“Синдром
публичной
немоты
История
и современные практики
публичных дебатов
в России
Новое
Литературное
Обозрение
2017

УДК 808.5
ББК 80.742
С38
Авторы и ответственные редакторы выражают искреннюю
признательность Европейскому университету в Санкт-Петербурге
за интеллектуальную, финансовую и техническую поддержку
этой книги.
С38 «Синдром публичной немоты»: история и совре¬
менные практики публичных дебатов в России /
Отв. ред. Н.Б. Вахтин, Б.М. Фирсов. — М.: Новое лите¬
ратурное обозрение, 2017. — 424 с.: ил.
ISBN 978-5-4448-0680-7
Одна из причин неудачи демократических реформ в России —
отсутствие навыков публичной речи, что редакторы данной
книги назвали «синдромом публичной немоты». Мы умеем
говорить или в официальном ключе, когда исход коммуника¬
ции предрешен заранее, или в приватном, когда целью спо¬
ра становится сам спор. Мы теряемся, когда нам приходится
убеждать, аргументировать, уступать, искать общую позицию.
Какие исторические, социальные или психологические причи¬
ны лежат за нашей неспособностью аргументативно примирять
разные точки зрения? Почему нам так тяжело даются компро¬
миссы? Почему каждый публичный спор быстро превращается
в скандал и склоку? Эта книга исследует поставленный вопрос
с разных методологических позиций, в историческом, социоло¬
гическим, социолингвистическом планах. Под одной обложкой
объединились ведущие специалисты из разных стран - России,
Великобритании, Франции, Израиля, — предлагающие как опи¬
сания различных примеров «публичной немоты», так и методы
ее преодоления.
УДК 808.5
ББК 80.742
© Авторы, 2017
© Н. Вахтин, Б. Фирсов, составление, 2017
© ООО «Новое литературное обозрение», 2017

СОДЕРЖАНИЕ
Предисловие. Николай Вахтин, Борис Фирсов	7
Глава 1. Николай Вахтин. Дискурс убеждения
в тоталитарном языке и постсоветские
коммуникативные неудачи	18
Глава 2. Дмитрий Калугин.
«Много спирашася, не обретоша истинны»,
или Поэтика коммуникации власти
и общества в России древней и новой	47
Глава 3. Мишель Тисъе. Литература правовой
популяризации и употребление языка
(конец XIX — начало XX века)	92
Глава 4. Катриона Келли. «Как писать в газету»:
язык и власть на заре советского
публичного языка	114
Глава 5. Валерий Вьюгин. Между улицей и кухней:
риторика с(о)ветского собрания
в литературе и кино	148
Глава 6. Борис Фирсов. Был ли советский
официальный дискурс гегемоническим?	175
Глава 7. Борис Гладарев. Опыты преодоления «публичной
немоты»: анализ общественных дискуссий
в России начала XXI века	196

Глава 8. Александра Касаткина. Садоводческие
товарищества в поисках нового смысла:
анализ дискурса общих собраний в СНТ	253
Глава 9. Капитолина Федорова.
«Дистанция огромного размера...»:
официальный vs. публичный язык
(на материале заседаний оргкомитетов
митингов и массовых мероприятий
в январе — феврале 2012 года)	275
Глава 10. Юлия Лернер, Клавдия Збенович.
Нутро на публику: публичный разговор
о личном в постсоветской
медиакультуре (на примере
передачи «Модный приговор») 	294
Глава 11. Лара Рязанова-Кларк. Деформация речи
и немота в сатирическом контрдискурсе
(на примере интернет-видео «Рулитики») .. 330
Глава 12. Олег Хархордин. Прошлое и будущее
русского публичного языка	348
Об	авторах	420

ПРЕДИСЛОВИЕ
Николай Вахтин, Борис Фирсов
15-17 января 2013 года в Европейском университете в Санкт-
Петербурге прошла конференция «Российское общество
в поисках публичного языка: вчера, сегодня, завтра».
Идея конференции сводилась к следующему (процити¬
руем call for papers, распространенный весной 2012 года):
После революционной российской трансформации 1991 года
прошло 2о лет, но в стране до сих пор не выработаны эффектив¬
ные механизмы публичного обсуждения насущных проблем.
Организаторы конференции исходят из того, что не последнюю
роль здесь играет «синдром публичной немоты», вызванный не¬
достаточной развитостью того, что можно назвать «публичным
регистром» русского языка.
В современном русском языке хорошо разработан «офици¬
альный регистр»: языковые, стилистические и жанровые особен¬
ности официальных речей целиком унаследованы от советской
эпохи, когда жесткая регламентация и высокая ритуализован-
ность сочетались с предельной мерой ответственности за про¬
изнесенное публично, а результат «обсуждения» был известен
заранее. Ничуть не хуже—а может быть, и лучше—разработан
у нас и «приватный регистр»: дружеские, доверительные разгово¬
ры «на кухне» составляют отличительную черту позднесоветской
и постсоветской российской культуры. Однако регистр, который
обслуживал бы ситуации публичной речи перед незнакомой
и не обязательно дружественной аудиторией, помогал бы до¬
носить свою позицию до оппонентов и добиваться сближения
позиций, в современном русском языке практически отсутствует.
В этих условиях роль публичного регистра в ситуациях, когда
он должен бы быть востребован, играют либо официальный, либо
приватный регистры. Использование официального регистра
© Н. Вахтин, Б. Фирсов

8
НИКОЛАЙ ВАХТИН, БОРИС ФИРСОВ
в публичных дискуссиях немедленно вызывает у участников
ассоциации с «заорганизованностью», избыточной формали¬
зацией и заранее предрешенным результатом. Использование
же приватного регистра, с другой стороны, ассоциируется с не¬
обязательностью получения какого-либо результата вообще
и с необходимостью скорее одолеть противника в споре, чем
участвовать в совместных поисках компромисса.
Дефицит навыков цивилизованного участия в обществен¬
ных обсуждениях, ограниченное владение публичным ре¬
гистром ощущаются как реальный барьер на пути развития
гражданского общества в современной России: люди оказыва¬
ются неспособны совместно и в ограниченное время прийти
к консолидированному мнению, не готовы участвовать в пуб¬
личных поисках взаимоприемлемых компромиссов.
Организуемая ЕУСПб конференция посвящена обсужде¬
нию очерченной выше проблемы и преследует как научную,
так и общественную цель: научная цель конференции — разо¬
браться в причинах и истоках «синдрома публичной немоты»,
а ее общественная цель — начать академическую дискуссию
о методах лечения этой социокультурной «болезни».
Эта книга1 строится на идеях, высказанных в некоторых
из докладов на этой конференции* 2. Жанр книги хорошо
описывается известным советским оксюмороном «коллек¬
тивная монография»: тексты, написанные разными авто¬
рами, но объединенные общей идеей и единым планом.
Обсуждаемая в книге проблема состоит в следующем.
После крушения коммунистической системы в России
' Первое издание книги вышло по-английски в 2016 году в издатель¬
стве Edinburg University Press под названием «Public Debate in Russia:
Matters of (Dis)order». Настоящее русское издание практически иден¬
тично английскому, за исключением присутствующей в англий¬
ском и отсутствующей в русском издании главы Максима Кронгауза
«Russian and Newspeak: Between Myth and Reality» (публикацию этой
главы по-русски см.: [Кронгауз 2015]).
2 Не в последнюю очередь — на идеях проф. Мэри Маколи (Магу
McAuley), которая, к сожалению, не смогла принять участия в самой
книге.

ПРЕДИСЛОВИЕ
9
на месте «единомыслия» возникла какофония мыслей
и мнений. Однако публичные дискуссии этого периода
не принесли ожидаемых плодов, отчасти потому, что рос¬
сиянам, воспитанным на «партийном новоязе» как един¬
ственной дозволенной форме публичной речи, оказалось
не на чем говорить. Дело не только в том, что потенци¬
альные ораторы не владели соответствующим регистром
русского языка, но еще и в том, что те, к кому ораторы об¬
ращались, этот регистр не понимали. В советскую эпоху
право гражданина на публичное слово регулировалось
партийными инстанциями, «компетентными органами»,
официальной цензурой — и самоцензурой. «Советский на¬
род» знал только два варианта речи: приватный («кухон¬
ный») и официальный советский; в конце 1980-х — начале
1990-х годов этого оказалось недостаточно.
Корни этого социального явления уходят как в исто¬
рию Российской империи, так и в советские времена,
в область взаимодействия власти и общества, официаль¬
ной (имперской или советской) идеологии и групповых
социальных отношений '.
Сегодня социологи, антропологи, лингвисты остро
чувствуют неспособность российского населения к кон¬
солидации различных мнений, неготовность к деятель¬
ному участию в публичных поисках взаимоприемлемых
компромиссов. Это — последствия хронического и за¬
пущенного социально-культурного заболевания «эпохи
развитого социализма», последствия десятилетий вла¬
ствования «тоталитарного языка».
Тоталитарному языку (newspeak, langue de bois, LTI и dp.)
и тоталитарному дискурсу посвящены как классические
работы, так и более недавние исследования [Заславский,
Фабрис 1982; Karpinski 1984; Seriot 1985; Thom 1989]. Мно¬
гие авторы обращались к анализу «языка большевиков» 11 Это социальное «заболевание» было впервые диагностировано
и изучено (хотя и не названо) в знаменитом сборнике «Вехи» [1909],
прежде всего в статьях Н.А. Бердяева, М.О. Гершензона, А. Изгоева
и Б. Кистяковского, см.: [Brooks 1973]-

10
НИКОЛАЙ ВАХТИН, БОРИС ФИРСОВ
[Wierzbicka 1990; Young 1991; Epstein 1991; Купина 1995;
1999; Земская 1996; Dunn 1999; Gorham 2003; Гусейнов 2003,
2004; Poppel 2007; Чудакова 2007], однако детальный ана¬
лиз по-прежнему встречается нечасто. В последнее время
появилось несколько книг, анализирующих советские
и постсоветские речевые практики [Gorham 2014; Koteyko
2014; Petrov, Ryazanova-Clarke 2015], однако подходы этих
исследований отличаются от нашего1.
Наш подход использует понятие публичного регистра.
Мы пытаемся объяснить механизмы, препятствующие мо¬
дернизации и демократическим реформам в России, через
устойчивость «советского» типа аргументирования, пред¬
лагая широкий исторический и синхронный обзор проб¬
лемы, возможный только в коллективном научном труде.
Книгу открывает вводная глава i (Николай Вахтин.
Дискурс убеждения в тоталитарном языке и постсо¬
ветские коммуникативные неудачи), в которой автор,
используя понятие тоталитарного языка, обобщает теоре¬
тическую рамку книги и демонстрирует различия между
русской и американской практиками публичных дебатов
на примере знаменитого «кухонного спора» 1959 года
между Хрущевым и Никсоном. Во второй части главы сум¬
мируются методы и приемы обучения граждан ведению
публичных дебатов в англоязычных странах и обсуждает¬
ся вопрос о том, возможно ли прямое заимствование этих
приемов или требуется создание собственных методик.
В главе 2 (Дмитрий Калугин. «Много спирашася,
не обретоша истинны», или Поэтика коммуникации вла¬
сти и общества в России древней и новой) показано, что
отсутствие в русском языке публичного регистра — это
результат сознательной стратегии сначала имперских,
затем советских, а теперь и путинских властей, целью 11 Майкл Горэм, как кажется, слишком спешит, называя то, что проис¬
ходит с языком в современной России, ситуацией «после ньюспика».
Неля Котейко в указанной книге исследует заимствования и метафо¬
ры, чтобы показать изменения и преемственность в тонких взаимо¬
действиях языка и политики в постсоветской России.

ПРЕДИСЛОВИЕ
11
которой являлось сделать социальный диалог невозмож¬
ным. Эта стратегия глубоко укоренена в русской истории,
что автор показывает на примере нескольких ее эпизо¬
дов: полемики в древнерусской литературе Х1-ХУ1 веков;
знаменитой переписки Грозного с Курбским; публичных
дискуссий XVIII века под патронажем Екатерины Вели¬
кой; политических дискуссий XIX века, и, наконец, обще¬
ственного отношения к судебным реформам 1860-х годов
и введению суда присяжных.
Следующие четыре главы представляют собой очерки
из разных периодов русской истории.
В главе 3 (Литература правовой популяризации и упо¬
требление языка (конецХ1Х—начало XX века)) Мишель Ти-
сье продолжает с того исторического момента, на котором
останавливается глава 2, и анализирует разные попытки
создать популярный язык для описания юридических по¬
нятий на рубеже XIX и XX веков, в зависимости от того, как
«элиты» относились к «народу», и от способности последне¬
го воспринять юридический дискурс. Следует ли объяснять
юридические понятия простыми словами, чтобы «народ»
мог их понять? Или следует постепенно просвещать и об¬
учать «народ», развивая его юридическое сознание через
употребление сложных юридических терминов?
В главе 4 («Как писать в газету»: язык и власть
на заре советского публичного языка) Катриона Келли
описывает важный жанр в истории русского публич¬
ного языка («письма в редакцию») в контексте ранней
советской культуры. Попытки заставить всех «говорить
по-большевистски» (если воспользоваться известным вы¬
ражением Стивена Коткина) менее характерны для два¬
дцатых годов, чем различные попытки модернизировать
язык, используя зарубежный опыт. «Письма в редакцию»
призваны были привлечь советские массы к политиче¬
ским дискуссиям, но поставили вопрос о языке: ведь за¬
падные «письма в редакцию» (ведущие отсчет с XVIII века)
традиционно были написаны на языке образованного
класса. Эта проблема так и не была решена, и «письма

12
НИКОЛАЙ ВАХТИН, БОРИС ФИРСОВ
в редакцию» в конце концов слились в жанровом отно¬
шении с языком советского политического «мейнстрима».
В главе 5 (Между улицей и кухней: риторика совет¬
ского собрания в литературе и кино) Валерий Вьюгин
показывает, что «советское собрание», в которое вклю¬
чаются и массовые митинги, и партсобрания, и другие
формы публичных сборищ, имеет вполне конкретные
дискурсивные и пространственные особенности. В главе
с позиций пространственного и дискурсивного символиз¬
ма власти проанализирован образ такого собрания, как
он предстает в литературе и в кино начиная с двадцатых
годов, через годы зрелой советской власти и до последних
десятилетий ее существования.
Глава 6 (Борис Фирсов. Был ли советский официальный
дискурс гегемоническим?) демонстрирует, как «новояз» вы¬
теснял «человеческий язык» из идеологических дискуссий
начиная с 1930-х годов. Массовое идеологическое оболва¬
нивание, вездесущий псевдомарксизм, преследования за
малейшие отклонения от «линии партии» оказали влияние
не только на массы, но и на партийных лидеров. На матери¬
але дневника Анатолия Черняева автор показывает, какими
лингвистически и интеллектуально беспомощными ста¬
новились Брежнев и его окружение, если им приходилось
выступать «без бумажки»: хозяева официального дискурса,
они утрачивали дар человеческой речи.
Следующие пять глав предлагают для рассмотрения
конкретные случаи коммуникативных удач (и неудач)
современной России.
Глава 7 (Борис Гладарев. Опыты преодоления «пуб¬
личной немоты»: анализ общественных дискуссий в России
начала XXI века). Причиной неспособности к публичной
дискуссии, по мнению автора, является не только от¬
сутствие соответствующего регистра, но и отсутствие
опыта. Автор показывает это, используя результаты трех
социологических исследований: «Социальная история
петербургского движения за сохранение историко-куль¬
турного наследия», 2007-2009; «Environmental Activism in

ПРЕДИСЛОВИЕ
13
St. Petersburg and Helsinki: Comparing Analyses of Political
Cultures», 2010; и «Городские движения в современной
России: в поиске солидарных практик», 2011-2012. Дан¬
ные, собранные методом включенного наблюдения, ярко
демонстрируют беспомощность участников, независимо
от их социального положения и добрых намерений: люди
не умеют превратить полифонию мнений в разумный
консенсус. В главе детально разбираются признаки и при¬
чины этой беспомощности.
В главе 8 (Александра Касаткина. Садоводческие
товарищества в поисках нового смысла: анализ дискурса
общих собраний в СНТ) приведены результаты исследова¬
ния методом включенного наблюдения общих собраний
«садоводческих товариществ»: небольших, формально
самоуправляемых коллективов горожан — владельцев
дачных участков. «Общее собрание» такого товарищества
формально является его высшим руководящим органом.
В главе показано, как отсутствие регистра публичной
речи и неумение слушать другого разрушают ход собра¬
ния и делают его бессмысленным.
В главе 9 (Капитолина Федорова. «Дистанция
огромного размера...»: официальный vs. публичный язык)
исследуется материал протестных движений 2012 года
и показывается, как существенно различаются заседания
оргкомитетов антипутинского и пропутинского митин¬
гов: если второе проходит целиком в рамках «офици¬
ального» регистра речи, то первое старается выработать
и использовать новый, публичный регистр.
Главы ю и и рассматривают основной вопрос книги
на примере СМИ.
В главе ю (Юлия Лернер, Клавдия Збенович. Нутро
на публику: публичный разговор о личном в постсоветской
медиакультуре (на примере передачи «Модный приговор»))
авторы показывают, каким мощным инструментом рефор¬
мирования языка и создания новых языковых регистров яв¬
ляется телевидение. В главе описывается появление нового
языка, нового «терапевтического» дискурса, создаваемого

14
НИКОЛАЙ ВАХТИН, БОРИС ФИРСОВ
телевизионными ток-шоу, прежде всего программой «Мод¬
ный приговор» — публичным обсуждением моды, пере¬
определяющим принятые границы приватного.
Глава и (Лара Рязанова-Кларк. Деформация речи и не¬
мота в сатирическом контрдискурсе) продолжает линию
предшествующей главы, описывая язык сатирических
интернет-видео периода «либерального» правления пре¬
зидента Медведева и показывая, как речевые деформации
и немота используются в качестве орудия сатиры в клипах
Олега Козырева «Рулитики».
Книгу завершает глава 12 (Олег Хархордин. Прошлое
и будущее русского публичного языка). Она начинается
с описания знаменитого руководства для публичных
обсуждений в США — «Robert’s Rules of Order»; затем
переходит к анализу попыток создания аналогичных
процедур на первых заседаниях русской Думы (1905-1917),
далее — к большевистским и позднесоветским дебатам
и завершается обсуждением перспектив публичных дис¬
куссий в современной России. Основной проблемой здесь
является то, что отсутствие публичного регистра, неясные
правила ведения дискуссий, характерные для современ¬
ной России, помогают правящим элитам сохранять свое
доминирующее положение в обществе.
* * *
Эта книга адресована всем, кому интересны актуальные
проблемы современного российского общества, историко-
культурные и социальные причины их порождения. Тема,
которой посвящена наша книга, взята из реальной жизни.
Российское общество, уставшее в советский период своего
развития от принуждения к единодушию и раболепию,
бурно отреагировало на предоставленные права и свобо¬
ды несговорчивостью, конфликтами ценностей, демон¬
страцией разноголосицы и фатальной неспособностью
едва ли не всех социальных и политических субъектов
разного калибра к разумным компромиссам.

ПРЕДИСЛОВИЕ
15
Авторы книги не ставили перед собой задачи успо¬
коить бушующее море общественного несогласия. Их
миссия — в том, чтобы указать на ресурс, который может
понизить степень диссонанса жизни российского соци¬
ума. Этим ресурсом является язык в той особой своей
роли, когда он перестает раскалывать соотечественников
на несоединимые части, помогает им ограничивать инди¬
видуальный эгоизм и способствует консолидации социу¬
ма. Язык может стать тем средством, которое позволяет
людям договориться, преодолевая «синдром публичной
немоты». Этот вывод построен на хорошо известном по¬
ложении, что роль языка не сводится к отражению со¬
циальной реальности. Язык конструирует реальность,
выступая своеобразной основой полноценного и всесто¬
роннего взаимодействия людей.
Чтобы не заканчивать предисловие на пессимисти¬
ческой ноте, завершим его цитатой из главы Бориса
Гладарева:
Приобретение коммуникативной компетенции, освоение
«манер» и правил публичного поведения — все это скорее
культурные, чем политические процессы, а культура меняется
медленно. Тем не менее недавние эмпирические наблюдения
за дискуссиями различных инициативных групп, собраний
и общественных движений позволяют различить стремление
людей преодолеть привычные коммуникативные барьеры,
найти нужные слова и обнаружить то общее, что делает нас
обществом.
Литература
Гусейнов Г. (2003). Советские идеологемы в постсоветском дис¬
курсе 1990-х. М.: Три квадрата.
Гусейнов Г. (2004). Д. С. П. Советские идеологемы в русском дис¬
курсе 1990-х. М.: Три квадрата.

16
НИКОЛАЙ ВАХТИН, БОРИС ФИРСОВ
Заславский В., Фабрис М. (1982). Лексика неравенства: к проблеме
развития русского языка в советский период // Revue des
études slaves. Vol. 54. № 3. P. 387-401.
Земская E. (1996). Клише новояза и цитация в языке постсоветского
общества // Вопросы языкознания. № 3. С. 23-31.
Кронгауз М. А. (2015). Русский язык и новояз: между мифом и ре¬
альностью // Кронгауз М. А. Слово за слово: о языке и не только.
М.: ИД «Дело» РАНХиГС.
Купина Н. А. (1995). Тоталитарный язык: словарь и речевые реалии.
Екатеринбург: Изд-во Уральского ун-та.
Купина Н. А. (1999). Языковое сопротивление в контексте тотали¬
тарной культуры. Екатеринбург: Изд-во Уральского ун-та.
Чудакова М. О. (2007). Язык распавшейся цивилизации: материалы
к теме // Мариэтта Чудакова: новые работы: 2003-2006. М.:
Время. С. 234-348.
Brooks J. (1973)- Vekhi and the Vekhi Dispute // Survey. Vol. 19. № 1.
P. 21-50.
Dunn J. A. (1999). The Transformation of Russian from a Language of
the Soviet Type to a Language of the Western Type // Language and
Society in Post-Communist Europe / Ed. J. Dunn. Basingstoke; New
York: McMillan. P. 3-11.
Epstein M. (1991). Relativistic Patterns in Totalitarian Thinking: an
Inquiry into the Language of Soviet Ideology. Kennan Institute for
Advanced Russian Studies. Occasional Paper. № 243. Washington:
The Woodrow Wilson International Center for Scholars [http://
www.emory.edu/INTELNET/ideolanguage2.html].
Gorham M. S. (2003). Speaking in Soviet Tongues: Language Culture
and the Politics of Voice in Revolutionary Russia. DeKalb: Northern
Illinois University Press.
Gorham M. S. (2014). After Newspeak: Language Culture and Politics in
Russia from Gorbachev to Putin. Ithaca, NY: Cornell University Press.
Karpinski J. (1984). Mowa do ludu: szkice о jezyku polityki. London: Puls.
Koteyko N. (2014). Language and Politics in Post-Soviet Russia: A Corpus
Assisted Approach. London: Palgrave Macmillan.
Petrov R, Ryazanova-Clarke L. (eds.) (2015). The Vernaculars of Commu¬
nism: Language, Ideology and Power in the Soviet Union and Eastern
Europe. Abingdon: Routledge.

ПРЕДИСЛОВИЕ
17
Poppel L. (2007). The Rhetoric of Pravda Editorials: A Diachronic Study
of a Political Genre. Acta Universitatis Stockholmiensis. Stockholm
Slavic Studies 33.
Seriot P. (1985). Analyse du discours politique soviétique. Paris: Institut
d’études slaves.
Thom F. (1989). Newspeak: The Language of Soviet Communism
(La langue de bois). London; Lexington: The Claridge Press.
Wierzbicka A. (1990). Antitotalitarian Language in Poland: Some
Mechanisms of Linguistic Self-Defence. Charlottesville: University
of Virginia Press.
Young J. W. (1991). Totalitarian Language: Orwell’s Newspeak and Its Nazi
and Communist Antecedents. Virginia: University of Virginia Press.

ГЛАВА 1
ДИСКУРС УБЕЖДЕНИЯ В ТОТАЛИТАРНОМ
ЯЗЫКЕ И ПОСТСОВЕТСКИЕ
КОММУНИКАТИВНЫЕ НЕУДАЧИ
Николай Вахтин
В середине 1970-х годов я познакомился с молодым швед¬
ским аспирантом, прикомандированным, кажется, к Пуш¬
кинскому Дому и прожившим к тому времени в Ленинграде
уже несколько месяцев. Он хорошо говорил по-русски, под¬
ружился за эти месяцы с половиной города, и его постоянно
звали в гости—то в одну компанию, то в другую. Однажды
он сказал мне фразу, которую я помню до сих пор:
— Как странно вы, русские, спорите. Вот у нас в Швеции, когда
спорят, то один говорит, а другие слушают и стараются понять,
что он имеет в виду. А у вас — один говорит, а другие ждут
своей очереди.
Точность формулировки меня поразила. Это было мое
первое — неосознанное — столкновение с явлением,
названия которого я узнал лет через двадцать: анализ
коммуникативного взаимодействия, конверсационный
анализ, этнография речи [Hymes 1962], последователь¬
ность реплик, смена очереди [Hudson 1990:116-121], overlap
[Tannen 1982: 219] и т. д.
Данная глава посвящена именно этому: традиционным
особенностям «русского спора», современным особенно¬
стям российского дискурса аргументации и последствиям
этих особенностей для нашего общего будущего.
В самом начале необходимы две оговорки:
(i) То, о чем пойдет здесь речь, носит в социолингви¬
стике название регистр. Этот термин иногда используется
строго, иногда — довольно широко, в качестве синонима
таких терминов, как жанр, стиль или тип текста. В общем
© Н. Вахтин

ГЛАВА 1. ДИСКУРС УБЕЖДЕНИЯ В ТОТАЛИТАРНОМ ЯЗЫКЕ
19
виде регистр — это вариант языка, обусловленный ситуа¬
тивно: субъекты коммуникации переключают регистры
своей речи в зависимости от того, в какой ситуации (то
есть где, с кем, о чем) им приходится говорить. Носители
любого языка обычно владеют несколькими регистрами
в пределах этого языка и способны свободно переклю¬
чаться с одного на другой в зависимости от ситуации;
этим регистр отличается от (социального) диалекта, так
как последний привязан к социальной группе говорящих
более жестко (см. подробно: [Biber 1994]).
(2) В главе пойдет речь только о том типе коммуника¬
ции, целью которого является вначале привести группу
людей к общему мнению по какому-либо вопросу, а затем,
возможно, побудить группу к совместным действиям.
В классической риторике (и в заимствовавшей этот термин
теории дискурса) такой тип коммуникации называется
Argumentation) [Connors 1981: 444], по-русски — «спор»,
«убеждение», «аргументирование»; его задача — побудить
слушающего согласиться с тем, что говорится, приводя
доказательства своей правоты и убеждая собеседника
с использованием логики, фактов, иллюстраций, экс¬
пертных заключений, а также эмоций. Важно, что задача
Argument — не только убедить, но и заставить поступать
в соответствии с новым убеждением'.
★ * ★
Можно выделить несколько параметров классификации
вариантов дискурса указанного типа1 2. Эти параметры
1	За рамками нашего интереса оказываются другие типы дискурса —
такие как описание (когда говорящий просто описывает окружающий
мир, как он предстает пяти человеческим чувствам), повествование
(рассказ о последовательности событий) и т. п.
2	Некоторые высказанные в этой главе идеи обсуждались при под¬
готовке конференции, по материалам которой написана эта книга.
Я благодарен за эти обсуждения и идеи Борису Гладареву, Дмитрию
Калугину, Капитолине Федоровой и Борису Фирсову. В написанных
ими главах эти идеи получают дальнейшее развитие.

20
НИКОЛАЙ ВАХТИН
касаются как ситуации и собеседников, так и целей и фор¬
мы коммуникации.
1.	Знакомы ли участники коммуникации (оратор и пуб¬
лика) друг с другом? Точнее — релевантен ли для данной
ситуации факт знакомства участников коммуникации
друг с другом? Варианты тут скорее бинарные: релевантен
либо нет.
2.	В какой степени конечный результат обсуждения
известен заранее? Здесь могут быть разные варианты, от
полной неизвестности конечного результата через раз¬
деляемый в общих чертах общий его абрис и вплоть до
заранее подготовленной итоговой формулировки, отсту¬
пление от которой невозможно.
3.	С предыдущим параметром связана степень важ¬
ности достижения конечного результата в виде общего
мнения по обсуждаемому вопросу (хотя бы на уровне
большинства): от абсолютной необходимости добиться
результата, то есть достичь компромисса, и до полной не-
релевантности этого обстоятельства.
4.	Мера ответственности говорящего за свои слова.
Здесь снова шкала варьируется от полной безответствен¬
ности, когда говорящий может противоречить сам себе,
менять позицию в ходе дискуссии и т. п., и до высокой
степени ответственности за каждое слово.
5.	Степень ритуализованности обсуждения, наличие
или отсутствие жесткого регламента. Дискуссия может
иметь или не иметь председательствующего с разными
полномочиями; дискуссия может подчиняться или не под¬
чиняться требованиям определенного регламента и т. п.
По этим параметрам можно попытаться описать те
варианты дискурса типа Argument, которые существовали
в советское время.
I. Первый вариант: «собеседники» (оратор и пуб¬
лика) не знакомы друг с другом (а если и знакомы — это
для ситуации нерелевантно); конечный результат (вы¬
вод) обсуждения известен заранее и важен в высокой
степени (не допускается ни малейшего отступления

ГЛАВА 1. ДИСКУРС УБЕЖДЕНИЯ В ТОТАЛИТАРНОМ ЯЗЫКЕ
21
от заранее сформулированной «резолюции»); ответ¬
ственность за свои слова у каждого выступающего очень
высокая (не дай Бог сказать что-то не так!); форма вы¬
ступления настолько ритуализованная, что иногда даже
не важно, есть ли какой-либо смысл в том, что человек
говорит, важно соблюдение определенных лексических,
стилистических и интонационных норм и правил; диа¬
лог происходит в соответствии с жестким регламентом.
Назовем этот вариант официальным дискурсом.
2. Второй вариант: все говорящие не просто знакомы,
но хорошо знакомы друг с другом, доверяют друг другу;
конечный вывод (результат) спора не просто не известен
никому из говорящих, но на самом деле и не важен, а важно
«поговорить» и «обсудить»; ответственности за свои слова
нет (от любого утверждения можно отказаться: «я этого
не говорила», «вы меня не так поняли», «не передергивайте»
и т. п.); форма диалога ритуализована в очень низкой сте¬
пени; никакой регламент не регулирует речевое поведение
говорящих: последовательность реплик не выдерживается,
число прерываний (interruptions) очень велико.
Назовем этот вариант приватным дискурсом.
Некоторые признаки одного и второго типов можно
представить в таблице i.
Официальный дискурс. Официальные публичные
выступления могли быть устными или письменными.
Таблица I. Официальный и приватный дискурс
Официальный
Приватный
Тип аудитории
Не знакомы, но заведомо
согласны
Знакомы, скорее всего
не согласны
Результат
Предрешен; очень важен
Неизвестен; не важен
Ответственность
Очень высокая
Никакой
Форма
Ритуализованная
Свободная
Регламент
Жесткий
Отсутствует

22
НИКОЛАЙ ВАХТИН
Например, это могла быть статья в «Правде» о санди-
нистской революции, диктаторе Сомосе и американском
империализме. Следом за этой статьей проводилось «со¬
брание коллектива» какого-либо завода или научно-ис¬
следовательского института с обязательным докладом
о положении в Никарагуа. Этот доклад целиком базиро¬
вался на статье, часто — просто состоял в чтении вслух
исходной статьи и содержал большое число оценочных
высказываний; за ним следовали заранее подготовлен¬
ные выступления членов коллектива, в которых все
выступавшие соглашались со всеми оценками, и за¬
вершалось собрание единогласным голосованием зала,
осуждающим американский империализм и выража¬
ющим солидарность с борьбой сандинистов за свободу.
Внешние признаки Argument налицо: целью описы¬
ваемых выступлений, письменных и устных, было убе¬
дить читателей и слушателей в правоте официальной
точки зрения на события; в результате все участники
соглашались с аргументацией статьи или доклада, при¬
нимали приведенные в них факты и логику изложения,
присоединялись к их эмоциональному настрою и гото¬
вы были совершать поступки в соответствии со своими
убеждениями — как минимум голосовать поднятием рук.
Однако любому мало-мальски искушенному наблю¬
дателю ясно, что тут что-то не так. Это — не настоящий
Argument, поскольку единогласное одобрение аудито¬
рии заведомо гарантировано: оно получено задолго
до публикации статьи или начала собрания, причем
получено совершенно другими средствами. Сами же
статья или доклад не преследуют цели убедить: их за¬
дача — имитировать убеждение и получить заранее
известный результат — единогласное голосование. Если
выступающий соблюдает определенные стилистиче¬
ские, лексические и интонационные нормы и правила,
содержание статьи или устного выступления в общем
несущественно.
Алексей Юрчак приводит такой пример:

ГЛАВА 1. ДИСКУРС УБЕЖДЕНИЯ В ТОТАЛИТАРНОМ ЯЗЫКЕ
23
Когда на комсомольских собраниях Леонид [секретарь комсо¬
мольской организации] <...> предлагал голосовать, они [ком¬
сомольцы] отвечали утвердительным поднятием рук. Когда он
заканчивал выступление, они отвечали аплодисментами. Мы
знаем также, что большинство сидящих в зале комсомольцев
не воспринимало слов Леонида буквально. Их утвердительная
реакция была не выражением согласия с буквальным смыслом
заявления Леонида, а подтверждением того, что они понимают
необходимость участвовать в чисто формальном воспроизвод¬
стве этого ритуала [Юрчак 2014: 251].
На этом эффекте построен сюжет знаменитой песни Алексан¬
дра Галича «О том, как Клим Петрович выступал на митинге
в защиту мира»: героя — записного оратора — привозят
на собрание, суют ему в руку бумажку, которую он должен
зачитать с трибуны, он начинает читать, и оказывается, что
бумажка—не та: ему дали выступление от имени женщины:
Вот моргает мне, гляжу, председатель:
Мол, скажи свое рабочее слово!
Выхожу я
И не дробно, как дятел,
А неспешно говорю и сурово:
«Израильская, — говорю, — военщина
Известна всему свету!
Как мать, — говорю, — и как женщина
Требую их к ответу!
Который год я вдовая,
Все счастье — мимо,
Но я стоять готовая
Задело мира!
Как мать вам заявляю и как женщина!..»
Тут отвисла у меня, прямо, челюсть,
Ведь бывают же такие промашки! —
Этот сучий сын, пижон-порученец
Перепутал в суматохе бумажки!

24
НИКОЛАЙ ВАХТИН
И не знаю — продолжать или кончить,
В зале, вроде, ни смешочков, ни вою...
Первый тоже, вижу, рожи не корчит,
А кивает мне своей головою!
Ну, и дал я тут галопом — по фразам
(Слава Богу, завсегда все и то же!)
А как кончил —
Все захлопали разом,
Первый тоже — лично — сдвинул ладоши [Галич 1968].
Что говорит выступающий — не важно; важно, чтобы
в тексте присутствовали привычные ключевые слова
вроде «израильской военщины» или «дела мира». Все
аплодируют; и если после собрания люди, проголосовав
«за», остались в глубине души каждый при своем мнении,
на оценку результата это не влияет. Это, другими словами,
не Argument.
В уже цитированной книге Юрчак точно описывает это
явление как «перформативный сдвиг»: в период позднего
социализма констатирующая функция высказывания
становится относительно несущественной, а на первый
план выходит его перформативная функция: «создание
ощущения того, что именно такое описание реальности,
и никакое иное, является единственно возможным и неиз¬
менным, хотя и не обязательно верным» [Юрчак 2014:161]'.
Приватный дискурс. Ярким примером его является
всем известный «спор на кухне». Участвуют люди, хорошо
знакомые друг с другом, даже близкие; между собеседни¬
ками царит доверие, все высказываются откровенно. Спор
эмоционален, собеседники перебивают друг друга. Пред¬
метом спора может быть, например, то же самое положение
в Никарагуа. Одни говорят, что сандинисты — бандиты,
' Ср. с утверждением Ю. Левина, что в рамках тоталитарного дискур¬
са оппозиция истинное / ложное становится нерелевантной [Левин
1994:150].

ГЛАВА 1. ДИСКУРС УБЕЖДЕНИЯ В ТОТАЛИТАРНОМ ЯЗЫКЕ
25
готовые перебить полстраны ради торжества абстрактных
идей, другие — что никакой нормальный человек не может
жить при сомосовской диктатуре и что вооруженная борь¬
ба с ней, пусть и жестокими методами, неизбежна. Одни
кричат, что раз газета «Правда» за сандинистов — то они
против; другие — что раз американцы за Сомосу—значит,
для России лучше сандинисты. В результате такого спора
собеседники, как правило, не приходили к общему мнению:
каждый оставался при своем1.
Этот тип коммуникации тоже отразился в поэзии,
на этот раз — в поэме Юлия Кима «Московские кухни»:
Русский ночной разговор
—	«Россия, Россия, Россия» — ну прямо шизофрения!
—	«Россия, Россия, Россия» — какой-то наследственный бред!
—	Ведь сказано было, едрена мать:
«Умом Россию не понять,
В Россию можно только верить».
Или нет.
—	А я поверить рад бы, но из газеты «Правды»
Не вижу я, во что же мне верить, сэр!
Религия ликвидирована, крестьянство деградировано,
А вместо России — Эресе — Эфесе — Эр?!
Но я не могу любить аббревиатуру,
Которую я не в силах произнести!
—	Отдай народу землю, отстрой ему деревню — И завтра все
воскреснет на Руси!
—	Никита так и начал, да бес его подначил.
—	А этому, с бровями, вообще на все начхать!
—	Земля землей, а ты сперва подай мне главные права —
Вот вам «что делать» и «с чего начать»!
—	Отдай народу землю — и он ее пропьет!
1 О «русских кухонных разговорах» прекрасно написала Айрин Рис,
к книге которой [Рис 2005] я и отсылаю читателей; см. также обсуж¬
дение этой книги в журнале «Этнографическое обозрение» (2006. № 5.
С. 3-70).

26
НИКОЛАЙ ВАХТИН
—	Как будто раньше меньше пили, что ли!
—	Сначала давайте условимся, что такое «народ».
—	Ну-у, это не просечь без алкоголя!
—	А раньше, между прочим, меньше пили!
—	Ребята! Кончайте вы этот базар!
—	Зачем Столыпина убили??!!
—	Всё!
—	Всё!
—	Всё Достоевский предсказал [Ким 1988].
В «споре на кухне» снова все признаки Argument, казалось
бы, налицо: говорящие пытаются побудить слушателей
согласиться со своей точкой зрения «с использованием
логики, фактов, иллюстраций, экспертных заключений,
а также эмоций». Неудача не должна смущать: нигде ведь
не сказано, что дискурс типа Argument обязательно дол¬
жен быть успешным.
Однако и в этом случае любому мало-мальски ис¬
кушенному наблюдателю ясно, что это не настоящий
Argument, поскольку он только внешне преследует цель
убедить, а на самом деле его целью является что-то дру¬
гое: возможно, сам факт откровенного разговора, воз¬
можно, — поддержание самоидентификации участников,
прояснение позиций и границ между ними. Тут допусти¬
мы разные варианты ответа; важно, что недостижение
единого мнения никак не влияет на оценку результата
этого типа Argument: «хорошо посидели» — и достаточно.
Ни тот, ни другой вариант дискурса типа Argument
не приводит к изменению позиции участников: в первом
случае позиция, выраженная единогласным поднятием рук,
совершенно не обязательно ведет к изменению тех мнений
участников, с которыми они пришли на собрание; никто
и не пытался всерьез никого убедить. Во втором случае
изменение или неизменность мнений участников спора
также совершенно нерелевантны, хотя и по другим причи¬
нам: и в этом варианте спора никто не стремится убедить,
выработать единое мнение. Ни в первом, ни во втором

ГЛАВА 1. ДИСКУРС УБЕЖДЕНИЯ В ТОТАЛИТАРНОМ ЯЗЫКЕ
27
случае говорящие не пытаются «побудить слушающего
согласиться с тем, что говорится, приводя доказательства
своей правоты и убеждая собеседника с использованием
логики» — см. определение в начале главы.
Иными словами, оба варианта дискурса типа Argument
не соответствуют стандартному определению Argument
в теории дискурса: теория, разработанная для классифи¬
кации типов дискурса (преимущественно на материале
англоязычных текстов), не подходит для описания совет¬
ских вариантов.
* * *
В чем отличие советских типов Argument от того, что
описывает теория аргументативного дискурса? Каким
материалом можно было бы воспользоваться, чтобы от¬
ветить на этот вопрос?
Лучше всего, конечно, было бы взять магнитофонную
запись спора между двумя собеседниками времен «застоя»
(советским и американским, например), проанализиро¬
вать ее с использованием методик discourse analysis и по¬
смотреть, чем отличается способ аргументации одного
собеседника от способа аргументации второго. Проблема
состоит в том, что таких материалов крайне мало: воз¬
можно, в архивах ФСБ и существуют подобные записи,
но ученым они недоступны. Тем не менее одну такую
запись все-таки можно продемонстрировать.
В 1959 году в Сокольниках открылась Американская
выставка, на которой Америка демонстрировала свои
технические достижения, в частности бытовую технику,
включая цветной телевизор, холодильники и разное дру¬
гое кухонное оборудование. Впервые после войны в этот
период появилась надежда на потепление отношений
между СССР и США, поэтому привез выставку в Москву
Ричард Никсон, тогда вице-президент США. Перед нача¬
лом выставки в павильон приехал Хрущев; разговор меж¬
ду Никсоном и Хрущевым был записан американскими

28
НИКОЛАЙ ВАХТИН
телевизионщиками. Этот разговор вошел в историю под
именем Kitchen Debate [Nixon-Khrushchev 1959а].
Я разберу здесь только один фрагмент (в моем перево¬
де английской расшифровки оригинальной записи) *.
В этом фрагменте Никсон реагирует на довольно длин¬
ную и бессвязную реплику Хрущева, в которой тот явно ис¬
пользует многое из того, что ему подготовили помощники:
Никсон: <...> Ваши замечания — в традиции, которой мы
ожидали: широковещательные и спонтанные. Позже у нас будет
возможность поговорить, поэтому я не стану комментировать
те разнообразные вопросы, которые вы подняли, а лучше скажу, 11 Стенограмму встречи см.: [Nixon-Khrushchev 1959b].
Nixon: <...> Your remarks are in the tradition of what we have come
to expect — sweeping and extemporaneous. Later on we will both have an
opportunity to speak and consequently I will not comment on the various
points that you raised, except to say this — this color television is one of the
most advanced developments in communication that we have. I can only
say that if this competition in which you plan to outstrip us is to do the best
for both of our peoples and for peoples everywhere, there must be a free
exchange of ideas. After all, you don’t know everything.
Khrushchev: If I don’t know everything you don’t know anything
about communism except fear of it.
Nixon: There are some instances where you may be ahead of us, for
example in the development of the thrust of your rockets for the investiga¬
tion of outer space; there may be some instances in which we are ahead of
you — in color television, for instance.
Khrushchev: No, we are up with you on this, too. We have bested you
in one technique and also in the other.
Nixon: You see, you never concede anything.
Khrushchev: I do not give up.
Nixon: Well, then, let’s have more exchange of them. We are all agreed
on that. All right? All right?
Khrushchev: Fine. [Aside: Agree to what?] All right, I am in agreement.
But I want to stress what I am in agreement with. I know that I am dealing
with a very good lawyer. ...You are a lawyer for capitalism and I am a lawyer
for communism. Let’s compare.
Nixon: The way you dominate the conversation you would make
a good lawyer yourself. If you were in the United States Senate you would
be accused of filibustering.

ГЛАВА 1. ДИСКУРС УБЕЖДЕНИЯ В ТОТАЛИТАРНОМ ЯЗЫКЕ
29
что этот цветной телевизор — одно из самых передовых техни¬
ческих достижений в коммуникации, которые у нас есть.
Я могу только сказать, что, если мы хотим, чтобы соревно¬
вание, в котором вы планируете нас перегнать, оказалось благо¬
творно для наших народов и для всех народов мира, необходим
свободный обмен идеями. В конце концов, вы знаете не все.
Хрущев: Пускай мы не все знаем, но и вы ничего не знаете
о коммунизме, только боитесь его.
Обратим внимание на определения sweeping [огульные,
широковещательные] and extemporaneous [неподготовлен¬
ные, спонтанные] — именно такое впечатление произво¬
дит на Никсона речь Хрущева.
Продолжим:
Н.: Наверное, есть области, где вы нас обогнали, например,
в развитии ракетных двигателей для исследования космоса;
а есть области, в которых мы впереди, например, цветное
телевидение.
X.: Нет, тут мы с вами тоже идем ровно. Мы опередили вас
и в той области, и в другой.
Н.: Видите, вы никогда ничего не признаёте.
X.: Я никогда не сдаюсь.
Н.: Хорошо, давайте проведем еще переговоры на эту тему. Мы
все с этим согласны. Согласны? Согласны?
X.: Ладно. [В сторону: С чем согласны?] Ладно, я согласен.
Но я хочу подчеркнуть, с чем именно я согласен. Я знаю, что
имею дело с очень хорошим адвокатом... Вы — адвокат капи¬
тализма, а я — адвокат коммунизма. Давайте сравним.
Н.: То, как вы давите в разговоре, показывает, что из вас полу¬
чился бы отличный адвокат. В Сенате США вас обвинили бы
в filibustering.
Удивительно, как быстро Никсон нашел точное слово:
filibustering, согласно словарю, — «тактика умышленного
затягивания хода сессии, к которой прибегают американ¬
ские законодатели, чтобы оттянуть принятие неугодного

30
НИКОЛАЙ ВАХТИН
им решения или вообще не допустить его. Наиболее рас¬
пространенным методом является продолжительное вы¬
ступление не по существу» [Dictionary n.d.].
Никсон воспринимает реплики Хрущева именно как
сознательное затягивание спора, как выступление не по
существу. С точки зрения Никсона, тот постоянно «про¬
махивается», говорит не по делу, не отвечает на вопрос,
уходит в сторону — с ним невозможно спорить, он не со¬
глашается даже с очевидным. Для Хрущева же совершенно
не важно и не интересно «услышать» аргументы Никсона:
у него иная задача — «никогда не сдаваться». Он заранее
знает окончательную истину, и он работает не на Никсо¬
на — это хорошо видно на видеозаписи, — а на публику,
ждет (и получает) ее аплодисменты.
Одна сторона спора старается быть услышанной, стре¬
мится к аргументации своей позиции, к тому, чтобы
достичь компромисса; вторая старается одержать верх,
победить, подавить, заслужить одобрение публики.
* * *
Здесь уместно вспомнить знаменитый рассказ Василия
Шукшина «Срезал». В гости к матери в деревню приезжает
сын—кандидат наук с женой, тоже кандидатом наук. В избу
приходят гости — местные мужики — и среди них Глеб:
...толстогубый, белобрысый мужик сорока лет, начитанный
и ехидный. <...> И как-то так повелось, что... когда к знатно¬
му земляку в избу набивался вечером народ... тогда-то Глеб
Капустин приходил и срезал знатного гостя.
Вот отрывок из рассказа. Глеб спрашивает «кандидата»:
—	Как сейчас философия определяет понятие невесомости?
—	Как всегда определяла. Почему — сейчас?
—	Но явление-то открыто недавно. — Глеб улыбнулся
прямо в глаза кандидату. — Поэтому я и спрашиваю. На¬

ГЛАВА 1. ДИСКУРС УБЕЖДЕНИЯ В ТОТАЛИТАРНОМ ЯЗЫКЕ
31
турфилософия, допустим, определит это так, стратегическая
философия — совершенно иначе...
—	Да нет такой философии — стратегической! — заволно¬
вался кандидат. — Вы о чем вообще-то?
—	Да, но есть диалектика природы, — спокойно, при общем
внимании продолжал Глеб. — А природу определяет филосо¬
фия. В качестве одного из элементов природы недавно обна¬
ружена невесомость. Поэтому я и спрашиваю: растерянности
не наблюдается среди философов?
Кандидат искренне засмеялся. Но засмеялся один... И по¬
чувствовал неловкость. Позвал жену:
—	Валя, иди, у нас тут... какой-то странный разговор!
Валя подошла к столу, но кандидат Константин Иванович
все же чувствовал неловкость, потому что мужики смотрели
на него и ждали, как он ответит на вопрос.
—	Давайте установим, — серьезно заговорил кандидат, —
о чем мы говорим.
—	Хорошо. Второй вопрос: как вы лично относитесь к проб¬
леме шаманизма в отдельных районах Севера?
И так далее. В итоге мужики
...расходясь от кандидатов, говорили:
—	Оттянул он его!.. Дошлый, собака...
—	Срезал.
—	Откуда что берется!
И мужики изумленно качали головами.
—	Дошлый, собака, причесал бедного Константина Иваныча... А?
[Шукшин 1973].
Так и в «кухонном споре»: задача Хрущева — именно
срезать собеседника, выиграть любой ценой, но нико¬
им образом не услышать собеседника, не принять даже
частички чужой правоты. Никакой диалог в таком стиле
невозможен, никакой компромисс в этой ситуации вы¬
работан быть не может. Собеседники не просто пользу¬
ются разными регистрами и могут при необходимости

32
НИКОЛАЙ ВАХТИН
дать перевод с одного на другой — собеседники вообще
не владеют регистрами друг друга: цели диалога, правила
дискуссии у них прямо противоположные.
"к ★
Тут необходима одна оговорка. «Официальный вариант»
упомянутой выше стилистики «кухонного спора» на¬
зывается по-французски langue de bois [Seriot 1985], по-
немецки LTI (Lingua Tertii Imperii) — см.: [Клемперер 1998],
по-английски newspeak (термин придуман Джорджем
Оруэллом [Orwell 1949]; см. также: [Thom 1989; Young
1991]) — и лежит в основе любой тоталитарной системы
[Левин 1994]. Он ни в коем случае не является специфи¬
чески «русской болезнью», то есть характерной модально¬
стью именно русского (советского) языка.
Один короткий пример. В романе «Возвращение» Берн¬
хард Шлинк описывает, как герой — немецкоязычный
швейцарец — присутствует на заседании кафедры в Вос¬
точном Берлине; действие происходит в 1989 году, вскоре
после падения Берлинской стены:
И тут встал и заговорил какой-то человек, которого я не знал.
Сначала я слушал его с безразличием, потом с восхищением.
Он говорил, но говорил ни о чем. Его речь была структури¬
рована, фразы были хорошо построены от начала до конца
и удачно связывались друг с другом, цитаты из Маркса и Ле¬
нина были вполне уместны, и все, что он вспоминал и над
чем предлагал подумать, звучало так, словно имело глубо¬
кое содержание. Однако он не выдвинул ни одного тезиса,
не сформулировал ни одной мысли, ни за, ни против. В своей
речи он не высказал ни одного утверждения или суждения, за
которое можно было бы уцепиться, из-за которого он мог бы
попасть под огонь критики и которое вынудило бы его затем
выступить с самокритикой. Это была та разновидность речи,
которая, подчиняясь своим специфическим законам, часто
выступала в неумелой, дилетантской форме, здесь же она

ГЛАВА 1. ДИСКУРС УБЕЖДЕНИЯ В ТОТАЛИТАРНОМ ЯЗЫКЕ
33
была поднята на уровень искусства. Но искусства какого-то
абсурдистского. Если оно исчезнет вместе с миром, который
его породил, я по нему не заплачу. Хотя мне было грустно
думать, что искусство может так вот запросто исчезнуть
[Шлинк 2ою: 73].
Тем, кто жил в советскую эпоху — не важно, в какой из
стран советского блока, — подобные ситуации хорошо
знакомы по собственному опыту.
★ ★ ★
Как я постарался показать, оба известных в СССР вариан¬
та дискурса типа Argument оказываются непригодными
для реального диалога, для выработки совместной пози¬
ции, для поисков компромисса. В официальном варианте
все предрешено заранее, модель коммуникации вообще
не настроена на обмен мнениями; в приватном варианте
участники не ставят своей целью достижение общей по¬
зиции: «хорошо поговорили» — это когда каждый остался
при своем мнении.
Это и есть, на мой взгляд, то наследство, с которым
в конце 1980-х годов мы в России пришли к ситуации,
когда вырабатывать общие позиции, слушать аргумен¬
ты собеседника, учитывать разные интересы и нахо¬
дить компромиссное решение вдруг оказалось жизненно
необходимо.
В конце 1980-х годов перед российским обществом
встали совершенно новые задачи: потребовалось обсуж¬
дать сложные политические, идеологические, экономи¬
ческие проблемы в незнакомой аудитории, в которой
заведомо существовали разные взгляды; при этом ре¬
зультат обсуждения не был заранее известен, но был
очень важен: ради него, собственно, такие обсуждения
и проводились. Потребовалось быстро научиться регла¬
ментировать ход дискуссии, ограничивать время и сти¬
листику выступления, вводить выступающих в рамки

34
НИКОЛАЙ ВАХТИН
регламента. Потребовались председатель собрания,
секретарь и протокол — все то, что в сознании людей
ассоциировалось исключительно с официальным дис¬
курсом. Потребовалось, иными словами, то, что можно
назвать публичным дискурсом. Этот вариант должен
был объединять ряд признаков обоих описанных выше,
официального и приватного вариантов. См. таблицу 2:
она построена на базе таблицы I, релевантные для пу¬
бличного дискурса конца 1980-х — начала 1990-х годов
параметры выделены полужирным шрифтом, нереле¬
вантные — курсивом.
Таблица 2. Публичный дискурс
Публичный
Официальный
Приватный
Тип аудитории
Не знакомы,
но заведомо согласны
Знакомы, скорее
всего не согласны
Результат
Предрешен
Очень важен
Неизвестен
Не важен
Ответственность
Очень высокая
Никакой
Форма
Ритуализованная
Свободная
Регламент
Жесткий
Отсутствует
Публичный дискурс, как можно видеть по указанным
признакам, представляет собой своего рода гибрид между
официальным и приватным: владеющие им должны уметь
говорить перед незнакомой и не обязательно дружествен¬
ной аудиторией, результат обсуждения важен и неиз¬
вестен, ответственность за результат высокая, форма
требуется не столь ритуализованная, как в официальном,
но и не столь свободная, как в приватном, и регламент
должен быть достаточно жесткий.
Такого варианта речевого взаимодействия в реперту¬
аре советских людей не было: его нужно было создавать
заново.

ГЛАВА 1. ДИСКУРС УБЕЖДЕНИЯ В ТОТАЛИТАРНОМ ЯЗЫКЕ 35
Ж 'к "к
Понятно, что все новое всегда создается по модели из¬
вестного; однако попытки создать и использовать новый
публичный дискурс тут же натолкнулись на проблему:
по какому из известных «советских» дискурсов его следует
моделировать — по официальному или по приватному?
Слишком большое сходство нового варианта с офици¬
альным («председатель, регламент») приводило, напри¬
мер, к тому, что собрание автоматически воспринималось
как имеющее заранее известный, предрешенный резуль¬
тат и потому недостаточно «свободное» и не подходящее
к новой демократической действительности. Аудитория
такого собрания заранее не доверяла его организаторам
и председателю, считая, что они обманывают ее, что у них
«в рукаве» уже есть готовое решение, а само собрание при¬
звано лишь имитировать «демократическое обсуждение».
Как правило, из такого собрания ничего не получалось.
Слишком большое сходство нового варианта с приват¬
ным («давайте просто обсудим») сводилось к бесконечным
дискуссиям и невозможности выработать совместную
позицию, кончалось криками и ссорой, и участники оста¬
вались при своем мнении.
Третьего варианта не было. В массе своей люди ока¬
зались не готовы к «вызовам времени»: им очень редко
удавалось найти «общий язык». Выработка регламента
превращалась в мучение. Вот как описывает заседание
первого демократически избранного (1989) Ленинградско¬
го городского совета один из его депутатов:
Демократия — это процедура! Сразу же после того, как был
утвержден временный регламент, ряд депутатов принялся
внимательнейшим образом следить за его соблюдением.
Главным образом это были те депутаты, у которых вследствие
их невысокого рейтинга не было шансов подняться на место
сопредседателя. В результате ведущий сессию превращался
в объект постоянных нападок, ибо в каждом его отступлении
от регламента кто-нибудь из депутатов непременно находил

36
НИКОЛАЙ ВАХТИН
злой умысел. То и дело возникали перепалки между ведущим
сессию и кем-нибудь из «процедурщиков» (какое характерное
слово! Курсив мой. — Н. В.). Это создавало атмосферу возбуж¬
денную и несколько агрессивную... [Винников 1998:195].
Приведенная цитата может многое рассказать вниматель¬
ному читателю о коммуникативных трудностях, атмо¬
сфере подозрительности, борьбе самолюбий и амбиций
в первом за много десятилетий реально избранном органе
исполнительной власти города.
Конечно, нашлись люди, от природы одаренные талан¬
том публичного общения, которые быстро поняли, что
и как следует делать. Существенно, что большая часть
тех, кто сумел выработать новую (и жизненно важную)
манеру общения, кроме таланта, обладали еще одним
преимуществом: знакомством с тем, что можно назвать
академическим дискурсом. Они обладали опытом высту¬
пления на публичных обсуждениях в исследовательских
институтах или в университетах: выступлений на уче¬
ных советах, на семинарах, и главное — они обладали
преподавательским опытом. Не случайно именно уни¬
верситетские профессора (такие, как Анатолий Собчак)
и «младшие научные сотрудники» (такие, как Егор Гай¬
дар) оказались той средой, из которой демократы конца
1980-х рекрутировали своих лидеров. Но академический
вариант дискурса типа Argument, во-первых, был недо¬
ступен широкой публике, то есть той самой аудитории,
к которой он должен был быть обращен; и, во-вторых,
хорошо им владели буквально единицы, а основная «ака¬
демическая масса» оставалась в рамках двух описанных
выше вариантов — официального для одних ситуаций,
приватного для других.
Я полагаю, вслед за Мэри Маколи [Маколи 2010: 260],
что одной из главных причин поражения демократии
в России в середине 1990-х годов было именно отсут¬
ствие публичного языка, которым хорошо владели бы
лидеры демократического движения, которым умели бы

ГЛАВА 1. ДИСКУРС УБЕЖДЕНИЯ В ТОТАЛИТАРНОМ ЯЗЫКЕ
37
пользоваться (и необходимость которого признавали бы)
образованные люди в России и который был бы хотя бы
отчасти понятен «широким народным массам».
* * *
Возникает естественный вопрос: если собрать вместе
людей, не умеющих добиваться совместного результата
речевыми средствами в публичном пространстве, и по¬
местить их в условия, когда им необходимо договориться,
принять консолидированное решение, прийти к компро¬
миссу, сколько времени у них займет процесс выработки
публичного дискурса и его правил? Как скоро они при¬
дут (и придут ли) к мысли о необходимости иметь регла¬
мент, ограничивать свою собственную речь по времени,
по форме и по теме? Иными словами, возможна ли (и если
да, то сколько времени занимает и как проходит) «есте¬
ственная эволюция» «двухчленной» советской системы
с официальным и приватным вариантами дискурса типа
Argument сначала в трехчленную, состоящую из при¬
ватного, официального и публичного вариантов, и далее
снова в двухчленную: приватный и публичный варианты,
с отмиранием официального — или хотя бы уходом его
на периферию?
Определенные основания полагать, что подобная эво¬
люция может произойти, дают некоторые главы данной
книги (см. исследования Гладарева, Федоровой, Касатки¬
ной). Однако процесс этот идет очень трудно и медленно;
необходимы сознательные и целенаправленные усилия
по обучению правилам публичного дискурса, прежде
всего школьников и студентов, вообще — граждан России
этой науке: науке говорить и слушать, аргументировать
и принимать чужие аргументы, находить компромисс
и приходить к общему мнению. Для такого обучения
можно, как это неоднократно было в истории России,
воспользоваться чужим опытом (это быстрее, но менее
основательно) или выработать что-то свое (это дольше,

38
НИКОЛАЙ ВАХТИН
зато прочнее). По-видимому, этот вопрос — заимствова¬
ние или развитие своего собственного — и есть главный
вопрос, на который нам предстоит ответить.
★ ★ ★
В последней главе этой книги Олег Хархордин подробно
разбирает те возможности, которые предоставляет россий¬
ская история для самостоятельного развития публичного
дискурса — в той мере, конечно, в какой вообще можно
говорить о «самостоятельном развитии» чего бы то ни было.
Рассмотрим здесь альтернативный вариант: заимствование.
Если попытаться заимствовать чужой опыт, то логично
обратиться к опыту стран с самой долгой и самой прочной
демократической традицией, то есть стран англоязычных.
Материал здесь вряд ли обозрим, но имеет смысл показать
несколько примеров.
Замечу, что, имея довольно большой опыт общения
с людьми, родившимися и выросшими в англоязычных
странах, я далек от того, чтобы идеализировать их навыки
публичной речи. И там тоже, конечно, встречается нетер¬
пимость к иному мнению, неумение слушать собеседни¬
ка, и там тоже случаются собрания с заранее известным
результатом. Однако в среднем ситуация в англоязычных
странах все-таки совсем иная.
Обучение навыкам публичной дискуссии во многих
англоязычных странах начинается уже в младших классах.
Вот пример из австралийского руководства для начальной
школы Джереми Фаррелла [Farrell n.d.]. Инструкции типа
«Не используй случаи из жизни знакомых как аргументы
в споре»; «Не отвергай бездумно аргументы другой сторо¬
ны»; «Придумай для своих аргументов ясные заголовки,
чтобы слушающие и соперники могли уловить логику
твоего выступления» сопровождаются забавными картин¬
ками и назидательными историями.
В старших классах школы обучение продолжается: уме¬
ние организовать и вести публичную дискуссию — часть

ГЛАВА 1. ДИСКУРС УБЕЖДЕНИЯ В ТОТАЛИТАРНОМ ЯЗЫКЕ
39
курса «Американское общество» (American Civics). В от¬
личие от традиционных советских учебников общество¬
ведения, эта книга (в пересчете на российскую систему
образования — для io-ii-x классов) дает знание не об
«обществе как таковом», а о конкретном устройстве со¬
временного американского общества. Помимо прочих,
в учебнике есть раздел «Гражданские навыки», а в нем —
следующее практическое занятие «Работа в группах»
[Hartley 2005: 373]:
Вполне возможно, что вам почти ежедневно на протяжении
всей жизни придется работать совместно с группой людей. Это
может быть ваша семья, ваши соученики, друзья или сотрудни¬
ки. Важно, чтобы вы умели результативно работать в качестве
члена этих групп.
Как работать в группах
1.	Определите цель данной группы. Группы, как правило,
формируются для достижения той или иной цели. Например,
ваш учитель может разбить класс на группы для выполнения
какого-либо задания. Чтобы избежать путаницы, важно, чтобы
каждый член группы понимал цели или задачи группы.
2.	Сформируйте повестку дня. Повестка дня — это упорядо¬
ченный список тем, которые необходимо обсудить на собрании
группы. Полезно следить, чтобы члены группы не отвлекались
от задания. Повестка должна также включать индивидуальные
задания.
3.	Выберите лидера группы. Повестка дня первого собра¬
ния группы может включать выборы лидера группы. Лидер
может помочь удержать обсуждение в рамках задачи группы
и повестки дня. Лидер группы также обеспечивает всем чле¬
нам группы возможность высказать свои соображения.
4.	Будьте хорошим собеседником [Be a good communicator].
Для общения в группе нужно не только говорить, но и слушать.
Приведите в порядок свои мысли, прежде чем взять слово.
Не перебивайте других членов группы. Когда говорят другие
члены группы, внимательно слушайте, что они хотят сказать.
Если что-то неясно — задайте вопрос.

40
НИКОЛАЙ ВАХТИН
5.	Компромисс для принятия решения. Группы состоят из
разных людей, которые обычно по-разному представляют себе,
как нечто следует делать. Как группе договориться об общих
действиях? Члены группы идут на компромисс, чтобы принять
решение. Чтобы достичь компромисса, каждая сторона должна
убедиться, что вторая сторона получает что-то взамен. Таким
способом все члены группы согласятся с предложением, даже
если оно никого полностью не удовлетворяет.
И в конце — вопросы для контроля понимания.
Вот несколько примеров еще из одной книги, исполь¬
зуемой в американских школах:
До начала урока обе команды расставляют столы лицом друг
к другу в передней части класса. Каждая команда должна на¬
писать свое название, свою позицию в споре и формулировку
своей позиции в споре на доске позади своего стола. Обратите
внимание: не допускается абсолютно никаких изменений
в формулировке вашей заявленной позиции. Вы должны от¬
стаивать именно то, что сформулировано!
Хотя команда не обязана использовать все время, отведен¬
ное на каждый элемент обсуждения, выступающие обязаны
немедленно остановиться, когда отведенное время закончи¬
лось. Членам команды запрещается обращаться к аудитории
или к команде оппонентов за пределами специально отве¬
денного для этого времени. Таким образом, не допускается
спонтанный обмен репликами между командами. Последова¬
тельность итоговых заключений по позициям определяется
жребием. Обратите внимание: запрещается вводить новую
информацию в заключительных замечаниях. Нарушение
этого правила может привести к дисквалификации команды-
нарушителя [ЬеиБег 2003].
Еще одно университетское руководство по ведению де¬
батов, на этот раз австралийское [вгеепшеИ е1 а1. 2001].
В этом руководстве детально разработаны правила и мето¬
ды ведения дискуссии и, главное, регламент обсуждения:

ГЛАВА 1. ДИСКУРС УБЕЖДЕНИЯ В ТОТАЛИТАРНОМ ЯЗЫКЕ
41
кто, когда, в каком порядке, сколько времени, о чем имеет
и о чем не имеет права говорить1.
Например, учебник говорит, что после вводного докла¬
да по проблеме полагается минимум одно выступление
«за» и одно «против», и рассматривает последовательно
примерные схемы выступлений первого «за» и первого
«против», второго «за» и «против» и третьего «за» и «про¬
тив»; важно, что каждое следующее короче предыдущего.
При этом
третьи по счету выступающие не имеют права вводить в дис¬
куссию какой-либо новый материал.
Еще пример — раздел «Возражения» [Ibid.]:
Возражение — один из самых важных компонентов обсужде¬
ния. Оно обозначает реплику, которую предлагают спорящие
в ответ на аргументы оппонентов <...> Во-первых, тематиче¬
ское возражение всегда эффективнее, чем возражение пункт
за пунктом <...> Например, допустим, что утверждающая
команда предлагает следующие аргументы в подтверждение
тезиса «Физическое воспитание [в школе] должно быть пред¬
метом по выбору»:
1.	Студенты имеют право выбирать другие предметы, тогда
почему не физкультуру?
2.	На занятиях физкультурой студенты подвергаются не¬
нужному риску травмы.
3.	Заниматься спортом студенты могут вне школы, в каче¬
стве дополнительных занятий.
4.	Даже математика и естественно-научные предметы фи¬
нансируются недостаточно, что уж говорить о физкультуре.
Другие предметы должны иметь приоритет.
1 На практике, конечно, нарушения всегда есть, но тем не менее сту¬
денты, нарушившие эти правила, будут как минимум точно знать,
какие правила и где они — или их оппоненты — нарушили, и будут
иметь возможность остановиться, исправиться и ввести дискуссию
в рамки.

42
НИКОЛАЙ ВАХТИН
5- Не хватает квалифицированных учителей физкультуры.
Вместо того чтобы отвечать на эти аргументы по одному,
лучше сгруппировать их в две темы: например, интересы
студентов (аргументы I, 2 и з) и проблемы школы (аргумен¬
ты 4 и 5).
Существуют и руководства «для взрослых», например
американское практическое руководство по дебатам для
законодателей [Congressional Debate n.d.].
Выступление. Обсуждение каждого законодательного акта
начинается с выступления, которое представляет его палате
и называется «авторство», если выступает студент или класс,
его написавший, или «спонсорство», если выступает студент
из другого класса (в этом случае присутствующие студенты
из класса автора имеют право отклонить привилегию автор¬
ства). Вслед за таким первым выступлением по каждому зако¬
нодательному акту следует двухминутный период вопросов.
Время вопросов и ответов отмеряется подряд (то есть часы
не останавливаются после того, как задан первый вопрос).
<...> Ссылайтесь на конкретный аргумент, высказанный
оппонентом. НИКОГДА не нападайте наличность говорящего
(ошибка ad hominem). В своих замечаниях будьте добрыми,
снисходительными и вежливыми, [говоря, например]: «Хотя,
несомненно, намерения выступавшего были благими...»
<...> Отвечая, скрупулезно следите за тем, чтобы отвечать
точно на вопрос — не более, но и не менее. Не оставляйте
вопросы без ответа. Старайтесь ответить наиболее точным
образом. <...>
И в заключение руководство дает некоторые «полезные
выражения»: ••	Внести предложение... «I move that (or to)...»
•	Выйти из комнаты (в туалет и т. п.)... «Motion! Personal privi¬
lege. То leave the room».
•	Внести поправку... «Move to amend».

ГЛАВА 1. ДИСКУРС УБЕЖДЕНИЯ В ТОТАЛИТАРНОМ ЯЗЫКЕ
43
•	Закрыть обсуждение текущего вопроса... «I move for the
previous question».
•	Задать вопрос об ошибке... «Motion! Parliamentary inquiry...»
•	Поддержать предложение... «Second!»
•	Внести в повестку дня... «I move to lay the question on the table».
•	Снять с повестки дня... «I move to take from the table...»
Число примеров можно было бы увеличить, однако
и по этим немногим примерам ясно, что в англоязычном
мире образованные люди проходят целенаправленное
обучение искусству публичной речи — в начальной школе,
через среднюю школу, вуз и далее, если их профессия тре¬
бует специальных навыков в этой области. Американцы,
австралийцы, британцы не полагаются на природные та¬
ланты и способности своих граждан, специально готовят
их к ситуациям, когда тем придется обсуждать сложные
политические и экономические проблемы в незнакомой
аудитории, убеждать, сводить к компромиссу разнообраз¬
ные, часто противоположные интересы, вырабатывать
совместные решения. ** * 'к
Ничего подобного в России нет. В советское время в школе
и в университете учили отстаивать единственно верную
точку зрения, «никогда не сдаваться», как Хрущев в при¬
веденном выше примере. В постсоветское время искус¬
ству дискуссии, правилам публичной речи тоже не учат
ни в школе, ни позже.
Единственное исключение — вузовский предмет «Те¬
ория и практика аргументации», однако курсы по этому
предмету посвящены в основном традиционной риторике.
Согласно стандарту, прослушавший такой курс «должен
уметь: выявлять структурные компоненты аргументации...
правила и логические ошибки в отношении аргументов
доказательств... ориентироваться в различных видах ар¬
гументации; создавать логически организованные устные

44
НИКОЛАЙ ВАХТИН
и письменные тексты различных жанров; предъявлять
аргументированные доказательства». Он должен также
«владеть: навыками эффективного использования типов
и приемов аргументации в рамках технологии убеждения;
навыками выступления перед аудиторией; навыками ор¬
ганизации и ведения дискуссий в различных сферах дея¬
тельности». При этом лишь одна лекционная тема из шести
включает обучение «аргументации в условиях дискуссии»;
остальное — это история и теория логики и риторики (см.,
например: [Программа 2014]).
Следует ли заимствовать правила публичной речи из
других традиций или вырабатывать собственные на базе
академического дискурса — ответ на этот вопрос мне не¬
известен. Один из вариантов ответа дает последняя глава
книги, написанная Олегом Харходиным. Однако понятно,
что двигаться в этом направлении необходимо, если Россия
претендует на статус цивилизованной страны — иначе
мы так и будем, как П. Керженцев в 1919 году, удивляться,
что на английских митингах и заседаниях все терпеливо
выслушивают выступления других, не перебивая1.
Литература
Винников А. Я. (1998). Цена свободы. СПб.: Библиополис.
Галич А. А. (1968). О том, как Клим Петрович выступал на митинге
в защиту мира [http://www.bards.ru/archives/part.php?id=407i].
Ким Ю. Ч. (1988) Московские кухни [http://www.bards.ru/archives/
part.php?id=i9i48].
Клемперер В. (1998). LTI. Язык Третьего рейха. Записная книжка
филолога. М.: Прогресс-Традиция (сокращенный перевод не¬
мецкого издания: Klemperer V. LTI. Notizbuch eines Philologen.
Berlin: Aufbau Verlag, 1947).
Левин Ю. И. (1994.) Истина в дискурсе // Семиотика и информати¬
ка. Вып. 34. С. 124-164.
1 См. главу Катрионы Келли в настоящем издании.

ГЛАВА 1. ДИСКУРС УБЕЖДЕНИЯ В ТОТАЛИТАРНОМ ЯЗЫКЕ
45
Маколи М. (2ою). Говорить и действовать: политический дискурс
в России (1989-1992) // Разномыслие в СССР (1945-2008). СПб.:
Изд-во Европейского университета. С. 260-296.
Программа (2014). Программа дисциплины «Теория и практика
аргументации» / Сост. М. Б. Казанский. (Приволжский) феде¬
ральный университет. Отделение философии и религиоведе¬
ния. Казань [http://kpfu.ru/pdf/p0rtal/00p/48406.pdf].
Рис Н. (2005). Русские разговоры. Культура и речевая повседнев¬
ность эпохи перестройки. М.: НЛО.
Шлинк Б. (2010). Возвращение. М.: Азбука-классика.
Шукшин В. М. (1973)- Срезал (рассказ) [http://lib.ru/SHUKSHIN/
srezal.txt].
Юрчак А. (2014). Это было навсегда, пока не кончилось: Последнее
советское поколение. М.: НЛО.
Biber D. (1994)- An Analytical Framework for Register Studies // Socio-
linguistic Perspectives on Register / Douglas Biber, Edward Finegan
(eds.). New York; Oxford: Oxford University Press. P. 31-56.
Congressional Debate n.d.: Congressional Debate // Wikipedia: The
Free Encyclopedia [https://en.wikipedia.org/wiki/Congressional_
Debate].
Connors R. (1981). The Rise and Fall of the Modes of Discourse // College
Composition and Communication. Vol. 32. № 4 (Dec.). P. 444-455.
Dictionary n.d.: Dictionary.com [http://www.dictionary.com/browse/
filibuster].
Farrell J. (n.d). Learning to Debate. A Guide for Primary School Students
[http://munga2012.wikispaces.com/file/view/primary_debating_
guide.doc].
Greenwell H. et al. (2001). Greenwell H., Driscoll R., Byrne E., Moss M.
Tips for Debaters April 2001 [http://www.actdu.org.au/docs/
tips_for_debaters.html].
Hartley W. H. (2005). Holt American Civics: Annotated Teacher’s Edition.
New York: Holt, Rinehart and Winston.
Hudson R. A. (1990). Sociolinguistics. Cambridge: Cambridge University
Press.
Hymes D. (1962). The Ethnography of Speaking // T. Gladwin, W. C. Stur-
tevant (eds.). Anthropology and Human Behavior. Washington, DC:
Anthropology Society of Washington. P. 13-53.

46
НИКОЛАЙ ВАХТИН
Leuser D. M. (2003). Classroom Debates. Plymouth: Plymouth State
University.
Nixon-Khrushchev (1959a). The Kitchen Debate (Nixon and Khrush¬
chev, 1959). Part I of II [http://www.youtube.com/watch?v=
D7HqOrAakco].
Nixon-Khrushchev (1959b). The Kitchen Debate: An Exploration into
Cold War Ideologies and Propaganda [http://www3.sympatic0.ca/
robsab/debate.html].
Orwell (1949). Nineteen Eighty Four. A Novel. London: Seeker & Warburg.
Seriot P. (1985). Analyse du discours politique sovietique. Paris: Institut
d’etudes slaves.
Tannen D. (1982). Ethnic Style in Male-Female Conversation // Language
and Social Identity / Ed. by John Gumperz. Cambridge: Cambridge
University Press.
Thom F. (1989). Newspeak: The Language of Soviet Communism
(La langue de bois). London; Lexington: The Claridge Press.
Young J. W. (1991). Totalitarian Language: OrwelPs Newspeak and Its
Nazi and Communist Antecedents. University of Virginia Press.

ГЛАВА 2
«МНОГО СПИРАШАСЯ,
НЕ ОБРЕТОША ИСТИННЫ»,
или ПОЭТИКА КОММУНИКАЦИИ
ВЛАСТИ И ОБЩЕСТВА
В РОССИИ ДРЕВНЕЙ И НОВОЙ* 1
Дмитрий Калугин
I
В последнее время, после присоединения к России Крыма,
начала антироссийских санкций и усиления имперской
риторики в связи с ситуацией в Украине, произошла ради¬
кализация конфликта между различными сегментами рос¬
сийского общества, что не могло не вылиться в напряженные
дискуссии между людьми, исповедующими диаметрально
противоположные взгляды. При этом все более очевид¬
ным становится тот факт, что достижение компромисса
невозможно и споры ни к чему не ведут: по сути дела, они
превратились во взаимные обвинения, попытки оскорбить
оппонента и заодно продемонстрировать его неблагонад¬
ежность. Все это делает актуальным не только исследова¬
ние публичной коммуникации, но и анализ механизмов
обсуждения политических вопросов или, иными словами,
характера дискурсивных форм политического участия.
Уже общим местом стали указания на дефицит в Рос¬
сии навыков обсуждения политических проблем, кото¬
рый имеет исторически обусловленный характер, — см.,
например, конференционный сборник [Разномыслие
© Д. Калугин
1 Я хотел бы выразить благодарность за помощь в работе и конструк¬
тивные советы Наталье Мовниной, Марине Бобрик, Аркадию Блюм-
бауму, Борису Маслову. Исследование осуществлено в рамках про¬
граммы фундаментальных исследований Научного фонда НИУ ВШЭ
в 2017 г.

48
ДМИТРИЙ КАЛУГИН
гою]. Постоянно констатируемая неспособность вести
диалог создает ощущение, что основной причиной этого
и является отсутствие «публичного языка», неумение
спорить и приходить к согласию. При этом нельзя отри¬
цать того, что люди могут успешно взаимодействовать
в остальных случаях, демонстрируя не только навыки
ведения дискуссии, но и возможность признать правоту
другого, если его аргументы окажутся убедительны¬
ми. Почему же сплошь и рядом, как только начинается
публичный спор о государственной политике, вместо
конструктивного обсуждения и цивилизованной дис¬
куссии речь оппонента дискредитируется, уподобляясь
«воплям», «крику» или «вою»1, что автоматически блоки¬
рует саму возможность диалога? И дело здесь не только
в непреодолимых противоречиях между «либералами»
и «консерваторами», «патриотами» и «пятой колонной».
В данном случае мы сталкиваемся с определяющими мо¬
ментами русской публичности, которая с самого момен¬
та своего появления в начале XVIII века, с одной стороны,
является пространством общения людей, а с другой —
стремится к деполитизации языка, отказываясь при¬
знать в высказывании форму политического участия.
И в силу того, что «слово» и «дело» оказываются отделе¬
ны друг от друга, продолжает сохранять актуальность
общественный договор между властью и обществом,
1 Так, например, обсуждая возможность принятия Государствен¬
ной думой «закона Познера», который запретил бы работать на го¬
сударственных каналах журналистам, имеющим иностранное
гражданство, автор статьи «Академик вранья» пишет: «...вся либеро-
идная „общественность“ подняла жуткий вой в защиту и „заслужен¬
ного“ мэтра „демократического телевидения“, и в перспективе от¬
странения от эфира и прессы других видных инограждан, которыми
российские СМИ переполнены сверх всякой меры». И дальше автор
констатирует, что «<либеральная общественность> не затрудняет
себя поисками аргументов или контраргументов, просто соблюдени¬
ем принципов формальной логики, а глушит публику исключитель¬
но разного уровня насмешками, рассчитанными на некритичных
и не очень осведомленных людей» [Тамарин 2013].

ГЛАВА 2. «МНОГО СПИРАШАСЯ, НЕ ОБРЕТОША ИСТИННЫ» 49
в соответствии с которым одни наделяются правом «дей¬
ствовать», а другие — «говорить».
Основной тезис этой статьи состоит в том, что в проек¬
те «публичности», подразумевающем начиная с момента
ее появления в Петровскую эпоху внедрение «европеизи¬
рованных» форм взаимодействия и нового типа полити¬
ческого общения1, кроется важное противоречие между
изначальным, исторически и культурно обусловленным
монологизмом российской власти и ее модернизацион-
ными устремлениями. Создавая сферу публичной ком¬
муникации, то есть демонстрируя свое желание вступить
в диалог, — Российское государство каждый раз предла¬
гает такие модели, которые либо не могут быть реализо¬
ваны вообще, либо могут быть реализованы не в полной
мере. Воплощая свои представления о том, каким должно
быть общество, как оно должно пользоваться языком
и предоставленной ему свободой выражать собственное
мнение, власть неспособна зайти настолько далеко, чтобы
полностью утратить свои патерналистские устремления
и превратиться в партнера, собеседника, одного из участ¬
ников спора. И в этом случае нарушение «хрупкого равно¬
весия» между властью и обществом есть не что иное, как
такое переформатирование пространства коммуникации,
в котором делигитимируется сам принцип диалогизма.
2
Одним из основных модусов существования общества
и, соответственно, публичной сферы является спор, столк¬
новение противоположных мнений [Habermas 1989]* 2.
Недавние социологические опросы ФОМ показали, что
россияне с недоверием относятся к разного рода спорам
' Об обществе как «общении» см.: [Хархордин 2011:504-522].
2 О концепции Хабермаса и публичной коммуникации см. также:
[Calhoun 1992].

50
ДМИТРИЙ КАЛУГИН
и дискуссиям [Корсунов 2014] \ Это имеет свои основания,
поэтому здесь уместен экскурс в историю культуры и язы¬
ка: он мог бы прояснить как особенности самой практики
спора в русском контексте, так и специфический характер
тех форм, которые она приняла в современную эпоху.
Древнерусское слово «съпоръ», а также семантически
смежные понятия (например, «пьрЪние», «<сопротивобор-
ныя> бесЪды» и т. д.) имеют два основных значения, одно из
которых—«несогласие, высказывание противоположных
мнений», а другое — «судебная тяжба» (состязание, ссора,
распря)1 2. В целом сама ситуация спора мыслится как нега¬
тивное проявление человеческой природы, и древнерусская
дидактическая литература настаивала на необходимости
демонстрировать смирение, обуздывать гнев, проявлять
терпение, а также предписывала избегать словесной кон¬
фронтации. В «Изборнике 1076 года» можно найти реко¬
мендации, согласно которым человеку следует «не скоро
въ см'Ьхъ въпадати, соромяживу быти, долу очи имЪти,
а не горб, не противу отъв'Ьщавати» [БЛДР 1999а: 470]3.
Как правило, споры бесполезны, не приводят ни к ка¬
кому результату. В «Повести временных лет» новгородцы
отказываются признать Святополка или сына его своим
князем: «Святополкъ же многу имЪ прю с ними, онЪмь
же не восхотившимъ, поемьше Мьстислава, поидоша
Новугороду» [БЛДР 1997: 289]4. Львовский летописный
свод 8о-х годов XV века сообщает о споре, возникшем при
отправлении церковных обрядов, участники которого
«много спирашася, не обретоша истинны» [БЛДР 19996:
1	Показательно название этой статьи: «В России спорщик не считает¬
ся уважаемым человеком» [Корсунов 2014].
2	«Съпоръ» в значении «несогласие», «тяжба», «распря» [Срезневский
2003:8оо]. См. также «пьр’Ьние» [Срезневский 2003:1773-1774; Черных
1999:195].
3	Перевод: «Не вдруг рассыпаться смехом, сохраняя стыдливость, очи
долу держать, а не ввысь, не спорить» [БЛДР 1999а: 471].
4	Перевод: «И Святополк много спорил с ними, но они не захотели
и, взяв Мстислава, пришли в Новгород» [БЛДР 1997: 290].

ГЛАВА 2. «МНОГО СПИРАШАСЯ, НЕ ОБРЕТОША ИСТИННЫ» 51
430] ‘. Можно привести немало и других примеров в том же
роде, но очевидно, что спор ставится в один ряд с такими
практиками, как ссора, разлад, где проявляются отри¬
цательные качества человека — гордость, заносчивость,
честолюбие, которые надлежит смирять скромностью
и аскезой. Такой христианизирующий взгляд, в соот¬
ветствии с которым любые вербальные формы взаимо¬
действия, за исключением внутреннего диалога с богом
посредством молитвы, — это проявления человеческой
слабости и привязанности к миру, препятствует развитию
коммуникации и делает невозможным институционали¬
зацию спора в виде диспутов и публичных прений.
За всем этим стоит принципиальная установка на
единство истины, которая дана человеку изначально
и не может родиться в результате его усилий или сомне¬
ний. Рассуждая об этой особенности средневекового со¬
знания, Д. С. Лихачев пишет:
Раз истина одна и познана, следовательно, споры не нужны.
Полемика, в нашем смысле этого слова, не нужна, возможно
только «разоблачение» противника как носителя злой воли.
То, что мы называем полемикой, в древнерусской литературе
и публицистике Х1-ХУ1 веков, а отчасти и позднее в боль¬
шой мере носит именно этот характер. По существу, с точки
зрения авторов Х1-ХУ1 веков, ошибочных, неправильных
мыслей нет — есть только злая воля, которая и должна быть
обнажена перед читателем в своей сущности. Чужое сознание,
чужое убеждение, по существу, отрицалось, и к нему не было
чувства уважения <...> Суть дела только в том, что каждая
точка зрения объявляла себя единственно ортодоксальной
и не признавала права на существование за другой. И это
сознание отсутствия права на существование другой точки
зрения опиралось не на доводы логики или на практический
опыт, а исключительно на убежденность в собственной орто¬
доксальности [Лихачев 1987:138-139]-
Перевод: «И много спорили, и не нашли истину» [БЛДР19996: 431].

52
ДМИТРИЙ КАЛУГИН
Эта антитеза «знание» — «воля» (и, например, оче¬
видная с этой точки зрения абсурдность словосочетания
«воля к знанию») является механизмом, который, объеди¬
няя вещи различных порядков, блокирует возможности
диалога, поскольку вводит момент относительности в лю¬
бое высказывание, рассматривая его лишь как частные
устремления конкретного человека. Воля подозрительна,
если это человеческая воля, своеволию человека положен
предел, и поэтому он вынужден прибегать к разного рода
ухищрениям, чтобы утвердиться в пространстве истины1.
Эта общая установка выражается в неприятии риторики,
благодаря чему искусство спора, обсуждения — в отличие,
например, от традиции Западной Европы с ее богатой
богословской и университетской культурой — оказыва¬
ется связано с теми враждебными началами, которые
воплощаются европейским пониманием ratio. Вопрос
о риторике оказывается здесь неотделим от концепции
персональности, где человек мыслится как носитель авто¬
номной воли, концепции, которую можно было бы назвать
индивидуалистической. Антириторический характер рус¬
ской культуры уже становился предметом исследования
1 С этим связаны рекомендации, касающиеся чтения книг. Во всту¬
плении к «Сказанию о книзе святаго Дионисия Ареопагита во ис-
тинну философии священной и божественной», желая предупредить
«религиозное вольномыслие, для которого Ареопагит может служить
источником», автор предисловия пишет о том, ради чего следует чи¬
тать книгу Ареопагита: «прочтем елико возможно многощи и таковое
скровище разума копающе обрящем и богатства его насладимся. Всяк
бо просяй приемлет и сущий обрящет и тлъкущему отверзаеть[ся].
И тогда аще с чистым и смиренным сердцем, вся предреченнаа может
в книзе сей разумети. Ащели кто всуе прочитает и с неверием, не пол-
зы ради душевныа, но ища словес дабы друга препрети, и дабы себе
иного мудрейшим показати <...> таковый ничто ж полезно обрящет,
токмо себе прелщати начинается» (цит. по: [Клибанов 1960: 179])-
То есть эту книгу нельзя читать для того, чтобы переспорить друга,
«ища словес дабы друга препрети» — топос, по всей видимости восхо¬
дящий к «Слову Иоанна Златоуста о не дающих книг чести и преписа-
ти», входящему в «Измарагд»: «Ты же, человече, что ради чтеши в тайне,
брата ли хочешь препрети, а не спасти?» (цит. по: [Буланин: 1991:98]).

ГЛАВА 2. «МНОГО СПИРАШАСЯ, НЕ ОБРЕТОША ИСТИННЫ» 53
(см. об этом, например: [Лахманн 2001; Живов 1996]),
и здесь стоит коснуться лишь двух моментов: это перепи¬
ска Ивана Грозного с князем Курбским и религиозные
споры XVII века, связанные с церковной реформой.
3
Переписку Грозного с Курбским трудно назвать спором,
если рассматривать его как обмен аргументами, при¬
званными доказать правоту одного из участников: речь
может идти скорее о демонстрации позиции в отношении
главного вопроса, а именно отправления царской власти.
Обвиняя Грозного в том, что он «ныне же грЪх ради на¬
ших сопротивне обр'Ьтеся» [Переписка 1979: 7], Курбский
исходит из такого понимания власти, в соответствии с ко¬
торым царь, будучи помазанником божьим и превосходя
остальных людей, должен подчиняться законам, установ¬
ленным богом для всех. Царь, нарушивший законы, став¬
ший «спротивным», утрачивает харизму и вместе с тем
свои исключительные права [Живов, Успенский 1996:
213-214]. Точка зрения Ивана Грозного принципиально
иная: царь неподотчетен человеческому суду, его деяния
«не нуждаются в оправдании, подобно действиям Бога:
в отношении своих подданных царь выступает как Бог,
и лишь в его отношениях с Богом проявляется его челове¬
ческая природа» [Там же: 215]. Курбский не может судить
о вине царя, и само это стремление вызывает у Грозного
недоумение: «Кто убо тя поставити судию или владетеля
надо мною?» [Там же: 19]. Царь обладает всей полнотой
власти и может распоряжаться ею по своему произволе¬
нию, творя суд над неправыми1.
В типологии эпистолярных жанров послание Курбско¬
го соответствует «посланию к недругу», включающему
1 О монархе-судье в русской культурной традиции см. подробнее:
[Киселев 2012: 49-52].

54
ДМИТРИЙ КАЛУГИН
в себя момент ссоры и обличения. В первом древнерус¬
ском письмовнике дается общая схема таких посланий,
вполне соответствующая истории отношений Грозного
и Курбского1. Однако если непосредственное знакомство
Курбского именно с этим текстом вызывает сомнения
[Демин 1964], то его знание латинской эпистолографии
бесспорно: текст лаконичен, имеет четкую структуру,
соответствует основным требованиям разворачивания
тезисов, которые амплифицируются риторическими
элементами (вопросами, восклицаниями) [Калугин 1998:
135-145]1 2- Послание Грозного, напротив, характеризуется
принципиальным отказом от риторики. Помимо того что
ответ царя превышает послание Курбского по объему поч¬
ти в двадцать раз, он очевидным образом не принимает
его структуры, то есть на аргументы своего оппонента
отвечает в произвольном порядке или не отвечает вовсе.
Так, например, в начале письма Грозный отвечает на всту¬
пительную часть письма Курбского, где содержатся лишь
риторические обращения к царю, а ответ на первую часть
послания прерывает лирическими воспоминаниями
0	своем детстве и первых годах царствования, и все это
перебивается пространными цитатами из святоотече¬
ской литературы. Многочисленные бранные выражения,
которыми пользуется Грозный, выполняют схожую функ¬
цию: они радикализируют жанр «послания к недругу»,
вводят в него элементы, разрушающие саму ситуацию
переписки и диалога. Отказ Грозного от риторических
условностей понятен: он репрезентирует отказ от спора
вообще, невозможность вести диалог по правилам. Его,
по выражению Андрея Курбского, «широковещательное
и многошумящее» послание, огромное по объему, должно
продемонстрировать мощь и величие власти, которую
1	Вот основной сюжет письма к бывшему другу, ставшему «супротив¬
ным»: «Недругу. Прежебывшему общему нашему приятелю и сердеч¬
ному благодетелю, ныне же грех ради наших супротивных обретеся»
(цит. по: [Калугин 1998:136]).
2	Об эпистолографии Курбского см. также: [Переписка 1979:203-205]).

ГЛАВА 2. «МНОГО СПИРАШАСЯ, НЕ ОБРЕТОША ИСТИННЫ
55
невозможно одолеть никаким способом, в том числе
и дискурсивным.
Очевидно, что за перепиской Ивана Грозного с Курб¬
ским, где политические и религиозные категории не мо¬
гут быть отделены друг от друга, стоит модель спора
религиозного, который, особенно в русской традиции,
не имеет другого разрешения, кроме как раскаяние упор¬
ствующего в своем заблуждении или, если речь идет
о язычнике, его обращение. Коммуникативное простран¬
ство структурировано здесь таким образом, что истинное
знание вписано в него изначально; оно доступно лишь
обращенным, превышает человека и рассматривается как
дар или благодать1. Споры с теми, кто находится внутри
этого пространства, — опасны и могут поколебать чело¬
века в вере1 2; с теми же, кто находится вне его, — невоз¬
можны, поскольку в этом случае другой — иноверец, тот,
с кем не существует общего языка. В «Житии Феодосия
Печерского» Нестор говорит об одном «обычае» святого,
1	Обращение иноверца точно так же не является результатом споров
и увещеваний. Оно связано с верой, которая свидетельствует о при¬
сутствии бога в человеческой жизни. В «Повести о Петре, царевиче
ордынском» о герое говорится, что, подобно древнему царю Мельхи¬
седеку, «отрокъ приа прежде крещениа <благодать> в разум» [БЛДР
2ооо: 72]. Перевод: «отрок благодать в душу свою воспринял до кре¬
щения» [Там же: 73].
2	Бессмысленно высказывать собственное мнение о том, что выше че¬
ловеческого понимания. Максим Грек заключает свое послание к Фе¬
дору Карпову, в котором сообщается об одном священнике-спорщике,
следующими пожеланиями: «А священника того исправити не лЪнися,
чтобы, отложивъ всяко прение, последовал просгЬ, неиспытн*Ь глаго¬
лемым от святых отецъ, еже бо како и когда о божестве не вместится,
его же ради и безначаленъ, и непостижим, и неизречененъ глаголет¬
ся, иже въ Троици прославляемый Богь, тому слава въ веки, аминь»
[БЛДР 2000: 342]. Перевод: «А священника того исправлять не ленись,
чтобы он, оставив всякие споры, принимал просто, без обсуждения
сказанное святыми отцами о том, что никак и никогда о Божестве
нельзя уразуметь, из-за чего он безначальным, и непостижимым,
и несказанным называется, в трех лицах прославляемый Бог, кото¬
рому слава вовеки, аминь» [Там же: 343].

56
ДМИТРИЙ КАЛУГИН
который «многашьды въ нощи въстая и отай вьсЪхъ исхо-
жааше къ жидомъ, и гЪхъ еже о ХристЪ прЪпирая, коря же
и досажал гЬмъ, и яко отметьникы и безаконьникы тЬхъ
нарицая, жьдаше бо еже о Христовъ исповедании убиенъ
бытии» [БЛДР 1997: 418]Перед нами не спор, а безапел¬
ляционное утверждение истины, которая может быть вы¬
ражена исключительно в модусе «обличения» и «корения»,
указывающем в первую очередь на ее абсолютный статус,
не нуждающийся ни в каких обоснованиях. Участники
этой ситуации изначально находятся не в равном поло¬
жении, и если Феодосий открыл для себя истинную веру,
то за нее можно и умереть, продемонстрировав таким об¬
разом нерушимость коммуникативных границ1 2.
4
Схожие установки реализуются в полемиках, вызванных
книжной «справой» и унификацией обряда, приведшими
в XVII веке к расколу русской Церкви. При этом следует
подчеркнуть, что неприятие риторики, отказ от воз¬
можностей, которые дает знание риторических приемов,
приобретает особую значимость благодаря актуализации
1	Перевод: «Еще и такой обычай имел блаженный: нередко вставал но¬
чью и тайно уходил к евреям, спорил с ними о Христе, укоряя их, и этим
им досаждая, и называя их отступниками и беззаконниками, и ожидая,
что после проповеди о Христе он будет ими убит» [Там же: 419].
2	Ср. также: Послание Феодосия к князю Изяславу о латинской вере,
где также речь идет о невозможности споров о вере, поскольку ис¬
тинная вера только одна: «И аще ти речеть прьць: „Сию вЪру и ону
Богъ даль есть“, ты же, чадо, рци: „То ты, кривовЪрне, мниши ли Бога
двовЪрна! Не слыши ли, оканьне и развращене злою вЪрою, Писанье
тако глаголеть: «Единъ Богъ, едина вЬра, едино крещенье»“» [БЛДР
1997: 450]. Перевод: «И если скажет тебе спорящий с тобой: „Бог дал
и ту, и другую веру“, ты ему, чадо, скажи: „Ты, кажется, мнишь, криво¬
верный, что Бог двоеверен! Не слышал ли, окаянный, развращенный
злой верою, как гласит Писание: «Един Бог, едина вера, едино креще¬
ние»“» [Там же: 451].

ГЛАВА 2. «МНОГО СПИРАШАСЯ, НЕ ОБРЕТОША ИСТИННЫ
57
противопоставления ложная мудрость уб. истинная вера,
вызванной самим характером церковной реформы. Опре¬
деляя свою позицию в отношении «внешней мудрости»,
протопоп Аввакум пишет, обращаясь к единомышленни¬
кам: «Не ищите риторики и философш, ни краснор^я,
но здравымъ истиннымъ глаголомъ последующе, по¬
живите. Понеже риторъ или философъ не можетъ бытии
христианинъ <...> От того бо раждается гордость, мати
пагубе» [Памятники 1927:547-548]. Споры о вере, которые
вели между собой сторонники старого и нового обряда,
отличались непримиримостью, где за словами шло физи¬
ческое противостояние, а последним словом была мучени¬
ческая смерть1. Показателен с этой точки зрения эпизод,
описанный в житии одного из первых старообрядцев,
Корнилия Выговского, который на момент никоновской
реформы был уже глубоким стариком. Увидев, что в церк¬
ви, где он был пономарем, священник собирается служить
по новому обряду, Корнилий, «имея в руках своих кадило
с углием разженным, удари попа по главе и разби кади¬
ло о попову главу» [Брещинский 1985: 83-84] (см. также:
[Плюханова 1996:384-390]). И в этом случае показательно,
что Аввакум, когда речь заходит о никонианах, говорит
не о «прении», а о «бранях», то есть о ссоре и войне1 2.
1	В спорах со старообрядцами принимал участие и Симеон Полоцкий,
которого можно в полной мере назвать представителем риториче¬
ской культуры. О полемиках Симеона Полоцкого со старообрядца¬
ми Никитой Добрыниным и протопопом Лазарем см.: [Успенский
1996: 494-495, 498-499]. В обоих случаях речь идет о соотношении
языковой формы и грамматики, которая вводит неприемлемый для
старообрядцев момент релятивизма и, соответственно, возможность
различных интерпретаций текста.
2	Вот как описывает свои столкновения с никонианами протопоп Ав¬
вакум в своем «Житии»: «Наутро архимарит з братьею вывели меня;
журят мне: „Что патриарху не покорисся?“. И я от писания ево бра¬
ню» [Житие Аввакума и его другие сочинения 1991: 37]; «Посем указ
пришел: велено меня ис Тобольска на Лену вести за сие, что браню
от писания и укаряю Никона, еретика» [Там же: 39]; «Мне, бедному,
горько, а делать нечева стало. Побранил их, колко мог» [Там же: во].

