АКАДЕМИЯ НАУК
СССР
ИНСТИТУТ ЭТНОГРАФИИ
ИМЕНИ Н.Н.МИКЛУХО-МАКЛАЯ

ЭТНОГРАФИЧЕСКИЕ
ОЧЕРКИ
под
ЧЛЕНА -
ИЗДАТЕЛЬСТВО АКАДЕМИИ НАУК СССР
МОСКВА -1956
ОБЩЕЙ РЕДАКЦИЕЙ
КОРРЕСПОНДЕНТА АН СССР
С.П.ТОЛСТОВА

ПОЛ РЕДАКЦИЕЙ
С.А.ТОКАРЕВА
С.П.ТОЛСТОВА
ИЗДАТЕЛЬСТВО АКАДЕМИИ НАУК СССР
-МОСКВА -19 56

►▼▼▼▼▼▼▼▼▼▼▼? TVfff Ψ^ ΨΨ1 VfVf ¥<*▼▼▼ ^^Vff Τ?ΨΨψνψ?Ψ¥ττνν^τ^
|44444444444444444441А4А4А444444444А444А**ааа*а***аа**А^
ПРЕДИСЛОВИЕ
Настоящий том, один из серии «Народы мира», выпускаемой
Институтом этнографии им. Η. Н. Миклухо-Маклая Академии наук
GCCP, посвящен пародам Австралии и Океании.
Народы этой, самой отдаленной от нас части света порабощены
империалистическими державами. В начале эпохи империализма завершился
раздел океанийско-австралийской области между Англией,
Германией, Францией и Соединенными Штатами Америки. В дальнейшем,
в ходе первой и второй мировых войн, «хозяева» отдельных частей этой
области сменялись несколько раз: Германию вытеснила Япония, которая
в свою очередь была оттеснена США. Некоторые из бывших колоний
Англии с населением европейского происхождения превратились в
самостоятельные доминионы (Австралия, Новая Зеландия), и их крупная
буржуазия сама стала выступать как империалистическая сила, угнетающая
коренное население. В последние годы и старые колониальные державы
(Англия и Франция), и молодые капиталистические страны (Австралия
и Новая Зеландия) быстро оттесняются на задний план самой сильной
империалистической державой — Соединенными Штатами Америки.
Но кому бы ни принадлежали эти страны, их население испытывает
жестокий гнет империалистов.
Борьба порабощенного колониального населения Австралии и Океании
за свои права встречает сочувствие всего передового человечества.
Задача настоящей книги — рассказать о народах, населяющих
Австралию и Океанию. Читатель найдет в ней сведения об этническом
составе обитателей этих стран, об их происхождении, языках, хозяйстве,
быте, общественном строе, культуре в прошлом и настоящем. В книге
рассказывается и о старом, исторически сложившемся экономическом
и культурном укладе народов этой части света, и о том, как старинный
уклад был разрушен или разрушается колониальным империализмом.
В отличие от других томов серии «Народы мира» в настоящем томе
значительно больше внимания уделено описанию быта, общественного
строя и культуры народов Австралии и Океании в прошлом.
Современное их положение охарактеризовано более кратко. Такое распределение
материала вызвано двумя причинами.
Во-первых, сохранившиеся старинные формы хозяйства, общественного
строя и культуры народов Австралии и Океании представляют большой
научный интерес, так как проливают свет на ранние стадии истории
5

человечества. У коренного населения Австралии и Океании еще в
прошлом веке и даже в начале нашего века наблюдались черты
первобытнообщинного строя. Чрезвычайно большой интерес представляют также
формы перехода от первобытно-общинного строя к классовому —
процесс, который в XVIII—XIX вв. происходил на островах Полинезии.
Во-вторых, материалы, характеризующие современное положение
народов Океании и Австралии, очень скудны. Сведения о новейших
событиях, особенно о разгорающейся в последние годы борьбе против
колониализма, далеко не всегда попадают в печать. Поэтому мы вынуждены
довольствоваться лишь отрывочными, зачастую очень ненадежными
сведениями, не дающими полного представления о положении народов
Австралии и Океании в наши дни.
Том составлен коллективом сотрудников сектора Америки, Австралии
и Океании Института этнографии АН СССР.
Отдельные главы написаны:
Введение, гл. 2—7, 12, 13, 15—18, 20, 22 —С. А. Токаревым; гл. 21,
24, 32— Н. А. Бутиновым; гл. 25—А. И. Блиновым; гл.,8—А. Б.
Пиотровским; гл. 1 и 9 — С. А. Токаревым и М. С. Бутиновой;Ггл. 10 — С. А.
Токаревым и Ю. М. Лихтенберг; гл. 14 — Н. А. Бутиновым (папуасские
языки) и Ю. М. Лихтенберг (языки меланезийцев); гл.( 11, 19 — С. А.
Токаревым и Н. А. Бутиновым; гл. 23 — С. А. Токаревым, Ю. М.
Лихтенберг и А. И. Блиновым; гл. 26—31—С. А. Токаревым и А. И. Блиновым;
гл. 33 и 34 — С. А. Токаревым, А. И. Блиновым и Н. А. Бутиновым;
Заключение — Б. И. Шаревской.
При составлении глав 2, 5, 12 и 27 использованы стенограммы курса
«Основы этнографии», читанного С. П. Толстовымна Историческом
факультете Московского государственного университета в 1939—1950 гг.
В работе над главами 2 и 12 приняли участие Г. Ф. Дебец и М. Г. Левин.
Использована также статья В. В. Бунака и С. А. Токарева «Проблемы
заселения Австралии и Океании» из сборника «Происхождение человека и
древнее расселение человечества» (Труды Института этнографии АН СССР,
т. XVI, М., 1951).
При написании глав 23, 26—31, 33, 34 использованы материалы
покойного А. М. Золотарева.
В разделе о музыке в главе 7 (о народном творчестве австралийцев)
использованы материалы Е. В. Гиппиуса.
Б. В. Андриановым составлена таблица расселения и численности
населения Океании и выверены в тексте данные о численности населения.
Главы 3,14 и 25 (о языках) отредактированы П. С. Кузнецовым.
В редактировании главы 4 принимала участие М. А. Итина.
Общегеографическая редакция текста проведена М. М. Местергази.
Указатель составили В. М. Вахта и А. П. Новицкая.
Иллюстрации к тому подобраны Ю. М. Лихтенберг, А. П. Новицкой
и М. В. Райт. Для иллюстраций использованы коллекции, хранящиеся
в Музее антропологии и этнографии АН СССР.

ВВЕДЕНИЕ

ГЕОГРАФИЧЕСКАЯ СРЕДА И ДЕЛЕНИЕ
НА ОБЛАСТИ
Австралия вместе с островами, расположенными в южной области
Тихого океана, образует особую часть света, которая делится на
отличающиеся одна от другой половины: материк Австралии
вместе с Тасманией и архипелаги Океании. Однако и в чисто
географическом, и в политическом, и в этнографическом отношениях вся эта
часть мира составляет известное единство.
АВСТРАЛИЯ
Австралия — самая изолированная часть света и,
Географическая если не считать Антарктиды, наиболее удаленная
среда от друГИХ материков. С трех сторон она омывается
огромными и пустынными океанами, и только с севера скопление
островов Малайского архипелага связывает ее с азиатским континентом.
По размерам Австралия уступает всем другим материкам, даже Европе,
занимая всего около 7,7 млн. км2 (что приблизительно равно территории
США). Она уступает им всем и по высоте рельефа, будучи самым плоским
и низким из материков: средняя высота суши над уровнем океана
составляет в Австралии всего 210 м (в Европе — 330 м, в Африке — 660 м,
в Азии—1010 м). Здесь нет высоких гор, а большая часть поверхности
представляет собою монотонную равнину, постепенно понижающуюся от
краев к центру. Средняя впадина, область оз. Эйр, расположена на 11 м
ниже уровня океана. К западу и к востоку местность несколько
повышается, но только вдоль восточного берега тянется цепь гор. Это так
называемый Большой Водораздельный хребет, который, однако, велик
только по австралийским масштабам, ибо средняя высота его не превышает
600 м, а самая значительная вершина — гора Косцюшко — имеет всего
около 2240 м.
Береговая линия Австралии сравнительно простая, мало изрезанная.
Внутренних морей нет; нет и больших островов (кроме Тасмании) и
полуостровов: те и другие составляют не более 8% поверхности Австралии,
тогда как в Европе — 34%. Кроме того, значительная часть берегов
труднодоступна и лишена удобных бухт. Но на восточном, юго-восточном и
западном побережьях таких бухт немало. Прибрежные области Австралии
более густо населены, и там, по крайней мере теперь, чувствуется гораздо
более бойкая жизнь, чем на малолюдных центральных равнинах.
9

Растительные зоны Австралии
1 — область тропического леса; 2 — область типично австралийского леса; з — область
лесостепи и саванн; 4 — область саванн и травянистых степей; 5 — область колючего кустарника
(скрэб); 6 — область пустынь
Две пятых поверхности австралийского материка расположены в
тропической, остальная часть — в субтропической и умеренно теплой
зонах. На климат Австралии неблагоприятно влияет устройство
поверхности. Огромные внутренние пространства получают очень мало влаги.
Водораздельный хребет, как он ни низок, все же задерживает влажные
ветры и облака с Тихого океана. Поэтому орошается хорошо только узкая
полоса земли между этим хребтом и восточным берегом, а также
северное побережье: здесь выпадает дождей за год более 1 м, местами даже более
2 м,— это область тропических дождей; к западу же от
Водораздельного хребта количество осадков резко уменьшается, и чем ближе к
центру, тем их меньше: огромные внутренние области материка получают
в год лишь от 25 до 100 см осадков,а в самом центре, в области оз. Эйр,
их выпадает не более 10—12 см. Снег выпадает только на юго-восточной
окраине, и то очень редко, по преимуществу в горах.
Таким образом, почти весь материк Австралии, кроме северной
и восточной береговых полос, обладает весьма засушливым климатом. На
севере климат очень жаркий, чем южнее — тем ниже средняя температура.
Во внутренних областях колебания температуры очень велики. В мест-
10

Эвкалиптовый лес в Австралии. Картина мальчика,
австралийского аборигена Барри Лоо (13 лет)
ности Алис-Спрингс, как раз под тропиком, самый жаркий месяц имеет
среднюю температуру +31,8°, а самый холодный +13,2°. В самое
холодное время года температура опускается до —5°. Суточная амплитуда
колебаний температуры доходит до 30°.
Сухость, бездождие, резкие температурные колебания создают во
внутренней Австралии типично пустынный климат. Ко всему прочему
Австралия крайне бедна реками. Более или менее значительные реки
есть только в восточной ее части, они стекают с гор Водораздельного
хребта. Самая крупная речная система Муррей — Дарлинг (площадь
бассейна занимает свыше 1 млн. км2) орошает юго-восточный угол
Австралии. Реки, текущие к восточному, северному и западному
побережьям, довольно многоводны, но коротки. Реки же центральной
равнины, главным образом текущие к оз. Эйр, представляют собою лиь ь
сезонные потоки (так называемые «крики»), наполняющиеся водой только
в период дождей; в остальное время года они превращаются в сухие русла,
где местами сохраняются отдельные лужи воды. Такова и самая большая
из этих рек — Барку (Куперс-Крик). Такова же судьба и многих
озер (в Австралии насчитывается 763 озера), которые пересыхают
11

в сухие месяцы, и дно их покрывается белой, как снег, соляной коркой.
Зато Австралия богата подпочвенной водой, которая играет в стране
огромную роль. Аборигены умеют находить скважины и рыть колодцы,
из которых вода иногда бьет фонтаном. Это означает, что она находится
под большим давлением. Один такой фонтан Бленч-Кап бьет на 55 м
высоты. Европейские колонисты еще с 80-х гг. прошлого века начали
пользоваться этой особенностью для рытья артезианских колодцев,
которые теперь во многих местах заменяют другие недостающие
источники воды. Площадь, орошаемая артезианскими колодцами, огромна,
почти 2,5 млн. км2, т. е. около трети всей поверхности Австралии.
Самый большой из артезианских бассейнов тянется от залива
Карпентария до оз. Эйр и почти до Брисбена, занимая площадь в три раза
больше, чем Франция.
Растительный покров Австралии столь же разнообразен, как ее
климатические зоны. Север и северо-восток покрыты густым тропическим
лесом, с вечнозелеными деревьями, пальмами, фикусами и араукариями, с
массой оплетающих их лиан. Характерны огромные древовидные
папоротники. Юго-восток занят своеобразными эвкалиптовыми лесами: гигантские
вечнозеленые деревья, достигающие более чем стометровой высоты, дают
мало тени, потому что их листья всегда повернуты ребром к солнцу; под
деревьями расстилается роскошный травяной ковер, — все это
напоминает какой-то громадный естественный парк. В Австралии известно
более 150 видов эвкалиптов. Другие характерные австралийские деревья —
акация и казуарина (железное дерево) с рудиментарными листьями.
К западу лес переходит в саванны, травянистую равнину с разбросанными
там и сям группами деревьев. Чем дальше к западу и вглубь страны,
тем реже и мельче деревья, тем скуднее травяной покров. На смену
эвкалиптам и акациям появляются кустарник и редкие травы, из которых
особенно известен колючий злак спинифекс. В самом центре Австралии,
в ее «мертвом сердце», господствует унылый, безотрадный пейзаж:
бесконечные заросли колючего кустарника мулъга (карликовая колючая
акация), так называемый «скрэб», местами почти непроходимый без
топора, а за ними песчаные гряды — таков вид Великой западной пустыни,
которая тянется от оз. Эйр почти до западного побережья.
Однако австралийские пустыни, занимающие большую часть
материка, не так безжизненны, как, например, Сахара или Гоби, и более сходны
с южноафриканской Калахари. Следует отметить, что многие дикие
растения Австралии дают съедобные плоды, семена, орехи, корни.
Большинство растительных видов Австралии (до 85%) — от
величественного эвкалипта до колючего и сухого мульга — эндемично и вне
этого континента не встречается.
То же самое относится и к животному миру. Он поражает своей
экзотичностью и архаичностью. Правда, раньше ученые несколько
преувеличивали уникальность австралийской фауны: родственные виды
обнаружены теперь не только на Новой Гвинее, но и в Южной Америке. Однако
несомненно, что животный мир Австралии весьма своеобразен. Там
совсем нет высших млекопитающих, зато живет до ста видов различных
сумчатых животных: это низшие млекопитающие, у которых самка рождает
недоразвившихся детенышей и донашивает их в особой сумке из складок
кожи на животе. Из сумчатых наиболее известны большие кенгуру,
а также более мелкие кенгуру-древо лазы, вомбаты (грызуны), коалы
(сумчатые медведи), сумчатый муравьед и сумчатый крот. Замечательны также
яйцекладущие млекопитающие — утконос и ехидна. Довольно
многочисленны и разнообразны пресмыкающиеся — змеи, ящерицы, в реках севера —
крокодилы. Птичий мир богат различными видами пестрых попугаев и
12

Песчаная пустыня в Центральной Австралии
Картина австралийского художника А. Наматжиры
какаду, черных лебедей; в изобилии встречаются сорные куры, казуары,
крупный австралийский страус — эму, птица-лира, множество мелких
певчих птиц, в общей сложности до тысячи видов и разновидностей.
Их яркое оперение оживляет австралийский пейзаж. Многой разных
насекомых, в числе которых есть виды, дающие человеку пищу (дикая пчела,
медовый муравей) или съедобные (жуки, мясистые личинки). Реки и
побережья морей богаты рыбой и беспозвоночными.
Следует отметить две особенности животного мира Австралии: во-
первых, он достаточно разнообразен и богат съедобными видами:
австралийцы употребляли в пищу не только крупную мясную дичь, но и мелких
животных, не исключая змей и других пресмыкающихся, даже насекомых.
Во-вторых, хищников и вообще опасных для человека зверей, которых так
много в Африке, Азии и Америке, в Австралии почти нет. Ядовитые змеи
и крокодилы немногочисленны. Зато там нет и животных, пригодных
для одомашнения, кроме собаки динго, которая, несомненно, попала
в Австралию вместе с человеком.
•Эти особенности флоры и фауны Австралии весьма повлияли на ход
культурного развития коренного населения Австралии.
Полезными ископаемыми Австралия довольно богата. Но они совсем
не использовались коренным населением, за исключением камня, гипса
и красной охры,— единственных минеральных материалов, игравших
роль в культуре аборигенов.
к Население Австралии насчитывает 8962 тыс. человек
°РеНнаселениеИШЛ°е (1954). Оно распределено по материку весьма
неравномерно: почти все сосредоточено в восточной и юго-
восточной частях Австралии и на крайнем юго-западе — в областях,
хорошо орошаемых, с благоприятным климатом и богатой
растительностью. Весь остальной материк заселен чрезвычайно слабо.
13

Современное население Австралии (и Тасмании) — в подавляющем
большинстве потомки переселенцев из Европы, главным образом из
Англии. Остатки коренного населения, в большей своей части истребленного
или вымершего под натиском колонизаторов, сейчас составляют лишь
небольшую долю — менее одного процента. «Чистокровных» аборигенов
насчитывается лишь около 46,6 тыс., а вместе с метисами — около 74 тыс.
В Тасмании коренное население истреблено полностью.
До появления европейцев в Австралии жило, по предположительным,
но довольно правдоподобным подсчетам, около 300 тыс. человек.
ОКЕАНИЯ
Географическая Если присмотреться к карте Тихого океана, то мож-
группировка но заметить некоторую особенность расположения
и типы островов островов в южной части океана: чем ближе к юго-
западу, к Австралии, тем острова гуще покрывают океан и тем
больше они по размерам; чем дальше от Австралии на восток и северо-
восток, тем мельче острова и тем шире разбросаны они по просторам
океана. Присмотревшись пристальнее, мы заметим и другие
особенности в расположении островов: большинство их, и, в частности,
крупные, вытянуты в определенном направлении, и в том же направлении
тянутся цепи мелких островов, продолжая друг друга. Эти линии
образуют как бы широкие концентрические дуги, охватывающие с востока
австралийский материк и приблизительно параллельные горной цепи,
которая тянется вдоль восточного берега этого материка. Можно наметить
три таких концентрических дуги: первая, внутренняя, составлена самым
большим островом — Новой Гвинеей (Ирианом), а продолжением ее
служат Новая Каледония и Новая Зеландия; вторую дугу образуют
архипелаг Бисмарка, Соломоновы острова, о-ва Санта-Крус, Банкс и Новые
Гебриды; третью дугу, внешнюю и менее правильную,— о-ва Каролинские,
Маршалловы, Гилберта, Эллис, Фиджи, Тонга и Кермадек.
Такое расположение островов не случайно и объясняется
геологической историей Океании. Эти три концентрические дуги островов,
вероятно, представляют собой остатки горных цепей древнего материка,
который когда-то занимал гораздо более обширное пространство, чем
теперешняя Австралия. Восточная, внешняя дуга, быть может, была краем
этого материка. Большинство названных выше островов образовано
горными породами материкового происхождения.
Далее к востоку и северо-востоку картина меняется. Мы вступаем
здесь в настоящий океанический простор. Мелкие островки, исключительно
вулканического или кораллового происхождения, не обнаруживают какой-
либо связи ни с одним материком.
Вулканические острова — по преимуществу высокие, гористые.
Таковы Марианские острова и Гавайи в северной части Океании и о-ва Самоаг
Таити, Маркизские и Тубуаи в южной части. Они богаты живописными
ж разнообразными ландшафтами. На Гавайских островах имеются
действующие вулканы — Мауна-Лоа и Килауэа. Вершина потухшего вулкана
Мауна-Кеа (4212 м) — высшая точка во всей восточной Океании. Кратер
потухшего вулкана Мауна-Халеалакала (на островке Мауи) считается
самым большим в мире: его окружность равна 45 км.
Коралловые же острова — низменные, они едва поднимаются над
поверхностью воды. Таковы острова (частью из упомянутых выше)
Маршалловы, Гилберта, Эллис, Феникс, Токелау, Туамоту (Паумоту) и Кука.
Группы Тонга и Каролинская состоят из островов обеих категорий. Среди
коралловых островов встречаются кольцеобразные атоллы, с внутренней
14

Высокий вулканический остров. Таити
Низменный остров, близ о-вов Самоа

мелководной лагуной. Эти низменные острова, лишенные деревьев, мало
живописны, а иногда представляют унылый вид. Коралловые полипы7
строители этих островов, не могут жить на большой глубине; поэтому
высказывают предположение, что коралловые острова построены тоже
на вулканическом пьедестале, который постепенно погрузился в глубину.
Как бы то ни было, в восточной части Тихого океана нет следов какого-либо
древнего материка.
Острова Океании группируются в архипелаги. Внутри каждого
архипелага расстояния между островами не велики и измеряются обычно
десятками километров. Расстояния же между архипелагами гораздо
больше — порядка сотен и тысяч километров1.-Поэтому условия жизни
человека на островах одного и того же архипелага по большей части
однородны, связь между ними довольно тесная. Связь же между архипелагами
гораздо слабее,, и условия жизни на них различны.
Однако сообщение даже между отдельными архипелагами и
изолированными островами отчасти облегчается благодаря постоянным морским
течениям. Эти течения, связанные с вращением земли, имеют
широтное направление — вдоль экватора с востока на запад, к северу и к
югу от него — в обратном направлении. Течения приносят с острова
на остров куски и целые стволы деревьев, плоды и семена; бывали
случаи, когда и лодки с их экипажем заносились морскими течениями (или
бурей) на отдаленные острова.
к Почти все острова Океании расположены между
тропиками, следовательно, в жарком экваториальном
климате. Годовые колебания температуры очень невелики — обычна
не превышают 5°. Но особенно большой, угнетающей человека
жары там не бывает, так как океан умеряет температуру. Средняя
годовая температура колеблется от +23,5° (Новая Каледония, Гавайские
острова) до+28° (Маршалловы острова), средняя температура самого
холодного месяца не спускается ниже + 20°. Одна только Новая Зеландия,
расположенная вне тропической зоны (34 — 47° ю. ш.), отличается иными
климатическими условиями. Здесь климат умеренно теплый, даже
прохладный, и разница между температурой зимы и лета уже довольно
заметна: в г. Крайстчерч на Южном острове средняя температура января
(южное лето) +16,2°, средняя температура июля (зима) +5,5°, разница
составляет 10,7°. Высокие горы Новой Зеландии покрыты вечным снегом
и ледниками.
Орошение островов Океании вполне достаточное, даже обильное, хотя
не везде одинаковое. Особенно щедрые тропические дожди проливаются
над западными архипелагами — свыше 200 см в год; чем дальше на восток,
тем их меньше. Различаются сезоны — дождливый и более сухой. Крупных
рек нет, если не считать нескольких рек на Новой Гвинее (Флай, Сепик) и
Новой Зеландии. На этом последнем острове замечательны горячие ключи.
На большинстве островов климат вполне здоровый и благоприятный
для человека. Только на западных островах природные условия
хуже. Здесь, особенно на Новой Гвинее, свирепствуют малярия, желтая
лихорадка. На других островах из эндемических болезней встречаются
проказа и элефантиазис.
ρ Большинство островов Океании покрыто
вечнозеленой тропической растительностью, очень богатой
ж пышной на западных островах, особенно на Новой Гвинее, но чем дальше
на восток, тем она однообразнее и скуднее. Возможно, это объясняется тем,
1 Так, например, от Соломоновых до Маршалловых островов — около 1900 км,
от Маршалловых до Гавайских — 3200 км. Между наиболее удаленными друг от друга
островами — Палау на северо-западе и Пасхи на юго-востоке — 12 750 км.
16

Хлебное дерево
Мангрововые заросли. Соломоновы острова
2 Народы Австрачии и Океании

что растительность Океании лишь
в очень незначительной части
сохранилась от того времени, когда
здесь, как предполагается,
существовал большой сплошной
материк. Семена и плоды растений
переносятся морем, ветром и
птицами, и подавляющее большинство
растительных видов занесено на
острова извне. Но гораздо меньше
шансов, чтобы они попали таким
образом на мелкие острова
восточной Океании, удаленные один от
другого на огромные расстояния.
В этом смысле особенно
показательно распределение пальм: в
Индонезии их насчитывается до
200 видов, на Соломоновых
островах 18, а на Гавайских — всего
три вида. Наибольшее значение
и распространение имеют:
кокосовая пальма, встречающаяся по
всей Океании, кроме южной части
т Новой Зеландии, и особенно
характерная для коралловых островов;
ротанг (пальма-лиана), дающая гибкий и прочный материал для поделок,
растущая в западной части Океании; тот же ареал распространения имеет
саговая пальма, особенно изобильная на Новой Гвинее, равно как и ареко-
вая пальма. Панданус и хлебное дерево (Artocarpus) встречаются почти
повсеместно. Разнообразные виды вечнозеленых растений трудно
перечислить: араукарии, рододендроны, кротоны, акации, фикусы, бамбук и многие
другие. В береговых и болотистых местностях, в полосе, заливаемой
приливом, характерны прибрежные мангрововые заросли. Большую роль играют
культурные растения, принесенные самим человеком: банан (Musa), папайя
(дынное дерево, Carica papaya), корнеплоды — ямс (Dioscorea sativa), таро
(Colocasia antiquomm) и батат (Ipomoea batatas). Одна из характерных
черт флоры Океании — ее эндемичность и «инсуляризм»: у каждой
группы островов есть свои виды, больше нигде не встречающиеся, и
число таких видов доходит до 30% общего числа всех местных растений.
Некоторые из них очень архаичны, это как бы живые ископаемые
растительного мира, сохранившиеся в своеобразных естественных музеях.
Типичный ландшафт больших западных островов — девственный
тропический лес, покрывающий склоны гор и побережье, порожденный
жарким и влажным климатом. Гиганты-деревья поднимаются до 40—60 м
высоты. Сплошная листва, переплетающиеся ветви, вьющиеся ротанги и
другие лианы создают вечную тень внизу. Стволы и ветви покрыты
эпифитами. В этом лесу сыро и темно, а пройти через лес без топора почти
невозможно. Многие деревья выпускают десятки воздушных корней и,
упираясь ими в землю, повисают в воздухе, как гигантские пауки.
Совсем другой вид растительного покрова на низменных коралловых
островах восточной Океании. Однообразные заросли кокосовых пальм и
панданусов представляют собою скромные рощи. Среди коралловых
островов есть и совсем лишенные деревьев и поросшие лишь кустарниками.
На Новой Зеландии растительность несколько особая. Общий
характер ее — субтропический, но чем дальше к югу, тем меньше тропических
18

видов: исчезают пальмы, нет бамбуков. Зато появляется огромная сосна
каури, древовидные папоротники; из трав характерен новозеландский
лен (Phormium tenax), дающий хорошее волокно.
Животный мир распределяется в Океании аналогично
Животный растительному: чем западнее — тем богаче, чем
мир дальше на восток — тем беднее. Наиболее
разнообразна фауна Новой Гвинеи, сходная отчасти с австралийской. Здесь
встречаются, помимо дикой свиньи, яйцекладущая проехидна и сумчатые:
древесные кенгуру, кускус (Phalangista), сумчатый муравьед, сумчатая белка; из
плацентарных — летучая собака и огромная плотоядная летучая мышь.
Из птиц особенно характерны попугаи (какаду), райские птицы (их
известно более 50 видов),интересен новогвинейский страус —казуар.
Многочисленны змеи, в том числе ядовитые. Много разнообразных насекомых,
среди них встречаются очень крупные бабочки; особенное бедствие
составляют всепожирающие муравьи и термиты.
На архипелаге Бисмарка животный мир уже беднее, а далее к востоку —
еще более. На мелких коралловых островах млекопитающие, не считая
ввезенной человеком собаки и домашней свиньи, представлены только
крысами и летучими мышами. Птицы, конечно, преодолевают водные
пространства и водятся повсюду, но и их, чем дальше на восток,— тем
меньше. Даже насекомых мало на коралловых островах, а поэтому
мало и опыляемых насекомыми цветковых растений.
Животный мир Новой Зеландии настолько своеобразен, что
выделяется в особую зоогеографическую область. Наиболее характерны для
нее различные нелетающие птицы, например бескрылый киви, совиный
попугай и др., а в прошлом и гигантский моа, достигавший 4-мзтровой
высоты; на Новой Зеландии совсем нет змей, крокодилов, черепах; из
млекопитающих там только те же крысы и летучие мыши.
Морская фауна богаче и распределена более равномерно. Помимо
разнообразных видов рыб, надо отметить наличие морских млекопитающих —
дюгоней, дел1финов, кашалотов, в более южных водах — беззубых
китов; встречаются черепахи и многочисленные моллюски, играющие
крупную роль в хозяйстве населения. Характерен большой морской червь пало-
ло, употребляемый в пищу. В противоположность наземной фауне, морская
богаче как раз вблизи коралловых островов, на отмелях и в лагунах.
Человек населяет всю Океанию, вплоть до крайних
Население Океании ее Пределов до самых отдаленных и мелких остро-
и деление ее г о
на области вов' за исключением очень немногих.
Современное население Океании состоит из двух основных
элементов: коренного и пришлого. О пришлом населении —
выходцах из Европы, Азии и Америки, поселившихся в Океании за
последние полтора века, сказано в дальнейшем. Что же касается
коренного населения, то давность обитания его на островах измеряется
тысячелетиями. Многовековым трудом и культурной деятельностью
человек повлиял на природную среду Океании и во многом ее изменил.
Флора и фауна на многих островах частично создана человеком.
Вот почему островной мир Океании принято делить на области не
столько по физико-географическим признакам, сколько по типам
населения и его культуры. Обычно Океанию делят на три основные культурно-
географические области: Меланезию, Полинезию и Микронезию (см.
карту стр. 20).
Меланезия, охватывающая юго-западную часть Океании,
населена темнокожими негроидными народами папуасо-меланезийской
группы, откуда и ее название (греч. «мёлас» — черный, «несос» — остров).
В нее входят острова: Новая Гвинея с прилегающими мелкими островами,.
19
2*.

острова Адмиралтейства, Бисмарка, Соломоновы, Санта-Крус, Торрес,
Банкс ж Новые Гебриды, Новая Каледония. Архипелаг Фиджи,
населенный меланезийцами, составляет в географическом и культурном
отношении переход к Полинезии. Население Меланезии,
антропологически довольно однородное, резко распадается по языку на две
группы: собственно меланезийцев и папуасов. Папуасы населяют
крайнюю северо-западную часть Меланезии, прежде всего — самый большой
остров—Новую Гвинею,кроме береговой полосы его восточной половины,
а также вкраплены небольшими группами кое-где на других островах:
папуасские племена и языки известны на Новой Британии, на
Соломоновых островах. Остальное пространство занято собственно меланезийцами.
Разница между языками папуасов и меланезийцев очень велика.
Меланезийские языки близко родственны языкам полинезийцев и микронезийцев и
входят вместе с ними в большую малайско-полинезийскую семью языков;
папуасские же языки совершенно самостоятельны и не обнаруживают
родства ни с какими другими языками мира; мало того, папуасские языки
и между собой очень сильно различаются. Третьим элементом населения
Меланезии можно считать пигмейские (малорослые) племена, живущие
кое-где в глубине больших островов, как среди папуасов, так и среди
меланезийцев; отношение их к тем и другим еще не достаточно
выяснено.
Общая численность коренного населения Меланезии на 1952 г. — около
2,5 млн. До появления европейцев там жило, по примерным подсчетам,
около 2,2 млн. человек.
Полинезия занимает гораздо более обширное пространство
Тихого океана, к юго-востоку, востоку и северо-востоку от Меланезии. Самое
слово означает «многочисленные острова» (греч. «полю» — много), ив самом
деле этих островов очень много и они очень разнообразны. Южную
Полинезию составляет большой двойной остров Новая Зеландия; западную —
архипелаги Тонга, Самоа и несколько мелких островов; центральную и
восточную — о-ва Кука, Тубуаи, Таити, Туамоту, Маркизские и
несколько изолированных островов, в том числе наиболее удаленный на
восток маленький остров Пасхи (Рапануи); северную Полинезию
составляют Гавайские (прежде называвшиеся Сандвичевыми) острова.
Несмотря на огромную удаленность островов Полинезии один от другого
(между Гавайями и Новой Зеландией 7,5 тыс. км, от Тонга до о-ва Пасхи
5,8 тыс. км) и несмотря на разнообразие естественных условий, население
Полинезии сравнительно однородно по физическому типу, языку и
культуре. В особенности сближает полинезийцев язык, который на разных
островах почти один и тот же. Именно это единство населения
заставляет относить столь удаленные и различные по природным условиям
архипелаги к одной географической области.
Численность коренного населения Полинезии сейчас около 450 тыс.
До появления европейцев здесь жило около 1,1 млн. человек.
Микронезия (что значит «мелкие острова», от греч. «микрбс» —
маленький) занимает северо-западную часть Океании, всего ближе к
берегам Азии. Она состоит из островов Гилберта, Маршалловых (Ралик — Ратак),
Каролинских, с примыкающими к ним о-вами Палау (Пелау), и
Марианских («Разбойничьих»,по старому названию).Первые два архипелага
относятся к восточной, остальные — к западной Микронезии. Коренное
население Микронезии является смешанным по происхождению, в составе
его предков, вероятно, были и полинезийцы, и меланезийцы, и индонезийцы.
В западной Микронезии более заметны индонезийские элементы, в
восточной— полинезийские. Впрочем, несмотря на эти местные различия,
культура микронезийцев в основе однородна, как однородны и их языки.
20

ЭТНИЧЕСКИЙ СОСТАВ НАСЕЛЕНИЯ ОКЕАНИИ

Численность микронезийцев в настоящее время составляет около
100 тыс., тогда как до начала европейской колонизации их было по крайней
мере в два раза больше.
Австралия или Австралийский Союз — доминион
Политическое Британской империи (официальное название Common-
положение Австралии ι.ι £ л * ν \ л
и Океании wealth οι Australia). Австралия подразделяется на
шесть штатов: Виктория, Новый Южный Уэльс,
Квинсленд, Южная Австралия, Западная Австралия, Тасмания и две
«территории»— территорию федеральной столицы Канберры и Северную
территорию.
Коренное население Океании лишено политической самостоятельности.
Оно находится в колониальной зависимости от империалистических
государств. Современная Океания целиком поделена между крупными
державами. Отдельные части ее принадлежат Британской империи,
Соединенным Штатам Америки, Франции, Нидерландам. Но политический статус
отдельных архипелагов и островов не одинаков (см. карту в конце книги).
Британская империя завладела самой большой по площади и по
населению частью Океании. Непосредственно Великобритании принадлежат
о-ва Фиджи, Ротума, Гилберта и Эллис («коронные колонии»),
Соломоновы острова (протекторат) и «королевство Тонга» (протекторат). Новая
Зеландия — самостоятельный доминион в составе империи, и ей в свою
очередь принадлежат в качестве «зависимых стран» («dependencies») о-ва
Кука, Ниуэ и, на правах мандатной, ныне подопечной, территории
Западное Самоа (бывшее до 1914 г. под властью Германии). Австралия как
доминион Британской империи господствует над «территорией Папуа»
(юго-восточная часть Новой Гвинеи) и управляет, как подопечной,
северовосточной Новой Гвинеей вместе с примыкающими к ней архипелагом
Бисмарка и о-вами Адмиралтейства (прежде принадлежали Германии).
Наконец, в совместном подопечном управлении Австралии, Новой Зеландии и
Великобритании находится маленький островок Науру. Совместно
с Францией, на началах «кондоминиума», Великобритания управляет
о-вами Новые Гебриды, а также Банкс и Торрес.
Соединенным Штатам Америки принадлежит формально лишь
небольшая часть Океании: это Гавайские острова («территория»), о-в Гуам в группе
Марианских и восточная часть о-вов Самоа (до 1951 г.— «морская
юрисдикция», с этого времени — «территория»). Но во время второй
мировой войны США захватили обширные архипелаги: Марианский,
Каролинский и Маршаллов, до того находившиеся под мандатным управлением
Японии, а еще раньше — до первой мировой войны — принадлежавшие
Германии. Ныне США там закрепились, построили ряд морских баз и пока
удерживают эти острова в своих руках. Войска и военные суда США
фактически держат под своим контролем и ряд других опорных точек в Океании.
Франция владеет в Океании колонией Новой Каледонией и так
называемыми Французскими поселениями (Etablissements Francais),
включающими в себя о-ва Таити, Туамоту, Маркизские, Аустральные и
островок Гамбье (о-в Мангарева). Под французским протекторатом
находятся о-ва Уоллис и Хорн (Футуна), расположенные к северо-востоку от
Фиджи. Под общим с Англией кондоминиумом — Новые Гебриды.
Нидерланды оккупируют западную часть Новой Гвинеи («Западный
Ириан»), которая исторически и культурно тяготеет к Индонезии, но не
получила еще возможности войти в состав Индонезийской республики.
Остров Пасхи принадлежит республике Чили.
На прилагаемой таблице (стр. 22—23) можно видеть величину
территории островов и архипелагов Океании, численность их населения, их
национальный состав и политическое положение архипелагов.
21

Австралия и
Поверхность, численность и национальный состав населения, политическая принадлежность
Население, тыс. (πθ данным
Архипелаги и острова
Австралия
Новая Гвинея:
Нидерландская
(Западный Ириан)
Папуа · .
Северо-Восточная Новая
Гвинея
Бисмарка архипелаг . .
Адмиралтейства о-ва . . .
Бугенвиль и Бука . . . .
Центр, и Южн. Соломоновы
Новые Гебриды (в т. ч.
Банкс и Торрес) ....
Новая Каледония
Фиджи
Новая Зеландия
Тонга
Самоа: восточное
западное
Кука и Ниуэ
Общества (Таити и др.) . .
Туамоту
Маркизские
Тубуаи
Пасхи
Гавайские
Гилберта и Эллис ....
Науру
Гуам
Марианские
Каролинские
Маршалловы
ю о
О К
Коренное
население
7703,9
412,8
234,5
180,5
49,8
2,7
10,6
29,8
14,8
18,6
18,2
268,0
0,9
0,2
2,6
0,6
1,6
0,9
1,3
0,3
0,1
16,6
1,0
0,02
0,5
0,6
1,3
0,2
8829,0
700,0
397,0
950,0
141,0
15,7
49,1
100,0
52,5
62,3
320,8
2047,05
51,0
19,0"
91,0
20,0
48,2 \
7,21
3,3
4,0]
0,5
499,817'
37,0
3,4
33,011
6,9"
39,3
11,б8
ок.
86,0*
ок.
700
393,0
945,0
136,7
14,7
48,8
99,1
48,5
34,1
146,96
129,59
50,510
18,7
90,61:
19,7
53,816
0,15
90,118
36,1
1,7
ок.
1,0
ок.
99,7
99,0
99,5)
99,6 '
93,0
99,4
99,Г
92,0
55,0
45,9
6,2
94,0
98,4
99,6
98,5
86,0
30,0
18,2
97,6
50,0
<! я
►л
со
к»
И
со
ft
е
И"
«
ее
н
Η
й
3
Ef
И
О
с
w 1
3
ок.
8576,5
4,0
8,0|
0,6
0,4|
6,5
1895,0|
0,2
0,312
0,4Х
0,31δ
81,9
0,3
0,3
1,3
20,4
1,9
10,0
1,33
2,2
0,3
3,8
4,2
2,0
0,23
6,7
30,6
0,1
0,5
184,7
2,5
154,8
2,4
1 Исчисление. По данным переписи 30.VI 1947 г., аборигенов — 46638,
метисов—27179; всего —73817 чел.
2 Включая немцев 90 тыс., итальянцев 55 тыс
3 Данные 1937 г.
4 Главным образом голландцы.
5 Территория, спорная с Индонезией.
6 Включая 7,5 тыс. метисов (с европейцами).
7 Главным образом переселенцы с других островов Океании.
8 По данным на ЗО.Х 1954 г., 2102,6 тыс.
9 В т. ч. метисы.
10 В т. ч. 0,6 тыс. метисов.
11 Исключая армию США, обслуживающий персонал и администрацию.
22

Океания
и статус (по «United Nations Demographic Yearbook», 1954; «The Statesman's Yearbook», 1955.)
1953 r.)
5
Я
я
Я
И
Я
Я
ч
θ
—
—
~
—
—
—
—
—
61,0
3
Я
«
в
га
α>
Я
О
«
Я
S
2,0
—
_
—
—
3,4
0,6
—
—
—
—
3
я
Я
о
tc
я
Б
—
—
~
—
—
2,3
4,3
—
—
—
—
Я
о
150,О2
0,24
1,2
—
8,87
15,3
0,37
0,3
0,35
51,419
0,5
0,9
_
—
Государство, которому принадлежит
(или под чьим управлением
находится) данная территория
Британская империя
Индонезия, Нидерланды5
Австралийский союз
» »
Великобритания
Великобритания и Франция
Франция
Великобритания
Британская империя
Великобритания
США
Новая Зеландия
Франция
Чили
США
Великобритания
Австралия, Новая Зеландия,
Великобритания
США
США
Политический статус
Доминион
Спорная область между
Индонезией и Нидерландами
Территория
Подопечная территория
Протекторат
Кондоминиум
Заморская территория
Колония
Доминион
Протекторат, королевство
Территория
Подопечная территория
Зависимая территория
Заморские территории
Колония
Территория
Колония
Подопечная территория
«Неинкорпорированная»
территория
Подопечная территория
12 Данные 1940 г.
13 В том числе метисов с юридическим статусом европейцев — 4,7 тыс.
14 Данные 1950 г.
15 Данные 1948 г.
16 Данные переписи 17.Х 1951 г. Включая 13,8 тыс. метисов (с европейцами).
17 Перепись 1.IV 1950 г. По оценке 1953 г. 523 тыс.
18 Подавляющее большинство метисов.
19 Пуэрториканцы, корейцы и др.
20 Численность коренного населения известна только на 1940 г. (20,2 тыс.).
21 Численность коренного населения известна только на 1939 г. (40,4 тыс.).
23

ПРОБЛЕМЫ ЭТНОГРАФИИ АВСТРАЛИИ
И ОКЕАНИИ
Изучение истории и быта народов Австралии и Океании представляет
большой научный и общественный интерес, прежде всего потому, что это —
часть света, наиболее обособленная по своей культуре, по крайней
мере в прошлом. Общение народов юго-западной части Тихого океана
даже с ближайшими к ним культурными странами Южной и Восточной Азии
в течение многих веков было чрезвычайно слабым. Великие открытия
европейцев позже всего коснулись островов Океании и австралийского
материка: по-настоящему знакомиться сними европейцы начали, в
сущности, лишь со второй половины XVIII в., и тогда только возобновилась
связь, оборванная долгие века, если не тысячелетия тому назад.
Таким образом, в течение столетий народы Океании и Австралии
развивались почти без контакта с прочим человечеством. Мало того, Австрало-
Океанийская область и сама по себе не составляет единого целого.
Условия культурного развития на материке Австралии были совсем не похожи
на соответствующие условия на архипелагах Океании, и между ними и
материком общение было минимальным. Да и сами архипелаги, разбросанные
на огромные расстояния в просторах Тихого океана, представляли собой
маленькие мирки, жившие каждый своей жизнью. В этих условиях
относительной изоляции общественное и культурное развитие народов в
каждом районе шло своими путями, в зависимости от местных конкретных
условий. Последние в одних случаях тормозили, в других, напротив,
ускоряли социальный и культурный прогресс, но этот прогресс почти
повсеместно протекал в основном в силу внутренних причин, при минимальном
участии внешних факторов.
Австралия В наибольшей степени это относится к материку
ее своеобразное Австралии. Этот самый маленький из материков зем-
историко-культурное ного шара (или, может быть, самый большой из ос-
положение тровов), изолированный с древнейших геологических
эпох от остальной суши, сохранялся вплоть до прошлого столетия как
своеобразный живой музей древностей. Флора и особенно фауна Австралии
поражают натуралистов самобытностью и архаичностью. Отсутствие
высших млекопитающих и преобладание низших — сумчатых — придают
животному миру Австралии отпечаток какой-то первобытности. В известном
смысле аналогичны были и условия, определившие отсталость быта и
культуры человека в Австралии.
Население, жившее многие века и тысячелетия почти без общения с
народами других стран, в условиях, очевидно, не благоприятствовавших
культурному прогрессу, сохранило почти до наших дней в своем
социально-экономическом и культурно-бытовом укладе ряд глубоко
архаических черт. Производительные силы австралийцев находились на весьма
низком уровне развития: до прихода европейцев аборигены Австралии не
знали земледелия и скотоводства, живя охотой и собирательством, не
знали оседлости, не имели лука и стрел, глиняной посуды, не умели
выделывать ткани, не говоря уже о полном незнакомстве с металлами; орудия свои
они изготовляли из дерева, кости и камня; камень даже не все племена
умели шлифовать и нередко подвергали лишь грубой оббивке. Это был
тот уровень развития техники и хозяйства, который примерно
соответствует, по европейскому масштабу, мезолиту и раннему неолиту.
Понятно, что и общественные отношения австралийцев соответствовали
низкому уровню развития производительных сил. У австралийцев
сохранялся вплоть до XIX в. первябытно-общинный строй, при котором основой
производственных отношений является общественная собственность на
24

средства производства, где еще нет общественных классов и эксплуатации
человека человеком. Архаичность материального производства отражалась
и в духовной культуре.
Вполне понятен поэтому интерес к австралийцам, проявляемый
этнографами, археологами, лингвистами, исследователями истории семьи,
хозяйства, государства, религии, дскусства. Ведь перед нами здесь,
действительно, как бы воочию предстают древние, у нас давно исчезнувшие
формы хозяйственного быта, брака и семьи, религиозно-магических
представлений. Правда, австралийцы — не единственные сохранившиеся на
земле представители древнейшей стадии развития: этнография знает и в
других частях света племена охотников и собирателей, не умеющих
обрабатывать землю, живущих бродячим бытом. Таковы некоторые народности
и племена Индонезии и Юго-восточной Азии — кубу на Суматре, пунаны
на Борнео, аэта на Филиппинах, семанги на Малакке, ведда на Цейлоне,
племена Андаманских островов; таковы бушмены в Южной Африке и
пигмеи центрально-африканских лесов; таковы ботокуды, сирионо, шаванты,
гуайяки, огнеземельцы в Южной Америке, калифорнийские индейцы в
Северной Америке. Но, во-первых, все эти племена стоят или стояли все
же выше по своему культурному уровню, чем аборигены Австралии,почти
все они знают лук и стрелы, многие знакомы с зачатками земледелия,
частично перешли к оседлости; во-вторых, ни одно из этих отсталых племен
не было в такой степени, как австралийцы,изолировано от общения с более
культурными народностями: все они испытывали то или иное влияние со
стороны своих более сильных и развитых соседей, торговали с ними,
знакомились с употреблением железа и продуктов земледелия, даже усваивали
языки своих соседей. Понятно, что при таких условиях говорить о
настоящей первобытности нельзя и что собираемые этнографами данные о
хозяйстве, общественном строе, религии этих отсталых племен не могут
служить вполне убедительными иллюстрациями древнейших стадий
развития. Австралийская же этнография в этом смысле дает гораздо
больше.
Поэтому в исторической, археологической и этнографической науке
установилась своего рода традиция — ссылаться на австралийцев всякий
раз, когда дело идет о выяснении того или иного факта, относящегося
к первобытности, когда нужно истолковать какую-нибудь неясную
археологическую находку или—чаще—когда необходимо разобраться
в первобытных формах общественного строя или религии. Во
всяком случае, не подлежит сомнению, что австралийцы еще совсем недавно
были единственным достаточно хорошо известным науке отсталым народом,
по которому мы можем судить не только об уровне техники и хозяйства,
но и о социальной организации и духовной культуре, свойственных
ранней ступени исторического развития: ведь археологический материал
дает об этом весьма неполное, отрывочное и неясное представление. Еще
Морган говорил об австралийцах, как о типичных представителях
«средней ступени дикости». К этому взгляду присоединился и Энгельс. Научную
ценность австралийского этнографического материала хорошо видел
Н. Г. Чернышевский. «...Наши древнейшие предки,— писал он,— начали
с состояния, совершенно подобного нынешнему состоянию австралийских
и других дикарей, стоящих на низшей степени развития...»1. Можно
сказать без преувеличения, что огромную часть того, что современная
наука знает о древнейшей стадии развития человечества, она почерпнула
из австралийской этнографии.
1 Н. Г. Чернышевский. Рецензия на «Магазин землеведения и
путешествий», т. III, М., 1854. (Полное собрание сочинений, т. II. М., 1949, стр. 618).
25

Конечно, не случайно и то, что и реакционные ученые не раз
пытались использовать данные австралийской этнографии в своих целях.
Произвольно толкуя некоторые неясности в имеющемся материале, а то
и просто фальсифицируя этот материал, они строили на нем
сомнительные доказательства своих «теорий» — теорий вечности и незыблемости
буржуазных институтов, моногамной семьи, частной собственности,
государства, единобожия.
В ходе разработки конкретного материала постепенно
Проблемы выяснилось, что на данные австралийской этнографии
австраловедения К, ^ Ύ
нельзя смотреть как на готовый материал для ясных
и простых выводов общеисторического характера. Вопрос этот более
сложением он представлялся во времена Моргана. Если мы смотрим на
австралийцев, как на представителей весьма ранней ступени развития
человечества, то это не значит, что мы считаем их точной копией древних
предков народов передовых стран, некогда стоявших на той же ступени.
Никто сейчас не станет утверждать, что австралийцы прожили тысячелетия,
не изменив ни своего хозяйственного уклада, ни общественного строя,
ни культуры.
Историческое развитие предков австралийцев протекало в своеобразных
условиях, во многом не похожих на те, в каких жили'предки европейцев.
В силу этих своеобразных условий развитие предков австралийцев шло, во-
первых, гораздо медленнее, а во-вторых, оно привело к появлению
специфических, чисто местных особенностей. Поэтому, хотя наукой уже
установлено наличие многих поразительных аналогий между бытом
современных австралийцев и бытом населения хотя бы Европы в эпоху мезолита, —
было бы грубой ошибкой переносить механически в ту эпоху все, что мы
знаем о теперешних австралийцах.
Вопрос усложняется еще и тем, что, несмотря на относительную
изолированность австралийского материка от общения с внешним миром до
прихода европейцев, это общение и связи в какой-то мере существовали.
Некоторое влияние более культурных папуасо-меланезийцев на северном
побережье Австралии вполне доказано; установлено также влияние более
развитых индонезийцев.
В зарубежной этнографии неоднократно высказывалось
предположение, что само заселение Австралии предками современных
коренных жителей в какую-то довольно отдаленную эпоху сопровождалось
некоторым регрессом в их социальном и культурном укладе; это значило
бы, что предки австралийцев знали некогда более развитые формы
общественного быта, более сложные формы хозяйства и что, следовательно, те
достаточно примитивные формы, которые нам теперь известны, являются
не просто остатками первобытности, а в известной мере как бы продуктами
распада; это значило бы, что перед нами скорее рецидив первобытности,
чем настоящая первобытность. Правда, «теория регресса» довольно
спорна. Но считаться с ней надо, особенно при изучении некоторых
явлений общественного строя австралийцев, которые производят впечатление
сугубо сложных и на первый взгляд не вяжутся с примитивным
материальным бытом этого народа.
Недостаточно разработанными из проблем австраловедения являются
в данное время следующие: проблема заселения Австралии и
происхождения ее коренного населения; некоторые вопросы общественного строя
австралийцев; вопрос о конкретных исторических причинах их
культурной отсталости; проблема влияния европейской колонизации на быт и
культуру аборигенов и, в частности, вопрос о раннем (конец XVIII
η начало XIX в.) разложении их общественного строя под
воздействием колонизаторов.
26

К Австралии примыкает о-в Тасмания. Этногра-
асмания фическое изучение коренного населения Тасмании
имеет много общего с австралийской этнографией, но тасмановедение
представляет и свои особые проблемы. Уже одно то, что тасманийцы
ныне совершенно вымерли, точнее — истреблены колонизаторами,
ставит исследователей в особое положение; приходится опираться
исключительно на сообщения ранних наблюдателей, а эти сообщения
чрезвычайно скудны и притом малонадежны, ибо в то время путешественники
обращали внимание преимущественно на внешнюю сторону быта отсталых
народов; таким образом, очень многого в отношении аборигенов
Тасмании, особенно о их общественном строе, верованиях, мы не знаем и
никогда не узнаем. В связи с этим и определение уровня развития тасманийцев
(уровня, достигнутого ими ко времени прихода европейцев) — дело
достаточно трудное, более трудное, чем в отношении австралийцев.
Наконец, вопрос о происхождении тасманийцев принадлежит к числу
спорных и пока еще не разрешенных проблем этнографической науки:
различие антропологических типов тасманийцев и австралийцев
(первые — курчавоволосы, вторые волнистоволосы), при наличии
географической близости и, видимо, языкового родства, и в то же время
близость тасманийского расового типа к меланезийскому, отделенному
географически большим расстоянием, — все это затрудняет решение
вопроса о заселении Тасмании и исторических связях тасманийцев.
ν Λ Если в различных областях Австралии условия и
Этнография Океании х -r J
r ^ уровень культурного развития были сравнительно
однородны, так что можно говорить о социально-экономическом укладе и
о культуре австралийцев в целом, то в Океании, напротив, поражает
разнообразие форм и ступеней развития. Более разнообразны здесь и языки,
еще более разнообразны антропологические типы Океании. Уже одни
их взаимоотношения дают достаточно сложную картину.
С антропологической точки зрения коренное население Океании весьма
неоднородно, причем взаимоотношения между отдельными расовыми
типами не вполне еще ясны. Согласно обычной классификации, налицо, с
одной стороны, негроидный, курчавоволосый и темнокожий тип,
занимающий западную часть Океании — Меланезию. Но и он неоднороден:
выделяются по меньшей мере три разновидности, одну из которых
иногда называют собственно меланезийской, другую связывают с папуасами,
а третья представляет собою низкорослый «пигмейский» тип; составляют
ли эти три разновидности действительно самостоятельные
антропологические типы и каковы их исторические связи между собой, — вопрос,
вызывающий много споров в научной литературе. С другой стороны,
восточная и северная части Океании — Полинезия и Микронезия —
заняты совершенно иным расовым типом, более светлокожим иволнистоволосым.
Однако при ближайшем рассмотрении и он оказывается далеко не единым:
даже в пределах Полинезии обнаружены локальные варианты этого типа,
не считая негроидной примеси на некоторых полинезийских архипелагах;
в Микронезии же положение еще более сложно, и есть основания
предполагать, по крайней мере в западной Микронезии, наличие монголоидной
южноазиатской примеси, а местами также и негроидной. Исторические
связи всех этих расовых типов, отношение их к основным «большим расам»
человечества — все это составляет еще не решенную проблему.
Принципиально по-новому подошли к задаче расовой систематики
интересующих нас народов советские ученые. Новая система
антропологической классификации, разработанная в трудах Н. Н. Чебоксарова,
а также Г. Ф. Дебеца, М. Г. Левина и Я. Я. Рогинского, построена на
историческом принципе. Согласно этой классификации в одну и ту же
27

«первичную расу» («экваториальную» или «негро-австралоидную»)
попадают и меланезийцы с папуасами, и австралийцы, и тасманийцы, ибо
генетически, по своему происхождению, названные типы оказываются
между собой связанными. Что касается полинезийцев и микронезийцев,
то они причисляются к южной ветви монголоидов, однако, ввиду
явных черт близости к тому же «экваториальному» типу, они
рассматриваются как своеобразная, «контактная», исторически поздно сложившаяся
группа *.
Распределение языков Океании совсем не совпадает с распределением
антропологических типов. В языковом отношении вся эта область
делится на две неравные части, границы между которыми совершенно не
совпадают с расовыми границами. Языки населения всей Полинезии, всей
Микронезии и большей части Меланезии принадлежат к одной достаточно
компактной лингвистической группе — так называемой малайско-полинезийской
семье языков, распространение которой не ограничивается областью
одной Океании, а тянется далеко на запад, охватывая всю
Индонезию и простираясь до Мадагаскара. Народы, говорящие на
языках этой группы, принадлежат к совершенно различным расовым
типам. Гораздо более ограничено распространение другой группы
языков — папуасской: она занимает лишь часть западной Меланезии, в
основном Новую Гвинею. Племена, говорящие на папуасских языках, в расовом
отношении столь близки к собственно меланезийцам, что возможность
разграничить тех и других по антропологическим признакам является
весьма спорной. При данном состоянии науки различение «папуасов»
и «меланезийцев» может быть основано исключительно на признаке
языка. Но и в языковом отношении между теми и другими нет столь резкой
грани: на Новой Гвинее есть смешанные папуасо-меланезийские племена, на
других же островах Меланезии папуасоязычные племена местами
вкрапливаются среди преобладающего меланезийского населения. В своем
полном виде «папуасская проблема» упирается в решение вопроса об истории
заселения Меланезии. Вполне возможно, что носители папуасских
языков представляют собою определенный этнический слой в населении
западной Океании, очевидно,— древний.
Уровень социально-экономического и культурного развития коренного
населения в отдельных частях Океании был в высшей степени неоднороден,
но в то же время резких граней в этом отношении провести нигде нельзя,
а поэтому чрезвычайно трудно расчленить конкретный материал на
стадии или ступени развития.Среди населения Океании сложились настолько
своеобразные формы хозяйства и культуры, настолько специфические типы
общественных отношений, что определить примерный уровень развития
даже одного отдельно взятого общества, населения какого-нибудь одного
острова на первый взгляд довольно трудно. Какие возможны в этом отношении
ошибки — об этом говорит следующий, достаточно характерный факт:
Морган при разработке своей периодизации первобытной истории,
основываясь на существовавших тогда поверхностных и неполных описаниях,
отнес гавайцев и других полинезийцев к «средней ступени дикости» и
выразил мнение, что они даже более первобытны, чем австралийцы; между тем,
теперь нам хорошо известно, что коренное население Полинезии стояло в
момент прихода европейцев на сравнительно высокой ступени
общественного развития, соответствующей никак не «дикости», а приблизительно
1 См. Η. Н. Чебоксаров. Основные принципы антропологических
классификаций. Сб. «Происхождение человека и древнее расселение человечества»; Труды
Института этнографии им. Н. Н. Миклухо-Маклая АН СССР,т. XVI. М., 1951, стр. 308,
315, 318—320 и др.; Г. Φ Д е б е ц. Расы. БСЭ, 2-е изд., т. 36; Я. Я. Рогин-
с к и й, М. Г. Левин. Основы антропологии. М., 1955.
28

11 · · ι
1
2
3
4
II
III I
1
1
1
IV+VJ
1+ + + +1
ШШа
5
6
7
8
Антропологические типы коренного населевия Австралии и Океании
I — австралийская группа (1); II - меланезийская группа: вовокалелонский тип (2), собственно меланезийский тип (·?), негритосский тип (4),
папуасский тип (5), тасмавийский тип (6); III — полинезийская группа: собственно полинезийские типы (7), микронезийский тип («)
Народы Австралии и Океании

