Author: Куприн А.И.  

Tags: язык   языкознание   лингвистика   литература   художественная литература   рассказы   повести   полное собрание сочинений  

ISBN: 5-88528-516-0

Year: 2006

Similar

Полное собрание сочинений. Том 1

Яма. Полное собрание сочинений

Полное собрание сочинений. Том 4

Полное собрание сочинений. Том 7

Text
                    Александр
КУПРИН
Полное
собрание сочинений
в Х томах
B�CKP[-CEliЬE


К92
УДК 882-821
ББК 84(2Poc=Pyc)l
Обществе1111ый оргкомитет по издаиию Полтюго собраиия сочи11е11ий
А. И. Куприиа в десяти толшх:
В. К. Бочкарев (председатель), А. А. Авдеев, Д. Н. Ананьев,
В. Л. Богданов, В. Н. Ганичев, П. Н. Гусев, Д. А. Жуков,
М. В. Коростылева, С. И. Куприна, В. С. Липатов, А. С. Макаров,
В. К. Мамонтов, В. В. Михальский, Н. И. Никулаенкова,
М. Н. Осипова, Н. В. Петев, Ю. М. Поляков,
Н. Е. Рак, В. Г. Распутин, Г. Н. Селе-Jнев, А. С. Соколов, Е. А. Столярова,
В. Н. Сунгоркин, В. А. Фронин, Г. З. Юшкявичюс.
Издание осуществляется при содействии администрации
Пензенской области (губернатор В. К. Бочкарев).
С благословеиия архиепископа Пе11зе11ского и Куз11ецкого
Владыки ФW1арета.
КУПРИНА.И.
К 92 Пош1ое собрание сочинений в 10 томах. Т. 2. Повести. Рассказы.
Очерки. Пьеса. - М.: Воскресенье, 2006. -
576стр.сил
л
.
Во втором томе Полного собрания сочинений популярного русского классика А. И. Куприна
публикуются его широкоизвесrные повести «Поединок)), «Прапорщик армейский)) и «Олеся)),
а также рассказы, очерки и пьеса «Клоун)). Том богато иллюстрирован документальными
фотографиями купринской эпохи.
ISBN 5-88528-516-0 (Том 2)
ISBN 5-88528-502-0
© «Воскресенье», составление, верстка, 2006
© М. В. Георгиев. Оформление, макет, 2006
© В. А. Скиба. Примечания


Рассказы
Очерки
Пьеса


П ОЕД ИНОК
1
Вечерние занятия в шестой роте приходили к концу, и младшие
офицеры все чаще и нетерпели вее посматривали на часы. Изучался
практически устав гарнизонной службы. По всему плацу солдаты
стояли вразброс: около тополей, окаймлявших шоссе, около гим­
настических машин, возле дверей ротной школы, у прицельных
станков. Все это бьши воображаемые посты, как, например, пост у
порохового погреба, у знамени, в караульном доме, у денежного
ящика . Между ними ходили разводящие и ставили часовых; произ­
водилась смена караулов; унтер-офицеры проверяли посты и ис­
пытывали познания своих солдат, стараясь то хитростью выманить
у часового его винтовку, то заставить его сойти с места, то всучить
ему на сохранение какую-нибудь вещь, большею частью собствен­
ную фуражку. Старослуживые, тверже знавшие эту игрушечную
казуистику, отвечали в таких случаях преувеличенно суровым то­
ном: «Отходи! Не имею полного права никому отдавать ружье,
кроме как получу приказание от самого государя императора». Но
молодые путались . Они еще не умели отделить шутки , примера от
настоящих требований службы и впадали то в одну, то в другую
крайность .
-
Хлебников! Дьявол косорукой! - кричал маленький, круг­
лый и шустрый ефрейтор Шаповаленко, и в голосе его слышалось
начальственное страдание. - Я ж тебя учил-учил, дурня! Ты же чье
сейчас приказанье сполнил? Арестованного? А, чтоб тебя!" Отве­
чай, для чего ты поставлен на пост?
В третьем взводе произошло серьезное замешательство. Моло­
дой солдат Мухамеджинов, татарин, едва понимавший и говорив­
ший по-русски, окончательно бьш сбит с толку подвохами своего
начальства - и настоящего и воображаемого . Он вдруг рассвире-
7


А. И.Куприн
пел, взял ружье на руку и на все убеждения и приказания отвечал
одним решительным словом:
-З-заколу!
- Да постой". да дурак ты." - уговаривал его унтер-офицер
Бобьmев. - Ведь я кто? Я же твой караульный начальник, стало
быть...
- Заколу! - кричал татарин испуганно и злобно и с глаза­
ми, налившимися кровью, нервно совал штыком во всякого, кто
к нему приближался. Вокруг него собралась кучка солдат, обра­
довавшихся смешному приключению и минутному роздыху в
надоевшем ученье.
Ротный командир, капитан Слива, пошел разбирать дело. Пока
он плелся вялой походкой, сгорбившись и волоча ноги, на другой
конец плаца, младшие офицеры сошлись вместе поболтать и поку­
рить. Их бьmо трое: поручик Веткин- лысый, усатый человек лет
тридцати трех, весельчак, говорун, певун и пьяница, подпоручик
Ромашов, служивший всего второй год в полку, и подпрапорщик
Лбов, живой стройный мальчишка с лукаво-ласково-глупыми гла­
зами и с вечной улыбкой на толстых наивных губах, - весь точно
начиненный старыми офицерскими анекдотами.
- Свинство, - сказал Веткин, взглянув на свои мельхиоровые
часы и сердито щелкнув крышкой. - Какого черта он держит до
сих пор роту? Эфиоп!
- А вы бы ему это объяснили, Павел Павлыч, - посоветовал с
хитрым лицом Лбов.
- Черта с два. Подите объясняйте сами. Главное - чт6. Глав­
ное - ведь это все напрасно. Всегда они перед смотрами горячку
порют. И всегда переборщат. Задергают солдата, замучат, затур­
кают, а на смотру он будет стоять, как пень. Знаете известный слу­
чай, как два ротных командира поспорили, чей солдат больше съест
хлеба? Выбрали они оба жесточайших обжор. Пари бьmо большое
- ч то-то около ста рублей. Вот один солдат съел семь фунтов и
отвалился, больше не может. Ротный сейчас на фельдфебеля: «Ты
что же, такой, разэтакий, подвел меня?» А фельдфебель только гла­
зами лупает: «Так что не могу знать, вашескородие, что с ими слу­
чилось. Утром делали репетицию-восемь фунтов стрескал в один
присест...» Так вот и наши... Репетят без толку, а на смотру сядут в
калошу.
8


Повести
- Вчера... - Лбов вдруг прыснул от смеха. - Вчера, уж во
всех ротах кончили занятия, я иду на квартиру, часов уже восемь,
пожалуй, темно совсем. Смотрю, в одиннадцатой роте сигналы учат.
Хором. «Наве-ди, до гру-ди, по-па-ди!» Я спрашиваю поручика
Андрусевича: «Почему это у вас до сих пор идет такая музыка?» А
он говорит: «Это мы, вроде собак, на луну воем».
- Все надоело, Кука! - сказал Веткин и зевнул. - Постойте­
ка, кто это едет верхом? Кажется, Бек?
- Да. Бек-Агамалов, - решил зоркий Лбов. - Как красиво
сидит.
- Очень красиво, -согласился Ромашов. - По-моему, он луч­
ше всякого кавалериста ездит. О-о-о! Заплясала. Кокетничает Бек.
По шоссе медленно ехал верхом офицер в белых перчатках и в
адъютантском мундире. Под ним бьmа высокая длинная лошадь
золотистой масти с коротким, по-английски, хвостом. Она горячи­
лась, нетерпеливо мотала крутой, собранной мундштуком шеей и
часто перебирала тонкими ногами.
-Павел Павлыч, это правда, что он природный черкес?-спро­
сил Ромашов у Веткина.
-
Я думаю, правда. Иногда действительно армяшки выдают
себя за черкесов и за лезгин, но Бек вообще, кажется, не врет. Да вы
посмотрите, каков он на лошади!
- Подождите, я ему крикну, - сказал Лбов.
Он приложил руки ко рту и закричал сдавленным голосом, так,
чтобы не слышал ротный командир:
- Поручик Агамалов! Бек!
Офицер, ехавший верхом, натянул поводья, остановился на се­
кунду и обернулся вправо. Потом, повернув лошадь в эту сторо­
ну и слегка согнувшись в седле, он заставил ее упругим движени­
ем перепрыгнуть через канаву и сдержанным галопом поскакал к
офицерам.
Он бьm меньше среднего роста, сухой, жилистый, очень силь­
ный. Лицо его, с покатым назад лбом, тонким горбатым носом и
решительными, крепкими губами, бьmо мужественно и красиво и
еще до сих пор не утратило характерной восточной бледности -
одновременно смуглой и матовой.
- Здравствуй, Бек, - сказал Веткин. - Ты перед кем там вы­
финчивал? Дэвьщы?
9


А. И. Куприн
Бек-Агамалов пожимал руки офицерам, низко и небрежно скло­
няясь с седла. Он улыбнулся, и казалось, что его белые стиснутые
зубы бросили отраженный свет на весь низ его лица и на маленькие
черные, холеные усы...
-Ходили там две хорошенькие жидовочки. Да мне что? Я нуль
внимания.
- Знаем мы, как вы плохо в шашки играете! -мотнул головой
Веткин.
- Послушайте, господа, - заговорил Лбов и опять заранее
засмеялся. - Вы знаете, что сказал генерал Дохтуров о пехотных
адъютантах? Это к тебе, Бек, относится. Что они самые отчаянные
наездники во всем мире...
- Не ври, фендрик! - сказал Бек-Агамалов.
Он толкнул лошадь шенкелями и сделал вид, что хочет наехать
на подпрапорщика.
- Ей-богу же! У всех у них, говорит, не лошади, а какие-то ги­
тары, шкапы-с запалом, хромые, кривоглазые, опоенные. А дашь
ему приказание - знай себе жарит куда попало, во весь карьер.
Забор - так забор, овраг - так овраг. Через кусты валяет. Пово­
дья упустил, стремена растерял, шапка к черту! Лихие ездоки!
- Чт6 слышно нового, Бек? - спросил Веткин.
- Чт6 нового? Ничего нового. Сейчас, вот только что, застал
полковой командир в собрании подполковника Леха. Разорался на
него так, что на соборной площади бьшо слышно. А Лех пьян, как
змий, не может папу-маму выговорить. Стоит на месте и качается,
руки за спину заложил. А Шульгович как рявкнет на него: «Когда
разговариваете с полковым командиром, извольте руки на заднице
не держать!» И прислуга здесь же бьша.
- Крепко завинчено! -сказал Веткин с усмешкой-не то иро­
нической, не то поощрительной. - В четвертой роте он вчера, го­
ворят, кричал: «Что вы мне устав в нос тычете? Я - для вас устав,
и никаких больше разговоров! Я здесь царь и бог!»
Лбов вдруг опять засмеялся своим мыслям.
- А вот еще, господа, был случай с адъютантом в N-ском
полку...
- Заткнитесь. Лбов, - серьезно заметил ему Веткин. - Эко
вас прорвало сегодня.
- Есть и еще новость, - продолжал Бек-Агамалов. Он снова
повернул лошадь передом ко Лбову и, шутя, стал наезжать на него.
10


Повести
Лошадь мотала головой и фыркала, разбрасывая вокруг себя пену.
- Есть и еще новость. Командир во всех ротах требует от офице­
ров рубку чучел. В девятой роте такого холоду нагнал, что ужас.
Епифанова закатал под арест за то, что шашка оказалась не отто­
чена". Чего ты трусишь, фендрик! - крикнул вдруг Бек-Агамалов
на подпрапорщика. - Привыкай. Сам ведь будешь когда-нибудь
адъютантом. Будешь сидеть на лошади, как жареный воробей на
блюде.
- Ну, ты, азиат!" Убирайся со своим одром дохлым, - от­
махивался Лбов от лошадиной морды. - Ты слыхал, Бек, как в
N-ском полку один адъютант купил лошадь из цирка? Выехал на
ней на смотр, а она вдруг перед самим командующим войсками
начала испанским шагом парадировать. Знаешь, так: ноги вверх и
этак с боку на бок. Врезался, наконец, в головную роту - сумато­
ха, крик, безобразие. А лошадь - никакого внимания, знай себе
испанским шагом разделывает. Так Драгомиров сделал рупор -
вот так вот- и кричит: «Поручи-ик, тем же аллюром на гауптвах­
ту, на двадцать один день, ма-арш!"»
- Э, пустяки, - сморщился Веткин. - Слушай, Бек, ты нам с
этой рубкой действительно сюрприз преподнес. Это значит что же?
Совсем свободного времени не останется? Вот и нам вчера эту уро­
ду принесли.
Он показал на середину плаца, где стояло сделанное из сырой
глины чучело, представлявшее некоторое подобие человеческой
фигуры, только без рук и без ног.
- Что же вы? Рубили? - спросил с любопытством Бек-Агама­
лов. - Ромашов, вы не пробовали?
- Нет еще.
- Тоже! Стану я ерундой заниматься, - заворчал Веткин. -
Когда это у меня время, чтобы рубить? С девяти утра до шести ве­
чера только и знаешь, что торчишь здесь. Едва успеешь пожрать и
водки выпить. Я им, слава Богу, не мальчик дался".
- Чудак. Да ведь надо же офицеру уметь владеть шашкой.
- Зачем это, спрашивается? На войне? При теперешнем огне-
стрельном оружии тебя и на сто шагов не подпустят. На кой мне
черт твоя шашка? Я не кавалерист. А понадобится, я уж лучше
возьму ружье да прикладом - бац-бац по башкам. Это вернее.
- Ну, хорошо, а в мирное время? Мало ли сколько может быть
случаев. Бунт, возмущение там или что".
11


А.И. Куприн
- Так что же? При чем же здесь опять-таки шашка? Не буду
же я заниматься черной работой, сечь людям головы. «Ро-ота,
пли!» - и дело в шляпе".
Бек-Агамалов сделал недовольное лицо.
- Э , ты все глупишь, Павел Павлыч. Нет, ты отвечай серьезно.
Вот идешь ты где-нибудь на гулянье или в театре, или, положим,
тебя в ресторане оскорбил какой-нибудь шпак". возьмем крайность
- даст тебе какой-нибудь штатский пощечину. Ты что же будешь
делать?
Веткин поднял кверху плечи и презрительно поджал губы.
- Н-ну! Во-первых, меня никакой шпак не ударит, потому что
бьют только того, кто боится, что его побьют. А во-вторых". ну,
что же я сделаю? Бацну в него из револьвера.
- А если револьвер дома остался? - спросил Лбов.
- Ну, черт". ну, съезжу за ним". Вот глупости. Бьш же случай,
что оскорбили одного корнета в кафешантане. И он съездил домой
на извозчике, привез револьвер и ухлопал двух каких-то рябчиков.
И все!"
Бек-Агамалов с досадой покачал головой.
-Знаю. Слышал. Однако суд признал, что он действовал с за­
ранее обдуманным намерением, и приговорил его. Что же тут хо­
рошего? Нет, уж я, если бы меня кто оскорбил или ударил".
Он не договорил, но так крепко сжал в кулак свою маленькую
руку, державшую поводья, что она задрожала. Лбов вдруг затряс­
ся от смеха и прыснул.
- Опять! - строго заметил Веткин.
- Господа". пожалуйста". Ха-ха-ха! В М-ском полку бьш слу-
чай. Подпрапорщик Краузе в Благородном собрании сделал скан­
дал. Тогда буфетчик схватил его за погон и почти оторвал. Тогда
Краузе вынул револьвер - рраз ему в голову! На месте! Тут ему
еще какой-то адвокатишка подвернулся, он и его бах! Ну, понятно,
все разбежались. А тогда Краузе спокойно пошел себе в лагерь, на
переднюю линейку, к знамени. Часовой окрикивает: «Кто идет?»
- «Подпрапорщик Краузе, умереть под знаменем!» Лег и простре­
лил себе руку. Потом суд его оправдал.
- Молодчина! - сказал Бек-Агамалов.
Начался обычный, любимый молодыми офицерами разговор о
случаях неожиданных кровавых расправ на месте и о том, как эти
случаи проходили почти всегда безнаказанно. В одном маленьком
12


Повести
городишке безусый пьяный корнет врубился с шашкой в толпу ев­
реев, у которых он предварительно «разнес пасхальную кучку». В
Киеве пехотный подпоручик зарубил в танцевальной зале студен­
та насмерть за то, что тот толкнул его локтем у буфета. В каком-то
большом городе - не то в Москве, не то в Петербурге - офицер
застрелил, «как собаку», штатского, который в ресторане сде­
лал ему замечание, что порядочные люди к незнакомым дамам
не пристают.
Ромашов, который до сих пор молчал, вдруг, краснея от заме­
шательства, без надобности поправляя очки и откашливаясь, вме­
шался в разговор:
- А вот, господа, что я скажу с своей стороны. Буфетчика я,
положим, не считаю". да". Но если штатский". как бы это сказать?..
Да". Ну, если он порядочный человек, дворянин и так далее". за­
чем же я буду на него, безоружного, нападать с шашкой? Отчего же
я не могу у него потребовать удовлетворения? Все-таки же мы люди
культурные, так сказать".
- Э, чепуху вы говорите, Ромашов, - перебил его Веткин. -
Вы потребуете удовлетворения, а он скажет: «Нет". э-э-э". я, знае­
те ли, вээбще". э-э". не признаю дуэли. Я противник кровопроли­
тия." И кроме того, э-э... у нас есть мировой судья".» Вот, и ходите
тогда всю жизнь с битой мордой.
Бек-Агамалов широко улыбнулся своей сияющей улыбкой.
- Что? Ага! Соглашаешься со мной? Я тебе, Веткин, говорю:
учись рубке. У нас на Кавказе все с детства учатся. На прутьях, на
бараньих тушах, на воде."
- А на людях?-вставил Лбов.
- И на людях, - спокойно ответил Бек-Агамалов. - Да еще
как рубят! Одним ударом рассекают человека от плеча к бедру, наи­
скось. Вот это удар! А то, что и мараться.
- А ты, Бек, можешь так?
Бек-Агамалов вздохнул с сожалением:
- Нет, не могу". Барашка молодого пополам пересеку". про­
бовал даже телячью тушу." а человека, пожалуй, нет." не разруб­
лю. Голову снесу к черту, это я знаю, а так, чтобы наискось". нет.
Мой отец это делал легко".
- А ну-ка, господа, пойдемте попробуем, -сказал Лбов моля­
щим тоном, с загоревшимися глазами. - Бек, милочка, пожалуй­
ста, пойдем".
13


А.И. Куприн
Офицеры подошли к глиняному чучелу. Первым рубил Веткин.
Придав озверелое выражение своему доброму, простоватому лицу,
он изо всей силы, с большим, неловким размахом ударил по глине.
В то же время он невольно издал горлом тот характерный звук, -
хрясь! - который делают мясники, когда рубят говядину. Лезвие
вошло в глину на четверть аршина, и Веткин с трудом вывязил его
оттуда.
- Плохо! - заметил, покачав головой, Бек-Агамалов. - Вы,
Ромашов...
Ромашов вытащил шашку из ножен и сконфуженно поправил
рукой очки. Он бьш среднего роста, худощав, и хотя довольно си­
лен для своего сложения, но от большой застенчивости неловок.
Фехтовать на эспадронах он не умел даже в училище, а за полтора
года службы и совсем забьш это искусство. Занеся высоко над го­
ловой оружие, он в то же время инстинктивно выставил вперед ле­
вую руку.
- Руку! - крикнул Бек-Агамалов.
Но бьшо уже поздно. Конец шашки только лишь слегка черк­
нул по глине. Ожидавший большего сопротивления, Ромашов по­
терял равновесие и пошатнулся. Лезвие шашки, ударившись об его
вытянутую вперед руку, сорвало лоскуток кожи у основания указа­
тельного пальца. Брызнула кровь.
- Эх! Вот видите! -воскликнул сердито Бек-Агамалов, слезая
с лошади. - Так и руку недолго отрубить. Разве же можно так об­
ращаться с оружием? Да ничего, пустяки, завяжите платком поту­
же. Институтка. Подержи коня, фендрик. Вот, смотрите. Главная
суть удара не в плече и не в локте, а вот здесь, в сгибе кисти. - Он
сделал несколько быстрых кругообразных движений кистью пра­
вой руки, и клинок шашки превратился над его головой в один
сплошной сверкающий круг. - Теперь глядите: левую руку я уби­
раю назад, за спину. Когда вы наносите удар, то не бейте и не руби­
те предмет, а режьте его, как бы пилите, отдергивайте шашку на­
зад... Понимаете? И притом помните твердо: плоскость шашки дол­
жна быть непременно наклонна к плоскости удара, непременно. От
этого угол становится острее. Вот, смотрите.
Бек-Агамалов отошел на два шага от глиняного болвана, впил­
ся в него острым, прицеливающимся взглядом и вдруг, блеснув
шашкой высоко в воздухе, страшным, неуловимым для глаз движе­
нием, весь упав наперед, нанес быстрый удар. Ромашов слышал
14


По11ести
только, как пронзительно свистнул разрезанный воздух, и тотчас
же верхняя половина чучела мягко и тяжело шлепнулась на землю.
Плоскость отреза бьша гладка, точно отполированная.
-Ах, черт! Вот это удар! -воскликнул восхищенный Лбов. -
Бек, голубчик, пожалуйста, еще раз.
- А ну-ка, Бек, еще, - попросил Веткин.
Но Бек-Агамалов, точно боясь испортить произведенный эф­
фект, улыбаясь, вкладывал шашку в ножны. Он тяжело дышал, и
весь он в эту минуту, с широко раскрытыми злобными глазами, с
горбатым носом и с оскаленными зубами, был похож на какую-то
хищную, злую и гордую птицу.
- Это что? Это разве рубка? - говорил он с напускным пре­
небрежением. - Моему отцу, на Кавказе, было шестьдесят лет, а
он лошади перерубал шею. Пополам! Надо, дети мои, постоянно
упражняться. У нас вот как делают: поставят ивовый прут в тиски
и рубят, или воду пустят сверху тоненькой струйкой и рубят. Если
нет брызгов, значит, удар бьш верный. Ну, Лбов, теперь ты.
К Веткину подбежал с испуганным видом унтер-офицер
Бобылев.
- Ваше благородие... Командир полка едут!
- Сми-ирррна! - закричал протяжно, строго и возбужденно
капитан Слива с другого конца площади.
Офицеры торопливо разошлись по своим взводам.
Большая неуклюжая коляска медленно съехала с шоссе на плац
и остановилась. Из нее с одной стороны тяжело вьшез, наклонив
весь кузов набок, полковой командир, а с другой легко соскочил
на землю полковой адъютант, поручик Федоровский - высокий,
щеголеватый офицер.
- Здорово, шестая! - послышался густой, спокойный голос
полковника.
Солдаты громко и нестройно закричали с разных углов плаца:
- Здравия желаем, ваш-о-о-о!
Офицеры приложили руки к козырькам фуражек.
- П рошу продолжать занятия, - сказал командир полка и
подошел к ближайшему взводу.
Полковник Шульгович бьш сильно не в духе. Он обходил взво­
ды, предлагал солдатам вопросы из гарнизонной службы и время
от времени ругался матерными словами с той особенной молоде­
ческой виртуозностью, которая в этих случаях присуща старым
15


А.И. Куприн
фронтовым служакам. Солдатточно гипнотизировал пристальный,
упорный взгляд его старчески бледных, выцветших, строгих глаз,
и они смотрели на него, не моргая, едва дыша, вытягиваясь в ужасе
всем телом. Полковник бьш огромный, тучный, осанистый старик.
Его мясистое лицо, очень широкое в скулах, суживалось вверх, ко
лбу, а внизу переходило в густую серебряную бороду заступом и
таким образом имело форму большого, тяжелого ромба. Брови
бьши седые, лохматые, грозные. Говорил он, почти не повышая
тона, но каждый звук его необыкновенного, знаменитого в диви­
зии голоса- голоса, которым он, кстати сказать, сделал всю свою
служебную карьеру, - был ясно слышен в самых дальних местах
обширного плаца и даже по шоссе.
- Ты кто такой? - отрывисто спросил полковник, внезапно
остановившись перед молодым солдатом Шарафутдиновым, сто­
явшим у гимнастического забора.
- Рядовой шестой роты Шарафутдинов, ваша высокоблаго­
родия! - старательно, хрипло крикнул татарин.
- Дурак! Я тебя спрашиваю, на какой пост ты наряжен?
Солдат, растерявшись от окрика и сердитого командирского
вида, молчал и только моргал веками.
- Н-ну?- возвысил голос Шульгович.
- Который лицо часовой". неприкосновенно". - залепетал
наобум татарин. - Не могу знать, ваша высокоблагородия, - за­
кончил он вдруг тихо и решительно.
Полное лицо командира покраснело густь1м кирпичным стар­
ческим румянцем, а его кустистые брови гневно сдвинулись. Он
обернулся вокруг себя и резко спросил:
- Кто здесь младший офицер?
Ромашов выдвинулся вперед и приложил руку к фуражке.
- я, господин полковник.
- А-а! Подпоручик Ромашов. Хорошо вы, должно быть, зани-
маетесь с людьми. Колени вместе! - гаркнул вдруг Шульгович,
выкатывая глаза. - Как стоите в присутствии своего полкового
командира? Капитан Слива, ставлю вам на вид, что ваш субалтерн­
офицер не умеет себя держать перед начальством при исполнении
служебных обязанностей". Ты, собачья душа, -повернулся Шуль­
гович к Шарафутдинову, - кто у тебя полковой командир?
- Не могу знать, - ответил с уньmием, но поспешно и твердо
татарин.
16


Повести
- У !"." Я тебя спрашиваю, кто твой командир полка? Кто­
я? Понимаешь, я, я, я, я, я!.. -И Шульгович несколько раз изо всей
силы ударил себя ладонью по груди.
- Не могу знать...
- ... .... -... -выругался полковник длинной, в двадцать слов,
запутанной и циничной фразой. - Капитан Слива, извольте сей­
час же поставить этого сукина сына под ружье с полной выклад­
кой. Пусть сгниет, каналья, под ружьем. Вы, подпоручик, больше о
бабьих хвостах думаете, чем о службе-с. Вальсы танцуете? Поль де
Коков читаете?.. Что же это-солдат, по-вашему?-ткнул он паль­
цем в губы Шарафутдинову.-Это-срам, позор, омерзение, а не
солдат. Фамилию своего полкового командира не знает... У-д-див­
ляюсь вам, подпоручик! ..
Ромашов глядел в седое, красное, раздраженное лицо и чувство­
вал, как у него от обиды и от волнения колотится сердце и темнеет
перед глазами... И вдруг, почти неожиданно для самого себя, он
сказал глухо:
- Это - татарин, господин полковник. Он ничего не понима­
ет по-русски, и кроме того...
У Шульговича мгновенно побледнело лицо, запрыгали дряб­
лые щеки и глаза сделались совсем пустыми и страшными.
- Что?! - заревел он таким неестественно оглушительным
голосом, что еврейские мальчишки, сидевшие около шоссе на за­
боре, посыпались, как воробьи, в разные стороны. - Что? Разго­
варивать? Ма-ал-чать! Молокосос, прапорщик позволяет себе...
Поручик Федоровский, объявите в сегодняшнем приказе о том, что
я подвергаю подпоручика Ромашова домашнему аресту на четверо
суток за непонимание воинской дисциплины. А капитану Сливе
объявляю строгий выговор за то, что не умеет внушить своим млад­
шим офицерам настоящих понятий о служебном долге.
Адъютант с почтительным и бесстрастным видом отдал честь.
Слива, сгорбившись, стоял с деревянным, ничего не выражающим
лицом и все время держал трясущуюся руку у козырька фуражки.
- Стыдно вам-с, капитан Слива-с, - ворчал Шульгович, по­
степенно успокаиваясь. - Один из лучших офицеров в полку, ста­
рый служака - и так распускаете молодежь. Подтягивайте их,
жучьте их без стеснения. Нечего с ними стесняться. Не барышни,
не размокнут...
17


А.И. Куприн
Он круто повернулся и, в сопровождении адъютанта, пошел к
коляске. И пока он садился, пока коляска повернула на шоссе и
скрьшась за зданием ротной школы, - на плацу стояла робкая,
недоумелая тишина.
- Эх, ба-тень-ка! -с презрением, сухо и недружелюбно сказал
Слива несколько минут спустя, когда офицеры расходились по до­
мам. -Дернуло вас разговаривать. Стояли бы и молчали, если уж
Бог убил. Теперь вот мне из-за вас в приказе выговор. И на кой мне
черт вас в роту прислали? Нужны вы мне, как собаке пятая нога.
Вам бы сиську сосать, а не. "
Он не договорил, устало махнул рукой и, повернувшись спи­
ной к молодому офицеру, весь сгорбившись, опустившись, поплел­
ся домой, в свою грязную, старческую холостую квартиру. Рома­
шов поглядел ему вслед, на его уньшую, узкую и длинную спину, и
вдруг почувствовал, что в его сердце, сквозь горечь недавней оби­
ды и публичного позора, шевелится сожаление к этому одинокому,
огрубевшему, никем не любимому человеку, у которого во всем мире
остались только две привязанности: строевая красота своей роты и
тихое, уединенное ежедневное пьянство по вечерам - «до подуш­
ки», как выражались в полку старые запойные бурбоны.
И так как у Ромашова бьша немножко смешная, наивная при­
вычка, часто свойственная очень молодым людям, думать о самом
себе в третьем лице, словами шаблонных романов, то и теперь он
произнес внутренне:
«Его добрые, выразительные глаза подернулись облаком
грусти...»
11
Солдаты разошлись повзводно на квартиры. Плац опустел.
Ромашов некоторое время стоял в нерешимости на шоссе. Уже не в
первый раз за полтора года своей офицерской службы испытывал
он это мучительное сознание своего одиночества и затерянности
среди чужих, недоброжелательных или равнодушных людей, -это
тоскливое чувство незнания, куда девать сегодняшний вечер. Мыс­
ли о своей квартире, об офицерском собрании бьши ему противны.
В собрании теперь пустота; наверно, два подпрапорщика играют
18


