ISSN 0042-8744
ВОПРОСЫ
ФИЛОСОФИИ
8
1988

К СВЕДЕНИЮ ЧИТАТЕЛЕЙ
Как уже сообщалось («Вопросы философии», 1988,
No 6), с будущего года начинается издание серии «Из
истории отечественной философской мысли» в виде
приложения к журналу «Вопросы философии».
В 1989 году выйдут в свет тома сочинений Д. И. ПИ ­
САРЕВА, В. С. СОЛОВЬЕВА (в 2-х книгах),
Г. Г. ШПЕТА, К. Д . КАВЕЛИНА, П. Я. ЧААДА­
ЕВА, М. А. БАКУНИНА, Н. А. БЕРДЯЕВА, А. А. ПО-
ТЕБНИ.
Распространение приложения будет осуществлять­
ся через «Союзпечать». Подписка на приложение на
1989 год будет производиться только с годовой
подпиской на журнал. Вместе с тем на журнал можно
будет подписаться и независимо от приложения. Об ­
щая стоимость подписки на журнал и приложение
32 руб. 10 коп. (подписная цена на журнал «Вопро­
сы философии» — 9 руб. 60 коп., на приложение —
22 руб. 50 коп.) .
При подписке оформляются два абонемента: на журнал
«Вопросы философии» (индекс по каталогу 70156) и на прило­
жение к журналу (индекс по каталогу 70135).

АКАДЕМИЯ НАУК СССР
И НСТИТУТ ФИЛОСОФИИ
No8
ВОПРОСЫ
ФИЛОСОФИИ
НАУЧНО-ТЕОРЕТИЧЕСКИЙ ЖУРНАЛ
ИЗДАЕТСЯ С ИЮЛЯ 1947 ГОДА
ВЫХОДИТ ЕЖЕМЕСЯЧНО
1988
СОДЕРЖАНИЕ
В.П
.
Филатов. Об истоках лысенковской «агробиологии» (Опыт со­
циально-философского анализа)
3
М. А . Розов. Философия без сообщества?
23
М. К . Мамардашвили. Проблема сознания и философское призвание 37
Аналитическая философия в XX в. (Материалы «круглого стола») 48
Из истории отечественной культуры
От редакции
95
С. Г . Геллерштейн. Предисловие к публикации
96
Б. Л . Пастернак. О предмете и методе психологии
97
Философские проблемы культуры
О. О. Сулейменов. Народная культура — летопись мира
106
Из истории отечественной философской мысли
Е. Б . Рашковский. Вл. Соловьев о судьбах и смысле философии
112
В. С. Соловьев. Исторические дела философии
118
МОСКВА. ИЗДАТЕЛЬСТВО ЦК КПСС «ПРАВДА». 1988

НАУЧНЫЕ СООБЩЕНИЯ И ПУБЛИКАЦИИ
В. М. Лейбин. Вера или разум? (Предисловие к публикации)
126
3, Фрейд. Будущее одной иллюзии
132
ИЗ РЕДАКЦИОННОЙ ПОЧТЫ
В. А. Шупер. Наука и демократия
161
Р. А . Медведев. О соотношении цели и средств в социалистической
революции
166
Резюме на английском языке
174
Содержание на английском, французском, немецком и испанском
языках
175
Наши авторы
176
@ Издательство ЦК КПСС «Правда» . «Вопросы философии». 1988.

Об истоках лысенковской
«агробиологии»
(Опыт социально-философского анализа)
В. П . ФИЛАТОВ
Последние два года принесли нам ряд ярких публикаций, посвящен­
ных трагическим событиям в. отечественной биологии 30—50-х годов.
Романы В. Дудинцева «Белые одежды» и Д. Гранина «Зубр», статья
биолога В. Александрова «Трудные годы советской биологии» ( «Зна­
ние-сила», 1987, NoNo 10, 12), материалы о судьбе Н. И. Вавилова в раз­
личных периодических изданиях вызвали большой резонанс в обществен­
ном сознании. Социальный и нравственный трагизм этой в общем-то сов­
сем недавней нашей истории мало кого может оставить равнодушным. Он
заставляет задуматься об истоках этих событий, о причинах пусть вре­
менного торжества л жи над правдой, низости над благородством, пусто­
звонства над подлинным знанием в нау ке — той области человеческой
деятельности, для которой стремление к истине и противостояние неве­
жеству всегда было основным идеалом.
Можно ли сказать, что мы располагаем ясным и достоверным пони­
манием этих причин? По-видимому, нет. Правда, на рубеже 60—70-х годов
были предприняты серьезные, полностью сохранившие свое значение и
сейчас попытки разобраться в феномене Лысенко. Так, в книге И. Т. Фро­
лова «Генетика и диалектика» (1968 г.) обстоятельно, с учетом всех дис­
куссий 30—50 -х годов рассмотрена методологическая сторона вопроса;
показано, что лысенковское учение «лжедиалектично», хотя оно и претен­
довало на звание «диалектико-материалистической биологии». В 1973 г.
вышла книга «Вечное движение» — воспоминания известного генетика
Н. П. Дубинина, участвовавшего во всех важнейших событиях тех лет.
В ней описана непростая ситуация, в которой развивалась отечествен­
ная генетика в 20—50 -е годы. Вместе с тем некоторые важные социаль­
но-философские аспекты лысенковщины не нашли отражения в этих ра­
ботах, что объясняется и выбранными авторами плоскостями анализа,
и временем написания книг. Что за тип знания представляет собой лы-
сенковская «агробиология?» Каковы причины и истоки возникновения это­
го «творческого мичуринского дарвинизма»? Какова здесь роль «мичу­
ринской идеологии» — есть ли это не зако нно е заи мство вани е имени,
или же тут существует некая идейная связь?
Заслуживает ли лысепковщина изучения?
Многим сам вопрос: «как была возможна лысенковская агробиоло­
гия?», по-видимому, может показаться неуместным. Стоит ли изучать
в историческом, гносеологическом или социологическом плане «лже­
научные догмы лжебиологии Лысенко», заслуживает ли эта бесовщина
3

в науке внимательного и беспристрастного анализа? Представляется,
однако, что подобный анализ необходим по р яду причин. Одной лишь
характеристики лысенковщины как «лже-» или «псевдонауки» явно не­
достаточно, поскольку она не походит на обычные псевдонауки, которых
было немало в истории познания, в том числе и в XX в. К тому' же
масштабы лысенковщины, ее последствия д ля судеб ученых, огромный
урон, принесенный ею авторитету отечественной биологии, а косвенно —
и науке в целом, заставляет рассматривать ее как общественно значи­
мый феномен, а не как некое досадное недоразумение, случившееся в
наш ей истории.
Нужно учитывать и то, что социальный и идейный контекст, в кото­
ром возникла лысенковская биология, был достаточно общим, он порож­
дал сходные, хотя и не столь «яркие» явления и в некоторых других
научных дисциплинах. Причем есть основания предполагать, что отго­
лоски этого контекста в непроясненном, а потому непроблематичном
виде встречаются и в наши дни. Они сохранились в языке, в стереоти­
пах, в оценках, используемых при обсуждении вопросов о месте науки
в культуре и обществе, о связи науки и философии, науки и практики
и т. п. Они дают о себе знать в известных феноменах «прирученной»
науки, в «академизпрованной идеологии», выдающей себя за науку,
в научно-политических приемах, с помощью которых сторонники тех или
иных направлений добиваются монополии в св.оих научных дисципли­
нах. Все это говорит о том, что исследование феномена лысенковской
агробиологии имеет не только антикварный интерес, оно может послу­
жить достаточно общей задаче демократизации нашей интеллектуальной
жизни, критическому преодолению негативных элементов в идейном н а­
следстве, доставшемся нам от 30—40-х годов.
Разумеется, в рамках одной статьи невозможно проанализировать
все те условия и факторы, которые способствовали возникновению это­
го феномена. Подобная задача предполагает совместные исследования
специалистов разного профиля —историков науки и историков филосо­
фии, социологов и историков партии. Основная цель данной статьи —
показать, что возникновение лысенковщины было обусловлено сложной
совокупностью социально-исторических предпосылок и процессов и не мо­
жет объясняться лишь особенностями личности Т. Д . Лысенко. В из­
вестном смысле Лысенко —марионетка культуры, выброшенная на сце­
ну сложившейся в 30-е годы причудливой констелляцией идеологиче­
ских, социальных и научно-политических факторов. Правда, он весьма
ловко в тактическом плане и цинично использовал эти факторы,
но не будь Лысенко, нашлись бы, видимо, другие кандидаты на роль
лидеров «творческого советского дарвинизма» , ведущего борьбу против
«буржуазной генетики» с позиций «диалектико-материалистической био­
логии» и «передовой науки колхозно-совхозного строя» *.
Есть несколько схем, объясняющих причины возникновения лысен­
ковщины. Одна из них, восходящая еще к 50—60-м годам, отводит ос­
новную роль в этом философам. Недавно («Дружба народов», 1988, No 1)
к этой версии был добавлен пикантный нюанс литературным критиком
В. Кожиновым, заявившим, что Лысенко был «тупым орудием в руках1
1
Одной из в аж ны х стор он лы сенковщины был о собый тип речи, исп ол ьзуе мый
ее сторонниками в публикациях и дискуссиях. Это крайне идеологизированная речь,
которая собирал ась из опр ед ел енн ы х штампов, ра ска выченных ло зу нго в, цита т и т. п.
Здесь слова теряли свое исходное значение и потому легко превращались в ярлы­
ки, используемые для обозначения любых явлений, в зависимости от ситуации.
В дискуссиях с научными оппонентами этот тип речи позволял легко переводить во­
прос в «идеол огичес кую и по литич ес ку ю плоскость». В отнош ении бо л е е ш ирокой
публики эта речь деморализовывала людей, ошарашивала и оглушала их восприя­
тие. Не имея возможности цитировать образчики этой речи, мы все ж е будем вклю­
чать в текст характерные для нее клише.
4

таких «теоретиков», как Деборин и Презент». Представляется, что в
упомянутой книге И. Т. Фролова дана убедительная оценка поверхност­
ности и фактической неточности такой схемы. Что же касается допол­
нительной версии «заговора», выдвинутой В. Кожиновым, то ее можно
оставить на совести автора. К тому же, почему в число «заговорщиков»
не попал М. Б . Митин? И как быть с вовлеченными в эти события,
но репрессированными И. И. Аголом, С. Г. Левитом, М. Л. Левиным и
другими?
Несколько упрощающим ситуацию представляется и объяснение лы-
сенковщины как результата борьбы за власть, за роль лидера в биоло­
гии между Н. И . Вавиловым и Лысенко с использованием со .стороны
последнего чуждых науке приемов2. Действительно, Вавилов победил бы,
если бы дискуссии шли «с соблюдением всех норм научной этики, пра­
вил чести». Но остается вопрос — почему эти нормы не соблюдались?
Вопрос, на который трудно ответить, ограничивая дело внутринаучной
борьбой направлений и школ.
Н. П. Дубинин объясняет поражение генетики тем, что в ней в
30-е годы сложился кризис, который недооценили старые кадры —
Кольцов, Вавилов, Серебровский, Филппченко и другие, не предприняв­
шие диалектической критики метафизических концепций евгеники, авто ­
генеза и т. п. Этим воспользовались противники: «нашлись люди, кото­
рые в пылу борьбы вслед за действительно обветшалыми понятиями
пытались выбросить в мусорную яму истории все основы генетики» 3.
Причем эти люди —Лысенко и его сподвижники —активно поддержали
задачу переделки природы на благо социализма, тогда как в вавилов-
ском направлении дело с практическим применением генетики затяги­
валось.
На более глубокие причины событий указывает В. А. Александров:
«Трагедия, постигшая в тридцатых—пятидесятых годах советскую биоло­
гию, произошла из-за того, что ее использовали как фронт идеологиче­
ской борьбы и противопоставляли советскую биологию «буржуазной».
Были тогда попытки привлечь к политической борьбе и другие науки —
физику, химию, но физикам и химикам удалось отбить эти атаки... Были
свои причины, почему среди естественных наук именно на биологию
пал этот тяжкий жребий. Она ближе других естественнонаучных дис­
циплин стоит к гуманитарным наукам, основой которых служит партий­
ность. К ней примыкает комплекс агрономических и зоотехнических
наук, от которых инстанции ждали спасения нашего разрушенного сель­
ского хозяйства и, как тяжелобольной, готовы были довериться любому
знахарю. В области биологии выдать себя за специалиста гораздо лег­
че, чем в математике , астрономии или физике» 4.
В качестве первого приближения это объяснение представляется
верным, и в дальнейшем мы попытаемся конкретизировать его и допол­
нить некоторыми менее очевидными чертами. Целесообразно также,
чтобы яснее был ход дальнейших рассуждений, обозначить основную
х ар актеристику лысенковской «агробиологии». Это непростой вопрос.
Обычно ее характеризуют как лженауку или фальсификацию науки.
Однако первый термин мало что говорит, а фальсификация предпола­
гает намеренный обман, которого, судя по всему, не было в деятельно­
сти Лысенко, по крайней мере в довоенное время. Несхожа лысенков-
щина и с «псевдонаукой», х о тя у нее есть некоторые общие черты
с такими типичными псевдонауками прошлого и наших дней, как фре­
нология, парапсихология, учение о НЛО или теория мировых катастроф
2 См.: Шумный В. За истину в науке.- «Наука и жизнь», 1987, No 12, с. 62-65.
3 Дубинин Н. П. Вечное движение. М., 1973, с. 113.
4 Александров В. Трудные годы советской биологии. — «Знание —сила», 1987,
No10,с.72.
5

И. Великовского. На наш взгляд, имеющихся понятий (кроме назван­
ных, в социологии знания используются также понятия «паранаука»,
«девиантная наука», «альтернативная наука») явно недостает для обо­
значения этого уникального феномена. Но если все же исходить из имею­
щегося инструментария, то, как представляется, предпочтительнее всего
характеризовать это «учение» как «гипертрофированную вульгарную нау­
ку». Понятием «вульгарная наука», как известно, пользовался К. Маркс
д ля обозначения полптико-экономических учений, соединяющих в себе
определенное экономическое знание с апологетикой складывающихся
вне науки классово-практических интересов господствующих слоев об­
щества. Здесь нет прямой аналогии (поскольку существенно отличны об­
ласти науки и социальный контекст), однако сходный аспект вульгари­
зации явно присутствует в лысенковщине. Кроме того, последняя вуль­
гарна еще в двух смыслах этого термина: в смысле упрощенности,
пошлости (подобно тому, как мы говорим о вульгарном социологизме
или вульгарном материализме, элементы которых, кстати сказать, актив­
но использовались в лысенковщине) и в смысле «популярности», «на­
родности», игравших в ней очень существенную роль. На степень же
(гипертрофированную) вульгаризации «народного», «мичуринского дар­
винизма» влияло то, что он был довольно быстро выведен из-под науч­
ной критики и пользовался прямой и сильной идеологической и полити­
ческой поддержкой на протяжении многих лет.
На одну ли биологию пал тяжкий жребий?
История научного познания показывает, что в нормальном социаль­
но-культурном окружении наука обладает достаточным иммунитетом
против процессов вульгаризации. Даже если феномены вульгарной нау­
ки пользуются популярностью во вненаучиой среде (как обстояло дело,
например, с учением М альтуса), в самой науке, в. научном сообществе
они подвергаются постоянной критике, оттесняются на периферию нау­
ки и оцениваются как девиантные или псевдонаучные течения. Однако
социальная и культурно-гуманитарная «инфраструктура», в которой
возникала и распространялась лысенковщина, существенно отличалась
от нормальной и резко понижала такой иммунитет.
Как говорилось выше, возникновение лысенковщины нельзя рассмат­
ривать только как внутринаучный процесс. В частности, нередко упус­
кается из виду то очевидное обстоятельство, что появлению лысеиков-
щины предшествовали развернувшиеся в конце 20-х
—начале30-хгодов
деструктивные процессы в области культуры и социально-гуманитарной
мысли. Эти процессы были во многом аналогичны лысенковскому и под­
готовили для него организационные образцы, языковые и идейные ре­
сурсы. В нашей литературе эта деструкция социально-гуманитарной
мысли еще не получила достаточно полного освещения и оценки, но не­
которые ее фактические моменты нельзя не упомянуть, ибо без этого
непонятна та почва, на которой могла появиться лысенковщина.
Так, уже к концу 20-х годов интенсивно развивавшиеся до этого ис­
следования в области общей социологии и конкретных социологических
дисциплин —социологии труда, быта, социальной психологии, демогра­
фии ит. п.—начали
сворачиваться. Социология была объявлена «бур­
жуазной псевдонаукой», не совместимой с единственно верным учением
об обществе —историческим материализмом. В 1928—1929 гг. разверну­
лась экономическая дискуссия, положившая начало борьбе «на два
фронта» в политичесгюй экономии —протпв «механической ревизии
марксизма» , с одной стороны, и против идеализма (позднее «меныне-
виствующего»), с другой. Эта борьба практически остановила исследо­
ван ия в области экономики переходного периода и политической эконо­
мии социализма в целом (возник даже тезис о том, что плановое социа-
6

диетическое хозяйство в отличие от капиталистического не может быть
предметом теоретического ан ал и за); была разгромлена замечательная
школа аграрной экономики А. В. Чаянова (бывшего, кстати говоря,
в тесных дружеских отношениях с Н. И. Вавиловым). Издержки коллек­
тивизации, голод 1932—1933 гг. и другие факторы послужили причиной
погрома в экономической статистике —дисциплине, имевшей отмеченные
еще В. И. Лениным богатые отечественные традиции.
В это же время происходило разрушение исторической науки —
отстранялись от работы известные историки, закрывались журналы,
пресеклось преподавание отечественной истории, ликвидировались много­
численные общества по изучению и охране памятников, старины. С пись­
мом Сталина в редакцию журнала «Пролетарская революция» (1931 г.)
утвердились новые принципы пролетарской историографии, суть которых
сводилась к тому, что все направления в рабочем и социалистическом
движении, в чем-то отклоняющиеся от большевизма (а с 20-х годов
фактически от сталинской
позиции), являются очагами измены.
Эти принципы стали каноном исторических исследований, развернулись
позднее в схему краткого курса «Истории ВКП(б)» и исключили воз­
можность какого-либо критического исследования истории. Тогда же
была разгромлена педология, последствия чего мы ощущаем до сих пор.
Были пресечены замечательные традиции и школы отечественного языко­
знания, на место которых водрузилось так называемое «новое учение
о языке» . Создатель последнего Н. Я. Марр (идею которого о едином
наднациональном языке коммунистического общества публично поддер­
жал в 1930 г. Сталин) и его последователи уже в конце 20-х годов
стали бороться со своими оппонентами такими средствами, которые
весьма напоминают используемые позднее Л ы сенко5.
По-видимому, этот перечень можно расширять (так, ниже мы под­
робнее рассмотрим, что произошло в философии), но и перечисленного
достаточно для понимания того, что на рубеже 20—30 -х годов происхо­
дило и что можно назвать фронтальной деструкцией культуры и со­
циально-гуманитарной мысли. В передовой статье журнала «Естество­
знание и марксизм» некоторые участки этого фронта описывались так:
«Область теории никогда не была нейтральной, никогда не была лише­
на классовой основы. Сейчас в период обострения классовой борьбы в
теории также проявляется сопротивление враждебных пролетариату
классовых сил... Так, в теоретической экономике идеология враждебных
пролетариату классов выражается в теориях Базаровых, Громанов, Су­
хановых, Кондратьевых, Рубиных и др. В литературе —в переверзевщи-
не. В области философии мы имеем и открытые выступления явных
идеалистов (Лосев, Нуцубидзе и др.) и скрытые формы борьбы с марк­
систско-ленинской философией под флагом асмусовщины, в виде псевдо-
марксистского течения Корнилова и его школы в психологии, в виде
прикрытой, выступающей под маской ленинизма механистической по су­
ществу ревизии ленинизма Обухом и его школой в медицине. Мы имеем
общее оживление механистов всех толков (Тимирязев, Варьяш, Обух,
Корнилов и др.) . В естествознании активизируются также витализм
(биологи Берг, Гурвпч), махизм (физик Френкель), конвенционализм
(математики Каган, Богомолов)... Совершенно очевидно, что никакая
теория, в особенности в у словиях обостренной классовой борьбы, не мо­
жет быть свободна от политики... Философия, естественные и математи ­
ческие науки так же партийны, как и науки экономические или истори­
ческие» 6.
5 См.: Ларце в В. Евгений Дмитриевич Поливанов: страницы ж изни и деятель­
ности. М., 1988, с. 74 -90 .
6 «За партийность в философии и естествознании».— «Естествознание и марк­
сизм», 1930,NoNo2-3, с. Ill—IV.
7

Хотя события развивались весьма быстро и во многом параллельно
в различных областях науки, все же ясно, что «тяжкий жребий» выпал
сначала на долю социально-гуманитарных наук и философии. К руко­
водству «научным фронтом» в этих областях пришли «ученые новой
формации», проложившие себе путь политическими наветами на коллег
и идеологической демагогией, не знакомые с историей своих дисциплин
и зарубежной литературой, заменявшие научную работу комментирова­
нием партийных постановлений и речей Сталина. Этот тип «сталинского
ученого» в полном виде был воплощен в Лысенко, но он не был пер­
вым из этой когорты и имел предшественников в сфере социальных
наук.
Даже если предположить, что этот деструктивный процесс остановил­
ся бы на границе между общественными и естественными науками и
не затронул бы биологию в большинстве ее разделов, физику (напри­
мер, третирование теории относительности в квантовой механике, гоне­
ния на так называемое отечественное ответвление копенгагенской шко­
лы —Ландау, критика ряда крупных физиков —Тамма, Френкеля
и др.), математику (например, преследование основателей московской
математической школы —академиков Егорова и Лузина), то и тогда его
последствия были бы весьма негативными. Сейчас мы много пишем о том,
какое важное эвристическое значение для развития науки имеют фило­
софские идеи, гуманитарная мысль, духовная культура в целом. И ред­
ко задумываемся над тем, какие следствия для науки может повлечь
деструкция этой духовной культуры. А между тем это не проходит бес­
следно для естественных наук, даже если их минует обсуждаемый «тяж­
кий жребий» или коснется лишь вскользь . В. И. Вернадский, много и
со всех сторон размышлявший над включенностью естествознания в об­
щий духовный контекст эпохи, еще в начале века высказал очень яс­
ную и, как оказалось, пророческую мысль: «Если мы хотим понять рост
и развитие науки (имеется в виду естествознание.
—В.Ф.), мы неиз­
бежно должны принять во внимание и все эти другие проявления ду­
ховной жизни человечества. Уничтожение или прекращение одной ка­
кой-либо деятельности человеческого сознания сказывается угнетающим
образом на другой. Прекращение деятельности человека в области ли
искусства, религии, философии или общественной мысли не может
не отразиться болезненным, может быть, подавляющим образом на
науке» 7.
Та деструкция культуры, социально-гуманитарной мысли, которой
наше общество обязано сталинизму, вне всякого сомнения, именно так
сказалась на развитии науки. Лишь в подобной атмосфере могла воз­
никнуть и существовать и та крайняя форма вульгаризации науки,
которую представляла собой «творческая агробиология» Лысенко.
В тисках между механицизмом и менъшевиствующим идеализмом
Во второй половине 20-х годов., когда мало кому еще известный Лы­
сенко проводил в Азербайджане свои «эпохальные» опыты по передел­
ке озимых сортов в яр о в ы е8, в Москве и других крупных научных
центрах уже началась работа по «социалистической реконструкции»
биологии, по выправлению в ней «генеральной линии», по «внедрению
7 Вернадский В. И. Избр. труды по истории науки. М., 1981, с. 5 0 -51 .
8 По иронии судьбы Лысенко нач инал свои опыты с гороха, что позвол ило з а ­
тем «придворным истор иографам» ра скра сить его путь в н ау ке такими перлами:
«тот самый горох, в котором монах Мендель искал подтверждения своего метафи­
зич еского «закона» не изм ен яе мо й нас л едс твенно сти, наве л моло дого специали ста
Гандж инс кой с еле кционной станции, больш евика Лысенко на пу ть со верш енно
иных исканий, увенчавшихся крупнейшей победой диалектико-материалистического
мето да познания» (Александров Б. А . Творцы пер ед о вой биологической науки.
К. А. Тимирязев, И. В. Мичурин, В. Р. Вильямс, Т. Д. Лысенко. М., 1949, с. 149).
8

в нее диалектического метода». На первом этапе этой работы в ней ак­
тивную роль играла философия, в которой самой происходили жаркие
дискуссии и борьба за лидерство на «философском фронте». Итогом
этой борьбы, закончившейся в 1930 г., стало безраздельное господство
философии сталинской эпохи — крайне идеологизированного и вульгари­
зированного марксизма без Маркса, представляющего собой, по сути
дела, упрощение и ревизию марксистско-ленинского у чения во всех его
основных пунктах. Когда же была поставлена задача по «внедрению»
подобного диалектического м атериализм а в естествознание, то быстро
обнаружилось, что подлинная наука имеет мало шансов соответствовать
подобной философии, тогда к ак такие монстры, как «мичуринская агро­
биология», вполне укладывались в прокрустово ложе последней и полу­
чали в результате сильную идеологическую, а затем и политическую
поддержку 9.
Сердцевиной философских споров второй половины 20-х годов была
дискуссия «механистов» (И. И. Скворцов-Степанов, А. К . Тимирязев
и др.) и группы «диалектиков» во главе с А. М. Дебориным. Теорети­
ческий уровень этой дискуссии был весьма невы со к1011, к тому же в ней
быстро вошли в оборот политические ярлыки: стороны начали обвинять
друг друга в махизме и ликвидаторстве, идеализме и витализме, в от­
рыве от практики социалистического строительства и выражении идео­
логии кулачества и нэпманской буржуазии. В целом «механисты» стоя­
ли на позициях естественнонаучного материализма, а в отношении био­
логии отстаивали принципы умеренного редукционизма, значимость
эмпирических, физико-химических методов исследования. Деборин и его
сторонники от имени диалектики подвергали такую установку, а вслед
за ней и «формально-логическое», « метафизическое» естествознание рез­
кой критике. Они отстаивали тезисы, которые потом стали своего рода
догмами, нередко воспроизводимыми и теперь. К их числу относятся по­
ложения о том, что естествознание должно спонтанно рождать диалек­
тику, что кризисы в науке связаны с тем, что ученые не осваивают
сознательно диалектический метод. Последний объявлялся ими единст­
венно верным методом научного исследования, тогда ка к эмпирический
метод и формальная логика трактовались как ограниченные п ошибоч­
ные. В целом они требовали от ученых и философов новой, диалекти­
ческой науки, а тех, кто не разделял это требование, объявляли «мета­
физиками», сторонниками буржуазной идеологии и т. п.
Следует отметить, что диалектики слабо разбирались в естественно­
научном материале и , и их методы борьбы были в основном цитатны­
ми. Однако и в 1929 г. «м ех анисты -метафизики» были официально осуж­
дены на конференции Коммунистической Академии. Но и деборинцы не­
долго стояли во главе философского фронта. Уже в 1930 г. группа моло­
дых активистов Института красной профессуры во главе с М. Б . Мити­
у В связи с этим следует отметить важное обстоятельство, касающееся отноше­
ния философов к лысенковщине. Настоящие философы не поддерживали ее, к тому
же они не в меньшей степени, чем генетики, пострадали в рассматриваемый здесь
период - многие из них были репрессированы, уцелевшие уходили в психологию,
в филологию или вообще прекращали научную деятельность. В этом смысле очень
символичным являе тся то, что Н. И. Вавил ов о ка зал с я в саратовской тюрьме в од ­
ной камере с философом И. К. Лупполом, а Лысенко в неприятный для него момент
укры лся в каби нете одного из лидеро в «ст алинской философии» - М. Б. Митина.
10 См., например: Деборин А. Диалектика и естествознание. М . - Л . ,
1929;
Степанов И. И. Диалектический материализм и деборинская школа. М.—Л., 1928.
11 Это было признано даже в резолюции по докладу О. Ю. Шмидта, подводив­
шего итоги п обед ы «диалектиков» на д «механистами»: «Борьба ди алектиков и ме х а ­
нистов, ввиду отсутстви я в лагере диале ктиков подго товл ен ных есте ственников,
вначале получила форму дискуссии между философами, с одной стороны, и естест­
воиспытателями,- с другой. Рост наших собственных кадров вскоре, однако, из­
менил ситуацию, п борьба пер еки ну л а сь в лагерь са мих естественников» ( «Е сте ст ­
вознание и марксизм», 1929, No 3, с. 213).
9

ным и П. Ф. Юдиным выступила против деборинцев, обвинив их в недо­
статке партийности. В беседе на бюро партячейки института Сталин под­
держал это выступление, квалифицировав Деборина и его сторонников
как «меньшевиствующих идеалистов». В официальной резолюции отме­
чалось, что работы последних содержат каутскианские ошибки в вопросе
о диктатуре пролетариата, правоопнортунистические взгляды по вопросам
культуры, богдановские ошибки по вопросам коллективизации, полутроц-
кистские ошибки в вопросах классовой борьбы, идеалистические ошибки в
понимании диалектики.
Однако и после разгрома деборинцев механицизм (а косвенно —
и большинство ученых, скептически настроенных к вульгарным требо­
ваниям немедленно «диалектизироваться»12) , продолжал оставаться
«главной опасностью» на пути «социалистической реконструкции нау ­
ки». Этот разгром привел к сворачиванию неплохих исследований по
истории диалектики и истории философии, которым в деборинском окру­
жении уделяли большое внимание, справедливо подчеркивая связи
марксизма с предшествующей философией. Стиль же хлесткой, но мало­
квалифицированной критики «метафизической» науки прочно вошел в
арсенал новых лидеров философского фронта. С их воцарением незыб­
лемо утвер дился «сталинский диамат» , по сво ему уровню недостойный
названия философии, невежественно-агрессивный в отношении к любым
проявлениям настоящей культуры и атмосфере свободного научного
поиска.
Между тем именно его представители, а главное —те «собственные
кадры» в «лагере естественников», ко торые быстро освоили этот нехит­
рый «идейный» арсенал, возглавили работу по реконструкции науки.
В частности, они в 1930—1931 гг. пришли к руководству ранее создан­
ных обществ биологов-материалистов, врачей-материалистов, физиков-
и математиков-материалистов и т. п. С этого времени ситуация стала
меняться. Борьба, в соответствии с приведенной оценкой О. КЗ. Шмид­
та, действительно «уже перекинулась в лагерь самих естественников».
Не следует, разумеется, думать, что эта борьба парализовала все
естественнонаучные дисциплины, что везде стала появляться лысенков-
щина. Наука есть наука, в ней существуют стандарты научности,
от которых ученые предпочитают не отходить даже при сильном со­
циальном давлении. Физики, математики, химики, представители других
дисциплин находили способы (отсылки к оборонной или экономической
значимости исследований, дежурную риторику, прикрытие признанными
авторитетами в науке, уход от идеологических споров и т. п .) для со­
хранения научных школ и плодотворных традиций. Но в биологии этот
напор, по-видимому, было сдержать труднее всего в первую очередь
из-за катастрофических социально-политических процессов, развернув­
шихся в сельском хозяйстве страны в 30-е годы. Реконструкция науки
здесь сразу же стала приобретать серьезный оборот.
В плане работы общества биологов на 1931 г. записано: «Важяей-
Это настроение хорошо выражено известным в те годы биологом А. Ф. Са­
мойловым. Включившись в о писа нную д ис ку сс ию , он говорил, что «диалектики»
должны «на деле доказать, что они, применяя диалектическое мышление, диалекти­
ческий метод, в состоянии пойти дальше, скорее, с меньшей затратой труда, чем те,
которые идут иным путем. Если они это докажут, то этим без всякой борьбы, без
излишней бесплодной оскорбительной полемики диалектический метод завоюет себе
сво е место в есте ствознании . Естест во испыта тель пр е ж д е всего не упрям. Он поль ­
зуется своим теперешним методом только и единственно потому, что его метод есть
метод единственный. Такого есте ствоисп ыта тел я, который ж е л а л бы пол ьзовать ся х у д ­
шим методом, а не лучшим, нет на свете. Докажите на деле, что диалектический ме­
тод ведет скорее к цели,—завтра же вы не найдете ни одного естествоиспытателя
не диалектика» (Самойлов А. Ф. Диалектика природы п естествознание.- «Под
знаменем марксизма», 1926, NoNo 4 -5 , с. 81).
10

шей задачей общества биологов-марксистов является разработка совмест­
но с БИ К А (Биологический институт Коммунистической академии)
большевистской реконструкции биологии. Эта основная задача должна
пронизать все содержание работы общества и всех его бригад, проводи­
мой на основе широкого развертывания подлинной коллективности, соц­
соревнования и ударничества» 13. Дискуссия на общем собрании обще­
ства биологов Комакадемии в 1931 г. вообще очень поучительна и яв­
ляет собой как бы прообраз всех последующих дискуссий и событий в
биологии. Лысенко еще нет в списках «ударников» и «бригадиров»
не только центрального, но и украинского (к этому времени он уже
перебрался в Одессу) общества биологов-марксистов. Как, впрочем,, нет
в этих списках и философов. Но все задачи, которые Лысенко решал,
уже предопределены: критика «вейсманизма» и «морганизма», борьба с
« буржуазным» и даже «социал-демократическим (!) естествознанием»,
разоблачение основных отечественных биологических школ, создание
особой социалистической биологии на основе, которую дает «наше кол ­
лективизированное сельское хозяйство для всех ветвей теоретической
биологии» 14.
Причем намечены эти задачи довольно конкретно. В докладе нового
председателя общества Б. П. Токина (известного своим поведением на
августовской сессии ВАСХНИЛ 1948 г.) и в принятой резолюции к чис­
лу важнейших задач реконструкции биологии относится разоблачение
«школ и лиц», стоящих на позициях механицизма, идеализма и бур­
жуазной идеологии: «В развитии биологии в СССР мы имели и имеем
ярко выраженные буржуазные направления, течения, школы. Совершен­
но необходимо организовать разоблачение идеалистических концепций
А. Гуревича, Любищева, Беклемишева, Берга, Соболева и др., так же
как и механистических школ и концепций Н. Кольцова, М. Завадского,
И. Павлова, П. Лазарева, А. Самойлова. Необходима борьба с ламарк­
истскими направлениями типа Богданова, Е. Смирнова, вместе с реши­
тельной борьбой против автогенетической концепции Филипченко и др.,
а также по существу автогенетических концепций Серебровского, Леви­
та, Левина, Агола и др.» 15. Сказано —сделано, принимается решение
организовать специальные «бригады» по разбору работ Кольцова, Л аза­
рева, Самойлова, Серебровского. В своем докладе Токин сокрушается,
что «до сих пор мы имеем «святое» невмешательство в основные мето ­
дологические установки Вавилова. Но общество не выполнило бы своих
задач, если бы свою работу строило мимо Наркозема» 16. И утвержда­
ется особая бригада для работы «по методологическому контролю над
существующей и развертываемой сетью научно-исследовательских уч­
реждений, входящих в состав Наркозема (прежде всего ВА СХНИ Л)»17.
Образ Лысенко уже как бы витает над биологией. Во время дискус­
сии, в которой участвовал целый ряд ведущих биологов тех лет
(Н. К. Кольцов, А. С. Серебровский и др.), звучали сомнения в воз­
можности развити я биологии, если основные отечественные школы
вместе с их лидерами будут разоблачены как буржуазные, метафизиче­
ские и т. п. На это руководитель общества заявил: «Пусть пролетар­
ская молодежь и действительно преданные пролетариату специалисты
не поддаются этим мещанским воплям. При всех поворотах находятся
группы мещан, которые говорят об этом. Мы не будем этого бояться и
не будем слушаться Вермелей и Смирновых, которые никак не могут
найти людей, которых они могли бы считать своими авторитетами. Если
13 «Против механического материализма и меныпевиствующего идеализма в био­
логии». М . - Л., 1931, с. 92.
14Там же, с. 85.
15Там же, с. 89.
16Тамже,с.12.
17 Т ам ж е , с. 92 (Н. И. Вавилов в эти годы был президентом ВАСХНИЛ).
11

для них не авторитет мощный создающийся сейчас коллектив пролетар­
ских научных работников, объединяющийся вокруг Академии, то и без
них справится наука, без них справится рабочий класс прекраснейшим
образом. Суть не в том, чтобы сейчас указать Иванова или Петрова,
за которым нужно идти. Всякий видящий видит —создается мощный
пролетарский коллектив научных работников»18. Было бы, пожалуй,
нелогично, если бы в подобной ситуации рано или поздно на сцене
не возник новый руководитель «биологического фронта» (тем более
что начал Токнн свой доклад фразой, которая сделала бы честь и само­
му Лысенко — «Фронт биологии —отсталый фронт»),— Иванов, Петров
или Лысенко, «за которым нужно идти».
Сказанное наводит на мысль, что истоки проблемы гораздо шире
оппозиции между генетикой и механо-ламаркизмом (к которому обычно
причисляют позицию Лысенко) и борьбы биологических школ. Социаль­
но-идеологический и научно-политический (имеются в виду задачи р е­
конструкции науки, новых механизмов формирования и организации
научного сообщества, очистки последнего от старых кадров и т. п.)
контекст складывался так, что гипотетически можно даже предположить
(рискуя, конечно, вызвать праведную критику), что и на основе гене­
тики, получи она в этом контексте поддержку, могли бы развернуться
события, сходные с лысенковскими. Некоторые ростки этого проявля­
лись, когда генетика еще не оценивалась как «формальная, буржуазная
лженаука». Так, в «Задачах общества врачей-материалистов в период
социалистической реконструкции» (1930 г.) говорится, что «механисти­
ческие теории в медицине и смежных с ней областях конкретизируются
главным образом по линии ламаркизма и признания
адекватного
наследования благоприобретенных признаков» (то есть позиции Лысен­
ко. —В . Ф .), тогда как «сугубое значение для коренной реформы мно­
гих теоретических основ патологии приобретают генетика и смежная с
последней механика развития» 19. В свете этого ставятся задачи «улуч­
шения генотипа» в целях «максимального развития творческих возможно­
стей трудящихся масс», разработки «основ социалистической евгеники»
с учетом того, «что лиш ь ко м мунистическое общество создает действи­
тельно благодарную почву для активных евгенических мероприятий» 20.
Разумеется, можно лишь гадать, к чему бы привели в то время ак­
тивные евгенические мероприятия, будь они развернуты. Все же в сло­
жившемся контексте сама логика событий вела к тому, что менделев-
ская генетика должна была оказаться «механистической», «метафизиче­
ской», «формальной» наукой, подлежащей критике и запрету. Дело в
том, что генетические исследования, начатые Менделем и продолженные
его последователями, в том числе и в СССР в 20—30 -е годы, и в са­
мом деле были в определенном смысле «механистическими»,
если
не придавать этому понятию только негативный смысл. Менделем была
инициирована первая в биологии научно-исследовательская программа,
в которой был успешно реализован «галилеевско-ньютоновский» (и в этом
смысле —механистический) стиль мышления, с характерными для него
нормами аналитизма, точного контролируемого эксперимента, использо ­
вания математического языка и т. п . 21
.
Развитие различных научных
18Там же, с. 85.
19 «Естествознание п марксизм», 1930, No 1(5), с. 209, 208.
20Тамже,с.208,209.
21 Подробный ан ализ этого см., например : Никитенко Д. А. В за имод ействи е
генетики с другими науками (философско-методологический анализ). Киев, 1987,
с. 6 —55. Оценивая роль Менделя, Н. В. Тимофеев-Ресовский отмечал, что у ж е до него
были выявлены многие закономер ност и насл ед ствен нос ти, но они фиксировал ись в
рамках качественного, натур ал истич еско го подх од а . «Его вел ичи е в том, что, зна я и
учитывая все эти явления, открытые, но точно не проа нал изир ованны е, он так по^
ставил свои опыты и обраб ота л их р езу ль таты, что смо г дать точный, кол иче ст ве н­
ный ан али з нас ледо ва ния и пер ек омбин ирования эл еме нтарных насл ед стве нны х при­
12

дисциплин происходит неравномерно, и если в физике в начале XX в.
«механистический стиль» мышления в ряде аспектов начал обнаружи­
вать свою ограниченность (прежде всего в связи с развитием кванто­
вой теории), то в биологии в это время он, по существу, еще только
начал формироваться, и потому борьба с ним объективно отбрасывала
биологию к уровню описательного естествознания, натурализма, а в слу­
чае с «мичуринской агробиологией» Лысенко —также еще и к элемен­
там более архаического, донаучного типа мышления. И не случайно на
дискуссии 1939 г., организованной журналом «Под знаменем марксиз­
ма», Н. И. Вавилов говорил Лысенко, что тот своим отрицанием гене­
тики как «формальной», «м еханистической» концепции тянет биологию
назад, в додарвиновские времена, в начало XIX в.
Буржуазная генетика и социалистическая агробиология
Всякому читавшему работу В. И. Вернадского «Научная мысль как
планетное явление», наверное, бросался в глаза тот пафос, с которым
замечательный мыслитель подчеркивал сквозную для этой книги мысль
об универсальности, «вселенскости», интернациональности науки. Наука,
подчеркивает Вернадский, «одинакова для всех времен, социальных сред
и государственных образований», в ней «несть иудея, ни эллина», в ней
«ищутся и вырисовываются новые формы научного братства —внегосу-
дарственные организованные формы мировой научной среды», в ней
есть «остов, который может считаться общеобязательным и непрелож­
ным для всех, не может и не должен возбуждать сомнений», «есть часть
науки общеобязательная и научно истинная. Этим она резко отличает­
ся от всякого другого знания и духовного проявленпя человечества —
не зависит ни от эпохи, ни от общественного и государственного строя,
ни от народности и языка, ни от индивидуальных различии» " .
Нет никакого сомнения в том, что этот пафос объясняется не толь­
ко той ролью, которую Вернадский отводил нау ке в формировании
общечеловеческой ноосферы, но и той деструктивной атмосферой, кото­
рая складывалась в науке, философии, духовной культуре в 30-е годы,
когда обдумывалась и писалась эта кн ига2223. В самых вульгарных и
гротескных формах говорилось с трибун и писалось в журналах и кни­
гах о буржуазной математике и пролетарской физике, о социал-демокра­
тической науке и социалистической биологии и т. п. и т. д. Эта «кава-
леристская атака» на науку не могла не вызывать горькой и негативной
реакции у честно мыслящих ученых.
знаков в р яду поколений. Из полученных таким образом экспериментальных данных
он смог сфор мул ир овать вер оятнос тно-ст атистич ес кие и комбинаторные за ко но мер ­
ности наследования и построить гипотезу наследственных факторов и чистоты га­
мет. В этом Мендел ь о перед ил свое время, стал пионеро м истинного внедрения стр о­
гого математического мы шле ния в биоло гию и с озд ал о сн ову быстрого и прекр ас но­
го развития генетики в нашем веке» («О Мендел е».— «Бюл. Моек, общества ис­
пытателей природы». Отд. биологии, 1965, т. 70, No 14, с. 20).
22 Вернадский В. И. Размышления натуралиста, кн. 2. Научная мысль как
планетное явление. М., 1977, с. 60, 68, 7/. 85 —86.
23 В издании 1977 г. опущены ясно раскрывающие эту связь пять параграфов
работы с той мотивировкой, что «их содержание целиком навеяно нездоровой ситуа­
цией, сложившейся в дискуссии по биологии в СССР в 1936-1938 гг. и спорами по
вопросам методики радиобиологии в 1934 г.» (там же, с. 154). Однако и в недавнем
юбилейно м и зд ан ии (Вернадский В. И. Фил ософские мысли н атур алис та. М.,
1988) издатели решили, как и прежде, не травмировать читателей «нездоровыми
ситуациями». В опущенных фрагментах (они опубликованы в журнале «Вопросы
истории естествознания и техники», 1988, No 1) Вернадский, в частности, подвергает
критике то, что мы н азва ли выше «сталинским диаматом». По -види мому, маркс изм
все же не нуждается в такой форме защиты, когда даже крайние формы его вуль­
га ризации забо тливо выводятся и з-п о д вполне справед ливой критики.
13

Между тем в этой мутной воде Лысенко и его сподвижники (особен­
но такие, как И. И. Презент) чувствовали себя как дома, они активно
осваивали и вырабатывали сами эту вульгарную риторику, а главное —
цинично использовали ее как для нападок на своих противников, так и
для достижения идеологической и политической поддержки своей дея­
тельности. Нет особой ну жды говорить о том, какое значение имела та ­
кая риторика в условиях «обострения классовой борьбы», нарастающей
волны разоблачений заговоров, вредительства и т. п.
Возникает естественный вопрос: как могла сложиться такая ритори­
ка и почему в ее рамках агробиология была «социалистической», а гене­
тика «буржуазной»? Чтобы понять это, следует сделать небольшое от­
ступление. Общепринято (в том числе и в «буржуазной» социологии
знания), что в работах Маркса содержится сложная и развернутая кон­
цепция социальной природы и социальной детерминации сознания и
различных форм духовного производства. Применительно к рассматри­
ваемой проблеме суть этой концепции состоит в следующем. Бурж у аз­
ными или социалистическими, по Марксу, могут быть определенные
уровни повседневно-практического сознания, классовое сознание, идеоло­
гия и то, что он называл «вульгарной наукой» 24. Наука как таковая,
будь то естественная, будь то гуманитарная, не является формой идео­
логии или классового сознания. Н ау ка есть форма «свободного духовно­
го производства», «всеобщего труда» , о бладающая собственным типом
социальности и связанная с социально-культурной сферой существенно
иначе, чем названные выше формы сознания. Поэтому если идеология
может быть «немецкой», « буржуазной», «пролетарской» и т. п.,
тов
точном смысле понятий не может быть нау ки «буржуазной», «социал-
демократической», «пролетарской» или «русской»,— н аука имеет всеоб­
щий характер, в ней действительно «несть иудея, ни эллина».
Резкая отповедь вульгарному социологизму дана В. И. Лениным в
замечаниях на полях книги В. Шулятикова, в которой автор предпри­
н ял попытку изобразить западноевропейскую философию (не говоря
уже о науке) как прямой идеологический рефлекс буржуазного общест­
ва. Ленин постоянно отмечает «экий вздор!», а в конце делает вывод:
«Вся книга —пример безмерного опошления материализма» 25.
Из материалов различных философских и биологических дискуссий
30-х годов можно привести сколько угодно примеров, в сравнении
с которыми шулятиковский вульгарный социологизм выглядит невинной
забавой. Многие биологи, руководители общества биологов-марксистов
(а также и активисты смежных с ним обществ, физиков, математиков —
А. А. Максимов, Э. Кольман и др.) все глубже увязали в таком
24 «Вульгарные экономисты —их над о стро го отличать от эко номисто в-иссл едо -
вателей, являвшихся предметом нашей критики,—фактически переводят [на язык
политической экономии] представления, мотивы и т. д. находящихся в плену у ка­
пита листич еского п роизвод ства но сите л ей его, пред ст авл ен ия и мотивы, в которых
капиталистическое производство отражается лишь в своей поверхностной видимости.
Они переводят их на доктринерский язык, но с точки зрения господствующей части
[общ ества], капиталистов, и поэтому не наивно и объективно, а апологетически»
(Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 26, ч. III, с. 471). Наиболее яркой фигурой вуль­
гарной науки Маркс считал Мальтуса. «Этот негодяй,—пишет о нем Маркс,—извле ­
кает из добытых у ж е наукой (и всякий ра з им украденных) предпо сы л ок только
такие выводы, которые «приятны» (полезны) аристократии против буржуазии и им
обеим - против прол ет ар иата» ; он стремитс я «приспособить нау ку к та кой точке
зрения, которая почерпнута не из самой науки (как бы последняя пи ошибалась),
а извне, к та кой точке зр ения, кото рая проди ктована чуждыми нау ке, внешними дл я
н ее инте ресами». «И ради этой целп он фальсифицирует своп выводы в области
науки. В этом его н изо сть в отношении науки, его гр ех против нау ки, не говор я у ж е
о его бе сстыдн ом пла гиатор стве, пр актикуемом им в кач ес тв е ремесл а» (там же,
т. 26, ч. II, с. 124 -125). Как представляется, большинство из этих характеристик,
с понятными поправками на время и социальный конте кст, при менимо к нау чной
деятельности Т. Д. Лысенко и его приспешников.
25ЛенинВ.И.Поли. собр. соч., т. 29, с. 474.
14

опошлении и науки, и марксизма. Пролеткультовский дух и вульгарно­
социологическая риторика начинают заполнять статьи и книги, посвя­
щенные проблемам науки и вопросам ее отношения с обществом, прак­
тикой и т. п.
По каким же основным направлениям шла эта вульгаризация? В от­
кровенной по своей наивности и пошлости форме они выражены, на­
пример, в статье В. Егоршина (которую мы приводим лишь как типич­
ный образчик такого рода представлений) еще в 20-е годы. Трактуя
естествознание ка к идеологию в его теоретической части и как техни­
ку —в прикладной, он мыслимыми и немыслимыми способами «доказы­
вает» следующие положения, вынесенные им в названия разделов статьи:
«Философия управляет естествоиспытателями», «Естествознание как идео­
логия», «Классовый характер естествознания», «Партийность в естество­
знании» . На вопрос о функциях естествознания этот «марксист» отвечает:
«основных функций у него две: во-первых, удовлетворять потребности
техники и, во-вторых, сл ужить укреплению идеологии соответствующего
класса» 26.
Внешне не очень заметную, но крайне существенную роль сыграла
ревизия ленинского положения о том, что мировоззрением подавляюще­
го большинства ученых является стихийный материализм. Нет нужды
говорить о важности этого тезиса, положенного в основу ленинской
программы союза марксистской философии и естествознания. М ежду тем
уже к концу 20-х годов этот тезис был существенно извращен, из пуб­
ликации в публикацию начала кочевать идея, что зарубежные ученые —
а вслед за ними и советские естественники, не отвергающие теорий
«буржуазных» ученых —в подавляющем большинстве переметнулись в
идеалистический лагерь. Мысль эта стала настолько общепринятой
(она «обосновывается» в статьях О. Ю. Шмидта, Э. Кольмана,
А. А. Максимова и др.), что была закреплена в резолюции Комакаде-
мии «Задачи марксистов в области естествознания»: «Ленин отличал
«стихийных материалистов», к которым в то время принадлежало боль­
шинство экспериментаторов (о теоретиках речь не идет —как идеологи
они однозначно оказываются идеалистами. — В . Ф .), от идеалистов, ма­
хистов и пр. В настоящее время это деление осложняется, с одной сто­
роны, под влиянием накопления нового фактического материала, с кото­
рым теории не справляются, а с другой —под влиянием политической
обстановки после войны и революции. Классово-политические причины
заставили большинство ученых проделать поворот вправо, в сторону
явного идеализма» 27.
Сейчас уже непросто разобраться, кто именно из представителей
научного и философского «фронта» вводил в оборот названные здесь и
подобные им положения, извращающие марксистскую концепцию науки.
Существенно то, что в 30—40-е годы они прочно вошли в арсенал «уче­
ных» и «философов» сталинской формации, позволяли им легко перево­
дить научные споры в плоскость борьбы с идеализмом, классовой борь­
бы с буржуазной наукой и проведения «генеральной линии партии
в естествознании».
В то время как с середины 20-х годов в мировой науке, особенно в
физике, в биологии и смежных с ними дисциплинах, начался период
теоретического прогресса, эти борцы за «социалистическое естествозна­
ние» твердили о продолжении и углублении кризиса «буржуазной нау­
ки», о ее неспособности дать подлинно научное объяснение открывае­
мым фактам и т. п. Эта демагогия сказывалась и на практике: сверты­
вались международные связи (а имеющиеся ставились, как это было.
26 Егоршин В. Естествознание и классовая борьба,- «Под знаменем марксиз­
ма», 1926, No 6, с. 112.
27 «Естествознание и марксизм», 1929, No 3, с. 212 .
15

например, с Н. И. Вавиловым, в вину), ограничивался доступ к зару­
бежной литературе, изымались нз преподавания те или иные разделы
науки и т. п. Настоящие ученые, конечно, осознавали всю пагубность
этой нарастающей изоляции от мировой науки, третирования взглядов
многих выдающихся зарубежных ученых как идеалистических, лженауч­
ных. Они не могли заставить себя, как этого требовали Митин, Лысен­
ко, Презент и другие «сталинские ученые», осуждать взгляды зарубеж­
ных коллег, с которыми их связы вал а общность теоретических позиций.
В своем выступлении на дискуссии по генетике и селекции 1939 г.
Н. И. Вавилов, очертив огромный фактический материал, подтверждаю­
щий достоверность законов генетики, обращался к аудитории: «Нам,
научным работникам, для которых дорога истина и которые посвятили
себя науке, нелегко отказаться от наших воззрений. Вы поймете всю
трудность положения, ибо то, что мы защищаем, есть результат огром­
ной творческой работы, точных экспериментов, советской и заграничной
практики» 2829.
Между тем и политическое давление, и конъюнктурные соображения,
и особенности формирования научного сообщества тех лет (о чем пойдет
речь ниже) деформировали позиции многих биологов. Над сообществом
ученых как бы навис вопрос, который волновал в те же годы одного из
героев платоновского «Котлована»: «Не есть ли истина лишь классовый
враг?» 2Э.
В наиболее гипертрофированной форме это вульгарное расчленение
науки по классовым, идеологическим, национальным принципам и, соот­
ветственно, прямая политическая поддержка «творческого советского
дарвинизма» проявились на августовской сессии ВАСХНИЛ 1948 г.,
когда «классовость и партийность естествознания» приняли форму пря­
мого контроля взглядов ученых. В. Александров приводит очень харак­
терное в этом плане заявление генетика А. Р . Жебрака, долго и стойко
боровшегося против лысенковщины: «До тех пор, пока нашей партией
признавались оба направления в советской генетике и споры между
этими направлениями рассматривались как творческие дискуссии по тео­
ретическим вопросам современной науки, помогающие в споре найти
истину, я настойчиво отстаивал свои взгляды, которые по частным во­
просам расходились со взглядами академика Лысенко. Но теперь, после
того как мне стало ясно, что основные положения мичуринского направ­
ления в советской генетике одобрены ЦК ВКП(б), то я, как член партии,
не считаю для себя возможным оставаться на тех позициях, которые
признаны ошибочными Центральным Комитетом нашей партии» 30.
Сказанное все же лишь отчасти объясняет, почему именно лысенков-
ская агробиология оказалась идеологически и классово приемлемой, а ге­
нетика —классово
чуждой, «буржуазной» в социальном
контексте
30—40-х годов. Чтобы сделать это объяснение более полным, нужно об­
ратить внимание на еще один пласт проблемы, который обычно остается
в тени, а если и упоминается, то с оттенком иронии. Речь идет о «на­
родности» лысенковской агробиологии.
«Народная наука» колхозно-совхозного строя против
кастовой, профессорской генетики
Конечно, непросто тягаться с писателями и публицистами, высмеи­
вающими шитую белыми ниткам и псевдонародность «народного академи­
ка» Т. Д . Лысенко. И мы не собираемся этого делать, хотя трудно
удержаться от того замечания, что 40—50 лет назад хватало литерато­
ров, с умилением описывавших борьбу этого «народного» ученого, про­
28 «Под зн аме нем марксизм а», 1939, No 11, с. 139.
29 «Новый мир», 1987, No 6, с. 69.
30 «Знание —сила», 1987, No 10, с. 77
16

кладывавшего новаторские пути ударникам колхозно-совхозного фронта
и вдохновлявшего своим примером несметные отряды юных мичуринцев.
И не была ли роль этих «мастеров пера» в возникновении феномена
Лысенко не менее значимой, чем роль Митина, Презента и др. Ведь в
инстанциях читали не только наводящие тоску писания философских
мичуринцев, там читали книги и смотрели фильмы, полные бодрящих
душу сюжетов о победах шагающих по полям молодцов в косоворотках
над замкнувшимися в лабораториях консерваторами в галстуках и пенсне.
Но есть и иной аспект «народности», св язан ный с социально-фило­
софскими проблемами отношения науки и практики, институциональных
структур науки, взаимосвязи различных типов знания, в том числе спе­
циализированного научного знания и опыта практической селекции, соб­
ственно науки и так называемой народной науки —народной агрикуль­
туры, донаучного искусства селекции животных и т. п. Сторонники
Лысенко тонко сыграли на идеологических и политических аспектах этих
сложных взаимоотношений, в результате чего их «народная мичуринская
агробиология колхозно-совхозного строя» стала выглядеть предпочтитель­
нее «лабораторной», «профессорской» генетики в социально-политическом
контексте 30-х годов.
Здесь будут рассмотрены лишь некоторые стороны этого вопроса,
причем следует отметить, что ряд выводов носит предположительный
характер и нуждается в дальнейшем анализе и обосновании.
Прежде всего следует иметь в виду, что в дискуссиях тех л ет сошлись
(помимо идеологии) три типа знания, достаточно отличные друг от дру­
га по своим источникам, образам и структуре. Во-первых, это практиче­
ское знание селекционеров, не использовавших в своей работе методов
генетики и опиравшихся прежде всего на накопленный с годами опыт
селекции растений и животных. Одним из представителей подобной прак­
тической селекции (которую можно, правда, с очень большими оговорка­
ми, квалифицировать как «народную науку») был И. В. Мичурин
(1855—1935). Во-вторых, это дар вин изм, сохранивший от классического
нату рализм а XIX в. стиль описательного, синтетического естествознания.
Причем благодаря многочисленным комментаторам и пропагандистам в
XX в. дарвинизм во многом превратился в «популярную науку» и, что
также важно, в общественном сознании он представал интимно связан­
ным с марксистским учением о развитии в качестве одной из его-есте ­
ственнонаучных основ. В-третьих, это генетика, которая, как у ж е отме­
чалось, была первой в биологии научной программой, реализовавшей
точный, экспериментально-математический, аналитический стиль мышле­
ния. Лысенковское «учение» создавалось и развивалось в этом контексте
как идеологически ориентированная смесь вульгаризированного дарви­
низма с перетолкованными и возведенными на «теоретический» уровень
мичуринскими методиками и некоторыми приемами традиционной народ­
ной агрикультуры.
Чтобы понять, почему такое «учение» могло возобладать над генети­
кой, нужно учесть несколько обстоятельств. Существенно то, что боль­
шинство крупнейш их представителей ранней генетики —де Фриз, Иоган-
сен, Бэтсон и др.—занимали
антидарвинистские позиции, что в глазах
«биологов-марксистов» бросало тень и на их советских коллег. Важно
также то, что генетика в первой трети XX в. разрабатывалась в основ­
ном как фундаментальная дисциплина: опыты велись прежде всего на
удобных ученым, но лишенных практического значения объектах (печаль ­
но известные дрозофилы), еще не была создана разветвленная «сеть»
практически ориентированных теорий и методик, связывающих основные
законы генетики с реальной работой селекционеров.
В ситуации 30-х годов, когда тезис о единстве теории и пр актики по­
нимался буквально и вульгарно —как возможность прямого и немедлен-
2 Вопросы философ ии, Js'e 8
17

ного практического воплощения теории, когда в сельском хозяйстве на­
саждалась атмосфера «ударничества», требовавшая многократного увели­
чения урожаев и прочих чудес на полях и фермах, положение генетики
стало весьма уязвимым. Как всякая настоящая наука, она не только
обещала определенные практические достижения, но и отрезвляла чело­
веческий разум —налагала определенные запреты на возможности пре­
образования живой природы и остерегала людей от неоправданного ожи­
дания чудес в этой сфере деятельности.
Этот реализм, свойственный научному мышлению, казался чуждым
и подозрительным тем, кто жаждал немедленных успехов й требовал от
ученых простых и чудодейственных технологий, кто насаждал идеологему
грандиозного преобразования природы по социалистическому плану.
В этом контексте уже с 20-х годов начала проявляться чрезмерная под­
держка альтернативных академической науке форм знания и практики.
В кругу последних оказалось и практическое искусство селекции
Й. В. Мичурина. Его длительная и упорная работа с плодовыми расте­
ниями дала в результате оригинальный сплав знания и практического
мастерства, отличающийся от обычного научного знания и сближающий­
ся с тем, что можно назвать «народной наукой» наших дней31
В 20—30 -е годы деятельность Мичурина была замечена и получила силь­
ную социально-политическую поддержку: он получал телеграммы вождей
партии и правительственные награды, его питомник посещали руководи­
тели государства, в 1932 г. город Козлов был переименован в Мичуринск,
и в нем был создан научный и учебный центр для распространения
идей Мичурина, еще при жизни получившего титул «великого преобра­
зователя пр ир оды »3233. По-видимому, субъективно мотивы Мичурина
были вполне благородны, но объективно в его работах, выступлениях*
приветствиях и т. п. постепенно нарастала тенденция к вульгаризации
образа науки, в них нетрудно найти многие наметки тех идейных ресур­
сов, которые послужили Лысенко в его борьбе с генетикой23. Гипертро­
фированная поддержка вольно или невольно подталкивала Мичурина к
противопоставлению своего практического искусства селекции как под­
линно «народной» науки, способной «войти в каждую хату» , науке про­
фессоров, опирающихся на у зкий «лабораторный» опыт, оторванный от
естественной жизни природы. Мичурин и его последователи подталкива­
лись к тому, чтобы эта «народная селекция» имитировала структуру ака­
демической дисциплины с ее курсами и учебниками, аспирантурой и
научными степенями и в такой респектабельно-научной форме могла
31 Разумеется, мичуринское учение заметно отличается от народной агрикультур
ры как таковой. П ос ледняя ес ть резу ль тат многовекового колл ективного опыта, при­
чем она н еразрывно связана с религиозным мир овоззр ени ем, с обряд ами традицио н­
ной крестьянской жизни, со всей системой народных земледельческих технологий
(См. например: Селиванов В. В. Год русского земледельца.- Письма из деревни.
Очерки о крестьянстве в России второй половины XIX века. М., 1987, с. 24 -445)*
Вместе с тем при внимательном чте нии в р аб отах Мичурина и Лысенко м ож н о обна ­
ружить многие отзвуки традиционного зе мл ед ел ьч ес ко го созн ан ия: мистики земли,
восп риятия природы как органической игры цел о ст ных ст ихий и качеств (зе мли ,
света, холода, тепла и т. п .), антропоморфизации растительного мира й даже осмыс­
ления его ж изни в духе левн-брюлевских партиципаций, оформления «законов при­
роды» в форме ем ких афоризмов, что ха ра ктер но и д ля народн ой агрикультуры.
32 В резул ьта т е образ Мичурина был очень быстро канонизирован, и апел ляции
к нему стали играть важную роль в научно-политических дискуссиях тех лет. Так,
на д ис ку с си и 1939 г. М. Б. Митин говорил: «Вопрос об отнош ении к Мичурину, к ми­
чуринскому наследству, к развитию его работ имеет чрезвычайно большое значение.
Мичурин - очень серьезное и очень глубокое явление в биологической науке. Мичу­
рин прокладывал новые пути в науке . Наш а пар тия на зывает его великим пр еобра­
зова тел ем природы. Вы зн ае те, что наша па ртия очень высоко ценит нау ку, что она
очень строго подходит к оценке роли и деятельности тех или других представителей
науки, и если большевистская партия называет Мичурина великим преобразовате­
лем прир оды, то это много значит» (Митин М. З а пер ед о вую советскую ген етиче ­
скую науку. — «Под знаменем марксизма», 1939, No 10, с. 172),
33 См.: Мичурин И. В. Избр. соч. М.} 1955.
18

противопоставлять свои принципы «гороховым законам» менделистов-
морганистов. Вышеупомянутая «поддержка» подталкивала его к псевдо­
научным по своей сути, «косм ократическим» проектам великого преобра­
зования и регуляции природы. «Я вижу,— писал в 1932 г. Мичурин,—
что колхозный строй, через посредство которого коммунистическая партия
начинает вести великое дело обновления земли, приведет трудящееся
человечество к действительному могуществу над силами природы. Вели­
кое будущее всего нашего естествознания —в колхозах и совхозах»34.
Этот комплекс идей, дл я самого Мичурина в известном смысле внеш­
них, был подхвачен и превращен в широкую платформу Лысенко в его
пропаганде движения «хат-лабораторий» (одной из которых заведовал на
Полтавщине его отец), в его критике «кастовой» профессорской генетики
и противопоставлении ей «народной агробиологии» (в которой, как он
отмечал в статье под скромным названием «Мой путь в н ау ку»35,
«очень трудно и даже невозможно провести резкую, непроходимую грань
между учеными и неучеными. Каждый сознательный участник колхозно­
совхозного строительства является в той или иной степени представите­
лем агронауки»), в его обвинениях в адрес генетики в неспособности
включиться в общее дело обновления земли, в движение ударничества
на селе и т. п. В своем выступлении на дискуссии 1939 г. Лысенко под­
черкивал, что менделевской генетикой занимается небольшая горстка
людей, едва насчитывающая полторы сотни специалистов и базирующая­
ся в центральных городах, тогда как «мичуринское учение широкой вол­
ной движется в нашей стране... десятки и сотни тысяч охвачены этим
учением» 36.
На мой взгляд, хотя этот тезис многим покажется спорным, популяр­
ности «мичуринской стороны» лысенковщины —а такую популярность
нель зя отрицать —способствовали некоторые глубокие традиции нашей
отечественной культуры. В частности, нельзя не видеть здесь явной бли­
зости к тому образу науки, который отстаивался рядом представителей
радикальной (прежде всего народнической) мысли, с одной стороны,
и утопически-консервативной, с другой. В рамках этих традиций космо-
кратический пафос преобразования и регуляции природы по разумному
плану был тесно увязан с критикой специализированной, оторванной от
народной ж изни «кабинетной», «городской» науки, явл яю щ ейся плодом.,
« западной», «протестантской» культуры. Подобной науке противопоставь
лялся идеал менее специализированного познания, способного стать «все­
общим делом». Так, у родоначальника русского философско-научного
космизма Н. Ф . Федорова подобное всеобщее, «сельское» знание должно
основываться не на узком лабораторном эксперименте, а на всеобщем
наблюдении, на опыте, производимом всеми людьми в естественном тече­
нии природных явлений. Это наука, которая создается не замкнутым,
оторванным от народа «сословием ученых» , но опирается на общее дело,
объединяющее «ученых и неученых» в проекте преобразования природы
и человека. Сходный комплекс идей можно найти и у некоторых славя­
нофилов, в народничестве. Дополненный распространенным представле­
нием о вине интеллигенции перед народом, постоянно проявляющимися
сомнениями в ценности чистого культурного творчества, в частности
значимости «чистой науки» , этот ко мпл екс порождал амбивалентную
установку по отношению к науке в отечественном общественном созна­
нии. Как представляется, постреволюционная атмосфера в определенной
степени способствовала реактивации и актуализации этой установки, по­
скольку наличная наука и институциональные формы ее организации
стали рассматриваться как продукт старого общества и культуры, новая
34 Цит. по: А лександров Б. А. Творцы передо вой биологической науки,
с. 71.
35 «Правда», 1.Х. 1937 .
35 «Под знаменем марксизма», 1939, No И , с. 159.
2*
19

же наука виделась как поприще деятельности поднятых революцией
широких народных м асс37.
Непросто однозначно оценить эту мировоззренческую установку.
С одной стороны, она приводит к активизации «низового» культурного
творчества; создает климат, в котором нетривиальные научные и техни­
ческие идеи, стоящие вне официальной науки, получают свой шанс на
реализацию (подобными примерами полны 20-е годы); воплощается в
действительно важных делах, каким было, например, широкое движение
«народного краеведения» 20-х годов, объединившее в себе ученых и
неученых и давшее огромную литературу и еще мало оцененные резуль­
таты. С другой стороны, в деформированном социально-культурном кон­
тексте эта установка может вульгаризироваться, и порождаемые на ее
волне псевдонародные феномены «поп-культуры» и «поп-науки» легко
могут оборачиваться в движения против высокой культуры и настоящей
науки.
Нечто подобное и произошло в 30-е годы в биологии, и не только
в ней одной. Причем вульгаризации ситуации способствовало и то об­
стоятельство, что изначально единый с идеей народности космократиче-
ский пафос к 30-м годам был у ж е на излете, и сплав этот постепенно
остывал в бюрократическом пафосе всеобщего планирования и контроля
общества и природы, в практике народных строек, в тех проектах преоб­
разования природы, которые планировал в те годы на базе массовых,
«народных технологий» Комитет Большой Волги и т. п.
Дело усугублялось еще и тем, что в нашей стране (как, впрочем,
и во всех; научно развитых странах) в межвоенное время развернулся
сложный Процесс- институциональных перестроек в науке —переход от ака­
демических форм организации научной деятельности (типичных для
XIX —начала XX в.) к новым формам «большой науки» , организацион­
но связанной с промышленностью, военными разработками, сельскохо­
зяйственным производством. При этом менялись не только институцио­
нальные структуры науки, но существенно расширялись те слои общест­
ва, из которых формировалось научное сообщество. Ломались старые
академические традиции социализации «новобранцев» в науке (предпо­
лагавшие многолетнюю работу под руководством профессора, передавав­
шего вместе с опытом научной деятельности еще и весьма строгий
«кодекс чести» ученого; включавшие длительные стажировки в научных
центрах с высокой международной исследовательской репутацией и т. и.)
как уже неспособные обеспечить формирование быстрорастущего науч­
ного сообщества. В этой ситуации как образ ученого академического
типа, так и традиционный академический этос науки начинали выгля­
деть старомодными в глазах молодежи, массами и по разным каналам
вовлекаемой в те годы в науку. Все это также снижало внутренний
иммунитет науки против лысенковской и подобной ей деморализующей
научную молодежь риторики о народности науки, о борьбе в ней кон-
серваторов-профессоров и молодых новаторов, против практики создания
ударнических бригад в науке, против сомнительных с точки зрения стан­
дартов научной деятельности и научной этики стремительных научных
и научно-политических карьер и т. п. Под лозунгом «народности» в по­
добной обстановке по тропам, протоптанным Лысенко и подобными ему
«сталинскими учеными», в науку потек поток малообразованных, впитав­
ших извращенные представления о существе научной деятельности «но­
ваторов», о ттеснявш их насто ящих ученых и активно поддерживавших
«народного академика» в его «научных» и политических акциях.
37 Следует отметить, что периоды глубоких революционны х и змене ний общества
обычно со провожда ются критикой наличных форм науки. Так, в X V I -X V I I вв. шла
критика у нивер ситетск ой уч ено сти со стороны н ау ки, с вяза нной с практич ес ким опы­
том р ем ес ленников, ор у жейник ов и т. и. Опред еленная критика академич еской нау­
ки и мел а место и во времена В ел икой французской революции.
20

*
*
*
В эпилоге романа В. Дудинцева «Белые одежды» дряхлеющий акаде­
мик-мичуринец задается вопросом, оставленным автором ка к бы без
ответа: «Одного не понимаю,—сказал он, меланхолично растирая вален­
ком плевок. — Их было сколько? Тысячи. А я один. Почему они мне сда­
лись?» Если сказанное выше в какой-то степени верно, то следует при­
знать, что этот изящный вопрос поставлен не вполне точно. Нельзя
видеть в Лысенко одиночку-интригана, на свой страх и риск пробиравше­
гося к власти в науке и использовавшего для этого все допустимые и
недопустимые методы. Ситуация гораздо сложнее, и она лишь в неболь­
шой части может объясняться особенностями личности Лысенко. Если
попытаться дать самую схематичную реконструкцию процесса возникно­
вения и «успеха» лысенковской агробиологии, то она может быть, если
учесть предшествующее, примерно такой.
Появившись на научной арене в конце 20-х годов с идеями яровиза­
ции и стадийного развития растений, Лысенко еще находился на пери­
ферии биологических исследований (и в смысле буквальном —как моло ­
дой новатор из далекого Азербайджана, и в смысле отсутствия связей
с исследованиями признанных научных школ). На этом этапе он как
«тал антлив ый самородок» был замечен Н. И. Вавиловым и получил от
него серьезную научную поддержку. Эта поддержка была кредитом,
достаточно естественным со стороны такого крупного организатора науки
и доброжелательного человека, каким был Вавилов. Хотя нужно при­
знать, что степень этой поддержки на протяжении нескольких лет была
необъяснимо велика38.
Вместе с тем, как это отмечает большинство исследователей, несмотря
на подобный кредит, в нормальной научной и политической атмосфере
у учения Лысенко, выдержанного в устаревшем описательно-натурали­
стическом стиле, не было особых шансов в конкуренции с генетикой,
освоившей качественно иные, современные методы исследования. И здесь,
на этом этапе (1931—1936 гг.), Лысенко находит новых союзников и
новые —уже готовые —каналы поддержки. Причем каналы не чисто
научные, а более существенные в тогдашнем контексте: идеологиче­
ские, научно-политические (связанные с задачами реконструкции науки
на основе диалектического материализма и социалистической практики,
искоренением буржуазной науки и т. п.) и «общекультурные», связан ­
ные с рассмотренным выше комплексом «мичуринских» идей. Переклю­
чившись на эти новые каналы и обрастая сторонниками, Лысенко уже
на дискуссии 1936 г. показал, что он готов к решительной атаке
на Н. И. Вавилова и генетику в целом, обвинив последнюю в целом ряде
методологических, идеологических и практически-политических грехов.
В ходе этого развития «мичуринская агробиология» быстро превра­
щается из натуралистической концепции в вульгарную науку «колхозно­
совхозного строя», в ней нарастает антрепренерский стиль деятель­
ности —готовность браться за любые угодные властям задачи —от полу­
чения сортов ветвистой пшеницы до научно-политических задач по
внедрению плановости в науку, очистке ее от вредителей и т. п. Соот­
ветственно этому нарастает значение чисто политических механизмов
поддержки, что приводит к «бесовщине» в биологии, начавшейся уже
перед войной, временно приостановленной ею (а также личными обстоя­
тельствами Лысенко, связанными с судьбой его брата) и развернувшейся
во всю ширь в конце 40-х годов.
Лысенковская агробиология рождалась в деформированной и ву льга­
ризированной духовной атмосфере, активно впитывала ее и сама налагала
38 См.: Дубинин Н. П. Вечное движение, с. 163 -164
21

печать вульгаризации на все, что попадало в сферу ее влияния. Сюда
можно отнести идеалы и методы науки; диалектику и основные принци­
пы марксизма; идеи народности и связи науки с жизнью; выношенные
в лоне революционного и утопического сознания и в целом понятные в
контексте той эпохи идеи преобразования науки, человека, природы
и т. п. Все это приобретало в лысенковщине гротескную и пошлую фор­
му. Но не может же быть, чтобы два с лишним десятилетия развития
«творческого дарвинизма» не принесли каких-то плодов. Плоды эти
были, но не там , где их можно было ожидать. В научном отношении
лысенковщина бесплодна, подлинное творчество и вульгарная наука
мало совместимые вещи. Кем-то было замечено: то, что в лысенковском
учении верно, то банально, а то, что ново, то неверно и псевдонаучно.
Результаты лысенковщины лежат в иной плоскости: это —прерванные и
искалеченные судьбы ученых, разрушенные научные школы и традиции,
сотни и сотни «желтых научных работ», деморализация и обман науч­
ной молодежи, утрата авторитета советской науки и ее многолетняя изо­
ляция от мировой науки, деформация научной этики, от которой наша
наука не оправилась вполне и до сих пор.

