Вопросы философии 1988 № 10

Tags: журнал вопросы философии

ISBN: 0042-8744

Year: 1988

Similar

Вопросы философии 1988 № 9

Вопросы философии 1988 № 12

Вопросы философии 1988 № 3

Вопросы философии 1989 № 3

Text

ISSN 0042 8744
ВОПРОСЫ
ФИЛОСОФИИ
10
1988
К СВЕДЕНИЮ ЧИТАТЕЛЕЙ
Как уже сообщалось («Вопросы философии», 1988,
№ 6), с будущего года начинается издание серии
«Из истории отечественной философской мысли»
в виде приложения к журналу «Вопросы философии».
В 1989 году выйдут в свет тома сочинений Д. И. ПИ-
САРЕВА, В. С. СОЛОВЬЕВА (в 2-х книгах),
Г. Г. ШПЕТА, К. Д. КАВЕЛИНА, П. Я. ЧААДАЕВА,
М. А. БАКУНИНА, И. А. БЕРДЯЕВА, А. А. ПО-
ТЕБНИ.
Распространение приложения будет осуществлять-
ся через «Союзпечать». Подписка на приложение на
1989 год будет производиться только с годовой
подпиской на журнал. Вместе с тем на журнал можно
будет подписаться и независимо от приложения. Об-
щая стоимость подписки на журнал и приложение —
32 руб. 10 коп. (подписная цена на журнал «Вопросы
философии»— 9 руб. 60 коп., на приложение —
22 руб. 50 коп.).
При подписке оформляются два абонемента:. на журнал
«Вопросы философии» (индекс по каталогу 70156) и на прило-
жение к журналу (индекс по каталогу 70135).
АКАДЕМИЯ НАУК СССР
ИНСТИТУТ ФИЛОСОФИИ
ВОПРОСЫ
ФИЛОСОФИИ
№ 10
НАУЧНО-ТЕОРЕТИЧЕСКИЙ ЖУРНАЛ
ИЗДАЕТСЯ С ИЮЛЯ 1947 ГОДА
ВЫХОДИТ ЕЖЕМЕСЯЧНО
1988
СОДЕРЖАНИЕ
Повышать культуру философского мышления............. 3
ДИСКУССИИ И ОБСУЖДЕНИЯ
Философия и историческая наука. Материалы «круглого стола». Вы-
ступления А. Ф. Зотова, А. Я. Гуревича, В. М. Межуева,
В. Ж. Келле, Е. Г. Плимака, М. Я. Ковальзона, Н. С. Злобина,
Ю. Н. Давыдова, П. В. Волобуева, Э. И. Лооне, Л. И. Новико-
вой, Г. С. Арефьевой, Л. В. Даниловой, Ж. М. Абдильдина,
К. В. Хвостовой, Е. Б. Рашковского, Л. А. Марковой, А. А. Порка,
Я. Г. Шемякина..................................................18
К 100-летию со дня рождения Н. И. Бухарина
Предисловие к публикации.........................................65
Н. И. Бухарин — Учение Маркса и его историческое значение (Опыт
теоретической характеристики)................................67
М. Г. Ярошевский — Проблемы теории науки и искусства в работах
Н. И. Бухарина............................................83
Из истории советской философской науки
Предисловие к публикации......................................98
Э. В. Ильенков — Маркс и западный мир.........................99
Наши интервью
Интервью с Ф.-Й. Штраусом, премьер-министром земли Бавария,
председателем Христианско-социального союза ФРГ .... ИЗ
МОСКВА. ИЗДАТЕЛЬСТВО ЦК КПСС «ПРАВДА», 1988
1
Интервью с Л. Шпэтом, премьер-министром земли Баден-Вюртем-
берг, заместителем председателя Христианско-демократического
союза ФРГ..............................................117
А. А. Френкин — ФРГ: повороты неоконсерватизма.............122
Историко-философские исследования и проблемы
Н. С. Мудрагей — Знание и вера: Абеляр и Бернар............133
НАУЧНЫЕ СООБЩЕНИЯ И ПУБЛИКАЦИИ
С. Л. Франк — Пушкин об отношении между Россией и Европой . . 147
Ю. П. Сенокосов — «Самобытность» и «превосходство» (Послесловие
к публикации) ........................................ 156
ФИЛОСОФИЯ ЗА РУБЕЖОМ
М. Д. Ахундов, Л. Б. Баженов, В. Н. Игнатьев — Естествознание и
философия в СССР глазами американского ученого.......161
П. В. Флоренский — Заметки о симпозиуме в Бергамо..........169
Новый философский журнал...................................174
Международный журнал по логике.............................174
Содержание на английском, французском, немецком и испанском
языках.................................................175
Наши авторы................................................176
© Издательство ЦК КПСС «Правда». «Вопросы философии», 1988.
Повышать культуру философского
мышления
Приступая к созданию своего великого философского учения, КарЛ
Маркс писал, что философия как духовная квинтэссенция эпохи не мо-
жет постоянно пребывать в сфере абстрактных теоретических построе-
ний. Существует «историческая необходимость», в силу которой
происходит «превращение философии в практическое отношение к
действительности» *. Эта необходимость тем настоятельнее, ч«ем более ре-
волюционный характер приобретает развитие общества. Философия стано-
вится буревестником. Но не надо «приходить в смятение перед лицом
этой бури, которая следует за великой, мировой философией»2. При-
звание философии — Прометеево призвание; она — животворящий дух все-
мирно-исторического процесса.
Осуществление курса на революционную перестройку, радикальную
экономическую реформу, обновление социализма немыслимо без коренной
перестройки в обществоведении и философской науке, прежде всего без
решительного разрыва с догматизмом во всех его явных и неявных фор-
мах, без революционного прорыва к новым теоретическим рубежам. Но-
вые философские обобщения, выводы, постановки коренных смысложиз-
ненных проблем необходимы не только для понимания исторических
перспектив. Они необходимы и для каждого очередного шага вперед,
ибо ни один крупный практический вопрос не может быть решен без
теоретического исследования.
Общественные науки должны выработать целостную концепцию пере-
стройки в единстве, взаимосвязи всех сфер жизнедеятельности общест-
ва. Не славословить перестройку, а разрабатывать ее теоретические ос-
новы, исследовать предпосылки, условия, движущие силы, обеспечиваю-
щие оптимальное решение ее задач. Перестройка, как отмечалось на
июльском (1988 г.) Пленуме ЦК, уже вышла из митинговой стадии и
вошла в русло глубоких преобразований во всех сферах жизни советско-
го общества. А это требует глубокого научного анализа, проникновения
в суть явлений, осмысления идущих процессов. Общественные науки
призваны вносить решающий вклад в создание и укрепление климата ин-
теллектуального динамизма. Наше общество — думающее, размышляю-
щее над сложнейшими альтернативами развития — ведет переоценку
ценностей. В этом духовном процессе обществоведению предстоит сыг-
рать ведущую роль.
‘Маркс К. и Энгельс Ф. Из ранних произведений. М., 1956, с. 196.
г Там же.
3
Когда мы говорим о необходимости нового качественного уровня об-
щественных наук, то в полной мере учитываем, что именно они в наи-
большей степени пострадали от культа личности, бюрократических мето-
дов руководства, догматизма и некомпетентного вмешательства. Вспом-
ним, как после XX съезда партии началось оживление обществоведческой
мысли. Появились критические исследования нашей действительности,
были поставлены новые, жизненно важные проблемы социалистического
строительства. Но вскоре снова стали возрождаться волевые подходы к
формулированию задач обществоведческой мысли, догматические методы
их решения. Общественные науки вновь оказались в таком положении,
когда их лишали необходимой информации, их рекомендации игнориро-
вались, а исследовательский поиск подменялся комментированием ци-
тат. В результате был деформирован сам процесс творческого поиска и
постижения истины, был утрачен критический пафос марксистских об-
ществоведческих исследований, теория все больше стала превращаться в
апологию действительности. Уровень требований к общественным нау-
кам и общественное доверие к ним резко упали.
Сейчас мы переживаем уникальную ситуацию. В результате целой
серии мер, предпринятых партией, необычайно усилилось внимание к
развитию марксистско-ленинской теории, возникла острая социальная
потребность в обществоведческих исследованиях. Как отмечалось на
XIX Всесоюзной конференции КПСС, необходимы объективные науч-
ные исследования таких проблем перестройки, как экономическая рефор-
ма, реконструкция политической системы, демократизация, гуманистиче-
ское обновление, межнациональные отношения, новое политическое
мышление, и многих других. Иными словами, общество, идущее к свое-
му качественно новому состоянию, нуждается в целостной концепции
развития, видении диалектики процессов, противоречивости их отраже-
ния в массовом сознании, в учете плюрализма мнений, выработке науч-
но обоснованных перспектив. Выполнение задач, поставленных партией
перед общественными науками, в том числе и философией, предпола-
гает чуткое реагирование на главнейшие события в нашей стране и на
мировой арене, обязывает философов быть инициативными, способными
вести фундаментальные научные разработки, которые могут оказать
действенную помощь в решении насущных проблем, стоящих перед об-
ществом, современной наукой.
Для этого требуется поднять философскую работу на новый уро-
вень — решить задачу комплексную, многоаспектную, в которой нет вто-
ростепенных вопросов, задачу, связанную с организацией работы науч-
ных учреждений и подготовкой философских кадров, с повышением уров-
ня философских публикаций, распространением философских знаний,
с работой философских редакций, издательств и журналов. Надо само-
критично, трезво оценить то, что сделано ранее, не умаляя достигнуто-
го, но и не закрывая глаза на имеющиеся серьезные недостатки. Это в
полной мере относится и к журналу «Вопросы философии».
В мае этого года Отделением философии и права АН СССР была
избрана новая редакционная коллегия журнала. На состоявшемся сов-
местном заседании редколлегии и редакции были обсуждены перспекти-
вы работы. На наш взгляд, оно прошло по-деловому, был внесен ряд
конкретных конструктивных предложений по улучшению качества пуб-
ликаций, по развитию и изменению характера философских исследова-
ний в стране, намечены актуальные темы, пути перестройки работы
журнала в связи с теми задачами, которые ставит перед философией
жизнь.
Для философского журнала важно, чтобы ориентация философской
мысли на коренные, актуальные вопросы современности не вела к утра-
те специфики собственно философского подхода к миру. Философия есть
такая форма сознания, которая постоянно воспроизводит задачу раскры-
4
тия предельных оснований деятельности человека. Причем это знание
предстает не просто как средство решения отдельных частных вопросов
человеческой жизнедеятельности, а как осмысление жизни в ее сути,
как общеметодологические принципы деятельности субъекта, которые
помогают вырабатывать концептуальные модели бытия. Но это, в свою
очередь, предполагает высокий уровень профессионализма философских
кадров, постоянное обращение к истории философии как процессу раз-
вития представлений о подлинных возможностях человека.
Однако надо отметить, что процесс развития и углубления философ-
ского знания, лежащий в основе повышения культуры философского
мышления, имеет многоуровневый характер. То, что порой воспринима-
ется философами-профессионалами как специфическая задача их иссле-
дований, первоначально возникает и получает определенное истолкова-
ние на, так сказать, «неадекватно-философских» уровнях духовного про-
цесса, связанного с формированием философских знаний в массиве
естественнонаучных и гуманитарных исследований, в мыслительной дея-
тельности людей и институционализированных групп, направленной на
осознание конкретных жизненных проблем общества, выработку соот-
ветствующих практических решений и их реализацию. Поэтому нельзя
согласиться с таким мнением, что главные беды нашей философии объ-
ясняются ее тесной связью с политикой, что возрождение философии
станет возможным лишь тогда, когда этой связи не будет. Да, филосо-
фы в недавнем прошлом порой упрощенно понимали свои задачи, неред-
ко сводя их к обслуживанию текущей политики. В действительности же
философия органически связана с большой политикой, коренными соци-
ально-политическими проблемами, которые в конечном счете имеют все-
мирно-историческое и общечеловеческое значение. И философы не могут
изолироваться от политики, тем более сейчас, когда политика во все бо-
лее решающей степени определяет сами судьбы нашего общества и каж-
дого человека, когда, по существу, впервые после многих лет мы начи-
наем приобщаться к активной политической жизни. Взаимная изоляция
философии и политики не принесла бы пользы ни первой, ни второй.
При этом философы не могут играть роль простых комментаторов, оп-
равдывающих задним числом уже принятые политические решения,
а должны активно вносить свою лепту в разработку этих решений, влияя
в первую очередь на стратегию политических преобразований. Осуществ-
ляемая в нашей стране реформа политической системы предполагает
углубленный теоретический анализ оснований и возможных способов
реализации политической структуры социализма, которые невозможно
осуществить без самого серьезного философского анализа и рефлексии.
Не секрет, что по ряду причин философский анализ развития нашего
общества шел до недавних пор путем комментирования принятых реше-
ний и схоластических споров, далеких от жизни. По существу, была
предана забвению ленинская мысль о том, что ценность теории прежде
всего в точном изображении всех тех противоречий, которые имеют место
в жизни. Оказались обедненными, выхолощенными ленинские положения
о социализме как развивающемся обществе, прогресс которого требует
постоянного исследования реальной жизненной практики.
Сложившиеся в условиях 30-х и 40-х годов конкретные формы орга-
низации общества, экономики, их функционирования (которые к тому
же сами нередко выражали деформации социализма) были канонизиро-
ваны в научном и общественном сознании. Подобные представления
фактически отождествлялись с сущностными характеристиками социа-
лизма, абсолютизировались, включались в обществоведение как непрере-
каемые догмы, что, оказало серьезное негативное воздействие на саму
теоретическую мысль. В этих условиях даже постановка новых исследо-
вательских проблем и задач нередко расценивалась как «подрыв усто-
ев». Удивительно ли, что среди значительной части обществоведов, в том
5
числе и философов, распространялось убеждение, что социалистическое
общество не может быть предметом критического исследования. Сегодня
очевидно, что в глубоком теоретическом, философском осмыслении нуж-
даются все без исключения аспекты нашей внутренней и внешней жиз-
ни, развития мирового социализма в целом. При этом на особое место
следует поставить реальную диалектику развития общества в процессе
перестройки. В частности, уже тот факт, что мы строим социалистиче-
ское общество осознанно и целеустремленно, выдвигает на первый план
проблемы субъективного, его роли и места в истории, в практике, диа-
лектики взаимосвязи сознания и практики, закономерностей развития
самого сознания — и научного, и обыденного, и т. д. Иными словами,
идейное, мировоззренческое содержание перестройки находит свое выра-
жение в философии как средстве критического анализа действительно-
сти, как важном факторе обновления социализма.
* *
*
Одну из своих прямых обязанностей, свой высокий долг журнал ви-
дит в том, чтобы содействовать разработке социальной философии марк-
сизма. Сейчас было бы нелепо возобновлять дискуссию о том, следует
или нет разграничивать диалектический и исторический материализм.
Разумеется, их резкое разделение, преобладавшее в последние десятиле-
тия, совершенно не оправдано, так же, как не оправдано и возникшее в
качестве реакции стремление сглаживать или просто не замечать любые
грани между ними. «Единая и неделимая» философия марксизма не мо-
жет не иметь внутренних градаций, отнюдь не нарушающих ее целост-
ности. Эти внутренние проблемные грани, различные методологические
уровни легко абсолютизировать и превратить чуть ли не в отдельные
философские дисциплины, оправдываясь тем, что это соответствует обра-
зу философии как пауки с ее дисциплинарным членением и удобно для
преподавания. Но научную философию нельзя уподоблять и конкретной
науке, ибо философия — это особая форма сознания, цельное мировоз-
зрение, структурные элементы которого не только различны, но и вза-
имно проникают друг в друга. С отчетливым пониманием относительно-
сти внутренних различий в структуре философского знания мы и гово-
рим о социальной философии марксизма, ее месте в процессе обновления
социализма.
Существует мнение, будто сейчас наступило время пересмотреть
принципы исторического материализма, которые якобы обнаружили свою
несостоятельность и тем самым изжили себя. В такого рода суждениях
явно отражается неудовлетворенность состоянием нашей социальной фи-
лософии. Она имеет свои основания, ибо эти принципы превращались в
оторванные от реальности догмы. Выход состоит в отказе от догматиза-
ции принципов, а не от самих этих принципов, что, конечно, не исклю-
чает их творческого развития, обращения к новым проблемам, которые
во множестве ставит жизнь. Действительный ход событий показал, на-
пример, что корень застойных явлений лежит в неадекватных механиз-
мах реализации социалистической собственности, которые привели к ее
отчуждению от трудящихся, к потере у них чувства хозяина, перестали
стимулировать технический прогресс, рост производительности труда
и т. д.; что в своем развитии при разрешении возникающих противоре-
чий социалистическое общество должно опираться на науку, на знание
и использование объективных законов, а разрыв между теорией и прак-
тикой, волюнтаризм руководящих органов, попытки административными
методами решать экономические и социальные проблемы заводят общест-
во в тупик, и т. п.
Любому непредубежденному человеку должно быть очевидно, что
в
реальная программа преодоления застоя может опираться лишь на прин-
ципы материалистического понимания развития общества. Но их надо
применять творчески, и это не пустые слова, если исходить из нашего
исторического опыта. В прошлом у нас возникала парадоксальная ситуа-
ция, когда в реальной управленческой практике пренебрежительное от-
ношение к принципам философии как к чему-то далекому от конкретных
проблем сочеталось с примитивно-прямолинейным следованием этим
принципам. В результате получилось, что за некоторыми реалиями на-
шего бытия находится догматизированный «истмат». Так, справедли-
вая идея примата материального производства оборачивается диктатом
производителя над потребителем, невниманием к сфере обслуживания;
признание социализма более высокой и прогрессивной по сравнению с
капитализмом ступенью общественного развития выливается в то, что
мы перестаем учиться у капитализма (к чему призывал Ленин), зату-
шевываем противоречия социалистического общества, утверждаем не-
критически-апологетическое отношение к социальной действительности,
что не может не нанести социализму серьезного ущерба; ориентация
социалистического общества на человека трактуется как «забота» о нем
государства, которое оказывается вправе глушить личную инициативу,
и т. п. Поэтому революционная перестройка общества требует постоян-
ной саморефлексии, избавления от всего отжившего и на практике и в
теории, чтобы последняя действительно могла идти впереди практики,
указывая ей путь.
Ныне на первый план выступает гуманистический потенциал марк-
систско-ленинской философии, проблематика гуманизма. Она весьма об-
ширна, касается и общества, его ориентаций, реализации принципов гу-
манизма в самой структуре общественных отношений, и человека, его
социально-нравственных начал.
В нашем обществе постепенно происходит осознание того непрелож-
ного факта, что человеческое измерение всех аспектов общественного
развития представляет собой непременное и главное условие нового ка-
чественного состояния общества. XXVII съезд КПСС, последующие до-
кументы партии четко обозначили приоритетность социальных целей,
человеческих ценностей по отношению ко всем другим. Человек и его
развитие — решающий фактор всех перемен,— так ставит вопрос партия.
Нельзя сказать, что для философии это какой-то новый, неожиданный
поворот. Мы много говорили о человеке, его роли. С начала 60-х годов
издано немало трудов по проблемам человека. Но особенность нынешней
ситуации в том, что философы должны обратиться к реальному челове-
ческому общежитию со всеми его сложностями и часто мучительными
противоречиями, четко видеть жизненные, далеко не решенные пробле-
мы, а не просто конструировать абстрактные идиллические картины.
Однако в равной мере несостоятельны и простое бытописательство, не-
умение выработать основной философский подход, имеющий дело с ис-
следованием глубинных, по-своему вечных проблем — специфики чело-
веческого бытия, смысла существования, истоков и природы подлинной
духовности, путей реализации собственного «Я», условий формирования
всесторонне «богатого человека» (Маркс). Лишь перерабатывая вековой
опыт размышлений над природой человека, ставя и решая экзистенци-
альные проблемы в контексте современной культуры и реальной дейст-
вительности, философия сможет выполнить свою особую, лишь на нее
возложенную миссию по исследованию современного человеческого фак-
тора и тем самым оказать существенную помощь в решении возникаю-
щих здесь практических проблем. Журнал предполагает и впредь уде-
лять внимание проблемам научного познания целостного человека, его
деятельности, сознания, личности, человеческой свободы, формирования
смысложизненных позиций, убеждений, развития внутреннего, духовного
мира человека, культуры и нравственности.
7
Комплексные исследования проблемы человека предполагают органи-
ческое соединение различных подходов, синтез результатов и методов по-
знания не только общественных, но также естественных и технических
наук. К исследованию человека сейчас все более активно обращаются
такие отрасли знания, как, например, биологическая антропология, ге-
нетика и биохимия. Возникли науки, для которых некоторые измерения
человека стали главным или одним из главных объектов внимания
(это, скажем, эргономика, инженерная психология, техническая эстети-
ка, прикладная лингвистика и т. д.). В этой связи особенно возрастают
интегрирующая роль философии, ее мировоззренческое значение, методо-
логическая функция.
Обращаясь к проблеме человека, философия не может игнорировать
тот вклад, который вносит в разработку данной проблемы литература и
искусство. Надо учитывать, что эти важнейшие сферы общественного со-
знания несут в себе сильный гуманистический заряд и являются уни-
кальным способом проникновения в человеческую индивидуальность.
Литература и искусство способны подчас острее, чем это делает наука,
вскрыть глубинные социальные противоречия, заострить внимание об-
щественного сознания на коренных проблемах человеческого бытия. По-
этому настоятельной задачей является необходимость философского ос-
мысления современной практики литературы и искусства, укрепление
связи с ними философии. Журнал будет уделять этому самое присталь-
ное внимание.
Бозрастание роли человека немыслимо вне развертывания демокра-
тических форм жизни, что внутренне сопрягается с возрастанием лич-
ностного начала в жизни общества. Углубление демократии, создание
правового государства означают, что общество гарантирует защиту прав
и свобод личности от любых покушений на них, в том числе от чинов-
ного произвола, формирует реальные возможности для их использова-
ния. Демократия, равенство, социальная справедливость не уравнивают
индивидуальности, а создают условия для их свободного проявления.
И здесь нет противоречия между интересами личности и общества, ибо-
общество заинтересовано в богатстве и разнообразии индивидуально-
стей,— это его творческий потенциал. Социалистический коллективизм в
принципе несовместим со всякими формами коллективизма, подавляющи-
ми индивидуальность, личную свободу, превращающими общество в ка-
зарму. В нашей истории подобные явления имели место, особенно в
период культа личности, они повлияли на общественное сознание, на
характер взаимоотношения личности и социальных институтов. Нам еще
предстоит избавиться от этого пережитка сталинской системы, который
выражает одну из самых глубоких деформаций социализма.
Характерная примета сегодняшнего дня — повышенный интерес к
нашей истории. Это является вполне естественным, ибо анализ и осмыс-
ление прошлого необходимы для настоящего и будущего. Взглянуть с
высоты сегодняшнего дня на пройденный путь, ликвидировать «белые-
пятна» истории, учесть ее уроки — как положительные, так и отрица-
тельные — задача общественно-политическая. Для ее решения истори-
ческая наука обязана активно подключиться к перестройке. Но нельзя
недооценивать и того, что здесь действует и глубокая духовная потреб-
ность различных поколений нашего общества осмыслить свое историче-
ское бытие. Не случайно художественная литература и публицистика
так активно вовлеклись в обсуждение всех этих проблем, утверждая в.
подходе к ним принципы гуманизма, нового мышления. К этому про-
цессу причастна и социальная философия, ибо только на широкой фи-
лософской основе возможно адекватное осмысление исторического про-
цесса, восстановление исторической правды. Это большая реальная за-
дача, решение которой связано и с открытием для научного пользования-
архивов, и с новыми эмпирическими изысканиями, и решительным пре-
8
одолением амбиций тех, кто участвовал в неоднократном переписывании^
нашей истории, в замене науки мифологией, используя при этом теоре-
тико-методологический инструментарий марксистско-ленинской филосо-
фии в его деформированной интерпретации. С целью активизировать со-
трудничество философов и историков, обсудить целый ряд острых вопро-
сов, связанных с нашей историей, пониманием исторического процесса в
целом, развитием исторического сознания общества журнал организовал
и провел «круглый стол» на тему «Философия и историческая наука»,
материалы которого публикуются в этом номере.
История нашей страны не может рассматриваться вне контекста со-
временной эпохи и всемирно-исторического процесса в целом. А это оз-
начает, что теоретическое осмысление истории страны, ее прошлого, на-
стоящего и будущего, неразрывно связано с пониманием не только зако-
нов, но и реального хода всемирной истории. Поэтому актуальной
задачей философии является дальнейшая разработка материали-
стического понимания истории как научной теории общественного раз-
вития.
В этой области также накопилось немало проблем, обусловленных и
необходимостью преодоления разного рода стереотипов и догм, и необхо-
димостью обобщения и ассимиляции в общую теорию характеристик тех
новых явлений, которые в изобилии преподносят нам последние десяти-
летия XX века: научно-технический прогресс, динамика современного
капитализма, распад колониальной системы, глобальные проблемы совре-
менности, противоречия на мировой арене, перестройка и обновление
социализма и т. д.
Из общих философских вопросов на передний план, несомненно, вы-
ходит тема единства и многообразия истории. Хотя формально этого мно-
гообразия в целом никто не отрицает, материалистическое понимание
истории иногда трактуется как признание однолинейности исторического
прогресса, при котором отвергается вариативность хода истории. Одна-
ко марксистская философия не признает такого истолкования объектив-
ной закономерности в развитии общества. Она раскрывает источники
многообразия, обусловливающие неравномерность хода истории, в ре-
зультате чего в мире всегда сосуществовало и сосуществует в настоящее
время несколько взаимодействующих друг с другом социально-экономиче-
ских формаций с их специфическими структурами. Поэтому сосущество-
вание капитализма и социализма не есть нечто уникальное для истории.
Уникальным является утверждение принципов мирного сосуществования!
разных систем и последовательная реализация тех требований к их по-
литике, которые вытекают из этих принципов.
Социальная философия марксизма приобретает все большую значи-
мость и в связи с оживлением творческой деятельности в различных об-
щественных науках — политической экономии, правовых науках, социо-
логии, педагогике и др. От философии, уровня разработки ее собствен-
ных проблем во многом зависит уровень методологической культуры, на
котором будут осуществляться исследования в общественных науках. Это
важно и для того, чтобы обществознание действительно поднялось над
уровнем обыденного сознания, а не просто воспроизводило его установки
в упорядоченной форме.
Речь, конечно, не идет об отказе от здравого смысла, который мо-
жет быть достаточным руководством там, где задачи не выходят за рам-
ки очевидности. Но там, где мы выходим за эти рамки, требуется науч-
ный анализ. Среди серьезных пороков командно-административной си-
стемы управления было именно то, что она отторгала науку, вызывая
далеко идущие негативные последствия для нашей экономической и со-
циальной жизни.
Одним из наиболее тяжелых и с трудом одолимых последствий преж-
них десятилетий было то, что можно обобщенно назвать «бездуховно-
9
«стью», или иначе говоря, снижением нравственного потенциала общест-
ва. К сожалению, в нашей этической науке не было критического
подхода к негативным процессам, обычно она обобщала успехи
воспитательной работы, как правило, в бодрых, радужных тонах. Сей-
час все эти факты общепризнаны. Проблема, однако, в том, чтобы разоб-
раться в специфике и исторических судьбах морального знания, вырабо-
тать научно обоснованную программу восстановления основных нравст-
венных ценностей. Такую задачу может осуществить лишь философский
подход, выявляющий социально-онтологические корни нравственности,
•специфику ее предписаний, роль морали как аккумулятора, интерпрета-
тора и способа реализации общечеловеческого поведенческого опыта,
-самого механизма конструирования нравственного облика индивида, со-
отношение сущего и должного и т. п. Именно такой, казалось бы, уда-
ляющийся от житейских дел, подход на деле оказывается необходимым
:для решения злободневных социальных проблем. Лишь достоверное зна-
ние специфики морали может уберечь от формально-бюрократических
порывов регулировать мораль «сверху», игнорируя реальные условия
жизни и нужды людей, от казенных, показушных мероприятий, от гру-
бого вмешательства во внутренний мир людей, замены убеждения при-
казом и инструкцией.
Возрастает актуальность исследования такой специфической формы
сознания, как религия. Ликвидация допущенных в прошлом перегибов и
ошибок в отношении к церкви и верующим, широкое празднование
1000-летия введения христианства на Руси, заметная активизация рели-
гиозной проповеди вызвали определенную духовную сумятицу. Нередко
высказывается мнение, будто возвращение к ленинским принципам в
религиозном вопросе, констатация догматизма атеистической мысли пред-
полагают пересмотр, а то и отказ от принципиальной атеистической по-
зиции марксизма. Такая ситуация сложилась не случайно. Долгие деся-
тилетия исследования религии у нас были подчинены сиюминутным,
текущим задачам атеистического воспитания, что на деле оборачивалось
оправданием тех административно-бюрократических методов, которые
практиковались для быстрейшего «изживания» религии. В результате
научный атеизм, преподносимый от имени марксизма, по механизму вы-
работки суждений, отношению к реальным фактам, по месту в системе
общественных наук «научным» можно назвать лишь с большой натяж-
кой. Но тем более необходимо сделать религию предметом строго науч-
ного изучения, во всем богатстве усвоить и развить с учетом современ-
ного уровня знания атеистическое наследие классиков марксизма-лени-
низма. При этом необходима долговременная стратегическая программа
исследования современной религиозной ситуации, выделение направле-
ний, связанных с изучением положения религии в социалистическом об-
ществе. Иными словами, нынешняя духовная обстановка требует углуб-
ленной философской разработки проблем религии, вдумчивого обоб-
щения опыта многовековой атеистической мысли — органического и не-
отъемлемого компонента философской мысли и человеческой куль-
туры.
Важнейшей сферой реализации философией своих социальных и
культурных функций, своего предназначения является ее взаимодейст-
вие со всей совокупностью специальных отраслей гуманитарного, естест-
веннонаучного и технического знания. Опора на систему конкретных
научных знаний в процессе выработки общемировоззренческих позиций
человека — одна из лучших традиций философского материализма. Вы-
рабатываемые философией системы взглядов на всеобщие закономерности
развития выступают как необходимая мировоззренческая и логико-мето-
дологическая основа специальных наук, значение которой возрастает по
мере роста и углубления наших знаний об объективной действительно-
сти.
10
Следует подчеркнуть, что новое обращение к реальной проблемати-
ке при разработке проблем диалектического материализма невозможно
при замыкании диалектического материализма в узких рамках традици-
онной тематики. Оно предполагает выход за ее пределы в органическом
взаимодействии с социальной философией, философией культуры, фило-
софскими исследованиями науки, историко-философскими исследования-
ми. Важнейшей задачей журнала редколлегия и редакция считают пре-
одоление искусственно возведенных границ между различными областя-
ми философского знания. Опыт убедительно показывает, что наиболее
интересны и перспективны именно те работы, в которых находит свое
выражение взаимодействие различных аспектов философского исследо-
вания, в которых, скажем, разработка категориального аппарата диалек-
тики органически связана с исследованием реальных современных про-
блем социальной философии, философии науки или философии культу-
ры, этики или эстетики. Только такое осмысление реальной социальной,
культурной, научной и т. и. проблематики с широких позиций философ-
ского сознания способно придать подлинно творческие импульсы разра-
ботке категориального аппарата диалектического материализма и пре-
одолеть распространенные здесь формализм и схоластику. Необходим
выход на новые рубежи философского сознания в разработке категори-
ального аппарата диалектики. Журнал будет всецело содействовать конст-
руктивным усилиям в этом направлении.
Сама же по себе потребность в подобном исследовании совершенно
бесспорна. Разве не актуальны в наше время такие кардинальные фило-
софско-категориальные проблемы, как соотношение свободы и необходи-
мости, возможности и действительности, необходимости и случайности?
Всем ясно значение категорий противоречия, развития, связанных с ана-
лизом развивающихся целостных систем. Все дело в том, как разрабаты-
вать эту проблематику. Здесь необходима опора на современную науку,
в частности, на то направление, которое получило название синергетики
и которое, заметим, развивается не только за рубежом, но и у нас в
стране.
Важнейшей сферой приложения сил материалистической диалектики
как творческой развивающейся формы философского сознания является
теория и практика нового мышления. Диалектика призвана стать тео-
рией и методом нового мышления, выявлять и развивать его мировоззрен-
ческие и методологические основания и предпосылки. Новое мышление,
которое выступает в качестве важнейшего фактора перестройки, предпо-
лагает объективный, бескомпромиссный критический анализ существую-
щих проблем и вместе с тем творческий конструктивный подход к их ре-
шению, он призван преодолевать сложившиеся стереотипы сознания и
открывать новые перспективы, новые возможности деятельности людей
в современных условиях. Задача философов заключается в том, чтобы
отбросить все догматическое, консервативное, застойное, что накопилось
за прошлые годы в стиле и результатах разработки материалистической
диалектики, возродить внутренне присущий ей критический и вместе с
тем конструктивный подход. Это, несомненно, предполагает более широ-
кое, более свободное понимание самого стиля диалектического мышления,
понимание, которое не оглядывалось бы все время на сложившиеся ка-
нонические представления о диалектике, а искало бы живые корни ре-
ального диалектического сознания в разнообразных формах современ-
ной жизнедеятельности людей и, разумеется, стремилось бы к их фило-
софскому осмыслению.
Необходимо дальнейшее расширение и углубление теоретико-познава-
тельных исследований. В этой области, безусловно, достигнуты определен-
ные успехи, прежде всего в связи с разработкой вопросов методологии
научного познания. В настоящее время это направление претерпевает
существенные качественные изменения; анализ научного познания, глу-
11
бинных детерминант его развития осуществляется в широком социокуль-
турном, историческом контексте.
Очень острым и актуальным оказывается кардинальный вопрос о
современном типе научной рациональности. Теоретическое осмысление
этого вопроса является одной из важнейших задач наших философов.
Принципиальная тенденция перехода в философско-методологическом
анализе науки к рассмотрению ее в широком социокультурном контексте
предполагает исследование науки во взаимодействии с другими формами
познания и сознания. Следует противостоять как сциентистски-технокра-
тической абсолютизации науки и техники, научной и технической рацио-
нальности за счет принижения гуманитарного и нравственного сознания,,
так и недооценке значения научной рациональности в современной жиз-
недеятельности человека. Однако надо признать, что конкретная анали-
тическая разработка проблем вненаучного сознания в нашей философ-
ской литературе далека от современных требований. Эти исследования»
необходимо усиленно стимулировать, разумеется, на должном научном»
уровне. Надо самым серьезным образом заниматься гносеологическим ис-
следованием различных форм сознания, в которых определяющее значе-
ние имеет ценностно-смысловое, жизненно-практическое отношение*
человека к миру. Конкретный философско-гносеологический анализ»
этих форм будет способствовать более четкому и адекватному по-
ниманию научной рациональности, ее сущности и функций науки в куль-
туре.
Анализ специфики и закономерностей развития современной науки»
по-прежнему остается одной из центральных проблем философского рас-
смотрения. Ее разработка предполагает увязку социологического, куль-
турологического, историко-научного и методологического подходов. Ме-
тодология науки в настоящее время все более превращается в историче-
скую, культурологическую дисциплину, ее разработка оказываете»
неразрывно связанной с проблематикой социальной философии и филосо-
фии культуры. Назрела потребность в разработке философской, теорети-
чески углубленной истории науки, в органическом единстве ее с исто-
рией философии и культуры. Наряду с включением методологического
анализа науки в исторические, социокультурные контексты идет и про-
цесс конкретизации представлений о типах и формах научного позна-
ния — о специфике его осуществления в фундаментальных и приклад-
ных исследованиях, в естественных, технических, общественных и гума-
нитарных науках. Очень актуальной и, к сожалению,, ныне еще недоста-
точно разработанной, особенно учитывая современные требования, оста-
ется проблематика анализа научного социального познания, хотя здесь,
несомненно, есть определенные сдвиги. Важным полем исследования
продолжает оставаться анализ закономерностей развития научного зна-
ния, видов и форм научных революций, условий и механизмов их осу-
ществления. Актуальнейшей задачей является осмысление с широких
философских позиций особенностей именно современного этапа развития
науки в «компьютерную эру», в эпоху научно-технической революции
второй половины XX в.
Для решения этой задачи необходим широкий фронт разработок, учи-
тывающих специфику объектов современного научного исследования
(развивающиеся и человекоразмерные системы, в которые включен
сам человек), изменение средств и методов научной деятельности, осо-
бенности целевых и ценностных ориентаций науки, современных форм
организации исследований, типов исследовательских коммуникаций,
влияния на науку социальных каналов практического потребления науч-
ных знаний и т. п. Иными словами, необходимо выяснение закономерно-
стей развития науки с учетом ее особенностей и как специфического
типа познавательной деятельности, и как социального института.
Остро стоят сегодня проблемы философского осмысления процессов.
12
’Гуманизации науки и техники, преодоления технократических устано-
вок в оценке тенденций и перспектив научно-технического прогресса,
исследования современных путей синтеза общественных, естественных и
’технических наук и перспектив формирования того нового типа науки,
который К. Маркс характеризовал как единую науку о человеке.
Важнейшей проблемой становится при этом рассмотрение именно
взаимодействия различных форм духовной и духовно-нрактической дея-
тельности, их взаимопереплетения. Возьмем, скажем, публицистику,
которая сейчас играет такую важную роль в нашей духовной жизни и
которая является, несомненно, сферой довольно сложного переплетения
научно-рациональных и ценностно-смысловых установок. Разве может
современный философско-гносеологический анализ, если он действитель-
но хочет быть современным, проходить мимо этого исключительно важ-
ного явления? Необходим, далее, более конкретный, более глубокий
анализ мировоззренческого сознания, его структуры, различных его
форм и уровней, его функционирования в общественном и индивидуаль-
ном сознании. Это очень сложная и ответственная тема, которая тесно
связана также с самосознанием философии, «метафилософской» пробле-
матикой. Значимость этой проблематики в настоящее время отнюдь не
снижается, однако ее необходимо связывать с действительно актуальны-
ми вопросами роли философии в современной культуре, ее возможностей
в работе по перестройке нашего общества.
Нетрудно заметить, что намеченная выше перспектива исследований
расширяет рамки теории познания до философской теории сознания.
На наш взгляд, эт® вполне естественное, оправданное и в современных
условиях актуальное расширение. Философская теория сознания, разу-
меется, тесно переплетается с определенными разделами исторического
материализма, философии культуры. Более того, разработка этой теории
представляет собой одну из наиболее перспективных форм устранения
разобщенности диалектического и исторического материализма. Однако,
как подчеркивалось на заседании редколлегии и редакции, философская
теория сознания, разрабатывая широкую и актуальную социокультур-
ную проблематику и используя соответствующий эмпирический матери-
ал, обязательно должна опираться на ценные традиции четкого выявле-
ния исходных понятий и посылок, которые были выработаны в исследо-
ваниях, посвященных теории познания и методологии науки. Возьмем
современные исследования структуры ценностного сознания. Внимание
к этим исследованиям со стороны наших философов, бесспорно, в послед-
нее время возросло. Однако многие из них страдают недостаточной ана-
литичностью, такие понятия, как «ценности», «нормы», идеалы», смыс-
ловые установки» и др., употребляются в них часто «через запятую».
Естественно, далее, что современная философская разработка проблем
сознания и познания может выполняться только в условиях тесного сою-
за философов с представителями соответствующих специальных дисцип-
лин — психологами, когнитологами, культурологами, социологами, педа-
гогами, искусствоведами и т. д. Журнал поэтому предполагает продол-
жить практику «круглых столов» с участием специалистов различных
отраслей знания, публикации статей по философской проблематике соот-
ветствующих дисциплин.
Наконец, важнейшей областью философского исследования, в котором
диалектико-материалистический подход также должен сочетаться с со-
циальной философией, являются проблемы человеческой деятельности,
необходима разработка ее структуры, форм, соотношения практических
и идеальных, духовных моментов, новаторства и традиций, творчества и
репродукции. По существу, это именно та проблематика, на которую
должна быть «нацелена» философская работа. Важен также философско-
категориальный подход к таким понятиям, как практика, деятельность,
труд, целесообразность и целеполагание, свобода, творчество и т. д.
13
В центре внимания журнала будут находиться проблемы диалектики
социальных и духовных процессов наших дней, анализ диалектических
связей и взаимоотношений, характеризующих внутреннее развитие раз-
личных общественных структур, сферу международных отношений и со-
трудничества, анализ противоречивых тенденций и факторов, присущих
современному научно-техническому прогрессу.
Диалектический подход позволяет вскрыть неразрывность и взаимо-
влияние внутреннего и внешнего, когда, с одной стороны, успехи в
строительстве социализма, ускорении его развития являются опорой
для мировых сил прогресса, с другой стороны, борьба народов за мир,
обусловленное этой борьбой улучшение международного климата, актив-
ные мирные инициативы и действия социалистических государств созда-
ют благоприятную внешнеполитическую обстановку для успехов социа-
лизма, сил прогресса. Жизнь требует по-новому подойти к исследованию»
процессов мирового развития. Изменения в этом развитии настолько
глубоки и всеобъемлющи, что требуют серьезного переосмысления, комп-
лексной оценки всех новых факторов и тенденций, нового взгляда на
состояние мировых дел, значительного углубления его теоретического,
в том числе и философского, анализа.
Вырабатывая на XXVII съезде научную концепцию современного
мира, партия исходила из того, что человечество ныне вступило в осо-
бую критическую полосу исторического развития, которая впервые по-
ставила цивилизацию перед трагическим выбором между жизнью и само-
уничтожением. Поиски путей вывода человечества из этой ситуации1
сконцентрировали теоретическую мысль на глубоком исследовании со-
временного мира во всем его многообразии, противоречивости и в то же-
время определенной целостности. Неотложная потребность решить на-
сущную задачу выживания пробуждает у человечества силы самосохра-
нения, создает у противоположных социальных систем стимулы к взаи-
модействию, соответствующие условиям ядерного века. Этот основопо-
лагающий вывод, который сделала партия, базируется на научном ана-
лизе всего комплекса современных противоречивых отношений государств-
двух социальных систем, состязания противоположных формаций; меж-
империалистических противоречий, противоборства между империализ-
мом и развивающимися странами; противоречий глобального масшта-
ба — проблем войны и мира, преодоления отсталости, экологического^
энергетического и других кризисов, затрагивающих основы существова-
ния цивилизации.
Обществоведы, в том числе и философы, призваны творчески подхо-
дить к вопросам взаимосвязи классового и общечеловеческого. Еще со-
всем недавно во многих философских, экономических исследованиях к
понятию всемирно-исторического, родового бытия человечества относи-
лись как к своего рода высокой абстракции, которая не имела практиче-
ского применения в социально разделенном мире. В новых условиях,
отмечая принципиальные различия классового характера, указывая на
историческое противоборство двух общественно-экономических систем,
нельзя игнорировать сложнейшую диалектику их взаимодействия, глу-
бокую взаимообусловленность важнейших процессов мирового развития.
Диалектико-материалистическое вйдение современной эпохи не приемлет
как отрицания коренных противоположностей двух существующих ныне
формаций, способов производства, так и игнорирования сущностного
единства современного человечества, его общих интересов. Концепция
нового политического мышления ориентирована на постоянное обновле-
ние, новые подходы в вопросах внутренних и внешних, в экономике,
пауке и технике, социальной области, идеологии. Поиск нового, его свое-
временный учет с тем, чтобы получить максимальный положительный
эффект, свести до минимума возможные издержки, являются нормой ра-
боты как на практике, так и в теории.
14
Одним из важных средств повышения культуры философского мыш-
ления является обращение к историко-философской проблематике. Стро-
го говоря, философия немыслима вне ее истории, в этом состоит специ-
фика именно философского способа познания. Как известно, в философии
существен не только результат анализа, но и путь к этому результату,
критическое сопоставление и оценка различных, зафиксированных в
истории, предлагаемых разными философскими школами способов реше-
ния реальных трудностей познания. Поэтому постоянное обращение к
накопленному богатству философской (вообще всей духовной) культуры
человечества, историческая саморефлексия философии является столь же
необходимой предпосылкой действительно продуктивного, творческого
движения философской мысли, как и освоение материала, предоставляе-
мого современной социальной практикой и научным познанием. Можно,
пожалуй, сказать, что отношение к собственной истории есть своего>
рода экспериментальное поле для философии: в диалоге с другими эпо-
хами мы расширяем собственный горизонт.
Обращение к истории всегда было одной из ведущих традиций марк-
сизма. Можно вспомнить, что В. И. Ленин, неоднократно подчеркивая
глубокую преемственность и фундаментальную связь марксизма с нау-
кой и культурой прошлых веков, отмечал, что «учение Маркса... есть
освещенное глубоким философским миросозерцанием и богатым знанием,
истории подытожение опыта» 3.
Изучение закономерностей историко-философского процесса позволя-
ет более точно и глубоко трактовать актуальные проблемы философии,,
ее предмета, структуры, системы, функций. Понятно поэтому то важное
место, которое занимают в философском журнале историко-философские,
историко-культурные разработки, а также их характер и направлен-
ность.
Бесспорно, что у нашей историко-философской науки, а значит п у
журнала есть еще не решенные задачи и вопросы, требующие присталь-
ного внимания. Это, например, многие методологические проблемы ана-
лиза всемирной истории философии, в особенности отечественной фи-
лософии. В частности, недостаточно глубоко пока разработан вопрос об*
отношении марксистской философии к русскому идеализму с точки зре-
ния его влияния на формирование идей и общественных движений в
России. Отдавая себе отчет в сложности этой темы, журнал не может
остаться в стороне от широкого интереса к этим феноменам духовной
культуры нашей страны. Более того, мы считаем своей обязанностыо-
организовывать и направлять это движение, решительно отбросив ненуж-
ные наносные явления. В значительной мере последние связаны с тем,
что произведения русских философов-идеалистов XIX — начала XX вв.
не переиздавались в течение многих лет, сделались библиографическим
раритетом, недоступным иной раз даже для специалистов. С целью из-
бавиться от этого ненормального положения и стимулировать исследова-
ния в данной области и предпринимается с будущего года издание при-
ложения к журналу «Из истории отечественной философской мы-
сли».
Журнал предполагает также продолжить публикацию материалов,
отражающих реальные процессы в области современной зарубежной фи-
лософской мысли. Но этот анализ должен быть более серьезным и уг-
лубленным. Необходимо с должным вниманием относиться к тем про-
блемам, которые обсуждаются сегодня как на Западе, так и на Востоке,
ибо это, как правило,— проблемы, затрагивающие болевые точки в жиз-
ни человечества. Ядерная угроза и экологический кризис порождают об-
щую для всех опасность и ставят под вопрос возможность выживания:
’Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 33, с. 29.
«человека на Земле; развитие науки вызывает целый ряд как теоретиче-
ских, так и нравственных проблем; индустриализация и урбанизация,
ускорение жизненного ритма остро ставят вопрос о сохранении тради-
ционных культурных ценностей, а также требуют исследований человече-
ского сознания. Все эти и многие другие вопросы, обсуждаемые зарубеж-
ными философами, весьма актуальны и для нас. Поэтому нигилистиче-
ская критика, с порога и бездумно отвергающая саму правомерность
постановки той или иной проблемы в работах зарубежных исследовате-
лей, должна уступить место вдумчивому анализу и позитивной разра-
ботке обсуждаемой темы. Журнал намерен также публиковать наиболее
интересные статьи зарубежных философов, обсуждая при этом постав-
ленные ими проблемы.
Особого внимания заслуживает изучение истории советской философ-
ской мысли. Мы плохо, нередко неадекватно представляем себе эту
историю и целый ряд укоренившихся представлений о ней должен быть
существенно пересмотрен. Журнал намерен поэтому впредь продолжать
публикацию материалов под рубрикой «Из истории советской философ-
ской науки».
Говоря о месте историко-философских публикаций в наших редак-
ционных планах, мы не можем не учитывать специфических возможно-
стей и функций философского журнала в общем потоке философской ра-
боты. «Вопросы философии», конечно, не могут дублировать деятельность
крупных исследовательских коллективов и групп, занимающихся специ-
альной разработкой историко-философских проблем. Здесь следует вновь
•сказать о стимулирующей роли журнала в развитии тех или иных на-
правлений исследований; его назначение — активизировать внимание
теоретических кадров к недостаточно разработанным и в то же время
приобретающим ныне особую актуальность принципиальным, общезна-
чимым проблемам, встающим в ходе изучения философского и общекуль-
турного наследия духовной жизни общества. Именно этим, в частности,
^руководствовался журнал, публикуя в прошлом номере материалы «круг-
лого стола» на тему «Проблемы изучения истории русской философии и
культуры». Свою постоянную задачу мы видим в том, чтобы превратить
историю философии в средство профессионального философского образо-
вания и формирования высокой философской культуры.
Здесь был дан лишь краткий обзор основных направлений работы
журнала «Вопросы философии», которые обсуждались на заседании ред-
коллегии и редакции. Однако журнал продолжит работу и в других об-
ластях философского знания, которые мы, конечно, не считаем второ-
степенными. Журнал будет систематически освещать важные события
философской и научной жизни, публиковать рецензии, обзоры и замет-
ки о философской литературе, выходящей как в нашей стране, так и
за рубежом, письма читателей и т. д. Надо, безусловно, не только разви-
вать оправдавшие себя формы подачи материалов в журнале, как, на-
пример, «круглые столы», но и искать новые, особое внимание уделяя
дискуссии, широкому освещению разных точек зрения и т. п. Делясь
планами на будущее, мы хотим обратить внимание на то, что их успеш-
ная реализация зависит от активности всей философской общественности
страны, всех, кто заинтересован в развитии философии. Большие надеж-
ды журнал возлагает не только на уже сложившийся авторский актив,
но и на молодых талантливых философов, которые выступают с новыми
идеями.
* ♦
♦
В настоящее время наша страна находится на переломном этапе свое-
го развития. По сути дела, речь идет о революционном обновлении со-
циалистического общества, затрагивающем весь комплекс социальных
46
отношений. Всем нам надо настроиться на длительную, серьезную рабо-
ту, успех которой будет определяться тем, насколько все мы, каждый
на своем месте, сумеем научиться работать инициативно и творчески.
Для журнала «Вопросы философии» это означает, что нам следует тео-
ретически и организационно-практически перестроить свою деятель-
ность так, чтобы она существенно способствовала выходу советской фи-
лософской мысли на новые рубежи, на более высокий уровень философ-
ского осмысления выдвигаемых жизнью проблем. Мы наметили планы,
способствующие, с нашей точки зрения, достижению этих целей. Несом-
ненно, жизнь внесет в них дальнейшие изменения, многие из постав-
ленных проблем потребуют длительной разработки. Мы всегда должны
помнить, что и процесс философского осмысления действительности,
и процесс практического применения его результатов в равной мере яв-
ляются творчеством, внесением существенно нового в теорию и практи-
ку современного социализма. .
2 Вопросы философии, 10
ДИСКУССИИ И ОБСУЖДЕНИЯ
Философия и историческая наука
Материалы «круглого стола»
От редакции. С перестройкой общественных наук значительно усилилась потреб-
ность в налаживании их взаимодействия в реальной научно-исследовательской рабо-
те. Организуя в апреле 1988 г. за «круглым столом» встречу философов и историков,
редакция исходила из того, что сейчас выдвигается целый ряд острых, в том числе
философских вопросов, связанных с переосмыслением истории нашего общества и
в какой-то степени понимания исторического процесса в целом, с развитием исто-
рического сознания общества, по существу, формированием нового исторического
сознания.
Традиционные формы сотрудничества философов и историков, сотрудниче-
ства, надо прямо сказать, вялого, никак не могут способствовать плодо-
творному решению этих проблем. Нужны активные совместные, в том числе поиско-
вые, обсуждения всей совокупности философской и методологической проблематики
исторического познания, необходимо, по сути дела, непрерывное творческое взаимо-
действие философской и исторической наук, которого у нас пока нет.
Чем философия может быть полезна сегодня историкам? Как соотносятся исто-
рическая наука и философия истории? Что в историческом материализме с точки
зрения современной исторической, науки нуждается в дальнейшем развитии, пере-
осмыслении, уточнении? Как раскрывается в историческом процессе соотношение
прошлого, настоящего и будущего, истории и современности, единства и много-
образия, всеобщности и индивидуальности, сознательного и стихийного, объектив-
ного и субъективного, логического и исторического? Эти и целый ряд других вопро-
сов были вынесены на обсуждение философов и историков.
А. Ф. ЗОТОВ (доктор философских иаук, МГУ им. М. В. Ломоносова).
В некотором смысле историю можно определить как способ бытия человека,
пауку истории - как исследование человеческого времени. Поэтому подойти к
сущности исторического сознания можно, лишь определив отличие человеческого
бытия от бытия, скажем, Кавказского хребта или кучевого облака.
Когда мы обращаемся сегодня к нашему прошлому, то не случайно концент-
рируем внимание на периодах переломного характера, таких, когда явно вставал
вопрос об альтернативах, выборе дальнейшего пути. Причем альтернативы эти ча-
сто оказывались «дьявольскими», такими, среди которых не было лучшего выбо-
ра. Сегодня мы живем в ситуации исторической неопределенности — или, что то
же самое, исторического выбора. Очень многое будет зависеть от того, каким будет
выбор.
Сегодня стало стандартным обвинение в адрес историков п философов, интере-
сующихся историческим процессом, в том, что они не выработали адекватной и
исчерпывающей его концепции, которую можно было бы сделать орудием истори-
ческого прогресса, внеся ее в «сознание масс». Но мне кажется, что историческое
сознание возникает, трансформируется и существует в первую очередь не «на тео-
ретическом уровне», в концептуально отработанных моделях, а в виде неясного,
18
скорее эмоционального, чем рационального, ощущения истории, в котором выраже-
ны причастность к истории и историческому процессу, чувство личной ответствен-
ности за судьбу народа и исторического события. На мой взгляд, догматизирован-
ные «исторический материализм» и «научный коммунизм» (я ставлю эти слова в
кавычки, поскольку К. Маркс и В. И. Ленин за то, что ими обозначают, ответ-
ственности не несут), как, к сожалению, и «учебная» история философии, немало
потрудились над тем, чтобы освободить нас от этого чувства личной причастности
к истории и личной ответственности за нее: ссылка на «объективные законы исто-
рии» стала отпущением грехов нам, «маленьким людям», исполнителям воли исто-
рии и «больших» людей, «имеющих право принимать решения».
Нам необходимо вновь обрести личное историческое сознание - неразрывно
связанное и с чувством исторической гордости, и с чувством личной исторической
вины (или хотя бы исторического стыда). Еще К. Ясперс ставил этот вопрос при-
менительно к Германии как тему ответственности немецкого народа за гитлеризм.
Нам пора почувствовать «метафизический» смысл этого вопроса. Должна ли нас,
родившихся после 30-х годов, терзать совесть за события того времени, в которых
мы не могли принимать участия? Означает ли неучастие несопричастность? Или
«белые пятна» нашей истории нужно заполнить лишь для выявления историче-
ской закономерности, так сказать, на потребу ученым и планировщикам будуще-
го? Не обретя чувства личной историчности (которое не может быть «односторон-
ним» и поэтому предполагает и ощущение исторической гордости, и чувство исто-
рической вины), мы не только останемся в своих норах (кстати, воображаемых!)
«премудрых пескарей», но просто окажемся исторической ошибкой, поскольку в те-
перешнем мире отдельный человек способен подписать смертный приговор всей
цивилизации или ее значительной части.
На мой взгляд, одним из главных теоретических вопросов сегодня является со-
здание (или существенное обновление) понятия историчности, отвечающего новым
реалиям. А одной из практических задач - воспитание утраченного чувства исто-
ричности человеческого бытия. И если мы определим пауку «историю» как науку
о человеческом времени, а историю — как способ человеческого бытия, то сможем
для начала обрести общую почву для наших дискуссий.
Вопрос. Поскольку вы определяете историческую науку как науку о чело-
веческом времени, то не могли бы вы уточнить само понимание этого вре-
мени?
Ответ. Прежде всего я хотел бы подчеркнуть, что в отличие от других природ-
ных объектов человек живет сразу и в настоящем, и в прошлом, и в будущем:
его «моментальное существование» но «застывает» в реке времени подобно насе-
комому в капле янтаря. Человек не «проходит» сквозь моменты времени, он, так
сказать, «живет временем»: для «природного существа» нет бытийных альтернатив,
нет «внутреннего» импульса к движению во времени. Этот «внутренний импульс»
есть свобода. Проблема человеческого бытия, проблема истории и проблема свобо-
ды - это три аспекта одной «сущности». Экзистенциалисты, а еще раньше Гегель
(до него и в более мистифицированной форме христианские мыслители) соприкос-
нулись с этой проблемой. Наши сегодняшние события уже весомо, грубо и зримо
показывают, что дороги истории есть дороги свободы: если в прошлом проблема
«бытийного», субъективного выбора вставала перед человечеством, перед пародом
только время от времени (а перед отдельным человеком она и вообще могла не
появляться как очевидная и настоятельная), то теперь ситуация другая. Великая
ответственность лежит на операторе АЭС, проектировщике, преподавателе вуза,
выпускающего в практическую жизнь неуча, который будет проектировать АЭС
или станет оператором. Само знание и соответственно незнание стали моральной
добродетелью и моральным грехом - этого раньше не было. Это ли не свидетель-
ства истории как «времени человеческого бытия» - во всяком случае, современ-
ной истории?*. Впрочем, быть может, только сейчас и начинается история, так ска-
зать, «в собственном смысле», или, лучше сказать, в развитом виде, существенно
пная, чем та, какую переживали древние греки, древние китайцы, древние егип-
тяне?
2*
19
А. Я. ГУРЕВИЧ (доктор исторических наук, Институт всеобщей истории
АН СССР).
Среди вопросов для «круглого стола», предложенных редакцией журнала, есть
такой: «Чем философия может быть полезна сегодня историкам?» Вопрос капи-
тальный. Но я бы дополнил его не менее существенным вопросом: «Не могли бы
философы кое-чему поучиться у исторической науки?»
Дело в том, что паши философы давно оторвались от историков и едва ли
представляют себе те новые тенденции, которые наметились в области историче-
ского знания. Между тем эти тенденции нуждаются в самом пристальном изуче-
нии и теоретическом осмысливании. Но вместе с тем вдумчивое изучение новых
явлений в истории должно было бы повлечь за собой переосмысление и тех наи-
более общих категорий и понятий, которыми оперируют философы. В том виде,
в каком у нас философия занимг -ся проблемами истории, опа, на мой взгляд,
пока еще не может плодотворно содействовать развитию исторической науки.
Первое, на чем хотелось бы остановиться,- это традиционная постановка во-
проса о социально-экономических формациях. Схема смены формаций и способов
производства, выдвинутая К. Марксом преимущественно на основе истории Европы,
с легкостью и без проверки применяется во всемирно-историческом масштабе.
Явления, ей противоречащие, игнорируются либо отодвигаются на задний план,
как «нетипичные». Действительные же общественные формы во многих регионах и
странах за пределами Европы настолько но подходят под эту схему, что уже
К. Маркс, при всей неразвитости востоковедения в XIX в., считал необходимым
говорить об «азиатском способе производства», и тем не менее после известных
дискуссий 60-х годов азиатский способ производства, нарушавший универсальную
схему, остается «под подозрением».
Переход от уровня логического на уровень конкретно-исторический совершился
столь прямолинейно, что при этом упустили из виду многоукладность социальных
отношений, реально существующую в недрах любой формации, многоукладность,
разнородность социально-экономических структур, которая выступает жизненным
условием их функционирования и изменения.
Но дело не только во внутренней разнородности формации, дело еще и в том,
что на ряде этапов всемирной истории функционирование и развитие той или иной
формации вообще невозможно понять, если не принимать в расчет ее сосущест-
вование и теснейшее взаимодействие с другой формацией. Так, рабовладельческий
уклад античности немыслим без наличия на периферии рабовладельческой форма-
ции иного общества — первобытного, архаического, так же как и обществ восточ-
ного типа, с которыми рабовладельческое общество вступало в постоянные антаго-
нистические отношения и из которых черпало основные кадры подневольной рабо-
чей силы. Следовательно, если логически рабовладельческий строй представляет
собой следующую ступень после родового, то в реальной истории он с этим стро-
ем сосуществовал вплоть до своей гибели, которую и принесли ему народы и пле-
мена, находившиеся на более примитивной стадии. Магистральная линия пути к
феодализму лежала не через разложение рабовладельческого способа производства,
а через трансформации доклассовых, архаических обществ.
Переход от феодализма к капитализму во многом был стимулирован антагони-
стическим взаимодействием Европы и представлявших ее «рыцарей первоначально-
го накопления» с доклассовыми или раннеклассовыми и восточного типа социаль-
ными образованиями обеих Америк, Азии и Африки. Как и функционирование ан-
тичного способа производства, функционирование капитализма за счет одних только
внутренних ресурсов было немыслимо, он мог возникнуть и укрепить свои позиции
в Европе вследствие колонизации и эксплуатации народов остального мира. Но мож-
но ли представить себе переход в современную эпоху многих неевропейских народов
от стадии доклассового или раннеклассового общества на раннекапиталистическую
стадию без их взаимодействия с капитализмом Европы и Северной Америки?
Сосуществование разных формаций и цивилизаций в одном синхронном срезе,
их параллельное и пересекающееся развитие - неотъемлемая черта всемирно-ис-
торического процесса.
20
Основоположники марксизма полагали, что на стадии развитого капитализма,
когда предельно обострились противоречия между производительными силами и
производственными отношениями, наступает социалистическая революция всемир-
но-исторического масштаба, сулящая старому строю конец. Такой прогноз напра-
шивался во второй половине XIX и первой четверти XX в. Но затем выяснилось,
что резервы и потенции капитализма не были исчерпаны, что он способен к даль-
нейшим трансформациям и развитию. Антагонистические отношения эксплуатации
не послужили непреодолимым препятствием для нового подъема производства и
очередной индустриальной революции. Ныне ясно, что мы живем в мире многоформа-
ционном, и что это сосуществование не краткий этап всемирной истории, а дан-
ность, с которой нужно самым серьезным образом считаться. Выяснилось, что без
взаимодействия и даже сотрудничества между антагонистическими формациями
они существовать не могут. Мы нуждаемся в «них», они испытывают потребность
в «нас», к тому же возник «третий мир». Человечество давно уже вступило в эпо-
ху сосуществования капитализма и социализма, так же как и сосуществования
обеих формаций с «третьим миром», и глупо закрывать глаза па то, что эта эпоха
длительная.
Я полагаю, что вопрос о сосуществовании формаций, синхронно соседствующих
и взаимодействующих, не только политическая и экономическая проблема, но вме-
сте с тем и новая проблема теории. Более того, это важнейшая историко-философ-
ская проблема. Многоукладность внутри общественной формации, взаимодействие
между сосуществующими формациями, конкретная картина переходов от одной
формации к другой, не заслоненная насильственной схемой,— эти вопросы выдви-
гаются сегодня на передний план как перед исторической наукой, так и историче-
ским материализмом.
Заметьте при этом, что историки, а отчасти и философы за последнее время
склонны скорее говорить о социальных или социально-культурных системах, нежели
о формациях или способах производства. Переход к терминологии более гибкой и
емкой? Возможно, но этот переход совершился без должного теоретического обосно-
вания. А ведь сдвиги в терминологии отражают подспудно идущий процесс размы-
вания старых понятий и выработки новых, лучше отвечающих потребностям раз-
вивающейся пауки. За этими исподволь происходящими трансформациями кроется
глубокая переоценка ценностей, существо которой состоит в перемещении центра
тяжести из изучения экономической истории на изучение истории культуры, духов-
ной жизни и в конечном счете — в тенденции понять социальное и культурное в
их взаимном синтезе. Выработка такого «глобального» подхода к истории — веление
времени. Историки, вернее, мыслящее их меньшинство, озабочены именно этой
проблемой и видят в ней основания для построения исторической науки нового
типа. А философы?
Здесь я вынужден коснуться другого вопроса исторического материализма, тра-
диционное решение которого никак не может удовлетворить историка, если он дей-
ствительно озабочен упомянутой проблемой исторического синтеза. Это вопрос о
базисе и надстройке.
Выступая против идеалистов, сводивших историю к «саморазвитию духа»,
Маркс и Энгельс, естественно, подчеркивали примат производственных отношений,
которые составляют экономическую структуру общества — его «реальный базис, на
котором возвышается юридическая и политическая надстройка и которому соот-
ветствуют определенные формы общественного сознания» '. Это положение филосо-
фы и историки огрубили до такой степени, что все явления культуры и психиче-
ской жизни поставили в зависимость от экономического базиса.
Опыт историков дает основания констатировать: не удается сколько-нибудь
убедительно продемонстрировать зависимость духовной жизни и культуры от мате-
риальной истории общества. Периоды экономического прогресса и политического
подъема или регресса никак прямо не связаны с периодами культурного расцвета
или упадка. Связи здесь несравненно сложнее. Поэтому историки вслед за филосо-
фами говорят о зависимости надстройки от базиса «в конечном счете», о «сложной
1 Маркс К. и Энгельс Ф, Соч., т, 13, с. 7.,
21
опосредованности» этих сфер, но ведь эти слова, по сути, не более чем словесные
выверты, ничего конкретного за собой не скрывающие. То, что история культуры
изучается обособленно от истории социально-экономической, объясняется не одной
лишь естественной дифференциацией знания, но и существом дела - трудностями,
которые встают при попытках целостного их охвата.
Я вовсе не считаю, что вообще не существует связи между материальной и
духовной сторонами жизни общества. Я убежден лишь в том, что искать эту
связь нужно, исходя но из дихотомии «надстройка - базис». Выход видится мне в
рассмотрении общества в качестве системы, реальным и вместе с тем логическим
центром которой является общественный человек. Хозяйство, политика, религия,
искусство, быт - все это не что иное, как различные формы поведения человека,
человеческих групп. Категория поведения, вовсе выпавшая из поля зрения и исто-
риков, и истматчиков, видится мне как решающе важная. Между тем ее значение
для понимания социального целого в духовной жизни общества давно осознано
этнологией, культурной антропологией, исторической психологией.
Включение категории социального поведения в контекст исторического исследо-
вания предполагает рассмотрение как материальных, так и субъективных предпо-
сылок поведения индивида и группы. Люди не совершают поступков автоматиче-
ски, их поведение обусловлено наряду с осознанными интересами и эмоциями,
картиной мира, которая задана традицией, языком, воспитанием, религией; логиче-
ская невыявленпость картины мира, то, что она своими корнями подчас уходит в
коллективное бессознательное, только делает ее особенно мощным фактором чело-
веческого поведения2,
Антропологически ориентированная история уже пробивает себе дорогу в сов-
ременной историографии, к сожалению, i.e столько в советской, сколько зарубеж-
ной. Но этот новый подход к изучению истории, тяготеющий, подчеркну это вновь,
к синтезу социального и культурного, влечет за собой необходимость самого вдум-
чивого анализа теории истории и с точки зрения ее реального содержания, и с точ-
ки зрения эпистемологии, методологии. •> ." ' ’
Постановка вопроса о человеческом содержании исторического процесса, об от-
казе от дегуманизаторских подходов в истории неизбежно подводит нас к проб-
леме исторической закономерности, включающей в себя как необходимый и важ-
нейший компонент проблему альтернативности, многовариантности путей истори-
ческого развития.
Во главу угла здесь может быть поставлена идея социальной активности лю-
дей, находящихся в определенных объективных условиях, но вместе с тем руковод-
ствующихся интересами, мыслями и эмоциями, людей, поступки которых детер-
минированы не одними внешними обстоятельствами, но и картиной мира, предла-
гаемой им их культурой. Вопрос о природе исторической закономерности как рав-
нодействующей всего сложнейшего комплекса объективных и субъективных причин
необходимо рассмотреть заново: в ее определении субъективные факторы могут иг-
рать не менее существенную роль, нежели факторы материальные.
Что касается аспекта проблемы закономерности в истории, который связан с
выбором исторического пути, альтернативности развития, то, видимо, нужно было
бы провести различие между теми моментами истории, когда в наибольшей степе-
ни существует реальная возможность избрать тот или иной вариант дальнейшего
движения, и периодами, когда такие возможности минимизируются. К первой ка-
тегории, несомненно, относятся кризисные ситуации и революции: от энергии их
участников и руководителей зависят судьбы народов и обществ. В другие периоды
более весомо ощущается груз традиций, стереотипов поведения, достигнутое в мо-
мент революции «затвердевает», порождая фаталистические представления о непре-
ложном законе. Ныне, в ситуации по всем признакам революционной, в нашей
стране впервые за многие годы создаются условия для развертывания активности
индивидов и масс.
1 Более подробно см. об этом: Гуревич А. Я. Историческая паука п истори-
ческая антропология.— «Вопросы философии», 1988, № 1,
22
Вопрос. Обычно мы считаем, что есть какие-то принципы марксизма, принци-
пы исторического и диалектического материализма, которыми мы должны руковод-
ствоваться в своей познавательной деятельности. Теоретические недоработки и
ошибки получаются в результате огрубления, непоследовательной реализации прин-
ципов. Вы же предлагаете пересмотреть сами принципы, которыми мы руководст-
вуемся, например, принцип базиса и надстройки. Мне бы хотелось, чтобы вы четче
сформулировали исходные основания своей позиции. Признаете ли вы единство
исторического процесса? Если да, то в чем оно, по вашему мнению, состоит?
Ответ. Я начну со второго вопроса. Единство исторического процесса существу-
ет. Но оно проявляется в бесконечном многообразии движения различных социаль-
ных и культурных форм, а не в том, что мы везде почему-то должны искать
черты сходства.
Мы не должны забывать глубокого своеобразия исторического знания. Что та-
кое историческая наука? Является ли она наукой, которая открывает новые зако-
ны, применимые ко всем временам и широтам, пли это паука, которая прежде
всего рассматривает конкретно-индивидуальное и даже неповторимое? Оперируя
какими-то общими понятиями, любой историк, сознает он это или не сознает,
имеет какую-то философию истории. Историческая наука прежде всего изучает
индивидуальные проявления общих, повторяющихся явлений. Эту индивидуализа-
цию не нужно абсолютизировать, потому что иначе мы не могли бы ничего изу-
чать. Если мы изучаем какое-то индивидуальное явление, мы с чем-то его срав-
ниваем. Но история, скажем, не изучает революции вообще. Этим занимаются
социологи, философы. Историк изучает конкретную революцию, которая произошла
в данное время, в данной стране. Он при этом употребляет общее понятие «рево-
люция». Общее здесь налицо. Но цель его - выявить своеобразие именно этой ре-
волюции, почему именно так, а не иначе она осуществилась нли не осуществи-
лась, потерпела поражение в данном месте, в данное время.
Теперь насчет первого вопроса. Речь идет о том, что тексты Маркса и Энгель-
са не подтверждают той интерпретации базиса и надстройки, которая дается в па-
шей исторической и философской литературе. Вы знаете, что в письмах и других
сочинениях позднего Энгельса многократно подчеркивалась именно эта сторона: как
трудно связать культурные, духовные явления с явлениями социально-экономиче-
скими и сколь сложно это опосредование.
Задача состоит в том, чтобы конкретно изучать исторический материал и
углублять, делать более емким наше понятие социального. Применительно к боль-
шей части истории докапиталистических обществ соотношение базиса и надстрой-
ки в принятом понимании «не работает» уже потому, что эти явления не просто
теснейшим образом переплетены, а находятся в первозданной перасчленепностп.
Экономическая антропология, этнология это давно и убедительно показали. Мы не
можем выделить как вполне обособленную сферу экономики не только в первобыт-
ном обществе, но и в более развитом, например, феодальном обществе. Мы не
можем выделить ее, не насилуя действительность, потому что она вся пронизана
религиозным, магическим и другими способами поведения и восприятия чело-
века.
Пафос современных общественных наук заключается в том, чтобы рассматри-
вать явления в их системе. Эта система и целостная, и противоречивая. Вычле-
нение же какого-то одного момента, который определяет все остальное, сплошь и
рядом остается всего только тезисом, обоснование которого едва ли возможно.
Что касается принципов марксизма, я напомнил бы такой принцип, который
был провозглашен Марксом и который мы прочно забыли: «все подвергай сом-
нению!»
В. М. МЕЖУЕВ (доктор философских наук, Институт философии АН СССР).
Хотя интерес к истории носит сегодня в стране всеобщий характер, выйдя да-
леко за рамки профессиональной деятельности одних только историков, взаимоот-
ношения между историками и философами оставляют желать много лучшего. По-
чему-то нам, философам, вступать в диалог с историками в наше время намного
23
труднее, чем с физиками, математиками, биологами. Если мы хотим все же достиг-
нуть взаимопонимания, то как минимум необходимо считаться с характером, спе-
цификой и особыми задачами тех профессий, которые мы представляем. Попыта-
емся понять и то, что волнует, беспокоит сегодня историка, и то, что интересует
философа, когда од размышляет об истории.
Историки правы, когда говорят об исторической необразованности многих наших
философов, работающих в области исторического материализма. Но ведь и сами
историки разбираются в философских вопросах, довольствуясь учебными пропися-
ми. Для многих из них (к сожалению, такой взгляд пропагандируется и некото-
рыми философами), философия истории есть нечто вроде вспомогательной, служеб-
ной дисциплины, которая должна обслуживать профессиональные интересы исто-
риков, помогать им решать их собственные внутрицеховые проблемы. Иными слова-
ми, она трактуется как своего рода служанка исторической науки, историографии,
каковой бы последняя ни была. Если историк, согласно такому воззрению, имеет
дело с историей как определенного рода реальностью, то философ оперирует лишь
сознанием историка, приемами и методами его познавательной деятельности.
Философия истории оказывается при этом не столько теорией исторического про-
цесса, сколько теорией исторического познания.
Проблема, однако, во много раз усложняется, если мы сохраняем за философи-
ей право самостоятельно судить об исторической реальности, т. е. придаем ей
статус онтологического знания. А претендовать на такой статус, как я попытаюсь
показать, у философии есть все основания. Именно в сфере онтологии, ставящей и
решающей вопрос о том, что есть история как объективная реальность, завязыва-
ется главный узел разногласий и расхождений между философами и историками.
Следует признать, что и сегодня философы и историки часто по-разному смотрят на
историю, по-разному понимают особый характер и границы исторической реаль-
ности.
Философия истории как специфическая область знания была инициирована к
жизни идеей развития. Я согласен с мнением А. Ф. Лосева, который рассматривал
становление, движение, развитие, общественное развитие и специфическим образом
интерпретированную структуру общественного развития в качестве тех необходи-
мых категорий, без которых невозможно построение философии истории, не гово-
ря уже о включенной в эти рамки философии культуры. Философия истории есть
рационально-теоретическое обоснование идеи развития, или понимание истории как
развития. Данную идею нельзя трактовать в духе натуралистического прогрессиз-
ма или представлять в виде очевидных, эмпирически констатируемых изменений,
которые в изобилии можно наблюдать во внешнем мире и в самих себе. Развитие,
как истолковывает эту категорию А. Ф. Лосев, есть направленное изменение, со-
держащее в начальной фазе все то, что затем в развернутом виде выявлено в его
результатах. Развитие есть выявление, реализация первоначально неразвернутых,
скрытых возможностей и потенций.
Идея развития трудно поддается эмпирическому обоснованию, требует для
своего подтверждения обращения к большим временным блокам, длительным исто-
рическим дистанциям, которые подчас выходят из поля зрения историков, рабо-
тающих на конкретном материале. О развитии в общеисторическом плане нельзя
судить по истории одной страны, народа и даже отдельной эпохи. Пока истори-
ческая наука ограничивала свою задачу накоплением и описанием фактов прошло-
го, представляя собой, по выражению Энгельса, «собирающую науку», идея разви-
тия неизбежно обретала умозрительный, абстрактный, философски-отвлечепный
характер. Неспособность до определенного времени сочетать идею развития с изу-
чением конкретных явлений и событий прошлого явилась причиной возникновения
того типа историзма, который страдал либо крайней эмпиричностью, либо столь же
крайней умозрительностью. Идея развития представала скорее как чисто философ-
ская идея, трудно согласующаяся с эмпирическим материалом исторической науки.
Все это приводило к выводу о принципиальном расхождении, даже противополож-
ности между философией истории и историографией, постоянно вызывая чувство
недоверия и отчуждения между философами и историками. Историки мало верили
в научную плодотворность философских умозрений, тогда как философы склонны
24
были третировать историков за их, как им казалось, эмпиричность и поверх-
ностность.
Задачу создания научной историографии, ее превращения из эмпирической, «со-
бирающей» науки в науку теоретическую, «упорядочивающую», очевидно, нельзя
решить без преодоления такого разрыва, без использования идеи развития в ка-
честве не только философского постулата, но и методологического средства анали-
за конкретного исторического материала. В этом и состоит, по нашему мнению,
сущность научного историзма. Такое его понимание разделяется и многими нашими
философами, работающими в области методологии исторического познания.
На пути превращения идеи развития в «работающий» принцип исторической
науки стоит, однако, еще одна трудность. Идею развития нельзя обосновать тео-
ретически, если под теорией понимать теорию естественнонаучного типа. Соответ-
ственно историческая наука не может строиться по типу наук о природе. Идея
развития имеет своим истоком особую - неприродную - область действительности
и, следовательно, лишена силы натуралистически понятого закона. Эту область
философы обозначали как область духа, культуры, человеческой ментальности
и т. д., усматривая в ней специфический предмет исторического познания. Однако
обнаружить развитие в духовной сфере оказалось делом не менее и даже более
сложным, чем в сфере природных явлений и процессов. С момента осознания этой
сложности историческая наука начинает трактоваться как знание об уникальных,
неповторимых, индивидуальных проявлениях человеческой жизни и культуры, ли-
шенных общей связи и последовательности. В своей теоретической части она
обретает характер знания, в основе которого лежит идея замкнутых культурных
циклов, локальных цивилизаций, обособленных культурных кругов и т. д.
Вполне обоснованный отказ от натурализма в понимании развития часто при-
водит историков к релятивизации исторического процесса, что означает в конечном
счете отказ от идеи развития вообще. А это, в свою очередь, ведет к восстанов-
лению натурализма, но уже на теоретическом уровне, к тому, что принято назы-
вать постулатом «онтологического натурализма», трактующим явления человеческой
истории и культуры по аналогии с природными явлениями. Следует подчеркнуть,
что исторический натурализм (в отличие от исторического материализма) есть
прямое следствие и неизбежный итог отрицания принципа развития, неумения,
нежелания или неспособности руководствоваться этим принципом в эмпирических
и теоретических изысканиях.
Отмеченные трудности обоснования идеи развития и ее применения к конкрет-
ному историческому исследованию заставляют увидеть в этой идее нечто большее,
чем простую констатацию эмпирически наблюдаемых изменений в природе и обще-
стве, независимо от того, чем они вызываются. Данная идея указывает на особого
рода действительность, объективную реальность, которая не только познается, но и
создается людьми, т. е. обретает способность к развитию в силу их совместной
деятельности. Развитие при таком истолковании становится синонимом практики,
в ходе которой люди изменяют внешний (предметный) мир и самих себя. Законы
практической деятельности оказываются законами практического развития, образуя
собой предмет исторического познания.
История делается людьми, а познание истории есть в конечном счете позпание
того, как они это делают. Историю поэтому нельзя изучать так же, как мы изу-
чаем природу, наблюдая за ней как бы со стороны, из внешней по отношению
к ней точки. Прежде чем изучать историю, мы должны в пей быть, как-то участ-
вовать, присутствовать в ней. И от того, кто мы в истории, как мы участвуем в
ней, зависит, как мы ее познаем. Наш интерес к истории не может быть, следо-
вательно, ограничен чисто теоретическим, созерцательным отношением к ней. Для
практически мыслящего человека история — это не только то, что было до него,
что делали другие, но в первую очередь то, что делает он сам, что происходит с
ним и благодаря ему.