Повести
на скверном, маленьком бильярде, пьют пиво, курят и над каждым
шаром ожесточенно божатся и сквернословят; в комнатах стоит
застарелый запах плохого кухмистерского обеда - скучно! ..
«Пойду на вокзал, - сказал сам себе Ромашов. - Все равно».
В бедном еврейском местечке не было ни одного ресторана.
Клубы, как военный, так и гражданский, находились в самом жал­
ком, запущенном виде, и поэтому вокзал служил единственным
местом, куда обыватели ездили частенько покутить и встряхнуться
и даже поиграть в карты. Ездили туда и дамы к приходу пассажир­
ских поездов, что служило маленьким разнообразием в глубокой
скуке провинциальной жизни.
Ромашов любил ходить на вокзал по вечерам, к курьерскому
поезду, который останавливался здесь в последний раз перед прус­
ской границей. Со странным очарованием, взволнованно следил
он, как к станции, стремительно выскочив из-за поворота, подле­
тал на всех парах этот поезд, состоявший всего из пяти новеньких,
блестящих вагонов, как быстро росли и разгорались его огненные
глаза, бросавшие вперед себя на рельсы светлые пятна, и как он,
уже готовый проскочить станцию, мгновенно, с шипением и гро­
хотом, останавливался - «точно великан, ухватившийся с разбега
за скалу», - думал Ромашов. Из вагонов, сияющих насквозь весе­
лыми праздничными огнями, выходили красивые, нарядные и вы­
холенные дамы в удивительных шляпах, в необыкновенно изящ­
ных костюмах, выходили штатские господа, прекрасно одетые, без­
заботно самоуверенные, с громкими барскими голосами, с фран­
цузским и немецким языком, с свободными жестами, с ленивым
смехом. Никто из них никогда, даже мельком, не обращал внима­
ния на Ромашова, но он видел в них кусочек какого-то недоступно­
го, изысканного, великолепного мира, где жизнь - вечный празд­
ник и торжество...
Проходило восемь минут. Звенел звонок, свистел паровоз, и
сияющий поезд отходил от станции. Торопливо тушились огни на
перроне и в буфете. Сразу наступали темные будни. И Ромашов
всегда подолгу с тихой, мечтательной грустью следил за красным
фонариком, который плавно раскаливался сзади последнего ваго­
на, уходя во мрак ночи и становясь едва заметной искоркой.
«Пойду на вокзал», - подумал Ромашов. Но тотчас же он по­
глядел на свои калоши и покраснел от колючего стыда. Это были
тяжелые резиновые калоши в полторы четверти глубиной, облеп-
19


А. И. Куприн
ленные доверху густой, как тесто, черной грязью. Такие калоши
носили все офицеры в полку. Потом он посмотрел на свою шинель,
обрезанную, тоже ради грязи, по колени, с висящей внизу бахро­
мой, с засаленными и растянутыми петлями, и вздохнул. На про­
шлой неделе, когда он проходил по платформе мимо того же курь­
ерского поезда, он заметил высокую, стройную, очень красивую
даму в черном платье, стоявшую в дверях вагона первого класса.
Она бьmа без шляпы, и Ромашов быстро, но отчетливо успел раз­
глядеть ее тонкий, правильный нос, прелестные маленькие и пол­
ные губы и блестящие черные волнистые волосы, которые от пря­
мого пробора посредине головы спускались вниз к щекам, закры­
вая виски, концы бровей и уши. Сзади нее, выглядывая из-за ее пле­
ча, стоял рослый молодой человек в светлой паре, с надменным
лицом и с усами вверх, как у императора Вильгельма, даже похо­
жий несколько на Вильгельма. Дама тоже посмотрела на Ромашо­
ва, и, как ему показалось, посмотрела пристально, со вниманием,
и, проходя мимо нее, подпоручик подумал, по своему обыкнове­
нию: «Глаза прекрасной незнакомки с удовольствием остановились
на стройной, худощавой фигуре молодого офицера». Но когда,
пройдя десять шагов, Ромашов внезапно обернулся назад, чтобы
еще раз встретить взгляд красивой дамы, он увидел, что и она, и ее
спутник с увлечением смеются, глядя ему вслед. Тогда Ромашов
вдруг с поразительной ясностью и как будто со стороны предста­
вил себе самого себя, свои калоши, шинель, бледное, лицо, близо­
рукость, свою обычную растерянность и неловкость, вспомнил свою
только что сейчас подуманную красивую фразу и покраснел мучи­
тельно, до острой боли, от нестерпимого стыда. И даже теперь, идя
один в полутьме весеннего вечера, он опять еще раз покраснел от
стыда за этот прошлый стыд.
-Нет, куда уж на вокзал, - прошептал с горькой безнадежно­
стью Ромашов. - Похожу немного, а потом домой".
Было начало апреля. Сумерки сгущались незаметно для глаза.
Тополи, окаймлявшие шоссе, белые, низкие домики с черепичны­
ми крышами по сторонам дороги, фигуры редких прохожих - все
почернело, утратило цвета и перспективу; все предметы обратились
в черные плоские силуэты, но очертания их с прелестной четкос­
тью стояли в смуглом воздухе. На западе за городом горела заря.
Точно в жерло раскаленного, пьmающего жидким золотом вулка­
на сваливались тяжелые сизые облака и рдели кроваво-красными,
20


Повести
и янтарными, и фиолетовыми огнями. А над вулканом поднима­
лось куполом вверх, зеленея бирюзой и аквамарином, кроткое ве­
чернее весеннее небо.
Медленно идя по шоссе, с трудом волоча ноги в огромных ка­
лошах, Ромашов неотступно глядел на этот волшебный пожар. Как
и всегда, с самого детства, ему чудилась за яркой вечерней зарей
какая-то таинственная, светозарная жизнь. Точно там, далеко-да­
леко за облаками и за горизонтом, пьmал под невидимым отсюда
солнцем чудесный, ослепительно прекрасный город, скрытый от
глаз тучами, проникнутыми внутренним огнем. Там сверкали не­
стерпимым блеском мостовые из золотых плиток, возвышались
причудливые купола и башни с пурпурными крышами, сверкали
брильянты в окнах, трепетали в воздухе яркие разноцветные фла­
ги. И чудилось, что в этом далеком и сказочном городе живут
радостные, ликующие люди, вся жизнь которых похожа на слад­
кую музыку, у которых даже задумчивость, даже грусть - оча­
ровательно нежны и прекрасны. Ходят они по сияющим площа­
дям, по тенистым садам, между цветами и фонтанами, ходят, бо­
гоподобные, светлые, полные неописуемой радости, не знающие
преград в счастии и желаниях, не омраченные ни скорбью, ни
стыдом, ни заботой".
Неожиданно вспомнилась Ромашову недавняя сцена на плацу,
грубые крики полкового командира, чувство пережитой обиды,
чувство острой и в то же время мальчишеской неловкости перед
солдатами. Всего больнее бьmо для него то, что на него кричали
совсем точно так же, как и он иногда кричал на этих молчаливых
свидетелей его сегодняшнего позора, и в этом сознании бьmо что­
то уничтожавшее разницу положений, что-то принижавшее его
офицерское и, как он думал, человеческое достоинство.
И в нем тотчас же, точно в мальчике, - в нем и в самом деле
осталось еще много ребяческого, - закипели мстительные, фанта­
стические, опьяняющие мечты. «Глупости! Вся жизнь передо мной!
- думал Ромашов, и, в увлечении своими мыслями, он зашагал
бодрее и задышал глубже. - Вот, назло им всем, завтра же с утра
засяду за книги, подготовлюсь и поступлю в академию. Труд! О,
трудом можно сделать все, что захочешь. Взять только себя в руки.
Буду зубрить, как бешеный". И вот, неожиданно для всех, я выдер­
живаю блистательно экзамен. И тогда наверно все они скажут: «Что
21


А. И. Куприн
же тут такого уди вительного? Мы бьши заранее в этом уверены.
Такой способный, милый, талантливый молодой человек».
И Ромашов поразительно живо увидел себя ученым офицером
генерального штаба, подающим громадные надежды ". Имя его
записано в академии на золотую доску. Профессора сулят ему бле­
стящую будущность, предлагают остаться при академии, но - нет
- он идет в строй. Надо отбывать срок командования ротой. Не­
пременно, уж непременно в своем полку. Вот он приезжает сюда ­
изящный, снисходительно-небрежный, корректный и дерзко-веж­
ливый, как те офицеры генерального штаба, которых он видел на
прошлогодних больших маневрах и на съемках. От общества офи­
церов он сторонится. Грубые армейские привычки, фамильярность,
карты, попойки - нет, это не для него : он помнит, что здесь толь­
ко этап на пути его дальнейшей карьеры и славы.
Вот начались маневры. Большой двухсторонний бой. Полков­
ник Шульгович не понимает диспозиции, путается, суетит людей и
сам суетится, - ему уже делал два раза замечание через ординар­
цев командир корпуса. «Ну, капитан, выручайте, - обращается он
к Ромашову. - Знаете, по старой дружбе. Помните, хе-хе-хе, как
мы с вами ссорились? Уж пожалуйста». Лицо сконфуженное и за­
искивающее. Но Ромашов , безукоризненно отдавая честь и подав­
шись вперед на седле, отвечает с спокойно-высокомерным видом:
«Виноват, господин полковник". Это - ваша обязанность распо­
ряжаться передвижениями полка. М ое дело - принимать приказа­
ния и исполнять их" .» А уж от командира корпуса летит третий
ординарец с новым выговором.
Блестящий офицер генерального штаба Ромашов идет все выше
и выше по пути служебной карьеры ". Вот вспыхнуло возмущение
рабочих на большом сталелитейном заводе. Спешно вытребована
рота Ромашова. Ночь, зарево пожара, огромная воющая толпа,
летят камни". Стройный, красивый капитан выходит вперед роты .
Это - Ромашов. «Братцы, - обращается он к рабочим, - в тре­
тий, и последний, раз предупреждаю, что буду стрелять!"» Крики,
свист, хохот" . Камень ударяет в плечо Ромашову, но его мужествен­
ное, открытое лицо остается спокойным . Он поворачивается на­
зад, к солдатам, у которых глаза пьшают гневом, потому что оби­
дели их обожаемого начальника. «Прямо по толпе, пальба ротою".
Рота-а, пли!"» Сто выстрелов сливаются в один. Рев ужаса. Десят­
ки мертвых и раненых валятся в кучу". Остальные бегут в беспо-
22


Повести
рядке, некоторые становятся на колени, умоляя о пощаде. Бунт ус­
мирен . Ромашова ждет впереди благодарность начальства и награ­
да за примерное мужество .
А там война". Нет, до войны лучше Ромашов поедет военным
шпионом в Германию. Изучит немецкий язык до полного совер­
шенства и поедет. Какая упоительная отвага! Один, совсем один, с
немецким паспортом в кармане, с шарманкой за плечами. Обяза­
тельно с шарманкой . Ходит из города в город, вертит ручку шар­
манки, собирает пфенниги, притворяется дураком и в то же время
потихоньку снимает планы укреплений, складов, казарм, лагерей.
Кругом вечная опасность. Свое правительство отступилось от него,
он вне законов. Удастся ему достать ценные сведения -унего день­
ги, чины, положение, известность, нет - его расстреляют без суда,
без всяких формальностей, рано утром во рву какого-нибудь косо­
го капонира. Вот ему сострадательно предлагают завязать глаза
косынкой, но он с гордостью швыряет ее на землю. «Разве вы ду­
маете, что настоящий офицер боится поглядеть в лицо смерти?»
Старый полковник говорит участливо : «Послушайте, вы молоды,
мой сын в таком же возрасте, как и вы. Назовите вашу фамилию,
назовите только вашу национальность, и мы заменим нам смерт­
ную казнь заключением». Но Ромашов перебивает его с холодной
вежливостью: «Это напрасно, полковник, благодарю вас. Делайте
свое дело». Затем он обращается ко взводу стрелков. «Солдаты, -
говорит он твердым голосом, конечно, по-немецки, - прошу вас о
товарищеской услуге: цельтесь в сердце!» Чувствительный лейте­
нант, едва скрывая слезы, машет белым платком. Залп".
Эта картина вышла в воображении такой живой и яркой, что
Ромашов, уже давно шагавший частъ1ми, большими шагами и глу­
боко дышавший, вдруг задрожал и в ужасе остановился на месте со
сжатыми судорожно кулаками и бьющимся сердцем. Но тотчас же,
слабо и виновато улыбнувшись самому себе в темноте, он съежил­
ся и продолжал путь.
Но скоро быстрые, как поток, неодолимые мечты опять овла­
дели им. Началась ожесточенная, кровопролитная война с Прусси­
ей и Австрией. Огромное поле сражения, трупы, гранаты, кровь,
смерть! Это генеральный бой, решающий всю судьбу кампании.
Подходят последние резервы, ждут с минуты на минуту появления
в тьшу неприятеля обходной русской колонны. Надо выдержать
ужасный натиск врага, надо отстояться во что бы то ни стало. И
23


А.И.Куприн
самый страшный огонь, самые яростные усилия неприятеля направ­
лены на Керенский полк. Солдаты дерутся, как львы, они ни разу
не поколебались, хотя ряды их с каждой секундой тают под градом
вражеских выстрелов.
Исторический момент! Продержаться бы еще минуту, две - и
победа будет вырвана у противника. Но полковник Шульгович в
смятении; он храбр - это бесспорно, но его нервы не выдержива­
ют этого ужаса. Он закрывает глаза, содрогается, бледнеет ... Вот
он уже сделал знак горнисту играть отступление, вот уже солдат
приложил рожок к губам, но в эту секунду из-за холма на взмьшен­
ной арабской лошади вьшетает начальник дивизионного штаба
полковник Ромашов. «Полковник, не сметь отступать! Здесь реша­
ется судьба России! .. » Шульгович вспыхивает: «Полковник! Здесь
я командую, и я отвечаю перед Богом и государем! Горнист, от­
бой!» Но Ромашов уже выхватил из рук трубача рожок. «Ребята,
вперед! Царь и родина смотрят на вас! Ура!» Бешено, с потрясаю­
щим криком ринулись солдаты вперед, вслед за Ромашовым. Все
смешалось, заволоклось дымом, покатилось куда-то в пропасть.
Неприятельские ряды дрогнули и отступают в беспорядке. А сзади
их, далеко за холмами, уже блестят шть1ки свежей, обходной ко­
лонны. «Ура, братцы, победа! .. »
Ромашов, который теперь уже не шел, а бежал, оживленно раз­
махивая руками, вдруг остановился и с трудом пришел в себя. По
его спине, по рукам и ногам, под одеждой, по голому телу, каза­
лось, бегали чьи-то холодные пальцы, волосы на голове шевели­
лись, глаза резало от восторженных слез. Он и сам не заметил, как
дошел до своего дома, и теперь, очнувшись от пьшких грез, с удив­
лением глядел на хорошо знакомые ему ворота, на жидкий фрукто­
вый сад за ними и на белый крошечный флигелек в глубине сада.
-Какие, однако, глупости лезут в башку! -прошептал он скон­
фуженно. И его голова робко ушла в приподнятые кверху плечи.
111
Придя к себе, Ромашов, как бьш в пальто, не сняв даже шашки,
лег на кровать и долго лежал, не двигаясь, тупо и пристально глядя
в потолок. У него болела голова и ломило спину, а в душе бьша
24


Повести
такая пустота, точно там никогда не рождалось ни мыслей, ни вос­
поминаний, ни чувств; не ощущалосьдаже ни раздражения, ни ску­
ки, а просто лежало что-то большое, темное и равнодушное.
За окном мягко гасли грустные и нежные зеленоватые апрельс­
кие сумерки. В сенях тихо возился денщик, осторожно гремя чем­
то металлическим.
«Вот странно, - говорил про себя Ромашов, - где-то я читал,
что человек не может ни одной секунды не думать. А я вот лежу и
ни о чем не думаю. Так ли это? Нет, я сейчас думал о том, что ниче­
го не думаю, -значит, все-таки какое-то колесо в мозгу вертелось.
И вот сейчас опять проверяю себя, стало быть, опять-таки думаю".»
И он до тех пор разбирался в этих нудных, запутанных мыслях,
пока ему вдруг не стало почти физически противно: как будто у
него под черепом распльшась серая, грязная паутина, от которой
никак нельзя бьшо освободиться. Он поднял голову с подушки и
крикнул:
- Гайнан!..
В сенях что-то грохнуло и покатилось - должно быть, само­
варная труба. В комнату ворвался денщик, так быстро и с таким
шумом отворив и затворив дверь, точно за ним гнались сзади.
- Я, ваше благородие! - крикнул Гайнан испуганным го-
лосом.
- От поручика Николаева никто не бьш?
- Никак нет, ваше благородие! - крикнул Гайнан .
Между офицером и денщиком давно уже установились прость1е,
доверчивые, даже несколько любовно-фамильярные отношения. Но
когда дело доходило до казенных официальных ответов, вроде «точ­
но так», «никак нет», «здравия желаю», «не могу знать», то Гайнан
невольно выкрикивQ.Л их тем деревянным, сдавленным, бессмыс­
ленным криком, каким всегда говорят солдаты с офицерами в
строю. Это бьша бессознательная привычка, которая въелась в него
с первых дней его новобранства и, вероятно, засела на всю жизнь .
Гайнан бьш родом черемис, а по религии - идолопоклонник.
Последнее обстоятельство почему-то очень льстило Ромашову. В
полку между молодыми офицерами бьша распространена доволь­
но наивная, мальчишеская, смехотворная игра: обучать денщиков
разным диковинным, необыкновенным вещам. Веткин, например,
когда к нему приходили в гости товарищи, обыкновенно спраши­
вал своего денщика-молдаванина: <<А что , Бузескул, осталось у нас
25


А.И. Куприн
в погребе еще шампанское?» Бузескул отвечал на это совершенно
серьезно : «Никак нет, ваше благородие, вчера изволили выпить
последнюю дюжину» . Другой офицер, подпоручик Епифанов, лю­
бил задавать своему денщику мудреные, пожалуй, вряд ли ему са­
мому понятные вопросы. «Какого ты мнения, друг мой, - спра­
шивал он, - о реставрации монархического начала в современной
Франции?» И денщик, не сморгнув, отвечал: «Точно так, ваше бла­
городие, это выходит очень хорошо». Поручик Бобетинский учил
денщика катехизису, и тот без запинки отвечал на самые удиви­
тельные, оторванные от всего вопросы: «Почему сие важно в-тре­
тьих?» - «Сие в-третьих не важно», или: «Какого мнения о сем
святая церковь?» - «Святая церковь о сем умалчивает». У него же
денщик декламировал с нелепыми трагическими жестами монолог
Пимена из «Бориса Годунова». Распространена бьmа также мане­
ра заставлять денщиков говорить по-французски: бонжур, мусьё;
бонн нюит, мусьё; вуле ву дю те, му-сьё* - и все в том же роде, что
придумывалось, как оттяжка, от скуки, от узости замкнутой жиз­
ни, от отсутствия других интересов, кроме служебных .
Ромашов часто разговаривал с Гайнаном о его богах, о кото­
рых, впрочем, сам черемис имел довольно темные и скудные поня­
тия, а также, в особенности, о том, как он принимал присягу на
верность престолу и родине. А принимал он присягу действитель­
но весьма оригинально. В то время когда формулу присяги читал
1
православным - священник, католикам - ксендз, евреям - рав-
вин, протестантам, за неимением пастора - штабс-капитан Диц, а
магометанам - поручик Бек-Агамалов, - с Гайнаном бьmа со­
всем особая история. Полковой адъютант поднес поочередно ему
и двум его землякам и единоверцам по куску хлеба с солью на ост­
рие шашки, и те, не касаясь хлеба руками, взяли его ртом и тут же
съели. Символический смысл этого обряда бьm, кажется, таков: вот
я съел хлеб и соль на службе у нового хозяина, - пусть же меня
покарает железо, если я буду неверен . Гайнан, по-видимому, не­
сколько гордился этим исключительным обрядом и охотно о нем
вспоминал. А так как с каждым новым разом он вносил в свой рас­
сказ все новые и новые подробности, то в конце концов у него по­
лучилась какая-то фантастическая, невероятно нелепая и вправду
* Здравствуйте, сударь; доброй ночи, сударь; хотите чаю , сударь
(франц.).
26


Кадр из кинофильма «Поединок».


Повести
смешная сказка, весьма занимавшая Ромашова и приходивших к
нему подпоручиков.
Гайнан и теперь думал, что поручик сейчас же начнет с ним
привычный разговор о богах и о присяге, и потому стоял и хитро
улыбался в ожидании. Но Ромашов сказал вяло:
- Ну, хорошо ... ступай себе...
- Суртук тебе новый приготовить, ваше благородие? - забот-
ливо спросил Гайнан.
Ромашов молчал и колебался . Ему хотелось сказать - да... по­
том - нет, потом опять - да. Он глубоко, по-детски, в несколько
приемов, вздохнул и ответил уньшо:
-
Нет уж, Гайнан ... зачем уже ... Бог с ними ... Давай, братец,
самовар, да потом сбегаешь в собрание за ужином. Что уж!
«Сегодня нарочно не пойду, - упрямо, но бессильно подумал
он. - Невозможно каждый день надоедать людям, да и ... вовсе мне
там, кажется, не рады».
В уме это решение казалось твердым, но гд е-то глубоко и пота­
ённо в душе, почти не проникая в сознание, копошилась уверен­
ность, что он сегодня, как и вчера, как делал это почти ежедневно в
последние три месяца, все-таки пойдет к Николаевым. Каждый день,
уходя от них в двенадцать часов ночи, он, со стыдом и раздражени­
ем на собственную бесхарактерность, давал себе честное слово про­
пустить неделю или две, а то и вовсе перестать ходить к ним. И
пока он шел к себе, пока ложился в постель, пока засьmал, он верил
тому, что ему будет легко сдержать свое слово. Но проходила ночь,
медленно и противно влачился день, наступал вечер, и его опять
неудержимо тянуло в этот чистый, светлый дом, в уютные комна­
ты, к этим спокойным и веселым людям и, главное, к сладостному
обаянию женской красоты, ласки и кокетства.
Ромашов сел на кровати. Становилось темно, но он еще хоро­
шо видел всю свою комнату. О, как надоело ему видеть каждый
день все те же убогие немногочисленные предметы его «обстанов­
ки». Лампа с розовым колпаком-тюльпаном на крошечном пись­
менном столе, рядом с круглым, торопливо стучащим будильни­
ком и чернильницей в виде мопса; на стене вдоль кровати войлоч­
ный ковер с изображением тигра и верхового арапа с копьем; жи­
денькая этажерка с книгами в одном углу, а в другом фантасти­
ческий силуэт виолончельного футляра; над единственным окном
соломенная штора, свернутая в трубку; около двери простыня,
27


А.И .Куприн
закрывающая вешалку с платьем. У каждого холостого офицера, у
каждого подпрапорщика бьmи неизменно точно такие же вещи, за
исключением, впрочем, виолончели; ее Ромашов взял из полково­
го оркестра, где она бьmа совсем не нужна, но, не выучив даже ма­
жорной гаммы, забросил и ее и музыку еще год тому назад.
Год тому назад с небольшим Ромашов, только что выйдя из во­
енного училища, с наслаждением и гордостью обзаводился этими
пошлыми предметами. Конечно - своя квартира, собственные
вещи, возможность покупать, выбирать по своему усмотрению, ус­
траиваться по своему вкусу - все это наполняло самолюбивым
восторгом душу двадцатилетнего мальчика, вчера только сидев­
шего на ученической скамейке и ходившего к чаю и завтраку в
строю, вместе с товарищами . И как много было надежд и планов в
то время, когда покупались эти жалкие предметы роскоши! .. Какая
строгая программа жизни намечалась! В первые два года - осно­
вательное знакомство с классической литературой, систематичес­
кое изучение французского и немецкого языков, занятия музыкой.
В последний год - подготовка к академии. Необходимо бьmо сле­
дить за общественной жизнью, за литературой и наукой, и для это­
го Ромашов подписался на газету и на ежемесячный популярный
журнал. Для самообразования бьmи приобретены: «Психология»
Вундта, «Физиология» Льюиса, «Самодеятельность» Смайльса ...
И вот книги лежат уже девять месяцев на этажерке, и Гайнан
забывает сметать с них пьmь, газеты с неразорванными бандероля­
ми валяются под письменным столом, журнал больше не высьmа­
ют за невзнос очередной полугодовой платы, а сам подпоручик
Ромашов пьет много водки в собрании, имеет длинную, грязную и
скучную связь с полковой дамой, с которой вместе обманывает ее
чахоточного и ревнивого мужа, играет в штос и все чаще и чаще
тяготится и службой, и товарищами, и собственной жизнью.
-
Виноват, ваше благородие! - крикнул денщик, внезапно с
грохотом выскочив из сеней. Но тотчас же он заговорил совершен­
но другим, прость1м и добродушным тоном:
-
Забьm сказать. Тебе от барыни Петерсон письма пришла.
Денщик принес, велел тебе ответ писать.
Ромашов, поморщившись, разорвал длинный, узкий розовый
конверт, на углу которого летел голубь с письмом в клюве.
- Зажги лампу, Гайнан, - приказал он денщику.
28


Повести
«Милый, дорогой, усатенький Жоржик, - читал Ромашов хо­
рошо знакомые ему, катящиеся вниз, неряшливые строки. -Ты не
был у нас вот уже целую неделю, и я так за тобой скучилась, что
всю прошлую ночь проплакала. Помни одно, что если ты хочешь с
меня смеяться, то я этой измены не перенесу. Один глоток с пу­
зырька с морфием, и я перестану навек страдать, а тебя сгрызет
совесть. Приходи непременно сегодня в 71/2 часов вечера. Его не
будет дома, он будет на тактических занятиях, и я тебя крепко, креп­
ко, крепко расцелую, как только смогу. Приходи же. Целую тебя
1000 ООО 000... раз . Вся твоя Раиса.
Р. S. Помнишь ли, милая, ветки могучие
Ивы над этой рекой,
Ты мне дарила лобзания жгучие,
Их разделял я с тобой.
Р.
Р. Р. S. Вы непременно, непременно должны быть в собрании
на вечере в следующую субботу. Я вас заранее приглашаю на 3-ю
кадриль. По значению!!!!!!
R.P. ».
И наконец, в самом низу четвертой страницы бьшо изображено
следующее:
я
здесь
поцеловала
От письма пахло знакомыми духами - персидской сиренью;
капли этих духов желтыми пятнами засохли кое-где на бумаге, и
под ними многие буквы распльшись в разные стороны. Этот при­
торный запах, вместе с пошло-игривым тоном письма, вместе с
выплывшим в воображении рыжеволосым, маленьким, лживым
лицом, вдруг поднял в Ромашове нестерпимое отвращение. Он со
зл обным наслаждением разорвал письмо пополам, потом сложил
и разорвал на четыре части, и еще, и еще, и когда наконец рукам
стало трудно рвать, бросил клочки под стол, крепко стиснув и ос­
калив зубы. И все-таки Ромашов в эту секунду успел по своей при­
вычке подумать о самом себе карmнно в третьем лице:
29


А.И.Куприн
«И он рассмеялся горьким, презрительным смехом».
Вместе с тем он сейчас же понял, что непременно пойдет к Ни­
колаевым. «Но это уж в самый, самый последний раз!» - пробо­
вал он обмануть самого себя. И ему сразу стало весело и спокойно:
- Гайнан, одеваться!
Он с нетерпением умылся , надел новый сюртук, надушил чи­
стый носовой платок цветочным одеколоном . Но когда он, уже
совсем одетый, собрался выходить, его неожиданно остановил
Гайнан.
-
Ваше благородие! - сказал черемис необычным мягким и
просительным тоном и вдруг затанцевал на месте.
Он всегда так танцевал, когда сильно волновался или смущал­
ся чем-нибудь: выдвигал то одно; то другое колено вперед, пово­
дил плечами, вытягивал и прямил шею и нервно шевелил пальцами
опущенных рук .
- Что тебе еще?
-
Ваше благородие, хочу тебе, поджаласта, очень попросить.
Подари мне белый господин.
- Что такое? Какой белый господин?
- А который велел выбросить. Вот этот, вот... Он показал паль-
цем за печку, где стоял на полу бюст Пушкина, приобретенный как­
то Ромашовым у захожего разносчика. Этот бюст, кстати, изобра­
жавший, несмотря на надпись на нем, старого еврейского маклера,
а не великого русского поэта, бьш так уродливо сработан, так за­
сижен мухами и так намозолил Ромашову глаза, что он действи­
тельно приказал на днях Гайнану выброс6ТЬ его на двор.
- Зачем он тебе? - спросил подпоручик, смеясь. - Да бери,
сделай милость, бери. Я очень рад. Мне не нужно. Только за­
чем тебе?
Гайнан молчал и переминался с ноги на ногу.
- Ну, да ладно, Бог с тобой, - сказал Ромашов. - Только ты
знаешь, кто это?
Гайнан ласково и смущенно улыбнулся и затанцевал пуще
прежнего .
- Я не знай ... - И утер рукавом губы.
- Не знаешь - так знай. Это - Пушкин. Александр Сергеич
Пушкин. Понял? Повтори за мной: Александр Сергеич ...
- Бесиев, - повторил решительно Гайнан.
30