58
ДМИТРИЙ КАЛУГИН
При этом отказ от риторических форм аргументации
не означает, например, их незнания или неумения их ис¬
пользовать. В 1673 году в Москве произошло известное
«разглагольство», в котором принимали участие Епифа-
ний Славинецкий и Симеон Полоцкий. Предметом дис¬
куссии стало пресуществление святых даров во время
божественной литургии (цит. по: [Ротар 1900:389]). Симе¬
он обращается к Епифанию с провокативным вопросом:
«Как, отче, святыня твоя верует о пресуществлении хлеба
и вина на божественной литургии в тело и кровь Христову,
словами ли Христовыми „приимите, ядите“ и следующи¬
ми или — молитвою священника „сотвори убо хлеб сей
честное тело и т.д.“» [Там же: 390]. Епифаний отвечает
на это следующим образом: «Я верую, и мудрствую, и ис¬
поведую так, как верует и проповедует святая кафоличе¬
ская восточная церковь. Силлогизмам же, в особенности
латинским (хотя и в них я силен — „доволен есмь в тех“),
я не следую, потому что святой Василий повелевает укло¬
няться от силлогизмов, как от огня, а Григорий Бого¬
слов называет силлогизмы (в 37 слове, о Св. Духе) „веры
развращением и тайны истощением“» [Там же: 390-391]
(курсив издателя текста. —Д. К.). Сознательный отказ от
использования силлогизмов тождественен прекращению
спора, демонстрации предела, где кончается обмен мне¬
ниями и открывается бесспорная истина — при том что
подобные разрывы коммуникативной ткани совершенно
необязательно приводят к последствиям, описанным
в житии Корнилия Выговского.
Другим примером «правильной» полемики со всеми
характерными моментами, присущими именно русской
ситуации, является текст XVII века «Прение литовского
протопопа Лаврентия Зизания с игуменом Илиею и справ¬
щиком Григорием по поводу исправления составленного
Лаврентием Катехизиса» [Прение 1859: 8о-юо]. Текст
включает в себя много маркеров, указывающих на «нор¬
мализацию» практики спора. Так, отправляя справщиков,
которые должны разрешить догматические моменты

ГЛАВА 2. «МНОГО СПИРАШАСЯ, НЕ ОБРЕТОША ИСТИННЫ»
59
в книге «протопопа из Литвы» Лаврентия Зизания, па¬
триарх Филарет предписывает им говорить «любовным
обычаем» и со «смирением нрава» [Там же: 81]. В какой-то
момент страсти накаляются и справщики «по ревности
веры с яростию глаголахом» [Там же: 83]. Но это не при¬
водит к ссоре, и Лаврентий соглашается, убежденный
своими оппонентами, что в своих рассуждениях о Троице
он «виноват есть, простудился: прямо де Отец ни от когож
начало имат» [Там же: 89]. В конечном счете Лаврентий
признает поражение: «А яз для того сюды и приехал, что
мне от вас здеся лутчая наука прияти» [Там же: 99]. Конец
спора знаменует примирение его участников, которые
«прощение друг другу с игуменом Илиею давше, и разы-
дошася с миром» [Там же: юо]. Спор блокируется в том
случае, когда Лаврентий отказывается руководствоваться
внутренней логикой диалога, имплицитно признающей
право на обладание истиной тех, кто обладает истинной
верой, и пытается апеллировать к специализированным
знаниям. Так, например, речь заходит о понимании одно¬
го места в «Отче наш»: Лаврентий переводит с греческого
«да освятится», в то время как его оппоненты настаивают
на канонической форме «да святится» (речь в данном
случае идет о различных видах глагола). После обмена
репликами Лаврентий ссылается на греческий оригинал:
«По греческому языку так говорится, что освятится имя
твое. Кто у вас умеет по гречески? Мыж рехом ему: Умеем
по греческий столко, что не дадим ни у каковы речи ни-
какова слога не убавити, ни приложити» [Там же: 95-96].
Переход в филологическую область, связанную с грам¬
матическими нюансами передачи модальности высказы¬
вания, тотчас же пресекается, по сути дела, абсурдным
заявлением, что подлинное знание состоит в том, чтобы
оставлять текст в неизменности, не подвергая его ника¬
ким исправлениям. Основным аргументом здесь является
апелляция к традиции, которая выше человеческого по¬
нимания. Спор в данном случае бесполезен: «Да что нам
о том и многословити? Долго, уже тому осмое столетие

60
ДМИТРИЙ КАЛУГИН
идет, как на рускои язык гречаская грамота переложе¬
на и часто на Руси бывают греческого языка философы,
а не слыхано не от каво, чтобы кто говорил: да освятится»
[Там же: 96]. Обмен мнениями становится невозможным,
когда можно просто прекратить дискуссию, заняв пози¬
цию «знающего истину». По большому счету, происходит
отказ от собственного голоса и речь начинает идти от
лица власти (религиозной или политической), обладаю¬
щей правотой и не приемлющей саму возможность спора.
В этом разделе речь шла в первую очередь о двух,
по сути дела, конфликтующих моментах. С одной стороны,
это специфические черты русской религиозности, которая
не позволяет не только выражать хоть какие-то сомнения
в истинности догматов (в этом нет ничего особенного),
но, что гораздо более существенно, делать их предметом
собственных размышлений или тем более спора. С другой
стороны, в XVII веке благодаря польскому и украинскому
посредничеству на Русь начинает проникать европейская
схоластическая культура с университетской традицией
диспутов на богословские темы. Эта встреча, надо признать,
не привела к радикальному изменению русской культуры.
Православие продолжало сохранять свою монологичность
в последующие два столетия. И если в Европе богословие,
особенно начиная с Реформации, постепенно сделало ре¬
лигиозные проблемы частью общественного дебата, что
и способствовало возникновению религиозной терпимости,
то в России религиозные вопросы так и не стали предметом
публичного обсуждения, а оригинальная богословская
традиция, возникшая во второй половине XVIII века, оста¬
валась глубоко специализированной областью знания.
5
Изменение самого характера «словопрений» в XVII веке
проходило благодаря сильному влиянию западноевро¬
пейской традиции, и можно сказать, что важной чертой

ГЛАВА 2. «МНОГО СПИРАШАСЯ, НЕ ОБРЕТОША ИСТИННЫ
61
этой эпохи, ознаменованной кризисом традиционных
институтов, разрушением средневековой социальной
системы и появлением новых литературных жанров,
становится рефлексия над «самой идеей спора» [Панчен¬
ко 1996: 199] Ч Важнейший момент описываемой здесь
истории коммуникации — Петровские реформы, одной
из основных задач которых было перенесение в русский
контекст западноевропейского цивилизационного про¬
екта [Элиас 2001: ш]1 2. «Спор», «полемика» должны были
подвергнуться «нормализации» и стать частью новой
культуры, которая основана на владении собой, демон¬
страции вежливости и хороших манер3. В главном педа¬
гогическом тексте Петровской эпохи, «Юности честное
зерцало» (1740), имеются предписания, касающиеся того,
как надо разговаривать и вести дискуссию. «В прямом
деле и в постоянном, быть постоянну, — говорится в тек¬
сте, — и других людей разсудков отнюдь не презирать
и не отметать. Но ежели чие мнение достойно и годно, то
похвалять и в том соглашаться. Еже ли же которое сум-
нительно, в том себя оговорить, что в том ему разсуждать
не достойно. А еже ли в чем оспорить можно, то учинить
1	См. также весь раздел «Культура как состязание» [Панченко 1996:
198-202]. Показателен текст Евфимия Чудовского «Учится ли нам
полезнее грамматики, риторики, философии и феологии и стихо¬
творному художеству, и оттуду познавати Божественная писания,
или, не учася сим хитростем, в простоте Богу угождати и от чтения
разум Святых Писаний познавати?» [Там же]. Очевидно, что споры,
разгоравшиеся между сторонниками старой и новой веры, были да¬
леки от правильных споров, практиковавшихся в рамках школьной
культуры. Примером такого спора является «пытание» Николая Спа-
фария, описанное в тексте с названием «Беседа Симеона Полоцкого,
Епифания Славинецкого, Паисия Лигарда с Николаем Спафарием»,
построенное как ведущийся по правилам диспут, требующий навы¬
ков грамотного построения аргументов [Там же: 199-200]; см. также
статью: [Голубев 1971: 294-301].
2	Анализу книги Эразма Роттердамского посвящена глава «История
понятия „civilité“» [Элиас 2001: ш-120].
3	О формировании образа «политичного кавалера» см., например:
[Черная 1989: 220-231].

62
ДМИТРИЙ КАЛУГИН
с учтивостию и вежливыми словами, и дать свое рассуж¬
дение на то, для чего» [Юности честное зерцало 1740: 30].
Полемизм становится основным модусом существования
общества, что можно рассматривать как важный момент
секуляризации, очищения вербальных взаимодействий от
христианского морализирующего взгляда на человеческое
общение. Наиболее значимым моментом этого процесса
стало возникновение и легитимация мнения в отношении
вещей, находящихся за пределами религиозной сферы,
знание о которых не укоренено в традиции и произво¬
дится непосредственно человеком.
Возникновение новых форм общения стало одним из
наиболее существенных сдвигов, произошедших в начале
XVIII века и определивших все значимые моменты соци¬
альной и политической жизни. Прежде всего речь идет
0	самой конструкции власти, которая, с одной стороны,
сохраняла идею богоустановленности, а с другой — за¬
действовала формы, связанные с влиянием западноевро¬
пейских политических теорий, и в первую очередь теории
общественного договора1. При этом, по словам В. М. Жи¬
вова, специфика русской ситуации состояла в том, что,
будучи «метаморфозой европейских теорий полицейского
государства (РоНгеувгааг)», петровская концепция власти
не подразумевала существования общества как «контр¬
агента государства» [Живов 2009:55]. Создавая «общество»
западноевропейского типа, власть фактически ограничи¬
вала его задачи лишь овладением навыками «светского»
поведения и демонстрацией лояльности. Таким образом,
возможность вести спор становилась маркером циви¬
лизованного общества, не оказывая никакого влияния
на власть, которая оставалась исключена из тех комму¬
никативных форм, которые сама же активно насаждала1 2.
1	О воздействии западноевропейских концепций на Феофана Про¬
коповича см.: [Гурвич 1915].
2	Оставаясь носителем высшего авторитета, а также истоком любого
порядка, власть тем не менее нуждалась в новых формах легитима¬
ции, отвечавших созданной ею социальной реальности. Ю. Кагар-

ГЛАВА 2. «МНОГО СПИРАШАСЯ, НЕ ОБРЕТОША ИСТИННЫ
63
Несмотря на то что складывалась автономная область,
допускавшая дискуссии и обмен мнениями, власть так
или иначе определяла характер полемик и удерживала их
в определенных рамках. Это относится в первую очередь
к литературе — новой области с еще не сложившимися
собственными формами авторитета, открывавшей воз¬
можность принимать участие в обсуждении актуальных
вопросов всем образованным людям* 1. Участники лите¬
ратурных споров первой половины XVIII века широко
использовали такие присущие литературным полемикам
жанры, как сатира, эпиграмма и т. д., в которых высме¬
ивалась манера литературных противников (пародии
Сумарокова на Ломоносова, Петрова на Новикова) или
они сами. С другой стороны, чисто литературные споры
об оде, русской силлаботонике сопровождались не толь¬
ко взаимными оскорблениями, что является вполне
лицкий, анализируя тексты Феофана Прокоповича, показал, как под
воздействием протестантизма трансформировались установки про¬
поведи и стратегий проповедника. Если в XVII веке спор определял
отношение к иноверцу (а никониане или старообрядцы в этом случае
друг для друга приобретали именно статус иноверца), то в начале
XVIII века это усложнилось и сомнения распространились на тех, кто
исповедует одну веру, но различным образом (так, внутри правосла¬
вия складываются позиции, которые ближе к протестантизму или
католицизму). Характеризуя стратегию Феофана Прокоповича, ис¬
следователь пишет, что в своих проповедях «Феофан находит не осно¬
ву для диалога с иноверцем, а основу для разделения с единоверцем»
[Кагарлицкий 1997: 40].
1 Очевидно, что представления о писательском труде в эту эпоху
имели самый неопределенный характер. Показательно, что в «Опыт
исторического словаря о российских писателях», изданный Н. И. Но¬
виковым в 1772 году и проложивший дорогу последующим изданиям
подобного типа, вошли сведения не только о «литераторах» в соб¬
ственном смысле слова, то есть создателях беллетристических про¬
изведений, но и о переводчиках, проповедниках, ученых — всех тех,
кто издал хотя бы один текст любого содержания, указав свое имя.
В XVIII веке слово «писатель» не было связано с литературой и отно¬
силось к людям, создающим самые разные тексты (писатель — «гео¬
графический», «исторический», «политический», «светский», «цер¬
ковный» и т. д.) [Словарь 2008: 213].

64
ДМИТРИЙ КАЛУГИН
ожидаемым при еще не сформировавшихся навыках
вести дискуссию, но и постоянными апелляциями к вла¬
сти как главному арбитру и потенциальному гаранту
нарушенного status quo1. Это можно объяснить слабой
самостоятельностью литературного поля, где положение
автора определялось отношением с патроном, стратеги¬
ями и интересами последнего, а также его возможностя¬
ми способствовать продвижению автора по карьерной
лестнице. Уже в конце XVIII века характер литературных
споров принципиальным образом изменился, что являет¬
ся прямым следствием устранения внешней инстанции,
автономизации поля и формирования собственных ста¬
вок, в результате чего становится возможным его преоб¬
разование и перераспределение1 2.
Основные усилия власти, так или иначе вмешиваю¬
щейся в литературные споры, были направлены на то,
чтобы придать им «нормализованный» характер и пре¬
вратить литературу в один из инструментов воспитания
общества3. Наиболее показательным примером здесь
является знаменитая полемика новиковского «Трутня»
и «Всякой всячины», издававшейся при негласном уча¬
стии императрицы. Основным предметом полемики
была сатира — разоблачительный жанр, провоцирующий
обиду, ссору и вызывающий ответную реакцию, жанр, ко¬
торый в силу самой своей природы балансирует на грани
допустимого — недопустимого4.
Классическая традиция знала два противоположных
типа сатиры, которые были связаны с именами Ювена¬
ла и Горация, где первая безжалостно бичует пороки,
в то время как вторая — высмеивает их, избегая резких
1	См.: [Берков 1936]; о патрон-клиентских отношениях в русской ли¬
тературе см.: [Живов 1997: 24-84].
2	О логике литературного поля см. программную статью Пьера Бур-
дьё «Поле литературы»: [Бурдьё 2005: 365-473].
3	О литературе и политике в эту эпоху см.: [Клейн 2005:478-489].
« О сатире также см.: [Стенник 1985:12-64; Серман 1973:156-173; Jones
1982: 432-443]-

ГЛАВА 2. «МНОГО СПИРАШАСЯ, НЕ ОБРЕТОША ИСТИННЫ
65
характеристик и перехода наличности1. В споре о сатире,
разгоревшемся в конце бо-х годов XVIII века, можно уви¬
деть общее стремление государственной власти навязы¬
вать, правда уже не при помощи законов и указов, а как
бы изнутри, формы публичной коммуникации (говорить
«в общем», проявлять рассудительность, избегать конкре¬
тики и не допускать колкостей). Необходимо отметить,
что сами установки власти существенным образом ме¬
няются на протяжении всего этого периода, и в Екатери¬
нинскую эпоху власть уже ведет разговор с подданным
не «назидательным тоном», а запросто, убеждая дружески,
ласковыми словами. Благодаря этому она расщепляется,
как оставаясь внешней инстанцией по отношению к чело¬
веку, так и действуя изнутри1 2. И не случайно Екатерина,
1	С точки зрения классицистической эстетики представлять порок
можно двумя способами: I) высмеивать его, не касаясь конкретных
лиц, и 2) высмеивать порочных людей, тем самым высмеивая и сам
порок. «Всякая всячина» ратовала за первый тип сатиры, новиков-
ские журналы — за второй. В первом случае недостатки высмеива¬
лись в соответствии с тем, что есть «в общем худого в людях», благо¬
даря чему сатира приобретала абстрактный характер [Клейн 2ою:
228-232]. Собственно, вот это «в общем» открывает важный момент,
а именно стремление оперировать абстракциями, «общими поняти¬
ями», присущими просветительской эпохе. Здесь сталкиваются два
различных типа социального участия — утверждаемые Екатериной
«благовоспитанность», «кротость» и «милосердие» в качестве основ¬
ных моментов, определяющих взаимодействие людей в обществе,
и критические инвективы, характерные для групп, борющихся за
право властной номинации в публичном пространстве.
2	Подобная двойственность дает о себе знать в некоторых формули¬
ровках «Наказа», касающихся взаимоотношений подданного и пра¬
вителя: «В государстве, то есть в собрании людей, обществом живу¬
щих, где есть законы, вольность не может состоять ни в чем ином,
как в возможности делать то, что каждому надлежит хотеть, и чтоб
не быть принуждену делать то, чего хотеть не должно» [Чечулин
1907: 8]. Цитата полностью заимствована из Монтескьё [Там же]. Же¬
лание («внутреннее») и долженствование («внешнее») совпадают,
становятся неразличимыми, и человек обретает «вольность», состо¬
ящую в том, чтобы делать по своим склонностям то, что требуется.
Парадоксальная формулировка «надлежит хотеть» репрезентирует
в данном случае стремление снять вписанное в просветительский

66
ДМИТРИЙ КАЛУГИН
в том или ином виде принимая участие в создании статей
во «Всякой всячине», не афиширует свое участие, а дей¬
ствует как обычный человек1. Именно в этот момент
обществу, вернее частным лицам, делегируется право
транслировать установки власти.
6
Стремление устраниться от непосредственного участия
в полемике и одновременно руководить ею определяет
позицию Екатерины, когда она пытается вовлечь своих
подданных в обсуждение нового законодательства. Речь
идет о созыве комиссии по составлению нового уложе¬
ния (Манифест от 14 декабря 1766 года) и обсуждении
статей «Наказа». Екатерина тщательнейшим образом
разработала процедурные аспекты, регламентирующие
законотворческий процесс и общий порядок, составив
«Обряд управления уложенной комиссией», после чего
демонстративно устранилась от участия в ее работе. Тем
не менее в многочисленных письмах и инструкциях, пред¬
назначенных для председательствовавшего на собраниях
А.	И. Бибикова, императрица, демонстрируя исключитель¬
ную осведомленность, постоянно формулирует новые
требования, которые должны привести к желаемому ре¬
зультату — консенсусу по обсуждаемым вопросам.
Наиболее существенными моментами, составлявши¬
ми предмет постоянного внимания императрицы, были
порядок и форма дискуссии: депутаты не имели опыта
работы в подобных комиссиях и навыков законотворче¬
ской деятельности. Смысл предписаний, составленных
универсализм противоречие, где всеобщее может в любой момент
разрушиться под воздействием деструктивных элементов, присущих
человеческой природе.
' О полемике «Всякой всячины» с новиковским «Трутнем» существу¬
ет большая литература, однако особого внимания заслуживает ста¬
тья: [Jones 1982:432-443]-

ГЛАВА 2. «МНОГО СПИРАШАСЯ, НЕ ОБРЕТОША ИСТИННЫ
67
Екатериной и касающихся проведения заседаний, оче¬
виден: заставить депутатов говорить по существу, «не от¬
клоняться от материи» и сдерживать эмоции1. Поведение
участников обсуждений вызывало пристальное внимание
императрицы, для чего в зале присутствовали специаль¬
ные люди, которые должны были как можно более точно
фиксировать не только то, что говорится в заседаниях,
но и как это говорится, каким тоном и т. д. [Мадариага
2002: 271]. Такая жесткая регламентация, особенно в том,
что касается ведения дискуссии, должна была способ¬
ствовать взвешенному участию депутатов, основная за¬
дача которых состояла в том, чтобы руководствоваться
разумом, а не чувствами или частными соображениями.
Записи обсуждений проектов наглядно демонстрируют,
что, несмотря на огромное желание «принести пользу
1 Наказ должен читаться дважды: первый раз для ознакомления де¬
путатов, а второй — «дабы всякому вольно было сделать свои ре¬
марки. А ремарки всякой делает таким образом: встанет от своего
места, подойдет с учтивостью к маршалу, сказав ему негромко, что он
имеет возражения противу такого или таких пунктов, а маршал ве¬
лит имя депутата сего записать, дабы по окончанию второго чтения
так, как кто записался, мог велеть маршал всякому и говорить свои
сумнения, не перебивая отнюдь друг другу речи. Кто перебьет кому
речь, тому заплатить первый раз десять рублев, в другой раз вдвое,
в третий выключить (вар. выгнать) из собрания. Говорить же всякому
кратко и ясно: и всякой депутат может говорить свое мнение с тою
смелостью, которая потребна для пользы сего дела; и более получаса
никому не говорить, а кто более затевает говорить, того не допускать,
а вместо того приказать ему подать на письме» [Бумаги 1872: 226].
Регламентированию подлежали и внешние моменты проведения об¬
суждения. Так, например, в десятом пункте инструкции Екатерины
говорится, как должны располагаться те, кто высказывает мнения
за или против проекта: «Кто же будет говорить со стороны проекта,
тот станет возле проекта; кто же противу проекта, тот супротив про¬
екта, дабы по месту узнать можно, какого кто мнения, хотя б и слов
не слышно» было [Там же: 301]. Что касается самих депутатов, то
они должны оставить свои пристрастия, ставя выше всего государ¬
ственный интерес: «И так не можем думать, чтобы нашелся единый
какой, который бы не предпочитал наше, сие столь важное по своему
предмету намерение своевольным выдумкам или страстям, как-то:
гордости, самолюбию или упрямству» [Там же: 233].

68
ДМИТРИЙ КАЛУГИН
всему обществу», члены комиссии оказались фактически
не способны к конструктивному обсуждению положений
«Наказа», что определялось разным уровнем их образо¬
вания и отсутствием навыка вырабатывать консенсус,
используя «общие понятия»1.
Попытка Екатерины представить в комиссии по состав¬
лению нового уложения как бы в миниатюре все русское
общество—яркий пример просветительского отношения
к реальности и ее моделированию. Создавая такое «обще¬
ство», Екатерина предложила набор ключевых понятий
и способы достижения консенсуса, так что текст «Наказа»
можно рассматривать как своеобразный вокабулярий по¬
литических терминов, то есть общий язык, а инструкции
по проведению собраний — как поведенческий код. Это
«общество», представленное депутатами, должно было про¬
изводить впечатление, будто оно действует само по себе,
при том что императрица, остававшаяся за сценой, контро¬
лировала и направляла каждый его шаг. Когда она пере¬
стала это делать, работа Комиссии, по сути, остановилась.
Исследование записей работы Комиссии показывает,
что в конечном счете дебаты сводятся к обсуждению от¬
дельных понятий, а основная трудность (непреодолимая
в большинстве случаев) заключалась в невозможности со¬
гласовать друг с другом различные точки зрения на объем
и содержание этих понятий* 2. Осознавая это, Екатерина
' Подробнее об этом см.: [Калугин 2011: 342-352].
2 Принятию решений препятствовали также существенные проце¬
дурные изъяны. Мнения депутатов фиксировались и отправлялись
в подкомиссии, но при этом, как уже указывалось, они не имели
обязательной силы и могли быть проигнорированы. Часто именно
это и происходило, поскольку маршал, в задачи которого входило
не столько выслушивать различные мнения, сколько «согласовывать»
их и ставить на голосование, в большинстве случаев ничего не пред¬
принимал. В частные комиссии весь этот материал поступал без
всякой обработки, представляя собой различные мнения, которые
свести воедино часто было практически невозможно [Сергеевич 1878:
232]. Екатерина, видя, что маршал не справляется с возложенными
на него обязанностями, снабдила А. И. Бибикова в частном письме,

ГЛАВА 2. «МНОГО СПИРАШАСЯ, НЕ ОБРЕТОША ИСТИННЫ
69
пыталась сделать текст «Наказа» доступным даже совер¬
шенно неподготовленным людям. По словам императри¬
цы, она старалась использовать самые простые «понятия»:
«Изо всего МНОЮ здесь (в «Наказе». — Д. К.) сказанного
0	государственном строительстве, — говорится в одном из
примечаний, — видно, что разделение [это] самое простое
и самое естественное, что собрание и связь понятий, вся¬
кому ясных и всем общих, ведут ко прямому определению
слова, столь для всего общества важного» [Чечулин 1907:
166]. Здесь становятся понятными рекомендации Екате¬
рины, касающиеся того, каким образом депутаты должны
высказываться по обсуждаемым вопросам: предписывая
выступающим говорить ровным голосом, не поддаваться
эмоциям и проявлять сдержанность, императрица хотела
избежать тех контекстуализаций, которые приобретают
слова в реальной человеческой речи* 1.
Слово «понятие», используемое Екатериной, когда она
пишет о языке «Наказа», имеет особую значимость для
уяснения не только концептуального аппарата публич¬
ной риторики XVIII века, но и русской интеллектуальной
культуры в целом. Речь идет о характере и статусе аб¬
страктной лексики в Петровскую эпоху, имевшей в ос¬
новном заимствованный характер, при помощи которой
обнародованном после в виде очередной инструкции, рекомендаци¬
ями, как следует унифицировать мнения депутатов. В 14-м пункте
Инструкции предписывается собирать подписи под мнением «про¬
тив проекта», и которое получит больше подписей, «то и войдет в кон¬
куренцию или в сопрение с тою статьею проекта, о которой дело идет,
а прочия уничтожаются» [Бумаги 1872: 301]. Тем не менее маршал
не применял этой процедуры, раз за разом передавая все «примеча¬
ния» депутатов в «частные комиссии».
1	Это намерение проясняет 482-я статья, где говорится об оскорбле¬
нии государя: «Слова, — пишет Екатерина, — не составляют вещи,
подлежащей преступлению. Часто они не значат ничего сами по себе,
но по голосу, каким оные выговаривают. Часто пересказывая те же
самые слова, не дают им того же смысла: сей смысл зависит от связи,
соединяющей оные с другими вещами. Иногда молчание выражает
больше, нежели все разговоры. Нет ничего, что бы в себе столько
двойного смысла замыкало, как все сие» [Чечулин 1907:131].

70
ДМИТРИЙ КАЛУГИН
оформлялся новый политический и социальный порядок.
Новые понятия были инкорпорированы в тексты законов,
например их можно найти в «Генеральном регламенте»,
они являлись объектами риторических амплификаций
в проповедях Феофана Прокоповича или содержались
в специальной юридической литературе. Значение того
или иного слова читатель мог узнать из словника, кото¬
рый часто прилагался к тексту, то есть в самом общем
виде словарной статьи [Вомперский 1986]1. Описывая
эту ситуацию, можно сказать, что интерпретативный
механизм, определявший объем содержания понятий, их
контекстуализацию, оказывался отделен от самих поня¬
тий и составлял часть специального знания, доступного
немногим. Постепенное развитие книгоиздательства,
появление моральной журналистики во второй половине
XVIII века, возникновение сферы частной жизни привели
к тому, что сформировалась категория «мыслящих лю¬
дей», стремившихся предложить собственное понимание
политических процессов, благодаря чему создавались
параллельные толкования основополагающих понятий.
И «раскол» между «властью» и «обществом» в XVIII веке,
если использовать выражение П. Н. Милюкова [Милюков
1918], был, помимо всего прочего, связан именно с тем,
1	Об отсутствии или нехватке специализированных знаний сви¬
детельствовала ориентация на узус, что и определяло специфику
бытования слова «понятие» и других слов философского языка. По¬
казательны размышления Д. И. Фонвизина в «Опыте Российского
сословника» о словах «ум, разум, разумение, смысл, рассудок, рас¬
суждение, дарование, понятие, воображение, толк»: «Все сии назва¬
ния, — говорит автор, — изображающие качества души, не имеют
никакого определенного знаменования. Всякий произносит оные, как
сам понимает. Один умом называет дарование; другой чрез дарование
разумеет понятие; иной смысл мешает с толком; иной толк именует
разумением. Словом, надобно из содержания всей речи распознавать,
в каком означении употреблено таковое название. Сие неудобство
происходит не от недостатков нашего языка, но от человеческого
о душе незнания, ибо как можно понимать ясно качества такого суще¬
ства, которое само собою для нас непостижимо?» [Фонвизин 1959:231].

ГЛАВА 2. «МНОГО СПИРАШАСЯ, НЕ ОБРЕТОША ИСТИННЫ
71
что стали складываться различные способы объяснения
жизни через толкования набора основных понятий.
Частная переписка и дневниковая литература XVIII —
начала XIX века наполнена рассуждениями о словах,
необходимости их «прояснения»1. Часто мы находим сето¬
вания на то, что абстрактные понятия ничего не говорят
человеку. Ассоциирующиеся с формальным и безжизнен¬
ным «официальным» языком, темным и непригодным
ни для выражения чувств, ни для неформального друже¬
ского общения, они вызывают неприятие. В результате
возникает стремление переосмыслить общие слова или
по крайней мере задуматься о том, что они значат. Так,
И. В. Лопухин пишет раздраженное письмо А. М. Кутузову
о «хулителях масонства»: «Они воспевают власть тогда,
когда, пользуясь частичкой ея, услаждаются и величают¬
ся над другими <...> Кричат: верность, любовь к общему
благу! Полноте — хуторишки свои, чины да жалованье
на уме. А кабы спросить этих молодцов хорошенько, что
такое верность, любовь, благо — так бы в пень стали»
[Барсков 1915: 24]. В другом письме А. М. Кутузов, расска¬
зывая Лопухину об истории А. Н. Радищева, рассуждает
о слове «вольность». А. М. Кутузов убежден, что вольность
Радищева — неправильная, она разрушительна для лю¬
дей и общества. Кутузов пишет: «Признаюсь, я люблю
1 Эта работа требует уединения, она связана с приватной сферой:
«Я, друг мой, — пишет И. М. Муравьев в 14-м письме из Москвы в Ниж¬
ний Новгород, — бежал из Москвы от лихорадки, а еще вдвое того от
разных слухов о Бонапарте. Первая, промучив меня три месяца, от¬
стала; от последних я сам отстал. Чистой деревенской воздух лучше
хины лечит от лихорадки, а от политических недугов ума ничто так
не полезно, как — уединение. Здесь я могу мыслить сам собою, сам
себе давать отчет в понятиях моих» [Муравьев-Апостол 2002: 92].
Бегство из города, уединение составляют важный момент рефлексии
над понятиями и языком. Под воздействием других мысль уходит
не туда, надо ее все время обуздывать, заставлять двигаться в пра¬
вильном направлении. В приведенной цитате чувствуются отзвуки
масонских уединенных упражнений, при помощи которых очищает¬
ся душа и проясняются мысли.

72
ДМИТРИЙ КАЛУГИН
вольность, сердце мое трепещет от радости при слове сем;
но при всем том уверен, что истинная вольность состо¬
ит в повиновении законам, а не нарушении оных, и что
не имеющие чистого понятия о вольности неудобны на¬
слаждаться сим сокровищем» [Там же: 21].
Приведенный фрагмент из письма А. М. Кутузова сле¬
дует рассматривать как парафраз V главы «Наказа», где
«вольность» определяется как «право все то делать, что
законы дозволяют; и если бы где какой гражданин мог
делать законами запрещенное, там бы уже больше вольно¬
сти не было» [Чечулин 1907:8]. Формулируя свою позицию
таким образом, Кутузов через апелляцию к авторитетному
дискурсу доказывает лояльность государственной власти
и противопоставляет себя политическому радикализму.
Таким образом, в последней трети XVIII века с ли¬
берализацией публичной сферы в 1780-е годы, ростом
книгоиздательства, ослаблением цензуры происходит
своеобразная дифференциация публики, которая отныне
представляет собой не гомогенную, искусственно создан¬
ную среду, где люди реализуют правила цивилизованного
поведения, а среду, в которой существуют разные страты
или, иначе говоря, в которую вписано различие, необхо¬
димое для обмена информацией, диалога и, в конечном
счете, спора [Каплун 2007]. Власть присутствует в этом
пространстве как нормативное начало, реализует себя
опосредованно через определенные понятия, клише, ци¬
таты, при помощи которых человек формулирует свою
позицию. Или, противоположным образом, отказываясь
говорить на заданном языке, человек утверждает правомоч¬
ность альтернативных власти концепций существования. 77
Основная работа, связанная с формированием новых
взглядов на человека и социальные процессы, шла в ин¬
теллектуальных кружках первой трети XIX века, которые

ГЛАВА 2. «МНОГО СПИРАШАСЯ, НЕ ОБРЕТОША ИСТИННЫ
73
были противопоставлены салонам с их кодом светского
поведения и в типологическом смысле напоминали ско¬
рее масонские ложи второй половины XVIII века1. Однако,
в отличие от предыдущей эпохи, для кружков XIX века,
начиная с московских любомудров и вплоть до кружка
Герцена — Огарева и Станкевича, определяющим был
интерес к немецкой идеалистической философии (Шел¬
лингу, Фихте и, позднее, к Гегелю)1 2. Исключительная
роль философии состояла в том, что она не столько пред¬
лагала «ответы на теоретические запросы ума», сколько
давала возможность отвечать на вызовы жизни: по словам
В.	В. Зеньковского, «это не было устранение теоретиче¬
ских проблем, а была потребность целостного синтеза,
аналогичного тому, который дает религия» [Зеньковский
2ooi: 115]3. Работу мысли, идущую в кружках, поиски
синтеза на качественно иных основаниях, связанных
в первую очередь с проблематикой личности4, можно
обозначить как другой вид «просветительского проекта»,
как своеобразное «немецкое Просвещение», противопо¬
ставленное французскому Просвещению XVIII века с его
материализмом и рационализмом5. В конечном счете речь
1	О кружках см. подробнее: [Аронсон, Рейсер 2001].
2	О рецепции идей Шеллинга в России см.: [Каменский 1980,2003].
3	Ср., например, у Станкевича: «Я хочу полного единства в мире мое¬
го знания, хочу дать себе отчет в каждом явлении, хочу видеть связь
его с жизнью целого мира <...> Поэзия и философия — вот душа
сущего. Это жизнь, любовь; вне их все мертво»: [Анненков 1857:197].
4	О концепции личности в русском контексте см.: [Плотников 2008:
64-83].
5	Немецкое Просвещение обычно связывается с появлением «публи¬
ки» как самостоятельной группы, реализующей себя через коммуни¬
кацию и обмен мнениями, и заботой о «собственном совершенство¬
вании» [Gleason 1981: 58-59]* Принципиальным моментом в данном
случае будет ее саморегулирование и определенная автономизация,
связанная с утверждением определенных «должностей» и «прав». Как
указывает Марк Раев, «индивид никогда не рассматривался в изо¬
ляции и независимо от своей группы; он никогда не был наделен
абсолютными и равными правами. Немецкие философы и юристы
Aufklärung всегда воспринимали индивида в контексте сообщества,

74
ДМИТРИЙ КАЛУГИН
идет о воспитании «аристократии духа», людей наиболее
образованных и просвещенных, открывших возможности
гармоничного соотношения в этой экономике единичного
и всеобщего и претендующих на то, чтобы играть ключе¬
вую роль в обществе1. В этом случае именно «общество»
предлагало свое собственное видение преобразования
социальной жизни.
В интеллектуальных кружках первой трети XIX века
точно так же шла работа по «прояснению» и «очищению»
понятий* 1 2. Но в отличие от предыдущего поколения, ис¬
кавшего модели для самосовершенствования в рамках
тех дидактических текстов, которые им предлагались
воспитательной литературой, — кружкам 30-40-х годов
XIX века было присуще стремление изменить всю систему
представлений и критически осмыслить то, что досталось
в наследство. Путь к новому синтезу, открытию общности
лежал исключительно через спор, постоянные дискуссии
и корректировку собственной позиции3. Это позволяло
достичь единства и взаимопонимания внутри группы
наделенным правами в обмен на исполнение его обязанностей по от¬
ношению к ближнему и по отношению к группе» [Яае£11985: 272].
0	роли масонства в этом процессе см. монографию: [Смит 2006].
1	Показательны в этом плане рассуждения И. М. Ястребцова о ве¬
ликих людях: «Над „низшею народною массою“ стоят более образо¬
ванные, которые находятся под влиянием еще более образованных
людей ...сия умственная иерархия восходит наконец до того малого
числа умов избранных, где родятся идеи, делающиеся, в последствии,
общественным мнением <...>, [идеи] которые двигают душами с си¬
лою непреодолимою» [Ястребцов 1833: 22-23].
2	О функционировании понятий в кружке Н.В. Станкевича см.:
[Гинзбург 1999* 69-116]. О механизме экзистенциализации понятий
как одном из механизмов формирования личности см.: [Плотников
2008: 72].
3	Установление «общих» понятий между людьми является резуль¬
татом длительных усилий, требует сложной подгонки и взаимных
компромиссов. Так, например, Н. В. Станкевич пишет Грановскому:
«Что нам за дело, если я убежден в важности философии, а ты нет, что
в понятиях об искусстве есть у нас разница? Мы будем спорить и по¬
стараемся привести спорные проекты в ясность: один из нас, может

ГЛАВА 2. «МНОГО СПИРАШАСЯ, НЕ ОБРЕТОША ИСТИННЫ
75
единомышленников (как, впрочем, показала история этих
кружков, взаимопонимания достаточно неустойчивого),
но и создавало непреодолимые противоречия, когда речь
шла о публичных дискуссиях.
Журнальные полемики второй трети XIX века проде¬
монстрировали принципиальное расхождение в понятиях,
которые участники дискуссий вырабатывают в результате
собственных усилий. П. В. Анненков в критической ста¬
тье, посвященной только что опубликованному роману
И. С. Тургенева «Дворянское гнездо» (1859), пишет о по¬
следствиях этого рассогласования:
Каждый человек у нас есть единственный руководитель, оцен¬
щик и судья своих поступков. Мы не можем согласиться друг
с другом ни в одном, самом простом и очевидном нравствен¬
ном правиле, мы разнимся во взглядах на первоначальные
понятия, на азбуку, так сказать, учения о человеке. Представ¬
ления о дозволенном и недозволенном в различных кругах на¬
шего общества до такой степени разнородны и противоречивы,
что поступок, выставляемый на позор одною стороной, дает
^ повод похвастаться им на другой стороне [Анненков 2000:228].
Любое высказывание, таким образом, оказывается не
более чем частным мнением, базирующимся на произ¬
вольных допущениях и противоречащим тем основа¬
ниям, которые могут быть названы «общими». Право
устанавливать эти основания является прерогативой
государственной власти как главного инициатора мо¬
дернизации, который берет на себя ответственность за
единство общества* 1.
быть, уступит. Но если бы мы и никогда не сошлись в этом, разве у нас
не одни понятия о сущности жизни? Разве кому-нибудь из нас чужды
добро, любовь, поэзия, дружба?» [Анненков 1857: 201-202].
1 Обращение к теологическим формам обоснования власти и патер¬
налистская риторика должны были способствовать восстановлению
единства между царем и подданными, которое подрывается разно¬
голосым общественным мнением и борьбой интересов. Митрополит

76
ДМИТРИЙ КАЛУГИН
Поэтому каждый раз, когда речь идет, например, о го¬
сударственных реформах, более или менее радикальных,
то под этим понимается, помимо всего прочего, передача
части властных полномочий обществу, за счет чего неиз¬
менно возникает напряжение между монологическим
характером власти, определяющим сложившийся порядок
вещей, и тем видом производства авторитета, который
имеет чисто языковой, то есть релятивистский характер.
Власть, легитимирующая существующий порядок вещей,
приходит в противоречие с властью рационального ар¬
гумента — коллизия, имеющая много разных аспектов,
но здесь мы остановимся только на одном: введении в Рос¬
сии суда присяжных (1864), ставшего наряду с отменой
крепостного права кульминацией реформ эпохи конца
1850-х — начала 1860-х годов.
8
Привлечение «общества» к участию в отправлении право¬
судия не только потребовало кардинальных изменений
в порядке судопроизводства, но и было немыслимо без
своеобразной реабилитации практики обсуждения и спо¬
ра. При этом, допуская идею, что в результате обмена
мнениями может быть открыта истина, государственная
власть приводила в действие механизмы, противореча¬
щие ее собственным устоям.
Инициаторы судебной реформы в полной мере осоз¬
навали те трудности, с которыми придется столкнуться
новому институту, но считали тем не менее, что они впол¬
не преодолимы. Так, например, участники обсуждения
московский Филарет (Дроздов) рисует «печальный образ народа и об¬
щества, разделенного на толки соумышления», которые, «разделяя
народ и общества на отдельные соединения (партии)... повреждают
единство целого, — первое условие общественной жизни; уменьша¬
ют общую силу, рассекая ее на частныя, взаимно противоборныя
силы» [Государственное учение 1888:19].

ГЛАВА 2. «МНОГО СПИРАШАСЯ, НЕ ОБРЕТОША ИСТИННЫ
77
высказывали опасения относительно сильной фрагмента¬
ции общества:«.. .нигде, может быть, историческая жизнь
народа не положила таких резких разграничений между
различными слоями общества, как у нас, от чего между
понятиями, обычаями и образом жизни наших постоян¬
ных судей, принадлежащих вообще к высшему сословию,
и подсудимых из низших сословий замечается большое
различие» [Журнал 1862: 184]. Преодолеть эти различия
между сословиями призвано обсуждение обстоятельств
дела, благодаря чему присяжные заседатели должны прий¬
ти к взвешенному, «усредненному» решению: «Конечно,
между осуждением и оправданием не может быть ничего
среднего, но самая встреча противоположных мнений
должна побудить каждого, придерживающегося одного из
сих мнений, одуматься: взвесить точнее свои впечатления
и доводы и отказаться от мнения, которое не выдерживает
этого испытания и не может устоять против возражений»
[Там же: 316]. Именно «по взаимному влиянию одного мне¬
ния на другое, неосновательные увлечения или ошибочные
взгляды будут устранены», и присяжные, «придерживаясь
благоразумной середины», вынесут справедливый при¬
говор [Там же].
Полемика вокруг суда присяжных, непрерывно шед¬
шая на всем протяжении его существования, касалась
множества вопросов, например обладает ли общество до¬
статочной зрелостью для того, чтобы ему были делегиро¬
ваны функции, всегда принадлежавшие государственной
власти. Сторонники нововведения настаивали на том, что
общество в состоянии участвовать в судопроизводстве,
и с этой точки зрения новый суд должен был стать свое¬
образной «школой общественного согласия». Процедура
предполагала участие представителей разных сословий,
тех, кто знает «нравы, обычаи и образ жизни той обще¬
ственной среды, к которой подсудимый принадлежит»;
при этом «проницательность, сметливость русского ума,
простота здравых суждений и более верное взвешивание
соотношения виновности подсудимого, принадлежащего

78
ДМИТРИЙ КАЛУГИН
к их сословию, с кругом его понятий» [Журнал 1862: 316]
должны были стать условиями вынесения справедливого
решения. Таким образом, получив возможность конверти¬
ровать слова в действие, русское общество обрело мощный
стимул для своего развития и более широкого участия
в управлении государством. Оппоненты этого проекта
приводили свои аргументы, суть которых состояла в том,
что сама процедура, лежащая в основании работы суда при¬
сяжных, имеет неустранимые изъяны. Речь шла не только
о различном уровне образования присяжных заседателей,
их неискушенности в юридических тонкостях, но и о не¬
эффективности самой процедуры обсуждения, которая
не может быть основанием для определения виновности.
Одно из наиболее существенных возражений, выдви¬
гаемых противниками нового судопроизводства, состоя¬
ло в том, что суд присяжных присваивает себе ту власть,
которая в действительности может принадлежать только
монарху. Подобные соображения высказывались с самого
начала обсуждения судебной реформы и активно воспро¬
изводились на протяжении последующих десятилетий
консервативными публицистами. Юрист Виктор Фукс
так, например, пишет по этому поводу: «В произнесении
вердикта присяжные не стеснены ни законом, ни даже
фактом: они облечены такою дискреционною властью,
которой не имеет ни одно учреждение во всей Российской
империи. Этой самостоятельности присяжных из нераз¬
витых и полуграмотных слоев населения придано у нас
еще особенное значение. Избираемые помимо всякого
участия органов государственной власти, они являются
независимыми, хотя и крайне изменчивыми, органами
местного самоуправления; но облеченные правом смяг¬
чения участи подсудимых, и даже правом совершенного
помилования, посредством признания подсудимых не¬
виновными вопреки фактической очевидности, они в то
же время оказываются носителями таких прерогатив,
которые доселе были присущи только верховной власти»
[Фукс 1889:171]. Суд присяжных в этом случае мыслится

ГЛАВА 2. «МНОГО СПИРАШАСЯ, НЕ ОБРЕТОША ИСТИННЫ
79
не как юридический, а скорее как набирающий влияние
политический институт.
Ключевым вопросом здесь становился вопрос о помило¬
вании. В функции суда присяжных входило лишь установле¬
ние вины, факта совершения преступления, в то время как
определение наказания было прерогативой суда, который
мог подать прошение о помиловании на высочайшее имя.
Однако, по словам юриста и публициста В. Ф. Дейтриха,
подача таких прошений происходит редко, поскольку при¬
сяжные, движимые естественным состраданием к участи
виновного, сами смягчают приговор либо частичным при¬
знанием вины подсудимого, либо вынося оправдательный
вердикт. Таким образом, «присяжные заседатели, лишенные
по закону возможности возбудить пред верховною властью
такое ходатайство (о помиловании. —Д. К.) непосредствен¬
но и будучи не уверены в том, что коронный суд воспользу¬
ется предоставленным ему правом, присваивают себе сами
не принадлежащую им власть миловать и оправдывают
таких подсудимых в ущерб справедливости и обстоятель¬
ствам дела» [Дейтрих 1895:13-14].
Очевидно, что право помилования преступников монар¬
хом не является юридическим правом: оно предстает как
исключительное проявление верховной власти, возможно¬
сти отменить или скорректировать закон. Русское законо¬
дательство четко фиксировало этот момент, и, как гласила
статья 148-я уголовного законодательства, «помилование
не может быть даровано судом. Оно исходит единствен¬
но от Верховной Самодержавной Власти и МОНАРШЕГО
милосердия. Оно не обращается в закон, но составляет из
закона изъятие, коего сила и пространство определяются
в том же Высочайшем указе, коим помилование даруется»
[Свод Законов 1832: 50-51] 11 Как показывают исследования, большое количество оправдатель¬
ных приговоров было связано с излишней репрессивностью законо¬
дательства и его несовершенством. По словам А. К. Афанасьева, суд
присяжных, «являясь выразителем общественного правосознания,
указывал на вопиющие недостатки уголовного законодательства

80
ДМИТРИЙ КАЛУГИН
Высокий процент оправдательных приговоров, вы¬
носимых судом присяжных, о чем говорили его критики,
вполне соответствовал действительности (средний про¬
цент репрессивности суда присяжных ниже аналогично¬
го показателя приговоров коронного суда на 12% (61,3%
и 73.3%) [Афанасьев 1988: 6о], хотя причины этого могли
быть самыми разными'. Но дело не только в большом
количестве оправдательных приговоров, их непредсказуе¬
мости, невозможности достичь консенсуса из-за «разницы
понятий»: вынесение судебного решения представляет
собой, с точки зрения консервативных авторов, сговор
частных лиц, наделенных чрезмерными полномочиями,
которые разрушают монополию государственной власти
на истину, открывая ее посредством обсуждения, дискус¬
сии, спора. Так, в статье «Суд присяжных» К. П. Победо¬
носцев, размышляя о будущем русского судопроизводства,
сетует, что вместо «крепкой руководящей силы... есть
быстро образовавшаяся толпа адвокатов, которым инте¬
рес самолюбия и корысти сам собою помогает достигать
вскоре значительного развития в искусстве софистики
и логомахии, для того чтобы действовать на массу; где 1и на способ их устранения» [Афанасьев 1988: 65]. При этом консерва¬
тивные юристы подчеркивали, что «исправлять» законы может толь¬
ко монарх через помилование: «В понятиях русского народа Самодер¬
жавный Государь олицетворяет собой идею высшей справедливости,
идею высшей правды; и потому, вступаясь в какое-либо судебное
дело, Государь или восполняет недостаток какого-либо закона, или
восстанавливает попранное право, или своим милосердием смягчает
суровость закона, к данному случаю не подходящего» [Глинка-Янчев-
ский 1899:117].
1 О психологических аспектах стремления присяжных выносить
оправдательные приговоры пишет, например, Ф. М. Достоевский
в статье «Среда», объясняя это именно неспособностью человека,
присяжного, распорядиться вдруг данной ему властью: «Ведь он (при¬
сяжный заседатель) не только, может быть, ощущает, что столько
власти он получил как дар, но и чувствует, сверх того, что и получил-
то их даром, то есть что не стоит он этих даров пока. Испугала нас эта
страшная власть над судьбой человеческою, над судьбой родных бра¬
тьев, и, пока дорастем до вашего гражданства, мы милуем. Из страха
милуем» [Достоевский 1994:17].

ГЛАВА 2. «МНОГО СПИРАШАСЯ, НЕ ОБРЕТОША ИСТИННЫ»
81
действует пестрое, смешанное стадо присяжных, собирае¬
мое или случайно, или искусственным подбором из массы,
коей недоступны ни сознание долга судьи, ни способность
осилить массу фактов, требующих анализа и логической
разборки; наконец, смешанная толпа публики, приходя¬
щей на суд как на зрелище посреди праздной и бедной
содержанием жизни; и эта публика в сознании идеалистов
должна означать народ» [Победоносцев 19936:155-156].
Образы «пестроты» и «смешения» здесь показательны:
они репрезентируют отсутствие единства и целостно¬
сти, многоголосый хор участников1, каждый из кото¬
рых наделен даром речи. И не случайно в «Московском
сборнике» перед статьей о суде присяжных идет статья
«Великая ложь нашего времени», посвященная демокра¬
тии и парламентаризму. Суд присяжных, по сути дела,
и является демократией, возникшей внутри монархи¬
ческого правления и постепенно лишающей верховную
власть ее неотъемлемых прав. В этом плане либеральная
(демократическая) идея того, что язык может создавать
единство помимо традиционных форм власти и социаль¬
ного авторитета, оказывается лживой точно так же, как
«одно из самых лживых политических начал есть начало
народовластия» [Победоносцев 1993а: 31]. И с этой точки 11 Например, о «пестроте» (ро1Ш1оп) применительно к демократии го¬
ворит Платон в диалоге «Государство»: «Словно ткань, испещренная
всеми цветами, так и этот строй, испещренный разнообразными нра¬
вами, может показаться всего прекраснее. Вероятно, многие подобно
детям и женщинам, любующимся всем пестрым, решат, что он лучше
всех» [Платон 1994:344]- Комментируя это место в книге Платона, Жак
Деррида пишет о соблазне демократии: «Поскольку в этой демократии
каждый может вести такую жизнь (Ыоп), которая ему нравится, то при
такой форме правления, такой роШе(а> которая, как мы увидим, не яв¬
ляется ни формой правления, ни конституцией, ни подлинной роШ&а,
обнаружатся люди самого разного толка, которых здесь больше, чем
где бы то ни было. За счет этого и возникает пестрая красота демокра¬
тии. Платон подчеркивает красоту демократии в той же мере, что и ее
пестроту. Демократия кажется — ив этом ее видимость, ее кажимость
и ее симулякр—наиболее прекрасной (kalliste), наиболее совращающей
из всех прочих форм правления (роШе1дп)» [Деррида 2005:47].

82
ДМИТРИЙ КАЛУГИН
зрения вполне закономерно, что история суда присяжных
в России как до революции, так и после 1993 года, когда на¬
чался новый этап его истории, представляет собой посте¬
пенное ограничение его юрисдикции, которое и в первом,
и во втором случае было связано с угасанием реформатор¬
ского импульса, отказом от радикальной модернизации
и усилением контроля государства над обществом.
9
Суд присяжных с его многоголосием, спором, суд, пред¬
ставляющий разные сословия в XIX веке или разные группы
конца XX — начала XXI века, которые вынуждены, часто
против своего желания, коммуницировать друг с другом,
можно рассматривать как метафору социальной жизни. Изо¬
бражение работы суда присяжных в литературе и кино —
один из способов репрезентации общества с его практиками,
противоречиями и формами господства. Именно так
и воспринимается вышедший в 2007 году на экраны фильм
Никиты Михалкова «12», представляющий собой ремейк
знаменитого фильма «Двенадцать разгневанных мужчин»
Сидни Люметта («12 angry men», 1957). Сохранив общую сю¬
жетную канву (жюри должно вынести вердикт о виновности
подростка, убившего своего отца), Михалков качественно
иным образом показывает саму работу суда присяжных,
создавая новые символические импликации этого сюже¬
та (в фильме 2007 года речь идет об убийстве чеченским
подростком своего приемного отца — русского офицера).
Сопоставление фильмов Сидни Люметта и Никиты Михал¬
кова позволяет увидеть разницу в понимании роли этого
института и, соответственно, общества в целом.
В американском фильме присяжные, несмотря на тес¬
ноту, жару (дело происходит летом), неработающий
вентилятор и естественное желание поскорее закончить
неприятное дело, стремятся вести диалог друг с другом,
апеллируя к процедуре, задавая вопросы, получая ответы,

ГЛАВА 2. «МНОГО СПИРАШАСЯ, НЕ ОБРЕТОША ИСТИННЫ
83
опровергая аргументы собеседника или соглашаясь с ним.
Показателен один из эпизодов обсуждения: когда десятый
присяжный (владелец гаража) начинает агрессивно на¬
стаивать на осуждении обвиняемого (у Люметта это пуэр¬
ториканский подросток, выросший в трущобах), стараясь
заставить замолчать уже сомневающихся в виновности
подсудимого членов жюри, его осаживает пожилой при¬
сяжный (№ 9, МакАрдл): «№ ю: Только не говорите, что мы
должны ему верить, зная, откуда он. Я жил среди таких всю
жизнь. Нельзя верить ни единому их слову. Вы это знаете.
№ 9, обращаясь к № ю, очень медленно: Я не знаю этого.
Как же нам ужасно сложно поверить! И с каких это пор мы
руководствуемся принципом нечестности?! Ни у кого нет
монополии на истину!» [Rose 1955:16]. Истина не принад¬
лежит никому, она должна открыться в ходе обсуждения,
что становится возможным благодаря желанию услышать
друг друга и признать правоту другого в том случае, если его
аргументы будут убедительны. С этой точки зрения оправ¬
дательный приговор мотивируется всем ходом обсуждения
дела и предстает результатом усилий всех членов жюри.
В фильме «12» эта ситуация радикально трансформи¬
руется. Само пространство (у Люметта это небольшая
комнатка с плохо открывающимися окнами) организу¬
ется принципиально иначе: работа жюри происходит
в большом спортивном зале школы. Теснота, скованность
в движениях в американском фильме противопоставляет¬
ся свободе и раскованности у Михалкова, открывающим,
казалось бы, больше возможностей персонажам. Кроме
того, спортивный зал — это одновременно место состя¬
заний и выступлений, зрелища, что вводит метафорику
суда присяжных как спектакля, разыгрываемого на пуб¬
лике1. Тем не менее никакого соревнования в фильме
1 В. Фукс пишет о суде как о «мелодраме» [Фукс 1889: 168], разыгры¬
ваемой присяжными. В анонимной сатире на заседание нового суда,
«Заметках присяжного заседателя», о процессе говорится, что это
«арена преломления копий бойцов пошлого фельетонного красноре¬
чия» [Заметки 1884:18].

84
ДМИТРИЙ КАЛУГИН
не происходит: герои фильма постоянно разговаривают
на повышенных тонах, стараются задеть, уколоть друг
друга и при этом все время отходят от обсуждаемой
проблемы, разражаясь прочувствованными историями
из собственной жизни. Все эти монологи, по сути дела,
обращены к самому главному персонажу — председателю
жюри. Именно он в весьма демоническом виде красуется
на официальной афише фильма, и понятно, почему он
так загадочно смотрит на все происходящее: ему, един¬
ственному из всех (бывшему офицеру), истина известна
с самого начала. Все остальные должны до нее дорасти,
пройдя череду бессмысленных разговоров, после кото¬
рых он скажет, что с этой истиной надо делать.
В фильме Михалкова председатель жюри (в отличие
от люметтовского, где председатель, тренер футбольной
команды, озабочен лишь соблюдением процедурных
моментов) воплощает патерналистскую власть. И в этом
смысле показательно, что подсудимый — чеченец. С од¬
ной стороны, перед нами классический сюжет усы¬
новления юноши-горца русским офицером, сюжет,
составляющий, если отвлечься от его проблематизации
в русской литературе (об этом сюжете см.: [Лейбов 2000]),
значимую часть государственной идеологии времен за¬
воевания и присоединения Кавказа к России. С другой
стороны, члены жюри, куда входят представители самых
разных национальностей и социальных групп, представ¬
лены как ничего не понимающие, беспомощные люди,
погруженные в свои частные дела и обстоятельства;
можно сказать, что перед нами фрагментированное,
слабо организованное и с трудом коммуницирующее
общество, которое ничего не может сделать без опеки
и руководства. В финале фильма, когда невиновность
юноши устанавливается и выясняется криминальный
подтекст всей истории (убийство было совершено людь¬
ми, заинтересованными в сносе дома), герой Михалкова
предлагает отправить мальчика-чеченца в тюрьму, где он
в полной безопасности будет дожидаться того момента,

ГЛАВА 2. «МНОГО СПИРАШАСЯ, НЕ ОБРЕТОША ИСТИННЫ
85
когда будет проведено новое расследование и подлин¬
ные убийцы будут найдены. К счастью, у присяжных,
а также у председателя жюри и самого создателя этого
фильма хватило здравого смысла, чтобы согласиться все
же на оправдательный вердикт. В финале председатель
усыновляет оправданного героя, что демонстрирует не¬
прерывность опеки, неустранимость патерналистской
власти.
Очевидно, что перед нами художественный вымысел
и работа жюри присяжных может проходить совершенно
иным образом, чем это показано в фильме. Но очевидно
также и то, что перед нами метафора общества, которое
может обрести единство лишь в той мере, в какой в него
вписана власть, берущая на себя ответственность за до¬
стижение консенсуса, зримо или тайно пронизывая все
отношения и высказывания. Необходимость этого присут¬
ствия объясняется монополией на истину, присваиваю¬
щей себе право действовать во благо людей без их участия.
Но в той же мере за этим скрывается страх перед языком,
который, с одной стороны, создает единство, позволяя
людям общаться друг с другом, а с другой — все время
его подрывает. Можно обеспечить людей правилами, ин¬
струкциями, как говорить и что делать, предложить ясные
для всех понятия или наделить их правом карать и мило¬
вать. Но как только весь этот механизм начинает действо¬
вать сам по себе, в стройный хор немедленно вторгаются
непонятные, крикливые голоса, слова теряют прозрач¬
ность, внутри однородного пространства вычленяются
группы, движимые страхом, тщеславием или нечистой
совестью, которые начинают преследовать собственные
интересы, грозясь подчинить себе всех остальных. И эти
процессы чем дальше, тем все больше приобретают не¬
контролируемый характер, и с этой точки зрения спор,
словесное состязание, обмен аргументами несут лишь
бессмысленную пролиферацию понятий, бесконечное
умножение смыслов и таят в себе угрозу существующему
порядку вещей.

Литература
Анненков П. В. (1857). Николай Владимирович Станкевич. Пере¬
писка его и биография. Ч. И. М.: Унив. тип.
Анненков П. В. (2000). Критические очерки. СПб.: Изд-во РХГИ.
Аронсон М., Рейсер С. (2001). Литературные кружки и салоны. СПб.:
Академический проект.
Афанасьев А. К. (1988). Деятельность суда присяжных в России
1866-1885 гг. // Труды Гос. Ист. музея. М.: Изд-во ГИМ. Вып. 67.
Барсков Я. Л. (1915). Переписка московских масонов XVIII века.
1780-1792. Петроград: Отделение рус. яз. и словесности Имп.
Акад. наук.
Берков П. Н. (1936). Ломоносов и литературная полемика его вре¬
мени. 1750-1765. М.; Л.: Изд-во АН СССР.
БЛДР (1997)- Библиотека литературы Древней Руси / Под ред.
Д. С. Лихачева, Л. А. Дмитриева, А. А. Алексеева, Н. В. Понырко.
Т. I. СПб.: Наука.
БЛДР (1999а). Библиотека литературы Древней Руси / Под ред.
Д. С. Лихачева, Л. А. Дмитриева, А. А. Алексеева, Н. В. Понырко.
Т. 2. СПб.: Наука.
БЛДР (1999b). Библиотека литературы Древней Руси / Под ред.
Д. С. Лихачева, Л. А. Дмитриева, А. А. Алексеева, Н. В. Понырко.
Т. 7. СПб.: Наука.
БЛДР (2000). Библиотека литературы Древней Руси / Под ред.
Д. С. Лихачева, Л. А. Дмитриева, А. А. Алексеева, Н. В. Понырко.
Т. 9. СПб.: Наука.
Брещинский Д. Н. (1985). Житие Корнилия Выговского пахомиевской
редакции: тексты // Древнерусская книжность. По материалам
Пушкинского Дома: Сб. научных трудов. Л.: Наука. С. 62-107.
Буланин Д. М. (1991). Античные традиции в древнерусской литерату¬
ре // Slawistische Beiträge. Bd. 27. München.
Бумаги (1872). Бумаги Императрицы Екатерины И. Сб. РИО. Вып. ю.
Ч. 2.
Бурдьё П. (2005). Поле литературы // Социальное пространство:
поля и практики / Пер. с фр. Отв. ред. перевода, сост. и послесл.
Н. А. Шматко. М.: Институт экспериментальной социологии;
СПб.: Алетейя. С. зб5~473-

ГЛАВА 2. «МНОГО СПИРАШАСЯ, НЕ ОБРЕТОША ИСТИННЫ»
87
Вомперский В. П. (1986). Словари XVIII века. М.: Наука.
Гинзбург Л. Я. (1999)- О психологической прозе. М.: INTRADA.
Глинка-Янчевский С. (1899). Пагубные заблуждения. СПб.: Тип.
Э. Арнгольда.
Голубев И.Ф. (1971). Встреча Симеона Полоцкого, Епифания Сла-
винецкого и Паисия Лигарида с Николаем Спафарием и их
беседа // ТОДРЛ. Л.: Наука. Т. 26. С. 294-301.
Государственное учение (1888). Государственное учение Филарета,
митрополита Московского. М.: Б.и.
Гурвич Г. (1915). Правда воли монаршей Феофана Прокоповича и ее
западноевропейские источники. Юрьев: Тип. Матиссена.
Дейтрих В. Ф. (1895). О суде присяжных. Вопрос о его реорганиза¬
ции. СПб.: Тип. Правительствующего Сената.
Демин А. С. (1964). О литературном значении древнерусских пись¬
мовников // Русская литература. № 4. С. 165-170.
Деррида Ж. (2005). Разбойники / Пер. с фр. Д. Калугина, под ред.
А. Магуна // НЛО. № 72. С. 39-62.
Достоевский Ф. М. (1873)- Среда // Гражданин. № 2.8 января. С. 32-36.
Достоевский Ф. М. (1994)- Собрание сочинений: В15 т. Т. 12. Дневник
писателя. 1873. Статьи и очерки. 1873-1878. Л.: Наука.
Живов В. М. (1996). Религиозная реформа и индивидуальное начало
в русской литературе XVII века // Из истории русской культуры.
Т. III. (XVII — начало XVIII века) / Сост. А. Д. Кошелев. М.: Школа
«Языки русской культуры». С. 460-486.
Живов В. М. (1997)* Первые русские литературные биографии как
социальное явление: Тредиаковский, Ломоносов, Сумароков //
НЛО. № 25. С. 24-84.
Живов В. М. (2009). Время и его собственник в России Нового
времени // Очерки исторической семантики русского языка
раннего Нового времени / Под ред. В. М. Живова. М.: Языки
славянских культур. С. 27-101.
Живов В. М., Успенский Б. А. (1996). Царь и Бог (Семиотические
аспекты сакрализации монарха в России) // Б. А. Успенский.
Избранные труды. Т. i. Семиотика истории. Семиотика куль¬
туры. М.: Школа «Языки русской культуры». С. 184-205.
Житие Аввакума и его другие сочинения (1991). М.: Советская
Россия.

88
ДМИТРИЙ КАЛУГИН
Журнал (1862). Журнал соединенных департаментов Государ¬
ственного Совета об основных положениях преобразования
судебной части в России. Б.м.: Б.и.
Заметки (1884). Заметки присяжного заседателя. СПб.: Типография
Товарищества «Общественная польза».
Зеньковский В. В. (2001). История русской философии. М.: Акаде¬
мический проект; Раритет.
Кагарлицкий Ю. В. (1997)- Текст Св. Писания в проповедях Феофана
Прокоповича // Известия АН. Серия литературы и языка. Т. 56.
№ 5. С. 39-48.
Калугин В. В. (1998). Андрей Курбский и Иван Грозный: (Теоре¬
тическая техника и литературные взгляды древнерусского
писателя). М.: Школа «Языки русской культуры».
Калугин Д. (2011). История понятия «общество» от Средневековья
к Новому времени: русский опыт // От общественного к пу¬
бличному / Науч. ред. О. В. Хархордин. СПб.: Изд-во Европей¬
ского университета в Санкт-Петербурге. С. 342-352.
Каменский 3. А. (1980). Московский кружок любомудров. М.: Наука.
Каменский З.А. (2003). Философия славянофилов. Иван Киреев¬
ский и Алексей Хомяков. СПб.: РХГИ.
Каплун В. Л. (2007). Жить Горацием или умереть Катоном: рос¬
сийская традиция гражданского республиканизма (конец
XVIII — первая треть XIX) // Неприкосновенный запас. № 5.
С. 197-219. Более полный вариант статьи доступен по адресу:
[http://magazines.russ.ru/nz/2007/55/ka16.html].
Киселев М. А. (2012). Правда и закон во второй половине XVII —
первой четверти XVIII века: От монарха-судьи к монарху-за-
конодателю // Понятие о России: К исторической семантике
имперского периода. Т. I. М.: Новое литературное обозрение.
С. 49-65.
Клейн И. (2005). Литература и политика. Недоросль Фонвизина //
Иоахим Клейн. Пути культурного импорта / Издатель А. Ко¬
шелев. М.: Языки славянских культур. С. 478-489.
Клейн И. (2010). Русская литература в XVIII веке. М.: Индрик.
Клибанов А. И. (1960). Сборник сочинений Ермолая Еразма //
Труды Отдела древнерусской литературы. Выпуск XVI. Л.:
Наука.

ГЛАВА 2. «МНОГО СПИРАШАСЯ, НЕ ОБРЕТОША ИСТИННЫ»
89
Корсунов П. В. (2014). В России спорщик не считается уважаемым
человеком // Коммерсантъ. 02.07.2014 [http://www.kommersant.
ru/doc/2503923].
Лахманн Р. (2001). Демонтаж красноречия: Риторическая традиция
и понятие поэтического. СПб.: Академический проект.
Лейбов Р. (2000). Генеалогия кавказских пленников // Пушкинские
чтения в Тарту 2: Материалы международной научной конфе¬
ренции 18-20 сентября 1998. Тарту. С. 91-104.
Лихачев Д. С. (1987). Человек в литературе Древней Руси // Ли¬
хачев Д. С. Избранные работы: В 3 т. Т. 3. Л.: Художественная
литература.
Мадариага И.де. (2002). Россия в эпоху Екатерины Великой. М.:
Новое литературное обозрение.
Милюков П. Н. (1918). Очерки по истории русской культуры. Ч. I.
М.: М. и С. Сабашниковы. С. 337-431-
Муравьев-Апостол И. М. (2002). Письма из Москвы в Нижний Нов¬
город / Под ред. В. А. Кошелева. М.: Наука.
Памятники (1927). Памятники истории старообрядчества / Под
ред. Я. Л. Барскова и П. П. Смирнова. Кн. I. Вып. I. (РИБ. Т. 39).
Л.: Академия наук СССР.
Панченко А. М. (1996). Русская культура в канун Петровских ре¬
форм // Из истории русской культуры. Т. Ill (XVII — начало
XVIII века). М.: Школа «Языки русской культуры».
Переписка (1979)- Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским /
Подгот. текста Я. С. Лурье и Ю. Д. Рыкова. Л.: Наука.
Платон (1994)- Государство // Платон. Собрание сочинений: В з т.
Т. 3. М.: Мысль.
Плотников Н. С. (2008). От индивидуальности к идентичности
(история понятий персональности в русской культуре) // НЛО.
№ 91. С. 64-83.
Плюханова М. Б. (1996). О национальных средствах самоопределе¬
ния личности: самосакрализация, самосожжение, плавание
на корабле // Из истории русской культуры. Т. Ill (XVII — на¬
чало XVIII). М.: Школа «Языки русской культуры». С. 380-454-
Победоносцев К. П. (1993а). Великая ложь нашего времени // По¬
бедоносцев К. П. Великая ложь нашего времени. М.: Русская
книга. С. 31-59-

90
ДМИТРИЙ КАЛУГИН
Победоносцев К. П. (1993b). Суд присяжных // Победоносцев К. П.
Великая ложь нашего времени. М.: Русская книга. С. 151-157-
Прение (1859). Прение литовского протопопа Лаврентия Зизания
с игуменом Илиею и справщиком Григорием по поводу ис¬
правления составленного Лаврентием Катехизиса // Лето¬
писи русской литературы и древности: В 5 т. Т. 2. Отд. 2 / Изд.
Н. С. Тихонравов. М.: Типография Грачева и К. С. 8о-юо.
Разномыслие в СССР и России (2010). Разномыслие в СССР и Рос¬
сии (1945-2008): Сборник материалов научной конференции
15-16 мая 2009 / Под ред. Б. М. Фирсова. СПб.: Изд-во Европей¬
ского университета в Санкт-Петербурге.
Ротар И. (1900). Епифаний Славинецкий, литературный деятель
XVII века // Киевская старина. № 12.
Свод Законов (1832). Свод Законов Уголовных. СПб.: Тип. И отделе¬
ния Собственной Его Императорского Величества Канцелярии.
Сергеевич В. И. (1878). Откуда неудачи екатерининской законода¬
тельной комиссии // Вестник Европы. № I.
Серман И. 3. (1973)- Русский классицизм. Поэзия. Драма. Сатира.
Л.: Наука.
Словарь (2008). Словарь русского языка XVIII века. Вып. 19. Пенат-
Плангерд. СПб.: Наука.
Смит Д. (2006). Работа над диким камнем: масонский орден и рус¬
ское общество в XVIII веке / Авториз. пер. с англ. К. Осповата,
Д. Хитровой. М.: Новое литературное обозрение.
Срезневский И. И. (2003). Материалы для словаря древнерусского
языка. Т. III. М.: Знак.
Стенник Ю. (1985). Русская сатира XVIII века / Отв. ред. Г. Н. Мои¬
сеева. Л.: Наука. С. 12-64.
Тамарин Д. (2013). Академик вранья // Газета «Своим именем». 2013.
№ 20.14 мая [http://coollib.eom/b/244161/read].
Успенский Б. А. (1996). Раскол и культурный конфликт XVII века //
Успенский Б. А. Избранные труды. Т. i. Семиотика истории.
Семиотика культуры. М.: Школа «Языки русской культуры».
С. 333-367.
Фонвизин Д. И. (1959). Опыт российского сословника // Фонви¬
зин Д. И. Собрание сочинений: В 2 т. Т. i / Под ред. Г. П. Макого-
ненко. М.; Л.: Гос. изд-во художественной литературы. С. 222-235.

ГЛАВА 2. «МНОГО СПИРАШАСЯ, НЕ ОБРЕТОША ИСТИННЫ
91
фукс В. Я. (1889). Суд и полиция: В 2 ч. Ч. i. М.: Университетская
типография.
Хархордин О. В. (2011). От засилья общественности к силе публич¬
ного действия? // От общественного к публичному / Науч.
ред. О. В. Хархордин. СПб.: Изд-во Европейского университета
в Санкт-Петербурге. С. 504-522.
Черная Л. (1989). Концепция личности в русской литературе вто¬
рой половины XVII — первой половины XVIII века // Развитие
барокко и зарождение классицизма в России XVII—XVIII веков /
Отв. ред. А. Н. Робинсон. М.: Наука. С. 220-231.
Черных П. Я. (1999)- Историко-этимологический словарь современ¬
ного русского языка. Т. II. Панцирь-Ящур. М.: Изд-во «Русский
язык».
Чечулин Н.Д. (1907). Наказ императрицы Екатерины II, данный
Комиссии о сочинении проекта нового Уложения. СПб.: Тип.
Императорской Академии наук.
Чижевский Д. И. (2007). Гегель в России. СПб.: Наука.
Элиас Н. (2001). О процессе цивилизации. СПб.: Университетская
книга.
Юности честное зерцало (1740). Юности честное зерцало, или
Показание к житейскому обхождению. СПб.: Императорская
Академия наук.
Ястребцов И. М. (1833). О системе наук, приличных в наше время
детям, назначаемым к образованнейшему классу общества.
2-е изд. М.: Университетская типография.
Calhoun С. (1992). Habermas and the Public Sphere / Ed. by C. Calhoun.
London: The MIT Press.
Gleason W. J. (1981). Moral Idealists, Bureaucracy and Catherine the
Great. New Brunswick, New Jersey: Rutgers University Press.
Habermas J. (1989). The Structural Transformation of the Public Sphere: An
Inquiry into a Category of Bourgeois Society. Cambridge: Polity Press.
Jones W. G. (1982). The Polemics of the 1769: A Reappraisal // Canadian-
American Slavic Studies. Vol. 16. № 34. Fall-Winter.
Raeff M. (1985). Understanding Imperial Russia: State and Society in
the Old Regime. New York: Columbia University Press.
Rose R. (1955). Twelve Angry Men: Stage Version by Sherman L. Sergei.
Chicago: The Dramatic Publishing Company.

ГЛАВА 3
ЛИТЕРАТУРА ПРАВОВОЙ ПОПУЛЯРИЗАЦИИ
И УПОТРЕБЛЕНИЕ ЯЗЫКА
(КОНЕЦ XIX — НАЧАЛО XX ВЕКА)
Мишель Тисье
Что такое публичный язык? Какие элементы, семантиче¬
ские и стилистические, необходимы для такого языка?
Если принимать противоположность двух преобладающих
регистров языка в российской социальной действительно¬
сти — официального и приватного регистров* 1, — какое
отношение с каждым из них может иметь публичный
язык? С одной стороны, понятно, что важно задать эти
вопросы в поисках эффективной коммуникации в обще¬
ственных обсуждениях в современной России. С другой
стороны, не менее важно рассмотреть, как сложилась сама
противоположность между официальным и приватным
регистрами и когда и как впервые в российской истории
возник вопрос о возможности установить нечто похожее
на публичный язык.
С этой точки зрения интересно изучать дореволюци¬
онный период российской истории: конец XIX — начало
XX века, когда легитимность самодержавия становилась
все менее очевидной. Это было время быстрых перемен
и растущей критики существующих иерархий в соци¬
альном и культурном отношениях, с использованием
представлений о демократии и о необходимости окон¬
чательного освобождения «народа». Тем не менее вряд
ли наше современное понятие о «публике» — и, следова¬
тельно, о так называемых публичных дебатах — может
© М. Тисье
1 Здесь мы используем различие, выработанное организаторами
международной научной конференции «Российское общество в по¬
исках публичного языка: вчера, сегодня, завтра». См. предисловие.

ГЛАВА 3. ЛИТЕРАТУРА ПРАВОВОЙ ПОПУЛЯРИЗАЦИИ
93
совпадать с преобладающими в ту эпоху представлениями
о «народе», его жизни и его культурном уровне. Как это
ни парадоксально, само понятие «общество» оставалось
еще тесно связанным с теми строгими иерархиями, ко¬
торые так сильно критиковались образованной частью
населения, считавшей себя «обществом». Кажется, что
определенный уровень образования был непременным
условием, позволявшим принимать участие в «обществен¬
ных» дискуссиях. Поэтому противоположность официаль¬
ного и приватного регистров вряд ли была самым важным
различием в связи с развитием и проведением подобных
дебатов. Важнее был доступ к определенному уровню
образования, даже по мнению тех, кто видел в «простом
народе» основу желаемого преобразования политического
и социального порядка.
С этих позиций можно рассмотреть различные формы
деятельности второй половины XIX века в области обра¬
зования, инициированные как государством, так и обще¬
ством. В этой области не существовало государственной
монополии. При этом, хотя инициаторы негосударственных
проектов воспитания «народа» часто видели свои действия
как противоположные правительственной политике, их
содержанием была скорее общая забота о росте образо¬
ванности «народа» и о необходимости преодоления ощу¬
щаемой отсталости российского населения в сравнении
с европейскими странами. Оппозиция тому, что ассоции¬
ровалось с официальным миром, не обязательно значила
явное и систематическое отвержение официального ре¬
гистра. Данный регистр был языковым орудием не только
для тех, кто принадлежал к официальному миру, но и для
тех, кто имел более или менее близкие отношения с этим
миром — по профессии или образованию, по желанию
или необходимости добиться чего-либо от него или со¬
противляться ему тем или иным образом.
Здесь мы предлагаем обратить особое внимание на один
существенный компонент официального регистра, а имен¬
но на то, что можно назвать юридическим, или правовым,

94
МИШЕЛЬ ТИСЬЕ
языком. Безусловно, в российской истории XIX век имеет
большое значение для анализа того, как юридический
язык и юридические подходы к управлению все больше
и больше включались в официальную практику [Wortman
1976; Уортман 2004]. Однако язык права развивался и как
совокупность средств для альтернативных политических
и социальных дискурсов, что ярко проявилось во время
революции 1905 года и позже, в 1917 году [Figes, Kolonitskii
1999; Steinberg 2001; Tissier 2007; Борисова 2011]. Кроме того,
юридический язык мог бы быть орудием не только для осво¬
бождения российского общества в целом, но и для каждого
человека в его личной жизни, в отношениях с властями
и с другими людьми. Принимая во внимание это разно¬
стороннее использование правового языка в российском
обществе на рубеже XIX и XX веков, можно ли сказать, что
он каким-то образом был в состоянии стать эффективным
компонентом публичного языка?
Исходный пункт дальнейшего анализа — вопрос
о роли юридического языка в развитии официального
регистра в Российской империи и вместе с тем о его —
потенциально публичной — роли как ресурса для пре¬
образования политического и социального порядка того
времени через преодоление неравного доступа к праву
и, в частности, к правовому языку. Основная часть статьи
будет посвящена анализу предпринятых некоторыми
авторами усилий по популяризации права, прежде всего
на первых порах их развития, до революции 1905 года.
Неравный доступ к правовому языку:
трактовка вопроса в связи с понятием
о «правосознании народа»
Доступ к юридическим средствам и ресурсам был неравно
распределенным среди населения из-за преобладающих
социальных различий, в том числе (хотя не только из-за
этого) в рамках сословного строя российского общества

ГЛАВА 3. ЛИТЕРАТУРА ПРАВОВОЙ ПОПУЛЯРИЗАЦИИ
95
того времени. Это положение осознавалось разными на¬
блюдателями, которые стали видеть в нем проблему для
дальнейшего развития страны, особенно после отмены
крепостной зависимости в 1861 году и после так называ¬
емых Великих реформ 1860-х годов. Следует отметить,
что в пореформенной судебной системе в большинстве
случаев «народ» — то есть, по мнению современников,
крестьяне—зависел от отдельного правосудия волостных
судов [Земцов 2007]. Эти волостные суды находились под
постоянным надзором государственного управления для
сохранения «общественного» порядка. В 1870-1880-х годах
наблюдатели — представители правительства, правоведы,
публицисты — тоже обращали специальное внимание
на конкретное функционирование этого сословного право¬
судия и подвергали критике многочисленные замеченные
ими недостатки.
Основная цель наблюдателей состояла в попытке
определить отношение «народа» к праву и оценить ре¬
зультаты реформ юридической системы 1860-х годов.
Многие наблюдатели того времени критиковали рас¬
хождение между общим правосудием и правосудием кре¬
стьян и хотели установить единое правосудие для всех
во имя принципа гражданского равенства перед законом,
смотря на него как на единственный способ развить
уважение к праву среди крестьян. Тем не менее неко¬
торые правоведы и публицисты защищали волостные
суды. Они полагали, что крестьянские судьи — разум¬
ные и сознающие важность своей должности, а недо¬
статки, шокирующие русскую общественность, просто
объясняются особенностями крестьянских бытовых
условий. Третьи даже представляли волостные суды как
образец для общего правосудия. По их мнению, свой¬
ственное русскому народу чувство справедливости стоит
выше норм письменного права и выражается в обычаях
[Frierson 1986; 1993: 64-69].
Все эти наблюдатели использовали представление
о «правосознании», чтобы определить отношение «народа»

96
МИШЕЛЬ ТИСЬЕ
к праву, хотя сложно найти в литературе того времени
точное определение данного понятия.
Можно лишь выделить две главные характеристики
употребления понятия правосознания в это время1. Во-
первых, правосознание мыслилось как понятие коллек¬
тивное, социальное. Знание и уважение права зависят от
принадлежности к определенному классу. Во-вторых, пра¬
восознание есть понятие относительное. Оно может быть
более или менее развитым внутри различных классов,
и следовательно, можно сравнить уровень правосознания
разных социальных групп. Многие наблюдатели — прав¬
да, не все1 2 — соглашались в том, что «правосознание» на¬
рода было развито слабо (хотя они и не сходились в оценке
причин этого положения и, следовательно, в оценке не¬
обходимых перемен в юридической системе).
С этой точки зрения неудивительно, что идея о не¬
обходимости развивать «правосознание народа» стала
интегральной частью всеобщего проекта просвещения
1	Возможно, интерес к понятию правосознания объясняется вли¬
янием немецкого идеализма, в частности влиянием основателей
юридической доктрины исторической школы в начале XIX века. Не¬
смотря на многочисленную критику, которой подверглась эта школа
во второй половине XIX века, ее влияние заметно прослеживалось
во многих исследованиях обычного права. Савиньи и Пухта рас¬
сматривали обычай как основу права. Они настаивали на так на¬
зываемом «общем убеждении народа» и «национальном характере»,
которые определяют в каждом случае все возможные формы права
Уоиащап 2004: 47; 2005: 97-112]. Однако это не значит, что россий¬
ское употребление понятия «правосознание» во второй половине
XIX века полностью совпадает с концепциями исторической школы,
поскольку идея о возможном «юридическом просвещении» народа
им не соответствовала.
2	Из числа наблюдателей, защищавших волостные суды, самые ра¬
дикальные думали, что «правосознание» крестьян достаточно раз¬
вито благодаря обычаю. Эта позиция стимулировала исследования
обычаев крестьян в конце XIX века, проведенные историком и этно¬
графом А. Я. Ефименко, а также князем В. Н. Тенишевым с помощью
корреспондентов его Этнографического бюро [Быт 1993; Шатков-
ская 2000].

ГЛАВА 3. ЛИТЕРАТУРА ПРАВОВОЙ ПОПУЛЯРИЗАЦИИ
97
и воспитания крестьянства. Уже в 1880-х годах некоторые
авторы и издатели, в основном в Петербурге и Москве,
специализировались на литературе, посвященной попу¬
ляризации права1. В ту эпоху народное образование на¬
ходилось в центре внимания общества [Brooks 1978; 1985]:
«народ» был избранной категорией читателей, к которой
обращалась эта литература. Разные общественные дея¬
тели с интересом следили за развитием этой литературы.
Тем не менее в начале XX века некоторые юристы и пуб¬
лицисты — в частности, среди общественных деятелей
так называемого либерального толка — смотрели скеп¬
тически на результаты попыток объяснить право народу.
Правда, до революции 1905 года их критика в основном
не касалась публики, которой предназначалась эта лите¬
ратура. Она прежде всего касалась самого понятия права,
представленного якобы «народным» читателям различ¬
ными авторами [Тисье 2005; Tissier 2007]. Это значит, что
идея о необходимости юридического просвещения народа
была достаточно распространена, но наиболее бурные
споры касались самого содержания этого просвещения,
в частности — политического вопроса об уважении к дей¬
ствующему праву Российской империи.
Вместе с тем нельзя не отметить, что существовал еще
один спорный вопрос, который можно считать не менее
интересным с точки зрения возможного влияния этой
литературы на население. Вопрос этот касается формы
литературы правовой популяризации, точнее языка, ис¬
пользованного в работах с целью популяризации право¬
вых понятий. Важность этого языкового вопроса, конечно,
связана с многочисленными спорами того времени о со¬
циальной и культурной дистанции между образованными
классами и «народом» и о специфической роли «интелли¬
генции» в деле сокращения этой дистанции.
1 Подобную идею можно найти и раньше, в частности в период рас¬
пространения волостных судов для всего крестьянского сословия
(см.: [Муллов 1863]).

Какой язык лучше
для популяризации правовых понятий:
авторы и их воображаемые читатели
Николай Петрович Дружинин был, несомненно, самым
активным и плодовитым из тех авторов, которые специ¬
ализировались на популяризации права в последнее деся¬
тилетие XIX века. Дружинин стал известным в основном
благодаря своим многочисленным произведениям, специ¬
ально написанным как бы «для народа» (см., например:
[Дружинин 18986; 1900]). В этом он следовал примеру
других писателей, таких как Николай Блинов [Блинов
1881; 1882] или С. М. Архангельский [Архангельский 1895].
Среди прочего Дружинин принимал участие в издании
пособий, составленных для Харьковской частной жен¬
ской воскресной школы под руководством Христины
Даниловны Алчевской. Он опубликовал книжку «Азбука
законоведения» в серии под названием «Книга взрослых»
[Дружинин 1902], а также писал рецензии в третьем вы¬
пуске рекомендательного сборника «Что читать народу?
Критический указатель книг для народного и детского
чтения» [Что читать 1906: 435-470]". Можно сказать, что
на рубеже XIX и XX веков Дружинин соперничал за пер¬
венство на рынке правовой популяризации с Виктором
Александровичем Гольцевым, правоведом по образова¬
нию, выдающимся общественным деятелем, видным
членом редакции московского журнала «Русская мысль»* 2.
' Третий выпуск указателя вышел в свет после бурных событий
1905 года. Редакторами он готовился давно, но они не успели вклю¬
чить в список рекомендованных книг все новые издания, опублико¬
ванные в разгар революционных событий (о подготовке сборника
см.: [Оболенская 1998:206-207]).
2 Из переписки между X. Д. Алчевской и В. А. Гольцевым видно, что
руководительница серии «Книга взрослых» сначала предложила
Гольцеву написать «несколько статей по обществоведению», по та¬
ким темам, как: «1) Суд, 2) Городское самоуправление, з) Сельское
самоуправление, 4) Подати», на что Гольцев согласился. См.: Рос¬
сийская государственная библиотека [далее РГБ]. Отдел рукописей

ГЛАВА 3. ЛИТЕРАТУРА ПРАВОВОЙ ПОПУЛЯРИЗАЦИИ	99
Книга Гольцева о податях была опубликована «для наро¬
да» впервые анонимно в 1887 году издательством «Русская
мысль» и имела большой успех* 1. Она была перепечатана
несколько раз, в конце концов с указанием фамилии ав¬
тора [Гольцев 1903а; 19036].
Наряду с собственными популяризаторскими трудами
Дружинин и Гольцев пытались в некоторых статьях со¬
ставить программную основу для популяризации права
[Дружинин 1897; 1898а; Гольцев 1899]. Оба автора стал¬
кивались здесь со сходными трудностями. Особенно
интересно рассмотреть, как они определяли тип чита¬
телей, которым популяризаторская литература должна
была быть адресована, и как при этом был поставлен
названный выше «языковой вопрос»: во-первых — в свя¬
зи со стилем, в частности с использованием разговорной
формы, будто бы более близкой к народной реальности;
во-вторых — в связи с использованием технической юри¬
дической терминологии.
В основном авторы (и их издатели) имели в виду в ко¬
нечном счете правосознание самого «народа», то есть
непросвещенного большинства населения, живущего
в деревне. Так, Гольцев говорил, что из всех рецензий
на свои труды самое большое удовольствие ему доста¬
вила рецензия на его книжку о податях, напечатанная
во втором выпуске рекомендательного указателя «Что
читать народу?» [Что читать 1889: 822-823]. Он гордился
тем, что «южнорусские» крестьяне, которым сотрудники
X. Д. Алчевской читали его брошюру, интересовались ею
и положительно ее оценивали [Ветринский 1910:46-47]-
[далее ОР]. Ф. 77. В. А. Гольцев и редакция «Русской мысли». К. I. Д. 7.
Л. 17-18 (письмо X. Д. Алчевской В. А. Гольцеву, 02.11.1893); Л. 19 (пись¬
мо X. Д. Алчевской В. А. Гольцеву, 10.11.1893). Неизвестно, почему
в конце концов Дружинин стал автором отдела на сходную тему в се¬
рии «Книга взрослых».
1 Первое издание было напечатано громадным для того времени ти¬
ражом в ю ооо экземпляров и было распродано: РГБ ОР. Ф. 77. К. I. Д. 7.
Л. 7-8 («Les éditions populaires de la Revue: la Pensée russe», б.г.).

100
МИШЕЛЬ ТИСЬЕ
Тем не менее Гольцев эксплицитно адресовал несколь¬
ко своих популярных книжек не «народу», а «народи [ым]
учител[ям] и учительницам]», «которые должны содей¬
ствовать распространению в народе разумного право¬
сознания» [Гольцев 1900: з; 1901]. Эти книжки должны
были преследовать одновременно две цели: во-первых,
популяризовать правовые понятия для читателей, уже
получивших определенное образование, но незнакомых
с правом; во-вторых, рассматривать проблемы и средства
самой популяризаторской работы, имея в виду читателя,
который сам вызвался принять участие в данной работе.
Поэтому в подобных трудах Гольцев не всегда четко раз¬
личал собственно популяризаторское изложение права
и размышления о популяризации. Подобным же образом
в статье, опубликованной в 1897 году, Дружинин объяснил,
что популяризация права должна была быть направляема
не только к народу, но и «пока даже преимущественно»
к «образованным классам» того времени, так как последние
«не обладают еще у нас в желаемой степени юридическими
знаниями и не располагают соответствующими пособиями»
[Дружинин 1897:270]. Дружинин публиковал свои статьи
о популяризации в журналах для учителей и педагогов (на¬
пример, «Образование», «Русская школа», «Педагогический
листок»); издательства педагогического направления так¬
же напечатали несколько его популяризаторских брошюр
(см.: [Дружинин 1900], в серии «Учительская библиотека»
педагога и издателя Д. И. Тихомирова; [Гольцев 1900; 1901]).
Особенно интересно, что авторы настаивали в своих
популяризаторских усилиях на научной обоснованности
и на необходимости систематического подхода. При этом
они стремились подчеркнуть научный статус — наравне
с другими дисциплинами — именно правовых понятий
и учений, которые предстояло изложить (например: [Дру¬
жинин 1897: 266]). Для них было важно отличать чисто
популяризаторскую работу от многих более или менее
дешевых справочных изданий о законодательстве в той
или иной области права, в которых часто просто-напросто

ГЛАВА 3. ЛИТЕРАТУРА ПРАВОВОЙ ПОПУЛЯРИЗАЦИИ
101
перепечатывали текст действующих законов без особых
объяснений. Касаясь самого вопроса об отношении между
формой и существом популяризации, Гольцев настаивал
на том, что
должно упрощать изложение идей, а не сами идеи. Иногда по¬
пуляризация сводится на то [так!], что богатая содержанием
мысль сокращается до того, что остается лишь одна ея сторо¬
на, и притом не всегда самая важная. Затем популяризации
придается чересчур утилитарный, справочный характер. При
этих условиях знакомство с правом и законами, разумеется,
полезно, но не ведет к достаточно плодотворным результатам,
мало содействует живому росту правосознания и чувства за¬
конности [Гольцев 1900: 5-6; курсив в оригинале].
Дружинин высказал свои взгляды на средства изложения
юридических понятий для народа несколько по-другому:
...право и само по себе не требует особо доступной формы
изложения. Излагать его просто не более трудно, чем вся¬
кую иную науку, чем, например, физику, химию, геологию.
К тому же, читателями юридических книжек, в конце концов,
должны являться, большею частью, люди взрослые, имевшие
дело и с законами, и с более или менее серьезными книгами
[Дружинин 1897: 271].
Вопрос о специфической форме изложения правовых
знаний «для народа» и о возможности использовать как
бы «народный язык» был поставлен уже в 1860-х годах
[Муллов 1863: 65]. В свою очередь, Дружинин считал, что
«разговорная форма» вполне допустима, но предупреж¬
дал, что «стремление к особо доступной и легкой форме
изложения права может привести поэтому к излишней
пространности изложения и ослаблять впечатление»
[Дружинин 1897: 271].
Здесь следует заметить, что разнообразие целей
и в какой-то мере противоречие между ними оказываются

102
МИШЕЛЬ ТИСЬЕ
основной характеристикой тогдашней популяризаторской
литературы о праве и во многом объясняют трудность для
определения действующих читателей этой литературы.
Эта трудность вообще свойственна популяризации как от¬
дельному развитому жанру на книжном рынке и в печати
в XIX веке. В некоторых западных странах популяризация
научных знаний имела значительный коммерческий
успех. Однако это не значит, что популяризаторская ли¬
тература была действительно прочитана, и вообще очень
сложно определить, в какой мере она читалась в этих
странах [Iteguet 1997:54-55» 591- В России научно-популяр¬
ная литература также отчетливо выделилась в жанровом
отношении в конце XIX века [Лазаревич 1984; Andrews
2003:17-35]- Популяризация права развилась в самую но¬
вую и небольшую часть этой литературы на рубеже XIX
и XX веков. Кроме того, в России коммерческие резуль¬
таты популяризаторского жанра оставались скромными
и публикация подобных трудов считалась рискованным
делом для издателей, и особенно в области правовой
популяризации, о чем пишет известный библиограф
и популяризатор Н.А. Рубакин [Рубакин 1904: 156-158].
Поэтому нельзя считать образцовым пример чтения по¬
пуляризаторских произведений крестьянам в контексте,
созданном редакторами указателя «Что читать народу?».
Также нельзя преувеличивать масштабы распростране¬
ния этой литературы не только среди «народа», но даже
среди интеллигентных читателей, которые должны были
стать посредниками в деле пропаганды юридических
знаний. Тиражи были маленькими, и, если судить по лич¬
ным деловым бумагам самого Дружинина, было довольно
сложно распродать эти издания, что вполне подтверждает
оценку Рубакина'. 11 Успех книги Гольцева о податях следует считать исключением из
правила. См.: Российская национальная библиотека [РНБ]. Отдел
рукописей [ОР]. Ф. 266. Н. П. Дружинин. Д. и (Письма редакции и кон¬
торы журнала «Педагогический Листок»). Л. 1-14 (1899-1907).

Альтернативная модель
для популяризации права с помощью
альтернативного использования языка
Можно сказать, что недостаточная определенность целей
популяризаторской литературы не способствовала ее
распространению, даже если не принимать во внимание
непосредственно политический вопрос о ее содержании,
который вряд ли был второстепенным для интеллигент¬
ного читателя или для современных авторов отзывов
и рецензий о популярных изданиях. Самый критический
отзыв принадлежит знаменитому юристу и публицисту
«либерального» направления Иосифу Владимировичу Гес¬
сену. В статье, опубликованной в 1901 году в юридической
газете «Право» (основанной в 1898 году), Гессен обрушил¬
ся на ошибки, поверхностные и наивные утверждения
в трудах различных авторов, в том числе Дружинина
и Гольцева. Рецензент (не совсем справедливо) упрекает
Гольцева в неясности и запутанности его изложения, как
будто не замечая, что рецензируемая книжка предназна¬
чалась не «народу», а интеллигентному читателю [Гессен
1901: 2164-2165, по поводу: Гольцев 1900]. Гессен не по¬
щадил и Дружинина, который, кстати говоря, не имел
университетской юридической подготовки. Гессен высме¬
ивал попытки Дружинина придать своим юридическим
очеркам беллетристическую форму, типичную для «на¬
родных» изданий того времени. Он иронически замечал,
что у Дружинина крестьяне не говорят народным языком
и что в его книгах разговоры звучат неестественно [Гес¬
сен 1901: 2093-2094; см. сходную критику о «выдуманных
крестьянах» Дружинина: Синицкий 1900: 31—32]. Правда,
по мнению Гессена, у других авторов, как, например,
у С. М. Архангельского [Архангельский 1895] или даже
у Гольцева [Гольцев 1903а], попытки использовать «раз¬
говорный стиль» в форме беседы между крестьянами или
«в форме беседы барина с крестьянином» [Гессен 1901:
2095-2097,2163] были более успешными.

104
МИШЕЛЬ ТИСЬЕ
Хотя Гессен дал своему критическому разбору популя¬
ризаторской литературы название «Юридическая литера¬
тура для народа», он считал рецензируемые произведения
вообще непригодными для «народа» ни по форме, ни по
содержанию. В частности, он возражал против система¬
тического употребления юридических терминов [Гессен
1901: 2097]. Правда, среди профессиональных юристов
даже слышались скептические замечания о самой воз¬
можности популяризовать право, «слишком отвлеченное
для популяризации» [Юридические общества 1901: 2194];
но это мнение противоречило общему лозунгу о необхо¬
димости развивать правосознание народа. Против этого
лозунга Гессен не возражал. Но самой главной для него
была философско-политическая окраска языка, использо¬
ванного авторами-популяризаторами. Нужно было, чтобы
этот язык был языком освобождения, поскольку Гессен
в основном критиковал в правовой популяризации все,
что ему казалось призраками отсталого позитивизма и не¬
обоснованного уважения к действующему праву1.
Существовало и совсем другое использование пра¬
вового языка, адресованного «народу». Кажется, что
этот совсем другой вид «популяризации права» имел
большие практические последствия среди населения. Уже
с 1880-х годов редакция газеты «Сельский вестник», из¬
даваемой правительством для крестьянского населения,
ввела рубрику юридических советов — ответов на вопро¬
сы читателей [КгикопеБ 1987: 138-180]. Редакция должна
была время от времени печатать объяснения о ведении
рубрики, поскольку она была завалена письмами и прось¬
бами как постоянных подписчиков газеты, так и лиц,
1 Гессен, равно как и другие рецензенты, не был готов положительно
оценивать труды не только Дружинина, но и Гольцева, сторонника
школы юридического позитивизма. Ибо он сам, наравне с другими
членами редакции газеты «Право», считал себя антипозитивистом.
Тут «либеральное» направление Гольцева и Гессена ни при чем (хотя
по тогдашним или даже современным критериям обоих авторов мож¬
но считать «либералами»).

ГЛАВА 3. ЛИТЕРАТУРА ПРАВОВОЙ ПОПУЛЯРИЗАЦИИ
105
которые «читают ее очевидно не постоянно». Редакция,
как правило, отвечала на письма только тех подписчи¬
ков, которые получали газету более года, а должностным
лицам крестьянского управления, не являющимся под¬
писчиками, — только на вопросы «по должности», а не по
личным делам. Кажется, что такие строгие правила не ме¬
шали людям надеяться на помощь редакции:
Многие (даже неграмотные) подписываются на газету един¬
ственно для того, чтобы получить разъяснение по их делу, оче¬
видно считая редакцию как бы справочным местом, в которое
всякий, заплатив I рубль (стоимость подписки на год. —М. Г.)
за газету, хотя бы она вовсе была ему не нужна, может обра¬
щаться за нужными ему справками и советами. Еще большее
число лиц, вовсе не выписывающих газету, обращаются в ре¬
дакцию с разного рода вопросами, прося указаний и разъяс¬
нений [К читателям 1890: 544].
Особенно интересно, что редакция также отказалась от
чисто справочного характера отношений, которые многие
читатели пытались установить с ней. Очевидно, что, в свою
очередь, она преследовала воспитательную цель:
<...> ответы редакцией даются собственно не для тех только
лиц, которые обращаются к ней со своими вопросами, а во¬
обще для всех читателей, так как каждый ответ, разъясняю¬
щий законный порядок по тому или другому предмету <...>
содержит в себе сведения, полезные для всех тех, у кого может
быть надобность в разъяснениях и указаниях по таким же
делам и предметам. [К читателям 1890: 544]-
Именно поэтому в 1894 году редакция признала полезным
собрать в одной книге — «Сборнике» — все напечатанные
за десять лет разъяснения, которые и в настоящее время
могут быть полезны читателям и служить им пособием
в их делах [Сборник 1894: II]. Подобные сборники вы¬
ходили несколько раз [Сборник 1898; 1902; и еще после

106
МИШЕЛЬ ТИСЬЕ
1905 года]. Однако самым важным моментом здесь яв¬
ляется не широкое распространение газеты и ее успех
благодаря правительственным субсидиям, с которыми
частные издатели и авторы — общественные деятели вряд
ли могли конкурировать. Главное — что язык, использо¬
ванный в этих ответах, сильно отличался от беллетристи¬
ческого языка так называемой юридической литературы
«для народа». Сжатость и сухость ответов в этой рубрике
противоречили пространности разговорного стиля, ис¬
пользованного в «народных» книжках. Кроме того, ответы
широко использовали юридические термины. Они часто
давали определение этих терминов, но это было сделано
с использованием других юридических, то есть термино¬
логически специальных слов.
Это не значит, что все ответы были непосредственно
полезны и доступны тем, кто задавал вопросы. Описанные
выше характеристики языка ответов еще ярче проявля¬
лись в «Сборниках разъяснений», в которых были собраны
тысячи ответов, что отодвигало на задний план первона¬
чальное стремление редакции «Сельского вестника» от¬
ветить задавшему вопрос читателю с учетом его личного
конкретного положения. Однако из этого по крайней мере
следует, что в отличие от данного варианта популяриза¬
торской литературы внимание авторов популярных книг,
направленное на некое идеальное систематическое изло¬
жение правовых понятий, упускало из виду разнообразие
отношений к правовым сведениям среди крестьянского
населения и недооценивало практическую сторону право¬
вых знаний.
И. В. Гессен признал полезность газетных рубрик «от¬
ветов на юридические вопросы подписчиков». Он поло¬
жительно оценил эту альтернативную популяризацию
права, которая давала «возможность распространять
среди сотен тысяч читателей знакомство с наиболее ин¬
тересными юридическими казусами» [Гессен 1903: 1631].
Он не видел здесь противоречия со своей критикой по¬
зитивизма «юридической литературы для народа», хотя

ГЛАВА 3. ЛИТЕРАТУРА ПРАВОВОЙ ПОПУЛЯРИЗАЦИИ
107
обратить внимание на практическую сторону правовых
знаний—уже значило признать роль действующего права
Российской империи для населения. Кроме того, сомни¬
тельно, что большинство стилистически сухих юридиче¬
ских ответов с использованием специальных терминов
были более доступны читателю, не задавшему вопроса
(то есть большинству читателей), чем беллетристические
рассказы популяризаторов. Но здесь Гессен имел в виду
другое: он прежде всего стремился укрепить воспитатель¬
ную роль настоящих юристов-профессионалов, к которым
принадлежал. Непосредственным свидетельством этого
является его трактовка вопроса об организации «юри¬
дических консультаций» для «народа» еще до революции
1905 года [Гессен 1904; Ротегапг 1996]. Вместе с редакцией
юридической газеты «Право» он поддерживал инициати¬
вы сословных организаций присяжных поверенных (адво¬
катов). Последние хотели укрепить свое положение среди
населения и боролись против конкуренции так называ¬
емой подпольной адвокатуры [Рошегапг 1993; ЫеиЬе^ег
1996]. Противоречия в позициях Гессена и в его оценке
разных форм популяризации права, равно как и само осу¬
ществление этих форм различными популяризаторами,
свидетельствуют о том, что их доступность для читателей
была, в конце концов, вопросом второстепенной важности
в сравнении с явлениями социальной и политической
конкуренции в образованных классах.
Заключение
Новая историография последних десятилетий царского
режима позволила по-другому взглянуть на отношение
к праву среди российского населения, в частности кре¬
стьянства [Burbank 2004; Gaudin 2007]. Эти труды пока¬
зывают не только то, что люди признавали роль права
в социальных отношениях, но и то, как они в некоторой
степени умели его использовать для своих собственных

108
МИШЕЛЬ ТИСЬЕ
целей. Это значит, что стремления того времени вли¬
ять на народное отношение к праву не были совсем
неуместными.
Однако гораздо сложнее сказать, в какой мере обе сто¬
роны влияли друг на друга.
В своей статье в знаменитом и вызвавшем в то вре¬
мя большую полемику сборнике «Вехи» (1909) право¬
вед Богдан Кистяковский использовал по отношению
к интеллигенции повсеместное понятие «правосозна¬
ние». Он стремился доказать, что интеллигенция была
не способной и не желающей сделать язык права общим
языком [Кистяковский 1990]. Кистяковский не упомянул
различные усилия общественных деятелей, которые еще
до революции 1905 года настаивали на социальном зна¬
чении права [Tissier 2007]. Очевидно, что их усилия уже
характеризовались определенными ограничениями. Для
распространения правовых знаний общественные деяте¬
ли обращали гораздо больше внимания на беллетристиче¬
ские усилия, чем на практические средства вроде советов
и ответов «народным читателям». Такое отношение выте¬
кало из общих понятий того времени о целях и средствах
популяризаторской работы вообще, которые применялись
к праву как к науке, несмотря на особенное положение
права и среди научных дисциплин, и в общественной жиз¬
ни. При этом некоторые юристы предпочитали развивать
практические средства, которыми они владели лучше дру¬
гих в условиях действующего законодательства, несмотря
на упреки в излишнем уважении к действующему праву
в самой «юридической литературе для народа».
В результате этих противоположных тенденций право¬
вой язык был не в состоянии стать «общим языком» для
российского общества как в узком, так и в широком смыс¬
ле, — не говоря даже о «публичном языке». Этому было две
причины: во-первых, отношение к «народному читателю»,
в частности к его правовому опыту, оставалось мало опре¬
деленным; во-вторых, социальные и культурные расхож¬
дения, существовавшие между разными группами так

ГЛАВА 3. ЛИТЕРАТУРА ПРАВОВОЙ ПОПУЛЯРИЗАЦИИ
109
называемого интеллигентного населения в восприятии
профессиональных стратегий некоторых частей обще¬
ства, на практике оказывались не менее важными, чем
декларируемая общая забота о необходимости преодолеть
социальный и культурный разрыв между образованными
классами и «народом».
Литература
Архангельский С. М. (1895). О русских гражданских законах: бе¬
седы сельского ходока с крестьянами о гражданских правах
и обязанностях. М.: Издание К. И. Тихомирова.
Блинов Н. (1881). Земская служба: беседы гласного-крестьянина
Акима Простоты. СПб.: Тип. д-ра М. А. Хана.
Блинов Н. (1882). Сельская общественная служба: беседы сельского
старосты Акима Простоты. СПб.: Тип. М. М. Стасюлевича.
Борисова Т. Ю. (2011). Революционное законодательство в 1917-
1918 годах: выбор языка // НЛО. № 108. С. по-нб.
Быт (1993)- Быт великорусских крестьян-землепашцев: описание
материалов Этнографического бюро князя В. Н. Тенишева
(на примере Владимирской губернии) / Авт.-сост. Б. М. Фирсов,
И. Г. Киселева. СПб.: Издательство «Европейский дом».
Ветринский Ч. (1910). В. А. Гольцев // Памяти Виктора Александро¬
вича Гольцева: статьи, воспоминания, письма / Ред. А. А. Ки-
зеветтер. М.: Т-во «Печатня С. П. Яковлева». С. 1-92.
Гессен И. В. (1901). Юридическая литература для народа (опыт
критического разбора) // Право. № 47. Столб. 2035-2049; № 48.
Столб. 2089-2101; № 49. Столб. 2164-2173.
Гессен И. В. (1903). Борьба с юридической беспомощностью (по по¬
воду отчета Московской консультации за 1902 год) // Право.
№ 24. Столб. 1629-1633.
Гессен И. В. (1904). Юридическая помощь населению (по трудам
местных комитетов о нуждах сельскохозяйственной промышлен¬
ности). СПб.: Издание Юридического книжного склада «Право».
Гольцев В. А. (1899). О популяризации правоведения // Педагогиче¬
ский листок. № I. С. 60-64.

