики продавались не только в Устюге, но и в Томске; ярославский холст разных сортов продавался во многих сибирских городах; очень широко были распространены ярославские зеркала; костромское мыло упоминается в таможенной книге Обдорской заставы; вятскими крашенинами торговали в Тобольске и т. д. Некоторые предметы переходили из рук в руки. Например юртовские бухарцы охотно покупали в Тобольске «русские товары», в числе которых находились и ярославские зеркала, и везли их через Тару в Барабу, откуда в обмен вывозили меха.
Также на широкий внутренний рынок было рассчитано производство различных железных изделий. В настоящее время приведен в известность материал по истории первых железных мануфактур.1 Спрос на железо со стороны многочисленных кузниц, существовавших в большинстве городов, удовлетворялся посредством кустарной выплавки железа из низкосортных руд. Места этой добычи были очень многочисленны и рассеяны в разных частях территории. По таможенным книгам устанавливаются районы добычи, удовлетворявшие потребности не только местного, но и иногороднего спроса, и области распространения железных изделий. На севере значительная по размеру выплавка железа производилась крестьянами Белой Слуды и Цывозерской волости Устюжского уезда. По таможенным книгам Устюга Великого из этих волостей ежегодно доставлялось в Устюг две-три тысячи пудов кричного железа помимо готовых изделий (сохи). В устюжских кузницах железо перерабатывалось в топоры, скобы, ножи, ножницы, гвозди, якори, светцы, косы, сохи, серпы и другие изделия. Железные изделия вывозились в большом числе в Сибирь, удовлетворяя потребности многочисленного промыслового населения.
Торговля олонецким железом наряду с немецким железом и «риским» (рижским) укладом устанавливается таможенными книгами Торопца 185 г. (1676 — 1677 гг.) и Тихвина за разные годы. Карельский уклад вывозился в поморские города и в Сибирь. Значительную торговлю железом местной выплавки вела Устюжна Железопольская (таможенная книга Устюжны Железопольской). Большой интерес представляют таможенные записи, устанавливающие район распространения тульского железа в полосах и изделиях, которые вывозилось в Вязьму, Курск, Оскол, Белев, Севе к, Ефремов (по таможенным книгам этих городов). Можно также отметить торговлю укладом из Серпухова. В противоположность представлению, что население XVII в. могло обходиться почти совершенно без железа, тамо-
1 Крепостная мануфактура в России, ч. I, Тульские и Каширские железные заводы, ч. И, Олонецкие медные и железные заводы. («Труды Археографической комиссия Академии наук СССР»).
женные записи устанавливают наличие значительного спроса на железо со стороны посадского и сельского населения, в особенности на промысловый и сельскохозяйственный инвентарь (сохи-ральники, присохи, топоры, косы, серпы). Большое число этих изделий выделывалось не в городах, а в селах и деревнях на собственном, а отчасти на привозном материале.
IV
Изучение торговли сельскохозяйственными продуктами и предметами домашней промышленности и ремесл приводит к мало исследованному вопросу о связи крестьянского хозяйства с местным рынком. В то время как в других источниках мы находим лишь отдельные, более или менее случайные сведения, большой фактический материал таможенных книг, относящийся к торговле крестьян, имеет то преимущество, что носит систематический характер. Крестьянская торговля по этим данным может быть представлена и в абсолютном (число крестьян-продавцов, список товаров и сумма продаж) и в относительном размере (удельный вес крестьянской торговли по отношению к торговле посадских людей). Хотя таможенные книги содержат записи о сборе пошлин, произведенном в самой таможенной избе, находившейся в черте города, но район ее действия захватывал более или менее значительную сельскую территорию, иногда — весь уезд. Для сбора пошлин в сельской местности устраивались заставы по дорогам, в пунктах, через которые проходило торговое движение, или посылались целовальники на сельские торжки и ярмарки. К сожалению, эти мелкие сборы, за небольшим исключением, заносились в таможенные книги общей суммой, без подразделения на отдельные операции. Только в случае более крупной торговли велись систематические записи. Купцы, отправлявшиеся для торговле в села и деревни, должны были или предварительно являть деньги в таможенной избе, уплачивая с них установленную пошлину, или после возвращения представлять закупленный товар. С другой стороны, вследствие диференциации пошлин по территориальному признаку, в таможенных записях за очень небольшим исключением точно указывается происхождение и социальное положение каждого плательщика пошлин. Вследствие этого имеется полная возможность выделить торговые операции крестьян, совершенные на городском рынке.
Связь между сельским и городским рынком по таможенным записям имеет несколько односторонний характер, так как при совершении актов купли-продажи пошлина в большинстве городов взималась только с продажи. Покупка на деньги, вырученные от продажи, не облагалась и поэтому не регистрировалась. Обложению подлежала лишь покупка с суммы, превышавшей сумму продажи. Между тем крестьяне, вывозившие на рынок свои продукты, продавали на большую сумму, чем покупали, так как деньги нужны были не только на покупку предметов, не производившихся в своем хозяйстве, но и на уплату налогов в пользу государства и оброков помещику.
В соответствии с характером вывоза за границу, состоявшего в значительной части из сырья и полуфабрикатов, сельское население должно было принимать деятельное участие в производстве товаров на внешний сбыт. Деревня поставляла рожь, ячмень, пшеницу, пеньку, лен, сырые кожи, сало, мясо, свиную щетину, воск, смолу, деготь, дешевые сор^а мехов и разные «крестьянские товары». Участие сельского населения в торговле не ограничивалось потребностями экспорта. Выше мы отмечали значение крестьянского домашнего производства в снабжении широкого рынка различными продуктами. Так, среди товаров, скупавшихся «на сибирскую руку»,
190
большую роль играли именно «крестьянские товары» — полотно, сермяжное сукно, прядево, рукавжіцьі, сети и др.
Очень большой материал по скупке продуктов мелких крестьянских, промыслов находится в таможенных книгах поморских городов, где торговля захватывала черносошное крестьянство поморских уездов. Близость оживленных торговых центров и большой спрос на крестьянские товары привлекали крестьян и из более отдаленных мест. Так на устюжский рынок ежегодно выезжали частновладельческие крестьяне Галицкого уезда, в особенности с Унжи и Ветлуги. Подвоз начинался с января и продолжался до конца зимней дороги. На санях крестьяне везли рожь, пшеницу, горох, свиное сало, коровье масло, щетину, деревянную посуду, вязовые дуги, рогожи («ветлужские рогожи» пользовались большой известностью и распространением), лапти, лыки, орехи, воск и мед, кричное железо, свежую рыбу, яйца, ягоды и т. п. Иногда составлялись огромные обозы. В 1642 г. с Ветлуги и Унжи прибыло с кладью 432 лошади. Товар, доставленный в 1675 г. на 1 130 лошадях, был продан за 2 398 руб. 29 алт. 4 ден.; в 1675 г. пришло под товаром 1 043 лошади; товара было продано на 1 625 руб. 11 алт. 2 ден-; в 1681 г. пришло под товаром 1 033 лошади, товара было продано на 1 493 руб. 1 алт. 2 ден. На вырученные от продажи деньги в Устюге покупалась соль.
На ярмарку в Красном Бору Устюжского уезда крестьяне вывозили і хлеб, скот, сало, мясо, масло, кричное железо, сермяжное сукно, холст,., овчины, кафтаны, сети неводньге, чулки, рукавицы. Этими же товарами в течение всего года торговали на городских площадях. Непосредственная близость архангельской и сибирской дорог не только усиливали товарный выход крестьянского хозяйства, но и поддерживали целый ряд мелких, крестьянских промыслов, конкурировавших с городским ремеслом.
В стороне от крупных торговых центров и большого торгового движения роль крестьянской торговли была менее заметна. Однако и в этих случаях близость городского рынка способствовала развитию товарного обмена. между городом и деревней. Выше мы отмечали значение хлебного рынка. Почтк в каждом городе по таможенным книгам можно установить связь с крестьянской торговлей и наличие мелких крестьянских промыслов.
Так, в Белоозере по таможенной книге 170 г. (1661 —1662 гг.) с товаром в большом числе приезжали крестьяне белоозерских сел, особенна много из сел Великого, Крохина и Ухтомки. Крестьянские товары (сермяжное сукно, кафтаны, овчины, деревянная посуда, рогожи, лыки) скупались* иногородными торговыми людьми, в том числе москвичами и новгородцами-
В Вязьме крестьяне привозили хлеб, скот, кожу, шубы, вареги, лыки, лапти, золу и пеньку. В Касимове крестьяне доставляли хлеб на возах, а: также деготь из Кадомского, Керенского, Шацкого, Темниковского, Рижского и Сапожковского уездов; на деньги, вырученные от продажи, покупалась соль. В Ефремов крестьяне Тульского уезда привозили горшки, чеснок, лыки, решета, лапти. В Тамбов, бывший значительным рынком сельскохозяйственных продуктов, крестьяне привозили из сел по 5 — 9 возов; одновременно мелкую рыбу (щуки, плотва, караси), куниц, лисиц, барсуков. Туда же из Шацкого уезда доставлялся мед, а из Касимова частновладельческие крестьяне касимовского царевича Василья Арслановича привозили рогожу, деревянную посуду и разный «красный товар». В Путивле деятельное участие в торговле принимали крестьяне Молченского монастыря (скот, хлеб и мед). Вр всех приведенных примерах можно установить большой район влияния городского рынка, простиравшийся иногда на несколько сот верст.
Очень интересны сведения, касающиеся образования центров деревенской кустарной промышленности. Например в сохранившемся отрывке Московской таможенной книги находятся записи о торговле ножами крестьян
с. Вяцкого Костромского уезда. Ножи из этого села привозились в Москву на относительно большие суммы (единовременно на 30 — 40 руб.) вместе с другими крестьянскими изделиями. В большом числе разные железные изделия (сохи, топоры, скобы и пр.) выделывались крестьянами вокруг Устюжны (в тихвинских таможенных книгах упоминаются различные боярщины, торговавшие этими изделиями). В Белозерском уезде крестьяне Ферапонтова и Кирилловского монастырей поставляли на рынок огромное количество деревянной посуды, в особенности ложек, обычно носивших название «кирилловских». Этих примеров можно было бы привести очень
УМНОГО.
Как отмечено выше, труднее определить по таможенным книгам размер деревенских закупок в городе и характер спроса со стороны сельского населения на товары, не производившиеся в крестьянском хозяйстве. Большой интерес в этом отношении представляет изучение товаров, разносившихся по деревням коробейниками. По таможенным книгам Устюга В., в состав товаров, которым и наполнялись короба, входили: покрома, красные кожи, шелк, прутовое олово, медная проволока, булавки, иглы, горячая сера, краска бакан, цевки золота, мишура, гребешки, белильницы, зеркала, бисер, карты, ладан, перец. Обращает внимание наличие предметов бытового назначения и товаров заграничного ввоза, а также материалов, необходимых в производстве.
Таким образом таможенные книги сохранили большой материал, характеризующий связь сельского и городского рынков и участие крестьян в торговле. При изучении этих вопросов они являются наиболее полным источником. VV
Материалы по торговле товарами местного производства и по географии ремесл и промыслов дают конкретное представление о состоянии общественного разделения труда во второй половине XVII в. Необходимо признать, что и в этом вопросе таможенные книги значительно дополняют сообщения других источников, в частности записки иностранцев и данные писцовых и переписных книг. Уже в XVI в. Герберштейн, Ченслер, Флетчер и др. указывали на специализацию в производстве некоторых товаров, рассчитанных на широкий рыночный сбыт. Более подробные сведения находятся у авторов следующего столетия, в особенности у Родеса и Киль бур repa. Но иностранцев преимущественно интересовали лишь те товары, которые входили в состав экспорта. Переписные книги городов содержат более или менее полные списки городских ремесл, которые по номенклатуре специальностей относительно мало отличаются друг от друга, так как в них не указывалась специализация в рамках одного и того же ремесла. По таможенным книгам устанавливается весь ассортимент товаров местного производства с точным названием каждого предмета. Кроме того изучение районов вывоза и мест потребления имеют большое значение для объяснения причин, влиявших на выделение среди городских ремесл и крестьянской домашней промышленности массового производства определенных товаров.
В ряде случаев эти причины были обусловлены естественными условиями (торговля солью, рыбой, пушниной, железом и т. д.). ,В рассматриваемый период происходит дальнейшее расширение рынка этих товаров как
122
в отношении его поглощательной способности, так и в отношении размера территории и количества пунктов, охваченных этой торговлей. Материал по истории соляной торговли особенно интересен тем, что добыча и торговля солью, требовавшие значительного оборотного капитала, сложились в крупное предприятие и были источником образования больших купеческих состояний. Это же наблюдается в области рыбной торговли. Торговля рыбой местного улова производилась в каждом населенном пункте. Но в то же время в соответствии с потребностями широкого внутреннего спроса и с ростом потребления дорогих сортов рыбы происходит образование значительных центров отпускной рыбной торговли, снабжавшей своими продуктами население обширных районов, границы которых устанавливаются соответствующими записями таможенных книг. Например беломорская рыба (треска и палтусина), вывозившаяся в огромном количестве из Холмогор, питала все население Поморья. С нижнего течения Печоры вывозились дорогие сорта красной рыбы (семга). На устюжском рынке холмогорская и печорская рыба встречались с волжской и каспийской рыбой, поступавшими из Астрахани и Казани. Еще в XV в. большая рыбная торговля производилась в Белоозере. Таможенная книга Белоозера 170 г. (1661 —1662 гг.) содержит многочисленные записи о закупках рыбы в отвоз романовцами, кашинцами, москвичами и др. Таможенные книги южных городов указывают на большой вывоз рыбы с Дона, Донца, Цны и их притоков. В этом районе также образовалось несколько пунктов отпускной рыбной торговли, самым крупным из которых был Коротояк. Несколько пунктов рыбной торговли возникло в Сибири. Большие рыбные промыслы находились по рр. Пуре и Тазе, в устье Енисея, по Оби и Иртышу и на Аене.1 Часть рыбы потреблялась промышленниками на соболиных промыслах, но частично сибирская рыба вывозилась даже на Русь.
В некоторых случаях можно установить развитие определенных ремесл под влиянием внешнего рынка и устойчивого внутреннего спроса. Так, отрасли производства на широкий сбыт, осевшие в Поморье и в бассейне средней Волги, были обусловлены спросом со стороны архангельской ярмарки и сибирского рынка. Производство некоторых товаров в этом районе получило очень большое развитие. Среди них выделялись: производство кожи разных сортов (Вологда, Ярославль, Кострома, Юрьевец-По- волжский), полотна (Вологодский, Ярославский и Устюжский уезды), железные изделия (Вологда), производство многочисленных мелких товаров «на сибирскую руку» (этим преимущественно занимались крестьяне разных волостей по Ваге, Сухоне и Вычегде) и т. д.
Некоторую специализацию в производстве на широкий сбыт можно установить даже для пунктов, лежавших в стороне от большого торгового движения. Большой интерес в этом отношении представляют таможенные книги южных городов. Например в торговле незначительного Вольного преобладали воск и мед. В Каменском велась торговля глинямыми горшками местного производства. И в том и в другом случае товар скупался на вывоз.
Оседание отдельных видов производства в определенных географических районах и пунктах, развитие общественного разделения труда, относительное и абсолютное увеличение размеров крупной торговли, а также рост внешнего спроса и расширение емкости внутреннего рынка приводили к тому, что не только лежавшие в узлах торгового движения крупные города далеко распространяли свои рыночные связи, но даже небольшие по-
1 Сведения о рыбной торговле в этих местах содержатся в таможенных книгах Тобольска, Мангазеи, Туруханского зимовья, Якутска.
123
сады не замыкались внутри местного торга. В результате развивалась торговля между городами, каждый из которых являлся отдельным звеном в общей торговой системе. Рыночные цены отдаленных пунктов должны были оказывать влияние друг на друга. С другой стороны, конкретным показателем процесса образования единого внутреннего рынка может служить число городов, связанных между собою в торговле.
Вопрос об образовании и движении рыночных цен XVII в. совершенно не разработан. Однако данные таможенных книг, относящиеся к этому вопросу, требуют очень осторожного отношения вследствие отмеченной условности таможенной оценки. Что касается количества торговых связей, существовавших между отдельными пунктами, то более или менее известны торговые связи лишь для крупнейших городов, как например Москвы, Ярославля, Вологды, Нижнего-Новгорода, Казани, Устюга и некоторых других. Материал таможенных книг вносит значительные дополнения,, а для небольших городов является основным источником этих сведений. По таможенным книгам Устюга в его торговле принимали участие не только все поморские города до крайнего севера включительно, но и торговые люди из городов замосковных, низовых, западных и даже южных, как например из Калуги. По таможенным книгам Вязьмы, она торговала не меньше чем с 45 городами, в том числе с Астраханью, Вологдой, Каргополем, Устюгом, Костромой, Боровском и Белевым. По таможенным книгам Тихвина, его торговые связи распространялись не меньше чем на 30 городов помимо многочисленных сельских пунктов. Территория, охваченная этими связями, включала все Заонежье, значительную часть Поморья, верхнюю и среднюю Волгу приблизительно до Казани, Новгородскую и Псковскую области, часть замосковных городов и более крупные города по западной границе (Вязьма, Торопец).
Большие торговые связи Тихвина и Вязьмы объясняются их выгодным географическим положением в узле нескольких дорог. Кроме того Тихвин и Вязьма вели торговлю с заграницей (Вязьма с Польско-литовским государством, Тихвин — со Швецией). Однако нельзя не признать значительными торговые связи городов, лежавших в стороне от магистральных путей, связывавших внутренний рынок с внешним. Торговое влияние Курска простиралось на всю территорию южнее Оки, от северских городов до рязанских. Торговля Касимова охватывала почти все течение Оки от Калуги до Мурома. В торговле небольшого Белева, лежавшего на Киевской дороге, принимали участие — помимо ближайших городов — торговые люди из Вязьмы, Смоленска, Ростова и даже Вятки. Еще меньше по торговым оборотам была Лебедянь, но и в ней мы встречаем торговых людей из Михайлова, Ельца, Скопина и Тулы. Даже в незначительной торговле, производившейся в крайних укрепленных пунктах, выдвинутых в степь, чувствовалось влияние спроса со стороны иногороднего рынка. Например основным товаром в торговле Валуек были лисицы, доставлявшиеся на рынок мелкими партиями станичными ездоками и атаманами, казаками и гулящими людьми. Лисицы вывозились скупщиками, приезжавшими из южных и центральных городов. Таким образом таможенные книги вносят значительные коррективы в представление об изолированности и замкнутости небольших посадских рынков.
VI
Почти все таможенные книги, за очень небольшими исключениями, точно указывают социальное положение каждого зарегистрированного в тал^ожен-
Ш
ной избе. Благодаря такой системе записей они содержат очень большой материал для изучения социального состава торгующих, включая монастыри, дворянство, приказную бюрократию, служилых людей разных категорий, посадское население во всех его элементах, крепостных людей, холопов, государственных й частновладельческих крестьян, бобылей, гулящих людей, т. е. по существу все социальные слои населения. Для одних из них торговые сделки не имели систематического характера и возникали случайно, в зависимости от благоприятных условий для их производства, для других торговля составляла постоянное занятие. Из общей массы торгующих лишь постепенно выкристаллизовывалось постоянное ядро — профессиональное купечество. Таможенные книги позволяют изучить участие в этом процессе различных социальных элементов.
Состав торговых людей в разных городах был очень пестрый. В поморских городах (по таможенным книгам Тотьмы, Устюга В. и Соли Вычегодской) , вследствие близости Архангельска и Сибири, уже в начале XVII в. вполне сложилось крепкое ядро профессионального купечества, в состав которого вошли как посадские люди, так и черносошные крестьяне северных волостей, постепенно терявшие связь с сельским хозяйством. Помимо торговли «всяким крестьянским товаром» они уходили на соболиные промыслы, отрывавшие их от деревни на долгий срок. От личных промыслов при удачных обстоятельствах легко было перейти к сибирской торговле, а затем к систематическим торговым операциям, широко раскинутым в разных городах. «Торговые крестьяне» часто сохраняли только номинальную связь с деревней, в которой видели средство избежать тяжелых посадских повинностей. Некоторые из них переселялись на посад и окончательно вливались в состав посадского населения.
Из среды северных «пашенных крестьян» вышло значительное число профессиональных купцов, в том числе крупнейшие капиталисты первой половины XVII в., каким например был Василий Федотов Скорая Запись, происходивший из Юрьева Наволока Комарицкой волости Устюжского уезда. Сначала Василий Федотов, один из братьев большой крестьянской семьи, торговал в Сибири, затем поступил приказчиком к гостю Афанасию Левашову, а в 1630 г. был зачислен в гостиную сотню. В 1648 г. он в качестве гостя занимал столь влиятельное положение в столице, что на него была направлена ненависть московского населения во время июньского восстания.1 Василий Федотов умер в Москве во время чумной эпидемии в 1654 г. После его смерти торговлю продолжал вести брат Афанасий. Таможенные книги поморских и сибирских городов содержат огромный материал за большое число лет по истории торговой деятельности этой крестьянской фамилии. К концу XVII в. Федотовы обеднели. В 1702 г. из семьи Федотовых-Гусельниковых оставались лишь дети Федора Гусельни- кова, внуки одного из братьев Федотовых-Гусельниковых. Они жили «во крестьянех», не имели ни торгов ни промыслов и «за скудость» были выписаны из гостиной сотни. 2 Таким образом в третьем поколении эта богатая купеческая семья вновь возвратилась в то состояние «пашенных крестьян», в котором она находилась в начале столетия.
Для изучения торговой деятельности частновладельческих крестьян обширный материал содержат сибирские таможенные книги. В Сибири вели более или менее значительные операции крепостные крестьяне крупных землевладельцев, в том числе титулованной знати и родственников царя: Ни¬
1 С. В. Бахрушин, Торговые крестьяне в XVII в. Ученые записки Института истории РАНИОН, т. V.
“ ГАФКЭ. Монастырский приказ, вязка 221, ст. № 80.
125
киты Ивановича и Ивана Никитича Романовых, князей Сулешевых, кн. Якова Куденетовича Черкасского, Василия Ивановича Стрешнева, Бориса Ивановича и Глеба Ивановича Морозовых, кн. Ивана Семеновича Прозоровского, кн. Алексея Михайловича Львова и др. Среди владельцев «торговых крестьян» встречаем представителей высшей бюрократии, как например печатника и думного дьяка Федора Лихачева. Значительную роль в торговле играли крестьяне духовных землевладельцев — патриарха, монастырей и отдельных епископских кафедр.1 Вся эта масса частновладельческих крестьян совершенно отрывается от сельского хозяйства. Занимаясь исключительно торговлей, они проводят целые годы в поездках по разным сибирским и московским городам, пользуясь покровительством своих владельцев. Торгуя на собственные, иногда крупные средства, они в то же время являлись агентами своих хозяев. Пользуясь крепостными людьми, светские и духовные феодалы вкладывали в торговый оборот свои капиталы. конкурируя с торговлей профессионального купечества.
Менее ясен по таможенным книгам процесс втягивания в профессиональную торговлю мелких ремесленников. Как известно, для рассматриваемого периода обіцим явлением было соединение мелкого производства с продажей предметов своего труда. От торговли продукцией своего производства легко было перейти к торговле «перекупными товарами», причем последняя вначале составляла добавочное занятие более или менее случайного характера. В таможенных записях встречается много указаний на этот переход от ремесла к торговле. Например, по Устюжским таможенным книгам, кузнецы наряду с укладом приторговывают рыбой, скорняки — различным мелким товаром, привезенным с архангельской ярмарки, портные — суконными лоскутьями, белками, заячинами, горностаем и другой «мягкой рухлядью», шапочники — не только шапками, но и маслом и т. д. При удачных обстоятельствах торговля «перекупным товаром» становилась преобладающей, причем часто основным товаром в торговле становился товар, имевший непосредственное отношение к прежней производственной специальности. Наконец последние связи с собственным производительным трудом обрывались, и ремесленник превращался в профессионального купца. 2
Переход от мелкого ремесла к профессиональной торговле был длительным процессом, захватывавшим иногда несколько поколений. Поэтому при изучении этого вопроса необходимо брать таможенные книги по тем городам, по которым они, — хотя бы с перерывами — сохранились за большой промежуток времени. Богатейший материал по истории отдельных купече-
1 Данные, относящие к торговле частновладельческих крестьян, приведены С. В. Бахрушиным в статье «Торговые крестьяне в XVII в.» (Ученые записки Института истории РАНИОН, т. V).
2 Указание на прежнюю специальность очень часто сохранялось в фамилии. Например й списке торговых людей гостиной сотни 1654 г. находились: Алексей Овошников, Иван Сурейщиков, Илья Веретенников. В списке торговых людей суконной сотни: Яков Лабазный, Петр Шапочник, Афанасий Серебреник, Иван Колашник. Степан Харчевник, Осип Мясник, Осип Сапожник, Иван Рукавишников, Михайло Холщевник, Ягов Серебреник Ерофей Скорняк, Афанасий Солодовник и др. (ГАФКЭ. Английские дела 1649 г., N° 3, б).
В некоторых случаях можно установить первоначальное занятие разбогатевших купеческих фамилии. Так, крупные новгородские торговые люди Кошкины, в конце XVII ст. торговавшие на большие суммы со Швецией, раньше повидимому занимались производством солода. -Устюжские торговые люди Ходутины происходили из кожевников. Очень крупный экспортер псковитянин Сергей Иванович Поганкин происходил из огородников (С. В. Бахрушин, Торговые крестьяне в XVII в. Ученые записки Института истории РАНИОН, т. V).
12в
ских фамилий находится в таможенных книгах Тихвина, Устюга В., Соли~ Вычегодской, а также некоторых южных и сибирских городов.
Мелкая торговля служилых людей отмечается почти всеми таможенными книгами. Особенный интерес представляет торговля служилых людей на южной окраине московской территории, в заокских, украинских и польских городах, где посадский элемент был едва заметен. Основную массу торгующих составляли мелкие служилые люди: дети боярские, стрельцыг пушкари, затинщики, рейтары, солдаты, драгуны, казаки, станичные атаманы и ездоки и т. д. Чем дальше на юг от линии Оки, тем меньше проявлялось участия в торговле посадских элементов, пока за Белгородской «чертой» 9 собственно польских городах, в укреплениях, далеко выдвинутых, в степь, они совсем не исчезали.
Торговля служилых людей, разнообразная по размеру, по форме и по специализации, охватывала все товары, обращавшиеся на местном рынке. В качестве землевладельцев дети боярские поставляли обычно очень мелкими партиями Хлеб, но в то же время торговали рыбой, сапогами, солью^ мылом, дегтем, лисицами и пр. В этой служилой среде, в полувоенной обстановке рождалось свое профессиональное купеческое ядро. К названию t служилого человека присоединяется термин, указывающий на постоянство торговых занятий. Так например в таможенных записях появляется название «сын боярский торговый человек». Можно отметить случаи относительно крупной торговли детей боярских, организующих собственные торговые экспедиции в область донского казачества и посылающих туда с товаром своих складников и приказчиков.
Одной из наиболее ценных сторон таможенных записей, взятых за некоторый период времени, является возможность проследить все этапы движения купеческого капитала в области обслуживания товарного обмена,
т. е. установить его полный оборот. Относящийся к этой теме материал при огромном размере, разнообразии и конкретности представляет большой интерес для изучения структуры и организации торговли XVII в. В частности необходимо отметить его значение для анализа таких неисследованных вопросов: продолжительности полного оборота купеческого капитала при различных условиях торговли (торговля с иностранцами, торговля в колониях, торговля товарами внутреннего потребления и т. д.), размера купеческой прибыли, влияния рыночной конъюнктуры на торговлю, взаимоотношений между купеческим капиталом и некапиталистическими формами производства, частичного превращения купеческого капитала в производственный капитал. От изучения материала таможенных книг, относящегося к этим вопросам, следует ожидать интересных выводов, касающихся размера и темпов накопления купеческого капитала в течение рассматриваемого периода времени. Используя для этой цели таможенные записи, мы имеем возможность проследить историю отдельных торговых предприятий и купеческих фамилий, а при большом охвате времени — даже в нескольких поколениях. При этом раскрываются организационные формы торговли разных типов, от мелочной одиночной торговли и торговли «воп- чим» товаром «всклад» до крупных торговых предприятий, опиравшихся на большую разветвленную клиентуру. Анализ материала таможенных книг, относящегося к истории крупной торговли, вносит значительные поправки в характеристику московской торговли, данную современниками иностранцами (Кильбургер, Корнилий де-Бруин и др.), которым она казалась незначительной по размеру и крайне примитивной по приемам. Между тем эта характеристика без достаточной критической проверки во- шяа в историческую литературу.
127
По таможенным книгам можно установить объем деятельности и организацию значительного числа крупных торговых предприятий, существовавших в разные годы последней четверти XVII в.: Босовых, Усовых, Федотовых, Ревякиных, Подошевникова, Аникея Скрыпина, Василия Шорина, Семена Лузина и других.1 При разнообразии индивидуальных условий, крупная торговля обладала рядом общих признаков, к числу которых следует отнести: охват огромной территории с разнообразными рыночными условиями, настойчивые поиски наиболее выгодных мест скупки и продажи товаров, соединение крупной оптовой торговли с розничной, медленный оборот капитала как результат экстенсивной торговли, почти полное отсутствие специализации по роду товаров, значительная роль внешнего и колониального рынков, постоянное стремление к расширению торговли и затруднения в получении свободных оборотных средств. Эта характеристика свидетельствует как о выделении крупной торговли, знакомой с задачами капиталистического накопления, так и о ее слабости и неустойчивости.
Все более или менее крупные торговые предприятия представляли большой торговый дом, находившийся в нераздельном владении лиц, связанных кровными узами родства. Преимущества, которые доставлял крупный торговый капитал, заставляли стремиться к сохранению неразделенного имущества. Вокруг владельцев предприятия обычно группировалась разветвленная дальняя и близкая родня. При большой разбросанности операций на огромных пространствах требовался многочисленный штат торговых агентов, состоявших из людей самого различного социального положения — •от родственников и свойственников, часто исполнявших обычные поручения приказчиков, до закабаленных должников, крепостных людей и купленных инородцев. Часть этих приказчиков сама принадлежала к состоятельному торговому слою и, владея собственными предприятиями, стремилась воспользоваться выгодами крупной торговли и на различных условиях присоединяла свои средства к капиталу хозяев.
Менее значителен материал, относящийся к производственному вложению купеческого капитала, хотя и в этом вопросе таможенные книги сообщают новые данные. Так, в Поморье устанавливается крупное вложение купеческого капитала в сельское хозяйство, имевшее целью производство хлеба на рынок, а также вложение капитала в соляные разработки. Большую роль играли затраты на организацию рыболовных и зверобойных промыслов. Наконец частично может быть получен материал, относящийся к сбыту продукции небольших купеческих мануфактур (кожевенных, мыловаренных, полотняных И Др.).
В заключение настоящего очерка, имеющего целью охарактеризовать лишь основное содержание таможенных книг, остановимся еще раз на тех вопросах, по которым таможенные книги или сообщают новые данные или дополняют материал других источников.
Большое значение таможенных книг как историко-экономического источника заключается прежде всего в том, что огромный по размеру фактический материал систематических таможенных записей, регистрировавших день за днем все торговые операции, позволяет изучать развитие товарно-денежных отношений в преобладающей система натурального хозяйства XVII в. Ни один из других источников не дает этого материала в такой полноте, цель¬
1 Попытка изучения торговли одной купеческой фамилии (Босовых) по материалам таможенных записей сделана нами в пчяпке «Коупно^ торговое поед^~тггт~че - Московском государстве в первой половине XVII в.» (изд. Академии наук СССР, 1933).
128
ности и конкретности. Особенно ценным является возможность изучать этот процесс в определенных районах и в различных социально-экономических условиях.
Б связи с развитием товарно-денежных отношений происходил процесс слияния местных торжков в единый внутренний рынок. Изучение по таможенным книгам торговли отдельных городов за более или менее значительный промежуток времени не только раскрывает всю торговую систему в целом, но и дает ее динамику. Результатом развития внутреннего рынка было распространение и увеличение торговых связей между отдельными пунктами. Таможенные книги позволяют изучать влияние на этот процесс со стороны различных факторов, главным из которых были общественное разделение труда, внешняя и колониальная торговля.
Таможенные книги вносят ценные дополнения в материалы, относящиеся к хлебной торговле и к торговле сельскохозяйственными продуктами, а также к влиянию последней на частичную товаризацию крестьянского и помещичьего хозяйства. В частности только этот источник содержит конкретный материал, устанавливающий для каждого пункта связь крестьянского хозяйства с городским рынком. И в этом вопросе таможенные записи вследствие большой детализации позволяют следить за молекулярными явлениями, не находившими отражения в других источниках.
Не менее ценные дополнения таможенные книги вносят в материалы по экономической географии XVII в. В частности необходимо отметить географию мелкого крестьянского и городского производства на широкий рыночный сбыт и производственную специализацию отдельных районов.
В вопросах, касающихся процесса образования профессионального купечества, таможенные книги являются единственным по полноте источником. Вследствие большого охвата времени (50 — 60 лет), они позволяют установить участие в этом процессе различных социальных элементов московского населения (частновладельческих крестьян и государственных крестьян, посадских ремесленников, мелких служилых людей и др.).
По записям таможенных книг может быть рассмотрена история отдельных купеческих предприятий. Эти же записи сохранили большой материал по организационным формам торговли — от мелкой розничной до самой крупной. В обширном материале, относящемся к структуре купеческого капитала и к его функционированию в процессе товарного обращения заключены данные, необходимые для изучения размера накопления. Записи о скупке товаров дают представление о подчинении торговому капиталу некапиталистических форм производства — домашней промышленности и ре- месл. В то же время в таможенных записях содержатся ценные сведения о частичном соединении купеческого капитала с производственным капиталом (в области сельского хозяйства, больших соляных разработок, крупных рыбных промыслов и небольших мануфактур). На всем этом обширном материале может быть рассмотрен вопрос о развитии капиталистических элементов в крупной торговле XVII в. Наконец этот материал целиком и полностью подтверждает положение Ленина об образовании в России национального рынка в XVII в.
Таможенные записи по своему содержанию выходят за пределы собственно истории торговли и касаются различных вопросов социально-экономической истории Московского государства. Только скрупулезное исследование раскрывает все многообразие и богатство этого почти не тронутого источника.
И. МОРОЗОВ
АКТОВЫЙ МАТЕРИАЛ НА СЛУЖБЕ П0МЕЩІІЧБЕ-БУРЖУАЗН0Й ИСТОРИО ГРАФИН (СПОР 185С Г. О СЕЛЬСКОЙ ОБЩИНЕ В РОССИИ)
I
Дискуссия о формах крестьянского землевладения в России XV — XVI вв., остро вспыхнувшая в середине 50-х гг. XIX в. на страницах двух веских, для феодально-крепостнического режима как будто бы «либеральных», но в этом своем «либеразлиме» ярко-помещичьих журналов — «Русского вестника» и «Русской беседы» — дискуссий эта представляет серьезный методологический интерес. Симптоматично уже одно сопоставление хронологических звеньев: накануне назревающей ломки крепостного режима заходит речь о крестьянском укладе во времена, непосредственно предшествовавшие его установлению.
Период, к которому относится сама дискуссия, пронизан был напряженностью классовых столкновений. Объектом полемических схваток на историческом фронте служил вопрос, первостепенно актуальный для .политической жизни тех лет; материал, связанный с полемикой, позволяет поэтому отчетливо вскрыть классовую основу выдвинутых обеими спорящими сторонами концепций, установить непосредственную их обусловленность интересами реальной политики определенных общественных групп.
К чему сводилась в данном случае фактическая сторона «разногласий» >
Полемика была открыта на страницах «Русского вестника» статьей Б. Н. Чичерина — тамбовского помещика, в дальнейшем профессора государственного права в Московском университете и наставника царского сына, директора Тамбово-саратовской железной дороги от Кирсановского земства (1871 г.) и московского городского головы (1882 —1883 гг.) — тогда впервые только дебютировавшего на литературной арене. «Добросовестное изучение источников, без всякой политической мысли, чисто с исторической точки зрения» 1 привело его к совершенно новой постановке вопроса об историческом развитии сельской общины в России. В итоге произведенных исследований он нашел возможным полностью опровергнуть пользовавшееся «таким всеобщим уважением... мнение барона Гакстгаузена о патриархальном характере нашей сельской общины» и с своей стороны выдвинул тезисы о том: '
«1. Что наша сельская община вовсе не патриархальная, не родовая, а государственная. Она не образовалась сама собою из естественного союза людей, а устроена правительством под непосредственным влиянием государственных начал.
2. Что она вовсе не похожа на общины других славянских племен, сохранивших первобытный свой характер посреди исторического движения. Она имеет свои
1 Воспоминания Б. Н. Чичерина, М^ква сортовых годов. Вступительная статья и примечания С. В. Бахрушина. М. 1929, стр. 122.
130
особенности, но они вытекают собственно из русской истории, не имеющей НИКЭг* кого сходства с историею западных славянские племен.
3. Что наша сельская община имела свою историю и развивалась по тем же началам, по каким развивался и весь общественный и государственный быт России. Из родовой общины она сделалась владельческою, а из владельческой — государственною. Средневековые общинные учреждения не имели ничего сходного с нынешними; тогда не было ни общего владения землею, ни ограничения права наследства отдельных членов, ни передела земель, ни ограничения права перехода на другие места, ни соединения земледельцев в большие села, ни внутреннего суда и расправы, ни общинной полиции, ни общинных хозяйственных учреждений. Все ограничивалось сбором податей и отправлением повинностей в пользу землевладельца, и значение сельской общины было чисто владельческое и финансовое.
4. Настоящее устройство сельских общин вытекало из сословных обязанностей, наложенных на земледельцев с конца XVI в., и преимущественно из укрепления их к местам жительства и из разложения податей на души.1
Концепцию Чичерина встретила в штыки «Русская беседа». «Вслед за тем возгорелась полемика. Оба лагеря стояли теперь друг против друга, во всеоружии, каждый со своим органом». 2'
Б. Н. Чичерин долго не мог без озлобленного волнения обращаться к остро задевшему его сюжету.
«Произошел гвалт, — вспоминал он об этом через три десятка лет в своих мемуарах, — славянофилы ополчились на меня как на человека, оклеветавшего древнюю Русь. Главные вожди партии были однако слишком слабы по части фактических исследований и не решались выступить на эту почву. Они выдвинули Беляева, архивного труженика, который всю свою жизнь рылся в древних грамотах, но был совершенно лишен способности их понимать. У него не было ни смысла, ни образования, и он готов был фантазировать без конца, внося в старые тексты свои собственные дикие измышления». 3
Были ли и в какой мере «измышления» Беляева «дикими», имела ли значение в данном случае у него (так же, как и у его оппонента) только одна способность или еще и способ понимания грамот — все это мы выясним ниже. Теперь важно только охарактеризовать содержание взглядов историографа «Русской беседы».
Сам издатель журнала, А. И. Кошелев (помещик, владелец винокуренного завода и откупщик, одно вреійя бывший сапожковским уездным предводителем дворянства), формулируя точку зрения своего направления, заявил, что
«. .. уже теперь, по прочтении живой, крайне заманчиво написанной статьи г. Чичерина и строго-ученого ответа г. Беляева, можно вывести следующие заключения: '
1. Что наша община есть не патриархальная, не родовая, не государственная» а по преимуществу товарищеская, или, вернее сказать, — мирская. Она не устроена правительством, а образовалась из самого быта русских людей; правительство же только мудро воспользовалось тем, что уже существовало в нравах и обычаях народа.
2. Что русская община имеет конечно свои особенности, которые вытекают собственно из русской истории, но в главных чертах (в общинном владении землею, в выборе начальников, в сущности власти этих начальников, в братском товариществе членов общины и пр.) она тождественна с общинами других славянских земель, разумеется, насколько эти последние общины не были искажены влиянием римства и истекающих из него гражданских учреждений.