По11ести
- Бесиев? Ну, пусть будет Бесиев, - согласился Ромашов. -
Однако я ушел. Если придут от Петерсонов, скажешь, что подпо­
ручик ушел, а куда - неизвестно. Понял? А если что-нибудь по
службе, то беги за мной на квартиру поручика Николаева. Про­
щай, старина! .. Возьми из собрания мой ужин и можешь его съесть.
Он дружелюбно хлопнул по плечу черемиса, который в ответ
молча улыбнулся ему широко, радостно и фамильярно.
IV
На дворе стояла совершенно черная, непроницаемая ночь, так
что сначала Ромашову приходилось, точно слепому, ощупывать
перед собой дорогу. Ноги его в огромных калошах уходили глубо­
ко в густую, как рахат-лукум, грязь и вьmезали оттуда со свистом и
чавканьем. Иногда одну из калош засасывало так сильно, что из
нее выскакивала нога, и тогда Ромашову приходилось, балансируя
на одной ноге, другой ногой впотьмах наугад отыскивать исчез­
нувшую калошу.
Местечко точно вымерло, даже собаки не лаяли. Из окон ни­
зеньких белых домов кое-где струился туманными прямыми поло­
сами свет и длинными косяками ложился на желто-бурую блестя­
щую землю. Но от мокрых и липких заборов, вдоль которых все
время держался Ромашов, от сырой коры тополей, от дорожной
грязи пахло чем-то весенним, крепким, счастливым, чем-то бессоз­
нательно и весело раздражающим. Даже сильный ветер, стреми­
тельно носившийся по улицам, дул по-весеннему неровно, преры­
висто, точно вздрагивая, путаясь и шаля.
Перед домом, который занимали Николаевы, подпоручик ос­
тановился, охваченный минутной слабостью и колебанием. Малень­
кие окна бьmи закрыты плотными коричневыми занавесками, но
за ними чувствовался ровный, яркий свет. В одном месте портьера
загнулась, образовав длинную, узкую щель. Ромашов припал го­
ловой к стеклу, волнуясь и стараясь дышать как можно тише, точ­
но его могли услышать в комнате .
Он увидел лицо и плечи Александры Петровны, сидевшей глу­
боко и немного сгорбившись на знакомом диване из зеленого рип-
3-3166
31


А.И.Куприн
са . По этой позе и по легким движениям тела, по опущенной низко
голове видно бьmо, что она занята рукодельем.
Вот она внезапно выпрямилась, подняла голову кверху и глу­
боко передохнула ... Губы ее шевелятся ... «Что она говорит? - ду­
мал Ромашов. - Вот улыбнулась. Как это странно - глядеть сквозь
окно на говорящего человека и не слышать его !»
Улыбка внезапно сошла с лица Александры Петровны, лоб на­
хмурился. Опять быстро, с настойчивым выражением зашевелились
губы, и вдруг опять ул ыбка - шаловливая и насмешливая. Вот
покачала головой медленно и отрицательно. «Может быть, это про
меня?» - робко подумал Ромашов. Чем-то тихим, чисть1м, беспеч­
но-спокойным веяло на него от этой молодой женщины, которую
он рассматривал теперь, точно нарисованную на какой-то живой,
милой, давно знакомой картине. «Шурочка!» - прошептал Рома­
шов нежно.
Александра Петровна неожиданно подняла лицо от работы
и быстро, с тревожным выражением повернула его к окну. Ро­
машову показалось, что она смотрит прямо ему в гл аза. У него
от испуга сжалось и похолодело сердце, и он поспешно отпря­
нул за выступ стены. На одну минуту ему стало совестно. Он уже
почти готов был вернуться домой, но преодолел себя и через
калитку прошел в кухню.
В то время как денщик Николаевых снимал с него грязные
калоши и очищал ему кухонной тряпкой сапоги, а он протирал
платком запотевшие в тепле очки, поднося их вплотную к бли­
зоруким гл азам, из гостиной послышался звонкий голос Алек­
сандры Петровны:
- Степан, это приказ принесли?
«Это она нарочно! - подумал, точно казня себя, подпоручик.
- Знает ведь, что я всегда в такое время прихожу».
-Нет, это я, Александра Петровна! - крикнул он в дверь фаль-
шивым голосом.
-
А! Ромочка! Ну, входите, входите. Чего вы там застряли?
Володя, это Ромашов пришел.
Ромашов вошел, смущенно и неловко сгорбившись и без нуж­
ды потирая руки .
- Воображаю, как я вам надоел, Александра Петровна.
32


Повести
Он сказал это, думая, что у него выйдет весело и развязно, но
вышло неловко и, как ему тотчас же показалось, страшно неесте­
ственно.
- Опять за глупости! - воскликнула Александра Петровна. -
Садитесь, будем чай пить .
Глядя ему в глаза внимательно и ясно, она, по обыкновению,
энергично пожала своей маленькой, теплой и мягкой рукой его хо­
лодную руку.
Николаев сидел спиной к ним, у стола, заваленного книгами,
атласами и чертежами. Он в этом году должен бьш держать экза­
мен в академию генерального штаба и весь год уп орно, без отдыха
готовился к нему. Это бьш уже третий экзамен, так как два года
подряд он проваливался .
Не оборачиваясь назад, глядя в раскрытую перед ним книгу,
Николаев протянул Ромашову руку через плечо и сказал спокой­
ным, густым голосом:
-Здравствуйте, Юрий Алексеич. Новостей нет? Шурочка! Дай
ему чаю. Уж простите меня, я занят.
«Конечно, я напрасно пришел, - опять с отчаянием подумал
Ромашов . - О, я дурак !»
- Нет, какие же новости ... Центавр разнес в собрании подпол­
ковника Леха. Тот бьш совсем пьян, говорят. Везде в ротах требует
рубку чучел ... Епифана закатал под арест.
- Да? - рассеянно переспросил Николаев. - Скажите пожа­
луйста.
- Мне тоже влетело - на четверо суток ... Одним словом, но­
вости старые.
Ромашову казалось, что голос у него какой-то чужой и такой
сдавленный, точно в горле что-то застряло. «Каким я, должно быть,
кажусь жалким!» - подумал он, но тотчас же успокоил себя тем
обычным приемом, к которому часто прибегают застенчивые люди:
«Ведь это всегда, когда конфузишься, то думаешь, что все это ви­
дят, а на самом дело только тебе это заметно, а другим вовсе нет».
Он сел на кресло рядом с Шурочкой, которая, быстро мелькая
крючком, вязала какое-то кружево. Она никогда не сидела без дела,
и все скатерти, салфеточки, абажуры и занавески в доме бьши свя­
заны ее руками.
Ромашов осторожно взял пальцами нитку, шедшую от клубка
к ее руке, и спросил:
33


А.И.Куприн
- Как называется это вязанье?
- Гипюр. Вы в десятый раз спрашиваете.
Шурочка вдруг быстро, внимательно взглянула на подпоручи­
ка и так же быстро опустила глаза на вязанье. Но сейчас же опять
подняла их и засмеялась.
- Да вы ничего, Юрий Алексеич." вы посидите и оправьтесь
немного . «Оправьсь!» - как у вас командуют.
Ромашов вздохнул и покосился на могучую шею Николаева,
резко белевшую над вороmиком серой тужурки.
- Счастливец Владимир Ефимыч, - сказал он. - Вот летом в
Петербург поедет". в академию поступит.
-
Ну, это еще надо посмотреть! - задорно, по адресу мужа,
воскликнула Шурочка. -Два раза с позором возвращались в полк.
Теперь уж в последний.
Николаев обернулся назад. Его воинственное и доброе лицо с
пушистыми усами покраснело, а большие, темные, воловьи глаза
сердито блеснули.
- Не болтай глупостей, Шурочка! Я сказал: выдержу - и вы­
держу. - Он крепко стукнул ребром ладони по столу. - Ты толь­
ко сидишь и каркаешь. Я сказал !"
-Я сказал! - передразнила его жена и тоже, как и он, ударила
маленькой смуглой ладонью по колену. - А ты вот лучше скажи­
ка мне, каким условиям должен удовлетворять боевой порядок ча­
сти? Вы знаете, - бойко и лукаво засмеялась она глазами Ромашо­
ву, - я ведь лучше его тактику знаю . Ну-ка, ты, Володя, офицер
генерального штаба, - каким условиям?
-
Глупости, Шурочка, отстань, - недовольно буркнул Ни­
колаев.
Но вдруг он вместе со стул ом повернулся к жене, и в его широ­
ко раскрывшихся красивых и глуповатых глазах показалось расте­
рянное недоумение, почти испуг.
- Постой, девочка, а ведь Я и в самом деле не все помню . Бое­
вой порядок? Боевой порядок должен быть так построен, чтобы он
как можно меньше терял от огня, потом, чтобы бьшо уд обно ко­
мандовать ". Потом." постой".
-
За постой деньги платят, - торжествующе перебила
Шурочка.
И она заговорила скороговоркой, точно первая ученица, опус­
тив веки и покачиваясь:
34


Повести
- Боевой порядок должен удовлетворять следующим услови­
ям: поворотливости, подвижности, гибкости, удобству командова­
ния, приспособляемости к местности; он должен возможно меньше
терпеть от огня, легко свертываться и развертываться и быстро
переходить в походный порядок". Все!"
Она открыла глаза, с трудом перевела дух и, обратив смеющее­
ся, подвижное лицо к Ромашову, спросила:
-Хорошо?
- Черт, какая память! - завистливо, но с восхищением произ-
нес Николаев, углубляясь в свои тетрадки .
- Мы ведь всё вместе, - пояснила Шурочка. -Ябы хоть сей­
час выдержала экзамен. Самое главное, - она ударила по воздуху
вязальным крючком, - самое главное - система. Наша система
-
это мое изобретение, моя гордость. Ежедневно мы проходим
кусок из математики, кусок из военных наук - вот артил
л
ерия мне,
правда, не дается: все какие-то противные формулы, особенно в
баллистике, - потом кусочек из уставов. Затем через день оба язы­
ка и через день география с историей.
- А русский? - спросил Ромашов из вежливости.
- Русский? Это - пустое. Правописание по Гроту мы уже одо-
лели. А сочинения ведь известно какие. Одни и те же каждый год.
«Para pacem, para bellum» *. «Характеристика Онегина в связи с его
ЭПОХОЙ»".
И вдруг, вся оживившись, отнимая из рук подпоручика нитку,
как бы для того, чтобы его ничто не развлекало, она страстно заго­
ворила о том, что составляло весь интерес, всю главную суть ее
теперешней жизни:
-Яне могу, не могу здесь оставаться, Ромочка! Поймите меня!
Остаться здесь - это значит опуститься, стать полковой дамой,
ходить на ваши дикие вечера, сплетничать, интриговать и злиться
по поводу разных суточных и прогонных ". каких-то грошей!"
бррр". устраивать поочередно с приятельницами эти пошлые «бал­
кн», играть в винт" . Вот, вы говорите, у нас уютно. Да посмотрите
же, ради Бога, на это мещанское благополучие! Эти филе и гипюр­
чики - я их сама связала, это платье, которое я сама переделыва­
ла, этот омерзительный мохнатенький ковер из кусочков". все это
гадость, гадость! Поймите же, милый Ромочка, что мне нужно об-
• "Если хочешь мира, готовься к войне" (лат. ) .
35


А.И.Куприн
щество, большое, настоящее общество, свет, музыка, поклонение,
тонкая лесть, умные собеседники. Вы знаете, Володя пороху не
выдумает, но он честный, смелый, трудолюбивый человек. Пусть
он только пройдет в генеральный штаб, и - клянусь - я ему сде­
лаю блестящую карьеру. Я знаю языки, я сумею себя держать в ка­
ком угодно обществе, во мне есть - я не знаю, как это выразить, -
есть такая гибкость души, что я всюду найдусь, ко всему сумею
приспособиться". Наконец, Ромочка, поглядите на меня, погляди­
те внимательно. Неужели я уж так неинтересна как человек и не­
красива как женщина, чтобы мне всю жизнь киснуть в этой трущо­
бе, в этом гадком местечке, которого нет ни на одной географичес­
кой карте!
И она, поспешно закрыв лицо платком, вдруг расплакалась злы­
ми, самолюбивыми, гордыми слезами.
Муж, обеспокоенный, с недоумевающим и растерянным видом,
тотчас же подбежал к ней. Но Шурочка уже успела справиться с
собой и отняла платок от лица. Слез больше не бьmо, хотя глаза ее
еще сверкали злобным, страстным огоньком.
-
Ничего , Володя, ничего, милый, - отстранила она его
рукой.
И, уже со смехом обращаясь к Ромашову и опять отнимая у него
из рук нитку, она спросила с капризным и кокетливым смехом:
- Отвечайте же, неуклюжий Ромочка, хороша я или нет? Если
женщина напрашивается на комплимент, то не ответить ей - верх
невежливости!
- Шу рочка, ну как тебе не стыдно, - рассудительно произнес
с своего места Николаев.
Ромашов страдальчески-застенчиво улыбнулся, но вдруг отве­
тил чуть-чуть задрожавшим голосом, серьезно и печально:
- Очень красивы!"
Шурочка крепко зажмурила глаза и шаловливо затрясла голо­
вой, так что разбившиеся волосы запрыгали у нее по лбу.
- Ро-омочка, какой вы смешно-ой! - пропела она тоненьким
детским голоском.
А подпоручик, покраснев, подумал про себя, по обыкновению :
«Его сердце бьmо жестоко разбито ".»
Все помолчали. Шурочка быстро мелькала крючком. Владимир
Ефимович, переводивший на немецкий язык фразы из самоучителя
Туссена и Лангеншейдта, тихонько бормотал их себе под нос. Слыш-
36


Повести
но бьmо, как потрескивал и шипел огонь в лампе, прикрытой жел­
тым шелковым абажуром в виде шатра. Ромашов опять завладел
ниткой и потихоньку, еле заметно для самого себя, потягивал ее из
рук молодой женщины. Ему доставляло тонкое и нежное наслаж­
дение чувствовать, как руки Шурочки бессознательно сопротивля­
лись его осторожным усилиям. Казалось, что какой-то таинствен­
ный, связывающий и волнующий ток струился по этой нитке.
В то же время он сбоку, незаметно, но неотступно глядел на ее
склоненную вниз голову и думал, едва-едва шевеля губами, произ­
нося слова внутри себя, молчаливым шепотом, точно ведя с Шу­
рочкой интимный и чувственный разговор:
«Как она смело спросила: хороша ли я? О! Ты прекрасна! Ми­
лая! Вот я сижу и гляжу на тебя - какое счастье! Слушай же: я
расскажу тебе, как ты красива. Слушай. У тебя бледное и смуглое
лицо . Страстное лицо . И на нем красные, горящие губы - как они
должны целовать! - и глаза, окруженные желтоватой тенью ". Ког­
ла ты смотришь прямо, то белки твоих глаз чуть-чуть голубые, а в
больших зрачках мутная, глубокая синева. Ты не брюнетка, но в
тебе есть что-то цыганское. Но зато твои волосы так чисты и тонки
и сходятся сзади в узел с таким аккуратным, наивным и деловитым
выражением, что хочется тихонько потрогать их пальцами . Ты
маленькая, ты легкая, я бы поднял тебя на руки, как ребенка. Но
ты гибкая и сильная, у тебя грудь как у девушки, ты вся - порыви­
стая, подвижная. На левом ухе, внизу, у тебя маленькая родинка,
точно след от сережки, - это прелестно! "»
- Вы не читали в газетах об офицерском поединке? - спроси-
ла вдруг Шурочка.
Ромашов встрепенулся и с трудом отвел от нее глаза.
- Нет, не читал. Но слышал. А что?
-
Конечно, вы, по обыкновению, ничего не читаете. Право,
Юрий Алексеевич, вы опускаетесь . По-моему, вышло что-то неле­
пое. Я понимаю: поединки между офицерами - необходимая и
разумная вещь . - Шурочка убедительно прижала вязанье к груди .
- Но зачем такая бестактность? Подумайте: один поручик оскор­
бил другого. Оскорбление тяжелое, и общество офицеров поста­
новляет поединок. Но дальше идет чепуха и глупость. Условия ­
прямо вроде смертной казни: пятнадцать шагов дистанции и драться
до тяжелой раны". Если оба противника стоят на ногах, выстрелы
возобновляются. Но ведь это - бойня, это". я не знаю что ! Но,
37


А.И.Куприн
погодите, это только цветочки. На место дуэли приезжают все офи­
церы полка, чуть ли даже не полковые дамы, и даже где-то в кустах
помещается фотограф. Ведь это ужас, Ромочка! И несчастный под­
поручик, фендрик, как говорит Володя, вроде вас, да еще вдобавок
обиженный, а не обидчик, получает после третьего выстрела страш­
ную рану в живот и к вечеру умирает в мучениях. А у него, оказы­
вается, бьша старушка-мать и сестра, старая барышня, которые с
ним жили, вот как у нашего Михина ... Да послушайте же: для чего,
кому нужно бьшо делать из поединка такую кровавую буффонаду?
И это, заметьте, на самых первых порах, сейчас же после разреше­
ния поединков. И вот поверьте мне, поверьте! - воскликнула Шу­
рочка, сверкая загоревшимися глазами, -сейчас же сентименталь­
ные противники офицерских дуэлей, - о, я знаю этих презренных
либеральных трусов! - сейчас же они загалдят: «Ах, варварство!
Ах, пережиток диких времен! Ах, братоубийство!»
-
Однако вы кровожадны, Александра Петровна! - вставил
Ромашов.
- Не кровожадна, - нет! - резко возразила она. - Я жалост­
лива. Я жучка, который мне щекочет шею, сниму и постараюсь не
сделать ему больно. Но попробуйте понять, Ромашов, здесь про­
стая логика. Для чего офицеры? Для войны. Что для войны раньше
всего требуется? Смелость, гордость, умение не сморгнуть перед
смертью . Где эти качества всего ярче проявляются в мирное время?
В дуэлях. Вот и все. Кажется, ясно. Именно не французским офице­
рам необходимы поединки, - потому что понятие о чести, да еще
преувеличенное, в крови у каждого француза, - не немецким, -
потому что от рождения все немцы порядочны и дисциплиниро­
ванны, - а нам, нам, нам! Тогда у нас не будет в офицерской среде
карточных шулеров, как Арчаковский, или беспросыпных пьяниц,
вроде вашего Назанского; тогда само собой выведется амикошон­
ство, фамильярное зубоскальство в собрании, при прислуге, это
ваше взаимное сквернословие, пускание в голову друг другу гра­
финов, с целью все-таки не попасть, а промахнуться. Тогда вы не
будете за глаза так поносить друг друга. У офицера каждое слово
должно быть взвешено. Офицер - это образец корректности. И
потом, что за нежности: боязнь выстрела! Ваша профессия - рис­
ковать жизнью. Ах, да что !
Она капризно оборвала свою речь и с сердцем ушла в работу.
Опять стало тихо .
38


ПofJecmu
-
Шурочка, как перевести по-немецки - соперник? - спро-
сил Николаев, подымая голову от книги.
·
- Соперник? - Шурочка задумчиво потрогала крючком про­
бор своих мягких волос. - А скажи всю фразу.
- Тут сказано". сейчас, сейчас". Наш заграничный соперник".
- Unser auslandischer Nebenbubler, - быстро, тотчас же пере-
вела Шурочка.
- Унзер, - повторил шепотом Ромашов, мечтательно загля­
девшись на огонь лампы . «Когда ее что-нибудь взволнует, - поду­
мал он, - то слова у нее вылетают так стремительно, звонко и от­
четливо, точно сыплется дробь на серебряный поднос». - Унзер
- ка кое смешное сл ово". Унзер, унзер, унзер".
- Что вы шепчете, Ромочка? - вдруг строго спросила Алек-
сандра Петровна. - Не смейте бредить в моем присутствии.
Он улыбнулся рассеянной улыбкой.
- Я не брежу" . Я все повторял про себя: унзер, унзер. Какое
смешное сл ово".
- Что за глупости ". Унзер? Отчего смешное?
-
Видите ли". - О н затруднялся , как объяснить свою
мысль. - Если долго повторять какое-нибудь одно сл ово и вду­
мываться в него, то оно вдруг потеряет смысл и станет таким ".
как бы вам сказать?"
- Ах, знаю, знаю! - торопливо и радостно перебила его Шу­
рочка. - Но только это теперь не так легко делать, а вот раньше, в
детстве, - ах, как это бьшо забавно!"
- Да, да, именно в детстве. Да.
- Как же, я отлично помню. Даже помню слово, которое меня
особенно поражало: «может быть». Я все качалась с закрытыми
глазами и твердила: «Может быть, может бьrrь".» И вдруг - со­
всем позабывала, что оно значит, потом старалась - и не могла
вспомнить. Мне все казалось, будто это какое-то коричневое, крас­
новатое пятно с двумя хвостиками. Правда ведь?
Ромашов с нежностью поглядел на нее.
- Как это странно, что у нас одни и те же мысли, - сказал он
тихо . - А унзер, понимаете, это что-то высокое-высокое, что-то
худощавое и с жалом. Вроде как какое-то длинное, тонкое насеко­
мое, и очень зл ое.
- Унзер? - Шурочка подняла голову и, прищурясь, посмотре­
ла вдаль, в темный угол комнаты, стараясь представить себе то, о
39


А. И. Куприн
чем говорил Ромашов. - Нет, погодите: это что-то зеленое, ост­
рое. Ну да, ну да, конечно же - насекомое! Вроде кузнечика, толь­
ко противнее и злее". Фу, какие мы с вами глупые, Ромочка.
-
А то вот еще бывает, - начал таинственно Ромашов, - и
опять-таки в детстве это бьшо гораздо ярче. Произношу я какое­
нибудь слово и стараюсь тянуть его как можно дольше. Растяги­
ваю бесконечно каждую букву. И вдруг на один момент мне сдел а­
ется так странно, странно, как будто бы все вокруг меня исчезло. И
тогда мне делается удивительно, что это я говорю, что я живу, что
я думаю.
-
О, я тоже это знаю! - весело подхватила Шурочка. - Но
только не так . Я, бывало, затаиваю дыхание, пока хватит сил, и
думаю: вот я не дышу, и теперь еще не дышу, и вот до сих пор, и до
сих, и до сих". И тогда наступало это странное. Я чувствовала, как
мимо меня проходило время. Нет, это не то: может быть, вовсе вре­
мени не бьшо. Это нельзя объяснить.
Ромашов глядел на нее восхищенными глазами и повторял глу­
хим, счастливым, тихим голосом:
-
Да, да" .
этого нельзя объяснить ". Это странно". Это
необъяснимо...
- Ну, однако, господа психологи, или как вас там, довольно,
пора ужинать, - сказал Николаев, вставая со стула.
От долгого сиденья у него затекли ноги и заболела спина.
Вытянувшись во весь рост, он сильно потянулся вверх руками и
выгнул грудь, и все его большое, мускулистое тело захрустело в
суставах от этого мощного движения.
В крошечной, но хорошенькой столовой, ярко освещенной ви­
сячей фарфоровой матово-белой лампой, бьша накрыта холодная
закуска. Николаев не пил, но для Ромашова бьш поставлен гра­
финчик с водкой . Собрав свое милое лицо в брезгливую гримасу,
Шурочка спросила небрежно, как она и часто спрашивала:
- Вы, конечно, не можете без этой гадости обойтись?
Ромашов виновато улыбнулся и от замешательства поперхнул­
ся водкой и закашлялся.
- Как вам не совестно! - наставительно заметила хозяйка. -
Еще и пить не умеете, а тоже". Я понимаю, вашему возлюбленному
Назанскому простительно, он отпетый человек, но вам-то зачем?
Молодой такой, славный, способный мальчик, а без водки не сяде­
те за стол ". Ну зачем? Это все Назанский вас портит.
40


Повести
Ее муж, читавший в это время только что принесенный приказ,
вдруг воскликнул:
- Ах, кстати: Назанский увольняется в отпуск на один месяц
по домашним обстоятельствам. Тю-тю-у! Это значит - запил. Вы,
Юрий Алексеич, наверно, его видели? Что он, закурил?
Ромашов смущенно заморгал веками.
- Нет, я не заметил. Впрочем, кажется, пьет" .
-
Ваш Назанский - противный ! - с озлоблением, сдержан-
ным низким голосом сказала Шурочка. - Если бы от меня зависе­
ло, я бы этаких людей стреляла, как бешеных собак. Такие офице­
ры - позор для полка, мерзость!
Тотчас же после ужина Николаев, который ел так же много и
усердно, как и занимался своими науками, стал зевать и, наконец,
откровенно заметил:
- Господа, а что, если бы на минутку пойти поспать? «Соснуть»,
как говорилось в старых добрых романах .
-
Это совершенно справедливо, Владимир Ефимыч, - под­
хватил Ромашов с какой-то, как ему самому показалось, торопли­
вой и угодливой развязностью. В то же время, вставая из-за стола,
он подумал уньшо: «Да, со мной здесь не церемонятся. И только
зачем я лезу?»
У него бьшо такое впечатление, как будто Николаев с удоволь­
ствием выгоняет его из дому. Но тем не менее, прощаясь с ним на­
рочно раньше, чем с Шурочкой, он думал с наслаждением, что вот
сию минуту он почувствует крепкое и ласкающее пожатие милой
женской руки. Об этом он думал каждый раз уходя. И когда этот
момент наступил, то он до такой степени весь ушел душой в это
очаровательное пожатие, что не слышал, как Шурочка сказала ему:
- Вы, смотрите, не забывайте нас. Здесь вам всегда рады. Чем
пьянствовать со своим Назанским, сидите лучше у нас. Только по­
мните: мы с вами не церемонимся.
Он услышал эти слова в своем сознании и понял их, только вый­
дя на улицу.
- Да, со мной не церемонятся, - прошептал он с той горькой
обидчивостью, к которой так болезненно склонны молодые и са­
молюбивые люди его возраста.
41


А.И.Куприн
v
Ромашов вышел на крьшьцо. Ночь стала точно еще гуще, еще
чернее и теплее. Подпоручик ощупью шел вдоль плетня, держась
за него руками, и дожидался, пока его глаза привыкнут к мраку. В
это время дверь, ведущая в кухню Николаевых, вдруг открьшась,
выбросив на мгновение в темноту большую полосу туманного жел­
того света. Кто-то зашлепал по IWJЗИ, и Ромашов услышал серди­
тьIЙ голос денщика Николаевых, Степана:
- Х6дить, ходить кажьm день . И чего ходить, черт его знает! ..
А другой солдатский голос, незнакомый подпоручику, ответил
равнодушно, вместе с продолжительным, ленивым зевком:
- Дела, братец ты мой ... С жиру это всё. Ну, прощевай, что ли,
Степан.
- Прощай, Баулин. Заходи когда.
Ромашов прилип к забору. От острого стыда он покраснел, не­
смотря на темноту; все тело его покрьшось сразу испариной, и точ­
но тысячи иголок закололи его кожу на ногах и на спине. «Конеч­
но! Даже денщики смеются», - подумал он с отчаянием. Тотчас же
ему припомнился весь сегодняшний вечер, и в разных словах, в тоне
фраз, во взглядах, которыми обменивались хозяева, он сразу уви­
дел много не замеченных им раньше мелочей, которые, как ему те­
перь казалось, свидетельствовали о небрежности и о насмешке, о
нетерпеливом раздражении против надоедливого гостя.
- Какой позор, какой позор! - шептал подпоручик, не двига­
ясь с места. -Дойти до того, что тебя едва терпят, когда ты прихо­
дишь ... Нет, довольно. Теперь я уж твердо знаю, что довольно!
В гостиной у Николаевых потух огонь. «Вот они уже в спаль­
не», - подумал Ромашов и необыкновенно ясно представил себе,
как Николаевы, ложась спать, раздеваются друг при друге с при­
вычным равнодушием и бесстыдством давно женатых людей и го­
ворят о нем. Она в одной юбке причесывает перед зеркалом на ночь
волосы . Владимир Ефимович сидит в нижнем белье на кровати,
снимает сапог и, краснея от усилия, говорит сердито и сонно: «Мне,
знаешь, Шурочка, твой Ромашов надоел вот до каких пор. Удивля­
юсь, чего ты с ним так возишься?» А Шурочка, не выпуская изо рта
шпилек и не оборачиваясь, отвечает ему в зеркало недовольным
тоном: «Вовсе он не мой, а твой! .. »
42