3>
a-
<VQ
CO
о
si
О
a
§
со
53
χ
о
со
со
о
si
53j
CO
«
w§
Co
•Co
c-
a
CO
о
3
a
se
CO
a
CO
о
О
si
О
|
2j
X
CO
о
S
δ
о
о
CO
со
η
О
Η
а
Η
OS
в
В
Ρ*
и
К
CS
К
О
со
CD
В
S
S
В к
со К nq
В « а
о в
te
cd И
к о
О 1=1
=В В
S л
в в
5 £
в к
MS
ю Й а
δ g ь
ю в
о 2
^5
S
В
в
В
к
о
В
'В
в
в
о
о
со
я
Л G
8 si
СО
нч 's
ι В
и о
О В
Щ О
χ
о
о
ев
Η
ι ев
« в
В В м
5^о
5 ftB
<! в
ϋ
2 >>Λ ,,
Д § Д
5 ° м о
О φ «JH
м Η я «<
PQ Д В °
а ό W
с и ~ к
о g й
§ η 3 ffl
W -J tf N
О Φ о
I 1
ι Φ сб
Д 1=2 Рч
Φ Φ Η
ogfgg
<χ> Φ Φ
О О S
PQ Д Д
Η
К
Я
со
К
φ
К
Д
о
д
R
сб
Рн
Η
о
га
<
φ
о
д
д
φ
Рн
о
д
φ
о
Ρ
о
сб
S В
н д
д д
Φ Сб
φ ^
о
сб
Д
Д
Д
Я
со
Д
φ
Д
д
о
5Д
К
д
сб
S
о
сб
Η
л и о
О О д
ф Д н
S « о
ы S φ
ρ S?
д
fti д
Рч о
Д r Д Φ
§ g 11
p^ £«
fl|
0 :Д
д „ о
φ £ m
о tc g g
&1® Φ г"
«OR
Η η Д
Д
И
Й
со
Д
φ
д
д
о
о
сб
>ъ
Д
сб
С
Возможна
примесь в
разных
местах
Микронезии
О О ι эД
Д Р^Й д
о Д Ρ щ_
и ^ и Д
coco 3>β< φ
н m Д >. ^
S н a hq
В- Д со о
" φ φ φ
о д д а
э5 л сб га
2 5 S °
Д о н гс
га να о о
о Д р^
Д ■_ Д Сб
ф н и
g§ s а
н RS . д
сб га
д
ф~й
R Л
д 5 и
Ф Сб т
д^^ &
° д ^
н ^ о
О сб О
к д
φ φ
К S
^ ь^
R Я
сб Д
к д
2 о
га «
о
К
' ^5
д БэД
о W и
д д φ ^Г
со га д а
Д Д &§
2 к к
иди
ИНН8В
-оививк)
н pq
ь н и
:В д «
2 д о
ИнРн
га д сб
о га а
Д R
О О
О ^о
го д
ф £2
д w
и л^
t-ι Φ
11
(эиноииеэ
ЭИН0ИИ8Э]
м й
О R
CO
td Д
к °
2 s
s д
CO Oh
о Д
M О
О r
CD
Φ 1 1
д о га д
К РчО Рн
ϋ й н «^
:Д Д ' g И
Д g °^ Д
φ В- ^ о
« Й S J
S д дР
НИКОН
lodxoay
29

средней или даже высшей ступени «варварства», если пользоваться
периодизацией самого Моргана; гавайцы же выделялись даже из остальных
полинезийцев высоким уровнем развития: они стояли на грани формирования
примитивных форм государства. Ошибка Моргана, повторявшаяся и некоторыми
другими исследователями,объясняется своеобразной бедностью
материальной культуры полинезийцев, или, точнее, отсутствием у них некоторых
технических знаний, рассматриваемых обычно как показатели
культурного развития. В самом деле: полинезийцы не знали до соприкосновения
с европейцами не только плавки металлов, но и гончарства, ткачества,
не употребляли лука и стрел, носили в большинстве лишь
набедренную одежду. Немудрено, что первые европейские путешественники
принимали их порой за «дикарей». Понадобилось длительное и
серьезное изучение, чтобы понять, что кажущаяся бедность материальной
культуры является в действительности результатом ее развития в
своеобразных географических условиях, что отсутствие или недоразвитость
одних элементов материальной культуры, вызванное отсутствием
необходимого сырья (металлов, гончарной глины), покрывается у полинезийцев
высоким развитием других элементов,соответствующих конк етным условиям
их материальной среды: таковы интенсивное оросительное земледелие,
утонченная техника некоторых ремесел, исключительно высоко развитая
техника судостроения и мореходство. Таким образом, сложные формы
общественного устройства опирались у полинезийцев на отнюдь не
примитивное состояние производительных сил.
Но именно указанная неравномерность развития производительных сил,
а вместе с тем своеобразие форм социального уклада делают очень трудным
распределение отдельных областей, архипелагов и островов Океании по
восходящим ступеням общественного и культурного развития. Взять за
основу такого распределения какой-нибудь один признак или несколько
признаков из области материального производства едва ли возможно.
Оснону хозяйства коренного населения Океании почти повсеместно
составляет тропическое земледелие, уровень развития которого не всегда
возможно определить путем простого сравнения; оно дополняется рыболовством,
еще менее поддающимся квалификации в смысле степени развитости; такие
признаки, как гончарство, наличие лука и стрел, едва ли могут служить
показателями относительно высокого культурного уровня: изучение
конкретного материала показывает наличие этих культурных элементов как pas
скорее у более отсталых групп населения Океании — у папуасов и
меланезийцев Отдельные явления из области общественных отношений тоже
далеко не всегда могут служить показателями уровня развития той или иной
группы населения: так, например, у меланезийцев был очень развит обмен
и даже своеобразное «денежное обращение», полинезийцы же ничего
подобного не_ имели, и у них до самой европейской колонизации сохранялось
натуральное хозяйство; но из этого нельзя делать вывод о более
высоком уровне социально-экономического развития меланезийцев
сравнительно с полинезийцами, ибо совокупность всех данных указывает на
обратное отношение.
Наиболее существенным, хотя не всегда легко определимым,
показателем относительного уровня развития отдельных этнических групп
Океании является степень сохранения или разложения первобытно-общинных
отношений, родового строя, развития частной собственности и зарождения
общественных классов. Подходя с этой точки зрения к определению стадии
развития островитян Океании и учитывая, с необходимыми поправками,
те признаки эволюции материального производства, которые со времени
Моргана считаются характерными показателями ступеней культурного
развития, мы приходим к выводу, что коренное население Океании в
30

момент яоявления европейцев распределялось, если пользоваться
периодизацией Моргана, между «низшей», «средней» и «высшей» ступенями
варварства. На низшей ступени находились наиболее отсталые группы
северо-западной части Меланезии, в юго-восточной Меланезии и на
некоторых архипелагах Полинезии преобладала средняя ступень, и, наконец,
новокалединцы, фиджийцы и большая часть народов Полинезии и
Микронезии находились на стадии перехода от средней к высшей ступени,
либо на разных стадиях высшей ступени этого периода. Разумеется, это
очень грубая и сугубо условная группировка, нуждающаяся в ряде
оговорок. В действительности, конечно, взаимные отношения отдельных
областей и архипелагов Океании представляли собою гораздо более
сложную картину. Указанная выше общая характеристика уровня развития
островитян Океании имеет лишь ориентирующее значение; она говорит о
том, что, во-первых, в Океании, вопреки ошибочному мнению Моргана,
нельзя искать представителей стадии «дикости» и, во-вторых, что уровень
общественно-культурного развития в общем (т. е. отвлекаясь от
распределения отдельных элементов культуры) представляется постепенно
повышающимся по мере движения с запада на восток.
Таким образом, одна из самых интересных и важных сторон
этнографического изучения Океании заключается в том, что перед нами как бы
развертывается на плоскости процесс разложения первобытно-общинного
строя процесс постепенного превращения доклассового общества в
классовое. Отдельные стадии, формы, детали этого процесса конкретно
представлены то одной, то другой из этнических групп Океании. Конкретное
изучение этого материала может, кстати, предостеречь нас от упрощенно-
схематического понимания всего исторического процесса в целом. Мы
видим здесь, как бесконечно сложен и противоречив был его ход, как
разнообразны оттенки, как многочисленны локальные варианты в условиях,
даже относительно очень сходных.
Изучение этнографии Австралии и Океании пред-
в мировую*культуру ставляет интерес, помимо сказанного, еще с одной
стороны. Рассматривая историю мировой культуры
как единый процесс, мы всегда стараемся выяснить: что именно внесли в
сокровищницу цивилизации народы той или иной страны? Развитие
народов различных стран шло, в силу конкретных условий, разными
путями, и в зависимости от этого одни создали больше, другие — меньше
общечеловеческих культурных ценностей; но нет народа, который стоял бы
совершенно в стороне от этого культуротворческого процесса.
Несмотря на весьма неблагоприятные условия, культурное развитие
народов Океании и Австралии не прошло бесследно для
современного человечества. Даже австралийцы, при всей примитивности их
культуры, могут кое-чему нас поучить. Поразительная
приспособленность всего их хозяйственного уклада к условиям географической среды,
изощренная техника охотничьего промысла, умение ориентироваться среди
дикой природы, найти воду в сухой пустыне и т. п. — все эти навыки не
раз использовались пионерами европейской колонизации Австралии и
могут оказаться очень полезными везде, где человеку приходится
осваивать безлюдные и сухие пространства. В последние годы обнаружилось,
что эти же навыки охотничьего народа развили у австралийцев и еще
одно замечательное качество — необычайную художественную
одаренность, способность и любовь к живописи и рисованию, хотя это качество
до сих пор еще не могло, и сейчас, в условиях колониального гнета, еще
не может полностью проявиться и развиться.
Что же касается островитян Океании, то их вклад в мировую культуру
был немаловажен, хотя мы, по незнанию, обычно мало его учитываем.
31

Рассеянные на громадном пространстве острова Тихого океана в наши
дни начинают играть крупную роль в мировой экономике, в международных
путях сообщения и в политике; но мало кто знает, что очень многие из этих
островов до появления там человека были почти непригодны для обитания.
Особенно это касается мелких коралловых островов, вся растительность
которых почти целиком состоит из культурных видов, привезенных и
разводимых человеком. Превратить пустынные известняковые рифы в
цветущие сады, какими сейчас являются воспетые поэтами острова Океании, —
это ли не культурная заслуга перед человечеством? Заслуга эта делается
еще более высокой, если принять во внимание, что, по данным современной
науки, заселение островов по крайней мере восточной Океании отнюдь
не было результатом случайных плаваний рыбачьих лодок, которых
бури заносили на отдаленные острова, как представляли это себе прежние
ученые: нет, это была систематическая и планомерная колонизация,
совершавшаяся смелыми и опытными мореходами; отправке поселенческих
партий предшествовали разведывательные поездки и открытия
необитаемых островов, разделенных сотнями километров открытого и пустынного
моря; по следам их направлялись большие, нередко двойные лодки, на
которых плыли мужчины и женщины, везли собак, свиней и кур, плоды и
семена культурных растений. Сама по себе история этой колонизации
представляет чрезвычайно поучительный пример, может быть
единственный в своем роде в мировой истории. Открытие и освоение новой части
света, прежде необитаемой и дикой, нельзя не рассматривать как крупный
вклад народов Океании в дело общечеловеческой цивилизации.
Вопрос При всем том нельзя отрицать, что народы Австра-
о причинах лии и Океании в своем развитии значительно отста-
отставания ли от передовых народов Старого света.
Эту отсталость, конечно, не надо преувеличивать. Когда европейцы
впервые соприкоснулись с народами Океании (XVI—XVII вв.), на многих
из архипелагов налицо была скорее неравномерность развития отдельных
сторон производительных сил и культуры, чем их общая неразвитость:
в некоторых отношениях (техника земледелия, мореплавания,
астрономические и географические знания) островитяне не намного уступали даже
передовым народам тогдашней Европы. Тем не менее по совокупности
Показателей уровень развития производительных сил и культуры был
в Океании — и особенно в Австралии — ниже, чем в большинстве стран
Старого света, в частности в Европе. Об исторических причинах этой
отсталости отчасти уже говорилось. Они заключались в географической
изолированности, удаленности от важнейших центров мировой
цивилизации, в разобщенности отдельных островов, в бедности их природными
ресурсами, в частности металлами, в бедности фауны на островах Океании,
а местами — даже в неблагоприятных климатических условиях,
вызывавших заболевания (тропическая лихорадка) и пр. Само заселение
огромных просторов австралийского материка, освоение разбросанных по
безбрежному океану островов представляло собою своего рода культурный
подвиг, который отнял у людей много сил. Приспособление к новой
природной среде не могло не задержать поступательного развития культуры.
Казалось бы, контакт с европейским цивилизованным миром,
начавшийся с XVI в. благодаря плаваниям европейских моряков, должен был
бы ускорить культурное развитие народов Австралии и Океании, помочь
им преодолеть вековую отсталость. Случилось, однако, наоборот. За
четыре века, прошедших с того времени, разница между средним уровнем
культуры аборигенов Океании — Австралии и народов Европы не только
не уменьшилась, но возросла. Культурное развитие европейских стран
сделало за четыре столетия огромные успехи, но успехи эти были связаны
32

с капиталистическим развитием и оплачены кровью и слезами миллионов
людей и в самой Европе, и, особенно, в колониях, Народы Океании не
приобщились к высокой культуре, а утратили и часть своей собственной.
Они лишились своей земли, отнятой колонизаторами, лишились
экономической самостоятельности и стали рабами мирового капитала. И, хотя
отдельные удачники — выходцы из немногочисленной национальной
интеллигенции, ученые, артисты, политические деятели—не уступают теперь
по своему культурному развитию европейско-американской
буржуазной интеллигенции, но средний культурный уровень народных масс
населения колоний, конечно, остается весьма низким, по сравнению хотя
бы с трудящимися европейских стран. Основной причиной нынешней
отсталости коренного населения Австралии и Океании является
колониальная политика империализма.
Все сказанное выше представляет интерес с точки зрения тех
антирасистских выводов, которые с очевидностью следуют из изучения
австралийской и океанийской этнографии. Перед нами здесь, прежде всего,
поучительный пример того, как культурное и общественное развитие народа
определяется материальной обстановкой его жизни, конкретными историческими
условиями, в том числе культурным окружением, а отнюдь не какими-
либо расовыми особенностями. Мы видим, как народы совершенно
различных рас, попадая в сходные условия, создают однородную культуру
и вырабатывают аналогичные формы социального строя. Мы видим, что
языковые и культурные различия совершенно не совпадают с расовыми.
Расисты сами, правда, иной раз пытаются использовать
австрало-океанийский материал: они, например, ссылаются на высокий уровень культуры
«благородных», «арийских» полинезийцев, сравнивая его с более отсталой
культурой темнокожихмеланезийцев; однако для опровержения этого
расистского «аргумента» достаточно указать на тех же фиджийцев, которые, будучи
в расовом отношении настоящими меланезийцами, достигли высокого
уровня общественного развития и создали у себя культуру, не уступающую
культуре полинезийцев, а кое в чем, например в технике судостроения, ее
превосходящую; при этом надо отметить большую заслугу фиджийцев как
культурных посредников, передавших своим полинезийским соседям
целый ряд культурных ценностей, возделываемых растений и пр. Впрочем,
в этих вымыслах об «арийцах» содержатся еще две грубые ошибки:
во-первых, понятию «арийцы» придается расовый смысл, когда на самом деле
это понятие относится лишь к языкам — и именно к индо-иранской ветви
индоевропейских языков; во-вторых, полинезийцы и по языку не
имеют к «арийцам» никакого отношения, ибо их языки совершенно не
родственны индоевропейским.
Колониальная Колониальный захват Океании начался позже, чем
политика на других материках, и поэтому вся эпопея
в Австралии колониального грабежа и гнета развернулась здесь в
и Океании более короткие сроки, но с не менее трагическими
для коренного населения результатами, чем в Америке или Южной
Африке. До второй половины XVIII в. почти вся область Океании и
Австралии оставалась нетронутой колонизаторами, ибо европейские рыцари
наживы удовлетворялись тогда ближе расположенными странами; только
одни Марианские острова еще в XVII в. были разграблены испанскими
феодалами и монахами, а пытавшееся защищаться аборигенное население
было почти целиком истреблено; остальные архипелаги Океании и весь
материк Австралии оставались вне поля зрения европейцев. Крупные
путешествия Бугенвиля, Кука, Лаперуза проложили пути торговцам, китобоям,
миссионерам, колонистам. Но развитие дальнейших событий в отдельных
частях Австрало-Океанийской области было весьма различно; Приемы
Народы Австралии и Океании _0

и результаты колониальной политики в Австралии и Тасмании были совсем
не те, что на островах Полинезии, а на этих последних — не те, что
в Меланезии. Мы можем проследить здесь все формы и оттенки
колониализма, какие только известны в истории.
Изменения История колониальной политики в Австралии и
общественных Океании, как и в других странах, интере-
отношений сует советского этнографа главным образом в свя-
под действием Зи с тем влиянием, которое она оказывает на формы
КОЛ°реншма°ГО общественных отношений у народов колоний и на
их культуру. Когда этнограф наблюдает быт,
общественный уклад, хозяйство, культуру любого отсталого народа, он не
должен ни на минуту забывать, что этот народ уже в течение десятилетий,
а то и столетий, находился под прямым или косвенным воздействием
чужеземных завоевателей, администраторов, торговцев, миссионеров.
Степень воздействия бывает различна в разных случаях; один народ может
сохранить вплоть до XIX—XX вв. очень значительную долю самобытности
в хозяйстве, общественном укладе, культурном облике, другой народ,
попавший в иные условия, может ее совершенно утерять. Читая
этнографическое описание того или иного австралийского или папуасского
племени, населения какого-либо из островов Полинезии и т. п., мы всегда
должны задавать себе вопрос: к какому времени относится данное
описание, к какому времени относятся передаваемые в нем отдельные факты
и в какой степени автор отразил в своем сообщении посторонние влияния,
связанные с появлением европейских колонистов, торговцев, миссионеров.
Английская колонизация Австралии, несомненно, оказала
значительное влияние на общественные отношения коренного населения. Но это
влияние сказалось не в переходе к новым, высшим социальным формам,
а просто в разложении самобытных форм родового строя, в упадке
отдельных обычаев и традиций. Уже исследователи конца XIX в. (Хауитт,
Спенсер и Гиллен, Мэтьюз и др.) не раз отмечали, что изучавшиесй ими
племена перестали придерживаться многих старых обычаев: инициации
юношей, строгого соблюдения экзогамии и пр. Но упадок традиционных
общественных институтов под разлагающим влиянием соседства белых
колонизаторов отнюдь не сопровождался переходом к каким-либо новым,
высшим институтам. Это не было прогрессивное влияние более передовой
европейской культуры на отсталую культуру австралийских племен.
В Океании, особенно в Полинезии и Микронезии, где европейские
колонизаторы нашли гораздо более развитые общественные отношения,
обособившаяся социальная верхушка — племенная аристократия, вожди —
оказалась во многих случаях подходящим материалом, из которого
колонизаторы стали создавать свою агентуру. На многих архипелагах — на
Таити, Тонга, Самоа и др.— европейские торговцы, капитаны судов,
поселенцы, в дальнейшем — миссионеры и чиновники устанавливали
дружественные отношения с местными вождями и опирались на них в своей
политике. Естественно, что о-ни со своей стороны поддерживали и укрепляли
власть и авторитет этой верхушки. В некоторых случаях он*и держали руку
одних вождей против других, разжигая соперничество и вражду между ними.
Снабжая оружием и всячески поддерживая своих союзников и
ставленников, колонизаторы содействовали довольно быстрому превращению
традиционного племенного предводителя, связанного по рукам и ногам
старыми демократическими обычаями, в самовластного «короля». Так, под
воздействием колониальной политики совершался ускоренный процесс
перерастания первобытно-общинных, примитивно-демократических форм
власти в своеобразную раннеклассовую деспотию, подчиненную интересам
колонизаторов. Европейские захватчики чрезвычайно ускорили естествен-
34

иый процесс социальной дифференциации, создав условия для
искусственной феодализации океанийского общества.
Этот процесс еще более ускорился, когда с проникновением товарных
отношений и с политическим подчинением островов Океании власти
европейских держав началось разложение форм общинной земельной
собственности. На месте ее появилась, частью стихийно, частью в результате
планомерной политики колонизаторов, частная собственность на землю.
Британские, французские и другие власти систематически разрушали
основы старого племенного быта, уничтожая общинное земельное право и
вводя частное землевладение. Ярким примером служит положение на
Фиджи, Таити, Тонга и т. д., где колониальная администрация искусственно'
создавала крупную феодальную земельную собственность. Разумеется,
это сопровождалось резким возрастанием зависимости массы населения
от имущественной верхушки, усилением эксплуатации, ухудшением
материального положения общинников. То же пытались делать
колониальные власти на Новой Зеландии, но с гораздо меньшим успехом, вызвав
мощное сопротивление местных племен. Напротив, почти без
сопротивления проходил этот процесс на Гавайских островах, где местные короли,
сохраняя номинальную независимость, хотя и под сильным воздействием
европейско-американского капитала, самостоятельно провели
разрушение общинной земельной собственности и ввели частновладельческое
буржуазное земельное право.
Все это означает, что социально-экономические и политические
отношения на островах Океании, особенно восточной, подверглись со времени
прихода белых очень сильным изменениям. Перед нами — процесс
ускоренного распада первобытно-общинных форм, форсированного классообразо-
вания, скороспелого образования полудеспотических государств. Иными
словами: те этнографические описания островов Океании, общественно-
политических отношений островитян, которые относятся к середине
XIX в., а тем более к его концу и к началу XX в., должны
рассматриваться нами сугубо критически, с учетом необходимой поправки на новейшие
изменения, внесенные колониальным режимом, прямым и косвенным
влиянием европейских и американских пришельдев.
Изменения Если вопрос о судьбе самобытных общественных
в культурном форм коренного населения Океании в колониальную
укладе эпоху достаточно сложен, то не менее сложен и
другой вопрос: о судьбе самобытной культуры и о путях культурного
развития коренного населения под властью колонизаторов.
Некоторые буржуазные публицисты и ученые апологеты капитализма
пытаются доказать «благодетельное» действие высокой
европейско-американской культуры на уровень развития коренного населения колоний:
то, что аборигены начинают носить европейский костюм и пользоваться
некоторыми предметами европейско-американского обихода, принимают за
проникновение настоящей культуры; восхваляют «подвиги» миссионеров,
приучающих свою паству к пустому ханжеству, пению гимнов и
обязательному воскресному безделью.
Всего отчетливее видно чисто отрицательное влияние «культуры»
колонизаторов на коренных жителей Австралии. Австралийцы были в
значительной части просто истреблены захватчиками их земли. Оставшаяся
часть влачит жалкое существование, почти утратив самобытную культуру
и не получив от буржуазной культуры почти ничего, если не считать
европейского платья, которое их заставляют носить, сомнительных
преимуществ христианской религии и возможности изредка заработать гроши.
Гораздо сложнее оказались пути культурных перемен у народов
Океании. Эти более сильные народы сумели в большей степени устоять против
35
3*

губительных последствий колониального гнета, и хотя значительная часть
населения пала жертвой эпидемий, кровопролитных войн и других
бедствий, оставшиеся в живых сумели так или иначе приспособиться к новым
условиям. Конечно, везде дают себя чувствовать политический гнет,
расовая дискриминация, экономическая необеспеченность, однобокость
буржуазной культуры, местами и религиозный фанатизм.
Одним из существенных показателей культурного прогресса
островитян Океании под влиянием белых поселенцев служит усвоение ими новых
форм хозяйства. Местное земледелие получило ряд неизвестных ему
прежде культур: на островах разводят теперь пшеницу, кукурузу, картофель
(Новая Зеландия), сахарный тростник, хлопок, разные овощи; особенно
обогатились в агрикультурном отношении острова Микронезии.
Появились домашние животные, что для Океании с ее крайне скудными
мясными ресурсами имеет большое значение. Наиболее глубоким изменениям
подверглось в указанном смысле хозяйство маори на Новой Зеландии.
Апологеты капитализма, указывая на эти несомненные факты
культурного роста колониальных народов, пытаются сделать из них вывод
о «благодетельности» режима, установленного на островах Океании
европейскими и американскими колонизаторами. Себя они изображают как
«культуртрегеров», а свою своекорыстную деятельность в колониях —
как «культурную миссию». Раньше говорилось при этом о «культурной
миссии европейского человека», а теперь, когда на первое место
выдвинулся американский империализм, речь пошла о «западном человечестве»,
«западной цивилизации», которая-де распространяется в Океании и в
других колониях. Пущен в ход даже новый особый термин «вестернизация»
(от англ. west — запад). На самом деле все это совсем не так. Народы
Океании теперь, конечно, далеко не те, какими они были полтораста лет назад,
не те, какими их описал Кук, какими их описали русские мореплаватели
начала XIX в. Это в большинстве цивилизованные люди, и культурный
уровень их не намного уступает среднему культурному уровню населения
европейского происхождения той же Океании. Но они достигли этих
культурных успехов не благодаря колониальному режиму, а вопреки ему. Здесь
действовали и собственные силы развития, и контакт с европейскими
моряками и поселенцами, которые сами страдали от колониальной
эксплуатации, и те новые потребности и побуждения, которые вытекали из
национально-освободительной борьбы, борьбы против колониализма. Это особенно
наглядно обнаружилось у маори Новой Зеландии, которые в ходе
длительной войны за независимость (1843—1872) необычайно быстро усвоили
навыки культуры, необходимые им для борьбы против захватчиков.
ρ Некоторые буржуазные исследователи, особенно
христианских те' которые связаны с клерикальными кругами,
миссий приписывают очень большую, и притом
положительную, роль в новейшем культурном развитии
островитян Океании христианским миссионерам. Действительно, роль их была
весьма немаловажна. Но была ли она положительной, вот в чем весь
вопрос. Ведь даже в буржуазной литературе более свободомыслящие авторы
не раз указывали на отрицательные стороны деятельности миссионеров.
Сама замена старой религии новой, более сложной религией не может
рассматриваться как прогресс. Пусть христианство как религия
отражает более высокий уровень развития общества и культуры, чем
анимистические и политеистические культы народов Океании, и тем более
высокий, чем магия и тотемизм австралийцев. Но это лишь означает, что
новая религия освящает более тяжелые цепи классового гнета,
капиталистического рабства, которые легли на коренное население колоний.
Говорят о борьбе миссионеров против варварских обычаев — людоедства,
36

охоты за головами, человеческих жертвоприношений. Верно, что
миссионеры были первыми, кто возвысил свой голос против этих обычаев,
конечно, не из-за жестокости их (ибо христианское духовенство
благословляло и благословляет гораздо более жестокие действия колонизаторов и
империалистов), а вследствие их «языческого» характера. Но сами же
миссионеры, поселяясь на островах Океании, вели политику искусственного
разжигания межплеменной вражды среди островитян, натравливали одну
часть населения на другую и, совместно с торговцами оружием и
агентами европейских правительств, раздували междоусобные войны,
приводившие к росту рабства, каннибализма, человеческих жертвоприношений.
Так было, например, на о-вах Фиджи.
Нельзя отрицать того, что миссионеры были во многих местах
пионерами грамотности среди островитян; они первыми начали изучать местные
диалекты, составляли для них алфавиты; в миссионерских школах детей
островитян обучали английской и французской грамоте. Местами, как на
Новой Зеландии, миссионеры в своих школах учили полезным для
коренного населения навыкам земледелия, ремесел. Но, во-первых, для
чего это делалось? Для того, чтобы «приручить» туземцев, подготовить их
к колониальному ярму; следовательно, сама грамотность служила целям
порабощения. Во-вторых, такими «просветителями» были очень немногие
миссионеры. Из них, правда, выделялись и незаурядные исследователи быта
и фольклора коренного населения, такие, как Сальвадо, Файсон, Тэплин,
Карл Штрелов — по австралийцам, Кодрингтон, Леенхардт — по
меланезийцам, Эллис, Уильяме, Л аваль — по полинезийцам, но это были исключения.
И если отдельные, весьма немногие из миссионеров проявляли
научный интерес к быту и культуре местного населения и способствовали их
изучению, то едва ли не все остальные служители миссии занимались как раз
обратным, и с гораздо большим усердием: они неутомимо боролись со
всякими проявлениями «язычества», т. е. беспощадно губили памятники
религиозного — и вообще всякого — искусства, запрещали не только
исполнение «языческих» обрядов, но и все традиционные празднества,
развлечения, пляски, песни, поэзию, все вообще народное творчество, — все, что
так или иначе красило жизнь коренного населения. На многих островах
Полинезии ныне совершенно забыты все сокровища старого народного
искусства; от самобытного фольклора не осталось и следа. Особенно
прославились пуританско-ханжеским усердием протестантские миссионеры,
которые неустанно проповедовали греховность всех «мирских»
удовольствий, развлечений. Но и католические патеры не намного от них отстали.
На их совести лежит, например, такой беспримерный акт вандализма
и мракобесия, как уничтожение всех памятников письменности о-ва Пасхи
(ими же, кстати, открытых), в силу чего наука теперь располагает для
изучения этой интереснейшей, уникальной письменности лишь случайно
сохранившимися единичными обрывками надписей. И это изуверское
аутодафе ценнейших научных памятников, объявленных делом дьявольским,
имело место не в темные времена средневековой инквизиции, а в 1868 г.,
в век просвещения и буржуазного прогресса!
Уничтожая памятники самобытной культуры, запрещая всякие
проявления народного творчества, миссионеры вместо этого насаждали свои
ханжеские обычаи: обязательное хождение в церковь, пение гимнов, чтение
библии и пр. Не раз отмечали беспристрастные наблюдатели ту
смертельную скуку, которая царит в миссионерских поселках. Островитянам
предписывается обязательное ношение одежды, обычно закрытой, из
хлопчатобумажной ткани. При наличии, как правило, одной смены, в
условиях влажного тропического климата ношение одежды антигигиенично и
способствует простуде.
37

Что касается миссионерских школ, которыми так хвалятся их
создатели, провозглашая себя «просветителями» жалких «дикарей», то надо
сказать, что эти «дикари» давно уже переросли ту убогую «науку», которую
преподносят им миссионеры; островитяне почти повсеместно жалуются на
то, что в миссионерских школах их учат только молитвам и пению
гимнов. Настоящего образования эти школы не дают.
Религиозный фанатизм, воспитывавшийся в коренном населении
миссионерами, принимал особенно уродливые формы в тех случаях, когда
конкурировавшие между собой проповедники разных христианских
толков натравливали одну часть своей паствы на другую. Прежняя
межплеменная рознь осложнялась еще худшей—вероисповедной. Она имела
трагические последствия, если (как на Таити в 1830—40-х годах) связывалась
с острой политической борьбой между англичанами и французами за
захват колоний.
Политическая роль миссий была вообще очень велика. Миссионеры
повсеместно пролагали пути колониальной экспансии. Какими бы
возвышенными идеями ни одушевлялись служители бога, отправляясь
просвещать «язычников», объективно это была попросту разведка, за которой
следовали планомерное наступление европейского — или американского —
капитала и, через больший или меньший промежуток времени, аннексия
страны и ее превращение в бесправную и обираемую колонию одного из
капиталистических государств. Так было везде в Океании; к Австралии
это относится в меньшей степени, ибо ее малочисленное, разобщенное и
культурно отсталое население нетрудно было подчинить и без
предварительной его религиозной обработки.
Вторая и не менее существенная задача христианских миссий сводилась
и сводится к удержанию в покорности порабощенного населения колоний.
Проповедью христианского терпения и смирения миссионеры стараются
парализовать стихийный протест масс против гнета и бесправия. Ради этой
весьма важной цели империалистические правительства, поделившие между
собой острова Океании, деятельно поддерживают миссионерские
организации, субсидируют их, наделяют всякими правами.
Не следует забывать, что на первых порах деятельность миссионеров
нередко мало чем отличалась от деятельности простых торговцев;
проповедники иногда даже открывали небольшую факторию, продавая
коренным жителям привезенный ими мелкий товар, например ткани для
одежды, необходимость ношения которой они проповедовали с
церковной кафедры. Подобное своеобразное совместительство отмечали с
некоторым удивлением путешественники в XIX в., например на Гавайских
островах; при этом указывалось, что на миссионеров ложится немалая
доля вины за обеднение островитян.
В общем итоге представляется совершенно ясным, что, хотя и нельзя
отрицать известных культурных заслуг отдельных миссионеров перед
коренным населением Океании и Австралии, в целом все же в деятельности
их во много раз перевешивает другая сторона— отрицательная:
миссионеры были разведчиками капиталистической колониальной политики, они и
подготовили и закрепили захват Австрало-Океанийской области
европейскими державами и Соединенными Штатами Америки, они были и
остаются верными слугами колониального режима в этих странах.
Сопротивление История Австрало-Океании полна драматических
колонизаторам эпизодов борьбы ее народов за свою
независимость. Даже в ранний период колонизации, в XVI—XVII вв., когда
попытки коренного населения сопротивляться захватнической и
угнетательской политике колонизаторов кончались карательными мерами
против сопротивляющихся и еще большим гнетом — ив этих случаях
38

борьба за свободу не проходила бесследно: она оказывала свое действие
на общественный уклад, культуру, психологию народа: в то же время,
традиции борьбы за независимость, пусть безуспешной на данном этапе
истории, сохраняют свое значение как истоки той новой, более широкой
антиимпериалистической борьбы, которая сейчас, на наших глазах,
начинает охватывать все большие слои населения колониальных стран.
Когда в XJX в. развернулось непосредственное колониальное
наступление капиталистических держав на острова Океании — и одновременно
продвижение колонизаторов вглубь материка Австралии,— коренное
население оказывало упорное, хотя и неорганизованное сопротивление.
В большинстве случаев это сопротивление принимало формы отдельных
разрозненных стычек, иногда и затяжных, но мелких войн, которые
однако перемежались мирными торговыми отношениями, ибо островитяне
Океании были заинтересованы в торговле с европейцами. Местами
борьба против колонизаторов переплеталась с междоусобной войной между
отдельными вождями округов или племен: так было на Маркизских
островах, на Самоа. Более широкие восстания поднимали островитяне
Новой Каледонии против французской колониальной администрации и
миссионеров в 70-х гг. прошлого века и позже — уже в начале XX в.
Наиболее длительной и упорной была борьба маорийских племен Новой
Зеландии претив английских колонизаторов (1843 — 1872 гг.). В этой
борьбе временами сплачивалась большая часть племен, но все-таки не все.
11 на Новой Зеландии и на других островах межплеменная рознь или
политическая разобщенность неуклонно ослабляли силу их сопротивления.
Лишь в годы после первой мировой войны начало местами разгораться
более широкое антиколониальное движение. Особенно сказалось оно на
островах Самоа в 1920-е годы, охватив население почти всего архипелага.
Еще более широкое антиимпериалистическое движение развернулось
в годы второй мировой войны и после нее. Оно охватило главным образом
острова Меланезии, где население до этого было особенно раздроблено
и разобщено. Сейчас в ходе борьбы оно все более сплачивается и
начинает осознавать общность своих интересов. Об этой новейшей фазе
освободительного движения в Океании и Австралии, об
антиимпериалистической борьбе, о развернувшемся за последние годы движении за мир
читатель найдет немало материала в настоящей книге.
Русская наука сделала в свое время немалый
Роль русской науки вклад в исследование Австралии и Океании. Не
и ^страловедении только чисто географическое изучение стран Южных
морей обязано крупными открытиями русским
морякам, путешественникам, ученым, в особенности первой половины XIX в.,
но и для собственно этнографического описания труды их дали очень и очень
много. В описаниях путешествий Крузенштерна и Лисянского, Головнина,
Коцебу, Беллинсгаузена, Новосильского, Симонова, Литке и других мы
находим ценнейшие этнографические данные об отдельных архипелагах
и островах Полинезии и Микронезии, частью и Западной Океании
и Австралии. Некоторые из этих материалов невелики количественно;
но их крупная научная ценность определяется двумя обстоятельствами:
во-первых, русские моряки были одними из первых европейцев,
посетивших острова Океании, и имели поэтому возможность наблюдать
быт коренного населения, еще почти не подвергшийся
разрушительному действию капиталистической «цивилизации»; во-вторых, они в
качестве наблюдателей и исследователей имели то преимущество перед
своими зарубежными собратьями, что никакие интересы не связывали их
с рыцарями колониального грабежа, с европейскими торговцами,
миссионерами, колониальными служащими, и они не имели причин зату-
39

шевывать в своих сообщениях разбойничьих подвигов этих
«культуртрегеров» Океании; поэтому мы находим в сообщениях о путешествиях Ли-
сянского, Коцебу, Литке и других такие яркие, правдивые и
безыскусственные характеристики европейских и американских миссионеров-
торговцев, резидентов-авантюристов и прочих колониальных <<героев»,
каких не найти во всей английской, французской или немецкой литературе.
Особенно много уникально ценных этнографических описаний
оставили русские путешественники первой половины XIX в. по островам
Маркизским (Вашингтоновым), Гавайским, Таити в Полинезии, по Маршалловым
и Каролинским островам в Микронезии.
Для более позднего этапа исследования Океании достаточно назвать
одно русское имя, которое уравновешивает, быть может, десятки имен
зарубежных ученых, потрудившихся на почве океанистики,—имя Η. Н.
Миклухо-Маклая. Этого крупнейшего путешественника и ученого можно
считать пионером серьезного исследования в то время почти неизвестной
западной части Океании, в особенности ее крупнейшего острова — Новой
Гвинеи; в то же время он был поборником и нового метода полевой
этнографической работы: длительного и углубленного стационарного исследования,
на основе близкого и дружественного сожительства с коренным
населением, изучения его языка и гуманного, человечного к нему подхода.
В противоположность своим многочисленным зарубежным коллегам —
этнографам и антропологам, Миклухо-Маклай не только не стремился
своими научными работами подготовить и обосновать колониальный
захват изучаемой страны тем или иным капиталистическим государством, но
он сознательно и систематически преследовал как раз противоположную
цель: защитить коренное население Океании от колониального грабежа,
обосновать его права на независимость и самостоятельное политическое
и культурное развитие. Не вина Миклухо-Маклая, что эта цель оказалась
недостижимой. Зато другая, чисто научная задача была им в значительной
степени выполнена: он едва ли не впервые показал читающей европейской
публике жителей Новой Гвинеи и других областей Океании и юго-
восточной Азии не как кровожадных, свирепых дикарей-людоедов, а
как живых людей, с их хорошими и дурными чертами, с их особым
культурно-бытовым укладом, но с общечеловеческими потребностями и влечениями,
людей, способных к дружбе и взаимопомощи, к восприятию нового.
Нечего и говорить, что для специалиста этнографа и антрополога Океании
научные материалы исследований Миклухо-Маклая, хотя
неблагоприятные обстоятельства и ранняя смерть помешали Миклухо-Маклаю довести
до конца исследования и обработать свои материалы, представляют
исключительную ценность.
Советские ученые, вооруженные марксистским методом исследования,
внесли существенно новую струю в самую постановку проблем австра-
ловедения и океанистики. Каковы результаты наших исследований по
отдельным проблемам, в разработке тех или иных вопросов этнографии
Австралии и Океании,— об этом скажет читателю содержание
предлагаемой книги.

НАРОДЫ АВСТРАЛИИ
И ТАСМАНИИ

ГЛАВА ПЕРВАЯ
ИСТОРИЯ колонизации
И ЭТНОГРАФИЧЕСКОЕ ИЗУЧЕНИЕ
АВСТРАЛИИ И ТАСМАНИИ
Австралию открыл для европейцев голландец Биллем Янц в 1605 г.
Гипотеза, высказанная еще в древности, о том, что в южном
полушарии существует огромный материк, Terra Australis (буквально
«Южная земля»), была, таким образом, подтверждена. Возможно, что
испанские и португальские мореплаватели подходили к берегам Австралии
и раньше. Об этом не сохранилось никаких известий.
Голландские моряки назвали вновь открытый ма-
Открытие терик Новой Голландией. Голландские суда неодно-
тр лии кратно посещали ее западный и северный берега,
по, располагая и без того богатейшими колониальными владениями в
соседней Индонезии, голландцы не интересовались колонизацией земли:
берега Австралии показались им неприветливыми и бесплодными.
Голландских поселений на берегах Австралии так и не появилось.
Более полутора веков австралийский материк оставался совершенно
неисследованным европейцами. Не было даже определенных представлений
о его очертаниях и размерах.
В 1770 г. английский мореплаватель Джемс Кук впервые посетил
восточный берег Австралии и доказал затем, что Новая Гвинея и Новая
Зеландия — самостоятельные острова, а не крайние выступы Австралии1.
После этих открытий очертания Австралии с запада, севера и востока и
ее размеры стали европейцам приблизительно известны. Оставалось
определить очертания южного берега; на это английским морякам
понадобилось двадцать лет.
Залив, в котором Кук впервые высадился на берег Австралии, он
назвал Ботани-Бей (Ботаническим заливом), так как его поразили пышность
и разнообразие береговой растительности. Все открытое им побережье он
назвал Новым Южным Уэльсом.
Австралия не имела в то время для Англии большого экономического
значения. Однако после потери североамериканских колоний, в 1783 г.
завоевавших независимость и нанесших этим серьезный удар британской
колониальной экономике, Англия решила прибрать к рукам
австралийский материк и стала принимать меры для его колонизации.
1 Что Новая Гвинея — остров, это установил еще испанец Торрес , открывший
в 1605 г. пролив между Австралией и Новой Гвинеей (Торресов пролив). Но результаты
его путешествия в то время не были опубликованы, и вторичное открытие Куком этого
пролива явилось для всех новостью.
43

Начало колонизации. В 1788 г. вблизи Ботани-Бея высадили партию ссыль-
Первые поселения ных каторжников (850 человек). Так было основана
ссыльных первое английское поселение — Порт-Джэксон
каторжников (будущий Сидней). Началась постройка жилищ,
в том числе и каменного дома для губернатора новой колонии (каковым
был провозглашен начальник первой партии ссыльных).
Положение первых ссыльных поселенцев было чрезвычайно тяжелым.
Они попали в лесную зону, где любым земледельческим работам
должна была предшествовать вырубка леса, требовавшая большого труда.
Между тем среди первых партий невольных колонистов не было
людей, сведущих в сельском хозяйстве. Они не имели необходимого
инвентаря — не хватало даже топоров, пил. Не было домашних
животных. Колония ссыльных во всем зависела от подвоза из метрополии,
и стоило очередному судну из Англии задержаться, как в колонии
начиналась голодовка.
Таким образом, первым следствием приобщения Австралии к
«цивилизации» было превращение ее в место каторжных работ. Англия
ссылала в Австралию бродяг и дищих, разоренных крупной машинной
промышленностью ремесленников и согнанных с земли крестьян,
доведенных нищетой до бродяжничества и разных правонарушений.
В первые семь лет (с 1788 г.) в Австралию было отправлено 5765
ссыльных. В последующие пятнадцать лет (с 1795 г.) — 6525 и с 1816 по
1820 г.—И 250 человек.
Постепенно ссыльные начали расчищать и готовить землю к
возделыванию. По истечении срока наказания их оставляли на вечное
поселение в Австралии, а иногда просто не выпускали из тюрем — ведь они были
бесплатными работниками. Нередко ссыльные делали попытки бежать.
Они бродили по лесам (так называемые бушрангеры — «лесные
разбойники»), иногда попадали к австралийцам и оставались жить с ними. В те
годы австралийцы вообще относились к европейским колонистам
дружественно.
Добровольная иммиграция европейцев в Австралию была вначале
ничтожной, хотя английское правительство и предоставляло в распоряжение
иммигрантов бесплатные рабочие руки ссыльных. Количество
свободных поселенцев пополнялось лишь теми же ссыльными, отбывшими срок
наказания, и офицерами и солдатами, окончившими срок службы.
Увеличению притока свободных колонистов спо-
Развитие овцеводства. собствовал успешный опыт разведения в Австралии
Кочникноирнир
и усиление класса мериносных овец. Оказалось, что грубое и же-
земельных магнатов сткое руно английских овец становится нежным
и тонким под воздействием сравнительно мягкого
австралийского климата. Слухи о возможности быстрого обогащения
привели в Австралию тысячи людей. С 1821 по 1826 г. свободное население
европейского происхождения в Австралии увеличилось с 23 тыс. до 36 тыс.
Свободные поселенцы были в большинстве своем зажиточными
людьми. Поездка в Австралию стоила много денег. Люди без средств моглипо-
пасть в Австралию лишь в качестве ссыльных. Правительство
предоставляло свободным поселенцам землю, ссужало их семенами, припасами
и скотом. Кроме того, они получали право пользоваться даровым трудом
ссыльных, отдаваемых им в полную власть.
Внутренние потребности метрополии привели к тому, что ведущей
отраслью хозяйства Австралии стало овцеводство. Переселенцы,
владевшие капиталом, становились в подавляющем большинстве овцеводами.
Кроме получаемой от правительства, они иногда захватывали землю
самовольно. Такие поселенцы-землевладельцы назывались скваттерами.
44

Увеличение поголовья овец требовало открытия новых пастбищных
земель, и скваттеры, вслед за своими стадами, постепенно продвигались
все дальше от берега, вглубь материка. К 1830-м годам юго-восточная
часть Австралии была уже почти полностью освоена ими.
Развитие овцеводства привлекло в Австралию крупный английский
капитал. Появились богатые овцеводческие компании. Земельные
магнаты владели миллионами гектаров земли, приобретенной ими почти
бесплатно. «Скваттерские» фамилии держали в своих руках фактически
и всю власть в колонии. Масса населения, состоявшая в большинстве
еще из ссыльных, была совершенно бесправна.
С 40-х годов начинается период нецрерывных экспедиций во внутренние
районы Австралии. В 1847 г. Кеннеди из Сиднея отправился отыскивать
путь к п-ову Иорк и пропал без вести. Та же участь постигла Лейхардта,
отправившегося в 1848 г. из Сиднея вглубь страны. Печальный исход
этих двух экспедиций на многие годы приостановил исследование
внутренних районов Австралии. В 1855 г. Грегори пошел по течению р.
Виктории (Барку) на юго-запад, но возвратился, остановленный
пустынями центральной Австралии. В 1860 г. Стюарт с юга дошел до
середины материка, но не смог преодолеть пустыню и вынужден был
повернуть обратно. В 1861 г. он повторил попытку и опять безуспешно.
Наконец в 1862 г. он пересек Австралию с юга на север и нашел
удобный путь, вдоль которого через десять лет, в 1872 г., была проведена
телеграфная линия, ставшая опорной базой для всех экспедиций внутрь
Австралии.
Скотоводы-скваттеры продвигались непосредственно вслед за
путешественниками, по их свежим следам, и «скупали» у аборигенов землю
сотнями тысяч гектаров за несколько ножей или зеркал. Скваттер,
«купив» огромный участок земли, строил в центре его дом и жил в нем, как
удельный князь. Его скот пасли пастухи, разбросанные друг от друга
иногда на расстоянии дня верхового пути. Скваттер имел на своей
главной станции жилища для стригачей (shearers) — сезонных рабочих для
стрижки овец, мясную лавку, склад шерсти и т. п. На своей земле он не
признавал никаких законов, кроме им самим установленных.
Уже к 1830-м годам стало ясно, что ссыльные не могут обеспечить
возросшую потребность в рабочей силе. Правительство стало принимать
меры для усиления иммиграции в Австралию свободных поселенцев1.
Тогда-то и появилась на сцене пресловутая теория «систематической
колонизации» Уэкфильда.
„ Буржуазный экономист Э. Г. Уэкфильд выступил
«Систематическая ^rj .oon χ ^ j
колонизация» впервые в lozy г. со своим планом
«систематической колонизации», т. е. заселения и
экономического развития колоний. Суть плана состояла в том, чтобы
искусственным путем пересадить капиталистические отношения в новозаселяемые
колонии, а для этого создать там рынок рабочей силы.
«...Теория колонизации Уэкфильда,— писал Маркс,— которую
Англия в течение некоторого времени старалась осуществлять
законодательным путем, стремится к фабрикации наемных рабочих в колониях»2.
Проведение этой теории на практике состояло в Австралии в
следующем: вся земля, которую скваттеры еще не успели отнять у
аборигенов, была объявлена правительственной собственностью. Колониальные
1 Австралийские фермеры, рабочие и мелкие буржуа начали борьбу за отмену
ссылки. После долгих колебаний правительства ссылка была окончательно отменена
в восточноавстралийских колониях в 1850 г., в Западной Австралии — в 1868 г.
2 К. Маркс. Капитал, т. I. Госполитиздат, 1953, стр. 769.
45

власти назначили высокую, независимую от спроса и предложения, цену
на эту землю. «Свободный» поселенец, прибыв в Австралию, вынужден
был годами работать у какого-либо скваттера-капиталиста, чтобы скопить
деньги и купить участок земли. П@сле этого он мог удалиться с рынка
труда. Правительство же на деньги, полученные от продажи земли,
ввозило другого «свободного» поселенца, поддерживая тем самым рынок
труда для капиталистов.
Цена земли была установлена в272фн. ст. за гектар. Расчет был
следующий: капиталисту на каждые 40 га,земли нужно трое рабочих;
провоз троих рабочих с семьями из Англии стоил 100 фн. ст.1
Маркс иронически хвалил Уэкфильда за то, что он в колониях
«раскрыл истину о капиталистических отношениях в метрополии», истину,
которая обычно ускользает от понимания буржуазных ученых и
которая состоит в том, что «капитал не вещь, а общественное отношение
между людьми, опосредствованное вещами»2. Недостаточно вывезти в
колонию деньги и средства производства, надо создать там и условия для
соответствующих общественных отношений, создать рабочих,
вынужденных продавать свою рабочую силу.
План «систематической колонизации» был принят австралийскими
властями и проводился в жизнь в 30—40-х годах XIX в. под личным
руководством Уэкфильда. План, однако, провалился. Правда, цена земли
была вздута, как требовал Уэкфильд, но это привело лишь к
колоссальным барышам для спекулянтов землей. Спекулянты наживались также
и на доставке рабочих из Европы, а потом и из стран Азии. Число
рабочих рук увеличилось, но они не находили себе применения как раз
в сельском хозяйстве (а именно в этом была основная цель
«систематической колонизации»), потому что владельцы земельных латифундий,
расширяя пастбища для своих овец, не переходили к зерновому
хозяйству. Избыток рабочей силы скапливался в городах. Мало того, с конца
40-х годов начался даже отлив излишней рабочей силы в Калифорнию,
где в это время (1848) было открыто золото.
г. Тогда колониальные власти прибегли к новой мере,
в Австралии ^ни тоже объявили (1851) об открытии золота
и рост колонизации в Виктории, хотя золото было там найдено гораздо
раньше, что тщательно скрывалось. В Австралию
из Англии и из других стран Европы (затем и из Азии) потянулись
десятки тысяч иммигрантов, главным образом неимущего люда. В числе
их были и деятели подавленного в Англии чартистского движения,
ирландские повстанцы. Численность населения Австралии стала быстро
расти. За одно десятилетие (1851—1861) оно выросло почти втрое,
перевалив за миллион. Значительный процент населения составляли
золотоискатели—«диггеры» («копатели»), как звали их в Австралии.
В год наивысшего напряжения «золотой горячки» (1858) в одной
Виктории было 147 тыс. диггеров, в том числе почти четверть — 34 тыс.
китайцев3.
Развитие золотых приисков привело к оживлению и в сельском
хозяйстве. Возрос спрос на хлеб, стало более выгодным производить его.
Стали расти земледельческие фермы за счет овечьих пастбищ. Но земля
попрежнему была в руках магнатов-скваттеров. Поэтому в 50—60-х годах
усилилась борьба фермеров, рабочих и золотоискателей против аграрной
1 См. А. Милейковский. Австралия. JL, 1937, стр. 52.
2 К. Маркс. Капитал, т. I, стр. 769.
3В. Fitzpatrick. The Australian people. 1788—1945. 2-d ed. Melbourne,
1951, стр. 164.
46

знати, за демократические реформы. В 1856 г. правительство метрополии
предоставило австралийским колониям право иметь свои ответственные
правительства. Под давлением масс правительства Виктории и Нового
Южного Уэльса были вынуждены принять некоторые законы, в том числе
провести очень робкую аграрную реформу, хотя бы формально
ограничить рост крупного землевладения (законы 1862, 1865 годов и др.).
Однако прославленные «демократические» реформы 1860-х годов очень
мало изменили фактическое положение дела, почти не затронули
интересов земельной знати. Доступной для средних и мелких фермеров земли
в освоенных областях Австралии попрежнему не было.
Растущий земельный голод толкал к новым попыткам проникнуть
дальше вглубь неизведанных обширных пространств Центральной
Австралии. В 70-х годах были совершены новые крупные путешествия
внутрь материка, теперь уже по западной его половине: братья Фор-
рест (1870—1871), Уорбертон (1873), Джайльс (1875) пересекли в разных
направлениях большую западную пустыню, рассеяв легенду о ее
непроходимости и недоступности. Западная Австралия начала привлекать
к себе больше колонистов. В 1882 г., кстати, там тоже было открыто
золото.
К числу наиболее пустынных, наименее доступных относились также
внутренние районы так называемой Северной территории, имеющие
характерную историю. Первоначально Северная территория являлась составной
частью колонии Южная Австралия (она была присоединена к последней в
1862 г.). От политики заселения Северной территории путем медленного
проникновения скотоводческих поселений с юга вскоре пришлось отказаться.
Скотоводы не могли остаться в неприветливых районах Северной
территории, отдаленных от городов, источников сезонной рабочей силы. Они
либо откатывались обратно на юг, либо, не задерживаясь, проходили
к северным береговым районам, используя центральную часть Северной
территории лишь как длинный коридор. В северных береговых
районах есть реки, всегда имеющие воду. Здесь, на этой части территории,
так называемой Топ Энд (Top End, букв, «верхний конец»), и
сосредоточилось пришлое население.
π Первая австралийская колония в юго-восточной
Политическое
развитие колоний части материка ведет свое начало с 1788 г., с
основания Порт-Джэксона (Сиднея). В дальнейшем,
по мере того как расширялась колонизация какой-нибудь крупной
области, росло ее население, она оформлялась политически в самостоятельную
колонию. В качестве таких особых колоний выделились одна за другой
Тасмания (1825), Западная Австралия (1829), Южная Австралия (1836),
Виктория (1851), Квинсленд (1859). Правительство метрополии пыталось
помешать этому дроблению, создать общее управление колониями, через
которое ему удобнее было бы иметь с ними дело; но между отдельными
колониями было много противоречий, главным образом в области
таможенной политики, и они не шли на объединение.
Только подъем рабочего движения в конце XIX в.— «великая стачка»
моряков (1890), стачка стригачей (1896) — заставил буржуазию
Австралии всерьез подумать о централизации аппарата в целях более
успешного подавления рабочих. Имелось в виду также сосредоточить в одних
руках законодательство об иммиграции. Метрополия же была
заинтересована в усилении обороны Австралии от растущей угрозы со стороны
Германии и США, которые в это время проявляли большую активность
в этой части Тихого океана. Под действием всех этих причин в 1900 г.
австралийские колонии объединились в федерацию, получив права
доминиона Британской империи.
47

Жители Новой Голландии (Австралии) в начале XIX в.
По рис. худ. П. Михайлова (экспедиция Ф. Беллинсгаузена)
Этнографическое Первое знакомство европейцев с австралийцами
изучение восходит к концу XVII в. Но это были случайные
аборигенов соприкосновения. Европейские мореплаватели обычно
в ранний период лишь издали знакомились с берегами Австралии.
Исключение составляет только Джемс Кук, который видел
австралийцев ближе.
Колонисты, прибывавшие в Австралию, с самого начала сталкивались
с аборигенами. Исследуя страну, они собирали сведения и о ее коренном
населении. Но эти сведения собирались не специалистами-этнографами
(таких тогда вообще не было), а случайными наблюдателями: ссыльными,
служащими, полицейскими, торговцами. В описаниях путешествий,
в разных записках, очерках страны мы находим различные, по большей
части отрывочные, этнографические материалы. Эти материалы,
однако, тем ценнее для науки, чем к более раннему времени они
относятся, потому что они показывают наименее затронутый чужеземным
влиянием быт австралийцев. Особенно важны рассказы беглого ссыльного
Уильяма Бэкли, который в 1804 г. попал в плен к аборигенам и жил
сними тридцать два года. Чрезвычайно интересны сообщения первых
русских путешественников — моряков Ф. Ф. Беллинсгаузена и М. П.
Лазарева, дважды посетивших (1820) Порт-Джэксон и имевших возможность
наблюдать окрестные группы аборигенов. Один из их спутников —
П. М. Новосильский — составил наиболее серьезное и обстоятельное
описание быта аборигенов. Другой участник той же русской экспедиции,
казанский профессор Иван Симонов, тоже дал ценное описание виденных им
австралийцев.
48

Вождь австралийского племени с нагрудным знаком, полученным от колониальной
администрации. Рядом — его жена.
По рис. худ. П. Михайлова (экспедиция Ф. Беллинсгаузена)
Этнографические описания австралийцев, накоплявшиеся в этот
период, относятся главным образом к внешнему быту, материальной
культуре, образу жизни — словом, к тем явлениям, которые бросались в
глаза даже неспециалистам. Напротив, такие мало доступные для
постороннего наблюдателя стороны жизни австралийцев, как их общественный
строй, верования, предания, фольклор, ускользали из поля зрения, и
в большинстве этнографических описаний этого периода их бесполезно
искать.
Едва ли не первым обнаружил интерес к особенностям общественного
быта австралийцев Φ. Ф. Беллинсгаузен: он нашел, что австралийцы
живут «обществами» по 25—50—60 человек и что «правление» у них до
прихода белых было «патриархальное», под руководством старейшин.
Пока Австралия была только местом ссылки, ко-
Истребление ренное население почти не привлекало к себе вни-
и оттеснение г r\ ~
аборигенов мания колонистов. Оно жило своей жизнью,
колонисты — своей. Беглые ссыльные иногда попадали
к аборигенам и оставались у них. С началом разведения в Австралии
овец отношение колонистов к коренному населению резко изменилось.
Захватывая в поисках пастбищ охотничьи угодья аборигенов, пришельцы
оттесняли их все дальше и дальше вглубь материка.
Аборигены Австралии еще не достигли той сравнительно высокой
стадии хозяйственного развития, когда их можно было бы с выгодой
эксплуатировать. Поэтому они не были нужны австралийским колонистам и
превратились в «избыточное население» на собственной родине, как
только туда проник капитал и капиталистические отношения. Началось
зверское истребление австралийцев, фактически объявленных вне закона.
Колонисты, в виде развлечения, охотились на них, пристреливали из ружей.
*4 Народы Австралии и Океании ГГк
49