3. Что наша сельская община с древнейших исторических времен и доныне* сохранила все отличительные черты, которыми она резко отличается от западных, германских и прочих общин, — черты, составляющие главную основу порядка и:
^ 1 Ст. «Историческое развитие сельской общины в России», «Русский вестник» 1856> кн. I; перепечатано в кн. «Опыты по истории русского права», 1838, стр. 37.
2 Воспоминания Чичерина, стр. 173.
3 Воспоминания Чичерина, стр. 263.
131
величия в настоящем и служащие залогом благосостояния и могущества- России в будущем...
4. Настоящее устройство сельских общин вышло не из сословных обязанностей, наложенных на земледельцев с конца XVI в., не из прикрепления их к местам жительства и не из разложения податей на души, а из тысячелетней жизни Русского народа и государства».1
Противники противопоставили друг другу две последовательно развитые, с первого взгляда взаимно исключающие одна другую программы? общей почвы в данном вопросе у них как будто не было. Являлась ли эта полемика спором «чисто» научным или за тяжеловесной, тщательно разработанной системой документально-исторической аргументации прятались (умышленно или бессознательно для самих историков — вопрос второстепенный) весьма недвусмысленные политические тенденции?
Ответ для нас совершенно ясен.
Особенно любопытно подчеркнуть, что не кто иной как Маркс впервые четко поставил вопрос о возможности использования в политических целях материалов дискуссии, посвященной древней русской общине.
«Вы очень обязали бы меня, — писал он Николаю — ону, — сообщив кое-какие сведения касательно взглядов Чичерина на историческое развитие общинного землевладения в России и о его полемике по этому поводу с Беляевым. Тот путь, которым эта форма собственности обосновалась (исторически) в России, ПреДСТаВЛЯеТ КОНеЧНО ВТОрОСТепеННЫЙ ВОПРОС И Вообще НЄ ИМееТ НИКаКОГО ОТНО7 шения к вопросу о зпачении этого учреждения. Однако немецкие реакционеры, вроде берлинского профессора А. Вагнера и ему подобных, пользуются этим оружием, предоставленным в их распоряжение Чичериным». 2
Каково же было классовое качество «оружия» обеих воевавших сторон? Чьими интересами определялись тут исходные методологические установки, как в зависимости от них подбирался и использовался конкретный материал исторических источников?
II
Конец 50-х гг. XIX в. в России — период непосредственной подготовки^ «великой» крестьянской реформы, реформы, которая по характеристике Ленина «... есть один из эпизодов смены крепостнического (или феодального) способа производства буржуазным (капиталистическим)»,3 является «шагом по пути превращения феодальной монархии в буржуазную монархию»,4 «знаменует собой начало новой, буржуазной России, выраставшей из крепостной эпохи»,5 когда «на смену крепостническому государству пришло государство капиталистическое».6
В истории общественной мысли эпоха эта характерна повышенной активностью идеологов помещичьего фронта, которые в ходе журнальной полемики и на страницах не предназначенных для печати «записок» обсуждают существо назревших преобразований, пытаясь разрешить «современные задачи русской жизни».7
1 «Русская беседа», 1856, кн. I; отдельный оттиск, стр. 46 — 47.
2 Письмо от 22 марта 1973 г. «Летопис» марксизма» 1930, II (XII), стр. 57.
* Ленин, По поводу юбилея. 0)4., т. XV, стр. 93. Здесь и ниже ссылки на 3-є изд.
4 Там же, стр. 96.
5 Там же, стр. 143 (ст. «Крестьянская реформа» и пролетарски-крестьянская резолюция»). »
•Ленин, О государстве. Лекция в Свердловском университете, Соч., т. XXIV, *стр. 373.
7 Таково заглавие одной из статей Б. Н. Чичерина, помещенной без подписи автора в «Голосах из России», ч. IV, Лондой, 1858.
Царское правительство естественно идет навстречу запросам господствующего класса: возвестив в манифесте 19 марта 1856 г. по поводу прекращения Крымской войны о намерении своем совершенствовать «внутреннее благоустройство» и поощрять «стремление к просвещению и всякой полезной деятельности»,1 оно, конечно очень пугливо и сбивчиво, но все же немного ослабляет реакционный режим. «Честные и благомыслящие люди» из дворян приходят в верноподданнический восторг. Начиная «не на шутку» «сердцем привязываться к новому царю», 2 они спешат «забыть • о взаимных неудовольствиях личных, литературных и научных, и оставить несогласие в образе мыслей на втором плане», выдвигая «на первый — единство, доверие, взаимное соглашение хоть в том, в чем согласиться можно, а таких пунктов гораздо больше, чем кажется с первого взгляда». Оказывается, «теперь больше чем когда-нибудь, может быть столько же, сколько в 1812 г., Россия требует верной службы от своих сынов и знать не хочет их маленьких несогласий».3
Недаром просвещенные хранители идеалов и традиций «помещичьей, «чистки земель» для капитализма» — С. М. Соловьев и Б. Н. Чичерин — пронесли радужные воспоминания о средине 50-х гг. до самых последних лет жизни, и оба в позднейших своих мемуарах на-редкость единодушно воздали хвалу счастливому времени, когда «пахнуло оттепелью; двери тюрьмы начали отворяться»,4 «общество встрепенулось, реформа последовала за реформой в самом широком и плодотворном смысле».5
Какими путями слагалось то «могучее и просвещенное» общественное мнение, о котором мечтал К. Д. Кавелин,6 мы вскользь уже указали выше. Тут прежде всего выступает литература «записок» и «проектов», обычно имевших хождение в рукописи, нередко прямо предназначенных для подачи царю. Отметим наиболее любопытные — те, которые понадобятся нам при дальнейшем анализе: записки К. С. Аксакова и Ю. Ф. Самарина. Позднее, когда было разрешено обсуждение крестьянского вопроса в печати. 7 «назревшие реформы» стали предметом журнальных дискуссий. С 1856 г. один за другим в Москве начинают издаваться два новых журнала — «Русский вестник», редакция которого обязуется следить за «достоинством и благородством» печатаемых статей и «блюсти, чтобы, при всей живости патриотического одушевления, в выражении его не было ничего излишнего и неприличного»,s и «Русская беседа», издателями которой вы¬
1 П. С. 3. Собрание II, т. XXXI, отд. I, стр. 132.
2 Письмо К. Д. Кя^рлина М> П Пого*ит'г от 17 марта 1836 г. Барсуков, Жизнь и труды М. И. Погодина, т. XIV, стр. 210.
3 Письмо К. Д. Кавелина М. П. Погодину от 3 ноября 1955 г. Там же, т. XIV, стр. 202.
4 Записки С. М. Соловьева. Изд. «Прометей», стр. 172.
5 Б. Чичерин. Из моих воспоминаний. «Русский архив», 1890. кн. I, стр. 524.
0 «Общественное мнение расправляет все более и более крылья. Нельзя и узнать
бэлее этого караван-сарая солдатизма, палок и невежества... Если лет пять-шесть так продлится, общественное мнение — могучее и просвещенное — сложится, и позор недавнего еще безголовья хоть немного изгладится» (Из письма К. Д. Кавелина М. П. Погодину от 17 марта 1856 г. из Петербурга. См.: Барсуков, Жизн» и труды Погодина, т. XIV, сто. 210. Об аналогичных настроениях в Москве см. Записки А. Кошелева. Берлин, 1884, стр. 93 — 94).
7 Особенно после царских рескриптов на имя виленского н петербургского генерал- губернаторов Назимова и Игнатьева 20 ноября и 6 декабря 1857 г., предоставлявших помещичьей общественности возможность приступить к разработке проектов крестьян- скогог«освобождения».
ь Докладная записка М. Н. Каткова министру народного просвещения от 29 мая 1855 г. с проектом предполагаемого к изданию журнала. См.: Барсуков, Жизнь и труды Погодина, т. XIV, стр. 260.
ступают, по характеристике начальства, «люди весьма мирные, благочестивые отцы семейства, помещики, вовсе не помышляющие о нарушении законного порядка вещей».1 Вокруг первого журнала группируются так называемые «западники», второй служит органом так называемых «славянофилов»; им обоим принадлежит ведущая роль в деле оформления помещичьей идеологии предреформенного периода. Суть программы в данном случае у всех одна — стремление «освободить» Россию «сверху», не нарушая ни монархии царя, ни землевладения и власти помещиков, побуждая их только к «уступкам» духу времени».2
В центре внимания конечно — крестьянский вопрос.
«Изменение быта помещичьих крестьян, — читаем в одной из статей Б. Н. Чичерина, — составляет в настоящее время самый существенный интерес России. .. Для каждого разумного человека стало очевидным, что без разрешения этой задачи все остальные улучшения могут быть непрочны, и наоборот: если даже ничего другого не будет сделано, то это одно преобразование выдвинет Россию на новую почву; оно положит сзади нас непроходимый рубеж, который отмежует нас от прошедшего, так что не останется возможности для обратного хода. Этот вопрос есть постепенное отменение крепостного права». 3 *В необходимости ликвидации крепостничества действительно были убеждены все «разумные люди» чичеринского круга, т. е. помещики, встут пившие на путь буржуазного перерождения и здраво осознавшие свои классовые интересы на данном этапе. Чернышевский мог с полным основанием издеваться над единичными представителями тех, которые «имеют решимость говорить о пользе крепостного права для земледелия», ставя на одну с ними доску «думающих, что земной шар стоит неподвижно, а солнце обращается вокруг него». * 7
Перед каждым, однако, вставал вплотную вопрос о методах практического проведения крестьянской реформы. Два основных стимула определяли позицию помещиков, с чрезвычайным воодушевлением «бичевавших» язвы крепостничества.
С одной стороны, кризис барщинного хозяйства делал очевидной экономическую невыгодность крепостного труда.
«Нет нужды распространяться о том, что вообще только свободный труд, только деятельность, имеющая пружиной личную выгоду, могут значительно подвинуть промышленность, а что крепостное состояние — напротив того — убивает всякий труд и всякую деятельность. Это — аксиома, не нуждающаяся в доказательствах».
Подобный мотив, уловленный нами в данном случае у Б. Н. Чичерина, 5 безусловно являлся господствующим в предреформеш&й публицистике.
Вместе с тем массовое, с каждым годом нараставшее, все более и более грозное по размаху крестьянское движение ставило во всей остроте про¬
1 Письмо попечителя Московского учебного округа В. И. Назимова министру народного просвещения 6 декабря 1855 г. Там же, т. XIV, стр. 333. Детали истории возникновения обоих журналов даны — помимо Барсукова — в работе Н. Колюпанова «Биография А. И. Кошелева», т. II, 1892, гл, IV, и в воспоминаниях Б. Н. Чичерина
«Москва 40-х годов».
2 Ленин, Крестьянская реформа и пролетарски-крестьянская революция. Соч., т. XV, стр. 144.
3 Ст. «О настоящем и будущем положении помещичьих крестьян», «Атеней», 1858,
№ 8, стр. 486. Еще раньше Чичерин развил этот взгляд в ст. «О крепостном состоянии», помещенной без подписи автора в «Голосах из России». Вып. I, ч. 2, 1856, стр. 131. \
* Ст. «О новых условиях сельского быта». «Современник», 1858, № 2. Поли. собр. соч., 1906, т. IV, стр. 54 — 55.
5 «О крепостном состоянии», стр. 136. Та же мысль повторена в ст. «О настоящем « будущем положении помещичьих крестьян», стр. 491.
134
блему темпов и классового качестза грядущей реформы: необходимость максимально ускорить ее проведение и в то же время проводить ее под четким и твердым «законным», т. е. самодержавно-помещичьим руководством.
«Крестьянские «бунты», — замечает Ленин, — возрастая с каждым десятилетием перед освобождением, заставили первого помещика, Александра II, признать, что лучше освободить сверху, чем ждать, пока свергнут с н и з у».1
Уже цитированный выше Б. Н. Чичерин заставляет с несомненностью убедиться, что страх перед крестьянскими «бунтами» был в то время присущ далеко не только одному первому помещику. Просвещенный профессор идет впрочем гораздо глубже недалекого монарха: у него в перспективе не просто крестьянский «бунт», а гибельная для помещиков «революция». В лондонской статье, не стесняемый рамками царской цензуры, он выражается чрезвычайно решительно и красноречиво:
«Вопрос состоит в том: освобождать ли крестьян или нет. Если нет, то терпение их наконец лопнет, и существующий порядок приведет нас к одной из самых страшных революций, какие только бывали в истории человечества. Здесь возмутятся низшие классы, страдающие под гнетом векового рабства, и вместо того, чтобы избегнуть народного правления, мы будем иметь восстание, а может быть и владычество демократии, но самой дикой и необузданной». 2
і Отсюда — стремление под сень самодержавной «законности», апология монархического государства как движущей силы исторического процесса. На исторической концепции Б. Н. Чичерина мы остановимся ниже; теперь же отметим только безоговорочное признание им царской монархии в качестве единственно возможной руководящей силы при проведении крестьянской реформы. Выразителю идеологии ставшего на путь капиталистического предпринимательства дворянства претят, правда, крайности «охранительных начал».3 Он —-пламенный поборник идей либерализма. 4 Однако либеральные «идеалы» нисколько не противоречат верноподданническим убеждениям. Оказывается, что
«истинный либерализм состоит не в отрицании государств?нных начал; цель его должна быть — водворение в обществе законной свободы согласно с условиями народной жизни, а правильное развитие свободы обеспечивается сильным развитием власти».5 6 7 і
Не случайно этот, по впечатлениям Герцена, «бюрократ и доктринер», 8 человек, которому скорее следовало бы быть министром, чем профессором,1 в момент возросшей напряженности классовых противоречий предреформен- ного периода провозгласил и энергично отстаивал «священную обязанность беречь свое гражданское состояние, успокаивать бунтующие страсти, отвращать кровавую развязку», резко и озлобленно противопоставляя собственную линию поведения «безумным воззваниям к дикой силе». 8 Недаром он больше чем через три десятилетия, говоря о «Положении 19 фев-
1 Ленин, Соч., т. XV, стр. 143.
2 Ст. «О крепостном состоянии», стр. 212.
3 Ст. «Современные задачи русской жизни», стр. 105.
4 Там же, стр. 128 —129.
5 Предисловие к кн. «Очерки Англии и Франции», 1858, стр. XI — XII.
6 Н. А. Тучков а-О гарева, Воспоминания. Л., 1929, стр. 227.
7 Герцен, Былое и думы. Поли. собр. соч. под ред. М. Лемке, і. XIII, стр. 227. Отд. изд. со вступительной статьей и комментариями Л. Каменева., т. 1, 1931, стр. 517.
8 См. известное «Письмо к издателю «Колокола», ноябрь 16^8. Перепечатано ą кн. «Несколько современных вопросов», стр. 14. О встрече Герцена и Чичерина в Лондоне в 1858 г. см, также в 3-й части мемуаров Чичерина «Путешествие за границу» (Пред. В. И. Невского, М., 1932).
186
раля», вспоминал, как в свое время «исполнился благоговением к этому созданию созревшей русской мысли» и с ненавистью третировал представителей «умственного и литературного казачества»,1 выступавших «перед публикою с самыми наглыми изъявлениями». В самом деле, тут, видите ли, «сверху на Россию сыпались неоценимые блага, занималась заря новой жизни, а внизу копошились уже расплодившиеся во тьме прошедшего царствования гады, готовые загубить великое историческое дело, заразить в самом корне едва пробивающиеся из земли свежие силы».2
Таково классовое лицо одного из наиболее ярких идеологов «прусского» пути развития капитализма — пути помещиков, заводящих капиталистическое хозяйство. Мы умышленно цитировали именно Б. Н. Чичерина: он выступит одной из центральных фигур в нашем дальнейшем изложении. Но Б. Н. Чичерин — не исключение: основное содержание его взглядов чрезвычайно типично для всего либерального (так называемого «западнического») лагеря накануне крестьянской реформы. 3
«Западники», как мы видели выше, не являлись монополистами по части оформления идеологии русских помещиков предреформенного периода. Наряду с ними не менее активно выступали в публицистике и «славянофилы». Каков же классовый смысл и различие обеих группировок?
Когда Герцен в 1861 г., отозвавшись на смерть Константина Аксакова, вспомнил старые с ним и его единомышленниками споры, характер и пределы разногласий нашли такое красочное выражение: «Да, мы были противниками их, но очень странными: у нас была одна любовь, но не о д и- н а к а я. .. И мы, как Янус или как двуглавый орел, смотрели в разные стороны, в то время как сердце билось одн о». 4
Формула запоздалрго великодушия по отношению к былому недругу безотчетно преувеличивала степень взаимной близости обеих в свое время остро враждовавших сторон. Правда, и «славянофилы» и в преобладающей своей части «западники» являлись идеологами помещичьих группировок. Б В то время однако как идеология последних обусловливалась процессом перерастания помещичьего хозяйства в сторону капиталистического предпринимательства, первые выражали в основном антикапиталистические тенденции и лишь делали вынужденную уступку условиям эпохи.
В коренном вопросе 50-х гг. — крестьянском — «западники» и «славянофилы» накануне реформы выступали единым фронтом.
«Спор решили в конце концов, — говорит М. Н. Покровский, — не доводы той или иной стороны, решила ею сама история. Прошел кризис хлебных цен, у нас стало вновь развиваться сельскохозяйственное лредпринимательство, и поме-
1 Выражение взято из вступит, лекции Б. Н. Чичерина по государственному праву 28 октября 1861. См.: «Несколько современных вопросов», стр. 27.
2 Воспоминания Б. Н. Чичерина, «Московский университет», стр. 22.
3 Подчеркиваем: основное; во второстепенных деталях могли конечно быть некоторые расхождения, например между Чичериным и Кавелиным.
4 Ст. «Константин Сергеевич Аксаков» — «Колокол» 15 января 1861. Поли собр. соч. под ред. М. К. Лемке, т. XI, стр. 11. Включена затем в текст «Былого и дум», там же, т. XIII, стр. 154 —155. Отд. изд. 1931 г., т. I. стр. 463.
5 Нужно иметь в виду, что «западничество» в целом конечно никак не исчерпывается только помещичье-буржуазной идеологией. Уже на первом этапе оформления «западничества» (т. е. в средине 40-х гг. XIX в.) в его составе наряду с выразителями тенденций «прусского» пути развития капитализма выступают будущие идеологи революционно-демократической ломки феодально-крепостного режима *(Бакунин, Белинский, Герцен, Огарев), а среди представителей его правого крыла фигурируют не только вступившие на путь буржуазного перерождения помещики, но и буржуа в чистом вид'е (В. Боткин). Но для нас в данном случае важно отметить те черты «западничества», которые остались ему присущи и в 50-гг., после отхода радикально настроенных элементов.
Ш
щики перестали быть консерваторами, объединившись на одной платформе — ликвидации барщины и создания батрацкого хозяйства (это, как мы знаем, называлось «освобождением крестьян»). В реформе 1861 г. «западники» и «славянофилы» работали рука об руку, а десять-пятнадцать летт спустя эпигоны (последыши) славянофильства стали такими защитниками «государственности», что кз'да до них было Соловьеву и Чичерину».1
На примере последнего мы показали установки «западников». Но та же по сути дела аргументация налицо и у «славянофилов».
Попробуйте просмотреть отмеченную нами вскользь в самом начале записку Ю. Ф. Самарина «О крепостном состоянии и о переходе из него к гражданской свободе». 2 3 Перед вами — целый арсенал детально обоснованных, щедро подкрепленных фактическим материалом доводов о вредном влиянии крепостничества на «общественную нравственность», на «политическое благоустройство», на «народное хозяйство» и пр. и пр. и пр. А сквозь тонко сплетенную сеть доказательств выступают знакомые стимулы: убежденность в крайней экономической невыгодности крепостного труда и страх перед лицом назревающего взрыва крестьянской борьбы.8
Спасение (точь в точь как и для «западников») — в сильной самодержавной власти и только в ней одной. Перед лицом революции, предвещающей боевые выступления западно-европейского пролетариата, «славянофилы» в припадке животного страха собственников «готовы жертвовать всеми второстепенными интересами для того, чтобы только спасти Россию от смут и бесполезной войны». Они согласны мириться с цензурным террором, отказываются от обсуждения крестьянского вопроса в литературе, настаивают даже, чтобы само правительство «не возмущало народ ложными слухами о свободе и не вводило бы никаких новых законов, покуда утишатся и объяснятся дела на Западе» (разрядка Киреевского), 4— словом, идут на все, лишь бы не ослабить авторитета царской власти. Что тут мы имеем дело не с мимолетными настроениями, не с кратковременным пароксизмом верноподданни- чества, что безоговорочный монархизм представлял политическую основу славянофильства, — в этом легко убедиться из рассмотрения хотя бы такого' документа, как представленная царю еще в 1855 г. «Записка» К. Аксакова 5 — политическое кредо славянофильства с развернутым обоснованием известной формулы государственного устройства: сила власти — царю, сила мнения — народу.
Отмеченные точки соприкосновения никак не должны стирать реакционности «славянофильской» идеологии по сравнению с идеологией «западников»: «славянофилы», как мы покажем дальше, по существу в условиях ‘ломки,феодально-крепостного режима выступают с программой, прямо рассчитанной на закрепление наиболее рутинных пережитков докапиталистической старины.
Единому фронту помещиков в предреформенный период противостоят широкие массы жестоко эксплуатируемого, но уже начинающего борьбу за действительное освобождение от помещичьего гнета крестьянства.
«И если века рабства, — говорит Ленин, — настолько забили и притупили крестьянские массы, что они были неспособны во время реформы ни на что кроме
1 М. Н. Покровский, Русская история в самом сжатом очерке, чч. I и II, 1931, стр. 266.
2 Соч. Ю. Ф. Самарина. М, 1878, т. II, стр. 17 —136.
3 См. в особенности стр. 19 — 20 и 65 — 66.
4 Известное письмо И. В. Киреевского к М. П. Погодину (март — апрель 1848). Поли, собр. соч. И. В. Киреевского. Изд. под ред. М. Гершензона, т. II, стр. 249.
5 См. газету «Русь», изд. И. Аксаковым, 1881, № 26 — 28.
187
раздробленных, единичных восстаний, скорее даже «бунтов», не освещенных никаким политическим сознанием, то были и тогда уже в России революционеры, стоявшие на стороне крестьянства и понимавшие всю узость, все убожество пресловутой «крестьянской реформы», весь ее крепостнический характер. Во главе этих, крайне немногочисленных югда революционеров стоял Н. Г. Чернышевский». 1
Предреформенные выступления Чернышевского по крестьянскому вопросу объективно выражали собой тенденции «американского» пути развития капитализма в России — таков смысл оценки их Лениным. И именно между Чернышевским, с одной стороны, и его помещичьими антиподами — «западниками» и «славянофилами» вместе взятыми — с другой, — проходил решающий рубеж, определивший собою соотношения классовых сил накануне реформы. Что же касается разногласий в среде помещичьего лагеря, то, но определению Ленина,
«пресловутая борьба крепостников и либералов, столь раздутая и разукрашенная нашими либеральными и либерально-народническими историками, была борьбой внутри господствующих классов, большей частью внутри помещиков, борьбой исключительно из-за меры и формы уступок. Либералы так же, как и крепостники, стояли на почве признания собственности и власти помещиков, осуждая с негодованием всякие революционные мысли об уничтожении этой собственности, о полном свержении этой власти».2 3Одним из вариантов борьбы «из-за меры и формы уступок» была и предреформенная полемика «западников» со «славянофилами». Именно тут первооснова тех философско-исторических расхождений, которые казались решающими идеалистам и электикам буржуазной историографии. 8
В период подготовки крестьянской реформы из всех спорных вопросов чэдин вызвал особенно острую полемику, приобрел характер сугубо злободневного «предмета... почитаемого одними якорем спасения для России, а другими — источником разных бедствий настоящих и грядущих». 4
Мы имеем в виду вопрос о крестьянской поземельной общине.
Редакция «Русской беседы», подводя итоги четырехлетней работы при закрытии журнала в 1859 г., с полным основанием выдвинула этот вопрос в качестве одного из стержневых, вокруг которого велась сугубо острая полемика. Полемика действительно заключала-в себе серьезный классовый смысл.
Что являлось объектом дискуссии? Шел спор «о выгодах и невыгодах общинного владения землею, доселе еще существующего в сельском хозяйстве значительного множества наших крестьян»,5 т. е. о судьбах своеобразного института, прямо причислявшегося Лениным — при анализе процесса развития русского капитализма — «к тем остаткам чисто средневековой старины, которые продолжают тяготеть над крестьянством».6 *«Отсутствие свободы передвижения, — расшифровывает этот тезис в другом месте Ленин, — необходимость нести иногда денежные потери для того, чтобы
1 Ленин, Соч., т. XV, стр. 143. Подробнее об этом см. в статье М. Н. Покровского «Чернышевский и крестьянское движение конца 1850 годов» («Историк-марксист». X, 1928, стр. 3—12).
2 Там же, стр. 143.
3 Мы не даем их детальной характеристики, поскольку эта сторона темы уже получила освещение в марксистской литературе. См. соответствующие статьи Н. Рубинштейна и П. Соловьева в сб. «Русская историческая литература в классовом освещении», т. I, под ред. и с предисловием М. Н. Покровского. М. 1927.
4 А. И. Кошелев, По поводу журнальных статей о замене обязанной работы наемною и о поземельной общинной собственности, «Русская беседа», 1857, кн. IV, стр. 127.
5 А. И. Бутовский, Общинное владение и собственность, «Русский вестник»,
1858, т. 16, стр. 5.
3 Ленин, Развитие капитализма в России. Соч., т. III, стр. 248.
138
развязаться с землей (именно, когда платежи за землю превышают доходность с нее, так что сдающий надел в аренду приплачивает от себя арендатору), сословная замкнутость крестьянской общины — все это искусственно расширяет область применения капиталистической домашней работы, искусственно привязывает крестьянина к этим худшим формам эксплоатации. Устарелые учреждения и насквозь пропитанные сословностью аграрные порядки оказывают, таким образом, самое вредное влияние и в земледелии и в промышленности, задерживая технически отсталые формы производства, связанные с наибольшим развитием кабалы и личной зависимости, с наиОолее тяжелым и наиболее беспомощным положением трудящихся». 1
В частности «без той или иной формы прикрепления населения к месту жительства, к «общине», без известной гражданской неполноправности, отработки как система были бы невозможны».2
Как подходили к вопросу представители разных спорящих сторон? В ходе полемики оформились две основные точки зрения: «западники» более или менее единодушно настаивали на том, что крестьянская реформа должна привести к ликвидации поземельной общины; «славянофилы», наоборот, стремились общину после реформы целиком сохранить.
Аргументация тех и других в смысле классовых установок чрезвычайно Iпоказательна. Она обусловлена все тем же помещичьим страхом перед революцией. Но если в условиях эксплоатации крестьян на основе внеэкономического принуждения страшен был «бунт» закабаленных крепостных, то переход к капиталистическому хозяйству, сопровождающийся экспроприацией крестьянства, создал угрозу «мятежных» выступлений «свободных от средств производства» рабочих. «Язва пролетарства» представлялась идеологам юнкерского капитализма весьма болезненной.
Именно так смотрит на дело Б. Н. Чичерин. Доказывая необходимость «освобождения» крестьян с землей, он ставит коренной вопрос:
«.. .Что выгоднее: иметь несколько миллионов собственников или несколько миллионов работников? Ответ очевиден. Работники составляют всегда главную основу всех возмущений. Как масса подвижная, не имеющая прочных связей и отношений, и которой нечего терять, они составляют самый демократический элемент, какой только можно придумать. Собственник же — напротив того: всегда опасаясь за свое имущество, более всего боится волнений. В особенности поземельные собственники, будучи всем своим существом привязаны к земле, любят •отношения прочные и неизменные. Они — самый консервативный элемент, какой только можно придумать, а потому и государство, ищущее прочности учреждений, доджно неразрывно связать свои интересы с интересами наибольшего по возможности числа поземельных собственников». 3
Наделение крестьян землей как наиболее надежное средство против грозящей социальной революции — таков рецепт, предлагаемый «просвещенным» помещиком, успевшим учесть опыт классовой борьбы на Западе (в особенности — опыт недавней революции 1848 г.). Тут, как мы увидим ‘ниже, целиком солидарны с ним и «славянофилы». Но этот пункт обоюдного согласия обеих группировок является последним: в дальнейшем мнения расходятся.
Принципиальная установка «западников» (проводимая, правда, не всеми ими одинаково последовательно) состоит в том, что для успеха «промышленности и гражданственности вообще» «необходимо, чтобы человек мог свободно переходить к тому занятию, которое для него наиболее выгодно и где он может наилучше употребить свои силы. Необходим и свободный переход земли к тому владельцу, который может извлечь из нее
1 Там же, стр. 346 — 347.
2 Там же, стр. 149.
3 Ст. «О крепостном состоянии», стр. 213. То же в более осторожной форме повторено в ст. «О настоящем и будущем положении помещичьих крестьян», стр. 494 — 493.
139
наиболее пользы». 1 Поэтому и система «мирского владения землею», «существенный характер» которой составляют «принадлежность земли верховному владельцу, укрепление общины, распределение повинностей и земли по рабочим силам», 2 признается несовместимой с новым хозяйственным укладом. Тесно связанная «с государственным порядком, водворенным 1 у нас со времени укрепления крестьян», она оказывается беспочвенной «при свободе промышленных отношений, при сближении сословий, при подвижности народонаселения, при многоценности земли, при системе податей, в которой окладным предметом будет уже не рабочая сила, а доход с земли или промысла, на основании точных определений закона».3
Отсюда — политика ликвидации общинного землевладения, ставка на индивидуальное кулацкое хозяйство, местами прямо предвосхищающая практику столыпинщины. Особенно полное выражение программа эта находит себе на страницах специального журнала «Экономический указатель» (1857 —1859 гг.), издававшегося идеологом капиталистического фри- трэдерства в экономической науке профессором Петербургского университета И. В. Вернадским.4 5 Вернадский и сотрудники его журнала весьма •последовательны в своих ярко буржуазных принципах. Будучи убеждены, что «во всей деятельности человека или, лучше сказать, во всех стремле-., ниях его нет побуждения сильнее доброй воли, нет силы более труда, основанного на свободе и руководимого беспредрассудочным умом»,6 они стремятся показать, как «личная собственность не поражает, а улучшает нравы, не ослабляет, а увеличивает народную крепость, т. е. его самостоятельность, и силу нравственную, умственную и физическую, — не нарушает устойчивости масс, а напротив усиливает ее, давая ей истинную точку опоры»«6
И история й политическая экономия мобилизуется для обоснования тезиса о том, что «общинная форма» собственности «есть признак неразвитости и грубости понятий, отражение детского состояния науки и общества и что всякое владение тем плодовитее' и полезнее, чем оно свободнее». 7 Последовательно защищая интересы капиталистического развития в промышленности и сельском хозяйстве, публицисты «Экономического указателя» отнюдь не смущаются неизбежностью обострения классовой борьбы в деревне, перспективой пауперизации широких крестьянских масс,» отданных «на поток и разграбление помещикам и кулакам».8 Наоборот, в народной нищете они видят источник живой силы для промышленности и колонизации «окраин».9
1 Ст. Чичерина «О крепостном состоянии», стр. 187.
2 Ст, «О настоящем и будущем положении помещичьих крестьян», стр. 518.
3 Там же, стр. 520.
4 Классовое лицо этого любопытного журнала до сих пор детально в исторический литературе не обследовано. Кроме двух-трех страниц в «Русской фабрике» 1 угана-рара- новского (1926, т. I, ч. 2, гл. V) и буквально нескольких строк в «Истории экономических идей в России» В. В. Святловского мы затрудняемся указать какой-либо специально посвященный ему материал.
5 И. В. Вернадский, Туман в крестьянском деле, «Указатель политико-экономический», 1859, вып. 27, стр. 616.
п Ст. «Община-т-богадельня», «Указатель политико-экономический», 1859, вып. 18, стр. ^408.
7 И. В. Вернадский, Против чего мы вооружаемся и чего мы желаем. «Экона#, мический указатель», 1858, вып. 14, стр. 290.
8 Ленин, Новая аграрная политика. Соч., т. XII, стр. 136. f
9 См. например ст. помещика Александра Савельева «Замечания о преимуществе поземельной собственности пред общинным владением». «Экономический указатель», 1857, вып. 49, стр. 1158 — 1159.
140
Чрезвычайно характерно, чт(Г Вернадский прямо объявляет Б. Н. Чичерина своим единомышленникам. В редакционном примечании к «Заметкам об общинном пользовании землею» читаем:
«.. .мы не можем не выразить своего удовольствия, что подобные нашим убеждения выражены и в двух новых органах нашей литературы. В одном из них — «Атенее» — автор прекрасной статьи «О французских крестьянах» г. Чичерин приводит факты, высказывающие превосходство отдельной поземельной собственности над общинным владением из истории французского земледелия».1
Таковы установки «западников». Совсем иначе смотрят на дело «славянофилы». Им — идеологам помещичьей группировки, всемерно сопротивляющейся процессу буржуазного перерождения — страшен какой бы то ни было перелом в хозяйственной жизни (а ведь «прусский» путь развития капитализма есть несомненная, хотя и помещичья «ломка старины, означает насильственное разрушение общины и ускоренное развитие, истребление массы обнищавших хозяйчиков в пользу горстки кулаков»).2 Они настойчиво проводят «политику охранения старых общинных порядков крестьянского землевладения»,3 4 5 видя в аграрном строе, по сути дела феодально-крепостническом, несовместимом с экономическим развитием на почве капитализма, наиболее удачное средство обеспечить неприкосновенность своих помещичьих преимуществ, единственно надежную гарантию против грядущих классовых битв, в близости которых мало кто сомневался.
«Разумно ли теперь, — взывает А. И. Кошелев, заранее выступая против опасности ломки общины в законодательном порядке, — когда мы вступаем в величайший переворот, который когда-либо у нас совершался, когда крестьянству только предстоит прочно устроиться и когда все его силы должны быть призваны к жизни, разумно ли теперь же поражать то начало, которое по сознанию всех знакомых с нашим народом и даже всех рассудительных противников общинного землевладения лежит в основе нашей крестьянской жизни? Конечно, это начало устоит, как оно устояло против помещичьей и чиновничьей власти, но велика разница в том, будет ли оно развиваться с полною в себя верою или с сознанием, что оно есть положение временное, что оно осуждено на смерть, что против него уже выставлены узаконения, и что действие их должно постепенно усиливаться». *
Необходимость консервации общинного строя обоснована широко развернутой, в отдельных частях своих слабо согласованной, но проникнутой горячей убежденностью («ревнивой» — по выражению самого Кошелева) аргументацией. Прежде всего оказывается, что крестьянская поземельная община — отнюдь не препятствие для дальнейшего хозяйственного развития.
Общинный строй нисколько не затрудняет интенсификации хозяйства, необходимые улучшения легко могут быть введены силами и средствами общины в целом.6
Но далеко не одним этим ограничиваются выгоды общинного землевладения: оно должно представить также надежную гарантию правильного поступления от крестьян выкупных платежей за их земельные наделы.
«Круговое поручительство в широких размерах, — говорит Кошелев, — одно представляет достаточное ручательство в верности уплат, а оно неудобомыслимо
1 «Экономический указатель», 1858, вып. 7, стр. 142.
- Ленин, Новая аграрная программа. Соч., т. XII, стр. 135.
3 Там же.
4 А. Кошелев, Общинное поземельное владение. «Сельское благоустройство», 1858, № 8, стр. 147.
5 Ю. Ф Самарин, Поземельная собственность и общинное владение Соч., т. III, стр. 132—133. Аргументация Самарина тем более убедительна, что он, вообще говоря, не закрывает глаз на «существенные неудобства» и «внутренние противоречия» общин* ного землевладения, счиїая, что «эта форма не может оыгь вековечно .о, а должна из¬
мениться путем свободного развития» (там же, стр. 169). Но на данном этапе и для него община — экономически целесообразна.
141
без тесных связей, налагаемых на крестьян общинным поземельным владением. Оно возможно, оно справедливо только при общинном землевладении».1
И наконец последнее обстоятельство — едва ли не решающее: общинное устройство спасает от «язвы пролетарства» и следовательно от революционных потрясений.
«Боец без устали и отдыха», 2 А. С. Хомяков еще в конце 40-х гг., убеждая сомневавшегося в достоинствах общинного строя приятеля (приятелем этим был знакомый нам А. И. Кошелев: от сомнений своих он вскоре радикально излечился), писал:
«.. .мне кажется, ты недостаточно прав, когда отстраняешь западный пролетариат от западного индивидуалистского устройства общества. Не довольно этого, что ты находишь причину пролетариата в излишнем расширении прав и привилегий классов некогда властвовавших; я в этом не спорю, и, думаю, редко кто не согласится с тобою. Но этого, как я сказал, не довольно; надобно бы было отвечать на вопрос: «был ли бы однако пролетариат возможен, ‘если бы сельская община существовала по-нашему?» Ты на этот вопрос не отвечаешь, а ответ был бы по необходимости отрицательный и, следовательно, в нашу пользу.»3
Необходимость отрицательного ответа основана на убеждении в том, что «пропорциональность надела сырым материалом, землею, к рабочим силам, нуждам и тягостям удовлетворяет требованиям справедливости и обеспечивает общее благосостояние. Не посягая на продукты свободного труда, эта система косвенным образом предупреждает вредные крайности в распределении общественного богатства». 4
А отсюда понятно и значение общины как оплота против революции.
«В какой истории вычитано, — запальчиво обращается к своим противникам Ю. Самарин,— что революционные начала прививаются к сельским общинам легче, чем к отдельным личностям — этого не говорят, да и трудно бы было доказать не только примерами, но даже общими соображениями, что общество поселян, так сказать приросших к земле и связанных друг с другом единством мирского владения, по природе своей подвижнее, беспокойнее и более способна увлечься страстью или мечтою, чем разрозненные личрости, нигде не имеющие корня и лишенные общих хозяйственных интересов. Из нашей истории видно, что сельские и городские общины в 1Ы2 г. очистили Россию от бездомных бродяг, спасли ее целость и возвели на Московский престол Михаила Романова; а история западная доказывает, что королевская власть обязана своим торжеством над могучими вассалами содействию общин; наоборот, первым делом революционного правительства во Франции было разбить все обЩины, корпорации и частные союзы на бессвязные единицы».5
Политика консервации крестьянской поземельной общины, как видим, приобретает у «славянофилов» специфически классовый, помещичий характер. Не удивительно, что эти якобы народолюбцы решительно расходятся с другим защитником как будто бы той же общины, по сути дела занимающим однако совсем иную классовую позицию — с Н. Г. Чернышевским. 6
Характерно, что публицисты, отстаивающие формально один и тот же социальный институт, но во имя • принципиально противоположных уста¬
1 «Общинное поземельное владение». «Сельское благоустройство», 1858, № 8.
2 Герцен, Былое и думы. Соч., т. XIII, стр. 142. Отд. изд. 1931 г., т. I, стр. 449.
8 «О сельской общине». Ответное письмо приятелю. Писано около 1349 г. Напечатано впервые в «Русском архиве», 1884, кн. 4; см. также соч., т. III, стр. 462—463.
4 ГО. Самарин, О поземельном общинном владении (письмо к издателю). «Сель¬
ское благоустройство», '1858, кн.. 1; соч., т. III, стр. 12.
6 Ю. Ф. Самарин, Что выгоднее: общинное мирское владение землею или личное? Соч., т. II, стр. 163.
6 Подробнее об этом см. в статье Кретова, «Н. Г. Чернышевский о крестьянской поземельной общине» («Историк-марксист», XIV, 1929, стр. 117—135).