Философия без сообщества? '
М. А- РОЗОВ
Сейчас можно слышать, что наша философия не удовлетворяет требо­
ваниям дня, что философам не хватает смелости и творческой инициа­
тивы в выдвижении новых идей, что не отказались они еще со всей
необходимой решительностью от схоластики и схематизма и не способны
по-новому, оригинально осмысливать акту альные проблемы.
Упреки, конечно, справедливые, но, увы, не столь у ж и новые. Еще
в самом начале 80-х годов один видный наш философ признался мне,
что он давно покупает только переводную литературу, а работы наших
отечественных авторов и не покупает, и не читает. «Не без исключения,
конечно,—сказал он,—тебя, например, я читаю». Сказал он это явно из
вежливости. «Я тоже тебя читаю!» —ответил я, хотя, честно теперь при­
знаюсь,—не читал .
То, что раньше звучало только в личных беседах, теперь стало до­
стоянием гласности. А раз так, то почему бы не разобраться глубже в
сложившейся ситуации? Первый вопрос, который возникает: «Как мы
дошли до жизни такой?» Но автору не хотелось бы уходить в глубины
истории, анализируя, скажем, ужасы и последствия культа личности.
Не потому, разумеется, что это можно сбрасывать со счетов. Нет, нельзя.
Но есть и другие процессы, гораздо более современные, есть факторы,
которые продолжают действовать и сегодня, на наших глазах. Нам
кажется, что то поколение, которое начинало свою научную и фило­
софскую жизнь непосредственно после периода куль та личности, было в
творческом плане активней и интересней, чем поколение, которое сейчас
приходит ему на смену. В этом и хотелось бы разобраться.
Забегая вперед, можно сформулировать основной вывод автора.
Ни наука, ни философия не существуют, не могут существовать без со­
ответствующего сообщества, без сообщества людей, основные ценностные
установки которых связаны с развитием указанных областей культуры.
Не учитывать это —значит не учитывать то, что принято сейчас назы­
вать человеческим фактором. Казалось бы, все тривиально: философию
делают люди, в этом заинтересованные. А есть ли такие люди в нашем
Отечестве? Много ли их, если они еще есть? Созданы ли у нас объек­
тивные условия для их благополучного существования? Мысль автора в
следующем: на протяжении многих лет у нас действуют факторы, неук­
лонно разрушающие наше философское и научное сообщество. Сохранить
философию в этих условиях столь же трудно, как сохранить волны на
поверхности высыхающего озера. Но начнем с нескольких предваритель­
ных замечаний.
23

Показания рядового градусника
Надо сразу оговориться, что в распоряжении автора нет ни результа­
тов социологических обследований, ни репрезентативных статистических
материалов, ни просто точно установленных фактов. Есть только личные
впечатления. А можно ли считаться с этими личными впечатлениями?
Тут и летающие тарелки, и пришельцы из других миров, и чудовище
из озера Лох-Несс... Да мало ли чертовщины основано на личных впе­
чатлениях! Недаром же юристы говорят: врет, как очевидец! Нужны не
впечатления, нужны научные факты.
Но, с другой стороны, куда же нам деться от этих личных впечатле­
ний? Да и можно ли без них? Вот висит у нас в комнате градусник,
и столбик ртути «усредняет» миллиарды столкновений отдельных моле­
кул. Не похожи ли и мы на этот градусник? Отдельные события, разгово­
ры и реплики, случайные встречи, радости и огорчения, лица людей,
всегда что-то выражающие, интонации голоса в тех или иных ситуа­
циях... —все
это подобно столкновениям миллиардов молекул постоянно
обрушивается на каш мозг и, усредняясь, порождает личные впечатле­
ния. Каждый человек —это градусник, помещенный в определенную
социальную среду. Хочет он или не хочет, но он эту среду отражает,
и с его показаниями нельзя не считаться.
А потом представьте себе, что мы выбросили наш градусник и пы­
таемся заменить его гигантской ЭВМ, которая измеряет и прослеживает
движение каждой молекулы в некотором объеме газа... Задача неразре­
шимая. Но так же и личные впечатления ничем нельзя заменить, ни
множеством социологических анкет, ни машинной обработкой статисти­
ческих данных. Эти впечатления важны сами по себе. И как раз ими
автор и хочет поделиться с читателем. Речь идет о показаниях рядового
« градусника» , уже много лет подряд испытывающего воздействие нашей
философской среды.
Как и каждый градусник, автор не помнит отдельных соударений на
молекулярном уровне, он не знает и не может проследить, как именно
формировалось его мнение. Правда, в ходе изложения речь пойдет о ряде
конкретных эпизодов из жизни автора, об увиденном и услышанном, но
это только иллюстрации, случайно всплывающие в памяти. Они не пре­
тендуют на то, чтобы быть доказательством. Да и нужно ли доказывать
показания градусника? Их нужно фиксировать, сопоставлять с другими
показаниями, интерпретировать.
Так что же показывает рядовой философский «градусник»?
«Б ез бумажки ты — букашка».. .
В начале прошлого года автору пришлось выступать перед группой
аспирантов-философов. Речь ш ла об акту альных проблемах современной
теории познания. Доклад заинтересовал слушателей, было много вопро­
сов, а потом один из аспирантов неожиданно подвел итог: «Проблемы-то
интересные, да нам диссертации надо защищать».
Может быть, этот частный эпизод, взятый сам по себе, и не покажет­
ся очень значительным. Ио это не так, если его рассмотреть в контексте
огромного количества аналогичных событий, разговоров, мнений. Все это
многообразие невозможно зафиксировать, здесь надо верить нашему «гра­
дуснику», верить «усредняющему» миллиарды столкновений столбику
ртути.
Еще в середине 60-х годов директор института, в котором работал
автор в качестве младшего научного сотрудника, любил повторять: «Без
бумажки ты —букашка, а с бумажкой —человек». Это говорилось тем,
кто еще не защитил кандидатскую диссертацию, говорилось для того,
чтобы подогнать, нацелить на защиту. Никого не удивляло, что упор при
24

этом делался на мотивы отнюдь не научные. Это никому не резало слух,
ни наставнику, ни его слушателям.
Да и могло ли быть иначе? В нашем научном сообществе давно
бытует мнение: раньше надо защититься, а уже потом заниматься
наукой. Автор слышал это поучение множество раз, как в адрес других
людей, так и в свой собственный. Оно касалось как кандидатских, так
и докторских диссертаций, а исходило из уст людей иногда очень и очень
уважаемых. Вот один такой разговор, который случайно всплывает
в памяти. «Когда ты будешь защищ ать докторскую?» «Вот решу
проблему, и буду защищать» . «Это неправильно! Ты раньше защити,
а потом будешь спокойно заниматься своими проблемами!» Диссертация
таким образом резко противопоставляется научной работе, раньше дис­
сертация, а потом наука; раньше надо обеспечить себя материально,
а потом спокойно работать. Вот и получается: «Проблемы-то интересные,
да нам диссертации надо защищать!» Звучит это так: «Вы нам про
науку рассказываете, а мы аспиранты, нам не до науки!» Парадоксаль­
но, но факт!
А когда же тогда наукой заниматься? Раньше три года на кандидат­
скую, потом лет пять , а то и больше, на докторскую, а там и годы про­
шли, да и привычных стимулов нет. Откуда эти стимулы появятся, если
человек 8 —10 лет был ориентирован не столько на решение проблем,
сколько на карьеру. У него уже инерция —стать профессором, заведо­
вать кафедрой, лабораторией, стать директором... Иллюзия, что можно на
несколько лет изменить научным устремлениям ради совсем других и
противоположных науке целей, а потом вдруг неожиданно перестроиться.
Представьте себе, что юному музыканту говорят: ты раньше побренчи
на расстроенном пианино в каком-нибудь кабаке, а потом уж е будешь
становиться Рихтером.
Его Величество Менталитет
Но не борется ли автор с ветряными мельницами по примеру небез­
ызвестного рыцаря Дон Кихота Ламанчского? Да, есть отдельные выска­
зывания, есть отдельные мнения, есть в науке отдельные карьеристы...
Но не это же лицо нашей философии! Увы, «градусник» свидетельствует,
что все не так просто. Перед нами не случайные мнения, не отдельные
оговорки. Во всем этом пр оявл яется что-то скрытое, но мощное, что-то
гораздо более значительное, чем позиции отдельных людей.
Это таинственное нечто уже давно получило свое имя у историков
культуры, его именуют «менталитет». Это то, что полностью не выска ­
зано, не сформулировано, не осознано, но существует и определяет отно­
шение человека к миру. Оно существует на уровне образцов поведения,
образцов выбора, на уровне отдельных оценок и предпочтений, которые,
не оставаясь гласом вопиющего в пустыне, подхватываются другими
людьми и формируют незаметно их сознание. Это некоторая традиция,
которая подобно мощному потоку увлекает людей и незаметно заставляет
их делать и говорить то, что делают и говорят другие, создавая при этом
иллюзию естественности и безусловности собственного поведения.
Отдельный человек чаще всего не в силах этому противостоять. Его
бессилие даже возводится в принцип. «Нельзя жить в обществе и быть
свободным от общества!» —ск аз ал автору один уважаемый наш философ
в контексте разговора о защите докторской диссертации. Речь шла опять-
таки о том, что надо раньше защищать, а потом уже решать проблемы.
Противоположная позиция представлялась говорящему наивной, нереа­
листической, бесперспективной, если хотите, позицией Дон Кихота. Нет,
Дон Кихот не тот, кто придает глобальное значение отдельным оговор­
кам и частным мнениям, Дон Кихот —это тот, кто этого глобального
значения не замечает. Он не замечает мощного потока, хотя вот-вот уйдет
в него с головой.
25

«Менталитет» —это тол ько одно из возможных названий. С мощной
силой нигде четко не высказанных, не сформулированных, но действую­
щих социальных традиций мы сталкиваемся повсеместно. «Традиция, —
писал Энгельс,—явл яется могучей силой не только в католической церк­
ви, но и в естествознании» \ Но, встречаясь с этой силой в разных си­
туациях, образно говоря, в разных «гостиных», мы далеко не всегда
осознаем, что имеем дело с одной и той же персоной. В одних «гости­
ных» ее именуют неявным знанием, в других—парадигмой, в третьих
она выступает в поэтическом обличье идейной пыльцы. «Иногда мне
кажется,—признался Фолкнер в одном из интервью,—что
в воздухе
носится своего рода идейная пыльца, которая оплодотворяет близкие по
складу умы здесь и там без какого-либо прямого контакта между
ними» 12. «Пыльца» —это очень нежный образ. Но такая пыльца летит,
летит, и на ее пути вырастает лес.
Фундаментальный механизм жизни традиций —это социальные эста­
феты, то есть воспроизведение деятельности и поведения по непосредст­
венно заданным образцам. Образец —это не безобидная вещь. Еще Д ик­
кенс отмечал, что публичная смертная казнь не уменьшает, а увеличи­
вает количество преступлений, ибо яв л яет собой образец убийства чело­
века человеком. Вот такова сила образца! Казалось бы, семантика казни
многократно разъяснена и должна быть достаточно очевидной: это нака­
зание, устрашение, это должно отвратить от повторений... Не тут-
то было! Образец задан, он требует воспроизведения, и его воспро­
изводят. Социальные эстафеты, точно волны, катятся от поколения к по­
колению, неуклонно определяя нашу культуру, науку, повседневную
жизнь.
Возьмем для примера хотя бы наш язык или, точнее, речь. Гово­
рим ли мы по каким-либо правилам? Казалось бы, да, ибо эти правила
можно даже сформулировать в виде грамматики языка. Но знает ли эти
правила носитель языка, тот, для кого данный язы к является родным?
Конечно, имплицитно эти правила как бы присутствуют в его речи, при
явном отклонении от них его ухо чувствует диссонанс. Он может испра­
вить плохо построенную фразу и заменить ее правильной. Но попросите
носителя языка сформулировать правила грамматики, и вы легко убеди­
тесь, что он не может этого сделать. Никаких правил у него нет, он дей­
ствует в рамках социальных эстафет, им движет языковая среда, которая
с первых лет жизни поставляет ему образцы речевой деятельности.
Менталитет —это столь же мощная сила, как и «правила» языка.
И если вы попытаетесь уклониться от этих правил, вас тут же поправят.
Именно это и имел в виду мой авторитетный наставник, говоря, что
нельзя жить в обществе и быть свободным от общества. Главная цель —
защита диссертации, а если ты поступаешь противоположным образом,
то это то же самое, что неправильно построенная фраза. Тебя поправят,
тебя не поймут, упорствуя, ты будешь выглядеть чудаком, белой воро­
ной, окружающие будут пожимать плечами...
Вот и аспиранты после моего доклада о проблемах теории познания
тоже пожали плечами: «Проблемы-то интересные, да нам диссерта­
ции защищать надо!» В свете всего сказанного это выглядит не так уж
и безобидно. Это выступил не один человек, это выглянуло из-за его
едины нечто гораздо более мощное и значительное—Его Величество
Менталитет. Не видеть этого —то же самое, что не замечать актеров в
кукольном театре. Фактически меня поправили: «Говорили вы интересно,
но только язык у вас не тот, так уже не говорят в нашем сообществе».
Спорить бессмысленно. Разве можно спорить с носителем языка! Возни­
26
1 Маркс К. н Энгельс Ф. Соч., т. 20, с. 352.
2 Фолкнеру, Статьи, речи, интервью, письма. М., 1985, с. 121,

кает только вопрос: является ли сообщество, где говорят на таком языке,
научным? Мы вернемся еще к этому вопросу. А сейчас посмотрим,
какой же «лес» может вырасти на пути этой отнюдь не столь уж безо­
бидной идейной «пыльцы».
Лес из вьющихся растений
Вопрос не новый, а ответ на него уже давно дал не кто иной, как
Альберт Эйнштейн. Разные люди приходят в храм науки, пишет он,
одними движет честолюбие, другие преследуют чисто утилитарные цели.
«Если бьх посланный богом ангел пришел в храм и изгнал из него тех,
кто принадлежит к этим двум категориям, то храм катастрофически
опустел бы » 3. Опустел бы, но не совсем. Кое-кто из ученых там бы
остался. Это те, которых привлекает, согласно Эйнштейну, «мир объек­
тивного видения и понимания» , то есть истина.
Эйнштейн не идеалист и понимает, что таких ученых мало. «Я хоро­
шо знаю,—пишет он,—что мы только что с легким сердцем изгнали многих
людей, построивших значительную, возможно даже наибольшую часть
науки... Но одно кажется мне несомненным: если бы существовали
только люди, подобные изгнанным, храм не поднялся бы, как не мог бы
вырасти лес из одних лишь вьющихся растений»4. Но разве не вьющим­
ся растениям принадлежит та пыльца, о которой мы только что
говорили?
Могут возразить: Эйнштейн пишет о науке, а философия —это осо­
бая и специфическая сфера духовной культуры. Это так. И тем не менее
все сказанное относится и к философии. Она не может успешно разви­
ваться чисто побочным образом, если никто не болеет непосредственно ее
болями, не переживает ее проблемы как свои личные, не чувствует
перебоев «пульса», точно это его собственный пульс. Здесь философия
ничем не отличается от науки.
Как научное, так и философское сообщество должно обладать одним
существенным качеством —способностью аккумулировать усилия своих
членов в решении актуальных научных или философских проблем. Оно
не должно терять идеи. Оно может их не принимать, может оспаривать,
но оно не должно оставаться к ним равнодушным. Идеи, как капитал,
должны тут же поступать в оборот. В этом секрет развития. Но для
этого надо глубоко переживать проблемы, для этого надо ценить каждый
возможный шаг к их решению. «Все видеть, все слышать, не те­
рять ни одной мысли»,—записывает Э. Галуа в качестве эпиграфа к од­
ному из своих неоконченных набросков 28 июля 1831 г. По сути, он фор­
мулирует основной принцип, которому должно следовать научное сооб­
щество.
Продолжая аналогию Эйнштейна, можно теперь объяснить, почему
изгнанных из храма он отнес в разряд вьющихся растений. Эти люди
построили «значительную, возможно даже наибольшую часть науки» и
тем не менее не на них держится ее храм. Понять этот парадокс может
помочь еще одна аналогия. «По существу, наше восхищение продуктив­
ностью гения,—писал У. Р. Эшби,—направлено неверно. Ничего нет
легче, чем создание новых идей; при соответствующем истолковании
калейдоскоп, внутренности овцы или шумовая лампа будут создавать их
в изобилии. В гении замечательно умение отсеивать возможности»5.
Именно этим отличается и подлинное научное сообщество. Это многоли­
3 Эйнштейн А. Избр. труды, т. 4. М., 1967, с. 39.
4Там же.
5 Э ш б и У. Р. Схема у си л ител я мыслител ьных спо соб ностей. В со.: «Автоматы».
М., 1956, с. 285.
27

кий совокупный гений, способный отбирать, сохранять и организовывать
то, что другие порождают нередко побочным образом, преследуя отнюдь
не научные цели. Не идеи сами по себе, а именно сообщество, обладаю­
щее указанной способностью,—вот квинтэссенция науки, основной про­
дукт ее исторического развития.
Я много раз слышал, как , подводя итоги зарубежных поездок или
встреч с зарубежными философами, кто-либо говорит: «Да, конечно, там
есть Кун, Поппер, Куайн..,
но в целом уровень такой же, как и у
нас». Это говорит человек сравнительно высокого уровня. Он, в частно ­
сти, не утверждает, что все там пигмеи, ибо так и не поняли «Диалек­
тики природы» Энгельса и тезисов Маркса о Фейербахе. Есть и такие
мнения, но их я анализировать не буду. Но все же и мой собеседник
не понимает, что дело не в среднем уровне, а в чем-то другом. Плот­
ность дурака везде одинакова, и этому радоваться не надо. Эмиль Золя
как-то написал: «Я не могу шагу ступить, чтобы не натолкнуться
на трех дураков...» 6. Дело, однако, не в дураках, а в том, чтобы эти
дураки не забивали одного умного.
Да, там на Западе есть Т. Кун. А почему мы все знаем о Куне?
Не потому ли, что его идеи были подхвачены, что началась дискуссия,
что ср азу пошел поток литературы с критикой его модели науки? Где и
когда вы наблюдали что-либо подобное вокруг идей наших отечествен­
ных философов?; Много ли у нас философских дискуссий? Впрочем,
о дискуссиях мы еще поговорим, но несколько ниже. А сейчас важно
подчеркнуть: дело не в том, чтобы идеи сразу принимать, дело в том,
чтобы их заставлять работать, дело в отсутствии равнодушия.
Года два тому назад я попал на научный семинар, на котором был
заслушан и обсуждался доклад о Поппере. Докладчик убедительно по­
казал, что он знает английский язык и старательно прочитал все рабо­
ты своего протеже. Но что поражало и в докладе, и в обсуждении —
так это полное равнодушие к сути поставленных Поппером проблем.
Семинар носил чисто историко-философский характер. Участники демон­
стрировали свою эрудицию, задавали вопросы о предшественниках, об
этапах развития... Создавалось впечатление, что речь идет не о сегод­
няшних жарких дискуссиях, а о событиях давно минувших дней. Да,
ставились когда-то такие проблемы, существовали крайние точки зрения,
но нам-то сейчас все ясно. А ясно ли? Не похожи ли мы на бегуна-
марафонца, который, сойдя с дистанции, становится сторонним свидете­
лем событий?
Не так давно сектор критики современной буржуазной социологии в
одном из наших институтов был переименован в сектор изучения совре­
менной буржуазной социологии. Это, конечно, шаг вперед, это в духе
перестройки, ибо критика предполагает по крайней мере знание. До сих
пор, правда, отсутствие такого знания отнюдь не мешало, а скорее помо­
гало нам критиковать. И все же невольно возникает вопрос: а как бы
вы отнеслись к тому, что в Институте физических проблем решено от­
крыть отдел изучения современной зарубежной физики, о чем бы это
свидетельствовало?
Тут может, конечно, прозвучать старое, традиционное возражение:
на этом самом Западе социология немарксистская, а мы-то стоим на по­
зициях марксизма. Речь идет, следовательно, мягко и скромно выража­
ясь, об изучении западных ошибок и заблуждений. Такое можно услы­
шать и сейчас. Очень приятная точка зрения и прекрасное средство для
прикрытия невежества. Но стоим ли мы действительно на позициях
марксизма или давно лежим в очень самодовольной позе?
Впрочем, самодовольство это сейчас у же не в моде. Что же приходит
63оля Э,Что мне ненавистно, Собр. соч. в 26 т., т. 24. М., 1966, с. 8.
28

ему на смену? К ак выразился один остроумный человек, всех наших
философов можно разделить сейчас на две группы: на знающих и не
знающих английский язык. Одни блещут эрудицией, другие все еще
пребывают в самодовольстве. А кто же будет ставить и решать пробле­
мы? Д ля кого они составляют подлинную личную боль? Где те, на ком
может держаться храм нашей философии?
Школа имитации
Вернемся к показаниям рядового философского «градусника». Увы,
ничего утешительного он сообщить не может. Вот разговор с одним
вполне уважаемым человеком, который уже защитил кандидатскую дис­
сертацию и теперь ориентируется на докторскую. «Я, кажется, выбрал
себе направление работы,—говорит он и называет мне тему. — По это­
му вопросу сейчас очень много английской литературы и, что очень
важно, она не в спецхране. Я начал читать». Вот как выбирает себе
направление наш философ! Его волнуют не задачи, не проблемы, не
тайны природы или души человеческой. Ему важно читать английскую
литературу в условиях, когда она не в спецхране. Хорошо, если этой
литературы много и если у нас ее еще никто не читал. Тогда ты вне
конкуренции.
Но ведь большое количество литературы может означать и то, что
предмет у ж е достаточно разработан, что исследователи очень скоро пе­
реключатся на что-то другое. Да, конечно, но это нас не очень волнует.
Всегда можно дать обзор уже высказанных точек зрения, усвоив худо-
бедно чужие проблемы и чужой материал, а потом в качестве «благо­
дарности» лягнуть авторов за то, что они-де так и не усвоили диалек­
тики, не поняли, что не «или -или», а «и-и» и тому подобное.
Мне скажут: «Не надо абсолютизировать!» Эту фразу у нас очень
любят повторять. Это даже некий своеобразный стиль мышления. «Не
нужно абсолютизировать!» —и все ясно, и проблема снята с повестки
дня. Да, конечно, не будем абсолютизировать и признаем, что не все
пока поддались описанной выше ВАКовской эпидемии. Не все, но мно­
гие. Важно, что здоровых остается все меньше и меньше. И не будем
абсолютизировать эти исключения из общего правила. А правило, увы,
таково, что мы очень напоминаем жуков-навозников, которые растаски­
вают продукты чужой жизнедеятельности, чтобы вырастить *на каждом
таком комочке свою маленькую личинку-диссертацию.
Диссертация была и остается главной проблемой, которую решает
целая армия наших философов. Это подчиняет себе все остальное в так
называемой научной работе, и содержание, и форму. Представляем ли
мы себе, насколько глубоко проникает влияние этой исходной ориента­
ции, насколько разлагающе оно действует! Наука превращается в ими­
тацию науки, философия — в имитацию философии. Это не только отказ
от серьезных проблем из соображений диссертабельности, это разрушение
критериев научности, это деморализация, это огромные потери времени...
Это развращает не только тех, кто жаждет степени, но и тех, кто их
присуждает.
После одной из защит я спросил своего знакомого, который только
что выступил в качестве оппонента: «А. что, работа действительно хоро­
шая?» Позднее я понял, что допустил некоторую бестактность. «Видишь
ли,—ответил мне мой знакомый,—считается, что заваливать кандидат­
скую диссертацию —аморально: человеку же семью кормить надо!» Р аз­
говор состоялся уже давно, и с тех пор я много раз слышал подтверж­
дение высказанной точки зрения. Это тоже Его Величество Ментали­
тет. Все логично и последовательно: призывая человека раньше
защититься, а потом реш ать проблемы, нель зя требовать от диссертации
решения каких-либо проблем.
29

Читатель понимает, конечно, что дело не в диссертациях самих по
себе, а в том, что за ними стоит. Дело в системе оплаты, в возможно ­
сти получить работу, в распределении должностей, во внешних знаках
уважения... В свое время, защитив диссертацию, автор с удивлением об­
наружил, что с ним начали здороваться те, кто раньше его почти не за­
мечал. Вот уж поистине, без бумажки ты букашка, а с бумажкой че­
ловек. Против этого трудно устоять, особенно если учесть уровень зар ­
платы наших «неостепененных» научных работников или преподавателей.
Никаких существенных изменений здесь за последние годы не произо­
шло, несмотря на некоторые сделанные попытки. Слишком сильны тра­
диции.
И вот разрушаются и девальвируются критерии научности, катаст­
рофически падает уровень диссертационных работ, появл яются претен­
денты, которые считают тебя просто самой последней сволочью, если ты
высказываешь по поводу их работы серьезные замечания... Дискуссии и
обсуждения превращаются в заранее расписанное театральное представ­
ление, в некоторое ритуальное действо. Имитация, имитация и еще раз
имитация!
«За последние годы я не встретил там ни одной интересной идеи!» —
это восклицание я слышал от члена ВАКа, слышал, кстати, неоднократ­
но. Речь шла о докторских диссертациях. Как же так! Почему эти ра­
боты пропускают оппоненты, пропускают Ученые советы, почему авто­
рам присуждают искомые степени и звания? Присуждают и будут
присуждать. Никакие меры контроля здесь не помогут, ибо контролиру­
ют люди, а люди — это носители определенных традиций.
Но допустим, вы решили бороться. Что вас ждет на этом пути?
Один преподаватель сказал: «Когда ко мне приходит на экзамен двад­
цать пять человек, то двадцать пятому я готов поставить тройку у же
без ответа». Короче, экзаменатора тоже можно взять измором. А пред­
ставьте себе, что первый, второй, третий... почти ничего не знают, вы
ставите один неуд за другим, рука ваша начинает дрожать... И тут по­
является студент или аспирант, чуть-чуть выше уровнем. Разве не гото­
вы вы усмотреть в нем столь долгожданный свет разума?! В другой
ситуации вы бы поставили ему «три», а здесь ставите «хорошо», а мо­
жет быть, и «отлично». Это значит, что вы сдались, поток серости вас
смел. Не отчаивайтесь; ибо этот поток может смести на своем пути кого
угодно. Не нужно открывать шлюзы плотины, а если они открыты, то
что здесь может сделать маленький человек?! Встать на пути потока,
растопырив руки?
Уже много лет тому назад автор этих строк завалил одного аспиран­
та при сдаче кандидатского минимума. Претендент не знал даже, кто
такой достопочтенный Фалес Милетский. И вот до сих пор этот прова­
ленный экзамен висит на моей совести, ибо за прошедшие годы я мно­
го раз наблюдал, как люди с таким же примерно уровнем знаний благо­
получно сдавали минимум. Т ак справедливо ли то, что этот бедняга слу­
чайно нарвался тогда именно на меня и притом как раз в тот момент, ко­
гда мне взбрела в голову «благородная» идея «справедливости»? Нет, не­
справедливо!
А что значит в этой ситуации быть справедливым? Есть и такое мне­
ние: «Единственный путь —бойкотировать всю эту систему. Поэтому я
пишу на все работы только положительные отзывы». Не знаю, насколь­
ко это мнение распространено, не знаю вообще, насколько осознана та
стратегия, которой придерживается большинство оппонентов, но очевид­
но, что отрицательные отзывы на диссертации —это редкость. Д а и на­
учные критерии здесь не очень-то действуют. В кулуарах говорят: «Хо­
роший человек, порядочный, симпатичный...» Работает, казалось бы,
налаженная машина подготовки кадров, крутятся и шумят ее колеса,
но все это, увы, только имитация.
30

С какой целью пишутся книги?
Изучить научное сообщество —значит в первую очередь изучить
анатомию и физиологию Его Величества Менталитета. И ждут нас на
этом пути удивительные открытия. Знаете ли вы, например, что, если
человек пишет статьи или монографии, то это, как говорят, «работа на
себя», свидетельствующая об эгоистических целевых установках? Если
не знаете, то смею вас заверить —это очень распространенное мнение.
Автор слышал не раз и в личных беседах, и с трибуны: «Вот N докла­
ды делает, книгу пишет... но неплохо бы ему поработать и н а других,
на общество, так сказать » . Что это значит «на общество», я не знаю.
Может быть, имеется в виду так называемая общественная работа? Один
профессор сказал мне: «А чем у вас на кафедре занимаются научные
сотрудники? Научной работой? Ну, это для себя! Не плохо бы, чтобы
они и на других поработали, вот, например, редактирование кафедраль­
ного сборника!»
Автор должен признаться в полной своей наивности. Ему долгое
время казалось, что книги пишутся для других, что это тяжкий труд,
чуть ли не подвиг, что нет ничего страшней, чем муки слова... Чуди­
лось ему также, что любой писатель, ученый или философ работает на
Культуру, пытаясь честно внести в нее свой посильный вклад. Да мало
ли что чудилось автору! Реальность, как говорят, разрушает все наши
иллюзии. Оказалось, Его Величество знает, что говорит: монографии и
статьи очень и очень часто пишутся только потому, что д л я кого-то
важно включить их в список своих печатных работ. И действуют здесь
неумолимо те же формальные критерии: нужна монография для защиты
докторской диссертации, нужен докторский диплом для продвижения по
службе, нужен список работ... Никого особенно не интересуют такие
мелочи, как содержание, подлинная научная значимость, реакция чита­
телей... И вот возникает целая очередь жаждущих опубликовать свои
опусы. Одни довольствуются скромными тезисами, другие претендуют на
пухлые монографии. Это уже не подвижничество это скорей, жадный
дележ дефицитных благ, где каждый готов оттеснить плечом зазевавше­
гося соседа.
Автор наблюдал, как на одной из солидных кафедр было принято
удивительное решение: публиковать в первую очередь тех, кому надо
защищ ать докторскую. И никого это не удивило! А что здесь, собствен­
но говоря, удивительного? Решение, если быть точным, даже не прини­
мали, его просто сформулировали к ак нечто само собой очевидное. А вас
оно удивляет? Проверьте себя, и вы убедитесь, насколько все мы при­
выкли к этому извращенному мировосприятию. Здесь же все переверну­
то, все поставлено с ног на голову: научный результат утратил свое
самодовлеющее значение, книги из средства социализации идей превра­
тились в авторское удостоверение личности, книжный переплет стал
ширмой, за которой мещанин от науки может спокойно скрыть свои ж ал­
кие претензии на жизненное благополучие... А потом: не свидетельству­
ет ли все это, что и многие книжные издательства уже давно втянуты
в ритуальную имитацию отсутствующей на самом деле научной деятель­
ности?
В свете сказанного можно понять еще одно не менее удивительное
событие, которое имело место несколько лет тому назад. Умер видный
ученый, успев сдать в самый последний момент в издательство руко­
пись своей новой книги. И вот почти сразу же после похорон институт,
в котором работал покойный, забирает эту рукопись и заменяет ее рабо­
той другого сотрудника. Аргумент очень простой: «Он же умер, зачем
ему теперь эта книга?» Логика потрясающая! Но как же так? Если
книга нужна только автору, то зачем ее публиковать? А если она нуж ­
на науке, то какое имеет* значение, умер автор или жив? Неужели мы
31

перестали понимать такие простые вещи? Понимать, может быть, и не
перестали, но изменился весь контекст поведения, и аргументы приве­
денного типа уж е не действуют. Они очевидны только в рам ках научно­
го сообщества, а мы, увы, имеем перед собой у ж е нечто совсем иное.
Автор не знает, ка к это иное следует называть. Ясно одно: не замечать
происходящих коренных изменений становится уже опасно.
И опять-таки, как и на предыдущих страницах, речь идет не об от­
дельных анекдотах, а о существенной перестройке сознания огромного
количества людей. Вспомним, к примеру, ситуации 70-х годов, когда
редакторы издательств повсеместно требовали снять ссылки на эмигри­
ровавших авторов. Практически это означало полное изъятие из упо­
требления большого количества работ. Кого мы этим наказывали? Того,
кто уехал, или тех, кто остался? Один философ сказал как-то в личной
беседе: «Неужели я должен выбрасывать свои сапоги, если сшивший их
сапожник задумал переселиться в Израиль?» Нет, сапоги мы не выбра­
сывали. Не думаю также, что кому-либо могло прийти в голову снести
дом на том основании, что архитектор оказался диссидентом. А вот кни­
ги и статьи мы изымали из употребления. Дело, следовательно, не толь­
ко в идеологии, дело в твердом, хотя, может, и не осознанном убежде­
нии, что печатные работы нужны только их авторам и никому другому.
Дело в девальвации ценностей.
К сожалению, очень часто так настроены и сами авторы. Вспомина­
ется следующий довольно типичный разговор. Речь идет о книге, по­
священной критике известного представителя современной англоязыч­
ной философии, крупного исследователя истории науки. Критические
аргументы —жалкие и надуманные, ясно, что у автора нет никакой
собственной позиции, кроме желания все отрицать во что бы то ни
стало. «Да он же глубокий мыслитель! —говорю я. — Он же прав!»
«Конечно, прав»,—соглаш ается
автор. «Так что же ты пишешь, черт
возьми?!» И тут следует поразительный аргумент: «Иначе не напечата­
ют!» Я слышал этот аргумент бесчисленное количество раз. Вдумайтесь
в него. «А зачем же тогда печатать?» —х очется мне спросить у автора.
Но я не спрашиваю. Я знаю, что ему это нужно, безотносительно к со­
держанию. Вот до чего дело дошло! Но мы-то еще не дошли до самого
главного.
От Лютера до наших дней
Возможна ли нау ка или философия без полемики, без публичных
дискуссий и обсуждений? Не надо и доказывать, что невозможна.
А возможны ли у нас подлинные научные дискуссии? Вот на этом стоит
остановиться.
Не так давно, перелистывая сборник работ Эразма Роттердамского 7,
автор случайно натолкнулся на следующие цифровые данные, глубоко
поразившие его воображение. Книга Эразма «Диатриба, или рассужде­
ние о свободе воли» вышла в свет в сентябре 1524 г. Лютер долго ко­
леблется, вступать ему в полемику или пет, но через год принимает по­
ложительное решение и где-то между 11 и 18 ноября 1525 г. заканчива ­
ет довольно толстую рукопись «О рабстве воли». Фантастика, но в де­
кабре того же года книга выходит из печати на латинском языке, а в
январе 1526 г. уже появляется ее немецкий перевод. Читатель может
мне не поверить, но в феврале того же 1526 г. выходит в свет ответ
Эразма Роттердамского «Гипераспистес 1».
И это происходит на заре развития книгопечатания, это XVI в.
Другое дело у нас: книгу надо запланировать лет за пять; потом пос­
ле написания она будет два, а то и три года лежать в издательстве...
7 См.: Р от тердамский Э. Философские прои зведен ия. М., 1986,
32

Автор может поделиться собственным опытом: одна из его статей, сдан­
ная в печать осенью 1975 г., вышла в свет в 1984 г. «То, что я с не­
которым опозданием отвечаю на твою Диатрибу о свободной воле, дос­
точтимый Эразм,— пишет Лютер, — произошло против всеобщего ожида­
ния...» 8 Ничего себе опоздал! Время что ли в XVI в. измеряли иначе?
Какая уж тут полемика, если автор успеет три раза изменить свои точ­
ки зрения, пока я ему отвечу, если мне самому уже и жизни не хватит,
чтобы дождаться ответного полемического удара. Может, надо возвра­
щаться к эпистолярному жанру? Но ведь и письма при всей современной
технике стали порой ходить медленнее, чем в те далекие времена, когда
их возили на лошадях.
Но дело, конечно, не только в технических или организационных
трудностях. Суть, вероятно, в том, что в нашем сообществе разрушены
исходные традиции нормальной научной полемики. Д а, дискуссии сущ е­
ствуют, но нередко на уровне ритуальном, об этом мы у ж е говорили. Но
такое ритуальное их бытие только подчеркивает невозможность подлин­
ного столкновения мнений. Причин здесь достаточно. В частности, дал е­
ко не стерлись в памяти тяжелые времена охоты на ведьм, наклеивания
ярлыков, идеологического охаивания... « Бойся прежде всего идеологи­
ческих обвинений! —учил меня один из моих наставников. —Тот, кто
против тебя их выдвинул, всегда в выигрыше, ибо ты вынужден перей­
ти на позицию защиты!» Вот он, тяжкий опыт времени! Какая уж тут
полемика, если в запасе у противника всегда есть запрещенный прием!
И этот прием будет действовать безошибочно, р азлаг ать научное сооб­
щество до тех пор, пока существуют у нас идеологические табу.
Пришла эпоха гласности, но старый опыт живет, и не секрет, что
многие из нас до сих пор ведут себя, как волки, не раз попадавшие в
капкан. Да, теперь вроде бы капканов не ставят. А вдруг? И вот все
говорят о перестройке, о новом мышлении, все захлебываются новой ин­
формацией..., а поймаешь взгляд философской аудитории и видишь: за­
таился у многих в глазах этакий тлеющий огонек умудренного опытом
понимания. Долго, очень долго будем мы еще сталкиваться с необыкно­
венной живучестью социальных эстафет, которые как волны катятся
из прошлых времен.
Но дело опять-таки не только в запрещенных приемах, а в том
глобальном отношении к критике, которая закрепилась и живет у нас
на уровне менталитета. В памяти всплывает конкретный разговор. Пару
лет тому назад один из моих знакомых опубликовал статью, с которой
я был категорически не согласен. «Как ты отнесешься к тому, что я
выступлю в печати с критикой?» —спрашиваю я при встрече. «Хорошо
отнесусь,—отвечает он,—но ты уверен, что твоя статья не будет пос­
ледней?» «В каком смысле?» «А вот так: твою статью журнал напечата­
ет, а мою ответную уже нет, и получится, что твоя статья —это приго­
вор журнала». Тут, разумеется, я ничего не мог гарантировать. «А тогда
учти,—сказал мой знакомый,—что у меня сейчас не очень хорошие от­
ношения на работе». Вот вам и полемика! Я не хочу сказать ничего
плохого о своем собеседнике, разговор характер изует не его, а ту обста­
новку, которая много лет царит в нашем сообществе.
А вот ёще один разговор на этот раз не с философом, а с географом.
«В западной географии,—говорит он,—сейчас много новых поисковых
направлений. Мы не можем себе позволить этим заниматься...» «Поче­
му?» —удивляюсь я. «Им хорошо! —говорит географ. — Они ищут, про­
буют, заходят в тупик, возвращаются обратно... А мне что потом делать?
Признать ошибки и уходить с работы?» Это у ж е очень серьезно! Оказы­
вается, что отсутствие нормальной научной критики означает полную
8
Лютер М. О рабстве воли. В кн.: Ротт-ер дамский Э. Фило софс кие про­
извед ен ия, с. 290.
33

незащищенность от критики. Более того, оказывается, если верить Его
Величеству, что ученый в этих условиях просто теряет право на ошиб­
ку. Какое же это научное сообщество, если невозможен смелый творче­
ский поиск! Нет, хорошо жилось Лютеру и Эразму Роттердамскому!
И понятно теперь, откуда у нас такая боязнь абсолютизаций, откуда
этот лозунг: «Не надо абсолютизировать!» Это дл я безопасности. У нас
даже выработался особый стиль мышления: «С одной стороны,
нос
другой стороны...» Если, конечно, это можно назвать мышлением.
А между тем абсолютизировать надо, даж е необходимо. Ученый обязан
идти до конца в развитии той или иной идеи, он должен выявить все ее
потенции. И если избранный путь оказывается тупиковым, его долг по­
казать это с полной убедительностью. А взгляните на основную массу
нашей литературы: к большинству авторов просто невозможно придрать­
ся,—так много оговорок они делают, так старательно прячут свою ос­
новную мысль, столь неопределенно ее формулируют. Отсутствие нор­
мальных дискуссий, несомненно, влияет на характер мышления. Но
знаем ли мы, насколько глубоко это влияние?
Экология мышления
Да простит меня читатель, если я напомню ему давно известные
истины. Известно, например, что мышление представляет собой продукт
социального развития и тесно связано с интериоризацией внешней дея­
тельности. Представьте себе шахматиста, который, продумывая очеред­
ной ход, рассчитывает возможные варианты. Специфика его деятельно­
сти состоит не столько в том, что он не перемещает фигуры (играть ведь
можно и вслепую), сколько в том, что он делает ходы и за себя, и за
противника. То, что происходит обычно на доске между двумя игроками,
он осуществляет один на один с самим собой. Мы имеем здесь как бы
два мира, тесно связанных друг с другом. То, что происходит явно на
шахматных досках, попадает затем в преобразованном виде во внутренний
мир игры с собой и наоборот. Важно, что внутренняя игра не может
оказаться совсем иной, чем внешняя. Или, в более общем плане, соци­
альные «игры» не могут не определять «игры» внутренней, то есть
мышления. Мышление зависит от социальной среды.
В этом смысле можно, вероятно, говорить об экологии мышления,
о социальных факторах, которые либо способствуют, либо препятствуют
его формированию и развитию. И в частности, возможен ли спор с са­
мим собой, если нет внешних дискуссий и обсуждений? Возможна ли
требовательность и критический настрой за письменным столом, когда
человек остается один на один со своей рукописью, если ни того, ни
другого мы не наблюдаем в мире межличностных отношений? Откуда
взять высокие критерии самооценки, если они полностью девальвирова­
лись в рамках научного сообщества? Может ли человек стремиться к но­
вому и мучительно, по крохам собирать оттенки мысли, если это новое
никого не интересует и никем не подхватывается? Короче, не может ли
деградация научного сообщества привести в конечном итоге к деградации
мышления, превращению последнего тоже в имитацию? Если основы­
ваться на личных впечатлениях автора, то ответ может быть только по­
ложительным.
Иными словами, школа имитации, о которой мы говорили выше, —
это именно школа, и ее оканчивают тысячи людей, приобретая соответ­
ствующие навыки, впитывая в себя определенную атмосферу. Было бы
ошибочным поэтому полагать, что ритуальные игры, в которых мы участ­
вуем,—это нечто
только навязанно е нам внешними обстоятельствами.
Увы, сплошь и рядом это становится уже выражением нашей подлин­
ной сути. Вспоминается разговор в группе гуманитариев где-то в сере­
дине 60-х годов. Все жалуются на цензурные запреты, на то, что ни
34

о чем нельзя писать и даже говорить... А один из собеседников вдруг
спрашивает: «Ну, а если вдруг все запреты снимут, что тогда? Есть ли
нам что сказать?» Сейчас этот вопрос звучит у ж е вполне актуально.
И многие из нас, вероятно, чувствуют, что навешенные на нас кандалы
уже слишком глубоко вросли в нашу собственную плоть. Впрочем, если
чувствуют, то это уже хорошо, ибо подлинно свое мы не чувствуем.
Не так давно защитил докторскую человек, которого я знал еще ас­
пирантом в начале 70-х годов. Хорошо помню, что его тогдашний руко­
водитель предлагал ему довольно оригинальный путь решения постав­
ленной проблемы, а он морщился, отказывался и говорил: «Это слишком
новое, это опасно...» Сейчас ясно, что его стратегия «победила», ибо
его руководитель, насколько мне известно, до сих пор докторскую не за­
щитил. Слово «победила» мы ставим в кавычки , хотя далеко не ясно,
все ли будут с этим согласны.
И вспоминается еще один разговор, но не с философом, а с кардио­
логом. «Я еще не видел человека,—сказал он,—который в критической
ситуации не бросил бы курить. Но, к сожалению, чаще всего это дела­
ют слишком поздно». Мы осознали уже, хотя, может быть, и не в пол­
ной мере, катастрофические последствия нашего равнодушия к нуждам
Природы. Не пора ли развить в себе тонкое социологическое чутье? Не
пора ли понять, в частности, что беречь надо и такие, к сожалению ,
трудно фиксируемые, даже почти неуловимые вещи, как дух научного
сообщества, культура мышления, творческий потенциал?.. Они есть про­
дукт определенного социального развития, и они разрушаются, если ме­
няется социальная среда. Странно, что это надо напоминать нам, после­
дователям К. Маркса, который глубоко понимал социальную природу че­
ловека. Короче, сохранять надо не только биосферу, но и ноосферу.
Экологическая проблема шире, чем мы ее обычно ставим, ибо она вклю­
чает в себя и элементы социальной экологии.
По принципу репейника
В начале второй половины 60-х годов Павел Васильевич Копнин, вы ­
ступая на конференции в Ужгороде, сказал: «Мы так старательно кри­
тиковали позитивизм, что все стали позитивистами». Это прозвучало как
шутка, в зале засмеялись, но все мы уже и тогда понимали, что ска­
занное в значительной степени соответствует действительности. Слово
«позитивизм» продолжало оставаться бранным словом, позитивизм актив ­
но критиковали, наживая степени и звания, а между тем его проблемати­
ка, содержание, концептуальный и формальный аппарат с трудом, но
осваивались и заимствовались многими представителями отечественной
философской мысли.
Невольно вспоминается наша нелепая борьба против у зких брюк во
второй половине 50-х годов. Я сам, будучи еще аспирантом, ходил в
составе комсомольского патруля по Невскому проспекту, вылавливая
так называемых стиляг. А теперь мы все ходим в сравнительно узких
брюках, и страшно даже вспомнить, какие широкие штанины болтались
вокруг моих ног в студенческие годы. А борьба с брючными костюмами
у женщин? В конце 60-х годов одну мою знакомую, кандидата философ­
ских наук, не пустили в помещение обкома партии только потому, что
она была в брюках. Д а мало ли таких примеров! Такое впечатление, что
у нас была одна цель —не допустить ничего нового, ничего даже в ме-.
лочах. Но новое побеждало вопреки всему.
Не так ли происходило и в философии? Говорят, что темпы развития
науки пропорциональны количеству новых ключевых слов. Несколько
лет тому назад автору попал в руки словник предполагаемого нового
издания Философской энциклопедии. Какие же новые термины он там
нашел? Их много: парадигма, третий мир, неявное знание, исследова­
35

тельская программа, дисциплинарная матрица, задачи-образцы, возмож­
ные миры, проблема демаркации... Эти термины уже давно вошли в наш
обиход, но их происхождение не вызывает сомнений: их принесли с со­
бой активно критикуемые нами зарубежные концепции.
Не так уж это и плохо, ибо наш концептуальный аппарат солидно
обогатился за последние годы. Но речь здесь, увы, идет не о разви­
тии, а о заимствовании. Да и заимствуем мы довольно своеобразным
образом.
Каждый, вероятно, не раз снимал с себя после загородной прогулки
впившиеся в одежду колючки репейника. Таким неприятным для нас
способом это растение захватывает новые территории: оно впивается в
прохожего и за его счет продвигается вперед. Не так ли порой бывает
и с нашей философией? Мы тоже иногда цепляемся за каждого нового
зарубежного автора, колем и жалим его всячески , но и за счет этого
двигаемся, овладевая новыми понятиями и новой проблематикой. Дви­
жение по принципу репейника!
Иначе и быть не может, если учесть настроения в нашей философ­
ской среде. Марксистская философия, к сожалению , ассоциируется в
представлении людей с застывшими и нерушимыми, точно крепостные
казематы, главами и параграфами наших учебных курсов. Студенты
уже просто слышать не могут о поистине бесконечных преимуществах
этой философии по сравнению со всеми предшествующими и последую­
щими течениями и направлениями... И виноваты в этом как раз «верно­
подданные» сторонники марксизма. А вот младшее философское поколе­
ние в лице его многих представителей, пользуясь знанием языков, дав­
но бросилось читать, переводить, реферировать, «критиковать» , н а к о ­
нец, ибо иначе не напечатают. Но что уж совсем плохо, новые идеи
отечественного производства они встречают настороженно, примерно так
же, как и отечественные товары. Можно переизлагать, компилировать
западные работы, а «отсебятина» р аздражает. Автор глубоко убежден,
что ни к чему хорошему этот путь не ведет.
*
¥г
*
«Что же делать?» —могут спросить автора, и обязательно спросят,
хотя, начиная эту статью, он вовсе не собирался давать рецепты. Так
что же все-таки делать? «Ничего!» —хо чется крикнуть автору, ибо не­
уемная жажда деятельности в наших российских традициях давно связа­
на с тем, чтобы кого-то строго обязать, кого-то заставить, от кого-то
строго потребовать... Уже Петровская Академия отличалась от Лондон­
ского Королевского общества тем, что последнее, согласно манифесту,
написанному Р. Гуком, было свободным объединением испытателей
Природы, в то время как в Санкт-Петербурге мы находим «Регламент»,
предписывающий академикам их обязанности и закрепленный указом
императрицы9. Итак, ничего! Речь должна идти не об ужесточении
каких-то требований, не о пересмотре планов научной работы, не о вве­
дении нового «Регламента» . Прежде всего надо понять, что происходит.
Осознанный социальный процесс —это уже не то, что было до его осо­
знания. Поэтому понять, обратить внимание, сделать предметом обсуж­
дения —вот первая и немаловажная задача. И единственный призыв к
активному действию: не пора ли нам покончить с ВАКовской эпидеми­
ей?! Ведь и без дипломов научное сообщество хорошо знает, кто чего
стоит. И не секрет, что это далеко не всегда соответствует дипломам.
Надо только не разруш ать это научное сообщество, надо его беречь и
надо дать ему право голоса.
9 См. сб.: «Наука и ценности». Ново сибир ск, 1987, с. 131.

Проблема сознания
и философское призвание*
М. К . МАМАРДАШВИЛИ
Свое рассуждение, связанное с весьма сложной задачей —попыткой
соединить теорию сознания (для чего потребуется, естественно, введение
определенных постулатов) с моим отношением к философии, то есть с
тем, что я о ней думаю и что она для меня значит, я хотел бы начать
с замечания биографического характера.
Насколько я себя помню, мои первые шаги в философии и влечение
к ней были обусловлены (как я теперь понимаю) не какими-то эмпири­
ческими причинами социального свойства и не проблемами общества,
в котором я родился, а скорее моим неосознанным желанием воссоеди­
ниться с чем-то, что мне казалось частью меня самого, родным мне, но
почему-то утраченным и забытым. Или, если говорить определеннее, как
я сужу об этом сегодня,—с неким общечеловеческим началом культуры.
Кстати, тут же хочу заметить, что дорогу к этому воссоединению преграж­
дал тогда (я не случайно выделяю это слово) и существовавший язык фи­
лософии; язы к учебников и философского образования, обратившись к
которому я, конечно же, не мог обрести то, что бессознательно искал.
Иными словами, я смутно пытался прилепиться тогда к образу, о ко­
тором писал еще Кант —«гражданин мира», характеризуя этим свое от­
ношение к глубинной сущности европейской культуры. Сегодня мы хо­
рошо знаем, что означали эти слова «гражданин мира» или «космопо­
лит» в конце 40-х годов. То есть в годы моей молодости...
Значит: гражданин мира. Для Канта это было одновременно и ука­
занием на одно из правил мышления. К ак известно, у него мышление
сводится к трем правилам. Первое правило: мыслить самому; второе —
мыслить так, чтобы быть способным посмотреть одновременно на мыс­
лимое или на свое дело глазами другого (это и означает быть гражда­
нином м ир а). И третье правило: мыслить непротиворечивым образом.
То есть мыслить так, чтобы не противоречить самому себе. Или можно
сказать иначе,—чтобы мысль, находясь в движении, не разрушала бы
самое себя.
Следовательно, в том, как понимается мышление в европейской тра­
диции, уже как бы изначально содержится сознание иного. Этим иным,
или другим миром, может быть другой человек, другая точка зрения,
другая перспектива, вообще другой мир или другой космос. Все эти
вещи стоят в одном ряду и являются ресшифровкой слова «иное». Иная
реальность!
Так вот, то, что я чувствовал, вообразил о себе, очевидно* и было
* Доклад, сделанный в И нс титуте ф ило софии АН СССР.
37

сознанием этого иного, которое меня мучило и которое я хотел расшиф­
ровать. Я тогда еще не знал, что языком , на котором расшифровывают­
ся свидетельства сознания, является философия. Я узнал это позже,
и теперь, как мне кажется, знаю и могу этим поделиться.
Сознание —это прежде всего сознание иного. Но не в том смысле, что
мы сознаем, видим другой предмет, а в том смысле, что человек остра-
н е н 1 от привычного ему, обыденного мира, в котором он находится.
В этот момент человек смотрит на него как бы глазам и другого мира,
и он начинает казаться ему непривычным, не само собой разумеющим­
ся. Ка к белке, котор ая соскочила бы с известного колеса и со стороны
вдруг посмотрела на это колесо. Это и есть сознание как свидетельство.
То есть, я подчеркиваю, во-первых, что есть сознание, и, во-вторых, что
термин «сознание» в принципе означает какую-то связь или соотнесен ­
ность человека с иной реальностью поверх или через голову окружающей
реальности. Назовем это условно обостренным чувством сознания. Оно
связано в то же время с какой-то иномирной ностальгией.
Но, определив так сознанине, я хочу далее сказать, что им выделяется
какая-то точка в мире и вплетенность ее в мировые сцепления. Эта
точка выделена, и тем самым она дифференциальна, различительна.
То есть сознание есть одновременно и различение. Поскольку оно «появ­
ляется» только в горизонте допущения иного, постольку и выделенная
точка становится не необходимой, а лишь возможной. К ак одна из воз­
можностей, которая реализовалась.
Следовательно, проблема человеческой судьбы, человеческого предна­
значения начинает выступать при этом для человека, в душу которого
запал обколок такого зеркала сознания, как задача нового рождения
в реальном мире, хотя он является своеобразным гостем мира нереаль­
ного., иного. Возможно ли такое рождение? Можно ли, не забыв своего
гражданства неизвестной родины, родиться вторично гражданином уже
этого мира? Можно ли существовать, будучи носителем той смутно ощу­
щаемой гармонии, которая сверкнула случайно в зеркальном оскол­
ке сознания и превратила столь привычный до этого мир в нечто услов­
ное и не само собой разумеющееся? И к тому же — существовать, не
подозревая о том, что указанная гармония (на что я хотел бы обратить
особое внимание) имеет свой режим жизни, в корне отличный от наших
ежедневных психологических состояний. Ибо он характеризуется не
только мгновенной координируемостью множества связей и элементов, но
и одновременно какой-то неведомой способностью удерживать эту коор­
динацию во все разрушающем потоке времени. Ведь в обыденной жизни
такого рода режимы в потоке времени разрушаются, и тогда мы можем
лишь вспоминать о том, что в какие-то мгновения находились или пре­
бывали в них.
Но, как я уже сказал, человек в отличие от всех остальных извест­
ных нам существ обладает сознанием. А это значит, что он имеет воз­
можность переживать, испытывать как раз те вещи или состояния, ко­
торые естественным образом, в качестве продукта, скажем , какого-либо
физиологического механизма получить нельзя. Например, нел ьзя иметь
. м ы с л и , полученные простым продолжением отпущенных человеку есте­
ственных психических сил, ибо это будут не его мысли. Или иметь чув­
ства в силу опять же лишь данных человеку естественных психических
способностей. В философии такого рода вещи по традиции называют
обычно «чистыми» («чистое сознание», «чистая мысль», « чис тая любовь»
и т. д .) . Но не в смысле продукта абстракции или обобщающего поня­
тия, а в смысле, хотя и естественным образом для человека невозмож­
ного, но тем не менее случающегося с ним в каких-то особых состоя-
1
Остранение - термин, введенный в поэтику В. Шкловским; о знач ае т описание
в художественном произведении человека, предмета или явления, как бы впервые
увиде нного, а п от ом у приобретающ его новые признаки.
38

ииях. Какие же это состояния? Состояния, которые сопряжены или
совмещены в человеке с символами. То есть они возможны у человека,
попадающего в поле их силовых линий. Одним из таких символов (пер­
вичных для философии) является «смерть». На первый взгляд этот сим­
вол прост хотя бы по той причине, что мы можем, как я сказал, увидеть
иную реальность, гражданами которой мы себя осознали, будучи готовы
при этом расстаться с самими собой, как не необходимыми, не абсолют­
ными и т. д. Но это на первый взгляд, поскольку в действительности рас­
статься с собой, оказывается, очень трудно. И в то же время, если мы
не готовы при расшифровке или освоении символа смерти расстаться с
собой, то не увидим иное. Так как же тогда в принципе представить
смерть? Очевидно, это не просто случайность, подстерегающая жизнь, ко­
торая столь неудачно была расшифрована экзистенциалистами как лич­
ная смерть. Это довольно неудачная расшифровка, затемняющая, как
мне кажется, смысл того, о чем здесь говорится. Потому что та смерть, *
о которой говорится в символе, не лично, скажем, моя, а лично она моя
потому, что она в единственном числе. Не бывает много смертей, так же
как сознание есть нечто, существующее в единственном числе. Есть
только одно сознание, как и одна смерть. И поэтому, замыкая то, что я
говорю сейчас, с тем, что было сказано перед этим, я могу, видимо, ска­
зать, что наше движение в сторону подозреваемой иной реальности есть
не что иное, как просто приближение к известной платоновской метафо­
ре «пещеры». Перед нами действительно «тени», не имеющие существо­
вания, а то, что подозревается как иной мир, иная реальность, и есть та
реальность, в которую мы можем попасть лишь через свидетельское со­
знание, с помощью которого мы смогли отстраниться от мира и отстра­
нить его. Как известно, такая операция проделывалась в XX в. и чисто
литературными средствами. Но литератур а ведь тоже средство духовной
жизни человека, как и философия. И в этом смысле внутри нее также
возможен духовный философский акт, а не только специфически литера­
турный. Например, поэт Даниил Хармс спрашивал, что это за существа
такие, у которых к конечностям, то есть ногам, привязаны какие-то
«крючки», и они этими крючками становятся на л ед 2. Фактически поэт
выявляет здесь то, что параллельно с Хармсом называлось в европейской
традиции феноменом. Традиции, о которой Хармс, разумеется, не знал,
просто сама проблематика тогда была конгениальна состоянию культур.
И русской, и европейской.
То есть, что мы в действительности видим? Мы видим крючки и до­
щечки, но знаем, что это коньки или лыжи. И иногда знание того, что
мы видим, несомненно, мешает нам видеть видимое.
$
*
*
Итак, мы имеем следующую фундаментальную дл я построения фило­
софского ап парата вещь. А именно, что сознание —это выделенность, раз-
2 Имеется в виду стихотворение Д. Хармса (1906-1942) «Что это было?»
Я шел зимою вдоль болота
В галошах,
В шляпе,
И в очках.
Вдруг по реке пронесся кто-то
На металлических крючках.
Я побежал скорее к речке,
А он бегом пустился в лес,
К ногам прид ела л две дощ ечки,
Присел,
Подпрыгнул
И исчез,
И долго я стоял у речки,
И долго думал, сняв очки:
«Какие странные
Доще чки,
И непонятные
Крючки!»
39

личенность. Т ак вот эта различенность имеет еще один весьма важный
смысл с точки зрения сознания как свидетельства. В этом свидетельском
сознании содержится, во-первых, что-то, что я сознаю или думаю или
чувствую. И, во-вторых: я думаю, что я думаю. Или: я чувствую, что
я чувствую. Ну, скажем, я чувствую, что я люблю. Но это в принципе
может не совпадать с тем, что я действительно люблю. Одно дело «я люб­
лю» и совсем другое «я чувствую, что я люблю». Или — «я мыслю»,
и «я мыслю, что я мыслю». Эти вещи принципиально различны, и ни­
какое преобразование, никакое допущение, никакое рассуждение не
могут устранить этого различия. Эта испытываемая нами подчас слож­
ность душевной жизни очевидна независимо от того, сумеем ли мы в
ней разобраться, пытаясь понять себя и других.
Тем самым незаметно мы подошли фактически к знаменитой фило­
софской проблеме, весьма роковой, о которой было сказано, как извест­
но, очень много и всегда с суровыми оценками,—проблеме так называе­
мой непознаваемой «вещи в себе». Между тем для Канта (как мы можем
теперь судить) понятие «вещи в. себе» и было связано с той простой,
в сущности, философской дилеммой, вырастало из неминуемого допуще­
ния вот того дифференциала («мыслю, что мыслю», или «думаю, что
думаю»), о котором я только что говорил. Так что здесь существует не­
избежное различие.
В самом деле, ведь когда мы сталкиваемся, например, с феноменом
любви, то так или иначе допускаем, что ее внешнее выражение (то, как
она реализуемся, высказывается, проявляется в тех или иных поступках)
может порой не иметь ничего общего с действительным положением
дела. И, следовательно, по явлениям нельзя судить о том, что является.
Поэтому отвлеченная духовная мудрость и гласит —она зафиксирована
не только в философии, но и в религии,—что лишь тот может судить
по поступкам, кто видит наши сердца до дна. То есть для кого нет ни­
чего скрытого, как для Бога. Я имею в виду известную метафору Бога
как судьи. В каком смысле? А в том смысле, что лишь для него нет
различия между явлением и вещью в себе; что это не обычное человече­
ское существо, способное совершать подмену действительного чувства
или действительной мысли своим эмпирическим чувством или своей
мыслью. То есть существо, которое не хочет расстаться с привычной
ему жизнью, подставляя в этом случае под действительную мысль или
действительные чувства массу подменных образований. Существуют
целые слои, в которых начинает в. результате жить тот или иной мыс­
ленный предмет только потому, что человек не хочет расстаться с самим
собой. С самим себе любезным. Это, так сказать , удобные ему истины,
удобные ему чувства, продолжающие его выживаемость или приспособ­
ление в условиях окружающей среды, положения и т. д.
Из этой принципиальной вещи и вырастает очень сложная техника
философского анализа. Собственно, сам язы к философии вырастает вот
из того, что я только что описал . Но д ля того чтобы нам согласиться
с этим и понять (и мне, и вам) суть дела, нужно сделать еще один шаг.
Для этого я поставлю ту проблему, которую сформулировал в терминах
« явл ен ия и вещи в себе», несколько иначе, поверну ее для наглядности
другой стороной. В свое время Владимир Лефевр придумал для своих
задач (он заним ался рефлексивными играми) очень хороший пластичный
образ, которым я воспользуюсь 3.
Представьте себе домино, но не обычное, а с цифрами, написанными
на обеих сторонах фишек. Причем на одной (скажем, видимой нам сто­
роне) —одни цифры, а на другой, невидимой нам стороне, но видимой
другому существу, которое и двигает фишки домино,—другие цифры.
Оно двигает их по законам арифметики и сообразно своим написаниям.
3 См.: Лефевр В. А. Конф ли ктующие структуры. М., 1967,
40

Например, там написано на одной фишке —один, на другой —два, и оно
хочет получить три и соответственно складывает их. Но на нашей сто­
роне пришли в движение совсем другие цифры. И совсем в другом по­
рядке и последовательности —для нас непостижимой. Не видя той сто­
роны фишек, мы в принципе не можем увидеть никакого умопостигае­
мого порядка движения цифр на нашей стороне. На нашем экране.
Сравните эту проблему с проблемой принципиальной возможности фун­
даментального различия между «вещью в себе» (я специально взял этот
известный термин, хотя, как вы теперь понимаете, его можно заменить
другим, он не обязателен) и тем, как вещь является. Закрепим это раз­
личие.
Ну, ясно ведь, что человек, который действительно любит, может
вести себя совсем не так, как ведут любящие. Например, поведение
Данте, любящего Беатриче, не имело ничего общего с поведением любя­
щих. И судить по тому, как он себя вел, о его любви невозможно.
На своем отвлеченном языке, а у Данте весьма отвлеченный духовный
язык, он говорил: все внешнее ничто. То есть все только внутри, а во­
вне ничто. Как бы я ни поступил, это не похоже на то, что я чувствую.
И ничего общего с этим может не иметь. Он ведь в принципе не хотел
на Беатриче жениться. Именно потому что он любил ее, она должна
была оставаться женщиной, с которой не выполняются обычные акты
супружеской жизни. В том числе и потому, что он боял ся за нее. Или,
скажем, известное целомудрие Христа, который явно не знал женщин
еще и потому, что он слишком ценил, высоко ставил чувство человече­
ской любви как таковой и считал его опасным для тех, кто мог оказаться
реальным эмпирическим объектом этой любви. В любви Христа могла
сгореть любая подруга. Это одна из причин —я ведь говорю о символах,
расшифровываю символы —нашего обращения к философии в случае
разговора о том, о чем на другом языке мы не могли бы разговаривать,
не запутываясь в бесконечных противоречиях.
Так вот, я возвращаюсь к тому, о чей говорил. Значит, мы снова
имеем ситуацию, когда перед нами нечто, скажем , та сторона экрана,
к которой мы не можем перейти никаким продолжением нашей операции
на этой стороне экрана. То есть продолжением наших логических сил.
Сил нашего мышления. И отсюда, введя все это, я сделаю такой вывод,
что есть, следовательно, вещи, знание которых или понимание которых
для нас совершенно непостижимо. Мы не можем представить, что мы
можем это понять, но
при условии, если бы уже не понимали. ,Или
уже не знали, поскольку это «уже» и есть возможность нашего со знания.
Итак, я ввел проблему вещи и явления вещи, внутреннего и внеш­
него в рамки проблемы эмпирии и теории, или мысли и теории. Есть
какая-то мысль, к которой мы не можем прийти продолжением обработки
эмпирии; которую мы не можем знать из опыта, как , например, невиди­
мую сторону домино, поскольку это имеет отношение к сознанию.
А последнее фактически есть связность одного с другим. То есть связ­
ность с тем, что мы не могли бы понять, если бы уже не понимали.
В этом смысле иметь сознание значить иметь тавтологию: понимаем,
потому что понимаем. Сошлюсь на простой геометрический пример того,
что в принципе нельзя получить из опыта, с одной стороны, и с другой
стороны, что нельзя понять, если уже не понимал.
Допустим, у нас есть понятие кривой или постоянного искривления.
Если мы имеем кривую, которая имеет постоянную кривизну или по­
стоянный коэффициент искривления, то доказуемо, выводимо из имею­
щегося у нас знания, что такая кривая пересечет самое себя. Но будет
ли это пересечение кругом, из этого невыводимо. Если есть круг, то мы
увидим круг. Но получить его, ожидая, что кривая где-то пересечется,
невозможно. Поэтому, кстати говоря, одни философы ( я имею в виду
прежде всего Платона) и прибегали в этом случае к понятию «идеи»,
41

а другие, как, например, Декарт,—к
понятию «врожденные идеи».
Кант же называл такие вещи просто «чистыми созерцаниями», подчер­
кивая тем самым, что мы можем понять что-то в мире в терминах при­
чины только тогда, когда понятие причины у нас уже есть. Значит, это
всегда взаимоотношение с иным, к которому мы не можем непрерывным
образом перейти продолжением своих собственных сил. И вот это место
перехода, или место связности, и есть сознание, которое у нас есть или
нет. То есть сознание — это место. В топологическом смысле этого слова.
Приведу еще один пример.
Представим себе, что перед нами существа, говорящие на каком-то
языке. Я утверждаю вслед за Гумбольдтом, вслед за Кантом, вслед за
многими другими философами и лингвистами, что, не зная, не имея
понятия языка, мы вообще не обнаружили бы действие механизма языка,
или, заметив что-то странное, в принципе никогда не могли бы понять,
что это такое. То есть от своей лицевой стороны домино никогда не
могли бы перейти к другой стороне, никогда бы не знали, что это —
язык. Так же, как не имея понятия о театре, никогда не могли бы
понять, что происходит на сцене, наблюдая театральное действие, разыгры­
ваемое какими-то существами. Кстати, лет десять назад, развивая
метафору театра, я случайно обнаружил нечто близкое у великолепного
аргентинского испаноязычного писателя Хорхе Борхеса. В одном из его
рассказов говорится об арабском ученом, который сидит и переводит
трактат Аристотеля о поэтике, и ему нужно перевести слово «театр».
А рядом во дворе играют два мальчика, и в их игре проскальзывают
какие-то рудименты театральной игры. И он переводит странным обра­
зом, не понимая ни текста Аристотеля, ни того, что делают мальчики,—
почему? Потому что он уоюе не понимает. У него нет еще понятия
театра. И все, и ничего с этим не сделаешь.
Следовательно, язык, который мы могли бы понять, а мы понимаем,
потому что» уже имеем язык, нуждается для этого понимания в каких-то
постулатах или аксиомах. Назову одну из таких аксиом: язык есть нечто
целостное. То есть я хочу сказать тем самым, что, вступив в ту область,
которую я на звал сознанием, мы еще имеем дело с такими вещами,
которые мы должны принять как возникающие сразу и целиком и не
поддающиеся складыванию по частям и в последовательности. Ни
один язык нельзя получить по частям. Так он не возникал. А как он
возникал? Как возникает понятие квадрата или круга в нашей голове?
Философ может ответить, что здесь действует всесвязность сознания, что
все это уже есть. И только если есть, то может быть понято. Значит,
это к ак бы некий свидетель и судья одновременно; некое всевидящее
существо, совмещенное с состоянием нашего сознания, когда даны эти
вещи. Сознание как свидетельство об этих вещах, или об иномирах.
Назовем их условно так. Ино-мирные —значит те, которые мы не можем
понять, если уже не понимаем. Или уже не имеем. А если имеем, то
имеем целиком. Попытаемся теперь связать все эти аспекты проблемы
философии как проблемы места человека в мире. Ведь раз мы говорим
о сознании, а сознание определили как место, то философию, конечно
же, должно интересовать место человека в мире как сознающего, чувст­
вующего и желающего существа. Его возможности. Воспользуюсь для
иллюстрации этого положения примером, к которому обращался в свое
врем я Эйнштейн.
А. Эйнштейн говорил, что наши знания, или наши представление
о мире, похожи в чем-то на представления того жука, который ползал бы
по поверхности замкнутой сферы, и она представлялась бы ему в виде
бесконечной сферы. То есть я ввожу фактически проблему размерности,
или измерений. В измерении жука, ползущего по некой поверхности,
последняя не есть нечто конечное или замкнутое, перед ним —прости­
рающаяся бесконечность. И она существует. Д ля наблюдателя есть
42

и жук, и поверхность, сфера. Обычно я пользуюсь другим примером,
более разработанным. Эйнштейн оставил этот образ и дальше к нему не
возвращался, а более подробно и в других выражениях, независимо от
Эйнштейна, эту же проблему разрабатывал Пуанкаре, описывая особого
рода двухмерные существа, живущие на плоскости,— я н азо ву их «суще­
ствами Пуанкаре» . Т ак вот, если допустить, что по какой-то причине,
неизвестной этим существам, воображаемая мера прохождения ими про­
странственного и временного отрезка пути сокращается (скажем, в слу­
чае измерения такого рода сокращения световыми лучами, как считал
Пуанкаре), то, двигаясь по конечной плоскости и никогда не достигая
конца, они считали бы эту плоскость бесконечной.
Итак, у нас есть мир этих существ и какой-то другой мир, в кото­
ром они живут, но которого в принципе не видят, и у меня возникает
тогда главный вопрос: откуда вообще могла появиться мысль о том, что
это есть? Если она уже не есть. Повторяю, мало того, что они сферу
считают бесконечной, я спрашиваю: откуда сама мысль о том, что что-то
универсальным образом сокращ ается (а не сфера бесконечна), могла по­
явиться? Ведь это фактически то же самое, как если бы я, не имея воз­
можности поворачивать голову ни влево, ни вправо, увидел бы глубину
и объем какой-то фигуры, которая появляется точечно в горизонте
моего взгляда. Легко сказать, что кто-то посмотрел затем на это со сторо­
ны и увидел, что это так. Откуда эта мысль?
То есть, вводя сознание как место соотнесенности и связности того,
что мы не можем соотнести естественным образом, мы только так
и можем определить сознание. Эта связность есть и то, что можно уви­
деть как бы только в некоем сдвиге.
Сделаю еще один шаг, чтобы пояснить эту проблему, обрисовать ее
контуры, поскольку она практически неразрешима, хотя мы сталкиваем­
ся с ней довольно часто. Как, например, и в случае с природой языка
как такового, которую я не анализировал, естественно, с точки зрения
его происхождения, а просто максимально точно пытался описать его
феномен, получая тем самым возможность понимания отдельных язы ко ­
вых явлений. То же самое и в случае сознания. Короче говоря, я хочу
лишь поставить проблему, как-то высветить ее, так как она мне кажется
важной именно в плане определения призвания философа и его, скажем
так, общественного статуса. То есть что от него можно ждать и что требо­
вать. Введу сначала эту тему одной простой фразой.
По существу, из того, что я говорил, из позиции сознания в контексте
иного мира, когда у философа появляется ощущение принадлежности к
некой неизвестной родине и он начинает сознавать себя ее граждани­
ном, вытекает, что общество едва ли отнесется к нему благосклонно.
Иными словами, проблема «общество и философ» отнюдь не простая и
требует прежде всего от общества признания «презумпции невиновности»
философа.
Значит, напомню, что, вводя сознание как дифференциал, как разли­
чение, я имел в виду, конечно, что то сознание, о котором я говорю,
есть онтологически укорененное сознание, а не какая -нибудь субъектив­
ность. Это некоторая, так сказать, космологическая постоянная, имеющая
онтологический статус. «Думаю» — это одно. И «думаю, что думаю» —
другое. Но в каких терминах можно различить то и другое? Повторяю, что
это фундаментальное различие, введенное еще Декартом. Декарт сказал
бы по поводу первой стороны этого различия, что это некое невербальное
состояние активности в момент здесь и сейчас, бытийствующее внутри
исполнения своего же бытия. То есть когда нечто исполняется, то оно
существует в момент исполнения и пока исполняется. Например, такой
объект, как музыкальная симфония, существует, пока исполняется.
Я мог бы привести и другие примеры из самых разных областей нашей
сознательной жизни. Не просто жизни сознания, а именно нашей созна­
43

тельной жизни, в том числе и на уровне чувств. Мысль есть концентри­
рованное состояние всех условий моего собственного воспроизводства
в следующий момент времени.
Итак, у нас есть нечто, о чем мы говорим: «думаю». Назовем это дея­
тельностью, или мысле-деятельностью. Например, интуиционисты разли­
чали математику как деятельность и математику как язык. То есть
видели в акте математической мысли («думаю») —одно, а в «думаю,
что думаю» — другое —словесно -знаковое оформление подуманного, ко ­
торое не есть то, что оформляется. Брауэр говорил, что знаки парал­
лельно сопровождают нашу деятельность. Следовательно, «я думаю, что
я думаю» всегда оформлено знаками. Наше мышление всегда есть опери­
рование нами нашим же собственным мышлением. И оно всегда прин­
ципиально иное, чем то, чем мы оперируем. Или можно сказать так: есть
бытие и есть способ бытия, и это в принципе разные вещи.
Но если существует эта разница, то возникает следующий вопрос,
связанный уже со второй стороной различия, то есть с «думаю, что
думаю» или «чувствую, что чувствую». Ведь когда я посредством при­
чины мысли (поскольку мыслим мы в причинных терминах, и это неиз­
бежно) выделяю саму эту причину и обосновываю то, что мы называем
обычно отражением, то факт этого отражения есть не что иное, как дуб­
лирование уже случившейся операции. То есть здесь появляется своего
рода зеркальность. Я как бы вижу себя в зеркале. И этот зеркаль­
ный дублирующий момент есть идеологический момент всякой мыс­
ли. Или момент, который при определенных условиях и в опреде­
ленной ситуации превращается в идеологию. Значит, есть мысль и есть
идеология мысли. Термин «идеология» я употребляю в этом строго опре­
деленном мной смысле, а то, что он совпадает и насколько с понятием об­
щественной идеологии,—это, разумеется, другой вопрос, я его касаться не
буду. А частично он совпадает безусловно, потому что общественные
идеологии вырастают именно из элемента удвоения, повторения мысли.
Приведу пример этого из физики.
Как-то, слушая по английскому радио научную передачу, или, точ­
нее, обзор одной книги по истории квантовой м еханики4, я был поражен
одним упомянутым в ней фактом. Оказывается, последующий анализ
записей опытов Ферми показал, что в этих опытах наблюдался атомный
распад. То есть в самих этих записях содержалось достаточное число дан­
ных, говоривших о том, что наблюдается именно атомный распад. И ком­
ментатор, который вел передачу, р ассказывая об этом эпизоде, обмол­
вился забавной фразой, которую сам он не расшифровывал, но ко­
торую легко расшифровать в свете того, о чем я говорил. Он сказал так:
но никто не увидел этого атомного распада, потому что не было причины
его увидеть.
То есть не было причины в том, что виделось, видеть атомный
распад. А когда есть причина — считаем, что атомный распад. Свяжи­
те это с тем, что нельзя понимать, если уже не понимал, с тем, что
я назвал дублированием, и т. д. Если случилось, и все данные рас­
пределились, то тогда —именно так, есть причина считать, что это
атомный распад. А иначе такой причины нет. Ну, а когда она есть, то
что мы знаем о мысли? Мы говорим, что мысль о том, что это атомный
распад —отражение атомного распада в мире. То есть мы имеем, как
выразился бы Гуссерль, предметную или объективистскую картину
мира. Или, на моем языке, идеологическую картину мира. Она есть на­
слоившееся образование, которое явно придется редуцировать, чтобы
увидеть, что в действительности имело место. Скажем, в упомянутом
4
Речь идет о книге «The Ghost in the Atom. A Discussion of the Mysteries of
Quantum Physics». Ed. by P. C. Davies and J. R. Brown. Cambridge, 1986, См.: Коб­
за p e в И. Ю. Мистерии квантовой механики. - «Природа», 1988, No 1, ^
44

физическом эксперименте данные, говорящие об атомном распаде, были
уже понятным образом распределены, входили в другую ментальность,
принадлежали другому целому. Каждое из них имело объяснение в связи
с другими явлениями, с другими процессами. То, что потом оказалось
увиденным как атомный распад, должно было стать сначала целостным
событием сознательной жизни, чтобы образовалась в мире причина счи­
тать наблюдаемое явление атомным распадом.
Значит, мы имеем зеркала. И весь мир видим в зеркальных отраже­
ниях. В том числе и самих себя. То, что в нас происходит, нам более
всего недоступно. Например, что я на самом деле чувствую, думаю.
Не то, что «я думаю, я думаю», а чем я думаю. Этого фактически
я никогда не знаю. Скажем, можно любить живопись и думать, что ты
ее любишь, и постоянно ходить на выставки, а на самом деле просто
не любить сидеть дома. В каких ситуациях обнаруживается, что мы дей­
ствительно любим или не любим, или что мы в действительности
думаем, а не думаем, что думаем, об этом я у же говорил. Вспомнитё
символ «смерти» как некую предельную экстремальную ситуацию, в ко­
торой мы имеем шанс что-то узнать о том, что мы на самом деле
думаем, что в действительности чувствуем и т. д., а т ак ж е другое слово,
которое я употреблял,—сдвиг. Значит, если мы определили до этого со­
знание как сферу, объединяющую всесвязно разные перспективы и раз­
ные точки, то эта сфера должна каким-то образом сдвинуться, чтобы
исчезли, стерлись зеркальные отражения. Иначе говоря, то, что я назы­
ваю сдвигом, есть смещение или диссихмметрия. Сдвиговая диссимметрия
сферы сознания, стирающая зеркальные отображения и ставящ ая нас
лицом к Лицу. Лицом к Лицу с чем-то, что свидетельствует, и тогда —
мы что-то видим. В том числе и самих себя. Не в отражениях, не кос­
венно, не в знаках и не в намеках, требующих расшифровки и перевода,
а непосредственно. Следовательно, в этом смысле мысль отображается
мыслью же. Это и есть мышление. То есть философское мышление осо­
бого рода —это синтаксическая запись, имеющая определенные правила
сдвига. Запись сдвига. Или ненаблюдаемого случившегося движения
в сознании, не похожего ни на какую форму, живущую в зеркальных
отражениях. Это что-то радикально иное. Отобразилось —значит сдвигом
мысль совместилась с мыслью же. Философия, повторяю, есть запись
такого события. Такого совмещения, такого привилегированного случая,
когда в сдвиге моя мысль встречается с мыслью; лицом к Лицу.
Я упомянул слово «синтаксис», а перед этим сказал, что нельзя на ­
звать нечто причиной в. мире, если уж е нет понятия причины. Скажем,
ничто в мире мы не могли бы назвать прямой, если бы у нас уже не
было понятия прямой. Понятие прямой не образуется по аналогии с ви­
димыми прямыми, поверхностями и т. д.
Так вот, если это так, если фундаментально вот это «когда есть»,—с ка ­
жем, я вижу прямую или окружность, если у меня есть их понятие
(в смысле кантовского «чистого созерцания»),— то это предполагает, не­
сомненно, и определенные синтаксические правила, в р амках которых
(раз это случилось, и появился этот язык) мы не можем себе противоре­
чить. Так появляется синтаксис или философская речь, имеющая опреде­
ленные структуры, которые диктуют нам свои законы. В том числе и за­
кон непротиворечивости. Нечто не должно себе противоречить. Предшест­
вующая моя мысль сводилась к тому, что это нечто должно возникнуть
в каком-то состоянии всесвязности, а теперь я подчеркиваю момент не­
противоречивости. Ведь как таковые эмпирические явления логически не
могут себе ни противоречить, ни не противоречить, а они должны быть
приведены в определенную связь, чтобы проявилась их непротиворечи­
вость. Короче, такой синтаксис и образует законы самого философского
языка, и любые последующие философские утверждения получаются как
то, что возможно в силу и по законам этого языка или философской мыс­
45

ли и слова. То есть по законам синтаксиса. И это, конечно, живой син­
таксис. Он работает лишь тогда, когда есть живое невербальное состоя­
ние, то, которое внутри исполнения или реализации. То есть пока есть
концентрация, пока есть собранное внимание, пока нечто понимает себя
и «есть» (и никакой рефлексией не обнаруживается в качестве менталь­
ного содержания). Пока мы думаем, мы не можем не думать это. Именно
такой мир мысли и бытия и пытался, кстати, ухватить Декарт в своих
очень странных на первый взгляд философских утверждениях.
Итак, сдвиг записывается. Движение в сознаний (или движение со­
знания, что одно и то же) записывается в соответствии с синтаксисом.
Философия есть запись его. Но оно может быть записано, поскольку оно
ненаблюдаемо, только если у самого философа есть это движение, а не
знак. Кант говорил: самое трудное —это движение в сознании, отличая
тем самым последнее, в частности, от выполнения ритуала. Люди, писал
он, могут выполнять ритуал, но не делать при этом самого главного —
совершать движение души.
Значит, я все время говорю о чем-то невероятно трудном для нас
и в то же время самом близком. Ведь что может быть ближе того, что
я на самом деле чувствую или на самом деле думаю или во что сдвигаюсь?
Или о чем говорю. Итак, я предлагаю следующую формулу: самое близ­
кое к нам, то, о чем на самом деле идет речь,—и самое трудное,
но важное. И все это я назвал бы сверхчувственным интервалом. В мате­
рии опыта, в эмпирическом сознании или взаимоотношении его с бытием
мы этого интервал а не имеем. Напротив, когда мы отождествляем бытие
и мышление, мы тём самым предполагаем, что между ними нет никакого
интервала. Сказать —бытие, сказать то же самое, что мысль, говорил
Парменид. А сказать мысль, значит высказать бытие. Д ля меня же со­
знание есть некий сверхчувственный интервал. Или какой-то ритм,
и философия есть запись такого ритма. Ритма, который является усло­
вием выполнения или реализации нашей сознательной жизни как чело­
веческих существ. То есть философия закодирована в некий акт, лишь по ­
том называемый «философией».
Или, скажем так, потом могущий
быть названный «философией». Когда у же есть философский язык, то
мы можем этот акт назвать философией и эксплицировать его. В этом
смысле цель философии как элемента, являющегося условием выполне­
ния других частей или областей нашей сознательной .жизни, заключе­
на в самой ж е философии. Или, другими словами, философия есть мысль
мысли. Тот акт, который я назвал интервалом, он как бы встроен,
инкорпорирован в режим выполнения человеком своих сознательных,
духовных целей и жизни. Это пауза недеяния, поскольку я говорил,
что движение сознания ненаблюдаемо, оно ничего не производит, ни­
каких наблюдаемых продуктов. Или, скажем так: есть реальная
философия, которая присуща нам, если мы живем как сознательные су­
щества. Е сли мы выполняем свою человечность. Философский акт как
пауза в ряду других актов, являющихся условием самой их возможности
и определенной последовательности. Назовем это реальной философией.
И есть философия понятий и систем, в которых этот акт или элемент на­
шей духовной жизни может быть эксплицирован. Тогда философия пред­
стает к а к удачный язы к, посредством которого что-то эксплицируется.
Но у дачен он только потому, что люди проделали до нас подвиг мысли,
подвиг медитации или какого-то очень сложного психотехнического опы­
та, что ушло затем в толщи истории культуры.
Итак, сделаем выводы, касающиеся уже нашего самосознания, если
брать этот велеречивый философский термин на уровне просто само­
чувствия нас как философов.
Ну, ясно, конечно, что если мы так определили философию, если она
невербальна, но в ком-то из нас тем не менее заговорила или запала
в душу до-тою , как заговорила, то такой человек не может выбирать:
46

быть ему философом или ие быть. Ибо философом oil быть обречен. Это
первое. И второе. Если такой человек философствует, то он ни на что
не покушается, не подрывает никаких основ, никому не мыслит назло
или в угоду. Он просто есть некто, вынужденный по синтаксису и про­
фессионально высказать сознание. Свидетельствовать. Разумеется, не ис­
ключено, что кто-то может при этом считать себя философом и иметь по­
добные цели. Это может быть совмещено в одном лице. Но в данном слу­
чае я говорю о философе, который выполняет свое предназначение или
призвание. Философ — это ходячее сознание вслух. А от сознания нельзя
отказаться. Философ в принципе общественен. Я же говорил о сознании.
А сознание есть нечто, что может проявлять ся лишь одновременно на мно­
жестве точек. Философское свидетельство хотя и обращено к высшему
судье, но это всегда общественное свидетельство. Философ не может не
чувствовать себя своеобразной точкой пересечения общественных состоя­
ний и тенденций. В его топосе они сходятся. И он должен как философ
извлечь из выпавшей ему удачи загадочного впечатления правду по зако­
нам мысли и слова, правду о своем собственном состоянии, свидетельст­
вующем о чем-то. То есть философ имеет дело прежде всего со своим
индивидуальным сознанием и, ориентируясь на это сознание, обязан вы­
разить правду своего состояния. А это очень сложно, поскольку такая
правда может быть получена, открыта и сообщена другим лишь по зако­
нам самой мысли, без привнесения туда чего-то постороннего. Ни пред­
убеждений, ни своих комплексов, ни, с другой стороны, внешне продик­
тованных жел аний кому-то угодить или что-то опровергнуть и т. д. Того,
что есть, уже вполне, с избытком достаточно. Дай бог правду узнать о
собственных состояниях, о чем они говорят. А это, повторяю, трудно.
И в заключение, поскольку я характеризовал сознание как запись
некоего сдвига, я хотел бы дополнить эту характеристику, сказав, что
в то же время это и выпрямляющее движение. Хотя человек, к сожале­
нию, не властен над временем, расшатывающим любые порядки, однако
то сознание, о котором я говорил и которое существует в особом режиме,
позволяет это неминуемое расшатывание или склонение исправлять. В по­
токе времени мы все склоняемся. Ну, например, мы склоняемся нашими
страстями и т. д. И это случается с нами вопреки сознанию. А я подчер­
киваю, что наряду с этим существует и выпрямление склонения. И более
того, что оно должно происходить постоянно и в каждом месте снова и
снова возобновляться, чтобы был тот мир, в котором мы могли бы жить
как сознательные, чувствующие и желающие существа. Й о если сознание
есть исправление склонения, то, следовательно, в мире еще должно что-то
родиться вместе со мной как возможным в этом мире. Значит, спрямление
есть какой-то прямой отрезок, восставленный из моей души, по которому я
не могу не идти. И никто не имеет права заставить меня сойти с этой
прямой. Д а это и невозможно, если философ уже вышел на последнюю
прямую; ничто его не удержит, потому что в конце ее есть нечто, что
можно узнать, только придя в этот конец. Что нельзя знать заранее,
нельзя вообразить, а что можно, повторяю, узнать, лишь придя туда, где
можно знать, пройдя до конца сам путь.
Следовательно, философ имеет дело с чем-то, чего в принципе не льзя
знать заранее, нельзя предположить, вообразить возможным или ввести
определением. Но что может случиться с прохождением пути. И где бу­
дет причина, скажем , считать , что в наблюдаемом имел место атомный
распад. Мысль совместилась с собой — и понимает.