Повести
Проnшо еще пять минут, пока Ромашов, терзаемый этими му­
чительными и горькими мыслями, решился двинуться дальше.
Мимо всего длинного плетня, ограждавшего дом Николаевых, он
прошел крадучись, осторожно вытаскивая ноги из грязи, как буд­
то его могли услышать и поймать на чем-то нехорошем. Домой идти
ему не хотелось: даже бьшо жутко и проmвно вспоминать о своей
узкой и длинной, об одном окне, комнате со всеми надоевшими
до отвращения предметами. «Вот, 11азло ей, пойду к Назанскому,
- решил он внезапно и сразу почувствовал в этом какое-то мсm­
тельное удовлетворение. - Она выговаривала мне за дружбу с
Назанским, так вот же назло! И пускай!..»
Подняв глаза к небу и крепко прижав руку к груди , он с жаром
сказал про себя: «Клянусь, клянусь, что я в последний раз прихо­
дил к ним. Не хочу больше испытывать такого унижения. Клянусь!»
И сейчас же, по своей привычке, прибавил мысленно:
«Его выразительные черные глаза сверкали решимостью и
презрением!»
Хотя глаза у него бьши вовсе не черные, а самые обыкновен­
ные - желтоватые, с зеленым ободком.
Назанский снимал комнату у своего товарища, поручика Зегр­
жта. Этот Зегржт бьш , вероятно , самым старым поручиком во всей
русской армии, несмотря на безукоризненную службу и на учасmе
в турецкой кампании. Каким-то роковым и необъяснимым обра­
зом ему не везло в чинопроизводстве. Он бьш вдов, с четь1рьмя ма­
ленькими детьми, и все-таки кое-как изворачивался на своем соро­
кавосьмирублевом жалованье. Он снимал большие кварmры и сда­
вал их по комнатам холость1м офицерам, держал столовников, раз­
водил кур и индюшек, умел как-то особенно дешево и заблаговре­
менно покупать дрова. Детей своих он сам купал в корытцах, сам
лечил их домашней аптечкой и сам шил им на швейной машине
лифчики, панталончики и рубашечки. Еще до женитьбы Зегржт,
как и очень многие холость1е офицеры, пристрастился к ручным
женским работам, теперь же его заставляла заниматься ими крутая
нужда. Злые языки говорили про него, что он тайно, под рукой от­
сьшает свои рукоделия куда-то на продажу.
Но все эти мелочные хозяйственные ухищрения плохо помога­
ли Зегржту. Домашняя пmца дохла от повальных болезней, ком­
наты пустовали, нахлебники ругались из-за плохого стола и не пла­
тили денег, и периодически, раза четь1ре в год, можно бьшо видеть,
43


А. И.Куприн
как худой, длинный, бородатый Зегржт с растерянным потным ли­
цом носился по городу в чаянии перехватить где-нибудь денег, при­
чем его блинообразная фуражка сидела козырьком на боку, а древ­
няя николаевская шинель, сшитая еще до войны, трепетала и раз­
вевалась у него за плечами наподобие крьшьев.
Теперь у него в комнатах светился огонь, и, подойдя к окну,
Ромашов увидел самого Зегржта. Он сидел у круглого стола под
висячей лампой и, низко наклонив свою плешивую голову, с из­
мызганным, морщинистым и кротким лицом, вышивал красной
бумагой какую-то полотняную вставку - должно быть, грудь для
малороссийской рубашки. Ромашов побарабанил в стекло. Зегржт
вздрогнул, отложил работу в сторону и подошел к окну.
-
Это я, Адам Иванович. Отворите-ка на секунду, - сказал
Ромашов.
Зегржт влез на подоконник и просунул в форточку свой лысый
лоб и свалявшуюся на один бок жидкую бороду.
- Это вы, подпоручик Ромашов? А что?
- Назанский дома?
- Дома, дома. Куда ж ему идти? Ах, Господи, - борода Зегр-
жта затряслась в форточке, - морочит мне голову ваш Назанс­
кий. Второй месяц посьшаю ему обеды , а он все только обещается
заплатить. Когда он переезжал, я его убедительно просил, во избе­
жание недоразумений ...
- Да, да, да". это ". в самом деле ". - перебил рассеянно Рома­
шов. -А, скажите, каков он? Можно его видеть?
-Думаю, можно". Ходит все по комнате. -Зегржт на секунду
прислушался. - Вот и теперь ходит. Вы понимаете, я ему ясно го­
ворил : во избежание недоразумений условимся, чтобы плата".
-
Извините, Адам Иванович, я сейчас, - прервал его Рома­
шов. -Если позволите, я зайду в другой раз. Очень спешное дело ".
Он прошел дальше и завернул за угол. В глубине палисадника,
у Назанского горел огонь. Одно из окон бьшо раскрыто настежь.
Сам Назанский, без сюртука, в нижней рубашке, расстегнутой у
ворота, ходил взад и вперед быстрыми шагами по комнате; его бе­
лая фигура и золотоволосая голова то мелькали в просветах окон,
то скрывались за простенками. Ромашов перелез через забор пали­
садника и окликнул его.
- Кто это? - спокойно, точно он ожидал оклика, спросил На­
занский, высунувшись наружу через подоконник . -А, это вы, Геор-
44


Повести
гий Алексеич? Подождите: через двери нам будет далеко и темно.
Лезьте в окно. Давайте вашу руку.
Комната у Назанского была еще беднее, чем у Ромашова. Вдоль
стены у окна стояла узенькая, низкая, вся вогнувшаяся дугой кро­
вать, такая тощая, точно на ее железках лежало всего одно только
розовое пикейное одеяло; у другой стены - простой некрашеный
стол и две грубых табуретки. В одном из углов комнаты бьш плот­
но пригнан, на манер кивота, узенький деревянный поставец. В
ногах кровати помещался кожаный рыжий чемодан, весь облеп­
ленный железнодорожными бумажками. Кроме этих предметов, не
считая лампы на столе, в комнате не бьшо больше ни одной вещи .
-
Здравствуйте, мой дорогой, - сказал Назанский, крепко
пожимая и встряхивая руку Ромашова и глядя ему прямо в глаза
задумчивыми, прекрасными голубыми глаз ами. - Садитесь-ка вот
здесь, на кровать . Вы слышали, что я подал рапорт о болезни?
- Да. Мне сейчас об этом говорил Николаев.
Опять Ромашову вспомнились ужасные слова денщика Степа­
на, и лицо его страдальчески сморщилось.
-А! Вы бьши у Николаевых? - вдруг с живостью и с видимым
интересом спросил Назанский. - Вы часто бываете у них?
Какой-то смутный инстинкт осторожности, вызванный необыч­
ным тоном этого вопроса, заставил Ромашова солгать, и он отве­
тил небрежно:
- Нет, совсем не часто. Так, случайно зашел.
Назанский, ходивший взад и вперед по комнате, остановился
около поставца и отворил его . Там на полке стоял графин с водкой
и лежало яблоко, разрезанное аккуратными, тонкими ломтями.
Стоя спиной к гостю, он торопливо налил себе рюмку и выпил .
Ромашов видел, как конвульсивно содрогнулась его спина под тон­
кой полотняной рубашкой.
- Не хотите ли? - предложил Назанский, указывая на поста­
вец. - Закуска небогатая, но, если голодны, можно соорудить яич­
ницу. Можно воздействовать на Адама, ветхого человека.
- Спасибо. Я потом.
Назанский прошелся по комнате, засунув руки в карманы. Сде­
лав два конца, он заговорил, точно продолжая только что прерван­
ную беседу:
- Да. Так вот я все хожу и все думаю. И, знаете, Ромашов, я
счастлив. В полку завтра все скажут, что у меня запой. А что ж, это,
45


А.И.Куприн
пожалуй, и верно, только это не совсем так. Я теперь счастлив, а
вовсе не болен и не страдаю. В обыкновенное время мой ум и моя
воля подавлены. Я сливаюсь тогда с голодной, трусливой середи­
ной и бываю пошл, скучен самому себе, благоразумен и рассудите­
лен. Я ненавижу, например, военную службу, но служу. Почему я
служу? Да черт его знает почему! Потому что мне с детства тверди­
ли и теперь все кругом говорят, что самое главное в жизни - это
служить и быть сытым и хорошо одетым. А философия, говорят
они, это чепуха, это хорошо тому, кому нечего делать, кому ма­
менька оставила наследство. И вот я делаю вещи, к которым у меня
совершенно не лежит душа, исполняю ради животного страха жиз­
ни приказания, которые мне кажутся порой жестокими, а порой
бессмысленными. Мое существование однообразно, как забор, и
серо, как солдатское сукно. Я не смею задуматься, - не говорю о
том, чтобы рассуждать вслух, - о любви, о красоте, о моих отно­
шениях к человечеству, о природе, о равенстве и счастии людей, о
поэзии, о Боге . Они смеются: ха-ха-ха, это все философия! .. Смеш­
но, и дико, и непозволительно думать офицеру армейской пехоты
о возвышенных материях. Это философия, черт возьми, следова­
тельно - чепуха, праздная и нелепая болтовня.
- Но это - главное в жизни, - задумчиво произнес Ромашов.
- И вот наступает для меня это время, которое они зовут та-
ким жестоким именем, - продолжал, не слушая его, Назанский.
Он все ходил взад и вперед и по временам делал убедительные жес­
ты, обращаясь, впрочем, не к Ромашову, а к двум противополож­
ным углам, до которых по очереди доходил. -Это время моей сво­
боды, Ромашов, свободы духа, воли и ума! Я живу тогда, может
быть, странной, но глубокой, чудесной внутренней жизнью. Такой
полной жизнью! Все, что я видел, о чем читал или слышал, - все
оживляется во мне, все приобретает необычайно яркий свет и глу­
бокий, бездонный смысл. Тогда память моя - точно музей редких
откровений. Понимаете - я Ротшильд! Беру первое, что мне попа­
дается, и размышляю о нем, долго, проникновенно, с наслаждени­
ем. О лицах, о встречах, о характерах, о книгах, о женщинах - ах,
особенно о женщинах и о женской любви! .. Иногда я думаю об
ушедших великих людях, о мучениках науки, о мудрецах и героях и
об их удивительных словах. Я не верю в Бога, Ромашов, но иногда
я думаю о святых угодниках, подвижниках и страстотерпцах и во­
зобновляю в памяти каноны и умилительные акафисты. Я ведь,
46


Повести
дорогой мой, в бурсе учился, и память у меня чудовищная. Думаю
я обо всем об этом и, случается, так вдруг иногда горячо прочув­
ствую чужую радость, или чужую скорбь, или бессмертную красо­
ту какого-нибудь поступка, что хожу вот так, один ". и плачу, -
страстно, жарко плачу".
Ромашов потихоньку встал с кровати и сел с ногами на откры­
тое окно, так что его спина и его подошвы упирались в противопо­
ложные косяки рамы . Отсюда, из освещенной комнаты, ночь каза­
лась еще темнее, еще глубже, еще таинственнее. Теплый, порывис­
тый, но беззвучный ветер шевелил внизу, под окном, черные лис­
тья каких-то низеньких кустов. И в этом мягком воздухе, полном
странных весенних ароматов, в этой тишине, темноте, в этих пре­
увеличенно ярких и точно теплых звездах - чувствовалось тайное
и страстное брожение, угадывалась жажда материнства и расточи­
тельное сладострастие земли, растений, деревьев - целого мира.
А Назанский все ходил по комнате и говорил, не глядя на Рома­
шова, точно обращаясь к стенам и к углам комнаты:
-
Мысль в эти часы бежит так прихотливо, так пестро и так
неожиданно . Ум становится острым и ярким, воображение - точ­
но поток! Все вещи и лица, которые я вызываю, стоят передо мною
так рельефно и так восхитительно-ясно, точно я вижу их в камер­
обскуре. Я знаю, я знаю, мой милый, что это обострение чувств,
все это духовное озарение - увы! - не что иное, как физиологи­
ческое действие алкоголя на нервную систему. Сначала, когда я
впервые испытал этот чудный подъем внутренней жизни, я думал,
что это -само вдохновение. Но нет: в нем нет ничего творческого,
нет даже ничего прочного . Это просто болезненный процесс. Это
просто внезапные приливы, которые с каждым разом все больше и
больше разъедают дно . Да. Но все-таки это безумие сл адко мне,
и ". к черту спасительная бережливость и вместе с ней к черту ду­
рацкая надежда прожить до ста десяти лет и попасть в газетную
смесь, как редкий пример долговечия". Я счастлив - и все тут!
Назанский опять подошел к поставцу и, выпив, аккуратно при­
творил дверцы. Ромашов лениво, почти бессознательно, встал и
сдел ал то же самое.
-Очем же вы думали перед моим приходом, Василий Нилыч?­
спросил он, садясь по-прежнему на подоконник .
Но Назанский почти не слыхал его вопроса .
47


А.И. Куприн
- Какое, например, наслаждение мечтать о женщинах! - вос­
кликнул он, дойдя до дальнего угла и обращаясь к этому углу с
широким, убедительным жестом. - Нет, не грязно думать. Зачем?
Никогда не надо делать человека, даже в мыслях, участником зла,
а тем более грязи. Я думаю часто о нежных, чистых, изящных жен­
щинах, об их светлых слезах и прелестных улыбках, думаю о мо­
лодых, целомудренных матерях, о любовницах, идущих ради люб­
ви на смерть, о прекрасных, невинных и гордых девушках с бело­
снежной душой, знающих все и ничего не боящихся. Таких жен­
щин нет. Впрочем, я не прав . Наверно, Ромашов, такие женщины
есть, но мы с вами их никогда не увидим. Вы еще, может быть,
увидите, но я - нет.
Он стоял теперь перед Ромашовым и глядел ему прямо в лицо,
но по мечтательному выражению его глаз и по неопределенной
улыбке, блуждавшей вокруг его губ, бьшо заметно, что он не видит
своего собеседника. Никогда еще лицо Назанского, даже в его луч­
шие, трезвые минуты, не казалось Ромашову таким красивым и
интересным. Золотые волосы падали крупными цельными локона­
ми вокруг его высокого, чистого лба, густая, четырехугольной фор­
мы, рыжая, небольшая борода лежала правильными волнами, точ­
но нагофрированная, и вся его массивная и изящная голова, с об­
наженной шеей благородного рисунка, бьша похожа на голову од­
ного из тех греческих героев или мудрецов, великолепные бюсты
которых Ромашов видел где-то на гравюрах. Ясные, чуть-чуть влаж­
ные голубые глаза смотрели оживленно, умно и кротко. Даже цвет
этого красивого, правильного лица поражал своим ровным, не­
жным, розовым тоном, и только очень опытный взгляд различил
бы в этой кажущейся свежести, вместе с некоторой опухлостью черт,
результат алкогольного воспаления крови .
- Любовь! К женщине! Какая бездна тайны! Какое наслажде­
ние и какое острое, сладкое страдание ! - вдруг воскликнул вос­
торженно Назанский.
Он в волнении схватил себя руками за волосы и опять метнулся
в угол, но, дойдя до него, остановился, повернулся лицом к Рома­
шову и весело захохотал. Подпоручик с тревогой следил за ним.
-
Вспомнилась мне одна смешная история, - добродушно и
просто заговорил Назанский. - Эх, мысли-то у меня как прыга­
ют! " Сидел я однажды в Рязани на станции «Ока» и ждал парохо­
да. Ждать приходилось, пожалуй, около суток, - это бьшо во вре-
48


Повести
мя весеннего разлива, - и я - вы, конечно, понимаете - свил себе
гнездо в буфете. А за буфетом стояла девушка, так лет восемнадца­
ти, - такая, знаете ли, некрасивая, в оспинках, но бойкая такая,
черноглазая, с чудесной улыбкой и в конце концов премилая. И
бьшо нас только трое на станции: она, я и маленький белобрысый
телеграфист. Впрочем, бьш и ее отец, знаете, такая красная, тол­
стая, сивая подрядческая морда, вроде старого и свирепого меде­
лянского пса. Но отец бьш как бы за кулисами. Выйдет на две ми­
нуты за прилавок, и все зевает, и все чешет под жилетом брюхо, не
может никак глаз разлепить. Потом уйдет опять спать. Но телегра­
фистик приходил постоянно . Помню, облокотился он на стойку
локтями и молчит. И она молчит, смотрит в окно, на разлив. А там
вдруг юноша запоет говорком:
Лю-юбовь - что такое?
Что тако-ое любовь?
Это чувство неземное,
Что волнует нашу кровь!
И опять замолчит. А через пять минут она замурлычет:
«Любовь - что такое? Что такое любовь?..» Знаете, такой по­
шленький-пошленький мотивчик . Должно быть, оба слышали его
где-нибудь в оперетке или с эстрады ... небось нарочно в город пеш­
ком ходили. Да. Попоют и опять помолчат. А потом она, как буд­
то незаметно, все поглядывая в окошечко, глядь - и забудет руку
на стойке, - а он возьмет ее в свои руки и перебирает палец за
пальцем. И опять: «Любовь - что такое? ..» На дворе - весна, раз­
лив, томность. И так они круглые сутки. Тогда эта «любовь» мне
порядком надоела, а теперь, знаете, трогательно вспомнить. Ведь
таким манером они, должно быть, любезничали до меня недели две,
а может быть, и после меня с месяц. И я только потом почувство­
вал, какое это счастие, какой луч света в их бедной, узенькой-узень­
кой жизни, ограниченной еще больше, чем наша нелепая жизнь, -
о, куда! - в сто раз больше! .. Впрочем... Постойте-ка, Ромашов.
Мысли у меня путаются. К чему это я о телеграфисте?
Назанский опять подошел к поставцу. Но он не пил, а, повер­
нувшись спиной к Ромашову, мучительно тер лоб и крепко сжимал
виски пальцами правой руки . И в этом нервном движении бьшо
что-то жалкое, бессильное, приниженное.
49


А.И. Куприн
- Вы говорили о женской любви - о бездне, о тайне, о радос­
ти, - напомнил Ромашов.
- Да, любовь ! - воскликнул Назанский ликующим голосом.
Он быстро выпил рюмку, отвернулся с загоревшимися глазами от
поставца и торопливо утер губы рукавом рубашки . -Любовь! Кто
понимает ее? Из нее сделали тему для грязных, помойных опере­
ток, для похабных карточек, для мерзких анекдотов, для мерзких­
мерзких стишков . Это мы, офицеры, сделали. Вчера у меня бьш Диц.
Он сидел на том же самом месте, где теперь сидите вы. Он играл
своим золотым пенсне и говорил о женщинах. Ромашов, дорогой
мой, если бы животные, например собаки, обладали даром пони­
мания человеческой речи и если бы одна из них услышала вчера
Дица, ей-богу, она ушла бы из комнаты от стыда. Вы знаете - Диц
хороший человек, да и все хорошие, Ромашов: дурных людей нет .
Но он стыдится иначе говорить о женщинах, стыдится из боязни
потерять свое реноме циника, развратника и победителя. Тут ка­
кой-то общий обман, какое-то напускное мужское молодечество,
какое-то хвастливое презрение к женщине. И все это оттого, что
для большинства в любви, в обладании женщиной, понимаете, в
окончательном обладании, - таится что-то грубо-животное, что­
то эгоистичное, только для себя, что-то сокровенно-низменное,
блудливое и постыдное - черт! - я не умею этого выразить. И
оттого-то у большинства вслед за обладанием идет холодность, .
отвращение, вражда. Оттого-то люди и отвели для любви ночь, так
же как для воровства и для убийства... Тут, дорогой мой, природа
устроила для людей какую-то засаду с приманкой и с петлей.
- Это правда, - тихо и печально согласился Ромашов .
- Нет, неправда! - громко крикнул Назанский. -Ая вам го-
ворю - неправда. Природа, как и во всем , распорядилась гениаль­
но. То-то и дело, что для поручика Дица вслед за любовью идет
брезгливость и пресыщение, а для Данте вся любовь - прелесть,
очарование, весна! Нет, нет, не думайте: я говорю о любви в самом
прямом, телесном смысле. Но она - удел избранников. Вот вам
пример: все люди обладают музыкальным слухом, но у миллионов
он как у рыбы трески или как у штабс-капитана Васильченки, а
один из этого миллиона - Бетховен . Так во всем: в поэзии, в худо­
жестве, в мудрости ... И любовь, говорю я вам, имеет свои верши­
ны, доступные лишь единицам из миллионов.
50


Повести
Он подошел к окну, прислонился лбом к углу стены рядом с
Ромашовым и, задумчиво глядя в теплый мрак весенней ночи, за­
говорил вздрагивающим, глубоким, проникновенным голосом:
- О, как мы не умеем ценить ее тонких, неуловимых прелестей,
мы - грубые, ленивые, недальновидные. Понимаете ли вы, сколь­
ко разнообразного счастия и очаровательных мучений заключает­
ся в нераздельной, безнадежной любви? Когда я бьш помоложе, во
мне жила одна греза: влюбиться в недосягаемую, необыкновенную
женщину, такую, знаете ли, с которой у меня никогда и ничего не
может быть общего . Влюбиться и всю жизнь, все мысли посвятить
ей. Все равно: наняться поденщиком, поступить в лакеи, в кучера
- переодеваться, хитрить, чтобы только хоть раз в год случайно
увидеть ее, поцеловать следы ее ног на лестнице, чтобы - о, какое
безумное блаженство! - раз в жизни прикоснуться к ее платью.
- И кончить сумасшествием, - мрачно сказал Ромашов.
-
Ах, милый мой, не все ли равно ! - возразил с пьшкостью
Назанский и опять нервно забегал по комнате. - Может быть, -
почем знать? - вы тогда-то и вступите в блаженную сказочную
жизнь . Ну, хорошо: вы сойдете с ума от этой удивительной, неве­
роятной любви, а поручик Диц сойдет с ума от прогрессивного па­
ралича и от гадких болезней. Что же лучше? Но подумайте только,
какое счастье -стоять целую ночь на другой стороне улицы, в тени,
и глядеть в окно обожаемой женщины. Вот осветилось оно изнут­
ри, на занавеске движется тень. Но она ли это? Что она делает? Что
думает? Погас свет. Спи мирно, моя радость, спи, возлюбленная
моя! .. И день уже полон - это победа! Дни, месяцы, годы употреб­
лять все силы изобретательности и настойчивости, и вот - вели­
кий, умопомрачительный восторг: у тебя в руках ее платок, бумаж­
ка от конфеты, оброненная афиша. Она ничего не знает о тебе, ни­
когда не услышит о тебе, глаза ее скользят по тебе, не видя, но ты
тут, подле, всегда обожающий, всегда готовый отдать за нее - нет,
зачем за нее - за ее каприз, за ее мужа, за любовника, за ее люби­
мую собачонку - отдать и жизнь, и честь, и все, что только воз­
можно отдать! Ромашов, таких радостей не знают красавцы и по­
бедители .
- О, как это верно! Как хорошо все, что вы говорите! - вос­
кликнул взволнованный Ромашов. Он уже давно встал с подокон­
ника и так же, как и Назанский, ходил по узкой, длинной комнате,
ежеминутно сталкиваясь с ним и останавливаясь. - Какие мысли
51


А.И. Куприн
приходят вам в голову! Я вам расскажу про себя. Я бьш влюблен в
одну ... женщину. Это было не здесь, не здесь ... еще в Москве... я
бьш ... юнкером. Но она не знала об этом. И мне доставляло чудес-
ное удовольствие сидеть около нее и, когда она что-нибудь работа­
ла, взять нитку и тихонько тя нуть к себе. Только и всего. Она не
замечала этого, совсем не замечала, а у меня от счастья кружилась
голова.
- Да, да, я понимаю, - кивал годовой Назанский, весело и
ласково ул ыбаясь . -Японимаю вас. Это - точно проволока, точ­
но электрический ток? Да? Какое-то тонкое, нежное общение? Ах,
милый мой, жизнь так прекрасна! ..
Назанский замолчал, растроганный своими мыслями, и его го­
лубые глаза, наполнившись слезами, заблестели. Ромашова также
охватила какая-то неопределенная , мягкая жалость и немного ис­
теричное умиление. Эти чувства относились одинаково и к Назан­
скому, и к нему самому.
- Василий Нилыч, я удивляюсь вам, - сказал он, взяв Назан­
ского за обе руки и крепко сжимая их. - Вы - такой талантли­
вый, чуткий, широкий человек, и вот ... точно нарочно губите себя .
О нет, нет, я не смею читать вам пошлой морали ... Я сам... Но что,
если бы вы встретили в своей жизни женщину, которая сумела бы
вас оценить и бьша бы вас достойна. Я часто об этом думаю! ..
Назанский остановился и долго смотрел в раскрытое окно.
- Женщина". - протянул он задумчиво. - Да! Я вам расска­
жу! - воскликнул он вдруг решительно. -Я встретился один-един­
ственный раз в жизни с чудной, необыкновенной женщиной. С де­
вушкой... Но знаете, как это у Гейне: «Она бьш а достойна любви, и
он любил ее, но он бьш недостоин любви, и она не любила его».
Она разлюбила меня за то, что я пью ... впрочем, я не знаю, может
быть, я и пью оттого, что она меня разлюбила. Она... ее здесь тоже
нет... это бьшо давно. Ведь вы знаете, я прослужил сначала три года,
потом бьш четыре года в запасе, а потом три года тому назад опять
поступил в полк. Между нами не бьш о романа. Всего десять-пят­
надцать встреч, пять-шесть интимных разговоров. Но - думали
ли вы когда-нибудь о нео"разимой, обаятельной власти прошед­
шего? Так вот, в этих невинных мелочах - все мое богатство. Я
люблю ее до сих пор. Подождите, Ромашов ... Вы стоите этого. Я
вам прочту ее единственное письмо - первое и последнее, которое
она мне написала.
52


Повести
Он сел на корточки перед чемоданом и стал неторопливо пере­
ворачивать в нем какие-то бумаги. В то же время он продолжал
говорить :
-
Пожалуй, она никогда и никого не любила, кроме себя. В
ней пропасть властолюбия, какая-то злая и гордая сила. И в то же
время она - такая добрая, женственная, бесконечно милая. Точно
в ней два человека: один - с сухим, эгоистичным умом, другой - с
нежным и страстным сердцем. Вот оно, читайте, Ромашов. Что
сверху -это лишнее. -Назанский отогнул несколько строк сверху.
- Вот отсюда. Читайте.
Что-то, казалось, постороннее ударило Ромашову в голову, и
вся комната пошатнулась перед его глазами. Письмо было написа­
но крупным, нервным, тонким почерком, который мог принадле­
жать только одной Александре Петровне - так он бьш своеобра­
зен, неправилен и изящен. Ромашов, часто получавший от нее за­
писки с приглашениями на обед и на партию винта, мог бы узнать
этот почерк из тысячи различных писем.
«".и горько и тяжело произнести его, - читал он из-под руки
Назанского . - Но вы сами сделали все, чтобы привести наше зна­
комство к такому печальному концу. Больше всего в жизни я сты­
жусь лжи, всегда идущей от трусости и от слабости, и потому не
стану вам лгать. Я любила вас и до сих пор еще люблю, и знаю, что
мне нескоро и нелегко будет уйти от этого чувства. Но в конце кон­
цов я все-таки одержу над ним победу. Что бьшо бы, если бы я по­
ступила иначе? Во мне, правда, хватило бы сил и самоотверженно­
сти быть вожатым, нянькой, сестрой милосердия при безвольном,
опустившемся, нравственно разлагающемся человеке, но я ненави­
жу чувства жалости и постоянного унизительного всепрощения и
не хочу, чтобы вы их во мне возбуждали. Я не хочу, чтобы вы пита­
лись милостьmей сострадания и собачьей преданности. А другим
вы быть не можете, несмотря на ваш ум и прекрасную душу. Ска­
жите честно, искренно, ведь не можете? Ах, дорогой Василий Ни­
лыч, если бы вы могли! Если бы! К вам стремится все моё сердце,
все мои желания, я люблю вас. Но вы сами не захотели меня . Ведь
для любимого человека можно перевернуть весь мир, а я вас про­
сила так о немногом. Вы не можете?
Прощайте. Мысленно целую вас в лоб". как покойника, пото­
му что вы умерли для меня. Советую это письмо уничтожить. Не
потому, чтобы я чего-нибудь боялась, но потому, что со временем
53


А.И.Куприн
оно будет для вас источником тоски и мучительных воспоминаний.
Еще раз повторяю".»
- Дальше вам не интересно, - сказал Назанский, вынимая из
рук Ромашова письмо. -Это бьmо ее единственное письмо ко мне.
- Что же бьmо потом? - с трудом спросил Ромашов.
-
Потом? Потом мы не видались больше. Она". она уехала
куда-то и, кажется, вышла замуж за" . одного инженера. Это второ­
степенное.
- И вы никогда не бываете у Александры Петровны?
Эти слова Ромашов сказал совсем шепотом, но оба офицера
вздрогнули от них и долго не могли отвести глаз друг от друга. В
эти несколько секунд между ними точно раздвинулись все прегра­
ды человеческой хитрости, притворства и непроницаемости, и они
свободно читали в душах друг у друга. Они сразу поняли сотню
вещей, которые до сих пор таили про себя, и весь их сегодняшний
разговор принял вдруг какой-то особый, глубокий, точно траги­
ческий смысл .
- Как? И вы - тоже? - тихо, с выражением безумного страха
в глазах, произнес наконец Назанский .
Но он тотчас же опомнился и с натянутым смехом воскликнул:
-
Фу, какое недоразумение! Мы с вами совсем удалились от
темы . Письмо, которое я вам показал, писано сто лет тому назад, и
эта женщина живет теперь где-то далеко, кажется в Закавказье".
Итак, на чем же мы остановились?
-
Мне пора домой, Василий Нилыч. Поздно, - сказал Рома­
шов, вставая.
Назанский не стал его удерживать. Простились они не холодно
и не сухо, но точно стыдясь друг друга. Ромашов теперь еще более
был уверен, что письмо писано Шурочкой. Идя домой, он все вре­
мя думал о б этом письме и сам не мог понять, какие чувства оно в
нем возбуждало. Тут была и ревнивая зависть к Назанскому -
ревность к прошлому, и какое-то торжествующее злое сожаление
к Николаеву, но в то же время была и какая-то новая надежда ­
неопределенная, туманная, но сладкая и манящая. Точно это пись­
мо и ему давало в руки какую-то таинственную, незримую нить,
идущую в будущее.
Ветер утих.
Ночь бьша полна глубокой тишиной, и темнота ее казалась бар­
хатной и теплой. Но тайная творческая жизнь чуялась в бессонном
54