Овцы скоро стали постоянным поводом для конфликтов. Для
аборигенов, никогда не знавших скотоводства и не понимавших, что такое
частная собственность, это была законная охотничья добыча. Но за
каждого барана колонисты жестоко отплачивали: они снаряжали карательные
отряды, убивали в джунглях первых встречных австралийцев.
Коренному населению в этих условиях не оставалось ничего другого,
как покидать свои исконные территории, на которых тысячелетиями жили
и умирали их предки, и уходить в пустыню. Попытки остаться на своих
землях ничего хорошего не сулили: колонизаторы систематически
истребляли местных жителей. Они пускали в ход не известное
австралийцам огнестрельное оружие, а кроме того, не брезгали и такими
бесчестными способами в неравной борьбе, как разбрасывание отравленной
пищи, которую голодные «дикари» поедали, погибая затем в
мучениях. «Культурные» колонисты нередко устраивали настоящие облавы,
нападая на беззащитные стойбища и убивая всех, без различия пола
и возраста.
Колониальная администрация нашла еще один способ истребления
аборигенов: создание «туземной полиции». Последняя была
организована в 1837 г. в Виктории в виде опыта и пополнялась путем подкупа,
обмана и спаивания коренных жителей. Используя межплеменную рознь,
администрация направляла полицейские отряды в отдаленные местности,
поручая им действовать среди враждебных племен. Поощряемая белой
администрацией, «туземная полиция» творила всяческие жестокости.
В 1839 г. «полиция» была распущена, но в 1842 г. вновь создана и
просуществовала до 1853 г.
Сами колонисты, однако, не уступали по части зверств и жестокостей
«туземной полиции».
В 1879 г. Η. Н. Миклухо-Маклай, живший в это время в Сиднее,
писал: «В северной Австралии, где туземцы еще довольно многочисленны,
в возмездие за убитую лошадь или корову белые колонисты
собираются партиями на охоту за людьми и. убивают сколько удастся черных,
не думая о том, что, оттесняя с каждым днем туземцев из более
плодородных местностей, они ставят их в положение или голодать или убивать
скот белых взамен растений и животных, уничтоженных или ставших
редкими вследствие овцеводства и плантаций у белых»1.
Здесь уместно привести случай, известный в истории под названием
Фрэзерской резни. Осенью 1857 г. двое англичан с Фрэзер-Харм
(Квинсленд) приехали в соседнюю туземную деревню Кунгарри. Мужское
население было на охоте. Англичане выгнали из шалашей всех женщин,
выбрали двух девушек и изнасиловали их. В ту же ночь аборигены убили
на Фрэзер-Харм одного из насильников и еще нескольких англичан.
Тогда со всех концов стали стекаться к Фрэзер-Харм «белые мстители»,
перебили всех жителей Кунгарри и соседних деревень, всего около 2 тыс.
человек. Остается добавить, что Фрэзерской резней называется эта
история не потому, что англичане убили несколько тысяч аборигенов, а
потому, что погибло несколько англичан.
к „ Исследование первобытно-общинного строя австра-
период лийцев и их культуры началось лишь с 1880-х го-
австраловедения дов, с выходом в свет книги Л.-Г. Моргана
«Древнее общество» (1877) и труда Энгельса
«Происхождение семьи, частной собственности и государства» (18,84).
Один из последователей и друзей Моргана, Лоример Файсон, живший
в эти годы в качестве миссионера среди австралийцев, под влияниеммор-
1 Н. Н. Миклухо-Маклай. Собр. соч., т. П. λί.—Л., 1950, стр. 442.
50

гановских идей заинтересовался социальной организацией австралийских
племен и обнаружил у них поразительно интересные формы отношений
родства и группового брака. Он собрал сам лично и через других
миссионеров данные о социальном строе племени камиларои и нескольких
других племен и обработал их в сотрудничестве с Альфредом Хауиттом,
который по своей службе в качестве «протектора» туземцев 1 в долголетних
странствованиях постоянно сталкивался с коренным населением
Австралии. Результатом совместной работы Файсона и Хауитта, под
руководством Моргана, вышла замечательная книга «Камиларои и курнаи»2,
составившая эпоху не только в австраловедческой, но и этнографической
науке вообще. Собранными ими материалами широко пользовались
Морган и Энгельс. Позже Файсон и Хауитт публиковали свои
отдельные статьи по австралийской этнографии, а Хауитт обобщил все свои
исследования в большой монографии «Туземные племена юго-восточной
Австралии»3.
То, что Хауитт и Файсон сделали для племен юго-восточной Австралии,
для Центральной Австралии сделали Болдуин Спенсер и Франк Гиллен.
Профессор биологии Мельбурнского университета Спенсер,
последователь Моргана, и Гиллен, долгое время работавший в качестве протектора
аборигенов Центральной Австралии, глубоко изучили социальный строй
и верования некоторых из этих племен, особенно аранда (арунта). Оба
исследователя пользовались доверием аборигенов и считались как бы
посвященными в тайные предания племени. Перед их глазами раскрылся
сложный мир представлений и обрядов. О возможности существования
чего-либо подобного ученые прежде и не подозревали. Книги Спенсера и
Гиллена «Туземные племена Центральной Австралии» 4 и «Северные племена
Центральной Австралии»5 заняли одно из первых мест в
этнографической литературе. Миссионер Карл Штрелов, долгое время живший
среди аранда, в поселке Германсбург, и хорошо знавший местные
диалекты, собрал обширные тексты по верованиям и фольклору,
опубликованные им на языках племен аранда и лоритья 6.
В этот же «классический» период австраловедения (1880—1914)
появились материалы и других наблюдателей и исследователей. На первом
месте из них надо поставить сообщения Вальтера Рота о племенах
северозападного Квинсленда. В отличие от большинства других исследователей,
Рот подробно описал и материальную культуру аборигенов. Несколько
раньше Рота о племенах Квинсленда писал, только менее систематично,
норвежский путешественник Карл Лумгольц (1880—1884). Позже, уже
перед первой мировой войной, среди туземцев северного Квинсленда
работал швед Эрик Мьоберг. О двух племенах восточного Квинсленда
имеются хорошие монографии Джона Мэтью. Об аборигенах Нового Южного
Уэльса ценные материалы опубликовал в 1884 г. Эдуард Пальмер; позже
появились интересные, хотя не во всем надежные, сообщения о племени
юалайи исследовательницы К. Лангло-Паркер. О племенах Южной и
Центральной Австралии следует отметить, помимо упоминавшихся выше
классических работ, интересные сообщения миссионеров Самуэля Гэсона,
Джорджа Тэплина, О. Зиберта.
1 О должности протектора, как и о «туземной политике» вообще, см. стр. 284.
2 L. Fison а. Α. Η о w i t t. Kamilaroi and Kurnai. Melbourne, 1880.
3 Α. Η о w i t t. The native tribes of South-East Australia. London, 1904.
4 B. Spencer a. F. G i 1 1 e n. The native tribes of Central Australia.
London, 1899.
5B. Spencer a. F. Gillen. The northern tribes of Central Australia.
London, 1904.
6C. Strehlow. Die Aranda und Loritja-Stamme in Zentral-Australien.
Frankfurt am Main, Bd. I—V, 1907—1920.
51
4*

Заметно отставало этнографическое изучение западных областей
Австралии, где европейская колонизация шла медленнее и аборигены
оставались менее затронутыми ее влиянием.
Чуть не все районы Австралии охватил своими сообщениями Р. Мэтьюз.
Этот чрезвычайно плодовитый, но поверхностный исследователь,
находившийся с 1883 г. на правительственной службе в Южной Австралии,
собирал, частью сам, а больше через своих корреспондентов, материал
по общественному строю, верованиям и языку племен разных территорий
и опубликовал до 150 статей в различных журналах.
В «классический» период австраловедения наука обогатилась
неизмеримо большим количеством сведений об австралийцах, чем в предыдущий
период, и материал этот собирался теперь в большинстве систематически.
Но хотя методика собирания материала и усовершенствовалась, все
более трудным становилось его собирание: под натиском белой колонизации
коренное население отступало, утрачивало прежнюю культуру; частью оно
было истреблено. На юго-востоке, в Виктории, аборигенов к началу XX в.
почти не осталось. Уже Хауитт собирал свои материалы, пользуясь больше
воспоминаниями стариков, чем прямым наблюдением над .бытом. Даже
в центральных областях аборигены начали забывать прежние обычаи.
Спенсер и Гиллен описывали обряды, которые в их время почти не
исполнялись.
Разумеется, не одни только научные интересы заставляли
исследователей изучать коренное население Австралии. На первом месте стояли
интересы колонизации, требовавшие хотя бы поверхностного знания
языка аборигенов и их обычаев. Добросовестные исследователи типа
Файсона и Хауитта, Спенсера и Гиллена — это исключения, потому
именно и ставшие столь известными в науке, что они были редкими. В «трудах»
же большинства авторов, писавших об австралийцах, ясно сквозит
поставленная ими цель: изобразить австралийцев как грубых дикарей,
полузверей, людоедов и т. п. и тем оправдать подлинные зверства
колонизаторов. Очень яркий образец подобного рода литературы — работа
немецкого путешественника Эргарда Эйльмана, пересекшего весь материк
с юга на север1. Автор подробно описывает разные стороны быта
аборигенов, но, в противоположность гуманному духу описаний Спенсера и
Гиллена, в книге старательно собраны слухи о нападениях аборигенов на
европейских поселенцев, о склонности к воровству, о людоедстве и
прочих ужасах; автор отнюдь не дает себе труда проверить эти небылицы.
Зато хорошо известные ему факты подлинных гнусностей, творимых
колонизаторами над коренным населением, Эйльман всячески старается
затушевать и оправдать.
Подобного рода «труды» явились отражением в идеологии того, что
проводилось на практике. К началу первой мировой войны на большей части
австралийской территории уже не осталось такого аборигенного
населения, которое, хотя бы отчасти, сохранило старый уклад жизни, а в
большинстве районов восточной части Австралии и вообще его не
осталось. Колонизаторы, старавшиеся «очистить» землю от коренного
населения, достигли своей цели.
В период после первой мировой войны наступил пе-
Новейший период релом в политике по отношению к аборигенам. Ка-
в колониальной тастрофическое падение численности коренного насе-
политике r ^ г
и в этнографических ления заставило, наконец, и правительственные ор-
исследованиях ганы обратить на это внимание. Главную роль при
этом сыграли не «гуманные» соображения, а интересы
тех же землевладельцев-скваттеров, их потребность в дешевой рабочей
1 Ε. Ε у 1 m a η п. Die Eingeborenen der Kolonie Sud-Australiens. Berlin, 1908.
52

силе. Никогда не знавшие земледелия аборигены были плохими батраками
на пшеничных фермах, но для овцеводческих «станций» из них получались
прекрасные пастухи и объездчики. А нужда в них возросла с начала XX в.,
когда был запрещен ввоз рабочих с островов Меланезии и сильно
ограничен ввоз их из Юго-Восточной Азии. В годы первой, а затем второй мировой
войны нехватка рабочей силы стала ощущаться еще острее. Понятно,
что скваттеры-овцеводы вынуждены были все чаще обращаться к
использованию резерва дешевого труда из остатков коренного населения. Вот
почему стали более серьезно думать о том, как сохранить этот резерв.
Со своей стороны прогрессивная общественность Австралии требовала
установления минимума человеческих прав для аборигенов. Многие,,
особенно этнографы, стремились сохранить и остатки их племенного
быта, они интересовали этнографов прежде всего как предмет изучения;
некоторые исследователи надеялись и практически помочь остаткам
аборигенного населения, оградить его от бедствий капиталистического строя
и колониального гнета, а для этого изолировать его от европейских
поселенцев, создав неприкосновенные заповедники — резервации. Тут
сказался тот же ошибочный идеалистический взгляд, какой в свое время
защищали русские народники, стремившиеся оградить крестьянскую
общину от капиталистической «заразы»: на это сходство взглядов правильно
указывает современная коммунистическая печать Австралии г.
Новый этап в изучении аборигенов и выразился в стремлении лучше
исследовать еще сохранившиеся остатки их старого быта в тех местностях,
где они еще живут относительно компактными группами, меньше общаются
с англо-австралийцами и сохранили остатки племенного быта. Изучаются
поэтому преимущественно аборигены п-ва Иорк, Арнхемленда, северного
Кимберлея, некоторых областей западной пустыни. Подавляющее
большинство новых этнографических материалов относится именно к этим местам»
Намечается некоторая тенденция к систематизации собирательско-
этнографической работы. Существует «Австралийский национальный
исследовательский совет» (Australian National Research Council),
который с 1930 г. имеет свой орган «Океания» («Oceania») и выпускает
специальные труды («Oceania Monographs»). Уже за первые одиннадцать лет,
до 1938 г., было издано до 150 специальных работ. В Сиднейском
университете с 1926 г. имеется отделение антропологии. В 1939 г. основана
«Австралийская антропологическая ассоциация», президентом которой
был избран А. Элькин. По уставу, Ассоциация имеет свое
местопребывание по два года поочередно в каждом из австралийских штатов.
Из работ, написанных еще в старом стиле, выделяются исследования
д-ра Герберта Базедова, который еще с 1900-х годов состоял
«главным протектором» аборигенов Северной территории, много
путешествовал, общался с племенами разных районов Центральной и Западной
Австралии. Помимо ряда мелких сообщений, в 1925 г. вышла большая его·
работа «Австралийский абориген»2. На таком же долголетнем
знакомстве с аборигенами области оз. Эйр основана работа Хорна и Эстона
«Дикая жизнь в Центральной Австралии»3.
Работы Наиболее типичная фигура новейшего буржуаз-
современных ного австраловедения — Адольфус Питер Элькин,
этнографов профессор Сиднейского университета. Он совершил
Австралии рЯД науЧНых поездок в разные области Австралии,
в 1927—1928 гг. исследовал племена Кимберлея, в 1930 г.— або-
1 См. «A new stage in the development of the aboriginal people». «Communist
review», № 153, Sept. 1954, стр. 284.
2H. Basedow. The Australian aboriginal. Adelaida, 1925.
3G. Horne a. G. Aiston. Savage life in Central Australia. London, 1924.
53

ригенов южных и центральных областей и систематически собирал
информацию через белых поселенцев, миссионеров, правительственных
агентов из разных частей Австралии. Он — лучший знаток быта
аборигенов. Помимо большого числа журнальных статей, он написал солидную
сводную работу1, рассчитанную на широкого читателя-неспециалиста.
В этой книге, как и в статьях, Элькин выступает в роли «защитника»
аборигенов от тех несправедливостей, которым они подвергаются. Он
в самом деле доказывает, и очень убедительно, что австралийские
аборигены вовсе не являются «низшей расой», что они вполне способны к
прогрессу, к усвоению высокой культуры; что они в прошлом выработали
своеобразную культуру, которая была хорошо приспособлена к условиям
их,жизни; что у них было свое мировоззрение, своя этика; что в настоящее
время культурный прогресс их тормозится тем, что колонизаторы грубо
разрушают их привычный уклад жизни, ничего не давая взамен. Элькин
держится того взгляда, что аборигенам надо лишь предоставить
возможность постепенно приспособиться к новым для них условиям, созданным
европейской колонизацией.
Однако Элькин весьма далек от понимания подлинных причин
бедственного положения австралийцев. Ему известно, конечно, что
аборигены согнаны со своей земли, оттеснены в бесплодные пустыни и
тропические джунгли, что их и там продолжают угнетать, но он говорит об этом
вскользь и видит корень зла не в этом, а в том, что аборигены утрачивают
прежние религиозные верования, забывают предания, обряды. Он хотел
бы все это сохранить и увековечить как элементы культуры, необходимые
для существования данного «общества». Подобная точка зрения, как
известно, характерна для «функциональной» школы в этнографии,
господствующей ныне в странах Британской империи2.
Те же основные установки сказываются и в работах учеников и
сотрудников Элькина. Из них на первое место надо поставить супругов
Рональда и Кэтрин Берндт. Эти этнографы, работающие постоянно вместе,
сделали очень много для австралийской этнографии. Их почти
непрерывная полевая работа продолжается с 1941 г. Особенно интересны их
исследования в районе Ульдеа, где и теперь еще сходятся люди из разных
племен Южной и Центральной Австралии3. Другие их работы посвящены
племенам Арнхемленда4. Совместно супругами Берндт и Элькином написано
«Искусство в Арнхемленде»5— весьма интересное исследование о
своеобразных формах древнего и современного искусства аборигенов этой
области.
Положительной стороной работ супругов Берндт является прежде
всего точное и обстоятельное описание быта аборигенов, притом не
только уходящего, но и нового; ценны записи преданий и других текстов на
местных языках; интересен применяемый исследователями метод комби-
1 А. Р. Ε 1 k i п. The Australian aborigines: how to understand them. Sydney —
London, 1938 (русский перевод: «Коренное население Австралии». Μ., 1952).
2 О функциональной школе см. Д. А. Ольдерогге и И. И. Потехи н.
Функциональная школа в этнографии на службе британского империализма. В сб.
«Англо-американская этнография на службе империализма». Труды Ин-та
этнографии, т. ХП. М., 1951.
3 R. а. С. Berndt. A preliminary report of field work in the Ooldea region,
West. S. Australia. Sydney, 1945. R. Berndt. Tribal migrations and myths centring
on Ooldea, S. Australia. «Oceania», 1941, vol. XII, №1. R. a. C. Be r η d t. From black to
white in South Australia. Chicago, 1952.
4 R. Berndt. Kunapipi. Melbourne, 1951. R. a. C. Berndt. Sexualbeha-
viour in Western Arnhem Land. N. Y., 1951. G. Berndt. Women's changing
ceremonies in Northern Australia. Paris, 1950.
5 A. P. Ε Ik in a. R. a. G. Berndt. Art in Arnhem Land. Melbourne,
1950.
54

нированного опроса мужчин и женщин — информаторов, позволивший
получать иногда совсем новые результаты. Но на работах супругов
Берндт сказалось отрицательное влияние той же английской
функциональной школы, а также новой американской «психологической» школы
в этнографии.
Интересны исследования Филис Каберри о «туземной женщине»г —
едва ли не первая работа, где обстоятельно трактуется вопрос о
положении женщины в австралийском племени; автор показывает, что женщина
занимала в племенной жизни австралийцев не такое уж подчиненное
место, как это принято считать.
Из других исследователей последнего времени надо отметить: Урсулу
Мак-Коннел и Лористона Шарпа, изучавших племена п-ва Йорк2;
Фредерика Мак-Карти, исследователя системы обмена у аборигенов3; Томаса
Штрелова и А. Кэпелла, обстоятельно изучивших языки местного
населения 4.
В последнее время появились работы по археологии Австралии,
проливающие свет на вопрос о происхождении коренного населения: можно
отметить работы того же Мак-Карти5, а также С.Митчелла6.
Демократическое ^° ΜΘΡΘ общего роста демократического движе-
течение ния появляются и написанные с подлинно демо-
в современном кратических позиций, в гуманном духе работы
австраловедении 0 КОренном населении. К числу последователей этого
направления принадлежат, например, А. Джолли и Ф. Роз,
изучавшие племена северо-западного побережья 7, Томас Штрелов (сын
миссионера-этнографа К. Штрелова), автор работ о языке и фольклоре цен-
тральноавстралийских племен8, в особенности же Дональд Томсон. __
Томсон в течение многих лет (с 1928 г.) изучал аборигенов Северной
территории и северной части Квинсленда отчасти по поручению
правительства. В отличие от многих своих коллег, он проявил себя подлинным
другом и защитником угнетенного коренного населения. Он энергично
вступался за права аборигенов против белых колонизаторов. Вначале
ему казалось, что аборигенов можно оградить от угнетения и насилий
путем создания неприкосновенных резерваций,— и по его рекомендации
правительство создало в 1937 г. особую резервацию-заповедник в
восточной части Арнхемленда (Арнгемовой земли). Но когда Томсон вновь
пометил эти местности (1943—1945), он убедился, что в резервации
австралийцам живется еще хуже. В 1945 г. он выступил с суровой критикой
всей «туземной политики» правительства и колонизаторов. С тех пор он
последовательно борется за равноправие аборигенов, разоблачает
лицемерную ложь официальных этнографов и правительственных" агентов.
На эти разоблачения Томсона ссылался между прочим А. Я. Вышинский,
1 Ph. К а Ь е г г у. Aboriginal women, sacred and profane. London, 1939.
2 U. Mac Gonnel. The Wik-Munkan tribe of Gape York peninsula. «Oceania»,
1930, vol. I, № 1, 2. R.Lauriston Sharp. Tribes and totemism in N.-E. Australia.
«Oceania», 1939, vol. IX, № 3, 4.
3 F. McCarthy. «Trade» in aboriginal Australia... «Oceania», 1939, vol. IX,
№ 4; vol. X, № 2.
4 Τ h. Strehlow. Aranda phonetics. «Oceania», 1942, vol. XII, № 3. Его же.
Aranda grammar. Там же, 1943, vol. XIII, № 1, 2, 4; vol. XIV, № 1,2. A.Ca-
p e 1 1. The structure of Australian languages. «Oceania», 1940, vol. VIII. Ε г о ж е. Lan
guages of Arnhem Land, N. Austr. Там же, 1942, vol. XII, № 4.
5 F.McCarthy. The prehistoric cultures of Australia.«Oceania», 1949, vol. XIV,
№ 4.
6 S. R. Mitchell. Stone-age craftsmen. Melbourne, 1949.
7 См. А. Джолли и Φ. Роз. Место туземцев Австралии в эволюции
общества. Сб. «Советская этнография», VI—VII. М.—Л., 1947.
8 Т. Strehlow. Указ. работы. См. рецензию на его книгу «Предания аранда»
«Советская этнография», 1950, № 4.
55

глава советской делегации в Организации Объединенных Наций, когда
он в речи на заседании Специального Политического комитета
Генеральной Ассамблеи 11 октября 1949 г. говорил о бесправии
порабощенного коренного населения Австралии.
В своих чисто научных трудах об аборигенах Томсон тоже
эволюционирует. Вначале он интересовался главным образом лишь духовной
культурой аборигенов, обращал мало внимания на материальные условия
их жизни. Такова его первая большая работа «Культ героя, инициации
и тотемизм на полуострове Иорк»1. Впоследствии он все больше стал
интересоваться экономикой. Последняя книга Дональда Томсона2
представляет собой очень серьезную и оригинальную попытку
разобраться в специфических формах экономических отношений, выражающихся
в особом обрядовом «обмене» у племен Арнхемленда.
Коммунистическая печать Австралии указывает в последнее время на
один общий порок австралийской буржуазной этнографии: она вся
поглощена изучением только старой культуры австралийцев. Этнографов
интересуют только те аборигены, которые живут в резервациях и еще
сохраняют какие-то остатки племенного быта. Этнографы не хотят замечать
значительного отряда аборигенов-пролетариев, как чистокровных, так и
метисов, которые работают на овцеводческих станциях, живут на
окраинах городов,, в правительственных и миссионерских поселках. Эти «де-
трибализованные» аборигены,— а число их непрерывно растет,— уже
порвали с племенными традициями, многие из них забыли свои
племенные языки, они сближаются с англо-австралийским рабочим классом,
постепенно сознают общность с ним своих интересов. Они-то заслуживают,
по мнению коммунистической прессы, более серьезного внимания, чем
то, которое до сих пор уделялось им этнографами3.
Русская — дореволюционная и советская — наука
Русские исследования Сделала в австраловедение свой вклад. Правда,
австраловедения в полевой собирательской работе в Австралии
русские ученые, по понятным причинам, почти не
участвовали. Исключение составляют: из ранних путешественников — члены
русской антарктической экспедиции И. Симонов, П. М. Новосильский,
Ф. Ф. Беллинсгаузен; из более поздних —Η. Н. Миклухо-Маклай, который,
будучи в Австралии (1878—1886), лично собрал ценный материал по антро-
пологии и быту австралийцев: А. Л. Ященк;р, которыйв 1903 г. путешествовал
по Австралии и собрал для Музея антропологии и этнографии Академии
наук хорошую этнографическую коллекцию. Но в теоретической
обработке материала по этнографии австралийцев русские ученые сделали
немало. Следует назвать прежде всего интересные работы А. Н.
Максимова, посвященные вопросам социального хтроя австралийцев: «Брачные
классы австралийцев» («Этнографическое обозрение», 1909, № 2—3),
«Групповой брак» (там же, 1908, № 3), «Системы родства австралийцев»
(там же, 1912, № 1—2), «Материнское право в Австралии» (М., 1930).
Несомненную ценность представляет специальная статья Максимова,
посвященная собирательскому хозяйству австралийцев, «Накануне
земледелия» («Учен. зап. Ин-та истории», т. 3). Не останавливаясь на старых,
хотя и неплохих, популярных книжках об австралийцах Д. А. Коропчев-
ского, М. Черняевой, Э. К. Пименовой и др., упомянем о работах совет-
1 D. Thomson. The Hero Cult, Initiation and Totemism on Cape York. «Journ.
Anthr. Inst.», 1933, vol. LXIII.
2D. Thomson. Economic structure and the ceremonial exchange cycle in
Arnhem Land, Melbourne. 1949. См. рецензию в «Советской этнографии», 1952, № 4.
3 «A new stage in the developement of the aboriginal people». «Comm. Review».
№ 153, Sept. 1954.
56

ских исследователей по вопросам этнографии австралийцев: П. И. Бори-
сковского, Н. А. Бутинова, И. Н. Винникова, А. М. Золотарева, М. О. Ко-
свена, Ю. М. Лихтенберг, В. К. Никольского, С. А. Токарева, С. П. Тол-
стова (см. список литературы в конце книги). Большая часть работ этих
исследователей посвящена либо общим проблемам австралийской
этнографии, либо вопросам общественного строя австралийцев. Так, В. К.
Никольскому удалось, путем систематического сопоставления фактов
австралийской этнографии с общими археолого-этнографическими данными по
другим частям света, определить уровень исторического развития австралийцев
как протонеолитический. М. О.Косвен, Е. Ю. Кричевский, А. М.
Золотарев много сделали для выяснения развития раннеродовой организации
в Австралии. С. А. Токарев, В. К. Никольский и Ю. М. Лихтенберг
исследовали терминологию родства австралийцев. С. П. Толстов,
комбинируя данные этнографии, антропологии, археологии, построил общую
концепцию происхождения австралийцев, тасманийцев и народов
Океании. И. Н. Винников и Н. А. Бутинов исследовали проблемы экзогамии
у австралийцев.
В курсах лекций в Московском, Ленинградском и других
университетах СССР широко излагаются данные австралийской этнографии,
занимающие почетное место в построении общих курсов — истории
первобытного общества, общей этнографии и других.
Советские этнографы подходят к изучению аборигенов Австралии
с совершенно иных позиций, чем буржуазная наука. Они исходят из идеи
равноценности всех наций, всех народов, больших и малых; их глубоко
интересует и быт таких отсталых народов, как австралийцы. Советским
ученым незачем затушевывать и оправдывать политику порабощения
аборигенов Австралии, проводимую империалистами. Советские ученые
поэтому не занимаются составлением заведомо искаженных картин быта
австралийцев, не стремятся принизить их, изобразить свирепыми
дикарями или безмозглыми фантазерами, как это часто делают буржуазные
«ученые». Советские этнографы стараются, напротив, собрать все
наиболее достоверные сведения о прежнем и современном быте австралийцев
и на основе их нарисовать правдивую картину жизни этого народа, как
до порабощения его империалистами, так и в теперешнем его бедственном
состоянии. Советские ученые также используют материалы по
австралийской этнографии для освещения многих общих вопросов истории
человечества, опираясь при этом на марксистско-ленинское учение об
историческом процессе.
Необходимо отметить, что большие музеи СССР, особенно Музей
антропологии и этнографии Академии наук СССР, Музей антропологии
Московского государственного университета и другие, хранят ценнейший
вещественный материал, в разное время привезенный из Австралии и
относящийся к племенам, ныне частью уже исчезнувшим.

ГЛАВА ВТОРАЯ
ПРОИСХОЖДЕНИЕ КОРЕННОГО НАСЕЛЕНИЯ
АВСТРАЛИИ И ТАСМАНИИ
Вопрос о происхождении коренного населения Австралии и
Тасмании принадлежит к числу интереснейших, но в то же время и
труднейших вопросов этнографии. Особый интерес этой проблемы
заключается прежде всего в том, что перед нами—народы глубоко
архаической культуры. Когда и как сложилась эта своеобразная, при всей
своей примитивности, культура, откуда взялись ее создатели и носители,
как и почему смогла удержаться эта культура до наших дней — вот
вопросы, важные не только для понимания самой
австралийско-тасманийской культуры, но и для выяснения закономерности общего хода
развития цивилизации: ведь в истории последней австралийцы занимают
важное место, хотя и в ранних ее звеньях.
Проблема этногенеза австралийцев и тасманийцев особенно интересна
в связи с обособленностью этих народов как в расовом отношении,
так и по языку и культуре. Но именно эта обособленность и делает
проблему очень трудной. Трудно установить родство и историческую связь
австралийцев и тасманийцев с какими-либо другими народами земли,
от которых они так резко отличаются и языком, и отчасти физическим
типом. А поэтому трудно определить и их происхождение.
„ - Этот вопрос ставился многократно, и уже более
Проблема этногенеза л ог> г r J ^
в работах XIX в. 130 лет по этому поводу выдвигаются разнообразные
предположения.
Едва ли не первой по времени была гипотеза, сделанная участником
русской антарктической экспедиции 1819—1821 гг. (корабли «Восток»
и «Мирный») И. М. Симоновым. Заинтересовавшись виденными им около
Сиднея австралийскими аборигенами, Симонов выдвинул предположение,
что австралийцы — потомки выходцев из Индии, принадлежавших к
одной из низших каст1. Гипотеза эта для своего времени
замечательная. Советская антропологическая наука признает наличие
исторических связей коренного населения Австралии с древними народами Южной
Азии.
ч В 1839 г. капитан Роберт Фицрой в своем описании плаваний кораблей
«Адвенчур» и «Бигль» (участником одного из этих плаваний был, как из-
1 И.М. Симонов. Шлюпы «Восток» '"и «Мирный», или Плавание Россиян в
Южном Ледовитом океане и около света (Рукопись хранится в Казанском гос.
университете им. В. И. "Ульянова-Ленина).
58

вестно, молодой Ч. Дарвин) высказал гипотезу о происхождении жителей
Тасмании и Австралии: они-де являются потомками негров, случайно
занесенных сюда каким-нибудь штормом из Африки или бежавших из
рабства. Так была впервые сформулирована «африканская» теория
происхождения австрало-тасманийцев.
Через шесть лет, в 1845 г., известный путешественник Э. Эйр
выдвинул предположение о путях заселения Австралии: впервые люди
появились, по его мнению, на северо-западном побережье и отсюда тремя
потоками расселились по всему материку,— взгляд и сейчас не устаревший.
Вскоре после этого, в 1847 г., английский антрополог Дж. Причард
в своих «Исследованиях о физической истории человечества» высказал
впервые взгляд, который сейчас почти общепризнан,— взгляд на
австралийцев как на остаток древнейшего населения Океании. По его мнению,
это была «негритосская раса», которая некогда распространилась через
Малайский архипелаг по островам Океании, а одна ветвь ее проникла
через Новую Гвинею или Тимор в Австралию, прежде чем более поздняя
волна «малайско-полинезийской расы» заселила острова.
К 1870-м годам относится знакомство с австралийцами нашего
выдающегося исследователя, путешественника Η. Н. Миклухо-Маклая. На
основании своих добросовестных наблюдений он пришел к выводу о расовой
•самостоятельности австралийцев. «Ознакомившись с австралийцами
б разных местах,— говорил Миклухо-Маклай,— от мыса Йорка на
севере до Гипсленда в колонии Виктории на юге, я убедился в большом
однообразии типа и в отличии этой расы от меланезийской, с одной, и
•от полинезийской, с другой стороны». Указав, далее, на нерешенность
в науке вопроса о расовом родстве австралийцев с другими народами,
Миклухо-Маклай, со свойственной ему научной осторожностью, не взял
на себя окончательного решения. Однако собранный им фактический
материал склонял его «согласиться с мнением профессора Гексли — что
австралийцы составляют расу sui generis»1.
Что касается тасманийцев, то еще около середины XIX в. было
обращено впервые внимание на их существенные отличия от австралийцев.
Роберт Латам в 1847 г. высказал предположение, что тасманийцы и по
языку, и по физическому типу стоят ближе к обитателям Новой
Каледонии, чем к австралийцам. Он считал, что более вероятно заселение
Тасмании не через Австралию, а в обход ее. Мысль о близости языков
тасманийцев и новокаледонцев оказалась ошибочной, но антропологически
они действительно близки к последним. С новокаледонцами сближал
тасманийцев и Т. Гексли (1870). Знаменитый французский антрополог
П. Топинар подчеркивал (1869) расовые различия между австралийцами
и тасманийцами. Французский антрополог Ж.-П.-А. Катрфаж (1889)
видел в тасманийцах расу, близкую к папуасам.
Наконец, известный исследователь тасманийцев Линг-Рот, опираясь
отчасти на мнения своих предшественников, усматривал ближайшее
родство тасманийцев не с кем иным, как с населением Андаманских островов.
Новый этап в изучении проблемы этногенеза австралийцев начался
тогда, когда был впервые поставлен вопрос о сложности состава этой
народности и ее культуры и намечены задачи исследования. О
неоднородности расового состава австралийцев писали еще Лессон(1880), Катрфаж
(1889) и др. Но по-настоящему поставил этот вопрос только Джон Мэтью,
наблюдавший аборигенов непосредственно и много лет посвятивший
австралийской этнографии. Первое изложение его взглядов по этому
1 Сообщение о путешествиях Н. Н. Миклухо-Маклая. Η. Н. Миклухо-
Маклай. Собр. соч., т. П. М.—Л., 1950, стр. 678—679.
59

вопросу относится еще к 1899 г., затем в течение более десяти лет Мэтью»
развивал и уточнял их1.
С точки зрения Мэтью, коренное население Австралии не однородна
по своему составу и происхождению. Оно образовалось из смешения двух
или трех расовых элементов: древнейшего «папуасского» (т. е.
негроидного) и более позднего, родственного дравидам Индии. Следы этого
смешения Мэтью усматривал прежде всего в двухфратриальном делении
австралийских племен: фратрии, по его мнению, суть не что иное, как
остатки тех двух расовых элементов, из которых составилось коренное
население Австралии, самые названия их означают во многих случаях
«курчавые волосы» и «прямые волосы», «темнокожие» и «светлокожие»,,
«темная кровь» и «светлая кровь»; названия фратрий по именам птиц
(клинохвостый орел и ворон и пр.) и мифы о борьбе этих птиц — это
воспоминание о тотемах двух столкнувшихся и объединившихся народов.
Следы этого объединения Мэтью видел также и в наличии «папуасских»
и «дравидийских» расовых элементов в Австралии, и в языках, и в
обычаях.
Вслед за Мэтью сходную точку зрения изложил известный австрало-
вед Альфред Хауитт2. Он тоже пытался установить последовательность
напластования этнических слоев в Австралии. Древнейшим слоем он
считал «негритосский», который сохранился наиболее чисто кое-где в «Ма-
лезии» (Индонезии) — позднейшее ответвление его представляют собой
андаманцы и тасманийцы, а еще более позднее — меланезийцы. Этот
древний негроидный слой был впоследствии вытеснен или поглощен в
Австралии народом-завоевателем, принадлежавшим к «кавказским ме-
ланохроям» (т. е. темнокожим европеоидам), потомками которых
являются теперь современные дравиды Индии; сродни им также цейлонские
ведда, айну Японии, мяо-цзы в Китае и тода в Индии. Изэтих двух
элементов — древнего «негритосского» и позднейшего «кавказского» — и
составилось коренное население Австралии.
Работы Мэтью и Хауитта были первыми попытками дифференцировать
австралийское коренное население, выделить в нем составные элементы.
Но и Мэтью и особенно Хауитт подходили к вопросу слишком
односторонне, даже с точки зрения тогдашней буржуазной науки. Они говорили
прежде всего о расовых элементах австралийского населения, уделяя мало
внимания его культуре. Вскоре, однако, центр тяжести проблемы
переместился именно на культуру, ее сложность и неоднородность. Но это·
не было шагом вперед. Эта новая постановка вопроса связана с работами
Фрица Гребнера, основоположника «школы культурных кругов», одной
из самых реакционных в буржуазной науке.
п Одновременно с выходом в свет основной работы
^<школьГЯ Хауитта (1904) Гребнер выступил в Берлине с до-
культурных кругов» кладом о «культурных кругах и культурных слоях
и их методологическая в Океании»3, изложив в ней свои взгляды на про-
порочность исхождение и состав австралийских и океанийских
культур. В последующих работах Гребнер неоднократно возвращался
к этой теме4.
XJ Mathew. Eaglehawk and crow. A study of the austral ian aborigines.
London—Melbourne, 1899. Ε г о же. Two representative tribes of Queensland. London —
Leipzig, 1910.
2 Α. Ε. Η о w i t t. The native tribes of South-East Australia. London, 1904.
3 F. Grabner. Kulturkreise und Kulturschichten in Ozeanien. «Zschr. f. Ethn.»,
1905, Jahrgang 37, H. I.
4 См. F. G r a b η e r. Wanderungund Entwicklung sozialer Systeme in Australien.
«Globus», 1906, Bd. XC. Его ж e. Die melanesische Bogenkultur und ihre Verwandten.
60

Метод Гребнера заключается в том, что из географического
распространения отдельных культурных элементов (в число которых включаются
и явления социального строя) он делает заключения об их взаимной
связи и принадлежности к целым культурным «комплексам», «кругам», или
«слоям», или, сокращенно, «культурам». Изучая же пространственные
соотношения этих последних, Гребнер приходит к выводам о
последовательности их появления на данной территории, об их
культурно-историческом «возрасте». Например, те «культуры», которые оказываются
расположенными на окраинах определенной культурной области, Гребнер
рассматривает как более древние, а занимающие ее середину считает
более поздними: они как бы оттеснили на окраины своих
предшественников.
Руководствуясь этим методом, Гребнер пришел к следующим выводам
о происхождении «культур» Австралии.
На территории Австралии налицо четыре «культуры», или
«культурных круга», которые проникли туда в разное время. Гребнер
называет их: первую — «тасманийской» (или «древненигритской»); вторую —
«культурой бумеранга» (или «новонигритской»); третью —«тотемической»
(или «западнопапуасской») и четвертую «двухклассовой» (или «восточнопа-
пуасской») культурами. На Тасманию проникла только первая,
древнейшая из культур (откуда и ее название). В Австралии распространение
этих четырех культур неравномерно. Элементы двух древнейших
обнаруживаются по преимуществу в южных и юго-восточных областях;
«тотемическая» культура занимает по преимуществу северо-западную
часть, а также юг и юго-восток материка; наконец, наиболее поздняя,
«двухклассовая», тянется через весь материк с востока на запад, занимая
большую часть его центральных областей. Однако почти повсеместно
элементы всех четырех культур в разной степени перемешались между
собой.
Те же «культуры» распространены, по крайней мере в отдельных
элементах, и на островах Океании. В своих позднейших работах Гребнер
«обнаружил» их почти по всему земному шару. Но в Океании он нашел
еще и другие, более высокие и поздние культуры, на материк Австралии
не проникшие: это «меланезийская культура лука», «протоподинезий-
ская», «новополинезийская», «индонезийская» и «микронезийская»
культуры.
Что же представляет собою, по Гребнеру, каждая из этих «культур»,
или «культурных кругов»? Это просто набор «элементов», «связанных»
лишь тем, что, по мнению Гребнера (очень часто ошибочному), их
распространение на карте совпадает. Вот, для примера, из чего состоит «восточ-
нопапуасская» («двухклассовая») культура, которую Гребнер считает
самой поздней из появившихся в Австралии. В нее входят такие
«элементы культуры»: двухклассовая (т. е. двухфратриальная) система с
женской филиацией; тайные союзы и танцы в масках; культ мертвецов и
черепов; локальная политическая концентрация (термин, Гребнером не
объясненный); оседлость; земледелие; четырехугольные дома; лодка
из досок; булавообразная палица; широкий щит; флейта Пана (свирель)
и простейшие струнные инструменты; орнаментальный стиль —
извилистые линии, меандр, концентрические круги; пластика — маски.
Даже если бы подтвердилось, что все эти «элементы культуры»
одинаково географически распространены (чего в действительности нет), то
и тогда очень трудно было бы представить себе эту «культуру» в целом, как
«Acthropos», 1909, Η. IV, № 3—4, 5—6. Ε го же. Ethnologie. Kultur der Gegenwart,
3-ter Teil, 5-te Abt., Anthropologie. Leipzig — Berlin, 1923, и др.
61

нечто реально существующее, а не как простую инвентарную опись
музейных экспонатов.
Одна из основных идей Гребнера и всей его школы заключается в
отрицании возможности самостоятельного и параллельного развития
сходных явлений в разных местах. Всякое сходство, по его мнению, непременно
указывает на общее происхождение. Гребнер не допускает, чтобы
отдельные элементы культуры зародились и развились на материке Австралии
самостоятельно. Все они, по его мнению, принесены сюда извне и притом
именно в указанной выше последовательности. Собственная культурная
история австралийцев заключалась, по Гребнеру, исключительно в том,
что отдельные «культуры» и их элементы передвигались, распространяясь
из определенных центров, смешивались и скрещивались между собой
и частично деградировали.
Гребнер, конечно, хорошо видел, что значительная часть, если не
большинство, перечисленных им элементов «культур» в Австралии вообще
отсутствует, другие если и есть налицо, то в форме, весьма не похожей
на то, что известно в соседних странах. Он объяснял все это тем, что
австралийцы усвоили не целиком «тотемическую» и «двухклассовую»
культуры, а лишь частично. Так, например, из «двухклассовой» культуры
австралийцы усвоили себе экзогамию, палицы и щиты, мифологию и
орнаментику, «но ни земледелия, ни масок, ни пластики, ни одного из
музыкальных инструментов».
Теория Гребнера пытается дать ответ на вопрос о происхождении
австралийской «культуры», которую она расслаивает на отдельные «круги»,
отождествляя их с внеавстралийскими культурами.
Вопрос о происхождении самих австралийцев, самого народа
Гребнер фактически оставлял в стороне, затрагивая лишь вскользь и, в
сущности, не давая на него никакого ответа. Эта сторона проблемы его
просто не интересовала.
Учение Гребнера нашло живой отклик в этнографической литературе,
особенно в немецких странах. Выводы Гребнера по отношению к культурам
Австралии и Океании многими авторами принимаются как вполне
доказанные истины. Например, А. Кнабенханс, Э. Фаттер, Г. Рохейм и ряд
других в своих работах опираются на схему Гребнера. Однако успех греб-
неровской концепции объясняется не тем, что она действительно позволяет
правильно понять факты, а другими причинами. Более добросовестных
ученых подкупала кажущаяся стройность концепции, якобы приводящей
в ясную и строгую систему хаотическое нагромождение материала; но
большую часть последователей Гребнера привлекло к нему то, что вся
его схема построена на философских основаниях, .близких
'мировоззрению многих реакционных буржуазных ученых, а именно на
неокантианской, чисто идеалистической философии Г. Риккерта. Риккерт, как
известно, противопоставлял «науки о культуре» (т. е. исторические) «наукам
о природе» и утверждал, что в области первых нет никаких общих
закономерностей, ничто не повторяется, все строго индивидуально. Риккертиан-
ство—одна из широко распространенных концепций, излюбленных
современными учеными-реакционерами в качестве идеологического оружия в их
борьбе против марксизма. Именно эта, т. е. методологи' )ская, сторона
гребнеровской схемы и составляет ее коренной порок. 1 х»ебнер исходит
из глубоко ошибочного утверждения риккертианцев, будто в истории не
существует закономерно повторяющихся явлений и будто все сходные и
параллельные формы культуры непременно восходят к одному источнику.
При этом Гребнер игнорирует действительные различия форм,
искусственно сближает явления, имеющие между собой мало общего, и произвольно
выводит их из одного географического центра.
62

С этим связана и другая коренная методологическая ошибка Гребне-
ра: полнейшее отсутствие историзма в его построениях. Хотя гребнериан-
цы и называют свое направление «культурно-историческим», но в
действительности историческое понимание явлений культуры им совершенно
чуждо. Гребнер признает только пространственное перемещение
культурных форм и их чисто механическое смешение, но не допускает возможности
ни их самостоятельного возникновения, ни их развития. Например,
наличие у австралийцев двухфратриального деления, локального тотемизма,
института вождей-колдунов и пр. Гребнер объясняет не историческими
условиями, которые породили эти явления общественного строя, а
исключительно тем, что они были некогда в готовом виде принесены откуда-то
извне и чисто механически заимствованы.
Наконец, одним из наиболее глубоких и неискоренимых пороков всех
гребнерианских построений является их идеалистический характер, тог
что в них человеческая культура совершенно оторвана от народов, ее
создателей. Гребнер сознательно отстранял даже вопрос о происхождении
народа: его интересовали только «культуры» как совершенно
самостоятельные сущности. Одна и та же «культура» поэтому обнаруживалась Гребне-
ром у самых различных народов и, наоборот, у одного и того же народа
оказывалось налицо сразу несколько «культур». Это идеалистическое и
чието космополитическое понимание культуры очень мило сердцу
многих буржуазных ученых. В этом смысле гребнерианство—прямой
предшественник современного американского империалистического
космополитизма.
Неудивительно, что построенная на совершенно ложных
методологических принципах концепция Гребнера не выдерживает самой
снисходительной критики с фактической стороны. Нетрудно убедиться, что
распределение явлений австралийской культуры нисколько не соответствует
схеме Гребнера. Те элементы, которые Гребнер считает признаками «то-
темической» и «двухклассовой» культуры, или совсем отсутствуют в
Австралии (что признает и сам Гребнер), или имеют в ней весьма сомнительные
эквиваленты. Географическое же распределение тех культурных
элементов, которые действительно имеются в Австралии, ни в малой мере
не оправдывает выделения гребнеровских «кругов». Культурные
провинции в Австралии существуют, но совсем не те, которые предполагает
Гребнер, и они никак не совпадают с «культурными кругами» соседних с
Австралией областей.
Построения Гребнера глубоко порочны и ничего не могут дать для
решения проблемы австралийского этногенеза.
Один из сторонников гребнерианского направления, патер Вильгельм
Шмидт, в анализе австралийской культуры пошел значительно дальше
самого Гребнера. Но, хотя в выводах он значительно разошелся со своим
учителем, эти два реакционных течения в современной этнографической
науке — клерикальное (Шмидт) и неокантианское (Гребнер) — подали
друг другу руки во имя общей цели.
В. Шмидт, помимо целого ряда статей, написал весьма объемистое,
многотомное сочинение о «Происхождении идеи бога», первый том
которого («Ursprung des Gottesidee», 1912) посвящен почти целиком именно
австралийцам. Пользуясь выводами Гребнера и по-своему их
интерпретируя, Шмидт пытается доказать,— но совсем неубедительно,— что
у самых «древних австралийских племен существовала вера в
единого небесного бога». (Об этом сказано ниже в главе «Религия
австралийцев».)
В работе, посвященной исследованию австралийских языков, Шмидт
поставил себе целью доказать, что группировка австралийских языков
63

подтверждает правильность гребнеровской схемы и что языковые группы
у австралийцев более или менее соответствуют «культурным кругам».
В действительности же Шмидт доказал как раз обратное — полную
нереальность своих и гребнеровских «кругов». Выделенные им группы
южноавстралийских языков оказываются на поверку не имеющими ничего
общего с «культурами», измышленными Гребнером: сам Шмидт был
вынужден в целом ряде случаев признать это, хотя и пытался, довольно
неудачно, найти объяснение такому несоответствию1.
Словом, как работы Гребнера, так и «исследования» его сторонников
не только не разрешают проблемы этногенеза австралийцев и тасманийцев,
но уводят читателя далеко в сторону от решения этой проблемы.
Почти анекдотический характер носят взгляды тех (правда,
немногих) авторов, которые пытались доказать автохтонное происхождение
австралийцев. Некоторые из них (О. Шётензак) полагали даже, что именно
в Австралии впервые зародился человек и оттуда расселился по всей
земле2. Подобные абсурдные теории разбиваются о простой факт: в Австралии
нет и никогда не было не только приматов, из которых мог бы
развиться человек, но и вообще высших млекопитающих.
Несмотря на многократные попытки решить вопрос этногенеза
австралийцев и тасманийцев, вопрос этот доныне остается не рполне
ясным. Для правильного решения его необходимо использование всех
имеющихся в нашем распоряжении данных, правда, пока еще
недостаточных и притом неравноценных.
д В восточной Австралии, в южном Квинсленде, в
палеоантропологии местности Тальгай, на склоне оврага, на глубине
2—3 м ниже уровня почвы, в 1884 г. были найдены
фрагменты черепа юноши 14—16 лет. Тальгайский череп был
реконструирован и описан в 1918 г. Обладая основными признаками Homo sapiens,
тальгайский человек отличался некоторыми примитивными чертами
строения черепа: низким сводом, большой толщиной костей свода, большой
величиной коренных зубов и поверхности нёба. Череп характеризуется
общей прогнатностью. Надо отметить, что из-за плохой сохранности
реконструкцию вряд ли можно считать вполне надежной.
Тальгайский человек, будучи значительно примитивнее австралийцев,
обладал отдельными признаками австралийской расы: широким и мало
выступающим носом, невысоким и нешироким лицом.
Выходит ли возраст тальгайской находки за пределы геологической
современности? Геологические материалы не дают определенного ответа
на этот вопрос, но и не противоречат положительному его решению.
Несколько позже, в 20-х годах, во время сооружения канала от
р. Муррей, в местности Кохуна, на глубине около 0,6 м был найден
другой череп, близкий по типу к тальгайскому. Большая степень
минерализации свидетельствует о древности находки. Кохунский череп также
имеет примитивные черты: общая большая массивность и прогнатизм,
мощные надбровные дуги, низкий свод при большой длине черепа, очень
крупные коренные зубы, Существенно отметить ставшее впоследствии
типичным для австралийской расы сочетание широкого носа с невысоким
прогнатным лицом и малой шириной черепа.
Третья крупная находка, опубликованная в 1943 г., была сделана
в окрестностях Мельбурна, в местности Кейлор. Кейлорский череп
отличается от тальгайского и кохунского очень большой емкостью мозговой
1 См., например, W. Schmidt. Die Gliederung der australischen Sprachen.
Wien, 1919, стр. 249, 256, 260, 286.
2 О. Schotensack. Die Bedeutung Australiens fur die Heranbildung des
Menschen aus einer niederen Form. «Zschr. f. Ethn.», 1901, Jahrg. 33.
64

коробки (1593 см3) и очень большой высотой свода; коренные зубы менее
крупны, нёбо гораздо менее вытянуто в длину. Кейлорские фрагменты
залегали на большой глубине в песчаном карьере на верхней речной
террасе.
По мнению австралийских геологов, эта терраса относится к тому
горизонту четвертичных отложений, который соответствует третьему
межледниковому периоду Европы.
По мнению других исследователей, череп попал в песчаники этой
террасы гораздо позже того времени, когда последняя образовалась.
Эта точка зрения, повидимому, более вероятна.
Современные австралийские черепа по размерам меньше, чем все три
ископаемые черепа, в особенности по размерам нёба и зубов. В целом
современные австралийцы стоят несколько ближе к кейлорскому типу,
чем к более примитивным тальгайскому и кохунскому.
Для выяснения древнейшей истории австралийской расы большое
значение имеет находка черепа в общем такого же типа, как и описанные
выше за пределами Австралии. Е. Дюбуа, известный по первому открытию
остатков питекантропа, нашел на о-ве Яве, в местности Вадьяк, два
черепа, которые он назвал «протоавстралийскими». Один из них сохранился
лучше. Вейденрейх убедительно показал большое сходство этого вадьяк-
ского черепа с кейлорским. Вадьякский череп имеет крупные размеры
основных диаметров, большую емкость, а также массивные альвеолярные
отростки и крупные зубы. Такое сочетание признаков констатировано
также на некоторых древних черепах из Индокитая, например на черепе
из Там-Понга.
К сожалению, геологический возраст Вадьяка не поддается точному
установлению, так как находка была изучена много лет после того,как
была сделана, и установить ее стратиграфию можно лишь приближенно.
Повидимому, и вадьякскую и кейлорскую находки следует отнести к
начальному отрезку современного геологического периода1.
Надежные антропологические данные о коренном на-
Данные селении имеются лишь по Центральной Австралии
антропологии , \
г (племени аранда) и о двух группах северных
австралийцев — области Арнхемленд.
Физический тип австралийцев в большей чистоте сохранился в
Центральной Австралии. Тип племени аранда можно считать характерным
для австралийцев в целом. Основные особенности типа: средний или
выше среднего рост, тонкое туловище, длинные конечности; волосы
головы волнистые, часто локонами, кожа темнокоричнеьая, борода средняя
или густая, нос низкий и широкий, с низким переносьем, губы толще
средних, лицо прогнатное, по указателю низкое. Голова долихокефальная,
с сильно выступающим надбровьем.
Известно, что в юго-восточной Австралии существуют группы,
отличающиеся от описанного типа низким ростом и курчавоволосостью.
Возможно, что эти группы представляют собою потомство
меланезийцев или тасманийцев, переселенных европейскими колонизаторами
в XIX столетии. Возможно также, что колонизационная волна из Южной
Меланезии (Новая Каледония), с которой, по мнению некоторых
исследователей, связано заселение Тасмании, захватила и юго-восток
Австралии.
Скелет австралийцев изучен полнее, чем их наружное сложение.
Известно несколько серий черепов и скелетов, подробно изученных многими
исследователями.
1 Я. Я. Рогинский, М. Г. Левин. Основы антропологии. Изд. МГУ, 1955,
•стр. 426, 427.
О Народы Австралии и Океании

Австралиец из племени аранда. Австралиец племени курнаи.
Центральная Австралия Юго-восточная Австралия
Для краниологического типа австралийцев характерно сочетание
массивного надбровья и узкой мозговой коробки с прогнатным лицом,
длинным широким нёбом, широким носом и слабо выступающим подбородком.
Многие иностранные исследователи, сопоставляя эти особенности с
краниологическим типом ископаемого человека, утверждают, что австралийцы
представляют собою остаточную группу неандертальского типа. Такое
заключение совершенно не обосновано. Надбровье австралийцев, даже в
случае большего развития, лишейо характерной для неандертальцев слитности
трех элементов — надпереносья, надбровных дуг и боковых отростков.
По высоте свода череп австралийцев имеет типично современное строение.
По преобладанию высоты черепа над шириной австралийцы отстоят от
неандертальцев дальше, чем все европейские, африканские, азиатские иг
за редкими исключениями, океанийские антропологические типы. Такое
же положение австралийцы занимают и по размерам лица. Сравнительно
малая емкость мозговой полости черепа австралийцев также не может
рассматриваться как неандерталоидная особенность, потому что
типичный неандертальский череп характеризуется как раз большими
размерами емкости черепа. Пропорции тела австралийцев тоже резко
отличают их от неандертальцев: для последних характерны широкие плечи и
короткие конечности, т. е. особенности, прямо противоположные тем,
которые свойственны австралийцам. Общая массивность скелета
австралийца —небольшая или даже малая — существенно отличает его от
неандертальца.
Австралийцы в общих чертах сходны с мелацезийцами и папуасами
по многим важным признакам (цвет кожи, прогнатизм, ширина носа,
толщина губ). Однако имеются существенные различия в форме волос
66

головы и в развитии третичного
волосяного покрова на лице и
на теле. За исключением ново-
каледонцев, борода у
меланезийцев развита значительно
слабее, чем у австралийцев.
Заметны различия в форме лица,
носа и в других особенностях.
С австралийским типом в
известной мере сходен цейлоно-
зондский, или веддоидный, тип,
в настоящее время
сохранившийся лишь у отдельных
небольших групп во внутренних
областях островов Индонезии.
Примесь этого типа отмечается,
однако, на всем архипелаге.
Отличия веддоидного типа от
π реобладающего
антропологического типа Индонезии
(малайского) составляют:
умеренно волнистые волосы,
умеренно темная кожа, более
толстые губы, большой носовой
указатель, субдолихокефалия,
широкое (по указателю) лицо,
умеренный прогнатизм. Весь
этот комплекс особенностей в
той или иной степени
характерен и для австралийцев, что
дает основание установить род- Австралийка из Квинсленда,
ство австралийского и веддоид- Северо-восточная Австралия
ного типов, несмотря на
отсутствие полного сходства: веддоидам не свойственны такие характерные
для австралийцев черты, как массивный череп с сильным надбровьем,
большие размеры нёба и альвеолярной дуги и некоторые другие
особенности. Антропологические типы, сходные с веддоидными,
констатируются также среди различных групп Индокитая в Индии, в частности у
цейлонских веддов, от которых происходит и название всей группы.
В целом из антропологических данных можно сделать следующие
выводы по вопросу о происхождении коренного населения Австралии:
1) совершенно исключена возможность автохтонного происхождения
предков австралийцев на территории австралийского материка, так как
Австралия не входила в зону прародины человека;
2) на территорию Австралии человек не мог проникнуть ранее
позднего палеолита, так как австралийский материк был отделен от
азиатского морем уже до того времени, когда юг Азии заселился плацент-
ными млекопитающими. Если бы в течение четвертичного периода «мост»
суши соединял оба континента, то плацентная фауна должна была бы
проникнуть в Австралию. Приписать же питекантропу или нгандонгскому
человеку возможность морских странствий нет никаких оснований. Кроме
того, археологический материал в Австралии не обнаруживает никаких
следов раннего палеолита;
3) предки австралийской расы могли проникнуть в Австралию,
очевидно, только с севера, т. е. с азиатского материка. В современвом на-