142
новок, сами (после кратковременного периода более или менее дружелюбного присматривания друг к другу) спеша^ четко размежеваться. Кошелев в письме к К. Аксакову высказывается весьма недвусмысленно:
«Социалисты гораздо для нас опаснее славянистов. Первые могут повредить нащему учению об общине: только смешайте или даже не различайте резко этих двух учений — и общинное владение, общинное устройство могут подвергнуться опять гонениялі.» 1
Потому-то еще раньше в журнальной статье он проводит необходимую* грань:
«г. Чернышевский защищает мирское пользование или владение землею — в этом мы с ним вполне согласны; но г. Чернышевский смотрит на нынешнюю нашу общину как на ступень к другой, где явится общинный труд со всеми принадлежностями: туда мы за г. Чернышевским следовать не расположены. Нет,, останемся лучше на почве действительности, посвятим свои умственные силы настоящему времени и не будет теряться в догадках и предложениях. Конечно общинный труд бывает и теперь, а впоследствии он вероятно и усилится, но не будем навязывать общине своих частных мыслей и тем давать нашим противникам, новые оружия для нападок на правое дело». 2
С другой стороны, и Чернышевский трезво оценивал «славянофильский» лагерь в качестве враждебного. «Я могу, — говорит он, — уважать* славянофилов за многое, но симпатии их я не заслуживаю, как они сами объявляют и как я сам чувствую».3
Таков4 сложный переплет классовых интересов и идеологических установок, определяющих собой своеобразие предреформенного периода. Особенно важно запомнить то соотношение общественных группировок, которое непосредственно связывается с материалом интересующей нас дискуссии. «Западники» и «славянофилы» — два крыла единого помещичьеґо* фронта — расходятся однако друг с другом в вопросе о пределах реформ феодально-крепостной системы хозяйства. Первые, перестраиваясь на капиталистический лад, требуют реформ (конечно для развития по «прусскому» пути). Вторые, сопротивляясь более или менее последовательным, реформам, хотят закрепить свои помещичьи преимущества при новом экономическом строе путем консервации пережитков докапиталистической старины.
III
Именно в условиях изображенной выше политической борьбы нужна' искать ключ к правильному пониманию дискуссии на историческом фронте, к которой мы сейчас снова непосредственно возвращаемся.
Идеологи различных классовых группировок, активно боровшихся за тот или иной путь, форму, меру осуществления «назревших реформ», пускаясь в область исторических исследований, совершенно естественно —* умышленно или бессознательно — интерпретировали явления прошлого в. свете задач близкой им современности, мобилизовали материал истории — открыто в том сознаваясь, лицемерно замалчивая или не умея понять — на службу политике своего класса.
Мобилизация эта чаще всего проводится под звуки торжественных фраз о научном «беспристрастии». Вот например Б. Н. Чичерин: мы успели озка-
1 Письмо от 1 октября 1858 г. Цит. по кн. Колюпанова, стр. 389.
2 Ст. «По поводу журнальных статей о замене обязанной работы наемною и о поземельной общинной собственности.» «Русская беседа», 1867, IV, 170—171.
3 Ст. «Критика Философских предубеждений против общинного землевладения».
«Современник», 1858, XII, 577, прим.
148
комиться с ним как с достаточно темпераментным политиком. Но сам он — и в своей публицистической работе 1 и уж конечно в области исторических исследований — претендует на роль нелицеприятного выразителя «объективной истины».
Чичерин правильно подчеркивает необходимость изучения всякого явления в процессе его генезиса и исторического развития (здоровое влияние гегельянства), но самый историзм признает законным лишь в том случае, если он абсолютно оторван от современности.2
Практика исследовательской работы самого Чичерина служит очевидным свидетельством прямо противоположного. Стоит только вспомнить его ярко классовую помещичью теорию закрепощения сословий, подлинный смысл которой с исчерпывающей убедительностью вскрыт М. Н. Покровским. 3
Основным звеном чичеринской теории, призванным исторически обосновать грабительские методы проведения помещичьей реформы, явилась как известно, мысль о том, что «со времени варяжского завоевания общины не имели права собственности на землю; земля принадлежала князьям... Исконное право князя, приобретенное завоеванием, расширялось только и развивалось сообразно с развитием самой жизни...» 4 5«Князь — оказывается — пришел с дружиною на север как посредник, а на юге и в большей части России явился завоевателем. Силою оружия приобрел он себе землю и этим самым получил возможность сделаться впоследствии единодержавным государем... Дружинники были ближайшими его помощниками и потому они вместе с ним приобрели поземельную собственность... Общинной же земли, как увидим ниже, в княжеских владениях не осталось; вместо прежней патриархальной общинной собственности является собственность князя и его дружины».6
Такого рода взгляд, подкрепленный указанием на отсутствие «в средневековой России» «оседлости народонаселения»,6 — прочно сидевший в своей вотчине или в поместьи землевладелец имел, видите ли, дело по существу говоря с кочевавшими с места на место арендаторами,7— взгляд этот приводил к весьма недвусмысленному выводу: раз крестьяне в древности не владели находившимися у них в пользовании земельными участками — ясно, что при предстоящей реформе они должны были «справедливо» вознаградить добродетельных помещиков, согласных передать в собственность им — крестьянам — долю своей, помещичьей, земли.
От Чичерина не отстают «славянофилы». К, Аксаков, который был одновременно и боевым публицистом и сравнительно знающим историком, сплошь и рядом привлекает исторический материал для подкрепления того или другого звена своей политической программы.
1 См. в особенности предисловие к книге Чичерина «Очерки Англии и4 Франции», М. 1858. По этому поводу Н. Г. Чернышевский заклеймил якобы беспристрастного в своих публицистических высказываниях автора, предрекая, что он «будет философскими построениями доказывать историческую необходимость каждого предписания земской полиции сообразно теории беспристрастия» (см. ст. «Г. Чичерин как публицист». Собр. соч., 1906, т. IV, стр. 476).
2 Ст. «Холопы и крестьяне в России до XVI века». См. «Опыты», стр. 143.
3 См. гл. «Как и кем писалась русская история до марксистов» в кн. «Русская история в самом сжатом очерке», чч. I и 2. М.—Л., 1931; «Борьба классов и русская историческая литература», изд. «Прибой», 1923; статьи в сб. «Марксизм и особенности исторического развития России», изд. «Поибой», 1925, и по* условие к сб. «Русская историческая литература в классовом освещении», т. I, М. 1927.
4 Ст. «Еще о сельской общине», «Опыты», стр. 93.
5 Ст. «Обзор исторического развития сельской общины в России». «Опыты», стр. 9.
6 Там же, стр. 26.
' Ст. «Холопы и крестьяне в России до XVI века». См. «Опыты», стр. 174.
Т44
Мы знаем выдвинутый им идеал государственного устройства: присмотревшись к его представлению об истории русского государства, увидим простую проекцию этого идеала на прошлое.
«Что было государево, что было земское дело, так союзно и приязненно между собой соединенные, — задает себе вопрос К. Аксаков, говоря об «основных началах русской истории», — что было правительство, что было народ?» И в ответ следует помещичья идиллия:
«... Народ пахал, промышлял и торговал; государство поддерживал он деньгами и, в случае нужды, становился под знамена. Он составлял сам собою одно огромное целое, для которого необходимо было государство, чтобы можно было жить ему своей жизнью и хранить безмятежно свою веру и беспрепятственно свой древний быт. Государь, первый защитник и хранитель земли, поддерживал общинное начало, и народ, под верховной властью- государя, управлял сам собою. Сельские общины выбирали своих старост, целовальников и других чиновников. Иногда государь призывал землю на совет и делал ее участницею дел политических. Государство или государь — с неограниченною никакими условиями властью — блюл тихую жизнь земли. Вся администрация и управление было в его руках. Постоянное войско было собственно его заботой. Сношениями политическими ведал он один. Все, служившие ему орудием его прямой воли, были люди государевы... Таким образом в России не было ни одного человека, пользующегося даром своими выгодами (тем не менее по праву). Когда созывалась вся Россия — и служилая и земская — на совет к государю, то такой совет назывался уже земским, и государь являлся тогда главою земли».1
Другой пример, еще более выразительный, относится к коренному вопросу злободневной для К. Аксакова современности. Встретив, при разборе писцовой книги, изданной в «Белевской Вивлиофике», как ему кажется, «неоспоримое свидетельство» существования в древней Руси вольнонаемного труда, Аксаков сейчас же спешит сделать отсюда необходимые политические выводы.
«Если же вольнонаемный труд, — говорит К. Аксаков, — так давно был у нас известен, то в настоящую минуту это допускает важные соображения и подкрепляет еще более мнение о возможности его в наше время, при новых условиях, т. е. предполагая, что крепостные крестьяне будут наделены землею и станут в совершенную независимость от помещика вне всякой обязательности труда, а у помещика останется одна земля. Иные боятся, что поля останутся необработанными. Против этого опасения возражало «Сельское благоустройство». Думаем, что пример до-петровской Руси здесь весьма важен; указываем на нее, основываясь на писцовых книгах. Вольнонаемный труд, весьма не чуждый и теперь русскому народу,— не новость в России. В древней Руси видим, что часто у помещика только одна земля — без крестьян, — и между тем иногда значительная запашка». 2
В свете всех этих предпосылок становится очевидным и политический смысл интересующей нас дискуссии об исторических судьбах крестьянской общины. Идеолог «западнического» лагеря, добивающийся вместе с отменой крепостничества также и ликвидации общинного устройства у крестьян, доказывает, что исторически современная ему крестьянская община возникла исключительно как результат прямой законодательной деятельности государства в период «закрепощения сословий» и что следовательно вне этого закрепощения она беспочвенна, существование ее — ни с чем не сообразно. «Славянофильский» историограф, выполняя социальный заказ своей группировки (суть его — в политике консервации общины), наоборот, все усилия сводит к тому, чтобы обосновать исконность общинного устройства у крестьян, как социального института, отнюдь не государством введенного, имеющего давность одного из коренных начал отечественной исто¬
1 Черновая неоконченная рукопись, относящаяся вероятно к 1850 г. См. Поли. собр. соч. К. С. Аксакова. Под ред. И. С. Аксакова. М. 1889, т. I, стр. 21 —22.
2 Там же, стр. 473. Ст. «По поводу «Белевской Вивлиофики», изданной Н. А, Елагиным».
145
рии, призванного полнокровно расцвести после отмены стеснительных для него ограничений (под которыми разумеется крепостной режим и крайности бюрократического самодурства).
То обстоятельство, что занимающая нас дискуссия на историческом фронте по времени опередила соответственную полемику в публицистике, не может затушевать ее истинных классовых корней. Корни эти представятся нам еще более обнаженными, если вспомнить, что при существовании цензурного зажима политическая мысль, лишенная возможности %от- крыто обсуждать злободневные вопросы современности, тем естественнее вуалировала злободневность своих обсуждений якобы бесстрастным изучением прошлого. В частности Чичерин из о^рственного опыта приводит пример такого перенесения политики на почву истории.
Когда в начале 60-х гг. он захотел выступить в печати по вопросу, связанному с политическими реформами, то после сделанного ему предостережения, «а также из опасения цензурных урезок. . . решился изложить свои мысли в форме исторического исследования, что конечно вовсе не соответствовало требованиям газетной статьи. Политические соображения были потоплены в массе фактического материала, это сделало статью неудобочитаемой, но при тогдашних условиях трудно было об этом вопросе писать иначе».1
IV
•Историки, выступавшие в ходе интересующей нас дискуссии, строили каждый свою концепцию конечно не на песке. Они сумели развернуть широкую работу по изучению относящихся к вопросу источников, обосновали выдвинутые точки зрения тщательно продуманной документальной аргументацией. Но самые способы этого обоснования продумывались — как одним, так и другим — в свете заранее данных политических установок.
Характерен тут прежде всего подбор используемых источников. Мы помним исторические убеждения «западников» — безоговорочных апологетов «сильной» (для большинства самодержавной) власти, в представлении которых государство — движущая сила истории, и идеалы «славянофилов», хотя и выдвигавших значение «земли» (т. е. помещичьей, буржуазной и кулацкой общественности), но «земли», безусловно подчиненной тому же государству (конечно монархическому, без всяких ограничений). Когда идеолог «западнического» лагеря выступает на историческом фронте, для него единственно заслуживающим внимания источником оказывается материал, непосредственно отражающий законодательную деятельность верховной власти: акты, т. е. документы, в которых зафиксированы юридические нормы эпохи, которые тем самым позволяют представить себе природу соответствующих правовых институтов — этим и только этим оружием бьет своего противника Чичерин.
Но и «славянофилы» (как это ни неожиданно для тех, кто привык расценивать их в качестве «антигосударственников») в данном случае не считают нужным расширить круг привлекаемых к делу источников.2 Они тоже прочно стоят на почве актового материала, считая его гораздо более ценным по сравнению с другими документами — даже с такими, как летопись.
1 Воспоминания Чичерина, стр. 72.
2 Подчеркиваем: в данном случае. Известно, что вообще они помимо документального материала довольно широко пользовались также данными фольклора. См. хотя бы «Песни, собранные П. В. Киреевским». Изданы уже после смерти собирателя в 10 выпусках в 1860—1874 гг.
146
«Тогда как летопись есть изображение движения, в котором проходили события, — говорит один из «славянофильских историографов, В. Н. Лешкоз, — юридический акт есть выражение сознания о постоянном, пребывающем начале, правиле, быте. Отсюда понятно, что летопись часто может умалчивать, не отмечать на своих страницах и даже не считать нужным говорить о таких сторонах народного быта, таких формах частной или общественной жизни, которые необходимо входят в юридический памятник. Быт народа юридический, быт постоянный, среди которого и под влиянием которого родился, взрос и действует летописец, не может вызвать его внимания как нечто вседневное, всем известное, обычное. Вот почему иногда молчит и наша летопись о многих юридических установлениях, а в том числе о некоторых формах общин, которые однакож известны доку- ментально из актов юридических».1
Как же в ходе полемики используются разными авторами факты, извлеченные ими из «актов юридических»? 2 3Исходным тезисом обеих дискуссионных концепций должно было явиться разрешение — в положительном или отрицательном смысле — вопроса о том, насколько самостоятельно мог в эпоху, предшествовавшую крепостному праву, распоряжаться своим земельным участком отдельный, взятый вне общины, крестьянин.
Понятно, что Чичерин стремится представить в данном случае этого хозяйствующего «единоличника» полноправным владельцем земли (составляющей, правда, как мы видели, собственность князя или помещика), тогда как Беляев ограничивает его права могущественными, всепроникающими нормами общинного режима. Оба оперируют аналогичным актовым материалом, иногда даже одним и тем же документом; но источник берется как тем, так и другим вне классовой среды, определившей его особенности — тем легче им истолковать смысл цитируемых текстов в угоду предвзятой схеме.
«Отданный раз жеребий земли, — заявляет Чичерин, — оставался в вечном и потомственном владении крестьянина. Так в некоторых отступных мы читаем, что крестьянин передает другому участок со всем, «что исстарь потягло от века к тон земли, по описи отца освоего, свой жеребий, по книге».й
В другой грамоте встречается следующая запись:
«А за вклад я Иван ему игумену Сергею и всей братии Архангельского монастыря дал в дом Пречистые Богородицы Покрову и Архангелу Михаилу статки (наследство) отца своего, в Галенской деревне свой участок в Кехте в острову, что мне достанетца в тое деревни от дяди Семена да от брата своего Семена же, свою долю, в дерень без выкупа и вовеки».4
Сохранилась и целая раздельная грамота крестьян между собою:
«Се яз (следуют имена)... разделили есмя животы отцов своих кони и коровы... и земля в Карзине курьи свое владенье и серебрянное. Все земли есмя
1 Ст. Общинный быт древней России. «Журнал Министерства народного просвещения», август 1856, стр. 93 — 94.
2 В дальнейшем мы рассматриваем следующие полемические статьи: Б. Н. Чиче¬
рин, Обзор исторического развития сельской общины в России, «Русский вестник», *1856, №№ 3 и 4, стр. 373 — 396 и 578 — 602 (перепечатано в кн. «Опыты по истории русского права», М. 1858, стр. 1—58). И. Д. Беляев, Обзор исторического развития сельской общины в России, Соч. Б. Чичерина, «Русская беседа» 1856, кн. I. стр. 100—146. Б. Н. Чичерин, Еще о сельской общине (ответ г. Беляеву), «Русский вестник», 1856, № № 3 и 4, стр. 773 — 794 и 129—167, перепечатано в «Опытах», стр. 59 —141. И. Д. Беляев, Еще о сельской общине (на ответ г. Чичерина, помещенный в «Русском вестнике»), «Русская беседа», 1856, кн. И, стр. 114 —141. Для Упрощения мы будем указывать в сносках только порядковый номер статьи, сообразно ,данному перечню, отмечая страницы для статей Чичерина-г-по «Опытам», для статей Беляева — по их отдельному оттиску, М. 1856. С. Соловьев, Спор о сельской общине, «Русский вестник», 1856, т. VI. Н. В. Калачов. Областные учреждения России в XVII веке, соч. Б. Чичерина, «Архив исторических и практических сведений, относящихся до России», изд. Н. Калачовым, кн. III, Спб. 1859.
3 Акты юридические, № 23, стр. 54, 56.
* Акты юридические, № 26. Там же, № 23, стр. 57: «отца своего статки».
147
разделили в Карзине курьи по третям, дворы и дворища: двор Назарьи до Есипу с братьею с нижняго конца, Елизарью двор да Онкудимовым детям середней, а Омосу двор с братьею да с Ларионом верхней».1
Из этих грамот видно, что черные земли делились и передавались по наследству без всякого участия общины; точно так же отдавались они в наймы2 и отчуждались в посторонние руки. Крестьянин, который был не в силах нести общественное тягло, передавал свой участок другому. Так например Сидор Демидов, который... получил землю от крестьян Тавренской волости, через пять месяцев передал свой участок Афанасию Кузнецову, и в заключенной между ними сделке нет и следов общины.3 Таких отступных мы встречаем несколько; уступается целый жеребий или же половина, со двором и со всеми угодьями «где что ни есть исстарь потягло к той деревни».4 Эти отступные назывались также купчими, ибо утверждаемые ими сделки были настоящею продажею, которую можно было совершать или с оставлением права выкупа, или «в дерень, без выкупа». Можно было продать землю как другому крестьянину, так и служилому человеку или наконец монастырю или другой духовной власти».5
Беляев не в силах выступить против документально зафиксированных фактов; он однако пытается ослабить, если не совсем аннулировать, действие враждебной аргументации ссылкой на то, что противник, оперируя актовым материалом, не учитывает своеобразия района, к которому материал относится: тем самым фактам, имеющим чисто местное значение, неосновательно придается универсальный смысл.
«Действительно все это бывало в старой России, — как будто бы соглашается Беляев с Чичериным, — крестьяне и наследовали земли после отцов и родственников и закладывали их и продавали, не относясь к общине; но все это делали они с своими собственными землями, с вотчинными, а отнюдь не с общинными; это вполне подтверждают сделанные г. Чичериным ссылки на №№ 23 и 24 юридических актов. Акты сии, как и многие другие им подобные, все относятся к Двинской области, где между крестьянами была распространена частная поземельная собственность, не в пример другим краям Русской земли, и где таковой порядок поземельного владения сохранился до позднейшего Времени; .
Ссылаясь далее на сенатские указы 1750-х гг., Беляев заключает,
«что особых обычаев в поземельном владении, соблюдавшихся в Двинском краю, нельзя относить к прочим краям России, что продажа и мена поземельных участков между крестьянами и даже крестьян с посторонними лицами, без отношения к общине, принадлежит, как особенность, только Двинскому краю и что из этой особенности нельзя выводить общих законов для всей России. Таким образом самое резкое отличие средневековой русской общины от нынешней — продажа земель крестьянам — не было общим для всей России, а посему и в этом отношении средневековые общины не отличались от нынешних».6
Чичерин платит противнику совершенно той же монетой: если его обвиняли в игнорировании условий места возникновения источника, то он, с своей стороны, вскрывает безответственное отношение Беляева к условиям времени, когда источник имел значение выразителя реальных правовых норм (не надо забывать, что речь у нас все время идет об актовом материале). Беляев, оказывается, данные документов позднейшего времени целиком, механически переносит на более раннюю эпоху.
«В каких же памятниках, — спрашивает Чичерин у своего оппонента, — находит почтенный критик известия об этом исключительном положении Двинской области? В указах 175*1 и 53 годов, из которых первым запрещена продажа черносошных земель между черносошными крестьянами и посадскими людьми, а в* втором эта продажа разрешена, на том основании, что такой порядок соблюдается там издавна, чего нет в других провинциях. Совершенно справедливо, что в по-
1 Там же, № 23, стр. 55.
"Там же, № 23, стр. 55—56.
8 Там же, № 175, стр. 11.
4 Там же, № 23, стр. 54, 56, 57.
6 Чичерин, ст. I, стр. 21—22.
6 Ст. I, стр. 18—19.
148
ловкие XVIII века в Устюжской провинции существовало не то поземельное право, какое было в других русских областях, — и я именно коснулся этого в своей статье, как одного из важнейших доказательств в пользу моей мысли. Из указа о подушной подати мы ясно видим, что только в северных областях сохранились черносошные крестьяне, тогда как в остальной России все сельское сословие разделялось в то время на дворцовых, церковных и помещичьих крестьян. Но г. Беляев совершенно упускает из вида эти перемены, происшедшие в позднейшее время; на различии, образовавшемся в XVIII веке, он основывает существование его и в XV. С такою историческою методою нет положения, которого бы нельзя было доказать. Почтенному критику следовало бы быть осмотрительнее и обращать внимание на изменившиеся условия жизни».1 2Переходя к контр-аргументации, Чичерин правильно ставит вопрос о необходимости исторически обосновать то якобы присущее северному краю своеобразие, которое должно обусловить узко-местное значение относящихся к нему документальных данных. 3
В дальнейшем однако правильно поставленный вопрос не разрешается» а смазывается: видя в двинских актах главную документальную опору своей концепции, Чичерин естественно не мирится с опасностью явного подрыва ее противником; он вовсе отвергает версию об особенностях исторического развития северного края, чтобы ценою такой передержки обеспечить прочность и общезначимость выводам, добытым на основе изучения именно северного актового материала. Неверным, прежде всего, оказывается на его взгляд мнение Беляева о том, что в цитированных им, Чичериным, грамотах «дело идет о вотчинных землях крестьян, составляющих полную их собственность».
«Посмотрим, — говорит Чичерин, — так ли это на самом деле. Открываем № 23 Юридических актов, на который мы оба ссылаемся, и на стр. 54 читаем: «Се яз Онтоней, Нечай, да Иван Стефановы дети Карзина, ступилися есмя земли великого князя, а своего владения, на Лисестрове, в Карзине курьи, Тимофею да Гаврилу Барсану Селиверстовым детем, й двора и дворища, и орамым земель, и пожень, и с притеребы и с рыбными ловищи и со всеми угодьи, где что ни есть исстарь потягло к той деревне». 3
Приведя затем еще ряд аналогичных выдержек из документов, Чичерин торжествует победу.
«Кажется, это совершенно противоречит тому, что говорит г. Беляев. Странно, как можно так ошибаться. Не обратить внимание на какое-нибудь свидетельство может даже и весьма ученый человек, но видеть в грамоте совершенно противное тому, что в ней есть, — это — воля ваша — необъяснимо!
Итак, мы должны заключить из этого, что Двинская область не представляла никакой особенности. В ней также была черная тяглая земля, как и в остальной России, а поэтому мы можем принять за общую норму то, что мы знаем о праве владения в Двинской области».4
Беляев с этим в корне не согласен. Он продолжает приписывать данным северных грамот hj записей узко-местное значение, рассматривая отраженные в них правовые нормы как до известной степени исключительные, во всяком случае не нарушающие общего правила. Правило же, мы знаем, сводится к тому, что хозяйственная самостоятельность отдельного крестьянина тесно ограничена распорядками, присущими поземельной общине в целом (общине, совсем похожей на современную Беляеву). Историограф «славянофил» старательно подчеркивает уловленные в документах случаи, когда крестьянская община выступает в качестве особого юридического лица, считая, что такого рода факты прямо льют воду на его мелышцу. Чичерин же'
1 Ст. II, стр. 101.
2 Там же, стр. 102.
3 Акты юридические, см. также стр. 55, 56, 57, 66.
4 Там же, стр. 102—103.
149
педантично, шаг за шагом разбивает аргументацию противника с высот соб- ственной позиции. Оба однако остаются в плену формально-юридических, следовательно по сути дела махрово-идеалистических установок: факты, характеризующие круг полномочий общины как юридического лица при сношениях ее с внешним миром, они считают достаточными для оценки^ внутреннего экономического строя самой общины: так совершается первый акт извращения действительного смысла используемых источников. Но этим дело не ограничивается: на общем фоне ложного толкования, определяемого характером исходных методологических установок, в ходе полемики выступают более частные приемы тенденциозного использования источника, варьирующиеся применительно к конкретным условиям каждого отдельного случая.
Участники полемики позволяют себе игнорировать документальный материал, противоречащий развиваемой ими схеме. Чичерин, например, стремясь истолковать вопрос о поручительстве за вновь поселяющихся на владельческих (в данном случае монастырских) землях крестьян в духе своей концепции, заявляет:
«Если личная ответственность за неисполнение условий казалась монастырским властям недостаточною, то они требовали поручительства. Ручались за крестьян не общины, а частные люди, иногда совершенно посторонние, как это по< большей части бывало в общественных отношениях древней России».1
Приводя затем нужные ему примеры, Чичерин игнорирует однако акты, свидетельствующие о случаях поручительства не частных людей, а общины в целом. Беляев естественно спешит их использовать в нападении на противника и в качестве аргумента цитирует «отдельную» грамоту 1530 г.2
Поскольку Чичерину не удалось просто обойти молчанием не вяжущиеся с предвзятой схемой данные источников, он прибегает к старому приему, испытанному и его оппонентом: пытается трактовать их как
исключение, нисколько не нарушающее основного правила.
«Что касается до поручительства общины за своих членов, какое мы видим в приведенной г. Беляевым грамоте, — говорит Чичерин, — то это не что иное, как частный случай. Поручительство в древней России было делом очень обыкновенным; оно требовалось при всякой почти сделке. Здесь же, при полюбрвном * размежевании земель вся община поручилась монастырю, что крестьяне не станут
лезть через межу, и положила неустойку в случае нарушения этого условия, с ка(5 кой бы стороны оно ни последовало. Конечно монастырь, полагая для себя неустойку в 50 руб., не мог довольствоваться менее надежным поручительством. Но это отнюдь не было общим правилом, как видно из многих судных грамот, в которых крестьяне обвиняются за то, что перелезли через межу, а между тем о взыскании с общины и о поручительстве всех за каждого нет и речи». 3
Такого рода «вольное» обращение с источником присуще Чичерину не в большей мере, чем его противнику. Беляев, оперируя с определенной категорией актового материала, тоже не стесняется сугубо подчеркивать выгодные для его концепции данные и оставлять в тени те, которые схеме противоречат. Так поступает он например при исследовании вопроса о защите общиной своих земель на суде.
«Община, — говорит Беляев, — не только раздавала участки своих земель крестьянам, но и защищала свои земли от присвоения их посторонними людьми или ведомствами, подавала челобитные судьям или государю, тягалась за свои земли и вообще была хозяином своих земель, и только кажется не имела права продавать свои земли без особого разрешения, что собственно ее отличало ощ других землевладельцев-собственников. О защите земель общиною на суде свиде- ** Ст. I, стр. 17.
2 Акты юридические, № 154, ст. I. стр. 13 —14.
3 Ст. II, стр. 107—108.
тельствуют все грамоты, в которых дело касалось до общинных или черных земель. Так в правой грамоте 1490 года (Акты юридические, № 4) сказано: «тягался Андрейко староста Залеской и все крестьяне Залеские с старцем Касьяном. Так рек Андрейко: жалоба ми, господине, на того Касьяна, отнял, господине, у нас те наволоки Овсяниковские земли, долгой до Верхней, а те наволоки тянут к нашей земле к Овсяниковской к тяглой, к черной ис старины».1
Приведенный документ не является одиноким: Беляев цитирует еще несколько дополняющих его текстов (Акты юридические, №№ 8 и 9 и неизданная Правая грамота, данная костромским писцом Григорием Романовичем Застолбским).
Оказывается ли однако его аргументация решающей? Нисколько. Чичерин, не отрицая достоверности отдельных звеньев фактической аргументации противника, имеет полную возможность разоблачить тенденциозную односторонность Беляева в подходе к используемой группе источников в целом.
«Без сомнения, — возражает он оппоненту, — древняя община могла защищать судом приписанную к ней землю; это право непосредственно вытекало из того, что она с этой земли должна была нести царское тягло. А между тем общинная связь была до такой степени слаба, что и оно не признавалось за нею, как постоянная законная ее принадлежность. Хотя г. Беляев и уверяет, что о защите земель общиною в суде свидетельствуют все грамоты, в которых дело касалось до общинных или черных земель, однако это не совсем подтверждается источниками. Во многих судных грамотах мы видим, напротив, что тягаются за землю не общины, а те только крестьяне, которые владеют спорными участками, и судьи отсуждают их соседним владельцам, не спросясь общины, единственно потому, что тяжущиеся крестьяне не представили достаточных доказательств своего права». 2
Такую же противоречивую интерпретацию одной и той же категории источников дают авторы дискуссионных статей по вопросу о представительстве общины на суде. Беляев трактует общиных представителей как обязательных участников в наместничьем суде, тем самым лишний раз подчеркивая полноту прав самой общины.
«Замечательно также, — говорит он, — что община и в XV и XVI веке избирала за себя в представители на суде не одного старосту или иного своего начальника, но всегда при старосте или ином начальнике посылала несколько выборных из своих членов... Это постоянное правило древних общин на Руси соблюдается еще и теперь в современных нам сельских общинах. Сельская или волостная община через своих представителей старост и выборных людей имела право ходатайства перед государем или у его наместников об ограждении своих выгод и об отмене таких административных распоряжений, которые считала для себя невыгодными; так, по свидетельству жалованной грамоты 1546 г., крестьяне Устюжского уезда, Антропьевы слободки, через выборного своего Матвейка Захарова подавали государю челобитную о выводе из их слободки станового двора и корчмы; и государь по их челобитью приказал становой двор перевесть в Ут- маиово и вывесть корчму.3 По Судебнику 1497 г. община через своих представителей старост и лучших выборных людей непременно участвовала в наместничьем и волостелинском суде, когда подсудимые принадлежат к общине; в Судебнике прямо сказано: «А боярам или детям боярским, за которыми кормление с судом боярских и им судите, а на суде быти дворскому и старосте и лучшим людям: а бездворского и без старосты и без лучших людей суда наместником и волостелем не судити». 4
Чичерин, напирая на то, что главным вершителем суда выступает здесь повсюду наместник и волостель — агенты центральной правительственной
1 Ст. I, стр. 12.
2 См. Акты юридические, №№ 3, 6, 7, 11, 20 23, 26, описание Гос. архива старых дел, стр. 201 и сл., 222 и сл. В последней тягается один только сотник своим лицом, а не «во всех крестьян место» (прим. Чичерина), ст. И, стр. 106 —107.
3 Акты исторические, т. I, № 299.
4 Ст. I, стр. 14.
власти, совершенно чуждые общине, — низводит роль «судных мужей» до роли простых свидетелей или понятых.
«Из всех судных грамот видно, — говорит Чичерин, — что они были не иное что, как свидетели, призванные для того, чтобы впоследствии могли показать, что действительно суд был таков, в случае если бы обвиненный стал от этого отрекаться. 1 Участия же в суде они не принимали, да и не видать ни откуда, чтоб они были выборные от общины. Это были просто понятые, которые МОГ-'и точно так же представляться тяжущимися сторонами или назначаться судьею». 2
К Фому же для Чичерина бесспорен факт позднейшего происхождения института общинных представителей на суде.
«Прежде же такого законного ограничения вовсе не было, как видно из древнейшей дошедшей до нас уставной грамоты, данной Василием Дмитриевичем двинским жителям в 1398 г.; в ней и помину нет о присутствии в суде старосты и лучших людей.3 В жалованных грамотах, при передаче суда в частные руки, нигде также не говорится о таком праве общин, и если в половине XVI века некоторые монастыри, по примеру государства, запрещали своим приказчикам судить без лучших людей, то в других уставных грамотах такого ограничения нет».4
Отсюда вывод, «что присутствие в суде представителей общины установлено было, как право, московскими государями. Под влиянием законодательства случайно взятые понятые превратились потом в выборных целовальников, имевших постоянную должность и получивших некоторые права, которые еще более ограничивали власть наместников и волостелей», — вывод, в котором «может убедиться всякий при самом беглом обозрении судебников».5
Иногда оба полемизирующих историка совершенно различно — каждый соответственно исходным установкам своей концепции — толкуют смысл одного и того же документа. Беляеву требуется например доказать, что крестьянская община в целом полноправно распоряжалась всеми тянувшими к ней землями. Он берет один акт и извлеченным из него данным приписывает выгодное для себя значение.
«Сельская или скорее волостная община, — читаем мы в первой же из дискуссионных статей Беляева, — не только имела право защиты своих земель, но и могла меняться своими черными землями с землями соседних собственников, ежели это находила для себя выгодным. Так в разъезжей грамоте 1555 г. (Акты юридические, № 151) сказано: «променили Масленинские волости староста и целовальники и все крестьяне деревню пустую Карпово, деревню пустую Дудомехово, да деревню пустую Дыляйцево, да деревню пустую Орефино на реке на Вологде... А которые деревни променили Масленинские волости крестьяне Кирилова монастыря старцем... а меняли старци и волостные крестьяне, смотря по угодью, промеж себя полюбовно». 6
Чичерин понимает цитированную грамоту совсем иначе. Для него меновая сделка в данном случае аргумент, свидетельствующий лишь о том, что община так же свободно распоряжается принадлежащими ей пустыми землями, как каждый отдельный крестьянин участком, на котором он ведет хозяйство.
«Если таким образом отдельные члены могли свободно распоряжаться предоставленными им участками, — говорит он, — то конечно и целая община могла распоряжаться порожними землями. Это подтверждается приведенною г. Беляевым разъезжею грамотою 1555 г., в которой волость меняется деревнями с монастырем; но опять-таки она указывает на совершенно другое поземельное право, нежели то, которое существует ныне. В прежнее время князь, община и отдельные
1 Акты юридические № 14. Описание Государственного архива старых дел, стр. 205 (прим. Чичерина).
2 Ст. И, стр. 111.
3 Акты Археографической экспедиции, т. I, № 13 (прим. Чичерина).
4 Акты Археографической экспедиции, т. I, № 221. В грамоте под Кя 258 постановляется это ограничение (прим. Чичерина). Там же, стр. 112.
5 Там же, стр. 112-113.
6 Ст. I, стр. 13.
152
крестьяне распоряжались землями свободно, тогда как при нынешних учреждениях, мы видим совершенно противное: теперь казенные земли приписаны к общинам,, как постоянное их владение; общины не могут ни меняться ими, ни продавать их по собственному изволению; наконец отдельные крестьяне лишены права распоряжаться своими участками. В чем же состоит сходство старого быта и нового?»1
Едва ли не самым серьезным пунктом разногласий, острее других волновавшим участников дискуссии, был вопрос о переделе общинной земли,. Он особенно интересен и в смысле источниковедческом, так как именно здесь мы получаем развернутую картину комбинированного применения разных способов толкования документа.
Чичерин, представляя крестьян XV — XVI вв. не связанными нормами общинного режима владельцами своих земельных участков, соглашается признать права общины, как мы видели, лишь по отношению к пустующим наделам.
«Общим правилом было, — говорит он, — что земля принадлежала княято. а крестьяне считались только ее владельцами. «То, господине, земля, на которой1 стоим, Божия для государя великого князя Есюнанские волости, а роспашл и ржи наши; а пашем, господине, те лесы мы».2
Или:
■ «Ступился есмь земли великого князя, а своего владеньях.3
Новых поселенцев призывала на эти земли община. «А мне, господине, тот лес дала волость, староста с крестьяны, и яз, господине, избу поставил; а то, господине, лес великого князя Волоцкой».4 А вот и целый договор волости с крестьянином: 5 6«... Из этого видно, что здесь, так же как в монастырских имениях, участки» на которые делилась земля, были уже определены заранее, что они со всеми принадлежавшими к ним угодьями составляли отдельное целое, переходившее в таком виде от одного владельца к другому. Когда же участок оставался пустым, община старалась призвать на него нового поселенца, который бы помогал ей в уплате податей и отправлении повинностей». 8
Беляев, которому важно целиком перенести распорядки современной ему крестьянской поземельной общины на изучаемую эпоху исторического прошлого, конечно настаивает на существовании в XV — XVI вв. и земельного передела. Для доказательства этого своего тезиса он, во-первых, не ^задумывается приписать противнику больше, чем тот сказал (и затем его же обвиняет в непоследовательности), а кроме того с своей .стороны аргументирует документальными данными.
«В нынешних сельских общинах, — пишет Беляев, — бывают по мере надобности переделы поземельных участков; то же самое было и в общинах средневековой России. Правду сказать, г. Чичерин не признает этого, впрочем его признание или непризнание не может уничтожить самого дела. Сам же г. Чичерин утверждает, и справедливо, что община делала раскладку податей и повинностей и наделяла своих членов поземельными участками; следовательно община же производила и переделы в поземельных участках, смотря по надобности, т. е. тем своим членам, которые могли обрабатывать земли больше и платить податей больше, давала большие участки, а другим меньшие; как мы и встречаем во многих грамотах, что один крестьянин получал земли на целую выть, другой на две выти, а иной на пол выти, на четверть выти и даже на двенадцатую долю выти; например: в писцовых книгах Старицкого уезда 1593 года сказано: «Деревня Фалеево, в ней* крестьянь д. Тихонко Иванов на полчети, д. Некраско Ортемов на полчети,
1 Ст. II, стр. 106.
2 Акты юридические, № 20.
3 Там же, № 23.
4 Там же, Mb'6.
5 Там же, № 175. См. также Mb 187 (прим. Чичерина, цитирующего документ Mb 175).
6 Ст. I, стр. 19—20.
158
д. Осташко Васильєв на полвыти, д. Васька Павлова на чети, д. Серга Елизаров на чети и проч. всего пашни пахатные тридцать две чети, да перелогом девять чети» и пр. Или в грамоте Симона митрополита, начала XVI века, прямо упоминается о переделе землц между крестьянами; в грамоте написано: «и ты бы в те села с архимандритом с Матвеем ехал, да землю бы есте во всех трех полях перемерили, да дал бы бы еси христианом во всех трех полях по пяти десятин, а на монастырь бы еси указал им пахати шестую десятину. А будет земли обильно, а кому земли будет надобно более того, и он бы по тому ж пахал и монастырскую пашню шестой жеребей, а кому не будет силы пахать пяти десятин, и он бы по тому пахал и монастырскую пашню».1
Именно с разоблачения допущенной Беляевым передержки начинает засвой ответ ему по данному пункту Чичерин:
«Не знаю откуда критик взял, будто я признаю, что община наделяла своих членов поземельными участками. Я сказал, опираясь на источники, что община раздавала пустые участки новым поселенцам на основании свободного договора; но от этого до наделения очень далеко. Наделение предполагает известную власть общины над ее членами; в настоящее время каждый из них обязан платить подати и нести повинности наравне с другими, для чего ему и дается равный с другими участок. В древней же России, напротив того, мы видим отношения совершенно свободные. Община не имела никакой власти над членами; последние не имели никаких обязанностей, пока не получали во владение известного количества земли, соразмерно с которым и несли тягло.
Величина участка определялась не общим наделением, а свободным договором, предложением и требованием...