Прошлое существует для него лишь в связи с настоящим и будущим, т. е.
в связи с его собственной деятельностью. Такой — практический — взгляд на исто-
рию и присущ философу, определяя собой необходимость существования филосо-
фии истории. Философия стремится смотреть на историю глазами практика, пытя-
25
ясь, разумеется, обосновать эту практическую позицию теоретическими средствами.
Вот почему философии свойственно включать в историческую картину мира не
только объяснение прошлого, но и определенное предвосхищение будущего, пони-
маемого как следствие, результат осуществляемой в настоящем деятельности.
Для профессиональных историков история существует как прошлое, которое
можно наблюдать со стороны, изучать безотносительно к настоящему, постигать в
его чуждости и отстраненности. Подобное созерцательно-теоретическое отношение
к истории соответствует, как это ни парадоксально, позиции человека, присутст-
вующего в истории не в качестве ее действительного творца и субъекта. Такой че-
ловек вряд ли способен воспринимать историю как собственную деятельность, т. е.
практически. Для человека, привыкшего считаться лишь с наглядными свидетель-
ствами и эмпирическими данными, непривычно и даже неприемлемо философское
понимание истории, которое строится не только на знании прошлого, но и на не-
котором предвосхищении будущего, т. е. на том, что не дано прямо в опыте, вы-
ходит за его границы. Однако с практической точки зрения мы не можем посту-
пать иначе, поскольку не можем действовать, не предполагая заранее в идеальной
форме результата нашего действия. Философ, разумеется, не исследует историче-
ские источники, с которыми имеет дело историк. Его задача - это задача Гамлета.
Он пытается восстановить связь времен, соединить - хотя бы мысленно — настоя-
щее с прошлым и будущим. Отсюда и провозглашаемая им идея развития, озна-
чающая последовательное и теоретически обоснованное выведение настоящего из
прошлого, а будущего из настоящего.
К сожалению, подобный характер философской деятельности всегда будет слу-
жить поводом для обвинения в умозрительности и даже надуманности. Но разве
есть иной способ судить об исторической реальности, об историческом развитии в
целом? И разве можно быть включенным в историю, не размышляя о том, куда
и зачем она движется? Нельзя жить и действовать в истории, не имея цели, про-
граммы, некоторого вектора исторического движения. А наличие всего этого как раз
и предполагает философское осмысление истории. Иными словами, если для знания
прошедшей истории вполне достаточно исторической науки, то для практического
существования в ней, для ее продолжения и дальнейшего развития необходима
философия истории.
Вопрос. Не превращаете ли вы философа с вашей концепцией историзма в
футуролога, социолога, которых и так много? Кто будет заниматься памятью,
традициями?
Ответ. Я не хочу, чтобы мое выступление воспринимали как критику того, что
делают профессиональные историки. История, понятая как прошлое,- это еще не
вся история, которая нас интересует. То, что нам предшествовало (традиции, на-
следие и т. д.),-неотъемлемый и необходимый элемент истории, но исчерпывается
ли этим вся историческая реальность? Объяснят ли нам традиции настоящее и
будущее? На мой взгляд, философ не является и футурологом. Рассуждая об исто-
рии, он пытается понять историю в ее всеобщем смысле и значении, т. е. с уче-
том того, что она еще не закончилась и имеет свое продолжение в будущем.
В. Ж. КЕЛЛЕ (доктор философских наук, Институт истории естествознания и
техники АН СССР).
Прежде всего мне хотелось бы обратить внимание на необходимость более
тесного взаимодействия философов и историков в реальной научно-исследователь-
ской работе и особенно в анализе истории социализма в контексте современной
эпохи. Важность такого взаимодействия и настоятельная потребность в нем об-
условлены прежде всего тем, что сейчас фактически речь идет о переосмыслении
истории нашего общества п в какой-то степени о переосмыслении исторического
процесса в целом.
А что значит переосмыслить историю? Обычно говорят: восстановить истори-
ческую правду. Можно надеяться, что в данном случае этот принцип станет по-
следовательно проводиться и в очередной раз будет не переписываться исторпя,
как это неоднократно происходило на протяжении жизни нашего поколения, а дей-
2G
ствительно будет в исторических описаниях восстанавливаться реальная история -
так, как она происходила на самом деле. Основанием для такого вывода является
происходящий у нас процесс перестройки. Опыт нашего развития достаточно убеди-
тельно свидетельствует о том, что для восстановления исторической правды недо-
статочно одного желания или одних призывов. Такие призывы и лозунги были и в
прошлом, когда история искажалась, по каждый раз под флагом исторической
правды. Никто же открыто не призывал к тому, чтобы историки лгали. Ведь и
Сталин говорил: историю нельзя ни улучшить, ни ухудшить. Этот вопрос не такой
простой. Призывали к «исторической правде», была и критика известного тезиса,
что история есть политика, опрокинутая в прошлое. На самом же деле наши исто-
рики фактически следовали этому тезису, во всяком случае, в учебниках по исто-
рии СССР советского периода. История народа сводилась к соответствующим обра-
зом препарированным решениям партийных съездов, постановлений ЦК партии и
к рассказам о том, как эти постановления реализуются. Народ фактически лишал-
ся истории — истории насыщенной, критической и во многом трагической.
F Значит, чтобы на самом деле произошло восстановление исторической правды,
призывов недостаточно - нужно создание соответствующей исторической обстанов-
ки. В прошлом, как известно, историческая наука развивалась под жестким идео-
логическим контролем и давлепием командно-административной системы. В исто-
рии насаждались твердые установки и готовые стереотипы. Поэтому история нашей
исторической науки тоже во многом трагична. Опа знает много волн разносной
критики, когда «наказывались» попытки вырваться за рамки этих стереотипов. Так
что у историков, кроме того, накопился свой запас страха, испуга, которые трудно
вытравить за короткое время. В этом смысле проблема восстановления историче-
ской правды — это проблема и социальная, и психологическая.
Чтобы история писалась правдиво, само общество должно быть ориентировано
на истину о самом себе - этот марксистский тезис в полную меру применим и к
социализму. Автоматизм и здесь не срабатывает. Кроме того, восстановление исто-
рической правды не сводится к ликвидации «белых пятен». Здесь возникают и мно-
гие методологические проблемы, которые историки и философы могли бы более
успешно решать совместно.
Здесь, конечно, важно взаимопонимание. Мы знаем, что попытки паладить тес-
ное взаимодействие между философами и историками редко приводили к позитив-
ным результатам. Может быть, и обстановка мешала, поскольку историки смотре-
ли на философов как на носителей догматической линии, а часто просто не
понимали, что такое философия истории. Недостаток интереса к философии, следо-
вательно, объясняется многими причинами. К ним можно еще добавить уход в эм-
пирию как наиболее безопасную среду исследовательской работы, которая не делает
необходимым выход на широкие теоретические обобщения, поскольку это дело на-
казуемое.
В связи с проблемами методологии познания мне хотелось бы остановиться на
вопросе о том, каким образом все-таки относиться к принципам. Марксизм до сих
пор рассматривался как критика капитализма и как апология социализма. То кри-
тическое начало, которое заложено в марксизме как исходное, это критическое на-
чало притуплялось по отношению к нашему обществу. Между тем, я думаю, что
без критического отношения к действительности никакая наука существовать не
может. И поэтому превращение теории в апологию существующей системы было
искажением самого существа марксистской теории. Но марксизм все-таки приучает
к концептуальности. Мне кажется, что, кроме догматизма, одной из серьезных бо-
лезней многих философских работ является отсутствие или недостаток концепту-
альности. Я не считаю, что все принципы философии неизменны, однако речь идет
о том, что мы должны считаться с материалистическим пониманием истории как
определенной теоретически стройной концепцией, т. е. должны подходить к нему,
учитывая, что каждый принцип, каждое положение, которое включается в теорию,
является какой-то органической ее частью. И здесь нельзя произвольно вырывать
кускп, не меняя целого.
В обычном изложении у нас нередко допускается вульгаризация положений о
базисе и надстройке, о теории формации. Отсюда и вытекает противопоставление
27
многообразия истории ее единству и т. п. Но одно дело — признание того, что
существует многообразие исторического процесса, имеет место сосуществование
разных типов общества, что каждая формация многоукладпа и имеет различного
рода подвиды, варианты и т. д., и другое дело - сам принцип «этапного» подхода
к истории: применим он или мы должны от него отказываться? По-моему, если
понимать этот принцип действительно глубоко, по-марксистски, он очень хорошо
работает и ныне и действительно позволяет раскрывать те процессы, которые про-
исходят, в том числе и у нас.
И еще вопрос, который мне хотелось бы поставить: что значит учиться у ис-
тории? Сама идея о том, что нужно учиться у истории, как раз и ориентирует
теорию на альтернативность исторических подходов. Ведь если действительно исто-
рия шла «железно», фаталистически, прямолинейно и т. д., т. е. не было альтер-
нативных возможностей, которые были плохо использованы или вообще не исполь-
зовались, то тогда нам учиться у истории нечему. Сама постановка вопроса ориен-
тирует на понимание истории в связи с человеческой деятельностью.
В истории встречаются разные культуры, разные способы деятельности, раз-
ные концепции, разные политические направления. Это многообразие и содержит в
себе разнообразные возможности выхода в какие-то новые исторические реально-
сти. И в этом смысле видение исторических альтернатив, возможностей выбора,
понимание того, что история не предопределена,- именно такой подход и позво-
ляет ставить проблему, как учитывать опыт истории.
Я согласен с тем, что здесь говорилось о проблеме исторического времени и по-
нимании человека как некоей точки пересечения координат времени. Это очень
плодотворная идея. Физическое время однолинейно, а историческое время, челове-
ческое время не однолинейно, потому что есть координаты настоящего, прошлого
и будущего. Это три координаты времени, которые пересекаются в человеке.
Учиться у истории — значит действовать в этих трех координатах исторического
времени, потому что учиться надо для будущего, учиться у прошлого, учиться дей-
ствовать в настоящем.
Е. Г. ПЛИМАК (доктор исторических наук, Институт международного рабочего
движения АН СССР).
В пашем общественном сознании за три года перестройки произошел громад-
ный сдвиг. И все же он мало затронул историческую науку. В целом историче-
ская наука еще не восстановилась после ударов, нанесенных ей в конце 60-х —
начале 70-х годов. На основных направлениях исторической науки теоретическая
работа заглохла, не стало интересных дискуссий, вернее, они начались после апре-
ля 1985 г. уже вне рамок собственно исторической науки. У нас почти нет круп-
ных обобщающих трудов.
Последний тезис может показаться бездоказательным. Назовут 12-томную
«Историю СССР с древнейших времен до наших дней», 12-томную «Историю Вто-
рой Мировой войны, 1939-1945», 6-томную «Историю Коммунистической партии
Советского Союза», другие труды. Разбирать их все в кратком выступлении нет воз-
можности, скажу лишь, что острая критика некоторых уже началась. Я также попы-
таюсь показать на примере знакомой мне «Истории СССР с древнейших времен до
наших дней», что успехи порой были достаточно сомнительными.
Прежде всего это пособие лишено какой-либо объединяющей концепции, объ-
единяющей идеи, это сумма унифицированных, склеенных между собой отдельных
глав и параграфов. Авторы, по существу, не выдвигают поставленных сегодня перед
нами интереснейших теоретических проблем: история России в контексте всемир-
ной истории, логика российского исторического процесса. Правда, в VI томе была
поднята проблема своеобразия, особого типа развития российского капитализма, дан
его сравнительно-исторический анализ. Но работа не нашла продолжения в
VII томе — здесь нет и следа обобщающей концепции Октября, хотя ее можно
было сформулировать, опираясь на последние работы Ленина, его тезис о завоева-
нии народом «не совсем обычных условий для дальнейшего роста цивилизации» ’.
’ Л е н и п В. И. Поли. собр. соч., т. 45, с. 380.
28
Нет никаких содержательных определений, да и, по существу, теоретического ана-
лиза индустриализации, коллективизации, культурной революции.
12-томиая «История СССР...» преимущественно описательное пособие. Его же
можно назвать и пособием безадресным. Оно не стало исследовательским трудом,
но его нельзя назвать и справочным изданием. Ему не хватает правды в освеще-
нии сложных проблем отечественной истории. В целом - это памятник бездум-
ной гигантомании, так и не завершенным усилиям, длившимся более четверти
века.
Назову другой обобщающий, если можно так выразиться, труд по истории
СССР - «Революционная ситуация в России в середине XIX века». Есть ленинское
положение: «реформы - побочный продукт революционной борьбы» и есть реаль-
ность ситуации 1856—1861 гг., когда поражение в крымской войне вынудило ца-
ризм пойти на реформы, а более или менее массовое движение крестьян началось
уже после обнародования грабительской реформы, как ее результат. Вместо того,
чтобы уточнять определение в свете реального конкретно-исторического процесса,
авторы поступают как раз наоборот - подгоняют сам процесс под определение.
В методологической вводной главе М. Нечкиной вообще нет упоминания о Крым-
ской войне. А сама книга полна фантастических данных о размахе революционного
(в том числе п крестьянского) движения в 1859-1861 гг., которое якобы и вызвало
реформы. Между тем В. И. Ленин разъяснил «случай» 1861 г.: широкой, открытой,
сознательной борьбы народа за свободу еще не было, хотя и нарастали «бунты»;
отмену крепостного права произвело правительство, «которое после поражения в
крымской войне увидело полную невозможность сохранения крепостных по-
рядков» 4.
Неизгладимая печать эпохи застоя лежит на трудах, получивших самые высо-
кие награды или самое широкое общественное признание (к сожалению, это дале-
ко не одно и то же). Я думаю, по нынешним меркам, надо бы во многом зано-
во переписать «Историю Великого Октября» И. Минца. Возьмите известную книгу
А. Манфреда «Наполеон Бонапарт». Это прекрасная книга. Но попробуйте найти в
ней мысли о бонапартизме как мировом явлении, отнюдь не чуждом и пролетар-
ским революциям.
От книг и суждений периода застоя я хотел бы перейти к суждениям периода
перестройки. Последние «круглые столы» свидетельствуют: у многих историков,
рассуждающих о сталинских временах, нет и тени понимания важнейшего методо-
логического тезиса Маркса — об эпохе переворота не судят по ее сознанию. Многие
историки вслед за Сталиным повторяют, что в СССР за 1929-1936 гг., т. е. за
какие-нибудь 7-8 лет, был в основном «построен социализм», в лучшем случае
«переходный период» растягивается до 1941 г. или 1956 г. Иными словами, до сих
пор защищается тезис, согласно которому новая общественно-экономическая фор-
мация сложилась за какие-нибудь одно-два-три десятилетия.
Я думаю, что если говорить о содержательной стороне понятия «переходный
период» (а не только о его временных границах), то надо признать: в сталинские
времена завершался незавершенный российским капитализмом процесс «первона-
чального накопления». Правда, он имел уже не капиталистическую, а социалисти-
ческую направленность — в СССР не складывался, а уничтожался класс капитали-
стов, происходило огосударствление собственности. Но ряд классических признаков
«первоначального накопления» присутствует в сталинские времена: отделение про-
изводителя от средств производства - отчуждение массы крестьян от земли, изъя-
тие у крестьян не только прибавочного, но и части необходимого продукта, ликви-
дация свободной индивидуальности работника, чрезвычайно жестокие формы про-
цесса — здесь было много пота, крови, грязи.
Что же касается характеристики строя, созданного при Сталине, строя качест-
венно отличного от того, который мы творим теперь, то я согласен здесь с
Ю. Буртиным, А..Бутенко, В. Киселевым, Ф. Бурлацким (их определения не все ис-
торики принимают): в годы культа личности сложился «государственный социа-
лизм»; некоторые говорят: «казарменный коммунизм». Можно опереться и на ха-
‘ Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 20, с. 140,,
29
рактернстпну «грубого коммунизма» Маркса. Он ставил «грубый коммунизм» в ряде
отношений ниже мира частной собственности; ему были присущи: отрицание лично-
сти человека, превращение общины в «совокупного капиталиста»; возможность не
только демократического, но и «деспотического» политического устройства. Положе-
ния замечательной ранней работы Маркса «Экономическо-философские рукописи
1844 года» в этом плане применялись еще покойным Э. В. Ильенковым и, я думаю,
надо продолжить работу его мысли, не нашедшей в свое время выхода в нашу
печать.
М. Я. КОВАЛЬЗОН (доктор философских наук, МГУ им. М. В. Ломоносова).
Тематику и направленность «круглого стола» я воспринимаю как свидетельство
остро назревшей переориентации (если так можно выразиться) нашей философ-
ской работы. Я имею в виду то обстоятельство, что сорок лет работы «Вопросов
философии», как и два десятка лет существования журнала «Под знаменем марк-
сизма», были ориентированы главным образом на укрепление союза философии и
естествознания, на разработку философских проблем отдельных естественных паук
и естествознания в целом. Несколько иначе обстоит дело с вопросом о взаимоот-
ношении философии и обществознания. Было бы нелепо утверждать, что наши
философские журналы не уделяют внимания этой проблематике или уделяют ей
малое внимание. Наоборот, такие темы, как, например, специфика противоречий
социального развития, философия и политика, социальная структура общества,
проблемы классовых и национальных отношений, развитие духовной жизни обще-
ства и исследование роли идей и т. п., постоянно ставятся и обсуждаются в жур-
налах. Но изучение литературы показывает, что философская проблематика разра-
батывалась (в тех, конечно, случаях, когда опа не сводилась к конъюнктурному
жонглированию цитатами) в очень малой связи с развитием общественных паук.
В лучшем случае соотносилось общество (как предмет позпания) и социально-
философская теория (как необходимое для этого средство).
Считалось интуитивно ясным, хотя вслух никто об этом не говорил, что обще-
ствоведы своим собственным предметом познания ориентированы на союз с фило-
софией и потому не нуждается в особом внимании создание и укрепление такого
союза. Мы как бы забыли, что предметом соцпальпо-философского осмысления яв-
ляется не только общество, но и многообразная и расширяющаяся на глазах систе-
ма общественных наук. И если философы не помогали обществоведам в определе-
нии гносеологической природы предмета конкретных общественных наук п гносео-
логической природы используемых ими понятий, если они не осмысливали
философские проблемы, возникающие па стыке различных общественных наук,
а также между ними и другими сферами знания, короче, если они сознательно не
укрепляли союз с обществознанием, то это приносило огромный вред не только
обществознанию или социально-философской теории, по и всей философпи в целом.
Уместно, думаю, напомнить, какую роль в создании и развитии нашей философии
сыграли историческая паука, политэкономия, языкознание, теория военного дела
и т. п. Но сегодня дело не только в этом.
История учит диалектике, показывая, как коренной порок капитализма и вели-
кое преимущество социализма могут выступить в противоречивых проявлениях.
Капитализм как частнособственническое общество не может подчинить свое разви-
тие единому, научно разработанному плану, не может отказаться от эксплуатации,
не может нацелить производство на общественный, а не своп, частный интерес.
Но в том-то и дело, что в ходе развития капитализма выработался и сложился ме-
ханизм подключения частного интереса к общественному. Жестокая конкуренция,
элиминирующая нерасторопных, неумелых, отставших в этом обществе индивидов,
ориентирует каждого на внимательное отношение ко всему тому, что вызывает об-
щественный интерес, ибо только так может реализовать себя интерес частный,
В этом смысле перед обществознанием и не встает объективная необходимость
обеспечить сознательное подключение каждого индивида к решению социальных
задач. Действует механизм стихийный, и действует неплохо.
Социализм способен планомерно функционировать и сознательно подчинить свое
развитие интересам людей. Но все дело в том. что стихийно эти возможности реа-
лизоваться не могут. Теперь мы не только из теории, но и из собственного пе-
чального опыта знаем, что для познания объективных законов и сознательного
приобщения людей к их реализации необходима развитая система общественных
наук. Если же сфера планирования, управления и деятельности людей не опирает-
ся па опережающее отражение, носящее характер научного осознания объективно-
го положения вещей, если жизненные интересы людей загоняются в «остаточный
принцип», а руководство приобретает командно-бюрократический характер, то нара-
стание кризисных явлений в экономике и обществе в целом неизбежно.
Можно, думаю, признать, что философы несут ответственность прежде всего за,
так сказать, «теоретическое» оправдание того жонглирования историческими факта-
ми и событиями, которое превращало науку в служанку конъюнктурной политики.
Именно философы давали историкам некое «теоретическое успокоение» их научной
совести, что позволяло последним вполне искренно отстаивать в конкретной науке
позицию, вытекающую из наличной теоретической установки. Конечно, по большо-
му счету это не снимает исторической ответственности не только с философов, но
и с историков. Но здесь речь идет не об оценке, а лишь об анализе и объясне-
нии происходившего. В подтверждение этой мысли хотел бы привести два примера.
Первый, как мне кажется, хорошо иллюстрирует сам принцип сложившихся
отношений исторической науки и социально-философской теории. Возьмем вышед-
шую в 1977 г. вторым изданием капитальную монографию В. Н. Никифорова «Во-
сток и всемирная история». Автор исходит в ней из того, что после социологиче-
ских дискуссий 20-30-х годов в исторической науке сложилось вполне определен-
ное представление о всемирно-историческом процессе. «Оно сводится,- пишет он,—
к тому, что конкретно во всемирной истории сменяли друг друга следующие пять
формаций: первобытнообщинный строй, рабовладение, феодализм, капитализм и
социализм (первая стадия коммунизма)»5. Эта формула, сокращенно именуемая
иногда «пятичленкой», была усвоена нынешним поколением историков из школь-
ных учебников и воспринималась как аксиома. И хотя В. Н. Никифоров признает,
что жизнь и накопленный в науке за последние тридцать лет материал оправдыва-
ют новую дискуссию об историческом пути человечества, сам он видит свою зада-
чу лишь в том, чтобы доказать, что никакие данные не опровергают сложившуюся
теоретическую установку. «Современная наука,— говорит он в конце книги,— под-
тверждает конкретными фактами «пятичленную» периодизацию, в то время как
противоречащие ей гипотезы не согласуются с ходом истории» 6. Автор не скрывает
искреннего беспокойства, ибо если бы выдвинутые новые гипотезы были доказаны,
пишет он, «то все учебники истории, исторического материализма, политэкономии
в части, где говорится о конкретной смене общественно-экономических формаций,
пришлось бы писать заново» ’. Понятно, к чему приводит горячее стремление за-
щитить убеждения, приобретшие характер аксиом: теория истинна, а факты долж-
ны с ней лишь сообразовываться. Но соответствует ли такое понимание нашей
теории ее сути?
Другой пример связан с софистическим использованием принципа партийности
и борьбы с буржуазным объективизмом в условиях прокламированного «обострения
классовой борьбы». Создавалась видимость постоянной апелляции к диалектике.
Если вчера говорилось, например, что Шамиль «хороший», а сегодня, что он «пло-
хой», то ничего удивительного в том нет, ибо «абстрактной истины нет, она всегда
конкретна»; если зарубежные историки, исследуя вторую мировую войну, вскры-
вают ошибки и просчеты Сталина, в противовес этому у нас создается антинауч-
ный опус под названием «Фальсификаторы истории», и сей «труд» горячо восхва-
ляется как образец научной непримиримости к идеологическим противникам и т. д.
и т. п. Ясно, что этот вид психологического самооправдания и самоутешения еще в
меньшей мере делает честь и философам, и историкам. Но, осмысливая печальный
опыт прошлого, стоцт, пожалуй, напомнить мысль Гегеля, отмеченную Лениным:
‘Никифоров В. И. Восток п всемирная история. М., 1977, с. 5.
‘Там же, с. 285.
’ Там же, с. 4,
31
«...Философия должна быть не рассказом о том, что совершается, а познанием того,
что в нем истинно» 8.
Теперь несколько замечаний, по необходимости кратких, по поставленному
журналом вопросу: «Чем философия может быть полезна историкам?» Думаю, что
прежде всего - повышением профессионализма в своей собственно философской ра-
боте. Нелепо думать, что философия может выполнять свою функцию теорпп и
методологии конкретно-научного познания без решительного разрыва с тем своим
состоянием, когда ее воспринимали в роли своеобразного «регулировщика», стояв-
шего па перекрестке наук и диктовавшего, куда, как и с какой скоростью наукам
двигаться. При этом неизбежно начинал действовать противоположный закону
познания «закон невежества»: чем больше наша философия оказывалась оторван-
ной от своего собственного и богатейшего историко-философского опыта, тем более
она примитивизировалась; наконец, чем более она была политизирована и превра-
щена в служанку и апологета текущей политики, тем с большей претенциозностью
проявляла свое воинствующее невежество и нетерпимость к любой нетривиальной
мысли.
А. Я. Гуревич говорил здесь, что истмат «историкам давал мало», ибо, скажем,
в своем учении о формациях не показывал, что условием развития любой форма-
ции являлось сосуществование укладов, а, скажем, в учении о базисе и надстройке
упрощал суть дела. Если иметь в виду не только это выступление, во и дискус-
сии, которые идут по этим вопросам в исторической науке, то я позволю себе
обратить внимание на одно важное, как мне кажется, недостаточно учитываемое
соображение. Я имею в виду ту принципиальную особенность исторической науки,
без учета которой специфика ее взаимоотношений с философией не может быть,
как мне кажется, не только правильно осмыслена, но даже поставлена. Историче-
ская наука не занимается обществом как материальной системой, не исследует
законы взаимодействия базиса и надстройки, как и взаимодействие других струк-
турных элементов социальной системы. Специфика исторической науки, ее отличие
не только от естественных, но и от группы теоретических общественных наук в
том и состоит, что она изучает общество как продукт и результат деятельности
людей. С этой точки зрения и исследуются исторические факты, ситуации, войны,
революции и т. п. Естественное стремление историков к фиксации существенного
в сугубо индивидуализированных, бесконечно многообразных деяниях людей толка-
ло их вначале к учету лишь деяний великих людей - завоевателей, правителей,
законодателей и т. п. Великая заслуга французских историков времен реставрации
и их вклад в историческое познание в том и состоял, что они подвергли критике
такой подход к истории и подчеркнули необходимость изучать историю народов,
составляющих их сословий, их взаимоотношения и борьбу. Тем самым был постав-
лен важнейший для исторической науки вопрос, разрешенный, правда, лишь марк-
сизмом, о принципах сведения действий индивидуальных к действиям социально
значимым.
Для исторической науки, думаю, непосредственное и важнейшее значение
имела не дихотомия «базис - надстройка», а разработка научной теории классов и
классовой борьбы, которая дает пример и образец анализа существенных для исто-
рии массовых действий, детерминированных общим интересом составляющих дан-
ную массу (класс) индивидов и вытекающих из их объективного положения в ис-
торически определенном обществе. Разработав принципы сведения действий инди-
видуальных к общим, случайных - к необходимым, хаотичных - к существенным,
теория классов приобретает тем самым значение, выходящее за рамки непосред-
ственного применения этой теории ко вполне определенному этапу мировой
истории.
Но если историческая наука занимается не просто описанием деяний людей,
а анализом существенного в этих действиях, то отсюда следует по крайней мере
два важнейших вывода: во-первых, стремясь отразить существенное, историк, види-
мо, не ограничивается фиксацией типических действий (подобно тому, как это де-
лает искусство). В предмет исследования историка, поскольку его интересуют мас-
8 Л е н и н В. И. Поли, собр. соч., т, 29, с, 153,7
32
совые действия и их результаты, неизбежно начинают входить специфические
вероятностные законы массовых действий, осмысливая которые он вынужден, по
крайней мере в своих обобщениях, соотносить с томи законами жесткой детерми-
нации, которые фиксируются общосоциологпческоп теорией и конкретно-научными
теоретическими дисциплинами. Во-вторых, изучая индивидуально-типичные, а так-
же массовые действия людей, историк имеет дело с чувственно-конкретной челове-
ческой историей, которую он неизбежно соотносит с социально выработанными
ценностными ориентациями и моральными нормами. При этом моральной оценке
подлежат не только люди, творящие историю, но и люди, описывающие ее,—
сами историки.
Назрела, думается, необходимость преодолеть стереотип, характеризующий со-
отношение общего и отдельного. Положение о том, что общее существует лишь в
отдельном, через отдельное, толкуется обычно в том смысле, что их соотношение
носит однозначный характер. В результате мы лишаемся всякой возможности
вскрыть объективные основы различий между теоретическими и историческими
науками, как и различия между научным и художественно-образным отражением
действительности. Только фиксация того обстоятельства, что общее существует
двояко - как объективно-закономерное и как объективпо-тппичное,- позволяет
объяснить, почему и отражается оно двояко: в первом случае с помощью от-
влечения от отдельного, во втором - в органической связи с отдельным. Закон
пауки — это абстракция. Он отвлечен от своего конкретного проявления, он всегда
однозначен. Иное дело - типичное явление, типичное событие, типичный человек,
типичная коллизия. Это - вполне определенное, чувственно-конкретное проявление
единства общего и отдельного. Оно многозначно, имеет такое же многообразие про-
явлений, как и сама действительность в ее реальном богатстве индивидуальных
проявлений общего.
II. С. ЗЛОБИН (доктор философских наук, Институт философии АН СССР).
Происходящее переосмысление исторических реалий нашей нынешней жизни
в качестве одной из важнейших теоретических и практических проблем выдвигает
выработку социальных гарантий от рецидива ошибок и трагедий недавнего прош-
лого страны. Выработка таких гарантий невозможна без исторической реконструк-
ции и философского осмысления того, как могло произойти то, что произошло, по-
чему стали возможны социальные деформации и чудовищные преступления. Речь
идет о такой совместной работе философов и историков, которая должна быть на-
правлена на объяснение объективного смысла исторического процесса. Коренная
проблема здесь — взаимосвязь объективной необходимости истории и сознательной
деятельности человека как ее субъекта. С одной стороны, люди делают свою исто-
рию сами, а с другой - история есть естественпоисторический процесс, осущест-
вляющийся независимо от сознания. Официозная теория исторического материализ-
ма, к сожалению, еще не изжитая, берет, по существу, лишь объективную детер-
минацию истории в ее абстракции от человека, мистифицируя тем самым и зако-
ны исторического процесса, превращая естественноисторическую необходимость в
сверхъестественную, олицетворяемую культом. Это и есть абстрактно-теоретиче-
ское порождение и выражение сталинщины.
В гражданской истории та же самая тенденция выступает как изгнание живо-
го человека из истории, подмена истории людей промышленной, экономической,
политической и другими «историями». Гарантией преодоления этого порока в фило-
софии истории является включение в нее субъектного среза объективного истори-
ческого процесса. В свою очередь, это является общим теоретическим основанием
возрождения исторической науки в ее населенности людьми с их интересами,
страстями, целями и деяниями. Столь же необходимо п обратное: философия не
может решить упомянутой задачи, если историки не представят в своих работах
историю в ее живой плоти, что, однако, отнюдь не следует понимать как ограниче-
ние такой представленности выявлением и описанием индивидуализированных,
уникальных событий, фактов, процессов в их уникальных взаимосвязях и значе-
ниях. В этом последнем случае на истории, как ни парадоксально, исчезает сама
33
история — история становления и развития человека как по необходимости направ-
ленный процесс практического творения истории человеком. Чтобы уникальные яв-
ления обрели и выразили исторический смысл, этот смысл должен быть найден в
их сопоставлении со всеобщим содержанием истории.
Это обстоятельство крайне важно подчеркнуть сегодня, когда нарастающая в'
условиях провозглашенной гласности лавина информации о прошлом вызывает ост-
рую необходимость выяснить историческую истину, определиться в множественно-
сти противоречивых фактов. Ведь правда факта, события, бывших в истории,—
еще не историческая правда, хотя последняя и должна основываться па реальных
фактах и событиях. Плюрализм мнений и оценок, необходимый, конечно, для по-
иска истины, сам по себе не дает гарантии ее установления. Сейчас, например,
возникает опасность, что в столкновении взаимоисключающих оценок нашего прош-
лого восторжествует не научная, а «компромиссная», «сбалансированная» точка
зрения на сталинщину и на самого Сталина, по принципу «с одной стороны -
с другой стороны». Но такой способ «учета сторон» ведет не к преодолению одно-
сторонности, а к эклектизму. Активно заявляет себя, в частности, позиция безаль-
тернативности пути развития страны в конце 20-30-х гг. Как ни странно мо-
жет показаться, такой вывод согласуется и с внешне противоположным вариантом
«сбалансированности» - сведением всех извращений в теории и практике социа-
листического строительства к фигуре Сталина и некоему не совсем определенному
«его окружению». Все это, как говорится, мы «уже проходили», за что и поплати-
лись годами застоя и созданием в стране предкризисной ситуации — обстоятельство
вполне закономерное, так как подчинение науки политической конъюнктуре неиз-
бежно чревато отказом от принципа историзма и соответственно изменой исто-
рической истине. _ __
Концептуальная основа синтеза философии и истории в анализе исторических
реалий состоит в восстановлении подлинной сущности материалистического пони-
мания истории, создающего методологическую основу для раскрытия общественной
истории людей как истории их индивидуального развития. В этой связи, видимо,
не обойти и вопрос о понятии общественно-экономической формации, используя
которое философия, как здесь говорилось, принуждала историков к схематизму,
препятствуя раскрытию многообразия и индивидуализированности реальной исто-
рии. Я думаю, нет необходимости доказывать, что само по себе понятие здесь не-
виновно, речь может идти лишь о догматическом его истолковании.
Метафизическое наложение системной модели общественно-экономической фор-
мации на изложение истории не только согласуется с претензией некоторых пред-
ставителей исторической науки на предпочтительность описательного способа ис-
следования прошлого, но предполагает его, так как позволяет (с формальной точки
зрения) делать любые купюры. Во многих обобщающих исторических изданиях
история культуры каждого рассматриваемого периода преподносится лишь в ка-
честве некоего второстепенного фрагмента после описания событий и фактов эко-
номической и социально-политической жизни. Как же можно излагать историю,
обособленную от культуры? Такое основанное на обособлении культуры расчле-
ненное изложение истории - плод вульгарного, экономического детерминизма, кото-
рым и по сию пору нередко подменяется объективный анализ исторического про-
цесса. Между прочим, именно такой детерминизм, не допускающий объективной
диалектической противоречивости живой истории, создает теоретическую платфор-
му и «культа личности наоборот» - признания случайных качеств личности осно-
вой и первопричиной нарушения «железных законов» истории, извращения социа-
лизма,
С этой точки зрения, я думаю, и сам Сталин с его личными качествами явил-
ся функцией складывавшейся в результате бюрократизации советского и партийно-
го аппарата командно-административной системы. И только потому он смог затем
стать во главе этой системы и использовать ее в своих интересах. В. И. Ленин,
отмечая, что черты характера Сталина могут приобрести решающее значение, свя-
зывал его С конкретными историческими обстоятельствами, прежде всего с чрезвы-
чайной тонкостью «культурного слоя» в России вообще и в партии в особенности.
Именно культурная ограбленность масс послужила питательной почвой для бюро-
34
кратизма, в котором В. И. Лопин усматривал основную угрозу социалистическим
завоеваниям. Культурное отчуждение масс является условного подавления демокра-
тии, отстранения трудящихся от управления, от власти, которая предстает тем са-
мым как своеобразная форма собственности бюрократии и постепенно приобретает
функции «капитала». Именно этим объясняется громадное значение, которое прида-
вал В. И. Ленин культурной революции.
Если мы обратимся к тому, как преподносится история культурной революции
в СССР, то увидим, что она, как правило, сводится к достижениям, выраженным в
цифрах и пропорциях, к отдельным фактам, обоймам имен, к повышению культур-
ного уровня и т. П-, которые впечатляют своей масштабностью, но изложение кото-
рых внеконцептуально и потому не передает главного — как все это воплощается в
исторической самореализации индивидов (сами эти данные характеризуют лишь
внешние проявления, так сказать, «валовые» показатели «производства культуры» в
жизнедеятельности общества). Такой надличностный способ теоретического препод-
несения истории культурной революции (на котором, между прочим, категорически
настаивали в дискуссиях с философами некоторые историки) вытекает из практи-
ческих деформаций самой ее сути в условиях культа личности. Результатом этих
деформаций и явилось то, что при громадном росте уровня образования, численности
специалистов, школ, вузов, больниц, тиражей книг и т. д. одним из главных факто-
ров торможения перестройки сегодня оказался недостаток культуры - дефицит ду-
ховности, девальвация нравственных ценностей, отсутствие у большинства навыков
демократии, участия в управлении производством и общественными делами и т. д.
(т. е. все, что характеризует развитие человека как сознательного субъекта культур-
но-исторического процесса).
В этой связи нелишне напомнить, каким всплеском философской мысли -
прежде всего как раз в связи с проблемами человека, практического гуманизма -
откликнулись советские исследователи на «оттепель» конца 50-60 гг. В ка-
кой-то мере эта тенденция сохранилась и в годы «застоя». Серьезная философия
и в этот период смогла устоять, выжить, правда, нередко за счет ухода от реалий,
рассматривая те же проблемы на более нейтральном материале. Историкам, конеч-
но, было сложнее (и в тем большей мере, чем ближе к современности), по-
скольку историю без истории - без ее живых, конкретных фактов, которые наси-
ловались и фальсифицировались,- не создашь. Тем не менее и здесь на более от-
даленном материале в лучших исследованиях разрабатывалась та же тема челове-
ка, его субъектно-личностного развития.
Сегодня мы получили возможность восстановить гуманистический смысл марк-
систского тезиса о переходе к подлинной истории человечества (от его «предысто-
рии»), теоретически и конкретно-исторически обосновать, что такой переход не-
совместим пи с экономикой, исходящей из «остаточной» точки зрения на развитие
личности, ни с политикой, ориентируемой на унификацию истории, игнорирую-
щей многообразие человеческих жизнепроявлений. Поэтому органический синтез
исторической науки и философии истории, обеспечивающий концептуальную на-
правленность на раскрытие самоцельностп и самоценности развития человека,
является необходимым условием объективного, научного исследования культурно-
исторического процесса во всем его многообразии, в его индивидуализироваппостц и
вместе с тем целостности.
Ю. Н. ДАВЫДОВ (доктор философских наук, Институт социологических иссле-
дований АН СССР).
Начну с вопроса об идиографпчпости исторического знания, который здесь был
поставлен. Проблема-то, на мой взгляд, простая: что является целью исторического
исследования? Согласно Виндельбанду и Риккерту, которым мы обязаны философ-
ской артикуляцией этой проблемы еще в конце прошлого века, целью исторического
исследования является воссоздание индивидуального: события, комплекса взаимо-
связанных событий, эпохи. Однако (излагаю рпккертовскую точку зрения) это
вовсе не означает, что, исследуя историю, я вообще не пользуюсь понятиями, ко-
торые являются не индивидуализирующими, а генерализирующими. Я, разумеется,
35
ими пользуюсь. Но для чего? Чтобы воссоздать нечто индивидуальное. Некую не-
повторимую целостность.
История, по Риккерту, и имеет дело с этими целостностями. И в этом ее отли-
чие, скажем, от социологии, которая стремится постичь то общее, что роднит меж-
ду собой эти не сводимые друг к другу целостности. Стремясь отыскать повторяю-
щееся в разных формах и ситуациях человеческой жизни, социология имеет целью
вывести ее законы, а для этого она должна пользоваться по преимуществу генера-
лизирующими, т. е. номотетическими, суждениями. И это побудило Риккерта отне-
сти социологию к области естественных наук, цель которых не воссоздание инди-
видуального, а конструирование всеобщего. Но тот факт, что целью естественно-
научного исследования является закон, который можно резюмировать лишь всеоб-
щим образом, вовсе не означает, что в ходе этого исследования мы ие можем и не
должны прибегать также и к понятиям и суждениям индивидуализирующего (идио-
графического) порядка.
Суть, следовательно, не в отдельных понятиях и суждениях, используемых
нами в ходе исследования, а в целях этого исследования, определяющих соответ-
ствующий метод — идиографический в случае исторических наук или, как предлага-
ет говорить Риккерт, наук о культуре; номотетический в случае естественных наук,
паук о природе. Впрочем, можно представить дело и так, что «первичнее» здесь
не цель, а метод, который задает цель исследования. Но это уже другой вопрос.
Гораздо важнее то, что, связывая специфику исторического знания с воссозданием
индивидуально-неповторимых целостностей, мы еще не предрешаем вопроса о том,
подчиняется ли человеческая жизнь определенным законам, или нет. Мы лишь кон-
статируем, что не они являются целью собственно исторического познания; и это
отличает его от познания социологического, каким оно представало во времена
Виндельбанда и Риккерта, когда пыталось ориентироваться на методологию естест-
венных наук.
Горячность, с какой мы включились в обсуждение проблемы, сформулирован-
ной почти сто лет назад, свидетельствует о том, что она и сегодня сохраняет свою
злободневность. Я имею в виду необходимость преодоления натурализма в исто-
рическом познании. Сегодня это для нас важнейшая задача, совпадающая с зада-
чей десталинизации исторического знания на теоретико-методологическом уровне.
Сталинизм с его казенно-бюрократическим стремлением к регламентации истории,
к утверждению единообразия исторических процессов, представлял, по сути дела,
тенденцию, противоположную той, которая определяла мировую историческую
науку. Из исторического процесса настойчиво и упорно изымалось все, что харак-
теризовало его как исторический - то, что было в нем действительно новым, обя-
занным своим возникновением никогда более не повторимому сочетанию обстоя-
тельств, их исторически уникальной «констелляции», все, что подходило под кате-
горию «исторического», и оставалось лишь то, что соответствовало понятию «естест-
венный», т. е. независимый от воли и желания людей.
Впрочем, то, о чем я только что сказал,— это не единственный аспект стали-
низации исторического знания, утвердившийся у нас в 30-40-х гг. Как и во всех
иных областях, здесь сталинизм характеризовался грубейшей, можно сказать, наг-
ло-циничной эклектикой, убивающей научный подход, заменяющей его казарменно-
бюрократическим. Наряду с углубляющейся натурализацией исторического знания
в тридцатые годы (процесс, который нашел свою кульминацию в «Кратком курсе
истории ВКП(б)») произошла его совершенно беспардонная субъективизация, если
можно так выразиться, «волюнтаризация». Я имею в виду гипертрофию принципа
партийности, «смысловым центром» которого оказалась ничем не ограниченная «воля
вождя», оборачивавшаяся в сфере исторического познания столь же варварским
произволом, каким она оборачивалась во всех остальных областях нашей социаль-
но-культурной жизни.
Думается, у нас пет иного способа преодолеть сталинистскую натурализацию
исторического процесса (и соответственно исторического знания), кроме того, кото-
рый связан с акцентированием индивидуально-личностного аспекта человеческой
истории, где действуют самосознающие личности, преследующие не одни только
материальные цели и интересы. При этом вовсе не бесспорным является основной
36
тезис Гегелевского понимания истории, согласно которому в силу того, что люди ру-
ководствуются самыми разнообразными партикулярными интересами, общий - ис-
торический - результат их индивидуальных действий не находится ни в каком от-
ношении к их сознательным целям и намерениям. Ведь это и есть тот самый
исторический фатализм, который сегодня должен был бы заставить нас отказать-
ся от борьбы против атомной угрозы, экологического кризиса и т. д. А раз так, то
совсем иначе встает и вопрос о том индивидуально-личностном отпечатке, кото-
рый накладывается людьми на вышеупомянутые «итоговые результаты» своих
действий.
И здесь, разумеется, без индивидуализирующего принципа никак не обойтись:
пе только мелкая «плотва», но и гораздо более крупная рыба истории проскальзы-
вает сквозь крупноячеистую сеть, сплетенную из умозрительно-дедуцированных
пами «исторических законов», и на месте реальной истории мы получаем лишь
унылое повторение гипотез, сконструированных априори.
Но коль скоро мы так пли иначе решаем первую свою задачу, задачу последо-
вательной «денатурализации» истории, и как раз по мере того, как мы ее реша-
ем, раскрывая за всеобщими законами истории волю тех, кто связал свою судьбу с
культом Сталина, желавшего представить свой дикий произвол в качестве выра-
жения «всемирно-исторической необходимости»,- перед нами прорисовываются
мало-помалу контуры второй проблемы. Возникает вопрос: не выплескиваем ли мы
при этом вместе с грязной водой «исторического тоталитаризма», желающего навя-
зать свои «железные законы» (написанные кровью миллионов людей, насильствен-
но превращенных в средство «исполнения» этих «законов»,— воистину «наперекор
стихиям, рассудку вопреки») всемирно-историческому процессу, также и ребенка,
а именпо принцип общезначимости исторического знания? Не рискуем ли мы на
место одной разновидности произвола, учиняемого в отношении мировой истории
(«волевое», насильственное навязывание умозрительно - и, как мы видим, вовсе
не бескорыстно - сконструированных «всеобщих законов»), другую его разновид-
ность, так сказать, либерально-индивидуалистическую, рискующую вылиться в
капризный «исторический анархизм»?
Вопрос вполне резонный. Между прочим, он много обсуждался в рамках нео-
кантианства баденской школы. Свою попытку решения этого вопроса баденцы
предлагали в рамках концепции отнесения к ценности, т. е. на основе аксиологии.
Согласно этой концепции, исторические индивидуальности - индивидуально опреде-
ленные целостности — организуются (конституируются) из необозримого историче-
ского материала в результате его отнесения к общезначимым ценностям, т. е.
высшим руководящим признакам человеческого целеполагания, определяющим нашу
деятельность. От них исторические индивидуальности, воссоздаваемые историком,
и получают достоинство общезначимости, не превращаясь, однако, в нечто «веще-
ственно»-объективное в естественнонаучном смысле. Этот способ анализа представ-
лялся баденцам гораздо более соответствующим поведению человека в истории,
черпающего импульсы для своей деятельности не в необходимости, которая, со-
гласно гегельянцам, действует «за его спиной» и о которой он ничего не знает,
а от целей (и ценностей, придающих им смысл). Если человек - это целеполагаю-
щее существо, то «тайну» истории следует искать на путях апелляции к тому, что
задает принцип всякого целеполагания, а именпо — к ценностям.
Вот здесь-то и возникает проблема идеального типа. Он вводился М. Вебером
вовсе не в противоположность индивидуализирующему методу, а в развитие его.
Начнем с того, что идеальный тип создавался немецким социологом совсем не по
модели исторического (а тем более «естествепноисторического») закона, выражаю-
щего повторяемость истории - то, что делает события, разделенные во времени,
аналогичными друг другу. Наоборот: М. Вебер конструировал его как некую «логи-
ческую утопию», не только не отражающую нечто повторяющееся в истории, но и
вообще - в принципе - не имеющую сколько-нибудь адекватного коррелята в фак-
тически совершающейся истории, причем именно потому, что он представляет
собой логическую «возгонку» индивидуального в форму всеобщего с помощью со-
знательного заострения, преувеличения, гипертрофии отдельных его черт и
сторон,
37
Поскольку идеальный тип создается на основе отнесения к ценностям, постоль-
ку явления исторической реальности, вычленяемые с его помощью и группируемые
в определенные комплексы (например, «ремесло» или «цеховая система», «товарно-
денежное хозяйство» или «капитализм»), рассматриваются как имеющие общезна-
чимый смысл. Но так как мерой действительности этих явлений всегда остается
их принципиальное отличие от соответствующего идеального типа, связанное с тем,
что в качестве реальных они подчинены принципу причинности, тогда как идеаль-
ный тип сконструирован чисто логическим способом, то сама эта общезначимость
оказывается пе общезначимостью объективного закона, а общезначимостью уникаль-
ного события (комплекса таких событий) - причин, породивших именно эту, а не
какую-либо иную форму отклонения реальности от ее идеально-типической «моде-
ли». Иначе говоря, понятие идеального типа вырабатывалось именно в русле анти-
натуралистической линии развития исторического знания, заявившей о себе на
исходе прошлого века. Это был способ пробиться к собственно человеческой реаль-
ности, отказавшись от совершенно некритического отождествления человека с «объ-
ектом» естественнонаучного исследования, но не отказываясь при этом от категории
причинности, которая, впрочем, получила у Вебера новый смысл.
Ведь человек рассматривался им не столько как следствие не зависящих от
него (и чаще всего вовсе им не осознаваемых) действий «внешней среды», сколько
как причина вполне сознательных действий, ориентированных на целенаправленное
использование, а то и радикальное изменение этой самой «среды» - с учетом тре-
бований идеалов и ценностей. И точно так же, как эти идеалы обеспечивали об-
щезначимость человеческих действий в эмпирической реальности истории, они, по
М. Веберу, должны были обеспечивать и общезначимость исследовательского пове-
дения историка, работающего с помощью самых разнообразных идеальных типов.
В качестве неисчерпаемого арсенала таких идеально-типических моделей могут, по
убеждению М. Вебера, предстать едва ли не все исторические дисциплины (науки
о человеке), если исследователь откажется от претензии на то, чтобы навязывать
свои понятия «самой реальности» в качестве «объективных законов», «толкающих
человека в спину» и осознаваемых им лишь «постфактум», когда он ничего уже
не в силах изменить.
Однако напомним: так ставилась проблема сто лет назад, и теперь она, есте-
ственно, успела обрасти и осложниться совершенно новыми трудностями, с кото-
рыми человечество (и соответственно историческая наука) столкнулось сегодня, на
исходе XX в.
Дело в том, что свои проблемы возникли за этот период и в русле антина-
турализма. Последовательное развитие своих собственных предпосылок привело
неокантианцев баденской школы к необходимости поставить вопрос о переходе от
трансценденталистского способа обоснования ценностей, фундирующих человече-
скую деятельность, к онтологическому. Если в первом случае непреложные и обще-
значимые ценности рассматривались как необходимое условие возможности всяко-
го -• в особенности исторического — познания, то во втором вх следовало рассмат-
ривать как непременное условие специфически человеческого способа бытия: чело-
век как существо, полагающее - а главное, предполагающее — абсолютные ценно-
сти. Впрочем, в пределах такого рассуждения онтология сливается с антропологией:
размежевание между ними осталось проблемой, которую, очевидно, предстоит ре-
шать и в XXI в.
Тем не менее уже такой способ обоснования ценностей как фундаментальных
ориентиров, без которых человеческая деятельность невозможна точно так же, как
невозможно и познание деятельного, т. е. созидающего свою историю, человека, был
значительным шагом вперед по сравнению с первоначальным риккертианством, от
которого отправлялся Вебер. Но попытка обосновать если не сами ценности, то
исторически меняющиеся предпочтения либо одних, либо других ценностей, апел-
лируя к «интересу эпохи», явно таила в себе опасность релятивистского хода
мысли. М. Веберу, почувствовавшему эту опасность, не удалось преодолеть ее на
путях создания философской антропологии. Не удалось избежать ее ц М. Хайдег-
геру, предложившему один из первых вариантов «новой онтологии» — этой попытки
найти нечто устойчиво-непреложное «на самом дне» истории, В обшем, шаг вперед
38
от трансценденталистского обоснования ценностей к антропологическому не получал
продолжения.
Задача, вытекающая из осознания этих итогов развития антинатуралистическо-
го понимания человеческого бытия — и соответственно истории — в XX столетии, за-
ключается в том, чтобы, не занимаясь измышлением «всеобщих законов», приписы-
ваемых «развитию человечества» (вспомним, для примера, «закон трех стадий»,
предложенный О. Контом), найти онтологические основания собственно человече-
ских принципов деятельности.
Мне кажется, что нынешнее состояние нашего мира, находящегося под дамок-
ловым мечом ядерного апокалипсиса (если ограничиться только этой угрозой
бытию человечества, не касаясь экологического, энергетического и других глобаль-
ных кризисов), обнажает перед нами глубочайший смысл онтологической пробле-
мы, оказывающейся одновременно и проблемой онтологического обоснования выс-
ших ценностей, условий возможности как собственно человеческой деятельности,
так и общезначимого исторического познания. Сегодня, когда тотальное уничтожение
грозит не отдельной стране, классу или нации, а всему человечеству, само его бы-
тие - т. е. нечто «самое абстрактное» (по Гегелю) и «самое бессодержательное»
(по Риккерту) — раскрывается как ценность, причем наиважнейшая, определяю-
щая все остальные, задающая всю шкалу, иерархию ценностей. Но тем самым и
все остальные ценности, располагающиеся на этой шкале, обнаруживают свое бы-
тийное — онтологическое — основание, причем онтологическое совсем не в том смыс-
ле, который сообщал этому слову прежний натурализм, но и не в том, какое пы-
тается сообщить ему антинатуралистическая «новая онтология». Ведь если первый,
несмотря на все свои запоздалые оговорки, в конце концов лишал человеческое
бытие собственно человеческого, ценностно-смыслового содержания, то вторая отры-
вала его от его универсально-природных корней, подменяя вопрос о бытии вопро-
сом о «смысле бытия». Сегодня, когда под вопрос поставлено именно бытие чело-
вечества, перед нами обнажается как внутренняя, изначально ему присущая осмыс-
ленность человеческого бытия, так и бытийность — онтологичность — этого смысла,
словом - единство бытия и смысла, которого не могла постичь ни натуралистиче-
ская, ни антинатуралистическая методология исторического познания.
Вот здесь, в этом направлении, и надо, на мой взгляд, «копать», обосновывая
общезначимость и даже, если хотите, универсальность общечеловеческих ценностей,
опираясь на которые мы могли бы вепелятивным образом воссоздать человеческую
историю.
П. В. ВОЛОБУЕВ (член-корреспопдепт АН СССР, Институт истории естество-
знания и техники АН СССР).
Все мы являемся свидетелями громадного, пожалуй, не имеющего аналогов ин-
тереса людей к истории, особенно истории советского общества. И одновременно
свидетелями исторической неграмотности, хаоса в историческом сознании народа,
за которую и мы, историки, несем свою долю ответственности. А историческое со-
знание народа, будь оно научным, стало бы важнейшим слагаемым общественного
сознания. Сейчас уже очевидно, что неразвитость или пассивность общественного
сознания облегчает функционирование механизма торможения социальных и поли-
тических преобразований. С другой стороны, изучение и обобщение исторического
опыта - положительного и негативного — становится одной из главных предпосылок
как для выработки научно обоснованной политики, так и для соотнесения совре-
менной политической практики с предшествующим опытом и извлечения надле-
жащих уроков.
От историков теперь требуется глубокое и всестороннее теоретическое осмыс-
ление причинно-следственных связей в истории, раскрытие противоречивости,
сложности и многовариантности исторического процесса. Иными словами, обществу
нужна философия истории. И тут мы сталкиваемся с первой трудностью в «ста-
новлении» философии истории. Помимо общей для всех советских обществоведов
болезни догматизма и вульгарного социологизма (до их преодоления, на мой взгляд,
еще достаточно далеко), историки в своем большинстве страдают, мягко говоря,
39
слабостью философской культуры. Причем немалая их часть, которую я бы назвал
«марксистскими фундаменталистами», по сути дела, и не торопится избавляться от
черно-белого видения истории, от вульгарно-социологических постулатов, от следова-
ния «железобетонным» схемам Сталина.
Вряд ли лучше обстоят дела и на стороне философов. Многие философы-обще-
ствоведы вместо философского обобщения реального исторического процесса предпо-
читали оперировать известными формулами, мало заботясь о соотнесении их с исто-
рией, с живой жизнью. Мне представляется, что философия не сможет выйти в
авангард советского обществоведения — а это жизненно необходимо для нее самой,
для всех общественных наук и, наконец, для всего общества - без решительного
повышения уровня исторической культуры. Лишь на этой основе возможен и сов-
местный с историками теоретический прорыв в области философии истории.
В таком контексте мне хотелось бы привлечь внимание к некоторым методо-
логическим и теоретическим проблемам, общим и для историков, и для философов.
Я затрудняюсь однозначно ответить на вопрос журнала: нуждается ли историче-
ский материализм в свете современного знания в радикальном переосмыслении,
в дальнейшем развитии, в уточнении? По-видимому, нужно и то, и другое, и третье.
Но, на мой взгляд, не менее важно возвращение к его незамутненным последую-
щими эпигонскими наслоениями истокам.
Взять хотя бы проблему трактовки общественных закономерностей. В ее раз-
работку наряду с положительными моментами советские философы внесли то, чего
никогда не было и в помине у основоположников марксистской социально-философ-
ской теории, а именно: идею телеологии. Предопределенность развития, какой-то
автоматизм в трактовке действия социальных законов, особенно законов социализ-
ма, понимание исторического развития как однолинейного процесса - все это до
последнего времени было характерно для многих работ как философов, так и исто-
риков. Широкое распространение получило плоское понимание истории, всего со-
стоявшегося в ней в тот или иной период как выражения объективной законен
мерности. Не секрет, что и сейчас есть сторонники представить, например, исто-
рическое развитие нашей страны в послеоктябрьский период как воплощение
объективной закономерности, а Сталина — как орудие исторической необходимости.
Оказались надолго преданными забвению идеи Маркса, Энгельса и Ленина о веро-
ятностной природе исторического процесса, о многовариантности общественного раз-
вития, о его альтернативности и зигзагообразпости. Такая же судьба постигла и
принципиальной важности общесоциологический вывод В. И. Ленина о том, что
исторический путь развития-той или иной страны, его характер и быстрота опреде-
ляются соотношением общественных сил, равнодействующей классовой борьбы.
Добавлю к этому, что Ленин высоко ценил исторические сочинения К. Маркса как
блестящие образцы материалистической диалектики именно за то, что в них учи-
тывалась равнодействующая исторического развития.
Мне представляется, что проблема альтернативности исторического процесса,
выбора путей развития должна привлечь наконец внимание философов и занять
достойное место в их трудах. Без этого мы не сумеем глубоко понять и раскрыть
механизм действия социальных законов, не избавимся от абстрактного показа роли
классов, партий, народов в реализации общественных закономерностей. Ведь, в сущ-
ности, история представляет собой одну из выбранных и реализованных людьми в
ходе их деятельности и борьбы возможностей, далеко не всегда соответствующей
закономерной логике общественного развития. Поэтому она - и это до последнего
времени игнорировалось обществоведами - одновременно и история упущенных
возможностей или реализованных лишь частично. Ибо упущенные, несостоявшие-
ся возможности не исчезают бесследно, а дают о себе знать в состоявшейся исто-
рии, причем иногда очень болезненно. Такой подход к историческому процессу
является в настоящее время, как мне кажется, наиболее плодотворным, суля более
полное и глубокое раскрытие всего «богатства» истории и ее закономерностей.
В таком контексте история нашей страны - сначала России, а затем Советского
Союза — предстанет как своеобразный исторический полигон, где вырастали и про-
верялись практикой общественной борьбы различные противоборствующие альтер-
нативы, возможные пути социального прогресса. В частности, особого внимания за-
40
служивает то, что идея социалистического выбора, вначале, правда, в утопической
форме, насчитывает 150-летнюю традицию. А это значит, что социалистическая аль-
тернатива буквально по пятам преследовала русский капитализм с начала его
зарождения.
Отмеченные пробелы в трактовке общественных закономерностей, сужающие их
поливариаптность, не в последнюю очередь обусловлены все еще недостаточной
разработкой диалектики необходимости, возможности и действительности. Здесь
открывается широкий простор для новых поисков и подходов, в частности, для вве-
дения фактора исторического времени как создателя альтернатив и естественного
ограничения рамок их решения; для всестороннего обоснования решающей роли
субъективного фактора в выборе и реализации возможностей, а следовательно,
н в построении новой действительности.
Мне кажется также, что следует заново вернуться к обсуждению и разработке
проблемы действия общественных закономерностей при социализме. Скептики не
без оснований сомневаются, а есть ли они вообще - может быть, вместо них дей-
ствуют законы биологии (имея в виду, что крутая смена политики связана у нас,
как правило, со сменой лидеров). Вероятно, надо отказаться от примитивного
представления, что при социализме социальные процессы будут направляться со-
знательно и сознательное начало впервые в истории возьмет верх над стихийностью
общественного развития. Опыт реального социализма, по крайней мере в нашей
стране, показал иное — не только зигзагообразность развития (к слову сказать,
предсказанную Лениным), но в последние десятилетия по мере роста сверхцент-
рализации нарастание и неконтролируемое развитие стихийности, ее верховенство
в общественном процессе. К началу 80-х годов она разыгралась так, что мы
вместо планомерного развития, о котором трубили на всех перекрестках, получили
самую настоящую бюрократическую анархию. При этом если в досоциалистиче-
ских обществах стихийность выступает как одна из форм саморегулирования си-
стемы и имеет свою внутреннюю логику, то у нас она выступила как деструктив-
ная сила. Словом, проблема логического и исторического и здесь предстала в та-
ком виде, что это явилось полной неожиданностью и для историков, и для фило-
софов.
Новые подходы, на мой взгляд, нужны и к коренной проблеме исторического
материализма - о соотношении базиса и надстройки. Исторический опыт показал,
что воздействие надстроечных, политических институтов, государственной власти на
состояние базиса оказалось намного сильнее и независимее, чем предполагалось ра-
нее. Если говорить об истории нашей страны, то на рубеже 20-30-х и в начале
30-х годов, по сути, имело место насилие над историей, над закономерностями раз-
вития социализма. С другой стороны, оказалось, что социалистический базис, во-
преки теоретическим представлениям, неоднозначно определял политическую над-
стройку, поскольку налицо был отход от принципов и практики народовластия.
В итоге формирование адекватной социализму политической надстройки затянулось
на многие десятилетия и не закончено до сих пор, как, впрочем, и создание
самого, свободного от деформаций, социалистического базиса.
В самом деле. В порядке рабочей гипотезы считаю, что партийно-государствен-
ная надстройка, поддерживаемая не демократическими институтами, а авторитар-
ным режимом личной власти Сталина (что свидетельствовало о перерождении со-
циалистической надстройки, по сути, в разновидность диктатуры тина средневеко-
вой восточной деспотии), оказала мощное, определяющее воздействие на становле-
ние и функционирование социалистического базиса, деформировав его в духе того
варианта социализма, которого больше всего опасались Маркс и Ленин. А родовые
черты такого социализма известны и из теории, и из практики: преобладание
принуждения и культ насилия над массами, массовое чиновничество, затухание
демократического процесса и произвол бюрократии, хроническое отставание в росте
материального и культурного уровня.
Видимо, старые классические представления о базисе и надстройке уже недо-
статочны. Об этом свидетельствует опыт не только социалистических, но и разви-
тых капиталистических стран и стран «третьего мира»,
41
Э. И. ЛООНЕ (доктор философских паук, Тартуский государственный универ-
ситет).
У нас существует предрассудок, согласно которому философию истории отож-
дествляют только с онтологией. Я не буду сейчас выступать против онтологии,
но хочу подчеркнуть: вопрос о том, что такое история, нельзя решать, не заду-
мываясь о проблеме гносеологического анализа общественных наук. Гносеологиче-
ский анализ истории у нас в стране в какой-то мере уже проводится и в неко-
торых случаях на достаточно высоком уровне. Без такого анализа едва ли можно
серьезно философствовать как об этой науке, так и о ее объектах.
Иногда мы говорим, что история отличается тем, что изучает человека. Но ведь
экономист тоже изучает человека — поведение человека в магазине, на рынке,
в труде. Все этические аргументы, которые тут приводились по поводу человека,
изучаемого историками, относятся и к тому, что изучает социолог, политолог,
антрополог и т. д. Весь разговор об истории и исторической науке будет нечетким
до беспредметности, если мы не уточним, о чем идет речь - об обществе ли лю-
дей в целом (а что это такое?) или о каких-то не сводимых к другим его «срезах».
В разговоре об истории (и исторической науке) должна присутствовать четкость -
во избежание бессмыслиц и пустозвонства нужно всегда указывать, идет ли речь
о человеке вообще, или об обществе вообще, или о том, что изучают в действи-
тельной (а не потенциальной) исторической науке, либо в экономической науке,
либо в социологии, либо в этнографии.
Второй круг вопросов связан с тем, что стало с исторической наукой в нашей
стране. Историческая наука не очень-то нужна была Административной Системе,
как ей вообще не нужна была наука. Административной Системе нужна была
техника, прежде всего военная. И поэтому она отказалась от возведения в цен-
ность науки как таковой, поиска истины и создала образ, картину науки как су-
губо прикладного исследования.
Существовал сталинский вариант этого подхода. Господствовали конкретные
запреты. Всячески исключались концепция альтернативности путей развития.
Теория сделалась привилегией одного лица, все остальные были превращены в ин-
терпретаторов. Наука сводилась к фактологии.
Конечно, при Сталине были Зубры, которые знали, как делать науку, и кото-
рым это иногда разрешалось. Зубры потом вымерли или, во всяком случае, на-
столько постарели, что уже не могли быть Зубрами. А потом наступил фарс бреж-
невской трансформации Административной Системы. Было выдвинуто требование
актуальности, которое в отношении историков истолковывалось как требование за-
ниматься только современностью. Но ведь это значит — перестать быть историка-
ми! Где-то в центре Административной Системы «разрешалось» иметь историков,
занимавшихся прошлым. Но чем дальше от Москвы, тем было хуже. Соответствен-
ным образом переделывалось и школьное образование - как можно меньше часов
выделяли на древнюю историю и на средние века. И затем, уже на студенческой
скамье, курс истории оказывался расширением изученного в средней школе.
Далее факты стали заменяться конъюнктурными ценностями, т. е. исчезло фак-
тическое знание. Остались случайные примеры. Мысли заменялись пустыми выра-
жениями, интерпретации теории — интерпретацией указаний «руководящих» орга-
нов. Получилось вырождение и опошление содержания истории.
И естественная реакция историков - уход от теории к идеалам немецкой
философии второй половины прошлого века: к пониманию, факту, особенно факту
единичному.
Конечно, ценностным подход не исключает поиска истины, фактического под-
хода, хотя ценности и не сводимы к фактам. Ценностные рассуждения не исклю-
чают не только индивидуальных, но и массовых фактов статистики. Например,
давайте подсчитаем, сколько людей по политическим мотивам было направлено в
края дальние и не столь отдаленные в годы правления Сталина? Давайте подсчи-
таем их процент по отношению к отдельным группам населения и к населению в
целом. И давайте сравним результаты. Тогда станет ясно, что истина имеет от-
ношение к ценностям.
Но полученные результаты, добытые цифры нужно объяснять. И еще нужно
ответить на вопрос, почему так получилось в истории нашей страны. Для объяс-
нения массовых фактов нужны реальные теории, а не только пустые фразы или
уход в проповедь ценностей.
В деле создания таких теорий имелись не только социальные, общественные,
во также и гносеологические трудности. Ведь структуру уровней науки мы часто
списываем с естественных наук (или даже одной только физики). Но эта струк-
тура не подходит для экспликации изучения древних государственных границ или
социальной структуры населения Новгорода ХП в. Значит, чтобы содействовать
развитию исторической науки, философам необходимо по-настоящему, всерьез за-
няться разработкой гносеологического анализа научных исторических исследований.
i Л. И. НОВИКОВА (доктор философских наук, Институт философии АН СССР).
В отношениях философии и истории следует различать три уровня: 1) обще-
методологический, на котором должно быть рассмотрено отношение философии ис-
тории как таковой к исторической науке и шире - к историческому сознанию
общества; 2) отношение марксизма к исторической науке; 3) современная позна-
вательная ситуация, которую характеризуют предкризисные симптомы или, во вся-
ком случае, симптомы взаимного недопонимания и отчужденности между филосо-
фией и историей.
О первом уровне. Принимая прозвучавшие здесь определения истории как
науки о прошлом, или о времени человеческого бытия, отмечу, что согласно любо-
му из этих определений история имеет статус эмпирической науки. С момента ее
зарождения ей сопутствует философия истории: Платон и Геродот, Аристотель и
Фукидид, Сенека и Тацит, Гегель и Дройзен. Сама история, оставаясь наукой, или
претендуя на научный статус, не может выработать предпосылочного знания. Для
этого ей понадобилось бы выйти за пределы материала в сферу метаистории.
Но она не может и существовать без него. Полагание исходных начал, ценностных
ориентаций и конечных целей истории - одна из важнейших функций философии
истории (на определенном этапе общественного развития эту функцию берет на
себя и теология, выступая в данном случае как вид философии). Их основанием
служит целостная (непротиворечивая) картина мира, достраивающая эмпириче-
ские данные, в том числе данные самой истории, с помощью творческой интуи-
ции, опирающейся на весь культурный опыт человечества. Такую картину мира
и дает философия па своем языке универсалий. Из этой картины мира открыто
пли имплицитно исходит историческая наука, опираясь на ее категориальный ап-
парат, ориентируясь на обозначенную в ней систему ценностей. Так или иначе
она вписывается в нее.
Распространенной формой взаимодействия философии и истории является им-
плицитная установка историка на постулаты господствующей философской систе-
мы. Однако по мере осознания историей себя в качестве науки проблема предпо-
сылок исторического знания становится предметом сознательной рефлексии исто-
риков с их избирательной ориентацией на ту или другую философскую систему.
Рефлексия такого рода находит выход в методологии истории. Наконец, существен-
ны также стремления самих историков вписать историю в современный им науч-
ный контекст, в общую картину мира. Примером тому может служить «Апология
истории» М. Блока. В процессе взаимодействия возникают ситуации, когда фило-
софия истории как теория более высокого ранга довлеет истории, втискивая ее в
прокрустово ложе своих категорий и законов. Ответом на такую ситуацию ста-
новится отказ истории от методологических (идеологических) оснований. Однако
при этом сама история теряет свой познавательный и мировоззренческий потен-
циал.
Для современной истории характерен сознательный интерес к философско-ме-
тодологическим основам своей науки. На этой основе получила развитие историо-
графия - историческая дисциплина, предметом которой и становится определение
методологических основ истории. Историография становится почвой наиболее актив-
43
ного взаимодействия истории и философии. Но наряду с сознательной апелляцией
истории к философии в целях методологического обоснования своей науки не сле-
дует недооценивать мировоззренческое влияние последней, выступающее > '.;.рме
неявного знания.
Это влияние не всегда положительно осознается самими историками, которые
«погружены» в систему данной познавательно-мировоззренческой парадигмы. Чаще
оно осознается в негативной форме как неудовлетворенность исторической науки
теми или иными нормализованными положениями философского мировоззрения.
Неудовлетворенность проистекает, кроме всего прочего, и из неравномерности раз-
вития двух самостоятельных сфер знания, требуя постоянной координации усилий.
Второй уровень обсуждения проблемы - значение марксистской философии
для развития исторической науки — является конкретизацией первого. Многие
претензии, предъявляемые историками, строятся на том основании, что те или
иные ее положения, разработанные на материале буржуазного общества, «не рабо-
тают» применительно к более ранним этапам или его современной стадии. Однако,
во-первых, Маркс и Энгельс на материале «азиатского способа производства», ис-
тории первобытного общества продемонстрировали необходимость модификации
понятийного аппарата применительно к конкретно-историческому материалу, и это
отнюдь не отменяет исходных принципов материалистического объяснения истории.
Напротив, применение диалектического материализма к истории позволило осново-
положникам марксизма обосновать важнейшее положение, выводящее их учение
за пределы всех философско-исторических систем своего (и не только своего) вре-
мени,- положение об историчности самих исторических законов, подчеркивающее
незавершенность и вариантность истории. К сожалению, это положение недоста-
точно осознано в нашей исторической науке, да и в самой философии.
И, во-вторых, вряд ли можно смешивать исторический материализм с тем или
иным этапом его развития или, что зачастую делается,- с той или иной его кон-
кретной интерпретацией, выдаваемой за «подлинный» марксизм. Необходима спе-
циальная методологическая работа по корреляции принципов и понятий к изучае-
мой стадии исторического процесса. (Примером такой корреляции может служить
понятие «власть-собственность», введенное в научный оборот Л. С. Васильевым
для объяснения сращенности базиса и надстройки в обществах «азиатского типа».)
Но ошибаются не только те, кто смешивает материалистическое объяснение исто-
рии с той или иной его интерпретацией, но и те, кто слепо переносит особые
капиталистические формы и закономерности развития и адекватные им понятия
и характеристики, такие, как выделенность экономических отношений, определен-
ность классовых структур, социальная революция и т. и., на исторические эпохи,
где эти законы еще не сложились или не получили отчетливого выражения, либо
на те, где они в новых условиях приобретают новое содержание, где формируются
новые закономерности.
Разработанный основоположниками марксизма принцип историзма, с которым
я связываю прежде всего историчность самих исторических законов, порождает и
новое отношение к самому марксизму как философии истории, предполагает твор-
ческий открытый характер марксизма и в этом смысле его историчность.
Наконец, третий уровень проблемы — характеристика современной познаватель-
ной ситуации, которая оценивается многими как кризисная. В кризисной ситуации
оказался не марксизм и не материалистическое объяснение истории, а та форма,
которая была ему придана в годы тоталитаризма и застоя. Десталинизация, на-
чавшаяся в 1956 году, позволила освободиться от наиболее вульгарных положений
догматизма. Однако сформировавшийся догматический стиль мышления во многом
сохранился. Догматы старой веры, которые нам довлеют - философам и историкам
в равной мере,— я усматриваю прежде всего в отождествлении объективных зако-
нов истории, имеющих стохастический, вероятностный характер, и законов науки,
которые более или менее полно описывают их, в онтологизации идеологических
схем, вследствие чего реальному историческому процессу как «неистинному» проти-
вопоставляется «истинная история», сообразующаяся с предзаданпыми законами,
освобожденными от субъективизма. Их действию приписывается автоматический
характер. И сами люди — выдающиеся деятели и массы - превращаются в «вин-
гики», выполняющие определенную, предписанную роль. Исторический детерми-
низм при таком подходе приобретает черты провиденциализма.
В этом ключе строилась и строится система доказательств безальтернативно-
сти судеб страны в период индустриализации и коллективизации. На этой же ме-
тодологической основе выросла и концепция «развитого социализма». Да и сегодня
мы нередко продолжаем апеллировать к «преимуществам социализма» как к чему-
то пред-данному нам историей, что автоматически само собой предполагает «пол-
ную и окончательную победу коммунизма в мировом масштабе». Догматизм мыш-
ления не преодолен и по отношению к капиталистической системе: мы твердо
убеждали себя, что капитализм обречен «законами истории» на гибель и потому
не способен к развитию. В плену догматов старой веры остаются и наши сужде-
ния о странах «третьего мира». Определение их как развивающихся с предвари-
тельным распределением на социалистическую и капиталистическую ориентацию
скрывает от исследования реальные разнообразные процессы, происходящие в этом
обширном регионе мирового сообщества, мешает понять, куда и как развиваются
эти страны и пе расплачивается ли мировая цивилизация за свой прогресс стаг-
нацией этого региона.
Одной из важнейших остается проблема развития единой человеческой циви-
лизации. Ее современное состояние побуждает по-новому взглянуть на историче-
ское развитие и перспективы будущего человечества. Короче говоря, научное ре-
шение актуальных проблем современного общественного развития требует решитель-
ного и последовательного преодоления догматизма и перехода философии и
истории к новому мышлению, ориентированному на изучение реальных процессов
истории и современности.
Г. С. АРЕФЬЕВА (доктор философских наук, Московский энергетический ин-
ститут)
В последнее время почти что признаком хорошего тона стали высказывания
против признания за историческим материализмом права на относительно само-
стоятельное существование в рамках единой марксистской философской концеп-
ции. В значительной мере это, очевидно, объясняется тем, что сейчас, когда мы
так хотим, чтобы наша философия стала иной, чем была вчера, естественно, воз-
никают многочисленные вопросы и сомнения, в том числе и в связи с ее струк-
турой. Голоса такого рода раздавались и у нас за «круглым столом», когда неко-
торые выступавшие напрямую связывали различение диалектического и историче-
ского материализма со сталинским толкованием. Но, подвергая критике упрощенное,
схематичное распределение проблем по «штатному расписанию» различных фило-
софских ведомств, стоит ли при этом впадать в иную крайность, т. е. вообще сти-
рать всякую специфику исторического материализма и даже ставить под сомнение
право на существование самого этого понятия? Думается, что не стоит.
Дело, разумеется, не в понятии, хотя и им, по-моему, пренебрегать не сле-
дует. Введенное не Сталиным, а задолго до него Ф. Энгельсом и часто используе-
мое Лениным, оно достаточно точно выражает существо марксистского философ-
ского подхода к обществу. Но, еще раз, главное не в этом. Вопрос стоит так:
существует ли марксистская философия истории и продолжает ли марксизм в
этом смысле историко-философскую традицию или прерывает ее?
Как известно, в трудах философов до Маркса всегда наличествовала более
или менее четко выделенная, относительно самостоятельная часть, посвященная
философскому анализу общества. Она не была простым «довеском» к философской
системе, а занимала в ней весьма важное место. Более того, именно к ней в ко-
нечном счете стягивались нити всего философского анализа, поскольку именно в
ней концентрировалось главное предназначение философии как науки о человеке,
его месте в мире и обществе.
Думается, что сегодня, когда начался плодотворный процесс очищения нашей
философии от догматизма, поворот ее к практическим задачам и реалиям совре-
менной жизни, важно учитывать эту историко-философскую традицию. Не размы-
вать, а развивать социальную философию Маркса нужно сегодня, раскрывать на
45
научном уровне ее значение как для познания и практического действия, так и
для самой философии в целом, обогащения и конкретизации законов, методов,
категорий этой науки. Может быть, несколько намеренно утрируя мысль, рискну
все же сказать, что марксистская философия - это и есть больше всего и глав-
ным образом исторический материализм, а общефилософские методы при всех! их
огромной значимости для естественных наук и технического знания все же свою
истинную ценность обретают тогда и постольку, когда и поскольку они, непосред-
ственно или будучи конкретизированными, обращены на познание социальных
процессов. Поэтому сейчас, когда так остро стоят задачи изучения истории, осмыс-
ления прошлого и его связи с настоящим, исторический материализм и его про-
блематика приобретают свойственное им приоритетное значение в философии.
Но при этом исторический материализм должен быть, разумеется, очищен от схе-
матизма. примитивизма и догматических наслоений.
Вторая проблема связана с первой, но она шире и острее ее: не устарел ли
вообще марксизм? По роду работы я постоянно имею дело с молодежью и техни-
ческой интеллигенцией. Все они испытывают сейчас естественную для переломных
этапов истории тягу к философии. Будучи осведомленными о ней по зачастую
примитивным и поверхностным изданиям, которые им в свое время рекомендова-
лись, они часто задают вопросы: как относиться к марксизму? не изжил ли он
себя на пороге XXI века? Крылатым стало выражение: «Маркс писал при кероси-
новой лампе, а мы живем в век электричества и атомной энергии».
Полезно выяснить, на какой основе или по какой причине возникают подоб-
ные вопросы-сомнения. Полагаю, что причин по крайней мере две. О первой я уже
сказала: догматизм, схоластика, захлестнувшие философскую науку, которые в
обыденном сознании начали отождествляться с марксизмом. Вторая причина слож-
нее. Не только в обыденном сознании, но и в сознании многих ученых не всегда
и не в полной мере отражен чрезвычайно важный для науки факт нетождествен-
ности теории и реальности. Последняя всегда многообразнее своей модели. Исто-
рия — не логика. Она включает в себя великое многообразие проявлений, в том
числе и попятные движения, регресс, деформации. Они, разумеется, небеспричин-
ны; эти причины следует изучать на теоретическом уровне. Однако сам факт
сложной взаимозависимости теории и реальности зачастую осознается односторон-
не, прямолинейно, не как показатель необходимости развития и конкретизации
теории, а как ее ошибочность, неподтвержденность практикой. С учетом этого
обстоятельства сейчас, когда стоит задача творческого развития философской
науки, весьма важна разработка всего комплекса вопросов, связанных с отноше-
нием теории и реальности (и особенно - отношение методологии к реальному ис-
торическому многообразию).