110
МИШЕЛЬ ТИСЬЕ
Гольцев В. А. (1900). Основные понятия о правоведении (элемен¬
тарный очерк). М.: Издание редакции журналов «Детское
чтение» и «Педагогический листок».
Гольцев В. А. (1901). Уголовное право и уголовный суд (элементар¬
ный очерк). М.: Издание редакции журналов «Детское чтение»
и «Педагогический листок».
Гольцев В. А. (1903а). Что такое подати и для чего их собирают?
5-е изд. М.: Тип. Т-ва И. Д. Сытина.
Гольцев В. А. (19036). Что такое казна и казенные деньги? М.: Тип.
Т-ва И. Д. Сытина.
Дружинин Н. П. (1897). О преподавании и популяризации пра¬
ва // Русская школа. № 9/10. С. 252-273.
Дружинин Н. П. (1898а). О гражданском воспитании // Образо¬
вание. № 9. С. 51-55.
Дружинин Н. П. (18986). Волостное правление и волостной стар¬
шина: рассказ о том, как устроены и действуют, по закону,
крестьянские общественные установления. СПб.: Н. Морев.
Дружинин Н. П. (1900). Новое сельское общество: рассказ о том, как
устроили свои общественные дела крестьяне трех грамотных
деревень. 2-е изд. М.: Издание редакции журналов «Детское
чтение» и «Педагогический листок».
Дружинин Н. П. (1902). Азбука законоведения. М.: Издание
Харьковской частной женской воскресной школы, тип. Т-ва
И.Д. Сытина.
Земцов Л. И. (2007). Крестьянский самосуд: правовые основы
и деятельность волостных судов в пореформенной России
(6о-8о-е годы XIX века). Воронеж: Издательство Воронежско¬
го государственного университета.
К читателям (1890). К читателям — об «ответах редакции» // Сель¬
ский вестник. № 49- С. 544-545; № 50. С. 556-558.
Кистяковский Б. [1990] (1909)- В защиту права (Интеллигенция
и правосознание) // Вехи: сборник статей о русской интел¬
лигенции Н. А. Бердяева, С. Н. Булгакова, М. О. Гершензона,
А. С. Изгоева, Б. А. Кистяковского, П. Б. Струве, С. Л. Франка.
Репринтное изд. М.: Изд-во «Новости». С. 101-130.
Лазаревич Э. А. (1984). С веком наравне: популяризация науки
в России (книга, газета, журнал). М.: Книга.

ГЛАВА 3. ЛИТЕРАТУРА ПРАВОВОЙ ПОПУЛЯРИЗАЦИИ
111
Муллов П. А. (1863). Юридические книги для народного чтения //
Юридический вестник. № 4. С. 43-67.
Оболенская С. В. (1998). Народное чтение и народный читатель
в России конца XIX в. // Одиссей: Человек в истории: культур¬
ная история социального. М.: Наука. С. 204-232.
Рубакин Н. А. (1904). Книжный поток [факты и цифры из истории
книжного дела в России за последние 15 лет]. Статья третья //
Русская мысль. № 4. Отд. II. С. 155-179-
Сборник (1894). Сборник разъяснений «Сельского вестника»
по делам сельских обывателей за десять лет (с конца 1883 года
до конца 1893 года). СПб.: [б.и.].
Сборник (1898). Сборник разъяснений «Сельского вестника»
по делам сельских обывателей за четыре года (с конца
1894-го до конца 1897-го). СПб.: Тип. Министерства внутрен¬
них дел.
Сборник (1902). Сборник разъяснений «Сельского вестника»
по делам сельских обывателей за четыре года (1898-1901).
СПб.: Тип. Министерства внутренних дел.
Синицкий Е. (1900). «Учительская библиотека». Новое сельское
общество, рассказ П. П. Дружинина. 2-е изд. Москва // Вест¬
ник воспитания. № 5. Отд. II. С. 31-34.
Тисье М. (2005). Какое юридическое просвещение нужно в России?
Переход от популяризации права к популяризации граждан¬
ских прав // Неприкосновенный запас. № 6 (44). С. 57-63.
Уортман Р. С. (2004). Властители и судии: развитие правового
сознания в императорской России. М.: Новое литературное
обозрение.
Что читать (1889). Что читать народу? Критический указатель книг
для народного и детского чтения / Ред. X. Д. Алчевская и др.
Вып. 2. СПб.: Тип. В. С. Балашева.
Что читать (1906). Что читать народу? Критический указатель книг
для народного и детского чтения / Ред. X. Д. Алчевская и др.
Вып. 3. М.: Тип. Т-ва И. Д. Сытина.
Шатковская Т. В. (2000). Правовая ментальность российских
крестьян второй половины XIX века: опыт юридической ан¬
тропометрии. Ростов н/Д.: Ростовский государственный эко¬
номический университет.

112
МИШЕЛЬ ТИСЬЕ
Юридические общества. (1901). Юридические общества. Санкт-
Петербургское юридическое общество. Административное
отделение // Право. № 49. Столб. 2192-2194.
Andrews J. Т. (2003). Science for the Masses: the Bolshevik State, Public
Science, and the Popular Imagination in Soviet Russia, 1917-1934.
College Station: Texas A&M University Press.
Béguet В. (1997). Lectures de vulgarisation scientifique au XIXe siècle // La
science populaire dans la presse et l’édition, XIXe et XXe siècles / B. Ben-
saude-Vincent, A. Rasmussen (eds.). Paris: CNRS Éditions. P. 51-68.
Brooks J. (1978). Readers and Reading at the End of the Tsarist Era // Litera¬
ture and Society in Imperial Russia, 1800-1914 / Ed. by W. M. Ill Todd.
Stanford: Stanford University Press. P. 97-150.
Brooks J. (1985). When Russia Learned to Read: Literacy and Popular
Literature, 1861-1917. Princeton: Princeton University Press.
Burbank J. (2004). Russian Peasants Go to Court: Legal Culture in the
Countryside, 1905-1917. Bloomington; Indianapolis: Indiana Uni¬
versity Press.
Figes O., Kolonitskii В. (1999). Interpreting the Russian Revolution: the
Language and Symbols of 1917. New Haven: Yale University Press.
Frierson C. A. (1986). Rural Justice in Public Opinion: the volost’ Court
Debate, 1861-1912 // Slavonic and East European Review. October.
Vol. 64. № 4. P. 526-545-
Frierson C. A. (1993)- Peasant Icons: Representations of Rural People in
Late Nineteenth-Century Russia. Oxford: Oxford University Press.
Gaudin C. (2007). Ruling Peasants: Village and State in Late Imperial
Russia. DeKalb: Northern Illinois University Press.
Jouanjan O. (2004). L’esprit de l’École historique du droit // Annales de
la Faculté de droit de Strasbourg / Ed. O. Jouanjan. № 7. P. 7-95.
Jouanjan O. (2005). Une histoire de la pensée juridique en Allemagne,
1800-1918: idéalisme et conceptualisme chez les juristes allemands
du XIXe siècle. Paris: PUF.
Krukones J. H. (1987). To the People: the Russian Government and the
Newspaper Sel’skii Vestnik («Village Herald») 1881-1917. New York:
Garland.
Neuberger J. (1996). «Shysters» or Public Servants? Uncertified Lawyers
and Legal Aid for the Poor in Late Imperial Russia // Russian
History/Histoire Russe. Vol. 23. № 1-4. P. 295-310.

ГЛАВА 3. ЛИТЕРАТУРА ПРАВОВОЙ ПОПУЛЯРИЗАЦИИ
113
Pomeranz W. E. (1993). Justice from Underground: the History of the
Underground advokatura // Russian Review. 1993. Vol. 52. № 3.
P. 321-340.
Pomeranz W. (1996). Legal Assistance in Tsarist Russia: the Saint Peters¬
burg Consultation Bureaus // Wisconsin International Law Journal.
Vol. 14. № 3. P. 586-610.
Steinberg M. D. (2001). Voices of Revolution, 1917. New Haven: Yale
University Press.
Tissier M. (2007). Malaise dans la culture juridique libérale en Russie
après 1905: «pédagogie des libertés» et éducation au droit // Cahiers
du Monde russe. Vol. 48. № 2-3. P. 185-208.
Wortman R. S. (1976). The Development of a Russian Legal Conscious¬
ness. Chicago: The University of Chicago Press.

ГЛАВА 4
КАК ПИСАТЬ В ГАЗЕТУ:
ЯЗЫК И ВЛАСТЬ НА ЗАРЕ
СОВЕТСКОГО ПУБЛИЧНОГО ЯЗЫКА1
Катриона Келли
Язык и власть:
постановка проблемы
В знаменитой статье «Политика и английский язык» (1946)
Джордж Оруэлл соотнес вопросы свободы слова с вопро¬
сами стилистики. Писать туманно и невнятно, как он
считал, служило способом скрыть истинное значение
вещей от слушателей и, соответственно, было и формой
политической манипуляции, «промывания мозгов»:
Когда видишь на трибуне усталого болтуна, механически
повторяющего привычные фразы: звериный оскал, железная
пята, кровавая тирания, свободные народы мира, встать пле¬
чом к плечу, — возникает странное ощущение, что смотришь
не на живого человека, а на манекен, и это ощущение обостря¬
ется, если свет падает на очки оратора так, что они превраща¬
ются в пустые белые диски, за которыми как будто нет глаз.
Как заключил Оруэлл, «если мысль уродует язык, то
язык тоже может уродовать мысль». Такого рода проб¬
лемы были характерны, по его убеждению, не только
для английского языка: «Я полагаю — это догадка, кото¬
рую мне подтвердить нечем, — что немецкий, русский
© Catriona Kelly
' Выражаю благодарность организаторам и участникам конферен¬
ции «Российское общество в поисках публичного языка», а также
своей оксфордской коллеге Розалинде Темпль (Rosalind Temple) за
ценные советы по ходу работы над этой статьей. За редактуру рус¬
ской версии признательна Татьяне Вайзер.

ГЛАВА 4. КАК ПИСАТЬ В ГАЗЕТУ
115
и итальянский языки испортились за последние десять-
пятнадцать лет из-за диктатуры [Оруэлл 2003; курсив
оригинала].
Отношение Оруэлла к «механизации» языка при автори¬
тарных политических системах, чуть позже вдохновившее
его на использование «новояза» в романе «1984»', в свою
очередь, оказало сильное влияние на восприятие «тота¬
литарного общества» среди советологов США и Западной
Европы и в диссидентствующем советском обществе 1970-х
и 1980-х годов и далее, в послесоветский период. То, что со¬
ветский язык являлся крайне специфическим выражением
«игры во власть» режима, стало общим местом1 2. С этим
коррелирует мнение о том, что стоит лишь провести ре¬
формы публичного языка, и создастся новая публичность
(то, что при советской власти называлось «новой обще¬
ственностью»). Тем временем общепризнанный факт, что
«homo soveticus» довольно быстро понял суть советского
«новояза» и начал креативно с ним работать и вносить
различные виды «коррекции» в его гегемонические стрем¬
ления, может вызывать вопросы о детерминистской силе
предлагаемых постсоветских реформ3.
Вопрос о том, приведут ли реформы языка к рефор¬
мам властных отношений, может вызывать сомнения
и на другом уровне. В этом смысле любопытны измене¬
ния, произошедшие в конце XX века с британской дело¬
вой перепиской. Еще живо воспоминание о том времени,
когда в ней использовались такие чудовищные по своей
неуклюжести и помпезности фразы, как «I enclose for your
1	Если многое в дистопическом мире романа прямо навеяно симво¬
ликой романа Евгения Замятина «Мы», то как раз характеристику
этого мира «абсолютной эстетической подчиненности» [Замятин
2он: 141] с лингвистической точки зрения надо считать достижением
самого Оруэлла.
2	См. критику «тоталитарного» языка в таких работах, как, например:
[Ржевский 1951; Александров, Галянов, Рубинштейн 1948; Fidelius
1983; Thom 1987 и английский перевод Thom 1989; Young 1991; Купина
1996; Гусейнов 2003а; 2003b; Богданов 2008].
3	О креативной работе с официальными правилами см.: [Losev 1984].

116
КАТРИОНА КЕЛЛИ
perusal», «We acknowledge your communication of 13 inst.,
which is receiving attention»1 и т. д. Но с начала 1980-х годов
в ответ на усилия так называемой «Борьбы за простой ан¬
глийский» («The Plain English Campaign») сотрудники ин¬
станций начинают избегать казенщины и приближаться,
насколько возможно, к разговорным нормам1 2. В качестве
примера приведу письмо, полученное мной в декабре
2012 года, с напоминанием о том, что приближается срок
сдачи налоговой декларации за 2011/2012 финансовый год.
Стиль письма прекрасно отражает так называемый plain
English:
If your tax return is more than three months late you will get daily
penalties of £10 per day and could pay up to £1,600 — even if you
don’t owe any tax. You must pay us any money you owe on or
before 31 January to avoid interest charges3.
Стилистика отличается неформальностью и даже пани¬
братством (см., например, сокращение: «even if you don’t
owe any tax»). Но, как оказывается, краткость и ясность
не очень-то влияют на властную асимметрию. Страх
и ужас, вызванные этим документом, не уступают тяже¬
лым эмоциям, характерным для читателя традиционного
1	«Прилагаю для Вашего ознакомления...», «подтверждаем получе¬
ние Вашего сообщения от 13 сего месяца, которое рассматривается
со вниманием».
2	О «Борьбе за простой английский» (начавшейся в 1979 году, ког¬
да Крисси Мейтер (Chrissie Mather) «прилюдно на Парламентской
площади с помощью шредера разорвала на куски сотни докумен¬
тов правительства и инстанций») см. сайт организации: http://www.
plainenglish.co.uk/about-us.html.
3	«Tax Return and Payment Reminder» from HM Revenue and Customs,
13 December 2012. «Если Ваша налоговая декларация опоздает на три
месяца или больше, Вам будут начислены пени по го фунтов в день
и Вы можете заплатить до 1600 фунтов — даже если Вы на самом деле
не должны никаких налогов. Чтобы избежать оплаты процентов,
Вы должны заплатить все деньги, которые Вы нам должны, до
31 января» (жирный шрифт в оригинале. — К. К.).

ГЛАВА 4. КАК ПИСАТЬ В ГАЗЕТУ
117
«бюрократического письма». При этом действует не толь¬
ко само название инстанции, не только угрозы штрафов
и факт, что их могут заставить заплатить, даже если че¬
ловек не обязан платить налоги. Воздействует не только
содержание, но и визуальный ряд: использование жирно¬
го шрифта и непомерно коротких абзацев, придающих
каждому предложению особую грозящую вескость. По-
видимому, властные отношения влияют на язык так же
эффективно, как язык — на властные отношения1.
Поэтому предположение, что реформы (постсоветско¬
го публичного языка обязательно приведут к реформам
политического сознания, следует считать по меньшей
мере спорным. Более того, такое предположение с опре¬
деленной долей справедливости само по себе можно
назвать «советским»: если прошение уже в начале совет¬
ского периода стало называться заявлением, это вряд ли
говорило о том, что отношение к просителю (заявителю)
стало более уважительным. Но реформа должна была, как
считалось, иметь такой эффект.
Тем временем, как показывают, например, «полит¬
корректные» опыты Америки и Великобритании 1970-х
и 1980-х годов, существуют контексты, в которых если ина¬
че назвать явление, оно действительно начнет изменяться.
1	Ср. с комментарием Стэнли Фиша (Stanley Fish): «...there is no class
of utterances separable from the world of conduct, no „merely“ cognitive
expressions whose effects can be confined to some prophylatically sealed
area of public discourse» («...нет таких высказываний, которые были
бы автономны от области взаимодействия, как и не существует „толь¬
ко“ когнитивных выражений, эффекты которых ограничивались бы
некоей зоной, профилактически отделенной от всего остального про¬
странства публичного дискурса») [Fish 1992: 244-245] или Барбары
Эренрайх (Barbara Ehrenreich): «If you outlaw the use of the term „girl“
instead of „woman“, you’re not going to do a thing about the sexist attitudes
underneath <...> [T]here is a tendency to confuse verbal purification with
real social change» («Если запретить слово „девушка“ и заставить всех
говорить и писать только „женщина“, проблема гендерной дискри¬
минации не исчезнет <...> [Е]сть тенденция путать очищение языка
с реальными социальными реформами») [Ehrenreich 1992: 335].

118
КАТРИОНА КЕЛЛИ
Если именование «урод» в Советской России 1920-х годов
заменилось понятием «дефективный», то в англоязыч¬
ной культуре 1970-х годов «defectives» начали называть
«handicapped», а потом уж «disabled» (или же «differently
abled»), а потом произошло и сознательное «разобщение
категорий» (начали говорить про разные группы от¬
дельно: «потребители инвалидных колясок» («wheelchair
users»), «люди с затруднениями в образовательном про¬
цессе» («people with learning difficulties»)) \ Это не мешает
некоторым членам общества до сих пор употреблять
пренебрежительные термины вроде «mongs» (то есть
«дауны», от устаревшего официального названия «людей
с затруднениями в образовательном процессе»)1 2. Общая
картина социального положения людей с разного рода
«затруднениями» (будь то физические или психические)
остается сложной и противоречивой: с одной стороны,
в 2010-х годах улучшились практические условия для раз¬
ных групп людей из этих категорий, с другой — тогда же
шла речь о резком сокращении финансовых льгот для них.
Но и здесь чувствовался принцип некоторой общей нор¬
мализации отношений3. В любом случае перемена терми¬
нов не столько отражала изменение реальных отношений
1	Сейчас, например, на лондонском вокзале Паддингтон существуют
не только туалеты, приспособленные для инвалидов (disabled toilets),
но и специальный туалет «для людей со значительными затрудне¬
ниями в образовательном процессе» («people with profound learning
difficulties»).
2	To есть Mongol (см., например, упрек, сделанный британской левой
газетой за употребление этого слова комику Р. Джервейзу: http://
www.guardian.co.uk/society/joepublic/2011/oct/19/ricky-gervais-mong-
twitter) (доступ 12.05.2013). Ср. пренебрежительное слово «muzzies»
(«музис», мусульмане), по стилистике сопоставимое с русским
«хачики».
3	То есть логика мышления такая: если во всех учреждениях и во¬
обще в общественных местах стало обязательным создавать подхо¬
дящие условия для инвалидов, тогда платить специальные пособия
инвалидам уже не имеет смысла — что, конечно, противоречит прин¬
ципу декатегоризации (признания различных групп с различными
потребностями), о котором шла речь выше.

ГЛАВА 4. КАК ПИСАТЬ В ГАЗЕТУ
119
к «дефективным» субъектам (как и в аналогичных случа¬
ях членов сексуальных и этнических меньшинств), сколь¬
ко содействовала им, так как фундаментальным фактором
в этих общественных процессах стал диалог с представи¬
телями групп о том, что им нужно от общества и как их
лучше называть. Так что проекты реформы языка, сопря¬
женные с расширенными программами общественных
реформ, имеют шансы оказаться не только проявлениями
донкихотства.
Как констатирует в своей работе 1995 года лингвист
Дебора Камерон, так называемый «прескриптивизм»,
на который смотрят с опасением многие лингвисты-про¬
фессионалы (по крайней мере в англоязычном мире),
в действительности представляет собой неизбежное яв¬
ление во всех языковых культурах. Если всюду и всегда
существуют языковые нормы, то, с другой стороны, эти
нормы всегда глубоко спорные, постоянно обсуждаются
и подвергаются критике.
Из неизбежности нормативности в использовании языка
не следует, что тот или иной конкретный набор норм должен
приниматься некритически и навсегда («It does not follow
from the inevitability of normativity in language-using that any
particular set of norms must be accepted uncritically and forever»)
[Cameron 1995:11].
Соответственно, вполне нейтральный публичный язык
невозможен в принципе (но в то же время можно предпо¬
лагать, что сама неизбежность «споров о языке» сделает
их явлением общественно безвредным). С этой точки
зрения ироническую оценку попыток реформировать язы¬
ковые отношения в раннесоветский период, характерную
не только для анализа с «неофициальных» и «враждеб¬
ных» позиций (вроде эмигрантских, диссидентствующих
и советологических работ, упомянутых выше), но и для
вполне официальных работ 1960-х и 1970-х годов вроде
трактата К. Чуковского «Живой как жизнь» [Чуковский

120
КАТРИОНА КЕЛЛИ
1962]нужно считать неоправданной. Как бы ни была
справедлива критика страшной истории политических
репрессий в России, контекст для развития советского
языка составляли не только вопросы советской полити¬
ческой идеологии, но и процессы в истории культуры
на международном уровне. Об этом контексте в рамках
одного жанра («письмо читателя») и о «спорах о языке»
в начале советского периода и пойдет речь в этой статье.
Советский публичный язык:
вопросы определения
Что представлял собой «советский публичный язык» пер¬
вых лет советской власти? Каковы были его характеристики
и нормы? Странный вопрос, казалось бы. В англо-аме¬
риканской историографии довоенной Советской России
фраза «to speak Bolshevik» («говорить по-большевистски»)
с легкой руки Стивена Коткина уже давно стала крылатым
выражением, на которое многие ссылаются. При этом
основная работа Коткина «Магнитная гора» [Kotkin 1995].
по сути, принадлежит к области социальной истории (social
history). «Большевистскому языку» в ней посвящена одна-
единственная глава, где черты этого языка фактически
не определяются. По-видимому, прежде всего имеется
в виду язык так называемой «советской субъективно¬
сти» —то есть лингвистические автостереотипы, способы
самоопределения советских граждан, ставшие предметом
развернутого анализа в работах Игала Халфина и Йохена
Хелбека [НаШп 2001; 2003; 2009; Hellbeck 2006], посвящен¬
ных автодокументальным текстам сталинской эры. Здесь
' Книга Чуковского — одно из наиболее влиятельных пособий
по «культуре речи» постсталинского периода — многократно пере¬
издавалась (отдельно — в 1963,1966 и 1982 годах, а также в разных
собраниях сочинений писателя); есть и постсоветские издания (на¬
пример, 2001 года). О пропаганде «культуры речи» в эти годы вообще
см.: [Kelly 2001: ch. 5].

ГЛАВА 4. КАК ПИСАТЬ В ГАЗЕТУ
121
просматриваются процессы внутренней «переаттестации»
или «чистки» индивида как члена рационального коллек¬
тива, «перековки» сталинской души. Прежде всего этот
идиолект фигурирует на уровне метафорики, так сказать
на макроуровне советской социолингвистики. Собственно,
стилистика для этих авторов представляет меньше инте¬
реса. Советский язык воспринимается как явление единое.
Можно указать и более специализированные иссле¬
дования Франсуазы Том [Thom 1989], словари «новояза»
Гасана Гусейнова (Гусейнов 2003а; 2003b) и прочие или
исследования А. Юрчака (например: [Юрчак 2014]), в ко¬
торых также подчеркивается автоматизированность со¬
ветского официального дискурса (ср.: [Humphrey 2008])'.
Тем временем в общих исследованиях советской культуры,
тем более в исследованиях ее начального (как и конечно¬
го) периода, вопрос о гомогенности уже лет десять назад
стал подвергаться обстоятельной критике. По словам
молодого исследователя истории послевоенного «жилищ¬
ного вопроса», «there were several Soviet Unions» («Суще¬
ствовало несколько разных Советских Союзов») [Smith
2010:182]. Можно с тем же основанием сказать, что «суще¬
ствовало несколько разных советских публичных языков».
Под «новоязом» обыкновенно понимается язык сталин¬
ской и послесталинской публицистики, язык обращений,
общественных обвинений и доносов («В своей „научной“
работе враг народа/ярый антисоветчик N клеветнически
выпячивает отдельные недостатки работы советских
' Например, в книге Ф. Том «новояз» изучается исключительно
на уровне стилистики советской прессы, к тому же без учета каких-
либо изменений в поле журналистики за годы советской власти. Что
несколько парадоксально, учитывая, что одной из характеристик
советского языка, по определению Ф. Том, является то, что в нем
исторические изменения не признаются («Опасность памяти в том,
что каждый лозунг должен казаться не временным, а отличающимся
вечной авторитетностью» («Memory is dangerous because every slogan
has to be seen not as ephemeral but as definitive») [Thom 1989: 154])-
В то же время есть хорошие исторические исследования немецкого
«тоталитарного языка», см., например: [Faye 1972].

122
КАТРИОНА КЕЛЛИ
институтов...» и т. п.), действительно очень характерный
и трудносравнимый с публичным языком так называемых
«западных» стран второй половины XX века. Но не все ва¬
рианты «советского» языка сводились к стигматизации
врагов (тому, что можно в современных терминах назвать
советским «hatespeak») или к превознесению «советских
ценностей»1. Существовал и советский язык рекламы (от
«Лучших сосок не было и нет» до псевдопасторальности
1930-х и 1940-х годов), где главное — название ведомства
(министерства или треста) или производителя («Фабрика
Крупской») — такого рода «советский бренд» и его ключе¬
вые слова — причем из довольно узкого диапазона: «на¬
туральный», «лучший», «культурное обслуживание» (см.:
давно.ру, плакаты.ру).
Более того, как раз для первых лет советской власти
были характерны стремления не столько к «большевиза¬
ции», сколько к модернизации советского общественного
языка, притом с учетом западных практик* 2. Например,
в 1924 году в журнале «Время» (публикации «Лиги вре¬
мени») появилась статья «Деловой язык» с пересказом
материала, незадолго до этого опубликованного в одном
из британских журналов:
Ноябрьский № «System» снова поднимает вопрос о борьбе с лиш¬
ними фразами и словами в деловой переписке и выдвигает
четыре основных ошибки, в которые часто впадают деловые
письма:
' Общедоступное введение в тему «советских ценностей» см.:
[Hoffmann 2003].
2 См. интересные наблюдения в книге: [Lenoe 2004] о том, что ши¬
рокое употребление бранного языка, характерное, например, для
«показательных судов» 1936 и 1937 годов, в текстах советских газет
начала и середины 1920-х годов не встречается, даже когда речь идет
о политической оппозиции. Леноу убедительно показывает, что пе¬
риод перемены языка — конец 1920-х годов, когда, по его мнению,
произошел «отсев» авторов, пишущих для газет, и на виду остались
только самые «крикливые» [Ibid.: 26].

ГЛАВА 4. КАК ПИСАТЬ В ГАЗЕТУ
123
1.	Отсутствие ясности в силу того, что письма диктуют¬
ся прежде, чем обдуманы и приняты во внимание все детали
вопроса. Отсюда существенные пропуски и дополнительная
переписка.
2.	Употребление личного местоимения первого лица, при¬
дающее письму эгоистический характер, отталкивающий
адресата.
3.	Употребление искусственного языка, старомодных слов
и фраз, делающих письма формальными и холодными.
4.	Неуменье резюмировать сущности дела в конце письма,
благодаря чему или возникает дальнейшая бесполезная пере¬
писка, или вообще ничего действенного не следует.
Для борьбы с этими недостатками некоторые фирмы
стараются сблизить деловую переписку с разговорной речью1.
Развитие «советского общественного языка» было связано
не только с «борьбой за политграмотность», но и с борьбой
за грамотность в более широком смысле, с кампаниями за
«культуру речи» и вообще за «новый быт» и распростране¬
ние «культурности» в советском обществе2.
Становление советского публичного языка
Как именно проникали в массы представления о том, как
надобно говорить и писать? До сих пор в работах о со¬
ветском языке сравнительно мало внимания уделялось
вопросам распространения норм, процессу культурной
трансмиссии языковых стереотипов, которые (по пред¬
ставлению Коткина, Хелбека и Халфина) как будто «но¬
сились в воздухе». С другой стороны, в очень хорошей
книге Майкла Горэма, посвященной спорам о языке 1920-х
и начала 1930-х годов, трактуются как раз представления
1 [Без автора] Деловой язык // Время. 1924. № 4. С. 49.
а о развитии понятия «культурности» в довоенном СССР см., напри¬
мер: [Волков 1996; Ке11у 2001: ей. 3].

124
КАТРИОНА КЕЛЛИ
о языке, но практически без учета их резонанса в жизни
[Gorham 2003]. Если, например, благодаря работам Евге¬
ния Добренко и других уже хорошо известна динамика
становления «советского читателя» и «советского писате¬
ля», то о рабкоровском движении в целом — за пределами
создания «пролетарских писателей» в смысле творцов
литературного материала — написано немного. Обык¬
новенно роль этого движения представляется как созда¬
ние открытого пространства для писателей-любителей
(тех, кого позже стали называть «графоманами»), нечто
вроде сегодняшнего интернет-пространства1. С другой
стороны, книга М. Леноу «Ближе к массам», развернутое
исследование советской журналистики как политическо¬
го и социального института, литпроизводства рабкоров
практически не касается. Вместо этого читательские
письма трактуются как способ выражения рядовыми
партийцами и комсомольцами их политических взглядов
и главным образом как метод собирания сведений о та¬
ковых партийными властями [Lenoe 2004:77-80]. Проект
«большевизации языка» остается за кадром.
В рамках небольшой статьи подробно исследовать все
эти аспекты проблемы не удастся. Можно лишь вкратце ука¬
зать на то, что, например, на эгодокументы 1920-1930-х годов
влияли не только русская и советская литература, особенно
в той форме, в какой ее проходили на рабфаках, но и прак¬
тики сочинения дневников в качестве учебных текстов:
например, ю января 1929 года маленькая Ляля Рыбникова
написала в своем дневнике, помимо прочего: «Писала
дневник». В этом дневнике можно найти материал и о раз¬
ных других занятиях по практическому языку, входящих
наряду со свободными сочинениями, отзывами о книгах
и прочим в тогдашние школьные программы: «В школе
‘ См., например, книгу Светланы Бойм [Воуш 1994], которая со ссыл¬
кой на приписываемое Ленину изречение «каждая кухарка может
управлять государством» называет рабкоров-писателей «writer-
cooks», или доклад И. Калинина [Калинин 2012], в котором приводи¬
лось сравнение рабкоров с блогерами.

ГЛАВА 4. КАК ПИСАТЬ В ГАЗЕТУ
125
писали повестку» (7 января 1929 года; ср. также: запись
от 8 января); «Писала плакат „Да здравствуют советы!“»
(ю января 1929 года) С самого начала советской власти
проводились схожие занятия и для взрослых. Документ
«О чтении и хранении „Азбуки коммунизма“» (комсомоль¬
ская инструкция 1919 года) включал не только указания
на то, что «„Азбука коммунизма“ распределяется под рас¬
писку ответственного организатора коллектива и волкома
(волостного комитета. — К. К)» и что «Азбука» «должна
бережно хранит<ь>ся /не трепаться и не теряться/ за
ответственностью товарища, через которого коллектив
или волком получил ее, и принципиально использоваться»,
но и подробные сведения о нужных порядках обсуждения
материала:
I. После каждого параграфа читаемой главы чтец прерывает
чтение и предлагает слушателям ставить вопросы, на ко¬
торые должны даваться ответы из среды аудитории. Чтец
только дополняет ответы и вносит необходимые поправки
и разъяснения.
Примечание: Перед началом каждого занятия предлагается,
чтобы кто-либо из товарищей /желательно поочередно/ делали
бы краткие повторения своими словами прочитанной главы.
2. Каждый чтец должен стремит<ь>ся к тому, чтобы втя¬
нуть слушателей в живую беседу, придерживаясь строго рамок
обсуждаемого вопроса. Все побочные вопросы, возникающие
попутно, должны фиксироваться отдельно и могут обсуждать¬
ся на специальных собеседованиях («О чтении и хранении
„Азбуки коммунизма“» 1919 год)1 2.
То есть процесс освоения нужной манеры обсуждения
организовывался по несколько противоречивым прин¬
ципам: участники беседы должны были, с одной стороны,
1	Дневник Л. Рыбниковой см.: [Городок в табакерке 2008: 272-273].
2	ЦГАИПД-СПб. Ф. К-601. Оп. I. Ленинградский губернский комитет
ВЛКСМ (1919-1928). Д. 86. Л. 18.

126
КАТРИОНА КЕЛЛИ
говорить «своими словами» и участвовать в «живой бесе¬
де», а с другой — «придерживаться строго рамок обсуж¬
даемого вопроса». Эта смесь поощрения прямого участия
и тщательного контроля была характерна и для более
позднего советского времени.
«Письма-обличения»
и «письма-опровержения»: как создавались
каноны советского читательского письма
Исследовать процесс становления некоторых знаковых
подвидов «советского общественного языка» и посредни¬
чества «правил игры» в них довольно просто благодаря
обширной литературе, ориентированной на советские
массы и посвященной практическим вопросам сочине¬
ния текста («Как писать доклад», «Как писать в газету»
и прочее)'. Аналогичную посредническую роль играло
с самого своего начала рабкоровское движение, которое,
по крайней мере в идеале, тщательно руководилось совет¬
скими и партийными организациями: в инструктивных
материалах для рабкоров часто публиковались планы
отчетности ячейки рабкоров перед этими организаци¬
ями. В одном из пособий, опубликованном в 1924 году,
появилась следующая таблица (см. с. 127), выражающая
подчинение редакции стенгазеты целому ряду отделов
парткома: не только отделу стенных газет, но и отделу
партийной жизни, отделу телеграфных информаций и т. д.
[Рабкор и газета 1924: вклейка между с. 148 и 149]1 2.
Что касается динамики передачи языковых норм, то
здесь процессы были несколько более сложными. По ка¬
нонам советской пропаганды и официальной литературы
1	Примеры приведены ниже. Очевидно, этот жанр «поведенческой
литературы» (как и пособие о том, как писать, например, поэзию) на¬
чал существовать и до революции: см., например: [Как писать 1910].
2	Более подробно о роли стенной газеты и вопросах социального кон¬
троля в 1920-х и 1930-х годах см.: [Келли 2004].

ГЛАВА 4. КАК ПИСАТЬ В ГАЗЕТУ
127
тон задавал язык советской прессы. См., например, фраг¬
мент рассказа Бабеля «Мой первый гусь»:
—	В газете-то что пишут? — спросил парень с льняным
волосом и опростал мне место.
—	В газете Ленин пишет, — сказал я, вытаскивая «Прав¬
ду», — Ленин пишет, что во всем у нас недостача...
И громко, как торжествующий глухой, я прочитал казакам
ленинскую речь.
Вечер завернул меня в живительную влагу сумеречных
своих простынь, вечер приложил материнские ладони к пы¬
лающему моему лбу.
Я читал и ликовал, и подстерегал, ликуя, таинственную
кривую ленинской прямой [Бабель 1924: 75].
Но в действительности «таинственная кривая ленинской
прямой» представляла собой только один из разных эле¬
ментов раннесоветского публичного языка. Интересно,
что в многочисленных брошюрах под названиями вроде
«Как писать в газету» практически не указывали на язык
вождей в качестве образца для подражания. Вместо этого
имели значение скорее какие-то общие, универсальные
понятия о «современном» и «рациональном» поведении
и способах самовыражения.

128
КАТРИОНА КЕЛЛИ
Посмотрим хотя бы бегло ставшие каноническими вы¬
сказывания Платона Михайловича Керженцева (Лебедева),
одной из наиболее важных фигур в процессе развития
советской культуры и представлений о культурности. Кер¬
женцев, с 1912 по 1917 год проживший в эмиграции, в том
числе в Англии, особенно подчеркивал значение английской
жизни вообще (например, «правильную размеренность»
рабочего дня, когда все обедают в 12 часов и пьют чай в 16.30,
или то, что все театры и т. д. закрываются в и часов вечера)
[Керженцев 1925: 52], а также правильную организацию
общественности в стране — то, например, что на англий¬
ских митингах и заседаниях все терпеливо выслушивают
выступления других, не перебивая [Керженцев цдоЬ].
В книжке «Газета, ее организация и техника» Керженцев
особенно подчеркивал значение публикуемых в английских
газетах писем от читателей, утверждая, что в образцовой
советской газете также должно быть отделение «Письма
в редакцию»1. Далее следовал список писем, «пригодных
для печати», которые «можно разбить на несколько групп»:
письма-обличения, т. е. обращения отдельных граждан к пе¬
чатному слову в целях привлечения общественного внимания
к вопиющим фактам действительности; письма-призывы
о помощи; <...> письма-опровержения; <...> письма с выра¬
жением благодарности.
В газете также предполагались разделы «Вопросы и отве¬
ты» и «Недостатки механизма» или «Черная доска», куда отно¬
сились, например, жалобы на дороговизну советской столовой
[Керженцев 1919а: 73-741-
Уже в 1919 году укоренился принцип, ставший фундамен¬
тальным в дальнейшем для развития советской прессы
в 1920-х годах: максимально поощрять участие читателя
' В этой книге Керженцев писал об английских газетах, что они че¬
ресчур пухлые и передовицы почему-то находятся в середине, но вот
то, что печатаются письма от читателей, очень хорошо: [Керженцев
1919:12]; о разделе «Письма в редакцию» см.: [Там же: 72].

ГЛАВА 4. КАК ПИСАТЬ В ГАЗЕТУ
129
в работе газеты. В редакционной статье одного из первых
советских женских журналов говорилось: «В коллектив¬
ном труде читательниц и редакции заложен успех нашей
„Работницы“»1.
Уважение к «коллективному труду» объяснялось,
конечно, и прагматическими факторами — журнали-
стов-профессионалов ощутимо не хватало, к тому же ра¬
бота в газете была эффективным способом агитации масс.
Но речь шла не только о внедрении политграмотности,
но и о внушении поведенческих норм советской обще¬
ственности в самом широком смысле. В этом процессе
крайне важной считалась роль читательского письма —
формы обращения, до этого характерной прежде всего для
англоязычной прессы.
История читательского письма в Британии:
от «Обозревателя» до «Таймс»
К сожалению, универсальных научных исследований
истории читательского письма как жанра на данный
момент не существует (показательна крайняя беспомощ¬
ность статьи в Wikipedia «Letter to the Editor», которая
описывает историю этого жанра письменной продукции
только в Америке, и то в общих чертах). Но интересно,
что в 1711 году в самом первом номере журнала «Обо¬
зреватель» (The Spectator), родоначальника современной
английской журналистики, Джозеф Аддисон обращается
прямо к мнению читателей об авторах:
Я обращал внимание на то, что Читатель очень редко изучает
с Удовольствием какую-нибудь Книгу, пока он не уяснил себе,
кто ее автор — темноволосый или белокурый, тихого или
беспокойного Нрава, Женат или Холост, вместе с другими
такого рода Подробностями, которые премного содействуют
Работница. 1923. № i.

130
КАТРИОНА КЕЛЛИ
правильному Пониманию любого Автора. Чтобы удовлет¬
ворить Любопытству, такому естественному для Читателя,
я рассчитывал, что эта Газета и та, которая за ней последует,
послужат Введением к моим дальнейшим Сочинениям, и в них
я собираюсь дать некоторое Представление еще и о других
лицах, участвующих в этой Работе'.
А в конце своего обращения к читателю Аддисон предла¬
гал адрес для переписки с редактором: «.. .те, которые на¬
мерены переписываться со мной, могут направлять свои
письма по адресу: Обозревателю, в доме Мистера Бакли,
в Литтл-Бритене (Маленькой Британии)».
Уже в № 8 журнала появились первые ответы на это
приглашение. Аддисон писал: «Я здесь собираюсь обна¬
родовать пару Писем, которые, как я считаю, послужат
Читателю не худшим развлечением, чем мои собственные
творения, и поэтому за них Прощения просить не соби¬
раюсь». Первое письмо состояло из обширной жалобы
на развратное сборище где-то в Лондоне, где, как автор
сетовал,«.. .если мы правильно поняли, Порядки, которые
соблюдает это новое Общество, замечательно устроены
для Поощрения Прелюбодеяния». Вслед за этим прекрас¬
ным примером жанра, названного Керженцевым «обра¬
щением отдельных граждан к печатному слову в целях
привлечения общественного внимания к вопиющим
фактам действительности», последовал образец «само¬
критики» времени английского Просвещения, а именно
исповедь молодого повесы, начинающаяся так: «Когда
Мужчина виновен в каком-нибудь Пороке или Глупости,
я считаю, что лучший способ выражения Раскаяния —
предупредить других не поступать так, как он». Далее шло
описание того, как к автору письма на маскараде начала 11	Здесь и далее цитируется по изданию: The Spectator: A New Edition in
Three Volumes Reproducing the Original Text Both as First Issued and as Cor¬
rected by its Authors with Introduction, Notes, and Index / Ed. by H. Morley.
Vol. i. London: George, Routledge and Sons Ltd., 1891 [http://www.gutenberg.
org/files/i203o/i2030-h/i2030-h/SVi/Spectatori.html#sectioni].

ГЛАВА 4. КАК ПИСАТЬ В ГАЗЕТУ
131
приставать целая компания мнимых квакерш, оказавших¬
ся женщинами легкого поведения («Как только я появился
[на этом сборище], на меня напали с полдюжины квакерш,
которые как будто хотели меня взять в братья; но, пригля¬
девшись, я быстро понял, что это — сестринство кокеток,
для обмана нарядившихся в эти облачения»). Потом автор
письма познакомился с какой-то «графиней», которую
через три дня разоблачил как жительницу Ковент-Гарде-
на (в те времена — района квартир актрис и лондонских
борделей, что было фактически одно и то же).
Если читательские письма самого раннего времени
были источником не только пользы, но, по канонам «polite
literature» XVIII века, одновременно и развлечения, то
к началу XIX века укоренилось значение жанра как вы¬
ражение некоей общественной позиции*. В лондонской
«Таймс» в 1812 году, например, были напечатаны три об¬
ращения «в целях», так сказать, «привлечения обществен¬
ного внимания к вопиющим фактам действительности».
Это были письма французского генерала Жана Сарразена,
бежавшего в Англию от Наполеона, но и в новой стра¬
не не нашедшего покоя1 2. Генерал Сарразен жаловался
1	Тем временем в России до конца 1830-х годов так называемое чита¬
тельское письмо продолжало служить прежде всего инструментом
выражения мнений и взглядов редакции (см., например: Словесность.
Письмо к издателям // Северная пчела (далее СП). 1825. № 18. С. з); под
этим названием печатались также наблюдения или мнимые наблюде¬
ния читателей о жизни русской провинции, см., например: М. Письмо
к Издателям, Одесса. 13 февраля 1825 года // СП. 1825. № 24. С. з («Никто
из жителей Одессы не запомнит, чтобы когда-либо здесь было так
много снегу, как в нынешнюю зиму»). Похожие материалы печатались
и далее (см., например: Письмо к Гречу // СП. 1828. № 6. С. 4 — о том,
что хорошо было бы опубликовать русскую версию словаря синонимов
Жирара). К началу 1840-х годов СП стала более похожей на современ¬
ную европейскую газету (уже уйдя от традиции светских публикаций
Аддисона XVIII века), но тогда же исчезли и читательские письма.
2	О биографии Жана Сарразена (1770-1840), заменявшего генерала
Гумберта во время неудавшегося вторжения французских войск в Ир¬
ландию в 1798 году, см. книгу Валериана Грибаедова «Вторжение фран¬
цузских войск в Ирландию» [СпЬауеск^ 1890], см. также: [Ь«р:/Лтш.
libraryireland.com/frenchinvasion1798/general-humbert-killala.php].

132
КАТРИОНА КЕЛЛИ
на хамство и жестокость английской публики и на от¬
сутствие щедрости со стороны правительства — ему
не назначили пособия, соразмерного с его значением
в обществе. Эта публикация сопровождалась спокойно¬
нейтральным комментарием редакции:
Сего дня мы публикуем три письма генерала САРРАЗЕНА.
Первое обращено к редактору Таймс, второе Лорду КОХРАНУ,
и последнее ПРИНЦУ РЕГЕНТУ. Как бы мы ни относились
к утверждениям Генерала, мы тем не менее считаем, что Офи¬
цер, состоящий в подобном чине и в подобных обстоятельствах,
имеет право высказывать свои жалобы общественному уху
через посредство общественного журнала.
Таким образом, газета в это время становилась местом
для обсуждения спорных тем, для диалога между враж¬
дебными сторонами. Им она оставалась и позже: напри¬
мер, в 1910 году в «Таймс» обращался некий «Валлийский
нонконформист» (в религиозном смысле: христианин
евангелистского толка) с жалобой на вмешательство в по¬
литику пасторов его же общины:
ПАСТОРЫ И ПОЛИТИКА.
Редактору «Таймс»
Милостивый государь,
В моей молодости нонконформисты с полным основани¬
ем критиковали вмешательство англиканских священников
в политику. Теперь же последние воздерживаются от это¬
го, и виновными [в подобного рода вмешательствах] стали
пасторы-нонконформисты, которые не довольствуются своей
функцией духовной опеки прихожан, а вторгаются в сферу
политики, действуя со вспыльчивостью и жесткостью, не по¬
добающими духовному званию.
К тому же, как мне кажется, большая часть мирян сразу
со мной согласится, что в мирских делах пасторы — не самые
надежные учители: то, что они лишены чувства пропорций, их
воспитание в ранние годы, их узкий кругозор и отдаленность

ГЛАВА 4. КАК ПИСАТЬ В ГАЗЕТУ
133
от обычной повседневной жизни делают их влияние небез¬
опасным в том, что прямо не касается их духовной должности.
ВАЛЛИЙСКИЙ НОНКОНФОРМИСТ1.
В этот период уже развивалось несколько разных тради¬
ций диалога с публикой: читательского письма в качестве
публичного обращения; письма в качестве иллюстрации
(и/или легитимирующего материала) в назидательной бе¬
седе редактора; письма-полемики; письма-сообщения (на¬
пример, в ранний период своего существования «Таймс»
довольно часто печатала описания ситуации в городе N.
отправленные господином таким-то)1 2.
Джентльмены и обыватели:
язык читательского письма
В любом случае подразумевалось, что читатели — те же
gentlemen, или «чистая публика», как и члены истеблиш¬
мента вообще. Так полагали и до, и после того, как возникла
постоянная рубрика «письма редактору»3 — по-видимому,
где-то в конце 1860-х годов. В начале XX века форум читате¬
лей «Таймс» более демократичным не стал, как показывает,
например, письмо некоего Роберта Эндерсона из западного
Лондона, отправленное редактору в 1910 году:
РЕДАКТОРУ «ТАЙМС»
Милостивый государь —
Во время своего просмотра для других целей «Таймс» за
1880 год я набрел на следующий материал, который Вы, может
1 The Times. 1910.4 January; The Times Digital Archive. 2012.31 December.
3 См., например: Extract of a Letter from Brussels, Oct. 6 // The Times
(London, England). 1785. Thursday, Oct. 13. P. 3; The Times Digital Archive.
2012.31 December.
3	Специального отдела «писем редактору», какой сейчас существует
в современной «Таймс» (и в других британских и американских газе¬
тах), в XIX—начале XX века не было, но читательские письма обычно
печатались на одной странице.

134
КАТРИОНА КЕЛЛИ
быть, сочтете возможным напечатать утром в субботу. Лорд
Морли (тогда еще мистер Джон Морли) был кандидатом на вы¬
борах в Вестминстер (то есть в британский парламент.—К. К.)
того же года, и в речи, приведенной в Ваших колонках 29 марта
того года, он сказал:
Если бы пришлось платить налог не два пенса, а целых
пять, члены высшего и среднего класса были бы в состоянии
тратить гораздо меньше денег на все то, что производят рабо¬
чие классы.
Возможно ли было бы выразить более лаконично самооче¬
видную истину, которую рабочие классы должны иметь в виду,
голосуя и на этих выборах?
Остаюсь, милостивый государь, Ваш покорный слуга,
Роберт Эндерсон.
Письмо показательно не только своим изложением ха¬
рактерной аргументации обеспеченного меньшинства
относительно гибельности высоких налогов, неизбежно
снижающих покупательную способность (того, что сей¬
час называется trickle-down в экономике), но еще своей
риторикой: i) утверждение случайности идеи написать
в газету (джентльмен никуда не спешит); 2) признание,
приличия ради, властной асимметрии между читателем
и редактором («материал, который Вы, может быть, со¬
чтете возможным напечатать»); 3) ссылка на авторитет
(«лорд Морли»); 4) педантичное внимание к деталям
(«тогда еще мистер Джон Морли»; «в речи, приведенной
в Ваших колонках 29 марта того года», — что одновремен¬
но лишний раз адресует к стратегии 2, то есть отдает дань
важности газеты и ключевой роли редактора в ее работе);
5)	риторический вопрос («Возможно ли...»); 6) упомина¬
ние о «посторонних» в третьем лице и с использованием
имплицитного императива: («самоочевидная истина,
которую рабочие классы должны иметь в виду»). И по сей
день колонка «Letters to the Editor» в «Таймс» во многом
следует этим риторическим образцам; меняются только
авторитеты.

ГЛАВА 4. КАК ПИСАТЬ В ГАЗЕТУ
135
Конечно, такого рода языковые стратегии в условиях
«диктатуры пролетариата» совершенно не годились. Да
и в британской радикальной прессе к началу XX века уже
стали появляться другие отношения и другая стилистика.
Например, в лондонской левой газете «The Herald» («Гла¬
шатай») печатались не только «читательские письма» как
таковые, но и всякого рода обращения и даже акростихи:
Daring and doing for the sake of the weak
Always defending the lowly and meek.
Into the fight ever rushing with speed
Laying about you till Mammon doth bleed —
You are the friend of the toilers indeed.
Help of the world — of the great underworld
Evermore may your red flag keep unfurled
Rally, then, comrades: the HERALD must live:
And to keep life in it we must all give.
Let your hands into your pockets dive deep —
Don’t send your best friend in silence to sleep.
Отважно вступаясь за слабых,
Ты всегда защищаешь униженных и беспомощных,
Всегда стремительно кидаешься в схватку,
Бьешься, пока Маммона не начнет кровоточить, —
Ты — настоящий друг трудящихся.
Друг мира, мира трущоб,
Пусть реет твой красный флаг.
Вперед, товарищи: «The Herald» должен жить,
А чтобы он жил — мы все должны жертвовать.
Пусть ваши руки нырнут глубоко в карман —
Не дайте молча уснуть вашему лучшему другу1.
В 1912 году фракция английских социальных демократов
объявила «борьбу с формалистами», но в то же самое вре¬
мя призвала к единству:
1 The «Herald» Fight: A «Herald» Acrostic // Bluebell. 1912. 4 November.
P. 8. Благодарю H. Б. Вахтина за перевод.

136
КАТРИОНА КЕЛЛИ
Нужны не две армии, а одна, нужны не два движения, а одно,
которое должно проявляться то на одном поле брани, то
на другом, сражаясь и в пешем строю, и в конном, и с артил¬
лерией, но с одной только целью — бороться против капи¬
талистического строя в промышленности и, вместо него, за
демократизацию промышленности1.
Но этот стиль был характерен лишь для воззваний вож¬
дей профсоюзов и партий. Письма читателей попроще
давались иначе, в рубрике «Почтовый ящик», где они пе¬
чатались не дословно, а в пересказе редакции. Например,
2 ноября 1912 года обращение одного читателя по поводу
зарплат учителей передавалось так:
Аргумент, предлагаемый некоторыми Вашими корреспонден¬
тами, что люди, делающие одну и ту же работу, должны полу¬
чать одинаковую зарплату, нужно считать нелепым (говорит
Д. Эванс)1 2.
Таким образом, пространство для участия читателей тща¬
тельно регулировалось редакцией газеты: читатели-рабо¬
чие занимали иное место в работе газеты, чем читатели
«Таймс». В некотором роде работа газеты с ними пред¬
ставляла возврат к практикам начала XVIII века — письмо
опять стало важным, прежде всего как легитимирующий
текст для «генеральной линии» самой редакции. Тем вре¬
менем с точки зрения своего языка «The Herald» заметно
отличался от элитных газет вроде «Таймс». Журналист¬
ский стиль был намного ближе к разговорному. Здесь,
как в газетах другого политического толка, но также
претендовавших на внимание массового читателя, опять
стало важным и воспитывать читателя, и развлекать его.
Ключевой в начале XX века стала работа газеты «Daily
Express», пост редактора в которой с 1904 по 1932 год
1	Formalists’ Dogma // The Herald. 1912.1 November. P. 1.
2	Our Post-Bag: Teachers’ Salaries // The Herald. 1912.2 November. P. 4.

ГЛАВА 4. КАК ПИСАТЬ В ГАЗЕТУ
137
занимал Ральф Дэвид Блюменфельд (американец немец¬
кого происхождения). Он и стал главным зачинателем
нового стиля британской прессы. Блюменфельд всячески
подчеркивал «простоту, точность, краткость и чистоту
стиля» (simplicity, accuracy, conciseness and purity of style)',
считая, что предложения должны быть «лаконичны¬
ми, остроумными и четкими» (short, sharp and clear-cut).
Следовало всемерно избегать многословия, максималь¬
но прибегать к стилистической эффективности (упо¬
требляя «выразительные слова вроде „должен“ и „будет“»
(«emphatic words like must and will») [Bloomenfeld; цит.
no: LeMahieu 1988: 27]1 2. По Д. ЛеМахью, для британской
прессы этого периода характерен своеобразный «стено¬
графический», или «телеграфный», стиль, отличающийся
крайней сосредоточенностью и эмоциональной насыщен¬
ностью [Ibid.: 28-29].
«Быстро откликнуться
на важнейшие явления в жизни нашей страны»:
язык советского читательского письма
С начала 1920-х стиль американско-британских массо¬
вых газет стал образцом и в Советской России. В своей
статье 1924 года «Язык газеты» Керженцев предупреждал
читателей:
Прежде всего, обратим внимание, что газету читают быстро,
на ходу. Перечитывать ее некогда. Долго обдумывать непонят¬
ную фразу — тоже некогда.
Дальше — будет большая разница между языком крестьян¬
ской газеты и рабочей, например, слова фабричного обихода
(«трансмиссия», «спецодежда», «револьверный станок», «полу¬
фабрикат», «цех» и пр.) будут чужды и непонятны крестьянину.
1	В оригинале эти слова выделены курсивом.
2	О Блюменфельде см. также: [Richards 1997: и].

138
КАТРИОНА КЕЛЛИ
Поэтому газетный язык должен быть проще, яснее, лако¬
ничнее, чем язык журнала или книги.
Тем более будут непонятны иностранные слова, в рода
<так!> «нота», «меморандум», «интенсивный», или русские, на¬
пример, «целесообразность», «планомерный», «непоследователь¬
ность», «возмущение», «прохождение заказа», «емкость рынка».
Нужно всякий раз дать себе отчет, для какого читателя га¬
зета предназначена. Это определит характер газетного языка.
Далее следовали конкретные рекомендации: «...первое
правило — фразы короче» (в оригинале — разрядкой. —
К. К.). «Сложность фразы часто зависит от неясности мыс¬
ли». Как подытожил Керженцев, «постарайся приблизить
речь газеты к разговорной, живой речи, но усиль точность
и лаконичность» [Керженцев 1924: 26-27].
В многочисленных брошюрах для тех, кто хотел «писать
в газету», опубликованных начиная с 1923-1924 годов, встре¬
чались такие термины, как «местность», «злободневность»,
«оперативность», «динамичность» (см., например: [Докунин
1925: 27]). Как сказано в брошюре 1928 года, нужны были:
...подвижность и гибкость, уменье быстро откликнуться
на важнейшие явления в жизни нашей страны, уменье через
печать сосредоточить внимание рабочей массы на отдельных
участках нашей работы, мобилизовать ее на борьбу с плохим,
на поддержку хорошего [Полоцкая, Докунин 1928: 7].
То, что писалось для советских газет (включая стенгазеты),
должно было тщательно следовать определенным «пра¬
вилам игры». Куда более важным, чем процесс сочинения
заметок и т. д., считался процесс редактуры таковых:
Кто же и когда отказывался от таланта?
Если рабкор его имеет — очень хорошо. Но если и не име¬
ет — не плохо.
Научиться писать в газету всегда можно [Слесарь Засим
1924: 27-28].

ГЛАВА 4. КАК ПИСАТЬ В ГАЗЕТУ
139
Ключевое слово здесь — учиться. В этом важном деле
«младшим братьям» всячески помогали журналисты-про¬
фессионалы (или считавшие себя такими)".
Так как язык советского народа в его «сыром» варианте
чаще всего не был «народным» в том смысле, в каком по¬
нимали народность культработники и активисты, продви¬
гавшие рабкоровское движение, заметки рекомендовали
тщательно переписывать. Забавный пример — образцовое
письмо из деревни в газету «Крестьянская правда» до
и после его обработки знающими людьми — приводится
на обложке брошюры, вышедшей в Самаре в 1923 году.
Письмо Крестьянина
Таварищ Редактур
У нашим силе Красноярки што в Боклинской в, живет поп. Уж
куды хужи его — незнай. Как каки требы так наровит садрать
поболе—похороны 5 пудов пшеницы, крестины тож самое 5 пудов,
свадьба 15 пудов, поминки 5 фун. Берет с кажнова. Сельсовет
наш не чо не делат. Пишу у вашу Газету, надо ть пропечатать.
К—-в.
Оно же (в переработанном виде):
Стрижет и бреет.
«На наш век дураков хватит». Так наверное думает «батюш¬
ка» села Красноярки, Боклинской вол., Бугурусланского уезда.
Ну, а раз так, обложил он крестьян своей небесной такцией.
За похороны 5 пудов пшеницы. За крещенье — тоже. За
свадьбу 15 пудов. За помин 5 фунтов и т. п. 11 Ср. отношение к литературному производству пролетарских пи¬
сателей и поэтов; например, вскоре после начала выхода журнала
«Работница» в 1923 году в нем появилась рубрика «Почтовый ящик»
с советами начинающим авторам: «Давным-давно пережитым, из¬
житым, забытым веет от Ваших стихов, дорогой товарищ!»; «Ваш
рассказ „Фатьма“ не может быть опубликован, так как очень длинен
и мало рисует быт мусульманок», см.: Почтовый ящик // Работница.
1923. № 5. С. 33. № 6 (на задней стороне обложки).

140
КАТРИОНА КЕЛЛИ
Кряхтят мужички, а тащут: уж больно у них в голове
туману поповского много — оттого их поп так легко стрижет
и бреет.
Сельсовет же наш помалкивает: грабь, мол, батюшка,
грабь, родименький [Как и о чем 1923].
С одной стороны, тщательно убраны все следы местного
диалекта («пишу у вашу газету», «не делат»), а с другой —
добавлен «общефольклорный колорит» вроде «Кряхтят
мужички, а тащут» и «грабь, мол, батюшка, грабь, роди¬
менький». Язык настоящей деревни уступил языку наро¬
читой «народнической» стилизации.
Но обычно о редактуре так открыто не писали: вместо
этого акцент делался на поощрении или на цитирова¬
нии примеров, показывающих, как не нужно писать для
(стен)газеты. Вот достаточно колоритный пример второ¬
го подхода из книги, опубликованной в Екатеринбурге
в 1924 году:
Шаг к просвещению
Товарищи!
Силами коллективного объединения всех сотрудников
и милиционеров Губмилиции, мы приступили к изданию своей
Стенной Газеты. Это новое проявление в наших рядах, это есть
первый шаг к просвещению, в достижении цели литературной
воспитательности. Пусть будет наша стенная газета реаль¬
ным направлением наших мыслей, пусть будет правдивым
исполнителем чувств, нашего самосознания1. Базируясь на ло¬
гичном течении нашей жизни, протекающей в наших рядах и,
детально, учитывая все порядки и недостатки, рождающиеся
при наших обстоятельствах, мы должны помнить, что у нас
есть своя стенная газета, в которой наш долг — отражать все
вытекающие дефекты. Не место здесь равнодушию, не место
пассивному взгляду, ибо пассивность, равнодушие — есть са¬
мый вредный порок человека. Дорогу тенденции, направленной
Здесь и далее курсив в оригинале.

ГЛАВА 4. КАК ПИСАТЬ В ГАЗЕТУ
141
к обогащению литературой. Дорогу, полную дорогу потоку
литературному вдохновению. Вот нашей «Колючки»:
Нас учат, мы будем учиться, ибо мы должны учить дру¬
гих, и так мы будем питать надежду, что все честные и со¬
знательные товарищи, прислушиваясь к голосу нашей газеты,
откликнутся и примут участие вместе с нами. В этой сфере,
сфере как литературности, так и планомерности, плюс про¬
дуктивности нашей работы, которая должна быть в наших
рядах. Михаил Гуляев [Парный 1924: 35].
А в редакциях советских газет (включая, надо полагать,
и стенгазеты) действовали скорее путем прямого вмеша¬
тельства в работу рабкоров. Интересно, например, как
поступила редакция ленинградской «Красной газеты»,
получив от рабочих одного из местных заводов обращение
о закрытии часовни Святой Параскевы Пятницы, ставшее
сюжетом целой кампании в конце 1920-х годов. В фондах
Петроградского губернского комитета 1929 года хранится
само обращение:
Мы рабочие и служащие завода Руберойд вполне согласны с ра¬
бочими Механического завода № 7 и др. в свою очередь насто¬
ятельно требуем немедленного закрытия часовни «Святой»
Параскевы, считая празднества устраиваемые в ней ежегодно
в день Ильиной пятницы вздором и чепухой, а исцеления ее
(святой Параскевы) поповским обманом. [Следует 30 позиций
для подписей, из которых 26 заполнены] *.
А в «Красной газете» от 18 июня 1929 года эта заметка была
приведена в таком виде:
Прошло то время
Прошло то время, когда можно было дурачить народ. Это
одурачивание нужно было царю и его приспешникам, но оно со¬
всем не нужно пролетарскому государству.
ЦГА-СПб. Ф. юоо. Оп. 13. Д. 92. Л. 64.

142
КАТРИОНА КЕЛЛИ
Полностью поддерживаем вызов механического завода
№7 и также требуем скорейшего закрытия часовни «святой»
Параскевы. [Следуют 26 подписей рабочих и служащих завода
«Руберойд»].
Интереснее всего то, что и первая версия обращения
сформулирована вполне «по-советски»: чего стоит хотя бы
оборот «настоятельно требуем». Даже инвективу («вздор
и чепуха») вряд ли можно считать выходящей за пределы
дозволенного.
Сочетание этих источников делает возможным экс¬
траполировать следующие общие принципы «диалога
с читателем» в советской прессе 1920-х годов:
а)	редактировать заметку нужно всегда (сам процесс
«фильтровки» для создания языка власти крайне важен:
получается, что рядовые советские граждане всегда
пишут неправильно, даже тогда, когда пишут правиль¬
но) — так «настоятельно требуем» становится просто
«требуем»;
б)	«народность» должна быть всячески подчеркнута
(«Прошло то время, когда можно было дурачить народ»);
в)	конкретное должно быть превращено в абстрак¬
тно-показательное: вместо «устраиваемые в ней ежегодно
в день Ильиной пятницы» стоит «одурачивание»;
г)	эмоциональность текста должна быть особенно
строго управляемой: выражение возмущения свидетелей
превращается в выражение возмущения «по заказу».
Естественно, после появления статьи Сталина «Про¬
тив опошления лозунга самокритики», появившейся
в «Правде» 26 июня 1928 года, в которой констатировалось:
«...нам нужна не всякая самокритика. Нам нужна такая
самокритика, которая подымает культурность рабочего
класса» [Сталин 1949: 132], лишь усилилось стремление
«редактировать» письма рядового читателя и другие
жанры «массового письма». К середине 1930-х годов при¬
веденные в пособиях заметки в стенгазетах уже звучали
чисто литературно:

ГЛАВА 4. КАК ПИСАТЬ В ГАЗЕТУ
143
Ряд рабочих механического цеха до сего времени не могут хоро¬
шо обращаться со своими станками. Проработают на станке
до 4 часов и уходят, не очищая стружки и не обтирая станок.
Здесь потребовалась редактура не на стилистическом,
а на идеологическом уровне: в данном случае раздражен¬
ное восклицание автора заметки: «Надо судить!» было
оценено как «преступление против советской демокра¬
тии» [В помощь стенгазете 1937: 35].
Но уже в 1920-х годах был заложен основной прин¬
цип обращения с читательским текстом: он должен
быть подвергнут тщательной стилистической обработке,
своеобразному лингвистическому действию, схожему
с «работой над собой», которая требовалась от каждого
советского человека.
Иными словами, советский общественный язык состоял
не только из штампов вроде «звериный оскал» или «отдель¬
ные недостатки», вызвавших иронию Оруэлла и эмигрант¬
ских писателей. В 1920-е годы, на заре его возникновения,
создатели этого языка стремились также к «краткости»
и «динамичности», считавшимся характерными для язы¬
ка западной деловой переписки и журналистики (и дей¬
ствительно котирующимся там, как показывает случай
британского «Daily Express»). Практики конструирования
советского языка отличались в том смысле, что здесь
(как и в «борьбе за новый быт» и распространении новых
идей о культурности вообще) были иначе представлены
роли участников общественных дискуссий. Преобладало
отношение к так называемым «массам» как к объекту
миссионерских усилий «сверху»; соответственно, диа¬
лог с читателями в советской прессе воспринимался как
форма воспитания. Строго ограничивался доступ к таким
языковым средствам, как инвективная лексика (которая
для Оруэлла была основным маркером языка «диктатур»).
Черты диалекта и просторечия практически сводились
на нет, зато широко распространилось употребление
маркеров псевдонародного стиля—поговорок и пословиц.

144
КАТРИОНА КЕЛЛИ
Так «письмо читателя» постепенно развивалось в осо¬
бый жанр, отличавшийся от западного прототипа не только
функционально (в 1920-е годы, и тем более в сталинской
России, такого рода письма как средства выражения лич¬
ного мнения и взглядов, которые «могут не совпадать с мне¬
ниями редакции», практически не играли роли), но также
и стилистически. В своем отредактированном и тщательно
переписанном конечном виде «письмо читателя» придавало
особый колорит журналистике советской страны и стано¬
вилось одним из важнейших «творческих пространств»
для функционирования политики народности режима1.
Литература
Александров Г. Ф., Галянов В., Рубинштейн Н. (1948). Политический
словарь. Анн-Арбор: J. W. Edwards.
Бабель И. (1924)- Мой первый гусь //ЛЕФ. № 3. С. 63-75.
Богданов К. А. (2008). Риторика ритуала. Советский социолект
в этнолингвистическом освещении // Антропологический
форум. № 8. С. 300-338.
Волков В. (1996). Концепция культурности, 1935-1938: Советская
цивилизация и повседневность сталинского времени // Со¬
циологический журнал. № i/2. С. 203-221.
В помощь стенгазете (1937)- В помощь стенгазете. Лекции, опубли¬
кованные в журнале «Рабоче-крестьянский корреспондент» за
1935-1936. Пятигорск: Северо-кавказский большевик.
1 Условия воспроизведения «письма читателя» в более поздних эпо¬
хах советской власти были сходны: и в 1940-х, и в 1960-х, и в 1970-х го¬
дах и т. д. такие тексты также печатались в сильно обработанном виде
(что подверждается и архивными документами, и устной историей),
но полагалось, что не только мнение народа, но и народный устный
и письменный стиль в них все-таки отражены. Сами рядовые чита¬
тели ожидали, что их тексты будут «улучшать» (см., например, пись¬
мо некоего Ф. Суворова в «Ленинградскую правду» 1938 года: «Если
где найдете Неправильное выражение прошу исправить» [ЦГА-СПб.
Ф. 7384. Оп. 33- Д. 163. Л. 90].

ГЛАВА 4. КАК ПИСАТЬ В ГАЗЕТУ
145
Городок в табакерке (2008). Городок в табакерке. Детство в России
от Николая II до Бориса Ельцина: Антология текстов. Взрослые
о детях и дети о себе. Труды семинара «Культура детства: нор¬
мы, ценности, практики». РГГУ. Вып. 2. Ч. I / Под ред. В. Без-
рогова, К. Келли. М.; Тверь: Научная книга.
Гусейнов Г. Ч. (2003а). Материалы к русскому общественно-поли¬
тическому словарю XX в. М.: Три квадрата.
Гусейнов Г. Ч. (гоозЬ). Советские идеологемы в русском дискурсе
1990-х. М.: Три квадрата.
Деловой язык (1924). [Без автора] Деловой язык // Время. № 4.
Докунин В. (1925). Как работать рабкору. М.: Правда.
Замятин Е. (2011). Запись вторая // Мы. Текст и материалы к твор¬
ческой истории романа / Под ред. М. Ю. Любимовой, Дж. Кер¬
тис. СПб.: Мир.
Как и о чем (1923)- Как и о чем писать в газету. Самара: П/отдел
печати Агитпропа Губкома.
Как писать (1910). Как писать газетные статьи. М.: Тип. В. П. Быкова.
Калинин И. (2012). Культурная революция 1920-х годов и форми¬
рование советского субъекта: Доклад на конференции ВДНХ
в Европейском университете в СПб. 15 декабря 2012 г.
Келли К. (2004). «Лаборатория по выработке пролетарских писате¬
лей»: стенгазета, культурность и политический язык в ранний
советский период // Русский сборник: исследования по исто¬
рии России Х1Х--ХХ. Т. I. С. 243-275.
Керженцев П. (1919а). Газета, ее организация и техника. М.: Изд.
ВЦИК.
Керженцев П. (19196). Как вести собрания. Пг.: Петроградский со¬
вет рабочих и крестьянских депутатов.
Керженцев П. (1924). Язык газеты // Рабочий корреспондент. № I.
С. 26-27.
Керженцев П. (1925)- Организуй самого себя! М.: Молодая гвардия.
Купина Н. А. (1996). Тоталитарный язык: словарь и речевые реак¬
ции. Екатеринбург: Западно-Уральский учебно-научный центр.
Оруэлл Дж. (2003). Политика и английский язык // Лев и Единорог.
Эссе, статьи, рецензии. М.: Изд. «Московская школа политиче¬
ских исследований». С. 341-356 [http://orwell.ru/library/essays/
ро1кк8/ги8$1ап/г_ро1к].

146
КАТРИОНА КЕЛЛИ
Полоцкая Н., Докунин В. (1928). Редколлегия стенной газеты и кру¬
жок рабкоров. М.: Правда.
Рабкор и газета (1924). Рабкор и газета. 2-е изд. Пермь: Звезда.
Ржевский Л. (1951)- Язык и тоталитаризм. Мюнхен: Институт
по истории культуры СССР.
Слесарь Засим (1924). Слесарь Засим: Заметки из записной книжки
рабкора // Рабочий корреспондент. № i. С. 27-28.
Сталин И. В. (1949). Против опошления лозунга самокритики //
Сочинения. Т. и. М.: Политиздат.
Парный М. Б. (1924). Газета на стене. Екатеринбург: Уралкнига.
Чуковский К. (1962). Живой как жизнь. М.: Молодая гвардия.
Юрчак А. (2014). Это было навсегда, пока не кончилось. Последнее
советское поколение. М.: Новое литературное обозрение.
Blumenfeld R. D. (n.d.). What is a Journalist? London: World’s Press
New Library.
Boym S. (1994). Common Places: Mythologies of Everyday Life in Russia.
Cambridge, MA: Harvard University Press.
Cameron D. (1995). Verbal Hygiene. London: Routledge.
Ehrenreich В. (1992). The Challenge for the Left // Debating PC: The
Controversy over Political Correctness on College Campuses / Ed.
by P. Berman. New York: Dell Publishing.
Faye J. P. (1972). Langages totalitaires: critique de la raison narrative,
critique de l’économie narrative. Paris: Hermann.
Fidelius P. (1983). Jazyk a moc. München: K. Jadrnÿ.
Fish S. (1992). There’s No Such Thing as Free Speech, and It’s a Good
Thing Too // Debating PC: The Controversy over Political Cor¬
rectness on College Campuses / Ed. by P. Berman. New York: Dell
Publishing.
Formalists’ Dogma (1912). Formalists’ Dogma // The Herald. 1 November.
Gorham M. (2003). Speaking in Soviet Tongues: Language Culture and
the Politics of Voice in Revolutionary Russia. DeKalb, IL: Northern
Illinois University Press.
Gribayedoff V. (1890). The French Invasion of Ireland in ’98 // [http://www.
libraryireland.com/frenchinvasion1798/general-humbert-killala.php].
Halfin I. (2001). From Darkness to Light: Class, Consciousness, and
Salvation in Revolutionary Russia. Pittsburgh: University of Pitts¬
burgh Press.

ГЛАВА 4. КАК ПИСАТЬ В ГАЗЕТУ
147
Halfin I. (2003). Terror in Му Soul: Communist Autobiographies on Trial.
Cambridge, MA: Harvard University Press.
Halfin I. (2009). Stalinist Confessions: Messianism and Terror at
Leningrad Communist University. Pittsburgh: University of Pitts¬
burgh Press.
Hellbeck J. (2006). Revolution on My Mind: Writing a Diary Under
Stalin. Cambridge, MA: Harvard University Press.
Hoffmann D. (2003). Stalinist Values. Ithaca, New York: Cornell Uni¬
versity Press.
Humphrey C. (2008). The «Creative Bureaucrat»: Conflicts in the
Production of Communist Party Discourse // Inner Asia. Vol. 10.
№ i. P. 5-35.
Kelly C. (2001). Refining Russia: Behaviour Literature, Polite Culture, and
Gender from Catherine to Yeltsin. Oxford: Oxford University Press.
Kotkin S. (1995). Magnetic Mountain. Berkeley: University of California
Press.
LeMahieu D. L. (1988). A Culture for Democracy: Mass Communication
and the Cultivated Mind in Britain Between the Wars. Oxford: Cla¬
rendon Press.
Lenoe M. (2004). Closer to the Masses: Stalinist Culture, Social Revolution,
and Soviet Newspapers. Cambridge, MA: Harvard University Press.
Losev L. (1984). On the Beneficence of Censorship: Aesopian Language
in Modern Russian Literature. München: Otto Sagner.
Richards H. (1997). The Bloody Circus: The Daily Herald and the Left.
London: Pluto Press.
Smith M. B. (2010). Property of Communists: The Urban Housing
Program from Stalin to Khrushchev. DeKalb, IL: Northern Illinois
University Press.
Thom F. (1987). La Langue de bois. Paris: Julliard.
Thom F. (1989). Newspeak: The Language of Soviet Communism.
London: The Claridge Press.
Young J. W. (1991). Totalitarian Language: Orwell’s Newspeak and Its
Nazi and Communist Antecedents. Charlottesville: University Press
of Virginia.

ГЛАВА 5
МЕЖДУ УЛИЦЕЙ И КУХНЕЙ:
РИТОРИКА СОВЕТСКОГО СОБРАНИЯ
В ЛИТЕРАТУРЕ И КИНО* 1
Валерий Вьюгин
Характерные для первых десятилетий советской власти
митинги в 2ою-е годы опять стали явлением если не ши¬
роко распространенным, то по крайней мере значимым.
Наряду с абсолютно новыми типами дистанционного
общения (например, в Интернете) приватные «разговоры
на кухне», отчасти переместившиеся в рестораны и кафе,
вновь становятся заметной частью социальной жизни. Од¬
нако советскому собранию — партийному, профсоюзному,
заводскому и т. п. — как средству идеологически и дис¬
циплинарно подчинить индивида власти трудно найти
аналог в постсоветской действительности.
Занимая некое промежуточное положение между
«площадью» и «кухней», советское собрание долгое время
оставалось полем, где, успешно или нет, испытывались
социально значимые коммуникационные стратегии, ха¬
рактерные для СССР и создававшие наряду с другими
факторами устойчивую ситуацию всеобщего псевдосо¬
гласия. Разбираясь в том, как формировался «гештальт»
движения к единству, игнорировать сферу эстетического
трудно. Вряд ли имеет смысл еще раз нарочито взывать
к опыту нового историзма с его идеей «социального при¬
сутствия мира» в литературе, как и к опыту других близ¬
ких ему в данном отношении исследовательских практик,
чтобы подтвердить тезис о том, что искусство «отражает»
© В. Вьюгин
1 Работа была написана при поддержке фонда Японского общества
содействия науке (This chapter was completed with support from The
Japan Society for the Promotion of Science. Invitation Fellowship Long¬
term FY2016).

ГЛАВА 5. МЕЖДУ УЛИЦЕЙ И КУХНЕЙ
149
и отчасти конструирует поведенческие модели, характер¬
ные для своего времени. Нисколько не исчерпывая исто¬
рии, искусство остается ее частью, и в рамках разговора
о публичном языке, думается, именно такая перспектива
оправдывает обращение не только к сфере «реальной»
коммуникации, но и к области фикционального.
Проблема выбора и самоограничения при попытке
наметить нечто вроде «пролегоменов» к «искусственной»
(то есть той, которая конструировалась литературой, кино
и прочими эстетическими практиками) истории советско¬
го собрания представляется крайне важной. В советском
творческом наследии сложно найти произведения, где
не описывается или по крайней мере не упоминается
хотя бы какое-нибудь собрание. Моя задача состоит лишь
в том, чтобы предъявить несколько иллюстраций такого
рода описаний и в общих чертах обозначить эволюцию
соответствующего нарративного инварианта, оставляя
за читателем возможность либо дополнить парадигму
иными примерами, либо с ней не согласиться.
Безбрежность темы заставляет остановиться лишь
на одном из аспектов, связывающих риторику собрания
с историей «российского публичного языка». Он обозначен
в названии работы и требует лишь одного уточнения. Под
риторикой собрания будет пониматься не арсенал фигур
и тропов, используемых героями-ораторами, — хотя это,
безусловно, важно и интересно, — а те суггестивные функ¬
ции убеждения, которые выполняют различного рода рас¬
сказы о собраниях в рамках соответствующего дискурса.
Само понятие «собрание» в данном случае собирательно,
то есть охватывает и массовые митинги, и партийные
встречи, и «разговоры на кухне», хотя последних будет
немного. В центре нашего внимания окажется символизм
фикционального пространства, в частности аллегориче¬
ская дислокация героя-наблюдателя и героя-лидера в этом
пространстве. Попутно, конечно, мы будем касаться и дру¬
гих деталей — например, метафорики, связанной с репре¬
зентацией «народа», — но в целом я просто предлагаю

150
ВАЛЕРИЙ ВЬЮГИН
читателю «забежать» на несколько нашумевших в свое
время собраний и, ограничиваясь заданной перспективой,
вспомнить о том, чем они разнятся и что их объединяет.
Литературную предысторию советского собрания
можно начать издалека, отталкиваясь, например, от зна¬
чимого для советской литературы романа «Жерминаль»
Э. Золя (1885), где протестные собрания шахтеров с подо¬
бающим набором символических атрибутов (президиум,
председатель, речи, политика, интернационал, герои-ли¬
деры, перетягивающие стихийную «массу» на свою сторо¬
ну, с одной стороны, и раннехристианская, «апостольская»
метафорика, с другой) во многом организуют сюжет
и оформляют популяризируемую автором социально-ан¬
тропологическую концепцию.
Роман М. Горького «Мать» (1907) (тоже, как ни странно,
в какой-то мере являющийся «артефактом» зарубежной
литературы, поскольку он впервые целиком появился
в США на английском языке и поначалу был ориентиро¬
ван на американское издательство) до сих пор остается
точкой отсчета для искусства, непосредственно связывае¬
мого с каноном соцреализма, — ив этом романе тоже, что
не удивительно, разного рода собрания играют немалую,
хоть и не доминирующую роль: наряду с ними присут¬
ствуют революционные «разговоры на кухне», высказы¬
вание публичного мнения переносится в суд, а массовые
желания социальных преобразований выливаются в де¬
монстрации и прямые столкновения с властью.
Для того чтобы обозначить разнообразие жанрового
и исторического контекста, предшествующего 1917 году,
вспомним как некую оппозицию этим художественным
трактовкам «простолюдинной» общественной активности
тридцатипятиметровое «Торжественное заседание Госу¬
дарственного Совета 7 мая 1901 года» (1901-1903) И. Е. Ре¬
пина (ил. 1), неожиданно трансформировавшегося из
«художника-народника» в придворного «живописателя».
Шумные митинги эпохи революции получили, как
известно, широчайшее отражение в советском искусстве.

Ил. I. И. Е. Репин «Торжественное заседание
Государственного Совета 7 мая 1901 года» 1901 (1903)
Русский музей, Санкт-Петербург
Ил. 2. Б. М. Кустодиев «Большевик» (1920)
Государственная Третьяковская галерея, Москва

Ил. з. И. И. Бродский «Выступление
В. И. Ленина на митинге рабочих
Путиловского завода» (1926).
Государственный исторический музей,
Москва
Ил. 4. Я. А. Протазанов	Ил. 5. С. М. Эйзенштейн,
«Аэлита» (1924)	Г. В. Александров «Октябрь»
(1927)

ГЛАВА 5. МЕЖДУ УЛИЦЕЙ И КУХНЕЙ
153
Советские люди могли судить о них и по разнообразной
живописи — от очень ранних картин, таких как «Больше¬
вик» (1920) Б. М. Кустодиева (ил. 2), где означенный герой
представлен бородатым великаном с красным флагом
в руках, окруженным массой мелкого народа на фоне
города, в котором даже церковь не может соперничать
с ним в росте, — до таких, как «Выступление В. И. Ле¬
нина на митинге рабочих Путиловского завода» (1926)
И. И. Бродского (ил. з), полотен В. А. Серова, К. Д. Тро-
хименко, Б. В. Иогансона и других, возвышавших вождя
над толпой.
Советские люди читали о собраниях в книжках. Одна¬
ко наиболее запоминающимися и впечатляющими были
и для кого-то остаются кинематографические ленты.
В фантастической «Аэлите» Я. А. Протазанова (1924) крас¬
ноармеец Гусев и инженер Лось пропагандируют массы
угнетенных марсиан, заменяя, как и положено в немом
кино, звук слов отчаянной жестикуляцией (ил. 4). В «Ок¬
тябре» С. М. Эйзенштейна и Г. В. Александрова (1927)
романтизированный Ленин, стоя на броневике против
ветра, держа знамя одной рукой и рассекая стихию дру¬
гой, убеждает рабочих, солдат и крестьян в срочной не¬
обходимости чего-то важного (ил. 5). Несколько позже
в «Депутате Балтики» А. Г. Зархи и И. Е. Хейфица (1936)
осознавший эту необходимость профессор Полежаев —
синекдоха прогрессивной интеллигенции — на заседа¬
нии Петросовета в Таврическом дворце «благословляет»
уходящих на фронт красноармейцев (ил. 6). В знамени¬
тых сценах из «Ленина в Октябре» М. И. Ромма (1937) уже
«приземленный» (как бы «реалистичный») в своем образе
вождь под сводами Смольного выслушивает нескончае¬
мые аплодисменты вооруженных людей, чтобы объявить
им, что научно предсказываемая большевиками револю¬
ция наконец состоялась... (ил. 7).
Впрочем, Октябрь, как и годы Отечественной войны, —
время экстремальное. Мы же — еще одно ограниче¬
ние поневоле — сосредоточимся на эпизодах рутинного

154
ВАЛЕРИЙ ВЬЮГИН
социального мира. Как точка отсчета в этом отношении
интересен один из важнейших текстов советского време¬
ни, отсылающий к темному предреволюционному про¬
шлому. Речь вновь идет о Горьком.
В первом томе «Жизни Клима Самгина» есть все, что
связано с нашей темой: кухонные слухи, сходки город¬
ских «сектантов», разговоры интеллигентов, пропаган¬
да революционеров, пьянки. Но самое яркое событие
в нем — Ходынка.
Горький пишет о Ходынке и ее последствиях очень
натуралистично, не скупясь на отвратительные детали.
Одна из героинь сообщает о смерти своего родственни¬
ка: «Неузнаваем. <...> Ужас. Лица — нет... <...> Щека
разорвана, язык висит из раны» [Горький 1974: 478].
Другой важный для эпизода персонаж, еще недавно, до
Ходынки, человек «ангельской» красоты, жестко помят
толпой. Он сидит «в кухне на полу, пред большим тазом»
голый. «...Казалось, — пишет Горький, — что он тает,
разлагается. Его очень белая кожа была выпачкана ка¬
лом, покрыта синяками, изорвана ссадинами» [Там же:
482]. Герой настолько отвратителен, что даже преданная
ему женщина не способна его вымыть. Он не совершает,
казалось бы, никакого нравственно значимого поступка.
Сама грязь человеческого тела и причастность к Ходын¬
ке — явно неправедному собранию — полностью дис¬
кредитируют героя в глазах потенциальной спутницы
жизни.
Главный герой Горького Самгин и его знакомый Мака¬
ров наблюдают за Ходынкой издалека и несколько сверху,
с крыши дома. Удаленное наблюдение вызывает к жизни
значимую метафору:
Макаров, посмотрев в трубу и передавая ее Климу, сказал,
сонно щурясь:
— Икра. <...> Должно быть, наврали, никаких событий
нет, — <...> — Скучно смотреть на концентрированную глу¬
пость [Там же: 467].

ГЛАВА 5. МЕЖДУ УЛИЦЕЙ И КУХНЕЙ
155
Если индивид, побывавший на поле, скорее всего, либо
труп, либо изувеченный кусок полуживого мяса, то клю¬
чевая метафора, обозначающая толпу издалека, — «икра»,
«икряная масса людей», судьба которой не способна воз¬
будить эмоций.
Важно, что вся эта метафорика обсуживает одну сим¬
волическую диспозицию. Люди, собравшиеся на Ходынке
приветствовать царя и приблизиться к нему, показаны без
царя. Люди и лидер существуют в тексте Горького порознь
(в отличие от митингов Октября), в разных собраниях,
и Горький это подчеркивает:
— Он теперь вот в Дворянском собрании пляшет, государь-то,
император-то! [Там же: 483].
Пропустим, как договаривались, бурные годы революции
и перейдем к как будто бы мирным 1930-м.
М. Шагинян в «Гидроцентрали» (1932) удивительным
образом перенимает кулинарную метафорику Горького,
однако время решительно меняет связанную с ней эти¬
ческую оценку. Писательница рассказывает о том, как
«жизнь страны, превращенная в фарш» и куда-то стремя¬
щаяся в поездах, напоминающих «колбасу, начиненную
человеческим мясом» [Шагинян 1933: 74], находит себя
на стройках социализма. И это, с точки зрения автора,
хорошо.
В «Гидроцентрали» есть два больших собрания:
одно — похуже, другое — получше. Первому чего-то
не хватает. Не совсем удачно проходит вступительная
речь. Не совсем сплочены люди. Народный судья не на¬
ходит полного понимания даже у своих друзей. Более
того, облик судьи, которым оказывается женщина, про¬
тиворечив и не совсем совпадает со стоическим идеалом
коммуниста: «...Повеяло нежным ароматом духов, — это
судья Арусяк шла на эстраду широкобедрой походкой,
непринужденно ставя ноги...» [Там же: 125]. Во время
собрания Арусяк кокетничает с рабочим молодняком.

156
ВАЛЕРИЙ ВЬЮГИН
Впрочем, этим служитель советского правосудия доби¬
вается согласия с народом: «...„Своя“ говорят взгляды из
залы» [Там же: 127], — и авторская позиция в отношении
к происходящему — сочувственно-апологическая.
Эротизм, язык эротики—лишь один из способов скре¬
пить лидеров с массой. На собрании, которым роман за¬
вершается, используется и другой, более универсальный
для советской культуры «клей» — дети. На этом митинге
внезапно появится класс младшей школы, который как
будто специально привезла на стройку воодушевленная
социалистическими свершениями учительница. Если
радикально огрубить символический код Шагинян, по¬
лучается, что сначала речь идет о сексе, потом — о его
плодах. Глядя на детей, рассевшихся на коленях у рабочих,
главный инженер внезапно перевоплотится:
Мальчиком почувствовал себя вдруг главный инженер <...>
захотелось дать пережить всем <...> то, что сам глубоко в го¬
лове знает и переживает, чем зажжен его мозг [Там же: 392].
А зажгли мозг инженера, конечно, в Москве. Он носитель
идей и воли столицы.
Аллегорическим потенциалом у Шагинян обладает
и пространство. Работу пространственной метафорики
в ее романе можно соотнести с описанием многократной
перегонки жидкости (читай — «людской массы») с целью
ее рафинирования и концентрации. Так, подготовка к суду,
когда между руководством еще присутствуют вредители,
проходит в душной комнате — в небольшом и замкнутом
пространстве, которому соответствует изначальное состо¬
яние нечистоты. Собрание, соотносимое с первой стадией
перегонки, организуется в клубе, где полно стульев и дру¬
гой мебели, которые физически еще разобщают людей,
отчасти уже готовых к переменам. Последнему же митингу,
на котором вредители и халтурщики окончательно вы¬
являются («выпадают в осадок»), во-первых, предпослано
стихийное шествие по берегу реки, а во-вторых, отведено

ГЛАВА 5. МЕЖДУ УЛИЦЕЙ И КУХНЕЙ
157
просторное помещение цеха, где, кроме ящиков, ничего
нет и от этого все сплочены. Таким образом, обширное
пространство и отсутствие препятствий оказываются
символическим атрибутом высшей стадии очистки коллек¬
тива от всяческого рода примесей. Мотивации же автора,
обращающегося к подобным сравнительно сложным ме¬
тафорическим построениям, ясны: суггестивно повысить
риторическую убедительность нарратива.
Правда, этот прием затенен многими деталями и не
столь бросается в глаза, как, например, в более раннем
«Цементе» Ф. Гладкова (1925), где оппозиция открытого
и закрытого пространств, если говорить о собраниях, до¬
стигает апогея. Если же искать более отчетливые аналогии
пространственному аллегоризму такого типа в кино, то
стоит вспомнить о фильме «Великий гражданин» Ф. М. Эрм¬
лера (1937-1939). рассказывающем о борьбе «сознательных»
масс с оппозиционерами-вредителями, занявшими веду¬
щие посты в местном губернском управлении. У Эрмлера
ищущие справедливости рабочие вначале встречаются
тайно в небольшой комнате под прикрытием свадьбы:
«подпольщики» в задумчивости и только вырабатывают
программу действий. Через некоторое время под руковод¬
ством управленцев-отступников созывается партийное
собрание, которое начинается в сравнительно небольшом
зале, куда допускается только ограниченное количество
людей. Главный оппозиционер держит речь на фоне изо¬
браженных на стене ветвистых и пышных деревьев [Эрмлер
1937-1939: 01:06:14-01:07:40]'. Однако рабочие прорывают
административные преграды, и заседание приходится
перенести в кинотеатр под названием «Колизей», где места
больше. В этом новом пространстве — на фоне белоснеж¬
ного экрана, над которым помещена надпись «Багдадский
вор», — происходит перелом в борьбе двух политических
сил и разоблачение тайных врагов революции. Затем перед 11 При ссылках на киноленты в скобках при необходимости указыва¬
ются начало и окончание соответствующей сцены.

158
ВАЛЕРИЙ ВЬЮГИН
зрителем возникает просторный цех завода и митинг,
на котором рабочие празднуют выпуск первого трактора,
то есть победу «правды». Наконец, событие выплескивается
на улицу, и зритель наблюдает многолюдную ликующую
процессию. В эту линию вклиниваются сцены тайного со¬
вещания разбитых оппозиционеров в небольшом кабинете,
причем заговорщикам приходится закрыть окна, замкнуть
пространство (не столько из-за страха быть услышанными,
сколько из-за шума ликований).
Вообще в советской литературе фигуративность, много¬
образие кодов, как известно, к 1930-м годам начинают блек¬
нуть. И у Шагинян они скорее рудиментарны. Думается,
«Большой конвейер» Я. Н. Ильина (1934) может послужить
хорошим примером деградации символизма в литературе,
что в равной степени касается и топоса собраний. Несмотря
на то что герои Ильина все время заседают, не заседания
являются движущей силой производства и истории. Со¬
брания и митинги вялы и незначимы, кроме одного.
В ряду важнейших эпизодов романа оказывается вы¬
ступление вождя на Первой Всесоюзной конференции
работников социалистической промышленности 4 февраля
1931 года. И если говорить о поисках публичного языка, то
идеал, согласно идее автора, легко обнаружить именно в его
речи. Это, во-первых, язык всеобщего согласия. Внимая
Сталину, люди твердят про себя: «Да, да, у нас огромные
природные богатства, у нас лучшая власть, единственная
партия, поддержка многомиллионных масс рабочих и кре¬
стьян...» [Ильин 1934:160]. А во-вторых, Сталин «правиль¬
но» выражает всеобщее знание, превращая его, по мысли
Ильина, в движущую силу истории: «...Они, казалось, знали
все, о чем говорил Сталин, и раньше... но... людям казалось,
что их раскрыли, очистили, дали им новый запас крови,
мозга, энергии, бодрости и пустили их в ход» [Там же: 165].
Прямая речь Сталина, насыщенное метафорами описа¬
ние ее воздействия и само присутствие вождя как бы отме¬
няют необходимость излишних символико-суггестивных
сюжетно-аллегорических ухищрений.

ГЛАВА 5. МЕЖДУ УЛИЦЕЙ И КУХНЕЙ
159
В. Н. Ажаев в романе «Далеко от Москвы» (1948) дово¬
дит эти принципы до совершенства. Проблема консолида¬
ции общества у него уже решена. Так что собрания—лишь
часть плановой технологии и проводятся, чтобы подкре¬
пить народное единство политинформацией о воле вождя.
А это массе необходимо. Есть отщепенцы, но их критиче¬
ски мало. Согласие существует заранее на уровне некоего
странного общественного «оправдания-до-понимания».
Как говорит одна из героинь,
— Я увидела кое-что. <...> То, что я поняла, — мне понрави¬
лось. И, наверное, остальное, чего я не поняла, тоже мне потом
понравится [Ажаев 1948:119].
Однако сам факт рассказывания и посвящения в замыслы
вождя, Сталина, чрезвычайно значим.
О каких-то сравнимых с поэтикой Шагинян или
Гладкова символических ухищрениях применительно
к роману Ажаева говорить не приходится. Хотя в кинема¬
тографической адаптации текста (постановка А. Б. Стол¬
пера, 1950) все же находит место аллегорическая деталь,
отсылающая к лексикону открытых и закрытых про¬
странств как этических маркеров. Она особенно заметна
на фоне полного отсутствия семиотической сложности.
В одном из эпизодов [Столпер 1950:18:00-19:35] в ком¬
нате сталкиваются два персонажа, положительный и отри¬
цательный. Первый поддерживает изменение важнейшего
проекта, позволяющее решительно сократить сроки строи¬
тельства нефтепровода на Дальнем Востоке, — измене¬
ние вроде бы рискованное, но, по логике кинематографа,
беспроигрышное, поскольку проводится посланниками
Москвы. Второй — осторожничающий спец, ставящий
на консервативного, а следовательно, вредного общему
делу начальника. Различаются они между собой не толь¬
ко мировоззрением, но и одеждой, и физиогномически,
так что каждому зрителю сразу ясно, кто отрицатель¬
ный, а кто — положительный. В дискуссии, помимо слов,

Ил. 8. А. Б. Столпер
«Далеко от Москвы» (1950)
Ил. 9. Л. Рифеншталь «Триумф воли» (1935)

ГЛАВА 5. МЕЖДУ УЛИЦЕЙ И КУХНЕЙ
161
в качестве аргументов используются специфические же¬
сты: аргумент отрицательного героя — закрыть форточку,
аргумент положительного — открыть (ил. 8).
Впрочем, советский кинематограф все же не упускает
возможности воспользоваться собственными средствами,
если говорить о символике и риторике собраний и об их
значимости для произведения искусства.
В 1946 году на экраны выходит «Клятва» М. Э. Чиауре-
ли по сценарию П. А. Павленко, представляющая собой
ряд кумулятивно нанизанных на историко-героический
сюжет собраний. В начале это соседско-семейные дебаты
между партийными и беспартийными, где беспартийный,
осуждая присущие коммунистам «демократию», «диалек¬
тику», констатирует: «У вас одна индустрия — болтовня»
[Чиаурели 1946: 06:50]; одновременно молодые делегаты
съезда жестко схватываются между собой, поскольку один
осмеливается поддерживать Троцкого, а другой — «несги¬
баемый сталинец». Домашнему несогласию противостоит
траурный митинг на Красной площади 1924 года, где скорбь
и Сталин объединяют человеческую массу. С этого момента
собрания воплощают всеобщее единство и сплочение, и не¬
важно, где они происходят: в цеху ли, при выпуске трактора
или в Кремле.
Кульминационные сцены этого соцреалистического
произведения, посвященные митингу 1924 года, где соб¬
ственно и дается клятва, реализуют особую символиче¬
скую структуру людской массы, пространства и движения,
на которую прежде всего и хотелось бы обратить внимание.
Но вначале, чтобы оттенить то, что в ленте Чиаурели может
показаться не слишком явным, вспомним один из более
ранних образцов немецкого тоталитарного киноискусства.
Свой документальный отчет о съезде Национал-со¬
циалистической рабочей партии Германии 1934 года
(«Триумф воли» [Рифеншталь 1935]) Л. Рифеншталь от¬
крывает панорамой неба и взглядом из кабины самолета.
Земли не видно. Ее скрывают обильные кучевые облака до
самого горизонта. Едва заметное снижение угадывается

162
ВАЛЕРИЙ ВЬЮГИН
Ил. ю. М. Э. Чиаурели «Клятва» (1946)
вначале лишь по проступающему сквозь дымку готиче¬
скому собору Нюрнберга. Чуть позже прорисовываются
другие строения. Самолет облетает собор, и кажется, что
крыло должно вот-вот коснуться его башен. Пролетает
вдоль проспекта, по которому маршируют войска. Нако¬
нец, виден аэродром, салютование характерными взмаха¬
ми рук, слышны приветственные крики. Взрослые и дети
в восторге: теперь фюрер с нами.
Он следует на машине в центр города стоя, возвышаясь
над людьми. Наконец, сходит на землю и через минуту
вновь возносится над толпой, появляясь в окне здания,
куда он вошел (ил. 9).
Что же у Чиаурели? Эпизод, который нас интересует,
следует за сценой медитации Сталина, спровоцированной
смертью Ленина. Сполна отдавшись скорбным воспоми¬
наниям в одиночестве, Сталин выходит из кремлевского
кабинета на улицу, спускается по небольшой лестнице
и оказывается среди людей. Через некоторое время он
уже в центре многонациональной колонны и в какой-то
момент, взойдя на две-три скрытые от зрителя ступени,
предстает чуть выше нее. Сталин примерно на голову
выше всех. Что-то говорит и делает шаг за рамки ка¬
дра. В следующем кадре камера выхватывает одного

ГЛАВА 5. МЕЖДУ УЛИЦЕЙ И КУХНЕЙ
163
из второстепенных персонажей. Его взгляд устремлен
вверх. Вверх смотрят и другие. Несколькими секундами
позже вновь появляется Сталин, только теперь на трибуне
перед микрофоном и еще на полтуловища выше (ил. ю).
Внезапно камера отодвигается назад, охватывая целиком
Красную площадь.
Итак, фрагменты обеих лент, Рифеншталь и Чиаурели,
без труда прочитываются аллегорически: один вождь, как
бог или его посланец, спускается с неба, другой—букваль¬
но выходит из народа. Выдвижение героя из массы и от
земли логично в контексте марксистской атеистической
идеологии. К тому же оно наследуется из кинорассказов
об октябрьских событиях.
Но есть в этом и кое-что свежее. Важно, что помимо
обслуживающей режимы инновационной символики
режиссеры используют символику традиционную, в том
числе (что могло когда-то показаться странным в отноше¬
нии советского кино) религиозную. На фоне сплава новой
и древней веры происходит единение вождя и народа,
и это, безусловно, праведные, положительные, с точки
зрения создателя кинопроизведения, собрания. Но сейчас
подчеркнем лишь антагонизм движения, присущий двум
кинопоэтикам,—«фигуру восхождения» вождя в «Клятве»,
противостоящую «фигуре нисхождения» в «Триумфе воли»—
и позитивную открытость, «ландшафтность» пространства.
Надо сказать, что позже, в «Падении Берлина» (1949).
теми же Чиаурели и Павленко будет использована фигу¬
ра нисхождения: победитель Сталин в финале прилетит
на самолете, и его тоже будет встречать толпа, в данном
случае — освобожденных счастливчиков и солдат. Конечно,
никаких «интертекстуальных» параллелей у массового
советского зрителя возникнуть в связи с этой фигурой
не могло (в аллюзивно-аллегорическом отношении, напри¬
мер, сцена, где отец народов окучивает деревце, заботливо
откидывая в сторону то ли сорняк, то ли мусор, много более
заметна), но как факт, говорящий об изменении авторских
интенций, это имеет смысл отметить.