Если такие договорные отношения считать, вместе с г. Беляевым, за наделение землею, то можно наделением назвать и всякий наем земли; можно сказать, что и помещики, когда посылали в соседние села откупщиков для того, чтобы переманивать к себе крестьян, наделяли последних земельными участками с целью дать им возможность уплачивать вотчинные оброки и подати и отправлять вотчинные повинности. А мы знаем, что общины в этом случае поступали точно так же, как и помещики. От этих совершенно свободных отношений проистекало и разнообразие владения, о котором говорит г. Беляев. Как при найме земли один берет по условию больше, другой меньше, так было и здесь. А г. Беляев называет это наделением по силам!»2 *Переходя затем непосредственно к вопросу о земельном переделе, Чичерин подчеркивает — это крайне любопытно, — что самый способ цитации документа у Беляева связан с тенденциозной трактовкой темы.
«Что же касается до передела, — говорит он, — то из слов г. Беляева можно заключить, что в источниках находится на это бесчисленное множество указаний^) которые я по неведёнию опустил. На что же ссылается он для подкрепления своего мнения? Он приводит одну только грамоту и притом не находящуюся в напечатанных актах; он не потрудился даже сказать, что эта грамота неизданная, так что читатели, не совсем посвященные в дело, должны остаться в совершенном недоумении относительно обилия опущенных мною свидетельств. Странный способ ученой критики. Не хочу предполагать, чтоб это было сделано с намерением; но такие обороты не дают ли повода думать, что в возражениях имелось в виду не столько добросовестное исследование дела, сколько низложение всеми возможными способами автора, которого мнения противоречат убеждениям критика».8
По существу же дела тут «славянофильский» историограф, по мнению его противника, с одной стороны, игнорирует данные источников, противоречащие его предвзятой схеме, а с другой — превратно толкует смысл того документа, который цитирует (комбинация двух порознь знакомых уже нам приемов).
Мьг знаем, что в полемике помимо Чичерина и Беляева принял участие еще С. М. Соловьев — безусловно самый авторитетный из русских истоf риков предреформенного периода. Пересказывая аргументацию дискуссион¬
1 Ст. I, стр. 17 — 18.
2 Ст. II, стр. 97 — 98.
в Ст. II, стр. 18.
154
ных высказываний (его статья по сути дела носит характер обзора), он в общем разделяет чичеринские позиции, но именно по вопросу о переделе общинных земель находит необходимым выдвинуть иную точку зрения. Принципиальное обоснование его установки вряд ли может вызвать сомнения: Соловьеву, обеими ногами стоящему на почве теории родового быта, важно признать существование переделов как очевидных остатков не до конца изжитого общего родового владения землей.
«Совершенно справедливо, — соглашается он с Чичериным, — что сельская русская община не могла оставаться на той ступени, на которой она находилась в IX веке; но из этого еще нисколько не следует, чтобы в продолжение своей исторической жизни русская сельская община потеряла все черты, которые могли бы напоминать нам о ее первоначальном быте. Русский народ — народ христианский, но это не помешало сохраниться среди него некоторым языческим поверьям и обычаям, свидетельствующим о первоначальном религиозном быте народа: что же мешало сельской общине, подвергавшейся необходимо разного рода изменениям, сделавшейся гражданскою из родовой, сохранить некоторые черты быта родового? И неужели предполагать возможность этого сохранения значит отвергать историческое развитие? Неужели историческое развитие должно состоять в том, что явление с течением времени должно так измениться, что его узнать нельзя? В таком случае надобно было бы сказать не развитие, а переломка. Бесспорно, что в истории бывают и такие примеры: учреждение, вследствие стечения известных обстоятельств, изменяется до такой степени, что теряет все черты первоначального быта; но действительно ли то же самое случилось с русской сельской общиною — это другой вопрос, на который мы не можем согласиться отвечать утвердительно».1
Мнение Чичерина о том, «что передел земель есть следствие общего родового владения» и как следствие должен был исчезнуть с исчезновением породившей его причины
«вывод повидимому правильный; но такие повидимому правильные выводы всего более вредят в исторических исследованиях, ибо в истории явление обыкновенно зависит от многих условий, и с исчезновением одного и?, них не исчезает, поддерживаясь другими. Вот почему для правильности исторического вывода необходимо обращать внимание на возможно большее число условий народной жизни в известное время, и прежде всего разумеется должно обращать внимание на местные условия, на почву, где происходит действие». 2
Не считая достаточными одни общие соображения, Соловьев аргументирует и конкретными, историческими фактами, вводя в круг изучения новый документальный материал. В самом деле,
«известно, что у нас посадские люди наравне с сельскими жителями занимались хлебопашеством, и земля, к городу принадлежавшая, находилась у них в общем владении, подвергалась переделу: «В 1681 г. Шуи посаду земский староста с товарищи и все шуяне посадские люди приговорили на сходке-в земской избе, разделить пахотную землю, во всех шуйских трех полях по своим тяглам, шестьдесят три полосы в поле, а в дву потому жь впредь на десять лет, до мирскаго их разделу; и тою землею межь собою в те урочные годы по списку владеть безмятежно, а тяглом в список приговорили тое земли полосу по 8 алтын, по две деньги; а тое своей тяглой земли всем посацким людем никому, ни по свойству, ни по дружбе, ни в наем не отдавать. А кто тое землю сторонним людям хотя на один год или на лето отдаст, и у того по сыску та земля отнять в мир, и отдавать из миру в наем. А кто из пахотных людей с своею братьею вместе городить не станет, или огород поставит при своей братьи худой, и того огуршика городбою и незагороженным местом учиниться хлебу потрава: и та потрава имать на том человеке». Здесь не может быть возражения, что это известие позднее, из XVII века, ибо сейчас же рождается вопрос: а как было прежде? Если же общее владение землею с переделом было искони у городских общин, то что мешало ему быть у сельских? Существование деревень, отдаленных, пустых участков, которые сельский мир отдавал посторонним поселенцам? Но мы видим, что и Шуй- ** Стр. 299. 2 Там же.
155
ский мир представляет себе право отдавать в наймы лишний участок, отобранный у ослушника».1
Пример, выдвинутый Соловьевым, показался заманчивым представителям казенной историографии, в данном случае разделявшим «славянофильские» установки. Нужно было только убедиться и убедить других в том, что данные Шуйской грамоты не являются единичным исключением. Этой целью и задается Н. В. Калачов — историк-юрист, впоследствии управляющий Московским архивом Министерства юстиции, сенатор и академик, исследования которого по своему классовому содержанию целиком укладываются в русло работ Императорской Археографической комиссии.
В статье, посвященной разбору диссертации Чичерина об «Областных учреждениях России в XVII веке», Калачов использует актовый материал, подтверждающий тезис Соловьева. 2
Чичерина дополнительная аргументация двух новых оппонентов убеждает не больше, чем доводы старого противника. Он аннулирует выдвинутые ими документальные доказательства, вскрывая заведомо неосновательный способ их подбора.
«Г. Соловьев привел опущенную мною грамоту о переделе земли в городе Шуе в конце XVII века; г. Калачов из неизданных источников привел свидетельство о переделе в дворцовом селе около того же времени. Все это ничего не доказывает против моих положений, ибо в эту эпоху крепостное право находилось уже в полном развитии. Притом же передел земли в городах мы можем считать только исключением: он предполагает неотчуждаемость участков, между тем как из памятников XVII века мы знаем постоянные жалобы городских жителей на отчуждение тяглых участков в руки беломестцев. Во всяком случае отдельные примеры не могут служить опровержением моих доводов. Вопрос состоит в том, когда и под какими условиями установилась существующая ныне система мирского владения, которая обнимает все земледельческое сословие в России. На этот счет я остаюсь при прежнем своем мнении и ссылаюсь в подтверждение на изложенные в книге исследования».3
Иногда при этом имеет место не только ошибочное толкование источников, положенных каждым из выступающих в ходе полемики историков в основу собственного исследования, но и искажение ими смысла чужих работ, авторы которых сами не делают никаких непосредственно дискуссионных выводов. Особенно показателен тут случай со статьей киевского профессора Н. Г. Иванишева «О древних сельских общинах в юго-западной России». 4 5Автор, найдя «в актовых книгах Киевского центрального архива. . . несколько судебных дел, в которых изображаются народные собрания сельских общин, существовавших с незапамятных времен в юго-западной России», задается целью «на основании этих материалов» изложить «состав юго-западной сельской общины, устройство сельских народных собраний и юридические обычаи, по которым производилось следствие и постановлялись судебные решения». 3 Его вывод звучит весьма мало утешительно для «славянофилов».
«Изображенное нами состояние сельских общин юго-западной Руси в XVI и XVII столетиях, — говорит Иванишев, — доказывает, что это установление уже отжило свой век, что оно, как остаток древности, противоречило новым формам
4 Там же.
u Л «Архив исторических и практических сведений, относящихся до России», изд.
Калачовым. Кн. III. 1859, Отдел критики, стр. 52 — 53.
Предисловие к «Опытам», стр. VIII.
Статья и редакционные добавления к ней помещены в «Русской беседе» 1857, кн. III. отд. «Науки», сто. 1—64. ’
5 Там же, стр. 1 и 2.
общественной жизни и должно было исчезнуть от расширения власти правительственных мест и лиц, от нравственного и экономического упадка поселян, наконец от постепенного возрастания власти помещиков над крестьянами».1
Тем не менее «славянофильские» вожди спешат объявить, что* статья Йванишева льет воду именно на их мельницу.
«Продолжительное и упорное существование общин и общинного суда в юго- западной Руси, — читаем в сопровождающем статью специальном добавлении от редакции (оно написано Хомяковым), — несмотря на все препятствия, поставлявшиеся польским правительством, которое постоянно старалось об уничтожении всего национального, родного в русских областях, через Литву подчинившихся Польше, служит лучшим свидетельством тому, что общинный быт был исконным, национальным бытом для всей Руси, как юго-западной литовско-польской, так и северно-восточной великороссийской... С другой стороны, причина падения общин на юго-западе Руси заключалась не в том, что права их не согласовались с развитием самодержавия в Польше, а в том, что польское правительство неосмотрительно дало слишком большую силу немецкому праву, этому разъедающему элементу, везде и постоянно гибельно действовавшему и действующему на славянскую народность». 2
Столь широкий и безапелляционный вывод явился полной и мало приятной неожиданностью для самого автора статьи «О древних сельских общинах в юго-западной России». «Иванишев, поместивший статью об общинах в «Русской беседе*., — говорится в письме одного из его сослуживцев, — недоволен за прибавление, сделанное к его статье редакцией) «Русской беседы». Он вовсе не хотел, чтобы его статья была не только могильным, но каким-нибудь камнем в споре, поднятом Чичериным».3
После этого неудивительно, если оба противника в итоге кропотливого изучения актового материала остаются каждый на своей первоначальной позиции. И в то время, как Чичерин сугубо настаивает на государственном (фискальном) происхождении и характере современной ему общины, 4 * Беляев продолжает выступать сторонником мнения об исконности общинного быта; находя недостаточным ссылки на источник, он апеллирует к решающему цо его мнению критерию — к свойствам русского «народного духа».3
В этом своем звене дискуссия об общинном землевладении явственно переплетается с другим, относящимся приблизительно к тому же времени спором «западников» со «славянофилами» — спором о «народности» в науке. 6 Хомяков, перечисляя в программной статье нового славянофильского журнала наиболее замечательные плоды творческой деятельности «русского духа» (для ревнителей помещичьего мракобесия — главной движущей силы истории), общине отводит среди них не последнее место.
«Русский дух создал самую русскую землю в бесконечном ее объеме, ибо это дело не плоти, а духа; русский дух утвердил навсегда мирскую общину, лучшую форму общительности в тесных пределах; русский дух понял святость семьи и поставил ее как чистейшую и незыблемую основу всего общественного здания: он выработал в народе все его нравственные силы, веру в святую истину, терпение несокрушимое и полное смирение. Таковы были его дела, плоды милости божьей, озарившей его полным светом православия».7
1 Там же, стр. 25.
2 Там же, стр. 62 — 63.
3 Барсуков. Жизнь и труды Погодина, т. XV, стр. 170. Письмо профессора Киевской духовной академии В. Ф. Певницкого к ризничему Московской синодальной библиотеки архимандриту Савве.
4 Ст. I, стр. 24—25.
6 Ст. I, стр. 15—17.
6 Классовая основа философских предпосылок этого спора дана в упомянутых выше статьях Рубинштейна и Соловьева. Фактические детали, преподнесенные в реакционноидеалистическом освещении, дает цитированная работа Н. Колюпанова. Там, в прим, на стр. 268, перечислены главные относящиеся к вопросу журнальные статьи.
7 «Русская беседа», 1856, кн. І, стр. III'—IV*
157
Чичерин же в данном случае напоминает о необходимости проводить «воззрение объективное», не связанное никакой предвзятой, «односторонней» тачкой зрения. Понятно, что тут сказывается прогрессивный по, сравнению со «славянофильской» идеологией, но проникнутый буржуазным лицемерием характер идеологии «западника»: с высот бессодержательных абстракций нужно, по его мнению, перейти к изучению конкретного материала исторических фактов,1
Таковы наиболее выразительные приемы «своеобразного» подбора и использования исторического источника, применяемые высокоавторитетными участниками дискуссии о сельской общине. Чичерин сам подводит им итог, остроумно критикуя противника.
«Для почтенного критика, — говорит он о Беляеве, — как будто бы не существует история. Самые важные черты в учреждениях, полагающие коренное различие между древней общиной и нынешней, он считает ничтожными, а внешнее сходство в именах выборных начальников кажется ему существенным. Отдельные договоры крестьян с общинами о владении тем или другим участком земли он признает тождественными с общим наделением землею всех членов. Передел, произведенный одним помещиков ^ XVI веке, он считает доказательством, что с тех пор общинный быт не изменился до нашего времени, когда все почти крестьяне постоянно переделяют землю между собою. Наконец он волостелей и ста- новщиков признает тождественными с нынешними окружными начальниками и становыми приставами: и те и другие назначены от правительства; ясное дело, что быт не изменился. Но таким способом можно доказать и неизменность управления: если волостели соответствовали окружным начальникам, то наместники, разумеется, то же, что нынешние губернаторы, дворские то же, что управляющие удельными конторами, а ключники и казначеи были не что иное, как древние министры финансов; последние, вследствие западного влияния, получили только иностранное имя. Где же тут перемена?» 2
Дело только в том, что не менее „ остроумная характеристика — конечно с учетом необходимого изменения исходных методологических установок — приложима и к системе исследовательской работы самого Чичерина.
V
Рассмотрев описанную нами дискуссию, отметим: методы подбора и истолкования источников ни у кого из авторов полемических статей не связаны с сознательно-недобросовестным отношением к документу. Корень зла лежит гораздо глубже, — тем более выразительны напрашивающиеся выводы. Ленин, разоблачая реакционность российского либерализма, в то же время подчеркивает:
«Измена либералов революции, как мы не раз выясняли, состоит не в личных сделках, не в личном предательстве, а в классовой политике корыстного примирения с реакцией, прямой и косвенной поддержки ее». 3
Общий смысл этой характеристики применим и к нашему случаю: тут искаженное толкование документального материала конечно также обусловлено классовой ограниченностью исследователей.
Все выступавшие в ходе полемики корифеи помещичье-буржуазной историографии, различно трактуя детали дискуссионной темы, в смысле общих методологических установок занимали одни и те же идеалистические позиции: формальное всемогущество юридических норм заслонило в их сознании действительную обусловленность права породившими его производственными отношениями и ходом классовой борьбы.
1 Ср. ст. II, стр. 115 —117.
- Ст. II, стр. 117—118.
3 Ленин, Дума и утверждение бюджета. Соч., т. XI, стр. 135.
158
«У политиков по профессии, у теоретиков государственного права, у юристов занимающихся гражданским правом, — говорит Энгельс, имея в виду идеологов буржуазного государствоведения, — экономические отношения совсем исчезают из виду. Чтобы получить санкцию закона, экономические факты должны в каждом отдельном случае принять вид юридических отношений. При этом приходится, разумеется, считаться со всею системою уже существующего права. Вот почему юридическая форма кажется всем, экономическое содержание — ничем. Госу~ дарственное и частное право рассматриваются как независимые области, которые имеют свое отдельное независимое развитие и которые должны и могут быть подвергаемы самостоятельной систематической разработке путем последовательного устранения всех внутренних противоречий». 1
Нетрудно видеть, что именно таков и метод наших исследователей. Отсюда их неспособность вскрыть решающее звено в цепи рассматриваемых явлений — представить историю сельской общины в свете общей проблемы экономической диференциации крестьянства, показать ее развитие на фоне классовой борьбы в феодально-крепостной период.
Ленин указывает предельно четкий марксистский подход к интересующей нас теме. Критикуя народнические построения, он, с своей стороны, на первый план выдвигает
«вопрос о том, какие типы хозяйств складываются внутри общины, как развиваются эти типы, как складываются отношения между нанимающими рабочих и нанимающимися на черную работу, между зажиточными и бедными, между улучшающими хозяйство и вводящими усовершенствования в технике и разоряющимися, забрасывающими хозяйство, бегущими из деревни».2
Ленинская характеристика имеет в виду крестьянскую общину пореформенной, т. е. капиталистической России; бесспорным однако должен быть признан тот факт, что классовая диференциация крестьянства корнями своими углубляется далеко в феодально-крепостную эпоху. Маркс, рисуя процесс возникновения капиталистических фермеров, подчеркивает, что
«мы можем проследить его шаг за шагом, так как это медленный процесс, прокатывающийся через многие столетия. Имущественные отношения среди самих крепостных, не говоря уже о существовавших рядом с ним и свободных мелких земельных собственников, были очень различны, а потому и эмансипация их совершилась при очень различных экономических условиях».s
Находящиеся в нашем распоряжении источники дают выразительную картину этого различия имущественных отношений и применительно к крестьянству феодально-крепостной России. В самом деле, через громадное большинство сохранившегося (и бывшего в распоряжении у участников разбираемой нами дискуссии) актового материала проходит отчетливо выступающее, общеизвестное разделение крестьянства XV — XVII вв. на «людей» «лутчих», «середних» и «молодших». Руководящую роль в общинном управлении играют первые — именно им и, чаще всего, только им предоставлена возможность быть избранными в старосты и целовальники, выступать в качестве представителей общины на суде и т. д.
«А в суде и у записки и у всяких дел у губных и у излюбленных судей, си- дети волостным лутчим крестьяном», «а без старосты и без лутчих людей волостелю и его тиуну суда не судити»
^вот формулы, наиболее часто встречающиеся в жалованных, уставных или губных грамотах (вспомните также ссылку Беляева на соответствующую статью Судебника 1497 г.). Нечего и говорить, что указанное разделение— плод и показатель имущественного неравенства в крестьянской сРеде; в документах находим этому очень красноречивое подтверждение.
1 Людвиг Фейербах. Маркс и Энгельс, Соч., т. XIV, стр. 673.
2 Ленин, Агоарный вопрос в России к концу XIX века. Соч., т. XII, стр. 234..
3 «Капитал», 1930, т. I, гл. 24, стр. 396.
Царская власть неизменно предписывает старост и целовальников выбирать «из лутчих людей, которые б были душами прямы и животы прожиточны», 1 ибо заинтересована в том, чтобы иметь на данных ролях «человека добра и прожиточна, чтобы не вор был и не бражник».2 3Как же ведут себя «добрые» и «прямодушные» люди в качестве официальных носителей общинной власти и экономически наиболее могущественных членов общины? В подходе к этому вопросу ярче всего выступает классовая ограниченность участников нашей дискуссии.
Чичерин вообще игнорирует факт какого бы то ни было расслоения среди крестьян, по крайней мере считает его для данного случая совершенно не относящимся к теме.
Беляев, а также К. Аксаков, на этот факт внимание обращают, но ви- дят тут аргумент в пользу довольно неожиданного вывода. Заметим, ь частности, что Беляев увязывает отмеченное деление крестьянства с экономическим неравенством в его среде. Касаясь раскладки крестьянских податей, он говорит, что писцы и дозорщики
«расписывали волости в сохи и выт и не по од нем землям, но и по состоянию земледельцев, при чем зажиточнейших или лутчих людей (подчеркнуто мною. — И. М.) писали в одну кость, середних в другую И МОА*ОДШИХ или убеднейших (разрядка моя. — И. М.) в третью».8
Беляеву как будто бы должна быть ясна природа общинного самоуправления. Но в том-то и дело, что как раз такой, а не иной порядок вещей он считает единственно естественным. В его изображении исторического развития крестьянской общины4 мы встречаем поэтому идиллическую картину патриархального быта, свойственного счастливому времени до того, как стала развиваться «болезнь крепостного состояния», — быта, к которому, очевидно, необходим возврат теперь, когда «начался перелом... к близкому и совершенному выздоровлению русского общества от этого отвратительного недуга».5 * Нетрудно разобрать здесь прямое выполнение социального заказа «славянофильской» группировки: идеализацию быта
Московской Руси XV — XVI вв. с его якобы патриархальными взаимоотношениями между помещиками и крестьянами — как средство борьбы против нарастающего крестьянского движения тревожной для помещиков современности. Особенно красноречив в данном случае К. Аксаков. Натолкнувшись, например, в уставной грамоте 1556 г. на обычную формулу:
«а в суде и у записхи и у всяких дел, у губных старост и у излюбленных судей, сидети волостным лутчим крестьяном, а судные и обыскные списки и всякие дела губным старостам и излюбленным судьям и лучшим крестьяном велети писати диаком земским, перед собою»... и пр. 8
— он авансом приходит в умиление:
«очевидно, что лицо мало имело влияния, произвола не было; сверх того. .. нравственное значение суда спасалось участием, присутствием народа». 7
1 Наказ Новгородского государства бояр и воевод Якова Делагарди и кн. Ивана Одоевского приказчику Нехорошему Вельяшеву об управлении Обонежскими дворцовыми волостями. 1612. XI. 22; дополнение к Актам историческим, т. I, № 167.
2 Царская грамота в Суздаль 1642, VII, 20. А. А. Э., т. III, № 313.
3 «Крестьяне на Руси». Исследование о постепенном изменении значения крестьян а русском обществе. М. 1860, стр. 72.
4 Развернутый показ темы дан Беляевым уже несколько позднее интересующей нас дискуссии на страницах книги «Крестьяне на Руси».
5 «Крестьяне на Руси», стр. 324 и 326.
® Акты исторические, т. I, № 165.
7 «О состоянии крестьян в древней России» (черновая рукопись, писанная, по мнению И. С. Аксакова, между 1852 и 1856 гг. в разные сроки). Поли. собр. соч.
К. С. Аксакова, т. I, М 1889, стр 450.
160
А у Лешкова отчетливо проступает классовый смысл оценки чрезвычайно привлекательной в глазах помещиков «патриархальности» крестьянского уклада былых времен. Общинный строй, как он думает, потому и необходимо укреплять, что
«во избежание неудобств, которые могли произойти для общества от безграничного начала — вольному воля, общины также старались об упорядочении личной свободы. .<. Деятельность охранительная составляла даже главную задачу общины. Узаконяв начало личного труда, община должна была осторожно действовать на произведение богатства, зависящее от усилий личных; но, требуя круговой поруки для общественной жизни, она должна была настоятельно вести членов к борьбе против стихий, равно как и против человеческого произвола, с целью обеспечить и охранить богатство, жизнь, здоровье и вообще благосостояние своего населения».1
Что за призрачностью «благотворно-охранительной» роли общины крылись факты жестокого подавления и эксплоатации деревенских низов — этого помещичьи историки не замечают. Вот вам ускользнувшая от их внимания документальная иллюстрация на тему об «отсутствии произвола» в общине. Так например в XVII в. в Чердыни, после того как была произведена разверстка податей,
«многие лутчие крестьяне, заговором, родом и племянем и семьями, по воеводским подписным челобитным, отписывались от середних и от молотчих людей сошным писмом, по станом, в мелкие выти дворами ж, а не по данному окладу, и перед середними и молотчими людми в тягле живут в великой лготе, а серед- ним де и молотчим людем перед ними стало тяжело, не в мочь, и оплачивая их обнищали и одолжали великими долги; а денежным всяким доходом и Сибирским отпуском в сборе чинится смута и мотчанье». Вмешательство правительственной власти сначала ни к чему не приводит. Царской грамоты «не многие люди не послушали и учинились сильны, а воевод подкупили, и от их де насилства многие посадские люди и уездные крестьяне разбрелись врознь, а те де сильные люди живут вЪ лготе».2
Недаром в целом ряде грамот и наказов мы встречаем правительственную или помещичью директиву о необходимости назначаемому государственной или вотчинной властью администратору следить за тем, чтобы
«сильные прожиточные и семьянистые люди, воровством и заговором, пашен своих участков с собя не сбавливали, и на молодчих людей не накладывали и лишних денег мимо указу никаких не сбирали и сами тем не корыстовались, а молод- чим крестьяном в том лишних налогов не чинили».* 8 * * 11Мы подошли таким образом к окончательному итогу.
Ясно, что только учет фактов экономического расслоения и обостренной классовой борьбы в среде крестьянства докапиталистической деревни, как стержневого фактора для выяснения внутренней организации и истории крестьянской общины, позволил бы стать на правильный путь решения дискуссионной проблемы.
Участники полемики совершенно игнорировали экономическую и классовую первооснову и в вопросах взаимоотношения общины в целом, как организации эксплоатируемых низов с носителями феодально-помещичьего суверенитета. Своеобразный процесс развития от родового строя к
1 Указ. ст. стр. 254 — 261.
8 Царская грамота 1646, III, 31, А. А. Э. т. IV, № 6. Нужно учесть своеобразие
наших источников, играющее в данном случае важную роль. Официальный актовый материал мог отразить лишь немногие, наиболее вопиющие случаи злоупотреблений, когда дело кончалось вмешательством высшей власти. Факты произвола, столь же разорительного для крестьянских низов, но не так непосредственно бьющие по карману казны, имели все шансы пройти мимо царских грамот.
3 Дополнение к Актам историчгским, т. I, № 167, 1612, XI, 22.
11 Проблемы источниковедения.
161
«измененной, территориальной форме общинного устройства»1 — картина перерождения общины как социального института с немалым грузом пережитков доклассовой старины в организацию, приспособленную для подавления крестьянских масс феодально-крепостническим государством в обстановке сложившегося классового общества, — словом тот круг стержневых проблем, который впервые получил развернутое методологическое обоснование (как известно, на ином фактическом материале) в работах Маркса и Энгельса2 и который может быть правильно разрешен только на основе марксистско-ленинского учения об общественно-экономических формациях, естественно не нашел отражения на страницах интересующих нас дискуссионных статей, нисколько не привлек к себе внимания их авторов. Отсюда выдвинутые вопросы по существу остались открытыми, каждая концепция содержала внутри себя ряд противоречий, а полемические приемы столкнувшихся в данном случае противников не столько способствовали раскрытию сути дела, сколько наглядным образом продемонстрировали различные, довоХано примитивные способы «принуждения» источника в интересах предвзятоймгаолитической установки.
1Ф. Энгельс, Происхождение семьи, частной собственности и государства. ИМЭЛ, 1932, стр. 171. ^
2 См. статью. о «Марксе». Как известно, Маркс и Энгельс в своих работах и переписке не £аз фйКСйровали внимание и на вопросах, связанных с русской земельной общиной, определяя условия, в которых она возникла, анализируя присущую ей внутреннюю структу{^ выясняя наконец ее роль на разных этапах исторического развития и в частности ее судьбы после реформы 1861 г. Приводим в хронологическом порядке перечень высказываний их на эти темы: 1) Письмо Маркса к Энгельсу от 14 марта 1868 г. (Соч., т. XXIV, стр. 28); 2) Письмо Энгельса к Марксу от 2 июля 1868 г. (там же, стр. 72); 3) Письмо Маркса к Энгельсу от 7 ноября 1868 г. (там же, стр. 126 — 127) ; 4) Письмо Маркса к Кугельману от 17 февраля 1870 г. (Маркс — «Письма к Кугельману». 1920, стр. 81—83); 3) Энгельс—«О социальном развитии России» (статья в «Volksstaat», 1873; Ф. Энгельс — «Статьи 1871 —1875 гг.». 1919, стр. 55 — 72); 6) Энгельс — «Анти-Дюринг», 1878 (Соч., т. XIV, стр. 183, 370, 384); 7) Энгельс — «Европейские рабочие в 1877 г. («Борьба классов», 1931, № 6, стр. 144 — 146; 8) Письмо Маркса к В. Засулич от 8 марта 1881 г. и черновики к нему («Архив К. Маркса и Ф. Энгельса», 1928, кн. I, стр. 270 — 286); 9) Письма Энгельса к Николаю — ону от 23 апреля 1885 г., от 29 октября 1891 г., от 15 марта 1892 г., от 18 июня 1892 г., от 24 февраля 1893 г. («Летописи марксизма», 1930, III [XIIIj, стр. 73—74, 114 — 116, 119 — 122, 129 — 133, 144 — 147); 10) Ф. Энгельс —«Может ли Европа разоружиться», 1893 г. (Сб. «Группа «Освобождение труда». 1925, № 4, стр. 350—356); 11) Письмо Энгельса к Николаю — ону от 17 октября 1893 г. («Летописи марксизма», 1930, III [XIII], стр. 150—152); 12) Энгельс — «О социальном развитии России», Послесловие 1894 г. («Статьи 1871 —1875 гг.», 1919, стр. 72 — 87).
Перечень составлен на основе материалов подготовляемого Историко-арХеографи- ческим институтом к печати сборника: «К. Маркс и Ф. Энгельс о России».
М. ДЖЕРВИС
О НЕКОТОРЫХ ВОПРОСАХ ИСТОЧНИКОВЕДЕНИЯ ПО ИСТОРИИ ПОЛЬШИ
Скудное количество и не всегда удовлетворительное качество марксистских работ по истории Польши приводят к тому, что историку-марксисту сплошь да рядом приходится оперировать концепциями и аппаратом буржуазной науки. Между тем без тщательного историографического и источниковедческого анализа преодоление этих концепций и критическое освоение аппарата представляется неосуществимой задачей. Настоящие очерки предназначены в первую очередь для тех историков-марксистов, которые, не будучи специалистами по истории Польши, в той или иной мере соприкасаются с нею в ходе своей научной работы.
В идеологическом арсенале современной фашистской реакции организация представлений о прошлом вокруг политической доктрины фашизма и соединенная с этим фальсификация исторических знаний играет чрезвычайно ответственную и важную роль.
Пределы и содержание творимых исторических фикций несколько варьируются в зависимости от национально-локальной окраски, но один и тот же момент неизменно преобладает в этих построениях: повышенный интерес к проблемам средневековой истории (Italia Medievale, Polska średniowieczna, «das dritte Reich» немецких фашистов), в которой новейшие алхимики от исторических кафедр отыскивают тайну былого «величия» и магический кристалл «всеобщей гармонии интересов». К этому надо прибавить и пересмотр воззрений на менее отдаленное прошлое с тенденцией к выделению в нем моментов общенациональной героики.
На нынешнем уровне научно-исторических знаний буржуазная наука не может избрать путь грубой, вульгарной подделки. Предназначая изыскания своих ученых историков не только для внутреннего, но и для внешнего рынка политических идей, буржуазия каждой отдельной страны вынуждена и здесь к ожесточенной конкуренции, требуя от историка усложнения и изощрения технических приемов исследования, привлечения возможно более широкого круга источников, создания все более громоздкого аппарата науки. Вот почему наряду с резко выраженным процессом загнивания буржуазной историографии мы являемся свидетелями чрезвычайного роста продукции буржуазной науки, известного прогресса технических приемов исследования и усиленного развития вспомогательных исторических дисциплин.
В силу целого ряда объективных и субъективных противоречий своего положения правящие классы Польши испытывают к вопросам истории еще более острый и еще менее беспристрастный интерес, чем помещики и буржуазия других стран современной Европы.
* В польских университетах, включая сюда и «вольные» университеты в Варшаве и Люблине, действует около сорока исторических кафедр; почти Каждая правительственная гимназия является — в лице педагогического своего персонала — небольшою ячейкой исследовательской работы в области истории Польши. Широкая активность историко-философского от-
деления Польской академии в Кракове, равно как издательская деятельность различных государственных институтов (важнейший из них — Zakład Narodowy im. Ossolińskich во Львове) достаточно известны советским историкам. Кроме этих основных учреждений и сгруппированных вокруг них «регулярных», так сказать, кадров историков в Польше развивает большую активность еще и нерегулярная армия «добровольных» любителей исторических знаний («miłośników historji»), объединенная в исторических секциях при местных научных обществах («Towarzystwa Naukowe»), а в лице своей наиболее подготовленной части — группирующаяся вместе с квалифицированными кадрами университетских историков вокруг Польского исторического общества во Львове, причем самое Общество, прежде носившее локальный характер, преобразовано в недавние годы во всепольскую организацию с отделениями в ряде больших городов.
Центральное правление Общества и ряд его отделений осуществляет, «по поручению министерства просвещения и исповеданий», издание центральной и местной исторической прессы. Таким образом польской буржуазии удалось достигнуть полного сращения исторической науки со своим государственным аппаратом. Историческая наука, поставленная на службу государства, составляет (при иных средствах воздействия) такой же участок борьбы за политические цели буржуазии, как армия, церковь и официозная журналистика.
IV съезд польских историков в Познани в 1925 г. был резкой демонстрацией, направленной против западного соседа — Германии. В раздававшихся на съезде речах всячески подчеркивалось, что «факт созыва съезда в Познани свидетельствует о неизменности прав Польши на западные владения с выходом к морю и документально подтверждает готовность к обороне западных границ против всех покушений врага».1 Обращает на себя внимание и нарочитый подбор докладов на съезде: из 13 сообщений, сделанных в секции польской истории, в были посвящены пограничным проблемам.
Нужно отметить также тот в высшей степени замечательный факт, что активность польских историков вообще значительно, выше на окраинах — в Познани, Львове и Вильне, чем в политическом центре страны. Основным средоточием научно-исторической деятельности является в Польше не Варшава и Краков, но западно-украинский Львов. Это смещение центра научной работы вызвано не столько географическим распределением библиотек и архивов, — и еще в меньшей степени распределением сил, — сколько сознательной политической акцией, направленной к полонизации окраинных областей.
Современная польская буржуазия сложилась из обуржуазившейся шляхты, сраставшейся с незначительной туземной буржуазной прослойкой и пришлыми капиталистическими элементами. Оформление ее политического сознания происходило таким же путем; лишь очень короткий исторический срок польский буржуа в какой-то мере сознательно противопоставлял себя шляхтичу; очень медленно освобождаясь из-под влияния шляхетской идеологии, он так и не выработал в себе до конца самостоятельной буржуазной идеологии.
Свирепая руссификация Привислинского края при царском правительстве не дала возможности конгрессовой Польше с ее быстрым индустриальным развитием стать гегемоном польской национальной, т. е. буржуазной
1 Выступление делегатки Сокольницкой. О V съезде польских историков см. «Kwart. Historyczny», 1926, стр. 632 — 649.
164
культуры ; идеологические центры последней были сосредоточены главным образом во Львове и Кракове. Междзг тем в австро-польских владениях политическая и культурная гегемония и после переломного 1863 г. оставалась в руках землевладельческо’ шляхты; последняя медленно изживала свое феодальное прошлое, превращаясь с большой постепенностью в класс капиталистических «юнкеров»; столь же медленно шел процесс ее идеологической трансформации на капиталистический лад.
Пережитки шляхетской идеологии очень велики и в нынешней капиталистической Польше. Рука об руку с помещиками, приспособляясь к социально-экономическим пережиткам феодализма и приспособляя их к себе, польская буржуазия умеет извлекать из них выгоду. То же явление мы наблюдаем и в идеологической области.
Соответственно этому приспособлению старых форм шляхетской идеологии к требованиям современности окрашиваются и взгляды польской науки на историю польского народа. Гипертрофический культ феодальных героев доходит в Польше до крайних пределов: Краковский университет — не университет просто, а университет Jagellonski; Львовский университет^ носит имя «króla Jana Kazimierza»; какой-нибудь państwowe gimnazium, и тот окрещен в высокую честь Bolesława Chrobrego или короля Яна Собеского. Все это разумеется — мелочи, но мелочи симптоматические.
Было бы ошибочно думать, что подобного рода апология королей и «героев» предназначена только для всякого рода умственной черни и что апология эта не имеет хождения в академической и университетской науке. Университетская наука отдает обильную дань апологии и модернизации прошлого и какому-нибудь едва вышедшему из варварства феодалу вроде Болеслава Храброго совершенно некритически склонна приписывать все черты прототипа современных нам государственных деятелей. Этим методом на первый взгляд чрезвычайно наивной, но на деле очень искусной подкраски исторических персонажей феодальной эпохи польский буржуа приобретает дворянский герб и длинную лестницу предков.
Польская историческая наука переживаемых дней, отдавая дань «героике» прошлого, не склонна однако становиться на путь старых апологетов самодержавия вроде Иловайского и замыкать круг своих изучений 'областью «политической» истории в традиционном буржуазно-дворянском смысле этого термина. Исследования, посвященные героизации Болеславов Храбрых, Янов Замойских и Стефанов Баториев, все же в конце концов могут при нынешнем состоянии исторических знаний удовлетворить сколько-нибудь взыскательным требованиям, предъявляемым к исторической науке господствующими классами. Как ни показательно для современной польской науки ее влечение к «героям» старой феодально-крепостнической Речи Посполитой, было бы грубейшей вульгаризацией сводить к этому влечению весь идеологический багаж новейшей польской историографии.
Современное буржуазное, — в том числе и польское, — общество давно вышло из того юного возраста, когда шляхетским предкам нынешних польских буржуа и помещиков сладко и искренно верилось в то, что история творится одними лишь «озброенными» саблей героями. Между культом «национальных героев», помещаемых на виднейшее место в божнице фашистского буржуа, и искренним убеждением в том, что этим героям принадлежит право авторства национальной истории, лежит примерно такая же Разница, как между хождением в церковь и верою в триединого бога. Острые противоречия экономической и социальной действительности со всех сторон наступают на современных буржуа и юнкера, стимулируя в них Интерес к социально-экономическим проблемам.
<65
Исследования в области «экономической» истории и «истории социально-правового устройства» (пользуясь опять-таки терминологией буржуазной науки) в большой мере привлекают к себе внимание польских историков и как в количественном, так и в качественном отношении составляют j главный предмет их научной работы. При этом шовинизм польских историков проявляется не всегда в непосредственной, доведенной до публицистической четкости, форме, но в форме, опосредствованной спецификой сложного материала, отяжеленной особенно громоздким аппаратом науки и потому претендующей на строгое «объективно-научное» значение и самодовлеющий вес; почти все работы этого рода архаически примитивны с методологической стороны: Вернер Зомбарт считается в Польше опасным новатором, а методологический нигилизм возводится в добродетель.
Характерно, что польская буржуазная историческая наука, тщательно остерегаясь от компрометирующих воспоминаний недавнего прошлого, позаботилась устранить из сферы исследования историю Польши в полувековой период между 1864 и 1914 гг. Исключение делается лишь для так называемой «военной истории». По этому предмету мы имеем ряд ответственных и крупных работ, вышедших по преимуществу из-под пера военных специалистов польского генерального штаба и освещающих путь поль- 1 ской военщины от боевых организаций ППС до так называемой «wojny polskiej», как польские империалисты именуют польско-советскую войну 1919 — 1920 гг., включительно.
«Заговор молчания», организованный польской наукой вокруг наиболее близкого и нашему времени и несомненна одного из наиболее важных для научного изучения периодов польской истории, приводит польских историков к достижению двух важных и деликатных политических целей: во-первых, таким образом им удастся — в интересах вящшего обольщения мелкого буржуа — вести генеалогию современной польской республики от национально-освободительного движения 1790 — 1860-х гг.; во-вторых, это позволяет предать забвению ту активную роль, которую в польской истории начиная с 1880-х гг. играло революцонное движение рабочего класса.