В этот революционный период, который переживает наша страна, полезло п
даже необходимо обратиться к сформулированному Лениным методологическому
требованию: различать принципы и выводы теории. Первые Ленин называл бес-
ценными и устойчивыми, вторые - преходящими. Сейчас одна из важнейших за-
дач философов п историков — более четко отделить принципы от выводов. Первые
следует развивать и применять для анализа реалий общественной жизни, вторые -
подвергнуть пересмотру, по пересмотру научному, без ажиотажа, с точным анали-
зом того, что, как и почему осуществилось или не осуществилось в реальной ис-
тории. Это касается оценок империализма как кануна пролетарской революции,
сложившихся у нас упрощенных представлений об относительной кратковремен-
ности существования на планете различных социальных систем, соотношения
классового и общечеловеческого и т. д.
Конечно, и принципы не абсолютны. Они поворачиваются различными гранями,
а со временем, возможно, будут диалектически сняты какими-то более глубокими
принципами; но это процесс очень сложный, так как речь идет не о наборе ме-
тодологических положений, которые можно произвольно менять и дополнять, а о
системе, продуктивной в теоретическом и методологическом отношении. Поэтому
нужно очень внимательно, бережно относиться к принципам этой системы.
В выступлении А. Я. Гуревича, в частности, было дано определение общества
как системы, ядром и центром которой выступает человек. Но проблема-то состоит
46 '
в том, как подойти к этому «ядру». О нашем «советском человеке» мы много и
долго говорили с придыханием и только с большой буквы. А в реальности?
В обществе в массовом масштабе присутствует социальная апатия, потеря инте-
реса к труду, подрыв доверия к идеалам. Много факторов можно назвать в каче-
стве причины этого тяжелого феномена: и недостатки воспитания в семье и шко-
ле, и расхождение слова и дела и др. Но есть нечто основное, что возможно рас-
крыть лишь при условии рассмотрения общества и самого человека через призму
общественных отношений. До тех пор, пока мы не покажем, что собственность в
течение долгого времени носила формально социалистический характер, что прои-
зошло отчуждение трудящихся от собственности, до тех пор мы и не поймем, по-
чему все призывы быть хозяевами и на производстве, и на земле оставались
лишь призывами. И до тех пор мы не найдем путей преобразования общества.
Методологические принципы марксизма, выраженные в известных определениях
общества и человека в связи и через совокупность общественных отношений, сра-
батывают здесь в полной мере.
По вопросам базиса и надстройки написано и наговорено много догматическо-
го. Но ведь из этого не следует, что названные категории лишены методологиче-
ского смысла, который, кстати, чрезвычайно значим сегодня. Имеют место утверж-
дения, что у Маркса все сложнее, что у него речь шла о корреляции, а не об
отношениях первичности и вторичности. Не могу согласиться с этим. Теоретиче-
ский подход к исследованию общества обязательно предполагает выяснение в
чистом виде отношения первичной и вторичной зависимости. Такое упрощение
есть необходимый момент создания идеализированной теоретического модели.
Лишь затем, «схватив» эти отношения, можно и нужно по мере приближения к
реальности исследовать взаимосвязи, сложные опосредования и корреляции. Без
четкой постановки вопроса о первичных и вторичных уровнях нельзя решить во-
прос о характере законов социалистического общества, о механизме торможения
и т. п. Невозможна без этого и научная типология социалистического общества.
Вместо нее мы по-прежнему будем оставаться на уровне констатации отдельных,
пусть даже многих, деформаций, не решая вопроса о допустимой для социализма
мере этих деформаций.
Несколько слов относительно формаций. Философы здесь многое наработали,
хотя пальма первенства принадлежит все-таки не им. Первым в теоретической
плоскости поставил эту проблему, четко отличив универсалии от реальности,
А. Я. Гуревич. И постановка вопроса была очень продуктивной. Сейчас, кажется,
настала пора говорить не вообще об этой проблеме, а взять ряд работ по форма-
ции и обсудить их вместе с историками. Хочется услышать от наших коллег оцен-
ку этих работ.
В связи с проблемой формации хочу сказать несколько слов об анализе об-
щества в «горизонтальном» и «вертикальном» разрезах. Вопрос этот очень актуа-
лен, поскольку речь идет о реальности мирового сообщества, о сосуществовании
стран и систем, о праве народов самим определять свою судьбу. Здесь много но-
вого, что предстоит еще осмыслить средствами теории. Но горизонтальный разрез
не должен, по-моему, абсолютизироваться и затемнять значимость вертикального,
т. е. формационного, анализа. Речь идет об исследованиях разного уровня с точки
зрения их приближения к реальности, с одной стороны, и к сущности историче-
ского процесса - с другой.
В чем смысл вертикального разреза и его значение для познания современно-
сти? Дело совсем не в количестве ступеней, не в споре о пяти, четырех или ше-
сти формациях. Основная проблема, которую не решить без формационного ана-
лиза,- это проблема преемственности и естественноисторического характера раз-
вития. Если исследовать только горизонталь, то эта проблема снимается, остается
лишь взаимовлияние стран п народов.
Вопрос о естественноисторическом характере развития - центральный вопрос
политической стратегии. Наша история, к сожалению, изобилует примерами нару-
шения этого методологического принципа в теории и па практике: это и свертыва-
ние нэпа, и проведение коллективизации без достаточных объективных и субъек-
тивных оснований, и многое другое.
47
л
Наконец, именно «вертикаль» поможет нам осмыслить соотношение социализм
ма и предшествующих формаций. А это весьма актуальная задача сегодняшней
науки. Именно формационный подход дал возможность Ленину в начале 20-х го-
дов сделать обоснованное заключение, что мы страдаем не столько от капитализма,
сколько от его недостаточности, от старых архаических общественных форм, ко-
торые, если их не «перелопатить», потащат нас назад, к отсталости и, как он не
раз выражался, дикости. При таком подходе становится попятным, почему адми-
нистративно-командные методы ниже экономических, почему социализм призван
использовать не те формы, которые связаны с архаическими формациями, а те,
которые получили наиболее полное развитие в условиях капитализма; использовать,
конечно, не для реставрации последнего, а в интересах социализма.
Смысл и пафос моего выступления состоит, конечно, не в том, чтобы сказать,
что в истмате все в порядке. Как и другие философы, я страдаю от того, что
здесь далеко не все в порядке. Но за этим, я думаю, нельзя не видеть того, что
марксизм дал целостную концепцию исторического процесса, методологическое
значение которой, с моей точки зрения, сейчас велико как никогда.
Л. В. ДАНИЛОВА (кандидат исторических наук, Институт истории СССР
АН СССР).
Я не разделяю чрезмерного пессимизма в отношении философии, проявленного 1
некоторыми участниками нашего «круглого стола». Пессимизм моих коллег - это
запоздалая реакция на вчерашний день нашей философии. В последнее время в
диалектическом и историческом материализме наблюдается продвижение вперед.
Не стану судить о том, насколько оно удовлетворяет профессионалов-философов,
по то уточнение и обогащение теории общественно-экономических формаций, ка-
кое сейчас достигнуто, снимает многие препятствия, с которыми сталкиваются
историки. Многие, но не все. Конечно, при всех успехах в совершенствовании ло-
гического аппарата остаются еще категории, которые разработаны явно недоста-
точно. Но поступательное движение в исторической науке, и в частности действи-
тельно необходимое усиление внимания к истории культуры, социальной психоло-
гии (о чем здесь много и справедливо говорилось), требует не отказа от катего-
рий базиса и надстройка, которые якобы ничего не дают исследователю, а их
более корректного применения, углубленного изучения специфики разных сфер об-
щественной жизни на последовательно сменяющих друг друга этапах историческо-
го развития. Апелляция к системному подходу, к факту взаимозависимости всех
элементов общественной системы пе аргумент против использования логического
аппарата теории общественно-экономических формаций. Системный анализ вклю-
чает два аспекта, необходимо дополняющих друг друга: функциональный и генети-
ческий. Закономерности развития социальной системы не могут быть поняты без
вычленения определяющих и определяемых сфер общественной жизни, без введе-
ния понятий базиса и надстройки.
Считаю нужным отметить необоснованность прозвучавших на заседании «круг-
лого стола» призывов сместить акцент с исследования «вертикали» исторического
процесса (т. е. с поступательно-прогрессивной смены общественных формаций) на
«горизонталь» (т. е. на сосуществование разноуровневых обществ, их взаимодейст-
вие). «Вертикаль» и «горизонталь» во всемирной истории в целом, в истории от-
дельного региона или отдельной страны не должны ни противопоставляться,
ни взаимозаменяться, каждая из них — необходимый компонент исторического
последования. Надо сказать, что не только в новейших трудах философов, но и в
такой отрасли, как востоковедение, процесс смены общественных формаций соотне-
сен с историческими эпохами, со спецификой Востока в целом и отдельных об-
ществ этого региона. Применительно к европейским обществам эта проблема раз-
работана слабее. Критический пафос следует направлять не на теорию обществен-
но-экономических формаций как таковую, а на те искажения, которым она под-
верглась начиная с рубежа 20-30-х годов.
Думаю, что одним из главных источников трудностей в исторической науке,
послуживших препятствием для разработки многих проблем, явилось длительно
бытовавшее прямолинейное отнесение схемы смены общественно-экономических
48
формаций к истории отдельно взятой страны (региона в лучшем случае). Это по-
родило ряд схоластических дискуссий (ярким примером здесь является дискуссия
о рабовладельческой формации в раннесредневековой Руси). С этим же сопряжено
распространенное неправильное понимание соотношения общего и особенного,
общесоциологических закономерностей и специфики в историческом развитии, что
наиболее болезненно отразилось на трактовке переходных периодов и состояний.
Большинством историков общее и особенное рассматриваются как рядоположенные.
Забвение того, что общее не имеет отдельного от особенного существования, весь-
ма затруднило научный анализ генезиса капитализма в России, уяснение причин
и движущих сил буржуазно-демократических революций 1905-1907 гг. и февраля
1917 г., предпосылок Октябрьской социалистической революции.
Искажение диалектики общего и особенного стало источником отвержения
плодотворной идеи трех эшелонов становления и развития капитализма, игнори-
рования того, что Россия и вообще страны Восточной Европы не шли к буржуаз-
ному обществу тем же путем, что Европа, точно так же, как современные раз-
вивающиеся страны не копируют западноевропейский нлп российский образцы.
Характер перехода от одной формации к другой зависит не только от типов ме-
няющихся обществ, но и от стартовой площадки, с которой начинается развитие
нового строя, и в целом от исторической эпохи. В той или иной степени и форме
исторический центр, где впервые сложилась новая формация, всегда оказывал воз-
действие на прилегающую периферию, не только ускоряя или замедляя ее разви-
тие, но и деформируя существовавшие там общественные отношения. Это общесо-
циологическая закономерность, по-разному реализующаяся в условиях конкретных
социальных организмов.
Еще один источник трудностей в исторической науке - приложение модели
рождения и функционирования капиталистической формации к другим формациям,
прежде всего к докапиталистическим. В целом в исторической науке еще не сло-
жилось понимание того, что структура каждой последующей формации сложнее
предыдущей, что в ней выше плотность общественных связей, прочнее социальная
интеграция, более всеобъемлюща роль господствующего социально-экономического
уклада. В зависимости от формационной природы сменяющихся стадий общест-
венного развития различается характер переходных периодов и состояний. Соот-
ветственно происходящий параллельно с возникновением государства переход к
первой классовой формации - будет ли это феодализм или рабовладение — нельзя
моделировать по типу перехода к капитализму, который на уровне способа про-
изводства складывается в недрах феодализма.
В немалой степени научному анализу исторической действительности препят-
ствует имеющее широкое хождение среди историков механическое распределение
всех исторических реалий соответственно абстрактным логическим категориям:
производительные силы, производственные отношения, разные сферы надстройки.
С трудом прокладывает себе дорогу понимание того, что процессы и явления ис-
торической действительности синкретичны, что даже непосредственное производ-
ство материальных благ (благодаря целенаправленности трудовой деятельности)
включает волевые моменты и что представляемый историческим материализмом
логический аппарат обеспечивает лишь определенный угол зрения, определенный
теоретико-методологический подход к анализу этих процессов и явлений.
Начиная с конца 50-х годов в теоретических дисциплинах, в частности в со-
циальной философии, существенно переосмысливаются многие важнейшие логиче-
ские категории. Историческая наука осталась в стороне от этого. Так, производи-
тельные силы по-прежнему сводятся в основном к технике, субъективный фактор
производства (особенно на уровне кооперации) учитывается только в плане произ-
водственных отношений. Собственность в ее экономическом значении рассматри-
вается как отдельное, независимое отношение, вынесенное за рамки других про-
изводственных отношений, что является труднопреодолимым препятствием для
раскрытия формационной природы социальных организмов, особенно на докапита-
листических стадиях.
Историческая паука осталась инертной в отношении экологической проблема-
тики. В известной мере воздействие природного фактора учитывается историками
3 Вопросы философии, AS 10
49
первобытности. При анализе последующих формаций во внимание принимаются
лишь чисто социальные факторы. Но ведь природное начало присуще обществен-
ному индивиду, обществу и историческому процессу на всех стадиях обществен-
ной эволюции. Если вести речь о докапиталистических формациях, то социальное
начало не воспроизводится в них целиком на собственной основе. Таковую оно
начинает обретать лишь с утверждением индустриальной системы производитель-
ных сил.
Мы живем в переходную эпоху, и естественно, что на современном этапе в
исторической науке, как и вообще в общественных науках, на передний план вы-
ходит тема переходных периодов и отношений. Для ее исследования необходима
глубокая и всесторонняя разработка проблемы «начала», в отношении которой, как
мне кажется, философы в долгу перед другими обществоведами. В исторических
исследованиях нередко развитие начала новой формации представляется в виде
простого количественного нарастания процесса.
Нельзя сказать, что философы справились с трактовкой социализма как фазы
становления коммунистической формации. В недавнем прошлом и философы,
и историки, и экономисты, и другие обществоведы единодушно писали о заверше-
нии перехода к социализму, оформлении социалистического способа производства
примерно к 1936—1937 гг.; ныне некоторые предлагают относить этот процесс к
1939—1941 гг., другие доводят его до 1959 г.; есть мнение о реальном завершении
процесса перехода к социализму лишь с осуществлением нынешней перестройки
общественных отношений. В шараханьях с периодизацией что-то не заметно стро-
го научной разработки проблемы развития начала коммунистической формации в
развертывании присущих ему противоречий.
Я медиевист, но тем не менее рискну закончить свое выступление возражени-
ем тем, кто отрицает возможность альтернатив развития после Октябрьской ре-
волюции. Конечно, существовавший в дореволюционной России тип среднеразви-
того, незавершенного капитализма в общем и целом определял собой и особенности
перехода к социализму в СССР. Но в рамках заданной предопределенности
выбор путей общественного развития все-таки был. Переход от политики военного
коммунизма к нэпу — это уже выбор. Нэп предполагался всерьез и надолго. Это
была определенная стратегия строительства социализма. И то, что свершилось в
нашей стране на рубеже 20-30-х годов, отнюдь не было фатальным. Историки,
профессионально занимающиеся эпохой 20-х годов, убедительно показали, что по-
литике командно-административных методов противостоял курс Н. И. Бухарина,
направленный на максимальное развертывание кооперирования, укрепление эко-
номических связей между городом и деревней, государством и крестьянством. Были
и другие альтернативы.
И, наконец, нынешняя перестройка общественных отношений - это тоже со-
знательный выбор пути.
Ж. М. АБДИЛЬДИН (академик АН КазССР, вице-президент АН КазССР).
Я хотел бы прежде всего рассмотреть вопрос об отношении философии и ис-
тории, о роли философии в историческом познании. Некоторые товарищи говори-
ли о необходимости науки «философии истории». По моему мнению, такой необ-
ходимости в настоящее время нет. Подобно тому как невозможно восстановить
сейчас прежнюю онтологию, натурфилософию и философию природы, так и не-
возможно восстановить, реанимировать философию истории, философию права
и т. п. Дело в том, что бытие или небытие этих философских наук связано не
с субъективным желанием философов, а с историчностью предмета философии.
Если своеобразие античной философии состояло в том, что она являлась со-
вокупной наукой, целостным учением о мире, о мировом космосе, то ситуация
существенно изменилась в Новое время. В связи с изменением человеческой дея-
тельности, разделением труда прежняя философия не могла удовлетворить обще-
ственную потребность. Поэтому дифференциация единой системы знания, отпочко-
вание наук от философии и возникновение новых наук явились общественно-ис-
торической необходимостью. Такое состояние не могло не оказать влияния на
50
предмет философии, па ее взаимоотношение с конкретными науками. Отныне за-
дачей конкретных наук становилось исследование определенных сторон, аспектов
объективного мира; философия же должна была создавать общую картину мира,
реализовать единство человеческого знания. Причем такое понимание философии
отражало объективное положение вещей. Поскольку традиционная система знания
распалась на мало связанные друг с другом частные науки, постольку возникла
потребность в особой науке, которая бы осуществляла эту связь. В условиях ши-
рокой дифференциации наук философия действительно выполняла функцию натур-
философии. В контексте этой функции было также оправдано существование фи-
лософии истории, философии права и т. п.
В связи с дальнейшим развитием общественной практики и науки возникла
философия диалектического материализма. Она не претендует на роль науки наук,
не создает умозрительную картину мира, не является натурфилософией, не кон-
струирует философию истории, не является учением о мире в целом, а сама ста-
новится особой наукой, которая совместно со всеми науками участвует в созда-
нии общей картины мира, являясь мировоззрением, методологией и логикой науч-
ного познания.
В отличие от онтологии и натурфилософии марксистско-ленинская философия
непосредственно не изучает общие связи вещей, а исследует всеобхцие законы при-
роды, общества и человеческого мышления. При этом философия диалектического
материализма опирается на всю общественно-историческую практику человеческо-
го общества в ее целостности и на историю познания. Следовательно, важнейшая
задача сейчас состоит не в восстановлении философии истории, а во всестороннем
применении методологической функции материалистической диалектики как логики
и теории познания в изучении истории. Историческая наука сегодня страдает не
столько от отсутствия философии истории, сколько от недостатка методологическо-
го и логического анализа проблем реальной истории.
Хочу высказаться также относительно понятий общественно-экономической
формации, базиса и надстройки, которые здесь обсуждались. Когда ставился воп-
рос о методологической роли философии, то главным образом имелись в виду ка-
тегории и принципы исторического материализма, т. е. ограничивались рассмотре-
нием методологической функции таких категорий, как общественно-экономическая
формация, базис и надстройка, общественное бытие и общественное сознание,
государство, классы, революция и т. п. Разумеется, эти понятия имеют колоссаль-
ное методологическое значение в историческом, социальном познании. Однако роль
марксистско-ленинской философии в историческом познании ни в коей мере не
исчерпывается этими категориями. Необходимо в полном объеме использовать
методологическую функцию материалистической диалектики, таких ее важнейших
категорий, как развитие, противоречие, субстанция, целостность, историческое и
логическое, восхождение от абстрактного к конкретному и т. п.
Недостаток традиционного подхода состоит в том, что в исследовании истори-
ческого процесса исторический материализм отрывается от богатства философии
диалектического материализма. Обычно полагают, что в исследовании исторических
явлений главное значение имеют принципы исторического материализма. Здесь
нетрудно угадать отрицательное влияние известной сталинской концепции, соглас-
но которой исторический материализм есть распространение положений диалек-
тического материализма на изучение истории общества. Отсюда пошло неправиль-
ное положение: диалектический материализм ближе к естественным наукам, а ист-
мат к гуманитарным наукам и т. п.
В действительности диалектический и исторический материализм находятся в
неразрывном единстве, т. е. диалектический материализм и есть исторический ма-
териализм, и наоборот. Дело в том, что преодоление домарксовой философии в
марксизме было связано с открытием материальности человеческой деятельности,
материалистическим объяснением истории развития человеческого общества. Толь-
ко с этого момента берет начало философия диалектического материализма, обосно-
вано целостное материалистическое мировоззрение.
Когда историческая наука ограничивает себя связью только с понятиями исто-
рического материализма, оставляя без достаточного внимания универсальные кате-
3*
51
гории материалистической диалектики, то она существенно суживает возможности
своего развития. При этом нельзя забывать, что если такие понятия, как общест-
венно-экономическая формация, базис и надстройка и т. п., рассматриваются вне
категорий развития, противоречия, целостности и т. п., то сами они искажаются,
схематизируются и тем самым лишаются своего действительного методологического
значения. Понятно поэтому, что, отрывая фундаментальные понятия историческо-
го материализма от категорий диалектики, можно затем доказывать их абстракт-
ность, неполноту, как это и делали здесь некоторые выступающие. По их мне-
нию, понятие общественно-экономической формации недостаточно полно, не охва-
тывает все многообразие общественно-экономических форм, их необходимого сосу-
ществования и взаимного полагания. На этой основе подвергалась сомнению сама
идея исторической и логической последовательности смены общественно-экономи-
ческих формаций. С моей точки зрения, такие суждения недостаточно обоснова-
ны, они являются результатом абстрактного, рассудочного рассмотрения этих ка-
тегорий.
Например, рассматривая в диалектическом материализме категории «материя»
и «сознание», нередко предлагают рассмотреть категории «общественное бытие» и
«общественное сознание» лишь как пример первых. Но ведь материя, с точки зре-
ния диалектического материализма,- это все, что существует вне сознания, а, с
точки зрения социологии, вся система надстроечных учреждений не может быть
отнесена к общественному бытию, хотя и существует вне сознания.
Такой способ рассмотрения единства диалектического и исторического материа-
лизма может вести к утере одного из главных открытий Маркса - материалисти-
ческого понимания истории. Общую теорию общества можно и должно рассмат-
ривать в единстве с диалектическим материализмом, не растворяя одно в
другом.
Несколько слов о позиции тех историков, которые утверждают, что историче-
ский материализм устарел. По-моему, это какое-то недоразумение, суть которого,
очевидно, заключается в том, что они под историческим материализмом подразу-
мевают не диалектико-материалистический метод исследования общества, разра-
ботанный Марксом, Энгельсом и развитый Лениным, а сталинскую интерпретацию
исторического материализма. Известно, что Сталин в работе «О диалектическом и
историческом материализме», по существу, свел исторический материализм к трем
особенностям производства, и не случайно задачу исторической науки он сформу-
лировал следующим образом: «Первейшей задачей исторической науки является
изучение и раскрытие законов производства, законов развития производительных
сил и производственных отношений, законов экономического развития общества».
Реализация этой задачи — как основной задачи исторического знания — означала
бы ликвидацию исторической науки. Величайшая заслуга советских историков
заключается в том, что они, игнорируя это «ценнейшее» указание, продолжали
решать традиционные задачи исторической науки.
Здесь поднимался вопрос о роли исторической науки в открытии законов. Го-
ворилось о том, что историческая наука занимается отдельным, индивидуальным,
описывает поведение отдельного человека. При этом одобрительно ссылались на
Риккерта. Но индивидуальность явлений, их неповторимость присуща всей дейст-
вительности, поскольку общее, как известно, проявляется только в единичном,
которое неповторимо. Если бы специфика исторической науки заключалась в том,
что она имеет дело лишь с индивидуальным и неповторимым, то в отличие от
исторического материализма она не была бы наукой, а простым описанием фактов.
Закономерностей в единичном как единичном быть не может, так как закон —
это повторяющееся отношение между явлениями, а повторяющееся - уже общее.
Исследование особенного, конкретно-сущностного в общественной жизни прош-
лого — вот особенность законов исторической науки. Законы исторической науки —
это законы не о данном конкретном моменте, а о непосредственном ходе истории.
Поэтому сам характер исторических исследований, порядок изложения в истори-
ческой науке может не вызвать у историка прямого стремления формулировать
открытые им положения в виде законов, так как он общее берет через призму
единичного, индивидуального, но это отнюдь не означает ни того, что историческая
52
наука не открывает законы и что ее положения нельзя сформулировать в виде
законов, ни тем более того, что историческая наука в принципе не может и не
должна, исходя из самой ее сущности, открывать законы.
К. В. ХВОСТОВА (доктор исторических наук. Институт всеобщей истории
АН СССР).
Современная постановка проблемы исторического познания (это относится как
к истории культуры, так и к социально-экономической и политической истории),
поиск ее решений с учетом перспектив развития научного знания, на мой взгляд,
должны бы иметь непосредственную связь с общими проблемами современной
гносеологии. Так, в современной философии при обсуждении проблемы понимания
распространено мнение, согласно которому как понимание, так и объяснение ха-
рактерны для познавательной деятельности в любой науке: естественной, социаль-
ной, гуманитарной. Однако каждая наука и даже отдельные области одной и той
же науки отличаются своим специфическим сочетанием понимания и объяснения
и с методологической точки зрения характеризуются именно этим сочетанием. Ис-
ходя из такого представления, и следует в значительной мере искать современное
решение проблемы особенностей различных наук. В этом плане представляет
интерес выявление характера сочетания понимания и объяснения в различных
областях исторического познания, а именно в истории культуры, социально-эко-
номической и политической историях. В названных областях исторической науки
сочетание указанных познавательных процедур различно. Подобный подход к ис-
торическому познанию отражает и ту роль, которую начинают играть в историче-
ской науке информационно-поисковые системы, а если говорить об экономической
истории, то микромоделирование, частично формализованные концепция, обработ-
ка таблиц с помощью количественных методов.
Постараюсь пояснить, в каком смысле комплексное междисциплинарное иссле-
дование в истории подводит нас к постановке проблемы характерных черт соче-
тания понимания и объяснения в разных областях исторического познания. Дело
в том, что многие вопросы подобного сочетания в социально-экономической, поли-
тической и культурной историях, которые при качественном традиционном подхо-
де к проблеме существуют неявно, становятся очевидными при использовании в
историческом исследовании информационно-поисковых систем, а в социально-эко-
номической истории - микромоделирования и количественных методов. В таких
исследовательских ситуациях проблема соотношения понимания и объяснения мо-
жет быть выделена и изучена. В специальной литературе, посвященной количест-
венной истории, отмечалась такая особенность исторического познания, как отсут-
ствие возможности вывести суждение об изучаемом явлении непосредственно из
утверждения, являющегося обобщением некоторых общих условий или закономер-
ностей. Отмечалась необходимость введения в концепционное историческое знание
(прежде всего в социально-экономической истории) некоторой промежуточной мо-
дели, представляющей собой научную идеализацию, отражающую нефактическую
ситуацию, типичное в изучаемых отношениях или процессах, вокруг которого
реальные зафиксированные в источниках отношения образуют некоторый разброс
вариантов.
Промежуточная модель характеризуется многими современными представите-
лями западной экономической и количественной истории в терминах М. Вебера
(идеальный тип). Мне представляется возможным и более целесообразным исполь-
зовать для наименования промежуточной модели, научной идеализации, характе-
ризующей типичные проявления процессов или отношений, терминологию, относя-
щуюся к случайным вероятностным процессам. А именно, целесообразно назвать
такую модель необходимым аспектом случайностного процесса, наблюдаемого
в фиксированном пространственно-временном диапазоне. Этот необходимый ас-
пект отражает функционирование процесса в крайних, заданных условиях раз-
вития. Реальная действительность, отраженная в наличных источниках, сравнива-
ется с необходимым аспектом процесса с помощью тех или иных познавательных
средств. Если сопоставление осуществляется с помощью количественных методов,
53
процедура исследования включает многие элементы объяснения. Однако недоста-
ток источников иногда не позволяет использовать количественные методы. В этом
случае сопоставление связано с качественной оценкой и содержит ценностные
характеристики, составляющие один из элементов научного понимания. Кроме
того, в любом случае (т. е. как при использовании в экономической истории ко-
личественных методов, так и при применении только качественных средств) вы-
бор модели, с которой осуществляется сопоставление изучаемых отношений, име-
ет отпечаток индивидуального отношения исследователя к проблеме и соответствен-
но в подобной познавательной процедуре присутствует элемент ценностного отно-
шения к проблеме.
Это лишь общие замечания по проблеме специфического сочетания понимания
и объяснения в исторической науке. В целом эта проблема должна решаться
усилиями историков и философов, н роль философии в этом плане очевидна и
важна. В ходе дальнейшей компьютеризации исторического знания, в первую оче-
редь распространения информационно-поисковых систем, актуальность рассматри-
ваемых проблем будет, очевидно, возрастать.
Вопрос. Связаны ли процедуры объяснения и понимания с делением наук на
гуманитарные и социальные? Если да, то в какой степени гуманитарны социаль-
но-политическая и социально-экономическая история?
Ответ. Думаю, что любая человеческая деятельность, а соответственно и нау-
ка, изучающая эту деятельность, содержит гуманитарный аспект. Естественно,
и социально-экономическая и социально-политическая истории имеют и социологи-
ческий и гуманитарный аспекты. Если же говорить специально о степени гумани-
тарности, то она не однозначна. Эта степень зависит от постановки конкретной
исторической задачи. Если исследователь располагает большими массивами стати-
стического материала, он вправе акцентировать изучение процессов и отношений
при известном абстрагировании от рассмотрения мотивов деятельности людей и
конкретных целей. Иными словами, он в состоянии акцентировать социологический
аспект при относительном абстрагировании от гуманитарного. В других исследова-
тельских ситуациях правомерно акцентировать изучение мотивов и целей деятель-
ности людей.
Кроме того, следует учитывать, что историческое исследование, особенно от-
даленного прошлого, зависит от наличия и состояния источников. Иногда именно
характер сохранившихся источников побуждает к акцентировке социологического
или, напротив, гуманитарного аспекта исследования,
Ё. Б. РАШКОВСКИЙ (кандидат исторических наук, Институт востоковедения
АН СССР).
Я бы хотел остановиться на вопросе о важности исторической герменевтики
для развития исторического и философского знания и — шире — для общего дела
нашей культуры. Вопрос об исторической герменевтике, мне думается,- принци-
пиальный вопрос о пограничье исторического и философского знания, а также
вопрос о пограничье исторической онтологии (в том плане, в каком обрисовал ее
В. М. Межуев) и исторической гносеологии. Кроме того, без исторической герме-
невтики как особого способа работы с высокоиндивидуализированным и рассчитан-
ным на индивидуальное восприятие текстом, источником, памятником истории
духа, мысли, сознания невозможно представить себе подлинно развитого знания
истории общественной мысли.
История есть не только движение объективных структур экономики, социаль-
ности и власти. Коль скоро человек — мыслящее и самосознающее существо,
то история необходимо включает в себя особый человеческий субстрат, связанный
с внутренней работой самопреобразующегося человеческого духа. Без учета этого
духовного аспекта истории невозможно понять, как возводятся монастыри и науч-
ные лаборатории, как гибнут цивилизации и осваиваются новые земли, как вызре-
вают и совершаются революции, как проваливаются широковещательные проекты.
Даже космологи и естественники говорят о необходимости «антропного прин-
ципа» как неотъемлемого принципа понимания самоорганизации материи. Мы
54
же гуманитарии, потеряли его в истории, т. о, в самом сердце гуманитарного
знания.
Если не считать источников лингвистических и фольклорных, заслуживающих
особого разговора,- источники по истории духа не массовы, не анонимны, но чаще
всего индивидуальны. Однако вне этих высокоиндивидуализированных источников
коллективная «соборная» жизнь человечества нам попросту не дана. И попять ее,
помимо них, мы не в состоянии. Самым нетривиальным, подчас даже причудливым
и непредсказуемым образом они концентрируют, закрепляют и творчески преоб-
разуют в себе опыт предшествующих времен и оказываются точками мощнейшего
«культурного излучения» (выражение Тойнби) для последующих поколений.
Прекрасно, если мы что-то знаем о социокультурных предпосылках возникно-
вения таких памятников интеллектуально-духовного творчества, как, скажем,
«Хатха-упанишада», «Книга Иова», «Пир», «Град Божий», «Феноменология духа»,
«Былое и думы», «Смысл любви». Но если мы не знаем, что смыслообразующее
слово становится чем-то существенно большим, нежели породившие его конкрет-
ные условия предшествующей мысли и социальности, что смыслообразующее сло-
во, впитавшее в себя опыт человеческой внутренней свободы, само отчасти кон-
ституирует дальнейший ход истории и людские судьбы во многих поколениях,-
значит мы ничего не знаем. Ни об истории, ни о социальности, ни о культуре.
И все же год за годом приходится сталкиваться с инфантильной верой в воз-
можность исчерпывающе-однозначных, основанных на естественнонаучных или в
лучшем случае лингвистических методологиях, интерпретаций подобного рода тек-
стов. Но тот, кто всерьез отдает себе отчет в смысловой сложности, во внутрен-
ней динамичности и открытости этих текстов, вряд ли способен принять такую
веру. Ибо слишком сложны, неоднозначны и подвижны отношения такого рода
памятников с их конкретно-исторической средой, с другими памятниками, с са-
мими процессами прохождения мысли сквозь толщу времен. И наконец, с нами
самими, с ограниченными и нетерпеливыми субъектами исторических исследований.
В ходе наших конкретных исследований мы обречены на формализацию не-
формализуемого. Только не следует, как мне кажется, мыслить эту нашу обречен-
ность последней добродетелью гуманитарного знания. Гуманитария невозможна без
разветвленных и развитых исследовательских процедур, но целью ее являются не
процедуры, а ценности и смыслы. Причем эти ценности и смыслы обращены к на-
шему «внутреннему человеку», к нашему интимному и глубинному процессу пере-
живания и осмысления реальности. Стало быть, и к нашей внутренней свободе.
Между учеными возможны тысячи расхождений в фактологических, текстоло-
гических и интерпретационных вопросах,—но сама историческая, реальность и по-
рождаемые ею источники, в конечном счете,- непреложны. Можно, разумеется,
по досадной ошибке приписать Чаадаеву оккультистский трактат, можно по обще-
му недомыслию относить исторические воззрения Плеханова к разряду «мелкобур-
жуазной историографии», можно по злой воле заставлять людей верить в бухарин-
ский заговор, но наши домыслы о прошлом не тождественны прошлому, его реаль-
ности-в-себе. И все же важно понять, что сложная структура и содержательная
глубина нашей духовно-исторической реальности, в которую вольно или невольно
входим мы сами, активизируют разные мировоззренческие установки, вызывают к
жизни разные исследовательские методики и языки, по-разному возбуждают раз-
ные стороны людских экзистенций.
Важно понять, что несводимая и подчас невыразимая внутренняя жизнь раз-
вивающегося во времени человеческого духа есть одно из важнейших конституи-
рующих начал истории. Сбрасывая со счетов это начало или же уклоняясь от
стремления его каким-то образом выразить, исследователь упускает человеческую
специфику истории.
Мне думается, что диалектическая коллизия, с одной стороны, непреложности
бытия, и в частности человеческих и исторических его измерений, а с другой —
его неуловимой смысловой открытости есть, пожалуй, самое важное в историче-
ской герменевтике и — шире — в самой проблематике исторического понимания.
Историческая реальность-в-себе в принципе открыта познанию. Но уж больно
тонок и диалектичен процесс работы с историческим источником, уж больно стро-
55
го одергивает он нас в наших «гностических» притязаниях. Интеллектуальное
благоразумие, prudentia, всегда чрезвычайно ценно для самых широких и отваж-
ных умов. Иначе мы рискуем оказаться жертзами собственных фантасмагорий.
Сказанное может подвести нас к некоторым мировоззренческим выводам.
Истина есть, но вот монопольных ее обладателей нет. Ибо истина внутренне
одухотворена и динамична, а наша «похоть господствования» — господствования и
над социальностью, и над сферою духовных отношений - ведет нас к внутренней
статичности и омертвлению. Истину приходится каждый раз «прочитывать» и
переживать заново. Надменно требуя формулировки истины («что есть истина?»),
мы забываем, что истина не формулировочна, что она есть живая (сверхживая!)
и «ородняющая» связь между человеком и реальностью, человеком и историей,
человеком и человеком.
Л. А. МАРКОВА (кандидат философских наук, Институт философии АН СССР).
Перед историком и философом истории всегда встает дилемма: с одной сто-
роны, история должна быть в какой-то мере теоретической дисциплиной, наукой,
и в этом случае мы включаем историческое прошлое в систему наших теоретиче-
ских представлений сегодняшнего дня; с другой стороны, историк не может не
принимать во внимание индивидуальный, особенный характер исторического собы-
тия, его невоспроизводимость в других условиях.
Когда мы хотим сделать историю теоретической, мы подводим индивидуаль-
ные события под законы, но, включенные в теорию, они утрачивают свою уни-
кальность. История исчезает, мы получаем теорию. Если же мы будем стремиться
при изучении истории отвлечься по возможности от наших сегодняшних представ-
лений и реконструировать события прошлого такими, какими они виделись глаза-
ми их участников, если мы не будем подводить их под выработанные нами зако-
ны, то мы рискуем стать простыми регистраторами фактов, история превращается
в описание, в фактографию.
Между этими двумя крайностями постоянно бьется историческая мысль, при-
чем чаша весов склоняется то в пользу одной позиции, то другой. В связи с це-
лым рядом обстоятельств, касающихся особенностей гуманитарного, философского
мышления и некоторых черт современной научно-технической революции, ситуа-
ция наших дней характеризуется явным тяготением к выявлению индивидуальных
и особенных черт событий прошлого, наблюдается реакция исследователей в обла-
сти истории и философии истории против глобальных законов, охватывающих
своим действием все изучаемые факты. И дело здесь не только в законах исто-
рического материализма. В XIX в. всеобщие исторические законы формулировались
и в позитивизме, и в гегелевской философии, и там, и здесь эти законы претен-
довали на объективный характер. Другое дело, что по содержанию законы были
разные у Маркса и у Гегеля или у Конта. Но тенденция была одна: открыть
общие объективные законы и изучать факты истории с целью объяснить их
этими законами.
Я занимаюсь философскими и социологическими проблемами истории естество-
знания, и на примере этой области исторических знаний убеждаюсь, что где-то
уже с середины нашего века возникло серьезное противодействие тенденции
объяснять прошлое глобальными законами. Это относится и к истории, и к фило-
софии, и к социологии науки. Такое направление исследований предполагает мно-
госубъектность исторического процесса, существование на равных правах теорети-
ческих систем, парадигм, научно-исследовательских программ, принадлежащих
разным эпохам. Прошлое не является только подготовкой настоящего, его преды-
сторией, оно не снято в настоящем, а сохраняет свою историческую специфику,
свою индивидуальность. В таком своем качестве оно может участвовать в равно-
правном диалоге с настоящим, но не может быть подведено под действие глобаль-
ного закона, сформулированного в нашей современности на основании современных
теоретических представлений.
Новые тенденции исторических исследований предполагают выдвижение на
передний план революционных ситуаций, потому что именно в ходе революции'
цозпикает нечто уникальное, особенное, ранее не имевшее места.
56
В выступлениях и историков, и философов неоднократно высказывалась мысль
о необходимости изучать события прошлого как индивидуальные, о нравственной
ответственности людей за их историю, которую надо понимать как собственную
биографию, о значении фактов, конкретных событий, о важности личностного мо-
мента в истории, не подпадающего под действие законов. Для меня такого рода
мнения звучали как выражение существующей сейчас полустихийной реакции
против объективных законов, являющейся, в свою очередь, симптомом достаточно
серьезных процессов в самом историческом и философском знании в условиях совре-
менной научно-технической революции.
При этом возникает достаточно серьезный вопрос: означает ли эта тяга к ин-
дивидуальному и особенному в истории переход на позиции эмпиризма? Можно
ли утверждать, что историк в этом случае должен отказаться от всякой теоре-
тичности, от обнаружения всеобщности в истории? Многие историки отвечают на
этот вопрос утвердительно, но я считаю, что такой ответ неверен.
В истории науки очень распространены сейчас ситуационные исследования
(case studies), которые активно вытесняют поступательные, кумулятивистские
модели развития. Если говорить кратко, то перед историком, автором ситуацион-
ного исследования, стоит задача изучить событие прошлого, не включая его в еди-
ный ряд развития путем обнаружения в нем черт, общих с прошлыми, последую-
щими и одновременными с ним событиями, а путем выявления специфических,
особенных характеристик изучаемого явления, которые делают его непохожим на
любые другие явления и не подпадающим под общие закономерности.
Именно эта особенность ситуационных исследований дает повод квалифициро-
вать их как эмпирические, ведь мы привыкли приходить к всеобщности через
обобщение фактов: изучаем факты (чем их больше, тем лучше), находим то, что
их объединяет, выводим общую закономерность. Если историческое исследование
не идет таким путем, значит, заключаем мы, оно не может привести нас к вы-
водам, обладающим свойством всеобщности. Я думаю, что реконструкция прош-
лого с ориентацией па уникальность, невоспроизводимость в других условиях ана-
лизируемых событий требует пичуть не меньшей логической, теоретической
изощренности, чем реконструкция прошлого как процесса поступательного, куму-
лятивного. Только теоретичность здесь другая.
Ко всеобщему в истории мы выходим через индивидуальное: особенное вопло-
щает в себе историческую всеобщность. Через изучение события прошлого как
уникального и особенного мы выходим в область исторической всеобщности.
Одна из особенно трудных проблем, возникающих в исторических реконструк-
циях нового типа, состоит в преодолении дискретности. В кумулятивистски-посту-
пательных моделях развития науки эта проблема решалась своими средствами,
которые не годятся в новых условиях. Действительно, что объединяет исторические
события, если они не выстраиваются в ряд, в хронологическом порядке, под эги-
дой закона?
По-видимому, можно говорить о двух путях преодоления дискретности, не ис-
ключающих один другой. Во-первых, путь, о котором уже шла речь: каждое рекон-
струируемое событие фокусирует в себе остальные события, представляя собой
для них некоторое уникально-особенное, но одно и то же место взаимодействия.
Во-вторых, если начать рассуждение с фиксации наличия многих изолированных,
индивидуальных событий, реконструированных историками, то можно постулиро-
вать существование множества разнообразных вариантов взаимодействий-диалогов
между ними. История опять предстанет перед нами не как прямая линия-вектор,
а скорее как плоскость, на которой мы обнаруживаем множество точек, соединен-
ных между собой разнообразными «силовыми линиями».
Историческое событие предстает перед нами не просто в своей бытийпости,
но прежде всего в разнообразных возможностях своего бытия. И эти возможности
продолжают реализовываться в зависимости от того, с какими эпизодами событие
вступает в контакт.
Хочу также заметить, что если мы тяготеем к индивидуальному, уникальному,
особенному, значит, мы неизбежно окажемся перед лицом многих феноменов, ко-
торые именно в силу своего своеобразия не могут быть охвачены единым глобаль-
57
ным законом. Мы все чаще вынуждены делать выбор. Тенденции, подобные тем,
которые имеют место в истории науки, наблюдаются и в социологии науки, как
известно, там процветают микроисследования.
Но если каждый исследователь оказывается в ситуации выбора, то естествен-
но, что результаты выбора не будут, не могут быть одинаковыми. Отсюда неиз-
бежность плюрализма точек зрения, мнений. Отход от глобальности в мышлении
коррелируется с процессами миниатюризации в технике, связанными с ее компью-
теризацией. Но это уже особый разговор.
А. А. ПОРАК (член-корреспондент АН ЭССР, член президиума АН ЭССР),
Мне хотелось бы остановиться на вопросе о моральной ответственности ис-
торика в связи с проблемой истины и объективностью знания. Но прежде чем
перейти к основной теме своего выступления, одно маленькое замечание.
Дело в том, что здесь была поднята проблема предмета самой философии ис-
тории. Говорилось о том, что философия истории может рассматриваться и как
своего рода эпистемология истории, а также как онтология истории. Мне хочется
выделить один аспект в этой связи. Онтологическая философия истории является
дисциплиной, предмет которой — создание общей теории всемирно-исторического
процесса. Такая философия истории существует относительно самостоятельно от
исторической науки.
Если же мы говорим о теоретико-познавательной философии истории, о гносео-
логии истории, то предметом анализа этой дисциплины могут быть и онтологиче-
ская философия истории и историческая наука.
Теперь, перейдя к основной теме моего выступления, хотел бы сказать, что
на данном этапе перестройки нашего обществоведения на первый план выдвига-
ется вопрос о морально-нравственной ответственности историков. В связи с этим
возникает теоретико-философский вопрос: каковы основные компоненты, структур-
ные элементы моральной ответственности историка? По-моему, здесь можно выде-
лить по крайней мере три такие составные части элемента, на которые необхо-
димо обратить внимание. Во-первых, это ответственность историка за истинность,
объективность, адекватность результатов своих исследований.
Второй элемент — это моральная ответственность за адекватность и достовер-
ность представления, обнародования, оглашения, оформления результатов своих
исследований.
И третий элемент — это ответственность историка "за социальные результаты
применения результатов его исследований.
Ясно, что первый элемент может быть связан с неспособностью историка по-
знать истину по субъективным либо по объективным причинам. Моральная ответ-
ственность в этом плане связана с тем, что историк должен всегда работать на
уровне объективных возможностей мировой науки. Или возьмем третий элемент:
ответственность историка за результаты применения его исследований. Здесь тоже
возникает целая группа вопросов. Например, должен ли историк нести мораль-
ную ответственность за то, что его работы используются в неверных целях?
В конце концов мы дойдем здесь и до вопроса: должен ли автор нести ответст-
венность, если его концепция используется для оправдания аморальной социаль-
ной практики.
Наконец — и это центральный пункт моего выступления,- моральная ответст-
венность историка за представление результатов своих исследований. Почему я
вычленил как раз этот аспект в данной связи? Мне кажется, что он наиболее
тесно связан с той проблемой белых пятен и прямой лжи, которые были харак-
терны для развития советской исторической науки.
Отвечая на вопрос о моральной ответственности историка за адекватность и
истинность представления результатов своих исследований, можно вообразить
следующий мысленный эксперимент. Допустим, имеется общество, где существует
ряд нормативных запретов идеологического характера на ряд тем. Во-вторых, до-
пустим, что имеется историк, который знает истину. В-третьих, условимся, что
58
речь идет только о фактических высказываниях, только об эмпирическом уровне
исторической науки. Иначе картина получается очень сложная.
В качестве примера эмпирического высказывания можно взять утверждение,
что в 1949 г. из Эстонии в связи с коллективизацией было депортировано опре-
деленное количество людей в Сибирь. Каков выбор историка при условии, что он
живет в обществе, где существует запрет на информацию о депортации? Первый
вариант - стратегия «мученика» (условное название): попытаться высказывать
всю правду, несмотря на последствия.
Второй вариант - это стратегия открытой лжи. Например, она может заклю-
чаться в том, чтобы прямо отрицать факт депортации.
Третья стратегия - писать историю периода коллективизации в Эстонии,
по выборочно остановиться только на тех аспектах исторического процесса, о ко-
торых можно высказать правду, т. е. пе вставать на позицию прямой лжи, но в
то же время в целом создавать неверную картину. Эту стратегию можно назвать
стратегией «белых пятен».
Четвертая стратегия - «эскейпистская». Смысл этой стратегии тоже более или
менее ясен. Историк «уходит» в те проблемы истории, которые не «нормированы»
в вышеуказанном смысле. Допустим, историк будет заниматься не историей кол-
лективизации, а историей Древнего Египта и т. п.
И, наконец, пятая — это стратегия ухода. Это отказ заниматься вообще исто-
рией, уход в другие, менее «нормированные» (например, естественные) пауки.
Следующий вопрос — какова этическая оценка этих стратегий? По-моему, наше
внутреннее естественное чувство справедливости автоматически заставляет нас
первую стратегию оценить наиболее высоко. Соответственно мне представляется,
что стратегии прямой лжи необходимо дать самую низкую оценку. Представляется
также, что стратегиям «ухода» и «эскейпизма» надо дать более высокую оценку,
чем стратегии «белых пятен».
Вопрос. Вы говорите, что философия истории имеет своей целью создать онто-
логическую концепцию всемирной истории. Так я вас понял?
Ответ. Немножко упрощенно: можно сказать, что онтологической концепцией
истории в англо-американской традиции занимается так называемая «субстанциаль-
ная философия истории», а в нашей марксистской традиции — исторический мате-
риализм. Функции исторического материализма этим, конечно, не исчерпываются.
Вопрос. Если это так, то чем же отличается философия истории от историче-
ского материализма? Или это одно и то же?
Ответ. Я думаю, что исторический материализм является в сущности марк-
систской философией истории. Но понятие «философия истории» охватывает и
немарксистские онтологические, а также эпистемологические концепции филосо-
фии истории.
Я. Г. ШЕМЯКИН (кандидат исторических паук, Институт Латинской Америки АН
СССР).
Я вижу главную задачу, даже «сверхзадачу» историка в том, чтобы воссоздать
в своем исследовании изучаемую эпоху как целостность. Решить эту задачу вне
рамок философского осмысления исследуемой реальности невозможно. Поэтому
сколько-нибудь целостное историческое знание не может не быть знанием фило-
софско-историческим.
Разумеется, те или иные отрасли обществознания отличаются по своим спе-
цифическим задачам, по используемому методологическому инструментарию.
Я отнюдь не призываю всякий раз хвататься за «кузнечный молот» глобальных
категорий для того, чтобы расколоть «грецкий орех» одной конкретной проблемы.
Но, повторяю, получить целостное знание об эпохе, не осмыслив на философском
уровне событий этой эпохи, невозможно. Поэтому я против утверждений о том,
что предметом теоретического обществознания является всеобщее в историческом
процессе, а предметом истории - индивидуально-неповторимое. Думаю, что пред-
мет исторической пауки — исследование специфической, всякий раз неповторимой
формы связи всеобщего, особенного и единичного в живрй .. ткани,- бытия «мира
39
людей». Ни то, ни другое, ни третье не существуют вне этой сложнейшей проти-
воречивой взаимосвязи, причем не только в абстракции, но и, что самое главное,
в действительности. Как говорил испанский писатель и философ М. де Унамуно:
«Мы должны открыть универсальное в недрах локального, а в преходящем и замк-
нутом - вечное».
Глубоко убежден, что наиболее сложные проблемы, стоящие перед гуманита-
риями, разрешимы лишь на путях междисциплинарного исследования. В качестве
яркого примера можно привести проблему альтернативности путей исторического
развития.
То, что она оказалась в настоящее время в центре внимания, вполне законов
мерно, поскольку, во-первых, говорить о дальнейшем творческом развитии обще-
ственных наук без решения проблем альтернативности на теоретическом уровне
не представляется возможным; во-вторых, потому, что налицо жгучая общественная
потребность в обсуждении и осмыслении этой темы.
Последнее стало особенно очевидным в связи с тем резонансом, который вы-
звало опубликование в № 11 «Нового мира» за 1987 г. статьи И. М. Клямкива
«Какая улица ведет к храму». Его работа относится отнюдь не только к жанру
публицистики: по существу перед нами серьезное, глубокое философско-историче-
ское исследование. Многочисленные достоинства этого труда очевидны. Однако я не
буду сейчас их перечислять. Сосредоточу внимание на главном, в чем, собственно,
и состоит основной пафос статьи Клямкина и с чем я категорически не согласен.
В работе Клямкина нашла яркое отражение одна из характерных тенденций исто-
рического сознания нашего общества на современном этапе его развития. В концен-
трированном виде она представлена в формуле, предложенной автором на первой
же странице его статьи: «то, что в древности называли судьбой, в средние века —
предопределением», отождествляется с тем, что «мы с вами называем историче-
ской закономерностью»...
В данном случае перед нами - вполне определенное понимание закономерно-
сти общественного развития, которое я назвал бы «телеологическим»: социальная
закономерность ставится на место божественного Провидения (рока и т. д.). При
этом характер сознания, в котором происходит такая подмена (религиозный, от-
чужденный, мифологизированный), в самой глубинной сути своей не меняется.
Подобное отношение к законам общественного развития порождает весьма спе-
цифическое явление: культ этих законов как некоей управляющей миром и стоя-
щей над ним реальности. А наличие культа неизбежно предполагает служителей
этого культа, которые монополизируют право интерпретировать законы, выступаю?
как их зримое воплощение и тем самым претендуют па роль поводырей общества.
Эту духовную реальность можно охарактеризовать как «гипноз свершившегося».
Масштабы того, что произошло в нашей стране в 30-40-е годы, так велики, прав-
да о событиях того времени настолько трагична, что взгляд многих наших совре-
менников оказывается крепко прикован незримыми цепями к свершившему-
ся: они пе в силах даже представить себе какие-либо иные возможности развития.
Без преодоления подобного состояния духа (и соответственно лежащего в ос-
нове этого типа мировосприятия отождествления исторической закономерности с
предопределением, роком и т. п.) невозможно ни преодолеть отрицательный опыт
прошлого, ни выработать подлинно научное, основанное на глубоком диалектиче-
ском осмыслении проблемы «связи времен» историческое сознание.
Охарактеризованная выше трактовка законов общественного развития - это
прямое следствие непонимания альтернативного характера социального бытия.
В данном случае мы сталкиваемся со сложнейшей теоретической проблемой. Ра-
зумеется, здесь можно только наметить некоторые пункты исследовательской
программы, необходимой для ее решения.
Исходной посылкой исследования должно быть, на мой взгляд, переосмысление
диалектики возможности и действительности и признание онтологического статуса
возможности. То есть, иными словами, признание бытия в возможности как осо-
бой сферы реальности. Проблема эта, ставившаяся до сих пор главным образом в
связи с попытками философского объяснения явлений микромира, имеет не мень-
шую актуальность для осмысления реалий «мира людей».
60
Признание бытия в возможности влечет за собой переосмысление категории
закономерности, диалектики необходимости и случайности, исследование связи
этих категорий с понятием вероятности, переосмысление проблемы противоречия,
необходимость выработки новых подходов к исследованию проблемы свободы, к оп-
ределению критериев прогресса и регресса.
Особо хочу выделить проблему социального противоречия как самого глубокого
истока альтернативности в истории и - в прямой связи с этим — проблему спе-
цифики действия социальных законов. Речь идет прежде всего о ясном осознании
(на теоретическом уровне) того, что в столь сложной системе, как общество, лю-
бой закон действует как тенденция, пробивая себе дорогу в постоянной борьбе с
контртенденциями различного типа. И та, и другие проявляют себя только через
деятельность конкретных людей, одним из неотъемлемых элементов которой яв-
ляется механизм выбора различных вариантов поведения. Это, так сказать, «эк-
зистенциальный» аспект проблемы альтернативности.
Исследование данной проблемы предполагает осмысление того факта, что в
«мире людей» одновременпо действует множество различных законов, детермина-
ции, импульсы которых исходят из тех или иных сфер общественной жизни, на-
ходятся в очень сложном взаимодействии: они могут как усиливать действие друг
друга, так и сталкиваться. Если социальное противоречие - это наиболее глубо-
кий исток феномена альтернативности в истории, то множественность действую-
щих в обществе законов, находящая свое отражение в столкновении и взаимодей-
ствии различных детерминаций, представляет собой непосредственную основу
данного феномена.
В этой связи особое значение приобретает задача исследования различных
типов исторического движения, каждому из которых соответствуют свои законы.
Движение это отнюдь не сводится к однолинейному прогрессу. И если во всемир-
но-историческом масштабе в целом наблюдается прогрессивное поступательное
движение, то в региональных рамках, в истории различных народов и цивилиза-
ций на протяжении долгого времени, в течение столетий и тысячелетий, преобла-
дали иные типы исторической динамики: циклическое движение (самое распро-
страненное), застой, регресс.
Важно подчеркнуть: речь идет не о национальных или региональных особен-
ностях проявления общей закономерности прогрессивного развития. На мой
взгляд, правомерно ставить вопрос именно о столкновении различных по своему
характеру детерминаций: повторяю, каждая из форм исторического движения под-
чиняется своим собственным законам.
О л редакции. Итоги проведенной дискуссии, пожалуй, достаточно убедительно
показывают плодотворность и необходимость встреч философов и историков.
Прежде всего хотелось бы отметить то примечательное обстоятельство, что пре-
обладающим и с той и с другой стороны было стремление решительно отойти от
наработанных в прошлом, во многом догматизированных схем исторического про-
цесса, более глубоко, с позиций перестройки общественного бытия и сознания,
разобраться в его диалектической природе. По сути дела, были предприняты по-
пытки переосмыслить главные составляющие исторического процесса.
Характерной для сложившейся в сталинское время традиции рассматривать
исторический процесс как однолинейный, с жестко заданными автоматизмом дей-
ствия общественных законов, направленностью и предопределенностью противопо-
ставлены представления о многовариантности и альтернативности исторического
движения, ведущие и к более глубокому пониманию действительной роли субъек-
тивной деятельности людей в истории. Известной трактовке основного противоре-
чия современного исторического процесса, предписывающей неуклонную поляри-
зацию противоположных социальных систем по принципу «кто кого», противопо-
ставлено понимание необходимости в условиях развития объективных противоре-
чий соединять усилия главных социальных сил современности для сохранения
жизни и других общечеловеческих ценностей, что отвечает преобладающей исто-
рической тенденции современного развития человечества.
Особенность обсуждения, на наш взгляд, состояла в том, что оно опиралось
на предложения по дальнейшему развитию или переосмыслению ряда категорий,
61
выражающих узловые пункты теории исторического процесса: всеобщее и индиви-
дуальное, целостность и локальность, единство и многообразие, возможное и дейст-
вительное, логическое и историческое, историческая вертикаль и горизонталь, объ-
ективное и субъективное, а также таких категорий исторического материализма,
как базис и надстройка, формация и т. д.
Вокруг этих проблем и завязались основные узлы дискуссии по вопросу о
взаимоотношениях философии и исторической науки.
Одна из наиболее напряженных линий обсуждения - упомянутые категории
исторического материализма.
В некоторых выступлениях историков была поставлена под сомнение методо-
логическая роль этих категорий. В ответе философов произвучала такая мысль:
теория исторического материализма Маркса представляет внутренне логически стро-
гую теоретическую систему, из нее нельзя произвольно выхватить один кусок,
один принцип, не понижая уровень ее теоретичности в целом, действенность ее
методологической функции. Суть вопроса не в том, что эти категории устарели и
от них надо отказаться, а в их некорректном и даже вульгаризованном приме-
нении.
Тем не менее полного взаимопонимания в этом вопросе достигнуто не было.
Попробуем высказать некоторые соображения по поводу этого.
В ходе дискуссии справедливо говорилось о том, что органически присущее
марксизму критическое отношение к действительности оказалось притупленным
инструментом, не действующим применительно к анализу нашего общества, раз-
вития социализма в целом. Но не в меньшей мере это справедливо и в отноше-
нии теории к себе самой, итогам и вехам своего развития. В социальном мышле-
нии, в общественных науках весьма слабо развиты самокритическое начало и вы-
ражающие его установки на систематическое осмысливание и переосмысливание
хода и результатов собственной мыслительной деятельности, т. е. все то, что мы
относим к сфере рефлексии. За спорами по различным проблемам мы скорее готовы
увидеть все, что угодно - отступления или отлучение от марксизма, разговор на
разных языках, приверженность схемам, недостаток профессионализма и т. п.,
но только не более глубокое, более важное и главное — внутритеоретические про-
тиворечия и коллизии нашей собственной познавательной деятельности, в кото-
рых получает отражение противоречивое развитие самой объективной социальной
реальности, хотя и не только оно. Мы же, по существу, эти сущностные гносео-
логические противоречия размениваем без остатка на хаотичное столкновение пер-
сонализированных точек зрения.
Анализ противоречий развития естественнонаучного знания (антиномий, па-
радоксов, логических противоречий) составляет достаточно яркий контраст нераз-
витости гносеологических средств поиска, анализа и разрешения противоречий в
развитии социального, в том числе исторического знания. Существуют противоре-
чия в основаниях математики, физики. Но существуют ли противоречия в основа-
ниях исторического познания - философско-методологических, в собственных, более
узких методологических основаниях этой науки? Но не только ее, но также и по-
литической экономии, права, социологии? Разве можно найти в нашей литературе
хотя бы постановку этого вопроса? Вся эта совокупность логико-гносеологических
проблем образует лишь контуры того, все еще не построенного здания, имя кото-
рому диалектика, логика и теория социального познания.
За всем этим стоит любопытный социально-психологический феномен-стереотип,
как бы надолго запечатлевший нашу познавательную активность в постановке та-
кого рода проблем. Известно, что в экономической теории и теории исторического
процесса К. Маркса получили разрешение парадоксы, логические противоречия и
различного рода логические непоследовательности предшествующей философской,
экономической и политической мысли, возникавшие в результате неадекватного,
искаженного понимания природы общественных явлений, их развития. А вот в
дальнейшем сложилось, можно сказать, определенное умонастроение, которое
считает уже само собой разумеющимся, что исследования, если они проводятся
на базе марксистской методологии, тем самым как бы уже гарантированы от внут-
ренних противоречий типа парадоксов и логических противоречий, что ото удел
62
лишь буржуазного сознания. Данный стереотип в значительной мере и притупил
самокритическое начало нашего методологического сознания, зато способствовал
некритически раздувшемуся самомнению, считающему, что наше философское
мышление, наша методология, наша идеология на голову выше любых иных кон-
цепций этого плана, что они развиваются как стройные теоретические и логические
системы, которым неведом грех внутреннего противоречия. А между тем в любой
теории вероятность возникновения подобных противоречий растет вместе с откры-
тием принципиально новых явлений, относительно которых возникают проблемы
их стыковки с кругом уже описанных явлений и пх зависимостей.
Это вросшее корнями в наше мировоззрение, в нашу картину мира представ-
ление серьезно тормозит творческое развитие теории. В самом деле, если нет про-
тиворечий в развитии теории, то нельзя корректно поставить проблему переосмыс-
ления тех или иных ее понятий, положений, ибо любая процедура, включающая
диалектическое отрицание чего-либо в содержании теории, предполагает полное или
частичное разрешение определенных внутритеоретических противоречий. Следова-
тельно, можно довольствоваться мелким приращением знаний или, напротив, де-
лать резкие скачки от одного понятия к другому и при этом не отдавать себе
отчета в том, ведет ли этот процесс к разрешению противоречий теории или, на-
против, к их накоплению. Но если гносеологические противоречия осознанно не
выявляются и, следовательно, не получают своего разрешения, то в дальнейшем
уже возникают застойные и кризисные состояния теоретической мысли, отрыв от
жизни, противоречия с ней, а на всем этом начинает произрастать схоластическое
теоретизирование, которое является только видимостью развития теории, но вы-
дает эту видимость за ее действительное творческое развитие.
Недостаток опыта и культуры работы с гносеологическими противоречиями,
как представляется, сказался и на итогах данной дискуссии. Скажем, приводятся
данные, свидетельствующие, как полагают некоторые выступавшие, о неэффектив-
ности методологической роли принципов базиса и надстройки при объяснении оп-
ределенного ряда явлений, и на этом основании делается вывод о неприемлемости
этих принципов в теории исторического процесса. Но ведь ни с одними принци-
пами в серьезной науке так не поступают (с подлинными принципами, но не их
извращенными трактовками) - вчера их безоговорочно принимали, сегодня столь
же безоговорочно отвергают. Внимание здесь правильней было бы прежде всего
направить на возникшее противоречие, связанное с затруднениями общего приме-
нения этих понятий, с тем, что выявлен целый ряд явлений (или какой-то срез
общественных структур), которые не получают удовлетворительного объяснения на
основе этих принципов (при этом, конечно, необходимо установить, не связано ли
это с их вульгаризованным применением).
Истинный путь решения проблемы, по нашему мнению, заключается, во-пер-
вых, в четком формулировании возникшего противоречия и, во-вторых, в поисках
путей его разрешения. Только этот путь может показать, следует ли нам отказаться
от понятий базиса и надстройки при объяснении связей между материальной осно-
вой общества, сферой политики, духовной жизни, культуры, ограничить ли их
применение, переосмыслить их в каком-то аспекте, чтобы распространить на
объяснение новых выявленных фактов, не укладывающихся в традиционные оп-
ределения, и др. При этом необходимо соотносить данные процедуры с исследова-
ниями основ теории, т. е. совокупностью ее исходных понятий и принципов, и теми
изменениями, которые здесь происходят, с требованиями, которые вытекают из
этой системы.
Пожалуй, более прозрачной является проблемная ситуация с понятием форма-
ционного процесса. В сущности, критика, прозвучавшая в адрес этого понятия в
выступлениях некоторых историков, больше свидетельствовала о несостоятельности
догматизированной и схоластичной по своей сутп так называемой пятичленной
схемы формационного развития, против однолинейного представления этого разви-
тия как некоего фаталистично определенного шествия различных обществ «в заты-
лок друг другу». Реальное историческое развитие, разумеется, не может быть
без насилия уложено в эту схему. Тем не менее ход мысли здесь был примерно
таким же: применительно к всемирно-историческому процессу предпочтительней
63
говорить "ио о «вертикали», а о «горизонтали». Но ведь реальный процесс смены
формаций, хотя и гораздо более сложный и противоречивый, чем он представлялся
основоположникам марксизма, не располагавшим многими, ныие известными фак-
тами, происходил. Или не происходил? Как же иначе человечество поднялось от
состояния первобытной общинности до ступеней капитализма и социализма?
Но центр тяжести в аргументации смещается на современную эпоху. Говорит-
ся, что ее характерная черта - сосуществование разных формаций и цивилизаций
в синхронном срезе и что эта эпоха длительная. Что ж, фактор времени для жи-
вущих в нем всегда играет огромную и ни с чем не сравнимую роль. Мирное со-
существование и взаимодействие различных формаций в современную эпоху -
просто необходимое условие выживания человечества. Но, спрашивается, почему
эти обстоятельства надо противопоставлять естественноисторической тенденции
развития человечества? Всему тому, что мы относим к вертикали? Почему чело-
вечество вечно определено развиваться в рамках достигнутых ступеней?
Здесь необходимо сказать о том, что философское понятие развития, несмотря
на большое количество трудов, ему посвященных, все же остается слабо разрабо-
танным в своих ключевых аспектах - применительно к человеческому обществу и
развитию знаний о нем. Не потому ли, что эта разработка ведется по старой
схеме: вначале разрабатывается понятие и теория развития вообще, а затем осу-
ществляется их применение к различным аспектам действительности, которое
должно еще больше укрепить и подтвердить исходные абстракции. Не ясно ли,
что с таким подходом философское знание попадает впросак, как только сталки-
вается с альтернативными точками зрения на развитие, опирающимися как раз
на те представления о нем, которые не укладываются в наработанную схему?
Следует упомянуть и о таком аргументе, выдвинутом в ходе дискуссии: нель-
зя допускать прямолинейного перехода с уровня логической конструкции марк-
сизма на уровень конкретно-исторический. Это, конечно, верно. Но нельзя же и так
переходить, что от этой логики ничего не остается, и она без достаточных про-
цедур обоснования заменяется совсем другой логикой или не заменяется никакой.
В ходе дискуссии подчеркивалась необходимость разработки всего комплекса во-
просов связи теории и реальности, особенно методологии применения теории к
реальному историческому многообразию. Действительно, это один из актуальней-
ших и острейших вопросов развития современной исторической науки, в решении
которого содружество с философской наукой особенно необходимо.
Хотелось бы надеяться, что встреча философов и историков за «круглым сто-
лом» не останется эпизодом в наших отношениях. Ведь обеим сторонам так не
хватает друг друга - историкам стимуляции более глубокого и прочного интереса
к вопросам развития теории и методологии, философам - более капитального, бо-
лее прозорливого понимания живого многообразия исторической жизни эпох и на-
родов, в конечном счете - для плодотворной разработки тех же вопросов.
К 100-ЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ Н. И. БУХАРИНА
Предисловие к публикации
Принимая решение о публикации данного текста, редакция исходила из того,
что он представит интерес для читателей журнала, которые смогут из первых рук
познакомиться с философскими взглядами Н. И. Бухарина, с его интерпретацией
исторического материализма, самим стилем его работы.
В многообразной научной и литературной деятельности Н. И. Бухарина пробле-
матика исторического материализма занимала далеко не последнее место. Достаточно
сказать, что его перу принадлежит пользовавшийся широкой популярностью учеб-
ник исторического материализма, написанный в 1921 г. и неоднократно переизда-
вавшийся. Детальный анализ того, что сделал Н. И. Бухарин в области исторического
материализма, в чем состоят сильные и слабые стороны его работ в этой области —
дело будущего. Но очевидно и другое - он не стоял па месте, его взгляды развивались
под влиянием различных обстоятельств, в том числе интенсивной творческой научной
работы. Публикуемый текст, написанный через 12 с лишним лет после учебника (он
был издан в 1934 г.*), сделан уже более опытной рукой и свидетельствует, что его
автор держал в поле зрения мировую философскую и социологическую литературу,
был в курсе идейной борьбы вокруг марксизма в целом, исторического материализма —
в частности. Н. И. Бухарин включается в эту борьбу. Он не просто излагает истори-
ческий материализм, но защищает, отстаивает его принципы в полемике с буржуаз-
ными и оппортунистическими критиками марксизма, показывает его значение кат:
гениального учения, «создание которого означает действительно совершенно новую
эпоху в развитии общественных наук» (с. 8).
Обращает на себя внимание широта взгляда И. И. Бухарина и незаурядная эру-
диция, ясное понимание и четкие характеристики рассматриваемых и критикуемых
им концепций. Это не скучный безликий компендиум, а яркая, несущая на себе пе-
чать индивидуальности работа ученого и публициста.
Важно учесть и следующее. До конца 30-х годов в стране не было «каноническо-
го» изложения марксистской философии, которое придал ей «Краткий курс истории
ВКП(б)». Существовали различные схемы, в том числе и такие, когда диалектический
материализм излагался в курсе исторического материализма. Н. И. Бухарин пишет
об их соотношении, на наш взгляд, вполне в современном духе: «Материалистическое
понимание истории, с его учением о классовой борьбе и революции есть объективная
научная теория; опа выясняет, опираясь на самые общие законы бытия и становле-
ния (материалистическую диалектику или диалектический материализм), общие
объективные законы человеческой истории» (с. 19).
В отличие от упоминавшегося учебника, в котором Н. И. Бухарин рассматривает
исторический материализм прежде всего как социологическую теорию, в данном слу-
♦ См. «Социалистическая реконструкция и наука», 1934, в. 4. Далее все ссылки
на страницы оригинала даются в скобках.
65
чае он подчеркивает его философский характер, противопоставляя его как механи-
стическому материализму с его антиисторизмом, признанием вечных абсолютных за-
конов природы, так и неокантианству риккертовского толка, отрывавшему историю
от природы, превращавшему общество в нечто «супранатуральное», сверхъестествен-
ное. Обеим этим крайностям противостоит подход к взаимоотношению природы и об-
щества с позиций историзма, причем именно не гегелевского, а диалектико-материа-
листического, включившего в орбиту действия этого принципа природу. Анализ пето-,
ризма в данном тексте можно назвать впечатляющим.
Обращает на себя внимание также то, насколько актуально и методологически
точно звучат положения, касающиеся взаимосвязи общества и природы. Н. И. Буха-
рин подчеркивает и их противоположность, и их единство и показывает, что природа
представляет собой не только естественную и константную предпосылку истории
(как это изображено у Сталина в работе «О диалектическом и историческом мате-
риализме»), но и ее собственный «момент», поскольку она становится предметом тру-
довой деятельности человека и тем самым включается в процесс общественного раз-
вития. Если речь идет о выработке методологических принципов анализа экологиче-
ских проблем, то такой подход явно выглядит как более перспективный, не говоря
уже о том, что он отвечает существу высказываний К. Маркса по вопросам взаимо-
действия общества и природы.
Особенностью, видимо, далеко не случайной, изложения исторического материа-
лизма в данной работе является акцентировка идеи закономерного характера обще-
ственного развития. Неоднократно и в разных контекстах автор обращается к мыслям
о том, что «общество - звено в цепи исторического развития мира, звено, развитие
которого закономерно, так же как и развитие природы ( в этом смысле законы об-
щества есть естественноисторические законы...), но... это специфически общественная
закономерность, которую нужно «теоретически схватить» именно в этой специфич-
ности» (с. 7). Вместе с тем Бухарин отмечает, что, настаивая на закономерном харак-
тере общественного развития, Маркс не превращается в «вульгарного апостола
«прогресса», видит противоречивость прогресса, наличие разных возможностей. Маркс
исходил из того, что «люди делают историю», и ее законы выявляют объективную
детерминированность действий массы людей условиями их жизни, а не определяют
фатальное движение по строго заданному пути. Обращая преимущественное внима-
ние на объективную обусловленность сознания и воли людей, Н. И. Бухарин высту-
пал против субъективизма и волюнтаризма. В то же время он находит сильные и
верные слова, раскрывающие роль субъективного начала, О марксизме он пишет,
что «эта теория в высшей степени активна и революционна» (с. 19). Но он отдает
дань известной концепции, сближавшей позицию социал-демократии с фашизмом.
В заключение стоит отметить наличие методологической проблематики истори-
ческого материализма в данной работе. Автор упоминает о важности анализа «цело-
Купности» при изучении общества, т. е. умения рассматривать общественные образо-
вания как системные целостности, раскрывает диалектику соотношения абстрактного
и конкретного, критикует эмпиризм. Причем эта методологическая проблематика не
выглядит как нечто внешнее по отношению к рассматриваемым содержательным
темам работы, а органично вплетена в ее ткань и потому воспринимается читателем
как естественная составляющая материалистического понимания истории.
Таковы некоторые характерные моменты публикуемого текста Н. И. Бухарина.
В. Ж. КЕЛЛЕ
Учение Маркса
и его историческое значение’
(Опыт теоретической характеристики)
И. И. БУХАРИН
Законы материалистической диалектики суть всеобъемлющие, наибо-
лее общие, законы становления. В основе их лежит, как мы видели, глу-
бокий и тоже всеобъемлющий историзм, то есть такой историзм, который
охватывает все формы движения. Этот марксистский диалектический ме-
тод гораздо шире и универсальнее идеалистической диалектики Гегеля,
ограниченность которой заключалась не только в том, что ограниченную
сферу сознания она возводила в субстанцию универсума. Ограниченность
гегелевской диалектики заключалась еще в двух важнейших ее свойст-
вах: во-первых, у Гегеля природа не знает истории* 2; во-вторых, сама,
история успокаивается на буржуазно-помещичьем государстве (здесь си-
стема Гегеля как раз приходит в конфликт с его методом'); обе эти огра-
ниченности, значение которых исключительно огромно, стояли, несомнен-
но, в связи с идеалистическим характером гегелевской диалектики. Отсю-
да, между прочим, видна вся непроходимая мизерабельиость и убожество
тех «мыслителей» («фабрикантов идеологии», как их называл Маркс),
которые полагают, что отличие марксовой диалектики от диалектики Ге-
геля состоит лишь в перемене этикетки, и что, по сути дела, Маркс ос-
тался гегельянцем до конца своих дней3. Между тем марксова диалекти-
ка как учение об историческом развитии впервые завоевала всю область
природы, понимаемой тоже с точки зрения исторического процесса, и ра-
зорвала те оковы, которые наложил Гегель на понимание общественного
развития. Это исключительное раздвижение горизонтов целиком идет от
Маркса, чего не могут понять буржуазные исследователи. Даже в новей-
4 См. «Соц. реконструкция и наука», в. 3, 1933 г.
2 См. Энгельс: Диалектика природы, стр. 371—373: «Само собой разумеется,
что старая натурфилософия, как бы много опа ни содержала в себе действительно
хорошего и сколько бы в ней ни было плодотворных зачатков, нас не могла удов-
летворить... Она в своей гегельянской форме грешила тем, что не признавала за
природой никакого развития во времени, ничего, идущего «одно за другим», но
лишь «одно возле другого». Причины этого коренились, с одной стороны, в самой
гегелевской системе, которая только «духу» приписывала историческое развитие,
а с другой стороны, и в тогдашнем общем состоянии естествознания. Таким обра-
зом, в этом отношении Гегель стоит далеко позади Канта...»
3 См. A. Kronenberg, Historischer und naturwissenschaftlicher Materialis-
mus. «Die Naturwissenschaften. VI. Jahrg. Heft 26 (28 Juni 1918): «...Und in dieser
Abandoning allein besteht das Wesen des historischen Materialismus». Marx ist und
bleibt also Hegelianer» (S. 383). Автор даже не различает теории диалектического
материализма и теории исторического материализма, обнаруживает незнакомство
с основами марксова учения, но при всем том развязно заявляет, что Маркс «не
имел никакого интереса к естественнонаучному исследованию и никогда серьезно
им не занимался»... (384). Удивительно, однако, соответствующее невежество Тбп-
nies’a, который в специальной работе о Марксе (К. Marx, Leben und Lehre, Jena,
1921) утверждает, будто Маркс не знал Ламарка (!!) и будто ни Маркс, ни
Энгельс не знали Шопенгауэра («sie scheinen ihn gar nicht gekannt zu haben».
SS. 123, 124). Ср. с этим: Энгельс. Диалектика природы, стр. 127: «Среди публики
стали... иметь успех, с одной стороны, приноровленные к духовному уровню фили-
стера плоские размышления Шопенгауэра, впоследствии даже Гартмана, а с дру-
гой — вульгарный, в стиле странствующих проповедников, материализм разных
Фо.хтов и Бюхнеров». А в «Людвиге Фейербахе» Энгельс прямо говорит о Гете и
Ламарке как предшественниках Дарвина, Sapienti sat.
67
шее время такого рода разрыв между природой и обществом играл —
и играет до сего дня — большую роль. Вся концепция школы Риккерта
исходит из исторического характера общества и a-исторического характе-
ра природы. Все вымученные различия между генерализующим методом
естественных наук и индивидуализирующим методом общественных наук,
между номотетикой (или номографией), с одной стороны, и идиогра-
фией — с другой, между «естественным законом» и «отнесением к ценно-
сти» покоятся в конечном счете на абсолютном разрыве между обществом
и природой. Это, по сути дела, смягченная и уточненная теология, превра-
щающая человеческое общество в супранатуральную, сверхъестественную
величину. Между тем общество и природа есть единство, но единство
противоречивое. Общество само есть продукт исторического развития при-
роды, но продукт, который относительно противостоит природе, воздейст-
вует на нее и даже превращает, в процессе исторического развития, саму
внешнюю природу в свой продукт (так называемый культурный ланд-
шафт). Поэтому Маркс говорил, что, в сущности, есть одна наука, наука
истории, охватывающая собой и историю неорганического мира, и исто-
рию органического мира, и историю общества4. В области наук о приро-
де, естественных наук, это означало решительный разрыв с механическо-
математическим рационализмом, что связано у Маркса с критикой меха-
нического материализма.
Природная материя представлялась как единообразная, только коли-
чественно определяемая величина, как сочетание качественно однородных
частиц; многообразие качества, с этой точки зрения, было лишь иллю-
зией субъективного характера. «Материя, как таковая, это чистое создание
мысли и абстракция. Подводя вещи, рассматриваемые нами, как телесно
существующие, под понятие материи, мы отвлекаемся от качественных
различий в них. Поэтому материя как таковая в отличие от определенно
существующих материй (курсив наш.— Н. Б.) не является чем-то чувст-
венно существующим... Она (эта точка зрения, «односторонняя математи-
ческая точка зрения». Н. Б.) является даже возвратом к Пифагору, ко-
торый уже рассматривал число, количественную определенность, как
сущность вещей»5. Другими словами, бескачественная материя возвра-
щала бы нас к позиции так называемого логического реализма в противо-
положность номинализму. Из этого, однако, никак не следует, что «мате-
рия исчезла»: из этого следует лишь, что она объективно и независимо
от нашего сознания существует во всем богатстве своих качественно раз-
личных многообразных форм, с историческим процессом перехода из од-
них форм в другие, со специфическими видами движения и, следователь-
но, со специфическими закономерностями этого движения. Уже в преде-
лах неорганической природы механическое движение и движение хими-
ческое отличны, хотя и переходят одно в другое; органический мир
вырастает из неорганического в процессе исторического развития, но,
раз возникнув, развивает свои специфические формы движения; общест-
во исторически возникает из биологического вида, через стадо, но, раз
возникнув, опять-таки развивается по своим усложненным законам; оно
само пробегает различные стадии развития: оно всегда исторично, т. е.