164
ВАЛЕРИЙ ВЬЮГИН
Ил. и. Ю. П. Егоров	Ил. 12. С. Г. Микаэлян
«Добровольцы» (1958)	«Премия» (1974)
Разумеется, примеры Ажаева, Ильина, Чиаурели не
означают, что поэтика 1920-х была абсолютно забыта.
Просто она сдвинулась на периферию, перестав быть
успешной стратегией с точки зрения профессии и карье¬
ры. То же самое случилось и с эстетическими открытиями
или изобретениями 1930-х, если сравнивать ситуацию
с более поздним временем.
Не задерживаясь на многих деталях, осмелюсь
предположить, что общая тенденция постсталинского
искусства — то новое, что оно предлагало зрителю и чи¬
тателю, — в целом может быть сведена к дискредитации
инициированного сверху собрания.
Уже в знаковом фильме «Добровольцы» Ю. П. Егорова
(1958) по роману в стихах Е. А. Долматовского [Долматов¬
ский 1956] истину на собрании обнаруживает не тот, кто
сидит в президиуме, а другой персонаж (ил. и):
—	Товарищ Светлова, не мешайте работать!
—	Работать? Это в шахте работают. А вы здесь не работаете,
а человека гробите! [Егоров 1958: 39:20].
Хотя это собрание, конечно, вполне партийно.
«Бунт» против несоответствия партийного слова
и дела стал предметом широкого обсуждения после вы¬

ГЛАВА 5. МЕЖДУ УЛИЦЕЙ И КУХНЕЙ
165
хода фильма «Премия» (1974) С. Г. Микаэляна по сцена¬
рию А. И. Гельмана (и его же пьесе «Протокол одного
заседания» 1975 года). У Микаэляна и Гельмана главный
начальник, чтобы достичь примирения, сам пытается
пойти навстречу рабочему люду, который поразительным
образом оказывается «сознательней» его руководителей.
Зато рядовой партиец бригадир Потапов в исполнении
Е. П. Леонова (ил. 12) выражает сомнения, касающиеся
системы в целом:
—	Так, товарищ Потапов?
—Да нет, не так.
—	То есть?
—	<...> Нам вообще непонятно... [Микаэлян 1974: 21:00-21:35].
В 1970-е годы как читателю, так и зрителю уже сложнее
встретить абсолютно положительных и абсолютно от¬
рицательных персонажей. Однако человеческое обаяние
Леонова, не воспринимающего риторику рассудительно¬
го начальника на фоне апатии остальных заседающих,
со счета не сбросить: зрительские симпатии явно должны
принадлежать именно ему. Секретарь парткома в испол¬
нении О. И. Янковского, выступающий в роли третейско¬
го судьи между бригадой и начальником строительства,
в конце концов оказывается на высоте: прозвучат и вра¬
зумляющие апелляции к постановлениям ЦК и к Ле¬
нину, — и тем не менее перед нами уже совсем другое
собрание, не регламентированное властью.
Своя символика в производственной и, казалось бы,
почти бытовой «Премии» тоже присутствует. Особенно
показателен параллельный сюжет о противоборстве двух
постоянно встречающихся на одной колее грузовиков —
очень большого и необычно маленького. Большому при¬
ходится уступать дорогу, откатываясь назад, а в какой-то
момент он вообще оказывается на буксире у «оппонента».
В «Афоне» (1975) Г. Н. Данелии бессилие и глупость со¬
брания более чем очевидны (ил. 13):

166
ВАЛЕРИЙ ВЬЮГИН
Ил. 13. Г. Н. Данелия
«Афоня» (1975)
Ил. 14. Э. А. Рязанов
«Гараж» (1979)
—	Ну что ж, товарищи? Факт хулиганства Борщовым призна¬
ется. Какие будут предложения? <...>
—	Я предлагаю Борщову поставить на вид и разойтись по
домам.
—	Верно. Шестая серия сегодня [Данелия 1975: 36:00-36:20].
Что уж говорить о «Гараже» (1979) Э. А. Рязанова с его
самым длинным, вероятно, собранием в советском ис¬
кусстве (ил. 14).
—	Второе. Переизберем правление! Это два.
—	Так. Кажется, нас свергают [Рязанов 1979* 1:28:58].
Ил. 15. В. В. Бортко
«Собачье сердце» (1988)

ГЛАВА 5. МЕЖДУ УЛИЦЕЙ И КУХНЕЙ
167
Здесь именно закрытое пространство позволяет разо¬
блачить всех и вся.
Вспомним, наконец, и о хрестоматийном «Собачьем
сердце» (1988) В. В. Бортко и его герое профессоре Преоб¬
раженском, по версии которого собрание означает жиз¬
ненный крах (ил. 15):
—	Зинуша, что это значит?
—	Опять общее собрание сделали.
—	Опять? Ну теперь, стало быть, пошло. Пропал дом [Бортко
1988:29:54-30:03].
* * *
Каждому из упомянутых произведений, как литератур¬
ных, так и кинематографических, посвящено немало ли¬
тературы. Символика власти и пространства—тема тоже
далеко не новая. Обращаясь к ним и складывая известное
с известным, я на самом деле всего лишь пытался спро¬
ецировать на прошлое то исследовательское удивление
(впрочем, не только частную — ее вполне можно назвать
социальной, публичной—реакцию), которое вызвал один
из известных сюжетов самого недавнего времени как про¬
явление реально действующего языка власти.
Раннее постсоветское общество многократно понизило
статус собрания в жизни и в «фикшн»-реальности. Одна¬
ко такое положение, что естественно, тоже не абсолютно
и не вечно. Сюжет, о котором идет речь, как мне кажется,
глубоко традиционен, то есть скомбинирован из хорошо
известных стереотипов, но вместе с тем обостренно ин-
новативен. Его двойственный характер мне и хотелось бы
еще раз подчеркнуть.
Телевизионное освещение инаугурации на третий
срок российского Президента 7 мая 2012 года, судя по все¬
му, тщательно сценарно продумывалось, инсценировалось
и снималось. Вероятно (по крайней мере работа в жанре
«киногурации» это подразумевает), оно должно было

168
ВАЛЕРИЙ ВЬЮГИН
Ил. 16. Инаугурация Президента России В. В. Путина (2012)
донести до зрителя определенного рода послание. Тща¬
тельные разборы трансляции, вероятно, еще впереди. Мы
же, вспоминая предложенный визуальный ряд, задержим
внимание лишь на нескольких бросающихся в глаза дета¬
лях в связи со сказанным выше.
Камера в этой «ленте» большей частью как бы плани¬
рует. Облаков в нужное время не оказалось, но основная
часть сюжета начинается именно со взгляда с высоты
неба на город [Инаугурация 2012: 14:13]) где ждут лиде¬
ра, — взгляда, уже встречавшегося в нашем обзоре. Звук
авиационного мотора сопровождает это движение: под¬
лет к большому, выделяющемуся на общем фоне зданию,
и лидер в одиночестве начинает свое движение по длин¬
ной широкой лестнице вниз [Там же 14:53] (лестница
нам уже встречалась). Зритель наблюдает долгий проезд

ГЛАВА 5. МЕЖДУ УЛИЦЕЙ И КУХНЕЙ
169
закрытой машины по городу (прежде в подобных случаях
предпочли бы, пожалуй, открытый транспорт). Проезду
предпослана сцена ожидания [Там же 16:43-17:36]. В роли
встречающих, правда, оказывается не сам «народ», а «на¬
родные избранники»—депутаты Государственной думы,
причем не на улице или на площади, а в зале. Последнему
обстоятельству авторы сценария никакого простран¬
ственно-символического значения, кроме того, который
сопряжен с эмблематическим статусом Андреевского зала
как таковым, скорее всего, не придавали, хотя какой-ни¬
будь настроенный постмодернистски «реципиент» вполне
мог бы усмотреть и здесь соответствующие интертексту¬
альные параллели: уж слишком сильна оценочная на¬
грузка на бинарную оппозицию «открытый — закрытый»
в нарративах, относящихся ко всяческого рода собраниям.
По сторонам от кортежа просторно: видны здания,
стройные ряды многоэтажек [Там же 18:00-18:06], деревья
[Там же 19:32-20:32]. Одна из камер, сопровождающих ма¬
шину, постоянно на высоте. В какой-то момент она облета¬
ет купол церкви, почти касаясь его ([Там же 20:38-20:54];
этот ход нам тоже знаком) (ил. 16). Куполов вообще очень
много, и облет совершается не один раз.
Машины следуют по набережной под Большим Ка¬
менным мостом, прокатываются по Васильевскому спу¬
ску, о котором комментатор между прочим и, по его же
словам, «несколько игриво» сообщает: «Хотя, наверное,
получается, что вот в этой системе координат и при та¬
ком маршруте движения можно будет говорить не о Ва¬
сильевском спуске, а о „Васильевском подъеме“» [Там же
23:03], — и приближаются наконец к пункту назначения.
Затем вновь перед зрителем долгое восхождение лидера
по парадной лестнице [Там же 26:05-21:17].
Символическая кривая «спуск — восхождение» вы¬
держана постановщиками предельно четко. Контраст¬
ны и другие стереотипические символы из лексикона
XX века. Но отличия все же бросаются в глаза. Откуда бы
ни возникал прежде лидер, сверху или снизу, где бы он

170
ВАЛЕРИЙ ВЬЮГИН
ни присутствовал, в центре или за кадром, в закрытом
или открытом пространстве, как бы ни метафоризиро-
вали художники образы народа, называя его «икрой»,
«фаршем», «паровозом» и т. д., народ и лидер сближались,
разделялись, но всегда сосуществовали или в поле зрения,
или в поле умозрения автора. Причем отделение единицы
от целого автоматически означало бы дискредитацию
лидера. Новый властный дискурс явно изменил модаль¬
ность, устанавливая как этическую норму гностический
дуализм двух прежде неразрывных терминов — «власть»
и «народ», и тем самым создал почву для своеобразного
«конфликта интерпретаций». Подготовленная традицией
отечественная публика, по крайней мере ее часть, вос¬
приняла сюжет в нормах прежних оценочных коорди¬
нат. Соответствующее прочтение этого телевизионного
текста вне зависимости от желаний авторов почти сразу
завоевало свои позиции в представлениях российской
общественности. Наиболее ярко оно выразилось, как ка¬
жется, в известном «клоне» официального телевизионного
репортажа (см., например, трансляцию nevex.tv), который
широко распространился в интернет-сети после его пре¬
мьеры. Черно-белая редуцированная до узловых момен¬
тов версия проезда (безлюдный город, мотоциклисты
в глухих шлемах, закрытые автомобили, ряды типовых
многоэтажек вдоль Нового Арбата, облет купола) вместе
с подменой звуковой дорожки (теперь проезд сопровож¬
дает не голос комментатора, а нарастающий тяжелый
рок Дж. Мёрфи [Murphy 2002] из фильма ужасов «28 дней
спустя...» Д. Бойла) наделили проект явным антиутопи-
ческим смыслом.
Литература
Ажаев В. Н. (1948). Далеко от Москвы. М.: Сов. писатель.
Гельман А. И. (1975)- Протокол одного заседания. М.: Бюро распро¬
странения драматич. произведений.

ГЛАВА 5. МЕЖДУ УЛИЦЕЙ И КУХНЕЙ
171
Гладков Ф. В. (1925). Цемент // Красная новь. N81-6.
Горький М. (1907). Мать. Берлин: Buhnen- und Buchverlag russischer
Autoren. I. Ladyschnikow.
Горький M. (1974). Жизнь Клима Самгина // Поли. собр. соч.: В 25 т.
Т. 2i. М.: Наука.
Долматовский Е. А. (1956). Добровольцы: Роман в стихах. М.: Сов.
писатель.
Ильин Я. Н. (1934). Большой конвейер. М.: ОГИЗ; Молодая гвардия.
Шагинян М. (1933)- Гидроцентраль, з-е изд. Л.: Изд-во писателей
в Ленинграде.
Фильмография1
Бортко В. В. (реж.). (1988). Собачье сердце. Л.: Ленфильм.
режиссер-постановщик — В. Бортко
автор сценария — Н. Бортко
композитор — В. Дашкевич
оператор-постановщик — Ю. Шайгарданов
режиссер — Ю. Вертлиб
оператор — А. Грошев
художник-постановщик — В. Светозаров
костюмы — Л. Крюкова
грим — В. Халаимов
художник — В. Соловьев
Данелия Г. Н. (реж.). (1975)- Афоня. М.: Мосфильм.
постановка (режиссер-постановщик) — Г. Данелия
автор сценария — А. Бородянский
оператор-постановщик — С. Вронский
художник-постановщик — Б. Немечек
режиссеры — Ю. Даниилов, В. Крючков
композитор — М. Вайнберг
художник-декоратор — Э. Немечек
художник по костюмам — Т. Разумовская
I Полное описание дается для фильмов, иллюстрации к которым
были использованы в статье.

172
ВАЛЕРИЙ ВЬЮГИН
художник по гриму — М. Аляутдинов
оператор — В. Кромас
художник — А. Рудаченко.
Егоров Ю. П. (реж.). (1958). Добровольцы. М.: Моек, киностудия
худож. фильмов, им. М. Горького.
авторы сценария — Е. Долматовский, Ю. Егоров
режиссер-постановщий — Ю. Егоров
главный оператор — И. Шатров
художник — П. Пашкевич
композитор — М. Фрадкин
режиссер — К. Альперова
оператор — В. Гришин
художник по костюмам — Э. Рапопорт
художник-гример — А. Иванов
художник-декоратор — Б. Дукшт
Зархи А. Г., Хейфиц И. Е. (реж.). (1936). Депутат Балтики. Л.: Лен-
фильм.
либретто — Л. Рахманов
сценарий — Д. Дэль, А. Зархи, Л. Рахманов, И. Хейфиц
музыка — Н. Тимофеев
постановка — А. Зархи, И. Хейфиц
главный оператор — М. Каплан
оператор — Э. Штырцкобер
художники — Н. Суворов, В. Калягин
художник-гример — А. Анджан
Инаугурация (2012). Инаугурация Президента России В. В. Путина.
Телевизионная трансляция. 7 мая 2012 года. Россия [http://news.
kremlin.ru/media/events/video/high/41d3e9fof49b17ec1e62.mp4]
(доступ 9.09.2015).
Микаэлян С. Г. (реж.). (1974)« Премия. Л.: Ленфильм.
режиссер-постановщик — С. Микаэлян
автор сценария — А. Гельман
главный оператор — В. Чумак
художники-постановщики — Б. Бурмистров, М. Иванов
режиссер — В. Томах
операторы — В. Комаров, А. Сягин
художник по костюмам — Т. Милеант

ГЛАВА 5. МЕЖДУ УЛИЦЕЙ И КУХНЕЙ
173
художник-гример — Л. Рыжова
художник-декоратор — М. Герасимов
звукооператор — К. Лашков
композитор — не указан
Протазанов Я. А. (реж.). (1924). Аэлита. М.: Межрабпом-Русь.
авторы сценария — Ф. Оцеп, А. Толстой, А. Файко
режиссер — Я. Протазанов
оператор — Ю. Желябужский, Э. Шюнеман
костюмы, художник — А. Экстер
художник-декоратор — С. Козловский
(эскизы В. Симова, И. Рабиновича)
грим — Н. Сорокин
Ромм М. И. (реж.). (1937)- Ленин в Октябре. М.: Мосфильм.
режиссер — М. Ромм
автор сценария — А. Каплер
сорежиссер — Д. Васильев
главный оператор — Б. Волчек
художники — Б. Дубровский-Эшке, Н. Соловьев
композитор — А. Александров
операторы — И. Гелейн, Э. Савельева
художник гример -А. Ермолов
Рязанов Э. А. (реж.). (1979)* Гараж. М.: Мосфильм,
постановка [режиссер-постановщик] — Э. Рязанов
авторы сценария — Э. Брагинский, Э. Рязанов
главный оператор — В. Нахабцев
главный художник — А. Борисов
композитор — А. Петров
режиссер — И. Петров
художник по костюмам — Н. Фирсова
грим — Т. Солдатенкова
операторы — С. Арманд, В. Алисов, А. Климачев
художник-декоратор — Ю. Конкин
Столпер А. Б. (реж.). (1950). Далеко от Москвы. М.: Мосфильм.
автор сценария — М. Папава
режиссер-постановщик — А. Столпер
операторы — А. Шеленков, И. Чен
главный художник — Е. Куманьков

174
ВАЛЕРИЙ ВЬЮГИН
композитор — Н. Крюков
режиссер — Е. Зильберштейн
художники — М. Карякин, В. Этингер
художники-гримеры — А. Анджан, Н. Печенцов
Чиаурели М. Э. (реж.). (1946). Клятва. Тбилиси: Тбилисская
киностудия.
режиссер-постановщик — М. Чиаурели
авторы сценария — П. Павленко, М. Чиаурели
оператор — Л. Косматов
художник — Л. Мамэладзе
композитор — А. Баланчивадзе
режиссеры — П. Боголюбов, В. Швелидзе, М. Анджапаридзе
художники-гримеры — Г. Мхеидзе, В. Яковлев
Чиаурели М. Э. (реж.). (1949)- Падение Берлина. М.: Мосфильм.
Эйзенштейн С. М., Александров Г. В (реж.). (1927)- Октябрь. М.:
Совкино.
режиссеры — С. Эйзенштейн, Г. Александров
авторы сценария — С. Эйзенштейн, Г. Александров
главный оператор — Э. Тиссэ
художник — В. Ковригин
Эрмлер Ф. М. (реж.). (1937-1939). Великий гражданин. Л.: Ленфильм.
Murphy J. (composer). (2002). In the House—In a Heartbeat (sound¬
track) // Boyle D. (director). 28 days later. USA: Fox Searchlight
Pictures. (01:36:10-01:42:23).
Рифеншталь Л. (реж). (1935). Триумф воли. Германия: Univer¬
sum Film AG.
режиссер —Л. Рифеншталь
авторы сценария — Л. Рифеншталь, В. Рутман
музыка — X. Винд, Р. Вагнер
оператор — С. Алгайер

ГЛАВА 6
БЫЛ ЛИ СОВЕТСКИЙ ОФИЦИАЛЬНЫЙ
ДИСКУРС ГЕГЕМОНИЧЕСКИМ?
Борис Фирсов
Даже в тех случаях, когда мы думали
по-человечески (кто хочет войны?), го¬
ворили мы на идеологическом языке.
А. С. Черняев. Совместный исход.
Дневник двух эпох. 1972-1991
Введение
Цитируемый в эпиграфе автор — Анатолий Сергеевич
Черняев — свыше 20 лет работал в аппарате высшей вла¬
сти в СССР. Его индивидуальная культура, воспитание
с детства, образ жизни совсем не соответствовали тому,
что ему приходилось делать по службе на протяжении
большей части этого двадцатилетия. Черняев правдиво
и открыто пишет о том, что слышал, читал, в чем уча¬
ствовал. Приведенные слова из его дневника, на который
я еще буду ссылаться как на важнейший для меня источ¬
ник, написаны в 1972 году, в начале аппаратной карьеры.
Дневник Черняева полон свидетельств о том, как и по¬
чему сотрудники аппарата переходили с «человеческого»
языка на официальный. Причин этого несколько. Во-
первых, давило представление о стране как об идеологиче¬
ской державе, части международного коммунистического
движения, вступившей в борьбу за утверждение комму¬
нистических идей. Во-вторых, десятилетия приучили
представлять любое явление только в терминах идеологии.
В-третьих, от идеологии кормилось громадное число людей,
весь общественный и партийный механизм. В-четвертых,
© Б. Фирсов

176
БОРИС ФИРСОВ
идеология помогала сводить личные счеты, держать в узде
науку, культуру, искусство. В-пятых, идеология слилась
с фальшивой пропагандой успехов. Она выступала глав¬
ным средством поддержания статус-кво и одновременно
инструментом сокрытия истинного положения вещей
(зерно покупали постоянно!) в условиях, когда Запад «врал»,
крича на весь мир о наших «трудностях».
Масштабы тиражирования этого языка заставляли
думать не только о его неограниченных возможностях,
но и о его вездесущности, всепроникаемости. Учиться марк¬
систской науке было предписано всем и по одному и тому
же учебнику, каковым был «Краткий курс истории ВКП(б)».
За 15 лет, в 1938-1953 годах, он переиздавался 301 раз, общим
тиражом 42 816 ооо экземпляров на 67 языках и был средст¬
вом унификации народного сознания на основании идей
сталинизма, культа личности Сталина, концепции казар¬
менного социализма. Его конвертация в учебник «История
КПСС» (восемь изданий за 1959-1985 годы) сопровождалась
отказом от критики Сталина и критики «Краткого курса».
В итоге концептуальное сходство «Истории» с «Кратким
курсом» было разительным. Мысль о выпуске еще одного
«Краткого курса» КПСС не покидала высшее руководство
партии вплоть до ее развала.
«Иначе думать и действовать КПСС не могла!» [Совет¬
ская историография 1996:269]. Ведь на этом языке говорили
комсомол, органы советской власти, профсоюзы, средства
массовой информации, к использованию этого языка вы¬
нужденно или по убеждению прибегали институты про¬
свещения и образования, издательские комплексы и т. д.
Однако главной средой, где этот язык порождался и фор¬
мировался с целью распространения по всем клеточкам
общественного организма, была сама КПСС.
Теория, провозглашаемая с амвонов научного коммуниз¬
ма, являлась парафразом «Краткого курса истории ВКП(б)»
и, по существу, фальсификацией канонического марк¬
сизма. Это были мифы, лишенные доказательной силы

ГЛАВА 6. БЫЛ ЛИ СОВЕТСКИЙ ОФИЦИАЛЬНЫЙ ДИСКУРС... 177
и основы, фактически они разлагали общество вместо
того, чтобы его цементировать (исходя из целей создания
коммунистического общества). Впрочем, могло ли быть
иначе, если язык идеологических мифов и язык реальной
политики были взаимно неприемлемы [Черняев 2008:
59]. Мифология имела мало общего с действительностью,
превращаясь в газетную тарабарщину. Ясно представляя
себе, от кого это исходит, люди говорили о дряхлости пра¬
вителей. Идеологический маразм все сильнее отталкивал
детей от отцов [Черняев 2008:178].
Начиная с 1970-х годов в философской литературе до¬
минировал так называемый «академический марксизм».
Его творцом был вице-президент АН СССР, академик
П. Федосеев; образованные сотрудники и консультанты
ЦК КПСС называли его не иначе как «федосеевским марк¬
сизмом» — пугливым, беспомощным, невежественным,
неспособным поставить проблему, ибо его цель состояла
не в проникновении в суть вещей, а в клеймении ино¬
странных и в отлавливании отечественных ревизиони¬
стов [Черняев 2008:45].
Сродни федосеевскому марксизму были доклады се¬
кретарей ЦК КПСС, руководивших идеологическими
отделами и притязавших на роль людей, творчески приме¬
няющих марксизм-ленинизм для целей партии. Здесь осо¬
бое значение имели доклады к памятным датам «красного
календаря». Типичный продукт этого вида «теоретизиро¬
вания» — доклад секретаря ЦК М. Зимянина о 107-й го¬
довщине со дня рождения Ленина, который, по сути, был
не более чем призывом равняться на школярскую теорию,
преподававшуюся во всех без исключения советских
вузах и отражавшую главную цель КПСС того времени:
верность канону (доктринальному ленинизму).
Чаще всего в истории реально циркулирует не изна¬
чальная доктрина, а ее изменяющиеся имитации, под¬
делки, искажения исходного представления в сознании
потомков, но именно они влияют на поведение людей.
«Так, марксизм—это не обязательно то, что написал Маркс

178
БОРИС ФИРСОВ
в „Капитале“, а то, во что верят многочисленные воюющие
между собой секты, члены каждой из которых считают себя
его единственными последователями» [Липпман 2004:115].
Слова, написанные в 1920-е годы, оказались пророческими
и не утратили своей ценности в начале XXI века.
Хотя теория имеет первостепенное значение, офи¬
циальный язык «сломался» не на теоретических этюдах,
а на попытках его массовой индоктринации. Масса по¬
гасила революционный дух канонов тем, что постепен¬
но отказывалась от веры в них. Пионером ослабления
«взрывной силы марксизма» выступил Сталин. Затеян¬
ную им в 1950-е годы полемику с академиком Н. Марром
Сталин использовал для того, чтобы отказать советско¬
му обществу в возможности быстрых и внезапных из¬
менений. Там, где нет враждебных классов, не нужны
«взрывы». Подлинный марксизм, провозглашавший рево¬
люцию повивальной бабкой истории, стал политически
опасным для руководителя страны. Главный смысл этой
теории состоял в том, что она предлагала единственный
путь развития, в то время как на самом деле их было
множество.
При этом сама мысль о кризисе учения Маркса в на¬
шей стране считалась «святотатством», крамолой. Об¬
суждения марксизма и тем более сомнения в его канонах
не допускалось. Идеологическая машина работала на пол¬
ную мощность. В вузовских аудиториях читались лекции
по основам марксизма-ленинизма. Эти курсы вели люди
с вовсе не глупыми, но навсегда «засекреченными» лица¬
ми, говорившие без интонации и без эмоций, почти ни¬
когда не улыбавшиеся и способные наизусть цитировать
целые страницы из трудов основоположников. Они жили
в мире властвующих над ними мнимостей, которые, не¬
сомненно, оказывались сильнее реальности. В этом мире
ничто не обсуждалось, не аргументировалось и, в отличие
от религии, все претендовало на аргументированность.
Были среди них, марксистов, и откровенные идиоты, тупо
читавшие свои лекции по затрепанным машинописным

ГЛАВА 6. БЫЛ ЛИ СОВЕТСКИЙ ОФИЦИАЛЬНЫЙ ДИСКУРС...
179
листам, как один доцент Института имени Репина, ули¬
ченный во взятках и закончивший свою карьеру заведу¬
ющим культурно-массовым отделом зоосада.
Но в большинстве своем это были люди разумные, этакие
авгуры, даже сами себе не признававшиеся ни в чем, кроме
истовой преданности излагаемым идеям. (Их психика раз
и навсегда была поражена воспаленной верноподданностью!)
За ними стояла таинственная ирреальная власть, они были
прямыми инструментами верховного волеизъявления. Их
боялись, и было за что [Герман 2006:198].
Когда иные из них железным и стрекочущим голосом
делали на лекциях персональные замечания, помня все
фамилии, студенты чувствовали себя как в застенке и по¬
тому боялись педагогов-надзирателей до немоты.
По источникам велись конспекты, что было мучительно, по¬
скольку, читая уничижительные пассажи Ленина про «ренегата
Каутского», а Каутского, разумеется, не читав никогда, понять
все это было немыслимо и, главное, понимать не хотелось—не¬
интересно до столбняка. Но в нас неуклонно и безостановочно
вбивалась мысль, словно солдатам-одногодкам: «Не отдашь
честь, получишь наряд вне очереди». Иными словами — мы
привыкали к обязательности бессмысленных ритуалов, мири¬
лись с ними, теряя силы и желание думать [Герман 2006:199].
В 1970 году страна широко отмечала юо-летие со дня
рождения В. И. Ленина. Как бы в память о вожде в это
время рабочие и служащие, включая служивую интел¬
лигенцию всех мастей, сдавали «ленинский зачет», об¬
учаясь во всеохватной системе партийного просвещения.
Наиболее добросовестные слушатели этой системы, от¬
личники, получали от парткомов премию — пятитомник
Л. Брежнева «Ленинским курсом». Изданный громадным
тиражом, этот «шедевр» партийно-политической мысли
долго пылился на затоваренных книжных складах, пока

180
БОРИС ФИРСОВ
не был изобретен освященный правилами «партийной
религии» иезуитский способ продвижения пятитомни¬
ка в массы граждан, интересующихся «современными
вопросами теории и практики строительства развитого
социализма». Избавиться от подарка было нельзя. Хотя
в стране полным ходом шел сбор бумажной макулатуры,
в обмен на которую можно было «достать» дефицитную
художественную и приключенческую литературу, при¬
нимать пятитомник как «вторичное сырье» (по весу) было
строжайше запрещено.
Прозорливость западных ученых и ряда коммунисти¬
ческих партий, европейских в первую очередь, в том, что
касается констатации кризиса марксизма (и его советизи¬
рованной версии), принципиально игнорировалась в Со¬
ветском Союзе. Вера в неисчерпаемый познавательный
потенциал марксизма — одна из причин того, что соци¬
альные дисциплины слишком поздно обратили внимание
на альтернативы марксистскому (монистическому) по¬
ниманию мира. Монизм здесь выступал синонимом опре¬
деленной теоретической «узколобости» (narrow-minded
scholars). Именно он помешал увидеть кризис единствен¬
но правильного и непобедимого учения и сделать его
предметом публичной научной дискуссии и постоянной
темой обсуждения теоретических проблем и разделов
общественных наук.
Публичный язык и вожди. Синявский пишет: «Склады¬
вается индустрия абстрактных слов и понятий, которые
фактически ничего не обозначают, но тем не менее про¬
износятся с апломбом в ходе переливания из пустого
в порожнее. И это составляет верхний элитарный этаж
советского языка и служит одновременно его метафизи¬
ческим зерном и основанием» [Синявский 2001: 282].
Для меня это высказывание иносказательно, но об¬
разно определяет официальный регистр, подвластный
и речевой стихии, и бюрократизации речи, но одновре¬
менно не способный перекрыть народную речь. Живой

ГЛАВА 6. БЫЛ ЛИ СОВЕТСКИЙ ОФИЦИАЛЬНЫЙ ДИСКУРС... 181
разговорный язык, куда более интересный и богатый,
будет существовать параллельно с официальным, но не
обособленно. Другое дело, насколько официальный язык
будет тяготеть к переплетению и контактам с народным
словом. Давайте вслушаемся в публичные речи вождей.
18 мая 1976 года Л. И. Брежнев выступил на совещании
партработников — представителей организационных от¬
делов партийных комитетов разного уровня. Правда, тек¬
ста выступления в газетах не было. Впечатления от этой
встречи с лидером партии и страны участники совещания,
азербайджанец и армянин, рассказывали в совершенно
ошеломленном состоянии, не зная, удивляться, издевать¬
ся или возмущаться. Собрали, говорили они, но народу
оказалось мало, зал полупустой. Наверное, потому, что
заранее не предупредили и ребята разбежались по ма¬
газинам. Вошел Брежнев в зал. Все вскочили и хлопают,
крики. А он поднялся в президиум и заговорил:
Вот Костя (это секретарь ЦК Черненко!) заставляет меня вы¬
ступать перед вами. А чего говорить — не знаю. Вроде мы
с вами встречались два года назад (Черненко вскакивает: «Два
года и 31 день, Леонид Ильич!»). Ну, вот... память-то видите
у меня какая! Да... Мы вам тогда слово дали? Дали и сдержали.
Тогда вы были завсекторами, а теперь зав. отделами. И зар¬
плата другая. И положение другое. Правду говорю?! (Бурные
аплодисменты.)
Ну, вы знаете, съезд мы провели недавно. Большое событие.
Будем теперь выполнять. Что вам сказать? Я без шпаргалок
(показывает карманы). Говорят, итальянцы, французы бол¬
тают про нашу демократию. Не нравится она им. Ну и пусть.
Мы пойдем своим путем! (Делает жест как на ленинских
памятниках.) Американцы дурят. Просыпаюсь тут утром. Де¬
лать ничего не хочется (потягивается)... Приносят шифровку.
Мол, Форд просит отложить подписание договора о ядерных
взрывах (в мирных целях). Ах, ты, думаю... Кладу резолюцию
Александрову: «Отложить, но пусть он теперь у меня как сле¬
дует, попросит еще раз — подписывать».

182
БОРИС ФИРСОВ
На днях, вы знаете, большое событие было. Поставили мне
бюст. А Политбюро вынесло постановление присвоить мне
как Генеральному секретарю и председателю Совета обороны
звание Маршала Советского Союза. Это важно (И шутит...). Вы,
конечно, отметили это событие в своих выступлениях на со¬
вещании (Черненко вскакивает: «Да, конечно, Леонид Ильич,
все об этом говорили с большим подъемом...»).
Костя меня уговаривал прийти сюда в маршальском мун¬
дире... (Черненко: «Да, конечно, все хотели видеть вас в мун¬
дире... Но раз уж вы... Мы тут...» И поднимает из-за стола
президиума портрет Брежнева при полных регалиях. Держит
обеими руками перед собой. Овация).
Черненко ставит на стол портрет, выглядывает из-за него
и кричит в зал: «Леонид Митрофанович, давай...» Из второго
ряда поднимается Замятин (директор ТАСС) и несет в прези¬
диум еще один портрет, тоже в маршальском одеянии, но в кра¬
сках (первый был — увеличенная фотография)... Два высоко
поднятых портрета... Овация! «Ну, что вам еще сказать, — про¬
должает Брежнев. — Событий много. Пусть шумят, кому мы
не нравимся. А мы пойдем своим путем!» (и опять ленинский
жест) [Черняев 2008: 229-230].
На всех официальных мероприятиях партии произно¬
сились речи, написанные референтами разного уровня
и ранга. Брежнев, герой черняевского рассказа, ничего
сам не писал, не правил написанное для озвучивания. При
первом ознакомлении с текстом будущего выступления
одобрительно кивал головой или, прервав читчика (под¬
линного автора текста), начинал говорить все, что могло
прийти ему в голову. «Любил делиться воспоминаниями
из собственной жизни, поглаживая одновременно ко¬
ленки сидевших рядом стенографисток» [Яковлев 2000:
172]. Редко, но возникали случаи, когда он возражал. Как
правило, это случалось лишь тогда, когда лидера партии
беспокоили какие-то словечки из непривычного лекси¬
кона, включавшиеся в текст официальных речей с целью
избежать банальности.

ГЛАВА 6. БЫЛ ЛИ СОВЕТСКИЙ ОФИЦИАЛЬНЫЙ ДИСКУРС... 183
Сохранились свидетельства того, как высокопоставлен¬
ные и высокообразованные сотрудники аппарата «всячески
изощрялись, чтобы ввести в общую ткань словосочетаний
и штампов нечто новое, какие-то свежие понятия, по край¬
ней мере, новые слова. Жила наивная надежда, что все эти
„хитрости“ помогут просвещению вождей» [Яковлев 2000:
173]. Все было напрасно! Побороть новояз в таких случаях
было невозможно. В нем была заключена сила, способная
каждое необходимое понятие выразить едва ли не един¬
ственным словом со вполне определенным значением.
Побочные значения будут либо упразднены, либо забыты.
«Задача новояза—сузить горизонты мысли!», о чем весьма
доказательно писал Дж. Оруэлл. Язык официоза в тенден¬
ции устремлялся к «предельной бессодержательности».
Написанные на нем тексты (передовицы партийных газет,
доклады вождей разного ранга) становились «оболочками
пустоты» [Сарнов 2005: 391].
Весьма закономерным является вопрос о языке обще¬
ния членов Политбюро ЦК КПСС между собой во время
официальных заседаний высшего партийного органа.
Но точный ответ непросто дать по ряду обстоятельств.
Не все заседания стенографировались, а доступ к сохра¬
нившимся стенограммам для рядового исследователя за¬
труднен. Дискуссии или дискурсивные баталии, даже за
закрытыми дверями, были не в моде, как и риторические
таланты. Потому приходится опираться на воспоминания.
Один из членов Политбюро делился в 1973 году со своим
сыном впечатлениями об атмосфере в стенах партийного
ареопага: «Там теперь порядок такой: Брежнев говорит,
а мы киваем и поддакиваем» [Черняев 2008:79]. Имеются
основания говорить и об особых трудностях, которые ис¬
пытывали референты, помощники партийных патронов,
вынужденные готовить их к роли докладчиков на офици¬
альных (торжественных) заседаниях. «Мука мученическая,
когда политический деятель (4-е лицо в партии и стране!)
не знает, что надо и что не надо», — писал в своем дневни¬
ке Черняев, брошенный в аварийном порядке на доделку

184
БОРИС ФИРСОВ
доклада, посвященного 76-й годовщине Октябрьской
революции, с которым должен был выступать 6 ноября
1973 года член Политбюро Кириленко [Черняев 2008: 73].
Форумы партии — съезды, пленумы ЦК КПСС. Любой,
кому довелось прочесть книгу В. Клемперера «Язык Тре¬
тьего рейха», не мог не заметить тождества этого языка
советскому новоязу. Практически всякому словечку из
политического лексикона Третьего рейха можно найти
соответствующий советский аналог. Следует обратить вни¬
мание на употребление эпитета «исторический». «Всякая
речь фюрера, пусть даже он в сотый раз повторяет одно
и то же, — это историческая речь, любая встреча фюрера
с Дуче, пусть даже она ничего не меняет в текущей ситу¬
ации, — это историческая встреча... Победа немецкого
гоночного автомобиля — историческая, торжественное
открытие автострады — историческое,.. .любой праздник
урожая — исторический, как и любой партийный съезд,
любой праздник любого сорта» [Клемперер 1998:63]. То же
самое явление имело место, когда речь заходила о съездах
КПСС. Советская партийная пропаганда без стеснения,
не зная меры, внушала мысль об их всемирно-историче¬
ском значении населению страны. Однако реальная цена
этих событий была крайне невысокой. Об этом говорили
некоторые любопытные действия партийных властей.
Перед каким-то очередным пустопорожним съездом (дело
было в середине 1970-х годов) московское руководство рас¬
порядилось снять театральную афишу спектакля «Много
шума из ничего». Чтобы у москвичей и гостей столицы
не возникало нежелательных аллюзий (как тогда было при¬
нято говорить), название известной шекспировской пьесы
изменили, она стала называться «Любовью за любовь».
В свете обсуждаемых нами проблем главный недоста¬
ток носителей официального языка — атрофия умения
вести внутрипартийные дебаты, отстаивать собственную
точку зрения. Ей по контрасту противостоит и на ее фоне
выделяется одна традиция: одобрять известное мнение

ГЛАВА 6. БЫЛ ЛИ СОВЕТСКИЙ ОФИЦИАЛЬНЫЙ ДИСКУРС...
185
партийных начальников. Говоря об одобрительном накло¬
нении официального языка, сошлюсь на то, что оно опира¬
лось на поведенческие акты, аплодисменты и овации как
высшую форму одобрения официально выраженного мне¬
ния. Все начиналось (если верить стенограммам съездов)
с реакций типа: «В зале раздаются возгласы одобрения!»,
а затем «бесстрастный стенограф» фиксировал стадии
нарастания температуры в зале: «Аплодисменты», «Про¬
должительные аплодисменты», «Бурные аплодисменты»,
«Бурные аплодисменты, переходящие в овацию!», «Бур¬
ные аплодисменты, переходящие в овацию. Все встают!».
Во многих случаях в газетных публикациях речей в глазах
рябило от набранных курсивом ссылок на аплодисменты.
Читатели, однако, вряд ли разделяли восторженную ре¬
акцию аудитории, к которой обращались с публичными
речами руководители партии и государства.
Случай позволил мне оценить как искренность этих
реакций, так и меру их соответствия истинным настрое¬
ниям зала. В1962 годуя был избран делегатом XXII съезда
КПСС, того самого съезда, в соответствии с решениями
которого здравствовавшие тогда поколения советских
граждан в 1980-е годы должны были жить при комму¬
низме. Участвуя в заседаниях съезда и занимая закре¬
пленное за мной место в первых рядах громадного зала,
я совершенно случайно обратил внимание на то, что
справа от президиума, заполненного иерархами КПСС
и почетными гостями (лидерами коммунистических
и рабочих партий), находился небольшой стол. За столом
неотлучно сидел человек, сосредоточенно следивший за
текстом, который лежал у него перед глазами. Это было
заметно по движению его рук, скользивших по страницам.
Наблюдая за ним, я обнаружил важную деталь. Время от
времени он отрывался от текста, выпрямлялся, поднимал
голову и бросал выразительный взгляд в сторону ложи
(балкона), где размещались ответственные сотрудники
отделов ЦК КПСС. Еще одно мое наблюдение было аку¬
стическим, а не зрительным. Все без исключения первые

186
БОРИС ФИРСОВ
хлопки, выражавшие одобрение речам ораторов на трибу¬
не, всякий раз исходили из одного и того же места. Этим
местом были первые ряды правого балкона. Заражение
делегатской массы запрограммированным энтузиазмом
служивого люда, собранного на балконе, происходило
всегда с определенной временной задержкой.
Теперь легко представить весь «механизм» народного
одобрения. Тексты, которые произносили (читали) с три¬
буны ораторы, были одновременно текстами, за которыми
следил человек на сцене рядом с президиумом. Для него
эти заготовленные заранее тексты были партитурой
одобрения речей делегатов и гостей партийного форума.
Его поза и взоры в сторону балкона служили сигналом для
первых хлопков «одобрямса», производившихся специ¬
альной группой сотрудников партийного аппарата самого
высокого уровня. Следовавшие за первичными хлопками
аплодисменты зала играли роль маркеров политического
одобрения линии партии. Недаром они фиксировались
в стенограммах съезда, а затем переносились на страни¬
цы центральных газет для сведения широких народных
масс в качестве доказательства успеха генеральной линии
партии.
Инновация хрущевской поры прижилась. Свидетель¬
ствую, что в начале 1980-х годов ею пользовался первый
секретарь Ленинградского обкома КПСС Г. Романов при
выступлениях с докладами в качестве первоприсутствую¬
щего лица на торжественных заседаниях или собраниях
партийного актива, если они проходили в стенах Ленин¬
градского концертного зала на Лиговке. Архитектура это¬
го зала была навеяна архитектурой Кремлевского дворца
съездов в Москве. Она позволяла без искажения запускать
механизм воспроизводства ритуальных для КПСС оваций,
мини-триумфа, восторженного одобрения, на что были
так падки партийные вожди.
Однако главная черта форумов партии — многогово-
рение и пустословие. Известно из уст аппаратчиков, что
после XXIII съезда КПСС (первый съезд брежневского

ГЛАВА 6. БЫЛ ЛИ СОВЕТСКИЙ ОФИЦИАЛЬНЫЙ ДИСКУРС... 187
периода правления, март-апрель 1966 года) на пленумах
ЦК КПСС члены руководства, кроме Брежнева, сознательно
воздерживались от выступлений (по моей гипотезе, как
бы подчеркивая этим жестом намерение оставить больше
времени «низовым» кадрам для выдвижения актуальных
проблем жизни народа, общества и государства). В реаль¬
ности выполнить это решение не удалось, как не удалось до¬
биться того, чтобы имело место «обсуждение», а не только
«поддержка доклада», с которым обычно выступало первое
лицо. Сохранились воспоминания о том, как благие наме¬
рения оживить официальный дискурс были похоронены
в начале 1973 года на пленуме ЦК КПСС, посвященном не¬
отложным вопросам экономического развития. Приведу
зарисовку Черняева: «...все пошло по обычному кругу:
Ленинград, Свердловск (Урал!), республики по периметру
и по кустам (Азербайджан от Закавказья, Киргизия — от
Средней Азии, от Прибалтики — Снечкус, у которого
на второй фразе сел голос и он говорил шепотом... Маше-
ров громким, театрально поставленным голосом извергал
поток пышных слов — совершенно бессодержательный
пропагандистский треп. И его откровенно никто не слушал,
как, впрочем, многих других. В зале стоял во время таких
выступлений шум, некоторые разговаривали прямо в голос,
и председатель то и дело нажимал на звонок, призывая
к порядку... То есть разыгрывался обычный спектакль,
как на публичных мероприятиях, прерываемый, однако,
на отдельных деловых точках» [Черняев 2008: 50]. Этими
точками были выступления нескольких членов Политбюро,
но изменить своим содержанием впечатление от «обычного
спектакля» они не смогли.
Несколько раз в год в Москве проходили торжественные
заседания. Среди них выделялись заседания, посвященные
очередным годовщинам со дня смерти Ленина, Октябрь¬
ской революции. Доклады, произносимые по данным по¬
водам, должны были содержать новые идеи и красивые
слова, в противном случае они вряд ли затронули бы сердца
и души советского народа. Читали эти доклады члены

188
БОРИС ФИРСОВ
Политбюро и секретари ЦК КПСС. Однако авторами тек¬
стов выступали «писатели» — ответственные сотрудники
аппарата ЦК КПСС. Именно на них возлагалась служебная
задача, или «удел выкручиваться, чтоб безжизненные
формулы, уже негодные даже для школьных учебников,
излагать как-то так, чтоб „выглядели“. И этой школьной
меркой мы мерим тех, кто берется и кто пытается думать
по-новому, овладевая сложнейшим материалом действи¬
тельности. Много у них тумана, но в нем проглядывается
новая жизнь. А в наших заготовках для теоретических
выступлений Пономарева1 — одна мертвечина. Пошлое
надутое доктринерство, озабоченное лишь тем, чтобы
не оступиться в глазах начальства» [Черняев 2008: и].
Не менее одиозной была атмосфера партийных собра¬
ний. Партийное собрание сотрудников аппарата ЦК КПСС
(2000 человек, 1976 год), казалось бы, — самая партийная
из всех партийных организаций, на самом деле — сплош¬
ная показуха. До 30% каждого выступления — поклоны
в адрес Генерального секретаря ЦК КПСС, еще 5-10% —
«в адрес докладчика, который, назывался полным титулом
(сколько бы раз на него ни ссылались) «Секретарь Цен¬
трального Комитета Коммунистической партии Советско¬
го Союза товарищ Капитонов Иван Васильевич» [Черняев
2008: 218]. Нетрудно понять, почему уже через четверть
часа громадный зал начинал гудеть, многие уткнулись
в книжки, и все это вместо того, чтобы всерьез поговорить
в своем партийном кругу об итогах последнего партийно¬
го съезда, или о своих заботах, или об общих и неотлож¬
ных задачах. Два года спустя тот же человек скажет про
отчетно-выборную партийную конференцию формально
ведущей партийной организации страны:«.. .сам доклад...
состоял из общепропагандистского трепа о делах страны
в общем и в целом», и «такие собрания, как и вся наша
■ Б. Н. Пономарев, секретарь ЦК КПСС, кандидат в члены Политбюро
ЦК КПСС и непосредственный начальник А. С. Черняева.

ГЛАВА 6. БЫЛ ЛИ СОВЕТСКИЙ ОФИЦИАЛЬНЫЙ ДИСКУРС...
189
парторганизация при ЦК, никакого реального значения
для дела не имеют» [Черняев 2008: 342].
Еще более ритуальным был дискурс в низовых партий¬
ных ячейках. Случилось так, что в конце 1984 года я оказался
на партийном учете в партийной организации Ленинград¬
ской части Института этнографии АН СССР. Раз в месяц
мы собирались на собрания, повестка дня которых была
составлена заранее. В итоге возник устойчивый годовой
(сезонный) ритм выдвижения вопросов для обсуждения
на партийных собраниях. Сентябрьское собрание посвяща¬
лось задачам коммунистов-этнографов в связи с началом
учебного года в одноликой сети партийного просвещения,
октябрьское — дальнейшему развитию инициативы ком¬
мунистов в решении производственных задач, декабрь¬
ское —итогам научной деятельности коллектива института
в истекающем году с обязательным докладом директора
о задачах коллектива на ближайшую перспективу. В паузах
зимой и летом заслушивались самоотчеты коммунистов
(научная и общественная деятельность), в мае подводи¬
лись итоги овладения теоретическим наследием партии
в семинарах и кружках... Обязательным был промежуточ¬
ный отчет партийного бюро о своей работе и выполнении
наказов коммунистов. Раз или два раза в год перед нами
выступали работники райкома КПСС с вечными призывами
к «партийности» при проведении научных исследований.
По неписаному и молчаливому соглашению собрание
не должно было длиться больше часа. Доклады были
ограничены четвертью часа, выступления — пятью ми¬
нутами. Информация партбюро о выполнении принятых
им решений редко требовала более 5 минут. Но все де¬
монстрировало «холостой ход» внутрипартийной рабо¬
ты и фактически было лишено реального значения для
развития этнографической мысли, что по уставу КПСС
следовало считать сверхцелью пребывания каждого из
коммунистов-этнографов в партийных рядах. Бессмыс¬
ленность соблюдения квазипартийности, которую мы все
при этом демонстрировали, осознавалась во внутренних

190
БОРИС ФИРСОВ
диалогах коммунистов со своим «Я». Характерно, что
вплоть до краха СССР никто из сотрудников не мог по¬
зволить себе игнорировать собрание. Пресс партийности
удерживал нас от такого поступка. В отличие от литера¬
туры, научный дискурс не смог вплоть до перестроечного
времени освободиться от влияния идеологии и полити¬
ки. «Строительство коммунизма» ушло из многих ли¬
тературных текстов, а в научных оно застряло. Потому
в необходимых случаях пели осанну на партийных собра¬
ниях, а нормальные разговоры переносили в «узкий круг»,
в моем случае — в курилку под крышей Кунсткамеры.
Но это собрания «вегетарианского» времени, каким был
период застоя. Иными были собрания в годы сталинского
правления.
Ужасное и неотвратимое чувство собрания. Те же люди, кото¬
рые вот только стояли в фойе, в буфете и беседовали между со¬
бой, смеялись и рассказывали байки и всякие случаи из жизни,
которым можно было рассказать о своих бедах и успехах, и они
торопились перебить тебя и рассказать о своих бедах и успе¬
хах, и они как-то понимали тебя, и сочувствовали, и ждали от
тебя какого-то сочувствия, эти люди, которые сейчас звонили
по служебным телефонам и говорили тихим, спокойным или
возбужденным, страстно-сердитым, или грустным голосом,
психи, умники, глупцы, педанты... Звонок! Потушены и вы¬
брошены сигареты, и в какое-то мгновенье произошло полное
перерождение. Изменились не только выражения лиц, голоса,
взгляды, силуэты, но как бы изменился весь состав крови, иное
звучание нервов, иное чутье, настрой мыслей.
Это миг гипноза, когда все прошиты одной железной
ниткой, нанизаны как на шампур, и ни вправо, ни влево,
ни в детство, ни в старость, и нет тебя, нет именно твоей воли,
твоих мук, сомнений, снов, призраков, твоей чести, совести,
и ты, как муравей, как муха, как моль... Теперь уже никто
не в состоянии тебя понять, выслушать, по-человечески войти
в твое положение, теперь все были как заведенные куклы, как
механические ваньки-встаньки, каждый был в отдельной

ГЛАВА 6. БЫЛ ЛИ СОВЕТСКИЙ ОФИЦИАЛЬНЫЙ ДИСКУРС...
191
клетке, и все клетки — в одной большой клетке. И это уже было
не одиночное чувство страха, а общее коллективное, словно
всех оплела одна паутина, связала, и все задыхались, бились,
жужжали и затихали в этой паутине [Ямпольский б/д.].
От таких собраний веяло зловещим смыслом, предвидеть
который не смог бы даже В. Даль — тонкий знаток от¬
тенков русской речи. На них решались жизнь и смерть.
Это было лобное место... «Удивительное сочетание, когда
все или почти все понимают, ощущают, если не умом,
так сердцем, душой, что происходит что-то нелепое, не¬
логичное, бессмысленное, никому не нужное, лживое
и неправедное, с глупыми словами, словами-шелухой,
словами-пиявками. И все-таки страхом спаяны, страхом,
ставшим уже привычным, натурой, принимают это как
должное, обязательное, само собой разумеющееся, и в го¬
лову не приходит никому встать, поднять руки, крикнуть:
что вы делаете?» Так продолжил Бориса Ямпольского Бе¬
недикт Сарнов [Сарнов 2005: 697-698].
Сейчас трудно установить, когда публичные высту¬
пления на официальных мероприятиях (собраниях, ми¬
тингах и тому подобных мероприятиях, организуемых
партией с политическими целями) приобрели черты
«казенности», запрограммированности, декоративности,
стали средством сокрытия истинного положения вещей,
живая речь уступила место прилюдному чтению вслух,
системе стали не нужны ораторы (по В. Далю: витии,
речистые люди, краснословы, мастера говорить в людях,
проповедники). Система опиралась на чтецов, способных
лишь на то, чтобы произносить правильные речи. Когда
случилась эта метаморфоза? Когда естественные формы
рефлексии различных сфер общественной жизни средст¬
вами живого языка уступили место «партийному мерт-
вословью» (Б. Сарнов), на котором и полагалось говорить
всем участникам официальных мероприятий.
В 1970-е годы председателем Выборгского город¬
ского совета стал бывший партработник П. Ладанов.

192
БОРИС ФИРСОВ
По «разнарядке» он был избран депутатом Верховного
Совета СССР. Вскоре ему было предложено выступить
с трибуны этого органа. Когда председательствующий
предоставил ему слово, случился конфуз. Он вышел
на трибуну, что называется, «с пустыми руками». Речь
осталась у соседа, секретаря обкома партии Толстикова,
который решил «пролистать» текст своего коллеги. Да¬
лее — немая сцена. Ладанов молчал, растерянно смотрел
в зал, не в силах понять случившееся! Молчал и зал от
необычности ситуации. Растерялся от неожиданности
и председатель заседания. Микрофон улавливал только
его тяжелое дыхание. Не знаю, сколько мгновений дли¬
лась мертвая пауза. Выход нашел Толстиков. Он первым
догадался, в чем дело, встал со своего места, подошел
к трибуне и демонстративно вручил текст речи онемев¬
шему депутату. Через несколько секунд депутат Ладанов
уверенно начал читать свою заранее заготовленную речь.
Управление словами официального языка считалось
важным партийным делом, хотя этот процесс протекал
далеко не так, как хотелось партийным вождям. Процесс
отставал от жизни. Лишь XXVI, последний брежневский
съезд КПСС (февраль-март 1981 года) отправил в отставку
коммунизм как высшую цель исторического развития стра¬
ны. И тем не менее на его «тихих проводах» присутствовал
в качестве фаворита-избранника «развитой социализм».
Концы в нашей передовой теории не сходились с концами.
Требовалось что-то изменить. Изменили: на пленуме ЦК
КПСС в докладе секретаря ЦК было сказано: советское
общество вступило в исторически длительный этап раз¬
витого социализма (см.: [Степанов 2000: 221-222]).
Первосоздателем идеи «развитого социализма» был от¬
ветственный сотрудник аппарата ЦК КПСС В. Печенев. Чест¬
ный взгляд на реальность требовал, по его мнению, признать,
что уровень социально-экономического развития страны
сильно завышается пропагандой и что к строительству лу¬
чезарного коммунистического будущего она подготовлена

ГЛАВА 6. БЫЛ ЛИ СОВЕТСКИЙ ОФИЦИАЛЬНЫЙ ДИСКУРС...
193
меньше, чем к переселению на планету Нептун. Однако
покончить с враньем могущественная КПСС в одночасье
не могла, тем более что буквально вчера утверждалось, что
«зримые ростки коммунизма» торчат из всех щелей. Идея
«развитого социализма» натолкнулась на непредвиденные
препятствия. Оппоненты внутри аппарата задавали грам¬
матические вопросы: какой он — развитой или развитый?
Договориться не удалось вплоть до дней его официальной
кончины в 1991 году. Но это все мелочи. Главный спор воз¬
ник между теми, кто разглядел в «новой» концепции при¬
зыв к отрезвлению и поиску правды, и теми, кто воспринял
«парадигмальное новшество» как очередную попытку
«подкрасить» мнимые достижения. Аплодисменты в адрес
идеи были жидкими. Преобладали голоса недовольных
(«Оставили народ без будущего!»). Работа над идеей про¬
должалась, но движение в ее сторону никто не мог назвать
«безоглядным». Публиковались статьи, в которых, с одной
стороны, концепция поднималась на щит, а с другой —
«правоверных прихожан московской коммунистической
церкви» успокаивали насчет отречения КПСС от идеалов
коммунизма. В очередной статье В. Печенева, опублико¬
ванной в 1979 году, развитой социализм определялся как
«высшая полуфаза низшей фазы коммунизма» [Печенев 1979].
Лишь большевистская твердость Ю. Андропова положи¬
ла конец спорам и неопределенности. В черновик статьи
для журнала «Коммунист», которую он должен был подпи¬
сать, были включены ю собственноручно написанных им
строк, согласно которым концепция развитого социализма
отражала лучшие черты современного советского обще¬
ства. Можно подумать, что идея, овладевшая партийным
начальством, превратилась наконец в материальную
силу. Но это было иллюзией. Природа того вдохновения,
которое двигало сочинителями главных политических
произведений «Римской империи времени упадка», была
изменчивой. Когда до их ума доходило, что биться за вы¬
сокое партийное слово — дело безнадежное, оставалось
только одно—тратить остатки нерастраченной творческой

194
БОРИС ФИРСОВ
энергии писателей-невидимок на изобретение хохм с по¬
следующим их высочайшим утверждением в качестве
самоценной общественной мысли:
С какого-то времени меня охватило страстное желание при¬
думать такой звонкий призыв, чтобы его высекли на камне, на¬
чертали на кумаче. В конце концов своего добился: вставленные
мною в статью Черненко слова «чтобы лучше работать, надо
лучше жить» повисли над Аминьевским шоссе. В другой раз,
создавая доклад того же Черненко перед юбилейным пленумом
правления Союза писателей, мы с А. Н. Ермонским обогатили
речь генсека «народным» присловьем: «куда ни кинь — умом
раскинь». В. Печенев, ставший к тому времени помощником
генсека и отвечавший за подготовку доклада, учуял неладное
и запросил у нас письменный источник «народной мудрости». Еле
отбились. А через пару дней от души потешались над «откликами»
провинциальных писателей, дружно повествовавших о том, как
много им дал доклад генсека вообще и в смысле приобщения
к красотам народного языка в частности [Степанов 2000:224-225].
Вместо заключения. С конца 1970-х годов всевластный
официальный дискурс агонизировал, утрачивая свою,
казалось, вечную власть над людьми. Впрочем, по здравом
размышлении видно, что конечные моменты его соци¬
альной жизни можно диагностировать и в более ранние
моменты отечественной истории, чему и посвящена моя
статья. Изменения в период агонии, по утверждению ме¬
диков, обладают свойством обратимости. Официальный
дискурс, оказавшись исторически бесперспективным,
продолжал демонстрировать свою живучесть. Об этом
же пишет дочь профессора Я. Л. Рапопорта, известного
патологоанатома. Ожидая отца в день (декабрь 1989 года)
вскрытия тела академика А. Д. Сахарова, она бродила
по коридорам кремлевской прозектуры и наткнулась
на Доску почета этого учреждения, украшенную много¬
численными грамотами. Одна из них гласила: «Почет¬
ная грамота дана коллективу Патологоанатомического

ГЛАВА 6. БЫЛ ЛИ СОВЕТСКИЙ ОФИЦИАЛЬНЫЙ ДИСКУРС... 195
отделения 1-й Больницы 4-го Главного управления Мин¬
здрава СССР за победу в социалистическом соревновании».
Не в силах сдержать чувства, она напишет: «Несчастная
страна!» [Рапопорт 2004: 57]- Торжествующий абсурд но¬
вояза никогда не знал конфуза и не отступал от канона.
Потому убогие идеи продолжали глумиться над жизнью.
Более того, они закреплялись в языке, который не мог
сопротивляться. Живая жизнь подменялась тоской по¬
чета! Эти слова Бенедикта Сарнова помогли мне найти
метафору для обозначения «гегемонического дискурса».
Литература
Герман М. (2006). Сложное прошедшее. СПб.: Печатный двор.
Клемперер В. (1998). ЬТ1. Язык Третьего рейха. Записная книжка
филолога. М.: Прогресс-Традиция.
Липпман У. (2004). Общественное мнение / Пер. с англ. Т. Н. Барчу-
нова. М.: Институт фонда «Общественное мнение».
Печенев В. (1979)- Развитой социализм: проблемы теории и практи¬
ки // Развитой социализм: проблемы теории и практики / Под
ред. Р. Косолапова и др. М.: Изд-во политической литературы.
Рапопорт Н. (2004). То ли быль, то ли небыль: о времени и о себе.
Ростов: Феникс.
Сарнов Б. (2005). Наш советский новояз: Маленькая энциклопедия
реального социализма. М.: Эксмо.
Синявский А. (2001). Основы советской цивилизации. М.: Аграф.
Советская историография (1996). Советская историография. М.:
Изд-во РГГУ.
Степанов Л. В. (2000). Гнездо ревизионизма // Пресса в обществе
(1959-2000). Оценки журналистов и социологов. Документы.
М.: Московская школа политических исследований. С. 200-227.
Черняев А. (2008). Совместный исход. Дневник двух эпох. 1972-1991.
М.: РОССПЭН.
Яковлев А. (2000). Омут памяти. М.: Вагриус.
Ямпольский Б. (б/д). Исповедь (очерк). Электронная библиотека
А. Белоусенко, http://www.belousenko.com/wr_yampolsky.htm.

ГЛАВА 7
ОПЫТЫ ПРЕОДОЛЕНИЯ
«ПУБЛИЧНОЙ НЕМОТЫ»:
АНАЛИЗ ОБЩЕСТВЕННЫХ ДИСКУССИЙ
В РОССИИ НАЧАЛА XXI ВЕКА
Борис Гладарев
Как танцующим необходимо владеть основными па, что¬
бы не выглядеть комично, так и участникам дискуссии же¬
лательно обладать минимальными навыками публичного
дебата, чтобы не стать посмешищем в глазах публики.
Мэри Маколи. Из выступления на заключительной дискус¬
сии конференции «Российское общество в поисках публичного
языка: вчера, сегодня, завтра». ЕУСПб, 17 января 2013 года
Страна «немых»?
Сегодня большинство россиян слабо владеют «основными
па» публичной дискуссии и испытывают коммуникатив¬
ные затруднения, обсуждая общие дела и коллегиально
разрешая общие проблемы. Спикеры не могут понятно
формулировать свою позицию, не умеют вежливо и ар¬
гументированно критиковать оппонентов. Проведенное
в 2008-2012 годах наблюдение за практикой обществен¬
ных дискуссий в Петербурге демонстрирует дефицит
навыков публичного обсуждения и неразвитость самого
языка публичного дебата. Характерное для наших со¬
отечественников неумение слушать и говорить с Другими
в присутствии Других (то есть на публике) провоцирует
коммуникативный ступор, для описания которого в ста¬
тье используется метафора «публичная немота».
Перестройка, открывшая возможность публичного
высказывания своего мнения, в итоге не создала нового
© Б. Гладарев

ГЛАВА 7. ОПЫТЫ ПРЕОДОЛЕНИЯ «ПУБЛИЧНОЙ НЕМОТЫ» 197
публичного языка, на котором можно было бы догово¬
риться, выработать общую позицию, не соскальзывая при
этом к неформальному «кухонному разговору» или к за¬
штампованному языку «официоза», которые были ос¬
новными коммуникативными регистрами советского
общества1. Мэри Маколи, проводившая исследования
в конце 1980-х в Перми, Томской области, Краснодарском
крае и Ленинграде, отмечает, что как «советский» язык
партсобрания, так и «антисоветский» язык частной бесе¬
ды на кухне слабо соответствовали новым возможностям
публичного высказывания, внезапно открывшимся для
советских людей вместе с политикой гласности:
...похоже, что унаследованные из советского опыта структуры
и практики утратили свои прежние функции и, в новом мире,
стали дисфункциональными. <.. .> Теперь перед людьми впервые
возникла возможность и необходимость публично сказать друг
другу что-то лично важное, далекое от заученных ритуальных
формул. И кухонные беседы, не прошедшие испытание публич¬
ного говорения, выплеснулись на общественную арену. <...>
Ораторы перестроечных времен имели в своем арсенале либо
«советский», совершенно непригодный для выражения новых
идей язык, либо «антисоветский» язык, который был хорош
для ниспровержения и отрицания, но оказался совершенно не¬
адекватен новым задачам. Начавшаяся разноголосица не сумела
выработать новый публичный политический язык. Отсутствие
такого языка было одной из причин провала демократических
перемен в России в начале 1990-х годов [Маколи 2010:281-284,260].
1 «Кухонный язык» идеалотипически восходит к разговорам на «ин¬
теллигентской кухне». Это язык общения с близким, неформальным,
дружеским окружением, он переполнен аффективными интонация¬
ми и субкодами, плохо понимается внешними, не принадлежащими
к «близкому кругу» участниками. Язык «официоза» — порождение
советской общественной жизни, жестко подконтрольной и политизи¬
рованной сферы, где принято было говорить заштампованным, без¬
личным канцелярским слогом официальных лозунгов (см.: [Гладарев
2011: 243-244]). Подробнее о «кухонном» языке см. главу Н. Вахтина,
а о языке «официоза» — главу Б. Фирсова в настоящем издании.

198
БОРИС ГЛАДАРЕВ
Горбачевская политика гласности наполнила публич¬
ное пространство позднего Советского Союза множеством
«голосов», которые утонули в «разноголосице», так и не по¬
родив адекватный новым демократическим условиям
«публичный язык». Похожее наблюдение находим в статье
Сергея Ушакина, посвященной «динамике риторической
и символической разгерметизации советского общества».
Он пишет о постсоветской России: «Отсутствие обобщаю¬
щих ментальных „карт“ <...>, чувство утраты значимых
ориентиров нередко символизировались как дезинте¬
грация самой речи, как недостаток символических форм,
которые казались не приспособленными к адекватному
выражению сути сложившейся ситуации» [Ушакин 2009:
763]. Отсутствие «публичного языка» провоцировало «дис¬
курсивный паралич», который Ушакин вслед за Романом
Якобсоном называет «афазией»1.
После волны общественной мобилизации времен
перестройки в новой постсоветской России гражданское
участие и общественные дискуссии резко сократились
[Страниус 1996; Здравомыслова 1998: 552; МсРаи1 2001;
Гладарев 2011:115-116]. В 1990-е годы люди закрылись за
массивными железными дверями квартир, поставили
решетки на окнах, заперли парадные на кодовые замки,
установили защищающие дворы заборы и ворота — про¬
изошло стихийное «отгораживание», замыкание в за¬
щищенном от социальных потрясений контролируемом
и понятном приватном. Постсоветские люди погрузи¬
лись в автономные потребительские практики [Глада¬
рев, Цинман 2009]. Артемий Магун назвал этот феномен
«негативной революцией», когда «общество блокирует
себя, замыкается в себе», а «революционные субъекты»
так и не становятся гражданами [Магун 2008: 56-57].
' «Афазия проявляется как своего рода дискурсивный паралич—сам
Якобсон называл ее „замороженной начальной стадией“, на которой
уже сложившееся желание высказаться никак не может точно опре¬
делиться с предметом и формой самого высказывания» [Ушакин
2009: 765].

ГЛАВА 7. ОПЫТЫ ПРЕОДОЛЕНИЯ «ПУБЛИЧНОЙ НЕМОТЫ» 199
Можно сказать, что в России 90-х годов приватное побе¬
дило публичное.
На протяжении последующих 15 лет частная жизнь ста¬
ла основной сферой для большинства жителей России, ко¬
торые, казалось, навсегда утратили интерес к публичным
дебатам и общественному участию. Более того, возникло
ощущение, что отпала сама необходимость в «публичном
языке», на котором можно говорить с Другими (с незна¬
комцами, с согражданами), говорить об общих делах.
Но не только неразвитость соответствующего языка ста¬
новится причиной «публичной немоты». Другой ее при¬
чиной является дефицит навыков участия в публичных
дискуссиях, характерный для наших соотечественников.
Они просто не имели возможности приобрести подобные
навыки, поскольку советский опыт публичных собраний
(когда все роли расписаны, результат заранее предрешен
и будет подтвержден «единогласным голосованием») имел
мало общего с демократической практикой публичного
дебата1. А постсоветский опыт общественных дискуссий
для большинства закончился вместе с «разноголосицей»
перестройки, закончился, практически не начавшись1 2.
Свою задачу я вижу в анализе современной коммуни¬
кативной практики россиян. Деформации, отличающие
1	Борис Ямпольский так описывал собрание «советского образца»:
«Это сборище разнородных, часто враждебных, непримиримых друг
к другу людей, которые вот так встречаются раз в месяц или меньше,
и встречаются не по каким-то важным, мучающим их причинам, для
выяснения каких-то важных вопросов, решения каких-то необходи¬
мых срочных дел, а только потому, что нужно собраться, чтобы где-то
там, в руководящей, надзирающей, контролирующей инстанции по¬
ставили галочку...» (цит. по: [Сарнов 2002:550]).
2	Подавляющая часть россиян не имеет опыта трансформации кол¬
лективного собрания в конструктивную беседу с выработкой реше¬
ния, которое не казалось бы каждому интуитивно несправедливым
(а это и не может быть иначе без соблюдения общей процедуры). Если
в советские времена хотя бы формально пытались соблюдать правила
из уставов «демократически-центральных» организаций, которые на¬
чинали учить в школах, то сейчас и этого нет. Подробнее о неумении
россиян организовывать публичные дискуссии и участвовать в них

200
БОРИС ГЛАДАРЕВ
эту практику, различные формы проявления «публичной
немоты» будут рассмотрены на примере нескольких обще¬
ственных дискуссий, которые я наблюдал в последние
несколько лет. Под общественной дискуссией (диспутом)
в статье понимается коммуникативная практика, в ходе
которой неопределенно множественное число добро¬
вольных участников обсуждает и совместно формулирует
общее (групповое) мнение или позицию по какому-либо
вопросу в ограниченные сроки [Хархордин 2011: 519].
Дальнейшие рассуждения опираются на эмпириче¬
ские данные трех проектов, в которых я принимал участие
с 2008 по 2012 год1. Объектами этих исследований были
разные формы гражданской активности — общественные
движения, инициативные группы, гражданские коали¬
ции, связанные с проблемами градостроительной поли¬
тики в Петербурге* 1 2. Основной вектор анализа обращен
к изучению рутинного, процессуального уровня взаимо¬
действия горожан в публичном пространстве. Изучалось,
см. в форуме Олега Иванова «Навыки парламентаризма, их связь с де¬
мократией, регламенты/привычки коллективных решений»: http://
club443.ru/arc/index.php?showtopic=i64509 (доступ 04.11.2015).
1	i) «Социальная история петербургского движения за сохранение
историко-культурного наследия», в рамках проекта центра «Res
Publica» ЕУСПб, руководитель — О. Хархордин, при поддержке фонда
«Династия», 2007-2009; 2) «Environmental Activism in St Petersburg
and Helsinki: Comparing Analyses of Political Cultures», ЦНСИ и Уни¬
верситет Хельсинки, руководитель — М. Лонкила, при поддержке
Академии Финляндии, 2010; з) «Городские движения в современной
России: в поиске солидарных практик», Институт «Коллективное
действие», руководитель — К. Клеман, 2011-2012.
2	В проекте центра «Res Publica» ЕУСПб это были общегородские
движения защитников памятников истории и культуры Петербурга
(см.: [Гладарев 2011]). Во втором проекте — локальные сообщества
и инициативные группы соседей, борющихся против крупных ин¬
фраструктурных проектов и уплотнительной застройки в Петербур¬
ге и Хельсинки (см.: [Gladarev, Lonkila 2012, 2013]). В третьем иссле¬
довании анализировались новые городские гражданские коалиции
и альянсы, которые рождались в Петербурге в ходе общественной
борьбы с проектом строительства небоскреба «Охта-центр» (см.:
[Гладарев 2013]).

ГЛАВА 7. ОПЫТЫ ПРЕОДОЛЕНИЯ «ПУБЛИЧНОЙ НЕМОТЫ». 201
как общественники переходят от единичного к общему,
от частных позиций к общему пониманию ситуации,
от индивидуального к коллективному действию, иначе
говоря, как у них практически появляется возможность
действовать сообща.
В этой статье я использую эмпирические данные из по¬
левых дневников 2008-2012 годов, содержащие материалы
включенного наблюдения на разнообразных встречах,
собраниях и дискуссиях петербуржцев, обеспокоенных
градостроительными и коммунальными проблемами.
А также транскрипты 25 глубинных интервью с активиста¬
ми градозащитных движений, собранные в тот же период.
Теоретически текст опирается на разработанную Юр¬
геном Хабермасом концепцию публичной сферы и теорию
коммуникативного действия [Habermas 1989; Хабермас
2000]. Внимание к процессу обмена мнениями, направ¬
ленность на изучение форм и содержания коммуникации,
а также связь публичного дебата с общественной эволю¬
цией, отличающие теорию коммуникативного действия
Хабермаса, хорошо соотносятся с задачами исследования
«публичной немоты» в современном российском обществе.
И хотя само понятие публичной сферы является ценностно
ориентированным (большинству защитников этой концеп¬
ции, включая самого Хабермаса, присуще нормативное
представление о принципах ее функционирования), раз¬
работанные в рамках теории коммуникативного действия
категории кажутся релевантными задачам моего анализа.
Для Хабермаса важны культурно обусловленные осо¬
бенности взаимодействия и коммуникации между людь¬
ми, характер публичных собраний и формы участия,
которые определяют институциональные функции пуб¬
личной сферы. Хотя этот подход не рассматривает все
аспекты публичной жизни как формы общения, он тем
не менее логически предполагает, что, для того чтобы раз¬
вить способность коллективного политического действия,
индивиды должны посещать регулярные публичные со¬
брания или участвовать в постоянной коммуникации

202
БОРИС ГЛАДАРЕВ
(дискуссиях) определенного рода. Участники таких дис¬
куссий должны обладать равными возможностями до¬
ступа в публичное пространство и правом возобновления
обсуждения без каких-либо запретов на ограничение дис¬
курса («сила лучшего аргумента доминирует над властью
социального статуса»), они свободны обсуждать и крити¬
ковать любые вопросы [Habermas 1989: 31-41].
Публичная сфера понимается немецким философом
через метафору «театра» (как публичное пространство,
на котором разыгрываются спектакли общественных
дебатов) и метафору «полиса» (как политическая инсти¬
туция, функция которой заключается в артикулировании
общих интересов частных индивидов путем постоянно
идущей рациональной дискуссии). Публичная сфера разви¬
вается через коммуникативную практику участия граж¬
дан в публичных дискуссиях по поводу общезначимых
проблем. Ее основной рабочий инструмент — убедитель¬
ный аргумент, ее нормативная модель—делиберативная
демократия1 — опирается на идеал сообщества свободных
и равных индивидов, которые образуют публику и в про¬
цессе публичных переговоров определяют и регули¬
руют формы совместной жизни [Habermas 1989: 73-88,
141-180]. Ее активность приводит к реализации «публич¬
ного интереса» и достижению консенсуса в отношении
«общего блага», к изменению, в случае необходимости,
имеющихся политических институтов. В результате по¬
явления подобного рода публики в обществе формируется
автономная публичная сфера, включающая институты
1 Делиберативный процесс предполагает замену переговоров
(bargaining), соревнования и агрегирования частных интересов коо¬
перативным рассуждением и аргументацией. Это не рынок, где обме¬
ниваются частными предпочтениями, а форум, где вопросы и проб¬
лемы обсуждаются посредством аргументов и где нет силы сильнее
аргумента. Д. Паркинсон отмечает, что для обеспечения подлинного
обсуждения должны соблюдаться определенные условия: коммуни¬
кативная компетентность, взаимность, всеобщность (inclusiveness),
готовность следовать принципу: изменить имеющиеся установки
перед лицом лучших аргументов [Parkinson 2006:134].

ГЛАВА 7. ОПЫТЫ ПРЕОДОЛЕНИЯ «ПУБЛИЧНОЙ НЕМОТЫ» 203
делиберативной демократии. Публичная сфера развива¬
ется как автономное от государства пространство граж¬
данского соучастия в обсуждении общественно значимых
процессов, формировании общественной воли и при¬
нятии общественно значимых решений. То есть для
возникновения публичной сферы необходима публика
в республиканском ее понимании — хорошо информиро¬
ванные и правомочные граждане, способные к самоорга¬
низации ради достижения общих интересов. Здесь прямая
отсылка к классическим трактовкам, к смыслам термина
Res Publica (подробнее см.: [Хархордин 2009]).
Хотя о публичной сфере и политической культуре пост¬
советских граждан существует значительная социологи¬
ческая и политологическая дискуссия, вопрос о практике
коллективных обсуждений в современной России осве¬
щен крайне скудно и фрагментарно1. Свою задачу я вижу
в том, чтобы отчасти восполнить этот пробел.
Таким образом, в центре моего внимания находят¬
ся опыты публичных дискуссий и коммуникативные
навыки вовлеченной в них публики, которые будут
рассмотрены ниже на оригинальном эмпирическом мате¬
риале. Структурно статья состоит из двух взаимосвязанных
1 За исключением глав Капитолины Федоровой и Александры Ка¬
саткиной в настоящем издании, а также работ: [Бикбов 2012; Агапов
2012; Grigoryeva 2012; Ковенева 2008; Зайцева 2010], большинство ис¬
следований связаны с последней волной общественной мобилизации
и движением «За честные выборы!». К. Федорова рассматривает прак¬
тику дебатирования на материале заседаний оргкомитетов митингов
и массовых мероприятий в январе-феврале 2012 года. А. Бикбов, А. Гри-
горьева, М. Агапов фрагментарно затрагивают вопросы обществен¬
ной самоорганизации и дискуссий, анализируя социальную природу
массовых протестов 2011-2012 годов. О. Ковенева рассматривает логику
публичной аргументации на митинге жителей московского Крылат¬
ского, выступающих против уплотнительной застройки. А. Зайцева
изучает процессуальный уровень арт-активизма, а А. Касаткина об¬
ращается к антропологическому описанию публичных собраний
в садоводческих товариществах конца 2000-х годов. Можно сказать,
что данная тема становится предметом растущего научного интереса
со стороны социологов и антропологов лишь последние несколько лет.

204
БОРИС ГЛАДАРЕВ
частей—дескриптивной и аналитической. В первой внима¬
нию читателя представлены типичные для современного
российского общества ситуации публичных обсуждений:
соседский сход, встречи активистов градозащитных движе¬
ний и локальных инициативных групп, отчетное собрание
правления жилищно-строительного кооператива и обще¬
ственные слушания по крупному инфраструктурному про¬
екту. Во второй части статьи эти примеры анализируются,
выделяются характерные коммуникативные неудачи или
деформации1, а также условия, способствующие преодо¬
лению синдрома «публичной немоты».
Примеры общественных дискуссий (2008-2012)
Случай 1: соседский сход
Именно «соседский сход» разбудил у меня интерес к фено¬
мену, который впоследствии был обозначен через метафору
«публичной немоты». Став случайным участником «сосед¬
ского схода», я был впечатлен конфликтностью наблюдае¬
мого мной взаимодействия, обилием коммуникативных
деформаций, неготовностью собравшихся людей слушать
и понимать друг друга.
Итак, летом 2008 года на парадных жилого дома, рас¬
положенного в муниципальном образовании «Черная
речка», были расклеены объявления: «XX числа в 17.00
на детской площадке во дворе состоится соседский сход.
Тема—проект устройства „Корейского культурного центра“
1 Термин «коммуникативная неудача» (miscommunication, communi¬
cation failure) впервые введен в научный оборот в работах Дж. Гамперца
[Gumperz 1982]. Термин «коммуникативные деформации» употреблял
Хабермас, понимая под ними различные формы асимметрии, которые
могут складываться в ходе коммуникативного взаимодействия, такие
как: монологически авторитарная позиция одной из стороны, исклю¬
чение из дискурса, отказ в праве голоса, апелляция к метафизическому
авторитету, традиции, силе и т. д. (ср.: [Weiser 2014:81]).

ГЛАВА 7. ОПЫТЫ ПРЕОДОЛЕНИЯ «ПУБЛИЧНОЙ НЕМОТЫ
205
в подвальных помещениях дома по адресу X. Приглашаются
все жильцы дома».
На следующий день вечером во дворе сталинской пя¬
тиэтажки (около 6о квартир) собирается сначала 7, а по¬
том ю человек. В основном это женщины: две в возрасте
от 20 до 30, четыре — старше 55. Также пришли трое муж¬
чин средних лет. Один из них — с азиатской внешностью
в серебристом костюме и темной рубашке без галстука.
Это русскоговорящий кореец — организатор «Корейско¬
го культурного центра», размещение которого в подвале
жилого дома является предметом обсуждения на «сходе».
В 17.15 обсуждение начинается с короткой речи «корейца».
Он рассказывает, что представляет религиозную (про¬
тестантскую) общину, которая хочет помогать петер¬
бургским корейцам в изучении родного языка, общаться
в рамках диаспоры, знакомиться с культурой и историей
Кореи. Для этого создается «Культурный центр», кото¬
рый планируется разместить в подвальном помещении
сталинского дома. Возможно, подвал придется немного
углубить и перестроить. Недослушав «корейца», старшие
женщины начинают высказываться весьма экспрессивно:
—Подвал нельзя углублять, дом просядет.
—А какое у вас право на наш подвал?!
—Нам здесь ваша секта не нужна!
«Кореец» старается снова завладеть вниманием собрав¬
шихся и объясняет, что «Культурный центр» лучше мага¬
зина, который был в подвале раньше: «не будет погрузки/
разгрузки стройматериалов», «во дворе станет меньше
шума и грязи». Его, однако, не слушают. Несколько людей
говорят одновременно, быстро переходя на повышенные
тона. Я пытаюсь вмешаться, призывая соседей дослушать
все аргументы представителя «Культурного центра». Но,
похоже, никто не готов слушать, все хотят только выска¬
зываться. Молодая женщина кричит, что «лучше русские
стройтовары, чем корейские сектанты», что «мунисты ей

206
БОРИС ГЛАДАРЕВ
во дворе не нужны»1. «Кореец» возражает, напирая на то,
что в их случае «ни о каких сектантах речи не идет», что
«он представляет протестантскую общину». Параллельно
мужчина в спортивном костюме хочет узнать, может ли он
тоже учить корейский язык в новом «Культурном центре»
или «будут обучать только корейцев?» Одна из пенсио¬
нерок пытается увлечь соседок идеей о сборе подписей
жителей дома: «Нужно срочно организовать подписи про¬
тив перестройки подвала! Этого нельзя допускать. Дом
поползет!» Мои робкие призывы к собравшимся сначала
выслушать аргументы представителя «Культурного цен¬
тра», а затем последовательно обсудить разные варианты
реакции на них снова не приняты во внимание «сходом».
Производимый одновременно говорящими людьми шум
отражается стенами двора и, нарастая эхом, усиливается.
Летает тополиный пух. Так проходит минут пятнадцать1 2.
Наконец, одна женщина, лет 50, привлекает общее
внимание. Она говорит, что работает нотариусом, поэто¬
му может составить юридически грамотный запрос от
имени жильцов в районную администрацию. В ее речи
звучит апелляция к закону как мерилу справедливости
1	Вероятно, она имела в виду последователей преподобного Сан Мён
Муна, харизматичного лидера корейской «Unification Church», в РФ
представленной «Ассоциацией Святого Духа по объединению все¬
мирного христианства».
2	Интересно, что описываемая мной какофония «соседского схода»
очень схожим образом передается А. Касаткиной на материале собра¬
ний садоводческих товариществ:«.. .поведение людей на собраниях...
создает крайне неблагоприятную для дискуссии и принятия общих
решений обстановку: присутствующие разговаривают одновремен¬
но с выступающими, обсуждая новости, сплетничая, комментируя
и объясняя друг другу происходящее, причем часто не считая нуж¬
ным понизить голос. В результате они не следят за тем, что говорится
с „трибуны“, а когда объявляется голосование, голосуют наугад, так
как не успевают понять, какой именно вопрос обсуждался. <....>
Люди описывают происходящее на собраниях как „шум и крик“, „бред
полный“, „ничего ужаснее в жизни не видела“, а следовательно, „луч¬
ше не видеть и не слышать“, „делать больше нечего — ходить [на со¬
брания]“ (все цитаты из полевого дневника)» [Касаткина 2012:134].

ГЛАВА 7. ОПЫТЫ ПРЕОДОЛЕНИЯ «ПУБЛИЧНОЙ НЕМОТЫ» 207
и как к инструменту: «Мы как собственники имеем право
решать, что будет в нашем подвале. Нужно только, чтобы
все подписались под запросом». Представитель «Культур¬
ного центра» быстро находится: «Мы не против. Я лично
обойду все квартиры, чтобы разъяснить все преимуще¬
ства нашего предложения». Но участники «схода» просто
игнорируют эту инициативу. Теперь они активно обсуж¬
дают предложение женщины-нотариуса:
—	Она же юрист. Значит, может жалобу правильно написать.
—Да. Написать письмо в районную администрацию — вот
это правильно!
—	Мы все готовы подписаться. Все!
Люди немного успокаиваются: «Сама вызвалась—пусть
пишет от всех жильцов». С этого момента участники «сосед¬
ского схода» делегируют представительские полномочия
инициативному нотариусу. Они мыслят в прагматическом
ключе «безбилетника» Мансура Олсона: «Среди нас нашел¬
ся компетентный человек. Можно не напрягаться. Можно
переложить на него ответственность за ситуацию». Никто
не предлагает инициативной соседке помощь, только обе¬
щания «обязательно подписаться», один мужчина хочет
подписаться «прямо сейчас», потому что его трудно застать.
Ни содержание письма, ни сроки, в которые планируется
его подготовить, ни какой-то общественный контроль над
процедурой сбора подписей—ничего из процессуальных
мелочей на «сходе» не обсуждается. «Соседский сход» за¬
вершается через полчаса после начала. По одному, по двое
соседи покидают детскую площадку, расходясь по парад¬
ным. «Корейская культура очень уважительная к соседям...
Мы верующие... Мы не какие-нибудь там...» — «кореец»
в серебристом костюме высказывает вслед уходящим по¬
следние аргументы.
Описанный мной «соседский сход» представляет со¬
бой показательный случай, где отражаются основные
отличительные признаки «публичной немоты». В начале

208
БОРИС ГЛАДАРЕВ
встречи люди быстро определили «своих» (жильцов дома)
и «чужих» (нового арендатора подвала). «Чужой» — зна¬
чит, «себе на уме», «потенциально опасный», «блюдущий
свой интерес» (прямо по Георгу Зиммелю [Зиммель 1994;
2008]). И потому никакой компромисс с ним невозмо¬
жен. Самая верная стратегия — игнорировать «чужого».
Соседи собрались, полчаса покричали, нашли наиболее
активного, взявшего на себя ответственность за «решение
вопроса», и разошлись по квартирам.
В итоге вот уже больше трех лет в подвале этого дома
на Черной речке работает «Корейский культурный центр».
Над входом повесили неприметную табличку с его назва¬
нием на русском и корейском. Во дворе обычно тихо, как
и обещал когда-то «кореец». Жители в целом довольны
новыми арендаторами: «Конечно, никогда до конца не зна¬
ешь, что у них на уме... ведут себя тихо, и пусть пока».
Случай 2: дискуссии активистов градозащитных
движений и локальных инициативных групп
На протяжении 2008-2012 годов мне удалось стать участ¬
ником десятков собраний, дискуссий и рабочих встреч
различных движений и инициативных групп, создан¬
ных петербуржцами для защиты историко-культурных
памятников и городской среды от разного рода угроз
(принудительной реновации исторического центра,
уплотнительной застройки, вырубки скверов, мансард¬
ного строительства, «аварийного» расселения и т. п.).
Активисты собирались, чтобы обсудить текущие дела,
согласовать позиции по той или иной проблеме, просто по¬
общаться, выработать стратегию коллективных действий,
обсудить важные вопросы с «понимающими людьми».
На встречи приходило от 5 до 40 человек, но обычно было
10-15 участников. Собрания активистов проходили в город¬
ских кафе или в офисах «дружественных» градозащитным
движениям НКО («Мемориал», ВООПИК, петербургское

ГЛАВА 7. ОПЫТЫ ПРЕОДОЛЕНИЯ «ПУБЛИЧНОЙ НЕМОТЫ» 209
отделение партии «Яблоко» и др.). Участники локальных
инициативных групп для встреч обычно выбирали дво¬
ры, местные кафе или лестницы в парадных. Реже со¬
бирались в частных офисах или в квартирах у кого-то из
активистов1. Коллективные обсуждения петербургских
активистов обычно носили неформальный характер, редко
регулировались каким-либо регламентом, почти никогда
не протоколировались. Можно говорить о трех типичных
сценариях, по которым развивались дискуссии в этой среде.
А) «Тусовочный» сценарий
Эту модель дискуссии я многократно наблюдал на собра¬
ниях одного из движений за сохранение исторической
городской среды Петербурга. Пару раз в месяц 30-40 че¬
ловек разного образовательного и профессионального
статуса в возрасте от 20 до 25 лет, среди которых девушек
было чуть больше, чем молодых людей, собирались в зале
для семинаров, бесплатно предоставленном «дружествен¬
ной» НКО. Обычно встречи назначались с помощью ин¬
тернет-рассылки на шесть или семь часов вечера, чтобы
активисты успели приехать после учебы/работы. Часам
к восьми люди постепенно «подтягивались» на собрание.
Они заваривали чай/кофе в пластиковых стаканчиках,
собирались небольшими группами, болтали, выходили
курить на улицу, потом наконец усаживались за большой
овальный стол и начинали общую дискуссию. Ведущих
в формальном смысле не было, каждый говорил, когда
считал нужным и о чем хотел. Часто групповая дискуссия
замирала, распадаясь на десяток параллельных разговоров
в мини-группах. Потом общее обсуждение могло начаться
снова и нередко заканчивалось «в кулуарах». Ощущение
1 Проведенные исследования указывают на острый дефицит в Петер¬
бурге удобных и доступных публичных пространств, где горожане
могли бы обсуждать общие, социально значимые проблемы и дела.

210
БОРИС ГЛАДАРЕВ
возникало такое, будто активисты сознательно избегают
какой-либо, пусть даже минимальной, формализации
своих еженедельных обсуждений. Их разговоры порой
напоминали дружескую болтовню как способ проведения
досуга. Развитие дискуссии по «тусовочному» сценарию
не исключало споров вокруг актуальных для движения
проблем (новые угрозы памятникам истории и культуры;
планы, стратегия и тактика коллективных действий; рас¬
пределение ответственности и т. п.). Однако полифони¬
ческая коммуникация в раздробленной на микрогруппы
«тусовке» редко заканчивалась принятием каких-то общих
решений. И как следствие слова достаточно редко превра¬
щались в дела: «Большая часть того, что обсуждается на со¬
браниях, это мало связано с действительностью, с реальной
работой. Это просто клуб. Люди собираются и все о чем-то
разговаривают, потом расходятся. Никаких конкретных
решений, никакой конкретики там не происходит» (Сергей,
1984 г. р., активист градозащитного движения).
Когда общественное движение зацикливается на «ту¬
совочном» сценарии взаимодействия, возникают серьез¬
ные препятствия для организации общих коллективных
действий, поскольку из дружеского «трепа», как правило,
не рождается консолидированных решений, просто по¬
тому, что у этой формы коммуникации другие задачи.
Но «тусовочный» сценарий не исключает возможности
эффективных действий, чаще всего это инициативные
проекты, когда импульсом активности становится лич¬
ная вовлеченность одного из участников. Не обсуждая
с другими, активист придумывал увлекающий его лично
«проект», озвучивал его на собрании и брал на себя от¬
ветственность за его реализацию1. Как и в истории про
1 Александр Бикбов, анализируя самоорганизацию в ходе обще¬
ственной мобилизации 2011-2012 годов, особенно подчеркивает, что
эти новые коллективные агенты публичной политики функциони¬
ровали по принципу «тусовки»: «Я займусь этим сам; вы, если хо¬
тите, присоединяйтесь. <...> „Мастерская протестных действий“ —
самоорганизованная координационная структура под патронажем

ГЛАВА 7. ОПЫТЫ ПРЕОДОЛЕНИЯ «ПУБЛИЧНОЙ НЕМОТЫ
211
женщину-нотариуса на соседском сходе, в «тусовочном»
сценарии инициатор был одновременно и исполнителем,
автор идеи становился главным ее «продюсером», продви¬
гая свой «проект» к практической реализации, в то время
как остальные участники не возражали, но и не вовле¬
кались в процесс.
Б) «Авторитетный» сценарий
Идеалотипичным примером «авторитетного» сценария
можно считать собрания другого городского движения —
«экологов культуры»1. Раз в неделю 10-15 активистов
приходили в заранее согласованное место. Обычно это
были «сетевые кофейни», но в теплый сезон собирались
и в городских парках: в беседках, на составленных вме¬
сте скамейках. Подсаживаясь за столики кафе, они, так
же как и в «тусовочном» сценарии, образовывали микро¬
группы по интересам и симпатиям. Общее собрание на¬
чиналось, когда в кофейню приходил «лидер» — наиболее
авторитетный в движении активист, за которым боль¬
шинство признает «право» на координацию совместной
журналистки Маши Гессен. Собрания „мастерской“ проходят в кафе
и клубах, где любой желающий может выйти на сцену и предложить
свою идею или инициативу, обозначив, какие силы и средства, по его
мнению, необходимы для ее реализации. Сразу после этого выслу¬
шавшие его желающие могут присоединиться, записавшись в рабо¬
чую группу и обменявшись друг с другом контактами. В этом про¬
странстве ветируются любые „неконкретные предложения“ и „общие
рассуждения“, включая политические дискуссии. <...> Такая модель
предполагает участие тех, „кого не нужно убеждать“, кто уже раз¬
деляет самое общее понимание акта выхода на улицу или иного со¬
вместного действия» [Бикбов 2012: 215, 220].
1 Здесь по ассоциации с концептами Д. С. Лихачева [Лихачев 1979]
«экологами культуры» именуются участники общественных объеди¬
нений, декларируемая цель которых связанна с «экологией культу¬
ры», то есть общественным контролем за сохранением памятников
истории и культуры.

212
БОРИС ГЛАДАРЕВ
деятельности движения, — обстановка заметно менялась,
быстро происходила общегрупповая консолидация.
Концентрируя и направляя внимание участников
встречи, авторитетный активист монополизировал функ¬
ции модератора и втягивал людей из дружеских кружков
в коллективное обсуждение. Это обычное начало дис¬
куссии согласно «авторитетному» сценарию может иметь
два варианта дальнейшего развития: «координационный»
и «строго лидерский».
«Строго лидерский» вариант разворачивается в том
случае, если авторитетный «лидер» приходит на собрание
с заранее подготовленной повесткой, которая доносится
им/ею до остальных активистов. На встречах, проходя¬
щих в «строго лидерском» стиле, самый авторитетный
активист озвучивает общие для движения вопросы, пред¬
лагает варианты их решения и распределяет среди «ря¬
довых» активистов поручения, определяя практические
детали и зоны ответственности: «Есть сведения о готовя¬
щемся сносе здания X. Мы должны срочно распространить
эту тревожную информацию в ЖЖ, на градозащитных
форумах и на страницах местных сообществ. Кто возьмет
на себя ЖЖ? Так... Таня, ты успеешь до четверга отписать¬
ся? Хорошо. Записывай инфудля постов... Одновременно
нужно написать запрос в КГИОП и письмо в прокуратуру.
Кто может помочь это сделать?» Такого рода однонаправ¬
ленные взаимодействия, когда все коммуникативные
процессы инициируются авторитетным «лидером», — как
правило, не оставляют места для дискуссии в том смысле,
которым наделяют «дискуссию» словари1.
' В советских словарях «дискуссия — обсуждение какого-л. спорного
вопроса на собрании, в печати, в беседе» [Словарь иностранных слов
1980: 172]. В постсоветских несколько иначе: «свободное публичное
обсуждение какого-л. спорного вопроса» [Большой толковый словарь
2008: 261]. В первом определении — упор на пространство дискуссии
(собрание, печать), во втором — на ее характер (свободный и публич¬
ный). Но оба определения не подходят для собрания, проходящего
по «строго лидерскому» сценарию.

ГЛАВА 7. ОПЫТЫ ПРЕОДОЛЕНИЯ «ПУБЛИЧНОЙ НЕМОТЫ
213
Я допускаю, что подобные одноканально организо¬
ванные собрания могут быть эффективны с практиче¬
ской точки зрения: решения спускаются сверху вниз,
отчеты идут снизу наверх, все организовано быстро
и четко. Однако присутствие на встречах, проходящих
по «строгому лидерскому» сценарию, вызывало ассоциа¬
ции то ли с производственным совещанием вертикально
интегрированного холдинга, то ли с сектантским раде¬
нием. Поскольку на таких собраниях исключительная
роль отводится «лидеру», очевидно, что их успех или
неудача зависят от настроения, усталости, сосредото¬
ченности и прочих индивидуальных переменных одного
человека. Позиция рядовых участников здесь сводится
к роли внимающих зрителей, получающих от авторитет¬
ного «лидера» информацию, поручения, критику, эмоци¬
ональную зарядку и т. д. Дискуссии на подобным образом
организованных собраниях могут вестись только вокруг
отдельных нюансов и мелких практических деталей
реализации уже принятых «лидером» стратегических
решений. Фактически в «строго лидерском» сценарии
общее обсуждение нужно, только чтобы легитимировать
уже принятые решения. Это строго иерархичная модель,
при которой минимизируются возможности коллектив¬
ных обсуждений.
Другой — «координационный» — вариант развития
«авторитетного» сценария имеет место, когда наиболее ав¬
торитетный в движении активист выступает скорее в роли
группового координатора. В этом случае неформальный
лидер начинает собрание с вовлечения отдельных его
участников в процедуру сбора информации и предло¬
жений, пытаясь совместно определить общую для груп¬
пы повестку. Это диалоговый вариант «авторитетного»
сценария, который я наблюдал в гою году на собраниях
одной локальной группы, выступающей против планов
надстройки мансардного этажа в историческом здании,
расположенном в охраняемой ЮНЕСКО «парадной части»
старого Петербурга. Проект «надстраивания» мансардного

214
БОРИС ГЛАДАРЕВ
этажа принадлежал крупной девелоперской компании
и был поддержан соответствующими комитетами город¬
ской администрации.
Из 15 участников этой дискуссии большинство были
собственниками квартир в надстраиваемом историческом
доме. Они объединились, чтобы не допустить строи¬
тельства мансарды, потому что такая реновация, по их
мнению, увеличила бы нагрузку на и без того ветхую
коммунальную инфраструктуру, нарушила бы привыч¬
ный облик старого архитектурного ансамбля и, наконец,
снизила бы стоимость их недвижимости. Кроме жителей
дома, в активистское «ядро» входили несколько опытных
экспертов из общегородских движений «экологов куль¬
туры», которые не хотели допустить, чтобы девелоперы
«изуродовали» историческое здание, и консультировали
локальную инициативную группу по вопросам тактики
эффективной общественной защиты своего дома как «па¬
мятника истории и культуры»1.
Раз-два в неделю участники «антимансардной группы»
собирались у парадной лестницы старого дома для обмена
информацией и координации совместных действий. Это
были люди разного возраста, опыта и достатка, которые
не всегда находили общий язык. Их собрания организовы¬
вались неформальным лидером инициативной группы —
женщиной средних лет, волевой и очень компетентной
в коммуникативном плане.
Как и в других наблюдаемых случаях, без усилий мо¬
дератора групповое обсуждение дробилось на несколько
сепаратных разговоров в мини-группах «своих» (пожилые
отдельно, градозащитные эксперты отдельно, собаково¬
ды отдельно). Лидер «антимансардников» брала на себя
функции ведущего общей дискуссии. Ее стратегия опи¬
ралась на последовательное вовлечение в коллективное
1 Подробнее о том, как петербуржцы обращаются к риторике «исто¬
рико-культурного наследия» для защиты сложившейся городской
среды от инфраструктурных инноваций, см.: [Закирова 2009].