селении юго-восточной и
южной Азии имеются
антропологические типы,
близкородственные австралийцам.
Аналогичные свидетельства
о пребывании австралоидных
типов на азиатском материке
представляют ископаемые
находки на Яве и в Индо-Китае;
4) такие признаки
австралийского черепа, как высокий
свод, короткое лицо,
отсутствие надглазничного валика,
наличие подбородка,
характер горизонтальной
профилировки лица и другие,
заставляют полностью отвергнуть
попытки ряда зарубежных
авторов видеть в
австралийцах представителей якобы
неандертальского типа;
5) о краниологических
особенностях предков
австралийцев дают понятие тальгай-
Вильям Ланне, последний тасманиец ский, кохунский и кейлор-
ский черепа, обладатели
которых были, несомненно, родственны современным австралийцам 1.
Если близость австралийского типа к веддоидному типу юго-восточной
Азии проливает свет на происхождение австралийцев, то эти данные
недостаточны для разрешения вопроса о происхождении тасманийцев.
Тасманийцы как особая этнографическая группа в результате жестокого
истребления английскими колонизаторами прекратили существование в
XIX в. Антропологический тип тасманийцев известен по описаниям
путешественников, по фотографиям и скульптурным бюстам, сделанным с
натуры. По свидетельству современников, тасманийский тип существенно
отличался от австралийского. Тасманийцы имели рост ниже среднего,
очень темнокоричневую кожу, сильно курчавые волосы, разреженную на
подбородке бороду; нос крайне широкий в крыльях, лицо массивное, прог-
натное, голову мезокефальную. По сравнению с австралийским
краниологическим типом тасманийские черепа отличаются мезокефальным
контуром, более прямым лбом, сильнее выраженным прогнатизмом, еще более
широким носовым отверстием и другими особенностями.
При сопоставлении тасманийского типа с меланезийским приходится
ограничиваться более общей характеристикой. Уже давно было
отмечено, что оба типа объединяет столь существенный антропологический
признак, как форма волос. Кроме того, общи для обеих групп и
одинаково отличают их от австралийцев: умеренный рост волос на лице,
сравнительно малая длина тела, коренастая фигура, менее толстые
губы. От суммарного меланезийского типа тасманийцев отличает
меньшая высота черепного свода, больший носовой указатель и
некоторые другие особенности австралоидного комплекса. Учитывая все черты
сходства и различия, большая часть исследователей приходит к вы-
1 Я. Я. Рогинский, М. Г. Левин. Основы антропологии. Изд. МГУ, 1955,
стр. 428—429.
68

воду, что тасманийцы антропологически стоят ближе к меланезийцам,
чем к австралийцам.
По геологическим и зоологическим данным, Ав-
Пути заселения стралия лежит за пределами той области, в кото-
/тасмании рой могли появиться древнейшие люди.
Первоначальное заселение Австралии шло из стран,
лежащих к северу от нее, из Индо- или Меланезии. В начале послеледниковой
эпохи человек уже достиг южного берега Австралии; возможно, это
произошло еще в конце ледникового периода. Для уточнения даты большое
значение имеют археологические данные, о них сказано дальше.
По вопросу о путях передвижения австралийцев существуют две точки
зрения. По одной из них, предки австралийцев прибыли на материк
морским путем при приблизительно современных условиях распределения
суши и моря. Согласно другой теории, заселение Австралии происходило
в значительной мере сухим путем, направляясь через мосты суши,
существовавшие в древности между современными островными массами Индо-
Меланезии. Обе теории в их крайних формах приводят к
противоречиям. Трудно представить себе, что человек мезолитической культуры
мог совершить большие морские путешествия, какме необходимы, чтобы
достичь берегов Австралии от ближайших крупных островов. С другой
стороны, отсутствие в Австралии крупных наземных плацентарных
млекопитающих заставляет отвергнуть и вторую гипотезу о позднем
существовании обширных сухопутных связей между Австралией и Индонезией.
Надо думать, что истина лежит где-то посередине между этими крайними
теориями.
Именно такую точку зрения защищал еще 80 лет назад Гексли. В
свете новейших геологических и зоологических данных мнение Гексли
приобретает большую убедительность. Все заставляет признать, что в поздне-
четвертичное время острова Индонезии не образовывали сплошного моста
между Австралией и Новой Гвинеей, с одной стороны, и Индонезией, с
другой, но соединяли отдельные островные группы узкими грядами суши
(как, например, о-в Палаван, между Борнео и Филиппинами) или
гирляндами островов (например, в Молуккском архипелаге). Периоды наступа-
ния и отступания ледников, по общему мнению, сопровождались
колебаниями берегового уровня и, в связи с бурными горообразовательными
процессами, вели к временному соединению и разъединению отдельных
островных массивов. В результате древнейшие люди могли постепенно,
поэтапно, частью по суше, частью преодолевая узкие морские проливы,
широко распространиться за пределами современной Индонезии и достичь
берегов Новой Гвинеи и Австралии. Для наземных животных
индонезийского мира этот последний предел оказался непреодолимым: ни один
вид высших млекопитающих из богатой фауны западной Индонезии не
преодолел преграды морей, отделяющих Большие Зондские острова от
Малых Зондских и от Новой Гвинеи, лишь очень немногие достигли
Молуккских и Малых Зондских островов. По мере движения от западной
Индонезии на восток наблюдается постепенное обеднение фауны. Уоллесова
граница двух зоогеографических провинций в действительности
представляет собою обширную переходную зону1.
1 Линия Уоллеса — обобщение в области зоогеографии, выведенное английским
ученым Уоллесом. Обозначает восточный предел распространения типичных
азиатских животных. Она проходит между о-вами Бали и Ломбок, далее через Макассар-
ский пролив между о-вами Борнео и Целебес и затем огибает Филиппинские острова
с запада и северо-запада. Австралийская флористическая и зоогеографическая область
ограничивается с запада так называемой линией Вебера, огибающей с юга
Зондские острова и, далее, с запада и северо-запада Новую Гвинею.
69

Для выяснения истории заселения Австралии большое значение имеет
то обстоятельство, что моря, лежащие между северным берегом Австралии,
с одной стороны, и Новой Гвинеей, Альфурскими островами и о-вом Тимор,
с другой стороны, имеют очень малую глубину, не более 42 м: морское
дно спускается резкими уступами на западе в сторону Индийского
океана (до 6000 м), на севере — в сторону моря Банда (до 3500 м) и на востоке —
в сторону Кораллового моря. Этот факт, сам по себе не решающий,
становится существенным в связи с тем, что север Австралии и юг Новой
Гвинеи обнаруживают большое сходство фауны. Поэтому более чем
вероятно, что Торресов пролив в современных его очертаниях имеет
сравнительно небольшой геологический возраст. Кроме того, расстояние между
о-вом Тимор и прибрежной североавстралийской террасой в настоящее
время не превосходит 60 км.
Все это дает основание считать возможными два пути проникновения
древнейшего человека на австралийский материк: через Новую Гвинею и
через острова группы Тимор. Северный, новогвинейский путь, по
географическим, антропологическим и этнографическим данным, имел
преобладающее значение.
Мореходство в период заселения Австралии могло быть лишь самым
примитивным. Очевидно, мезолитические рыболовы могли пользоваться
только простыми плотами. Вряд ли они могли пускаться на плотах
в открытое море, но переплывать проливы, имея на горизонте
ближайший остров, им все же было доступно. Можно предположить, что на
протяжении тысячелетий отдельные группы рыболовов оказывались
занесенными на побережье Австралии и рассеялись по нему. Отдельные этапы
заселения Австралии установить невозможно, но вопрос о происхождении
австралийцев из Азии уже решен в утвердительном смысле.
Не менее сложен вопрос о том, откуда появились на своем острове
тасманийцы. По этому поводу существует два взгляда. По мнению одних
исследователей, тасманийская раса была распространена некогда по всей
Австралии, откуда она проникла через Бассов пролив в Тасманию, а в самой
Австралии была впоследствии ассимилирована или вытеснена волнистово-
лосыми пришельцами. По геологическим данным, позднее образование
Бассова пролива считается общепризнанным. Сохранение в нем мелких
островных групп в сравнительно недавнем геологическом прошлом более
чем вероятно.
По мнению других исследователей (среди советских авторов к этой
точке зрения примыкает С. П. Толстов), тасманийцы попали на свой остров
не через Австралию, а минуя ее, окольным путем, возможно — из Новой
Каледонии (см. карту «Заселение Австралии и Океании» в главе 12).
По мнению этих авторов, тасманийский антропологический тип,
принадлежащий к негроидной курчавоволосой группе, очень близкий
к негроидам Меланезии, особенно к жителям Новой Каледонии,
не мог сложиться на материке Австралии. Сложение как африканских,
,так и океанийских негроидов было связано с условиями влажного
тропического климата. По мнению многих советских антропологов,
океанийские негроиды, генетически очень близкие к австралийцам, представляют
собою обособившееся в условиях тропических лесов юго-восточной
Азии и Меланезии ответвление австралоидной расы. Образование этого
типа в условиях умеренного климата австралийского континента вряд
ли возможно. Также невозможным представляется бесследное
исчезновение этого типа с континента Австралии, уже с глубокой древности
заселенного представителями австралоидной расы.
Сторонники этой гипотезы обращают внимание на то, что у тасманийцев
был обнаружен ряд элементов материальной культуры, сближающих их с
70

Меланезией. Таковы скамеечка, подставлявшаяся во время сна под голову,
примитивный челн-плот, представляющий собой вариант лодки, бытовавшей
в начале XIX в. на Новой Каледонии; меланезийский способ добывания
огня путем выпиливания также был известен тасманийцам. Поэтому в
качестве одного из возможных вариантов решения проблемы происхождения
тасманийцев С. П. Толстов предлагает следующую гипотезу: в процессе
первоначального заселения южной Меланезии одна из негроидных групп
была занесена мощным Восточно-Австралийским течением (идущим от
Новой Каледонии к берегам Тасмании и поворачивающим к Южному
острову Новой Зеландии) на берега Тасмании и, попав в богатую жизненными
ресурсами среду большого материкового острова, утратила ряд
особенностей культуры рыболовов-мореходов. Резкое изменение природных
условий и вследствие этого способов ведения хозяйства могло привести
к значительному общему культурному упадку.
Из прочих негроидных групп Океании тасманийцы стояли ближе
всего к островитянам Новой Каледонии — самого южного из островов
Меланезии. Возможно, что тасманийцы, как и новокаледонцы,
представляют след той древнейшей меланезицской колонизационной волны,
которая дала также негроидный элемент населения Новой Зеландии
(на Южном острове).
Наука до сих пор не обнаружила никакого досто-
Данные языка, верного, хотя бы отдаленного родства между австра-
этнографии и лийскими языками и языками народов других стран
археологии , σ « \ сг
г (см. главу «Изыки австралийцев»). Явления
культуры проливают известный свет на проблему происхождения австралийцев
и тасманийцев, хотя далеко не в такой степени, как это казалось
некоторым зарубежным исследователям. Вопреки утверждениям греб-
нерианцев, элементы материальной и духовной культуры
австралийцев глубоко самобытны. Исключение составляют лишь немногие
явления культуры, распространение которых ограничивается крайним
севером и северо-востоком и которые для Австралии в целом нисколько не
характерны: лук, стрелы, лодка с балансиром, свайные постройки и пр.
Типично австралийские орудия, утварь, оружие и другие предметы
материальной культуры, как правило, настолько своеобразны, что их нетрудно
отличить от любых аналогичных предметов из других стран, даже из
соседних. Никто еще не доказал, что хотя бы один из этих предметов
заимствован австралийцами от других народов. Пытались доказать внеавстра-
лийское происхождение знаменитого бумеранга, но такой добросовестный
исследователь, как Д. Дэвидсон, на основе внимательного изучения
материала пришел к выводу о необоснованности этого предположения.
Бумеранг — явно австралийское, местное изобретение. Вероятно, то же
надо сказать и о копьеметалке, несмотря на ее сходство с европейской
палеолитической копьеметалкой. И копьеметалки, и щит, и бумеранг, и
даже такая простая вещь, как копье, обнаруживают столько
разнообразных местных форм в самой Австралии, что трудно сомневаться в образо-
Бании их на местной почве, в порядке самостоятельного развития. Ввиду
длительной изоляции, почти полной оторванности от более культурных
областей не удивительно, если культурный прогресс австралийцев шел
страшно медленно и в результате сложились крайне примитивные формы. Они
мало поэтому говорят о происхождении данной народности и о связях
ее с другими народами.
Памятниками древности Австралия не особенно богата, но и они дают
известные указания на происхождение и прошлое австралийских племен.
Наиболее интересны многочисленные раковинные кучи— несомненно,
кухонные остатки древних австралийцев, находимые в разных местах, осо-
71

бенно южного побережья. Самые мощные кухонные кучн достигают
высоты в 6—15 м. Они свидетельствуют о большой древности человека в
Австралии. Эти кьёккенмёддинги до сих пор систематически не
раскапывались и не изучались.
Ископаемые каменные орудия, находимые в разных местах Австралии,
стали более серьезно изучаться местными археологами лишь в самые
последние годы. Только в 1930 г. была открыта первая стоянка (Девон-
Даунс на нижнем Муррее), где удалось проследить стратиграфию, т. е.
последовательность, культурных напластований. До сих пор
австралийские археологи не в состоянии разграничить палеолитический и
неолитический периоды в культурной истории аборигенов, и некоторые
полагают, что такое разграничение и невозможно, ибо у австралийцев до сих
пор употребляются одновременно разные типы каменных орудий, от самых
первобытных эолитов до шлифованных неолитических топоров: различия
техники их обработки зависят лишь от самого материала. Археологи
пытаются установить стадии развития культуры по типам местных
орудий, но эти стадии, обозначенные часто местными терминами, не имеют
никакого отношения к стадиям, установленным европейскими археологами.
Во всяком случае, на основании этих новейших археологических
данных австралийские ученые (Ф. Мак-Карти) полагают, что первое
появление человека в Австралии должно относиться к эпохе плейстоцена — не
менее 9 тыс. лет до нашего времени1. Веское геологическое
свидетельство большой древности человека в Австралии доставили раскопки в
пещере Веллингтон (Новой Южный Уэльс), где в нетронутых глубоких слоях
вместе с остатками вымерших гигантских сумчатых плейстоценового
периода (нототериум, дипротодон) найдены остатки собаки динго, которая
могла появиться на южном материке только вместе с человеком.
Большой интерес представляют наскальные изображения, особенно
в Западной Австралии. Некоторые из них очень древни. Отмечалось, что
поверхность скалы, покрытая рисунками, в некоторых случаях запати-
нирована, в некоторых местах имеются даже геологические нарушения
целости рисунка, что говорит о значительной древности изображений.
Часть рисунков изображает, повидимому, вымерших животных. Таким
образом, эти памятники относятся к глубокой древности.
Появление человека на территории Австралии не
Ход заселения означало еще заселения всего этого материка.
австралийского гл - π
материка ^ти Два вопроса не следует смешивать. Процесс
заселения и освоения огромных пространств
австралийского континента, местами малодоступных (в особенности
полупустынные и пустынные области центра и запада), был трудным и долгим.
Понадобились многие столетия, пока человек мало-помалу
распространился по всей Австралии, освоил ее негостеприимные степи и пустыни.
Вследствие роста населения, истощения природных ресурсов, может быть
вынужденный межплеменными столкновениями, двигался человек
дальше и дальше, вдоль берегов и вглубь страны. Это расселение, конечно,
облегчалось бродячим образом жизни, порождавшим общую
подвижность населения.
Благодаря кропотливому труду целого ряда исследователей
удается примерно восстановить картину постепенного заселения австралийского
материка. Хотя это заселение происходило в давние времена, однако пути
его прослеживаются еще и сейчас. Это те самые пути, по которым до
наших дней совершалось и совершается движение предметов обмена, пере-
1F. McCarthy. The prehistoric cultures of Australia. «Oceania», 1949,
т. XIX, № 4.
72

ходящих от племени к племени, те естественные дороги, которые и теперь,
служат путями межплеменных сношений.
Откуда бы ни прибыли первые насельники Австралии, но они,
очевидно, появились вначале на северном или северо-западном побережье.
Отсюда открываются три основных направления расселения по материку:
одно — вдоль западного побережья, на юго-запад, другое — на восток
и вдоль восточного берега на юг, третье — прямо вглубь континента,
на юг, юго-запад и юго-восток. Каждое из этих трех направлений
в свою очередь разветвляется на отдельные пути, из которых наиболее
торными были, повидимому, дороги вдоль речных систем; последние, в
частности, вели из области северного Квинсленда на юг и юго-запад, в
область оз. Эйр и к бассейну рек Муррей и Дарлинг.
Целый ряд общих обычаев и сходных культурных черт связывает
племена юго-восточной Австралии с племенами Квинсленда: особая форма
посвятительных обрядов с выбиванием зуба, четырехклассная брачная
система с женским счетом родства, метательная палица. Языки Квинсленда
тоже родственны языкам юго-восточных племен, кроме только языков
крайнего юго-востока, более обособившихся. Все это заставляет предполагать,
что заселение восточной и юго-восточной частей Австралии шло в
направлении с севера на юг, быть может, двумя основными потоками: вдоль
береговой полосы и к западу от водораздельного хребта вниз по рекам
системы Дарлинга. Оттуда же, из Квинсленда, повидимому, шло
движение вдоль рек, текущих к оз. Эйр. На это направление ясно указывает
группировка языков: диалекты «северно-центральной» группы как раз и
распространены вдоль речных систем бассейна оз. Эйр, от него в
северовосточном направлении. Спенсер и Гиллен тоже высказывают
предположение, что область оз. Эйр была заселена племенами, двигавшимися на
юго-запад, вниз по рекам: этот вывод сделан на основании сравнения
обычаев. Хауитт, описывая посвятительные обряды юго-восточных племен,
делит их на два типа — «восточный» и «западный», причем границей между
тем и другим служит линия, проведенная от устья р. Муррей на север до·
угла залива Карпентария; в «западную» группу попадает население
области оз. Эйр; это опять приводит к мысли о заселении этой области
иной группой племен, чем племена юго-востока.
Эта этническая волна, спустившаяся по рекам с северо-востока и
востока в область оз. Эйр, севернее этого озера встретилась с другой волной,,
двигавшейся с севера. Вся большая группа племен, занимавших
территорию между заливом Карпентария и бассейном р. Финке, составляет одно
целое в отношении культуры, обычаев, общественных форм. Внутри этой
области происходят регулярные межплеменные сношения, ведется обмен,
передаются от одного племени к другому обычаи, пляски корробори,
песни, религиозные обряды и верования. Спенсер и Гиллен, изучившие
детально быт и культуру этой группы племен, отметили чрезвычайно
характерное явление: всякого рода обычаи, культурные блага передаются
в этой области, как правило, с севера на юг и никогда с юга на север.
Это обстоятельство отразилось и в преданиях~и повериях австралийцев:
например, в мифах и легендах аранда все культурные герои, вводящие
новые обычаи и обряды, приходят с севера. С севера, по верованиям аранда,
идет вообще все доброе и полезное, с юга — дурное и вредное.
Спенсер и Гиллен, несомненно, правы, объясняя эту традицию
распространения культуры с севера на юг тем, что в этом направлении происходило^
некогда движение племен, заселявших область австралийского центра.
Эта волна направлялась поперек континента от залива Карпентария на
юг. В области к северу от оз. Эйр она и встретилась с упоминавшейся
выше волной расселения вниз по рекам, текущим в это озеро.
73

Место встречи этих двух волн — территория племени аранда. Какое
же место в этом соприкосновении двух этнических потоков занимает само
племя аранда? Этот вопрос нельзя считать вполне ясным. В литературе
господствует мнение, что аранда — самое южное из северной группы
племен, тогда как их южные и западные соседи — арабана, лоритья —
принадлежат к южной группе. Племя аранда, таким образом,
уподобляется как бы острию того клина, который врезан с севера в самое сердце
австралийского материка. Так, повидимому, смотрели на этот вопрос
сами Спенсер и Гиллен, относившие аранда безоговорочно к северной
группе племен. В. Шмидт причисляет язык аранда к североавстралийским
языкам и на своей лингвистической карте1 изображает в виде такого клина.
С его легкой руки и другие исследователи так же смотрят на язык аранда
и на культурные связи этого племени.
Однако вопрос этот нуждается в пересмотре. Конечно, нет сомнения
в наличии тесных культурных связей аранда с северной группой племен.
У них почти одинаковая система брачных классов (секций) с мужским
счетом родства, много сходных обычаев. Но это означает только то, что
аранда находились под сильным культурным влиянием своих северных
соседей. Они перенимали от последних отдельные обычаи буквально на
глазах исследователей. Восьмиклассная система сравнительно недавно
заимствована северными аранда от их северных соседей, а до южгых
аранда она еще не успела дойти. Повидимому, в более раннее время таким же
образом была получена с севера и система четырех брачных классов с
мужским счетом родства. Еще Э. Дюркгейм высказал очень правдоподобное
предположение (исходя из совсем других данных), что у аранда
господствовала прежде материнская, а не отцовская филиация. Очень вероятно,
что система брачных правил была у них когда-то одинакова или сходна
с системой арабана либо диери — две фратрии с женским счетом
родства. В дальнейшем эта система могла измениться под влиянием
соприкосновения с северными патрилинейными племенами. Аранда усвоили себе
систему брачных классов с отцовской филиацией. Если это было так, то
тогда получает свое объяснение и известная «аномалия» в системе
передачи тотемов у аранда (о чем см. в главе «Религия австралийцев»): их
«ненаследственный» и «локальный» тотемизм можно объяснить тем, что
прежняя женская филиация тотемов была нарушена введением мужской
филиации фратрий и брачных классов. Так и создалась их аномальная,
гибридная система — ни матрилинейная, ни патрилинейная.
Что же касается языка аранда, то отнесение его Шмидтом к
североавстралийской группе есть чистое недоразумение, как показано ниже
(см. главу «Языки австралийцев»).
Таким образом, племя аранда, находящееся на стыке двух групп
племен, сошедшихся в области севернее оз. Эйр, должно рассматриваться
как крайний форпост южной группы, подвергшийся сильному влиянию
со стороны северной группы.
Последним, самым западным направлением колонизации
австралийского материка было направление вдоль северо-западного и западного
побережий. Реальность этого пути доказывается прежде всего тем, что
вдоль него до самого последнего времени совершался торговый обмен,
распространялись культурные блага, например крюковидные бумеранги,
раковинные украшения, пляска «молонго» и пр. Подтверждается это и
данными языка: вся полоса западного побережья, довольно широкая,
начиная примерно от р. Де-Грей на юг до крайнего юго-запада, а также и юж-
лое побережье заняты одной определенной группой «западных» языков.
См. г л «Языки австралийцев», карта В. Шмидта.
74

Насколько вглубь материка распространена эта группа языков, в
точности неизвестно, но, очевидно, далеко, ибо и язык лоритья,
непосредственных соседей аранда, близок к этой группе. Вообще хотя обширные
пустынные области запада («Большая Песчаная пустыня», пустыни
Гиббона и Виктория) заселены слабо, но они не служили и не служат
непреодолимым препятствием ни для межплеменных сношений, ни для
передвижений племен. Между культурой западных и центральных племен
резкой грани нет: у тех и других сходные формы брачных организаций,
сходные обычаи и верования, немало сходства и в материальной культуре.
Интенсивный взаимный культурный обмен между обеими группами
племен является несомненным фактом. Известны и передвижения отдельных
племен. Эти передвижения в области пустыни и к югу от нее были недавно,
в 40-х годах, подробно исследованы Р. Берндтом1. Он нашел, что еще в
недавнее время происходили и теперь продолжаются миграции отдельных
племен в разных направлениях, например, племя коката мигрировало из
района западнее оз. Эйр на юго-запад; племя антакиринджа всего
несколько лет тому назад передвинулось с севера на юг, к местности Ульдеа.
Однако Берндт предполагает, что до вторжения европейцев
преобладающее направление миграций было с северо-запада и запада на восток.
Исходным местом переселений был северо-западный берег. Все предания, мифы,
легенды аборигенов указывают на приход предков и культурных героев
•с запада, так же как центральноавстралийские племена выводят их
с севера. Явления культуры распространяются тоже в веерообразном
направлении с северо-запада.
„ Итак, заселение Австралии — многовековой исто-
Общие выводы ~ L
рическии процесс, начало которого скрывается
в туманной дали тысячелетий, а последние этапы протекали и протекают
почти на наших глазах. Первое появление человека на австралийской
почве имело место, может быть, в эпоху, отделенную от нас многими
тысячелетиями. Освоение же австралийцами отдаленных районов центра и запада
могло произойти и не так давно. Несомненно, что в ускорении этого
процесса сыграло роль появление европейцев, которые столкнули аборигенов
с насиженных мест и вынудили целый ряд племен переселиться вглубь
«страны, по преимуществу в направлении на запад. Одни племена должны
были при этом теснить другие, и отсюда возникали новые волны
миграций.
Заселение человеком Австралии нельзя, однако, рассматривать как
простую миграцию. Это был процесс, в ходе которого происходило
формирование новой культуры — культуры современных австралийцев. Эта
культура поразительно приспособлена к условиям географической среды.
Охотничье и собирательское хозяйство австралийцев со своеобразной
техникой, примитивной, но замечательно приноровленной к природной среде;
кочевой быт, несложные постройки, весь материальный инвентарь
австралийцев, их выработанные веками навыки — все это явно выросло на
почве теперешней родины, в ходе освоения человеком лесных и степных
пространств Австралии.
Обособленное положение австралийских языков, несходство их с
какими-либо другими языками свидетельствуют о том, что и глоттогенез
проходил в Австралии самостоятельно. Сравнительно близкое родство
большей части австралийских языков указывает на единство их
происхождения: вероятно, само формирование языковых групп, отдельных языков
и диалектов было связано с постепенным расселением людей по материку,
1 См. R. В е г η d t. Tribal migrations and myths centring on Ooldea, S.
Australia. «Oceania», 1941, vol. LXII, № 1.
75

с образованием племен путем последовательного распадения
первобытных групп. Только наличие на северном и юго-восточном берегах
языков иной структуры, быть может, говорит о появлении в этих местах
других, более поздних волн поселенцев, но это могла быть незначительная
примесь.
Однородность расового типа австралийцев и его обособленность
означают, что и самый этот тип формировался в основном на месте. Родственные
ему формы в Индонезии и юго-восточной Азии все же самостоятельны и
прошли свой особый путь развития.
Итак, этногенез австралийцев, т. е. формирование их расового типа,
языков и, самое главное, всего культурного облика, разъясняется как
результат расселения их предков по австралийскому континенту,
результат освоения этой новой обширной страны в процессе роста
материального производства и приспособления к среде.
Ко времени начала европейской колонизации в Австра-
Расселение Лии, по приблизительному подсчету, жило до 500 пле-
австралииских мея. многих из них уже не существует: одни вымерли
или истреблены колонизаторами, другие сильно
сократились в численности и слились с соседними (см. карту).
Неоднородность географических условий в разных частях
континента породила некоторую естественную группировку коренного населения.
Среди него условно можно выделить областные группы, уровень развития
которых, а также и судьба в эпоху европейской колонизации были
неодинаковы.
Наиболее густо был населен юго-восток Австралии — бассейн р. Мур-
рей. Здесь жили многочисленные племена, в настоящее время совершенно
исчезнувшие. Более известные из этих племен: бидуелли, курнаи, бунуронг,
вурунджерри, группа племен кулин, ряд племен западной Виктории. К ним
можно присоединить несколько племен низовьев Муррея и прилегающего
побережья: буандик, нарриньери, каурна, нарранга.
К северу от племен Виктории, в бассейне р. Дарлинг (Новый Южный
Уэльс и южный Квинсленд), известен ряд племен, в настоящее время
тоже почти исчезнувших; небольшие же остатки их утратили свой
прежний быт: более крупные из них — вирадьюри, камиларои, баркинджи,
а кроме них, известны юалайи, бигамбул, ваильвун, вонгибон, мурра-
вари, унгорри, унги, баджери и др. Языки их между собой близки.
Третья группа племен была расселена в восточном, центральном и
западном Квинсленде и в настоящее время тоже почти целиком
истреблена. Сюда относятся прибрежные крупные племена каби и вакка,
многочисленные мелкие племена округа Мэриборо (турибура, пиноба, ялибу-
ра, таварбура и др.) и группа племен центрального Квинсленда,
исследованная В. Ротом: калька дун, питта-питта, майтакуди, микулон, гоа,
вунамурра и др.
Четвертая группа племен до сих пор существует в скудных степях
вокруг оз. Эйр: это арабана (урабунна), диери, яурорка, янтрувунта,
нгамени и другие племена с родственными диалектами.
К северу от оз. Эйр, через степи Северной территории до залива
Карпентария, расселена большая группа племен, исследованных Спенсером и
Гилленом: большое племя аранда (арунта), их соседи — лоритья (алуридья),
кайтиш, ильпирра, илиаура, унматчера, а далее к северу — варрамунга,
воргайя, вальпари, чингилли, бингонгина, умбайя, гнанджи, бинбинга,
и на самом берегу — анула и мара.
Племена западных пустынных областей: антингари, питжанджара, ко-
ката, вирангу, джабару и другие—до сих пор остаются мало изученными;
европейское влияние коснулось их пока слабо.
76

Расселение важнейших племен Австралии к началу европейской колонизации

На юго-западном побережье в настоящее время почти~не~осталось~ко-
ренного населения. Прежде здесь жили многочисленные племена с
близкородственными диалектами, условно называемые «юнгар» (по слову
«юнгар» — человек).
По западному и северо-западному побережьям и текущим к ним рекам
обитают племена, еще недостаточно изученные; многие из них уже
утратили свою самобытность. Более известные из них: кариера, игалума, марду-
дунера, ингибанди и др.
На трех северных выступах австралийского материка: северный Ким-
берлей, Арнхемленд и п-ов Иорк — в наибольшей степени сохранилось
коренное население с его самобытной культурой. В северном Кимберлее
живут племена ньоль-ньоль, ворора, унгариньин. В тропических лесах
Арнхемленда обитают племена: нуллакун, мунгараи, юнгман (на р. Ро-
пер), мудбурра, вадуман, аллура (р. Виктория), джауан, муллук-муллук
(р. Дейли), варраи, воргаит, ларакиа, ватта, какаду (северо-западное
побережье) и др.
Наконец, на п-ве Йорк живет множество племен — свыше ста, которые
только в самые последние годы стали более известны. Из них можно
назвать группу вик на западном побережье (вик-меана, вик-натанья,вик-мун-
кан и др.), группу коко—южнее их и на восточном побережье (коко-пе-
ра, коко-папунг, коко-йимидир, коко-иалиу, коко-яо и др.). Каждая из
этих групп племен говорит на родственных диалектах.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ЯЗЫКИ АВСТРАЛИЙЦЕВ
Изучение австралийских языков представляет двоякий интерес.
С одной стороны, сходства и различия между отдельными
языками помогают понять отношения между племенами, а сравнение
австралийских языков с языками других стран позволяет
определить родство и культурные связи коренного населения Австралии с
соседними и более отдаленными народами. С другой стороны, изучение
австралийских языков само по себе чрезвычайно интересно, ибо они
представляют собой, видимо, одну из сравнительно ранних стадий истории
человеческой речи: ведь сами австралийцы принадлежат к числу
наиболее отсталых народов, и существенно установить, в какой мере это
отражается на их языке.
Связи и взаимоотношения между отдельными
Группировка диалектами Австралии в настоящее время довольно
языков хорошо изучены, в основном благодаря работам
патера В. Шмидта1 и современного австралийского
лингвиста А. Кэпелла2. Шмидт установил деление австралийских языков
на две большие группы: «южную» и «северную». Связи между «южными»
языками ему удалось в значительной мере проследить, но в «северных»
языках он совершенно не разобрался (см. карту). Кэпелл внес
некоторые уточнения в группировку австралийских языков, в особенности
северных ^см. стр. 80). Карту языков Австралии составил польский языковед
Тадеуш Милевский3 (см. стр. 81).
Южноавстралийские языки, несмотря на огромную
Южноавстралииские занимаемую ими область, все довольно близки один
ЯЗЫКИ r\ nt ^
к другому. ота близость особенно заметна в таких
корнях слов, принадлежащих к основному словарному фонду, как личные
местоимения и названия частей тела. Вот несколько примеров из языков
ряда племен:
Я — ngana, ngatto, ngai, ngani, ngaba, ngape, ngap, nga...
Ты— nini, nuntu, nindo, ngindu, nginte, yidni...
Глаз — mial, meil, milki, miki, mir, mi, me...
1 W. Schmidt. Die Gliederung der australischen Sprachen. Wien, 1919.
2 A. G a ρ e 1 1. The classification of languages in North and North-West
Australia. «Oceania», 1940, vol. X, № 3.
3 T. Milewsky. Zarys j§zykoznawstwa ogolnego, cz. I—II, Krakow, 1948.
78

ЯЗЫКИ АВСТРАЛИИ
Карта В. Шмидта
А — с е в е ρ н о а в с τ р а л и и с к и е языки: J — с окончанием слов на согласные
звуки: 1 — западная группа: а — Орд-ривер, б—Кингс-саунд, 2 — Катарин-ривер, ·? — Дейли-ривер,
4 — вульвунга, 5 — ларакиа, 6 — языки п-ова Кобург, 7 — каранди, 8 — Вальш-ривер,
II — с окончаниями слов на сонорные звуки (л, р, к): 1 — вульна, 2 — Каледон-Бей, 3 — Ропер-
ривер, 4 — акункуль, 5 — бухта Принцессы Шарлотты, III — с окончаниями слов только на
гласные звуки: 1 — аранда (+ яроинга, ундерекебина), 2 — йелина, 3 — валукера, 4 — чингали,
5 г~ мингин, 6 — языки п-ова Йорк
Б — южноавстралийские языки: I — юго-западная группа: 2 — юнгар;
2 — промежуточные языки; 3 — луридья, II — южно-центральная группа: 2 — парнкалла-тьюра,
мейу, 2 — нулла, 3 — диери-ярравурка-Эвелин-крик-вонкамарра, 4 — языки Дарлинга, 5 — кана,
6 — кунгери-бирриа,* III — нарриньери: 1 —южные, 2 — северные, IV — изолированные языки
верхнего Муррея: 1— бангеранг, 2 — дудуроа и др., V — языки Виктории: 1 — курнаи, 2 —пиан-
гиль, 3 — буандик (западные и восточные), 4 — Калийон, 5, 6 — кулин (западные и восточные).
VI — юин-кури: 1 — юин: α — береговые, б — внутренние, 2 — кури: α — южные, б — средние
в — северные, VII — вирадьюри-камилароу: 1 — южная группа: α — вирадьюри, б— вонгаибон,
в — нгеумба, г — буррабинга, 9 — ваильвуи. 2 — северная группа: а — камиларои, б — юалайи,
VII— обособленнке языки восточного побережья: 1 —муравари, 2 — тангатти-юкумбуль, 3— пи-
кумбуль, 4 — кумбаингери, 5 — миньюнг, 6 — турубуль, 7 — вакка-каби, 8 —биели-куинмур-
бурра, 9 — Галифакс-бей, 10 — бульпонарра-коко-йимидир, 11 — Бундьиль, IX— северс-пентральная
группа: / — западная подгруппа: а — когаи, б — Барку, в — смешанные, г — пуруга, д — гоа,
е — округ Кук, 2 — восточная подгруппа: α — мамбурра, б — вакельбурра, в — Бурдекин-ривер,

Hoc — mula, mudla, midla, murun, muru...
Зуб — yira, yera, ira, tira, terar, dara...
Язык — dalan, dalin, dalli, talange, tullun, yali...
Рука — marra, murna, mar, manna, ma...
Нога — dina, didna, tinna, dzinna, danna, den...
Экскремент — guna, guan, kudna, kunnar, kunna...
Ворона — wagura, wongala, wagal, wan, wa.
Взаимная близость южноавстралийских языков проявляется не только
в словаре, но отчасти и в грамматическом строе. Она указывает либо на
происхождение их из общего корня, либо на длительные исторические
связи между ними. Связи эти были особенно близкими, конечно, между
языками соседних племен, а чем больше географическое расстояние между
языками, тем меньше сходств между ними.
Южноавстралийские языки Шмидт подразделяет на группы, а
последние — на подгруппы, по степени родства входящих в них языков и
наречий. Эти группы занимают компактные географические области, что
свидетельствует о том, что развитие австралийских языков совершалось на
месте теперешнего обитания их носителей. Шмидтом установлены
следующие языковые группы:
1) юго-западная, состоящая из подгрупп: а) юнгар (западное
побережье), б) средняя подгруппа, в) лоритья;
2) южно-центральная, охватывающая большую территорию от
побережья Южной Австралии до р. Дарлинг и состоящая из шести подгрупп;
3) нарриньери;
4—7) несколько изолированных языков бассейна р. Муррей;
8) языки Виктории (в том числе курнаи, кулин и некоторые другие);
9) юин-кури (юго-восточное побережье);
10) вирадьюри-камиларои (в бассейне р. Дарлинг);
11) изолированные языки восточной Австралии;
12) большая северно-центральная группа, делящаяся на подгруппы:
западную (когаи, барку, гоа и др.) и восточную (мамбурра, вакельбура,
племена р. Бурдекин).
Что касается североавстралийских языков, то с клас-
Североавстралийские сификацией их обстоит гораздо хуже. Они, во-
языки первых, изучены слабее, и на карте здесь до сих
о язьше^аранда П0Р остается много белых пятен; во-вторых, эти
языки, повидимому, не обнаруживают такой
близости между собой, как южноавстралийские, и находятся с ними в довольно
отдаленных отношениях. Поэтому в настоящее время трудно дать общую
группировку диалектов Северной Австралии; она удается пока толька
^пределах небольших территорий; например, Кэпелл установил недавно
/две совершенно различные группы языков на северо-западном побережье,
7 от Кимберлея до Арнхемленда, и между этими группами не
обнаруживается ни малейшего сходства.
Однако языки племен, близко соседящих с племенами
«южноавстралийской» группы, содержат немало общего с последними, так гто иногда
трудно решить, к южной или северной группе следует причислить тот или.
иной язык. Неясно, например, положение языка племени аранда. Этот
язык Шмидт относил к «североавстралийской» группе, но это явная
ошибка. Вся «североавстралийская» группа — понятие в сущности
фиктивное, так как ни Шмидт, ни другие лингвисты не обнаружили до сих
пор реального родства между языками этой «группы». Шмидт пытается
1 См. А. С а ρ е 1 1. The classification...
79

щт
№%
-К—Ε—А—Н-
^т-и-х-щ
/Ж γ
:ϋΞ
-О-К-Е-А-Н-
bgi^g^J
■
Распространение основных австралийских языковых групп (до начала европейской
колонизации). Карта Кэпелла с уточнениями С. А. Токарева
1 — северо-западные языки; 2 — северо-восточные языки; 3 — юго-западно-центральные языки;
4 — языки бассейна р. Дарлинг; 5 — юго-восточные языки и язык курнаи; 6—малоизвестные
языки; 7 — тасманийские языки
связать язык аранда с частью «североавстралииских» языков при помощи
одного признака — наличия исключительно гласных окончаний слов.
Этот прием совершенно неудачен, так как данный признак может оказаться
общим у абсолютно чуждых друг другу языков и, наоборот, может не
совпадать в языках, близко родственных между собой. Впрочем, по
признаку гласных окончаний слов язык аранда с неменьшим правом можно
отнести к группе южноавстралийских языков, арабана, диери и др.,
знающих тоже одни гласные окончания.
Более внимательное изучение заставляет отнести язык аранда в основе
именно к южяоавстралийской: группе. Правда, по словарю своему он
сильно отличается от языков арабана, лоритья и других своих соседей.
Но такие различия нередки и между южноавстралийскими, даже соседними,
языками. Однако при всем различии словаря мы находим в языке аранда
определенные фонетические корреспонденции с названными языками,
позволяющие сблизить целый ряд корней слов. Можно заметить, в
частности, предпочтение аранда к гласным начальным звукам. Начальный
согласный в языке аранда нередко отпадает. Это видно из примеров:
Южноавстралийские языки
mudla, midla (диери, арабана и др.)
tali, talan, talina (диери, яравурка и мн.др.)
talpa (диери, яравурка)
kuntu, tundu (маровра, курну, кана)
didna, tinna (на многих языках)
Нос
Язык
Ухо
Живот
Нога
Язык аранда
adla, alia
alinya
ilba
onda, atneta
inka, inga
80?

,Ί30
140
160
160
Карта языков Австралии и северо-западной Меланезии, составленная Тадеушем
Милевским
1— австронезийская семья языков; 2— папуасские языки; 3 — новоавстралийская семья
языков; 4 — палеавстралийская семья языков; 5 — семья нарриньери; б — тасманийская
семья языков
Кость
Экскремеит
Кенгуру
Огонь
Язык аранда
ипguana, ипкипа
adna, udna
agera
Юяшоавстралийские языки
kungun (кунгери-бирриа)
kudna, кипа (на многих языках)
yungar, mungaru, tegera
(кжно-ценгральны е и северно-центральные языки)
turu (диери и др.)
В других случаях аранда, напротив, приставляют в начале слова про-
тетический гласный, например:
Язык аранда Юяшоа ветра лийские языки
Человек atua tua (арабана)
Борода unngunye nganga, ngunga (на многих языках)
Грудь unngu-ma (кормить ngamma (диери и др.)
грудью)
6 Народы Австралии и Океании β -

Многие же «южноавстралийские» слова встречаются в языке аранда
без заметных фонетических изменений и узнаются непосредственно:
Язык аранда Юяшоавстралийские языки
Кожа pula, pudla pulta, balta (курну, арабана)
Кровь yirkna yirgun (мамбурра)
Земля yerita yerta, yerda... (южно-центральные яз.)
Дерево Vura turu (диери)
Камень operta, pata opata (арабана)
Да pi pi (арабана)
и мн. др.
С соседним языком лоритья язык аранда имеет, несмотря на
существенные различия, немало общего в словаре. В сравнительном словаре
обоих языков, приводимом Г. Базедовом, можно найти до 70 общих
корней1.
Что касается грамматического строя аранда, то он очень близок, во
многом тождественен, с грамматическим строем языка диери, частью
лоритья, хотя эти языки известны нам, к сожалению, гораздо х^же2.
Разнообразие языков хотя и затрудняет общение между племенами, но
не является непреодолимым препятствием. В каждом племени обычно есть
люди, знающие диалект соседнего племени. Они и играют роль
переводчиков при взаимных посещениях или переговорах. Нередко такая роль
достается женщинам, происходящим из чужого племени, что составляет
обычное явление у австралийцев. Местами есть обычай отдавать детей
(мальчиков) на воспитание в соседнее племя с тем, чтобы они стали,
подросши, посредниками-переводчиками. Наконец, для межплеменных
сношений служит особый язык ручных сигналов.
Хотя австралийские языки сильно различаются между собой не
только по словарному составу, но и по фонетике и по грамматическому строю,
однако у них есть некоторые общие, для большинства характерные черты.
Λ Фонетика австралийских языков сравнительно
Фонетика г г
проста. 1ам нет или почти нет звуков, трудно
произносимых для европейца.
Многие наблюдатели отмечали, что языки австралийцев в общем
благозвучны, не имеют не привычных для нашего слуха
свистящих или гортанных звуков, как языки некоторых других народов.
Однако в некоторых языках есть звуки довольно сложной артикуляции,
с трудом передаваемые на письме. Таковы сложные согласные,
встречающиеся иногда в начале слова и обозначаемые условно как It, Id, nkr
Ik, nt< tn, tnj, tm, pm, mb, Ibm и др.
Замечательно почти повсеместное и полное отсутствие свистящих и
шипящих звуков s, ζ, ь-, ζ, а также губных /, v. Редко встречаются h, /, го.
Вообще фрикативные звуки чужды австралийским языкам, которые из
согласных решительно предпочитают взрывные (р, b, t, d, к, g) и сонорные
(г, Z, т, ή). При этом глухие и звонкие взрывные различаются
неотчетливо. Африкаты с, J, с, з тоже весьма редки.
Многие австралийские языки не терпят закрытых слогов и окончаний
слов на согласные. Так, например, язык диери допускает в конце слов
только гласные, а язык аранда — почти исключительно гласный а.
Другие языки допускают в конце слов и согласные, но только сонорные;
но есть и такие, которые не знают подобных ограничений.
1Н. Basedow. Vergleichende Vokabularien der Aluridja- und Arundta-Dia-
lekte Zentral-Australiens. «Zschr. f. Ethn.», 1908, Η. П.
a W. Ρ 1 a б e г t. Dieri-Grammatik. «Zschr. f. Ethn.», Jahrg. 40, 1908, H. V.
82

Ударения в австралийских языках большей частью не имеют
постоянного места в слове, но чаще встречаются на втором или третьем слоге от*
конца. Ударение обычно экспираторное.
Таким образом, в отношении фонетики австралийские языки
оказываются все же довольно отличны друг от друга.
В качестве одного из образцов фонетической систе-
Фонетика мы приводим более подробное описание одного из
языка аранда языков, а именно языка центральноавстралийского
племени аранда1.
Система гласных аранда имеет следующий вид:
Подъем
Верхний . .
Средний . . .
Нижний . . .
Задний ряд
Иелабиали-
зованные
я, а

Лабиализованные
и, и
0
0, J
Средний ряд
Яелабиа-
лизован-
ные
9

Лабиализованные
Передний ряд

Нелабиализованные
£, i_
в, е
(?)

Лабиализованные
(У)
Гласный ί имеет несколько разновидностей: долгий, закрытый,
напряженный ί в ударных слогах звучит как в англ. sea, meat, нем. Wiese;
например: fia — рассказ, kwia — девочка; долгий ненапряженный,
напоминающий англ. dear, feared, встречается в безударных слогах, главным
образом в пении; краткий ненапряженный, сходный с англ. it, fit, в
ударных слогах: pitfima — прийти; ι о же в безударных слогах, более низкого
подъема, отчасти тяготеющий к е: iluma (eluma) — умереть.
Гласный е тоже встречается в нескольких видах: полузакрытый
напряженный долгий, соответствующий англ. they, нем. Beet; то же, но краткий,
в начале слова, сходный с англ. let, better, ten, иногда близко к i: etna —
они, era — он; более открытый, напряженный, близкий к англ. fair.
Из гласных среднего ряда самостоятельное значение имеет только
э — краткий ненапряженный гласный в безударных слогах, аналогичный
англ. безударному в over или affect. Но в быстрой речи встречаются и
беглые I, ё, ь, о, и, близкие по месту образования к среднему ряду.
Из задних гласных и бывает: долгое и напряженное, подобно англ.
food, нем. Mut, Huhn; например Шпата — охотиться; и краткое
ненапряженное, вроде англ. put, например luta — валляби, tuma — бить; в
безударных кратких слогах оно неотличимо от о: turuma\\turoma.
О — обычно долгое, полузакрытое, как напряженное, так и
ненапряженное, напоминающее англ. soul и нем. Sohn; переходит часто в и:
t^ata || tuata.
q — полуоткрытый лабиализованный звук, как краткий, наподобие
англ. hot, pot, так и долгий — вроде англ. law, roar] однако он несколько
более высокого подъема: например lota — гора (кратк.), godna — невежда
(долг.).
Звук а встречается и открытый долгий, как нем. Kahn, Saat, англ.
arms, и полуоткрытый, краткий (в ударных и безударных слогах), как
англ. cut\ butter, но ближе к русскому краткому а. Примеры: ntaija —
травяное семя, кета (катта) — резать.
Всего гласных звуков с их оттенками, зависящими от положения,
можно насчитать в языке аранда, по описанию Т. Штрелова, до двадцати трех.
1 Т. S t г е I) 1 о w. Aranda phonetics. «Oceania», 1942, vol. XII, № 3.

Дифтонгами язык аранда сравнительно небогат. Дифтонг αϊ
встречается не часто и главным образом в окончаниях (звательная форма имен
и императив: atuai! albai 1, но также и в середине слова: Шпата). Дифтонг
аи чаще выступает в конце слов, особенно в восклицаниях: pitfeaul;
иногда при крике конечный гласный растягивается в аи: tarau!',
в середине слова он обычно сопровождается гласными и, а, е: lauuma,
tjauarilja.
Дифтонг ei, напоминающий англ. say, came, встречается чаще в
окончаниях eia (krjeia, meia), в других случаях он редок. Дифтонг оа
является заменой аи (у северных аранда). Он встречается только в пении.
Ui — восходящий дифтонг с беглым й, иногда переходящий в yl или
в wi (ntfuiamba, ntj'ylamba, ntjwiamba), встречается лишь в отдельных
случаях.
Как исключение, в двух словах — гсоа (вход) и Неоа (вниз по течению)—
встречается трифтонг еоа, но и то лишь при быстром произношении.
Система согласных языка аранда значительно беднее, чем в европейских
языках. Проточных (фрикативных) звуков здесь почти нет, а среди
смычных (затворных) очень слабо различаются глухие и звонкие. Согласные
в аранда представлены в следующей таблице.
Губные
Зубные (переднеязы-
Среднеязычные . . .
Задненебные ....
Смычные
глухие
Ρ
t
к
звонкие
Ь
d
§
носовые
т
η
Ό
Проточные
w
I
h
Плавные
Г' 1
Смычные билабиальные ρ и Ъ часто не различаются, особенно в
безударных слогах, хотя иногда ρ произносится довольно резко с оттенком
придыхания: ph (как в немецком). В в начальном ударном слоге
произносится, как наполовину безголосый звук, за которым следует придыхание
(bh). Ρ встречается чаще в начале слов, особенно в сочетании рт, а также
после кратких гласных; b— главным образом в начале слова перед
гласными в сочетаниях mb, nb, lb, rb, Ibm, а также после долгих гласных.
РиЬ очень слабо противопоставлены как фонемы; почти нет сходных слов,
которые различались бы только по звукам ρ — b .(как в русском палка —
балка, папа — баба, пить — бить)] единственное исключение — pui-
la (обрядовая площадка) — bulla (слюна—в языке западных аранда;
в других диалектах — balla).
Μ не отличается от европейского; оно часто выступает в сочетаниях
рт, mb (арта — змея, amba — жидкость); в последнем случае, стоя в
начале слова, т может приобретать слабое слоговое качество (особенно у
западных аранда): Fbala — вы двое, mbuma — сжигать.
Зубные t—d так же мало различаются между собой, как и ρ—b;
t стоит чаще в начале слова, обычно с придыханием (th)\ но в таком
положении встречается и d (dh). Оба звука в некоторых положениях (в последнем
слоге между гласными) могут произноситься как «какуминальные»
(кончик языка позади альвеол, как в англ. t, d). Есть случаи, когда по ка-
84

честву t («простое» и «какуминальное») различаются сходные слова:
tjata — далеко, tjata — копье; но таких случаев очень мало. Очень
часты сочетания с £, реже с d: tn, tnf,s it, rt, tw, tf, rtf, Uj, nt, tn, nd.
N близко к общеевропейскому или иногда к английскому (кончик языка
к деснам). Часто встречается в сочетании tn, представляющем один
диффузный звук. В сочетаниях пЪ, nd, nt, ntj, пу, ng, пк в начале слов η имеет
слабое слоговое качество. Изредка встречается «какуминальное» п: fana —
невозможно, таппа — растительная пища.
Задненебные смычные к — g точно так же слабо отличаются один от
другого. По качеству они близки к английским; в начале слова к часто
придыхательно (kh), g тоже, хотя оно в этом положении слышится редко;
к (редко g) встречается в сочетаниях 1к, пк, kij, ijk, Ikij, rkrj, kw, rk, rg.
Звонкий велярный носовой звук ij напоминает немецкий ng в singen
и английский в longing, sing, ink. Но в отличие от европейских языков
здесь он часто стоит в начале слова: ijula — холодный, ijalama —
двигаться. Встречается в сочетаниях ijg, ijgw, ijk, причем в начале слова может
иметь слабый слоговой оттенок: ijkura — старшая сестра, ijgwana — кость.
Фрикативных звуков (спирантов) язык аранда, подобно другим
австралийским языкам, имеет очень мало. Билабиальный спирант w,
тождественный с английским [wall, well), встречается и в начале слова (wuma,
woritja), и в середине, но в последнем положении чередуется с
неслоговым и: kekwa \ \ кекаа — старший брат. Звонкий среднеязычный
(палатальный) / одинаков с европейским (англ. you, нем. Jugend). Но он нередко
присоединяется как второй элемент к согласным (If, nj, tf, tnf, ntj), смягчая
их подобно русскому ъ: Ifupara— нога, ntjinta— один, tfurka—смо-'
ковница; при этом tf иногда слышится как африкат, близкий к мягкому
русскому ч (или сербскому Й); англичане обычно транскрибируют его как
ch (churinga). Наконец, задненебный спирант h встречается лишь в
начале слов, и то очень редко, а именно в песнях, но не в разговорной
речи.
Плавные г ж I имеют ряд разновидностей. Различается три вида г:
1) самый обычный раскатистый зубной, сходный с русским и, особенно,
с итальянским (terra); 2) звонкий гортанный (фарингальный),
встречающийся только в начале слова, причем перед ним иногда вставляется беглое
а; он обозначается г или г. Он, повидимому, близок к чешскому г; 3)
звонкий палатальный церебральный (кончик языка загнут вверх и
прикасается к твердому нёбу) напоминает фрикативный звук, встречается
только в середине слова. Все три г строго различны во всех диалектах аранда.
Раскатистый звук г в начале слова перед согласным может получить
слоговое качество, но это бывает редко и только в западном диалекте (rta-
ta<Cartata — твердый).
Звуков I можно насчитать тоже три, но различия между ними менее
резки: 1) звонкий дентальный (палатальный), близкий к европейскому;
2) «плоский»,'при котором кончик и края языка прикасаются к верхним
деснам, спинка языка плоская, воздух проходит по сторонам; 3) твердый,
близкий к английскому в tall, hold и к обычному русскому л.
Таковы основные звуки языка аранда. Как видим, фонетика его
близка к фонетике основных европейских языков, отличаясь от нее бедностью
фрикативных согласных и наличием ряда звуков сложной артикуляции,
впрочем в целом не отличающихся особенной трудностью для
произношения.
Ударение в языке аранда экспираторное и падает обычно на первый
или второй слог. Если слово начинается с согласного, то ударение как
в двусложных, так и в трех- и четырехсложных словах падает на
начальный слог; в четырехсложных словах добавочное ударение приходится на
85

третий (второй от конца) слог. В словах с начальным гласным ударение
падает на второй слог, нов сложных словах ударение может лечь и на
начальный гласный. В словах с числом слогов более четырех сохраняются
те же правила ударения. Последний слог всегда бывает безударным.
По законам фонетики аранда ни один согласный не может стоять в
конце слова. Из гласных в этом положении допускается только а или в очень
редких случаях i, еще реже и (только в восклицаниях). Таким образом,
почти все слова аранда оканчиваются на а.
По грамматическому строю большинство австра-
Грамматика. лийских языков, и в частности южноавстралийские,
Грамматика аранда ' ст
r г принадлежат к агглютинативному типу. Нзыки
этого типа замечательны стройностью и четкостью своей структуры.
Они несколько напоминают в этом отношении тюркские или другие
урало-алтайские языки, а еще более — дравидийские языки Южной
Индии1. Типичным образцом может опять служить язык аранда2.
В этом языке формы словообразования, равно как и формы изменения
слов, создаются исключительно при помощи суффиксов. Например,
суффиксами образования глаголов чаще всего служат слоги era, На +
временное окончание -та (наст, вр.): antaka — далеко >> antan-ila-ma—
удалять, antan-era-ma — удаляться; etata — живой >> etat-ila-ma —
оживлять, etat-era-ma — оживать; ankwa — сон > апки-ега-та — засыпать.
Суффиксы образования имен существительных -па, -ninana означают
действующее лицо:
tu-ma — бить > tu-na-tu-na — тот, кто бьет; nta-ma — дарить ^>
nta-na-nta-na — даритель; ina-ma — брать> ina-ninana — берущий.
Суффикс отглагольного действия -intja, -inja: капка-ma—любить >
kank-intja — любовь.
Слова образуются и сочетанием основ, например: rintja (горло) -\-er-
guma (схватить)—rintjerguma (задушить); ankwa (сон) + indama (лежать)
^>ankwindama (спать); или удвоением основы: etopa (снаружи) >> е top -е top а
(край); екпа (один) > екпа-екпа (поодиночке).
Грамматического рода в языке аранда нет.
Склонение имен в языке аранда — исключительно
Склонение суффиксовое. Падежных форм всего шесть, каждая
имеет определенный суффикс.
1. Абсолютный падеж не имеет окончания: соответствует нашему
именительному при непереходном глаголе и иногда винительному:
atua indama — человек спит; era ara тЪигка гака — он кенгуру тело
увидел.
2. Эргативный падеж — окончание Ία; обозначает действующее лицо
при переходном глаголе (хотя бы прямое дополнение и не было прямо
выражено):
atu-la гака — человек увидел; atu-la tjatta manferkuka — человек
копье мимо бросил; itia-la tnoeraka — младший брат нацелился.
3. Родительный падеж — окончание -ка; обозначает принадлежность,
но употребляется и для передачи разных других оттенков отношений,
в том числе места, цели и пр.:
1 Ф. Мюллер -считал возможным сближать с урало-алтайскими языками по
морфологическому строю только некоторые из австралийских диалектов (F. Μ ϋ 11 е г. Grund-
riss der Sprachwissenschaft, Bd. II, Abt.l. Wien, 1879, стр. 3), но в то время (1870-е гг.)
эти диалекты были вообще известны очень слабо.
2 W. Planert Aranda-Grammatik («Zschr. f. Ethn.», 1907, Jahrg. 39, H. 39,
стр. 551—556). R. Mathews. The Aranda language («Proc. of Amer. Philos. soc»,
1907, vol. XLVI,№ 187). T.Strehlow. Aranda grammar («Oceania», 1943, vol. XIII,
№ 1, 2, 4; 1944, vol. XIV, № 1, 2, 3).
86

manna lupa-ka — семена акации (lupa — акация); kata-ka wora —
отцовский мальчик (или мальчик отца); ilia-ka nimba — форма эму {ilia —
эму); etna anku-ka renalitjilari-raka — они спать (для сна) легли; etna
garra-ka lariraka — они за дичью (дичь искать) пошли.
4. Аллативный падеж (падеж направления) — окончание -па)
соответствует русским дательному и винительному, обозначает направление
действия:
ara-la atu-na ramala — кенгуру человека увидав...; atua nala ara-na
erkuka — человек этот кенгуру схватил.
5. Аблативный падеж (отложительный) — окончание -nga;
обозначает отделение, удаление и другие оттенки отношений:
era tmara nana-nga albuka — он с места этого вернулся; kwatjintja-
nga knara-nga — из водоема из большого; inga wora-nga tarama — я
смеюсь над мальчиком.
6. Инструментальный, или «орудный», падеж, окончание -lela\
соответствует творительному падежу, обозначает орудие действия:
ilupa-lela — топором; tnauia-lela — палкой.
Помимо этих шести падежных форм имеется звательная форма с
окончанием на -i: atua-i ! — человек !
Чисел три: единственное, двойственное и множественное.
Двойственное имеет суффикс -tera (этот суффикс совпадает с числительным tera —
два), множественное -irbera. К ним приставляются затем обычные падежные
окончания:
atua-tera; atua-tera-ka\ atu-irbera; atu-irbera-ka.
Имена прилагательные ставятся всегда после существительных (atua
ekalta — сильный мужчина). При склонении суффиксы числа и
падежа принимает на себя прилагательное, а существительное остается
без изменения (atua ekaltirbera — сильные мужчины).
Вместо предлогов имеются послелоги, которые мало отличаются от
тех же падежных окончаний. Однако некоторые из них ставятся с формой
исходного падежа:
kwatja (вода): kwatja-una, kwatjuna (в воду); Ыта (дерево): Ыга-ипа,
Ыгипа (на дерево); matja (огонь): matja-una (в огонь); ilta (дом): ilta kwa-
nala (в доме); iltanga itinfa (близко от дома): iltanga gatala (вне дома).
,т ' Система личных местоимений аранда сложнее, чем в
Местоимения ~ тт
европейских языках. Имеется три числа —
единственное, двойственное и множественное, в каждом по три лица. Но первые
два лица в единственном числе («я», «ты») имеют по две разные формы
в зависимости от того, с переходным или непереходным глаголом они
стоят: в первом случае «я» — ta, «ты» — unta; во втором «я»— yinga,
«ты»— nga. Первое лицо двойственного и множественного числа имеет
по две формы — включающую и исключающую, в зависимости от того,
включается или нет в понятие «мы» то лицо, к которому обращена речь
(мы с тобой, мы без тебя). В первом случае форма двойственного числа
ngilina, во втором— Шпа\ в множественном числе nganuna, апипа. Второе
лицо двойственного числа mbala, множественного числа гапкага. Третье
лицо единственного числа era, двойственного числа eratara,
множественного числа etna.
По родам личные местоимения, в отличие от европейских языков, не
различаются, ибо вообще грамматического рода австралийские языки
не знают.
В диалекте восточных аранда система личных местоимений обладает
еще одной замечательной особенностью, тесно связанной с общественным
строем. Аранда, как известно, делятся на две экзогамные фратрии и на
четыре брачных класса (об этом см. ниже, гл. 5). И вот местоимения
87