реально существует лишь в своей исторической форме, имеющей опять-
таки свои исторически определенные закономерности и т. д. и т. п.
Таким образом, мы имеем здесь все богатство, все многообразие мира, ко-
торое в историческом процессе мышления, на основе исторического про-
цесса развития общественной практики, все более адекватно «схватыва-
ется» этим мышлением. Всякая новая форма движущейся материи имеет,
таким образом, свои особые закономерности. Но эта обогащенная форма
и эти новые закономерности не отгорожены китайской стеной от истори-
4 М а г х und Engels. Die deutsche Ideologic. Отрывок о Фейербахе.
5 Энгельс. Диалектика природы, 147.
68
чески предшествующих: последние в «снятом виде» существуют в них;
в этом и состоит историческая преемственность процессов. С другой сто-
роны, разнообразие не исключает единства. Поэтому речь идет не о пло-
ском монизме познания, для которого нет многообразия и у которого все
кошки серы, и отнюдь не о плюрализме, для которого нет единства,
а о диалектическом и материалистическом монизме, который адекватен
реальному единству в многообразии и многообразию в единстве, со всеми
формами противоречий, с взрывами п катаклизмами, с переходом одних
форм в другие, который адекватен величественному и всеобщему истори-
ческому процессу развития.
Исторический взгляд на общество предполагал поэтому сокрушение
математическо-атомистическо-индивидуалистической концепции рациона-
лизма6. Однако суть дела заключается здесь вовсе не в том (как это
полагают кантианцы) 7 8, что общество должно быть вырвано напрочь
(абсолютно) из своей естественноисторической среды и превращено в
субстанцию, из своих духовных недр творящую мир и диктующую космо-
су его законы, а в выяснении специфических общественных закономерно-
стей на основе исторического взгляда на самое природу. Великая ограни-
ченность естественнонаучных теорий до Маркса заключалась в «вечно-
сти» законов природы, т. е. в предположении, что связи между вещами и
процессами постоянны: это предполагало постоянство и неизменность ве-
щей. Между тем «вечные законы природы превращаются все более и бо-
лее в исторические законы. Что вода от 0 до 100° С жидка, это — вечный
закон природы, но чтобы он мог иметь силу, должны быть: 1) вода,
2) данная температура и 3) нормальное давление... Вся паша официаль-
ная физика, химия и биология исключительно геоцентричны и рассчита-
ны для земли» 6... Следовательно, здесь нет принципиального различия
между обществом и природой. Кантианцам и идеалистам вообще прихо-
дится употреблять один софизм: они хотят — исходя из правильного со-
ображения о своеобразии общественного развития — сделать такой вывод,
что это своеобразие принципиально в смысле сверхъестественности об-
щества. Точно так же как «дух» вообще не цветение материи, а настоя-
щая субстанция мира, так и человеческое общество есть настолько особая
величина, что опа и противопоставляется природе не относительно, а абсо-
лютно. Поэтому законы общественного развития (ежели они есть) суть
сверхприродиые, ничего общего с общими законами природы не имею-
щие, супранатуральные законы: специфичность здесь - перерастает, по
сути дела, в сверхъестественность, которая является, в свою очередь,
мостиком к божеству9.
6 Эта точка зрения была очень характерна для идеологии так называемого
«Просвещения». Социально-классовой основой была здесь борьба буржуазии за
«свободную личность», что реально означало свободного «экономического человека»,
т. е. товаропроизводителя, освобожденного от феодальных препон и пут. Лозунги:
«laissez fabe, laissez passer», теории «общественного договора» (Руссо) и «естест-
венного права» все исходили из человеческого атома. Попытки «онаучить» эту
идеологию неизбежно были связаны поэтому с «законами природы», когда «вечный
закон природы» должен был подтвердить незыблемость «естественного», т. е. бур-
жузного порядка вещей. Чрезвычайно любопытно проследить это хотя бы на фи-
зиократах, в особенности на Quesnay. Законы «нормального» у него суть незыбле-
мые законы, подобные законам механики, и только «незнание» может приводить к
несоответствующим «положительным законам». В связи с этим стоят и всевозмож-
ные попытки обоснования естественного права, моральных норм etc. more geometrico.
’ См. Н. Н. Алексеев. Науки общественные л естественные в историческом
взаимоотношении их методов. Очерки по истории и методологии общественных
наук. Ч. I. Механические теории общества. Исторический материализм. М. 1912 г.
8 Энгельс. Диалектика природы, стр. 85.
9 Н. Н. Алексеев ставит во главу угла стихотворение Гете:
Denn unfiihlbar
1st die Natur
Es leuchtet die Sonne
Ueber Bose und Gute.
69
Понятно, следовательно, чем объясняется своеобразная терминология
Маркса. Маркс неоднократно, начиная с I тома «Капитала», говорит об
общественном процессе, как «естественноисторическом» процессе, о зако-
нах общественного движения, как «естественных законах на манер закона
тяжести» и т. д. С другой стороны, Маркс усиленно подчеркивает специ-
фичность общественных отношений и соответствующих законов («Приро-
да не создает, с одной стороны, владельцев денег, а с другой — владель-
цев только собственной рабочей силы. Отношение это — совсем не есте-
ственноисторическое». Там же). Но только плоские умы могут вывести
отсюда «непоследовательность» Маркса. Ибо ясно, в чем заключается его
основной подход: общество — звено в цепи всеобщего исторического раз-
вития мира, звено, развитие которого закономерно, так же как и разви-
тие природы (в этом смысле законы общества суть естественноисториче-
ские законы, как бы «критически мыслящим» личностям ни хотелось вы-
прыгнуть в мир сверхприродного бытия); но эта закономерность есть
закономерность особая: это не закономерность ни физического, ни хими-
ческого, ни биологического типа: это специфически-общественная зако-
номерность, которую нужно «теоретически схватить», именно в этой спе-
цифичности; в одном случае (против идеалистов) Маркс подчеркивает
связь с природой; в другом (против механического материализма, «орга-
нологий» биологизирующих социологов, позитивистов типа Конта-Спен-
сера и их эпигонов) — он подчеркивает специфическп-общественный ха-
рактер, новое качество. При мало-мальски вдумчивом отношении к пред-
мету совершенно ясным становится все богатство марксова метода по
сравнению со всеми другими школами и направлениями ”. Преодоление
Und dem Verbrecher
Glanzen wie dem Besten
Der Mond und die Sonne...
Nur der Mensch
Vermag das Unmogliche
Er unterscheidet,
Wahlet und richtet.
Er kann dem Augenblick
Dauer verleihen.
Но из всего этого отнюдь не следует, что можно вырывать «человека» из всей
цепи развития природы. Тогда отрезывается весь путь к познанию этого «человека».
10 W. Sombart, как известно, получающий огромные проценты с марксова
«Капитала», написал не так давно целую работу, посвященную анализу понятия
закономерности у Маркса (W. Sombart. Der Begriff der Gesetzmassigkeit bei Marx.
Schmollers Jahbiicher, 47 Jarhrg); «Kein Begriff,-заявляет автор,-ist von Marx SO
salopp (!!) behandelt worden wie der Gesetzmassigkeit» (!!).
«Математический закон», эмпирический закон, естественный закон (Naturgesetz),
естественноисторический закон, диалектический закон и т. д,- все спутано. 3 о м -
б а р т, у которого есть много свойств гейневского профессора с его ящичками, не по-
нимает 1) того, что связи (закономерные) бытия и становления разнообразны;
2) что «эмпирические законы» не отделены китайской стеной от «законов в научном
смысле слова» (они — форма проявления этих последних); 3) что законы диалектики
суть наиболее общие законы и природы, и общества; 4) что общественные законы
лишь относительно противопоставляются естественным; 5) что поэтому все его
умствования основаны на профессиональном убожестве профессионального класси-
фикатора. Корень же вещей лежит в следующем его богобоязненном замечании:
«Es ist ein ungeheurlicher Gedanke, die Hegelsche Dialektik auf die empirische Welt
anwenden zu wollen. Sie ist durchaus logogenetisch, emanatistisch und verliert jeden,
aber auch jeden Sinn, wenn man auf empiristischem Standpunkt steht (1. c., S. 28).
Другими словами, диалектика может быть только мистической, метафизической,
идеалистической, и спустить ее с небес Абсолютного Духа — значит не только про-
фанировать ее, но и убить. Таким образом, все дороги ведут в один и тот же Рим.
Забавно отметить, что другой критик Маркса, бывший автор первого русского с.-д.
манифеста и теперешений крайний монархист г. П. Струве, выдвигает прямо проти-
воположное утверждение: «Не диалектический метод заимствовал в действительности
Маркс у Гегеля, а логический реализм в его подлинно-онтологическом истолко-
вании и расширении. Обоим им, и Г е г е л ю и М а р к с у, был поэтому глубоко чужд
дух эмпиризма, для которого такого рода «реализм» есть яд» (П. Струве. Хозяйст-
во и цена. Критические исследования по теории и истории хозяйственной жизни.
70
«натуралистической» точки зрения (которая исходит не из единства об-
щества и природы, при их противоположности, а из их тождества) отнюдь
не означает обязательного (как этого добиваются буржуазные идеологи)
перехода на позиции идеалистической метафизики: идея историзма —
вовсе не частная собственность идеалистических направлений: историче-
ские «законы движения» общества могут быть вскрыты как раз лишь при
помощи материалистической диалектики.
Итак: законы общественного развития суть специфические законы.
Поэтому, например, в корне неверно и методологически недопустимо ме-
ханическое перенесение закономерностей биологического порядка на про-
цессы общественного развития. Общество исторически развилось из жи-
вотного стада, но оно уже не стадо. «Образ жизни» животного вида, т. е.
единообразие жизненного поведения животных одного вида, все же не
есть «способ производства». Естественные органы животного отличаются
в корне от искусственной техники, которая есть сама продукт активного
труда, т. е. активного приспособления к среде. И т. д. и т. п.1* Переход
от стада к производящему обществу есть с точки зрения всемирной исто-
рии скачок, хотя это был, в свою очередь, целый огромный и длительный
исторический период. Но поскольку общество уже сложилось как новое
звено всеобщего и универсального исторического процесса, оно развивает
свои особые противоречия и обнаруживает особую форму движения.
«В этой области предстояло сделать то же, что и в области понимания
внешней природы,— устранить искусственно созданную связь явлений и
найти действительную. Эта задача, в конце концов, должна была приве-
сти к открытию всеобщих законов движения, господствующих в истории
человеческого общества» *2. Эти «всеобщие законы движения, господст-
вующие в истории человеческого общества», были сформулированы Марк-
сом в его теории исторического материализма, гениальном учении, созда-
ние которого означает действительно совершенно новую эпоху в разви-
тии общественных наук. Таким образом, общие законы диалектики на-
шли здесь себе особую конкретную общественную форму проявления * 11 12 13.
Общество включалось как звено в универсальную историческую цепь,
в полном соответствии с объективной исторической действительностью.
Но именно здесь и должно было с буйной мощностью сказаться
преимущество смелой и бесстрашной, революционной и материалистиче-
ской диалектики Маркса. Необходимо еще раз со всей энергией подчерк-
нуть своеобразие марксова историзма по сравнению с историзмом «исто-
рической школы» в ее многообразных проявлениях, Известно, как гневно
М. 1913. Изд. Рябушинского. Часть 1, стр. XXVI). Из конфронтации этих двух мне-
ний вытекает такая «verite»: Маркс не является ни плоским эмпириком, ни творцом
пустых абстракций, что и будет соответствовать действительности. W. Sombart
полагает также, что общественные закономерности, как их понимает Маркс, берут
безличную массу людей («demokratischproletistische Wertung»!! Sombart’y невдомек,
что «гении» сами функционируют как выражение общественной жизни). То же у
W. Lexis'a. Ст. «Gesetz» (im gesellschaftlischen und statistischen Sinne). Hndw. d.
Staatsw., 4 Band. 4 Auflage, S. 886. Все это связано co школой Риккерта. Против - см.
F. Eullenburg, Gesellschaft und Natur. Archiv fur Sozialwissenschaft und Sozial-
politik. N. F. В. XXI. S. 523.
11 См. по этому поводу нашу статью «Дарвинизм и марксизм». Сб, «Этюды».
М,— Л. 1932 г. Там же литература.
12 Ф. Энгельс. Людвиг Фейербах.
,3 Gunther Jacobsohn (Die materialistische Geschichtsauffassung im Lichte
der neueren soziologischen Forschungen. Dissertation. Albertus — Univ, zu Konigsberg
i. Pr. Febr. 1921, S. 41) пишет: «Seine (Marxens. H. Б.) materialistische Geschichtsauf-
fassung tritt mit dem Anspruch auf, den gesellschaftlischen Zusammenhangen den Schlei-
er abgenommen zu haben Sie erklart, dass szischen Natur — und Sozialgesetzen kein
Wesensunterschied bestehe. (Это верно.-Н. Б.) Natur und Sozialgesetze unterscheiden
sich grad u ell voneinander, nach der Zahl ihrer Determinanten». (Это вовсе невер-
но.) Речь идет не о количестве и только: речь идет именно о новом качестве.
Но качество качеству рознь: здесь есть весьма новое качество, но все же не «сверх-
естественного» порядка,
71
бичевал ее Маркс11: практически ориентируясь на увековечение данного,
теоретически она просто выключала всякий «перерыв постепенности»,
тогда как революционная диалектика Маркса исходит из неизбежной
смены общественных форм, включая исторически обусловленную проти-
воречивость развития, обострение внутренних противоречий, классовую
борьбу, катастрофический переход одной общественной формы в другую
через революцию и т. д.
Строгое познание объективных законов общественного развития от-
нюдь не предполагает у Маркса — вопреки тому, что говорят многочис-
ленные его критики, ведущие перманентную партизанскую войну карли-
ков против этого гиганта мысли и действия — какого-либо «Fatum’a»,
«Рока», «Судьбы». Сама история у Маркса отнюдь не гипостазируется и
не превращается в своеобразного субъекта, стоящего над людьми. Наобо-
рот: еще в полемике с Бруно Бауэром Маркс обрушивался на подобную
трактовку вопроса. «История,— писал он в «Святом семействе»,— не есть
какая-то особая личность, которая пользуется человеком, как средством
для достижения своих целей. История — не что иное, как деятельность
преследующего свои цели человека» 14 15. В связи с этим следует отметить
и другое обстоятельство. Маркса часто превращают в вульгарного апосто-
ла «прогресса». Это тоже не соответствует действительности. «Вопреки
претензиям прогресса» всегда замечаются случаи регресса и кругового
движения»16 *. У Маркса, следовательно, нет пи намека на фатализм,
с одной стороны, ни па панглоссовскую телеологию — с другой ”.
Но из того факта, что «люди делают историю», не вытекает, что эта
людская деятельность стоит вне какой бы то ни было закономерности.
Общество не есть сумма изолированных и механически объединенных
индивидуумов. Это есть определенная целокупностъ, расчлененная и про-
тиворечивая, с многообразием своих моментов. Поэтому объективные об-
щественные законы не совпадают с субъективными целеполаганиями,
и их нельзя выводить из индивидуальных «мотиваций»; наоборот, каж-
дый индивидуум уже рождается «обобществленным», и его действия де-
терминируются совокупностью его жизненных условий. Эту жизненную
обстановку он уже предпаходит, хотя на нее и воздействует. Следователь-
но, для Маркса важно найти «законы движения» особой формы целокуп-
ности, человеческого общества и при том исторического общества. Инте-
ресно отметить, что ряд критиков Маркса, обрушивающихся на него за
якобы механистический подход к обществу, в то же время делает ему уп-
реки за то, что он исходит из общества, а не из человеческой единицы.
Между тем именно из преодоления механической, бескачественной, коли-
чественно-математической концепции общества как раз и вытекает свое-
образие законов специфической целокупности («Totalitat»): целокупности
14 К. Маркс. К критике гегелевской философии права. Соч., т. 1, стр. 401: «Шко-
ла, узаконяющая подлость сегодняшнего дня подлостью вчерашнего, школа, объяв-
ляющая мятежным всякий крик крепостных против кнута, если только этот кнут —
старый и прирожденный исторический кнут; школа, которой история показывает, как
бог Израиля своему слуге Моисею, только свое a posteriori, эта историческая
школа права изобрела бы немецкую историю, если бы она не была изобретением
немецкой истории. Она, этот Шейлок, но Шейлок лакей, клянется в каждом фунте
мяса, вырезанном из народного сердца, ее векселем, ее историческим векселем, ее
христианско-германским векселем».
15 Маркс и Энгель с. Святое семейство. Соч., т. 1, стр. 118.
16 Ibidem, стр. 107. Ср. с этим германско-патриотическую и империалистическую
«обработку» Маркса у Troeltsch’a. 1. с. S. 355, со ссылками на автора подделки
проф. Oncken’a (Preussische Jahrb. 1914).
” Это понимают даже некоторые (впрочем, немногие) буржуазные ученые. Ср.:
Edwin R. A. Seligman. The economic interpretation of history. 2. ed., revised.
New York. Columbia Univ. Press. 1924: «To the extent then, that the theory of economic
interpretation is simply (!) a part of the general doctrine of social environment, the
contention that it necessarly leads to an unreasoning fatalism is baseless. Men are the
product of history, but history is made by men» (pp. 100-101).
72
(а не ее «составной части»), специфически-общественной (а не родовой,
видовой, биологической, физико-химической).
Но эта целокупность, общество не берется у Маркса, как тощая абс-
тракция.
Если мы начинаем анализ, например, с населения, то это абстракция,
если опустить классы; классы — абстракция («leeres Wort»), если мы не
знаем их элементов и т. д. «Следовательно,— говорит Маркс,— если я на-
чинаю с населения, то это было бы хаотическим представлением о целом,
и путем ближайших определений я бы дошел аналитически до все более
простых понятий; от представленного конкретного ко все более тонким
абстракциям (Abstrakta), пока бы не дошел до простейших определений.
Оттуда путешествие началось бы снова обратным путем, до тех пор, пока
я наконец снова не достиг населения, на этот раз не как хаотического
представления о целом, но как богатой целокупности многих определений
и связей» ,8. Метод этого перехода — от хаотического представления кон-
кретного к простейше-абстрактному и затем обратно к обогащенной кон-
кретной целокупности есть метод Маркса, метод, который не укладыва-
ется в формально-логические и обычные противопоставления индукции
и дедукции, анализа и синтеза, конкретного и абстрактного. Поэтому уже
понятие общества является у Маркса не пустым абстрактным и внеисто-
рическим понятием, а понятием, включающим все расчлененное многооб-
разие своих конкретных исторических определений, которые даются в их
развитии, в соответствии с действительным ходом действительного исто-
рического процесса. Здесь по-настоящему разрешается у Маркса та по-
знавательная проблема, которую Риккерт счел специфической для чело-
веческой истории,—проблема «индивидуального» и «типичного». Маркс
на основании кропотливейшего изучения истории пришел к понятию
экономической структуры общества, являющейся морфологическим прин-
ципом всего общественного целого, «способа производства» как историче-
ски «индивидуального» (и в то Hie время «типичного»), как специфиче-
ской фазы исторического развития. Уже Макс Вебер отметил, что «инди-
видуальное» нельзя понять без «номологического знания»18 19. Нс
индивидуальное даже «малого порядка» нельзя представлять как кантов-
скую вещь в себе, без соотнесения к «другому», вне связи с другим, вне
общественной целокупности. Поэтому Вебер вынужден восстанавливать
«генерализирующий метод», похороненный Риккертом, на базе риккерти-
анских посылок, которые имеют совершенно определенный социальный
18 К. М а г х. Einleitung zu einer Kritik der polit. Oekonomie. В «Zur Kritik» hg.
von K. Kautsky, Stuttgart, Dietz. 1909. S. XXXV. Ср. также: «Hegel geriet daher auf
die Illusion, das Reale als Resultat des sich in sich zusammenfassenden, in sich verti-
efenden und aus sich selbst sich bewegenden Denkens zu fassen, wahrend die Methode,
vom Abstrakten zum Konkreten aufzusteigen, nur die Art fiirdas Denken ist, sich dasKon-
krete anzueignen, es als ein Konkretes geistig zu reproduzieren» (XXXVI). «Das Ganze,
wie es im Kopfe als Gedankenganzes erscheint, ist ein Produkt des denkenden Kopfes
der sich die Welt in der ihm einzig moglichen Weise aneignet, einer Weise, die ver-
schieden ist von der Kiinstlerisch-religios-praktisch-geistigen Aneignung dieser Welt
(Ibid. S. XXXVII). Отсюда ясно, насколько остроумен П. Б. Струве, додумавшийся
до превращения Маркса в Фому Аквината и уличающий великого материалиста
в «логическом» реализме, т. е. в положении о субстанциальном существовании об-
щих понятий («universalia sunt realia», а не «nomina»). С другой стороны, нужно
особо подчеркнуть разницу между общими понятиями и понятиями реальных цело-
купностей. В объективном мире первому соответствуют повторяющиеся черты во
многом; второму соответствует непосредственно реальная целокупность.
Материя бескачественная, «геометрическая», только количественная — это одно. Мате-
рия — как целостность всех переходящих одна в другую и качественно различных
материй — это другое. «Universalia» и «Totalitaten» — разные вещи. Это положение
чрезвычайно существенно для понимания целого ряда сложных методологических
вопросов обществоведения.
19 Max Weber. Сб. Gesammelte Aufsatzezur Wissenschaftslehre. Tubingen. 1921.
Ст. «Die Objektivitat sozialwissenschaftlicher und sozialpolitischer Erkenntnis»,
S. 178-179.
73
смысл, как и все установки кантовского «практического разума»20,
и прибегать к построению так называемых «идеальных типов», плохого,
идеалистически искалеченного сколка с марксовых «экономических фор-
маций» (rsp «экономических структур», rsp «способов производства») 2i,
причем у него преобладают, как справедливо говорит Трельч, интеллек-
туальное созерцание (Anschauung) больших социологических комплек-
сов и эволюционных связей22.
Итак:
1. У Маркса общество есть часть природы, но противопоставленная
ей часть, особая и специфическая, исторически возникшая (здесь, следо-
вательно, налицо единство, но не тождество; раздвоение единого).
2. Она действует на природу активно и изменяет ее (взаимное про-
никновение противоположностей).
3. Она имеет свои специфические законы (общественные законы), ка-
чественно отличающиеся от законов неорганического мира и законов био-
логии (исторически возникшее новое качество), но отнюдь не «законы»
сверхнатурального свойства (материализм).
4. Общество берется в многообразии своих исторических определений
и в процессе своего исторического развития (диалектика абстрактного и
конкретного).
5. У Маркса нет никакой телеологической «всемирной концепции»
(«цели истории», «прогресс», «единое человечество»; «в действительности
же то, что обозначают словами «назначение», «цель», «зародыш», «идея»
прежней истории есть не что иное, как абстракция позднейшей истории,
абстракция активного влияния, оказываемого прошлой историей на позд-
нейшую») 23.
Самым замечательным изложением теории исторического материализ-
ма, за исключением блестящего и лапидарного предисловия к «Zur Kri-
tik der politischen Oekonomie», является, несомненно, «Немецкая идеоло-
гия», в особенности та ее часть, которая посвящена критике Фейер-
баха.
С самого начала авторы ставят всю проблему в широкие рамки:
«Мы знаем только одну-единственную науку, науку истории. Историю
можно рассматривать с двух сторон и делить на историю природы и ис-
торию людей. Но нельзя отделять друг от друга обе эти стороны: пока
существуют люди, история природы и история людей обусловливают друг
20 Ibid., 214: «И во всех нас живущая в той или иной форме вера в сверхэмпирп-
ческую значимость последних и наивысших идей ценности, на которых мы утверж-
даем, как на якоре, смысл нашей жизни»... «Свет, который проливают эти высочай-
шие идеи ценности»... и т. д. Каким образом регулятивную идею о сверхэмпирических
ценностях связать с научной объективностью познания — понять трудно. «Die So-
ziologie wie die Ceschichte deuten zuerst «pragmatisch»,— замечает M. Weber (Ueber
einige Kategorien der verstehenden Soziologie. Logos. Band IV. 1913. Heft 3. S. 255).
Если производить выбор исходя из мелкой лавочки буржуазной практики, хотя бы
освещаемой вышеупомянутыми лучами, тогда могучее познание невозможно.
Но если, как у пролетариата, практика требует познания всего развития капита-
лизма и т. д. в це л о м, т. е. ставит широкую познавательную (практически весь-
ма ценную, поскольку разрешена) задачу, то внутри этой задачи подбор фактов
должен лежать уже не по линии ценностей: ибо «логика» этих «ценностей» и
«логика» «важностей» с точки зрения объективного хода вещей отнюдь не сов-
падают и совпадать не могут, выщипывание «ценного» «индивидуального» теряет
всякий смысл.
21 «Идеальные типы» М. Вебера построены по гетерогенным принципам, с от-
влечением от совокупных признаков исторически данных способов производства,
с непониманием существенных черт формации (недооценка наемного труда при ка-
питализме), с ударением на психологических мотивах «хозяйствующих субъектов».
«Прагматически» и с точки зрения ценности для буржуазии это означает: 1) под-
крепление религии, 2) возможность находить капитализм и социализм всюду и везде
и тем самым путать все карты в исторической игре.
22 Е. Troeltsch. Der Historismus. S. 367—8. Тут же Трельч отмечает влияние
Маркса.
23 К. МарксиФ.Энгельс.О Фейербахе. Архив. 1. Стр. 225.
74
друга»24. Это раздвоение единой природы на противоположные начала и
обусловливает все дальнейшее движение, как последняя инстанция; дви-
жение этой противоположности, борьба общества с природой, возрастаю-
щий процесс «очеловечения» природы, постоянное проникновение одной
противоположности в другую лежит в основе всего движения: это есть
закономерность развития производительных сил общества и основа его
самодвижения. Отношение к природе есть активное, деятельное отноше-
ние — это есть труд, процесс производства. Общественный человек —
это прежде всего не animal rationale, a homo faber, toolmaking animal.
Таким образом, первая предпосылка — это «телесная организация инди-
видов и данная этим связь с природой». Производство жизненных средств
и средств производства есть производство материальной жизни. Но это
производство не механическое рядоположение отдельных трудящихся ин-
дивидов, а производство, субъектами которого являются общественные
индивидуумы в определенного типа общественной связи. Типы этой свя-
зи выясняются эмпирическим наблюдением. Это «производственные отно-
шения», основное общественное расчленение (в классовом обществе
прежде всего расчленение на классы), тот «базис», на котором вырастает
политическая, моральная, философская, религиозная и т. д. «надстрой-
ка». Практика порождает теорию, материальное производство выделяет
производство духовное, это последнее с ростом многообразного разделения
труда и фиксацией разделенных функций за классами (которые отлича-
ются друг от друга своим отношением к средствам производства, преж-
де всего своим положением в процессе производства и распределения) от-
носительно отрывается от своей основы и получает в сознании своих
агентов иллюзорную суверенную самостоятельность. Так возникает ил-
люзия «самостоятельной» истории религии и морали, права и философии,
науки и искусства и т. д. Люди, общественно-исторические люди, люди,
«как они обусловлены способом производства их материальной жизни»,
«являются производителями своих представлений, идей и т. д. и т. п.»25 26.
Эти последние являются, таким образом, «идеологическими рефлексами
и отражениями этого жизненного процесса» 2в, что вовсе не исключает,
а наоборот, предполагает их активный характер. Таким образом, на арене
истории действует общество в его конкретно-исторической определенно-
сти. Его производительные силы (единство средств производства и рабо-
чих сил), его экономическая структура, соответствующая технико-произ-
водственной основе и уровню производительных сил; его .государственная
организация, его «способ представления» составляют известное морфоло-
гическое единство, Следовательно, эта историко-общественная целокуп-
ность (Totalitat) выступает как конкретный субъект истории, с множест-
вом своих конкретных свойств и соответствующих определений; задача
науки в том, чтобы «изобразить все дело в его совокупности, а потому
и взаимодействие этих различных сторон друг на друга»27. Но вся эта
совокупность взаимодействия и связей имеет вплоть до самых туманных
сублиматов свою материальную основу: материальный способ производ-
ства, следовательно, в движении — процесс непосредственного материально-
го производства жизни, активную общественную практику, которая полу-
чает свое выражение в общественном сознании. Не общественное созна-
ние определяет собой общественное бытие, а, наоборот, общественное бы-
тие как основа определяет собой общественное сознание.
Но историческое общество само есть диалектическое единство проти-
воположностей. Его материальным содержанием, основным и непосредст-
венным, является процесс производства жизни, т. е. процесс труда, про-
цесс роста производительных сил. Его содержательной формой, в которой
24 Ibid., стр. 214.
25 Ibid. 215-216.
26 Ibid.
27 Ibid, 227.
75
конкретно-исторически происходит движение производительных сил, яв-
ляется «экономическая структура общества». Противоположность формы
и содержания превращается в противоречие. Когда это противоречие
между производительными силами и производственными отношениями
взрывает все единство, происходит социальная революция, общество из
одной фазы переходит в другую. Юридические отношения собственности
(юридический перевод производственных отношений), государственная
надстройка, старые «способы представления» — все разрушается и усту-
пает место новым формам* 2 * * 28. Старые формы были когда-то «формами
развития» — они диалектически превратились в «оковы развития», в свою
собственную противоположность. Это противоречие «снимается» в процес-
се революции. Но процесс революции не есть автоматический процесс:
люди делают свою собственную историю29. Однако выясненные Марксом
законы общественного развития говорят нам о том, как ведут себя боль-
шие массы людей, расчлененных и объединенных общими жизненными
условиями, при изменениях этих жизненных условий. Противоречие меж-
ду способом производства и развитием производительных сил отражается
и выражается в ряде других противоречий, которые обнажают противо-
положность классов, усиливают классовую поляризацию, обостряют клас-
совые интересы, производят идеологическое размежевание классов, фор-
сируют формирование классового самосознания революционного класса и
его союзников, и через революцию живых людей, через борьбу револю-
ционного класса против класса, закрепившего старые производственные
отношения в концентрированной форме своей государственной власти, че-
рез разрушение этой власти и разгром сил противника, через освобожде-
ние производительных сил и организацию новых форм движения этих
сил общество переходит в другую форму своего исторического
бытия.
Общество рассматривается Марксом, таким образом, как исторически
конкретное общество, историческая форма которого есть преходящая фор-
ма. «.Всеобщие законы» исторического развития включают, следователь-
но, законы перехода одной общественной формы в другую и предполага-
ют специфически исторические особенные законы различных обществен-
но-экономических формаций.
В основе теории исторического материализма лежит та материалисти-
ческая предпосылка, что все жизненные богатства общества, все содер-
жание его жизненного процесса в целом в конечном счете определяются
уровнем власти над природой, степенью реального овладевания (и, сле-
довательно, реального изменения) внешнего мира, т. е. движением и само-
движением производительных сил, процессов материального труда, кото-
рый проходит всегда в конкретной исторической общественной форме,
т. е. неразрывно связан с экономической структурой общества. По отно-
шению к движущимся материальным производительным силам и меняю-
щейся экономической структуре общества естественные предпосылки как
таковые суть относительная константа, хотя она и чрезвычайно важна
как исторически исходный пункт развития; более того, движение
этих естественных предпосылок как предпосылок общественного разви-
тия есть производная от движения производительных сил: скрытые так
называемые «естественные богатства» общественно не функционируют;
28 К. М а г х. Zur Kritik der politischen Oekonomie, S. LV.
2S Поэтому, вероятно, C. Bougie (Chez les prophetes socilistes. Paris. Felix
Alcan. 1918) пишет о марксизме: La noyau du materialisme historique c’est la croyan-
ce a ce qu’on pourrait appeller Fautomatisme technologique (213). Вопрос о «фатализ-
ме» в марксизме (партия, борющаяся за неизбежное затмение луны) в особенности
муссировался в связи с известной книгой R. Stammler’a (Wirtschaft und Recht
etc.), о которой с большим пренебрежением писал в свое время его кантианский
коллега Max Weber. См. статью последнего: R. Stammlers, «Ueberwindung» der
materialistichen Geschichtsauffassung. Archiv fur Soz.— Wiss. und Soz — Politik 24
B. 1907, ’ ’
76
они должны перестать быть «скрытыми»; лишь тогда, когда они из ма-
терии превращаются в материал, из «вещей в себе» в «вещи для нас»,
вступая в поток искусственной материальной трансформации, т. е. в по-
ток материального трудового процесса, становясь объектом изменения,
они изменяются (и количественно, и качественно), как «моменты» обще-
ственного развития. Но это количественное и качественное изменение
есть следствие развития производительных сил. Точно так же дело обсто-
ит и с биологической «природой человека», т. е. другой стороной «естест-
венных предпосылок» общественного развития. «Телесная организация»,
«родовой» или «видовой» человек есть историческая предпосылка обще-
ственно-исторического человека, относительно константная. И опять-
таки: изменение «природы человека» (и телесной, и ее духовного корре-
лята) есть производная от общественного развития: закономерность ее
развития определяется закономерностью развития всего общества, в осно-
ве чего лежит закономерность развития производительных сил, т. е.
специфически-обще ст венная закономерность. Тем самым отвергается од-
носторонний «географический» материализм, выводящий все историческое
развитие из условий климата, почвы, оро-гидрографических и т. д. мо-
ментов, а равно и биологический материализм (rsp позитивизм), механи-
чески переносящий биологические закономерности на общество и выводя-
щий законы общественного развития из так называемой «природы чело-
века» как его биологической природы, Но материалистическое понимание
истории поражает насмерть прежде всего все виды идеализма в общест-
венных науках. Явления общественного сознания суть производное от
явлений общественного бытия. Материальный факт процесса развития
производительных сил (или их упадка) в его общественно-исторической
форме, т. е. изменения в производительности общественного труда и люд-
ских отношений в процессе этого труда (производственных отношений)
суть основные детерминанты, в последнем счете, то есть прямо или
косвенно, непосредственно или через ряд промежуточных звеньев обус-
ловливающие изменения всей сферы надстроек: политических, юридиче-
ских, моральных, научных, эстетических, философских. Морфологическое
единство общества (хотя и противоречивое, и притом с развитием этих
внутренних противоречий по разным направлениям) именно и обуслов-
ливается тем, что оно имеет единую материальную основу. Поверхност-
ная идеалистическая точка зрения в общественных науках исходит из
разного рода форм общественного сознания, не ставя даже вопроса об
объективных детерминантах этого сознания. Наоборот, материалистиче-
ское понимание истории анализирует именно эти материальные детерми-
нанты, движение которых определяет движение соответствующих мысли-
тельных формэо. «Соответственно различным способам производства в
различных странах и в разные эпохи, определенной экономической иерар-
30 Здесь уместно отметить, что буржуазные «критики» марксизма в области
философской нередко стремятся объявить признание внешнего мира, материи,
«мистикой». Подобно этому в области общественных наук они объявляют «ми-
стикой» производительные силы. См., напр., Туган-Барановский, Теоретиче-
ские основы марксизма, Masaryk, 1. с. и легион других. Не менее ходовым является
и другой прием, а именно заявление, что марксово материалистическое понимание
истории ничего общего не имеет с философским материализмом, что оно отнюдь н е
материалистическое понимание исторического процесса. На этом поприще
подвизаются и откровенно буржуазные критики, и социал-демократические фальси-
фикаторы марксизма a la Max Adler, О. Bauer, A. Braunthal е tutti quanti
(«реалисты», «позитивисты», «неокантианцы» и прочие). См. также Е. Lederer,
Crundzuge der okonomischen Theorie. J. Mohr. Tubingen. 1922. 5.6 «Diese (материа-
листическое понимание истории,- H. Б.) hat mit dew philosophischen Materialismus
nichts gemein».
Явно позитивистская интерпретация (а не диалектическо-материалистическая)
учения Маркса имеется и у Каутского, и притом не только в его «Materialistische
Geschichtsauffassung», но и в ранних работах. Насколько беззаботны были здесь
теоретики Второго Интернационала, видно хотя бы из сборника статей Neue Zeit
«Исторический материализм» (сост. Сем ко век им), В этом отношении бесконеч-
77
хии отвечает... своя иерархия душ, умов и понимания. Иерархии соци-
альных отношений и экономическому развитию классов соответствует
психология классов» 3‘. Классовая борьба наполняет собой всю историю
классовых обществ — это жизненный нерв исторического процесса. Но
сама эта борьба, расстановка классовых сил, их конкретное сочетание
обусловливаются развитием определенного способа производства; с дру-
гой стороны, она разыгрывается не только в области борьбы непосредст-
венных материальных интересов, но и в самых высоких сферах идеоло-
гии: даже общие мыслительные формы эпохи выражают и отражают
ее специфический стиль и ее классовое расчленение, т. е. в конеч-
ном счете способ производства, связанный с уровнем производительных
сил.
Учение Маркса о движении общественно-экономических формаций от-
нюдь не является искусственным головным построением: оно обобщает
громаднейший практический и теоретический опыт. Конечно, «экономи-
ческие структуры» с их надстройками не могут отразить всей полноты
конкретного исторического потока целостной жизни во всем ее многооб-
разии. Но, как было уже замечено раньше, будучи беднее жизни, эти
обобщения богаче мозаики, преподносимой плоским эмпиризмом, обыч-
но сдобренной порцией «моралина». Они выражают основные и решаю-
щие соотношения, те, которые определяют маршруты исторического
движения. «Чистый капитализм» есть, безусловно, абстракция, хотя и во
многих случаях весьма полезная абстракция. Но капитализм «нечистый»
есть реальность и как сочетание «капитализмов» и как «мировой капита-
лизм», в порах которого еще держатся остатки докапиталистических
укладов. «Чистая классовая структура», конечно, абстракция. Но классо-
вая структура реального капитализма в действительности именно такова,
что массы составляются из наемных рабочих, а командуют хозяйством
(и государством) монополисты средств производства. «Чистый пролета-
риат» — это абстракция. Но живое единство массы пролетариев разных
квалификаций с периферией и крепким реальным ядром есть реальность,
которая реально ! борется за свое реальное господство. Поэтому учение о
смене историко-экономических формаций как учение о процессе «исто-
рии» адекватно отображает реальный исторический процесс. Виндельбан-
довско-риккертианское противопоставление «истории» и «теории» нужно
сдать в архив: история как механическая груда отдельных фактов не есть
история как наука; координирование индивидуальных фактов и их ше-
ренга под телеологическо-теологической командой кантовского категори-
ческого императива не есть наука; «Zweckwissenschaft» а 1а Штаммлер,
Штолъцман31 32 и др. не есть наука. С другой стороны, не может являть-
ся научным построение, которое дает голую схему абстрактного порядка.
Но вопрос о пусто-абстрактном характере той или другой теории есть
конкретный вопрос, вопрос фактического разбора этой теории, вопрос ее
но выше стояли Г. В. Плеханов и Антонио Лабриола, чрезвычайно цени-
мый Лениным и, к сожалению, незаслуженно забытый (см. его «Исторический ма-
териализм» и «Исторический материализм и философия. Письма к Сорелю»).
31 Антонио Лабриола, К вопросу о материалистическом взгляде на исто-
рию (Essais sur la conception materialiste de 1’histoire). Изд. Березина и Семенова.
СПБ. Стр. 24. В настоящее время одним из наиболее ярких выразителей бесноватого
идеализма является Othmar Spann, который определяет общество и его зако-
номерности следующим образом: «Die Gesellschaft und alles, was in ihr enthalten isi
(sohin auch die Wirtschaft) ist ein Geistiges, kein Materielles. Als Geistiges, ist sie
Ganzheit und nicht Summa oder Haufen von getrennten Einzelheiten, daher nicht Me-
chanismus, nicht Atomhaftes; daher auch nicht ein von mechanischen Gesetzen der
Ursachlichkeit. sondern ein von den Gesetzen der Gliederung. der zweckgiltigen. te-
leologischen Ordnung Beherrschtes» (O. Spann: Tote und lebendige Wissenschaft.
Zwei Abhandlungen zur Auseinandersetzung mit Liberalismus und Marxismus, Jena,
Gustav Fischer. 1921). Забавно при этом, что Spann считает Маркса представителем
атомистического и индивидуалистического метода.
32 R. Stammler, L cn В. Stolzmann, Der Zweck in der Volkswirtschaftslehre.
78
проверки33. Противопоставление «теории» и «истории» есть остаток того
воззрения, которое полагало, что природа не имеет истории и потому ее
законы вечны. «Естественный» вечный закон и застывшая система соот-
ношений, фиксированных этими «вечными законами», есть база «теории».
«Теория» по этому представлению есть система поставленных в связь и
формулированных «вечных законов». Наоборот, история есть истечение
свободного творческого духа, который творит новое, производя главным
образом все новые и новые этические ценности. Поэтому человеческая
история есть, как выражается Штаммлер, «Gegenstuck» по отношению к
природе, а науки о духе суть «Gegenstiick» по отношению к естественным
наукам. Вместе с уничтожением принципиального дуализма природы и
общества, естественных и общественных законов падает и принципиаль-
ное противопоставление теории и истории.
Итак, материалистическое понимание есть материалистическая диа-
лектика в ее специфической и обогащенной форме, есть диалектика об-
щественно-исторического процесса, вскрывающая его объективную диа-
лектику. Маркс первый на основании богатейшего материала, гигантско-
го моря фактов, огромного знакомства с историческим материалом разных
эпох и народов, необычайно богатого опыта новейшей европейской исто-
рии, практики общественной классовой борьбы, великим мастером кото-
рой он был сам во всех ее областях, вывел законы исторического разви-
тия. Это монументальное, теоретическое построение, равного которому
не знает мир. Там, где раньше царил «случай», деяния полководцев и ца-
рей, носы Клеопатры и желудок Наполеона; там, где люди видели непо-
нятную борьбу абстракций и символов, кровавые сечи за форму прича-
стия или знак полумесяца против креста; там, где идеалистическая фило-
софия давала суррогат объяснения, заставляя своего «духа» перманентно
воплощаться в реальном историческом процессе,— там впервые заняла
свое место настоящая наука, уничтожившая иллюзорные связи вещей п
процессов и поставившая на их место действительные связи. Общество,
историческое общество, было научно «открыто», как живое и многослож-
ное, внутренне-противоречивое и движущееся, связанное с природой и
активно на нее воздействующее единство, развивающее свои противоре-
чия и переходящее из одной, качественно определенной формации —
в другую, с особыми, специфическими законами. Таким образом, всеоб-
щие законы общественно-исторического развития (Энгельс) уже таят в
себе особые законы движения специфических общественно-исторических
формаций, выражающие специфические формы движущих противоречий:
законы развития феодализма, например, не те, что законы развития ка-
питализма; законы движения каждой такой формации оригинальны, хотя
они и «действуют» на основе общих законов мерностей, устанавливаемых
теорией исторического материализма. Иначе и не может быть, ибо раз-
личны производительные силы (и количественно, и качественно), различ-
ны экономические структуры, различны классы, различны надстройки;
все жизненное единство и все его противоречия другие. Поэтому, напри-
мер, закон периодических кризисов перепроизводства нелепо искать в на-
туральных формах хозяйства, как нелепо искать в застойных общест-
вах подвижных форм научного мышления, вроде исчисления бесконечно
малых. Это — не контовский consensus, с деревянными иерархическими
категориями. Здесь все противоречиво, подвижно, диалектично-, здесь иг-
рает живая историческая жизнь. Маркс установил бесконечное множество
общих и частных закономерностей «второго порядка», кроме тех огром-
ных и величественных обобщений, которые составляют «ядро» материа-
листического понимания истории: его блестящий анализ групп внутри
33 Образцом пустяковой quasi-проверки может служить ультраповерхяостная
статья проф. Н. Delbriick’a: Die Marxische Geschichtsphilosophie. Preussische
Jahrbiicher. B. 182.
79
класса, идеологов и практиков; его анализ разделения труда и влияния
этого разделения на весь строй мышления; его анализ отдельных форм
надстроек и в первую очередь его учение о государстве, которое уже само
по себе есть целая мыслительная революция и наиострейшее орудие прак-
тически-политической борьбы пролетариата34 и т. д. и т. п.,— все это важ-
нейшие достижения науки. Без всякого преувеличения можно сказать,
что его подстрочными примечаниями кормится (теоретически, разумеет-
ся) целая плеяда наиболее крупных голов из лагеря официальной науки.
Так, например, его замечание о роли протестантизма для генезиса капи-
тализма35 вызвало целую литературу. (Зомбарт, особенно Макс Вебер,
Трёльч и др.36).
Особое значение имеет в теории исторического материализма учение
о классах и классовой борьбе. Классы — живые собирательные носители
противоречий каждого (классового, т. е. предполагающего классовое об-
щество) способа производства. Движение этих противоречий и их револю-
ционное разрешение идут через классовую борьбу, в ее триединой фор-
ме — экономической, политической и теоретической. Ведь и господствую-
щие идеи суть идеи господствующего класса, и господствующий «способ
представления» (или «Wissensform», как его «для оригинальности» назы-
вает Max Scheier) есть «способ представления», ему свойственный. Таким
образом, здесь внутри общества формируются свои живые «Totalitaten»,
из которых один становится в ходе развития революционным классом par
excellence. При определенных исторических условиях он и делается мо-
гильщиком старого общества.
Материалистическое понимание истории с его учением о классовой
борьбе и революции есть объективная научная теория: она выясняет,
опираясь на самые общие законы бытия и становления (материалистиче-
скую диалектику или диалектический материализм), общие объективные
законы человеческой истории37. Это не есть субъективистское построе-
ние; это не волюнтаристская теория с волей, как первичным и всеопре-
деляющим фактором. Воля лимитирована в каждый данный момент оп-
ределенными условиями. Но эта теория в высшей степени активна и ре-
волюционна: она ничего общего не имеет с той отвратительной фатали-
стической карикатурой на марксизм, организованным носителем которой
является социал-демократия; «объективизм» этой карикатуры есть исто-
рический фатализм, являющийся, в свою очередь, орудием фашистского
активизма. Марксово учение о законах общественного развития есть ин-
струмент ниспровержения капитала. Оно получает свою дальнейшую рас-
шифровку в теории капиталистического развития, где общие законы об-
щественной диалектики принимают еще более конкретную форму законов
развития и гибели капиталистического общества и законов его неизбеж-
ного перехода в социализм через революцию пролетариата и его дик-
татуру.
34 Об этом ниже, в другой связи. См. классическую работу В. И. Ленина:
Государство и революция.
35 К. Marx. Das Kapital, В. 1. S. 239 Fussnote.
36 В сборнике, посвященном памяти Макса Вебера, самого крупного из
буржуазных ученых-обществоведов «Hauptprobleme der Soziologie» (Munchen u. Leip-
zig. 1923. S. XV) помещена статья Schulze-Gaevernitz’a: Max Weber als Na-
tionalokonom und Politiker. В этой статье автор пишет о работе М. Вебера по
религии (лучшее, что дала буржуазная наука в этой области): «Ihre Bedeiitung ist
zunachst eine grundsatzliche, indem Max Weber hier den Zentralgedanken des
Marx’schen Lehrgebaudes weiterbildet. Er kniipft an Marx an, wie dieser den Geist des
Kapitalismus schildert, aber er verwirft (уж конечно! - H. Б.) die Einseitigkeit der
Marx’schen Lehre, die von Hegelschen Dialektik (!!!) abstammt».
37 Поэтому ее «Weiterbildung», т. e. прямое извращение (она-только
«эвристический принцип»; она должна быть «этизирована»), о котором con ашоге
говорит проф. Е. Brandenburg (Die materialistische Geschichtsauffassung. Leip-
zig. Verl. von Quelle и Meyer. 1920), должно быть решительно отброшено.
80
ПРИМЕЧАНИЯ
Ниже даны переводы цитат, приведенных на иностранных языках в статье
П. И. Бухарина.
К стр. 67
«... И только в этом изменении состоит сущность исторического материализма».
Маркс, следовательно, является и остается гегельянцем» (нем.).
«Кажется, они его совсем не знали» (нем.)
«Для понимающего этого достаточно» (лат.)
К стр. 69
Г- Дословно: «пусть будет так». Однако здесь это выражение употреблено в его
историческом смысле: как лозунг буржуазного свободного предпринимательства, или
«экономического либерализма». Поэтому в контексте статьи оно означает; «не мешай-
те делать», «не чините препятствий», «дайте нам дорогу» (франц.).
Выражение Бенедикта Спинозы, означающее «геометрическим способом», или
«методом» (лат.).
К стр. 69-70
«Ведь неуловима
Суть природы,
Солнце равно светится
Как над злом, так и над добром.
И преступнику,
И лучшему среди нас
Луна и солнце дарят свой свет (безучастно).
И лишь человек
Способен на невозможное.
Он различает,
Он выбирает и направляет.
Он может мгновенью
Вечность придавать» (нем., из Гете).
К стр. 70
«Ни с одним понятием Маркс не обращался столь неряшливо (!!!), как с поня-
тием закономерности» (нем.).
«Это чудовищная мысль — стремиться применять гегелевскую диалектику к эм-
пирическому миру. Диалектика в высшей степени логогенетична и эманатистична,
и она теряет всякий, вообще всякий, смысл, если мы стоим на эмпирической пози-
ции» (нем.).
К стр. 71
' «истина» (франц.).
«Демократически-пролетарская оценка» (нем.).
«Его (Маркса.- Н. Б.) материалистическое понимание истории выступает с при-
тязанием, будто оно сняло покров таинства с общественных отношений. Оно разъяс-
няет, что между законами природы и общественными законами нет никакого сущест-
венного различия... Законы природы и общественные законы отличаются друг от
друга лишь по степени, по числу своих детерминант» (нем.).
К стр. 72
«Что касается того, что теория экономической интерпретации есть просто (!)
часть общего учения о социальной среде, утверждение о том, что она неизбежно
4 Вопросы философии, № 10
81
ведет к неразумному фатализму, беспочвенно. Люди являются продуктом истории,
но история делается людьми» (англ.).
К стр. 73
«Гегель, поэтому, оказался в плену иллюзии, рассматривая реальное как резуль-
тат обобщающей самое себя, углубляющейся в саму себя и самодвижущейся мысли,
в то время как метод восхождения от абстрактного к конкретному есть лишь мысли-
тельный способ освоения конкретного, его духовного воспроизводства как конкрет-
ного» (XXXVI)». Целое в том виде, в какой оно появляется в голове, есть продукт
мыслящей головы, осваивающей мир единственно возможным для нее способом,
отличающимся от художественного, религиозного, практического и духовного освое-
ния мира» (там же, стр. XXXII). (нем.).
«Универсалии суть реалии, а не имена» (лат.).
«Тотальность» (всеобщность) (нем.).
К стр. 74
* «Социологию и историю истолковывают прежде всего «прагматически» (нем.).
К стр. 75
«Разумное животное» (лат.)'.
' «Человек - мастер, создатель» (лат.).
«Животное, делающее орудие» (англ.).
К стр. 76
«Сущностью исторического материализма является вера в то, что можно было бы
назвать техническим автоматизмом» (франц.).
К стр. 77
( «Все до одного» (итал.).
«Оно (материалистическое понимание истории,- Н. Б.) не имеет ничего общего
с философским материализмом» (нем.).
К стр. 78
«Общество, и все, что в нем содержится (следовательно, и экономика), представ-
ляют собой нечто духовное, не материальное. В качестве чего-то духовного, общество
есть целостность, но не сумма и не нагромождение оторванных друг от друга еди-
ничностей, и поэтому оно не является механизмом, чем-то разорванным (атомарным);
следовательно, общество есть нечто, управляемое законами членения, целесообраз-
ным, телеологическим порядком, но не механическими законами причинности» (нем.).
К стр. 79
«Противоположность» (нем.).
К стр. 80
«Она (работа Вебера.— Ред.) имеет прежде всего основополагающее значение,
когда Макс Вебер здесь развивает дальше центральную мысль марксова учения.
Он примыкает к Марксу в том, как Маркс изображает дух капитализма, но он отбра-
сывает (уж конечно! — Н. Б.) односторонность марксова учения, берущего свое на-
чало в гегелевской диалектике» (!!!) (нем.).
«Формы знания» (нем.).
«По преимуществу» (франц.).
«С любовью», «с удовольствием» (итал.).
Проблемы теории науки и искусства
в работах Н. И. Бухарина
М. Г. ЯРОШЕВСКИЙ
С тех пор, как в апреле 1929 г. на Пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б)!
Сталин сказал, что Бухарину присуща «гипертрофированная претенци-
озность недоучившегося теоретика» ’, бухарйнский вклад в разработку
ключевых проблем марксистско-ленинской философии либо игнорировал-
ся, либо без самой малой попытки разобраться в нем оценивался нега-
тивно.
Кое-кто из присутствовавших на упомянутом пленуме знал о ленин-
ском «Письме к съезду», где о Бухарине говорилось, что Он «не только
ценнейший и крупнейший теоретик партии, он также законно считается
любимцем всей партии, но его теоретические воззрения очень с большим
сомнением могут быть отнесены к вполне марксистским, ибо в нем есть
нечто схоластическое (он никогда не учился и, думаю, никогда не пони-
мал вполне диалектики)»1 2.
Изъяв с присущим ему коварством из этой характеристики суждение
«он никогда не учился», Сталин представил дело таким образом, будто,
говоря о Бухарине, он лишь воспроизводит ленинское мнение.
Известно, что Ленин неоднократно полемизировал с Бухариным, кри-
тикуя, в частности, «наивно-детское» заимствование Бухариным у Бог-
данова терминов, имеющих идеалистическую подоплеку. Однако грубей-
шим заблуждением было бы полагать, во-первых, что философские воз-
зрения Бухарина идентичны богдановским, во-вторых, что эти воззрения
можно экстраполировать на все последующее творчество Бухарина, как
если бы они раз и навсегда застыли на уровне начала 20-х годов3.
Поныне, цитируя Ленина, оставляют без внимания продолжение его
письма, в котором содержалась принципиально важная оговорка: «Ко-
нечно, и то и другое замечание (наряду с Бухариным речь шла о Пя-
такове.— М. Я.) делаются мной лишь для настоящего времени в Предпо-
ложении, что эти оба выдающиеся и преданные работники не найдут слу-
чая пополнить свои знания и изменить свои односторонности» 4.
1 Сталин И. В. Соч., т. 12. М., 1952, с. 77.
2 Л е н и н В. И. Поли. собр. соч., т. 45, с. 345.
3 Такое бездоказательное утверждение можно, в частности, встретить в «Исто-
рии философии» (т. 6, кн. 1. М., 1965), где читаем: «Методологической основой фи-
лософии Бухарина была не диалектика, а богдановщина с ее «универсальными тек-
тологическими законами» (с. 69). Тем самым (хотя книга издана после XX съезда
КПСС) в ней воспроизводятся стереотипы, почерпнутые из литературы времен ста-
линщины. когда все, что по любому поводу было сказано «врагами народа», априор-
но считалось враждебным методологии марксизма.
4 Ле в и в В. И, Поля, собр. соч., т, 45, с. 346.
4*
83
Иначе говоря, ленинское письмо вовсе не выносило «окончательный
приговор».
Вряд ли можно сомневаться в том, что, боготворя Ленина, молодой
Бухарин, услышав «Письмо к съезду», воспринял критику в свой адрес,
как личностно значимую для собственной жизненной программы.
Конечно, Ленин ценил не одного Бухарина. Но только его назвал лю-
бимцем партии. Это особая оценка. Она была выставлена как за беспре-
дельную преданность Бухарина делу революции, так и за его личностно-
психологический облик: высокую гуманность, истинно русскую интелли-
гентность, в которой неподдельный демократизм сочетался с отсутствием
тени позерства и притязаний на вождизм. Его образованность и полет фи-
лософской мысли никогда не становились барьером в дружеском общении
с рядовыми коммунистами, людьми труда. Поэтому и как личность он
был антиподом Сталину.
Сталин, презрительно назвав Бухарина «недоучкой», вскоре стал «на-
водить порядок» в философии. Собрав группу молодых «икапистов» (слу-
шателей Института красной профессуры философии и естествознания) 5 * *,
он направил их на разгром «меньшевиствующего идеализма» 8.
В литературе принято, обращаясь к ситуации в советской философии
начала 30-х годов, описывать ее под углом зрения «борьбы на два фрон-
та»—против «меныпевиствующих идеалистов» и «механицистов»’.
Если упоминается о Бухарине, то вскользь, как об «отступнике» от по-
зиций марксизма8. Между тем в этот период Бухарин выступил с рядом
выдающихся работ, среди которых были и такие, которые оказали влия-
ние на мировую научную мысль (в частности, на исследования Джоном
Берналом социальных функций науки).
Культивировавшееся Сталиным и идеологическим аппаратом, который
он создал и который после него продолжал работать, «черно-белое»
мышление обусловило слепоту к эволюции философских взглядов Буха-
рина, на изучение которых было наложено вето.
Несомненно, должна сложиться наша (а не только зарубежная)
«бухариана», в которой достойное место займет творчество Бухарина как
крупнейшего советского философа-марксиста послеленинского периода.
Нападки Сталина и сталинистов на Бухарина как теоретика имели по-
литическую подоплеку. Пресловутый «год великого перелома» (1929 г.)
резко обострил социально-экономическую ситуацию в стране. Стремитель-
но свертывался нэп, за продолжение которого ратовали Бухарин и его
сторонники, и Сталин требовал: «сильнее огонь направо», т. е. против
«правой оппозиции» как главного политического врага.
5 Большинство из которых в отличие от Бухарина действительно были не-
доучками.
8 Термин придуман самим Сталиным. Другой прецедент, когда бы философская
школа была названа именем политической партии, истории неизвестен. Скорее все-
го Сталин окрестил группу философов-коммунистов этим именем, используя то
обстоятельство, что наиболее крупный из них - А. М. Деборин - до 1917 г. принад-
лежал к меньшевикам. Разгром этой группы понадобился Сталину, чтобы сменив-
шие ее молодые «икаписты» (М. Б. Митин, П. Ф. Юдин и др.), зная, что они обяза-
ны своим выдвижением на руководящие посты Сталину, начали создавать вокруг
него ореол преемника Ленина и по философской части. В этом они преуспели, став
в награду академиками и членами-корреспондентами.
В дальнейшем большинство «меныпевиствующих идеалистов», среди которых
значились такие яркие личности, как Я. Стэн, читавший Сталину лекции по фило-
софии, были по указанию Сталина уничтожены. Однако (очередная сталинская при-
хоть) остался на свободе «глава» этого направления А. М. Деборин, которого после
XX съезда КПСС ознакомили с «показаниями» его бывших учеников, «признавших-
ся» в том, что они были членами созданной им антисоветской организации (личное
сообщение академика А. М. Деборина).
1 См., например, «История философии», т. 6, кн. 1, с. 143.
8 Заслуживает внимания и то обстоятельство, что, рассматривая вопросы гно-
сеологии и онтологии, эстетики и логики, диалектики и праксеологии, Бухарин пол-
ностью игнорировал как продиктованное Сталиным постановление о «меньшевист-
вующем идеализме» (январь 1931 г.), так и «баталии» вокруг него,
84
Вскоре после XVI съезда ВКП(б) Бухарин уступил требованиям «по-
каяться» и повести борьбу против «правого уклона» В ноябре 1930 г. он
написал об этом заявление в ЦК ВКП(б). На этом карьера Бухарина
как одного из вождей революции оборвалась. Ему было около 40 лет.
Древние греки обозначали этот возраст термином «акме» — расцвет.
Какую линию жизни ему, с юности впитавшему идеалы социализма,
беспредельно верному ленинскому делу, оставалось выбрать в ситуации,
когда большинство его вчерашних соратников по ЦК поддержало Ста-
лина?
Оценив сталинскую тактику как измену ленинскому делу, Бухарин
продолжал служить этому делу. Как и в прежних критических точках
его жизненного пути, он не думал о личном, но вслушивался в гул все-
мирной истории. Как никто другой, он сознавал, что капитализм вырож-
дается в особую форму — форму фашистской диктатуры, которая как
страшная угроза нависает не только над Страной Советов, но над чело-
веческой цивилизацией в целом, и что именно эта страна «выступает на
мировую арену в качестве надежды, воплощения надежд всего челове-
чества»
К каким бы специальным, «локальным» вопросам Бухарин в эти годы
ни обращался, он их воспринимал сквозь отсвет битв и испытаний, кото-
рые история предназначила вынести стране социализма как главной силе
противодействия фашистскому варварству.
«Когда открыто воспевается культ крови и железа, ... когда целые го-
сударства превращаются в комбинации казармы и живодерни — именно
теперь мы особенно горды той всемирно-исторической ролью, которая вы-
падает на нашу страну, наш рабочий класс, нашу партию» “. Только в
атмосфере предгрозового начала 30-х годов понятен бухаринский выбор.
Несмотря на несправедливость обрушившихся на него обвинений, на не-
согласие со сталинскими методами, он считал себя призванным оставать-
ся в гуще великой стройки. Наряду с разработкой планов, связанных с
текущей практикой социалистического строительства, он погрузился в
изучение историко-культурных проблем, отстаивая и возвеличивая обще-
человеческие ценности, истреблению которых угрожал стремительно на-
биравший силу фашизм.
После смерти Ленина Бухарин, будучи членом Политбюро, стал в
силу своего высокого интеллекта, образованности и экономической ком-
петентности одной из лидирующих фигур в разработке пятилетнего пла-
на. Устраненный из Политбюро и лишенный права принимать решения
на уровне высших эшелонов власти, он вкладывает творческую энергию
в утверждение принципа планирования применительно к такой области,
как наука.
Как никто другой из лидеров Коммунистической партии, он был под-
готовлен к раббте в области теории науки, техники, культуры. Со времен
юности ему были лрйсущи глубокие теоретические интересы, приведшие
к философии марксизма, дух которой пропитывал его систематические
занятия не только политикой и экономикой, но также искусством, лите-
ратурой, естественными науками. Ему претило верхоглядство. Он должен
был знать предмет «из первых рук», причем на языке подлинника. Вла-
дение языками, как классическими (древнегреческий, латынь), так и ев- * * *
9 Этого от него настоятельно требовали на протяжении нескольких месяцев.
Имеются сведения, что он угрожал покончить самоубийством (см.: Коэн С. Бу-
харин. Политическая биография. Ardis, Ann Arbor. Michigan, 1980, с. 362). На XVI съез-
де, где с покаянными речами выступили другие «правые уклонисты» - Рыков и Том-
ский, Бухарин отсутствовал (якобы по состоянию здоровья).
10 Б у х а р и н Н. И. О поэзии, поэтике и задачах поэтического творчества в
СССР. Г Всесоюзный съезд советских писателей. Стенографический отчет М . 1934.
с. 479.
11 Бухарин Н. И. Научно-техническое обслуживание промышленности,- «Со-
циалистическая реконструкция и наука», 1932,
85
ропейскими (немецкий, английский, французский, итальянский), позво-
ляло свободно ориентироваться в первоисточниках. Его привлекал не
только Запада но и Восток во всем многообразии его культуры как техни-
ческой, так и воплощенной в искусстве. Он изучал и использовал труды
отечественных естествоиспытателей Н. И. Вавилова, В. И. Вернадского,
И. П. Павлова, филологов А. Ф. Щербатского и Н. Я. Марра.
В 1929 г. Бухарин стал первым в истории науки академиком-комму-
нистом, действительным членом Академии наук СССР. Заняв не-
значительный пост «под крылом» благоволившего к нему влиятельного
Орджоникидзе сперва в ВСНХ, а затем в Наркомтяжпроме, Бухарин раз-
вертывает огромную работу по реализации ленинской идеи планирования
науки. Он созывает и проводит в 1931 г. первую Всесоюзную конферен-
цию по проблемам планирования науки, на которой выступает с программ-
ным докладом. В нем, определяя задачи научной политики, Бухарин
указывал: «Наука у Нас, как того требовал Ленин, должна стать всепро-
никающим принципом» 1г. Пионерский шаг Бухарина состоял в том, что
в анализе самой науки разделялись и соотносились теория и практика:
теория как самопознание природы науки — с одной стороны, Практика
как планирование и организация исследований — с другой. Из этого вы-
растала важная идея о том, чтобы, опираясь на теоретическую рефлек-
сию о сущностных характеристиках и закономерностях науки как особой
формы труда, разработать принципы ее планирования в системе общего
народнохозяйственного плана.
Вдохновленная Лениным и развитая Бухариным, концепция теорети-
чески продуманного планирования исследовательских работ в масштабах
страны стала «завязью» нового направления и в науке, и в государствен-
ной политике. Впервые она была реализована в Советском Союзе.
Вскоре взрывное развитие науки, стремительный ход научно-техниче-
ского прогресса побудили переориентироваться на сходную стратегию
другие промышленно развитые страны.
Возражая тем, кто усматривал в плановости подавление свободы, ан-
нигиляцию творческой личности, Бухарин отмечал, что во все времена
деятельность ученых неявно направлялась планом, поскольку она носит
рациональный, стало быть, упорядоченный соответственно определенным
нормам и правилам характер.
Эту неэксплицированную, но незримо правящую исследовательским
трудом программу Бухарин назвал «внутренним планом». Элементы пла-
нирования, отмечал он, можно найти уже в древнеегипетской науке. Они
получили особое развитие в условиях современного капитализма, где
широкие масштабы приобрел процесс сращивания научно-исследователь-
ских объединений с промышленными трестами и органами государствен-
ной власти12 13 14. В условиях социализма возникает качественно новая осно-
ва планирования науки, когда оно осуществляется Во имя интересов все-
го общества *4. Он зорко видел здесь большую философскую проблему,
которая охватывает отношения каузальности и телеологии. Наука разви-
вается по определенным законам и потому подчинена принципу причин-
ности (детерминизма), тогда как планирование предполагает зависимость
от цели и в этом смысле телеологично. Только при истинном социализме
цели (планы) науки становятся общенародными.
12 Бухарин Н. И. Основы планирования научно-исследовательской работы.
Доклад на 1-й Всесоюзной конференции по планированию научно-исследовательской
работы. М., 1931, с. 275.
13 См. там же, с. 250.
14 Особого рассмотрения заслуживает огромная практическая деятельность Бу-
харина по реализации его новаторских подходов к проблемам прогностики, планиро-
вания и организации исследований. Он твердо следовал установке сосредоточить на
этих проблемах как научно-технические, так и хозяйственные кадры, создав в этих
целях общенаучный журнал «Социалистическая реконструкция и наука» (Изда-
вался с 1931 г.),
86
В дальнейшем весь этот комплекс вопросов выступил в качестве
предмета особой области знаний, известной под именем «науки о науке»,
илп науковедения. Бухарин стоял у ее истоков, занявшись ею под давле-
нием требований народнохозяйственной практики, которая стучалась в
двери академических лабораторий. (Связь Бухарина с Академией наук
укрепилась благодаря тому, что в 1932 г. он стал директором Института
истории науки и техники.)
При этом он отвергал механический и прямой перенос тех принципов
планирования, которые направляли работу Наркомтяжпрома, на органи-
зацию деятельности Академии наук. Ссылки на специфичность науки
тех, кто считал ее сферой, где принцип планирования неприемлем, гово-
рят, подчеркивал Бухарин, не против самого принципа, а о том, что при-
менительно к научной деятельности он приобретает особый характер.
Бухарин самым решительным образом возражал против такого планиро-
вания, которое бы «обрубило крылья, покалечило полет гениальной мыс-
ли», выродилось в сверхцентрализованную бюрократическую опеку, за-
душило инициативу. Учитывая специфику научного творчества, он считал
необходимым создать условия для многовариантности поисков, заведомого
планирования даже параллельных, конкурирующих направлений. Науч-
ный план неизбежно сталкивал с проблемой оценки эффективности его
выполнения. Бухарин возражал против погони за количественными пока-
зателями, ставшей в те годы столь модной, да и поныне нередко влияю-
щей на позицию руководителей. Подсчету количества работ, «листов на-
писанных трудов» и т. п. следует, по его мнению, предпочесть качествен-
ное описание работ.
Критика бюрократического подхода к планированию, который навязы-
вал диктат центра, душил инициативу, был слеп к тому, что стояло за
цифрами, за «валом», хотя и высказывалась применительно к науке,
рикошетом била по установкам Сталина и его окружения, стремившихся
оглушить общественное сознание процентами выполнения планов, во что
бы это ни обошлось и каковы бы пи были последствия. Американский
историк С. Коэн справедливо усматривает в ряде рекомендаций Бухари-
на (план исследований должен быть гибким и эластичным, должен учи-
тывать непредвиденные обстоятельства и т. д.), а также в бухаринской
критике «пошехонско-бюрократичёско-головотяпского метода планирова-
ния» нападки на сталинские предложения по первому и второму пяти-
летним планам15. Идея планирования исследовательских работ, исходя
из научного анализа самой науки, легла в основу доклада Бухарина
«Теория и практика с точки зрения диалектического материализма».
Этот доклад Он подготовил ко 2-му Международному конгрессу по ис-
тории науки (Лондон, 1931 г.), куда прибыл во главе советской делега-
ции) 16 17.
Бухаринское положение о том, что планирование науки — «интегра-
тор» социоэкономического развития общества, оказало влияние на про-
грессивных западных ученых, в частности на Джона Бернала, писавше-
го: «Самый сбалансированный и гибкий план научных исследований
может оказаться недостаточным. Его нужно согласовать с позитивным
движением, с техническим, биологическим и социальным прогрессом,
в котором участвуют все ресурсы общества. Основным требованием на-
ступающей новой эпохи является объединенная через науку и развиваю-
щаяся с помощью научных исследований национальная экономика» ".
15 Коэн С. Указ, соя., с. 366.
16 В делегацию входили академики А. Ф. Иоффе, Н. И. Вавилов, В. Ф. Миткевич
и несколько профессоров, в том числе С. Гессен, доклад которого о Ньютоне дал
импульс разработке проблем социологии науки (в частности в исследованиях
Р. Мертона).
17 Бернал Дж. Двадцать пять лет спустя. В кн.: «Наука о науке». М. 1966
с, 261,
87
Выступления Бухарина о методологии планирования научных иссле-
дований, по мнению одного из западных историков, «даже сейчас сгоди-
лись бы в качестве источника для научных администраторов, в том чи-
сле и в демократических (читай: капиталистических) странах» *8.
Проблема отношений между обществом, практикой хозяйственной
жизни и научной теорией определила вектор движения бухаринской мы-
сли. Одним из поводов углубиться в эту проблему стал для Бухарина
дарвиновский юбилей. В 1932 г. широко отмечалось пятидесятилетие со
дня кончины великого английского натуралиста. Бухарин выступил на
торжественном заседании Академии наук с блестящей речью «Дарвинизм
и марксизм». Как обычно, он основательно изучил литературу вопроса.
(В частности, прочитал в подлиннике дарвиновские труды.) Бухаринский
текст свидетельствует не только об его философской, но также естествен-
нонаучной эрудиции — знании биологии, генетики, теории эволюции.
Свободно оперируя этим знанием, он смог придать плоть и весомость сво-
им, выношенным еще до обращения к дарвинизму философским представ-
лениям о социогенезе научных идей и характере взаимоотношений меж-
ду теорией и практикой. Эти представления выступили теперь в качестве
верифицируемых таким арбитром, как история науки. В докладе отмеча-
лось, что достижения генетики Менделя—Моргана, закон гомологических
рядов Н. Вавилова и другие последарвиновские открытия не только не от-
менили установленной Дарвином основной закономерности эволюции ор-
ганического мира, но, напротив, с ней гармонируют. Вместе с тем тот
факт, что человек, как доказал Дарвин, является выходцем из животного
стада, не дает оснований сводить к естественному отбору и борьбе за су-
ществование всемирно-исторический ход социальных процессов. Меха-
низм этого хода, вскрытый Марксом, качественно отличен от механизма
эволюции. Маркс высочайшим образом оценил дарвиновскую теорию, по-
скольку она обнажила естественнонаучные детерминанты такого неотъем-
лемого признака живого, как целесообразность его строения и функций,
не прибегая, как это делалось во все предшествующие века, к понятию о
цели (телеология).
Эти бухаринские оценки воспроизводили с различной степенью при-
ближенности соображения, которые уже высказывались в литературе.
Родство дарвинизма (как учения, укреплявшего материалистическое ми-
ровоззрение) и марксизма, с одной стороны, и различие между ними —
с другой, было повсеместно признано советскими учёными.
Принципиально новый момент, внесенный Бухариным, касался того
понимания отношений между практикой и теорией, которое отражала его
концепция планирования науки.
Что означал бухаринский вывод, согласно которому «только марксист-
ский синтез обеспечивает прогрессивную функциональную роль велико-
му творению Дарвина»?18 19. Имелось в виду не только обобщение под
эгидой диалектического материализма конкретно-научных знаний о при-
роде живого. Ведь неотъемлемым сущностным признаком этого синтеза
Бухарин считал также интеграцию теории и практики. На первый взгляд
можно было бы предположить, что он в первую очередь имел в виду
практику идеологической борьбы, которая крайне обострилась в начале
века. (Нападки виталистов на теорию эволюции, активизация социал-дар-
винистов и сторонников биологизации общественной жизни и т. п.) Од-
нако для Бухарина сфера практики не ограничивалась идеологией. Он
неизменно искал корни научных идей в недрах материального производ-
ства и потому обратился к социоэкономическим условиям, ставшим колы-
белью дарвинизма. «Дарвин,— писал Бухарин,— вырос из почвенных сил
прогрессивного сельского хозяйства Англии, с его садоводами, скотовода-
ми, рациональными хозяевами, опытными полями, прикладной химией,
18 Коэн С. Указ, соч., с. 366.
19 Бухарин Н. И. Дарвинизм и марксизм, Л., 1932, с. 11,
88
многолетней практикой, прочным эмпиризмом, осторожностью, расчетли-
вой добродетелью эксперимента, трезвой проверкой фактов» 20. В этом
тигле и выплавлялась дарвиновская теория. Между тем для объяснения
природы научного знания Бухарин считал не менее важным, чем выяс-
нение его родословной, другую сторону дела, без которой лишилась бы
смысла социальная функция науки.
Речь идет о воздействии науки на реальную производственную дея-
тельность людей. Вырастая из ее глубин, научная теория, настаивал Бу-
харин, призвана — пусть очень сложными, опосредованными путями —
в конце концов преобразовывать эту деятельность. Поэтому для Бухари-
на недостаточно было раскрыть земную тайну происхождения абстракт-
ных сублиматов (говоря его языком) науки, каковыми являются ее тео-
рии, стало быть, и дарвиновская. Поскольку наука рассматривалась как
элемент производственно-технического процесса, нужно было проследить
характер воздействия, которое опа на него оказывает. Обратившись к это-
му вопросу, Бухарин сомкнул дарвинизм с марксизмом под углом зрения,
который прежде никем не был принят. Он увидел в дарвинизме теорию,
позволяющую решать задачи переустройства сельского хозяйства Совет-
ской России. Это, в свою очередь, стало возможным благодаря тому, что
в стране утвердился новый способ производства — социалистический, за-
кономерности формирования которого открыл Маркс. Тем самым Бухарин
дал новую, оригинальную трактовку отношений между дарвинизмом и
марксизмом, теперь уже не только в плане объяснения социальных кор-
ней дарвиновской теории эволюции, но и в перспективе прямого воздей-
ствия этой теории на преобразование сельского хозяйства.
В наше время вопросу о конкретно-исторической почве, на которой
возникло учение Дарвина, посвящена большая литература по социологии
науки. На примере этого учения дается анализ отношений между внеш-
ними (экстерналытыми) и внутренними (интервальными) факторами
развития науки. Но вся эта литература освещает только одну сторону
дела — зависимость теории (в данном случае дарвинизма) от социокуль-
турного ареала, в котором она зародилась. Самобытность бухаринского
подхода в том, что, не ограничившись этой стороной, он освещает наря-
ду с проблемой социогенеза проблему «обратного» влияния творений че-
ловеческого духа на материальное производство, на процессы прямого
взаимодействия общества с природой. Отныне дарвинизм выступил в каче-
стве «научной производительной силы, непосредственно, связанной с ма-
териальным производственным процессом, превращающим сельское хо-
зяйство в научно поставленную отрасль социалистической промышленно-
сти» 21. Для столь ответственного утверждения у Бухарина имелись
веские доводы.
В первую очередь он имел в виду развернувшиеся в стране под
руководством Н. И. Вавилова работы по генетике, селекции, ботанике.
Бухарин цитировал Вавилова, который отмечал, что настало время, когда
исследователь может подойти к проблеме происхождения организмов как
экспериментатор, как инженер, способный по научно продуманному пла-
ну создавать новые формы. Указывая на эти достижения, Бухарин писал
о зоо- и фитоинженерии в общественном масштабе, об открывшихся бла-
годаря социализму величественных перспективах планомерной специали-
зации районов, рационального размещения под контролем эксперимен-
тальной науки производительных сил, селекционной практики в масшта-
бах громадных пространственных зон.
Бухарин зачитывал свою речь в мае 1932 г., когда на столичных ули-
цах появились бежавшие от голода жертвы сталинского плана «подъема»
деревни, когда бесчисленные теплушки увозили на лесоповал тех, кто
вчера кормил страну.
20 Т а м же, с. 5.
21 Т а м же, с. 11.
Каким контрастом со всем этим были бухаринские представления о
перспективах воплощения идей Дарвина и Маркса в социалистическом
сельском хозяйстве, построенном на витавших перед умственным взором
Бухарина плацах его «онаучивания», а не на сталинских планах раску-
лачивания! Бухарин был убежден, что его соображения адекватны как
природе социализма, так и логике развития биологического знания, при-
ведшей к генетике Менделя—Моргана, теории Вавилова, другим откры-
тиям, ставшим компонентами синтеза, ядром которого был дарвинизм.
Сталину все эти теоретические мудрости были ни к чему. Он не хотел
разбираться ни в мутациях, ни в проблеме происхождения культурных
растений, ни в гомологических рядах, ни в синтетической теории эволю-
ции. Вскоре его стали устраивать обещания «человека из народа» Лы-
сенко обеспечить невиданный подъем урожайности. Он отдал ему на «по-
ток и разграбление» биологическую науку. Так они и поделили между
собой практику и теорию. Практику коллективизации диктовал Сталин,
«теорию» псевдонаучной агробиологии — Лысенко. У Бухарина же теп-
лилась надежда, что со временем научное планирование сельскохозяйст-
венного производства, опирающееся на работы Вавилова, позволит ис-
пользовать преимущества социализма. Он не мог предвидеть, что через
несколько лет вслед за истреблением миллионов тружеников деревни с
благословения Сталина будет истреблена большая вавиловская школа,
создававшая беспрецедентную научную инфраструктуру новой сельско-
хозяйственной практики.
Вопрос об отношении производства научных знаний к материальному
производству обсуждался Бухариным не только в теоретическом аспекте
и не только в исторической перспективе — от монополии на знание у
древнеегипетских жрецов до дарвиновского учения, возникшего в усло-
виях промышленного капитализма, и школы Вавилова, которая сложи-
лась в советский период. Этот вопрос рассматривался им в качестве
имеющего прямое отношение к задаче, поставленной Лениным,— создать
систему планирования научно-исследовательских работ, систему, служа-
щую, по его убеждению, непременной составной частью программы по-
строения нового общества. ?.i
До сих пор я касался, притом весьма бегло, трактовки Бухариным нау-
ки в ее отношении к обществу и его истории — с одной стороны, в ее
отношении к особому аспекту этой истории — материальному производ-
ству — с другой.