ГЛАВА 7. ОПЫТЫ ПРЕОДОЛЕНИЯ «ПУБЛИЧНОЙ НЕМОТЫ». 215
обсуждение наиболее деловых и конструктивно настро¬
енных представителей мини-кружков. Обращаясь к тому
или иному активисту, лидер-координатор не просто де¬
лилась какой-то информацией и раздавала поручения,
она втягивала участников собрания в совместную работу.
В ходе «опроса» наиболее ответственных активистов фор¬
мировался общий список тем для коллективного обсужде¬
ния, возникало ощущение единства и четких перспектив.
При этом основное направление организованной по «ав¬
торитетному» сценарию дискуссии все же оставалось
под контролем «модератора», которая призывала всех
вносить «рацпредложения», одновременно регулирова¬
ла порядок обсуждения и корректно резюмировала его
итоги. Организованная по «авторитетному» сценарию,
но в «координационном» стиле дискуссия содержит неко¬
торые элементы обратной связи, которые сам «авторитет¬
ный» ведущий и инициирует. Обсуждение часто уступает
место согласованиям: кто и что будет делать и по скольку
рублей нужно «скинуться» в этот раз. А инициативные
предложения возникали редко. Большинство участников
этой группы не были готовы активно вести себя на пуб¬
лике, предлагать оригинальные решения, брать на себя
ответственность за планирование коллективного дей¬
ствия. Но они были готовы по мере сил вовлекаться в эту
деятельность.
В) «Состязательный» сценарий
«Авторитетные» сценарии проведения общих встреч
и дискуссий в среде градозащитных активистов пред¬
полагают, что среди участников собрания существует
консенсус в отношении фигуры «лидера». Его/ее мнение
для группы обладает большим значением и весом, чем
позиция любого рядового активиста. Более того, мнение
авторитетного «лидера», как правило, публично не оспа¬
ривается. Иная ситуация возникает, когда в движении

216
БОРИС ГЛАДАРЕВ
или инициативной группе нет консенсуса по поводу «са¬
мого авторитетного активиста», когда на эту роль пре¬
тендуют два и более спикера, а большинство участников
коллективного обсуждения формируют свое представ¬
ление о дискутируемых вопросах по ходу дебатов. Тогда
собрания происходят либо по описанному выше не ори¬
ентированному на результат «тусовочному» сценарию,
либо по «состязательному» сценарию, наиболее близко¬
му к хабермасовскому пониманию дискуссии, когда ее
участники обладают равными возможностями, свободны
обсуждать и критиковать любые общие вопросы в диа¬
логовом режиме.
В ходе наблюдения особенностей коммуникативного
взаимодействия активистов градозащитных движений
и локальных инициативных групп я несколько раз стано¬
вился свидетелем «состязательного» сценария публичного
дебата. В рамках «состязательного» сценария публичная
дискуссия способна породить оригинальные решения
обсуждаемых проблем, поскольку развивается через ар¬
гументированное оспаривание как специфическая форма
«негативного сотрудничества» [Буш 1985: 261], когда оспа¬
ривание аргументов приводит к их совершенствованию.
Успех «состязательного» сценария скорее вероятен, если
стороны соблюдают формальные правила и придержива¬
ются простых этикетных норм публичного дебатирования
а-ля Хабермас. Используя метафору Мэри Маколи, можно
сказать, что дискутанты, как танцоры, должны владеть
определенными па, попадать в ритм, не сталкиваться
с другими танцующими. В противном случае обсужде¬
ние обычно перерастает в неуправляемый дискурсивный
конфликт. Примером чему может служить одно заседание
молодых градозащитников, которое на моих глазах из
рутинного собрания актива «по текущим вопросам» пре¬
вратилось в яростную словесную перепалку двух конку¬
рирующих спикеров.
Обсуждая узкий технический, но вызывающий вза¬
имное раздражение вопрос, двое конкурирующих за

ГЛАВА 7. ОПЫТЫ ПРЕОДОЛЕНИЯ «ПУБЛИЧНОЙ НЕМОТЫ.» 217
публичное признание активистов быстро перешли к «со¬
стязательному» оспариванию более масштабных проблем.
Поднимаясь по лестнице аргументов от частного к обще¬
му, от конкретного к абстрактному, спорщики не удер¬
жались на достигнутой совместно высоте обобщений,
резко снизили уровень аргументации и в итоге «перешли
на личности». Все силы участников этой дискуссии теперь
обратились не на критику аргументов, а на критику лич¬
ности оппонента. В результате их дискуссия приобрела
резко конфликтный характер и захлебнулась в череде
взаимных обвинений.
Неудача данной дискуссии может объясняться двумя
причинами. Во-первых, конфликт возник потому, что
конкурирующие за внимание публики спикеры не владе¬
ли в достаточной степени «публичным языком» (общим,
вежливым, аргументированным). При отстаивании своей
позиции оба спикера достигли «дискурсивной вершины»
доступных им обобщений, ощутили недостаток языковых
средств, результатом чего стала афазия и переключение
в «кухонный регистр»: от общих вопросов они обратились
к частным и обрушились друг на друга с личной критикой.
Во-вторых, им не хватало коммуникативных навыков.
Эти молодые люди были лишены базовых представлений
о правилах участия в публичном обсуждении (высту¬
пать поочередно, не отвлекаться от основного предмета
обсуждения, дослушивать оппонента, выстраивать аргу¬
ментацию доступными аудитории словами и т. п.). И этот
случай далеко не уникален. Более того, можно сказать, что
перерастание «состязательного» сценария в конфликт¬
ный — один из типичных паттернов для современной
практики публичного дебата в России.
Только один раз я был свидетелем коллективного
обсуждения, которое могло бы быть описано как «состя¬
зательный» дебат в «компромиссном» стиле. Это произо¬
шло на собрании небольшой общественной группы: пяти
собственников квартир и троих активистов — специ¬
алистов по проблемам защиты памятников. Обсуждался

218
БОРИС ГЛАДАРЕВ
вопрос о том, как организовать альтернативную экспер¬
тизу на предмет историко-культурной ценности дома,
которому грозил снос как «аварийному». Вопрос был
непростой, потому что экспертизу нужно было делать
быстро, а специалист, который обещал ею заняться, за¬
болел; потому что в КГИОПе уже две недели не отвечали
на официальный запрос и на телефонные звонки; по¬
тому что у инициативной группы не хватало денег для
аванса новому эксперту из Ленпроектреставрации, а он
без предоплаты не брался за работу и т. д. Вариант с рас¬
селением дома как «аварийного» с последующим пере¬
селением жителей городского центра в периферийные
районы был очень вероятен. За последние 5-8 лет сотни
инвестиционно привлекательных зданий в историческом
центре Петербурга были принудительно избавлены от
жильцов таким образом. Обычно люди просто не могут
самоорганизоваться, им не хватает взаимного доверия
и потенциальных солидарностей, они живут в стиле
пассивной отстраненности — хорошо бы, чтобы стало
хорошо, но меня к решению вопроса не подключайте. Но это
собрание локальных активистов и экспертов явило собой
редкий пример эффективного состязательного сценария
в «компромиссном» стиле.
Восемь человек собрались в ресторане, принадле¬
жащем одному из членов инициативной группы, чтобы
разработать эффективную стратегию общественного со¬
противления планам сноса своего дома как «аварийного».
Они продемонстрировали, как возможно в ограниченное
время свободно, сообща и без лишних эмоций выработать
общие подходы к компромиссному решению комплекса
непростых проблем, взаимно учитывая мнения друг
друга. В ходе обсуждения активисты спорили, последо¬
вательно отстаивали различные позиции, критиковали
оппонентов, не выходя при этом за рамки обычной веж¬
ливости и четко придерживаясь основного тематического
вектора общего разговора. Все высказанные позиции про¬
токолировались. В процессе оживленной, регулируемой

ГЛАВА 7. ОПЫТЫ ПРЕОДОЛЕНИЯ «ПУБЛИЧНОЙ НЕМОТЫ» 219
выбранным спикером дискуссии большинство участников
прагматически ориентировались на выработку компро¬
мисса — общего решения, устраивающего все стороны.
Вероятно, успех коллективного обсуждения в данном
случае определялся установкой большинства участников
дискуссии, а именно общими целями, склонностью к ком¬
промиссам и развитыми навыками участия в публичных
дебатах. Привлеченные эксперты имели опыт публичных
обсуждений, а среди активистов этой инициативной груп¬
пы преобладали бизнесмены (трое из пяти). Возможно,
продемонстрированные ими способности к конструк¬
тивному диалогу связаны с опытом деловых переговоров:
«Договороспособность — первое, чему учишься по ходу
развития своего бизнеса. Это такой... можно сказать,
базовый skill» (Константин, 1974 г. р., участник инициа¬
тивной группы). Именно из практики бизнес-переговоров
у нас в России может сформироваться коммуникативный
регистр, соответствующий «публичному языку», кото¬
рый постепенно расширит свое социальное бытование
от бизнес-сообществ до других близких социальных сред
российского общества. Но пока приходится констати¬
ровать, что описанной выше пример конструктивной
дискуссии кажется скорее исключением из общей прак¬
тики ". Обычно мне приходилось наблюдать другие случаи, 11 Хотя в исследовании социальной мобилизизации «белоленточного»
движения 2011-2012 годов Александра Бикбова мы находим свиде¬
тельства об успешных публичных дебатах, организованных по «со¬
стязательному» сценарию в компромиссном стиле: «Схожим образом
работает модель „оккупай“-ассамблеи, где любой участник может
высказаться по повестке, в формировании которой имеет право при¬
нять участие на предшествующем шаге дискуссии. Доктринальные
дебаты здесь также ветируются, а участники/публика получают
прямое влияние на высказывание и отзыв оратора при помощи ого¬
воренных жестов, за которыми следит модератор... в московском слу¬
чае можно было регулярно наблюдать, как участники подбадривают
друг друга, предлагая колеблющимся взять слово, не дают слова вне
очереди известным медийным фигурам или отзывают излишне на¬
вязчивого оратора/модератора» [Бикбов 2012: 221].

220
БОРИС ГЛАДАРЕВ
когда неумение договариваться провоцирует болезненные
противоречия между «соратниками», а обсуждаемые
проблемы теряются в череде коммуникативных неудач.
Случай 3: отчетное собрание ПЖСК
Отчетное собрание Правления потребительского жилищ¬
но-строительного кооператива (ПЖСК) крупного жилого
комплекса я наблюдал в феврале 2012 года, совмещая ис¬
следовательский интерес и личную вовлеченность. Один
из моих близких родственников является собственником
квартиры в этом огромном новом доме на севере Петер¬
бурга. За пятилетнюю историю новостройки это было
первое отчетное собрание ПЖСК, и меня попросили при¬
сутствовать, чтобы совместно разобраться, как устроено
управление коммунальным хозяйством. У жильцов на¬
копилось много вопросов к Правлению.
Собрание было организовано в небольшом, плохо ос¬
вещенном зале старого кинотеатра, который арендовало
Правление жилищно-строительного кооператива для
проведения отчетного собрания. На сцене перед экраном
стояли два стола «президиума», где разместились три чле¬
на Правления (председатель, представитель коммуналь¬
ного сервиса и один никак не представившийся человек).
Все люди на сцене в черных пиджаках, но без галстуков.
В зале собралось человек 50 собственников (всего в жи¬
лом комплексе около 2000 квартир). В основном это люди
старше 50. Они сидят в кинотеатре в верхней одежде, так
как гардероб не работает.
Далее, чтобы дать представление об особенностях
стиля и сценария отчетного собрания ПЖСК, я привожу
выдержки из дневника включенного наблюдения. Начали
вовремя. К микрофону на сцене поднимается один из «чер¬
ных пиджаков» и произносит: «Позволю себе начать...»
Это председатель Правления кооператива. 40 минут он
по бумажке читает отчет о финансово-хозяйственной

ГЛАВА 7. ОПЫТЫ ПРЕОДОЛЕНИЯ «ПУБЛИЧНОЙ НЕМОТЫ» 221
деятельности ПЖСК, заканчивает приглашением к об¬
суждению: «Я готов ответить на вопросы, связанные с от¬
четом». Из зала раздаются крики:
—	Это не отчет! Это профанация!
—Почему мы платим по четыре с лишним тысячи за 8о ква¬
дратных метров? Откуда берутся такие суммы?!
—	Это не коммунальное обслуживание, а сплошная выкачка
денег наших!
—	Где документы на договоры с консьержами? Ониувас оформ¬
лены?
Участников собрания в первую очередь волнует вопрос
о коммунальных платежах, которые многим кажутся за¬
вышенными. Люди пришли, чтобы разобраться: за что
платят. Это собственники, которые чувствуют, что их
обманывает Правление ЖСК. Восседающие на сцене ки¬
нотеатра представители Правления не вызывают доверия
у собравшихся. ПЖСК был организован строительной
компанией X еще до завершения строительства, то есть
до заселения жилого комплекса. Эта форма управления
жилым домом, будучи организована без ведома большин¬
ства жильцов, фактически отстраняет собственников от
процесса принятия решений, поскольку предполагает,
что для этого достаточно согласия нескольких членов
Правления. Стройкомпания организует подобные ПЖСК
во всех своих новостройках, часто вводя в состав их Прав¬
ления своих сотрудников, так как заключение контрактов
на коммунальное обслуживание, сдача в аренду общих
помещений, монополизация услуг интернет-провайдеров
и т. п. — это дополнительные доходы. Собственники квар¬
тир хотят разобраться в системе управления домовым хо¬
зяйством, чтобы ее контролировать. Некоторые стараются
привлечь общее внимание к процессуальным вопросам:
—	Ведется протокол собрания? Почему нет секретаря?
—Давайте наконец изберем председателя нашего собрания!

222
БОРИС ГЛАДАРЕВ
Собственники настроены решительно:
—	Мы ваши сказки наслушались уже!
—	Наворовались! Кто за то, чтобы переизбрать их?
Жильцы пытаются самоорганизоваться, чтобы поставить
под общественный контроль работу Правления:
—Давайте сначала изберем ревизионную комиссию...
—	Нужно выбрать комиссию и проверить этот отчет Правле¬
ния... Избираем комиссию!
Это предложение поддерживают из разных концов зала.
Представитель управляющей компании резко осажи¬
вает собравшихся:
—	Чтобы ревизионная комиссия могла проверять работу наше¬
го Правления, согласно принятому уставу ПЖСК, необходимо,
чтобы согласились две трети квартир.
—	Согласно закону, это собрание ничего решить не может, по¬
тому что тут кворума нет. Вы можете только заслушать
отчет, — говорит председатель.
—	Мы вас информируем просто, — непредставившийся человек
из «президиума».
И председатель коротко описывает ситуацию, поясняя,
что такое ПЖСК и как в нем по закону принимаются реше¬
ния, завершая свою речь саркастически: «Не нравится —
организуйте ТСЖ».
Многие собственники квартир в зале ошарашены
таким поворотом. Не могут поверить, что их пригласили
просто в качестве статистов. Подавляющее большинство
из них про ПЖСК слышит впервые. После минутной
паузы: «Зачем же мы тратим тут время?», «ЖУЛИКИ!» —
одновременно из разных углов зала. «Для изменения
формы управления коммунальным имуществом нуж¬
но две трети голосов. Но большинство собственников

ГЛАВА 7. ОПЫТЫ ПРЕОДОЛЕНИЯ «ПУБЛИЧНОЙ НЕМОТЫ» 223
не пришли на собрание. Что это значит? Это значит, что
большинство довольно работой нашего ПЖСК!» — пари¬
рует представитель Правления. В жилом комплексе около
2000 квартир. Но и в кинозале всего 300 мест. Участники
собрания подавлены, но еще пытаются найти недостаю¬
щую аргументацию:
—Люди не пришли, потому что не верят, что можно что-то
изменить...
—	Если бы все пришли, то как бы тут расселись?!
—	Это профанация, а не собрание.
—Кукольный театр просто!
Люди понимают, что они ничего не могут изменить, что
они стали статистами в спектакле «отчетное собрание»:
«Да все это бесполезно...», «Жулье сплошное...», «Это
просто говорильня», — люди теряют интерес к общей
дискуссии. Собрание заканчивается чередой частных во¬
просов, жалоб и самопрезентаций. Люди уходят от общего
в частное:
—	Вот еще вопрос о парковках...
—Этот «Хаммер» вообще поджечь надо!
—Давайте поставим знак, что парковка запрещена...
—Воту меня в парадной... и еще про озеленение... вопрос по вен¬
тиляторам в лифтах...
—А пешеходные дорожки... — позвольте мне сказать — нет,
я хочу закончить — что вы все время перебиваете!
Внимание ведущего собрание председателя привлекает¬
ся криком, как на новгородском вече. Чей вопрос громче,
того все и слушают. После того как большинство соб¬
ственников осознали, что отсутствие кворума обрекает
их на роль «немой» массовки для легитимации Правления,
люди начали расходиться. Они уходили, не дожидаясь
конца собрания, которое превратилось в череду публич¬
ных жалоб — эдаких «коммунальных литаний», если

224
БОРИС ГЛАДАРЕВ
пользоваться термином Нэнси Рис [Рис 2005]. К концу
собрания по залу стали ходить самые ангажированные
и недовольные работой Правления жильцы. Они громко
обсуждали «жуликов и воров» из Правления, делились
историями о «протечках», «ржавой воде», «ледяных ба¬
тареях» и обменивались телефонами, чтобы при встрече
обсудить «возможности организации ТСЖ».
Была создана инициативная группа, и было зареги¬
стрировано ТСЖ, в деятельности которого принимает
участие несколько жильцов, которые в вялотекущем
режиме оспаривают право управления у ПЖСК через
суд, но де-факто за последние полтора года никаких из¬
менений в системе домоуправления не произошло. То же
Правление, тот же бессменный председатель. А счета за
коммунальные услуги приходят все более впечатляющие.
Случай 4: общественные слушания
по проекту «Охта-центра»
Общественные слушания по проекту «Охта-центра» со¬
стоялись в гостинице «Карелия» I сентября 2009 года.
Они стали своеобразным апофеозом многолетней борьбы
градозащитной общественности против проекта строи¬
тельства небоскреба в историческом центре Петербурга1.
Всех входящих на слушания тщательно обыскивали:
два металлоискателя, два осмотра сумок, одно ощупыва¬
ние руками и два обнюхивания собаками. На столе у ми¬
лиционеров лежали изъятые вещи: один нож, два пирожка
в полиэтиленовых пакетах и одна баночка, вероятно, с са¬
латом. Организаторы (ОАО «Общественно-деловой центр
„Охта“») решили взять оппонентов строительства измо¬
ром. Слушания длились 4 часа без перерыва, при этом
' Случай 4 — общественные слушания о проекте строительства ком¬
панией «Газпромнефть» небоскреба в устье Охты — воспроизводится
мной по материалам СМИ и интернет-ресурсов.

ГЛАВА 7. ОПЫТЫ ПРЕОДОЛЕНИЯ «ПУБЛИЧНОЙ НЕМОТЫ
225
зоо сидячих мест в зале хватало примерно на половину
участников.
Противники небоскреба пришли в основном за час до
начала. Там был весь актив городской оппозиции (пред¬
ставители движений «Охтинский мыс», «Живой город»,
Центра экспертиз ЭКОМ, ВООПИК и др.) и пожилые пе¬
тербуржцы, многие из которых были настроены весьма
эмоционально. Некоторые пронесли в конференц-зал
гостиницы плакаты и листовки, некоторые запаслись
свистками. Сторонники небоскреба были представле¬
ны в основном старушками, людьми среднего возраста
и крепкими молодыми парнями, которые судя по тому,
как они потом дружно вытаскивали из зала нацболов,
были этому специально обучены.
В полном соответствии с тактикой измора первые два
выступления—начальника управления координации ОДЦ
«Охта» Петра Лучина и архитектора проекта Филиппа Ни-
кандрова — длились почти полтора часа, на протяжении
которых публика орала что есть мочи, свистела, хлопала,
размахивала плакатами, выражая свое несогласие с нару¬
шением высотного регламента. Организаторы демонстри¬
ровали олимпийское спокойствие и продолжали говорить,
лишь увеличивая громкость микрофона. Публика тем
временем входила в ажитацию и ругалась все сильнее.
Борцы с башней кричали, что кто-то в толпе провокатор,
и пытались провокаторов сфотографировать. Последние,
вероятно не желая быть разоблаченными, старались ото¬
брать у фотографировавших их фотоаппараты. Против¬
ники и сторонники строительства выясняли друг у друга:
«Сколько вам заплатили?» «Сейчас, чтобы посмотреть
на город сверху, надо заплатить две тысячи рублей за место
в вертолете, — говорил между тем Петр Лучин, — а когда
„Охта-центр“ будет построен, все смогут делать это совер¬
шенно бесплатно». Представитель общества малолетних
узников, которое не раз уже публично вступалось за «Охта-
центр», сказал, что башня—«это ваша, молодежь, прекрас¬
ное будущее, которое вы еще не осознаете». Как отмечали

226
БОРИС ГЛАДАРЕВ
журналисты, пожилые ораторы доминировали с обеих
сторон, так что слова «ленинградцы» и «товарищи» звучали
чаще, чем «петербуржцы» и «господа»'.
Слушания были проведены с грубыми нарушениями
законодательства, с использованием «массовки», а так¬
же сил ОМОНа, который задерживал наиболее рьяных
активистов (были арестованы Алексей Ярэма, Андрей
Воронцов и многие другие). Некоторым представителям
Гражданской коалиции все же удалось выступить в прени¬
ях, но в заключение, подготовленное районной комиссией
по землепользованию и застройке по итогам слушаний,
вошла лишь малая часть критических отзывов о проекте.
Результатом многочисленных нарушений на обще¬
ственных слушаниях I сентября 2009 года стал оглуши¬
тельный медиаскандал, организованный петербургскими
градозащитниками. Их усилиями неправомерность про¬
екта строительства 430-метрового небоскреба в исто¬
рическом центре Петербурга стала предметом широкой
общественной дискуссии, которая сопровождалась мас¬
совой протестной кампанией. Эта успешная кампания
завершилась 9 декабря 2010 года решением городской
администрации о переносе строительства общественно¬
делового комплекса «Газпромнефти» в другое, удаленное
от исторического центра место.
Анализируя природу «публичной немоты»
Соседский сход, дискуссии активистов градозащитных
движений, отчетное собрание правления жилищно-строи¬
тельного кооператива, общественные слушания по «Охта-
центру» — все эти коммуникативные ситуации, несмотря
на внешнюю разнородность, имеют между собой больше
' См.: [Мухин 2009]. Подробнее об общественных слушаниях 1 сентя¬
бря 2009 года и их презентации в печатных и электронных СМИ см.:
[Алексеев, Ленчовский 2010: 36-46]-

ГЛАВА 7. ОПЫТЫ ПРЕОДОЛЕНИЯ «ПУБЛИЧНОЙ НЕМОТЫ» 227
общего, чем различного. Их характеризует общее пре¬
небрежение регламентирующими процедурами и соот¬
ветствующими случаю «цивилизованными манерами»
в элиасовском их понимании [Элиас 2001: 59-108]. Их
участники в большинстве своем имеют ограниченный
опыт участия в публичных дебатах. Недостаток подобного
опыта, помноженный на массовое взаимное недоверие
и, как следствие, — на неуважение к чужому мнению, к лю¬
бой оппонирующей позиции, — все это вместе порождает
множество коммуникативных неудач, которые могут быть
выражены метафорой «публичная немота».
Большей части описанных выше собраний присущ
дефицит разделяемых правил и принципов согласова¬
ния общей позиции/решения. Граждане не знают, как
преобразовать полифонический шум «народного веча»
в эффективный и ограниченный по времени процесс
выработки общего мнения. Как, не превратив собрание
в бесконечную «говорильню», учесть мнения разных сто¬
рон, выслушав каждую из них, и в обозримые сроки найти
компромиссы между различными позициями диспутан¬
тов1. Другой чертой, объединяющей описанные комму¬
никационные ситуации, можно считать низкий уровень
1 Летом 2015 года в публичной лекции «Философия слуха: кого и как
мы слушаем и слышим в публичной сфере» Татьяна Вайзер предста¬
вила современную политическую теорию слуха и развиваемый ею
концепт аудиалъной демократии, в рамках которой переосмысляют¬
ся ограничения делиберативной модели в условиях массового, муль-
тирационального, заведомо антагонистического общества. Ауди-
альная демократия переносит акцент с проблемы политического
высказывания на проблему того, как именно мы друг друга слушаем
или не слушаем в политическом пространстве: «Слух не „невинен“
и не „случаен“, но способ, которым мы слушаем наших собеседников,
определяет и их статус, и смысл того, что они говорят, и ценностное
значение сказанного. Отказ слушать наших политических оппонен¬
тов воспринимается как один из самых действенных способов их
дискредитировать и исключить из коммуникации. Тогда как слу¬
ховое внимание друг к другу, напротив, является одним из спосо¬
бов недеструктивной артикуляции различий в публичной сфере», —

228
БОРИС ГЛАДАРЕВ
коммуникативной компетенции вовлеченных в дискуссии
индивидов1, которых сложно назвать публикой в респу¬
бликанском смысле слова (ответственные, информиро¬
ванные, способные к самоорганизации граждане).
За исключением одного случая, все представленные
выше примеры дискуссий далеки от нормативного идеала
делиберативной демократии в понимании Хабермаса. Ха¬
бермас рассматривал дискуссию как практику совместной
выработки общественного мнения путем неограниченно¬
го, свободного и равного участия индивидов в рациональ¬
но-критическом публичном споре. Он указывал на три
нормативных критерия публичной дискуссии: i) принцип,
согласно которому сила лучшего аргумента доминирует
над властью социального статуса; 2) свобода обсуждать
и критиковать общезначимые вопросы; з) принцип не¬
ограниченного участия [Habermas 1989: 36-37]- Таким
образом, успешной дискуссией можно считать комму¬
никацию двух и более акторов, в ходе которой равные
стороны, аргументируя и уравновешивая взаимные инте¬
ресы в компромиссном режиме, сформулировали общую
позицию по обсуждаемым вопросам. Цель публичных
переговоров — рационально ориентированный консенсус.
В идеале консенсус снимает существующее в обществе на¬
пряжение, помогает разрешить разногласия и выработать
общие стратегии поведения.
Можно сказать, что успех публичной дискуссии опре¬
деляется факторами «внешнего» и «внутреннего» порядка,
рассказала Татьяна Вайзер слушателям проекта «Открытые среды»
МВШСЭН 8 июля 2015 года в лектории Парка Горького. Видеозапись
лекции см.: http://www.msses.ru/about/news/2758/ (доступ 04.11.2015).
1 Согласно классику нормативной теории публичной коммуника¬
ции, «чтобы договориться друг с другом... участники коммуникации
должны обладать определенной компетенцией», или «коммуника¬
тивной зрелостью» [Хабермас 2000: 206-207], обладание которой
позволит индивиду обрести свободу, стать участником публичной
жизни, обсуждать значимые политические и социальные вопросы,
совместно с другими формировать политическое сообщество в про¬
цессе публичных переговоров.

ГЛАВА 7. ОПЫТЫ ПРЕОДОЛЕНИЯ «ПУБЛИЧНОЙ НЕМОТЫ» 229
или обстановкой (структурными условиями, в которых
происходит обсуждение) и установкой (индивидуальной
коммуникативной компетенцией) ее участников. Говоря
об обстановке, я имею в виду общую рамку дискуссии:
в каком пространстве, сколько людей, по какому поводу
собрались и каких ролей и правил они придерживались
в ходе переговоров. Обстановка оценивается через три
рамочных для дискуссии критерия: I) равенство участву¬
ющих сторон в выражении и отстаивании своей позиции,
2)	уровень формализации (строгое следование регламенту,
соблюдение очередности выступлений, ведение протокола,
использование процедуры голосования и пр.) и з) степень
публичности переговорной практики (открытость дискус¬
сии для участия, присутствие СМИ, численность публики).
Попробуем разобрать ситуации описанных выше дис¬
куссий по осям установки и обстановки. Такой анализ
позволит приблизиться к пониманию основных препят¬
ствий для развития делиберативных практик в россий¬
ском обществе, а также определить условия, необходимые
для успешного преодоления нашими согражданами «пу¬
бличной немоты».
Начнем с обстановки «соседского схода», который
являет собой пример полного отсутствия какой-либо
регламентации. Его участники не затрудняли себя ника¬
кими формальными нормами и правилами. Как на новго¬
родском вече, внимание привлекал тот спикер, который
кричал громче остальных. По степени публичности «сход»
может быть охарактеризован как собрание, открытое для
всех, кого касается обсуждаемый вопрос. И хотя посто¬
ронних людей на «сходе» не было (ни журналистов, ни зе¬
вак, ни общественных активистов, ни муниципальных
чиновников), возможность присоединиться к «обсужде¬
нию» на детской площадке была потенциально открыта.
Участники «схода» были свободны обсуждать и крити¬
ковать. Право высказаться добывалось эмоциональным
накалом говорящего, а формальных и технических огра¬
ничений не существовало. Если говорить об установке,

230
БОРИС ГЛАДАРЕВ
на «соседском сходе» была очевидна полная неспособность
большинства участников следовать регламенту и другим
формальным ограничениям «цивилизованного дебата»,
а также их тотальная ориентированность на конфликт¬
ный регистр взаимодействия, отягощенная неумением
слушать Других. Налицо внутренняя неготовность «со¬
седей» к конструктивному диалогу. Даже если кто-то из
собравшихся и имел опыт публичного дебатирования, эти
люди ничем не выдали себя. Поэтому в целом коммуни¬
кативную компетенцию участников «соседского схода»
следует оценить как крайне низкую.
Говоря об особенностях установки активистов градо¬
защитных движений и локальных инициативных групп,
следует подчеркнуть характерный для большинства из
них дефицит опыта участия в публичных дебатах. На уров¬
не обстановки мои наблюдения говорят о привычном
для активистских собраний игнорировании формаль¬
ных процедур (на моей памяти протоколировали только
3-4 собрания). Как правило, активисты дискутировали
в компромиссном режиме. Что не удивительно, учитывая,
что их обычно объединяли схожим образом понимаемые
цели («сохранение историко-культурного наследия Петер¬
бурга», или «противодействие планам уплотнительной
застройки микрорайона», или «мемориализация памяти
жертв Ленинградской блокады» и т. п.), а также общий
коммуникативный настрой на консенсус в совместном
выстраивании планов и в согласовании коллективных
действий. Но даже при такой предзаданной солидарности
дискуссии активистов нередко приобретали конфликтный
характер, так как не уравновешивались процедурными
и этикетными моментами, с одной стороны, и развитыми
коммуникативными навыками участников — с другой.
Анализ дневников включенного наблюдения за пу¬
бличными дискуссиями в среде петербургских градо-
защитников дает основания полагать, что обычно они
протекают по «тусовочному» или «авторитетному» сце¬
нарию. Соответственно, им присуща разная степень

ГЛАВА 7. ОПЫТЫ ПРЕОДОЛЕНИЯ «ПУБЛИЧНОЙ НЕМОТЫ
231
равенства участвующих сторон: от полного равенства
«тусовки» до явной асимметрии «авторитетного» сценария,
где группа делегирует дискурсивные полномочия своему
«лидеру». Собрания и дискуссии активистов отличаются
и по степени публичности: от высокой, когда фактически
любой желающий может принять участие в собрании,
поскольку информация о нем распространяется широко
(интернет-рассылка, СМИ, объявления на парадных), —
до ограниченного уровня публичности, когда на встречу
приглашается узкий круг (причем информация переда¬
ется из рук в руки, по личным сообщениям в социальных
сетях, без широкой огласки). Важно также подчеркнуть
неформальность, характерную для собраний активистов.
Принятая у большинства инициативных групп процеду¬
ра обсуждений не отличалась особой разработанностью,
а общие правила (кворум, избрание спикера, ритуалы
открытия/закрытия собраний, утверждение регламента,
фиксирование дискуссии в протоколе и т. п.) не считались
важными и не согласовывались.
Оценивая отчетное собрание ПЖСК, следует заметить,
что его характеризует средний уровень формализации.
Хоть и с трудом, но соблюдался общий регламент, в на¬
чале собрания имела место очередность выступлений,
в конце был оформлен протокол собрания. По степени
публичности отчетное собрание ПЖСК было ограничено.
Попасть туда можно было, только прочитав соответству¬
ющие объявления, развешанные внутри парадных жи¬
лого комплекса за день до самого мероприятия. То есть
в собрании смогли принять участие те собственники
квартир, которые заметили объявление и были готовы
прийти на встречу с Правлением в 17 часов одного из ра¬
бочих дней. По критерию равенства вовлеченных сторон
отчетное собрание относится к дискуссиям с высокой
асимметрией. Различия потенциальных возможностей
для отстаивания своих аргументов и критики позиций
оппонентов вытекают из следующих условий его обста¬
новки: Правление активно пользовалось возможностями

232
БОРИС ГЛАДАРЕВ
регламента (вел собрание председатель Правления), ин¬
формационной асимметрией (понимание системы комму¬
нального управления, знание законодательства), а также
разного рода манипуляционными техниками (несколько
ангажированных ПЖСК собственников, заранее проин¬
структированных о «правильных» вопросах и бурно выра¬
жавших поддержку Правления). Неподготовленные, плохо
информированные, разобщенные жильцы не смогли со¬
лидаризироваться в выработке альтернативной повестки.
Они были свободны в праве обсуждать и критиковать,
но лишены возможности реально влиять на ситуацию,
поскольку такая возможность была ограничена формаль¬
ным требованием кворума. Не обладая ресурсами для
принятия общих решений, собственники квартир пере¬
шли к частным вопросам. Собрание постепенно свелось
к хаотичному обмену слабо связанными между собой
репликами и жалобам ради жалоб, озвучиваемым без на¬
дежды на решение проблемы.
Обратившись к анализу коммуникативной компетен¬
ции участников, мы видим гетерогенную картину. Среди
докладчиков и диспутантов из Правления все обладали
некоторым опытом публичного дебатирования. Среди
собственников были люди с разной коммуникативной
компетенцией. Некоторые демонстрировали высокий
уровень подготовки (их реплики, вопросы и предложения
особенно сильно раздражали представителей Правления).
Но большинство все-таки были близки к участникам «со¬
седского схода». Каждый говорил «о своем», причем часто
в агрессивной манере ‘ или, наоборот, в жанре литании.
Классифицируя случай общественных слушаний
по «Охта-центру» с помощью категорий обстановки, сра¬
зу можно заметить их существенное отличие от других
анализируемых в статье примеров публичных дискуссий. 11 Характерная для собраний собственников конфликтность отмеча¬
ется и в других исследованиях жилищного самоуправления в России
(см., например: [Ахмеджанова 2009; Ермишина 2009]).

ГЛАВА 7. ОПЫТЫ ПРЕОДОЛЕНИЯ «ПУБЛИЧНОЙ НЕМОТЫ»
233
Прежде всего, слушания характеризовались высокой сте¬
пенью регламентации и проходили согласно закреплен¬
ным в законодательстве правилам (жесткий регламент,
ведение протокола, его последующая публикация в СМИ
и пр.)\ Подобная формализация до некоторой степени
уравнивала возможности высказывания для оппониру¬
ющих сторон.
Несмотря на разнообразные уловки организаторов
(назначение слушаний на утро I сентября — очень не¬
удобный для большинства день — общероссийский «День
знаний», выбор помещения в гостинице «Карелия», куда
крайне неудобно добираться без автомобиля, повышен¬
ные меры безопасности — фильтрация через ряды ОМОНа
и пр.), на слушаниях присутствовало около боо человек.
Участие в них могло принять любое заинтересованное
лицо, более того, на слушаниях присутствовали журнали¬
сты, транслировавшие информацию на потенциально без¬
размерную аудиторию. То есть ситуация общественных
слушаний потенциально предполагала самую широкую
публичность. Анализируемый пример характеризуется
высокой степенью неравенства участвующих в дискус¬
сии сторон. Так же как и в случае отчетного собрания
ПЖСК, общественные слушания по проекту небоскреба
были организованы таким образом, чтобы сохранить
за представителями ОАО «Общественно-деловой центр
„Охта“» максимально возможные процессуальные рычаги.
Организаторы слушаний были заранее уверены в невоз¬
можности диалога с противниками проекта и попытались
провести слушания «с олимпийским спокойствием». Кон¬
фликтно настроенная общественность видела свою задачу
в том, чтобы его подорвать, а главное — внести в протокол
слушаний свою оценку проекта. 11	В соответствии с законом Санкт-Петербурга № 400-61 «О порядке
организации и проведения публичных слушаний и информирова¬
ния населения при осуществлении градостроительной деятельности
в Санкт-Петербурге» от 5 июля 2006 года.

234
БОРИС ГЛАДАРЕВ
Говоря об уровне коммуникативной компетенции
сторон — участников общественных слушаний по «Охта-
центру», — можно уверенно определить его как высокий.
И активисты-градозащитники, и представители застрой¬
щика с нанятой ими массовкой сторонников — все были
весьма искушены в практике публичных дебатов. Это
не значит, что на слушаниях оппоненты продемонстриро¬
вали высокие примеры риторического мастерства, рацио¬
нального аргументирования или искусства в достижении
консенсуса. Дискуссия в хабермасовском понимании1
в конференц-зале гостиницы «Карелия» не состоялась.
Не помогли развитые коммуникативные компетенции
сторон. Один из участников этих слушаний в интервью
охарактеризовал ситуацию следующим образом: «К со¬
жалению, большинство публичных обсуждений обще¬
ственно значимых городских проектов представляют
собой либо инсценированный фарс, либо базар. Власти
не хотят говорить с людьми, а люди в основном не умеют
разговаривать с властью» (Андрей, 1970 г.р., активист
одного из градозащитных движений). Действительно,
организаторы дискуссии о проекте строительства не¬
боскреба «Газпромнефти» имели административную
поддержку городских властей и рассматривали обще¬
ственные слушания прежде всего как неприятную не¬
обходимость, как формальное соблюдение требований
законодательства, которое предписывает организовывать
публичные слушания перед началом строительства* 2.
А градозащитники, лишенные реальных возможностей
повилять на планы строительства «Охта-центра», видели
свою цель в создании максимально конфликтного режима
обсуждения проекта с широким медиарезонансом. Для
этого им совершенно не нужно было стараться достигнуть
' Как коммуникативная практика, в ходе которой добровольные
участники обсуждают и совместно формулируют общее мнение (по¬
зицию) по какому-либо вопросу в релевантные для этого сроки.
2 В соответствии с требованиями Градостроительного кодекса Россий¬
ской Федерации, а также Земельного кодекса Российской Федерации.

ГЛАВА 7. ОПЫТЫ ПРЕОДОЛЕНИЯ «ПУБЛИЧНОЙ НЕМОТЫ
235
взаимопонимания и консенсуса с представителями ОАО
«Общественно-деловой центр „Охта“». Напротив, возмож¬
ность выработки компромиссной позиции с застройщи¬
ком заранее казалась градозащитникам фантастичной.
В рассматриваемом случае различие целей и неравенство
сторон отчасти компенсировались строгим регламентиро¬
ванием общественных слушаний, в результате чего «сла¬
бая» градозащитная публика смогла принудить «сильных»
застройщиков к включению части своей критики проекта
в протокол слушаний1.
Сравнительный анализ антропологических наблю¬
дений за современной практикой российских дебатов
позволяет описать характерные для них сценарии и ком¬
муникативные деформации. Далее список самых распро¬
страненных из них:
1)	незнание простейших правил организации эффек¬
тивного обсуждения1 2;
1	Согласно Нэнси Фрэзер, «сильная» публика является «публикой, ко¬
торая осуществляет как выдвижение какого-либо мнения, так и при¬
нятие решений» [Fraser 1992: 34], в то время как «слабая» публика
обладает лишь совещательными функциями. Подробнее о «сильных»
и «слабых» публиках в публичных дебатах вокруг сноса гаражей в Пе¬
тербурге в 2006-2011 годах см.: [Тыканова 2011].
2	Вроде тех, которые собраны в «Robert’s Rules of Order». Эти «пра¬
вила» были написаны американским военным инженером Генри М.
Робертом в 1876 году и с тех пор выдержали и изданий, став настоль¬
ной книгой большей части американских общественных объедине¬
ний. По «Robert’s Rules» проводятся школьные собрания, собрания
местных общин, обществ любителей короткошерстных собак, стрел¬
кового оружия, вышивания крестиком и т. д. Или правил цивилизо¬
ванного публичного дебата, собранных в книгу «Искусство спора»
профессором Санкт-Петербургского университета С. И. Повариным
в 1918 году, а потом переизданных Н. К. Крупской в 1923 и 1927 годах.
Общий тираж, а главное, популярность книги были весьма значи¬
тельны. «Искусство спора» является одним из наиболее важных ис¬
следований методики ведения дискуссии и аргументации на русском
языке, причем эта книга написана популярным языком с опорой
на примеры и ситуации из российской действительности того време¬
ни. См.: [Поварин 1923].

236
БОРИС ГЛАДАРЕВ
2)	игнорирование формальных процедур, регламенти¬
рующих дискуссию;
3)	массовое неумение слушать оппонентов («есть толь¬
ко две позиции: одна — моя, другая — ошибочная»), а так¬
же использование «слухового (невнимания» в качестве
механизма пассивного исключения1;
4)	склонность российских дискутантов к конфликтно¬
му регистру взаимодействия1 2;
5)	монологизм и увлечение нарциссическими страте¬
гиями3;
6)	одновременное использование разных стилей речи
в ходе обсуждения (хаотичное переключение с «кухонно¬
го» языка на «официальный», с «правозащитного сленга»
на «язык хипстеров»).
Завершая анализ практики российских публичных
дебатов через категории установки и обстановки, мож¬
но сказать, что в большинстве дискуссий, наблюдаемых
в ходе исследования, фиксировались затруднения в до¬
стижении их участниками общего понимания ситуации
1	Как писал Джон Драйзек со ссылкой на Сьюзен Бикфорд (Susan Bick¬
ford), «самый эффективный и незаметный способ „замолчать“ других
в политике — это отказаться их слышать» [Dryzek 2000:149].
2	Конфликтогенность российских дискуссий подчеркивается в тех
немногих работах, что фокусируются на изучении процессуальных
особенностей гражданского протеста. Например, у Михаила Агапова
читаем: «Нередко „диспут“ ведется в жанре „троллинга“, когда один
из диспутантов вступает в спор с целью дискредитировать (например,
осмеять или представить в глупом виде) или спровоцировать свое¬
го оппонента. Очень часто такого рода „диспут“ товарищи „тролля“
снимают на видеокамеру для того, чтобы позже растиражировать
видеозапись все с той же целью — так или иначе опорочить своего
оппонента» [Агапов 2012: 67].
3	В психологии «нарциссом» называют человека, который не ощу¬
щает себя ценностью и поэтому нуждается в постоянных позитив¬
ных оценках со стороны окружающих, но внешних подтверждений
никогда не бывает достаточно. «Нарцисс» должен постоянно само¬
утверждаться, что делается им часто за счет обесценивания и крити¬
ки остальных. Обычно от таких людей сложно ожидать эффективной
коммуникации.

ГЛАВА 7. ОПЫТЫ ПРЕОДОЛЕНИЯ «ПУБЛИЧНОЙ НЕМОТЫ» 237
и как следствие — практическая неспособность людей
договариваться друг с другом («публичная немота»).
В первом случае коммуникативные неудачи были
связаны с отсутствием опыта обсуждений общих вопро¬
сов и конфликтной установкой большинства участни¬
ков «соседского схода». В дискуссиях градозащитников
и локальных активистов (случай 2) различные сценарии
собраний также отличались специфическими видами
коммуникативных деформаций. На встречах, проходя¬
щих по «тусовочному» сценарию, деформации обуслав¬
ливались различными целями их участников — одни
были ориентированы на процесс (общение), другие —
на результат (общее решение), третьи — на «нарцисси-
ческую самопрезентацию». Когда дискуссия активистов
развивалась по «состязательному» сценарию, она ри¬
сковала разбиться о «конфликтный» стиль обсуждения,
потому что участникам редко удавалось удерживаться
от конфронтации. Если собрание проходило по «авто¬
ритетному» сценарию, но в «координационном» стиле,
затруднения возникали при нарушении обратной связи
между «лидером» и публикой — «рядовыми» участника¬
ми. На встречах, развивающихся по «строго авторитетно¬
му» и «состязательному» сценариям, коммуникативные
неудачи достаточно редки, так как в первом случае — нет
дискуссии как таковой, а во втором — имеет место кон¬
структивная дискуссия. И именно в случае протекающей
в компромиссном стиле «состязательной» дискуссии мы
видим редкий пример успешного преодоления синдрома
«публичной немоты».
На отчетном собрании ПЖСК коммуникативные де¬
формации определялись имитационным характером
этого собрания. Не разбирающиеся в тонкостях комму¬
нального управления собственники квартир были постав¬
лены организаторами собрания в положение статистов, от
которых ничего не зависит. Такие «бутафорские» собра¬
ния есть наследие советских времен, когда не нужно об¬
суждать, не нужно думать — пришел, поднял руку и домой,

238
БОРИС ГЛАДАРЕВ
чем быстрее поднял — тем быстрее домой1. Имитацион¬
ным характером общественных слушаний были вызваны
коммуникативные затруднения и в случае 4. Хотя отчасти
они были амортизированы двумя факторами обстановки:
строгим процедурным регламентом и умножающим пуб¬
личность слушаний присутствием СМИ.
Реконструируя ситуации общественных дебатов в Пе¬
тербурге начала XXI века, можно выделить ряд условий,
способствующих успеху коммуникативного взаимодей¬
ствия в публичном режиме. Первое из них —установка
участников публичного обсуждения на достижение кон¬
сенсуса через диалог, то есть их готовность к совместному
производству «общего знаменателя» дискуссии. Участни¬
кам наблюдаемых мной собраний редко удавалось пере¬
шагнуть взаимное отчуждение и достигнуть консенсуса,
но иногда успешные примеры преодоления синдрома
«публичной немоты» все же имели место2. Успешность
этих дискуссий определялась прежде всего общей уста¬
новкой участников на выработку коллегиального решения,
их готовностью следовать принятому регламенту и искать
компромиссы. Инициативная «антиаварийная» группа,
которую я наблюдал в 2010 году, смогла организовать
обсуждение общей проблемы по «состязательному» сце¬
нарию, но в компромиссном стиле. Важной составляющей
' На устойчивую среди россиян старше 40 лет ассоциацию между
ритуальным, бутафорским характером собрания и опытом советских
дискуссий (партийных, комсомольских, профсоюзных) указывает
Борис Фирсов в вошедшей в настоящее издание главе, а также другой
наш соавтор — Александра Касаткина: «...в современных условиях
в СНТ (садоводческих некоммерческих товариществах) знакомая
с советских времен ритуализованная форма собраний вызывает от¬
торжение, несмотря на то что есть реальная возможность наполнить
ее новым смыслом, использовать на общее благо: „Как в советское
время: за — против, за — против, и все“ (Полевой дневник)» [Касат¬
кина 2012:135].
2 Как в случае собрания инициативной группы, выступающей про¬
тив аварийного расселения дома, или в описанных Бикбовым москов¬
ских «оккупай»-ассамблеях [Бикбов 2012:120-121].

ГЛАВА 7. ОПЫТЫ ПРЕОДОЛЕНИЯ «ПУБЛИЧНОЙ НЕМОТЫ» 239
успеха их коммуникативной стратегии был опыт публич¬
ных обсуждений, который часть дискутантов усвоили из
практики бизнес-переговоров.
Если говорить о «внешних» условиях успеха публичных
обсуждений, нужно отметить значение двух факторов:
широкой публичности (должны присутствовать «незна¬
комые Другие» и представители СМИ) и регламентации
дискуссии — как самых надежных гарантов консенсуаль-
но эффективного сценария эгалитарной и процедурно
прозрачной дискуссии. Когда участники дискуссии имеют
разные потенции для отстаивания своих позиций (нерав¬
ная доступность микрофона, разное время на публичное
высказывание, диспропорции в информированности о ре¬
гламенте и т. п.) или когда дискутанты чувствуют, что от
их высказываний ничего не зависит, тогда наблюдается
быстрое смещение от общих вопросов к частным. Как
в случае с отчетным собранием ПЖСК, когда Правление
четко дало понять жильцам, что стороны не равны: «Это
собрание ничего решить не может...», «Вы можете только
заслушать отчет». Осознав властную асимметрию ситу¬
ации отчетного собрания, владельцы квартир перешли
в «кухонный» регистр, погрузившись в частные жалобы
и проблемы. То есть в первую очередь успех публичного
дебата зависит от равенства потенциальных возможно¬
стей спорящих при отстаивании своих аргументов и/или
критике позиций оппонентов1.
1 Аргументативная дискуссия по Хабермасу — это дискурсивный
обмен рассуждениями, в котором участники пытаются убедить друг
друга на языке аргументов, свободном от принуждения и откры¬
том для переопределения. Принципы аргументативной дискуссии
(идеальная речевая ситуация) формулируются следующим образом:
каждый человек достоин уважения и признания; любой человек,
способный к этике аргументативной дискуссии, может быть включен
в ситуацию коммуникации; каждый владеющий языком и дееспособ¬
ный субъект может принять участие в дискурсе; каждый может ста¬
вить под вопрос любое утверждение; каждый может вводить в дис¬
курс любое утверждение; каждый может выражать свои установки,
желания и потребности; никакое принуждение, господствующее

240
БОРИС ГЛАДАРЕВ
Второе «внешнее» условие, критически важное для
успеха дискуссии, — это высокая степень публичности.
Чем больше людей присутствует на обсуждении, чем
больше на нем журналистов, чем больше потенциальных
«кругов»» публичности1 вовлечено в ситуацию, тем осто¬
рожнее и рациональнее ведут себя дискутанты* 2. Высокая
степень публичности обычно стимулирует ответствен¬
ность сторон и позитивно влияет на стиль обсуждения.
В тех случаях, когда участники дебата не учитывают этот
фактор, ситуация нередко обращается против них. Что,
собственно, и произошло во время общественных слу¬
шаний по резонансному проекту «Охта-центра». Подчер¬
кнуто формальное, имитационное и пренебрежительное
по отношению к публике проведение общественных слу¬
шаний I сентября 2009 года было широко транслировано
и жестко раскритиковано журналистами и гражданскими
активистами. Проект бизнес-центра «Газпромнефти» был
«похоронен» в том числе и в результате широкой обще¬
ственной кампании, развернувшейся в СМИ после слуша¬
ний в гостинице «Карелия».
Третьим «внешним» фактором, способствующим успе¬
ху публичной дискуссии, можно считать высокий уровень
регламентации процесса обсуждения. Если обсуждение
ведется согласно общей процедуре (избирается пред¬
седатель, определяется общая повестка, соблюдается
очередность и регламент выступлений, ведется протокол,
проводятся голосования и т. п.), автоматически повыша¬
ется культура публичного дебата. И люди способны отста¬
ивать свои позиции даже в условиях неравенства сторон.
вне или внутри дискурса, не должно мешать никому из говорящих
реализовать свои права, определенные в вышеназванных пунктах
[Хабермас 2ооо: 138-139].
‘ Например, первый «круг» — лично присутствующие на собрании,
второй — получившие информацию о дискуссии из СМИ, третий
«круг» — получившие информацию от первых и вторых.
2 Если не считать сознательных популистов типа Жириновского или
Трампа. — Примеч. ред.

ГЛАВА 7. ОПЫТЫ ПРЕОДОЛЕНИЯ «ПУБЛИЧНОЙ НЕМОТЫ» 241
Как в случае 4, где представители городской обществен¬
ности смогли включить часть своих претензий к «Охта-
центру» в протокол общественных слушаний, потому
что стороны жестко следили за соблюдением процедур,
фиксирующих аргументы участников слушаний. Но осо¬
бенно большое значение регламент имеет для акторов, ко¬
торые собрались, чтобы действительно что-то обсуждать
и решать (как в случае 2), а не имитировать дискуссию
(как в случаях з и 4). Процессуальность, определяющая
порядок принятия решений, и ее процедурный характер
не менее важны, чем само решение, а легитимность по¬
следнего обеспечивается именно за счет следования фор¬
мальным процедурным правилам. Недостаток внимания
к формальным сторонам организации дискуссии часто
становился препятствием для выработки общих позиций,
совместных решений на собраниях инициативных групп
и градозащитных движений («тусовочный» и «состяза¬
тельный конфликтный» сценарии).
Итак, среди факторов обстановки и установки, спо¬
собствующих успеху коммуникации в публичном режиме,
наибольшее значение имеют четыре условия: 1) соблю¬
дение равенства сторон, соответствующее принципу до¬
минирования силы лучшего аргумента над социальным
статусом, 2) использование общих правил обсуждения
и разделяемых участниками дискуссии процедур приня¬
тия коллективных решений, 3) высокая степень публич¬
ности, которая обычно повышает ответственность сторон,
4) развитая коммуникативная компетентность диску¬
тантов, проявляющаяся в готовности взаимодействовать
в режиме конструктивного диалога, а также во владении
языком публичного высказывания. Для успешной дели-
беративной практики развитый публичный язык имеет
первоочередное значение. Например, Руссо, подчеркивая
политическое значение публичного языкового регистра,
писал, что «всякий язык, который непонятен собранию
народа, есть язык рабов» [Руссо 1961: 266]. Иначе гово¬
ря, публичный язык является залогом возникновения

242
БОРИС ГЛАЛАРЕВ
свободной «дебатирующей нации»1. Людвиг Витгенштейн
указывал на конвенциональную роль языка: «...для со¬
гласия во мнениях сначала необходимо достичь согласия
по поводу используемого языка» [Витгенштейн 1994: 241].
То есть чтобы запустить механизмы делиберативной
демократии, россияне должны сначала договориться
о значении используемых категорий, а при отсутствии
необходимых понятий — совместно создать соответству¬
ющий словарь — основу гражданского, публичного языка,
который был бы одинаково удален от неформального, аф¬
фективного, нерационального «кухонного» регистра и от
формального, шаблонного, безличного и церемониально¬
го регистра «официоза», возвращающегося в публичную
сферу из советского прошлого1 2.
Посещая разные собрания петербуржцев, я многократ¬
но становился свидетелем коммуникативных деформаций,
происходящих на уровне языка. Люди были неспособны
внятно изложить свои аргументы, их речь распадалась,
последовательно не связанные фрагменты ее трудно вос¬
принимались из-за весьма аффективной манеры, которой
оратор как бы компенсировал недостаток смысла. Нередко
обсуждение было лишено диалогического характера, скла¬
дываясь из серии разрозненных, развивающихся парал¬
лельно монологов, что в итоге создавало полифоническое
ощущение «базара» (как на встречах активистов, проходя¬
щих по «тусовочному» сценарию, или на отчетном собра¬
нии ПЖСК). Речь многих дискутантов отличалась обилием
экспрессивной лексики, безудержным нанизыванием оце¬
ночных синонимов, логически невнятной аргументацией,
то есть соскальзывала в «кухонный» разговорный регистр
1	О французских экспериментах по созданию «гражданской грамма¬
тики» для «дебатирующей нации» (именно так определяла себя пер¬
вая французская республика) см.: [Блинов 2013]. О русских опытах
популяризации «правового языка» на рубеже XIX-XX веков см. главу
М. Тисье в настоящем издании.
2	Об официальном языковом регистре в советском обществе см.:
[Серио 2002; Young 1991; Богданов 2008].

ГЛАВА 7. ОПЫТЫ ПРЕОДОЛЕНИЯ «ПУБЛИЧНОЙ НЕМОТЫ
243
(случаи I и з). Можно сказать, что такое зачаточное раз¬
витие публичного языка является одним из структурных
условий, провоцирующих «публичную немоту» среди
граждан РФ. Как отмечала в этой связи Татьяна Вайзер,
«у нас практически нет коммуникативного поля для без¬
болезненного и продуктивного столкновения носителей
принципиально различных точек зрения и культурных
традиций <...> У нас нет конкретных инструментов
или навыков неантагонистических (т. е. не настроенных
на победу над противником) переговоров. <... > У нас нет
ресурсов и инструментов коммуникативной этики для
построения диалога» [Вайзер 2012].
Многим дискуссиям («соседский сход», отчетное со¬
брание ПЖСК, слушания по «Охта-центру») присущ агрес¬
сивный, конфликтный стиль взаимодействия, стремление
к доминированию и отстаиванию своей позиции как
единственно возможной. Складывалось ощущение, что
«искусство компромисса», в том смысле, который в него
вкладывал Хабермас, мало знакомо россиянам1. На рас¬
пространенность конфликтного стиля в отечественной
дискуссионной практике указывали некоторые предста¬
вители третьего сектора — сотрудники центра экспертиз
ЭКОМ — в брошюре об участии общественности в про¬
цессе принятия решений по вопросам, касающимся окру¬
жающей среды: «И представители НКО, и администрация
очень часто рассматривают конфликтную модель взаимо¬
действия в качестве основной» [Афиногенов, Карпов 2000].
Проделанный в статье анализ практики публичных
обсуждений, возникавших вокруг локальных проблем
коммунального хозяйства или защиты историко-куль¬
турного наследия Петербурга, позволяет сформулировать
1 Компромисс — это способность жертвовать частью собственных
интересов ради максимизации общего блага. Компромисс, по Хабер¬
масу, «предполагает готовность к сотрудничеству и, стало быть, волю
к тому, чтобы, соблюдая правила игры, добиваться результатов, кото¬
рые были бы приемлемы для всех участников публичной дискуссии»
(подробнее см.: [Розенберге 1995:121]).

244
БОРИС ГЛАДАРЕВ
несколько важных тезисов о природе «публичной немо¬
ты» и путях ее преодоления, которые способствовали бы
развитию автономной публичной сферы в современном
российском обществе.
1)	Обсуждение мелких коммунальных разногласий
и глобальных общественно-политических проблем
средствами аргументированной дискуссии, основанной
на включении, признании и уважении собеседника, еще
не стало значимым элементом российского обществен¬
ного опыта. Ориентация на взаимопонимание, то есть
на уменьшение радикализации противоречий, на ми¬
нимизирование аффектов, на «цивилизованные» обсуж¬
дения, пока редко встречается в современной практике
публичных обсуждений наших соотечественников.
2)	Публичная сфера в России пока находится в зача¬
точном состоянии. Еще не возникло четких, устоявшихся
представлений об «уместном» и «неуместном» поведении
на публике. Нарушения норм поведения на публике пока
не воспринимаются большинством как этически и ком¬
муникативно значимые, а санкции за такие нарушения
отсутствуют. Возможно, поэтому россияне не испытывают
нужды в самоограничении и контроле над аффектами
в ситуациях публичных споров, с легкостью обходясь без
«манер» в элиасовском смысле.
3)	Чтобы успешно взаимодействовать в публичной сфе¬
ре — в пространстве Других, — человек должен владеть
набором специфических навыков по выстраиванию своих
и критике чужих аргументов. Наблюдения за собраниями
петербургской общественности демонстрируют тоталь¬
ный дефицит опыта взаимодействия в публичном режи¬
ме, опыта коллективных обсуждений. Люди не владеют
«публичным языком», они просто не знают, как говорить,
как обсуждать общие дела с «чужими», незнакомыми
Другими. Невозможность достигнуть взаимопонимания,
конфликтный характер обсуждения, взаимное неуваже¬
ние и нехватка дискурсивных средств порождают череду
коммуникативных деформаций, определяемых через

ГЛАВА 7. ОПЫТЫ ПРЕОДОЛЕНИЯ «ПУБЛИЧНОЙ НЕМОТЫ» 245
категорию «публичной немоты». Массовая неспособность
граждан преодолеть «публичную немоту» становится
серьезным препятствием для развития автономной пу¬
бличной сферы в России.
4)	Публичная сфера рождается из практики органи¬
зации общественных дебатов, из многолетнего опыта
обсуждений и споров. Исследуя употребление понятия
«общество» и связанных с ним лексем, Капитолина Фе¬
дорова отмечала: «...чем более интенсивно общение, тем
больше у общающихся людей общего... Общаться, таким
образом, значит бесконечно создавать и сохранять „нечто
общее“. <...> Однако и общество как таковое создается
общением — непрерывными контактами между людь¬
ми» [Федорова 2011: 52-53]- Получается, что недостаток
публичного общения — одного из базовых механизмов
процедурной переговорной демократии — затрудняет
выработку общего — общего публичного языка, общих
правил поведения на публике и общего блага в итоге. Что
в совокупности тормозит появление на российской «обще¬
ственной сцене» собственно публики. Вопрос о том, когда
же на российском общественном горизонте появится
публика, является предметом большой социологической
дискуссии1, однако выходит за рамки этой статьи, огра¬
ниченной анализом процессуального уровня публичных
дебатов и коммуникативных компетенций их участников.
5)	В ходе сравнительного изучения нескольких случаев
мной описаны три основных сценария активистских со¬
браний — «тусовочный», «авторитетный» и «состязатель¬
ный» с вариациями, а также выделены коммуникативные
деформации, типичные для каждого из сценариев. Что¬
бы договориться об общем (действии, правилах, благе),
гражданам необходимо освоить «состязательный» сце¬
нарий публичного обсуждения, причем реализовывать
1 Часто цитируемые работы: [Риттер 2001; Формизано 2002; Gorham
2003; Engel 2006; Малинова 2006; Каплун 2008; Никовская, Якимец
2он; Грин гои; Хархордин 2011; Каширских 2012].

246
БОРИС ГЛАДАРЕВ
его желательно в компромиссном стиле. Залогом успеха
публичного дебата кажется сочетание четырех условий:
равенство сторон в аргументации и критике, исполь¬
зование общих правил и процедур принятия решений,
коммуникативная компетентность участников, а также
высокая степень публичности. Представленная в дескрип¬
тивной части статьи реконструкция нескольких ситуаций
публичного обсуждения демонстрирует в большинстве
случаев дефицит какого-то одного или сразу нескольких
из перечисленных условий: нет регламента, нет равенства,
нет широкой публичности (привычка «решать вопросы
кулуарно»), не хватает позитивного опыта коллективных
дискуссий, нет навыка взаимодействия в режиме кон¬
структивного диалога и т. д.
6)	Важно понимать, что описанные в статье коммуни¬
кативные поломки и разрывы, сопровождающие публич¬
ные дебаты и провоцирующие массовую «публичную
немоту» у множества россиян, являются результатом
трагического исторического опыта, который все еще
переживает наше общество, за последние юо лет далеко
зашедшее по пути социального экспериментирования
над собой. При этом неразвитость публичного регистра
и «гражданской грамматики» в российском обществе
и его языке нельзя рассматривать как фатальные, подоб¬
ные естественному закону и неизменные социальные кон¬
станты. «Публичная немота» преодолима. Хотя описанные
в статье примеры российских дискуссий далеки от норма¬
тивного идеала аргументативной дискуссии Хабермаса,
мне кажется, что даже такие хаотичные, конфликтные,
непрагматичные опыты становятся для россиян частью
нового социального знания, накопление которого по¬
степенно формирует публичный язык, развивает навыки
коллективного обсуждения, создает пространство для
развития публичной сферы.
7)	Приобретение коммуникативной компетенции,
освоение «манер» и правил публичного поведения —
все это скорее культурные, чем политические процессы,

ГЛАВА 7. ОПЫТЫ ПРЕОДОЛЕНИЯ «ПУБЛИЧНОЙ НЕМОТЫ
247
а культура меняется медленно. Тем не менее недавние
эмпирические наблюдения за дискуссиями различных
инициативных групп, собраний и общественных движе¬
ний позволяют различить стремление людей преодолеть
привычные коммуникативные барьеры, найти нужные
слова и обнаружить то общее, что делает нас обществом.
Литература
Агапов М. (2012). Порядки коммуникаций на публичных меропри¬
ятиях: опыт фрейм-аналитического исследования // Социоло¬
гия власти. № 8. С. 58-73.
Алексеев А., Ленчовский Р. (2010). Профессия — социолог. Докумен¬
ты, наблюдения, рефлексии. «Случай» Охта-центра и вокруг
него. Т. 4. СПб.: Норма.
Афиногенов Д. В., Карпов А. С. (2000). Участие общественности
в процессе принятия решений по вопросам, касающимся
окружающей среды // ЭКОМ (http://ecom.su/publicarions/index.
рЪр?1б=34] (доступ 24.02.2014).
Ахмеджанова Д. (2009). Современные ТСЖ с точки зрения рес¬
публиканской теории // Что такое республиканская тради¬
ция: сборник статей / Ред. О. Хархордин СПб.: Изд-во ЕУСПб.
С. 188-205.
Бикбов А. (2012). Представительство и самоуполномочение: по ма¬
териалам исследования НИИ митингов, декабрь 2011-2012 //
Логос. № 4 (88). С. 189-229.
Блинов Е. (2013). Речь как первое установление общества: Руссо
и революционная политика языка // Логос. № 6 (96). С. 67-96.
Богданов К. (2008). Риторика ритуала. Советский социолект в эт¬
нолингвистическом освещении // Антропологический форум.
№ 8. С. 300-337.
Большой толковый словарь (2008). Большой толковый словарь
русского языка / Гл. ред. С. А. Кузнецов. СПб.: Норинт.
Буш Г. Я. (1985). Диалогика и творчество. Рига: Автос.
Вайзер Т. (2012). Оскорбление в социальной и политической пуб¬
личной сфере современной России как признак отсутствия

248
БОРИС гладарев
процедурной переговорной демократии / Оскорбление чувств:
политическое измерение оскорбления в современной России //
Гефтер. ю авг. [http://gefter.ru/archive/5770] (доступ 24.02.2014).
Витгенштейн Л. (1994)- Философские работы. Часть i. М.: Гнозис.
Гладарев Б. (2011). Историко-культурное наследие Петербурга:
рождение общественности из духа города // От общественного
к публичному / Ред. О. Хархордин. СПб.: Изд-во ЕУСПб. С. 71-304.
Гладарев Б. (2013). «Это наш город!»: анализ петербургского
движения за сохранение историко-культурного наследия //
Городские движения России в 2009-2012 годах: на пути к по¬
литическому / Ред. К. Клеман. М.: НЛО. С. 23-145.
Гладарев Б., Цинман Ж. (2009). Дом, школа, врачи и музеи: по¬
требительские практики среднего класса // Новый быт в со¬
временной России: гендерные исследования повседневности:
коллективная монография / Ред. Е. Здравомыслова, А. Роткирх,
А. Тёмкина. СПб.: Изд-во ЕУСПб. С. 189-221.
Грин С. (2011). Природа неподвижности гражданского общества //
Pro et Contra. 2011. Январь-апрель. С. 6-19.
Ермишина А. (2009). Институционализация «эффективного соб¬
ственника» и самоорганизации жителей в многоквартирном
доме // Эмпирические исследования гражданского общества:
сборник материалов общественных слушаний / Сост. А. М. Ло¬
пухин. М.: Общественная палата РФ. С. 45-50.
Зайцева А. (2010). Спектакулярные формы протеста в современной
России: между искусством и социальной терапией // Непри¬
косновенный запас. № 4 (72). С. 47-69.
Закирова М. (2009). Образы города в мобилизации городского
общественного движения (на примере Санкт-Петербурга) //
Общественные движения в России: точки роста, камни пре¬
ткновения / Ред. П. В. Романов, Е. Р. Ярская-Смирнова. М.: ООО
«Вариант»; ЦСПГИ. С. 180-205.
Здравомыслова Е. (1998). Социология общественных движений —
становление нового исследовательского направления // Со¬
циология в России / Ред. В. А. Ядов. М.: Институт социологии
РАН. С. 545-568.
Зиммель Г. (1994). Человек как враг // Социологический журнал.
№ 2. С. 114-119.

ГЛАВА 7. ОПЫТЫ ПРЕОДОЛЕНИЯ «ПУБЛИЧНОЙ НЕМОТЫ
249
Зиммель Г. (2008). Экскурс о чужаке / Пер. А. Ф. Филиппова // Со¬
циологическая теория: история, современность, перспективы.
Альманах журнала «Социологическое обозрение». СПб.: Вла¬
димир Даль. С. 7-13.
Каплун В. (2008). Что такое Просвещение? Рождение публичной
сферы и публичной политики в России // Публичное простран¬
ство, гражданское общество и власть / Ред. А. Сунгуров и др.
М.: Российская ассоциация политической науки; РОССПЭН.
С. 333-345*
Касаткина А. (2012). Дачная жизнь и «политическая война». К по¬
становке проблемы власти в современных садоводческих не¬
коммерческих товариществах // Антропологический форум.
№ 17. С. 129-153.
Каширских О. (2012). Публичная сфера и легитимность персона-
листской системы власти в России // Вестник общественного
мнения. 2012. № 2(112). С. 63-72.
Ковенева О. В. (2008). О старом и новом в практиках граждан¬
ского участия: динамика митинга наших дней // Традиции
и инновации в современной России. Социологический анализ
взаимодействия и динамики / Ред. А. Б. Гофман. М.: РОССПЭН.
С. 344-406.
Лихачев Д. С. (1979)- Экология культуры // Москва. № 7. С. 173-179-
Магун А. (2008). Отрицательная революция: у деконструкции по¬
литического субъекта. СПб.: Изд-во ЕУСПб.
Маколи М. (2010). Говорить и действовать: политический дис¬
курс в России (1989-1992) // Разномыслие в СССР и России
(1945-2008) / Ред. Б. М. Фирсов. СПб.: Изд-во ЕУСПб. С. 260-296.
Малинова О. (2006). «Политическая культура» в российском на¬
учном и публичном дискурсе // Политические исследования.
№ 5. С. 107-111.
Мухин А. (2009). Сослагательное отклонение. Как общественно¬
сти рассказывали про башню, а она не слушала // Город 812.
7 сентября.
Никовская Л., Якимец В. (2011). Публичная политика как ресурс
и фактор посткризисной модернизации // Модернизация
и политика в XXI веке / Ред. Ю. С. Оганисьян. М.: РОССПЭН.
С. 241-261.

250
БОРИС ГЛАДАРЕВ
Поварин С. И. (1923). Искусство спора. О теории и практике спора.
2-е изд. Петроград: Изд-во Культурно-просветительного коо¬
перативного тов-ва «Начатки знаний».
Рис Н. (2005). «Русские разговоры»: Культура и речевая повседнев¬
ность эпохи перестройки. М.: НЛО.
Риттер М. (2001). Публичная сфера как идеал политической культу¬
ры // Граждане и власть: проблемы и подходы / Ред. Г. М. Ми¬
халева, С. И. Рыженкова. М.; СПб.: Летний сад.
Розенберге Р. (1995). Проблема социального консенсуса в работах
Ю. Хабермаса // Общественные науки и современность. № 5.
С. Пб-121.
Руссо Ж. Ж. (1961). Опыт о происхождении языков, а также о ме¬
лодии и музыке // Руссо Ж. Ж. Избр. соч. М.: Художественная
литература. Т. i. С. 221-267.
Сарнов Б. (2002). Наш советский новояз. Маленькая энциклопедия
реального социализма. М.: Материк.
Серио П. (2002). Русский язык и анализ советского политического
дискурса: анализ номинализаций // Квадратура смысла. М.:
Прогресс. С. 337-383-
Словарь иностранных слов (1980) / Гл. ред. Ф. Н. Петрова. М.: Рус¬
ский язык.
Страниус П. (1996). Интеллигенция в России: роль и драма в период
перемен // Гражданское общество на европейском севере: по¬
нятие и контекст. Материалы международного семинара / Ред.
Е. Здравомыслова, К. Хейкинен. Санкт-Петербург. 18-19.01.1996.
СПб.: ЦНСИ. С. 70-75-
Тыканова Е. (2011). Стратегии легитимации притязаний «сильных»
публик на права собственности в контексте общества потребле¬
ния // Журнал социологии и социальной антропологии. № 5 (52).
Т. XIV. С. 158-167.
Ушакин С. (2009). Бывшее в употреблении: Постсоветское состояние
как форма афазии // Новое литературное обозрение. № юо.
С. 760-792.
Федорова К. (2011). Общество: между всем и ничем // От общественно¬
го к публичному / Ред. О. Хархордин. СПб.: Изд-во ЕУСПб. С. 13-68.
Формизано Р. (2002). Понятие политической культуры // Pro et Contra.
Т. 7. № 3. С. in—146.

ГЛАВА 7. ОПЫТЫ ПРЕОДОЛЕНИЯ «ПУБЛИЧНОЙ НЕМОТЫ»
251
Хабермас Ю. (2000). Моральное сознание и коммуникативное
действие. СПб.: Наука.
Хархордин О. (2009). Res Publica: возрождение интереса // Что
такое республиканская традиция / Ред. О. Хархордин. СПб.:
Изд-во ЕУСПб. С. 7-22.
Хархордин О. (2011). От засилья общественного к силе публичного
действия // От общественного к публичному / Ред. О. Хархор¬
дин. СПб.: Изд-во ЕУСПб. С. 487-529.
Элиас Н. (2001). О процессе цивилизации. Социогенетические
и психогенетические исследования. Т. i. М.; СПб.: Универси¬
тетская книга.
Dryzek J. (2000). Deliberative Democracy and Beyond. Oxford: Oxford
University Press.
Engel B. (2006). Public Space in the Blue Cities in Russia // Progress in
Planning. № 66 (3). P. 147-237.
Fraser N. (1992). Fraser Rethinking the Public Sphere: A Contribution to
the Critique of Actually Existing Democracy // Habermas and the
Public Sphere / Ed. by C. Calhoun. Cambridge: MIT Press.
Gladarev B., Lonkila M. (2012). The Role of Social Networking Sites in
Civic Activism in Russia and Finland // Europe-Asia Studies. Vol. 64.
№ 8. P. 1377-1396.
Gladarev B., Lonkila M. (2013). Justifying Civic Activism in Russia and
Finland // Journal of Civil Society. Vol. 9. № 4. P. 375-390.
Gorham M. S. (2003). Speaking in Soviet Tongues: Language Culture
and the Politics of Voice in Revolutionary Russia. DeKalb, 111.:
Northern Illinois University Press.
Grigoryeva A. (2012). Observing Okkupai: Practice, Participation,
Politics in Moscow’s Movable Protest Camp // Laboratorium. № 2.
P. 183-188.
Gumperz J. (1982). Discourse Strategies. Cambridge: Cambridge
University Press.
Habermas J. (1989). The Structural Transformation of the Public
Sphere: An Inquiry into a Category of Bourgeois Society. Cam¬
bridge: Polity Press.
McFaul M. (2001). Russia’s Unfinished Revolution: Political Change
from Gorbachev to Putin. Ithaca; London: Cornell University
Press.

252
БОРИС ГЛАДАРЕВ
Parkinson J. (2006). Parkinson Deliberating in the Real World: Problems
of Legitimacy in Deliberative Democracy. Oxford: Oxford University
Press.
Robert’s Rules (2000). Robert’s Rules of Order Newly Revised. 10th ed.
Cambridge, MA: Perseus Publishing.
Weiser T. (2014). Logic of Intersubjective Limits within Habermas’
Community (or Why We Should Not Be a Unified Whole) // Russian
Sociological Review. Vol. 13. № 4. P. 80-93.
Young J. W. (1991). Totalitarian Language: Orwell’s Newspeak and Its
Communist Antecedents. London: University of Virginia Press.

ГЛАВА 8
САДОВОДЧЕСКИЕ ТОВАРИЩЕСТВА
В ПОИСКАХ НОВОГО СМЫСЛА:
АНАЛИЗ ДИСКУРСА
ОБЩИХ СОБРАНИЙ В СНТ
Александра Касаткина
—	Это собрание, а не дискуссионный клуб!
ОС 6, выкрик из толпы;
—	И что мы тут все вот это, лаемся? Мы здесь отдыхаем!
Здесь надо отдыхать!
ОС 6, выступление;
—	Никогда не было нормальных собраний, стоит ли ходить?
—	Надо ходить, а то сделают они себе зарплаты по зо тысяч!
ОС 2, разговор в толпе.
Бывая на общих собраниях в своем садоводческом това¬
риществе (назовем его СНТ' «Инженер»), я с удивлением
наблюдала, как добрые соседи и разумные хозяева пре¬
вращаются в озлобленную и недоверчивую толпу, которая
сопровождает все выступления громким ропотом и вы¬
криками и создает атмосферу, непригодную для какого-
либо обсуждения. Потом, в личном общении, люди снова
становились самими собой и жаловались на шум и беспо¬
рядочность происходившего и на свое бессилие что-либо
изменить. «Базар», «колхоз», бессмысленная трата време¬
ни —такие ассоциации обычно связываются с общими со¬
браниями в российских садоводствах. В этом я убедилась,
когда, приступив к исследованию российского садоводче¬
ского движения, вышла за пределы своего СНТ. * 1© А. Касаткина
1	Садоводческое некоммерческое товарищество — организация вла¬
дельцев садовых участков, которая упорядочивает совместное поль¬
зование землей, находящейся в коллективной собственности членов
товарищества, и другим их общим имуществом.

254
АЛЕКСАНДРА КАСАТКИНА
Общее собрание (ОС) членов СНТ — это высший
орган власти в садоводческом объединении. Согласно
ФЗ № 66, оно «вправе рассматривать любые вопросы
деятельности такого объединения и принимать по ним
решения» (ст. 21, п. 16). Важнейшие вопросы деятель¬
ности СНТ, такие как изменения устава, выборы прав¬
ления и его председателя, годовой бюджет и размеры
взносов, относятся к исключительной компетенции ОС
(ст. 21). Закон определяет ОС как площадку, где в про¬
цессе обсуждения должны приниматься устраивающие
всех решения.
Почему в СНТ распространено негативное отношение
к общим собраниям? В чем причина метаморфоз, проис¬
ходящих там с людьми? Почему ОС не воспринимается
как рабочий орган принятия решений? В своей статье,
посвященной отношению к власти в СНТ, я искала от¬
веты на эти вопросы в культурной истории садоводств
и российского общества в целом [Касаткина 2012]. Здесь
я намерена более детально разобраться в том, что про¬
исходит на самих собраниях, прежде всего на уровне
дискурса.
В докладе на конференции «Российское общество
в поисках публичного языка: вчера, сегодня, завтра»
(январь 2013 года, ЕУСПб) Н. Б. Вахтин предположил, что
проблемы публичной коммуникации в современном
российском обществе связаны с отсутствием навыков пуб¬
личного обсуждения и совместного принятия решений
(см. главу Н. Б. Вахтина в настоящем издании).
Может быть, люди шумят и мешают друг другу на ОС
просто потому, что не имеют дискурсивных средств для
ведения дискуссии и выработки решений, другими слова¬
ми, потому, что не обучены «науке говорить и слушать»?
А ощущение фрустрации и бессилия связано с тем, что
из-за отсутствия навыков они не могут реализовать свое
желание плодотворного участия в самоуправлении?
Чтобы понять, действительно ли здесь наблюдается
нехватка дискурсивных инструментов, нужно посмотреть

ГЛАВА 8. САДОВОДЧЕСКИЕ ТОВАРИЩЕСТВА В ПОИСКАХ...
255
на происходящее с точки зрения дискурса. Далее я сна¬
чала покажу, как разные дискурсы конкурируют на со¬
браниях за право придавать смысл происходящему и как
постепенно намечаются контуры нового гибридного
дискурса. Второй раздел посвящен процедуре собрания,
которая призвана структурировать происходящее, но,
когда нет единого мнения о том, как она должна работать,
собрание легко превращается в поле борьбы за авторитет.
В последнем разделе я попытаюсь описать тот формат дис¬
куссий, который сложился на ОС, и поразмышлять о его
перспективах.
Материал
Статья строится на данных по семи ОС в пяти садоводче¬
ских товариществах Ленинградской области. Из них три
собрания (1-3 •) прошли в СНТ «Инженер», где находится
мой дачный участок, летом 2009 и 2011 годов, еще четы¬
ре — в разных СНТ Лужского района Ленобласти в 2011-
2012 годах. На шести собраниях я присутствовала лично,
с одним (7) я знакома только по видеозаписи, к сожалению,
фрагментарной. Аудиозапись я вела только на одном со¬
брании (6), в других случаях делала подробные заметки
о происходящем.
Современная традиция проведения ОС в СНТ вос¬
ходит к советским временам, поэтому было необходимо
найти советские методические пособия о проведении
собраний2. Из того, что мне удалось найти, наиболее под¬
робной оказалась брошюра П. М. Керженцева, которая
с 1917 по 1925 год переиздавалась как минимум шесть раз. * 11 Для удобства каждому собранию присвоен номер, список номеров
с краткими аннотациями см. в Приложении. Названия СНТ изменены.
1 В РНБ все три брошюры о проведении партийных собраний хра¬
нились в фонде ДСП и оказались списаны как «утратившие акту¬
альность». Более того, библиограф, к которому я обратилась за по¬
мощью, была чрезвычайно удивлена, что кому-то понадобилась эта

256
АЛЕКСАНДРА КАСАТКИНА
Обращаясь к опыту английских митингов, Керженцев
дает детальные советы, как проводить собрания, «чтобы
они не напоминали былые „сельские сходы“» [Керженцев
1926: 2]В более поздних методичках, предназначенных
для собраний комсомольских ячеек, колхозов, профко¬
мов, можно наблюдать, как все увеличивается степень
формализации этих мероприятий [Как провести... 1937;
Как провести... 1945; Методические рекомендации... 1986;
Методические рекомендации по подготовке... 1986].
Дискурсы общего собрания
Как показывают цитаты, вынесенные в эпиграф, для
общих собраний в садоводствах сейчас исключительно
актуальна этнометодологическая проблема определения
и осмысления происходящего. В силу неясности с опре¬
делением ситуации общего собрания нет и общепризнан¬
ного дискурса, который был бы стабильно закреплен за
этим коммуникативным фреймом* 2. Предложить тот или
иной дискурс для общего собрания означает предложить
и ответы на базовые вопросы, связанные с осмыслением
СНТ в целом и ситуации собрания в частности: кто мы?
что держит нас вместе? зачем мы здесь собрались? какими
средствами мы должны достигать наших целей? Для опи¬
сания репертуара дискурсов, характерного для ОС в этой
ситуации подвижности, и отношений между ними я вы¬
брала метод критического дискурс-анализа Н. Ферклафа.
Этот метод не уходит далеко от конкретных языковых
литература: по ее мнению, процедуры советской демократии, в кото¬
рых она успела принять участие лично, были настолько бессмыслен¬
ными, что о них не стоит и вспоминать.
' Дата публикации приблизительная. См. главу Катрионы Келли
в настоящем издании и библиографию к ней. —Примеч. ред.
2	Здесь я использую этот термин в общем значении, не отсылая к ка¬
кой-либо конкретной теории: рамка взаимодействия, задающая схе¬
мы поведения и интерпретации происходящего.

ГЛАВА 8. САДОВОДЧЕСКИЕ ТОВАРИЩЕСТВА В ПОИСКАХ...
257
практик и в то же время учитывает роль дискурса в соз¬
дании смыслов социальной действительности, а также
признает активную позицию индивида, который может
менять социальную реальность, комбинируя разные дис¬
курсы [Рапски^Ь 2006(1992): 45, 63-64].
«Бюрократический» дискурс
За фреймом собрания привычно закреплен дискурс, кото¬
рый я условно назову «бюрократическим» \ У посетителей
собраний он прочно ассоциируется с формализованными
процедурами «советской демократии». Особенно актуаль¬
ным бюрократический дискурс оказался в СНТ «Инженер».
На ОС з один мужчина очень вежливо спросил у бухгалтера,
зачитавшего позиции сметы, о «расходах на управленче¬
ский аппарат», похоже, иронически цитируя характерную
формулу российской и советской бюрократии. На ОС 2
постоянно слышались то выкрики, то чье-то недовольное
бурчание: «Что за комсомольское собрание!» — а в ответ
на предложение заслушать регламент кто-то крикнул:
«Хватит этой ерунды! Как в советское время!»
Реальность, которую исследователь может реконстру¬
ировать за «бюрократическим» дискурсом, предполагает,
что в садоводстве «начальство» (правление) отделено от
«народа» (остальных садоводов) непроницаемой прегра¬
дой. На ОС они встречаются, но все решения уже заранее
приняты «начальством», а «народ» и голосование выпол¬
няют только ритуальную функцию, поэтому серьезное 11 Поначалу я назвала этот дискурс «советским», но в итоге решила от¬
казаться от этого определения, поскольку использовать его означало
бы нерефлексивно разделить позицию моих информантов. Описание
изучаемых сообществ при помощи специфических слов их же языка
часто является преимуществом антропологического исследования.
Но метод анализа дискурса, который применяется в данном случае,
построен на других принципах и требует большей аналитической
дистанции от исследуемой реальности.

258
АЛЕКСАНДРА КАСАТКИНА
участие кого-либо из «народа» в происходящем не нужно
и бессмысленно1.
При помощи метакоммуникативных ремарок и ирони¬
ческого цитирования участники ОС 2 и з показывали, что
они распознали признаки «бюрократического» дискурса,
но не готовы принять эту реальность и хотели бы чего-то
другого. Между тем их недовольство часто вызывали имен¬
но стандартные процедурные моменты общего собрания,
необходимые для его легитимности (выборы председателя
собрания, утверждение повестки и регламента, голосование).
Это означает, что перед садоводами встала задача не только
найти альтернативный дискурс публичного обсуждения,
но и перекодировать стандартную процедуру собрания.
В поисках альтернативного дискурса
В качестве альтернатив на собраниях, которые я наблю¬
дала, предлагались прежде всего «соседский» и «юриди¬
ческий» дискурсы.
На ОС 6 среди общего гвалта развернулось проти¬
востояние между группами поддержки действующего
председателя Василия1 2 и нового кандидата — молодого
предпринимателя Левы. Когда по итогам голосования ста¬
ло ясно, что перевес на стороне молодого кандидата, одна
из сторонниц Василия вдруг обратилась ко всем: «Уважа¬
емые земляки! В основном коллеги!» Таким образом она
задействовала сразу два ресурса солидарности: общую
«малую родину»—дачу — и общее место работы3, чтобы
1	Ср. понятие «советский официальный дискурс», обсуждаемое в гла¬
ве Н. Б. Вахтина в настоящем издании.
2	Имена изменены.
3	Вполне вероятно, что это еще и обращение к более старому ресурсу
солидарности, особенно сильному в советское время, когда садовые то¬
варищества создавались при предприятиях. Позднее хозяева участков
менялись, этот ресурс постепенно изживал себя, но кое-где он все еще
работает. Я благодарна Зинаиде Васильевой за напоминание об этом.

ГЛАВА 8. САДОВОДЧЕСКИЕ ТОВАРИЩЕСТВА В ПОИСКАХ...
259
создать фон для противопоставления «Васи» — «своего
человека, деревенского мужика» — чужаку Леве, от ко¬
торого непонятно чего ожидать. Свой эмоциональный
монолог она закончила метакоммуннкатнвной ремаркой
о несовместимости дачного досугового контекста и кон¬
фликтной коммуникации на ОС: «И что мы тут все вот это,
лаемся? Мы здесь отдыхаем! Здесь надо отдыхать!» (ОС 6).
«Соседский» дискурс определяет участников ОС как
равноправных соседей, связанных теплыми неформаль¬
ными отношениями1. Он гармонично сочетается с не¬
формальным контекстом дачного пространства и обычно
вызывает на собраниях живой отклик. Поэтому им удобно
пользоваться в политических целях, чтобы расположить
к себе аудиторию.
ОС I вела женщина, которая только что стала предсе¬
дателем СНТ. Ее предшественник совершал сомнительные
операции с бюджетом товарищества. Чтобы отвести от себя
гнев собравшихся, ей было важно отмежеваться от его
деятельности и показать свою солидарность с рядовыми
садоводами. Поэтому она начала собрание с обращения:
«Дорогие соседи!» — вместо более привычного здесь и бо¬
лее казенного «уважаемые садоводы». Таким образом она
не только воззвала к соседской солидарности, но и пред¬
ложила определить все происходящее как соседский сход
с соответствующим высоким уровнем доброжелательности,
доверия и вовлеченности. И хотя бы на время ей удалось
разрушить связь фрейма собрания с «бюрократическим»
дискурсом, устойчивую в этом СНТ: в своих заметках я не за¬
фиксировала на ОС I ни одного упоминания о советском.
«Юридический» дискурс рассматривает ОС как встре¬
чу владельцев общей собственности (имущество СНТ)
с председателем правления, которому ими делегирована
ответственность за принимаемые решения. Отношения
1 «Соседский» — это условное название, потому что, как было только
что показано, у неформальной солидарности могут быть различные
ресурсы.

260
АЛЕКСАНДРА КАСАТКИНА
между ними упорядочены и формализованы, регулиру¬
ются законом.
В СНТ «Инженер» попытки предложить этот дискурс
встречали жесткий отпор со стороны собравшихся. Когда
на ОС з пожилая юристка указала на нарушения в под¬
готовке собрания и, следовательно, его нелегитимность,
ей грубо предложили занять свое место, несмотря на то
что она пользуется определенным авторитетом. На ОС 2
женщина, сославшаяся в своем спонтанном выступлении
на закон, услышала в ответ от кого-то из задних рядов:
«Здесь решает собрание, а не какой-то мифический закон!»
Причина, видимо, в том, что этот дискурс чересчур
формализован и содержит слишком мало элементов соли¬
дарности. Кроме того, его последовательное использование
требует профессиональных навыков (в том числе умелого
лавирования), которых у большинства присутствующих
на собраниях нет. Иначе он не может предложить работа¬
ющие решения для сложных реалий современных СНТ: на¬
пример, собрание без кворума нелегитимно, но что делать,
если необходимо срочно принять решения?1
Более теплый прием встречают гибридные дискурсы.
Во время ОС з разразилась перепалка с переходом на лич¬
ности, которая разрушила саму рамку ОС: люди начали
расходиться. Тут встала Стефания, женщина средних
лет, и начала тихо и спокойно говорить. В воцарившейся
тишине она призвала всех «относиться друг к другу по-
человечески», а правление — уделять больше времени
личным контактам с людьми и предоставлять им больше
информации о происходящем, чтобы успокоить. Таким
образом Стефания предложила пересобрать разрушен¬
ный фрейм собрания на новых основаниях, где элементы
«соседского» дискурса (доброжелательность и личный
контакт) сочетались бы с чем-то вроде дискурса практи¬
ческого действия (ориентация на усилия во имя реального
1 Подробнее об отношении к закону в СНТ см.: [Касаткина 2012:
ИЗ-147].

ГЛАВА 8. САДОВОДЧЕСКИЕ ТОВАРИЩЕСТВА В ПОИСКАХ... 261
результата). «Если не мы сами, то больше никто не сде¬
лает», — добавила она, подчеркивая важность солидар¬
ности и необходимость принять на себя ответственность
за происходящее. Предложенную дискурсивную схему
неожиданно поддержала секретарь правления: отвечая
на упреки, она использовала обращение «коллеги», ко¬
торое одновременно предполагает высокую степень со¬
лидарности и деловые, рабочие отношения'.
Дискурсивные политики правлений
«Бюрократический» дискурс позволяет «народу» полно¬
стью отстраниться от участия в делах садоводства, а «на¬
чальству» — игнорировать мнение «народа». Это удобно
для поддержания статус-кво, но что-либо изменить, на¬
ходясь в этой рамке, невозможно. Правления СНТ «Фотон»
и «Прибой» целенаправленно борются с этим дискурсом
и соответствующим отношением и последовательно про¬
водят политику внедрения альтернатив.
В СНТ «Фотон» изменения к лучшему начались, когда
в 2004 году костяк «старожилов», в основном бывших или
нынешних коллег по институту, взял контроль над ситуа¬
цией в свои руки и решительно переизбрал председателя.
На тот момент в садоводстве, существовавшем с 1992 года,
не было даже электричества (редкость для тех мест).
С тех пор удалось провести электричество, значительно
улучшить качество дорог, привести в порядок документы
товарищества.
Важную роль здесь играет бухгалтер Мария — опыт¬
ный социальный работник. Чтобы получить поддержку
и априорное согласие большинства садоводов, она задей¬
ствует в том числе дискурсивные средства, направленные 11 В отличие от приведенного выше случая с обращением «Коллеги»
на ОС 6, здесь нет речи об общем месте работы, поскольку собравши¬
еся не были связаны историей работы в одной организации.

262
АЛЕКСАНДРА КАСАТКИНА
на вовлечение, хотя бы символическое, членов СНТ в дела
товарищества.
Характерен язык письменных объявлений, которые
она пишет, например:
Просьба к садоводам СНТ «Фотон» — старайтесь не бросать
мусор в контейнер по дороге к «Пароходу», он нам больше не при¬
надлежит.
Обращает на себя внимание употребление местоиме¬
ния «нам», создающее единство между отправителем
и адресатом сообщений, и увещевательный тон в проти¬
воположность «бюрократическим»/«советским» безлич¬
ности и директивности, характерным для садоводческого
канцелярита.
Осознавая важность наименований в формировании
восприятия, в новом здании правления Мария распоряди¬
лась повесить вместо привычной всем казенной таблички
«Правление» надпись: «Дом садовода». В этом бревенчатом
домике не только идет прием председателя и бухгалтера,
но и действует библиотека, кружки для детей и взрослых.
Внутри на стенах висят распечатки с материалами на крае¬
ведческие и юридические темы, фотографии с общих садо¬
водческих праздников, шутливые стихи о дачниках—знаки
разделяемых интересов, ритуалов, общей идентичности,
призванные создать и поддерживать образ сплоченного
сообщества, прежде всего у самих членов садоводства.
В результате на том собрании «Фотона», где я побывала
(ОС 5), царила теплая доброжелательная атмосфера, не¬
смотря на то что присутствовала оппозиция и несколько
раз возникали довольно жаркие споры с переходом на лич¬
ности. Большинство собравшихся защищали председате¬
ля и бухгалтера от нападок. Никаких метадискурсивных
высказываний я не заметила.
Когда Владимир, офицер подводного флота в отставке
и предприниматель, стал председателем СНТ «Прибой»,
он позаботился о том, чтобы функции, ответственность

ГЛАВА 8. САДОВОДЧЕСКИЕ ТОВАРИЩЕСТВА В ПОИСКАХ...
263
и порядок работы председателя, правления и собрания
были зафиксированы в регламентах деятельности садо¬
водства, принятых на ОС. Таким образом он дал четкое
определение системе управления садоводством. По сло¬
вам Владимира, вытеснение «советского» дискурса было
одной из его целей:
...Не являются по сути по своей председатель и правление на¬
чальниками. Они являются ис-пол-ни-те-ля-ми. Начальником
является общее собрание. <...> Все эти инициативы, потуги
того, что: «Здравствуйте, начальник!», там, и так далее —
все это ерунда, и полная ерунда! (Интервью 26).
К сожалению, мне не удалось лично побывать на собрании
в этом СНТ. У меня есть только фрагментарная видеозапись
(64 минуты), в которой нет ни одной метадискурсивной
ремарки или попытки предложить другой дискурс (конеч¬
но, все это могло просто остаться за пределами записи).
Гибридный дискурс, который предлагает садоводче¬
скому самоуправлению Владимир, содержит элементы
«соседского», «юридического», а также «коммерческого»
дискурсов (последний близок «юридическому», но более
ориентирован на практические действия и получение при¬
были). Постоянно подчеркивая в своей речи солидарность
с садоводами при помощи инклюзивных местоимений
и шутливых ремарок, он не видит разницы между предсе¬
дателем правления СНТ и директором фирмы, рассуждает
о садоводческих делах в коммерческих терминах «инвесто¬
ров» и «вложений» и придает большое значение соблюдению
формальностей во время собрания (кворум, регламент).
Внимательность к формальным моментам и постоян¬
ное обращение к «юридическому» дискурсу в этом СНТ —
не случайность, а практический результат нескольких
судов, через которые пришлось пройти Владимиру, когда
он столкнулся с последствиями бездеятельности своих
предшественников и сопротивлением садоводческой
оппозиции.

264
АЛЕКСАНДРА КАСАТКИНА
Председатель СНТ «Симфония» Светлана тоже пре¬
красно осознает связь между дискурсом и властью. Если
правления СНТ «Фотон» и «Прибой» добиваются дискур¬
сивной определенности на общем собрании, проводя по¬
литику изменения отношения к власти в целом, то здесь
дискурсивное доминирование достигается исключитель¬
но в рамках собрания, техническими средствами, а имен¬
но при помощи звукоусиливающей аппаратуры.
Во время ОС 4 Светлана умело играла разными опре¬
делениями ситуации, в зависимости от необходимости
контекстуализировать то или иное высказывание. Свой
отчет председателя она начала именно с определений: са¬
доводческое товарищество—это «маленькое государство»,
а правление—это «команда», которая «бесплатно работает»,
чтобы «сделать летнее проживание более удобным». Она
не стремилась создать у своих слушателей непротиворе¬
чивую картину, всякий раз несколько по-иному определяя
происходящее. Объясняя, что заставляет ее принимать
жесткие меры по отношению к тем, кто уличен в воровстве
электричества, она сначала сказала о своей личной заинте¬
ресованности в порядке:«.. .я тут живу, и тут должно быть
достойно», и тут же, дистанцируясь от наказаний, заявила,
что «мы только выполняем должностные обязанности».
В это время альтернативные дискурсы бурлили среди
собравшихся, подавленные громкостью звукоусилителей.
Оппозиция, запасшаяся мегафоном, объясняла, что пред¬
седатель занимается обманом и мошенничеством. Кто-то
иронично сравнивал происходящее с колхозом, распозна¬
вая за проникновенными речами с трибуны «бюрократи¬
ческий» дискурс начальственного безразличия.
Процедура общего собрания
Процедура структурирует ОС и служит основой для пись¬
менного протокола. Последнее важно, так как протокол —
это единственный документ, который фиксирует решения

ГЛАВА 8. САДОВОДЧЕСКИЕ ТОВАРИЩЕСТВА В ПОИСКАХ...
265
собрания и фактически придает им легитимность, так что
на них можно сослаться в суде.
Любое общее собрание в СНТ состоит из: подсчета при¬
сутствующих, голосования по поводу открытия собрания,
выборов председателя и секретаря собрания, утверждения
повестки и регламента и обсуждения вопросов повестки.
В Законе об СНТ ничего не сказано ни о том, как именно
должно проходить ОС, ни о надлежащей форме протоко¬
ла. Не было предписаний по этому поводу и в советских
типовых уставах для СТ. Вероятно, эта процедурная рамка
сохранила свое удивительное единообразие в СНТ с со¬
ветских времен, когда садоводческие собрания строились
по образцу всех остальных собраний в стране, и в первую
очередь — профсоюзных, поскольку коллективные сады
рабочих и служащих находились в ведении профкомов.
Но и в советских брошюрах, посвященных собраниям,
я не обнаружила четко расписанной процедуры. Она как
будто подразумевается сама собой.
Закон предписывает СНТ самостоятельно принимать
внутренние регламенты ведения ОС (ФЗ № 66, ст. 21, п. 8).
Но из тех СНТ, где мне приходилось бывать, это было сде¬
лано только в «Прибое». Во всех остальных процедурная
рамка воспроизводится, подобно нормам обычного права,
без опоры на какой-либо письменный источник. Впро¬
чем, аналогичным образом циркулирует здесь и вполне
письменно закрепленный ФЗ № 66: когда на ОС з возник
вопрос, избираются на общем собрании уполномоченные
или только утверждаются, никто и не подумал заглянуть
в текст Закона, где есть ответ. То есть дело не столько
в наличии письменно закрепленной нормы, сколько в том,
насколько в СНТ готовы к ней обращаться.
Привычная процедурная рамка дает общую структуру
собрания, но ничего не говорит о конкретных деталях, во¬
круг которых и возникают сомнения и разногласия. Когда
место письменных регламентов занимает неписаная норма,
подверженная разным толкованиям, особенно важна фигура
председателя ОС, степень его компетентности и авторитета.

266
АЛЕКСАНДРА КАСАТКИНА
Председатель ОС 6 не уверена, что нужно делать с от¬
четом председателя правления: то ли поставить на го¬
лосование вопрос о том, признать ли его за отчет, то ли
предложить собранию его утвердить. Какой-то знаток
из толпы собравшихся уверенно подсказывает ей, как
поступить, заодно предлагая готовую формулировку для
протокола: «Зачем утверждать вообще отчет-то его? <...>
По-другому! Принять информацию к сведению и одобрить
работу председателя! Все!»
Садоводы часто жалуются на беспорядочность про¬
исходящего на ОС, из-за которой много времени уходит
впустую. В СНТ «Прибой», где политика правления на¬
правлена на превращение собраний в рабочий орган
принятия и легитимации решений, председатель ОС 7
жестко пресекает любые попытки задать вопрос к высту¬
плению вне отведенного для этого времени. Регулировка
соблюдения процедуры — это дисциплинирование, при¬
учение структурировать действия и мысли в соответствии
с определенным порядком, который в том числе позволяет
экономить время.
Настройка и регулировка процедуры постоянно про¬
исходит на ОС, причем этим занимается не только предсе¬
датель собрания, который обязан это делать, но и другие
присутствующие. В этом процессе становится видно, кто
обладает авторитетом в садоводстве: чье мнение оказыва¬
ется решающим, кому нарушения процедуры сходят с рук.
Общая реакция на предложения по процедуре—надеж¬
ное мерило авторитета их источника. На ОС 5 процедура
становится полем борьбы за власть между двумя группа¬
ми: председателем правления и бухгалтером, на стороне
которых большинство собравшихся, и членами правления
во главе с «вечным оппозиционером» Петром. Он постоянно
выступает с замечаниями по поводу процедуры, и довольно
часто с ним соглашаются, что говорит о его авторитетности.
Но один раз авторитет бухгалтера оказался выше: когда
она в ходе своего отчета предложила провести голосование
по одному из вопросов повестки, все присутствовавшие

ГЛАВА 8. САДОВОДЧЕСКИЕ ТОВАРИЩЕСТВА В ПОИСКАХ...
267
охотно согласились, проигнорировав возмущение Петра.
На ОС 6 аналогичную попытку провести голосование по¬
среди своего отчетного выступления предпринимает не¬
популярный председатель Василий, и здесь это встречает
противодействие и со стороны собравшихся, и со стороны
председателя собрания.
На собрании одни чувствуют себя вправе выносить за¬
мечания по процедуре, другие — наоборот, демонстриру¬
ют готовность подчиняться процедуре, устанавливаемой
председателем собрания. На ОС 5 одна участница согла¬
шается отложить свое высказывание до нужного момента
и спрашивает только, когда он наступит, выказывая тем
самым готовность осваивать процедурную дисциплину,
а также лояльность по отношению к действующей власти
в СНТ. И те, и другие случаи свидетельствуют об одном:
процедура общего собрания в СНТ проблематична, она
не является фоновой, само собой разумеющейся и разде¬
ляемой всеми практикой.
Все эти разногласия по поводу процедуры, сама возмож¬
ность ее быть ресурсом в борьбе за авторитет означают
также, что ее воспринимают всерьез, ее правильному соблю¬
дению придается большое значение. Исключением в моем
материале являются ОС 2 и з в СНТ «Инженер», где именно
процедурные моменты оказались главным маркером, по ко¬
торому распознавался «бюрократический» дискурс, и вы¬
зывали исключительно негативные реакции. Видимо, такое
положение связано с тем, что правление СНТ не проводит
никакой политики в этой области, и потому здесь процедура
не была перекодирована, не получила новый смысл.
Отсутствие определенности по поводу процедуры по¬
зволяет сделать ее полем борьбы за авторитет и влияние,
а также создает благоприятную почву для злоупотребле¬
ний, в частности во время голосований. Принятие четкого
письменного регламента ведения ОС решает проблему
только наполовину: необходимо еще, чтобы люди освоили
этот регламент, его дисциплину, чтобы он стал естествен¬
ным атрибутом фрейма «общее собрание».

Обсуждения:
между спонтанностью и порядком
Из всей методической литературы, которую я читала, ор¬
ганизации обсуждения на собрании уделялось внимание
только в брошюре П. Керженцева. В его изложении прения
по вопросу повестки выглядят как поочередные выступле¬
ния заранее подготовившихся и записавшихся у предсе¬
дателя ораторов, которые излагают разные точки зрения.
Вопросам отводится минимум времени, возможности
для спонтанных выступлений из зала очень ограничены:
«Председатель должен твердо помнить, что единственный
способ узнать волю собрания — это проголосовать вопрос»
[Керженцев 1926: 22]. В то же время Керженцев советует
допускать «редкие вопросы и возгласы с мест», которые
оживляют прения и помогают оратору обосновать свое
мнение [Там же: 15]. Собрание, таким образом, в основном
готовится заранее, пространным обсуждениям и выра¬
ботке общих решений здесь места нет, варианты решений
должны быть составлены загодя. Очень большое значение
получает фигура председателя собрания, который регули¬
рует баланс предусмотренного и спонтанного, большей
или меньшей формализации.
В современных СНТ распространено мнение, что
ОС — не место для обсуждений. Отчасти в соответствии
со схемой Керженцева решения, уже принятые заранее
правлением, или получают здесь необходимую легитима¬
цию через голосование, или встречают отпор со стороны
собравшихся и отправляются на доработку. И все-таки
находится место и для коммуникации типа «argument»1,
имеющей целью убедить оппонентов в справедливости
того, что говорится. К этому типу относятся выступления
членов правления, которые призваны убедить собравших¬
ся проголосовать в пользу принятых решений, а также
возражения, поступающие в ответ из «зала».
См. главу Н. Б. Вахтина в настоящем издании.