Что касается истории Польши до заповедного 1864 г., то приемы ее изучения варьируются в связи с историческим содержанием отдельных эпох и теми задачами «защитной окраски», которые являются различными в тесной зависимости от этого содержания, от степени отдаленности той или иной эпохи от нашего времени и отсюда — от той непосредственной политической и идеологической выгоды, которую можно извлечь, фальсифицируя представления о том или ином периоде польской истории. В дальнейших очерках мы рассмотрим с необходимой подробностью, какие задания встают перед польской наукой при изучении отдельных эпох и отдельных проблем истории Польши, какие концепции вытекают из этих предуказанных задач, какой отбор и какие способы обработки источников применяются в практике польской науки соответственно этим концепциям и этим задачам.
Проблема генезиса польского феодализма принадлежит к числу тех кардинальных вопросов научного изучения истории Польши, которые еще долгое время не утратят ни своей научной ни своей политической актуальности.
Единственный историк,1 пытавшийся после Маркса и „Энгельса систематически применить историко-материалистический метод к комплексному
1 Юл. Мархлевский (Ю. Карский), Очерки истории Польши. Соч., т. VI, стр. 3 — 60 и др.
160
изучению польского исторического процесса, политический, партийный боец — Ю. Мархлевский не случайно и не вследствие личных предпочтений и вкусов самым внимательным образом остановился на проблеме генезиса польского общества. Другой историк-марксист, Фр. Меринг, подвергая анализу польский вопрос в его связи с немецкой революцией 1848 — 1850 гг.,1 довольно глубоко, хотя и не всесторонне, затронул проблемы ранней истории польского феодализіма. Ни Мархлевскому ни Мерингу не удалось однако избежать чрезвычайно серьезных ошибок. Таким образом марксистской науке придется еще возвратиться к указанной теме, которая продолжает оставаться весьма актуальной в интересах классовой борьбы пролетариата современной нам польской республики на идеологическом и политическом фронте.
Без исследования генезиса польского феодализма становится затруднительным и недостаточно плодотворным изучение многих проблем позднейшей, вплоть до XX в. включительно, польской истории; с другой стороны, необходимо указать и на то большое значение, которое должна получить марксистская постановка вопроса о генезисе польского феодализма в разработке учения Маркса и Ленина о социально-экономических формациях.
Для доказательства достаточно привести здесь прямое указание Маркса по этому поводу. «У Мерославского2 ты сам увидишь... — писал Маркс Фр. Энгельсу в 1856 г., — этот вид развития интересен потому, что здесь можно проследить развитие крепостных отношений чисто экономическим путем, без посредства завоеваний и расового дуализма».3 Независимо от только что изложенных соображений методологического порядка чисто политическая актуальность этой проблемы вытекает из того обстоятельства, что современный капитализм вырос в Польше, как мы уже имели случай отметить, на почве, загроможденной пережитками феодального строя: достаточно указать, что в западно-украинской и белорусской деревне еще сохранились остатки древнейших форм натуральной и отработочной ренты, 4 а классовые бои, происходившие в самые последние годы вокруг вопроса о выкупе так называемых «сервитутов», упираются своими корнями в пережитки не только феодального, но и родового уклада.
Эта политическая и методологическая заостреннрсть проблемы побуждает нас подходить с особою осторожностью ко всем вообще дворянским и буржуазным концепциям генезиса польского феодального общества, а тем паче — к концепциям современных историков, заставляя с достаточным основанием предполагать в них ту или иную степень подлежащей критической расшифровке умело замаскированной фальсификации прошлого. Вместе с тем мы должны в полной мере считаться с тем обстоятельтвом, что марксистской науке в силу специфики объекта исследования придется опереться в своих заключениях лишь на тот фонд источников, который многократно и с различных сторон был уже использован буржуазной
1 В русском переводе — вступительная статья к изданию: «К. Маркс и Фр? Энгельс в эпоху немецкой революции (1848 — 1850)». М.—Л. 1926.
2 Речь идет о книге L. Mieroslawsk’oro «Histoire de la Commune polonaise». Berlin, 1856.
3 К. Маркс и Фр. Энгельс, Соч., т. XXI. Это беглое замечание Маркса вдвойне направляет ход работы историка, выдвигая объект для исследования и давая исходные точки его разработки.
4 «При довольно значительном развитии промышленности, при совершившемся уже превращении феодально-помещичьего хозяйства в капиталистическое, при сращивании класса помещиков с городской буржуазией... сельское хозяйство в Польше, особенно в Западной Белоруссии и Украине, отличается еще значительными пережитками феодализма» (V zjazd kommunistycznej partji Polski Uchwały, rezolucje, materjaly. Moskwa, 1930, стр. 55—56.
167.
наукой. Вот почему для историка-марксисга будет в данном случае особенно важно проникнуть и в лабораторию буржуазной науки, подвергая ее постулаты тщательной проверке, прежде всего, с источниковедческой стороны.
Изучение предъистории польского общества и ранних этапов его исторической жизни очень долгое время — до 60-х гг. прошлого века включительно — было замкнуто в порочный круг филологической интерпретации литературных источников. Эта характерная черта исторической науки дворянского класса, более всего доверявшей памятникам дворянством же созданной письменности, не была преодолена и первыми историками, отражавшими — как Лелевель — интересы складывавшейся в конгрессовой Польше промышленной буржуазии.
Между тем возможности филологического анализа памятников как средство познания прошлого, не говоря об общей неудовлетворительности словесного метода, упирались — по отношению к ранней истории Польши — в крайнюю скудость аутентичного литературного материала; цивилизация стала развиваться у польских славян на исходе X в., первый памятник польской письменности — латинская хроника Галла-анонима 1 — скудный по содержанию исторических сведений, возник лишь в XII в. Что же касается более ранних показаний иностранных писателей, то сношения цивилизованных народов античного мира (римляне, греки) и первых столетий средневековья (арабы, византийцы, германцы) с польскими славянами носили до такой степени непрочный и случайный характер, что мы не вправе были бы ожидать от этих писателей сколько-нибудь достоверных и систематических сведений. 2 3Недостаточность литературных источников, в связи со стремлением дворянской науки персонифицировать изучение прошлого и во всяком случае довести его до установления единичных политических фактов,8 открывала широкую возможность для произвольных гипотез, фантастических домыслов и даже простого «научного» шарлатанства.
Один из младших современников этой эпохи, петербургский академик А. А. Куник, — историк с большим кругозором и широкими научными интересами, — снисходительно охарактеризовал ее впоследствии как эпоху некритического подхода к источникам. 4 Этот «некритический подход» однако вытекает для нас из самого существа дворянской науки, с одной стороны, стремившейся к апологическому приятию литературного наследия прошлого, а с другой — привносившей грубую фикцию в их толкование.
1 Лучшее издание—«Monumenta Germaniae historical, vol. IX.
2 Если исключить скудные и крайние отрывочные сообщения Тацита и некоторых других авторов античной эпохи, сведения которых следует считать почти бесполезными в обиходе науки, — основными источниками литературного происхождения являются для интересующего нас периода (до XI в. включительно): показания Иорнанда (ок. 551 г.), Прокопия (ок. 562 г.), Баварского географа (ок. 890 г.), Видукинда (после 965 г.), Дитмара (976—1018) и некоторых арабских писателей IX — X вв. Вокруг этих памятников, в большинстве своем воспроизведенных в первом томе «Monumenta Poloniae historica», и др. источников, возникла обширная критическая литература. Здесь достаточно будет указать следующие труды: К. Корке, Deutsche Forschungen, Berlin, 1850; Lelewel, SI w ańszczyzna z Geografa Bawarskiego. Polska, dzieje i rzeczy jej, И; см. также многочисленные работы W. Kętrzyńsk ого. Мы считаем излишним ссылаться здесь на довольно богатую русскую литературу вопроса.
3 «Старый метод исследования... имел дело преимущественно с предметами как с чем-то совершен н > готовым и законченным... Надо было нссл довать предме ы. прежде чем можно было приступить к исследованию процессов» (Ф. Энгельс, Людвиг Фейербах. Изд. 3, М.— Л. 1931).
4 А. К u n i k, Lęchica. kw. Hisn., XII. З
168
Фикция эта была первоначально пущена в ход польским хронистом Кадлубком (ум. 1223) 1 и в примитивном своем варианте заключалась в том, что Кадлубек, а за ним — на протяжении ряда веков — польские хронисты и авторы исторических компиляций выводили польский народ (лехитов — Lechitae) от некоего легендарного прапредка Аеха. Эта версия,, вытекавшая, как мы говорили уже, из стремления дворянских историков , к олицетворению народного прошлого в едином дворянском герое, — явление, общее многим национальным историографиям на том их этапе, когда младенческое состояние исторических знаний и философских представлений делало возможным внедрение в интересах дворянского класса подобной грубейшей фикции. Для уровня развития, достигнутого польским обществом в XVIII в., и для степени зависимости его от иностранных культурных влияний характерно лишь то обстоятельство, что вымысел хрониста был расшифрован не польским, а немецким буржуазным историком Шлецером. 2 3
Выступление Шлецера скомпрометировало побасенку о Лехе, но не могло истребить склонности дворянских историков к сотворению генеалогических фикций на почве национального прошлого. Различие между эпохой до Шлецера и временем после его выступления состояло лишь в том, что новая фикция, созданная дворянской историографией после краха легенды о Лехе, носила более тонкий, замаскированный под философские воззрения XVIII в.,., характер: в конце столетия епископ Адам Нарушевич (ум. 1786) выдвинул теорию завоевания автохтонного населения польских земель «лехитами» — переряженными на рационалистический лад потомками знаменитого Леха. s Блестящая выдумка испытала в высшей степени причудливую политическую судьбу: надолго укоренившись в польской науке, она превратилась в орудие в руках буржуазных идеологов (как мы уже указывали, вплоть до Лелевеля),4 боровшихся против диктатуры шляхетства.5 Таким образом ранние буржуазные идеологи использовали в борьбе против привилегий' дворянства идеологическое оружие дворянского класса. Это было закономерно и даже неизбежно в условиях польской действительности, но, придавая словесному методу временно прогрессивный характер, не лишало фикции ее отрицательного значения. Что кас^тся до интересующей нас источниковедческой стороны, то в этом отношении теория Нарушевича и его буржуаз-
1 Vincentius Kadłubek episcopus Cracoviensis, Historia Polonica etc. І изд. F. Herbuta — Dobromiti. 1612; лучшее из позднейших -в Monumenta Poloniae historica, vol. II; польский перевот (Jozefczyk’a и Studzmsk’oro) Kraków 1862.
2 Schlozer, Abhandlung uber die Aufgabe die Ankunft des Lechsin Polen betrefend. Danzig 1767.
3 «Отцы наши, — повествует Нарушевич, — пришли... в эту страну с оружием б - руках (zbrojno), как все тогдашние народы. Толпы завоевателей, подчиненные своим вождям, завладев чужими землями, по праву военной добычи покорили встреченных там коренных уроженцев, поделили между собой их поля, а их семьи обратили в неволю, по обычаю франков, саксов, норманов и пр. народов. Вооруженный завоеватель... стал паном, помещиком, шляхтичем, т. е. рыцарем (eques), так как он нес военную службу, - туземец — подданным и земледельцем, т. е. холопом».
, 1 L е 1 е w е 1, Stracone obywatelstwo stanu kmiecego w Polsce. Wyd. 2-е, Bruxella 1887.
Есть ряд более поздних изданий.
5 Значение теории завоевания как морально-политического аргумента в борьбе против привилегий шляхетства очень хорошо оценил польский историк и историограф Вл. Смоленский (Грабенский): эта теория «безотносительно к своей научной ценности,, имела... значение нормального довода, так как с ее очки зоения по вилегиоованный класс был обязан и богатством и социальным положением только насилию. Взять под сомнение степень моральности средств, принятой шляхтой для занятия своих (социальных) позиций значило для противников ее расширить фундамент борьбы и получить не худший, чем другие, аргумент» (W 1. Smoleński, Kuźnica Kollątajowska. Kraków, 1885,. стр. 74).
,ных последователей не составляла прогресса: она была основана на той же, связанной с отсутствием исторической критики, этимологической интерпретацией указаний источников, — в первую очередь того же Кадлубка, — что и концепции компиляторов до-шлецеровской эпохи.
Неудивительно, что на почве «теории завоевания» вырос ряд причудливых и странных концепций, в создании которых бескрайняя фантазия романтически настроенных авторов 1 близко соседствовала с влиянием явных «фальсификаторов исторических памятников, типа например небезызвестного Ганки.1 Наиболее слабым гместом всех этих концепций было то, что недостаток прямых источников пополнялся в них более или менее разработанной формою домысла. С этой точки зрения трудно усмотреть сколько-нибудь реальный прогресс, отделяющий епископа Нарушевича от его коллеги Кадлубка и даже романтиков из «радикального» лагеря 1830-х гг. — от *обоих этих представителей клира.
Лишь после краха восстания 1863 г., когда шляхта утратила роль гегемона общественной жизни конгрессовой Польши, польская буржуазия высвободилась отчасти из-под влияния шляхетских концепций и обрела в себе силы для выступления с собственным научно-историческим методом. Филологическая интерпретация литературных источников перестала удовлетворять польского буржуа, едва лишь он сделал первый шаг к самостоятельному выступлению в политико-идеологической сфере: вместе с ироническим отношением к обанкротившимся шляхетским политикам, в нем зародилось и сомнение в ценности литературного наследия шяхты.
Эта ревизия «литературного наследства» шла рука об руку с широкой работой по выявлению и публикации первоисточников: «как в Германии после Иены, так и в Польше после 1863 г. закипело горячее движение на поле издательства исторических источников как фундамента критических ^исследований народного прошлого»,—говорит один из позднейших польских историков.2 Масса старых и молодых людей* собравшаяся главным образом вокруг Краковского научного общества (Towarzystwo naukowe krakowskie), взялась за усиленный труд с целью извлечения на дневной свет источников, скрытых до тех пор в архивах и библиотеках.
Большая часть публикаций 1860—1880-х гг. имеет прямое отношение к теме настоящего очерка; простой перечень наиболее важных из них покажет, насколько существенным вкладом в науку стала в этот период публикационная деятельность польских буржуазных историков и насколько юна отличалась от деятельности археографов предыдущей эпохи, издававших главным образом старые летописи. В 1864 — 1889 гг. увидели свет собрания грамот (codices diplomatici) —великопольское (с 948 г.),3 малопольское (с 1178 г.),4 собрание куявских и мазовецких документов (главным образом XIII в.) 5 и ряд монастырских и кафедральных архивов.
1 Ганка выступает здесь как главный представитель чешских фальсификаторов, которые с помощью составленной им поэмы о Любуше оказали вредное влияние на историков, работавших (в Польше) над вопросом о поколении лехов среди западного сла- Еянства, — и это несмотря на одиночные несмелые предостережения со стороны славистов Копитара и Миклошича, со стороны польского историка права Игнатия Даниловича, со стороны знающего палеографа Пертце и т. д. (Kunick, Lęchica. Kwart. Histor., XII, str. 5).
* W. T. Semkowicz, Franciszek Piekosiński jako wydawca źródef. Kw. Hist., r. XXII, str. 188.
8 Codex diplomaticus Majoris Poloniae, ed. J Zakrzewski, vol. I—IV (1877—1881). Том первый этого собрания был издан Фр. Пекосинским в 1908 г.
4 Cod х diplomaticus Poloniae Minoris, ed. F. Piekosiński (Monumenta medii aevi historica etc) Vol. III, 1876; IX-X, 1886-1887; XVII, 1905.
5 Collectanea ex archivio collegii historici Academiae litterarum cracoviensis, Vol. IV, 1888.
170
Эти документы даже при поверхностной их разработке проливали новый и отчетливый свет на польскую историю ранней феодальной эпохи, открывая перед наукой возможность перехода от первичного установления исторических фактов к исследованию социальных процессов и пролагая пути к ликвидации дворянского метода и радикальному изживанию буржуазной наукой стародворянских концепций.
Польская буржуазная наука 1860 — 1880-х гг. сделала однако в указанном направлении лишь первый и весьма нерешительный шаг. Польская буржуазия была недостаточно прогрессивна, чтобы выйти из плена формального метода; на практике «теория завоевания» обнаружила большую живучесть и, как мы вскоре увидим, была в наикратчайший срок приспособлена к новой политико-идеологической ситуации.
Так или иначе в области предъисторических и медиэвальных исследований наступил тридцатилетний период критически изощренных и по всей видимости безукоризненно-точных историко-лингвистических изысканий.. Языковые изыскания основывались на тех указаниях о первоначальном расселении польских славян, формах их производственной и социальной организации, которые можно было найти путем анализа языковых пережитков, сохранившихся до более поздних времен в названиях людских поселений.
Методика лингвистического анализа и отвечающие этой методике методологические предпосылки впервые нашли себе применение в составившем эпоху в развитии польских и медиэвистических изучений, но оставшемся незаконченным труде краковского историка Т. Войцеховского.1
Войцеховский указал на возможность разбивки всех старейших названий сельских оседлостей на несколько групп, среди которых он выделяет в особенности группу патронимических (родовых) названий и группу названий, происшедших от имени единоличного осадника или владельца деревни. Местности, названия которых имеют патронимические окончания (iec, ice), составляли, согласно Войцеховскому, ядро древнейшего первоначального заселения и указывают на существование у польских славян родового уклада; позднее появляются названия поселений с притяжательными окончаниями (ów, in), обозначающими принадлежность этих поселений индивидуальным владельцам. Эти названия чаще встречаются в местностях, завоеванных польскими князьями.
Отсюда выясняется и ход социального развития польского общества: род помимо первоначально заселенной земли приобретает еще новые участки, на которых применяется уже несвободная рабочая сила. Путем индивидуализации собственности на эти участки происходит возникновение шляхты.
Эта концепция, вполне совпадающая с известной концепцией Энгельса, 2 произвела переворот в польской науке, впервые выдвинув закономерные положения для постановки генезиса польской социальной системы. Тем не менее выдвинутые Войцеховским приемы привлечения источников удовлетворительными считаться не могут. Метод анализа языковых пережитков как средство познания прошлого страдает коренными недостатками всякого формального метода. Общим недостатком его применения в трудах поль¬
1 Т. Wojcechowski. Chrobacja. Rozbiór starożytności słowiańskich. T. I. Kraków 1873.
a «Древнее родовое общество, основанное и поддерживаемое кровным родством его членов..., перестало удовлетворять своему назначению преимущественно потому, что члены общества перестали жить на одном участке, что составляет главную основу родового быта» (Энгельс. Происхождение семьи, частной собственности и государства. Харьков, 1927, стр. 111).
?71
ских историков 1870 — 1880-х г. была полная его изоляция от других приемов изучения конкретной исторической жизни. Между тем, будучи примененным в отрыве от других приемов исследования, формально-лингвистический метод отличается социальной аморфностью, позволяющей применить его в обоснование любых как научно-прогрессивных, так и научно-реакционных концепций.
Таким образом реакционная сторона работы Войцеховского заключалась не в его исследовательской концепции процесса возникновения польского общества, но во внедрении им формального метода разработки источников. Лингвистический метод этого типа, соответствующий более высокому уровню, достигнутому польской наукой с переходом ее из рук шляхты в. руки буржуазии, знаменовал движение от простого восстановления политических фактов к анализу социальных явлений и от простой интерпретации литературно-опосредствованных памятников к практическому изучению первых языковых источников. Однако ничто не могло гарантировать от реакционных рецидивов на базе этого метода, и такой рецидив действительно не замедлил последовать вместе с наступившей в начале 80-х гг. католической и «народовой» реакцией.
Глашатаем этой реакции в научно-исторической области выступил крупнейший из польских историков своего поколения, краковский профессор Францышек Пекосинский.1
Пекосинский был во многих отношениях ярким представителем эпохи разочарования в революционных приемах национальной борьбы, наступившего для польского буржуазно-дворянского общества после краха восстания 1863 г. Эту его конгениальность со своим историческим местом и временем отмечает и историк ближайшего к нему поколения, Вл. Семкович, в своей уже цитированной нами статье.2 «Пекосинский, — подчеркивает Семкович, — окончил курс университетских наук в то самое время, когда после несчастного восстания 1863 г. у нас брошен был лозунг органической работы, построения оснований (budowy podstaw)».
В начале своей научной работы Пекосинский быстро выдвинулся на первое место как издатель и комментатор документальных источников. В качестве члена исторической комиссии Краковской академии он руководил в 70-х гг. публикацией ряда «Codices diplomatici», в результате которой вышли в свет помимо уже упомянутого нами малопольского собрания грамот два тома собрания грамот краковской кафедры 3 и также двухтомный дипломатический кодекс города Кракова.4 Этим археографическим изысканиям Пекосинский остался верен до конца своей жизни, неутомимо разыскивая, собирая и издавая источники на всем протяжении своей более чем сорокалетней научно-исторической деятельности.
Если бы краковский историк ограничил свою работу «построением» источниковедческих «оснований» для дальнейшей разработки ранней истории Польш, его имя и плоды его деятельности получили бы большую или меньшую степень признания и со стороны марксистской науки. Но Пеко-
1 Fr. Piekosiński, О powstaniu społeczeństwa w wiekach średnich i jego perwotnym, ustroju [Rozprawy wydziału historyczno-filozoficznego Polskiej Akadenji Umiejętności], Kraków. 1881.—Jd. wobronie hipotezy najazdu, Kraków. 1882.— Jd. O dynastycznem szlachty polskiej pochodzeniu. Kraków. 1888. (Из более поздних работ того же автора Ludność wieśniacza w Polsce w dobie Piastowskiej. Kraków 1896.—Rycerstwo polskie wieków średnich. Kraków 1896—1906.
2 Semkowicz, Fr. Piekosióski, jako wydawca źródeł. К w. Hist. г. XXII, str. 188.
3 Codex diplomaticus Cathedralis ad S. Venceslaum [Mon. medi aevi hist, etc., vol. I, VIII. Cracovie 1874—1883].
4 Codex diplomaticus civitatis Cracoviensis [Mon. medii aevi hist., vol. V, VII, 1879—1882.
172
синский оставил по себе имя не только археографа, но и исследователя; а эта сторона научно-исторических трудов Пекосинского воплотила в себе все те сервилистические и реакционные элементы, которые обнаружились в политической и научной идеологии польской буржуазии, едва лишь она успела сделать первый самостоятельный шаг на арене национально-политической жизни.
' «Мысль об исследовании таинственных начал Польши и происхождения польского общества, — продолжает далее Семкович,1 — ... рано забрезжила в голове будущего автора «Rycerstwa polskiego»; при этом цитируемый автор делает ударение на том обстоятельстве,, что Пекосинского интересовали не столько исторические судьбы польского общества в целом, но «особенно (судьбы) того его слоя, который позднее сыграл руководящую роль в жизни народа», — говоря иными словами, генезис польского рыцарства шляхты.
Таков был тот пункт, в котором исследовательские интересы историка сомкнулись с политическими интересами и научными склонностями чрезвычайно еще в то время влиятельной (в пределах австрийской империи) польской землевладельческой знати. Приближенный к магнатской среде, обласканный князем Любомирским, историк любил не без внутренней гордости называть себя «вторым Лелевелем»; но по своему положению в обществе и по своей научно-политической функции он имеет большее право быть названным вторым Нарушевичем.
В свете сказанного не покажется странным, что, всецело использовав предложенный Войцеховским историко-лингвистический метод разработки источников, Пекосинский поставил этот метод «с ног на голову» и, возродив все шляхетские фикции в области изучения ранней истории Польши, подкрепил их еще рядом фикций, диктуемых капиталистическим порядком вещей.
Основываясь на анализе того же языкового материала, на котором построил свои заключения Войцеховский, изучаемый автор — путем иной группировки показаний источников — сделал из этого анализа выводы, прямо противоположные выводам .Войцеховского. По его утверждению, древнейшей формою заселения польских земель, которое Пекосинский относит к VI в. нашей эры, следует считать так называемые «отчинные деревни» (wsie ojczycowe), к которым он причисляет как поселения с патронимическим суффиксом в названиях, так и деревни, получившие свои названия от имен их единоличных владельцев. Самый факт заселения Пекосинский объясняет* в обоих случаях одинаково колонизаторской деятельностью отдельных семей в тесном значении этого слова, т. е. главы семьи (ojciec) с его потомством, включающим при обыкновенных условиях самое большее два следующие, непосредственно от него происходящие поколения.
В меру действия этой концепции, утверждающей изначальное существование у польских славян индивидуального землевладения и тем самым стирающей всякие грани внутренней эволюции предъисторического польского общества, Пекосинскому осталось только вернуться к старой, казалось уже сброшенной со счетов науки, «теории завоевания» и, подкрепив эту теорию новыми доводами, вновь пустить в обращение этот «неразменный рубль» польской дворянской науки.
Как исследователь с большим дарованием и отлично владеющий научной техникой, Пекосинский доказывал свою гипотезу с большим остроумием и при помощи тщательно подобранного аппарата науки. «Теория за- 55 Semkowicz, op. cit, str. 188.
17?
воевания», воскрешенная из небытия Пекосияским, выглядит несравненно серьезнее и более обоснованной, чем выглядела в интерпретации Белевских, Бартошевичей (фантастов «романтической» школы) и даже Лелевеля. Гипотеза «наезда» и связанная с нею концепция происхождения шляхты опирается у Пекосинского на две предпосылки:
1) польское общество, насколько можно судить по источникам XII и XIII вв. (из которых наш автор тщательно элиминирует при пойощи известного уже нам приема все указания на наличие в XII — XIII вв. пережитков родового уклада), не могло возникнуть путем внутреннего развития социально-экономических отношений;
2) гербы польской шляхты имеют ряд черт, которые можно объяснить только руническим их происхождением.1 Оба эти предположения Пекосин- ский ставит в тесную соподчиненную связь: господствующий класс польского феодального общества вел свое начало, по его утверждению, от родственного основному населению польских земель племени «полабских лехи- тов», которое благодаря более высокому уровню своей социальной культуры легко и без особых усилий подчинило себе туземное население, образовав его высший, владельческий слой. 2 Таким образом польская шляхта представляет собой потомство завладевших Польшею в VII в. польских княжат, взявших в гербы скандинавские руны, знакомые им еще в их прежних владениях.
Нетрудно заметить, что эта стройная и разработанная в деталях концепция ни в целом и ни в одной своей частности не была основана на прямых показаниях первоисточников и являлась не более чем служебной гипотезой, построенной в политических интересах высших дворянских слоев; в дальнейшем развитии буржуазной науки гипотеза эта была преодолена и разрушена до основания.
Уже младший сверстник Пекосинского, Станислав Смолька, с резкой прямолинейностью объявил теорию завоевания сказочным вымыслом.3
В 1890 г. известный знаток ранней 'истории Польши, Отослав Лагуна, выступил во львовском «Kwartalnik’e Historyczn’oM» с обоснованной критикой источниковедческих приемов и выводов краковского историка. 4 5 Лагуна прежде всего обратил внимание на то обстоятельство, что, развивая теорию рунического происхождения гербов польской шляхты и основывая на этой теории свое учение о покорении польских славян их полабскими родичами, Пекосинский не попытался установить, могли ли в действительности «полаб- ские лехиты» заимствовать рунные знаки для изображения гербовых символов. Лагуна тем самым взял под сомнение не только концепцию Пекосинского, которую даже благорасположенный к последнему Семкович определяет как его «домысел»,5 но и общую его компетентность, как исследователя данной проблемы. Резко разошелся в своих выводах с Пекосинским и другой его современник и сверстник, Анатолий Малецкий,6 которому уда-
1 Ср. S t. К u t г z е b a, Fr. Piekosiński jako historyk prawa polskiego. Kw. Hist. r. ХХЇІ, str. 257—W 1. Semkowicz, Fr. Piekosiński jako heraldyk i sfragistyk, Ibid. str. 221 n.
2 «Живя родами в общинном строе (gminowladnem urządzeniu), управляемые своими старшинами, не зная ни княжеской власти, ни централизации, ни вооруженной силы, земцы] с легкостью подчинились полабским лехитам, у которых рыцарство и искусство ведения войны, вследствие длительного соседства с двумя сильнейшими народами того времени — саксами и скандинавами, — были в высокой степени развиты».
3 Uwagfi о pierwotnym ustroju społecznym Polski [Rozprawy i sprawozdania posie dze- nia wydzialu-hist. filozofiznego Ak-mji Um-nosci] Kraków. 1881.
1 S t. Laguna, Nowa hipoteza o pochodzeniu Szlachty olskiej. Kw. Hist., г. IV, str. 58],
5 S em k o w i c z. Piekosiński jako heraldyk. Kw. Hist., г. XXII str. 226.
0 A. Małecki, Studja heraldyczne. Tt. I—II. Kraków 1890.
174
лось доказать, что до конца XIII в. польская шляхта вообще не пользовалась гербами как наследственными фамильными знаками.
Эта полемика в геральдической области сильно скомпрометировала теорию Пекосинского, но не могла разумеется решить вопроса об ее окончательной непригодности: напомним, что в руках нашего автора находились еще в качестве сильного и на первый взгляд неопровержимого оружия результаты его историко-лингвистических изысканий; сдвинуть науку с этих позиций возможно было лишь путем введения в ее обиход совершенно новых методологических положений и в связи с этим путем применения новой методики к разработке источников. Эту задачу приняло на себя молодое поколение польских буржуазных историков 1890—1900-х гг.
Ход социальной борьбы в Польше 90-х гг. XIX в. благоприятствовал, росту научных исследований в духе буржуазного «объективизма». Переход, крупной буржуазии на позиции клерикально-дворянской реакции и сращивание буржуазной верхушки с капиталистическими элементами шляхты были только одной стороною процесса классовой диференциации польского общества.1 Другими сторонами процесса были рост революционных стремлений среди трудящихся масс и возрождение национально-радикальных тенденций в лагере средней и мелкой буржуазии. Тесно переплетаясь между собой, оба эти явления, одинаково вызванные возраставшими противоречиями капиталистического развития Польши и возросшим нажимом на коренное ее население со стороны господствующих классов и правящих клик царской России и юнкерской Пруссии, — привели к утверждению польской буржуазии, за исключением ее крупнокапиталистической, сросшейся с землевладельческим дворянством верхушки, на позициях национал-демократизма в. его первом, радикальном издании.
С другой стороны, принимая во внимание то обстоятельство, что революционно-социалистическое движение рабочего класса стало для польской буржуазии уже в 90-х гг. реальной угрозой, становится понятным стремление радикально-буржуазных кругов мобилизовать вокруг националистических лозунгов не только крестьянство, но и возможно более широкие слои пролетариата. Надежной приманкой на этом пути могла послужить маскировка буржуазного движения подг легальный марксизм.
В этом сочетании народово-демократических элементов с элементами экономического материализма лежит ключ к политико-идеологическому объяснению тех новых тенденций польской историографии вообще и польской медиэвистики в частности, которые обнаружились в ней с достаточной ясностью в течение 90-х и начала 1900-х гг. Поколение польских медиэвистов 90-х гг., правда, не подверглось в сколько-нибудь решительной форме прямому воздействию марксистской теории; но труды буржуазных материалистов — Маурера, Мейтцена, 2 Моргана — оказали самое непосредственное влияние на развитие польской науки. Отметим здесь, что известный труд Моргана «Первобытная община» был еще в конце 80-х гг. переведен в числе Немногих других языков и на польский.3
1 Ср. Н. Kamieński, Pól wieku literatury polskiej. T. I. Moskwa. 1931, str. 87.
2 Известно, как высоко Маркс и Энгельс оценили труды Маурера и Мейтцена (см. Маркс и Энгельс, Письмо Энгельса к Марксу от 16 декабря 1882 г. Соч. т. XXIV, стр. 600).
а О польском переводе книги Моргана предположительно упоминает Плеханов в Примечаниях к «Людвигу Фейербаху» (изд. ИМЭ, стр. 140). Польское издание Моргана действ .тельно вышло в 1887 г. (L. Н. Morgan, Społeczeństwo pierwotne czyi badanie ^olei ludzkiego postępu od dzikości przez barbarzyństwo do cywilizacji. Przekl. A. B. (Obja- Snenic i uzupielnenie Marksa — Engelsa). Warszawa.
175
В польской медиэвистике методологическое влияние этих писателей проявилось в двух отношениях: во-первых, возникнув на почве отмеченных
выше условий политико-идеологического развития, влияние ЭТО впервые
в истории польской науки — внесло в нее основы материалистического миропонимания, у некоторых историков, как например у Освальда Бальцера,1 резко и отчетливо выраженного; во-вторых, оно вызвало глубокие изменения в задачах, приемах и технике разработки источников, поставив исследование на почву сравнительной этнологии и заставив отвергнуть большую часть постулатов, выдвинутых историками, применявшими метод словесного и языкового анализа. Основные положения новой концепции с неизбежностью вытекали из ее национально-радикальной окраски и усвоенной ее авторами материалистической системы воззрений. Новая концепция резко порывала с теорией завоевания и выдвигала тезис об автохтонном происхождении славянского населения Польши: «Согласно с исчерпывающим сопоставлением данных, добытых изучением предъистории, археологии и сравнительной филологии, — писал Освальд Бальцер в 1898 г., — славяне задолго до времени, к которому Пекосинский относит переселение «лехитов» из .Азии (VI в. нашей эры), осели в восточной Европе, почему странствование польских и полабских родов к позднейшему месту их жительства нельзя выводить прямо из Азии, но из места, гораздо более близкого».2
Проф. Потканский в статье, написанной в том же году, считал теорию лехитского завоевания польских земель окончательно погребенной, а вопрос •об автохтонном характере их населения разрешенным в окончательной -форме:
«Прежде дело шло о некритической постановке очень широких теорий о начале Польши и поляков. .. Теперь речь идет о критическом разборе вопроса, почему с именем поляков связывается очень древнее название ляхов — лехитов». л
Признавая, что позднейшая феодальная организация польского общества развилась путем внутреннего разложения родового уклада, авторы новой концепции (Бальцер) считали не подлежащим сомнению, что население польских земель жило первоначально в условиях первобытного коммунизма. Самое возникновение частной собственности на землю они относили не ранее чем к X в., основывая этот свой вывод на существовании в Польше XII—XIII вв. свежих еще пережитков родового уклада (Бальцер, Кадлец, Закжевский).
Самостоятельная заслуга молодых историков 1890—1900-х гг. состояла однако не только в построении новых концепций в области изучения ранней истории Польши, но и в той уничтожающей критике, которой они подвергли формально-лингвистический метод в самом его источниковедческом основании.
За неспособностью формальной лингвистики разрешить вопрос о внутренних социальных процессах, приведших к возникновению польского фео¬
1 О. Balzer. Rewizja teorji о pierwotnym osadnictwie. Kwz., г. XII. Id. Ozadrudze słowiańskiej. Ibid. г. XIII; из более поздних работ того же автора—Ghronołoęrja najstarszych kształtów wsi słowiańskiej i polskiej. Kw. Hist., т. XXIV.
2 За отсутствием под рукой более ранних работ Буляка (в особенности книги его Stud ja nad osadnictwem Małopolski, вышедшей в 1905 г.), мы цитируем его взгляды по статье О Słowiańskich nazwach miejscowych, напечатанной в варшавском журнале Ziemia (1914, nr. 9 —11) и воспроизведенной в сборнике статей того же автора, вышедшем уже после образования независимой Польши (Z odlegleji blizkiej przeszłości, “Lwów. 1924); мы считаем себя в праве поступить таким образом, поскольку цитируемая статья содержит дальнейшее развитие позиции автора, занятой им в начале 900-х гг., и ближе всего примыкает к направлению, принятому польской наукой в этот период, расходясь вместе с тем с точкой зрения новейших польских историков.
" ^ і oiiztdej przeszłości, ser. 2 t— ZJ.
даЛьного общества, формально-лингвистический анализ источников был вовсе отставлен новым поколением польских историков, или в лучшем случае был поставлен в положение вспомогательного метода с крайне узким и специальным значением.
«Поразительная вещь, — писал один из главных противников Пекосинского, Францишек Буяк, в одной из своих более поздних работ,1 — несмотря на то, что исследования над названиями местностей во всей Европе ведутся в очень ł широком масштабе.,из результатов этих исследований нигде не делается в на¬
стоящее время так далеко идущих выводов для истории социального строя, как у нас. Исследование названий служит главным образом для различения этнических слоев и племенных границ на известных территориях, а также для изображения прежней физиографии этих же территорий... все иные выводы, сделанные из (местных) названий, не имеют в них непосредственной почвы и часто являются только измышлениями». 2
Аргументируя далее в пользу этого положения, Буяк обращает внимание на то обстоятельство, что от эпохи, предшествовавшей XII в., сохранилось едва лишь несколько десятков названий, и что лишь с этого времени, благодаря сохранившимся документальным источникам, историк располагает в указанной области более обильными данными.3
«При таком положении вещей, — заключает он на основании проанализированного им обширного материала, — нет смысла искать в славянских названиях местностей опоры для изучения социальной истории».4
Новая методология выдвинула на смену формальному методу новые приемы исследования, выработанные польской наукой под непосредственным влиянием Мейтцена и состоявшие в применении методики этого автора к специфическим особенностям польских документальных источников.
По мнению одного из современных нам представителей польской буржуазной науки, 5 6 новизна этой методики сводилась к расширению круга источников и обогащению новыми приемами чисто технических процессов исследования, — говоря более точно, к введению в обиход анализа позднейших кадастровых списков с целью установить по положению полей и строений первоначальный тип заселения польской деревни.
Эта формулировка представляется нам совершенно неправильной. Главная заслуга историков поколения 1890 — 1900-х гг. в области разработки источников заключалась в том, что они впервые ввели в обиход польской науки социологический анализ документального материала. «Исключительная ориентация (opieranie się) на форму названий и на вероятное их происхождение уступило здесь место проникновению в суть (treść rzeczowa) документов, в отношение колонизационных процессов (osiedlanie się) к общему ходу экономической, социальной и политической жизни.G
Применение «инверзивного метода» — метода анализа социально-экономических пережитков на основании показаний документальных источников более поздних веков дало ряду историков (Бальцеру, Закжевскому, Буяку) возможность не только вскрыть значительные пережитки родового уклада в социально-экономических тканях польского феодализма XII — XIII вв., но и пролить отчетливый свет на дофеодальную историю польского общества; этот метод, результаты этого исследования, будучи одним
1 Balzer. Rewisja teorji etc. Kw. Hist., v. XII, str. 23.
“ K. Potkański, Lęchica. Kw. Hist., г. XII, str. 291.
” Ibid., str. 25.
4 Ibid., str. 35.
d J. Rutkowski, Histoire economique de la Pologne avant les partages. Paris.
1927, p. 8.
6 N. Gąsiorowska, Pierwotne osadnictwo Polski w literaturze współczesnej. Przegląd Historyczny, t. VIII, str. 369.
12 Проблемы ИСТОЧШШОВЄДСШШ.
177
из немногочисленных достижений на всем пути развития польской буржуазной науки, могут быть без особых оговорок восприняты и маркса- стом-исследователем истории Польши.
«Историческая окраска» идеологии современной польской буржуазии а польских помещиков, их неуклонное стремление установить преемственность и неразрывную связь между былым могуществом шляхетской Pą4H Поспо- литой и нынешней республики, создать для последней видимость великодержавной традиции и подкрепить внешне и внутренне политические притязания «исторической» ссылкой на военные доблести и змеиную мудрость польских королей и князей, вошедших в историю с этикетками «храбрых», «великих» и «смелых», — все это служит достаточным объяснением тому, что текущие политические интересы облекаются в средневековый и даже дофеодальный наряд.
Польская наука затрачивает большие усилия для того, чтобы доказать тот в высшей степени ненаучный, чудовищно гиперболический вымысел, будто польский народ является представителем чистейшей, никаким посторонним влиянием не замутненной национальной культуры, и будто он этнически сложился еще в покрытой седым туманом времен доисторической дали каменного века.