первого и второго лица двойственного и множественного числа («мы» и
«вы») передаются здесь в каждом случае тремя различными способами,
считая по тому, принадлежат ли все обозначаемые лица к одному и тому
же брачному классу, или к двум разным брачным классам одной фратрии,
или, наконец, к двум разным фратриям. Таким образом, местоимению
«мы» соответствуют здесь шесть разных слов, местоимению «вы»— также
шесть1. Например:
мы двое, люди одного брачного класса — ilina
» » люди двух брачных классов одной фратрии—Пака
» » люди разных фратрий—ilanta
» все люди одного брачного класса — апипа
» » люди двух брачных классов одной фратрии — пиакега
» » люди разных фратрий — nuantara
В этих своеобразных особенностях системы мзстоимзний хорошо вид
на зависимость языка от общественных отношений.
Притяжательные местоимения ставятся, как и прилагательное,
позади существительного и так же склоняются, принимая на себя все
суффиксы, а существительное остается без изменения. Например:
1-е лицо 3-е лицо
Им. п. kata пика — мой отец kata екига — его отец
Прит. п. kata пикапака — моего отца kata екигапака—его отца
Аблат. п. kata nukananga — от моего отца kata ekurananga — от его отца и т. д
Система спряжения глагола аранда поразительна
богатством своих форм, но при этом и строгой
правильностью их. В языке аранда можно насчитать до 95 временных форм
вместе с наклонениями и залогами. В пределах каждого времени,
наклонения и залога глагол изменяется по числам (ед., дв., мн.), но по лицам
не изменяется. Времена, наклонения и залоги передают тончайшие
оттенки значений какого-либо действия; это говорит о необычайной
выразительности и конкретности языка. Полная таблица спряжения одного
глагола занимает в книге более 45 страниц2.
Вот несколько образцов из этой таблицы (часть форм 3-го лица ед. ч.
только настоящего времени) от основы tu (ударить):
Praes. ind.: era tuma — он ударяет
Praes. juss. conjunct.: era tutjika — он намеревается ударить
Praes. op tat. I: era tuea — пусть он ударит
» » II: era tueikana — пусть он ударит
Praes. consec.: era tut/inanga — чтобы он ударил
Praes. consec. neg.: era tumit/a (tukitfa) — чтобы он не ударил
Praes. condit. I: era tumara — он бы ударил
» » II: erabaka tumanza \ r
erabaka tumalanga) ~ если бы 0H УДаРИЛ -
Имеется несколько форм повелительного наклонения, несколько форм
будущего и целый ряд форм прошедшего времени, ряд причастий и
описательных оборотов; все это удваивается параллельными формами от·
1 Т. Strehlow. Aranda Grammar. «Oceania», 1943, vol. XIII, № 2, стр. 178—180*
2 Там же, 1943, vol. XIII, № 4, стр. 316—361.
88

рицательного спряжения. Интересно, что страдательного залога нет,
но есть возвратный и взаимный.
Помимо этих многочисленных форм спряжения, основной глагол
часто дает ряд производных, образуемых путем приставки суффиксов и
выражающих разные оттенки действия. Например, от той же основы Ш
(ударить, бить) образуются производные глаголы: tutjigunala — бить то
и дело; tutfilbitnima — прийти, чтобы бить; tutjalbuma — вернуться,
чтобы бить; tualbuntama — бить убегая; tuatalalbuma — бить по дороге
домой и мн. др.г
Из этого обилия глагольных форм видна характерная особенность
австралийских языков — необычайная конкретность передачи мысли.
Как указывают исследователи, австралиец не употребляет обобщенных
выражений, в своей речи он всегда выражает все наглядные подробности
передаваемого факта. Штрелов приводит очень яркий пример: понятие
«есть», «питаться» выражается на языке аранда разнообразными
глаголами (от корня ilkuma) в зависимости не только от того, кто именно ест,
но и от разных оттенков этого действия. Например, про кенгуру говорят,
когда он ест траву, спускаясь по скату холма: era ilkutjakdlaka; когда он
ест, удаляясь от охотника: era ilkuetnalalbuka; когда он долго пасется на
одном месте и ест спокойно: era ilkupilkulandka и т. д., почти до
бесконечности2. Однако мнение исследователей о том, что эта необычайная
конкретность мысли австралийцев, отражающаяся в языке, означает
неспособность их к абстрактному мышлению,— глубокая ошибка. Уже
само наличие в приведенных формах общего корня говорит о достаточно
высокой степени абстракции мысли.
~ ν ν " Очень интересно, что некоторые глагольные суф-
Суффиксы γ / X \
J^^ фиксы (окончания форм спряжения)
тождественны с именными суффиксами (падежными окончаниями). Иногда в них
заметен оттенок самостоятельного конкретного значения. Например,
суффикс -ка служит для образования родительного падежа имен, но при его
же помощи образуется простое прошедшее глаголов (la-ka — пошел,
егки-ка — схватил). Предполагают, что корень ка имел первоначальное
самостоятельное значение «обрезать», «отрезать»3. Суффикс -la образует
орудный падеж имен, и он же встречается в целом ряде глагольных форм.
Возможно, что исходное значение корня la — особая активность какого-
либо действия4.
Суффикс -nga дает исходный падеж имен, а в соединении с -la —
окончание деепричастия глагола. Основное значение в том и другом случае —
отделение и движение от чего-то (в смысле как пространства, так и
последовательности действия).
Особенно интересно совпадение звательной формы («звательного
падежа») имен и повелительного наклонения глаголов: -i, -ai: atuai!
(человек!), lai! (иди!). Ясно, что это, в сущности, простое восклицание,
призыв, который в дальнейшем оформляется грамматически в звательный
«падеж» имен и в императив глаголов5.
Таким образом, суффиксальные частицы в языке аранда сохраняют
остаток своего прежнего конкретного значения и не превратились еще
в чисто формальные элементы. Это явление знакомо и некоторым другим
языкам. Но отсюда нельзя делать вывод, что язык аранда вообще недораз-
1R. Mathews. The Aranda language. «Proc. of Amer. Phil, soc», 1907,
vol. XLVI, № 187, стр. 334.
2 Т. S trehlo w. Aranda grammar. «Oceania», 1943, vol. XIII, № 2, стр.196—197.
3A. Sommerfelt. La langue et la societe. Oslo, 1938, стр. 84—85.
4 Там же, стр. 77.
5 Там же, стр. 93—94.
89

Узился до различения частей речи, не отличает имени от глагола (как
считает, например, норвежский лингвист, последователь Э. Дюркгейма,
А. Зоммерфельт)1.
В противоположность многочисленным и разнообразным суффиксам
и послелогам, союзов в языке аранда крайне мало: соединительные:
δα, ma, tuta, Ika, ntema\ etana, противительные: bula, капа, ntema (но,
однако) и некоторые другие.
Скудость системы союзов связана с тем, что син-
Синтаксис J /
таксис языка аранда (как и других австралийских
языков), в отличие от его богатой морфологии, очень прост. Сложных
предложений он не любит, придаточных предложений почти не встречается,
они заменяются самостоятельными простыми предложениями, обычно
коротенькими. В этом отношении, впрочем, языки австралийцев мало
отличаются от устной речи любого европейского языка, где, в отличие от
письменного языка, придаточные и сложноподчиненные предложения тоже
употребляются очень редко.
Таким образом, в языке аранда связная речь обычно разлагается на
ряд коротких независимых предложений. Например:
era renalit/ilaka, etna erina ntakaka manna lupaka;
он остановился, они его позвали семена акации (есть);
era nana taka, ilkuka, era апкака: пипа ingunta lariritjika
он это смолол, ел, он сказал: мы завтра пойдем
Tjikara tmaraka.
Тьикара в стоянку.
Структура простого предложения ясна и отчетлива. Обычный
порядок слов: подлежащее — определение — обстоятельственные слова —
дополнение — сказуемое (конечно, любой из второстепенных членов
предложения может быть пропущен). Примеры:
atua ntjarala tnauia inala nariraka;
люди (человек) многие палки взяли;
atua inkaraka tjurungerana
люди все чу рингами2 стали
Но порядок слов не является строго неизменным, он может меняться.
Сказуемое иногда, хотя и редко, перемещается с конца в середину
предложения:
eratara itinfa war a pitfilaraka patta-ntaritja knarauna:
они оба близко только подошли к горе крутой большой.
Другие члены предложения тоже могут в известных случаях
меняться местами.
Согласование подлежащего со сказуемым очень слабо, так как глагол,
выражающий сказуемое, совершенно лишен личных форм:
jinga laka — я пошел, я пошла; unta laka — ты пошел, ты пошла;
atua laka — человек пошел.
Однако сказуемое влияет на форму подлежащего: при
непереходном глаголе последнее ставится в абсолютном падеже, при переходном —
в эргативном; в последнем случае в абсолютном падеже ставится
дополнение, если оно есть налицо, но оно может стоять и в винительном (алла-
тивном) падеже:
1 A. Sommerfelt. Ук. соч., стр. 73, 109, 189 и др.
2 О чурингах см. ниже, стр. 213.
90

atua itin/a indaka — человек близко лег; atula? гака — человек
посмотрел; alula nana ara lunaka — человек этого кенгуру преследовал;
atula tjattana alalelaka — человек копье землей натер.
Такое употребление особых эргативных форм при переходных
глаголах в известной мере аналогично так называемому эргативному строю
языка, характерному, например, для ряда кавказских языков. Хотя при
настоящем эргативном строе сказуемое обычно согласуется и с субъектом,
и с объектом (а здесь нет ни того, ни другого), но советские лингвисты не
считают подобное согласование для эргативного строя обязательным (оно
отсутствует и в некоторых языках Кавказа, например в лезгинском).
Характерно широкое употребление описательных форм глагола,
образованных с вспомогательным глаголом па-ma (быть):
etna matja etala nariraka:
они огонь зажгли;
etna wula nariraka]
они услышали;
etna aranga ilkula nariraka]
они кенгуру ели;
eratara wotta topperala naraka.
они оба опять вернулись.
Глагол па-ma употребляется нередко и самостоятельно в своем
основном значении, вполне соответствующем русскому «быть», «иметься,
«существовать»:
atua Juta tmela nariraka]
люди Юта место были (люди были в местности Юта);
jknulfa ntfara nakala Раратата tmela;
собаки многие были Папамама место (много собак было в
местности Папамама);
inkata tara etnaka naraka;
главари двое у них были;
ninta Lturberaka arbuna Lotiuka пака.
один Лтурберака, другой Лотиука был;
Этот факт наличия в языке аранда глагола «быть», фигурирующего
и в самостоятельном значении, и в качестве связки сказуемого,
заслуживает большого внимания ввиду отсутствия во многих примитивных
языках подобного глагола.
Изредка встречаются и сочетания предложений, соответствующие
русским сложноподчиненным. Но вместо русских союзов и
относительных местоимений, которыми связываются придаточные
предложения с главными, в языке аранда употребляются особые глагольные
формы, аналогичные русским деепричастиям. Например:
knuljala arana arangana tuta rakalanga
собаки красного кенгуру серого кенгуру также увидев,
etna erinaiara lunariraka.
они их обоих преследовали.
Или:
arala atuna ramala, era teralana.
кенгуру человека увидев, он в страхе побежал.
91

Или:
atua tueljilaka era man/erkulawuka, ara parpa
человек прицелился копьем, он промахнулся, кенгуру быстро*
indora lamanga.
очень бегая;
(человек прицелился копьем, но промахнулся, так как кенгуру
очень быстро бежал).
Это тот самый способ выражения придаточных предложений
деепричастными формами, который господствует в урало-алтайских языках.
Но этот способ существует и в русском языке.
Агглютинирующий суффиксальный строй языка, по-
Аналитическии ^ „ rj JXX l
язык курнаи добныи строю языка аранда, господствует, повиди-
мому, в значительной части диалектов Австралии1,,
хотя из них изучены очень немногие. Но у некоторых племен
обнаружены и иные типы речи. У племени курнаи (Гипслеид, Виктория)
преобладает, например, необычный для Австралии аналитический строй
(тот, который господствует хотя бы в полинезийских языках). Вместо
суффиксального склонения здесь налицо предложные формы, причем само
имя существительное не меняется. Примеры:
kani — мужчина (им. п.);
wa kani —мужчины (род. п.);
то kani — мужчине (дат. п.);
kinanga kani — мужчиной (тв. п.);
thingo wangona kani — от мужчины (исх. п.);
kihana thulona kani — с мужчиной (совм. п.);
boolong kani — двое мужчин (им. п. дв. ч.);
wa boolonga kani — двух мужчин (род. п. дв. ч.);
womba kani — мужчины (им. п. мн. ч.);
thungo wanga kani — мужчин (род. п. мн. ч.) и т. д
plapa boolong kani — ушли двое мужчин;
thara boolong kani — имена двух мужчин;
ukatho waal boolong kani — я дал копье двум мужчинам.
Глаголы при спряжении тоже мало изменяются:
wanggan at — я слышу;
wanggan nungang — он слышит;
wanggan thana — они слышат;
wanggan tha oorko — я услышу;
wanggan gar а — он услышит;
doorowal wangan — они услышат.
Впрочем, язык курнаи описан очень плохо2.
Совсем иную грамматическую структуру, горазда
Языки более сложную, имеют некоторые языки северной
Австралии Австралии. Их строй приближается к типу языков
с «классовыми» префиксами, например к языкам банту
в Африке. Здесь нет ясной грани между отдельными словами, а
сочетание корней слов с формальными элементами, различными частицами, более
разнообразно. Кроме суффиксов, широко употребляются префиксы. Они
служат часто для «классификации» слов, которые делятся на несколько
классов. Каждый класс имен соединяется с определенными префиксами,
и эти префиксы приставляются и к другим членам того же предложения.
1 Ср. F. Μ и 1 1 е г. Ук. соч., т. II, стр. 4—86.
2 R.B rough-Smyth. The aborigines of Victoria..., vol. 2. London —
Melbourne, 1878, стр. 24—33.
92

Например, в языке гвини (округ Кимберлей) префикс Ъ- означает
одушевленные действующие лица обоего пола:
bend]in bugala bunewur bramariijari waral buy ana.
этот n большой человек (который) ушел, я видел его.
Во множественном числе этот префикс превращается в br-:
brendjin bragala branewur birirariijari waral braijana.
эти большие люди] (которые) ушли, я видел их.
Префикс а- прилагается главным образом к животным.
alma agala anewur aiaijaijari тага aijana.
этот большой кенгуру (который) ушел, я видел его1.
Особенностью этого типа языков является так называемое
объектное спряжение, при котором личные формы переходного глагола
включают в себя обозначение не только субъекта, но и объекта действия, и, таким
образом, количество этих личных форм чрезвычайно увеличивается.
Например, в языке какаду в Арнхемленде от основы ortgara (видеть)
образуются формы:
b-oregara — я вижу тебя;
b-oregara-mana — я вижу вас двоих (мужчин);
b-oregara-ndja — я вижу вас двоих (женщин);
g-oregara — я вижу его;
nf-oregara — я вижу ее;
g-oregara-mana — я вижу их двоих (мужчин);
g-oregara-ndja — я вижу их двоих (женщин);
g-oregara-da — я вижу их (мужчин);
g-oregara-mba — я вижу их (женщин);
n-oregara — ты видишь его;
n-oregara-mana — ты видишь их двоих (мужчин) и т. д.2
Подобное «объектное» спряжение известно и в языках палеазпат-
ских народов Сибири и народов Америки.
π Культурный уровень народа яснее всего
отражается в словарном составе языка. Распространенное
в прошлом мнение о том, что существуют будто бы языки, в которых
имеется всего несколько сот слов, в настоящее время всеми отброшено. Мы зна-
£м, что таких языков нет и быть не может. Языки австралийцев, при всем
низком культурном уровне этого народа, достаточно богаты словарным
запасом. В языке аранда можно насчитать свыше 10 тыс. слов 3. Но состав
словаря здесь иной, чем у европейцев. Очень мало отвлеченных понятий,
обобщающих слов, напротив, чрезвычайно много конкретных слов,
передающих детали наглядно воспринимаемых предметов и действий.
Австралиец выражает в своей речи все конкретные детали действительности.
Например, в языке аранда есть не менее девяти обозначений отдельных
видов ящериц, но нет слова «ящерица» вообще; есть семь обозначений разных
видов попугаев, но нет слова «попугай» вообще. Но эту особенность не
надо преувеличивать: в языке аранда есть и общие понятия. Наряду с
названиями 28 видов змей есть и общий термин «змея» (арта). Есть слова:
рыба, птица (летающая), дерево и пр. Но эти слова употребляются
редко, так как австралиец предпочитает всегда более точно указать, о каком
именно виде дерева, рыбы и т. п. идет речь.
Терминами культурного обихода австралийские языки, конечно, бед-
1 А. С а ρ е 1 1. The classification...., стр. 256—257.
2 А. С а ρ е 1 1. Languages of Arnhem Land, Northern Australia. «Oceania», 1942,
^vol. XII, № 4, стр. 371.
3 A. Sommerfelt. Ук. соч., стр. 21.
93

ны, потому что бедна сама их культура. Но эти языки достаточно богаты
словами, отражающими все детали своеобразного общественного строя
и культурного уклада австралийцев. Например, отношения родства,
столь важгые для всей общественной жизни австралийцев, находят
себе в их языках поразительное богатство точных обозначений. В языке
курнаи насчитывается не менее двадцати терминов для разных степеней
родства, в языке вати-вати — не менее 22 таких терминов, у диери их не-
менее 26, а у колор-курндит — целых 50 терминов, вместе с составными1.
Возрастные группировки, которые тоже играют важную роль в быту
австралийцев, обозначаются многочисленными терминами, передающими,
например, моменты прохождения человека через серии возрастных
посвятительных обрядов. В языке аранда мужчина обозначается в течение
его жизни последовательно пятнадцатью разными терминами от
«ребенка» (worm) до «старца» (fenkua)2.
Все предметы материального обихода, все разновидности копий,
бумерангов и других видов оружия, утвари и пр.,— все это
обозначается разнообразными, всегда точными терминами.
Понятия, обозначающие количество, в австралийских языках очень-
бедны. Система счисления основана всего на двух-трех самостоятельных
числительных; более высокие числа передаются составными
числительными. Ни десятиричной, ни даже пятиричной системы счисления
австралийцы совершенно не знают. Например, в языке аранда имеются
числительные: один — ninta и два — tera] числительное три уже составное:
tera та ninta (2 + 1), четыре— tera та tera (2 + 2) и т. д.
Эта неразвитость системы числительных не означает, что
австралийцы не умеют считать дальше двух-трех. Они справляются и с гораздо
большими числами. Но здесь отразились примитивные условия прежней
жизни австралийцев (им обычно и нечего было считать!), а в то же время
привычка их мыслить не абстрактными понятиями, а конкретными
образами; например, охотник, увидев пять кенгуру, воспринимает эту
группу как целое, не прилагая к ней отвлеченного понятия числа «пять».
„ В дополнение к обычной звуковой речи у австра-
Язык жестов " j г * г
лиицев имеется особая, довольно сложная система
ручных сигналов — язык жестов, напоминающих разговор
глухонемых. Этот язык жестов применяется в различных случаях: когда люди
переговариваются между собой на большом расстоянии, так что
человеческого голоса не слышно; когда встречаются люди из разных племену
языки которых сильно различаются, в то время как система сигналов
более или менее одна и та же; наконец, когда обычай запрещает
человеку на определенный срок пользоваться звуковой речью: такой запрет-
налагается, как правило, на вдову, на юношей в период посвящения
и пр. Во всех этих случаях широко применяется язык жестов.
Он у австралийцев очень разработан. Карл Штрелов, например,
перечисляет более 450 различных знаков-жестов у племени аранда3. Ручные
сигналы выражают не только конкретные предметы, но и более или
менее отвлеченные представления. Есть сигналы, обозначающие предметы,
действия, качества, социальные термины, например названия брачных
секций, вопросы, целые фразы. Но обычно фразы передаются
комбинацией знаков. Например, чтобы сказать: «твой брат умер», дается три
знака, обозначающих «брат», «уже», «умереть».
Вот несколько примеров из языка жестов у аранда.
1 «Этнография», 1929, № 1, стр. 38.
2 С. Strehlow. Die Aranda-und Loritja-Stamme, in Zentral-Australien,
Bd. IV, ab. I, стр. 42—43.
3 С. S t r e h 1 о w. Ук. соч.,т. IV, ч. 2, стр. 55— 78.
94

.// i2 13 W
Знаки языка жестов
Конкретные предметы:
вода: четыре пальца прижаты к ладони, большой палец вытянут
и прижат ко второму, кисть руки вращается (см. рис. 1);J? т&- Ив*
ястреб (тотем): ладонь раскрыта, пальцы растопырены, большой
палец отстоит от остальных, кисть руки делает волнообразное движение,
опускаясь и поднимаясь, пальцы шевелятся (там же, 2).
Названия брачных классов:
Π а н у н г а: обе руки вытянуты, правая рука сжимает левую в
запястье (там же, 3).
Π у ρ у л а: правая рука, с полусогнутыми пальцами, прижата к
правой щеке (там же, 4).
У к н а ρ и а: левая рука поднята, кисть с растопыренными пальцами
согнута под бородой (там же, 5).
95

У н г а л л а: правая рука на левом плече (там же, 6).
Предложения:
Подходят люди (аборигены): указательный и большой пальцы
подняты и широко расставлены, остальные согнуты и прижаты к ладони.
Кисть руки сначала неподвижна, затем начинает вращаться в запястье
(там же, 7).
Я вижу его: указательный и средний пальцы вытянуты и
подняты; четвертый и пятый опущены и прижаты к ладони; большой палец
повернут к ладони, но не касается остальных пальцев (там же, 8).
Подходят люди с намереньем напасть на нас: большой
и указательный пальцы вытянуты и подняты вверх, остальные три
слегка согнуты. Рука делает легкое движение вбок, и кисть вращается в
запястье (там же, 9).
Подходят люди с мирными намереньями: большой
палец вытянут и отставлен, остальные четыре загнуты крючками. Рука
неподвижна (там же, 10).
Приказ сесть: большой, указательный и третий пальцы согнуты
и соединены вместе концами; остальные два согнуты и прижаты к
ладони (там же, 11).
Удалось ли тебе убить дичь? большой и указательный
пальцы вытянуты и подняты, остальные три прижаты к ладони (там же, 12).
Да, удалось промыслить кое-что: указательный палец
вытянут и поднят; третий палец согнут и касается большого. Получается
впечатление, что человек держит что-то в руке (там же, 13).
Нет, ничего не удалось д о бы τ ь : кисть руки с открытой
ладонью и вытянутыми растопыренными пальцами вращается в запястье.
Выражена мысль, что у человека ничего нет г (там же, 14).
Легко заметить, что в некоторых сигналах участвуют только пальцы,
и они видны, естественно, только на близком расстоянии. Другие жесты,
употребляемые при переговорах на большом расстоянии, производятся
движениями всей руки, головы, даже верхней части туловища.
Существование этой разработанной системы жестов-сигналов отнюдь не
означает, как это иногда думают, недоразвитости звуковой речи. Первая
лишь дополняет последнюю и заменяет ее в особых определенных
случаях. Что же касается самой звуковой речи, то австралийские
языки хотя и отражают в себе определенный сравнительно отсталый
уклад хозяйства и культуры, однако они, со своей вполне
сложившейся грамматикой, с достаточно богатой и гибкой лексикой, оказываются
не в меньшей степени, чем любой другой язык, пригодным орудием
человеческого мышления и взаимного общения. Эти языки, как и
все другие языки земного шара, могут стать проводником и орудием
культурного прогресса.
Среди языков мира австралийские языки стоят со-
Связи^ вершенно особняком, не входя ни в одну из извест-
австралииских ных ЯЗыковых семей и не обнаруживая ни с одной
языков тт r J
из них никакого родства. Попытки установить
такое родство, правда, делались неоднократно, но они пока не
привели ни к какому результату. Предположение, высказывавшееся еще
Э. Кёрром, о близости австралийских языков к африканским не
подтвердилось. Существовала гипотеза о родстве австралийских языков
с дравидийскими языками Индии, и эта гипотеза, ввиду наличия
расовой общности дравидов и австралийцев, могла показаться
основательной. Но уже Фридрих Мюллер, крупный немецкий лингвист, пока-
1 B.Spencer a. F. G i 1 1 е п. The Arunta, vol. 2. London, 1927, стр. 600—608.
96

зал неубедительность этой гипотезы, и в пользу ее и сейчас едва ли
можно привести какие-либо факты, если не считать только морфологического
сходства между австралийскими и дравидскими языками.
В науке известна также попытка установить связь языков
Австралии с языками индейцев Огненной Земли, — так называемыми языками
чон. Попытку эту сделал в 1907 г. один из виднейших лингвистов,
итальянский ученый А. Тромбетти,который,как известно, придерживался
взгляда о родстве всех языков земли между собой. Его поддержал в этом
вопросе французский исследователь П. Риве (1925), который построил
на предполагаемом факте родства австралийских языков с языками
чон, а малайско-полинезийских с калифорнийскими диалектами хока
теорию частичного заселения Америки через Океанию. По словам
Риве, он обнаружил ряд совпадений в корнях слов австралийских
языков с огнеземельскими; таких совпадений он нашел будто бы более 90,
но приводит в качестве доказательства всего 261. Надо, однако, сказать,
что приводимые примеры еще недостаточны для положительного
решения вопроса. Сам Риве признает, что чрезвычайно трудно объяснить, каким
образом могли попасть австралийцы или их предки в Южную Америку,
и вынужден прибегнуть к гипотезе о движении каких-то групп
кругом всего Тихого океана, через Азию и всю Америку, или к
неправдоподобной гипотезе о путешествии австралийцев через Тихий океан на
лодках, управляемых малайско-полинезийским экипажем.
Если действительно подтвердится наличие общности в языках
Австралии и Южной Америки, то ее скорее можно объяснить как остаток
древнейших связей между предками народов обеих частей света, когда те и
другие обитали где-то в Юго-Восточной Азии.
Наиболее правдоподобна связь австралийских языков с папуасскими,
так как Новая Гвинея, несомненно, играла роль в истории заселения
Австралии. Еще Дж. Мэтью указал на целый ряд совпадений в папуасских и
австралийских словарях. Но сами по себе эти совпадения не могут
считаться достаточным доказательством родства между языками. Более же
серьезной работы по параллельному изучению папуасских и австралийских
языков почти никто до сих пор не проделал. Польский лингвист Т. Ми-
левский изобразил на карте наличие «папуасских» языков в Северной и
Центральной Австралии (см. карту на стр. 81), но не привел в
подтверждение этого никаких фактов. Дальнейшее исследование данного
вопроса, несомненно, должно пролить свет и на проблему австралийского
этногенеза.
Точно так же не сказала еще своего последнего слова лингвистика и
в вопросе о родстве между австралийцами и тасманийцами. Не раз
указывалось на сходство в словарях австралийских и тасманийских
языков (Брау-Смит, Мэтью), и это сходство действительно бросается в
глаза. Например, в языках Виктории нетрудно обнаружить ряд общих
корней с тасманийскими диалектами.
Мужчина
Голова
Рот
Рука
Зуб
тасманийские
pugga, реппа
eloura
топа
апатапа
leeaner
Язы
к и.-
Виктории
baang, peant
wullar
типпи
manna
На
1 P. Rivet. Les origines de l'homme americain. Montreal, 1943, стр. 77—8C
7 Народы Австралии и Океании 0

Язык
Нога
Дым
Огонь
Камень
Языки:
тасманийские
tullah, tullana
dogna
boorana
wighena
langa, loine
Виктории
tale, tyelang
tinna
boriy hurt
wee, weeing
lang, la
Однако и здесь совпадения и сходства в словарях не решают вопроса.
Более глубокое сопоставление языков дать очень трудно, так как, с
одной стороны, тасманийские языки, ныне вымершие, описаны
чрезвычайно неудовлетворительно, поверхностно и отрывочно1. С другой
стороны, пестрота диалектов Тасмании так велика, что множество
разнообразных корней слов сходного значения весьма затрудняет сравнение их с
языками Австралии. Во всяком случае связь здесь не подлежит сомнению,
а отсюда становится более ощутимой и историческая общность
австралийцев и тасманийцев.
См. W, Schmidt. Die tasmanischen Sprachen. Utrecht — Anvers, 1952.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
ХОЗЯЙСТВО И МАТЕРИАЛЬНАЯ КУЛЬТУРА
АВСТРАЛИЙЦЕВ
ДО НАЧАЛА ЕВРОПЕЙСКОЙ КОЛОНИЗАЦИИ
До прихода европейцев аборигены Австралии не знали ни
земледелия, ни скотоводства, В литературе широко распространен взгляд,
что австралийцы не делали запасов и жили тем, что добывали
каждый день. Однако это нельзя утверждать так категорически. Есть
немало свидетельств и о том, что в определенных случаях австралийцы
умели запасать пищу, хотя и не на долгий срок. Такой знаток быта
австралийцев, как Хауитт, говорит, что он только один
единственный раз видел у них запас пищи, заготовленной впрок; это были
хранившиеся в обмазанной глиной корзинке зерна портулака; Хауитт нашел
корзинку в лесу на территории одного из племен оз. Эйр1. Другие авторы тоже
сообщают аналогичные факты. Так, люди племени юалайи, по словам
наблюдавшей их Лангло-Паркер, делали запасы зерен ярммара
(ячменная трава)2. Хорн и Эстон упоминают о запасах съедобных семян мунъ-
еру, которые хранят неделями3, а Мэтью указывает, что у племен каби
и вакка (на побережье Квинсленда) было в обычае собирать в большом
количестве спелые орехи бунъя и зарывать их в виде запаса на будущее
в землю, где они, впрочем, загнивают и издают весьма неприятный
запах4. Коксен рассказывает, что он видел однажды в области племени ка-
миларои очень большой запас травяных семян, съедобной смолы и
других растительных продуктов, которые хранились в больших кожаных
мешках; общий вес этого запаса составлял, по мнению наблюдателя, до
100 фунтов5. Но Коксен, сообщая это, оговаривается, что подобные факты
представляют собою лишь исключение. По сообщению Клемента,
племена северо-западного побережья иногда сохраняют в запасе даже
мясо, высушивая его на солнце, так что оно твердеет, как кость6.
1 L. Fison а. Α. Η о w i t t. Kamilaroi and Kurnai. Melbourne, 1880, стр. 208.
2 L. Parker. The Euahlayi tribe. London, 1905.
3 G. Η о r η e a. G. Aisto'n. Savage life in Central Australia. London, 1924,
стр. 33.
4 J. Mathew. Two representative tribes of Queensland. London—Leipzig,
1910, стр. 93—94.
5 Brough-Smyth. The aborigines of Victoria, vol. I. Melbourne, 1878,
стр. 143.
6 Ε. Clement. Ethnographical notes on the Western Australien aborigines.
«Internationales Archiv fur Ethnographie», 1903, Bd. XVI, H. 1—2, стр. 3.

Дональд Томсон упоминает два единственно известных ему примера
запасания пищи у австралийцев: некоторые обитатели Арнхемленда сушат на
солнце плоды мунджутж (Buchanania Muelleri), а на п-ве Иорк местные
жители сохраняют в сухом песке плоды Parinarium nonda1.
Вообще же запасливыми австралийцев назвать нельзя. «Как
правило,— говорит Норткот Томас,— туземец не знает, из чего будет состоять
его обед, пока не промыслит его»2.
Хозяйство австралийцев было чисто присваивающим. Они жили
охотой, собиранием мелких животных и диких растений, а кое-где, по берегам
редких водоемов и на морском побережье,— также рыболовством.
0 Охота — главное занятие австралийца. Это был не
и рыболовство только его жизненно важный промысел, но и
любимое времяпрепровождение, излюбленный спорт,
которому австралиец предавался, забывая все на свете. С раннего
детства мальчики,— в своих играх, под руководством взрослых и сами по
себе, подражая старшим,— приучались владеть оружием, применять
различные охотничьи уловки, распознавать следы животных и птиц,
узнавать их повадки. Они вырастали искусными, ловкими охотниками.
Животный мир Австралии небогат и однообразен, и аборигены не
имели большого выбора в мясной пище. Поэтому они промышляли и ели все
живое, что находили вокруг себя, — от крупных сумчатых и
австралийского страуса эму до гусениц и личинок. Наиболее характерна и
разнообразна была техника охоты на крупную дичь. Именно здесь во всем
блеске развертываются поразительные охотничьи способности
австралийцев.
Приемы охоты на кенгуру (Macropus giganteus), самый крупный из
видов австралийской фауны, были очень разнообразны. Главным оружием
всегда служило копье. Следы кенгуру на земле, как и следы других
животных, австралийцы умели отыскивать с изумительным искусством. Они
легко различали и виды дичи, и степень свежести следа. Выследив или
случайно увидев кенгуру, охотник с не менее поразительной ловкостью
подкрадывался к нему на расстояние броска копья. Кажется почти
невероятным уменье австралийца приблизиться к пасущемуся животному
по совершенно открытой равнине, не будучи им замеченным. Ему
помогал в этом темный цвет кожи, делающий его малозаметным на сером
фоне степи; кроме того, он иногда употреблял искусную
маскировку, облепляя тело землей или глиной. Медленно, шаг за шагом,
подбирался он к животному, пользуясь каждым моментом, когда оно не
смотрело в его сторону. Задача охотника облегчалась на местности, покрытой
кустами, камнями, термитниками, за которыми он прятался.
Приблизившись на несколько десятков метров, охотник метал с силой и без
промаха свое копье.
В Виктории иногда охотились вдвоем, причем один охотник отвлекал
на себя внимание кенгуру, а другой подкрадывался к нему с
противоположной стороны.
Другой способ охоты на кенгуру требовал от охотника огромной
выдержки и выносливости. Охотник преследует животное открыто, нисколь-
во не прячась. Кенгуру быстрыми прыжками оставляет своего
преследователя далеко позади, но, утомившись, останавливается, и человек вновь
к нему приближается. Животное опять пускается в бег, и так это
продолжается до наступления темноты; переспав у костра короткое время, охотник
1D. Thomson. Economic structure and the ceremonial exchange cycle in
Arnhem Land. Melbourne, 1949, стр. 23—24.
2 Ν. Τ h о m a s. The natives of Australia. London, 1906, стр. 89.
100

Охота на кенгуру. Квинсленд
с рассветом возобновляет упорное преследование кенгуру, и дело
кончается тем, что выдержка и настойчивость человека одерживают верх и
загнанное животное падает под ударами его копья.
Иногда, особенно в дождливую погоду, когда земля размякнет,
охотник травит кенгуру собаками (динго). Загнанное собаками животное,
обернувшись к ним и став на задние лапы, передними отбивается от их
нападения, а иногда, делая прыжок, наносит удар мощными задними
конечностями, и не одна собака может поплатиться жизнью, прежде чем
подоспеет охотник со своим копьем.
В прошлом часто устраивались коллективные облавы на кенгуру.
Простейший способ их заключался в том, что участники делились на две
партии; одна из них состояла из загонщиков, в число которых входили
иногда женщины и дети; выследив стадо кенгуру, загонщики криком и
шумом гнали его в ту сторону, где заранее устроили засаду наиболее
искусные и опытные охотники, которые, внезапно выскакивая из-за
прикрытия, поражали копьями бегущих на них животных. Более
сложный способ — сооружение загородок из веток или особых сетей. Ими
огораживалось с трех сторон известное пространство, куда с четвертой,
открытой стороны загонялось стадо кенгуру. Иногда загородка делалась
зигзагом, а в углах оставлялись промежутки, где рылись глубокие ямы,
маскируемые хворостом, травой и землей; преследуемое животное, ища
выхода из огороженного места, неминуемо попадало в яму. В других
случаях сам охотник с копьем подстерегал дичь в засаде у прохода в
изгороди. Наконец, применялась и облава при помощи поджигания сухой
травы в степи.
Иногда устраивались большие охотничьи экспедиции. Стада кенгуру
любят пастись там, где после выпавших дождей (а на северном побережье
после лесного пожара) растет свежая, сочная трава. Зная это, мужчины
отправлялись большими отрядами в заранее разведанную местность,
покидая стойбище иной раз на две-три недели.
101

Способы охоты на валляби (мелкий вид кенгуру, Macropus billiardieri)
были тоже довольно разнообразны. Интересен прием, употреблявшийся
племенами Большого Австралийского залива. Охотник привязывает к
концу длинной палки пучок перьев и направляется к пасущимся
валляби, размахивая над головой этим орудием. Испуганные животные
прячутся в кусты. Охотник поражает жертву копьем. В охоте на валляби
употреблялись также сети, ловушки и ямы.
Еще больше изобретательности и умения проявлял австралиец в
охоте па эму (Dromaeus novae hollandiae), огромную птицу, напоминающую
африканского страуса. Эму бегает с быстротой лошади, но глупость этой
птицы делает ее часто жертвой охотника. Обычным способом
охоты на эму было подманивание ее: спрятавшись в кустах, охотник
машет из своей засады каким-нибудь бросающимся в глаза предметом;
птица приближается посмотреть, что это такое, и падает под ударами
копья. Обитатели Арнхемленда устраивали засаду на дереве, семена
которого служат пищей для эму. Более изощренный способ состоял в том,
что охотник сам подражал птице; он брал в руки палку с насаженной на
нее головой эму и, искусно имитируя движения эму, приближался к
птице. В Квинсленде и в других местах эму ловили в сети или в ямы;
местами их подстерегали на водопое. Жители области оз. Эйр травили
эму собаками. В северной части Западной Австралии, отчасти и у племен
центральных областей, прибегали к отравлению воды в небольших
водоемах, куда эму приходит пить, при помощи наркотического растения
питчери (питьюри) или других; опьяневшая от наркотика птица
становилась легкой добычей охотника.
В промысле опоссума1 особенно проявлялось необычайное
искусство, с каким австралиец взбирался на дерево. В этом деле австралийцы
едва ли имеют себе равных среди других народов. Для австралийского
охотника не существует дерева, на которое он не вскарабкался бы в
самое короткое время. Толстые эвкалиптовые стволы, достигающие
огромной высоты и лишенные внизу всяких сучьев, не составляют для него
непреодолимого препятствия. Техника влезания на дерево у
австралийцев такова: они не обнимают ствол коленями, а ступают по
нему, как по земле. Малейшие углубления и неровности коры
используются для опоры ступни или хотя бы пальца; если же их совершенно нет,
австралиец сам вырубает себе ступеньки каменным топором, который
держит в правой руке. Левой он крепко охватывает ствол. Если ствол
слишком толст, австралиец пользуется гибкой и крепкой лианой. Он
захлестывает петлю вокруг дерева и, подбрасывая рывками выше и выше,
переступает ногами. Если в правой руке топор, то оба конца лианы он
держит в левой или укрепляет их вокруг туловища. Так поступали в
Квинсленде и в Новом Южном Уэльсе. В Южной Австралии человек
влезает на дерево боком, упираясь в ствол мизинцем левой ноги и помогая
себе крепкой заостренной палочкой, которую втыкает в кору. Добравшись
до дупла, где прячется опоссум, охотник вырубает его топором или
выкуривает дымом.
Взбираться на дерево приходилось и в других случаях: для
добывания птичьих яиц, меда диких пчел и пр.
Мелкие животные, живущие в земляных норах, составляли также
излюбленный предмет охоты, и промышляли их не только мужчины, но и
Женщины и подростки. Самое крупное из таких животных — вомбат,
1 Это название употребляется в Австралии для обозначения кускуса — мелкого
древесного сумчатого животного (Phalangista trichoglossus vulpecula). Настоящие
опоссумы (Didelphys) водятся в Америке.
102

Австралиец взбирается на эвкалиптовое дерево.
Область р. Кларенс
сумчатый грызун. Сюда же относятся бандикут, разные виды крыс, а
также черепахи, ящерицы и змеи. Из последних особенно ценилась
как охотничья добыча большая ковровая неядовитая змея вома (в
Центральной Австралии). Ее выискивали при помощи землекопалки.
В охоте на птиц применялся главным образом бумеранг, которым
австралиец с необычайным искусством убивает птиц даже на лету,
иногда по нескольку одним ударом. Но птиц ловили также другими
способами: сетями, силками и разными ловушками. При этом
употреблялось подманиваиие птиц голосом, приманками. В Квинсленде
кустарниковых индеек (Catheturus lathami) ловили следующим образом:
охотник подкрадывался к птице, закрываясь ветками и держа перед
собой длинный прут, на конце которого имелась петля и привязанная
бабочка или кузнечик; насекомое своими движениями отвлекало
внимание птицы, а охотник, улучив минуту, искусно ловил ее петлей.
Интересен способ ловли хищных птиц, очень простой, но требующий
ловкости и смелости. В Новом Южном Уэльсе ловили их так: охотник
с куском рыбы в руках ложился плашмя на голую скалу на самом
солнцепеке и лежал неподвижно; хищная птица, увидев добычу, спускалась
за ней, и охотник ловко хватал ее за ногу. Тот же прием, несколько
усложненный, применяли жители северного побережья. Охотник прятался под
навес, специально сооруженный из камней, и высовывал наружу руку,
103

Добывание дикого меда. Квинсленд
в которой держал маленькую птичку, слегка размахивая ею.
Заметивший добычу сокол бросался на нее, и охотник мгновенно схватывал его за
ногу. На западе подобные охотничьи укрытия делались не из камней, а из
травы. Еще проще поступали местами для ловли диких гусей. Их
подстерегали на деревьях, куда они прилетали с наступлением темноты, и
попросту ловили руками.
Такой же простой, но остроумный прием с большим успехом
употреблялся на водоплавающую дичь. Охотник тихо приближался под
водой к птицам и, хватая их за лапы, тянул вниз, свертывая тут же им
головы. Иногда птицу ловили не руками, а особой петлей. Местами
пловец подплывал к добыче, прикрываясь большим листом водяной
лилии, или обвязывая голову пучками травы, или надевая на нее
пустую тыкву. Бакланов на нижнем Муррее ловили ночью в тот момент,
когда они, вспугнутые с нависших над водой ветвей, на которых проводят
ночь, опять опускались на них медленным, парящим полетом.
104

Лучение рыбы копьем. Северная территория
Весьма разнообразны были и способы ловли рыбы и водяных
животных, но этот промысел на сухом и почти безводном материке Австралии
имел очень ограниченное распространение. Местами практиковался
простейший прием ловли рыбы руками. В Центральной и Северной
Австралии очень часто устраивался коллективный лов рыбы в небольших
водоемах: группа мужчин и подростков входила в воду цепью с одного конца
и с шумом и плеском гнала рыбу к другому концу,стараясь не пропустить
ее обратно; подогнав испуганную рыбу к берегу, ее заставляли
выбрасываться на тинистую отмель и там хватали руками, кидая стоящим на
берегу женщинам. Подобный нехитрый способ еще более облегчался,
когда водоемы в бездождный сезон пересыхали.
Другой способ — перегораживание реки заколами; проходы в них
иногда заделывались хворостом или сетью, в которых рыба и
запутывалась.
Очень широко распространен был лов рыбы корзинами. Наиболее
простой способ ловли состоял в употреблении полого обрубка дерева;
его опускали на некоторое время в воду, а потом вынимали вместе с
попавшей туда рыбой. Иногда устраивали очень замысловатые запоры;
например, на р. Бреварина был построен из камней целый лабиринт
с запутанными переходами и тупиками, в которые попадалась рыба.
Верхняя часть сооружения, смывавшаяся при паводках, ежегодно
возобновлялась, а нижняя, сложенная из массивных камней, оставалась с
незапамятных времен целой.
105

Очень разнообразны
рыболовные сети. Элементарный
прототип сети представляли
собой ветки с листьями или
пучки травы, которыми
женщины, выстраиваясь в ряд
поперек водоема, гнали
перед собой рыбу к берегу. Но
встречались и настоящие
большие плетеные сети. На
р. Дайамантина их связывали
по 20—30 вместе, так что
получалась длинная сеть.
Двое мужчин брали ее за оба
конца и медленно плыли,
направляясь к берегу. В
области оз. Эйр употреблялись
ставные сети, сплетенные из
тростника. Сеть все время
находилась в воде. Когда
владелец ее хотел есть, он
направлялся к ней вплавь
и выбирал попавшую в сеть
рыбу. Вообще описать все
разнообразные виды
рыболовных сетей и способов их
применения — дело почти
невозможное.
Широко употреблялись
также рыболовные крючки
^ и удочки. Крючки выреза-
Охота за черепахами. Северная территория дись ш кости или раковины
и бывали двух видов: простые
полукруглые и составные из двух связанных под острым углом частей.
Наживой служили креветки, крабы и пр.
Но, пожалуй, наиболее pacnpoctpaHeHHbiM способом ловли рыбы
было лучение ее копьем или острогой. Копья, употреблявшиеся для
этого, имели обычно два или три зазубренных конца. Употреблялся также
гарпун с отделяющимся наконечником. Лучили рыбу с берега или с
лодки.
В Виктории существовал ночной лов рыбы на лодках с факелами.
Практиковалось и отравление воды листьями наркотических
растений; одурманенная наркотиком рыба всплывала и легко вылавливалась.
Все виды рыб шли в пищу, равно как и различные водяные животные,
моллюски, креветки, крабы и пр.; излюбленным лакомством считались
угри.
На северном побережье процветала ловля дюгоня (Pugong australe).
Охотились на него коллективно; дюгоня преследовали на лодке и
убивали копьями. Сходна с этим была и ловля черепах, которых выслеживали
в море; смелый пловец нападал на животное, садился на него верхом
и направлял его к берегу, где черепаху убивали. Другой способ — под-
карауливание черепахи на берегу, где охотники стремились отрезать ей
путь к воде, а затем, перевалив на спину, убивали. Более опасна была
охота на крокодилов, которая тоже устраивалась коллективно.
Выследив и выгнав крокодила на мелкое место, забрасывали его копьями.
106

Охотники при этом смело входили в
воду, не думая об опасности.
На южном побережье море
иногда выбрасывает на берег мертвого ки-
га или дельфина, и австралийцы,
бывало, его ели. Специально на этих
животных не охотились.
Все разнообразие старинных
приемов охоты и дополнявшего ее
рыболовства трудно и перечислить.
Особые приемы существовали для
каждого вида дичи. Зато локальных
различий в охотничьей технике
австралийцев заметно мало. Каких-либо
местных или племенных особенностей
в этом отношении не наблюдалось,
если только не считать того, что в
Австралии были районы, более
богатые и более скудные запасами
дичи. В сухих и бесплодных степях
Центральной Австралии охота не
могла давать такого обилия
сравнительно легкой добычи, как в бога- Возвращение с удачной охоты,
то орошаемых долинах юго-вое- Арнхемленд
тока. В общей же сложности
охотничье хозяйство австралийцев было довольно однородно на всем материке.
В целом охотничье хозяйство аборигенов Австралии отличалось, в
сравнении с другими странами, следующими характерными чертами:
преобладание активных приемов охоты,(преследование зверя) над
пассивными (постановка охотничьих снарядов); господство чисто мясной
продовольственной охоты; отсутствие опасных для человека
зверей — объектов охоты; отсутствие животных — помощников охотника
(за редким исключением собаки динго); сочетание коллективных и
индивидуальных приемов охоты; отсутствие профессионалов-охотников,
участие в охотничьем промысле поголовно всего мужского населения.
Мясо и рыбу австралийцы никогда не ели в сыром
Приготовление виде. Приготовление пищи, однако, не отличалось
ЖИВОТНОЙ ПИЩИ - » Г —, > ^ >
особой сложностью и разнообразием приемов.
Варка пищи в воде австралийцам была незнакома. Они жарили
мясо и рыбу на огне, на горячих углях или камнях, в горячей золе или
песке. Иногда это делалось очень просто: убитую дичь бросали целиком, не
освежевав и не выпотрошив, на горячую золу. Крупных животных
разрезали на куски и поджаривали на огне. Чаще применялся более
сложный способ: внутренности дичи извлекали через отверстие в животе и
жарили отдельно, а на место их вкладывали горячие камни, чтобы мясо
прожарилось и изнутри; чтобы оно осталось сочным, шкуру обычно не
снимали. Еще более сложный и изысканный способ,однако почти
повсеместно применявшийся,— тушение мяса в земляной печи. В выкопанной яме
разводили костер и, когда яма хорошо нагревалась, туда на горячие камни
или золу клали тушу животного, внутренность которого тоже
заполнялась раскаленными камнями; все это покрывали свежими листьями и
засыпали землей, а иногда сверху через отверстие подливали еще воду.
Часа через два кушанье было готово. Один из оригинальных способов
приготовления рыбы описан Греем (Западная Австралия). Рыбу клали
целиком на продолговатый кусок мягкой коры и завертывали в нее,
107

обвязывая поверх шнурами из травы. Весь этот сверток зарывали в
горячий песок и золу. Получаемое кушанье, блюдом для которого
служил тот же кусок коры, было очень сочно и вкусно, при этом опрятно
на вид.
Птиц обычно ощипывали и жарили целиком или предварительно
выпотрошив; потроха жарились отдельно и считались лакомством.
Более изысканный способ состоял в том, что птицу обмазывали глиной и
клали на огонь; обожженная глиняная корка затем снималась вместе с
приставшими к ней перьями, и получалось вкусное кушанье.
с б Хотя австралийцы не знали земледелия, но
растительная пища повсеместно играла в их хозяйстве
существенную, а местами преобладающую роль. Даже в тех местностях,
например в восточных областях, где дичи много, успех охоты никогда
заранее не бывал обеспечен, а потому и там собираемая женщинами
растительная пища составляла более устойчивую базу хозяйства австралийцев.
Правда, в этих местах, как сообщает Мэтью о некоторых районах
Квинсленда, «запасы растительной пищи были значительно более
ограничены сравнительно с мясной пищей» и «растительная пища не
отличалась разнообразием»1. Но это только сравнительно. Для Квинсленда
исследователь Пальмер перечисляет 69 видов одних только растений,
употребляемых так или иначе в пищу, не считая 35 других видов,
используемых как лекарственные,' ядовитые, для технических целей
и пр. В. Рот для тех же приблизительно районов приводит перечень ни
больше ни меньше как 239 видов растений, употребляемых жителями
в пищу2.
В скудных же степях и полупустынях центра и запада, где
животный мир очень беден, растительная пища и вместе с тем женское
собирательское хозяйство выдвигались на первый план, а охота составляла
лишь дополнение.
Так, например, об австралийцах диери миссионер С. Гэсон сообщает, что
«их пища главным образом растительная, так как животных очень немного,
если не считать крыс и подобных им грызунов, а также змей и других
пресмыкающихся, которых здесь неограниченное количество. Кенгуру
нет, эму очень мало»3.
О тех же районах бассейна оз. Эйр Хорн и Эстон пишут, что
«животная пища гораздо более скудна, чем растительная»4. Растительной пищи
зато не так мало, как это может показаться на первый взгляд. «Хотя
страна выглядит довольно бесплодной, но для тех, кто знает, где
искать, пища изобильна»5. ,
Надо сказать, что в Австралии растут в диком состоянии, и притом
в большом количестве, многие виды растений, которые в других странах
специально возделываются.
Так, например, по берегам р. Куперс-Крик есть значительные
заросли травы Panicum, родственной нашему просу и местами покрывающей
площади до тысячи акров6. Во многих местах встречается в диком виде
ямс (Dioscorea), который на островах Океании является главной
1 J. Μ a t h е w. Eaglehawk and Crow. London—Melbourne, 1899, стр. 89. Его же.
Two representative tribes of Queensland, стр. 91.
2 W. E. Roth. Food, its search, capture and preparation. «North Queensland
Ethn. Bull.», № 3, 1901, стр. 9—16. A. H. Максимов. Накануне земледелия.
«Ученые записки Ин-та истории», т. 3, М., 1929, стр. 22.
3 Е. С u г г. The Australian race, vol.11. London, 1886, стр. 47.
4 G. Η о r η е a. G. A i s t о п. Ук. соч., стр. 52, 57.
5 Там же, стр. 52.
6 A. Gregory. Memoranda on the aborigines of Australia. «J. Α.», 1886,
vol. XVT, № 2, стр. 132.
108

культурой. Для жителей Квинсленда, например, он был главным
предметом питания, по крайней мере в дождливый сезон, т. е. с февраля
по май.
Наряду с ямсом в хозяйстве австралийцев имели важное значение и
другие клубневые растения и корнеплоды. У аранда и лоритья в
Центральной Австралии на первом месте стояла йелъка (Cyperus rotundus),
мелкие клубни которой выполняли роль хлеба. На реке Линд
(северо-восточный Квинсленд) главной пищей населения служил
корень одного из видов лилии. Корнеплоды вообще занимали
настолько видное место в пищевом режиме австралийцев, что Кёрр в своей
сводной работе о коренном населении Австралии называет австралийцев
«копателями диких кореньев».
Для племен, живших к востоку от оз. Эйр, главное место в питании
занимали три растения: нарду, мунъеру и вадру.
Первое из них, разноспоровый водяной папоротник (Marsilia L)\ мунье-
ру — растение с мясистым корнем, покрывает песчаные холмы и пышно
цветет яркожелтыми цветами, из которых образуются мелкие съедобные
семена, напоминающие по виду ружейный порох; наконец, вадру—
болотистое растение с толстым корнем до метра длиной, который при собирании
режут на куски.
В некоторых, особенно в восточных, районах Австралии есть деревья,
приносящие в изобилии орехи или другие съедобные плоды. В восточном
Квинсленде встречается местами дерево бунья (Araucaria Вidwilli),
дающее столько крупных мучнистых орехов, что в сезон их созревания все
окружающие племена питались ими вдоволь и даже делали запасы;
мало того, для сбора орехов бунья сходились жители отдаленных
местностей за 100 миль и более; к этому сезону приурочивались разные
общеплеменные празднества и обряды, в которых участвовали и гости. Орехи
бунья развиваются под чешуйками шишек, напоминающих кедровые, но
более крупных размеров, 15—20 см (иногда до 40 см) в длину и до 1 кг
весом, с зернами 2,5—4 см в длину.
О важности этого вида пищи для населения можно судить по
сообщению некоторых наблюдателей о том, что в сезон сбора орехов бунья люди
заметно полнели. Однако такие местности, изобилующие плодовыми
деревьями, для Австралии скорее исключение, хотя орехи и древесные
плоды составляли известное подспорье в хозяйстве жителей многих
местностей.
Вообще растения давали австралийцам самую разнообразную пищу.
«Плоды, ягоды, орехи, зерна злаков и других трав, корни, корневища,
клубни, стебли, молодые побеги, листья, почки, семена, цветы, мягкая
сердцевина деревьев, одним словом, кажется, нельзя назвать ни одной
части растения, которая у того или другого вида не шла бы в пищу»,—
говорит советский исследователь А. Н. Максимов1.
Наряду с растительной пищей, в число предметов собирательского
хозяйства австралийцев входили и различные мелкие животные,
ящерицы, крысы, мыши, лягушки, раки, улитки, ракушки, разные
насекомые, гусеницы и пр., а также яйца птиц и пресмыкающихся и
мед диких пчел. Нет ничего мало-мальски съедобного, чем бы пренебрегал
австралиец.
Например, в степях Центральной Австралии собирали особых «медовых
муравьев» (Meliferus in flatus); некоторые особи этой породы являются
живыми хранилищами меда, который скапливается у них в брюшке, так
что насекомое раздувается до размеров более сантиметра в поперечнике.
1 А. Н. Максимов. Наканурте земледелия, стр. 24.
109

Этих муравьев-медоносов женщины выкапывали., разрывая муравейник.
Желая полакомиться медом, австралиец брал муравья за голову и
высасывал содержимое брюшка.
Техника собирательского хозяйства австралийцев, в
противоположность их развитой охотничье-рыболовческой технике, была очень проста
и однообразна. Несколько более сложные приемы применялись только для
добывания меда, птичьих яиц или гусениц с высоких деревьев. В этих
случаях, как и при охоте на древесную дичь, австралиец применял свое
замечательное уменье взбираться на деревья. Инвентарь же,
употреблявшийся для собирания растений, был не сложен: он состоял из
длинной заостренной палки крепкого дерева, при помощи которой женщины
выкапывали съедобные корни, клубни, корневища, а также разрывали
норы мышей, змей, муравейники и пр. Работа эта проста, но порой
утомительна. Например, чтобы выкопать корень ямса в фут длиной,
женщине приходилось рыть яму до метра в поперечнике и до полуметра и
больше глубиной; она разрыхляла землю острым концом своей палки
и отбрасывала ее горстями, левой рукой. Для сбора же семян, ягод,
орехов не требовалось и этого несложного орудия. Единственным
инвентарем тогда являлось деревянное корытце, в которое обычно и
собиралась разная добыча.
Продукты собирательского хозяйства употребля-
Переработка лись в пищу и в сыром виде, но чаще их приготов-
и приготовление лτ
растительной пищи ляли на огне. Мелких животных, ящериц, улиток,
червей, насекомых, гусениц и т. п. обычно просто
поджаривали или пекли в золе. Некоторые европейцы находят жареных
гусениц очень вкусными; по словам-Мэтью, он неоднократно едал
приготовленных местными жителями больших гусениц буру га, которые
напоминают по вкусу рисовый пуддинг с яйцами.
Яйца птиц и пресмыкающихся пекли в горячей золе или песке —
сырыми их не ели.
Значительно сложнее, чем способы приготовления мясной пищи,
была переработка собираемых растительных продуктов для употребления
их в пищу.
Сырыми и непереработанными употреблялись разнообразные виды
растительных продуктов: орехи, ягоды и прочие плоды, некоторые семена,
клубни и корни. Например, в северном Квинсленде в сыром виде шли в
пищу корни и листы растения Hibiscus heterophyllus, корни молодых
«бутылочных деревьев» (Sterculia rupestris), сок из-под коры этого дерева,
корни и клубни растений Cissus ораса, Dioscorea punctata, стебли
водяной лилии (Nymphaea gigantea), молодые побеги и листья
«травяного дерева» (Xanthorrhoea), растущего на горах, молодые листья
«капустной пальмы» (Livistona australis), плоды туземных «гранатов» и
«фиников» (Capparis), дикой «сливы» (Owenia cerasifera), «вишни» (Exocar-
pus latifolius), «яблони» (Barringtonia), «малины» (Rubus rosaefolius),
далее, туземный «огурец» (Cucumis), «фига» (Ficus), «тутовая ягода» (&iptu-
rus propinquus), туземный банан (Musa brownii), семена лотоса (Nelumbium
speciosum) и др.1 Но все же эти сырые дары флоры играли весьма
второстепенную роль по сравнению- с теми, которые подвергались перед
потреблением той или иной обработке.
Обработка была различной по степени сложности. Одни растительные
продукты австралийцы просто пекли или поджаривали на огне костра,
либо в золе; другие проходили более сложные процедуры. Просто
пекли в золе корни молодой акации, некоторых видов ямса и пр.
1 Brough-Smyth. Ук. соч., I, стр. 228—231.
НО