Повести
воздухе, в спокойствии невидимых деревьев, в запахе земли. Рома­
шов шел, не видя дороги, и ему все представлялось, что вот-вот
кто-то могучий, властный и ласковый дохнет ему в лицо жарким
дыханием. И была у него в душе ревнивая грусть по его прежним,
детским, таким ярким и невозвратимым веснам, бьmа тихая, без­
злобная зависть к своему чистому, нежному прошлому...
Придя к себе, он застал вторую записку отРаисы Александров­
ны Петерсон. Она нелепым и выспренним слогом писала о ковар­
ном обмане, о том, что она все понимает, и о всех ужасах мести, на
которые способно разбитое женское сердце.
«Я знаю, что мне теперь делать! - говорилось в письме. - Если
только я не умру на чахотку от вашего подлого поведения, то, по­
верьте, я жестоко отплачу вам. Может быть, вы думаете, что никто
не знает, где вы бываете каждый вечер? Слепец! И у стен есть уши.
Мне известен каждый ваш шаг. Но, все равно, с вашей наружностью
и красноречием вы там ничего не добьетесь, кроме того, что N вас
вышвырнет за дверь, как щенка. А со мною советую вам быть осто­
рожнее. Я не из тех женщин, которые прощают нанесенные обиды.
Владеть кинжалом я умею,
Я близ Кавказа рождена!!!
Прежде ваша, теперь ничья
Раиса.
Р. S. Непременно будьте в ту субботу в собрании. Нам надо
объясниться. Я для вас оставлю 3-ю кадриль, но уж теперь ие по
з11ачеии10.
Р.П.».
Глупостью, пошлостью, провинциальным болотом и злой сплет­
ней повеяло на Ромашова от этого безграмотного и бестолкового
письма. И сам себе он показался с ног до головы запачканным тя­
желой, несмываемой грязью, которую на него наложила эта связь с
нелюбимой женщиной - связь, тянувшаяся почти полгода. Он лег
в постель, удрученный, точно раздавленный всем нынешним днем,
и, уже засыпая, подумал про себя словами, которые он слышал ве­
чером от Назанского:
«Его мысли бьmи серы, как солдатское сукно».
55


А.И. Куприн
Он заснул скоро, тяжелым сном . И , как это всегда с ним бывало
в последнее время после крупных огорчений, он увидел себя во сне
мальчиком. Не бьшо грязи, тоски, однообразия жизни, в теле чув­
ствовалась бодрость, душа бьша светла и чиста и играла бессозна­
тельной радостью . И весь мир бьш светел и чист, а посреди его -
милые, знакомые улицы Москвы блистали тем прекрасным сияни­
ем, какое можно видеть только во сне. Но где-то на краю этого
ликующего мира, далеко на горизонте, оставалось темное, злове­
щее пятно: там притаился серенький, уньшый городишко с тяже­
лой и скучной службой, с ротными школами, с пьянством в собра­
нии, с тяжестью и противной любовной связью, с тоской и одино­
чеством. Вся жизнь звенела и сияла радостью , но темное враждеб­
ное пятно тайно, как черный призрак, подстерегало Ромашова и
ждало своей очереди. И один маленький Ромашов - чистый, без­
заботный, невинный - страстно плакал о своем старшем двойни­
ке, уходящем, точно расплывающемся в этой злобной тьме.
Среди ночи он проснулся и заметил, что его подушка влажна
от слез . Он не мог сразу удержать их, и они еще долго сбегали по
его щекам теплыми, мокрыми, быстрыми струйками.
VI
За исключением немногих честолюбцев и карьеристов, все офи­
церы несли службу как принудительную, неприятную, опротивев­
шую барщину, томясь ею и не любя ее. Младшие офицеры, совсем
по-школьнически, опаздывали на занятия и потихоньку убегали с
них, если знали, что им за это не достанется. Ротные командиры,
большею частью люди многосемейные, погруженные в домашние
дрязги и в романы своих жен, придавленные жестокой бедностью и
жизнью сверх средств, кряхтели под бременем непомерных расхо­
дов и векселей. Они строили заплату на заплате, хватая деньги в
одном месте, чтобы заткнуть долг в другом; многие из них реша­
лись - и чаще всего по настоянию своих жен -заимствовать деньги
из ротных сумм или из платы, приходившейся солдатам за вольные
работы; иные по месяцам и даже годам задерживали денежные сол­
датские письма, которые они, по правилам, должны бьши распеча­
тывать . Некоторые только и жили что винтом, штосом и ландск-
56


Повести
нехтом: кое-кто играл нечисто, - об этом знали, но смотрели сквозь
пальцы . При этом все сильно пьянствовали как в собрании, так и в
гостях друг у друга, иные же, вроде Сливы, - в одиночку.
Таким образом, офицерам даже некогда бьmо серьезно отно­
ситься к своим обязанностям. Обыкновенно весь внутренний меха­
низм роты приводил в движение и регулировал фельдфебель; он же
вел всю канцелярскую отчетность и держал ротного командира
незаметно, но крепко, в своих жилистых, многоопытных руках. На
службу ротные ходили с таким же отвращением, как и субалтерн­
офицеры, и «подтягивали фендриков» только для соблюдения пре­
стижа, а еще реже из властолюбивого самодурства.
Батальонные командиры ровно ничего не делали, особенно зи­
мой. Есть в армии два таких промежуточных звания - батальон­
ного и бригадного командиров: начальники эти всегда находятся в
самом неопределенном и бездеятельном положении. Летом им все­
таки приходилось делать батальонные учения, участвовать в пол­
ковых и дивизионных занятиях и нести трудности маневров. В сво­
бодное же время они сидели в собрании, с усердием читали «Инва­
лид» 1:t: спорили о чинопроизводстве, играли в карты, позволяли
охотно младшим офицерам угощать себя, устраивали у себя на до­
мах вечеринки и старались выдавать своих многочисленных доче­
рей замуж.
Однако перед большими смотрами все, от мала до велика, под­
тягивались и тянули друг друга. Тогда уже не знали отдыха, навер­
стывая лишними часами занятий и напряженной, хотя и бестолко­
вой энергией то, что бьmо пропущено. С силами солдат не счита­
лись, доводя людей до изнурения. Ротные жестоко резали и осажи­
вали младших офицеров, младшие офицеры сквернословили неес­
тественно неумело и безобразно, унтер-офицеры , охрипшие от ру­
гани, жестоко дрались . Впрочем, дрались и не одни только унтер­
офицеры .
Такие дни бывали настоящей страдой, и о воскресном отдыхе с
лишними часами сна мечтал, как о райском блаженстве, весь полк,
начиная с командира до последнего затрепанного и замурзанного
денщика.
Этой весной в полку усиленно готовились к майскому параду.
Стало наверно известным, что смотр будет производить командир
корпуса, взыскательный боевой генерал, известный в мировой во­
енной литературе своими записками о войне карлистов и о фран-
57


А.И.Куприн
ко-прусской кампании 1870 года, в которых он участвовал в каче­
стве волонтера. Еще более широкою известностью пользовались
его приказы, написанные в лапидарном суворовском духе. Прови­
нившихся подчиненных он разделывал в этих приказах со свойствен­
ным ему хлестким и грубым сарказмом, которого офицеры боя­
лись больше всяких дисциплинарных наказаний. Поэтому в ротах
шла, вот уже две недели, поспешная, лихорадочная работа, и вос­
кресный день с одинаковым нетерпением ожидался как усталыми
офицерами, так и задерганными, ошалевшими солдатами.
Но для Ромашова благодаря аресту пропала вся прелесть этого
сладкого отдыха. Встал он очень рано и, как ни старался, не мог
потом заснуть. Он вяло одевался, с отвращением пил чай и даже
раз за что-то грубо прикрикнул на Гайнана, который, как и всегда,
бьт весел, подвижен и неуклюж, как молодой щенок.
В серой расстегнутой тужурке кружился Ромашов по своей кро­
шечной комнате, задевая ногами за ножки кровати, а локтями за
шаткую пьmьную этажерку. В первый раз за полтора года - и то
благодаря несчастному и случайному обстоятельству - он остал­
ся наедине сам с собою. Прежде этому мешала служба, дежурства,
вечера в собрании, карточная игра, ухаживание за Петерсон, вече­
ра у Николаевых . Иногда, если и случался свободный, ничем не
заполненный час, то Ромашов, томимый скукой и бездельем, точ­
но боясь самого себя, торопливо бежал в клуб, или к знакомым,
или просто на улицу, до встречи с кем-нибудь из холостых товари­
щей, что всегда кончалось выпивкой. Теперь же он с тоской думал,
что впереди - целый день одиночества, и в голову ему лезли все
такие странные, неудобные и ненужные мысли .
В городе зазвонили к поздней обедне. Сквозь вторую, еще не
выставленную раму до Ромашова доносились дрожащие, точно
рождающиеся один из другого звуки благовеста, по-весеннему оча­
ровательно грустные . Сейчас же за окном начинался сад, где во
множестве росли черешни, все белые от цветов, круглые и кудря­
вые, точно стадо белоснежных овец, точно толпа девочек в белых
платьях. Между ними там и сям возвышались стройные, прямые
тополи с ветками, молитвенно устремленными вверх, в небо, и ши­
роко раскидывали свои мощные купообразные вершины старые
каштаны; деревья бьmи еще пусть� и чернели голыми сучьями, но
уже начинали, едва заметно для глаза, желтеть первой, пушистой,
радостной зеленью. Утро выдалось ясное, яркое, влажное. Деревья
58


Повести
тихо вздрагивали и медленно качались . Чувствовалось, что между
ними бродит ласковый прохладный ветерок, и заигрывает, и ша­
лит, и, наклоняя цветы книзу, целует их .
Из окна направо бьша видна через ворота часть грязной, чер­
ной улицы, с чьим-то забором по ту сторону. Вдоль этого забора,
бережно ступая ногами в сухие места, медленно проходили люди.
«У них целый день еще впереди, - думал Ромашов, завистливо
следя за ними глазами , - оттого они и не торопятся. Целый сво­
бодный день !»
И ему вдруг нетерпеливо, страстно , до слез захотелось сейчас
же одеться и уйти из комнаты. Его потянуло не в собрание, как
всегда, а просто на улицу, на воздух. Он как будто не знал раньше
цены свободе и теперь сам удивлялся тому, как много счастья мо­
жет заключаться в простой возможности идти, куда хочешь, по­
вернуть в любой переулок, выйти на площадь, зайти в церковь и
делать это не боясь, не думая о последствиях. Эта возможность вдруг
представилась ему каким-то огромным праздником души.
И вместе с тем вспомнилось ему, как в раннем детстве, еще до
корпуса, мать наказывала его тем, что привязывала его тоненькой
ниткой за ногу к кровати, а сама уходила. И маленький Ромашов
сидел покорно целыми часами . В другое время он ни на секунду не
задумался бы над тем, чтобы убежать из дому на весь день, хотя бы
для этого пришлось спускаться по водосточному желобу из окна
второго этажа. Он часто, ускользнув таким образом, увязывался
на другой конец Москвы за военной музыкой или за похоронами,
он отважно воровал у матери сахар, варенье и папиросы для стар­
ших товарищей, но нитка! - нитка оказывала на него странное,
гипнотизирующее действие. Он даже боялся натягивать ее немного
посильнее, чтобы она как-нибудь не лопнула. Здесь был не страх
наказания, и, конечно, не добросовестность, и не раскаяние, а имен­
но гипноз, нечто вроде суеверного страха перед могущественными
и непостижимыми действиями взрослых, нечто вроде почтитель­
ного ужаса дикаря перед магическим кругом шамана.
«И вот я теперь сижу, как школьник, как мальчик, привязан­
ный за ногу, - думал Ромашов, слоняясь по комнате . - Дверь от­
крыта, мне хочется идти, куда хочу, делать, что хочу, говорить,
смеяться, - а я сижу на нитке. Это я сижу. Я. Ведь это - Я! Но
ведь это только он решил, что я должен сидеть. Я не давал своего
согласия».
59


А.И. Куприн
- Я! - Ромашов остановился среди комнаты и с расставлен­
ными врозь ногами, опустив голову вниз, крепко задумался. - Я!
Я! Я! - вдруг воскликнул он громко, с удивлением, точно в пер­
вый раз поняв это короткое сло во. - Кто же это стоит здесь и смот­
рит вниз, на черную щель в полу? Это -Я. О, как странно!" Я-а, -
протянул он медленно, вникая всем сознанием в этот звук .
Он рассеянно и неловко улыбнулся, но тотчас же нахмурился и
побледнел от напряжения мысли. Подобное с ним случалось не­
редко за последние пять-шесть лет, как оно бывает почти со всеми
молодыми людьми в период созревания души. Простая истина,
поговорка, общеизвестное изречение, смысл которого он давно уже
механически знал, вдруг благодаря какому-то внезапному внутрен­
нему освещению приобретали глубокое философское значение, и
тогда ему казалось, что он впервые их слышит, почти сам открьш
их. Он даже помнил, как это бьто с ним в первый раз. В корпусе,
на уроке Закона Божия, священник толковал притчу о работниках,
переносивших камни. Один носил сначала мелкие, а потом присту­
пил к тяжелым и последних камней уж не мог дотащить; другой же
поступил наоборот и кончил свою работу благополучно. Для Ро­
машова вдруг сразу отверзлась целая бездна практической мудро­
сти, скрытой в этой бесхитростной притче, которую он знал и по­
нимал с тех пор, как выучился читать. То же самое случилось вско­
ре с знакомой поговоркой: «Семь раз отмерь - один раз отрежь».
В один какой-то счастливый, проникновенный миг он понял в ней
все: благоразумие, дальновидность, осторожную бережливость,
расчет. Огромный житейский опыт уложился в этих пяти-шести
словах. Так и теперь его вдруг ошеломило и потрясло неожиданно­
яркое сознание своей индивидуальности ".
«Я - это внутри, - думал Ромашов, - а все остальное - это
постороннее, это - не Я. Вот эта комната, улица, деревья, небо,
полковой командир, поручик Андрусевич, служба, знамя, солдаты
- все это не Я. Нет, нет, это не Я. Вот мои руки и ноги, -Ромашов
с удивлением посмотрел на свои руки, поднеся их близко к лицу и
точно впервые разглядывая их, - нет, это все - не Я. А вот я ущип­
ну себя за руку... да, вот так ... это Я. Я вижу руку, подымаю ее кверху
-
это Я. То, что я теперь думаю, - это тоже Я. И если я захочу
пойти, - это Я. И вот я остановился - это Я.
О, как это странно, как просто и как изумительно. Может быть,
у всех есть это Я? А может быть, не у всех? Может быть, ни у кого,
60


Повести
кроме меня? А что - если есrь? Вот - сrоят передо мной cro сол­
дат, я кричу им: «Глаза напра-во!» - и cro человек, из которых у
каждого есть свое Я и которые во мне видят что-то чужое, посrо­
роннее, не Я, - они все сразу поворачивают головы направо . Но я
не различаю их друг от друга, они - масса. А для полковника
Шульговича, может быть, и я, и Веткин, и Лбов, и все поручики, и
капитаны так же сливаются в одно лицо, и мы ему так же чужие, и
он не отличает нас друг от друга?»
Загремела дверь, и в комнату вскочил Гайнан. Переминаясь
с ноги на ногу и вздергивая плечами, точно приплясывая, он
крикнул :
-
Ваша благородия. Буфенчик больше не даваит папиросов.
Говорит, поручик Скрябин не велел тебе в долг давать.
- Ах, черт! - вырвалось у Ромашова. - Ну, иди, иди себе. "
Как же я буду без папирос?.. Ну, все равно, можешь идти, Гайнан.
«0 чем я сейчас думал? - спросил самого себя Ромашов, осrав­
шись один. Он утерял нить мыслей и, по непривычке думать после­
довательно, не мог сразу найти ее. - О чем я сейчас думал? О чем­
то важном и нужном ... Посrой: надо вернуться назад... сижу под
аресrом... по улице ходятлюди... в детсrве мама привязывала." Меия
привязывала... Да, да... У солдата тоже -Я... Полковник Шульго­
вич ... Вспомнил ... Ну, теперь дальше, дальше ...
Я сижу в комнате. Не заперт. Хочу и не смею выйти из нее. От­
чего не смею? Сделал ли я какое-нибудь преступление? Воровсrво?
Убийсrво? Нет; говоря с другим, посrоронним мне человеком, я не
держал ног вмесrе и что-то сказал. Может быть, я бьш должен дер­
жать ноги вместе? Почему? Неужели это - важно? Неужели это -
главное в жизни? Вот пройдет еще двадцать -тридцать лет - одна
секунда в том времени, которое бьшо до меня и будет после меня.
Одна секунда! Мое Я погаснет, точно лампа, у которой прикрути­
ли фитиль. Но лампу зажгут снова, и снова, и снова, а Меня уже не
будет. И не будет ни этой комнаты, ни неба, ни полка, ни всего
войска, ни звезд, ни земного шара, ни моих рук и ног... Потому что
не будет Меня".
Да, да". это так". Ну, хорошо ... подожди ... надо посrепенно."
ну, дальше ... Меня не будет. Бьшо темно, кто-то зажег мою жизнь и
сейчас же потушил ее, и опять сrало темно навсегда, на веки ве­
ков... Что же я делал в этот коротенький миг? Я держал руки по
швам и каблуки вмесrе, тянул носок вниз при маршировке, кричал
61


А.И.Куприн
во все горло: «На плечо!» - ругался и злился из-за приклада, «не­
довернутого на себя», трепетал перед сотнями людей ... Зачем? Эти
призраки, которые умрут с моим Я, заставляли меня делать сотни
ненужных мне и неприятных вещей и за это оскорбляли и уни�али
Мепя. Меня! !! Почему же мое Я подчинялось призракам?»
Ромашов сел к столу, облокотился на него и сжал голову рука­
ми. Он с трудом удерживал эти необычные для него, разбегающие­
ся мысли:
«Гм". а ты позабьш? Отечество? Колыбель? Прах отцов? Алта­
ри?" А воинская честь и дисциплина? Кто будет защищать твою
родину, если в нее вторгнутся ино:3емные враги?.. Да, но я умру, и
не будет больше ни родины, ни врагов, ни чести. Они живут, пока
живет мое сознание. Но исчезни родина, и честь, и мундир, и все
великие слова, - мое Я останется неприкосновенным. Стало быть,
все-таки мое Я важнее всех этих понятий о долге, о чести, о любви?
Вот я служу". А вдруг мое Я скажет: не хочу! Нет - не мое Я, а
больше... весь миллион Я, составляющих армию, нет - еще боль­
ше - все Я, населяющие земной шар, вдруг скажут: «Не хочу!» И
сейчас же война станет немыслимой, и уж никогда, никогда не бу­
дет этих «ряды вздвой!» и «полуоборот направо !» - потому что в
них не будет надобности . Да, да, да! Это верно, это верно! - закри­
чал внутри Ромашова какой-то торжествующий голос. - Вся эта
военная доблесть, и дисциплина, и чинопочитание, и честь мунди­
ра, и вся военная наука, - все зиждется только на том, что челове­
чество не хочет, или не умеет, или не смеет сказать «не хочу!».
Что же такое все это хитро сложенное здание военного ремес­
ла? Ничто . Пуф, здание, висящее на воздухе, основанное даже не на
двух коротких словах «не хочу», а только на том, что эти слова
почему-то до сих пор не произнесены людьми. Мое Я никогда ведь
не скажет: «не хочу есть, не хочу дышать, не хочу видеть». Но если
ему предложат умереть, оно непременно, непременно скажет «не
хочу». Что же такое тогда война, с ее неизбежными смертями, и все
военное искусство, изучающее лучшие способы убивать? Мировая
ошибка? Ослепление?
Нет, ты постой, подожди". Должно быть, я сам ошибаюсь . Не
может быть, чтобы я не ошибался, потому что это «не хочу» - так
просто, так естественно, что должно бьшо бы прийти в голову каж­
дому. Ну, хорошо; ну, разберемся. Положим, завтра, положим, сию
секунду эта мысль пришла в голову всем : русским, немцам, англи-
62


Повести
чанам, японцам." И вот уже нет больше войны, нет офицеров и
солдат, все разошлись по домам . Что же будет? Да, что будет тог­
да? Я знаю, Шульгович мне на это ответит: «Тогда придут к нам
нежданно и отнимут у нас земли и дома, вытопчут пашни, уведут
наших жен и сестер». А бунтовщики? Социалисты? Революционе­
ры?.. Да нет же, это неправда. Ведь все, все человечество сказало:
не хочу кровопролития. Кто же тогда пойдет с оружием и с насили­
ем? Никто . Что же случится? Или, может быть, тогда все помирят­
ся? Уступят друг другу? Поделятся? Простят? Господи, Господи,
что же будет?»
Ромашов не заметил, занятый своими мыслями, как Гайнан тихо
подошел к нему сзади и вдруг протянул через его плечо руку. Он
вздрогнул и слегка вскрикнул от испуга:
- Что тебе надо, черт! ..
Гайнан положил на стол коричневую бумажную пачку.
- Тебе! - сказал он фамильярно и ласково, и Ромашов почув­
ствовал, что он дружески улыбается за его спиной. - Тебе папиро­
сы . Куры!
Ромашов посмотрел на пачку. На ней бьшо напечатано: папи­
росы «Трубач», цена 3 коп. 20 шт.
- Что это такое? Зачем? - спросил он с удивлением. -Откуда
ты взял?
- Вижу, тебе папиросов нет. Купил за свой деньга. Куры, по­
жалюста, куры. Ничего . Дару тебе.
Гайнан сконфузился и стремглав выбежал из комнаты, оглуши­
тельно хлопнув дверью. Подпоручик закурил папиросу. В комнате
запахло сургучом и жжеными перьями .
«0, милый! - подумал растроганный Ромашов. - Я на него
сержусь, кричу, заставляю его по вечерам снимать с меня не толь­
ко сапоги, но носки и брюки. А он вот купил мне папирос за свои
жалкие, последние солдатские копейки. «Куры, пожалюста!» За
что же это?..»
Он опять встал и, заложив руки за спину, зашагал по комнате.
«Вот их сто человек в нашей роте. И каждый из них - человек
с мыслями, с чувствами, со своим особенным характером, с житей­
ским опытом, с личными привязанностями и антипатиями. Знаю
ли я что-нибудь о них? Нет - ничего, кроме их физиономий. Вот
они с правого фланга: Солтыс, Рябошапка, Веденеев, Егоров, Ящи­
s.з166
63


А.И. Куприн
шин ... Серые, однообразные лица. Что я сдел ал, чтобы прикоснуться
душой к их душам, своим Я к ихнему Я? - Ничего».
Ромашову вдруг вспомнился один ненастный вечер поздней
осени. Несколько офицеров, и вместе с ними Ромашов, сидели в
собрании и пили водку, когда вбежал фельдфебель девятой роты
Гуменюк и, запыхавшись, крикнул своему ротному командиру:
- Ваше высокоблагородие, молодых пригнали! ..
Да, именно пригнали. Они стояли наполковом дворе, сбившись
в кучу, под дождем, точно стадо испуганных и покорных живот­
ных, глядели недоверчиво, исподлобья. Но у всех у них бьши осо­
бые лица. Может быть, это так казалось от разнообразия одежд?
«Этот вот, наверно, бьш слесарем, - думал тогда Ромашов, прохо­
дя мимо и вглядываясь в лица, - а этот, должно быть, весельчак И
мастер играть на гармонии. Этот - грамотный, расторопный и
жуликоватый, с быстрым, складным говорком, - не бьш ли он рань­
ше в половых?» И видно бьшо также, что их действительно пригна­
ли, что еще несколько дней тому назад их с воем и причитаниями
провожали бабы и дети и что они сами молодечествовали и крепи­
лись, чтобы не заплакать ск возь пьяный рекрутский угар... Но про­
шел год, и вот они стоят длинной, мертвой шеренгой - серые, обез­
личенные, деревянные - солдаты! Они не хотели идти. Их Я ие
хотело. Господи, где же причины этого страшного недоразумения?
Где начало этого узла? Или все это - то же самое, что известный
опыт с петухом? Наклонят петуху голову к столу - он бьется. Но
проведут ему мелом черту по носу и потом дальше по столу, и он
уж думает, что его привязали, и сидит, не шелохнувшись, выпучив
глаза, в каком-то сверхъестественном ужасе.
Ромашов дошел до кровати и повалился на нее .
«Что же мне остается делать в таком случае? - сурово, почти
злобно спросил он самого себя . -Да, что мне делать? Уйти со служ­
бы? Но что ты знаешь? Что умеешь делать? Сначала пансион, по­
том кадетский корпус, военное училище, замкнутая офицерская
жизнь ... Знал ли ты борьбу? Нужду? Нет, ты жил на всем готовом,
думая, как институтка, что французские булки растут на деревьях.
Попробуй-ка, уйди. Тебя заклюют, ты сопьешься, ты упадешь на
первом шагу к самостоятельной жизни. Постой. Кто из офицеров,
о которых ты знаешь, ушел добровольно со службы? Да никто . Все
они цепляются за свое офицерство, потому что ведь они больше
никуда не годятся, ничего не знают. А если и уйдут, то ходят потом
64


Повести
в засаленной фуражке с околышком: «Эйе ла бонте." благородный
русский офицер". компрене ву...»* Ах, что же мне делать! Что же
мне делать !"»
- Арестантик, арестантик! - зазвенел под окном ясный жен­
ский голос.
Ромашов вскочил с кровати и подбежал к окну. На дворе сто ­
яла Шурочка. Она, закрывая глаза с боков ладонями от света,
близко прильнула смеющимся свежим лицом к стеклу и говорила
нараспев :
- Пода-айте бе-едному заключенненькому".
Ромашов взялся бьшо за скобку, но вспомнил, что окно еще не
выставлено. Тогда, охваченный внезапным порывом веселой ре­
шимости, он изо всех сил дернул к себе раму. Она подалась и с
треском распахнулась, осыпав голову Ромашова кусками извест­
ки и сухой замазки. Прохладный воздух, наполненный нежным,
тонким и радостным благоуханием белых цветов, потоком вор­
вался в комнату.
«Вот так! Вот так надо искать выхода!» - закричал в душе Ро­
машова смеющийся, ликующий голос.
- Ромочка! Сумасшедший! Что вы делаете?
Он взял ее протянутую через окно маленькую руку, крепко об­
литую коричневой перчаткой, и смело поцеловал ее сначала сверху,
а потом снизу, в сгибе, в кругленькую дырочку над пуговицами.
Он никогда не делал этого раньше, но она бессознательно, точно
подчиняясь той волне восторженной отваги, которая так внезапно
взмьша в нем, не противилась его поцелуям и только глядела на
него со смущенным удивлением и улыбаясь.
- Александра Петровна! Как мне благодарить вас? Милая!
- Ромочка, да что это с вами? Чему вы обрадовались? - сказа-
ла она, смеясь, но все еще пристально и с любопытством вглядыва­
ясь в Ромашова. - У вас глаза блестят. Постойте, я вам калачик
принесла, как арестованному. Сегодня у нас чудесные яблочные
пирожки, сладкие". Степан, да несите же корзинку.
Он смотрел на нее сияющими, влюбленными глазами, не вы­
пуская ее руки из своей, - она опять не сопротивлялась этому, - и
говорил поспешно:
•«Будьте так добры ... вы понимаете ".» (фраиц.)
65


А.И.Куприн
- Ах, если бы вы знали, о чем я думал нынче все утро... Если
бы вы только знали! Но это потом ...
- Да, потом... Вот идет мой супруг и повелитель. Пустите руку.
Какой вы сегодня удивительный, Юрий Алексеевич. Даже похоро­
шели.
К окну подошел Николаев. Он хмурился и не совсем любезно
поздоровался с Ромашовым.
- Иди, Шурочка, иди, - торопил он жену. - Это же Бог зна­
ет что такое. Вы, право, оба сумасшедшие. ДоЙдет до командира ­
что хорошего ! Ведь он под арестом. Прощайте, Ромашов. Захо­
дите.
- Заходите, Юрий Алексеевич, - повторила и Шурочка.
Она отошла от окна, но тотчас же вернулась и сказала быст­
рым шепотом:
-
Слушайте, Ромочка: нет, правда, не забывайте нас. У меня
единственный человек, с кем я, как с другом, - это вы. Слышите?
Только не смейте делать на меня таких бараньих глаз. А то и ви­
деть вас не хочу. Пожалуйста, Ромочка, не воображайте о себе. Вы
и не мужчина вовсе.
VII
В половине четвертого к Ромашову заехал полковой адъютант
поручик Федоровский. Это был высокий и, как выражались пол­
ковые дамы, представительный молодой человек с холодными гла­
зами и с усами, продолженными до плеч густыми подусниками.
Он держал себя преувеличенно-вежливо, но строго-официально с
младшими офицерами, ни с кем не дружил и бьш высокого мне­
ния о своем служебном положении. Ротные командиры в нем за­
искивали .
Зайдя в комнату, он бегло окинул прищуренными глазами всю
жалкую обстановку Ромашова. Подпоручик, который в это время
лежал на кровати, быстро вскочил и, краснея, стал торопливо зас­
тегивать пуговицы тужурки.
-Як вам по поручению командира полка, - сказал Федоров­
ский сухим тоном, - потрудитесь одеться и ехать со мною.
66