Аналитическая философия в XX в.
(Материалы «круглого стола»)
Ош р е д а к ц и и . Развитие современной философской мысли на Западе выдвигает
различные представления о специфике философии, ее задачах, теоретико-методоло­
гических подходах к их осмыслению и решению. Критическое изучение этих пред­
ставлений с марксистских позиций важно не только для того, чтобы лучш е знать,
что происходит на Западе, но прежде всего для лучшего уяснения того, что такое
философия как особый тип мышления, и в этой связи для решения позитивных
задач, стоящих перед нашей философией. Обсуждению проблем одного из наибо­
лее влиятельных в X X в. направлений —аналитической философии —был посвя­
щен «круглый стол», участникам которого были предложены следующие вопросы:
является аналитическая философия направлением или стилем мышления; отноше­
ние языка и реальности, научного и традиционного философского языка; наследие
логического позитивизма и современная аналитическая философия; Л. Витгенштейн
и лингвистическая философия.
В ходе обсуждения за «круглым столом» развернулась дискуссия, материалы
которой мы и предлагаем вниманию читателей.
В. А. ЛЕКТОРСКИЙ (д. ф. н., главный редактор журнала «Вопросы
философии»). Об уроках аналитической философии,
Аналитическую философию можно обсуждать в разных планах. Можно, на­
пример, изу чать р азны е периоды в ее развитии, иссле дова ть роль т ех или иных
ее пред ставител ей, специальны е вопросы, котор ые в ней обсужд а лис ь. Мне каж е т­
ся, однако, что бо ле е ин тер есно было бы проанал изирова ть то, каким образом это
философское направление понимало смысл и задачи философии как особого вида
деятельности и особого типа знания, с чего это направление начало, к чему оно
приш ло и что получ ил ось с те м проектом кор енной р еко нструкции фи ло софии, ко­
торый сп ецифи че н д ля этого метода философ ст вования. Такой подх од , как мне
предс тавляетс я, да ет возм ож ность н е только у знат ь неч то об особом философ ском
направлении, но и помогает прояснить некоторые общие вопросы, относящиеся к
тому, что такое философия, чем она может быть и чем быть не может и не
должна.
С точки зр ени я сторонников обсу жд а ем ого напра вл ения, анали тичес кий стиль
философствования позвол яе т реш ать фило соф ские проблемы с помощью выявл ения
зн ач ен ий поср ед ством ос об ой логи че ской техники. Сами фило соф ские проблемы
понимаютс я как за да ва емы е традицией; что касается логической те хники, то она
толко валась по- ра зному в пр оце ссе эвол юции ана ли тич еской философии. Во вся­
ком сл уч ае, отмеч енная уста новка свойственна всем пр едст авителям аналитиче­
ской философии при все х разл ичиях, которые у ни х были. Этот общий тезис мо ж­
но сфор му лиро вать бо ле е конкретно в виде тре х пол ож ений.
Первое. Филос оф с рассматривае мой точки зр ен ия зан има етс я некоторой бес-
предпосылоч ной деятельностью, он ничего не полага ет и ничего не предпола гае т.
Второе. Для того чтобы заниматься фил ософ ией, не н уж н ы какие-то доп олнител ь­
ные зн ан ия по мимо тех , которые да ет либо вл аде ние логикой, либо зн ан ие языка,
на котором фило соф говорит. Пос ледний не д о л ж ен ничего обобщать , осмысливать
по мимо того, что есть в логике или в языке. И в этом смысле фил ософия -
весьма специаль ный и профе сс ионал ьный вид д еятел ьности, который занима ет
особое место в культуре и, по существу, особенно не взаимодействует со всем
48

остальным. И третье. Так понятая философия дает точное, ясное, несомненное
эксплицированное знание.
Каждое из этих положений в отдельности может быть свойственно и иным
типам фи ло софствован ия, например, некото рые из да нны х по ло ж ен ий принимает
феноменология. Но все в со вокупно сти они составляют то, что, по м ое му мнению,
с пецифи чески хара ктеризу ет ана ли тич еску ю философию во вс е х ее разн овид нос тях ,
при всей эволюции, кото ру ю она прошла. Эти три п ол ож ени я, на мой взгл яд,
разд ел яются все ми философ ами, работающ ими в этом дух е, и очерчивают то поле,
внутри которого они работают. Если мы вых одим за пр едел ы эт их предпосылок,
мы покидаем предел ы аналитической философии в собственно м смысл е слова.
В этой связи я х от ел бы под черкнуть , что в х о д е эвол юции совреме нной аналити­
ческой философии пришлось либо отказаться от этих п оло же ний, либо существен ­
но их ослабить. Но пр ежд е чем об этом говорить, ск а ж у немного об эволюции ана­
литической философии, потому что в ее рамках существовали разные школы, ко­
торые полемизировал и друг с другом. Соответственно менялись и зада чи
аналитической философии. Коротко об этом сказать нуж н о, потому что существуе т
такж е и узкое понимание анал итич еской философии, о тнос ящ е е к это му тииу
философ ст вования только некоторые школы внутр и б оле е ш ироко понятого анали­
тического д виж ени я. А такое у зко е пон имание мне предс тавл яетс я неправомерным.
Первым этапом анал итической философии и первым типом этого фило софство ­
вания был так на зываемый логиче ский атомизм, р азр аботанный в ра нних трудах
Рассела и Витгенштейна. Эта ф ил ософия ра зд ел ял а все те предпосылки, о которых
я говорил, но считала, что с помощью такого типа ф ило соф ст во вания мо жно и
ну ж н о выработать некот ор ое зна ние, нек отор ую метафизику , кон цепцию мира. Та­
кая кон цепция в виде логического атомизма была сф ормул ирована в р або та х Р а с­
села, в «Логико-философском трактате» Витгенштейна.
Следующий этап - 3 0 -4 0 - е годы, когда аналитичес кая ф ил ософия стала пони­
маться н е как зн ание, а как особого рода д еятел ьность по логическому ан ал изу
знания, по экспликации знач ений: зна ч ений обыден ного языка, зна че ний сп еци а­
лизиро ванных видов зн ания, нау чно го зна ния, мет афизиче ского зн ания. Философы,
разделявшие такое понимание задач их деятельности, стали считать, что анали­
тич еская ф илософия стоит в ре зкой оппозиц ии ко всей трад ицио нной философии,
претенд ова вш ей на по стро ение некоторой мет аф изики как зна ния о мире и о че­
ловеке. На этом эт апе главный паф ос связа н с р езкой критикой метаф изики. Фи­
лософ с этой точки зре ни я осуществляет анализ языковых и логических выра же­
ний, которые систематически вводят в заблуждение и присутствуют либо в'науке,
либо в об ыденном языке, л ибо в язы ке ф ило софии. Имен но этот пафо с пронизы­
вает д еятел ьнос ть Карнапа, Венского кру жк а, ли нгвистич ес ких философов, отталки­
вающ ихся от по зд ни х работ Витгенш тейна. Существовала, правда, и ра зниц а меж -
ду логическими позитивистами и лингвистическими ф илософа ми, пото му что пер ­
вые в качестве техн ики анализа испо льзо ва ли аппа ра т символической ло гики и
разрабаты вал и его, ьторые ж е вырабо тали особую технику а нализа зна че ний обы­
денного языка. Но я хот ел бы подч еркнуть общую для них, во многом негативную
установку: философ не столько д ае т зна ние , сколько за ни ма ет ся тер апевти ческой
деятельностью, удаляя мнимое знание . Особ енно это хара ктер но д ля лингвистич е­
ских философов, пото му что ло гиче ские позитивис ты нар яду с критичес кой и те­
рапевтической зад ач ей имели ещ е зад а ч у пози тивную, пы таясь применить свое
понимание осмысл енного и бес смы сл ен ного к ан а л изу языка науки. Но и в этом
сл уч ае считалось, что фило соф ия н е да ет никакого нового зна ния, а лиш ь экспли­
циру ет то, что у ж е имеется.
Однако в пр оце сс е эво люции анал итич еской философии у казан ны е выше по­
ложения, характеризующие ее специфику, подверглись существенному пересмотру.
Тезис о беспредпосылочности деятельности философа постепенно стал сменяться
пр едставле ни ем о том, что сама логика и с труктура языка ба зирую тся н а неко ­
торых предп ос ыл ках , включ енных в состав бо ле е широких цел ос тнос тей, в состав
ку льтуры, р азн ых видов д ея тел ьности, и с их изме нени ем и развитие м посл ед ние
сами меняются. Значит, и де ятел ьность по ана лизу то ж е исх од ит из каких-то
предпосылок. Если эти предпосылки изменить, то будет меняться как д еятел ьность
3 Вопросы, филос оф ии, ЛЪ 8

по ана лизу, так и ее результаты. Т а к т ! образом, то, что мы считаем чисто ана­
литич ескими высказываниями, в действител ьно сти покоитс я на некоторы х си нтети­
ческ их пред посы лках. Вообще, как показа л Куайн в своей критике логического
пози тивизма, не существуе т р езк ой дихотомии аналитических и синтетических
высказываний. А это знач ит, что пет и «чисто» аналитической деятельности. Спе­
циалисты по философии науки, в частности Т. Кун, П. Фейерабенд и другие, пы­
тал ись показать, что ра звитие нау ки связа но с изм ен ен ие м каких-то гл убинных
структур , каркасов, парадигм, которые л е ж а т в основе д еятел ь нос ти по пр оизвод ­
ству научного знания. Научное знание всегда исходит из некоторых предпосылок,
не самоо чевидн ых, меняющ ихс я, д о изве стной с те п е ни усл овных. Значит, если фи­
лософ может и должен эксплицировать какие-то значения, то он должен отдавать
себе отчет в том, что эта его деятельность обусловлена определенными синтетиче­
скими предпосылками, из ко торых он исх од ит, и пр и иных пр едпосы лках мо жет
быть иной, а значит, н е является чисто а нал итич еской. А нал из, таким образом,
должен исходить из фактов реальной истории науки и в известном смысле опре­
деляться этими фактами.
Но если это вер но, то ока зы вается, что дл я понимания того, каким образом
раб ота ет наук а или обыденный язык, нед ос тато чно только зна ни я логики и струк ­
туры самого языка. Есть такое английское выражение «ап armchair philosopher»,
то есть философ, который, сидя в кресле, занимается философствованием: для того,
чтобы фило софствовать, ничего не н уж но , кроме кресл а, клочка бумаги и каран­
даша. От этого иде ал а типич ного ана ли тич ес кого фил ос офа, в сущности, приш лось
отказаться. Сейчас ср еди больш инства а нгл о-американских философов явл яется
признанным, что н ел ь зя зани матьс я реш е нием ф ил ософ ски х проблем, не обращ аясь
к чему- то помимо логики и ана лиза языко вых зн ач ений. Р аньш е а налитич еская
философия науки исходила из того, что, например, для понимания научного зна­
ния д ос таточ но р азрабо тки аппар ата символич еской логики и нек от орой иде ал ьной
формальной модели науки (при этом считается, что если реальная наука не похо­
жа на эту модель, то тем хуже для первой). Теперь специалисты по философии
н ау ки считают необх одимы м изу ча ть эм пирич ес кую историю науки, то есть то,
как она р еально совершалась. Это о тнос итс я, напр имер, к П оп перу и всем его уч е­
никам, к Фейерабенду, Куну и другим. И вообще наиболее влиятельная и инте­
ресная сегодня на Западе философия науки - не формальная, а содержательная,
отталкивающ аяся от реал ьной истории науки. Ее д а ж е и мену ют «историческим на ­
правл ением» в фило софии науки. Ес те ст венно, что э то у ж е не а налитичес кая фи­
лософия в собственном смысле слова, хотя она использует кое-что из того, что
было накоплено аналитической философией.
Другой пример, илл юстрирующ ий ту ж е мысль. В совр ем енной англо-американ­
ской философии растет вли яние социал ьного анал иза п ознания. Существу ет
Эдинбургская школа социального позна ния, многие пр ед ставите ли которой считают
себя наследниками аналитической философии позднего Витгенштейна. Как утверж ­
дает Д. Блур в своей п осл едней книге «Социальная т еория познани я», подлинный
смысл кон цепции п оздн е го Витге нш тейна состоит в том, что именно социология,
определенным образом понятая, дает ключ к решению всех философских проблем,
в том числе классических проблем теории познания. Имеется известная фраза
Витгенштейна о том, что язык есть форма жи зни . Представител и Эдинбургской
школы пытаются понять эту форму ж изни как форму, которая определяется
культурой, социумом, социал ьными процесс ами. Посред ством социологич еского
а нали за культуры, форм де ятель ности, истории культуры, и стории нау ки они пы­
таютс я реш ать трад иционные фил ософские проблемы, в ч ас тност и проблемы
теории познания. Насколько это удачно делается - вопрос другой, с даваемыми
решениями можно и нуж но спорить. Развитие исследований в рамках Эдинбург­
ской школы сопро во жд ало сь сильным рел ятивизмом в пон иман ии позна ния; и вме­
сте с тем исследователи, придерживающиеся данной ориентации, получили ряд
инте ресн ых фактов. Произвед ен ная Эдинбургской школ ой «с оциал изация» теор ии
по зна ния, конечно, н е вписы вается в рамки а налитической философ ии. Здесь име­
ет место не ход от анализа значений к пониманию всего остального, а ход прямо
про тивопол ож ный - от особым образом понятой культуры к ан ал и зу зна чен ий.
50

Третий пример в этой ж е с вязи - возн икающ ие сейч ас инте нсивные контакты
м е ж ду англо- американскими ф ил ос оф ами и предс тавите лями когнитивных наук.
Это связано, конечно, с реальными за прос ами в развитии наук, ис сл е дующ их по­
зна ва тель ную деятел ьность. Вместе с тем нел ьзя н е видеть в этом факте и зме не ­
ние ус тановки, ко то рая была хар актер на д ля анали ти ческой философии. Критикуя
«догмы логического эмпиризма», Куайн при шел к выводу о том, что трад ици онно е
понимание основной пробл емы теор ии п озна ни я - проблемы обоснования зн ан ия —
не имее т смысла. Филос офс кие проблемы, в част нос ти проблемы т еор ии познани я,
считает Куайн, могут быть решены только на пут и философск ого синтетич ес кого
осмысления данных различных наук, имеющих дело с анализом познания - преж­
де всего психологии, когнитивных паук и т. д. Отсюда известный тезис Куайна о
«натур ализации эписте мологии». Под натура л изац ией по нимает ся у кор ен ен ие тео ­
ретико-познаватель ны х иссл ед ований в д анны х специальных наук. Проблема
«натурализации эпистемологии» сейчас широко обсужд ается в англо-американской
философии; многие анал итич ес ки е фило софы у сил ен но нач ал и изу ча ть факты нау к
о познан ии и с озн ании и пытаются установить тес ные контакты с не- философ амй,
работающими в этих нау ка х. С этим ж е свя зана и популярно сть «эвол юционной
эпистемологии», которая пытается связать фил ософ ск ое исс лед ование по зна ния с
осмыслением д анны х со временной биологии. Что-то и з н асл ед ия аналитич еской фи­
лософии, конечно, сохраняется и испол ьзуется, разработанная техника анализа
значений находит определенное применение. Сейчас в Англии и США появился ряд
философов, которые зан имаютс я ф ило соф ией и псих ол оги ей одновременно , д а ж е
пр еп од ают на псих ол огиче ских фа кул ьтетах. Строго говоря, это у ж е не а нал и­
тическая философия, а выход за ее пределы, хотя и с использованием ее ре­
зульта тов.
Третье положение , кото ро е было хар актер но для анали ти ческой философ ии,—
о том, что с помощью экс пликации мож но окончательно, точным и ясным образом
решать философские проблемы,- тож е мало кто сейчас принимает в таком виде,
потому что стало ясно, что де ятел ь нос ть по экс пликации зн ач ен ий исходит из
ряда пред посылок, п в этом смысл е она у сл овна, не оконч ательна, не абсолютна.
Кет абс ол ютного и не сомне нного б азис а зн ания, который мечтали когда -то найти
философы-аналитики . Сейчас у ж е многие за падн ые философы понимают, что фи ­
лософс кие проблемы, с одн ой стороны, вечны, о ни оказал ись неу стр анимыми (и в
этой связи попытки элиминировать метафизику оказались безуспешными), а с
другой стороны, нет их вечного реш ен ия, эти проблемы каждый р аз принимают
новый облик в завис имо сти от и змене ний в куль туре , в науке, в со циуме.
Но если согласиться со сказанным, пол уч а ется, что то, что сп ециф ич ес ки ха=-
рактер изовало аналитичес кую фило софию как особый тип фило софствования, с ей­
час оказа ло сь существенно размытым.
Иногда наш и философы, зани мающ ие ся со вр еменной англ о- американской фило ­
софией, говорят, что сегодня ее характеризует уж е не аналитическая философия,
а аналитический стиль философствования. Может быть, так и мо ж но сказать,
но нужно уточнить, что ж е все-таки значит «аналитический стиль философство­
вания». Ведь в ка ком-то смысле этот стиль х ар актер ен д ля многих вес ьма различ ­
ных ф ило соф ск их школ, например, дл я феноменол огии, д ля р яд а стар ых школ эм­
пиризма. Мне все же кажется более точным утверждение о том, что аналитиче­
ская фил ософ ия в собственном, строгом смысл е слова пос тепе нно сх од ит сейч ас со
сцены зап ад н ой философии. Другое дел о, что не было абсол ютно отвергнуто все
на раб отанное в аналитической философ ии, а было включено в б ол ее широкий кон­
текст, и спо л ьзу етс я многими англ о-американскими автор ами как часть ф илософской
деятельности. Разр аб ота нна я филос офами-аналптиками тонкая т ехн ика анал иза
знач ений, св яза нна я с развити ем логиче ского аппарата, с экспликацией зна ч ений
обыденного языка, сама по себе ценна, она используется и философами, не стоя­
щими на позициях этой философии (по моему убеждению, для решения определен­
ных зад ач она мож ет испол ьзо ваться и фил ос офа ми-мар кс иста ми), и спе циалиста-
ми-учеными: логиками, мате матиками, лингвистами. В регул ярно изд аваемых у нас
сборниках «Новое в со вр еме нной зарубежной лингвистике» по мещ ает ся много работ
философов-аиалитыков, которые в общем у ж е выходят за рамки фило софии, нри-
3:
51

обретают специал ьное зна че ние, но в таком качес тве дол жны испол ьзова ть ся и
имеют научный смысл. Таким образом, отчас ти то, что было сд ел ано фило софами-
аяалитпками, пр иш ло в с пециальные науки, о тчасти ж е испо л ьзу етс я фило софами
как один из метод ов —не универ са льный, не главный, а н а р яд у с другими, не ана­
литическими, мет од ами ф илософ ск ого осмысл ения эмпирического материала.
Однако меня сейчас более всего интересует вопрос о том, что было достигнуто
в аналитич еской философ ии для реш ен ия с обственно ф илос офс ких пр облем, для
изменения представления о том, чем может и должна быть философия. Мне пред­
ставляетс я, что в этом отно шении ур оки эво люции аналитической философи и пр е ж ­
де всего негативного поряд ка. Первый урок: не возмож но сть за ниматьс я фило софией
вне уч ет а шир окого кул ьтурного, социального и миро воззре нческого контекста. Из­
вестный тези с Маркса о том, что ф илософия - это душ а культуры, се йча с особенно
а кту ал ен, и ана литич еская фило софия, которая пыталась понять философию как
лишь некоторый весьма у зко спец иализиро ванный вид д еятел ьности, доказа ла не ­
что про тивопо ло жное то му, из чего и сх од ила . Второй урок: эволюция аналитиче­
ской философии показала, что не существует абсолютного, от века данного решения
философс ких пробл ем, что эти пробл емы, будучи вечными, вместе с тем историч­
ны; и х реш е ние (в том числ е правильное) не исключ ает необх одим ос ти возврата
к ним в новых условиях, под новым углом зрения. От них невозможно избавиться,
как это одно вре мя пытались сд ела ть философы-анал итики .
На мой взгляд, сейч ас про исх од ит п ос те пе нн ое изм ен ен ие самой парадигмы
философствования, ха рактер ной для англо -а мер иканской философ ии. Многие инте­
ресные ф ило софы выходят за рамки ч исто аналитичес кой традиции. Например,
Р. Рорти сближает задачи философии с тем, как они были поняты в герменевтике,
и считает, что фило соф ия — сп ецифич еск ий вид деятел ьно ст и, который тесно свя­
зан со всей культурой, может и должен взаимодействовать с искусством, литера­
турой и что философия долж на строиться иным способом, чем это было в рамках
аналитичес кой традиции. А ведь книга Р. Рорти нес кол ько ле т н а зад по лучил а приз
как луч ш ая книга американского автора по фило софии. В Англии - несколько иное
отнош ение к аналитичес кой философии, там она бо ле е влиятельна, хотя и там
философия науки - это прежде всего школа Поппера, которая вышла за рамки
аналитич еской философ ии. В Англии ж е развивае тс я Эдинбургская школа социо­
логии познани я, о которой я говорил и которая, и сх о д я из аналитической филосо­
фии, т о ж е вышла за ее рамки. Эти процессы трансфор мации аналитической фило­
со фии, как мне каж етс я, очень важны и поучите льны для нас, фплософов-марк-
систов, потому что нам ва жн о понять, что тако е философ ия, каково ее мес то в
жизни и культуре, каково ее отношение к науке и специализированным видам
деятельности , что мож но и чего нел ьзя от и е е ож ида ть, каковы методы работы в
эт ой области. Поэтому я думаю, что для того, чтобы за нимать ся фило соф ией на
впол не со временном ур овне, н евозмо жн о пройти мимо опыта аналитической фило ­
софии.
Н. С. ЮЛИНА (д. ф. н., ведущий науч ный со трудник Инс титута философии.
АН СССР). О специф ике анал итич ес кой философской традиции.
% Вопрос, поставленный пер ед участниками «круглого с т о л а » , - «А налитическая
философия: направл ение или стиль мышл ения?», в сущности является метафило-
софским. На ибол ее адекватным ответом на него, с моей точки зре ния, был бы сл е­
дующий: по казать, как работают философы , сч итающие себя аналитиками, на при­
мер, У. Куайн, Д. Дэвидсон, X. Патнем, М. Даммит, П. Стросон, У. Селларс и дру­
гие. Однако дл я реш е ния историко- философ ск их зад ач одного описания фактов
нед ос таточно. Необ ход имо понять аналитич ес кую фило софию как кул ьтурно-исто ­
рический феномен, выявить ее тип ологич ес кие хар актер истики, а все это предп о­
ла гает обращ ение к мет аф ило софско му ра курсу рассмотре ния.
С моей точки зрени я, ана ли тич еская фило соф ия с егодня предс тавлена не ка­
кой-то цел ьной теоретической систе мой с четко фиксируе мым поле м иссл едования
и строго ограниченным набором методол огиче ск их средств, позволяющ их говорить
52

о ней как о направлении, а стилем, мышления, способом постановки и решения
философск их зад ач, характ ером аргум ент аци и.
Сказанное поясню примером. Одним из идейны х источников совр еменн ой ана­
литической философии, как и звестно, был нео пози тивизм. О нем с полным правом
можно сказать, что это было напра вл ение, имея в в и ду то, что оно было пред­
ставле но на учным сообществом единомы шл енников, исс ле до ва вш и х достаточ но чет­
ко оч ер ченное пр ед метно е по ле, испол ьзо вавш их опред ел енн ый набор анали тиче­
ских методов, и мевш их сх одны е взгляды отно сите льно того, чем д о лж ка за нимать­
ся фи лос офия и чем она занима ться не д олж ка.
Этого нельзя сказать о совр еменной аналитической философ ии. Она предс тав­
ле на многими фил ософскими с ообществами, раб отающими в р азны х паради гма х,
позициями, весьма р азл ичающ имися по реш ени ю кардинальных фи лософ ск их
проблем: реали ста ми и инстру ме нта листами, матер иал истами и дуалистами, стор он­
никами формальных метод ов и антиформалистами.
Сегодня в аналитическом ключе рабо тают фило софы самых различ ных стран -
США, Великобритании, Канады, Австралии, ска ндина вс ких стран, Австрии, Ни­
дерландов, Изра иля и других. По сущ еству ана литическая фи лос офи я предста вляет
собой международный феномен (этому в значительной мере способствовало пре­
вращ ение англ ийского языка в р абочий язык м еждунар одн ы х ф илос офс ких контак­
тов). Вряд ли можно ожидать, что философы, работающие в географически и куль­
турно различных регионах, будут придерживаться единых теоретико-методологиче­
ских установок. На сп ецифику их позиций оказывают влияние сущ еству ющ и е в
той или иной стр ане фил ософские традиции. Этим об ъ ясн яетс я появление та ких
феноменов, как «аналитичес кая феноменол оги я», « аналитический прагматизм»,
«анал итич еская теология» и даж е «аналитический марксизм». Однако синтезирую­
щая тенденция осуществляется на базе доминантной традиции мысли.
Несмотря на плюр ал изм аналитич еских концепций, специал ист б е з особого
труда отличит работу философа -анал итпка от работы не-аналитпка . Существует
нечто общее, «фамильное сходство», отличающее тех мыслителей, которые рабо­
тают в ан алитич еском ключе. Это сходс тво о пред ел яе тс я ед инством стиля мыш ле ­
ния, принадлежностью к определенной идейной традиции, способом философской
деятельности. Фи ло софс кий стиль, при всей н ео пр ед е л ен но сти этого понятия, пр ед ­
ставляет со бой достаточно жесткое образование, на кла дывающе е нормы-рамки на
философскую деятельность и детерминирующее ее существенные параметры. Он
опреде ляет спо соб постановки и реш е ния проблем, правила, которым до лж н о
следовать подлинно философское рассуждение, систему запретов и ценностных
установок. Не пре те ндуя на полноту охвата, попы тае мся выделить некотор ые из
этих признаков.
Еще два десятилетия назад в западной литературе было принято отмечать в
ка честве опр ед еляющ ей черты аналитической философи и «лингвистический пово­
рот» или «лингвистический акцент» (см. об этом: «The Linguistic Turn». Ed. by
R. Rorty N. Y., 1967). Под этим понимался поворот ф илос офии от «что есть»-во-
просов к «как есть»-вопросам; или от наивно-реал ист иче ского пр ед ст авл ени я о том,
что философия может исследовать мир в его субстанциалистском и эссенциалист-
ском смысле, к исследованию того, как мы говорим о мире и как рассуждаем о
самом рассуждении. С этим было связано выдвижение на передний план филосо­
фии языка и ее центра льной проблемы - проблемы знач ения. Но у ж е тогд а «язык»
по нимался в бо лее широком, н еж е л и в логическом позитивизме и лингвистич еском
анализе смысле,- то есть и как способ выражения и кодификации объекта, и как
естественны й язык, и как язык логики, и как те оре тиче ский язык науки.
«Лингвистический акцент» да ет о с еб е зна ть и в современной аналитич ес кой
философии. Вместе с тем пр оизош л и опреде лен ны е изменен ия, по звол яющ ие гово­
рить о том, что в не й пос тепе нно изж ива ет ся радикал ист ск о-л ингвистич ес кий крен.
Хотя теория зн ач е ния и се год ня —пред мет активных ди скуссий, однако она пер е­
стала занимать це нтрал ьное место; то ж е самое произошл о и с ф ило соф ией языка.
На пер едн ий план выдвинулись онто логич еские и гнос ео логич еские аспекты теории
знач ения, что с вяза но с возвращ ением онтол оги и и гнос ео логии на их традицион­
ные приоритетные мес та. Об этом свидетел ьствует и то внимание, которое было

проявлено в последние десятилетия к проблемам отношения духовного и телесного
(«научный ма тер иал изм» ), реа лизма («научный р еа л изм ») . В определ ен ной мере
мож но сказать , что восс тановилась ие рарх ия ф ило соф ск их дисциплин; всл ед за
онто логией и гно сеол огией восс танавливаются в пра ва х этика, и ст ория философии,
социальная философия, философия истории. Более того, в последние десятилетия
наметился со верш енно явный поворот ана ли тич ес кой философии к прикладным
областям последования; активно развиваются анал итичес ки ориентированные фило­
со фия права, фило соф ия экономики, фило соф ия образования, фил ософи я политики.
В настоящ ее время, когда про изо ш ло р езк ое ра сш ирен ие пробл емного по ля
аналитической философии, последняя, в сущности, превратилась в сино ним р ац и о ­
налистической философии. Рационализм выражается не только в неприятии ир-
рационал ист пческих форм фило софии, идущих вразр ез с научны ми данны ми, но и
в о тказе от «с пекулятивности» и «пдеологизма». Императивом аналитич ес кой фило­
софии является требо ва ние, чтобы к а ждо е выдвигаемое по л ож е ни е было строго
об осн овано с точки зр ени я ясно сти посылок, правомерн ости фор мулируемого во­
проса, одно зна чно ст и испо ль зу ем ых терминов, логичности р ас суж д е ни я, соответ ст ­
вия посылок и выводов. Такой императив, конечно, не явл яетс я новым в ис тори и
философии; он существу е т в ней со времен Аристотеля. Однако в совреме нной
аналитич еской философ ии в отличие от традиционного рацио нал изма ус тан авл и­
ва ется та бу на преде ль но широкие, о снованные на инту итивной вер е, сема нтиче­
ски неточные об общения. С этим связа на тенд е нц ия ана литич еских фило софов к
расчленению широких вопросов на б о ле е частные и ограничению предмет а и с сл е ­
дования у зк ой пробл ема тикой. В рамках аналитической философ ии це ни тся не
столько оригинальност ь и необычность выдвигаемых идей, сколько аргу ментатив-
ность, строгость в д оказател ьстве порою неизве ст ных, но до этого принимавшихс я
на ве р у истин. Именно акцент на ар гумента тивности, мастер ст ве д оказа тел ь ства
сос тавл яет сейч ас, п ож а лу й, главный признак ана ли тич ес кой философии.
В связи с особой ценностью аргумента тивной точности особо е мес то в анали­
тиче ск ой философ ии отводится «технич ес ким» сред ствам об основания, п р еж д е
все го —сред ствам ф ормальной логики. Обращение к формальной те хни ке особен но
х ара ктер но д ля американских, кана дск их и с канд инавских аналитиков (типичный
пример такого обращения см. в кн.: Montague R. Formal Philosophy. New Haven,
1974). Это обращ ени е стимул ирован о т акж е все бо ле е интенсивным введ ением ма­
т ематич еских методов в гуманитарные дисциплины. Правда, вопросы о гр аницах
форма ли зации, у ниверс ал ьнос ти логики, е е эвристич ности являются пр ед метами
дискус сий. Р азлич ное ре ш е ние этих вопрос ов ра зд ел я ет аналитиков на «формаль­
ных» и «не-формальных».
Нер ед ко в англоязычной философ ии аналитичес кая фил ософия о тожд ествл яет ­
ся с профессиональной философией. Считается, например, что до появления работ
К. Льюиса, Н. Гудмена, У. Куайна , Э. Наге ля, то ес ть работ, в которых началось
осмысл ен ие нау чного зн ан ия и стал и интенси вно применяться ср едс тва формаль­
ной логики, в США не было профессиональной философии. Феномен профессиона­
лизма связа н не только с внутрифилософ скими, но и с внеш ними социальными
причинами. В частности, он связа н с введ ени ем междисцип лин ар ной системы фи­
лос оф ского образования, с попытками философов отстоять автономность с зо его
со бственно го пред мета п ер ед да вл ением таких мощ ных социал ьных фактор ов, как
растущая специализация любого знания и появление особых дисциплинарных
языков, и в особенности перед необходимостью доказывать право философии на
существование не обществу вообще, не широкой публике, а университетским сове­
там, которые состоят из представителей естественных и технических дисциплин.
В. Н. САДОВСКИЙ (д. ф. н., проф есс ор, зав. отделом ВНИИ
системных исследований АН СССР). Аналитическая философия
или ан ал ити че ские ф ило софии?
Сравнительно недавн о в б е с ед е с английскими фил ософ ами из Эссекского
универ сит ета я спр осил их: «Что вы п оним аете под ана ли тич ес кой философ ией?»
В ответ послед овал о: «Аналитиче ская ф илософия - х оро шая философ ия». В этой
54

ш утке, как это бывает довольно часто, с о д ерж ит ся зер но истины: знач ител ьная
часть пред ст авител ей соврем енной англ оязычной философии действител ьно видит
в аналитич еской философии стандарт фил ософской деятельности, свободн ой от
беспочвенных спекул яций и нац ел енн ой на критер ии науч ности, рационал ьности
и возможной в рамках философии строгости. Что же, однако, следует понимать
под со временной ан ал итичес кой философи ей более конкретно?
К сожалению, мы вряд ли найдем ответ на этот вопрос у самих представ п-
тел ей аналитической философ ии: каж д ый автор имее т сво е вид ен ие и свое по­
ниман ие этого вида философ ствования. Тем не м ене е я считаю, что у нас есть
во зможнос ть выбраться из этого потока различ ны х, а порой и д иаметрал ьно про­
т ивопол ож ных взглядов на анали тическую ф илософию и построить ее рациональ­
н ое истол кование как в историко-философском, так и т ео ретико-ф илософ ск ом ключе.
Сделать это можно на основе, во-первых, ана лиза исто рико-фило софского рассмот­
рения развития аналитич еских форм философско го мышления, во-вторых, выделе­
ния р азных типов и форм аналитической философии и, наконец, в-третьих, опре­
деления места и роли современной аналитической философии в философии в целом.
Естественно, что я не могу осуществить зд е сь всю эту программу и поэт ому по­
пытаюсь изл ож ить лишь некоторые вытекающие из н ее выводы.
В тер мине «аналитическая фило софия» ключе вую роль, ес тественно , игр ает
понятие «анализ», взято е не в каком-либо специальном, а в крайне общем знач е­
нии, фактически как синоним понятий «рациональное, дискурсивное рассуждение».
Трад иция рационального (а нал итического) философск ого р а с су ж д е н и я имее т истоки
в антич ной Греции и получ ила сво е кла ссиче ск ое выр ажение, например, у Декар та,
но она - без дальнейшей спецификации - характеризует философию в целом, а не
какое-либ о фил ос офское н апр авление или какой-л ибо стиль фило софского мышле­
ния. Поэто му пытаться установить на этой основе кла ссификацион ны е критерии
для фи лософии - за нятие, на мой взгляд, бес пер спе ктивно е. Не выделив специа ль­
ных значений понятия «анализ», мы н е в сос тоянии отделить «аналитическую фи­
лософию» от философии в целом, и хотя такое словоупотребление, конечно, возмож­
но, его реальный смысл, мягко говоря, вес ьма скромен.
Гораздо бол ее шир окое зна че ние стало приписывать ся понятиям «аналитич е­
ская философия», «философия анализа» в конце XIX - начале XX в. По сути
дела, именно в это время появились и сами эти термины, и они получили пусть
не очень четкое, но специфическое значение. Можно утверждать даже нечто боль­
шее: в этот период произошло определенное расслоение значения рассматриваемых
понятий (кстати, очень ва ж но е дл я понимания со временной ситу ац ии с аналити ­
ческой философией) - они стали исполь зовать ся н е только для об озна ч ен ия не ко­
торых школ и направлений западной философии, но и для характеристики особого
стил я фило софского мышления.
История этого периода развития западной философии хорошо известна, и я
только упомяну наиболее важные для меня факты. Первый из них, пожалуй, са­
мый существенный, связан с постепенным осознанием в начале XX в. того, что
ключом к ф ило соф ско му исс лед ованию мышле ния и зна ни я является а нал из языка.
Первые шаги в этом напра влен ии были сде ланы Г. Фреге, Б. Рассел ом, Д ж . Муром
и Л. Витгенш тейно м, но потр еб овал ось много вре мени и ус ил ия большого числа
философов, специалистов по а на л изу зн а ни я са мых различ ны х школ и направле­
ний для того, чтобы «лингвистический поворот» стал о предел яющ им фактором по­
нимания за д ач философ ии. Второй ва жный факт, который необх од имо упомянуть,
каса етс я про ис ходящ ей пар ал лельно с «лингвистическим поворотом» интенсивной
разработки аппарата со временной формальной (математической) логики и много­
ч исл енных попыток испол ьзо вания этого так или инач е связанного с ним аппарата
для философского и сс ледо вани я.
Как правило, зап адны е ф ило софские школы и на правл ен ия начала XX в.,
воспринявш ие «лингвистический поворот» и логико-лингвистическую те хн ику фи­
лософского анал иза, выступал и под соб ствен ными, б ол ее с пецифич ескими имена­
ми, отра жающ ими некоторые специальны е цел и и зада ч и таких школ. Не прете н­
ду я на полноту, назовем «логический атомизм», «логический позитивизм», «фено-
менал истич еский а н а л и зу «физикалист ский анализ», «логический эмпиризм», «праг­
55

матический анализ», «анализ обыденного языка». Конечно, программы этих школ
с ущественно различалис ь м е ж ду собой: л оз ун г эл иминации мет аф изики логического
поз итивизма о тве ргается почти всеми другими школами; «философия обыден ного
языка» (британские аналитики) критически относ ится к испол ьзованию дл я фило*
соф ского анализа сред ств формальной логики и вместо них предл ага ет другие ана­
литич ес кие процедуры, связанные с есте ственным языком, и т. д. Однако все на­
званные школы в бол ьшей или меньш ей степ ени, иногда д а ж е не очень явно,
но тем не мене е до статочно опр ед ел енн о выраж ают и «лингвистический поворот»,
и поиски строгих фор мально-логич еских или есте ст венно -лингв ист ичес ких ср едс тв
философского ис следова ния. По это му на метафи лософском ур овне все они в 5 0 -
70-е годы н ер едк о об ъединялис ь под именем «аналитич ес кой философ ии». Именно
в этом го разд о бол ее специфич еском смысле (по сравнению с пониманием анали­
тич еской философии просто как рациональной, дискур сивной философской деятель­
ности) этот термин исп ол ь зуе тс я Б. Рассел ом, А. Паппом, Г. Фейглем, У. Селлар­
сом, М. Блэком, И. Бар-Хиллелом, К. Поппером, Т. И. Хиллом, В. Штегмюллером
и многими другими запад ны ми фи ло софами. (В этой связи сошлюсь только на
од ну рабо ту - гл аву «Филос офия логического анализа » в кн.: Рассел Б. История
западной философии. М., 1959, с. 836 -843 . Хотя эта работа написана более 40 лет
назад и в ней аналитическая философия, по сути дела, отождествляется с логи­
ческим эмпиризмом, тем не менее Рассел дает в ней хорошее изложение особен­
но стей ан ал итич еского стиля философского мышления.) Аналогичная трактовка по­
нятия «аналитическая философ ия» была д ана в тот п ериод и со ветскими фило со­
фами. (См.,
например: Нарский И. С. Современный позитивизм. М.,
1961;
Бегиашвили А. Ф. Современная английская лингвистическая фи ло софия. Тби­
лиси, 1965; Ш в ы р е в В. С. Н еопо зитивизм и проблемы эмпири чес кого обоснова ния
науки. М., 1967.)
Таким юбразом, тер мин «аналитичес кая философия» испол ьзо валс я в п ер вой по ­
ловине XX в. (вплоть до 60-70 -х годов) для обозначения всех названных фило­
со фских школ и на правлений. Одновременно в соч етан ии со с пецификациями «бри­
танская», или «лингвистическая» («британская аналитическая (лингвистическая)
философи я») , этот термин приме нял ся и для обо знач ен ия одн ой из школ анали­
тической философии в целом. Такое сл овоупо треб ле ние пос тепе нно сформировалось
в философско-критич еской и историко-ф ило софской л итер атур е, оно каза лось о бо­
снованным, достаточ но ясным, не вызывающим каки х-л ибо нед ора зуме ний. В дело ,
однако, вмешалась р еал ьна я история р азвития зап ад н ой философ ии в пос ледн ие
два-три д есятка лет.
Исторически по лу чило сь так, что все названн ые фил ософ ские школы и на­
правления к ко нцу 60-х - нач алу 70-х годов сошли с фил ософ ской сцены, но а на­
литический философск ий дух от этого только выиграл. Если р аньш е он гос подст во ­
вал практически только над за пад нь ш и концепциями фило соф ии и логики науки,
то се го дня он, по су ти дела , охватил большинство ра зд ел ов ф илософии - от фи­
ло соф ии природы до фи лософии человека, истории и соц иал ьной жизни . «Анали­
тич еская философ ия» п ере стал а быть общим об озна че нием неко торой группы фи­
ло с офс ких школ и напра вл ений (стары е школы тепер ь просто н е существуют,
а новые столь многообразны и различны, что их н ево змо ж но о бъед инить под одной
предм ет ной , со дер ж ате л ьн ой рубрикой) и пре вратилась в определ енный стиль фи­
лософс кого мышления. Именно этот асп ект знач е ния по нятия «аналитическа я фи­
лософия», который был лишь намечен в начале XX в., сегодня стал превалирую­
щим. Что ж е мо жно сказать бол ее конкретно о современном аналитическом фило ­
софском стиле мышления?
Во-первых, он воспринял основные устано вки стар ой аналитической филосо­
фии на анализ языка как ср ед ство реш ения философск их проблем, на важ ность
выработки строгих и формальны х (в частности, формально-логич еских) методо в
философского а нал иза и т. д .
Во-вторых, он пытал ся извлечь у ро ки из истории аналитич ес ких школ начала
XX в., отказавшись от дискредитировавших себя их тезисов и концепций типа, напри­
мер, самопро тиворечивого ло зун га элиминирован ия мет афизики или д ока завш их свою
непр одуктивность некоторы х методов философского анали за ес те ст венно го языка.
56

В-третьих, будучи стилем мышления, то есть опр ед ел енн ой стороной метода,
аналитичес кий философский стиль о казал ся отно сите ль но независ имы м от те х об­
щих фило соф ск их позиций, в рамках которых он може т применяться и действи­
тельно применяется.
В настоящ ее время, на мой взгляд, нам т р ебуется разработать б ол ее тонкие
и дифференцир ованные марксистские оценки анали тич еской философии как осо­
бого стиля философского мышления. Это исследовательская задача на будущ ее.
Однако у ж е сейчас можно высказать некоторые соображения на этот счет. Ана­
литические методы иссл ед ован ия при у сло вии о преде ле ни я гр аниц аналитичес кого
философского стиля мышления с успехом могут и должны применяться в рамках
диалектико-материалистического фило софского исс ледо вани я,
В. А. СМИРНОВ (д. ф. н., профессор, ведущий научный сотрудник
Института философи и АН СССР). Зад ач и и сс л едо ван ия язы ка
и аналитическая философия.
Под анал итич еской философией в у зк ом смысле слова име ется в виду фило­
со фия Б. Расс ел а и Д ж . Мура, р аннего Л. Витгенш тейна, логиче ский позитивизм,
философ ия позд него Витгенштейна, англ ийская ф илософия обыде нного языка и не­
которые другие, примыкающие к ним напра вл ения. Однако было бы ошибочным
отож дес твл ять это напра вл ение с повышенным интер есо м к ес те ст венным и искус­
ственным языкам, с при ме нен ием методо в ан али за в философии. Философия всег­
да пользовалась опреде ленным инструме нтарием, опреде лен ными мет одами иссл е­
дования и аргументации. Долгое время наиболее существенными в философии были
логиче ск ие методы, разраб отанн ые Платоном и Аристотелем. При становлении
н ау ки Нового вре мени были р азр аботаны новые методы, в о сновном аналитичес кого
характера. Р. Декар т подчеркивал важ ность типовых, станд артны х методов исс ле­
дований. Кондильяк настойч иво требова л со зд а н ия р егул ярны х иску сственны х язы­
ков, которые были бы не только сред ств ом зап ис и ут вер жде ний, но одн овременно
и аналитически ми метод ами. Данны е у ст ано вки р еали зовались в с озд а ни и бук­
венной алгебры, в формулир овке математич ес кого анализа, за тем в созд а ни и ана­
литической механики, языка химии (Лаву а зь е) , биоло гиче ской но менклатур ы (Лин­
н ей). Такие новации меньш е за тро нул и философию и гуманитарные науки. Однако
с конца XIX в. ситуация резко изменилась. Точные, в том числе и аналитические,
методы стали до сто яни ем логики, лингвистики, стали исполь зовать ся и при р азра ­
ботке общеф ило соф ск ой пробл ематики. Сам инструм ентарий философии ка чествен­
но изменил ся. Было бы неверным считать, что эта тен д енция впервые была ос озн а­
на Б. Расселом и Дж. Муром и реализовалась только в английской аналитической
философии в узком смысле. Я н а зо ву философов и школы, в которых эта т енд енц ия
достаточно опреде ле нно ре ализовал ась . Это ф ило соф ия математики Г. Фреге,, праг­
матизм Ч. Пирса, гол ландская школа сигнифики (Манкур и) и инту ицио низма (Брау ­
э р), общая теор ия предме та Мейнонга, с котор ой поле мизиро вал Б. Рас сел , львовско-
варш авска я школа. Превращ ение ар ис тотел евской формальной логики в со вр еме н­
ную символич ес кую ло ги ку существенно изменило и обо гатило фил ософ ский инст­
рументар ий. Дело, конечно, не свод ится только к революции в логике. У ж е в XX сто­
летии были разраб от ан ы структур ны е и с исте мны е методы. В этой связи хотел ос ь бы
отметить большое влияние на ра зрабо тку новых методо в русс кой и со ветс кой школы
в лингвистике, ОПОЯЗ, пр аксеол огии А. Богданова.
В настоящ ее вре мя интенсивная ра зработ ка логики, со зда ние различны х клас­
сов формальны х языков существенным образом обогатили ф илософский инстру­
ментарий. Ко нстру ирова ние фор мальных языков н строгий анал из языков есте ст­
венных - н ео бх од и ма я предпосы лка да ль ней шей компьютер изации. Логические и
другие точные методы позво ляют реконструировать теоретико-познавател ьные
системы, выявить скрытые предпосылки. С од ной стороны, это д ает в ру ки сред­
ство д л я историко- философ ск их исс ледован ий, с другой —связывает тео рию п озн а­
ния с практикой. Применение точных методо в, прис та льное внимание к есте ст­
венным и искусственным языкам не являются привил еги ей аналитической фило­
софии.
57

Обратимся теперь к собетве нпо а нал итич ес кой философии. В ней выд еляются
две линии. Одна линия началась с использования формаль ных языков дл я анали­
за фило соф ск их пробл ем. Основоположником ее был Г. Фреге (не принад л еж ащ ий
к соб ственно анал итической философ ии) . В д ухе аналитической философии эта
философ ска я ус тановка проводилась Б. Расс ел ом, за тем ранним Л. Витгенштейном,
Венским круж ком, Берл инской группой. Мы у ж е отмечали, что эта ж е у становка
успешно реал изовал ась и за пред ел ами анал итич еской философии.
Втора я линия ориентир овал ась на а нал из обыденного языка ср ед ствами само­
го же естественного языка. В аналитической философии это движение было начато
Дж . Муром, за тем пр од ол же но поздним Л. Витге нштейном и получ ило расцвет в
школ е ана лиза об ыденного языка, а в н аст оящ е е вре мя практи чески сош ло со
сцены. Отказ от строгих методов анализа вызвал негативную реакцию многих мыс­
ли телей. Первым про тес т заявил Б. Рассел . Х отя предст авител и школы анализа
о быденного языка сде л ал и интере сн ые набл юдения, нап ример, о писа ли различ ного
типа речевые акты, на мой взгляд, это на пра вл ение не имеет перспектив. Я не
хочу сказать, что апалпз естественного языка не нужен. Как раз наоборот. К на­
стоящему времени мы имеем большие достижения в логическом анализе естест­
венных языков, ра зработаны строгие методы его синтаксического и семантич ес кого
ан ал иза. Достаточн о у помя нуть формальные грамма тики (в частност и, грамматики
Хомского), се ма нти чески е методы Монтегю и его посл едовател ей. Анализ ес те ст­
венных языков строгими метода ми - пер едний край науки, в ра зр або тке этой про­
блемы тесно сотрудничают лингвисты, логики и специалисты в об ла сти компью­
тер ной науки.
Мне бы хотел ось специаль но остановитьс я на концепц иях Л. Витгенш тейна.
Его «Логико-филос офский трактат» ор иентирован на исп ользование стр оги х мето­
дов. Позднего Витгенш тейна трад иционно тол куют в дух е фил ософии обыденного
языка. На мой взгл яд, эту догму сл едует пересмотреть. Преемник Л. Витгенштейна
по Кембриджскому университету Г. X. фон Вригт настаивал на использовании точ­
ных, в том числ е логических, методов в гу манитар ной обла сти, а т ак ж е в анал изе
ес тес тве нных языков. Витген штейновская ко нцепция языковых игр мо ж ет тракто­
ваться и не в духе идеи философии «здравого смысла». Я. Хинтикка создал тео­
ретико-игровую се мантику , б азирующуюся на математической теор ии игр. Эта тео ­
рия нашла приложение к анализу естественных языков в работах самого Хинтпк-
ки и его уч еников. Другой вариант теоретико-игровой се ман ти ки разр аботав
П. Лорепцен ом . Л. Витге нш тейн - исключител ьно гл убокий мыслитель, и р азрабо т­
ка его ид ей английской философ ией об ыденного языка пре ставл яетс я н е ед инствен­
но возмож ной . Мне хотел ось бы обратить внимание историков ф ило соф ии и на
нео б ход имо сть исс ледования во проса о вли янии исс лед ований Выготского и У зн ад зе
на Витген штейна.
Вопрос. Что остается в философии языка, кроме весьма специфических и спе­
циальных логико-лингвистпческых д ет ал ей?
Ответ. Дейс твител ьно, и ссл ед ова ние ес тес тве нны х языков точными метода ми
(так же , как и ко нстру ирова ние сп ециал изированн ых формаль ных языков) превра­
тилось в практическую пробл ему, по ставл енну ю информатикой и компь ютериза ­
цией. Она р азр аба ты ва ется с испо ль зованием достаточ но сл ож ны х ло гич еских и
ма тематич еских ср ед ств в тесном взаи мод ейс тви и лингвистов, логиков, математиков,
специалистов по ко мпьютер ной науке . Однако за техническими д ета лям и скрыва­
ютс я гл убокие теоретико- позн авател ьные проблемы. Те новые логические системы,
котор ые сейч ас строятся, вызваны к ж и з ни попытками у че сть дост аточ но топкие
гно сеологиче ск ие хар актерист ики зн ан ия - его аппроксимативный хар актер , ра с­
см отрени е по зна ни я как пр оц есс а, конкретн ость истинности, активную роль
субъекта и т. д . Без опоры на теорию познания невозможны серьезные прин­
ципиально новые резу ль таты в этой, казал о сь бы, исключительно специаль ной
об ласти.
Вопрос. В «Ф ило софс ких иссл едо ва ниях » Л. Витгенштейн критикует мет афизи­
ч ес кие предпосы лки, на которых основаны формальные логические языки. Справед­
лива эта критика или нет?
Ответ. Конеч но, любой формальный язы к с точными си нтаксисом и се ма нтикой
58

базиру ет ся на некоторых ид еал изирующ их пред посылках. Одна из задач фил осо ­
фии и состоит в том, чтобы выявить эти предпосылки. Идеальный язык «Логико-
философск ого трактата» осно ван на очень ж ес тки х предпосылк ах. Ес ли позицию
Витгенштейна тр актовать как принципиал ьный отказ от постр оен ия ид еа льных
языков, основан ных на т е х или иных предпос ылках, то я против этой позиции.
По-видимому, так тракто вал и п оздне го Витгенштейна пр ед ставите ли английской
философии обыде нно го языка. Но Витге нштейн достаточно неодно знач ен . Если кри­
тик у Витгенштейном предпосылок построенных ране е формальных языков трак­
товать как призыв к построению и ан ал изу языков другого типа, то это можно
только приветствовать. Во всяком случ ае, Л. Витгенш тейн «Фило софских исс ледо ­
ваний» д о л ж ен быть основательно и непр ед взят о изу чен.
Вопр ос. Сейчас р азраб ота но новое напра вл ение практи ческой сема нтики или
тео рии аргу мен тации, которое ставит под со мнение на личие универ сал ьной струк ­
туры наш его мышления, наш е й логики.
Ответ. Недавно я был на двух научных собраниях: на одном обсуждалась теория
ар гу ментации, на другом - компьютер ная логика. Некоторыми автора ми выдвига­
лись программы создания новой че ло в ечес к ой логики, теории аргументации —в пер­
вом случае и компьютерной, м а ш и н н о й логики - во втором. В обоих случаях эти
логики мыслились как нечто принципиал ьно отличное от обычной логики. Я думаю,
что здесь совершается ошибка натурализма. Логические средства рассуждения, не­
зависимо от того, испо ль зуются они чел овеком или компьютер ом, ес ть р езул ьта т
длительного кул ьтурного развития. Конечно, и тео рия аргуме нтации, и ло гич еские
ср едс тва, обес печива ющие раб о ту компьютер ов, до лж ны разрабатываться, но не
вопреки, а на ба зе д алеко прод вину тых исс лед ований в обл асти логической наук и.
Сейчас имеются очень интересны е ра зрабо тки л огиче ск их ср ед ств, уч иты вающ их и
прагматич ес кие аспекты. В кач ес тве пр имера мож но привест и до ст аточ но интере с­
ну ю статью бразильского логика д а Косты.
Вопрос . Что, на Ваш взгл яд, меш ает ра зраб отке т ех пробл ем, о которых вы
здесь говорили? Не попадаем ли мы в ситуацию, подобную той, которая в свае
время сложилась у нас в стране с кибернетикой?
Ответ. Что касается логики и ее приложений, то в настоящее время они до­
статоч но инте нсивно разрабат ываются в Советском Союзе, у на с выросли пр е­
красные кадры. Но ра звитие логиче ской науки с оверш а ется очень быстро; л юди,
не пос пева ющ ие за темпами ра звития, не просто с ход ят со сцепы, но выдвигают
программы во звра та к традиционной логике или со зд ан ия но вой логики, не столь
сложной, как существующая. Это, безусловно, создает трудности, особенно когда
в их числ е оказываются лица, занима ющ ие административные п озиций в акаде­
мической и у ниверс итетской науке.
Современная логика, кстати, у ж е оказывалас ь в с итуации, под обн ой той, с ко­
торой встретились ид е и кибернет ики, и борьб а за со вр еме нную ло ги ку была б ол ее
длительной и напряж е нной , чем борьб а за право зан имать ся р азр або ткой киб ер ­
не тичес ких идей.
И. С. НАРСКИЙ (д. ф. н., профессор АОН при ЦК КПСС). О критериях
вычленения «ан ал итическо й позиции».
Мне предс тавляе тся, что це ле со образно выделить четыре основных критерия
для того, чтобы очертить контуры анал итич ес кой философской мысли. Первый
критерий связан с идеей раннего Б. Рассела о возможности редукции, сведения ма­
тематики к логике. Эту идею стали распространять затем и на другие области зна­
ния, понимать ее гораздо шире. Вскоре она переросла в установку на сведение
философ ии к логике, а со бс тве нно логиче ские вопросы приобрели статус ф ило соф­
ских. Второй критерий св язан с попыткой Р. Кар на па свест и ф ило софию к синтак­
си су языка науки, что опять ж е означ ало бо ле е или мене е настойч ивую элими­
нацию мир овоззр енч еских пробл ем. Третьим критериальным моментом, который
с тал и все бо лее акцентировать, явился вопрос о зна ч ении зна чения. Это резко
сформулировал А. Папп, но к это му такж е вел а у ж е да вняя работа Р ичардса и
59

Огдена «З начение знач ения» (1923). С данным моментом было связано то, что у
нас назы вал и семантич еским этапом эволюции нео поз итивизм а. Следующий, ч ет­
вертый критерий - и он очень сущ ествен - состоит в тр ебовании демаркации:
аналитики-ф илософы, ис хо д я из того или иного по ниман ия верификации, хотели
провести четкую границу меж ду наукой и научной философией (в их понима­
ни и ), с од ной стороны, и нена укой, к которой отне сл и и «традиционную» фило­
софию, и религию, и тео ретич ес кую социол огию и т. д . , - с другой.
Если же мы посмотрим на дал ьнейшие судьбы ана литичес кого д виж ения и
придем тем самым к зада ч е оценки «постпозитивизма», то увидим, что проблема
демаркации не исчезла, но в общем отходит на задний план, а у П. Фейерабен-
да она сознательно перечеркнута, ибо он, сведя философию к анализу науки,
распространил затем и на анализ науки и на саму науку те черты, которые до
этого аналитики пр иписа ли «зад емаркацион ному», а значит, «произвольному» фи­
лософствованию: они приравняли «традиционную» фило софию к мифол огии,
он попытался сделать это и с самой наукой и с анализом ее структуры и раз­
вития.
Таким образом, здесь уже проблема демаркации снята. Но остался в действии
аналитический стиль мышления, провозглаш енный в начале века Д. Муром. То,
что говорила Н. С. Юлина, я бы отнес к хар актер истике аналитич ес кого стил я
мышления, а не к со бс твенно аналитичес кой шко ле (пли ш ко лам).
Мне пред ста вл яется, что в истории аналитич еского ф илософствования бывали
и дивергенции, и конвер генции, и процессы вза имод ейс твия м е ж ду разновид ностя­
ми аналитической философии в разные периоды ее эвол юции. В 5 0 -6 0 - е годы про­
исх од ило п ер ем ещ ен ие акцентов с логического ана лиза языка науки на лингвисти­
ческий, а затем маятник качнулся в другую сторону и возникли разные комбина­
ции вариантов логическо го и лингвистического анализа .
Нельзя пройти мимо вопроса о со отно ш ении аналитичес кой философии, н еоп о­
зитивизма и пос тпози тивизма. А нал итиче ск ая фил ософия н е вы ходила за рамки
неопозитивизм а, что мож но пок аза ть на примере Л. Витге нш тейна, хо тя его «Фи­
лос оф ские исс ледо ван ия» (1952) во многом порывали с аналитической традицией.
«Постпозитивизм» посл е К. Поппера от аналитичес кой философии отошел, однако
из неопо зитивист ской клетки не выбрался: это видн о и по агн ости чес кому «До­
бавлению» ко второму изд а нию «Структуры нау чны х революций» Т. Куна (1970),
и по конвенционалистскому д уху книги П. Фейерабенда «Против методологического
при нужд ени я.. .» (1975).
Что касается аналитического стиля мышления, то он в смысле испол ьзо вания
формальпо-логпче ского ан ал иза во вс ей его скру пу л е зно ст и как главного метода
распространен ныне на Западе довольно широко. Его мы найдем у Д. Снида и
В. Ш тегмюллера, встретим и в ш кол ах математической и «околоматема тическо й»
лингвистики. К ч ислу «аналит ически» мыслящих уч ен ых стоит от не сти Хомского,
Фодора и Катца, Бар-Хиллела и Куайна, Фёллесдаля и Крипке и т. д. Сейчас в
разных аспектах наметилась конверге нция м е ж ду частнымп (специа ль ными)
наук ами и аналитическим мышл ением. Это позвол ило аналитич ескому стилю мыш­
л ени я стать ныне столь лабильным, мигр ирующим, ве зд есущим.
Интересно, что когда польский историк ф ило соф ии Вл. Татаркевыч за нял ся
пробл емой, как распредел ить по широким теч ениям со вр еменную мысль на За па ­
де , он поступил очень просто, р азд ел ив ф ило соф ские школы на максималистские
и минималистские. Первые пр ете ндуют на р еш е ни е пробл ем онтологии, ст араются
и в тео рии по зн ания, и в этике, и в эс тети ке опреде лить нормативные «у стои»,
а вторые во сх ищ ены «Кратилом» Пл атона и «бритвой» Оккама, о риентируются на
разработку метода, но не претендуют на его результаты: по сути дела, аналити­
чес кое теч ен ие и есть минималистское. Или, например, возьмем работы Макса
Блэка: он считал, что при знак аналитической философии - это поиски ясн ых и
ч етких путей ло гически д ок аза тел ьного мы шления в философии, и неудивительно,
что он возводил аналитичес кое теч ение в фил ософии к Дек ар ту. Это очень широ­
кий критерии, и он вполне подойдет не только к аналитической школе (как та­
ковой, считаю, ее сейчас уж е нет), но и к аналитическому стилю мышления, ко­
торый р аспро стран ен очень широко, по ро жд а я свое образный сплав философ ствова­
60

ния и науч ного мышления, далеко не избавивш ийс я до конца от следов п о т и п -
визма и агностицизма.
Вопрос. Считаете ли Вы пр ед ста вите лями ана ли тич ес кой философии И. Бохспь-
ского и Я. Лукасевича, которые много занимались формальной логикой?
Ответ. Неопозитивизм, конечно, возник частично и в Польше, и зд е сь д ол же н
быть назван и К. Айдукевич как типичный философ-аналитик . Оставаясь в миро­
в оззрен ии католиками, р яд философов, осо бе нно польских , были пр и этом ф ило­
софами аналитическими. Таковы И. Бохеньский, а д о не го Я. Саламух а и
Я. Лукасевич . И все -таки наличие не -позитивистс кого мир овоззр ени я расшатывало
аналитическую у становку, и она с у ж а е тс я до анал итич ес кого стиля мышления,
то есть метода. Это характер но, например, д л я у чен ика и преемника Бохеньского -
Г. Кюнга. Впрочем, и у таких несо мненны х пред ста вите лей собственно анал итиче­
ского философского течения, как ранний Л. Витгенш тейн, Р. Карнап, М. Шлик или
Б.. Рассел, периода его логического атомизма, было определенное, а именно субъ­
ективно-идеал истич ес кое миро воззрение, скрывавш ее ся за оболочкой позитивист-
ско-«пейтралистских» деклараций. И у зачинателя философии анализа Дж. Мура
с его знамениты м парад оксом ана лиза и то жд ес тва было свое мирово ззр ен ие —
нео реал истич ес кое, которое с л едует оценить аналогичным образом.
А. А. ЯКОВЛЕВ (к. ф. н., ответственный секретарь журнала «Вопросы
философии»). «Аналитический подход» с точки зрения историко-фило­
софс кого иссл ед овани я.
Очепь упорно в наш ей л итер атуре твердили (и продо лж ают по тр адиции твер­
дить) , что в «аналитической философии» мож но наб люда ть постепе нный отказ от
первоначального отрицания филос офии и «прота скивание ее ч ере з задн юю дверь» .
Это кр айне не спр авед ливая оценка того, что в д ействител ьнос ти пр оисх од ило в на­
чале и первой половине XX в ., - оценка, вызывающая, кстати, и искаженные пред­
с тавле ния о д альнейше м ра звитии ана лиза и его пер спе ктивах .
В чем смысл тех слов, с помощью которых об означ ал с я аналитичес кий подх од?
Анализ назывался «неопозитивизмом», «логическим позитивизмом», «логическим
эмпиризмом». Причем особенно здесь постарался, конечно, А. Дж. Айер, любив­
ший повторять, что новый под ход в ф илос офии являетс я спла вом позитивизма
Э. Маха и его уч еников и новой логики. Именно Айер ввел в ш ирокий оборот
наимен ован ие «логический эмпиризм», которым он, по его словам, «предпочел»
называть «логический позитивизм». Эти об озна ч ен ия такж е широ ко у по тр ебл ял и
О. Нейрат и В. Крафт, а затем, ухва ти вш ись за раб оту «Язык, истина и логика»
(1936), над ел авшую немалый ск андал в английской философ ии того времени, на­
чали «разрабатывать» эти поняти я и в н аш ей критической л итер атур е. По нача лу
понятие «неопозитиви зм» стали пр именять очень широко —им обо знач ал ся не
только «Венский кружок», но и вся вообще традиция анализа языка, которая шла
от работ Дж . Э. Мура и Б. Расс ел а. Вначале, правда, Р ас сел и Мур трактовались
как реалисты, од нако преле ст ь сло ва «неопозитивизм» дл я критиков оказал ас ь
неодол имой, и поскол ьку Венский круж о к сам любил ссылаться па них, а такж е
на Витгенш тейна, то к « неопозитивизму» стал и причислять и эт их философо в.
Основной причиной с оед ин ен ия таких ра зных ф илософов, как Мур, Ра ссел ,
Витгенштейн, Шлик, Кар нап, Айер, Поппер и некоторых других, мо же т быть, ме­
нее известных, «в одну платформу» было желание покончить с ними сразу и од­
ним ударом. Очень удобно было назвать их неопозитивистами, поскольку все ар­
гументы для критики позитивизма у ж е имелись, а приставкой «нео» мож но было
и пренебречь, как несущественной. В те времена слово «логика», да еще «фор­
мальная», или «символическая», было до полнительным об винение м и мишенью дл я
уничтожающ ей критики. Удивительно не то, что могло появиться такое слово,
но то, что оно сохранилось - и хорошо сохранилось - до сего времени. Видимо,
сл ед овал о бы б ол ее тщательно разобраться, на каком философском основании
стоит «аналитический подх од».
G1

Самым важным д ля фил ософии являе тс я вопро с о ее са моопр еде лении. В чем
состоят зад а ч и и предмет фило софии, каков ее метод? Именно с этих вопросов
начиналось во все й евр опейской философ ии л юбо е оригиналь ное уч ен ие. И ес ли
мы возьмем са моо преде ле ния вы шеука за нных философов, то увид им, во-первых,
что все они весьма разны е, а во-вторых, что ни один из н их н е об ъявляет за­
дачей философии обобщение научных данных, а ведь последнее, казалось бы, есть
самая хар актерна я черта « позитивизма». У ж на что «позитивным» был Ве нский
круж ок, но возьмите программную статью Морица Шлика «Поворот в философии»,
и вы там о б наруж и те кр итику позитивистской п озиции, как и по зи ции эмпири-
цистской. Еще раз подч еркну, что н евер оятную пу тан ицу внес Айер своей н е р аз
впоследствии переиздававшейся книжкой. Но ведь и он заявляет, что в функции
философии не входит ф ормулиро вание эмпирич ес ких су ж д ен ий («фактуальных»
суждений, «опыта» и т. п .). Функция философии - во -первых, анализ, а во-вто­
рых, анал из любых суж д ен ий, а не только научных. Наука, конечно, и нтер есо ­
вала многих мыслителей этого круга, но сама по се б е н е вх одила в символ веры.
Можно показать текстуал ь но, что ни Р ассел , ни Витгенш тейн никогда н е при­
надлежали к «позитивистам», пока зат ь это мож но и отно сите льно са мых канони­
ч еских философов Венского круж ка, включая Айер а. Не было ср еди н их и «эм-
пирицистов» - никто и никогда не отрицал, что существуют истины (истинные
суждения), не имеющие эмпирического происхождения. Центральным в этом кон­
тексте был вопрос о математике, ио никто из этих философов не продолжал
трад ицию эмпирициста Д. С. Милля, который нас таи вал на опытном пр о ис х о жд е­
нии математ ических истин. В этом смысле эмпирицистом мож ет ск ор ее считаться
И. Лакатос в его «Док азател ьс твах и о провержен иях ».
Конечно , все эти ф илософы относились крайне негат ивно к пре тензи ям религии
на то, что ее суждения истинны, а также весьма скептически к философам, кото­
рые не могли объяснить толком, откуда они берут свои утверждения о мире, чело­
веке, обществе, кроме у ка за ний на «фундаме нтал ьно сть » ф ил ософ ски х иссл ед ова­
ний. Протест «отцов» анал итич еского напра вл ения был на правл ен пер вонача ль но
против неогегель янства и против рел игии - и это со верш енно необ ход имо учиты­
вать, когда мы нач инае м изучать, что ж е аналитичес кая фил ософия понимала под
«метафизикой». И, конечно, как и в позитивизме, п в эмпи ризме, к фил ософии та­
кого род а - то есть к метафизике - зд е сь относились н епри язненн о. Но пе было,
пр осто не существовало того фактич еского у пр азд не н ия фило софии, ко то рое припи­
сывается «клас сическому» позит ивизму. Хотя то ж е —кто, кроме О. Конта (да и
то с оговорками), мо же т считаться «классич еским позитивистом»? Позитивизм в
XIX столетии, кстати, и это мы хорошо видим на примере России, понимался
п ре ж д е все го как отрицание рел игиозных догматов и у стано влений, за щ ита истины
и науки от удушья религиозней веры. Мне, честно говоря, вообще как-то неясно,
что же здесь подлежит критике, а если критика проводится, то с каких, собственпо
говоря, позиций?
Я бы выдвину л зд ес ь совер ш ен но другие принципы, по которым мож но сначал а
объеди нить философов, которые были переч ислены, а за те м дифференцировать.
Все они поняли чрезвычайное положение, которое занимает язык во всех сферах
деятельности и мышления человека, в частности в сф ер е философского анализа ,
и благод аря концен трации у сил ий было сд ел ано несколько открытий, зна ме новав­
ш и х р ожд е н ие нескол ьких науч ных дисципли н: основа ний мате матики, символиче­
ской логики, фил ософии лингвистики. Целый компле кс ид ей, пр ин ад л е ж ав­
ших этому контексту, дал в конце концов - через обсуждение проблемы
с озн ани я — когнитивизм, когнитивную псих ол огию, когнитологию. Истоки «ком­
пьютерной» логики то ж е в анализе. Мож но выделить и диффер енциаци и: была шко­
ла «логическая», был лингвистич еский под ход , были по пытки пос трое ния «искус-
ственных языков», ставились и задачи изучения «естественных» структур языка.
Внутри общего «аналитического подхода» существовало и существует множестве
концепций, в его свете полу чили свое п ер ео смы сл ен ие многие фил ософск ие пробл е­
мы. Хот елось бы специ ал ьно подч еркнуть , что какого-то принципиального «разры­
ва» с клас си ческой философ ией зде сь не было. Напротив, тот «поворот в филосо ­
фии», о котором писал Шлпк. позволил самой философ ии проникнуть в целый ряд
6Г‘

частных научных дисциплин, а философам преодолеть комплекс неполноценности,
развившийся всл ед с твие мощной критики со стороны науки.
Подведу итог: аналитический подход не может быть назван ни «неопозитивист­
ским», н и «эмпирицпстским» , и в то ж е время с точки зре ни я философской он
является, видимо , конгл омератом фи ло софс ких по зиций; и это тр ебует особого,
очень тщательного изу че ния: мо ж ет ока за ться д а ж е , что внутр и аналитич еского
по д х од а были «проиграны» вс е ф ил ософ ск ие позиции, встре ч авш иеся в истории фи­
лос оф ии, и, таким образом, ана литич еский п од х од вовсе не отверг ф илософию,
а применил ее для решения ряда научных проблем.
Сводить ж е всю пр обл емат ику ана ли за к «философской платформе», да к то му
ж е неверно выделенной, было бы нарушением методологических принципов изуче­
ния самого ис торико-философского пр оце сса , явно Ее же л ающ его уклады вать ся в
понятийные саркоф аги. Ясн ос ть и осмысл еннос ть ника к н е могут противостоять
философии, в как ой бы истор ич еской форме она ни выступала, наоборот, эти ц ен­
но ст и мышления стан овятся все бо ле е значимы ми дл я европейск ой куль туры, н е ­
измеримо усложнившей в XX столетии человеческие отношения - как в наздке,
так и во вс ей практике в целом.
Вопрос. С Вашей точки зрения, аналитический подход имеет отношение не к
философ ии, а к науке?
Ответ. Дело в том, что в начале века, и даже еще в его середине, аналити­
ческий подход развивался прежде всего в рамках философии. Затем ситуация из­
менилась. А в то время именно философские обсуждения создали фон и предпо­
сылки и интеллектуальное напряжение, которые породили упомянутые научные
дисципл ины. Сегодня ан ал итич еский под х од выступае т в кач естве внутр инауч ной
рефлексии, определенной ее формы, и непосредственно включается в научное об­
суждение проблем сознания и языка.
Вопрос. Но как ж е быть с тем, что они сами себя называли «неопозитиви­
стами»?
Ответ. Называть себя можно как угодно, но ведь суть дела от этого не меняет­
ся, В аж но не превращать на зы вание в теор ию. Например, кто- то нач ал называть
Поппера «постпозитивистом» - в са мо м на зван ии нет ничего п ло хого, но какой
это имеет те оре тиче ский смысл? Ведь ес л и я прав в сво их оценка х, то постпози ­
тивизм - это всего лишь то, что было после того, чего не было.-
А. Ф. ГРЯЗНОВ (к. ф. н., доцент философского факультета МГУ
им. М. В. Ломоносова). О проблемах и задачах исследования аналитической
философ ии.
Актуальнос ть и остро та ны неш ней постан овки вопроса об а нал итической фи­
л осо фии об ъяс няютс я не только широким рас прос тране нием этой философии на З а ­
паде (о чем уже говорилось сегодня), но и определенной неудовлетворенностью
состоянием наших критических исследований в данной области. Нельзя, конечно,
сказа ть, что мы совсем н е за нималис ь а налитической философ ией. У на с были со ­
о тве тс твующие публикации, н о в целом исс лед ова ния ещ е не н осят всесторонне го,
сист ем ат и ческ ого характера. Определенная системность (а может быть, схематич­
ность?) пр исуща критическим работам 60-х - н ач ал а 70-х годов, в основном по­
священным до воен ной англ о-американск ой философии. Авторы т е х ле т достаточно
ж е стко и од нознач но к лас сифицир овали этапы эво люции анали тич еской филосо ­
фии в широком смы сл е слова: логический ато мизм, ло гический позитивизм (эмпи­
ризм) и лингвистич еская ф ил ософия, ко тор ую н е всегд а корр ектно прира внивали
к од ной и з е е р азно вид но стей —та к называемой философии «обыденного языка».
В серед и не 70 -х год ов, п осл е знакомства с новыми примечате льными явлениями в
западной философии науки (критический рационализм, «историческая школа»
и другие), многие сразу ж е заговорили о закате неопозитивизма и окончательном
его переходе в постпозитивистскую стадию (а это весьма неопределенный термин).
Данное «увлечение», хотя оно и имело своим результатом публикации по западной
философ ии нау ки, отвлекло на с от аналитич ес ко й философ ии (которая, как оказа­
лось, н икуда не исчезла) почти на д есять лет. В совреме нной динамичной ситу а­
63

ции это очень большой срок. Мы упустили из виду многие новые тенденции в ана­
литич еской философии, и ес ли и обращалис ь к ней, то за ча стую прод ол жа ли оце­
нива ть ее пр оявления с помощью у ж е неаде ква тного концептуал ьного аппарата,
стар ых стерео ти пов и привычных клише. Кстати, знакомство с концепци ями а на­
литиков по сл е дн его д ес ятил ет ия позволяет по- ино му оценить п некоторые д ово ен ­
ные явления, в том числ е и роль классиков да нного напр авления —Б. Р ассел а,
Дж . Э. Мура и Л. Витгенштейна. М ежду прочим, именно ч ер ез по сл ед него хороша
пр ос л еж и вае тс я вза имод ей ствие аналитической философии и иных разновидн остей
зап ад н ой философ ии.
«Корпус» анал итич еской философии с кл ады вается и з цел ой группы специал ь­
ных дисциплин (есть среди них и такие, пока что «экзотические» для нас дисцип­
лины, как, к п римеру, «фило соф ия д ей ст вия ») . Бол ьшинство из них формируют,
так сказать, «периферию». Ядро ж е аналитической философии, как об этом наибо­
ле е ч етко заявил в своих р аб отах М. Даммит, сос та вляет фило соф ия языка, пони­
ма емая как «систематичес ка я те ория зн ач ения». Точно опреде лить область иссле ­
дований анали тич еской философии языка трудно; во всяком случае, это не линг­
вистическая фило соф ия в стар ом смысле слова. В рамках фил ософии языка ведутся
главные методол огич еские д искус сии аналитиков, вырабатывается испол ьзуемый
концеп туа льный аппарат. Здесь сложились опред ел енны е, достаточ но устой чивые
исследовательские п р о г р а м м ы , которые чаще всего связываются с такими филосо­
фами и уч еными, как У. Куайн, М. Даммит, Д. Д эвидс он и, возмо жно , Н. Хомский.
А вот X. Патнем, С. Крипке, П. Стросон и Я. Хинтикка, по моем у мнению, на
роль созд а те л ей целостных программ вряд л и подх од ят. «П ер иферия» анал итич еской
философ ии чувствитель но р еагиру ет на все концептуал ьны е но во введени я в фило­
софии язы ка/которой она поставляет конкретный материал. В то же время нельзя
не обращать внимание и на пред принимаемые в 80 -е годы попытки лишить фило ­
софию языка ее главенствующего положения. Я имею в виду намечающуюся кри­
тич ескую программу оксфордских аналитиков Г. Бейкер а и П. Хакера.
Детальное изучение ведущих программ в аналитической философии языка
ва жно и дл я пр ояс нени я е е отношен ия к специальным логическим и лингвистиче­
ским иссл едованиям. Тут есть немало сложных моментов, ведь изве стно , например,
что наш а лингвистич ес кая нау ка в пос л ед ни е годы заимствовал а целый ряд своих
пробл ем именно из аналитической философии. Что ж е к ас ае тс я отнош ения к логи­
ке, то, х отя фило софы-анал итики и сл авятся широ ким приме нен ием формаль но­
логических процедур, они, как правило, пр отес туют против о то жде ствл ен ия сво ей
пробл ематики с пробл емат икой чисто логической.
Далее весьма интересны ми могли бы стать ис сл ед ования влияния тр ад иционны х
для изу ч а емы х стран ф илософских тр ад иций на современны е д иску ссии. Так,
существенно важ но в этой связи сопо ставл ен ие а налитич еской философии в Анг­
лии и США. При всех имеющихся сходствах необходимо выделять постоянно воз­
ника ющ ие в фил ософии эти х стран конкре тны е «паради гматичес кие ед инства».
Так, к примеру, практически не была осмысл ена в наш ей л ит ер атуре полемика
«р еалистов» и «анти-реалистов», во многом о предел ивш ая се год н я с ос то яни е а нали­
тической философии. Симптоматична и полемика сторонников логики «внутренних»
и «внешних» отношений, проходящая через всю английскую философию XX в. Для
США ж е, на мой взгляд, хар актерна достаточ но про чная аналитико-феноменологи -
чеЬкая парадигма (прич ем «а нализу» зд ес ь присущи прагматист ско -ф изикалистские
черты, а из феноменологии берется интенциональный подход к языку и сознанию).
Одним словом, аналитической философией нужно заниматься серьезно и осно­
вательно. Влияние этой философии на Западе сейчас велико, и поэтому не следует
пер еоценивать зн а ч е ние неко торы е ^разочаровавшихся» аналитиков (вр оде Р. Рор-
ти). На всемирных философских конгрессах в рекламных целях зачастую «хоро­
нят» ан алитич ескую фило софию, мы ж е ин огда принимаем эти похороны за чи­
стую монету; поэтому в наших оценках роли данной философии должна быть
точность и объективность.
Вопрос . Хотел ось бы узна ть вашу точку зр ения на теорпю знач е ния в анали­
тиче ской философии. Есть ли у не е своя специфика и насколько эта по зиция од­
нородна?
64

Ответ. Специфика, конечно, имеется, но однор одности, думаю, нет. Мне ка ж е т­
ся, сейчас поляризация образуется между теми, кто надеется на возможность по­
стр ое ния систвхматической теор ии зн ач ения для выраж ений ес те ст венного языка,
испол ьзу я дл я этого формальны е методы и процедуры (которые, правда, отличают­
ся от формальных процедур, применявш ихся в Венском кру ж к е) . И есть подходы,
вдох новленные филос оф ией «обыденного языка», которая, правда, довольно сильно
видо изменила сь; в ча стности, это и д ея «речевых актов», ре а ли зуе ма я сейч ас не
совсем так, как первонач ально у Д. Остина.
Г. А. ЗАЙЧЕНКО (д. ф. н., за ве дующ ий каф едрой Днепропетровского
химико-технологического инс ти тут а) . Аналитическая фил ософи я
и позитивизм.
Я остановлюсь на тре х вопросах: во-первых, о философской квалификации
ан алитической философии, в частности, в связи с взаимоотнош ением м е ж ду анали­
тической философ ией и позитивизмом; во-вторых, о месте ф илософии «раннего»
и «поздне го» Л. Витгенш тейна в истории аналитического и позитивистского дви­
ж ения; и, в-третьих, об оценке соотно ше ния пос тпозитивизма и позитивис тс ких
форм аналитической философии.
1. Ключ к решению первого вопроса я вижу в выяснении соотношения между
аналитическими метода ми как ко мпонента ми ко нкретно- на учных те орий и теория­
ми в целом, ме ж ду аналитическими методами в у помяну том выше смысле и их не
прос то фило софскими интерпретациями, а их прис пос обл ен иями и в этом отнош е­
нии и видо изменениями, поскол ьку они на чинают функционировать как ф и л о с о ф ­
с к и е методы в рамках о предел енны х философских построений.
Так, мет од логическо го анализа с тро ен ия мате матического знания, разрабо тан­
ный Расселом и У айтхедо м в соответствии с философск ими ус тано вками Рассел а
и «раннего» Витгенштейна, был преобразован в фило софский мет од ко нцепции ло­
гич еского атомизма. Метод ло гического анализа у Р. Карнапа д а ж е с уч ет ом эволю­
ции его ф илософских взглядов такж е имее т две формы - конкре тно- науч ную и
философскую. Думается, что у «позд него» Витге нштейна и у других представите лей
лингвис тич еской философ ии такж е могут быть заф иксированы связи м е жд у при­
меняемыми ими дескриптивными метода ми а нал иза обыденного языка и фил ософ­
ским истолкованием, преобразованием и пр именением эт и х методов.
В восьмитомной а нгло-амер иканской философской энцикл опед ии М. Вейц под­
черкивает, что анализ как ф и л о с о ф с к и й метод противостоит другим философским
методам. Одна из основных трудностей в квалификации аналитич ес ких школ —
это решение вопроса о соотношении меж ду аналитическими школами и позитивиз­
мом. Я согл асе н с мнен ие м В. А. Лекторс кого о том, что нет автоматического сов­
падения между любой аналитической школой и позитивизмом. Но я не согласен
с высказывавшимся зд е сь мнением, что Витгенштейн, в ча ст ности пер иод а «Фило­
со фс ких исследова ний», не был позитивистом. В наиб ол ее зао стрен ной фор ме про­
тив т езис а о пра вомернос ти рассмо трения аналитиков как позитивистов выступил
А. А. Яковлев. В его выступлении поставлены все точки над «Ь>, поскольку он
полагает, что «позитивизм», по крайней мере в отнош ении аналитиков, надуманный
ярлык. Риску я показаться ретрогр адо м, я тем н е мен е е настаиваю на том, что ат­
рибут позитивизма является весьма существенным при хар актер истике аналитич е­
ских уч ен ий ряда крупных философ ов, в ча стности «раннего» и «позднего»
Витгенштейна.
2. Реал изация конкретных методов анализа в логическом атомизме «Трактата»
Л. Витгенш тейна, в логико -по зптивистских ис сл ед овани ях Р. Карнапа и других,
в «Философских иссл ед ованиях» «позднего» Витгенш тейна и других предст авител ей
лингвистического позитиви зма о пред ел ял ас ь ф ило софскими установками кажд ой пз
школ. Сциентистские методы «Трактата» Л. Витгенш тейна и Р. Кар напа, дес кри п­
тивно-лингвис тич еские методы «позднего» Витгенш тейна н е были фило софски ней­
тральными машинами, р езу ль тат приме нен ия которых выдавал некий объективный
итог - то ли картину отношения и структуры научного знания и мира, то ли кар­
тину мех ан измов функционир ования об ыденного языка.
65

Эти методы, о бл ада я действител ьно объекти вно важным позна вательным рацио ­
нальным зе рно м, в отнош ении р е ш ени я основных ф илософско -теор ет иче ск их проб­
лем были запрограммированы ( хо тя и не в одинаковой степ ени) на полу че ние р е­
зультатов в д у хе своеобразного философ ск ого ликвидаторс тва в той связи и в той
мер е, в какой они были пред назнач ены то ли д ля отрицания, то ли для огр ани­
чения притязаний философии на свое рациональное постижение мира.
В этой связи требование парадигмы анализа, как требование тщательного ана­
ли за предпосыло к ответов на коренные ф ило софские пробл емы , в зап а дн ой филосо­
фии, а точнее в ее философских результатах, проявилось преимущественно в негатив­
ной форме. Д ан но е противор ечие явилось источ нико м много численных парадо ксов,
познаватель ных тупиков, в которые заш ли р азлич ные ан алитичес кие системы:
«метафизики» и позити ви зма в «Трактате», пр е тен зии «Ф илос офских исс ледований»
н а нете оре тиче ско е, «чисто» дескр иптивное опис ание обыденного языка и навязы­
ваемой всей логикой аргуме нтации « позднего» Ви тгенш тейна уста но вки на д ок а за ­
тельство тезис а, со гла сн о ко то ро му философские ут вер жд ен и я являются языковыми
заболеваниями, а главная функция ф и лософ и и- терапевтическая. Все сложности,
связанные с разными трактовками «Фило софских исследо ваний» Витге нш тейна,
с моей точки зр е ния, состоят в частично м или полном см еш е нии тр ех разл ич ных
«измере ний» его взглядов: 1) соб ственно философской программы; 2) реального фи­
лософского содержания его концепции; 3) разнообразных философских интерпре­
таций его ф илос офс ких и не -ф ило софс ких взглядов. Эти три измере ния не с овпад а­
ют. И это несовпадение является в ряде случаев причиной забвения- сердцевины
его фило софской программы - лингвис тич еского по зитивизма с «терапевтичес ким»
осн ованием.
3.
Я полагаю, что бы тующ ее в ч асти на ш ей литературы мне ние о пост пози ти­
визме Т. Куна, И. Ла катос а, С. Тулмина и П. Фей ераб енд а как полном разрыве с
аналитичес кой философи ей пози тивистск ого толка ошибочно. Действител ьно, эти
исследователи предприняли в определенной мере успешные попытки преодолеть
наиболее'^ одиозны е нед о ста тки неоп озитиви зма аналитического толка: по лно е отри­
цание «метафизики», то есть ро ли ф ило соф ии как системы сво еобразных, н о рацио­
нальных мировоззренческих и методологических положений о мире и процессе по­
знания; антиисторизм; аб сол ютизацию л огико -м ате ма тичес ких методо в анализа
на уч ного и философ ск ого зн ания. Однако разрабо тать соо твет ствующую реальной
диалектике ра звити я наук и и фил ос оф ии «ф ило софию науки» постпози тивисты не
смогли. Причина этого —в экл ектич еском соч етании в и х тео рети че ски х по строе­
ни ях отде льных ма териа листич еских и диа ле ктич е ских выводов с эл емента ми ин­
стру ме нтал и зма и прагматизм а (Т. К у н) , а гностицизма, философск ого плюрал изма
и иррационализма (П. Ф ейерабенд), неокантианства и прагматизма (С. Тулмин).
В этой связи они н е смогли пол ностью пр еод оле ть « антиметафизич ес кую» уст ан ов­
к у анал итич еского неоп озитивизма . Факты нали чия позитивистс ких эл еме нтов во
взглядах постпозитивистов в нашей литературе приводились, поэтому я на них не
остана вливаюсь.
Полагаю, что в связи с этим важен вопрос о состоянии и задачах историко-
философ ского иссл ед ован ия «инвариантов» по зитивизма в его ист орич еских моди­
фикациях. Выявление сод ер ж а н ия эти х «инвариантов» связа но с некоторыми мод е­
лями преодоления позитивизма, предложенными в отечественной литературе:
1) решение задачи эмпирического обоснования знания; 2) преодоление философ­
с ких оснований позитивистс кой методологии; 3) несколько упр ощ ая, третью модел ь
мо ж но предс тавить так: у позитивисто в были свои проблемы. Они н е «наши».
Хочешь быть марксистом - обходи их; 4) модель поиска «заблудившейся» филосо­
фии —позитивисты ее отрицали как «метафизику», по стпозитивисты ее приютили
*в самой науке, то есть не совсем на ее месте. Последняя модель приводит к проб­
леме различения явного и неявного философского знания, а также к проблеме сов­
ременной классификации видов философского знания, в частности, в связи с по­
ниманием ст ату с а ф илос офс ких исс ледо ван ий в обла сти методо логии науки. Пола­
гаю, что третья модель явно несо ст ояте ль на. Первая модель мо ж ет быть принята
или отвергну та в зависимос ти от х ара ктера понимания «за дач и эмпирическо го
обосн ования знаний». Втора я ж е модель предс тавл яетс я рационал ьной.
66