Женщина племени аранда выкапывает коренья
землекопалкой. Внизу—корытце и зернотерка
Наиболее типичны были приемы обработки, с одной стороны, зерен
злаковых растений и других трав, с другой — клубней. Эти приемы очень
сходны, порой почти тождественны.
Обработка зерновых продуктов происходила у австралийцев почти
всюду одним и тем же порядком: вымолачивание, размалывание зерен,
замешивание теста, печение лепешек. Эти процессы по существу вполне
аналогичны применяющимся у земледельческих народов. Своеобразным
отличием является только то, что они иногда не были последовательно
разграничены. Например, помол и замешивание теста у австралийцев
нередко объединялись, ибо зерна иногда растирались размоченными; в
некоторых случаях размачивалось все растение перед тем, как вымолотить
из него зерно λ.
Вот как поступали в Центральной Австралии с зернами муньеру.
Собрав достаточное количество семян в свое корытце, женщина провеивала
их, пересыпая на ветру из одного сосуда в другой, так что сухая шелуха
разлеталась; если ветра не было, она дула на них. Очистив таким образом
семена, женщина размалывала их на зернотерке, состоящей из
большого плоского и маленького круглого камня. При этом она подливала
время от времени понемногу воды. Полученная полужидкая масса соскре-
1А. Н. Максимов. Накануне земледелия, стр. 27—28.
111

бывалась ребром ладони в корытце. Иногда ее ели сырой, но чаще
прибавляли сухой муки, замешивали тесто и пекли в виде лепешек в
горячей золе.
Таким же способом готовили лепешки из зерен нарду: их
раздробляли и перемалывали на зернотерке, замешивали в тесто и пекли в золе.
Более сложный способ приготовления состоял в том, что семена нарду
перед размолом прожаривались в горячей золе; из получаемого потом
теста делали длинные, до 50 см, булки, которые и пекли, как обычно.
Питательность нарду очень невелика.
Клубни и коренья подвергались иногда такой же, как зерна, а иногда
и более сложной и длительной обработке. Их тоже растирали между
камнями и из получаемого теста пекли лепешки. Но чаще поступали иначе.
Так как клубни ямса имеют обычно горький вкус, а некоторые из
сортов ядовиты, то приходилось, чтобы привести их в съедобное состояние,
долго вымачивать, иногда по нескольку раз прожаривать. Рот описывает
следующую технику обработки клубней ямса вида Dioscorea sativa у
племен р. Блумфильд: вырытый из земли клубень тщательно очищают
от грязи, затем его пекут на горячих камнях часа четыре; после* этого
клубень кладут в редкий мешок и, опуская в корыто с водой, протирают
сквозь мешок, тдк что в нем остаются только твердые волокна и кожица;
протертая масса оставляется в корыте, куда прибавляют еще воды и
размешивают; через полчаса, дав массе осесть на дно, воду сливают и заменяют
свежей; воду меняют семь-восемь раз, пока не пропадет горький вкус
крахмалистой массы; последнюю затем сливают вместе с водой в ямку,
выкопанную в чистом песке, так что вода в него просачивается; после этого
масса готова для еды.
А вот как использовались «орехи» саговника (Cycas media),
составлявшие в гористых районах важное подспорье в питании. В сыром виде эти
орехи ядовиты. С них снимали внешнюю мясистую оболочку и
разбивали скорлупу; ядро толкли и три-четыре часа сушили на солнце, затем
складывали в мешок и помещали на четыре-пять дней в проточную воду
(иногда и в стоячую); размягченную массу после этого растирали между
камнями и, наконец, пекли, как лепешки. Грей описал другой способ:
размочив орехи, очевидно толченые,их, по его словам, складывали на
просушку в ямки в песке. Когда масса высыхала, ее ели или сырой или
поджаренной, причем она получала приятный вкус, напоминавший вкус
каштана.
Подобным образом, с длительным "вымачиванием, приготовлялась
пища из многих других ядовитых в естественном состоянии растительных
веществ. В иных случаях вместо вымачивания применялось
прожаривание. Например, клубни растения Caladium macrorhizon, которые
встречаются в сырых тенистых местах, обрабатывались таким образом:
соскоблив с молодых клубней грязь, резали их пополам и пекли в золе в
течение получаса. Затем их раздробляли между двумя камнями, отбрасывая
более водянистые части, а более мучнистые опять клали в огонь и затем
вновь размалывали. Вся эта процедура повторялась восемь-десять раз,
пока не получялось твердое вещество серо-зеленого цвета, которое и ели.
Собирание и использование растительных продук-
«Накайуне тов у. австралийцев во многом напоминают прими-
земледелия»' J г т-> г
тивное земледельческое хозяйство. Ь самом деле,
за исключением обработки земли и посева или посадки растений, все
остальные этапы земледельческого процесса были знакомы и
австралийцам: жатва или копка, вымолачивание, провеивание, размалывание и
замешивание теста, печение лепешек. Чтобы сделаться настоящими
земледельцами, австралийцам не хватало только одного: научиться
112

вскапывать землю и сажать растения. Не сделав этого шага, австралий^
цы остались, по выражению А. Н. Максимову, «накануне земледелия».
Но местами у них были и известные зачатки настоящего земледелия.
Так, Грегори наблюдал, как женщины в некоторых районах Западной
Австралии, выкапывая клубни ямса, втыкали обратно головки его в
землю, «чтобы обеспечить будущий урожай»1. Есть и другие указания на
попытки австралийцев сажать нужные им растения.
Питьем для австралийцев служит обычно простая
Питье вода. Но в сухих степях Центральной Австралии
и наркотики J Ρ г ^ ^ ^
ее не всегда легко найти. Австралийцы
обнаруживают замечательное уменье найти воду там, где европеец умер бы от
жажды. Они знают места в безводной степи, где имеются «колодцы» — узкие
и глубокие щели, на дне которых есть вода. Они умеют также находить
водянистые корни некоторых растений (Накеа leucoptera, Eucalyptus
oleosa, Ε. microthaca), выкапывают их, режут на куски — и из них
стекает сок в корытце. Некоторые корни дают до двух литров воды. Из-под
корней пандануса вода добывается при помощи фильтра: пользуясь
копьем в качестве зонда, чтобы узнать, есть ли под корнями вода,
австралийцы затем опускают в щель пучок травы, которая впитывает в себя
воду, или высасывают ее через тростинку. Австралийцы умеют находить
воду в дуплистых деревьях, в которых долго сохраняется дождевая
вода. Наконец, когда во время пути по безводной пустыне воды достать
абсолютно негде, австралийцы вскрывали себе вены и пили кровь, собрав
ее в сосуд или непосредственно из раны.
Австралийцы умели улучшать вкусовые качества воды, приготовляя
из нее разные напитки. Они подслащивали ее медом, который вообне
часто, особенно если он загрязнен, употреблялся распущенным в воде.
Вместо меда употреблялось также сахаристое вещество, добываемое гз
ствола некоторых деревьев (Myoporum platycarpum), и своеобразней
«манна», выделяемая личинкой насекомого Psylla eucalypti и
называемая лерп, ларп. Раствор ее в воде жители Виктории охотно пили (в
Центральной Австралии эту «манну» ели без воды). Воду подслащивали также,
погружая в нее цветы различных медоносных растений, например Banksia
ornata.
В некоторых случаях — таких указаний, впрочем, у нас очень
немного — подобными способами приготовлялось даже нечто вроде
опьяняющего напитка. Для этой цели служил главным образом крупный плод
пандануса, напоминающий по виду ананас. Его толкли камнем и
опускали в воду на некоторое время, так что иногда там успевало начаться
брожение. Получался своеобразный фруктовый сидр; потребление его
в больших количествах на праздниках вызывало легкое опьянение.
Более распространенным наркотиком является питчери. Это листья
растения Duboisia hopwoodi, напоминающего по виду и свойствам табак.
Стебли и листья растений собирали после периода дождей
(приблизительно в марте), сушили на солнце или на костре, растирали камнями и
смешивали с золой, в частности с золой от сожженной древесины дерева
Acacia salicina, которая содержит в себе большой процент сернокислого
кальция. Смочив порошок слюной, его завертывали в лист того же
питчери в виде сигары и жевали. Под действием упомянутой щелочи
происходит выделение наркотического вещества, получившего название «пи-
турина», схожего с табачным никотином. Австралийцы очень ценили
питчери и устраивали за ним порой целые экспедиции в местности, где
есть это растение, а оно растет главным образом в некоторых районах
1А. Gregory. Ук. соч., стр. 131.
3 Народы Австралии и Океании
113

Центральной Австралии (горы Макдоннелл, Масгрейв, Эверард, верховье
р. Муллиган и др.)· Оно являлось важным предметом межплеменного
обмена. Австралийцы жевали питчери и в одиночку и в компании.
Совместное жевание питчери, взаимное угощение им было излюбленной формой
дружественного общения и праздничного времяпрепровождения.
«Сигары» питчери австралийцы носили обычно за ухом.
г ~ Домашних животных у австралийцев до появления
европейцев не было, но была полудикая собака динго.
Собака водится в Австралии в диком виде. Несомненно, что она
привезена на материк человеком и одичала. Это хищник, в некоторых
местностях опасный и для человека. Динго напоминает русскую овчарку, а
отчасти лисицу; рост его — до 60 см, длина тела — до 1 м. Динго не лает,
а только воет или рычит, как волк. Австралийцы охотились на динго,
пойманных диких щенят обычно приручали и дрессировали. Они очень
любили своих собак, ласкали их, хотя кормили мало; щенков иногда
женщины выкармливали грудью.
Собака нередко помогала австралийцу на охоте, находила следы
зверей, иногда употреблялась для травли кенгуру или другой дичи. Однако
некоторые наблюдатели указывают, что австралиец редко брал собаку
на охоту, надеясь больше на собственную ловкость. Целые стаи
полуручных и голодных собак составляли очень докучливую, а то и
опасную свиту австралийского племени.
В некоторых старых сообщениях об австралийцах
Огонь, говорится, что они не умели добывать огонь. Но
его добывание r J
и использование это, конечно, недоразумение: все известные
австралийские племена знали различные способы добывания
огня. Эти способы сводятся к одному принципу: трению двух кусков
дерева один о другой. Различают два главных приема: сверление и пиление;
каждый из них по своим деталям и применяемому материалу варьирует,
но большого разнообразия нет.
Географическое распределение обоих главных способов добывания
огня не дает ясной картины: оба они встречались в разных частях
Австралии; способ пиления преобладал у центральных племен к северу от
оз. Эйр (арабана, аранда и далее на север), у племен низовьев р. Муррей, на
р. Лахлан и в некоторых северо-восточных районах. Способ сверления
господствовал у южных и юго-восточных племен, в Новом Южном
Уэльсе, в северо-западных районах, на Арнхемленде. В Квинсленде употре-
. блялись оба способа.
Способ сверления почти одинаков повсюду и состоит в следующем.
Небольшую дощечку сухого мягкого дерева или половинку
расколотого вдоль сука кладут на землю и придерживают ступнями ног; она имеет
сверху небольшое круглое углубление, в которое вставляется конец
круглой палочки из твердого дерева; эту палочку австралиец быстро
вращает между ладонями рук с одновременным нажимом вниз; так как
руки при этом постепенно соскальзывают ниже и ниже, их приходится
время от времени вскидывать вверх, что проделывается очень ловко, без
остановки вращения. Достаточно несколько минут этой работы, чтобы из
углубления показался дымок, а затем тлеющий огонь; его тогда
осторожно раздувают, подкладывая сухую траву в качестве трута. Чтобы
усилить трение, в углубление иногда подсыпают немного мелкого песку.
Способы пиления более разнообразны. Простейший вид состоит в том,
что твердым куском дерева трут под прямым углом другой, более
мягкий, лежащий на земле, как бы перепиливая его; это делалось иногда
вдвоем, так что работа напоминала пиление двуручной пилой. В
качестве нижнего куска дерева часто использовался щит, края которого
114

поэтому нередко были
покрыты поперечными
желобками, а в качестве
верхнего — копьеметалка,
обращенная ребром вниз.
Более сложный прием
отличался тем, что нижний
кусок дерева, иногда целое
бревно, расщепляли вдоль
или пользовались
естественной продольной трещиной.
В нее всовывали трут из
сухой травы или другого
подобного вещества и пилили
поперек, пока трут не
задымится. В северо-восточной
Австралии иногда поступали
иначе: неподвижную часть
прибора составляла палка,
упираемая одним концом в
землю, другим — в грудь
человека; он пилил ее
поперек деревянным ножом; вдоль
палки имелась опять-таки
щель, куда всовывали
размельченные сухие листья. Добывание огня сверлением. Область р. Кларенс
Очень сходный с
описанным способ добывания огня (пиление с трутом в продольной щели)
распространен на островах Меланезии, так что некоторые исследователи
предполагают заимствование этого способа оттуда.
Наконец, очень редко, как исключение, встречался в Австралии и
третий способ добывания огня—«выпахивание», способ, характерный для
полинезийцев: человек трет взад и вперед по углублению вдоль ствола
или дощечки концом палочки, наклоненной под углом.
Только в самые последние годы этнографами сделано очень интересное
открытие: оказывается, австралийцы в прошлом знали совсем иной
способ добывания огня — высекание его ударами пирита о кремень.
По рассказам стариков, этот способ, употреблявшийся в старину у
племен диери, нарриньери и др., был впоследствии вытеснен современным
способом трения1.
Как ни просты на первый взгляд все эти приемы добывания огня, они
все же требовали большой сноровки и ловкости. Опытный австралиец
получает огонь иногда через одну-две минуты работы. Европейцу же при
всем старании это обычно не удается.
Но и для самих австралийцев добывать новый огонь составляло
иногда хлопотливую задачу, и поэтому они старались по возможности
поддерживать имеющийся огонь. Они умели делать это не только на
стойбище, но и при перекочевках. С этой целью из старого костра брали
тлеющую головешку (или кусок коры), которую женщина обычно и
несла с собой вместе с другим имуществом, размахивая ею в воздухе,
чтобы поддержать тление. В сухом австралийском климате
поддержание огня и на стойбище и в пути обычно не составляет большой
трудности.
1 «Oceania», 1941, vol. XI, № 4.
115
8*

Австралийцы очень искусны в устройстве и поддержании костра,
он горит у них ровно, не давая большого и слишком яркого пламени.
Они смеются над европейскими колонистами, которые устраивают такие
огромные костры, что к ним /опасно приблизиться, а пользы от них мало
и поддерживать их долго они не умеют. Напротив, у своего маленького
костра австралиец спокойно спит всю ночь и печет и жарит на нем пищу.
и Техника обработки сырых материалов у австралий-
орудий и утвари Чев была столь же проста и примитивна, как и все
их хозяйство и культура. Ассортимент
материалов, из которых они делали свои орудия, оружие и утварь, весьма
ограничен: камедь, раковина, кость, дерево, растительные волокна, шкуры
животных, волосы животных и человека. Металлов австралийцы до
прихода европейцев совершенно не знали1, хотя материк Австралии не так-
то уж беден металлическими рудами. Им не было известно даже
изготовление гончарной посуды и каких бы то ни было изделий из глины.
По употреблению камня для выделки орудий австралийцы могут
быть названы людьми каменного века.
Специально исследовавший каменную технику австралийцев
немецкий археолог Герман Клаач нашел, что «там имеется прямо изумительное
разнообразие и диапазон изменчивости в отношении орудий. Не только
представлены почти все типы, которыми пользуются систематики
Франции в качестве признаков деления палеолитических периодов, но и вверх
и вниз от этих ступеней находятся образцы так называемого
неолитического уровня, с одной стороны, и, как я его назову, до-эолитического
горизонта — с другой». Эти самые грубые орудия Клаач считает даже
более примитивными, чем европейские эолиты третичной эпохи: «Это частью
простые осколки, как они отскакивают при разбивании большого камня,
частью гальки, употребляемые или целиком, или по отбитии куска»;
до словам Клаача, подобные камни «едва ли кто-либо счел бы изделиями»2.
Эти орудия эолитического типа составляют главную массу тех камней,
которые вместе с раковинами образуют большие насыпи древних кьёк-
кенмёддингов вдоль побережий, но они употреблялись и в новейшее
время. Ими обычно не дорожили и часто бросали.
Наряду с этим австралийцы постоянно пользовались и
необработанными камнями, в том виде, в каком их находили. Окатанные водой
гальки служили для разбивания орехов и мозговых костей, размалывания
зерен, ими бросали в птиц, сбивали орехи с дерева и т. п.
Встречаются каменные орудия, напоминающие шелльский и ашельский
типы и употреблявшиеся как наконечники копий. Еще чаще — формы,
близкие к мустьерским остроконечникам и скрёблам; эти грубые формы
составляли значительную часть австралийских каменных орудий. Но были
и изделия солютрейского 'типа, лавролистной формы, с ретушью; в
новейшее время австралийцы стали делать их из стекла. Затем встречаются
аналогии мадленских ножей и, наконец,— шлифованные неолитические
топоры. Материалами для этих различных изделий служили главным
образом вулканические и контактно-метаморфные породы камня: кварцит,
кремень, диорит, гранит, базальт и др.
1 Единственное исключение — употребление аборигенами северного побережья
Арнхемленда кусков железа, попадавших к ним от индонезийских моряков; они
делали из них наконечники копий, обрабатывая холодной ковкой. Этим же путем к ним
попадали иногда и железные топоры. Об этих фактах недавно сообщил Дональд Том-
сон (D. Thomson. Economic structure and ceremonial exchange cycle in Arnhem Land.
1949).
2 H.Klaatsch. Die Steinartefakte der Australier und Tasmanier, verglichen
mit denen der Urzeit Europas. «Zschr. f. Ethn.», 1908, Jahrg. 40, H. Ill, стр. 409—410.
116

ттш
$^Ш???№:%ХФЩк
t±
Ж
ш
Наконечники копий из кварцита и их крепление

Разнообразие приемов каменной техники вызывает разногласия в
оценке уровня развития материальной культуры австралийцев. Одни
исследователи сближают их технику с мустьерской (У. Соллас, П. П. Ефи-
менко). Другие (Ф. Саразин, В. К. Никольский) считают, что
австралийцы стояли на уровне мезолита и даже неолита. Последнее, бесспорно,
гораздо ближе к истине. Надо иметь в виду, что очень грубые орудия,
внешне напоминающие шелльские и мустьерские, характерны и для
европейских стоянок неолита и даже бронзового и железного века.
Определяющими, однако, являются орудия наиболее развитой техники, каковыми
у австралийцев были наконечники с ретушью и шлифованные топоры.
Б. Спенсер делит австралийские каменные орудия по их типу и
назначению на пять категорий: резцы (adzes), ножи, клевцы (picks), топоры
и наконечники копий1. Резцы изготовлялись, по его описанию, так: от
каменного желвака отбивалась ударом небольшой кварцитовой гальки
пластина желаемого размера; потом, держа ее левой рукой раковистым
изломом от себя, мастер обрабатывал другую поверхность ударами
маленького камня, а затем осторожно обделывал рабочий край, придавая
ему выпуклый контур, мелко зазубренный. Такой клинок резца
прикреплялся при помощи смолы к деревянной, прямой или изогнутой, рукояти
часто с обоих концов. Иногда рукоятью для резца служил нижний
конец копьеметалки. Резцом пользовались для вырезывания продольных
желобков на деревянных корытцах и других подобных работ. Резец был
чисто мужским орудием.
Ножи, клевцы и наконечники копий имеют одинаковую форму и
различаются только по характеру рукояти и по способу употребления.
Преобладающая форма — трехгранная, причем грани сходятся в ρ дно острие.
Бывает и четвертая, более узкая грань, параллельная широкой, чаще
не во всю длину ножа; тогда в сечении получается форма трапеции.
Для изготовления этого орудия австралиец выбирал подходящий квар-
цитовый булыжник с более или менее плоской поверхностью с одного
конца; по этой поверхности наносились сильные удары другим камнем в
определенных точках, так что отщеплялся требуемый трех-четырехгранный
клинок. Готовый нож вделывался в рукоять, которая состояла или из
комка смолы, или из плоского куска дерева, скрепленного с клинком той
же смолой.
Такой же клинок мог быть вделан в длинную рукоять, напоминающую
топорище (о нем сказано ниже), и тогда получался клевец, который
употребляли для разрезания мяса, а также в качестве оружия в сражении.
Наконец, такие же, а местами более мелкие клинки употреблялись в
качестве наконечников копий.
Для изготовления более тонких наконечников копий употреблялась
техника отжима. Орудием служила заостренная костяная палочка.
Человек держал ее крепко в правой руке и сильно нажимал на край
обрабатываемой каменной пластины, которая лежала на каменной
наковальне, покрытой листом мягкой коры, отжимая маленькие
осколки один за другим; дойдя постепенно до конца, работник затем
проделывал то же с другой поверхностью пластины. Получаемый
наконечник копья был очень хрупок и легко ломался, служа обычно только для
одного броска.
Наиболее интересны из каменных орудий австралийцев
шлифованные топоры. Они изготовлялись обычно из кварцита, диорита, гранита
и тому подобных пород и имели форму более или менее правильного
овала; размеры различны, от 7,5 см и больше, чаще 12—20 см в длину. Чтобы
1 В. Spencer a. F. Gillen. The Arunta, II, стр. 538, 543 и др.
118

Наконечники копий и дротиков из стекла

/
?. з
Орудии труда
1 — каменный нон? и ножны, Центральная! Австралия; '' —
каменный но/К, Квинсленд; н — скребки пз створок раковины, Квинсленд
Наконечники копий и орудия их обработки
1,2 — наконечники на Кимберли; 3 — наконечник в
стадии обработки; 4 — орудие из бсриовон кости кенгуру,
употребляемое для обработки лезвий наконечников

изготовить такой топор, австралиец
выбирал подходящий по размерам и форме
камень и сначала грубой оббивкой
придавал ему желаемый контур,— это
делалось довольно быстро; затем начиналась
гораздо более кропотливая часть работы—
выравнивание поверхности орудия
мелкими ударами маленького камня; это
отнимало много часов, пока не исчезали
крупные неровности и вся поверхность
будущего топора не покрывалась мелкими
зазубринами. Тогда наступал третий и
последний этап работы — шлифовка топора.
Точильным камнем служила плоская
плита песчаника, которую держали между
коленями, двигая по ней клинком топора
взад и вперед; для более сильного трения
подсылали песку и подливали воды.
Топор иногда шлифовался целиком, иногда —
только часть, ближайшая к рабочему Шлифовка каменного топора.
краю, ИЛИ один раоочий край. 1огда ПО- Центральная Австралия
луча лея не шлифованный, а просто
наточенный топор. Способ укрепления
топора в рукояти (топорище) был всегда один и тот же. Рукоять
представляла собой длинную гибкую деревянную пластину, которую, распарив в
свежем виде на огне, перегибали пополам, охватывая тупой конец топора,
плотно обвязывали шнуром и облепляли место соединения рукояти
с топором смолой. Иногда сам топор имеет в этом месте перехват для
более прочного укрепления в рукояти. Но чаще этого нет, и топор легко
выскакивает из рукояти при ударе обо что-нибудь тупой стороной.
Употребление топора было довольно разнообразно, и без него
австралиец был как без рук. Топором можно срубить дерево, расколоть
дуплистый ствол, чтобы добыть опоссума, пчелиные соты и т. п.; им делали
зарубки на дереве для влезания, снимали кору, разделывали тушу
животного; боевым оружием топор служил редко, и то только для
рукопашного боя, а не как метательный томагавк. Замечательно, однако, что
каменные топоры были распространены в Австралии не повсеместно. Их
было больше и качеством они были лучше в восточной части материка,
тогда как на западе они были хуже и встречались реже.
Лучшие топоры, целиком шлифованные, были распространены в
Квинсленде и Новом Южном Уэльсе. В Виктории, в Центральной, Северной
и Западной Австралии топоры подвергались частичной шлифовке. В
Западной и Южной Австралии есть две большие области, где шлифованных
топоров совершенно не было: одна из них охватывает западное побережье,
другая — южную полосу, от устьев р. Муррей до хребта Фрэзера. Здесь
вместо шлифованного топора употреблялся очень примитивный топор
из грубо сколотого камня, часто двойной.
Из других каменных орудий австралийцев можно упомянуть еще о
зернотерках, состоявших обычно из двух камней (нижний — большой
плоский и верхний — маленький круглый), о мелких скребках, о
проколках для шкуры, употреблявшихся на юго-востоке; северные племена
чаще пользовались костяными шильями.
В целом каменную технику австралийцев надо оценивать по той
высшей ступени, какой она достигла: следовательно, это была ранненеоли-
тическая техника^
121

Изделия из кости
были очень
немногочисленны, и техника
выделки их проста. Это
были главным образом
шилья и проколки,
гладко отшлифованные
и остро отточенные.
Изредка встречаются
костяные орудия более
12 3 ^ специального
назначения, например
примитивный хирургический
ланцет для
кровопускания и извлечения
попавших в тело шипов и
других предметов,
магическая косточка для
«порчи» г.
Орудия труда Раковина слу-
Λ ·? -кдчшлл, тор,, Ц^грпыативстраляя; 2- камен- ЖИЛа материалом ТОЖе
ниц толор, Кл.\иер;ш; 4 — скребок 'двойной, Центральная РеДКО, ГЛаВНЫМ ООраЗОМ
Австралия! L r г
у приорежных племен.
Из раковин делали ^скребки, черпаки, ложки. Иногда раковина
[заменяла камень как материал для топора, ножа и пр. Так обстояло дело,
например, на о-ве Мелвилл, где пригодного камня нет.
Из раковин делали также украшения.
Деревянные изделия были довольно однообразны и очень
просты. Нетрудно перечислить обычные виды австралийских деревянных
орудий и утвари. Сюда относятся, помимо оружия и лодок (о которых
ниже): женская землекопалка из крепкого дерева, заостренная, около 2 м
длины, служившая универсальным орудием для женщины, в том числе
ее оружием; женское корытце (питчи, кулеман), служившее для
собирания и переноски растительной пищи, для разных мелких вещей, а также
колыбелью для детей; его выдалбливали из мягкого дерева или делали
из куска коры, концы которой собирались складками; деревянное огниво;
рукояти топоров, клевцов, резцов и пр.; деревянные шилья для влезания
жа дерево и т. п.; «посланнические жезлы» 2; некоторые игрушки;
культовые предметы.
В обработке волокнистых веществ австралийские женщины
были довольно искусны. Ткачества у них не было, но они умели
изготовлять различные нити и шнуры и плели из них, а также из полосок коры,
довольно разнообразные изделия: мешки, сумки, рыболовные и
охотничьи сети, ловушки.
Материалом для плетения служили различные вещества как
животного, так и растительного происхождения. Первые — это человеческие
волосы, шерсть опоссума и кенгуру и сухожилия, особенно из хвоста
кенгуру и из ног эму.
Растительные вещества были гораздо более разнообразны. В. Рот
приводит список более 40 видов растений, дававших австралийцам
материал для плетеных работ: тут и акации, смоковницы и другие
деревья, имеющие подкорковый волокнистый слой, и листья пан-
1 Об этом см. ниже., стр. 227.
2 См, ниже, стр. 206
122

2
/
3
ϊ
Предметы утвари
J — ведро из коры дерева, Центральная Австралия; 2 — сумка из ротанга; 3 — корзина,
плетеная из расщепленного ротанга; 4 — корзина из жгутиков соломы, Центральная Австралия
дануса, расщепленные на волокна, и стебли разных трав. Некоторые
из этих веществ подвергались предварительной обработке. Их
вымачивали или разрывали зубами, расчесывали руками и т. п. Затем из
полученных нитей скручивали более толстые нити или шнурки. Это делалось
сучением на голом колене, прядением на примитивном веретене в виде
палочки, иногда с крестовиной.
Из человеческих волос скручивали прочные шнурки на пальцах при
помощи палочки с зубцом, к которому привязывался конец
скручиваемого шнурка.
Способы плетения были разнообразны и порой сложны, даже
замысловаты. Рот в своей специальной работе о технике плетения племен
северного Квинсленда перечисляет и описывает десять разных видов этой
техники: плетение ожерелий, тесемок и тому подобных предметов —
примерно, как у нас заплетают косу, из трех-пяти полос; «цепное» плетение
украшений; «узловое» скрепление поврежденных деревянных сосудов
и пр.; бахрома, спускающаяся с пояса в виде передника; спиральная
обмотка тонким шнурком более толстой основы; спиральное обвязывание
корыта и т. п.; закрепляющее оплетение верха корзины или сумки; три
123

Девушка плетет сетку из тонкого шнура для собираемых диких
плодов и кореньев. Центральный Арнхемленд
различных способа плетения корзин и сетей, с «кружевным» оплетением
толстой основы, которая затем выдергивается1.
Корзины и сумки имели разные формы и размеры. Они
употреблялись для переноски и хранения мелких предметов и съестных припасов.
~ Охотничье и боевое оружие австралийцев было
Оружие т-1
srj почти одинаково. Виды его очень немногочисленны:
это прежде всего копье, далее — бумеранг, местами метательные и
ударные палицы, и наконец, еще реже, каменный нож, костяной кинжал,
деревянные мечи. Оборонительным оружием служил щит.
Копье было наиболее широко распространенным видом оружия.
Различных типов и разновидностей копья довольно много. У одних
центральных и северных племен их можно насчитать одиннадцать. У аранда
Спенсер описывает шесть разновидностей копий: копья с каменным
наконечником (аранда получали их путем обмена от северных племен); копья
с одним или несколькими деревянными зазубренными наконечниками
(тоже с севера); такие же копья, но с древком из очень легкого дерева;
то же, но без зубцов; тяжелые копья из одного куска дерева, без зубцов;
1 См. W. Roth. String, and other forms of strand: basketry, woven bag, and
network. «North Queensland ethnography». Bull. № 1. Brisbane, 1901, стр. 8—10.
124

Образцы плетения
/э 2 — сумки; 3 — веретено, о-ва Сандей, Западная Австралия; 4 — сумка, Южная Австралия;
δ — начатая сумка и материал для плетения, Северная территория; 6— сеть, употребляемая для
переноски вещей
короткие и легкие копья для лучения рыбы1. У племен Арнхемленда
употребляется, по сведениям Дональда Томсона2, около 30 типов копий.
Базедов дает описание семнадцати различных форм копий для разных
областей Австралии3. Они объединяются в два главных вида: цельные
и составные копья. Первые делают из одного куска твердого
дерева, вторые — из двух частей, обычно разной длины; передняя
часть — из более тяжелого и крепкого дерева, задняя — из
легкого дерева или тростника; одна часть прочно вставляется в
другую и место соединения обмазывается смолой. Конец копья
бывает или гладко заостренный, или — чаще — снабжен зубцами
различной формы; зубцы обычно вырезаны в самом копье, по одну или по
обе стороны; копья Западной Австралии имеют один деревянный, отдель-
1 В. S ρ е η с е г a. F. G i 1 1 е п. The Arunta, vol. II, стр. 521—524.
2 D. -Thomson. Ук. соч., стр. 63.
3 Η. В a s е d о w. The Australian aboriginal, стр. 190—197.
125

Австралийские копья
2, 2— из Западной Австралии; 3— из Северной территории; 4.5 — район неизвестен
но привязанный зубец. Иногда копья обжигались на огне. Северные
племена часто делали копья с каменными наконечниками.
В некоторых местах, например в окрестностях оз. Тайерс,
встречались боевые копья, конец которых усажен мелкими и острыми
камешками. Эти камешки прочно вставлялись в два желобка, прорезанных вдоль
копья от самого острия с противоположных сторон на несколько
сантиметров, и укреплялись смолой; такое копье наносило тяжелую рваную
рану.
Большие рыболовные копья — остроги (с северного побережья и из
других районов) имеют раздвоенный или тройной конец, часто с зубцами.
Длина копий бывает различна, от 1,8 до 3 м и более. Самые длинные
встречались в Новом Южном Уэльсе.
Копье служило австралийцу для войны и для охоты; оно
употреблялось, кроме того, для выполнения обрядов и для плясок.
Отдельные виды копий имели более или менее специализированное
назначение. Одни употреблялись в охоте на кенгуру, другие — на
войне, третьи — для рыбной ловли и т. д.
Отравленных копий австралийцы не знали. Как исключение,
отмечается такой факт: жители бассейна р. Дейли привязывали к концу
боевого копья рыбью кость, смазанную соком гниющего мяса, чтобы
сделать удар копья смертоносным.
Австралиец любил свое копье, заботливо берег его. В обычное время
он не клал копья на землю, чтобы оно не искривилось, а прислонял к чему-
нибудь. На походе, на охоте он нес с собой несколько копий, держа их
в левой руке.
Интересна военная хитрость, применявшаяся иногда австралийцами,
когда они хотели врасплох напасть на врага: группа воинов
приближалась к враждебному стойбищу как будто невооруженной, на самом
деле каждый воин нес с собой копье, которое он держал пальцами
ноги и двигал плашмя по земле. Приблизившись на достаточное
расстояние, воин вдруг поднимал ногой копье, перехватывал его рукой и
быстро пускал в дело.
126

¥
з
Копьеметалки — метательные дощечки
1 — из Виктории; 2,4 — из Центральной Австралии; 3 — из Южной
Австралии; 5 — из северного Квинсленда
Метание копья происходило или просто рукой, или при помощи
особой копьеметалки (воммера, амера). Первым способом метали обычно цель-
нодеревянные тяжелые копья, вторым — более легкие, составные.
Копьеметалка представляет собою дощечку, один конец которой
снабжен выступающим коротким зубцом. Последний приставляют при
бросании копья к его нижнему концу, тогда как другой конец копьеметалки,
служащий рукояткой, держат крепко в правой руке и этой же рукой,
обычно первым и вторым пальцами, человек придерживает копье. Руку
он отводит далеко назад и нацеленное копье с силой бросает вперед,
причем копьеметалка как бы удлиняет руку, увеличивает ее размах
и тем самым силу и дальность полета копья. Есть сообщения, что
австралийцы метали копья при помощи дощечки на расстояние до 100—150 м,
тогда как брошенное рукой копье летит не дальше 25—30 м.
Копьеметалка яляется, при всей своей простоте, весьма остроумным
орудием, отчасти заменяющим лук. Как известно, она была распространена
не только в Австралии. В конце эпохи палеолита она употреблялась
в Европе: костяные орудия этого типа найдены среди предметов мадлен-
ской культуры. В античную эпоху у греков, римлян, галлов были в упот-
127

Способ употребления копьеметалки
реблении мягкие (из шнура или ремня) копьеметалки. В настоящее
время копьеметалки известны на некоторых островах Океании, в Южной
Америке, у эскимосов и алеутов, у народов северо-востока Сибири.
В Австралии копьеметалка была известна не везде. Ее не знали многие
племена южного Квинсленда, северной части Нового Южного Уэльса,
некоторые племена Центральной Австралии,— словом, она не
употреблялась во многих местностях бассейна р. Куперс-Крик от самого оз. Эйр
и от бассейна Дарлинга вплоть до восточного побережья.
Копьеметалка отсутствовала, например, у камиларои и родственных им племен,
у диери и др.
Причины, почему такое полезное орудие не употреблялось племенами
этой части Австралии, в точности неизвестны; некоторые из этих
племен знали употребление копьеметалки у своих соседей, но сами ею
почему-то не пользовались (например, вонкангуру, бумбарра, кумбу-
кабура). Одной из причин этого было, может быть, то, что и само копье
в качестве оружия у некоторых из этих племен отступало на второй план
по сравнению с различными метательными палицами и бумерангами.
Некоторые племена употребляли только большие тяжелые копья, для которых
копьеметалка неприменима.
По своей форме копьеметалки не одинаковы в разных местностях
Австралии.
Простейшая форма встречалась у некоторых племен Виктории, а также
на севере; это просто самая обыкновенная нетолстая палка, около 60 см
длиной, на конце которой вырезан (или иногда привязан) короткий
зубец. В той же Виктории и вообще на юго-востоке Австралии обычная
форма копьеметалки представляла собой дощечку (50—70 см длиной),
плоскую с одной стороны и выпуклую с другой, суживающуюся к обоим
концам, причем более резко — к рукояти, которая имела круглое
сечение. Поверхности обычно орнаментированы. Зубец на конце или
вырезан в самой дощечке с ее плоской стороны, или прикреплен смолой.
128

Распространение и типы копьеметалок (по Гребнеру и Дэвидсону)
1 — тип с круглым сечением; 2 — переходный кругло-плоский тип; 3 — плоский тип; 4 —
вогнуто-выпуклый тип; 5—квинслендский тип (с шипом на ребре); 6—«женский» тип; 7— метательный
шнурок; 8 — области отсутствия копьеметалки; 9 — наличие копьеметалки внутри области
Другой тип был распространен у центральных племен, от области
оз. Эйр к северу и северо-западу, а также на юго-западе. Это
листовидная, сравнительно широкая дощечка (76x12 см и т. п.), тонкая и
выпуклая с одной стороны, вогнутая с другой. У копьеметалок западных
племен, впрочем, этой кривизны нет. На одном конце привязан и
прикреплен смолой деревянный шип, другой конец обмазан смолой.
Интересно, что у племени аранда и соседних существовала только эта
единственная форма копьеметалки, тогда как типов копий там было
немало.
У племен Северной территории, от варрамунга до племен Арнхемленда,
господствовала третья форма копьеметалки: значительно более длинная
(100—120 см) и узкая, слегка утончающаяся к концам, обычное вырезанной
рукояткой. На самом севере, например у племени ларакиа и соседних,
употреблялась наиболее замечательная форма копьеметалки — длинная,
узко-листовидная, чрезвычайно тонкая и гибкая; чтобы управляться
с ней, нужно особое уменье, так как она легко ломается.
В северном Квинсленде встречалась особая разновидность
копьеметалки. Она тоже длинная и узкая, но шип на ней прикреплен не на плос-
9 Народы Австралии и Океании
129

кой стороне, а на ребре; благодаря этому копьеметалка легче рассекает
воздух при взмахе и, следовательно, действует сильнее.
Помимо основного своего назначения, копьеметалка употреблялась и для
других, побочных целей. Очень часто — особенно в Центральной
Австралии — к рукояти ее прикреплялся при помощи смолы острый камень,
служивший резцом. Те племена, которые добывали огонь способом
пиления, для этой цели часто употребляли копьеметалку, острым краем
которой терли о край щита. Наконец, у центральных племен, где
копьеметалка имеет слегка вогнутую форму, она иногда служила своего рода
сосудом для таких веществ, как охра, красная глина, кровь и пр.,
особенно при некоторых обрядах.
Употребляя одно орудие для разных целей, австралийцы достигали
важной для них экономии в инвентаре, который ведь приходилось
переносить с места на место при перекочевках.
Материалом для изготовления копьеметалок служили обычно твердые
породы дерева; мульга, «вишневое дерево» (Exocarpus cupressiformis),
черное дерево и пр.
Не менее важным, чем копье, видом оружия австралийцев был
бумеранг — особая метательная палица, обладающая свойством описывать
при полете своеобразные кривые. Это замечательное свойство бумеранга
сделало его широко известным не только для этнографов: про
австралийский бумеранг слышал, вероятно, каждый. Все знают о загадочной
способности бумеранга, описав широкий круг, возвращаться к ногам
бросившего его человека. Но не все знают, что, во-первых, бумеранги бывают
разных видов и только некоторые из них обладают этим интересным
свойством; что, во-вторых, бумеранг представляет собою лишь одну из
разновидностей целой серии разнообразных ударных и метательных палиц,
употреблявшихся австралийцами в качестве оружия.
Бумеранг составляет, если можно так выразиться, конечную форму
развития, все звенья которого можно проследить шаг за шагом в быту
австралийцев.
Простейшим видом и первым звеном этого развития была
обыкновенная палка, употреблявшаяся как метательное оружие. Хорн и Эстон
сообщают, что австралийцы племени вонкангуру, отправляясь на охоту на
птиц или другую дичь, иногда нарезают себе достаточное количество
простых палок, а возвращаясь с этой охоты, оставшиеся у них палки
попросту бросают, в следующий же раз режут новые. У того же племени
употреблялась в качестве боевого оружия довольно грубо выделанная из
корневища дубина с массивным утолщением на конце; ее употребляли и в
рукопашном бою, и как метательную палицу и носили обычно за поясом.
Это уже настоящее оружие. Разные формы ударной и метательной палицы
встречались у всех племен Австралии. Они очень разнообразны. Среди
них есть прямые и изогнутые, длинные и короткие, ровные и с утолщением
на конце, заостренные и тупые, из простого и из особо твердого и
тяжелого дерева, грубо или сравнительно искусно и тщательно выделанные,
с орнаментом или без него. Большинство этих палиц имеет более или
менее круглое сечение. Длина их колеблется от 60 до 125 см,, вес от 300 г
до 1 кг и более. Описать или даже просто перечислить все разнообразные
формы их трудно. Вообще в западной половине материка преобладали
грубые метательные палицы, точнее — просто дубины, а в восточной
половине — более разнообразные и сложные типы, обычно с утолщением
или навершием на конце. Вот несколько наиболее характерных
форм.
У племен Центральной и Северной Австралии (варрамунга и пр.)
употреблялась, обычно как рукопашное оружие, прямая палица круглого
130

/
4
5
7
iO
Бумеранги
1 Τ ^з северо-западной Австралии, 2, з — с о-ва Сандей, 4 — «лебединая шея», 5—из Иентраль-
SS^o о^ТРпЛИИ]: б> 7 — возвращающиеся бумеранги, Центральная Австралия; 8— крестообразный
оумеранг; 9 — бумерангообразная палица; 10 — бумерангообразная палица, Западная Австралия

Изготовление бумеранга при помощи каменного тесла
сечения из очень тяжелого дерева, 115—125 см длины и 4—5 см
толщины, гладко отполированная, на конце слегка заостренная, с
шероховатой рукоятью.
Для племен Виктории очень характерна массивная булавообраз-
ная палица из тяжелого дерева (до 1200 г), напоминающая два
конуса, короткий и длинный, с равными основаниями, приставленными друг
к другу; иногда ребро между ними округлено; палица обычно
орнаментирована. Ее употребляли обычно в рукопашном бою и старались
бить противника по голове.
Очень любопытна палица, навершие которой напоминает своей
рельефной поверхностью сосновую шишку. Этот тип был распространен в
Квинсленде, до самого п-ова Йорк; он сходен с папуасскими палицами
с каменным навершием и, может быть, развился под папуасским
влиянием.
Характерна гладкая, слегка изогнутая палица, 60—90 см длины,
круглого сечения, утончающаяся к обоим концам. Ее употребляли и как
ударное, и как метательное оружие в сражениях; на расстоянии'ЗО м она
способна перебить кость.
Такая палица была особенно в ходу у диери, которые предпочитали
ее бумерангу. От бумеранга она отличается круглым сечением и
большой массивностью.
Еще один вид «бумерангообразной» палицы был довольно широко
распространен, особенно на юго-востоке. Это массивная палица, тоже
круглая в поперечнике, с заостренным концом, который загнут под тупым
углом в виде клюва. Употреблялась главным образом в рукопашном бою
и считалась самым опасным оружием.
Настоящий бумеранг представляет собой орудие, плоское в сечении,
серповидной формы или изогнутое в середине под тупым углом, с более
или менее заостренным краем. Поверхность обычно бывает слегка
искривлена винтообразно. Материалом служили твердые породы дерева —
эвкалипт, акация, казуарина и т. п., из корневища которых и вырезался
подходящей формы кусок
132

Есть два главных вида бумеранга:
возвращающийся и невозвращающийся.
Первый обладает упомянутым выше
поразительным свойством: будучи умело
брошен, бумеранг описывает в воздухе
широкий круг — обычно справа налево,
но бывает и наоборот,— и возвращается
почти к ногам бросившего. Искусный
метальщик может придать полету бумеранга
еще более замысловатое направление.
Различные фигуры, описываемые летящим
бумерангом, сложные петли и восьмерки
нередко приводили наблюдателей в
полнейшее недоумение по поводу загадочного
оружия. Летящий бумеранг порой
представляется живым существом, настолько
странные и неожиданные курбеты он
проделывает в воздухе. Иногда его бросают
так, что он ударяется за 20—30 м в землю
и, отскочив от нее рикошетом, с
неожиданной силой взвивается вверх и
поражает свою цель.
Странное свойство возвращающегося
бумеранга давно уже заинтересовало
европейцев. Многие пытались овладеть
техникой метания бумеранга и некоторые
достигали положительных результатов,
хотя никто из европейцев еще не мог
похвастаться таким мастерством в этом деле, как
австралийцы. Брошенный европейцем-спортсменом бумеранг описывает
дугу обычно не более 50 м диаметром, раза в два меньше, чем у
опытного австралийского охотника. В недавнее время некоторые этнографы и
исследователи в области истории техники, в том числе советский автор
А. Е. Раевский, подвергли свойства бумеранга экспериментальному
исследованию, бросая его и от руки, и особой машиной — катапультой.
Выяснилось, между прочим, что особенности полета бумеранга не
зависят ни от его формы, ни от величины, а единственно от едва заметных
глазом винтообразных искривлений поверхности1.
Но возвращающийся бумеранг, при всех своих столь замечательных
свойствах, играл второстепенную роль для австралийцев. Он
употреблялся главным образом лишь для охоты на птиц и просто для спорта и
развлечения. Гораздо нужнее и важнее для австралийцев был более крупный
и тяжелый боевой бумеранг. Его длина —70—100 см, вес 300—400 г
и более. Он не имеет свойства возвращаться, но полет его тоже
замечателен. Сильный и умелый бросок придает ему вращательное движение·
в полете. Он летит очень далеко — до 150 м, а по некоторым сообщениям2—
даже до 250 м. Бумеранг поражает свою цель с большой силой и наносит
тяжелые раны острым краем или концом; говорят, он может пробить
насквозь мягкие части тела3.
Метание бумеранга
1 М. Buchner. Das Bumerarigwerfen. «Zschr. f. Ethn.», 1916, Jahrg. 48, Ht.4-5,
стр. 223—224. F. Sarg. Die australischen Bumerangs im Stadt. Volker-Museum,
стр. 13—14. А. Раевский. Бумеранг, его полет, секреты конструкции. [Л.], [19281.
2 N.Thomas. Natives of Australia, стр. 79. Brough-Smyth. Ук. соч., Г,,
стр. 314..
3 Brough-Smyth. Ук. соч., I, стр. 314.
133

Для того чтобы добиться таких поразительных результатов с боевым
и спортивным бумерангом, нужно особое искусство. Австралиец учится
владеть бумерангом с раннего детства и, непрерывно упражняясь,
достигает изумительной ловкости. Австралиец обнаруживает в этом
деле все свои способности охотника и воина. Перед тем как пустить
бумеранг в действие, он его тщательно осматривает (даже если это его
собственный бумеранг), затем, зажав его в руке, как жнец серп, начинает
медленно двигать им, внимательно присматриваясь в то же время к
окружающей обстановке, изучая направление и силу ветра, определяя
дальность цели. Готовясь к броску, он несколько раз замахивается, как бы
намереваясь метнуть свое оружие. Улучив удобный порыв ветра, он
бросает бумеранг, вкладывая всю свою силу в бросок. Бумеранг летит
сначала, вращаясь в вертикальной плоскости, но затем поворачивается
параллельно земле, начинает загибать влево и, описав широкий круг,
прилетает обратно. Говорят, что опасно стоять рядом с метальщиком
бумеранга и особенно опасно пытаться избежать его удара, перебегая на
другое место, ибо он поражает жертву иногда с неожиданной стороны.
Помимо описанных, наиболее обычных видов бумеранга, встречаются
более редкие. У племен Северной территории и северо-западного
Квинсленда был в ходу особый крюковидный бумеранг. У него конец,
противоположный рукояти, имеет продолжение в виде клюва, отходящего под острым
углом и обращенного в выпуклую сторону. Длина этого клюва равна
одной четверти — одной трети длины бумеранга, а весь он по форме
напоминает мотыгу с изогнутой рукоятью. Крюковидный бумеранг имеет важное
преимущество в бою: так как удары бумеранга обычно отбиваются узкими
щитами, то крюк имеет назначение зацепляться за щит и, обернувшись
вокруг негр, поражать жертву другим концом.
Еще более своеобразны небольшие крестовидные бумеранги,
встречавшиеся только в одном месте — в Квинсленде, на северо-восточном
побережье. Они также возвращаются при полете.
В западной Виктории был известен особый бумеранг с расширенным,
иногда массивным концом — лилъ-лилъ.
Очень интересны бумеранги Западной Австралии: они чрезвычайно
тонки — меньше 1 см, с острым ножевидным краем; они летят очень
далеко и являются опасным оружием.
Некоторые виды бумерангов покрыты особым орнаментом в виде
продольных желобков, которые тянутся сплошь от одного конца к другому.
Такие «струйчатые» бумеранги делались жителями бассейна р. Джор-
джина (граница Квинсленда с Северной территорией) и оттуда
расходились путем обмена довольно далеко.
Зато у центральных племен совершенно не было возвращающихся
бумерангов, а только большие боевые.
Совершенно отсутствовали бумеранги на крайнем севере, у племен
Арнхемленда к северу от рек Ропер и Катерин, на п-ове Йорк и на севере
округа Кимберлей, а также у некоторых южных племен — у побережья
Большого Австралийского залива.
Хотя бумеранг является характерным австралийским оружием, но
аналогии ему известны у других современных и древних народов. Плоская
изогнутая метательная палица, по форме близкая к бумерангу,
употребляется в Западной Индии, в Центральной Африке, она была известна
древним египтянам и древним мексиканцам; сходные орудия найдены в
раннем неолите Европы. Но все эти метательные палицы, повидимому,
не обладают свойством возвращаться. Поэтому нет основания
предполагать, что австралийцы заимствовали бумеранг у других народов. Вернее
предположить, что предки их принесли с собой в Австралию какую-то
134

Щиты из Виктории
1 — отражательные; 2 — широкие
примитивную форму кривой метательной палицы и усовершенствовали
ее уже самостоятельно. Как уже говорилось, можно проследить шаг за
шагом развитие бумеранга из более простой метательной палицы.
Та же простая палица, из которой развился бумеранг, дала начало и
другому специализированному, но более редкому оружию австралийцев—
деревянному мечу, Цлоская ударная палица постепенно переходит
в меч, которым рубят. Мечи встречались в разных районах Австралии,
но особенно характерны они были у племен Квинсленда. Здесь
употреблялись очень большие двуручные мечи, прямые или несколько
закругленные; длина их достигает 150—180 см.
На крайнем северо-востоке Австралии, на п-ове Йорк, употреблялись
лук и стрелы. Это оружие, несомненно, заимствовано австралийцами от
соседних папуасов и по типу не отличается от папуасского лука: это
простой лук из пальмового дерева с растительной тетивой. Вне этой
ограниченной области лук в Австралии был совершенно неизвестен.
Из оборонительного оружия австралийцы знали только щит. Он
выступает .в двух главных формах: отражательный узкий щит и широкий
щит для закрывания тела. Первый употреблялся главным образом для
135

Щиты
1, 2 —
3
Щиты
из Западной Австралии: 3 — из Квинсленда

отражения ударов бумеранга, чаще
при поединках. Он представляет
собой массивный удлиненный
кусок дерева, суживающийся к
концам, в сечении обычно
трехгранный или овальный; наружная
поверхность выпуклая или
двугранная и всегда сплошь
орнаментирована резьбой; обращенная
к телу сторона, неорнаментирован-
ная, имеет посредине узкую
прорезь для руки. Длина щита
колеблется от 75 до 100 см, наибольшая
ширина и толщина — от 5 до 15 см,
причем толщина бывает иногда
больше ширины. Вес 1—1,5 кг.
Отражательный щит считается
обычно примитивной формой
щита, развившейся непосредственно
из палки, которой отбивали
удары. В Австралии он был
распространен исключительно на юго-
востоке. Широкий щит, напротив,
распространен был по всей
Австралии, за исключением только
крайнего севера (Арнхемленда) и
крайнего юга (области побережья
Большого Австралийского залива).
Это — деревянный щит удлиненно-
овальной формы. Но в деталях
щиты разных районов между собой
различаются.
В Виктории преобладали
щиты из легкого дерева, тонкие, со
слегка выпуклой поверхностью,
удлиненными концами, иногда
даже с перехватом на них. Рукоятка
представляет собою деревянную
скобку, сделанную из отдельного
нетолстого прута и вставленную концами в два сквозных прореза
посредине щита; она вставлялась еще свежей и гибкой, а когда высыхала,
оставалась прочно вделанной в щит. Наружная поверхность щита
орнаментирована резьбой и раскраской.
Размеры щита: 90—96 см на 16—20см, толщина обычно'не более
0,5 см, вес не более 3/4 кг.
Во всех других областях Австралии щит делался из одного цельного,
более или менее массивного куска дерева, иногда легкого и мягкого,
иногда тяжелого и твердого, с рукоятью, прорезанной в самом теле щита
посредине внутренней стороны. Форма щита— или мягко овальная, или
более вытянутая, иногда с удлиненными концами. Размеры различны:
длина колеблется от 60 до 85 см и более. Особняком стоят выделяющиеся
своими огромными размерами щиты северного Квинсленда: длина их
доходит до 110 см, ширина — до 42 см.
Интересно, что в том же районе употреблялись и самые большие
двуручные мечи.
Щиты
1 — с о-ва Сандей; 2,3-
из Квинсленда
137

Внешняя поверхность щитов обычно орнаментировалась, чаще всего
параллельными узкими желобками или различной резьбой и
раскраской. Круглых щитов, а также щитов из какого-либо иного материала,
кроме дерева, у австралийцев обнаружено не было.
Помимо прямого своего назначения, щиты употреблялись и для
других целей: как инструмент для добывания огня, как сосуд для собирания
крови. Других видов оборонительного оружия австралийцы не знали.
О формах жилищ и поселений и об образе жизни
Жилища, австралийцев среди этнографов сложилось не со-
и кочевой быт всем правильное мнение. Их привыкли
представлять себе вечными бродягами, не имеющими
никаких постоянных поселений, а их жилища — жалкими шалашами или
даже простыми заслонами от ветра. Это представление верно только
отчасти: так жили и живут австралийцы, вытесненные белыми
колонистами из более богатых районов южной, восточной и
западной Австралии и принужденные бродить по скудным полупустыням
центральных областей, где действительно никакие постоянные поселения и
жилища не могли появиться. Но сообщения тех наблюдателей, которые име- »
ли возможность видеть их быт в более счастливые времена, показывают,
что австралийцам были знакомы и более совершенные формы построек
и поселений.
Простейший вид жилья у австралийцев — это использование
естественных укрытий. Любопытно, что аборигены из суеверного страха
избегали ночевать под навесами скал и в естественных гротах и пещерах, ибо
считали эти места обиталищем злых духов, но &ни пользовались ими для
защиты от дневного жара. Для ночлега использовались дупла
гигантских деревьев, растущих, например, в области р. Муррей или на северном
побережье. Переход от естественного к искусственному укрытию состоял
в том, что австралийцы пригибали и связывали ветви растущего куста
с подветренной стороны в качестве защиты от ветра и под ними
разводили костер и ночевали. Чаще устраивался искусственный заслон от
ветра из ветвей, травы или коры на основе из палок; например, вбивали в
землю два кола, поперек укрепляли перекладину, на нее опирали
наклонно большой кусок коры — и заслон готов; около него семья разводила
огонь и спала всю ночь. Такие заслоны делались на временных ночлегах.
Подобные же навесы из коры, листьев, ветвей служили для защиты от
дневной жары.
Обычной же формой жилища служил шалаш или примитивная
хижина. Вот типичная конструкция такой хижины у племен оз. Эйр: в землю
вкапывали при помощи землекопалки два больших согнутых сука на
расстоянии до 3,5 м, верхние концы которых связывали; третий такой же сук
вкапывался под прямым углом к этим двум; на эти шесты опирались
другие, составлявшие полный круг и образовывавшие остов хижины
полусферической формы. Остов крылся травой, листьями, ветками, иногда
песком и глиной, образующими постепенно твердую корку. В более
лесистых местностях хижина крылась корой. Форма хижины бывала чаще
полусферическая, реже коническая или удлиненно-двускатная.
Хотя постройка такой примитивной хижины — дело нехитрое, однако
и она требовала особой сноровки. Среди племен оз. Эйр были особые
мастера постройки хижин, некоторые из них перенимали свое мастерство
от отца.
Во многих областях австралийцы использовали подходящие стволы
живых деревьев в качестве центрального столба, вокруг которого ставили
конусом жерди основы хижины; низко висящий горизонтальный сук
дерева часто использовался как опора для двускатной кровли. В Центральной
138