Если в своем первоначальном развитии автохтонистическая теория и сыграла, как мы в своем месте отметили, прогрессивную роль, то в теперешнем виде и в современных политических условиях ее махровый расцвет лишь на руку тем политическим кругам, которые заинтересованы во всяческом разгуле националистических страстей. Этот ее политический смысл наиболее резко, открыто и точно формулирован в работе Юз. Костя?ев- ского.1
«Не за полторы тысячи, но за три с половиной тысячи лет [до нашегоі времени] мы стали подлинными властителями (dziedziczami) этой земли, и по сравнению с этим долгим периодом времени все волны чужеземных нашествий, перекатывавшиеся через польские земли и задержавшиеся здесь на более или менее продолжительный срок (króciej czy bluzej) В предъисто-i рическую и историческую эпохи, имеют значение лишь кратких, мимолетных эпизодов».
Само собою разумеется, что концепция Костжевского легко расшифровывается как концепция политическая, обращенная своим острием не столько ко временам доисторическим, сколько к весьма близкой к нашему времени эпохе 1795 —1918 гг.; в этом ее политическое нравоучение, в этом ее политический смысл. Перекликаясь живейшим образом с современностью, обслуживая с почти публицистическим темпераментом текущие политические интересы, книга Костжевского была безоговорочно поддержана научной критикой;2 этим самым ответственность за шовинистические увлечения автора ложится и на принявшую их польскую науку.
Если важнейшей задачей буржуазной исторической науки является создание националистической фикции, то не менее кровный ее интерес состоит в поддержании при ПОМОЩИ идеологических средств «священного» ПрИН" ципа частной собственности. Начисто стирая все итоги предшествующего развития польской науки, современные историографы возводят «священ^ ную собственность» в закон мироздания и сооружают ему пьедестал из ученых исследований и докторских диссертаций.
1 J. Kostrzewski. Wielkopolska w czasach przedhistorycznych; мы пользовались вторым изданием этой работы (Poznań 1923).
2 См. рец. К. Kr ot os к’ого в Kw. Hist, г. XXXIX, str. 81.
К. Tymieniecki, Społeczeństwo słowian lechickich (Ród i plemię). Lwów, 1928, str. 32»
178
«Об общей собственности, — пишет один из известнейших исследователе» предъистории польских славян, проф. К. Тыменецкий,1 — можно говорить единственно лишь по отношению к семье или роду. Скептически надлежит отнестись К' существованию первичной общинной собственности или точнее аграрного коммунизма. Собственность на землю — родовая или единоличная — существовала», но не была еще в полной степени развита. Последние фазы замыкания в себе права собственности на землю выступают уже в эпоху собственно историческую».
Концепция Тыменецкого находит себе поддержку и в постулатах другого медиэвиста, А. Гиршберга-1 Этот историк приходит к выводу, что колонизация внутренних польских земель происходила в XII в. при посредстве «индивидуальных осадников»,2 и что «индивидуализация собственности далеко зашла» в Польше к концу XI и началу XII вв.;3 между тем до весьма недавнего времени в польской науке считалось не подлежа* щим никакому сомнению, что заселение польских земель в X — XII вв* носило в виде общего правила общинный характер. 4
Если Тыменецкий, отодвигая возникновение частной собственности на землю во времена доисторические, стремится вместе с тем подчеркнуть «творческую роль» крупной рыцарской собственности в процессе возникновения польского феодального общества, то варшавский профессор Ст. Арнольд 5 приходит к восхвалению частной собственности с другого конца* начисто отрицая значение крупного землевладения как фактора феодализации польского общества, подчеркивая внеэкономический путь развития «можновладства» и ставя ударение на генетической связи польских феодалов с племенными вождями и на политической роли феодальных дружин* Следуя этим путем, проф. Арнольд диференцирует категорию частной собственности от представления! об ее эксплоататорских функциях.
Таким образом современная польская историческая наука производит коренной пересмотр всех важнейших концепций, выработанных прогресси%- ной историографией 1890—1900-х гг.; посмотрим теперь, как эта ревизия всех прежних научных позиций отразилась на методах разработки источников.
Здесь прежде всего надлежит подчеркнуть то обстоятельство, что политическая реакция польской науки теснейшим образом связана с ее методологическим упадком. Как мы уже отмечали, методологический нигилизм возводится в Польше в своеобразную добродетель, а рационализация научного метода считается за величайший грех. Отсюда — примитиза- ция подхода к источнику, его использование согласно написанной букве* отказ от возможности полнее и шире интерпретировать сообщаемый источником факт. Это не препятствует польским историкам прибегать в соответствующих случаях к искажению фактической базы исследования — путем ли выдергивания из общей связи фактов, свидетельствующих в пользу защищаемой ими концепции, или же наконец путем придания веры сомнительным и недостоверным источникам.
Естественно, что такой арсенал приемов внедрения исторических фикций при общей методологической слабости польской науки, во-первых, требует значительного расширения источниковедческой базы, а во-вторых* сопровождается частичным возвращением к старым приемам подбора к разработки источников.
1 A Hirschberg, Stosunki osadnicze w dobrach klasztoru tynieckiego w początkach iego ishrenia. Lwów. 1925.
2 Ibid., str. 48.
3 Ibid., str. 50.
4 Gąsiorowska. op. cit., str. 374.
5 S t. Arnold. Możnowładztwo polskie XI і XII w. i jego podstawy gospodarczo- społeczne. Przegl. Hist., T. XXV, str. 1—32.
♦
17$
Вместо строгого отношения к подбору источников, выдвигается ныне стремление расширить источниковедческий репертуар до возможных и даже невозможных пределов:
«Начало нашей истории, — пишет крупный современный исследователь, — содержит столько пробелов и недосказанностей, что не следует проходить мимо каких бы то ни было источников, где упоминается имя Польши, без тщательного их исследования, сопоставления с группой фактов, признаваемых научной критикой за абсолютно точную базу нашей истории в этом периоде». 1
На практике эта сама по себе здоровая мысль означает (на нынешнем уровне буржуазной филологии и лингвистики) возврат к формальному методу разработки литературных и языковых источников. Сам Ваховский реализует свой лозунг путем филологического анализа такого более чем проблематичного материала, как скандинавские саги.2 Другие «филологически образованные историки» и исторически подготовленные лингвисты возвращаются к изучению исчерченных комментариями страниц Иорнан- да3 и Баварского географа,4 Видукинда5 и Константина Багрянородного. 6 С другой стороны, мы наблюдаем сейчас количественно небывалый расцвет лингвистических и историко-лингвистических изысканий, вращающихся все в той же ономастической и топонимистической области, с тою однако разницею не в пользу современной лингвистики, что изыскания эти следуют путем чистого эмпиризма, и в них не доискаться следов какого- либо целесообразного метода. 7
На формально-лингвистическом анализе документов основана в частности уже известная нам работа А. Гиршберга. Автор этот применяет указанный метод исследования с еще большею смелостью, чем предшественники его до цитированных нами выступлений Бальцера и Буяка, исходя при этом из мысли, что «названия позднейших сел. . . служат доводом в пользу теснейшей юридической связи между первыми поселенцами и занятой ими землей».8 Таким образом формально-лингвистический метод служит Гиршбергу для построения гораздо более детальных социально-исторических концепций, чем те общие, не вдающиеся в детализацию выводы, которые разрешали себе на основании формального анализа языкового материала .Войцеховский и др. исследователи. Характерно при этом и то обстоятельство, что, замыслив «переворот» в воззрениях польской науки, Гиршберг счел возможным ограничиться в своем чрезвычайно ответственном предприятии анализом одного документа, 0 и притом хорошо и давно известного польским медиэвистам.
В интересах справедливости необходимо отметить, что появление в свет книги Гиршберга сопровождалось весьма компрометирующими ее обстоятельствами: проф. Ф. Буяк печатно отказался от солидарности с автором, выполнявшим свою работу в его семинарии, и разразился в Kwar-
1 К. Wachowski. Norwegowie na Pomorzu za Mieszka I. Kw. Hist., r. XLV, atr. 181.
2 Cm. Wachowski, op. cit.
3 Cm. Slavia Occidentalis, VIII, p. 412.
4 E. Kucharski, Polska w zapisce karolińskiej zwanej niewłaściwie Geografem bawarskim. Pamiętnik IV zjazdu historyków polskich, str. 10—11.
5 J. Widajewicz. Licicawiki Widukinda etc. SI. Осе., VI, p. 85.
0 T. E. M o d e 1 s k i. Z onomastyki i terminologji średniowiecznej. Kw. Hist., r. XLV, str. I.
7 Огромный, но совершенно сырой материал в области топонимики опубликовал в своих обширных работах ксендз Ст. Козеровский. Перечень его работ см. W. Taszycki* Językoznawstwo polskie w latach 1925—1930. Kw. Hist., r. XLV,. t. II, str. 104—105.
8 Hirschberg, op. cit., str. 49.
4 Грамоты папского легата Идзи Тынецкому бенедиктинскому монастырю (1103) -
180
talnik’e Historyczn’oM громовой рецензией.1 В этой рецензии старый, достаточно реакционный, но честный ученый не только подвергает сомнению методологию и методику Гиршберга, но и разоблачает в его работе все те приемы фальсификации фактов, о которых мы говорили выше в связи с работами современных нам польских историков. Все это не помешало произведению Гиршберга прочно войти в обиход польской науки; о нем говорят и его цитируют в соответственных случаях даже на страницах того печатного органа, в котором проф. Буяк дал ее автору резкую и заслуженную отповедь. 2
Также известная нам работа Ст. Арнольда представляется не более удовлетворительной с источниковедческой стороны: автор ее обосновал свок далеко идущие выводы на одной лишь группе исторических фактов, относящейся к основанию монастыря Богородицы в Силезии под Бреславлем;. в качестве основного источника послужил ему также одні* только, да и то взятый под сомнение дипломатической критикой документ.3 Аналитические приемы проф. Арнольда отличаются крайней поверхностностью, чего не могли не отметить и его польские критики, а учитываемый им исторический материал, даже если согласиться с более чем сомнительной правильностью интерпретации его проф. Арнольдом, носит, как справедливо указывает Е. Малечинская, случайный и односторонний характер. і Между* тем, несмотря на отрицательные отзывы критики, работа Ар- 'нольда еще более прочно, чем книга А. Гиршберга, вошла в арсенал достижений польской историографии їй притязает даже на значение «последнего слова» польской буржуазной науки.
Если наша оценка охарактеризованных выше работ как трудов, особенно характерных для нынешнего уровня польской науки, на первый взгляд несколько преуменьшается тем обстоятельством, что работы эти* были отрицательно встречены частью научно-исторической критики, то, с другой стороны, критика эта не содержит никаких указаний на принципиальные разногласия с авторами в области методологии и подбора источников и, являясь лишь проявлением «борьбы за качество» польской буржуазной науки, не выдвигает и не в состоянии выдвинуть никаких принципиально иных положений. Указанные работы эпигонов носят типический для современного состояния польской науки характер; в лице этих эпигонов историческая наука современной Польши завершает в области представлений о генезисе польского феодализма тот путь восхождения и упадка* который мы подвергли анализу в предлагаемом очерке.
1 Kw. Hist., г. XXXIX, str. 85.
2 Kw. Hist., r. XLIII, str. 383.
8 Грамота епископа Бреславльского Вальтера (1150 г.). Критику* этого документа см. Górka. Przyczynki do djplomaiyki. Kw. Hist., г. XXV, str. 413. См. также рец. Б. Ma.- Іесгупзк’ой. Ibid., r. XLI, str. 146.
А. КУДРЯВЦЕВ
Задачи марксистского источниковедения в изучении английской РЕВОЛЮЦИИ
Английская революция XVII в. несомненно является пасынком историографии. Стоит только сравнить историю ее разработки с той колоссальной продукцией, какой располагает в настоящее время история Великой французской революции, чтобы этот факт пренебрежительного отношения буржуазной исторической науки к величайшим социальным катаклизмам, пережитым Англией в XVII в., выявился во всей своей яркости и наглядности. Сам по себе этот факт заслуживает нашего пристального внимания, заключая в себе глубокий классовый смысл. Уже со времен самой революции ведет свое начало эта традиция замалчивания ее истории. С легкой руки современника, вождя роялистской партии, известного мемуариста графа Кларендона, она была окрещена «великим мятежом», а в дальнейшем ее совершенно заслонила «славная» или «бескровная революция» ,1688 г., в честь которой поются дифирамбы либеральной английской историографией, в частности Маколеем. Не случайно, что первым крупным историком, который оказал должное внимание первой английской революции, — был не англичанин, а француз Г изо, работа которого еще до сих пор сохраняет известное значение. Вторым крупным историком, занявшимся детальным изучением истории английской революции, был опять-таки не англичанин, а немецкий историк Леопольд Ранке. И только во второй половине XIX в. б разработку английской революции включаются видные представители английской историографии, — в первую очередь Гардинер, а вслед за ним Ферс (Firth), который в настоящее время является наиболее крупным специалистом в этой области. После Гизо и Ранке замалчивать грандиозные события английской истории XVII в. было уже невозможно. Разработка источников и изучение фактической истории революции сильно подвинулись вперед, особенно благодаря трудам упомянутых выше Гардинера и Ферса, однако самая трактовка революции, уяснение ее подлинного классового смысла не только не ушли далеко вперед, но даже являются шагом назад сравнительно с той установкой, какую дал Гизо. Если раньше английская революция охотнее всего называлась «great rebellion», то со времени появления работ Гардинера и до сих пор она трактуется как «пуританская революция». Дело конечно не в названии, а в подчеркивании своеобразия английской революции, которое будто бы заключается в том, что центр тяжести в ней лежит не в борьбе классов, а в религиозном ее характере. Такой подход к революции по существу обозначает отрицание ее роли в перестройке общественных отношений Англии, подмену революционной истории эволюционным процессом. И это становится типичным не только для английской историографии, которая продолжает лишь свою давнюю традицию замалчивания революционных скачков в истории Англии (пресловутая теория «предохранительного клапана» в ходе английской истории, предотвращения социальных и политических конфликтов своевременными
182
уступками со стороны правящих классов), но и для всей буржуазной историографии в целом, наглядным показателем чего является например подход к проблемам английской революции современного французского историка Сэ (See).1
Но если буржуазная историческая наука в своем систематическом замалчивании и формально-идеалистической трактовке проблем английской революции не вызывает и не может вызвать нашего удивления, — ибо такова ее классовая природа и таков ее социальный заказ, — то становится уже совершенно непонятным игнорирование этой революции в марксистской историографий. Труды ревизиониста Бернштейна и социал-демократа Конради явились некоторой попыткой подойти к анализу классовой борьбы в ходе английской революции с точки зрения метода исторического материализма, но едва ли кто решится утверждать, что это — образцы подлинного марксистского исследования. В частности работа Бернштейна—насквозь работа эклектическая, чрезвычайно далекая от марксистской диалектики. Лучше выглядит работа Конради, но и на ней лежит яркий отпечаток социал-демократического мышления. За пределами этих работ остаются лишь единичные попытки разобраться в вопросах английской революции со стороны советских историков-марксистов, попытки, весьма далекие от совершенства, часто с неправильными установками в общем подходе к революции ,и в отдельных вопросах. Проблемы изучения английской революции приходится ставить заново, настаивая на их методологической и политической значимости и актуальности. Недооценка их с нашей стороны равносильна недооценке одного из важнейших участков классовой борьбы на историческом фронте на переживаемом нами этапе, тем более, что значение этого участка ясно сознается и классово-враждебной нам исторической мыслью Запада. Если судить по новейшим работам английских историков, а отчасти французских и немецких, буржуазная историография более охотно, чем раньше, начинает заниматься «социальными проблемами» английской революции, направляя острие своего анализа против «марксистской формулы» (Сэ) борьбы классов. 2
В свете задач, выдвигаемых марксистско-ленинской постановкой и разработкой проблем английской революции, особо важное значение приобретают вопросы источниковедения. Необходим пересмотр и учет того, насколько мы обеспечены материалом, который хотя и был выявлен и вошел уже в научный оборот, но еще не был сколько-нибудь серьезно и глубоко использован для разрешения актуальных проблем марксистской историографии. , Мы не задаемся целью дать на этих страницах систематический обзор источников по истории английской революции и для этого отсылае
1 См. его работу под характерным заглавием: «Evolution et revolutions dans TAngle- terre du XVII-e siecle». Revue de synthese historique, t. XLIV, 1927 и отдельно. See промо и решите \ьно заявляет: «Dans la grande rebellion contrę Charles I-er, comme dans la Revolution de 168S, ce sont essentiellement des questions religieuses et politiques qui sont en jeu. Rien n’y decele des luttes de classes, selon la formule marxiste et Гоп peut affirmer que ces revolutions n’ont pas ete determinees par des causes economiques ou sociales*.
2 Такое перемещение интересов и внимания буржуазной историографии к наиболее острым периодам классовой борьбы гораздо нагляднее выявляется на разработке истории Великой французской революции. Особенно за последние годы усиленно изучается и классово-враждебно освещается во Франции период якобинской диктатуры и в то же время ведется тщательная регистрация советских работ по Французской революции в виде образов и рецензий на страницах исторических журналов. Если аналогичное перемещено интересов в разработке английской революции выражено слабее, то объяснения ьтому Факту следует искать в числе прочих причин также и в том, что наша советская историография не дала еще четкой марксистско-ленинской постановки проблем английской революции.
18а
интересующихся к справочным и библиографическим изданиям. 1 Наша задача заключается в том, чтобы на характеристике основного материала показать, как он использовался в буржуазной историографии и что он может дать для разрешения важнейших проблем марксистско-ленинского освещения английской революции. Целесообразнее всего, на наш взгляд, подойти к этой задаче, остановившись предварительно на самой истории выявления я разработки источников. История эта глубоко поучительна во многих отношениях. Она наглядно иллюстрирует, во что превращается временами документальный материал, если за ним не хотят или не умеют усмотреть реальных классовых отношений.
При изучении таких сложных событий, как революция, существенное значение имеет, в какой мере она нашла свое отражение в документальном материале, возникавшем непосредственно, — в самом процессе развертывания классовой борьббі, насколько закреплялись события революции в мо мент их совершения. Английская революция XVII в. породила несомненно богатую литературную продукцию, но что бросается в глаза и что до сих пор неблагоприятно отражается на научной разработке материала, — это чрезвычайно плохая его сохранность. Ход событий развернулся таким образом, что многое из того, что в особенности интересует современного историка, бесследно исчезло, не получив в свое время должного закрепления. Это в первую очередь касается памфлетной литературы, являющейся всегда непосредственным и наиболее ярким отражением хода классовой борьбы и именно поэтому подверженной бесследному исчезновению, если только заботливая рука современника-собирателя не рискнет тщательно и систематически подбирать эти материалы. В этом отношении английской революции особенно не посчастливилось. Не лучше дело обстоит и с мемуарной литературой. Насколько трудно было Заносить впечатления на бумагу, следуя по пятам событий, показывает судьба единственной предпринятой тогда попытки написать историю Долгого Парламента. Взялся за нее человек, бывший в курсе событий, сначала придворный поэт Карла I, а затем секретарь Долгого Парламента Thomas May, 2 но написать и опубликовать свой труд он смог лишь в 1647 г., оборвав при этом изложение на битве при Ньюбери 23 сентября 1643 г. Продолжения не.
1 Как раз за последние годы вышли наиболее полные систематические указатели
литературы и источников по английской мторьи XVII в. и по английской революции в частности: G. Davies, Bibliography of British history. Stuart period I6u3 —1714 Oxford. 1928. Расположение материала обычное для буржуазной историографии. Наиболее нужный для марксиста материал по классовой борьбе и социальным проблемам разбросан по различным разделам. Имеются существенные пропуски, но все же за отсутствием лучшего это издание — незаменимый справочник. Только что вышел аналогичный том, посвященный XVI в. Conyers — Read. Bibliography of British history — Tudor period 1483 —1603. 1933. Oxf. Univ. Press. Гораздо лучше составлен
обширный том, посвященный библиографии Кромвеля: W. С. Abbot, A Bibliography of Oliver Cromwell. Harvard Univ. Press. Cambridge 1929. Материал расположен по годам начиная со времен революции и до 1928 г. Отдельные названия снабжены ссылками на отзывы и рецензии, а в отдельных случаях и аннотациями. Библиография широко отражает не только Кромвеля, но и всю революцию в целом. Из других изданий — см. Cambridge Modern History — vol. III — IV. В конце каждого тома имеется подробная библиография. Gardiner and Mullinger. Introduction to the Study of English history. 1894. Краткая характеристика основных источников преимущественно мемуаров и государственных актов. Сильно устарела. Недавно вышедший «А guide to historical literature s составленный по поручению Американской исторической ассоциации (New York 1931), страдает к сожалению субъективизмом и неполнотой в подборе материала.
2 The history of the Parliament of England, wich began november 3, 1640; with a short
and necessary view of some precedent years, L. 1647, изд. 2, 1812, изд. 3, и лучшее 1854. Oxford Univ. Press. Вторая работа May носит такой заголовок: A Breviary of the
History of the Parliament of England; expressed in threes parts: 1. The causes and beginning
184
последовало, ибо дальнейший ход классовой борьбы отодвинул назад п Долгий Парламент и партию пресвитериан, по поручению которых автор и взялся за свою работу. Лишь в 1650 г. Th. May выпустил второй труд — «Краткую историю Парламента в Англии», приспособив свое изложение к запросам и требованиям уже другой партии — партии индепенден- тов. Одновременно принялся за свои мемуары и крупнейший представитель партии кавалеров Эдвард Гайд — впоследствии граф Кларендон. Первые 8 книг его знаменитой «History of the rebellion and civil wars in England» были написаны им в 1646 г., когда он после разгрома кавалеров в гражданской войне вместе с Карлом I перебрался в безопасное место сначала на остров Scilly, а потом в Jersey. Но затем началась полоса ипытаний и мытарств: годы эмиграции до 1660 г., возвращение к политической карьере в роли первого министра Карла II и наконец вынужденный переезд во Францию после разрыва с Карлом II, где он на склоне лет и заканчивает свой обширный труд. Еще три десятка лет прошли после смерти Кларен- дона (1674 г.), когда его «История восстания и гражданских войн в Англии» увидела наконец свет.* 1
Аналогична история и других изданий такого же рода, как например ценнейших мемуаров Whitelock, который последовательно был секретарем Карла I, Долгого Парламента, Лорда Протектора Кромвеля и наконец Карла II и опубликовал свой труд лишь в 1682 г.2 3 Под шу»м и бури революционных событий ряд деятелей, чаще всего секретарей, занимались і втайне систематизацией и подбором материала. Таковы например секретари Кромвеля — Thurloe, Milton, Rushworth. Находились и отдельные коллекционеры, которые занимались подбором самого неуловимого и капризного рода революционной литературы — памфлетов. Например George Thomason сумел собрать колоссальную коллекцию памфлетной литературы исключительного значения и интереса, количеством до 23 тыс. названий! #
Но все эти отдельные попытки спасти драгоценные материалы от забвения должны были прекратиться с приходом к власти Карла II, в «счастливое царствование» которого не щадили не только живых деятелей революции, но даже и кости покойников, — в том числе и Оливера Кром¬
of the civil war of England; 2. A short mention of the progress of that civil war; 3. A com- pendions relation of the original and progress of the second civil war. Written by Th. May, esq. Об авторе см.: Guizot, Portraits politiques; Firth—статья в Dictionary of National Biography; Maseres. Предисловие к изданиям 1812 и 1854 гг.
1 The history of the re hellion and civil wars in England. By E. Hyde, Earl of С I a r e n-
d о n. 3 vols fol. Oxford 1702—04. Позднейшие издания: by В. Bandinel. Oxf. 1849. 7 vols. by W. D. Macray. Oxf. 1888. 6 vols. Критический разбор см. Ranke. Englische Geschichte. В. VI и С. H. Firth. Engl. Hist. Review. XIX 1904. Продолжение первого труда под заглавием: The life of Edward, Earl of Clarendon. Being a continuation of the history of the Great Rebellion from the resiauration to his banishment in 1667. By E. Hyde, Earl of Clarendon, 1 vol. fol. Oxf. 1759, поздя. изд. Oxf. 1857. 2 vols. Кроме того издана часть архива Кларендона под заглавием: State papers collected by E., Earl of Clarendon commencing from the year 1621. Ed. by R. Scrope and T. Monkhouse. Oxf. 1767—86,3 vols. The Calendar of the Clarendon State papers. Oxf. 1869 — 76.
3 vols. ed. by O. Ogle, W. H. Bliss and W. D. Macray. Подробная биография T. H. Lister, Esq, Life and administration of Edward, first Earl of Clarendon; with original correspondence and authentic papers never before published. London 1838. 3 vols.
3 Memorials of the English affairs.... from the beginning of the reign of King Charles the First to King Charles the Second his happy restauration. By Whitelocke. 1 vol. fol. London 1632. Второе издание с дополнением 1732; перепеч. Oxf. 1853. 3 vols. Биография: Whitelocke R. H. Life of Bulstrode Whitelocke L. 1860. Из мемуарной литературы отметим — Ludlow, Edm. Memoirs, with collection of original papers. 1698 — 99. 3 vols; 2-е изд. L. 1720 — 22 r. 1751, 1771. Лучшее дополн. критич. издание — by С. Н. Firth, Oxf. 1894.
185*
веля. Из опасения скомпрометировать себя официальные собиратели документов изымали многое из архивов, а упомянутый выше Томасон запрятал свою драгоценную коллекцию в потайное место, и лишь после долгих злоключений— уже в XVIII в. она была включена в состав Британского музея. 1 Из.^наиболее крупных собраний только одно было опубликовано в конце vXVIII в. — это «Historical collections» секретаря Кромвеля — Rush- ^worth.2 Оно "до сих пор сохраняет свое значение по богатству заключающегося в нем материала.
Период реставрации Стюартов в целом оказался крайне неблагоприятным для сохранения и закрепления литературной ,и документальной продукции эпохи великой революции. События и образы этой революции ярко запечатлелись в сознании современников, но их хотели забыть, изгладить из памяти. «Бескровная» революция 1688 г. точно так же не давала никаких стимулов к поднятию интереса в отношении периода «великого мятежа и гражданских войн» и только значительно спустя — с середины XVIII в. — создается благоприятная обстановка для выявления документальных сокровищ этой эпохи. В течение XVIII в. публикуется ряд крупнейших собраний документов, идет систематическое собирательство, вновь «открываются» обширные коллекции, считавшиеся совершенно утерянными, учреждается наконец такое всемирно известное книгохранилище, как Британский музей.3 4 * * * 8 Интерес собирателей сосредоточивался в особенности на личности Кромвеля в связи с борьбой политических партий и проблемами внешней политики Англии в XVIII в., но в основном преобладал интерес антикварный.
Наиболее крупные исторические труды XVIII в. — Смоллета и Юма — не вносят ничего нового в установившуюся трактовку этого периода и не пытаются заглянуть глубже в гущу событий середины предшествующего столетия.
Решительный перелом в подходе и восприятии английской революции создается лишь под непосредственным воздействием двух революций конца XVIII в. — американской и в особенности Великой французской революции. Хорошо известна дискуссия, развернувшаяся вокруг памфлета Эдмунда Бёрка — «Размышления о Французской революции». Сопоставления двух
1 О содержании этой коллекции можно судить по «Catalogue of the pamphlets, books,
newspapers and manuscripts relating to the civil war, the commonwealth and restauration, collected by George Thomason 1640—1661 [in the British Museum]. Ed. by G. K'. Fortescue. .Lond. 1908. 2 vols.
3John Rushworth, Historical collections of private passages of State, weighty matters of law, remarquable proceedings in five parliaments.... 1618 —1648, 7 vols; выходила частями: Pt. 1 (1618 — 29)—1659; pt. 2 (1629 — 40) —1680; pt. 3 (1640 — 44) —1692; pt.
4 (1645—48) —1701; 2-е изд. 1711. 8 vols. Сокращ. изд. 1703, 6 vols. См. об этой кол¬
лекции S. R. Gardiner — On the Rushworth collection — «Notes and Queries», 1882, V, 325 — 326.
3 Из наиболее крупных и капитальных публикаций этого времени укажем следующие: A collection of the State papers of John Thurloe Esq., secretary first to the council of State
and afterwards to the two Protectors. Ed. by T. Birch 7 vols. fol. London 1742. Охватывает период с 1638 по 1660 г. The Harleian Miscellany or a collection of scarce, curious and entertaining pamphlets and tracts... found in the late Earl of Oxfords. Library, 1744 — 46.
8 vols, 2-е изд. i753 r., ed. by У. Mallam with introd. by S. Johnson 12. vols 1808 —11; ed. by Wm Oldys and Thos. Park 1808 — 13, 10 vols; Selected ed. by H. Savage 1924. Contents and Index. Sydney. 1885. Эта ценнейшая коллекция заключает в себе 600—700 трактатов и памфлетов. Collection of scarce and valuable tracts... selected from... public as well as private libraries, particularly that of the late Lord Somers. L. 1748 — 52. 16 vols; "9-е изд. by S. Walter Scott, 1809—15, 13 vols. The parliamentary or constitutional history of England.... from the earliest timest to the restauration of Charles II. L. 1751—61, 24 vols 2-е изд. 1761 — 63. Компиляция этого издания вышла в 1806 — 20 г. «The parliamentary history of England», ed. by M. Cobett.
І путей исторического развития не могло не оживить ярких, но основательно |<забытых образов английской революции середины XVII в. И если Бёрк, I идеологически возглавивший европейскую контрреволюцию, пытался в своей .аргументации и в своих исторических экскурсах перескочить через период f «великого мятежа» и протянуть прямую нить от «славной революции» к ^колыбели английских вольностей — временам «Великой хартии», то его I оппоненты — английские и особенно французские — не преминули ему напомнить о решительной расправе англичан XVII в. с собственным королем. Аналогии с английской революцией в публицистике того времени становятся особенно частыми и популярными в период Наполеона. Именно х эпохи Французской революции и начинается выявление документального і материала и возникают первые серьезные попытки научно обработать этот і материал с решительной переоценкой традиционных взглядов на эпоху £ Долгого Парламента и Кромвеля. В начале XIX в. мы имеем ряд переизданий ранее опубликованных документов и большое количество новых 'публикаций первостепенного значения.1 Из научных исследований этого периода, посвященных английской революции, мы должны упомянуть труды Г одвина, Г изо и Карлейля,составившие эпоху в историографии английской революции. 2 Как ни различен подход указанных авторов к предмету своего изложения, они во всяком случае первые поставили в центр внимания первую английскую революцию, широко используя накопленный и привлекая новый материал. Годвин специально занялся периодом республики и протектората и явился первым историком, включившим в свой анализ памфлетную литературу. Для его времени это было большим новшеством, которое еще долго после него не находило подражания. Но нужно было разделять радикализм Годвина в вопросах политической борьбы и формального права, чтобы отважиться на путь высокой оценки высшего этапа революции и периода республики с точки зрения идеи «всеобщего счастья» и «подлинного, а не формального равенства». Французского историка Гизо английская революция привлекла своими аналогиями с французской революцией, и это уже само по себе явилось реабилитацией первой революции — вопреки настроениям самого автора и вопреки его стараниям
1 Кроме указанных выше переизданий собраний «Harleian Miscellany», Somers и др. отметим: Cromwelliana, a chronological detail of eventh in wich Oliver Cromwell was engaged; from the year 1642 to his death 1658, with a continuation of other transactions to restauration. Westminster, ed. by Caulfield, Carnes. 1810. Переиздаются прозаические сочинения Мильтона 1806. 7 vols, ed. by C. Symmons (предыдущие издания: 1697, 1698, 3 vols, ed. by S. Toland Amsterdam [t. e. London], 1738, by Birch, 2 vols, 1753, 2 vols. Архив Мильтона был издан еще в XVIII в.: Original letters among the political collections, of John Milton 1743; второе изд. 1746. С начала XIX в. появляется впервые и ряд мемуаров первостепенного значения: Memoirs of the life of Col. Hutchinson.... Written by his widow 1806 — 2 vols, 1810. Лучше издание — by С. H. Firth, 2 vols, 1885, 1906. Вперв >ie публикуются и мемуары двух крупнейших мемуаристов времен реставрации: Diary and correspondence of John Evelyn. 2 vols. 1813 —19. Pepys Samuel. Diary. 1825.
2 vols. Оба дневника неоднократно переиздавались.
2 W. Godwin, History of the Conmonwealth of England from its commencement to the restauration of Charles II. 1824—28. 4 vols. F. Guizot, Histoire de la revolution dAngleterre, depuis Tavenement de Charles I jusqua la restauration de Charles II. Paris. 1826 — 27. 2 vols; 1854 — 56. 3 — 4 vols. Им же издана на франц. яз. «Collection des memoires relatives a la revolution dAngleterre, accompagnee de notices et d’eclaircissements historiques. 25 vols. Paris 1823—25. Характеристики авторов мемуаров, помещенные в этой коллекции, были напечатаны и отдельно: Etudes biographiques sur la Revolution dAngleterre. Paris. 1851; Vie de general Monk. Paris 1837. Кроме того Гизо поместил в «Rev. Contempor.» 1852.11,527, статью «Cromwell sera-t-il roi?..» и выпустил работу — «Discours sur l’histoire de la revolution dAngleterre». Paris 1859. Th. Carlyle, The letters and Speeches of Oliver Cromwell with elucidations 1845. 2 vols. 1846 suppl. Существует около 20 изданий.
187
в дальнейшем прсле революционных бурь 1848 г. ослабить впечатление произведенное первой частью его труда, и переключить внимание читателя на «славную революцию» 1688 г. Успех его основной работы на континенте и в самой Англии — издание на французском языке важнейших документов мемуарного характера, привлечение новых материалов из иностранных архивов — впервые подняли удельный вес забытой революции, поставив ее в ряд крупнейших событий общеевропейского масштаба.
Как уже указано было выше, Гизо при всей умеренности и буржуазной ограниченности своего политического «credo» сумел все же, искушенный опытом анализа французской революции, усмотреть под религиозным покровом ее предшественницы борьбу классов, — пример, не доведенный последовательно до конца, а главное не нашедший себе подражания в последующей историографии.
Совершенно особое и своеобразное место в истории разработки английской революции занял Карлейль. Культ «героя» Кромвеля, защита чартизма, дифирамбы по адресу французской революции сочетаются у Кар- лейля с идеализацией «средневековья», с «благородством» тория, ненавидящего «мамону», презирающего демократическое равенство. Характерно во всяком случае, что именно Карлейль — и опять-таки вопреки своей подлинной классовой сущности — возвеличил два наиболее революционные периода в истории Англии — революцию XVII в. и современный ему чартизм. Результатом увлечений Карлейля Кромвелем явилось впервые изданное им собрание речей и писем последнего, выдержавшее большое количество изданий.
Труды Годвина, Гизо и Карлейля составили заметную веху в историографии английской революции, но они не были восприняты последующими поколениями историков по причинам, коренящимся в крупнейшем событии европейской истории середины XIX века — революции 1848 г. Кругозор исторического исследования суживается, в то время как количество опубликованного документального материала значительно возрастает; появляются я детальные исследования, освещающие отдельные проблемы и вопросы революции, но классовое содержание ее не становится от этого более ясным. Маколей и тот же Гизо вновь переключают внимание читателей на «бескровную» или «славную» революцию 1688 г., отодвигая на задний план и всячески дискредитируя эпоху «великого мятежа».1 * 3Западно-европейская историография на этом этапе своего развития дает яркую иллюстрацию положения Маркса о том, как мысли господствующего класса о самом себе из мыслей всеобъемлющих, общезначимых становятся по мере углубления классовых противоречий и развертывания классовой борьбы мыслями узко ограниченными.2 С середины XIX в. идет радикальный пересмотр принципиальных установок даже по отношению к такому излюбленному детищу буржуазной исторической науки, как Великая французская революция, а ее предшественница XVII в. просто игнорируется. И только в трудах Маркса и Энгельса обе революции провозглашаются революциями общеевропейского стиля. Опыт этих революций — «плебейский способ расправы» с врагами буржуазии — становится для основоположников пролетарской идеологии отправным моментом разработки теории и практики революционной борьбы пролетариата за свое
1 См. рецензию Маркса и Энгельса на памфлет Гизо «Discours sur I’histoire de la revolution d’Angleterrc'> —под названием: «Почему удалась английская революция*-
Маркс и Энгельс, Соч., т. VIII, стр. 274 — 2£0. Первоначально эта рецензия была напечатана в «Revue der Neuen Rheinischen Zeitung», 1850, Heft 2.
3 К. Маркс и Энгельс, Немецкая идеология.
188
.освобождение из-под власти капитала. Оценка, которую дают Маркс и Энгельс английской революции в своих работах, 1 2 3 находилась в резком контрасте с тенденциями и трактовками этой революции в буржуазной историографии того же периода. Рельефнее всего это сказалось на крупнейшем после Гизо опыте детального анализа революции — на семитомной работе немецкого историка Ранке, посвященной истории Англии XVI и XVII вв. ~ продолжая традицию Гизо и исходя из всемирно-исторической точки зрения, Ранке берет английскую революцию в широком общеевропейском аспекте, но эта широта охвата не ведет его в глубь событий, он все время остается на их поверхности, и его часто детальные и кропотливые исследования и изыскания, сопровождаемые отдельными экскурсами, проходят діймо основного содержания исторического процесса — классовой борьбы. У Ранке мы не видим классов, движения народных масс, а все время фигурируют отдельные личности. Внешний кругозор у него чрезвычайно обширен, но это — кругозор международных отношений, направленных столкновениями не экономических и классовых интересов, а волею официальных носителей исторического процесса. Отсюда вытекало и отношение Ранке к источникам, чрезмерное увлечение и переоценка дипломатического материала, этим же определялись и приемы его научного исследования и изложения— его склонность к психологическим характеристикам, к портретной исторической живописи. Работа Ранке по английской истории XVI — XVII вв. важна для нас в том отношении, что она дает тщательно критически проверенный фактический материал с живыми персонажами и с внешней прагматической связью событий, с полезными и для нас опытами анализа отдельных источников (например его этюд о мемуарах Кларендона), но этот прославленный «объективизм» и критицизм упираются в узость и буржуазную ограниченность кругозора историка. Она сказывается не только в отборе тем для исследования, но и — что для нас особенно важно — на отборе документального материала, подлежавшего опубликованию.
В разработку английской революции втягиваются ряд исследователей, давших ценные монографии об отдельных лицах или отдельных эпизодах этой эпохи. Таковы работы Санфорда, Форстера, Массона, Барклэ, Штерна. :5
Как сводка хорошо проверенного фактического материала по актуальным вопросам изучения революции, эти работы сохраняют и сейчас свое значение, но ничтожное количество такого рода детальных исследований ясно указывает на непопулярность темы среди представителей буржуазной исторической науки.
Гораздо лучше обстояло дело с источниками. Начиная с середины XIX в. появляются критические издания ранее известных источников, как например мемуаров того же Кларендона, и — что особенно важно — идет систематическая публикация нового материала, исходящая уже от научных 'обществ и официальных учреждений. На первом месте следует поставить
1 Кроме указанной выше рецензии на памфлет Гизо — см. корреспонденции Энгельса из Англии —1844 г. Маркс и Энгельс, Соч., т. II, стр. 251 — 252, его же предисловие к англ, изданию работ «От утопии к науке > относится к 1892 г. Сопоставление английской и французской резолюции с германской 1818 г. дано Марксом в его статье — «Баланс Прусской революции» (Соч., т. VIII). См. также «18 Брюмера Луи Бонапарта», начало.
2 Ranke L. Englische Gesehi'chte.., vornehmlich in 17 Jahrhundert. Berlin 1859—69. 8 vols; 2 Ausgabe — 9 B-de. Lpz. 1870 —1871, 1877, 1881.
3 S. L. Sanford, Studies and illustration of the great rebellion. London. 1858. S. Foster, Historical and biographical essaiys. 1858. 2 vols; D. Masson, Life of Milton. 1854—80, 7 vols; 1871—94; 1881—96, 6 vols. R. Barclay. The inner life of the religious Societies of the Commonwealth. 1876. A. Stern. Milton und seine Zeit. Lpz. 1877—79. 2 B-de.