Вопрос. Как вы расцениваете
критику постпозитивиста ми неопозитиви зма?
Какой была эта критика: «сл ева» или «справа**
Ответ. Если речь ид ет о критике анти историзма неопози тивист ов, то эта кри­
тика была критикой «слева». А ес ли речь ид ет о критике за конно сти формаль но­
логических приемо в ф иксации р езу л ьтато в позн ания, то эта критика была критикой
«справа».
Г. П. ГРИГОРЯН (к. ф. н., доцент Ереванской консерватории).
И напра вл ение , и стиль и ссл ед ования.
За последнее десятилетие в нашей литературе наметилось отставание уровня
критического осмысления от т ех р еал ьны х тенд е нц ий и процесс ов, которые проис­
х од ят в этом влиятельно м напра влен ии со временной за пад ной философ ии. Первые
кру пные фунда ме нтал ьные иссл едова ния советс ких фило софов, как изве стно, были
осуществлены в 60-е годы и касал ись в основном неопо зитивист ск ой (в «логиче­
ской» или «лингвистической» фор мах) стад ии аналитич ес кого дв иж ения, которая,
кстати, именно к этому времени уж е изживала себя в последующей эволюции ана­
литического дви же ния. И зд анн ая в прошлом году рабо та А. Ф. Грязнова о Витген­
ш тейне и нес ко лько статей, появивш их ся в пер иод ике, воспол няют отмеч енный
пробел, но н е в со сто янии отразить весь тот пробл емно-тематич ес кий горизонт, ко­
торый зад а н поздним творчеством Витгенштейна, и тем б ол е е —сло жны е и проти­
воречивые тенденции в этом направлении за последние десятилетия в целом.
Необходимо пересмотреть некоторые устаревшие и неадекватные характеристи­
ки аналитической философии, бытующие, к сожалению, уж е на уровне учебных
пособий, сл оварей и энциклоп ед ий в качес тве «хр естоматийных» истин. Наиболее
часто встре чающ иеся попытки ид ентификации аналитич ес кой философ ии с н ео по ­
зитивизмом и субъективным ид еа л измом хо тя и облегчают зада чу критики, но при
этом затуш евывают процессы борьбы пози тивистских и аи типозитивист ск их, фено ­
меналистских и физикалистских, субъективно-идеалистических, дуалистических и
мате ри алистич еских тенде нций внутр и этого отнюдь не гомоге нного и противоречи­
вого направления.
В связи с растущей тенденцией к филиации идей и проникновению аналити­
ческой техники и методов анализа в феноменологию, герменевтику и другие на­
правления, нас тал а пора « диагностирования» места и роли аналитич ес кой филосо­
фии в формировании общей духовио -пра ктиче ск ой с итуации зап ад ного мира. Одна
из гл авных причин «симпатического» (в смысл е М. Шел ера) црочтения поздн его
Витгенштейна пред ст авител ями других конкурирующи х напр авле ний кро етс я в
прокл амируемо м отказе от всякой программной доктрины (философия - н е теор ия,
а деятельность), что открыло перспективу применения аналитической техники се­
мантич еского ан ал иза для «прояснения» соб ственны х концептуа льны х пробл ем.
Можно у твер жда ть, хо тя это потр еб ова ло бы бо л ее пространного об основания, что
по сл е Витге нштейна и Стросона анали тичес ка я ф ил ософия как до ктрина в основном
исчерпала себя, все более превращаясь из направления в стиль (или метод, техни­
ку) философского исследования. Однако вынесенный на обсуждение за «круглым
столом» вопрос —является ли анал итич ес кая фи лос офи я напр авлен ием или сти­
лем —не с л едует трактовать слишком однозна чно: не т такого стил я и тех ни ки фи­
лософского и сс ледо ван ия, которые не б азир овались бы на не явны х метафи зич еск их
предпосы лках. Поэтому речь д о лж н а ид ти не о тра нсф ор мации на правл ения в
стиль или метод, как считают сами поздние аналитики, а об обнаружении в «ан-
типрограммных» анали тич еских пр оцедурах неявных фи ло софск их д опущений.
Система таких д опущений - д остаточ ное у сл о вие дл я одновре менной квалификации
анали тической философии и как напра вл ения, и как стиля исс ле до вани я,
Л. А. БОБРОВА (к. ф. н., старший научный сотрудник ЙНИОН АН СССР).
Основные черты эволюции анали тич еской философ ии в 80 -е годы.
Можно ли говорить об анал итич ес кой философ ии как на правл ении ил и это
стиль мышления? С моей точки зрения, аналитическая философия является на­
правле нием, Однако ее характеристика как цел ост ного напра вления вызывает оп­
67

ред ел енны е трудности. С самого нача ла своего существования аналитическая ф ило ­
со фия не представл ял а соб ой целостной концепции. Она включала в себя различ­
ные представления о задаче, предмете и методах философии, и этот факт вызывал
трудности в ее определении. В дальнейшем эти трудности возросли еще больше.
Они связаны с тем, что в анал итическо й философи и .менялись пред ставл ения как
об ан ал изе языка, так и о самом языке и его роли в фило софствовании; менялось
отнош ен ие к метафизиче ским, эписте мол огич еским и другим традиционно ф ило соф­
ским проблемам. И сейчас не существует единого представления об этих проблемах
и единого для всех аналитиков подхода к их решению.
Решающе е зн ач ен ие д ля эвол юции анал итической философ ии, безусл овно, имел
кризис лид ировавшей в аналитич ес кой философ ии д о 60-х годов концепции ло гиче­
ского позитивизма. По сущ еству , встал вопрос: означ ае т ли кризис логического по­
зитивизма кри зис анал итической философ ии в целом? Сегодня м ож но говорить, что
с кризисом логическо го позитивизма на ча лся новый этап в эво люции аналитической
философии. Остановимся только на нес кол ьких его моментах. При этом будет вид­
но, что хар актер истика анал итич ес кой философии как стиля мышле ния улавливает
только одну, хотя и очень важную, тенденцию в ее эволюции, упуская из виду
ряд других тенде нций.
В условиях кризиса логического позитивизма па первый план выдвинул ась ана­
литич ес кая ф ило соф ия языка (Л. Витгенш тейн и его по сл ед ова тел и) . Ряд аналити ­
ков придае т ей фунд аме нтал ь ное знач ение. Это выра жа ется в том, что фил ософ­
ские дисциплины пред ст авляются субординированны ми в некоторой иерар хиче ск ой
пирамиде, основан ием которой служ и т фил ософия языка. В рамках ф ило соф ии язы­
ка ра зрабат ываетс я теор ия смысла и реф ер енции, которая за тем исп ол ь зу етс я для
ан ализа онто ло гич ес ких, науч ны х, этичес ких, религио зных ут вержд ен ий. Это пред­
ставление о задачах и методах философии создает условия для трактовки анали­
тической философии как стиля мышления, о снованного на языковом по д х од е к
пробл емам любой обл асти знан ия.
Однако аналитическая фил ософия языка се годн я только усл овно може т быть
названа ли нгвис тической философией, так как ана лиз языка у ж е не ограничивает­
ся чисто лингвистическими метода ми и д а ж е .методами логики. Существенной ха ­
рактеристикой в анал изе язы ка ст ановитс я хар актерист ика со отн ош ения язы ка и
внеязыковой реальности (проблемы реализма), соотношения языка и деятельности
чел овека (в том числе социальной деятельности). Все эти изм ен ен ия н евозмож но
объ яс нить в рамках эволюции только фи ло соф ии языка. Скорее ф ил ософ ия языка
испытывает огромное влияние тех радикаль ны х изме не ний, которые произош ли в
философии нау ки в связи с развитием по стпозитивистских концепций, с во зро жд е -
нем ме тафизич еской и эпистемологич ес кой проблематики. Поворот аналитич еской
философ ии к традицион но философ ским ди сципл инам мен яет предста вле ния о за ­
дачах, проблемах и методах философии. В аналитической философии 80-х годов
развивается тенд енци я, про тивопол ож ная той, котор ая осно вана на приоритете ф и­
л ософии языка. Сам анализ языка ста витс я в зависимос ть от развития нау ки, он­
тологии и эпистемологии. Особенно больш ое зна че ние прид ае тс я эпистемологии. Не­
которые авторы считают имен но эписте мол огпю фундаме нтом философ ии. Но ес л и
предмет ом ра сс мотре ния сдел ат ь ана ли тическую эпистемологию, то мы увидим, что
в ней также борются различные тенденции. Достаточно указать на борьбу эмпп-
ристской и раци онал истич ес кой эпистемологий, на развити е, с од ной стороны, на­
ту рал изо ва нной эпистемологии, а с другой —тра нсценд ен тал ьной .
Итак, аналитичес ка я фи лос офи я не ограничивае тс я одн ой пр едметной областью
(например, ф ил ософи ей языка, что было хара ктерно д л я лингвистической филосо ­
фии) , а включает весь компле кс фил ос офс ких д исципл ин, что свойственно л юбому
философ скому направлению.
Кризис логического позитивизма означал пр е жд е все го кр изис позитивистск ой
программы. В связи с этим встает ряд вопросов. В чем проявляется этот кризис,
наскол ько по лно про исх оди т отказ от пози ти вистских установок, что и де т им на
смену? Первый вопрос освещен в нашей литературе достаточно. Я хотела бы толь­
ко под чер кнуть , что по зитивизм, нес мотря на то, что он крит икуе тся самими ана ­
ли тическими фило софами, н е ве зд е сд ае т свои позиции. Дос таточ но в связи с этим

упомянуть б ор ьбу реализма и инструмен тали зма в фил ософии науки, попытки
рассматривать анал из языка как осн овную зад а ч у философии. Мы видим, что по­
зитивистские инте рпретации Б. Ра ссел а, Л. Витгенш тейна и других философов
сме няютс я исс ледо ваниями, в которых ст авятс я вопросы о наличии метаф изич е­
ских и эпистемологических проблем в их учениях. В то же время трактовка этих
проблем получает далеко не традиционное содержание, и в этом смысле «возрож­
дение» м етаф изи ки д о лж но быть взято в кавычки.
Что же идет на с м ену по зитивистской программе? С моей точки зрени я, одной
из тенде нций являетс я обращ е ние к иде ям тра нсце ндент аль ной философии. Отсю­
да интерес непосредственно к кантовскому наследию. Но большее значение имеют
инте рпр ет ац ии кантовской философии в языке аналитичес кой. При этом различные
т енд енции в развитии самой а налитической философи и определ яют различие в ин­
терпретациях, а также порождают дискуссии о методологии историко-философских
исс ле дова ний.
И последн ее. В анал итической философ ии 80-х годов мо жно выделить ряд проб­
лем, которые разрабатыва ются одн овре мен но в различ ны х обл ас тях фило софско го
знания. К ним относятся прежде всего проблема объективности (это дискуссии о
научном р еа лизме в фил ософии науки, о семантич еском р еал изме - в фи лософии
языка, о метафизиче ском, эпис те мол огичес ком ре али зме, и т. д .) , пр облема обо сно­
вания зн ани я (обыд ен но го, на учного и фил о соф ск ого), проб лема ра звития знапыя
(дискуссии о научных революциях, о прогрессе в философии, об историческом под­
ходе в методологии). Несмотря на то, что в традиции аналитической философии
ставить и решать эти проблемы принято отдельно для каждого случая, неизбежно
встает вопро с об их взаимосвязи. Таким образом, мож н о говорить о проблемном
ед инстве аналитической философ ии.
Вопрос. Ч ем вы объ яснит е обращ е ние к трансце ндент аль ной проб лематике?
Ответ. Мож но ук азать несколько причин. Одна из них связала с кризисом
эмп ир истской программы в фил ософ ии н аук и и эпистемол оги и. Треб овал ся новый
п од х од к реш ен ию вопроса о ба зи с е науки, об обо сн овании зна ния, который анали­
тики открыли для себ я у Канта.
Кроме того, постановка новых дл я а налитической философии вопросов, та ких,
как вопрос о предп ос ылоч ности знания, о ценнос тной х ара кт ер истике знан ия, о со­
о тно шении знан ия и реа льности, вызывает ин тер ес аналитиков к трансц енд ентал ь­
ной философии, где эти вопросы у ж е ставились.
Наконец, фил ософ ия Канта оказал а влияние на ра звитие ф илос офии XX века.
Аналитическая фило софия, только о сво божд аясь от позитивизма, в у сл овиях воз­
рожд ен ия интереса к истории философ ии, начинает осо знавать влияние ф ил ософии
Канта на ее соб ственно е р азвитие.
С. Г. СЕКУНДАНТ (к. ф. н., доцент Одесского государс твен ного
универ си тета им. И. И. Мечникова). А налитич еска я фил ософия:
нормативные основания, хар актер эволюции и перспек тивы р азвития.
Мне кажется, прав А. А. Яковлев, ука за вш ий на необходимо сть критического
отнош ения к тем о преде лениям, с помощью которых аналитич ескую философ ию
х ар актер изу ют ее предс тавители. Такого рода «самоо пред еле ния» за ч ас ту ю доволь­
но нео пред ел енны, противоречивы и не вскрывают, как правило, гл убинных пред ­
посылок анал итич ес ко й философии. Но есть ещ е и другого рода трудность, с которой
с тал кивае тся любая попытка дать аде кватное о пр ед ел ени е аналитич ес кой филосо­
фии. Она заключается в традиционном подходе к проблеме определения. Этот под­
х о д ос новывается на пр едпосылк ах, что о бъект о пред ел ения да н, что он имеет
четкие и неизменные границы и задача определения как раз и состоит в том,
чтобы оч ертить эти границы. Но мо жно ли та кое с л ож н ое и постоянно развиваю­
щееся явление, как аналитич еская фил ос офия, втиснуть в у зкие рамки о преде л е­
ния? Я думаю, что нел ьзя. Впрочем, ограниченность традицио нной теории опр ед е­
л ения была бл естящ е по каза на Л. Витгенш тейном в его «Философских и сс ледо­
ваниях».
69

По- видимому, при хара ктер истике ф ило софского направлен ия це ле со образнее
вскрыть те нормативные осн ования, которые были хар актерны д л я данного па-
правления с самого момента его возникновения, а в дальнейшем определяли весь
х о д его р азвития. Как спра ведл иво заме тил А. Ф. Грязнов, анал итичес кая фил осо ­
фия развивалась в рамках тех предпосылок, которые были уж е характерны для ее
классиков. Вопрос сос то ит, очевидно, в том, чтобы выявить эти глубинные пред по ­
сылки и зат ем попытаться прос леди ть и х социоку льтур ные истоки. Сделать это
возм ож но лишь путе м ср авнитель ного ана лиза основных предпосы ло к аналитич е­
ской философии и альтернативных ей философских направлений. В западногерман­
ской философии, гд е по зиции анал итической философ ии не так сильны, как в
англ о-американской, ей пр отивостоят такие фил ос оф ские напра вл ения, как тран с­
ценд е нта ль на я филос оф ия, ф еномен ол огия, герменевтика, критическая те ория и
другие . Но, по ж ал у й, наи бо ле е радикальной критике ана литич еская философия под­
вер гает ся с о стороны констру ктивной теории науки (см. например: J а п i с h Р.,
Kambartel F., MittelstraB J. Wissenschaftstheorie als Wissenschaftskritik.
Frankf urt a/M, 1974). Сравнительный анализ исходн ых устан овок эти х направлений
позволяет сделать вывод, что аналитическая философия базируется на двух фун­
даментальных предпосылках : 1) объект исс ледования дан как эмпир ич еский (пози ­
тивный) факт и 2) задача философа или методолога заключается в том, чтобы его
проанал изироват ь (объ яснить, оп исат ь). Дл я тра нсценд ен тал ьно -кр итич ес кого, тра нс­
цендентал ьно-ф ен ом ен ол огич ес кого, ге рмен евтич ес кого анал иза объ ект дан не как
эмпирический факт, а дл я нормативно-критич еских он нормативно зада н. У казан­
ные предпосылки лежат в основе определенной методологической установки, кото­
рую Ю. Х аберма с назвал эмпир ико-анал итичес кой и которая хар актер на дл я ана­
литической философии вообще (см.: HabermaB J. Techik und Wissenschaft als
«Ideologie». Frankfurt a/M., 1969).
Аналитическая фил ософия, р ассма тривае ма я как ф илос офс кое на пра вл ен ие,
опирается на определенную философскую традицию, корни которой следует искать
не в «лингвистическом повороте», соверш енном Б. Ра ссе ло м и Л. Витгенш тейном,
а гораздо глубже - в той характерной для научного самосознания антиметафизиче-
ской у ста новке, кото рую мы встречаем у ж е у Ньютона, но которая становитс я
доминирующей лишь в середине XIX в. в связи с крупными успехами естество­
знания. Направле нная против на турфилософ ских констру кций, эта установка вы­
двигает на первый план ид ею объ ективного метода , каковым, по общему пр изна ­
нию, и д о л ж е н стать аналитический метод. Согласно этой точке зрен ия, именно
объективный анал из п озволяет нам и зб е ж ат ь всякого рода на турфилософск их при­
внесений и исследовать объект в его позитивной, не искаженной спекуляцией дан­
ности. Эта эмпирико-аналитическая у ст ан овка с х ара кт ер ной для нее антиметафп-
зпче ск ой напра вл еннос тью и образу ет нормативный фунда мен т аналитической фи­
лос офии.
Все да ль нейш ее р азвитие аналитической философии мож но представить как
попытки б ол ее посл едовател ьной р еа ли зац ии этой программной установки. Так, пе­
реход от первого позитивизма ко второму связан с дальнейшей радикализацией
ид еи позитивного (чистого) опыта, ч ужд о го м етаф изич ес ких привнесений; пер ех од
к ло гиче скому позитивизму —с р ад икал изацией ид е и объе ктивного мет од а (л огиче­
ский а нализ и эмпир ичес кая р едукц ия). Эволюция нео пози ти визма от ф ен оменал пст-
* ского к физикалистскому пониманию базисных предложений шла в направлении
об ъе ктивизации ( ин терсубъективизаци и) об ъе кта иссл едования. Обращение к ана­
л из у истории н аук и в постпо зитивизме вызва но с тремле ние м иметь дел о с «реаль­
ной наукой», а не с ее теоретической схемой. Обращение к анализу обыденного
языка в «лингвистической философии» связано с попыткой, п ож ал уй , н аи бо ле е р а­
дикального осущ ествления исходной эмпир ико-анал итич ес кой установки. Обыден­
ный язык вы ступае т дл я Л. В итгенш ей на как позитивный объект, чуждый
не только мет афи зиче ских , но и вообще всяких теор етиче ских привнесе ний . При
этом Л. Витгенш тейн приме няет мет од радикально-эмпирического анализа , кото­
рый, по его замыслу, позволяет нам в процессе рассуждения избежать спеку­
лятивно-теор ет ических констру кций, оторванных от реал ьной практики обыден­
ного языка.
70

Безусловно, в процессе эволюции аналитической философии происходит сущ е­
ственна я тр ансфор мация ее нормативного фунд аме нта , которая в р езул ь та те мо жет
приве сти к по явлению доволь но разнор од ных напра вл ений, имеющ их м е ж ду собой
мало общего . Это объ яс няе тс я пр е ж д е все го ос обе нно стями эмпирико-аналитическо­
го под хода . Эмпирический анализ, как и вс якая деятель но сть, опи ра етс я н а опред е­
ле нные эмпирические и нормативные предпосылки. Причем в силу и с ход ной у с та ­
новки эт и предпосылки не все гд а д остато чно пол но эксплицируются. А нал из, осно ­
ванный на р азны х пр едпосы лк ах, вед ет, как правило, к разным р езу льтатам.
В итоге вместо ед иного об ъекта мы по луч ае м множ ес тво его образов. В аналитиче­
ской теории нау ки по нятия «образ нау ки» и «картина мира» у ж е полностью у з а ­
конены.
Но основной нед оста ток аналитич ес кого метода , на мой взгляд, состоит в том,
что нарушается диалог между методологом и философом, с одной стороны, и уче­
ным - с другой. И збе ж ат ь этого мож но, лишь подчинив аналитич ес кую уст ано вку
другой, б о ле е фунда ме нтал ьной, которая стр еми тс я не элиминировать, а эк сплици­
ровать все пред посы лки на ш ей деятельности и дать им социокул ь тур ное обос­
нование.
Т. Н. ПАНЧЕНКО (к. ф. н., доцент Московского инже нер но-с троите ль­
ного ин сти ту та) . Анал итическая фи ло софи я как ку льтурный феномен
XX в.
Трудно говорить об аналитической философии в целом, ибо не существует еди­
ной теории, принимаемой всеми многочисл енными школами и направлениями фило ­
софии анализа. Как во всех широких движениях, участники аналитического движе­
ния обычно подчеркива ют не то, что их о бъ еди няе т, а то, что р азличает.
Думаю, ед инственная об ъ ед и няющ ая аналитиков уста новка - это увер еннос ть
в возможности решения (пли элиминации) философских проблем с помощью ана­
лиза языка - ис кусственного или е сте ствен ного.
Более полувека существует аналитическое движение. За это время было выдви­
нуто три основные программы. Анали тич еская ф ило соф ия понимал ась как (1)
формальный анализ и скусст вен ного языка (Р. Карнап, У. Куай н), (2) неф ормаль­
ный анализ обыденного языка (по зд ний Л. Витгенш тейн, Д ж . Остин, Д ж . Райл)
и (3) формальный анал из обыде нного языка (С. Хэмпш айр, П. Стросон, М. Дам-
мпт) . Эти трп программы исчерпывают все реально возмож ные спо собы а нализа
языка. Многие позитивные результаты, пол уч е нные пр и р азработ ке первой про­
граммы, вошли в логику, другие стали основанием совр еменных п ост позитивистских
ко нцепций философ ии науки. Разраб отка второй аналитической программы внесла
значитель ный вклад в лингвис тику и филологию. Но ни пер вая, н и вто рая програм­
мы в наши дни уже не существуют как философские движения. Только история
пос лед ней программы, м ож е т быть, ещ е не совсем заверш ена.
Я пр исоед иняюс ь к мнению, высказа нному Л. А. Бобровой, что дл я все х веду­
щих аналитиков 70 -80 -х годов характерно обращение к трансцендентальной кан­
товской пробл ематике; они понимают свою р аботу как анало гичную кантовской.
Кант исследо вал во змож нос ть по зна ния, они —возмо жно сть языка. Описывая у с л о ­
вия, необ ход имые дл я понимания обращ енной к нам речи другого человека, анали­
тики ст ре мятс я выявить формальную стру ктуру обыденного языка и сд ела ть на ее
основе онтол огичес кий вывод —от формальны х структур языка к формальным
структурам бытия. Задача аналитической философии теперь понимается как созда­
ние универсал ьной грамматики, о бщей теории ч еловеческого языка, ун ивер сал ьной
тео рии знач ения, выявл ение гл убинной или формальной базисной структуры не­
форма льного обыденного языка. П. Стросон и С. Хэмпш айр, И. Хомский и М. Дам-
мит удивительно похоже формулируют эту цель; все они уверены в том, что в
основан ия грамматики входит онтология и потому н еобходи мо со зда ть особый он­
тологический словарь. Глубинная универсальная грамматика нужна как средство
анализа той информац ии о реальном мире, которая закре пл ена в ба зис ных языко­
вых стру ктура х; единс твенный путь к внеязыковой реальности л е жи т ч ере з а нализ
языка.
71

Но можно ли реа ли зовать программу в ос со зд а ния структуры бытия на основе
анал иза стр уктур ы языка? Возможна ли метафизика обыденного языка? Можно ли
получить онтол огич еские резу льтаты, а на лизи руя обыденный язык, его с ема нтику и
условия его возможности?
Мне кажется, что онто ло гич ес кий вывод от структуры языка к стру ктур е бы­
тия всегда будет иметь лишь гипотетический характер и д о лж ен подкре пляться
по стул атами здравого смысла. Аналитики в собс твенных предметных исс ледо ва ниях
языка «переоткрывают» филос офскую кл ассику, да ют с пециф иче ские «лингвистиче­
ские» ф ормулировки трад иционных пр обл ем но во евро пейской философии.
У меня весьма пессимистические предс тавл ени я о пер спе ктивах аналитическо­
го дви же ния. Сейчас это сильно е, орга низационно оформл енно е д ви ж ен ие , пр едстав­
л енн ое мно жеством нау чны х центров, универ си тет ов, пер иод иче ских изд аний. Но
жизнь уходит из всех этих форм, порожденных былой активностью. Думаю, что
пока прав Стросон, ут вержд авш ий , что больш инство философов, пи ш ущ их на анг­
лийском языке,—аналитики. И тем не менее история аналитической философии
практически законче на. В 80-е годы не появилос ь никаких принципиал ьно новых
идей. Бол ее того, т рудно представить, какие новые, ещ е не исчерпанные во зм ож ­
ности открывает и сх одн ая по зиция.
Если сейч ас мы имеем возможнос ть оценивать аналитичес кую философию в
целом, то х о ч у сказать, что, на мой взгл яд, она инте ре сна скор ее как культурный
феномен XX в., чем как самобытная философия.
Аналитическая философия - п о ро жд ен ие XX века, времени тотальных ид ео л о­
гий, по те ри базисного довер ия к миру. Аналитики - на сл ед ники новоевропейского
раци она лизма; Анализ языка дл я них - п осл ед няя возмож ность пробиться к исти­
не. Но первоначальный пафос - оч ище ние фило софской деятельности от идеол оги­
чес ких насл оений - п осте пенно иссяк. Сколько носталь гии в са моопр ед ел ении ана­
литиками сво ей деятельности как ремесла: фил ософские эп ох и уш ли в прош лое ,
они рождены не в период творчества, на их долю выпала разборка метафизиче­
ских конструкций былых времен. При вырожде нии оч ер ед ной аналитич ес кой про­
граммы ностал ьгич ес кие нас тро ени я ус ил иваются. Аналитиче ск ая де ятел ь ност ь
теряет свое общекультурное значение. Она становится узкопрофессиональной, ка­
стовой. В этом смысле судьба аналитического движения похожа на судьбу фено­
менологического - тот ж е высокий уро ве нь проф ес сио нал изма и та ж е касто­
вая замкнут ость. Проблемы аналитиков сущ еству ют только дл я аналитиков,
проблемы фе номенол огов - только д ля феноменол огов. Когда -то оди н из уч еников
Дж. Э. Мура жаловался, что приехал в Кембридж изучать философию, а удалось
е му у зна ть лишь кое-ч то об английском языке. Думаю, что он не одинок в своих
стена ниях . Филос офия пер ес тал а быть уч итель ницей ж изн и, на ст авницей в д обро­
детели. Академич ес кая ф илософия как такова я бол ьше пе вну ш ает доверия.
Р. И. ПАВР1ЛЁНИС (д. ф. н., профессор, заведующий кафедрой
Вильнюсского государ ственного ун и вер с и те та). Кризис или ра звитие?
Хотелось бы высказаться п р о т и в д вух крайностей в оценке аналитической фи­
ло соф ии и з а та кое толкование е е со вр еме нного сос тояния, кото рое говорит о р асш и­
рении ее поля исследования, о происходящей в ней перестройке, которая требует
с оответствующей п ер ес трой ки ее критиков.
Одна из пр едвзято ст ей состоит в том, что некоторы е исс ледо ва тел и пытаются
од ну и з доктрин эт ой философ ии - номина листску ю —выдавать за всю аналити­
ческую философию, а основную идею этой доктрины о тождестве языковых и мы­
сл ительных стру ктур - за програ ммную д ля анал итической философии как тако­
вой. Нет не об ход имо сти ост анавливать ся на р азб ор е эт ой предвзятости. Она снята
не только вре менем, но и развитие м этой философии.
Другая пр едвзятость - это противопоставл ение аналитичес кой философии - как
с циентис тс кой - ф еноме нол огичес кому движению —как антис циентистскому.
Что же такое сциентизм и антисциентизм? У нас говорят, что и то и другое
плохо, и реш ающ им критичес ким аргументо м явл яе тс я слово «кризис». И все на
72

этом конч ается. Взглянем, однако, на со стояние д ел в самой аналитической фи­
лософии.
Приоритет языка как объе кта исс лед ования и логики как средс тва исс лед ова ­
ния х ар ак тер изуе т аналитичес кую философ ию в дел ом. Но если мы посмотрим на
па нора му современных се мантич еских исс ледо ван ий языка, которые про водятся в
русле аналитической философ ии, то ср а зу отметим, что имеем д ел о не м ене е чем
с десятк ом методо логически различных п од ходо в к ан ал изу языка и смысла. При­
чем эти подходы чаще всего базируются на несоизмеримых интуициях о том, что
такое язык и что такое смысл, то есть в этом нет никакого конс енс уса .
С другой стороны, на р яду с классическими подх ода ми, в которых опер иру ют
абстрактным пон иманием языка и р ас сматривают р ефер ентны е отнош ения м е жду
языком и его моделями, в 7 0 - 8 0 - е годы в аналитической философи и появляютс я
субъективно
и в э т о м смысле психол огич ески орие нтированные на правления,
со отно ся щие анализ смысла с анализо м по знавательны х ментальны х с труктур и
механизмов. Что это такое? И что означает этот перех од?
Во-первых, такой переход был подготовлен самим р а з в и т и е м аналитической
философии, когда в сф еру семанти чес ких исс ледо ваний была включена сф ера праг­
матики, или употребления языка. И тут я должен сказать, что роль Р. Монтегю
была исключительной, иб о он был первый, кто ясно, строго показал знач имость
прагматического по нимания того, что такое е сте ственны й язык. Такой п ер ех од к
субъектам не имеет ничего общего с пресловутым псих ологизмом, а означа ет
прежде всего попытку выявить воздействие п о з н а в а т е л ь н ы х способностей человека
на вос пр ияти е и пони мани е языка и мира. И как зд е сь мо жно обвинять в каком-то
психол огизме аналитиков, когд а сам ход исс ледо ваний привел их к таким нетри­
виальным за нятиям, как когнитивные исс ледо вания, компьютерные исс ледо ва ния
мыслительпых процес со в, к вы дер ж анн ому в луч ш их традиц иях этой философии
ан ализу феноменологии человеческого восприятия и коммуникации. З а всем этим
стоят такие авторите тны е имена, как Я. Хинтикка, Д. Фёллесда ль , Г. К аста ньеда,
Дж . Сёрл и многие другие.
Получается так, что сама потребность развития н а у к и
о языке, научного
по знани я в целом привел а аналитиков к этим фен омен ологи ческим занятиям. Се­
год ня это од на из на иб ол ее интер есны х тенде нций анал итич ес кой философ ии. Эти
ученые используют все из своей аналитической «корзины», весь на копленный ими
в ана лизе языка опыт примените льно к ф еномен ол огич еским концепциям воспри я­
тия мира и языка.
Вот в такой ситуации и сл едует спросить - является ли это кризисом или
развитием аналитической философии? Может быть, только тепер ь мы начинаем
понимать Г. фон Вригта, ко гда он говорит, что п озд ний Л. Витгенштейн горазд о
ближе к совреме нны м герменевтикам, не ж е л и к позитиви стс ким аналитикам. Только
сейчас, возмо жно, мы понимаем самого Витгенш тейна, когд а он говорит о «языковой
игре» как о «форме ж изни ». Наконец, имен но аналитик У. Куай н много ле т тому
н а зад высказал мысль, на которую в то время мало кто обратил внимание, а имен­
но, что т ео рия смысла языковых выраже ний мож ет быть фило софски знач имой,
только если она является теорией их понимания.
Мы видим, таким образом, что ч ере з язык, чер ез анализ смысловой пробле­
матики языка мы выходим в со верш енно другое пространство, но разрыва м ежду
этими подходами нет совершенно никакого. Вот почему сегодня нас уже не шоки­
рует аналитик Д ж . Сёрл, когд а он пер ен имает фе ном ен ол огич ескую, гуссерлиа н-
скую ко нцепцию и нте нциональ нос ти с остояний и актов со знан ия и заключае т, что
не ин тенциональ ность являетс я про иззод ной от языка, а, наоборо т, язык являе тс я
логически производным от интенциональ ности.
Поэтому я и думаю, что ра сш ир ение горизонтов исс ледований аналитической
философии связано прежде всего с возвращением с уб ъ е к т а в поле ее интересов
на совер ш ен но другом ур овне , и тогда то, что мы называем кризисом, на самом
деле и согласно смыслу этого греческого слова есть развитие .
Вопро с. Мне непонятно от несе ние всего по вед омс тву аналитической филосо ­
фии. Проделана хорошая работа по анализу языка, предложены хорошие идеи и
на этих и д е ях могут стоять и материалисты, и позитивисты. Не об язател ьно это
73

квалифицирова ть как пр инад л еж ащ ее к како му-то фило соф скому направле нию.
Если я д о казал какую-то теорию, это не значит, что я ее до казал как материа ­
лист, это пр ос то хорош ий логиче ский анализ; философ ск ие иде и играют большую
роль, но конкретный р езул ьтат...
Ответ. Дело в том, что у нас возникает недоразумение по поводу двух вещей.
Многие люди, которые за ним аютс я ана ли тич ес кой философией, имеют о ней та ко е
предст авле ние , какое имеет библиотекарь о по сту па ющ их в его библ иоте ку книгах,
то есть он иногда не знает, куда, па какую полку положить данную книгу. И для
него это —са ма я гл авная пробл ема. Ему ну ж н а помощь специалис та, чтобы понять,
о чем идет речь в книге. У того же, кто давно работает с этой философией, та­
к их проблем, как правило, нет. К огд а ж е мы говорим о ме сте логики, вообще
формализации в анализе языка и в определении природы аналитической философии,
то ни тех ника, ни формализм не явл яются самоцел ью. Тем не м ене е важно осо­
знать, что, во-первых, для этой философии существен л о г и ч е с к и й контроль над
философскими р ас су жд ени ям и. Во-вторых, ф ор мали зация языка предпо лага ет боль­
шую предварительную к о н ц е п т у а л ь н у ю работу. А тупик был определенный, ког­
да увидели, что в сферу исследований приходится вернуть субъекта, и не знали,
что д елать с этим изрекающ им речь человеком.
Вопрос. Вс е-таки вы мо ж е те сказать , какие спе цифич е ски е черты х ара ктери­
зу ют анал итическую фи лософию или эт о сдел ат ь невозмож но?
Ответ. Это очень большой вопрос. Но дело в том, что он не нужен, этот вопрос.
Он не возникает , если я зна ю историю предмета , знаю людей, которые им зан и­
мались, как они шли с самого начала и по сей день. Это проблема содержания,
развития и важности идей, а не имен, ярлыков, определений.
Вопро с; Мож ет быть, мы слишко м много е относим к а на литич еской философии?
Формальный метод , аналитический метод - одно, а аналитич еская ф илософ ия -
другое?
Реплика . Эти авторы за ча сту ю вых од ят за рамки философии.
Реплика. Они все гд а работают на гр анице дисциплин.. .
А. ДЕГУТИС (к. ф. н., с тар ший н ауч ный со трудник Института
философии, социологии и права АН Литовской ССР). А налитич еская
философ ия и трад иции Канта.
Я косну сь несколь ких вопро со в, ч аст о во зника ющих в отнош ен ии а налитиче­
ской философии. Поч ему философы-аналитики уделяют такое внимание языку?
В какой мере этот ин тере с имеет о тнош енпе, с обственно, к фило софии? Не озна ­
чает ли он неопр авд анно е су ж ен и е фило соф ской проблематики? Очевидно, что
все таки е вопросы несколько наивны, так как они предп ол ага ют очень о пред ел е н­
ное представление о задачах и средствах философии, в рамки которого аналитиче­
ск ая ф илософия д ол ж н а быть как-то вписана . Но ведь очевидно , что анал итич еская
философ ия сама пр ед лага ет такие р амки и соо тветственным образом переистол ко-
вывает за да ч и и сред ства философство вания. Н еуч ет этого обстояте льс тва не мо­
ж ет н е препятствовать пон иманию сущ ности аналитической философии.
Тот факт, что в цен тре внимания фил ософ а-анал итика н а хо д и тс я язык, сам
по себе еще не выражает каких-либо содержательных философских предпочтений
аналитика. В о пред ел енно м отнош ении язык, как объе кт ф ило софского и ссл едова ­
ния, перенимает роль кантовской способности суждения, критический анализ ко­
торой должен опреде л ить возмо жн ос ти и границы философского зн ания, если такое
вообще возможно. Поэтому точно так же, как мы не можем ставить Каиту в упрек
то, что он начинает с аналитики способности суждения, а не с каких-либо содер­
жательных суждений о действительности, мы не должны считать недостатком
а налитичес кой философ ии неопра вдан ное су ж ен и е философск ой пробле матики. Ибо
в об оих с луч аях мы имее м дел о с программой опр ед ел ени я правомерной обла сти
философ ского познания, а не про сто с пр одо л ж ение м работы в традицио нной обл а­
сти. В конечном счете анализ языка претендует на достижение типично кантиан­
ской цели: выявление априорных условий познания и деятельности на основе од­
ного лишь фак та созна ния. То обстоятельство, что язык занял мес то со зна ния в
74

качес тве основы этого анализа, не отмен яет, а просто вид оизмен яет эту цель.
Остается в силе запрет начина ть ф ило софск ое исс лед ование с ка ких-либ о спе ку­
лятивных пол ож ений, хо тя на р езул ьтат та кого исс лед ован ия н е налагаются какие-
либо огр ан ич ения помимо т ех, которые опреде лен ы ис ход ной философ ск ой дисцип­
линой - философией языка, или теорией значения.
Почему именно язык и, соо тветстве нно, фи лос офи я языка зан ял и ме сто с озн а­
ния и философии сознания - это отдельная и важная тема обсуждения. Витген­
ш те йн отбросил кар тезиа нско е пр ед ставл е ние о созна нии не пото му, что он отверг
кантовскую идею априорных у сл овий опыта, а потому, что это п ред ста вл ени е вело
к неразр ешимым трудностям при истолковании ф ено мен а осмысленности (зн ач е­
н и я ) . Лингвистич еская концепция апр иор ност и явилась результатом этой конфрон­
та ции с картезианской трад ицией, и то, что она развива лась как по пути «лин­
гвистической феноменологии» в с тил е Д ж . Остина, так и по пу ти формальной
семантики в стиле Р. Карнапа, не имеет принципиального значения,- это не
несовместимые н апра вл ения. В любом слу ч а е б ес по л езн о было бы призывать фп-
лософа- ан алитика занять ся иссл едо ва нием внел ингвнстической дейс твител ьности,
так как для него это означ ало бы призыв оставить сф еру априори, то есть с ф еру
со бственно фило софского интерес а.
Показательно то, что д а ж е противоборство внутри аналитической философии
про исходи т в конте ксте типично кантианской проблематики. У. Куайн и стор он­
ники «нату рализпро ванной эпистемологии» противостоят Л. Витген штейну или
П. Стросону примерно так ж е , как Локк с его «физиоло гией познания» противо­
стоит Канту . Первые не хотят или не могут проводить никакого различия м е жду
априорным и апостериорным зн ани ем и поэто му ставят философ ию на один ур о­
вень с эмпир ич ескими наука ми, вторые, со х ра няя это разл ич ие, со хр аняют каче­
ственное ра зличие м е жд у философ ией и выефилософским знанием. Примером этого
противос тояния является полемика Куайна со Стросоном. Первый полагает, что
любое суждение в принципе может рассматриваться как ложное, если соответст­
венно перераспределить истинностные значения каких-то других суждении данной
системы, и что поэтому нет оснований признавать какие-л ибо су жд е н и я в качестве
незыбл емых, то есть истинных априорно. Стросон в характерно кантовском стиле
спрашивает, не требуется ли такое перераспределение именно для того, чтобы со­
хранить незыблемым - истинным апри ор но - принцип непротиворечивости. Ипаче
говоря, Стросон приводит тра нсценд ентал ьный ар гу мент в пользу опр ед еле нного
принципа, пол агая посл ед ний в кач ес тв е ко нст иту тивно го усл овия осмысленной
связи наших суждений.
Разу м ее тс я, этот пример по казывает н е столько то, что аналитичес ка я фило­
со фия безу сл о вн о явл яетс я н асл ед ницей кантианской критической философии,
сколько то, что это наследие в ней живо и что оно борется с противоположными
установками внутр и того теч ения, кот орое огульно и ме ну етс я аналитич еским.
Вопрос. Я верю, что п р е ж д е чем что-то строить, н а до иметь стр оите льные леса.
Однако все ли накопленное преж ни м философ ск им зн ан ием, в том ч исле и
спекулятивной метафизикой, подлежит уничтож ению? И не было ли у самого
Витгенштейна, ран него и позд него, каких-то явных или неявных фил ософ ских
установок?
Ответ. Главное, по жа л уй, не в том, имел он или не имел такие установки,
а в том, не испол ьзовал ли он в х од е до казател ьства пра вомернос ти или непра­
вомер ности таких установок какие-то мет афи зич еск ие (в кантовском смы сл е) по­
ло жени я. Если использовал, то его критицизм нед оста точ но критичен. Критика
метафизики - это не обязательно ее отрицание, но это обязательно попытка ее
обосно вания. Иначе говоря, мета физи че ские по л ож е ни я могут фигурировать лишь
в за ключение, а не с р ед и посылок критической аргу ментации. П о лож ения та кого
рода выдвигаются многими аналитиками - Стросоном, Селларсом, ДэвидсонОхМ,-
но они выдвигаютс я обычно в качестве заключений та кой ар гументации, которую
хможно на звать трансценде нтальной.
Вопрос. Вы считаете, что Витген штейн был априористом?
Ответ. Да, и ранний, и по здний. Что кас ае тся его по здн их работ, то вспомним,
какую существенну ю роль в них играет поняти е «автоиохмии грамматики»,
75

Вопр ос . Речь ид ет о кантовском априори?
Ответ. Я не у вер ен, одно ли оно и то же; возмо жно, кантовское априори и
лингвистич ес ко е априори Витгенштейна являются разны ми вариантами какой-то
одн ой общей идеи.
А. Ф. БЕГИАШВИЛИ (д. ф. н., пр офесс ор, за ве дующ ий кафедрой
Тбилисского государс твен ного ун ив ер си те та) . Язык и ре альность.
Вопрос о соотнош ении языка и реально сти, впрочем, как и больш инство д ру­
гих вопросов, встающих при описании функционир ования языка, связаны так или
иначе с пробл емой ана лиза языка. Но вейшие за пад ны е философы много говорят об
а нал изе языка. Об этом обстоятельс тве в на шей философской л итер атур е написано
немало.. Смысл эт ой концепции мо жн о вкратце, абстр агируясь от различий ме жду
разными груп пировками, свести к с ледующ им основным пол ожениям. Возможны
случаи неправильного употребления языка, когда создаются имена для несущест­
ву ющ их объектов; всл ед за этим люди начинают вер ить в существование этих
объектов; анализ языка д о л ж ен состоять в том, чтобы показать, что ук аза нны е
лжеобъекты не существуют, и это избавит людей от многих бед и заблуждений.
Насколько приемлема для маркси стской философии сама ид ея анали за языка?
Во-первых, думаю, что за зло уп отр еб л ение языком ук азанны е за пад ны е фило ­
софы принимают е сте стве нну ю сп особность языка, бе з которой нево змож но ее
функцион ирован ие в качестве ср едс тва коммуникац ии. Во-вторых, и в п ред ел ах
нашей философии анализ языка необходим, но он долж ен быть осуществлен на
другой ос нове и пре сл едовать иные цели.
В кажд ом акте ко ммуни кации мож но выделить три компонента: об ъект ком­
му никации, мысленный или змотивный образ объе кта или сведе ния о нем, кото­
рые предполагается передать адресату, и, наконец, языковой знак, служащий про­
водником этой информации. Когда налицо все эти три компон ента, проце сс ком­
муникации про текает норма льно и не со зд ае т каких-л ибо ос обых за труднений или
осл ожнений.
Но все дело в том, что эта форма коммуникации не всегда возможна и даже
не всегда желательна. Ведь человек есть материально действующий агент, он пере­
делывает природу в соответствии со своими потр ебно стями и представлениями.
Это значит, что он с озд ае т новые предметы, которых нет в природе , или и зменяет
природу уже существующих.
Вместе с тем деятел ьность человека есть д еятел ьность цел ен аправл ен ная,
то есть окончательный резул ьтат его деятел ьности, п р еж д е чем стать реальностью,
существу е т в его мыслях; кроме того, он являе тс я объектом комму никации ме жду
инд ивидами, бо ле е или менее причастными к выполнению поставле нной цели.
Таким образом, коммуникац ия по поводу несуществующ их объектов является с о­
ставной частью общего процесс а коммуникации, ре ал изу ем ой с помощью языка.
Но это значит, что язык д о лж е н облад ать способность ю создавать имена для объ ­
ектов, существование которых только пред пол ага ется, на том основании, что су ­
ществование ряда предметных обс тоятельств мо жн о объяснить, д опуст ив наличие
какой-то общей причины. Так предп ол агал и сущ ествование эфира, те пло рода, фло­
гистона и т. п.
Так или иначе, язык выполняет возл ож ен ну ю на него функцию коммуника ­
ции благодаря своей способности создавать имена существительные дл я объектов,
существование которых только предп ол агае тс я. Но эта креативная способность вы­
ражается не только в создании имен, но также и в том, что язык включает их
в у по тр еб ле ние согласно принятым правилам.
Надо отдать д о лж н ое философам, зан имающ имся анализо м языка: включение
в общую систему упо тр ебл е ния языковых единиц, нес омнен но, имеет н екоторое
онтол огичес кое знач ение. Но это зна че ние о пирае тс я не на те принципы, которые
предл агают философы-неопозитивис ты . Оно обусловлено тем фактом, что язык яв­
лял ся в т еч ение многих веков средством комму никации л юдей при их совместной
практической деятельности по преобразованию мира. При этом сформировалась
его структура, приближенная к структуре мира в той мере, чтобы люди, действую­
76

щие в реальном мире и пр еобразу ющ ие его по своим потребн остям, могли воспро­
изводить структуру мира в своем орудии коммуникации.
Итак, имя существительное, с озд а нно е для предпола гае мого объекта , включалось
в общую систему употребления, умещалось в ее рамках, не разрушая ее. Струк­
тур а языка, на которой основывается упо требл е ни е языковых ед иниц, в некоторой
мере близка и отражает структуру мира. Исходя из этих предпосылок, можно если
не закл ючать эксплицитно, то предпол агать имплицитно , что объект, имя которого
фигурирует в языке, тоже мог бы иметь место в структуре мироздания.
Креативная способность языка не об ход има для коммуникации в коллективе,
пр актическая д еятел ьность ко торого х ара кт ери зу ет ся цел еп ол аганием. Но она же ,
есте ствен но, р ожд ае т не обх од имость постоянного анализа языка, с тем, чтобы очи­
стить его от имен, объекты которых предп ол ага лись существу ющ ими, но на самом
деле оказались несуществующ ими.
Нужно сказать, что в некоторых случаях подобное очищение не представляет
трудности, например, когда д ел о каса етс я до пущений, принятых науками, орие н­
ти рующ имися на индуктивно -д едуктивное мышление. В этих случ аях с помощью
указанных методов можн о доволь но точно установить существование или несущ е ­
ствован ие т ех или иных объ ек тов и, соответ ственно, исключить из языка обо зна­
чающие их имена. Так исчезли из употребления имена «флогистон», «теплород»
ит.д.
С гора зд о большими сл ож нос тями встреч ае тся опис анная выше проц едура ана­
ли за языка, когд а де ло кас аетс я ф ило соф ск их пол ож ений. Оптологическая на грузк а,
которая обычно л ожил ась на опис анну ю выше креативную спос обность языка, на ­
много увел ичивалась при фил ос офском у по требл ен ии языка. Это обстоятель ство с о­
действовало формированию того заблуждения, которое лежит в основе неопозити­
вистского варианта анализа языка.
Философское мы шление вырабатывало понятия для предпола гаемых объектов,
таких, как «субстанция», «сущность», «дух », «материя», и язык созд авал соответ­
ст вующ ие им имена, включая их в си сте му уп отр еб л ения согласно принятым пра­
вилам.
Позитивистски настро енные философы в си лу своего анти мента лизма стара­
лись избегать того, чтобы говорить о ментальных объектах —о «духе», «субстан­
ции» и т. д. Поэтому сх ема , по которой они старали сь описать функционирование
языка, включала два члена: «слово - объе кт». Поскольку вместе с антимента лиз-
мом они придерж ива лись и крайнего эмпиризм а, то с р ед и объекто в реаль ной дей­
ствите ль ности не на ход или нич его та кого, что соответство вал о бы терминам « дух»,
«сущность». Поэто му они полагали, что язык явл яется виновником с озд ани я имен
для несуществующих объектов и вводит нас в заблуждение. Соответственно этой
позиции вариант анал иза языка, пред ло же нный ими, пр едусматривал меры, ко ­
торые должны были уберечь людей от заблуждений. Таким образом, их антимен-
та лизм в с оче та нии с крайним эмпиризмом обусловил некоторую гипертроф ию роли
языка.
Но вернемся к онтол огичес кой на гру зке ф илософск ого упо треб л ени я языка.
Когда частные науки вводят предполагаемые объекты и язык создает для них
имена, существу ют правила индуктивно -д едуктивного мышления, которые могут
установить право мерность предполоячения. При фило софском у потр еб л ении языка
мы не располагаем такими средс твами для од нозн ачной оценки пр ед по ло ж ени я
существования соответствующ их объектов. Это, нес омнен но, повышает онтологич е­
ское зн ач е ние того факта, что обо знач ающ ие их имена б е зб ол езн е нн о включаются
в систе му уп отр еб ле ния языка. Кроме того, как известно, ф илос оф ские доктрины
ставили целью со зда ть ед иную картину возмо жно го мира в целом: ед иную картину
в том смысле, что в основу картины клали один принцип; мира в целом - по ­
скольку стар ались об ъяс нить все основны е моменты, аспекты мира; возмож ного
мира - ибо целью той или иной философ ск ой доктрины было дока зател ьство того,
что возмож но существование мира, в котором опреде ле нну ю роль играл принцип,
предл ож ен ный данной доктриной. Естественно, когда такая картина мира ум ещ а ­
лась безболезненно в рамках существующего языка, не ломая действующих правил
его употребления, то этот факт мог иметь определенный вес при утверждении дра-
77

вомерпости предп олага емого принципа и п остр оен ной на его основе картины мира.
Ибо почти всегда либ о высказывалась, либо подразумевал ас ь мысль о том, что
стр уктура языка в боль шей пли меньш ей мере близка к структуре мира, есть в
некотор ой мер е его о траж ение.
Очищение языка от имен, обозначающих несуществующие объекты, и в слу­
чае философского познания проходило так же, как и в других, в частности выше­
описа нны х сл уч аях. На помощь призывались те мыслительные процедуры , которые
помогали установить необ осно ва нность д о пущения тех или иных предпол агае мы х
объе ктов. Эту пр оц едуру также можно назвать анализом языка в том смысле,
о котором говорилось выше: во-первых, ее сл едс твием было очищ ение языка от
имен нес ущ еству ющ и х объектов; во-вторых, она снима ла те осн ования, которые
язык мог давать для утверждения об их существовании.
В. И. ШАМШУРИН (к. ф. н., науч ный сотрудник ИНИОН АН СССР).
О проблеме значения в аналитической традиции.
Широкий круг вопросов, кас ающ ихс я проблемы знач ения, в той или ин ой фор ­
ме оп реде ле нно присутствовал на всем пр отяж ен ии истории ф илософ ии, так как
он неп оср ед ствен но связан с общими философскими проблемами взаимоотнош ения
языка, мышления и д ействитель но сти. Специфика аналитической философии со­
стоит в том, что она изучает значение «само по себе». Было бы, конечно, опромет­
чиво у твержд ать, что аналитич ес ка я философия целиком и полностью до минируе т
в этой области. Конечно, это не так. Важным представляется здесь следующее:
проблема знач ения ставится и и сс л едуется западн ыми философск ими на правл ен ия­
ми (феноменологией, стр ук турал измом, ге рмен евтикой и другими) в конте ксте, наи­
более послед овател ьно, оп ред ел ен но, отчетливо, а гл авное —целе направл енно раз­
работанном в современн ой (англо -а мер иканской по пре имуществу) философии язы­
ка. Именно этим и объ яс няе тс я повышенное внимание к по лож ениям аналитиче­
ской философи и самых разных специалис тов. А ср ед и них пр ед ставите ли научных
об лас тей —зде сь и лингвисты, и антропологи, и политологи, и специалисты в об­
ласти тео рии инфор мации и коммуникации, ы историки философ ии.
Я хочу сказать о широко ра спростран ен ном мнении, довольно спор ном, на мой
взгляд, об «аптиментализме» тео рии зн ач ен ия аналитиков. Дей ствител ьно, они от­
вергают реалистскую, наиболее древнюю, принадлежащую Платону, концепцию зна­
чения. В ней утверждается, что функция значения заключается в обозначении
объекта. Считается, что функцио нал ьная трактовка языка и зна че ния, присущая
аналитическо й философ ии, несовместима с постулиро ванием сущностей, сос тоянии
пли процес со в. Другими словами, мепталистск ое посту лир ование интр оспектив­
ных актов понимания не схватыва ет норма тивной сущности р ечевых д ействий.
На мой взгляд, у аналитиков, нес мотря на все и х завере ния, идеал изм в гно­
сеологии все ж е пе ре ходи т в онтологию, а концеп ту ал ьный аппара т иссл едовател я
опреде л яе т пос троени е изу чае мой им картины д ей ствитель ности н е только в пла­
не познания, но ы в плане существования. Если да ж е допускать, что гносеологиче­
ская функция языка не пер ер ас тае т у аналитиков в онтологию непо средс твенно,
имее т «предрасположенность» к этому и только «концептуально» опред еляет
построени е онтологич еской картины мира, то мы приходи м к необх од им ос ти при­
знать следующую любопытную вещь. В этом случае менталистская концепция зна­
ч ения Платона не о стае тся в ру сле «реалистской» пробл ематики, а смыкается с
«функционал ьно- де ятель ной» гносео логией аналитической философии языка. Кон­
цепция знач ения, как она выражена у Платона, к примеру, в «Кратиле», такж е
о сновывается на ко нструктиЕно-конвенцыоналистских принципах и априорных у с ­
ловиях предварительного, доопытного зн ания знач ения, у пр е жд а ющ их его по зна ние.
Это сход ство не случ айно. Основные идеи в аналитичес кой философ ии - посы л ­
ка о предваряющем, доопытном знании значения, а также функциональная трак­
товка значения - несомненно созвучны платоновскому анамнезису (бессмертие
души, е е сопр ичастность миру нетл енны х ц еннос тей, отвлеченны х сущностей или
понятий вещей делают возможным возбужд ение в любом человеке методом диа­
лектики вос поминания об этих ц ен н ос т ях). Кроме знания как припоминания
78

(анамнезиса), другими стадиями прояс нен ия смысла «припомина емы х» зн аче ний
понятий у Сократа, с удя по диалогам Пл атона, были, как извес тно: ирония, зна­
менующ ая начало поиска, во збуж да ющ а я п лодотворное сомнение; майевтика -
конкретны е приемы, «функции» ус тано вле ния истины. Однако, в отлпчие от со­
временной аналитической философий языка, «чисто экспликативный», ко нцептуаль­
ный момент в позна нии не предс тавлял исключительной ценности дл я Платона.
Главным для него было не всякое, а нравственно оправданное знание (софросунэ),
то есть «зна ние-д еяте ль нос ть», обл ад ающ ее социально- и морально-прикладными
и в этом смысл е функциональными хар актеристика ми (см., например, диало г
«Хармид»).
Отсюда, я считаю, с л едует, что функционал ьна я трактовка языка и знач ения,
пр исущая аналитической философ ии, не противоречит постулиро ванию идеал ьных
сущностей, со сто яний или процессов. Д л я того, чтобы быть плодотворным, позн а­
ние не д ол ж но останавливат ься на а на ли зе одного лишь знания. В этом случ ае
непонятно, откуда берется знание, значение - оно не соотнесено с референтом.
А чем, как не постулированием «идеальных данностей», «сущностей», являются
утверждения аналитиков о необходимости доопытного (а значит, априорного) зна­
ния зна ч ени я любо го явления? Любая данность, открытость д ействител ьно сти су бъ ­
екту истолковывается и Л. Витгенштейном, а зат ем и П. Стросоном, У. Селларсом,
Дж . Сёрлом, М. Даммитом, Э. Тугендх атом как ре зул ьта т при мене ния субъектом
оп редел ен ны х понятийных «доопытных» с труктур. Характер ная о собе нност ь и от­
личие анал итич еской философ ии, нап ри мер, от фено мено логи и, зак люча етс я в том,
что обл асть предварител ьного и в этом смысле априор ного зн ан ия в ней ра ссма т­
ривается не как об лас ть особых идеал ьных, на дэм пирич еских сущностей, а как
область интерсубъективного взаимопонимания, у по тр еб л ен ия языка; эта особенно ст ь
погоды н е дел ает. Нельзя говорить о стройности и непр отивореч ивости те ории, ко­
то рая становится таковой только за счет того, что е е приверженцы просто-напро ­
сто игнориру ют, выводят за рамки с обственного р ассмо тре ния о пред ел енный круг
вопросов и только по эт ому не дел ают конеч ных логических выводов, подобных тем,
которые д ел а л Платон. Речь иде т, например, о вопрос е: каков онтол огич еский ста­
тус значений? Поэтому аналитичес кая фил ософия языка не пр еод ол евает в своей
теор ии зн ач е ния тр ад иционный (критикуемый и отрицаемый ею) и идущий от
Платона метафизиче ский «ментализм» д а ж е с помощью п ол ож е ний (тоже идущих
от Платона) о функциональ ны х, пра ви лообразу ющ их свойствах лингвистич еского
объе кта , об ес печ ивающ их осмысленность речения.
В. В. ПЕТРОВ (д. ф. н., и. о. профе ссор а кафедры философии АОН
при ЦК КПСС). Новые тенде нции в ф ило софии языка.
Философия языка нар яду с ф ило соф ией науки, фил ософ ией со знан ия и фило ­
соф скими пробл емами теории д ействий является важ ной составной частью со вре­
менной аналитической философии. Если в тридцатые-пятидесятые годы исследо­
вательские помыслы были ориентированы в основном на формальные экспликации
я зы к а , - и, соответстве нно, приоритет логики в этом д ел е не вызывал со мнен ий, —
то, согласно современным подх ода м, объекто м исследований являетс я язык как
уникальная общечеловеческая способность, средство общения и отображения мира.
Исследования 80-х годов в этой облас ти орие нтируютс я не на описа ние языка
как статической формальной системы, и д аж е не на представления семантики и
прагматики языка в их единс тве , а на вскрытие тонких мех анизмов его деятел ь­
ности в неразр ывной связи с восприятием, зна ние м, памятью, действие м. И это
не слу чайно, поскол ьку есте ствен ный язык является неот ъем ле мой частью н аш ей
есте ствен ной истор ии и лич ной ж и зни. В такой пер спективе анал из языка, ко­
нечно, у ж е н е мо же т быть осуществлен только силами логиков и лингвистов.
Не менее, а может быть, и более обоснованны претензии на приоритетность в его
и зу ч ен ии со стороны психологов, семиотиков, специал исто в по и ску сстве нно му ин­
телл екту, истории культуры.
В последние несколько лет усил ия многих исследователей в области искусст­
венного интеллект а, псих ологии, лингвистики направл ены на со зд ан ие общей тео -
79

рпи языка, которая оказалась бы адекватной решению проблем в каждой из на­
званны х об ластей знания. Пос тр оение такой теории является осно вной зада ч ей
новой нау чной дисципли ны —когнитивной науки, за ро жд ающ ей ся как бы на пере-
сечении этих областей знания. В ее основе —предположение о том, что человече­
ские ко гнитивные структуры (восприятие, язык, мышление, память, действие)
неразрывно связаны между собой в рамках одной общей задачи —объяснения
процессов у сво ени я, пе рер або тки и трансф ор маци и знаний, которые, со бс тве нно ,
и определяют суть человеческого разума.
С точки зр ен ия когнитивной нау ки, тр удно допуст ить, чтобы чисто ло гиче ская
тео рия языка, как, впрочем, и лингвистичес ка я тео рия, оказала сь в какой-то мер е
адекватной. Попытки со зд ан ия такой теор ии основаны на предпо ло ж ении , что аб ­
страктные логические структур ы и зако номер ност и могут быть каким-то образом
выделены из других аспектов «работы» чел овечес ко го разу ма. Однако чисто логи­
ческая т еор ия языка мало что мо же т дать для объ яс не ни я реальной практики по­
стро ен ия индивидом правильных се мантич еских выводов, логики практического
рассуждения. А именно объяснения такого рода конкретных задач —как обраба­
тываются языковые со общения человеком и какие огр аничения на модель их об­
работки накладывает когнитивная с исте ма отдельного индивида —считаютс я основ­
ными.
«Когнитивный поворот» в изу ч ен ии языка вызывает немало проблем в ф ил о­
софии языка и логике, ориентирован ной на естественно- языковые контексты. Во-
первых, логика - точнее, логическая семантика - в ее нынешнем сос то янии при­
звана описывать, систе матизировать и об основывать правильные способы р а с су ж ­
дения, ориентируясь на «гомогенную» социальную среду, как если бы эти
рассу жд е н ия произнос ились одним чел овеком на одном и том ж е когнитивном
фоне. В то время как пафос когнитивной нау ки как раз и со стоит в «повороте»
к отдель ному индивиду, сп ос об ному строить се ман тич еский вывод, опираясь на
языковые и внеязыковые зн ания, конте кст с итуации, пер спективно е план ирова ние
стра тегий вза имод ействия участников коммуникации и многое другое. В какой
ст епе ни трад иционная логика, к которой мы привыкли, спос об на принять этот вы­
зов, не меняясь радикально, по каж ет время. Одно ясно, что «когнитивный пово­
рот» в изуч е нии языка не мо же т быть просто игнорирован логиками.
Другое след ствие новой парадигмы в и зу ч е нии языка - тр еб ова ние знач итель ­
ного расш ирения ис ход ной «базы данных», не обх од имой для компетентного анали­
за специали ста ми филос офских пробл ем языка. Фило софия языка, надо сказать,
всегда предпола гала высокий уровень абстрактного мышления и глубокое знание
пред мета. В условиях «когнитивного поворота», когда природа языка и сс л едуется
в связи с другими когнитивными струк турами, это треб ование многократно у с и­
ли вается.
Наконец, мне хотел ось бы отметить те проблемы, на хо дящ ие с я на стыке язы­
ка и социал ьного позн ания, которые по лу чают принципиал ьно иное вйдение в
связи с новыми под х од а ми к иссл едова нию языка. Одной из на ибо ле е затр онут ых
этим влиянием обл астей оказал ись исс л ед ования социального вза имодействия,
пр е жд е всего анализ различного рода конфликтны х ситуаций. В наст оящ ее время
нет со мнений в том, что структуры зна ний, материал изованные в языке и текст е,
оказываются важ ней ш ими эл емента ми мышления «творца политики», принима ющ е­
го реш ения. Б ез пон имания механизмов, обес печ ива ющ их интерпретацию действий
и языка, нев озмо ж но а де кватно ан ал изироват ь конфликтные ситуации, переговоры,
реальное функционир ование политичес ких и ид ео л огич еских систем.
Если р ан ее в аналитич еской философии тема взаимоотнош ений «языка и со ­
циального познания» во многом исчерпывалась вопросами семантики и прагматики
языка, например, язы ка политики, то когнитивная па радигма знач ител ьно ра сш и­
рила границы такого анализа . Она позволила представить п ор ож де ни е т ех или иных
политич еских у твер жд ен ий как резу ль тат взаимодействия ра зличных типов зна ­
ний - гл обального сце нария, ценно стей, планов и т. д . Критическая и дета ль ная
пер еинтер пре тация этих р езул ьтатов мож е т оказаться чрезвычайно пол езн ой для
отеч ес тве нной мет одоло гии социального позн ания.
80

М. С. КОЗЛОВА (д. ф. н., заведующая кафедрой Ленинградского
горного и нс ти ту т а) . Специфика ана литич еской философии. Трудности
инте рпретации.
Для у ясн е ни я сут и дел а важ но учесть, что термин «аналитическая философия»,
не будучи строгим, все ж е подразумевает не просто традицию использования тех
или иных аналитико-языковых методов при ре ш ении все возможны х, в том числе
философских задач. Имеется в виду систематическое (не эпизодическое), фронталь­
ное применение искусственных формализованных либо «естественных», содержа­
тельно-смы сл овых методо в ана ли за языка д ля реш ения фил ос офс ких проблем, по­
нимае мых как проблемы ясной р епре зентаци и, адекват но го со от не се ни я вербально­
го и реального, преодоления возникающих здесь трудностей. Более того, речь идет
об аналитико-языково м понимании природы и зада ч ф илос офии вообще. Такое
толкование ф илос офи и родилось в ру сл е бо ле е широкого аналитич ес кого движ ен ия.
Что ж е касается программы аналитической философии, то е е автором явился Вит­
ге нштейн. Не случ ай но его считают центра льной фигурой аналитического течения.
Вокруг ко нцепции Витгенш тейна сформировались цел ые школы ф ило софи и анализа .
Варианты а налитической философии и сходны, и различ ны. Это совокупность не
очерч енных резко, размытых, п ер ес ека ющ ихс я ф ило соф ск их школ, позиций. Вы­
явить некую жесткую сущность аналитической философии не удается.
Вместе с тем публикации ед иномышл енников Витгенш тейна отлича ет темати­
ч ес кая и метод ол огиче ск ая близость, родство. Ч асто м ож н о указать, прод ол ж ени ем
каких витгенштейновских раздумий являются те или иные рассуждения Райла,
Уизд о ма п других, что не исключает твор ческой самостоятел ьности, а в ряд е слу ­
чаев т еор ет иче ск ой весо мости их исследова ний. И все ж е разл ич ные варианты
так называемой «лингвистической философии» трудно понять, оценить степень их
самоб ытн ос ти вне соп оста вл ен ия с витге нш тейновс кой концепцией. Вот поч ему и зу ­
чение стержневых фигур представляется мне первостепенной задачей и сегодня,
х от я это не исключ ает не обх од имого внима ния (обзоры и т. п.) к широко распро ­
странившимся в наши дни на Западе аналитическим тенденциям.
Если логико-аналитические школы неп ло хо изу че ны и нер ед ко конструктивно
прочитываются со ве тс кими специал истами, то в инт ерпр етаци и и критике «лингви­
стического» крыла анал итич ес кой философ ии XX столе тия, и п р е жд е всего взгл я­
дов Витгенш тейна, до с их пор сказываются зна чительные трудности. Важным ори­
ентиром для исследователя в процессе вчитывания в философский текст должна
выступать связнос ть, цел остнос ть его интерпретации.
На мой взгляд, од ной из основных причин ошибоч ной интер пр етаци и текстов
Витгенштейна является распрос тра ненн ое проч тение их не в том ключе: ана­
литические процедуры сплошь и ряд ом воспринима ются как те оретич еские поло­
жения. А это представляется неправомерным. Дело в том, что философия в пони­
мании Витгенш тейна не есть зн ан ие -р езул ь тат или теория. Это - совокупность раз­
личных методов про яснения, неза му тненн ого вид ения реаль ности сквозь речевые
с редс тва е е выра жения. Философ увер ен : у ме н ие ясн о коррелиро вать вербальное
и реальное предпо лага ет навык, тр енировку. Дл я реш ени я этой зад ач и изобрета ­
ется осо бая практика речевого прояс нени я или а на ли за .
В многообразии предложенных аналитических процедур можно выделить не­
сколько стер жневы х, имеющ их широкое пр име нен ие. Среди них ид ея (и метод)
«языков-игр» - особый прием экспер имен тир ования с языком, позволяющ ий строить
модел и речевого по вед е ния, ва рь ируя языковые правила, оттен яя для луч ш его по ­
нимания любую нужную для исследователя сторону дела. Это особый способ вы­
явления те х аспектов языка, которые видны лишь в его д ействии, раб оте и скрыты
в статике. Такие условные постр оения («игры») имеют не прямое, а косвенное
по знавател ьное зн ач ение, носят не теор етический, а вспомогательный, про яс няю­
щий, методо ло гический хар актер.
Процедура «языковых игр» охватывает целу ю совокупнос ть методов. В и х чис­
ле: упрощение языка и постепенное наращивание сложности, искусственные ди-
стинкции, приведение стати чных ко нцеп туаль но-реч евых форм в д ей ствие, варьи­
рование контекстов их уп отребл ени я. В ко мпле кс е а налити чес ких методо в исполь-
4 Вопросы философии, Л* 8
S1

зуется также «заземление абстракций» - условное возвращение слов к их
первичному , и с хо д но му употребл ени ю. Это не знач ит, как думают некоторые авто­
ры, что а бстракции нед ооце ниваются, низво дят ся до жи тейс кого уро вня. П еред
нами не теория абстракций, а процедура, способ прояснения сложного, непонят­
ного.
Аналогично об ст ои т д ел о с концепц ией «семейных подобий». Аналитич еские
и деи, гр уп пиру емы е вокруг ид еи семейного сх од ства, напра влены на пр еодо ле ние
жестких представлений об отношении общих понятий к реальности, о буквальном
с оответствии пон ятий какой-то о дн отипной сущности. Их испол ьзование всякий
раз напоминает, что поч ти к аж д о му понятию с оответствую т реальны е мно гообра­
зия, включающие непрерывные ряды переходных случаев и не имеющие жестких
границ.
Многократно используется также процедура перевода внутренних психических
феноменов в план внешнего действия: ментальное, по няти йное выводитс я в пло­
скость р еч евы х зна чений, уп отр ебл е ни я языка. Возможность такого пер евод а обо­
с новы вае тся взаимосвязь ю, гибкими пер ех од а ми внутре нне го и внеш него, обш ир ­
ной практикой понимания пси хич ес ких со стояний людей по их повед ению, не ­
возмо жно стью не по сред ствен но проникнуть в пс ихи ку другого человека . Пере вод
вну тре нних процессов из скрытого со сто ян ия в зримую, д о ступ ну ю ан ал изу форму
мыслится как и ск усственный аналитич еский прием. Несмотря на ремарки самого
Витгенштейна и у ж е высказанные в нашей литературе разъяснения, данный ме­
то д все ж е во спринимае тся р ядом авторов как би хевиор истска я теория у мствен ­
ны х со сто яний.
Итак, мне пред ста вляется, что осно вная прич ина трудностей понимания ана­
литической философии за ключена в привычке воспринимать любо е р азмыш ле ние
как теор ет иче ск ое, п одвергать а налитич еские ид еи критике не в и х собс тве нном,
а в ином, трансфор мированном, т ео ретическом облике. Это вед ет к иска ж ениям,
недоразумениям.
Правда, зд е сь возникает серь езн ый вопрос: мож е т ли философ вообщ е изб еж а ть
общего взгляда на ин тер есу ющ ие его явления? Следует признать , что за а налити­
ческой практикой Витгенштейна так или инач е прос ту пают контуры его п онимания
целого комплекса взаимосвязанных проблем со отн ош ени я реальности, предм ет ной
практики, жизненны х ситуаций, психического опыта, речевого разумения. Однако
это лишь поте нциал ьные концепции, имею щие скрытый, предпосы лочный х аракт ер .
Неявно подразум ева емую в ан ал иза х Витге нштейн а «тене вую» концепцию, его
вид ение, понимание со ответ ству ющ их реа лий мо жно, конечно, извлекать на свет,
разрабатывать, корректировать, отвергать, углублять. На этой основе возникло мно­
ж ес тво пози тивн ых иссле дова ний. И надо пр изнать , что предпосы лоч ная часть вит-
генш тейновской аналитики породила интер есные и ва жны е и ссл ед ования в области
лингвистики и др. Однако, с точки зре н ия интерпретаци и и критики анали тиче­
ской философ ии, возникае т нел егкий вопрос: насколько право мерно извлека ть из
аналитич ес ко й практики пр едпол ага емые ею общие воззре ни я и именно их де лать
объекто м критики? Допус каю т ли анал итичес кие процедуры одн озна чну ю экс пли­
кацию предп ос ыло чной общей концепции? Всегда ли во зм ож на адекватна я тра нс­
формация аналитического приема в т еоретич еский взгляд? Эти и другие вопросы
требуют вдумчивого изучения. От этого будет зависеть успех критико-конструктив­
ного у яс н ен и я аналитической философии как влиятельного те че ния наших д ней.
Вопрос. Вы, таким образом, считаете, что аналитич ескую фило софию сл едует
«вести» от Витгенш тейна?
Ответ. Да. Именно Витгенштейну принадлежит характерное аналитическое тол­
ко вание фило софии и фил ософских пробл ем как о собых, имеющ их в отличие от
пробл ем конкретных н аук н е предметн о-со дер жа те ль ный, а конц еп туаль но- язы ко ­
вой, или «гр амматический» х ар актер , связанны х со сл ож ной коррел яцией вербаль­
ного и р еа льного. Р а зу ме ет ся , Витгенш тейн включился в опр ед ел енную традицию,
испытал различные влияния, но фактом о ст ае тс я то, что имен но он толковал фи­
ло со фи ю в аналитическом ключе. Р а сс ел смотре л на д ел о ф илософа значитель но
ш ире. Кар нап и другие были настрое ны антифилософски, по дме няя фило софские
проблемы конкретно-логическими . Можно, ко нечно, понимать термин «ана литич е­
82

ска я фило софия» и как-то иначе, но тогда мы отойдем от истори ко- фил ософских
реалий века.
Вопрос. Ко гд а вы говорите, что Витге нш тейн в «И сслед ова ниях» не стр оил тео­
рию, то это созвуч но ар гумента м Корнфорта, отме тивш его , что всякие попытки
критич ески оценивать концепцию Витгенш тейна обречены на неудачу : н е выдви­
гая теорию, он обходит эту западню. Получается, что Витгенштейну удалось то, что
ни одному философу не удавалось. Но вы сказали, что в его трудах может быть
выявлена «теневая» концепция. Носит ли о на пози тивистский характер?
Ответ. Да , мне п ред ст авл яет ся, что М. Корнфорт верно у вид ел особенно ст ь
мышления Витгенштейна. Что ж е касается общей оценки концепции, то я убеж д е ­
на, Ви тгенш тейн —ф ило соф со верш енно неп озитивистск ого типа. Традиция пр е­
дельного сб л и ж е ни я его взгл ядов с логиче ским позитивизмом, по-види мому, име ет
ко рн и в том проч тении «Логико-фило софского трактата», ко то рое осуществил Р ас ­
сел, а затем Карнап, Шлик и другие. Это обусловило характеристику поздней кон­
цепции Витге нш тейна как «лингвистического», или «терапевтич еского» , позитивиз­
ма. По такому пути пошли и те советские специалисты, для которых отправным
было исследо ва ние логического позитивизма. Ме жду тем под тягивание взглядо в
Витгенштейна к логическому позитивизму представляется ошибочным и дезориен­
тирующим. Оно ведет к потере специфики концепции, ее деформации, нарушению
целостности, к психол огическим, биогр афич ес ким, теор етич еским неу вязк ам. Не
уклады вае тся, в ча стности, в со зна нии во змож нос ть с оч ета ния по зитивистского
взгляда на фило софию и
изл юбл енного круга его философ ско го ч тен ия (Шопен­
гауэр, Ницше и д ру ги е) , его оценки вел ичайш их метаф изич ес ких про извед ений
прошлого как пре восх одны х творений чел овеч ес ко го у ма, наконец, по свящ ение фи­
лософии (не науке!) всей своей жизни.
Не случ айны т акж е во зникающие при этом теор етич ес кие н еу вязки, по дталки ­
вающие к бол ее вдумчивой р еко нструкц ии всей концепц ии фил ософа. У глубленный
анализ взглядов на философию в «Логико-философском трактате» раскрывает ос­
та вшийся н е вполне уясне нным сл ожный, д а ле кий от по зитивизма, тяготеющ ий
ск орее к кантианству витгенш тейновскии под х од к д ан но му во просу. Это пр ед стои т
еще показать в нашей литературе. Еще большими натяжками и искажениями, чем
в сл у ча е с «Логико-фило софскцм трактатом», прих од ит ся платить за прич исл ение
к позит ивизму концепции позд него Витге нштейна и «лингвистической» фил ософии
вообще. В си лу такой интерпретаци и д а нн ая ветвь а налитической философ ии вооб­
ще теряет свой смысл, пре вращ ает ся в нечто ане кдо тическое, в вы ра же ние у мст ­
венной деградации, не б ол ее. Чтобы ус омнить ся в по зити вистс кой природе да нн ого
варианта ф илософ ии, достаточно осознать , что в нем от сут ству е т такой хара ктер ­
ный признак позитиви зма, как сц ие нтизм - пристал ьное внимани е к н ау ке , возве­
дение точного, позитивного, конкретно-научного знания в высшую духовную цен­
ность. Философы «обыденного языка» не к он цен триру ют внимание исключительно
на науке, в поле их интересов втягивается весь массив жизненной практики, чело­
веческого р азу ме ни я и со ответс тву ющ их им реч евых форм.
Помимо проч их предвзято стей , советским исс лед овател ям предстоит т ак ж е пре ­
одолеть бы ту ющ ее пр ед ста вл ен ие о не пр емен но п озитивистском х ар акт ере любого
рода фило софско-язы ковой аналитики, прийти к пониманию того, что соч ета ние
идей а на лиза языка с ф ил ос оф ией пози ти визма - конкре тно -историч еское , ча стно е,
а н е принципиал ьно теор етич еско е обстоятельство. Сегодня ва ж но бол ее четко р а з­
граничить составившие д о с ти ж е ни е XX в. методы логическо го ц лингвистического
а нализа языка, их пор ой вес ьма продуктивное использование в ре ш ени и фил ософ­
ских и других задач и - интерпретацию этих методов в той или иной философ­
ской концепции.
Вопрос. Мне показалось, что вы признаете в аналитических идеях Витген­
штейна и других какое-то рациональное зерно, что-то ценное, полезное. Так
ли это?
Ответ. Да, мнение, будто итоги этого д ви ж е ни я чисто негативные, п редста вля­
етс я мне н ед ора зум ен ие м, сл ед ствием нев ерного истолкова ния. Спор с аналитиче­
ской философией, чтобы он был успешным, нужно вести серьезно, без предубеж­
дений, В числе других важно преодолеть и предубеждение, будто обыденный
4*
83

язык - н ед остойный пр едмет фило софского внимания. Его разд ел яет, в частности,
И. С. Нарский, говоря о языке обывательски мыслящих людей, которым свойст­
венны ка призы, не ож и да нн ые повороты, поскол ьку они не вышколены наукой
и т. п. При такой ус тановке трудно , конечно, ус мо тр еть в аналит ике естественного
языка что-либо позитивное. А оно там есть. Обычный, естественны й язык - ун и­
версальный носите ль чело вечес кого ра зуме ни я, укор ененн ый в ж и зне нн ой практи­
ке, истории, кул ьтуре. Удивительно ли, что он с оста вл яет бо ле е богатую пищу для
философс ких размышлений, чем искус ст венны е формал изова нные языки науки,
имеющие сравнительно узкое назначение и диапазон действия, что отлично пони­
мал, с каж ем , Фреге.
Самым серьезным в связи с анали тич ес кой философ ией являе тся вопрос о мис­
сии фило софа: что он д ол ж е н дела ть, в какой мер е посвятить с ебя аналитичес ким
зада чам, распутыванию различных концептуал ьных головоломок, с лож носте й? Нель­
зя не признать, что этого типа за да ч и все гда привлекали внима ние философ ов,
а «аналитики» зд е с ь существенно прод винул ись вперед, и у них есть че му поуч ить­
ся. Заключает в с еб е некоторый рациональный смысл и сам д у х аналитического
критицизма по от нош ению к с мутно -с пеку лятивному, неясн ому, схол астич ескому.
Немного аналитики в хор оше м смысле было бы пол езно философам, работающим в
манере «темного», нарочито «непонятного» рассуждения.
Что ж е касается оценки аналитич еского тол кования природы и зад ач филосо ­
фии вообще, то оно мне представляется узким, упускающим из виду важнейшие
си нтетич еские за дач и, включая ж и вот репещущие проблемы эпохи, вре мени, дня,
которые все гд а выпадали на долю ф илософов.
Думается, что специалисты по а налитич еской философ ии долж ны д овес ти ис­
следования этой концепции до более совершенного уровня. Для этого требуется и
координац ия у сил ий, фор миро вание сообщества, р аботающего в ед иной теоретич е­
ской и этичес кой «парадигме».
Е. А. БАЛЛАЕВА (к. ф. н., доцент Одесского педагогического
ин ст и ту та). Вит генш тей н и сократический тип фило софство вания.
Хочу пр исо единит ься к мнению т е х товарищей, которые высказывают о забоч е н­
ность положением дел в исследовании аналитической философии. Представляется,
что во многом это - следствие упрощенного подхода в интерпретации, реконструк­
ции, критич ес ком а нал изе и оценке со ответствующ их ко нцепций. На мет ивше ес я в
ходе нашей дискуссии стремление выработать конструктивный подход к оценке
истор ич ес кого пути развития и современного со стояния аналитической философии
позволяет надеяться на появление в ближайшем будущем серьезных исследований
этого представите ль ного напр ав ления со временной философии, в которых несо мнен ­
ные достижения нашей историко-философской науки будут развиты, а имеющиеся
не до стат ки устр ане ны . Х очу добави ть к пред ставл енной М. С. Козловой программе
критического исс лед ования ф ило софии Витгенш тейна р яд необх од имых, на мой
взгляд, дополнений. Прежде всего: в нашей литературе наличествует недооценка
того, что в о пред ел енно м смысле мо жн о на звать новаторским духом фило софии
Витгенштейна (в особенности позднего периода). Между тем именно этот дух спо­
со бс тво вал быстрой ас симиляции фил ософии Вит генш тейна духовной культурой
запа дн ого общества, причем на ра зны х ее уро внях. Обстоятельство тем бол ее любо­
пытное, если уч есть внеш не эзотерич е ский хар ак тер витгенштейновского фил ософ­
ствова ния и о цен ку целым ряд ом исс ледо ва тел ей его концепции как «фило софии
для философ ов». Чтобы объ яс нить этот факт, сл е дует ответить на Еопрос: какова,
по В итгенш тейну, важ нейш ая функци я философии? Предс та вл яется, что это функ­
ция пед агогич ес ка я: измене ние с озн ан ия выступае т главной целью всех ра зн ообраз­
ных методик анализа языка, предс тавленны х в «Фило софских исс ледованиях»
и других позд них рабо та х фил ософа . Витгенштейн во зр о жд а ет сокра товский тип
философствован ия; главный пафос ф илос офии направлен на пра ктическое философ­
ствование, ф илос оф ская теория у с ту п а ет мес то философской практике. Именно
поэтому Витгенштейн так настойчиво подч еркивает, что он не со бир аетс я теор ети­
зировать по поводу обыденного языка, что фил ософ ия - не доктрина, а д еятел ь­
84.