Шалаши жителей Центральной Австралии
Австралии поступали иногда так: выкорчевывали сухое дерево мульга
и вкапывали его в песок корнями вверх, прислоняя к этим торчащим
корням верхние концы расставленных по кругу жердей, которые потом, как
обычно, переплетали прутьями и покрывали травой, листьями и песком.
На юго-востоке и на севере для покрытия хижины служила чаще всего
древесная кора. Племена Виктории снимали для этого кору с деревьев
целыми огромными пластами, влезая для этого, как они умели делать,
высоко на дерево и подрезая кору топором сверху и с боков. Напротив,
в полупустынных районах Центральной Австралии, где даже травы
бывает недостаточно, жители иногда покрывали свои хижины каменными
плитами; для этого, конечно, требовалась большая прочность деревянного
каркаса; щели между камнями замазывались глиной, а низ присыпался
землей снаружи и изнутри.
Такие каменные хижины составляют переход к более солидным
постройкам, которые в прежние времена встречались в некоторых областях
востока, юго-востока и запада Австралии и нередко удивляли
наблюдателей своей поместительностью и прочностью. Так, например, в районе
Порт-Фэри (Виктория) австралийцы еще в первой половине XIX в. строили
довольно большие куполообразные хижины, в которых помещалось до
^человек. Они имели свыше 3 м в поперечнике, более 180 см в высоту, отверстие
вверху для выхода дыма, закрываемое в дождь куском дерна, дверь из коры.
Сходные жилища нашел Э. Эйр около Моунт-Напьера; они были построены
на крепком деревянном каркасе куполообразной формы и покрыты
перевернутыми пластами торфа; размер их достигал 9 X 13,5 м; некоторые имели
два входа. Тот же Эйр видел на Белом озере (36°4(У ю. ш.) хижины
конической формы с центральным столбом; они были крыты корой и травой и
обмазаны глиной; вверху было дымовое отверстие. Коллинз в окрестностях
Шоаль-Бея обнаружил хижину, построенную из коры и переплетенных
лоз дикого винограда; она имела 2,5 м в диаметре и 1,4 м в высоту; перед
входом был небольшой коридор, хижина могла вместить 15
человек. Сходные сооружения были описаны в округе Ванпон (Виктория).
139

С· Митчелл описал
виденные им на ρ. Гвидир
хижины полукруглой и
круглой формы, с конической
крышей, покрытые
тростником,ветвями итравой;
перед входом имелся
горизонтальный навес на двух
подпорках, вроде портика;
внутри было очень чисто.
В низовьях Муррея
строились хижины, вмещавшие
по восемь-десять семей
каждая. В Западной
Австралии Грей нашел у
Ганновер-Бей ульеобразную
хижину на прочной дере-
«Двухэтажная» хижина. Северная Австралия вянной основе, 2,75 м в
поперечнике, с низким и
узким дверным отверстием Все эти указания относятся к первым
десятилетиям XIX в.
В северо-западной Австралии отмечались местами и каменные
постройки.
Несколько необычный тип построек состоял в том, что сооружался
деревянный каркас из четырех столбиков, вбиваемых в землю по
углам прямоугольника и соединенных горизонтальными брусьями; поверх
настилались полосы коры, свисавшие концами по обе стороны и
образовывавшие свод.
Наиболее редкими для Австралии были—своеобразные свайные
постройки: они устраивались на четырех столбах с настилом из коры,
поверх которого сооружался второй ярус из такой же коры. Верхний ярус
использовался для жилья в дождливое время, там же спасались от
москитов. Такие «двухэтажные» хижины встречаются, например, и сейчас
на р. Линд, на п-ове Йорк, и на реках Гойдер и Глайд (Арнхемленд);
возможно, что это связано с папуасским или малайским влиянием.
Рот описывает несколько типов построек у племен округа Бу-
лия (Квинсленд). Простейший тип — это каркас из палок, напоминающий
по форме опрокинутую вверх дном лодку, оплетенный хворостом и
покрытый травой, иногда сверх того обмазанный глиной; вход — у одного или
у обоих концов. Другой тип построек — это полуземлянка, углубленная на
0,5 м, эллиптического плана, той же конструкции, но непременно
обмазанная глиной. Подобные полуземлянки строились для защиты от
холода зимой и обогревались костром. Третий тип — комбинация
полусферической хижины с простым навесом, который пристраивался к ее выходу.
Иногда основой хижины служило растущее дерево с сильно нагнутым
стволом. В более северном округе Клонкарри (племя майтакуди) хижину
полусферической формы крыли листьями коры, пригнетенной тяжелыми
жердями.
В лесистом северном Квинсленде, где климат дождливый,
встречаются до сих пор, пожалуй, самые большие и сложные постройки. По
описанию Мьоберга, они строятся на каркасе из жердей, втыкаемых в землю
по кругу или по овалу (верхние концы их согнуты и связаны), и
покрываются в несколько слоев пальмовыми листьями, которые совершенно
не пропускают дождя, местами также и корой дерева; дверное отверстие
в холодное время года закрывают куском коры; кругом хижины роют ка-
140

паву для отвода дождевой воды. Хижины эти очень велики, в каждой
помещается по нескольку семей — до 30 человек; отдельные семьи имеют свои
очаги, помимо центрального общего очага, где горит неугасимый огонь.
В хижине царит порядок, каждый знает свое место. Нередко несколько
таких хижин строятся рядом и даже соединяются крытыми ходами.
Хижина служит несколько лет, главным образом в холодное время года.
При перекочевках строятся более простые и легкие временные хижины—
шалаши.
В целом можно сказать, что у австралийцев существовали до
европейской колонизации разнообразные формы жилищ, в том числе и до-
больно сложные и поместительные. Но преобладали в качестве жилища
круглые хижины легкой и временной конструкции.
Помимо жилища, австралийцы местами сооружали и своего рода
хозяйственные постройки — площадки на столбах для хранения пищевых
запасов и воды от собак и других животных; так поступали, например,
в области оз. Эйр.
Господствующий тип поселения у австралийцев, в связи с их
бродячим охотничьим бытом,— это кочевое стойбище («лагерь») весьма
непостоянного состава и неодинаковых размеров. В обычное время, в особенности
в сухой сезон и в скудных степных районах, австралийцы кочевали
небольшими группами по нескольку семей, меняя стоянку по мере истощения
вокруг нее кормовых ресурсов. Они оставались на одном месте не больше
нескольких дней и переходили дальше в поисках пищи. Кочевое
стойбище состояло из небольшого числа шалашей или примитивных заслонов
и представляло довольно невзрачный вид. Однако в известные сезоны,
когда природа оживает и появляются съедобные плоды, корни, орехи,
картина менялась. К этому времени приурочивались общеплеменные
сборища, когда устраивались различные обряды, корробори,
празднества. Тогда из разрозненных бродячих групп собиралось вместе большое
стойбище. В одном месте разбивался целый лагерь из десятков временных
хижин. Они располагались при этом в определенном порядке.
Учитывалось деление племени на экзогамные половины (фратрии); обе они
занимали всегда две стороны лагеря и обычно между ними проходила какая-
нибудь естественная граница: ручей, кусты и пр. Был и другой обычай:
стойбище, когда оно было достаточно велико, делилось на три части;
середину занимали семейные хижины, а по обе стороны располагались
хижины или шалаши: на одном конце —холостых, юношей и мальчиков,
на другом — девушек и вдов (см. главу «Общественный строй
австралийцев»).
В плодородных юго-восточных районах прежде собирались вместе
в известные сезоны сотни людей, принадлежащих к разным племенам.
В таких случаях стойбища устраивались тоже в строгом порядке.
Например, У. Томас (середина XIX в.) рассказывает о виденном им в
окрестностях Мельбурна большом межплеменном сборище; там были люди
из восьми окрестных племен, в общей сложности до 800 человек. Каждое
племя занимало свою определенную часть стойбища, на известной
дистанции от других, так что племенную принадлежность каждого человека
можно было сразу определить по местонахождению его хижины.
Самые перекочевки тоже совершались в порядке и организованно.
Они всегда происходили в пределах строго определенной территории,
составлявшей владение племени или его подразделения. Самовольное
вторжение на чужую территорию запрещалось обычаем. Когда группа
намеревалась переменить стоянку, об этом обычно еще накануне вечером
главарь уведомлял всех членов группы и назначал точное место, где к
будущему вечеру будет разбит новый лагерь. С утра люди пускались в
141

путь, захватив с собой свою несложную утварь. Обычно мужчины шли
отдельно, своей дорогой, налегке, неся с собой только оружие. По пути они
охотились и к вечеру приносили на новую стоянку дневную добычу.
Женщины с детьми шли другой дорогой, нагруженные всем имуществом. Не
считая грудных детей, женщина несла на себе неразлучное корытце с
мелким скарбом, землекопалку, тлеющую головешку, нередко и запас воды.
Хотя и тяжело нагруженные, женщины вместе с подростками собирали
попадавшуюся им в пути пищу: клубни и корни, семена, мелких
животных, так что на новую стоянку и они приходили с добычей. Придя на
условное место, женщины быстро разбивали лагерь, строили нехитрые
шалаши, собирали топливо, разводили огонь и начинали готовить пищу.
Подошедшие охотники жарили свою дичь, и все приступали к трапезе,
отдыхали, разговаривали и занимались мелкими домашними делами, а то
и развлекались пением и плясками.
Бродячий быт господствовал в прежнее время далеко не во всей
Австралии. Как уже говорилось, в более плодородных районах
австралийцы строили себе постоянные жилища. Наблюдатели встречали настоящие
оседлые деревни. Такие деревни описывались еще в первые
десятилетия XIX в. в западной Виктории, в Новом Южном Уэльсе, на
побережье Западной Австралии и в других местах. Например, Стёрт
видел на р. Маккари (Новый Южный Уэльс) деревню из 70 хижин,
в каждой из которых помещалось по 12—15 человек; это были
не временные, а более или менее постоянные жилища. Подобную
же деревню, но меньше, в 20—30 хижин, описывает один из ранних
поселенцев Виктории, видевший ее в районе Порт-Фэри. Грей отмечает
такие же деревни в Западной Австралии.
Иногда подобные деревни служили местами лишь относительной
оседлости; время от времени жители покидали их, отправляясь бродяжничать
в поисках пищи и оставляя в деревнях более громоздкое свое имущество,
а через известное время возвращались обратно.
Таким образом, у австралийцев до прихода европейцев намечался
местами переход к оседлости. Это было в тех же более благоприятных районах —
в западной Виктории, на западном побережье, где обнаруживались
также зачатки земледелия. Вторжение европейцев оборвало развитие этого
процесса. По свидетельству Брау-Смита, «вскоре после занятия
Виктории европейцами туземцы перестали строить хижины и селиться
деревнями»; они вернулись к чисто бродячему быту, уходили от
опасного для них соседства белых ^колонистов в более отдаленные
места1. Недаром ранние наблюдатели не раз встречали деревни,·
покинутые своими обитателями.
Сухопутных средств транспорта у австралийцев
Средства не было никаких. Они передвигались исключитель-
передвижения г ^ тт
г но пешком и все свое имущество носили на себе.
Последнее составляло обязанность женщин.
Свою поклажу австралийка носила частью на руках или подмышкой,
частью на голове. Поразительна ловкость, с которой она держала в
равновесии на голове свое корытце с мелкими вещами, иногда с водой, в то
время как руки были заняты другой ношей; чтобы вода не расплескалась,
в нее иногда клали ветки с листьями.
Зато в качестве водных средств передвижения у австралийцев имелись
лодки и плоты. Разумеется, они были только у племен, живших на
берегах немногочисленных рек и озер и по побережью океана, и то не у всех.
Например, у племен побережья Большого Австралийского залива и
1 Brough-Smyth. Ук. соч., I, стр. 128.
142

Лодка из древесной коры. О-в Тайерс
вообще по всей прибрежной полосе от нынешнего г. Аделаида до устья
р. Гаскойн совершенно не было никаких лодок или плотов. В других
местах встречались определенные их типы.
Простейшим пловучим средством служило обыкновенное бревно, на
которое австралиец ложился плашмя или садился верхом и греб руками и
ногами. Связав несколько таких бревен вместе, он получал примитивный плот,
на котором можно передвигаться, гребя веслом или просто отталкиваясь
шестом или копьем. Плоты употреблялись в качестве единственного
средства передвижения по воде на всем северо-западном побережье —
от северо-западного мыса до порта Эссингтон, а также встречались на
берегу залива Карпентария, на оз. Александрина и кое-где в других
местах. В некоторых местах северо-западного побережья употреблялись
плоты в два слоя древесных стволов. Особый усовершенствованный вид
плота отмечен на р. Аделаида (Северная территория): он состоял из
нескольких слоев коры общей толщиной до 22 см, имел в длину около 5 м, в
ширину у широкого конца 1,25 м и поднимал до десяти человек.
Такой плот из коры составляет переход к корьевому челноку или
лодке—наиболее распространенному еще недавно в Австралии виду судна.
Корьевой челнок встречается в двух видах: более примитивный, из
одного куска коры, и более сложный, сшитый из нескольких кусков.
Первый вид был распространен главным образом на юго-востоке, но
встречался местами и на восточном и северном побережьях; сшитые из
отдельных кусков коры лодки преобладали на восточном побережье от
Брисбена к северу до Рокингамской бухты, а также на западном и
восточном берегах залива Карпентария и на крайнем севере — до порта
Эссингтон.
Для изготовления лодки из одного куска кора снималась с дерева
большим целым пластом в виде овала; держа его над огнем, ему придавали
желаемую форму и затем концы собирали складками, связывали или
сшивали, инргда обмазывая глиной. Между бортами вставлялись распорки.
Длина такой лодки обычно достигала 4—4,5 м, но иногда превышала
143

Средства передвижения по воде у австралийцев
1 — бревно для плавания; 2—простые плоты; з — трапециевидные плоты; 4—двойные
трапециевидные плоты; 5—лодки из коры (а —несвязанные, б — связанные); 6 — лодки, сшитые из одного
куска коры; 7 — лодки, сшитые из трех кусков коры; 8 — однодеревки простые; 9 — однодеревки
с одним балансиром; 10 — однодеревки с двумя балансирами; 11 — нет никаких водных средств
передвижения
6 м; в ней помещалось до восьми — десяти человек. Плавали на
таких лодках главным образом по рекам. Некоторые лодки изготовлялись
очень тщательно и служили годами. На другой тип лодок шли два-
три куска коры и более. Они имели плоское дно и наклонные борты;
отдельные части сшивались растительными шнурами, щели
замазывались смолой, воском, затыкались травой. Гребли веслом или
корьевым черпаком, даже просто руками, или отталкивались шестом. В
Новом Ю^ном Уэльсе рыболовы, выезжая на таких лодках,
раскладывали на них огонь, на котором тут же и поджаривали рыбу.
Третий тип пловучих средств в Австралии составляли долбленые
лодки-однодеревки. Область их распространения—Новый Южный Уэльс,
южный Квинсленд и северное побережье, где, однако, встречались и
другие типы лодок. Однодеревки изготовлялись путем выдалбливания и
выжигания середины ствола. Некоторые исследователи предполагают, что
этот тип лодок заимствован австралийцами у их соседей — островитян
Меланезии. Жители побережья Арнхемленда получали их, как уста-
144

нови л Дональд Томсон, от индонезийских моряков, а потом сами стали
делать по тому же образцу. Несомненно, заимствованы
лодки-однодеревки с аутригерами^ (балансирами). Последние встречаются только
на севере — на п-ве Иорк, т. е. там, где вообще заметно папуасское
влияние (например, лук и стрелы). Здесь употреблялись лодки как с
одним, так и с двумя балансирами, папуасского типа.
Таким же чужеземным — папуасским или малайским — влиянием
объясняется наличие лодок с мачтой и парусом на о-ве Гроот (залив
Карпентария). В других местах Австралии парусные лодки не встречаются.
В общем австралийцы были плохими мореплавателями. Лодки
употреблялись больше на реках и озерах, чем для плавания по морю, но и в
последнем случае они редко удалялись на большие расстояния от берега.
Пользовались лодками главным образом для рыбной ловли.
Когда лодка была не нужна, ее обычно вытаскивали на берег и
хранили под кроной дерева в прямом, неперевернутом положении.
0 Одежды австралийцы до прихода белых почти не
и украшения знали. В этом сказался, с одной стороны, низкий
уровень их культуры, а с другой — сравнительно
мягкие климатические условия.
Только в юго-восточной части материка и в некоторых восточных
районах австралийцы шили себе плащи из шкурок опоссума. Эти плащи имели
прямоугольную форму, их носили внакидку на спине, причем два
верхних угла скреплялись на груди заколкой, продетой сквозь отверстия.
Плащ надевали главным образом в холодное время года как мужчины,
так и женщины. Женщины прятали под плащ и грудных детей. Этими
же плащами иногда покрывались ночью от холода.
Во всей остальной части Австралии одежды для защиты от холода
совершенно не было. Для этой цели местами употреблялся только жир,
которым натирали тело. Наблюдатели отмечали с удивлением, что, хотя
во многих областях внутренней Австралии температура спускается по
ночам нередко ниже нуля, людям не приходит в голову чем-нибудь
накрыться от холода; они спят, правда, в таких случаях у костра, но все же
зачастую просыпаются с кожей, покрытой инеем.
У очень многих племен мужчины и женщины ходили совершенно
обнаженными; другие употребляли набедренные повязки или пояски с
передниками. Сообщения об этом, однако, довольно противоречивы, так что
трудно сказать с полной уверенностью, какие именно племена обходились
без всякой одежды, тем более что теперь, под влиянием европейцев,
ношение одежды распространилось почти повсюду.
В отличие от столь скудной одежды, украшения у австралийцев были
гораздо более обильны и разнообразны. Форма их довольно проста: это
по большей части повязки, носимые на голове, на шее (ожерелья), на
руках (браслеты), на ногах.
Головную повязку делали из растительных волокон, перьев,
раковин, зубов, цветов и т. п. Она удерживала длинные волосы, служила
украшением, а также имела магическое назначение. Ожерелье делалось
тоже из разнообразных материалов и имело много разных форм:
подвески, кисти, кольца. Браслеты носили как на руках, так и на ногах; их
изготовляли из растительных волокон, перьев. К украшениям надо
отнести и палочку, которую протыкали сквозь носовую перегородку.
Украшения надевались лишь на праздниках корробори, при тех или
иных религиозных обрядах. В этих же случаях широко применялась,
в частности мужчинами, раскраска тела и покрывание его разным пухом,
который приклеивался кровью или другими клейкими веществами. Для
раскраски тела употребляли красную охру, гипс, уголь. Голову тоже при
• О Народы Австралии и Океании л . ^
145

г
Шейные украшения ^
1 — ожерелье из мел их раковин, Новый Южный Уэльс; 2 — ожерелье
из бобов, Центральная Австралия; 3 — украшение из кусочков тростника;
4 — шейное украшение из шнурков, Кимберли
этом украшали различными головными уборами и сложными
прическами.
В обычное же время о своей прическе австралийцы мало заботились.
Мужчины носили длинные волосы, женщины часто стригли их коротко
каменными ножами.
К постоянным украшениям надо отнести, наконец, рубцы,
которыми покрывалась грудь, спина, плечи, руки, в особенности у мужчин.
Эти рубцы обычно были связаны с посвятительными обрядами и
служили знаком принадлежности к возрастной группе взрослых мужчин
и к определенному племени.
~_ В целом материальная культура австралийцев произ-
Общие выводы r J ~ ί х
водит на исследователя двойственное впечатление.
С одной стороны, уровень ее развития чрезвычайно низок. По бедности,
простоте, примитивности своей .материальной культуры австралийцы
занимают место рядом с наиболее отсталыми народами земли, а пожалуй,
146

/
„ Браслеты
Передник из шерстяных шнурков. г
Грврпняя теппитсшия 1 — плетеный, из закрученных растительных
дверная 1еррширии волокон, Западная Австралия; 2—из
ротанга, обмотанного шнурком из растительных
волокон, Центральная Австралия; 3 —
плетеный из ротанга, Северная территория
и ниже всех других, ибо они не знают даже лука и стрел, керамики,
земледелия и скотоводства и ведут бродячую охотничье-собирательскую жизнь.
Морган и Энгельс ставили австралийцев на «среднюю ступень дикости».
Они не вышли еще из стадии чисто «присваивающего» хозяйства. Но, с
другой стороны, при всей примитивности, материальная культура
австралийцев представляет пример прекрасного приспособления человека к
условиям среды. Ловкость и изобретательность на охоте, создание такого·
замечательного оружия, как бумеранг, изощренная техника обработки
растительных продуктов, умение найти средства к ^существованию в
самых неблагоприятных условиях в сухой и скудной пустыне — все это
147
10*

внушает нам уважение к австралийцам — бедному и отсталому, но
бодрому и энергичному народу.
Австралийцы хотя и сохранили в своей технике традиции эпохи
мезолита и даже верхнего палеолита, в целом стояли, однако, на уровне
неолитической культуры. Об этом говорит их техника обработки камня,
в частности тонкая выделка наконечников дротиков, ножей, шлифовка
топоров. В своем собирательском хозяйстве они достигли почти порога
земледельческой культуры.
* * *
Описанная в этой главе материальная культура коренного населения
Австралии в настоящее время сохранилась лишь в тех немногих областях
центральной и западной части материка, куда еще почти не проникли
колонизаторы. Да и там культура эта существует далеко не в
прежнем самобытном виде. Там же, где коренное население ближе
соприкоснулось с колонизаторами, где его эксплуатируют как рабочую силу
на овцеводческих станциях, держат запертым в миссионерских
поселках или в правительственных резерватах,— там, конечно, от старого
уклада хозяйства и быта осталось мало (о быте этих австралийцев сказано
особо). Наконец, во многих областях, тяготеющих к юго-восточному,
восточному и западному побережьям, теперь не осталось и самих
аборигенов — они истреблены колонизаторами.
\N&,

TJABA ПЯТАЯ
ОБЩЕСТВЕННЫЙ СТРОЙ АВСТРАЛИЙЦЕВ
До 70—80-х годов XIX в. буржуазная наука почти не обращала
внимания на общественные отношения у колониальных народов. Лишь
, потребности управления возраставшими колониальными
владениями породили интерес к социальному строю их населения. Не
случайно, что именно на 80-е годы падает и начало серьезного изучения
общественного строя австралийцев. До открытий Файсона и Хауиттаэтот
общественный строй был почти неизвестен. Никто и не подозревал, что
у этих «дикарей», какими их считали, в действительности существует
совершенно своеобразная, по-своему сложная система социальных форм. Работы
Файсона и Хауитта, а позже Спенсера, Гиллена и других исследователей
приоткрыли завесу над этим чуждым для европейцев миром и вызвали к
нему большой интерес в науке. Теперь у многих буржуазных ученых
существует противоположное представление об общественном строе
австралийцев: его считают чрезвычайно сложным, запутанным, и, настолько
не соответствующим примитивному уровню хозяйства и культуры
первобытного народа, что для объяснения этого загадочного явления
приходится прибегать к гипотезе культурного упадка: некоторые
предполагают, что формы общественной жизни австралийцев являются остатком
какого-то более высокого культурного уровня, на котором будто бы
стояли некогда предки современных австралийцев.
В действительности оба взгляда страдают односторонностью и
поэтому неправильны. Общественный строй австралийцев был не так прост,
как думали раньше, но и не так уж сложен, как многим кажется теперь.
Он представляется особо сложным и запутанным лишь потому, что
построен на совершенно иных основаниях, чем общественная жизнь
современных европейских народов. Европейскому наблюдателю с непривычки
стоит большого труда разобраться в брачных и общественных порядках
австралийцев, и они кажутся ему чрезвычайно мудреными и вычурными.
Для австралийца, с детства воспитанного в этих порядках и никаких
других себе и не представляющего, они ничуть не сложны, напротив —
просты, естественны и понятны.
Если оставить пока в стороне новейшие влияния европейских
колонизаторов, то можно сказать, что у австралийцев еще недавно, в XIX в.,
полностью сохранялся первобытно-общинный строй, при котором основой
производственных отношений является общественная собственность на
средства производства, нет частной собственности на средства производ-
149

ства, нет эксплуатации, нет классов, нет и имущественного
неравенства. Во многих отношениях австралийцы прошлого столетия могут
считаться типичными представителями стадии первобытно-общинного строя.
И именно с этой точки зрения особенно интересен их общественный быт1.
п В Австралии до появления европейцев жило
несколько сот (около 500) племен, как правило,
совершенно самостоятельных и независимых друг от друга; большая
часть их теперь уже не существует.
Племя имело свое племенное имя, свою определенную территорию,
свой диалект, свои обычаи. В большинстве случаев всеми этими
признаками племена довольно четко отграничивались одно от другого.
Но так было не везде. Во многих местностях Австралии, особенно там,
где население было более густо, соседние и родственные между собой
племена настолько сближались, что между ними нельзя провести
определенной грани: они нередко говорили на одном наречии, имели одинаковые
обычаи, даже общее название. В таких случаях трудно бывает решить,
имеем ли мы дело с группой близкородственных племен или с одним
большим племенем, подразделившимся на группы. Иногда разные
исследователи решают этот вопрос различно. Так, например, Хауитт в конце
XIX в. подробно описал большое племя курнаи в Гипсленде (ныне
вымершее). Оно занимало обширную область примерно в 36 тыс. км2 и
делилось на пять групп, называемых Хауиттом «кланами»; каждая из них
имела свою территорию и даже заметно отличалась от соседей своим
наречием. Тем не менее Хауитт считал курнаи одним племенем, тогда как
другие исследователи рассматривали отдельные части их как
самостоятельные племена. Напротив, в юго-восточном Квинсленде в округе
Мэриборо тот же Хауитт перечисляет более двадцати различных племен
и отмечает на карте места их расселения; тут мы видим «племена»: турн-
бура, пиноба, киниен, ялибура, тункумбура, таварбура, муньябура,
ярго и ряд других. Однако он сам выражает сомнение в том, что все это
действительно отдельные племена. А Дж. Мэтью, хорошо знакомый с
этим округом, знал здесь только два больших племени — каби и вакка.
В английской австраловедческой буржуазной литературе иногда
называли такие группы близкородственных и соседних племен «нациями»
(nations), хотя это, конечно, совершенно неправильное обозначение.
Таковы группы кулин в западной Виктории (свыше 60племен), итчумунди,
карамунди и баркинджи по р. Дарлинг (по нескольку племен в
каждой), аранда в Центральной Австралии (племена аранда, кайтиш, иль-
пирра, унматчера), варрамунга далее к северу (варрамунга, вальпари,
вулмала) и т. д.
В центральной пустынной области, где население редкое, племена
расселены очень широко и отдельные части их порой различаются и
языком и обычаями. Например, у племени лоритья отмечено несколько
местных подразделений со своими диалектами. Соседнее большое
племя аранда делится не меньше чем на четыре областные группы — аранда
танка, лада, роара и ульбма, со своими особенностями в языке;
северные аранда отличаются от южных и своими брачно-родственными
порядками (у южных—четыре брачных класса или секции, у северных — восемь).
Численность отдельных племен была различна — от 100 до 2—3 тыс.
человек; более обычна средняя численность .—несколько сот человек2.
1 В настоящей главе дается описание главным образом того общественного строя
австралийцев, который существовал до разрушения его колонизаторами.
2 Польский исследователь Крживицкий попытался свести воедино все имеющиеся
данные о прежней (до начала широкой колонизации) группировке австралийских
150

В жизни австралийца племя играло чрезвычайно важную роль.
Он должен был повиноваться обычаям племени и за несоблюдение их
подвергался смерти или изгнанию, что тоже равнялось почти верной
смерти, потому что чужое племя, как правило, такого изгнанника не
принимало, а жить в одиночестве, вне племени, значило ежечасно
подвергаться риску быть безнаказанно убитым. Напротив, соплеменники
поддерживали друг друга в различных случаях, а между ними существовало,
как писал, например, Кёрр, «сильное чувство братства». Племя не
только являлось верховным хозяином территории коллектива, защищавшим
свои общие интересы перед внешним миром, но оно вторгалось и в
частную жизнь своих членов, в вопросы заключения браков и пр.
Впрочем, если сравнивать австралийское племя как социальную
единицу с племенем у более развитых народов, например у индейцев
Северной или Южной Америки, у народов Африки и др., то нельзя не
заметить, что у австралийцев племя было менее развито. Как мы увидим
дальше, австралийцы не знали в большинстве случаев племенных вождей,
общеплеменных советов и пр. Можно считать, что племенной строй у
австралийцев находился лишь в стадии зарождения.
Уже в силу своей сравнительно большой величи-
Локальная ны австралийское племя далеко не всегда прояв-
группа ляло себя в качестве единого целого. Обычно
племя подразделялось на территориальные части, называемые в
этнографии локальными группами (в зарубежной литературе их нередко
называют, очень неудачно, ордами). Локальная группа представляла собою
более однородный, сплоченный и замкнутый хозяйственный коллектив,
реальное значение которого в жизни австралийца было еще больше, чем
значение племени. Впрочем, как уже выше говорилось, резкую грань
между племенем и подразделением племени — локальной группой
провести не всегда легко1.
_ Для примера можно привести племя аранда, подробно описанное
Спенсером и Гилленом. Еще в конце XIX в. оно делилось на большое
количество мелких локальных групп, каждая из которых занимала
определенную территорию и считалась ее хозяином; границы этих
территорий австралийцам хорошо известны. Каждая группа
именовалась прежде всего по названию местности. Так, группа,
кочевавшая в местности Итуркавура (Идракаура у «белых»), называлась ertwa
Iturkawura opmira — люди стойбища Итуркавура, а группа из мест-
племен по численности. У него получились такие цифры для каждого отдельного
племени:
менее 500 чел 70 племен
500—1000 » .... 37 »
1000—2500 » .... 12 »
свыше 2500 » . . . . : 4 племени
В группу самых крупных племен входят камиларои, вирадьюри, баркинджи и
нарриньери (Krzywicki. Primitive society and its vital statistics. Warsaw,
1934, стр. 63, 317).
1 Единственная местность в Австралии, где не обнаружено деления на
племена,— это северо-восточная часть Арнхемленда. Правда, Ллойд Уорнер, посетивший
эти места в конце 1920-х годов, описал здесь «племя» мурнгин. Но позднейшие, более
точные исследования Дональда Томсона и супругов Берндт показали, что
«Мурнгин» —. это лишь название одного из родов, а племенные названия среди населения
отсутствуют. В этом смысле социальный строй местного населения существенно
отличается, как указывает Томсон, от социального строя всех других австралийцев
(D. Th oms on. Economic structure..., стр. 5,9—10). Роды здесь объединены в группы,
но лишь внутри фратрий, значит это не племена. Возможно, что тут сказалось
давнее влияние торговли с малайцами, оказавшей вообще заметное воздействие на
общественный строй.
151

ности Ваингакама — ertwa Waingakama opmira — люди стойбища Ва-
ингакама. Самая крупная из этих групп насчитывала в то время,
когда ее посетили Спенсер и Гиллен, всего 40 мужчин, женщин и детей;
территория, занимаемая этой группой около Алис-Спрингс,
составляла около 25 тыс. га, т. е. около 250 км2. Другие группы были меньше,
и некоторые занимали территории всего с десяток квадратных
километров.
Но у австралийцев имелись далеко не одни только территориальные
деления племени. Независимо от них, австралийское племя обычно
подразделялось и на целый ряд других групп, которые регулировали брачно-
половые отношения, а также связаны были с различными обычаями
и верованиями. Важнейшие из этих групп, подразделений племен — это
фратрии, брачные классы (секции) и роды.
_ Фратриями называются экзогамные половины пле-
Фратрии r г тт
r г мени. Иначе их называют иногда «половинами»,
или секциями (но секциями правильнее называть подразделения фратрий).
Деление на фратрии было распространено в Австралии почти
повсеместно. Только очень немногие племена, по преимуществу на окраинах
материка, не знали этого деления. «Можно установить, как общее
правило,— сообщал Хауитт,— что все австралийские племена делятся на две
половины, которые заключают между собой браки, но внутри каждой из
которых брак запрещен»1.
Запрет брака внутри фратрии — основной ее прдзнак. Если племя
делится на фратрии А и В, то мужчина А может жениться только на
женщине из фратрии В, но не из А, а женщина А может выйти замуж только
за мужчину из фратрий В. Нарушение этого запрета каралось по старым
австралийским обычаям очень сурово: виновных убивали.
Запрет брака внутри данной группы называется экзогамией. Следует
отметить, что он распространялся не только на собственно брак, но и на
внебрачные половые связи. Последние не считались у австралийцев чем-
либо зазорным, а тем более преступным, но лишь при условии, если
внебрачные связи происходили без нарушения экзогамии, в противном
случае нарушителям грозила смерть.
Принадлежность к фратриям передавалась у одних племен от
матери, у других от отца. Первый способ (матрилинейный счет, или
материнская филиация фратрий) господствовал у большинства племен юга,
юго-востока и востока Австралии, от области оз. Эйр до восточного и
южного побережий. Второй способ передачи принадлежности к
фратриям (патрилинейный счет, или отцовская филиация) преобладал во
всей северо-западной части материка, от того же оз. Эйр до северного
и западного берегов, а также у отдельных племен крайнего юга и
юго-востока.
Главное значение фратрии — регулирование браков. Но наряду с
этим они играли роль и в других случаях жизни, хотя по большей части в
сравнительно не важных. Например, у аранда деление на фратрии влияло
на планировку стойбища: когда несколько локальных групп собираются
вместе, то, по словам Спенсера и Гиллена, «легко видеть лагерь
разделенным на две половины, причем каждая отделена от другой какой-
нибудь естественной границей, как маленький ручей, или очень часто, если
место стоянки находится вблизи холма, одна половина поставит свои
шалаши на склоне, а другая — на ровном месте»2. У того же племени во вре-
1 Α. Η о w i t t. The native tribes of South-East Australia. London, 1904, стр. 88.
2 В. Spencer a. F. Gillen. The native tribes of Central Australia. London,
1899, стр. 31—32.
152

Фратрии и брачные классы (секции) у австралийцев
1 — две фратрии; 2 — четыре брачных класса: 3 — восемь брачных классов; 4 — бесфрат-
риальная организация; 5 — нет данных
мя сражений люди каждой фратрии бились отдельно, так что их
разделяла какая-нибудь граница. У племени варрамунга с делением на фратрии
были связаны некоторые особенности исполнения религиозных обрядов.
У диери это деление сказывалось во время погребальных обрядов, у
многих племен центра и юго-востока — при церемониях посвящения
юношей; кое-где оно обнаруживалось в играх, например, при игре^в мяч
участники делились иногда на партии по фратриям.
Фратрии почти везде имели определенные названия. Очень
интересно, что эти названия часто были одни и те же у целого ряда племен
определенной области, хотя языки этих племен различались.
Например, у очень многих племен области оз. Эйр и к югу от него вплоть до
побережья господствовала одна и та же пара фратрий: Карару (Кирарава)
и Маттери. У многих племен бассейна р. Дарлинг названия
фратрий Муквара и Кильпара, в восточном Квинсленде — Дилби и Купа-
тин и т. д.
Названия фратрий в большинстве случаев непереводимы и сами
австралийцы не понимают их значения. Но часто эти названия означают
имена животных, большей частью птиц; например, названия фратрий в
западной Виктории Кумите и Кроки означают «черный и белый какаду»,
153

у некоторых' племен Виктории Бунджил и Ваанг означают «клинохво-
стый орел» и «ворон». У некоторых племен, например у аранда,
названий фратрий вообще нет. Там человек называет людей своей фратрии
просто lakakia (наши люди), а людей другой фратрии — maljanuka (мои
друзья). Несомненно, что происхождение фратрий относится к
отдаленному прошлому. Об этом говорит и непонятность большинства названий
фратрий самим австралийцам, и то, что фратрии к XIX—XX вв.
сохранили свое значение главным образом в обрядовой, а не в
практической жизни. Большинство советских этнографов считает, что деление
племени на две половины — это вообще самая древняя и первобытная
форма общественного устройства.
Но для чего же оно было установлено? Так как главное назначение
фратрий — регулирование браков, то было выдвинуто мнение (Л. Морган
и др.), что установление системы фратрий и экзогамии как раз и имело
целью предотвращение браков между близкими родственниками; ведь
при этой системе невозможны браки между братьями и сестрами (ибо
они всегда принадлежат к одной и той же фратрии), а также между
матерью и сыном (при матрилинейном счете) или отцом и дочерью (при патри-
линейном счете). Сторонники этого мнения полагают, что деление на
фратрии первоначально имело этот самый смысл, т. е. что это была
инстинктивная, стихийная борьба за устранение кровосмесительных браков.
Однако большинство советских ученых придерживается другой точки
зрения: смысл введения экзогамии состоял скорее не в предотвращении
родственных браков (ибо она их в конце концов все-таки и не
предотвращает), а в стремлении — хотя и неосознанном — устранить причины
конфликтов внутри общины, нарушающих нормальную хозяйственную
жизнь, и как-то упорядочить брачные отношения.
Другое дело вопрос о том, как именно возникло деление на две
фратрии: путем ли расщепления первобытного племени пополам или,
напротив, путем объединения через браки двух вначале независимых племен
или орд? По этому вопросу между исследователями нет единодушия.
Одни из них, как Хауитт, Спенсер и Гиллен, Фрэзер, стоят на точке
зрения «расщепления», другие, например Мэтью, Риверс, — на точке
зрения «объединения». Второе предположение имеет больше оснований.
У самих австралийцев сохранились местами предания и смутные
воспоминания о какой-то враждебности между фратриями, о том,
что члены фратрии различались между собой прежде по
физическим признакам: у одних, например, «светлая кровь», у других —
«темная кровь», одни с мягкими, другие с жесткими волосами и т. п.
Недавно А. Джолли и Ф. Роз обнаружили у племени ворора
(северо-западная Австралия) предание о том, как соединились вместе две половины
племени.
Примечательные следы прежней отчужденности фратрий
сохранились в одном обычае, соблюдавшемся у племени северо-западной
Виктории: по сообщению Досона, муж и жена не только, как обычно, должны
были принадлежать к противоположным фратриям, но язык жены
должен был отличаться от языка мужа; даже когда жена впоследствии
начинала понимать рачь мужа, она не имела права на этом языке
говорить, так что супружеская пара на всю жизнь оставалась
разноязычной.
Конечно, нельзя делать из всего сказанного вывод, что образование
фратрий происходило в недавнем прошлом. Оно происходило в
незапамятной древности. Но дуальное деление имело такое большое значение
и было так устойчиво в быту и сознании людей, что люди включали в
это деление и все новые группировки, распределяя их по фратриям, и
154

даже физические различия (форму волос и пр.) стали связывать с теми же
фратриями. Конечно, сейчас никаких антропологических различий между
членами двух фратрий одного племени нет и быть не может.
У большинства австралийских племен делением
Брачные классы на две фратрИИ дело не ограничивалось: каждая из
(секции; них β свою очередЬ подразделялась на два
«брачных класса» (секции)х. Смысл деления на брачные классы — дальнейшее
ограничение браков близких родственников. Дело в том, что деление на
фратрии не совсем их предотвращало: при женской филиации
оставался возможным брак отца с родной дочерью (ибо они принадлежат к
разным фратриям), а при мужской — брак матери с родным сыном.
Очевидно, чтобы помешать и этим бракам, многие племена ввели у себя
систему четырех брачных классов.
Эта система гораздо сложнее двухфратриальной. Она состояла в том,
что каждая фратрия делилась на два брачных класса и брак допускался
только между определенными парами классов. Например, если одна
фратрия делится на брачные классы АжВ,а другая на С и D, то брак
возможен только между А и С, между В и D, но не иначе. Самое же
замечательное в этой системе то, что дети при таких браках не принадлежат ни к
брачному классу матери, ни к классу отца, а к третьему классу, который
входит в одну фратрию с брачным классом матери (при матрилинеином счете)
или с брачным классом отца (при патрилинейном). Следовательно, если
при материнском счете мужчина А женится на женщине С, то дети их
будут D, а при браке мужчины С с женщиной А дети будут В. В свою очередь,
когда мужчина В женится на женщине D, то дети причисляются к С, а
когда мужчина D берет себе женщину В, то дети оказываются А.
Это можно изобразить в виде схемы2.
Βζ?=-Όψ D#"Wbo
Таким образом, принадлежность к брачным классам наследовалась
не прямо, а через поколение. Каждый человек принадлежал к брачному
классу своей бабки по матери и своего деда по отцу.
Нетрудно видеть, что при таком порядке совершенно исключалась
возможность браков как братьев с сестрами, так и родителей с детьми.
1 Подразделения фратрий называются в литературе по-разному. Когда их
впервые открыл Л. Файсон, он назвал и фратрии и их подразделения просто «классами».
Этот термин принял от него Морган, а за ним Энгельс, который тоже называл и
фратрии и их подразделения «классами». Спенсер и Гиллен, а затем Томас и другие стали
обозначать «классами» только подразделения фратрий. Русский этнограф А. Н.
Максимов первым ввел обозначения «брачные классы», которое впоследствии вошло в
русской литературе в широкое употребление. В зарубежной науке об австралийцах
употребляется в последнее время обычно термин «секции»— термин, имеющий то
преимущество, что не ведет к двусмысленности (брачный «класс» — общественный класс).
В настоящем изложении, однако, сохранен наиболее установившийся в русской
литературе термин «брачные классы».
2 В схеме белыми кружками обозначены люди одной фратрии, черными —
другой. Знак = означает брак, вертикальные линии — потомство. Знак и? — мужчина,
$ — женщина.
155

Посмотрим на конкретных примерах, как действовала эта система
регулирования браков. У племени камиларои (северо-восточная часть
Нового Южного Уэльса; этот пример приводили в свое время Морган
и Энгельс) были две фратрии — Купатин и Дилби, которые
подразделялись на брачные классы (секции)1:
Купатин: Ипаи,
Кумбо;
Дилби: Мури,
Куби.
Порядок заключения браков имел следующий вид:
мужчина Ипаи женится на женщине Куби, их дети — Мури;
Кумбо
Мури
Куби
Мури, »
Кумбо, »
Ипаи, »
— Куби;
— Ипаи;
— Кумбо.
Это можно представить наглядно в такой схеме:
Ипаи -
I
Кумбо
I
1
Ипаи <
Куби
I
Ψ
Мури
I
►Куби
(горизонтальные стрелки означают браки, вертикальные — потомство).
ПОДРАЗДЕЛЕНИЯ ПЛЕМЕНИ
КАМИЛАРОИ
* ( Ипата
Ипаи I Кумбо I Мурри\ Кубби
Бута
(Магпа ] \Капота\
СХЕМА БРАЧНОГРУППОВЫХ ОТНОШЕНИЙ
о
(Капота) ь Г
( Мата) ч Кумбо ( Б^та ) * '
Схема группового брака у племени камиларои
Все женщины определенного брачного класса (например, Капота) считаются женами всех
мужчин определенного брачного класса (Ипаи). Дети их принадлежат к третьему классу
(Мурри и Мата), входя во фратрию матери (женский счет родства). Практически этот
порядок не исключает •устойчивых брачных связей отдельных пар
У тех племен, у которых фратрии не матрилинейные, а патрилиней-
ные, схема брачных классов имела такой же точно вид, с одной только
1 Каждое из четырех названий брачных классов имеет параллельную женскую
форму: Ипаи — Ипата, Кумбо — Бута, Мури — Мата, Куби — Кубита (Капота); но
эти женские формы можно для простоты опустить.
156

разницей: дети причислялись к брачному классу той же фратрии, в
какую входил брачный класс отца. Примером могут служить брачные
правила у южных аранда. У них каждая из фратрий (названий они не имели)
делилась на два брачных класса.
Фратрия А: Панунга, Фратрия В: Пурула,
Бултара; Кумара.
Мужчина Панунга вступал в брак с женщиной Пурула, и их дети
были Бултара. Мужчина Пурула женился на женщине Панунга, их дети —
Кумара. При браке мужчины Бултара с женщиной Кумара дети —
Панунга, а при браке мужчины Кумара с женщиной Бултара дети —
Пурула. Это изображается в схеме, которая вполне аналогична
вышеприведенной (горизонтальные стрелки — браки, вертикальные — потомство):
Панунга < >· Пурула
! I
Бултара « -->- Кумара
I I
Панунга« —► Пурула
Система четырех брачных классов была распространена в Австралии
очень широко, хотя и не так повсеместно, как система двух фратрий.
Племена юго-востока, от области оз. Эйр до Виктории, ее не знали.
Зато она господствовала у племен Квинсленда и Нового Южного Уэльса и,
переходя оттуда через Центральную Австралию (южные аранда и
лоритья), охватывала часть Южной и всю Западную Австралию. При
этом на востоке и на юге брачные классы сочетались с матрилинейными
фратриями, в центре и на западе — с патрилинейными.
Названия брачных классов, как правило, непереводимы и из языков тех
племен, где они существуют, не разъясняются. Это отчасти и понятно, потому
что обычно у целого ряда племен обширной области имелись налицо одни и
те же названия брачных классов, которые, очевидно, переходили от
одного племени к другому и, может быть, происходят из языка
какого-нибудь малоизвестного или даже давно вымершего племени. В тех
немногих случаях, когда значение названий брачных класов известно, они
означают животных.
Наиболее широко распространенные названия брачных классов у
племени Нового Южного Уэльса: Ипаи, Кумбо, Мури, Куби; у племен
Квинсленда: Вунго, Кубару, Гургела, Бунбаи; у племен центра и запада:
Панунга (Банака), Бултара (Пальери), Пурула (Булунг), Кумара (Ка-
римера). Все названия, впрочем, имеют у разных племен довольно
разнообразные варианты.
Часть австралийских племен, не удовольствовавшись этим и без
того уже довольно сложным делением на четыре брачных класса,
подразделили каждый из них на два, так что получилась восьмиклассовая
система.
Она господствовала у племен Центральной и Северной Австралии,
от аранда до залива Карпентария. По всей вероятности,
восьмиклассовая система зародилась где-то у северных племен и распространилась в
южном и юго-восточном направлениях, переходя от племени к племени,
и дошла до аранда; северные аранда приняли эту восьмиклассовую
систему, но южные остались при четырехклассовой.
157

На примере северных аранда можно рассмотреть схему деления на
восемь брачных классов (или подклассов, подсекций) и порядок заключения
браков:
Муж Жена Дети
Фратрия А
Фратрия В
Панунга
Укнариа
Бултара
Аппунгерта
Пурула
Унгалла
Кумара
Умбитчана
Пурула
Унгалла
Кумара
Умбитчана
Панунга
Укнариа
Бултара
Аппунгерта
Аппунгерта
Бултара
Укнариа
Панунга
Кумара
Умбитчана
Пурула
Унгалла
Присмотревшись к этой таблице, мы видим, что порядок браков и
счет происхождения несколько сложнее, чем при четырехклассовой
системе, но по существу они похожи. Здесь также налицо непрямая
филиация. Человек принадлежит, как при четырехклассовой системе, к
брачному классу (подклассу) своего деда по отцу, но уже не бабки, а
прапрабабки по матери. По мужской линии брачные классы повторяются через
одно поколение, но по женской — через три поколения на четвертое.
Например, внук мужчины Панунга (сын его сына) будет тоже
Панунга, но внучка (дочь дочери) женщины Панунга будет не Панунга, а
Укнариа, и только внучка последней будет опять Панунга.
Такова в самых кратких чертах эта своеобразная, на наш взгляд
странная и сложная, но стройная и симметричная структура четырех брачных
классов и восьми подклассов. Невольно встает вопрос о ее смысле и
происхождении. Вопрос этот тем более законен и тем более интересен, что
вся эта система представляет собою совершенно исключительное явление,
известное только" в одной Австралии и ни в одной другой стране никогда не
наблюдавшееся.
Когда в 1880 г. ЛЬример Файсон впервые открыл для науки брачные
классы камиларои и других австралийских племен, он с замечательной
проницательностью угадал их значение, указав, что это есть не что иное,
как форма группового брака. Брачные классы — это группы мужчин
и женщин племени, между которыми допускаются брачно-половые
отношения.
«Брак теоретически является коммунальным (т. е. групповым),—
писал Файсон.— Иными словами, он основан на браке всех
мужчин одного деления племени со всеми женщинами того же поколения
в другом делении»1. Так, у камиларои все мужчины Ипаи ^читаются
потенциальными мужьями всех женщин Кубита, все мужчины Кумбо — всех
женщин Мата и т. д. Эта догадка Файсона в дальнейшем подтвердилась
всеми новыми фактами, открытиями Хауитта, Спенсера и Гиллена и др.
Брачные классы — несомненно организация группового брака. Но
почему приняли они такую необычную и на первый взгляд странную форму?
Системы Чтобы уяснить себе этот вопрос, надо познакомить-
обозначения ся с системами родства у австралийцев.
родства Системы обозначения родства австралийцев
принадлежат к классификаторскому «турано-ганованскому», как назвал
его еще Морган, типу. Сами термины родства у разных племен,
стр,
1 L. Fison
50.
а. Α. Η о w i t t. Kamilaroi and Kurnai. Melbourne, 1880,
158

конечно, совершенно различны, но общая структура родственных
обозначений почти везде одна и та же.
Первая и важнейшая их особенность — групповой характер
родственных терминов, чем они резко отличаются от наших
индивидуальных обозначений. Если европейцы называют терминами «мать», «отец»,
«жена», «муж» и прочими каждый раз одно определенное лицо, то у
австралийцев, напротив, каждый из подобных терминов обозначает целую
группу лиц, и притом очень большую. Для австралийца «жена», например,
это любая женщина, входящая.в тот брачный класс, из которого он может
брать себе жен, а он сам для них всех —«муж». Точно так же термином
«отец» австралиец обозначает всех мужчин того брачного класса, к
которому принадлежит его действительный отец, термином «мать»— всех
женщин брачного класса, в который входит его настоящая мать, и т. д.;
таким образом, «отцов», «матерей», «жен», «сыновей» и пр. у каждого
австралийца очень много.
Например, у аранда мужчина брачного класса Аппунгерта называет всех
мужчин брачного класса Панунга старшего, чем он сам, поколения— ката
(отцы), всех женщин брачного класса Пурула того же поколения —майя
(матери), всех мужчин своего собственного брачного класса и своего поколения
он называет калъя (старшие братья) или итиа (младшие братья), а мужчин
старшего поколения — аранга (деды) и т. д. Правда, у тех же аранда и у
некоторых других племен есть и особые обозначения для ближайших
родственников; например, мужчина и женщина аранда может назвать своего
родного отца, если это требуется, особым термином каталтъя, свою родную
мать матъинга и т. д.; но эти «индивидуальные» термины образовались от
тех же общих терминов и имеют явно позднейшее происхождение.
Основное же значение всех этих терминов — групповое. Это свидетельствует
с несомненностью о том, что австралийские номенклатуры родства
складывались в эпоху полного господства группового брака и коллективных
отношений родства.
Вторая характерная черта австралийских систем родства — строгое
разграничение отцовской я материнской линий родства. Родственников
по отцу и родственников по матери австралиец, в отличие от европейцев,
никогда не обозначает одинаковыми терминами. Брата отца он всегда
отличает от брата матери (у европейцев одинаково —«дядя»), сестру отца
от сестры матери («тетка»), детей брата от детей сестры («племянник»)
и т. д.
Так, например, у тех же аранда дядя по отцу называется, так же как
и отец,— ката, но дядя по матери — камуна; сестра матери, так же как
мать, майя, но сестра отца — вонна и т. п. Эта особенность указывает на
тесную связь австралийской терминологии родства с системой двух
экзогамных фратрий. В своем первоначальном значении термины
родства, очевидно, обозначали не индивидуальное родство в нашем
смысле, а прежде всего принадлежность к данной или противоположной
фратрии.
Лучше всего видно это из такой поразительной особенности очень
многих австралийских терминологий родства, как неодинаковость
обозначений детей отцом и матерью. Например, у диери отец называет своих
детей нгата-мура, а мать называет их неатани\ у иваидьи отец называет
их нгавин, а мать — нгаиянг.
Мало того, у некоторых племен (например, у аранда) мужчина
называет своих детей и детей брата одним термином, а детей своей сестры
другим; женщина же называет первым термином детей своего брата, а
вторым детей своей сестры и своих собственных. У аранда первый
термин — алирра, второй— амба.
159

Употребление этих терминов получает такой вид:
Своих Детей Детей
детей брата сестры
Мужчина называет алирра алирра амба
Женщина называет амба алирра амба
Это довольно необычное различение находит себе простое объяснение,
если допустить, что оба термина означали первоначально только
принадлежность к определенной фратрии: алирра значило (при патрилинейном
счете) «дети нашей фратрии», а амба—«дети чужой фратрии».
Третья отличительная черта австралийских систем родства состоит
в том, что они всегда (за очень редкими исключениями, о которых будет
сказано ниже) строго различают поколения, в особенности смежные.
Родственники, принадлежащие к даум смежным поколениям, никогда не
обозначаются одинаковым термином. Однако несмежные поколения
иногда объединяются в одном родственном термине.
Но не только поколения, а и возрастные различия в пределах одного
и того же поколения нередко отражаются в терминологии родства,
особенно в своем поколении. Между старшими и младшими братьями и
сестрами почти всегда проводится различие. Так, например, на языке лоритья
старший брат называется куша, старшая сестра канкуру, младший брат
маланту, а младшая сестра малангу. У многих племен это различение
старшинства считается даже более важным, чем различение брата и
сестры: нередко младший брат и младшая сестра называются одинаково, но
отделяются от старших брата и сестры. Например, у аранда старший
брат именуется, по Штрелову, калъя (по Спенсеру и Гиллену, окилиа),
старшая сестра квайя(унгаритъя), а младший брат и младшая сестра итиа.
Нередко различаются также старшие и младшие братья и сестры отца и
матери и т. п. Одним словом, в австралийских терминологиях родства
сказалось очень важное значение, придаваемое возрасту и счету поколений
в примитивном обществе.
Еще одна интересная особенность австралийских систем родства —
часто встречающаяся в них взаимность обозначений (то, что в
европейской терминологии почти отсутствует). Очень часто, например, муж и
жена называют друг.другах>дним и тем же словом: у аранда ноа} у арабана—
пупа, у нарриньери — капи, у лоритья — кури. Столь же часто деды и
внуки называют друг друга одинаково: у аранда аранга значит отец отца
(дед) и сын сына (внук), у арабана каднини имеет те же значения. Эта
странная для нас черта еще раз напоминает о том, что австралийские
системы родства складывались в совсем иных условиях общественной
жизни, чем знакомые нам.
Наконец, последняя характерная черта этих систем заключается в
одинаковости обозначении родственников и свойственников — черта,
европейцу опять-таки чуждая и непривычная. У австралийцев она
встречается постоянно. Так, один и тот же термин обозначает, например, сестру
отца и мать жены, один термин — брата матери и отца жены, один —
сына сестры и мужа дочери, один — дочь брата и жену сына, наконец,
один — дочь брата матери и жену. Эта очень характерная особенность
объясняется своеобразными формами брака, о которых будет сказано дальше.
Если теперь присмотреться к терминологии родства какого-нибудь
племени в целом, то можно заметить, что она очень хорошо
приспособлена к системе четырех и восьми секций в сочетании с делением на поколения.
Это ясно видно из следующей схемы системы родства аранда (см. табл.
на стр. 161):
160

я
аз
а
m
о
^я
•2§*
ε S3
ε s
^1
Η
о
Ν—""
и
о
н
о
S s w
S 3 "
■ й
§,φ ° φ
->, Η - Pi
g φ Η
Οι
а* Я
ЧЭ
Рн
ю
3 Φ ~ н
β а к
и
§
Η
о
3
о
φ
о
β
Η Д .Ь
Рн^
* ь Й
ь^ ГО g
Рн>>
о
« Рн
φ
Я Н^ч
Я φ
о
н еГго оЗ^
го « 5 м о/у
•■2 \о ··» о В е Рн
"^» **■ С· -» m Ь
^ Φ « - ^ - Ф -
•^ \о ·~ о ст· е »-*н
*««» *~ у "J (Ц Ь
0§й|£ go
с,^ р.— g а
о 2
го
Η
о
ι Ь
ф -
Я ^ ^
§ о рн ν и
> о я >я
Рн φ
«: φ £ о
-ί Η ГО щ
s в; ο g и
ЗРн* £
Ь в
^3
&: t=c φ
*- л
gvo
IS
-J
η
о
β и
е о
а
^; w
PQ
О
Я
11 Народы Австралии и Океании
η
о
я
о
о
л
ч
о
и
я
5
Рн
я
я
Рн
Я н
Я я
го _
»&
φ φ
iS
Я о-
РнИ
1С я
н
Я
161

Такое замечательное соответствие системы брачных классов и
терминологии родства заставляет прийти к выводу, что то и другое причинна
связано. Либо брачные классы возникли из системы родства, либо,
наоборот, система родства из брачных классов. Какое из этих двух
предположений является правильным, нетрудно видеть. Дело в том, что система
восьми и четырех брачных классов — явление сравнительно позднее.
Терминологии же родства, несомненно, складывались в отдаленном
прошлом.
Кроме того, очень важно отметить, что совершенно такие же
системы родства известны и у тех племен, где никаких брачных классов по
было, а были только две фратрии.
Отсюда нетрудно уяснить себе и происхождение четырех- и восьми-
классовой системы у австралийцев. Эта система, видимо, сложилась в
результате действия характерных брачных порядков австралийцев,
основанных на экзогамных фратриях и на определенном исчислении родства.
Рубрики этих брачных классов имелись фактически даже у тех племен, у
которых названий брачных классов не было. Достаточно было ввести эти
названия, чтобы сразу закрепить и как бы систематизировать группировку
разных категорий родственников вокруг говорящего лица. Таким
образом, брачные классы австралийцев есть не что иное, как систематизация
терминологии родства, а тем самым — отношений группового брака.
Отношения группового брака у австралийцев извест-
Брачные правила rj г j г *-.
r г ныв двух типах, которые хорошо изучены Брауном
и Элькином. Из советских исследователей много сделали для
понимания их А. М. Золотарев, В. К. Никольский, Е. Ю. Кричевский,Ю. М. Лих-
тенберг. Эти два типа условно называют «тип арабана» (I) и «тип диерп»
(II). Первый тип состоял в тому что нормальным браком считался брак
с дочерью брата матери, второй — в тож, что брак заключался между
двоюродными братьями и сестрами, принадлежащими к разным фратри
ям, что может быть весьма неуклюже, но точно выражено формулон:
брак с дочерью дочери брата матери матери.
Первый тип породил четырехклассовую, второй — восьмиклассовую
систему.
Брак с дочерью брата матери или — что в данном случае то же самое —
с дочерью сестры отца называется в научной литературе
«перекрестно-двоюродным» (или, с английского, «кросс-кузенным») браком. Вопрос о
происхождении этой формы брака не представляет больших трудностей,
если только не забывать, что у австралийцев родственные обозначения
относятся нв к отдельным лицам, а к целым группам. Поэтому «дочь брата
матери» с австралийской точки зрения — это не обязательно родная' дочь
родного брата родной матери, а просто женщина соответствующей
брачной группы, быть может, находящаяся в весьма отдаленное реальном
родстве сданным мужчиной. При системе двух фратрий и женской
филиации мои «матери» — это женщины моей фратрии старшего, чем я,
поколения; их «братья» —мужчины того же поколения и моей же фратрии
по рождению: они вступают в брак с женщинами противоположной
фратрии, и их «дочери», согласно материнской филиации, принадлежат к топ
же фратрии, но уже к моему поколению. Они и являются, по обычаю,
моими «законными» или, по крайней мере, потенциальными женами. В этом
весь первоначальный смысл «кросс-кузенного брака», хотя он
впоследствии и видоизменился, стал устраиваться на основе не группового,
а индивидуального родства.
Этот вид брака (тип I), естественно, порождает систему четырех
брачных классов, хотя бы названий этих брачных классов и не существовало..
В самом деле: при системе двух фратрий А и В все женщины фратрии В
162