ГЛАВА 8. САДОВОДЧЕСКИЕ ТОВАРИЩЕСТВА В ПОИСКАХ...
269
ОС пользуются репутацией «бессмысленного базара»
из-за постоянно возникающих «диалогов» между выступа¬
ющим докладчиком и многоголосой толпой собравшихся,
где каждый выкрикивает свою реплику с места, внося
предложения, возражая, комментируя. Для модерации та¬
ких «диалогов» существует председатель собрания, но мне
еще ни разу не доводилось видеть, чтобы он собирал и упо¬
рядочивал предложения и выносил их на голосование. Он
может или просто прервать этот обмен спонтанными вы¬
криками и перейти к следующему вопросу, или дать ему
какой-то комментарий.
Так, на ОС 5, которое вел авторитетный и опытный
председатель Леонид, такие «диалоги» всякий раз за¬
канчивались тем, что вопрос переносился на дальнейшее
обсуждение в правлении. То есть непосредственно на со¬
брании новое решение не принималось, но и участие
людей полностью не игнорировалось.
На ОС I и 2 такие спонтанные обмены мнениями воз¬
никали как реакции на предложения докладчика, но пред¬
седатели собраний их игнорировали и даже не проводили
голосований по первоначальному предложению, объ¬
являя переход к следующему вопросу. Так что и вопрос
о сборе средств на сейф для хранения документов (ОС 1),
и предложение подать заявку на субсидию петербургско¬
го правительства для замены проводов (ОС 2), и посту¬
пившие в ответ спонтанные возражения просто повисли
в воздухе.
На ОС 4 подобные «диалоги» оказались исключены
при помощи технических средств: докладчик говорил
в микрофон, заглушая любые реплики с мест. Но, думает¬
ся, не случайно именно там, в условиях, когда микрофон
лишил присутствующих возможности высказываться
и быть услышанными с места, я наблюдала два примера
настоящей публичной немоты, бессилия при попытке
оспорить происходящее не с места, а «с трибуны». Оба раза
это были реакции на неудобные меры, которые обещала
принять Светлана, председатель СНТ. Когда она сообщила,

270
АЛЕКСАНДРА КАСАТКИНА
что ряд услуг, бесплатных для членов СНТ, будет платным
для тех, кто вышел из товарищества, из толпы собравших¬
ся выбрался мужчина, подошел к ее столу и потребовал
слова. Когда все внимание обратилось к нему, он сообщил,
что существует закон (не уточнив, какой именно), назвал
Светлану и ее правление шайкой и снова растворился
в толпе. Потом она сказала, что отныне за электричество
надо будет платить каждый месяц, а не раз в год, как все
привыкли. Пожилой мужчина в толпе возмущенно по¬
требовал объяснений, соседи подтолкнули его вперед:
«Идите, выступите!» Он вышел к «трибуне» и произнес
короткую и совершенно бессвязную речь, которую закон¬
чил словами: «Вы что, согласны?.. Что за зомбированный
народ!» — и, сокрушенный, покинул «трибуну». Стоит ли
говорить, что ни то, ни другое «выступление» не имело
никакого видимого эффекта.
Не каждый способен развернуто, четко и убедительно
говорить с трибуны перед большим количеством людей.
Поэтому садоводы и предпочитают более комфортный
формат участия в виде коротких и подчас анонимных вы¬
криков с места. Помочь им оформить свои мысли в подхо¬
дящие для рассмотрения и голосования предложения мог
бы председатель собрания, но я ни разу не видела, чтобы
это происходило.
На видеозаписи ОС 7 зафиксирована попытка дис¬
куссии, которая встретила протест собравшихся. Пред¬
седатель правления Владимир в своем отчетном докладе
предложил собрать средства на приобретение лицензии
на торговлю алкоголем для садоводческого магазина.
В противном случае магазин не окупался и мог закрыть¬
ся — таковы были его аргументы. Одна женщина встала,
представилась и заявила, что лучше пусть магазина не бу¬
дет, чем туда будут стекаться «алкаши» со всей округи.
Владимир повторил свои аргументы, потом обратился
к другим видам аргументации и готов был продолжать
дискуссию до победы. Но собравшиеся потребовали пре¬
кратить обсуждение и проголосовать. Прозвучали даже

ГЛАВА 8. САДОВОДЧЕСКИЕ ТОВАРИЩЕСТВА В ПОИСКАХ...
271
призывы отключить возражавшей свет и исключить ее
из садоводства. Несогласие здесь было воспринято как
объявление личной вражды—явный признак отсутствия
культуры мирных дебатов.
Схема Керженцева не совсем годится для общих собра¬
ний в СНТ. В садоводстве трудно найти умелого оратора,
который бы согласился потратить свое время на изучение
вопроса и подготовку речи. Многие вопросы можно было
бы решать проще и быстрее, если бы садоводы знакомились
с материалами к общему собранию еще до его начала. Прав¬
ления СНТ «Фотон» и «Прибой» стараются предоставлять та¬
кие возможности, но ими мало кто пользуется: люди заняты
на своих участках и мало вовлечены в жизнь товарищества.
Складывается впечатление, что главная проблема
дискуссий на общих собраниях в СНТ — это не столько
неумение говорить и слушать, сколько отсутствие моде¬
рации, которая внесла бы порядок и позволила бы людям
почувствовать, что их вклад в происходящее оценен.
Спонтанные реплики с места — это явно наиболее ком¬
фортный режим обсуждения для большинства. Но шум
и хаос, в который превращаются реакции на выступления
без модерации, дают большие возможности для полити¬
ческих игр и злоупотреблений. Председатель собрания,
от которого зависит, напомнить ли собравшимся о том,
с какого вопроса началась дискуссия, или проигнориро¬
вать вопрос, предложенный для голосования и утонувший
в шуме, таким образом, получает большую власть.
В правлениях СНТ «Фотон» и «Прибой» убеждены,
что людям, пришедшим на общее собрание, необходимо
позволить выговориться ^еИшлев гоп; Интервью 26].
Не все с ними согласны. Нужны ли вообще дискуссии
на общем собрании? Или достаточно проголосовать по во¬
просам повестки и поскорее разойтись? Возможно ли
совместное принятие решения на общем собрании, или
решения принимаются только в узком кругу экспертов,
а дискуссия на собрании имеет лишь психологическую
ценность для поддержания солидарности в коллективе?

272
АЛЕКСАНДРА КАСАТКИНА
Как найти компромисс между упорядоченностью и спон¬
танностью, ценностью времени и ценностью участия? Эти
вопросы решаются по-своему в каждом СНТ.
Заключение
Задача освоения дисциплины публичной дискуссии сто¬
яла перед российским обществом еще на заре «коммуни¬
стической демократии» в первые десятилетия XX века.
Принятые тогда формы быстро выродились, потеряв свою
демократическую суть. Сейчас, в начале нового века,
общество оказалось перед той же проблемой, только с до¬
полнительным грузом наследия фиктивного советского
самоуправления.
В современных СНТ, своеобразных анклавах само¬
управления, идет активный поиск дискурса публичных
обсуждений, альтернативного прежнему, который опоз¬
нается как «советский». Это в первую очередь поиск но¬
вого осмысления самого существования коллектива СНТ
и механизмов его управления.
Там, где в этот поиск активно включается правление,
оно предпринимает усилия, чтобы придать СНТ новый
смысл, используя в том числе и дискурсивные средства.
Там, где правления пассивны, предложения альтернатив¬
ных осмыслений исходят от отдельных индивидов. Мой
материал показывает, как постепенно вырисовываются
контуры нового гибридного дискурса, который пытают¬
ся собрать из элементов «соседского», «юридического»,
«коммерческого» дискурсов. Первый необходим как ресурс
доверия и солидарности, второй и третий — как ресурсы
эффективности и способы перекодировки стандартной про¬
цедуры общего собрания, которая сама по себе с советских
времен не изменилась. Носители «коммерческого» дискур¬
са в СНТ—это первые поколения российских бизнесменов
и менеджеров, которые в последнее десятилетие все чаще
проявляют интерес к делам своих товариществ и готовы

ГЛАВА 8. САДОВОДЧЕСКИЕ ТОВАРИЩЕСТВА В ПОИСКАХ...
273
переносить туда свой рабочий опыт. Возможно, именно
они определят будущее СНТ и управления ими.
Когда в СНТ достигнуто согласие по поводу ос¬
мысления происходящего на общем собрании, можно
приступать к освоению дискурсивных инструментов.
На собраниях в таких садоводствах можно наблюдать,
как идет поиск, настройка, усвоение практик публичного
обсуждения. В перспективе такие СНТ могут стать школой
самоуправления и одной из точек формирования нового
российского дискурса типа argument.
Литература
Вахтин Н. Б. (2013). Дискурс убеждения в тоталитарном языке
и постсоветские коммуникативные неудачи. Доклад на кон¬
ференции «Российское общество в поисках публичного языка:
вчера, сегодня, завтра» (январь 2013 года, ЕУСПб).
Как провести... (1937)- Как провести отчетно-выборное комсомоль¬
ское собрание. Молодая гвардия.
Как провести... (1945)- Как провести отчетное собрание в колхозе.
В помощь председателю колхоза. Московский большевик.
Касаткина А. К. (2012). Дачная жизнь и «политическая война».
К постановке проблемы власти в современных садоводческих
некоммерческих товариществах // Антропологический форум.
2012. № 17 (Online). С. 129-153 [http://anthropologie.kunstkamera.
ru/files/pdf/oi7online/kasatkina.pdf].
Керженцев П. М. (1926). Как вести собрания. Л.: Прибой, 1926.
Методические рекомендации... (1986). Методические рекоменда¬
ции по проведению отчетно-выборных собраний. Киев.
Методические рекомендации по подготовке... (1986). Методиче¬
ские рекомендации по подготовке и проведению отчетно-вы¬
борных собраний и конференций. Киев.
ФЗ № 66. О садоводческих, огороднических и дачных некоммер¬
ческих объединениях граждан. Федеральный закон РФ № 66
от 15 апреля 1998 года.
Fairclough N. (2006 (1992)). Discourse and Social Change. Polity Press.

274
АЛЕКСАНДРА КАСАТКИНА
Приложение
Полевой материал
ОС I — собрание в СНТ «Инженер», Лужский район Ленобласти,
август 2009.
ОС 2 — собрание в СНТ «Инженер», Лужский район Ленобласти,
ИЮНЬ 2011.
ОС з — собрание в СНТ «Инженер», Лужский район Ленобласти,
июль 2011.
ОС 4 — собрание в СНТ «Симфония», Лужский район Ленобласти,
август 2ои.
ОС 5 — собрание в СНТ «Фотон», Лужский район Ленобласти, ав¬
густ 2011.
ОС 6 — собрание в СНТ «Счетовод», Лужский район Ленобласти,
август 2012.
ОС 7 — собрание в СНТ «Прибой», Лужский район Ленобласти,
август 2012.
Интервью 261 — М., 1955 г.р., офицер-подводник, Лужский район
Ленобласти.
Р1е1с1шке$ 2ои — Полевой дневник автора, 2011.
Номер файла в личном архиве автора.

ГЛАВА 9
«ДИСТАНЦИЯ ОГРОМНОГО РАЗМЕРА...»:
ОФИЦИАЛЬНЫЙ УБ. ПУБЛИЧНЫЙ ЯЗЫК
(На материале заседаний оргкомитетов митингов
и массовых мероприятий в январе — феврале 2012 года)
Капитолина Федорова
Утверждение о слабости традиции публичных дискуссий,
о фактическом отсутствии публичной политики в России
давно уже стало общим местом. Не случайно защитники
первого созыва Координационного совета оппозиции
(2012-2013), отвечая на вполне обоснованные претензии его
критиков, говорят, что, несмотря на отсутствие каких-либо
значимых результатов его деятельности, он выполнил свою
важнейшую функцию — создал площадку для политиче¬
ских дискуссий и продемонстрировал, что люди с самыми
разными политическими убеждениями способны вести
диалог за одним столом1. Иными словами, сам факт воз¬
можности публичных дискуссий в России нуждался в дока¬
зательстве, и таким доказательством и стали (или не стали,
с точки зрения некоторых) выборы в Координационный
совет и его дальнейшая деятельность. Понятно, что сама
по себе такая постановка вопроса многое говорит о ситуа¬
ции —трудно представить, чтобы кому-то пришло в голову
доказывать факт возможности публичных политических
дискуссий, скажем, в Великобритании с ее многовековой
традицией парламентских дебатов. Исторические экскур¬
сы* 2 также подтверждают этот неутешительный диагноз:
культура политических дискуссий в России фактически
не имеет институциональной поддержки и не является
частью повседневной практики.
© К. Федорова
■ См., например, выступление А. Навального на радиостанции «Эхо
Москвы» (эфир от 15.09.2013 [http://echo.msk.ru/programs/exit/1156476-
есЬо/]).
2 См., например, главы Д. Калугина и М. Тисье в настоящем издании.

276
КАПИТОЛИНА ФЕДОРОВА
Важной составляющей этой неразвитости публичной
сферы, как показывают в том числе и исследования, со¬
бранные в настоящем издании, является несформирован-
ность того, что можно было бы назвать языком публичного
общения — средством для коммуникации людей при ре¬
шении ими вопросов, выходящих за пределы частных дел
и личных отношений *. Дихотомия официального («совет¬
ского») и повседневного, бытового языка2 не оставляет ме¬
ста для «средней» сферы публичного взаимодействия. Как
показало исследование понятий общественного и публич¬
ного в российском обществе [Федорова гои], в нашей ре¬
чевой практике постоянно присутствует «общественное»,
но как опустошенная оболочка, десемантизированный
звуковой комплекс, не вызывающий отклика и не предпо¬
лагающий каких-то совместных действий. Официальный
язык, мало изменившийся по сравнению с советскими
временами, с его шаблонными формулами и замыслова¬
тым синтаксисом, пресловутый langue de bois [Серио 1993,
2002] — это не средство коммуникации, а ритуальный
инструмент, лишенный, с точки зрения рядового носи¬
теля языка, какого-либо содержания. Основная сфера
повседневного общения современного человека — «ком¬
пания друзей», и взаимодействие в ней осуществляется
при помощи субкода дружеского общения. В ситуации
же необходимости совместного публичного действия
остро проявляется нехватка реального коммуникативного
средства, позволяющего вести дискуссию между значи¬
тельным числом не связанных личными отношениями
людей [Гладарев 2011]. Таким образом, ситуация кажется
' Считать ли это отсутствие публичного языка причиной или след¬
ствием слабости публичной сферы в российском обществе — вопрос
скорее философский. Ответить на него можно и так: в диахрониче¬
ской перспективе первично отсутствие соответствующих институтов,
не позволившее постепенно сформироваться традиции публичной
коммуникации; в синхронной перспективе уже отсутствие публично¬
го языка выступает как один из факторов, препятствующих развитию
публичной сферы (даже при импорте соответствующих институтов).
2 См. главу Н. Вахтина в настоящем издании.

ГЛАВА 9. «ДИСТАНЦИЯ ОГРОМНОГО РАЗМЕРА...
277
тупиковой: неумение вести дискуссию и пренебрежение
формальными процедурами, характерными, в частности,
для англосаксонской культуры (см., например: [Robert
2011]), не позволяют успешно выстраивать коммуникацию
в публичной сфере, а отсутствие опыта эффективных пуб¬
личных действий ведет к еще большему разочарованию
граждан в публичной политике.
Однако, как показывает изучение экстремальных
случаев языковых контактов, отсутствие общего языка
вовсе не обязательно означает отсутствие коммуника¬
ции — взаимопонимание может достигаться самыми
различными средствами, в том числе и невербальными.
Более того, при наличии регулярных контактов возможно
возникновение нового языка, использующего в качестве
строительного материала элементы контактирующих
языков. Разумеется, для данного случая это метафора,
однако она заставляет задуматься, как же на самом деле
происходит коммуникация в публичной сфере и можно
ли и здесь наблюдать рождение новой коммуникативной
системы. Безусловно, какой бы скромной ни была россий¬
ская публичная жизнь в сравнении с европейской или
американской, она все же существует, и носители русского
языка вынуждены разговаривать и договариваться, в том
числе и публично, решая те или иные вопросы. Поэтому
крайне соблазнительной для лингвиста представляется
возможность проанализировать реальные данные, отра¬
жающие коммуникацию в публичной сфере, поскольку
именно здесь можно наблюдать, как в новых условиях
функционируют элементы прежних коммуникативных
систем (официального и приватного языков). Широкое
проникновение техник видеофиксации и доступность
самых различных материалов существенно упрощают
задачу, а отмечаемая практически всеми наблюдателя¬
ми активизация общественной жизни в последние годы
[Волков 2012; Громов 2012] позволяет, как хочется наде¬
яться, зафиксировать процесс становления современного
публичного языка. Конечно, данная работа не претендует

278
КАПИТОЛИНА ФЕДОРОВА
на столь всеохватную задачу, скорее она позволяет про¬
иллюстрировать некоторые возможности и перспективы
такого анализа. Для этого удобно рассмотреть два резко
контрастных случая, что я и попыталась сделать.
Материалом для анализа послужили размещенные
на интернет-сайте радиостанции «Эхо Москвы» видео¬
записи двух организационных собраний, посвященных
подготовке массовых мероприятий1. Первое — заседа¬
ние оргкомитета «Мирного шествия за честные выборы.
4 февраля», состоявшееся 31 января 2012 года в 12.00* 2. Вто¬
рое — заседание оргкомитета митинга «За Путина», про¬
ходившее I февраля 2012 года в 19.003. Понятно, что эти два
мероприятия противоположны по своей идеологической
направленности, однако в данном случае идеологическая
составляющая интересует нас лишь в той мере, в какой
она влияет на организацию дискурсивного процесса.
В то же время по целому ряду параметров оба анализиру¬
емых случая совпадают, что позволяет наиболее наглядно
выявить расхождения между ними в способе организации
дискурса. В обоих случаях мы имеем дело с одним и тем
же коммуникативным жанром («собрание», коллективное
обсуждение) в одной и той же форме — круглого стола (все
участники сидят вокруг общего стола и имеют возмож¬
ность высказываться); целью в обоих случаях является
подготовка некоторого массового публичного события;
при этом как публичное декларируется не только само
мероприятие, но и процесс подготовки к нему: осущест¬
вляется видеосъемка и интернет-трансляция, видеозапи¬
си размещаются на популярном интернет-сайте и могут
комментироваться зарегистрированными пользовате¬
лями. Отмечу, что эти комментарии сами по себе могут
' Идею сравнить именно эти два примера мне подсказал Борис Глада-
рев, за что я хотела бы выразить ему признательность.
2	Видеозапись размещена в Интернете по адресу: [http://www.echo.
msk.ru/blog/echomsk/853979-echo/].
3	Видеозапись размещена в Интернете по адресу: [http://echo.msk.ru/
Ьк^/80оЬ5Ье5Пю/854б54-есЬо/].

ГЛАВА 9. «ДИСТАНЦИЯ ОГРОМНОГО РАЗМЕРА...»
279
служить отдельным объектом для анализа, поскольку
позволяют понять, как происходящее воспринимается
широкой аудиторией, оценить производимый им эффект1.
Таким образом, оба речевых события совершаются в ре¬
жиме публичности, и изначально предполагается, что
они доступны любому заинтересованному наблюдателю.
В то же время степень публичности у двух анализиру¬
емых заседаний оказывается принципиально различной.
Прежде всего, это проявляется в том, что в первом случае
(заседание оргкомитета «Мирного шествия за честные
выборы») к видеозаписи прилагается список участников
заседания в следующем виде:
В заседании принимали участие: Дмитрий Быков, Олег Ка¬
шин, Татьяна Лазарева, Елена Лукьянова, Алексей Навальный,
Борис Немцов, Сергей Пархоменко, Ольга Романова, Владимир
Рыжков, Анастасия Удальцова, Григорий Чхартишвили (Борис
Акунин), Сергей Митрохин, Сергей Удальцов, Леонид Парфенов,
Геннадий Гудков, Евгения Чирикова, Гарри Каспаров, Юрий
Сапрыкин.
1 Разумеется, при этом необходимо учитывать специфику интернет-
комментирования как жанра и конкретно особенностей коммента¬
риев на сайте «Эха Москвы»: наличие «проплаченных» комментариев
и текстов, создаваемых автоматически так называемыми «ботами»,
относительную анонимность комментаторов, возможность удаления
комментариев модераторами и т. д. Некоторые из этих особенностей
отчасти могут объяснить, например, гораздо большее количество
комментариев к одной видеозаписи (заседание оргкомитета «Мир¬
ного шествия за честные выборы») — 566 — по сравнению с коли¬
чеством комментариев к другой (заседание оргкомитета митинга
«За Путина») — всего 138. Однако даже при учете возможных «накру¬
ток» несомненно, что организация протестной активности вызывает
больше интереса у интернет-аудитории, чем проправительствен¬
ной. Это подтверждается и числом пользователей, поделившихся
ссылкой на данные видеотрансляции в социальных сетях: в случае
протестного мероприятия это 53 рекомендации в сети Facebook, 67
в микроблоге Twitter и 9 в сети Вконтакте, а в случае проправитель¬
ственного заседания — только з рекомендации в Facebook, о в Twitter
и 2 в Вконтакте.

280
КАПИТОЛИНА ФЕДОРОВА
Ил. I. Заседание оргкомитета Ил. 2. Заседание оргкомитета
«Мирного шествия за честные митинга «За Путина»,
выборы», http://echo.msk.ru/	http://echo.msk.ru/
Простое перечисление имен, без указания каких-либо
регалий и определенного порядка, подчеркивает, с одной
стороны, равноправие участников заседания, а с другой —
тот факт, что абсолютное большинство этих участников
не нуждаются в дополнительном представлении, посколь¬
ку и так являются людьми публичными и узнаваемыми.
Во втором случае (заседание оргкомитета митинга «За
Путина») список участников не прилагается, а большая
часть людей, принимающих участие в заседании, не из¬
вестна широкой публике. Более того, как будет показано*
ниже, они всячески подчеркивают свою роль как пред¬
ставителей тех или иных организаций, то есть здесь мы
имеем дело не столько с отдельными личностями, сколько
с метонимическими фигурами, отсылающими к организа¬
циям, которые они представляют. Один из интернет-ком¬
ментаторов выразил это впечатление следующим образом:
(г) Ни одной знакомой рожи..хотя бы Якименко позвали бы
или Хинштейна с Исаевым.
Кроме того, различия касаются и того, как выглядит сцена
речевого действия (см. скриншоты — ил. I и ил. 2).
Достаточно сравнить два этих снимка, чтобы заметить,
что во втором случае («пропутинское» заседание) отсут¬
ствует непосредственная аудитория. Видеозапись ведет¬
ся при помощи одной камеры, и участники, безусловно,

ГЛАВА 9. «ДИСТАНЦИЯ ОГРОМНОГО РАЗМЕРА...
281
осведомлены о том, что все ими сказанное будет доступно
широкой аудитории в Интернете, но эти потенциальные
зрители никак не могут непосредственно воздействовать
на происходящее, о них легко забыть. В первом же случае
сидящие за столом окружены плотным кольцом журнали¬
стов с фотоаппаратами и видеокамерами, которые выступа¬
ют, с одной стороны, как посредники между участниками
и внешней аудиторией (зрителями и читателями последу¬
ющих репортажей), а с другой — как непосредственная
аудитория речевого события. Соответственно, коммуни¬
кация происходит между участниками заседания, журна¬
листы в происходящее не вмешиваются, но их присутствие
на сцене изменяет структуру коммуникации — помимо
адресанта и адресата на сцене оказываются слушатели,
аудитория (см.: [Кларк, Карлсон 1986]). Как становится по¬
нятно в ходе просмотра видеозаписи, помимо журналистов
в помещении находятся и так называемые «гости»—лица,
не входящие в оргкомитет, но присутствующие на заседа¬
нии. Коммуникация, таким образом, максимально публич¬
на, поскольку совершается в прямом смысле на публике, ее
присутствие, особенно в столь тесном помещении, просто
невозможно игнорировать.
Иными словами, хотя оба заседания позиционируются
как публичные, одно из них, а именно заседание оргко¬
митета оппозиционного шествия, если перефразировать
Оруэлла, — более публичное. Публичность в этом смысле
может быть представлена как градуальная шкала — дело
не только в противопоставлении приватной и публичной
коммуникации, но и в допустимой степени публично¬
сти — присутствии публики, узнаваемости или, наоборот,
анонимности участников.
Другое, еще более важное различие касается того, что
можно назвать степенью референциальности речевого со¬
бытия, того, насколько оно ориентировано на некоторую
внешнюю реальность, на разрешение каких-то вопросов
и проблем, насколько происходящая коммуникация ре¬
альна, а не является чистой формальностью, ритуалом.

282
КАПИТОЛИНА ФЕДОРОВА
Обращаясь к комментариям к видеозаписям, мы об¬
наруживаем, что в случае с протестным митингом фор¬
ма обсуждения, то, как организован дискурс заседания,
практически не становится предметом обсуждения ком¬
ментаторов. Единственная отсылка к форме дискуссии
возникает только в шестидесятом по счету комментарии:
(2)	Да ну что вам Гозман.
Вы посмотрите, как замечательно: собрались за одним столом
умные и воспитанные люди, спокойно и грамотно обсуждают,
договариваются, вежливо общаясь между собой.
Кто говорит — невозможно? Посмотрите: когда надо, то очень
даже возможно.
Вот Митрохин, вот Гудков, вот Немцов, Удальцов и даже Тор,
и бог с ним, Гозман —могут, когда захотят. Мне бы очень хоте¬
лось, чтобы они никогда в будущем не утратили этот навык эф¬
фективного и доброжелательного совместного решения вопросов.
Речь здесь идет как раз о той самой принципиальной
способности сидеть за одним столом и совместно решать
какие-то вопросы, которой так не хватает и оппозиции,
и российскому обществу в целом. Примечательно также,
что эта тема — форма дискуссии, способ организации
коммуникации — не подхватывается другими коммен¬
таторами, продолжающими увлеченно выражать свое
отношение к отдельным участникам заседания, клеймить
друг друга «либерастами» и «путиноидами» и рассуждать
о том, что ожидает Россию. На этом фоне примечательно,
что первые же три комментария ко второй видеозаписи
(заседание оргкомитета митинга «За Путина») оказывают¬
ся так или иначе связаны с формой происходящего:
(3)	Комсомольское собрание:))))
(4)	Вот они сидят и думают: «Свалить бы поскорее». Для
чего суслик рыбоокай наплодил и кормит стока «обществен¬
ных» организаций, фондов и т.д? Должны ведь и послужить
когда-нибудь.

ГЛАВА 9. «ДИСТАНЦИЯ ОГРОМНОГО РАЗМЕРА...
283
(в) Жалкий фарс, с одной стороны, с другой — прекрасная
агитка против их вождя. Чем больше володиноякеменки пло¬
дят такой бредятины, тем больше их отторжение в умах
избирателей. О «любви» к гебне и говорить не стоит.
Таким образом, первый же комментарий иронически
переопределяет жанр происходящего, отсылая к реалиям
советского прошлого. Ему вторит следующий коммента¬
тор, подчеркивающий незаинтересованность участников
в коммуникации, формальность их вовлеченности. Впе¬
чатление, производимое видеозаписью на зрителей, опре¬
деляется тем, что они видят в происходящем реализацию
некоторого известного им шаблона, формат, вызывающий
в памяти ощущение скуки и бессмысленности. Почему же
в первом случае имеет место живая дискуссия и некото¬
рая реальная коммуникация, а во втором все напомина¬
ет застывший и лишенный содержания ритуал? Точнее,
важно, не почему это так (здесь явная связь с различием
в реальных политических целях собравшихся), а как это
проявляется на дискурсивном уровне. Рассмотрим, как
организована коммуникация в обоих случаях.
Начнем с «ритуальной» коммуникации проправитель¬
ственного собрания. Прежде всего, здесь четко выделяется
фигура председательствующего, обладающего особыми
полномочиями по организации коммуникативного про¬
цесса. Он определяет очередность говорения, тему, время,
отводимое каждому говорящему, и пресекает любые попыт¬
ки нарушить заданный таким образом ход коммуникации.
В начале заседания, прерывая затянувшееся, по его мне¬
нию, выступление, он предлагает всем присутствующим
по очереди (по часовой стрелке) представиться:
(6)	Ну, собственно говоря, давайте просто... немножко... бу¬
дем соблюдать регламент, да? То есть я прошу, чтоб каждый
здесь... все друг друга знали, давайте просто представимся
хотя бы и два слова о себе расскажем, потом уже будем какие-
то вот... тезисные вещи проговаривать. Можно, пожалуйста?

284
КАПИТОЛИНА ФЕДОРОВА
После выступления каждого участника председатель¬
ствующий призывает начать говорить другого участника,
нередко используя при этом командную реплику: «Сле¬
дующий!». Между отдельными монологами участников
возникают паузы, и без понуждения со стороны председа¬
тельствующего участники в разговор не вступают. Совер¬
шенно очевидно, что участники испытывают неловкость
и затруднения при построении своего высказывания, что
проявляется в хезитационных паузах, смехе, неокончен¬
ных фразах, повторах и т. п.:
(7)	Я тогда тоже представлюсь, меня зовут Дмитриева На¬
талья, я возглавляю Совет по консолидации женского движе¬
ния и общероссийскую общественную организацию «Деловые
женщины России». <...> Поэтому, вот что касается предста¬
вительства женщин, я готова, хм [смешок, пауза] это все...
координировать.
(8)	«Сторонники» — это не подручные какого-то института,
это динамичная, самостоятельная... но при этом мы полно¬
стью поддерживаем политику в целом партии «Единая Россия»
и, естественно, лидера партии Владимира Владимировича
Путина1. Мы... на митинге... полагаем, что нас будет больше
тысячи человек, то есть у нас лозунги <...> целый ряд лозунгов,
с которыми мы пойдем на митинг.
Содержание монологов участников однотипно: называние
себя, организации, которую они представляют, выраже¬
ние поддержки правящей партии и В. В. Путина, заявление
1 Интересно отметить, что все участники данного заседания при
упоминании (практически обязательном) тогдашнего премьер-ми¬
нистра В. В. Путина используют исключительно полный вариант
его имени — «Владимир Владимирович Путин» (или просто «Влади¬
мир Владимирович»), причем с отчетливым произнесением каждого
звука (не «Владим Владимирыч», а «Владимир Владимирович»), что
в целом нетипично для разговорной речи. Уважительное упомина¬
ние имени вождя — своего рода маркер принадлежности к группе
сторонников действующей власти.

ГЛАВА 9. «ДИСТАНЦИЯ ОГРОМНОГО РАЗМЕРА...
285
о готовности участвовать в митинге и ресурсах, которые
они могут предоставить в распоряжение организаторов.
Естественно, в зависимости от подготовки и мастерства
оратора монологи эти оказываются более или менее рас¬
пространенными, а выражение поддержки — более или
менее искусно выстроенным риторически. Однако даже
если говорящему не удается развернуто и оригинально
высказаться в поддержку Путина, по-видимому, этот
элемент все же воспринимается им как обязательный.
Необходимость что-то сказать на данную тему приводит
к появлению подобных заявлений:
(9)	Добрый вечер. Э... Годунова Татьяна <...> Член комиссии...
ста... совета сторонников... партии «Единая Россия» по физи¬
ческой культуре и спорту. Олимпийская чемпионка. Предста¬
витель академии... международной академии спорта Ирины
Винер. Хочу поддержать Владимира Владимировича с... от лица
спортсменов и спортивных обществ. Если коротко.
(ю) Мы очень благодарны Владимиру Владимировичу Путину за
то, что он ставит вопрос о формировании гражданина.
В целом для участников характерно использование значи¬
тельного количества клише, канцеляритов, устойчивых
конструкций, типичных для книжной и официально¬
деловой речи. При этом, поскольку в большинстве случаев
высказывания являются неподготовленными или частич¬
но подготовленными, их построение сопряжено с труд¬
ностями, проявляющимися в синтаксической неполноте.
Коммуникация, таким образом, выстраивается как
ряд последовательных монологов, регулируемых пред¬
седательствующим, а роли участников неравноправны —
в любой момент председательствующий может прервать
говорящего или сменить тему. Характерно, что это про¬
исходит каждый раз, когда кто-то пытается начать содер¬
жательное обсуждение — как, зачем и для чего проводить
митинг, какова цель собравшихся на заседании, кто дол¬
жен, а кто не должен иметь право голоса на митинге:

286
КАПИТОЛИНА ФЕДОРОВА
(и) Знаете, вот со стороны слушать, так увлекательно. Но да¬
вайте будем обсуждать митинг.
Больше всего такой формат асимметричной коммуника¬
ции напоминает школьный урок: учитель ведет опрос,
ученики высказываются по разрешению (принуждению)
учителя и стараются давать ответы в соответствии с ожи¬
даниями учителя. С точки зрения участников заседания,
главным является не выразить свое мнение по какому-то
вопросу и выработать общую позицию, а заявить о себе,
произнеся правильные слова и зафиксировав тем самым
свое участие.
Процедура представления занимает значительную
часть всего заседания. По ее завершении председатель¬
ствующий информирует собравшихся о том, как будет
проходить митинг, где будут располагаться разные груп¬
пы и транспаранты. Таким образом, программа митинга
не создается в процессе обсуждения участниками засе¬
дания, а задана изначально, «спущена сверху» в качестве
инструкции. Задача председательствующего — подобно
учителю, объясняющему новый материал, — донести до
учеников некоторые сведения, которые им не полагается
оспаривать или подвергать проверке. В результате весь
коммуникативный процесс приобретает ритуальный
характер, главным оказывается совершение некоторых
предзаданных речевых действий, а не обсуждение или
созидание нового.
Если подвести итог, коммуникация среди участников
заседания оргкомитета митинга «За Путина» оказыва¬
ется асимметричной, управляемой из одного источника,
направленной на поддержание заданного извне порядка,
тяготеющей к монологизму. По-видимому, это прямое
продолжение традиции использования так называемого
официального языка советского периода, что и подмечает¬
ся сторонними наблюдателями в комментариях.
Рассмотрим теперь, как устроена коммуникация в ходе
заседания оргкомитета «Мирного шествия за честные

ГЛАВА 9. «ДИСТАНЦИЯ ОГРОМНОГО РАЗМЕРА...
287
выборы». Здесь также есть председательствующий (Гарри
Каспаров), однако это становится понятно только на шест¬
надцатой минуте видеозаписи, когда слово пытается взять
не член оргкомитета Владимир Тор:
(12)	Каспаров: Владимир, все-таки я веду это заседание! [Тор
умолкает и садится.]
Соответственно, регулирующие функции председатель¬
ствующий берет на себя только вынужденно, для обеспече¬
ния порядка в случае конфликтных ситуаций. В остальное
время он совершенно незаметен, коммуникация осущест¬
вляется всеми участниками непосредственно между собой.
Нет никакой строгой очередности выступлений, репли¬
ки подаются с места, во время выступлений остальные
участники заседания переговариваются между собой,
вмешиваются в речь выступающего, ставят под сомнение
процедурные вопросы — кто на каком месте должен сидеть,
кто имеет право на выступление и т. д. При этом такое
вмешательство не маркируется какими-то специальны¬
ми формулами и, по сути, не нарушает дальнейшего хода
коммуникации. В качестве примера можно рассмотреть
диалог, происходящий, когда присутствующие обсуждают
схему организации шествия, согласованного с мэрией:
(13)	Выступающий: Теперь очень важный момент, вот еще раз
посмотрите [показывает схему].
Пархоменко: Дайте стул.
Выступающий: Схемочку посмотрим. То по флангам от го¬
ловного транспаранта до начала общегражданской колонны
должно стоять оцепление...
Пархоменко: Уступил бы место, а? Вот пусть члены оргкоми¬
тета сидят за столом, а гости пусть сидят вне стола. Это
будет правильно. А то я получаю записки о том: «А что делает
Гозман за столом оргкомитета? Он не член оргкомитета».
Это ведь так? Вы так...
Гозман: Меня сюда пригласили...

288
КАПИТОЛИНА ФЕДОРОВА
Пархоменко: Давай сделаем так: за столом сидят члены орг¬
комитета, а не члены оргкомитета сидят вне стола, вне. Мне
очень неприятно это говорить, я понимаю, что я выгляжу
каким-то держимордой, но тем не менее это так.
Гудков: Подожди, Сергей...
Гозман: Меня пригласили... Я как бы не очень понимаю...
Каспаров: Одно дело пока места хватало, а сейчас мы как бы
начинаем сжиматься.
Выступающий: Я могу продолжить, Гарри?
Каспаров: Давайте, мне сейчас кажется, что нужно закон¬
чить выступление...
Вступающий: Я сейчас завершаю...
Каспаров: Это важно, это принципиальный вопрос.
Выступающий: Оцепление по плану нужно почему? Пото¬
му что вот внутри, вот между головным транспарантом
и первым рядом общегражданской колонны, будут работать
средства массовой информации.
Особая роль председательствующего проявляется только
в том, что выступающий обращается к нему, когда решает,
что наступил момент возобновить выступление. В эпизоде
с выяснением статуса Леонида Гозмана и его права нахо¬
диться за столом вместе с членами оргкомитета Каспаров
вмешивается на правах обычного участника, функцию
«регулировщика» в данном случае берет на себя Сергей
Пархоменко. Примечательно, что при этом он оговари¬
вается, что ему неприятна подобная роль («я выгляжу
каким-то держимордой»). Перебивание, сопровождающее
введение новой темы (распределение мест за столом), вы¬
глядит естественным, поскольку не вызывает негативной
реакции участников. Лишь когда разбирательство с «ка¬
зусом Гозмана» начинает затягиваться, выступающий
решается напомнить о себе, и затем все как ни в чем
не бывало возвращаются к разбору схемы шествия. Такого
рода «нарушения» монологичности коммуникации сопро¬
вождают весь ход заседания, поэтому правильнее будет
сказать, что нарушений на самом деле не происходит,

ГЛАВА 9. «ДИСТАНЦИЯ ОГРОМНОГО РАЗМЕРА...»	289
просто коммуникация устроена таким образом, что моно¬
логичность и строгое соблюдение правил смены очереди
не рассматриваются как обязательная норма. Говорящим
кажется естественным перебивать друг друга, говорить
одновременно, вводить новые темы или возвращаться
к прежним. При этом обращает на себя внимание нефор¬
мальность общения между участниками — обращения
на «ты», использование лексем и конструкций, типичных
для разговорной речи. Синтаксис высказываний также со¬
ответствует жанру устного непринужденного дружеского
диалога.
Таким образом, в отличие от первого рассмотренно¬
го случая (заседание оргкомитета митинга «За Пути¬
на»), дискурс здесь не организуется по одной жесткой
схеме, а коммуникация не является асимметричной,
управляемой из единого центра. С точки зрения жестко
нормативного подхода такой тип коммуникации пред¬
стает как некий хаос, неупорядоченное нагромождение
звуков — постоянно высокий уровень шума, казалось бы,
должен свидетельствовать о невысокой эффективности
коммуникации. Тем не менее подобная коммуникация
оказывается вполне референциальной и в этом смысле
эффективной: в ходе обсуждения согласовываются дей¬
ствия различных групп митингующих, вырабатывается
стратегия проведения шествия, определяется порядок
прохождения колонн (либералы, националисты и т.д.)1.
На выходе мы имеем нечто новое, чего не было перед
началом заседания, — программу шествия, то есть ре¬
зультат оказывается достигнут несмотря на «неправиль¬
ность» поведения участников коммуникации с точки
зрения принятых в западных обществах стандартов про¬
ведения публичных дискуссий. Если же отказаться от
жестко нормативного взгляда на организацию дискурса
1 Интересно, что для определения порядка следования колонн ис¬
пользуется процедура жребия, являющаяся важной составляющей
республиканской политической традиции [Манен 2008].

290
КАПИТОЛИНА ФЕДОРОВА
и сосредоточиться не на «неправильностях» и «нарушени¬
ях», а на течении коммуникативного процесса, то можно
описать подобную коммуникацию как «полифониче¬
скую» в терминологии Б. Рэмптона [Rampton 2006]. Здесь
можно опять провести аналогию с дискурсом школьного
урока. Как правило, предполагается, что в повседневной
школьной реальности сталкиваются две силы — олице¬
творяемая учителем и реализующаяся в нормативном
дискурсе урока «парадигма знания» и олицетворяемая
учениками и реализующаяся во внеурочной деятельно¬
сти «парадигма удовольствия» [Веупоп 1985; Turner 1983].
Ученики, хотя и ориентированы скорее на получение удо¬
вольствия, в целом принимают распределение властных
полномочий в классе и «уступают» давлению парадигмы
знания. Любые нарушения учениками жестко заданной
структуры классического школьного дискурса — пере¬
бивания, шум, игнорирование вопросов учителя — рас¬
сматриваются как реализация парадигмы удовольствия.
Это осознают и сами участники коммуникативного про¬
цесса, и поэтому такое поведение может вызывать смех.
Вот пример диалога на заседании оргкомитета митинга
«За Путина»:
(14) Абдулатипов; А чего представляться вообще? [общий
смех] Абдулатипов, ассамблея «Народы России». Все народы
России будут... на митинге.
Председательствующий; Ну тогда мы вообще не переживаем.
Абдулатипов; Все поставленные задачи четко выполним.
Нарушение предписанного сценария носит игровой ха¬
рактер и воспринимается всеми участниками именно
в этом контексте — как возможность немного разрядить
обстановку, после чего коммуникация возобновляется
в полном соответствии со всеми требованиями жанра
(ритуала) официального заседания.
В отличие от этого, «нарушения» коммуникативного
порядка могут рассматриваться как естественная часть

ГЛАВА 9. «ДИСТАНЦИЯ ОГРОМНОГО РАЗМЕРА...
291
так называемого «неклассического дискурса»1. В своем ис¬
следовании коммуникации в лондонской школе Б. Рэмптон
[11атршп 2006] показал, что шум и перебивания могут
являться частью парадигмы знания — ученики пере¬
бивают учителя не для того, чтобы отвлечь его от урока,
а поскольку они увлечены темой и вносят свой вклад в ее
развитие. С точки зрения стороннего наблюдателя, ори¬
ентирующегося на традиционное представление о школь¬
ном дискурсе, происходящее во время урока в 9А классе
выглядит как хаос, грубейшее нарушение субординации
и полное педагогическое фиаско. Однако, по мнению ис¬
следователя, дело просто в принципиально ином, полифо¬
ническом устройстве дискурса, отличном от классической
авторитарной схемы. Такая интерпретация изменений
в школьном дискурсе согласуется с более широким процес¬
сом—«конверсализацией» (сопуег5а1юпаН5апоп, буквально
«оразговоривание») публичного дискурса [Байскн^й 1992;
1995]- В современной культуре «разговор» как жанр посте¬
пенно выходит из сферы личного общения и проникает
в различные публичные сферы использования языка —
пресс-конференции политиков, «серьезные» телевизи¬
онные программы и т. п. Безусловно, в случае заседания
оргкомитета «Мирного шествия за честные выборы» мы
имеем дело не с официальным языком, а с расширением
сферы использования дружеского регистра до публичной.
При этом, возможно, на русском материале имеет смысл
говорить не о «конверсализации» публичного языка,
когда в формальный стиль проникают элементы нефор¬
мального взаимодействия, а именно об «опубличивании»
приватного языка, когда он начинает использоваться вне
привычной для него сферы функционирования. Официаль¬
ный язык, который ранее было предписано использовать
в публичных коммуникативных ситуациях, слишком ри-
туализован и замкнут на себя, чтобы иметь возможность
1 Подробный обзор исследования классического и «неклассического»
школьного дискурса см. в: [Федорова 2012].

292
КАПИТОЛИНА ФЕДОРОВА
эволюционировать. Бинарность оппозиции официального
и приватного не позволяет их «сращивания» в публичном
пространстве. Использование официального языка, как
можно предположить, создает впечатление «ненастоящей»
коммуникации — коммуникации без референта, без пред¬
мета обсуждения, ритуальной имитации коммуникации.
Вместо этого публичный язык можно попытаться создать,
что мы и видим в рассмотренном примере, на основе язы¬
ка дружеского общения. Безусловно, он также имеет свои
ограничения, и при увеличении количества участников
коммуникации ее эффективность может становиться
крайне низкой. Однако критерии эффективности комму¬
никации отнюдь не однозначны. Если целью собравшихся
является договориться—то есть в результате совместного
обсуждения выработать общую позицию, то происходящее
на заседании оппозиционного шествия можно признать
примером успешной коммуникации. Если же считать со¬
гласования и обсуждения пустой тратой времени, то, как
пишет комментатор под ником окцлаша, «в страшном сне
не приснится, что можно целых 2 часа решать вопросы
о построении колонн на митинге, по принадлежности
участников к той или иной партии». Не только публичный
язык, но и сама по себе публичная дискуссия как особая
коммуникативная сфера еще не завоевали себе места
на российской сцене. Время покажет, удастся ли российско¬
му обществу преодолеть синдром публичной немоты, но,
как мне представляется, именно сейчас у исследователей
есть уникальная возможность наблюдать, как происходит
рождение новых коммуникативных средств и форматов.
Литература
Волков Д. (2012). Протестные митинги в России конца гои — начала
2012 гг.: запрос на демократизацию политических институтов //
Вестник общественного мнения. № 2 (нг). Апрель — июнь.
С. 73-86.

ГЛАВА 9. «ДИСТАНЦИЯ ОГРОМНОГО РАЗМЕРА...
293
Гладарев Б. (2011). Историко-культурное наследие Петербурга:
рождение общественности из духа города // От общественного
к публичному (Серия Res publica. Вып. 5) / Ред. О. Хархордин.
СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петер¬
бурге. С. 71-304-
Громов Д. (2012). Массовые митинги в Москве глазами антрополо¬
гов, фольклористов, социологов // Антропологический форум.
№ 16 (Электронный раздел) [http://anthropologie.kunstkamera.
ru/files/pdf/oi6online/mass_protests.pdf].
Кларк Г. Г., Карлсон Т. Б. (1986). Слушающие и речевой акт // Новое
в зарубежной лингвистике. Вып. XVII. Теория речевых актов.
М.: Прогресс. С. 270-321.
Манен Б. (2008). Принципы представительного правления. СПб.:
Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге.
Серио П. (1993). О языке власти: критический анализ // Философия
языка: в границах и вне границ. Харьков: Око. С. 83-100.
Серио П. (2002). Русский язык и анализ советского политического
дискурса: анализ номинализаций // Квадратура смысла. М.:
Прогресс. С. 337-383.
Федорова К. С. (2011). Общество: между всем и ничем // От обще¬
ственного к публичному (Серия Res publica. Вып. 5) / Ред.
О. Хархордин. СПб.: Издательство Европейского университета
в Санкт-Петербурге. С. 13-68.
Федорова К. С. (2012). Язык школы: дискурсивное измерение // Бара¬
нова В. В., Гаврилова Т. О., Панова Е. А., Федорова К. С. Язык, об¬
щество и школа. М.: Новое литературное обозрение. С. 362-394.
Beynon J. (1985). Initial Encounters in the Secondary School. Lewis:
Falmer Press.
Fairclough N. (1992). Critical Language Awareness / Ed. by N. Fairclough.
London: Longman.
Fairclough N. (1995). Fairclough Critical Discourse Analysis. London:
Longman.
Rampton B. (2006). Rampton Language in Late Modernity: Interaction
in an Urban School // Studies in Interactional Sociolinguistics 22.
Cambridge: Cambridge University Press.
Robert H. M. (2011). Robert’s Rules of Order Newly Revised. 11th ed.
Philadelphia, PA.: Da Capo Press.
Turner G. (1983). The Social World of the Comprehensive. London:
Croom Helm.

ГЛАВА 10
НУТРО НА ПУБЛИКУ:
ПУБЛИЧНЫЙ РАЗГОВОР О ЛИЧНОМ
В ПОСТСОВЕТСКОЙ МЕДИАКУЛЬТУРЕ
(На примере передачи «Модный приговор»)
Юлия Лернер, Клавдия Збенович
Введение
В данной главе мы предлагаем обратить внимание иссле¬
дователей на новый для российской культуры публичный
стиль говорения о частной жизни, формирующийся сегод¬
ня в поле постсоветских медиа. Это терапевтический язык,
построенный на популяризованных постулатах психоло¬
гической дисциплины, на психологизированной интер¬
претации межличностных отношений и эмоциональной
жизни личности [Лернер 2011; Lerner 2015; Matza 2009;
Salmenniemi 2010; Vorona 2014]. Такой язык развивается
в постсоветскую эпоху вместе с освоением глобальной
терапевтической культуры [Furedy 2004; Illouz 2007; Rieff
1987], ее моделей жизни и технологий общения, которые
импортируются в Россию или заново изобретаются здесь.
Основы самой терапевтической культуры укоренены
в глубоком взаимопроникновении постфрейдистской
американской версии психологии и капиталистической
культуры как образа жизни и организации экономической
деятельности [Cushman 1990; 1995; Furedy 2004; Hochschild
1983; Lasch 1979; 1984; Rose 1990]. Постепенно с американи¬
зацией психологии постфрейдистский психологический
дискурс проникает в экономические институты США
и в итоге начинает доминировать. Параллельно этому
интимная, приватная и житейская сферы переживают
рационализацию и объективизацию. То есть не толь¬
ко эмоции привлекаются на службу экономическому
© Ю. Лернер, К. Збенович

ГЛАВА 10. НУТРО НА ПУБЛИКУ
295
производству и служат организации рабочих отношений,
но и сами эмоции, чувства и частная сфера подвергаются
рациональному управлению и переводятся на язык ры¬
ночной экономики. В результате развивается единый язык,
используемый для описания всех сфер жизни, — язык
рационализированных эмоций, то есть язык терапевти¬
ческой культуры [Illouz 2008].
Технологии массовой культуры (электронные медиа,
литература самопомощи) переводят психологический
терапевтический нарратив в понятные упрощенные дис¬
курсивные формы говорения о себе, личных отношениях,
эмоциональной и интимной жизни, а также профессио¬
нальной карьере [Illouz 2003; 2008]. Жанр реалити в за¬
падной поп-культуре и проекты медиатрансформации
(make-over) в особенности представляются интеллекту¬
альной критикой как жанры производства и поддержа¬
ния популярной терапевтической культуры, так как они
размывают границы между документальным жанром
и фантазией, частной и публичной сферой, личным и кол¬
лективным нарративом. В процессе приобщения к этой
культуре в России происходит усвоение дискурсивных
форм терапевтического языка, который формулируется
прежде всего в публичной сфере — как в институтах
академического дискурса, так и в поле литературного дис¬
курса, и в дискурсе медиа. Таким образом, этот язык свя¬
зывает или даже смешивает приватный и официальный
регистры, размывает границы между ними и предстает
как публичный язык приватной жизни.
Присутствие в постсоветском дискурсе терапевтиче¬
ских форм особенно заметно в поле СМИ, где имитируются
глобализированные готовые шаблоны. Как и в западных
передачах реалити, в России этот жанр демонстрирует нор¬
мативные формы семьи, создает обновленные гендерные
образы постсоветских женщины и мужчины [Mikhailova
2010] и подчеркивает границы нового российского среднего
класса [McFadyen 2008; Rulyova 2007; Зверева 2003а; 2003b;
Zvereva 2010]. Более того, исследователи телепродуктов

296
ЮЛИЯ ЛЕРНЕР, КЛАВДИЯ ЗБЕНОВИЧ
отмечают особую функцию постсоветского телевидения
как центрального посредника авторитетного знания в со¬
временном российском обществе и говорят о медиа как
о поле, активно формирующем повседневное сознание
или житейскую «картину мира» россиян [Зверева 2003а;
2003b; McFadyen 2008]. Ток-шоу и реалити-шоу как новые
жанры особенно интересны, так как они перемещают
приватную сферу в публичное пространство, создавая воз¬
можность озвучивания, активной интерпретации или же
оспаривания общепринятого. Предлагая видеть в популяр¬
ности ток-шоу проявление новой постсоветской культуры
гражданского общества, исследователи обнаруживают
функции этого жанра, отличные от доминирующих в за¬
падных аналогах [Novikova 2010; Rulyova 2007; Zbenovich
2007]. Так, например, медиа и поп-культура вообще служат
в России первичным полем психологизации эмоциональ¬
ной жизни и межличностных отношений [Лернер 2011;
Lerner 2015]. Более того, освоение терапевтического диалога
в российских электронных медиа иногда рассматривается
как рычаг и технология власти, реализуемая в конкретном
постсоветском государстве, которое заинтересовано в фор¬
мировании неолиберального субъекта и деполитизации
пространства социальных проблем [Matza 2009].
Терапевтический язык на российском телеэкране
2000-х годов явно проявляется в экспертных психоло¬
гических передачах («Доктор Курпатов» на i-м канале)
или поп-психологических драмах («Понять. Простить»,
«Без свидетелей» на i-м канале), ток-шоу («Пусть говорят»
и «Между нами, девочками» на i-м канале, «Все будет хо¬
рошо» и «Люблю не могу» на канале «Россия», «Жизнь как
жизнь» на 5-м канале) и телепроектах из жанра make-over
(«Давай поженимся!», «Модный приговор» на i-m канале).
Все эти форматы построены на обнажении и обсуждении
в публичном пространстве личной жизни и внутреннего
мира участников—их биографий, личных отношений и пе¬
реживаний. Иными словами, эти передачи объединяет об¬
суждение «нутра на публике». Более того, «выворачивание»

ГЛАВА 10. НУТРО НА ПУБЛИКУ
297
нутра здесь, по сути, представляет собой перформативный
акт трансформации и разрешения проблемы в реальном
времени. Установка этих передач предполагает и активно
продвигает самотрансформацию—изменение себя на пути
к благополучию, успеху и даже счастью, которые достига¬
ются коррекцией неартикулированных или неосознанных
проблем с помощью их озвучивания и обсуждения—через
их проговаривание словами. Проговаривание как инстру¬
мент разрешения личных трудностей и самоизменения
является частью глобальной терапевтической культуры, ее
базовым элементом и механизмом трансформации эмоций,
памяти и личного опыта.
Возникает вопрос, работают ли глобальные терапевти¬
ческие формы точно так же и на российском экране? Наш
анализ позволяет задуматься о том, что терапевтические
практики и попкультурные форматы не привозятся вме¬
сте с их оригинальным языком — тем языком, который
используют телеведущие и аудитория. Предлагая новый
стиль артикуляции «внутреннего мира», эмоций, отноше¬
ний и даже «смысла жизни», глобальный терапевтический
габитус, однако, должен быть заключен в конкретные
языковые формы, в данном случае советские и российские.
Отметим, что советский стиль обсуждения личного
и частного, индивидуума и его эмоций не был просто
подчинен идеологии и политическому режиму, он носил
особый характер [Бойм 2002; Pesmen 2000; Ries 1997]. Орга¬
низованная различными социальными контекстами — от
приватных и неформальных до однозначно официаль¬
ных, политических, — культура артикуляции «личного»
формировалась под влиянием идеологических установок
по отношению к индивидууму и частной жизни. Однако
она развивалась и через художественные поля литературы
и искусства, которые не были полностью детерминирова¬
ны идеологией. С одной стороны, этот стиль воспитывал¬
ся через образовательные институты, и, с другой стороны,
он формировался «житейским знанием» и повседнев¬
ным репертуаром представлений и норм, выраженных

298
ЮЛИЯ ЛЕРНЕР, КЛАВДИЯ ЗБЕНОВИЧ
в анекдотах и юморе, сказках и псевдонаучных постулатах
[Юрчак 2oi6; Lindquist 2006; Pesmen 2000; Ries 1997].
Сегодня новые жанры медиа приносят с собой не толь¬
ко новое содержание, но и новый язык и стиль речи,
которые в свою очередь конструируют представления
о внутреннем мире индивидуума, межличностных от¬
ношениях и роли эмоций. Понимание адаптации тера¬
певтической культуры в постсоветской России требует
от исследователя проследить, какие языковые средства
задействованы в освоении новых терапевтических форм
и как они на этом поприще работают. Поэтому в нашей
интерпретации медиасобытия мы фокусируемся на его
языке и дискурсивных формах. Язык, понятия и формы
артикуляции — это остов глобальной терапевтической
культуры; мы предлагаем изучить, каким образом они
переводятся и адаптируются в постсоветской дискурсив¬
ной культуре. Комбинируя антропологический анализ
с подходом семиотики и лингвопрагматическим анализом
коммуникативных форм, мы прослеживаем взаимодей¬
ствие знакомых и новоприобретенных дискурсивных
форматов. Другими словами, наша задача — понять роль
старых форм языка в принятии и усвоении новых.
Метод интерпретации
на примере одной передачи
Чтобы продемонстрировать подобное дискурсивное взаи¬
модействие, мы обратимся к передаче «Модный приговор»'.
Организованная как игровой суд, программа разбирает 11 Для анализа мы просмотрели боо эпизодов передачи «Модный при¬
говор» с 2009 по 2он год. С 2007 года это часовое шоу транслируется
утром каждого буднего дня. Программа пользуется исключитель¬
ной популярностью, что выражается в высоком рейтинге просмо¬
тра. В 2008-м ей была присуждена национальная российская премия
ТЭФИ как признание вклада передачи в российскую популярную
культуру.

ГЛАВА 10. НУТРО НА ПУБЛИКУ
299
персональные дела людей, обвиняемых их же близкими
в том, что они не умеют одеваться. Суд расследует причины
такой неспособности, улики и свидетельства и производит
перевоплощение обвиняемого героя путем его переоде¬
вания. Нарратив программы строится через выявление
внешнего дефекта или патологии, установление его при¬
чин в прошлом и внутреннем, коррекцию и полное его
излечение. В этом смысле шоу «Модный приговор» — это
яркий и интересный пример освоения терапевтического
популярного дискурса, так как оно в самой задумке своей
смешивает внешнее и внутреннее, материальное и словес¬
ное —одежду и характер, стиль и эмоции. По ходу статьи мы
представим подробное прочтение дискурсивной материи
этого шоу.
Чтобы охарактеризовать дискурс передачи, мы выяви¬
ли его основные лингвистические средства — ключевые
слова и культурные сценарии, с ними связанные, лексиче¬
ские символы, несущие особое содержание, вызывающие
коллективные воспоминания или исторические ассоци¬
ации. В анализе сложноорганизованного культурного
текста «Модного приговора» мы опирались на метод Ир¬
вина Гофмана [Goffman 1974; 1981], разработанный им для
анализа различных фреймов социальных взаимодействий.
В терминах Гофмана [Goffman 1981], фрейм разговора
одновременно создает и предопределяет конкретную ин¬
теракцию, он дает участникам возможность реализовать
соответствующий дискурсивный перформанс. Напри¬
мер, разговор за семейным ужином будет отличаться от
взаимодействия в суде не только по своему содержанию,
но и по задействованным дискурсивным формам, так как
социальный порядок и ритуалы интеракции этих двух
ситуаций отличаются.
В нашем анализе дискурсивных фреймов, задейство¬
ванных в «Модном приговоре», мы обращаемся к обоб¬
щенному сценарию программы, прослеживаем то, как он
разворачивается на разных стадиях передачи, и вычленя¬
ем его структурные элементы. Параллельно этому через

300
ЮЛИЯ ЛЕРНЕР, КЛАВДИЯ ЗБЕНОВИЧ
семантический и лексический инвентарь программы мы
выявляем дискурсивные модели коммуникации, которые
организуют программу и создают ее эффект. Далее в ста¬
тье мы продемонстрируем, как передача задействует раз¬
личные культурные коммуникативные стили говорения
о себе, свойственные различным дискурсивным культу¬
рам. Мы остановимся на анализе четырех дискурсивных
фреймов, которые организуют общий дискурс програм¬
мы: беседа с психологом, товарищеский суд, кухонные
разговоры и показ мод.
Судебное расследование
«Следовать моде смешно, а не следовать — глупо. Я объ¬
являю заседание Модного суда открытым. Сегодня слу¬
шается дело о...» — так каждый день начинает передачу
судья и ведущий программы Александр Васильев. Студия
представляет собой игровое пространство, которое орга¬
низовано как судебный зал заседаний — подиум судьи,
прокурора и защиты, стойка ответчиков, скамьи свиде¬
телей и студийная аудитория зрителей. Судья представ¬
ляет участников заседания. Ведущие Модного суда, кроме
самого судьи (в роли которого меняются дизайнер моды
Вячеслав Зайцев и историк моды Александр Васильев), —
это «обвинитель» (эксперт моды Эвелина Хромченко)
и защитник (либо телеведущая Арина Шарапова, либо
певица Надежда Бабкина, либо актриса и кинорежиссер
Рената Литвинова).
Оформление студии и характерная риторика создают
сцену судебного расследования. Следует отметить, что
судебное шоу стало популярным форматом в мировом
реалити-телевидении в силу ряда своих особенностей.
Во-первых, поскольку расследование является ритуаль¬
ным действием, преобразующим реальность, оно носит
перформативный характер и основано на драматическом
принципе [Epstein 2001; Lorenzo-Dus 2008; Porsdam 2004].

ГЛАВА 10. НУТРО НА ПУБЛИКУ
301
Во-вторых, в восприятии современного западного об¬
щества суд ассоциируется с абсолютным авторитетом
и неподкупной объективностью и потому с идеалом спра¬
ведливости [Epstein 2001]. В-третьих, и это особенно
важно для нашего анализа, судебное заседание является
дискурсивной ситуацией с характерными языковыми
и риторическими компонентами. Судебный дискурс —
это четко структурированное речевое событие, оно подчи¬
няется определенной последовательности и регулируется
заданными речевыми действиями (открытие в начале
заседания, смена речевых ходов прокурора, защитников
и свидетелей и т. д. и завершение прений), которые обе¬
спечивают дискурсивные границы [Licoppe, Dumoulin
2010]. И наконец, в суде звучит яркая и образная речь:
члены суда варьируют интонацию, прибегают к цитатам
и метафорам с целью повлиять на исход судебного заседа¬
ния [Cotterill 1998; Matoesian 1999]. Судебные шоу широко
применяют эти языковые атрибуты реального судебного
разбирательства, размывая границы между реальным
и режиссированным судом [Kohm 2006; Lorenzo-Dus 2008;
Van der Houwen 2009]. Медиапроизводство задействует
повсеместную авторитетность образа суда, а также судеб¬
ную речь, популяризуя этот глобально узнаваемый жанр
реалити-телевидения [Epstein 2001; Lorenzo-Dus 2008].
За последнее десятилетие жанр телесуда прочно уко¬
ренился и в постсоветской массовой культуре1. В России,
однако, формат суда перекликается с местными культур¬
ными образами и языковыми клише, которые сохраня¬
ются в постсоветской исторической памяти и остаются
связанными с расследованиями политического, крими¬
нального и разведывательного характера. Более того,
■ Судебные разбирательства семейных проблем и бытовых престу¬
плений (такие, например, как «Суд присяжных» на канале НТВ, «Суд
идет» на канале «Россия» и «Час суда» на канале «Домашний») призва¬
ны ознакомить телезрителя с новой для постсоветского российского
гражданина правовой культурой и новыми стандартами гражданско¬
го нормативного поведения.

302
ЮЛИЯ ЛЕРНЕР, КЛАВДИЯ ЗБЕНОВИЧ
судебное шоу осваивается здесь в контексте хорошо разви¬
той культуры судебной дискуссии как жанра критических
дебатов по широкому кругу тем, включающих политику
и повседневность, литературу и науку, организованных
в виде суда [Wood 2005]. На постсоветском экране, где
расцветает жанр расследования исторических героев
и событий в формате реалити (наиболее известные при¬
меры — программы «Суд времени» и «Свобода мысли»
на 5-м канале, «Исторический процесс» на i-m канале),
культура судебной дискуссии обретает второе дыхание.
Постсоветские комедии из зала суда используют су¬
дебный дискурс аналогичным образом, переводя при
этом его риторику на язык русско-советских эквивален¬
тов. В таком виде язык импортированного формата суда
становится знакомым и понятным аудитории. И сегодня
формат судебной дискуссии применяется для обсуждения
ситуаций несудебного порядка, в частности таких, как
неуместное поведение в обществе, неухоженный внеш¬
ний вид и поношенная одежда. Такое юмористическое
приложение судебной модели и есть тот стиль, которым
руководствуется шоу «Модный приговор».
28 июля гою года Модный суд разбирал «Дело о жиз¬
ни в чужих вещах». Судья представляет публике «истца»,
сидящего рядом с обвинителем, — подругу героини-об¬
виняемой, дело которой рассматривается сегодня, и саму
героиню, сидящую рядом с адвокатом. Тут же судья за¬
являет основную тему обвинения по делу:
Сегодня у нас слушается дело о жизни в чужих вещах. Подруга
против подруги. Индивидуальный стиль против старых при¬
вычек. Елена Волкова обвиняет свою подругу в том, что она
превратила свой гардероб в секонд-хенд и панически боится
магазинов одежды (28 июля 2010 года).
Дефект, подлог, несоответствие уже изначально заложены
в формулировке самой темы передачи, и в данном слу¬
чае также название программы, «Дело о жизни в чужих

ГЛАВА 10. НУТРО НА ПУБЛИКУ
303
вещах», передает идею о сомнительном качестве вещей
(«чужие» — не свои, не собственные, а принадлежащие
другим) и предвосхищает наше ожидание предстоящего
перевоплощения.
Как правило, названия выпусков шоу задействуют ас¬
социативный словарь, разнообразие лексических средств
и стилистических приемов для того, чтобы подвести зри¬
теля к ощущению приближающейся трансформации. На¬
пример, вызвать ассоциации, связанные с известным ему
сценарием преобразования («Дело о Царевне-лягушке»,
17 февраля 2ои года), либо подчеркнуть необходимость
перемен, привлекая лексические указатели несоответ¬
ствия («Дело о псевдошике», 26 октября гою года, «Дело
о ложных идеалах», го января гоп года). Нередко названия
предопределяют потребность в преобразовании с помо¬
щью риторических фигур речи, в частности таких, как ок¬
сюморон, объединяющий для создания стилистического
эффекта контрасты и противоречия («Дело о роскошной
пенсионерке», и января гои года), и даже парадоксальные
комбинации, сочетающие несочетаемое («Дело о психоло¬
ге с серьезным комплексом», 27 июля 2010 года).
Судья представляет публике героиню передачи Ольгу,
а обвинение демонстрируется с помощью «материалов
дела» — видеофайла, подготовленного заранее. В корот¬
ком видеофильме героиня передачи предстает в своем
«натуральном» контексте — в собственной квартире,
рядом с домом, на работе. Ролик обнаруживает биографи¬
ческую информацию об Ольге — ее возраст, образование,
профессию и семейное положение. Кроме этого, в фильме
представлены одновременно стиль одежды героини и то,
что можно было бы назвать ее взглядами на жизнь или
настроем.
[Голос за кадром:] Ольга Елисеева, 47 лет, разведена, есть
дочь. Временно безработная. Перемен и магазинов панически
боится. Годами донашивает чужую одежду. В качестве «обно¬
вок» — подаренные наряды подруг и дочери. А если и покупает

304
ЮЛИЯ ЛЕРНЕР, КЛАВДИЯ ЗБЕНОВИЧ
неприметную вещь, то рассчитывает носить еще 25 лет. Уве¬
рена, что создать собственный стиль сама — не в силах. Лучше
еще раз зашить и перешить чужие брюки и кофты. Предел меч¬
таний —работа секретарем, но хорошая вакансия за год так
и не попалась. На личное счастье махнула рукой: встречается
с женатым и не ждет перемен. Обвиняется в непонимании: но¬
вое должно быть новым и своим, а не хорошо забытым старым
и чужим (28 июля гою года).
Риторика презентации «дела» характеризуется короткими
отрывистыми предложениями и резонирует со стилем
расследования культовых советских детективов «Место
встречи изменить нельзя», «Следствие ведут ЗнаТоКи»,
а также отчетов разведчика Штирлица. Такая формули¬
ровка «дела» закрепляет связку между внешним дефектом
героини и ее неудачным функционированием в личной
жизни. Бытовое окружение героини, представленное
в фильме, и ее одежда прежде всего уже здесь служат
вещественными уликами обвинения. Но овеществление
обвинения и обсуждаемой проблемы особенно явно ощу¬
щается в тот момент, когда на рассмотрение суда и пуб¬
лики вывозится гардероб героя. Гардероб обвиняемого
интерпретирует обвинитель Эвелина Хромченко.
[Обвинитель, обращаясь к аудитории:] Очень странный на¬
бор, почему все эти вещи вместе, что они рядом друг с другом
делают? Все-таки одно хотя бы платье есть... Из всего из это¬
го — из черного, из белого, из цветного — только одно платье
куплено самой? Эта вешалка — образец торжества экономии,
настоящий модный эксперимент: как, не потратив ни копейки,
выйти на улицу не голой! (28 июля 2010 года).
Безликие и разрозненные вещи, из которых состоит гар¬
дероб, представляют собой вещественное доказательство
обвинения и являются внешним и материальным выраже¬
нием внутренней несостоятельности и недееспособности
героини, «зеркалом ее души» и симптомом проблемы.

Беседа с психологом
На следующей стадии превращения дефект должен быть
скорректирован, но только после детального понимания
его причин. С этого момента дискурсивный фрейм, орга¬
низующий обсуждения, — это психотерапевтическая сес¬
сия, или беседа с психологом. Жизненная проблема Ольги
открыто артикулируется в выступлении истца — подруги
Ольги, Елены, которая «подала иск» в «Модный приговор»,
чтобы «помочь» героине программы исправиться и нала¬
дить свою жизнь.
[Истец, обращаясь к суду:] Моя подруга Ольга всю жизнь до¬
нашивает то, что ей перепадет. У нее нет собственного вкуса,
собственного стиля. У Ольги в принципе нет ничего своего, у нее
даже мужчина чужой, она все берет из вторых рук, поношенное.
Работу она ищет — в ее-то возрасте, с ее интеллектом, ее
способностями — секретарем! Я думаю, она должна научить¬
ся иметь свой стиль, одеваться, преподносить себя (28 июля
гою года).
Необходимость перемены предлагается уже в озвучива¬
нии неправильного, даже абсурдного отношения Ольги
к жизни — «чужой, из вторых рук, поношенное» — ив его
противопоставлении некоей подразумеваемой норме.
То есть истец Елена распространяет дефект вторичности,
заложенный в «чужих вещах», на другие жизненные вы¬
боры героини — женатый любовник, чужой муж, непро¬
фессиональная работа с чужого плеча. Проводя параллель
с другими сферами жизни Ольги и подчеркивая проблему
с помощью лексической оппозиции «свой — чужой», истец
формулирует необходимость такой трансформации.
После определения личной проблемы героини слово
предоставляется как защищающей стороне — защитни¬
ку и свидетелям защиты, так и свидетелям обвинения.
Обычно это люди из ближайшего окружения героя, и их
функции в дискуссии взаимозаменяемы — одни и те же

306
ЮЛИЯ ЛЕРНЕР, КЛАВДИЯ ЗБЕНОВИЧ
лица могут быть на стороне обвинения, выступать в роли
истца, или же поддерживать защиту героя. Такая взаимо¬
заменяемость, отсутствие четкого распределения ролей
обвинения и защиты между участниками характерны
для всех выпусков программы, и это отражает саму суть
обсуждения: цель его — не нормативная моральная или
эстетическая оценка, а терапевтическая — выявление
«внутренних» причин возникновения проблемы. Рито¬
рика и тон шоу перенимают здесь дискурсивный стиль
беседы с психологом, включая его в работу над трансфор¬
мацией личности. Такой стиль дискурса основан на из¬
учении внутреннего мира подсудимой, сосредоточении
внимания на ее эмоциях и их истоках в раннем детстве —
и это непосредственно соотносится с терапевтическим
медианарративом.
Терапевтический нарратив является одним из ярких
признаков нового понимания эмоций, которое появля¬
ется в России в контексте адаптации профессиональной
и массовой психологической культуры позднего капита¬
лизма, получившей название «эмоциональный капита¬
лизм» [Cushman 1995; Hochschild 1983; Illouz 2008; Lasch
1979; Rieff 1987]. Терапевтический нарратив — это текст
о Self1 и о событиях, которые помогли Self стать здоровым
и счастливым, или же чаще всего о препятствиях, кото¬
рые привели Self к неудаче. Препятствиями могут быть
травматические переживания, раны, нанесенные Self
окружающими людьми, или же его/ее заранее обречен¬
ные на провал убеждения и поведение. Благополучие Self
зависит от успешности акта понимания и осознания своих
эмоций, способности превозмочь свои страхи и неврозы
на пути к реализации «настоящего» и аутентичного Self.
Обнаружить патологию, отослать к подсознательному,
связать с прошлым, мобилизовать Self на исправление
1 Непереводимость понятия Self на русский язык есть часть обсуж¬
даемого в этой статье предмета, и мы позволим себе пользоваться
англоязычным термином.

ГЛАВА 10. НУТРО НА ПУБЛИКУ
307
и избавление от страдания — и все это на пути к эмоцио¬
нальному благополучию — вот упрощенный терапевти¬
ческий нарратив такого шоу.
Для сравнения возьмем один из эпизодов известного
американского шоу Опры Уинфри, яркий пример терапев¬
тического медианарратива [Illouz 2003]. Этот конкретный
эпизод западного шоу перекликается с российским «Мод¬
ным приговором». В нем героиня рассказывает о своей
странной одержимости, от которой она страдает, — она
копит предметы и одежду и не в состоянии выбрасывать
ненужное. Основная интерпретация, данная ведущи¬
ми этому явлению, заключается в том, что накопление
связано со скукой и одиночеством и отражает их. Окон¬
чательный диагноз шоу предполагает, что если героиня
останется на уровне внешнего излечения от этой проб¬
лемы, то она не соприкоснется с ее сутью и ее реальной
причиной. Как заявляет Опра Уинфри, «это не просто
проблема вещей, это проблема того, что за ними стоит».
Иными словами, только терапевтическое излечение вну¬
треннего Self сделает возможным его благополучие.
В русско-советском контексте наличие и распро¬
страненность терапевтического дискурса и его модели
субъективности не были настолько очевидны. Исследо¬
ватели русско-советской субъективности предполагают,
что русская, а позже и советская культура разработали
альтернативный способ видения индивида и его концеп¬
туализации [Плотников 2008; Engelstein, Sandler 2000;
Etkind 2005; Halfin 2003; Hellbeck 2006; Kharkhordin 1999;
Oushakine 2004; Pesmen 2000]. Одна из отличительных
особенностей советского субъекта заключается в том,
как он видит отношения между внутренним и внешним
его проявлением. Если терапевтическая логика полагает
разделение и иерархию между тем, что представляется
настоящим Self, и ложной внешней оболочкой, то рус¬
ское и особенно советское представление подразумевает
иное соотношение. Оно полагает абсолютную гибкость
человека и возможность перековывать как его «нутро»,

308
ЮЛИЯ ЛЕРНЕР, КЛАВДИЯ ЗБЕНОВИЧ
характер и сознание, так и его поведение, и внешние
проявления [Булгакова 2005; Гурова 2008; Kharkhordin
1999; Volkov 2000; Журавлев 2009]. Внутренний мир мо¬
жет ассоциироваться с индивидуалистскими тенденци¬
ями и поэтому оказываться ложным и поверхностным.
Внешний вид и практика, напротив, суть коллективные
проявления и поэтому отражают истинное содержание.
В этом смысле одежда и этикет служат в Советском Союзе
значимым полем формирования частного и коллектив¬
ного сознания. Кроме того, несмотря на бурное начало
психоанализа в России [Эткинд 1993]» постфрейдистская
психология не укоренилась здесь как база культурного
строительства и не стала доминантным нарративом со¬
циальных межличностных отношений. Советская пси¬
хология не адаптировала форм терапии, подобных или
даже альтернативных психотерапевтическим [Bauer 1952;
Joravsky 1978; Kozulin 1984; McLeish 1975; Wertsch 1981]. В ре¬
зультате постсоветских изменений (и, что не менее важно,
дискурсивного сдвига) формы позднекапиталистической
терапевтической культуры — ее сценарии эмоционально¬
го благополучия и рецепты социального успеха — заим¬
ствуются и приспосабливаются. В российской популярной
культуре уже легко распознать терапевтический нарратив,
и его присутствие особенно очевидно в новых практиках,
предлагаемых в качестве средства организации и управ¬
ления частной сферой — интимной, эмоциональной жиз¬
нью людей и их карьерой [Honey 2014; Leykin 2015; Matza
2012; Salmenniemi, Vorona 2014].
В теме рассматриваемого нами эпизода «Модного при¬
говора» особенно ярко звучит тема поиска настоящего
Self и его необходимости для успешного существования.
Чужая одежда является выражением болезненной не¬
осознанности героиней себя настоящей, а поиск истоков
проблемы приводит ведущих и свидетелей к прошлому ге¬
роини, ее детству, отношениям в семье, травматическим
переживаниям юности, неудачам в личной жизни. Целью
терапевтического этапа шоу является не нормативная

ГЛАВА 10. НУТРО НА ПУБЛИКУ
309
моральная или эстетическая оценка, но обнаружение
внутренних истоков проблемы, как показывает следую¬
щий пример:
[Подсудимая, обращаясь к суду:] Корни моей этой фобии ухо¬
дят, скорее всего, в детство. Моя мама... меня наряжала, как
куклу. Потом мама заболела и умерла. И пришла мачеха... Года
два мы жили хорошо, а потом она как-то наигралась, наверное,
в маму и... раскрылась. Мой первый муж был водителем-даль-
нобойщиком... он стал прикладываться к рюмочке, мы рас¬
стались. Мой второй муж окружил меня таким вниманием
и заботой... а потом... не сложилось... (28 июля 2010 года).
Героиня вместе с остальными участниками суда обнару¬
живает, что ее неумение одеваться укоренено в истории ее
личных потерь и разочарований — смерть матери, равно¬
душие мачехи, развод с первым мужем и расставание
со вторым. Все эти травмы привели Ольгу к потере Self
и, соответственно, к потере собственного аутентичного
стиля в одежде.
Дискурсивный формат психотерапии работает и под¬
держивается разными риторическими средствами, в част¬
ности риторикой диагностирования, отсылая проблему
к прошлому, травматическому детству и постулируя одно¬
значное следствие его в настоящем:
[Защитник, обращаясь к суду:] Идем, наступаем на те же
грабли. Все то же, все те же. А родом мы из детства. Если че¬
ловек хочет быть любимым, он хочет этого с детства. А если
не получает любви, то приходит с тем, с чем пришла наша
подзащитная: с пустотой, с одиночеством, с непонятным
гардеробом... (4 марта2010 года).
На уровне речевых действий призыв к трансформации
выражается косвенными директивами, представленны¬
ми в виде профессионального знания. Терапевтическое
руководство судебных экспертов выражается в заурядных,

310
ЮЛИЯ ЛЕРНЕР, КЛАВДИЯ ЗБЕНОВИЧ
шаблонных аксиомах, авторитетно звучащих со стороны
защиты.
[Защитник, обращаясь к подсудимой:] Главная задача для
женщины после развода — полюбить себя. Грабли бывают одни.
Если не анализировать, где они стоят, то будешь все время
на них наступать (19 июля 2010 года).
Стимул для личного изменения передается в выражении
«Я не верю, что...», часто используемом на протяжении
всей программы и неизменно намекающем на ложное
самосознание героини и предполагающем у нее наличие
подлинных и в то же время нормативных желаний. [Об¬
винитель, обращаясь к подсудимой:] «И я не верю, что
такой симпатичной женщине, как вы, никогда не хотелось
побаловать себя обновками!» Не оставляющее сомнений
побуждение к самотрансформации передается в шоу так¬
же с помощью прямых директив. [Обвинитель, обращаясь
к подсудимой:] «Ольга, вы планку-то повысьте!» (28 июля
гою года).
В рамках такого психотерапевтического разбора
выявляются сложные отношения между внутренним
и внешним; участники обсуждают то, какое соотноше¬
ние между ними будет правильным и успешным. Должен
ли внутренний мир отражаться во внешем виде, при¬
веден в соответствие с ним, или, возможно, он должен
регулироваться наружностью героини? Здесь часто за¬
действована фигуративная риторика. [Защитник, об¬
ращаясь к суду:] «Она как неограненный алмаз, который
неотличим от бутылочного стекла, пока его не огранит
огранщик и не позволит проявиться внутреннему миру»
(20 июля гою года). Такая параллель служит для форму¬
лировки необходимости профессионального вмешатель¬
ства. Неосознанность проблемы со стороны обвиняемой
подчеркивает роль модных стилистов в корректировке
настоящей внутренней личной красоты героини и вопло¬
щении ее в правильные формы. [Защитник, обращаясь

ГЛАВА 10. НУТРО НА ПУБЛИКУ
311
к суду:] «Она не знает ничего: мир у нее состоит из разных
стеклышек, наша задача — собрать его в единую мозаи¬
ку и превратить в гениальное произведение искусства»
(4 марта гою года).
Соотношение между внутренним и внешним также
раскрывается через риторическое использование речевых
фигур, в частности зевгмы. Так, слово «беспорядок» в сле¬
дующем примере создает логическое тождество между
двумя различными семантическими областями. [Судья,
обращаясь к подсудимой:] «Ольга, пожалуйста, сообщи¬
те Модному суду, отчего вы устроили такой беспорядок
в своей душе и в своем гардеробе?» (28 июля гою года).
«Беспорядок» относится здесь одновременно к одежде
героини и к ее эмоциям, где нарушение в одном отражает
беспорядок в другом.
Товарищеский суд
Наряду с психотерапевтической риторикой, постулиру¬
ющей неразделимость внешней и внутренней проблемы
подсудимой, в языковой материи передачи присутствует
и работает иной дискурсивный стиль, напоминающий
нам хорошо знакомый нарратив советского товарищеско¬
го суда. Этот тип коммуникации с характерным для него
языком коллективного обсуждения личного и внутрен¬
него мира несет в себе также функцию нравоучения и на¬
ставления на верный путь. Участники суда комментируют
каждый акт в поведении героини, морально обвиняя ее
или оправдывая, по отношению к нормативным коорди¬
натам того, «как надо», и предлагают путь исправления.
Товарищеский суд — это особый, присущий советской
культуре тип коллективного ритуала. Будучи атрибутом
коммунистического политического правосудия с доре¬
волюционных времен и до позднего советского периода,
такая форма судебного разбирательства зародилась как
инсценированный судебный процесс, ставший в начале

312
ЮЛИЯ ЛЕРНЕР, КЛАВДИЯ ЗБЕНОВИЧ
1920-х годов одним из жанров образовательно-развлека¬
тельных коммунистических мероприятий. В советский
период этот жанр принял форму товарищеских судов
на рабочих местах, будучи средством партийного кон¬
троля, воплощая также «горизонтальную» власть кол¬
лектива над личностью и личной жизнью трудящихся
[Kharkhordin 1999; Wood 2005]. Цель этих судебных разби¬
рательств — социализация достойного советского граж¬
данина и члена коммунистической партии. Товарищеский
суд представляет дискурсивную сцену, в рамках которой
артикулируются воля коллектива и его моральное суж¬
дение. Это — ритуал коллективного обсуждения нутра
индивидуума в попытке выявить его истинную суть, «вы¬
вести на чистую воду», проконтролировать и наставить
[Kharkhordin 1999; Halfin 2009].
Перформативный характер и авторитетная сущность
товарищеского суда важны для анализа суда, разыгранно¬
го на шоу «Модный приговор», и следующие примеры из
текста передачи несут в себе узнаваемые элементы этого
дискурсивного фрейма.
[Обвинитель, обращаясь к подсудимой:] Первым делом я прошу
вас прояснить вашу позицию (20 июля 2010). Давайте с вами
прямо, положа руку на сердце скажем, а какой вы видите
себя в самых смелых своих мечтах? А у меня в деле написано,
что вы мечтали о прозрачной блузочке, было дело? (23 июля
гою года). Ольга, а если мы покопаемся, то обнаружим...
(28 июля гою года).
Еще один элемент товарищеского суда — использование
прямых императивов, которые наставляют подсудимого
в том, как он должен вести себя. Например, Павел, друг
Ольги и свидетель на суде, советует ей изменить ее отно¬
шение к жизни и избавиться от недостатков. [Свидетель,
обращаясь к подсудимой:] Слово «надо» должно звучать
в голове. Надо, надо, надо, и все. Тем более что характер
у нее есть, и это очевидно всем (28 июля 2010 года).

ГЛАВА 10. НУТРО НА ПУБЛИКУ
313
Другой важный момент, определяющий риторику то¬
варищеского суда, мы видим в постоянном поиске подлога
или презумпции выбора ложного пути.
[Судья, обращаясь к подсудимой:] Вы привлекаете сексуально¬
стью, то есть того мужчину, который думает только о физио¬
логии, а ищете любовь! (4 марта 2010); [Защитник, обращаясь
к подсудимой:] Эта маленькая, очаровательная красотка
никак не хочет понять, что не тем путем она пошла! Мы вам
попытаемся помочь! (4 марта 2010 года).
Как и на настоящем товарищеском суде, такого рода об¬
винения заканчиваются чистосердечным признанием
своей вины. [Подсудимая, обращаясь к суду:] «Это эгоизм,
я признаю. Для меня всегда с детства стереотипом было:
для того чтобы тебя любили, надо себя хорошо вести»
(4 марта гою года).
В отличие от психотерапевтического дискурса, кото¬
рый маскирует обвинение терапевтической риторикой
и представляет героя как неполноценного, травмирован¬
ного, больного, в товарищеском суде герой несет полную
моральную и политическую ответственность за свои
поступки. Но цель разбирательства — не столько на¬
казание, сколько выявление зазора между внутренним
и внешним, истинным и ложным и приведение их в соот¬
ветствие. Тактика уничижения хорошо работает в этом
контексте. Уничижение достигается путем лексического
и морфологического умаления внешнего или внутреннего.
[Судья, обращаясь к подсудимой:] «Скажите, а это о каком
внутреннем мире говорит вот этот голый животик? А о ка¬
ком внутреннем мире вы можете рассказать вот в этом
сарафанчике?» (20 июля 2010 года). Либо выказыванием
подозрения в манипулятивности использования внеш¬
него и внутреннего. [Судья, обращаясь к подсудимой:]
«Вот вы все про себя, про богатый внутренний мир, а кого
вы, собственно говоря, ловите на этого ценного живца?»
(20 июля 2010 года).

314
ЮЛИЯ ЛЕРНЕР, КЛАВДИЯ ЗБЕНОВИЧ
Задействование приемов выявления нутра и уничиже¬
ния как дискурсивных маркеров советского товарищеского
суда в постсоветском зале суда телешоу вызывает вопрос об
искренности речевого действия в противовес заложенным
в нем иронии или юмору. Ироничное и юмористическое об¬
ращение к советским символам, ритуалам и дискурсивным
формам, в частности за счет использования стеба [Юрчак
2016; Boyer, Yurchak 2010; Oushakine 2007], является отличи¬
тельной чертой позднесоветских и постсоветских массовой
культуры и медиа. И действительно, в некоторых эпизодах
шоу мы находим выражения, звучащие словно на собрании
советского трудового коллектива, и интерпретируем их как
привлечение ироничной риторики товарищеского суда. Это
относится к следующему примеру, в котором подсудимая
появляется на подиуме в новой одежде:
[Защитник, обращаясь к аудитории:] Подобранные вещи весьма
гармонично соответствуют рабочей обстановке: они не от¬
влекают коллег по бухгалтерии от ее красоты и, в общем-то,
стимулируют на прекрасный труд, на повышенное качество
работы (28 июля 2010 года).
Вместе с тем обращение к риторике советского товарище¬
ского суда не всегда уместно рассматривать как иронию
или стеб, так как аудитория в студии зачастую не реагирует
ни улыбкой, ни мимикой, ни смехом. Более того, на наш
взгляд, даже в случае иронического использования со¬
ветских клише ирония не уничижает серьезности содер¬
жания судебного разбирательства, а, напротив, придает
ему выразительность и служит для его воспроизведения.
Кухонные разговоры
Дискурсивная текстура передачи демонстрирует еще
один формат советского приватного языка, который хоть
и близок товарищескому суду, но в то же время может быть

ГЛАВА 10. НУТРО НА ПУБЛИКУ
315
рассмотрен и как его противоположность. Это дискур¬
сивный фрейм кухонных разговоров, построенный также
на выявлении и обсуждении личных проблем и недостат¬
ков героя. Однако в отличие от риторики товарищеского
суда, целью которого является прежде всего перформатив¬
ное разоблачение, кухонная риторика занята не столько
выявлением истинного, сколько копанием, «чесанием язы¬
ком» и артикуляцией общих жизненных истин — не пред¬
полагая, таким образом, стимула к трансформации.
Смысл этого типа коммуникации коренится в не¬
формальном приватном дискурсе, являвшемся немало¬
важным источником культурной и социальной жизни
советского периода. Предоставляя альтернативу соци¬
ального взаимодействия официальному дискурсу и в том
числе товарищескому суду, кухня является подлинным
неформальным коллективом, который защищает, но в то
же время и контролирует своих членов [Kharkhordin
1999]. Непринужденная кухонная беседа включает в себя
обсуждение сокровенных повседневных подробностей
и скрытых, обычно замалчиваемых моментов частной
жизни участников кухонного разговора. Она включает
различные жанры ламентаций и жалоб и основана на ис¬
креннем и откровенном общении «по душам», предпо¬
лагая, что участники разговора раскроют в нем свою
душу [Pesmen 2000; Ries 1997; Wierzbicka 2003]. В этом
смысле советские кухонные разговоры являются одной
из символических территорий позднесоветской культуры,
предлагающей и обеспечивающей условия для душевного
общения — непринужденности, близости и единения.
Кухня способствовала формированию сообщества «своих»,
организованного как сеть друзей, вовлеченных в единый
дискурс, формат и рамки которого являются полной про¬
тивоположностью стилю советского публичного дискурса.
Прибегая к кухонным разговорам как к форме приват¬
ного советского дискурса, команда «Модного приговора»
превращается в группу близких друзей, беседующих на со¬
ветской кухне, получая тем самым доступ к обсуждению

316
ЮЛИЯ ЛЕРНЕР, КЛАВДИЯ ЗБЕНОВИЧ
сокровенных сфер жизни героини телепередачи. Участ¬
ники суда обсуждают героиню в типичной для кухни
манере — интимной и резкой одновременно. Используя
диминутивы, они создают близость и фамильярность,
однако в то же время, привлекая непреложные истины
и общепринятые клише «правды жизни», члены суда
диагностируют героиню не менее, чем во время психоте¬
рапии и товарищеского суда. Обывательское житейское
знание служит лексическим индикатором дискурса кухни,
о чем свидетельствуют следующие примеры:
[Судья, обращаясь к подсудимой:] Нужно избегать такой
одежды, потому что никогда не знаешь, когда тебя настигнет
судьба, и всегда нужно быть на высоте, даже если ты отправ¬
ляешься в булочную. [Судья, обращаясь к подсудимой:] Так
устроена жизнь: не надо злить гусей, и тогда они не ущипнут
тебя (6 сентября 2010 года).
Особый тематический элемент кухонных разговоров —
это образ «настоящей женщины» (как и «настоящего
мужчины») и атрибутов, ей присущих, — что создает
настоящую женщину, что ей следует знать, чтобы стать
любимой, и, конечно же, что означает для нее «хорошо
выглядеть». [Защитник, обращаясь к подсудимой:] «Как
только женщина становится на каблук, она сразу же ста¬
новится женщиной» (6 сентября 2ою года).
Настоящая женщина представлена на кухне всегда
универсальными и сексистскими постулатами:
[Свидетель, обращаясь к суду:] Женам труднее, если она будет
плохо одеваться и плохо выглядеть, муж уйдет к другой. [За¬
щитник, обращаясь к суду:] Никто так не украшает женщину,
как правильно подобранный мужчина (19 июля 2010 года).
Авторитарность кухонного дискурса выражена не толь¬
ко постулатами того, «как это есть по жизни», но еще
и тем, «как надо», как принято, прилично или порядочно.

ГЛАВА 10. НУТРО НА ПУБЛИКУ
317
[Защитник, обращаясь к суду:] «У нас девушка на выданье,
и в зо лет уже пора решать эту социальную задачу <...>
Уже пора, уже возраст, уже надо» (6 сентября 2ою года).
Наряду с озвучиванием прописных истин члены суда
по-свойски и покровительственно относятся к героине
передачи, о чем свидетельствует тактика дискурсивного
отождествления с ней путем привлечения местоимения
«мы». [Защитник, обращаясь к подсудимой:] «Ну-ка, сей¬
час мы вспоминаем, что мы все-таки женщина, и граци¬
озным движением поднимаем наши красивые волосы
в хвостик... вот — солнышко!» Распространение место¬
имения «мы» на обращение непосредственно к Ольге
создает речевой парадокс, а его использование совместно
с уменьшительно-ласкательной лексикой производит эф¬
фект инфантилизации героини. Этот дискурсивный ход
свойственен кухне как подчеркнуто приватному языку.
Показ мод
Дискурсивные фреймы кухонных разговоров и товари¬
щеского суда соседствуют и сменяют друг друга в этой
части передачи в их общем назначении обсуждения нор¬
мативности, выявления и оценки героя, его внешнего
и внутреннего мира. На этом фоне выделяется функция
дискурсивного фрейма показа мод как обсуждения ис¬
ключительно «внешнего».
После диагностики болезни через внешние симптомы
внутренней патологии и определения путей преобразо¬
вания героине предоставляется возможность самотранс-
формации — она должна выбрать три новых наряда
по собственному вкусу. Результат же попытки самостоя¬
тельной коррекции внешнего вида выносится на обсуж¬
дение и оценивание всех участников суда.
Оценка этой стадии трансформации может варьи¬
роваться — от полного отрицания выбора героини и ее
нового внешнего вида до поощрения и даже откровенного

318
ЮЛИЯ ЛЕРНЕР, КЛАВДИЯ ЗБЕНОВИЧ
восхищения со стороны некоторых участников. Однако
всегда общая оценка этой попытки самотрансформации
будет указывать на ее незавершенность, недостаточность
и несовершенство. И тогда за дело берутся стилисты.
Последние пять минут часового эфира — последний
этап трансформации — представляют истинное преоб¬
ражение. Ольга появляется на подиуме в новом облике,
подобранном для нее стилистами программы. Истинное
перевоплощение происходит именно в рамках дискурса,
свойственного показу мод.
Являясь важным проводником трансформации, показ
мод ограничен демонстрацией внешнего и олицетворяет
торжество поверхностного, отсылая нас к культуре гламура
и ее профессиональным экспертам. Задолго до гламура
дискурс чистой эстетики вообще и моды в частности был
частью русско-советской публичной сферы. В культуре
советского периода одежда как «социальная кожа» имела
двойной смысл: одновременно с девальвацией материаль¬
ных ценностей в принципе правильный гардероб как раз
культивировался как забота гражданина о надлежащем
и приличном внешнем виде [Журавлев, Тронов 2006а;
2006b; Теория моды 2007]. Однако обсуждение эстетики
гардероба в «Модном приговоре» едва ли обращено к со¬
ветским истокам культуры одежды. Взамен оно связывает
дискурс о моде и красоте с культурой гламура, в основ¬
ном — продукта постсоветской медиакультуры. Исследо¬
ватели постсоветской культуры рассматривают гламур
как новый стиль культурной репрезентации, основанный
на неприятии глубины смысла и аутентичного содержания
и поощряющий культ стандартных эстетических форм
и совершенства оболочки [Зверева 2006; Goscilo, Strukov
2010; Gusarova 2008; Litovskaia, Shaburova 2010; Menzel 2008].
В этом отношении «Модный приговор» свидетельству¬
ет о том, что работа гламурного дискурса, относящаяся
одновременно и к стилю разговора, и к показу гламурных
объектов моды, является одним из основных средств поддер¬
жания культуры гламура. В «Модном приговоре», помимо

ГЛАВА 10. НУТРО НА ПУБЛИКУ
319
доминирующего присутствия гламурных нарядов и модных
аксессуаров, эффект гламур-культуры создается за счет
использования отвлеченного, нейтрального языка, насы¬
щенного профессиональными терминами и описаниями:
[Обвинитель, обращаясь к обвиняемой:] Короткий жакет, ко¬
торый зафиксирован на талии этим тонким ремешком, удачно
дополняют брюки из струящейся ткани с низким седалищным
швом (1 сентября 2ою года).
Даже когда дискурс показа мод направлен на поучение
или коррекцию ненормативного и дефективного, оценка
поведения апеллирует только к высшим обезличенным
эстетическим критериям:
[Обвинитель, обращаясь к аудитории:] Платья и туфли не жи¬
вут друг с другом: туфли родом из 50-х, такие туфли дружат
с тонкими талиями и короткими широкими юбками. [Обви¬
нитель, обращаясь к обвиняемой:] Хотелось бы осовременить,
отяжелить этот костюм тяжелым аксессуаром, а черную
шпильку заменить туфлями с носочной частью умеренной
остроты (1 сентября 2010 года).
Несомненно, что якобы нейтральный язык гламура слу¬
жит не только для эстетического описания, но и для
наставления. В нем заложена нормативная социализиру¬
ющая составляющая, и поэтому представление публике
желанного стандарта превращает дискурсивный фрейм
показа мод в важное средство реализации самотранс-
формации героя передачи. Новый стиль создается для
героини стилистами; они всегда невидимы, у них нет лиц
и имен, и они бессловесны. Они символизируют некую
универсальную эстетическую систему или авторитетный
«закон», который воплощает и отстаивает Модный суд.
В большинстве случаев трансформация, произведен¬
ная стилистами, представляется как переживание совер¬
шенства, оно часто вызывает безмолвие («у меня нет слов»)

320
ЮЛИЯ ЛЕРНЕР, КЛАВДИЯ ЗБЕНОВИЧ
и артикулируется как состояние счастья («я счастлива»).
Преображение вновь комментируется всеми участниками
действа и получает оценку качественного перехода геро¬
ини в новую жизнь:
[Истец, обращаясь к суду:] Прилетел на ковре-самолете другой
человек, вообще. У нее даже взгляд поменялся. В общем, стили¬
сты сделали с человеком чудо (28 июля 2010 года).
Ольга и ее близкие благодарят Модный суд и его стили¬
стов за «совершенное ими чудо», за излечение, коррекцию
дефекта и благотворную трансформацию:
[Судья, обращаясь к подсудимой:] Ольга, вы плачете, а это
слезы счастья, правда? А это сказка! Вы выглядите теперь
женщиной другого класса. Понимаете — это прекрасно! Вы
сделали замечательную трансформацию (28 июля 2ою года).
Канва сюжета счастливой трансформации сочетает в себе
два нарратива. С одной стороны, здесь используется мо¬
тив сказки, в которой героиня является объектом магии,
однако, с другой стороны, она является субъектом актив¬
ным, упорно трудившимся над изменением своей жизни.
Две стороны постсоветского популярного культурного
дискурса — Сказка и Чудо в противопоставлении Труду
и Работе над собой — противоречат одна другой и допол¬
няют друг друга на пути достижения счастливого конца
передачи, где объединились все дискурсивные средства:
кухня и гламурный показ мод, психотерапевтическая
сессия и товарищеский суд. Мотив, объединяющий все
эти элементы, — это эмоциональное состояние счастья —
лексико-семантического символа, общего для массовой
терапевтической культуры, советского идеологического
дискурса и стиля кухонных разговоров. Несмотря на то
что эти три дискурсивные системы приписывают эмо¬
циональному состоянию счастья различное содержа¬
ние, все они провозглашают счастье как абсолютную,

ГЛАВА 10. НУТРО НА ПУБЛИКУ
321
но практически недостижимую цель. Советское комму¬
нистическое коллективное счастье — «одно на всех» и до¬
стижимо всегда только в будущем; обсуждаемое на кухне
счастье в любви нереалистично или в лучшем случае
мимолетно и недолговечно; а психологическое благопо¬
лучное счастье всегда остается только лишь неосуществи¬
мой задачей из-за вездесущего травматического опыта.
Однако медийные рамки телевизионного зала суда делают
невозможную трансформацию возможной; переживание
счастья достигается перевоплощением, реализованным
обсуждением и переодеванием.
Коллективная терапия
на постсоветской гламурной кухне
Анализ медиатекста передачи «Модный приговор» демон¬
стрирует, что новоприобретенный жанр и его терапевти¬
ческий посыл задают и новый стиль говорения о личном
опыте в публичном поле — стиль, в основе которого ле¬
жат общепринятые поп-психологические представления
и дискурсивная практика психотерапии. Однако при
подробном прочтении дискурсивной материи мы обна¬
ружили, что терапевтическая культура и ее медиаформы
не функционируют здесь в полном одиночестве.
Помимо дискурса беседы с психологом, модное судеб¬
ное расследование задействует три других дискурсивных
фрейма — товарищеский суд, кухонные разговоры и показ
мод. Все эти фреймы образуют общественные ритуалы
и определяются особыми, свойственными каждому из
них рамками перформативной дискурсивной коммуни¬
кации. Товарищеский суд и кухонные разговоры — это
фреймы, хорошо знакомые из советского риторического
репертуара, а гламурный стиль показа мод, как и психо¬
терапия, не так давно стали частью российской речевой
культуры. Все эти фреймы предполагают разные отноше¬
ния между коллективной нормативной системой оценки

322
ЮЛИЯ ЛЕРНЕР, КЛАВДИЯ ЗБЕНОВИЧ
и индивидуальной субъективной, но все они заключают
в себе поучительно-наставительный механизм; они за¬
действуют выяснение, утверждение и поощрение и кон¬
тролируют нормативные стандарты личного опыта.
Эти местные русско-советские альтернативы психо¬
терапии служат средствами перевода терапевтического
языка, но они же могут служить ему препятствиями.
Товарищеский суд и кухонные разговоры, которые со¬
провождают беседу с психологом в осуществлении дис¬
курсивной трансформации героя передачи, отличны
от терапии своим стилем говорения о личном. С одной
стороны, так же как и беседа с психологом, они заняты
извлечением наружу того, что скрыто, путем перема¬
лывания и поиска внутренней правды. С другой сто¬
роны, товарищеский суд и кухонные разговоры — это
коммуникативные фреймы, в корне отличные от пси¬
хотерапевтической установки. Прежде всего, они пред¬
ставляют собой коллективные перформативные ритуалы
и не ставят целью глубокую индивидуальную самотранс-
формацию. Более того, в отличие от терапевтической
дискурсивной логики, оба они зиждутся на русско-
советской культурной концепции, которая не предла¬
гает однозначной иерархии по отношению и к тому, что
понимается как внутренний мир, и к тому, что видится
как внешнее его выражение. Согласно этой концепции,
внешняя составляющая не есть отражение внутренней,
а служит его прикрытием и сама по себе является ценной
сущностью и силой, способной изменить внутреннее со¬
держание, если оно есть. Таким образом, товарищеский
суд и кухонные разговоры негласно конкурируют и даже
подрывают возможность точного перевода терапевтиче¬
ской логики, полагающей верховность внутреннего мира
над его внешним проявлением. И наконец, привлечение
гламурного дискурса показа мод к демонстрации пер¬
сональной трансформации абсолютно переворачивает
терапевтический посыл с ног на голову. Показ мод иг¬
норирует внутренний мир, фокусируется на внешнем

ГЛАВА 10. НУТРО НА ПУБЛИКУ
323
и поверхностном и утверждает приоритет последнего
как единственно ценного измерения частной жизни.
Поэтому показ мод противостоит терапевтическому по¬
сылу и может препятствовать его адаптации в постсо¬
ветской популярной культуре. В то же время гламурный
язык показа мод предлагает конкретную визуализацию
необходимой коррекции личности и материализует
желаемую гармонию. В соседстве с терапевтической
внутренностью эстетический язык показа мод работает
почти как гипнотическая мантра, которая скрадывает
нормативную установку и стимулирует терапевтическую
самотрансформацию.
Предложенный нами анализ публичного дискурса
о личном на примере конкретного медиасобытия по¬
зволяет сформулировать ряд положений как о постсовет¬
ской речевой культуре вообще, так и о публичном языке
о личном в частности. Прежде всего, мы демонстрируем,
что наряду с новым терапевтическим языком говорения
о личном опыте в постсоветской популярной культуре
сосуществуют ее местные конкуренты и альтернативы —
товарищеский суд и кухонные разговоры. Первый из
них — это особый стиль публичного обсуждения частной
жизни и практики говорения о личности, которые зада¬
ются официальными идеологическими дискурсивными
рамками. Вторые же являются проявлением регистра
повседневной неформальной коммуникации, возникаю¬
щей в приватной эмоциональной межличностной сфере.
В процессе формирования постсоветской языковой куль¬
туры эти советские формы разговора о личном не только
не исчезают, но и активно участвуют в организации по¬
вседневной коммуникации.
Кроме того, мы видим, что постсоветский медий¬
ный дискурс смешивает позднесоветские дискурсивные
жанры, новый постсоветский гламурный язык и недав¬
но приобретенные модели глобальной медиакультуры.
Такое переплетение и маневрирование между различ¬
ными дискурсами и их авторитетными установками

324
ЮЛИЯ ЛЕРНЕР, КЛАВДИЯ ЗБЕНОВИЧ
перекликаются с постсоветской дискурсивной ситуа¬
цией вообще, которая связана с дискурсивным сдвигом
в авторитетах социального знания; перестройкой ин¬
ститутов, ответственных за производство и формулиро¬
вание нормативных идеалов и моделей жизни [Ушакин
2009]. Похоже, что в ситуации сдвига один из ведущих
кандидатов на роль авторитетного дискурса — это гло¬
бальная западная медиакультура позднего капитализма
и поп-психологический дискурс, встроенный в ее теле¬
форматы и жанры. Рамки медиатехнологий поэтому слу¬
жат первичным каналом адаптации дискурсивных форм
терапевтической культуры в современной российской
культуре.
Однако перевод текстов, идей и практик может иметь
двойной эффект: с одной стороны, он приносит новое
знание, с другой — воспроизводит и укрепляет словарный
запас и культурный словарь самого переводчика. Извест¬
ная истина гласит, что одна и та же идея, высказанная
на разных языках, потенциально меняет свое значение.
Мы добавляем один важный аспект к этому верному
наблюдению — адаптация медиатекста изменяет свой
смысл не только по факту перевода его на другой язык,
но и потому, что он воспроизводится средствами местных
дискурсивных форматов. Эти форматы всегда укоренены
в особых исторических, культурных и политических си¬
туациях. Так, существующие дискурсивные лингвисти¬
ческие формы служат рельсами для перемещения новых
идей и жанров. Они, очевидно, помогают им добраться до
адресата, но они же могут и задать иной путь их обустрой¬
ства в новом контексте. Знакомые дискурсивные форматы
вынесения нутра на публику играют критическую роль
в адаптации терапевтического дискурса в российской
коммуникативной культуре. Однако, возможно, они под¬
рывают сам их терапевтический смысл. Так или иначе,
в этом взаимодействии происходит сегодня становление
нового публичного языка говорения о личном и частном,
внешнем и внутреннем.