Имелся, однако, еще один ракурс исследования науки — ее связи с
философией-
В 1933 г. Бухарин завершает свой последний теоретический трактат
«Учение Маркса и его историческое значение», который следует признать
выдающимся произведением марксистской философской мысли в совет-
ский период. В нем развивается ряд важных положений о природе чело-
веческого познания, в том числе и научного. Говоря о том, что, «живя и
работая в биосфере, общественный человек в корне переделал поверх-
ность планеты» 2г, Бухарин ссылался на классическую работу В. И. Вер-
надского «Биосфера», где, как известно, уже заложены идеи, приведшие
к учению о норсфере как особой оболочке нашей планеты, создаваемой
человеком своим разумом и трудом. Нам неизвестен характер отношений
между работавшим тогда в Академии наук В. И. Вернадским и Н. И. Бу-
хариным. (Созданная Вернадским Комиссия по истории знаний была пре-
образована в Институт, который возглавил Бухарин.) Но знакомство Бу-
харина с трудами Вернадского, соотнесенными Бухариным с марксист-
ской трактовкой философского вопроса об объекте познания, бесспорно.
Столь же новаторской, как и трактовка Марксом объекта познания,
22 Бухарин Н. И. Теория и практика с точки зрения диалектического мате-
риализма (Доклад на 2-м Международном конгрессе по истории науки и техники
в Лондоне в 1931 г.). М., 1931, с. 44.
00
является, подчеркивал Бухарин, его трактовка субъекта. Если на домарк-
совом понимании объекта лежала неизгладимая печать созданного в эпо-
ху подъема капиталистического способа производства механического есте-
ствознания, то сложившийся в ту же эпоху образ субъекта отразил при-
сущий ей индивидуалистический, «атомистический» взгляд на человека.
В условиях расщеплённости труда на умственный и физический челове-
ку, включенному в научно-познавательную ситуацию, приписывалась
уникальная способность «чистого» мышления. Богатство жизненных
функций субъекта сводилось к чуждым всему земному интеллектуальным
актам. Его изначально социальная историческая сущность выпадала из
поля зрения. Это и определило созданную домарксовой философией кар-
тину процесса познания как бесплотного отношения мифического суве-
ренного Робинзона к чуждому ему бескачественному механизму природы.
В марксизме же, доказывал Бухарин, «другой объект, другой субъект,
другое соотношение между ними» ”. Такое соотношение выступает как
предметная деятельность, как практика изменения мира, в горниле кото-
рой конструируется субъект и исторически изменчивые способы представ-
ленности действительности в мышлении (формы знания). Конечно, ныне,
после проделанной советскими философами работы по освоению материа-
листической диалектики, бухаринская трактовка субъектно-объектных
отношений звучит привычно. Йо будем помнить, что она предлагалась в
начале 30-х годов.
Выдвинуть категорию предметной деятельности как основополагаю-
щую для продвижения в проблемах гносеологии значило сказать новое
слово. Недаром Бухарин требовал сомкнуть гносеологию с праксеоло-
гией24, считая, что деятельность представляет собой интегральное образо-
вание, в котором синтезированы теория и практика.
Изучение Маркса позволило Бухарину внести в категорию деятель-
ности два объяснительных принципа — историзма и системности. Он ука-
зывал, что смена способов производства влечет за собой преобразование
интеллектуальных структур — «способов представления»,— от которых,
в свою очередь, зависит деятельное отношение к природе, производство
материальной жизни. Бухарин настойчиво подчеркивал, что такие пере-
ходы от одних способов производства и представления к другим с необ-
ходимостью требуют конкретного анализа каждой формации в ее целост-
ности, как он выражался, «целокупности», понимая под этим исследова-
ние интегральной структуры общества с раскрытием функций каждого из
ее компонентов. Порой он называл такой анализ «морфологическим». Та-
ких оборотов, как «системный подход», «восхождение от абстрактного к
конкретному», в его текстах нет, но обозначаемые ими принципы выделе-
ны Бухариным в трудах Маркса как основополагающие для методологии
научного познания. В этом читатель без труда убедится, ознакомившись
с трактатом Бухарина о Марксе. Раскрывая оригинальность философско-
го творчества Маркса, Бухарин переводит традиционный вопрос о созна-
нии и бытии на язык субъектно-объектных отношений. В таком переводе
Бухарин усматривает принципиальную новизну подхода Маркса, его осо-
бую позицию.
До Маркса «отношения между субъектом и объектом рассматривались
лишь как отношения между абстракцией интеллекта и объектом позна-
ния. Маркс в корне изменил здесь всю постановку вопроса» 25.
Применительно к объекту взамен природы как неизменной данности
(каковой она представлялась в блеске поразительных успехов механиче-
ского естествознания, начиная от эпохи великой научной революции * 21 * 23
23 Бухарин Н. И. Учение Маркса и его историческое значение.-«Социали-
стическая реконструкция и наука», 1933, в. 3, с. 23.
21 Этот термин употреблялся им в ином смысле, чем Котарбинским. О знакомстве
Бухарина с идеями Котарбинского сведений нет.
23 Б у х а р и н Н. Й. Учение Маркса и его историческое значение, с. 11.
91
XVII в.) выступил образ исторически изменчивого мира. Идея эволюции
этого мира прозревалась многими мыслителями и до Маркса. Внесенный
Марксом новый момент касался двух «ипостасей» истории природы:
а) ее преобразований, ведущих к порождению качественно отличных
друг от друга форм движения материи;
б) ее развития, активным агентом которого выступает человек благо-
даря своей производственной деятельности.
Этот второй аспект был продуман Бухариным не только под влияни-
ем указаний Маркса о процессе «очеловечения» природы. Бухарин не ог-
раничивался интерпретацией почерпнутых в трудах Маркса представле-
ний об отношении теории и практики, науки и общества, субъекта и объ-
екта и т. п. Он, как и в прежний период, когда его исследовательская
активность была сосредоточена на экономических темах, обращается к
сонму критиков марксизма. Только на этот раз его острый ум выделяет
философские концепции, несовместимые, по его убеждению, с диалекти-
ко-материалистической трактовкой познания.
В критике позитивизма оп следовал за Лениным и опирался на него.
Он показал, что такие «новые вариации на старые темы», как логический
атомизм Рассела, логический позитивизм Шлика, Франка, Карнапа и др.,
пронизаны все той же верой в первозданность сенсорного опыта как
краеугольного камня научного знания, как и подвергнутый Лениным
критике махизм.
«Лишь в случае первозданного Адама, только что сфабрикованного из
глины и впервые увидевшего опять-таки впервые раскрытыми глазами
райский пейзаж со всеми его атрибутами» 26,— иронически замечал Буха-
рин,— можно было бы получить то «чистое» чувственное «сырье», из ко-
торого, по версии неопозитивистов, ткется научное знание о мире. То, что
они принимают за исходный пункт, «суть общественный продукт: за каж-
дым понятием стоит весь путь общественно-исторического развития
(именно потому, что субъект — обобществленный субъект, за „я“ уже
скрывается ,,мы“)» 27.
В работах Бухарина содержится критика и других идеалистических
течений и идей, которыми была насыщена философская атмосфера За-
пада. Следуя ленинскому подходу, он рассматривает их как превращение
в самостоятельную «прямую» линию одного из фрагментов спиралеобраз-
ного движения познания. С этих позиций он оценивает такие направле-
ния, как философия ценностей (Риккерт и др.), различные «организмен-
ные» концепции, отвергающие каузальные объяснения во имя телеологи-
ческих описаний или интуитивных прозрений, проекты новой логики
(Карнап, Витгенштейн, Франк и др.), возникшие в связи с успехами
квантовой механики, теории относительности и других областей нового
естествознания. В мышлении Бухарина внутренне сопрягались вопросы,
касающиеся природы научного знания, ее формы, структуры, или, при-
меняя бухаринский термин «морфология», с вопросами, которые задава-
ла практика организации исследовательского труда. Если воспользовать-
ся современными терминами, можно сказать, что в его исканиях пересек-
лись два направления: науковедческое (проблемы планирования, органи-
зации науки, ее связей с производством, специфики умственного труда
и др.) с философским (проблемы субъектно-объектных отношений, струк-
туры и динамики познания, логических форм и др.).
Интегратизм бухаринской мысли просвечивает в его исследованиях не
только научного, но также художественного творчества. Со времен юно-
сти, он увлекался искусством28, однако бури политической борьбы, на-
26 Бухарин Н. И. Теория и практика с точки зрения диалектического мате-
риализма, с. 38.
27 Т а м же, с. 16.
28 Известно, что он был блестящим знатоком поэзии как русской, так и зарубеж-
ной (не только поэзии Запада, но и Востока), и живописи, причем сам обладал ху-
дожественным дарованием. Он являлся автором нескольких картин.
92
чисто захватившие его страстную натуру, придали его таланту иную на-
правленность. Не принимая отныне прямого участия в этой борьбе, он
сосредоточился, наряду с публицистикой, на широком спектре проблем
культуры — науки, философии, искусства. Замечу, что полновесно оце-
нить бухаринский вклад в строительство социалистической культуры
можно, лишь охватив весь этот спектр, различные «линии» которого по-
стоянно соотносились в его творческой лаборатории, образуя целостную
«цветовую гамму» философских представлений о природе и закономерно-
стях духовной жизни общества.
Крупным событием в истории советской культуры в рассматриваемый
период стал первый Всесоюзный съезд советских писателей (1934 г.),
а одним из самых значительных событий на нем — доклад Бухарина
«О поэзии, поэтике и задачах поэтического творчества в СССР», значи-
тельным и по теоретическому уровню, и по устремленности в будущее
(в перспективе понимания задач советского искусства в целом — не толь-
ко поэзии), и по впечатлению, которое он произвел на участников съез-
да, собравшего цвет художественной интеллигенции страны. Овация, ко-
торую под крики «Ура!» зал устроил «правому уклонисту» Бухарину,
была адекватной реакцией на глубину, содержательность и прогрессив-
ную направленность его доклада, в котором сочетались полет философ-
ской мысли с высоким профессионализмом, великолепная ориентирован-
ность в реальной расстановке политических сил с упором на особую
социальную миссию советской литературы. Если природу научного по-
знания Бухарин рассматривал исходя из диалектико-материалистической
теории отражения, то применительно к познанию художественному эта
философия послужила для Бухарина отправным пунктом разработки
представления о социалистическом реализме как особом методе художе-
ственного освоения действительности. О продуктивности бухаринской
разработки говорит хотя бы то обстоятельство, что к ней и поныне об-
ращаются в дискуссиях о специфике этого метода 29.
Мы видели, что, рассматривая науку, Бухарин отмечал и ее «заме-
шенность» на философии, и их неслиянность. Под сходным углом зрения
он интерпретировал искусство. Имея мировоззренческую направленность,
оно — уникальная форма культуры, ни к каким другим ее формам не сво-
димая. Отправляясь от учения великого русского филолога Потебни о
сходстве и различии науки и искусства, Бухарин присоединяется к поло-
жению, согласно которому художник, строя свой поэтический мир, мыс-
лит не понятиями, как ученый, а образами. Вместе с тем Бухарин про-
слеживает демаркационную линию не только между образом и понятием,
но и между сенсорным образом (ощущением, восприятием, чувственным
представлением) и художественным. В последнем он видит особый
«сгусток» действительности, в котором она различена сквозь кристалл
личностных смыслов и глубинных переживаний поэта. Вместе с тем Бу-
харин стремился решить и другую искусствоведческую задачу — рас-
крыть признаки, по которым социалистический реализм следует отграни-
чивать от реализма вообще. Важнейший из этих признаков, по его убеж-
дению,— это воплощение эпохи «в своеобразных конкретно-абстрактных
образах предельного обобщения и в то же время гигантского внутреннего
богатства» 30.
Бухарин полагал, что диалектический материализм позволяет не толь-
ко постичь логику развития науки и причину «тектонических» сдвигов в
сотрясаемом кризисами и революциями естествознании, но также обна-
29 Так, например, «Литературная газета» (20.VII.1988) перепечатала большой
фрагмент из доклада Бухарина на писательском съезде, посвященный теоретическому
обоснованию метода социалистического реализма.
30 Б у х а р и н Н. И. О поэзии, поэтике и задачах поэтического творчества в
СССР, с. 502.
93
жить подоплеку идеалистических направлении, возникших в качестве
неадекватной философской реакции на эти сдвиги.
Равным образом Бухарин не только обрисовывал контуры социали-
стического реализма в искусстве как особого метода и стиля. Он «деко-
дировал» идейный смысл других направлений: символизма, формализма,
натурализма, отметив, что они (как и несовместимые с марксистской фи-
лософией течения и школы: прагматизм, логический позитивизм и др.)
не просто пустоцветы. И к их объяснению следует применить «технику»
расшифровки превращенных форм. С этой точки зрения он дает обзор
положения в литературоведении, где в 20-х годах тон задавала русская
«формальная школа», которая, объявив языковые приемы единственным
«героем литературы», превратила искусство в метафизическую «вещь в
себе». Гносеологические истоки этого воззрения Бухарин усматривал в
фетишизации слова, оказавшегося опустошенным из-за изъятия из него
образно-смыслового содержания и тем самым лишенным действенного
влияния на реальную, социальную жизнедеятельность личности. Вместе
с тем он подверг критике «наблюдающееся нередко в нашей марксист-
ской среде нигилистическое отношение к слову» 3‘, за которым кроется
прямолинейный подход к социальной функции искусства, сводящий ли-
тературоведение к «поверхностной социально-классовой характеристике
так называемого идейного содержания произведения» 31 32. Между тем без
проникновения в тайны поэтической речи совершенно непостижима потря-
сающая сила воздействия искусства на личность человека в единстве ее
эмоциональных, интеллектуальных и волевых проявлений. Я уже говорил
о предвосхищении Бухариным великих, трагических испытаний, пред-
стоящих родине социализма на том изломе человеческой истории, когда
над расколотым миром быстро сгущались тени фашистского mj кобесия.
Бухарин призывал деятелей художественной литературы к решитель-
ному подъему уровня поэтического самосознания, а это в его устах озна-
чало овладение мастерством выражения, но выражения в присущих толь-
ко искусству формах того, что «мы — воплощение исторического разума,
основная, победоносная, движущая сила человеческой истории», «гроз-
ная рать, которая готовится к новым боям» 33. Обозревая путь, прой-
денный советской поэзией, Бухарин разделил его па три периода. Герои-
чески-абстрактная поэзия первых лет революции отличалась универса-
лизмом и даже космизмом. Затем настало время «дробного отображения
действительности», на смену которому, согласно Бухарину, грядет новая
синтетическая поэзия. Она воссоздает действительность в ее целостности,
богатстве всех трагедий и конфликтов, колебаний и противоречий. Ко-
нечно, подходя со столь высокими критериями к наличному литератур-
ному «хозяйству», Бухарин испытывал неудовлетворенность произведе-
ниями, в которых рифмованно пересказывались газетные статьи и учеб-
ник политграмоты. Ему представлялось, что поэтическое мышление на
всемирно-историческом переходе от капитализма к социализму не долж-
но уступать по масштабности тому, что было рождено, когда в огне осво-
бодительных войн на пик истории вышел молодой буржуазный класс. Не
случайно, говоря о Гете, Бухарин сопоставлял времена появления «Фау-
ста» (и «Прометея» Бетховена), когда «сверкает всеми оттенками, нюан-
сами и переходами перламутровая ткань общественного бытия и станов-
ления» 3‘, с эпохой «рождения социализма.., когда в гуле и грохоте кро-
вавых войн и восстаний, в титанической борьбе миллионов складываются
новые экономические отношения, новые формы быта, культуры и миро-
воззрения» 35. Бухарину виделось могучее искусство, адекватное заняв-
31 Там же, с. 485.
32 Там же.
33 Там же.
34 Б у х а р и н Н. И. Гете и его историческое значение. Л., 1932, с. 18,
35 Т а м ж е, с. 34.
94
шейся эре всемирной истории, а не «элементарное изображение, похо-
жее на бревно, в которое воткнут красный флаг» ”. Он критиковал нашу
поэзию за провинциализм. «Жестокая, некультурная провинция еще ца-
рит у нас. Наша поэзия еще не поднялась до понимания всего смысла
нашей эпохи» ”.
Критика Бухариным некоторых популярных в то время поэтов
(А. Безыменского, Демьяна Бедного и др.), перед которыми «вплотную
выросла опасность простого рифмованного перепева очередных лозун-
гов» ”, пришлась явно не по душе ряду делегатов писательского съезда.
Раздражение многих вызвало и то, что Бухарин высоко оценил творче-
ство считавшегося глубоко аполитичным, далеким от советской действи-
тельности Бориса Леонидовича Пастернака. Это, сказал Бухарин о Па-
стернаке, «один из замечательнейших мастеров стиха в наше время, на-
низавший на нити своего творчества не только целую вереницу лириче-
ских жемчужин, но и давший ряд глубокой искренности революционных
вещей» ”. Конечно, не все бухаринские трактовки выдержали испыта-
ние временем. Явно односторонним было его восприятие поэзии Сергея
Есенина.
Но это не дает оснований обесценить его вклад в разработку марксист-
ской теории искусства.
Следует особо подчеркнуть высокую оценку, которую Бухарин дал
творчеству Маяковского. На первом съезде писателей Бухарин под бур-
ные аплодисменты сказал следующее: «Крупнейшей и с поэтической
стороны ярко новаторской фигурой является Владимир Маяковский» ”.
И далее Бухарин охарактеризовал борьбу Маяковского как «поэтическо-
го льва революции» с ее врагами периода нэпа — мещанством, бюрокра-
тией и др., закончив свой анализ выводом, что в качестве советского
классика «Маяковский живет почти в каждом молодом поэте, и навсегда
вошли в нашу литературу приемы его поэтического творчества и мас-
терства» “. Замечу, что бухаринское видение Маяковского как истинно
пролетарского поэта решительно расходилось с официальной позицией
«рапповцев», влияние которых в качестве «правоверных» партийных
идеологов (несмотря на ликвидацию РАППа) оставалось достаточно
сильным. Маяковского продолжали третировать и негативно оценивать,
что побудило Л. Ю. Брик написать письмо Сталину, наложившему на
этом письме известную резолюцию о Маяковском как талантливейшем
поэте нашей эпохи. Но это произошло в 1935 г., т. е. чёрез полтора года
после того, как Бухарин вопреки рапповской версии выделил Маяков-
ского в качестве правофлангового в шеренге советских поэтов.
Бухарин выступает перед нами как выдающийся исследователь в об-
ласти философии культуры. При всем различении ее объектов достаточ-
но четко вырисовывается его общий подход. Он выражен в формуле,
которая охватывает систему отношений между четырьмя факторами:
«макрологией» (термин Бухарина) истории общества, философией, фор-
мами культуры (наука, искусство) и практикой. Эта «четырехчленка»
служила для Бухарина путеводной картой в запутанном клубке теорий,
направлений, школ. Он ориентировался на нее в трактовке и науки,
и искусства.
Мы имели возможность убедиться в родстве его воззрений на эти
формы культуры. Это касается как социогенеза указанных форм (обе
являются порождением общественно-исторического процесса.!, так и их
36 См.: Бухарин Н. И. О поэзии, поэтике и задачах поэтического творчества
в СССР, с. 499.
37 Т а м ж е, с. 492.
33 Там же.
38 Т а м ж е, с. 495.
40 Т а м ж е, с. 490.
41 Там же.
95
ничем не заменимой, огромной, жизненной, в том числе практической,
роли, даже если сам ученый или художник считается абсолютно неза-
висимым от социальной практики. И тот, и другой прямо или опосредо-
ванно связаны с ней. Если практика, в которой укоренена наука,— это
производственно-техническая деятельность, то практическая направлен-
ность искусства выражена в «магии» преобразования человека, в воспи-
тании его характера, в способности перерастать в «боевую силу» его по-
ведения.
К стилевым особенностям бухаринской мысли наряду с интегратиз-
мом (ныне это принято называть системностью) следует отнести исто-
ризм.
Закономерности развития науки не могут быть «вычитаны» ниотку-
да, кроме как из ее истории. Сходные стилевые особенности отличали
философские искания Бухарина, когда наряду с наукой их предметом
выступало искусство. И здесь он прослеживал динамику всемирно-исто-
рического процесса художественного познания, его логику и социальный
вектор. Свой доклад на писательском съезде он начал с выяснения ин-
вариантных «параметров» поэзии, какими их запечатлели памятники
древнеиндийской и древнекитайской культуры, где уже были выделены
особые свойства поэтической речи, завершил же этот доклад обзором с
«исторической вышки» (говоря его словами) задач советской поэзии.
При этом с целью прогнозировать будущее он обращал взор советских
поэтов к прошлому, к переломным эпохам, рождавшим титанов, таких,
например, как Гете.
«Нам кажется, что такого типа поэзия, как «Фауст», с иным со-
держанием и, следовательно, и иной формой, но с сохранением предель-
ности обобщения, безусловно, входит в состав социалистического реализ-
ма, образуя самую монументальную форму поэтического творчества со-
циализма» 42.
Какую же предельную обобщенность искусства в качестве образую-
щего его вековечную форму, входящую в состав социалистического реа-
лизма, Бухарин имел в виду? Ответ на этот вопрос можно найти в его
речи «Гете и его историческое значение».
У Гете был свой микрокосм, «которому соответствует поэтическая
микрология веймарского министра и испуганного революцией буржуа» 43.
Но у него и другой мир — «это макрология капитализма... как величай-
шей прогрессивной силы своего времени», благодаря- чему «его орлиный
взгляд уже прозревает контуры всемирного освобождения человечест-
ва» 44. Эпоха буржуазных революций и освободительных войн и выдви-
нула «сияющее созвездие Гете, Бетховена и Гегеля, в творчестве кото-
рых слышится мощная пульсация крови нового уклада всемирной исто-
рии» 45. Эта «пульсация» означает, по Бухарину, «мучение общественного
человека, впервые причащающегося только теперь настоящей свобо-
де» 46.
Стало быть, на великих изломах истории обнажается сущность чело-
века как свободной личности. Ее самосознание запечатлели гегелевская
«Феноменология духа», «Фауст» и 9-я симфония Бетховена47.
«Всечеловеческая радость коллективного творческого труда, всемир-
ного братства» 48 — таков, подчеркивает Бухарин, венец этих монумен-
тальных творений.
42 Т а м же, с. 502.
43 Б у х а р и н Н. И. Гете и его историческое значение, с. 16.
44 Т а м ж е, с. 12.
45 Та м же, с. 35.
48 Т а м же.
47 Близким к Бухарину философом Я. Стэном был написан — по свидетельству
его жены В. Л. Стэн — большой трактат ««Фауст» Гете и «Феноменология духа» Ге-
геля», рукопись которого была изъята при аресте Стэна и, вероятно, уничтожена.
48 Б у х а р и н Н. И. Гете и его историческое значение, с. 16.
96
Ц наши дни, говорил Бухарин, заключая свою речь о Гете, «всемир-
ная история делает новый поворот. Она идет через великие страдания
и великую борьбу.., ведущую к концу нищеты, войн и угнетения... Рож-
дается новое общество. Оно включит в себя все славное и героическое
старого мира» ‘9.
Социализм призван навсегда утвердить средствами философии, науки,
искусства абсолютную ценность свободного общественного человека.
Определяя эту позицию как единственно адекватную марксизму, Буха-
рин противопоставлял ее расистской идеологии. Но она противостояла
также антигуманистической практике, получившей в стране по сталин-
скому диктату невиданные в истории масштабы. ,
... Полемика Бухарина со сталинскими установками перешла в начале
30-х годов из области политики и экономики в область культуры, нау-
ки. Она носила скрытый характер. И тем не менее Бухарину удавалось
в течение нескольких лет отстаивать и развивать ленинский подход,
который отличала убежденность в том, что в условиях социализма энер-
гия народных масс неизмеримо возрастает благодаря творческому раз-
витию каждого индивида. Бухарин ратовал за ленинскую концепцию
человека — свободной личности, которой Сталин противопоставил кон-
цепцию человека — винтика бездушной государственной машины.
Бухарин отмечал, что после того, как «гигантские пласты новых лю-
дей поднимаются к настоящей культурной жизни» 49 50 51, наряду с этим экс-
тенсивным ростом идет интенсивный «рост этой культуры вглубь, со-
провождающийся обогащением всех содержательных элементов челове-
ческой трудящейся личности» Этим «ростом вглубь», говорил Бухарин,
«чрезвычайно резко подчеркнута проблематика качества решительно на
всех фронтах. Проблема качества — это проблема разнообразности, мно-
жественности особенных подходов, индивидуализирования, углубления
подходов и проч.» 52. '
Говоря языком наших дней, Бухарин отстаивал принцип плюрализ-
ма, который истребляла сталинщина с ее девизом «незаменимых нет»,
с ее диктатом «единогласия», при котором монотонное воспроизведение
голоса «хозяина» выдавалось за монолитность, за единодушие. Бухарин-
ская концепция социалистической культуры выступала в противовес
этому как истинно гуманистическая, утверждающая самобытность лич-
ности, ее незаменимость, ее способность к самоактуализации, ориенти-
рованной на общечеловеческие ценности. Таковым представлялся Буха-
рину архетип, прообраз человека в его не извращенной социальными
антагонизмами сущности.
49 Там же, с. 39.
50 Бухарин Н. И. О поэзии, поэтике и задачах поэтического творчества в
СССР, с. 479.
51 Там же.’
“Там же.
ИЗ ИСТОРИИ СОВЕТСКОЙ ФИЛОСОФСКОЙ НАУКИ
Предисловие к публикации
Публикуемая работа Эвальда Васильевича Ильенкова (1924-1979) открывает
малоизвестные нашему читателю страницы творческого наследия выдающегося со-
ветского философа. Написанная почти четверть века тому назад, она продолжает
оставаться современной. Кратко об истории ее создания. 30 марта 1965 г. Комитет
по международным связям Университета Нотр-Дам (США) направил в СССР через
журнал «Вопросы философии» приглашение Э. В. Ильенкову прочитать доклад на
тему «Марксистско-ленинские возражения против современных западноевропейских
и американских интерпретаций Маркса». В приглашении комитета подчеркивалось:
«Ваше выступление было бы частью симпозиума «Маркс и западный мир», кото-
рый состоится в университете 18-21 января 1966 г. Комитет пригласил на эту
конференцию ученых из большинства стран мира, включая СССР, Германию, Ита-
лию, Францию, Польщу, Чехословакию, Югославию. В прилагаемом проспекте
содержится информация об общих задачах и проблемах конференции. Мы были
бы рады, если бы Вы имели возможность принять участие в этой встрече ученых.
Тексты, представленные на конференцию, будут опубликованы отдельным томом до
конца 1966 г.». Симпозиум состоялся в апреле 1966 г. В изданной уже на следую-
щий год книге, содержавшей его материалы, указывались цели и задачи этой меж-
дународной встречи: продвинуть «диалог, до сих пор не существовавший, на уровне
ученых, между интеллектуалами — коммунистами и некоммунистами». Подлинный
мир на Земле, подчеркивалось далее, невозможен, пока у людей нет желания по-
нимать друг друга. «Этот диалог все еще в самом начале; фактически он еще и не
начинался. Однако очевидно, что он никогда не начнется, если «западный мир»
будет цепляться за миф о том, что Карл Маркс — не более чем предтеча сталин-
ского террора» *.
Э. В. Ильенков не поехал на симпозиум, поскольку, как оговорено в предисло-
вии к книге, «был госпитализирован»1 2. Попросту говоря, его «не пустили».
Из условий приведенного выше приглашения ясно, что свой доклад Э. В. Иль-
енков мог подготовить и отправить в промежутке между апрелем и ноябрем
1965 г. Материал архива философа подтверждает тот факт, что доклад «Маркс и
Запад» (другой вариант заглавия - «Маркс и западный мир») готовился и как по-
ручение тогдашней дирекции Института философии АН СССР. Однако вскоре после
выхода в США книги «Маркс и западный мир» на философа посыпались полити-
ческие обвинения, смысл которых сводился к тому, что Ильенковым написано ан-
тимарксистское сочинение. Эта кампания нападок, правда, в конце концов затихла
(хотя она и не была последней в его жизни). Однако статья «Маркс и западный
мир» так и не была опубликована на русском языке. В изданной в США книге -
1 «Marx and the Western World», Notre Dame, Indiana. 1967, pp. IX—X.
2 Ibidem, p. XII.
98
сокращенный вариант доклада, названный американскими редакторами «С марк-
систско-ленинской точки зрения». В сноске к статье в этой книге отмечается, что
первоначальное название работы Ильенкова, присланной на симпозиум,- «Марк-
систско-ленинские возражения против современной западноевропейской и амери-
канской интерпретации Маркса». В архиве Ильенкова был обнаружен второй
экземпляр, по-видимому, оригинального текста доклада, который несколько отлича-
ется от текста статьи в книге «Маркс и западный мир»: он больше по объему,
структура его иная, название совпадает с названием симпозиума.
> Эта работа Э. В. Ильенкова публикуется впервые.
Обсуждаемые в докладе вопросы весьма актуальны. Конечно, время написания
статьи наложило на нее свой отпечаток. Например, рассуждения автора о сущест-
вовании необходимой связи между, с одной стороны, развитием общественного са-
моуправления и с другой стороны - переходом к коммунизму и отменой денег се-
годня могут вызвать споры. Важно, однако, обратить внимание на дру-
гое. В статье Э. В. Ильенкова на основе анализа текстов Маркса остро ставится
и обсуждается проблема, которая является ныне одной из центральных в связи с
решением задач революционной перестройки нашего общества. Речь идет о марк-
систском понимании природы общественной собственности. Автор показывает, что
формально-юридическое обобществление собственности, превращение ее в общего-
сударственную не решает окончательно задач подлинно социалистического движе-
ния. Главным и существенным остается превращение общественной собственности
в действительную собственность каждого индивида. Решение этой задачи, как по-
казывается в статье, связано с развитием общественного самоуправления и непо-
средственных кооперативных связей между людьми.
Публикация А. Г. Новохатько
Маркс и западный мир
Э. В. ИЛЬЕНКОВ
I. К постановке вопроса.
Я думаю, что организаторы симпозиума поступили совершенно пра-
вильно, предложив рассматривать идеи Маркса как таковые, в их перво-
зданно-оригинальной форме, строго абстрагируясь при этом от всех позд-
нейших интерпретаций и практически-политических приложений этих
идей.
Это очень нелегко, учитывая ту огромную роль, которую играют эти
идеи в напряженной духовной ситуации наших дней. Однако в качестве
первого шага в диалоге между марксистами и не-марксистами такую аб-
стракцию произвести необходимо — ибо в противном случае симпозиум сра-
зу же превратился бы в накаленную полемику по злободневным проблемам,
стал бы чем-то вроде филиала одного из комитетов или подкомитетов Ге-
неральной Ассамблеи и свою специфическую задачу не выполнил бы.
Но в таком случае мой собственный доклад, запланированный как
прямая полемическая антитеза современным западноевропейским и
американским интерпретациям идей Маркса, противоречил бы основно-
му замыслу дискуссии. Поэтому я вынужден — если и не по существу, то
по форме изложения — несколько отступить от темы, непосредственно
предложенной мне в качестве заголовка доклада.
Я не хочу строить текст доклада как прямую полемику с теми или
иными возражениями против идей Маркса, с теми или иными Конкрет-
но
ними контраргументами. Я думаю, что лучший способ полемиче.'ксгэ оп-
ровержения — это позитивное изложение позиции, подвергающейся сом-
нениям.
К этому меня склоняет и то обстоятельство, что я лично знаком да-
леко не со всеми современными контраргументами, развернутыми в лите-
ратуре Западной Европы и Северной Америки, а тем более — в докладах
на данном симпозиуме. Форма же позитивного изложения дает возмож-
ность учесть их имплицитно, хотя и в самой общей форме.
Ведь если верно, что всякое отрицание есть утверждение, то верно и
обратное: утверждать идею — значит отвергать ее антитезу.
2. Маркс и «западная культура».
Я вполне согласен с утверждением, из которого исходили авторы
проспекта данного симпозиума. А именно: Маркс — такой же «сын За-
пада», как Платон и Аристотель, как Декарт и Спиноза, как Руссо или
Гегель, как Гете или Бетховен. Иными словами, система идей, именуе-
мая «марксизмом»,—это, естественно, созревший результат развития
традиций «западной культуры», или, если быть совсем точным,— запад-
ноевропейской цивилизации.
Той самой цивилизации, которая в силу разных причин и обстоя-
тельств была на протяжении последних столетий (примерно с XV—
XVI вв.) бесспорным авангардом всей земной цивилизации, всей мате-
риально-технической и духовно-теоретической культуры всего земного
шара.
Стало быть, отказ «западной культуры» от Маркса — это отказ ее от
известных — и на наш взгляд — лучших, передовых традиций своего
собственного прошлого.
3. Понятия «западного мира», «западной культуры».
Это понятие следует уточнить прежде всего. Это, конечно же. вовсе
не географическое понятие. Куба, правда, лежит к востоку от США, но
СССР расположен «западнее», чем Япония, а Северная Корея ничуть не
ближе к «Востоку», чем Южная.
Мир делится ныне на «западный» и «восточный» по иному критерию:
этот критерий — форма, собственности.
В этой расшифровке термины «Запад» и «Восток» — при всей их сби-
вающей с толку неточности — можно употреблять. • Если иметь в виду
под «западным миром» ту часть современного мира, вся жизнь которой
организована на основе частной собственности, а под «восточным ми-
ром» — ту его половину, которая стала на путь обобществления собст-
венности, то есть на путь социализма и коммунизма.
Альтернатива, о которой на самом деле идет речь,— это не альтерна-
тива между «западным» и «восточным» миром с их традициями. Быть
или не быть частной собственности — вот в чем вопрос. Такова жесткая
дилемма, такова неумолимая альтернатива, перед которой в конце кон-
цов оказывается в наши дни любая страна, любая нация, а в последнем
итоге — и любой индивид. Безразлично где — на Западе или на Востоке.
Так что граница между «Западом» и «Востоком» проходит вовсе не по
Эльбе и не по Берлинской «стенке». Она лежит гораздо глубже: трещина
проходит через самое сердце всей современной культуры, вовсе не совпа-
дая с географическими рубежами и политическими границами современ-
ного мира.
Она пролегает не только между партиями внутри одной и той же
страны, но часто даже и через ум и сердце одного и того же человека.
Перед этой альтернативой стоим и мы, теоретики. И наш долг — ра-
зобраться в ней по существу, в чисто теоретических терминах, выяснив
до конца все те теоретические предпосылки, которые лежат или могут
лежать в основе выбора одной из двух позиций.
100
Итак, альтернатива, о которой идет речь,— это альтернатива не меж-
ду «западным» и «восточным» миром и их культурами. Это — органиче-
ски внутренняя дивергенция внутри самого «западного мира», то есть,
говоря строже, внутри той части мира, которая на протяжении послед-
них пятисот лет развивала свою культуру на основе («базисе») частной
собственности (или, употребляя более лестную для этого мира, хотя и
менее строгую, терминологию,— на основе «свободного предпринима-
тельства»).
Именно на почве и внутри этого мира, как один из способов разре-
шения его собственных проблем, как теоретически найденный выход из
его противоречий, и родился марксизм.
Россия, где, в силу сложившихся обстоятельств, марксизм впервые
утвердился в качестве официально-узаконенной идеологии, была инте-
гральной частью «западного мира», и революция 1917 года была вынуж-
дена решать типично «западную» проблему. Именно поэтому ее теоре-
тиком и лидером оказался Ленин — такой же «сын Запада», как и Маркс.
Политические противники Ленина совсем не случайно упрекали его
именно в упрямом «западничестве», в противоестественном стремлении
насадить на русской почве якобы чуждые ей — «немецкие» — идеи. Наи-
более грубые и злобные из них прямо называли его «германским дивер-
сантом» и «агентом Вильгельма». Для них что Маркс, что Вильгельм —
одинаково были «немцами».
Так что пытаться объяснять торжество идей Маркса в России
1917 года специфическими особенностями «восточной психики» — значит
попросту выдавать черное за белое.
За эти «специфические особенности» и так называемые «традиции»
русского духа цеплялись как раз противники марксизма, а «отсталость»
экономического и культурного развития не только не способствовала ут-
верждению идей марксизма на русской почве, но, как раз наоборот,
была той наиболее косной силой, которая всячески этому сопротивлялась.
С отсталостью была связана не «легкость», а, наоборот, трудность реали-
зации этих идей — как в сознании, так и в экономике.
Победа идей Маркса в России была прямым следствием того факта,
что Россия — при всей ее отсталости — была втянута в орбиту наиболее
острых противоречий мира частной собственности. Именно мир частной
собственности превратил тогда Россию, находившуюся на географической
«периферии» западного мира, в центр и средоточие всех имманентных
антиномий этого мира. Они-то и вызвали революционный взрыв.
Разумеется, то обстоятельство, что марксизм — как идейно-теоретиче-
ский экстракт «западной культуры» — пришлось впервые реализовать на
«периферии западного мира», то есть в странах, наименее подготовлен-
ных к этому и в отношении материально-технического, и культурного
развития, наложило известный колорит на процесс практической реали-
зации идей научного коммунизма.
И те отрицательные явления, которые до сих пор старательно мусси-
рует антикоммунистическая пропаганда на Западе, вытекали не из идей
коммунизма. Как раз наоборот, они были следствиями косного сопротив-
ления того материала, в преобразовании которого эти идеи пришось реа-
лизовать. Опи целиком объясняются как результаты «преломления» этих
идей через призму унаследованной от дореволюционной России «специфи-
ки» и ее традиций — через призму «пережитков прошлого», как мы их
называем.
(В скобках заметим, что это — «пережитки» не капитализма, а ско-
рее добуржуазных, докапиталистических форм регламентации жизни,
имевших в дореволюционной России особо прочную силу традиции. Если
угодно, то именно их и можно было бы называть тем «специфически-
восточным» наследием, которое не имело и не имеет никакого отношения
к существу социализма и коммунизма. Это наследие с его традициями
101
как раз препятствовало здесь утверждению подлинных идей Маркса и
Ленина, как раз оцо-то и приводило в ряде известных случаев к их
«искажению».)
Но о позднейших исторических судьбах и «позднейших интерпрета-
циях» идей Маркса мы условились для начала не говорить. Поэтому вер-
немся к теме — к вопросу об отношении «оригинальных идей» Маркса
к той культуре, на почве которой они и исторически, и по существу ро-
дились,— к так называемой «западной культуре».
4. «Западная культура» и частная собственность.
Что вся «западная культура» развилась и расцвела на почве «част-
ной собственности» — это исторически достоверный факт. «Декларация
прав человека и гражданина 1789 года» и «Декларация независимости»
Джефферсона, юридически зафиксировавшие эту форму собственности
как основной принцип всего законодательства, были величайшими доку-
ментами революционного значения. Они освобождали от оков сословно-
бюрократической регламентации колоссальные ресурсы человеческих спо-
собностей и создавали более широкие рамки для личной инициативы.
В этом смысле вся материально-техническая и научно-теоретическая
культура Европы и Северной Америки обязана своим существованием ча-
стной собственности, как своему условию sine qua non. Этого не отрицал
и не отрицает ни один здравомыслящий марксист. Напротив, теория
марксизма всегда по справедливости оценивала исторически прогрессив-
ную роль частной собственности, подчеркивая ее преимущества по срав-
нению с добуржуазными, сословно-феодальными формами организации
человеческой жизнедеятельности.
И Маркс, и Энгельс начинали свою биографию именно в качестве
наиболее радикальных теоретиков буржуазной демократии, в качестве
наиболее решительных защитников принципа «частной собственности»,
которая сливалась тогда и в их глазах с принципом полной и безогово-
рочной свободы личной инициативы.
В качестве лидера революционной демократии Маркс, естественно, вы-
ступал против идей «обобществления собственности». «Rheinische Zei-
tung», которая не признает даже теоретической реальности за коммуни-
стическими идеями в их теперешней форме, а следовательно, еще менее
может желать их практического осуществления или же хотя бы считать
его возможным,— «Rheinische Zeitung» подвергнет эти идеи основатель-
ной критике» *.
Здесь — это 1842 год — молодой Маркс выступает еще как типичный
представитель принципа «частной собственности», который сливается в
его глазах с принципом полной и безоговорочной «свободы личной ини-
циативы» в любой сфере жизни — будь то материальное или духовное
производство. Именно поэтому он и отвергает коммунизм как теоретиче-
скую доктрину, которая кажется ему реакционной попыткой гальванцзи-
ровать «корпоративный принцип», идеал Платона.
Однако факт распространения коммунистических идей Маркс рассмат-
ривает как симптом, как теоретически наивную форму выражения впол-
не реальной коллизии, назревающей внутри социального организма пере-
довых стран Европы — в этом смысле он и расценивает коммунизм как
«в высшей степени серьезный современный вопрос для Франции и
Англии» *.
Что эта коллизия, бесспорно, существует, доказывает уже тот факт,
что «Аугсбургская газета» использует слово «коммунизм» как бранное
слово, как жупел. Позицию газеты Маркс характеризует так: «Она обра-
щается в бегство перед лицом запутанных современных явлений и думает,
1 Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 1, с. 117.
2 Там же, с. 115.
102
что пыль, которую она при этом поднимает, равно как и бранные слова,
которые она, убегая, со страху бормочет сквозь зубы, так же ослепляют и
сбивают с толку непокладистое современное явление, как и покладистого
читателя» 3.
Для позиции Маркса чрезвычайно характерно здесь следующее при-
знание: «Мы твердо убеждены, что по-настоящему опасны не практиче-
ские опыты, а теоретическое обоснование коммунистических идей; ведь
на практические опыты, если они будут массовыми, могут ответить пуш-
ками, как только они станут опасными; идеи же, которые овладевают па-
шей мыслью, подчиняют себе наши убеждения и к которым разум прико-
вывает нашу совесть,— это узы, из которых нельзя вырваться, не разорвав
своего сердца, это демоны, которых человек может победить, лишь под-
чинившись им...»4.
С идеями вообще нельзя расправиться ни пушками, нп бранными сло-
вами, с другой же стороны, неудачные практические опыты реализации
идей — еще вовсе не довод против самих этих идей. И если вам какие-то
идеи не нравятся — то вы должны проанализировать ту реальную почву,
на которой эти идеи возникают и распространяются, то есть найти тео-
ретическое разрешение той реальной коллизии, того реального конфликта,
внутри которого они возникают. Покажите, каким образом можно удов-
летворить ту напряженную социальную потребность, которая высказыва-
ет себя в виде этих идей. Тогда — и не раньше — исчезнут и антипатич-
ные вам идеи...
В этом — суть позиции молодого Маркса. Это — позиция не коммуни-
ста, не марксиста в позднейшем понимании этого слова. Это просто по-
зиция трезвого и честного теоретика. , . , . .
Именно поэтому Маркс в 1842 году и обращается, не к формальному
анализу современных ему коммунистических идей (они и в самом деле
были довольно наивны) и не к критике практических опытов их реали-
зации (эти опыты и в самом деле были довольно беспомощны), а к тео-
ретическому анализу той реальной коллизии внутри социального организ-
ма, которая эти идеи порождала, к выяснению той реальной потребности,
которая выражала себя в форме идей утопического социализма и ком-
мунизма.
Вопрос вставал перед Марксом в следующей форме: возможно ли—
а если возможно, то как именно — разрешить коллизии развития част-
ной собственности на почве самой же частной собственности? «Мирным
путем».
Это опять-таки еще не позиция коммуниста. Но это — та позиция тео-
ретика, которая заключала в себе возможность перехода на позиции ком-
мунизма.
Эта позиция предполагала совершенно объективный и бесстрашный,
ни перед чем не останавливающийся критический анализ социальной
ситуации, которая складывалась в мире частной собственности, и именно
в тех странах, где частная инициатива уже была максимально освобож-
дена от всякой внешней — правовой — регламентации, в Англии и
Франции.
Итак, именно критика коммунистических идей — поскольку она мы-
слилась Марксом как серьезно-теоретическая, а не как демагогически-
идеологическая критика,— оборачивалась критикой тех реальных усло-
вий жизни, внутри которых возникают и распространяются эти идеи.
Марксу с самого начала — даже тогда, когда эти идеи были ему ан-
типатичны,— был чужд взгляд, согласно которому широкое распростра-
нение тех или иных идей можно объяснить деятельностью злоумышлен-
ников-агитаторов. Маркс считал — и я думаю, что это остается справед-
3 Та м же, с. 116.
4 Там ж е, с. 118,
103
лпвым и по сеи день— что сочувствие и распространение получают лишь
такие идеи, которые согласуются с реальными — независимо от этих
идей вызревшими — социальными потребностями более плп менее широ-
ких категорий населения. В противном случае самая красивая и заман-
чивая идея в сознание масс доступа не найдет, они останутся к ней
глухи.
Именно поэтому факт распространения коммунистических идей во
Франции и Англии Маркс и расценивает как симптом реальной колли-
зии, назревающей в недрах социального организма Франции и Англии,
то есть в тех именно странах, где частная собственность получила мак-
симальную свободу развития всех своих возможностей, там, где с част-
ной собственности были сняты все ограничения.
Поэтому именно «коммунизм» и рассматривается молодым Марксом
как идейное течение, рождаемое движением самой «частной собственно-
сти». Поэтому до конца доведенная критика коммунизма и оборачивается
критикой частной собственности, как «земной основы» коммунистиче-_
скпх идей...
Этот план критического анализа и становится для Маркса централь-
ным, делается основной темой его «Философско-экономических рукопи-
сей» *. И именно эта работа приводит его к выводу, что те факгически-
эмпирические коллизии, на почве которых возникает сочувствие к идеям
коммунизма, представляют собой не случайное, лишь для Англии или
Франции тех дней характерное явление, а необходимый результат дви-
жения частной собственности как интернационального и всеобщего прин-
ципа организации всей социальной жизни. Маркс убеждается в ходе это-
го анализа, что фактически-наблюдаемые во Франции и Англии колли-
зии суть необходимые последствия, вытекающие из самой «сущности
частной собственности», что они уже имплицитно заложены в самом
принципе частной, партикулярной собственности.
А если это так, то дальнейшее развитие этого принципа, его распро-
странение на новые сферы деятельности и на новые страны уже с неиз-
бежностью поведет к увеличению масштабов и остроты указанных колли-
зий, а тем самым — к расширению «эмпирической базы коммунизма»,—
к увеличению массы людей, способных увлечься коммунистическими
идеями и видящих в них единственно возможный выход из беспросвет-
ных антиномий частной собственности.
Поэтому-то Маркс и принимает коммунистические идеи как необхо-
димый феномен движения самой частной собственности, несмотря на то,
что эти идеи по-прежнему остаются для него неприемлемыми со сторо-
ны «положительной программы», в них выраженной.
Тот реальный — «грубый», как он его называет,—коммунизм, кото-
рый выступает как непосредственный продукт движения «частной соб-
ственности», Маркс рассматривает здесь как движение, плохо понимаю-
щее свои собственные цели и задачи, как движение, лишенное еще под-
линного теоретического самосознания. Рождаясь из движения частной
собственности в качестве ее прямой антитезы, этот стихийный, массовый
коммунизм и не может быть не чем иным, как той же самой частной
собственностью, только с обратным знаком, со знаком отрицания. Он
просто доводит до конца, до последовательного выражения, все имма-
нентные тенденции развития частной собственности.
Поэтому в «грубом коммунизме», то есть в стихийном умонастроении,
вызываемом давлением антиномий частной собственности, Маркс 1843—
44 гг. и видит прежде всего своего рода увеличивающее зеркало, отра-
жающее миру частной собственности его собственные, доведенные до
конца, до их чистого выражения, тенденции. (Коммунизм «в его перво!!
форме является лишь обобщением и завершением отношения частной
* Название этой работы Маркса дается в авторском написании.'
104
собственности», «на первых порах он выступает как всеобщая частная
собственность...» 5.)
Тем не менее, учитывая всю «грубость и непродуманность» этой пер-
воначальной формы коммунизма, крайнюю абстрактность его положи-
тельной программы, Маркс расценивает ее как единственно возможный
первый шаг на пути ликвидации «отчуждения», создаваемого движени-
ем частной собственности, как единственный выход из ситуации, нагне-
таемой этим движением.
Вывод Маркса таков: хотя «коммунизм как таковой не есть цель че-
ловеческого развития, не есть форма человеческого общества», тем не
менее именно коммунизм «является ... для ближайшего этапа историче-
ского развития необходимым моментом человеческой эмансипации и об-
ратного отвоевания человека. Коммунизм есть необходимая форма и
энергический принцип ближайшего будущего» ®.
Этот вывод Маркс-теоретик вынужден был сделать, несмотря на все
свои антипатии к «положительной программе», к идеалам «грубого и не-
продуманного коммунизма».
Именно поэтому Маркс в 1844 году и становится открыто на пози-
ции коммунизма, на позиции «отрицания частной собственности», а в
качестве теоретика начинает видеть свою специальную задачу в том,
чтобы вооружить реальное коммунистическое движение подлинно теоре-
тическим самосознанием, то есть осознанием не только ближайших, не-
посредственно-ситуативно продиктованных этому движению целей и за-
дач, но и ясным осознанием его конечных целей и обязанностей перед
всей человеческой цивилизацией.
Основной тезис, который отчетливо прорисовывается здесь сквозь от-
влеченно-философскую (к Гегелю и Фейербаху восходящую) фразеоло-
гию, состоит, мне кажется, в следующем: простое, формально-юридиче-
ское «отрицание частной собственности» и учреждение общественной
собственности на уже созданное обществом богатство есть действитель-
но необходимый первый шаг, первый этап на пути социального прогрес-
са. На этот шаг, на эту политически-юридическую акцию, неумолимо
толкают и вынуждают людей коллизии мира «частной собственности».
«Грубый и непродуманный» коммунизм, то есть движение, возни-
кающее совершенно стихийно и независимо от каких бы то ни было
теорий и не освещенное светом теории, и есть это прагматически-
нацеленное на ближайшую, ситуативно-диктуемую ему задачу, умона-
строение. Оно вызвано совершенно стихийной силой давления «отчужде-
ния». нагнетаемого движением частной собственности.
Но этот «грубый коммунизм», верно осознающий свою ближайшую
цель — отрицание частной собственности, сочетается с иллюзией, будто
бы эта чисто негативная акция и есть «позитивное разрешение» всех
проблем современной цивилизации.
Попросту говоря, эта иллюзия заключается в представлении, будто
чисто формальное превращение материального и духовного богатства,
находящегося в собственности частных лиц («собственников»), в «обще-
ственную собственность», в «собственность всего общества», уже автома-
тически снимает и «отчуждение», что в этом «суть коммунизма».
(Эта иллюзия, естественно, может воспроизводиться и нынче в голо-
вах непосредственных участников социалистических революций.)
Согласно же Марксу, формально-юридическое «обобществление соб-
ственности», учреждаемое политической революцией, есть всего-навсего
первый (хотя и необходимо первый) шаг, есть лишь первый этап дейст-
вительного «обобществления». Он создает лишь формальные — юридиче-
5 М а р к с К. и Э н г е л ь с Ф. Из ранних произведений. Мч 1956, с. 586.
’Там ж е, с. 598.
105
ские и политические условия sine qua non реального «присвоения чело-
веком отчужденного от него богатства».
Подлинная же задача, составляющая «суть» марксизма, только тут
и встает перед ним во весь свой рост, во всем своем объеме, хотя на
первом этапе эта задача может вообще ясно не осознаваться. Эта зада-
ча — действительное освоение каждым индивидом всего накопленного в
рамках «частной собственности» (то есть «отчужденного от него») богат-
ства.
При этом «богатство», которое тут имеется в виду, это не совокуп-
ность «вещей» (материальных ценностей), находящихся в формальном
владении, а богатство тех деятельных способностей, которые в этих ве-
щах «овеществлены», «опредмечены», а в условиях частной собственно-
сти «отчуждены».
Превратить «частную собственность» в собственность «всего общест-
ва» — это значит превратить ее в реальную собственность каждого ин-
дивида, каждого члена этого общества, ибо в противном случае «общест-
во» рассматривается еще как нечто абстрактное, как нечто отличное от
реальной совокупности всех составляющих его индивидов.
В этом и заключается подлинное отличие теоретического коммунизма
Маркса (и вовсе не только «молодого», а и «старого») от того «грубого
и непродуманного» коммунизма, который полагает, что коммунизм ис-
черпывается превращением частной собственности в собственность «об-
щества как такового», то есть безличного организма, противостоящего каж-
дому из составляющих его индивидов и олицетворенного в «государстве».
В этой связи я хочу коснуться одного важного современного фено-
мена, который последние годы обсуждается как в марксистской, так и
в немарксистской литературе. Я имею в виду то явление, которое в за-
падной литературе расценивается как «возврат» ряда марксистов от
идей «старого Маркса» к идеям «раннего Маркса», как своеобразный
«ренессанс» гуманистических тенденций, забытых якобы самим «старым
Марксом».
В этом явлении иногда усматривают (и даже некоторые марксисты)'
тенденцию к «дополнению», к «восполнению» идей зрелого Маркса —
идеями Маркса «раннего», Маркса как автора «Философско-экономиче-
ских рукописей 1843—44 года», толкуемых на экзистенсиалический лад.
С этой интерпретацией я позволю себе не согласиться, хотя самый
феномен, послуживший основой для этой интерпретации, несомненно,
имеет место. Несомненно, что в марксистской литературе последних
десяти—пятнадцати лет наблюдается усиление интереса к проблеме лич-
ности, индивидуальности, к проблеме человека как субъекта историче»
ского процесса, а в связи с этим и к проблеме «отчуждения», точнее —
к проблеме «обратного присвоения отчужденного богатства» и т. д.
Формально это выражается, в частности, в том, что в марксистской
литературе большую роль, чем прежде, играет как тематика, так и
фразеология «Философско-экономических рукописей 1844 года», «Выпи-
сок из экономистов» и других «ранних работ». Это — факт. Факт, к ко-
торому я лично тоже имею отношение, усматривая в нем здоровую и
плодотворную тенденцию внутри марксистской теоретической мысли,
от идей «зрелого марксизма» — к идеям марксизма «незрелого». Я вижу
в нем прежде всего и исключительно тенденцию к более глубокому и
более верному пониманию именно зрелого Маркса как автора «Капита-
ла» и примыкающих к нему сочинений.
Я позволю себе утверждать, что весьма распространенная на Западе
интерпретация развития взглядов Маркса от «Философско-экономических
рукописей» к «Капиталу», согласно которой это развитие было связано
с утратой интереса к проблематике гуманизма, представляет собою чи-
стейшее недоразумение.
Если что-нибудь в этом процессе и утрачивается, то лишь некоторая
106
часть специфически-философской фразеологии «Философско-экономиче-
ских рукописей» — и именно в пользу фразеологии более конкретной,
и в этом смысле более точной и строгой. Происходит Не утрата Поня-
тий, а лишь утрата некоторых терминов, с этими понятиями связанных.
Доказать этот факт не составило бы никакого труда; это — чисто
формальная процедура, процедура пространного цитирований, которой
мне не хотелось бы утомлять присутствующих.
Конечно, зрелый Маркс уже не употребляет таких терминов, как
«сущностные силы человека», предпочитая ему более точное выражение
о «деятельных способностях человека», вместо EntausSerUng предпочи-
тает использовать Vergegenstandlichung или попросту «угасание дея-
тельности в продукте этой деятельности» и т. д. Несомненно, ЧТО зрелый
Маркс более экономно (и более строго) пользуется термином «отчужде-
ние» (Entfremdung), строжайшим образом различая это Понятие От «ове-
ществления», «опредмечивания» и тому подобных понятий.
Но для меня столь же несомненно, что вся реальная проблематика
ранних произведений здесь воспроизводится полностью, и притом в бо-
лее совершенной терминологической форме.
Совершенно очевидно, что процесс «отчуждения человека» в условиях
беспрепятственного развития «частной собственности» (в ходе ее превра-
щения в частнокапиталистическую) рассматривается здесь гораздо более
подробно и конкретно. Гораздо более конкретно выступает здесь и про-
блема «снятия отчуждения» и «обратного присвоения» человеком «От-
чужденного» от него (движением частной собственности) богатства. Лег-
ко показать, что зрелый Маркс сохраняет и конкретизирует свое крити-
ческое отношение к тому «грубому и непродуманному коммунизму»,
который сохраняет еще сильнейшие родимые пятна своего происхожде-
ния из движения частной собственности, и потому Во многом заражен
еще и нравственными; и теоретическими предрассудками (см., например,
документы, характеризующие борьбу Маркса против прудонизма, про-
тив «казарменного коммунизма» Бакунина — Нечаева, и Т; д. и т. п.).
Столь же очевидно, что зрелый Маркс (а вслед за ним и Ленин) никогда,
ни в одной фазе своей теоретической биографии, не рассматривали акт
превращения частнокапиталистической собственности — в «государствен-
ную» собственность в качестве высшей и конечной цели коммунистиче-
ского движения, а только как первый (хотя и необходимо первый) шаг
на пути к созданию общества без государства, без денег, без насильст-
венно-правовых форм регламентации человеческой жизнедеятельности,
на пути к полной ликвидаций «отчужденных» форм кооперированного
труда. Тех самых форм; которые коммунистическое Движение, не буду-
чи в состоянии преодолеть сразу, декретом или насилием, сохраняет на
протяжении всей первой (социалистической) фазы своей зрелости. Со-
храняет как признаки и показатели своей исторической незрелости.
(Этим, кстати, дан ответ на 4-й вопрос «Проспекта симпозиума»: «за-
падная» критика современного коммунизма, поскольку в ней заключает-
ся рациональное зерно, вся, от начала до конца, оказывается «импли-
цитно» самокритикой. Она справедлива, поскольку ее объектом оказы-
ваются те непреодоленные еще коммунистическим обществом тенденции
и феномены, которые унаследованы этим обществом От мира «частной
собственности ».
Однако все дело в том, что эти тенденции эволюцией социалистиче-
ского общества преодолеваются, находятся на линии угасания, в то вре-
мя как стихия товарно-капиталистической, а особенно монополистиче-
ской собственности, эти тенденции неизбежно усиливает.
Поэтому, скажем, кошмары Олдоса Хаксли и Джорджа Оруэлла на
самом-то деле — независимо от иллюзий самих авторов этих антиуто-
пий — рисуют вовсе не перспективу эволюции социалистического обще-
ства, а как раз грозную перспективу развития частнокапиталистической
107
формы собственности. Рисуя — по внешним приметам и признакам —
«современный коммунизм», эти авторы на самом деле прочерчивают,
по существу, линию дрейфа товарно-капиталистического строя жизни.
Потому-то эти кошмары так и пугают гуманиста-интеллигента «западно-
го мира». Нас они не пугают. Мы понимаем эти тенденции как наш вче-
рашний, хотя и не до конца еще пережитый день.)
После всего сказанного я позволю себе утверждать, что для теории
научного коммунизма никакой проблемы «редактирования зрелого
Маркса» в духе Маркса «незрелого» никогда не возникало. Речь шла и
идет именно и только о том, чтобы идеи «зрелого Маркса» превратить в
личное достояние, в личную «собственность» каждого участника реаль-
ного коммунистического движения, и тем самым — всего коммунистиче-
ского движения — во всем действительно философско-логическом и нрав-
ственно-гуманистическом содержании этих идей.
А не только тех непосредственных практически-политических выводов
и лозунгов борьбы, которые ассимилируются стихийным движением, воз-
никающим в недрах мира частной собственности, легче и быстрее всего
остального, и во всяком случае легче, чем их философско-теоретическое
обоснование и содержание.
И поскольку речь идет именно о «присвоении» этих идей каждым
участником коммунистического движения, об их превращении в дейст-
вительно теоретическое «самосознание» всего движения, постольку «Фи-
лософско-экономические рукописи 1844 года» могут и должны сыграть
важную роль.
Ибо они были первым приближением теоретической мысли, воспитан-
ной на почве классической западноевропейской культуры, к пониманию
подлинного смысла и подлинных перспектив коммунистического движе-
ния, «естественным» переходным этапом от неопределенных еще пози-
ций «гуманизма» и «демократии» — к идеям практически-действенного
и конкретного понимания судеб гуманизма и демократии в мире «част-
ной собственности».
От «Философско-экономических рукописей», от их принятия, можно
идти вперед к действительному пониманию «Капитала», ничего не утра-
чивая из их содержания, кроме абстрактно-философской фразеологии.
Но они действительно могут помочь в самом тексте «Капитала» рассмот-
реть те моменты, которые в противном случае могут и ускользнуть.
А если они ускользнут, то «Капитал» и в самом деле покажется лишь
«экономическим сочинением» в узком смысле этого слова — сухо-объек-
тивной экономической схемой, очищенной от всяких следов «гуманиз-
ма»... Но это уже будет не «Капитал», а лишь его грубо-поверхностная
интерпретация.
Верно то, что гуманистическая по существу ориентация мышления
заключена уже в самом методе теоретического мышления зрелого Марк-
са, в его интерпретации диалектики как метода критического анализа
условий жизнедеятельности человека, а не просто как «объективности»,
чуждой человеку.
И этот момент в методе Маркса, в корне отличающий его от обна-
женно «сциентистской» версии диалектики у Гегеля, можно легче рас-
смотреть через «Философско-экономические рукописи». Ибо в них как
раз происходит также и процесс гуманистически-человеческой интерпре-
тации гегелевской Логики — как «отчужденного образа отчужденного
(от человека) мышления», процесс «обратного присвоения» Логики, от-
чужденной от человека и его деятельности в виде схемы — структуры
Абсолютного, Надличпого и Безличного «Духа».
В. И. Лепин был глубоко прав, когда заметил, что «нельзя вполне
понять «Капитал» и особенно его первую главу, не проштудировав и не
изучив всей Логики Гегеля». Без этого условия понимание «Капитала»
останется формальным, то есть по тенденции — догматическим.
108
Для критического же усвоения действительного содержания гегелев-
ской Науки Логики, то есть для снятия с нее «отчужденной формы»,
«Философско-экономические рукоциси» как раз и важны. Поэтому они
в марксистской литературе последних лет и рассматриваются столь
тщательно.
Но оживление интереса к проблематике «Философско-экономических
рукописей» имеет еще один важный аспект. Оно возникло вовсе не из
желания отдельных лиц «гуманизировать марксизм», как полагают ав-
торы-экзистенциалисты. Желания отдельных лиц в масштабах историче-
ского процесса могут иметь значение лишь в том случае, если они согла-
суются с потребностью, вызревшей в широком, объективно-массовом
движении. Если этого нет, на эти желания никто не обратит внимания.
Дело в том, что проблематика, связанная с «обратным присвоением»,
с задачей «снятия отчуждения» и тому подобными категориями, за по-
следние годы выросла во весь свой рост перед самим мировым комму-
нистическим движением.
Дело, на мой взгляд, заключается в том, что после осуществления
коммунистическим движением первой своей акции — революционного
превращения «частной собственности» в собственность всего общества,
то есть в общегосударственную и общенародную собственность, перед'
этим обществом как раз и встает вторая половина задачи. А именно —
задача превращения уже учрежденной общественной собственности в
действительную собственность «человека», то есть, выражаясь языком
уже не «раннего», а «зрелого» Маркса, в личную собственность каждого
индивида.
Ибо лишь этим путем формальное превращение частной собст-
венности в общественную (общенародную) собственность может и долж-
но перерасти в реальную, в действительную собственность «всего обще-
ства», то есть каждого из индивидов, составляющих данное общество.
Решение этой задачи и совпадает с построением коммунизма в пол-
ном и точном значении этого теоретического понятия, то есть с построе-
нием общества без денег и без государства, этих «отчужденных» образов
всеобщности, подлинной общественности отношений человека к челове-
ку — и предполагает устранение таких- «вещных» посредников между
человеком и человеком, как «деньги», или как особые механизмы госу-
дарственной власти — заменяемые организацией самоуправления.
Со стороны «индивида» эта задача как раз и предстает как задача
социальной педагогики, как задача превращения каждого индивида из
односторонне-развитого профессионала, раба наличного разделения тру-
да во всесторонне-развитую индивидуальность, способную без особого
труда и личных трагедий менять виды деятельности.
Эта задача и выражена в формуле Маркса о том, что коммунисти-
ческое общество ликвидирует «разделение труда», заменяя его рацио-
нальным «распределением видов деятельности» — и притом между оди-
наково широко разносторонне-развитыми индивидами, способными легко
переходить от одного вида деятельности к другому.
Дело в том, что только такие — всесторонне-развитые — индивиды
способны на деле осуществить организацию самоуправления, и не будут
нуждаться в управлении собой «сверху» — со стороны особого, противо-
стоящего им государственного аппарата. С другой же стороны, только
такие индивиды будут выведены из-под контроля слепых и стихийных
сил рынка, рыночной формы взаимоотношений между человеком и чело-
веком,— чего не в состоянии обеспечить мир частной, тем более частно-
капиталистической, собственности.
В странах, где установлена законом общественная, общенародная
форма собственности на все блага культуры, неизбежно встает задача
перерастания этой формы собственности в личную собственность каждого
члена общества, то есть социалистической формы общественной собст-
109
венности (сохраняющей еще от мира частной собственности унаследован-
ное разделение труда, а потому — и деньги, и правовую форму регламен-
тации деятельности, и государство, как особый аппарат управления людь-
ми) — в коммунистическую форму собственности, не нуждающуюся уже
более в «вещных», вне индивида находящихся «посредниках».
Необходимость перерастания социалистической формы собственности
в коммунистическую форму взаимоотношений человека к человеку дик-
туется здесь вовсе не интересами и престижем «доктрины», а давлением
реальных потребностей, возникающих в условиях, в движении «общест-
венной собственности», ее специфических противоречий.
Для общества, учредившего и отстоявшего принцип «общественной
собственности», эта перспектива представляет собою вполне реальную,
не утопическую перспективу.
Если же сохраняется «частная собственность», то мечта о «снятии
отчуждения» во всех его формах остается исключительно мечтой, для
реализации которой нет не только политически-правовых, но и экономи-
ческих условий.
Этим принципиально и отличается позиция марксистов-коммунистов,
ставящих в наши дни вопрос о «снятии отчуждения», от позиции экзи-
стенциалистов.
Непосредственно-кооперированные, то есть сознательно-объединив-
шиеся вокруг общего (коллективного) дела индивиды оказываются не
только способны, но и вынуждены взять на себя осуществление всех тех
деятельных функций, которые движение «частной собственности» от них
отчуждает. По мере созревания реальной кооперации (или формы обще-
ния, как ее называет Маркс) «отчужденные, то есть иллюзорные формы
всеобщности» начинают делаться не только излишними, но и прямо чу-
жеродными образованиями. Самое движение обобществленной собствен-
ности начинает упираться в них как в препятствие. Поэтому само дви-
жение общественной собственности приводит к необходимости «снимать»
одну форму отчуждения за другой, передавая их самим непосредственно-
кооперированным индивидам.
Это — объективно-неустранимая тенденция движения общественной
формы собственности — восстановление полноты индивидуального раз-
вития, в то время как столь же неустранимой тенденцией движения
частной собственности остается обратная перспектива — отнятие у инди-
вида одной за другой его деятельных функций ’ в пользу анонимной
«тотальности», вне индивида находящихся социальных институтов и
учреждений.
Для индивида —это две полярно противоположные перспективы.
Именно поэтому коммунизм имеет и может предложить людям реаль-
ный, земной идеал и цель их коллективной самодеятельности, а мир
частной собственности вынужден апеллировать в этом пункте к той или
иной форме «иллюзорной всеобщности» — трансцендентно-религиозной
или трансцендентально-моральной. Мир частной собственности вынужден
искать противовес дегуманизирующим тенденциям объективно-вынуж-
денного развития — вне этого развития — в религии и морали. Мир об-
щественной собственности этого делать не вынужден, ибо антиномию
между «личным» и «всеобщим» он разрешает на пути развития самой
формы собственности, а не вне ее, не в небесах религии и морали. Где
она, кстати, и неразрешима...
Поэтому-то и получается, что марксистский коммунизм в XX веке
оказывается единственной рационально обоснованной доктриной, могу-
щей предложить людям земной «идеал» их коллективно осуществляемой
самодеятельности. Поэтому марксизму ныне противостоит не «другая»
теоретическая доктрина, а отсутствие доктрины.
Этим вполне и объясняется то обстоятельство, что рационалистиче-
ски ориентированные на реальность люди в конце концов, после более
НО
или менее продолжительных колебаний, либо принимают принципы
коммунизма, либо впадают в социальный пессимизм, выраженный не
только в теоретической литературе, но и в таких шедеврах искусства,
как «1984» Джорджа Оруэлла, или как «Молчание» Ингмара Бергмана.
Я лично предпочитаю коммунизм, открывающий человечеству реаль-
ную, хотя и трудную, перспективу.
В заключение я хотел бы коротко сформулировать свой ответ на те
четыре вопроса, которые были сформулированы в проспекте данного
симпозиума.
1) Какие элементы подлинного учения Маркса стали неотъемлемыми
от «западных» традиций и почему?
— Если под «западными» традициями имеются в виду лишь тради-
ции, связанные с апологетикой «частной собственности», то — никакие.
Ни один из элементов «подлинного учения Маркса» с этой установкой
принципиально совместить, на мой взгляд, невозможно.
2) Какие элементы подлинного учения Маркса не вошли в западное
мировоззрение, хотя и заслуживают, может быть, того?
— Заслуживает того, по-моему, все учение Маркса в целом, и преж-
де всего — тот принцип его доктрины, согласно которому движение «ча-
стной собственности» своим имманентным движением «снимает» само
себя в составе «общественной формы собственности». Все остальное —
это подробности, утрачивающие без этого принципа весь свой теорети-
ческий смысл.
3) Какие элементы подлинного учения Маркса отвергаются совре-
менным коммунизмом и почему?
— Если иметь в виду принципиально-теоретические положения, а не
те или иные частные случаи их применения, целиком объясняемые из
меняющихся условий места й времени, то я не знаю в составе теории
Маркса таких тезисов, которые современный коммунизм был бы вынуж-
ден отвергать. Так что этот вопрос для меня лишен смысла.
4) В какой мере западная критика коммунизма, понятая в ее спра-
ведливом содержании, оборачивается против самого Запада и его тра-
диций, то есть имплицитно оказывается самокритикой?
— Это весьма интересный вопрос. Я думаю, что если такая критика
имеет в виду те эмпирические явления внутри современного коммуни-
стического мира, которые подлежат осуждению и преодолению также и
с точки зрения марксистской теории (а только такую критику мы и со-
гласны считать справедливой), то она неизбежно возвращается рикоше-
том, как бумеранг, в адрес «западной культуры», в принцип «частной
собственности».
Дело в том, что такая критика, как правило, направляется не на прин-
ципы коммунизма, которых она совершенно не касается, а прежде всего
на те явления, которые в составе современного коммунизма представляют
собою не преодоленное еще «наследие» мира отчуждения, мира частной
собственности,— на те черты «грубого и непродуманного коммунизма»,
который только что рождается из мира частной собственности и потому
носит еще на себе следы своего рождения.
На социалистическую революцию поднимаются широкие массы, пси-
хология которых сформирована еще в условиях мира «частной собствен-
ности», и эта психология дает знать о себе еще долгое время после пере-
ворота, после акта обобществления частной собственности. Это — то, что
мы называем «пережитками частной собственности» — и в экономике,
и в нравственной сфере.
Как пример можно упомянуть явления, связанные с «культом лич-
ности»,— явления, принципиально чужеродные коммунизму как таково-
му, как принципу революционного преобразования мира «частной собст-
венности» .
Естественно, что коммунизм на первых порах своей исторической
Ш
зрелости, на первой стадии обобществления собственности, вынужден
пользоваться средствами, созданными не им самим, а движением той са-
мой частной собственности, которую он преодолевает, вынужден со-
хранять еще такие формы «внешней регламентации», как государство,
как формальное право, опирающееся на насилие, как деньги и т. п. фе-
номены.
Но эти феномены отмирают по мере созревания коммунизма, в то
время как мир частной собственности неизбежно воспроизводит их в
расширенных масштабах.
Коммунизм развивается в направлении полной ликвидации всех «от-
чужденных» форм регламентации индивидуальной деятельности, в то вре-
мя как частная собственность своим движением углубляет «отчуждение».
Поэтому все те моменты, которые являются «справедливыми» в кри-
тике наличной, сегодняшней стадии развития коммунистического обще-
ства, ее исторически объяснимых «недостатков», которые неизбежно ис-
чезнут завтра, с неизбежностью направляются против завтрашнего дня
«частной собственности».
В коммунизме «государство» имеет тенденцию к отмиранию. В мире
частной собственности, напротив, государство имеет тенденцию к усиле-
нию, к развитию в направлении к «тотальному государству» — это доста-
точно отчетливо доказала история германского фашизма.
Эволюция коммунизма ведет к передаче функций государства, как
особого, противостоящего «обществу» аппарата, самому обществу, то есть
коллективу индивидов, объединяющих свои усилия вокруг непосредст-
венно запланированных общих задач.
В мире же частной собственности «государство» неизбежно конструи-
руется как необходимый «противовес» анархии конкурирующих интере-
сов, как сила, противодействующая центробежным тенденциям «частной
инициативы».
И если иметь в виду перспективы (а не только сегодняшний день),
то все «справедливые» моменты в «западной» критике современного
коммунизма неизбежно направляются не против коммунизма, как тен-
денции развития и принципа преобразования, а как раз против будущего
мира частной собственности, то есть против его сегодняшних неодолимых
тенденций.
Это рассуждение можпо и обернуть: коммунистическая критика «За-
пада» имеет в виду не только «Запад», но и те ещё не преодоленные им
феномены мира «частной собственности» внутри своей собственной струк-
туры, которые находятся в процессе исчезновения, но еще, к сожалению,
не исчезли, и потому мешают изнутри процессу созревания коммунизм^.
Это — и анархия «частных» (местных и ведомственных) интересов,
и тенденция к формально-бюрократической регламентации, и многие
другие тенденции, коммунизму органически чужеродные, поскольку они
унаследованы именно от мира частной собственности и его традиций.
И чем более зрелым будет становиться современный коммунизм, тем
меньше оснований для «справедливой» критики он будет предоставлять
Западу, тем более ясно будет обнажаться та истина, что «западная кри-
тика коммунизма» является на все сто процентов (поскольку она не де-
магогична) самокритикой самого «Запада», критикой его собственных
тенденций, ведущих к усилению и углублению отчуждения, «дегумани-
зации» и тому подобных феноменов.
НАШИ ИНТЕРВЬЮ
От редакции. В этом номере публикуются интервью, которые дали нашему жур-
налу премьер-министр земли Бавария, председатель Христианско-социального союза
ФРГ Франц-Йозеф Штраус и премьер-министр земли Баден-Вюртемберг, заместитель
председателя Христианско-демократического союза Лотар Шпэт. На наш взгляд,
публикуемый материал дает достаточно ясное представление о проблемах современ-
ной политической (философии в ФРГ.
Политическая философия ХСС
Ф.-Й. ШТРАУС,
премьер-министр земли Бавария,
председатель Христианско-социального союза ФРГ
«ВФ». Г-н премьер-министр, как Вы понимаете политическую функ-
цию ХСС в правящей коалиции в ФРГ?
Ф.-Й. Штраус. ХСС с самого начала, сразу по окончании войны со-
здавался нами именно как особая баварская партия, ио не как филиал
ХДС. Основания для такой роли следующие:
1. Бавария — земля с более чем 1000-летней историей, обладает
исторически сложившейся государственной структурой. Это вообще одно
из древнейших государств Европы. Бавария —не какое-то «государст-
во через дефис», созданное после военного поражения 1945 г. как
искусственный продукт политики оккупационных властей. Нет, и по
окончании второй мировой войны Бавария сохранилась по существу в
своем исторически сложившемся виде.
2. Самостоятельность ХСС означает признание исторической само-
стоятельности Баварии, решимость сохранить эту самостоятельность.
3. У ХСС есть свои исторические корни. Он продолжает традиции
прежней Баварской народной партии, существовавшей' до роспуска ее
национал-социалистами, и также является самостоятельной баварской
партией. В других землях Германии была тогда партия «Центра».
4. Федерализм — основной принцип германской истории. Федератив-
ное государственное устройство показало себя как важная опора свобо-
долюбивого, правового порядка. Поэтому федеративное устройство, сво-
бодное правовое государство, парламентарная демократия п социальная
система, исходящая из принципов рыночного хозяйства, образуют четы-
ре несущие опоры политического строя ФРГ.
5. Опыт минувших 40 лет учит, что внести вклад в укрепление фе-
деративного устройства и обеспечение интересов Баварии и ее народа
ХСС существенным образом смог благодаря своей самостоятельности.
6. В 1919—1933 гг., во времена Веймарской республики, Баварская
народная партия также не была земельным филиалом «Центра», хотя
обе партии и были очень близки.
«ВФ». Каковы границы политической самостоятельности ХСС и воз-
можности смещения партии влево илп вправо в рамках сохранения свое-
го политического профиля?
Ф.-Й. Штраус. ХСС осуществляет свой политический курс, исходя из
ответственности христианского союза, па основе христианского закона
нравственности в самом широком его понимании. В центре политики
ХСС — человек как уникальное творение бога, свободное существо, свя-
5 Вопросы философии, М 10
заниое вместе с тем нормами совести. ХСС действует в традициях полити-
ки, начало которой положил Конрад Аденауэр. ХСС внес существенный
вклад в создание свободного демократического правового государства в
ФРГ, в формирование системы социальных отношений на принципах ры-
ночного хозяйства, в создание в ФРГ своей армии и во включение ФРГ
в сообщество западных демократий, с которыми ФРГ связывает общая
система ценностей. Эти крупные исторические достижения налагают на
ХСС определенные обязательства. Как и в минувшие десятилетия, ХСС
будет браться за новые темы, будет осуществлять реальные решения но-
вых проблем таким образом, чтобы люди могли взять на себя ответст-
венность за эти решения.
Вместе с тем при формулировании своих основ, или принципов,
ХСС решительно отвергает использование в качестве центрального мо-
мента практической политики и представления своих позиций каких-либо
преходящих настроений. Граждане ФРГ ожидают от политических пар-
тий в демократической системе ориентации и руководства, а не конъюнк-
турного приспособления политики к модным тенденциям.
От ответственного политического деятеля тем более требуется вер-
ность принципам и ясный политический профиль.
ХСС не размещается в политическом спектре ФРГ ни «слева».,
ни «справа». ХСС представляет политику разума и прогресса, при ко-
тором сохраняется ответственность. В этом отношении ХСС представляет
собой классическую политическую партию середины, центра.
«ВФ». Каково отношение ХСС к партиям или группам, стоящим пра-
вее ХСС?
Ф.-Й. Штраус. ХСС сохраняет корректные отношения со всеми пар-
тиями, которые стоят на платформе Основного закона ФРГ и одобряют
основы свободного правового государства и парламентарной демократии.
Важная цель моей политики состоит в том, чтобы сохранить ХСС в ка-
честве крупной партии, охватывающей широкие слои населения, партии,
в которой находят политически свой дом также и консервативно на-
строенные граждане, и люди с сильно выраженным национальным мыш-
лением. С партиями, демократические принципы которых сомнительны,
ХСС не поддерживает отношений. В ФРГ на правом фланге политического
спектра нет, к счастью, партий, которые находили бы среди населения
отзвук, заслуживающий упоминания. Избиратели демократического на-
правления, стоящие справа от центра, находят свою политическую ро-
дину в ХСС.
«ВФ». Какие социальные группы составляют массовую базу ХСС,
членов партии и избирателей?
Ф.-Й. Штраус. В ХСС свыше 180 тысяч членов партии. Это прежде
всего партия «маленького человека». В ХСС представлены люди всех
профессий и социальных групп: рабочие, служащие, чиновники, крестья-
не, лица свободных профессий.
ХСС является сегодня крупной свободной народной партией в Бава-
рии, имеющей корни во всех районах нашей земли, во всех социальных
группах, среди людей всех поколений. Как в больших городах, так и в
сельской местности ХСС составляет выразительную политическую силу.