являются потенциальными женами мужчин фратрии А. Но если брак*
заключается внутри своего поколения, то тем самым половина этих
женщин (именно, принадлежащих к смежным со мной поколениям,
старшему и младшему) исключается из числа возможных жен. Так и получается
в четырехклассовой системе с непрямой филиацией через поколение. Она
представляет собою чистую форму группового брака, которая и
отражается непосредственно в терминологии родства.
Примером может служить система арабана, которую можно
представить в такой схеме:
Поколение
I
II
III
IV
V
Фратрия Кирарава 1
Группа А
К aw кика
(братья матерей,
отцы жен)
Luka (матери)
Namumu
(младшие сестры
матерей)
Thidnurra
(дети сестер)
Группа в
Kadnini
(отцы отцов,
матери матерей)
Nithie
(старшие братья)
Какиа
(старшие сестры)
Я (мужчина)
Кирика
(младшие братья
и г остры)
1.
Kadnini
(дети сыновей)
Фратрия Маттурие
Группа С
Nia
(отцы)
NowiUie
(сестры отцов,
матери жен)
Biaka
(дети)
Группа D
NowiUie
(матери отцов)
Thunthie
(отцы матерей)
Wittewa
(сын о вья с та рш и χ
сестер отцов,
мужья сестер)
Nupa
(дочери старших
сестер отцов, жены);
Apillia
(дочери младших
сестер отцов)
Thunthie ,
(дети дочерей)
Отсюда происходит и характерное для австралийских терминологий
родства отождествление родственников со свойственниками. При данной
форме брака брат матери является в то же время отцом жены, сестра отца —
матерью мужа, сын сестры мужем дочери, а дочь брата — женой сыша.
И*
163

Это видно наглядно из схемы:
(е)
(d)
(а)
(Ь)
ί брат матери
V отец жены
( сестра отца
[ мать мужа
( сын сестры
1 муж дочери
( дочь брата
1 жена сына
(d) |
(Ь) )
(е) 1
(а))
(d) \
(Ь)1
(е) |
(a) J
для
для
для
ДЛЯ
(а)
(Ь)
(е)
(d)
•= о с/= ·
(с) ι +(d) (е) ι +(f)
(а) +(Ъ)
Однако данная форма брака (первый тип) была распространена у ав
стралийцев далеко не повсеместно. Она известна была прежде всего у ара-
бана (поэтому и называется иногда «типом арабана»), а также у ряда
племен юго-востока (нгариго, волгал, юин, вакка и др.), на северо-западе
у карнера, повидимому, и у ряда племен севера.
Чаще встречался в Австралии второй тип брака. Он представляет
собой дальнейший шаг в развитии брачных порядков. Состоит он в
существенном ограничении круга выбора жен и мужей:
перекрестно-двоюродные братья и сестры считаются теперь слишком близкими
родственниками, и брак между ними не допускается; брак заключается между их детьми,
т. е. между перекрестно-троюродными братьями и сестрами. Такие
брачные порядки известны, например, у диери. У них дочь брата матери не
считается, в отличие, например, от арабана, законной супругой; брак
допускается только в следующем поколении, т. е. с «дочерью дочери брата
матери матери».
Различие между этим «типом II» (или «типом диери») и «типом I»
браков наглядно видно из следующей схемы:
Тип I (арабана) Тип 11 (диери)
* ι
V-
if *
Этот второй тип брака был распространен в Австралии более широко,
чем первый: он господствовал у большинства племен центра, запада,
Квинсленда, Нового Южного Уэльса, Виктории. И подобно тому, как
первый тип брака создал четырехклассовую систему, второй тип привел
к появлению восьмиклассовой, хотя бы названий восьми брачных
классов (подклассов) и не было. Введение особых названий восьми брачных
классов (у северных племен) не внесло здесь, по существу, ничего нового
и скорее упростило, чем усложнило брачную организацию.
Таким образом, вся эта замечательная, кажущаяся на первый взгляд
такой сложной и запутанной, а в действительности стройная и ясная
организация представляет собой естественное порождение группового
перекрестно двоюродного брака и его дальнейшего развития. Отсюда
м эта своеобразная симметрия брачных отношений.
164

У некоторых племен, однако, эта симметрия нарушалась. Известны
племена с «аномальной» брачной системой. У них вместо двух фратрий
или четырех брачных классов были непарные и нечетные экзогамные
группы. Так обстояло дело у некоторых племен юго-западной Виктории,
у нарриньери, у отдельных племен Арнхемленда. Местами же фратрии
и брачные классы (секции) совершенно исчезли и брак регулировался
только индивидуальным родством и территориальными связями. Так
получилось у чепара (восточный берег), у курнаи, у западных лоритья,
у какаду на севере1. Некоторые реакционные исследователи старались
доказать,— для того чтобы опровергнуть концепцию Моргана и
Энгельса,— что эти племена, не имеющие ни фратрий, ни брачных классов,
являются представителями древнейшей стадии, тогда как в
действительности они как раз представляют собою образец распада древних форм.
Система фратрий и брачных классов (секций)
дополняется у австралийцев еще одним, повсеместно
распространенным и исторически наиболее важным видом социальных
делений: это собственно роды, часто называемые «тотемическими
группами». Название «тотемическая группа» употребляется в литературе очень
часто, но оно в данном случае явно неудачно, так как указывает на
признак, относящийся к религиозным верованиям (о них см. в главе «Религия
австралийцев»), а не к общественным формам в собственном смысле слова.
Английские исследователи называют эти группы часто также «кланами»
(clans), т. е. родами. И в самом деле, «тотемические группы»
представляли собой не что иное, как именно родовые группы: связь между
членами их построена на кровном родстве. У одних племен при этом принят
женский, у других — мужской счет родства (об их исторической
последовательности сказано дальше).
Каждое австралийское племя, за весьма немногими исключениями,
делилось на некоторое количество (10—30) экзогамных родовых групп,
называвшихся обычно по имени животных. Так как подавляющее
большинство австралийских племен имело деление на фратрии, то роды во
всех этих случаях были подразделениями фратрий. Так, например, в
племени арабана фратрия Кирарава делилась на роды: Ковровой змеи,
Ворона, Пеликана, Водяной курочки, Ящерицы и Облака, а фратрия
Маттурие на роды Дикой утки, Цикады, Черного лебедя, Эму, Динго
и Дикой индейки.
Счет родства и происхождения в этих родах был такой же, как и в тех
фратриях, подразделения которых они составляли: там, где фратрии ма-
трилинейные, там матрилинейны были и роды, а где фратрии патрили-
нейные — там роды были патрилинейны. Таким образом, например,
у тех же арабана дети женщины из фратрии Маттурие, рода Цикады
будут тоже Маттурие и Цикады.
Можно считать установленным, что исторически фратрии древнее
родов. Энгельс был вполне прав, когда назвал фратрии «первоначальными
родами». В дальнейшем развитии они подразделились на те роды,
которые существуют сейчас.
Так как роды составляли подразделения фратрий, а фратрии были
экзогамны, то совершенно естественно, что роды тем самым тоже не могли
1 А. Элькин устанавливает, на основе своих более широких наблюдений,
пять основных типов брачных правил и связанных с ними систем родства. Он условно
называет их: «система кариера» (соответствует нашему «типу I»); «система караджери»
(промежуточный тип); «система ныоль-ныоль, или аранда» (соответствует «типу II»);
«система алуриджа» (близкая к предыдущему типу); «система унгариньин»
(сближение смежных поколений и допущение соответствующих браков). См. А. Элькин.
Коренное население Австралии. М., 1952, гл. 3.
165

не быть экзогамными. Поэтому можно сказать, что они сами по себе не
оказывали влияния на брак: брак регулировался или принадлежностью
к фратрии и к брачному классу, или просто родством. Но есть сообщения
о том, что у некоторых племен и роды, как таковые, принимались во
внимание при заключении брака. Так, по сообщению Спенсера и Гиллена,
у племени арабана браки заключаются не просто между лицами
противоположных фратрий, но непременно между определенными тотемиче-
скими группами; так, мужчина Эму должен жениться на женщине Крысе,
мужчина Цикада на женщине Вороне, мужчина Лебедь на женщине
Пеликане, мужчина Дикая индейка на женщине Облако и т. д. Такие же
браки между определенными тотемами отмечены у племени итчумунди
и карамунди (р. Дарлинг) и на севере у племени варраи и на р. Ропер.
Однако новейшие исследования Элькина опровергают эти сообщения:
Элькину удалось установить, что это предпочтение браков только между
определенными родами («тотемическими группами») объясняется просто
обычаем заключать браки между известными группами родственников
(с дочерью брата матери) и что дело тут, следовательно, совсем не в
тотеме. Избегали только жениться, по словам Элькина, на женщине из рода
отца1.
Роды становились сами по себе экзогамными только там, где фратрии
исчезали или экзогамия фратрий нарушалась. Первое было отмечено
еще в XIX в. местами на западном побережье, у племен юго-западной
Виктории, у нарриньери, юин, мурринг и др., второе—нарушение
экзогамии фратрий — у камиларои, грингаи.
Соотношение между родами и брачными классами (секциями) несколько
сложнее. Каждая фратрия делилась на два (или на четыре) брачных
класса и на некоторое количество родов. Но счет происхождения в родах
(как и во фратриях) был прямой, а в брачных классах непрямой; поэтому
роды не могли быть так распределены между брачными классами, как они
были распределены между фратриями: каждый из них состоял из
представителей двух (а при восьмиклассовой' системе четырех) брачных классов.
Так, например, у племени камиларои дети женщины рода Ковровой змеи из
брачного класса Кумбо были Ковровые змеи, но принадлежали к брачному
классу Ипаи, и, таким образом, род Ковровой змеи состоял из людей
обоих этих брачных классов.
Каково было соотношение .между родом (<4тотемической группой»)
и локальной группой? При патрилинейном счете (следовательно, у
северных и северо-западных племен) род, как правило, совпадал с
локальной группой и, таким образом, отдельной общественной единицы, не
составлял. Но при матрилинейном счете (т. е. у племен южных,
юго-восточных и восточных) положение было более сложно: так как
брак у австралийцев был, как правило, «патрилокален» и жена
поселялась в локальной группе мужа, то, естественно, совпадения между
локальной группой и родом быть не могло. Каждая локальная группа
состояла из людей разных родов и, наоборот, каждый род был как
бы «рассеян» между разными локальными группами. В таком случае
очень важно узнать: каково же было общественное значение рода
самого по себе?
Как уже было сказано, к брачным правилам, которые у австралийцев
доставляли дело большой важности, роды непосредственного отношения
обычно не имели. Прямое отношение они имели к религиозным обрядам
{об этом сказано в другом месте). Однако есть данные, что между членами
1 А. Р. Ε 1 k i п. Kinship in South Australia. «Oceania», vol. XIII, № 4,
стр. 451—452.
166

Распространение мужской и женской филиации
1 — женская филиация (счет родства); 2 — мужская филиация (счет родства); 3 — двусторонний
счет родства
одного и того же рода, даже когда они принадлежали к разным
локальным группам и жили далеко друг от друга, имелась известная связь,
иногда довольно прочная, что между ними было сознание родства и
солидарности.
Например, о племени диери Хауитт сообщает со слов своего
корреспондента-миссионера: «Люди одного тотема держатся вместе, едят и
живут вместе и ссужают друг другу своих женщин. Даже чужестранцы,
пришедшие за 300—400 миль, получают радушный прием. Первый
вопрос (к ним): «Minna murdu?», т. е. «Какой твой тотем?». Окрестные и
отдаленные племена имеют некоторые тотемы, отличные от тотемов диери,
но они всегда могут определить, какие им соответствуют»1. Из этого очень
важного сообщения видно, что люди одной тотемической группы, т. е.
одного рода, сознавали свое родство и общность интересов, даже когда
они принадлежали к разным племенам.
Тот же Хауитт сообщает, что у племени вотьобалук принадлежность
к роду имела значение в делах кровной мести. Он приводит случай, когда
в связи с убийством одного человека из рода Черной змеи человеком,
1 «Journal of Anthropological Institute», 1891, vol. XX, стр. 41—42.
167

принадлежавшим в роду Белого какаду, виновник был убит родней
погибшего и при этом возникла угроза военного столкновения между
обоими родами. Аналогичное сообщение делает и Досон о племенах юго-
западной Виктории и в несколько более неопределенной форме —
Файсон.
О племенах Западной Австралии очень интересное наблюдение
сделал еще Грей. Он писал: «...Самый замечательный закон это тот, который
заставляет семьи, связанные по крови по женской линии (т. е. роды),
соединяться для целей защиты и для мести за преступления; а так как
отец имеет нескольких жен и часто все они из разных семей (родов), то
его дети постоянно разделяются между собой; между ними не существует
никакой общности...»1.
Род обычно имел своего главаря. Там, где род не совпадал с локальной
группой, там и главарь у него был особый от предводителя этой группы.
„ Чтобы сделать более ясными изложенные выше
Историческая γ
последовательность Факты, касающиеся материнского и отцовского
женского счета происхождения, а также вопрос о соотноше-
и мужского счета нии родовых и локальных групп, необходимо кратко-
происхождения остановиться на вопросе об их исторической связи.
Со времен Бахофена, Моргана и Энгельса в науке установился взгляд,
что женский счет родства вообще предшествует мужскому. Большинство'
прогрессивных ученых, в том числе и буржуазных, признает его за истину.
Лишь реакционные буржуазные ученые, для того чтобы опровергнуть
идею исторической закономерности и одновременно протащить
антинаучную теорию извечности буржуазной формы семьи, пытаются доказать
исконность мужского счета родства. По Вестермарку, именно отцовская
филиация является древнейшей. Гребнер выдвинул положение, что развитие
мужского и женского счета родства шло параллельно; первый связан
с «тотемической» культурой, второй — с «двухклассовой», т. е., иначе
говоря, фратрии сами по себе всегда были матрилинейны, а роды («тоте-
мические группы») — патрилинейны. Факты австралийской этнографии,
однако, решительно противоречат этому голословному утверждению.
В недавнее время Элькин выступил с теорией, по которой у
австралийцев существует параллельно два вида родов: матрилинейные
«общественные» роды, связанные с физиологическим родством, и патрилинейные
«культовые» роды, основанные на вере в воплощение душ2. Но и эта
искусственная идеалистическая теория лишена всякой убедительности.
В советской этнографической литературе не раз ставился вопрос об
австралийских родственных отношениях и их значении для решения
проблемы происхождения и развития рода. А. Н. Максимов пытался доказать,
что у австралийцев фратрии всегда матрилинейны, наследование же
тотема (т. е. родового имени) может идти как по женской, так и по мужской
линии3. Общеисторических выводов из этого взгляда Максимов не делал,
да и с чисто фактической стороны взгляд его вызывает сомнения.
Некоторые советские этнографы (А. М. Золотарев, С. П. Толстов) высказали
предположение, что у австралийцев еще недавно господствовала
повсеместно материнская филиация (во фратриях и родах), но под влиянием
вторжения колонизаторов у многих племен совершился переход к
отцовскому счету родства.
С общеисторической точки зрения материнский счет родства,
предшествует отцовскому. Подробно писал об этом Энгельс в «Происхождении;
1 J. G. F г a~z е г. Toteraism and exogamy, vol. I, London, 1910., стр. 553.
2 А. Элькин. Коренное население Австралии, Μ., 1952, гл. 6. *
3А. Максимов. Материнское право в Австралии. М., 1930.
168

семьи, частной собственности и государства». И у австралийцев, как
и У других народов, древнейшим был женский счет родства. Он
был основан на простейшей биологической связи матери с ребенком
и на том, что в условиях первобытного охотничьего хозяйства
женщины и дети составляли более оседлую и стабильную часть общины,
тогда как мужчины вели более бродячую охотничью жизнь; наконец,
женский счет родства закреплялся обычаем группового брака, делавшим
отцовство мало достоверным. Конечно, женский счет родства нельзя
безоговорочно отождествлять с матриархатом, а отцовский счет родства
тем более нельзя приравнивать к патриархату.
Вопрос о матриархате нуждается в некотором разъяснении. Понятие
«матриархат» уже давно употребляется в этнографической науке. Но
иногда его понимают слишком буквально, по аналогии с
патриархатом, как господство женщин в обществе и в семье. На самом деле
развитая форма матриархата, при которой женщины занимали ведущее
положение в обществе, известна у племен с более высоким уровнем
хозяйственного и общественного развития (см., например, главу «Микроне-
зийцы»).
На более ранних ступенях развития существовало скорее равноправие
полов, сравнительно независимое, но отнюдь не господствующее
положение женщин в семейной и общественной жизни. В этом смысле можно
говорить о ранней форме матриархата у австралийцев.
Чем был вызван переход у многих австралийских племен от женского
к мужскому счету родства, не совсем ясно. У некоторых племен этот
переход произошел, повидимому, недавно: у аранда, например,
сохранились отчетливые следы прежнего материнского счета родства. Очень
возможно, что в переходе к патрилинейному счету важную роль играли
передвижения племен, заселение внутренних областей материка, в
частности тех более скудных районов, где аборигены должны были шире
разбредаться в поисках пищи, где получили преобладание
индивидуальные приемы охоты. Это могло вести к укреплению парного брака
за счет группового и тем самым к повышению роли отца в
отношении детей.
Вопрос этот нуждается еще в дополнительном исследовании. Во
всяком случае бесспорно, что переход к отцовскому счету родства в этих
конкретных условиях отнюдь'не был установлением «патриархата», этой
несравненно более поздней исторической формы.
Историческое соотношение родовых и локальных групп остается тоже
не вполне ясным.
При господствующем у австралийцев патрилокальном браке те и
другие в случае материнского счета родства, как уже говорилось, но
совпадают. Большинство советских исследователей (например, М. О.
Косвен, А. М. Золотарев) предполагает, что патрилокальному браку
повсеместно предшествовал матрилокальный. Есть мнение, что переход
к патрилокальному браку в Австралии совершился совсем недавно, в
XIX в., под прямым воздействием европейской колонизации (С. П. Тол-
стов). Сторонники этого мнения указывают на некоторые факты, которые
можно истолковать как следы прежней матрилокальности брака в
Австралии. Один из наиболее убедительных фактов этого рода — широко
распространенный у австралийцев обычай, по которому охотник должен
был снабжать добычей родителей своей жены; этот обычай можно понять
как пережиток времени, когда человек сам поселялся в семье или в
племени жены. Таким же пережитком можно считать обычай, разрешавший
австралийцу охотиться на территории группы, откуда происходила его
мать или жена. У некоторых племен Квинсленда отмечено в определен-
169

ных случаях (при браке между лицами из отдаленных одна от другой
местностей) матрилокальное поселение супругов.
Если предположение о прежнем господстве у австралийцев матри-
локального брака верно, то отсюда следует, что у них должны были
некогда совпадать матрилинейные роды и матрилокальные группы. Позже,
после перехода к патрилокальному браку, это совпадение должно было
нарушиться, а еще позже — у племен, которые перешли к отцовскому счету
родства,— оно могло вновь восстановиться. Последний этап этого
предполагаемого процесса мы видим почти собственными глазами, но о первых
этапах можно только делать предположения.
Описанные выше общественные группировки австра-
Групповон лийцев, подразделения племени, имеют прямое
рак или косвенное отношение к групповому браку,
а частью (как брачные классы) непосредственно из него и возникают. Но
это не значит, что у австралийцев существовал вплоть до XX в. только
групповой брак. Напротив, групповой брак у них все более, и уже давно,
уступал место парному; мало того, последний у большинства племен уже
в XIX в. господствовал.
Брачные классы представляли собша организацию группового брака
в том смысле, что между членами определенных брачных классов были
возможны брачно-половые отношения. Но эта возможность далеко не
всегда превращалась в действительность. У племени камиларои, например,
все мужчины брачного класса (секции) Кумбо считались потенциальными
мужьями всех женщин брачного класса (секции) Мури. Но это лишь
теоретически. На практике же эти брачные права реализовались лишь в
особых редких случаях. Мужчина Кумбо получал из числа женщин Мури
лишь одну или двух в жены. С остальными он мог вступать в связь только
изредка, по случаю какого-нибудь общеплеменного сборища или праздника,
по случаю заключения мира после войны, кохда по обычаю
устраивался обмен женами, и т. п. Так обстояло дело и у большинства других
племен.
Таким образом, групповой брак, сохранялся у австралийцев, в
сущности, лишь в виде пережитков. Пережитками его были, во-первых,
сама система брачных классов, во-вторых, обычаи обмена женами и
внебрачных половых отношений во время общественных сборищ и
праздников. Но у отдельных племен описаны еще и особые обычаи, являющиеся
прямыми остатками группового брака. Таковы обычаи пиррауру у
племени диери и пираунгару у арабана.
У этого последнего племзни каждый взрослый мужчина обычно имел
одну или изредка двух-трех женщин, которые жили с ним вместе как его
индивидуальные жены. Но помимо этого он получал как бы
дополнительные брачные права на некоторое число женщин — непременно из
числа тех, которые находились с ним в определенных родственных
отношениях, как потенциальные жены. Эти «добавочные жены» назывались
его пираунгару,— этим же словом называли и жены своего мужа. Но
эти же женщины могли стать пираунгару и других мужчин. Так
создавались целые брачные группы мужчин и женщин. Они жили обычно вместе,
и дети считались как бы их общими. Но внутри группы пираунгару
выделялись все же отдельные брачные пары: каждый мужчина сохранял
преимущественные, хотя и не исключительные, права на свою
индивидуальную жену. Хотя Спенсер и Гиллен и заявляют весьма решительно,
что «индивидуальный брак не существует ни по имени, ни на практике
среди племени урабунна»1, но это не совсем точно, ибо сами же иссле-
1В. Spencer а. Е. G i 1 1 с п. The native tribes of Central Australia, стр. 63.
170

дователи говорят о наличии рядом с групповыми женами также и
индивидуальных.
Сходный обычай описан Хауиттом у диери. У них мужчина вступал
сначала в индивидуальный брак типпа-малку, а затем старики или
предводители, при помощи особой торжественной и публичной церемонии,
назначали ему добавочных жен—пиррауру.Число жен пиррауру у мужчины
могло быть разным и отчасти зависело от его возраста и социального веса:
у влиятельного старика или вождя их могло быть более десяти, да еще
соседние и дружественные племена давали ему в знак почета
дополнительных пиррауру. Пиррауру какого-нибудь человека могли быть сестрами
его жены типпа-малку; нередко эти отношения возникали в результате
взаимного обмена женами между братьями. В то же время женщины
ревновали и были недовольны, когда их мужья обзаводились новыми
пиррауру. Во всяком случае жена типпа-малку пользовалась всеми
преимуществами перед женами пиррауру, и когда все жили в одном
стойбище, она спала ближе к мужу. Брачные отношения между пиррауру
реализовались обычно лишь в случае отлучки одного из супругов
типпа-малку.
Некоторые этнографы (Н. Томас, А. Н. Максимов и др.) пытались
утверждать, что брак пиррауру является не остатком эпохи группового
брака, а, напротив, новообразованием. Они ссылаются при этом на то,
что отношения пиррауру устанавливались для каждого человека лишь
после заключения индивидуального брака типпа-малку. Но это
соображение, конечно, совсем не убедительно, так как порядок выполнения
отдельных брачных обрядов вовсе не должен соответствовать
исторической последовательности явлений.
Некоторые буржуазные исследователи, особенно миссионеры, склонны
были видеть в этих остатках древнего группового брзка не что иное, как
половую распущенность. Этот взгляд совершенно неверен. В
действительности тут налицо строго регламентированные обычаем отношения, ничуть
но нарушающие чистоты нратюв. Это вынуждены были признать при
добросовестном наблюдении даже христианские миссионеры, которые
вообще очень строго и нетерпимо относятся ко всяким нарушениям
единобрачия. Миссионер О. Зибсрт писал Хауитту, что «практика пир-
рауру достойна похвалы за свое крепкое и серьезное отношение к
нравственности и к тому церемониалу, которым она регулируется, ибо никакая
практика не походит так мало на «гетеризм», выдуманный лордом Эвбери
(еЛсббоком·) для австралийских туземцев»1. Сам Хауитт тоже
подтверждает, что групповой брак пиррауру не имел ничего общего с половой
распущенностью, к которой диери относились с отвращением.
Как уже сказано, господствовавшей формой брака
Парный брак у австралийцев в XIX и в начале XX в. был пар-
и семья J ~ ^r 0 /
ныи брак. Семья состояла из мужа, жены (нередко
двух жен) и детей, которые обычно жили в одной хижине. Несколько таких
семей образовывали локальную группу, кочевавшую большую часть года
совместно в пределах своей кормовой территории, составлявшей основу
коллективного хозяйства. Материальную базу отдельной семьи составлял
главным образом собирательский, труд женщин. Если охотничья
добыча мужчины чаще всего шла в раздел и он сам, а тем более его семья,
получал из нее мало, то, напротив, продукция женского собирательства
шла всегда на потребу семьи и мужа. Женщина своим трудом
обслуживала и все прочие нужды семьи: она строила хижину (хотя и с помощью
мужа), приносила воду и заботилась о поддержании огня и приготовле-
1 A, Howiti. У к соч., стр. 186.
171

нии пищи, при перекочевках несла на себе весь семейный скарб. На ней же
лежало и воспитание детей.
Женитьба была для австралийца делом большой важности. Но тут
сказывалось большое неравенство между возрастными группами.
Пожилые мужчины, располагавшие большим влиянием, даже старики,
получали обычно ловких молодых, здоровых и красивых женщин
в жены, иногда даже не по одной, а по две, по три. Молодому же
человеку, еще не успевшему приобрести себе уважение и вес в обществе,
трудно было добыть себе жену. Зачастую приходилось вступать в брак
с вдовой, с женщиной слабосильной или с физическим недостатком. Только
когда он возмужает, приобретет влияние и авторитет в общине,
он в свою очередь сумеет обзавестись молодой и красивой женой или
женами.
Таким образом, хотя у австралийцев являлся правилом брак внутри
одного поколения, но между мужем и женой нередко бывала большая
разница в возрасте.
Способы заключения брака у австралийцев различны, но среди них
преобладали те, при которых личные чувства и склонности
жениха и невесты не играли решающей роли. Здесь опять сказывалась
традиция первобытно-общинного строя с его брачно-групповыми
отношениями.
У некоторых племен хотя и господствовал парный брак, но заключение
его было делом, касавшимся всей группы. Взрослые женатые мужчины
или иногда совет стариков назнанали молодому человеку в жены девушку.
Иногда это наглядно выражалось в обрядах помолвки. Так, например,
у лоритья церемония помолвки происходила в присутствии всех мужчин
и женщин. Мать невесты, подводя ее к жениху, говорила ему: «Ты не
скоро возьмешь ее в жены... Только когда мужчины тебе прикажут,
возьмешь ее в жены». Родственники жениха говорили ему: «...Эту
девушку мы даем тебе, только одну эту... Когда эта девушка вырастет,
можешь ты ее взять, когда все мужчины ее тебе дадут». При этом стоявшие
вокруг мужчины- грозили молодой паре палками1.
Наиболее обычный способ заключения брака у подавляющего
большинства австралийских племен — это помолвка или просватание с
детства-. Родители или старшие родственники будущих жениха и невесты
уговаривались об их браке. Иногда это делалось даже до рождения
будущих супругов. Впрочем, этот уговор часто бывал заранее предрешен
принадлежностью их родителей к определенным брачным классам, ибо,
как мы знаем, у австралийцев выбор жены и мужа был ограничен
строгими правилами.
У юго-восточных племен уговор о браке обычно совершался на основе
обмена. Когда мужчина вступал в брак, его сестра или младшая
родственница становилась женой какого-либо родича невесты. В этой сделке
обе стороны были квиты и никакой добавочной компенсации не
требовалось.
У центральных, северных и квинслендских племен обычая обмена не
былого сложился обычай,по которому человек на всю жизнь обязывался перед
отцом своей жены разными услугами. Такие отношения к тестю у аранда
назывались туалъча-мура. Они устанавливались нередко задолго до брака,
в связи с помолвкой с раннего детства.t Своему тестю человек должен был
постоянно отдавать часть своей охотничьей добычи; у аранда он должен
был давать ему свои отрезанные волосы (которые у австралийцев шли на
1 С. Strehlow. Die Aranda- und Loritja-Stamme in Zentral-Australien,
Bd. IV, T. 1, стр. 99—100.
172

разные поделки). Еще более строгие обязанности по отношению к
родителям невесты и жены налагал обычай курнаи: человек должен был
здесь всю жизнь отдавать лучшую часть добычи своему тестю и родне
жены. Этот обычай назывался неборак. Очень вероятно, что он
представлял собой пережиток матрилокального поселения при браке, но
в более позднее время он приобрел другое значение: выполнение
материальных обязательств перед родней жены.
Лишь в сравнительно редких случаях брак устраивался по
соглашению заинтересованных сторон. Если строгие брачные правила не давали
молодым людям, чувствовавшим друг к другу симпатию, вступить в брак,
они иногда предпринимали бегство и поселялись временно в чужой
местности. Таким же образом бежала иногда замужняя женщина от
нелюбимого мужа со своим возлюбленным. Но это был опасный спо-
€об: беглецов рано или поздно отыскивали, и им грозило наказание или
поединок с оскорбленным супругом. Однако случалось, что после всех
перипетий и опасностей брак, заключенный путем бегства, оставался
в силе.
К этому браку побегом близок был брак похищением; отличие состояло
в^том, что здесь дело обходилось без согласия женщины. Последствия
грозили похитителю те же.
В целом способы заключения брака, даже такие необычные, как
бегство, похищение, подчинены были строгим и определенным обычаям.
И здесь, как и в других сторонах социальной жизни австралийцев,
действовали ясные и четкие нормы.
Свадебная обрядность у австралийцев была чрезвычайно проста. Она
обычно заключалась лишь в том, что родные невесты приводили ее в лагерь
жениха и оставляли там. Иногда это сопровождалось празднеством и
плясками.
Брак был, как правило, патрилокальный: жена поселялась в стойбище
мужа. Обратные случаи составляли лишь исключение. Однако, как уже
говорилось выше (стр. 169), есть основания предполагать, что в
прошлом австралийцы знали матрилокальный брак.
В этнографической литературе, особенно зарубежной, широко
распространен взгляд, что положение женщин у австралийцев, как в семье,
так и в обществе, было подчиненным, хотя и не приниженным.
Действительно, есть немало сообщений, что австралиец заставлял жену постоянно
работать, жестоко обращался с нею. Но наблюдатели в большинстве
случаев пользовались односторонней информацией — опрашивали только
мужчин. Новейшие, более объективные исследования, особенно
проведенные женщинами-этнографами, показывают, что дело обстояло не
совсем так. Если женщина при перекочевках носила на себе тяжести, а
мужчина шел налегке со своими копьями и бумерангами, это вовсе
не было показателем подчиненного положения женщин в семье, а просто
необходимым условием ведения охотничьего хозяйства. То, что женщина
выполняла разные работы на стойбище, также не означало ее
приниженного положения. Как говорит Энгельс, ведение женщинами домашнего
хозяйства при первобытно-общинном строе «было столь же общественно
необходимым промыслом, как и добывание мужчинами средств
пропитания»1. Правда, муж мог наказать жену за какой-либо проступок, особенно
за нарушение верности. Но извесаны и случаи, когда жена тоже не
спускала мужу его провинности. Вообще же, как правило, между мужем и
женой господствовали близкие и дружественные отношения; это обуслов-
1Ф. Энгельс. Происхождение семьи, частной собственности и государства.
Госполитиздат, 1950, стр. 74.
173

ливалось, помимо простой привязанности и супружеской любви, которые,
конечно, австралийцам свойственны не меньше, чем другим народам,
и положением женщины в обществе в целом.
Дети тоже укрепляли спайку внутри семьи. Родители относились
к ним обычно с любовью. Дети росли на свободе, ничем не стесняемые.
Родители часто баловали их; бранить, а тем более бить
ребенка—неслыханное дело.
Связь родителей, главным образом матери, с детьми особенно
укреплялась вследствие обычая длительного кормления. Австралийская
женщина кормила ребенка грудью до трех лет и дольше. Но и отец
участвовал в заботах о детях.
У австралийцев был широко распространен обычай левирата. Вдова
должна была выйти замуж за брата своего умершего мужа. У
некоторых племен, как у аранда, право на вдову принадлежало только
младшему брату, но у большинства — любому брату; были племена,
например в юго-западной Австралии, у которых вдову мог взять один из
близких родственников умершего. Напротив, некоторые племена совсем
не придерживались обычая левирата и даже относились к нему с
отвращением: так, у турбал (Виктория) считалось «чудовищным» для человека
жениться на вдове своего брата; камиларои, вотьобалук и некоторые дру-
} ие тоже осуждали этот обычай.
Левират у австралийцев представлял собою, в сущности, одно из
проявлений либо пережитков группового брака: в нем выражалась связь
между двумя родовыми группами, не прекращавшаяся и со смертью
одного из супругов. Это совсем не то, что обычай левирата у народов с
развитыми классовыми отношениями, например у народов Передней Азии:
там левират держался на экономической основе, ибо родня мужа не хотела
терять купленную за калым жену; позже он получил религиозное
осмысление, например у евреев.
Один из интересных семейных обычаев у австра-
Обычаи лийцев, впрочем знакомый и многим другим
народам,— это так называемое избегание некоторых
родственников или, точнее, свойственников. Чаще всего этот обычай
касался отношений между зятем и тещей. У целого ряда племен, особенно
юго-восточных, обычай запрещал человеку разговаривать с матерью
своей жены, приближаться к ней и т. п. Запрет нередко бывал взаимным.
Например, у нгариго теща не могла даже слышать имени своего зятя;
услышав его случайно, она затыкала уши. Хауитт рассказывает о
характерном эпизоде во время его сношений с курнаи. Он обратился к
своему знакомому австралийцу и попросил позвать его тещу, проходившую
поодаль мимо. Тот рассеянно смотрел в землю и, казалось, не слышал
просьбы. Хауитт повторил ее более резким тоном, но тот опять не
ответил. Хауитт спросил тогда, почему он не обращает внимания на его
слова. Австралиец вместо ответа окликнул брата своей жены, который
был поблизости: «Скажи Мери, что м-р Хауитт требует ее»,— и,
повернувшись к Хауитту, сказал с упреком: «Вы же хорошо знаете, что я не
мог этого сделать; вы знаете, что я ие могу разговаривать с этой
женщиной»1.
Обычай «избегания» давно уже интересует этнографов, и его пытались
по-разному объяснить. Наиболее вероятное объяснение состоит в том,
что этот обычай установился как одна из норм общественного
регулирования брака, предотвращающая возможность брачно-половых связей
между лицами, не находящимися в отношениях потенциальных жен и мужей.
1 См. A. Howitt. Ук. соч., cip 279.
174

Первобытно-общинный строй отнюдь не означаем
Возрастно-половое совершенно одинакового положения всех и каждого.
расслоение у авсТралийцев ТОже были различия в
положении членов общества, но они основывались не на экономическом
расслоении — накопление богатства здесь невозможно,— а на
естественном делении по возрасту и полу.
Возрастно-половое деление составляло чрезвычайно важную
сторону всего социального строя австралийцев. Оно существовало
повсеместно и приблизительно в одних и тех же формах, хотя соответствующие
сведения у нас имеются не по всем районам.
Каждое племя делилось на возрастно-половые группы: группу
взрослых мужчин, группу взрослых женщин и группу детей. Из первой
выделялся немногочисленный, но влиятельный слой стариков, в руках
которых в большей или меньшей степени находилось руководство
общественной жизнью.
Основа этого деления лежит в области производства.
Высокоразвитая техника охоты, равно как и сложное собирательское
хозяйство австралийцев, требовали специализации и особой тренировки.
Поэтому обе эти отрасли производства были довольно четко разграничены:
охота — мужское занятие, собирательство — женское. Дети и подростки
примыкали к женщинам.
Что касается стариков, то они, как опытные охотники, сведущие
лица, естественно, играли роль руководителей всей хозяйственной жизни
группы.
Есть указания на то, что у некоторых племен старики
специализировались на изготовлении каменных орудий и оружия,— дело,
требующее особого умения,— и поэтому сами не охотились, а получали
пищу от молодых мужчин и женщин. Так сообщает, например, Эстон
о жителях области оз. Эйр.
В австраловедческой литературе часто встречается мнение, что мужчины
составляли как бы господствующий слой в племени, что женщины были
совершенно отстранены от участия в племенных делах. Этот взгляд, по-
видимому, ошибочен. Дело лишь в том, что исследователи до сих пор
пользовались информацией только со стороны аборигенов-мужчин, которые
освещали вопрос односторонне.
Внимательное изучение фактов показывает, что австралийские
женщины, вопреки ходячему мнению, играли в большинстве случаев важную
роль в плзмеиной жизни: они участвовали в посвящении юношей,
принимали активное участие в межплеменных переговорах, их посылали часто
вестниками к соседним плэменам (см. ниже, стр. 205); в военных
столкновениях они служили иногда посредниками.
Старые женщины нередко пользовались, наряду со стариками,
большим авторитетом в общественных делах. Новейшие исследования (Ро-
хейма, Катрины Берндт, Филис Каберри, Урсулы Мак-Коннел)
показали, что параллельно мужским религиозно-магическим обрядам
существовали и существуют особые женские обряды, к участию в которых
мужчины не допускаются.
Словом, говорить об общественном «неполноправии» или «подчинен
ности» женщин в сущности нет оснований.
Общественная грань между мужчинами и женщинами, между
взрослыми и, подростками подчеркивалась целой системой обрядов,
сопровождавших переход молодого человека из ранга подростков в ранг мужчин,
а девочки — в ранг взрослых женщин. Эти обряды (возрастные
инициации, или обряды посвящения) составляли характерную черту
австралийской общественной жизни.
175

Возрастные инициации существовали, повидимому,
Возрастные у всех племен хотя сведения о них, а тем более
инициации ° ^
подробные описания, имеются у нас только по
нескольким племенам. Инициации состояли обычно из цикла обрядов и
манипуляций, растягивавшихся на продолжительное время, на многие
годы, и распадавшихся на несколько стадий. У каждого племени они
были свои особые, но их можно свести к нескольким основным
типам.
Так как главная цель посвятительных обрядов состояла в том, чтобы
ввести юношу в ранг полноправных взрослых мужчин, то и основное
содержание их—воспитательное. Обряды и различные манипуляции,
которым подвергался посвящаемый, должны были обнаружить, а частью
развить и укрепить в нем те качества, которыми полагается обладать
взрослому мужчине-охотнику.
Поэтому цикл обрядов посвящения включал в себя, как правило,
следующие основные моменты:
длительную изоляцию посвящаемого от женщин и детей, сближение
его с мужчинами и стариками;
тренировку в охоте и уменье владеть оружием;
закалку и испытание выносливости в виде особых пищевых запретов
и разнообразных физических испытаний, обычно более или менее
мучительных, как выбивание зуба, надрезы на коже, выщипывание волос,
обрезание, копчение в дыму костра и пр.;
воспитание дисциплины, строгого повиновения старшим, соблюдения
обычаев и племенной морали, снабжение старших добычей;
сообщение племенных верований и преданий, демонстрации
священных обрядов;
закрепление различий в положении возрастно-половых групп инициа-
циями, которые окутывались покровом тайны от непосвященных.
В обрядах инициации очень -отчетливо обнаружился их широко
общественный характер.
Посвящение подростка, ввод его в ранг полноправного мужчины
были делом не отдельной семьи или близкой родни, а всей общины
или даже всего племени. Посвящали мальчиков не поодиночке, а
группами сверстников. Обычно поэтому обряды инициации составляли
повод для широких сборищ, в которых участвовали люди различных
групп; особенно большие общеплеменные или даже межплеменные
сборища устраивались в связи с заключительными обрядами
посвятительного цикла.
К этому моменту приурочивался ряд общественных дел,
касающихся всего племени в целом, исполнение различных религиозных
церемоний и пр.
Тот же широко общественный характер посвятительных обрядов
проявлялся еще и в другом интересном обычае, который был особенно
распространен у племен юго-востока. Он состоял в том, что лица,
участвовавшие в обрядах, принадлежали не к фратрии посвящаемого юноши,
а всегда к противоположной фратрии. Таким образом, обе фратрии
как бы взаимно заботились друг о друге в смысле воспитания
молодежи.
Только после прохождения посвятительных церемоний и
соответствующих испытаний юноша считался полноправным мужчиной — членом
племени. Только тогда разрешалось ему жениться и обзавестись семьей.
У каждого племени был свой собственный цикл посвятительных
обрядов и они были не одинаковы даже у соседних племен. Но,
оставляя в стороне несходные черты и обращая внимание только на сходства,
176

можно установить два основных
типа посвятительных -
церемоний: один — господствовавший
у центральных племен, другой—
у восточных и юго-восточных.
Что касается западной
половины материка, то сведения о ней
по данному вопросу очень
скудны. Насколько можно судить,
там было общее в
посвятительном ритуале с центральными
племенами, но характерные
черты его там не были так резко
выражены.
У центральных племен
важнейшим моментом
посвятительных церемоний было обрезание
юноши. Обычай обрезания был
распространен у всех племен
Центральной и Западной
Австралии, кроме только
западного побережья, а на востоке —
приблизительно до линии,
соединяющей залив Карпентария
с устьем р. Муррей. Эта послед- рубцы на теле австралийца после посвя
няя линия и разграничивала тительных обрядов Сев. Кимберли
области двух основных типов
посвятительных обрядов — восточного и центрально-западного.
Некоторые племена Северной территории ввели у себя обычай
дополнительной, еще более жестокой операции «подрезывания» (субинцизии),
состоящей в продольном надрезывании полового члена. Наряду с этим
у них практиковался и ряд других испытаний и истязаний
посвящаемых. Характерной особенностью обрядов инициации у
центральных племен являлась их тесная связь с тотемическими
религиозными верованиями: те священные предания, которые рассказывали
посвящаемым юношам, вводя их в круг племенных верований,
представляли собою сказания о подвигах «тотемических предков», а те
церемонии, которые им показывали, были инсценировками этих самых
сказаний.
У восточных и юго-восточных племен внешние формы посвятительного
ритуала были несколько иные. Обрезания они не знали, а центральное
место во всем ритуале занимало выбивание зубов (обычно верхних
резцов) у посвящаемых; кстати, у центральных племен тоже практиковалось
выбивание зубов, но без всякой связи с посвятительными обрядами.
Другая характерная особенность — это то, что инициации восточных и юго-
восточных племен не были связаны с тотемическими верованиями (по
крайней мере, нет сведений о такой связи), зато были связаны с верой
в небесное могучее существо, учредителя и покровителя
посвятительных обрядов.
В качестве примера центральноавстралийского гипа инициации можно
привести краткое описание их у племени арабана.
Обряды начинались здесь с того, что мальчика неожиданно схватывали
и насильно приводили в мужское стойбище, где устраивались ночные
пляски женщин, а мальчик лежал на земле, покрытый. Утром мальчика
уводили в заросли, и в тот же день он со своим дедом по отцу отправлялся для
Народы Австралии и Океании . __

посещения соседних и отдаленных групп своего племени и для приглашения
их на праздник. Сопровождавшие их мужчины показывали мальчику во
время пути в первый раз в жизни священные тотемические церемонии.
Операция обрезания, занимавшая центральное место в посвятительных
обрядах, совершалась после заката солнца. Мальчика клали на живой помост
из тел трех его «отцов»; операцию совершал дед по отцу вместе с дядей
по матери. Затем только что оперированного мальчика его старший брат
вел в лес и давал ему в руки ритуальную дощечку-гуделку (трещотку;
по-англ. bull-roarer), говоря, что она относится к древним временам
и что ее ни под каким видом нельзя показывать женщинам и детям.
Мальчик оставался в лесу, пока не заживет его рана, причем он занимался
охотой, делясь со стариками добычей. Затем его приводили в лагерь
мужчин. Женщины не должны были его видеть.
Через некоторое время совершалась операция «подрезывания».
В эту ночь юноше показывали священные тотемические церемонии и
говорили, что он теперь не мальчик, а мужчина. Утром юношу
заставляли стать на коленях на костер, покрытый зелеными ветками, в самую
гущу дыма, причем женщины, считающиеся его «сестрами», били его
по спине.
После прохождения этих обрядов юноша мог иметь жену и входил
в круг взрослых посвященных Мужчин. Однако ему предстояло еще
пройти последнюю, заключительную операцию посвящения — ви-
лиару: на спине посвящаемого делались надрезы, числом от четырех до
восьми-девяти. От этих надрезов оставались на всю жизнь рубцы, по
которым и отличался мужчина, прошедший полностью церемонии
посвящения.
Более сложны были посвятительные обряды у племени аранда и у их
соседей, описанные подробно Спенсером и Гилленом, а также К. Штре-
ловом. Они растягивались здесь на очень продолжительное время и
распадались на несколько этапов. Первые обряды начинали проделывать
над десяти-дведадцатилетними мальчиками, а последние, самые
торжественные, устраивались, когда молодые люди достигали 25 — 30
лет.
У аранда инициации делились на четыре периода, с постепенно
нарастающей сложностью обрядов. Первый период—это сравнительно
простые и безобидные манипуляции, проделываемые над мальчиком.
Главная состояла в подбрасывании мальчика в воздух; его перед тем
обмазывали жиром, а потом раскрашивали; это делалось в присутствии
женщин, которые пели. Мальчику давались наставления — готовиться
к дальнейшим более серьезным испытаниям, не играть больше с
женщинами и девочками и пр. Мальчику в это время просверливали
перегородку носа.
Второй период — это церемония обрезания. Она устраивалась над
одним или двумя мальчиками. Участвовала вся локальная группа, но
без приглашения посторонних. Церемония продолжалась около десяти
дней. Это время проводилось в плясках, исполнении перед глазами
посвящаемых различных обрядов, значение которых разъяснялось им
в соответствующих преданиях. Руководителями церемонии были старики
или взрослые мужчины; известную роль играла также мать будущей
жены посвящаемого. Часть обрядов производилась в присутствии
женщин, но во время совершения самой операции обрезания они убегали.
Исполнитель операции — почетное лицо всей церемонии. По окончании
операции мальчику показывали священный предмет — деревянную
дощечку на*шнурке, которую непосвященные не могли видеть, и объясняли
ее значение, с обязательством хранить это в тайне от женщин и детей.
178

Некоторое время после операции
посвящаемый проводил вдали от лагеря, в
лесных зарослях. Здесь он получал целую
серию наставлений от руководителей; ему
внушали правила морали: не делать
дурных поступков, не ходить по «дороге
женщин», соблюдать пищевые запреты. Эти
запреты были очень обильны и тягостны:
посвящаемый не должен был есть
мясо опоссума, мясо крысы-кенгуру, хвост
и крестец кенгуру, внутренности эму,
змей, всякую водяную птицу, молодую
дичь и прочее и прочее; мягкого мяса он
мог есть понемногу, костей разбивать
(для извлечения мозга) не должен был.
Словом, посвящаемому была запрещена,
наиболее вкусная и питательная пища.
В это же время, живя в зарослях,
посвящаемый учился особому тайному языку,
которым и разговаривал с мужчинами.
Женщины приближаться к нему не могли,
и он отпугивал их звуками дощечки-гу-
делки.
Через известное время, еще до
возвращения в лагерь, над мальчиком проделы-
валась довольно мучительная операция:
несколько мужчин поочередно кусали ему
голову; считалось, что после этого будут
лучше расти волосы.
Через пять-шесть недель или больше
проводился третий этап инициации,
главную часть которого составляла операция
субинцизии. Опять устраивались пляски,
исполнялись обряды; характерен
ритуальный обмен женами, с соблюдением,
однако, должных отношений между
брачными классами. Женщины вообще принимали
значительное участие в обрядах; в
частности, они, как и при предыдущем этапе,
в известные моменты старались раздразнить
посвящаемого, делая перед ним приглашающие эротические
телодвижения. Но во время самой операции они отсутствовали. Одна из
характерных деталей церемонии — это бросание бумеранга в сторону
местонахождения материнского «тотемического центра»: это символизировало
выход посвящаемого из-под материнской опеки. Отныне он —
мужчина.
Последний, самый сложный и торжественный этап инициации— это
церемония энгвура. Центральное место в ней занимало испытание огнем.
В отличие от предыдущих этапов инициации, здесь участвовало все племя
я даже гости из соседних племен, но только мужчины; собиралось двести-
триста человек. Конечно, все это устраивалось уже не для одного-двух
посвящаемых, а для большой партии их. Празднества длились очень
долго, несколько месяцев, обычно между сентябрем и январем. Для
такого сборища необходимо было приготовить достаточные запасы
продовольствия. Женщины усиленно собирали растительную пищу, молодежь
179
Руководитель посвятительных
обрядов в ритуальном уборе.
Юго-восточная Австралия

охотилась, отдавая добычу в первую очередь старикам. В течение всего
времени непрерывной серией исполнялись религиозные тотемические
обряды, главным образом в назидание посвящаемым; им сообщали при
этом сокровенные предания, разъясняющие эти обряды. Помимо этого
устраивались различные другие церемонии, отчасти символизировавшие
разрыв посвящаемых с женщинами и переход их в группу полноправных
мужчин. Одна из церемоний состояла, например, в прохождении
посвящаемых мимо женского .лагеря; при этом женщины бросали в них
горящие головни, а посвящаемые оборонялись ветками. После этого
устраивалось притворное нападение на женский лагерь.
Наконец наступало время главного испытания. Оно состояло в том,
что разводился большой костер, его покрывали сырыми ветками и
посвящаемые юноши все вместе ложились поверх них на костер. Они должны
были пролежать так, совершенно обнаженные, в жару и дыму, без
движения, без крика и стона, четыре-пять минут. Ясно, что огненное
испытание требовало от юноши огромной выдержки, силы воли, но также и
безропотного повиновения; ко всему этому посвящаемые приготовлялись
предшествующей тренировкой. Это испытание повторялось дважды.
Один из описывающих это исследователей прибавляет, что когда он
попробовал для опыта опуститься на колени на тот же зеленый настил над
костром, он вынужден был сразу же вскочить.
Из последующих обрядов интересна устраиваемая в темноте
насмешливая перекличка посвящаемых с женщинами, причем не соблюдались
даже обычные ограничения и правила приличия. Затем на спинах их
рисовали эмблематические изображения. Далее повторялось в сокращенном
виде огненное испытание: в женском лагере разводили маленькие костры,
и юноши становились на них на колени на полминуты. Перед окончанием
празднества вновь устраивались пляски, обмен женами и, наконец,
обрядовое предложение пищи посвящаемыми своим руководителям.
Затем участники и гости постепенно расходились по своим стойбищам, и
на этом все заканчивалось. С посвящаемых снимались ограничения и
запреты.
^ Спенсер и Гиллен сообщают, что церемония посвящения, особенно
последняя, самая торжественная их стадия, имела очень большое
значение в жизни австралийцев. Она служила поводом для
общеплеменных сборищ, во время которых обсуждались общественные дела,
укреплялись дружественные межплеменные связи, даже вводились новые
обычаи.
У восточных и юго-восточных племен система инициации, в основе
та же, все-таки имела свои отличия.
В качестве примера можно привести краткое описание
посвятительных обрядов племени вирадьюри.
Эти обряды здесь назывались бурбунг. Их устраивали тогда, когда
налицо было достаточное число молодых людей, готовых к прохождению
испытаний; они составляли с самого начала дело всего племени в целом.
Главарь одной из самых крупных локальных групп племени,
посоветовавшись с другими стариками, назначал время для церемонии и посылал
особого вестника к прочим группам племени и соседним племенам для
приглашения их на празднество. Тем временем в главном лагере шла
подготовка. В особом священном месте устраивали круглую насыпь и дорожку
для^ обрядов. Когда все участники церемонии и гости были в сборе,
начинались действия. Группа мужчин с ветками в руках созывала женщин
и детей, которые пели особые песни и размещались за особой изгородью
из ветвей поблизости от насыпи, на которой усаживалась группа
посвящаемых мальчиков. Внезапно из леса выбегала группа молодых
180

мужчин, державших в руках таинственные гуделки и длинные полосы
коры; ударяя ими о землю и вращая с гулом свои дощечки на шнурках,
они наводили страх на женщин. Тогда руководители посвящаемых,
охранявшие их, схватывали их и быстро увлекали в лес, а молодые
мужчины следовали за ними, кроме одного, остававшегося следить за
женщинами, чтобы они не подсматривали.
В лесу начинался ряд церемоний и манипуляций над мальчиками.
Их натирали красной охрой, одевали плащом из шкур. С одного из
деревьев сдирали спиральную полосу коры, символизировавшую дорогу,
с земли на небо; на земле делали изображение духа — покровителя
инициации Дарамулуна с одной ногой, изображение эму и пр. Устраивали
магические пляски. Разводили священный огонь. В течение всех этих
обрядов посвящаемым мальчикам давались наставления: они не должны
обращать внимание на то, что с ними будут делать, не обнаруживать ни
страха, ни удивления, они не должны говорить неправду, не должны
играть с детьми, а должны вести себя, как мужчины. Особенно же
запрещалось им приближаться к женщинам и, самое главное,
раскрывать им тайны того, что они увидят и услышат при бурбунг, под страхом
смерти.
Затем совершалась операция выбивания зуба. Мальчик становился
ногами в особое углубление, руки его крепко держал один из
руководителей, ему запрокидывали голову, в то время как перед ним плясали
несколько знахарей. Один из них подходил к мальчику, открывал ему рот
и, отдавив верхнюю десну, своими нижними зубами выламывал ему
верхний резец. Если зуб туго поддавался, то считалось, что мальчик слишком
много был с женщинами и играл с девочками. Выбитый зуб впоследствии
тщательно сохраняли.
Далее следовал целый ряд пантомим и различных церемоний,
исполняемых перед глазами мальчиков. После этого они вместе со взрослыми
возвращались в стойбище, которое за это время было перенесено в другое
место. По дороге им еще раз строго запрещали рассказывать
непосвященным что-либо из виденного и слышанного. В новом стойбище матери
и сестры посвящаемых мальчиков встречали их, делая вид, что они
совершенно чужие и незнакомые им люди. Они били их ветками, и мальчики
вновь убегали в лес. Дня через три-четыре мальчики со своими
руководителями опять появлялись в стойбище, садились на особом помосте,
сооруженном из коры и жердей; дав им посидеть минут пять, их еще раз
уводили в лес.
Там они должны были оставаться целый год, и им не разрешалось ни
подходить к лагерю, ни приближаться к женщинам. На них налагались
строгие пищевые запреты — они не должны были есть мяса эму, самки
опоссума, бандикута и пр. Они не смели ложиться спать до поздней ночи,
пока Млечный Путь не будет виден прямо в зените. Только тогда,
когда старики убеждались, что посвящаемые достаточно приучились к
повиновению и строго соблюдают запреты, они разрешали им вернуться
в лагерь. Постепенно, через известное время, с них снимались
ограничения, и они могли говорить с женщинами и есть запрещенную прежде
пищу.
Существенные черты этих церемоний повторяются с известными
вариациями у других племен востока и юго-востока. У некоторых были
заметные отличия. Так, у племен юго-западной Виктории не выбивали зубаг
зато был обычай выщипывания волос из бороды. Не было выбивания зуба
и у северных камиларои и у племен округа Мэриборо. У последних зато
посвятительные обряды сопровождались особенно торжественными и
многолюдными сборищами. Собиралось до 3 тыс. человек с территории
181

радиусом до 80 км. Юноши подвергались здесь весьма серьезным
испытаниям. Их храбрость испытывали сначала, нападая на них внезапно из
засады, пугая их ночью, спящих, неожиданным шумом и криками и пр.,
причем посвящаемые должны были соблюдать полнейшее спокойствие
и делать вид, что они спят. А затем наступало наиболее серьезное
испытание: два соседних племени, по предварительному уговору, встречались
и заставляли посвящаемых юношей обеих сторон сражаться. Сражение
бывало нешуточным, в него ввязывались и пожилые мужчины, и дело
нередко доходило до кровопролития.
Близкородственные племена имели сходные, почти тождественные
обряды и посещали друг друга во время их исполнения. Даже в тех
случаях, когда обряды инициации различались, эти племена признавали их
имеющими силу: тот, кто прошел через посвятительные обряды в одном
племени, пользовался доверием как посвященный во всех других. Очень
интересно, что те немногие племена, у которых не было своих церемоний
посвящения, не приглашались соседями к участию в их инициациях.
Так, например, племя юин не допускало к участию в своих
посвятительных обрядах своих соседей бидуелли, потому что у самих бидуелли таких
обрядов не было.
Из пяти племен, на которые распадалась группа курнаи, четыре
имели сходные посвятительные церемонии и приглашали друг "друга к
участию в них; пятое же племя, не имевшее своих церемоний, не
допускалось остальными к участию в обрядах.
Серьезное значение посвятительных церемоний видно и* из того, что
они отразились в языке. Существует ряд терминов, означающих
прохождение последовательных стадий посвятительных обрядов. У аранда,
например, мальчик, еще не подвергавшийся обрядам посвящения,
назывался ворра; после первой операции обмазывания жиром он именовался
андарибана, после обряда подбрасывания в воздух — керинтъя, после
раскраски его тела — вортъя, после обрезания — рукута, после субин-
цизии — эрора и т. д.
Интересно также, что у некоторых племен мальчик после посвящения
получал новое личное имя, взамен старого: этим символизировалось
вступление его в новую жизнь.
Возрастным посвятительным обрядам подвергались у австралийцев
не# только юноши, но и девушки. Но для них эти обряды были гораздо
проще. Они, впрочем, до сих пор очень слабо изучены, подробных
описаний нет. Смысл женских инициации состоял в том, чтобы
приготовить девушку к будущей брачной жизни, к рождению и воспитанию
детей и пр. Эти обряды приурочивалась к наступлению половой
зрелости и брачного возрабта и связаны были с пережитками группового
брака.
Чаще всего «посвящение» девушки состояло в том, что она
подвергалась обрядовой дефлорации (лишение девственности). Так обстояло дело
у ряда племен Центральной и Северной Австралии, Квинсленда и др.
После того, когда группа мужчин племени овладеет девушкой, она
могла стать женой одного определенного мужчины. Этот обычай,
несомненно, был ритуальным пережитком группового брака, смененного
парным. Еще Лёббок довольно удачно назвал подобные обычаи
«искуплением за брак» (expiation for marriage).
Другие, второстепенные обряды, сопровождающие наступление
зрелости девушки, носили магический характер. Вот краткое
описание обряда, который проделывался над девушкой племе(ни аранда,
чтобы ускорить развитие грудных желез, обряда, аналогичного
посвятительной церемонии для мальчиков.Обряд начинался с того, что мужчины,
182

принадлежащие к другой, чем девушка, фратрии, собирались на ночь
в мужской части стойбища и пели заклинания, имеющие цель