Повести
- Виноват... я сейчас ... форма одежды обыкновенная? Прости­
те, я по-домашнему.
- Пожалуйста, не стесняйтесь . Сюртук. Если вы позволите, я
бы присел?
- Ах, извините. Прошу вас. Не угодно ли чаю? - заторопился
Ромашов.
- Нет, благодарю. Пожалуйста, поскорее,
Он, не снимая пальто и перчаток, сел на стул, и, пока Ромашов
одевался, волнуясь, без надобности суетясь и конфузясь за свою не
особенно чистую сорочку, он сидел все время прямо и неподвижно
с каменным лицом, держа руки на эфесе шашки.
- Вы не знаете, зачем меня зовут?
Адъютант пожал плечами.
- Странный вопрос. Откуда же я могу знать? Вам это, должно
быть, без сомнения, лучше моего известно... Готовы? Советую вам
продеть портупею под погон, а не сверху. Вы знаете, как командир
полка этого не любит. Вот так ... Ну-с, поедемте.
У ворот стояла коляска, запряженная парою рослых, раскорм­
ленных полковых коней. Офицеры сели и поехали. Ромашов из
вежливости старался держаться боком, чтобы не теснить адъю­
танта, а тот как будто вовсе не замечал этого . По дороге им встре­
тился Веткин. Он обменялся с адъютантом честью, но тотчас же
за спиной его сделал обернувшемуся Ромашову особый, непере­
даваемый юмористический жест, который как будто говорил :
«Что, брат, поволокли тебя на расправу?» Встречались и еще офи­
церы. Иные из них внимательно, другие с удивлением, а некото­
рые точно с насмешкой глядели на Ромашова, и он невольно ежил­
ся под их взглядами.
Полковник Шульгович не сразу принял Ромашова: у него бьш
кто-то в кабинете. Пришлось ждать в полутемной передней, где
пахло яблоками, нафталином, свежелакированной мебелью и еще
чем-то особенным, не неприятным, чем пахнут одежда и вещи в за­
житочных, аккуратных немецких семействах. Топчась в передней,
Ромашов несколько раз взглядывал на себя в стенное трюмо, оп­
равленное в светлую ясеневую раму, и всякий раз его собственное
лицо казалось ему противно-бледным, некрасивым и каким-то не­
естественным, сюртук - слишком заношенным, а погоны - черес­
чур помятыми.
67


А.И. Куприн
Сначала из кабинета доносился только глухой однотонный звук
низкого командирского баса. Слов не бьшо слышно, но по серди­
тым раскатистым интонациям можно бьшо догадаться, что пол­
ковник кого-то распекает с настойчивым и непреклонным гневом.
Это продолжалось минут пять. Потом Шульгович вдруг замолчал;
послышался чей-то дрожащий, умоляющий голос, и вдруг, после
мгновенной паузы, Ромашов явственно, до последнего оттенка, ус­
лышал слова, произнесенные со страшным выражением высокоме­
рия, негодования и презрения:
- Что вы мне очки втираете? Дети? Жена? Плевать я хочу на
ваших детей! Прежде чем наделать детей, вы бы подумали, чем их
кормить . Что? Ага, теперь - виноват, господин полковник. Гос­
подин полковник в вашем деле ничем не виноват. Вы, капитан, зна­
ете, что если господин полковник теперь не отдает вас под суд, то я
этим совершаю преступление по службе. Что-о-о? Извольте ма-ал­
чать! Не ошибка-с, а преступление-с. Вам место не в полку, а вы
сами знаете - где. Что?
Опять задребезжал робкий, молящий голос, такой жалкий, что
в нем, казалось, не бьшо ничего человеческого. «Господи, что же
это? - подумал Ромашов, который точно приклеился около трю­
мо, глядя прямо в свое побледневшее лицо и не видя его , чувствуя,
как у него покатилось и болезненно затрепыхалось сердце. - Гос­
поди, какой ужас! ..»
Жалобный голос говорил довольно долго. Когда он кончил,
опять раскатился глубокий бас командира, но теперь более спо­
койный и смягченный, точно Шульгович уже успел вылить свой
гнев в крике и удовлетворил свою жажду власти видом чужого уни­
жения .
Он говорил отрывисто:
-
Хорошо-с. В последний раз . Но пом-ни-те, это в после­
дний раз. Слышите? Зарубите это на своем красном, пьяном носу.
Если до меня еще раз дойдут слухи, что вы пьянствуете ... Что?
Ладно, ладно, знаю я ваши обещания. Роту чтоб мне подготови­
ли к смотру. Не рота, а б .....! Через неделю приеду сам и посмот­
рю." Ну, а затем вот вам мой совет-с: первым делом очиститесь
вы с солдатскими деньгами и с отчетностью. Слышите? Это чтобы
завтра же бьшо сделано. Что? А мне что за дело? Хоть родите ".
Затем, капитан, я вас не держу. Имею честь кланяться.
68


Повести
Кто-то нерешительно завозился в кабинете и на цыпочках, скри­
пя сапогами, пошел к выходу. Но его сейчас же остановил голос
командира, ставший вдруг чересчур суровым, что бы не быть под­
дельным:
-
Постой-ка, поди сюда, чертова перечница... Небось побе­
жишь к жидишкам? А? Векселя писать? Эх ты, дура, дура, дурья ты
голова... Ну, уж на тебе, дьявол тебе в печень. Одна, две... раз, две,
три, четыре ... Триста. Больше не могу. Отдашь, когда сможешь.
Фу, черт, что за гадость вы делаете, капитан! - заорал полковник,
возвышая голос по восходящей гамме. - Не смейте никогда этого
делать! Это низость! .. Однако марш, марш, марш! К черту-с, к чер­
ту-с. Мое почтение-с! ..
В переднюю вышел, весь красный, с каплями пота на носу и на
висках и с перевернуть1м, смущенным лицом, маленький капитан
Световидов. Правая рука бьша у него в кармане и судорожно хру­
стела новенькими бумажками. Увидев Ромашова, он засеменил
ногами, шутовски неестественно захихикал и крепко вцепился сво­
ей влажной, горячей, трясущейся рукой в руку подпоручика. Глаза
у него напряженно и конфузливо бегали и в то же время точно щу­
пали Ромашова: слыхал он или нет?
- Лют! Аки тигра! - развязно и приниженно зашептал он, ки­
вая по направлению кабинета. - Но ничего ! - Световидов быст­
ро и нервно перекрестился два раза. - Ничего . Слава тебе, Госпо­
ди, слава тебе, Господи!
- Бон-да-рен-ко! - крикнул из-за стены полковой командир,
и звук его огромного голоса сразу наполнил все закоулки дома и,
казалось, заколебал тонкие перегородки передней. Он никогда не
употреблял в дело звонка, полагаясь на свое необыкновенное гор­
ло. - Бондаренко! Кто там есть еще? Проси .
-
Аки скимен! - шепнул Световидов с кривой улыбкой. -
Прощайте, поручик. Желаю вам легкого пару.
Из дверей выюркнул денщик - типичный командирский ден­
щик, с благообразно-наглым лицом, с масленым пробором сбоку
головы, в белых нитяных перчатках. Он сказал почтительным то­
ном, но в то же время дерзко, даже чуть-чуть прищурившись, глядя
прямо в глаза подпоручику:
- Их высокоблагородие просят ваше благородие.
Он отворил дверь в кабинет, стоя боком, и сам попятился на­
зад, давая дорогу. Ромашов вошел.
69


А.И.Куприн
Полковник Шульгович сидел за столом, в левом углу от входа.
Он бьш в серой тужурке, из-под которой виднелось великолепное
блестящее белье. Мясистые красные руки лежали на ручках дере­
вянного кресла. Огромное старческое лицо с седой короткой щет­
кой волос на голове и седой бородой клином бьшо сурово и холод­
но. Бесцветные светлые глаза глядели враждебно. На поклон под­
поручика он коротко кивнул головой. Ромашов вдруг заметил у
него в ухе серебряную серьгу в виде полумесяца с крестом и поду­
мал: «А ведь я этой серьги раньше не видал».
- Нехорошо-с, - начал командир рычащим басом, раздавав­
шимся точно из глубины его живота, и сделал длинную паузу. -
Стыдно-с! - продолжал он, повышая голос. - Служите без году
неделю, а начинаете хвостом крутить . Имею многие основания быть
вами недовольным. Помилуйте, что же это такое? Командир полка
делает ему замечание, а он, несчастный прапорщик, фендрик, по­
зволяет себе возражать какую-то ерундистику. Безобразие! - вдруг
закричал полковник так оглушительно, что Ромашов вздрогнул.
- Немысленно! Разврат!
Ромашов угрюмо смотрел вбок, и ему казалось, что никакая
сила в мире не может заставить его перевести глаза и поглядеть в
лицо полковнику. «Где мое Я! - вдруг насмешливо пронеслось у
него в голове. - Вот ты должен стоять навытяжку и молчать».
- Какими путями до меня дошло, я уж этого не буду вам пере­
давать, но мне известно доподлинно, что вы пьете. Это омерзитель­
но. Мальчишка, желторотый птенец, только что вышедший из шко­
лы, и напивается в собрании, как последний сапожный подмасте­
рье. Я, милый мой, все знаю; от меня ничего не укроется. Мне изве­
стно многое, о чем вы даже не подозреваете. Что ж, если хотите
каmться вниз по наклонной плоскости - воля ваша. Но говорю
вам в последний раз: вникните в мои слова. Так всегда бывает, мой
друг: начинают рюмочкой, потом другой, а потом, глядь, и конча­
ют жизнь под забором. Внедрите себе это в голову-с .. А кроме того,
знайте: мы терпеливы, но ведь и ангельское терпение может лоп­
нуть... Смотрите, не доводите нас до крайности. Вы один, а обще­
ство офицеров - это целая семья . Значит, всегда можно и того ... за
хвост и из компании вон.
«Я стою, я молчу, - с тоской думал Ромашов, глядя неотступ­
но на серьгу в ухе полковника, - а мне нужно бьшо бы сказать, что
70


Повести
я и сам не дорожу этой семьей и хоть сейчас готов вырваться из нее,
уйти в запас. Сказать? Посмею ли я?»
Сердце у Ромашова опять дрогнуло и заколотилось, он даже
сделал какое-то бессильное движение губами и проглотил слюну,
но по-прежнему оставался неподвижным .
- Да и вообще ваше поведение ... - продолжал жестоким то­
ном Шульгович. - Вот вы в прошлом году, не успев прослужить и
года, просились, например, в отпуск. Говорили что-то такое о бо­
лезни вашей матушки , показывали там письмо какое-то от нее. Что
ж, я не смею, понимаете ли - не смею не верить своему офицеру.
Раз вы говорите - матушка, пусть будет матушка. Что ж, всяко
бывает. Но знаете - все это как-то одно к одному, и, понимаете...
Ромашов давно уже чувствовал, как у него начало, сначала едва
заметно, а потом все сильнее и сильнее, дрожать колено правой ноги.
Наконец это непроизвольное нервное движение стало так заметно,
что от него задрожало все тело. Это бьшо очень неловко и очень
неприятно, и Ромашов со стыдом думал, что Шульгович может
принять эту дрожь за проявление страха перед ним. Но когда пол­
ковник заговорил о его матери, кровь вдруг горячим, охмеляющим
потоком кинулась в голову Ромашову, и дрожь мгновенно прекра­
тилась. В первый раз он поднял глаза кверху и в упор посмотрел
прямо в переносицу Шульговичу с ненавистью, с твердым и - это
он сам чувствовал у себя на лице - с дерзким выражением, кото­
рое сразу как будто уничтожило огромную лестницу, разделяющую
маленького подчиненного от грозного начальника. Вся комната
вдруг потемнела, точно в ней задернулись занавески. Густой голос
командира упал в какую-то беззвучную глубину. Наступил проме­
жуток чудовищной темноты и тишины - без мыслей, без воли, без
всяких внешних впечатлений, почти без сознания, кроме одного
страшного убеждения, что сейчас, вот сию минуту, произоЙдет что­
то нелепое, непоправимое, ужасное. Странный, точно чужой голос
шепнул вдруг извне в ухо Ромашову: «Сейчас я его ударю», - и
Ромашов медленно перевел глаза на мясистую, большую старчес­
кую щеку и на серебряную серьгу в ухе, с крестом и полумесяцем.
Затем, как во сне, увидел он, еще не понимая этого , что в глазах
Шульговича попеременно отразились удивление, страх, тревога,
жалость ... Безумная, неизбежная волна, захватившая так грозно и
так стихийно душу Ромашова, вдруг упала, растаяла, отхлынула
далеко. Ромашов, точно просыпаясь, глубоко и сильно вздохнул.
71


А. И. Куприн
Все стало сразу простым и обыденным в его глазах. Шульгович
суетливо показывал ему на стул и говорил с неожиданной грубова­
той лаской:
-
Фу, черт... какой же вы обидчивый ... Да садитесь же, черт
вас задери! Ну да... все вы вот так . Глядите на меня, как на зверя.
Кричит, мол, старый хрен без толку, без смысла, черт бы его драл.
А я, - густой голос заколыхался теплыми, взволнованными нота­
ми, - а я, ей-богу, мой милый, люблю вас всех, как своих детей.
Что же, вы думаете, не страдаю я за вас? Не болею? Эх, господа,
господа, не понимаете вы меня. Ну, ладно, ну, погорячился я, пере­
хватил через край - разве же можно на старика сердиться? Э-эх,
молодежь. Ну, мир - кончено. Руку. И пойдем обедать.
Ромашов молча поклонился и пожал протянутую ему руку, боль­
шую, пухлую и холодную руку. Чувство обиды у него проиmо, но
ему не было легче. После сегодняшних утренних важных и гордых
мыслей он чувствовал себя теперь маленьким, жалким, бледным
школьником, каким-то нелюбимым, робким и заброшенным маль­
чуганом, и этот переход бьш постыден. И потому-то, идя в столо­
вую вслед за полковником, он подумал про себя, по своей привыч­
ке, в третьем лице: «Мрачное раздумье бороздило его чело».
Шульгович бьш бездетен. К столу выиша его жена, полная, круп­
ная, важная и молчаливая дама, без шеи, со многими подбородка­
ми. Несмотря на пенсне и на высокомерный взгляд, лицо у нее бьшо
простоватое и производило такое впечатление, как будто его на­
спех, боком, вьmекли из теста, воткнув изюминки вместо глаз. Вслед
за ней, часто шаркая ногами, приплелась древняя мамаша полков­
ника, маленькая, глухая, но еще бодрая, ядовитая и властная ста­
рушонка. Пристально и бесцеремонно разглядывая Ромашова снизу
вверх, через верх очков, она протянула ему и ткнула прямо в губы
свою крошечную, темную, всю сморщенную руку, похожую на ку­
сочек мощей. Затем обрати.11ась к полковнику и спросила таким
тоном, как будто бы, кроме их двоих, в столовой никого не бьшо:
- Это кто же такой? Не помню что-то.
Шульгович сложил ладони рук в трубу около рта и закричал
старушке в самое ухо:
-Подпоручик Ромашов, мамаша. Прекрасный офицер... фрон­
товик и молодчинище... из кадетского корпуса... Ах да! - спохва­
тился он вдруг. - Ведь вы, подпоручик, кажется, наш, пензенский?
- Точно так, господин полковник, пензенский.
72


Повести
-Ну да, ну да". Я теперь вспомнил. Ведь мы же земляки с вами.
Наровчатского уезда, кажется?
- Точно так. Наровчатского.
- Ну да ... Как же это я забьш? Наровчат, одни колышки тор-
чат. А мы - инсарские. Мамаша! - опять затрубил он матери на
ухо, - подпоручик Ромашов - наш, пензенский! .. Из Наровчата! ..
Земляк! ..
-А-а! - Старушка многозначительно повела бровями. - Так,
так, так... То-то, я думаю ... Значит, вы, выходит, сынок Сергея Пет­
ровича Шишкина?
- Мамаша! Ошиблись! Подпоручика фамилия - Ромашов, а
совсем не Шишкин! ..
- Вот, вот, вот. . . Я и говорю... Сергей-то Петровича я не зна­
ла... Понаслышке только. А вот Петра Петровича - того даже
очень часто видела. Именья, почитай, рядом бьши. Очень, оч-чень
приятно, молодой человек ... Похвально с вашей стороны.
-
Ну, пошла теперь скрипеть, старая скворечница, - сказал
полковник вполголоса, с грубым добродушием. - Садитесь, под­
поручик... Поручик Федоровский! - крикнул он в дверь . - Кон­
чайте там и идите пить водку! ..
В столовую быстро вошел адъютант, который, по заведенному
во многих полках обычаю, обедал всегда у командира. Мягко и
развязно позвякивая шпорами, он подошел к отдельному майоли­
ковому столику с закуской, налил себе водки и не торопясь выпил
и закусил . Ромашов почувствовал к нему зависть и какое-то смеш­
ное, мелкое уважение.
- А вы водки? - спросил Шульгович. - Ведь пьете?
- Нет. Благодарю покорно. Мне что-то не хочется, - ответил
Ромашов сиплым голосом и прокашлялся.
- И-и пре-екрасно. Самое лучшее. Желаю и впредь так же.
Обед бьш сытный и вкусный. Видно бьшо, что бездетные пол­
ковник и полковница прилепились к невинной страстишке - хо­
рошо поесть. Подавали душистый суп из молодых кореньев и зеле­
ни, жареного леща с кашей, прекрасно откормленную домашню�
утку и спаржу. На столе стояли три бутылки - с белым и красным
вином и с мадерой, - правда, уже начатые и заткнутые серебряны­
ми фигурными пробками, но дорогие, хороших иностранных ма­
рок. Полковник - точно недавний гнев прекрасно повлиял на его
аппетит - ел с особенным вкусом и так красиво, что на него при-
73


А.И.Куприн
ятно бьшо смотреть. Он все время мило и грубо шутил. Когда по­
дали спаржу, он, глубже засовывая за воротник тужурки ослепи­
тельно белую жесткую салфетку, сказал весело:
- Если бы я бьш царь, всегда бы ел спаржу!
Но раньше, за рыбой, он не утерпел и закричал на Ромашова
начальническим тоном:
-
Подпоручик! Извольте отложить ножик в сторону. Рыбу и
котлеты едят исключительно вилкой. Нехорошо-с! Офицер должен
уметь есть. Каждый офицер может быть приглашен к высочайше­
му столу. Помните это .
Ромашов сидел за обедом неловкий, стесненный, не зная, куда
девать руки, большею частью держа их под столом и заплетая в
косички бахромку скатерти. Он давно уже отвык от хорошей се­
мейной обстановки, от приличной и комфортабельной мебели, от
порядка за столом. И все время терзала его одна и та же мысль:
«Ведь это же противно, это такая слабость и трусость с моей сторо­
ны, что я не мог, не посмел отказаться от этого унизительного обе­
да. Ну вот я сейчас встану, сделаю общий поклон и уйду. Пусть
думают что хотят. Ведь не съест же он меня? Не отнимет моей души,
мыслей, сознания? Уйду ли?» И опять, с робко замирающим серд­
цем, бледнея от внутреннего волнения, досадуя на самого себя, он
чувствовал, что не в состоянии это сделать.
Наступил уже вечер, когда подали кофе. Красные, косые лучи
солнца ворвались в окна и заиграли яркими медными пятнами на
темных обоях, на скатерти, на хрустале, на лицах обедающих. Все
притихли в каком-то грустном обаянии этого вечернего часа.
- Когда я бьш еще прапорщиком, - заговорил вдруг Шульго­
вич, -унас бьш командир бригады, генерал Фофанов. Такой ми­
лый старикашка, боевой офицер, но чуть ли не из кантонистов.
Помню, он, бывало, подойдет на смотру к барабанщику, - ужас­
но любил барабан, - подойдет и скажет: <<А ну-ка, братец, шыг­
рай мне что-нибудь меланхоличешкое». Да. Так этот генерал, ког­
да у него собирались гости, всегда уходил спать аккуратно в один­
надцать. Бывало, обратится к гостям и скажет: «Ну, гошпода, ешь­
те, пейте, вешелитесь, а я иду в объятия Нептуна». Ему говорят:
«Морфея, ваше превосходительство?» - <Э, вше равно: иж одной
минералогии ...» Так я теперь, господа, - Шульгович встал и поло­
жил на спинку стула салфетку, - тоже иду в объятия Нептуна. Вы
свободны, господа офицеры.
74


Повести
Офицеры встали и вытянулись.
«Ироническая, горькая улыбка показалась на его тонких губах»,
- подумал Ромашов, но только подумал, потому что лицо у него в
эту минуту было жалкое, бледное и некрасиво-почтительное.
Опять шел Ромашов домой, чувствуя себя одиноким, тоску­
ющим, потерявшимся в каком-то чужом, темном и враждебном
месте . Опять горела на западе в сизых нагроможденных тяже­
лых тучах красно-янтарная заря, и опять Ромашову чудился да­
леко за чертой горизонта, за домами и полями, прекрасный фан­
тастический город с жизнью, полной красоты, изящества и сча­
стья .
На улицах быстро темнело. По шоссе бегали с визгом еврейс­
кие ребятишки. Где-то на завалинках, у ворот, у калиток, в садах
звенел женский смех, звенел непрерывно и возбужденно, с какой­
то горячей, животной, радостной дрожью, как звенит он только
ранней весной. И вместе с тихой, задумчивой грустью в душе Рома­
шова рождались странные, смутные воспоминания и сожаления о
никогда не бывшем счастье и о прошлых, еще более прекрасных
веснах, а в сердце шевелилось неясное и сладкое предчувствие гря­
дущей любви . . .
Когда он пришел домой, то застал Гайнана в его темном чула­
не перед бюстом Пушкина. Великий поэт бьш весь вымазан мас­
лом, и горевшая перед ним свеча бросала глянцевитые пятна на
нос, на толстые губы и на жилистую шею. Сам же Гайнан, сидя по­
турецки на трех досках, заменявших ему кровать, качался взад и
вперед и бормотал нараспев что-то тягучее и монотонное.
-Гайнан! -окликнул его Ромашов. Денщик вздрогнул и, вско­
чив с кровати, вытянулся. На лице его отразились испуг и замеша­
тельство.
- Алла? - спросил Ромашов дружелюбно.
Безусый мальчишеский рот черемиса весь растянулся в длин­
ную улыбку, от которой при огне свечи засверкали его великолеп­
ные белые зубы.
- Алла, ваша благородия!
- Ну, ну, ну. .. Сиди себе, сиди. - Ромашов ласково погладил
денщика по плечу. - Все равно, Гайнан, у тебя алла, у меня алл а.
Один, братец, алла у всех человеков.
«Славный Гайнан, - подумал подпоручик, идя в комнату. -А
я вот не смею пожать ему руку. Да, не могу, не смею . О, черт! Надо
75


А.И.Куприн
будет с нынешнего дня самому одеваться и раздеваться. Свинство
заставлять это делать за себя другого человека» .
В этот вечер он не пошел в собрание, а достал из ящика тол­
стую разлинованную тетрадь, исписанную мелким неровным по­
черком, и писал до глубокой ночи. Это бьша третья, по счету, сочи­
няемая Ромашовым повесть, под заглавием: «Последний роковой
дебют» . Подпоручик сам стьrдился своих литературных занятий и
никому -в мире ни за что не признался бы в них.
VIII
Казармы для помещения полка только что начали строить на
окраине местечка, за железной дорогой, на так называемом выго­
не, адо их окончания полк со всеми своими учреждениями бьш рас­
квартирован по частным квартирам. Офицерское собрание зани­
мало небольшой одноэтажный домик, который бьш расположен
глаголем: в длинной стороне, шедшей вдоль улицы, помещались
танцевальная зала и гостиная, а короткую, простиравшуюся в глубь
грязного двора, занимали - столовая, кухня и «номера» для при­
езжих офицеров. Эти две половины бьши связаны между собою чем­
то вроде запутанного, узкого, коленчатого коридора; каждое ко­
лено соединялось с другим дверями , и таким образом получился
ряд крошечных комнатушек, которые служили - буфетом, биль­
ярдной, карточной, передней и дамской уборной. Так как все эти
помещения, кроме столовой, бьши обыкновенно необитаемы и ни­
когда не проветривались, то в них стоял сыроватый, кислый, нежи­
лой воздух, к которому примешивался особый запах от старой ков­
ровой обивки, покрывавшей мебель.
Ромашов пришел в собрание в девять часов. Пять-шесть холос­
ть1х офицеров уже сошлись на вечер, но дамы еще не съезжались.
Между ними издавна существовало странное соревнование в зна­
нии хорошего тона, а этот тон считал позорным для дамы являться
одной из первых на бал. Музыканты уже сидели на своих местах в
стеклянной галерее, соединявшейся одним большим многостеколь­
ньIМ окном с залой. В зале по стенам горели в простенках между
окнами трехлапые бра, а с потолка спускалась люстра с хрусталь­
ными дрожащими подвесками. Благодаря яркому освещению эта
76


По11ести
большая комната с голыми стенами, оклеенными белыми обоями,
с венскими стульями по бокам, с тюлевыми занавесками на окнах,
казалась особенно пустой.
В бильярдной два батальонных адъютанта, поручики Бек-Ага­
малов и Олизар, которого все в полку называли графом Олизаром,
играли в пять шаров на пиво. Олизар - длинный, тонкий, прили­
занный, напомаженный - молодой старик, с голым, но морщини­
стым, хлыщеватым лицом, все время сыпал бильярдными прибаут­
ками. Бек-Агамалов проигрывал и сердился . На их игру глядел, сидя
на подоконнике, штабс-капитан Лещенко, уньшый человек сорока
пяти лет, способный одним своим видом навести тоску; все у него в
лице и фигуре висело вниз с видом самой безнадежной меланхо­
лии: висел вниз, точно стручок перца, длинный, мясистый, крас­
ный и дряблый нос; свисали до подбородка двумя тонкими буры­
ми нитками усы; брови спускались от переносья вниз к вискам, при­
давая его глазам вечно плаксивое выражение; даже старенький сюр­
тук болтался на его покатых плечах и впалой груди, как на вешал­
ке. Лещенко ничего не пил, не играл в карты и даже не курил. Но
ему доставляло странное, непонятное другим удовольствие торчать
в карточной, или в бильярдной комнате за спинами игроков, или в
столовой, когда там особенно кутили. По целым часам он проси­
живал там, молчаливый и уньшый, не произнося ни слова. В полку
к этому все привыкли, и даже игра и попойка как-то не вязались,
если в собрании не бьшо безмолвного Лещенки.
Поздоровавшись с тремя офицерами, Ромашов сел рядом с Ле­
щенкой, который предупредительно отодвинулся в сторону, вздох­
нул и поглядел на молодого офицера грустными и преданными со­
бачьими глазами.
- Как здоровье Марьи Викторовны? - спросил Ромашов тем
развязным и умышленно громким голосом, каким говорят с глухи­
ми и туго понимающими людьми и каким с Лещенкой в полку го­
ворили все, даже прапорщики.
- Спасибо, голубчик, - с тяжелым вздохом ответил Лещенко.
- Конечно, нервы у нее... Такое время теперь.
- А отчего же вы не вместе с супругой? Или, может быть, Ма-
рья Викторовна не собирается сегодня?
-Нет. Как же. Будет. Она будет, голубчик. Только, видите ли,
мест нет в фаэтоне. Они с Раисой Александровной пополам взяли
77


А.И.Куприн
экипаж, ну и, понимаете, голубчик, говорят мне: «У тебя, говорят,
сапожища грязные, ты нам платья испортишь».
- Кр уазе в середину! Тонкая резь. Вынимай шара из лузы, Бек!
- крикнул Олизар.
- Ты сначала делай шара, а потом я выну, - сердито отозвал-
ся Бек-Агамалов.
Лещенко забрал в рот бурые кончики усов и сосредоточенно
пожевал их.
- У меня к вам просьба, голубчик Юрий Алексеич, - сказал
он просительно и запинаясь, - сегодня ведь вы распорядитель
танцев?
-
Да. Черт бы их побрал. Назначили. Я крутился-крутился
перед полковым адъютантом, хотел даже написать рапорт о бо­
лезни. Но разве с ним сговоришь? «Подайте, говорит, свидетель­
ство врача».
- Вот я вас и хочу попросить, голубчик, - продолжал Лещен­
ко умильным тоном. - Бог уж с ней, устройте, чтобы она не очень
сидела. Знаете, прошу вас по-товарищески.
- Марья Викторовна?
- Ну да. Пожалуйста уж.
-
Желтый дуплет в угол, - заказал Бек-Агамалов. - Как в
аптеке будет.
Ему бьшо неудобно играть вследствие его небольшого роста, и
он должен бьш тянуться на животе через бильярд. От напряжения
его лицо покраснело, и на лбу вздулись, точно ижица, две сходя­
щиеся к переносью жилы.
-Жамаис! -уверенно дразнил его Олизар. -Этого даже я не
сделаю.
Кий Агамалова с сухим треском скользнул по шару, но шар не
сдвинулся с места.
- Кикс! -радостно закричал Олизар и затанцевал канкан вок­
руг бильярда. - Когда ты спышь - храпышь, дюша мой?
Агамалов стукнул толсть1м концом кия о пол.
-Аты не смей под руку говорить! - крикнул он, сверкая чер­
ными глазами. - Я игру брошу.
-
Нз кирпичись, дюша мой, кровь испортышь. Модистку в
угол!"
К Ромашову подскочил один из вестовых, наряженных на де­
журство в переднюю, чтобы раздевать приезжающих дам.
78