Народной партией ХСС стал вследствие следующих факторов:
— охвата всех слоев избирателей, придерживающихся законов хри-
стианской морали в самом широком понимании;
— либерализации в конфессиональных вопросах;
— безграничной приверженности баварской истории, культуре и
традиции; своего «слияния» с Баварией, ее историей н культурой.
«ВФ». Почему по отношению к СССР ХСС занимает самую жесткую
позицию из всех партий бундестага? Какова Ваша концепция отноше-
ний ФРГ — СССР на будущее?
Ф.-Й. Штраус. Понятие «жесткой» позиции по отношению к СССР
114
я понимаю как отличительную черту руководимой мною партии в том
смысле, что ХСС никогда не проявлял готовности отказаться от осново-
полагающих немецких правовых позиций или опираться в своей поли-
тике, когда дело касается жизненно важных вопросов нашей страны,
на одни лишь субъективные пожелания.
ХСС исходит из трезвого и честного анализа политической действи-
тельности, с учетом исторического опыта. Вместе с тем я со всей реши-
тельностью выступил бы против понятия «жестких» отношений с СССР,
если кто-либо истолковывает его таким образом, будто ХСС уклоняется
от политики выравнивания отношений и сотрудничества с Советским
Союзом. Напротив! Оба наши народа именно тогда переживали периоды
расцвета, когда жили в мире друг с другом.
В течение многих лет я вновь и вновь высказывал свою убежден-
ность в том, что советское руководство не имеет планов развязать третью
мировую войну или посредством вооруженного нападения на Централь-
ную Европу устроить крупную пробу сил. С другой стороны, меня не со-
блазняет и благозвучная формула политики разрядки, которая многим
заслонила глаза па то, что на данной фазе международного политиче-
ского развития Советский Союз хотя и говорил о разрядке, однако
в то же время и несмотря на это осуществлял рост вооружений, далеко
превышающий потребности обороны своей страны. При этом во всех ро-
дах оружия получали преобладающее развитие наступательные компо-
ненты. Но если эти вооружения не предназначены в первую очередь
для того, чтобы вести войну и одержать в ней победу, и если эти
вооружения далеко превышают потребности обороны страны, то тогда
остается сделать только вывод, что они созданы в политических целях
как военный потенциал, в целях давления и устрашения, для осуществ-
ления советских интересов как в европейском, так и в мировом масшта-
бе. Само собой разумеющийся долг политика состоит в том, чтобы пре-
достерегать о таких известных ему опасностях и требовать соответст-
вующего ответа для их отражения, что я и делал. Не те создают напря-
женность между Востоком и Западом, кто открыто называет вещи своими
именами. Причина напряженности — само реальное положение вещей.
Как и прежде, руководимый мною Христианско-социальный союз
будет впредь прилагать усилия к тому, чтобы с позиций закрепления и
обороны в составе западного блока осуществлять политику выравнива-
ния отношений и партнерского сотрудничества с Советским Союзом.
Оба баварско-советских симпозиума по проблемам охраны окружающей
среды — первый в Мюнхене в 1981 г. и второй в Кишиневе в 1984 г.,
вслед за которыми вскоре должен последовать и третий в Мюнхене —
являются лучшим примером воли обеих сторон к партнерскому сотруд-
ничеству на пользу и на благо нашим народам, обоюдной готовности
претворить эту волю в жизнь. На этом пути ХСС будет для Советско-
го Союза хотя и не всегда удобным, но всегда предсказуемым партне-
ром в совершенствовании нынешних отношений.
«ВФ». Какова Ваша позиция по проблемам ФРГ—США и ФРГ—За-
падная Европа? В чем состоит общее и особенное в концепции ХСС по
сравнению с ХДС в вопросе национальных и европейских интересов ФРГ?
Ф.-Й. Штраус. С самого начала объединительного процесса в Евро-
пе политический союз западноевропейских демократий был провозгла-
шен как цель ХДС и ХСС. Вместе с тем не случайно, что во внутри-
политических столкновениях по поводу объединительного процесса
в Европе меня,— а вместе со мной и партию, которую я возглавляю,—
причисляют не к «атлантистам», а к так называемым «голлистам»,
то есть к тем политикам, которые подобно бывшему президенту Фран-
ции де Голлю стремятся к созданию независимой «европейской Европы»
как равноправной державы рядом с США и СССР. Естественно, что та-
кие очень общие оценки содержат как всегда преувеличения и искаже-
5*
115
ния. Но я на самом деле не оставлял никогда ни тени сомнения в том,
что зависимость европейцев от обстоятельств внутриполитического поло-
жения в США — выражая проблему в сжатом виде — казалась мне на
будущее невыносимой.
Поэтому я был согласен с генералом де Голлем в центральном во-
просе создания «европейской Европы» как независимого партнера Соеди-
ненных Штатов Америки. Только если будут преодолены узконациона-
листические способы мышления и поведения,— только тогда Европа
обретет шанс выжить в условиях свободы, сохранить право на самооп-
ределение своей исторической судьбы и снова получить подобающее
право голоса на мировой политической арене. Только такая Европа
сможет быть равноправным партнером США, партнером, который сам
определит, в че.м состоят его специфические европейские интересы,
которые не всегда совпадают с интересами США,—да и не могут даже
всегда совпадать с ними,—вместо того, чтобы эти европейские интере-
сы оставались игрушкой для различных течений во внутриполитической
жизни США. В особенности это относится к вопросам политики безопас-
ности и обороны и не в последнюю очередь также к политике в области
сокращения вооружений, как это подтверждает согласованный теперь
между США и Советским Союзом договор о ликвидации ракетных сис-
тем средней дальности. Для ХДС и ХСС, для значительного большинства
немцев в ФРГ и европейцев отношения с американским народом — это не-
что большее, чем союз с одной лишь узкой целью отражения внешних
опасностей. Дружественные связи наших народов коренятся в признании
неотъемлемых прав человека, свободы граждан, терпимости к другим мне-
ниям и демократии. Равным образом относится это и к остальным западно-
европейским демократиям. Это общее наследие и составляет собственно
фундамент сотрудничества между Западной Европой и Америкой. Из этой
общности ценностей неизбежно вытекает общность интересов в крупных
политических вопросах, таких, как обеспечение мира и сохранение сво-
боды, внимание к общечеловеческим и гражданским правам, выступле-
ние за право всех народов на свободное самоопределение. Различия во
мнениях и противоположности интересов, неизбежные при взаимодейст-
вии народов, ничего в вышесказанном изменить не могут. Так что и по-
литически объединенная Европа, само собой разумеется, останется чле-
ном этого объединения на основе общих ценностей и частью блока по
обеспечению совместной безопасности.
«ВФ». Не могли бы Вы охарактеризовать международную роль ХСС
и его родственные связи с другими консервативными партиями?
Ф.-Й. Штраус. ХСС чувствует себя связанным со всеми демократи-
ческими партиями середины политического спектра. ХСС — один из ос-
нователей таких объединений христианско-демократических партий,
как ЕСХД (Европейский союз христианских демократов) и ЕФП (Евро-
пейская народная партия). ХСС — один из активных основателей Хри-
стианско-демократического интернационала. ХСС участвовал в создании
Европейского демократического союза (ЕДС), объединения консерватив-
ных, христианско-демократических и неколлективистских партий. Вот
уже в течение 4 лет ХСС участвует также как один из членов-основа-
телей в работе Международного демократического союза, в котором
наряду с европейскими демократическими партиями из ЕДС представ-
лены также такие крупные партии, как Республиканская партия США,
консерваторы Канады, либеральные демократы Японии и консерватив-
ная партия Австралии и Новой Зеландии. У этих объединений полити-
ческих партий есть будущее, причем речь идет прежде всего о том,
чтобы сильнее свести воедино также и христианско-демократические и
консервативные группировки внеевропейских регионов. В усилиях на
этом направлении ХСС принадлежит важная связующая роль, ХСС —
это «мост» между европейскими и внеевропейскими партиями.
Философия либерального консерватизма
л. шпэт,
премьер-министр земли Баден-Вюртемберг,
заместитель председателя Христианско-демократического союза ФРГ
«ВФ». Г-н премьер-министр, если исходить из того, что ХДС — пар-
тия многослойная и имеющая разные направления, а Вы причисляете
себя к либеральному консерватизму, то под каким философским влия-
нием формировалась Ваша личная концепция? И какая из проблем за-
нимает Вас в первую очередь?
Л. Шпэт. В юности я, как и многие, был под большим впечатлением
от произведений Ницше. Потом эта увлеченность весьма ослабела.
Как и прежде, важное значение имеет для меня учение Канта о кате-
горическом императиве. Думаю, из этого учения можно выводить все
новые и новые заключения, значимые для современности, имея в виду
именно нашу ответственность перед будущим в том, как мы решаем
сегодня проблемы экологии и экономики.
Значимыми и в какой-то степени путеводными остаются для меня
также многие высказывания Макса Вебера, прежде всего в отношении
различия между этикой ответственности и этикой убеждений, а также
то, что было написано им о профессии политика, его роли, требованиях
к политику и опасностях, стоящих перед ним. Важен .для меня Карл
Поппер с его выступлениями в пользу открытого общества. Социальная
философия играет для меня самую серьезную роль, прежде всего в лице
такого ее представителя, как Герман Люббе, указавшего на то, как не-
обходимо доверие, которое как бы «склеивает» общественные отношения
в нынешнем мире. Г. Люббе считаю самым значительным теоретиком
современного консерватизма в ФРГ. В круге моих собеседников также
О. Марквардт. Знаю Р. Шпемана и других.
Сам я политик. Но без политической философии в наше время не вы-
работать системных концепций и стратегических программ, а именно
их политикам часто не хватает.
Поскольку основное мое направление — экономическая политика,
я начал бы с проблемы «человек и техника». Научно-технический про-
гресс не следует рассматривать как самоцель. Этические, или, лучше
сказать, ценностные, нормы общества всегда должны быть критерием для
признания того или иного развития в области техники.
Технический прогресс открывает лишь перспективы, возможности,
определенные направления. Но однозначных рекомендаций, где путь к
успеху, заранее не дано. Вот эта неопределенность и является между
тем в конечном счете свидетельством нашей свободы.
Если бы технический прогресс и его результаты были однозначно де-
терминированы, то и свобода нашей деятельности была бы ограничена.
117
У нас не было бы тогда долга выполнить свою нравственную ответствен-
ность.
Между тем наша ответственность простирается шире, чем сфера на-
шего знания, как это отмечал Кант,— это так не только фактически,
а это и должно быть таковым, чтобы сохранить в себе свободу деятель-
ности, способность и долг осуществить ответственность. Для бытия
человека это, одним словом, конституитивно.
Почему я подчеркиваю это? Потому что в нашем обществе растет
склонность к тому, чтобы допускать только такое развитие, которое
мы можем якобы предвидеть, рассчитать и контролировать на сто про-
центов. Такое ограничение ответственности рамками возможностей на-
шего сегодняшнего знания выдается даже за свидетельство какой-то
особой гуманности. Между тем в действительности это большое заблуж-
дение, и оно может, если следовать ему, кончиться трагедией. Еще Кант
со свойственной ему несравненной остротой писал в своей «Критике
чистого разума», что интересы разума сосредоточены на трех вопросах:
Что я могу знать? Что я должен делать? На что я могу надеяться?
Позднее в своей «Логике» Кант дополнил их и четвертым вопросом,
заметив, что с ним связаны три первых: Что есть человек? Человек по-
знает мир на основе своего знания, так же как и с учетом будущего
знания, и он выводит из этого как надежду, так и доверие к тому, что
неопределенность не окажется для него смертельной, если и поскольку
он готов нести нравственную ответственность. Именно это и есть перво-
основа его гуманности, а вовсе не отказ от познания и от ответствен-
ности.
Даже если мы искренне хотим последовать тому, как говорил Хай-
деггер, что мышление есть преодоление границ, то как трудно бывает
найти поддержку и добиться доверия! Готовность к риску и, кстати за-
мечу, не к легкомысленному, непредсказуемому риску, а вообще к рис-
ку в жизни, без которого немыслима свобода и достоинство человека,—
эта готовность может для каждого из нас, несущего ответственность
перед общественностью, стать опасным бумерангом. А те, кто ничего
не делает, считаются даже мудрыми. Оставлять проблемы без движения
или мешать их решению считается более этичным, чем принимать реше-
ния и действовать.
На политологических семинарах уже не ставят, как это было в по-
следнем десятилетии, вопрос, управляемо ли государство. Но встал
другой вопрос: преобразуема ли*наша жизнь и подлежат ли перемены
в обществе нашему управлению? В состоянии ли мы еще изменить мир
в соответствии с нашими идеями и идеалами или будущее есть то, что
пас постигнет?
История научно-технического прогресса начинается не с победного
шествия микроэлектроники, а с конца XVIII в. Вспомним, как реаги-
ровал романтизм в Германии, трактовавший новое как механистичность
и как гибель традиций.
Много параллелей с тем временем встречаем мы и сегодня: жалобы
на то, что мир утрачивает свое очарование, предостережения об угрозе
фрагментаризации всех сфер жизни, упрек в бездушном нивелировании
мира пз-за подавляющего техницизма и т. д. Причем нельзя сказать,
что все эти предостережения безосновательны. С ростом специализации
и разделения труда на смену взаимосвязанной цельности действительно
пришла фрагментарность, утрата традиций, разрушение прежних со-
циальных связей. Однако вместе с тем взаимодействие естествознания,
техники, экономики и философии Просвещения принесло мощный про-
гресс.
В общем-то это ведь чуть ли не парадокс, что значительные и гу-
манные цели, двигавшие духовную жизнь Германии от романтики и до
идеализма, были достигнуты в итоге посредством именно той техники,
118
которая считалась столь пагубной. Хотя мы знаем, что рели еще
не достигнуты до конца и что все еще много рабочих операций, достой-
ных не человека, а машины — монотонного, тяжелого, опасного, отуп-
ляющего труда. Я приветствую каждого нового робота, который берет
на себя такие рабочие операции.
Подлинная экономия состоит в сбережении рабочего времени, увели-
чении свободного времени для полного развития индивида. Сказано это
К. Марксом в «Критике политической экономии». Уверен, я достаточно
вне подозрений в принадлежности к марксизму, чтобы иметь возмож-
ность цитировать Маркса...
Идеал будущего для меня — это общество, провозглашающее подлин-
ную гуманность. Я понимаю под этим добровольно принимаемую пози-
цию, согласно которой расширение пространств свободы для индивидов
означает и повышение ответственности для всего сообщества. От гуман-
ного общества следовало бы, далее, ожидать, что оно даст индивиду
больше возможностей для целостного развития и воплощения личности.
«ВФ». Что побудило Вас вступить в партию ХДС?
Л. Шпэт. Политика канцлера Л. Эрхарда, но еще более концептуаль-
ные причины, теория Мюллер-Армака о социальной системе рыночного
хозяйства. Я всегда воспринимал ее как такую систему, которая хотя
и подчеркивает значение достижений и соревновательности, но вместе
с тем проявляет и солидарность, привлекая к участию в результатах и
«слабых». Соединить принцип «общества результативности» с принци-
пом солидаризма всегда было для меня требованием христианского со-
циального учения.
«ВФ». При том, что у консерваторов в ФРГ немало трудностей с
интеллигенцией, Ваши отношения с учеными, с философами, с деяте-
лями искусств складываются с определенным взаимопониманием. Чем
это объясняется?
Л. Шпэт. Меня и дома спрашивают, почему в ФРГ напряженные от-
ношения между ведущими политиками и интеллектуалами. Думаю,
определенной напряженности не избежать никогда, она останется и
даже необходима в интересах дела. Интеллектуалы, как правило,
предъявляют более высокие требования к политике, чем она может вы-
полнить. У представителей интеллигенции бывает некий идеальный об-
раз решения общественно-политических проблем при нежелании идти на
какие-либо компромиссы. У политика тоже есть или по крайней мере
должен быть свой идеальный образ, но политик заранее знает, что
реальная действительность потребует от него многих поправок к
идеальным представлениям. В этом различии позиции интеллектуала и
политика отношения напряженности между ними заданы, так сказать,
уже структурно.
Решающим, однако, является то, какие из этого делают выводы.
Одна возможность — ожесточить взаимоотношения в бесплодной кон-
фронтации и чувствовать себя оскорбленным тем, что одна сторона
не понимает другую.
Субъективно так жить, быть может, и весьма удобно, но дело при
этом не сдвигается дальше ничуть, да и политической культуре боль-
шей частью наносится ущерб. Другой путь означает, напротив, идти на-
встречу друг другу, оставаться в постоянном диалоге, понимать крити-
ку как нечто побуждающее тебя к творчеству, признавать идею и дей-
ствительность как взаимосвязанные элементы, из которых формируется
политическая жизнь. Я лично предпочитаю последний способ подхода к
проблеме и пытаюсь соответственно и действовать.
«ВФ». Каковы Ваши представления об ответственности политика?
Л. Шпэт. Политическое руководство слишком часто направлено на
то, чтобы удержать власть, обезопасить структуры власти. Оно слишком
мало готово к тому, чтобы пойти также и на личный риск и вместо
119
того, чтобы приспосабливаться к каким-то сиюминутным настроениям,
завоевывать сторонников своей оппозиции также и тогда, когда опреде-
ленные концепции наталкиваются на большое сопротивление.
Чернобыль — пример того, что политические решения становятся все
более зависимыми от технических оценок и факторов. Политик должен,
пожалуй, еще критичнее относиться к так называемым надежным науч-
ным данным. С другой стороны, именно развитие современной техноло-
гии вызывает к жизни все новые критерии оценок для выравнивания
отношений между технологией и техническим прогрессом, с одной сто-
роны, и безопасностью человека — с другой. Мое убеждение, что без
риска мы прожить и впредь не сможем, не изменилось. Однако, чем
выше риск для всего человечества, тем тщательнее должен политик
обдумать альтернативы, взвесить, какие проблемы возникнут в качестве
последствий, прежде чем принять какое-то решение и ввести его в дей-
ствие.
«ВФ». Одно из центральных мест в Вашей социальной философии
занимает концепция «общества примирения». Не смущает ли Вас то, что
попытка социал-демократов (И. Рау) выступить с этой же идеей в свя-
зи с недавними выборами в бундестаг успеха не принесла? И какую из
функций консерватизма Вы считаете главной?
Л. Шпэт. Главной, думаю, является интегративная функция. Со-
циал-демократам идея «общества примирения» не дала эффекта из-за
декларативности постановки вопроса. В моей же концепции этот прин-
цип был выдвинут еще раньше и, что важно,— субстанциально, по су-
ществу.
Партия ХДС делает ошибку, полагая, что политические дискуссии
она должна вести прежде всего гармонично. И «общество примирения»
члены ХДС понимают таким образом, что сами недоумевают, почему это
кругом к ним так плохо относятся: почему журналисты так злы, а ком-
ментарии так негативны и, по сути дела, все это скандально по отно-
шению к правительству, которым руководит ХДС, и к его достижениям?
Но чтобы выдержать взятую на себя роль в обществе, политики ХДС
должны понимать, что количественно в нашем обществе быстрее всего
сейчас растут круги так называемых «ауфштайгеров» («идущих вверх»)
и интеллигенции. У нас будет все больше инженеров и педагогов и все
меньше квалифицированных рабочих. А если общество будет и дальше
изменяться таким образом, как о том говорится в моей книге (когда в
Америке, к примеру, в сфере материального производства осталось
лишь 30% занятых), то это означает, что политику свою я не могу уже
базировать на традиционных социальных группах, к которым апелли-
руют партии.
Тот, кто хочет вступить в диалог с упомянутыми социальными слоя-
ми (с «идущими вверх» и интеллигенцией), тот должен вступить в союз
с ними. Такова моя личная философия. Я вообще не понимаю людей,
которые предпочитают дебатировать сами с собой и полагают при этом,
что так меньше неприятностей. Под «обществом примирения» я никоим
образом не подразумеваю общество, в котором социальные группы за-
няты сами собой, довольны тем и по возможности не вступают больше
в контакт между собой. При этом я вовсе не ратую за «большую коа-
лицию» в Бонне (ХДС/ХСС — СвДП с СДПГ,— Прим. ред.). Полагать,
будто «общество примирения», за которое я выступаю, осуществимо
лишь при «большой коалиции» — значит приписывать мне лишнее.
Когда я выступаю за «общество примирения», это не значит, что там
не будет конфликтов. Вместе с тем я рассчитываю на то, что истори-
ческий конфликт между трудом и капиталом будет в принципе расса-
сываться. Так же, как и конфликт между экономикой и экологией.
«Конфликтное общество» изживает себя. Молодое и старшее поколения
снова обращаются друг к другу. Внук расспрашивает деда об истории
120
Германии. В университетах, чтобы найти революционеров, придется
искать их с лупой в руках: есть лишь отдельные экземпляры.
Сейчас нам нужна солидарность. Надежды решить социальные проб-
лемы путем усиления государственного участия потерпели поражение.
Болезнь нашего времени в том, что мы, немцы, хотим преодолеть
проблемы будущего посредством патентованных рецептов. Одни считают,
что проблемы должно решать государство; другие, в том числе и мно-
гие из моих друзей, полагают, что нужно только снова засучить рука-
ва, снизить стоимость рабочей силы и т. д. и начать с начала. Но все
это, замечу, не выход из положения.
У нас есть лишь один путь, а именно — посредством нововведений
добиться того, чтобы наши изделия были самыми лучшими. Одной из
главных ошибок 70-х годов была попытка немцев в ФРГ лет десять пре-
бывать в положении международных судей, в то время как другие стра-
ны осуществляли модернизацию. Японцы, к примеру, в 1972 г. опубли-
ковали программу фундаментальных исследований, которая по содержа-
нию весьма точно соответствовала нашей программе «Еурека» середины
80-х годов. Но ведь мы тогда, в начале 70-х, были заняты самими со-
бой. Тогда все немцы, вся нация обсуждала вопрос, не представляет ли
вообще техника явление чрезвычайно пагубное, вредное. Тогда у нас по-
лагали, что немцы понаблюдают за ходом развития в роли судей.
«ВФ». Как разрешается в Вашей политической философии проблема
общего и особенного применительно к интересам ФРГ? Как вписывает-
ся в эту систему Ваш курс на сотрудничество с СССР, более решитель-
ный и свободный, чем у других консерваторов?
Л. Шпэт. Когда говорят сегодня о Европе как нашей общности,
то часто приводят доводы политического и экономического порядка и
недооценивают, по-моему, культурно-историческое единство. И хотя
жизненные реальности оставляют нам еще немало трудных проблем,
но помогает интегрирующее влияние общей истории духовной культуры.
Мы черпаем силы в классической литературе, искусстве, философии.
Думаю, и в ФРГ, и в СССР есть стремление глубже познать друг друга.
Если мы видим общность европейских интересов, то должны прило-
жить больше усилий к тому, чтобы вместе более мощно использовать
возможности Европы.
Вынужденная конфронтация обеих сторон в вопросах безопасности
не должна приводить к какой-то общей враждебности. Я за деидеологи-
зацию межгосударственных отношений. Создание атмосферы взаимного
доверия особенно важно. Только сильная Западная Европа может играть
в Атлантическом союзе ту роль полноправного партнера, которая соот-
ветствует самосознанию европейцев. И только имея стабильную опору
в НАТО, Западная Европа получает достаточно свободы действий, чтобы
дать свои импульсы процессу разрядки. Западная Европа может внести
большой вклад в экономической и культурной областях, содействуя
росту доверия между Востоком и Западом и тем самым оказывая влия-
ние на переговоры по сокращению вооружений и контролю над воору-
жениями. Политика должна начинать не со всех этих подсчетов и пере-
счетов ракет, а с разрядки напряженности, с развития диалога, созда-
вая тем самым предпосылки для сокращения вооружений.
ФРГ: повороты неоконсерватизма
Л. А. ФРЕНКИН
Лотар Шпэт и Франц-Йозеф Штраус — фигуры, обозначившие наи-
более рельефно направления, на которых пытается раздвинуть рамки
своей политической власти в ФРГ неоконсерватизм, Л. Шпэт — самый
перспективны!! представитель либерального крыла, а Ф.-Й. Штраус —
лидер правых. Каждый из них по-своему, но заново поставил ключевую
проблему политической философии неоконсерватизма — проблему проти-
востояния «врагу» (согласно исходной концепции К. Шмитта).
И то, что образ врага, а именно Советского Союза, начинает размы-
ваться, обретает радикальное значение. Неоконсерватизм, у которого
интегративная функция всегда была сущностной, основанный на подчи-
нении индивида какой-то «общности», начинает терять старую базу для
консолидации широких слоев общества и вынужден искать другую.
Если такая «стержневая» ось интеграции, как антикоммунизм, антисове-
тизм прежде всего, дает трещину и оказывается все менее способной вы-
полнять роль несущей опоры, значит, неоконсерватизм в ФРГ претерпе-
вает существенный «поворот».
Однако оценить, сколь значимы сдвиги, осуществленные каждым
из названных политиков, можно лишь после введения в саму проблему
неоконсерватизма. При значительном внимании к мировоззрению неокон-
серваторов ФРГ в советской научной литературе и работах ученых со-
циалистических странсравнительно менее освещенной оказалась имен-
но политическая философия неоконсерватизма.
Прежде всего отметим, что консерватизм в ФРГ — явление весьма
неоднородное. Представлены в нем две довольно разные политические
партии — ХДС и ХСС. Многослойна и сама ХДС — главная партия
консервативного блока. Наконец, за «большой корабль» консерваторов
отдает голоса и весьма пестрая ультраправая оппозиция. Именно ее дав-
ление и питает требования сдвинуть консервативный блок вправо. От-
сюда и сама проблема новых поворотов, обновленческие тенденции,
поиск интегративных концепций в надежде представить себя в роли вы-
разителей «интересов нации».
1 См.: Галкин А. А. Новая «консервативная волна» как порождение идеоло-
гического кризиса капитализма,—«Вопросы философии», 1977, № 12; Гри-
горьян Б. Т. Просвещенный консерватизм.-«Вопросы философии», 1979, № 12;
его же. Философия и идеология неоконсерватизма в ФРГ.— В кн.: «Социально-по-
литические теории современной буржуазной идеологии». М., 1981; Эльм Л. Новый
консерватизм. М., 1980; Кёпеци Б. Неоконсерватизм и «новые правые». М., 1989;
Галкин А. А., Р а х ш м и р П. Ю. Консерватизм в прошлом и настоящем. М ,
1987.
122
Но прежде чем коснуться самих новых «поворотов», обозначим,
хотя бы схематично, какова сегодня структура неоконсерватизма как
политического движения в ФРГ. 1. Это прежде всего «центр», «умерен-
ное» направление, которое представляет федеральный канцлер, предсе-
датель ХДС Г. Коль. 2. «Либеральный консерватизм» (Л. Шпэт). 3. Пра-
вое крыло. Лидеры — Ф.-Й. Штраус и А. Дреггер2.
Если на умеренном направлении «центра» и на либеральном фланге
считают, что осуществленных корректив к прежней политике СДПГ —
СвДП в принципе достаточно, то правое крыло настаивает на том, что
настоящего духовного поворота еще не было и он необходим.
Заметим в этой связи, что наиболее общий родовой признак неокон-
серватизма в том, что это один из механизмов сохранения империализ-
ма как системы. Линия качественных различий между основными фор-
мами буржуазной политики и идеологии проходит сегодня прежде всего
по степени радикализации, по тому, какими средствами пользуется или
готово воспользоваться данное политическое движение. В одном из от-
кровенных самоопределений неоконсерватизма так прямо и говорится,
кстати, о необходимости «необычных средств». «В конечном счете ре-
шающий признак консервативной позиции и ее различных проявлений
в соответствующих учениях или «теориях» выражается как болезненное
ощущение потери, свершившейся или угрожающей, социального кризи-
са, угрожающего самому существованию жизни, а для преодоления
этого состояния потери и кризиса требуются в зависимости от обстанов-
ки также и необычные средства» 3.
Именно радикализация, большая, чем у неолиберализма, и настора-
живает нас в неоконсерватизме, ориентируя в вопросе взаимодействия
с правящим консервативным блоком, который остается для нас более
опасным противником и в то же время, решившись на более радикаль-
ное деловое сотрудничество, может стать и более стабильным парт-
нером.
«Из прошлого консерватизм охотно заимствует лишь примеры аргу-
ментации и мировоззренческие принципы. Но ориентирован консерва-
тизм на современность: присущая ему способность реагировать на обще-
ственные изменения — одна из причин его интегративного воздействия
в политике и идеологии» 4,— считают объективные аналитики этого те-
чения в ФРГ.
О правом консерватизме пойдет дальше речь особо. Что касается
«центристского» и либерального консерватизма, то их новые установки
весьма ясно сформулировал Герман Люббе — ведущий теоретик неокон-
серватизма. Г. Люббе считает, что неоконсерватизм в ФРГ в ряде важ-
ных аспектов аналогичен американскому. Он исходит прежде всего из
определенной философии истории, которая нормативна для облика буду-
щего общества. Как мировоззрение неоконсерватизм захватывает нередко
и вчерашних либералов. Ощущается он в самом консервативном лагере
как реакция на культурную революцию левых интеллектуалов конца
60-х годов. «Неоконсерватизм напомнил о том, что когда хотят, пере-
шагивая через политические институты, демократизировать и все обще-
ство,тогда демократия превращается в тоталитарную систему». «Нео-
консерваторы напомнили также, что условием и содержанием либераль-
2 Данная структура построена по степени радикальности. Предметные основания
для типологии (по приоритетному объекту, ценностям и др.) в данной статье не рас-
сматриваются. К. Хорнунг, известный систематизатор неоконсерватизма в ФРГ, раз-
личает консерватизм либералистский, технократический, католический, национа-
листический, «экологический», «просвещенный». См.: Hornung К. Konservatismus.
In: «Handlexikon 2ur Politikwissenschaft». Hrsg. von \V. Nickel. Bonn, 1986. S. 263—264.
3 «Konservatismus». In: Lippert E., \V a k e n b. u t R. (Hrsg). Handworterbuch
der Politischen Psychologie. Opladen, 1983. 8. 142.
4 Lenk K. Konservatismus. In: Kampf und Woler? Politische Begriffe im Moin-
ungsstreit, Hrsg. von M. Greifi'enhabea. Munchen — Wien, 1980, S. 309,
.123
ного политического порядка являются гражданские добродетели и
общественная мораль»...5. У Г. Люббе, заметим, на первый план вы-
двигаются стабилизирующие функции, миссия спасения нравственных
ценностей и т. п. Такое традиционалистское понимание характерно имен-
но для неоконсерватизма либерального направления.
Специальный пункт в своей программе неоконсерватизма Г. Люббе
отводит и антикоммунизму, но опять-таки в либералистском его осмыс-
лении: «В аспекте защиты прав человека неоконсерваторы считают
антикоммунизм не примитивным, а тривиальным условием самосохране-
ния для либеральной системы». И дальше снова оговорки, что неспра-
ведлив упрек, будто неоконсерваторы, будучи антимарксистами, являют-
ся и противниками политической разрядки. Напротив, объясняет Г. Люб-
бе, «обусловленная прагматическими соображениями предотвращения
войны, политика разрядки тем перспективнее, чем меньше она отягоще-
на иллюзиями тех, кто тщетно пытается навести мосты между идеоло-
гиями».
Для неоконсерватизма либерального позиция типичная: идеологиче-
ское противостояние с противником безусловное, но политически это
скорее ориентир на сосуществование с противником. Резон — прагмати-
ческий. На переднем плане — социальная философия. Фронт размеже-
вания между неоконсерваторами и либералами («прогрессистами»),
говорит Г. Люббе, уже не выводится прямо из прошлого. «Причина в
том, что при достигнутых уже темпах развития цивилизации политиче-
ские проблемы современности невозможно более выразить в понятиях
традиционной философии истории. Не закостенелость, а нестабильность
наших жизненных условий — вот чем нам приходится сегодня занимать-
ся. Не скорлупа традиций давит на нас, а в большей степени нерешен-
ная проблема, каким же образом вообще формировать в условиях дина-
мичной цивилизации традиции, то есть практически значимые и само
собой разумеющиеся ориентиры культуры»6. Возрастает доля реформ,
которые представляют собой компенсацию непредусмотренных, но неиз-
бежных негативных последствий прогресса...
Это доклад на координационном совещании ведущих философов нео-
консерватизма США и ФРГ. Но хотя он посвящен политически заост-
ренной проблематике (судьбы безопасности Запада), Г. Люббе полити-
ческую философию не выпячивает. Потому что ставка либерального
консерватизма — на более взвешенную социальную философию, па кон-
структивный подход. В отличие от пего правый неоконсерватизм изна-
чально зиждется на негативизме, в качестве решающей выдвигает охра-
нительную функцию борьбы с «врагом», подавления его, резко выводит
на передний план именно политическую философию. Традиционно нео-
консерватизм либеральный уверял, что его преимущество — в большей
социальной эффективности, а неоконсерватизм правый прежде всего
запугивал, устрашал, что, если ему не окажут поддержки, страна ока-
жется ввергнутой в «красно-зеленый хаос» или ей грозит порабощение.
И вот наступил определенный перелом. Интервью Ф.-Й. Штрауса
журналу «Вопросы философии» интересно, во-первых, предоставлением
слова противнику. Во-вторых, тем, в каких формулировках хочет объяс-
нить свою политическую философию советскому читателю лидер правого
неоконсерватизма. Как человек с историко-философским образованием
(он специалист по античности) Штраус обращается к диалектике «сбли-
жения через противостояние». Он предлагает для размышления важный
политико-философский вопрос: а не может ли именно правящий неокон-
серватизм стать для Советского Союза наиболее надежным («предска-
зуемым») партнером, и в частности в решении глобальных проблем
5 L ii b Ъ е Н. Fortschritts — Function. Graz, 1987, SS. 23—25.
6 Ibid.
124
человечества? При этом Штраус прямо предупреждает, что политическое
и мировоззренческое противостояние станет «жестче».
Далее Штраус касается диалектики национальных и европейских
интересов ФРГ в ситуации, когда противоречие их с интересами США
углубляется. И это тоже попытка углубить близость, на сей раз бли-
зость с Западом, через противостояние. Призывая западных немцев ду-
ховно «выпрямиться», Штраус, надо заметить, осуждает и Гитлера,
и преступления нацизма7, чем отличается от ультраправых, оправды-
вающих все содеянное Рейхом в целом.
Если даже лидер правого консерватизма Ф.-Й. Штраус начал пово-
рот от полной конфронтации к сотрудничеству с Советским Союзом,
значит, перелом наступает во всем консервативном лагере. Этот поворот
свидетельствует не только о глубине влияния нового мышления и совет-
ской программы ядерного разоружения на все политические слои Запа-
да, а ФРГ прежде всего, в силу ее определенной большей заинтересо-
ванности в сотрудничестве с СССР. Особенность момента в том, что
воздействие нашей новой внешней политики дошло и до весьма консер-
вативных слоев, побудило их к определенному пересмотру старых догм.
Но и консерватизм, надо признать, обнаружил немалую внутреннюю
способность к реалистическим оценкам, умение приспособиться к изме-
няющейся обстановке. Симптоматично, что сдвиг начался даже на пра-
вом крыле, где происходят «отслоения» реалистических сил и поляри-
зация с ультраправыми.
Вместе с тем Ф.-Й. Штраус прямо признает, что ХСС готов предо-
ставить политический «приют» всем силам, стоящим правее ХСС, разве
что кроме террористов. Ему нужен широкий центр политического спект-
ра, и потому он называет ХСС партией Центра, хотя захватывается при
этом и весь правый фланг почти до упора. Есть два аспекта, они вза-
имосвязаны: по избирательному потенциалу ХСС как массовая партия
представляет около 60% населения Баварии. И вместе с тем в полити-
ческой системе страны это самая правая из крупных буржуазных пар-
тий.
Еще более важно для понимания «поворотов» неоконсерватизма об-
ратить внимание на такую крупную политическую фигуру, как Л. Шпэт.
Он первым в ХДС/ХСС прорвал закостенелые рамки аденауэровского
консерватизма и доказал, что ХДС способна удерживать власть и без
антисоветизма. То есть не негативными, а конструктивными программа-
ми широкой интеграционной значимости. Выдвинув концепцию «обще-
ства примирения», технократ Л. Шпэт пошел на «партнерство» с оппо-
зицией в обсуждении общечеловеческих проблем, на определенную
деидеологизацию отношений между партиями. К. Дойч, бывший прези-
дент Всемирной ассоциации политических наук, хорошо знающий
Л. Шпэта, так говорит о нем: «Другие политики интересуются опреде-
ленными персонами в зависимости от их влияния и власти, у Шпэта же
интерес к более значительному — к проблемам, возможностям их реше-
ния, к более важным вопросам и идеям. Он интегратор по натуре, спо-
собный привлекать людей разных мнений и сплачивать их» *.
Достаточно ли консервативен «либеральный консерватор» Л. Шпэт и
не слишком ли либерален? Ответ X. Эндерляйна, представителя СвДП,
откровенен: «Л. Шпэт — не либерал, хотя хотел бы выглядеть либе-
рально. Он не доверяет свободному рынку п полагается на вмешатель-
ство государства... В правовой политике его взгляды относятся к самым
консервативным. В общем, хотя в большинстве своих политических по-
зиций он консервативен, от него не несет все-таки идеологией консер- * s
’ «Die Welt», 19 Januar 1987, S. 7.
s F i 1 m e г W., S c h w a r H. Lothar Spath. Dusseldorf, 1987, S. 346.
125
ватизма... Прорывается Л. Шпэт в такие сферы, где взаимодействия
функционируют уже независимо от идеологических различий» 9.
Л. Шпэт —самый интеллигентный из политических деятелей ХДС/ХСС
и наиболее философствующий из них. Ему единственному удалось пока
решить такую мучительную для консерваторов проблему, как привлече-
ние интеллектуалов. Все сказанное о нем свидетельствует о том, что
Л. Шпэт открыл новые и немалые резервы консерватизма.
Вместе с тем угроза сдвига неоконсерватизма вправо остается, и фи-
лософские споры о содержании самого понятия «неоконсерватизм» обо-
стряются. Симптоматично, что ведутся онп преимущественно в русле
политической философии. «Недооценка опасности и неспособность к
враждебности» — так определил главную слабость политического созна-
ния в ФРГ Г.-К. Кальтепбруннер, известный австрийский толкователь
неоконсерватизма, работающий в ФРГ. Сетуя на общий моральный
упадок западного общества, он жалуется, что процесс этот дошел уже
до такой степени, что борьба пе на жизнь, а на смерть либо вообще
исключается, либо квалифицируется как преступление против человече-
ства. Между тем стиль жизни либеральной демократии, когда человек
становится ручным и мирным, исторически может быть лишь исклю-
чением, и то случайным. «Неспособность к враждебности, к мышлению
категориями враждебности в мировой политике — есть типичная болезнь
западной демократии благосостояния, порождение идеологии социальной
справедливости». Г.-К. Кальтенбруннер считает, что Запад, подобно
Карфагену, стоит перед угрозой гибели, а между тем он продолжает
якобы и «выплату дани, и одностороннее разоружение, лишь бы выку-
пить себе мир» 10 11.
Именно этот мотив и повторяется: причина морального упадка об-
щества — в порочной социальной философии, ориентированной на ра-
венство, материальные интересы и т. п. Без активного противостояния
«врагу» якобы перестает существовать и политика. Среди последних по-
пыток «духовного поворота» в ФРГ, предпринятых правыми неоконсер-
ваторами, необходимо прежде всего выделить сборник «Мужество осу-
ществить поворот»; составитель его К. Хорнунг — видный философ
ультраправого направления. К. Хориупг утверждает, будто внешнеполи-
тическая ситуация ФРГ уже стала предкризисной. И смертный грех со-
циал-либеральной эры состоял, оказывается, в общей фундаментальной
деполитизации общественных отношений и.
Ситуация «или крутой поворот вправо — или гибель» нагнетается
авторами этого правоконсервативпого манифеста до крайней степени.
Н. Лобкович, ученик М. Бохенского, бывший ректор мюнхенского уни-
верситета, автор работ по советской философии, настаивает на том,
что «духовный поворот должен был бы включать в себя также и новую
радикальность», которая требует мощной встряски национального само-
сознания. Он выражает даже сожаление, что у ФРГ нет «каких-нибудь
Фолклендских островов, отвоевание которых могло бы вызвать прилив
гордости у всей нации, за исключением пары интеллектуалов» 12.
Н. Лобкович сетует на то, что средние американцы, англичане,
французы с гордостью «служат своей стране», а ФРГ служит, дескать,
один бундесвер. Если причина сомнений — в нацистском прошлом,
то он предлагает подчеркнуть, что это уже именно прошлое. «Новое со-
знание» выступает как правый национализм.
Картину «духовного поворота» раскрывает в этом труде далее
Г. Гуин. Он ратует и за СОИ, и за любые крайние средства военного
9 I b i d., SS. 240-244.
10 К а 11 еn b г и пв е г G.-K. W<?ge der Weltbewahrung: Sieben konservative Ge-
dankengange. Asendorf. 1985. S. 170—173.
11 Hornung K. (Hrsg.). Mut zur Wcnde. Krefeld, 1985, S. 14.
12 I bid„ S. 34.
126
подавления коммунизма. «Третья мировая война уже началась». Этот
образ всемирной катастрофы — на уровне форрестоловского безумия.
Политическая философия Запада по отношению к Советскому Союзу на-
ходится, оказывается, «на провинциальном уровне», поскольку она
ограничивается, мол, одними переговорами по сокращению вооружений
и контролю. Между тем собственно политико-стратегическое мышление
ФРГ Гуин распространяет и за сферу действия НАТО, призывая про-
тиводействовать освободительным движениям, вмешиваться в региональ-
ные войны. Г. Гуин говорит, что не только США, но и ФРГ нужно
сейчас глобальное стратегическое мышление, охватывающее все регионы
земного шара. Г. Гуин требует установить экономическую блокаду стран
социалистического лагеря, не ослаблять напряженности и не допускать
разрядки до тех пор, пока не решен «германский вопрос». Официаль-
ный характер притязаниям ультраправых придает участие в том же
труде и Г. Хупки, одного из главных лидеров реваншизма.
Одновременно с манифестом «Мужество осуществить поворот» вышла
книга Альфреда Дреггера, одного из лидеров правого консерватизма,—
«Цена свободы». У А. Дреггера политическая философия также развер-
тывается в категориях кризиса и катастрофы. Общие цели политической
стратегии, рассуждает он, были и остаются для Запада прежними —
сокрушение Советского Союза, и уж, во всяком случае, самая жесткая
конфронтация с ним. Абсолютной значимостью, по А. Дреггеру, обла-
дает также стратегия обеспечения национальных интересов ФРГ, а имен-
но возврата земель рейха в границах 1937 г., что тождественно якобы
и интересам Западной Европы. Какими средствами решаются эти выс-
шие, или абсолютные, цели — вопрос уже технический или тактиче-
ский. Первая мировая война, считает А. Дреггер, и не заканчивалась,
поскольку политические интересы Германии не были удовлетворены.
Вторая мировая война была, заявляет А. Дреггер, лишь естественным
и нормальным продолжением первой. Однако поскольку и эта война
не решила проблем Германии, ее окончание следует считать катастро-
фой, причем не только для ФРГ, но и для всей Европы, ибо в Восточ-
ной Европе образовалось содружество социалистических государств.
Нет больше прежней Германии как фактора власти в центре Европы.
Чтобы «компенсировать» этот провал в геополитической схеме, сконст-
руированной им, недостаточно, по мнению Дреггера,. даже и НАТО,
а нужна какая-то иная стратегическая концепция, более высокой кате-
гории.
Далее, если подавление Советского Союза задано изначально как
сверхзадача или абсолютная историческая цель всей стратегии Запада,
то А. Дреггер доводит эту политическую философию до ее логического
конца: рассчитывать, начиная вторую мировую войну, на блицкриг было
авантюрой; концепция завоевательной войны была глупой, а надо было
идти с концепцией войны освободительной. И поражение, по А. Дрег-
геру, вместе с нацистской Германией потерпели в войне н западные дер-
жавы во главе с США 13. Эту «общность судьбы», и даже не просто в
конфронтации с СССР, а именно как «общность цели» — разрушения со-
циалистического лагеря — А. Дреггер навязывает Западу весьма упорно.
Концепция «освобождения» Европы от коммунизма воспроизводится
правыми политологами и историками постоянно. При этом «свобода» и
«мир» противопоставляются как высшее и обыденное, абсолютное и
относительное. Логическим концом всех этих философских «игр» обыч-
но бывают опять-таки расчеты, как бы «переиграть» вторую мировую
войну заново, исходя из того, что Гитлер «испортил» ее своими ошиб-
ками, тогда как сама идея, замысел были высокими и оправданными.
Недавно в эту «яму» сорвался п такой солидный историк, как А. Хилль-
13 Dregger A. Der Preis dor Freiheit. Miinchen, 1985, S, 25, 26.
127
грубер, тоже посетовавший на провал планов «освобождения» Советско-
го Союза нацистской Германией именно из-за «неправильной» полити-
ческой философии главарей рейха, прежде всего Гитлера ’4.
Обе упомянутые книги, К. Хорнунга и А. Дреггера, характерны об-
щим требованием: народу ФРГ, слишком захваченному, дескать, узки-
ми материальными интересами, потребительством и групповым эгоизмом,
необходимо вернуть «духовность», а именно прежде всего «историческое
сознание». Те же немцы в ФРГ, кто добивается мира как сокращения
и ликвидации ядерных вооружений, действуют по наивности или по за-
блуждению из эгоистических интересов, забывая о высших и общих
интересах нации. Немцы в ФРГ должны осознать свое единство со всей
историей Германии, включая и период Третьего Рейха, чтобы прийти к
главному, к постижению своей сущности как нации, к утверждению себя
в Европе соразмерно мощи и масштабам прежней Германии. При этом,
конструируя модель нации как высшей духовной общности, правый
консерватизм всячески старается придать ей вид какой-то фронтовой
крепости, осажденной врагом.
В концентрированном виде политическая философия правого неокон-
серватизма изложена К. Хорнунгом в работе «Благотворительная демо-
кратия и безопасность ФРГ». Ссылаясь как па духовный авторитет на
Токвиля, Хорнуиг напоминает его предостережения, что стремление к
равенству и благосостоянию может кончиться пагубно — потерей свобо-
ды. Ядро политического существования нации составляет внешнеполи-
тическое и военное самоутверждение, комментирует дальше К. Хорнунг.
Между тем на Западе, особенно в Западной Европе, наблюдается упа-
док интереса большинства граждан к внешней политике и политике
безопасности. Подмена же отсутствующей активной внешней политики
эмоциональным участием в мирном движении положения не спасает.
Сфера политики, продолжает К. Хорнунг, редуцируется, она сводится
почти полностью к внутренним общественным интересам, к схваткам за
распределение благ. Для ФРГ, делает вывод автор, да и для Западной
Европы в целом главная беда состоит в почти полной военной зависи-
мости от США, тогда как Западная Европа сама должна, дескать, рас-
полагать военной мощью, достаточной для того, чтобы противостоять
СССР. К. Хорнунг подводит к идее глобального военного участия ФРГ
и НАТО сообразно изменяющейся стратегической обстановке в мире 15.
Итогом всего развития становится эрозия политического сознания,
ослабление долга, ответственности. Опять-таки, напоминает К. Хорнунг,
как предостерегал еще Токвиль, психология пассивного гедонизма при-
ведет к утрате политической свободы.
Опасность политики «выравнивания» отношений с Востоком, начав-
шейся в ФРГ с середины 60-х годов, К. Хорнунг усматривает в том,
что в политическом сознании в ФРГ стала релятивизироваться с тех пор
противоположность двух систем. Наибольшую же угрозу он видит в том,
что в научных, общественных и прочих дискуссиях меньше уже поль-
зовались старым понятием «тоталитаризм», а центральным признаком
различия двух систем стало понятие «фашизм». Фашизм же для право-
консервативного историка К. Хорнунга — понятие лишь семантическое.
Политическая философия К. Хорнунга получает предельную напря-
женность, когда подчинение всего общества и интересов демократии
верховному императиву «внешнеполитической безопасности» объявляет-
ся не только законом существования и выживания системы, но и по-
следним шансом спасения нации. Бедой немцев в ФРГ как нации
К. Хорнунг вслед за Г.-П. Шварцем, известным интерпретатором насле-
14 Hillgruber A. Vorwort. In: Frohlich S. General Wlassow. Koln, 1987
S. 5-8.
Hornung K. Wohlfahrtsdemokratie und Sicherheit. Der Fall der Bundes-
republik Deutschland. Asendorf, 1986, S. 7, 10—13.
128
дия Аденауэра, объявляет то, что после «одержимости властью» в годы
кайзеровской и нацистской Германии ныне наступило якобы «забвение
власти» '6. Начинается эта «азбука» правого неоконсерватизма у Хор-
нунга с Токвиля, а заканчивается Уайнбергером, который «справедли-
во» предостерегал, что «нация, которая ставит удобства жизни выше
интересов безопасности, потеряет и то, и другое» ”.
Новая национальная волна вышла уже в ФРГ на первый план.
Происхождение этой волны многофакторно, структура ее разнородна, но
противоречие между экономической мощью ФРГ и ее относительным
«бессилием» на внешнеполитической арене, неспособность сказать, на-
конец, свое веское слово в международных делах и притом на уровне
политического реализма и в духе нового мышления — было одной из ее
главных движущих сил. Во всяком случае, определенный подъем нацио-
нального самосознания в ФРГ стал объективным фактом как следствие
экономического роста и естественного желания послевоенного поколения
осознать свои исторические возможности.
Политическая философия нового национализма берет реальную про-
блему — зависимость «образа ФРГ» как в европейском и мировом об-
щественном мнении, так и самосознании самих ее граждан от «историче-
ской памяти» народов, в которой остались преступления германского фа-
шизма. Это сложный узел, в котором общее переплелось с миллионами
разных индивидуальных судеб, когда относительной может быть лишь
личная вина того или иного индивида, но абсолютной остается виновность
в злодеяниях всей системы германского фашизма в целом и ее полити-
ческих институтов, аппарата насилия и репрессий в отдельности (вклю-
чая и вермахт). Невиновность кого-то конкретно, когда лично он в пре-
ступлениях не участвовал или вообще был тогда ребенком, не снимает
проблемы исторической ответственности ФРГ как социально-политиче-
ской системы, ее «гражданского общества» в целом перед мировым со-
обществом, но прежде всего, что принципиально важно, перед народами
стран, ставших жертвами нацистской агрессии. Поскольку вся тема пре-
ступлений нацизма сводится в консервативной политологии и публицис-
тике ФРГ сначала лишь к «феномену Освенцима» (и преступления на
советской территории существенно умаляются или замалчиваются), а по-
том и Освенцим подвергается сомнению или «релятивизации», примеча-
ние это сделать необходимо. Массовым демократическим сознанием в
ФРГ проблема диалектики личной и общей ответственности ощущается,
кстати, весьма ясно, о чем говорит хотя бы неприятие того, будто
«милостью судьбы по возрасту» кто-то, тем более из правящих полити-
ков, вправе уйти от общей исторической ответственности.
Политическая философия националистического неоконсерватизма
спекулирует на трудностях познания всего этого сложного узла взаимо-
связей. Когда речь идет об исторической ответственности германского
империализма, то диалектика общего и единичного, объективного и субъ-
ективного, абсолютного и относительного, исторического и национального
сознания осваивается в ФРГ на уровне обыденного сознания не всеми,
не полностью, с искривлениями, вторжением массы субъективных момен-
тов. Пользуясь этими сложностями, националистический консерватизм
начинает с того, что подменой понятий утрирует всю проблему: будто
вовсе и не в германском фашизме дело, а именно в самих немцах, к ко-
торым якобы существует ненависть повсюду и издавна. При этом уси-
лиями ультраправого консервативного политолога Г. Зудхольта и его
коллег создана целая философская концепция причин «антитевтонизма»,
оборотной стороной которой выступает идея исключительности немцев
как «высшей» нации, их особых способностей. Со ссылками на Макса
” I b i d., S. 94.
*’ I b i d., S. 103.
129
Шелера утверждается, будто весь остальной современный мир, погрязший
в лености и гедонизме, ненавидит немцев вообще за то, что они так
много работают. Однако в перенаселенной стране немцы иначе не выжи-
ли бы. Именно геополитические предпосылки создали немецкий характер
с его усердием и старанием. Потребовалось, оказывается, особое вдохно-
вение, рожденное нацизмом, чтобы направить это усердие и «полностью
изменить облик страны». Именно из ненависти к немцам и были, дес-
кать, начаты против Германии обе мировые войны.
Разводится вся эта «философия» с целью «доказать», какую истори-
ческую ошибку совершил Запад, содействовав разгрому нацистской Гер-
мании, тогда как надо было вместе с Германией обратить оружие про-
тив СССР. Порочность всей политической философии Запада усматрива-
ется именно в том, что до сих пор не осознана абсолютнейшая
необходимость именно этой исторической миссии, общего крестового по-
хода против большевизма. Фашистский финал у ультраконсерваторов —
уничтожить Советский Союз, задушить экономически, блокировать,
окружить, задавить объединенными силами Запада18 19 — симптоматичен.
Смыкание правых консерваторов с ультра и вплоть до неофашистов
мировоззренчески в ФРГ уже произошло. Грани размыты. Создан еди-
ный философский резервуар, из которого черпают и те, и другие,
и третьи.
Эта тенденция нарастает, интегрирующей платформой всех правых
сил, включая и неофашистов, выступают антикоммунизм и национализм
правоконсервативного направления.
Версия, будто дело не в фашизме, а в немцах, преследует две цели:
1) проблему германского фашизма и его преступлений вообще снять,
объявив ее чисто субъективной; 2) объявить общую ситуацию в ФРГ
чрезвычайной, требующей от граждан страны отбросить их узкие
групповые интересы, как эгоистические, во имя решающих общих инте-
ресов нации. Выражена правоконсервативная политическая философия
нового национализма наиболее откровенно в первых двух томах объемис-
того труда (свыше 1300 стр.), изданного в 1986—1987 гг. политологом
Б. Вилльмсом. После упоминавшегося сборника К. Хорнунга это, можно
сказать, второй манифест правого неоконсерватизма, также ратующий
за интеграцию общества. На этот раз главное основание — националисти-
ческое. Такого полного сбора ведущих теоретиков неоконсерватизма, их
концентрации в одной книге не было в ФРГ давно: К. Хорнунг, А. Мо-
лер, К. фон Шренк-Нотцинг, Д. Блюменвитц, Г.-К. Кальтенбруннер и
другие. Труд этот заслуживает особого критического анализа. Остано-
вимся лишь на работе А. Молера, имеющей ключевой характер для
всего издания в целом.
Проблему преодоления нацистского прошлого А. Молер (бывший
секретарь Эрнста Юнгера — одного из философских «апостолов» нациз-
ма) объявляет фикцией, чем-то не существующим реально. Здесь нет,
утверждает он, ни предмета для рационального познания, ни теории,
а есть лишь чисто эмоциональный образ, искусственно созданный побе-
дителями. Моральные аспекты темы А. Молер считает неразрешимыми,
а потому предлагает их вообще снять. Поскольку само требование о пре-
одолении нацистского прошлого носит политический характер, то оно
тем более, по мнению А. Молера, субъективно. Роли сторон, считает он,
неприемлемы, ибо продиктованы победителями. История не может ни
учить, ни воспитывать. А все, что говорится сегодня о нацистском
прошлом,— опять-таки субъективность, фальсификация, созданная сред-
ствами массовой информации *9.
18 См. «Deutsche Annalen». 1987. Leoni, S. 41-58.
19 См. «Handbuch zur Deutschen Nation». Bd. 2. «Nationale Verantwortung und libe-
rate Gesellschaft». Tubingen, 1987, S. 38-42.
130
Негативный образ нацистского прошлого, заявляет А. Молер,— это
миф, созданный сознанием масс из потребности в переживании чужих
страстей. Это некое упрощение, опять-таки фикция реальных событий.
И чем больше дистанция истории, тем, дескать, более разрастается этот
вымысел. Просто людям нужно какое-то зло, чтобы проецировать на него
образ врага. А добро и зло в Третьем Рейхе были, заверяет А. Молер,
трудноразличимы. «Конечно, в очень плюралистичной системе национал-
социализма фракция меньшинства пыталась навязать немцам какие-то
шаблоны вроде манихейства, но из всех слоев населения безоговорочно
их приняли лишь немногие. Центральная Европа не Азия. А 12 лет для
истории — такой короткий период (причем половину из них к тому же
составили годы войны, когда должен был быть найден широкий консен-
сус) »20.
Ссылаясь на такого «солидного» консервативного теоретика, как
Л. Херрманн, А. Молер подчеркивает, что сказанное им — это бытующее,
распространенное мнение в ФРГ. «Третий Рейх был в значительной
степени нормальным государством, как и всякое другое. И отклонения
никоим образом не имели такого влияния на повседневную жизнь Треть-
его Рейха, как это представляют сегодня... Нацистское руководство со-
знательно создавало простор для аполитичной жизни... А к началу вой-
ны, к 1939 г., все равно многое, что могло бы смущать большинство
граждан, было отодвинуто до окончания войны, чтобы все усилия сосре-
доточить на войне» 21.
Послушать, каким языком говорят ультраправые консерваторы,
и посмотреть, куда они поворачивают, необходимо. Без этого не понять,
каково же реальное место Ф.-Й. Штрауса в консервативном лагере, ка-
кова значимость эволюции этого политика, в каком «политическом про-
странстве» он функционирует, каковы координаты отсчета для его «по-
воротов».
Обобщенный анализ ситуации неоконсерватизма в ФРГ дал недавно
Г. Рормозер — ведущий представитель политической философии право-
го неоконсерватизма в ФРГ. Рормозер считает, что в «духовном перево-
роте», совершенном в последние годы в западном мире реконсерватизмом,
ФРГ осталась «провинциальным островом», «в то время, как во Франции
и США отход от утопизма левых совершен уже неоконсервативной ин-
теллигенцией более решительно». В ФРГ же неоконсерватизму принад-
лежит, по Рормозеру, лишь политическая власть, но не духовная, ие
власть над умами. И корень «зла», оказывается, опять-таки в том, что
неоконсерватизм в ФРГ не обрел еще собственной политической филосо-
фии, а пользуется якобы философией либерализма. Главное в том, что-
бы покончить с «преодолением прошлого» и вытекающими отсюда
блокирующими механизмами22. Негативное отношение к нацистскому
периоду в истории Германии блокирует, дескать, «национальные силы».
И только через оправдание этого прошлого лежит путь к национальному
возрождению.
Пока этого не произошло, сетует Г. Рормозер, на переднем плане
неоконсерватизма господствуют Люббе, Марквард, которых он считает
интеллектуалами классического либерализма.
Далее, политическая философия неоконсерватизма не может ут-
вердиться в ФРГ до тех пор, пока у ведущих деловых кругов страны
остается, дескать, совершенно аполитичное мышление. Г. Рормозер
ставит в пример деловые круги США, которые и духовно, и материально
активно поддержали «консервативную революцию». И нить всей фило-
софии у Г. Рормозера, заметим, все время вьется вокруг одного: неокон-
серватизм недостаточно радикален. Без агрессивного противодействия
20 I b i d., S. 54.
21 Ibid., S. 70—71.
22 L e g ge w i e с C. Dor Geist steht rechls. West-Berlin, 1987, S. 56.
131
врагу консерватизм выдыхается. Не случайно, кстати, среди «апостолов
консерватизма», или наиболее выдающихся «умов», благодаря которым
и сформировалось консервативное сознание в ФРГ, прочно числится на-
ряду с классиками Э. Бэрком, А. Геленом, Р. Кирком также и
Дж. Барнхэм с его патологической концепцией «всемирного коммунисти-
ческого заговора» и призывами военного подавления Советского Сою-
за 23.
Идеология — «костный мозг» неоконсерватизма, подчеркивает Г. Рор-
мозер. И либералы высасывают, дескать, у консерваторов именно этот
мозг. В коалиции с либерализмом, считает он, неоконсерватизм в ФРГ
потерял себя, свою сущность. Прорыв Г. Рормозер предлагает, как и
можно было ожидать, именно в отношениях с Советским Союзом. Пред-
лагает он «более реалистическую политику разрядки»24. А имеется в
виду политическое давление. ФРГ, подчеркивает Г. Рормозер, должна
заставить СССР пересмотреть свои позиции по итогам войны, пойти на
уступки в «германском вопросе».
Или правый неоконсерватизм для всей страны, или правее нынеш-
него консервативного лагеря образуется новая радикалистская партия,
крупнее неонацистской НДП. Причем этот вариант представляется пра-
воконсервативному философу хотя и опасным, но «вполне необходимым
на крайний случай. А риск, что немцы снова могут пойти за каким-ни-
будь новоявленным большим демагогом,— этот риск остался, ибо оста-
лось глубинное чувство национальной общности» 25.
Ситуацию неоконсерватизма в ФРГ Г. Рормозер расценивает в це-
лом как кризисную и критическую. Обе массовые партии, считает он,—
и социал-демократы, и консерваторы, теряют интеграционную силу, со-
кращается потенциал их коренных избирателей. Растет число избирате-
лей-«перебежчиков». И увеличивается процент тех, кто недоволен вообще
всеми партиями. А этот «темный» потенциал, заметим, обычно становит-
ся резервом ультраправых. Причину «размывания профиля» и у социал-
демократов, и у консерваторов Г. Рормозер видит в ослаблении полити-
ческой философии как той, так и другой партии. СДПГ и ХДС/ХСС —
это уже, мол, не мировоззренческие, идейно-политические общности,
как прежде, а лишь объединения по интересам. Эти партии руководст-
вуются конъюнктурой, «стратегией рынка». В политическом пространст-
ве ФРГ, считает Рормозер, обнажилось крупное поле — от центра до
правого края. Оно свободно, и его займут. «У нас'уже есть правоэкстре-
мистская группировка, у нас есть также умеренные, популистские «но-
вые правые» Шёнхубера, а силой, которая могла бы занять эту позицию
«от центра и вправо», сами мы не располагаем, между тем как для де-
мократии решающей является именно эта позиция»26. Борьба внутри
консервативного лагеря еще более обостряется.
Консерваторы, составляющие базовую партию правящей коалиции в
ФРГ, остаются, естественно, нашим противником и идеологически,
и политически. В то же время нельзя не видеть в консерваторах и наших
партнеров по линии межгосударственных отношений. Подмечать столь
разные приметы нового облика консерватизма особенно важно, ибо он
подвижен сегодня более прежнего. Наконец, неоконсерваторами подхва-
чена волна роста национального самосознания и ряд других объективных
процессов и проблем. Вдумчивое изучение этих проблем, а также обсуж-
дение их, в том числе с западногерманскими партнерами, могло бы спо-
собствовать поиску оптимальных решений на основе уважения послевоен-
ных реальностей, с учетом уроков истории и в духе нового мышления.
25 См. Schrenck — Notsing. Konservative Kopfe. Munchen, 1978, S. 167—182.
24 Leggewiec C. Der Geist steht rechts. S. 60—61.
25 «Criticon». 100/101. Marz/Juni 1987, S. 57.
26 I b i d.
ИСТОРИКО-ФИЛОСОФСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ И ПРОБЛЕМЫ
Знание и вера: Абеляр и Бернар
Н. С. МУДРАГЕЙ
«Возникновение нового — не этого ли наш дух более
всего ищет в минувшем! Нам хочется знать, как зародились
и расцвели те новые идеи и формы жизненного уклада, сия-
ние которых впоследствии достигло своего полного блеска.
Иными словами, мы рассматриваем некий период времени
прежде всего как скрытое обещание того, что исполнится в
будущем».
И. Хейзинга. Осень средневековья (М., 1988, с. 5)
Проблема знания и веры традиционно относится к средневековой те-
матике, даже если она анализируется в современном томизме (я отвле-
каюсь от того гносеологического аспекта, который рассматривал еще
Д. Юм: роль веры в познавательном процессе). Тем не менее эта про-
блема не может быть отдана исключительно на попечение медиевистам
как якобы оставшаяся в далеком прошлом, подобно проблеме — сколько
ангелов умещается на кончике иглы (хотя и в этой, на наш просвещен-
ный взгляд, абсурдной проблеме современные математики увидели заро-
дыш теории множеств1), не может, ибо чрезвычайно значима для пони-
мания пути, пройденного человечеством в духовном развитии, для пони-
мания становления философии per se. В основе знания2 лежит принцип
рациональности, на который обращены взоры современных исследовате-
лей и об исторических корнях которого я и буду говорить. Рациональ-
ность — это универсальность знания, объективность, логически четкая
аргументированность, обоснованность, аналитичность, рефлексивность и
самокритичность. Рациональность — здесь нельзя не согласиться с
К. Поппером — начинается с постановки проблемы3. Ддя веры пробле-
мы не существует, именно поэтому и говорят «принять на веру». Вера
зачастую определяется как «слепая убежденность в существовании
сверхъестественного мира»4. На мой взгляд, сочетание «слепая убеж-
денность» крайне противоречиво, ибо убежденность не может быть сле-
пой — или она есть, или ее нет, другое дело, что убежденность может
иметь ложный или несуществующий объект. Я буду исходить в своих
рассуждениях из формулировки, данной С. С. Аверинцевым: «Вера,
в некоторых религиозных системах центральная мировоззренческая по-
зиция и одновременно психологическая установка...» 5 *.
1 Именно поэтому X. Майнхардт мог с полным основанием утверждать: «Новей-
шие историко-философские исследования обнаруживают изумительно новые тео-
рии в средние века... Исследования средних веков,— справедливо замечает он,—
являются не просто архивными регистрациями прошлого, но доступом к самим
себе» (Meinhardt Н. Die Philosopie des Peter Abaelard.-In: «Die Renaissance
der Wissenschaften im 12. Jahrhundert». Munchen. 1981, S. 119).
2 Обсуждение природы знания слишком далеко увело бы меня от темы статьи,
отсылаю читателя к соответствующей литературе, см., в частности: Пружи-
нив Б. И. Рациональность и историческое единство научного знания. М., 1986,
с. 12 и далее; с. 132—142.
3 П о п и е р К. Логика и рост научного знания. М., 1983, с. 335.
4 Гу рев Г. Вера. «Философская энциклопедия», т. 1. М., 1960, с. 240.
5 Аверинцев С. С. Вера. «Философский энциклопедический словарь». М.,
1983, с. 77 (Курсив мой,- Н. М.).
133
Раскрывая средневековое содержание проблемы рациональности
видим, что вопрос тогда стоял так: либо безоговорочно принять Истину,
провозглашенную христианством, либо критически проанализировать Ее,
а потом принять. Современный мыслитель сразу улавливает парадоксаль-
ность ментальной ситуации: искать саму Истину не надо, она дана из-
вне. Вопрос лишь в том, как к ней относиться. В XII в. это «как» было
персонифицировано двумя выдающимися мыслителями: Петром Абеля-
ром (1079—1142) и Бернаром Клервоским (1091—1153). Необыкновен-
ную одаренность и колоритность противников отмечают все исследовате-
ли средних веков. Виктор Кузен назвал Абеляра одним из двух вели-
чайших философов Франции (другим был Декарт). Св. Бернар до сегод-
няшнего дня почитается величайшим подвижником западного монашест-
ва. Они встретились на Сансском соборе (1140), имевшем целью осудить
учение Абеляра. «Этот собор,—писал В. Герье,—представляет собою
один из тех торжественных моментов, когда особенно ясно слышен пульс
истории и обнаруживаются на ее поверхности сокровенные силы или
идеи, ею движущие. Здесь столкнулись не только две замечательные
личности XII века, но два враждебных направления в духовной жизни
средних веков» 7.
Два враждебных направления — это рационалистическое и иррациона-
листическое отношение к истине. Волею судеб Бернар и Абеляр воз-
главили два лагеря, образовавшиеся в религиозно-интеллектуальпой сфе-
ре общества,— лагерь верящих, т. е. принимавших христианство «на
веру», и лагерь понимающих, т. е. требующих критического, на основе
доводов разума осмысления того, во что нужно верить. Следует четко
уяснить, что подобное разделение не было плодом средневековой казуи-
стики (истина-то одна, какая разница — верить, понимать). Эти прин-
ципиально противоположные методологические установки сыграли гро-
мадную роль в развитии и философии, и науки.
* * ♦
Рационалистическая установка Абеляра наилучшим образом выраже-
на им самим во «Введении в теологию»: «Ведь чем более трудными во-
просами, как говорят об этом, кажется наполненной наша христианская
вера и чем дальше она от человеческого разума, тем более надежными
подпорами разума следует ее укреплять...»8. Это центральное положе-
8 Термина «рациональность» не было в средние века, однако я следую методо-
логическому принципу, весьма удачно сформулированному А. Я. Гуревичем: за
«планом выражения» разглядеть «план содержания» - «задача первостепенной важ-
ности и огромной интеллектуальной привлекательности» (Гуревич А. Я. Этно-
логия и история в современной французской медиевистике,— «Советская этногра-
фия», 1984, № 5, с. 39).
Уже из заголовка статьи читатель может понять, что знание я отождествляю с
учением Абеляра, веру — с учением Бернара. Отсюда не следует, что знание как
таковое было объектом размышлений Абеляра. Анализ абеляровского понимания
философского отношения к предмету исследования указывает лишь па начало пути
человеческой мысли (в определенный период прерванного историческими катаклиз-
мами) по дороге к знанию, результату теоретико-познавательной деятельности.
В средние века формой этого начального движения было обсуждение роли разума
в духовной деятельности человека, т. е. проблема знания и веры стояла как пробле-
ма разума, активного фактора познавательной деятельности, осознанно противопо-
ставляемого психологическому состоянию мыслителя, замкнутого в рамки веры.
Поэтому в дальнейшем я и буду говорить о принципе рациональности. Читатель
вправе задаться вопросом: почему же не озаглавить статью «разум и вера»? Я отка-
залась от этого заголовка, чтобы попытаться вписать проблему в более широкий
контекст, позволяющий проследить средневековые истоки становления философско-
го знания.
’ Герье В. Западное монашество и папство. М., 1913, с. 62.
8 Петр Абеляр. Введение в теологию,-В кн.: «Памятники средневековой
латинской литературы X—XII веков». М., 1972, с. 292--293. О жизненном пути Петра
Абеляра читатель может узнать из его автобиографии «История моих бедствий».
134
ние учения Абеляра является радикально новаторским, однако к нему
подвело его время и такой знаменитый его предшественник, как Ан-
сельм Кентерберийский.
О времени. Мощным толчком, пробудившим интеллектуальную актив-
ность XII в., стали диспуты. Прежде существовали так называемые лек-
ции: читался параграф за параграфом, к чтению присовокуплялся ком-
ментарий. Авторитет (Отцов ли церкви, Св. Писания и т. п.) освящал
это действо и заключал его в самые строгие рамки. Схоластика вырабо-
тала и на место лекций поставила новую форму — диспуты. На диспутах
авторитет не подвергался сомнению, но по самой своей природе диспут
вел к анализу, к логическому разбору обсуждаемого предмета. И, конеч-
но, важнейшую роль здесь сыграли споры номиналистов и реалистов.
Эти споры были одновременно и проявлением интеллектуальной деятель-
ности и формой ее дальнейшего развития. Именно в этих спорах выкрис-
таллизовывался рационалистический, спекулятивно-теоретический метод
исследований.
Ансельм Кентерберийский (1033/34—1109) — «последний из Отцов
и первый из схоластиков». Он строит свое знаменитое онтологическое
доказательство бытия божия (сыгравшее именно в философии, а не в
теологии громадную роль) и уже тем самым отходит от традиции, ибо
последняя требует простой ссылки на авторитет. Ансельм признает свя-
тость этого принципа и вместе с тем стремится понять основы веры.
Позиция его двойственна: он утверждает, что только имея веру в серд-
це, мы можем понять, вера — абсолютное пред-условие понимания: «Не
силюсь, Господи, проникнуть в глубины Твои, непосильные для моего
разумения; но желаю хоть отчасти разуметь истину Твою, в которую
верует и которую любит сердце мое. Не ищу разуметь, дабы уверовать,
но верую, дабы уразуметь; ибо верую и в то, что если не уверую,
не уразумею»9. И тем не менее именно Ансельм поставил вопрос о
«sola ratione», «rationes necessaria», об участии интеллекта в раскрытии
тайн веры. От ансельмовского принципа «не только верить, но и пони-
мать» был один только шаг до абеляровского «nihil credendum nisi prius
intellectum», т. e. веровать должно лишь такой истине, которая стала
понятна для разума.
Абеляр уже открыто и настойчиво провозглашает задачу рациональ-
но обосновать богооткровенные истины, понудить современников к необ-
ходимости самостоятельно размышлять и исследовать веру с помощью
разума. В «Прологе» к «Да и Нет» он специально разъясняет, зачем
ему понадобилось собрать большой свод взаимопротиворечащих суждений
церковных авторитетов: «Это побудит молодых читателей к наибольшему
труду в отыскании истины и сделает их более острыми в исследовании.
Конечно, первым ключом мудрости является постоянное и частое во-
прошание; к широкому пользованию этим ключом побуждает пытливых
учеников проницательнейший из всех философов Аристотель, говоря при
истолковании выражения «ad aliquid» [к чему-либо]: «Может быть,
трудно высказываться с уверенностью о вещах такого рода, если их не
рассматривать часто. Сомневаться же о каждой в отдельности будет не-
бесполезно». Ибо, сомневаясь, мы приходим к исследованию; исследуя,
М., 1959 («Уникальное явление в средневековой литературе, ибо как никакое другое
произведение опа («История...».—Я. М.) показывает читателю душевный мир чело-
века, непрерывно преследуемого и гонимого церковью». Сидорова Н. А. Абе-
ляр — представитель средневекового свободомыслия.— В кн.: «История моих бед-
ствий», с. 203), а также из монографии: Соколов В. В. Средневековая филосо-
фия. М., 1979, с. 150-157. Из последних работ в нашей литературе об Абеляре см.:
Рабинович В. Л. Урок Абеляра: учить читать.—В со. «Философия и социология
науки и техники». М., 1987, с. 175—195.
9 Ансельм Кентербецийский. Прослогион,- В кн.: «Памятники...»,
с, 250,
135
достигаем истины» ”. Абеляру приходится постоянно доказывать совер-
шенно очевидные сегодня вещи: человек вправе, это не святотатство,
сомневаться, искать, размышлять, обсуждать догматы «путем применения
уподоблений, доступных человеческому разуму». Насколько трудно было
проводить Абеляру мысли, кажущиеся сегодня бесспорными («нельзя
уверовать в то, чего ты предварительно не понял», «смешны проповеди
о том, чего ни проповедник, ни его слушатели не могут постигнуть разу-
мом. Сам господь жаловался, что поводырями слепых были слепцы»10 11),
говорит эпизод, происшедший на Суассонском соборе12. К Абеляру по-
дошел его обвинитель Альберик из Реймса и высказал недоумение по
поводу одного утверждения Абеляра. «На это,— пишет Абеляр,— я не-
медленно ответил: «Если вы желаете, я приведу вам доказательство это-
го». Он заявил: «В таких вопросах мы руководствуемся не человеческим
разумом и не нашими суждениями, но только словами авторитета»13 14.
Налицо две взаимоисключающие позиции, обусловленные главным для
средневековья конфликтом: разум или откровение, разум или авторитет;
две противоположные методологии — старая, традиционная, но имеющая
власть, и новая, рационалистическая, стремящаяся занять свое место в
духовной деятельности. Альберик и ему подобные озабочены исключи-
тельно тем, чтобы сохранить традицию в неизменности, статичности,
сводя религиозное учение к простому воспроизведению авторитета.
Принцип рациональности, проводимый Абеляром, требует самостоятель-
ного розыска доказательств.
Установив момент самостоятельности в рационалистических исследо-
ваниях, проницательный средневековый мыслитель идет дальше и заяв-
ляет: самостоятельность необходимым образом включает в себя такие
характеристики, как временность, историчность. В конкретной истори-
ческой ситуации должно искать конкретные, присущие только этой си-
туации доказательства. Каждая эпоха, утверждает Абеляр, ставит свои
собственные вопросы, свои собственные задачи. Отцы церкви (раннее
христианство.— Н. М.) решали задачи своего времени. Простое повто-
рение их ответов не может помочь нам решать задачи нашего времени.
Необходимо мобилизовать разум, творчески деятельный, активный. Не
повторять, не констатировать, но искать свое собственное объяснение и
решение *4.
Другое важное отличие принципа рациональности от традиционализ-
ма — неустанные поиски истины, которая постоянно остается за горизон-
том. Дело в том, что Абеляр в своей теории познания весьма близок к
сенсуализму: более или менее познанным, пишет он, может быть то, что
воспринято чувствами. «Более или менее» — ибо и чувства обманывают:
«И смотря по тому, что именно мы воспринимаем зрением, мы называем
небо то звездным, то нет; и солнце то жарким, то нежарким; луну то боль-
ше светящей, то менее, а то даже совсем не светящей, несмотря на то, что
10 Петр Абеляр. «Пролог» к «Да и Нет»,— В кн. «История моих бедствий»,
с. 121. Абеляр многократно цитирует чрезвычайно почитаемого им Августина: «Про-
сите, молясь, ищите, рассуждая, стучитесь, спрашивая, т. е. вопрошая».
11 Т а м же, с. 34.
12 Это первый собор (1121), на котором было осуждено учение Абеляра. Абеляр
вынужден был собственноручно бросить в огонь свой трактат «О божественном един-
стве и троичности».
13 Петр Абеляр. История..., с. 36—37. Проблема разума и авторитета оказа-
лась необыкновенно жизнестойкой. Даже пять веков спустя Галилео Галилей вы-
нужден был отстаивать позиции Абеляра. Он писал: «Сдается мне, что я распознал
у Сарси твердое убеждение в том, будто при философствовании необычайно важно
опираться на мнение какого-нибудь знаменитого автора, словно наш разум непре-
менно должен быть обручен с чьими-то рассуждениями, ибо в противном случае он
пуст и бесплоден... Сарси, должно быть, полагает, что наш разум непременно дол-
жен находиться в рабском подчинении у какого-нибудь другого человека...» (Га-
лилео Галилей. Пробирных дел мастер. М., 1987, с. 41).
14 Abaelardi Opera, II, р. 83. Theology II — Цит. по ки.: Grane L. Peter Abe-
lard. Philosophy and Christianity in the Middle Ages. L., 1970, p. 90—91.
136
всегда пребывает неизменным то, что нам не всегда кажется постоян-
ным» ”, Поскольку же человеческое знание возникает из чувств, чело-
веку невозможно знать разум бога. Абеляр различает знание и понима-
ние. Одно дело понимать, другое — воспринимать. Знание — постижение
вещей видимых, т. е. «восприятие вещей самих по себе в их присутст-
вии», понимание относится к вещам невидимым, т. е. это — частичное
понимание трансцендентной истины, которую полностью не может пос-
тичь ни один человек. Разум исследует те вещи, что не даны в вос-
приятии, но ни разума, ни человеческого языка (определенного нашей
временностью, а потому не способного адекватно выразить вечное, т. е.
бога) недостаточно для постижения Истины: «... мы не можем со всей
определенностью обещать учить истине, которая, как мы убеждены, не-
достижима для нас или любого другого смертного, но мы по крайней
мере хотим представить что-то, что подобно истине, что-то, что согласо-
вывается с человеческим разумом, не вступая в конфликт со святой ве-
рой; мы при этом восстаем против тех, кто хвастается добыть истину с
помощью человеческого разума,— они озабочены только человеческими
аргументами, которые они знают, и они готовы найти многих последова-
телей, хотя почти все людп неинтеллектуальны и только очень немногие
интеллектуальны» ". Абеляр критически исследует границы распростра-
нения и действия разума. Тонкий, проницательный критицизм — один из
первых признаков рационального мышления, помогающий преодолевать
заблуждения и ошибки в знании. В абеляровском понимании познания —
зародыш новоевропейского мышления: «Мы присутствуем при рождении
новой мысли (нашей мысли), хотя первые движения ее остаются
скрытыми от нас» ".