ность. Составной частью такого фил ос оф ствован ия являе тся жи знед еят ел ь но ст ь са­
мого философствующего : по добно то му, как много образие значений язы ковых выра­
ж ен ий об н аруж и вае тс я в сер ии примеров, биографи я ф илософствующ его выступает
примером жизне стро ител ьс тва для его участников. (В этой связи не об ход имо отме­
тить, что М. С. Козлова и А. Ф. Грязнов р ассматривают в своих рабо тах взаимо ­
связь биогр афии Витгенш тейна и эвол юции его фил ософ ских воззр ен ий.) По Вит­
генштейну, культура современного буржуазного общества больна и нуждается в
ле чении (тера пи и) . Отсюда проис те ка ет и рад икал изм его фило софии, который на
по вер ку оказывается, однако, повер хностным, мнимым. Де ло в том, что идеа л ав­
стрийский философ видит не в будущ ем , а в прошлом (это, на мой взгляд, до ста ­
точно а ргументированно по казано А. Ф. Грязновым), его и нтер ес со ср ед оточ ен на
консервации культурных феноменов буржуазного общества, уже ушедших из жиз­
ни. Отсюда отчетливый пес симизм как со ста вл яющ ая фило софск ого миро во ззре ния
Витгенштейна, от сюда и «странная» с удьб а его философского н асл еди я - у него
фактически нет прямых последователей, но зато отмечается сложная содержатель­
ная перекл ичка его ид ей с вес ьма отдале нны ми от традиции аналитической фило­
со фии идейны ми теч ен иями и направлениями.
Н. А. ЦЫРКУЫ (к. ф. и., старший научный сотрудник ВНИИ
киноискус ст ва Госкино СССР). О не которы х проб ле мах эво люции Витгенш тейна.
Говорить об анал итической философии невозмо жн о, не р азобравшись в творче­
стве Витгенштейна. Прежде всего, на мой взгляд, в оценке его деятельности следу­
ет и збегать д вух крайнос тей - полного отрыва «позднего Вит генш тейна» от раннего
пер иод а его творчества, то есть от ло гического позитивизма, равно как и х ар акте­
ристики его деятельности как по преимуществу сциентистской. Как известно,
Витгенштейн выразил по же ла ние , чтобы два его основны х труда - «Логико-фило­
со фский трактат» и «Ф илософские исс ледован ия», су ммиру ющ ие взгл яды обо их эта­
пов его идейн о-те оре тич еск ого р а звит ия, были опубликованы под одной обло жкой.
Следовательно, он н е был" склонен проводить м е ж д у ними жестку ю демаркацию.
Не составляет труда обнаружить - при внешнем различии - глубокое родство и
преемствен нос ть логическо го позитивизма и ана ли тич ес кой философии. Во-первых,
они родственны генетически: по сл е д няя у Витгенштейна возникла пр е ж д е все го как
кр итико-рефле ксивная по о тнош ению к первому. Во-вторых, центр внимания ф ило ­
софа переместился в зону «невыразимого», «мистического». Интересно само по себе
нап рав ление его эво люции, как бы прот иво ст оящ ее общефило соф ской тенде нции
XX века - не усиление, а ослабление ориентации на строгую науку как доминант­
ную ф орму созна ния.
Характер на од на ремарка, с де ла нна я Витгенштейном по по воду 3. Фрейда, за
трудами которого он пристал ьно след ил . Речь шла о том, что знамениты й пс ихо ­
аналитик да л кому-то совет, который н ел ьзя было назвать мудрым. « Ес тествен но,-
отозвался Витгенштейн,- как раз мудрости я от него и не ожидал. Ума - да, но
не мудрости». Если учесть, что методо логи ческой доминантой п си хо ан ал и за в его
фрейдовском варианте являе тся абс ол ютна я рационал изация, то этот маленький
пример про яснит разл ичие, котор ое у сматр ива л Витгенштейн м е ж ду упор яд оч иваю­
щей, р ацион ал изующ ей деятельностью сознания (нау кой) и мудростью (филосо­
фией). Это объясняет также и то, почему человек, столько раз на страницах своих
пр оизведен ий «отвергавший» фило софию, п родо л жа л зани матьс я ею всю ж изнь .
По-видимому, речь шла об о трицании н е вообще философ ии, а философии, лиш ен­
ной мудрости, в основе которого лежало ощущение опасности господства науки над
со временной мыслью, чреватого «немудрым» руковод ством н аш ей жизнью.
При чтении «Логико-фило софского трактата» приходит на память, как А. Берг­
сон сравнивал определенный тип интеллектуального познания с методом изображе­
ния д ви ж ени я в кинематографе, схватывающим отпеч атки с пр ех од ящ ей ре альности
вмес то того, чтобы подражать тому, что есть ха рактерного в ее становле нии. Этот
«кинематогр афический метод» Бергсо н о характер изовал как «ч увственное непо нима ­
ние жизни». Это закл юче ние соверш енно не соотносится с финальными аф оризма ­
ми «Трактата». Мы, к сож ал ени ю, мало удел яем внимания тому, как высоко ставил
85

Витгенштейн роль невербального сознания, то, что мысль вносит по рядок в хаос,
в том чи сл е в виде бе сс озна те л ьно го проникновения, вы ступающего в форме обра­
за , достига ющего своей цели не чер ез говор ение, а ч ер ез показ, «манифестацию».
Этот способ освоения дейс твител ьности то ж е мо жно сравнить с «кинематографиче­
ским методом», но содержание понятия должно быть иным. В данном случае под­
разу м ева е тся неадекватный или несущественный хара ктер вербальной коммуника­
ции и превал ирован ие физич ес кой образности, которая м ож ет та ить в с ебе абст­
рактные иде и самого высокого порядка. К иномы шл ению присуща особого рода
универ са льность : со ч етан ие эмоцио нальных, интуитивны х, рациональных моментов;
оно не с тремитс я впрямую раскрыть причикыо- сле дственпую со отнесенн ость, как
это сво йственно концептуал ьно му мышлению, но помога ет нам ч ер ез конкре тны е
визуал ьные детали, да нны е в их изме нч ивости, про никнуть в невиди мы е структуры
сложнейших духовных и душевных процессов. Каждая ситуация разложима на
про стейш ие событи я (атомарные фа кты), в своем про стейше м, физич ес ки-до сто вер -
ном, почти мате риал ьно- осяза емом виде репре зен тиру ющ и е то пли ино е д ейс твие
и в то ж е вре мя открывающие сокр овенное , та ящ ее ся где-то на их стыке. Интер ес
к «жизни врасплох», нан изы ван ие ситуаций, в ко торых по-р азно му вы свечивается
наше поведение, интерес к обыденности, к существованию, а не сущности —это
как раз то, что характерно для перехода, совершенного Витгенштейном от «Тракта­
та» к «Философским исследова ниям». И он оч ень сильно на поминает «кинемато­
графиче ский метод» , но ха ра ктеризу ющ ий ся (если перефразиро ва ть Бергсо на)
в пер вую оч ер едь «чувственным пониманием жизни». И поэто му философия Вит­
ге нш тей на не оста лас ь дос тояние м лишь профессионал ов. Ею широко поль зуются,
на пример, тео ретики и практики американского киноавангардизма, она вход ит как
идейный каркас в целый р яд фильмов знаменитого французского ре жис сера
Ж. Л. Год ар а («Одна или две вещи, которые я зн ал о ней», «Китаянка», «Альфа-
вилль» и д ругие), к ней обращаютс я писа тел и, лингвисты, специалисты в облас ти
юриспруденции, рел игио ведения, теологи.
Итак, «п ер еход» Витгенш тейна зн ам еновал прибл иж ени е к иссл едо ванию чело­
века. М. М. Бахтин отметил, что при переходе к научному изучению человека идеал
то чности опи сани я см е няе тся б оле е высокой кате гори ей глубины проникновения.
Тут имеет место своего рода принцип дополнительности: чем глубже мы проника­
ем в сущность пред мета, тем б ол ее не опред ел енными, размытыми ока зываются ис­
поль зу емые при этом по нятия. И это о пять-та ки путь, продел анный Витгенштей­
ном. Переход от исследования языка науки к анализу естественного языка —это
п е р е х од от точного метода к це ннос тному , прод еланный со свойственным Витген­
штейну максимализмом. К сожалению, мир настолько раздробился в поле его
видения, обрел такое множество разнообразных характеристик, что за неопределен­
ностью по нятий и са ма глубина явлений оказал ас ь недос тупн ой. Их мгновенный
интуитивный охват как бы парал изо вал по сту пате ль но е д виж е ни е мысли, дейс тви­
тельно околд овал ее , ес ли воспол ьзоваться выра жени ем Витгенш тейна, обрек ее на
бесконечное круж ение в замкнутых лабиринтах языковых игр - этих контекстах
сло воупо требл ения.
3. А. СОКУЛЕР (к. ф. н., научный сотрудник ИНИОН АН СССР). Людвиг
Витгенштейн и лид ер, и критик аналитичес кой философии.
Здесь у ж е говорилось об аналитическом напра влени и и аналитическом стиле
мышления как о проф есс ион ал изиро ван ной философ ск ой деятельности, на цел енной
на строгость и точность рассуждений и не связанной ни с какой определенной
философск ой концепцией. Подчеркивалос ь, что аналитичес кий стиль мо же т соч е­
та ться с любыми мировоззренч ес кими, гносе ологическими, онтол огическими, социо­
ло гическими установками. Аналитическое напра вл ение нач инает выглядеть именно
как особый стиль и техника рассуждений, свободно сочетающиеся с любыми содер­
жа тел ь но-ф илософс кими д опущениями. При этом пр оцедуры анализа предста ют
как соверш ен но нейтральные по отно ш ен ию к онто ло гич ес ким и гносеологическим
допущениям, и в этом смысле - как «безобидные», а критерий строгости рассужде­
ний - как понятный и о преде ленный сам по себе.
86

Является также общим местом у твер жд ен ие , что Людвиг Витген штейн - при­
зна нны й клас сик и лидер аналитической философ ии. При этом его ф ило софская
эволюция изображается как переход от логического анализа языка к описанию ис­
пол ьзования слов ес тест ве нного языка при помощ и ан али за языковых игр.
Как нам пред ставляе тся, такое со ч етан ие часто встр еч ающ ихся и н а первый
взгляд соверш енно о чевидных тезисов мо же т породить н еад ек ватное предс тавление,
во-первых, о философском на сл ед ии Витге нштейна и, во-вторых, о пр оц едурах
анализа . Конечно, само по с е бе пр оясне ние и уточ не ние понятий и выраж ений
вполне может быть процедурой, свободной от философских допущений и «безобид­
ной». Однако, чтобы п одобно е предприятие имел о смысл как система тичес кая д е я ­
тельность (и даже целая философская программа), должен быть выполнен ряд ус­
ловий. Как нам пр ед ставл яется, ус л овием осмысленнос ти и опра вда нности анали ти­
ческой деятельности является показ того, что процедуры экспликации (то ес ть
замены ис ход ного н еясно го и неточ ного выр аже ния на ясн о е и точное) не пол­
ностью произвольны. Д ля этого до лж ны быть зад ан ы о предел енные критерии ясн о­
сти и точности и должно быть доказано, что экспликация не искажает непопра­
вимым образом исходный смысл.
%
Б. Ра сс ел, один из при зна нных р од онач альнико в аналитического на пра вл ения,
определял процесс анализа как переход от чего-то неясного, неопределенного, не­
точного к ясным, четким, опреде л ен ным понятиям, сос та вл яющ им по сл ед ний пре­
дел анализа и являющ имс я в этом смысле как бы «атомами» языка. Однако любая
концепция такого рода должна обосновать, почему в терминах именно этих, а не
каких-лпб о других «атомов» над л еж ит экс плицировать все языковые выраж ения.
Рассел обо сновы вает это тем, что в логи чески соверш енном язы ке, в котором за ­
вер ш ена под обна я р едукция, сл ова од но -од нозна ч но соответству ют компонентам
фактов. Поэтому зд е сь вопрос о зн а ч ен иях языковы х выраж ений, об их со отноше­
нии с реальностью яс ен и пр озрачен. Ис поль зу я такой язык, подчер кивает Рассел ,
мы не попадае м в «ловушки» б ес пл од ны х метафизи че ски х сп еку ляций, например,
по поводу того, в каком смысле существуют Пегас или золотая гора. Но отсюда вы­
текает, что определенная однозначная процедура анализа имеет оправдание в том
п только в том сл уч ае, е сл и мы имее м пр аво ра ссматривать параллельным образом
простые части языка и простые ч асти реа льности. Логич еский ана лиз, по замысл у
Рассела, д ол ж е н привести к простым вещам, из которы х построе н мир.
Означает ли это, что логиче ский а томизм —о нтологическая доктрина? Вопр ос
непростой. Скорее всего надо было бы ска за ть так: ло гический ато мизм н е у т в е р ­
ж д а е т , что реальность состоит из логических, а не физических атомов. Но тем не
менее он предлагает смотреть на мир именно таким образом и признать в нем на­
личие «логических атомов», по тому что иначе нево змож н о обосновать процедуры
анализа. Без этого они пр евратятс я в произвольные пер еф ор мул ировки ис ход ны х
вы раже ний на какой-то другой язык, ко торый имее т ничуть не бо льш ее право на
с уществование, чем исхо дный. Но тем самым обо сн ование ло гического ана лиза пре ­
вращ ае тся в порочный круг: логичес кий атомизм вы ступае т как квазио нтол огиче-
ское о бо снование определ ен ной процедуры анализа; но его с об стве нно е оправда ние
состоит в том, что без него не имела бы оправдания ана литич еская д ея тел ьн ост ь.
Поэтому статус этой доктрины остается у Рассела двусмысленным и неопреде­
ленным.
Л. Витгенштейн, с его гл убокой интел лектуал ьной щепетильностью, не мог не
чувствовать, что пробл ема о пр авда ния анал итич ес кой деятельности не реш ена.
И в своем «Логико-философс ком трактате» он не только строит удивительну ю л о ­
гическую утопию, но и обосновы вает , почему он предлагает нам именно такую,
а не иную логическую стру ктуру мира, которая именно так, а не иначе ст ру кту ­
рирует и ограничива ет мир и язык. Он де ла ет это вес ьма неож ид анным образом.
Он предлагает эст ет ически-эт и ческ ое обоснование логического атомизма и двузнач­
но й эксте нсион ал ьной логики. В самом д ел е, эта логика д ик тует образ мира как
слу чайного выпадения опред ел енн ого набора со верш енно независимых атомар ных
фактов. По след ние не связаны м е ж ду собой; всякое эмпиричес ко е соб ытие случ ай­
но. По этому зд ес ь нет причинности - как нет и вре мени. Факты мира никак не
связа ны с волей субъекта . В таком мире нет над ежд ы, но нет и смерти. Стало
S7

быть, здесь логическая утопия дополняется грезой об абсолютно бесстрастном и не­
заинт ерес ованно м от нош ении к миру. В основе такого отно шения л ежит аскетиче­
ская воля, которая хоч ет жить только в насто ящ ем, не подд аваясь страстям и на­
деж д ам . Таким образом, молод ой Витгенштейн находит оправдание для опр ед ел ен­
ной процедуры анализа с ее д ал еко н е безоб идны ми онтологическими до пущениями
в гармонии этих допущений и картины мира, навевающей определенное решение
пр об лем смерти и смысла ж изни. Важ но подч ер кнуть, что оправдываемыми зде сь
оказываютс я логика и онтология ло гического а томизма, а оправдывающими —этика
и эсте тика, но никак не наоборот, ибо этика б езус ло вна , а процедуры анализа -
произвольны. Под об ная стра тегия опра вда ния отра жае т, конечно, с пе циф ику лич­
ности Витгенштейна. Но дело не только в личности, а еще и в том, что логиче­
ское оп равда ние логического атомизма было бы просто кругом, а оправдать выде­
ление определенных «логических атомов» и определенных отношений между ними
анал изом языка попро сту невозмож но.
Позд не е Витгенш тейн отказы вае тся и от п од обн ого спо соб а оправдания, и от
логического а нал иза вообще. Этот момент его духовной эволюции принято описывать
как пе р ех од от логиче ского а нализа к лингвисти ческому, от анализа идеального
языка к иссл едованию много образных использований обыде нного языка. П ос лед нее
пред ста вляе тся как скуч но е, бескрылое зан яти е, н е связа нн ое ни с какой фило­
софс кой рефл ексией. К онцепция п озд него Ви тгенш тейна д а ж е была назва на попыт­
кой свес ти философ ию к уровню «языка обывательски мы сл ящих и за нятых самой
примитивной повседн евностью людей» (см. «Современная бур жу а зн а я фило софия».
М., 1972, с. 420).
При этом совершенно упускают из виду, что деятельность Витгенштейна со­
хранила определенную цель: борьбу с «ловушками языка». А конкретнее, он сосре­
доточивается на борьбе с ловуш ками, по рожд енны ми известны м типом анализа
языка: с логическим атомизмом, «картинной» т еор ией зна ч ен ия языко вых выраж е­
ний, по пытками реш е ния фи лос офс ких пробл ем математики путе м анал иза форму­
лировок математи ческих пред ло ж е ний (абстрагиру яс ь от и х док аза тел ьс тв).
Витгенштейн со знает , что си стема тиче ская аналитичес кая де ятел ь ность не толь­
ко устраняет те или иные «языковые ловушки», но и создает новые (а иногда и
за кр епл яет ст ар ы е). Анал итически е процедуры д алеко не безобид ны в философ­
ском плане . Они заме няю т од ни языковые формы другими, якобы бо ле е «правиль­
ными», «строгими» и пр. Однако, с точки зр е ни я Витге нштейна, склонность путать
языковые формы, сквозь которые мы смотрим на мир, и формы р еа льности коре ­
нится в самой человеческой знаковой коллективной деятельности. В вед е ние все
новых, бо ле е «точных» форм языка будет порожд ать в конечном сч ете новые фор­
мы этой путаницы.
Не в послед нюю оч еред ь это связано с тем, что при ана л изе языковых выра­
жений берется язык, который «бездействует», как выражался Витгенштейн, то есть
слова берут ся б ез контекста п б ез испол ьзования, формулировки мате матичес ких
утверждений - без их доказательств, п т. д. Анализ языковых игр мыслился Вит­
генштейном как подход к анализу работающего языка. Последний же перестает
быть анализом отдельных языковых выра жений, пре вращаясь в ко нечном счете в
а на ли з форм коллективной зна ковой деятельности людей.
В. Г. КУЗНЕЦОВ (к. ф . н., доцент философ ск ого фа культета МГУ).
Проб лема понимания и теор етич еско е на сл ед ие Л. Витгенш тейна.
Обычно, рассматривая вопросы о влиянии В итгенштейна на развити е ф ил ософ­
ских напра вл ений, выделяют как о собо испытавш ие это влияние логический пози ­
тивизм и а налитичес кую философию. Это, бе зусл овно , верно. Но, на мой взгляд,
не ме не е за ме тн ое во зд ейс твие было оказано Витгенш тейном на гермене втическую
философию и на стан овл ение теорий понимания язы ка в лингвистике и семантике.
В «Трактате» Витгенш тейн на чинает система тичес кую р а зр аб отку теор ии пони­
мания языка. Пос кольку понимание языковых выражений есть по ст иж е ние их
смысла, а смы слос одерж ащ ими выра жениями, по Вит генш тейну , являются лишь
S3

предл ож ен ия, постольку теория пониман ия языка мож ет быть сведе на к те ор ии
по нимания пр ед ло ж ений . По следняя у Витгенштейна основыва ется на образной
теории языка, согласно которой предложения трактуются как особые описания (не
в духе расселовских дескрипций), внутренняя структура которых отражает струк­
туру фактов, а имена в структуре предложений выполняют обозначающую функ­
цию. Понимание предложения здесь означает знание условий его истинности. Дан­
ная кон цепция по нимания явл яе тся логико -с емантиче ск ой т еорией, о пирае тся на
спец ифич е ские ид еал изац ии и предн азна ч ена дл я се мантичес кого ана лиза форма­
лизованных языков. Попытки р аспро стр анения е е на область есте ственного языка
заве до мо обречены на провал. Это связано с тем, что формализованные языки пе
являются ср ед ством коммуникации и не выполняют р яд других функций е сте ствен­
ного языка.
В позд ний пери од сво ей деятельности Витгенштейн выдвигает пр об л ему понима­
ния на пер ед ний план. Понимать пр ед л ож ен ие зна чит знать ме тод его верифика­
ции и уме ть им оперировать. Верификация и о пер иро ва ние явл яются н еобходи мы ­
ми ус ло виями по нимания, но все е щ е недо статочными. П оэто му Витгенштейн
дополняет свою концепцию т еорией языковых игр, обусловливающи х пр ир оду язы­
ка, понятием се мейны х сх од ств, которо е сл уж и т д ля корректного обосно ва ния игро­
вой природы языка, контекстной теорией зн ач е ни я и принципом деятел ьностного
п од ход а. Субъект коммуникативной деятельности понимает язык, ес ли он ум ее т
производить языковые выраж ения согла сн о правилам, конвенцион ально принятым
данным логическим сообществом. «Следование правилу» очерчивает «горизонт» по­
с ти ж ен ия языка. Критерием пониман ия язы ковых выраж ений являе тся созна тель ­
ное ф ормулир ован ие правил и у ме ни е использова ть их в языковых играх.
Трудно переоценить значение многих идей Витгенштейна, положивших начало
много численным иссл едо ва ниям в обл ас ти се мантики и теор ет иче ск ой и прикладн ой
лингвистики. Но в то ж е время следует отметить, что теория понимания языка
смогла с ущественно продвину ть ся вперед , освободи вш ись от гипно тизирующ его
влияния синтаксического по д ход а. В на ст оящ е е время набл юд а етс я любопытна я
картина. В лагер е пред ста ви тел ей гермен евтич еской философии и нтерес к ко нцеп­
ции Витгенш тейна возрастает. Его авторитет ис по л ьзу ет ся дл я методо логич ес кого
обосн ован ия категории понимания. В ст ане пр ед стави тел ей прикладн ой лингвистики
идет обратное д ви ж ен ие . Идеи Витгенш тейна практи чески противоречат развитию
те орий пониман ия языка. Вычисл ительная лингвистика все меньш е и меньш е ис­
пол ьзует теор етич еско е на с л ед и е Витгенштейна. В теоретич еской ж е ли нгвистике
влияние Витге нш тейна о ста етс я заметным.
Витгенштейна и гер меневтику ид ейн о связы вает общий интерес к языку. Гер­
меневтика н е из б е ж н о выходит на лингвисти ческую проблематику, так как е е
классич еским предметом являются тексты (как правило, удаленные от исследо ва ­
теля во вр еме ни) . Понимание текстов явл яе тся осн овной гер мене втич еской пробл е­
мой. Эта ж е проб лема со ста вл яет стерж е нь семантич ес кой теории В итге нштейна.
Поэтому неудивительно, что гермене вты уделяют значительное внимание наслед ию
Витгенштейна, кото рое подвер га ется гер меневти ческой интерпретации.
Проблема понимания об ъ ед и няе т та кж е Витгенш тейна и лингвистику. Особенно
четко это вы ступае т при обращ ении к ви тгенш тей новс ко му ан ал изу отно шен ия
м е ж д у языковыми значениями и действиями. Дл я лингвистики, как и д л я герме­
невтики, в том случ ае , когд а языковая деятел ьно ст ь предс тавл ятес я как коммуни­
кативный проце сс переда чи информации, не и зб е ж н о возникает ма лоис сл ед ованн ая
и очень сл о ж ная пробл ема понимания. Те оретич еско е исс ледо вание понимания языка
до сих пор еще не достигло такого уровня, по которому можно было бы судить
о высокой ст епе ни развито сти под об ных те ор ий. Теория пониман ия язы ка Витген­
ш тейна в этом смысле являетс я д ост ато чно авторитетной. Идеи Витге нштейна при­
вели к возникновению новых направлений в лингвистической с емантике. К таким
идеям мо жно о тне ст и контекстуа льную се мантику, теор етико-игр овой подх од , по ­
верхно стные и глубинные грамматики, о бразную теор ию языка, принцип изо мор­
физма структуры предлож ения и структуры факта и т. д. В качестве примеров
мо жно привести несколько концепций, которые испытывают идейно е влияние Вит­
генштейна.
89

1. Анали з слова «игра» стимулировал возникновен ие ситуати вных семантик в
дух е Ч. Филлмора (см.: Виноград Т. К процес су ал ьн ому пониманию се мантики.
«Новое в зарубежной лингвистике». М., 1983, с. 144).
2. На мой взгл яд, витгенш тейновская концепция «сл едования правилу» и поня­
тие критерия понимания получили свое дальнейшее развитие в теории Н. Хомско­
го. «Роль и значимость любого отдельного эл ем е нт а,- писал Н. Хомский,—можно
правильно понять, только если рассматривать его по отношению к о п р е д е л е н н ы м
порождающим правилам, задающим способ построения этого элемента. Лингвист
должен стремиться к тому, чтобы в основу описательной грамматики был положен
указанный принцип—понимание языка как
порождающего устройства». (Хом­
ский Н. Ло гичес кие основы лингвистической теории. «Новое в лингвистике». М.,
1965, с. 473.)
3. Ан ализ з нач е ния в т ермина х понятия «критерий» (критер иа ль ная с еманти­
ка) во сходит к идеям по зд не го Витгенш тейна. Критерии связаны с поняти ем под ­
т верж де ния. Истинны е высказывания могут подтвер жда ть другие высказывания.
Критери ал ьное подт вер жд ен ие сил ьнее индуктивного, но сл аб ее дедуктивного
(см.: Сааринен Э. О мета теории и мет одологи и семантики. «Новое в зарубежной
лингвистике», вып. X VIII, М., 1986* с. 126).
Трактовка понимания через «употр еб лен ие» и д еятел ьностный под х од сб л иж а­
ютс я с интенци он ал истской семанти кой в д ухе П. Грайса и С. Ф. Шиффера
(там же, с. 129 -131).
4. Сходство «глубинных грамматик» Витге нштейна и «скрытых категорий»
Б. Л. Уорфа дел а ет актуальным ср авнительный анал из теор етич ес ких систе м этих
иссле до вател ей.
5. Точка зре ния, близкая В итгенш тейну (понимание не тр ебует знания истин­
ности) и гермен евти ке Ш лейермах ера (п онимание есть искус ст во и нтерпрет ац ии),
выдвинута Р. И. Павилёнисом: «Понимание есть интерпре тация на опр едел енном
уровне концепту аль ной системы. Понимать - значит интерпретировать, но не об я­
зательно полагать истинным» (П а в и л ё н и с Р. И. Понимание речи и философия
языка. «Новое в зарубежной лингвистике», вып. XVII. М., 1986, с. 388). Данная
трактовка по нимания ид ейн о с вяза на такж е с теорией концептуал ьных за ви симо ­
ст ей Р. Шенка, од ной из на иб о ле е развитых т еор ий в области вычис лительной
лингвистики.
В. М. ЛЕЙБИН (д. ф. н., старший научный сотрудник
Всесоюзного науч но-ис сле до ва тель ско го институ та си сте мных
исследований). Аналитическая философия и философская культура.
Возможно, для некоторы х специал истов по а налитической философии о каж е тся
не объяс нимым и парадоксальным «откровением» та хара ктер истика , ко тор ую Вит­
генштейн дал однажды самому себе,, сказав, что он является «учеником и последо­
вателем Фрейда». Де ло не в са мой хар актер ист ике, ибо, как изве ст но, са мо оц енка
философа далеко не всегд а совпадае т с истинным содер ж ан ие м его фило софской
позиции. Бол ее сущ ественно то, что Витгенш тейн н е только был знаком с пс ихо ­
аналитич ес кими и деями Фрейда , но и при всем свое м критическом о тнош ении к
психоанализу весьма высоко оценивал отдельные фрейдовские работы, а в ряде
сл уча ев высказывал те оретич еск ие пол ож ен ия, созвучны е психо анал итич ес кому
учению.
Так, Витгенш тейн стремилс я осуществить по отношению к фил ософии и фило ­
софам точно такую же процедуру, которую проделал Фрейд по отношению к нев­
розам и невротика м. Если основатель пси хо ан ал иза пред л ож ил психо анал итич е­
скую терапию, то Витгенштейн выдвинул идею о необходимости осуществления так
назы ваемой «лингвистич еской терапии», по ла гая, что ф ил ософия —это «невротич е­
ское отклонение» мышления, требующ ее определенного лечения. Для Фрейда психо­
анал ити ческая т ер апи я пред пол ага ет расш ифровку языка бес со знател ьно го , раскры­
тие смысла бес созна тел ьной символики. Нечто п од обн ое мы находим и у Витген­
ш те йна, согла сно котор ому ли нгвистический анализ является необходи мы м ус лови­
ем «лечения» фило софов. Правда, ес ли в п си хо ан ал и зе невротические забо ле ва ния
90

рассматриваются как результат подавления бессознательных влечений человека,
причем язык указывает лишь на символич ескую маскировку эти х ж ел а ний, то в
философии ли нгвистического анали за язы к выступае т в качес тве осно вного источ­
ника б ол езни или «фило софской аберрации».
Участники «круглого стола» обращ ал и внима ние на те неув язки и «швы», ко­
торые постоянно обнаруживаются при обстоятельном изучении работ Витгенштей­
на. Но, может быть, эти неувязки в понимании Витгеншейна раннего и позднего
период ов его теоретич еской деятельности отчасти обусловлены тем , что наш е вйде-
нпе этого фи лос офа осущ ествляется исключительно чер ез при зму «аналитич еской»
культуры. Мы даже не допускаем мысли, что на Витгенштейна можно смотреть
с иных, отличных от привычных «аналитических» позиций , что его трактаты и тру ­
ды могут быть поняты б ол ее аде кватно, ес ли буд ут приняты во внима ние ра зно­
образные идейные предп ос ылки и ценн остны е ор иентации, обусловившие эволюцию
философс ких взглядов Вит генш тейна.
Данное соображение относится не только к критическому осмыслению насле­
дия Витгенш тейна, но и к по ниманию анали тической философии в целом. Подчер­
кивая важ ность учет а опр ед ел енн ой философс кой культуры, ока зывающ ей сущ ест ­
венное влияние на восп риятие ис сл едуемых концепций, толкован ие текстов, оцен­
ку идейного наследия различных философов, я тем самым хочу привлечь внимание
к возможностям расширения горизонта нашего видения привычных и устоявшихся
образов.
Возьмем, например, такого видного зап ад н ого фил ософ а, как К. Поппер. В рам­
ках «аналитической» культуры Поппер ра сс матрива ется главным образом как фи­
лософ рационал истичес ки-сциентистского направления, чьи к онцепции сформир ова­
лись в проце ссе полемики с логиче ск ими по зитивистами и пред ставител ями
лингвистического анал иза. Специалис т по аналитичес кой философи и вр яд ли обра­
тит внимание на то об стоятель ство, что истоки выдвинутых Поппером принципов
фальсиф ицируе мости и «эдипова эфф екта» ле ж а т в перео смысл ении им пс ихо ан а­
литических концепций. Между тем известно, что, будучи студентом Венского уни­
верситета, в начале 20-х годов Поппер увл екс я псих о ана л изом Фрейда, был лично
знаком с родонач альнико м «индивидуальной психол огии» А. Адлеро м и д а ж е уч аст­
вовал в его клинической работе. Осознание того факта, что психо анал итич ес кпе
концепции неизменно находили подтверждение среди последователей Фрейда п
Адлера, вызвало у него под озр ен ие относитель но того, не является ли нагл ядпа я
верификация пс ихоа нал итиче ских по ло ж ений свидете ль ством их нес остояте льности,
ненауч нос ти. Отсюда по ппер овская иде я фаль сифицируемост и, о сн ованная на пред­
по лож ен ии, что на стоящ а я проверка теор ии д о л ж на быть попыткой ее опро­
вер же ния.
Нечто под об ное имело мес то и в том случ ае, когда д ля о писания влияния тео­
рии или пр ед ска за ния на то собы тие, ко то рое описывае тся или предс казывается,
Поппер пр ед лож ил принцип «эд ипова эффекта». Введ ение этого принципа в струк­
т ур у нау чно го зна ния та кж е восх од ило к переос мыс лению психоа нал итичес ких
концепций, в частно ст и концепции «эдипова комплекса».
В свете вышеизложенного может оказаться лучше понятой дальнейшая эволю­
ция взглядов Поппера. Так, его поворот от эпистемоло гии к онтологическим размы ш­
лениям о «трех мирах » п ок аж ет ся не ож ида нным, ес ли на эволюцию взглядов Поп­
пера смотреть ч ер ез пр изму «аналитич еской» культуры. Но если принять во
внима ние р азн ообразные идейные истоки его концепций, в том числе связа нны е с
психоанализом, то станет очевидной органическая связь его идеи о двух видах
«бессознат ельных ди сп озиционны х со сто яний», выр аже нной Поппером в на писа н­
ной совместно с нейрофизиол огом Дж . Экклзом книге «Самость и ее мозг» (1977),
с предс тавлениями Фрейда о «предс ознате ль ном» и «вытесненном б ес с оз на ­
тельном».
Критическое отношение Поппера к психоанализу общеизвестно. Менее извест­
но то, что в различных своих работах он говорил об определенных достоинствах
психоаналитического учения Фрейда. В частности, в работе «Предположения и оп­
роверж ения» (1963) Поппер выражал сво е со гл асие с пси хоа нал изо м в том пункте,
где утвер жд ал ось, что невро тики и нтерпр етиру ют мир в со ответствии со своими
91

личнос тны ми шаблонами, которые ча сто возникают в р анне м детстве, б е е это на­
водит на мысль о не об ход имо сти р асс мотре ния ф илософских взглядов Поппера не
только с точки зр ен ия его прич астности к рационал истич ес ки-сцие нтис тс кой тради­
ции, но и с позиций, вы х одящ их за рамки «аналитической» культуры.
Помимо всего прочего, замкну тость в рамках «аналитической» культуры созд ае т
эвристические трудности, связанные с обнаружением тех новых тенденций, кото­
рые возникают или в принципе могут возникнуть в аналитич еской философии.
И действител ьно, в отечес тве нно й л ит ер атуре нет, пож а лу й, ни одной работы, по­
свящ енной рассмотре нию за пад ны х иссл едо ваний, авторы которых с тремятся к
си н те з у ид ей Фрейда и Витгенш тейна. Можно сос латься, например, на книгу одно­
го из п ред ста ви те л ей аналитич ес кой философии М. Лазеро вица «Язык философии.
Фрейд и Витгенштейн» (1977), где отстаивается мысль о том, что в своих поздних
раб отах Витге нш тейн стал «психоанал итиком философии». С точки зр ени я М. Ла­
зеровица, ф илософия - это «лингвистически обусловленная иллюзия», являющ аяся
«б ессо знательным семантичес ким надувательством». Отсюда по тр еб ность в обраще­
нии к Фрейду и Витге нш тейну, поскольку первый по казал , поч ему илл юзии оста­
ются такими живучими в сознании людей, а второй дал разъяснения по поводу
структуры се мантич еских иллюзий. Модифицируя некоторы е идеи Фрейда и Вит­
генштейна, М. Л азер овиц тем самым зад ае т некие ориентиры д ля развития нового
направл ения в рус ле аналитической философии. Он полагает, что фрейдовские
представления о бессознательном, как и целый ряд других психоаналитических по­
ло ж ений , могут быть с у с п ех о м использованы в анали тической философ ии. При
этом М. Ла зеро виц исх од ит из того, что фил ософ ская теория предста вл яет собой
ко мплексную с тру ктуру, больш ая часть ко торой скрыта в бессо знатель ном.
Не берусь судить о том, является ли тенденция к синтезу идей Фрейда и
Витгенштейна устойчивой, ра спростран ен ной, глубокой. Известные философы н ауки
Р. Коэн и М. Вар товски считают, что дл я своего р еш ения фил ософ ские пробл емы
ну жд а ю тс я или в лингвистич еской, или в психоана литич ес кой терапии. Однако
смею думать, что сл е дует исследо вать любые перес тройки и изм ене ния в ориента­
циях совреме нной аналитической философии. Проблема ж е закл юча етс я в том, что
некоторые из этих перестроек и изменений выпадают из, поля зрения исследова­
телей, целиком погруж енны х в «аналитическую» ку ль туру и оставляющих б ез вни­
мания иные способы философствован ия.
Я. Я. ВЕЙШ (к. ф. н., заместитель директора Института философии и права
АН Латвийской ССР). Анал итиче ск ая ф ил ософи я и религио зна я
апологетика.
Философская традиция, которая здесь обсуждается, лежит в основе целого на­
пра вления современной теоло гиче ск и-ф ил ософской рефлексии, именуе мо го лингви­
стико-аналитической рел игио зн ой а пологетикой. Этот вид апологетики, характерный
в основном дл я про тестант изма англоязычных стран, зар од ил ся вскор е по сл е по­
явления са мой аналитической философ ии —в се р ед и не 50-х годов. З а тр ндц атил ет-
ний пери од оп оформилс я та ким образом, что ныне о бл адае т всеми атрибутами,
по зволяющ ими выделить его в ка честве отдельного, самосто ятел ьного духовного
явления. Бо ле е того, предста вляется, что лингвистико-аналити ческая р ел игиозная
апологетика ныне стала ве дущей формой протес тантской теологии , оттеснив на вто­
рой план по пул яр ную в свое время апологетику, с вязанну ю с именами Бо нхофф е-
ра, Тиллиха, Робинс она и других, кото рая разраба тывал ась на основе экзист енциа­
листской философии. Ныне по пу ляр ны ми ср ед и протес тантских теологов являются
Л. Витгенш тейн, Дж . У издом, Д ж . Остин - основопол ожники лингвистич ески -анали -
тиче ской традиции.
Традиционные положения Л. Витгенштейна о «языке-игре», о языке как «фор­
ме жизни », его про тивопо ста влен ие «грамматики по верх нос ти» и «гл убинной грам­
матики», знамениты е аналогии м е ж ду языком и игрой в шахматы, языком и ста­
ринным городом, языком и н абором и нстру ме нтов и, наконец, р азмыш ления по
п ов оду понятий «мистическое», «вера» и хмногое другое в интер претации р елигиоз­
ных апологетов приобретают вполне отчетливый мировоззре нч еский характер.
92

Подобным образом теория перфор мативных высказываний Дж . Остина, которая
на первый взгляд напоминает дотошное и скрупулезное проникновение в различ­
ные пс их ол огич еские и экстрал ингвистичес кие тонкости, связа нные с у по треб л е­
нием те х или иных выражений, примените льно к религиозной апологетике приоб­
ретает ф орму вопроса о нал ич ии (или отсу тс твии) принципиал ьной р азницы ме ж ­
ду «перформативными)) и «фактическими» высказываниями. Например, Д. 3 . Фил­
липс, один из наибол ее х ара ктер ны х пр ед стави тел ей лингвистико- ан алитич еско й
религиозной апологетики, у твержд ает : «...философия н е уста навлива ет ни того, что
бог существует, ни того, что его не существует. Это, однако, не означает, что фило­
со фия ус тан авливает агностицизм как ед инственно возмож ный ответ на данный
вопрос...» (Phillips D. Z. Religion without Explanation. Oxf.,
1976, p. 152).
Второй момент - это взаи моотнош ен ия аналитической философ ии и науки;
иными словами, вопрос о ее сцие нтис тс кой, антис циеп тистской или асцие нтистской
направленности. Рассматривая данный вопрос исключительно под углом зрения
религиозной апологетики, мы приходим к выводу о сциенти стс ком х ара ктере
аналитичес кой философии. Правда, пон ятие «сциентизм» з таком сл у ч а е сл едует
употреблять несколько более расширительно, нежели подчас принято - не только
как пред ель ную «логизацию» и «ма тематиза цию» ф ило софии (как это имеет, на­
пример, место по отношению к логическому позитивизму), но как зал ож енное в
философской системе стремление к достижению соответствия меж ду ее выводах\ш
и общим научным мир овоззренч еским паф осом, свойственны м н аш ему веку. А на­
ли тическая трад иция имее т зн ач ен ие и ценность для со временной философи и ре­
лигии лишь по од ной причине - в этой традиции тео логия усма тривае т теор ети­
ческую (философску ю) си сте му, которая соот ве тствует миропонихманию, миро ощу­
щению человека, живущего во второй половине XX в., человека, разделяющего а-
теистич ескую, а-ре лигиозную секу ляр ну ю кар тину мира, но ст рем ящ егос я по каким-
то причинахМ не порвать с рел игией, с церковью. Апологетика всегда нацел ен а на
колеблющихся, на отступившихся, и в данном случае —это люди, уходящие или
уже ушедшие в лагерь сциентистских представлений.
Следующим моментом, который обращ ает на себ я внимание, есл и смотреть н а
анали тич ес ку ю фило софию ч ере з пр изму р елигиозной апологетики, являетс я ее
амбивалентный характер. С од ной стороны, аналитич еская ф ил ос оф ия по служ ил а
методол огической основой для цел ого т еч ени я апол огетиче ской аргу ментации,
о чем уж е была речь. Но в то же самое время она используется (правда, не так
широко и .масштабно, но зато достаточ но убеди тел ь но - во всяком сл у ч ае, по мер­
кам аналитического по дхода) для построе ния антирел иги озных, ате истич еских
(в смысле буржу а зно го свободо.мыслия) систем, р езко во сс тающ их против попыток
фиде ист ичес кого истолкования этой «научной», се ку ляр ной философ ии. В кач естве
образца такого подхода можно привести творчество А. Флю и К. Нилсена. В ра­
боте этих философов-аналитиков подвер гаются критике взгляды Д ж . Хика, Д. Хад ­
сона, Д. Филлппса, А. Плантпнги и других, р азр аба тывается на основе аналитиче­
ского подхода а-религиозная, секулярная теория морали и решаются другие фило­
соф ские проблемы.
Критическое осмысление аналитической трад иции та ит в себ е возмож ность
раскрытия и освое ния поло жите льного сод ерж ан и я анали тич ес кой школы. Ведь
н ес омненно , что она вобрала в себ я ту тр ад ицию европейс кой философ ии, кото рая
связана с развитием «здравого смысла», с анал изом языка как средства выражения
мыслей.
От редакции.Организаторы и участники дискуссии за «круглым столом», ко­
нечно, не ставили целью охватить весь круг разнообразных и сложных проблем,
поставленных аналитической философией XX в.,
а тем более предложить какие-
либо законченные решения. Но и то, что удалось обсудить, представляет, на наш
взгляд, интерес не только для специалистов по аналитической философии, но имеет
более широкое значение. За «круглым столом» были подняты вопросы, существен­
ные вообще для современной философской ситуации на Западе и ее критического
марксистского
исследования.
Понимание специфики
аналитической философии,
своеобразия ее подхода к проблемам философского и научного знания, языка, зна­
чения и других, причин и сущности ее эволюции необходимо для адекватной оцен­
ки процессов, характерных для современной философской мысли,
93

В ходе обсуждения выявились различные подходы к изучению аналитической
философии, были высказаны разные, подчас противоположные точки зрения по
вопросам о взаимоотношении аналитической философии и позитивизма, о том, яв­
ляется она направлением или стилем мышления; по-разному оценивались и кон­
кретные концепции ее представителей. Полифония мнений, безусловно, необходи­
мая предпосылка плодотворности любой дискуссии, участники которой действи­
тельно заинтересованы в решении реальных проблем. Сейчас становится особенно
ясно, что в философии одна из первоочередных задач —отказ от десятилетиями
складывавшихся неверных стереотипов. Критика же лишь тогда плодотворна, когда
целью ее является не «голое отрицание» и разрушение, не подведение многообраз­
ных и сложных явлений под один или несколько удобных в применении ярлыков,
но и созидание, конструктивный диалог с представителями иной культуры, сторон­
никами иной ориентации —там, конечно, где такой диалог действительно возможен.
Критика не может быть самоцелью; она естественно вырастает как необходимая
часть объективного исследования из непредвзятого анализа научных проблем.
С особой отчетливостью эти вопросы встают в области исследований по фило­
софии науки. Здесь как негативные, так и позитивные уроки аналитической фило­
софии весьма поучительны. В ряде выступлений за «круглым столом» рассматри­
валась эволюция аналитической философии; говорилось о неслучайности пересмотра
ряда ее программ, ее исходных философских и общеметодологических установок.
Участники обсуждения показали определенные достижения философов-аналитиков
в изучении проблем языка и значения, их вклад в совершенствование культуры
научных исследований, повышение их аргументированности, строгости, доказатель­
ности. Особое внимание было уделено роли
аналитических методов
в развитии
философии науки, методологии, логики, сферы «когнитивных наук».
Аналитическая философия формировалась и развивалась в широком философ­
ском и общекультурном контексте, взаимодействуя как с конкретными науками,
так и с другими философскими направлениями —феноменологией, герменевтикой,
психоанализомчто в определенной мере влияло на изменение ее проблематики
и предлагавшихся подходов к ее исследованию. В ряде выступлений отмечались
конкретные формы этого взаимодействия. С трудностями понимания и интерпрета­
ции сталкивается исследователь не только аналитической философии, но и любого
достаточно сложного философского учения. Так ли много у нас научных работ,
действительно преодолевающих эти трудности, в полной мере выполняющих тре­
бования философской культуры? Дискуссия по аналитической философии показала,
как много еще предстоит сделать в этом отношении.

ИЗ ИСТОРИИ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ КУЛЬТУРЫ
О предмете и методе психологии
Б. Л . ПАСТЕРНАК
От р ед а кц и и . Предлагаемая вниманию читателей статья, посвященная творче­
ству одного из виднейших представителей М арбургской школы неокантианства —
Пауля Наторпа, была написана Борисом Леонидовичем Пастернаком в 1911 году.
Учась на философском отделении историко-филологического факультета Москов­
ского университета, Пастернак заинтересовался философией неокантианства и вес­
ной 1912 года отправился в М арбург, где преподавали в то время глава школы —
Г. Коген, П. Наторп и Н. Гартман. Вспоминая впоследствии в повести «Охранная
грамота» студенческие годы и объясняя причины своего интереса к неокантианству,
Борис Леонидович писал: «Созданье гениального Когена, подготовленное его пред­
шественником
по кафедре Фридрихом Альбертом Ланге, известным у нас по
«Истории материализма», Марбургское направление покоряло меня двумя особен­
ностями. Во-первых, оно было самобытно, перерывало все до основанья и строило
на чистом месте. Оно не разделяло ленивой рутины всевозможных «измов», всегда
цеплявшихся за свое рентабельное всезнайство из десятых рук, всегда невежест­
венных и всегда, по тем или другим причинам, боящихся пересмотра на вольном
воздухе вековой культуры. Не подчиненная терминологической инерции, М арбург­
ская школа обращалась к первоисточникам, т. е. к подлинным распискам мысли,
оставленным ею в истории науки. Если ходячая философия говорит о том, что
думает тот или другой писатель, а ходячая психология —о том, как думает сред­
ний человек, если формальная логика учит, как надо думать в булочной, чтобы
не обсчитаться сдачей, то Марбургскую школу интересовало, как думает наука в
ее двадцатипятивековом непрекращающемся авторстве, у горячих начал и исходов
мировых открытий. В таком, как бы авторизованном самой историей, расположе­
нии философия вновь молодела и умнела до неузнаваемости, превращаясь из про­
блематической дисциплины в исконную дисциплину о проблемах, каковой ей и над­
леж ит быть.
Вторая особенность Марбургской школы прямо вытекала из первой и заключа­
лась в ее разборчивом и взыскательном отношении к историческому наследству.
Школе чужда была отвратительная снисходительность к прошлому, как к некоторой
богадельне, где кучка стариков в хламидах и сандалиях или париках и камзолах
врет непроглядную отсебятину, извинимую причудами коринфского ордера, готики,
барокко или какого-нибудь иного зодческого стиля. Однородность научной струк­
туры была для школы таким же правилом, как анатомическое тождество истори­
ческого человека. Историю в М арбурге знали в совершенстве и не уставали та­
щить сокровище за сокровищем из архивов итальянского Возрождения, француз­
ского и шотландского рационализма и других плохо изученных школ. На историю
в Марбурге смотрели в оба гегельянских глаза, т. е. гениально обобщенно, но в то
же время и в точных границах здравого правдоподобья. Так, например, школа не
говорила о стадиях мирового духа, а, предположим, о почтовой переписке семьи
Бернулли, но при этом она знала, что всякая мысль сколь угодно отдаленного
времени, застигнутая на месте и за делом, должна полностью допускать нашу ло­
гическую комментацию. В противном случае она теряет для нас непосредственный
интерес и поступает е ведение археолога или историка костюмов, нравов, литератур,
общественно-политических веяний и прочего.
Обе эти черты самостоятельности и историзма ничего не говорят о содержании
I(огеновой системы, но я не собирался, да и не взялся бы говорить о ее существе.
Однако обе они объясняют ее притягательность. Они говорят о ее оригинальности,
т. е. о живом месте, занятом ею в живой традиции для одной из частей совре­
менного сознанья,». (Охранная грамота, ч. 1, 9.— Б. Л . Пастернак. Воздушные пути.
Проза разных лет. М 1982, с. 211—212).
Статью о Наторпе предполагалось опубликовать в 1967 году в сборнике работ
Б. Л . Пастернака «О художественном творчестве», который готовило издательство
«Искусство». К сожалению, в то время этот план не удалось осуществить.
Предисловие к статье было написано известным советским психологом профес­
сором С. Г. Геллерштейном (1896—1967), автором работ по психологии труда и
психотехнике.
Публикация Е%Б, Пастернака,

Предисловие к публикации
С. Г. ГЕЛЛЕРШТЕЙН
Оставляя в стороне мотивы, побудившие Пастернака в 1911 г. за ­
няться анализом психологической концепции П. Наторпа, мы должны и
мы вправе сейчас оценивать этот очерк как исключительной важности
материал, проливающий дополнительный свет на ранние пути формиро­
вания духовной личности Пастернака, его взглядов на искусство, на
познание законов и на природу творчества. Сейчас уже ни для кого нет
сомнений в том, что Пастернак был не только поэтом, отмеченным пе­
чатью гениальности, но и художником-мыслителем , всю жизнь испыты­
вавшим глубокую и неослабевающую потребность в познании самых со­
кровенных сторон творческого процесса. По складу своего ума и вооб­
ражения Пастернак не способен был изложить в форме сухого реферата
чье бы то ни было философское или психологическое учение без того,
чтоб не выразить своего внутреннего, творчески пристрастного отноше­
ния к этому учению. Более того, чужие мысли были для Пастернака
скорее поводом для продумывания собственных идей, и если он находил
в авторе интересного для себя собеседника, то, зар ажа ясь его мыслями,
он с удвоенным внутренним напряжением формировал свое философ­
ско-эстетическое мировоззрение. Работы П. Наторпа и послужили для
Пастернака своего рода катализатором, возбудившим и направившим
искания еще не сложившегося художника-мыслителя и заставившим его
задуматься над коренными проблемами психологии и их ролью в пони­
мании сущности искусства и природы его творца. Идея связи искусства
и сознания не раз находила отражение в поэтических и прозаических
произведениях Пастернака, содержащих великолепные по глубине мысли
образцы проникновения в психологию творческого состояния. Пастерна­
ка не могла удовлетворить психология как ветвь биологии, отстраняю­
щ аяся от решения главного вопроса —вопроса о сознании. Заостренное
внимание Пастернака к этому вопросу —прямое следствие никогда не
угасавшей потребности его в познании той особой действительности, ко­
торую творит искусство. Есть все основания думать, что первое пробуж­
дение интереса Пастернака к философии и психологии вызвано было
стремлением познать законы того «внутреннего формирования действи­
тельности» , которое составляет сущность художественного творчества.
Если это так, то едва ли случайно обращение к Наторпу. Во вступитель­
ной статье к книге Наторпа «Философия как основа педагогики» Густав
Шпет писал: «Можно разделять и не разделять философские убеждения
автора, но к голосу писателя с его именем следует прислушаться»
«При свете психологии, как при свете прожектора, выступает как раз­
дельное то, что казалось однородной массой: отношение вещей и пред­
метов проясняется. Мы действуем не во тьме, а при ярком свете».
В поисках этого света Пастернак обращался не к одному источнику,
в том числе и к сочинениям П. Наторпа. Мысли П. Наторпа о психо­
логии и искусстве, о связи сознания и творчества и о природе эстети­
ческого объекта должны были встретить живой отклик в Пастернаке.
В одной из своих книг П. Наторп писал: «В области эстетического дело
должно идти об особом виде познания, отличного как от теоретического,
так и от этического, но до известной степени соединяющего и то и
другое».
Психологический очерк Б. Л . Пастернака и представляет собой по­
пытку анализа этого особого вида познания. Читатель, которому по­
счастливится преодолеть трудность изложения, поймет, насколько тонко,
глубоко и очень по-своему Пастернак проделал этот анализ.
96

П. Наторп писал: «Искусство —это не произвольная выдумка, не
случайные продукты фантазии. Это откровения, как бы видения, объек­
тивные созерцания, то есть в определенном смысле истинные предметные
формирования». В своем очерке Пастернак показал, как совершается это
формирование, какую роль в этом процессе играет сознание и бессозна­
тельное, как «возможное сознание», как и то, и другое реализуются в
акте воли, ощущения, представления, как сознается содержание во вре­
мени, какова роль апперцепции, как тождественное становится нетож­
дественным («непостижимое чудо сознания») и —главное
—как
связаны
между собой субъективное и объективное в живом творческом акте.
Нет необходимости более подробно характеризовать этот очерк. Одно
кажется нам неопровержимым: независимо от верности содержащихся в
нем мыслей и от места, которое они могли бы занять в современной пси­
хологии познания и психологии творчества, весь очерк от начала до кон­
ца —неоценимый документ для понимания духовного облика Б. Л . Пас­
тернака как художника и как мыслителя и необыкновенного его Дара
подлинно творческой, идущей в русле его проникновений переработки
сложных идей, связанных с психологией и искусством, обращенных в со­
знании Пастернака к одной задаче, ставшей делом его жизни: постиже­
нию и овладению «легендарной материей творчества».
О предмете и методе психологии*
Б. Л . ПАСТЕРНАК
Наторп начинает исторически.
Для Аристотеля психология есть широко построенная биология. Вы­
сокий интерес к телеологии организма, к живой функции, к энергии и
энтелехии жизни заставляет Аристотеля проглядеть сознательность,
субъективность в психологическом. Этот недосмотр делает допустимым
применение генетического, почти эволюционного метода к трактуемым
им проблемам.
По своей методике эта психология —естественнонаучная. Она вправе
быть такою: Душа как принцип органического и только,—вот ее инте ­
рес; и высшие познавательные функции истолковываются ею однородно
с низшими, бессознательными функциями жизни,—это явления
одной
плоскости в этом биологическом сечении.
Сократ и Платон слишком объективны —один —в искании понятия,
другой —в открытии идеи, чтобы выделить самое своеобразие сознавае­
мого как субъективности. А Протагор, в поспешности своего покушения
на объективное, не успевает разглядеть своего опасного снаряда.
Древние прошли мимо психологического сознания, мимо его своеоб­
разности sui generis. Оно еще не получило для них характера чуда, пол­
ного противоречий; они слишком заставал и его за работой, за научным
делом; они знали его объективным, и субъективность самого пережива­
ния осталась скрытой от них.
В новое время сознание как таковое, не Августиновское, а Картези­
анское, сознание с сильно подчеркнутой субъективностью самого пережи­
• На зван ие условно. В рукописи р абота н е оза главл ена.
97

вания, так сказать «сознаваемость содержаний»,—стал а
аргументом
философии.
Аристотелевская концепция кажется навсегда оставленной: все, что
допускает рассмотрение независимо от точки зрения сознательности, под­
лежит с этих пор единому, причинно-механистическому объяснению; био­
логическое подпадает под термин протяженности; за этим методическим
вычетом остается область духовной субстанции; сознание как таковое,
во всем родовом своем своеобразии; —и на эту-то область и направляет
психология свой интерес.
Так исторически отстаивается основная тема психологии. Отныне со­
знание, как оно встречается каждый раз, и бессознательное как состав­
ное этого сложного (как возможное сознание) —предмет психологии.
Пытаясь предварительно установить сознание как феномен, мы сталки­
ваемся со слитной природой этого явления. Именно, оставаясь на уровне
явления, любые переживания сознания характеризуются своим свойством
отнесенности к некоторому узловому пункту, так называемому «я».
Если к этому «я», к ак выделимому только аналитически моменту и
к другому моменту, моменту содержаний (под которым мы понимаем
все то, что может быть в нашем сознании отнесено к единому «я »),
если к этим двум моментам мы присоединим, как третий —самый мо­
мент отношения, момент обоюдной соотнесенности содержаний и их об­
щего «я», то в этом насильственном трехчленном разложении мы, мо­
жет быть, выразим своеобразную природу сознания в целом. То основ­
ное отношение между содержаниями и «я», которое непосредственно
дается в самом феноменальном характере сознания и составляет корен­
ное самобытное своеобразие сознания, Наторп называет осознанностъюъ
(Bew usstheit), отличая в этом термине от всего совокупного факта со­
знания свойство содержаний быть сознанными, пережитыми в сознании.
«Сознанность» обозначает в дальнейшем третий, и, как видим, специфи­
ческий момент в феноменальном сознании,—момент отношения.
Ни самое «я», ни «сознанность» не могут стать предметами какого бы
то ни было рассмотрения. Если бы мнимым образом мы и поместили их
в поле нашего зрения, то, выступая предметами нашего сознания в его
неискаженной целостности, они предполагали бы именно фактом своей
«сознаваемости» обе эти особенности сознания. Таким образом «я» и
«сознанность» оказались бы незатронутыми таким ложным перемещени­
ем, по-прежнему не допуская никакого объяснения, ни формулировки
даже, ничего вообще, кроме, пожалуй, того косвенного обозначения, ко­
торое делает Наторп в своей формуле трех моментов, и делает на осно­
вании свойств содержаний, как содержаний живого данного сознания.
Не просто содержание, а содержание переживаемого нами сознания,—
вот какое дополнительное обозначение преследуется этим трехчленным
изложением. Сознание взято здесь как факт. Намеченные моменты ниче­
го не объясняют, и не хотят этого —это не объективный анализ. Об
аналитическом выведении моментов не может быть здесь и речи. В этом
существенное отличие момента der «Ichheit» Наторпа от «гносеологиче­
ского субъекта» . Риккерт редуктивно добывает свой гносеологический су­
бъект, он ему не дан (в дескриптивном смысле), а должен быть методи­
чески найден в целях теории, как фикция, ка к теоретическое подспорье.
Наше представленье о «я» превращает его в предмет; между тем «я»
и есть ведь только то, по отношению к чему нечто может стать предме­
том. Такое наше представление минует своеобразие этого «я», и м ея дело
с ложным образованием. Что же касается до момента «сознаваемости»
предмета, то его Bewusst—sein равняется его Gegenstand—sein. А пред­
метности нель зя сделать вновь предметом.
Мы видим, что как раз то самое, что отличает всякое явление, рас­
сматриваемое как модификация сознаний, от таких явлений, в изучение
которых этот признак не входит, что именно сознанность как таковая

ускользает от нас. Всякая попытка черпать психологические наблюдения
из этого действительно характеристичного, но совершенно недоступного
момента, должна быть оставлена. Такая попытка основывается всегда на
смешении сознанности или момента «я» с возможным предметом или с
особенностями самих содержаний. Итак, признак сознанности отмежевы­
вает для нас пока еще только область, в которой следует искать поло­
жительных задач психологии; но самые задачи остаются еще неопреде­
ленными.
Однако есть несколько естественных методологических побуждений,
которые неизменно приводят эти поиски все к той же сознанности, за ­
маскированной в понятии «деятельности сознания».
Что нельзя абстрактивно отделять сознанности как абсолютного мо­
мента; и что, хотя содержание сознания в целях объективности и может
быть освобождено от признака переживания, но никогда не наоборот —
это утверждение Наторпа вряд ли вызовет возражения. С ним согласят­
ся, вероятно, и в том случае, если, оспаривая обычное разделение, он
станет доказывать, что слышание тона «gis» уже потому не может быть
отделяемо от тона «gis» как содержания, что только самое существова­
ние содержания и есть мое сознание о нем.
Надо признать вместе с ним, что, отдел яя какую-то деятельность со­
знания от находимых в ней содержаний, извлекая акт сознания из со­
стояния сознания как целого, имеют, в сущности, в виду именно то
особенное качество сознания, которое Наторп называет созпанностыо.
И несмотря на это, остаются как будто бы все же несколько доводов
в пользу того, что именно в деятельности сознания заклю чается насто­
ящий предмет и задача психологии.
Довод спецификации предмета обращает внимание на подчиненность
всех вообще содержаний другим объективным наукам. Этот же довод
указывает на субъективную деятельность сознания, не принятую во
внимание этими науками, как на такой момент, который как раз-то и
существен для сознания как живого явления и потому вдвойне пригоден
дл я обособления задач психологии. Наторп старается предугадать сооб­
ражения противной стороны, чтобы затем подвергнуть их критике. Дей­
ствительно, в абстракции «деятельность сознания» оказывается сведен­
ной к свойству сознанности. В абстракции, может быть, собственная
почва психологии и уходит у нее из-под ног; потому, во-первых, что со-
знанность недоступна никакому определению или описанию, и, во-вто ­
рых, потому что этот однообразный, неизменно тожественный при самых
разнообразных состояниях момент отношения —достаточно бессодержа­
телен и пуст, чтобы исключить всякую возможность какого-либо позна­
ния о нем; в абстракции,—уступят Иаторпу,—сознанность и недоступ­
на, и бессодержательна.
Но тот вид, в котором это своеобразное качество сознания дано нам
конкретно, позволяет, по-видимому, избежать затруднений, созданных
абстракцией.
Акт, правда, переживается как неотделимый спутник содержаний;
но не выделим ли он из содержания благодаря тому, что мы обыкно­
венно различаем один род сознаний от другого? Не протекает ли акт
сознания при ощущении существенно иначе, чем при представлении,
и не выступает ли сознание совсем по-иному в акте воли, чем при по­
знании? Не имеем ли мы в каждом таком случае иного отношения со­
знания к своему предмету? Эта конкретная различимость разного рода
отношений сознания к своим содержаниям, очевидно, дает нам в руки
неуловимую сознанность в ее конкретной форме. И прежде всего: она
вносит в сознанность то разнообразие материала, без которого не может
обойтись ни одна теория.
Однако Наторп отвергает какие бы то ни было различия, проводимые
в непосредственно данном сознании, кроме тех, которые приходятся все­

дело на долю содержаний. Каждый, кто признает, что многообразье со­
держаний в пределах одного какого-нибудь качества отнюдь не есть
многоразличие самих актов сознания, должен будет согласиться и с
тем, что сознание различных качеств не есть качественно различное со­
знание. Говоря о различии степеней в содержании, нель зя говорить о
степенях сознания. Ясность и неясность содержаний, разрозненность их
или связность,—все
это различия одного порядка, односторонние, так
сказать, р азличия только содержаний без соответствующих различий в
самом сознавании. Связывание содержаний во времени, предполагающее
их различение, как будто бы колеблет утверждения Наторпа.
Отличие воспроизведенного в памяти прошлого от когда-то дейст­
вительно пережитого состоит, по-видимому, в том способе, как мне дано
или лучше, как я владею одним и тем же содержанием.
Прежде всего, однако, временная последовательность относится к со­
держаниям сознания: время связывает содержания. Различия, находимые
в том, каким образом сознается содержание во времени (как прошлое
или как настоящее), именно и характеризует содержательную природу
сознания времени и составляет своеобразие этого представления. Коро­
че, мы и здесь встречаемся с сознанием изменения, а не с изменением
сознания. Но не составляет ли особенности чувствования и хотения имен­
но то своеобразное положение, в которое поставлено наше «я» по отно­
шению к своим содержаниям, а вовсе не особенности содержания? Не
здесь ли последнее убежище сознанности как характеристичного акта?
Между тем это «я» чувствования и стремления совершенно не сов­
падает с тем, что Наторп называет «центральным я». Чувствующее «я»
есть сложное и доминирующее своими связями содержание, это есть,
так сказать, конденсированное содержание или гнездо содержаний; оно
есть содержание в большей мере, чем всякое другое содержание; по сте­
пени своего несравнимого своеобразия оно действительно может спорить
с своеобразием центра сознанности. Именно эта исключительность обо­
их в их своеобразии и есть причина их небезопасной одноименности;
из них, надо думать, центральное «я» совокупного единства заимствова­
ло свое местоименное обозначение у субъекта чувствования и хотения,
а не наоборот. Как мы видим, все намечаемые различия постоянно ведут
нас к области содержаний, как истинной домене всяческого различения.
Желая добыть психологии обособленный и достаточно разнообразный
материал, мы вновь и вновь попадаем вне очерченного круга сознанно­
сти или сознания как деятельности.
Но может быть в лице единого «я» апперцепции мы овладеем самою
деятельностью сознания, которая не давалась нам в безучастном к сво­
им содержаниям перципирующем «я». Действительно, разве неоспоримое
различие между перцепцией и апперцепцией не есть различие в отноше­
нии «des Ichyy к его содержаниям? И разве не знает себя это «я» аппер­
цепции абсолютно тожественным перед лицом сменяющейся перцепции?
Однако нельзя сравнивать перцепцию с апперцепцией, так как первая
не обозначает сознания или какого-нибудь отношения нашего «я» к его
со держаниям, а только выражает данность многообразного содержания
для апперципирующего сознания. С другой стороны, апперцепция имеет
значение именно сознания содержаний. Это надо понимать в том опре­
деленном смысле, что апперцептивное сознание представляет собою един­
ство перцептивного многообразия. Это единство сознания обнару живает­
ся в особой связности содержаний. Только на них, на самих содержани­
ях может быть указана и изучена эта последняя, пограничная особен­
ность сознания.
Не в различных деятельностях сознания,—этих призрачных вариан­
тах пустой сознанности —лежит задача психологии; —эти особенности в
последнем счете оказались особенностями самих содержаний. Поэтому
среди них-то и надо найти такой, общий всем содержаниям признак,
100

который был бы способен объединить все их многоразличие под одной
задачей особого исследования и характеризовал бы этот материал имен­
но с этой стороны —со стороны особенностей самого предмета. Словом,
надо х арактеризовать сознание как область сознанности, и при этом
средствами, найденными в самих содержаниях. Заметим, что ни одно
содержание не может войти в сознание не апперцепируясь так или ина­
че. С другой стороны, припомним, что тот акт апперцепции, который
был последним и сильнее всего обоснованным выражением, оспариваем
деятельностью сознания, как мы сейчас убедились, находит свое истин­
ное обнаружение тоже исключительно в единстве содержательной связи.
Эти соображения сильно приблизят нас к искомому признаку. В са­
мом деле, признак связи, прежде всего —признак родовой: это явствует
из того хотя бы, что апперцепцией покрывается все поле сознания.
В одинаковой же мере это пр изнак чисто психологический: как единст­
венное определение апперцепции, содержащей в себе максимум своеобра­
зия сознанности, акта или деятельности, признак связи целиком вмеща­
ет в себе это своеобразие.
Нет фактически элементарных, разрозненных содержаний. Простота
изолированных содержаний —продукт отвлеченья. Возможность разли­
чения и соединения содержаний во времени выдает принципиальное
многообразие их сплошности. Их видимая простота есть на самом деле
сомкнутость, единство той или иной связи. В единовременную, момен­
тальную, так сказать , связь отдельного акта сознания входит неисследи-
мое разнообразие. Сложность настолько свойственна элементам сознания,
что мнимое разложение содержаний на простые лиш ает психическое его
существенного признака и покидает вообще область разлагаемого явле­
ния. Время (так же, как и пространство) есть первоначальный распоря­
док или взаимоотношение содержаний; это виды связи, не разложимой
на абсолютные части. Обусловленность содержаний формою времени,
с одной стороны, и с другой —синтетический склад этого воззрения де­
лают ясным, что связь или связность есть основной, подлинный образ
существования психического. Казалось бы, мы у цели: связь содержа­
ний —действительный объект психологии. Однако это нуждается в не­
котором разъяснении. Ведь и объективные науки, исследующие бытие
предметов, тем самым заняты связью явлений, связью содержаний. П а­
дает ли от этого обособленность психологии?
Объективная наука выводит феномены из той, так сказать , случай­
ной связи, в которую их как бы занесло отдельным текущим сознанием,
и включает их в объективно необходимую связь природы, куда они от­
носятся с логической необходимостью. Связь содержаний объективной
науки имеет логическое значение полагания связи. Психологическая
связь содержаний есть связность данного; своим бытием она никакого
логического значения не имеет, потому что таким значением обладает
лишь то, что преследует это значение. А психологическая связь дана и
как бы избывает себя. Обозначая ее как связь в протекающем данном,
временном сознании (im geweiligen Bew usstsein), мы этим намечаем не
столько область связи, сколько ее характер. Это —сплошь феноменаль­
ная связь вне всякого отнесения к объекту. При этом не только область
мнимого и ненормального, область ненаучного представления становится
достоянием психологического исследования. Оно обратится и на науку,
на самый замысел истинной объективности во всех формах его единст­
ва, поскольку и этот замысел находит свое соответствие с соседними
объективными направлениями (этики и эстетики) именно в таком един­
стве сознания, — единстве субъективности. Таким образом, связь содер­
жаний, данная в текущем сознании до всякого вопроса об объективном
или только субъективном ее значении —истинный объект психологии.
Моменты «я» и сознанности на деле обозначают моменты единства
сознания ы единой, как бы стянутости содержаний к этому фокусу. Меж­
101

ду тем обнаружение того единства, которое мы называем «самостью»,
самосознанием, сознанностью ,— мы
находим именно в единстве связи.
Таким образом, следуя здоровому методологическому чутью отвергаемой
им концепции, Наторп только перемещает точку ее приложения. Она
искала обособления задач психологии в своеобразии актов или деятель­
ностей сознания. Это своеобразие изобличило себя как своеобразие той
же сознанности во всей ее недоступности и однообразии. Теперь мы ви­
дим, как эта краеу гольная идиома психического единства всецело погло­
щается фактом доступной нам и разнообразной связи содержаний. Та же
задача психологии, несколько видоизмененная, оказывается перенесенной
в более выгодные условия. Однако методологический соблазн «сознания
как деятельности» , по-видимому, совершенно неотразим. То обстоятель­
ство, что все связи содержаний фундируются прежде всего временной
связью, дает многим основание понимать и самое сознание как после­
довательный процесс. Отсюда же —прямой путь к установлению энергии
и причинения.
Двусмысленность психологических терминов, в особенности и самого
термина Verbindung, означающего связь (связность) и связывание,
а также и предрассудок тожественных, возвращающихся, например,
в воспоминании содержаний способствует тому, что к факту сознания,
понятому как процесс во времени, примышляются еще и субъект про­
цесса, а также и сила, причинно обусловливающая его стадии.
Между тем не только самый анализ данного не обнаруживает ника­
ких тожественных, выбывающих и возвращающихся содержаний; —что
нечто данное непосредственно не может само по себе быть единством
процесса, оставаясь явлением , должно быть ясно и из того, что опреде­
ление такого единства подчиняется субстанциальности и причинности
как точкам зрения научного м ыш ления; и субстанциальность и причин­
ность ни в коем случае не даны нам; они служат теоретическими пред­
посылками для объяснения данного; единство объективного процесса и
есть центр этого объяснения.
Если вслед за пониманием сознания как последовательного процесса
заключают к его субъекту и причине или энергии, то в этом виден хо­
роший логический навык. И гербартовское допущение самоутверждаю­
щихся сил, имманентных самим содержаниям, вслед за признанием суб-
систенции и тожественности последних —все это свидетельствует о
строгой последовательности мыслителя. Надо только, не говоря даже о
состоятельности таких воззрений, сознаться, что это теории, преступаю­
щие границы непосредственно данного, и что у ж е в единстве процесса
мы полагаем объективное, резко изменяя собственным интересам психо­
логии, интересу субъективности. Мы переживаем, конечно, как неоспо ­
римый факт, последование содержаний, а не просто, вообще лишь содер­
жания. Но из этого не следует нисколько, что и все сознание в его це­
лом протекает, располагается во времени. Таким принятием времени,
независимого от сознания, предшествующего ему и как бы отведенного
■под него, мы погрешили бы против принципиальной изначальпости со­
знания. Не сознание —процесс во времени; напротив —время дано в
сознании, как основная форма связей в нем.
Изъяв целостность сознания из временных связей и отвергнув какое
бы то ни было пребывание тожественных (продолжительных) содержа­
ний, Наторп нисколько не рискует исказить естественную связность со­
знания. Сложный факт воспоминания остается невредимым и при таком
взгляде, который не видит в нем возврата отлучившихся на время со­
держаний. Теория тожественных содержаний бесполезна как раз в этом
пункте; она ведь ничуть не способна объяснить нам того, что эти со­
держания тожественны для нас, для нашего сознания; что они разли­
чаются и идентифицируются нами одновременно, в одном и том же со­
знании.
102

С большей осмотрительностью анал иза, чем сторонники субсистен-
ции, Наторп устанавливает, что сознанию даются постоянно новые со­
дер жания, более или менее сходные. В согласии с этим он понимает
факт воспоминания как репрезентацию прошлого через новое содержа­
ние в настоящем. Это полагание тожественности нетожественного, не
устает повторять Наторп, остается непостижимым чудом сознания,
и гипотеза сохраняющихся содержаний так же мало способна объяснить
этот парадокс, как и он сам: она уводит нас под уклон объективности,
минуя именно непостижимое этого факта: его субъективную изнанку.
В этом факте репрезентативной слитности мы обретаем ту необходимую
непрерывность связи, которую думают обеспечить себе, поняв сознание
как энергию. Здесь, как и везде, мы стоим перед родовой непостижимо­
стью сознания. Тот парадокс временной связи, что мы имеем одно со­
знание о нескольких различимых сознаниях, вообще свойствен сознанию
как переживанию. Мы присоединяем еще несколько слов о методе пси­
хологии потому, что здесь-то только и оригинален взгляд Наторпа.
*
Обыкновенно психология перенимает общенаучный метод объяснения
явлений посредством установления законов. Она допускает существова­
ние особой области явлений,—явлений психических. Особая область
явлений естественно требует особого познания путем законов особой
теории, повторяющей в своем логическом направлении метод наук об
объективном. Однако вся область психического как область явления
вообще целиком входит в исследование нау к об объектах. Поэтому она
еще не способна, как область только, быть мотивом особой науки.
Психология поддерживается особенностью своего интереса, а вовсе не
особенностями подведомственной ей сферы. Эта сфера явлений резко
своеобразна лишь в той мере, в какой психология не следует за общего
наукой в ее логическом направлении, исходящем от того же явления, ко­
торое знает психология. Явление, одно и то же, численно тожественное
явление —есть общая собственность объективных наук и психологии. Но
познание выступает коррелятивною парой, обращаясь к явлению. В сво­
ем естественном прямолинейном движении познание есть переход от яв­
ления к предмету. Оно оценивает явление с точки зрения являющегося
предмета, то есть с точки зрения единства, которое оно полагает в суж­
дении. Явление есть непосредственность сознания; предмет есть задача
теории. Стремление установить законы психического или дать хотя бы
описание его форм, как описывают факты органического мира, неминуе­
мо приближает нас к объективному порядку предметности и его состав­
ным: 1) единству времени (как общему критерию факта), 2) его услов­
ной основе: единству причинной связи природы (этим единством обосно­
вывается единство времени) и — 3) к единому пространству —этому
необходимому логическому звену между причинностью и временем.
В этом сведении душевного явления к пространству, к этой постоянной,
как бы неприложимой к психическому, опять-таки сказывается вовсе не
допущенное противоречие между нашим материалом и категорией мето­
да, а только резкий разлад двух с самого начала противоположных ин­
тересов. Один из них выразился в самом определении «непространствен­
ных» содержаний; другой дал себя знать своими приемами пространст­
венного соотнесения. Первый бережно охраняет чисто психологическое
качество живой связи своим отказом от пространственности; второй пре­
следует цели объективной схематизации и знает совсем иную связь: связь
логического отношения. Схема пространства так же применима, ка к и не
применима к психическому: это зависит от задач, которые мы себе по­
ставили.
Психическое —протяженно, если мы будем изучать его с точки зре­
ния являющегося в нем процесса. Локализация, например, зрительного
образа при таком исследовании есть пространственное явление: вовсе не
в силу содержательных своих признаков,—что было бы грубым quater-
103

nio; пространственность присуща ему как процессу: в самом деле, коор­
динируя в нашем исследовании это явление с тем зрительным полем, ко­
торое обусловливает изучаемое зрительное восприятие, мы сопрягаем
психический элемент с его условием, явно подлежащим пространственно­
му учету. Выводим ли мы субъективность качества при подобном объяс­
нении? Конечно, нет. Виной этому вовсе не то, что мы прошли мимо
субъективности как какой-то области особых явлений, а то, что свой
интерес мы сосредоточили на объективном процессе, полагаемом за субъ­
ективностью явления. Метод изменяет здесь тем чертам задачи, которые
отразились на формулировке «непространственного» предмета.
Мнимый дуализм явлений растворяется в подлинной двойственности
коррелятивных условий познания: явления и предмета (объективной
истины),—феномена и закона,—при непреложном монизме самой сфе­
ры познания.
Этого утверждения не может пошатнуть и то соображение, что пси­
хическое не объяснимо из физического. Это наблюдение нисколько не
говорит в пользу действительной разности областей.
Преимущества точной квантификации лежат в тожественности ее ло­
гических определений, а ничуть не в самих физических явлениях, под­
ведомственных ей. Это свойство физических явлений есть господство по­
нятия в них. Мы видим, что и здесь притязания области оказываются
правом метода. От субъективного качества к объективному понятию о
нем такой же путь рефлексии, как от чувственной оценки пространства
или времени к объективному их измерению.
Таким образом, научное объяснение психических явлений не может
означать ничего иного, чем объективирование их как процессов приро­
ды; оно возможно лишь по методу естествознания. Но тогда это не пси­
хология уже. От ее близости к объективности чисто физиологического
зависит мера ее научной успешности. Физиология решает здесь в выбо­
ре данных для исследования; она же служит научным контролем по­
ставляемой проблемы. Метод ассимилирует себе здесь самую задачу. Мы
покидаем своеобразные искания психологии, переходя к неясно форму­
лированным запросам недоразвившейся физиологии.
Надо воздержаться от этой ложной методики, влекущей за собою
извращение задачи и самого материала, поскольку последний нормиру­
ется самою задачей.
Надо, по-видимому, остаться при простом описании непосредственно
данного бытия психического. Однако не только удел, но и самая природа
этого психического на стадии переживания такова: быть неопределенным
предметом, или, лучше, поводом возможных определений. Такой харак­
тер психического, понятно, у стр аняет всякую возможность хотя бы опи­
сательного только подхода, потому что уж е и простое обозначение или
фиксация есть, в зачаточной форме, некоторое объективирование. Непо­
средственно данное не поддается без ущерба для этой непосредственно­
сти своей —непосредственному определению. Это очень естественно. По­
скольку вообще можно говорить о непосредственности приема, непосред­
ственность означает положительность логического пути. А это —путь
объективирования. Этот путь мы должны назвать непосредственным в
противоположность искомому методу психологии оттого, что он следует
тому логическому толчку в направлении объективирования, который за­
ключается в самом явлении как логической функции
проблемы.
Можно ли идти прямо к яв лению , феномену, видимости, как предме­
ту своего суждения? Сама терминология дает понятие о противоречиво­
сти попытки. Прямое суждение, хотя бы и описательное, создает, конст­
руирует предмет. На долю психологии выпадает противоположный метод.
Ей дано только косвенно воссоздавать, реконструировать свои искомые.
Метод реконструкций субъективного из объективно значимых построе­
ний —вот тот прием, на который она может притязать. И это не огра­
104

ничение. Иного приема ей и не нужно при ее задаче. Ее задача и ее
интерес возникают в той же зависимости от объективного, как и ее при­
ем. Сознание осуществляет свою природу в созидании объективности.
Задаться целью понять его жизнь можно только отправляясь от его жи­
вых осуществлений, имеющих объективное значение. Самая задача, а сле­
довательно, и намечаемый ею материал предваряются объективным как
своим условием. Логика знает только чисто объективную, предметную,
так сказать, сторону* определений сознания; —мы ничего не знали бы о
самом сознании, а имели бы дело исключительно с его продуктами, —
объективными формами, если бы мышление, прогрессируя, ставя под
знак вопроса преодолеваемый уровень сознания, не упраздняло формою
вопроса того, что раньше объективно интендировалось в отбрасываемом
представлении; если бы не была отчуждаема мнимая предметность и не
оставалось бы мнение как только психический факт, как факт, утеряв­
ший объективное значение. При таком переходе к высшей ступени оп­
ределений прежде действительное превращается в мнимое. Тут только и
дает себя знать сознание как субъективность. Его образование оказы­
вается негодным. Мнимое или мнение, этот уровень сознания до его ло­
гического кризиса в форме вопроса, уступает все свое мнимо логическое,
мнимо объективное, содержание высшей побеждающей стадии. Он ли­
шается уже той опоры, того склонения к единству истины или предмет­
ности, которые порождали своей устойчивостью его чисто логическую,
объективную цену. Д ля возникновения психологического интереса не
представлялось и повода при таких условиях. Теперь, при крушении
этих опор, замысел истины, объективности и предметности переносится
из смещаемой фазы в смещающую. Не трудно догадаться, что на долю
отвергаемой ступени сознания выпадает значение чисто субъективного и
психического. Таким не самостоятельным встречаем мы психическое при
его первом появлении.
Неудивительно поэтому, если психология изберет косвенный, опо­
средствованный прием реконструкции. Найдя впервые свои данные в
таком сознании, признаки которого страдательны по существу, она оза­
ботится в дальнейшем об установлении субъективности и там, где пос­
ледняя не обнажена самой несостоятельностью мнимо объективного.
Психология, познавая субъективность в ее неискаженном виде, осу­
ществит парадоксальную задачу. Парадоксальность ее будет состоять в
том, что объектом психических объяснений станут самые формы объек­
тивности.
Закон в этом логическом положении выступит как феномен, должен­
ствующий быть поясненным и истолкованным при помощи субъективно­
сти! Так скажется телеологическая природа познания. Субъективность
будет служить постиженью объективного в том его своеобразии, в кото­
ром оно может стать проблемой. В пределах же самой психологии субъ­
ективность будет целью, преследуемой ее реконструкциями.