189
деятельность основанного в 1838 г. «Camden Society». Это крупнейшее научное объединение Англии, существующее и поныне, дало уже до сотни ценнейших публикаций документов, в числе которых значительная часть относится к XVII в.1 2 С 1871 ведет свое начало другое историческое общество— «Royal Historical Society». К этому же времени относится начало официальных публикаций, — Calendar of State Papers, Domestic Series».* Кроме того отдельные документы начинают появляться в специальных изданиях, как например «Historical MSS. Commissio^Reports», «Notes and Queries», а также в историческом журнале «English Historical Review», начавшем выходить в 1886 г.
Эта довольно широко развернувшаяся издательская деятельность связана с именами двух крупных историков, — Гардинера и его продолжателя Ферса. Значительная часть материалов, касающихся английской революции, издана под их редакцией. Оба историка оказались на протяжении десятков лет единственными крупными специалистами по разработке истории революции. Работы Гардинера охватывают как предреволюционную Англию, так в особенности историю гражданской войны и протектората. Они основаны на колоссальном материале как печатном, так и архивном, и в этом отношении оставляют далеко позади все предыдущие изложения истории революции. Работы Ферса3 важны и в другом отношении, поскольку они являются монографическим исследованием по отдельным, вопросам изучения революции. Оба названных историка создали прочную фактическую и документальную базу для широкого развертывания исследовательских работ, и в этом их основное значение для нас. Инициативе и энергии Гардинера и Ферса мы обязаны появлением в печати таких первоклассных материалов, как архив секретаря Совета кромвелевской армии Кларка, как переписка дворянской семьи Verney, издание дебатов в Палате общин и Палате лордов, как критическое издание ранее известных источников, — мемуаров Хётчинсон, Ледло, писем и речей Кромвеля, собранных Карлейлем, наконец таких монументальных изданий, как «Acts and ordinances of the Interregnum», дающих систематическую сводку актов Долгого Парламента и других революционных учреждений с 1642 по 1660 гг. Здесь же следует упомянуть и незаменимый для всякого изучающего историю английской революции сборник Гардинера — «The constitutional documents of the puritan revolution (1625 — 1660)».
Иначе приходится расценивать научную продукцию указанных историков. В задачи настоящей статьи не входит методологический разбор взглядов и установок Гардинера и Ферса на английскую революцию. Лучше это сделать в специальном очерке, посвященном историографии революции. В данной связи для нас важно подчеркнуть и показать, в какой мере общие концепции авторов влияли на выявление и отбор того обширного материала, какой ими был использован и опубликован. В этом отношении особого нашего внимания заслуживает научное наследие Гардинера, для которого изучение истории Англии XVII в. было делом всей его жизни. Мону- ментальным памятником его кропотливой и колоссальной работы на протяжении нескольких десятков лет явилась знаменитая «История Англии» (1603 — 1642) в десяти томах, «История гражданской войны» в 4-х томах
1 См. «List and index of the publications rf the Royal Historical Society (1871—1924) and of the Camden cociety (1840 —1897).» Ed. bv H. Hall. London. 1928.
2 Calendar of State Papers. Domestic Series during the Commonwealth. 5 vols. 1875—86, ed. bv Green. См. также «Calendar of the Proceedings of the Committees for the Advance of Money (1642 56)» L. 1888. 3 vols.
8 См. полный перечень трудов Ферса в брошюре: «А bibliography of the writings of Sir Charles Firth». Oxf. 1928.
190
# «История республики и протектората» в 4-х томах, завершенная после его смерти Ферсом — в его работе «Два последних года протектората».1
Гардинер, по существу говоря, продолжает традиции Ранке, ориентируясь на констатирование фактов, а не на их анализ, на связное прагматическое повествование, а не на постановку широких проблем. И его интересуют главным образом персонажи грандиозной революционной драмы, а не ^ движение .широких народных масс в революции. Однако в этом пресловутом «объективизме» Гардинера, роднящем его с Ранке, есть и такие черты», которые отражают уже новую ситуацию в общем ходе европейской истории последней трети XIX в. На фоне международного рабочего движения, после героической эпохи I Интернационала и Парижской коммуны, в- обстановке массового рабочего движения трудно было игнорировать даже в «объективных» исследованиях «социальные проблемы», особенно в таких исторических сюжетах, как английская революция. И Гардинер не мог остаться вне возрастающего влияния социальных проблем, к предмету своего исследования он подходит с определенной установкой, наложившей отпечаток на всю современную ему и последующую историографию английской революции. Для Гардинера период Долгого парламента и республик» был уже не просто «великий мятеж», а революция, но революция своеобразная, в корне не похожая на современное ему революционное движение. Она лишена была основного содержания революции — классовой борьбы,, и Гардинер квалифицирует ее как революцию «пуританскую». Резкое расхождение в религиозных и политических взглядах определило по Гардинеру ход революции, а отнюдь не столкновение классовых интересов и не вытекавшее отсюда разрешение социальных проблем. Эта тенденция, проходящая красной нитью через все его изложение, своим острием была направлена разумеется против социальных проблем современности и определила собою и его отношение к документам. Располагая уже выявленным, материалом по выступлениям левеллеров и широких народных масс, имея доступ к собраниям памфлетной литературы в Британском музее и других английских книгохранилищах и архивах, Гардинер лишь в той мере касается этих выступлений, в какой это нужно для освещения «главных событий» и деятельности главных героев, крупных деятелей эпохи. На страницах его обширного труда не найти подробного освещения такого крупного и бросающегося в глаза явления, как левеллерство. Яркая фигура Лиль- борна лишь спорадически появляется в изложении Гардинера, а выступления «диггеров», «истинных уравнителей» вместе с Винстэнли и вовсе ускользнули из его поля зрения. В новом издании своей работы, останавливаясь на характеристике вновь опубликованного материала и не скрывая первостепенного значения таких документов, как «The Clarke Papers», заслоняющих собою, по мнению автора, весь остальной опубликованный материал, Гардинер все же расценивает его с точки зрения своих прежних установок. Основная его забота — разрешить «трудную задачу правильного суждения о характере и стремлениях Кромвеля». В этих целях он подходит и к памфлетной литературе и к отзывам о Кромвеле его политических противников, в первую очередь Лильборна. Он отбрасывает гневные вы-
1 S. R. Gardiner, History of England. 10 vols. (1603—1642); History of civil war. 4 vols. (1642 —1649); History of the Commonwealth and Protectorate. 4 vols. (1649—1658). Последнее издание этик работ появилось в 1900 — 1905 гг. Кроме того: Cromwels Place in history. London. 1897. Oliver Cromwell. L. 1899. The constitutional documents of the Puritan Revolution. 3 ed. 1906. Oxf. Подробный перечень работ Гардинера см. Shaw; W. A. A bibliography of the historical works of Dr. Creighton. Dr. Stubbs, Dr. S. R. Gardiner and Lors Acton. Royal Hist. Sociaty. 1903, pp. 27—39.
191
пады памфлетистов, поскольку они исходят от лиц, «лишенных ВОЗМОЖНОСТИ составить о Кромвеле правильное суждение». Характерно отношение Гардинера к материалам Кларка.
«Взятые в целом, — говорит он, — «Clarke papers» отчетливо выявляют черты консерватизма и сдержанности в характере Кромвеля, и в то же время вводят нас, как никогда раньше, в самое сердце армии, в ту обстановку, в какой жил и действовал Кромвель; они дают вам возможность проследить движение политической мысли, в дальнейшем оформившееся в конституционные эксперименты республики». 1
Ярко выраженное классовое содержание документов из архива Кларка ни в какой мере не воспринимается Гардинером; эти документы нужны ему для того, чтобы ослабить черты революционности в облике Кромвеля, чтобы реабилитировать его в том отношении; точно так же и .классовая борьба в недрах армии ускользает от его внимания и в поле его зрения остается лишь «движение политической мысли», позволяющее установить простую филиацию политических идей, без всякого учета диалектики классовой борьбы.
Оценивая в целом научное наследство Гардинера с точки зрения задач марксистского исследования, мы должны констатировать полное отсутствие классового подхода у автора «Истории гражданской войны». Он проходит мимо тех проблем, какие возникают при марксистском анализе хода английской революции, и оставляет незаполненными ряд существеннейших пробелов даже в наших фактических знаниях по истории революции.
Работы Ферса, который в настоящее время является наиболее крупным и авторитетным специалистом по английской революции, обнаруживают уже некоторый сдвиг в подходе к отдельным вопросам ее изучения. Об этом свидетельствуют уже самые темы его исследований и отбор публикуемого им архивного материала. Достаточно сказать, что честь обнаружения и опубликования архива Кларка принадлежит именно Ферсу. Ему принадлежит ряд специальных исследований, таких например, как единственная во всей литературе монография о кромвелевской армии, а также монография о Кромвеле. Огромное количество его статей, рецензий (особенно на издания источников), отдельных экскурсов разбросано в исторических журналах и в сумме своей представляют ценный вклад в историографию английской революции, особенно тех ее этапов, которые связаны с Кромвелем. 2 Разумеется и Ферса преимущественно интересует установление фактической стороны дела, но темы его исследований часто выводят его за пределы узкого констатирования фактов. Наглядным примером служит указанная выше лучшая его работа, посвященная кромвелевской армии. В предисловии к этой книге он сам характеризует свой подход к теме.
«При изучении истории «Великого мятежа» мне казалось необходимым выяснение всех его сторон, военной истории в такой же мере, как политической и религиозной истории. Недостаточно пытаться понять характеры лидеров, верования и идеалы их партии. Ведь гражданская война — это не только конфликт противоборствующих принципов, но и столкновение материальных сил».
Отсюда и вытекала для автора специальная задача выяснения «чисто * 31 Gardiner, History of the great civil war, vol. I, p. IX (по поел, изд., 1903 г.).
3 См. указ, библиограф, работ Ферса. Из наиболее крупных отметим: «Oliver Cromwell and the Rule of the Puritan in England», 1900; нов. изд. 1924. «Cromwells Army>% L. 1902; нов. изд. 1921. «The last Jears of the Protectorate (1656 —1658)», 2. vols. 1909 составляют окончание труда Гардинера «The House of Lords during the civil war». L. 1910. Ряд ценных статей помещен в «English Historical Review» по отдельным вопросам.
192
военных причин», обусловивших победу одной партии и поражение другой. От такого признания роли «материальных сил» еще конечно далеко до классового подхода к теме исследования, но большая широта кругозора Ферса позволила ему не только дать детальную картину организации и жизни армии, но и осветить политическую борьбу в недрах ее. Он прекрасно понимает, что кромвелевская армия была не обычной армией. В известном смысле она являлась национальной армией, поскольку представлял# Англию во внешних отношениях, но в то же время ее нельзя назвать и национальной армией, так как она представляла отдельную партию, захватившую руководство в гражданской войне.1
Во всей научной продукции Ферса чувствовалось уже заметное перемещение центра тяжести на такие темы, которые ранее не привлекали особого внимания со стороны исследователей. Правда, сам Ферс слабо реагирует на социальную, классовую основу борьбы английских «сект и партий», как он выражается, держась традиционных рамок чисто академического рассмотрения по существу уже новых и необычайных для буржуазной историографии тем. В своей монографии о Кромвеле он делает попытку установить историческую роль пуританизма. «Пуританизм, заявляет он, растратил свои силы в тщетных попытках создать пуританскую Англию путем насилия». .. В результате произошли такие изменения, которые переросли рамки партии. Она «перестала быть партией, объединяемой религиозными интересами и превратилась в коалицию, поддерживаемую материальными I интересами и политической необходимостью». Дело пуританизма было построено на зыбком песке. Учреждения, созданные Протектором, исчезли I вместе с ним; и его усилия потерпели явную неудачу. Но — заявляет дальше і Ферс, — отсюда проистекали «great things»: окончательная ликвидация абсолютной монархии, консолидация Великобритании, утверждение ее морского могущества. Никто из английских правителей не сделал столько, чтобы обеспечить будущее той страны, которой он управлял, и никто не проявил столько «героического величия ума», как именно Кромвель. 2
Но если Ферс в освещении и трактовке английской революции не ушел слишком далеко от своих предшественников, по существу являясь певцом во славу английского империализма и английской национальной мощи, то обширный разработанный им фактический материал, а особенно изданные им документы не могли не поднять интереса к «социальным проблемам» английской революции, создав базу для изучения демократических и коммунистических идей этой эпохи. Нельзя сказать, чтобы наметившееся в 90-х гг. новое течение в историографии английской революции было сильно выражено, но остановиться на нем необходимо в данной связи, поскольку это в известной степени подводит и к постановке марксистских проблем изучения революции. Не случайно, что эти попытки идут частично из социалистического лагеря. Наиболее ранней по времени была работа английского социалиста Спарлинга, специально занявшегося около 1891 г. изучением левеллерского движения. Он опубликовал в Лондонском еженедельнике «Weekly Times and Echo» биографию Джона Лильборна. К сожалению мы лишены возможности дать оценку этому первому после Годвина опыту самостоятельного изучения левеллерства, так как работа Спарлинга осталась почти незамеченной и настолько прочно погребена, что в наших условиях ознакомиться с ней невозможно. Приходится довольство-
1 Cromwells Army. 1921, р. 349.
2 Firth, Oliver Cromwell and the rule of the Puritan in England, ed. 1925, p. 485—6.
13 Проблемы источниковедения,
108
ваться теми скудными сведениями, какие дает единственный использовавший ее автор — Эдуард Бернштейн.
По словам последнего Спарлинг «идеализирует Лильборна и слишком низко ценит Кромвеля», трактуя его как карьериста, а иногда и попросту «мошенника крупного калибра». Мы конечно не можем на слово верить оценкам основоположника немецкого ревизионизма, щедро использовавшего фактический материал Спарлинга согласно его собственному признанию. Было бы чрезвычайно важно установить, на каком именно документальном материале построена столь основательно забытая работа английского социалиста.
Книга самого Эдуарда Бернштейна вышла впервые в 1895 г. под заглавием — «Kommunistische und democratisch-socialistische Stromungen warend der englischen Revolution des 17 Jahrhundert», как часть известной работы «Предшественники новейшего социализма» под ред. Каутского. В 1908 г- она вышла новым изданием с некоторыми изменениями.1 Автор не задается целью дать связное изложение английской революции, — его задача «только описать демократические и коммунистические течения в этом большом движении». Методологически работа Бернштейна очень слаба и беспомощна, общий фон развертывания классовой борьбы по этапам отсутствует, социальная основа отдельных течений не вскрыта, на всей книге лежит печать безнадежного эклектизма, преобладает исключительно описание и повествование — без постановки проблем изучения, без попыток их разрешения.
Книга не является исследованием в собственном смысле этого слова и основана главным образом на материале уже выявленном. Автор находится в полной зависимости от Гардинера и Ферса.
Для того чтобы покончить с социал-демократической литературой, тут же отметим позднее вышедшую книгу Конради «История революций от Нидерландского восстания до кануна Французской революции» в двух томах. Половина первого тома и часть второго охватывают период английской революции, давая попытку связного изложения и классового ее анализа. Другого такого опыта подробного марксистского изложения хода революции мы не имеем и до сих пор, автору, как типичному социал-демократу германской марки, очень много не хватает в отношении четкости классового анализа, заостренности в постановке проблем; по существу говоря он даже не стремится; к такой постановке, и повествование у него преобладает над анализом. И если эта книга до сих пор является единственным более или менее приемлемым опытом изложения хода событий, то с точки зрения проблем источниковедения и задач марксистского исследования значение ее велико, поскольку она совершенно лишена научного аппарата. В какой мере Конради привлекал первоисточники, особенно не выявленные, мы сказать не можем. С этой точки зрения гораздо солиднее выглядит книга известного английского историка Гуча «Английские демократические идеи в XVII ст.»,2 появившаяся вслед за книгой Бернштейна — в 1898 г. Это — первая попытка одного из видных представителей буржуазной историографии специально заняться «демократическими идеями» — столь непопулярными среди английских историков. Работа Гуча опирается на обширный материал — не только опубликованный, но и архивный. В частности им использовано и знаменитое собрание памфлетной литературы Томазона. Разумеется у автора нечего искать классового подхода к теме исследования. Его интере-
1 См. русское издание «Социализм и демократия в ходе Великой английской революции». С предисловием В. А. Десницкого-Строева. Гиз. 1924.
2 Gooc, S. Р. English democratic ideas in the XVII century. 1898; 2-ed. with Supplementary notes and appendices by prof. H. S. Laski. Cambridge. 1927.
194
[сует главным образом эволюция политических идей, начиная с реформации І и вплоть до конца XVII в., и в этих ограниченных рамках книга представляет интерес для изучения. Гуч достаточно подробно останавливается на политических взглядах левеллеров и особую главу посвящает английским коммунистам с Винстэнли во главе. Для исторической науки имя последнего впервые всплывает сначала в работе Бернштейна, а вслед за ним и у Гуча, который высоко ставит ,Винстэнли как мыслителя, снижая одновременно роль диггеров в ходе революции.
Третья попытка осветить новоявленную фигуру английского коммуниста XVII в. принадлежала автору, ничего общего не имевшему с историческим^ исследованием, некоему Льюису Беренсу, выпустившему в 1906 г. специальную книгу о диггеровском движении.1 Этот пламенный последователь Генри Джорджа, своеобразный английский толстовец оказал незаменимую услугу всем изучающим английскую революцию тем, что по возможности воздерживался от собственных суждений и охотно предоставлял слово самому Винстэнли. Больше чем наполовину книга представляет перепечатку памфлетов «истинных уравнителей», помещенных в большинстве случаев полностью и расположенных в хронологическом порядке. В числе других напечатана утопия Винстэнли — «Закон свободы», — к сожалению с купюрами. В результате получился сборник ценнейших документов и материалов по движению «диггеров», извлеченных из Британского музея.
Указанными изданиями исчерпывается литература, посвященная изучению народных движений, радикальных и коммунистических течений в эпоху английской революции. Несколько названий за полтора десятка лет никак не свидетельствуют о подъеме научного интереса к самой актуальной, но вместе и самой забытой стороне революции. Попытка марксистской постановки и освещения тех проблем, какие вытекали из высокой оценки революции, сделанной еще Марксом и Энгельсом в середине XIX в., выразилась лишь в двух работах, вышедших из недр германской социал-демократии, если не считать еще их предшественника, малоизвестного английского социалиста Спарлинга. Из остальных двух работ, принадлежащих демократически настроенным буржуазным авторам, книга Гуча ценна по богатству фактического материала, а книга Беренса — по количеству помещенного в ней редчайшего материала памфлетов. Такая скудость научной продукции сама по себе показательна. Несколько позднее —в 1916 г. — появилась специальная монография о левеллерах, принадлежащая американскому историку Пизу, 2 но и она, как это и следовало ожидать, трактует подобно Гучу проблемы идеологического порядка формально и без связи с классовой борьбой. Если инициатива ревизиониста Бернштейна, «открывшего» Винстэнли и выявившего левеллеров, была подхвачена в дальнейшем такими откровенно буржуазными исследователями, как Гуч, Пиз, и вместе с тем получила одобрение таких крупнейших авторитетов буржуазной историографии, как Гардинер и Ферс, то на это были весьма веские основания, коренящиеся в условиях развития международного рабочего движения и успехов революционного марксизма, — стоит только присмотреться для этого к новейшим опытам изучения проблем английской революции. За последние годы интерес к событиям английской истории XVII в.
1 Lewis Berens, The digger movement in the days of the Commonwealth as revealed in the writings of Gerrard Winstanly, the digger, mystic and rationalist, communist and social reformer. London. 1906.
2 Pease, The leveller Movement; a Study in the history and political theory of the English civil war. Washington, 1916. См. рецензию Ферса в English Histor. Review XXXIII. 1918, p. 196-7.
♦
19&
несомненно оживился. Мы имеем ряд новых исследований, а также опытов популярного изложения истории революции, 1 в которых проблемы левеллеров и роли коммунистических идей не только не устраняются, а наоборот— занимают почетное место. Но всюду настойчиво проводится мысль, что идеи английского коммунизма представляют интерес только в истории европейской мысли, а самое движение низов, во имя которых выступал Винстэнли, было слишком слабо и ничтожно, чтобы с ним нужно было считаться. Откровеннее всех оказался, как мы видели в начале, французский историк Сэ, подменяющий великую революцию XVII в. эволюционным процессом и направляющий острие своей аргументации против «марксистской формулы борьбы классов». Это конечно старая традиционная установка, восходящая еще ко времени «славной революции». Но в настоящее время, в эпоху пролетарских революций, она принимает заостренный классово враждебный характер против растущей опасности «коммунистической заразы». По ряду признаков можно утверждать, что разработка проблем английской революции становится боевым участком классовой борьбы на историческом фронте и что буржуазная историография в настоящее время стремится закрепить и обосновать фактами и материалом те позиции, какие были уже подготовлены всем ходом разработки истории английской революции за два столетия.
Отсюда вытекает для марксистской историографии ряд серьезнейших задач, имеющих крупное политическое значение. Необходимо классововраждебным положениям, выставляемым современными представителями буржуазной исторической науки, противопоставить то понимание сущности английской революции, какое уже сформулировано было больше чем полвека тому назад Марксом и Энгельсом. Но бороться с классово-враждебными установками можно только одним единственным путем — поставить на твердые основания марксистское исследование проблем английской революции, совершенно заново подойдя к тому обширному фактическому и документальному материалу, который накоплялся в течение двух столетий, но все время тенденциозно обрабатывался и преподносился. И первоочередные задачи марксистского источниковедения особенно остро встают перед нами именно теперь, когда выявлены документальные материалы, вплотную подводящие нас к подлинному существу революции, к движению народных масс, к острейшим проявлениям классовой борьбы в ходе революции. Необходимо прежде всего овладеть накопленным материалом и подойти к нему с точки зрения марксистско-ленинского учения о революции; необходимо произвести учет того, чем мы располагаем сейчас для разрешения наиболее актуальных проблем английской революции. В предыдущем ретроспективном обзоре мы старались показать, как господствовавшие в буржуазной исторической литературе тенденции отражались на самом подборе выявляемого материала. Традиционное истолкование революции — в плоскости развития английского парламентаризма — обеспечило в первую очередь материал по политической стороне революции; занимавшая буржуазных историков основная проблема — проблема пуританизма — точно так же обеспечила обширный материал идеологического порядка. Наконец попытка ряда историков, — сначала Гизо и Ранке, а в дальнейшем английских исто-
1 См. напр. Margaret James, Social problems and policy during- the puritan revolution. London. 1930. Из всей новейшей литературы это наиболее серьезное исследование. Marriot. The crisis of eng-lish liberty. A history of the Stuart Monarchy and the puritan revolution. Oxford 1930; J. D. Jones. The english revolution, L. 1931. Подробный разбор новейшей литературы по истории английской революции будет дан в отдельной статье.
риков в особенности, — трактовать события английской истории XVII в. в аспекте международных отношений раскрыла двери континентальных европейских архивов и обеспечила тему обширным дипломатическим материалом. 1 На основе этого материала установлена фактическая сторона событий, взятых во внешней прагматической их связи. Все богатство собранного материала и установленных фактов, при всей их односторонности, закрывающей от нас подлинное существо революции, имеет и для марксистского исследователя первостепенное значение, если только к этому наследию буржуазной науки подойти не формально, а с точки зрения классового содержания документов.
В гораздо меньшей степени вошли в научный оборот документы и материалы, отражающие более непосредственно классовую борьбу. В первую очередь это памфлетная литература, находящаяся в подавляющем большинстве за пределами досягаемости для советского историка и лишь в ничтожной своей части помещенная и изданиях более поздних.2 К этой же категории относятся такие материалы, как «The Clarke Papers», изданные Ферсом, часть мемуаров, вышедших из среды английских республиканцев и радикалов, наконец громадное значение имеет частная переписка, слабо представленная среди опубликованного материала.
На последнем месте приходится ставить всякого рода экономический материал, так как экономическое положение Англии в XVII в. меньше всего интересовало историков, занимавшихся английской революцией. Они охотно предоставляли эту область специалистам по экономической истории, которые в свою очередь обходили молчанием или недостаточно освещали .середину XVII в. В течение долгого времени руководящее значение принадлежало двум крупнейшим историкам-экономистам — Кеннингему и Роджерсу, из которых первый крайне отрицательно расценивал значение периода «великого мятежа» для экономического развития Англии и несомненно давал искаженное представление об экономике Англии этого периода. Работы Роджерса в этом отношении стоят гораздо выше и до сих пор сохра¬
1 Из новейших публикаций иностранного архивного материала заслуживают внима-' ния донесения венецианских послов: «Calendar of State papers and Manuscripts relatings to English Affairs in the Archives and Collections of Venice and in other libraries of Northern Italy». Stationary Office. Ed. by H. F. Brown and A. B. Hind. XVII век охвачен томами, начиная с т. X (1603), — в настоящее время вышел уже XXX т., охватывающий конец периода республики и протектората. Сообщения венецианских послов о внутренних делах Англии дают много ценных деталей.
2 Упомянутая уже выше коллекция Томазона является основной. Эту коллекцию впервые широко использовала М. James в своей монографии «О социальных проблемах пуританской революции». Ряд памфлетов и петиций помещены в «Harleian Miscellany». Somers Tracts. См. также «Commons Journal» за 1640 —1660 и «Lord's Journal». За пределами досягаемости находится наиболее полная «The Burney collection of Newspapers», хранящаяся в Британском Музее. Особое положение занимает литература, примыкающая по своему характеру именно к этой категории источников. Это художественное отображение революционных событий в форме баллад, песен, сатирических листков. Собирание этого рода литературы началось еще в XVIII в. Наиболее капитальное издание — это «The Roxburghe ballades». Ed. by W. Chappel J. W. Ebsworth. 9 vols. Hertford 1871 — 97. Политические баллады из коллекции Томазона были изданы отдельно: «Political ballads published in England during the Commonwealth». Ed. by T. Wright. Percy Soc. 1841. В последнее время изданием баллад занялся американский исследователь Н. Е. Rollins, выпустивший ряд сборников баллад из коллекции Pepys’a. См. «Pepys ballads», vol. I — V. Особого внимания заслуживает сборник: «Cavalier and Puritan Ballads and Broadsides illustrating the period of the Great Rebellion»., 1640—1660, and by H. E. Rollins. New York. 1923. He лишне в этой же связи указать на недавно вышедший сборник аналогичной литературы конца XVI и первой половины XVII в. «The Elizabethan Underworld» A collection of Tudor and early Stuart tracts and ballads... With Notes and Introduction by A. V. Judges, London. 1930. Прекрасно изданный том, отражающий мир бродяг.
197
няют свое значение по богатству материала. За последние годы положение значительно улучшилось с появлением новых крупных работ как по общему ходу экономического развития Англии, так и по отдельным вопросам, но все же это наименее разработанный участок истории английской революции.
Как мы уже указывали в самом начале статьи, марксисту-историку приходилось совершенно заново ставить важнейшие проблемы изучения революции — проблемы движущих сил революции в целом, роли отдельных классов и партий, социальной классовой основы партий и течений, вопрос о роли идеологии в ходе классовой борьбы. Из всей суммы вопросов особое значение приобретает с точки зрения современных нам политических задач изучение вопроса об английском крестьянстве, его роли в ходе революции. При изучении ряда вопросов нам приходится опираться на ту фактическую основу, какая дана в буржуазной литературе, но в очень многих случаях мы натолкнемся на зияющие пустоты в наших фактических данных. Мы далеко не всегда можем восстановить последовательную нить таких событий, в которых главное место занимает движение народных низов города и деревни, мы плохо знаем фактическую историю аграрных движений XVII в., в частности периода революции; во многом не ясна роль левеллеров и основная социальная их база; в отношении руководства народными движениями английская революция до сих пор остается обезличенной: образы вождей и идеологов, даже таких, как Лильберн, Винстэнли, далеко не четки еще в нашем представлении. Буржуазная историография не только не освещала указанные стороны английской революции, но тщательно их затирала, замалчивала или же давала в искаженном виде. Отсюда вытекает для нас трудная, но крайне важная задача — восстановления фактической стороны событий, связанных с выступлениями революционных низов.
В целях ориентировки в материалах выделим основные их группы, остановившись на ряде публикаций особо важных для нас документов и оставив в стрроне обширные коллекции, поскольку они уже были указаны выше.
Из материалов,, охватывающих экономику этого периода в целом, до сих пор являются необходимыми пособиями сборники Андерсона и Макферсона. 1 За более свежими сводками материала необходимо обращаться к основным трудам по экономической истории Англии. 2 * * * Об Следует конечно учитывать, что изучение экономики Англии возможно лишь в широком плане выяснения конфликта между производительными силами и феодальными отношениями, что неизбежно приведет к XVI в. В буржуазной историографии заметно сквозит тенденция недооценивать рост производительных сил Англии, а это по существу снимает необходимость революционного разре¬
1 An historical and chronological deduction of the origin of commerce. By A. Anderson, 2 vols. 1764; 2 изд. L. 1787 — 9. L. 4 vols. Продолжение составляет D. Macpherson, Annals of commerce, manufactures, fisheries and navigation. L. 1803. 4 vols. Подробная библиогр. См. Cunningham, The growth of english industry and commerce in modern times, 1919. Ценный материал у T. Rogers, A history of agriculture and price from 1250 to 1793, vol. 1 — VII. Его же «Six centuries of work and wages».
2 На первом месте следует поставить работы L i р s о n «The economic history of Eng¬
land». Vol. I. Middle Ages, vol. II — III. The Age of mercantilism. 1930. Его же. A. History of the Wollen and Worsted Industries, 1921. Много ценного материала дает работа — Scott, The constitution and finance of english, Scottish and irish joint — Stock Companies to 1720. 3 vols. 1910 —1913. Из новейших монографий отметим: A. F г ii s. Aederman;i Cockayne’s Project and the Cloth Trade. Copenhagen. 1927. Gras, N. The economic and social history of an english village. Harv. Unit. Press. 1930. Для понимания сущности
экономических изменений за период революции большое значение имеет история круп¬
нейшего акционерного объединения, осуществлявшего «колониальный грабеж» в Индии.
Об Ост-Индской торговле см. мой обзор, помещенный в журнале «Историк-марксист»#
198
шения конфликта и самое понятие революции подменивает эволюционным процессом. При изучении периода революции — хода классовой борьбы — необходим особого рода экономический материал, характеризующий самый процесс перемещения собственности и вытекающую отсюда общественную трансформацию Англии. В этом отношении заслуживают особого внимания акты возникшего в 1643 г. Комитета по делам делинквентов ’ и полное собрание актов Долгого Парламента и других революционных учреждений за весь период революции, изданное Ферсом.1 К сожалению этот процесс до сих пор остается не изученным; он не нашел никакого отражения в монографической литературе. Основная масса необходимого материала покоится в английских архивах, между тем как этот существенный пробел в наших знаниях по английской революции сильно затрудняет классовый ее анализ. Помимо изучения актов о распродаже земель делинквентов, освещающих процесс земельной мобилизации в ходе революции, необходимо было бы подойти к этой теме и с другой стороны, проследив перемещение собственности, связанное с так называемым «первоначальным накоплением» и генезисом промышленного капитализма. Помимо актов крупных торговых компаний, в первую очередь Ост-Индской, 2 для разрешения вытекающих отсюда проблем и отдельных вопросов первостепенное значение приобретают памфлетная литература и экономические трактаты того времени,3 к сожалению мало доступные для исследования, а при наличии основного материала и при установлении основных линий этого процесса отчетливее встанут перед нами и социальные проблемы английской резолюции, которые начинают привлекать и представителей, пока единичных, буржуазной историографии, как показывает недавно вышедшая монография Маргаритці Джемс.
В тесной связи с указанным кругом вопросов находится и проблема крестьянства, его роли в революции, экономического положения различных его групп, аграрные проблемы в ходе революции. Нужно ли удивляться тому, что вся буржуазная литература на всем двухвековом пути своего развития не занялась сколько-нибудь серьезно судьбами крестьянства эпохи «великого мятежа». XVII в. в аграрной истории Англии кажется каким-то зияющим пятном между хорошо изученными и богато представленными в литературе XVI и XVIII вв. Основным нашим авторитетом продолжает оставаться Торольд Роджерс с его монументальным трудом по истории цен и заработной платы. Слабо освещен вопрос об огораживаниях в XVlI в., 4 в то время как в документах классовой борьбы эпохи революции, в первую очередь в «Великой Ремонстрации», а затем в памфлетной литературе на
1 Calendar of the proceedings of the Committee for Compounding with Delinquenth 1643 — 60,5 vols, 1889 — 92. Acts and ordinances of the Interregnum (1642 —1660). Collected and edited by С. H. Firth and R. S. Rail. Vols. 1 — 3. London 1911. Издание исключительно ценное. Весь III т. занят поедметным указателем.
2 В порядке предварительной разведки материала я сделал опыт анализа именно в
указанном аспекте актов и документов Ост-Индской Компании в статье «Ост-Индская Компания в эпоху Английской революции». «Известия Аенинградского Педагогического Института им. Герцена». Вып. I, 1928. *
3 Среди коллекции памфлетов, хранящихся в Институте Маркса-Энгельса и Ленина, имеется ряд любопытнейших памфлетов, дающих наглядную иллюстрацию того, как процесс перемещения собственности отражался на ходе классовой борьбы. См. перечень названий этой коллекции в «Летописях марксизма», вып. II.
4 Из немногочисленной литературы укажем: Cutler. The enclosure and redistribution of our land. Oxf. 1920. Chap. XII, p. 123 —138. Gonner. The progress of Inclo- suriedurino’ the XVI th. Century. Engl. Hist. Review. XXIII.
Кроме того о положении английской деревни в XVII в. имеется материал в недавно вышедшем описании одной деревни, изданном Грасом. См. также А. Н. Савин, Исто-
109
обезлюдение деревни, связанное с огораживаниями, настойчиво указывается. Данный круг вопросов в очень малой мере обеспечен печатным документальным материалом, и положение исследователя, лишенного возможности пользоваться архивными материалами, чрезвычайно затруднительно, в то время как вопросы эти непосредственно связаны с проблемой движущих сил революции и имеют для нас актуальнейшее политическое значение* Вспомним хотя бы известную формулировку Энгельса, приводимую и Лениным: «Исключительно благодаря вмешательству.. . иоменри и плебейского элемента городов борьба была доведена до последнего решительного конца и Карл I угодил на эшафот».1 Тем большего признания заслуживает попытка советского исследователя С. И. Архангельского осветить аграрную историю английской революции.2 Отсутствие основного материала, хранящегося в английских архивах, выдвигает перед марксистским источниковедением серьезную задачу пересмотра всех доступных нам опубликованных документов для воссоздания облика экономического и социального английской деревни XVII в. В этой связи встает вопрос и о левеллерах и об «истинных уравнителях». Работа Бернштейна и компиляция Беренса не дают нам связной истории левеллерского движения. Попытка советского историка Попова-Ленского 3 в результате применения неправильных методологических установок, несмотря на все усилия автора, не подвинула нас особенно вперед; что же касается новейшей буржуазной литературы, то ее в малой степени интересует социальная база левеллеров. Некоторые авторы утверждают даже, что крестьянство в левеллерском движении ни при чем, что за Лильберном шла главным образом «чернь». И только в одной английской работе, посвященной «социальным проблемам и политике пуританской революции», ее автор — Маргарита Джемс, — работая над архивным и памфлетным материалом, вынуждена была признать, что не только левеллер- ское движение, но даже и выступления «диггеров» занимали гораздо большее место в английской революции, чем это принято думать. Идеалистическая установка автора при всей добросовестности, какую она проявила в своем исследовании, помешала ей достаточно подробно и ’отчетливо обрисовать левеллеров. 4 Задача это может быть выполнена только в том случае,
і
рия двух маноров. «Журнал Министерства народного просвещения», 1916, № 4. В новейшем исследовании Джемс о «социальных проблемах» английской революции имеется глава, посвященная «земельной проблеме». Автор использует и архивный материал.
1 Энгельс, Об историческом материализме; Ленин, К оценке русской революции. Соч., т. XII, стр. 210 — 211.
2 См. ряд его очерков, напечатанных под общим заглавием: «Из истории аграрного законодательства эпохи Великой английской революции» в «Трудах Нижегородского- университета», т. IV («Известия Академии наук», 1933 г,. № 1, № 9 и 10, и 1932, № 1 и 4), новым очерком «Экономическое положение Англии в 50-е годы XVII в.» — автор открывает серию статей, посвященных аграрному законодательству периода республики и протектората; см. также его статью в «Историке-марксисте», 1932, № 6 (28) — «Первоначальное накопление и аграрное законодательство Великой английской революции». Все, опубликованные С. И. Архангельским статьи представляют в своей совокупности первое во всей западно-европейской литературе серьезное исследование по одной из важнейших проблем английской революции. Автором использованы только опубликованные издания источников, в особенности указанный выше «Calendar of the proceedings of the Committee for Compounding with Delinquents». Для дальнейшей разработки данной проблемы крайне необходимо привлечение архивного материала.
в И. П о п о в-Л е н с к и й, Лильберн и левеллеры. 1928. См. рецензию на эту книгу П. П. Щеголева в «Историке-марксисте», т. XVI.
4 М. James, op. cit., р. 105. Интересное замечание автора об оценке левеллер- ства в широкой публике того времени: «Самое слово «левеллер», взятое в широком смысле и включавшее в себя и диггеров, вызывало тогда такое же общее нерасположение, как в наше время слово «большевик». Авторы, выступавшие по социальным вопросам, настойчиво стремились снять с себя этот позорящий налет. Политические левеллеры
200
если круг вопросов, связанных с изучением левеллерского движения, будет взят в плане марксистско-ленинского освещения всего хода революции. И в этой связи вопрос об источниках, о путях использования всего доступного материала превращается в серьезнейшую методологическую проблему. Для того чтобы покончить с концепцией «гіуританской революции», необходимо четко поставить вопрос о движущих силах революции, раскрыть классовое содержание английских партий, заострить вопрос о роли крестьянства и плебейского элемента городов и в этом именно аспекте подойти ко всему обширному документальному материалу, накопленному буржуазной исторической наукой. Необходимо дадре классово враждебные для революционных низов документы, вышедшие из недр реакционных партий, перевести на марксистский язык, так как, при наличии четкой методологической постановки проблемы изучения, часто отдельные, брошенные вскользь замечания или наблюдения современника-роялиста проливают свет на те или другие подлинные черты движения.1
Необходимо к документу подходить так, как указывает т. Сталин в своем историческом письме в редакцию «|1ролетарской революции»^ к тогда круг материала даже в условиях невозможности пользования архивами станет чрезвычайно широким.
При изучении обширного круга вопросов, касающихся классового содержания английской революции, помимо экономического материала, на который было указано выше, большое значение приобретает также и такой материал, который широко был использован буржуазной наукой, трактовавшей революцию лишь в плоскости чисто политической. Мы имеем в виду парламентские отчеты и дебаты, журналы заседаний, правительственные акты. Не останавливаясь на основных изданиях, уже указанных выше, выделим только некоторые публикации, представляющие для нас особый интерес. К ним следует отнести подробные записи дебатов по наиболее актуальным и острым вопросам парламентской борьбы. Таковы например изданные Гардинером дебаты в палате общин в 1625 г. и в палате лордов в 1624 и 1626 гг. Но особое значение имеют подробные записи отдельных лиц, большей частью членов парламента. Из них следует выделить дебаты 1628 г., связанные с принятием «петиции о праве», и всю историю Долгого Парламента. 2 К этой категории относятся: дневник Ральфа Вернея, который он вел, заседая в Долгом Парламенте (с декабря 1640 г. по 27 июня 1642 г.), ряд других подобного же рода записей и дневников, 3 но наибольшую ценность несомненно представляет недавно изданный подробный журнал заседаний Долгого Парламента, составленный пуритански настроенным
ненавидели своих отпрысков (т. е. диггеров) так же, как сейчас отец-радикал ненавидит сына-социалиста, — и в своих схемах они принимали особые предосторожности против уравнения имений».