Литература
Бойм С. (2002). Общие места: Мифология повседневной жизни. М.:
Новое литературное обозрение.
Булгакова О. (2005). Фабрика жестов. М.: Новое литературное обо¬
зрение.
Гурова О. (2008). Советское нижнее белье между идеологией и по¬
вседневностью. М.: Новое литературное обозрение.
Журавлев С. (2009). Демонстрационный зал ГУМа в середине
1950-1970-х годов // Визуальная антропология: Режимы види¬
мости при социализме. М.: Вариант. С. 157-180.
Журавлев С., Тронов Ю. (2006а). Власть моды и советская власть:
История противостояния // Историк и художник. № I. С. I33-I47-
Журавлев С., Тронов Ю. (2006b). Власть моды и советская власть:
История противостояния // Историк и художник. № 3. С. 100-113.
Зверева В. (2003а). Дискурсы знания на российском телевидении //
Неприкосновенный запас. № 32 (6). С. 103-110.
Зверева В. (2003b). Репрезентация и реальность // Отечественные
записки. № 13 (4). С. 34-39.
Зверева В. (2006). Позывные гламура // Искусство кино. № п.
С. 2-19.
Лернер Ю. (2011). Телетерапия без психологии, или Как адаптиру¬
ют Self на постсоветском телеэкране // Laboratorium: Russian
Review of Social Research. № 3 (1). C. 116-137.
Плотников H. (2008). Личность как историческая конвенция: от
индивидуальности к идентичности (История понятий персо¬
нальное™ в русской культуре) // НЛО. № 91 (3). С. 64-83.
Ушакин С. (2009). Бывшее в употреблении: Постсоветское состоя¬
ние как форма афазии // НЛО. № юо (6).
Эткинд А. (1993)- Эрос невозможного: История психоанализа в Рос¬
сии. СПб.: Медуза.
Теория моды (2007). Теория моды: одежда, тело, культура. № 3. М.:
НЛО.
Юрчак А. (2016). Это было навсегда, пока не кончилось. Последнее
советское поколение. М.: Новое литературное обозрение.
Bauer R. А. (1952). The New Man in Soviet Psychology. Cambridge, MA:
Harvard University Press.

326
ЮЛИЯ ЛЕРНЕР, КЛАВДИЯ ЗБЕНОВИЧ
Boyer D., Yurchak А. (2010). American Stiob: Or, What Late-Socialist Aes¬
thetics of Parody Reveal about Contemporary Political Culture in the
West // Cultural Anthropology. № 25 (2). P. 179-221.
Cotterill J. (1998). If It Doesn’t Fit, you Must Acquit: Metaphor and the O. J.
Simpson Criminal Trial // Forensic Linguistics. № 5 (2). P. 141-158.
Cushman P. (1990). Why the Self is Empty. Toward a Historically
Situated Psychology // American Psychologist. № 45 (5). P. 599-611.
Cushman P. (1995). Constructing the Self, Constructing America: A Cul¬
tural History of Psychotherapy. Reading, MA: Addison-Wesley Pub¬
lishing Company.
Engelstein L., Sandler S. (eds.) (2000). Self and Story in Russian History.
Ithaca; London: Cornell University Press.
Epstein M. (2001). Judging Judy, Mablean and Mills: How Courtroom
Programs Use Law to Parade Private Lives to Mass Audience // Tele¬
vision Quarterly. № 32 (1). P. 4-13.
Etkind A. (2005). Soviet Subjectivity: Torture for the Sake of Salvati¬
on? // Kritika: Explorationsin Russian and Eurasian History. № 6 (1).
P. 171-186.
Furedy F. (2004). Therapy Culture: Cultivating Vulnerability in an
Uncertain Age. London; New York: Routledge.
Goffman E. (1974). Frame Analysis. An Essay on the Organization of
Experience. Boston: Northwestern University Press.
Goffman E. (1981). Forms of Talk. Philadelphia: University of Pennsyl¬
vania Press.
Goscilo H., StrukovV. (eds.) (2010). Introduction: Surface as Sign, or the
Cultural Logic of Post-Soviet Capitalism // Celebrity and Glamour in
Contemporary Russian Culture. Oxon; New York: Routledge.
Gusarova K. (2008). The Deviant Norm: Glamour in Russian Fashion //
Kultura. № 6. P. 4-8.
Halfin I. (2003). Terror in My Soul: Communist Autobiographies on Trial.
Cambridge, MA: Harvard University Press.
Halfin I. (2009). Stalinist Confessions: Messianism and Terror at the Le¬
ningrad Communist University. Pittsburgh: Pittsburgh University Press.
Hellbeck J. (2006). Revolution on my Mind: Writing a Diary under Stalin.
Cambrige, MA: Harvard University Press.
Hochschild A. R. (1983). The Managed Heart: Commercialization of
Human Feelings. Berkeley: The University of California Press.

ГЛАВА 10. НУТРО НА ПУБЛИКУ
327
Honey L. (2014). Self-help Groups in Post-soviet Moscow: Neoliberal
Discourses of the Self and Their Social Critique // Laboratorium:
Russian Review of Social Research. № 6 (1). P. 5-29.
Illouz E. (2003). Oprah Winfrey and the Glamour of Misery: An Essay on
Popular Culture. New York: Columbia University Press.
Illouz E. (2007). Cold Intimacies: the Making of Emotional Capitalism.
Cambridge: Polity Press.
Illouz E. (2008). Saving the Modern Soul: Therapy, Emotions and the
Culture of Self-Help. Berkeley: University of California Press.
Joravsky D. (1978). The Construction of the Stalinist Psyche // Cultural
Revolution in Russia 1928-1931 / Ed. by Sh. Fitzpatrick. Blooming¬
ton: Indiana University Press. P. 105-127.
Kharhordin O. (1999). The Collective and the Individual in Russia: A Study
of Practices. Berkeley; Los Angeles: University of California Press.
Kohm S. A. (2006). The People’s Law versus Judge Judy Justice: Two
Models of Law in American Reality-Based Courtroom TV // Law
and Society Review. № 40 (3). P. 693-728.
Kozulin A. (1984). Psychology in Utopia: toward a Social History of
Soviet Psychology. Cambridge, MA: The MIT Press.
Lasch C. (1979). The Culture of Narcissism: American Life in an Age of
Diminishing Expectations. New York: Warner Books.
Lasch C. (1984). The Minimal Self: Psychic Survival in Troubled Times.
New York: W. W. Norton.
Lerner J. (2015). The Changing Meanings of Russian Love: Emotional
Socialism and Therapeutic Culture on the Post-Soviet Screen //
Sexuality and Culture. № 19 (2). P. 349-368.
Leykin I. (2015). Rodologia: Genealogy as Therapy in Post-Soviet
Russia // Ethos. № 43 (2). P. 135-164.
Licoppe C., Dumoulin L. (2010). The Curious Case of an Unspoken Ope¬
ning Speech Act: A Video-ethnography of the Use of Video Com¬
munication in Courtroom Activities // Research on Language and
Social Interaction. № 43 (3). P. 211-231.
Lindquist G. (2006). Conjuring Hope: Healing and Magic in Contempo¬
rary Russia. New York: Berghahn Books.
Litovskaia M., Shaburova 0. (2010). Russian Glamour in Post-soviet Mass
Media // Russian Mass Media and Changing Values / A. Rosenholm,
K. Nordenstreng, E. Trubina (eds.). London: Routledge. P. 193-208.

328
ЮЛИЯ ЛЕРНЕР, КЛАВДИЯ ЗБЕНОВИЧ
Lorenzo-Dus N. (2008). Real Disorder in the Court: an Investigation of
Conflict Talk in US Television Courtroom Shows // Media, Culture
and Society. Vol. 30 (1). P. 81-107.
Matoesian G. M. (1999). Intertextuality, Affect, and Ideology in Legal
Discourse // Text. № 19 (1). P. 73-109.
Matza T. (2009). Moscow’s Echo: Technologies of the Self, Publics
and Politics on the Russian Talk Show // Cultural Anthropology.
№ 24 (3). P. 489-522.
Matza T. (2012). Good individualism: Psychology, Ethics, and Neolibe¬
ralism in Postsocialist Russia // American Ethnologist. № 39 (4).
P. 804-818.
McFadyen D. (2008). Russian Television Today. London: Routledge.
McLeish J. (1975). Soviet Psychology, History, Theory, Content. London:
Methuen.
Menzel B. (2008). Russian Discourse on Glamour // Kultura. № 6.
P. 14-19.
Mikhailova N. (2010). Modern Russian Entertainment TV: Live well
now — ask me how! // Russian Mass Media and Changing Values /
A. Rosenholm, K. Nordenstreng, E. Trubina (eds.). London; New
York: Routledge. P. 175-192.
Novikova A. (2010). Myths about Soviet Values and Contemporary
Russian Television // The Russian Journal of Communication.
№ 3 (3/4)- P. 281-295.
Oushakine S. (2004). The Flexible and the Pliant: Disturbed Organisms
of Soviet Modernity // Cultural Anthropology. № 19 (3). P. 392-428.
Oushakine S. (2007). We’re Nostalgic but We’re Not Crazy: Retrofitting
the Past in Russia // The Russian Review. № 66 (3). P. 451-482.
Pesmen D. (2000). Russia and Soul: An Exploration. Ithaca; London:
Cornell University Press.
Porsdam H. (2004). Law as Soap Opera and Game Show: The Case of the
People’s Court // The Journal of Popular Culture. № 28 (1). P. 1-15.
Rieff P. (1987). The Triumph of the Therapeutic: Uses of Faith after Freud.
Chicago: University of Chicago Press.
Ries N. (1997). Russian Talk: Culture and Conversation during Pere¬
stroika. Ithaca; New York: Cornell University Press.
Rose N. (1990). Governing the Soul: The Shaping of the Private Self.
London: Routledge.

ГЛАВА 10. НУТРО НА ПУБЛИКУ
329
Rulyova N. (2007). Domesticating the Western Format on Russian TV:
Subversive Glocalization in the Game Show // Pole Chudes (The
Field of Miracles). Europe-Asia Studies. № 59 (8). P. 1367-1386.
Salmenniemi S. (2010). In Search of a «New Wo(Man)»: Gender and
Sexuality in Contemporary Russian Self-Help Literature // Russian
Mass Media and Changing Values/A. Rosenholm, K. Nordenstreng,
E. Trubina (eds.). London: Routledge. P. I34-I54-
Salmenniemi S., Vorona M. (2014). Reading Self-Help Literature in Rus¬
sia: Governmentality, Psychology and Subjectivity // British Journal
of Sociology. № 64 (4). P. 1-19.
Van der Houwen F. (2009). Formulating Disputes // Journal of Prag¬
matics. № 41. P. 2072-2085.
Volkov V. (2000). The Concept of Kulturnost: Notes on the Stalinist Civi¬
lizing Process // Stalinism: New Directions / Ed. by Sh. Fitzpatrick.
London: Routledge. P. 210-230.
Wertsch J. V. (1981). The Concept of Activity in Soviet Psychology / Ed.
by J. V. Wertsch. Armonk, NY: M. E. Sharpe.
Wierzbicka A. (2003). Russian Cultural Scripts: The Theory of Cultural
Scripts and Its Applications // Ethos. № 30 (4). P. 401-432.
Wood E. A. (2005). Performing Justice: Agitation Trials in Early Soviet
Culture. Ithaca: Cornell University Press.
Zbenovich C. (2007). Communication Modes: The Fabric of the Post-
Soviet Political Interview // Journal of Language and Politics.
№ 6 (1) P. 75-90.
Zvereva V. (2010). Lifestyle Programs on Russian Television // The
Russian Journal of Communication. № 3 (3/4)- P. 265-280.

ГЛАВА 11
ДЕФОРМАЦИЯ РЕЧИ И НЕМОТА
В САТИРИЧЕСКОМ КОНТРДИСКУРСЕ
(На примере интернет-видео «Рулитики»)
Лара Рязанова-Кларк
Вступление
В любом обществе дискурсивные практики обладают
определенной динамикой. Как полагает Пьер Бурдьё,
становление официального доминантного дискурса в со¬
циуме происходит в процессе дискурсивной борьбы за
символическую власть (symbolic power), за форматиро¬
вание и переформатирование ментальных структур, вы¬
раженных в языке [Bourdieu 1991:48].
Сатира во все времена являлась одной из наиболее яр¬
ких контрдискурсивных форм диалога и сопротивления
доминантному языку [Terdiman 1985], хотя ее контрди¬
скурсивные характеристики и накал во многом зависят от
того дискурса, которому она предназначена оппонировать
и по отношению к которому должна деконструировать
создаваемые и наполняемые доминантным смыслом знаки.
В данной главе отмечается появление синдрома де¬
формированной речи и немоты как черты, присущей
сатирическому контрдискурсу периода официального пре¬
зидентства Дмитрия Медведева. Далее эти свойства будут
рассмотрены как механизмы сатирического семиозиса
на примере серии интернет-клипов «Рулитики». Основной
вопрос нашей главы—что обозначает деформированность
речи и немота в оппонирующем дискурсе в контексте, с од¬
ной стороны, псевдолиберального медведевского времени
и, с другой, расширенного влияния семиотики Интернета?
Исследование, положенное в основу этой работы, ба¬
зируется на материале 37 видеоклипов, созданных Олегом
© Л. Рязанова-Кларк

ГЛАВА 11. ДЕФОРМАЦИЯ РЕЧИ И НЕМОТА
331
Козыревым за два года проекта «Рулитики» (2008-2010)
и выложенных на сайте электронного издания «Ежеднев¬
ный журнал».
Сатира: смена поколений
Хотя не вызывает сомнений, что с формальным приходом
Медведева к власти в 2008 году режим остался по сути
прежним, для обсуждения дискурсивных практик вре¬
мени его президентства важно учесть, что медведевский
период исторически совпал с широкой компьютери¬
зацией в России. Именно в это время использование
Интернета становится массовым ежедневным способом
получения информации, социального общения и объеди¬
нения. По данным ФОМ на весну 2011 года, число поль¬
зователей Интернета составило 46% населения России,
или 59,2 миллиона (ФОМ 2011). Как писал в свое время
Маршал Маклюэн, подобный технологический прорыв
неизбежно влечет за собой сдвиг культурной парадигмы
и, соответственно, появление новых дискурсивных форм
[МсЬиЬап 1999].
С самого начала своего президентского срока Мед¬
ведев позиционировал себя как модернизатора, пропа¬
гандирующего новые технологии: вспомним, например,
его многочисленные встречи с интернет-сообществом,
речи о том, что Интернет — это квинтэссенция свободы
слова [Медведев 2008], а заодно и приставшую к нему
кличку «Твиттер-президент» [Латынина 2012]. Многие
авторы отмечают, что дискурсивное поведение Медведева
в данном случае было полным контрастом с реальностью.
По мнению Лилии Шевцовой [Шевцова 2012], именно при
Медведеве имитационный ресурс власти достиг своего
апогея, что означало, кроме всего другого, риторическую
девальвацию произносимых им сентенций, в том числе
и девальвацию демократических терминов, таких как
«свобода», «модернизация» и др. На самом же деле в это

332
ЛАРА РЯЗАНОВА-КЛАРК
время продолжалась политическая динамика предыдуще¬
го периода, проявлющаяся, в частности, в централизации
власти и сужении пространства оппозиционности в тра-
диционых СМИ [Schmidt 2006; Rachman 2008; Dunn 2010].
Тенденции в традиционных печатных и электронных из¬
даниях не выходили из русла, сложившегося в 2000-х го¬
дах и охарактеризованного Дианой Шмидт следующим
образом:
В области СМИ... наблюдалось закручивание гаек и произ¬
вольное применение соответствующего законодательства,
монополизация рынка массмедиа и институтов поддержки
СМИ, избранное применение лицензирования и некорректное
налоговое регулирование, ограничение доступа к получению
общественно значимой информации, преследование журнали¬
стов, в том числе по закону о клевете, самоцензура, снижение
профессионального уровня и рост взяточничества [Schmidt
2006:173].
В это же время четко обозначается вынужденное отсту¬
пление контрдискурса оппонирующей сатиры из тра¬
диционных СМИ. Так, на лето 2008 года приходится
фактический конец большой сатирической эпохи, свя¬
занной с именем Виктора Шендеровича: именно тогда
завершается на радиостанции «Эхо Москвы» программа
«Плавленый сырок», автором и ведущим которой он был
в течение пяти лет. «Эхо Москвы» было последним медиа¬
убежищем сатиры Шендеровича, злой и разящей сатиры
«четвертой власти». Он обосновался на радио после семи¬
летней чреды прессования и закрытий, которым его пере¬
дачи подвергались на разных телеканалах — НТВ, ТВ-6
и ТВС, когда эти СМИ один за другим были «прибраны»
к государственным рукам и потеряли способность оппо¬
нировать власти. Завершение «Плавленого сырка», в дан¬
ном случае, по всей очевидности, не по политическим
причинам, стало знаковым моментом, который обозначил
контрдискурсивный перелом, своеобразный конец жанра

ГЛАВА 11. ДЕФОРМАЦИЯ РЕЧИ И НЕМОТА
333
оппонирования власти в стиле 1990-х годов1. В свою оче¬
редь, новая стадия контрдискурсивного продуцирования
сопровождалась поиском новых медианосителей и пере¬
ходом сатирического дискурса в Интернет.
Таким образом, два параллельных процесса: с одной
стороны, сжатие официального дискурсивного простран¬
ства сатиры, а с другой — расширение доступности от¬
носительно свободного Интернета несли в себе новые
коммуникативные, эстетические и риторические воз¬
можности. Можно усмотреть символическую значимость
в том, что почти в то же самое время, когда на радио
закрылся «Плавленый сырок», в Интернете появляется
новый сатирический мультипликационный арт-проект
под названием «Рулитики», обращенный к доминантному
дискурсу власти.
«Рулитики»
Создатель интернет-видеопроекта «Рулитики, или Юмори¬
стическое покушение на тандем»—журналист, мультипли¬
катор и видеоблогер Олег Козырев. В течение почти двух
лет, с мая 2008-го по март 2010 года, выпуски «Рулитиков»
вывешивались раз в неделю, сначала наличной странице
Козырева в «Живом журнале», а позже — в видеорубрике
электронного политического «Ежедневного журнала» [Еже¬
дневный журнал 2008-2010]. Каждый эпизод представляет
1	Об этом свидетельствуют объяснения, представленные самим Вик¬
тором Шендеровичем. В своем блоге он пишет об осознании того,
что сатира на один и тот же неизменный сюжет просто в какой-то
момент исчерпала себя, дошла до своего естественного дискурсив¬
ного финала: «...все, что можно было пошутить ПРО ЭТИХ, я пошу¬
тил уже сто пятнадцатью способами. 01x1, как говорили римляне...
С апреля 1997 года практически еженедельно, с небольшими пере¬
рывами на смену телекомпаний и радиостанций... Надо вдохнуть
и выдохнуть» [Шендерович 2008]. О сатире Шендеровича также см.:
[Луагапоуа-С1агке 2008; 2009].

334
ЛАРА РЯЗАНОВА-КЛАРК
из себя короткий — примерно двухминутный — мульти¬
пликационный клип, в котором разыгрывается диалог
между двумя изображениями, грубо смонтированными из
кусочков белой бумаги, на которые нашлепаны фотографии
президента Медведева и премьер-министра Путина, они
же «рулитик Ди» и «рулитик Во».
Дискурсивный подход к сатире
Одним из наиболее продуктивных оснований для анализа
интернет-сатиры и ее семиозиса, в котором изображение
и звук создают единое целое, представляется мультимо¬
дальный дискурсивный подход, разработанный Гюнтером
Крессом и Тео Ван Лювеном [Kress, van Leeuwen 2001; Kress
2010]. Также важно учесть, что технологически медииро-
ванная коммуникация имеет свою специфику: как пишут
Рон и Сюзан Сколлон, «технологии определяют типы дис¬
курсов и тесно вплетаются в них» TScollon, Scollon 2004: 6;
Scollon 2001].
Пожалуй, наиболее существенным вкладом в дискур¬
сивный подход к сатире являются книги Дастина Гриф¬
фина «Satire: A Critical Réintroduction» [Griffin 1994] и Пола
Симпсона «On the Discourse of Satire: Towards a Stylistic
Model of Humour» [Simpson 2003]. Позиция Гриффина за¬
ключается в том, что сатира — это не жанр со стабильным
количеством характеристик, а скорее модус и процесс
[Griffin 1994: 4]. В парадигме модуса сатира представляет
собой дискурсивную практику, которую, как утверждает
развивающий идеи Гриффина Симпсон, можно предста¬
вить в виде операционной модели, в основе которой нахо¬
дятся два взимодействующих элемента — генус и импетус.
Генуе, как считает Симпсон, это производная от культуры,
система, включающая в себя «knowledge frames» — ин¬
ституты и структуры знания и мировосприятия, связан¬
ные с этими институтами. Сатирический импетус (или
триггер) происходит из отношения самого сатирика

ГЛАВА 11. ДЕФОРМАЦИЯ РЕЧИ И НЕМОТА
335
к какому-то аспекту генуса [Simpson 2003: 8]. В остальной
части нашей главы рассуждения о сатирическом семиози-
се «Рулитиков» учитывают вышеизложенные положения.
Деформация речи
Даже на довольно поверхностный взгляд очевидно, что
«Рулитики» — это образец нового поколения контрди¬
скурсивных артефактов и текстов, интегрированных
в Интернет, где нетрадиционность и языка, и видеоряда
носит отпечаток медиума, в который они погружены.
В частности, в основе и визуальной, и речевой сторон
сатирического дискурса козыревских клипов лежит идея
общедоступности, незатейливости и свободы форм, по¬
рожденная Интернетом. Основной тренд сатирическо¬
го производства — это примитивизация и деформация
на всех уровнях. Так, если, по утверждению Гриффина, са¬
тира — это риторический перформанс [Griffin 1994:71], то
«Рулитики» можно определить как перформанс языкового
деформирования и разрушения. Например, диалоги в се¬
риях произносятся детскими голосами в редуцированном
орфоэпическом варианте, присущем ранней инфантиль¬
ной речи, что создает трудность восприятия звучащего
текста. Дискурсивный текст, произносимый тандемом
Путин—Медведев, рифмуется с визуальной темой мини¬
мизации, редуцированности и детскости. Персонажи Ди
и Во (детские имена которых — Дима и Вова — сокраще¬
ны до минимума) говорят высокими детскими голосами
с присюсюкиванием, размывающим восприятие цельно¬
сти речи. Диалог порой настолько непонятен, что автор
вынужден компенсировать аудиотекст, сопровождая его
субтитрами. Присутствие субтитров, которые обычно
появляются при переводе аудиотекста с иностранного
языка, семиотически, возможно, указывает на то, что
с точки зрения законов жанра правители используют ино-
язычие, чужой язык. Интересно отметить, что субтитры

336
ЛАРА РЯЗАНОВА-КЛАРК
«Рулитиков» подчас не проясняют звучащий текст, а еще
более усиливают процесс языковой деформации, следуя
«падонскому» режиму правописания.
Говоря о функционировании языка в контексте Ин¬
тернета, исследователи обращают внимание на видоиз¬
менение и деформацию языковой нормы. Например, Вера
Зверева и Гасан Гусейнов пишут об отказе «падонков»
(тинейджеров — пользователей Рунета) от грамматиче¬
ской правильности языка и переходе на фонетическое
письмо, о неполной коммуникации, следование язы¬
ковому коду которой требует и отказа от навязанных
школой правил правописания, и совершения нарочитых
ошибок — так называемых эрративов [Zvereva 2009;
Гусейнов 2006; Guseinov 2009]. Представляется, что в ис¬
пользовании ресурсов интернет-коммуникации Козы¬
рев движется дальше и не просто предлагает элементы
«падонского» языка в качестве сатирического приема,
но создает его новый — звуковой, орфоэпический тип,
тут же используя его в виде сатирического импетуса
(триггера).
Если рассмотреть более подробно семиозис сатириче¬
ской деформации, использованный в «Рулитиках», можно
выявить несколько противоположных линий смыслопо-
рождения, в которых участвует этот прием. I.I.	Сатирическая редукция и уничижение
Ла Фав и другие, а также, в более поздних исследованиях,
Ходгарт говорят о том, что во все века основная техника
сатирика заключалась в понижении статуса и досто¬
инства объекта сатиры [Ьа Бауе ег а1. 1976: 63; Нос^ап
гою: 115]. У Козырева символическое деконструирование
доминантного дискурса власти происходит через реду¬
цирование диалога представителей этого дискурса до
речи двух детсадовцев, неспособных артикулировать
формы и смыслы. Абсурдность социальных институтов

ГЛАВА 11. ДЕФОРМАЦИЯ РЕЧИ И НЕМОТА
337
выявляется автором за счет того, что он описывает их
базовыми, примитивными терминами, пропущенными
через точку зрения наивного наблюдателя, функцию
которого в традиционной сатире выполняет, например,
благородный дикарь или ребенок. В «Рулитиках», надо
заметить, Козырев переворачивает эту формулу и, со¬
вмещая роли наивного наблюдателя и генуса, обращает
взгляд сатирического объекта на самого себя, предлагая
ему своего рода самопознание, формирующееся через
примитивные языковые формы.
Сатирическое снижение происходит не только на уров¬
не деформированной фонетики. Другой прием, обильно
присутствующий в текстах Козырева, — использование
диминутивов. Среди таковых наблюдаются регулярные
номинативные и адъективные диминутивы, например:
(1) (а) (б) Стаканчиком молочка разбавить...1 А на выход¬
ных пойду за колбаской!1 2 Кроме того, уменьшительные
суффиксы приставляются фактически к любым основам,
особенно ключевых слов доминантного дискурса (напри¬
мер, Кремль, речь), тем самым переводя их в категорию
эрративов: (2) (а) Ты же намекнул, что можно опять мне
назад, в мой любимый клемлюнчик3; (б) Слушай, Во,
а я хочу перед народом, ну с реченькой выступить4. Умень¬
шительные суффиксы разрушают правила употребления
качественных прилагательных и наречий, видоизменяя
их, создавая из них эрративные нагромождения, напри¬
мер: (з) (а) Неприличненько, политичненько, антикор-
рупционненько, музыкальненько, телевизионненько5;
(б) Машину куплю безнаценненькую6; (в) Рейтинг будет
высоченненький!7
1	Эпизод 8, «Кампания».
2	Эпизод 7, «Шопоголики».
3	Эпизод 5, «Кто-то хочет».
4	Эпизод 2, «Неприличненько».
5	Там же.
6	Эпизода
7	Эпизод 13, «Президентский торс».

338
ЛАРА РЯЗАНОВА-КЛАРК
Создается впечатление, что диминутивы функциони¬
руют как лингвистический вирус, охватывающий диалоги
лидеров государства и, говоря словами Бурдьё, снижаю¬
щий символическую ценность произносимых ими фраз.
2.	Детские речевые жанры
Тема детской редуцированности речи продолжается по¬
средством использования интердискурсивности, заим¬
ствования и переосмысливания детских речевых актов.
Таково, например, использование детских формул-обе¬
щаний, например в диалоге, где Во дает Ди свое «честное
чекистское». Также заимствуются жанры детской речи,
например жанр страшилки в разговоре о страшных-
страшных демократах, которыми Во пугает Ди, повторяя
формулы детской страшилки:
(4)	Во: В страшные-страшные девяностые
Жили страшные-страшные демократы...
Проводили страшные-страшные реформы.
И из-за страшных-страшных реформ
У граждан появилась страшная-страшная
СВОБОДА!
Ди: Во, а если там все было такое страшное,
Как же ты президентом стал?1
Возможности использования жанра страшилки в дру¬
гих контекстах было продемонстрировано в постпере¬
строечной литературе — в произведениях Нины Садур,
Виктора Пелевина и Людмилы Петрушевской [Трыко-
ва 2ооо; Collopy 2005]. Лесли Милн утверждает, что пе¬
реосмысление детских городских легенд и фольклора
способствовало выявлению литературой социального бес¬
сознательного, символическому выражению глубинных
Эпизод 12, «Страшные девяностые».

ГЛАВА П. ДЕФОРМАЦИЯ РЕЧИ И НЕМОТА
339
репрессированных страхов и эмоций [Milne 2000: 271;
Brunvald 1981]. Подобным образом редуцированные ре¬
чевые формы и детское жанры в «Рулитиках» вскрывают
глубинные фиксации и панику власти.
3.	Расфокусирование сатиры
Кроме указанного, детская редуцированность и деформи-
рованность речи могут участвовать и в создании других
смыслов. В отличие от сатирического уничижения, эти
«побочные» смыслы, на наш взгляд, в потенциале могут
способствовать не повышению, а снижению градуса са¬
тирического накала. Кори Флойд и Джордж Рей, изучая
с лингвопсихологической точки зрения упрощенные и де¬
формированные языковые варианты, приходят к выводу,
что языковые формы и вокальные характеристики, при¬
сущие детской речи, вызывают эмоции тепла и нежности
во взрослом, воспринимающем детскую речь, и связаны
с производством гормонов удовольствия допамина и серо¬
тонина [Floyd, Ray 2003; Floyd 2006]. О связи положитель¬
ных эмоций с деформированной речью пишет и Давид
Макфадиен в книге, анализирующей позднесоветские
мультфильмы, в которых характерно присутствуют пу¬
шистые зверьки, говорящие с неполным детским произ¬
ношением [MacFadyen 2005]. Исследователь утверждает,
что в этих мультфильмах происходит усиление эмоцио¬
нального воздействия за счет снижения значимости речи
и частично — языковой немоты. Опираясь на понятие
«океанического чувства», в свое время предложенное
Фрейдом, Макфадиен отмечает, что мультфильмы в совет¬
ские годы вызывали ощущение чувства общности, любви
и гармонии, общаясь со зрителем на редуцированном,
доречевом уровне. Применяя положения Рея, Флойда
и Макфадиена к сатире медведевского периода, можно
отметить, что в отличие от предыдущей эпохи детский
вариант языковой деформации в дискурсе «Рулитиков»

340
ЛАРА РЯЗАНОВА-КЛАРК
действительно приводит к увеличению экстенсивности
смысла, размытости сатирического семиозиса. Усиление
языковой неоднозначности и своеобразная эмотивная
доместикация сатирических персонажей приводят к тому,
что они воспринимаются в несколько смягченном ключе.
Конечно, нужно иметь в виду, что автор играет со свои¬
ми субъектами сатиры, одновременно и вызывая, и взры¬
вая «океаническое соборное чувство» единения с ними.
Здесь можно провести параллель с постмодернистским
состоянием, описываемым Марком Липовецким в книге
«Паралогии» [Липовецкий 2008]. Липовецкий приводит
в пример скульптуру Ленина работы арт-группы «Синие
носы», которая изображает лидера пролетариата с ушами
Микки-Мауса и которая таким образом представляет со¬
бой гибридный сплав культурных знаков. Липовецкий
утверждает, что автор проекта Александр Шабуров, ука¬
зывая, с одной стороны, на сложные отношения постсо¬
ветской идентичности с прошлым, с другой — снимает
агрессивность, «если не разрушая, то смягчая и инфан-
тилизируя оппозицию между своим и чужим... Ленин
лишается какого бы то ни было политического символиз¬
ма, превращаясь в подобие плюшевого мишки...» [Липо¬
вецкий 2008: 505-508]. Подобным образом и «Рулитики»,
заставляя лидеров страны выражаться средствами де¬
формированной речи, с одной строны, отчуждают этих
говорящих от слушающих, а с другой — доместицируют
их, возвращая в поле кухни, спальни и плюшевых мишек,
наших ежедневных интимных и диминутивных хлопот.
Как предупреждает Линда Хатчен, хотя интимность с до¬
минантным дискурсом и способствует тому, что ирония
становится эффективной оппозиционной стратегией, ин¬
тимность имеет и другую сторону: сообщничество. Таким
образом, существует опасность реассимиляции сатири¬
ческого слова в модальность власти, в тот самый дискурс,
который сатира пытается разрушить [НшсЬеоп 1994: 30].
Подобные двусмысленность, размытость и несфоку-
сированность иронии, конечно, соответствуют эстетике

ГЛАВА 11. ДЕФОРМАЦИЯ РЕЧИ И НЕМОТА
341
стеба. Алексей Юрчак определяет стеб как юмор, кото¬
рый предполагает степень сверхидентификации между
субъектом и объектом иронии до такой степени, что
невозможно определить, форма ли это искренней под¬
держки, тонкой насмешки или смесь того и другого. Вслед
за Петером Слотердайком Юрчак называет стеб юмором,
который перестал сопротивляться [Юрчак 2016]. Таким
образом, балансирование козыревских сатирических при¬
емов деформирования на грани стеба усложняет и расфо¬
кусирует сатирические смыслы, смягчая импетус и удаляя
из него гнев сопротивления.
4. Абсурд
Представляется, что в интернет-сатире Козырева при¬
сутствует и третья линия смыслопроизводства. Крайней
точкой деформации является абсурд, а абсурд — это
невозможность разрешения смысловых противоречий
и семиотической размытости. В данном случае декон-
струированный язык репрезентирует несуществующую,
разрушенную реальность и превращается в не что иное,
как в серию языковых игр, в означающие без означаемого.
По сути, в «Рулитиках» мы видим двух мультяшных
героев, которые, как в цирковом жанре клоунского диа¬
лога, упражняются в словесной эквилибристике. Здесь,
кстати, можно вспомнить, что это еще один речевой тип,
в котором взрослые говорят детским языком. И в абсурд¬
ных цирковых диалогах, и в козыревской сатире язык
представлен как семантически размытый, ненадежный
способ для выражения смысла. У Козырева лингвисти¬
ческая деформация может проявляться в неспособности
персонажа произвести контекстуально ограниченный
выбор значений в ситуации полисемии или ведет к пол¬
ной десемантизации доминантного языка, лишающего
говорящего возможности вынести какой-либо смысл из
языковых единиц, употребляемых в домене власти.

342
ЛАРА РЯЗАНОВА-КЛАРК
Например, в диалоге (5) импетус состоит в семанти¬
ческой полифонии выражения «дать сдачи»: а) вернуть
оставшиеся от покупки деньги и б) ударить в ответ. Генуе
же этого эпизода — рекомендация, анекдотическая сама
по себе, данная в 2009 году министром внутренних дел
Нургалиевым: он советовал гражданам в случае нападе¬
ния на них милиционеров защищать себя самим, то есть
давать сдачи:
(5)	Ди: Представляешь, Во, пошел в магазин купить витамин-
чиков, а тут навстречу — пьяный милиционер.
Во: Ну.
Ди: И он как начнет кричать на меня, что, мол, знаю ли я, что
теперь каждый гражданин может дать преступнику-милици-
онеру сдачи.
Во: Гм... круто... а ты что сделал?
Ди: Ну, в общем, я ему всю сдачу и отдал1.
В этом диалоге наивный и недалекий малый, которого
обычно разыгрывает персонаж Медведева, неспособен
вывести значение слова из соответствующего контекста
и интерпретировать его в соответствии с доминантным
дискурсом. Таким образом, в козыревской сатире терми¬
ны власти деконструируются непониманием их собствен¬
ных пользователей, чем и отрицается сама социальная
реальность, которую они представляют.
В других ситуациях слова доминантного дискурса пол¬
ностью десемантизируются, лишаются своего значения,
как можно видеть из примера (6), где хорошо известная
аббревиатура ГЛОНАСС, обозначающая в доминантном
дискурсе российскую спутниковую навигационную си¬
стему, теряет присущий ей смысл и становится просто
абракадаброй, которой можно пугать детей и которая, как
в кошмаре, немотивированно ассоциируется с садизмом
и наказанием:
Эпизод 29, «Дал милиционеру сдачи».

ГЛАВА 11. ДЕФОРМАЦИЯ РЕЧИ И НЕМОТА
343
(6)	Во: Ди, спаси меня!
Ди: Что случилось?
Во: На меня Иванов хочет ГЛОНАСС поставить!
Ди: Садист!
<...>
Во: Если узнаю, кто эту модернизацию придумал, я его на ВАЗ
положу и сверху ГЛОНАССом, ГЛОНАССом, ГЛОНАССом этим
прихлопну!1
Еще один способ абсурдизации языка — это ситуация
двойного деформирования, в которой распадающаяся
звуковая речь сопровождается субтитрами, написанными
деформированным текстом. Использование в написании
языковых эрративов «падонковского» языка — одна из та¬
ких форм. В других слова сливаются одно с другим, образуя
своеобразные гибридные словозвуки, как в примере (7):
(7)	Во: тр-тр-тр, а я крутой мацициклистыр-тыр-тыр-тыр!
Ди: мацициклист?1 2
Абсурдопорождающее состояние разрушающейся речи
напоминает состояние лингистической афазии, о кото¬
рой пишет Сергей Ушакин в связи с выражением пост¬
советской субъективности [Ушакин 2009]. По Ушакину,
травматизированный язык порождает антиречь, соци¬
альную немоту, сводящуюся к невозможности создания
какого-либо социально ценного нарратива современности.
Это состояние фактически пикториально отражено у Ко¬
зырева: на мультфильмовской картинке рты говорящих
«рулитиков», как кляпом, закрыты полосками бумаги,
в чем можно легко усмотреть те самые отсутствие языка
и социальную немоту, о которых говорит Ушакин.
Представляется, что абсурдистское использование язы¬
ка в данном случае продолжает гоголевско-хармсовскую
1	Эпизод 6, «Ну, модернизатор, погоди!».
2	Эпизод 9, «Мацициклистыр-тыр».

344
ЛАРА РЯЗАНОВА-КЛАРК
традицию в русской литературе, в которой семантика
абсурда подключается для разрешения конфликта между
языком и социальным миром. Так, существенные лакуны
в реальности просвечивают в диалоге, в котором ни один
из персонажей не знает, сколько их (персонажей) на са¬
мом деле (8):
(8)	Ди: Во, приколись, приколись, журналист считает, что нас
двое.
Во: А что, нас не двое?
Ди: Вас, может, и двое, а вот меня ни одного1.
Следуя этой линии смыслопроизводства, языковое дефор¬
мирование становится единственно возможным способом
прокомментировать этот мир как антимир, не вписыва¬
ющийся в обычную человеческую логику. Деконструируя
язык доминантного дискурса и не предлагая альтернатив¬
ных смыслов, Козырев таким образом акцентирует состо¬
яние реальной дискурсивной немоты, добавляя в сатиру
трагические ноты.
Заключение
Хазагерова и Хазагеров [2005] полагают, что и авангард¬
ная культура-1, и тоталитарная культура-2 объединены
одним типом юмора — агрессивным, издевающимся
смехом над поверженным врагом. Постсоветская сатира,
в первую очередь представленная работами Шендеро¬
вича, являет собой другой тип — оппонирующий тип
«четвертой власти». К концу периода «четвертой власти»
разделение между группами «мы» и «они» сатирической
оппозиции стало чрезвычайно резким и тон оппонирова¬
ния дошел до уровня горькой желчи. Не совсем понятный
сообществу, производящему контрдискурсивные смыслы,
Эпизод 20, «Приколись на 2012».

ГЛАВА 11. ДЕФОРМАЦИЯ РЕЧИ И НЕМОТА
345
межеумочный период власти, в котором образ бруталь¬
ного Путина был заменен свободоговорливой фигурой
Медведева, изменил способы сатирического производства.
Переход контрдискурса в Интернет и соответствующее
освоение и гибридизация присущей ему эстетики и язы¬
кового семиозиса обозначили другой этап, с характерным
ему ростом разнонаправленности и нефиксированности
сатирических смыслов.
Литература
Гусейнов Г. (2006). Введение в эрратическую семантику //
Integrum: точные методы и гуманитарные науки / Ред. Г. Ни-
кипорец-Такигава. М.: Летний сад. С. 383-405.
Ежедневный журнал (2008-2010) [http://www.ej.ru/?a=rulitiki].
Зверева В. (2009). Язык падонкафф: дискуссии пользователей
Рунета // From Poets to Padonki: Linguistic Authority and Norm
Negotiation in Modern Russian Culture /1. Lunde, M. Paulsen (eds.).
Bergen: Bergen University. P. 49-79.
Латынина Ю. (2012). Российские тролли и китайские хакеры //
Новая газета. 2012.13 марта.
Липовецкий М. (2008). Паралогии. Трансформации (постмодер¬
нистского дискурса в русской культуре 1920-2000-х годов. М.:
Новое литературное обозрение.
Медведев Д. (2008). Речь на 12-м Российском интернет-фору¬
ме // Видеоблог. 05.04.2008 [http://habrahabr.ru/blogs/politics/
22964/] (доступ 26.08.2010).
Трыкова О. (2000). Сказка, быличка, страшилка в отечественной
прозе последней трети XX века: учебное пособие. Ярославль:
Ярославский государственный педагогический университет.
Ушакин С. (2009). Бывшее в употреблении: Постсоветское состоя¬
ние как форма афазии // НЛО. № юо (6).
ФОМ (Фонд «Общественное мнение») (2011). Интернет-аудито¬
рия растет быстрее, чем ожидалось. Пресс-релиз 15 июня
[http://bd.fom.ru/report/cat/smi/smi_int/pressr_1506n] (доступ
12.04.2015).

346
ЛАРА РЯЗАНОВА-КЛАРК
Хазагерова С., Хазагеров Г. (2005). Культура-i, культура-2 и гума¬
нитарная культура // Знамя. № 3 [http://magazines.russ.ru/
znamia/2005/3/].
Шевцова Л. (2012). Притворная модернизация. Медведевская Россия
потратила впустую четыре года жизни // Gazeta.ru. 03.05.2012
[http://www.gazeta.ru/c0mments/2012/05/03_x_4570813.shtml]
(доступ 24.05.2012).
Шендерович В. (2008). Шендерович устал от плавленых сырков //
Yoki.ru 04.07.2008. [http://www.yoki.ru/news/social/politics/
04-07-2008/62607-0/] (доступ 15.06.2013).
Юрчак А. (2016). Это было навсегда, пока не кончилось. Последнее
советское поколение. М.: Новое литературное обозрение.
Bourdieu Р. (1991). Language and Symbolic Power. Cambridge: Polity.
Brunvand J. H. (1981). The Vanishing Hitchhiker. Urban Legends and
Their Meaning. New York: W. W. Norton.
Collopy E. (2005). The Communal Apartment in the Works of Irina Gre¬
kova and Nina Sadur // Journal of International Women’s Studies.
№ 6 (2). June. P. 44-58.
Dunn J. (2010). Where Did It All Go Wrong? Russian Television in the
Putin Era // The Post-Soviet Russian Media: Conflicting Signals /
B. Beumers, S. Hutchings, N. Rulyova (eds.). London; New York:
Routledge. P. 42-55.
Floyd K. (2006). Communicating Affection: Interpersonal Behaviour
and Social Context. Cambridge: Cambridge University Press.
Floyd K., Ray G. B. (2003). Human Affection Exchange: IV. Vocalic
Predictors of Perceived Affection in Initial Interaction // The Wes¬
tern Journal of Communication. № 67 (1). P. 56-73.
Griffin D. H. (1994)- Satire: A Critical Réintroduction. Lexington: The
University of Kentucky Press.
Guseinov G. (2009). Инструменты описания неполной коммуника¬
ции в блогосфере // From Poets to Padonki: Linguistic Authority
and Norm Negotiation in Modern Russian Culture / I. Lunde,
M. Paulsen (eds.). Bergen: Bergen University. P. 275-287.
Hodgart M. (2010). Hodgart Satire: Origins and Principles. New Bruns¬
wick: Transaction Publishers.
Hutcheon L. (1994)- Irony’s Edge: The Theory and Politics of Irony.
London; New York: Routledge, 1994.

ГЛАВА 11. ДЕФОРМАЦИЯ РЕЧИ И НЕМОТА
347
Kress G. (2010). Multimodality: A Social Semiotics Approach to Contem¬
porary Communication. Abingdon: Routledge.
Kress G., van Leeuwen Th. (2001). Multimodal Discourse: The Modes
and Media of Contemporary Communication. London: Arnold.
La Fave L., Haddad J., Maesen W.A. (1976). Superiority, Enhanced Self-
Esteem, and Perceived Incongruity Humour Theory // Humour
and Laughter: Theory, Research, and Applications / A. J. Chapman,
H. C. Foot (eds.). New Brunswick; London: Transaction Press. P. 63-92.
MacFadyen D. (2005). Yellow Crocodiles and Blue Oranges: Russian Ani¬
mated Film Since World War Two. McGill-Queen’s Press.
McLuhan M. (1999). The Medium is the Message // Media Studies:
A Reader / P. Marris, S. Thornham (eds.). Edinburgh: Edinburgh
University Press.
Milne L. (2000). Ghosts and Dolls: Popular Urban Culture and the Super¬
natural in Liudmila Petrushevskaia’s Songs of the Eastern Slavs and
The Little Sorceress // Russian Review. № 59 (2). April. P. 269-284.
Rachman G. (2008). Illiberal capitalism // The Financial Times. 09.01.2008.
Ryazanova-Clarke L. (2008). On the Satirical Counter-Discourse of
Processed Cheese // Russian Language Journal. №. 58. P. 93-112.
Ryazanova-Clarke L. (2009). How Upright is the Vertical? Ideological
Norm Negotiation in Russian Media Discourse // From Poets to
Padonki: Linguistic Authority and Norm Negotiation in Modern Rus¬
sian Culture /1. Lunde, M. Paulsen (eds.). Bergen: Bergen University.
P. 288-315.
Schmidt D. (2006). Hard to Connect: Transnational Networks, Non-go¬
vernmental Organisations and the Internet in Russia // The Inter¬
net and Politics: Citizens, Voters and Activists / S. Oates, D. Owen,
R. Gibson (eds.). London; New York: Routledge. P. 146-165.
Scollon R. (2001). Mediated Discourse: The Nexus of Practice. London:
Routledge.
Scollon R., Scollon S. В. K. (2004). Nexus Analysis: Discourse and the
Emerging Internet. London; New York: Routledge.
Simpson P. (2003). On the Discourse of Satire: Towards a Stylistic Model
of Humour. Amsterdam; Philadelphia: John Benjamins.
Terdiman R. (1985). Discourse/Counter-Discourse: The Theory and Prac¬
tice of Symbolic Resistance in Nineteenth-Century France. Ithaca:
Cornell University Press.

ГЛАВА 12
ПРОШЛОЕ И БУДУЩЕЕ
РУССКОГО ПУБЛИЧНОГО ЯЗЫКА* 1
ОлегХархордин
В гои году мы опубликовали книгу «От общественного
к публичному» (ЕУСПб, Серия «Res Publica»), которая закан¬
чивалась предложением посмотреть, насколько в России
можно было бы выработать публичный язык. Как показали
тогда исследование Бориса Гладарева и обсуждения вокруг
него, группы современного гражданского общества (на¬
пример, петербургское движение «Живой город») многим
отличались от их предшественников времен перестройки
(например, от «Группы спасения», которая в Ленинграде
в 1986 году вышла на защиту «Англетера» и дома Дельвига
от сноса), но у них оставалась одна общая черта. Они были
неспособны и тогда, и сейчас обсуждать свои проблемы
на языке, который не был бы либо интенсивно личност¬
ным, как язык постов в Интернете и Facebook, либо язы¬
ком официальных решений правительства (городского,
регионального или федерального уровней). Между языком
дружбы-ненависти и неэмоциональным канцеляритом
не существовало регистра публичного языка, который
позволил бы группе быстро и эффективно прийти к суж¬
дению о том, чего она, во-первых, хочет, а во-вторых, что
и как будет делать (см. главу 6 этой книги).
Учитывая, что с подобными проблемами сталкивались
люди в других странах и успешно решали их, наша книга,
© О. Хархордин
1 Я благодарен Александру Семёнову, который привлек мое внимание
к Наказам Госдумы, и Борису Фирсову, который заставил меня допи¬
сать этот текст. В работе над ним мне помогали советом Марио Бьяд-
жоли, Николай Вахтин, Владимир Гельман, Борис Колоницкий, Мэри
Маколи, Екатерина Правилова, Питер Ратленд, Билл Розенберг, Алек¬
сандр Саврасов, Майкл Урбан, Капитолина Федорова, Сергей Яров.

ГЛАВА 12. ПРОШЛОЕ И БУДУЩЕЕ РУССКОГО ПУБЛИЧНОГО ЯЗЫКА 349
среди прочего, кончалась призывом взять учебник парла¬
ментской процедуры (или его американскую адаптацию
для ассоциаций гражданского общества) и приспособить
перевод этого учебника к нуждам современной России
[Хархордин гои: 525]. Однако обсуждения во время конфе¬
ренции по публичному языку в России в январе 2013 года
заставили меня поменять свое мнение. Я все так же думаю,
что перевести такой краткий учебник парламентской проце¬
дуры и апробировать его на фокус-группах потенциальных
пользователей было бы полезно. Вдруг этот эксперимент
по кросскультурному переводу позволит нам заметить что-
то, что мы пока не замечаем в своей жизни? Да и про другие
страны Европы и Северной Америки мы поняли бы больше.
Но учитывая, что подобные попытки перевода уже
делались и не привели к успеху, мне теперь кажется более
перспективным разработать российский учебник про¬
цедур публичного языка — а) на основании тех попыток,
что уже предпринимались в этом направлении в прошлом,
и б) с учетом тех широко распространенных и в основном
неотрефлексированных навыков ведения собрания и вы¬
ступления, с которыми войдет в противоречие этот учебник,
когда будет предложен любой группе, желающей с его помо¬
щью использовать регистр публичного языка. И, чтобы его
разработать, надо лучше понимать, как мы ведем собрания
сейчас; это во многом еще только предстоит исследовать.
В этой главе я вначале расскажу о становлении языка
публичной дискуссии в Америке и Западной Европе, по¬
том — о прежних попытках адаптации подобных практик
в России (и прежде всего о том наборе процедур ведения
дискуссии, который был предложен первым Думам Рос¬
сийской империи) и в конце рассмотрю вопрос, насколь¬
ко современное российское общество может принять
и освоить подобные процедуры1. Попутно нужно будет
1 Конечно, для этого стоило бы проанализировать и баталии по ре¬
гламенту и правилам ведения дискуссии во время перестройки — на¬
пример, в Ленсовете, где одно время в течение двух с лишним месяцев

350
ОЛЕГ ХАРХОРДИН
посмотреть, как большевики и советские люди применяли
правила ведения таких дискуссий, так как это, возможно,
до сих пор неосознанно определяет наши смутные пред¬
ставления о том, что такое хорошо или успешно прове¬
денное собрание.
Правила майора-полковника-генерала Роберта
Часто люди не знают правил, по которым они живут, —
как рыбы не замечают воды, в которой плавают. В слу¬
чае с правилами, собранными в книжке под названием
«Robert’s Rules of Order», дело обстоит примерно так. Если
спросить американцев, когда они впервые узнали об этих
правилах или когда стали им следовать, — они отшутят¬
ся, что это было в детском саду или средней школе, но не
помнят, когда точно. Мало кто из них читал полную вер¬
сию этого справочника от начала до конца, хотя многие
видели краткую версию этой книги в руках председателей
различных школьных, университетских или гражданских
ассоциаций, проводивших собрания. Многие думали
о том, что надо бы купить совсем простое издание под
названием «Robert’s Rules for Dummies» — «Справочник
Роберта для начинающих», то есть для неумех и чайников,
если переводить последнее слово в заглавии более точно.
«Robert’s Rules of Order Newly Revised» (сокращенно эта
книга обозначается обычно как RONR, см.: [Robert 2012])
вышла уже в и переизданиях после своего первоначального
появления в 1876 году и представляет собой аккуратный
кирпичик в 816 страниц, который можно при желании даже
попытаться засунуть в карман. По обычным оценкам, до
2/3 или з/4 ассоциаций гражданского общества в США ис¬
пользуют его как стандартный справочник по процедурам,
даже не было постоянного председателя! Но рамки отдельной главы
не позволяют это сделать, да и опыт этот, как кажется, не вылился
во что-то подобное Наказу Госдумы и был забыт после 1993 года.

ГЛАВА 12. ПРОШЛОЕ И БУДУЩЕЕ РУССКОГО ПУБЛИЧНОГО ЯЗЫКА 351
применяемым во время обсуждений группой своих целей,
принятия коллективных решений, голосования и т. п.
В уставах ассоциаций, таким образом, все эти процедуры
не прописываются, но в них просто включается строч¬
ка — «Данное общество/ассоциация/группа для ведения
своих обсуждений и дел пользуется 9-м (или ю-м, или
и-м) изданием RONR». В результате, если возникают
споры по поводу того, справедливо ли идет обсуждение
на данном собрании, насколько председатель использует
свою позицию, чтобы продвигать нужные ему решения,
или использует ли большинство свою силу, чтобы лишить
голоса меньшинство, то такие споры будут решаться через
отсылку к этим правилам и в соответствии с ними.
Сам Генри Мартин Роберт задумал написать такой
учебник процедуры групповых обсуждений, когда был
еще майором в армии северян во время Гражданской
войны в США. Первый раз он столкнулся с собственным
незнанием того, как правильно провести такое обсужде¬
ние, в 1863 году, когда в Бедфорде, штат Массачусетс, ему
надо было устроить собрание городской общины на тему,
что делать, если будет атака конфедератов с моря. После
собрания, длившегося 14 часов, майор вышел с желанием
никогда больше не браться за проведение подобных ме¬
роприятий без знания парламентской процедуры [Robert
2012: х1]. После войны он активно участвовал в приходской
жизни протестантских общин, посещал собрания граждан¬
ских ассоциаций — ив 1867 году, будучи направлен в Сан-
Франциско, вдруг оказался в городе, где собрались люди
с совершенно разным религиозным и этнонациональным
опытом (этот город в то время был средоточием разно¬
родных переселенцев). В этом контексте ему захотелось
написать учебник общей для всех процедуры групповых
обсуждений, чтобы все могли найти общее основание для
дебата, не считая, что их религиозные или этнонациональ-
ные привычки являются единственно возможными. Под
руками у него, конечно, было описание правил ведения дис¬
куссий и парламентской процедуры, изданное в 1801 году

352
ОЛЕГ ХАРХОРДИН
президентом Джефферсоном для сената США [Jefferson
1813], а также описание британской парламентской про¬
цедуры Эрскина Мэя, впервые вышедшее в 1844 году ([May
1844]; сейчас британцы пользуются уже 24-м изданием
этой книги), но Роберт хотел «приземлить» и упростить
подобные правила для их использования любой группой
граждан, собравшихся что-то сделать вместе.
Первое издание 4000 экземпляров книги в 1876 году ему
пришлось профинансировать самому. Но оно разошлось
так быстро, что Роберт понял, что это может стать делом
его жизни. До Роберта в Америке была еще одна попытка
упростить парламентскую процедуру для использования
ее собраниями, не имеющими своими целями законода¬
тельство. Это была изданная в 1845 году книга секретаря
массачусетской палаты представителей [Cushing 1845].
Кашинг думал, что он даст базовые правила, которые
потом будут адаптированы любой местной ассоциацией
к своим целям — например, к борьбе с алкоголизмом,
организации образования или здравоохранения, защите
животных и т. п. Но практика показала, что редко кто
имел время для такой адаптации. Книга Роберта, наоборот,
дала законченный продукт, который можно было приме¬
нять сразу. Популярность книги породила бесконечную
переписку между автором и читателями-пользователями,
и Роберт (уже генерал на пенсии) решил подправить свой
справочник в 1912 году—так, чтобы учесть все прецеденты
использования правил на практике. Новое, исправленное
издание (1915) было вчетверо больше издания 1893 года
[Robert 2012: xxxviii-xlv]. Исправленное издание прежде
всего ориентировалось на 35 лет практики повседневных
споров на различных собраниях по всей Америке, а не на
высокие парламентские стандарты Джефферсона или Мэя.
Это издание и переиздается наследниками и продолжате¬
лями дела Роберта до сих пор с учетом новых случаев его
применения. Сейчас есть и попытки адаптировать RONR
к обсуждениям по электронной почте, к телефонным и ви¬
деоконференциям и т. п.

Особенности процедуры RONR
Некоторые детали процедуры, рекомендованной RONR,
настолько удивительны для русского читателя, привык¬
шего к процедуре «слушали—постановили», которая до¬
сталась в наследство современной России от партийных,
профсоюзных, комсомольских и пионерских собраний
советской эпохи, что их следует отметить сразу же. Во-
первых, преседатель собрания, как правило, не голосует.
Это — следствие желания поддерживать равенство всех
участвующих в обсуждении. Ему разрешается голосовать
только в виде исключения, например если идет закрытое
голосование или если открытое голосование выявило
равенство голосов «за» и «против» и его голос может вы¬
вести ситуацию из патового состояния [Robert 2004: 69]'.
Во-вторых, в практике англо-американских собраний есть
обязательная стадия seconding—что удивляет любого рус¬
скоязычного человека, впервые попавшего на собрание,
проводимое по англо-американской процедуре. После
того как кто-то предлагает группе предпринять какое-
либо действие, это предложение не будет обсуждаться
или ставиться на голосование, если кто-то еще из членов
группы не скажет, что он поддерживает его: «I second it!» —
буквально: «Я ему вторю». Поддержка в виде seconding
«показывает, что как минимум два члена группы хотят,
чтобы предложение было рассмотрено; она не обязательно
означает, что поддерживающий согласен с самим пред¬
ложением. Если нет такой поддержки в виде seconding, то
предложение не ставится на групповое обсуждение или
голосование» [Ibid.: 21]. Учитывая количество раз, когда
американцам приходится говорить «I second!» во время 11 Я, как и десятки тысяч других неизощренных пользователей RONR,
буду в этом тексте опираться на сокращенную версию [Robert 2004],
обычно обозначаемую как RONRIB. Исчерпывающее описание всех
правил надо, конечно же, смотреть в полной версии справочника
Роберта; так, перечень всех ситуаций, когда председатель может го¬
лосовать, дан в RONR [Robert 2012:405-406].

354
ОЛЕГ ХАРХОРДИН
одного заседания, эта регулярно повторяющаяся фраза
задает определенный ритм и безмерно удивляет русско¬
го, не знакомого с RONR: чему они здесь постоянно хотят
вторить? Фильтр же этот нужен для того, чтобы группа
не была вынуждена обсуждать любое, самое абсурдное
предложение, идущее от одного из ее членов1.
Есть еще несколько черт RONR, могущих показаться
выросшему в России человеку если не странными, то избы¬
точными. Например, RONR вводит специальные стандарты
вежливости. Членам группы при выступлениях запреща¬
ется обращаться друг к другу; каждый выступающий об¬
ращается только к председательствующему. Даже если вы
хотите узнать детали состояния бюджета вашего общества,
вы не обращаетесь к казначею группы напрямую, а тянете
руку или встаете и, когда председатель дает вам слово,
произносите: «Господин председательствующий, не мог¬
ли бы вы попросить казначея нашего общества привести
данные о состоянии счетов на нынешний день?» Также
запрещается, насколько возможно, упоминать в своих
выступлениях имена других членов группы. Вместо этого
предлагается говорить «только что выступавший» или
«вот тот джентльмен в первом ряду справа». RONR требует,
чтобы обсуждались предложения, а нелюди, их вносящие,
так как это может привести к склоке. По этой же причине
вместо сильной риторики—слов типа «ложь», «подлость»,
«обман»—требуется оформить даже свои бушующие эмо¬
ции в форму типа: «Господин председательствующий, мне
кажется, что данные, на которых основано предыдущее
выступление, — ошибочны» [Ibid.: 31].
Есть ограничения, которые вводятся в дебат для обе¬
спечения сбалансированности процедуры обсуждения.
Во-первых, никто не может выступать более чем два
раза по одному вопросу, и каждый раз не более ю минут. 11 Конечно, есть и вопросы, которые не требуют процедуры seconding.
См. их список в: [Robert 2012: t40-4i] («t» значит, что это одна из кра¬
шеных (tinted) страниц обобщающих таблиц в конце книги).

ГЛАВА 12. ПРОШЛОЕ И БУДУЩЕЕ РУССКОГО ПУБЛИЧНОГО ЯЗЫКА 355
Во-вторых, председательствующему предлагается заранее
узнавать мнения тех, кто будет выступать за или против
дебатируемого предложения, и чередовать выступления
за и против [Ibid.: 29-30].
Есть и ограничения, которые нужны для того, чтобы
группа шла по намеченному пути и не отклонялась от
порядка намеченных обсуждений. Например, если кто-
то нарушает повестку дня или правила выступлений,
любой член группы может вне очереди встать и сказать:
«А point of order! (Нарушение порядка!)» Председатель¬
ствующий тогда обязан попросить его пояснить, в чем
состоит нарушение. Если председательствующий согла¬
сен с пояснением, он исправляет нарушение. Если пред¬
седательствующий не согласен, он выносит публичный
вердикт, что замечание о нарушении порядка было сде¬
лано неправильно. Член группы тогда может обжаловать
решение председательствующего перед всеми, заявив:
«У меня апелляция к группе по поводу действий предсе¬
дателя собрания!» Если не только он требует апелляции
и кто-то еще делает seconding, тогда открывается дебат
по поводу действий председательствующего, причем
каждый имеет право выступить здесь только один раз,
а председательствующий — два: например, сначала для
пояснения своих действий и в конце для подытоживания
обсуждения. Однако дебат о действиях председателя
не открывается и апелляция сразу выносится на голо¬
сование в тех случаях, когда вопрос касается: а) правил
декорума (вежливости, пристойности) или соблюдения
порядка выступлений, б) нарушений в повестке дня,
в) других тем, которые в соответствии с RONR должны
не обсуждаться, а сразу голосоваться (так называемые
undebatable questions1). Все это делается, так как решение
принадлежит всей группе, а не председательствующему.
И хотя последнему на время вверили право интерпре¬
тировать правильность применения правил, все равны,
1 См. их список в: [Robert 2012:142].

356
ОЛЕГ ХАРХОРДИН
и группа, а не отдельный человек является верховным
арбитром [Robert 2004: 90-91; 2012: 255-257].
Откуда взялся этот детальный — или даже, как может
показаться с точки зрения русскоязычного читателя, из¬
быточно детализованный и зарегулированный — набор
правил и каковы основания верить, что люди будут ему
следовать? Ответом является многовековая практика
разрешения публичных конфликтов, которые возникают
в процессе совместного обсуждения подобных вопросов.
Например, предисловие к RONR отсылает к тому, что
надо начинать с первых лет существования английского
парламента, например с 1275 года, когда не только лорды,
но и простолюдины под названием Commons, то есть «об¬
щины», впервые были включены в него. Но если не идти
так далеко в поиске мифических корней, то можно пред¬
положить, что избыточная вежливость — следствие того,
что в эмоциональных обсуждениях люди слишком часто
переходят на личности и это может привести к насилию
или даже к вооруженному конфликту — как видно, напри¬
мер, из правил палаты лордов, которая давно запретила
упоминание в речах одним членом палаты имени другого
члена. Причина объясняется так:
Накал его [выступающего] собственных чувств может преда¬
тельски заставить его употреблять скорые и неосмотритель¬
ные выражения, которые возбуждение его противников еще
и преувеличит. Потому необходимо прилагать все силы, чтобы
удержать себя в рамках, установленных парламентом. Припи¬
сывание другому дурных мотивов или мотивов, отличающихся
от тех, что заявлены, искажение слов другого или обвинение
его, в свою очередь, в таком искажении, обвинение другого
во лжи или обмане, презрительные или оскорбительные сло¬
ва — все это не является истинно парламентским поведением
и требует быстрого вмешательства [May 1844: 204].
Если этого не делать, то члены как палаты лордов, так
и палаты общин могли схватиться в рукопашной. Мэй

ГЛАВА 12. ПРОШЛОЕ И БУДУЩЕЕ РУССКОГО ПУБЛИЧНОГО ЯЗЫКА 357
говорит нам, что в 1766 году палата лордов потребовала
от герцога Ричмондского и графа Чатемского дать слово
чести, что они не будут сражаться вне стен парламента
после сказанных друг другу обидных слов, а в 1780 году,
узнав, что граф Помфрет вызвал на дуэль герцога Граф¬
тона (хотя якобы и по поводу, не связанному с парламен¬
том), палата посчитала Помфрета виновным в «высоком
оскорблении палаты» и заключила графа в Тауэр [May
1844:205-206].
Запрет на подобные действия, по мнению Мэя, при¬
нят отдельным решением палаты лордов уже в 1626 году.
Но мы находим похожую практику и в тексте, который
считается первым относительно подробным описани¬
ем деталей работы английского парламента, — в книге
аристократа елизаветинской эпохи сэра Томаса Смита
«De Re Publica Anglorum» (1583). Там говорится: «Нельзя
использовать никакие оскорбительные или колющие
слова. Потому что иначе вся палата закричит, а это про¬
тив порядка. А если кто-то говорит неуважительно или
мятежно против короля или его близкого совета, то я ви¬
дел, как таких не только прерывают, но и передают дело
палате, и их посылают в Тауэр. Так что в таком скоплении
народа и при таком расхождении в умах и мнениях есть
большая скромность и сдержанность используемой речи.
Тем не менее очень сладкими и мягкими словами они
представляют свои мнения друг против друга в наиболее
сильной и неистовой манере — как они и могут это делать
в обычной жизни, если бы не было неотложных причин
и ограничений во времени» [Smith 2013: 55—56]'. Первая
кодификация подобных практик и правил была выполне¬
на в «Lex Parliamentaria», английском документе 1690 года, 11 Интересно, что через 5 лет после публикации этой книги член ан¬
глийского парламента Джайлз Флетчер совершил путешествие в Рос¬
сию в 1588 году и написал по модели Смита трактат «Of the Russe
Commonwealth» (1591), где описал «Zabore» (собор) при дворе москов¬
ских царей и пришел к выводу, что правление царей — plain tyrannical,
чисто тираническое, см.: [Fletcher 1966: 45,49].

358
ОЛЕГ ХАРХОРДИН
который, например, приводил следующее решение пала¬
ты общин от ю апреля 1604 года в отношении перехода
в прениях на личности: «Кто отклоняется от материи
обсуждения и обрушивается на личность, должен быть по¬
давлен спикером» [G. Р. 1690:157] \ Джефферсон, который
очень любил впоследствии пользоваться этой книжкой
при составлении своего свода правил парламентской
процедуры, приводит и латинский эквивалент ключевых
слов этого решения: «Qui digreditur ad materia a Personam»
[Jefferson 1813:47-48].
Но все эти далекие от обычной русской реальности
материи исчезают, когда мы смотрим на правила, авто¬
ризованные RONR для ведения дебата в малой группе,
то есть насчитывающей меньше 12-15 человек. Тут мы
приходим к практике, которая нам во многом знакома
по нашим интуитивным представлениям о модели «слу¬
шали — постановили». Согласно RONR, все сложности
и детали полномасштабной процедуры надо вводить
с того момента, как группа превысит 12-15 человек, а если
она меньше — например, на заседании бюро какой-ли¬
бо организации или ее подкомитета, — то там правила
упрощаются [Robert 2004:4,158,162]. На таких собраниях
председатель получает право голосования и право внесе¬
ния предложений; не требуется (но может сохраняться
при желании) seconding; член группы может выступать
на обсуждении несколько раз; и голосовать можно под¬
нятием руки, а не вставанием, как на больших собраниях.
Видно, что здесь главное—детальное обсуждение; и пред¬
полагается, что доклад комитета или бюро потом будет
предложен общему собранию, где будет жестко соблюдена
парламентская процедура. Потому есть некоторые гаран¬
тии безопасности от монополизации власти в обсуждении,
нарушения правил дебата, тирании большинства или
перехода на личности.
' Авторство этого сборника обычно приписывалось George Petyt;
теперь многие считают автором George Philips.

ГЛАВА 12. ПРОШЛОЕ И БУДУЩЕЕ РУССКОГО ПУБЛИЧНОГО ЯЗЫКА 359
Для русского же наблюдателя может показаться: вот
он, секрет проблем с нашими обсуждениями в стиле
«слушали — постановили»! Как только мы все собрания
начинаем вести методами, авторизованными англо-аме¬
риканской парламентской процедурой исключитель¬
но для супермалых групп, бюро или подкомитетов, мы
и получаем такие перегибы, как монополизация власти
председательствующим или бюро, «зажимание ртов»
меньшинству, эмоционально-обвинительные речи с пе¬
реходом на выяснение отношений между личностями
вплоть до драк и т. п. Конечно, все это только кажется:
обычные постсоветские практики «слушали — постанови¬
ли» основываются не на усечении полной парламентской
процедуры, а на особой советской процедуре ведения
собраний, которая сформировалась под воздействием
многих факторов.
Назову лишь некоторые из них. Формирование это
происходило под влиянием прежде всего практики деба¬
тов на партийных съездах и пленумах начиная со II съезда
РСДРП, потом — под влиянием практики собраний проф¬
союзов и советов начиная с 1905 года (где особое влияние
будут иметь практики ведения дискуссий в Петроград¬
ском совете 1917 года и на Всероссийских съездах советов),
на которые, в свою очередь, повлияли такие разнообраз¬
ные практики ведения дебата, как обсуждения местных
проблем в крестьянском миру, в земствах, обсуждения
городских проблем гласными в городских Московской
и Санкт-Петербургской думах и, конечно же, практика ве¬
дения дебатов в первых четырех Госдумах 1906-1917 годов.
Проблемы кросскультурного
перевода текста и переноса практик
России не хватает публичного языка. Она могла бы ввести
его, скопировав лучшие образцы парламентской процеду¬
ры и упростив их для целей ассоциаций, занимающихся

360
ОЛЕГ ХАРХОРДИН
проблемами повседневной неполитической жизни. Как
казалось и кажется многим, «Robert’s Rules of Order» здесь
первый кандидат на такую креативную адаптацию. Дело,
однако, в том, что попытка ввести свод правил правильно¬
го и дисциплинированного ведения групповой дискуссии
во многом обречена на провал, так как мы не имеем в РФ
тех же исторических условий зарождения или рецепции
этих практик, которые имелись в наличии в Англии или
Америке. В Англии существует по крайней мере 500-лет¬
няя традиция таких обсуждений. Потому кодификация
правил ведения дебата — например, сделанная Эрскином
Мэем — в этом случае легко применима и закономерна.
В США тоже сложилась достаточно уникальная ситуация,
когда многие группы и ассоциации были готовы ввести
такой свод правил, так как это помогало избежать кон¬
фликтов между их членами, исходившими из слишком
разнообразных этноконфессиональных практик ведения
собраний, привезенных иммигрантами из разных стран.
Именно такую ситуацию Генри Роберт застал после Граж¬
данской войны в США. В России же мы не имеем ни долгой
традиции парламентского дебата, ни ситуации, когда
надо срочно найти общий знаменатель для общества,
во многом состоящего из переселенцев, да еще только что
пережившего гражданскую войну.
Надо также отметить, что попытки имплантации
«Robert’s Rules of Order» уже предпринимались. В1992 году
было опубликованы сразу два (!) разных перевода RONR
на русский, каждый по-своему несовершенный1. Один
[Роберт 1992а] имел введение, написанное сенатором
Биллом Брэдли, где тот сравнивал труд всей жизни Ро¬
берта и работу Первой Госдумы в 1906 году. Эта книга
была предложена к публикации членами диссидентско¬
го сообщества советского времени, переселившимися
в Вашингтон, и издана на деньги National Endowment for
' Я благодарен Капитолине Федоровой за помощь в поиске и анализе
этих двух переводов справочника Роберта на русский.

ГЛАВА 12. ПРОШЛОЕ И БУДУЩЕЕ РУССКОГО ПУБЛИЧНОГО ЯЗЫКА 361
Democracy. Перевод этот не прижился. Используемый
в России американскими организациями, которые дума¬
ли, что они обучают недемократичных аборигенов доселе
недоступной для них истине, он и так ставил получателей
этого текста в незавидную позицию. Это усугублялось
еще и сложным стилем перевода: RONR и по-английски
мало кто читает в полной версии с начала до конца из-за
сложности текста и множественных перекрестных ссы¬
лок. В русском переводе вся эта сложность передавалась
либо существующими бюрократическими терминами
советского языка (например, seconding a motion было
переведено как «поддержать предложение» — что звучало
очень «невкусно» для рядового читателя, только что от¬
казавшегося от жизни в «совке»), либо бюрократически
звучащими неологизмами. Да и стиль напоминал то, что
по-русски иногда обозначается как «канцелярит». Типич¬
ные примеры: «Четвертый часто используемый способ
избавиться от вопроса состоит во внесении предложения
временно отложить его». Или: «Апелляция не обсужда¬
ется, когда она относится к просто неподобающему по¬
ведению, использованию непарламентских выражений,
приоритетности ведения дел, а также если она вносится
во время голосования или когда непосредственно рас¬
сматриваемый собранием вопрос не подлежит дискуссии»
[Роберт 1992а: 59, 90].
Другой перевод [Роберт 1992b] основывался на более
простом издании 1893 года и был снабжен веселыми
картинками для наглядности. Видимо, он был рассчитан
не на академическое, а на «общественное» использование.
Потому восприятие материала здесь давалось значитель¬
но легче. Учитывая, что издание 1915 года расширило
текст в четыре раза и именно этот расширенный текст
лежит в основе и сегодняшнего и-го издания, думается,
издатели хотели дать русскому читателю более простой
исходный текст, который Роберт в 1912-1915 годах переде¬
лал, следуя пожеланиям пользователей. Возможно, пред¬
полагалось, что какой-либо русский квази-Роберт через

362
ОЛЕГ ХАРХОРДИН
20 лет использования этого учебника публикой также
подвергнет ревизии и этот более простой текст, дав ком¬
пендиум правил, исходя из уже сложившейся за 20 лет
практики, а не из теории. Но есть еще одна проблема:
кроме того, что берется раннее (кто-то скажет: более при¬
митивное) издание, переводчик чередует разные русские
термины при переводе одного исходного английского —
например, пишется «принципиальные, или основные,
предложения» и «вспомогательные, или дополняющие,
предложения», которые затем произвольно варьируются
в тексте. В результате термины начинают смешиваться
и стройная классификация оборачивается хаосом.
Конечно, при адаптации правил RONR к русской дей¬
ствительности можно было бы попробовать перевести
не полный 750-страничный справочник в его н-м изда¬
нии, a RONRIB — краткое изложение основных правил
крупным шрифтом на 200 страницах [Robert 2004]. Надо
понимать, однако, что перевод этот столкнулся бы с теми
же проблемами, что и первые два, хотя и переводился бы
более простой текст. Во-первых, потребовалось бы делать
выбор, переводить ли основные термины RONRIB поня¬
тиями русского канцелярита, что неизбежно убивало бы
желание многих читателей и активистов групп граждан¬
ского общества ими пользоваться, или давать новые «вкус¬
ные» термины, что имело бы свои трудности. «Вкусный»
перевод, возможно, оказался бы слишком эмоционален,
что привело бы к опасности сползания в эмоциональный
дебат и переходу на личности вместо сдержанного обсуж¬
дения сути вопроса. Отсутствие канцелярита привело
бы к необходимости убеждать слишком большое коли¬
чество людей принять и заучить новые термины. Канце¬
лярит хорош только одним: он хоть и безмерно скучен,
но его рационализм и логичность делают его понятным
всем, кто готов приложить усилия для его прочтения
и интерпретации.
Надо ли нам действительно копировать англо-амери¬
канские практики? Есть два обычных возражения против

ГЛАВА 12. ПРОШЛОЕ И БУДУЩЕЕ РУССКОГО ПУБЛИЧНОГО ЯЗЫКА 363
перевода. Во-первых, например, Франция и Италия не пе¬
реводили RONR, но мало кто будет утверждать, что в этих
странах нет культуры публичного дебата. Сколько я ни ис¬
кал в парижских книжных магазинах книжки в жанре
savoir faire («как сделать») о том, как искусно провести
дискуссию определенной группы гражданского обще¬
ства, я не нашел ничего, кроме многих справочников
по организации и проведению ежегодного заседания
собственников в copropriété, то есть в аналоге нашего
ТСЖ (товарищества собственников жилья) (см., напри¬
мер: [Dhont 2007; Dobrohodov 2010; Carlier 2011]). Видимо,
имущественные конфликты на этих собраниях — какие
категории жильцов дома будут облагаться какими пла¬
тежами на будущий год за лифт, ремонт крыш, фасадов,
заказ технической экспертизы по состоянию здания
и т. п. — идут настолько остро и опасности манипули¬
рования дискуссией со стороны преседательствующего
или компании, управляющей домом по поручению ТСЖ,
настолько велики (а гнев масс, если это раскрывается,
настолько нелицеприятен), что издаются многие посо¬
бия по правильности ведения именно этих собраний.
С другой стороны, практикам ведения дискуссии во вре¬
мя собраний обычных ассоциаций гражданского обще¬
ства (там, где нет прямой угрозы неминуемых расходов
или имущественных потерь для каждого участвующего)
во Франции могут учиться, как в Англии, где подростки,
конечно же, не читают Мэя, а перенимают дискурсивные
навыки на практике, когда повторяют на своих первых со¬
браниях школьных комитетов или дискуссионных клубов
лейбористской или консервативной партий то, что делают
взрослые. Французские подростки тоже могут научиться,
копируя поведение взрослых. Но особенно взыскательные
из них могут и почитать те разделы конституционного
права, которые регулируют ведение дискуссии в Нацио¬
нальной ассамблее Франции, то есть выделяемый внутри
французского конституционного права подраздел под
названием le droit parlementaire, «парламентское право».

364
ОЛЕГ ХАРХОРДИН
Показательна в этом отношении история перевода RONR
на французский язык. Адаптация творения генерала Роберта
к этой иноязычной для него реальности была сделана в Кве¬
беке и вышла в 1938 году под названием «Code Morin», «кодекс
Морана», по имени юриста, сделавшего эту адаптацию, —
Victor Morin, «Procédure des assemblées délibérantes». В этой
книге previous question (предложение закончить дискуссию
прямо сейчас и перейти к голосованию) был переведен
как la question préalable; обозначение выступления из зала
о том, что нарушается порядок ведения собрания. —A point
of order! — было переведено как le point d’ordre, a question
of privilege (замечание, что чьи-то права или достоинство
нарушаются) было передано калькой la question de privilege.
Однако книжка эта совсем непопулярна во Франции, а ши¬
рокое применение ее в Квебеке могло быть вызвано теми
же причинами, что и применение книжки Роберта в США,
то есть большим расхождением в практиках ведения со¬
браний среди разнородных групп прибывающих имми¬
грантов и необходимостью ввести униформную процедуру.
Возможно, это чувствовалось во франкоговорящей части
Канады не меньше, чем в англоговорящих США. В Канаде
книга эта достаточно популярна — настолько, что ассоци¬
ация франкоговорящих профсоюзов — Confederation des
syndicates nationaux—издала сокращенную версию, аналог
RONRIB, под названием Code CSN.
Наказ Муромцева-Острогорского-Маклакова
Насколько можно повторить дело Роберта, взяв русские
кодексы парламентской процедуры и адаптировав их для
работы разнообразнейших публичных ассоциаций? Учи¬
тывая, что регламент Верховного Совета СССР появился
совсем поздно и играл декоративную роль, а нынешний
регламент Госдумы уделяет очень мало внимания аспек¬
там ведения дебата и принятия коллективных решений,
то логично было бы обратиться к опыту царской Думы

ГЛАВА 12. ПРОШЛОЕ И БУДУЩЕЕ РУССКОГО ПУБЛИЧНОГО ЯЗЫКА 365
в 1906-1917 годах. Тогда парламентские практики евро¬
пейских стран пытались действительно приспособить для
русской реальности, причем делали это с вниманием даже
к самой мелкой детали. Начало этому положили такие
знаменитые авторы трудов в юридических и политиче¬
ских науках, как председатель Первой Государственной
Думы Российской империи, профессор Московского уни¬
верситета Сергей Муромцев и автор первых научных книг
по сравнительной политологии, повлиявший на Михельса
и Вебера, доктор École Libre des Sciences Politiques в Париже
(теперь этот университет называется Sciences Ро) Моисей
Острогорский. Мы знаем, что, когда в начале 1906 года
депутаты Первой Госдумы съехались в столицу, оказалось,
что у Муромцева уже есть наброски регламента работы
новой Думы. В марте он встретился с Острогорским,
другим депутатом Первой Думы, и они соединили свои
наброски в один общий проект, опубликованный перед
началом думских заседаний под названием «Наказ Госу¬
дарственной Думы» [Наказ 1906].
Став председателем, Муромцев постарался, чтобы ре¬
гламент работы Думы был принят поскорее, так как иначе
ему приходилось править с помощью указа и председа¬
тельской дискреции [Котляревский 1911:300]. Первые три
главы Наказа-Регламента были приняты Думой 26-29 мая
1906 года, но утверждение 4-5-й глав досталось уже Второй
Думе, и параграфы 53-129 первого Наказа (включая прави¬
ла проведения заседаний в Думе и порядок прений) были
приняты 8-ю мая 1907 года [Материалы 1907: 2; Макла¬
ков, Пергамент 1907:3]. После столыпинского переворота
3 июня 1907 года дело утверждения Наказа в полной форме
досталось уже Третьей Думе, и окончательная редакция
была опубликована после утверждения его Думой 2 июня
1909 года [Саврасов 2010:263] \ С исправлениями и добавле-
‘ Детали дебатов в думской комиссии по подготовке Наказа (председа¬
тель — В. А. Маклаков, секретарь — В. В. Шульгин), а потом и описание
постатейных дебатов в самой Третьей Думе см.: [Саврасов 2010:198-263].

366
ОЛЕГ ХАРХОРДИН
ниями Четвертой Думы Наказ вступил в действие с 15 апре¬
ля 1914 года'. Изменения были иногда косметического
характера, иногда—нет. Ясно, что душой работы над всеми
этими изменениями стал после смерти Муромцева и отхода
Острогорского от политики кадет Маклаков, так что этот
Наказ можно смело называть Наказом Муромцева-Остро-
горского-Маклакова или просто Муромцева-Маклакова,
если выделить тех, кто внес наиболее существенный вклад
в его создание и правку. Но в отношении норм ведения
прений в Думе в основном сохранялись правила, предло¬
женные еще Муромцевым и Острогорским и доказавшие
свою пригодность на практике.
Правила эти во многом были взяты из правил функ¬
ционирования французского парламента времен Третьей
республики, но особое внимание уделялось и правилам
представительных органов не республик, а империй —
германского рейхстага и австро-венгерского рейхсрата.
Описания функционирования этих институтов были
опубликованы в 1906 году в «Журнале Министерства
юстиции» в трех последовательных номерах 1-3. Кроме
этого, было издано отдельное сводное исследование по¬
рядка работы представительных органов Западной Евро¬
пы, где помимо Германии, Франции, Австрии описывался
также опыт Пруссии и Англии [Очерк внутренней жизни
1906]. Надо отметить, что в последней брошюре выража¬
лась озабоченность управляемостью представительных
органов и тем, чтобы радикальные (левые) депутаты не за¬
нимались обструкцией их работы.
Многое из того, что мы находим в Наказе Госдумы
по поводу ведения прений, мы видим и в «Robert’s Rules
of Order», что не удивительно: Франция по крайней мере
со времени Монтескье считала Англию образцом парла¬
ментской процедуры и могла заимствовать некоторые 11	Версия Третьей Думы есть в: [Наказ 1909] — ее и приводит в конце
своей книги В. А. Демин [Демин 1996: 187-213]. Думский регламент
после исправлений, сделанных Четвертой Думой, см. в: [Наказ 1915]-

ГЛАВА 12. ПРОШЛОЕ И БУДУЩЕЕ РУССКОГО ПУБЛИЧНОГО ЯЗЫКА 367
положения в свое парламентское право, как их параллельно
заимствовали и американцы. В результате читаем в трак¬
тате Эжена Пьера [Pierre 1893], который деятели первых
наших Дум прямо приказывали переводить и использо¬
вали в своей работе1, следующее. Последний по времени
регламент палаты депутатов Третьей республики был
принят 16 июня 1876 года. Вот как регламент описывает
порядок депутатских заседаний1 2. Статья ioi гласит: «Никто
из членов палаты не может говорить, не испросив слова
и не получив его от председателя»3. Статья 103: желательно
чередование выступлений за и против предлагаемого; вне
очереди могут выступать только министры и докладчики.
Статья 105: не надо отклоняться от темы, в противном слу¬
чае после двух предупреждений председательствующий
лишит выступающего слова4. Статья 107 запрещает пере¬
ход на личности: «Перерыв речи другого, всякие личные
выходки и всякие манифестации, нарушающие порядок
заседания, воспрещаются» (а ранее статья 39, пункт 3, за¬
прещает прямые обращения одного депутата к другому;
обращаться можно только к председателю собрания). Ста¬
тья 109: если шум в палате достигает такого уровня, что
становится невозможно услышать произносимые речи, то
председатель надевает шляпу как знак предупреждения.
Если беспокойство не останавливается, он покидает зал
и заседание прерывается на час5. Если по возвращении
1	Кроме перевода в «Журнале Министерства юстиции» раздела этой
книги об общем устройстве дебатов, был заказан также дополнитель¬
ный 200-страничный перевод других разделов трактата, нужных для
работы Думы, см.: [Пьер 1908].
2	Все статьи далее в этом абзаце цитируются по главе XI, «Порядок
заседаний» [Наказ палаты 1906: 228-232].
3	Регламент рейхстага, § 42: «Никто не может говорить, не испросив
у председателя слово» [Нольде 1906а: 178].
4	Регламент рейхстага, § 46: надо придерживаться предмета обсуж¬
дения, иначе собрание может лишить выступающего слова, если
председатель его уже предупреждал [Там же: 180].
5	Регламент рейхстага, § 6г. если шум не стихает, то председатель на¬
девает шляпу, и это означает, что заседание прервано на час [Там же:
190-191].

368
ОЛЕГ ХАРХОРДИН
депутаты ведут себя все так же слишком эмоционально,
заседание закрывается до следующего дня. Статья 120: те
депутаты, которые не следуют решениям председателя
по вопросам порядка и не подчиняются ему, могут быть
подвергнуты различным санкциям, вплоть до запрещения
посещения заседаний1 и лишения половины депутатского
жалованья на срок до 15 дней.
Если мы посмотрим на порядок ведения дискус¬
сий, принятый Второй Думой по проекту Муромцева-
Острогорского, то мы увидим многие из этих правил.
Российские депутаты говорят только с разрешения пред¬
седательствующего и только по предварительной пись¬
менной записи (§ 97-98). Как утверждает объяснительная
записка в «Материалах по составлению Наказа» 1907 года,
это нужно «для контроля публичности». Вводится чередо¬
вание выступлений «за» и «против» (§ 98) и не допускается
больше 2 выступлений одного депутата по одному вопросу
(§ юо; комментарий в «Материалах по составлению На¬
каза» 1907 года добавляет: это делается как во француз¬
ском парламенте и австрийском рейхсрате) [Материалы
1907: 66]1 2. Вне очереди могут выступать докладчики от
комиссий, авторы законодательных предложений и ми¬
нистры. Есть три типа замечаний, которые допускаются
1	Регламент рейхстага, § 6о: председатель призывает нарушителя
к порядку. В случае грубого нарушения тот может быть удален [Там
же: 190].
2	Однако отсылка к собранию депутатов Австро-Венгерской импе¬
рии странна, так как большинство юристов рассматривало этот опыт
как отрицательный из-за постоянных обструкций работы собрания
со стороны партий меньшинства. Как писал один из комментаторов,
в 1897-1903 годах «нравы парламента совершенно одичали». Из-за
длинных речей там было почти что невозможно записаться на вы¬
ступление; и депутатам приходилось использовать внеочередные
выступления, якобы задавая вопрос о фактах дела или якобы подавая
запрос (в 1901-1903 годах в течение XVII сессии было подано 5018 та¬
ких парламентских запросов, что сделало этот институт неработа¬
ющим). В ходе таких кратких вопросов или запросов можно было
огласить неугодные взгляды, сделать рекламу запрещенных брошюр
и т. п. [Нольде 1906b: 199-200].

ГЛАВА 12. ПРОШЛОЕ И БУДУЩЕЕ РУССКОГО ПУБЛИЧНОГО ЯЗЫКА 369
от каждого депутата вне очереди. Это замечания о на¬
рушении правил Наказа, предложения «касательно на¬
правления обсуждаемого дела» и объяснения личного
характера (§§ 104-106). По всем этим выступлениям не до¬
пускаются прения, и каждое заявление жестко ограничи¬
вается пятью минутами (§ 107). Членам Думы запрещено
обращаться друг к другу напрямую (§ 112), высказывать
суждения относительно действий председательствующего
(§ 113), оскорблять Думу своими резкими выражения¬
ми или неподчинением председательствующему. Если
таковое все же происходит, председатель Думы может
предложить Думе проголосовать и удалить неподчиняю-
щегося или нарушающего порядок на срок от I до 15 дней.
Если шум не прекращается, то «председатель покидает
свое место, чем заседание почитается прерванным на час
времени»; если по его возвращении шум продолжается, то
заседание объявляется им закрытым (§ 118)'.
Что из западноевропейской парламентской проце¬
дуры не сработало на русской почве? Приват-доцент
Санкт-Петербургского университета и гласный (то есть
депутат) Петербургской городской думы Александр Пи-
ленко в первом выпуске своей известной книги сразу же
подчеркнул личностный характер думского общения:
«...прием называния по избирательному округу — соот¬
ветственно английскому обычаю — не привился у нас»,
потому депутата называли по имени — и как «Максим
Максимович», и как «Максим Максимович Ковалевский»,
и как «многоуважаемый профессор Максим Максимович
Ковалевский» [Пиленко 1907 (вып. 1): 84]. Такой характер
упоминания мог легко привести к «переходу на лично¬
сти»; неудивительно, что второй выпуск той же книги
указывал в стенографических отчетах первой и второй
Думы на многие примеры оскорбления личности, что
вело к «весьма тягостным препирательствам». Примером
же несдержанной и излишне резкой речи по отношению 11 Все цитаты — по: [Маклаков, Пергамент 1907: 55-59]«

370
ОЛЕГ ХАРХОРДИН
к целой группе депутатов Пиленко приводил следующие
высказывания Шульгина: «...для чего, за какие грехи тяж¬
кие заставляют нас, русских граждан, лояльных своему
царю, сидеть вместе с вот этой [жест влево] компанией?»
Ответ председательствующего последовал незамедли¬
тельно: «Призываю вас к порядку» [Пиленко 1908 (вып. 2):
69]. Правые вообще были особенно несдержанны на язык,
и депутата Пуришкевича удаляли из зала несколько раз,
даже за оскорбление председателей Думы Головина и Род¬
зянко. А. И. Гучков вспоминал, как во время одного из за¬
седаний Думы к нему подошел Пуришкевич и сказал, что
сейчас «обложит» выступающего Милюкова по полной
программе. Гучков дал ему ясно понять, что как пред¬
седательствующий он его удалит с заседаний на ю дней,
и это охладило пыл Пуришкевича. Но хороши бывали все:
даже кадет Маклаков, столько сделавший для разработки
и принятия Наказа Госдумы, не сдержался на заседании
17 февраля 1917 года: его удалили из зала за именование
государственных чиновников «подлецами» [Кирьянов,
Лукьянов 1995:122].
Показательно, что русские парламентарии проделали
тот же путь, что и британские, — и только что не обещали
посадить подравшихся в думских коридорах или сразив¬
шихся после заседаний парламента в Тауэр. При обсуж¬
дении Наказа Четвертой Думы депутат Остроумов подал
следующюю поправку на включение в текст Наказа: «Вы¬
зов на дуэль одним Членом Г. Думы другого Члена по по¬
воду оскорблений, усмотренных в речах, произнесенных
официально в думских комиссиях и на общих собраниях
Г. Думы, считается недопустимым, как покушение на пар¬
ламентскую свободу слова. Как вызвавший на дуэль, так
и принявший вызов обязаны ранее дуэли подать заявле¬
ние о сложении звания Члена Г. Думы». Поправка, однако,
не рассматривалась как поданная после разрешенных
сроков подачи поправок [Саврасов 2010:408].
Не заработал и порядок предоставления слова по оче¬
реди ораторам, выступавшим за и против определенного

ГЛАВА 12. ПРОШЛОЕ И БУДУЩЕЕ РУССКОГО ПУБЛИЧНОГО ЯЗЫКА 371
предложения. Как замечали современники, данное поло¬
жение осталось мертвой буквой. Во-первых, председателя
обязывали предоставлять право выступления по месту
в очереди в порядке записи; во-вторых, только там, где
количество выступающих было ограничено, предполага¬
лось жесткое чередование. В этих случаях бывало так, что
те, кто был против, записывались, как если бы они были
«за», а потом—завуалированно или открыто—выступали
против [Там же: 318].
В Наказе Госдумы не было в чистом виде и практики
seconding. Вместо этой англо-американской практики ис¬
пользовался французский функциональный аналог под
названием la question préalable, «предварительное рас¬
смотрение» [Pierre 1893:880], когда, прежде чем поставить
вопрос на обсуждение, Дума могла предложить согласно
Наказу заслушать по два выступающих за и против того,
ставить ли данный вопрос на обсуждение вообще (§ 97 На¬
каза Второй Думы; § 121 Наказа Третьей Думы). В Наказе
Второй Думы не оговаривалось, кто вносит предложение
о la question préalable, в Наказе Третьей Думы четко говори¬
лось, что это можно делать только по письменному пред¬
ложению группы численностью не менее чем 30 депутатов.
Подобное рассмотрение отсеивало наиболее непопулярные,
радикальные и экстравагантные предложения. Так, этот
механизм, введенный по предложению Муромцева еще
в сыром виде в первом Проекте Наказа (§ 103), был впер¬
вые применен в Первой Думе к поправке правого депутата
Концевича, саркастически предложившего, чтобы Дума
«озаботилась уничтожением всего русского и даже само¬
го имени „Россия“» [Саврасов 2010: 314-315]- Возможно,
после этого прецедента во время подготовки к обсужде¬
нию Наказа во Второй Думе Муромцев писал: «...в случае
возбуждения предварительного вопроса (§ 97) несколько
рискованно ограничиваться выслушиванием лишь одного
оратора за и одного—против предложения. Ведь предвари¬
тельный вопрос часто есть вопрос и о компетенции Думы
и об основных принципах законодательства...» [Муромцев

372
ОЛЕГ ХАРХОРДИН
1906: стлб. 1783]. Вторая Дума вняла необходимости более
подробно обсуждать la question préalable и почти сразу же
после принятия этой части Наказа применила его на прак¬
тике: депутаты отказались рассматривать на заседании
15 мая 1907 года вопрос об осуждении революционного
террора [Маклаков, Пергамент 1907: 55].
Заметьте, что рассматриваемый нами французский
термин здесь применяется в соответствии с француз¬
ской парламентской практикой конца XIX века, а не как
в канадском Code Morin 1938 года, где термин la question
préalable буквально переводит англоязычное высказыва¬
ние Previous Question, что означает «потребовать немедлен¬
но остановить прения и вынести вопрос на голосование»
(в RONR для такой внезапной остановки прений требуется
поддержка 2/3 присутствующих, см.: [Robert 2004: 36-37.
192]). Эти два совершенно разных использования одного
и того же термина не следует путать1. При этом важно
рассмотреть и российскую специфику решения вопроса
о том, как прекращать затянувшиеся дебаты цивилизо¬
ванно и не ущемляя права меньшинства.
Проект Наказа Первой Думы (1906) в § 121-123 пред¬
лагал следующую довольно несовершенную процеду¬
ру: если 30 депутатов Думы1 2 хотят прекратить прения
по данному вопросу, они подают заявления на имя пред¬
седателя, который оглашает весь список записавших¬
ся (и рискующих теперь не выступить) и дает слово
одному члену Думы — из тех, кто против прекращения
прений. После его выступления нет обсуждения, и во¬
прос прекращения прений ставится на голосование.
Как писал Пиленко, подобное устройство прекращения
1	Огрубляя, можно сказать, что аналогами термина французского
парламента la question préalable является у Роберта предложение
object to consideration и postpone indefinitely, то есть предложение не до¬
пустить вопрос до прений вообще. Я благодарен Александру Савра¬
сову за указание на это.
2	Ср.: [Нольде 1906а: 184]: предложение отложить или прекратить
прения должно быть поддержано 30 членами (§ 53).

ГЛАВА 12. ПРОШЛОЕ И БУДУЩЕЕ РУССКОГО ПУБЛИЧНОГО ЯЗЫКА 373
дебатов быстро обнаружило свою близость к тому, что
в Западной Европе называли «абсолютной гильотиной»,
то есть быстрым прекращением прений (этот термин,
когда-то бывший метафорой, как бы подчеркивает, что
это даже не зажимание рта меньшинству, а перереза¬
ние ему горла), если большинство устало его слушать:
«Этот порядок был признан опасным для прав меньшин¬
ства... и в ближайшем же заседании Дума вотировала
означенные правила» (то есть ввела право пятидесяти
депутатов налагать вето на предложения закрыть пре¬
ния совсем) [Пиленко 1907 (вып. 1): 88-89] '• Параграфы
Наказа, утвержденные по этому поводу Второй Думой
(§ 120-127), были более сбалансированными, но потому
и половинчатыми: можно было попытаться закрыть пре¬
ния полностью или не полностью* 2. Если полностью, то
надо было надеяться, что против этого не проголосуют
50 депутатов, что наложило бы вето на данное предложе¬
ние. Но если не менее 30 депутатов требовали завершить
прения в неполной форме, то стороны «за» и «против»
среди записавшихся выбирали по три оратора, каждый
из которых мог говорить без ограничения времени по¬
сле того, как прения закрывались для остальных. Потом
назначался ю-минутный перерыв перед голосованием
о завершении прений в неполной форме: все должны
были взвесить и понять, хотят ли они «убить» всю очередь
записавшихся, оставив только шестерых счастливчиков.
Предложения о неполном прекращении прений (то есть
о выборе по три финальных оратора с каждой стороны),
так же как и о закрытии записи ораторов или о сокраще¬
нии времени выступления каждого оратора, скажем, до ю
или 20 минут, отклонялись, если против было более чем
юо членов Думы (или больше половины депутатов, если
присутствовало меньше чем 200 человек).
' Про парламентскую «гильотину» в XX веке — как резкое сокраще¬
ние продолжительности прений — см.: [Крылов 1963:189].
2 Про то, как реально регламентировались правила ведения прений
в Первой Думе, см.: [Саврасов 2010:8о-86].

374
ОЛЕГ ХАРХОРДИН
Наказ Третьей Думы (§ 154) меньше заботился о правах
меньшинства и ужесточил правила. Начиная с 1909 года
требовалось уже юо, а не 50 депутатов, чтобы внести
вето по поводу желания тридцати прекратить прения.
И нескольких ораторов среди записавшихся, кому все же
давали слово, выбирал председатель, а не фракции Думы
(§ 152). Четвертая Дума в своем Наказе (§ 163) ужесточи¬
ла правила еще больше, так как теперь перерыв перед
голосованием по прекращению или ограничению пре¬
ний устраивался не автоматически, а только если было
требование 30 депутатов. Видимо, считалось, что надо
экономить время1 или не надо давать его большинству
на долгие размышления о том, прекращать прения или
нет, или меньшинству на то, чтобы в этом перерыве убе¬
дить большинство поменять свою точку зрения — так,
чтобы они проголосовали не прекращать прения1 2.
В целом развитие положений Наказа Третьей Думы
шло в сторону усиления власти председателя, а развитие
1	То, что с недостатком времени отчасти стали считаться (а не просто
хотели «закрыть рот» меньшинству), показывает следующее. Пред¬
седатель прерывал шум в собрании своим уходом и приостановкой
заседания уже не на час, как в западноевропейских праламентах,
а начиная с 1909 года на 30 минут [Наказ 1909: § 146]. И в Наказе
Четвертой Думы была еще одна радостная деталь по поводу другого
права меньшинства: если 30 депутатов требовали не закрывать пре¬
ния вообще, а лишь ограничить время каждого выступающего, то
теперь нельзя было одновременно требовать, чтобы речь была короче
ю минут [Наказ 1915: § 158].
2	Во время обсуждения изменений в Наказе Четвертой Думы фрак¬
ция трудовиков выступила с предложением вернуть право вето
на предложения по прекращению прений пятидесяти, а не ста депу¬
татам. Эта инициатива трудовиков не нашла поддержки у консерва¬
тивного большинства: при пороге в 50 человек трудовики и социал-
демократы имели бы шанс настаивать на вечных прениях. Трудовик
А. Ф. Керенский в своей речи оценил действия Думы по сохранению
порога в юо человек: «Наказ этот является, с одной стороны, сплош¬
ной попыткой унизительного для Государственной Думы компромис¬
са с Правительствующим Сенатом и стремлением всячески угодить
этому учреждению, а с другой стороны, является систематическим
орудием для подавления прав меньшинства Г. Думы и прав народного
представительства» [Саврасов 2010: 277].