^ зжзиипэдми
ФИЛОСОФСКИЕ ПРОБЛЕМЫ КУЛЬТУРЫ
Народная культура—
летопись мира
О, О. СУЛЕЙМЕНОВ
Культура —необычайный комплекс факторов, национальных ценно­
стей —духовных и материальных,—позволяющих человеку чувствовать
себя нелишним на земле, в окружающем мире. Как бы мы ни подходи­
ли к культуре (а существует, естественно, много определений столь
сложного явления), мне кажется, именно эту сторону нельзя упускать из
виду. Чем является культура для человеческой индивидуальности? Ка­
кое значение человеческая индивидуальность имеет для мировой ку льту ­
ры, простирающейся не только в географическом пространстве всей нашей
планеты (а теперь и вне ее), населенной несколькими миллиардами
индивидов, но и в пространстве ее истории, вмещающей в себя тысяче­
летия и тысячелетия?
Думаю, в конечном счете культура —это искусство жить в общест­
ве: человеку —в обществе людей, народу —в обществе народов. Идеаль­
ный свод правил, ограничений и свобод должен позволять человеку и на­
роду быть не оскорбленным и не ущемленным в своих правах и чувст­
вах и жить так, чтобы не ущемлять и не оскорблять права и чувства
других людей и народов. Достижение этого идеала в планетарном мас­
штабе, видимо, и будет общемировой народной культурой.
Один из гоголевских персонажей в ночь под Ивана Купала обретает
способность увидеть землю глубоко под ногами, так что все подземные
клады открываются ему. Мне всегда хотелось обладать подобным даром
по отношению к истории народа: под толщей песков видеть оазисы древ­
него мира, под безжизненными солончаками —плотно обселенные кар а­
ванные дороги и пути кочевий наших предков.
Каменные бабы, затерявшиеся в казахской степи, глиняные таблички из
разрытых археологами курганов, рукописные и типографские книги, му­
зейные экспонаты —трудно перечесть все ориентиры, которые я выбирал
для своих путешествий в прошлое. Наше зрение по горизонтали ограни­
чено. По вертикали же мы видим беспредельно далеко. Миллионы лет
идет свет звезды, но нами воспринимается мгновенно. Точно так же в
один миг —миг озарения —мы можем увидеть события, отделенные от
нас толщей веков, связать воедино жизни людей, разделенных тысяче­
летиями, увидеть общность судеб далеко отстоящих друг от друга наро­
дов. Это уже свойство воображения, способности, развиваемой в каждой
народной культуре.
Наука и поэзия не так далеки друг от друга, как казалось еще сов­
сем недавно, когда невиданные успехи естественных наук всех нас оше­
ломили и математическая точность стала противопоставляться доэтиче-
106

ской образности. Не так трудно показать содейственность одного и
другого средства познания в мировой культуре. Философское познание
мира у многих народов осуществлялось через поэзию. Древнеиндийские
«Веды» или творения Гомера и Гесиода —метафоры древнего мира. В то
же время и «Веды», и со здания древнегреческих мыслителей —это исто ­
рические источники знания об эпохах, в поэзии отраженных. Метафо­
ричны все формы человеческого дознания —и эпос, и лирика, и сказка ,
и наука. Ноль —такая же гипербола, как и вечность. Реальная связь
между поэзией и наукой возникала, или по крайней мере прокламирова­
лась, в особые моменты жизни народа, когда от науки требовалось не
только добывать истины, но и внедрять их в массовое создание.
Большинство национальных историографий основано на эмоциональ­
ных записях древних хронистов, где поэтическое восприятие события
преобладало над объективной оценкой. И поэтому, принимая на веру сви­
детельство очевидца, историк часто становится на точку зрения свидете­
ля. Разнообразие версий дозволяет современному ученому рассмотреть
событие объемно, в разных ракурсах, чтобы приблизить оценку к объек­
тивной и научной.
Только такой цодход позволит увидеть биографию человечества как
летопись мира, а не как хронику бесконечных кровопролитий, и тем са­
мым поможет разоблачению, по сути, антинаучной мысли р неизбежно­
сти войн между народами. И тогда историография воспитатель совре­
менного мировоззрения, фактор общечеловеческой, а не только нацио­
нальной культуры.
Важен взгляд на человеческую историю не столько как на процесс
выживания, а как на искусство жить в обществе и природной среде. Ина­
че говоря,—как на культуру.
Первичное значение термина «культура» обработанность, отесаи-
ность. Культура как результат воздействия на человека (и народ) ближ­
него и дальнего (во времени и в пространстве) окружения. Воздействие
ненавистью и любовью, страхом и радостью, гладом и хладом, хулой и
хвалой, булатом и златом, солнцем и луной, нежным восходом, крова­
вым закатом. Памятью, воображением и мечтой,
Важно постараться понять, какую роль в нашем становлении сыгра­
ло эстетическое отношение человека к «грубой действительности». Мысль
о функциональности красоты в явлениях народной культуры является
для меня ведущей в этом вопросе.
Очень хорошо прослеживаются взаимоотношения функции и эстетики
в теме «лошади в мировой культуре».
Известно, что лошадь была приручена человеком около трех тысяч
лет назад. Став средством передвижения, она цо-разному использовалась
в разных частях света. Для скотоводческих племен характерен тип всад­
ника, человека, сидящего на лошади, составляющего g ней как бы одно
целое.
Пришедший к нам из Древней Греции образ кентавра, удивляющий
своей гармоничностью, часто представляется как продукт художествен­
ного воображения. Не будет ли более правильным видеть в этом образе
поэтическое отображение той реальности, которая однажды увиделась жи­
телям Древней Эллады в образе кочевников, как бы сросшихся с ло­
шадьми. А среди мифов, связанных с кентаврами, следует обратить осо­
бое внимание на миф о мудром Хироне —учителе главного героя грече­
ской мифологии Геракла, чтобы взаимоотношения двух типов культуры
не представлялись только чередой воинственных столкновений, но откры­
лись в их истинной глубине и сложности.
Для древних греков, запрягавших коней в колесницы, не было необ­
ходимости приспосабливать одежду к коню —та же туника годилась и
для езды на колесницах. Разве что покороче.
107

Древний Египет, Шумер, Вавилон, Ассирия, Рим, Греция, Китай,
Индия —доступные нам археологические ы палеографические материа­
лы позволяют считать, что в этих регионах вплоть до начала новой эры
такого понятия как «одежда всадника» еще не было. И мужчины, и жен ­
щины носили долгополые одеяния. Штаны впервые появились у ското­
водческих племен как одна из деталей одежды всадника. Не потому, что
красиво, а потому, что удобно. Поначалу это была одежда из прочной
кожи, чтобы защищать ноги при езде сквозь колючие заросли. Штаны
надевались поверх обуви и потому были расклешенными.
(Для народов, не садившихся на лошадь, модификация одежды со­
хранялась в русле ее простейшего типа —ткани, обернутой вокруг бедер
или всего тела, как для женщин, так и для мужчин. У народов Юго-
Восточной Азии, на юге Индии, на островах Океании, а также в холод­
ной Британии у шотландцев.)
В первые века н. э. было сделано одно из важнейших изобретений —
стремя. Оно обозначило закат древних «пеших» цивилизаций и бурный
восход кочевых. Нога получила упор. Появилась возможность переброски
массы людей на огромные расстояния с большой скоростью. Сформиро­
валась кавалерия. Оружие стало легче —сабли вместо мечей. Измени­
лась тактика боя. Азия взорвалась гуннскими нашествиями. Началось
великое переселение народов с востока на запад —финно-угорские, иран­
ские, тюркские племена вторгались в Европу и растворялись в ней.
Стремя ввело в моду сапог. У зкий носок —чтобы легче попасть в стре­
мя, высокий каблук —чтобы держал ась нога в стремени прочнее. Вы­
сокое голенище —чтобы стремя не натирало ногу и для защиты от
колючих растений.
В Европе всадническая одежда получает дальнейшее развитие. Халат
всадника косо подрезается и распарывается сзади, чтобы полы свободно
лежали на крупе лошади,—вот основа верхнего одеяния франкского вои­
на. Оно дошло до нас в виде фрака и пиджака.
Всадниками на востоке и западе были мужчины. Езда верхом —удел
воинов и табунщиков. Ж енщ ины передвигались в повозках. И потому
модификация женской одежды напоминает о безлошадной древности че­
ловечества.
Закончилась эпоха Лошади. Пешие мужчины сохранили одежду всад­
ников. Европейские женщины позаимствовали из этой атрибутики узкие
сапоги с облегающими голенищами и высоким каблуком-шпилькой. От
прежней функции остались эстетизированные символы.
В XX столетии, когда модельеры заглядывают в будущее, чтобы
стать в проектах одежды вровень с веком, они вынуждены оглядываться
и перелистывать давно написанные страницы. Функция (даже забытая) —
базис красоты. Эту реальность не мешает знать и при моделировании со­
временной одежды, тем более она должна быть учтена при построении
будущих моделей мировой культуры. В культуре нет безосновательной
эстетики.
Прошлое в культуре гораздо ближе к нам, чем мы об этом думаем,
оно гораздо сильнее детерминирует нашу жизнь, чем мы это теоретиче­
ски допускаем. Культурное прошлое —неотъемлемая часть нашего на ­
стоящего, и, возможно, продвижение в будущее как-то связано с прибли­
жением нашим к тому, от чего стремимся скорее отдалиться. Речь идет
о народной культуре. О той целостности, где эстетические формы пред­
метов быта неразрывно связаны с их функциональной предназначенно­
стью, где эстетическое естественно перерастает в этическое и является
опорой социального проектирования.
Казахский эпос, как и эпос других народов, дает примеры такого ро­
да аккуму ляции духовных ценностей. Героический эпос не только вос­
певает идеальные человеческие типы —это воспоминание, одновременно
являвшееся и мечтой. Связывая прошлое и будущее, героический эпос
108

активно участвовал в построении настоящего, формируя и воспитывая в
народе определенные типы мужчин и женщин, типы отношений между
ними.
Эпос находился в созвучии с этическими и правовыми нормами,
свойственными народной культуре, и не только отр ажал эти нормы, но
и утверждал их в сознании людей. Великий кыпчак Кобланды, Шелко­
вая Девушка (Кызжибек) —это типы людей одной духовной культуры,
предопределяющие с детства воспитание будущего мужчины и будущей
женщины. Одни эстетические формы и типы личностей взаимодополня-
ют и взаимопредполагают друг друга.
Женщине-казашке надо было быть такой, как Кызжибек, чтобы не
оказаться раздавленной внешними обстоятельствами. В каждом народе
есть своя Джульетта, сформированная условиями своего социума. Казах­
ская Джульетта —это Кызжибек. В казахской женщине воспевается не
покорность (как, скажем , в арабской), а лукавство, остроумие, находчи­
вость, самостоятельность и в то же время —преданность, несгибаемая
верность, которые сохраняются за внешней эксцентричностью по­
ступков.
Быть таким, как идеальный герой,—с этим устремлением входил че­
ловек, воспитанный эпосом, в сознательную жизнь. Хорошо известные
образы помогали ему находить себя и в быту, жить нормальной, буднич­
ной (не героической) жизнью. И наоборот, необходимость разрешения
различных повседневных ситуаций предполагала его постоянный интерес
к эпосу.
Сокровищница национальной культуры —память одного человека.
Важность этого обстоятельства формировала и особый тип исполнителя
эпоса —жырау. Жырау —не просто народный сказитель. Он мудрец и
идеолог. Это воин-певец, человек, способный вдохновлять людей на сле­
дование великим образцам.
Эпическое наследие отражало многоаспектность народной жизни и
наряду с высокими образами героического эпоса включало в себя персо­
нажи менее романтические.
Кто сильнее повлиял на среднестатистического казаха —богатырь
Кобланды или хитрец Алдар-Косе (Безбородый обманщик)? Ориенти­
руясь на эпику, опираясь на ее образы, реальность формирует характе­
ры, вбирающие в себя черты разных героев. Так, от Алдар-Косе типич­
ный казах в зял веселости больше, чем хитрости, а от Кобланды перенял
простодушное упорство, которое проявлялось в тяжелейшие моменты
истории народа. И не случайно в современном народном сознании, на ­
ходящем иные, отличные от эпоса, формы выражения, происходит из­
вестное слияние национальной эпической героики и героики минувшей
войны.
Внимательный взгл яд на эпос открывает нам и другие стороны вы­
полняемого им социального проектирования. Складываясь в пору про­
тивостояния кочевников оседлым земледельцам, эпос формировал отрица­
тельное отношение к активному земледелию. Земледельцами в полной
мере становились только безлошадные казахи. Их называли «жатак », что
означало «лежащий» и имело второй смысл —беднейший, пария, изгой.
Традиционно считается, что казах прикасался к земле только тогда,
когда надо было хоронить умерших. Отсюда ассоциация: земледелие —
дело могильщиков. Но важно и здесь увидеть несовпадение эпической
традиции и реальности, взаимодополняемость одного другим.
Исторически оправдано негативное отношение кочевого народа к без­
лошадным. В его основе лежал а необходимость всеми силами стимулиро­
вать в сознании людей стремление к такому образу жизни, который мог­
ло обеспечить только обладание конем, без этого стремления куль тура
кочевого народа была бы просто обречена, ибо передвижения на огромные
расстояния диктовались формой хозяйствования. Но было бы неправиль­
109

но па основе таких представлений считать, что казахи действительно
вовсе не знали земледелия.
Обращение к традиционной национальной кухне открывает нам, что
мясоедение и использование молочных продуктов сочеталось здесь с
любовью к зелени и мучному. Было два способа обеспечивать такой ра­
цион: добывать продукты земледелия у оседлых народов и выращивать
их самим. Оба способа использовались и составляли основу хозяйство­
вания. Движение скотоводов проходило по извечным маршрутам. Весной,
в начале пути, засевались бахчи и поля проса, с которых осенью, по
возвращении на зимовки, собирался урожай. И движение стад по мар-
ЩРУТУ? и разбивка огородов по пути следования племен предполагали,
что у этого маршрута есть только один хозяин, рачительно распоряжав­
шийся угодьями. Границы этих угодий тщательно оберегались от сосе­
дей, потому что их нарушение грозило нарушением системы жизнеобес­
печения.
Жизненный уклад, в основе которого лежала система жизнеобеспече­
ния, требующая глубокого и тонкого понимания природы, умения тща­
тельно следить за ее изменчивым нравом и постоянно поддерживать
созданный баланс природных сил, частью которых были и стада, и пра­
вящ ие ими люди, дал основу для формирования философии тенгрианст-
ва, которая в не меньшей степени, чем эпос, выполняла функции со­
циального проектирования. Основу этой философии составляла идея, что
землю, на которую мы пришли, мы обязаны оставить такой, какой мы ее
застали.
И в народном сознании неприязнь к земледелию как основной форме
хозяйствования формировалась еще и с этих позиций: природа должна
развцвдться по собственным, не зависимым от воли человека законам ,
котором он должен следовать, боясь их нарушить. Сегодня в книге со­
знания мы переворачиваем новый лист с еще непросохшей надписью
«Экология». Открывая его, чтобы заглянуть в будущее, видим, что и
здесь многие страницы уже заполнены рукою наших далеких предков.
Можно ли вернуть утраченное? Следует ли уповать на то, что было
когда-то, —ведь мы живем в новом и вечно меняющемся мире? На такие
вопросы можно ответить другим вопросом: меняется ли на протяжении
веков смысл культуры или она и ныне остается искусством жить на
земле?
Изначально человек учился у своего природного окру жения. Охотни­
ки некогда имели своим тотемом хищника, скажем, волка. Подражая то­
тему, они научились ходить за стадом, исподволь у то л яя потребность
в пище. Но они пошли дальше священного зверя: они приручили стадо,
стали скотоводами. Приручив, направляли по лучшим маршрутам, обере­
гали от врагов. Животные были первыми учителям и человека. Способ­
ность учиться у других отличала его от всех собратьев по природе.
Животные приходят в мир и уходят из него, владея только одним
«словом». Люди учились шипеть, как змеи, клекотать , как орлы, рычать,
как водки и тигры. Праязык, основываясь на жестах, включал в себя и
подтверждение гортанными звуками. Развитие гортани на ранней стадии
человеческого существования имело значение, вполне сопоставимое со
значением развития руки. Со временем, когда человек, пройдя этап раб­
ского подражания и постоянного ученичества у природы, приобрел арсе­
нал навыков, обеспечивающих самостоятельность его поведения, возник ­
ла и тенденция противопоставления человека природе.
Война —порождение амбициозности человечества, почувствовавшего
свою независимость от природы. Война —это противостояние человека
своему Великому учителю —Природе. Еще вчера такое утверждение вы­
глядело бы наивностью и архаизмом, попыткой дать асоциальное прочте­
ние социальному явлению. Сегодня же становится осязаемым всегда су­
ществовавший в войне ее антиприродный смысл. Сегодня он напрямую
110

связан с тем, что война может привести к гибели всего живого на
Земле -- и самого человека, и породившей его природы. Это сознание дает
нам возможность увидеть то, что война всегда была и антикультурным
явлением.
Природа знает стихийные бедствия, ведущие к гибели живого на
Земле, и важнейшее предназначение человека —учиться противостоять
этим бедам. Можно предположить, что человек когда-то смог приручить
животное потому, что мог добыть корм во время голода, воду —в период
засухи. Наследие народной культуры говорит о том, что человек выраба­
тывал в первую очередь приемы общего жизнеобеспечения, не делающие
различия между людьми и животными. И зто было одним из сильнейших
проявлений близости человека природе.
Постоянно учиться у других —вот общий закон культуры, имеющий
отношение уже не к отдельным племенам и типам хозяйствования, но
обладающий силой универсалии. И модифицируемая, разветвленная куль­
тура гибнет, если она изолируется от других, если контактирует с ними
не на правах взаимодействия, но по принципу?' военной власти. Так слу­
чалось когда-то со многими великими цивилизациями. Защитная стена,
оборачивающаяся самоизоляцией от внешних влияний, зачастую стано­
вилась причиной гибели.
Опыт человеческой истории во всех ее великих и малых проявлениях
подводит нас к основной мысли культуры. Ее можно сформулировать по-
разному: 1) человек стал царем природы, ибо долго был и послушным,
и покорным рабом ее; 2) человек стал учителем потому, что не пере­
ставал быть учеником; 3) стал великим потому, что не стыдился быть
малым.
Есть тысячи выражений основной мысли, и каждое поколение чело­
вечества опытом своей жизни добавляет новую формулу в неписаный ко­
декс культуры —в свод ограничений, свобод, законов, управляющих
все усложняющимся искусством жить всем нам на одиой-единственной
Земле.

ИЗ ИСТОРИИ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ФИЛОСОФСКОЙ м ы с л и
Вл. Соловьев о судьбах
и смысле философии
Е. Б . РАШКОВСКИЙ
Лекция В. С. Соловьева (1853—1900) «Исторические дела филосо­
фии» была произнесена юным приват-доцентом 20 ноября 1880 г. в Санкт-
Петербургском университете; вскоре текст лекции был напечатан в жур­
нале «Русская мысль» (1881, No 2). Лекция предваряла чтение двух
параллельных курсов: курса метафизики в университете и курса истории
древней философии на Высших женских курсах К. Н . Бестужева-Рюмина \
Из текста лекции явствует, сколь важную роль в раннем творчестве Со­
ловьева играли одновременные и взаимосвязанные занятия метафизикой,
историей философии, сравнительной мифологией и историей р ел и г ий12.
В момент произнесения лекции философу было 27 лет. Позади уже
были перевод кантовских «Пролегомен», публикации капитальных тру­
дов по гносеологии («Философские начала цельного знания»), по общей
теории космоисторической эволюции («Чтения о Богочеловечестве»), по
основам метафизики («Критика отвлеченных начал»). 6 апреля 1880 г.
труд по метафизике был защищен в качестве докторской диссертации.
С момента произнесения лекции «Риторические дела философии» Со­
ловьеву предстояло прожить еще неполных 20 лет. И самому философу
еще предстояло свершить немало собственных «исторических дел».
28 марта 1881 г. Соловьев публично призвал восшедшего на престол
Александра III не допустить казни цареубийц-народовольцев исходя из
«христианского идеала всепрощения, составляющего нравственный идеал
русского народа» 3. Это событие означало для Соловьева потерю статуса
политически благонадежного лица и прекращение нормальной академиче­
ской карьеры. Но оно же знаменовало собой начало свободного философ­
ского служения.
80-е годы —период создания трудов по политическим и церковным
вопросам, по историософии, церковной истории, библеистике. В 90-е
годы создаются труды по гносеологии, эстетике и поэтике, по теории
1 По счастью, лекции на Бестужевских курсах сохранились в литографирован­
ном издании (См.: Соловьев В. С. Лекции по истории философии за 1880-1881 гг.
Пб.,
б. д .) . И зд ание за верш а етс я ана лизом концепции Эроса в Платоновом «Пире».
Ознакомлением с этим изда ние м я обязан В. М. Смирнову, мно го летн ему соб ир ате лю
мате риал ов по био графии В. С. Соловьева.
2Вэтой связи см.: ЛосевА.Ф.Соловьев. М., 1983, с. 150-153.
3 Из объяснительной записки петербургскому градоначальнику Баранову от 29
марта 1881 г. Цит. по: Щеголев П. Е. Событие 1 марта и Владимир Соловьев. -
«Былое». Пг., 1918, NoNo 4 —5, с. 333. В одной из циркулировавших по рукам записей
этого соловьевско го вы ст упл ен ия значилось: « ... го сударственна я власть отре чется от
Христова начала, если она про извольно вступит в круг обоюдных убийств» (ЦГАЛИ
СССР, ф. 553 (В. Е. Чешихин-Ветринскнй), on. I, ед. хр. 1084г л. 15 - об.) 4
112

нравственности, истории философскою знания, экологической проблема­
тике. В эти же годы он создает свою самую зрелую философскую лирику.
Что же это за загадочное явление в истории отечественной и мировой
философии—Соловьев? Почему мировая историко-философская мысль
ставит его в один ряд с величайшими мастерами философского знания —
от Платона и Плотина до Шелера и Тейяра?
Для подхода к проблеме я дерзнул бы предложить и самому себе,
и читателю некий мысленный эксперимент: взглянуть на философа
сквозь призму наших же собственных стереотипов так называемой «за­
стойной» поры. Вот характеристика из одного по сей день ценного изда­
ния начала семидесятых: «. ..религиозно настроенный реакционный
философ-идеалист, буржуазно-помещичий публицист, богослов и поэт-
мистик». Попытаемся же осмыслить это определение по всем позициям.
« Религиозно-настроенный»... Почему «настроенный»? Попросту рели­
гиозный —христианский и церковный —мыслитель . В религиозной про­
блематике Соловьев стоял сначала на позициях православно-славяно ­
фильских, но с 80-х годов перешел на позиции православно-католическо ­
го единства, причем даже с более сильными католическими обертона­
м и 4. Но в отличие от жестких православных и католических ревнителей
тех времен Соловьев не исключил из своего вселенского проекта ни
русского старообрядчества, ни европейского протестантизма (на это по­
следнее обстоятельство читатель наверняка обратит внимание при зна­
комстве с «Историческими делами философии»). Д ля тех, кто интересу­
ется мышлением Соловьева в контексте истории европейской философии,
проблема его отношения к протестантизму особо в а ж н а5. Не признавая
чисто церковных нововведений творцов Реформации, не признавая раз­
облачительных тенденций в «либеральном» протестантском богословии,
русский философ тем не менее высоко ставил ту интеллектуальную че­
стность и научную добросовестность, которым отличается наследие про­
тестантской экзегетики и философской м ы с л и6.
Далее, если говорить о церковно-исторической стороне творчества
Соловьева, то ныне он признан предтечей диалога христианства с иуда­
измом и исламом.
« Реакционный философ-идеалист»... Соловьевский идеализм —свое ­
образен. Исходя из идеи безусловного примата духа, « реакционный» Со­
ловьев на протяжении без малого трех десятилетий своего философ­
ского творчества выступал против крайностей дуализма и спиритуализ­
ма. Удельный вес натурфилософских, историософских и социально-фило­
софских идей в его мировоззрении велик. И велика роль обоснований
именно духовной ценности материи, природы, истории, принципов со­
циальной справедливости. Согласно Соловьеву, человеческому сознанию,
помимо его природных и социально-исторических предпосылок, путь в
царство духа —заказан . Не через отрешение от этих предпосылок, не
через их подавление, но через их внутреннее облагорожение только и
возможен этот путь. Об этом много говорится в публикуемом соловьев-
ском тексте.
«Буржуазно-помещичий публицист»... Эта малоисследованная соловь-
евская провинность требует особого рассмотрения. Тем паче, что пробле­
ма свободы —одна из стержневых проблем публикуемой лекции.
4 См. характерное в этом плане письмо философа княгине Е. Г. Волконской No 33
(декабрь 1396 г. или январь 1387 г.) Со л о в ь е в В. С. Собр. соч., изд. 3-е. Брюссель,
1969, т. И , с. 447—448.
5 Систематизацию и а нал из во ззр ений Соловьева на про тес та нтизм см.: М u 1-
1е г L. Solovjev und der Protestantismus. Mit einem Anhand «V. S. Solovjev und das
Judentum». Nachw. v. Wl. Szylkarski. Freiburg, 1951.
6 Знаменательно именословие одного из героев философской прозы позднего Со­
ловьева - протестантского проф есс ор а Эрнста Паули: честный (Ernst) послед овате ль
ап. Павла (см.: Muller L. Anmerkungen zur «Erzahlung vom Antichrist». In: S o ­
lo w j e w W. Deutsche Gesamtausgabe... Miinchen, 1979, Bd. 8, SS. 571 -572 .
5 Вопросы философии, ЛЪ 8
113

Именно в годы реакции и как протест против нее, Соловьев, потомок
вереницы русских священников, сын либерально настроенного, историка,
а со стороны матери —внук декабриста, предпринимает попытку раз­
вить своеобразную славянофильскую альтернативу тогдашнему офици­
альному —традиционалистскому и бюрократическому —политическому
и идеологическому курсу.
Именно в годы реакции сложился своеобразный социально-утопиче­
ский идеал Соловьева, определяемый им как «свободная теокр атия»7;
идеал этот строился на представлении о некоей «социальной триаде»,
включающей в себя следующие элементы: церковь, осуществляющую
неформальное и непринудительное руководство нравственной жизнью
людей; «христианского царя», возглавляющего и легитимирующего собой
всю сложность многофункциональных и многоступенчатых институтов
правового государства; свободную мысль и свободную общественность,
открывающие возможность для «пророческого служения» в современном
обществе. Такова была стр анная попытка перенести библийский обществ
венный идеал (свободный народ под защитой гармонических отношений
священника, царя и пророка) в сложнейшие европейские и российские
условия конца XIX в.8.
Этот идеал отчасти напоминает учения русских «старших» славяно­
филов и польских «мессианиетов» (например, А. Мицкевича, Ю. М. Хё-
не-Вроньского.), смысл которых —в; у тверждении необходимости синтеза
культурно-исторических традиций славянских народов и революционных
завоеваний народов Европы в Новое время. Соловьев рассматривал свое
учение о социально-историческом синтезе как историософский аспект
своего более глубокого и фундаментального, собственно философского и
с юности обосновывавшегося им учения о необходимости соотнесения
опыта тысячелетий библейско-христианской традиции с новейшими до­
стижениями мировой научной, философской и общественной мысли —
учения о «цельном знании» как о необходимой предпосылке «истинной
жизни» людей. Потому-то. и сам философ воспринимал свою утопию
«свободной теократии» не как социальную пропись, не как рецептуру
социального действия, но к ак попытку отыскания самых общих мировоз­
зренческих и общественных ориентиров для современников9
Сочетание «левизны» социально-критической позиции Соловьева с
консервативностью отдаленного, социального идеала обусловило его
парадоксальный статус в русской и европейской общественной мысли:
популярность при глубокой внутренней отчужденности от современников;
не случайно философ сетовал, что. слишком клерикален для либералов и
либерален для клерикалов1011. На исходе жизни философ ощущал трево­
гу, что мечта о «свободной теократии» рискует обернуться антиутопи­
ей —отчуждением внешней церковности, сакрализированной государст­
венной власти и свободы гражданско го общества силами циничной и
бесчеловечной тирании
7 Первые шаги к учению о. «свободной теократии» мы находим в «Критике от­
влеченных начал» (см.: Соловьев В. С. Собр. соч., изд. 2-е. СПб., б. д., т. 2. с. 181—
186).
8 См.: Соловьев В. С. Россия и Вселенская Церковь. Пер. с франц. Г. А. Ра-
чинского. М., 1911, с. 4 0 9 -44 4 . Пик «теократических» увлечений философа приходит­
ся на середину 80-х годов. В, последующий период «теократические» темы в соловь-
евской проп овед и почти что сх од ят на нет. Можно в порядке гипотезы поставить
это явление в некоторую связь с характерным для 90-х годов усилением либераль­
ных тенденций в понтификате Льва XIII.
9 См.: Соловьев В, С. Письмо к Э. Тавернье, май - июнь 18 86 г. Письма, т. 4.
Пб., 1923, с. 196 -200 .
10 См.: Соловьев В. С. Письмо канонику Фр. Рачк омуот9 (21) декабря 1889г.
Письма, т. I. СПб. 1908, с. 179 .
11 См.: Соловьев В. С, Краткая повесть об антихр ист е. Собр. соч., изд. 2-е,
т. 10.
114

Для «буржуазно-помещичьей» публицистики Соловьева характерны
призывы к свободе совести, соблюдению и правовому ограждению до­
стоинства людей, уважению их этнического и культурного своеобразия,
социальному реформаторству, к начаткам экологической политики. До
такой «буржуазно-помещичьей» ограниченности, увы, не доросли еще
многие мыслители нашего прогрессивного века.
«Богослов и поамш стик» . Здесь, пожалуй, верно. Только вот бого-
словствование Соловьева не казенное, не школярское, а глубоко ин­
дивидуальное. Да и лирика едва ли сводима к кругу мистических тем.
Итак, наш краткий мысленный эксперимент завершен. Результат
его —не только обоснование явной несостоятельности разобранного опре­
деления, но и —да простит мне таковую, дерзость уважаемый читатель —
некоторую нашу собственную несостоятельность. На страницах высоко­
профессионального философского издания был напечатан недоброкаче­
ственный текст. Текст, проглоченный всеми нами —философами, издате­
лями, людьми околофилософского круга, читающей публикой,—без воз­
ражений. Все мы, вольно или невольно, но единодушно расписались в
провинциализме, косности, в той ограниченности, которая может быть
присуща лишь людям чиновнического склада. И сам я, писавший о Со­
ловьеве и до и после разобранного выше текста, чувствую себя ответ­
ственным за случившееся...
Далее, хотелось бы высказать несколько соображений по части общей
проблематики соловьевской лекции и ее отношения к основным философ­
ским воззрениям Владимира Сергеевича.
«Исторические дела философии» —сх ема ти зированный конспект исто­
рии философской мысли, попытка выявить общий смысловой стержень
мирового, историко-философского процесса. Текст соловьевской лекции
свидетельствует о глубоком влиянии на мышление русского философа
гегелевского диалектического историзма: стержень истории философии
парадоксальный, на тем не менее целенаправленный процесс многовеко­
вого вызревания прочувствованной, продуманной и внутренне обоснован­
ной идеи духовной свободы человека как цели и оправдания истории.
Текст предназначался для философски малоподготовленной, но уже глу­
боко затронутой тогдашними леворадикальными идейными влияниями
студенческой аудитории. Характерно мастерство философской педагогики
молодого. Соловьева: текст доходчивый, компактный, теоретически насы­
щенный. Хотя, с точки зрения нынешнего читателя, трактовка конкрет­
ных проблем истории мысли едва ли соответствует строгим стандартам
историко-философской н ау к и 12.
12
Приведу два почти что нау гад взятых при мера таких несоответс твий. Слиш­
ком су рова соловьевекая оценка конфуцианства. А м е ж ду тем, если с удить по тру­
дам современных фил ософов-синолого в (D. J. Munro. В. А. Рубина . А. И. К об зе ва) ,
конфуцианство всерь ез пост авило во прос о социальных св язях и социальном с л у ж е ­
нии как о важ ных п редп ос ыл ках позн авател ьно го опыта, нра вственного и эс тетич е­
ского облцчья человека. Х отя мо жн о понять и Соловьева в его неприяти и конфу­
цианского наслед ия. Судя по его бо л ее по здн ей поле мике с изве стным синологом
С. М. Георгиевским (см.: Соловьев В. С. Китай и Европа. Собр. соч ., и зд . 2 -е,
т. 6), Соловьеву виущала страх идея служебной роли человеческой души по отноше­
нию к расплывчатой зад ач е общественного бл агол епия. Против послед не го Соловь­
ев, разумеется, ничего не имел. Но душа человеческая обладала для него безуслов­
ной ценностью-в -себе - ценностью, котора я превыше внеш них самопр оявлений.
Далее, данью тогд аш нему сл авянофил ьск ому антикатол иче ск ому доктринер ству
выглядит и трактовка суд еб европейс кой сред невеко вой культур ы и ф илософии. Ве­
ликие кул ьтур ные и фил ософ ск ие сверш ения сред невековой Европы нево змо жны
были на исключительном основе внешнего авторитета и духовного принуждения. Но
5*
И.5

Как можно было бы определить основную проблему соливьевской
лекции?—Пожалуй, так: исторические судьбы философии как отражение
драмы человеческой свободы перед лицом природы, социальности и
истории13.
В этом пункте нашего разговора мы сталкиваемся с одним из самых
важных сквозных элементов миросозерцания русского философа на про­
тяжении всей его деятельности. Именно здесь, из идеи всеединства, и вы­
текает принцип человеческой свободы. Категория всеединства введена
Соловьевым. В дальнейшей истории русской религиозной философии из­
вестны попытки как непосредственного обращения к этой категории
(С. Н. Булгаков, М. О. Гершензон, Н. О. Лосский, П. А. Флоренский,
С. Л . Франк), так и введения ее синонимов (например, моноплюрализм
у Н. А. Бердяева, многоединство у Л. П. Карсавина). Что же такое все­
единство?
Всеединство, по Соловьеву, есть идеальный строй мира, предполага­
ющий принципиальную воссоединенность, примиренность и гармонизи-
рованность в Боге всех внешне проявленных, эмпирически несогласован­
ных и конфликтующих элементов и стихий Бытия14. В статье, посвя­
щенной Н. Г. Чернышевскому, Соловьев так резюмирует эту свою
важнейшую философскую интуицию: «Я называю истинным или положи­
тельным всеединством такое, в каком единое существует не за счет всех
или в ущерб им, а в пользу всех. Ложное, отрицательное единство подав­
ляет или поглощает входящие в него элементы и само оказывается та­
ким образом пустотою; истинное единство сохраняет и у силивает эти
элементы, осуществляясь в них как полнота бытия» 15.
Итак, «пол ожите ль ное всеединство» —идеальный и невыразимый
проект мира. Причем невыразимость не пустая, не отрешенная, не рав­
нодушная, но обращенная ко всему живому и подлинному в Бытии,
вбирающая в себя всю множественность его проявлений. И коль скоро
всеединство потенциально примиряет себя с человеком, потенциально
объемлет собою человека, указывая ему цель и смысл жизни, то, сле­
довательно, и сама человеческая душа причастна к этой невыразимости.
Стало быть, человек —жив ая тайна.
Причастник невыразимой бытийственной полноты, человек не может
быть сведен к какому-либо определению, к какой-либо индивидуальной
«субстанции». Человек —не просто homo sapiens, opoliticus, religiosus,
faher, oeconomicns и т. д. Человеческая суть объемлет собой все воз­
можные благородные функции и виды деятельности. Речь идет не о
сумме, но о сложной взаимосоотнесенной интеграции всех этих функций
и видов в человеческой реальности. Отстаивая идею взаимосоотнесенно-
сти Бытия-тайны и Человека-тайны, Соловьев осознанно противопостав­
л яет свое мировоззрение господствовавшим в мышлении его времени ре­
дукционистским тенденциям. С его точки зрения, сведение Бы тия и
человеческой реальности к каким-либо частным определениям (биологи­
зирующим, национальным, конфессиональным, экономическим, социоло­
гическим и т. д.) означает их отчуждение и порабощение самодовлею­
щими «отвлеченными началами» . Современные европейские переводчики
и комментаторы трудов Соловьева переводят «отвлеченные начала» как
«абстрактные принципы» . И это соответствует нынешнему русскому фи­
лософскому языку. Итак, положительному всеединству противостоят аб­
готическая архитектура —эта философия в камне,—ни достижения схоластики Вы­
сокого Средневековья, ни генезис Возрождения - все это было бы невозможно без
глубокого внутре ннего ингр ед иента свободы.
13 См.: Рашковский Е. Б. В ладимир Соловьев: у ч ени е о природе ф ил ос оф ­
ского знания. — «Вопросы философии», 1982, No 6.
14 См.: Соловьев В. С. Россия и Вселенская церковь, с. 202 -203 .
15 Соловьев В, С. Первый шаг к положительной эстетике, Собр. соч., изд. 2-е,
т.7,с.74,
116

страктные принципы, прорастающие из глубины Бы тия (ибо последнее
не безразлично, а невыразимо многообразно), но становящиеся в отчуж­
денное и потому негативное к нему отношение. Согласно Соловьеву, в на­
шем грешном и падшем мире функциональное богатство Бытия чаще
всего проявляется как соперничество самоутверждающихся —вплоть до
самоабсолютизации —разрозненных областей человеческого мышления и
деятельности. Так, необходимые модусы самопроявления Бытия в мире
людей —скажем , разумность, нравственность, религия, правосознание,
национальные культуры, искусство —мы, люди, низводим до уровня
«абстрактных принципов» замкнувшейся на себе рассудочности, ригори­
стической морали, клерикализма, юридической формалистики, национа­
лизма, самодовольного эстетства. Мы сами вольно или невольно низводим
одухотворенную органику Бытия до состояния механической совокупно­
сти «абстрактных принципов». Соловьева всю жизнь занимал вопрос о
трансцендентных корнях зла. Но это —предмет особого разговора. А вот
проблематика корней человеческих, социальных проясняется в этом
пункте нашего анализа с особой отчетливостью. Зло предстает как соб­
ственная наша утрата способности чувствовать и понимать кровную
соотнесенность человека и Бытия и вместе с тем человека и человека.
Набившие, казалось бы, оскомину слова «эгоизм» и «отчуждение» при­
обретают особо мрачный смысл.
Малопонятное современникам Соловьева борение с поработительны-
ми
«идолами» редукционизма16—это особый и поныне не оценен­
ный всерьез вклад русского мыслителя в «исторические дела философии».
И в этом плане нынешняя философская и научно-гуманитарная мысль у
него, к ак мне думается, в долгу. Конечно лее, многих наших современни­
ков могут не устраивать религиозно-универсалистские предпосылки этого
соловьевского борения. Но само утверждение высокого онтологического
статуса человеческой свободы в огромном, живом и подвижном контек­
сте Бытия не может не внушать уважения, не может не побуждать к
дальнейшим исканиям17.
Ставя идею человеческой свободы в прямую связь с представлениями
о «положительном всеединстве» и со своей «критикой абстрактных прин­
ципов», сопрягая через нее метафизику с историософией, философ был
далек от сентиментальной трактовки этой идеи. Свобода —всегда рас­
путье, пути ее неожиданны и парадоксальны. Но на протяжении всего
своего творчества философ утверждал, что никакие духовные и гумани­
стические ценности не могут действовать в мире как таковые, если че­
ловеческий дух не приемлет их свободно; отсюда — «мир не должен быть
спасен насильно» 18. Но то, что сопротивляется свободе, ставит себя в
отрицательное отношение к «положительному всеединству» , а посему
вольно или невольно налагает на себя печать обреченности в перспек­
тиве космоисторического процесса:
Пусть гибнет все , что правд ы не выносит,
Но сохраним ж е вечности залог,-
16 О неразвитом, некритич еском р ациона лизм е («бедном р ациона лизм е» ) как об
осо бой мыслитель ной формации, отчасти созд авш ей гно сеол огические пред по сы лки
для редукционистских воззрений XIX-XX вв., см. Рашковский Е. Б. Зарожде­
ние науковедческой мысли в странах Азии и Африки, 1960-1970 гг. М., 1985.
17 Любопытный истор ико- фило софский факт: в резу л ьта те духовной ко нфронта­
ции со строивш имся на грубо р едукци онис тски х по нят иях европейск им фаш измо м
поздний Бердяев в своем об осн овании «апофатичности» (то есть принципиал ьной
невыразимости и несвод имос ти Бытия) и вместе с ним - д остоинства и свободы че­
ловека - обратился к описанному выше сол овь евскому кру гу ид ей о диа лектике
все единс тва и субъективной свободы человека (см.: Бердяев Н. А. О рабстве и
свобод е человека. (Опыт персо нал истическ ой философ ии). П ари ж, 19 39).
18 Соловьев В, С. Вторая речь о Достоевском, Собр., соч., и зд , 2-е, т. 3, с. 187.
117

Того, что д у х б ес смертный тайно просит,
Что явно обещ ал бе ссмертный Бог 1Э.
Дающийся только в свободе акт индивидуального выбора положи­
тельных ценностей, то есть таких ценностей, которые ориентируют
нашу мысль и наши поступки не на самоутверждение в «абстрактных
принципах», но на самоотнесение с «положительным всеединством»,
конституирует собой не только достоинство индивидуума, но и родовое
достоинство человека, конституирует — во взаимодействии с другими
подобными актам и —ценность и смысл совокупного движения людей че­
рез «поток времени» 20.
Так, что, согласно Соловьеву, и сама история философии есть выра­
жение всечеловеческого процесса искания истпны-в -свободе и, следова­
тельно, объективного процесса самоотнесения исторического человечест­
ва с «положительным всеединством» —этой живой и интимнейшей серд­
цевиною Бытия.
Соловьев —умелый философский стилист. Но содержание его мысли
понимается нелегко. И сами основоположения его идей, и трактовка им
конкретных философских вопросов не могут не вызывать множества
споров, недоумения, нареканий. Но при этом трудно передаваемая гу­
манная интенция соловьевского любомудрия (philo — Sophia) остается
в силе. С удивительной точностью запечатлел он это философское пере­
живание истины —такой близкой и такой далекой —в своих стпхах:
Неуловимого я слышу приближенье,
И в сердце бьет невидимый прибой 21.
19 Соловьев В. С. Старому другу. (1897). Стихотворения и шуточные пьесы*
Вступ. статья, сост. и примеч. 3 . Г. Минц. Л., 1974, с. 117.
20 Соловьев В. С. Тайна прогресс а. Собр.. соч., изд. 2-е, т. 9, с, 85.
21 Соловьев В. С. А. А. Ф ету (1897). Стихотворения.., с. 117.
Исторические дела философии
В. С. СОЛОВЬЕВ
Мм. Гг.! Приглашая вас к свободному занятию философией, я хочу
прежде всего ответить на один вопрос, который может возникнуть по
этому поводу. Вопрос этот легко было бы и устранить, как слишком
наивный и могущий идти только со стороны людей совершенно незна­
комых с философией. Но так как я главным образом и имею в виду
людей с философией еще незнакомых, а только приступающих к ней,
то и не могу так пренебрежительно отнестись к этому наивному вопро­
су, а считаю лучшим ответить на него.
Философия существует в человечестве более двух с половиной тыся­
челетий *. Спрашивается: что сделала она для человечества за это
долгое время? Что сделала философия в области отвлеченного мышле­
ния, при разрешении чисто умозрительных вопросов о бытии и позна­
нии,—это известно всем, занимавшимся философией. Но ведь филосо­
фия не для них же одних существует. Ведь другие науки хотя также
имеют свое чисто теоретические задачи, доступные только тем, кто их
1 Считая первым ф ило софским па мятником индийские Упанишады,
118

изучает, однако они не ограничиваются этими задачами, они хотя раз­
рабатываются и изучаются теоретически немногими, но практическое
значение имеют для всех; коренясь в школе, явные плоды приносят для
жизни. Мы знаем, что науки естественные существуют не для одних
физиков, химиков и физиологов, а также и дл я всего человечества;
мы знаем явную пользу, которую они ему приносят, улучш ая его мате­
риальный быт, умножая удобства внешней жизни, облегчая физические
страдания людей. Мы знаем также, что и юридические, и исторические
науки существуют не для юристов и историков только, а и для всех
граждан, содействуя прогрессу общественных и политических отноше­
ний между людьми. Но, может быть, философия ближе к искусству,
чем к науке, может быть, она, как и чистое художество, рождена
не для житейского волнения, не для корысти, не для битв? Но ведь и
искусство не остается в кругу художников и эстетиков, а стремится до­
ставлять свои наслаждения и тому множеству людей, которые не имеют
никакого понятия ни о теории, ни о технике искусства. Так неужели
одна философия составляет исключение и существует только для тех,
кто сам ею занимается, для авторов философских исследований или
хотя бы только для читателей Канта или Гегеля? Если так, то занятие
философией яв ляется как дело, может быть, и интересное, но непо ­
хвальное, потому что эгоистичное. Если же нет, если и философия имеет
в виду не отвлеченный интерес одиноких умов, а жизненный интерес
всего человечества, то нужно прямо ответить на этот вопрос: что же
делает философия для человечества, какие блага ему дает, от каких зол
его избавляет.
Чтобы не разреш ать этого вопроса наобум, обратимся к истории,
потому что если философия вообще способна приносить живые плоды,
то она, конечно, должна была уже принести такие плоды в столь дол­
гое время своего существования.
Начинаю с Востока и именно с Индии не потому только, что в
Индии мы имеем наиболее типичную и определенную форму восточной
культуры, но главное потому, что изо всех народов Востока только ин­
дусы обладают вполне самостоятельной и последовательною философией.
Ибо хотя у китайцев мудрец Лао-тзе и проповедовал весьма глубоко­
мысленное учение Тао, но китайская самобытность этого учения подвер­
гается основательным сомнениям (и именно предполагают, что Лао-тзе
развил свое учение под индийским же влиянием), а что касается до не­
сомненно китайских национальных доктрин Конфуция и Мен-цзе, то они
имеют очень мало философского значения.
В Индии первоначально, более чем в какой-либо другой стране Вос­
тока, человеческая личность была поглощена внешней средою; это была
до преимуществу страна всякого рабства, неравенства и внешнего обо­
собления. Не четыре, как обыкновенно принимают, а более тысячи каст
разделяли население неодолимыми преградами. Понятия о человечности,
т. е. о значении человека как человека, не было совсем, потому что
человек низшей касты в глазах дважды рожденного представителя кас­
ты высшей был хуже нечистого животного, хуже падали; и вся судьба
человека исключительно зависела и заранее предопределялась случай­
ным фактом рождения его в той или другой касте. Религия носила ха­
рактер грубого материализма: человек рабствовал перед природными
богами, как перед подавлявшими его силами, от которых зависела его
материальная жизнь. В древних гимнах Риг-Веды главным предметом
желаний и молитв арийца являются: хорошая жатва, побольше коров
и удачный грабеж.
И вот в этой-то стране рабства и разделения несколько уединенных
мыслителей провозглашают новое, неслыханное слово: все есть одно ; все
особенности и разделения суть только видоизменения одной всеобщей
сущности, во всяком существе должно видеть своего брата, себя самого.
119

Все есть одно —это было первое слово философии, и этим словом
впервые возвещались человечеству его свобода и братское единение.
Этим словом в корне подрывалось рабство религиозное и общественное,
разрушалось всякое неравенство и обособление. Ибо если все есть одно,
если при виде каждого живого существа я должен сказать себе: это ты
сам (tat twam asi), то куда денется разделение каст, какая будет раз­
ница между брамином и чандалом. Если все есть видоизменение единой
сущности, и если эту сущность я нахожу, углубляясь в свое собствен­
ное существо, то где найдется внешняя сила, могущая подавлять меня,
перед чем тогда я буду рабствовать? Так велико и страшно для суще­
ствующего жизненного строя было это новое слово, что книги, в кото­
рых оно было впервые ясно высказано, получили название Upanishat,
что значит secretum legendum. Но недолго слово всеединства оставалось
сокровенною тайною, скоро оно сделалось общим достоянием, приняв
форму новой религии —буддизм а. Если пантеизм браминов был рели­
гией, превратившейся в. философию, то буддизм был, наоборот, филосо­
фией, превратившейся в религию 2. В буддизме начало всеединства ясно
определяется как начало человечности. Если все есть одно, если миро­
вая сущность во всем одна и та же, то человеку незачем искать ее в
Браме или Вишну, она в нем самом, в его самосознании она находит
себя саму, здесь она у себя, тогда как во внешней природе она дейст­
вует бессознательно и слепо. Вся внешняя природа есть только ее по­
кров, обманчивая маска, в которой она является, и только в пробужден­
ном самосознании человеческого духа спадает этот покров, снимается эта
маска. Потому нравственная личность человека выше природы и при­
родных богов: человеку Будде, как своему учителю и владыке, покло­
няются не только Агни и Индра, но и сам верховный бог Брама. Буд­
дизм —в этом его мировое значение —впервые провозгласил достоинство
человека, безусловность человеческой личности. Это был могуществен­
ный протест против, той слепой внешней силы, против материального
факта, которым на Востоке так подавлялась человеческая личность и в
религии, и в общественном быте, это было смелое восстание человече­
ского лица против природной внешности, против случайности рождения
и смерти. «Я больше тебя, —говорит здесь человеческий дух внешнему
природному бытию, перед которым он прежде рабствовал,— я больше
тебя, потому что я могу уничтожить тебя в себе, могу порвать те свя­
зи, которые меня к тебе привязывают, могу погасить ту волю, которая
м еня с тобою соединяет. Я независим от тебя, потому что не нуждаюсь
в том, что ты можешь мне дать, и не жалею о том, что ты отнимешь».
Так здесь человеческая личность находит свою свободу и безусловность
в отречении от внешнего природного бытия. Д ля сознания выросшего
на почве первобытного натурализма, исходившего из религии грубо
материалистической, все существующее являл ось лишь в форме слепого
внешнего факта, во всем данном ему оно видело только сторону факти­
ческого неразумного бытия, грубый материальный процесс жизни,—и по ­
тому, когда человеческое сознание впервые переросло этот процесс,
когда этот процесс стал в тягость сознанию, то оно, отрекаясь от него,
отрекаясь от природного хотения и природного бытия, естественно ду­
мало, что отрекается от всякого бытия, и та свобода и безусловность,
которые личность находила в этой силе отречения, я влял ась свободой
чисто отрицательною, безо всякого содержания. Оставляя внешнее мате­
риальное бытие, сознание не находило взамен никакого другого, прихо­
дило к небытию, к Нирване. Далее этого отрицания не пошло индий­
ское сознание. Переход от коров Риг-Веды к буддийской Нирване был
слишком велик и труден, и, совершив этот гигантский переход, индий­
2
Указывают на определенную философскую систему (Санхъя - философа Ка­
пил ы), б ли жайш им образом повлиявшую на возн икновени е буддизма .
120

ское сознание надолго истощило свои силы. З а великим пробуждением
буддизма, поднявшим не только всю Индию, но и охватившим всю вос­
точную Азию от Цейлона до Японии, за этим могучим пробуждением
последовал для Востока долгий духовный сон.
Двинуть далее дело философии и вместе с тем дело человечества вы­
пало естественным образом на долю того народа, который у же в самой
природе своего национального духа закл ючал то начало, к которому
индийское сознание пришло только в конце своего развития —начало
человечности. Индийское сознание сперва было одержимо безобразными
чудовищными богами, носителями чуждых диких сил внешней природы;
греческое национальное сознание отправлялось от богов уже идеализи­
рованных, прекрасных, человекообразных, в поклонении которым выр а­
жалось признание превосходства, высшего значения человеческой фор­
мы. Но в греческой религи и боготворилась только человеческая внеш­
ность, внутреннее же содержание человеческой личности раскрыто было
греческою философией, вполне самобытное развитие которой начинается
с софистов; потому что в предшествующую, предварительную эпоху, гре­
ческая философия находилась под господствующем влиянием восточных
учений, следуя которым философское сознание искало себе содержания
вне себя и за верховные начала жизни принимало стихии и формы
внешнего мира, и только в софистах это сознание решительно приходит
в себя. Сущность софистики —это отрицание всякого внешнего бытия
и связанное с этим признание верховного значения человеческой лич­
ности. Имея в виду предшествовавших философов, искавших безуслов­
ного бытия вне человека, софист Горгиас доказывает, что такого бытия
совсем не существует, что если бы оно существовало, мы не могли бы
иметь о нем никакого познания, а если бы имели таковое, то не мог­
ли бы его выразить, другими словами: человек только в себе может
найти истину, что и было прямо высказано другим софистом Протаго­
ром, утверждавшим, что человек есть мера всех вещей —существую­
щих, что они существуют, и не существующих, что они не существуют.
Из этого не исключаются и боги, утрачивающие, таким образом, всякое
самостоятельное значение. Тогда как представители прежней филосо­
фии, как, например, Ксенофан, с жаром и увлечением полемизирует
против национальной мифологии, софисты уничтожают ее своим полным
равнодушием. «Относительно богов,— говорит тот же Протагор, —мне
неизвестно, существуют они или нет,—узнать это мешает многое —как
трудность предмета, так и краткость человеческой жизни». Невозмути­
мо-презрительный тон этого изречения сильнее всякого напряженного
отрицания доказывает полное освобождение человеческого сознания от
внешней религии.
Несмотря на кажущуюся разнородность, софисты представляют су­
щественную аналогию с буддизмом: и там, и здесь отрицаются всякое
внешнее бытие и боги; и софистика Греции, и буддизм Индии явл яю т­
ся в этом смысле нигилизмом; вместе с тем и там, и здесь верховное
значение пр изнается за человеческою личностью —и буддизм, и софи­
стика имеют выдающийся характер гуманизма. Но велика и разница.
Тогда как индийский гимнософист усиленно и напряженно боролся
с материальным началом и, достигнув победы над ним и сознания свое­
го отрицательного превосходства, не находил в себе никакой положи­
тельной жизненной силы и истощенный погружался в Нирвану, софис­
там Греции, уже в общем народном сознании находившим форму чело­
вечности, победа над внешними силами давалась легче, и хотя они
после этой победы так же, как и буддисты, не находили никакого поло­
жительного содержания для освобождения человеческой личности, но у
них оставалась личная энергия, с которой они и выступали в жизнь,
не стесняясь никакими формами и порядками этой жизни, заранее уже
отвергнутыми, и стремясь исключительно во имя своей личной силы и
121

энергий получить господство над темною массою людей. Если челове­
ческое сознание в буддизме говорило внешнему бытию: я больше тебя,
потому что я могу отречься от существования, то сознание софиста го­
ворило этому внешнему бытию: я больше тебя, потому что я могу жить
вопреки тебе, могу жить в силу своей собственной воли, своей личной
энергии. Софистика —это безусловная самоуверенность человеческой
личности, еще не имеющей в действительности никакого содержания,
но чувствующей в себе силу и способность овладеть всяким содержа­
нием. Но эта в себе самодовольная и самоуверенная личность, не имея
никакого общего и объективного содержания, по отношению к другим
является как нечто случайное, и господство ее над другими будет для
них господством внешней чужой силы, будет тиранией. Так здесь осво­
бождение личности только субъективное. Д ля настоящего же объектив­
ного освобождения необходимо, чтобы лицо, освобожденное от внешнего
бытия, нашло внутреннее содержание, господство факта заменило бы
господством идеи. Это требование объективной идеи для освобожденной
личности мы находим у Сократа —центрального образа не только гре­
ческой философии, но и всего античного мира.
Сократ был велпчайшим софистом и величайшим противником софис­
тики. Он был софистом, поскольку вместе с ними решительно отвергал
господство внешнего факта, не находил безусловной истины и правды
ни в каком внешнем бытии и ни в каком внешнем авторитете —ни в
богах народной религии, ни в материальной природе мира, ни в граж­
данском порядке своего отечества; он был вместе с тем противником
софистов, потому что не признавал за свободною личностью права гос­
подствовать во имя своей субъективной воли и энергии, решительно
утвер ждал, что свободное от внешности лицо имеет цену и достоинство,
лишь поскольку оно эту внешность заменит положительным внутренним
содержанием, поскольку оно будет жить и действовать по идее, общей
во всех и потому внутренне обязательной для каждого.
Это идеальное начало, долженствующее наполнить человеческую
личность, Сократ только утверждал (что оно есть), ученик же его Пла­
тон указал и определил его сущность (что оно есть). Внешнему бытию,
случайному, неразумному, недолжному он противопоставил идеальное
бытие, само по себе доброе, прекрасное и разумное —не Нирвану буд­
дистов, не простое единство элеатов, а гармоническое царство йдей,
заключающее в себе безусловную и неизменную полноту бытия, дости­
жимую для человека не через внешний опыт и внешний закон, а от­
крывающуюся ему во внутреннем созерцании и чистоте мышления;
здесь человеческая личность получает то идеальное содержание, кото­
рым обусловливается ее внутреннее достоинство и ее положительная
свобода от внешнего факта, здесь положительное значение принадлежит
человеку, как носителю и деи; теперь он уже имеет на что опереться
против неразумной внешности, теперь ему есть куда уйти от нее. В све­
те платонического миросозерцания человеку открываются два порядка
бытия —физическое материальное бытие
yeveotg) недолжное или
дурное, и идеальный мир истинно сущего (то ovxcog ov), мир внутрен­
ней полноты и совершенства. Но эти две сферы так и остаются друг
против друга, не находят своего примирения в философии платониче­
ской. Идеальный космос, составляющий истину этой философии, имеет
бытие абсолютное и неизменное, он пребывает в невозмутимом покое
вечности, равнодушный к волнующемуся под ним миру материальных
явлений, отражаясь в этом мире, как солнце в мутном потоке, но остав­
ляя его без изменения, не проникая в него, не очищая и не перерож­
дая его. И от человека платонизм требует, чтобы он уш ел из этого
мира, вынырнул из этого мутного потока на свет идеального солнца,
вырвался из оков материального бытия, как из темницы или гроба
души. Но уйти в идеальный мир человек может только своим умом, лйч-
122

ная же воля и жизнь его остаются по сю сторону, в мире недолжного,
материального бытия, и неразрешенный дуализм этих миров отражает­
ся таким же дуализмом и противоречием в самом существе человека,
и живая душа его не получает действительного удовлетворения.
Эта двойственность, остающаяся непримиреиною в платонизме, при­
миряется в христианстве в лице Христа, который не отрицает мир, как
Будда, и не уходит из мира, как платонический философ, а приходит
в мир, чтобы спасти его. В христианстве идеальный космос Платона пре­
вращается в живое и деятельное царство Божие, не равнодушное к мате­
риальному бытию, к фактической действительности того мира, а стремя­
щ ееся воссоединить эту действительность с своей истиною, р еализоваться
в этом мире, сделать его оболочкою и носителем абсолютного божествен­
ного бытия; и идеальная личность является здесь как воплощенный
богочеловек, одинаково причастный и небу, и земле и примиряющий их
собою, осуществляя в себе совершенную полноту жизни чрез внутрен­
нее соединение любви со всеми и всем.
Христианство в своем общем воззрении исходит из платонизма, но
гармония идеального космоса, внутреннее единство всего, силою бого­
человеческой личности показывается здесь (в христианстве) как живая
действительность, здесь истинно-сущее не со зерцается только умом,
но само действует, и не просвещает только природного человека, но
рождается в нем как новый духовный человек. Но это осуществление
истины (живого всеединства), внутренне совершившееся в лице Христа,
как его индивидуальный процесс, могло совершиться в остальном чело­
вечестве и во всем мире лишь как собирательный исторический процесс,
долгий и сложный и порою болезненный. Оставл енная Христом на зем­
ле христианская истина явилась в среде смешанной и разнородной,
в том хаосе внутреннем и внешнем, который представлялся тогдашнем
миром; и этИхМ хаосОхМ она дол жна была овладеть, уподобить его себе
и воплотиться в нем. Понятно, что это не могло совершиться в корот­
кий срок. Большинство тогдашнего исторического человечества было
пленено христианскою истиною, но не могло усвоить ее сознательно и
свободно; она явилась для этих людей как высшая сила, которая овла­
дела ими, но которою они не овладели. И вот христианская идея, еще
не уподобивши себе фактическую действительность, сама явилась в фор­
ме акта, еще не одухотворивши внешний мир, она сама явилась как
внешняя сила с вещественной организацией (в католической церкви).
Истина облеклась в авторитет, требующий слепого доверия и подчине­
ния. Являясь сама как внеш няя сила и внешнее утверждение, церковь
не могла внутренно осилить, идеализировать и одухотворить существую­
щих фактических отношений в человеческом обществе, и она оставила
их рядом с собою, довольствуясь их наружною покорностью.
Итак, с одной стороны, человек, освобождённый христианством от
рабства немощным и скудным стихиям мира, впал в новое, более глу­
бокое рабство внешней духовной власти; с другой стороны, мирские
отношения продолжали основываться на случайности и насилии, полу­
чая только высшую санкцию от церкви. Христианская истина в неис­
тинной форме внешнего авторитета и церковной власти и сама подав­
ляла человеческую личность и вместе с тем оставляла ее на жертву
внешней мирской неправде. Предстояла двоякая задача: освободить хри­
стианскую истину от несоответствующей ей формы внешнего авторитета
и вещественной силы и вместе с тем восстановить нарушенные непри­
знанные лжехристйанством права человека. За эту двойную освободи­
тельную задачу принялась философия; началось великое развитие
западной философии, под господствующим влиянием которого соверше­
ны, между прочим, два важны х исторических дела: религиозною рефор­
мацией XVI века разбита твердыня католической церкви, и политиче­
ской революцией XVIII века разрушен весь старый строй общества.
123

Философия мистическая провозгласила божественное начало внутри
самого человека, внутреннюю непосредственную связь человека с Боже­
ством —и внешнее посредство церковной иерархии оказалось ненужным,
и пало значение церковной власти; подавленное внешней церковностью
религиозное сознание получило свою свободу, и христианская истина, за ­
мершая в исторических формах, снова получила свою жизненную силу.
Философия рационалистическая провозгласила права человеческого
разума, и рушился основанный на неразумном родовом начале граждан­
ский строй; за грубыми стихийными силами, делавшими французскую
революцию, скрывался, как двигательная пружина, принцип рациона­
лизма, выставленный предшествовавшей философией; недаром чуткий
инстинкт народных масс на развалинах старого порядка воздвигнул
алтарь богине разума.
Заявив столь громко и внушительно свои права во внешнем мире,
человеческий разум сосредоточился в самом себе и, уединившись в гер ­
манских школах, в небывалых дотоле размерах обнаружил свои внут­
ренние силы созданием совершеннейшей логической формы дл я истин­
ной идеи. Все это развитие философского рационализма от Декарта до
Гегеля, освобождая разумное человеческое начало, тем самым сослужи­
ло великую службу христианской истине. Принцип истинного христиан­
ства есть богочеловечество, т. е. внутреннее соединение и взаимодейст­
вие божества с человеком, внутреннее рождение божества в человеке:
в силу этого божественное содержание должно быть усвоено человеком
от себя, сознательно и свободно, а для этого, очевидно, необходимо пол­
нейшее развитие той разумной силы, посредством которой человек мо­
жет от себя усваивать то, что дает ему Бог и природа. Развитию имен­
но этой силы, развитию человека, как свободно-разумной личности,
и служила рациональная философия.
Но человек не есть только разумно-свободная личность, он есть
также существо чувственное и материальное. Это материальное начало
в человеке, которое связывает его с остальною природой, это начало,
которое буддизм стремился уничтожить, от которого платонизм хотел от­
решиться и уйти как из темницы или гроба души —это материальное
начало по христианской вере имеет свою законную часть в жизни чело­
века и вселенной, как необходимая реальная основа для осуществления
божественной истины, дл я воплощения божественного духа. Христиан­
ство признает безусловное и вечное значение за человеком не как за
духовным существом только, но и как за существом материальным —
христианство утверждает воскресение и вечную жизнь тел; и относи­
тельно всего вещественного мира целью и исходом мирового процесса
по христианству является не уничтожение, а возрождение и восстанов­
ление его как материальной среды царства Божия —христианство обе­
щ ает не только новое небо, но и новую землю. Таким образом, когда
вскоре после шумного заяв лени я прав разума французскою революцией,
в той же Франции, один м ысл итель3 в тишине своего кабинета, с не­
малою энергией и увлечением, провозгласил восстановление прав мате­
рии, и когда потом натуралистическая и материалистическая философия
восстановила и развила значение материального начала в мире и чело­
веке,—эта философия, сама того не зная, служила и христианской исти­
не, восстанавляя один из ее необходимых элементов, пренебреженный
и отринутый односторонним спиритуализмом и идеализмом.
Восстановление прав материи было законным актом в освободитель­
ном процессе философии, ибо только признание материи в ее истинном
значении освобождает от фактического рабства материи, от невольного
материализма. До тех пор, пока человек не признает материальной при­
роды в себе и вне себя за нечто свое, пока он не сроднится с нею и
3 Фурье.
124

не полюбит ее, он не свободен от нее, она тяготеет над ним, как не ­
что чуждое, неведомое и невольное.
С этой стороны развитие натурализма и материализма, где человек
именно полюбил и познал материальную природу как нечто свое близ­
кое и родное —развитие материализма и натурализма составляет такую
же заслугу философии, как и развитие рационализма, в котором чело­
век у знал и определил силы своего разумно-свободного духа.
Итак, что же делал а философия? Она освобождала человеческую лич­
ность от внешнего насилия и давала ей внутреннее содержание. Она
низвергала всех ложных чужих богов и развивала в человеке внутрен­
нюю форму для откровений истинного Божества. В мире древнем, где
человеческая личность по преимуществу была подавлена началом при­
родным, материальным, как чуждою внешнею силою, философия освобо­
дила человеческое сознание от исключительного подчинения этой внеш­
ности и дала ему внутреннюю опору, открывши для его созерцания
идеальное духовное царство, в мире новом, христианском, где само это
духовное царство, само это идеальное начало, принятое под фирмою
внешней силы, завладело сознанием и хотело подчинить и подавить его,
философия восстала против этой изменившей своему внутреннему х а­
рактеру духовной силы, сокрушила ее владычество, освободила, выясни­
ла и развила собственное существо человека сначала в его рациональ­
ном, потом в его материальном элементе.
И если теперь мы спросим: на чем основывается эта освободитель­
ная деятельность философии, то мы найдем ее основание в том сущест­
веннейшем и коренном свойстве человеческой души, в силу которого
она не останавливается ни в каких границах, не мирится ни с каким
извне данным определением, ни с каким внешним ей содержанием, так
что все блага и блаженства на земле и на небе не имеют для нее ни­
какой цены, если они не ею самой добыты, не составляют ее собствен­
ного внутреннего достояния. И эта неспособность удовлетвориться ни­
каким извне данным содержанием жизни, это стремление к все большей
и большей внутренней полноте бытия, эта сила-разрушительница всех
чуждых богов,—эта сила уже содержит в возможности то, к чему стре­
мится, —абсолютную полноту и совершенство жизни. Отрицательный
процесс сознания есть вместе с тем процесс положительный, и каждый
раз как дух человеческий, разбивая какого-нибудь старого кумира, гово­
рит: это не то, чего я хочу,—он уже этим самым дает некоторое опре­
деление того, чего хочет, своего истинного содержания.
Эта двойственная сила и этот двойной процесс, разрушительный и
творческий, составляя сущность философии, вместе с тем составляет и
собственную сущность самого человека, того, чем определяется его до­
стоинство и преимущество перед остальною природой, так что на воп­
рос: что делает философия? — мы имеем право ответить: она делает
человека вполне человеком. А так как в. истинно человеческом бытии
равно нуждаются и Бог, и материальная природа,—Бог в силу абсо­
лютной полноты своего существа, требующий другого дл я ее свободного
усвоения, а материальная природа, напротив, вследствие скудости и
неопределенности своего бытия, ищущей другого дл я своего восполне­
ния и определения, — то, следовательно, философия, осуществляя собст­
венно человеческое начало в человеке, тем самым служит и божествен­
ному и материальному началу, вводя и то, и другое в форму свободной
человечности.
Так вот, если кто из вас захочет посвятить себя философии, пусть
он служит ей смело и с достоинством, не пугаясь ни туманов метафи­
зики, ни даже бездны мистицизма; пусть он не стыдится своего свобод­
ного служения и не умаляет его, пусть он знает, что, занимаясь фило­
софией, он занимается делом хорошим, делом великим и дл я всего мира
полезным.

НАУЧНЫЕ СООБЩЕНИЯ
И ПУБЛИКАЦИИ
или разум?
( Предисловие к публикации)
В. М. ЛЕЙБИН
В одном из писем Ромену Ролдану, написанном в 1923 г., Зигмунд
Фрейд подчеркнул, что большую часть жизни посвятил разрушению ил­
люзий, как своих собственных, так и всего человечества. И это дейст­
вительно так, ибо на протяжений более чем четырех десятилетий Фрейд
пытался разоблачать иллюзий, Широко распространенные в западной
культуре и разделяемые многими людьми. Он подверг переосмыслению
ранее сложившиеся представления о психосексуальном развитии детей,
выступил против картезианского отождествления психики с мышлением,
пересмотрел взаимоотношения между сознанием и бессознательным,
сорвал маску лицемерия с пуританской морали* нанес чувствительный
удар по самовлюбленности й самонадеяйностй человеческого «Я». Вы­
ступив с психоаналитическим учением о человеке й культуре, Фрейд
предпринял попытку развенчания и такой древней, оказывающей значи­
тельное воздействие на людей иллюзии* какой, по его мнению, являет­
ся религия. Этому и посвящена предлагаемая читателям работа Фрейда
« Будущее одной иллюзии» .
Написанная Фрейдом в семидесятилетием возрасте й опубликованная
в 1927 г., данная работа представляет собой размышлении человека,
критически относящегося к любым догмам, в том числе й религиозного
характера, о психологическом значении для жизнедеятельности людей и
о возможностях развития культуры, свободной от религиозных верова­
ний. Для самого Фрейда как основателя психоанализа й практикующе­
го врача-невропатолога обращение к осмыслению религиозной проблема­
тики не было чем-то неожиданным, навеянным преклонным возрастом,
когда склонность к раздумьям о смысле жизни й философским обобще­
ниям явл яется вполне естественной. Скорее напротив, « Будущее одной
иллюзии» может быть рассмотрено как естественное выражение того
интереса к исследованию происхождения й существа религиозных веро­
ваний, который Фрейд проявлял на протяжении Всей своей многолетней
творческой деятельности.
В самом деле, во многих его публикациях можно встретить мысли
о психологических корнях суеверия и религиозности, о возникновений
веры в духов и богов. Так, в одной из ранних работ «Психопатология
обыденной жизни» (1901) Фрейд рассматривал психологию суеверия,
акцентируя внимание на сознательном неведении и бессознательном зна­
ний мотивировки психических случайностей, наблюдаемых у суеверного
человека. Здесь же он сформулировал важное теоретическое положение,
послужившее отправной точкой его дальнейших психоаналитических
126

исследований в области религиоведения. Согласно этому положению,
«значительная доля мифологического миросозерцания, простирающегося
й на новейшие религий, представляет собой не что иное, как проециро­
ванную во внешний мир психологию» 1 Кстати сказать, К. - Г . Юнг, вы­
разивший свое несогласие с Фрейдом по целому ряду вопросов, в том
числе религиозного характера, й обвинивший основателя психоанализа
в «неспособности понять религиозный опыт» 2, в трактовке мифологем
явно исходит из фрейдовского постулата о мифологическом миросозер­
цании. Юнг буквально воспроизводит высказывание Фрейда* говоря о
том, что «вся астральная "мифология не что иное, как проецированная
на небо психология и, надо полагать, психология бессознательного» 3
В более поздних работах Фрейд неоднократно обращался к религиоз­
ной тематике. В книге о Леонардо да Винчи, опубликованной в 1910 г.,
он усматривает корень религиозной потребности в отцовском комплексе,
видит тесную связь между этим комплексом й верой в бога, пишет о
том, что «личный Бог психологически не что иное, как превознесенный
отец», и «как только в глазах молодёжи рушится авторитет отца, так
она теряет свои религиозные верования» 4 В «Лекциях по введению в
психоанализ» (1917) Фрейд рассматривает веру в психическую свободу
й произвол в качестве иллюзии, противоречащей научному пониманию
детерминаций психических процессов, а такж е обращает внимание на
возможность применения психоанализа «к науке о религии й к мифо­
логии» 5. В работе «Психология масс и анализ человеческого «Я» (1921)
он указывает на либидозную привязанность людей, посещающих цер­
ковь, к Христу, говорит о религиозных иллюзиях как своеобразной за­
щите человека от невротических опасностей в современной культуре,
отмечает то обстоятельство, что «каждой религий свойственна жесто­
кость и непримиримость ко всем тем, кто не является ее последовате­
лем» 6.
В отличие от других работ, содержащих отдельные высказывания о
религиозной вере, книга «Будущее одной иллюзии» специально посвя­
щена рассмотрению религиозной проблематики. Но это не единственное
сочинение Фрейда, где столь большое внимание уделяется данной теме.
В 1907 г. он опубликовал небольшую работу «Навязчивые действия и
религиозные обряды», в которой впервые, пожалуй, была дана психо­
аналитическая трактовка сходств между навязчивыми действиями нерв­
ных больных и обрядами верующих, в своеобразной форме проявляющих
свою религиозность. В 1913 г. вышел в свет фундаментальный труд
«Тотем и табу», где Фрейд попытался раскрыть психологию первобыт­
ной культуры и религии, й , наконец, в последней работе «Моисей и
единобожие», о публикованной незадолго до его смерти, в 1939 г., Фрейд
выразил свое понимание иудейского монотеизма, пересмотрев ранее
сложившиеся у религиоведов представления об истории развития рели­
гиозных верований в Египте.
Работа «Будущее одной иллюзии» может быть воспринята на пер­
вый взгляд как повторение содержащихся в предшествующих публика­
циях рассуждений о религии, вносящее дополнения й уточнения в
психоаналитическое религиоведение, но не затрагивающее его сути.
И действительно, многие соображения Фрейда о религии, высказанные
им ранее, воспроизводятся здесь в неизменном вида, например, опреде­
ление религии как «общечеловеческого невроза навязчивости» , м ысл ь о
1 Фрейд 3. Психопатол огия обыденной ж и зни . М., 1923, с. 227.
2 Jung С . - G. Modern Man in Search of Soul. L., 1970, p. 135.
3 10 н г К.-Г. Избранные труды iio аналитической психологии, т. III. Цюрих,
1939, с. 112 ..
4 Фрейд 3. Леонардо да Винчи. М., 1912, с. 96.
5 Ф р е й д 3. Лекции по введению в психоанализ, т. I. М., 1922. с. 177.
6 Фрейд 3. Пс ихо логия масс и анализ чел овеч ес кого «Я». М., 1925, с. 40.
127

том, что религиозность берет свое начало «в долго длящейся беспомощ­
ности и потребности в опоре маленького чел ов ека» 7, представление о
существовании тесной связи между отцовским комплексом и беспомощ­
ностью человека, о том, что амбивалентное отношение к отцу глубоко
запечатлено во всех религиях, первые этические ограничения (запрет
убийства, инцест) возникли на почве тотемизма.
Вместе с тем работа «Будущее одной иллюзии» характеризуется но­
выми для Фрейда поворотами мысли. Прежде всего на ее страницах
нашел отражение принципиальный спор между сторонниками религиоз­
ных верований и теми, кто придерживается антирелигиозных убежде­
ний. Фрейд не только учитывает и воспроизводит аргументы защ итни­
ков религиозной веры, но и внимательно разбирает их, противопостав­
л яя им свою точку зрения. В отличие от ранних работ, скажем,
«Толкования сновидений» (1900), где основатель психоанализа делает
многочисленные ссылки на различных авторов, в книге «Будущее одной
иллюзии» упоминаются лишь имена Аристотеля, Рейка, Мультатули п
немецкого философа Г. Файхингера, выдвинувшего в конце XIX в. кон ­
цепцию фикционализма, которая нашла отражение в написанном им
труде «Философия «как если бы» (1877, опубликован в 1911 г.) . Однако
внимательное рассмотрение приводимых Фрейдом идей и концепций,
лежащих в основе оправдания религиозной веры, в общем-то позволяет
воспроизвести полемику по вопросу о религии, которая велась в пред­
шествующие столетия и продолжалась в начале XX в. в рамках психо­
аналитического движения. В частности, за разбором некоторых аргумен­
тов в защиту религиозных ценностей в книге явственно просматривает­
ся спор о роли религиозного мировоззрения в жизнедеятельности людей
между Фрейдом, с одной стороны, Юнгом и протестантским священни­
ком О. Пфистером, познакомившимся с основателем психоанализа в
1909 г., использовавшим некоторые его идеи в своих проповедях, но не
разделявшим его антирелигиозные взгляды,— с другой. Построенная в
форме не монолога, автоматически обеспечивающего легкую победу над
идейным противником, выставляемым перед читателем, как правило,
в невыгодном свете, но диалога, предусматривающего коварные вопросы
со стороны умного оппонента и обстоятельные ответы на них, работа
« Будущее одной иллюзии» заметно вы дел яется из ряда предшествую­
щих публикаций основателя психоанализа, посвященных религиозной
проблематике.
Кроме того, наряду с рассмотрением проблемы происхождения и
природы религии, что находило отражение и в других работах Фрейда,
в книге «Будущее одной иллюзии» предпринимается попытка раскрытия
психологической ценности религиозных представлений, обосновывается
тезис об иллюзорном характере религиозных верований.
Предлагаемая читателям работа Фрейда написана прекрасным лите­
ратурным языком и в такой доступной для понимания форме, что
пе нуждается в пространных комментариях. Мне хотелось бы лишь об­
ратить внимание читателей на некоторые содержательные моменты,
имеющие отношение как к культурно-историческому контексту, в рам­
ках которого обнаруживаются сходства и различия между разнообраз­
ными философскими позициями, так и к современному восприятию
взглядов Фрейда на религиозные верования и научные знания.
Предваряя осмысление религиозной проблематики, Фрейд прежде
всего обращается в своей работе к размышлениям о человеческой куль­
туре. Если Ницше (еще до возникновения психоаналитического учения
говоривший о «религиозном неврозе»), к идеям которого Фрейд все
чаще обращался на склоне лет, писал об антагонизме между культурой
и цивилизацией, то основатель психоанализа не проводит каких-либо
7Фрейд3.Леонардода Винчи, с. 96.
128

различий между ними. Он высказывает свои соображения об отношении
людей к культурным ценностям, о несовершенных формах человеческой
культуры, о возможностях использования достижений науки и техники
в разрушительных целях.
Более обстоятельный анализ данного круга вопросов был осуществ­
лен Фрейдом в книге «Неудовлетворенность в культуре» (1930), в кото­
рой он поставил под сомнение многие завоевания человеческой цивили­
зации. « Люди,— с тревогой писал Фрейд, — располагают такой властью
в своем господстве над силами природы, что, пользуясь ею, легко мо­
гут уничтожить друг друга вплоть до последнего человека. Опи это
знают —отсюда возникает значительная доля их теперешнего беспокой­
ства, их уныния, их мрачного предчувствия» 8.
В работе «Будущее одной иллюзии» Фрейд лишь постулирует неко­
торые положения о взаимосвязях между человеком и культурой. Одни
из них оказались пророческими, ибо в. настоящее время наука и техни­
ка действительно обладают такой колоссальной мощью, что ее исполь­
зование в разрушительных целях может уничтожить не только отдель­
ного человека, но и весь род людской. Другие далеко не бесспорны и,
видимо, вызовут у читателей определенные сомнения, а возможно,
и активное неприятие. Но нельзя не отдать должное тому, с какой кор­
ректностью Фрейд рассматривает затрагиваемые им проблемы, избегая
категорических суждений.
Рассматривая культуру не только с точки зрения наличия в ней
определенных средств получения и распределения благ, но и под углом
зрения ее «психологического арсенала» , включа ющего в себя нравствен­
ные предписания, идеалы, творения искусства и религиозные представ­
ления, Фрейд сосредоточивает свое внимание на раскрытии природы и
выявлении ценностей последних. Он пишет об онтологических и гносео­
логических предпосылках, л ежащ их в основе олицетворения, обожествле­
ния человеком внешних природных сил, говорит об истоках формирова­
ния и становления христианства в западной культуре. В контексте
исследуемых им проблем наиболее важен для него вопрос о психологи­
ческом значении религиозных представлений и их реальной ценности в
жизни людей.
Фрейд исходит из того, что вера в бога представляет собой ил­
люзию, которая в действительности является реализацией бессознатель­
ного желания человека, испытывающего страх перед возможными опас­
ностями, встречающимися на его жизненном пути. В этом плане рели­
гиоведческие воззрения Фрейда оказываются созвучными взглядам
Фейербаха, работы которого он с увлечением читал, будучи студентом
Венского университета, и который в своих трудах, вклю чая «Сущность
христианства» (1841) и «Сущность религии» (1845), рассматривал бо­
гов через призму осуществленных желаний человека, считая, что бог —
это «осуществленное желание сердца, желание, достигшее несомненной
уверенности в своем исполнении и преодолевающее преграды рассудка,
опыта и внешнего мира» 9.
Фрейда вовсе не интересуют метафизические вопросы о том, что та ­
кое бог или религия сами по себе, в отрыве от человека. Его не инте­
ресует и оценка истинности религиозных учений. Перед ним стоит и ная
задача: прежде всего и главным образом он пытается понять религию
в плане ее психологической значимости для человека, поэтому ему
представляется вполне достаточным показать, что религиозные учения
по своей психологической природе являются не чем иным, как иллю­
зиями. В этом отношении его исходные методологические установки
совпадают с аналогичными установками Юнга, считающего, что психо­
8 «The Standard Edition of the Complete Psychological Works of Sigmund Freud»,
v. 21, London, 1961, p. 145.
9 Фейербах Л. Избр. филос. произв., т. И. М., 1955, с. 152.
129

логическое рассмотрение религии способствует выявлению й раскрытию
механизмов возникновения религиозных верований й эмоционального
воздействия их на людей, но сущность религий тем самым «не только
не затрагивается, но и не может быть затронута» 10.
Психологическое, по сути дела, психоаналитическое обоснование
Фрейдом критики религиозных представлений вызвало тревогу й озабо­
ченность у ряда религиозных деятелей и светских представителей запад­
ной культуры, опасавшихся, что эта критика может внестй смуту в умы
психически неустойчивых и духовно опустошенных людей, все более те­
ряющих веру в превалирующие ценности западного мира, а также при­
вести в движение разнообразные силы, вызывающие индивидуально-
личностные драмы и социально-экономические коллизий. Так, если Фрейд
придерживался точки зрения, согласно которой религия аналогична дет­
скому неврозу и человечество способно преодолеть невротическую стадию
своего развития, то Юнг, напротив, исходил из того, что утрата религи­
озных верований служит питательной почвой для возникновения психи­
ческих расстройств и неизбежно ведет к неврозам. Религия, по выраже­
нию Юнга, «есть одно из значительных пособий в психологическом про­
цессе приспособления» 11.
Нельзя сказать, что Фрейд вообще не признавал за религией никакой
ценности. Напротив, в различных своих трудах он неоднократно подчер­
кивал, что в процессе исторического развития человечества религия спо­
собствовала сдерживанию асоциальных влечений человека и его адапта­
ции К'-миру чуждых, неподвластных ему сил. «Даже тот,—писал он в
книге 1921 г.* —кто не сожалеет об исчезновении религиозных иллюзий
из современного культурного мира, признает, что они являлись сильней­
шей защитой от невротической опасности для людей, которых они свя­
зывали» 12. О несомненной исторической ценности религии говорит
Фрейд и в работе «Будущее одной иллюзии».
Вместе с тем он выступает против переоценки необходимости религии
для дальнейшего развития человечества, полагая, что само по себе устра­
нение религиозных иллюзий не ведет к безнравственности, чего так боя­
лись оппоненты Фрейда, упрекавшие его в подрыве нравственных основ
жизни. Тем более, что в предшествующие эпохи, когда религиозные веро­
вания были широко распространены, люди, по мнению Фрейда, не были
ни счастливее, ни нравственнее, не говоря уже о том, что безнравствен­
ность отнюдь не чужда различным религиям. Поэтому-то он и ставит
вопрос о необходимости отказа от рел игиозных иллюзий. Призывает ли
Фрейд отказаться от веры как таковой? Отнюдь нет. Он выступает про­
тив религиозных иллюзий* религиозных верований, полагаясь на торжест­
во разума и выражая веру в научные знания, позволяющие человеку
постигать реальный мир и соответствующим образом организовывать
свою жизнь в нем. Человеческий разум —вот тот единственный боц кото­
рому поклоняется основатель психоанализа. И хотя он считает, что «наш
бог Логос» не так уж всемогущ, тем не менее для Фрейда разум является
исходной теоретической и практической установкой, руководствуясь ко­
торой можно оптимистически смотреть в будущее развитие человечества.
Дилемма «вера или разум» стоит перед Фрейдом лишь в том случае,
когда речь идет о религиозной вере. Именно религиозным представлени­
ям он противопоставляет научное знание. Но он не отвергает веру саму
по себе, в результате чего дилемма «вера или разум» разрешается у него
в пользу постулирования и утверждения веры в разум* в науку.
Те, кто в свое время негативно отнесся к подобной вере Фрейда в
разум и науку, упрекали основателя психоанализа в том* что он, высту­
130
10 Ю н г К. - Г-. .Избранные труды по аналитической психологии, т. III, с. 358.
11 Там же, с. 64.
12 Фрейд 3. Психо ло гия масе и а нализ чел овечес ко го «Я», с. 96.

пая против религиозных иллюзий, создал новую иллюзию, основанную
на чрезмерном упований на могущество человеческого разума. Так,
О. Пфистер полагал, что в работе «Будущее одной иллюзии» фактически
дана иллюзия будущего. Фрейд предвидел упреки подобного рода в свой
адрес и честно признавал, что действительно трудно уберечься от иллю­
зий, когда размышляешь о будущем человечества. Более того, он подчер­
кивал, что готов отказаться от своих надежд, если последующий опыт
покажет ошибочность его предположений, включая постулируемую им
возможность и необходимость нерелигиозного воспитания. Однако при
всем этом Фрейд оставался непоколебимым в своей вере в разум и науч­
ное познание, считая, что в отличие от религиозной веры вера в науку
не является иллюзией.
Сегодня, спустя более ш естидесяти лет после выхода в свет работы
Фрейда «Будущее одной иллюзии» , можно ко нстатировать, что наука
добилась грандиозных успехов в познании тайн природного мира,
а в перспективе ее ожидают открытия, которые еще в большей степени
будут свидетельствовать о могуществе человеческого р азума. Вместе с
тем, в настоящее время мы столкнулись с катастрофическими для чело­
вечества явлениями, когда безмерные упования на научно-технические
достижения оборачиваются людскими жертвами, а выдвинутый Бэконом
несколько столетий тому назад лозунг « знание—сила» приобретает само­
довлеющее звучание, вызывающее тревогу, поскольку эта сила нередко
оборачивается против человека, подтачивая и разрушая основы его бы­
тия. Обнаруживается и то, что в век грандиозных научных открытий ре­
лигиозные представления не только не исчезают с исторической сцены,
но вновь возрождаются и распространяются по всему миру, принимая
новые формы и обретая нетрадиционные объекты поклонения.
В своих размышлениях о будущем религии Фрейд не коснулся этого
вопроса, что снижает ценность его религиоведческой работы. Между тем
уже неофрейдисты, подвергшие критике целый ряд психоаналитических
идей, обратили внимание на возникновение и распространение в запад­
ном мире новых «идолов», в ыступающих в форме научно-технических до­
стижений. Так, оценивая «Будущее одной иллюзии» как одну из «наибо­
лее глубоких и блестящих» книг Фрейда, но одновременно критически
относясь к фрейдовской интерпретации отношений между неврозом и ре­
лигией, Э. Фромм отмечал, что техника поворачивается к человеку дру­
гим своим ликом — «ликом богини разруш ения» (вроде индийской боги­
ни Кал и), которой мужчины и женщины жаждут принести в жертву й
самих себя, и своих детей» 13.
Думается, что извечный конфликт между наукой, техникой и рели­
гией, обостряющийся по мере роста научных знаний й технических дости­
жений и возрождения религиозных представлений, не должен заслонять
собой общечеловеческие ценности поддержания и сохранения жизни, гу­
манистическую перспективу развития человечества.
Фрейда нельзя упрекнуть в наивности или в незнании психологии
людей. Он не строил иллюзий относительно возможного воздействия вы­
сказанных им антирелигиозных идей на сознание верующих, справедли­
во полагая, что едва ли аргументы подобного рода смогут поколебать
веру людей* разделяющих религиозное мировоззрение. В принципе
Фрейд был прав, когда подчеркивал, что никого нельзя принуждать йй
к вере, ни к безверию. Человек остается человеком только тогда, когда
он во что-то верит. Не верующий ни во что —это еще не человек или
уже не человек. Вопрос заключается лишь в том* во что именно человек
верит: в бога, разум, науку, будущее, идею, идеалы?
Отстаиваемая Фрейдом вера в разум является продуктивной в том
случае, если она не абсолютизируется, не превращается в догму, как это
13 Фромit Э. Иметь или быть. М., 1986, с. 175.