Повести
- Ваше благородие, вас барыня просят в залу.
Там уже прохаживались медленно взад и вперед три дамы, толь­
ко что приехавшие, все три - пожилые. Самая старшая из них, жена
заведующего хозяйством, Анна Ивановна Мигунова, обратилась к
Ромашову строгим и жеманным тоном, капризно растягивая кон­
цы слов и со светской важностью кивая головой:
- Подпоручик Ромашо-ов, прикажите сыграть что-нибудь для
слу-уха. Пожа-алуйста ...
- Слушаю-с. - Ромашов поклонился и подошел к музыкант­
скому окну. - Зиссерман, - крикнул он старосте оркестра, - ва­
ляй для слуха!
Сквозь раскрытое окно галереи грянули первые раскаты увер­
тюры из «Жизни за царя», и в такт им заколебались вверх и вниз
языки свечей.
Дамы понемногу съезжались. Прежде, год тому назад, Рома­
шов ужасно любил эти минуты перед балом, когда, по своим дири­
жерским обязанностям, он встречал в передней входящих дам . Ка­
кими таинственными и прелестными казались они ему, когда, воз­
бужденные светом, музыкой и ожиданием танцев, они с веселой
суетой освобождались от своих капоров, боа и шубок. Вместе с
женским смехом и звонкой болтовней тесная передняя вдруг на­
полнялась запахом мороза, духов, пудры и лайковых перчаток, -
неуловимым, глубоко волнующим запахом нарядных и красивых
женщин перед балом. Какими блестящими и влюбленными каза­
лись ему их глаза в зеркалах, перед которыми они наскоро поправ­
ляли свои прически! Какой музыкой звучал шелест и шорох их юбок!
Какая ласка чувствовалась в прикосновении их маленьких рук, их
шарфов и вееров!..
Теперь это очарование прошло, и Ромашов знал, что навсегда.
Он не без некоторого стыда понимал теперь, что многое в этом
очаровании бьшо почерпнуто из чтения французских плохих рома­
нов, в которых неизменно описывается, как Густав и Арман, при­
ехав на бал в русское посольство, проходили через вестибюль. Он
знал также, что полковые дамы по годам носят одно и то же «ши­
карное» платье, делая жалкие попытки обновлять его к особенно
пышным вечерам, а перчатки чистят бензином. Ему смешным и
претенциозным казалось их общее пристрастие к разным эгреткам,
шарфикам, огромным поддельным камням, к перьям и обилию лент:
в этом сказывалась какая-то тряпичная, безвкусная, домашнего
79


А.И. Куприн
изделия роскошь. Они употребляли жирные белила и румяна, но
неумело и грубо до наивности : у иных от этих средств лица прини­
мали зловещий синеватый оттенок. Но неприятнее всего бьшо для
Ромашова то, что он, как и все в полку, знал закулисные истории
каждого бала, каждого платья, чуть ли не каждой кокетливой фра­
зы; он знал, как за ними скрывались: жалкая бедность, усилия, ухищ­
рения, сплетни, взаимная ненависть, бессильная провинциальная
игра в светскость и, наконец, скучные, пошлые связи ...
Приехал капитан Тальман с женой: оба очень высокие, плот­
ные; она - нежная, толстая, рассыпчатая блондинка, он -со смуг­
лым, разбойничьим лицом, с беспрестанным кашлем и хриплым
голосом. Ромашов уже заранее знал, что сейчас Тальман скажет
свою обычную фразу, и он действительно, бегая цыганскими гла­
зами, просипел:
- А что, подпоручик, в карточной уже винтят?
- Нет еще. Все в столовой.
-
Нет еще? Знаешь, Сонечка, я того ... пойду в столовую -
«Инвалид» пробежать . Вы, милый Ромашов, попасите ее ... ну, там,
какую-нибудь кадриленцию.
Потом в переднюю впорхнуло семейство Лыкачовых - целый
выводок хорошеньких, смешливых и картавых барышень во главе
с матерью - маленькой, живой женщиной, которая в сорок лет
танцевала без устали и постоянно рожала детей - «между второй
и третьей кадрилью», как говорил про нее полковой остряк Арча­
ковский.
Барышни, разнообразно картавя, смеясь и перебивая друг друж-
ку, набросились на Ромашова:
- Отчего вы к нам не пьиходили?
- Звой, звой, звой!
- Нехолосый, нехолосый, нехолосый!
-
Звой, звой!
- Пьиглашаю вас на пейвую кадъиль.
- Mesdames! .. Mesdames! - говорил Ромашов, изображая со-
бою против воли любезного кавалера и расшаркиваясь во все сто­
роны.
В это время он случайно взглянул на входную дверь и увидал за
ее стеклом худое и губастое лицо Раисы Александровны Петерсон
под белым платком, коробкой надетым поверх шляпы. Ромашов
поспешно, совсем по-мальчишески, юркнул в гостиную. Но как ни
80


Повести
короток бьш этот миг и как ни старался подпоручик уверить себя,
что Раиса его не заметила, - все-таки он чувствовал тревогу; в
выражении маленьких глаз его любовницы почудилось ему что­
то новое и беспокойное, какая-то жестокая, злобная и уверенная
угроза.
Он прошел в столовую. Там уже набралось много народа; по­
чти все места за длинным, покрытым клеенкой столом бьши заня­
ты. Синий табачный дым колыхался в воздухе. Пахло горелым мас­
лом из кухни. Две или три группы офицеров уже начинали выпи­
вать и закусывать. Кое-кто читал газеты. Густой и пестрый шум
голосов сливался со стуком ножей, щелканьем бильярдных шаров
и хлопаньем кухонной двери. По ногам тянуло холодом из сеней.
Ромашов отыскал поручика Бобетинского и подошел к нему.
Бобетинский стоял около стола, засунув руки в карманы брюк, рас­
качиваясь на носках и на каблуках и щуря глаза от дыма папирос­
ки. Ромашов тронул его за рукав.
- Что? - обернулся он и, вынув одну руку из кармана, не пе­
реставая щуриться, с изысканным видом покрутил длинный рыжий
ус, скосив на него глаза и отставив локоть вверх. -А
-а! Это вы?
Эчень приэтно".
Он всегда говорил таким ломаным, вычурным тоном, подра­
жая, как он сам думал, гвардейской золотой молодежи. Он бьш о
себе высокого мнения, считая себя знатоком лошадей и женщин,
прекрасным танцором и притом изящным, великосветским, но, не­
смотря на свои двадцать четыре года, уже пожившим и разочаро­
ванным человеком. Поэтому он всегда держал плечи картинно под­
нятыми кверху, скверно французил, ходил расслабленной поход­
кой и, когда говорил, делал усталые, небрежные жесты.
- Петр Фаддеевич, милый, пожалуйста, подирижируйте нын­
че за меня, - попросил Ромашов.
- Ме, мон ами ! - Бобетинский поднял кверху плечи и брови и
сделал глупые глаза. - Но". мой дрюг, - перевел он по-русски. -
С какой стати? Пуркуа?* Право, вы меня". как это говорится?" Вы
меня эдивляете! ..
- Дорогой мой, пожалуйста".
* Почему? (фраиц. )
81


А. И.Куприн
- Постойте ." Во-первых, без фэ-миль-ярностей . Чтэ это тэкое ­
дорогой, тэкой-сякой е цетера?*
-
Ну, умоляю вас, Петр Фад
д
еич." Голова болит. " и горло ".
положительно не могу.
Ромашов долго и убедительно упрашивал товарища. Наконец
он даже решил пустить в дело лесть.
Ведь никто же в полку не умеет так красиво и разнообразно
вести танцы, как Петр Фад
д
еевич. И кроме того, об этом также
просила одна дама".
-Дама?" - Бобетинский сделал рассеянное и меланхоличес­
кое лицо. - Дама? Дрюг мой, в мои годы ". - Он рассмеялся с
деланной горечью и разочарованием. - Что такое женщина? Ха­
ха-ха" . Юн енигм!** Ну, хорошо, я, так и быть, согласен ". Я со­
гл асен .
И таким же разочарованным голосом он вдруг прибавил:
- Мои шер ами, а нет ли у вас." как это называется ." трех рюб-
лей?
- К сожалению! .. - вздохнул Ромашов.
-Арубля?
-Мм!"
-Дезагреабль-с ".*** Ничего не поделаешь. Ну, пойдемте в та-
ком случае выпьем водки.
- Увы! И кредита нет, Петр Фад
д
еевич .
-Да-а? О, повр анфан!"**** Все равно, пойдем. - Бобетинский
сделал широкий и небрежный жест великодушия. - Я вас привет­
ствую.
В стол овой между тем разговор становился более громким и в
то же время более интересным для всех присутствующих. Говори­
ли об офицерских поединках, только что тогда разрешенных, и
мнения расходились .
Больше всех овладел беседой поручик Арчаковский - личность
довольно темная, едва ли не шулер. Про него втихомолку расска­
зывали, что еще до поступления в полк, во время пребывания в запа-
* и так далее? (фраиц.)
** Загадка ! (фраиц.)
*** Неприятно-с " . (фраиц.)
**** Бедный ребенок!" (фраиц.)
82


Повести
се, он служил смотрителем на почтовой станции и бьш предан суду
за то, что ударом кулака убил какого-то ямщика.
- Это хорошо дуэль в гвардии - для разных там лоботрясов
и фигель-миглей, - говорил грубо Арчаковский, - а у нас... Ну,
хорошо, я холостой... положим, я с Василь Василичем Липским
напился в собрании и в пьяном виде закатил ему в ух о. Что же
нам делать? Если он со мною не захочет стреляться - вон из пол­
ка; спрашивается, что его дети будут жрать? А вышел он на по­
единок, я ему влеплю пулю в живот, и опять детям кусать нече­
го ... Чепуха все.
- Гето ... ты подожди ... ты повремени, - перебил его старый и
пьяный подполковник Лех, держа в одной руке рюмку, а кистью
другой руки делая слабые движения в воздухе, - ты понимаешь,
что такое честь мундира?.. Гето, братец ты мой, та-акая штука...
Честь, она... Вот, я помню, случай у нас бьш в Темрюкском полку в
тысячу восемьсот шестьдесят втором году.
- Ну, знаете, ваших случаев не переслушаешь, - развязно пе­
ребил его Арчаковский, -расскажете еще что-нибудь, что бьшо за
царя Гороха.
- Гето, братец... ах, какой ты дерзкий ... Ты еще мальчишка, а
я, гето ... Бьш, я говорю, такой случай...
- Только кровь может смыть пятно обиды, - вмешался напы­
щенным тоном поручик Бобетинский и по-петушиному поднял квер­
ху плечи.
-
Гето, был у нас прапорщик Солуха, - силился продол­
жать Лех .
К столу подошел, выйдя из буфета, командир первой роты ка­
питан Осадчий.
- Я слышу, что у вас разговор о поединках. Интересно послу­
шать, - сказал он густым, рыкающим басом, сразу покрывая все
голоса. - Здравия желаю, господин подполковник. Здравствуйте,
господа.
- А, колосс родосский, - ласково приветствовал его Лех . -
Гето ... садись ты около меня, памятник ты этакий ... Водочки выпь­
ешь со мною?
- И весьма, - низкой октавой ответил Осадчий.
Этот офицер всегда производил странное и раздражающее впе­
чатление на Ромашова, возбуждая в нем чувство, похожее на страх
и на любопытство. Осадчий славился, как и полковник Шульго-
83


А.И.Куприн
вич, не только в полку, но и во всей дивизии своим необыкновен­
ным по размерам и красоте голосом, а также огромным ростом и
страшной физической силой. Бьш он известен также и своим заме­
чательным знанием строевой службы. Его иногда, для пользы служ­
бы, переводили из одной роты в другую, и в течение полугода он
умел делать из самых распущенных, захудалых команд нечто похо­
жее по стройности и исполнительности на огромную машину,
пропитанную нечеловеческим трепетом перед своим начальником.
Его обаяние и власть бьши тем более непонятны для товарищей,
что он не только никогда не дрался, но даже и бранился лишь в
редких, исключительных случаях. Ромашову всегда чуялось в его
прекрасном сумрачном лице, странная бледность которого еще
сильнее оттенялась черными, почти синими волосами, что-то на­
пряженное, сдержанное и жестокое, что-то присущее не человеку, а
огромному, сильному зверю. Часто, незаметно наблюдая за ним
откуда-нибудь издали, Ромашов воображал себе, каков должен быть
этот человек в гневе, и, думая об этом, бледнел от ужаса и сжимал
холодевшие пальцы. И теперь он не отрываясь глядел, как этот са­
моуверенный, сильный человек спокойно садился у стены на пре­
дупредительно подвинутый ему стул .
Осадчий выпил водки, разгрыз с хрустом редиску и спросил
равнодушно :
- Ну-с, итак, какое же резюме почтенного собрания?
-
Гето , братец ты мой, я сейчас рассказываю... Был у нас
случай, когда я служил в Темрюкском полку. Поручик фон
Зоон,- его солдаты звали «Под-Звон»,- так он тоже однажды
в собрании...
Но его перебил Липский, сорокалетний штабс-капитан, румя­
ный и толстый, который, несмотря на свои годы, держал себя в
офицерском обществе шутом и почему-то усвоил себе странный и
смешной тон избалованного, но любимого всеми комичного маль­
чугана.
- Позвольте, господин капитан, я вкратце. Вот поручик Арча­
ковский говорит, что дуэль - чепуха. «Треба, каже, як у нас у бур­
се - дал раза по потьmице и квит>> . Затем дебатировал поручик
Бобетинский, требовавший крови. Потом господин подполковник
тщетно тщились рассказать анекдот из своей прежней жизни, но до
сих пор им это, кажется, не удалось . Затем, в самом начале расска­
за, подпоручик Михин заявили под шумок о своем собственном
84


Повести
мнении, но ввиду недостаточности голосовых средств и свойствен­
ной им целомудренной стыдливости мнение это выслушано не бьшо.
Подпоручик Михин, маленький, слабогрудый юноша, со смуг­
лым, рябым и веснушчатым лицом, на котором робко, почти испу­
ганно глядели нежные темные глаза, вдруг покраснел до слез.
- Я только, господа ". Я, господа, может быть, ошибаюсь,­
заговорил он, заикаясь и смущенно комкая свое безбородое лицо
руками.- Но, по-моему, то есть я так полагаю ... нужно в каждом
отдельном случае разбираться. Иногда дуэль полезна, это безус­
ловно, и каждый из нас, конечно, выйдет к барьеру. Безусловно.
Но иногда, знаете, это". может быть, высшая честь заключается в
том, чтобы". это". безусловно простить ". Ну, я не знаю, какие еще
могут быть случаи ." вот. "
- Эх вы, Декадент Иванович, - грубо махнул на него рукой
Арчаковский,- тряпку вам сосать.
- Гето, да дайте же мне, бращы, высказаться!
Сразу покрывая все голоса могучим звуком своего голоса, за­
говорил Осадчий:
- Дуэль, господа, непременно должна быть с тяжелым исхо­
дом, иначе это абсурд! Иначе это будет только дурацкая жалость,
уступка, снисходительность, комедия. Пятьдесят шагов дистанции
и по одному выстрелу. Я вам говорю : из этого выйдет одна только
пошлость, вот именно вроде тех французских дуэлей, о которых
мы читаем в газетах. Пришли, постреляли из пистолетов, а потом в
газетах сообщают протокол поединка: «Дуэль, по счастью, окон­
чилась благополучно. Противники обменялись выстрелами, не при­
чинив друг другу вреда, но выказав при этом отменное мужество.
За завтраком недавние враги обменялись дружеским рукопожати­
ем». Такая дуэль, господа, чепуха. И никакого улучшения в наше
общество она не внесет.
Ему сразу ответило несколько голосов. Лех, который в продол­
жение его речи не раз покушался докончить свой рассказ, опять
бьшо начал: «А вот, гето, я, братцы мои". да слушайте же, жереб­
цы вы». Но его не слушали, и он попеременно перебегал глазами от
одного офицера к другому, ища сочувствующего взгляда. От него
все небрежно отворачивались, увлеченные спором, и он скорбно
поматывал отяжелевшей головой. Наконец он поймал глазами глаза
Ромашова. Молодой офицер по опыту знал, как тяжело пережи­
вать подобные минуты, когда слова, много раз повторяемые, точ-
85


А.И.Куприн
но виснут без подцержки в воздухе и когда какой-то колючий стьщ
заставляет упорно и безнадежно к ним возвращаться. Поэтому-то
он и не уклонился от подполковника, и тот, обрадованный, пота­
щил его за рукав к столу.
- Гето ". хоть ты меня выслушай, прапор, - говорил Лех горе­
стно, - садись, выпей-ка водочки ". Они, братец мой, все - шалы­
ганы. - Лех слабо махнул на спорящих офицеров кистью руки. -
Гав, гав, гав, а опыта у них нет. Я хотел рассказать, какой у нас
бьш случай".
Держа одной рукой рюмку, а свободной рукой размахивая так,
как будто бы он управлял хором, и мотая опущенной головой, Лех
начал рассказывать один из своих бесчисленных рассказов, кото­
рыми он бьш нафарширован, как колбаса ливером, и которых он
никогда не мог довести до конца благодаря вечным отступлениям,
вставкам, сравнениям и загадкам. Теперешний его анекдот заклю­
чался в том, что один офицер предложил другому - это, конечно,
бьшо в незапамятные времена - американскую дуэль, причем в
виде жребия им служил чет или нечет на рублевой бумажке. И вот
кто-то из них, - трудно бьшо понять, кто именно, - Под-Звон
или Солуха, прибегнул к мошенничеству: «Гето, братец ты мой,
взял да и склеил две бумажки вместе, и вышло, что на одной сторо­
не чет, а на другой нечет. Стали они, братец ты мой, тянуть ". Этот
и говорит тому".»
Но и на этот раз подполковник не успел, по обыкновению, до­
кончить своего анекдота, потому что в буфет игриво скользнула
Раиса Александровна Петерсон. Стоя в дверях столовой, но не входя
в нее (что вообще бьшо не принято), она крикнула веселым и кап­
ризным голоском, каким кричат балованные, но любимые всеми
девочки:
- Господа, ну что-о же это такое! Дамы уж давно съехались, а
вы тут сидите и угощаетесь! Мы хочем танцевать!
Два-три молодых офицера встали, чтобы идти в залу, другие
продолжали сидеть и курить и разговаривать, не обращая на ко­
кетливую даму никакого внимания; зато старый Лех косвенны­
ми мелкими шажками подошел к ней и, сл ожив руки крестом и
проливая себе на грудь из рюмки водку, воскликнул с пьяным
умилением:
- Божественная! И как это начальство позволяет шу-щешство­
вать такой красоте! Рру-учку!.. Лобзнуть !"
86


Повести
-
Юрий Алексеевич, - продолжала щебетать Петерсон, -
ведь вы, кажется, на сегодня назначены? Хорош, нечего сказать,
дирижер!
-
Миль пардон, мадам*. Се ма фот?.. Это моя вина! - вос­
кликнул Бобетинский, подлетая к ней. На ходу он быстро шаркал
ногами, приседал, балансировал туловищем и раскачивал опущен­
ными руками с таким видом, как будто он выделывал подготови­
тельные па какого-то веселого балетного танца. - Ваш-шу руку.
Вотр мэн, мадам. Господа, в залу, в залу!
Он понесся под руку с Петерсов, гордо закинув кверху голову,
и уже из другой комнаты доносился его голос - светского, как он
воображал, дирижера:
- Месьё, приглашайте дам на вальс! Музыканты, вальс!
- Простите, господин подполковник, мои обязанности призы-
вают меня, - сказал Ромашов.
- Эх, братец ты мой, - с сокрушением поник головой Лех. -
И ты такой же перец, как и они все... Гето ... постой, постой, пра­
порщик ... Ты слыхал про Мольтке? Про великого молчальника,
фельдмаршала" . гето... и стратега Мольтке?
- Господин подполковник, право же".
- А ты не егози" . Сия притча краткая... Великий молчальник
посещал офицерские собрания, и когда обедал, то ... гето ". клал
перед собою на стол кошелек, набитый, братец ты мой, золотом.
Решил он в уме отдать этот кошелек тому офицеру, от которого он
хоть раз услышит в собрании дельное слово. Но так и умер старик,
прожив на свете сто девяносто лет, а кошелек его так, братец ты
мой, и остался целым. Что? Раскусил сей орех? Ну, теперь иди себе,
братец. Иди, иди, воробышек ... попрыгай...
IX
В зале, которая, казалось, вся дрожала от оглушительных зву­
ков вальса, вертелись две пары . Бобетинский, распустив локти, точ­
но крьmья, быстро семенил ногами вокруг высокой Тальман, танце­
вавшей с величавым спокойствием каменного монумента. Рослый,
* Тысяча извинений, сударыня (фраиц.).
87


А.И.Куприн
патлатый Арчаковский кружил вокруг себя маленькую, розовень­
кую младшую Лыкачеву, слегка согнувшись над нею и глядя ей в
пробор; не выделывая па, он лишь лениво и небрежно переступал
ногами, как танцуют обыкновенно с детьми. Пятнадцать других
дам сидели вдоль стен в полном одиночестве и старались делать
вид, что это для них все равно. Как и всегда бывало на полковых
собраниях, кавалеров оказалось вчетверо меньше, чем дам, и нача­
ло вечера обещало быть скучным.
Петерсон, только что открывшая бал, что всегда для дам слу­
жило предметом особой гордости, теперь пошла с тонким, строй­
ным Олизаром. Он держал ее руку точно пришпиленной к своему
левому бедру; она же томно опиралась подбородком на другую
руку, лежавшую у него на плече, а голову повернула назад, к зале. в
манерном и неестественном положении. Окончив тур, она нарочно
села неподалеку от Ромашова, стоявшего около дверей дамской
уборной. Она быстро обмахивалась веером и, глядя на склонивше­
гося перед ней Олизара, говорила с певучей томностью:
- Нет, ск'жи-ите, граф, отчего мне всегда так жарко? Ум'ляю
вас - ск'жи-ите! ..
Олизар сделал полупоклон, звякнул шпорами и провел рукой
по усам в одну и в другую сторону.
- Сударыня, этого даже Мартын Задека не скажет.
И так как в это время Олизар глядел на ее плоское декольте,
она стала часто и неестественно глубоко дышать.
- Ах , у меня всегда возвышенная температура! - продолжала
Раиса Александровна, намекая улыбкой на то, что за ее словами
кроется какой-то особенный, неприличный смысл. - Такой уж у
меня горячий темперамент! ..
Олизар коротко и неопределенно заржал. Ромашов стоял, гля­
дел искоса на Петерсон и думал с отвращением: «0, какая она про­
тивная!» И от мысли о прежней физической близости с этой жен­
щиной у него бьmо такое ощущение, точно он не мьmся несколько
месяцев и не переменял белья .
- Да, да, да, вы не смейтесь, граф . Вы не знаете, что моя мать
гречанка!
«И говорит как противно, - думал Ромашов. - Странно, что
я до сих пор этого не замечал. Она говорит так, как будто бы у нее
хронический насморк или полип в носу: «боя бать гречадка».
88


Повести
В это время Петерсон обернулась к Ромашову и вызывающе
посмотрела на него прищуренными глазами. Ромашов по привыч­
ке сказал мысленно:
<<Лицо его стало непроницаемо, как маска».
-
Здравствуйте, Юрий Алексеевич! Что же вы не подойдете
поздороваться? - запела Раиса Александровна.
Ромашов подошел. Она со злыми зрачками глаз, ставшими
вдруг необыкновенно маленькими и острыми , крепко сжала его
руку.
-
Я, по вашей просьбе, оставила вам третью кадриль. Наде­
юсь, вы не забьши?
Ромашов поклонился.
-
Какой вы нелюбезный, - продолжала кривляться Петер­
сон. - Вам бы следовало сказать: аншанте, мадам* . («Адшадте,
бадаб», - услышал Ромашов)! Граф, правда, он мешок?
- Как же... Я помню, - неуверенно забормотал Ромашов. -
Благодарю за честь.
Бобетинский мало способствовал оживлению вечера. Он дири­
жировал с разочарованным и устало-покровительственным видом,
точно исполняя какую-то страшно надоевшую ему, но очень важ­
ную для всех других обязанность . Но перед третьей кадрилью он
оживился и, пролетая по земле, точно на коньках по льду, быстры­
ми, скользящими шагами, особенно громко выкрикнул:
- Кадриль-монстр! Кавалье, ангаже во дам!**
Ромашов с Раисой Александровной стали недалеко от музы­
кантского окна, имея vis-a-vis*** Михина и жену Лещенки, ко­
торая ед ва достигала до плеча своего кавалера. К третьей кад­
рил и танцующих заметно прибавилось , так что пары должны
были расположиться и вдоль залы и поперек . И тем и другим
приходилось танцевать по очереди, и потому каждую фигуру
играли по два раза.
«Надо объясниться, надо положить конец, - думал Ромашов,
оглушаемый грохотом барабана и медными звуками, рвавшимися
из окна. - Довольно!» - «На его лице лежала несокрушимая ре­
шимость».
*Очень рад, сударыня (фраиц.)
** Кавалеры , приглашайте дам ! (фра1Щ. )
*** Напротив (франц.)
89


А.И.Куприн
У полковых дирижеров установились издавна некоторые осо­
бенные приемы и милые шутки. Так, в третьей кадрили всегда счи­
талось необходимым путать фигуры и делать, как будто неумыш­
ленно, веселые ошибки, которые всегда возбуждали неизменную
сумятицу и хохот. И Бобетинский, начав кадриль-монстр неожи­
данно со второй фигуры, то заставлял кавалеров делать соло и тот­
час же, точно спохватившись, возвращал их к дамам, то устраивал
grand-rond* и, перемешав его, заставлял кавалеров отыскивать дам .
-
Медам, авансе". виноват, рекуле! Кавалье, соло! Пардон,
назад, балянсе авек во дам!** Да назад же!
Раиса Александровна тем временем говорила язвительным то­
ном, задыхаясь от злобы, но делая такую улыбку, как будто бы раз­
говор шел о самых веселых и приятных вещах:
- Я не позволю так со мною обращаться. Слышите? Я вам не
девчонка. Да. И так порядочные люди не поступают. Да.
- Не будем сердиться, Раиса Александровна, -убедительно и
мягко попросил Ромашов.
- О, слишком много чести - сердиться! Я могу только прези­
рать вас. Но издеваться над собою я не позволю никому. Почему
вы не потрудились ответить на мое письмо?
- Но меня ваше письмо не застало дома, клянусь вам.
- Ха! Вы мне морочите голову! Точно я не знаю, где вы быва-
ете". Но будьте уверены" .
- Кавалье, ан аван! Рон де кавалье***. А гош ! Налево, налево!
Да налево же, господа! Эх, ничего не понимают! Плю де ля ви, ме­
сьё! **** - кричал Бобетинский, увлекая танцоров в быстрый кру­
говорот и отчаянно топая ногами.
- Я знаю все интриги этой женщины, этой лилипутки, __:_ про­
должала Раиса, когда Ромашов вернулся на место. - Только на­
прасно она так много о себе воображает! Что она дочь проворо­
вавшегося нотариуса".
- Я попросил бы при мне так не отзываться о моих знакомых,
- сурово остановил Ромашов.
* Большой круг (фраиц.).
** Дамы, вперед... назад! Кавалеры, одни! Простите. . . направляйте ва­
ших дам! (фраиц.)
*** Кавалеры , вперед! Кавалеры , в круг {фраиц.).
**** Больше жизни, господа! (фраиц.)
90


Повести
Тогда произошла грубая сцена. Петерсон разразилась безоб­
разною бранью по адресу Шурочки . Она уже забьша о своих де­
ланных улыбках и, вся в пятнах, старалась перекричать музыку сво­
им насморочным голосом . Ромашов же краснел до настоящих слез
от своего бессилия и растерянности, и от боли за оскорбляемую
Шурочку, и оттого, что ему ск возь оглушительные звуки кадрили
не удавалось вставить ни одного слова, а главное - потому, что на
них уже начинали обращать внимание.
- Да, да, у нее отец проворовался, ей нечего подымать нос! -
кричала Петерсон . - Скажите пожалуйста, она нам неглижиру­
ет* . Мы и про нее тоже кое-что знаем! Да!
- Я вас прошу, - лепетал Ромашов.
- Постойте, вы с ней еще увидите мой когти . Я раскрою глаза
этому дураку Николаеву, которого она третий год не может про­
пихнуть в академию. И куда ему поступить, когда он, дурак, не ви­
дит, что у него под носом делается. Да и то сказать - и поклонник
же у нее!..
- Мазурка женераль! Променад! - кричал Бобетинский, про­
носясь вдоль залы, весь наклонившись вперед в позе летящего ар­
хангела.
Пол задрожал и ритмично заколыхался под тяжелым топотом
ног, в такт мазурке зазвенели подвески у люстры, играя разноцвет­
ными огнями, и мерно заколыхались тюлевые занавеси на окнах.
- Отчего нам не расстаться миролюбиво, тихо? - кротко спро­
сил Ромашов. В душе он чувствовал, что эта женщина вселяет в
него вместе с отвращением какую-то мелкую, гнусную, но непобе­
димую трусость . - Вы меня не любите больше... Простимся же
добрыми друзьями.
-А
-а! Вы мне хотите зубы заговорить? Не беспокойтесь, мой
милый, - она произнесла: «бой билый», - я не из тех, кого броса­
ют. Я сама бросаю, когда захочу. Но я не могу достаточно нади­
виться на вашу низость...
- Кончим же скорее, - нетерпеливо, глухим голосом, стиснув
зубы, проговорил Ромашов.
- Антракт пять минут. Кавалье, оккюпе во дам!** - крикнул
дирижер.
* Пренебрегает (от франц. n6gliger) .
** Кавалеры, развлекайте дам ! (франц.)
91