Абеляр — глубоко верующий человек и не претендует на обладание
полным знанием о боге. Однако он представитель новой плеяды средне-
вековых мыслителей, а потому чувствует себя не только христианином,
но и философом, «самым главным» для которого «является исследовать
истину при помощи разума»15 16 17 18 19. Как философа его глубоко оскорбляет
утверждение Григория Великого: «Та вера не имеет цены, коей челове-
ческий разум предоставляет доказательства». К этому изречению, возму-
щенно заявляет Абеляр, прибегают исключительно для оправдания соб-
ственного невежества. Не подвергая сомнению фундаментальные истины
богоучения, Абеляр полагает, что долг каждого христианина, а тем паче
философа, в том, чтобы понять доктрины веры. Орудием исследования,
путем к пониманию является, по Абеляру, диалектика.
Средневековая диалектика занимает особое место в развитии знания,
ибо она была фундаментальной школой логического мышления. По-
скольку схоласты использовали диалектику для анализа понятий и ут-
верждений, то более точно средневековую диалектику следует назвать
грамматико-логической. Диалектика называлась искусством рассуждать,
ее предметом было слово, но слово в самом высоком значении Xoyog,
т. е. «начало божественной мудрости, или божественная мудрость, или
разум» ". Именно поэтому средневековую диалектику нельзя отождеств-
лять ни с современной логикой, ни с диалектикой в гегелевском пони-
мании. Логос, говорит Абеляр, есть и слово, и разум. Значит, слово рав-
но разуму. Учение о слове — логосе — называется логикой, это учение о
высочайшей мудрости, а любители этой мудрости называются философа-
ми. Подобное отношение к слову резко выделяет Абеляра среди схо-
ластов, бесконечно обсуждавших вопрос: веревка или человек тянет
15 ПетрАбеляр. «Пролог» к «Да и Нет», с. ИЗ.
16 Abaelardi Opera, П, р. 67, Theology II - Цит. по кн.: Grane L. Peter Abe-
lard. р. 95.
17 Федотов Г. Абеляр. Петербург, 1924, с. 122,
18 Петр Абеляр. История..., с. 95,
19 Там же, с. 93.
137
свинью на рынок (от подобны?; диспутантов и пошло современное нари-
цательное «схоласт»). Для Абеляра диалектика — способ исследования,
инструмент в работе над данным текстом. Это метод лингвистически-ана-
литической интерпретации «божественных» терминов (таких, как «муд-
рость», «благодать» и т. п.). Так, в своей «Theologia «Summa boni»
Абеляр делает попытку, опираясь на положение Боэция — пропозиция,
вопрос и вывод (propositio, questio, conclusio) идентичны, хотя и различ-
ны, ибо не могут существовать друг без друга,— трактовать Триединст-
во таким образом: Отец, Сын и Св. Дух субстанциально или эссенциально
идентичны, но различны как личности. Оттон Фрейзингенский пишет, что
Абеляр был осужден (на Суассонском соборе), потому что использовал
«exempla поп Ьона», сравнивая вечную жизнь бога с силлогизмом20.
Диалектика стала в руках Абеляра недифференцированным, неосоз-
нанным, но уже работающим методом, развитие которого (а использова-
ние диалектики несмотря на яростное сопротивление церковников неук-
лонно возрастало) вырабатывало новый, рационалистический тип мыш-
ления. Разработка диалектики и ее распространение привели к
изменению самого интеллектуального климата в Европе. Диалектика
потребовала строгости, аргументированности, доказательности, став,
в сущности, спекулятивно-теоретическим, рационалистическим методом
познания, конечно, соответствующим уровню гносеологии XII в. Естест-
венно, рациональность не родилась именно в средние века, как можно
было бы понять из предыдущего. Рациональность возникает вместе с фи-
лософией, ибо философский способ осмысления мира рационален по сво-
ей природе. В то ясе время в XI—XII вв. рациональность, как и фило-
софия, как бы вновь после длительного затишья начинает свое развитие.
Именно поэтому медиевисты называют XII в. Ренессансом, причем дав-
шим последующему европейскому интеллектуальному движению больше,
чем Ренессанс XV в.21 22.
Абеляр не ведал, какого зверя он разбудил, но хорошо понимал гро-
мадную значимость диалектики для познания. В предисловии к «Введе-
нию в теологию» он писал: «... я чуть ли не с самой колыбели был
причастен к изучению философии, и пре мзде всего диалектики, бесспор-
ной наставницы во всех рассуждениях...» ”. Вновь и вновь диалектик
из Пале (как называли Абеляра) повторяет полюбившееся ему выска-
зывание Августина о диалектике, что это «паука наук». «Ведь блаясен-
ный Августин решился превознести это знание (диалектику,— Н. М.)
великими похвалами и признал, что по сравнению с прочими искусства-
ми 23 только оно одно дает возможность познания и только его одно следо-
вало бы назвать знанием. Поэтому во второй книге «О порядке» он гово-
рит: «Наука наук, которую называют диалектикой. Она учит учить, она
учит учиться. В ней сам разум проявляет себя и открывает, что он такое,
и что он хочет; только она есть знание, и она не только хочет, но так-
же и может творить знающих» 24.
20 См.: BuytaertE. М. Abelard’s Trinitarian Doctrine.— In: Peter Abe-
lard. Proceedings of the International Conference, Louvain — The Hague, 1974, p. 133.
21 Cm.: Haskins Ch. The Renaissance of the Twelfth Century. Cambridge, 1927,
упоминавшийся сб. «Die Renaissance der Wissenschaften im 12. Jahrhundert». Одна-
ко Грабарь-Пассек и Гаспаров считают термин «возрождение» в применении к
XII в. хотя и распространенным, но спорным. Они полагают, что «XII в. являет кар-
тину рождения, а кое-где уже и расцвета совершенно новых культурных явлений.
И если искать термин, выражающий его сущность, то этим термином скорее будет
не «возрождение» чего-то прежнего, а «рождение» подлинно новых, дотоле неведо-
мых тенденций» (Грабарь-Пасек М. Е. и Гаспаров М. Л. Время расцвета
(XII в.).— В кн.: «Памятники...», с. 270. И все же применительно к философии я бы
сказала «возрождение», памятуя об античной философии.
22 Петр Абеляр. Введение в теологию,-В кн.: «Памятники...», с. 293.
23 Напомним, что диалектика была одним из семи искусств (artes liberalis):
грамматика, риторика, диалектика (trivium), арифметика, геометрия, музыка, астро-
номия (quadrium).
24 Петр Абеляр. История.», с. 90.
138
Итак, предмет диалектики — слово, ее метод — дефиниция, классифи-
кация, схематизация, ее задача — анализировать, комбинировать, выво-
дить заключения и т. и.25 26 27. Имея предметом слово, пусть даже в значе-
нии «логос», диалектика не создала и не могла создать новое мировоз-
зрение, новое учение. В. Виндельбанд писал, что поражение Абеляра в
споре с ортодоксами было предопределено, ибо его смелый и плодотвор-
ный постулат: одно лишь, не связанное никакими предвзятыми посыл-
ками, научное познание должно обусловливать веру,— этот постулат имел
в своем распоряжении только «бессодержательные правила диалектики,
а то содержание, которым располагала в то время наука, обязано было
своим возникновением именно традиции, против которой она восставала
в критике разума. Этой науке не хватало материальной силы для того,
чтобы выполнить роль, к которой она чувствовала призвание...»2в. Но
Абеляр и сам прекрасно понимал, какие грозные опасности подстерега-
ют диалектику: она легко превращается в пустую, софистическую игру
слов («это чума в спорах»). Средневековые софисты (в нарицательном
смысле слова) всегда готовы выдать подобие за истину, ложь за правду.
Диалектик из Пале не только видит эту опасность, не только борется с
ней, но ищет критерии, позволяющие отделить зерна от плевел. Итог его
размышлений можно определить так (в «плане содержания», а не в
«плайе выражения», естественно): принцип рациональности несамодоста-
точен. Разумное начало, не наполнепное высоким смыслом, идеей, слепо,
бесцельно, это — форма, лишенная содержания. Для Абеляра высшим
содержанием, наполняющим разум, является любовь к Спасителю. Со-
фисты выхолащивают слова, диалектики оживотворяют их своим под-
линным и глубоким чувством, своим искренним стремлением к высоко-
му. По мнению Абеляра, лучше всего характеризует истинного философа
гимн «Блаженная нам радость»:
Слов много источают,
Любовию пылают2’.
В итоге вера и разум у Абеляра взаимосвязаны: вера, не подкреплен-
ная доводами разума, не оправданная строгой, рационалистической реф-
лексией, пуста и формальна. Бездумное подчинение традиционным дог-
мам малого стоит. Разум, лишенный позитивного содержания, становит-
ся игрушкой в руках ловкачей от философии. Верно пишет П. Вильямс:
«Во всех своих философских и теологических работах Абеляр утверж-
дал, что для истинного использования разума необходимы моральные
условия (см. абеляровскую «Dialectica», edited by L. M. De Rijk, p. 471).
Человек должен быть внутренне очищен, прежде чем он сможет пра-
вильно использовать диалектику. Иначе его философские попытки будут
доказывать нечто бессмысленное. Ибо как император может постигнуть
25 Следует хорошо осознать, насколько важную роль играла дефиниция в схо-
ластике, в движении к знанию. «Дефиниция,- пишет Аверинцев,- как бы погра-
ничный знак, маркирующий переход от вненаучного знания к научному, вступле-
ние на территорию науки... Организованные системы дефиниций, внутренняя уста-
новка на системность, заложенная в структуре каждой отдельной дефиниции,—
единственный в своем роде фактор выживания итогов умственной работы в изме-
нившейся общественной и духовной обстановке, при переходе к средним векам»
(Аверинцев С. С. Вступление. Литературные теории в составе средневекового
типа культуры,— В кн.: «Проблемы литературной теории в Византии и латинском
средневековье». М., 1986, с. 10, 11—12). Верно отмечает Р. Маккеон, что в риторико-
диалектической логике средних веков начало, конец и процесс доказательства —
определение (всех слов, предложений, аргументов и аргументаций). Вклад Абеляра
в эту логику или диалектику, заявляет Маккеон, состоял в том, что он все эти тож-
дества и различия эксплицировал и создал структуру их взаимоотношений
(McKeon R. The Organization of Sciences and the Relations of Cultures in the
Twelfth and Thirteenth Centuries.— In: The Cultural Context of Medieval Learning.
Boston Studies in the Philosophy of Science. Boston, 1975, p. 177.
26 Виндельбанд В. История философии. СПб., 1898, с. 278.
27 Петр Абеляр. История..., 93.
139
бедность Христа? Как ослепленные злым началом увидят или постигнут
истину божественной благодати? Только верующий христианин, прошед-
ший некоторого рода катарсис, может прийти к пониманию тайн своей
веры. И это понимание является решающим в мире, полном ложных
убеждений и презирающем истину» 28.
Требование Абеляра поставить процесс познания под знак высокой
цели, высшего смысла во всей полноте можем понять именно мы, его
потомки, оглядываясь на исторический путь, пройденный человечеством,
и имея перед собой последствия «чистой» гносеологизации и рационали-
зации. Прав, тысячу раз был прав Абеляр, утверждая, что философия —
любовь к мудрости — это не просто познание, не просто теоретическое
размышление, но действо, состояние души. Языческие мудрецы называ-
лись философами «более за свою похвальную жизнь, чем за свои вы-
дающиеся познания»29. Логик, методолог, диалектик Абеляр стремится
к знанию на основе любви к высшей мудрости, к самой Истине.
* * *
Рационалистическое учение Абеляра, усиленная пропаганда им диа-
лектики как свободного и самостоятельного пути розыска истины немед-
ленно вызвали враждебную реакцию церковников. «Я был тяжко сму-
щен,— признается Гильом, аббат знаменитого монастыря Сен-Тьерри,—
непривычными новшествами в выражениях о вере и новыми измышле-
ниями неслыханных значений... Ведь после того как сошли в могилу
почти все наставники церковного учения, внутренний враг, не изучаю-
щий, а критикующий, не подражающий, а исправляющий, ворвался в
опустошенное как бы царство церкви и присвоил в нем только себе од-
ному право учить и высказывать в области божественного писания то,
что он привык высказывать в области диалектики, а именно свои соб-
ственные измышления и ежегодные новшества»30. Один из адресатов
этого письма, Бернар Клервоский, ознакомившись с трудами Абеляра,
убеждается в необходимости начать решительный бой с новыми идея-
ми. Бернару это дается трудно, ибо по складу своего характера и в силу
своего положения монаха Бернар весьма противится всяким внешним,
социальным, как мы сказали бы сегодня, действиям. Он принял сан мо-
наха, дабы, замкнувшись в узком мире кельи, целиком отдаться созер-
цанию высшего. Аскетизм и отречение от мира.— цель и смысл его
жизни. Монашество для него не только образ жизни, отличный от мир-
ского, но высокое призвание, требующее от человека полной отдачи,
абсолютного служения Господу. Статус монаха, по средневековому убеж-
дению, высок не только потому, что монах порывает с греховным ми-
ром, но потому, что это начало небесной жизни. В. Герье, раскрывая
ценностное понимание в средние века монашества, пишет: «Поэтому
«небеса ликуют, земля трепещет, все языцы славят Господа», когда
кто-либо обращается из мира в монастырь. Вступление в монашество
признается как бы вторым крещением. Оно есть возрождение к новой
жизни, и, благодаря этому возрождению, монахи становятся причастны
ангельского чина. Собор в Ниме, созванный папою Урбаном II в эпоху
первого крестового похода, догматически установил, что монахи подоб-
ны ангелам, потому что возвещают повеления Божии, и на основании
аналогии между монашеской одеждой и шестью крыльями серафимов со-
28 Williams Р. The Moral Philosophy of Peter Abelard. Univ. Press of Ame-
rica, 1980, p. 56.
29 См.: Петр Абеляр. История..., с. 29.
30 Письмо аббата Гильома к Готфриду, епископу Шартрскому, и Бернару, абба-
ту Клервоскому, относительно Петра Абеляра.-В кн.: Петр Абеляр. Исто-
рия... , с. 124—126.
140
бор даже определил место монахов среди ангельской иерархии»3*.
Исходя из этого, понятно, почему столь глубоко верующий человек, ка-
ким был Бернар, не только сам принял монашество, но «соблазнил»
всех своих родных, зачастую вопреки их желанию. Рассказывают, что
жители Европы прятали от Бернара своих детей, чтобы он своими
страстными проповедями не увел их в монастырь. Став монахом (сна-
чала очень бедного монастыря Сито, а затем основанного им же Клер-
во — Clairvaux, Ясная долина), Бернар в своем аскетизме превзошел
все монашеские уставы. Он постился столь строго, что довел себя до
болезни, и вылечить его удалось, лишь прибегнув к такой мере, как мо-
нашеское послушание. Он настолько утратил интерес к внешнему миру,
что его тяготили посещения даже близких людей. Вынужденный тем
не менее принимать их (к чему его вновь понудили в силу монаше-
ского послушания), он стал закупоривать уши воском, скрывая это под
монашеским капюшоном. Замкнутость в себе и сосредоточенность на
мыслях о боге были у Бернара столь сильны, что он не замечал про-
исходящего вокруг него. Во время одной из первых своих поездок, по-
вествует Герье, Бернар посетил главный картузианский монастырь близ
Гренобля. Приор монастыря изумился, увидев, на каком великолепно
убранном коне прибыл Бернар, строго осуждавший всякую роскошь со
стороны монахов. Но в еще большее изумление пришел сам Бернар,
когда рассмотрел своего коня. Оказалось, что этого коня дали Бернару
для проезда в одном из клюнийских монастырей и что он сел на него,
не заметив богатства сбруи. В другой раз, когда ему пришлось несколь-
ко дней совершать путь вдоль берегов Женевского озера, он его пе за-
метил и, уже миновав его, с удивлением спросил своих спутников, о ка-
ком озере они между собой говорят.
Все это я рассказываю, чтобы дать понять читателю, что такому ас-
кету, отрешенному от мира и в силу своих убеждений, и в силу своей
психической конституции (он с детства был «замечательно задумчив»),
мирские дела были пе просто неинтересны, но глубоко безразличны.
Однако только до тех пор, пока не возникала «великая нужда». Тогда,
превозмогая свою натуру, аббат проявлял просто чудеса социальной п
политической активности, выказывая прямо-таки бойцовский характер.
Диалектик из Пале и стал для него этой «великой нуждой», ибо занес
руку на святая святых — христианскую веру. «Магистр Петр вводит в
книги свои нечестивые новшества слов и понятий: рассуждая о вере
противно вере, он нападает на закон при помощи слов закона. Он ничто
не рассматривает как бы в зерцале и как загадочное; но взирает на все
лицом к лицу и свободно разгуливает среди того, что выше его, среди
чудесного и великого»31 32. В письме кардиналу пресвитеру Иву Бернар
пишет об Абеляре, что это человек полностью двуличный, внутри Ирод,
снаружи Иоанн. И сам задается вопросом: «Что мне до этого? Всякий
несет свое бремя». И тут же объясняет, почему же он столь пристрас-
тен к этому человеку: «Однако имеется нечто иное, чего скрыть я не в
состоянии и что касается всех тех, кто любит имя Христа. Он выска-
зывается нечестиво по отношению к небесам; он подрывает нерушимость
веры и чистоту церкви; он преступает пределы, которые положили наши
отцы, когда пишет и рассуждает о вере, о таинствах и о святой трои-
це; прибавляя и отнимая, он изменяет отдельное по собственному же-
ланию. В своих книгах он проявляет себя творцом лжи и создателем
превратных догматов и высказывает себя еретиком не столько в заблуж-
дениях, сколько в упорной защите ошибок. Он является человеком,
31 Герье В. Западное монашество и папство. М., 1913, с. 17. См. также: Mur-
ray A. Abelard and St. Bernard. A Study in Twelfth Century «Modernism». N. Y.,
1967.
32 Письмо Бернара Клервоского магистру Гвидо де Кастелло.— В кн.: Петр
Абеляр. История..., с. 136
141
преступающим меру свою и уничтожающим силу христова креста в
мудрости слов. Он знает все, что имеется на небесах и на земле, кро-
ме себя самого» 33.
Мистик-иррационалист, созерцатель, убежденный всем своим сущест-
вом в том, что единственно правильный путь веры — любовное созерца-
ние Господа или созерцание в любви к Господу, Бернар, естественно,
не мог примириться с теми рационалистическими идеями, которые про-
водит Абеляр через все свои произведения; не мог примириться с тем,
что «человеческий разум захватывает себе все, не оставляя ничего для
веры. Он пытается постичь то, что выше его, он исследует то, что силь-
нее его, он врывается в божественное и скорее оскверняет святыню, чем
открывает ее, запертое и запечатленное не раскрывает, но раздирает,
и все, что он находит для себя непостижимым, считает за ничто, не удо-
стаивая веры» 34. При этом нужно знать, что Бернар вовсе не отвер-
гает разум как таковой. Разуму в своих теоретических положениях он
придает громадное значение. Дело в том, что, по Бернару, для спасе-
ния необходим свободный выбор. «Отними свободный выбор,— пишет
аббат,— и не будет того, чем спасаемся; отними благодать, и не будет
того, что есть причина спасения. Дело спасения не может совершиться
ни без того, ни без другого... Бог — творец (auctor) спасения, свобод-
ный выбор есть только способность; и только бог может дать его, а сво-
бодный выбор — принять» 35. Для того, чтобы надлежащим образом
понять, что мы хотим сказать, пишет Бернар, «считаю необходимым по-
вторить то же более философски (курсив мой.— Н. М.)... воля есть ра-
зумное движение, повелевающее чувством и влечением. В какую бы
сторону она ни направлялась, она всегда имеет своим спутником разум,
некоторым образом следующий за ней по пятам. Это не значит, что она
действует всегда из побуждений разума, но лишь то, что она никогда
не двигается без разума, так что многое делает она через разум, про-
тив разума, т. е. при его помощи, но против его согласия или сужде-
ния. Поэтому говорится: «Сыны века сего догадливее сынов света в
своем роде» (Лука, XVI, 8), и опять же «Они умны на зло» (Иерем.,
IV, 22). И не может быть присуще твари благоразумие или мудрость,
даже во зле, без разума» 36. Таким образом, по Бернару, разум в силу
своей изначальной сущности может повести и к добру, и ко злу. Разум
не просто амбивалентен, но ои должен быть амбивалентным, в против-
ном случае разум с необходимостью вел бы или к спасению, или к ги-
бели, и тогда не было бы свободного выбора, воля бы не «создавала
себя свободно по своему усмотрению (arbitrio), либо советуя ей увлечь-
ся дурным и не следовать духу, дабы она подверглась животным побуж-
дениям и даже стала преследовать все то, что от духа божия, либо по-
буждая ее к добру, следуя благодати и сделав ее духовной, и все это
обсуждая и не будучи никем судим. Если, говорю я, воля под запретом
разума не может сделать чего-либо из указанного, она уже не может
быть волей. Ибо, где необходимость, там нет воли. Если что-либо дела-
ется правильно или неправильно по необходимости и без согласия воли
как таковой, то разумное существо либо не должно считаться грешным,
либо не может быть совершенно праведным, ибо и в том и в другом
случае отсутствует то, что единственно делает его грешным или пра-
ведным, т. е. воля»37. В бернаровском толковании природы человече-
ского разума кроется источник его резко отрицательного, даже враждеб-
33 Письмо Бернара Клервоского кардиналу пресвитеру Иву,-Там же, с. 137.
34 Письмо Бернара Клервоского епископам и кардиналам Римской курии,—
Там же, с. 129.
35 Бернар Клер в о скип. О благодати а свободе воли.-В кн.: Средние
века. М., 1982, вып. 45, с. 266.
30 Там же, с. 267—268.
37 Т а м ж е, с. 268.
142
ного отношения к рационализму Абеляра: дарованный человеку богом
разум, выделяющий его среди остальных божьих тварей, является лишь
советчиком при воле. Абеляр же использует его самым противоугодным
способом — для познания, для знания ради знания, что есть высокоме-
рие и кощунство. Ставя разум столь высоко, Абеляр делает сомнитель-
ной благодать божию, смерть Его Сына, эту великую жертву Господа
во имя спасения человечества.
Бернар, как мы видели, отнюдь не против теоретических выкладок,
он не прочь и сам философски поразмышлять. Однако задача этих раз-
мышлений не рационально обосновать веру, но указать на единственно
верный путь к богу — любовь и созерцание. Единение с творцом может
быть только иррационалистическим, а не на основе разума. Не отвер-
гая теологию как таковую, Бернар отвергает диалектические спекуля-
ции, считая их по меньшей мере излишними («ветренная болтливость
философов»). Человек должен не исследовать природу бога, но страст-
но желать знать его волю, что достижимо только в созерцании. Диалек-
тические выкладки Абеляра шокировали аббата из Клерво стремлением
выработать новые, понятийные средства объяснения догматов. Бернар
создает «монастырскую теологию» (термин Дж. Леклерка), в фундамен-
те которой заложена мысль, что вера есть непосредственное откровение
бога, воспринимаемое душою. Отсюда абсолютная противоположность
методов обеих теологий. Понятийно-дискурсивному анализу противопо-
ставляются экстаз мистического созерцания, непосредственная интуи-
ция, мистическое сверхчувственное слияние души с верховным началом
бытия. Строго логическим рассуждениям противопоставляется непосред-
ственный опыт религиозных переживаний, диалектике схоластов —
«томление и любовь», страстные молитвы, медитации, аффекты 38 39.
Бернар, видевший свое жизненное призвание, свой христианский
долг в борьбе за чистоту веры, чистоту церкви, не мог не начать са-
мой ожесточенной борьбы с рационализмом Абеляра, набиравшим силу
в европейском ученом мире ”. Бернар убедил себя и со свойственной
ему исключительной красноречивостью других в том, что абелярово уче-
ние подрывает сами основы христианской веры. Гонения со стороны аб-
бата вынудили Абеляра искать защиты и оправдания на соборе, кото-
рый и был созван по его настоянию в Сансе в 1140 г. Однако едва на-
чали читать положения, извлеченные из сочинений Абеляра, наиболее
еретические с точки зрения его противников, как он понял, что затеян-
ный им процесс уже проигран. Абеляр покинул собор, заявив, что
не признает другого судьи, кроме папы. Бернар же заставил собор
объявить диалектика из Пале еретиком.
38 «Благодаря Бернару,— пишет А. Гаусрат,— вскормлена была в монастырских
кельях та восторженная мистика, которая считала блаженством простираться у
креста, целовать раны Христа, обливать слезами Его пронзенные ноги, в прерываю-
щейся, всхлипывающей речи выражать избыток ощущений. Это пылкое благочестие,
стремящееся вечно наслаждаться мыслью о Боге, о Марии, о Младенце, стоит в
таком же отношении к методу Абеляра, в каком находятся тайные восторги мона-
стырской кельи к громкой, всюду слышной ораторской речи аудитории. Умствова-
ние над Писанием, говорит Бернар, не ведет к Господу, душа должна привлечь Его
в свои горячие объятия молитвою... В своих 86 проповедях о Песне Песней Бернар
выработал тот язык экстаза, которым после него говорили западноевропейские
мистики» (Гаусрат А. Средневековые реформаторы, СПб., 1900, с. 181).
39 «О,- горестно восклицает Бернар,- если бы его насыщенные ядом рукописи
продолжали находиться под спудом и не читались на перекрестках дорог. С быстро-
тою распространяются книги, и те, которые ненавидят свет, потому что являются
злыми, нападают на свет полагая мрак светом. В города и замки вносится мрак
вместо света. Всем повсюду предлагается яд вместо меда, или, вернее, в меду. Они
переходят от племени к племени и от одного государства к другому народу» (Пись-
мо Бернара Клервоского папе.-В кн.: Петр Абеляр. История..., с. 131). Бернар
нисколько не преувеличивал популярности учения Абеляра, Абеляр пользовался
такой колоссальной славой, что послушать его лекции стекались буквально со всей
Европы.
143
Абеляр отправился в Рим, но по дороге, чувствуя себя больным и
разбитым, попросил приюта в клюнийском монастыре, где 21 апреля
1142 г. умер ‘°.
Победа Бернара на Сансском соборе, однако, не была окончательной
победой бернаровской мистики в борьбе с рационализмом, победой веры
в борьбе со знанием. Еще раз оглянувшись на средневековую диалекти-
ку, разрабатывавшуюся Абеляром, увидим, что она в силу спонтанного
развития человеческой мысли вела к наращиванию рационального знания.
А это означало, что философия приобрела свой предмет, отличный от ре-
лигии. В результате философия откололась от христианского учения, как
айсберг откалывается от материкового льда и отправляется в самостоятель-
ное плавание. «Служанка теологии» находит собственное поприще дея-
тельности и, постепенно освобождаясь от власти «хозяйки», приобретает
свободу и самостоятельность. Бернар интуитивно почувствовал опас-
ность раскола, когда этот раскол только намечался,— отсюда его жест-
кое неприятие духовной деятельности Абеляра. Философское направле-
ние мысли только еще наметилось, и Бернару, занимавшему в идеоло-
гической жизни XII в. одно из самых важных мест, удается одолеть
противника. Но остановить ход философского мышления уже было
нельзя. Знание все больше и больше теснило веру, овладев в конечном
счете полем интеллектуальной деятельности.
Противостояние, с одной стороны, диалектики, теоретической реф-
лексии, научной работы, с другой — мистики, медитации, сверхчувст-
венной интуиции и созерцания обнаруживает себя и сегодня в совре-
менной западной борьбе идей. У Бернара ясно просматривается линия,
проводимая философией антропологического толка, в частности экзистен-
циализмом. Вспомним, для него главной заботой была реализация чело-
веческой экзистенции через ее связь с трансцендентным. В своей встре-
че с бесконечным человек находит свое «я», свою актуальность. Пер-
спективы этой проблемы, справедливо отмечает Л. Грейн, с того самого
времени определили культурное и интеллектуальное окружение не столь-
ко в рамках церкви, сколько в системе познания, самосознания 40 41.
Л. Грейн в качестве гениального наследника Бернара называет А. Камю.
В еще большей степени такой характеристики заслуживает С. Кьер-
кегор.
Датский философ со всей страстью своей незауряднейшей личности
ищет Истину, которая должна войти в сердце каждого человека,
а не быть результатом теоретических исследований. Такая истина есть —
это богоотношение. Богоотношение — вот что дает смысл существова-
нию человека. Бог —вот та Идея, ради которой человек может жить и
умереть, заявляет Кьеркегор. Следуя духу бернаровских проповедей,
Кьеркегор говорит, что христианство не есть учение, подлежащее рацио-
налистическим разработкам. Оно имеет дело с экзистенцией, которой
прямо противопоказана любая спекуляция. От индивида требуется
не знать, но быть. Это «быть» (в полном созвучии с берпаровским
«внутренним» человеком) вовсе не должно иметь внешнее выражение,
ибо речь идет в данном случае не о достижении какой-либо цели вовне,
но об истинном творении самого себя. Реальное действие — это внутрен-
нее решение, перерастающее в веру. С. Кьеркегор ставит индивида в
абсолютное отношение к абсолюту, исключая любые теоретико-опосре-
дующие звенья. Если Бернар в своем религиозном порыве утверждает
40 На его надгробной плите была надпись:
Галльский Сократ и западных стран Платон величайший,
Наш Аристотель, среди всех мудрецов иль равный иль высший,
Светоч познанья, всесветно прославленный, разносторонний
Ум, и тонкий, и острый, усилием мысли и слова
Все побеждавший,— таков был сей Абеляр несравненный.
41 G г а и е L. Op. cit., р. 116.
144
единственными средствами связи. с богом мистический экстаз, молитву,
слезы, то Кьеркегор идет дальше: взаимопонимание божества и челове-
ка достигается... в молчании. Язык не в состоянии быть средством вы-
ражения для экзистенциального единичного индивида. Рыцарь веры,
как Кьеркегор называет человека, вступившего в абсолютное богоотно-
шение, страдает от невозможности сделать себя понятным, но именно
боль и страдание есть гарантия того, что он достиг истины.
Но как обратить каждого человека в рыцаря веры, как побудить его
искать истину? И средневековый монах, и датский философ видят путь
к этому однозначно: воздействовать на человека психологически, вы-
звать в нем ощущение потрясения, способное преобразовать его, разжечь
в нем страсть найти истинный смысл своего существования. И Кьерке-
гор в полном соответствии со стилем бернаровских проповедей пишет
так, чтобы его читали «глазами сердца», чтобы это чтение вызывало
«дрожь мысли» и «потрясало до обморока» ‘2. Таким образом, «пере-
кличку» экзистенциальной философии С. Кьеркегора с учением Берна-
ра мы видим не только в кардинальных содержательных моментах, но
и в средствах художественной выразительности.
Диалектика Петра Абеляра вела человеческую мысль в ином на-
правлении: она заложила основы рациональности, стремящейся к тео-
ретико-рефлексивному познанию и мира, и человека. Нет нужды здесь
говорить о месте проблемы рациональности в современных исследова-
ниях, достаточно взглянуть на список литературы, как советской, так и
зарубежной, посвященной этой проблеме. Безусловно, Абеляр стоял
у истоков этого направления, а его мысли о несамодостаточности и исто-
ричности рациональности актуальны и сегодня.
Борьба знания и веры как рационалистического и иррационалисти-
ческого решения мировоззренческих и гносеологических проблем, начатая
в далеком XII в. Петром Абеляром и Бернаром Клервоским, органиче-
ски вплелась в контекст современной западной культуры.
42 Вот образец философского письма С. Кьеркегора: «Где я? Кто я? Как я при-
шел сюда? Что это за вещь, которая называется миром? Что это слово значит? Кто
тот, кто заманил меня в бытие и теперь покидает меня здесь? Кто я? Как я при-
шел в мир? Почему со мной не посоветовались, почему не познакомили с его ма-
нерами и обычаями, но всунули в ряд, как будто я был куплен «продавцом душ»?
Как я получил интерес к этому большому предприятию, которое они называют
реальностью? Почему я должен иметь интерес к нему? Не является ли это добро-
вольной заботой? И если я вынужден принять участие в нем, где директор? Я бы
хотел сделать ему замечания. Никакого директора нет? Куда я обращусь с моей
жалобой? Экзистенция, безусловно, есть полемика - могу ли я просить, чтобы моя
точка зрения была принята к рассмотрению? Если нужно принять мир как он
есть, не было бы лучше никогда не узнавать, каков он?» (Kierkegard S. Repeti-
tion. Princeton, 1946, рр. 114-115). Подробно о кьеркегоровском учении я писала
в книге «Рациональное и иррациональное. Историко-теоретический очерк». М., 1985,
с, 68-99, ,
Вопросы философии, 10
НАУЧНЫЕ СООБЩЕНИЯ
И ПУБЛИКАЦИИ
От редакции. В последние годы имя Семена Людвиговича Франка можно встре-
тить не только в историко-философских, специальных изданиях, но и в периодиче-
ской печати и даже на страницах художественных произведений (см. повесть Д. Гра-
нина «Зубр»). Между тем его творчество и философское наследие в целом, являю-
щееся неотъемлемой частью отечественной культуры первой половины XX в., прак-
тически неизвестны современному читателю. О нем вспоминают либо как о соавторе
знаменитого в свое время сборника «Вехп», либо как о «политическом эмигранте»,
высланном из Советской России в 1922 г. вместе с другими деятелями культуры,
но отнюдь не как об оригинальном русском философе.
С. Л. Франк родился в Москве 29 января 1877 г. и умер 10 декабря 1950 г. в Лон-
доне. Учился на юридическом факультете Московского университета, но вскоре был
выслан за границу за пропаганду марксизма и составление антиправительственного
памфлета; завершил образование в Берлине, где написал свою первую самостоятель-
ную работу «Теория ценности Маркса и ее значение» (издана в С.-Петербурге в
1900 г.). В 1905—1906 гг. С. Л. Франк — редактор политических еженедельников «По-
лярная звезда» (совместно с П. Б. Струве) и «Свобода и культура». С 1912 г. он
приват-доцент Петербургского университета; в 1917 г. занимал кафедру философии
в Саратовском, а в 1921 г,- в Московском университете.
И в эмиграции, и живя в России, С. Л. Франк оставался прежде всего мыслите-
лем, обладавшим также и ярким литературным талантом. Даже на фоне духовно
близких ему представителей дореволюционной интеллигенции его поколения Франк
поражает особой сосредоточенностью ума и бескорыстным служением философии.
По отзывам современников, он был мудрым собеседником, одаренным педагогом и
талантливым переводчиком, главным образом немецкой философской литературы.
В частности, еще до революции в его переводах были изданы «Прелюдии» В. Вин-
дельбанда (1904), «Очерк истории греческой философии» Э. Целлера (1912), «Логиче-
ские исследования» Э. Гуссерля (1909), «Речи о религии...» Ф. Шлейермахера (1911),
второй том известной «Истории новой философии» К. Фишера (1906), работы Г. Зим-
меля, Ф. Геббеля, Ф. Ницше и других авторов. В эти же годы С. Л. Франк пишет н
публикует и свой обширный труд «Предмет знания» (1915), сразу замеченный фило-
софской общественностью. Всего им было написано около 20 книг, не считая множе-
ства статей, которые, несомненно, заслуживают обстоятельного и объективного ана-
лиза, а лучшее из его наследия - издания или переиздания.
С. Л. Франка никогда не оставляла надежда, что рано или поздно его книги «вер-
нутся» на родину, памятью о которой он жил и духовных связей с которой никогда
не порывал. Читатель легко в этом убедится, обратившись к публикуемой ниже
статье, авторизованный текст которой был любезно передан в редакцию его дочерью
Н. С. Франк-Норман, посетившей СССР в начале этого года. Статья была написана
в конце 40-х годов, опубликована в сборнике «Этюды о Пушкине» (Мюнхен, 1957)
и является своеобразной реакцией на события, которые происходили в это время
у нас в стране. В связи с публикацией хотелось бы обратить внимание на следующее.
Как известно, В. И. Ленин, начиная с первых своих выступлений, отстаивал идею
146
«всесторонней европеизации России» *, считая, что именно на этой основе возможно
плодотворное развитие ее культуры и общественных, гражданских институтов.
Поэтому С. Л. Франк не прав, когда он, по существу, сводит ленинскую политику
классовой борьбы к националистической политике «отталкивания от Запада». В дей-
ствительности эта установка проявилась позже и лишь освящалась долгие годы
именем Ленина, что, к сожалению, давало повод (в том числе Франку) отождествлять
ее с ленинскими идеями.
Пушкин об отношении между Россией
и Европой
С. Л. ФРАНК
Всякому, сколько-нибудь знакомому с историей русской мысли, из-
вестно, какую центральную роль в ней играет тема об отношении Рос-
сии к Западу,— к тому, что с русской точки зрения обозначалось как
«Западная Европа» в смысле всего европейского континента на запад
от русской границы. Проблемы не только общественно-исторической и
политической жизни, но и философские и религиозные по большей
части ставились и обсуждались в связи с этой темой,— что со стороны,
т. е. вне отношения к идейной атмосфере русской жизни, должно ка-
заться странным и даже противоестественным. Известно также, что спор
между сторонниками и противниками следования России по пути «За-
падной Европы» — спор, принявший свою классическую форму в борь-
бе между «западниками» и «славянофилами» в 40-х годах 19-го века —
в иных формах велся, по крайней мере, с конца 18-го века, продолжал-
ся в течение всего 19-го века и продолжается в 20-ом веке вплоть до
нашего времени. Здесь достаточно напомнить, что в истории новейшей
эмигрантской мысли «евразийство» было эфемерной вспышкой радикаль-
ной и духовно узкой формы старого «славянофильства». Все творчество
покойного Н. А. Бердяева в известном смысле вытекало из централь-
ной для него веры в особое не-европейское и антиевропейское существо
и призвание русского духа. В самой России Ленин, сочетав Маркса с
Бакуниным, в лице большевизма создал особый вид антиевропейского
марксизма: противопоставление правды «пролетарской» России злу и
разложению «буржуазной» Европы есть возрождение, с совсем иным со-
держанием, старого националистического отталкивания от Запада.
Эта установка достигла, как известно, апогея вульгарности и недобро-
совестной тенденциозности в современном советском национализме.
В этой проблеме совершенно особое место занимают воззрения Пуш-
кина. Пушкин был не только величайшим русским поэтом, но и одним
из самых сильных, проницательных и оригинальных умов России, «ум-
нейшим человеком России» (как определил его Николай I после первой
встречи с ним); но, странным образом, несмотря на огромную литера-
туру «пушкиноведения», идейные воззрения Пушкина остаются доселе
мало исследованными или, во всяком случае, недостаточно оцененными.
В частности, остались неуясненными его совершенно оригинальные
взгляды на занимающую нас здесь тему
* Ленин В. И. Поля. собр. соч., т. 2, с. 519.
1 Ценная в других отношениях книга В. Зеньковского «Русские мыслители и
Европа», Париж, 1926, совершенно обходит взгляды Пушкина и лишь мельком упо-
минает его имя.
6*
147
Пушкин не дожил до классической эпохи спора между «славянофи-
лами» и «западниками». Но в 30-х годах он знал родоначальников обоих
направлений. Первым западником — правда, своеобразным, во многом
отличным от западников следующего поколения,— был его давнишний
друг — в юности его духовный наставник — Чаадаев. Пушкин хорошо
знал его взгляды и дожил до опубликования (1836 г.) его знаменитого
«Философического письма», на которое отвечал особым письмом к Чаа-
даеву (о нем подробнее ниже). Из двух основоположников славянофиль-
ства, Ивана Киреевского и Хомякова, первый при жизни Пушкина еще
не оформил своих позднейших идей; но Хомяков уже с юных лет вы-
работал свое славянофильское миросозерцание, и Пушкину приходилось
идейно с ним сталкиваться. Основа спора была ему, таким образом, зна-
кома. Но такому человеку, как Пушкин, и не нужно было знать чужие
мнения, чтобы задуматься над столь основным вопросом русской духов-
ной жизни. Он постоянно возвращается к этому вопросу и в своих ху-
дожественных творениях, и в своих размышлениях о русской и запад-
ной истории, в своих письмах, заметках и в дошедших до нас устных
высказываниях. По этому материалу мы можем составить себе представ-
ление о совершенно своеобразной постановке этого вопроса у Пушкина.
По своему непосредственному устремлению, по своим оценкам Пуш-
кин, несомненно, был «западником» в том смысле, что высоко ценил за-
падную культуру, был убежден в ее необходимости для России и скор-
бел о культурной отсталости России по сравнению с Западом. Уже в
самых ранних его письмах у него есть излюбленное противопоставление
(в отношении явлений русской жизни) «азиатского» начала — «европей-
скому», как низшего высшему. Переселившись из Кишинева в Одессу,
он пишет Александру Тургеневу: «Надобно, подобно мне, провести три
года в душном азиатском заточении, чтобы почувствовать цену и
не вольного европейского воздуха» (1823). Шутя он называет Россию
«родной Турцией» и Петербург «северным Стамбулом». Когда находит-
ся щедрый издатель для его «Евгения Онегина», он пишет: «Какова
Русь, да она в самом деле в Европе — а я думал, что это ошибка гео-
графов». Восхваляя статьи князя Вяземского, он называет их «европей-
скими»; находя пестроту внешнего украшения книги «безобразной»,
он прибавляет, что она «напоминает Азию». В записке о народном об-
разовании, поданной им Николаю I в 1826 г., он горячо отстаивает
пользу европейского образования и желательность’ учения русских юно-
шей за границей; в своем дневнике (14 апреля и 3 мая 1834) он рез-
ко отрицательно отзывается об указе, ограничивающем право русских
ездить в Европу. Он считает главной причиной относительной отстало-
сти русской культуры татарское иго, которое отделило Россию от судеб
Европы. «Духовная жизнь порабощенного народа не развивалась. Вели-
кая эпоха Возрождения не имела на него никакого влияния, рыцарство
не одушевляло его девственными восторгами, и благодетельные потря-
сения крестовых походов не отозвались в краях печального севера».
Он решительно отвергает какое-либо культурное влияние татар на Рос-
сию: «Нашествие татар не было, подобно наводнению Мавров, плодо-
творным: татары не принесли нам ни алгебры, ни поэзии» («О русской
литературе, с очерком французской» 1834); отвергает оп и какое-либо
влияние татарского языка на русский («О предисловии Лемонте к пере-
воду басен Крылова» 1825). С другой стороны, он указывает на раз-
деление церквей, как на причину, отделившую Россию от остальной
Европы и лишившую ее участия в великих событиях европейской исто-
рии (письмо к Чаадаеву, 1836).
Но самое яркое выражение «западничества» Пушкина есть его отно-
шение к Петру Великому. Пушкин создал, как известно, в своих худо-
жественных произведениях — в поэмах «Полтава» и «Медный всадник»,
в романе «Арап Петра Великого» и в ряде мелких стихотворений — не-
148
забываемый образ Петра, как «вечного работника на троне», человека,
который «прорубил окно в Европу» и насадил европейское просвещение
в России. Он, правда, далеко не во всем был согласен с политикой Пет-
ра Великого, считал его . «воплощенной революцией — Робеспьером и
Наполеоном в одном лице», ужасался жестокости его указов (которую
ин противопоставлял мудрости его законодательных мер) и признавал
вредной «табель о рангах», видя в ней источник «демократического на-
воднения», которое «выметает дворянство». Но эти частные несогласия
заслонены общим впечатлением величия, в глазах Пушкина, историче-
ского преобразователя России и убеждением в благодетельности его ре-
форм. Пушкин остро сознавал, что вся русская культура 18-го и 19-го ве-
ков и все начатки науки и искусства в России имеют своим источ-
ником ту европеизацию России, начало которой положил Петр Великий.
Он чувствовал самого себя органически связанным с этим европейским
элементом, насажденным в России Петром. Можно сказать, что он бес-
сознательно ощущал то, что позднее о нем самом так метко сказал
Герцен: «На призыв Петра Великого образоваться Россия через 100 лет
ответила колоссальным явлением Пушкина».
:| Но при более тщательном рассмотрении отношения Пушкина к Пет-
ру Великому мы уже здесь найдем существенное отличие между Пуш-
киным и типическим воззрением «западников». Можно сказать, что «за-
падники» сходились со своими противниками-«славянофилами» в одном:
оба лагеря считали преобразования Петра неорганичными,
не видели их связи с национальным духом России, а усматривали в них
прививку к старой русской культуре каких-то совершенно новых, внеш-
них начал. Они расходились только в одном: «западники» считали та-
кую прививку чуждых элементов благотворной для России, потому что
не ценили уклада древней России, находили невозможным развитие
ценной культуры на основе русской национальной самобытности и ви-
дели единственное спасение России в усвоении западноевропейской
культуры. «Славянофилы», напротив, отвергали путь Петра Великого,
потому что дорожили древней русской культурой и насаждение чуждых
ей западных начал считали гибельным ее извращением. Совершенно
иное понимание мы находим у Пушкина. Пушкин — и в этом его мне-
ние подтверждается теперь выводами русской исторической науки —
ощущал национальный характер дела Петра Великого. Он под-
черкивает, прежде всего, национально-русский патриотизм Петра: когда
«самодержавною рукой он смело сеял просвещенье», он «не презирал
страны родной: он знал ее предназначенье». Петр, таким образом, повел
Россию по пути европейской культуры, по мнению Пушкина, именно
исходя из убеждения, что национальный склад русского ума и духа мо-
жет на этом пути осуществить себя, свое собственное внутреннее пред-
назначение. А. О. Смирнова сохранила в своих «Воспоминаниях» сле-
дующие слова Пушкина: «Я утверждаю, что Петр был архирусским
человеком, несмотря на то, что сбрил себе бороду и надел голландское
платье. Хомяков заблуждается, говоря, что Петр думал, как немец.
Я спросил его на днях, из чего он заключает, что византийские идеи
московского царства более народны, чем идеи Петра» 2.
Уже отсюда видно, что Пушкин ставит вопрос о «народности» (или
«самобытности») и ее отношении к усвоению других культур гораздо
глубже, чем обычные «западники» и «славянофилы». «Народность»
означает для него своеобразие духовного склада народа. «Есть образ
мыслей и чувствований, есть тьма обычаев, поверий и привычек, при-
2 Подлинность «Воспоминаний» Смирновой оспорена, и нет сомнения, что ее
дочь, издавшая их, сильно ретушировала их и многое внесла от себя. Но Мереж-
ковский (в статье «Пушкин» в книге «Вечные спутники») совершенно прав в своем
указании, что приводимые в «Воспоминаниях» гениальные идеи Пушкина безуслов-
но подлинны по внутренним основаниям.
149
надлежащих исключительно какому-нибудь народу. Климат, образ жиз-
ни, вера дают каждому народу особенную физиономию» — таково при-
мерное определение «народности» у Пушкина (в незаконченном наброске
«О народности в литературе», в котором он жалуется на распространен-
ность слишком узких пониманий «народности»). Народность в этом об-
щем смысле совсем не предполагает замкнутости от чужих влияний,
обособленности национальной культуры. Напротив, субстанция народ-
ного духа, как все живое, питается заимствованным извне материалом,
который она перерабатывает и усваивает, не теряя от этого, а, напро-
тив, развивая этим свое национальное своеобразие. Риторический воп-
рос, поставленный Пушкиным Хомякову, действительно убийствен для
позиции национальной исключительности и метко выражает подлинное
существо дела. В самом деле, если культура московского государства,
в которой славянофилы видели адекватное выражение национального
русского духа, выросла на почве, оплодотворенной влиянием Византии,
то отчего же культура Петербургской эпохи заранее объявляется чуж-
дой и враждебной национальному своеобразию только потому, что она
оплодотворена западными влияниями? Будучи последовательными, сто-
ронники национальной самобытности России должны были бы отверг-
нуть не только Петра Великого, но и Владимира Святого, просветивше-
го Россию рецепцией византийских христианских традиций; между тем
основным тезисом славянофилов было именно убеждение, что верования
восточной православной, т. е. греческой, церкви суть фундамент русско-
го национального духа. «Мы восприняли от греков евангелие и тради-
ции, а не дух ребячества и споров. Нравы Византии никогда не были
нравами Киева»,— говорит Пушкин в уже упомянутом письме к Чаадаеву.
Поэтому и Петр, несмотря на голландское платье и бритую бороду, мог
не стать «немцем», а остается подлинно русским человеком. Без взаимо-
действия между народами невозможно их культурное развитие, но это
взаимодействие не уничтожает их исконного своеобразия, как своеобра-
зие личности не уничтожается ее общением с другими людьми.
Пушкин знал это по самому себе. Никогда не переступив, как извест-
но, западной границы России, он глубоко воспринял в себя западную
культуру, воспитался сначала на Вольтере и французской литературе,
потом на Байроне, Шекспире и Гете. Но он не перестал от этого
не только быть, но и чувствовать себя русским человеком. В его душе
утонченнейшие влияния западной культуры мирно уживались с наив-
ным русским духом, жившим в нем и питавшимся народными сказками
няни Арины Родионовны. Он любил Россию Петра, стихию Петербурга,
но он любил и Москву и древнюю Русь, и никогда у него не возникал
вопрос о несовместимости того и другого. Убежденный «западник»,
он чутьем гениального поэта и историка глубоко и верно воспринимал
дух русского прошлого и своей исторической драмой «Борис Годунов»,
своими историческими поэмами и повестями более, чем кто-либо иной,
содействовал развитию русского исторического самосознания. Его обра-
ботки русских народных сказок суть образец художественного претво-
рения непосредственных выражений народного духа в фольклоре; даже
Жуковскому он должен был указывать, что в старых русских легендах,
поверьях и сказках не меньше материала для романтической поэзии, чем
в произведениях западного фольклора. Он любил все, в чем ощущал
«русский дух» (вступление к «Руслану и Людмиле»); будучи в указан-
ном смысле «западником», он ничуть не уступал славянофилам в непо-
средственной любви к русскому народному укладу, ко всему, в чем вы-
ражается непонятное для «западного европейца» (но и часто и его при-
влекающее) своеобразие русской души.
Это сочетание «западничества», восприимчивости и любви к европей-
ской культуре, с чувством инстинктивной, кровной связи с родиной во
всем ее своеобразии подкреплялось у Пушкина одним сознательным
150
убеждением, которое — несмотря на простоту и лаконичность его выра-
жения — содержит глубокую философскую мысль. Пользуясь поздней-
шим термином, можно сказать, что Пушкин был убежденным почвен-
ником и имел некую «философию почвенности». Лучше всего он
выразил ее в известном стихотворении 1830-го года:
Два чувства дивно близки нам -
В них обретает сердце пищу —
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам.
На них основано от века
По воле Бога самого
Самостоянье человека,
Залог величия его.
На них основано семейство
И ты, к отечеству любовь.
Животворящая святыня!
Земля была без них мертва,
Без них наш тесный мир — пустыня,
Душа — алтарь без божества.
Связь с «родным пепелищем» и с «отеческими гробами», с родным
прошлым, по мысли Пушкина, не сужает, не ограничивает и не замы-
кает человека, а, будучи единственной основой его «самостояния»,
есть, напротив, основа подлинной свободы и творческой силы, «залог ве-
личия» личности — и, тем самым, народа. Укорененность в родной поч-
ве, ведя к расцвету духовной жизни, тем самым расширяет человеческий
дух и делает его восприимчивым ко всему общечеловеческому. Этот мо-
тив проникает и всю поэзию, и всю мысль Пушкина. Один из основных
мотивов его поэзии тема «пенатов» — религиозного духа, которым об-
веян родной дом; в уединении родного дома, в отрешенности от «люд-
ского стада» только и возможно познавать «сердечную глубь», любить
и лелеять «несмертные, таинственные чувства». В личной жизни Пуш-
кина воплощением «алтаря пенатов» были два места — родная деревня
Михайловское, в которую он всегда возвращался для уединенного твор-
чества, и Царское Село, в котором впервые, в годы отрочества и пер-
вой юности, раскрылась его духовная жизнь и произошла его первая
встреча с музой (ср. стихотворения «Вновь я посетил» и «Воспомина-
ние в Царском Селе»). В последнем стихотворении поэт, возвратившись
после скитаний — внешних и внутренних — к родному месту, где про-
текла его первая юность, чувствует себя блудным сыном, который в
раскаяний и слезах «увидел наконец родимую обитель». Эта «родимая
обитель» — место, с которым связаны впечатления детства и юности,—
сливается в сознании поэта с понятием «родины», «отечества»: «намце-
лый мир — чужбина, отечество нам — Царское Село».
Философскую мысль, лежащую в основе этих чувств и мыслей,
можно лучше всего выразить в короткой, но многозначительной форму-
ле: чем глубже, тем шире. Только в последней, уединенной
глубине человеческого духа, питаемой традицией, воспоминаниями дет-
ства, впечатлениями родного дома и родной страны, человек, соприка-
саясь с последней «несмертной», таинственной, божественной глубиной
бытия, тем самым обретает свободу, простор для сочувственного вос-
приятия всего общечеловеческого. (Здесь, по аналогии,— конечно, muta-
tis mutandis — приходит на ум отношение между «благодатью» и «сво-
бодой»: благодать не ограничивает человеческой свободы, не конкури-
рует с ней, а, напротив, впервые освобождает человека, дает ему
широту, полноту, творческую свободу). Этим снимается сама
дилемма, лежащая в основе спора между «националистами» и сто-
ронниками «общечеловечности»: либо преданность своему, исконному,
родному, либо доступность чужим влияниям. Как отдельная челове-
ческая личность, чем более она глубока и своеобразна, чем более уко-
ренена в глубинной самобытной духовной почве, тем более обще-
151
человечна (пример — любой гений), так и народ. Восприимчивость к
общечеловеческому, потребность к обогащению извне, есть в народе, как
и в личности, признак не слабости, а, напротив, внутренней жизненной
полноты и силы.
Именно отсюда вытекает у Пушкина сочетание «европеизма», резко-
го отталкивания от культурной отсталости России, с напряженным чув-
ством любви к родине и национальной гордости. Еще в первую эпоху
своей жизни, гонимый правительством, негодуя на некультурность
среды, в которой ему негде было развернуть свой гений, и стремясь
убежать из России, он пишет, однако: «Мы в отношениях с иностран-
цами не имеем ни гордости, ни стыда... Я, конечно, презираю отечест-
во мое с головы до ног, но мне досадно, если иностранец разделяет со
мной это чувство» (письмо к кн. Вяземскому 1826). В зрелую эпоху и
к концу жизни это двойственное отношение к родине в просветленной
и умеренной форме выражено в замечательных словах письма к Чаа-
даеву (1836): «Я далек от того, чтобы восхищаться всем, что я вижу
вокруг себя; как писатель, я огорчен..., многое мне претит, но клянусь
вам моей честью — ни за что в мире я не хотел бы переменить роди-
ну, или иметь иную историю, чем история наших предков, как ее нам
дал Бог». В дневнике Муханова 1832 г. записано устное высказывание
Пушкина, осуждающее «озлобленных людей, которые не любят России»
и «стоят в оппозиции не к правительству, а к отечеству» (Вересаев:
«Пушкин в жизни»).
Теперь мы подготовлены к рассмотрению своеобразного систематиче-
ского взгляда Пушкина на отношение между Россией и Европой. С ука-
занным выше принципиальным «европеизмом» у Пушкина сочетается
твердое убеждение в своеобразии русского мира, в существенном отли-
чии между историей России и историей Западной Европы. В программе
одной из своих статей по поводу «Истории русского народа» Николая
Полевого Пушкин говорит: «Поймите, что Россия никогда ничего не име-
ла общего с остальною Европою, что история ее требует другой мысли,
другой формулы, чем мысли и формулы, выведенные Гизотом из исто-
рии христианского Запада». «Россия была совершенно отделена от За-
падной Европы». Пушкин доказывает, что в России не было ни феода-
лизма, ни независимых городских общин. Эту отделенность России от
остальной Европы и это своеобразие ее истории Пушкин отчасти
воспринимает — подобно «западникам» — как недостаток русской
истории. «Феодализма у нас не было — и тем хуже... Феодализм мог бы,
наконец, развиться, как первый шаг учреждения независимости (общи-
ны были второй), но он не успел. Он рассеялся во времена татар, был
подавлен Иваном III, гоним, истреблен Иваном IV». По отрывочным
замечаниям этого наброска, можно прийти к заключению, что Пушкин
сожалеет, что история России не создала тех навыков к личной свободе
и независимости от власти, которые возникли в историческом процессе
Европы. Этот взгляд совпадает с известной высокой оценкой Пушкиным
аристократии, как носителя независимого общественного мнения в госу-
дарстве. «Наследственность высшего дворянства есть гарантия его неза-
висимости. Противоположное есть неизбежно средство тирании или,
точнее, развращающего и изнеживающего деспотизма» («О дворянстве»).
Главный источник этой, вредной для России отделенности Европы
от России он видит в татарском нашествии, отчасти также в разделе-
нии церквей (ср. выше). Последняя тема заслуживает особого внима-
ния: в ней Пушкин резче всего расходится с славянофильством. Для
последнего — в особенности для его главного богословского представите-
ля, Хомякова, восточная, православная церковь после разделения церк-
вей осталась единственной подлинной церковью, т. е. единственным
адекватным представителем подлинного христианства; католицизм своим
самочинием нарушил основную заповедь христианской любви; протес-
152
тантизм есть следующий шаг на пути того же самочиния; этот и дру-
гой, следовательно, суть уклонения от истины христианской церкви.
Совсем иначе смотрит на вопрос Пушкин; его мысль легко угадать,
хотя она выражена лишь в кратких словах его писем. Он не разделяет
прежде всего пристрастия Чаадаева к католицизму и его огульного
отвержения протестантизма. «Вы усматриваете христианское единство в
католицизме, т. е. в папе,—пишет он ему (1831).—Не заключено ли
оно в идее Христа, которая содержится и в протестантизме? Первая
идея была монархической, она становится теперь республиканской.
Я плохо выражаюсь, но вы меня поймете». Вскоре после этого он пи-
шет Вяземскому: «Не понимаю, за что Чаадаев с братией нападает на
реформацию, т. е. на факт христианского духа. Что христианство в нем
потеряло в своем единстве, оно приобрело в своей общедоступности
(popularite)» (3 авг. 1831 г.). Пушкин, таким образом, считает нормаль-
ным постепенное развитие форм верований в христианской церкви и ви-
дит, что развитие совершалось на западе. Каково же его отношение к
православию? Пушкин, начиная с середины 20-х годов, особенно в связи
с собиранием исторических материалов для драмы «Борис Годунов»,
отчетливо сознавал все значение православия для русского националь-
ного духа и для русской культуры. В образах летописца Пимена и пат-
риарха в «Борисе Годунове» он обнаружил и глубокую сердечную сим-
патию к традиционному типу православного благочестия, и гениальную
способность понять и художественно воспроизвести его. Еще в юноше-
ских своих «Исторических замечаниях» (1822) он порицает гонения
Екатерины II на духовенство, утверждая, что этим она «нанесла силь-
ный удар просвещению народному». «Греческое исповедание,— говорит
он там же,— отдельное от всех прочих, дает нам особый национальный
характер». Вредному влиянию духовенства в католических странах,
где оно «составляло особое общество и вечно полагало суеверные пре-
грады просвещению», он противопоставляет благотворную роль духовен-
ства в России. «Мы обязаны монахам нашей историей, следственно и
просвещением». В письмах к Чаадаеву от 1836 г. он берет под свою за-
щиту русское духовенство от нападок Чаадаева. «Русское духовенство
от Феофана было достойно уважения: оно никогда не оскверняло себя
мерзостями папства и, конечно, не вызвало бы реформации в минуту,
когда человечество нуждалось больше всего в единстве.». Он, впрочем,
соглашается, что русское духовенство в новейшее время отстало, но ви-
дит причину этой отсталости в чисто внешней обособленности его
от культурного слоя русского общества. И не только Пушкин ценил
православие, как творческую силу в истории русской культуры, но в по-
следние годы своей жизни он и чисто религиозно чувствовал свою бли-
зость к православному благочестию, ощущал себя сам православным
человеком. Свидетельством этого является хотя бы его известное стихо-
творное переложение молитвы Ефрема Сирина («Отцы пустынники и
жены непорочны»),
И тем не менее, Пушкин бесконечно далек от славянофильской точ-
ки зрения. Он остается и здесь, как и во всем, трезвым и объективным.
Мысль о вреде для России ее обособленного от Запада существования
он распространяет и на оценку православия. Он сожалеет, что «схизма
отделила нас от остальной Европы» (письмо к Чаадаеву 1836 г.). В при-
веденном выше письме к Вяземскому о воззрениях Чаадаева, защищая
протестантизм, он прибавляет: «Греческая церковь — другое дело: она
отделилась от общего стремления христианского духа». Это отделение
было и остается, по мысли Пушкина, источником ее относительной сла-
бости. Смирнова сохранила нам на эту тему еще один, в высшей сте-
пени интересный разговор Пушкина с Хомяковым. На утверждение
Хомякова, будто в России больше христианской любви, чем на Западе,
Пушкин «ответил с некоторою досадою»: «Может быть. Я не мерил ко-
153
личество братской любви ни в России, ни на Западе; но знаю, что там
явились основатели братских общин, которых у нас нет. А они были бы
нам полезны». Несмотря на свою высокую оценку русского православия
и свою личную сердечную преданность ему, Пушкин, таким образом,
сознавал, что в судьбе и фактическом состоянии православной церкви
в России не все благополучно, и что России в этом отношении есть
чему поучиться у западного христианства. Та же Смирнова передает сле-
дующие слова Пушкина: «Если мы ограничимся своим русским колоко-
лом, мы ничего не сделаем для человеческой мысли и создадим только
приходскую литературу».
Однако, это «западническое» убеждение дополняется у Пушкина
чрезвычайно интересной философско-исторической мыслью, имеющей
противоположную тенденцию. Татарское нашествие и вызванное им обо-
собление России от Запада он рассматривает в перспективе всемирной
истории и с этой точки зрения видит в них особое служение
России задачам европейски-христианской культуры.
Эту общую перспективу не понимали, по его мнению, ни европейцы, ни
русские западники (в лице Чаадаева).
По поводу западноевропейского отношения к России он говорит: «Дол-
го Россия была отделена от судеб Европы. Ее широкие равнины погло-
тили бесчисленные толпы монголов и остановили их разрушительное
нашествие. Варвары не осмелились оставить у себя в тылу порабощен-
ную Русь и возвратились в степи своего Востока. Христианское просве-
щение было спасено истерзанной и издыхающей Россией, а не Польшей,
как еще недавно утверждали европейские журналы; но Европа, в отно-
шении России, всегда была столь же невежественна, как и неблагодар-
на» («О русской литературе, с очерком французской» 1834). Ту же
мысль Пушкин повторяет в письме к Чаадаеву (1836): «Нет сомнения,
что схизма отделила нас от остальной Европы, и что мы не участво-
вали ни в одном из великих событий, которые ее волновали; но мы име-
ли свое особое назначение». Повторив приведенные выше слова о том,
как татарское нашествие было приостановлено Россией, Пушкин продол-
жает: «Этим была спасена христианская культура. Для этой цели мы
должны были вести совершенно обособленное существование, которое,
оставив нас христианами, сделало пас, однако, чуждыми остальному хрис-
тианскому миру, так что наше мученичество дало католической Европе
возможность беспрепятственного энергичного развития».
Но эта мысль о всемирно-историческом смысле и, следовательно,
оправдании обособленности России и культурной отсталости ее прошло-
го дополняется в том же письме к Чаадаеву другой мыслью, в которой
Пушкин энергично восстает против идеи Чаадаева об отсутствии в Рос-
сии вообще основ исторической культуры. Пушкин решительно отвергает
этот взгляд типичного «западничества», с особенной резкостью выражен-
ный, как известно, в «Философическом письме» Чаадаева,— взгляд,
по которому все прошлое России есть какое-то пустое место— сущест-
вование, лишенное элементов истории культуры. Отвергнув опорочение
Чаадаевым восточного христианства — православия — на том основа-
нии, что оно было заимствовано из презренной Византии (Пушкин
метко парирует эту мысль указанием, что все христианство тоже воз-
никло из презираемого всем миром еврейства),— он продолжает: «Что
касается нашего исторического ничтожества, то я положительно не могу
с вами согласиться. Войны Олега и Святослава и даже удельные вой-
ны — ведь это та же жизнь кипучей отваги и бесцельной и недозрелой
деятельности, которая характеризует молодость всех народов. Вторжение
татар есть печальное и великое зрелище. Пробуждение России, разви-
тие ее могущества, ход к единству (к русскому единству, конечно), оба
Ивана, величественная драма, начавшаяся в Угличе и окончившаяся в
Ипатьевском монастыре,— как, неужели это не история, а только блед-
154
яый, полузабытый сон? А Петр Великий, который один — целая все-
мирная история? А Екатерина II, поместившая Россию на порог Евро-
пы? А Александр, который привел нас в Париж? И (положа руку на
сердце) разве вы не находите чего-то величественного в настоящем по-
ложении России, чего-то такого, что должно поразить будущего истори-
ка? Думаете ли вы, что он поставит нас вне Европы»?
М. О. Гершензон в своей книге о Чаадаеве справедливо говорит, что
если бы от всего Пушкина до нас дошло только это его письмо, его
было бы достаточно, чтобы усмотреть гениальность Пушкина. В этом
главном документе отношения Пушкина к проблеме «Россия и За-
пад» — как в остальных, приведенных нами здесь его замечаниях — об-
наруживается гениальная способность Пушкина к синтетическому,
примиряющему противоположности, восприятию,— к пониманию им исто-
рической реальности. Против крайнего западничества Чаадаева он защи-
щает ценность самобытной русской исторической культуры; против
славянофильства он утверждает превосходство западной культуры и ее
необходимость для России. И это есть не эклектическое примирение не-
примиримого, не просто какая-то «средняя линия», а подлинный синтез,
основанный на совершенно оригинальной точке зрения, открывающей
новые, более широкие духовные и философско-исторические перспективы.
Достоевский в своей известной предсмертной речи о Пушкине,
в своей форме, на языке своих убеждений, пытался выразить этот под-
линный универсализм гения Пушкина, примиряющий «славянофильст-
во» с «западничеством». В это толкование он вложил много своего, но,
по существу, в том, что он уловил этот универсализм Пушкина, он был
совершенно прав. Когда настанет день возрождения русской культуры
и государственности, старый вопрос о культурном отношении между
Россией и Западом вновь станет перед русским обществом. Надо на-
деяться, что оно вспомнит тогда о мудрых и широких заветах своего
величайшего гения,
«Самобытность» и «превосходство»
Ю. П.СЕНОКОСОВ
Попробуйте отделиться и определить, где, собственно,
кончается ваша собственная жизнь и где начинается жизнь
другого.
Ф. М. Достоевский
Публикуемая статья С. Л. Франка интересна в двух отношениях.
Во-первых, временем, в которое она была написана: по свидетельству
дочери С. Л. Франка,— в самом конце 40-х годов, когда в СССР нача-
лась борьба с «космополитизмом», характеризуемая им как проявление
современного национализма. То есть перед нами своеобразный доку-
мент, взгляд со стороны на события, которые происходили в это время
на его родине и были связаны с очередным, как он выражается, ее «от-
талкиванием от Запада» и забвением общечеловеческих начал русской
культуры. Во-вторых, статья несет на себе явный отпечаток общих воз-
зрений С. Л. Франка, его, так сказать, основной метафизической идеи
«всеединства», которую он развивал. Однако прежде чем говорить об
этом, остановимся хотя бы коротко на характеристике личности фило-
софа и на его отношении к философии, которой он посвятил свою
жизнь. Это тем более важно, что нашему читателю он практически не-
известен.
Люди, знавшие С. Л. Франка, единодушно отмечали, что на них уже
при первом знакомстве с ним производила яркое впечатление «его круп-
ная, рослая фигура. Медлителен, неговорлив, с тихим голосом. Бес-
страстен, нерезв, нешутлив. Выразительно, лучисто улыбался лишь
своими большими выпуклыми глазами... Что-то по природе почтенное,
даже величественное» (А. В. Карташев — историк русской церкви) *.
«При первом свидании я сразу почувствовала притягательную силу
и прелесть этой исключительной личности. Впечатление было не мимо-
летное и, все углубляясь, навсегда врезалось в мою память» (М. Лот-
Бородина — историк-медиевист) * 2.
«При каждой встрече, при каждом разговоре во всем облике
С. Л. Франка самое сильное впечатление производили его глаза. Это
были самые благостные, самые ясные, самые восприимчивые глаза,
которые мне случилось видеть на своем веку; но в то же время чувст-
вовалось: это были глаза, направленные на истинное, правдивое, вечное,
так что их мягкий взгляд как бы обязывал собеседника к правдивости
и искренности» (Л. Бинсвангер — швейцарский психиатр и философ) 3.
«Франк был типом классического философа, которому дорого подлин-
ное исследование, а не философская публицистика или пророческий па-
фос. В этом я видел в нем традицию русской философии, как она была
* «Сборник памяти Семена Людвиговича Франка». Мюнхен, 1954, с. 69.
2 Т а м ж е, с. 43.
3 Там ж е, с. 25.
156
выражена у Вл. Соловьева, братьев Трубецких, Лопатина и П. Н. Нов-
городцева. Франк ценил все классическое в философии и при этом со-
хранял подлинную оригинальность, которой он никогда не искал, как бы
следуя при этом девизу С. Н. Трубецкого: «Дело не в оригинальности,
а в истине» (Б. П. Вышеславцев — философ) 4.
Действительно, никакой оригинальности (как, впрочем, и популярно-
сти), судя по его работам, С. Л. Франк не искал. В своей статье «Аб-
солют», опубликованной на немецком языке в 1934 г., он писал: «Фило-
софское размышление начинается лишь тогда, когда встает головокру-
жительный вопрос, составляющий истинную сущность философского
удивления: а что же такое само бытие? Каким образом вообще что-то
есть?» 5 6. Почти дословно это повторяется им и в другом месте
В этом он, безусловно, был наследником философии большого стиля
с ее бесстрашием «мысли до конца».
Как известно, существует несколько путей обретения человеком
своей сущности и сохранения себя в качестве человека. Путь долга,
путь любви и путь мысли, или познания, что, несомненно, самое труд-
ное. Ибо если человек добр, поступает по любви, то это легко призна-
ется людьми, так же как в силу очевидной наглядности и факт выполне-
ния человеком долга, следование ему воспринимаются обычно с неизмен-
ным восхищением. Мысль же (ввиду нерасторжимой ее связи с языком)
всегда оказывается на подозрении, о чем свидетельствует вся история
познания с ее взаимными человеческими обвинениями в разного рода
ошибках, заблуждениях и пр. Хотя, казалось бы, быть в мысли, нахо-
диться в ней и значит вести себя со знанием дела, сознательно. Одна-
ко поскольку язык многозначен, обманчив, постольку доказать это фило-
софу сложно. Его язык и заключенная в нем мысль требуют ответного
усилия для их понимания.
В том, что это так, легко убедиться в том числе и на примере пуб-
ликуемой статьи. С. Л. Франк пишет: «Без взаимодействия между на-
родами невозможно их культурное развитие, но это взаимодействие
не уничтожает их исконного своеобразия, как своеобразие личности
не уничтожается ее общением с другими людьми». На первый взгляд
это кажется очевидным. В последнее время разве мы не думаем часто
и не слышим фактически то же самое? И все же воздержимся пока от
доверия к этой очевидности, учитывая, что сказанное принадлежит фи-
лософу, и зная одновременно (не только из опыта повседневной жизни,
но из опыта истории), что не всякое взаимодействие народов благотвор-
но для их культурного развития, так же, как не всякое человеческое
общение — залог сохранения личностного своеобразия. Видимо, в том,
что здесь говорится, есть какой-то невербализуемый до конца сверх-
смысл, который и нужно попытаться выявить. Это как раз тот случай,
когда философское высказывание явно требует дополнительного усилия
для выявления скрытой в нем мысли.
Сам С. Л. Франк, провоцируя наше сознание, формулирует эту
мысль, исходя из проделанного им анализа и сопоставления взглядов
«западников» и «славянофилов» в виде следующего парадоксального
вывода: «Против крайнего западничества Чаадаева он (Пушкин.— Ю. С.)
защищает ценность самобытной русской исторической культуры;
против славянофильства он утверждает превосходство запад-
ной культуры и ее необходимость для России. И это есть не эклекти-
ческое примирение непримиримого...» (Разрядка моя.— Ю. С.).
‘Там ж е, с. 41.
5 «Jahrbuch fiir die Idealistische Philosophic» (herausgegeb. von E. Harms). Bd. I.
Ziirich — Paris, 1934. S. 148.
6 См.: Франк С. Л. Непостижимое. Онтологическое введение в философию ре-
лигии, Париж, 1939, с, 89,
157
Но если это так, если в сказанном действительно заключен некий
возможный синтез, то в чем он? На каких основаниях он реализуется?
Как можно в принципе совместить «самобытность» одной культуры и
«превосходство» другой? Достижимо ли это?
Как уже сказано, статья С. Л. Франка является непосредственным
откликом на события конца 40-х годов. Во всяком случае, лишь в кон-
тексте этих событий становится понятной и трактовка им культурной
самобытности, в равной мере лишенная при этом двух возможных край-
ностей чисто эмоционального отношения к ней: острого переживания
исключительности своей культуры и столь же острого, на-
пряженного желания (в случае ощущения ее утраты) эту исключитель-
ность во что бы то ни стало вернуть. Ведь людям свойственно обыч-
но полагаться в своей жизни на сенсуальный, эмпирический опыт,
на свои непосредственные чувства, когда они судят о тех или иных со-
бытиях, окружающем мире или поступках других людей. То, что видит
глаз и слышит ухо, всегда кажется убедительнее самых мудрых, но от-
влеченных выводов и рассуждений. Франк же, будучи философом и
апеллируя в данном случае к гению Пушкина, говоря об исторической
самобытности культуры, обращает наше внимание именно на мудрые,
«отвлеченные» чувства и называет их (в другой своей статье, ссылаясь
на великого поэта) «несмертными, таинственными чувствами»
Часы неизъяснимых наслаждений!
Они дают мне знать сердечну глубь
В могуществе и немощах его,
Они меня любить, лелеять учат
Несмертные, таинственные чувства.
И нас они науке первой учат —
Чтить самого себя...
(«Еще одной высокой, важной песни»)
Восхищаясь поэтической точностью, с какой изображается Пушки-
ным связь «самостоянья человека» с «животворящей святыней» (с «лю-
бовью к родному пепелищу» и родному прошлому, «к отеческим гро-
бам»), Л. С. Франк пишет, что именно эта связь и характеризует само-
бытность, открытую общечеловеческим началам культуры. «Только в
последней, уединенной глубине человеческого духа, питаемой традицией,
воспоминаниями детства, впечатлениями родного дома и родной страны,
человек, соприкасаясь с последней «несмертной», таинственной, божест-
венной глубиной бытия, тем самым обретает свободу, простор для со-
чувственного восприятия всего общечеловеческого».
Итак, историческая самобытность культуры для него, как и для
Пушкина, не есть нечто изначально и постоянно данное. Она поддер-
живается духовными усилиями людей, вырастает из их индивидуально-
го жизнетворчества.
Но это одна сторона проблемы, связанная в данном случае прежде
всего с пониманием человеком себя и своей культуры, а есть и иная,
где начинается жизнь другого. Ведь выход к общечеловеческому,
согласно Франку, предполагает не только отказ от слепого чувства своей
исключительности (в том числе и культурной), или своего превосход-
ства, но и, как это ни парадоксально,— открытость чужим влияниям и,
следовательно, чужому превосходству. Так какое же превосходство
здесь имеется в виду, и почему самобытность тем самым оказывается
как бы не самодостаточной, нуждающейся в дополнительной какой-то
опоре?
Разумеется, это не превосходство духовного постижения «головокру-
жительных» проблем бытия, носителями которого могут являться пред-
’ См.: Франк С, Л, Религиозность Пушкина,- «Пусть», Париж, № 40, с, 36-37.
158
ставители любой культуры, как западной, так и восточной, но превос-
ходство, по мысли Пушкина, к которому и адресуется Франк, повседневных
форм жизни и тех навыков человека к личной свободе и независимости,
что возникли в ходе развития европейской истории. То есть речь в дан-
ном случае идет о некоей «инфраструктуре», способной, по мнению
Франка, поддерживать эти навыки благодаря освоению, ассимиляции
обществом уже существующих открытий и достижений в обла-
сти той же философии, религии, науки, права, искусства и т. д. Иначе
говоря, критерий «превосходства» один — это развитость гражданской
жизни, гражданских институтов.
Исследуя в одной из работ основы гражданской демократической
жизни общества, С. Л. Франк замечает, что ей присущ принципиаль-
ный дуализм, который проявляется уже на уровне разговорного языка.
Например, мы говорим «право» и «нравственность», «благодать» и «за-
кон», «честность» и «честь», редко задумываясь о том, насколько прав
гений нашего языка, наделившего когда-то каждое из этих понятий
особым смыслом, различившего их. И это различение уже само по себе
является неотъемлемым элементом гражданской культуры. Но как уста-
новить его? Как добиться того, чтобы это различение реально сущест-
вовало в культуре? Ведь, если мы употребляем, например, слово «чест-
ность», то понимаем его вполне конкретно, как то, что можно всегда
проверить, верифицировать. И, следовательно, поскольку это эмпириче-
ское понятие, честность можно воспитать. А честь? «Долг» с человека
чести не спрашивают, ибо честь и есть воплощенный долг.
С. Л. Франк пишет: «Как объяснить тот странный факт, что чело-
веческое поведение, человеческая воля и отношения между людьми
подчинены не одному, а двум разным законодатель-
ствам, которые... расходятся между собой», порождая бесчисленные,
порой драматические конфликты и недоразумения в человеческой жиз-
ни 8. И далее продолжает: русская интеллигенция выступала традицион-
но против этой труднопонимаемой и, как ей Казалось, ненужной двой-
ственности, стремясь охватить всю общественную жизнь преимущест-
венно одним — нравственным законом (типичным примером этого, по его
мнению, является нравственное учение Л. Толстого). Однако подобные
попытки неизбежно наталкиваются на препятствие; пытаясь осущест-
вить их, мы невольно приходим к убеждению, что, несмотря на свою
оправданность, они тем не менее противоречат неким исходным, неустра-
нимым свойствам человеческой природы. Формальный, жестокий мир
права, с присущим ему принуждением и узаконением эгоизма, лишь на
первый, непосвященный взгляд подрывает начала свободы и любви, об-
разующие основу нравственной жизни; любая попытка отменить право,
не считаться с ним, полагаясь во всем на нравственность и проводя ее
последовательно в жизнь, заключает он, приводит к результатам еще
худшим, чем правовое состояние.
Продумывая проблему соотношения нравственности и права, С. Л. Франк
приходит к выводу, что поскольку мы мыслим обычно эти начала в виде
«эмпирического закона» и «культурной нормы», постольку мы не спо-
собны установить логически ясного различия не только между ними,
но и — что самое главное — внутри этих сфер гражданской, человече-
ской жизни. Без этого в лучшем случае здесь обнаруживается различие
липтк количественное, по степени: некоторые нормы нам будут казаться
в большей мере нравственными, чем правовыми, и наоборот. Действи-
тельное же различие может быть найдено, по его словам, только в том
случае, если мы выйдем за пределы конкретной нормы и конкретного
’Франк С. Л. Духовные основы общества. Введение в социальную филосо-
фию. Париж, 1930, с. 161—162,
159
эмпирического закона и будем мыслить и з закона и нормы как «чис-
той формы». Лишь на этом уровне открывается выход к общечеловече-
ским демократическим началам культуры при сохранении самобытности.