1 На языке буржуазного источниковедения это называется «дивинацией», научной догадкой, предполагающей творческий подход к документам и фактам. Классовая ограниченность кругозора буржуазных историков обесценивает этот научный прием. Образцы подлинной дивинации, умения за какои-либо деталью, мелочью усмотреть существо событий дают нам работы Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина.
2 Основным источником являются «Commons’ Journal» и «Lords’ Journal». Дебаты 1625 г. изданы Camden Society—1873, дебаты в палате лордов 1624 по 1626 г. — там же 1879. Полный перечень этой группы документов см. у Davies. Bibliography of Brit, history,, pp. 39 — 44.
3 Verney papers: Notes of proceedings in the long parliament temp, Charles I, printed from original pencil memorandataken in the House by sir Ralf Verney, ed by J. Bucer. Camd. Soc. 1845. Кроме того см. в указанной книге Davies, № 402 — 405,408 — 410.
201
антикваром Саймондсом Дьюэс, более известным своей автобиографией.1 В этом объемистом томе в 600 страниц помещена только незначительная часть рукописи Дьюэса, охватывающая лишь первые месяцы деятельности Долгого Парламента (с 3 ноября 1640 г. по 26 марта 1641 г.), между тем как автор этого замечательного дневника в течение пяти лет вел изо дня в день свои записи. Все это богатство хранится в Британском музее и уже широко использовалось историками, начиная с Форстера и Карлейля, но главным образом Гардинером, который на этом именно материале построил свой подробный рассказ о событиях. Своеобразие этого материала как источника заключается в том, ч*о Дьюэс руководился мотивами исторического порядка. Он с полным сознанием значения эпохи, современником которой он был, прилагал все усилия к тому, чтобы закрепить на бумаге малейшие детали; во время заседаний он схватывал на-лету и записывал свои впечатления, а вечерами приводил в порядок. По общему признанию историков, дневник Дьюэса не имеет себе равного во всей документации английской революции, и нужно только удивляться, что этот давно известный материал до сих пор остается^под спудом, составляя монополию ограниченного круга исследователей. Понадобилась инициатива американского ученого, чтобы хотя небольшая часть ценнейших материалов увидела наконец свет. Издатель дневника обещал в предисловии выпустить и дальнейшие части, хотя бы до начала гражданской войны, но прошло уже с тех пор десять лет, а обещанного продолжения мы не получили. Издатель подошел к своей задаче чрезвычайно серьезно, не только дав текст, но и снабдив его примечаниями, в которых привел версии в описании отдельных эпизодов, взятых из других рукописных дневников. Нечего говорить о том, какую исключительную ценность представляет такого рода источник для марксистского исследования благодаря обилию «мелочей», тщательно собранных внимательным и усердным наблюдателем.
Характер дневника Дьюэса приближает его уже к типу мемуаров, которые составляют значительную группу документального материала, дающего более или менее непосредственное отражение революционных событий. Мемуарная литература эпохи английской революции не столь богата, как по французской революции, но все же заключает в себе ряд первоклассного значения образцов, уже издавна и прочно вошедших в обиход научного исследования. Таковы мемуары Вайтлока, Кларендона, Гетчинсона, Ледло, мемуары и переписка Ферфакса, Варвика, классические мемуары времен реставрации —Эвелина и Пеписа. Вся эта литература была уже широко использована буржуазной историографией, но преимущественно для установления фактического хода событий и для характеристики деятелей революции и то не всех, а наиболее избранных. К этому материалу необходим совершенно иной подход, как к непосредственному отражению в сознании представителей различных классов и партийных группировок революционной борьбы.
В качестве примера остановимся на близкой к этому типу источников переписке дворянской семьи Верней. Часть этой переписки была опубликована еще в середине XIX в. одновременно с замечаниями одного из представителей этой семьи Ральфа Вернея на дебаты Долгого Парламента, но только в 90-х гг. XIX ст. по инициативе Гардинера была издана полностью
1 The journal of Sir Simonds D’Ewes. Ed. by W. Notestein. 1 vol. Vale Hist. Publications M. S. S. and Edited Texts VII. New-Haven 1923. Ему же принадлежит: «The autobiography (до 1636 г.) and correspondence (до 1649) of Sir Simmonds D’Ewes during the reigns of James I and Charles I». Ed. by J. O. Halliwell. 2 vols. London. 1845.
202
переписка этой семьи за весь XVII в.1 И в данном случае перед нами исключительно интересный в своем роде материал, снискавший широкую популярность в среде английских историков, но односторонне и поверхностно ими использованный. Это целый семейный архив, отражающий настроения, быт и нравы рядовой дворянской семьи, подводящий нас к живым людям этой эпохи, охватывающий ряд поколений за целое столетие, столь знаменательное в английской истории.
Гардинер, стараниями которого наиболее ценная часть архива была опубликована, широко пользуется материалом переписки в своей «Истории гражданской войны», но исключительно с фактической стороны, вставляя в свое изложение отдельные эпизоды, как например историю взаимоотношений главы этой семьи Эдмунда Вернея с Карлом I, под знаменем которого он участвовал и погиб в гражданской войне, между тем как социальное, классовое содержание этого ценнейшего, на наш взгляд, материала ускользает от его внимания. И у Савина не вскрыто с достаточной четкостью и глубиной подлинное значение переписки Верней, их социальная значимость. Между тем эта переписка именно потому, что она выводит перед нами целую галлерею самых рядовых, ничем особенно не замечательных представителей английского дворянства и притом на протяжении целого столетия, в обстановке бурных революционных событий, — помогает ближе присмотреться к облику английских «джентри» и выяснить их роль в революции.
Мы остановились только на нескольких примерах, наиболее ярких и наиболее новых по времени опубликования, чтобы поставить перед марксистским источниковедением серьезную задачу широкого всестороннего использования столь субъективного материала, как мемуары и переписка, исходящего в большинстве случаев из среды, враждебно настроенной по отношению к народным массам. Как мы уже неоднократно подчеркивали, непо-’ средственное документальное отражение народных движений и классовой борьбы в ходе революции составляет существенный пробел в той сумме источников, какой мы располагаем. Лишь очень незначительная часть памфлетной литературы вошла в научный оборот, но и она находит искаженное и крайне поверхностное освещение в буржуазных исследованиях, скрывающих классовую борьбу от взоров читателя, систематически переключающих его внимание на «пуританскую революцию». Однако по счастливой случайности и благодаря стараниям Ферса обнаружены были драгоценные материалы, имеющие самое непосредственное отношение к выступлениям народных масс и притом на самом решающем этапе революции. Мы имеем в виду уже неоднократно упсиминавшегося нами «The Clarke Papers»,2 архив секретаря Совета Армии Кларка. Несмотря на работы Ферса, полной и всесторонней обработки материала из архива Кларка мы до сих пор не имели,
1 Letters and oapers of the Verney Family down to the end of the year 1639. Ed. by John Bruce, esq. Camden Soc. L. 1853. — Memoirs of the Verney family during- the civil war and Commonwealth, ed. by F. P. and M. M. Verney. 4 vols. 1892 — 99. В 1904 г. были переизданы в исправленном и сокращенном виде под заглавием «Memoirs of the Verney Family during* the XVIIth century». 2 vols. Повторение этого издания в 1925 г. Наконец, недавно была издана переписка и за XVIII в. «The Verney letters of the XVIIIth century from the M. S. S. at Claydon House», ed. by M. M. Verney. 2 vols. London. E. Bell, 1930. О переписке Верней — см. Савин А. — «Лекции по истории английской революции», стр. 267 — 276. Отрывки из этой переписки даны мною в книге «Великая Английская революция».
2 The Clarke Papers. Selections from the papers of William Clarke. Secret, to the Council of the Army 1647 —1649 and to General Monk and the commanders of the Army in Scotland 1654 —1660. 4 vols. 1891, 94, 99, — ed. by C. N. Firth. CamdeH Soc. В первом томе обширная вводная статья Ферса.
208
между тем как он дает возможность детально обрисовать облик кромвелев- ской армии как политической организации и штаба английской революции. Особенно важны первые два тома издания Ферса, где помещены прения на собраниях армейских представителей, дано большое количество переписки «агитаторов», рисующих широкую картину того, что творилось тогда в различных районах Англии, особенно в Лондоне; в меньшей степени, но все же нашло отражение в документах Кларка и движение диггеров; в отдельных случаях сюда же попал и ряд памфлетов, а в их числе и знаменитая песня «диггеров», откуда ее заимствуют между прочим оба автора, писавшие о диггерах — Бернштейн и Беренс.
Разобранными нами группами источников далеко не исчерпывается тот круг документального материала, какой необходимо охватить при марксистской разработке проблем английской революции. Но и приведенных примеров достаточно, чтобы показать, в каком направлении должен ориентироваться исследователь при изучении даже какого-либо частного вопроса.
В заключение попытаемся сформулировать те конкретные задачи, какие стоят сейчас перед марксистским исследованием проблем английской революции. Из всего предыдущего изложения становится совершенно очевидным, что только советская историография, стоящая на позиции революционного марксизма, в состоянии раскрыть всю глубину классовых противоречий, выявившихся в английской революции середины XVII в., показать всю политическую значимость проблем этой революции с точки зрения задач переживаемого нами исторического этапа. На советскую историографию ложится огромной важности задача решительного преодоления прочно укоренившихся установок буржуазной историографии. В противовес классово враждебным взглядам Сэ и других буржуазных историков, нам необходимо под религиозной и политической оболочкой английской революции вскрыть ее социальный, классовый облик, показав его во всем своеобразии и яркости.
Но для этого необходимо преодолеть равнодушие к проблемам английской революции в нашей собственной марксистской среде. От индивидуальных, разрозненных попыток пора перейти к организации целого коллектива исследователей, к разработке общего продуманного плана исследовательских работ по истории английской революции. Только при этом условии мы сможем сдвинуть изучение этой революции с мертвой точки, охватить всю сумму сложных задач, выдвигаемых марксистским исследованием. И в первую очередь перед нами встает важнейшая задача — выявить решающую роль в ходе английской революции революционного народа—«крестьянства и плебейских элементов городов», — по формулировке Энгельса. Выполнение этой задачи не может и не хочет брать на себя буржуазная историческая мысль, конкретная же речь идет о восстановлении подлинного хода событий, о восстановлении фактической стороны событий, о заполнении зияющих пробелов в наших фактических знаниях по истории английской революции, между тем как это является серьезнейшей проблемой и для марксистского источниковедения.
Н. ФРОЛОВ
Предварительные материалы для библиографии источниковедения1
работы общего характера.
Авдеев Н. Тезисы. О методах собрания и обработки материала, «Пролетарская революция» 1924, № 8—9 (31 —32), 443 — 446.
Авдеев Н. О научной обработке источников по истории РКП и Октябрьской революции, «Пролетарская революция», 1923, № 1 (36), 141—160, 2 (37), 213—220. Адоратский В. Архивное дело на VI конгрессе историков, «Историк-марксист»,
1928. № 9, 97—100.
Андреев А. И. О правилах издания исторических текстов, «Архивное дело», 1926, в. V —VI, 84 — 98, и в. VII, 37 — 43.
Андреев А. И. Рец. на ст. С. А. Шумакова: Грамоты и записи («Обзор грамот Коллегии экономии», в. 4, М. 1917, 1—43), «Дела и дни», т. I, 1920, 453—460.
Андреев А. И. О подложности жалованной грамоты Печенгскому монастырю 1556 г., «Русский исторический журнал», кн. 6, 1920, 132—157.
^Андреев А. И. О происхождении и значении Судебника 1589 г. Сб. статей по русской истории, посвященный С. Ф. Платонову. П. 1922, 201—219.
Андреев А. И. Грамота 1685 г. царей Иоанна и Петра Алексеевичей Шведскому королю Карлу XI, «Летопись занятий Археографической комиссии», в. XXXIII, 1923 — 1925, 333—362.
Андреев А. И. Судебник 1589 г. и его списки (вступительная заметка и текст). «Известия Российской академии наук», т. XVIII, 1924, VI серия, I—И, 207 — 224.
Андреев А. И. Сводный Судебник, «Известия АН СССР», т. XIX, 1925, VI серия, №№ 12—15, 621—644.
Андреев А. И. Заметки к истории Русского севера. Писцовые и переписные книги по Ваге и Чаронде, «Летопись занятий Археографической комиссии», в. XXXV, 1927— 1928, 169—176.
Андреевский Л. И. О новом списке Судебника 1589 г., «Летопись занятий Археографической комиссии», в. XXXV, 1927 — 1928, 163 — 168.
Антисоветские подлоги. История фальшивок, факсимиле и комментарии. Изд. НКИД. М. 1926.
Арциховский А. Новые методы археологии (доклад с прениями в Об-ве исто- риков-марксистов), «Историк-марксист», 1929, № 14, 136—155.
Бельчиков Н. Источниковедение, Литературная энциклопедия, т. 4, 637—643. Бельчиков Н. Приемы изучения частных фондов, «Архивное дело», 1928, в. I <14), 24—38.
Бельчиков Н. Теория археографии. Изд. «Академия». М. — Л. 1929. Большаков А. М. Вспомогательные исторические дисциплины. Изд. Сойкина, 1924.
Быковский С. Н. Методика исторического исследования. Изд. ГАИМК. Л. 1931. Быковский С. Н. Методика исторического исследования. Образовательная б-ка ГАИМК, 1931, № 2, 204 (авторецензия). Сообщение ГАИМК, 1932, № 11—12.
В а л к С. Н. Рецензия на книгу Лаппо-Данилевского «Очерк русской дипломатики частных актов», «Русский исторический журнал», кн. 8, 1922, 244. Сборник грамот Коллегии экономии (историографические заметки), «Борьба классов», 1924, № 1—2, 228—245.
В а л к С. Н. Грамоты полные. Сб. статей по русской истории, посвященный С. Ф. Платонову. П. '1922, 113 — 1 32.
1 В настоящий отдел нашего предварительного списка включены работы, написанные после февраля 1917 г. и преимущественно изданные в Ленинграде и Москве. Продолжение этого отдела будет дано в следующем выпуске «Проблем источниковедения».
205
В а л к С. Н. Рецензия «Из введений в историю», «Историк-марксист», № 5, 1927„ 224—226.
В а л к С. Н. О приемах издания историко-революционных документов, «Архивное дело», 1925, в. III—IV, 60-81.
Васенко П. Две редакции первых шести глав сказания Авраамия Палицына, «Летопись занятий Археографической комиссии», в. XXXII, 1919—1922, 88.
Васенко П. Заметки к статьям о Смуте, включенным в хронограф редакции 1617 г. Сб. статей по русской истории, посвященный С. Ф. Платонову, 248 — 269.
Василенко Н. П. Конституция Филиппа Орлика, «Ученые записки Ин-та истории РАНИОН», т. IV, 153 — 171.
Веретенников В. И. Об иностранных, современных событию, источниках для истории разинского восстания. «Наукові записки науково-дослідчоі катедры исторіі евро- пейскоі культуры», Харків 171 —177.
Веретенников В. И. Этюды во вопросам исторического конструирования. Наукові записки. Праці науковой дослідчоі катедры історіі европейской культуры». I. Методология наук, 1927, 147—164.
Веретенников В. И. Два этюда по технике исторического исследования, «Наукові записки, Праці науково-дослідчоі катедры історіі европейскоі культуры», в. Ill, 1925, 339—358,
Вилькопіеівский П. В. К вопросу о редакциях первого послания Ивана Г розного к князю А. М. Курбскому, «Летопись занятий Археографической комиссии», в. XXXIII, 1923—1925, 68—76.
Волин Б. Мемуарной литературе большевистская бдительность, «Борьба классов»,
1932, № 4. 104—107.
Гайсинович А. Источники по истории заводов, сб. «История заводов», в. III. М. 1932, 30 — 37.
Г. А. О работе в архивах, сб. «История заводов, в. III, 148 —151.
Г. Б. Заводские газеты как источник для исїории заводов, сб. «История заводов», в. Ill, 156—157.
Г. И. Как работать над историческими документами, «Заочный Комвуз». Агитпроп ЦК ВКП(б), Комвуз им. Свердлова и Ленинградский коммунистический университет, курс 1-й. 1929, № 3, 22-27.
Голубцов И. А. Измена Нагих, «Ученые записки Ин-та истории РАНИОН», т. IV. М. 1929, 55 — 70.
Голубцов И. А. «Измена» смольнян при Б. Годунове и «Извет» Варлаама, «Ученые записки Ин-та истории РАНИОН». т. V. М., 1929, 218 — 251.
Горев Б. И. Автобиографический материал как источник изучения истории пролетариата СССР, «История пролетариата СССР», 1930, № 1, 178—181.
Горев Б. И. Рукопись Московско-Казанской железной дороги, сб. «История заводов», в. III, 128—132.
Горев Б. И. Обзор исторической литературы по истории отдельных заводов, сб. «История заводов», в. III, 39 — 50.
Горький М. Создадим большевистскую историю фабрик и заводов, биб-ка Рост. 1932, Журнально-газетное объединение.
Готье Ю. В. Первый набросок Екатерининской административной реформы (проект князя Я. П. Шаховского 1763), «Ученые записки Ин-та истории РАНИОН», т. IV, 172—183. ' <
Греков Б. Д. Вотчинные писцовые книги. Сб. статей по русской истории, посвященный С. Ф. Платонову, 181—191.
Греков Б. Д. Опыт обследования хозяйственных анкет XVIII в., «Летопись занятий Археографической комиссии», в. XXXV, 1927 — 1928, 39 — 104.
Грушевский М. С. О так называемой «Львовской летописи» (1498 — 1648) и ее предполагаемом авторе, «Известия АН СССР», VII, т. 5, 569 — 587.
Дьяконов М. Источники девятнадцатой главы Соборного уложения 1649 г., «Исторический архив», нк. I, И, 1919, 224 — 254.
За большевистскую разработку истории гражданской войны, «Борьба классов», 1932, JNi? 6. 1 —7 (передовая).
«За большевистские темпы реализации решений ЦК (об изучении истории фабрик и заводов), «Борьба классов», 1932, № 5, 1—10 (передовая).
Зайдель Г. и Цвибак М. Классовый враг на историческом фронте. Тарле и Платонов и их школа. М.—Л. 1931.
Зельцер В. К вопросу о монографическом изучении промышленных предприятии, «История пролетариата СССР», 1930, № 1, 201 —215.
Злотников М. Как изучал историю промышленности России М. И. Туган- Барановский в своей работе «Русская фабрика», «История заводов», IV V, М., *
45—64.
206
«Изучение экономической истории отдельного промышленного предприятия (Программы и источники изучения), «История пролетариата СССР», № 5, 181 —183.
Инструкция по собранию и обработке материалов по истории гражданской войны* «Борьба классов», 1932, № 6, 78 — 80.
Институт истории комакадемии. Как работать над историей фабрик и заводов,. «Борьба классов», 1933, № 1, 100—118.
И с т р и н В. М. Замечания о начале русского летописания, «Известия ОРЯС»*, 1921, т. XXVI, 45—102, т. XXVII, 207—251.
Истрин В. М. Толковая Палея и Хроника Георгия Амартола, «Известия ОРЯС»* 1924, т. XXIX, 369—379.
Истрин В. М. Договоры русских с греками X века, «Известия ОРЯС», 1924, т. XXIX, 383—393.
' Истрин В. М. Откровение Мефодия Патарского и Летопись, «Известия ОРЯС»,
1924, т. XXIX, 380—382.
Козьмин Б. История или фантастика? (А. Гамбаров. В спорах о Нечаеве. К вопросу об исторической реабилитации Нечаева. Изд. «Московский рабочий». М.-Л. 1926), «Печать и революция», 1926, № 6, 96—108.
Котляров Г. М. К вопросу о времени появления на Руси свадебных актов. «Русский исторический журнал», 1920, кн. 6, 158 — 163.
Котляров Г. М. Рецензия на книгу Лаппо-Данилевского «Очерк русской дипломатики частных актов», «Русский исторический журнал», 1922, кн. 8, 265.
Куше в'а Е. Из истории публицистики Смутного времени, «Ученые записки Саратовского государственного университета», в. *2, Саратов, 1926, 97.
Лавров Н. Ф. Заметки о Никоновской летописи, «Летопись занятий Археографической комиссии», в. І/ XXXIV, 1926, 55 — 90.
Лаппо-Данилевский А. С. Очерк русской дипломатики частных актов. Лекции, читанные слушателям Архивных курсов при Петроградском археологическом институте в 1918 г. П., 1920, 188.
Лихачев Н. П. Письмо Смутного времени, «Русский исторический журнал»* 1921, кн. 7, 121—137.
Лихачев Н. П. Новые данные о земском соборе 1616 г., «Русский исторический журнал», 1922, кн. 8, 60 — 87.
Лихачев Н. П. О составлении перечня изданных русских актов. Изд. 2, П.,
1923, 32.
Лихачев Н. П. Записка о рукописи «Устав о торговых пошлинах» из собрания Н. Ф. Романченко, «Летопись занятий Археографической комиссии», в. XXXIII, 1923—
1925, 27 — 31.
Лукин Н. М. Протоколы Генерального совета Интернационала как источник для истории Парижской коммуны, «Парижская Коммуна», сб. статей. Партиздат, 1932.
Любомиров П. Г. Новая редакция «Сказания» Авраамия Палицына (к литературной истории «Сказания»). Сб. статей по русской истории, посвящерный С. Ф. Платонову, 226 — 248.
Лю бомиров П. Г. Изображение Пожарского в новом списке Хронографа 1617 г. Изд. «Культура». Саратов, 1922, №№ 2, 3.
Лященко А. И. Летописные сказания о смерти Олега Вещего, «Известия ОРЯС»,
1924, т. XXIV, 254 — 288.
Лященков В. В. Архивы как источник изучения истории пролетариата, «История пролетариата в СССР», 1930, № 1, 163 —177.
Маслов С. И. Критико-библиографический обзор новейших трудов по славянорусской библиографии и палеографии, «Киевские университетские известия», 1918, JVo 1 —2, 1-17.
«Методы и приемы публикации» (от составителей). «Международные отношения в* эпоху империализма». Документы из архива царского и Временного правительства 1878 —1917 гг. Серия III, I, 1931.
Насонов А. Н. ^Летописные памятники Тверского княжества. Чч. 1 и 2, «Известия АН СССР», VII серия, т. 9, 1930, 709 — 738, № 10, 739 — 772.
Натадзе Г. Опыт применения краеведческого подхода к специальным историческим исследованиям. Доклад и прения в Социологической секции на Всесоюзной конференции историков-марксистов. «Труды I Всесоюзной конференции историков-маркси- стов», т. II, 341—359.
Натадзе Г. Научим давать хорошее воспоминание, сб. «История заводов», в. III,
1'43 —148.
Невский В. Что сделано по истории революционного движения За десять лет (1917—1927 гг.), «Печать и революция», 1927, № 8, 62—69.
Никольский Н. К. Повесть временных лет как источник для истории началь-
207
ного периода русской письменности и культуры. К вопросу о древнейшем русском летописании, «Известия ОРЯС», т. II, в. I (I—IX), 106.
Новосельский А. А. Коллективные дворянские челобитья по вопросам межевания и описания земель в 80-х гг. XVII в., «Учен, записки Ин-та истории РАНИОН» т. IV, 103 — 108.
Новлянский П. Массовые работы по «истории заводов», сб. «История заводов», в. III, 136 — 140.
Новлянский П. От Истпарта (передовая), «Пролетарская революция», 1921, JSfo 1, 3 — 9.
Орлов А. Повесть кн. Катырева-Ростовского и Троянская история Гвидо де- Колумна. Сб. статей в честь М. К. Любавского. П., 1917, 73—98.
П. А. К изданию дипломатических документов, «Архивное дело», '1928, в. 2 (15), 20 — 23.
Панкратова А. Рабочие завода «Серп и молот» в 1905 году. К постановке опыта изучения автобиографий старых рабочих, «Русский рабочий в революционном движении», сб. 2. Рабочий завода «Серп и молот» (б. Гужон) в 1905 году, 1931, 6 —18.
Панкратова А. Об изучении «Истории заводов», «Борьба классов»^ 1931, № 5,
121 —122.
Панкратова А. Проблемы изучения рабочего класса в России. Доклад и прения на I Всесоюзной конференции историков-марксистов. См. «Труды первой всесоюзной конференции историков-марксистов», 1930, № 1, 390 — 425.
Панкратова А. Рабочие-ударники в исторической литературе, «Борьба классов»,
1931, № 3 — 4, 53 — 86.
Панкратова А. Изучение рабочего и революционного движения на' предприятии. Программа и источники изучения, «История пролетариата СССР», 1930, № 2, 136—168.
П а я л и н Н. П. Невский завод в 1903 — 1906 гг. (Изучайте и берегите заводские архивы), «Красная летопись», № 4 (31), 1929, 207 — 215.
Петров В. А. Соборное уложеіние 1584 года об отмене тарханов. Сб. статей по русской истории, посвященный С. Ф. Платонову, 191 — 201.
, Пионтковский С. К. вопросу об изучении материалов по истории Октябрьской революции, «Пролетарская революция», 1926, № 2 (49), 234—243.
Пичета В. И. Введение в русскую историю (источники и историография). М.,
1932.
Платонов С. Ф. Летописный рассказ о крещении княгини Ольги в Царьграде, «Известия Таврической археографической комиссии», Симферополь 1918, № 54, 182 — 186 (сб. в честь А. Л. Бертье-Делагард), «Исторический архив», 1919, кн. I, 283 — 288.
Покровский М. Н. Борьба классов и русская историческая литература. Лекции, читанные в коммунистическом ун-те им.' Зиновьева. П., 1923.
Покровский М. Н. За двадцатилетие нашей первой пролетарской революции, «Пролетарская революция», 1924, № 11 (34), 1—18.
Покровский М. Н. Архивное) дело в рабоче-крестьянском государстве. Две .речи на съезде архивных деятелей РСФСР 14 —19 марта 1925 г., «Архивное дело», 1925, в. III—IV, 3—10.
Покровский М. Н. Культурное и политическое значение архивов. Речь, произнесенная при открытии II конференции архивных деятелей РСФСР 11 января 1927 г., «Архивное дело», 19*27, в. X. 3—13.
Покровский М. Н. Политическое значение архивов. Речь, произнесенная на открытии архивных курсов при Центрархиве РСФСР 21 ноября 1924 г., «Архивное дело», 1925, в. 11, 1—7.
Пресняков А. Е. Ре|чь перед защитой диссертации под заглавием: «Образование великорусского государства», «Летопись занятий Археографической комиссии», в. XXX, 1917, П., 1920, 10.
Пресняков А. Е. А. А. Шахматов в изучении русских летописей, «Известия ОРЯС», 1920, т. XXI, 163 — 171.
Его же. Завещание Василия III, Сборник статей по русской истории, посвященный С. Ф. Платонову, 71—80.
Приселков М. Летописание XIV века. Сб. статей по русской истории, посвященный С. Ф. Платонову, 24 — 39.
Приселков М. Нестор Летописец. Опыт историко-литературной характеристики. П. 1923, 112 (Серия «Образы человечества». Изд. Брокгауз-Ефрон).
Приселков М. «Летописец» 1305 года. Исторический обзор «Века». П. 1924, 28 — 35.
Рабинович М. О записи воспоминаний. Из опыта работы т. С. Ми лера. «Исто" . рия заводов», IV —V. М., 1933, 205 — 210.
Раковский М. М. К вопросу о методологии и методике отдельных промышлен¬
ное
ных предприятий (опыт работы над архивом завода «Серп и молот» [6. Гужон], доклад и прения), «История пролетариата СССР», 1930, № 1, 182 —194.
Р ж и г а В. Ф. Литературная деятельность Ермолая-Еразма. «Летопись занятий Археографической комиссии», в. ХХХШ, 1923—1923, 103 — 200.
Р ж и г а В. Ф. Из полемики «иосифлян» и «нестяжателей», «Известия АН СССР», VII серия, 1929, № 10, 807 —816.
Рогинский М. Г. Послание И. Таубе и Эл. Крузе как исторический источник (с предисловием Ю. В. Готье и переводом «Послания»), «Русский исторический журнал», кн. 8, 1922, 10 — 28.
Рожков И. А. К методологии истории революционного движения, «Красная летопись», 1923, Nb 7, 71—74.
Рожков Н. А. К методологии истории промышленных предприятий (стенограммы, доклады и прения на заседании Об-ва историков-марксистов), «Историк-марксист», Nb 2, 1926, 210 — 223.
Рожков Н. А. Прохоровская мануфактура за первые 40 лет ее существования, «Историк-марксист», 1927, Nb 6, 79 —110.
Рожкова М. К. Рабочие Трехгорной мануфактуры во второй половине XIX веда, «История пролетариата СССР», № 1, 216 — 236.
Рожкова М. К. Как изучать бухгалтерские книги, сб. «История заводов», 1933, в. III, 152 — 156.
Рожкова М. К. Как записывать воспоминания, сб. «История заводов», 1933, в. III, 140 — 143.
Рожкова М. К. Опыт работы над архивом Трехгорной мануфактуры (доклад и прения), «История пролетариата СССР», 1930, № 1, 194 — 200.
Розанов С. П. Время составления пеовоначальной редакции русского Хронографа, «Известия ОРЯС», 1925, т. XXX, 311—322.
«Русский рабочий в революционном движении», сб. 1. Рабочие Трехгорной мануфактуры в 1905 г. Предисловие анкетно-биографической комиссии секции истории пролетариата Института истории Комакадемии, 3 — 6.
Рыбников Н. А. Автобиографии рабочих и их изучение. Гиз, 1930.
Саар Г. П. Источники и методы исторического исследования. Изд. АзГНИИ. Баку, 1930.
Седельников А. Д. Досифей Топорников и Хронограф, «Известия АН СССР», VII серия, 1929, Nb 9, 755 — 773.
Седельников А. Д. «Пбслание от друга к другу» и западно-русская книжность XV века, «Известия АН СССР», VII серия. 1930, Nb 4, 223 — 238.
Соколов П. П. Подложный ярлык Узбека митрополиту Петру, «Русский исторический журнал», кн. 5, 1918, 70—85.
Ставрович А. Сергей Кубасов и Строгановская летопись (новые мысли по поводу «старых сомнений»), Сб. статей по русской истории, посвященный С. Ф. Платонову,
Сталин И. О некоторых вопросах истории большевизма (письмо в редакцию журнала «Пролетарская революция»), «Пролетарская революция», 1931, Nb 6 (113).
Стеклов Ю. Решенный вопрос (экспертиза по делу Чернышевского), «Красный архив», 1927, т. XXV, 135 — 152.
Стратонов И. А. К вопросу о составе и происхождении краткой редакции Русской Правды, «Известия Об-ва археологии, истории и. этнографии при Казанском ун-те», т. XXX, в. 4. Казань, 1920; 44. V
Тихомиров Г. К вопросу о методах работы над источниками по научной биографии Ленина, «Пролетарская революция», 1930, X® 4 (99), 43—61.
Томсинский С. За марксистско-ленинское источниковедение, «Ленинская учеба» (орган Всесоюзного коммунистического ун-та им. И. В. Сталина), 1931, № 1, 52 — 61.
Тюменев А. Индивидуализирующий и генерализирующий методы в исторической науке, «Историк-марксист», № 12, 1929, 153 —184.
Филиппов А. Н. Из иностранных отзывов о Русской Правде, «Ученые записки Ин-та истории Р АНИОН», М„ т. II, 1927, 312—337.
Флоровский А. Ф., проф. Каким летописным текстом пользовался Гербер- Штейн, «Ученые записки Высшей школы г. Одессы», т. II, МСМХХИ (посвященный Б. М. Ляпунову), 69 — 80.
Чаадаева О. О первом опыте по собиранию автобиографий рабочих, «История пролетариата в СССР», 1930, Nb 2, 148 в—155.
Чернов С. К ученым несогласиям о суде над Максимом Греком (сравнительное изучение разных редакций Судного списка по делу Максима Грека), Сб. статей по русской истории, посвященный С. Ф. Платонову, 48—71.
Чернов С. К вопросу о методах издания памятников революционной литературы (заметка), «Каторга и ссылка», 1926, Nb 6 (27), 238 — 243.
1/414 Проблемы источниковедения.
Ш
Чужак Н. Правда о Пугачеве. Опыт литературно-исторического анализа. Всесоюзное об-во политкаторжан и ссыльнопоселенцев, 1926.
Шестаков А. Методика исторического исследования. Воронеж, 1929.
Юшков С. В. Исследования по истории русского права, в. 1. Устав кн. Владимира (историко-юридическое исследование). Саратовское об-во истории, археологии н этнографии, Новоузенск, б. г., 151.
Юшков С. В. К истории древне-русских юридических сборников (XIII в.). Саратов, 1921, 27.
Юшков С. В. Судебник 1497 года (к внешней истории памятника), «Ученые записки Саратовского государственного ун-та» (факультет права и хозяйства), т. V, в. 3, 1926, 46.
Юшков С. В. Правосудие митрополичье. Доклад, читанный в подкомиссии по подготовке к изданию Русской Правды 14 ноября 1928 г. «Летопись занятий Археографической комиссии», в. XXXV, 1927 — 1928, 115 — 120.
План работ историко-археографического института академии
НАУК СССР 1950/54 Г.
I. К репостная мануфактура в России.
Т. I. Материалы по истории Тульских и Каширских железных заводо^ (1645 — 1690 гг.) (бышло из печати).
Т. II. Материалы по истории Олонецких железных заводов (1669—1698 гг.) (вышло из печати).
Т. III. Дворцовая полотняная мануфактура XVII в. (вышло из печати).
Т. IV. Социальный состав рабочих XVIII в. (печатается).
Т. V. Московский Суконный двор (1708 —1823 гг.) (печатается).
*Т. VI. Процесс формирования рабочего класса в феодально-крепостную эпоху («голытьба», бобыли, бурлачество, ярыжки, беглые и т. д.) (готовится к печати).
Т. VII. Московско-Новгородская парусная фабрика XVIII в. (готово к печати).
Т. VIII. Статистика фабрик и заводов XVIII в. (готовится к печати).
Т. IX. Ремесло и положение рабочих в Австрахани XVII в. (готово к печати).
Т. X. Рабочие движения XVIII в. (готовится к печати).
II. Крестьянская фабрика — том I (сдан в печать); том II (готов к п е ч а т и).
III. История народов СССР.
1) Материалы цо истории Карельской республики: писцовые книги Обонежской пятины, т. Г (вышел из печати).
2) Ремесло в Карелии XVII в.
3) Колониальная политика в Якутии XVII в., тт. I и II (печатаются).
4) Торговля с Московским государством и международное положение Средней Азии в XVI—XVII вв. (вышло из печати).
5) Зырянские дела (готово к печати).
6) Материалы по истории Волжских татар (вышло из печати).
7) Материалы по истории Башкирии (готовится к печати).
8) Материалы по истории народов Кавказа (готовится к печати).
9) Материалы по истории народов Поволжья.
IV. Материлы по истории землевладения.
1) Материалы по истории отдельных вотчин метрополии и колоний (готовится к печати).
2) Продолжение издания грамот Коллегии экономии и писцовых книг.
3) Материалы Морозовской вотчины, тт. I и II (т. I вышел из печати: т. II годов к печати).
V. Крестьянское движение феодально-крепостной эпохи.
1) Движение Булавина (готово к печати).
2) Разгром разинщины (вышло из печати).
3) Пугачевщина (готово к печати).
' 4) «Смута» (готовится к печати). V
VI. История внутреннего и внешнего рынков в России.
1) Материалы по истории англо-русских торговых сношений XVI — XVII вв. (готово к печати).
2) Анкеты XVIII в. (готово к печати).
3) Ярмарки в России XVIII в. (готово к печати).
VII. Работа по заданиям м еждународного Комитета исторических наук.
1) Хронологические таблицы по истории народов СССР.
2) Списки дипломатических агентов XVII — XX вв. (закончено).
3) Международный ежегодник по библиографии исторических наук под ред. Н. М. Лукина (готов за 1929 г. и 1932 г.).
211
VIII. Словарь по истории материального производства.
Работа ведется Историко-археографическим институтом совместно с Академ і
истории материальной культуры. Материал для словаря по истории материального в, изводства в России XI — XVI вв. собран.
IX. Историческая география.
Готовятся к печати карты:
1) По истории всех видов промышленности за XV — XIX вв. (сдана в печать).
2) По истории развития крупных вотчин (Строгановых, Софийского Дома, Трс кой лавры и т. д.).
3) По истории ярмарок за XV — XIX вв.
X. Исто рико-этнографичес.кие карты.
Готовятся к печати историко-этнографические карты народов СССР,
XI. Материал ыпобибл и ографи и. '
1) Библиография по истории народов СССР, ч. 2 (вышла из печати).
2) Библиография по источниковедению (готово к печати).
3) Био-библиографический словарь историков (готовится к печати).
XII Проблемы источниковедения, т. II (готовится к печати).
XIII. Маркс и Энгельс о России (готовится к печати).
XIV. История фабрик и заводов.
1) Материалы по истории Ленинградского судостроительного вавода им. Марта ( тово к печати).
Содержание
С. ТОМСИНСКИЙ. Проблемы источниковедения _ ,
В. Забиров.— Новые источники об участии наЦи^налбв В пзтачевщине
Б. Тихомиров. — Источники по истории разинщины
И. Чаев. — Ядринские акты как источник по истории чувашей в XVII в.
А. Введенский. — Фальсификация документов в Московском государстве
XVI-XVII вв і
К. Базилевич. Таможенные книги как источник экономической истории России 1]
И. Морозов. — Актовый материал на службе помещичье-буржуазной историографии 12
М. Джервис. — О некоторых вопросах источниковедения по истории Польши 16
A. Кудрявцев. — Задачи марксистского источниковедения в изучении английской революции IS
B. Фролов. — Предварительные материалы для библиографии источниковедения 20
План оаботы Историко-археографического института Академии наук СССР на
1930/34 г 21
Отв. редактор Э. Д. Королъчук Техн. редактор Ф. Садовский
Сдано в набор i7/V 1933 г. Подписана к печ »ти 25/Х 1933 г.
С-4-41. Соцэкгиз МЬ 1044/Л. Тираж 2.000. Ленгорлит № 23337. Заказ № 757.
Бумага 62X94 см. 13V* печ. л. 6Б/в бум. л. 112000 тип. зн на 1 оум. л.
2-я типография .Печатный Двор" треста „Полиграфкннгаи, Ленинград, Гатчинская, 26.
ВАЖНЕЙШИЕ ОПЕЧАТКИ
Cm раница!
Стррока:
Напечатано:
Следует:
73
14 снизу
Не желающих принять « ссылают
Не желающих принять православие «ссылают
130
1 — 2 сверху
XV —XVI вв.
XV —XVII вв.
130
9 сверху
установлению.
расцвету.
143
1 снизу
* Современник»,
«Современник», 1858, XII.
(сноска)
1858, XII, 577,
Собр. соч., т. X, ч. 2, 577,
160
25 Снизу
XV —XVI вв.
XV — XVII вв.
162
20 сверху (сноска)
См. статью о 'і Марксе».
См. статью о «Марке».
169
20 снизу (сноска)
Lechsin
Leclis in
172
8 снизу (сноска)
wobronie
Wobronie
174
4 — 5 снизу (сноска)
pośle dzenia
z posiedzenia
174
3 снизу (сноска)
olskiej
polskiej
176
13 снизу (сноска)
Kwz.,
1
К w. Hist.,
176
10 снизу (сноска)
Буляка
Буяка
208
8 сверху
Новляпский П. От Истпарта (пере^овая). От Истпарта (передовая).
Проблемы
источниковедения »