свойственно многим религиозным верованиям. Одно лишь упование на
веру, пусть даже веру в разум, чревато далеко идущими последствиями,
в том числе и разрушительного, деградационного характера. Конечно,
человек не может обойтись без веры. Но ему не чуждо и сомнение. Более
того, подобно вере, оно явл яется важной и необходимой составляющей
человеческого бытия. Где преобладает вера, исключающая всякое сомне­
ние, там существует благодатная почва для возникновения культа, в ко­
нечном счете порабощающего человека. Где доминирует сомнение, исклю ­
чающее всякую веру, там не остается места для надежды, предохраняю­
щей человека от разъедающей его душу ржавчины нигилистического
отрицания и ниспровержения всего и вся.
В своей работе «Будущее одной иллюзии» Фрейд отверг религиозную
веру в качестве необходимого элемента дальнейшего развития человека
и человечества в целом, заменив ее верой в разум. Но он не сделал
важного шага, предотвращающего абсолютизацию провозглашаемой им
веры —не принял во внимание диалектические отношения между верой
и сомнением. Современникам, размышляющим над судьбами человечест­
ва, следует извлечь для себя полезные уроки из исторического прошлого,
включая теоретическое наследие неординарных умов, с тем чтобы руко­
водствоваться в своей деятельности диалектикой веры и сомнения.
Будущее одной иллюзии
3. ФРЕЙД
I.
Если долгое время живешь внутри какой-то определенной культуры
и неоднократно принимаеш ься исследовать, какими были ее истоки и
путь развития, то рано или поздно чувствуешь искушение обратить взор
в другом направлении и поставить вопрос, какая дальнейшая судьба
предстоит этой культуре и через какие перемены ей назначено пройти.
Вскоре замечаешь, однако, что подобное разыскание с самого начала
оказывается во многих отношениях ущербным. Прежде всего потому, что
лишь немногие люди способны обозреть человеческую деятельность во
всех ее разветвлениях. Большинство поневоле вынуждено ограничиться
одной отдельно взятой или несколькими областями; а чем меньше чело­
век знает о прошлом и настоящем, тем ненадежнее по необходимости
окажется его суждение о будущем. Во-вторых, потому, что как раз в
такого рода суждении субъективные упования индивида играют роль,
которую трудно переоценить; упования же эти неизбежно зависят от чи­
сто личных моментов его собственного опыта, от большей или меньшей
оптимистичности жизненной установки, которая диктуется ему темпера­
ментом, успехом или неуспехом его усилий. Наконец, дает о себе знать
то примечательное обстоятельство, что люди в общем и целом пережи­
вают свою современность как бы наивно, не отдавая должное ее глубин­
ному содержанию; они должны сперва неким образом взглянуть на нее
со стороны, то есть современность должна превратиться в прошлое, что­
бы мы смогли опереться на нее в своем суждении о будущем.
Человек, поддавшийся искушению предложить от своего имени какое-
то предсказание о вероятном будущем, поступит поэтому благоразумно,
если будет помнить о вышеназванных помехах, равно как и о ненадеж­
ности, присущей вообще всяким пророчествам. Лично меня все это за­
132

ставляет поспешно уклониться от слишком обширной задачи и сразу за­
няться небольшой частной областью, которая к тому же и прежде всегда
привлекала мое внимание. Сперва, мне, правда, придется как-то опреде­
лить ее место внутри всеобъемлющего целого.
Человеческая культура —я имею в виду все то, в чем человеческая
жизнь возвысилась над своими биологическими обстоятельствами и чем
она отличается от жизни животных, причем я пренебрегаю различением
между культурой и цивилизацией,—обнаруживает перед наблюдателем,
как известно, две стороны. Она охватывает, во-первых, все накопленные
людьми знания и умения, позволяющие им овладеть силами природы и
взять у нее блага для удовлетворения человеческих потребностей, а во-
вторых, все институты, необходимые дл я упорядочения человеческих
взаимоотношений и особенно —для дележа добываемых благ. Оба эти
направления культуры связаны между собой, во-первых, поскольку на
взаимоотношения людей оказывает глубокое влияние мера удовлетворе­
ния влечений, дозволяемая наличными благами, во-вторых, поскольку от­
дельный человек сам может вступать в отношения с другим по поводу
того или иного блага, когда другой использует его рабочую силу или де­
лает его сексуальным объектом, а в-третьих, поскольку каждый отдель­
ный индивид виртуально является врагом культуры, которая тем не ме­
нее должна оставаться делом всего человеческого коллектива. Примеча­
тельно, что как бы мало ни были способны люди к изолированному
существованию, они тем не менее ощущают жертвы, требуемые от них
культурой ради возможности совместной жизни, как гнетущий груз.
Культура должна поэтому защищать себя от одиночек, и ее институты,
учреждения и заповеди ставят себя на службу этой задаче; они имеют
целью не только обеспечить известное распределение благ, но и постоян ­
но поддерживать его, словом, должны защищать от враждебных побужде­
ний людей все то, что служит покорению природы и производству благ.
Создания человека легко разрушимы, а наука и техника, построенные
им, могут быть применены и для его уничтожения.
Так создается впечатление, что культура есть нечто навязанное про­
тивящемуся большинству меньшинством, которое ухитрилось завладеть
средствами власти и насилия. Естественно, напрашивается предположе­
ние, что все проблемы коренятся не в самом существе культуры, а вы­
званы несовершенством ее форм, как они складывались до сего дня.
Нетрудно обнаружить эти ее недостатки. Если в деле покорения природы
человечество шло путем постоянного прогресса и вправе ожидать еще
большего в будущем, то трудно констатировать аналогичный прогресс в
деле упорядочения человеческих взаимоотношений, и, наверное, во все
эпохи, как опять же и теперь, многие люди задавались вопросом, заслу­
живает ли вообще защиты эта часть приобретений культуры. Хочется
думать, что должно же быть возможным какое-то переупорядочение че­
ловеческого общества, после которого иссякнут источники неудовлетво­
ренности культурой, культура откажется от принуждения и от подавле­
ния влечений, так что люди без тягот душевного раздора смогут отдаться
добыванию благ и наслаждению ими. Это был бы золотой век, спраши­
вается только, достижимо ли подобное состояние. Похоже, скорее, что
всякая культура вынуждена строиться на принуждении и запрете влече­
ний; неизвестно еще даже, будет лк после отмены принуждения большин­
ство человеческих индивидов готово поддерживать ту интенсивность тру­
да, которая необходима для получения прироста жизненных благ. Надо,
по-моему, считаться с тем фактом, что у всех людей имеют место де­
структивные, то есть антиобщественные и антикультурные, тенденции п
что у большого числа лиц они достаточно сильны, чтобы определить со­
бою их поведение в человеческом обществе.
Этому психологическому факту принадлежит решающее значение
при оценке человеческой культуры. Если вначале еще можно было ду­
133

мать, что главное в ней —это покорение природы ради получения жиз­
ненных благ и что грозящие ей опасности устранимы целесообразным рас­
пределением благ среди людей, то теперь центр тяжести переместился,
по-видимому, с материального на душевное. Решающим оказывается,
удастся:' ли и насколько удастся уменьшить тяжесть налагаемой на лю­
дей обязанности жертвовать своими влечениями, примирить их с неиз­
бежным минимумом такой жертвы и чем-то ее компенсировать. Как
нельзя обойтись без принуждения к культурной работе, так нельзя
обойтись ш без господства меньшинства над массой, потому что массы
косны и недальновидны, они не любят отказываться от влечений, не
слушают аргументов в пользу неизбежности такого отказа, и индивиду­
альные представители массы поощряют друг в друге вседозволенность и
распущенность. Лишь благодаря влиянию образцовых индивидов, при­
знаваемых ими в качестве своих вождей, они дают склонить себя к на­
пряженному труду и самоотречению, от чего зависит существование
культуры. Все это хорошо, если вождями становятся личности с незауряд­
ным пониманием жизненной необходимости, сумевшие добиться господст­
ва над собственными влечениями. Но для них существует опасность, что,
не желая утрачивать своего влияния, они начнут уступать массе больше,
чем та им, и потому представляется необходимым, чтобы они были неза­
висимы от массы как распорядители средств власти. Короче говоря, люди
обладают двумя распространенными свойствами, ответственными за то,
что институты культуры могут поддерживаться лишь известной мерой
насилия,, а именно люди, во-первых, не имеют спонтанной любви к тру­
ду, и, во -вторых, доводы разум а бессильны против их страстей.
Я знаю, что можно возразить против этих соображений. Мне скажут,
что обрисованные здесь черты человеческой массы, призванные доказать
неизбежность принуждения для культурной деятельности, сами лишь
следствие ущербности культурных институтов, по вине которых люди
стали злыми, мстительными, замкнутыми. Новые поколения, воспитанные
с любовью и приученные высоко ценить мысль, заблаговременно приоб­
щенные к благодеяниям культуры, по-иному и отнесутся к ней, увидят
в ней свое интимнейшее достояние, добровольно, принесут ей жертвы,
трудясь и отказываясь от удовлетворения своих влечений необходимым
для ее поддержания образом. Они смогут обойтись без принуждения и
будут мало чем отличаться от своих вождей. А если ни одна культура
до сих пор не располагала массами такого качества, то причина здесь.в
том, что ни одной культуре пока еще не удавалось создать порядок, при
котором человек формировался бы в нужном направлении, причем с са­
мого детства.
Можно сомневаться, мыслимо ли вообще, или по крайней мере сей­
час, при современном состоянии овладения природой, достичь подобной
реорганизации культуры; можно спросить, где взять достаточное число
компетентных, надёжных и бескорыстных вождей, призванных выступить
в качестве воспитателей будущих поколений; можно испугаться чудовищ­
ных размеров принуждения, которое неизбежно потребуется для прове­
дения этих намерений в жизнь. Невозможно оспаривать величие этого
плана, его значимость для будущего человеческой культуры. Он несо­
мненно покоится на понимании того психологического обстоятельства, что
человек наделен многообразнейшими задатками влечений, которым ран­
ние детские переживания придают окончательную направленность. Пре­
делы человеческой воспйтуемости ставят, однако, границы действенности
подобного преобразования культуры. Можно только гадать, погасит ли и
в какой мере погасит иная культурная среда оба вышеназванных свой­
ства человеческих масс, так сильно затрудняющих руководство общест­
вом. Соответствующий эксперимент ещё не осуществлен. По всей вероят­
ности, определенный процент человечества —Из-за болезненных задатков
или чрезмерной силы влечений —навсегда останется асоциальным, но
134

если бы только удалось сегодняшнее враждебное культуре большинство
превратить в меньшинство, то было бы достигнуто очень многое, пожа­
луй, даже все, чего можно достичь.
Мне не хотелось бы создавать впечатления, будто я забрел слишком
далеко в сторону от предначертанного пути моего исследования. Хочу
поэтому со всей определенностью заверить читателя, что вовсе не наме­
реваюсь оценивать гигантский эксперимент над культурой, который в
настоящее время ставится в обширной стране между Европой и Азией.
Я не обладаю ни профессиональными знаниями, ни способностью для
того, чтобы судить о его осуществимости, анализировать целесообраз­
ность применяемых методов или изм ерять ширину неизбежной пропасти
между намерением и исполнением. То, что там готовится, не поддается
из-за своей незавершенности рассмотрению, для которого предоставляет
материал наша давно устоявшаяся культура.
II.
Мы незаметно скользнули из экономической в психологическую
сферу. Вначале мы склонялись к тому, чтобы усматривать культурное
богатство в совокупности наличных благ и социальных институтов для
их распределения. С осознанием того, что всякая культура покоится на
принуждении к труду и на отказе от влечений, а потому неизбежно вы­
зывает сопротивление со стороны объектов своих императивов, стало
ясно, что сами блага, средства их получения и порядок распределения
не могут быть главным или единственным содержанием культуры. Ибо
им угрожает бунт и разрушительная страсть участников культуры. Рядом
с благами теперь выступают средства, способные служить защите куль­
туры,— средства принуждения и другие, призванные примирить людей с
нею и вознаградить их за принесенные жертвы. Эти средства второго
рода можно охарактеризовать как психологический арсенал культуры.
Ради единообразия способа выражения будем называть тот факт, что
какое-то влечение не может быть удовлетворено отказом, установление,
предписывающее этот отказ, —запретом, а состояние, вводимое посред­
ством запрета,—лишением . Следующим шагом будет различение между
лишениями, которые затрагивают всех, и такими, которые касаются толь­
ко самых отдельных групп, классов или просто одиночек. Первые —
древнейшие: с запретами, предписывавшими эти лишения, культура на­
чала, неизвестное число тысячелетий назад, свой отход от первобытного
животного состояния. К своему изумлению, мы обнаружили, что они все
еще действуют, все еще составляют ядро враждебных чувств к культуре.
Страдающие от них импульсивные желания заново рождаются с каждым
ребенком; существует целый разряд людей, невротики, которые уже й на
эти отказы реагируют асоциальностью. Речь идет об импульсивных ж е­
ланиях инцеста, каннибализма и кровожадности. Звучит несколько стран­
но, когда эти импульсивные желания, в осуждении которых все люди,
по-видимому, единодушны, ставятся на одну доску с другими, об удов­
летворении которых или об отказе от которых в нашей культуре ведется
столь оживленный спор, однако психологически приравнивание одних й
другим оправдано. Отношение культуры к этим древнейшим импульсив­
ным желаниям никоим образом не одинаково; лишь каннибализм пред­
ставляется всеми отвергнутым и для неаналитйчного рассмотрения впол­
не преодоленным; силу инцестных желаний мы еще можем почувство­
вать за соответствующим запретом; а убийство нашей культурой при
определенных условиях до сих пор практикуется, даже предписывается.
Возможно, нашей культуре предстоят фазы развития, на которых удов^
летворение еще и других, сегодня вполне допустимых желаний будет
казаться таким же неприемлемым, как сейчас каннибализм.
Уже в этих древнейших отречениях дает о себе знать один психоло­
гический фактор, сохраняющий значение и для всех последующих. Не­
верно, что человеческая психика с древнейших времен не развивалась
и, в отличие от прогресса науки и техники, сегодня все еще такая же,
135

как и в начале истории. Мы можем здесь привести один пример этого
психического прогресса. Наше развитие идет в том направлении, что
внешнее принуждение постепенно уходит внутрь, и особая психическая
инстанция, человеческое сверх-Я, включает его в число своих заповедей.
Каждый ребенок демонстрирует нам процесс подобного превращ ения,
благодаря ему приобщаясь к нравственности и социальности. Это усиле­
ние сверх-Я есть в высшей степени ценное психологическое приобрете­
ние культуры. Личности, в которых оно произошло, делаются из против­
ников культуры ее носителями. Чем больше их число в том или ином
культурном регионе, тем обеспеченнее данная культура, тем скорее она
сможет обойтись без средств внешнего принуждения. Мера интериориза-
ции, однако, очень различна дл я отдельных запретов. В отношении вы­
шеупомянутых древнейших требований культуры интериоризация, если
оставить в стороне досадные случаи неврозов, похоже, в значительной
мере достигнута. Ситуация изменяется, когда мы обращаемся к другим
импульсивным желаниям. С изумлением и тревогой мы обнаруживаем
тут, что громадное число людей повинуется соответствующим культурным
запретам лишь под давлением внешнего принуждения, то есть только
там, где нарушение запрета грозит наказанием, и только до тех пор,
пока угроза реальна. Это касается и тех так называемых требований
культуры, которые в равной мере обращены ко всем. В основном с фак­
тами нравственной ненадежности людей мы сталкиваем ся в этой сфере.
Бесконечно многие культурные люди, которые отшатнулись бы в ужасе
от убийства или инцеста, не отказывают себе в удовлетворении своей алч­
ности, агрессивности, сексуальных страстей, не упускают случая навре­
дить другим ложью, обманом, клеветой, если могут при этом остаться без­
наказанными, и так продолжается без изменения на протяжении многих
культурных эпох.
В отношении ограничений, касающихся лишь определенных классов
общества, мы сталкиваемся с примитивной и вполне недвусмысленной
ситуацией. Как и следовало ожидать, обойденные классы завидуют при­
вилегиям элиты и готовы на все, чтобы отделаться от своей дополнитель­
ной доли лишения. Когда это невозможно, внутри данной культуры пус­
кает корни устойчивая неудовлетворенность, способная привести к опас­
ным мятежам. Если культура не в силах справиться с положением, когда
удовлетворенность определенного числа ее представителей имеет своей
предпосылкой угнетение других, возможно, большинства, а это имеет ме­
сто во всех других современных культурах, то угнетенные понятным об­
разом проникаются острой враждебностью к культуре, которую они под­
держивают своим трудом, но к благам которой они причастны в слишком
малой мере. Интериоризации культурных запретов в таком случае ожи­
дать от угнетенных не приходится, они, наоборот, не расположены при­
знавать эти запреты, стремятся разрушить саму культуру, отменить при
возможности самые ее предпосылки. Враждебность этих классов ку л ьту ­
ре так очевидна, что из-за нее теряется из виду более скрытная враж­
дебность лучше обеспеченных общественных слоев. Нечего и говорить,
что культура, оставляющая столь большое число участников неудовле­
творенными и толкающая их на бунт, и не имеет перспектив на длитель­
ное существование, и не заслуживает его.
Мера интериоризации предписаний культуры —популярно и ненауч­
но выражаясь, нравственный уровень ее участников — не единственное
духовное благо, которое надо принимать в расчет при оценке культуры.
У нее есть и другое богатство —идеалы и творения искусства, то есть
виды удовлетворения, доставляемые теми и другими.
Мы слишком склонны причислять идеалы той или иной культуры —
ее оценку того, что следует считать высшим и наиболее престижным до­
стижением,—к ее психологическому достоянию. При первом приближе­
нии кажется, будто этими идеалами определяются успехи культуры;
136

реальная зависимость может быть, однако, иной: идеалы формируются
после первых успехов, которым способствует взаимодействие внутренних
задатков с внешними обстоятельствами, и эти первые успехи фиксируют­
ся в идеале, зовущем к их повторению. Удовлетворение, которое идеал
дарит участникам культуры, имеет тем самым нарциссическую природу,
оно покоится на гордости от уже достигнутых успехов. Д ля своей полно­
ты оно требует сравнения с другими культурами, ринувшимися к дру­
гим достижениям и сформировавшими другие идеалы. В силу таких раз­
личий каждая культура присваивает себе право презирать другие. Таким
путем культурные идеалы становятся поводом к размежеванию и враж­
де между различными культурными регионами, что всего отчетливее
наблюдается между нациями.
Нарциссическое самодовольство собственным идеалом тоже относится
к тем силам, которые успешно противодействуют внутри данного ку ль ­
турного региона разрушительным настроениям. Не только привилегиро­
ванные классы, наслаждающиеся благодеяниями своей культуры, но и
угнетенные могут приобщаться к этому удовлетворению, поскольку да­
руемое идеалом право презирать чужаков вознаграждает их за унижен­
ность в своем собственном обществе. Пусть я жалкий, задавленный дол­
гами и воинской повинностью плебей, но зато я римлянин, имею свою
долю в общей задаче покорять другие народы и предписывать им законы.
Такая идентификация угнетенных с классом своих правителей и эксплуа­
таторов есть опять же лишь частичка более широкой картины. С другой
стороны, угнетаемые могут быть аффективно привязаны к угнетателям,
видеть в своих господах, вопреки всей враждебности, воплощение собст­
венных идеалов. Не сложись между ними таких, в сущности, взаимно -
удовлетворяющих отношений, оставалось бы непонятным, почему столь
многие культуры, несмотря на оправданную враждебность к ним больших
человеческих масс, продержались столь долгое время.
Другого рода удовлетворение доставляет представителям того или ино­
го культурного региона искусство, правда, к ак правило, недоступное
массам, занятым изнурительным трудом и не получившим индивидуаль­
ного воспитания. Искусство, как мы давно уже убедились, дает эрзац
удовлетворения, компенсирующий древнейшие, до сих пор глубочайшим
образом переживаемые культурные запреты, и тем самым, как ничто дру­
гое, примиряет с принесенными им жертвами. Кроме того, художествен­
ные создания, давая повод к совместному переживанию высоко ценимых
ощущений, вызывают чувства идентификации, в которых так остро
нуждается всякий культурный круг; служат они также и нарциссиче-
скому удовлетворению, когда изображают достижения данной культуры,
впечатляющим образом напоминают о ее идеалах.
Самая, может быть, важная часть психического инвентаря культуры
до сих пор еще не упоминалась. Это ее в широчайшем смысле религиоз­
ные представления, иными словами —как нам предстоит обосновать
ниже —ее иллюзии .
III.
В чем заключена особая ценность религиозных представлений?
Мы говорили о враждебности к культуре, следствии гнета этой послед­
ней, требуемого ею отказа от влечений. Если вообразить, что ее запреты
сняты, то есть что всякий отныне вправе избирать своим сексуальным
объектом любую женщину, какая ему нравится, вправе убить любого, кто
соперничает с ним за женщину или вообще встает на его пути, может и
взять у другого что угодно из его имущества, не спрашивая разреше­
ния,—какая
красота, какой вереницей удовлетворений стала бы тогда
жизнь! Правда, мы сразу натыкаемся на следующее затруднение. Каж ­
дый другой имеет в точности те же желания, что я, и будет обращаться
со мной не более любезным образом, чем я с ним. По существу, только
один-единственный человек может поэтому стать безгранично счастли­
вым за счет снятия всех культурных ограничений —тиран, диктатор,
137

захвативший в свои руки все средства власти; й даже он имеет все ос­
нования желать, чтобы другие соблюдали по крайней мере одну культур­
ную заповедь —не убий.
Но как неблагодарно, к ак в общем близоруко стремиться к отмене
культуры! Тогда нашей единственной участью окажется природное со­
стояние, а его перенести гораздо тяжелей. Правда, природа не требовала
бы от нас никакого ограничения влечений, она дала бы нам свободу дей­
ствий, однако у нее есть свой особо действенный способ нас ограничить,
она нас губит, холодно, жестоко и, как нам кажется, бездумно, причем,
пожалуй, как раз по случаю удовлетворения нами своих влечений. Имен­
но из-за опасностей, которыми нам грозит природа, мы ведь и объедини­
лись, и создали культуру, которая среди прочего, призвана сделать воз­
можной нашу общественную жизнь. В конце концов, главная задача
культуры, ее подлинное обоснование —защита нас от природы.
Известно, что во многих отношениях она уже и теперь сносно справ­
ляется со своей задачей, а со временем, надо думать, будет делать это
еще лучше. Но ни один человек не обманывается настолько, чтобы верить,
будто природа уже теперь покорена; мало кто смеет надеяться, что она
в один прекрасный день вполне покорится человеку. Перед нами стихии,
как бы насмехающиеся над каждым человеческим усилием, земля, кото­
рая дрожит, расседается, хоронит все человеческое и труд человека, вода,
которая в своем разгуле все сметает, перед нами болезни, в которых мы
лишь совсем недавно опознали нападение других живых существ, нако­
нец, мучительная загадка смерти, против которой до сих пор не найдено
никакого снадобья и, наверное, никогда не будет найдено. Природа про­
тивостоит нам всей своей мощью, величественная, жестокая, неумолимая,
колет нам глаза нашей слабостью и беспомощностью, от которых мы ду­
мали избавиться посредством своего культурного труда. К немногим ра ­
дующим и возвышающим зрелищам, какие может явить человечество, от­
носятся случаи, когда оно перед лицом стихийного бедствия забывает о
своем разброде, о всех внутренних трудностях своей культуры, о вражде
и вспоминает о великой общей задаче самосохранения в борьбе против
подавляющей мощи природы.
Как для человечества в целом, так и для одиночки жизнь труднопере­
носима. Какую-то долю лишения накладывает на него культура, в кото­
рой он участвует, какую-то меру страдания готовят ему другие люди,
либо вопреки предписаниям культуры, либо по вине несовершенств этой
культуры. Добавьте сюда ущерб, который наносит ему непокоренная при­
рода,—он называет это роком. Последствием такого положения его дел
должны были бы быть постоянная тревога и тяжелая обида от оскорбле­
ния чувств естественного нарциссизма. К ак одиночка реагирует на ущерб,
наносимый ему культурой и другими, мы уже знаем: он накапливает в
себе соответствующую меру сопротивления институтам своей культуры,
меру враждебности к культуре. А как он обороняется против гигантской
мощи природы, судьбы, которые грозят ему, как всем и каждому?
Культура облегчает ему здесь задачу, она старается в одинаковой
мере за всех; даже примечательно, что, пожалуй, прямо-таки все куль­
туры делают в этом отношении одно и то же. Они никогда не дают себе
передышки в выполнении своей задачи —защитить человека от природы,
они только продолжают свою работу другими средствами. Задача здесь
троякая: грубо задетое самолюбие человека требует утешения; мир я
жизнь должны быть представлены не ужасными; а кроме того, просит
какого-то ответа человеческая любознательность, движимая, конечно,
сильнейшим практическим интересом.
Самым первым шагом достигается у ж е очень многое. И этот первый
шаг —очеловечивание природы. С безличными силами и судьбой не
вступишь в контакт, они остаются вечно чужды нам. Но если в стихиях
бушуют страсти, ка к в твоей собственной душе, если даже смерть не
138

стихийна, а представляет собою насильственное деяние злой воли, если
повсюду в природе тебя окружают существа, известные тебе из опыта
твоего собственного общества, то ты облегченно вздыхаешь, чувствуешь
себя ка к дома среди жути, можешь психически обрабатывать свой без­
рассудный страх. Ты, может быть, еще беззащитен, но уж е не беспомощ­
но парализован, ты способен по крайней мере реагировать, а может быть,
ты даже и не беззащитен, ведь почему бы не ввести в действие против
сверхчеловеческих насильников, то есть сил внешней природы, те же
средства, к которым мы прибегаем в своем обществе; почему бы не по­
пытаться заклясть их, умилостивить, подкупить, отняв у них путем та­
кого воздействия какую-то часть их могущества. Т ака я замена естество­
знания психологией не только дает мгновенное облегчение, она указывает
и путь дальнейшего овладения ситуацией.
Ибо ситуация эта, по существу, не нова, у нее есть инфантильный про­
образ, она, собственно, лишь продолжение более ранней ситуации, ведь
в такой же беспомощности человек когда-то у же находился, маленьким
ребенком перед лицом родительской пары, не без оснований внушавшей
ребенку страх, особенно отец, на которого при всем том можно было,
однако, рассчитывать, ищ а защиты от известных в том возрасте опасно­
стей. Так что всего проще приравнять друг к другу обе ситуации. Да и
желание, как в сновидении, сыграло тут свою роль. Спящего посещает
предчувствие смерти, хочет загнать его в могилу, но работа сна умело
выбирает условие, при котором это страшное событие превращ ается
в исполнение желаний: спящий видит себя в старой этрусской гробнице,
куда он радостно спустился для удовлетворения своих археологических
интересов. Сходным образом человек делает силы природы не просто
человекообразными существами, с которыми он может общаться, как с
себе подобными,—это и не отвечал о бы подавляющему впечатлению от
них,—а придает им характер отца, превращает их в богов, следуя при
этом не только инфантильному, но, как я пытался показать, также и фи­
логенетическому прообразу.
Со временем делаются первые наблюдения относительно упорядочен­
ности и закономерности природных явлений, силы природы утрачивают
поэтому свои человеческие черты. Но беспомощность человека остается,
а с нею тоска по отцу и боги. Боги сохраняют свою троякую задачу:
нейтрализуют ужас перед природой, примиряют с грозным роком, высту­
пающим прежде всего в образе смерти, и вознаграждают за страдания и
лишения, возлагаемые на человека жизнью в культурном сообществе.
Но постепенно акцент внутри этих функций богов смещается. Люди
замечают, что природные явления, следуя внутренней необходимости, про­
исходят сами собой; боги, р азу меется, господа природы, они так ее
устроили и могут теперь заняться самими собой. Лишь от случая к слу­
чаю посредством так называемых чудес они вмешиваются в ее ход как
бы для того, чтобы заверить, что они ничего не уступили из своей перво­
начальной сферы господства. Что касается повелений рока, то остается
в силе неприятная догадка: неведению и беспомощности рода человече­
ского тут ничем не поможешь. Боги здесь отказывают раньше всего; если
они сами хозяева рока, то их решения приходится назвать непостижимы­
ми; одареннейшему народу древности брезжит понимание того, что
«Мойра» стоит над богами и что боги сами имеют свои судьбы. И чем
более самостоятельной становится природа, чем дальш е отстраняются от
нее боги, тем напряженнее все ожидания сосредоточиваются на третьей
отведенной им функции, тем в большей мере нравственность становится
их подлинной сферой. Божественной задачей становится теперь компен­
сировать дефекты культуры и наносимый ею вред, вести счет страдани­
ям, которые люди причиняют друг другу в совместной жизни, следить
за исполнением предписаний культуры, которым люди так плохо подчи­
няются. Самим предписаниям культуры приписывается божественное
139

происхождение, они поднимаются над человеческим обществом, распро­
страняются на природу и историю мира.
Так создается арсенал представлений, порожденный потребностью
сделать человеческую беспомощность легче переносимой, выстроенных из
матер иала воспоминаний о беспомощности собственного детства и дет­
ства человеческого рода. Ясно видно, что такое приобретение ограждает
человека в двух направлениях —против опасностей природы и рока и
против травм, причиняемых самим человеческим обществом. Общий
смысл всего таков: жизнь в нашем мире служит какой-то высшей цели,
которая, правда, нелегко поддается разгадке, но несомненно подразуме­
вает совершенствование человеческого существа. По-видимому, объектом
этого облагорожения и возвышения должно быть духовное начало в че­
ловеке —душа, которая с течением времени так медленно и трудно от­
делилась от тела. Все совершающееся в земном мире есть исполнение
намерений какого-то непостижимого для нас ума, который, пусть труд­
ными для понимания путями и маневрами, но в конце концов направит
все к благу, то есть к радостному для нас исходу. За каждым из нас
присматривает благое, лишь кажущееся строгим провидение, которое не
позволит, чтобы мы стали игральным мячом сверхмощных и беспомощных
сил природы; даже смерть есть вовсе не уничтожение, не возвращение
к неорганической безжизненности, но начало нового вида существования,
ведущего по пути высшего развития. И, с другой стороны, те же нравст­
венные законы, которые установлены нашими культурами, царят над
всеми событиями в мире, разве что всевышняя инстанция, вершащая
суд, следит за их исполнением с несравненно большей властностью и по­
следовательностью, чем земные власти. Всякое добро в конечном счете
по заслугам вознаграждается, всякое зло карается, если не в этой форме
жизни, то в последующих существованиях, начинающихся после смерти.
Таким образом, все ужасы, страдания и трудности жизни предназначены
к искуплению; жизнь после смерти, которая продолжает нашу земную
жизнь так же, как невидимая часть спектра примыкает к видимой, при­
несет исполнение всего, чего мы здесь, может быть, не дождались.
И неприступная мудрость, управляющая этим процессом, всеблагость,
в нем выражающаяся, справедливость, берущая в нем верх, —все это
черты божественных существ, создавших к тому же нас и мир в целом.
Или, скорее, единого божественного существа, которое в нашей культуре
сосредоточило в себе всех богов архаических эпох. Народ, которому впер­
вые удалось такое соединение всех божественных свойств в одном лице,
немало гордился этим шагом вперед. Он вышелушил отцовское ядро,
которое с самого начала скрывалось за всяким образом бога; по существу,
это был возврат к историческим началам идеи бога. Теперь, когда бог
стал единственным, отношения к нему снова смогли обрести интимность
и напряженность детского отношения к отцу. Коль скоро для божествен­
ного отца люди сделали так много, им хотелось получить взамен и воз­
награждение, по крайней мере стать его единственным любимым ребен­
ком, избранным народом. Намного позднее благочестивая Америка вы­
двинет притязание быть God’s own country, «собственной страной Бога»,
и это опять же верно в отношении одной из форм поклонения человече­
ства божеству.
Подытоженные выше религиозные представления, естественно, имели
долгую историю развития, зафиксированы разными культурами на их
разных фазах. Я в зял отдельную такую фазу, примерно соответствующую
окончательной форме религии в нашей сегодняшней белой, христианской
культуре. Легко заметить, что не все детали религиозного целого одина­
ково хорошо согласуются друг с другом, что противоречия повседневного
опыта лишь с большим трудом поддаются сглаживанию. Но и такие, ка­
кие они есть, эти —в широком смысле религиозные —представления
считаются драгоценнейшим достоянием культуры, высшей ценностью,
140

какую она может предложить своим участникам, гораздо большей, чем
все искусства и умения, позволяющие открывать земные недра, снабжать
человечество пищей или предотвращать его болезни. Люди говорят, что
жизнь станет невыносимой, если религиозные представления утратят
для них ту ценность, которую им приписывают. И вот встает вопрос: что
собой являют эти представления в свете психологии, откуда идет столь
высокая их оценка и, сделаем еще один робкий шаг, какова их действи­
тельная ценность?
IV.
Исследование, развертывающееся без помех, как монолог, не со­
всем безопасное дело. Легко поддаешься соблазну отодвинуть в сторону
мысли, грозящие его прервать, и приобретаешь взамен чувство неуверен­
ности, которое в конце концов начинаеш ь заглуш ать чересчур большой
решительностью. Воображу себе поэтому противника, с недоверием сле­
дящего за моими выкладками, и позволю ему высказываться время от
времени.
Слышу его слова: «Вы то и дело пользуетесь выражениями: культура
создает религиозные представления, культура предоставляет их в рас­
поряжение своим участникам, и здесь звучит нечто странное: я лично не
знаю почему, но в этих тезисах слышится нечто не столь самопонятное,
как в более привычных утверждениях о том, что, скажем, культура соз­
дала порядок распределения трудовой нагрузки или кодифицировала
права на жену и ребенка».
Думаю, однако, что мой способ выражения оправдан. Я уже пытался
доказать, что религиозные представления произошли из той же самой
потребности, что и все другие завоевания культуры, из необходимости
защитить себя от подавляющей сверхмощи природы. К этому присоеди­
нился второй мотив, стремление исправить болезненно ощущаемые несо­
вершенства культуры. И как раз очень уместно говорить, что культура
дарит эти представления индивиду, потому что он принимает их как дан­
ность, они преподносятся ему готовыми, он был бы не в силах изобрести
их в одиночку. Тут наследие многих поколений, в которое он вводится,
которое он перенимает как таблицу умножения, геометрию и т. д. Есть,
конечно, и одно отличие, но оно в другом, сейчас его освещать пока рано.
В ощущении странности, о котором Вы упоминаете, повинно скорее все­
го то, что обычно нам эту совокупность религиозных представлений пред­
лагают как божественное откровение. Но ведь это само по себе есть уже
элемент религиозной системы, преподносимый с полным пренебрежением
к известным нам фактам исторического развития религиозных идей и к
их разнообразию в разные эпохи и в разных культурах.
«Есть другой пункт, который кажется мне более важным. У Вас вы­
ходит, что очеловечивание, персонификация природы проистекает из по­
требности положить конец человеческому неведению и бессилию перед
лицом пугающих сил, вступить в отношения с ними и в конечном итоге
повлиять на них. Но подобный мотив каж ется излишним. У первобытного
человека ведь и не было никакого выбора, никакого другого образа мыс­
ли. Для него естественно, как бы врожденно, что он проецирует свое
существо на мир, во всех наблюдаемых явлениях видит действия существ,
в принципе подобных ему самому. Он просто не умеет понимать вещи
другим способом. И совершенно непонятно, похоже, скорее, на какое-то
странное совпадение, как это у него так получилось, что, просто дав волю
своей природной предрасположенности, он сумел удовлетворить одну из
своих главных потребностей».
Я не вижу тут особой странности. Неужели Вы думаете, что челове­
ческая мысль не имеет практических мотивов, что она есть выражение
бескорыстной любознательности? Это все-таки очень маловероятно. Я ско­
рее считал бы, что человек, персонифицируя силы природы, следует, как
и во многом другом, инфантильному прообразу. Имея дело с лицами, ко­
торые были его первым окружением, он усвоил, что завязывание отноше­
141

н#й с ними есть способ повлиять на них, и потону с той же целью он
обращается; со всем, что встречается на его пути, как с теми лицами.
Я не возражаю поэтому на Ваше описательное замечание, человеку дей­
ствительно свойственно персонифицировать все, что он хочет понять в
целях позднейшего овладения,—психическое покорение как подготовка
к физическому,—я только предлагаю сверх того понимание мотива и ге­
незиса этой особенности человеческой мысли.
«И теперь еще третье: Вы однажды уже касались происхождения ре­
лигии в Вашей книге «Тотем и табу». Но там картина другая. Все сво­
дится к отношению сын—отец, бог есть возвысившийся отец, тоска по
отцу —корень религиозной потребности. С тех пор Вы, похоже, открыли
момент человеческой слабости и беспомощности, которому обычно ведь
и приписывается главнейшая роль в становлении религии, и теперь пере­
кладываете на эту беспомощность все то, что раньше у Вас называлось
отцовским комплексом. Могу ли я просить Вас об информации относи­
тельно, этой перемены?»
С удовольствием, я только и ждал такого вопроса. Если только тут
действительно можно говорить о перемене. В «Тотеме и табу» задачей
было объяснить возникновение не религий вообще, а только тотемизма.
Можете ли Вы с какой-либо из известных Вам точек зрения сделать по­
нятным тот факт, что первая форма, в которой человеку явилось храни­
тельное божество, была животной, что существовал запрет на убийство
и поедание соответствующего животного и вместе с тем —праздничный
обычай раз в год совместно, убивать и поедать его? Именно это имеет
место в тотемизме. Нет большого смысла спорить о том, следует ли на­
зывать тотемизм религией. Он внутренне связан с позднейшими рели­
гиями человекообразных божеств, животные-тотемы
. становятся
священ-
мд животными богов. И первые, но всего глубже осевшие, этические ог­
раничения —запрет убийства и инцеста —возникают на почве тотемиз­
ма. Так что принимаете ли Вы выводы той книги или нет, Вы, надеюсь,
согласитесь, что в «Тотеме и табу» целый р яд очень примечательных
разрозненных фактов приведен к связной цельности.
Почему животный бог в конечном счете оказался недостаточным и был
сменен человеческим, это в «Тотеме и табу» почти не затронуто, другие
проблемы формирования религий там вообще не упоминаются. Неужели
Вы отождествляете такое ограничение темы с отрицанием того, что оста­
лось вне ее? Та моя работа —хороший пример строгого ограничения
специфического вклада, который психоаналитический метод рассмотрения
может внести в разрешение религиозной проблемы. Если теперь я пы­
таюсь включить в круг рассмотрения что-то другое, менее глубоко запря­
танное, то Вы не должны обвинять меня в противоречии, как раньше —
в односторонности. Но, естественно, я обязан показать связи между ранее
сказанным и излагаемым теперь, между более глубокой и очевидной мо­
тивировками, отцовским комплексом и беспомощностью человека, испы­
тывающего потребность в защите.
Эти связи нетрудно отыскать. Ведь беспомощность ребенка имеет про­
должение в беспомощности взрослого. К ак и следовало ожидать, психо­
аналитическая мотивировка религии дополняет его очевидную мотивиров­
ку разбором детской психики. Перенесемся в душевную жизнь маленько­
го ребенка. Помните ли Вы, что говорит психоанализ о выборе объекта
в соответствии с типом зависимости? Либидо идет путями нарциссической
потребности и привязывается к объектам, обеспечивающим ее удовлетво­
рение. Так, мать, у то ляю щ ая голод ребенка, становится первым объектом
его любви и, конечно, первым заслоном против всех туманных, грозящих
из внешнего мира опасностей, мы бы сказали, первым страхоубежщцем.
В этой функции мать, скоро вытесняется более сильным отцом, за ко­
торым с тех пор функция защиты закрепляется на весь период детства.
Отношениям к отцу, однако, присуща своеобразная амбивалентность. Он
142

сам представляет собой угрозу, возможно ввиду характера своих отноше­
ний с матерью. Так что отца, не в меньшей мере боятся, чем тянутся та
нему и восхищаются им. Приметами этой амбивалентности отношения к
отцу глубоко запечатлены все религии, как и показано в. «Тотеме и табу».
Когда взрослеющий человек замечает, что ему суждено навсегда остаться
ребенком, что он никогда не перестанет нуждаться в защите от мощных
чуждых сил, он наделяет эти последние чертами отцовского образа, соз­
дает себе богов, которых боится, которых пытается склонить, на свою сто­
рону и. которым тем не менее вручает себя как защитникам. Таким об­
разом, мотив тоски по отцу идентичен потребности; в защите от послед­
ствий человеческой немощи; способ, каким ребенок преодолевал свою
детскую беспомощность, наделяет характерными чертами реакцию взрос­
лого на свою, поневоле признаваемую им беспомощность, а такой р еак­
цией и является формирование религии. Но в наши намерения не входит
дальнейшее исследование развития идеи божества; мы имеем здесь дело
с готовым арсеналом религиозных представлений, каким культура вру­
чает его индивиду.
V.
Не будем упускать нить нашего исследования. Так каково же пси­
хологическое значение религиозных представлений, в качестве чего мы
можем их классифицировать? На такой вопрос трудно ответить сразу.
После отклонения различных формулировок мы остановимся на одной:
религиозные представления суть тезисы, высказывания о фактах и об­
стоятельствах внешней (или внутренней) реальности, сообщающие нечто
такое, чего мы сами не обнаруживаем и что требует всрщ. Поскольку
они информируют нас о самом важном и интересном в нашей жизни,
они ценятся особенно высоко. Кто ничего о них не знает, тот крайне
невежествен; кто их усвоил, тот вправе считать себя очень обогатив­
шимся.
Существует, естественно, масса подобных тезисов о разнообразнейших
вещах в нашем мире. Ими полон каждый школьный урок. Возьмем на
выбор географию. Мы слышим тут: город Констанц расположен на Бо­
денском озере. В одной студенческой песне рекомендуется:
Konstanz liegt am Bodensee,
Wer’s nicht glaubt, gen’hin und sell’
Мне там. случайно довелось бывать, и я могу подтвердить, что этот кра­
сивый город р асположен ца берегу широкого водоема, который все окрест­
ные жители называют Боденским озером. Так что теперь я совершенно
убежден в правильности данного утверждения географической науки.
Вспоминаю тут о другом, очень странном переживании. Я был уже
взрослым человеком, когда впервые стоял ца холме афинского Акрополя,
среди развалин храма с видом на голубое море. К моей радости приме­
шивалось чувство изумления, подсказавшее мне ш свое истолкование:
значит, все действительно так, как мы учили в школе! Какой же мелко­
водной и бессильной должна была быть моя тогдашняя вера в реальную
истинность услышанного, если сегодня я могу так изумляться! Но не
хочу слишком подчеркивать значение того переживания; мыслимо еще
и другое объяснение Моего изумления, тогда не пришедшее мне в голову,
имеющее всецело субъективную природу и связанное с особенностью
места.
Все подобные тезисы, таким образом, требуют веры в свое содержа­
ние, но допускают и обоснование своей правоты. Они предлагаются нам
как сокращ ешщй результат более или менее длительного мыслительного
процесса, опирающегося ца наблюдение, а также и на умозаключение;
тому, кто намерен самостоятельно проделать весь процесс заново вместо
1 «Город Констанц расположен на Боденском озере; кто не верит, доезжай туда
и посмотри» {нем) s
143

того, чтобы принимать его готовый итог, указывается необходимый образ
действий. Притом всегда уточняется, откуда взято знание, обнародуемое
тезисом, кроме случаев, когда оно само собой разумеется, как в утверж­
дениях географии. Например, Земля имеет форму шара; в доказательство
этого приводится эксперимент с маятником Фуко, поведение линии гори­
зонта, возможность проплыть вокруг Земли. Поскольку, как понимают
все заинтересованные лица, нецелесообразно посылать каждого школьни­
ка в путешествие вокруг земного шара, мы довольствуемся принятием
школьной премудрости «на веру», однако знаем, что путь к тому, чтобы
во всем удостовериться лично, остается открытым.
Попробуем подойти с той же меркой к религиозным учениям. Если
мы поднимем вопрос, на что опирается их требование верить в них, то по­
лучим три ответа, на удивление плохо между собой согласующиеся. Во-
первых, они заслуживают веры потому, что уже наши предки им верили;
во-вторых, мы обладаем свидетельствами, дошедшими до нас от той самой
древности; а в-третьих, поднимать вопросы о доказательности догматов
веры вообще запрещено. Подобные поползновения раньше строжайше
карались, да еще и сегодня общество с недоброжелательством встречает
попытки их возобновления.
Этот третий пункт должен пробудить в нас сильнейшие сомнения.
Подобный запрет может, надо сказать, иметь в виду только ту единст­
венную мотивировку, что общество очень хорошо понимает беспочвен­
ность притязаний, выдвигаемых его религиозными учениями. Иначе оно
несомненно с великой охотой предоставляло бы всем, кто желает само­
стоятельно выработать в себе убежденность, и весь необходимый для это­
го материал. К анализу двух других аргументов мы подходим поэтому с
настороженным недоверием. Мы должны верить потому, что верили наши
предки. Но эти наши праотцы были гораздо более невежественны, чем
мы, они верили в такие вещи, которые мы сегодня никак не в состоянии
допустить. Закрадывается подозрение, что религиозные учения тоже, по­
жалуй, относятся к такого рода вещам. Свидетельства, дошедшие до нас
в составе этих учений, зафиксированы в книгах, в свою очередь несущих
на себе все черты ненадежности. Они полны противоречий, подвергались
редакциям, фальсифицировались; когда они сообщают о фактических
подтверждениях, то самим этим сообщениям подтверждения нет. Мало
помогает делу, когда источником их буквальных выражений или их со­
держания объявляется божественное откровение, потому что подобное
утверждение само является уже частью тех самых учений, чья достовер­
ность подлежит проверке, а ведь ни одно утверждение все-таки не может
доказать само себя.
Так мы приходим к поразительному выводу, что как раз те сообще­
ния нашей культуры, которые могли бы иметь величайшее значение для
нас, которые призваны прояснить нам загадку мира и примирить нас
со страданиями жизни, что как раз они-то имеют для себя самое слабое
подтверждение. А ведь даже такой для нас безразличный факт, как, на­
пример, то, что киты рождают детенышей, а не откладывают яйца, мы
никогда не решились бы принять просто на веру, если бы он не был под­
креплен более весомыми свидетельствами.
Такая ситуация сама по себе является очень любопытной психологи­
ческой проблемой. И не следует думать, будто вышеприведенные замеча­
ния относительно недоказуемости религиозных учений содержат нечто
новое. Она ощущалась во все эпохи, несомненно также нашими предка­
ми, оставившими после себя такое наследие. Вероятно, многие из них
питали те же сомнения, что и мы, только над ними тяготел слишком
большой гнет, чтобы они отважились их высказать. И с тех пор несчет­
ные множества людей терзались одинаковыми сомнениями, которые они
старались подавить, потому что считали веру своим долгом; многие бле­
стящие умы надломились в этом конфликте, хмногие характеры стали
144

ущербными из-за компромиссов, путем которых они искали выход из по­
ложения.
Если все доказательства, приводимые в пользу достоверности религи­
озных догматов, идут из прошлого, то напраш ивается мысль посмотреть,
не может ли предоставить такие доказательства также и современность,
о которой мы вправе быть лучшего мнения, чем о старине. Если бы уда­
лось спасти от сомнений хотя бы один фрагмент религиозной системы,
то и все целое чрезвычайно выиграло бы в достоверности. Чем-то в этом
роде занимаются спириты, которые уверены в продолжении жизни инди­
видуальной души после смерти и хотят недвусмысленно доказать нам это
отдельно взятое положение религиозного учения. Им, к сожалению,
не удается опровергнуть ту гипотезу, что явления и высказывания вызы­
ваемых ими духов -- лишь продукт их собственной психической деятель­
ности. Они приводили слова духов величайших людей, известнейших
мыслителей, но все добытые от них высказывания и сообщения были на­
столько тупыми, столь неутешительными в своей пустоте, что из всего
этого с полной достоверностью можно вывести только заключение об уме­
нии духов приспосабливаться к кругу людей, которые их вызывают.
Следует упомянуть еще о двух попытках, которые производят впе­
чатление судорожных усилий уйти от проблемы. Одна, насильственной
природы, стара, другая изощренна и современна. Первая —это credo quia
absurdum, «верую, ибо абсурдно», отцов церкви. Сие должно означать,
что религиозные учения не подчиняются требованиям разума, стоят над
разумом. Их истину надо чувствовать нутром, понимать их нет надобно­
сти. Однако такое credo интересно лишь как исповедь, в качестве пред­
писания оно обязательной силы не имеет. Неужели я обязан верить лю­
бому абсурдному утверждению? А если не любому, то почему именно
этому? Над разумом нет вышестоящей инстанции. Если истинность ре­
лигиозных учений зависит от внутреннего переживания, свидетельствую­
щего об этой истинности, то что делать с множеством тех людей, у кого
столь редкостного переживания нет? Можно требовать от всех, чтобы они
пользовались имеющимся у них даром разума, но нель зя выводить обще­
обязательный долг из побудительной причины, имеющей силу лишь для
ничтожного меньшинства. Если кто-то один после глубоко охватившего
его состояния экстаза приобрел непоколебимое убеждение в реальной
истине религиозных учений, то что это значит дл я остальных?
Вторая попытка —из области философии «как если бы». Утвержда­
ется, что в нашей мыслительной деятельности нет недостатка в таких
допущениях, чья беспочвенность, даже абсурдность, вполне .нами созна ­
ется. Их называют фикциями, но по целому ряду практических мотивов
нам следует вести себя так, « как ес ли бы» мы верили в эти фикции.
Так нам якобы следует себя вести в отношении рел игиозных учений вви­
ду их уникальной важности для поддержания человеческого общества2***6.
Эта аргументация недалеко ушла от credo quia absurdum. Мне опять же
кажется, что принцип «как если бы» может быть выдвинут только фило­
софом. Человек, чье мышление не подвергалось воздействию философ­
ского искусства, никогда не сможет принять этого принципа, для него с
признанием абсурдности, противности разуму весь вопрос закрывается.
Его не склонишь к тому, чтобы как раз, когда дело касается его важней­
ших интересов, он отказался от достоверности, которой он требует в сво­
ей обычной деятельности. Вспоминаю одного из моих детей, который
2 Надеюсь, что не ок аж у сь несправедливым, ес ли пр ипишу людям, фил ософст­
вующим по принципу «как если бы», воззрение, которое не чуждо и другим мысли­
телям. Ср.: Фай'хингер. «Философия «как ес ли бы». «Мы относим к обла сти фик­
ций не только нейтральные, т ео ретич еские опер ации, но и понятийны е по стро ения,
измышл енные бл агор однейшими людьми, приковывающие к себе сердца б о ле е б ла ­
городной части человеч ества, ко торое не позвол ит лишить с еб я их. Не сде лае м это­
го, конечно, и мы - по зволим все му зтому существовать в качестве практической
фикции, в качестве ж е т ео ретической истины это отомрет».
6 Вопросы философии, jSft 5
145

очень рано начал выделяться особым пристрастием к объективности.
Когда детям рассказывали сказку, которую они восторженно слушали,
он подошел и спросил: это правдивая история? Получив отрицательный
ответ, он удалился с пренебрежительной миной. Следует надеяться, что
скоро люди будут вести себя по отношению к религиозным сказкам по­
добным же образом вопреки ходатайству принципа «как если бы».
Но они действуют сейчас и совсем другими способами, и в прошедшие
времена религиозные представления, несмотря на свою, бесспорно, недо­
статочную подкрепленность, оказывали сильнейшее влияние на человече­
ство. Это очередная психологическая проблема. Надо спросить, в чем со­
стоит внутренняя сила этих учений, какому обстоятельству обязаны они
своей независимой от санкции разума действенностью?
VI.
Мне кажется, ответ на оба эти вопроса у нас у ж е в достаточной
?£ере подготовлен. Мы получим его, обратив внимание на психический
генезис религиозных представлений. Выдавая себя за знание, они не
являются подытоживанием опыта или конечным результатом мысли, это
иллюзии, реализации самых древних, самых сильных, самых настойчивых
желаний человечества; тайна их силы кроется в силе этих желаний. Мы
уже знаем, что пугающее ощущение детской беспомощности пробудило
потребность в защите —любой защ ите, —и эту потребность помог удов­
летворить отец; сознание, что та же беспомощность продолжается в те­
чение всей жизни, вызывает веру в существование какого-то, теперь уже
более могущественного отца. Добрая власть божественного провидения
смягчает страх перед жизненными опасностями, постулирование нравст­
венного миропорядка обеспечивает торжество справедливости, чьи тре­
бования так часто остаются внутри человеческой культуры неисполнен­
ными, продолжение земного существования в будущей жизни предлагает
пространственные и временные рамки, внутри которых надо ожидать
исполнения этих желаний. Исходя из предпосылок этой системы выраба­
тываются ответы на загадочные для человеческой любознательности во­
просы, например, о возникновении мира и об отношении между телом и
душой; все вместе сулит гигантское облегчение дл я индивидуальной
психики; никогда до конца не преодоленные конфликты детского возра­
ста, коренящиеся в отцовском комплексе, снимаются с нее и получают
свое разрешение в принимаемом всеми смысле.
Когда я говорю, что все это иллюзии, то должен уточнить значение
употребленного слова. И ллю зия не то же самое, что заблуждение, она
даже не обязательно совпадает с заблуждением. Мнение Аристотеля, что
насекомые возникают из нечистот, еще и сегодня разделяемое невеже­
ственным народом, было заблуждением, как и мнение старых поколений
врачей, будто tabes dorsalis, сухотка спинного мозга, есть следствие поло­
вых излишеств. Было бы неправильно называть эти заблуждения иллю­
зиями. Наоборот, мнение Колумба, будто он открыл новый морской путь
в Индию, было иллюзией. Участие его желания в этом заблуждении очень
заметно. Иллюзией можно назвать утверждение некоторых национали­
стов, что индоевропейцы —единственная культуроспособная человеческая
раса, или убеждение, разрушенное лишь психоанализом, будто ребенок
есть существо, лишенное сексуальности. Характерной чертой иллюзии
является ее происхождение из человеческого желания, она близка в этом
аспекте к бредовым идеям в психиатрии, хотя отличается и от них,
не говоря уж о большей структурной сложности бредовой идеи. В бре­
довой идее мы выделяем как существенную черту противоречие реаль­
ности, иллюзия же не обязательно должна быть ложной, то есть нере­
ализуемой или противоречащей реальности. Девица из мещанской семьи
может, например, жить иллюзией, что придет принц и увезет ее с собой.
Это возможно, случаи подобного рода бывали. Что придет мессия и уч­
редит золотой век, намного менее вероятно; смотря по своей личной по­
зиции, классификатор отнесет эту веру или к иллюзиям, или к аналогам
146

бредовой идеи. Примеры иллюзий, оправданных действительностью, вооб­
ще говоря, перечислить не так-то просто. Но иллюзия алхимиков, что все
металлы можно превратить в золото, относится, по-видимому, к этому
роду. Желание иметь много золота, как можно больше золота очень
ослаблено нашим сегодняшним пониманием предпосылок обогащения,
зато химия уже не считает превращение металлов в золото невозможным.
Итак, мы называем веру иллюзией, когда к ее мотивировке примешано
исполнение желания, и отвлекаемся при этом от ее отношения к дейст­
вительности точно так же, как и сама иллюзия отказывается от своего
подтверждения.
Возвращаясь после этого уточнения снова к религиозным учениям,
мы можем опять же сказать: они все иллюзии, доказательств им нет, ни­
кого нельзя заставить считать их истинными, верить в них. Некоторые
из них настолько неправдоподобны, настолько противоречат всему на­
шему в трудах добытому знанию о реальности мира, что мы вправе —
с необходимым учетом психологических различий —сравнить их с бредо­
выми идеями. О соответствии большинства из них действительному поло­
жению вещей мы не можем судить. Насколько они недоказуемы,
настолько же и неопровержимы. Мы знаем еще слишком мало для того,
чтобы сделать их предметом более близкого критического рассмотрения.
Загадки мира лишь медленно приоткрываются перед нашим исследовани­
ем, наука на многие вопросы еще не в состоянии дать никакого ответа.
Научная работа остается для нас, однако, единственным путем, способ­
ным вести к познанию реальности вне нас. Будет той же иллюзией, если
мы станем ожидать чего-то от интуиции и погружения в себя; таким
путем мы не получим ничего, кроме с трудом поддающихся интерпрета­
ции откровений относительно нашей собственной душевной жизни,
никогда не дадут сведения о вопросах, ответ на которые так легко дает­
ся религиозному учению. Заполнять лакуны собственными измышления­
ми и по личному произволу объявлять те или иные части религиозной
системы более или менее приемлемыми было бы кощунством. Слишком
уж значительны эти вопросы, хотелось бы даже сказать: слишком святы.
Здесь кто-нибудь сочтет нужным возразить: так если даже закорене­
лый скептик признает, что утверждения религии не могут быть опро­
вергнуты разумом, то почему я тогда не должен им верить, когда на их
стороне столь многое —традиция, согласное мнение общества и вся уте­
шительность их содержания? В самом деле, почему бы и нет? Как ни­
кого нельзя принуждать к вере, так же нельзя принуждать и к безверию.
Но пусть человек не обманывается в приятном самообольщении, будто в
опоре на такие доводы он идет путем правильной мысли. Если вердикт
«негодная отговорка» был когда-либо уместен, так это здесь. Незнание
есть незнание, никакого права верить во что бы то ни было из него не
вытекает. Ни один разумный человек не станет в других вещах посту­
пать так легкомысленно и довольствоваться столь жалким обоснованием
своих суждений, своей позиции, только вот в самых высоких и святых
вещах он себе это позволяет. В действительности он просто силится об­
мануть себя и других, будто он еще прочно держится религии, хотя давно
уже оторвался от нее. Когда дело идет о вопросах религии, люди берут
на себя грех изворотливой неискренности и интеллектуальной некоррект­
ности. Философы начинают непомерно расширять значения слов, пока
в них почти ничего не остается от первоначального смысла; какую-то
размытую абстракцию, созданную ими самими, они называют «богом» и
тем самым выступают перед всем миром деистами, верующими в бога,
могут хвалиться, что познали более высокое, более чистое понятие бога,
хотя их бог есть, скорее, пустая тень, а вовсе не могущественная лич­
ность, о которой учит религия. Критики настаивают на том, чтобы счи­
тать «глубоко религиозным» человека, исповедующего чувство челове­
ческого ничтожества и бессилия перед мировым целым, хотя основную
6*
147

суть религиозности составляет не это чувство, а лишь следующий шаг,
реакция на него, ищ ущая помощи против этого чувства. Кто не делает
этого шага, кто смиренно довольствуется мизерной ролью человека в гро­
мадном мире, тот, скорее, нерелигиозен в самом прямом смысле слова.
В план нашего исследования не входит оценка истинности религиоз­
ных учений. Нам достаточно того, что по своей психологической природе
они оказались иллюзиями. Но нет надобности скрывать, что выявление
этого очень сильно сказывается и на нашем отношении к вопросу, кото­
рый многим не может не казаться самым важным. Мы более или менее
знаем, в какие времена были созданы религиозные учения и какими
людьми. Когда мы к тому же еще узнаем, какие тут действовали мотивы,
то наша позиция в отношении религиозной проблемы заметно смещается.
Мы говорим себе, что было бы совершенно прекрасно, если бы существо­
вал бог —создатель мира и благое провидение, нравственный мировой
порядок и загробпая жизнь, но как же все-таки поразительно, что все
так именно и обстоит, как нам хотели бы пожелать. И что еще удивитель­
нее, нашим бедным, невежественным, угнетенным предкам как-то вот по ­
счастливилось решить все эти труднейшие мировые загадки.
VII.
Коль скоро мы опознали в религиозных учениях иллюзии, то сра­
зу же встает дальнейший вопрос, не аналогична ли природа остального
достояния культуры, на которое мы смотрим снизу вверх и которому
позволяем править нашей жизнью. Не следует ли называть иллюзиями
также и предпосылки, на которых построены наши государственные ин­
ституты, не следует ли считать, что отношения между полами в нашей
культуре омрачены эротической иллюзией, причем, возможно, не одной?
Раз у ж мы дали ход своему недоверию, то не оробеем и перед вопросом,
имеет ли какое-то более надежное обоснование наша убежденность, что
применение наблюдения и мышления в научной работе позволяет про­
двинуться вперед в познании внешней реальности. Ничто не вправе удер­
живать нас от того, чтобы направить луч наблюдения на наше собствен­
ное существо или применить мысль в целях критики самой же себя. Здесь
открывается возможность целого р яда исследований, исход которых дол­
жен был стать решающим для выработки «мировоззрения». Больше того,
мы чувствуем, что подобное усилие не пропадет даром и что оно по
крайней мере отчасти оправдает наши подозрения. Но столь обширная
задача не под силу автору, он поневоле вынужден сузить фронт своей
работы до прослеживания одной-единственной из этих иллюзий, а имен­
но религиозной.
Громкий голос нашего противника велит нам остановиться. Нас при­
зывают к ответу за наше запретное деяние. Нам говорят: «Археологиче­
ские интересы сами по себе вполне похвальны, но раскопки не произво­
дятся там, где в ходе их подрываются жилища живых людей так, что
они могут рухнуть и похоронить людей под своими обломками. Религиоз­
ные учения не такой предмет, над которым можно умничать, как над
любым другим. Наша культура на них построена, поддержание челове­
ческого общества имеет своей предпосылкой веру преобладающего числа
людей в истинность этих учений. Если людей научат, что не существует
всемогущего и всеправедного бога, не существует божественного миропо­
рядка и будущей жизни, то они почувствуют себя избавленными от
всякой обязанности подчиняться предписаниям культуры. Каждый ста­
нет необузданно, безбоязненно следовать своим асоциальным, эгоистиче­
ским влечениям, насильничать, снова начнется тот хаос, который мы
сдерживали многотысячелетней работой культуры. Даже если бы было
известно и доказано, что религия не располагает истиной, нужно было
бы молчать об этом и вести себя так, как требует философия «как если
бы». В интересах всеобщего блага. Не говоря уже об опасности пред­
приятия, в нем есть бесцельная жестокость. Бесчисленные множества
людей находят в учениях религии свое единственное утешение, лишь бла­
148

годаря их помощи способны перенести тяготы жизни. Вы хотите отнять
у них эту опору, не дав им ничего лучшего взамен. Общепризнанно, что
наука сегодня мало что дает, но даже если бы она шагнула намного
дальше в своем прогрессе, она бы не удовлетворила людей. У человека
есть еще и другие императивные потребности, на которые не в силах
дать ответ холодная наука, и очень странно, прямо-таки верх непоследо­
вательности, когда психолог, всегда подчеркивавший, как далеко на вто­
рой план отступает в жизни человека разум по сравнению с жизнью вле­
чений, теперь пытается отобрать у человека драгоценный способ удовлет­
ворения желаний и компенсировать его интеллектуальной пищей».
Сколько обвинений сразу! Но я достаточно подготовлен, чтобы опро­
вергнуть их все, а кроме того, я буду утверждать, что для культуры бу­
дет большей опасностью, если она сохранит свое нынешнее отношение
к религии, чем если она откажется от него. Не знаю только, с чего начать
свое возражение.
Может быть, с уверения, что сам я считаю свое предприятие совершен­
но безобидным и неопасным. Моя слишком высокая оценка интеллекта
на этот раз не на моей стороне. Если люди таковы, какими их описыва­
ют мои противники,—и я
не собираюсь тут с ними спорить, —то нет
никакой опасности, что какой-нибудь благочестивый верующий, пере­
убежденный моими соображениями, позволит отнять у себя свою веру.
Кроме того, я не сказал ничего такого, чего не говорили бы до меня
намного полнее, сильнее и убедительнее другие, лучшие люди. Имена
этих людей известны; я не стану их здесь приводить, чтобы не сложи­
лось впечатления, будто я хочу поставить себя в один ряд с ними. Я все­
го лишь —и это единственная новинка в моем изложении —добавил к
критике моих великих предшественников кое-какое психологическое обо­
снование. Вряд ли можно ожидать, что именно эта добавка произведет
воздействие, в котором тем, более ранним, было отказано. Конечно, меня
могут теперь спросить, зачем писать такие вещи, когда уверен в их без­
результатности. Но к этому мы вернемся позднее.
Единственный, кому моя публикация может причинить вред, это я
сам. Мне придется услышать самые нелюбезные упреки по поводу моей
поверхностности, ограниченности, недостатка благородного идеализма и
непонимания высших интересов человечества. Но, с одной стороны, эти
выговоры для меня не новость, а с другой,— если кто -то уже в молодые
годы не захотел зависеть от расположения или нерасположения' своих
современников, то что его может задеть в старости, когда он уверен в
скором избавлении от всякой их милости и немилости? В прежние века
было иначе, тогда подобными высказываниями человек заслуживал вер­
ное сокращение своего земного существования и ему быстро предостав­
ляли удобный случай сделать собственные заключения о загробной жиз­
ни. Но, повторяю, те времена прошли, и сегодня подобная писанина даже
для автора неопасна. В самом крайнем случае его книгу будет запрещено
переводить или распространять в той или иной стране. Естественно, как
раз в такой стране, которая чувствует себя уверенной в высоком уровне
своей культуры. Но если человек вообще проповедует отречение от ж е­
ланий и преданность судьбе, то он у ж как-нибудь сумеет перенести и
этот урон.
Передо мной встал, далее, вопрос: не нанесет ли все-таки публикация
этого моего сочинения какого-то ущерба. Ущерба не той или иной лич­
ности, а делу, делу психоанализа? Невозможно отрицать, что он мое со­
здание. Он всегда вызывал к себе массу недоверия и недоброжелатель­
ства; если я выступлю теперь со столь непопулярными высказываниями,
то люди поспешат перенести свою неприязнь с моей личности на психо­
анализ. Теперь ясно, скажут они, куда ведет этот психоанализ, маска
упала: к отвержению Бога и нравственного идеала, как мы всегда уже и
догадывались. Чтобы помешать нам обнаружить это, перед нами притво-
149

рядись, будто психоанализ не имеет мировоззрения и не может сформи­
ровать таковое.
Этот крик будет мне действительно неприятен из-за многих моих
сотрудников, среди которых далеко не все разделяют мое отношение к
религиозным проблемам. Однако психоанализ пережил уже много бурь,
надлеж ит подвергнуть его еще и этой новой. По существу, психоанализ
есть исследовательский метод, беспристрастный инструмент, скажем , н а ­
подобие исчисления бесконечно малых. Если с помощью последнего
какому-нибудь физику случится установить, что З емл я погибнет через
какое-то определенное время, то надо будет сначала еще подумать,
прежде чем приписывать деструктивные тенденции самому по себе ис­
числению и потому запрещать его. Все сказанное мною здесь об истин­
ности религий психоанализу не требовалось и задолго до его зарождения
было сказано другими. Если применение психоаналитических методов
позволяет получить новые доводы не в пользу истинности содержания
религиозных верований, то тем хуже для религии, но защитники рели­
гии будут с тем же правом пользоваться психоанализом, чтобы вполне
отдать должное аффективной значимости религиозных учений.
Итак, продолжим нашу защиту. Религия, несомненно, оказала чело­
веческой культуре великую услугу, сделала для усмирения асоциальных
влечений много, но недостаточно. На протяжении многих тысячелетий
она правила человеческим обществом; у нее было время показать, на что
она способна. Если бы ей удалось облагодетельствовать, утешить, при­
мирить с жизнью, сделать носителями культуры большинство людей, то
никому не пришло бы в голову стремиться к изменению существующих
.обстоятельств. Что мы видим вместо этого? Что пугающе большое число
'•людей недовольно культурой и несчастно внутри нее, ощущает ее как
ярмо, которое надо стряхнуть с себя: что недовольные либо кладут все
силы на изменение этой культуры, либо заходят в своей вражде к куль­
туре до полного нежелания слышать что бы то ни было о культуре и
ограничении влечений. Нам возразят здесь, что сложившаяся ситуация
имеет причиной как раз утрату религией части своего влияния на чело­
веческие массы и именнр вследствие прискорбного воздействия научного
прогресса. Запомним это признание вместе с его обоснованием, чтобы
использовать его позднее для наших целей. Однако упрек в адрес науки
не имеет силы.
Сомнительно, чтобы люди в эпоху неограниченного господства рели­
гиозных учений были в общем и целом счастливее, чем сегодня; нравст­
веннее они явно не были. Им всегда как-то удавалось экстериоризиро-
вать религиозные предписания и тем самым расстроить их замысел.
Священники, обязанные наблюдать за религиозным: послушанием, шли в
этом людям навстречу. Действие божественного правосудия неизбежно
пресекалось божьей благостью; люди грешили, потом приносили жертвы
или каялись, после чего были готовы грешить снова. Русская душа от­
важилась сделать вывод, что грех —необходимая ступенька к наслаж­
дению всем блаженством божественной милости, то есть в принципе
богоугодное дело. Совершенно очевидно, что священники могли поддержи­
вать в массах религиозную покорность только ценой очень больших у сту­
пок человеческой природе с ее влечениями. На том и порешили: один
Бог силен и благ, человек же слаб и грешен. Безнравственность во
все времена находила в религии не меньшую опору, чем нравственность.
Если религия не может продемонстрировать ничего лучшего в своих
усилиях дать человечеству счастье, культурно объединить его и нравст­
венно обуздать, то неизбежно встает вопрос, не переоцениваем ли мы ее
необходимость для человечества и мудро ли поступаем, основываясь на
ней в своих культурных запросах.
Задумаемся над недвусмысленной современной ситуацией. Мы уже
выслушали признание, что религия не имеет того же влияния на людей,
150

как раньше. (Речь идет здесь о европейской христианской культуре.)
Дело не в том, что ее обещания стали менее заманчивыми, а в том, что
в глазах людей они уже не кажутся заслуживающими прежнего доверия.
Согласимся, что причина этой перемены —упрочение духа научности в
верхних слоях человеческого общества. (Есть, возможно, и другие при­
чины.) Критика подточила доказательную силу религиозных докумен­
тов, естествознание выявило содержащиеся в них заблуждения, сравни­
тельные исследования обратили внимание на фатальную аналогичность
принятых у нас религиозных представлений и духовной продукции при­
митивных народов и эпох.
Научный дух вырабатывает определенный род отношений к вещам
нашего мира; перед явлениями религий он на некоторое время останав­
л ивается, колеблется, наконец, переступает и здесь через порог. Этот
процесс нель зя прекратить: чем больше людей приобщается к сокрови­
щам знания, тем шире распространяется отход от религиозной веры,
сперва только от ее устаревших, шокирующих форм, а потом и от ее
основополагающих предпосылок. Американцы, устроившие обезьяний
процесс в Дейтоне, одни из всех показали себя последовательными.
Везде в других местах неизбежный переход совершается в атмосфере
половинчатости и неискренности.
От образованных и от людей духовного труда для культуры нет боль­
шой угрозы. Замещение религиозных мотивов культурного поведения
другими, мирскими, прошло бы у них без сучка и задоринки, а кроме
того, они большей частью сами носители культуры. Иначе обстоит дело
с огромной массой необразованных, угнетенных, которые имеют все ос­
нования быть врагами культуры. Пока они не знают, что в бога больше
не верят, все хорошо. Но они это непременно узнают, даже если это
мое сочинение не будет опубликовано. И они готовы принять результа­
ты научной мысли, оставаясь незатронутыми тем изменением, которое
производится в человеке научной мыслью. Нет ли опасности, что вр а ж ­
дебность этих масс к культуре обрушится на слабый пункт, который
они обнаружат в своей строгой властительнице? Если я не смею убивать
своего только потому, что Господь Бог это запретил и тяжко покарает
за преступление в этой или другой жизни, но мне становится известно,
что никакого Господа Бога не существует, что его наказания нечего
бояться, то я, разумеется, убью ближнего без рассуждений, и удержать
меня от этого сумеет только земная власть. Итак, либо строжайшая опе­
ка над этими опасными массами, тщательнейш ее исключение всякой воз­
можности их духовного развития, либо основательная ревизия отноше­
ний между культурой и религией.
*'
VIII.
Следовало бы считать, что на пути осуществления этой пос­
ледней рекомендации не стоит никаких особенных трудностей. Верно то,
что в таком случае придется от чего-то отказаться, но приобретений
взамен будет, возмоячно, больше, и мы избегнем большой опасности. Но
люди отшатываются в страхе, словно культура подвергнется тогда какой-
то еще большей опасности. Когда святой Бонифаций Кредитонский сру­
бил дерево, почитавшееся саксами как священное, стоявшие вокруг ожи­
дали какого-то страшного события в результате такого кощунства. Ниче­
го не случилось, и саксы приняли крещение.
Когда культура выставила требование не убивать соседа, которого ты
ненавидишь, который стоит на твоем пути и имуществу которого ты за­
видуешь, то это было сделано явно в интересах человеческого общежи­
тия, на иных условиях невозможного. В самом деле, убийца навлек бы
на себя месть близких убитого и глухую зависть остальных, ощущаю­
щих не менее сильную внутреннюю наклонность к подобному насильст­
венному деянию. Он поэтому недолго бы наслаждался своей местыо или
награбленным добром, имея все шансы самому быть убитым. Д аж е если
бы незаурядная сила и осторояшость оградили его от одиночных нро-
151

тивников, он неизбежно потерпел бы поражение от союза слабейших.
Если бы такой союз не сформировался, убийство продолжалось бы без
конца и люди взаимно истребили бы друг друга. Между отдельными ин­
дивидами царили бы такие же отношения, какие на Корсике до сих пор
еще существуют между семьями, а в остальном сохраняются только меж­
ду странами. Одинаковая для всех небезопасность жизни и сплачивает лю­
дей в общество, которое запрещает убийство отдельному индивиду и удер­
живает за собой право совместного убийства всякого, кто переступит через
запрет. Т ак со временем возникают юстиция и система наказаний.
Мы, однако, не разделяем зтого рационального обоснования запрета
на убийство, но утверждаем, что запрет исходит от Бога. Мы беремся,
таким образом, у гадывать его намерения и выясним, что он тоже не
хочет человеческого взаимоистребления. Поступая таким образом, мы
обставляем культурный запрет совершенно особенной торжественно­
стью, однако рискуем при этом поставить его исполнение в зависимость
от веры в Бога. Если мы возьмем назад этот свой шаг, перестанем при­
писывать наш у волю Богу и удовольствуемся чисто социальным обос­
нованием правосудия, то мы, правда, расстанемся с божественным воз­
величением нашего культурного запрета, но зато выведем его из-под
угрозы. Мы приобретем, однако, еще и что-то другое. Вследствие какой-
то диффузии, или заразительного действия, характер святости, неприкос­
новенности, можно даже сказать потусторонности, с немногих важных
запретов распространился на все другие культурные установления, зако­
ны и предписания. Этим последним, однако, сияние святости часто не к
лицу; мало того, что они взаимно обесценивают сами себя, поскольку
отражают расходящиеся до противоположности устремления разных
эпох и регионов, они еще и выставляют на обозрение все черты челове­
ческого несовершенства. Среди них легко распознать такие, которые
могут быть лишь продуктом близорукой робости, выражением честолю­
бивых интересов или следствием произвольных предпосылок. Неизбежно
сосредоточивающаяся на них критика в нежелательной мере подрывает
уважение и к другим, более оправданным требованиям культуры. По­
скольку будет рискованной задачей разграничивать то, что повелел сам
Бог, и то, что восходит, скорее, к авторитету какого-нибудь всесильного
парламента или высокого должностного лица, то всего лучше, пожалуй,
вообще вывести Бога из игры и честно признать чисто человеческое про­
исхождение всех культурных установлений и предписаний. Вместе с
мнимой святостью эти запреты и законы утратили бы и свою оцепене­
лую неизменность. Люди смогли бы понять, что законы созданы не
столько для их порабощения, сколько для служения их интересам, ста­
ли бы относиться к законам дружественнее, вместо их отмены ставили
бы целью их улучшение. Это был бы важный шаг вперед по пути, ве­
дущему к примирению с гнетом культуры.
Наша апология чисто рационального обоснования культурных пред­
писаний, то есть выведения их из социальной необходимости, внезапно
наталкивается здесь на одно сомнение. Мы рассмотрели для примера
возникновение запрета на убийство. Но соответствует ли нарисованная
нами картина исторической истине? Мы боимся, что нет, она каж ется
просто мыслительным конструктом. Мы изучали с помощью психоанали­
за именно этот элемент истории человеческой культуры, и, опираясь на
результаты своего труда, мы вынуждены признать, что в действительно­
сти было иначе. Чисто рациональные мотивы даже у современного че­
ловека мало что могут сделать против его страстных влечений, насколь ­
ко же более бессильными они должны были быть у первобытного чело-
века-зверя! Пожалуй, его потомки еще и сегодня без смущения убивали
бы друг друга, если бы одно из тех кровавых злодеяний —убийство пер­
вобытного отца —не вызвало непреодолимой аффективной реакции, имев ­
шей важнейшие последствия. От нее происходит запрет: не убий, в то­
152

темизме касавшийся лишь заменителя отца, позднее распространенный
на других, хотя еще и сегодня недействительный в отношении всех без
исключения.
Но тот праотец, как показали разыскания, которые мне здесь нет
надобности повторять, явился прообразом Бога, моделью, послужившей
позднейшим поколениям для построения божественного образа. Стало
быть, религиозное представление верно, Бог действительно участвовал в
создании того запрета, тут действовало его влияние, а не понимание со­
циальной необходимости. Тогда и приписывание человеческой воли богу
вполне оправданно, коль скоро люди знали, что сами насильно устрани­
ли отца, и в реакции на свое кощунственное преступление они положи­
ли впредь у важ ать его волю. Религиозное учение, выходит, сообщает 4нам
историческую истину, конечно, известным образом преображенную и за­
вуалированную; наше рационалистическое изображение закрывает на
нее глаза.
Мы начинаем замечать тут, что сокровищница религиозных представ­
лений содержит не только пополнение желаний, но и важные историче­
ские реминисценции. Это взаимодействие прошедшего и будущего —ка ­
кою уникальной мощью должно оно наделять религию! Впрочем, воз­
можно, аналогия поможет нам понять здесь еще и что-то другое.
Нехорошо пересаживать понятия далеко от той почвы, на которой они
выросли, однако мы должны сформулировать подмеченный нами пар ал ­
лелизм. О человеческом ребенке нам известно, что он не может успеш­
но проделать путь своего культурного развития, если не пройдет через
фазу невроза, у одних более, у других менее отчетливую. Это происхо­
дит оттого, что ребенок не может подавить рациональной работой духа
многочисленные позывы влечений, в будущем нереализуемых, но должен
обуздывать их актами вытеснения, за которыми, как правило, стоит
мотив страха. В своем большинстве эти детские неврозы спонтанно пре­
одолеваются по мере роста, такова в особенности судьба детских нав яз­
чивых неврозов. Расчисткой остальных потом приходится еще занимать­
ся психоанализу. Точно таким же образом следовало бы предположить,
что человечество как целое в своем многовековом развитии впадает в
состояния, аналогичные неврозам, причем по тем же самым причинам,
а именно потому, что в эпохи невежества и интеллектуальной немощи оно
добилось необходимого для человеческого общ ежития отказа от влечений
за счет чисто аффективных усилий. Последствия происшедших в истори­
ческое время процессов, подобных вытеснительным, потом долгое время
еще преследуют культуру. Религию в таком случае можно было бы счи­
тать общечеловеческим навязчивым неврозом, который, подобно соот­
ветствующему детскому неврозу, коренится в эдиповом комплексе,
в амбивалентном отношении к отцу. В соответствии с этим пониманием
можно было бы прогнозировать, что отход от религии неизбежно совер­
шится с фатальной неумолимостью процесса роста, причем сейчас мы
находимся как раз в середине этой фазы развития.
Нам в своем поведении следовало бы тогда ориентироваться на обра­
зец разумного воспитателя, который не противится предстоящему ново­
образованию, а стремится способствовать ему и смягчить насильствен­
ный характер его вторжения в жизнь. Существо религии нашей анало­
гией, разумеется, не исчерпывается. Если, с одной стороны, она несет с
собой навязчивые ограничения, просто наподобие индивидуального н авяз­
чивого невроза, то, с другой стороны, она содержит в себе целую систе­
му иллюзий, продиктованных желанием и сопровождающихся отрицани­
ем действительности, как мы это наблюдаем в изолированном виде толь­
ко при аменции, блаженной галлюцинаторной спутанности мысли. Все
это лишь сравнения, с помощью которых мы пытаемся понять социаль­
ный феномен, индивидуальная патология но предоставляет нам здесь
никакой полноценной аналогии.
153

Неоднократно указывалось (мною и особенно Т. Рейном) на то, вплоть
до каких подробностей прослеживается сходство между религией к на­
вязчивым неврозом, сколь много своеобразных черт и исторических пе­
рипетий религии можно понять на этом пути. Со сказанным хорошо со­
гласуется и то, что благочестивый верующий в высокой степени защищен
от опасности известных невротических заболеваний: усвоение универ­
сального невроза снимает с него задачу выработки своего персонального
невроза.
Понимание исторической ценности известных религиозных учений по­
вышает наше уважение к ним, однако не обесценивает нашу рекоменда­
цию —исключить религию при объяснении мотивов культурных пред­
писаний. Наоборот! Эти исторические пережитки помогли нам вырабо­
тать концепцию религиозных догматов как своего рода невротических
реликтов, и теперь мы вправе сказать, что, по-видимому, настало время,
как при психоаналитическом лечении невротиков, заменить результаты
насильственного вытеснения плодами разумной духовной работы. Мож­
но предвидеть, но едва ли следует жалеть, что при такой переработке
дело не остановится на отказе от торжественного освящения предписа­
ний культуры, что всеобщая ревизия этих последствий будет для мно­
гих из них иметь последствием отмену. Стоящая перед нами задача
примирения людей с культурой на этом пути в значительной мере ре­
шена. Нам не следует скорбеть об отходе от исторической истины в слу­
чае принятия рациопальной мотивировки культурных предписаний.
Истиньд, содержащиеся в религиозных учениях, все равно настолько
искажены и систематически перелицованы, что масса людей не может
признать в них правду. Это тот же самый случай, как когда мы рас­
сказываем ребенку, что новорожденных приносит аист. Здесь мы тоже
говорим истину в символическом облачении, ибо знаем, что означает эта
птица. Но ребенок этого не знает, он улавливает только момент иска­
жения, считает себя обманутым, и мы знаем , как часто его недоверие к
взрослым и его строптивость бывают связаны как раз с таким его впе­
чатлением. Мы пришли к убеждению, что лучше прекратить манипули­
рование символическими масками истины и не отказывать ребенку в
знании реальных обстоятельств, применительно к ступени его интел­
лектуального развития.
IX.
«Вы допускаете противоречивые высказывания, плохо вяжущиеся
друг с другом. Сначала Вы уверяете, будто сочинение вроде Вашего со­
вершенно неопасно. Никто-де не позволит подобным теориям лишить
себя религиозной веры. Поскольку, однако, как впоследствии в ыясняет­
ся, Вы намерены все же потревожить эту веру, то уместно спросить:
зачем Вы, собственно, публикуете свою работу? В другом же месте Вы,
наоборот, признаете, что грозит опасностью, даже большой опасностью,
если кто-то разведает, что в Бога больше не верят. Раньш е человек был
сговорчивым, а теперь отбрасывает в сторону послушание заветам ку ль ­
туры. Вся Ваша аргументация, согласно которой религиозная мотиви-
%ровка культурных запретов чревата опасностью для культуры, покоится
на допущении, что верующего можно сделать неверующим, это же пол­
ное противоречие».
«Другое противоречие —когда Вы, с одной стороны, соглашаетесь,
что не разум правит человеком, в нем берут верх его страсти и голоса
его влечений, а с другой, предлагаете заменить аффективные основы его
повиновения культуре рациональными. Понимай, как знаешь . По мне,
ни первое, ни второе не верно».
«Между прочим, неужели история Вас ничему не научила? Подоб­
ная попытка сменить религию разумом однажды уже предпринималась,
официально и с большим размахом. Вы же помните о французской ре­
волюции и Робеспьере? Но тогда, значит, помните и о недолговечности,
и о жалком провале того эксперимента. Теперь он повторяется в Рос­
154

сии, нам нет надобности особенно любопытствовать о том, каким будет
его исход. Не кажется ли Вам, что мы вправе считать человека сущест­
вом, неспособным обойтись без религии?»
«Вы сами сказали, что религия есть нечто большее, чем навязчивый
невроз. Но этой другой ее стороны Вы не коснулись. Вам достаточно
провести аналогию с неврозом. Вам надо избавить людей от невроза.
Что будет одновременно с этим утрачено, Вас не волнует».
Видимость противоречия возникла, наверное, оттого, что я слишком
поспешно говорил о сложных вещах. Кое-что мы можем наверстать.
Я продолжаю утверждать, что мое сочинение в одном отношении совер­
шенно безобидно. Ни один верующий не позволит этим или им подобным
аргументам поколебать себя в своей вере. Верующий хранит определен­
ную нежную привязанность к содержаниям религии. Конечно,, существу­
ет несчетное множество других, которые не являются верующими в том
же самом смысле. Они повинуются предписаниям культуры, потому что
робеют перед угрозами религии, и они боятся ее, пока вынуждены счи­
тать ее частью ограничивающей их реальности. Они-то и распускаются,
как только чувствуют себя вправе не признавать за верой реального
значения, но ведь и тут для них никакие аргументы не резон. Они
перестают бояться религии, когда замечают, что и другие ее не боятся,
и я уже сказал, что они узнают об упадке влияния религии, даже если
я не опубликую свое сочинение.
По-моему, однако, Вы придаете большое значение другому противоре­
чию, в котором меня упрекаете. Люди так малодоступны голосу разума,
над ними безраздельно властвуют их импульсивные желания. Зачем же
лишать их удовлетворения влечений, предлагая взамен выкладки разу­
ма? Конечно, люди таковы, но спросите себя, действительно ли они
должны быть такими, понуждает ли их к этому их глубочайшая приро­
да? Может ли антропология дать краниометрический индекс народа,
в котором соблюдается обычай деформировать бандажами головки детей
с самого раннего возраста? Задумайтесь над тревожным контрастом
между сияющим умом здорового ребенка и слабоумием среднего уровня
взрослого. Т ак ли у ж невероятно, что именно религиозное воспитание
несет на себе большую часть вины за это прогрессирующее помрачение?
Мне кажется, пришлось бы очень долго ожидать, пока не испытывающий
нажима ребенок сам начал бы строить идеи относительно Бога и вещей,
потусторонних этому миру. Не исключено, что его идеи приняли бы то
же направление, по которому они пошли у его предков, но никто не
ждет, пока он разовьет их сам, ему преподносят религиозные учения в
возрасте, когда у него нет ни интереса к ним, ни способности осмыс­
лить их значимость. Замедление сексуального развития и опережение ре­
лигиозного влияния, это ведь два основных пункта в программе сегод­
няшней педагогики, не правда ли? Потом, когда пробудится мысль ре­
бенка, религиозные учения в его сознании уже неприкосновенны.
Неужели Вам кажется, что для усиления мыслительной функции так уж
полезно, чтобы столь важная область оставалась закрытой для мысли
под угрозой адской кары? Если человек однажды уговорил себя без
критики принять все нелепицы, преподносимые ему религиозными уче­
ниями, и даж е не заметить противоречия между ними, то слабость его
ума уже не должна нас слишком удивлять. А между тем у нас нет
другого средства для овладения природой наших влечений, чем наш ра­
зум. Как можно ожидать от лиц, стоящих под властью мыслительных
запретов, что они достигнут идеала душевной жизни, прим ата разума?
Вы знаете также, что женщинам в общем и целом приписывают так на­
зываемое «физиологическое слабоумие» , то есть меньшую интеллигент­
ность, чем мужчине. Сам факт спорен, его истолкование сомнительно,
однако один аргумент в пользу вторичной, благоприобретенной природы
этого интеллектуального захирения сводится к тому, что женщины
155