ГЛАВА 12. ПРОШЛОЕ И БУДУЩЕЕ РУССКОГО ПУБЛИЧНОГО ЯЗЫКА 375
положений Четвертой — в сторону ограничения права
меньшинства на то, чтобы быть услышанным, или —
не дай бог — права заняться обструкцией работы Думы.
Конечно, права меньшинства защищались тем, что нельзя
было поменять строки Наказа простым думским реше¬
нием, даже если за него голосовало квалифицированное
большинство в две трети. Наказ можно было менять толь¬
ко после работы специальной комиссии или совещания,
а такую комиссию Третьей Думы даже при господстве
правых партий возглавлял кадет Маклаков. Однако даже
Маклаков не внес в Наказ права апелляции к Думе по по¬
воду неправомерных действий председателя. Саврасов
приводит мнение многих думцев того времени: надо было
поднять авторитет Думы в первые годы ее существования
и поэтому надо было дать одному человеку право безапел¬
ляционного суждения, чтобы регулировать поведение
других [Саврасов 2010: 277]. Тем более что личные черты
С.	А. Муромцева способствовали тому, что думцы могли
не очень заботиться о праве апелляции — он и так за¬
нимался самоограничением, насколько мог1. После его
ухода с поста председателя Думы, как казалось, неоспари¬
ваемый характер действий и ошибок председателя можно
было терпеть, так как в то время председательствующий
1 Наверное, суждение Котляревского пристрастно, но оно передает
настроение тех лет, особенно на фоне уже известного к 1910 году (вре¬
мя смерти Муромцева) стиля работы преседателей Второй и Третьей
Дум: «Нравственный авторитет Муромцева держался прежде всего
на его безусловном и полном беспристрастии. Известно, что много¬
вековой опыт английского парламента достаточно показал, какое
значение имеет беспартийность спикера... Но ведь беспартийность
может быть выдержана до конца лишь тогда, когда она не есть так¬
тический прием, а вытекает из глубокого чувства справедливости,
и наличность этого последнего у Сергея Андреевича ясно сознавала
в себе первая Дума. Никто не мог поставить ему на вид даже тень
какого-либо пристрастия, даже тень желания применять две меры
и два веса... И вот почему в конце концов при всей пестроте состава
Дума никогда не видела в осуществлении председательской власти
нарушения своих прав» [Котляревский 1911: 307].

376
ОЛЕГ ХАРХОРДИН
должен был, согласно основополагающему документу под
названием «Учреждение Госдумы», избираться каждый
год. Если он вел себя слишком безапелляционно, то его
могли и не переизбрать.
Тем не менее в Наказе Четвертой Думы (§ 136) появи¬
лось примечание к прежнему параграфу о правах пред¬
седателя (§ 125 Наказа Третьей Думы: «...председатель
руководит заседанием. Никаких возражений по поводу
его распоряжений и разъяснений не допускается, и никто
не может высказываться, не получив слово от председате¬
ля»). Новое примечание гласило: «Письменные протесты
на действия председателя не оглашаются, но прилагаются
к материалу заседания», что было шагом вперед. До этого
председатель мог просто проигнорировать заявления из
зала, что Наказ нарушается (§ 133 Наказа Третьей Думы),
и нарушается, возможно, самим председателем. Теперь,
по крайней мере, действия председателя фиксировались
для суда потомков или для дебатов о кандидатах в следу¬
ющие председатели. Но появилось и добавление к этой
статье Наказа о праве каждого думца указать в своем
внеочередном выступлении на нарушение Наказа: «Если
по содержанию изложенных указаний председатель даст
разъяснения, то дальнейшие указания по тому же вопросу
не допускаются» (§ 144 Наказа Четвертой Думы). Не свиде¬
тельствовало ли это добавление о том, что действия пред¬
седателя все же ставились думцами под вопрос и ему все
чаще приходилось обосновывать свои действия?
Право апелляции к собранию по поводу того, что
председательствующий неправильно ведет собрание или
интерпретирует правила, — это одно из основных правил
из «Robert’s Rules of Order», которое делает его в глазах
некоторых документом радикальной демократии. Отсут¬
ствие такой апелляции не есть нечто странное, конечно.
Например, когда Джефферсон приспосабливал правила
английской парламентской процедуры к нуждам сената
США в 1801 году, он тоже устранил право апелляции. Он
знал, что оно существовало в английском парламенте его

ГЛАВА 12. ПРОШЛОЕ И БУДУЩЕЕ РУССКОГО ПУБЛИЧНОГО ЯЗЫКА 377
времени, но введение подобного правила было, видимо,
преждевременным для только что созданного сената. Де¬
мократия, таким образом, не устранялась, но ограничива¬
лась в своем размахе, становилась отчасти управляемой.
Во введении к своему справочнику парламентской
процедуры Джефферсон (тогда вице-президент и предсе¬
датель сената США) пишет, что в этом сенате председатель
имеет право выносить решения по процедуре без прений
и апелляций и именно это потребовало от него написать
данную книгу. Если председателю придется полагаться
только на свое суждение, ему будет сложно избежать
подверженности минутному капризу или страстям либо
избежать обвинений в этом. Потому выходом и является
попытка руководствоваться парламентскими процедура¬
ми отдельных штатов (которые только что объединились
в федерацию) либо тем, что послужило прототипом для
всех них, — английской парламентской практикой. Джеф¬
ферсон приводит правила сената США, но рядом печатает
и правила английского парламента; и здесь по поводу
апелляции мы находим следующее. «В сенате США каж¬
дый вопрос относительно порядка решается председате¬
лем без дебата; но если его ум в сомнении, то он может
свериться с чувствами сената». Однако в Англии, замечает
Джефферсон сразу же, «все решения спикера могут кон¬
тролироваться палатой» [Jefferson 1813: 6,53]. Как пример
Джефферсон показывает, что если два депутата встают
одновременно, чтобы выступить, то председатель или
спикер решает, кто будет первым. В сенате США решение
председателя нельзя обсуждать. А в Англии, однако, «ино¬
гда палата не примиряется с решением спикера; в этом
случае задается вопрос: „Кто встал первым?“» [Ibid.: 45].
Важно, что к концу XIX века право подачи апелляции
на действия председателя собрания ввели у себя и сенат,
и палата представителей (сейчас она, а не сенат руковод¬
ствуется исправленными правилами Джефферсона), что
видно, например, из более позднего издания справочника
Джефферсона. Так, в сенате США появилась следующая

378
ОЛЕГ ХАРХОРДИН
процедура: «Если член призван к порядку председате¬
лем или сенатором, он должен сесть на место, и каждый
вопрос порядка будет решен председателем без дебата.
На это решение можно подать апелляцию в сенат, а пред¬
седатель может обратиться к пониманию сената по любо¬
му вопросу порядка». В палате представителей правило
гласило, что, конечно, председатель отвечает за порядок
и декорум и потому он решает все вопросы порядка веде¬
ния собраний, но на его решения любые два члена палаты
могут подать апелляцию [Jefferson 1871:121,135]- Ясно, что
когда полковник Роберт начал писать свой справочник
процедуры для незаконодательных собраний и групп, то
он уже мог спокойно опираться на право апелляции как
существующую и распространенную не только в Англии
практику.
Поэтому неудивительно, наверное, что Россия начина¬
ла введение парламентской процедуры без права обсуж¬
дения действий председателя и права подачи апелляций
на них, но постепенно двигалась, как и другие парламен¬
ты, в этом направлении. Даже в германском рейхстаге
того времени уже было разрешено обжалование действий
председателя перед всем собранием, но, правда, на следу¬
ющий день (для остужения эмоций?). Такая апелляция
не предполагала обсуждение, а сразу ставилась на голо¬
сование1. Конечно, особое право на безапелляционность
суждений председатель в Думе России сохранял, только
если он не высказывался по существу обсуждаемого во¬
проса, ограничиваясь вопросами порядка и процедуры.
Если он сам хотел выступить в прениях, то председатель
приравнивался к простому члену Думы; тогда ему надо
было записаться в оные в порядке очереди и на время
своего выступления передать председательство кому-то
другому [Наказ 1915: § 148].
Это правило выглядит немного странно на фоне вы¬
веренной англо-американской парламентской процедуры.
См.: Регламент рейхстага, § 6о [Нольде 1906а: 190].

ГЛАВА 12. ПРОШЛОЕ И БУДУЩЕЕ РУССКОГО ПУБЛИЧНОГО ЯЗЫКА 379
Так, Джефферсон указывает, что в английском парламен¬
те спикер всегда говорит вне очереди, если выступает
на тему matters oforder, дел, связанных с порядком, и «ему
запрещено говорить на любую другую тему». Однако если
палата пожелает затребовать его знание о некоторых
фактах, matters offact, то его могут пригласить выступить
и на эту тему [Jefferson 1813: 46]. В России выступающий
председатель собрания — наоборот, не редкость; более
того, он и по собственной инициативе может получить
право говорить по существу вопроса, то есть участвовать
в прениях, а не просто вызывается парламентом, чтобы
поделиться своими познаниями на определенную парла¬
ментом тему, когда его попросят.
Не в этом ли секрет особой специфики российского
парламентаризма, не оставившего за собой стабильно¬
го наследия после попытки укоренить новые практики
обсуждения в 1906 году? Действительно, председатель,
который имеет мнение по сущностным вопросам, озву¬
чивает их иногда первым в череде тех, кто их обсуждает,
и первым же тянет руку при голосовании — не в этом ли
заключается основная дисфункция советских и постсо¬
ветских собраний? Возможно, будущий СССР начался,
когда председатель групповой дискуссии стал не только
модерировать прения, как это делал, скажем, Муромцев,
но и участвовать в прениях, как это делал, например, Пле¬
ханов на знаменитом II съезде РСДРП в 1903 году.
Саврасов пишет про доводку и обкатку правил дисци¬
плинированной парламентской дискуссии в ходе работы
над Наказом в Третьей и Четвертой Думах: «Многие право¬
вые нормы Наказа, первоначально представлявшие собой
заимствования из иностранных регламентов, в ходе их при¬
менения постепенно становились своими, привычными,
обретая, образно говоря, российскую прописку» [Саврасов
2010:268]. Но стали ли они частью российской реальности?
С одной стороны, большевики тоже знали и использовали
эти правила. С другой — они не собирались использовать
все из них. И, конечно же, важна не только культура или

380
ОЛЕГ ХАРХОРДИН
интенции большевиков, но и обыденные практики ведения
собраний дореволюционной, а потом и постреволюцион¬
ной России, в контексте которых большевистские дискус¬
сионные практики тоже получили «российскую прописку».
Посмотрим, что из этого получилось.
Наказы Ильича: порядок обсуждений
у социал-демократов
Российские социал-демократы в своих дискуссиях сле¬
довали некоторому набору правил, который напомина¬
ет парламентскую процедуру обсуждения. Посмотрим,
например, на Протоколы II съезда РСДРП, прошедшего
в Брюсселе и Лондоне в июле — августе 1903 года, кото¬
рые зафиксировали скрупулезное внимание к правилам
группового обсуждения и парламентской дискуссии, хотя
многие большевики, особенно после революции 1917 года,
отрицали строгое следование этим правилам как ненуж¬
ные буржуазные прихоти. Вообще, поражает формализм
дебатов на этом съезде. Иногда кажется, что на процедур¬
ные вопросы ушла чуть ли не половина времени съезда,
а сами резолюции в конце съезда из-за недостатка времени
и необходимости наконец разъехаться (ведь проживание
в Лондоне все же стоило денег!) принимали чуть ли не впо¬
пыхах. Получалось, что делегаты не занимались особенно
подробными обсуждениями по сущностным вопросам,
зато часто прекращали прения посредством голосования,
что раздражало то меньшинство, которое еще хотело бы
продолжить прения о резолюциях и программах1.
1 Секретарская запись на одном из заседаний гласит, что, услышав
о возможной очень длинной речи другого делегата, «тов. Дейч об¬
ращает внимание на финансовые затруднения ввиду продолжитель¬
ности съезда». Мартов же провел поддержанную большинством ре¬
золюцию, что надо резко ограничить дебаты по отдельным пунктам
программы партии «в интересах скорейшего обсуждения програм¬
мы» [Второй съезд 1959:176].

ГЛАВА 12. ПРОШЛОЕ И БУДУЩЕЕ РУССКОГО ПУБЛИЧНОГО ЯЗЫКА 381
Если говорить о заимствовании социал-демократами
норм парламентской процедуры или о схожести правил
дискуссий среди них с этими нормами, то, во-первых, мы
видим, что есть очевидное всем правило: «не говорить без
разрешения председательствующего». Делегаты иногда
даже начинают выступления с эксплицитного вопроса:
«Есть ли у меня слово?» — или ждут, пока председатель
не передаст им его или спросит: «Кто просит слово?»
[Второй съезд 1959:96,138,266,346 и др.]. Также председа¬
тельствующий контролирует лексику высказывающихся
и ход собрания. Так, Плеханов как председатель призыва¬
ет к порядку Баумана (за его слова в адрес организации
«Борьба», в действиях которой тот увидел «нахальство»)
или Либера, который назвал выступление Троцкого по¬
пыткой «злостно и тенденциозно истолковать наши сло¬
ва». Услышав слово «ложь» в речи Егорова по поводу слов
делегата Русова, Плеханов сразу реагирует: «Я не позволю
вам так выражаться. Возьмите свои слова назад» [Там же:
29,2ю, 350] *. Таких призывов приструнить себя и умерить
свою лексику — много.
Надо отметить, что все председательствующие под¬
черкивают беспристрастность как основную норму своего
поведения. Даже Ленин, которого многие подозревали
в попытках манипулировать съездом, говорит на сессии,
где он был председателем: «Я имел полное право и даже
обязан был, как председатель, указать на несоответствие
предложения Мартова с порядком дня. Признаю себя
виновным разве только в пристрастии к порядку дня.
Повторяю: иначе поступить я не мог» [Там же: 353]. Пред¬
седательствующий Плеханов вынужден обосновывать
справедливость своих суждений по процедуре, когда он
не дает слова Акимову, который просит вдруг 2-2,5 часа 11 Отметим, что выступающие прямо указывают имена (партийные
клички) тех, кого они критикуют, и не следуют стандартам англо-
американской процедуры, требующей избегать имен и говорить
«предыдущий выступающий».

382
ОЛЕГ ХАРХОРДИН
на изложение своих поправок, и Акимов описывает это
как «большинство съезда совершило насилие над мень¬
шинством». Это настолько задевает Плеханова, что он
возвращается к этому эпизоду и через шесть заседаний,
при финальном голосовании за программу партии, что¬
бы сказать: «Это неверно. Тов. Акимов в комиссию внес
целых 21 поправку — считайте по 5 минут на каждую —
и то выйдет немало времени. Что касается остальной
части программы, которая комиссией не рассматривалась
и разбиралась in pleno, то условия обсуждения ее всем из¬
вестны. Каждый делегат имел право говорить по каждому
пункту три раза по десяти минут. Тов. Акимов же ни разу
не взял слова. Регламент был принят большинством съез¬
да» [Там же: 176-177,258].
Во-вторых, нормы парламентской процедуры можно
увидеть и в том, что делегаты просят выступить вне очере¬
ди, когда они взывают, как гласят протоколы, «к порядку»
ведения собрания, то есть считают, что он нарушен и нуж¬
но его восстановить. Так, Либер особенно активен в ука¬
заниях даже на малейшие искажения порядка, замечая,
например, что «Плеханов пункт регламента о положении
Бунда в партии переименовал в пункт — автономия или
федерация». На что Плеханов быстро отвечает: «Все равно
вопрос сводится к Бунду», закрывает список ораторов
по данному вопросу и переходит к прениям по нему [Там
же: 23] \ Делегаты съезда также требуют внеочередного
выступления «к порядку», когда они хотят остановить за¬
тянувшиеся прения и перейти к голосованию — как это
делает, например, Фомин, когда видит, что препиратель¬
ства по поводу Оргкомитета и извинения Плеханова за
свое поведение как председателя ведут в никуда, или Ля¬
дов, когда «предлагает закрыть список ораторов по поводу
' Либер, конечно, перепутал: Плеханов немного исказил «порядок
дня», как тогда говорили, а не регламент. Это свидетельствует либо
о пыле и спешке дискурсивной борьбы, либо о том, что употребляе¬
мые термины были новыми для многих участников.

ГЛАВА 12. ПРОШЛОЕ И БУДУЩЕЕ РУССКОГО ПУБЛИЧНОГО ЯЗЫКА 383
предложения т. Махова, так как прения по этому пово¬
ду — это повторение вчерашних дебатов» [Там же: 37,230].
Внеочередное изменение порядка прений, правда, может
происходить не только по инициативе сидящих в зале,
но и по инициативе бюро, как это происходит в начале
25-го заседания, когда Плеханов констатирует, что начи¬
нается уже четвертая неделя съезда и потому хорошо бы
рассматривать только те документы, которые внесены
как минимум десятью делегатами, да и то если останется
время, ведь по настоянию Дана съезд должен закончиться
5-го числа. Это введение фильтра в ю делегатов напоми¬
нает процедуру seconding в англо-американской практике
или la question préalable во французской, и Мартов говорит
протестующему Либеру, что иначе «пришлось бы принять
положение, что следует голосовать все резолюции, подпи¬
санные не менее чем одним голосом» [Там же: 290].
Иногда, как кажется, прения используют процедуру,
более напоминающую парламентскую практику англо-
американской традиции, чем ту, что три года спустя будет
применяться в российской Думе — например, требова¬
ния заносить нарушения порядка в протокол собрания.
Ни в одной версии думских Наказов 1906-1917 годов мы
не находим такой нормы1. Социал-демократы же отлича¬
ются особо придирчивым вниманием к фиксированию на¬
рушений. Например, Акимов, не получивший право слова
от председательствующего Плеханова по сущностному
вопросу, «требует прочтения регламента и, не добившись
ответа, делает следующее заявление: „Прошу внести
в протокол, что председатель, ставя на голосование свою
1 Но подобные требования были у Джефферсона. Например что надо
просить у председательствующего зафиксировать обидные слова
в протоколе сразу же после того, как обидчик закончит свою речь.
Только тогда возможно дисциплинарное действие [Jefferson 1813:49-50].
Справедливости ради надо сказать, что заседания Думы стенографи¬
ровались и если кто-то из депутатов обращал внимание председатель¬
ствующего на случившееся нарушение порядка (например, наличие
оскорбительной лексики), то председателю надо было просто посмо¬
треть стенограмму, а не требовать занести нарушение в протокол.

384
ОЛЕГ ХАРХОРДИН
интерпретацию регламента, отказал мне в требовании
прочитать текст регламента. Председатель просил обра¬
титься к секретарю“» [Там же: 176].
В другом известном эпизоде и Троцкий, и Либер потре¬
бовали занести слова оппонента в протокол. Троцкий гово¬
рил, что Бунд не является единственным представителем
еврейского рабочего класса, подразумевая, что и Троцкий
им тоже является. Либер ехидно заметил, что Троцкий
никогда среди евреев не работал. Произошел взрыв:
Троцкий: Прошу и мое заявление, и возглас т. Либера занести
в протокол.
Либер: Прошу занести в протокол, что председатель не остано¬
вил т. Троцкого, когда последний своим заявлением совершил
грубую бестактность.
Председатель: Особое занесение этого обстоятельства в про¬
токол излишне, т. к. все равно видно будет из протокола, что
я не остановил т. Троцкого.
Либер: Настаиваю на занесении этого обстоятельства в про¬
токол.
Председатель: Тогда будьте любезны внести ваше заявление
письменно в бюро съезда.
Либер вносит заявление следующего содержания: «От¬
мечаю, что председатель не остановил т. Троцкого, когда
он заявил о принадлежности к еврейской национальности
лиц, внесших резолюцию, совершившего грубую нетак¬
тичность, перенося весь спор по этому вопросу на почву
национальных страстей». Эмоции настолько накалились,
что собрание было остановлено [Там же: 57-58].
Понятно, что центральный эпизод, в котором выра¬
зилось как интуитивное, так и эксплицитное понимание
делегатами нормальной процедуры, — это обсуждение
регламента самого съезда. Ленин до съезда подготовил
его набросок, и дебат по регламенту в основном шел
по з вопросам. Сначала — о количестве выступлений
одного делегата сьезда. Мартынов и Либер предложили

ГЛАВА 12. ПРОШЛОЕ И БУДУЩЕЕ РУССКОГО ПУБЛИЧНОГО ЯЗЫКА 385
ввести особый modus, порядок прений, как они назвали
его по-латински: не ограничивать прения и количество
выступлений в них, если вопрос особенно важен. Мартов
выступил против введения особого modus’а, но признал,
что можно иногда отказаться от ограничения количества
речей. Дейч предложил ограничить продолжительность
речей для каждого делегата 15 минутами для первой
и ю минутами для второй [Там же: 14-15]- В результате
проголосовали следующие пункты регламента: «2. Каждый
оратор может говорить не долее десяти минут, докладчики
не долее получаса [примечание: в исключительных случаях
возможны отступления], а лица, вносящие мотивирован¬
ные предложения и резолюции, не долее двадцати минут.
3. По каждому вопросу никто не имеет права говорить более
трех раз, но в это число не входит первая речь докладчика»
[Там же: 416]. На добавление Либера: «Докладчик должен
иметь всегда последнее слово» — председательствующий
Плеханов ответил: «Это всегда так делается, поэтому
не внесено в регламент» [Там же: 15].
Второе, о чем спорили, обсуждая регламент съез¬
да, — это могут ли голосовать те, кто имеет только право
совещательного голоса. Мартов выступил с предложе¬
нием, «чтобы по всем вопросам формального характе¬
ра, т. е. по вопросам, касающимся порядка заседания
(Geschäftsordnung), голосование происходило по числу
присутствующих на съезде членов партии, т. е. [необходи¬
мо] включить и лиц с совещательным голосом. По суще¬
ству же вопросов, занимающих съезд, голосование должно
быть по мандатам» [Там же]. Ленин выступил против,
так как если считать не по мандатам, то будет сложно
проводить подсчеты; его предложение было поддержано
большинством. В-третьих, дебат развернулся по поводу
того, что делать, если принимаемые съездом резолюции
не получат абсолютного большинства в 2/3 голосов. Одни
предлагали посылать такие резолюции на доработку в ко¬
миссии, так как партия должна выступать как единая сила
и нельзя принимать резолюции, не поддержанные явным

386
ОЛЕГ ХАРХОРДИН
большинством. Другие, учитывая, что надо двигаться
вперед и требуются резолюции как выражение мнения
партии, настаивали на том, что, если не будет абсолют¬
ного большинства, надо устроить перебаллотировку
и не учитывать число воздержавшихся, а смотреть на от¬
носительное большинство. Приняли последнее предложе¬
ние, причем интересно, что председательствущий на этом
заседании Плеханов вмешивался в процесс обсуждения1:
Махов: Независимо от числа воздержавшихся, абсолютное
большинство может не получиться также и в том случае, когда
голоса разобьются на нескольких резолюциях.
Плеханов [председатель] предлагает для таких случаев пере¬
баллотировку, результат которой принимается независимо от
числа воздержавшихся.
Либер: Резолюции съезда будут иметь огромное значение. От¬
сутствие абсолютного большинства по некоторым резолюциям
умалило бы их значение. Поэтому предлагаю принимать резо¬
люции только абсолютным большинством. В противном случае,
т. е. если абсолютного большинства не получилось, вопрос сда¬
ется в комиссию, которая и вырабатывает общую резолюцию.
Председатель: А если и затем не будет абсолютного большин¬
ства?
Либер: То не принимать совершенно никаких резолюций.
Посадовский: Решения съезда обязательны для всей партии.
Поэтому в том случае, когда резолюции принимаются немно¬
гими представителями партии, лучше их совсем не принимать.
Махов предлагает, при неполучении абсолютного большин¬
ства за одну из резолюций, производить перебаллотировку,
результаты которой признаются решающими во всяком случае
[Второй съезд 1959:16]1 2.
1	Ради справедливости надо сказать, что вопрос о том, может ли
председательствующий вмешиваться в прения по процедурным во¬
просам на учредительных съездах, до конца не решен и в парламент¬
ской процедуре.
2	Плеханов после еще шести реплик поставил предложения на голо¬
сование, и предложение Махова прошло.

ГЛАВА 12. ПРОШЛОЕ И БУДУЩЕЕ РУССКОГО ПУБЛИЧНОГО ЯЗЫКА 387
Обычно протоколы всех этих процедурных баталий бес¬
конечно скучно читать, если концентрироваться на их
основном содержании. Но если сконцентрироваться
на мелких деталях (marges, то есть полях, сносках или
других маргиналиях дискурса, как сказал бы Деррида)
и форме аргументов, то они являют нам три важных эле¬
мента в специфике процедуры дебатов среди российских
социал-демократов, а потом и большевиков, которые они
сами чаще всего не замечали. А именно то, что i) многие
высказывания подразумевают наличие какой-то единой
процедуры, 2) многие указывают на немецкие термины,
чтобы описать эту процедуру, и з) ее основное отличие
от того, что предлагали несколько позже Муромцев-
Острогорский-Маклаков, — это представление о роли
председательствующего на собрании.
Во-первых, как обыденно замечает Плеханов в цитате,
приведенной выше, и с ним неожиданно легко согла¬
шается Либер, всегда и по малейшему поводу рвущийся
в дискурсивный бой, «это всегда так делается, поэтому
не внесено в регламент». Подразумевается, что есть обще¬
понятные для всех процедуры ведения прений и потому
многие из них не надо проговаривать. К ним привыкли.
К ним можно отсылать как к общей базе практического
опыта или знания.
Во-вторых, заметим по поводу специфики дискуссио-
ных практик русских социал-демократов, что латинское
слово modus, которым пользуется для описания правил
ведения прений Либер, не так популярно среди делегатов
съезда, как немецкоязычные термины. Например, термин,
который упоминает только Мартов, Geschäftsordnung, сра¬
зу отсылает нас к парламентской процедуре немецкого
рейхстага и героической борьбе немецких социал-демо¬
кратов. Этот термин по-английски переводится как rules
of order, а по-немецки до сих пор означает свод правил
для заседаний бундестага. Во времена Мартова он при¬
менялся и для обозначения порядка прений в рейхстаге
Германской империи. Например, к параграфу 59 этого

388
ОЛЕГ ХАРХОРДИН
свода апеллировал Карл Либкнехт 2 декабря 1914 года, ког¬
да единственный среди депутатов проголосовал против
военных кредитов [Liebknecht 1915]
Сам Мартов, конечно же, ссылается на практики соци¬
ал-демократической партии Германии, а не на практики
рейхстага. Так, когда он предлагает не читать протокол
прошлого заседания в начале каждого последующего, что
занимает безумно много времени, он говорит: «На гер¬
манских партийных съездах протоколы на заседаниях
не читаются, а каждому оратору предоставляется право
прочитывать протоколы и вносить в них изменения
с согласия секретаря. Предлагаю подобным же образом
поступать и нам» [Второй съезд 1959: 156]2. Подробное
знакомство если не с процедурой, то с материалами по¬
следних съездов австрийских социал-демократов пока¬
зывал Акимов, поэтому он и пытался настоять на своем
праве внести 21 поправку в программу [Там же: 256-257].
В речах Ленина на съезде мы не найдем термина
Geschäftsordnung, зато он часто апеллирует к Tagesordnung, по¬
рядку или повестке дня. Например: «У нас есть Tagesordnung,
утвержденный съездом. Согласно [его] пункту, вопрос
о порядке опубликования будет решен в свое время» [Там
же: 259,372]. Этот термин он употреблял достаточно часто
именно в этот начальный период развития социал-демо¬
кратического движения, что можно увидеть и по другим
его текстам и выступлениям [Ленин 1963: 292; 1967а: 59;
1967b: 448-450]. Конечно, термин этот не был монополией
Ленина, им пользовались и докладчики Бунда, и «эконо¬
мисты» Мартынов с Акимовым [Второй съезд 1959: 509,
321]. Большевик Шотман (рабочий с Выборгской стороны
Санкт-Петербурга) в своих воспоминаниях о II съезде даже
' О порядке ведения дел в немецком рейхстаге в то время можно про¬
честь в: [Geschäftsordnung 1964: Nr. 234].
г Предложение было отклонено, так как у СДПГ была ежедневная
газета, которая позволяла оперативно публиковать тексты высту¬
плений, а потом их править. Поэтому РСДРП якобы не могла себе
позволить сверку протоколов вне собрания.

ГЛАВА 12. ПРОШЛОЕ И БУДУЩЕЕ РУССКОГО ПУБЛИЧНОГО ЯЗЫКА 389
транслитерировал этот термин: «Недолго нам пришлось
заседать под сенью бельгийской конституции. Насколько
помню, удалось нам устроить всего 4-5 заседаний, на ко¬
торых съезд успел только конституироваться и принять
порядок дня, или, как тогда говорили, „тагесорднунг“»1.
Интересно, что протоколы II съезда Заграничной лиги
русской революционной социал-демократии (октябрь
1903 года), которая была назначена II съездом РСДРП своим
единственным законным представителем за рубежом, по¬
казывают, что Ленин продолжал говорить Tagesordnung, в то
время как Мартов вдруг стал пользоваться французским
термином ordre du jour1 2. Этот съезд отразил в своей струк¬
туре последствия только что случившегося раскола РСДРП.
Секретари заседаний избирались и от «большинства», и от
«меньшинства». Чтобы не терять времени в словесных
баталиях, бюро, а не все делегаты читало протоколы пред¬
варительно, сверяя версии, и только потом передавало их
на утверждение съездом (но и простые делегаты могли
присутствовать при проверке протоколов). Однако, похоже,
для всех оставалось несомненным то, что опыт немецкой
социал-демократии как образец для действия преобладал.
Вопросу о том, что произошло на II съезде РСДРП, был
посвящен не только доклад Ленина (как делегата на этом
съезде от Заграничной лиги социал-демократов), но и со¬
доклад Мартова (тот был делегатом от «Искры», потому
что, когда они с Лениным решали, кто поедет на И съезд
РСДРП от газеты, а кто — от лиги, жребий решил так).
Плеханов пытался сказать всем, что по процедуре нельзя
слушать доклад Мартова как представителя Заграничной
лиги социал-демократов на съезде РСДРП: он им не являл¬
ся. Но Потресов указал на то, что теперь, когда позиции
1	После высылки части делегатов съезда бельгийской полицией всем
пришлось переехать в Лондон [Шотман 1987: 543].
2	См.: [Протоколы 1934: 85-86, 92,101]. Правда, учитывая, что съезд
происходил в Женеве, разница в употреблении могла быть случайна
и зависеть от того иностранного языка, который лучше знал прото¬
колирующий.

390
ОЛЕГ ХАРХОРДИН
Мартова и Ленина противоположны, надо точно назначить
и содоклад Мартова. При этом он ссылался «на германскую
социал-демократию: при обнаружении разногласий там
всегда назначаются реферат и кореферат» [Протоколы
1934:55,57,73-74]- Ленин в своей речи основное обвинение
сделал тоже с помощью немецкого термина:«.. .я был про¬
тив формулировки (§ I Устава РСДРП. — О. X.) Мартова, так
как она являлась Уегеитр/ип^’ом», то есть превращением
партии в «болото», в неактивную массу попутчиков. Мартов
ответил: болото надо осушить, а не взорвать! И добавил
кучу деталей из личных переговоров Мартова и Ленина,
которые выставляли Ленина в очень невыгодном свете —
как интригана и нечестного человека. Например, Ленин
якобы убеждал Мартова урезать число руководителей
«Искры» с шести до трех, а потом войти в эту тройку, что¬
бы они могли всегда вдвоем «переголосовать» Плеханова,
если будет надо. Аудитория вскипела. Например, Засулич
заметила, что на германском Parteitag’e (то есть партийном
съезде) Бебель и Зингер никогда бы не стали интриговать
за спиной у Ауэра [Там же: 87, 93,101, юб] ‘.
Конечно, в первых дебатах русских социал-демократов
о процедуре дискуссии бывали апелляции к практикам
не только немецкоязычных съездов социал-демократи¬
ческих партий (или к заимствованию ими процедур обсуж¬
дения из своих же буржуазных парламентов), но и к меж- 11 После содоклада Мартова и прений Ленин отказался делать заклю¬
чительное слово по своему докладу и ушел со съезда; потом ушли
и его сторонники. И Ленин, и Мартов публично обещали обратиться
к третейскому суду, так как обвинения Мартова опирались на лич¬
ные, незапротоколированные переговоры. (Такую ситуацию, когда
депутаты оскорбляли бы друг друга настолько, что нужен был бы тре¬
тейский суд, Муромцев и Острогорский даже не учли в своем Наказе
Госдумы! Хотя в британском парламенте спикер после заседания был
обязан выслушать особо поскандаливших.) Суда не было; после съез¬
да стороны объяснились и так. Но, как пишет Роберт Сервис, Ленин
получил настолько сильный удар, что он даже вышел из редакции
«Искры»: «В первый и последний раз в жизни он добровольно ушел
с высокого поста» [Сервис 2002:179-180].

ГЛАВА 12. ПРОШЛОЕ И БУДУЩЕЕ РУССКОГО ПУБЛИЧНОГО ЯЗЫКА 391
дународным съездам. Так, на десятом заседании II съезда
РСДРП встал вопрос о договоре с социал-демократами
Польши и Литвы, проект которого Плеханов предложил
передать на работу в специально созданную для того ко¬
миссию. Либер и Гольдблат пытались оспорить это пред¬
ложение, причем последний предлагал обсудить договор
всем вместе, прежде чем передавать его в комиссию:
Гольдблат: Съезд должен обсудить этот вопрос в общей форме,
чтобы генеральные дебаты доставили комиссии необходимые
материалы. Настаиваю на открытии генеральной дискуссии.
Так делается на всем свете.
Председатель: Неизвестно, что вкладывает т. Гольдблат в сло¬
ва «весь свет». На всех международных конгрессах работы
комиссии предшествуют дебатам [Второй съезд 1959:142]'.
Нетрудно предположить, что Плеханов мог здесь упо¬
минать как «все международные конгрессы», так как
он участвовал во многих конгрессах Второго интерна¬
ционала, начиная с первого в июле 1889 года в Париже
(и даже произнес там речь). Отсылку к международным
конференциям и порядку их прений находим и в ма¬
териалах второго съезда Заграничной лиги. Как мы
помним, Ленина там разбили почти по всем пунктам.
Однако можно сказать, что в одном совсем малом пункте
он выиграл. В один из острых полемических моментов
Тахтарев заявил: «Совершенно неправильно ссылается т.
Ленин на порядок голосования поправок; поправки всюду
и всегда вотируются перед голосованием предложения
(Плеханов: „Нет“.). Всюду и всегда. („Верно! Конечно!“).
Всюду и всегда». Плеханов, несмотря на крики из зала, 11 Любопытно, что в секретарской записи об обвинениях, обращенных
к председательствующему, что он не имеет права передавать само¬
лично материалы договора в комиссию (и в защите его действий Ле¬
ниным), фигурирует не «председатель», а термин Praesidium, то есть
либо латинское слово, либо его кальки в основных европейских язы¬
ках. Русское, возможно, еще не было широко распространено.

392
ОЛЕГ ХАРХОРДИН
упорствовал: «На международных конгрессах бывает
иначе». Предложение Тахтарева было поставлено на го¬
лосование и проиграло [Протоколы 1934: 65]. Плеханов
опять апеллировал к опыту международных конферен¬
ций, чтобы доказать, что он и Ленин правы1.
Однако апеллировать к этому опыту как очевидному
общему основанию и источнику для хорошо разработанной
процедуры было бы странно. Вот описание IV конгресса
Второго интернационала, прошедшего в Лондоне в 1896 году,
в котором тоже участвовал Плеханов. Английский автор,
написавший краткое изложение прений, был, несомненно,
знаком с местной парламентской процедурой. Потому он
был, мягко говоря, удивлен тем, что увидел. Так как еще нет
синхронного перевода, то речи переводят последовательно
на два других языка (три основных языка конгресса — ан¬
глийский, немецкий, французский). Это отнимает много
времени, и к концу первого заседания, когда надо утвердить
регламент, напряжение нарастает. Немецкие и английские
делегаты потребовали остановить прения и принять проект
регламента в целом; это не позволило бы больше менять
повестку дня, и анархисты остались бы без выступления.
Парнелл от лондонского профсоюза плотников, чтобы не ис-.
ключать анархистов, предложил закончить обсуждение
регламента на следующий день, его предложение было
поддержано («ему вторили», this was seconded). Но лидер
антипарламентаристов анархист Малатеста решил, что
его должны услышать еще до этого голосования. После
полудюжины слов он был прерван звуком колокольчика
председательствующего [Full Report 1896:15-16].
Отчет свидетельствует: «Некоторое время шла борьба
между колокольчиком и голосом. Потом все, как каза¬
лось, заговорили вместе. Даже самые серьезные души
среди сидевших выливали свои эмоции. А владелец
зала добавил смятения, угрожая выгнать всех оттуда. 11 Ср. Наказ Третьей Думы, § 174: «Предложенные поправки и дополне¬
ния голосуются прежде тех статей, к коим они относятся».

ГЛАВА 12. ПРОШЛОЕ И БУДУЩЕЕ РУССКОГО ПУБЛИЧНОГО ЯЗЫКА 393
Малатеста — низкий, чернявый, нацеленный, твердый —
ждал. Зря председательствующий призывал к порядку; так
же бесполезны были попытки Зингера проинформировать
Конгресс, что немецкая делегация согласилась принять
весь регламент. Это были Вавилон и Бедлам в одном месте».
В конце заседания французского делегата Делесаля так
толкнули, что он полетел вниз по ступенькам (заседание
шло в зале-амфитеатре). Поэтому регламент не был при¬
нят, заседание закрыли, а на следующий день председа¬
тельствующим был назначен «доброжелательный деспот»
Зингер, который сразу сказал, что ограничивает выступле¬
ния по каждому пункту до двух ораторов за и двух против.
Одновременно в рядах вполголоса сообщалось, что орга¬
низаторы пригласили полицию, которая будет наготове;
и если снова возникнет шум и склока, то она войдет в зал
заседаний. Даже в таких условиях, однако, дискуссию было
трудно регулировать, и она съехала с обсуждения пункта и
в регламенте (который де-факто позволил бы анархистам
выступить на Конгрессе в рамках повестки дня) к обсуж¬
дению того, что анархисты и хотели обсуждать прежде
всего, — цюрихской резолюции о политическом действии
[Ibid.: 16-17]. Трудно представить себе, что подобные съезды
могли служить моделью для дисциплинированного веде¬
ния собрания согласно утвержденной процедуре.
В-третьих, специфика дискуссионной процедуры рос¬
сийских социал-демократов, как она нам явлена на II съезде
РСДРП, видна и в активной роли председателя. И роль эта
противоречива. С одной стороны, он иногда сам нарушает
процедуру в представлении будущего думского наказа
и слишком часто вмешивается в дискуссии, не передавая
на это время председательство другому (в иных случаях он
вмешивается в соответствии с нормой) *. Причем нарушения 11 Например, Плеханов уходит с заседания, где обсуждение касается
судьбы центрального печатного органа партии, а потому и его лич¬
но, оставляя вместо себя председателем Красикова [Второй съезд
1959: 3591- О том, что норма была очевидна многим, свидетельствуют

394
ОЛЕГ ХАРХОРДИН
эти могут иметь достаточно грубый характер. И Мартов,
и Ленин вспоминают, как на II съезде РСДРП «сильно по¬
вредила острота Плеханова об „ослах“, которая оскорбила
многих делегатов, нашедших, что председателю непозво¬
лительно так обращаться с делегатами» (речь Мартова, см.:
[Протоколы 1934:96]). Ленин так описывает ее в работе «Шаг
вперед, два шага назад»:«.. .когда говорили о свободе языка,
то один бундовец, кажется, упомянул среди учреждений
учреждение коннозаводства. И Плеханов бросил про себя
„лошади не говорят, а вот ослы иногда разговаривают“».
Вывод Ленина: «Повод к столкновению был именно ничтож¬
ный, и тем не менее столкновение приняло действительно
принципиальный характер, а потому и страшно ожесточен¬
ные формы вплоть до попытки „свергнуть“ программную
комиссию», настолько разбушевались страсти [Ленин
1967с: 212] \ Сам Ленин, правда, вмешивался в ход прений
еще более беззастенчиво. Троцкий рассказал на И съезде
Заграничной лиги, что именно Ленин, сидя в президиуме
заседания II съезда РСДРП, прислал ему записку с просьбой
выступить против Бунда как единственного представителя
еврейского рабочего класса, после чего и возник скандал
между Троцким и Л ибером [Протоколы 1934: ю8].
С другой стороны, съезд РСДРП показывает нам, что,
в отличие от думских заседаний, действия председателя
можно было поставить под вопрос, то есть делегаты обла¬
дали правом живой (а не письменной и задним числом, как
в Четвертой Думе) апелляции. Вот сцена защиты Плехано¬
вым своих правомочий после того, как Либер обвинил его
в пособничестве оскорблявшему его Троцкому. Плеханов
говорит:
и слова Мартова, что он не хотел видеть бюро II съезда РСДРП в сос¬
таве Плеханов-Ленин-Красиков, так как первым двум следовало
активно выступать в прениях на этом съезде [Протоколы 1934: 931-
' В протоколы эта острота не была занесена; ее отголосок — упрек
Егорова Плеханову при сверке протокола заседания, что тот был
слишком ироничен, «отчего и колорит всего заседания получился
особый» [Второй съезд 1959: 338-3391-

ГЛАВА 12. ПРОШЛОЕ И БУДУЩЕЕ РУССКОГО ПУБЛИЧНОГО ЯЗЫКА 395
Прежде чем продолжать заседание, я должен обратиться
к съезду с следующим разъяснением. Я уже имел честь поста¬
вить на вид т. Л иберу, что председатель действительно должен
остановить оратора, когда тот делает бестактное замечание.
Но судьей в таких случаях является именно председатель,
а не отдельные члены собрания. Я же, как председатель, в за¬
явлении т. Троцкого ничего бестактного не вижу... Но так как
все-таки в настояниях т. Либера я вижу неодобрение моему
поведению, то переношу этот вопрос на обсуждение съезда
и с своей стороны предлагаю выразить президиуму доверие,
без которого мы не можем продолжать заседание». Либер го¬
ворит, что он нападал не на председателя, а на нетактичность
Троцкого. Акимов предлагает, чтобы не создавать «инциден¬
та», приравнять выступление Либера к личному замечанию
и перейти к делам в очереди повестки дня. Съезд, однако,
не голосует за эту резолюцию, а вместо этого поддерживает
резолюцию Ланге и Муравьева: «По поводу заявления т. Ли¬
бера съезд вотирует доверие бюро и переходит к очередным
делам» [Там же: 58-59]-
Видимо, в глазах участников съезда после такого поку¬
шения на авторитет председательствующего требовалась
особая резолюция о доверии председателю.
Правила ведения прений
в регламентах РСДРП(б)-РКП(б)-ВКП(б)
Посмотрим, что случилось с установленной в партии
процедурой обсуждений дальше. III съезд РСДРП (Лон¬
дон, 1905 год) прошел без тех, кого стали называть мень¬
шевиками, и поэтому по поводу регламента там дебатов
почти не было; делегаты просто взяли за основу регла¬
мент II съезда [Третий съезд 1959: ю-н]. На IV (объеди¬
нительном) съезде в Стокгольме в 1906 году случился
казус — регламент обсуждали недолго, но ряд статей его
так и не были приведены в протоколах съезда. Возможно,

396
ОЛЕГ ХАРХОРДИН
этому способствовала баталия по вопросам процедуры,
с которой начался съезд сразу после обсуждения регла¬
мента. Нефракционные рабочие выступили с двумя за¬
явлениями, что их не пускают на фракционные собрания
и что фракционность недопустима. Большевики настаи¬
вали, что это надо обсуждать сразу же. Это предложение
к порядку хода заседания дебатировалось, как и требо¬
вал регламент и как предложил председательствующий
на этом заседании Дан, двумя ораторами «за» и двумя —
«против». Голосование после этого, однако, было против
немедленного обсуждения. Большевики потребовали
поименного голосования. Председательствующий был
против: поименное голосование, согласно только что
утвержденному регламенту, должно объявляться не по¬
сле, а до самого процесса голосования. Но так как в са¬
мом начале съезда в президиум были выбраны Плеханов,
Дан и (с трудностями) Ленин, а Ленин был за поименное
переголосовывание прямо сейчас, то возникла патовая
ситуация (Плеханова не было).
Луначарский предложил передать съезду вопрос о том,
менять ли регламент (то есть можно ли объявлять по¬
именное голосование после прошедшего простого голосо¬
вания). Меньшевики (Ларин) пытались аргументировать,
что это лишь затягивает время прений, так как большин¬
ство уже проголосовало. Ответ Ленина был примером де¬
мократичности: «Предложение т. Ларина есть не что иное,
как самое грубое издевательство большинства съезда над
меньшинством...» Дан как председатель прервал Ленина,
призвав его к порядку; лексика Ленина была неприемле¬
ма. Но тот его проигнорировал: «Повторяю: это грубое
издевательство над правами меньшинства съезда, это
попытка уничтожить данные регламентом гарантии прав
меньшинства». В результате Дану пришлось провести по¬
именное голосование о том, надо ли сейчас голосовать
на тему правил поименного голосования. Большевики
выигрывают этот, как тогда говорили, «вот» (vote), но про¬
игрывают два следующих: i) что надо сейчас всем съездом

ГЛАВА 12. ПРОШЛОЕ И БУДУЩЕЕ РУССКОГО ПУБЛИЧНОГО ЯЗЫКА 397
поменять только что принятый регламент (в части правил
поименного голосования) и что 2) надо сейчас обсуждать
внесенные рабочими заявления о фракционности [Чет¬
вертый съезд 1959:14-15].
Из этого эпизода видно, насколько хорошо еще до
начала работы царской Думы социал-демократы уме¬
ли пользоваться утвержденной процедурой своих со¬
браний и взывать к ней как к стандарту защиты прав
меньшинства — как если бы приводили аргументы из
риторики буржуазного парламента. V съезд РСДРП (Лон¬
дон, 1907 год) якобы не нашел предыдущих социал-демо¬
кратических регламентов и потому был вынужден долго
дебатировать проект нового. В результате дебатов был
принят тот, что просуществовал долгие годы: им партия
пользовалась и в советское время. Новации сводились
к тому, что основной доклад теперь мог занимать 45,
а не 30 минут, что замечания «к порядку» требовалось
вносить письменно и на дебаты по такому замечанию
можно было выставить только по одному оратору за и од¬
ному— против. Ленин предложил не ограничивать право
поименного голосования; Либер был против, но проиграл.
Мартов предложил запускать поименное голосование,
если его требуют не 20, а уже 40 человек; это тоже не по¬
лучило поддержки. Долго не мог быть разрешен спор, что
делать с теми письменными заявлениями к съезду, кото¬
рые президиум решил не оглашать: прилагать их к про¬
токолам полностью или нет? Получившийся документ
был сверхдемократичен, разрешая то, что когда-то делал
Плеханов в ответ на критику Либера, но что тогда не было
закреплено в регламенте: «5. На решения бюро допуска¬
ются апелляции к съезду. 6. Заявления, не оглашенные
полностью, приобщаются к протоколу» [Пятый съезд 1935:
13,15,19, 641].
Апелляции к думскому опыту становятся приемле¬
мыми для социал-демократов. Да, они, как и Плеханов
в своих высказываниях на И съезде (настолько скандали¬
зировавших многих, что на него шикали), понимают, что

398
ОЛЕГ ХАРХОРДИН
парламент — временное, а не непременное средство про¬
движения к лучшему будущему1. Тем не менее практика
работы в царских Думах дала некоторые стандарты сдер¬
жанного обсуждения с целью нахождения общей позиции
по крайней мере тем социал-демократам, кто оказался
депутатами этих Дум. Например, один из них, Скобелев,
попав после февральской революции 1917 года в Петро¬
градский совет, в конце марта на заседании исполкома
Петросовета, которое готовило Первый всероссийский
съезд советов, отсылал к опыту Думы, когда обсуждался
проект регламента съезда. В ответ на предложение огра¬
ничить время доклада на будущем съезде 30 минутами
Скобелев замечает: «В Думе не огран<ичивали>». И до¬
бавляет предложения по регламенту, которые напоминают
смесь партийных и думских наказов: доклад 30-40 минут,
заключительное слово докладчика 15 минут; ораторам для
выступления в прениях—первое 15 минут, второе 5 минут,
третье—о. Интересно, что его проект не предусматривает
внеочередные выступления по заявлениям депутатов. Зато
если возникает вопрос «к порядку», то Скобелев предлагает
его обсуждать следующим образом: один «за» и не больше
трех — «против» [Петроградский совет 1993: 614].
Следующий, VI съезд большевистской партии про¬
водился тоже в революционном Петрограде в августе
1917 года, хотя и на полуподпольных условиях. Потому
вопросы процедуры были не так важны; по протоколам
кажется, что регламент там вообще не обсуждали. На¬
верное, за образец был взят регламент V съезда. В отче¬
тах последующих съездов видны детали столкновений
по процедурным вопросам, но сам регламент принимался
уже квазиавтоматически. Показателен в этом отношении
регламент, принятый XIII съездом в 1924 году. Он во мно¬
гом копирует регламент V съезда. Теперь, правда, он пе¬
чатается на мандате делегата — так, что его можно сразу
‘ Плеханов говорил, что самый совершенный парламент можно при¬
нести в жертву революционным нуждам [Второй съезд 1959:182].

ГЛАВА 12. ПРОШЛОЕ И БУДУЩЕЕ РУССКОГО ПУБЛИЧНОГО ЯЗЫКА 399
принять голосованием и не утруждаться обсуждением
документа, уже проверенного долгими годами работы.
Учитывая, что это регламент съезда, где шли реальные
дискуссии, к нему надо присмотреться внимательнее.
Доклад все так же — 45 минут, заключительное слово
докладчика — 25 минут. Выступать в прениях по одному
вопросу можно два раза, первый —15 минут, второй — 5.
Личные заявления, внеочередные запросы (и заявления)
и замечания о фактах вносятся в письменном виде в пре¬
зидиум и оглашаются по его постановлению. Внеоче¬
редные запросы и заявления от группы в 20 депутатов
и более оглашаются сразу же. Однако никакие прения
по ним не допускаются. Если есть предложения по по¬
рядку ведения, письменно внесенные в президиум, то
по ним выступает всего один оратор за и один против,
по 5 минут. Поименное голосование проводится по за¬
явлению 15 делегатов с решающим голосом. Все вопросы
решаются простым большинством голосов [Тринадцатый
съезд 1963: 696].
Сравним эти нормы с тем, что было. Этот регламент уже
не дает права апелляции к съезду по поводу действий пре¬
зидиума, как его предоставлял регламент V съезда; и не все
заявления будут гарантированно опубликованы в мате¬
риалах съезда. Некоторые скажут, что это сворачивание
демократии. Другие скажут: невозможно обсуждать дей¬
ствия президиума, когда в нем на сцене теперь сидит 20 или
40 человек. Но такой спор—не принципиален. Ощущение
якобы снижающегося уровня демократичности дискуссий
внутри партии — обманчиво. Начиная со II съезда РСДРП
самое главное не меняется; право меньшинства на защи¬
ту своего права продолжать прения, если большинство
хочет их закончить, не гарантировано никаким вето (как
в Наказе Госдумы). Поэтому, похоже, только дворянская
или интеллигентская культура позволяла и Ленину, и его
оппонентам пользоваться регламентами РСДРП разных
лет, чтобы защищать себя, когда они оказывались в мень¬
шинстве. Меньшинство не давили до конца.

400
ОЛЕГ ХАРХОРДИН
Посмотрим, однако, что происходит, когда эта культура
внутри партии превращается из доминантной в марги¬
нальную. XIII съезд — время, когда после смерти Ленина
в нее по «ленинскому призыву» в январе-мае 1924 года
приходят около 240 ооо рабочих от станка; многие из них
до этого еще недавно были «от сохи». Партия в результате
этого почти что удваивается между XII и XIII съездами,
и характер дебатов на съездах меняется. Незадолго до этого
троцкисты в конце 1923 года начинают кампанию за демо¬
кратизацию партии, говоря, что она обюрокрачивается.
Письма Троцкого на эту тему вызывают внутрипартийную
дискуссию; но организационный аппарат партии в руках
Сталина, да и съезд проходит впервые после призыва толп
необразованных рабочих в партию1. Троцкий в своем вы¬
ступлении на нем не говорит о том, что после XII съезда
в РКП(б) создан, якобы по модели парламентов буржу¬
азных стран, сеньорен-конвент, или «совет старейшин».
В буржуазных парламентах этот орган объединяет глав
разных парламентских фракций, которые вместе решают
оргвопросы, а в РКП(б) сеньорен-конвент — это собрание
глав региональных делегаций, который заседает за два
дня до съезда, являясь фактически предсъездом и предо¬
пределяя его решения. Такие заявления были бы прямым
публичным объявлением войны Сталину. Вместо этого
Троцкий атакует забюрокрачивание на низовом уровне
и цитирует доклад Бухарина про состояние московской
парторганизации, где секретарей первичных партийных
организаций фактически назначают из райкома и горко¬
ма: приезжают, собирают собрание, показывают нового
парторга, спрашивают: «кто против?», и так как все боятся
возразить, новый лидер садится в кресло руководителя
«первички» без проблем [Тринадцатый съезд 1963:148].
1 Ленин в завещании к съезду написал, что конфликт между двумя
вождями партии — Троцким и Сталиным — опасен для нее. Сталина
из-за грубости надо убрать с поста генсека. Письмо зачитывается
на закрытых заседаниях съезда. Сталин остается по решению боль¬
шинства, но и Троцкого еще не шельмуют по полной программе.

ГЛАВА 12. ПРОШЛОЕ И БУДУЩЕЕ РУССКОГО ПУБЛИЧНОГО ЯЗЫКА 401
Последовавшие выступления в прениях показывают,
насколько Троцкий прогадал. Например, Угланов гово¬
рит: у нас партия теперь имеет на 70% низшее образо¬
вание, но у нее огромный жизненный опыт, и она сразу
видит, в чем суть дела. Письма Троцкого нанесли урон
партии, дискуссия привела к ее ослаблению; он, таким
образом, не помогает партии и ее доблестному ЦК, дей¬
ствует против решения X съезда о фракционности. А его
витиеватые аргументы и попытка дать меньшинству
право на слово — странны в ситуации войны и враждеб¬
ного окружения: «Я считаю, что тот, кто хочет драться
вместе с партией и через партию, на партийном съезде
не должен произносить парламентских речей!» Прото¬
кол отмечает аплодисменты и возгласы: «Правильно!»
Гулый продолжает: надо этого Ваську, «который слушает
да ест», — то есть Троцкого, который слушает осужде¬
ние его действий большинством партии, но продолжает
заниматься тем же, — заставить, чтобы «он говорил...
не дипломатически, не по-парламентски, а чисто по¬
революционному... Нам, рабочим, в течение шестилет¬
ней революционной борьбы стали понятны эти ученые
•фразы, и мы их понимаем не иначе как дипломатию,
как планирование, как выкручивание для того, чтобы
обвинить других, а себя оправдать». Гулый добавляет:
а что до фактических деталей, то у нас в районе, напри¬
мер, просят — «пришлите парторга, а то своих умелых
нет». Далее выступает Захаров и показывает, почему все
парламентские «приемчики» и «выверты» Троцкого и на¬
дежда на дискуссию больше не работают. Он говорит: мы
на этом съезде тоже сразу утвердили состав президиума
и порядок дня без разговоров. Но что в этом плохого? Это
же хорошо! Под аплодисменты он продолжает: это озна¬
чает, что мы наконец научились выбирать президиум
и намечать порядок дня. «Было время в 1917 году, когда
мы спорили часа по два на выборах президиума, а насчет
порядка дня полдня затрачивали. Это не дело и на это
ссылаться не стоит» [Там же: 162-163,170-171]-

402
ОЛЕГ ХАРХОРДИН
Регламент следующего, XIV съезда партии (прошедшего
в декабре 1925 года) не был опубликован в его материалах.
Голосовался он так же, как и на XIII, то есть был заранее
напечатан «на членских карточках», и потому считалось,
что каждый с ним ознакомился, и делегаты его быстро
единогласно приняли [Четырнадцатый съезд 1926:8]. Но то,
что некоторые все еще пытались заставить его работать,
что меньшинство пыталось на него опереться, чтобы защи¬
тить свои права, видно, например, из следующего эпизода
в начале съезда. Регламент нынешнего съезда еще не был
проголосован, как возникли разногласия по составу пре¬
зидиума. Многочисленная ленинградская организация
подала письменное заявление председательствующему Ры¬
кову (как того и требовал, например, регламент XIII съезда,
утвержденный год назад) на внеочередное выступление.
Слово было предоставлено. Представитель ленинградцев
Авдеев зачитал заявление про то, что сеньорен-конвент
партии при подготовке съезда против их воли назначил
их представителем в президиум Комарова, когда они
хотели Бадаева. (Комаров в дискуссии, развернувшейся
перед съездом между ленинградцами и ЦК, поддерживал
ЦК.) Председательствующий дал слово Антипову, кото¬
рый сказал, что сеньорен-конвент избирает в президиум
не представителей отдельных организаций, а персонально
отдельных личностей. Ленинградцы попросили дать вы¬
ступить, в соответствии с регламентом, делегату, кто был
бы за предложение убрать Комарова и включить Бадаева,
но Рыков не дал этого сделать, сказав, что уже было одно
выступление «за» и одно «против», только первый (Авдеев)
читал по бумажке, а второй (Антипов) — говорил сам.
Налицо было использование председательствующим
Рыковым своего поста для неисполнения требований ре¬
гламента, но оспорить эти действия ленинградцы никак
не могли. Регламент прошлого, XIII съезда этого не по¬
зволял, да и президиум, в который можно было бы внести
какие-либо заявления или суждения «к порядку», не был
на XIV съезде еще избран. Характерна речь Евдокимова

ГЛАВА 12. ПРОШЛОЕ И БУДУЩЕЕ РУССКОГО ПУБЛИЧНОГО ЯЗЫКА 403
из ленинградской организации, пытающегося убедить
аудиторию, что здесь есть нарушение порядка честно
организованного дебата: «Товарищи, я бы просил на одну
минуту, которую мне предоставили, сохранить терпение.
Не ставьте нас в такое положение, что нам сюда нельзя
выйти даже по деловым вопросам без того, чтобы не раз¬
давались реплики. Я взял слово к порядку голосования
и говорю по этому вопросу. Мы вошли с предложением;
против этого предложения высказался один товарищ,
теперь мы просим слово в защиту своего предложения.
Никакого нарушения со своей стороны мы не делаем,
мы хотим только, чтобы наши законные права были осу¬
ществлены». После этого выступления Рыков все равно
сразу же поставил на голосование предложение, что пора
закрыть дискуссию по этому вопросу (большинство было
за), и поставил на голосование предложение о введении
Бадаева в президиум (большинство было против) [Там же:
5-6]. Вопрос был закрыт. Регламент стал орудием быстрого
подавления меньшинства, особенно когда председатель¬
ствующий играл в этом активную роль. То, что заложили
в основание функционирования партийного регламента
Плеханов и Ленин еще на II съезде, приносило свои плоды.
Битвы по процедурным вопросам, однако, становились
все менее вероятны. Протоколы или стенографические
отчеты съездов если и издавались, как в случае с XIV-XV-
XVI съездами (Госиздатом, в 1926-1928-1930 годах)", то
не содержали текста регламентов, что затрудняло их ис¬
пользование как на съездах, так и в работе парторганиза¬
ций более низкого уровня, или «первичек». Исключением
было несколько публикаций в середине 1930-х годов. На¬
пример, текст партийного регламента приводился в прото¬
колах V съезда, опубликованных в 1935 году, и в протоколах
1 Протоколы VI съезда (август 1917 года) были изданы в 1962 году, VII
(1918) — в 1962-м, VIII (март 1919-го) — в 1959-м. Протоколы X съезда
(1921) были изданы в 1934 году, но не содержали текста регламента.
Стенографический отчет ключевого, XIII съезда (с указанием текста
регламента) был издан только в 1963 году.

404
ОЛЕГ ХАРХОРДИН
IX съезда, опубликованных в 1934 году [Пятый съезд 1935:
641; Девятый съезд 1934: 475] *. Но это было уже начало
эпохи высокого сталинизма, так что ни публикация этих
протоколов, ни публикация в 1934 году протоколов Загра¬
ничной лиги русской революционной социал-демократии
от 1903 года (где тоже был приведен особый регламент
и прения по нему) не могли повлиять на сложившуюся
структуру власти внутри партии.
Советские собрания
Каково было то минимальное представление о собрании,
которое в результате получили массы людей в советском
обществе, когда изощренные практики партийной элиты
были сначала разжижены приходом рабочих и крестьян¬
ских масс в партию, а потом упрощены, если не отме¬
нены? Нам придется считаться с этим практическим
фоном, чтобы оценить, насколько реалистично введение
новой, адаптированной к современности модели наказа
Муромцева-Маклакова для помощи в проведении собра¬
ний различных ассоциаций нынешней России. Ведь это
советское интуитивное представление о том, как про¬
водить собрание, сохраняется теперь в остаточном виде
и в постсоветской действительности, если учесть, что те¬
перь нет пионерских дружин и комсомольских организа¬
ций и школьные и университетские собрания проводятся
нынешней молодежью на базе навыков, переданных им их
воспитателями, учителями и профессорами, в чьи тела,
так сказать, вписано еще советское время.
Помня о том, что нормативно-прескриптивные бро¬
шюры не есть отражение реальных практик, а всего
лишь пожелания по их внедрению или поддержанию,
' Шаблон регламента IX съезда 1920 года воспроизводится и в регла¬
менте XIII съезда; то есть из модели регламента V съезда уже устра¬
нено право апелляции.

ГЛАВА 12. ПРОШЛОЕ И БУДУЩЕЕ РУССКОГО ПУБЛИЧНОГО ЯЗЫКА 405
посмотрим на несколько руководств по проведению со¬
браний. О рекомендациях 1940-х, времени высокого ста¬
линизма, можно судить, например, по книге 1943 года
[О работе комсомола 1943]- Ее раздел под названием «Как
подготовить и провести комсомольское собрание» как
бы подчеркивает (для современного читателя, конечно!)
первое и главное качество, которое отличает это собрание
от заседания парламентской группы или от группы граж¬
данского общества, желающей быстро прийти к сужде¬
нию об общей позиции и курсе действий. Комсомольское
собрание есть прежде всего «школа воспитания молоде¬
жи». Его функции—дидактические и моральные: развить
личность молодого человека.
Отсюда исходят все его основные (и очень нетрудные
в исполнении) требования к дисциплине, которые отли¬
чают его от тех собраний, что мы рассматривали до сих
пор. Дисциплина особенно важна для издания 1943 года
еще и потому, что книжка написана для негородских со¬
обществ, и написана к тому же в разгар страшной войны,
которая поставила все нормы обыденной жизни под во¬
прос. Главное здесь — провести собрание в точно озна¬
ченное время. Явиться вовремя — обязанность каждого
комсомольца; неявившихся, если у них нет уважительной
причины, комсорг должен индивидуально «пропесочить»
на следующем собрании. Второе — надо соблюсти все по¬
следовательные стадии собрания, приведенные в книге
для читателя в сжатой модели: избрание президиума —
принятие повестки дня и регламента — главный доклад —
вопросы/ответы — прения по докладу—заключительное
слово докладчика — решения собрания — протокол.
Скелет происходящего задан; он обыденно привычен для
всех живших в советское время людей. Но что среди вспо¬
могательных советов о том, как все это должно пройти,
напоминает нам парламентскую процедуру?
Естественно, парламентаризм и коллективное об¬
суждение с целью принятия решения здесь представле¬
ны минимально. Например, регламентом определяется

406
ОЛЕГ ХАРХОРДИН
не «порядок суждений», как назывался раздел, где все это
детально прописывалось в первой версии наказа Муром-
цева-Острогорского, а «количество времени, которое
дается докладчику и выступающим в прениях». И все!
Учитывая, что более подробных регламентоподобных
правил не дается, председатель рассматривается как
центральная для происходящего фигура: «он должен
чутко прислушиваться ко всем (!! — О.Х.) замечаниям
и предложениям комсомольцев, следить за порядком, за
соблюдением установленного регламента» [Там же: 242].
Предполагается, что его стихийного практического чув¬
ства, что нужно для регулирования обмена мнениями,
хватит для достижения его особой цели. Ведь он должен
гарантировать не коллективное продвижение к какому-то
общему решению, а всего лишь «активность собрания».
Опять же, разница заключается в том, что группа не ищет
решения; основные и общие решения уже даны линией
партии. Задача — обеспечить активное понимание этой
линии и участие в обсуждении того, как приземлить об¬
щие решения партии на ситуацию данной комсомольской
ячейки. Моральная или квазирелигиозная (активное
участие в обсуждении вопросов веры) функции здесь явно
перевешивают инструментальные задачи — например,
дать группе возможность найти общее мнение.
Мы читаем: «...когда вопрос уже достаточно выяснен,
обсуждение его по желанию собрания может быть пре¬
кращено». Но председатель де-факто, конечно же, имеет
свободу решать, когда остановить прения, так как ни пра¬
ва оспаривать действия председателя, ни какого-либо
описания других средств регулирования его поведения
у собрания нет. Председатель также ответственен и за
след в истории; он должен составить протокол в двух
экземплярах (один пойдет в райком, другой останется
у него) по следующей модели: сколько человек участво¬
вало, повестка дня, что слушали (краткое изложение до¬
клада и предложений докладчика), что товарищи сказали
в прениях и что постановили [Там же: 243-245]. Известная

ГЛАВА 12. ПРОШЛОЕ И БУДУЩЕЕ РУССКОГО ПУБЛИЧНОГО ЯЗЫКА 407
всем до боли форма жизни под названием «слушали — по¬
становили» пущена в ход. Теперь надо просто назначить
председателя-пастыря, вручить ему стадо и святую исти¬
ну и заставить его регулярно обсуждать ее с паствой. Ну
а дальше он сам разберется. В обществе, где есть согласие
в вопросах истины, не нужны механизмы регулирования
взаимоотношений господствующего большинства и несо¬
гласного с его истиной меньшинства.
Другая брошюра, изданная для колхозников в 1945 году,
меньше акцентируется на сознательности и воспитании,
так как она, во-первых, «для взрослых», во-вторых, колхоз
(все же это прежде всего хозяйственная единица) не имеет
таких непосредственно морализирующих целей, как ком¬
сомол [Как провести 1945]- 15-страничный текст посвящен
тому, как готовить отчетный доклад, что отразить в нем,
как не забыть про необходимость иметь кворум и две
трети голосов, в каком помещении его лучше проводить.
Только несколько строчек посвящены прениям. Во-первых,
на отчетное собрание хватит одного пункта повестки
дня, «чтобы не скомкать обсуждение и дать возможность
наибольшему числу участников собрания высказать свои
соображения». Во-вторых, «избранный собранием пре¬
зидиум должен поддерживать строгий порядок. Нужно
создать такую обстановку, чтобы члены артели могли
спокойно высказываться, по-деловому обсуждать от¬
чет» [Там же: 23]. Высокая задача воспитания масс здесь
не важна. То, что осталось, — это задача имитировать
их участие в управлении; а председатель (президиум) —
главная единица в обеспечении этого.
Эта сталинская структура практик начинает менять¬
ся, как кажется, во время хрущевской эпохи. Посмотрим
на типичную брошюру из профсоюзной жизни. Прежние
«слушали — постановили» здесь, естественно, налицо.
Но разбуженные оттепелью массы получают новое ору¬
жие: «вопрос об окончании прений решается большин¬
ством голосов открытым голосованием» [Вавилкин 1959:
48]. Конечно, открытое голосование — не закрытое и им

408
ОЛЕГ ХАРХОРДИН
легко манипулировать; но в источниках сталинской эпохи
даже не упоминается сама возможность ставить вопрос об
окончании прений на голосование. Вторая инновация —
это функции президиума. Кроме того, что он должен
следить за регламентом, повесткой дня, писать протокол,
он должен теперь пресекать все попытки зажать критику
масс. И президиум должен теперь бороться с горлопанами,
которые кричат выступающим: «Скажи о себе!», «Что ты
сам сделал?» и т. п. Их надо призывать к порядку, правда,
прежде всего не потому, что они переходят на личности
(а это приведет к конфликтам), и не потому, что они тор¬
мозят работу группы по достижению общего решения,
а потому, что они могут дискредитировать саму идею
критики, используя ее в личных целях [Там же: 31]. По¬
хожая брошюра, но изданная три года спустя описывает
уже и механизм внеочередного высказывания, возможно,
исходя из практики, которую наблюдали авторы: если
по ходу собрания кто-то захочет дать справку, то не сто¬
ит ее автоматически ставить в конец прений. Вовремя
сделанные справки позволяют предотвратить ошибки,
погасить в зачатке возникновение ненужных споров
[Вавилкин, Лаврешина 1962:19].
Хрущевский радикализм, связанный, наверное, с соз¬
данием Комитета партийно-государственного контроля
и с предельным развязыванием критической энергии
масс, видим и в профсоюзной брошюре 1964 года. Она
начинается с «Инструкции о проведении выборов профсо¬
юзных органов», принятой Президиумом ВЦСПС 17 января
1964 года, где приводятся стандарты обсуждения канди¬
датур: для остановки прений по поводу какого-либо кан¬
дидата и включения его в бюллетень требуется открытое
голосование профорганизации, а если по кандидату были
«отводы» (то есть выступления из зала о его непригод¬
ности из-за моральных или деловых качеств), то нужно
еще и дополнительное открытое голосование по вопро¬
су, ставить ли вообще его на голосование по включению
в списки кандидатов. Контроль, однако, не передается

ГЛАВА 12. ПРОШЛОЕ И БУДУЩЕЕ РУССКОГО ПУБЛИЧНОГО ЯЗЫКА 409
в руки масс и в этом радикальном документе: если члены
профбюро и ФЗМК (фабрично-заводского или местного
комитета профсоюза) избираются закрытым голосованием,
то председатели профбюро и ФЗМК выбираются откры¬
тым голосованием. По процедуре брошюра уточняет, что
последовательность прений оформляется на основании
письменных заявлений; причем «председательствующий
обязан давать слово выступающим в порядке поступления
от них заявлений» [Как провести 1964:12-13,27].
Насколько все эти пожелания оставались на бумаге
или были плодом фантазии людей, писавших подобные
брошюры, видно из книжечки, рассказывающей о типич¬
ных искажениях процедуры при проведении партийного
собрания. Первое и самое типичное — это собрание,
где после ритуального доклада в ответ на вопрос: «Кто
желает выступить?» повисает «тягостное молчание». По¬
том на трибуну идет редкая цепочка местных записных
ораторов, то есть лидеров организации, которым не от¬
вертеться от выступления по должности. «Прения, как
говорят, „развернулись“», — пишет ироничный автор. Его
ирония пропадает в оценке результата: «...коммунисты
покидают зал с чувством неудовлетворенности: высту¬
пления на партийном собрании не обогатили их». Второе
искажение — это зажим критики. Пример — «бестактная
реплика замсекретаря партбюро» на одном из собраний,
которое посещал автор этой статьи. Реплика была пред¬
назначена работнице, выступавшей с критикой партбюро:
«она, мол, идет в хвосте отсталых настроений». Третье
искажение — это когда члены президиума превращаются
в «регулировщиков» прений: дают слово «спокойным» лю¬
дям, а «принципиальные коммунисты» ставятся в конец
списка выступающих; поэтому часто слова в прениях они
так и не получают [Бонарёв 1962:14-15.28]'.
1 Похожий перечень дает и брошюра про обычные рабочие собрания:
партия недалеко ушла от класса. На таких собраниях: 1) якобы часто
давали слово только записавшимся заранее, а остальных исключали;

410
ОЛЕГ ХАРХОРДИН
Заметьте, что цель собрания здесь напоминает цель
комсомольского собрания, как его рекомендовали про¬
водить еще в 1940-е годы; политические организации
(такие, как комсомол и партия) стремятся не просто об¬
судить проблемы производства и техники, а сделать так,
чтобы посетившие их собрание ушли «обогащенными»,
то есть более развитыми в понимании коммунистических
ценностей (прирост ценностей и дает особое, духовное
богатство) или с большим багажом знаний. Если они
этого не получают — значит, морально-воспитательная
функция собрания не работает; есть только ритуализм
(слова «технократизм» тогда еще не знали). Интересно, что
брошюра начинается с отсылки к письму ЦК 1924 года «Об
очередных задачах работы партийных производственных
ячеек», когда после «ленинского призыва» партия пыта¬
лась понять, что ей делать с наплывом новых необразо¬
ванных коммунистов. Она рекомендовала тогда опереться
не на пришедший партийный молодняк, а на «середняков-
партийцев», привлекая их к ведению собраний, в повестку
дня которых надо было включать все реально интересное,
чтобы вновь вступившие не разочаровались в партии и ре¬
ально духовно «обогатились» [Бонарёв 1962: 8].
Нравоучительная функция партсобрания видна и в бро¬
шюре о том, как провести собрание в небольшой парт¬
группе. Понимая, как и полковник Роберт, законы жанра
и особенности малой группы, автор советует упростить
и смягчить обязательную процедуру «слушали — постано¬
вили»: не избирать президиум такого собрания, вести его
самому, не утверждать регламент и не вести протокол (хотя
после собрания, чтобы запомнить для будущей работы то,
что произошло, стоит оставить заметки в своем дневнике).
Но есть одно, что никогда бы не посоветовал Роберт: надо
2) если записывали всех желающих, то переставляли записавшихся
по своему желанию, и несправедливость этого была очевидна всем:
почему этот вдруг выступает не в порядке записи?; з) прекращали
прения после 2-3 выступлений, если из зала 2-3 голоса кричали: «До¬
вольно!» [Игнатьев 1965: 62-63].

ГЛАВА 12. ПРОШЛОЕ И БУДУЩЕЕ РУССКОГО ПУБЛИЧНОГО ЯЗЫКА 411
обязательно упоминать в откровенном партийном раз¬
говоре всех по именам, так как только тогда отдельные
личности задумаются о своих персональных недостатках,
захотят поработать над своими ценностями и исправят эти
недостатки [Ширяев 1968: 35—38]'. Функция такого даже
малого собрания — воспитание личности, а не нахождение
общей позиции группы. В этом и разница.
Что делать?
Я редко пишу статьи, заканчивающиеся призывами к дей¬
ствию, но здесь этого не избежать. Во-первых, было бы
неплохо адаптировать Наказ Муромцева-Острогорско-
го-Маклакова к нуждам современной России, и прежде
всего к нуждам ассоциаций ее гражданского общества.
Во-вторых, мы должны изучить несколько не до конца
понятных нам вопросов.
Начну с первого. Если адаптировать Наказ, то надо
прежде всего добавить в него две вещи. Сначала обяза¬
тельно ввести процедуру апелляции члена группы ко
всей группе по поводу действий председателя собрания,
чего в Наказе почти не предусматривалось. Если есть
опасность, что такая апелляция может привести к посто¬
янным обструкциям и к торможению работы группы, то
надо, наверное, ввести механизм ее постадийного вве¬
дения во времени. Потом надо ввести жесткие правила
насчет запретов переходить на личности и исключений,
когда это позволяется (работа в малых комитетах, на¬
пример). Надо помнить, что тенденция использовать
имена проистекала у масс из желания красиво и обидно
1 Некоторые особо рьяные авторы, исходя, видимо, из того, что лю¬
бой сознательный рабочий — это уже будущий коммунист, требо¬
вали ввести нравоучительную функцию и в профсоюзные собра¬
ния; например выбирать в президиум собрания тех, кто еще там
не был, — пусть учатся быть руководителями и ответственными
людьми! [Там же: 58-59]-

412
ОЛЕГ ХАРХОРДИН
победить конкретного соперника в дискурсивном бою,
а у партийных идеологов — из желания воспитывать
каждую отдельную личность. Задачи такого воспита¬
ния ушли; а группа людей, собравшихся что-то сделать
вместе, может в конце концов понять, что выгоднее за¬
няться странным ритуалом неназывания сидящих в зале
по имени, чем похоронить саму возможность что-то сде¬
лать вместе из-за постоянно возникающих склок. Нашей
задачей теперь также не является проведение собрания
с целью сообщить аудитории, что является истинной ве¬
рой или просто истиной. Наша задача — создать условия,
при которых группа с разными индивидуальными мне¬
ниями по определенному вопросу сможет представить
их друг другу, обсудить и в обозримые сроки прийти
к эффективному суждению насчет того, чего данная
группа хочет. А группа людей, желающих добиться чего-
то вместе, может в конце концов понять, что если всегда
есть расхождение мнений, то надо процедурно защитить
меньшинство от тирании большинства через право апел¬
ляции на действия председателя. Иначе меньшинству,
как обычно, ничего не останется, как выйти из группы
и основать еще меньшую группу, что часто хоронит саму
возможность что-то сделать вместе — как для тех, кто
ушел, так и для тех, кто остался.
Кроме переделки Наказа надо обобщить и, если по¬
требуется, дополнительно изучить тот практический фон,
с которым столкнется возможное применение Наказа
в работе разнообразных групп и ассоциаций России. Мы
сейчас не знаем до конца, насколько советские практики
проведения дискуссий до сих пор воспроизводятся при
проведении собраний в России в разных сферах ее обще¬
ственной и публичной жизни. Возможно, 25 лет жизни
после перестройки уже повлияли на обычные навыки
и интуиции по проведению таких собраний. Возмож¬
но, есть новые социальные или этноконфессиональные
группы, где они ослаблены или не действуют, а начинают
действовать какие-то другие.

ГЛАВА 12. ПРОШЛОЕ И БУДУЩЕЕ РУССКОГО ПУБЛИЧНОГО ЯЗЫКА 413
Второе — надо найти ассоциации гражданского обще¬
ства, которые желали бы поэкспериментировать с прави¬
лами Наказа. Ясно, что это легче предлагать тем группам,
которые уже знакомы с правилами парламентской про¬
цедуры. Например, мы видели, как это работает (или нет),
во время конференции российской научной диаспоры,
проведенной в ЕУСПб в 2010 году. Ученые, имеющие про¬
фессорские позиции в ведущих университетах Север¬
ной Америки или Западной Европы, обычно знакомы
с практиками дебата во время факультетских и универ¬
ситетских заседаний или с тем, что происходит во время
встреч разнообразных комитетов, где им приходится
часто встречаться, решая проблемы своих факультетов
и университетов. Потому отсылка к методам ведения
дискуссии, как это делают «там», может срабатывать
в ассоциациях, члены которых имеют соответствующий
опыт. Таких ассоциаций, правда, наверняка мало. Но здесь
важно посмотреть, как они руководствовались бы прави¬
лами Муромцева-Острогорского-Маклакова, если бы эти
правила были предложены такой группе или ассоциации.
Более важно, конечно, найти не тех, кто мог бы при¬
нять и использовать Наказ в своей жизни, а тех, кому
это действительно нужно. Надо найти такие группы или
ассоциации (от незарегистрированных движений до за-
регистированных НКО, муниципалитетов и общероссий¬
ских организаций), кому Наказ помог бы в реализации
их конкретных практических целей. Проблема России
не только в том, что в ней нет регистра публичного языка
и все забыли про попытки ввести механизмы выработки
такого языка в прошлом, но и в том, что трудно быстро, на¬
вскидку, обрисовать ряд тех ассоциаций и групп, которым
такие механизмы были бы действительно нужны.
Ведь наши собрания (и здесь я пишу очень крупны¬
ми мазками) не есть места общения равных. Конечно,
и встречи многих групп и ассоциаций гражданского обще¬
ства в Северной Америке и Западной Европе тоже, по мне¬
нию многих участников, лишь поддерживают видимость

414
ОЛЕГ ХАРХОРДИН
того, что можно практически оспорить действия предсе¬
дателя или руководства. Но постоянная претензия на то,
чтобы поддерживать такую возможность, в принципе
есть; иначе будет убита даже иллюзия формального ра¬
венства. Правила полковника Роберта, например, огра¬
ничивают председателя через право апелляции, не дают
ему голосовать (разрешая это только в патовых ситуациях
или супермалых группах), делают его переназначение за¬
висящим от голосов членов группы, удерживают давление
большинства хоть в каких-то рамках приличий и застав¬
ляют выступающего говорить так, как если бы он искал
совместного решения общей проблемы вместе с другими
равными ему членами группы, а не пытался победить
оппонента ловким словом. Все это делает группу инсти¬
тутом, а не школой воспитания личности или местом
оскорблений одних другими.
В России же собрание чаще всего не есть собрание
равных. Если это уже существующая организация, то ясно,
кто главнее. Если ассоциация или группа только созда¬
ются, то предложения, кого выбрать ее председателем,
зависят, как мне кажется, от того, у кого больше социаль¬
ного, экономического или культурного капитала (в той
сфере, где действует группа). Председателем становится
не только тот, кто может добиться для группы максимума,
но и тот, с кем большинство рядовых членов группы хоте¬
ли бы оказаться вместе, чтобы попасть в выигрывающую
фракцию, когда будут делиться текущие или будущие за¬
слуги, приобретения или доходы от деятельности группы.
Потому выступления на собраниях из обсуждения курса
совместных действий превращаются в демонстрацию
эрудиции, лояльности начальнику или в попытку ему
понравиться. При этом голосование на таких собрани¬
ях проводится не с целью выяснить, чтб группа равных
хотела бы сделать вместе, а чтобы увидеть, кто быстрее
поддержит председателя или кто достаточно смел, чтобы
не сразу бежать в побеждающую фракцию. Правила Ро¬
берта или Наказ Муромцева-Острогорского-Маклакова

ГЛАВА 12. ПРОШЛОЕ И БУДУЩЕЕ РУССКОГО ПУБЛИЧНОГО ЯЗЫКА 415
никогда не смогут сами по себе преобразовать всю эту
машинерию, основанную на неравенстве и желании ока¬
заться среди группы победителей за счет проигравших.
Поэтому первоочередная задача — найти те группы
или организации, где проблема равенства и соотношения
сил среди руководства группы стоит достаточно остро
и есть либо угроза патовой ситуации, при которой элита
группы расколется на примерно равные по силе подгруп¬
пы, либо угроза тирании большинства, при которой одна
из подгрупп начнет умело манипулировать председатель¬
ской позицией. Если не найти таких ассоциаций, которые
смогли бы решить свои реальные проблемы с помощью
Наказа, то он так и останется красивым экспериментом
или фантазией на бумаге. А мы так и останемся в стране
если не заветов, то уж точно наказов Ильича.
Литература
Бонарёв Н. (1962). Партийное собрание, из серии «Библиотечка
секретаря парторганизации». М.: Московский рабочий.
Вавилкин В. (1959)- Как подготовить и провести профсоюзное со¬
брание, из серии «Библиотечка профсоюзного активиста». М.:
Профиздат.
Вавилкин В., Лаврешина Т. (1962). Как подготовить и провести проф¬
союзное собрание в совхозе, из серии «Библиотечка сельского
профсоюзного активиста». М.: Профиздат.
Второй съезд (1959)* Второй съезд РСДРП. Июль — август 1903 года.
Протоколы. М.: Госполитиздат.
Девятый съезд (1934)- Девятый съезд РКП(б). Март — апрель
1920 года. Протоколы / Под ред. Н. Л. Мещерякова. М.: Партий¬
ное издательство.
Демин В. А. (1996). Государственная Дума России (1906-1917): ме¬
ханизм функционирования. М.: РОССПЭН.
Игнатьев Н. (1965)- Как подготовить и провести рабочее собрание,
из серии «Библиотечка профсоюзного активиста». М.: Проф¬
издат.

416
ОЛЕГ ХАРХОРДИН
Как провести (1945)- Как провести отчетное собрание в колхозе,
из серии «В помощь председателю колхоза». М.: Московской
большевик.
Как провести (1964). Как провести отчеты и выборы профсоюзных
органов, из серии «Библиотечка профсоюзного активиста». М.:
Профиздат.
Кирьянов И. К., Лукьянов М. Н. (1995)- Парламент самодержавной
России: Государственная Дума и ее депутаты, 1906-1917. Пермь:
Издательство Пермского университета.
Котляревский С. А. (1911). С. А. Муромцев и думский распорядок //
Сергей Андреевич Муромцев. М.: Издание М. и С. Сабашниковых.
Крылов Б. С. (1963). Парламент буржуазного государства. М.: Из¬
дательство Института международных отношений.
Ленин В. И. (1963). Доклад редакции «Искры» совещанию (конфе¬
ренции) комитетов РСДРП. 5 мая 1902 // Ленин В. И. Полное
собрание сочинений (5-е изд.). Т. 6. М.: Издательство полити¬
ческой литературы.
Ленин В. И. (1967а). Неподанное заявление. 29 октября 1903 //
Полное собрание сочинений (5-е изд.). Т. 8. М.: Издательство
политической литературы.
Ленин В. И. (1967В). План-конспект доклада о II съезде РСДРП
на съезде Лиги // Полное собрание сочинений (5-е изд.). Т. 8.
М.: Издательство политической литературы.
Ленин В. И. (1967с). Шаг вперед — два шага назад (кризис в нашей
партии). Февраль-март 1904 // Полное собрание сочинений
(5-е изд.). Т. 8. М.: Издательство политической литературы.
Маклаков В. А., Пергамент О. Я. (1907). Наказ Государственной
Думы. По работам 2-й Государственной Думы. СПб.: Право.
Материалы (1907). Материалы по составлению Наказа Государ¬
ственной Думы. СПб.: Государственная типография.
Муромцев С. А. (1906). Новые главы наказа Государственной Думы
(главы 4, 5) // Право. № 24.
Наказ (1906). Наказ Государственной Думы. Проект. СПб.: Изда¬
тельство товарищества «Общественная польза».
Наказ (1909). Наказ Государственной Думы. СПб.
Наказ (1915). Наказ Государственной Думы. Предметный алфавит¬
ный указатель к Наказу Государственной Думы. Петроград.

ГЛАВА 12. ПРОШЛОЕ И БУДУЩЕЕ РУССКОГО ПУБЛИЧНОГО ЯЗЫКА 417
Наказ палаты (1906). Наказ палаты депутатов Французской респуб¬
лики // Журнал Министерства юстиции. № 2.
Нольде А. (1906а). Наказы рейхстага Германской империи и прус¬
ской палаты депутатов // Журнал Министерства юстиции. № i.
Нольде A. (1906b). Порядки австрийского парламента // Журнал
Министерства юстиции. № 3.
О работе комсомола (1943)- О работе комсомола на селе, из серии
«Сельскому комсомольцу-активисту». М.: Молодая гвардия.
Очерк внутренней жизни (1906). Очерк внутренней жизни пред¬
ставительных учреждений Западной Европы: краткий свод
данных о порядке прохождения законодательных дел в пред¬
ставительных учреждениях Германии, Пруссии, Франции, Ан¬
глии и Австрии и о внутреннем устройстве этих учреждений.
СПб.: Государственная типография.
Петроградский совет (1993). Петроградский совет рабочих и сол¬
датских депутатов в 1917 году / Под ред. П. В. Волобуева. 2-е изд.
T. I. СПб.: Библиотека «Звезды».
Пиленко Ал. (1907-1908). Русские парламентские прецеденты (поря¬
док делопроизводства в Государственной Думе). Вып. I. СПб.: Из¬
дательство товарищества «Общественная польза», 1907; Вып. 2.
СПб.: Издательство товарищества «Общественная польза», 1908.
Протоколы (1934)- Протоколы второго съезда заграничной лиги
и «Комментарий» к ним / Под ред. М.Д. Орахелашвили. М.:
Партийное издательство.
Пьер Э. (1908). Traité de droit politique, électorale et parlementaire,
перевод книги VI, отдела II, 2 и з глав (о порядке производства
дел в комиссиях), книги I, отдела II, § 2 главы 2 (о законода¬
тельной инициативе), книги IV, отдела III, 2 и з глав (права
каждой из Палат в области госфинансов и составление и вне¬
сение закона о бюджете), книги VI, отдела III, § 5 главы з и § 4
главы 7 (обсуждение и голосование закона о бюджете). СПб.:
Канцелярия Гос. Думы.
Пятый съезд (1935)- Пятый съезд РСДРП. Май — июнь 1907 года.
Протоколы. 2-е изд. / Под ред. Е. Ярославского. М.: Партиздат.
Роберт Г. М. (1992а). Правила парламентской процедуры / Пер.
А. Левина. Вашингтон: Проблемы Восточной Европы / Problems
of Eastern Europe.

418
ОЛЕГ ХАРХОРДИН
Роберт Г. М. (1992b). Азы парламентской культуры / Trans. Raphael
Nudelman. New York: Liberty Publishing House.
Саврасов А. Ф. (2010). Наказ Государственной Думы (1906-1917):
история создания и применения. Дисс. ... канд. ист. наук. Во¬
ронеж: ВГУ.
Сервис Р. (2002). Ленин. Минск: Попурри, 2002.
Третий съезд (1959). Третий съезд РСДРП. Апрель — май 1905 года.
Протоколы. М.: Госполитиздат.
Тринадцатый съезд (1963)- Тринадцатый съезд РКП(б). Май
1924 года. Стенографический отчет. М.: Госполитиздат.
Хархордин О. В. (2011). От засилья общественности к силе публич¬
ного действия? // От общественного к публичному. СПб.: Из¬
дательство ЕУСПб. С. 487-530.
Четвертый съезд (1959). Четвертый (объединительный) съезд
РСДРП. Апрель (апрель — май) 1906 года. Протоколы. М.: Гос¬
политиздат.
Четырнадцатый съезд (1926). XIV съезд Всесоюзной Коммунистиче¬
ской партии (Б). Стенографический отчет. М.: Госиздат.
Ширяев А. (1968). Как провести собрание, из серии «Библиотечка
партгрупорга». М.: Московский рабочий.
Шотман А. В. (1987). Второй съезд партии // Дайте нам организацию
революционеров... М.: Издательство политической литературы.
Carlier F. (2011). Réussir à animer ma première reunion. Levallois-Perret:
Vocatis.
Cushing L. S. (1845). Manual of Parliamentary Practice: Rules of
Proceeding and Debate in Deliberative Assemblies. Boston: William
J. Reynolds.
Dhont B. (ed.) (2007). Copropriété: tout sur rassemblée generale. Paris:
Collection ARC/Vuibert.
Dobrohodov Ch. (2010). L’assemblee generale en copropriété. Preparer et
conduire cette reunion capitale dans le respect des textes en vigueur.
Paris: ARC/Vuibert.
Fletcher G. (1966). Of the Russe Commonwealth (facsimile edition).
Cambridge, MA: Harvard University Press.
Full Report (1896). Full Report of the Proceedings of the International
Workers’ Congress. London, July and August 1896. Glasgow;
London: The Labour Leader.

ГЛАВА 12. ПРОШЛОЕ И БУДУЩЕЕ РУССКОГО ПУБЛИЧНОГО ЯЗЫКА 419
Geschäftsordnung (1964). Geschäftsordnung für den Reichstag vom 10.
Februar 1876. Dokumente zur deutschen Verfassungsgeschichte /
Hrsg. E. R. Huber. Bd. 2: Deutsche Verfassungsdokumente 1851-1918.
Stuttgart: Kohlhamer.
G. P. (1690). G. R, Esq. Lex parliamentaria or, A Treatise of the Law and
Custom of the Parliaments of England. London.
Jefferson Th. (1813). A Manual of Parliamentary Practice, for the Use
of the Senate of the United States. 3rd ed. Lancaster, PA: William
Dickson.
Jefferson Th. (1871). A Manual of Parliamentary Practice... with Refe¬
rence to the Practice and Order of the House of Representatives, the
Whole Brought Down to the Present Time, to Which are Added the
Rules and Orders, Together with the Joint Rules of Both Houses of
Congress. New York: Clark and Maynard.
Liebknecht К. (1915). Abstimmungsbegründung. (Dem Reichstagspräsi¬
denten gemäß § 59 der Geschäftsordnung überreicht). Berlin, den 2.
Dezember 1914 // Klassenkampf gegen den Krieg! Material zum
«Fall» Liebknecht. S.l.
May E. (1844). A Treatise upon the Law, Privileges, Proceedings and
Usage of Parliament. ist ed. London.
Pierre E. (1893). Traité de droit politique, électorale et parlementaire.
Paris: Librairies-imprimeries réunies.
Robert (2004). Robert’s Rules of Order Newly Revised in Brief /
H.M. Robert III, W. J. Evans, D.H. Honemann, Th.J. Balch (eds.).
Philadelphia, PA.: Da Capo Press.
Robert (2012). Robert’s Rules of Order Newly Revised. 11th ed. /
H. M. Robert III, D. H. Honemann, Th.J. Balch (eds.). Philadelphia,
PA.: Da Capo Press.
Smith Sir Th. (2013). De Re Publica Anglorum: A Discourse on the Com¬
monwealth of England. Cambridge: Cambridge University Press.

ОБ АВТОРАХ
Николай Вахтин, член-корреспондент РАН, доктор филологи¬
ческих наук, профессор Европейского университета в Санкт-
Петербурге, специалист по лингвистической антропологии
Севера. Читает курсы по лингвистике, социолингвистике и ар¬
ктической антропологии. Автор, редактор и составитель мно¬
гих книг, в том числе: Языки народов Севера в XX веке: Очерки
языкового сдвига (2001); Russian Cultural Anthropology after the
Collapse of Communism (совместно с Катрионой Келли и Альбер¬
том Байбуриным, 2012); Социолингвистика и социология языка.
Хрестоматия. Том i (2012); Том 2 (2015). nvakhtin@gmail.com
Валерий Вьюгин, доктор филологических наук, ведущий на¬
учный сотрудник Института русской литературы (Пушкинский
Дом), Санкт-Петербург. Область научных интересов: история
русской литературы и культуры XX века. Из последних публи¬
каций: Политика поэтики: очерки из истории советской литера¬
туры (2014); «Убить Чарскую»: парадоксы советской литературы
для детей (1920-1930-е годы) / Отв. ред. М. Балина и В. Вьюгин
(2013). wyugin@mail.ru
Борис Гладарев, кандидат социологических наук, сотрудник
Центра независимых социологических исследований, Санкт-
Петербург, автор публикаций в области социологии обществен¬
ных движений. Член редколлегии журнала «The Journal of Power
Institutions in Post-Soviet Societies». Автор более 40 научных
публикаций, в том числе: Russian Police before the 2010-2011
Reform: a Police Offker’s Perspective (2013). gladarevb@mail.ru
Клавдия Збенович, доцент кафедры английского языка
в Hadassah College в Иерусалиме. Научные интересы: ком¬
муникативная прагматика, межкультурная коммуникация,
русский язык в иммиграции. Недавние публикации: Zbeno-
vich С. Linguistic Performance of Russianness among Russian-
Israeli Parents // The Russian Language Outside the Nation / Ed.
by L. Ryazanova-Clark. Edinburgh: Edinburgh University Press,
2014. P. 189-205; Zbenovich C., Lerner J. Vospitanie — eto rabota:
Intercultural Encounters in Educational Communication within

ОБ АВТОРАХ
421
Russian-Speaking Families in Israel // The Russian Journal of Com¬
munication. Special Issue on Russian Interpersonal Communication.
2013. № 5 (2). R 119-140. claudia.zbenovich@gmail.com
Дмитрий Калугин, кандидат филологических наук, доцент Шко¬
лы социальных и гуманитарных наук НИУ-ВШЭ СПб, старший
научный сотрудник Центра междисциплинарных фундамен¬
тальных исследований НИУ-ВШЭ СПб, сотрудник центра «Res
Publica» ЕУСПб, научный редактор серии научно-популярной
литературы «Азбука понятий». Автор ряда статей по истории
русской культуры, документальной прозы и истории понятий.
Монография «Проза жизни. Русские биографии XVIII-XIX века»
(2015). dkalugin@hse.ru
Александра Касаткина, младший научный сотрудник Музея
антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткаме¬
ра). Научные интересы: полевая этнография, анализ дискурса,
цифровое бытование качественных данных, музейная этногра¬
фическая фотография, позднесоветская массовая дачная куль¬
тура. Среди последних публикаций: «Воображаемая статья»:
приемы текстуализации в устном повествовании современной
городской рассказчицы историй // Ситуация постфольклора:
городские тексты и практики (2015); Частная собственность
и коллективное товарищество: режимы собственности и со¬
циальные отношения в садоводческих некоммерческих то¬
вариществах Ленинградской области 2000-х годов // Журнал
социологии и социальной антропологии. 2015. Т. XXVIII. № i (78);
Фотографии Альберта Грубауэра из Киау (Британское Северное
Борнео) // Иллюстративные коллекции Кунсткамеры (2014).
alexkasatkina@gmail.com
Катриона Келли (Catriona Kelly), профессор русского языка
в Оксфордском университете, область интересов — русская
литература и история русской культуры, в особенности русский
модернизм, история повседневности, история детства, устная
история. В 2015 году президент международной Ассоциации сла¬
вистов и исследователей Восточной Европы и Евразии (ASEEES).
Член редколлегий нескольких журналов, включая: «Kritika, Slavic
Review, Slavonic and East European Review» и «Антропологический
форум». Автор многих статей и нескольких книг, в том числе:
Children’s World: Growing Up in Russia, 1890-1991 (2007); Comrade

422
ОБ АВТОРАХ
Pavlik: The Rise and Fall of a Soviet Boy Hero (2005), рус. пер.: Това¬
рищ Павлик: Взлет и падение советского мальчика-героя (2009).
catriona.kelly@new.ox.ac.uk
Юлия Лернер, доцент кафедры социологии и антропологии
Университета им. Бен-Гуриона в Негеве. Научные интересы:
исследования миграций и антропология знания, постсоветская
Россия и русская культура в Израиле. Недавние публикации:
The Changing Meanings of Russian Love: Emotional Socialism and
Therapeutic Culture on the Post-Soviet Screen // Sexuality & Culture
(special issue on «Post-Soviet Intimacies»). 2015. № 19. P. 349-
368; Russians in the Jewish State: Blood, Identity and National
Bureaucracy // Ethnologie Française. 2015. № 45 (2). P. 363-374.
julialer@bgu.ac.il
Лара Рязанова-Кларк, Ph.D., заведующая кафедрой русистики
и научный директор Центра им. Е. Р. Дашковой Эдинбургского
университета, главный редактор серии «Русский язык и обще¬
ство» (Russian Language and Society) Издательства Эдинбургско¬
го университета (Edinburgh University Press). Область научных
интересов: русский язык и социокультурные аспекты его
функционирования; дискурс и критический анализ дискурса;
социолингвистика, лингвистическая антропология. Автор
многочисленных публикаций по проблемам постсоветских
трансформаций, отраженных в русском языке и дискурсе,
в том числе: The Russian Language Outside the Nation: Speakers
and Identities (2014); The Vernaculars of Communism: Language,
Ideology and Power in the Soviet Union and Eastern Europe (со¬
вместно с П. Петровым, 2015). Lara.Ryazanova-Clarke@ed.ac.uk
Мишель Тисье (Michel Tissier), Ph.D., доцент исторического
факультета Университета Ренн-2 (Франция). Член редкол¬
легии журнала «Cahiers du Monde russe». Среди последних
публикаций: Local Laws and the Workings of Legal Knowledge in
Late Imperial Russia // Ab Imperio. 2012. № 4. C. 211-244; Высоко¬
статусная дисциплина, неясная наука: теория и практика рос¬
сийского правоведения в конце XIX — начале XX века // Науки
о человеке: история дисциплин / Сост. и отв. ред. А. Н. Дмит¬
риев, И. М. Савельева. М.: Изд. дом Высшей школы экономики,
2015. С. 207-239. michel.tissier@univ-rennes2.fr

ОБ АВТОРАХ
423
Капитолина Федорова, кандидат филологических наук, до¬
цент факультета антропологии ЕУСПб. Читает курсы по со¬
циолингвистике. Научные интересы: языковые контакты,
приграничные исследования, язык и общество. Автор не¬
скольких десятков статей, в том числе: Speaking with and about
Chinese: Language Attitudes, Ethnie Stéréotypés and Discourse
Strategies in Interethnic Communication on the Russian-Chinese
Border // Civilisations. 2013. № 62 (1&2). Ответственный редактор,
составитель и один из авторов книги: Баранова В. В., Гаврило¬
ва Т. О., Панова Е. А., Федорова К. С. Язык, общество и школа
(2012). fedorova@eu.spb.ru
Борис Фирсов, доктор философских наук, профессор, в 1992-
2003 годах ректор-организатор, затем ректор Европейского
университета в Санкт-Петербурге, ныне ведущий научный со¬
трудник ЕУСПб. Почетный доктор Хельсинкского университета.
Награжден Международной Леонтьевской медалью. Автор мно¬
гих книг, в том числе: Разномыслие в СССР. 1940-1960-е годы
(2008); История советской социологии: 1950-1980-е годы. Очер¬
ки. 2-е изд. (2012). firsov@eu.spb.ru
Олег Хархордин, Ph.D. (University of California, Berkeley), про¬
фессор факультета политических наук и социологии ЕУСПб;
с 2009 года — ректор ЕУСПб. Читает курсы: «Социология по¬
вседневности»; «Республиканская политическая теория». Автор
нескольких книг, в том числе: Обличать и лицемерить: генеало¬
гия российской личности (2002); Основные понятия российской
политики (2011); и готовящейся к печати: Republicanism in Russia:
Community Before and After Communism. kharkhor@eu.spb.ru

«СИНДРОМ ПУБЛИЧНОЙ НЕМОТЫ»
ИСТОРИЯ И СОВРЕМЕННЫЕ ПРАКТИКИ
ПУБЛИЧНЫХ ДЕБАТОВ В РОССИИ
Дизайнер
Д. Черногаев
Редактор
Т. Вайзер
Корректор
О. Семченко
Верстка
Д. Макаровский
Налоговая льгота —
общероссийский классификатор продукции
ОК-005-93, том 2
953000 — книги, брошюры
ООО «РЕДАКЦИЯ ЖУРНАЛА
„НОВОЕ ЛИТЕРАТУРНОЕ ОБОЗРЕНИЕ“»
Адрес издательства:
123104, Москва,
Тверской бульвар 13, стр. 1
тел./факс: (495) 229-91-03
e-mail: real@nlo.magazine.ru
Интернет: http: //www.nlobooks.ru
Формат 60 х 90/16
Бумага офсетная №1.
Печ. л. 26,5. Тираж 1000. Заказ № К-1142.
Отпечатано в АО «ИПК «Чувашия»
428019, г. Чебоксары, пр. И. Яковлева, 13