Как отдельная человеческая личность, которая «чем более укоренена в
глубинной самобытной духовной почве, тем более общечеловечна
(пример — любой гений), так и народ»,— подчеркивает Франк.
Таким образом, «общечеловеческое» для С. Л, Франка существует в
виде развитых, прежде всего в правовом отношении, гражданских демо-
кратических обществ, но своими духовными корнями оно уходит в глу-
бины личностного метафизического выбора людей, что и получает свое
обоснование в его философии «всеединства», или, как он часто выра-
жался, в «религии человеческой личности».
В одной из своих последних книг С. Л. Франк писал: «Христианст-
во есть религия не поклонения Богу в его противоположности
человеку... Христианство есть религия человечности»9 (разрядка
моя.— Ю. С.). Вся его история — доказательство того, что человек мо-
жет вместить Бога как абсолютную ценность. То есть не думать о нем
и не познавать этот абсолют как нечто находящееся вне себя и недося-
гаемое (наделяя его при этом антропоморфными свойствами), но думать
из абсолюта, посредством абсолюта. Ведь если думается, то только из
«вечных истин» — жизни, любви, свободы, чести. Переживая свои соб-
ственные нужды, собственные желания, человек замыкается, считал
Франк, в обособленном от Бога природном существе; думая же о дру-
гих в горизонте или перспективе абсолюта, он преодолевает эту замкну-
тость и обнаруживает в себе действие духовного начала. Только истин-
ная любовь с ее непосредственным усмотрением в другом человеке его
«богоподобия» ведет к подлинному пониманию человеческой личности и,
следовательно, к постижению духовного единства человечества.
Так рассуждает С. Л. Франк, считая вслед за Августином, что мы
познаем в той мере, в какой любим, а любим в той мере, в какой по-
знаем именно это, возможно, самое таинственное из всех человеческих
чувств,— Любовь. Что этот великий идеал предстает перед нами в виде
абсолюта (добровольного — однажды и навсегда искупления Христом
всех человеческих страданий), и мы должны не повторять Его путь,
а понять его, и поняв, в соответствии с этим строить начала собст-
венной не только духовной, но и гражданской жизни, человеческого
общежития.
То есть, по мнению С. Л. Франка, отсутствие такого абсолюта (Бога
как воплощенной любви) нельзя заменить просто любовью к человече-
ству, поскольку человек в этом случае всегда может спросить: а «для
чего мне любить человечество?» 10. Такова его онтология возможного
«примирения» разошедшихся сторон. Именно мыслью из абсолюта, счи-
тает он, снимается дилемма, лежащая в основе извечного спора между
«националистами» и сторонниками «общечеловечности»: либо предан-
ность своему, исконному, родному, либо доступность чужим влия-
ниям. Но сам факт мысли, сознания абсолюта при этом, естественно,
не принимается им на веру. Его «диалектика понимания» основывается
не просто на логическом, а на духовном акте постижения «противопо-
ложностей» .
Таков в самых общих чертах подход С. Л. Франка как философа к
проблеме, некогда волновавшей и Пушкина. Его учение о «всеединст-
ве», являющееся оригинальной и переосмысленной интерпретацией сход-
ного учения Владимира Соловьева, связано с обсуждением одной из са-
мых трудных и наиболее спорных в истории русской мысли проблем —
«отношения России к Западу».
9 Франк С. Л. Реальность и человек. Метафизика человеческого бытия Па-
риж, 1956, с. 233.
10 «Литературное наследство. Неизданный Достоевский», т, 83. М. 1971, с. 640.
ФИЛОСОФИЯ ЗА РУБЕЖОМ
Естествознание и философия в СССР
глазами американского ученого
(Loren R. GRAHAM. Science, Philosophy and Human Behavior
in the Soviet Union. Columbia University Press, N. Y.,
1987, xiii + 565 p.)1
M. Д. АХУНДОВ, Л. Б. БАЖЕНОВ, В. H. ИГНАТЬЕВ
Автор книги - профессор Массачусетс-
ского технологического института (США)
Лорен Р. Грэхэм - известный специалист
в области истории науки в СССР, автор
многочисленных работ, в числе которых
следует назвать книгу «Наука и фило-
софия в Советском Союзе» 2 3, вторым из-
данием которой, по существу, и являет-
ся рассматриваемая нами книга. Во вто-
ром издании автором добавлены две но-
вые главы, посвященные проблемам ис-
следования человеческого поведения (от-
сюда и измененное название), а содер-
жание остальных глав основательно
переработано с учетом советских и зару-
бежных работ, опубликованных до сере-
дины 1985 г.
Для советского читателя (причем не
только специалистов, но, как представ-
ляется, для самых широких читательских
кругов) книга Грэхэма интересна по це-
лому ряду причин. Прежде всего следует
со стыдом признать, что отечественного
исследования, в котором бы столь по-
дробно и обстоятельно освещалась слож-
ная история взаимоотношений отечест-
венной науки и философии за годы Со-
ветской власти (а именно эти времен-
ные рамки охватывает Грэхэм в своем
исследовании), у нас просто нет. Факт
этот является настолько вопиющим, что
не нуждается, думается, в подробных
комментариях и оценке. Позволим себе
также выразить надежду на то, что ожи-
вившийся в последнее время интерес к
отечественной истории, нашедший отра-
жение в многочисленных публикациях,
коснется наконец и истории отношений
науки и философии в нашей стране.
1 В дальнейшем ссылки на эту книгу
будут даваться в тексте.
2 Graham L. R. Science and Philo-
sophy in the Soviet Union. N. Y., Knopf,
1972. Заметим, что подготовленная в то
время рецензия на эту книгу так и не
была опубликована в «Вопросах фило-
софии».
Еще одним немаловажным обстоятель-
ством, делающим книгу Грэхэма интерес-
ной для советского читателя, является
достаточно доброжелательная позиция
ее автора по отношению к теории диа-
лектического материализма. Такую по-
зицию нечасто встретишь на страницах
западных работ, и именно эта позиция
заслуживает, на наш взгляд, внимания
со стороны советских исследователей,
а сам Грэхэм — поддержки в его усили-
ях, способствующих популяризации до-
стижений советской науки на Западе ’.
В данной рецензии мы не ставили пе-
ред собой задачу подробного изложения
всего содержания книги, а хотели обра-
тить внимание читателей лишь на наи-
более интересные, с нашей точки зрения,
мысли и наблюдения ее автора по поводу
взаимоотношений между отечественной
наукой и философией, тем более что
структура книги позволяет сделать это.
Как отмечается в «Предисловии», главы
с 3-й по 12-ю посвящены анализу роли
«советского диалектического материализ-
ма» в конкретных науках и могут чи-
таться независимо друг от друга. В то же
время первые две главы содержат некую
общую информацию об истории возник-
новения и развития теории диалектиче-
ского материализма, которая, по мысли
автора книги, необходима для понима-
ния содержания последующих глав. Дру-
гими словами, прежде чем знакомить чи-
тателей с ролью марксистской филосо-
фии в развитии конкретных наук, автор
3 Об этой стороне вопроса не следует
забывать еще и потому, что книги Грэ-
хэма адресованы западному читателю,
переведены на многие языки (кроме
русского). Разумеется, не всеми на За-
паде эти книги встречаются с восторгом.
Достаточно сослаться на, мягко говоря,
недоброжелательную рецензию на рас-
сматриваемую книгу Грэхэма, опублико-
ванную В. Ф. Турчиным в журнале «Na-
ture» (vol. 331, № 6151, 1988, рр. 23-24).
161
предлагает остановиться на том, что он
называет «советской философией науки».
«Советская философия науки — диалек-
тический материализм — это целая об-
ласть интеллектуальных усилий тысяч
специалистов в Советском Союзе, и эти
усилия остаются практически полностью
вне поля зрения исследователей на За-
паде» (р. X),-сетует Грэхэм. В связи с
этим он высказывает сожаление по пово-
ду «пренебрежения к советской филосо-
фии науки» на Западе, которое лишает
исследователей возможности «построить
синтетическую картину природы во всем
ее многообразии». Одной из причин по-
добного «недостатка интереса» у запад-
ных исследователей к «советскому диа-
лектическому материализму» Грэхэм на-
зывает распространенное на Западе мне-
ние о том, что «влияние диалектического
материализма на естествознание было
ограничено по времени рамками сталин-
ского периода и носило абсолютно раз-
рушительный характер» (там же). В свя-
зи с этим Грэхэм пишет о том (и в этом
с ним Можно согласиться), что большин-
ство людей на Западе склонны ставить
знак равенства между эпизодом, связан-
ным с лысенкоизмом, и диалектическим
материализмом в целом. «Однако и се-
годня - по прошествии более 30-ти лет
со дня смерти Сталина й 20-ти со време-
ни окончания правления Лысенко в ге-
нетике - советский диалектический ма-
териализм продолжает развиваться»,-
подчеркивает автор.
В своей книге автор делает вывод о
том, что «даже для довольно хороших
советских научных работ, включающих
исследования по физике, характерно
влияние марксизма, и это заключение
особенно трудно для понимания учены-
ми на Западе» (р. X). Определяя в связи
с этим свое кредо как историка науки,
он подчеркивает, что, разделяя взгляды
«экстерналистов», все же не может со-
гласиться с крайним выражением этой
точки зрения - с тем, что наука - это
исключительно «социальный институт».
С этим нельзя не согласиться, однако
Грэхэму не всегда удается оставаться на
этой позиции.
Первая глава книги - «исторический
обзор» - открывается общей характери-
стикой материализма как системы взгля-
дов, Которую автор не отвергает, но и не
принимает как нечто безусловно верное.
«Материализм,- пишет он,- равно как и
его отрицание - это философская пози-
ция, основанная на посылках, которые,
строго говоря, нельзя ни доказать, пи
опровергнуть» (р. 2).
Один из выводов настоящего исследо-
вания, продолжает Грэхэм,— то, что «воз-
никновение лысенкоизма явилось резуль-
татом целого ряда социально-политиче-
ских и экономических процессов, а не ре-
зультатом связи с марксистской филосо-
фией, поскольку ничто в философской
системе диалектического материализма
не может служить подтверждением спра-
ведливости взглядов Лысенко» (р. 4).
162
С другой стороны (и это обстоятельство
известно лишь немногим за пределами
СССР), продолжает автор, дискуссии по
поводу квантовой механики очень силь-
но затрагивают диалектический материа-
лизм как философию науки.
Однако по различным политическим
причинам результат этой дискуссии не
был похож на результаты в случае с ге-
нетикой, поскольку в ее ходе было вы-
работано несколько интерпретаций кван-
товой механики, суть которых считалась
вполне согласующейся с диалектическим
материализмом. Эти интерпретации пред-
ставляли интерес и с собственно науч-
ной точки зрения. НаДо отметить, пишет
в связи с этим автор, что дискуссия в
СССР по проблемам квантовой механики
велась по вопросам, сходным с подобной
дискуссией на Западе.
Далее следует раздел «Исторические
и политические основания» (р. 7-23), где
дается краткий обзор взаимоотношения
науки, философии и власти в нашей стра-
не начиная с 1917 г. Основной тезис Грэ-
хэма - о пагубности политического конт-
роля и отсутствии интеллектуальной сво-
боды для развития как естествознания,
так и философии 4.
Развивая этот тезис, Грэхэм отмечает,
что в период нэпа (с 1921 по 1926 г.) су-
ществовала известная свобода в области
духовной жизни: «даже те, кто не при-
надлежал к партии большевиков, могли
сохранять свои посты в области культу-
ры и образования» (р. 8). Однако во вто-
рой половине 20-х годов приход Сталина
к власти и решение об индустриализации
и коллективизации привели к созданию
такого климата, когда «идеологические
вопросы стали играть решающую роль
в советской науке» (р. 9).
Сразу после второй мировой войны,
вопреки ожиданиям многих интеллектуа-
лов, наступил один из самых темных пе-
риодов вмешательства государства в сфе-
ру науки и искусства. Одной из причин
этого Грэхэм называет наступление эры
«холодной войны».
4 Тезис этот вызывал в недавнем прош-
лом резкие возражения вплоть до обви-
нения автора в антисоветизме. На наш
взгляд, сегодня обстановка существенно
изменилась. Мы можем сослаться хотя
бы на выступления Б. А. Грушина и
Н. В. Мотрошиловой в ходе обсуждения
проблемы «Философия и жизнь», органи-
зованного редакцией журнала «Вопросы
философии» и Институтом философии АН
СССР (см. «Вопросы философии», 1987,
№ 11 и 1988, № 2). И хотя изложенные
в этих выступлениях взгляды (о недо-
пустимости диктата структур власти над
структурами науки и философии, а так-
же о преодолении советской философией
апологетического характера), наверное,
не всеми будут горячо поддержаны, од-
нако, во-первых, нам они кажутся вер-
ными, а, во-вторых, исключают одиоз-
ные оценки в адрес Грэхэма,
После 1953 г., пишет автор, идеологи-
ческие моменты начинают играть все
меньшую роль в советских дискуссиях в
пауке. Как это ни удивительно, замечает
он далее, дискуссии по философии науки
в СССР продолжаются и ширятся. В них
«все большую и все более мудрую роль
начинают играть профессиональные фи-
лософы, но и представители естествозна-
ния также вовлечены в эти дискуссии»
(р. 18). Так, в области философии физи-
ки (конца 70-х - начала 80-х годов) автор
отмечает работы В. Л. Гинзбурга, П. Л.
Капицы, М. А. Маркова, В. С. Барашеп-
кова, М. Э. Омельяновского, Э. М. Чуди-
нова, С. Б. Крымского, Е. А. Мамчур,
В. С. Степина, Л. Б. Баженова, М. Д.
Ахундова, В. С. Готта.
«Наиболее здоровым,- по мнению Грэ-
хэма,- периодом для советской филосо-
фии науки был период с 1968 по 1977 г.
В это время редактором главного совет-
ского философского журнала «Вопросы
философии» был И. Т. Фролов - философ,
сделавший себе репутацию работами
1968 г., направленными против лысен-
коизма в биологии («Генетика и диалек-
тика». М., 1968.— Авт.). Возглавив журнал
в период своей наибольшей популярно-
сти, Фролов положил начало возрожде-
нию советской философской пауки, уста-
новив более тесные связи философии с
другими науками. Поскольку у него была
репутация философа, выступающего про-
тив идеологического вмешательства в
науку, ему удалось организовать встречи
между философами и ведущими естество-
испытателями, которые в прошлом пред-
почитали стоять в стороне от диалекти-
ческого материализма. Отчеты об этих
встречах, регулярно публикуемые в жур-
нале в форме «круглых столов», заметно
изменили топ советской философии»
(р. 20).
И. Т. Фролову в его деятельности по
модернизации диалектического материа-
лизма, продолжает Грэхэм, помогала це-
лая группа философов-единомышленни-
ков, работавших в это время в Институте
философии АН СССР. К их числу он от-
носит П. В. Копнипа, Б. М. Кедрова,
М. Э. Омельяновского. Как отмечает да-
лее автор, «смерть Копнипа, Омельяпов-
ского, Чудинова и Кедрова нанесла уси-
лиям этой школы серьезный удар. Инсти-
тут философии возглавил Б. С. Украин-
цев - философ более ортодоксальных
взглядов, опубликовавший книгу со-
вместно с Г. В. Платоновым - старым
лысенкоистом и критиком вышеназван-
ных реформаторов. В 1977 г. В. С. Семе-
нов сменил Фролова па посту главного
редактора «Вопросов философии»; оп
пытался продолжить серию «круглых
столов», по ему не удалось сохранить их
прежнюю интеллектуальную жизнен-
ность» (р. 21).
По мнению автора, 70-80-е годы ха-
рактеризовались наличием двух школ в
советской философии науки - «эпистемо-
логистов» (epistemologists) и «онтологи-
стов» (ontologists). Сторонники первой
школы выступали за то, чтобы проводить
различие между философскими и собст-
венно научными проблемами, а второй -
продолжали отстаивать позицию, соглас-
но которой диалектический материа-
лизм - это «наиболее общая наука о
природе и обществе», а потому диалекти-
ческие законы можно наблюдать как в
органической, так и в неорганической
материи. Различия во взглядах предста-
вителей этих двух школ, считает Грэхэм,
«в большей степени объяснялись поли-
тическими причинами» (р. 22).
В заключение главы Грэхэм, отмечая,
что детали дискуссии между «онтологи-
стами» и «эпистемологистами» прослежи-
ваются в содержании последующих глав,
констатирует тот факт, что «на смену
Украинцеву пришел Г. Л. Смирнов -
специалист в области философии поли-
тики, а его сменил Н. И. Лапин — специа-
лист в области системного анализа». Эти
перемещения, по мнению Грэхэма, «сви-
детельствуют о смещении интересов в
советской философии с области тради-
ционной философии науки к социально-
политическим вопросам, а это, в свою
очередь, может свидетельствовать о за-
тухании споров менаду представителями
названных выше школ» (р. 23). Дума-
ется, что этот вывод автора страдает из-
вестной наивностью.
«Когда в 1972 году было опубликовано
первое издание книги,- пишет в «Заклю-
чении» Грэхэм,- то казалось, что совет-
ские ученые и философы успешно выхо-
дят из-под строгого контроля». Однако
эти надежды, по его мнению, не оправда-
лись. Напротив, «в последние годы (на-
помним, что книга готовилась к печати
в 1985 г,-Авт.) политический контроль
над советскими учеными вновь усилился.
Хотя с интеллектуальной точки зрения
доктрина диалектического материализма
и представляет известный интерес, на
политическом уровне она потерпела крах,
поскольку является доктриной деспотич-
ного, недемократического государства.
В руках официальных идеологов (кото-
рых не следует смешивать с серьезными
учеными и философами) она преврати-
лась в своего рода государственную рели-
гию» (р. 434). Мы думаем, что сегодня
можно в целом согласиться с последней
оценкой американского ученого. Вместе
с тем хотелось бы надеяться, что данная
им характеристика относится к уже ми-
нувшим временам.
Во второй главе - «Диалектический ма-
териализм в Советском Союзе: его разви-
тие как философии науки» - Грэхэм дает
общую характеристику диалектического
материализма (во многом, пожалуй, вер-
ную, но вместе с тем п спорную). Здесь
прежде всего хочется отметить возраже-
ние Грэхэма авторам, считающим, что
диалектический материализм — это ис-
ключительно советское явление, весьма
далекое от традиций западной филосо-
фии. С точки зрения Грэхэма, это ие
так,- «диалектический материализм ухо-
дит своими корнями в глубокую древ-
163
ность истории человеческой мысли»
(р. 24-25). В последующем изложении
освещаются взгляды К. Маркса, Ф. Эн-
гельса, В. И. Ленина и Г. В. Плеханова.
Определенный интерес для советского
читателя представляет параграф, нося-
щий название «Дискуссии между эписте-
мологистами и онтологистами» (р. 58-61).
Лидером «эпистемологистов» Грэхэм на-
зывает Э. М. Чудинова и дает краткую
характеристику его работ.
Как отмечает автор, до середины 70-х
годов казалось, что «эпистемологисты»
возьмут верх над «онтологистами». Среди
причин этого автор, в частности, называ-
ет то обстоятельство, что представители
последнего направления сформировались
как ученые во времена Сталина, и их
влияние уменьшилось со времени разоб-
лачения роли сталинизма. Однако, кон-
статирует Грэхэм, конец 70-х — начало
80-х годов связаны с усилением роли
«онтологистов», и, что представляется
Грэхэму особенно интересным, в это вре-
мя появляются многие молодые сторон-
ники этого направления. «Важную роль
в усилении позиций «онтологистов», по
мнению автора, сыграл выход в свет в
1973 году учебника «Диалектический ма-
териализм» М. Н. Руткевича (р. 59).
В 1974 г. острая дискуссия между сто-
ронниками названных направлений раз-
вернулась на страницах журнала «Фило-
софские науки». В качестве иллюстрации
Грэхэм приводит обмен мнениями, содер-
жащийся в статьях «онтологиста» В. В.
Орлова и «эпистемологиста» Л. Б. Баже-
нова 6. В заключение параграфа Грэхэм
делает вывод о том, что «в конце 70-х -
начале 80-х годов влияние онтологистов
сильно возросло и совпало с усилением
идеологического консерватизма в СССР
во многих областях» (р. 61).
Заключая главу, Грэхэм характеризует
диалектический материализм как «систе-
му натурфилософии», основанную на
ряде принципов7. Автор перечисляет де-
вять таких принципов (достаточно при-
вычных для марксиста, типа «мир посто-
янно изменяется, и не существует ничего
статичного», «изменение материи проис-
ходит по всеобщим законам» и т. д.),
отмечая, что «взятые по отдельности, они
не являются чем-то оригинальным в ис-
тории философии, но в совокупности ха-
рактерны только для диалектического
материализма» (р. 63).
Последующие главы, как отмечалось
выше, посвящены философским вопро-
• См.: «Философские науки», 1974, № 5.
7 Нам кажется, что характеристика
диалектического материализма как «си-
стемы натурфилософии» противоречит
собственному изложению Грэхэма, где
он отмечает противостояние «эпистемоло-
гистов» и «онтологистов». Очевидно, что
оценка «система натурфилософии» приме-
нима только и исключительно к лагерю
«онтологистов», но не к диалектическому
материализму как концептуальной си-
стеме.
164
сам отдельных наук - генетики, физио-
логии, психологии, химии, физики, ки-
бернетики. Остановимся сначала на со-
держании двух новых глав, добавлен-
ных во втором издании и относящихся
к наукам о человеческом поведении
(главы 6 и 7).
Шестая глава целиком посвящена
дискуссии на тему «Природа и воспи-
тание», которая в нашей литературе по-
лучила название «Отношение биологи-
ческого и социального». Еще во второй
главе Грэхэм писал, что одна из харак-
терных черт диалектического материа-
лизма — «убеждение в том, что основное
влияние на формирование человеческой
мысли оказывает социальное окружение
человека. Дополнением этого принципа
является убеждение в том, что люди,
выросшие в разных социокультурных
условиях, будут различаться не только
содержанием, но и самой формой мыс-
лей» (р. 62). В параграфе, открывающем
шестую главу и посвященном краткой
истории дискуссии, Грэхэм с оправдан-
ной, на наш взгляд, иронией замечает,
что «вопреки мнению зарубежных обоз-
ревателей, считающих, что в основе дис-
куссии о генетике в СССР лежит инте-
рес к человеку, до 1965 г. этот интерес
не упоминался в советских публикаци-
ях; и только в последнее время (когда
на Западе думали, что беспокойство по
поводу генетики в СССР уже прошло)
развернулось обсуждение вопроса об от-
ношении марксизма к генетике челове-
ка» (р. 221).
Первыми, кто в конце 60-х годов об-
ратился к изучению вопросов о роли
социальных и природных факторов в
развитии и становлении человека, пи-
шет автор, были психологи (здесь он
ссылается на работы Б. М. Теплова,
В. Д. Небылицына, И. В. Равич-Щербо
и В. А. Крутецкого). В начале 70-х го-
дов к работам психологов и генетиков
начали обращаться некоторые ведущие
советские философы, пытающиеся ос-
мыслить значение этих работ для марк-
сизма. Здесь Грэхэм останавливается на
обзоре дискуссии по этим проблемам,
состоявшейся в свое время на страни-
цах журнала «Вопросы философии». Из-
ложив содержание «круглого стола» по
проблемам соотношения социального и
биологического, Грэхэм отмечает, что
«организованная журналом «Вопросы
философии» дискуссия носила настоль-
ко откровенный характер, что полностью
ее материалы так и не были нигде
опубликованы» (р. 225).
Довольно значительное место в тексте
главы Грэхэм посвящает «вкладу семьи
Черненко» в названную дискуссию.
В 1979 г. вышла книга К. Е. Тарасова и
Е. К. Черненко «Социальная детермини-
рованность биологии человека», обосно-
вывающая, по мнению Грэхэма, примат
«воспитания» (социального) над «приро-
дой» (биологическим) и оказавшая, как
он считает, влияние на содержание вы-
ступления К. У, Черненко на июньском
(1983 г.) Пленуме ЦК КПСС. Анали-
зируя этот доклад, Грэхэм отмечает на-
личие в нем поддержки «социологиза-
торской концепции человека», подчерки-
вает, что этим выступлением К. У. Чер-
ненко фактически «возродил сталинский
принцип, согласно которому партийные
руководители могут судить о науке»
(Р- 241).
Возвращаясь к проблеме «природа —
воспитание» в «Заключении», Грэхэм пи-
шет, что точка зрения примата «воспи-
тания» в послесталинские времена со-
храняла господствующее положение.
«Даже сегодня, несмотря на критику,
эта точка зрения является предпочти-
тельной для объяснения человеческого
поведения» (р. 434) 8.
По содержанию к рассмотренной гла-
ве тесно примыкает следующая, седь-
мая глава - «Биология и человек: спе-
циальные вопросы». Таких «специаль-
ных вопросов», а точнее - групп проблем,
анализу которых посвящены отдельные
параграфы главы, автор выделяет четы-
ре: «социобиология», «преступление и со-
циальные отклонения», «Лев Гумилев и
вопросы этнических отношений», «биоме-
дицинская этика».
Параграф «Социобиология» знакомит
читателя с основными идеями основате-
ля этой концепции Э. О. Уилсона. Со-
ветские исследователи (в числе которых
Грэхэм упоминает И. Т. Фролова, Р. С.
Карпинскую, Н. X. Сатдинову, В. Т. Ефи-
мова, В. Н. Игнатьева и др.) встретили
поначалу эту концепцию с известной
симпатией, что, отмечает автор, доста-
точно удивило его, поскольку он знал о
резкой критике идей Уилсона со сторо-
ны западных радикалов. «Вскоре, одна-
ко, стало ясно, что идеи Уилсона встре-
чают критику со стороны более ортодок-
сальных марксистских авторов», к чис-
лу которых Грэхэм относит, в частности,
Н. П. Дубинина (р. 246).
Обращаясь к проблемам биомедицин-
ской этики, Грэхэм пишет о том, что
«хотя вопросы биоэтики (поднимаемые
лишь в последнее время в советской пе-
чати) не совсем вписываются в содер-
жание дискуссии «природа — воспита-
ние», все же они являются частью об-
щей проблемы сводимости человека к
его биологической природе» (р. 257-
258).
Видное место в книге занимает рас-
смотрение проблем генетики (глава 4).
В центре изложения, естественно, нахо-
дится феномен Лысенко и «лысен-
коизм» 9.
8 Не отвергая в целом этот вывод ав-
тора, в то же время отметим его извест-
ную поверхностность.
9 Знакомство советских читателей с
оценкой этого ’феномена американским
исследователем представляет особый ин-
терес в связи с возможностью сравнения
этой оценки с теми интерпретациями
«дела Лысенко», которые были даны ра-
нее (см.: Ф р о л о в И, Т, Генетика и диа-
Охарактеризовав довольно подробно
работу Лысенко как агронома, Грэхэм
ставит вопросы: как его деятельность
стала связываться с диалектическим ма-
териализмом? Почему правительство ста-
ло оказывать ему поддержку? Для того
чтобы ответить на них, пишет автор,
необходимо от проблем агрономии пе-
рейти к политике. «Ключ к делу Лы-
сенко лежит не в области теоретической
биологии или практической агрономии,
не в области марксистской философии,
а в тех социально-экономических и куль-
турных условиях, которые сложились в
СССР в конце 20-х - начале 30-х годов»
(р. 112).
Продолжая рассказывать об основных
моментах биографии и деятельности Лы-
сенко, Грэхэм останавливается на его
связи с И. И. Презентом. Именно в этот
период, подчеркивает автор, в трудах
Лысенко и их совместных с Презентом
работах «появляется диалектико-мате-
риалистическая терминология» (р. 115).
Специальный параграф автор посвящает
«биологической системе» Лысенко, а за-
тем подробно описывает его деятель-
ность в 1948-1965 гг.
Заключительный параграф этом главы
называется «Биология и диалектический
материализм после Лысенко». Здесь ав-
тор пишет о том, что советские филосо-
фы и биологи, обсуждавшие после Лы-
сенко биологические проблемы в свете
концепции диалектического материализ-
ма, разделились на «консерваторов» и
«либералов». Обе группы критиковали
Лысенко, но «консерваторы» делали это,
оглядываясь назад, во времена «мичу-
ринской генетики». В качестве примера
такой критики автор ссылается на статью
Г. В. Платонова, опубликованную в жур-
нале «Октябрь» в 1965 г.
«Представители либерального направ-
ления (к которым сначала принадлежал
Дубинин, ставший впоследствии консер-
ватором) ,- пишет Грэхэм,- выступали
против термина «мичуринская генети-
ка» - для них существовала только одна
генетика, известная во всем мире. Они
выступали за различение понятий «нау-
ка» и «интерпретация науки», как это
делал Ленин» (р. 151). В связи с этим
Грэхэм анализирует книгу И. Т. Фро-
лова «Генетика и диалектика» (1968 г.),
называя ее «одной из наиболее заметных
работ этого времени, посвященных фи-
лософии биологии».
Когда говорят о негативных последст-
виях воздействия марксистской филосо-
фии на естествознание, прежде всего
вспоминают генетику и кибернетику.
лектика. М., 1968) и появились в послед-
нее время на страницах нашей печати
(см. например: Александров В,-
Трудные годы советской биологии.—
«Знание - сила», 1987, № 10, 12); Ф Пла-
тов В. П. Об истоках лысенковской
«агробиологии» (Опыт социально-фило-
софского анализа)«Вопросы филосо-
фии», 1988, № 8,,
165
Восьмая глава рецензируемой книги и
посвящена обсуждению вопроса о ста-
тусе кибернетики и философских дис-
куссиях вокруг нее в нашей стране.
Сам круг обсуждавшихся вопросов до-
статочно хорошо известен советскому
читателю. Автор обстоятельно описыва-
ет ход борьбы за «реабилитацию» ки-
бернетики и снятие с нее ярлыков «идеа-
листической лженауки» и «прибежища
современного механицизма» 10 11.
На наш взгляд, очень интересны и со-
циально-экономические, если их так
можно назвать, соображения Грэхэма.
Он, в частности, ставит вопрос: чем
объяснить, что Советский Союз, явно
отставая по количеству и качеству
компьютеров от развитых стран, вмес-
те с тем переживает в 60-е годы нечто
вроде «кибернетического бума»? Причи-
ну этого Грэхэм видит в том, что имен-
но кибернетика как наука об управле-
нии сложными динамическими система-
ми, казалось, давала выход из тупиков,
в которые завело страну то, что мы сей-
час называем «директивным планирова-
нием». «К моменту смерти Сталина,-
пишет он,- экономика стала настолько
сложной, что, казалось, она разрушает
способность человека управлять ею и
планировать ее. Было бы наиболее удоб-
ным отнести эти трудности на счет ир-
рационализма, присущего самому Стали-
ну, а не на счет неспособности советско-
го человека управлять своим хозяйством.
Однако в 1957 году, четыре года спустя
после смерти Сталина, стало ясно, что
эти трудности лежат не в ошибках од-
ного человека, но в самой концеп-
ции централизованного планирования»
(р. 267). Кибернетика и представлялась
той научной «палочкой-выручалочкой»,
которая позволит выйти из тупика, ни-
чего не меняя в самой экономической
системе. Как мы сейчас знаем, эти на-
дежды оказались несбыточными. Это об-
стоятельство в неявном виде констати-
рует и Грэхэм, говоря о нарастании
скептицизма в отношении кибернети-
ки и падении престижности философ-
ских дискуссий вокруг нее. Обсуждению
этих вопросов посвящен специальный
параграф.
Широкий интерес к кибернетике в на-
шей стране Грэхэм справедливо считает
связанным не только с использованием
ее как «средства достижения социаль-
ных целей», но и с тем, что она явилась
«новой главой в истории материалисти-
10 Разумеется, такая оценка киберне-
тики, выдвинувшей целый ряд фунда-
ментальных и радикально новых идей,
вполне соответствовала духу идеологи-
ческой нетерпимости, который был при-
сущ первому послевоенному десятиле-
тию. Заметим, что недавно мы с боль-
шим удивлением прочли в статье М. Ан-
тонова «Так что же с нами происходит?»
(«Октябрь», 1988, № 8, с. 25-26), что фи-
лософы были правы в своей негативной
оценке кибернетики в начале 50-х годов.
166
ческого подхода к природе, обещающей
новые пути концептуализации мира»
(р. 266). Эти новые пути связаны с ана-
лизом фундаментальной роли информа-
ции, проблемами моделирования жизнен-
ных процессов и интеллектуальной дея-
тельности. При освещении этих вопро-
сов разбираются работы известных со-
ветских математиков, кибернетиков и
философов (А. Н. Колмогорова, В. М.
Глушкова, А. И. Берга, Б. В. Бирюкова,
И. Б. Новика, А. Д. Урсула и др.).
Завершают книгу три главы, посвя-
щенные философским проблемам совре-
менной физики.
В десятой главе подробно рассматри-
ваются уже упоминавшиеся дискуссии,
связанные с интерпретацией квантовой
механики. Грэхэм отмечает, что до вой-
ны точка зрения советских физиков на
квантовую механику совпадала с обще-
принятой. Можно было говорить, счита-
ет он, о «русской ветви» копенгагенской
школы (М. II. Бронштейн, Л. Д. Ландау,
И. Е. Тамм, В. А. Фок). В книге подроб-
но разбираются послевоенные дискус-
сии, начало которым положила извест-
ная статья М. А. Маркова «О природе
физического знания» “. Эта статья, как
известно, вызвала резкую критику со
стороны догматиков (А. А. Максимова
и др.) и огульное обвинение в «идеализ-
ме», «преклонении перед иностранщи-
ной» и т. п. Грэхэм подробно разбирает
ход дискуссии, анализируя позиции
В. А. Фока, Д. И. Блохинцева и М. Э.
Омельяновского. Их взгляды достаточно
хорошо известны советскому читателю,
и мы здесь лишь отметим адекватность
их изложения в книге.
Любопытно отметить, что, освещая ис-
токи дискуссии по проблемам интерпре-
тации квантовой механики, Грэхэм об-
ращает внимание на малоизвестный у
нас факт, что с идеологическими обви-
нениями в «идеалистическом» и «махи-
стском» характере в адрес копенгаген-
ской интерпретации квантовой механи-
ки выступил в 1936 г. физик К. Н. Ни-
кольский, и не в философском, а в фи-
зическом журнале 12.
Что касается советских исследований
по философским проблемам квантовой
механики, которые были проведены в
80-е годы, то Грэхэм особо выделил дис-
куссии о возможной макроскопичности
пространства и времени (И. С. Алек-
сеев, В. С. Барашенков и др.).
Завершая эту главу, автор приходит
к следующему выводу, с которым мож-
но согласиться: «Все ученые в процес-
се своих исследований должны выхо-
дить за пределы физических фактов и
математических методов; такого рода
теоретизирование есть одна из основ на-
учного объяснения. Должен быть сделан
выбор среди альтернативных подходов,
11 См. «Вопросы философии», 1947,
№ 2.
12 См. «Успехи физических наук»,
1936, т. XVI, вып. 5.
которые одинаково оправданы с точки
зрения математического формализма и
физических фактов. Этот выбор часто
основывается на философском анализе и,
естественно, приводит к выводам фило-
софского характера» (р. 352).
В последних двух главах автор рас-
сматривает философские дискуссии во-
круг теории относительности и космо-
логии. Отметив, что одним из первых
марксистский анализ теории относитель-
ности дал в 1926 году С. 10. Семков-
ский1э 14, Грэхэм замечает, что затем на
протяжении более четверти века преоб-
ладали негативные ее оценки. Дискус-
сия вернулась в более плодотворное
русло лишь в 50-е годы (Г. И. Наан,
А. Д. Александров, В. А. Фок).
С одной стороны, в этот период были
проведены интересные и содержатель-
ные исследования по релятивистской фи-
зике (например, Д. И. Мандельштам,
В. А. Фок и др.), а с другой - ширились
демагогические идеологические заявле-
ния (А. А. Жданов и др.), выступления
физиков-антирелятивистов (А. К. Тими-
рязев и др.), а ряд философов призывал
к борьбе с «реакционным эйшптейниан-
ством» (А- А. Максимов и др.). Соответ-
ственно Грэхэм вспоминает печально из-
вестную «Зеленую книгу» - «Философ-
ские вопросы современной физики», из-
данную Институтом философии АН
СССР в 1952 г.
Но это, если так можно сказать, один
из последних плодов реакции. Дальше
идут смерть Сталина, XX съезд КПСС и
Первое Всесоюзное совещание по фило-
софским вопросам естествознания
(1958 г.). Научные дискуссии по реляти-
вистской физике вновь приобрели пло-
дотворный характер.
Большое внимание Грэхэм уделил рас-
смотрению различных позиций, на кото-
рых стояли советские физики и филосо-
фы в своих интерпретациях общей тео-
рии относительности (ОТО). Автор вос-
пользовался классификацией, предло-
женной в свое время П. С. Дышлевым,
в которой вычленяются три группы фи-
зиков я философов “. На основе этой
классификации Грэхэм развертывает до-
статочно щирокую панораму советских
исследований по философии теории от-
носительности.
13 К сожалению, автору, видимо, оста-
лась неизвестной работа Б. М. Гессена
«Основные идеи теории относительно-
сти» (М., 1928), также заслуживающая
упоминания.
14 Речь идет о классификации, пред-
ложенной П. С. Дышлевым в книге
«В. И. Ленин и философские проблемы
релятивистской физики» (Киев, 1969).
Согласно этой классификации, первая
группа рассматривает ОТО Эйнштейна
как теорию полную и законченную
(в прошлом в эту группу входили
М. Бронштейн, Я. Френкель, А. Фридман
и В. Фредерпкс, а в конце 60-х годов —
А. Богородский, В. Л. Гинзбург, Я. Б,
Сюда же органично примыкает изло-
жение дискуссий в области релятивист-
ской космологии (глава 12), в которой
Грэхэм достаточно полно и адекватно
рассмотрел представления ведущих со-
ветских физиков, космологов и филосо-
фов (от О. Ю. Шмидта до школы Зель-
довича-Новикова). Что же касается
самого Эйнштейна и его творческого на-
следия, то оно, по мнению автора, «ста-
ло в последние годы Объектом поклоне-
ния советских интеллектуалов» (р. 377).
В 80-е годы возникла новая пробле-
ма в релятивистской физике, которая
привлекла к себе значительное внима-
ние,- речь пошла о возможности суще-
ствования частиц, движущихся со сверх-
световыми скоростями, которые были
пазваны «тахионами». В центре обсуж-
дения оказался вопрос: «Может ли ма-
тематическая база специальной теории
относительности служить теоретической
основой описания частиц со сверхсвето-
выми скоростями, и если может, то не
ведет ли это к отрицанию причинно-
сти?» (р. 377). В связи с этим Грэхэм
пишет, что даже в 80-е годы советские
философы признавали, что этот вопрос
носил как методологический, так и
«идеологический» характер. Советские
марксисты, отмечает автор, смогли со-
вершить переход от «жесткой причин-
ности» к «вероятностной», но полностью
отказаться от причинности они не со-
бираются.
Завершая рассмотрение проблем реля-
тивистской физики, Грэхэм обращается
к «Великим единым теориям» (Grand
Unification Theories). Он совершенно
верно отмечает, что главной темой об-
суждения у физиков всего мира за по-
следние годы была именно возможность
объединения всех законов физики. Эта
Зельдович, X. Р. Кирия, А. С. Компапеец
и М. Ф. Широков). Вторая группа, ли-
дером которой был В. А. Фок, считала,
что необходимо пересмотреть основания
ОТО с тем, чтобы внести коррективы в
концептуальную структуру этой теории
(в состав группы входили А. 3. Петров
и Н. В. Мицкевич). Представители
третьей группы (Д. Д. Иваненко, О. С.
Иваницкая, А. Е. Левашев, В. Й. Роди-
чев и др.) надеялись вывести новую
формулировку общей относительности
путем объединения квантовой и реля-
тивистской физики в повой квантовой
гравитации.
Добавим, что в 80-е годы появилась
еще одна группа исследователей, во гла-
ве которой стоит А. А. Логунов. Эти ис-
следователи критически относятся к
ОТО, считая необходимым отказ от нее.
Взамен предлагается новая релятивист-
ская теория гравитации. Заметим так-
же, что это направление, в свою оче-
редь, встречает весьма скептическое от-
ношение со стороны многих видных со-
ветских физиков — Л. В. Гинзбурга,
Я. Б, Зельдовича, А. Д. Сахарова и др.
167
тема привлекает и самое пристальное
внимание специалистов в области фило-
софии естествознания. В 80-е годы в
этой области физики действительно до-
стигнуты впечатляющие результаты —
удалось объединить слабые и электро-
магнитные взаимодействия, есть хоро-
шие перспективы подключить к этому
единству также и сильные взаимодей-
ствия. Но Грэхэм не останавливается
подробно на этих теориях, ибо его ин-
тересуют вопросы соответствия единых
теорий и представлений диалектическо-
го материализма.
Автор считает, что объединение физи-
ческих сил в большой мере вызвало ин-
терес к диалектическому материализму.
Одной из отличительных черт советско-
го марксизма, пишет Грэхэм, было его
стремление объединить все явления -
природные и социальные — в сфере од-
ной философской системы. Однако, от-
мечает он в связи с этим, советские фи-
лософы не торопились уточнить, как
должна выглядеть такая новая теория
или хотя бы выбрать конкретно канди-
дата на нее: к 80-м годам большинство
физиков и даже многие философы по-
няли, что большой вред может быть на-
несен науке попытками безоговорочной
поддержки физической теории, заявле-
нием, что она подтверждается марксиз-
мом. «Несмотря на это,— подчеркивает
Грэхэм,— советские обсуждения Вели-
кой единой теории должны внимательно
анализироваться западными учеными,
интересующимися длительными взаимо-
отношениями между советской физикой
и диалектическим материализмом»
(р. 379).
Следует отметить, что этот раздел на-
писан достаточно кратко и без использо-
вания сколь-нибудь обширного советско-
го материала (единственная ссылка да-
на на статью Б. А. Арбузова и А. А. Ло-
гунова из научно-популярного ежегод-
ника «Наука и человечество» за 1979 г.).
Конечно, советские философы лишь в
80-х годах начали обращаться к методо-
логическому анализу современных ка-
либровочных квантовополевых теорий,
но тем не менее уже есть определен-
ный задел и в этой области и он тре-
бует к себе внимания.
Прежде чем дать общую оценку кни-
ги, кратко остановимся на тех сообра-
жениях, которые Грэхэм высказывает в
«Заключении», обобщая результаты
своей работы.
Причину достижений диалектическо-
го материализма в области материали-
стического объяснения природы Грэхэм
видит в том, что «по сравнению с дру-
гими областями мысли достижения эти
являются результатом не только деятель-
ности отдельных его талантливых пред-
ставителей, но вытекают из самой при-
роды классического марксизма и разви-
тия самой науки» (р. 431). Интересной
представляется и еще одна причина, ко-
торую Грэхэм упоминает при объясне-
нии успехов «советской философии при-
роды»: это — существование системы
контроля, «оставляющей больше свобо-
ды для инициативы в области научных
предметов, нежели предметов политиче-
ских» (там же).
Переходя к анализу «слабостей» диа-
лектического материализма, в качестве
первой (и, как выясняется, единствен-
ной) из них Грэхэм упоминает «сла-
бость позиций диалектического материа-
лизма по отношению к критике со сто-
роны концепции философского реализ-
ма» (р. 435).
Итак, подведем некоторые итоги.
Разумеется, книга Грэхэма не лишена
известных недостатков, к числу которых
можно отнести уже отмечавшуюся непо-
следовательность (а зачастую и противо-
речивость) позиции автора как «умерен-
ного экстерналиста», неполноту мате-
риала, который анализируется в книге
(так, например, неполно, на наш взгляд,
представлена дискуссия о соотношении
биологических и социальных факторов
в развитии человека, не упомянуты ра-
боты таких известных исследователей,
как Д. И. Дубровский, Н. Ф. Овчинни-
ков, Б. Я. Пахомов и др.), произволь-
ность классификаций советских филосо-
фов на «онтологистов и эпистемологис-
тов» и «консерваторов и либералов»,
оценка диалектического материализма
как системы натурфилософии и т. д.
Можно, наверное, поспорить и с темп
оценками, которые Грэхэм дает в книге
работам п деятельности отдельных уче-
ных и философов. Другими словами,
книга Грэхэма представляет очень хо-
роший материал для дискуссии, и это
обстоятельство также служит основа-
нием для положительной в целом оцен-
ки работы американского ученого.
Не повторяя тех соображений, которые
уже были высказаны выше и касались
вопроса о подходе к оценке книги Грэ-
хэма, хотелось бы в заключение еще раз
подчеркнуть доброжелательное отноше-
ние ее автора к теории диалектического
материализма, его стремление продемон-
стрировать позитивную в целом роль
этой теории в развитии отечественного
естествознания.
Надеемся, что нам удалось в своем из-
ложении показать, что книга Грэхэма
имеет несомненный интерес не только
для зарубежного, но и для советского
читателя. Хотелось бы надеяться также,
что знакомство с этой книгой послужит,
кроме всего прочего, для советских фи-
лософов и историков науки своеобраз-
ным стимулом в их работе над созда-
нием отечественной истории философии
науки. Такое знакомство было бы пол-
ным в том случае, если бы работа аме-
риканского ученого была переведена на
русский язык. Думается, что целесооб-
разность такого перевода вытекает из
всего содержания настоящей работы.
Заметки о симпозиуме в Бергамо*
П. В. ФЛОРЕНСКИЙ
«Еще двадцать лет назад самое имя
Павла Флоренского (1882-1943) остава-
лось практически неизвестным, в том
числе и для специалистов»,— так начи-
нается статья «Священник, который знал
все», опубликованная в римской газете
«Република» 14 января 1988 г. Вообще
тон первооткрывательства присущ мно-
гим публикациям о Павле Александро-
виче Флоренском, а у нас уже стало
естественным сваливать незнание чего-
либо на свою дисциплинированность,
в особенности во времена недавнего за-
стойного прошлого, когда работы П. А.
Флоренского использовались без ссылок
на них. Кое-где имя и ссылки на труды
П. А. Флоренского были объявлены за-
прещенными, хотя параллельные места
и прямые заимствования могут проде-
монстрировать большое влияние «Ико-
ностаса» и «Обратной перспективы» на
искусствознание в 60—80-х годах.
Но и «запреты» не оправдывают и не
объясняют «забывание» и «открытие»
П. А. Флоренского: дело в том, что он
начал трудиться еще до революции,
с 1900 г. опубликовал более 100 работ,
редактировал «Богословским вестник»
(1911—1917), а книга по его магистер-
ской диссертации «Столп и утверждение
истины» (1914) неоднократно переизда-
валась фототипическим способом и пере-
водилась в разных странах. Его творче-
ская активность не была прервана рево-
люцией: до 1934 г. он опубликовал еще
более 200 работ по проблемам науки,
техники и искусствоведения. «Открытие»
П. А. Флоренского началось с издания
его «Обратной перспективы» в тартуских
«Трудах по знаковым системам» (со. 3,
Тарту, 1967). Ее издали А. А. Дорогой,
Вяч. Вс. Иванов, Б. А. Успенский и сын
П. А. Флоренского Кирилл Павлович
*10—14 января 1988 г. в г. Бергамо
(Италия) состоялся международный сим-
позиум «Павел Флоренский и культура
его эпохи»,
Флоренский (1915-1982), роль которого
в сохранении, издании и пропаганде
научного наследия его отца и его учи-
теля — В. И. Вернадского еще предстоит
анализировать и оценить.
Весной 1982 г. отмечалось 100-летие
со дня рождения П. А. Флоренского: за-
седания провели Московское общество
художников, музей Абрамцево и Москов-
ская и Ленинградская Духовные акаде-
мии. Однако основной объем трудов П. А.
Флоренского еще не предстал читателю,
и можно думать, что максимум интереса
к его творчеству впереди.
Симпозиум в Бергамо проходил в рам-
ках празднования 1000-летия крещения
Руси, тематика его выбрана была с со-
гласия фонда Чини и Академии Линчеи
(Италия), Союза советских писателей и
АН СССР совместно с кафедрой Россини
в Остине (Техас, США), под эгидой об-
щества Италия — СССР в Риме. Симпо-
зиумы, посвященные культуре нашей
страны, проводятся в г. Бергамо уже
девятнадцать лет благодаря усилиям
Нины Михайловны Каухчишвили — про-
ректора Университета Верхнего Города
г. Бергамо и профессора его институтов
(факультетов) славистики и германисти-
ки. Немногочисленный оргкомитет со-
стоял из сотрудников университета и,
что я подчеркиваю, его студентов. Он
был очень хорошо организован: утрен-
ние и вечерние заседания проходили без
разделения на секции; материалы быстро
размножались и раздавались участникам.
Состав участников симпозиума был весь-
ма представителен: присутствовали уче-
ные — в основном филологи и богосло-
вы — из Венгрии, Западного Берлина,
ПНР, США, Франции, ФРГ, Швейцарии,
Югославии и, конечно, из Италии. Самой
многочисленной после итальянской бы-
ла делегация из СССР. В состав делега-
ции вошли С. С. Аверинцев, Р. А. Галь-
цева, Н. К. Гей, С. С. Демидов, Л. Н. Дол-
гополов, В. Вс. Иванов, П. В. Палиевский,
В. М, Пискунов, И, Б, Роднянская, Б. А.
169
Успенский. От православной церкви бы-
ли епископ Анатолий (Кузнецов), про-
тоиерей Василий Строганов и иеромонах
Иннокентий (Павлов). Были приглаше-
ны потомки П. А. Флоренского: кроме
меня — старшего,- младший внук из две-
надцати, игумен Троице-Сергиевской
Лавры Андроник (А. С. Трубачев) и
В. А. Никитин, поэт и церковный публи-
цист. Однако они на симпозиум не
попали.
Кроме доклада, я выступал с реплика-
ми и комментариями. Вместе с А. С. и
М. С. Трубачевыми мы подготовили от-
рывки из неопубликованных трудов и пи-
сем П. А. Флоренского н выставку фото-
графий его и его близких. На симпо-
зиуме было прочитано 35 докладов, из
которых 17 сделали представители СССР.
Перейду к характеристике докладов,
при этом остановлюсь лишь на тех, ко-
торые для меня были понятны и инте-
ресны.
Доклады, прочитанные на симпозиуме,
освещали различные стороны творчества
П. А. Флоренского и очень различались
по содержанию и научному уровню. Они
были посвящены его биографии, изло-
жению его взглядов, их интерпретации,
а в ряде наиболее серьезных докладов —
переосмыслению на современном уровне
и критическому анализу. Вечером 10 ян-
варя в актовом зале университета со-
стоялось торжественное открытие симпо-
зиума, на котором выступили, вслед за
Н. М. Каухчишвили, епископ Анатолий
(Кузнецов), профессор Б. А. Успенский,
заместитель директора ИМЛИ АН СССР
П. В. Палиевский, член-корреспондент
АН СССР С. С. Аверинцев. Я приветство-
вал собравшихся от имени семьи и ска-
зал, что П. А. Флоренского можно по ме-
тоду его философствования назвать анти-
номистом: анализируя явления, он вы-
являл лежащие в их основе антиномии
и считал возможной истинность взаимно-
противоречивых суждений об одном
предмете. Поэтому при обсуждении его
трудов дискуссия и различные мнения,
объединенные стремлением приблизиться
к истине, не будут разделять нас, но,
напротив, будут свидетельствовать о пра-
вильном понимании творчества П. А.
Флоренского. В заключение я прочитал
отрывок из его письма, посланного вес-
ной 1937 г., незадолго до гибели, из Со-
ловецкого лагеря о неизбежности тра-
гической судьбы А. С. Пушкина, как и
трагедии великого гения, не принимаемо-
го современниками и, как и всякого про-
рока, побиваемого камнями *.
Н. М. Каухчишвили, кроме своего
доклада, много выступала в прениях, де-
монстрируя острую заинтересованность
и глубокое, всестороннее знание мате-
риала. В докладе она ограничилась лишь
выступлением о П. А. Флоренском как
создателе особой научной и педагогиче-
ской методики; в творческом возраста-
нии он выделяет три этапа, раскрытые
1 См. ('Вопросы литературы», 1988, № 1,...
170
в работе «Первые шаги философии»1 2.
Первый этап — поиски своей позиции в
мире, поиск миропонимапий, когда учи-
тель, формирующий у ученика интерес
к исследованию, будит в нем жажду к
личному творчеству, собственный
взгляд, отличающийся от взгляда учи-
теля; второй этап — собственное восприя-
тие учеником мира, освоение философии,
третий этап — миросозерцание; на при-
мере археологических и математических
доказательств истинности философии
П. А. Флоренский доказывает важность
этого этапа. Яркие и, я бы сказал, гром-
кие выступления Нины Михайловны бы-
ли озарены радостью открытия П. А.
Флоренского, и, чувствуя себя первоот-
крывателем, она щедро делилась этой
радостью с собравшимися.
В начале 70-х перед нами встал вопрос
о дальнейших публикациях работ П. А.
Флоренского: где? у нас? или за рубе-
жом? Ответ оставил нам сам П. А. Фло-
ренский: издатель М. Л. Цитрон в пись-
ме от 5 марта 1929 г. просил переправить
ему для публикации в Париж рукописи
умершего в 1918 г. В. В. Розанова,
которые подготовил к печати П. А. Фло-
ренский. В ответ на это в письме от
18 марта 1929 г. П. А. Флоренский
ответил, что считает неуместной публи-
кацию за границей того, что впервые
надлежит публиковать у нас. Именно
это письмо, определившее нашу публи-
каторскую деятельность (хотя и ослож-
нившую и затянувшую ее), и настоял
опубликовать П. В. Палиевский3. К со-
жалению, тогдашний директор институ-
та умудрился и в этом важнейшем
документе сделать купюры, даже не обо-
значив их. Поэтому теперь, несмотря на
то, что П. А. Флоренского «открывают»
в Бергамо, почти все его вещи впервые
опубликованы на родине. Вместе с пись-
мом тогда же вышла статья «Строение
слова» с обширным научным коммента-
рием С. С. Аверинцева, а в предисловии
П. В. Палиевский указал на собственный
метод П. А. Флоренского, который мож-
но определить как «просвечивание раз-
ных областей знания друг в друге». Вто-
рая публикация, подготовленная при
участии П. В. Палиевского,— «Пристань
и бульвар. Отрывки из воспоминаний»
тоже вышла без купюр 4.
Доклад Палиевского был центральным
по общественному значению и направ-
лен на определение места П. А. Флорен-
ского в сегодняшнем культурном про-
цессе. Возможно, несколько плакатно-
официальное выступление и не понра-
вилось тем, кто в слове «перестройка»
главным считает приставку, а по корень.
Основанный на неопубликованных ма-
териалах, доклад «П. А. Флоренский и
В. В. Розанов» вызвал интерес новой по-
становкой вопроса о цельности мировоз-
2 См.: Флоренский П. А. Первые
шаги философии. Сергиев Посад, 1914.
3 См. «Контекст, 1972». М., 1973.
4 См. «Прометей», т. 9, М., 1972.
зрения П. А. Флоренского. Вопреки рас-
пространенному мнению, докладчик
утверждал, что борьба П. А. Флоренско-
го с рационализмом соответствовала глу-
бинной потребности эпохи; он защищал
полноту реальности от наступления са-
модостаточных схем. В родстве с этой
тенденцией рассматривался и В. В. Ро-
занов.
Следует остановиться на докладах
В. А. Успенского и Вяч. Вс. Иванова,
считающих П. А. Флоренского одним из
«предтеч» семиотики и структурализ-
ма. Б. А. Успенский, как и многие из
выступавших, развивал мысль П. А.
Флоренского о сне как модели иного
мира с его текущим вспять временем,
обращенными причинно-следственными
связями, когда причины и следствия ме-
няются местами. Зримой иллюстрацией
иного, горнего мира была для П. А. Фло-
ренского обратная перспектива древне-
русской иконы и фрески5. Б. А. Успен-
ский отметил, что в подобном же обра-
щенном времени формируется истори-
ческая память: нам известны лишь ре-
зультаты, опираясь на которые, иссле-
дователь погружается в прошлое, в об-
ласть причин, определивших настоя-
щее. История анализирует и моделиру-
ет в основном идеи, мысли и в очень
малой степени — предметы; и, опираясь
на телеологически вывернутые не при-
чинно-следственные, а теперь, наобо-
рот, следственно-причинные связи,-
опирается не столько на ретроспектив-
ный анализ, сколько на телеологический
синтез прошлого. Более того, не Только
исторические деятели, а и целые соци-
умы конструируют, по их мнению,
реальное, а в действительности лишь мыс-
лимое будущее, ставят себе его как цель,
а для достижения этого будущего —
средства, их оправдывающие, прибли-
жающие к ней любые поступки. Поисти-
не цель не только оправдывает средст-
ва. Многие из таких средств суть, быть
может, самые страшные знаки, отличаю-
щие человечество от природы.
Вяч. Вс. Иванов рассказал, что линг-
вистические исследования были у П. А.
Флоренского одним Из способов творче-
ских интуитивных поисков путей к
Истине, в чем он оказался похож на
великого физика Н. Бора, также соче-
тавшего физические исследования с
лингвистическими наблюдениями. Быть
может, поэтому П. А. Флоренский и
Н. Бор - оба физики, владевшие метода-
ми лингвистики,— и подошли независи-
мо друг от друга к тому, что теперь на-
зывается принципом дополнительности —
к слиянию нескольких противоречивых
мнений о предмете. Многие работы П. А.
Флоренского, говорил докладчик, опи-
раются на ювелирный лингвистический
анализ, например, анализ понятия «ис-
5 См. «Богословские труды, вып. 9».
М., 1972; «Декоративное искусство в
СССР», 1988, № 6.
тина» в разных языках6. Неожиданно
мало выступлений было посвящено наи-
более известному труду П. А. Флорен-
ского «Столп и утверждение истины».
Однако специально посвященный ему
доклад одного из ведущих русистов
Югославии Милована Йовановича был
одним из лучших на конференций: В чи-
сле прочих соображений он проанали-
зировал, как диалогизйровано построе-
ние «Столпа», где «Я» повествователя
беседует с несуществующим «Ты». В пер-
вых же письмах (главах) «Столпа»
М. Йованович находит явно антиноми-
ческие соотношения повествовательного
«Я» и мира; в последних письмах анти-
номия последовательно восходит от
мира субъективного к объективному.
«Столп», по мнению Йовановича,— это
голос Алеши Карамазова, продолжив-
шего свой разговор о Боге в XX в.
Надо сказать, что зарубежные коллеги
не представили серьезного богословско-
го анализа трудов П. А. Флоренского.
Их восполнили доклады советской деле-
гации. Епископ Уфимский и Стерлита-
макский Анатолий (Кузнецов) рассмот-
рел эволюцию работы П. А. Флоренско-
го над трудом «Столп и утверждение
истины».
Специально богословию был посвя-
щен доклад иеромонаха Иннокентия
(Павлова), референта по богословским
вопросам Отдела внешних сношений
Московского Патриархата. Целью его
было показать, как отец Павел Флорен-
ский в современных экклезиологических
спорах продолжал на современном фи-
лософском языке и развил патристиче-
скую традицию.
Единственный католический бого-
слов — доктор Роберт Слезинский
(США), автор монографии «П. А. Фло-
ренский — метафизика любви», исходя
в основном из ранних работ П. А. Фло-
ренского, высказал мысль, что метафи-
зика П. А. Флоренского основана на все-
единстве в софйологическом — теологи-
ческом контексте; человек живет в ре-
альном всеединстве, которое невообра-
зимо для обычной точки зрения.
Выступления зарубежных коллег, как
й их публикации, отличаются безуко-
ризненной осведомленностью, особенно
в части опубликованных биографиче-
ских и библиографических даййых, что
оберегает Их от грубых ошибок. (Потом
я понял, что это результат компьютери-
зации материала, и для меня перестало
быть загадкой, откуда они знают мой
работы по метеоритике, геологии Сред-
ней Азии, космическим методам и охра-
не памятников.) Очень хороши были
выступления супругов Джона Болта
(США) и Николетты Мислер (Италия),
которые рассказали о работах П. А.
Флоренского в области искусствоведе-
ния. Доклад Мислер был посвящен об-
зору искусствоведческих исследований
6 См.: Флоренский П. А. Столп
и утверждение истины, М., 1914.
171
П. А. Флоренского, а Д. Болт сосредото-
чил внимание собравшихся на творче-
ском объединении «Маковец», выпустив-
шем всего два номера одноименного
журнала в 1922 г. К этому объедине-
нию, помимо П. А. Флоренского, при-
надлежали такие самобытные, но почти
неизвестные художники, как С. М. Ро-
манович, М. С. Родионов, сестра П. А.
Флоренского Раиса Александровна,
Л. Ж. Жегин.
Роли изобразительного искусства в
миропонимании П. А. Флоренского в той
или иной степени были посвящены мно-
гие доклады. Среди них — доклад
Дж. Линдсея об «Иконостасе» — труде,
который переведен на сербский, поль-
ский, итальянский, а сейчас переводится
на французский и немецкий языки.
По числу и разнообразию докладов
третьей, после Италии и СССР, оказалась
делегация Венгрии, где сформировался
коллектив исследователей П. А. Флорен-
ского вокруг журнала «Студия славика».
Они опубликовали его «Антиномию язы-
ка»7 и предполагают продолжить изда-
ние трудов П. А. Флоренского. Наиболее
интересный доклад сделал монах-фран-
цисканец Ференц Хидаш о малоизвест-
ных в католическом богословии спорах
об Имени Божием, в которых участвовал
П. А. Флоренский; Т. Мотоярзи расска-
зала о концепции памяти П. А. Фло-
ренского. Знание, по его мнению, не есть
нечто приобретаемое личностью в про-
цессе обучения, а уже изначально при-
сущее ей, и задача педагога — проявить
эти знания, заложенные в личности.
Л. Сцилард, опираясь на работу П. А. Фло-
ренского «Мнимости в геометрии», гово-
рила об изоморфизме пространства, хотя
термин этот применяется в кристаллогра-
фии и минералогии - в том числе и в ис-
следованиях П. А. Флоренского в этих
областях. И. Киш говорила о границах
видимого и невидимого по работе «Мни-
мости в геометрии», А. Г. Руза анали-
зировал теорию перспективы П. А. Фло-
ренского.
В докладе преподавателя Московской
Духовной Академии, редактора «Москов-
ского церковного вестника», протоиерея
Василия Строганова «Философский язык
П. А. Флоренского и С. Н. Булгакова»
утверждалось, что рассматриваемая лин-
гвистическая концепция была реакцией
в кризисной ситуации, когда, казалось,
философия не занималась проблемами
языка, а лингвистика не интересовалась
проблемами отражения и гносеологии.
В ключевой точке сопряжения гносеоло-
гии и философии языка и была предпри-
нята попытка заполнить вакуум — найти
оптимальное решение и гносеологических
и лингвистических проблем в русле мо-
дифицированного классического подхо-
да - обозначения «по природе».
Доклад члена-корреспондента АН СССР
7 См.: Флоренский П. А. Антино-
мия языка.— «Студия славика», 32/1—4,
1986, с. 117-163.
С. С. Аверинцева был посвящен подходу
П. А. Флоренского к античности, стремя-
щемуся восстановить органическую связь
«семейного предания» культуры, взгляды
философа на культово-мистериальные
корни древних культур, на философию
Платона, на присутствие античного эле-
мента в православном обряде и искус-
стве.
Группу советских писателей возглав-
ляли критики Н. К. Гей и В. М. Писку-
нов, сделавшие, соответственно, доклады:
«Слово и образ в концепции П. А. Фло-
ренского», и «Символика и структура сна
у П. А. Флоренского и А. Блока». Дру-
гой советский писатель - Л. Н. Долгопо-
лов рассказал о юношеской рецензии
П. А. Флоренского на «Северную симфо-
нию» Андрея Белого. В прениях обсуж-
далась статья об А. Блоке, изданная в
Париже в 1974 г., где он обвиняется в
бесовщине. Эту статью издатели объяви-
ли то ли докладом, то ли чьей-то записью
выступления П. А. Флоренского в 1931 г.,
что, несмотря на опровержения в печати,
принималось как факт. Не вступая в
дискуссию, я сказал, что П. А. Флорен-
ский к ней не имеет отношения: во-пер-
вых, нет следов ее в материалах
П. А. Флоренского, во-вторых, само осуж-
дение А. Блока не свойственно П. А. Фло-
ренскому, который чтил творчество поэ-
та, и, в-третьих, в 1931 г. пикому уже
было не до критики за бесовщину. Меня
многие поддержали; особенно я благода-
рен Дм. Вяч. Иванову.
Готовя глубоконаучные доклады,
наполненные открытиями и созданными
нами концепциями, мы часто забываем
о том, что как раз простые - общечело-
веческие, житейские факты малоизве-
стны, но они-то и вызывают живой инте-
рес слушателей. Это может быть понят-
но в свете того, что П. А. Флоренский
видел в них не простые детали, а собы-
тия, имеющие еще ' и скрытые — симво-
лические знаки. К счастью, М. С. Труба-
чева предугадала это и поручила мне
прочитать ее доклад «Загорск в жизни
П. А. Флоренского» - доклад о его род-
ственниках и друзьях, который сопро-
вождали слайды видов Загорска, интерь-
ера дома по Пионерской улице, 19, пор-
треты его близких. Доклад этот еще раз
подчеркнул присутствие' П. А. Флорен-
ского на симпозиуме, что я чувствовал
постоянно.
Особо нужно сказать об Алексее Фе-
доровиче Лосеве, которому в этом году
исполнилось бы 95 лет. Он был разгневан,
что о нем забыли и не прислали пригла-
шение. Конечно, он был не прав. О нем
не забыли. И имя и труды его часто по-
минались на симпозиуме. Более того,
Ю. А. Ростовцев и я подготовили запись
мыслей А. Ф. Лосева о П. А. Флоренском.
Их магнитофонную запись прослушали
собравшиеся: звуки московского чаепи-
тия в Бергамо.
Различные стороны личности филосо-
фа. ее творческое своеобразие проявля-
лись в обсуждении трудов других мысли-
172
телей, в общении с друзьями, преломля-
ясь через них, и анализ таких отноше-
ний позволяет высветить новые, скры-
тые до этого стороны их творчества и
их личности. П. А. Флоренский, для ко-
торого дружба была одной из важнейших
сторон мировоззрения, типичен с этой
точки зрения. Ряд докладов был постро-
ен по такому своеобразному методу и
посвящен, по сути дела, именно раскры-
тию облика П. А. Флоренского через его
сомысленников. Н. А. Струве рассмотрел
эволюцию оценки славянофилов, кото-
рые, несомненно, внесли много ценно-
го в нашу культуру. Он показал,
как в книге «Около Хомякова» П. А. Фло-
ренский раскрыл противоречие в идеях
этого замечательного мыслителя8. На
примере бережного, благоговейного отно-
шения П. А. Флоренского к наследию
А. С. Хомякова Н. А. Струве показал,
что не разделяющие споры и дискуссии,
а сближающие единомышленников бесе-
ды должны проходить между теми, кто
осваивает и вводит в современность рус-
скую философию, кто занимается ею,
даже исходя из противоположных исход-
ных посылок. На примере взаимоотноше-
ния П. А. Флоренского с бывшим легаль-
ным марксистом, а позже священником
С. Н. Булгаковым И. Б. Роднянская рас-
сказала о дружбе, как одном из лейтмо-
тивов творчества вообще, а П. А. Фло-
ренского — в особенности.
Редактор собрания сочинений заме-
чательного русского поэта Вяч. Иванова,
профессор русской литературы Уни-
верситета г. Солерно А. Б. Шишкин
(Италия) сделал доклад о символизме в
контексте миросозерцания и творчества
П. А. Флоренского и Вяч. Иванова. Пред-
полагалось, что поэма Вяч. Иванова «Че-
ловек» выйдет с комментариями
П. А. Флоренского. Доклад, наполненный
неизвестными доселе материалами, про-
комментировал сын поэта - Дмитрий Вя-
чеславович Иванов, присутствие которо-
го придало собранию элемент подлинно-
сти, а активное участие в дискуссиях
сделало изложенный материал перво-
источником при выяснении некоторых
вопросов о символизме.
С. С. Демидов, опубликовавший пе-
реписку П. А. Флоренского с математи-
ками, которую сопроводил вместе с
8 См.: Флоренский П. А. Около
Хомякова. Сергиев Посад, 1917,
А. Н. Паршиным и С. С. Половинкиным
детальнейшими комментариями, показал,
что математика для П. А. Флоренского
не была предметом собственно математи-
ческих исследований, а лишь средством
для моделирования различных процессов
и, напротив, в реальных явлениях, вплоть
до лингвистики и изобразительного ис-
кусства, он находил иллюстрации, объ-
яснения и оправдания математических
построений. Этот тезис С. С. Демидов
раскрыл на примере роли П. А. Флорен-
ского в формировании знаменитой Мо-
сковской школы теории функций дей-
ствительного переменного: еще будучи
студентом Московского университета,
П. А. Флоренский был одним из первых,
оценивших теорию множеств и основан-
ную на ней теорию функций действитель-
ного переменного, которую связал с про-
блематикой аритмологии Н. В. Бугаева.
Позже, как самостоятельное направле-
ние, это было развито в трудах его дру-
га по университету - академика Н. Н. Лу-
зина.
Мой доклад был посвящен одному из
последних концептуальных обобщений
П. А. Флоренского, изложенному в пись-
ме к академику В. И. Вернадскому
21 сентября 1929 г. По аналогии с обо-
лочкой жизни - «биосферой» он предпо-
ложил существование особой сферы ве-
щества в космосе, «образований, прора-
ботанных духом, например, предметов
искусства», которая им была названа
«пневматосферой», от «пневмы», то есть
духа. В. И. Вернадский назвал «ноосфе-
рой» (от «ноос» - разум) стадию разви-
тия биосферы, которая будет контроли-
роваться разумным человечеством, пре-
образованную его трудом. Это учение
В. И. Вернадский сформулировал в годы
Великой Отечественной войны, а сейчас
оно стало научной основой экологическо-
го и антивоенного международного дви-
жения. К мыслям о пневматосфере и ноо-
сфере, понимавшимся неоднозначно, два
мыслителя подошли с разных сторон. Для
В. И. Вернадского ей предшествовало со-
здание геохимии, динамической кристал-
лографии и минералогии, учения о био-
сфере, а для П. А. Флоренского - иссле-
дования в области математики, искусст-
воведения, этнографии, мифологии, фи-
лософии и богословия.
Симпозиум стал важной вехой в ос-
воении отечественной философии не
только за рубежом, но и у нас в стране,
Новый философский журнал
Новый научно-теоретический журнал философов и социологов Украины «Фило-
софская и социологическая мысль» будет выходить с января 1989 г. ежемесячно
на украинском и русском языках. Журнал создается на основе «Ф^лософсько!
думки» и сохраняет ее мировоззренческую и историко-культурную направленность.
Наряду с фундаментальными статьями по марксистско-ленинской философии
и социологии будут печататься научно-публицистические выступления, дискуссии,
эссе, интервью, информационные материалы.
На страницах журнала продолжится диалог между философами и представи-
телями конкретных наук.
В центре внимания журнала - философско-мировоззренческие проблемы пере-
стройки, демократизации, обновления социализма. Журнал предоставит слово не
только ученым — отечественным и зарубежным,- но и общественным деятелям,
представителям творческой интеллигенции для широкого обсуждения вопросов
экологии, исторической памяти народа, национальной культуры.
С первого номера в новом журнале будут печататься рукописи еще не издан-
ных книг (с продолжением), отдельные главы, отрывки.
Журнал распространяется по подписке, в розницу поступает в ограниченном
количестве.
Индексы по каталогу «Союзпечати»: украинского издания - 74526, русского -
74527.
Международный журнал но логике
Объявляется подписка на международный журнал по символической логике
«Studia Logica». Журнал издается Институтом философии и социологии Польской
Академии Наук на английском языке.
Журнал выходит 4 раза в год. Подписная цепа па год 24 руб. Индекс 37657,
CONTENTS
EDITORIAL: Enhancing the Culture of Philosophical Thinking. PHILOSOPHY AND
HISTORICAL SCIENCE (Materials of a Round-Table Discussion). N. I. BUKHARIN.
Theory of Historical Materialism. M. G. YAROSHEVSKY. Problems of the Theory of
Science and Art in the Work of N. I. Bukharin. E. V. ILYENKOV. Marx and the Western
World. AN INTERVIEW WITH FRANZ-JOSEPH STRAUSS (FRG). AN INTERVIEW
WITH LOTHAR SPATH (FRG). A. A. FRENKIN. FRG: Changes of Neo-Conserva-
tism. N. S. MUDRAGEI. Knowledge and Faith: Abelard and Bernard. S. L. FRANK.
Pushkin on the Relations Between Russia and the West. Yu. P. SENOKOSOV. “Origi-
nality” and “Superiority”. PHILOSOPHY ABROAD
SOMMAIRE
EDITORIAL: Elever la culture de la pensee philosophique. PHILOSOPHIE ET LA
SCIENCE HISTORIQUE (Materiaux d’une «Table-ronde»). N. I. BOUKHARINE. La
theorie du materialisme historique. M. G. IAROCHEVSKI. Problemes de la theorie de
la science et de Part dans les oeuvres de N. I. Boukharine. E. V. ILIENKOV. K. Marx
et le monde occidental. INTERVIEW DE FRANZ-JOSEPH STRAUSS (RFA). INTER-
VIEW DE LOTHAR SPATH (RFA). A. A. FRENKIN. RFA: Les volte-face du neoconser-
vatisme. N. S. MOUDRAGUEI. Abelard et Bernard. S. L. FRANK. Pouchkine sur les
relations entre la Russie et 1’Ouest. I. P. SENOKOSSOV. «Originalite» et «superiorite».
PHILOSOPHE A L’ETRANGER
INHALT
LEITARTIKEL: Die Kultur des philosophischen Denkens steigern. PHILOSOPHIE UND
DIE HISTORISCHE WISSENSCHAFT (Materialien einer Rundtischdiskussion).
N. I. BUCHARIN. Theorie des historischen Materialismus. M. G. JAROSCHEWSKIJ.
Probleme der Wissenschaftstheorie und der Theorie der Kunst in den Arbeiten N. I. Bu-
charins. E. W. ILJENKOW. K. Marx und die westliche Welt. EIN INTERVIEW GE-
WAHRT VON FRANZ-JOSEPH STRAUSS (BRD). EIN INTERVIEW GEWAHRT VON
LOTHAR SPATH (BRD). A. A. FRENKIN. BRD: Die Wendungen des Neokonservatis-
mus. N. S. MUDRAGEJ. Abelard und Bernard. S. L. FRANK. Puschkin fiber die Bezie-
hungen zwischen Rutland und dem Westen. Ju. P. SENOKOSSOW. „Eigenart" und
.Uberlegenheit". PHILOSOPHIE IM AUSLAND.
SUMARIO
EDITORIAL: Elevar la culture del pensamiento filosofico: FILOSOFIA Y LA CIENCIA
HISTORICA (Materiales de una «Mesa redonda»). N. I. BUKHARIN. La teoria del
materialism© historico. M. G. IAROSHEVSKI. El problems de la teoria de la ciencia у
arte en las obras de N. I. Bukharin. E. V. ILIENKOV. C. Marx у el mundo occidental.
INTERVIEW DE FRANZ-JOSEPH STRAUSS (RFA). INTERVISW DE LOTHAR
SPATH (R. F. A.). A. A. FRENKIN. (RFA).: Los giros del neoconservatismo. N. S. MUD-
RAGUEI. El saber у la fe: Abelard у Bernard. S. L. FRANK. Pushkin sobre las rela-
ciones entre la Rusia у el Oeste. I. P. SENOKOSOV. «Originalidad» у «superioridad»,
FILOSOFIA EN EL EXTRANJERO
Наши авторы
ЯРОШЕВСКИЙ
Михаил Григорьевич
ФРЕНКИН
Анатолий Анатольевич
МУДРАГЕЙ
Нелли Степановна
СЕНОКОСОВ
Юрий Петрович
АХУНДОВ
Мурад Давудович
БАЖЕНОВ
Лев Борисович
ИГНАТЬЕВ
Виктор Николаевич
ФЛОРЕНСКИЙ
Павел Васильевич
— доктор психологических наук, заведующий сектором
Института истории естествознания и техники АН СССР
— доктор философских наук, ведущий научный сотруд-
ник Института философии АН СССР
— кандидат философских наук, научный сотрудник Ин-
ститута философии АН СССР
— ответственный секретарь журнала «Общественные
науки»
доктор философских наук, ведущий научный сотрудник
Института философии АН СССР
- доктор философских наук, ведущий научный сотрудник
Института философии АН СССР
- кандидат философских наук, ученый секретарь Научно-
го совета АН СССР по философским и социальным пробле-
мам науки и техники
— доктор геолого-минералогических наук, Московский ин-
ститут нефти и газа им. И. М. Губкина
РЕДАКЦИОННАЯ КОЛЛЕГИЯ:
В. А. Лекторский (главный редактор), Г. С. Арефьева, А. И. Володин, П. II. Гайденко,
Б. Т. Григорьян, В. П. Зинченко, А. Ф. Зотов, В. Ж. Келле, Л. Н. >Митрохин, Н. Н. Мо-
исеев, II. В. Мотрошилова, В. И. Мудрагей (заместитель главного редактора),
Т. И. Ойзерман, В. А. Смирнов, В. С. Степин, В. С. Швырев, А. А. Яковлев (ответствен-
ный секретарь).
Технический редактор 3. П. Кузнецова
Адрес редакции: 121002, Москва, Г-2, Смоленский бульвар, 20. Телефон 201 -56-86,
Сдано в набор 02.09.88. Высокая печать Подписано Уел. псч. л. 15,40. Тираж 26 000 экз. к печати 04.10.88. Усл. кр.-отт. 15,75. Заказ А& 1995. Формат 70x108'/,, Учетно-изд. л. 17,31.
2-я типография издательства «Наука», 121099, Москва, Г-99, Шубинский пер., 6
Цена 80 коп. Индекс 70156
ВНИМАНИЮ ЧИТАТЕЛЕЙ!
Смешанное страхование жизни — наиболее по-
пулярный вид услуг учреждений государственного
страхования, оказываемых населению.
Договоры заключаются на различные страховые
суммы по тарифам «А», «Б» или <В> с лицами
в возрасте от 16 до 17 лет на срок 5, 10, 15 или 20 лет.
Страховые взносы, размер которых зависит от
страховой суммы, срока страхования и возраста
страхователя, уплачиваются в течение всего периода
страхования.
По истечении срока страхователю выплачивается
страховая сумма, на которую им был заключен
договор.
Условиями договора предусматривается также
выплата при постоянной /полной или частичной/
утрате страхователем общей трудоспособности > ре-
зультате травмы, случайного острого отравлений и
других событий. При этом, если договор страхования
был заключен по тарифу «Б», то подлежащая выпла-
те сумма удваивается, а по тарифу «В» — утраи-
вается. *
В случае смерти страхователя в период действия
договора страховая сумма, указанная в страховом
свидетельстве, выплачивается лицу, назначенному
для ее получения.
Страховые взносы можно уплачивать как путем
безналичных расчётов, так и наличными деньгами
страховому агенту.
Подробнее ознакомиться с условиями страхова-
ния и заключить договор можно в инспекции Гос-
страха или у страхового агента, обслуживающего
ваше предприятие, учреждение или организацию.
Страхового агента можно пригласить на дом.
Главное управление государственного
страхования СССР
Вопросы философии. 1988, № 10, 1 — 176.