пострадали под гнетом раннего запрета направлять свою мысль на то,
что их больше всего интересовало, то есть на вопросы половой жизни.
Пока помимо затормаживания мысли в области сексуальных тем на че­
ловека в его молодые годы воздействует не меньшее затормаживание в
области религиозных и связанных с ними правовых тем, мы по сути
дела не можем сказать, каков он сам по себе.
Однако умерю свой пыл и допущу возможность, что я тоже гоняюсь
за иллюзией. Может быть, влияние запрета на мысль не так худо, как
я предполагаю; может быть, окажется, что человеческая природа оста­
нется такой же и тогда, когда прекратится злоупотребление воспитанием
для порабощения сознания религией. Я этого не знаю, и Вы тоже не
можете этого знать. Не только великие вопросы нашей жизни предстают
сегодня неразрешимыми, но трудно справиться и с массой менее круп­
ных проблем. И все же Вы согласитесь со мной, что здесь у нас налицо
основание для надежды на будущее; что, возможно, нам еще предстоит
откопать клад, который обогатит культуру, что стоит потратить силы на
попытку нерелигиозного воспитания. Если она окажется безуспешной, то
я готов распрощаться с реформой и вернуться к более раннему, чисто
дескриптивному суждению: человек —малоинтеллигентное существо, по­
корное своим импульсивным влечениям.
В одном пункте я безоговорочно согласен с Вами. Намерение насиль­
ственно и одним ударом опрокинуть религию —несомненно абсурдное
предприятие. Прежде всего потому, что оно бесперспективно. Верующий
не позволит отнять у себя свою веру ни доводами разума, ни запретами.
Было бы жестокостью, если бы в отношении кого-то такое удалось. Кто
десятилетиями принимал снотворное, тот, естественно, не будет спать,
если у него отнимут его таблетки. Что действие религиозных утешений
можно приравнять к действию наркотиков, красиво иллюстрируется со­
бытиями в А мерике3. Там сейчас хотят отнять у людей — явно под
влиянием женщин, взявших верх,—все средства возбуждения, опьянения
и наслаждения и для компенсации досыта питают их страхом Божиим.
И за исходом этого эксперимента тоже нет надобности следить с особен­
но большим любопытством.
Я соответственно возражаю Вам, когда Вы приходите затем к выво­
ду, что человек в принципе не может обойтись без иллюзорного рели­
гиозного утешения, что без него он якобы не вынес бы тягот жизни
жестокой действительности. Да, но только человек, в которого Вы с
детства вливали сладкий —или кисло -сладкий —яд. А другой, воспитан­
ный в трезвости? Кто не страдает от невроза, тот, возможно, не нужда­
ется в наркотических средствах анестезирования. Конечно, человек ока­
жется тогда в трудной ситуации, он должен будет признаться себе во
всей своей беспомощности, в своей ничтожной малости внутри мирового
целого, раз он у же не центр творения, не объект нежной заботы благого
провидения. Он попадает в ситуацию ребенка, покинувшего родитель­
ский дом, где было так тепло и уютно. Но разве неверно, что инфанти­
лизм подлежит преодолению? Человек не может вечно оставаться ребен­
ком, он должен в конце концов выйти в люди, в «чуждый свет». Мы
можем назвать это «воспитанием чувства реальности», и должен ли я
еще разъяснять Вам, что единственная цель моего сочинения —указать
на необходимость этого шага в будущее?
Вы опасаетесь, по-видимому, что человек не устоит в тяжелом испы­
тании? Что ж, будем все-таки надеяться. Знание того, что ты предос­
тавлен своим собственным силам, само по себе уж е чего-то стоит. Ты
выучиваешься тогда их правильному использованию. Человек все-таки
не совершенно беспомощен, его наука много чему научила его со времен
потопа, и она будет впредь увеличивать свою мощь. И что касается судь­
3 Имеется в виду введ ение в 1920-1933 гг. в США «сухо го закона» (прим, ред .} ,
156

бы с ее роковой необходимостью, против которой нет подспорья, то он
научится с покорностью сносить ее. Что морочить ему голову обещани­
ем какой-то латифундии на Луне, доходов с которой никому еще и ни­
когда не приходилось видеть? Как честный мал оземельный крестьянин
на этой Земле он будет знай обрабатывать свое поле, чтобы оно его кор­
мило. Перестав ожидать чего-то от загробного существования и сосредо­
точив все высвободившиеся силы иа земной жизни, он, пожалуй, добьет­
ся того, чтобы жизнь стала сносной для всех и культура никого уже
больше не угнетала. Тогда он без колебаний сможет сказать вместе с
одним из наших единоверцев:
Пусть ангелы да воробьи
Владеют небом дружно.
X.
«Что ж, звучит грандиозно. Человечество, которое отреклось от
всех иллюзий и благодаря этому сумело устроиться на Земле! Я, однако,
не могу разделить Ваших ожиданий. Не потому, что я жестковыйный
реакционер, за которого Вы меня, наверное, принимаете. Нет, из благо­
разумия. Мне кажется, мы теперь поменялись ролями: Вы оказываетесь
мечтателем, который дал себя увлечь иллюзиям, а я представляю голос
разума, осуществляю свое право на скепсис. Все эти Ваши рацеи кажут­
ся мне построенными на заблуждениях, которые я по Вашему примеру
вправе называть иллюзиями потому, что в них достаточно явственным
образом дают о себе знать Ваши желания. Вы связываете свои надежды
с тем, что поколения, не испытавшие в раннем детстве влияния религи­
озных учений, легко достигнут желанного примата интеллекта над
жизнью страстей. Это явная иллюзия: человеческая природа здесь, в ре­
шающем пункте, вряд ли изменится. Если не ошибаюсь —о других куль­
турах известно так мало,— еще и сегодня есть народы, вырастающие не
под гнетом религиозной системы, а ведь они ничуть не больше прибли­
зились к Вашему идеалу, чем другие. Если Вам угодно изгнать из на­
шей европейской культуры религию, то этого можно достичь только с
помощью другой системы учений, которая с самого начала переймет все
психологические черты религии, тот же священный характер, ту же
косность, нетерпимость, тот же запрет на мысль в целях самозащиты.
Что-то в этом роде Вам придется допустить, чтобы сохранить саму воз­
можность воспитания как такового. Отказаться же от системы воспита­
ния Вы не сможете. Путь от грудного младенца до культурного челове­
ка велик, слишком много маленьких человечков заблудится иа нем и
не примется вовремя за свои жизненные задачи, если им будет предос­
тавлено развиваться самим, без водительства. Науки ранних степеней
обучения будут неизбежно ограничивать свободу их мысли в зрелые
годы, точно так же, как это делает сегодня религия, за что Вы ее упре­
каете. Разве Вы не замечаете, что таков уж неустранимый врожденный
недостаток нашей, да и всякой культуры,—она принуждает живущего
жизнью чувства, неразумного ребенка сделать выбор, который будет
лишь позднее оправдан зрелым разумом взрослого? Она и не может по­
ступать иначе, потому что за несколько лет ребенок должен вобрать в
себя века развития человечества, и осилить поставленную перед ним
задачу он способен только за счет введения в действие аффективных по­
тенций. Вот, стало быть, каковы перспективы Вашего „примата интел­
лекта"».
«Так что не удивляйтесь, если я выступаю за сохранение религиоз­
ной системы знания в качестве основы воспитания и человеческого обще­
жития. Это практическая проблема, а не вопрос соответствия истине
вещей. Поскольку в интересах сохранения нашей культуры мы не мо­
жем медлить с воспитанием индивида, дожидаясь, когда он станет ку ль­
турно зрелым —со многими это вообще никогда не случится,—поскольку
мы вынуждены внушить подрастающему человеку ту или иную систему
157

учений, призванную служить в качестве не подлежащей критике пред­
посылки, то заведомо наиболее пригодной для такой цели мне пре­
дставляется религиозная система. И, разумеется, именно из-за ее спо­
собности к исполнению желаний и к утешению, в чем Вам угодно видеть
признак ее «иллюзорности». У читывая трудность знать что-либо о ре­
альности, даже сомнительность того, что нам вообще доступно знание о
ней, давайте все-таки не будем у пускать из виду, что и человеческие
потребности тоже составляют частицу реальности, притом важную, та ­
кую, которая нас особенно близко задевает».
«Другое преимущество религиозного учения я вижу в одной его осо­
бенности, которая Вас, похоже, больше всего шокирует. Оно оставляет
место для облагораживания и сублимации понятий, когда из этих по­
следних удаляется почти все, несущее следы примитивного и инфантиль­
ного мышления. Остается система идей, уж е не вступающих в противо­
речие с наукой и не поддающихся опровержению с ее стороны. Эти
трансформации религиозного учения, осужденные Вами за половинча­
тость и компромиссы, позволяют избежать разрыва между необразо­
ванной массой и философствующим мыслителем, поддерживают общность
между ними, столь важную для сохранения культуры. Тогда нечего
бояться, что человек из народа узнает, что верхние слои общества «уже
не верят в бога». Теперь, я, по-моему, доказал, что все Ваши усилия
сводятся к попытке заменить испытанную и в аффективном отношении
ценную иллюзию другой, не прошедшей испытания и аффективно ней­
тральной».
Вы никак не скажете, что я недоступен для Вашей критики. Я знаю,
как трудно уберечься от иллюзий: возможно, надежды, в которых я
признался, тоже иллюзорны. Но на одном различии я настаиваю. Мои
иллюзии —не говоря уж о том, что за отказ разделить их не последует
никакой кары,—не так неисправимы, как религиозные, не имеют маниа­
кального характера. Если опыт покажет —не мне, а другим после
меня, так же думающим,—что мы ошибались, то мы откажемся от сво­
их надежд. Так постарайтесь же принять мою попытку за то, что она
есть. Психолог, не обманывающийся насчет того, ка к трудно ориентиро­
ваться в нашем мире, пытается судить о развитии человечества в свете
той крупицы знания, которую он приобрел при изучении психических
процессов у индивида за время его развития от детства до зрелости.
При этом у пего напрашивается взгляд на религию как па нечто ана­
логичное детскому неврозу, и он достаточно оптимистичен, чтобы пред­
положить, что человечество преодолеет эту невротическую фазу подоб­
но тому, как многие дети вырастают из своих по сути сходных невро­
зов. Такое понимание, выведенное из индивидуальной
психологии,
возможно, недостаточно, экстраполяция на весь человеческий род
неоправданна, мой оптимизм необоснован; соглашусь с Вами, что все
здесь сомнительно. Но часто не можешь удержаться от высказывания
своих мнений и извиняешь себя тем, что не выдаешь их за что-то боль­
шее, чем они стоят.
И на двух пунктах я еще должен остановиться. Во-первых, слабость
моей позиции не означает усиления Вашей. По-моему, Вы защищ аете
проигрышное дело. Мы можем сколь угодно часто подчеркивать, что че­
ловеческий интеллект бессилен в сравнении с человеческими влечениями,
и будем правы. Но есть все же что-то необычное в этой слабости; голос
интеллекта тих, но он ие успокаивается, пока не добьется, чтобы его
услышали. В конце концов, хотя его снова и снова, бесконечное число
раз ставят на место, он добивается своего. Это одно из немногочислен­
ных обстоятельств, питающих наш оптимизм относительно будущего че­
ловечества, но и одно само по себе оно много что значит. На нем можно
строить еще и другие надежды. Примат интеллекта маячит в очень,
очень неблизкой, но все-таки, по-видимому, не в бесконечной дали.
153

И поскольку он, как можно предвидеть, поставит те же цели, осу­
ществления которых Вы ожидаете от Вашего Бога —в человечески воз ­
можной мере, естественно, насколько допускает внешняя реальность,
Ананке,—а это любовь к ближнему и ограничение страдания, то мы
вправе сказать друг другу, что наше противоборство всего лишь времен­
ное и непримиримое. Наши надежды одинаковы, только Вы нетерпели­
вее, требовательнее и —почему я не должен этого говорить? —корыст­
нее, чем я и мои единомышленники, Вы хотите, чтобы сразу после смер­
ти начиналось блаженство, требуете от него невозможного и не намерены
отказываться от притязаний индивидуальной личности. Наш бог Л огос4
осуществит из этих желаний то, что допускает внеположенная нам при­
рода, по очень постепенно, лишь в необозримом будущем и для новых
детей человеческих. Вознаграждения для нас, тяжко страдающих от
жизни, он не обещает. На пути к этой далекой цели Вашим религиоз­
ным учениям придется рухнуть, пускай даже первые попытки окончат­
ся неудачей, пускай даже первые идущие на смену образования ока­
жу тся нестойкими. Вы знаете, почему: в конечном счете ничто не мо­
жет противостоять разуму и опыту, а религия слишком явно
противоречит им обоим. Очищенные религиозные идеи тоже не избегут
этой судьбы, пока они еще будут стараться сберечь что-то от утеши­
тельности религии. Разум еется, если Вы ограничитесь постулированием
какой-то возвышенной духовной инстанции, чьи свойства неопределимы,
а цели непознаваемы, то будете неуязвимы для научной критики, но
тогда Вы покинете и сферу человеческих интересов.
И второе: обратите внимание на различие Вашего и моего отношения
к иллюзии. Вы обязаны всеми силами защищать религиозную иллю­
зию; когда она обесценится, а ей поистине достаточно многое угрожает,
то Ваш мир рухнет, Вам ничего не останется, как усомниться во всем,
в культуре и в будущем человечества. От этой крепостной зависимости
я, все наши свободны. Поскольку мы готовы отказаться от порядочной
части своих инфантильных желаний, мы сумеем пережить, если некото­
рые из наших ожиданий окажутся иллюзиями.
Воспитание, избавленное от гнета религиозных учений, пожалуй,
мало что изменит в психическом существе человека, наш бог Логос,
кажется, не так уж всемогущ, он может исполнить только часть того,
что обещали его предшественники. Если нам придется в этом убедить­
ся, мы смиренно примем положение вещей. Интерес к миру и к жизни
мы от того не утратим, ведь у нас есть в одном отношении твердая
опора, которой Вам не хватает. Мы верим в то, что наука в труде и
исканиях способна узнать многое о реальности мира, благодаря чему
мы станем сильнее и сможем устроить свою жизнь. Если эта вера —ил ­
люзия, то мы в одинаковом положении с Вами, однако наука своими
многочисленными и плодотворными успехами дала нам доказательства
того, что она не иллюзия. У нее много открытых и еще больше замас­
кированных врагов среди тех, кто не может ей простить, что она
обессилила религиозную веру и грозит ее опрокинуть. Ей ставят на вид,
что она мало чему нас научила и несравнимо больше оставила непрояс­
ненным. Но при этом забывают, как она молода, как трудны были ее
первые шаги и как исчезающе мал отрезок времени, истекшего с тех пор,
как человеческий интеллект окреп для решения ее задач. Не делаем ли
мы все одинаковую ошибку, кладя в основу своих суждений слишком
короткие отрезки? Нам следовало бы взять пример с геологов. Люди
жалуются на ненадежность науки, она якобы провозглашает сегодня
законом то, что следующее поколение сочтет ошибкой к заменит новым,
столь же недолговечным законом. Но это несправедливо и отчасти
неверно. Смена научных мнений —это развитие, прогресс, а не разру­
4 Божественная пара Логсс -А нанке гол ландца Мультатули..
159

шение. Закон, вначале считавшийся безусловно верным, оказывается
частным случаем какой-то более широкой закономерности или модифи­
цируется другим законом, открытым позднее; грубое приближение к ис­
тине вытесняется более тщательным и точным, а то, в свою очередь,
ожидает дальнейшего усовершенствования. В некоторых областях еще не
преодолена та фаза исследования, когда подвергаются проверке гипоте­
зы, которые вскоре будут отброшены как неудовлетворительные: а в
других у же выявлено достоверное и почти неизменное ядро знания. Д е­
лались, наконец, попытки в корне обесценить научный труд тем сообра­
жением, что, будучи привязано к условиям нашей собственной природ­
ной организации, научное познание способно дать лишь субъективные
результаты, тогда как действительная природа внеположных нам вещей
остается дл я нас недоступной. При этом упускают из виду ряд момен­
тов, решающих дл я понимания научной работы: что наша природная
организация, то есть наш психический аппарат сформировался как раз
в ходе усилий, направленных на познание внешнего мира, поэтому в
его структуре непременно должно иметь какое-то место соответствие
этой цели; что он сам есть составная часть того мира, который мы ис­
следуем, и он отлично приспособлен для такого исследования; что мы
полностью очертим весь круг задач науки, если ограничим ее функцию
демонстрацией того, каким нам должен представляться мир с учетом
своеобразия нашей природной организации; что конечные результаты
науки как раз ввиду способа их получения обусловлены не только на­
шей природной организацией, но также и тем, что воздействовало на эту
организацию; и наконец, что вопрос о том, как устроен мир без учета
нашего воспринимающего психического аппарата, есть пустая абстрак­
ция, лиш енная всякого практического интереса.
Нет, наша наука не иллюзия. Иллюзией, однако, была бы вера, будто
мы еще откуда-то можем получить то, что она неспособна нам дать.
Переве л В. В. БИБИХИН

изредакционной почты
Наука и демократия
Так назывался сборник статей К. А. Тимир язе ва, вышедший в 1920 г. Я пода­
рил его моему нау чно му руковод ител ю, когда е му испол нилось 50 лет. У меня
осталось издание 1963 г. Беря его в руки, всегда вспоминаю о моем учителе и его
ла бора тории, в ко торой проработал только три года, три самых счастливых года
моей ж изн и. Лаборатория то гда была как бы катализатором теоретиче ской мысли
в области социал ьно-экономич ес кой ге огр аф ии. Во вре мя семинаров в наш подваль­
чик набивалось мно жес тво с пециал исто в, в том числе и из см еж ны х областей зна ­
ния. Привлекал вольный дух и высокий уровень обсуждения. Непринужденность
обстановки соч ета лась с исключительным накалом ди скуссий. Д а ж е само му ш ефу
не просто было сде ла ть доклад, ибо первыми в него впивались соб стве нные у ч е ­
ники. Как-то я сказал ему, что не считаю его своим начальником, поскольку он
ни разу не приказал мне что-либо сделать, а всегда только убеж д а л , хотя в с лу ­
чае со мной это было отнюдь не просто. Не раз аспиранты за являли свое му ру­
ководителю об ош иб очности т ех или иных его во ззр ен ий, но никогда н е тер ял и его
расположения.
Зачем я пр ед ал ся этим воспоминаниям? Что в них особенного? Разве не такой
должна быть обстановка в к ажд ой лаборатории? Конечно, она д ол ж на быть имен­
но такой, но мой теперь уж е довольно солидный стаж научной работы заставляет
считать атмо сф еру моей лабор атории и уровень ее исс лед ований отнюд ь не пра­
вилом, а искл ючением из него, причем весьма редким.. П оч е му ж е наука, в изо­
билии созда ва я идеалы для общества , сама оказалась так да лека от своего ид еа ­
ла? Что с ней случ илось? Я не знаю ответов на эти вопросы и могу поделиться
лишь своими р азмыш лениями.
Методологи н ауки считают, что наука возникла в Древней Греции не только
одновременно с демократией, но именно благодаря ей. Практическое знание суще­
ствовало и рань ше : возвод ились пирамиды, прокладывал ись дороги, строились
дворцы и оросительные системы. Однако носителями знаний были писцы, р ем ес­
ле нники, жр ец ы, одним словом, особые касты, которые пользовались этими зн а ни я­
ми дл я р еш ен ия практичес ких задач , не будуч и обязанны ми доказы вать правиль­
ность по лу че нных р еш ен ий. Да и какие могли быть д оказа тел ьства, если сами
способы решения задач зачастую являлись цеховой тайной. Даж е сегодня мы ви­
дим четкую границу между ремеслом и наукой. Фирма тщательно хранит свои
секреты, но уч ен ый стремится как мож но ш ире распространить информацию о по­
лу че нных им р езу ль тата х. Именно то гда, когда на а горе свободны е гражд ане стали
собираться для обсуждения политических решений, а государственные мужи долж­
ны были обосновывать их правильность, мудрецы т о ж е стали стремить ся к об ъ­
ективному об основан ию добываемы х ими истин, стали доказывать теоремы. В пер ­
вом прибл иж ени и мо жно считать, что именно тогда, б е з малого две с половиной
тысячи лет на за д , за родил ась и наука, сформировались и ее высокие принципы,
принципы до каза тел ьности и объекти вности. Объективное знан ие, ставшее на уч ­
ной истиной, приобрело самостоятельну ю ценность , н е за вис ящую от его практи­
161

ческой пользы, приче м ценность , выше которой для у ч еного не было ничего.
Демокр ит считал, что «лучше открыть один за кон природы, чем стать царем
Персии.
В нашей стране число научных сотрудников уж е давно перевалило за мил­
лион. Можно лк набрать столько ед иномышленников Демокрита? Или хотя бы по­
ловину? Если большинство ученых, в том ч исл е и за нимающих руководящ ее по ­
ложение в науке, не разделяет ее идеалов, разве не скажется это на атмосфере
в ла бораториях и инст итутах , оп редел яющ ей иногд а почти все? Довольно часто
наш и руководител и от науки дел ают за явле ния типа того, что, хотя Нобелевская
премия была присуждена Смиту, у нас Иванов получил аналогичные результаты
независимо и даж е раньше. Это, по их мнению, свидетельствует о том, что в соот­
ве тствующ их обл астях исс ледо ва ний мы нах оди мся на мировом ур овне. Говорящие
такое н е понимают по простоте душевной, что по добные факты свиде те льствуют
как раз об обратном и означают страшную вещь - отсутствие научного сообще­
ства. Что мож но к этОхМу добавить? За 70 ле т Советской власти лишь один наш
ученый получил Нобелевскую премию по химии, ни один - по физиологии и ме­
дицине. И это при громадных ассигнованиях на науку!
...Когда мой научный руководитель подал заявление на эмиграцию, я перестал
узнавать свой а кад емический институт, который привык считать добропорядоч ным
и интелл игентным. Л аб оратор ия была ср а зу ж е расфор мирована, н есмо тря на то,
что тре звые люди в руко вод ств е ин ститу та наст оятель но рекомендо вали сохра нить
столь сильный коллектив. Все р аботы бывшего ш еф а были н ем ед л енно объявле ны
не соответствующими марксизму, хотя, разумеется, никто не мог указать, в чем
имен но состоит это н ес оо тветс твие и п оч ему раньш е оно нико гда не за мечал ось.
Их стало; нельзя да же упоминать. Я не понимал происходящего. Если, к примеру,
проф ес сор марксистско-ле нинской философии, будучи предс еда те ле м приемной
комиссии своего вуза, брал взятки, за что и понес заслуженное наказание, то зна­
чит ли это, что его колл еги д ол ж ны доказа ть, что все работы, которые он написа л
на протяжении нескольких десятилетий своей научной деятельности, не соответ­
ствуют марксизму, и, если они поступят именно так, не будет ли это издеватель­
ством н а д марксизмо м? Но тщ ет но было доказывать ру ковод ству, что на уч н ая исти­
на имее т само стоятел ьну ю ценнос ть, что резуль таты, о ко торых сейч ас н е хотят
и слышать, совсем н ед авно считались очень важными и перспективными, ч то эт и
результаты должны использоваться как можно шире, а дальнейшие исследования-
всячески поощряться. Эти люди даже в меру своих возможностей пе желали раз­
межевать науку и политику и в этом отношении никак не проявили себя после­
дователями Демокрита . Р азв е со вместимо с пред ста влени ями об об ъективности
научной истины лишение исследователя ученых степеней, полученных им за ин­
тер есн ейш и е работы? Тем не менее попытались сд ел ать и это. Григорий Бакланов
как-то сказал , что все ко мпромиссы мы за ключаем з а ч уж ой счет, никогд а за
свой. В наш ем д ел е все компромиссы за счет науки.
Я бесконечно д алек от того, чтобы одобрять посту пок моего бывшего ш еф а,
далеко не исчерпавшего в сех возмо ж но с тей для плодо творной науч ной работы в
наш ей с тране, но р азве намного луч ш е поступи ли те его критики, которые нач исто
забыли о своем долге перед наукой, перед истиной? Не следует ли нам разобрать­
с я хот я бы сейч ас в мотивах поступка, на нес ш его столь серь езн ый ур он развитию
географии в нашей стране? С самого детства я слышу о долге ученых перед об-
* ществом, но ни р азу не слыхал о долге общества пер ед учеными. Можно ли счи­
тать нормальным, что крупный ученый, широко известный за рубежом , в теч ение
многих лет лишен возможности ездить за границу? Разве не чувствует он себя
униженным и оскорбленным, когда за два д ня до о тъ езд а на конфер енцию в со­
седн юю социал истич ескую стр ану полу ча ет ничем не мотризированный отказ? Вряд
ли можно представить в подобном положении отечественного ученого сто лет
назад .
Печально, но п ер естр ой ка пока мало что и зме нил а в науке, которая, каза лось
бы, д ол ж на идти вровень с л и тер атур ой и искус ством. То му немало причин. Это
и страшное разбухание науки, несовместимое с ее эффективностью, и столь же
несовместИхМый с ней отбор кадров, при котором фактич ес ки едиыственньш ценп-
162

те лем та ланта исс лед овате ля является его начальство. Этот отбор мо же т носить
и б ол ее грубый, и бол ее мягкий характер. Пример пер вого - уволь нение из МГУ
одного из тал антл ивейш их те ор етиков геогр афии, несмотр я на отчаянные протесты
многих вид ных специал истов. Пример второго —не по нятно е (или слишком по нят­
ное) «во зд ерж ание» от приема на рабо ту уч ены х, которые могли бы украс ить лю^
бой и нститут.
«Из всех мыслимых форм цензуры,- писал К. А. Тимирязев,- конечно, самой
худшей, самой ненавистной была бы цензура не произведения, а лица... Но именно
эта худшая форма цензуры применяется к университетской преподавательской
деятельности и не только в карательной сравнительно менее вредной, но и в
несравненно более вредной предупредительной форме. Я говорю, что вторая не­
ср авненно вр ед нее , и действител ьно, что знач ит п от еря несколь ких та лантливы х
пре пода вател ей в ср авнении с возм ожно стью умствен ного и нравстве нного раст ле­
ния цел ых поколений учены х, стре мящ их ся у гада ть, к каким выводам д ол ж на
приходить их своб од на я н аук а для того, чтобы оказа ться в согласии с воззре ниями
ее бюро крат ич еских оценщиков». Страстные выс тупл ения Т имирязе ва за а каде­
мические свободы и в первую очередь за демократизацию подбора кадров, к сожа­
лению, остаются столь же злободневными, как и без малого сто лет назад. По его
мнению, только пу тем отказа от ка нцел ярс кой тайны, уст ано вле ния контр оля об ­
щественного мнения можно будет « обеспечивать умственный и нравс тве нный ур о ­
вень п редс тавител ей у нивер ситетск ой назткп». Во времена Тимирязева нау чн ая
работа было со средо то че на в основном при высшей школе. Надо л и говорить, что
совр ем енная академич ес кая и отра слевая наука страдает теми ж е боле знями,
причем в знач ител ьно бо лее острой форме. Во зникну в вмес те с де мократией, нау ка
всегда была неотделима от нее. Академические традиции - это и есть демократи­
ч еские традиции нау ки. Но в пос ледн ие годы печ ал ьная наша действитель нос ть
сминал а эти трад иции как бульд озер ст аринну ю церквуш ку. Это про явилось абс о­
лютно во всем, прежде всего в определении темы исследований. Она
должна объ ед инять учены х, хоть в какой-то мере являющ ихся едино мыш ленника ­
ми и вместе стремящихся к достижению общей цели. Результаты одних должны
испол ьзова ться другими. З аконо мерно ож идать, что отбор на ибо ле е интересны х п
пер спек тивных тем будет производ ить ся на основе открытого конкур са с самым
широким обсуждением, а в тех случаях, когда тема уж е сформулирована выше­
стоящ ими органами, д о лж ен быть конкурс программ е е разр аботки. Увы, ничего
п од об ного нет. Из инстру мента исс л ед ования темы пре вра тились в инструмент
йЛасти. Этого намал еванного б ож ка ставят на поч етное мес то и требуют истового
поклонения. Самое тяжкое обвинение, которое может быть выдвинуто против уч е­
ного,—это несоответствие его работы плановой теме, а отнюдь не отсутствие по-
на стоящ е му и нтересны х и ор игина льных результатов* Однако за выполнение пла­
новой темы еще никому не присудили Нобелевскую премию. Для науки ценен
только нетривиальный резул ьта т. Но ч аст о ли вспоминают об этом? Бюрократиза­
ция науч ной работы приводит к исч езнове нию у у ч ены х ус тано вки на открытие,
зам еняе мой устано вкой н а вы по лнение плана .
Знает ли широкая общественность, что ученый может опубликовать научную
статью только с р а зреш ения сво его начальства, д а ж е е сли она не имеет никакого
отнош ения к пла новой те ме и написа на благодаря одно му лишь эн тузи азму?
Законом это не предусмотрено, но для того чтобы представить статью к публика­
ции, над о оформить на не е акт экспертизы, в котором ска зано, что в стать е не
с о дер ж ат с я с ведения, запр ещ ен ны е к опубликованию различными д окументами,
и другие сведе ния, открытое опубликование которых мож ет н анес ти вред Совет­
скому государству. Вторая часть этой формулировки уж е сама по себе создает
возможнос ть дл я произвола. Но, как правил о, р уководител ь организации, если он
хоч ет воспрепятствовать публикации статьи, прос то отка зы вае тс я утвердить акт
экспертизы на том основании, что н е согл асе н с е е со держ ан ием . Жаловаться при
этом некуда. Чаще всего такое случается с теоретическими статьями, не содержа­
щими никаких запр ещ енны х к опубликованию да нны х, но за де вающ и ми амбиции
руководства. Как-то ко мне о братился специал ист по гр ад остро ител ьству и пред­
лож ил стать соавтором его статьи на том только основании, что на р або те е му
163

не дадут акт экспертизы. Отказывали в пред ос тавле нии этого самого акта и мно­
гим моим со слу живцам, д а и мне са мому.
Если я хочу направить статью в зарубежный журнал, то могу это сделать
лишь по специа льно му разреш ению вышестоящей инст анции и только при нали­
чии приглаш ения от р еда кции журна ла . Отечественные жур налы не приглашают
нас написать для них статьи, авторы сами проявляют инициативу, а вот за р у беж ­
ные дол жны приглашать. Бо лее того, в статье для зарубежного изд а ния может
содержаться только то, что уже ранее было опубликовано в отечественных изда­
ниях. Когда будет положен конец этому издевательству над учеными и над нау­
кой?! В этих вопросах, как и в ряде других, ученые оказались совершенно безза­
щитными пер ед произволом чиновников.
В октябре 1985 г. в Киеве со стоял ся VIII съ езд Геогр аф ического общества
СССР. На него прибыл и гости из с оциал истиче ск их стран, прил етел из Нью-Йорка
и доктор Теодор Шабад, редактор выходящего уже более четверти века журнала
«Совьет д ж еографи» , в котором пер ев одятся наиб ол ее интересны е стать и из оте­
чес твенных геогр афич еских жур нал ов. Этот пожил ой человек посвятил ж и знь изу ­
чению советской географии и про паганде ее д о стиж е ний. Ему принадл еж ат бл ес тя­
щие работы о наш их классиках, обстояте льн ые обзоры и анализы по ра зличным
пробл ема м. Доктор Шабад при езж ал на каждый с ъ е зд Географ ического общества,
но на пос ле дне м киевские организаторы вывели его из зала за сед а ний на том ос­
новании, что с ъ е зд не является международны м мер опри ятием. Недавно Шабад
скончался, и нам у ж е не заглади ть вины п еред этим человеком, столько сде ла в­
шим дл я советской географичес кой науки. Можем ли мы уте шит ься хо тя бы тем,
что в наш е пр освещ енное время подобное у ж е никогда н е повторится?
Не парадо кс ли, что именно в нау ке, где, казалось бы, де мократи ческие тра­
диции несра вненно сильней, чем в области материально го производства, пе ре х од к
выборности руковод ител ей пр отек ает знач итель но мед л ен ней , чем в промыш ленно ­
сти? Неужели ученые в научно-исследовательских институтах до такой степени
незрелы, что не в состо янии ра зумн о выбрать ни директора, ни сос тав ученого
совета, ни заве дующ их отде ла ми п лабораториями?
На наших политсеминар ах мы говорим о пер естройке в промышленности,
в сельском хозяйстве, о положении дел в Казахстане, в Узбекистане, о чем угодно,
но только не о том, что составляет сущность нашей работы, а по идее, и смысл
на шей жизни. Как утвержд ают французы , нет ничего худш его, чем привыкнуть
к худшему. Увы, многие мои коллеги, в том числе и весьма одаренные, уж е
привыкли к нему, приспособились к создавшемуся положению и, кажется, даже
пер ес та ли считать его ненормальным. Только ре шител ьная демо кра тизация науч ­
ной работы мож ет ещ е их встряхнуть, напомнить о том, что иссл ед ован ие в стро ­
гом смысле слова - работа твор ческая, а потому уч еный - это та кой ж е твор че­
ский работник, как писатель или художник, и должен так ж е помнить о ценно­
стях науки, как х удожник о ценн остях искусства.
Сейчас никому не надо объяснять, что зна че ние на уки д л я со вр еме нного об­
щества огромно, однако лишь немногие со знают, что это зн ач е ни е дал еко н е ис­
ч ерпывае тся вкладом науки в р еш ен ие технич еских , экономич ес ких, экол оги ческих
и д а ж е социал ьных проблем. Реш ени е принципиальных научны х вопросов имеет
громадное мир овоззр енч ес кое знач ение. Сознате льно применяемый критич ес кий ме­
тод появилс я в Афинах вместе с демократией, дал мощный импульс возникнове­
нию наук и и утвердился как основной ее метод. В дальнейшем именно наука ста­
ла главной хра нител ь ницей рационал изма. Государс тва за хл ес ты вали волны нацио­
нальной, религио зной и идеол огичес кой нетер пимости, их сотр ясал и р епре ссии,
уничтожавшие и самых лучших людей, и самые лучшие их творения - книги, бла­
го дар я которым люд и смогл и преодо леть свою копечность во вре мени и прос тр ан­
стве и соеди нен ными у сил иями вращать колесо Всемирной истории. Ученые и их
книги все гда вращали это коле со вперед . Те, кто х отел повер ну ть его назад , всегда
обращались вес ьма бе сцере монн о и с теми, и с другими. Однако, пока сущ ество­
вала и развивалась наука, рационализм сохранялся в ней, как растения в убежи­
щах жизни - отдельных оазисах в ледяной пустыне, избежавших общей участи
при на ступ ле нии ледника.
164

Когд а о чер едной ледниковый п ер иод заканч ивался и л ед ник отступал, уСЙежп-
ща жизни становились центрами инте нсивного видо образования. А налогич но и в
ч ел овеч еской истории: наука, сохр анивша я верность критическому раци он ализму,
начинала оказывать благотворное вл ияние на общество при всяком по те плении
политич еского климата, при малейшем про явлении ж ел а ни я прис лу ш ат ься к голо­
су уч еных.
Высокий авторитет в обществе нау ка пр иобрела именно б лагодаря Своей бес­
пристра стно сти. Там, гд е на первый план выходит не то, что о б ъеди няет людей,
а то, что их разъединяет, неизбежно ущемляется рационализм. Ущемление рацио­
нализма в обществе - все гда тяжел ый удар для науки. В фашистской Германии
было предпри нято многотомное и зд а ни е «Арийс кая физика», где . в частности, ука ­
зывалось, что Эйнштейн з аб лу жд а л ся , пото му что он еврей. Не с националь ных,
но с клас совых позиций громили у нас снач ала «вейсманизм-морганизм», потом
киб ер нет ику. Это не явл яе тся истор ич еской случайностью. Подоб но тому, как пауч-
ная антр опология по су ти своей - непримиримый враг ра си зма и каждый чес тный
антр ополог - борец против него, д а ж е е сли он и не помышляет ни о какой борьбе,
а решает чисто академические задачи, так и наука в лучших своих проявлениях-
наука, преданная своим ид еа л ам ,- это легион борцов против иррационализма в об­
ществе, даже если бы в нем и преобладали люди, не особенно интересующиеся
общественными дел ами. Лучшие из учен ых подобны врачам, утвер ждающ и м свои
предс тав ления о справед ливом общественном у стр ойстве тем, что одинаково хорошо
лечат всех, бе зотноситель но к убеж де н ия м , национал ьности или социал ьному ст а­
тусу, подобны учителям, несущим детям идеи добра и справедливости, а не только
с вед ени я из истории или тригонометрии. Наука вместе с ли тер атур ой и искусством
врачуе т и про свещ ает всякое цивилизованное общество, помогает ем у осознать свои
п редрассудки для того, чтобы освободиться от них.
Не знаю, удалось ли мне убед и ть чита тел ей в том, что демокр атизация науки
как социа ль ного инст итута - за дач а, зна ч ение которой выходит д але ко за преде ­
лы самой науки, что б е з д емократизации нау ки в долго срочной пер спективе вряд
ли можно надеяться на большие успехи в демократизации всего нашего общества.
Наше прош лое - и д авнее , и н ед а внее , от которого мы отчаянно пытае мся уйти,
но которое крепко нас держит и не желает отпускать,- поражает своим иррацио­
нализмом. Иррационализм исторического масштаба неизбеж но отражается в ир­
рационал ьности пов седневной ж изни . Мы не мо же м купить себ е что-нибудь на
обед, починить фотоаппар ат, сходить в поликлинику или в библ иотеку, не столк­
нувшись с самым циничным надругательством над здравым смыслом. Но рациона­
лизм - это не только здравый смысл, как на ше общество - не только наш повсе ­
дневный об иход. И ес ли здравый смысл вполне доста точ ен, чтобы организовать р або­
ту продуктовой палатки или бл агоус троить территорию вокруг дома, то он вряд ли
сможет серьезно помочь в решении более масштабных общественных проблем.
Но никогда н е пер ед оверяйте р еш е ние эт их проблем так называемым с пеци а­
лис там, которые применяют столь сл ож ные методы, что не могу т объяснить вам
их сущность. По сл ед нее про исходит, как правило, не от избытка квалификации,
а от ее недостатка. Врач высокой квалификации не затрудняется объяснить па­
циенту, в чем сущность его заболевания и каков механизм действия назначаемых
лекарств. Как сказа л Курт Во ннегут у ста ми своего героя, ге ниаль ного физика:
если ученый не может объяснить восьмилетнему ребенку, чем он занимается, то он
шарлатан. Требуйте от ученых не только объяснений, но и доказательств! Требуй­
те их от всех, от кого зависит ваша судьба! Возьмите из науки не только те
многочисленные свед ени я, верные и неверные, которыми она щ едро вас снабж ае т,
но и нечто бол ее сущ ественное - тот метод, которым она доб ывает зна ние. Учить­
ся ем у - знач ит учиться де мо кра ти ческо му мышлению. В самом нач але века
К. А. Тимирязев писал: «В мировой бор ьб е, завязы вающ ейс я м е ж ду той частью
человеч ества, кото ра я смотр ит вперед , и той, кото рая роковым образом вынужд е­
на обращать, свои взоры назад, на знамени первой будут начертаны слова: «Н а у к а
и демократия, Сим победишь». В конце века это остается столь же верным.
В» А. ШУПЕР

О соотношении цели
и средств
в социалистической революции
Социалистическа я р еволюция ставит п ер ед соб ой вел икие и гуманны е цели:
ликвидац ию эк сплуатации чел овека человеком, п остро ение справедливо го социа­
листическо го общества, в сес тор онне е и гармон ично е ра звитие гр ажд ан , ликвидацию
войн и насилия. Однако для достижения этих целей пролетариат и его партия
должны пройти долгий и трудный путь борьбы с врагами социализма, а также с
недостатками и пороками в своих собственных рядах. При этом неизбежно возни­
кает вопрос о со отно ше нии цёлей и сред ств борьб ы в революции.
Известно, что ни Маркс, ни Ленин никогда не отрицали необ ходи мо с ти н а ­
сил ьстве нны х мер в рево люционной борьбе , иб о на си лие, п о словам Маркса, эт о
повивальная бабка старого общества, когда оно беременно новым. Ленин также не
раз повтор ял, что революции н е де ла ют ся в б ел ы х перчатках. Имен но твердость
В борьбе, умелое сочетание убеждения й насилия, а в ряде случаев и террора
обеспечили большевикам победу в революции и гражданской войне. Однако марк­
сизм никогда не стоял за защиту тезиса, будто революционные и гуманные цели
могут опра вдать любые сред ства в борьб е за п об еду революции.
Тезис «цель оправдывает средства» был выдвинут еще в средние века и полу­
чил наи бол ьш ее р азвитие в д еяте л ьн ос ти инквизиции или ордена иезуито в, взяв­
ших на себя защиту католической церкви от грозившего ей краха. Мы знаем,
какймй жестокостями сопровождались религиозные распри и войны во всех стра­
нах. Однако и всякая светская деспотия заранее освобождала своих защитников
поч ти от вс е х моральных об язатель ств. Люба я реакцио нная тирания д ер жа л ас ь
отнюдь не на защите рыцарских добродетелей. «Фюрер говорит,—записывал в своп
дневник Геббельс,- правдой пли неправдой, но мы должны победить. Это единст­
венный путь, и он верен морально и в силу необходимости. А когда мы победим,
кто спросит нас о методе? У нас и без того столько на совести, что мы должны
по бед ить, пото му что инач е наш н арод и мы во главе со всем, что на м дорого,
будем стёрты с лица земли» !.
К сожалению, из арсенала врагов революции й прогресса тот ж е тезис нередко
переходил в арсенал революционеров - догматиков и фанатиков, а также тех. кто
примыкал к революционной партий йз корысти, т щес ла вия й ч ес толюб ия или по
сле пой ненавис ти к с тар ому общ еству, лич ной о зл об ле нно сти или какого-либо комп­
лекса неполноценности.
Крайняя неразборчивость в средствах была характерна еще для многих участ­
ников буржу азн о- де мо кр ат ич ес к их революций. В одной из прокл амаций, рас про­
стр анявш ихс я в 1792 г. во Франции, мож но было прочесть: «Все д озво ле но тем,
кто действует в духе революции. Для республиканца нет опасности, кроме опас­
но сти пл естись в хво сте за конов рес публики» 12.
Якоб инская д иктатура и якоб инский террор пре образовали Францию. Но этот
ж е террор, став непрерывным п все бо лее массовым, подорвал силы революции.
1 Ржевская Е. Берл ин, май 1945. М., 1965, с. 73.
2ЦвейгС.Избранное,т.2.М., 1957,с. 172.
166

Не только с ведома, но н по насто янию Р обе спь ер а против его политич ес ких
Противников выдвигались клеветнич еские обвинения и про водились фаль сифициро­
ванные судебные процессы. Сопутствующее террору упрощенное судопроизводство
привело к казни многих честных республиканцев, террором ответили якобинцы п
на требования город ск ой бед ноты . Не своб од но было от этой «бесовщины» и р у с ­
ское революционное движение XIX в. Все знают теперь о Нечаеве и «нечаевщи-
не». Однако сходны е взгляды исповедо вал до лгое вре мя и М. Баку нин, й он считал,
что ради вел икого дел а мож но идти не только в «бар абанщики», но и в «прохво­
сты», что ра зб ой —это пр оявл ение революционности. Только пер ед смертью Баку ­
нин с уме л понять, что на «иезуитс ком мош еннич естве нич его живо го, крепкого не
построишь, что революционна я деятель нос ть ради самого у с п е х а д ол ж на искать
опоры не в низки х и подлы х стр астях, что б е з высшего, р азу мее тс я, человече ского
иде ал а никакая революция не вос торж ес твует» 3.
Примеры н ео пр авда нной же сто кости, п од о зр ите льности, са мо с уда и вспышек
не обузд ан но го насил ия были нер ед ки и в револ юционном 1917 г. в России. Жертвой
са мо с уда стали, в частности, министры бывшего Временного правительства А. Шин-
гарев и Ф. Кокошкин. Едва ие был р асстрел ян в первы е д ни Октября американ­
ский социалист Джон Рид, оставивший нам превосходное описание первых дней
революции. Пос ле нач ала гр а жд ап ской войны расширились и масштабы нео правд ан­
ного на си лия, принос ивш его лишь огромный вр ед молодой Советской р еспублике.
Чего стоила революции п озорн ая ка мпания по «расказачиванию», провод ивш а я­
с я в начале 1919 г. Донбюро РКП (б) и Гражда нупром Южного фронта! Массовые
бессудные расстрелы казаков, в том числе стариков и даже женщин в станицах
Верхн его Дона, стали причиной описа нного в «Тихом Доне» Веш енско го восс тания
донских казаков и крупны х п ора ж е ний Красной Армии на Южном фронте. Сходные
события происходили.во многих районах Южной Украины, в оренбургских степях
и на Северном фронте. Уже тогда жертвой произвола становились порой даже про­
славленные командиры Красной Армии, такие, как Б. М. Думенко или Ф. К. Миронов.
Нередко злоупотребляли насилием в годы гражданской войны не только
И. Сталин и Л. Троцкий, но и мно гие другие командиры, комисс ары и специал ь­
ные уполномоч енные.
Явно ошибочным было и чрезм ер но широ кое исп оль зо вани е в годы гра жд анс кой
войны метода заложников. Во многих случаях можно было найти объяснение вре­
менной и з о л я ц и и в концлагерях потенциально опасных для Советской власти групп
людей. Но метод за лож ников предп олага л н е только времен ную изо ляцию, но п
физическое уничтожение одних людей за проступки и преступления других лю­
дей. Об этом б е з обиняков говорилось, на пример , в прика зе наркома внутр енних
дел Г. Петровско го в сен тябре 1918 г.: «Убийство Володарского, убий ство Урицкого,
покушение на убийство и ранение Председателя Совета Народных Комиссаров
Владимира Ильича Ленина, массовые, д есятка ми тысяч расстр елы наш их товари­
щей в Финляндии, на Украине и, наконец, на Д о ну и в Чехословакии, постоянно
открываемые заговоры в тылу наш их армий, открытое пр изна ние правы х эс ер ов
и проч ей контрревол юционной сволочи в эт их заговор ах и в то ж е вре мя чр ез­
вычайно нич тож ное количество серье зны х репресс ий и мас со вых ра сстрело в б ело­
гвардейцев и б урж у а зи и со стороны Советов показы вает, что, несмо тря на постоян­
ные слова о массово м тер роре... этого тер рора на д ел е нет. С таким пол ож ением
должно быть решительно покончено. Расхлябанности и миндальнйчанью должен
быть немед лен но п ол о же н конец. Все известны е мес тным Советам правые эсеры
должны быть немедленно арестованы. Из буржуазий и офицерства должны быть
взяты знач ительные количества зало жников. При малейш ей попытке сопротивл е­
ния или малейшем движении в белогвардейской среде должен применяться без­
оговорочно массовый расстрел. Местные Губисполкомы до лжны проявлять в этом
отношении особую инициативу»4.
3 «Вопросы истории», 1964, No Хъ , ____
4«Еженедельник Чрезвычайных Комиссий». М., 1918,No1, с. И*
167

Исполнение этого приказа привело д ействитель но к мас совому взятию и рас­
ст ре лу зал ожников. Так, в No 5 «Еж ен едел ьника Чрезвычайных Коми ссий» мимо­
ходом с ообщается о р ас стрел е в Петр ограде пятис от заложников. Согласиться со
столь жестокой мерой, даже с учетом трудной обстановки 1918 г., невозможно. Та­
кие расстрелы лишь обостряли б ор ьбу и вели к новым жертвам с об еих сторон.
В том же «Е женеде льнике» некоторы е чекисты предлагал и подвергать ар ес тован­
ных контрреволюционеров «самым уж ас ным пыткам, от о писа ния которых холод
уж аса охватил бы контрреволюционеров» 5.
Конечно, никакая война, а гражданская война в особенности, не обходится без
зл оу потр еб ле ния насил ием. Американская литература полна примеров такого на­
силия применительно к истории гражданской войны 1881 -1865 гг. Но при знан ие
этого факта вовсе не означ ает его оправдания. Так, например, многие из руко води ­
те лей РКП (б) выступали с первых дней революции против ра згул а же сток ости и
насилий. Тот же Ф. Э. Дзержинский в одной из записок И. С. Уншлихту писал:
«Лучше тысячу раз ош ибить ся в сторону л иберал изма, чем послать не винного в
ссылку, откуда он вернется активным, а его осуждение будет мобилизовано про­
тив нас». Но часто ли органы ВЧК сл ед овали этому р азу мн ому совету? Еще в
ко нце 1918 г., по
пр ед лож ению Ленина, Совет Обороны предоставил Народным
Комиссариатам, губернским и городским комететам партии право у частвовать ч ерез
своих де легат ов в сл едс твии по дел ам гр ажда н, арестованных органами ЧК. Органы
ЧК должны были освобождать из-под ареста тех лпц, за которых давали пись­
мен ное пору чительство два члена коллегии Комисс арата или два члена комитета
партии. Но часто ли Народные Комиссариаты и комитеты партии пользовались
этим своим правом, и в какой мер е считались с таким вмешательством и с по ­
становлением Совета Обороны органы ВЧК?
Окончание гр ажданск ой войны по тр еб овал о от Советского правительства реши­
тельного ус ил ения мер по укр епле нию законнос ти. Д а ж е многие отчасти о пра вда н­
ные ране е формы насил ия становились теперь н ед опус тимы ми и опасными. Этот
п ер ех од был, однако, нелегок, так как многие советские и партийны е де ят ел и ис­
кренне считали, что введ ение законнос ти равносиль но «р азоруж ен ию революции» 6.
В 1920 г. английский философ и общественный деятель Бертра н Ра ссе л совер ­
шил дл ител ьную п о е зд ку в Со ветскую Росс ию, резул ьтатом которой стала его не­
большая книга о теор ии и практике боль шевизма. Подводя итог своим набл юд е­
ниям, Ра сс ел писал: «Пороки войны, осо бенно гр ажд анской, являются несомненными
и очень значительными. В х од е чудовищной борьбы на сл ед ие цивилизации, по-
видимому, д олж н о будет утра чива тьс я, в то время как ненависть, подо зр итель ност ь
и же сто кос ть станут обычными во вза имоо тнош ен иях людей... Опыт влас ти не и з­
беж но перед елывает коммунистич ескую теорию, и люд и, которые контролируют
огромный правите льстве нный мех ани зм , ед ва ли мо гут иметь то ж е самое во ззр е­
ние на жизнь , ка кое они имели... Если боль шевики ост ану тс я у власти, многое
сущ еству е т дл я того, чтобы опаса ться, что их коммунизм поблекнет» 7.
Через несколько лет Председатель ЦИК М. И. Калинин писал, что «война и граж­
данская бор ьба со зда ли громадный кадр людей, у которых единстве нным законом яв­
ляе тся це ле со образное р ас поряж ен ие властью. Управлять дл я них - значит распоря­
ж атьс я вполне са мос то ятельно, н е по дч иняясь регл аме нтирующ им статьям закона» 8.
Историк М. Н. Покровский в 1924 г. писал о коммунистах , которые, возвр ащ аясь
с фронтов гра жд анс кой войны, были увер ен ы, «что то, что дал о та кие бл естящ ие
резуль таты по отнош ению к колч аковщине и де никинщ ине, по мож ет справиться
со всеми остатками старого в любой другой области». Поб ед а в гр ажда нской вой­
5 Т а м ж е, No 3, с. 728, ( «Еженедельник ЧК» издавался как открытый журнал
для всего партийного актива, а не только дл я чекис то в).
6 К у р и ц ы н В. М. НЭП и революционная законность,- «Вопросы истории»,
1967, К> 9.
7 Рассел Б. Практика и теория боль шевизма. Лондон, 1969, с. 2 5 —26.
8 Калинин М. И. О социал истической зако нности. М., 1959, с. 166.
168

не порождала у этих людей надежду, «что дело пойдет так же быстро и в хозяй­
ственном стро ите ль стве, стоит только пустить в ход военные приемы» 9.
К. Маркс говорил в работе « Разобл ач ения о кельнском пр оцессе...», что про­
летариат нуждается в 10-20 и даже в 50-летнем периоде гражданских войн, чтобы
не только по бедить врагов, но осво бодиться от собс твенн ых пороков.
Несомненно, что ж ест ока я гр ажда нска я война в Ро сс ии помогла как ру сско му
пролетариату, так и его партии изб авиться от р яда нед ос татков и илл юзий, это
была суровая школа закалива ния и отбора. Но эта ж е война привила немал ому
ч исл у людей иные пороки, от которых им потом очень трудно было избавиться.
К тому ж е долгая война или террор с озда ют не только привычки и ка чес тва лич­
ности, но и определенные учреждения и институты, от влияния которых изба­
виться еще труднее . П ере ход от образа мышления времен гражданской войны к
новым понятиям, метода м н сред ствам революционной работы ска зал с я трудным
даже для В. И. Ленина 1011.
Все знают слова К. Маркса, что «р е в ол юц и и - локомотивы истории» и . Ч асто
читаем мы и слова Ленина о том, что «революция - праздник у гне тенны х и экс­
плу атиру емых» 12. Гора здо ре ж е вспоминают у нас слова Энгельса о том, что
«во всякой революции не и збе ж н о д ел ает ся мно жес тво глупостей» 13. Конечно, ре­
волюции могут быть различными по с воему хара ктеру и р езул ьта там, но посл е
опыта XX в. трудно слагать гимны в честь насильственных революций. Они бывают
необходимы, когда отж ившие реакционные общественные группы и институты не
оставляют прогрессивным силам никакого выбора, кроме пр име нения силы. Однако
в оо ру ж енную борьбу классов трудно регулировать и ещ е труднее предвидеть ее
результа ты, иб о стр емл ения и целы рево люционеров д остига ются только после ж е ­
стокой борьбы, конечные резул ьтаты которой оказыва ютс я мало по х ож ими на пер ­
воначальные замыслы.
Старая ко ммунистка и журн али стка , активная уч ас тница всех событий в на­
шей стране в 20-70 -е годы F. Б. Лерт, высказывая свои замечания автору, напи­
сала: «Революция была необходима в такой с тране, как Р осс ия, и эт а революция
не хмогла обойтись б е з насил ия. Нельзя было победить в гр ажда нск ой войне бе з
масс ового террор а, бе з насил ия над офицерами, на д кулаками... Р азгор ел ась д ей ­
ствительно смертельная борьба, и если бы коммунисты не победили, их все х бы
вырезали белые. Но мы, как революционная партия, до пустил и ошибку, когда
представили револ юционное насилие не как печал ьную н еизб еж нос ть , а как подвиг.
Массовое насилие, террор, д а ж е «красный», все равно остаются злом. Пусть это
зло временно н еобх од имо, но это все-таки зло, а м еж ду тем его скоро стали предт
ставлять как добро. Мы стали думать и говорить, что все, что пол е зн о и необхен
димо для революции,- это добро, это нравственно. Но такой подход к оценке со­
бытий неверен в принципе. Революция нес ла с собой не только добро, но и зло.
Избе жат ь насилия в революции было невозмож но, но н у ж но было понимать, что
речь идет о временном до пущении зла в нашу жи знь и в нашу практику. Ро­
мантизировав насилие, мы продлили ему ж изнь, мы сох ранил и его д а ж е тогда,
когда оно стало у ж е со верш енно изл ишним, стало абсолютным злом... Непротив­
ление злу насилием —это не наша философия, она во многих случаях может лишь
помочь торжеству зла. Но, применяя и весьма крутые средства, мы не должны
были менять морал ьную оц енку этим актам насилия» 14.
Если злоупотребления насилием были достаточно частыми еще при жизни
Ленина, то они ст ал и нормой по мере того, как Сталин у крепл ял ся в руко водс тве
партией и государством. Еще задолго до репрессий 1936-1938 гг. Сталин приучил
большинство советских и партийных работников не сте снятьс я в выборе ср едств
9 Покровский М. Н. Октябрьская революция. Сборник статей. М., 1929,
с. 375.
10См.:ЛенинВ.И.Поли.собр.соч., т.45,с. 190-191.
11 Маркс К. в Энгельс Ф. Соч., т. 7, с. 86.
12 Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 11, с. 103.
13МарксК.иЭнгельсФ.Соч., т.18, 516.
14 Из архива автора.

в борьбе с теми, кого он объявлял врагами революции. Разве думали о средствах
при высел ении па Север многодетных с е мей богатых крестьян? Разве не изб ивали
во вре мя коллективизации ку лаков и «подкулачников»? Разве не говорил Макар
Нагульнов из «Поднятой целины», что «станови пер ед ним д ес ятк и стариков, д е ­
тишек, баб» —и если скажут ему, что это нужно для революции, то он «их всех
из пул еме та порешит»?
Конечно, Сталин был да леко не единственным проводником и езу итс к их мето­
дов в руководс тве пар тией и р ево люцией: у него было немал о единомышл енников
и среди руководителей, и среди рядовых участников борьбы. Это облегчило внед­
рение в практику государс твенн ых и особе нно кара тельных органов тезис а о воз­
мо жн ост и «в ин те р ес ах революции» приме нен ия любых ср едс тв. Это облегчило
Сталину о сущ ествление его целей. Ибо достаточ но было е му объявить вс ех неугод­
ных л юдей «врагами народа», как эти люди оказывались вне закон а и любое на­
сил ие на д ними становилось оправданным и допустимым.
Не все пар тийные и советс кие работники с легким сердцем приняли в 19 29 -
1933 гг. стали нские методы колл ективизации. Некоторые из активистов, н апра вл ен­
ных в эт и годы в деревню, возвращ ались домой больными от пер ежи то го . Нелегко
было многим руковод ител ям са нкционировать в 193 7-1938 гг. аресты своих ж е
т оварищ ей по партии. Немало было рабо тников НКВД, которые с тяжел ыми со­
мнен иями и п ер еж ива ниями выполняли приказы о применени и пыток по отнош е­
нию к закл юченным. Но этим людям говорили, что так ну ж н о д л я революции,
и привычная логика ус по каивал а совесть, туманила со знан ие, об ле гч ая гр е хо п ад е ­
ние честны х р анее революционеров, пр евращ авш ихся со временем в пос луш ное
орудие сталинского произвола, а позднее чаще всего и в его жертву.
Типична в этом отношении судьб а та кого когда- то субъективно честного ре­
волюционера, как Н. В. Крыленко. Именно нарком юстиции СССР Крыленко вы­
с туп ал в нач ал е 30-х, да и в к онце 20-х годов особенно рьяным защитником вне­
судебных репрессий. Он писал в 1930 г.: «Для буржуазной Европы и для широких
кругов либерал ьствующ ей интелл игенц ии мо ж ет показаться чудовищным, что
Советская власть не всегда ра справл яется с вреди те лями в поряд ке судебн ого
процесс а. Но всякий со знатель ный рабоч ий и кр ес тьянин со гласит ся с тем, что
Советская власть посту па ет правильно» 15.
Не про тес то вал Крыленко и против противор еч ащ его К о нституции Зако на от
1 декабря 1934 г., и против всех репрессий в 1935, 1936 и 1937 гг. Надо полагать,
что он скоро убед ился в ошибочности своего поведения и своих выступлений. Кле­
ветнич ески об виненный во вредитель ской деятельности, Крыленко был в 1938 г.
снят со своего поста, арестован и вскоре расстр ел ян т а кж е б е зо всякого зако нного
судеб но го разбирате льства.
Показательна в этом ж е отношении судьб а первого се кре таря Северо -Кавказ­
ского крайкома пар тии Б. П. Шёболдаева. В на чале 30-х годов Шебо лдаев активно
за щищ ал по литику массовых ре пре сс ий на Кубани, на пра вл енну ю против целых
станиц, высел яемых на Север. Вы сту пая в ноябре 1932 г. в Р ос тове-на -Дону , Ше­
болд аев говорил: «Мы прямо опубликовали, что будем выселять в север ные края
злостных саботажников, кулацких подпевал, не желающих сеять. Разве мы не
высел яли с той ж е са мой Кубани ку лацкие ко нтрреволюционные эл ементы в
п ре ж н ие годы? Высылали, и в доста точ ном количе стве. И сейч ас, когд а эт и остатки
кулач ества пыта ются организовать с аб от аж , выступают против тр ебо ва ний со вет­
ской власти, правильнее отдать плодородную кубанскую землю колхозникам, жи­
вущим в малоземелье на плохих землях в других краях... А не желающих рабо­
тать, пога нящ их на шу зе млю вышлем в другие места. Это справедл иво. Нам .могут
сказать: «Как же, раньше кулаков выселяли, а сейчас речь идет о целой станице,
там есть и колхозы и д обросовестные единол ичники, как быть?» Да , прих од ится
ставить вопрос о цел ой станице, иб о кол хозы, ибо колхозн ики, иб о действительно
добросовестные единол ичники в ны неш ней обстановке отвечают за с ос тоян ие сво их
соседей. Какая же это опора советской власти - колхоз, если рядом с ним другой
15 Крыленко Н. В. Класс овая борьба пу тем вр ед ительства. М.—Л ., 1930,
170

колхоз или цел ая группа единол ич ны х х озяйс тв вы ступают против меро приятий
Советской власти!» 16.
А всего чер ез пять лет Сталин нашел, что и вес ь Северо-Кавказс кий обком
партии во главе с Ш еболдаевым не мож ет служ и ть над е ж н ой опорой Советской
власти. Поэтому Шеболдае в был арестован и ра сс трелян.
В 1936 г. секретарь Гомельского обкома партии М. О. Стакун, выступая на ак­
тиве, критиковал органы НКВД за «либерализм» и требо ва л ар еста старух и, ко ­
тора я ругала Советскую власть за нед оста ток хлеб а. А ч ер ез год пер еставш ие
«либеральничать» органы НКВД арестовали самого Стакуна.
Герой Октября В. Антонов-Овсеенко, в 20-е годы примыкавший к тр оцкистам,
был напра вл ен сове тским эмиссар ом в Испанию. Над еленный чрезвычайными пол­
номочиями, он д ол ж ен был помочь в ликвидации а нарх истс ких групп в Ка талонии,
крайне левой ор ганизации ПОУМ, которую тогда назы вали «троцкистской» или
«полутроцкистской» партией, и в сех других «троцкистов». И хо тя а нархисты и л е­
вые группы в Каталонии активно боролись против фа шизма, их быстро ликвиди­
ровали не без участия Антонова-Овсеенко. А через год он сам был вызван в
Москву и расстр ел ян как «троцкист».
Литератор Л. Д . Авербах в качестве генерального секретаря РАДПа долгие
годы травил вс ех «непр олетарских писателей». Еще в 1929 г. он о брушился со
зл обной критикой на такого крупного советского писател я, как А ндрей Платонов.
В журнале «На литературном посту» в статье Авербаха были и такие слова:
«К нам приходят с проповедью гуманизма, как будто есть на свете что-либ о б ол ее
ч еловечное, чем кл ас совая ненавис ть пролетариата». Д в 1938 г. сам А вербах был
расстрелян как ненавистный пр олетар иату «враг народа».
Первый се кре тарь ЦК КП Белору сси и В. Ф. Шарангович активно руководи л
в 1936-1937 гг. разгромом партийных кадров в республике. Когда после речи
Шаранговича с требованием о снятии Председателя ЦИК Белоруссии А. Г. Червя-
кова последний покончил жизнь самоубийством, Шарангович прямо, на съезде
партии в Минске заявил: «Собаке собач ья смерть». А ч ере з год был рас стре лян и
сам Шарангович. Он был одним из подсудимых на процессе Бухарина—Рыкова,
и прокурор СССР А. Я. Вышинский, требуя высшей меры наказания такж е и для
Шаранговича, заявил: «Изменников и шпионов, прода вавших врагу на шу родину,
надо расстр елять, как поганых псов!»
Некоторые из стар ых большевиков пытались у твер жд а ть в своих ме муар ах,
что все пло хо е началось именно в 1937 г. Так, например , В. Баранченко в своих
пространных мемуарах писал о событиях 20-30 -х годов в самых восторженных
тона х; все было бы хорош о, если бы не при шел этот проклятый 1937 год. Иначе
думает Я. И. Дробинский. В его ме муар ах мож но прочесть: «...Это готовилось ис­
подволь, и даже не исподволь, а на глазах. Постепенно, медленно, но систематиче­
ски малыми до за ми вливался этот яд бесчестия и готовились кадры д ля этой о пе­
рации. Он накапливал ся в ор ганизме, и когд а защ итны е силы осл абели, за хватил
весь организм. Это готовилось то гда, когда ломал и семьи муж иков, р а зруш а я на­
си женны е гн езд а му жика, за гон яя его на край све та в лагеря, наклеивая е му яр­
лык подкул ач ника за то, что он осмел илс я сказать, что непр авильно раску ла чил и
его друга -с ер ед няка —тр удового человека! Это. накапливалось тогда, к огда зас тавлял и
му жика сдавать ле н, за вед омо зн ая, что не ур од ил оц, когда давались директивы
ломать саботаж, судить саботажников, опять-таки зная, что нет саботажа и са­
ботажников, пото му что льна нет, не уррдидо . Когд а судили этих «са бо тажников»,
забир али пос лед нюю коровенку, то ведь прокурор знал , что никакого, с аб о та ж а нет,
ао давал санкцию на арест. Знали и судьи, что. мужик честен, но они судили его.
А сейчас тот ж е прокурор дает санкцию на твой арест, и. те же судьи судят.
Принцип не изме нил ся. Он прос то прим еняет ся шире. Ты этого тогда не понимал.
А ведь тогд а и были подготовлены кадры д ля этих дел, кадры людей, дл я которых
неваж но, виновен ли ты в чем, а важно, что ес ть директива считать т ебя винов­
ным. Помнишь, как ты сказал тогда Гикало: «Николай Федор ович , лен-то н е уро-
16
Радин А. и Шаумян Л. За что ж ител и станицы Полтавской высел яютс я
с Кубани в север ные края. Ростов н/Д, 1932, с. 14.

дкло». «Сам зн аю ,- ответил Гикало,- но стране нужен лен, а Москва ни слезам,
ни объективным причинам не верит» 17.
Известно, что вопро с о нед ос тойны х средс тва х, применяемы х больш евика ми дл я
достижения своих революционных целей, - это одна из наиболее излюбленных тем
запа дной пол итической ли тературы. В романе А. Кестлера «Слепящая тьма», изд а н­
ном в Лондоне ещ е в 1940 г., один из героев романа, след ова тел ь Иванов, пытается
убедить себя и других в оправданности жестоких репрессий 1S37 г. Он говорит
в одном из своих монологов п ер ед подсудимым Рубашовым: «Закон «цель оправды­
вает средства» есть и останется во веки веков единственным законом политической
этики, все остальное - болтовня. У Достоевского студент Расколь ников убивает
с та ру ху, чтобы завладе ть е е деньга ми. И он не прав. Но ес ли бы Раскольников убил
с та р у ху по приказа нию партии, например, чтобы пополнить заб ас товочный фонд
или поддержать нелегальную прессу, то он был бы прав... Имеются только две
концепции человече ской этики - и они нах од ятс я на про тивополож ных по люсах.
Одна из них - хр исти ан ская и гуманистическая - провозглаш ает и нди видуальность
свящ енной и заявляет, что правила арифметики не применимы к чел овеческим за­
конам. Другая исходит из основного принципа, что цель коллектива оправдывает
все средс тва, и не только ра зре ш ает, но и тр ебует, чтобы индивидуальность всегда
была подчинена и принос илась в ж ер тву общ еству, которое мо жет распоряжа ться
с ней, как с подопытным кроликом или с жерт венным ягненком».
В советской печа ти роман Кестлера называют не иначе, как клеветническим.
Но вот пер ед нами роман писателя Але кса ндра Путко «Своя ноша», опубликован­
ный журна ло м «Октябрь». Главный полож ительный герой романа крупный партий­
ный работник Налетов ра ссу жд ае т: «Как ж е смогут потомки верно судить о наших
делах? И насколько правильными будут их оценки? Поймут ли они, что иначе
было нельзя? Кто мог подсчитывать и взвешивать, когда вокруг все полыхало?
И кому бы приш ло в гол ову измерять, не пер епла чен о ли, часом, лишнего, не ока­
зал ось ли нен уж ны х жертв? Нет, у него, Никиты Петровича Налетова, иная фи­
лософия. И пока она позволяла ему твердо стоять на земле, не колебаться в труд­
ные минуты. Видишь перед собой цель? Веришь в нее? Иди на штурм, побеждай
любой ценой. Нужно жертвовать? Жерт вуй. Д а не по хмерке, н е по точ ному расч е­
ту, а с надежным запасом. Поскупишься, тебе же дороже обойдется. Цели на­
столько велики, что любые жертвы (в том ч исле, конеч но, и его со бс тве нная ж изнь)
по сравнению с ними ничто» 18.
Несомненно, ф ил ософия Иванова. Налетова не имее т ничего общего с подл инно
социал истической этикой. Однако эта фило софия вполне у стр аивал а всех стали­
нистов.
Советский публицис т и социолог Ю. Карякин справедл иво писал: «Марксисты
пр изнают к лассовое наси лие, но лишь в одном случае: пока есть насильники, оно
должно применять ся по отно шению к ним и только к ним. И это гуманно, ибо
это означ ае т о сво б ожд ени е п ода вляющего большинства от гнета нич тож ного
меньшинства. Б е з борьбы за это о с вобо жд ен ие нет никакой свободы личности,
никакого ее са моу соверш енствования, а есть лишь е е распад. Неи зб еж ны е жертвы
на таком пути борьбы - это не унавоживание почвы для грядущих поколений,
а сам посев будущ его; это н е за клание баранов на алтарь неизвес тному божеству ,
а подъем, порыв масс, осознающих свое рабское положение при капитализме и свои
силы, и свои идеалы; это вс е б о ле е свободный выбор чел овека , становящ его ся чело­
веком... Гуманизм целей коммунистов определяет и гуманность их средств, а иезуит­
ство —... это и звр ащ ение и ср ед ств и це л ей борьбы. Самые вер ные идеи, за щищ аемые
и ез уи тск ими методами, не могут н е пре вра титьс я в свою противопо ло жность» 19.
Конечно, револ юция мож ет выбирать из очень широкого арсенал а сред ств, вы­
бор которы х завис ит от конкретной обстановки. В ж и зн и на шей страны и в раз­
витии ре волюции были трудные ситу ац ии, когд а рад и спа сен ия Советского го судар ­
ства приходи лось приме нять очень ж е стк ие сред ства, немыслимые для усл овий
17 Дробинский Я. И. Мемуары. Рукопись. (Из архива автора.)
18 «Октябрь», 1969, No 6, с. 58.
19 «Проблемы мира и социал изма», 1963, No 5, с. 36.
172

мирного времени или д а ж е дл я обстановки обычной войны. Но, не отказы ваясь
заранее от тех или иных средств борьбы, мы не можем заранее и объявлять их
все допуст имыми. Револ юцио нная партия д о лж на в ка жд ой конкретной обстановке
(ситу ац ии) изуч ать, какие средс тва при минимуме и здер ж ек приведут нас наилу ч­
шим (и не обяза тел ьно кратчайшим) путем к цели. На осн овании такого ж е и зу ­
чения сл едует определ ить, какие с ред ства не могут быть примен ены в той или
иной си туации и ка кие из сред ств не могут примен ять ся ни к какой си туации.
Революционер, который вообще не считает нужны м стес нять с еб я в ср едс твах,
мо жет добить ся временного или личного ус пе х а . Но рано или по зд но он потерпит
крах как р еволюционный деятель. Недо стойные ср ед ства отталкивают массы, а это,
в свою очер едь , меш ает испол ьзованию таких средств, которые ведут к уси лению
революционных порывов народа. Рево люция не все гда мо жет позволить себ е ры­
царское бл агородство в борьб е, тем боле е что это благород ство почти нигд е и ни­
когда не проявляют противники революции. Но при менение недос тойных и низк их
средств, мстительность и нео пра вд анна я ж естокость могут свиде тельствовать только
о сл або сти революционной партии. Д ви ж ен ие той или иной страны к социал изму
должно воспитывать не циников и садистов, а честных, преда нных народу, гума н­
ных и правдивы х людей.
Но Сталин мало думал о будущем революции и социализма. Безраздельная
личная власть была его главной целью, и для ее д ост иж е ни я были хорош и любые
ср ед ства, в том числе и самые бесчел овечные. В резул ьтате де лу социал изма был
нанесен громадный урон.
Р. А. МЕДВЕДЕВ

SUMMARIES
V. P. FILATOV. The Source of Lysenko’s “Agrobiology”
(Attempt at Socio-philosophical Analysis)
The ideological and socio-cultural prerequisites of Trofim Lysenko’s “creative Dar­
winism” are analyzed. It is shown that the processes of the “dialecticalization” of sci­
ence, of the struggle against “bourgeois ideology” and the creation of “socialist science”
initiated in the late 1920s led to destructive phenomena at first in social arid humani­
tarian thought and then in biology. The terminological, conceptual and ideological re­
sources shaped in this destructive atmosphere were used by Lysenko in the struggle
against geneticists. Lysenko’s “agrobiology” is characterized as a hypertrophied “vulgar
science” whose existence was ensured by political and ideological channels of support.
The author considers methods with the aid of which Lysenko opposed his “agrobiology”
or “folk science” relying on the broad movement of the masses to “laboratory”, “caste”
genetics allegedly separated from agricultural practice.
M. A. ROZOV. Philosophy Without Community?
Neither science nor philosophy can exist without the community of people whose
axiological principles are linked with the development of these spheres of culture. Reg­
rettably, factors operating in the Soviet Union for many years have been steadily des­
troying such community, not only the striving for the truth, but also the very mechanisms
of scientific, rational thinking. Such factors included the system of granting acade­
mic degrees and titles, the social status connected with them, the absence of discussions,
and the constant threat of ideological accusations. This gave rise to the mass imitation
of scientific activity and to the flow of- mediocre literature. At the same time this teared
Soviet philosophy away from the development of world culture and caused hidden and
bashful forms of borrowing.
M. K. MAMARDASHVILI. Consciousness and the Philosophical Calling
The article is of a personal, biographical character and attempts at revealing the
real place of philosophy in European culture, the specific unique features of philosophy
as compared with other types of spiritual activity, as well as the importance retained by
philosophy in the 20tli century as a fundamental tool of the cognition of the world. The
author points out that philosophy is an individual professional language and an indivi­
dual sphere of activity associated, above all, with the description of man’s place in the
world and his cognitive opportunities reduced to prime elements of thought and main­
tains that these elements are obtained by a philosopher each time anew, in the thinking
process. Philosophy, the author notes, is thought of thought.
ANALYTICAL PHILOSOPHY IN THE 20TH CENTURY
The Round Table Conference discussed the present-day philosophical situation
in the West and gave its critical Marxist analysis.
The discussion revealed different approaches to analytical philosophy. The partici­
pants in the discussion expressed different, sometimes opposite viewpoints on the in­
terrelationship of analytical philosophy and positivism, whether analytical philosophy
is a trend or style of thinking. Specific concepts of representatives of analytical philo­
sophy were also assessed differently.
The evolution of analytical philosophy, the causes of the revision of its programmes
and the change in theoretical and methodological doctrines were considered. The
participants of the discussion showed also the achievements of representatives of ana­
lytical philosophy in studying the problems of language and the meaning, their contribu­
tion to the culture of research, to the enhancement of its accuracy and convincingness.
Particular attention was given to the role of analytical methods in the development of
philosophy of science, the methodology and the sphere of cognitive sciences.
Analytical philosophy was shaped and developed in the broad philosophical and ge­
neral cultural context, interacting with specific sciences and other philosophical trends -
phenomenology, hermeneutics, and psychoanalysis, which had some impact on the change
in its topics and approaches offered to their analysis. Some speakers indicated spe­
cific forms of this interaction.

CONTENTS
V. P. FILATOV. The Source of Lysenko’s “Agrobiology”. M. A. ROZOV. Philosophy
Without Community? M. K. MAMARDASHVILI. Consciousness and the Philosophical
Calling. ANALYTICAL PHILOSOPHY IN THE XXTH CENTURY (Mat erials of a Roun d -
Table Discussion). B. L. PASTERNAK. On the Subject-Matter and the Method of Psy­
chology. O. 0 . SULEYMANOV. The Popular Culture: A Yearbook of the World.
E. B. RASHKOVSKY. Vladimir Solovyov on the Destiny and Meaning of Philosophy.
V. S. SOLOVYOV. The Historical Work of Philosophy. V. M. LEYBIN. Faith or Reason?
Siegmund FREUD. The Future of an Illusion. LETTERS TO EDITORS; BOOK RE­
VIEWS; ENGLISH SUMMARIES.
SOMMAIRE
V. P. FILATOV. Des sources de «I’Agrobiologie» de T. D. Lyssenko (une etude de Гапа-
lyse sociale et philosophique). M. A. ROSOV. La philosophic sans communaute?
M. K. MAMARDACHVILI. Le probleme de la conscience et la vocation philosophique.
LA PHILOSOPHIE ANALYTIQUE AU XX-me SIECLE (materiaux de «table ronde»).
B. L. PASTERNAK. De l’objet et de la methode de la psychologie. 0 . 0 . SOULEIMENOV.
La culture populaire comme annales du monde. le. B. RAGHKOVSKI. V. Soloviov sur
les destins et le sens de la philosophic. V. S. SOLOVIOV. L’ceuvre historique de la phi­
losophic. V. M. LEIBINE. Foi ou raison? Siegmund FREUD. L’avenir d’une illusion.
LETTRES A LA REDACTION; NOTES CRITIQUES; RESUME EN ANGLAIS.
INHALT
W. P. FILATOW. Ober die Quellen der «Agrobiologie» T. D. Lyssenkos (Versuch einer
sozialphilosophischen Analyse). M. A. ROSOW. Philosophie ohne Gemeinschaft?
M. K. MAMARDASCHWILI. Das Problem des Bewufitseins und die Berufung in der Phi­
losophie. ANALYTISCHE PHILOSOPHIE IM XX. JAHRHUNDERT (Mat eriali en ei ne r
Rundtischdiskussion). B. L. PASTERNAK. Von dem Gegenstand und der Methode der
Psychologie. 0 . 0 . SULEJMANOW. Die Volkskultur ist ein Jahrbuch der Welt.
E. B. RASCHKOWSKIJ. Wladimir Solowjow iiber das Schicksal und den Sinn der Philo­
sophie. W. S. SOLOWJOW. Die geschichtlichen Sachen der Philosophie. W. M. LEJBIN.
Glaube oder Vernunft? Siegmund FREUD. Die Zukunft einer Illusion. BRIEFE AN DIE
REDAKTION; REZENSIONEN; ENGLISCHE KURZFASSUNGEN.
SUM ARIO
V. P. FILATOV. Sobre el manantial de la «agrobiologia» de T. D. Lysenko. M. A. ROZOV.
^Filosofia sin comunidad? M. K. MAMARDASHVILI. Problema de la conciencia у la vo-
caeion filosofica. LA PHILOSOPHIA ANALITICA DEL SIGLOXX (Materiales de mesa re-
donda). B. L. PASTERNAK. Sobre el subjeto у metodo de la psicologia. 0 . 0 . SULEI-
MANOV. Cultura popular сото anales del inundo. E. B. RASHKOVSKI. Vladimir So­
loviov sobre el destino у sentido de la filosofia. V. S. SOLOVIOV. Trabajo historico de
la filosofia. V. M. LEIBIN. cF e о razon? Siegmund RFEUD. El futuro de una ilucion.
CARTAS RECIBIDAS; CRITICA Y BIBLIOGRAFIA; RESUMEN EN INGLES.

Наши авторы
ФИЛАТОВ
Влад имир Петрович
РОЗОВ
Михаил Александрович
МАМАРДАШВИЛИ
Мераб Константинович
СУЛЕЙМЕНОВ
Олжас Омарович
РАШКОВСКИЙ
Евгений Борисович
ЛЕЙБИН
Валер ий Моисеевич
ШУПЕР
Вячеслав Александрович
МЕДВЕДЕВ
Рой Александрович
-
кандидат ф ил ософ ски х наук, стар ший науч ный со ­
трудник Институ та фило софии АН СССР
-
кандидат фил ософс ких наук, доцент, за ведующ ий ка­
федрой МГУ им. М. В. Ломо носова
-
доктор философских наук, ведущий науч ный со труд­
ник Института ф ило софии АН ГССР
-
поэт,
первый се кре тарь Союза
писателей Казах­
ской ССР
-
кандида т ист ори че ск их нау к, стар ший научный со ­
трудник Института вос ток оведения АН СССР
-
доктор философ ски х нау к, старший научный со труд­
ник Всесоюзного научно-исследовательского института
системных ис сл ед ован ий АН СССР
-
кандида т гео графич ес ких нау к, науч ный со трудник
Института геогр афии АН СССР
-
кандидат
пед агоги ч ес ких
наук, фил ософ,
историк
РЕДАКЦИОННАЯ КОЛЛЕГИЯ:
В. А. Лекторс кий (главный р ед а ктор), Г. С. Арефь ева, А. И. Володин, П. П. Гайденко,
Б. Т. Григорьян, В. П. Зинченко, А. Ф. Зотов, В. Ж. К ел л е, Л. Н. Митрохин, Н. Н. Мо­
исеев, И. В. Мотрошилова, В. И. Мудрагей (заместитель главного ред а ктор а) ,
Т. И. Ойзерман, В. А. Смирнов, В. С. Степин, В. С. Швырев, А. А. Яковлев (о твет ст вен ­
ный секретарь).
Технический редактор 3. П. Кузнецова.
Адрес редакции: 121002, Москва, Г-2, Смоленский бульвар , 20.
Телефон 201-56-86.
Сдано в набор 01.07.88.
Подписано к печати 04.08.88.
Высокая печать.
Уел. печ. л. 15,40.
Уел. кр.- о тт. 15,75.
Тйраж 26 000 экз. Заказ Л« 1762.
Формат 70xlOS7i6
Учетно-изд. л. 17,31.
2-я типография издательства «Наука», 121099, Москва, Г-99, Шубинский пер., 6

Цена 80 коп.
Индекс 70156
ПРЕДЛАГАЕМ КНИГИ
ИЗДАТЕЛЬСТВА «НАУКА»
Анненков П. В. Парижские письма. /Л и т е р а ­
турные памятники/. 1984. 608 с. 7 р. 20 к.
Б а л л е р Э. А. Социальный прогресс и культур­
ное наследие. 1987. 160 с. 60 к.
Зинин О. Б
.
, Кащенко Т. Л ., Социалисти­
ческий образ жизни и идеологическая борьба. 1986.
236с.85к.
Историко-философский ежегодник, 1987. 244 с.
1р. 90 к.
Источниковедение и историография истории буд­
дизма. Страны Центральной Азии. 1986. 124 с. 60 к.
Миндлин И. Б. Проблемы атеизма и религии
в трудах Г. В. Плеханова. /Научно-атеисти ческая
серия/. 1984. 128 с. 45 к.
Мотыле в А. С
.
, Мотыле в В. В. Научный
подвиг К. Маркса. Очерки о «Капитале» /Научно-
популярная сери я/. 1987. 192 с. 70 к.
Сионизм в системе империализма. Очерки исто­
рии и современность. 1988. 192 с. 85 к.
Симанов А. Л
.
Методологическая функция
философии и научная теория. 1986. 240 с. 1 р. 80 к.
Социально-экономические и мировоззренческие
проблемы развития советской науки. 1986. 173 с. 95 к.
Заказы на книги направляйте по адресу: 310078, Харьков,
ул. Чернышевского, 87. Магазин «Академкнига».
В
о
п
р
о
с
ы
ф
и
л
о
с
о
ф
и
и
,
No
8
1
—
1
7
6
.