А.И.Куприн
- Да, когда я этого захочу. Вы подло обманывали меня. Я по­
жертвовала для вас всем, отдала вам все, что может отдать честная
женщина" . Я не смела взглянуть в глаза моему мужу, этому идеаль­
ному, прекрасному человеку. Для вас я забьша обязанности жены и
матери. О, зачем, зачем я не осталась верной ему!
- По-ло-жим!
Ромашов не мог удержаться от улыбки . Ее многочисленные
романы со всеми молодыми офицерами, приезжавшими на служ­
бу, бьши прекрасно известны в полку, так же, впрочем, как и все
любовные истории, происходившие между всеми семьюдесятью
пятью офицерами и их женами и родственницами. Ему теперь
вспомнились выражения вроде: <<Мой дурак», «этот презренный че­
ловею>, «этот болван, который вечно торчит» и другие не менее
сильные выражения, которые расточала Раиса в письмах и устно о
своем муже.
- А! Вы еще имеете наглость смеяться? Хорошо же! - вспых­
нула Раиса. - Нам начинать! - спохватилась она и, взяв за руку
своего кавалера, засеменила вперед, грациозно раскачивая тулови­
ще на бедрах и напряженно улыбаясь.
Когда они кончили фигуру, ее лицо опять сразу приняло серди­
тое выражение, «точно у разозленного насекомого», - подумал
Ромашов.
- Яэтого не прощу вам. Слышите ли, никогда! Я знаю, почему
вы так подло, так низко хотите уйти от меня . Так не будет же того,
что вы затеяли, не будет, не будет, не ·будет! Вместо того чтобы
прямо и честно сказать, что вы меня больше не любите, вы предпо­
читали обманывать меня и пользоваться мной как женщиной, как
самкой". на всякий случай, если там не удастся . Ха-ха-ха!"
-
Ну хорошо, будем говорить начистоту, - со сдержанной
яростью заговорил Ромашов. Он все больше бледнел и кусал губы.
- Вы сами этого захотели. Да, это правда: я не люблю вас.
- Ах, скажи-ите, как мне это обидно!
- И не любил никогда. Как и вы меня, впрочем. Мы оба игра-
ли какую-то гадкую, лживую и грязную игру, какой-то пошлый
любительский фарс. Я прекрасно, отлично понял вас, Раиса Алек­
сандровна. Вам не нужно бьшо ни нежности, ни любви, ни простой
привязанности. Вы слишком мелки и ничтожны для этого. Потому
что, - Ромашову вдруг вспомнились слова Назанского, - потому
что любить могут только избранные, только утонченные натуры!
92


Повести
- Ха, это, конечно, вы - избранная натура?
Опять загремела музыка. Ромашов с ненавистью поглядел в окно
на сияющее медное жерло тромбона, который со свирепым равно­
душием точно выплевывал в залу рявкающие и хрипящие звуки . И
солдат, который играл на нем, надув щеки, выпучив остекленев­
шие глаза и посинев от напряжения, был ему ненавистен.
- Не станем спорить. Может, я и не стою настоящей любви, но
не в этом дело. Дело в том, что вам, с вашими узкими провинци­
альными воззрениями и с провинциальным честолюбием, надо не­
пременно, чтобы вас кто-нибудь «окружал» и что бы другие видели
это . Или, вы думаете, я не понимал смысла этой вашей фамильяр­
ности со мной на вечерах, этих нежных взглядов, этого повелитель­
ного и интимного тона, в то время когда на нас смотрели посто­
ронние? Да, да, непременно, чтобы смотрели. Иначе вся эта игра
для вас не имеет смысла. Вам не любви от меня нужно было, а того,
чтобы все видели вас лишний раз скомпрометированной.
- Для этого я могла бы выбрать кого-нибудь получше и поин­
тереснее вас, - с напыщенной гордостью возразила Пстерсон.
- Не беспокойтесь, этим вы меня не уязвите. Да, я повторяю:
вам нужно только, чтобы кого-нибудь считали вашим рабом, но­
вым рабом вашей неотразимости. А время идет, а рабы все реже и
реже. И для того что бы не потерять Последнего вздыхателя, вы,
холодная, бесстрастная, приносите в жертву и ваши семейные обя­
занности, и вашу верность супружескому алтарю.
- Нет, вы еще обо мне услышите! - зло и многозначительно
прошептала Раиса.
Через всю залу, пятясь и отскакивая от танцующих пар, к ним
подошел муж Раисы, капитан Петерсон. Это был худой, чахоточ­
ный человек, с лысым желтым черепом и черными глазами - влаж­
ными и ласковыми, но с затаенным зло бным огоньком. Про него
говорили, что он был безумно влюблен в свою жену, влюблен до
такой степени, что вел нежную, слащавую и фальшивую дружбу
со всеми ее поклонниками. Также было известно, что он платил
им ненавистью, вероломством и всевозможными служебными под­
вохами, едва только они с облегчением и радостью уходили от
его жены .
Он еще издали неестественно улыбался своими синими, облип­
шими вокруг рта губами.
93


А.И.Куприн
- Танцуешь, Раечка? Здравствуйте, дорогой Жоржик . Что вас
так давно не видно? Мы так к вам привыкли, что, право, уж соску­
чились без вас.
- Так ... как-то... все занятия, - забормотал Ромашов.
- Знаем мы ваши занятия, - погрозил пальцем Петерсон и
засмеялся, точно завизжал. Но его черные глаза с желтыми бел­
ками пытливо и тревожно перебегали с лица жены на лицо Ро­
машова.
-Ая, признаться, думал, что вы поссорились. Гляжу, сидите и
о чем-то горячитесь. Что у вас?
Ромашов молчал, смущенно глядя на худую, темную и морщи­
нистую шею Петерсона. Но Раиса сказала с той наглой увереннос­
тью, которую она всегда проявляла во лжи:
-
Юрий Алексеевич все философствует. Говорит, что танцы
отжили свое время и что танцевать глупо и смешно.
-
А сам пляшет, - с ехидным добродушием заметил Петер­
сон. - Ну, танцуйте, дети мои, танцуйте, я вам не мешаю.
Едва он отошел, Раиса сказала с напускным чувством:
- И этого святого, необыкновенного человека я обманывала! ..
И ради кого же! О, если бы он знал, если б он только знал."
- Маз-зурка женераль! - закричал Бобетинский. - Кавалеры
отбивают дам!
От долгого движения разгоряченных тел и от пьши, подымав­
шейся с паркета, в зале стало душно, и огни свеч обратились в жел­
тые туманные пятна. Теперь танцевало много пар, и так как места
не хватало, то каждая пара топталась в ограниченном простран­
стве: танцующие теснились и толкали друг друга. Фигура, кото­
рую предложил дирижер, заключалась в том, что свободный кава­
лер преследовал какую-нибудь танцующую пару. Вертясь вокруг
нее и выделывая в то же время па мазурки, что выходило смешным
и нелепым, он старался улучить момент, когда дама станет к нему
лицом. Тогда он быстро хлопал в ладоши, что означало, что он
отбил даму. Но другой кавалер старался помешать ему сделать это
и всячески поворачивал и дергал свою даму из стороны в сторону;
а сам то пятился, то скакал боком и даже пускал в ход левый сво­
бодный локоть, нацеливая его в грудь противнику. От этой фигу­
ры всегда происходила в зале неловкая, грубая и некрасивая суета.
-Актриса! - хрипло зашептал Ромашов, наклоняясь близко к
Раисе. - Вас смешно и жалко слушать.
94


Повести
- Вы, кажется, пьяны! - брезгливо воскликнула Раиса и кину­
ла на Ромашова тот взгляд, которым в романах героини меряют
злодеев с головы до ног.
- Нет, скажите, зачем вы обманули меня? - зл обно восклицал
Ромашов. - Вы отдались мне только для того, чтобы я не ушел от
вас. О, если б вы это сделали по любви, ну, хоть не по любви, а по
одной только чувственности. Я бы понял это . Но ведь вы из одной
распущенности, из низкого тщеславия. Неужели вас не ужасает
мысль, как гадки мы бьши с вами оба, принадлежа друг другу без
любви, от скуки, для развлечения, даже без любопытства, а так ...
как горничные в праздники грызут подсолнышки. Поймите же: это
хуже того, когда женщина отдается за деньги. Там нужда, соблазн ...
Поймите, мне стыдно, мне гадко думать об этом холодном, бес­
цельном, об этом неизвиняемом разврате!
С холодным потом налбу он потухшими, скучающими глазами
глядел на танцующих. Вот пропльша, не глядя на своего кавалера,
едва перебирая ногами, с неподвижными плечами и с обиженным
видом суровой недотроги величественная Тальман и рядом с ней
веселый, скачущий козлом Епифанов. Вот маленькая Лыкачева, вся
пунцовая, с сияющими глазками, с обнаженной белой, невинной,
девической шейкой... Вот Олизар на тонких ногах, прямых и строй­
ных, точно ножки циркуля. Ромашов глядел и чувствовал голов­
ную боль и желание плакать. А рядом с ним Раиса, бледная от зло­
сти, говорила с преувеличенным театральным сарказмом:
- Прелестно! Пехотный офицер в роли Иосифа Прекрасного!
- Да, да, именно в роли... - вспыхнул Ромашов. - Сам знаю,
что это смешно и пошло... Но я не стыжусь скорбеть о своей утра­
ченной чистоте, о простой физической чистоте. Мы оба доброволь­
но влезли в помойную яму, и я чувствую, что теперь я не посмею
никогда полюбить хорошей, свежей любовью. И в этом виноваты
вы, - слышите: вы, вы, вы! Вы старше и опытнее меня, вы уже
достаточно искусились в деле любви.
Петерсон с величественным негодованием поднялась со стула.
- Довольно! - сказала она драматическим тоном. - Вы до­
бились, чего хотели. Я ненавижу вас! Надеюсь, что с этого дня вы
прекратите посещения нашего дома, где вас принимали, как род­
ного, кормили и поили вас, но вы оказались таким негодяем. Как я
жалею, что не могу открыть всего мужу. Это святой человек, я мо­
люсь на него, и открыть ему все - значило бы убить его . Но по-
1-з 1б6
95


А.И.Куприн
верьте, он сумел бы отомстить за оскорбленную беззащитную
женщину.
Ромашов стоял против нее и, болезненно щурясь сквозь очки,
глядел на ее большой, тонкий, увядший рот, искривленный от зло­
сти. Из окна неслись оглушительные звуки музыки, с упорным по­
стоянством кашлял ненавистный тромбон, а настойчивые удары
турецкого барабана раздавались точно в самой голове Ромашова.
Он слышал слова Раисы только урывками и не понимал их. Но ему
казалось, что и они, как и звуки барабана, бьют его прямо в голову
и сотрясают ему мозг.
Раиса с треском сложила веер.
- О, подлец-мерзавец! - прошептала она трагически и быст­
ро пошла через залу в уборную.
Все бьшо кончено, но Ромашов не чувствовал ожидаемого удов­
летворения, и с души его не спала внезапно, как он раньше пред­
ставлял себе, грязная и грубая тяжесть. Нет, теперь он чувствовал,
что поступил нехорошо, трусливо и неискренно, свалив всю нрав­
ственную вину на ограниченную и жалкую женщину, и воображал
себе ее горечь, растерянность и бессильную злобу, воображал ее
горькие слезы и распухшие красные глаза там, в уборной.
<<Я падаю, я падаю, - думал он с отвращением и со скукой. -
Что за жизнь! Что-то тесное, серое и грязное ... Эта развратная и
ненужная связь, пьянство, тоска, убийственное однообразие служ­
бы, и хоть бы одно живое сл ово, хоть бы один момент чистой радо­
сти. Книги, музыка, наука - где все это?»
Он пошел опять в столовую. Там Осадчий и товарищ Ромашо­
ва по роте, Веткин, провожали под руки к выходным дверям совер­
шенно опьяневшего Леха, который слабо и беспомощно мотал го­
ловой и уверял, что он архиерей. Осадчий с серьезным лицом гово­
рил рокочущей октавой, по-протодьяконски:
-
Благослови, преосвященный владыка. Вррремя начатия
служения ...
По мере того как танцевальный вечер приходил к концу, в сто­
ловой становилось еще шумнее. Воздух так был наполнен табач­
ным дымом, что сидящие на разных концах стола едва могли раз­
глядеть друг друга. В одном углу пели, у окна, собравшись кучкой,
рассказывали непристойные анекдоты, служившие обычной при­
правой всех ужинов и обедов.
96


Повести
-Нет, нет, господа." позвольте, вот я вам расскажу! - кричал
Арчаковский. - Приходит однажды солдат на постой к хохлу. А у
хохла кра-асивая жинка. Вот солдат и думает: как бы мне это ...
Едва он кончал, его прерывал ожидавший нетерпеливо своей
очереди Василий Васильевич Липский:
- Нет, это что, господа... А вот я знаю один анекдот.
И он еще не успевал кончить, как следующий торопился со сво­
им рассказом:
- А вот тоже, господа. Дело бьmо в Одессе, и притом случай...
Все анекдоты бьши скверные, похабные и неостроумные, и, как
это всегда бывает, возбуждал смех только один из рассказчиков,
самый уверенный и циничный.
Веткин, вернувшийся со двора, где он усаживал Леха в экипаж,
пригласил к столу Ромашова.
- Садитесь-ка, Жоржинька... Раздавим. Я сегодня богат, как
жид. Вчера выиграл и сегодня опять буду метать банк .
Ромашова тянуло поговорить по душе, излить кому-нибудь
свою тоску и отвращение к жизни. Выпивая рюмку за рюмкой, он
глядел на Веткина умоляющими глазами и говорил убедительным,
теплым, дрожащим голосом:
- Мы все, Павел Павлыч, все позабьmи, что есть другая жизнь.
Где-то, я не знаю где, живут совсем, совсем другие люди, и жизнь у
них такая полная, такая радостная, такая настоящая. Где-то люди
борются, страдают, любят широко и сильно ... Друг мой, как мы
живем! Как мы живем!
- Н-да, брат, что уж тут говорить, жизнь, - вяло ответил Па­
вел Павлович. -Но вообще это, брат, одна натурфилософия и энер­
гетика. Послушай, голубчик, что та-такое за штука - энергетика?
-
О, что мы делаем! - волновался Ромашов. - Сегодня на­
пьемся пьяные, завтра в роту - раз, два, левой, правой, - вечером
опять будем пить, а послезавтра опять в роту. Неужели вся жизнь в
этом? Нет, вы подумайте только - вся, вся жизнь!
Веткин поглядел на него мутными глазами, точно сквозь ка­
кую-то пленку, икнул и вдруг запел тоненьким, дребезжащим те­
норком:
В тиши жила,
В лесу жила,
И вертено крути-ила...
97


А.И.Куприн
- Плюнь на все, ангел, и береги здоровье.
И от всей своей души
Прялочку любила.
Пойдем играть, Ромашевич-Ромашовский, я тебе займу крас­
ненькую.
«Никому это не понятно . Нет у меня близкого человека>> , -
подумал горестно Ромашов. На мгновение вспомнилась ему Шу­
рочка, - такая сильная, такая гордая, красивая, - и что-то том­
ное, сладкое и безнадежное заньшо у него около сердца.
Он до света оставался в собрании, глядел, как играют в штос, и
сам принимал в игре участие, но без удовольствия и без увлечения.
Однажды он увидел, как Арчаковский, занимавший отдельный сто­
лик с двумя безусыми подпрапорщиками, довольно неумело пере­
дернул, выбросив две карты сразу в свою сторону. Ромашов хотел
бьшо вмешаться, сделать замечание, но тотчас же остановился и
равнодушно подумал: «Эх, все равно . Ничего этим не поправлю» .
Веткин, проигравший свои миллионы в пять минут, сидел на
стуле и спал, бледный, с разинутым ртом. РЯдом с Ромашовым уны­
ло глЯдел на игру Лещенко, и трудно бьшо понять, какая сила зас­
тавляет его сидеть здесь часами с таким тоскливым выражением
лица. Рассвело . Оплывшие свечи горели желтыми длинными огня­
ми и мигали. Лица играющих офицеров бьши бледны и казались
измученными. А Ромашов все глядел на карты, на кучи серебра и
бумажек, на зеленое сукно, исписанное мелом, и в его отяжелев­
шей, отуманенной голове вяло бродили все одни и те же мысли: о
своем падении и о нечистоте скучной, однообразной жизни.
х
Бьшо золотое, но холодное, настоящее весеннее утро . Цвела
черемуха.
Ромашов, до сих пор не приучившийся справляться со своим
молодым сном, по обыкновению опоздал на утренние занятия и с
неприятным чувством стьща и тревоги подходил к плацу, на кото­
ром училась его рота. В этих знакомых ему чувствах всегда бьшо
98


Повести
много унизительного для молодого офицера, а ротный командир,
капитан Слива, умел делать их еще более острыми и обидными .
Этот человек представлял собою грубый и тяжелый осколок
прежней, отошедшей в область предания, жестокой дисциплины, с
повальным драньем, мелочной формалистикой, маршировкой в три
темпа и кулачной расправой. Даже в полку, который благодаря
условиям дикой провинциальной жизни не отличался особенно гу­
манным направлением, он являлся каким-то диковинным памят­
ником этой свирепой военной старины, и о нем передавалось мно­
го курьезных, почти невероятных анекдотов. Все, что выходило за
пределы строя, устава и роты и что он презрительно называл чепу­
хой и мандрагорией, безусловно для него не существовало. Влача
во всю свою жизнь суровую служебную лямку, он не прочел ни од­
ной книги и ни одной газеты, кроме разве официальной части «Ин­
валида». Всякие развлечения, вроде танцев, любительских спектак­
лей и т. п., он презирал всей своей загрубелой душой, и не бьuю
таких грязных и скверных выражений, какие он не прилагал бы к
ним из своего солдатского лексикона. Рассказывали про него, - и
это могло быть правдой, - что в одну чудесную весеннюю ночь,
когда он сидел у открытого окна и проверял ротную отчетность, в
кустах рядом с ним запел соловей. Слива послушал-послушал и
вдруг крикнул денщику:
- 3-захарчук! П-рогони эту п-тицу ка-камнем . М-ме-шает...
Этот вялый, опустившийся на вид человек бьm страшно суров с
солдатами и не только позволял драться унтер-офицерам, но и сам
бил жестоко, до крови, до того, что провинившийся падал с ног
под его ударами. Зато к солдатским нуждам он бьm внимателен до
тонкости: денег, приходивших из деревни, не задерживал и каж­
дый день следил лично за ротным котлом, хотя суммами от воль­
ных работ распоряжался по своему усмотрению. Только в одной
пятой роте люди выглядели сытее и веселее, чем у него .
Но молодых офицеров Сл ива жучил и подтягивал, употребляя
бесцеремонные, хлесткие приемы, которым его врожденный хох­
лацкий юмор придавал особую едкость. Если, например, на ученье
субалтерн-офицер сбивался с ноги, он кричал, слегка заикаясь по
привычке:
-От, из-звольте. Уся рота, ч-черт бы ее побрал, идет не в ногу.
Один п-подпоручик идет в ногу.
99


А.И.Куприн
Иногда же, обругав всю роту матерными словами, он поспеш­
но, но едко прибавлял:
- 3-за исключением г-господ офицеров и подпрапорщика.
Но особенно он бывал жесток и утеснителен в тех случаях, ког­
да младший офицер опаздывал в роту, и это чаще всего испытывал
на себе Ромашов. Еще издали заметив подпоручика, Слива коман­
довал роте «смирно», точно устраивая опоздавшему иронически
почетную встречу, а сам неподвижно, с часами в руках, следил, как
Ромашов, спотыкаясь от стыда и путаясь в шашке, долго не мог
найти своего места. Иногда же он с яростною вежливостью спра­
шивал, не стесняясь того, что это слышали солдаты : «Я думаю,
подпоручик, вы позволите продолжать?» В другой раз осведомлялся
с предупредительной заботливостью, но умышленно громко, о том,
как подпоручик спал и что видел во сне. И только проделав одну из
этих штучек, он отводил Ромашова в сторону и, глядя на него в
упор круглыми рыбьими глазами, делал ему грубый выговор.
«Эх, все равно уж! - думал с отчаянием Ромашов, подходя к
роте. - И здесь плохо, и там плохо, - одно к одному. Пропала
моя жизнь!»
Ротный командир, поручик Веткин, Лбов и фельдфебель сто­
яли посредине плаца и все вместе обернулись на подходившего
Ромашова. Солдаты тоже повернули к нему головы. В эту минуту
Ромашов представил себе самого себя - сконфуженного, идущего
неловкой походкой под устремленными на него глазами, и ему ста­
ло еще неприятнее.
«Но, может быть, это вовсе не так уж позорно? - пробовал он
мысленно себя утешить, по привычке многих застенчивых людей.
-
Может быть, это только мне кажется таким острым, а другим,
право, все равно. Ну, вот, я представляю себе, что опоздал не я, а
Лбов, а я стою на месте и смотрю, как он подходит. Ну, и ничего
особенного : Лбов - как Лбов ... Все пустяки, - решил он наконец
и сразу успокоился. - Положим, совестно ... Но ведь не месяц же
это будет длиться, и даже не неделю, не день. Да и вся жизнь так
коротка, что все в ней забывается».
Против обыкновения, Слива почти не обратил на него внима­
ния и не выкинул ни одной из своих штучек. Только когда Рома­
шов остановился в шаге от него, с почтительно приложенной ру­
кой к козырьку и сдвинутыми вместе ногами, он сказал, подавая
100


Повести
ему для пожатия свой вялые пальцы, похожие на пять холодных
сосисок:
- Прошу помнить, подпоручик, что вы обязаны быть в роте за
пять минут до прихода старшего субалтерн-офицера и за десять до
ротного командира.
- Виноват, господин капитан, - деревянным голосом ответил
Ромашов.
-
От, извольте, - виноват! .. Все спите . Во сне шубы не со­
шьешь. Прошу господ офицеров идти к своим взводам .
Вся рота бьmа по частям разбросана на плацу. Делали повзвод­
но утреннюю гимнастику. Солдаты стояли шеренгами, на шаг рас­
стояния друг от друга, с расстегнутыми, для облегчения движений,
мундирами. Расторопный унтер-офицер Бобьmев из полуроты Ро­
машова, почтительно косясь на подходящего офицера, командо­
вал зычным голосом, вытягивая вперед нижнюю челюсть и делая
косые глаза:
-
Подымание на носки и плавное приседание . Рук-и-и ...
на-бедр!
И потом затянул, нараспев, низким голосом:
- Начина-а-ай!
-
Ра-аз ! - запели в унисон солдаты и медленно присели на
корточки, а Бобьmев, тоже сидя на корточках, обводил шеренгу
строгим молодцеватым взглядом.
А рядом маленький вертлявый ефрейтор Сероштан выкрики­
вал тонким, резким и срывающимся, как у молодого петушка, го­
лосом:
- Выпад с левой и правой ноги, с выбрасываньем соответству­
ющей руки. Товсь! Начинай! Ать-два, ать-два! - И десять моло­
дых здоровых голосов кричали отрывисто и старательно: -«Гау,
гау, гау, гау!»
- Стой! - выкрикнул пронзительно Сероштан. - Ла-апшин !
Ты там что так семетрично дурака валяешь? Суешь кулаками , точ­
но рязанская баба уфатом: хоу, хоу! .. Делай у меня движения чис­
то, матери твоей черт!
Потом унтер-офицеры беглым шагом развели взводы к маши­
нам, которые стояли в разных концах плаца. Подпрапорщик Лбов,
сильный, ловкий мальчик и отличный гимнаст, быстро снял с себя
шинель и мундир и, оставшись в одной голубой ситцевой рубашке,
101


А.И.Куприн
первый подбежал к параллельным брусьям. Став руками на их кон­
цы, он в три приема раскачался, и вдруг, описав всем телом пол­
ный круг, так что на один момент его ноги находились прямо над
головой, он с силой оттолкнулся от брусьев, пролетел упругой ду­
гой на полторы сажени вперед, перевернулся в воздухе и ловко, по­
кошачьи, присел на землю.
-
Подпрапорщик Лбов! Опять фокусничаете! - притворно
строго окрикнул его Слива. Старый «бурбон» в глубине души пи­
тал слабость к подпрапорщику, как к отличному фронтовику и тон­
кому знатоку устава. - Показывайте то, что требуется наставле­
нием . Здесь вам не балаган на Святой неделе.
- Слушаю, господин капитан! - весело гаркнул Лбов. - Слу­
шаю, но не исполняю, - добавил он вполголоса, подмигнув Ро­
машову.
Четвертый взвод упражнялся на наклонной лестнице. Один за
другим солдаты подходили к ней, брались за перекладину, подтя­
гивались на мускулах и лезли на руках вверх. Унтер-офицер Шапо­
валенко стоял внизу и делал замечания:
- Не болтай ногами . Носки уверх!
Очередь дошла до левофлангового солдаmка Хлебникова, ко­
торый служил в роте общим посмешищем. Часто, глядя на него,
Ромашов удивлялся, как могли взять на военную службуэтого жал­
кого, заморенного человека, почти карлика, с грязным безусым
лицом в кулачок. И когда подпоручик встречался с его бессмыс­
ленными глазами, в которых, как будто раз навсегда с самого дня
рождения, застыл тупой, покорный ужас, то в его сердце шевели­
лось что-то странное, похожее на скуку и на угрызения совести.
Хл ебников висел на руках, безобразный, неуклюжий, точно
удавленник.
-
Подтягивайся, собачья морда, подтягивайся-а! - Кричал
унтер-офицер. - Ну, уверх!
Хлебников делал усилия подняться, но лишь беспомощно дры­
гал ногами и раскачивался из стороны в сторону. На секунду он
обернул в сторону и вниз свое серое маленькое лицо, на котором
жалко и нелепо торчал вздернутый кверху грязный нос. И вдруг,
оторвавшись от перекладины, упал мешком на землю.
- А-а! Не желаешь делать емнастические упражнения! - за­
орал унтер-офицер. - Ты, подл ец, мне весь взвод нарушаешь! Я
т-тебе!
102


ПofJecmu
- Шаповаленко, не сметь драться! - крикнул Ромашов, весь
вспыхнув от стыда и гнева. - Не смей этого делать никогда! -
крикнул он, подбежав к унтер-офицеру и схватив его за плечо .
Шаповаленко вытянулся в струнку и приложил руку к козырь­
ку. В его глазах, ставших сразу по-солдатски бессмысленными, дро­
жала, однако, чуть заметная насмешливая улыбка.
- Слушаю, ваше благородие. Только позвольте вам доложить:
никакой с им возможности нет.
Хлебников стоял рядом, сгорбившись; он тупо смотрел на офи­
цера и вытирал ребром ладони нос. С чувством острого и беспо­
лезного сожаления Ромашов отвернулся от него и пошел к третье­
му взводу.
После гимнастики, когда людям дан бьш десятиминутный от­
дых, офицеры опять сошлись вместе на середине плаца, у парал­
лельных брусьев. Разговор сейчас же зашел о предстоящем майс­
ком параде.
- От, извольте угадать, где нарвешься! - говорил Слива, раз­
водя руками и пуча с изумлением водянистые глаза. - То есть, ска­
жу я вам: именно, у каждого генерала своя фантазия. Помню я, бьш
у нас генерал-лейтенант Львович, командир корпуса. Он из инже­
неров к нам попал. Так при нем мы только и занимались одним
самоокапыванием. Устав, приемы, маршировка - все побоку. С
утра до вечера строили всякие ложементы, матери их бис! Летом из
земли, зимой из снега. Весь полк ходил перепачканный с ног до
головы в глине. Командир десятой роты капитан Алейников, цар­
ство ему небесное, бьш представлен к «Анне» за то, что в два часа
построил какой-то там люнет чи барбет.
- Ловко! - вставил Лбов.
- Потом, это уж на вашей памяти, Павел Павлыч, - стрельба
при генерале Арагонском.
- А! Примостився стреляти? - засмеялся Веткин.
- Что это такое? - спросил Ромашов.
Слива презрительно махнул рукой.
- А это то, что тогда у нас только и бьшо в уме что наставле­
ния для обучения стрельбе. Солдат один отвечал «Верую» на смот­
ру, так он так и сказал, вместо «при Понтийстем Пилате» - <<nри­
мостився стреляти» . До того головы всем забили! Указательный
палец, звали не указательным, а спусковым, а вместо правого глаза
- бьш прицельный глаз.
103


А.И. Куприн
-
А помните, Афанасий Кириллыч, как теорию зубрили? -
сказал Веткин. - Траектория, деривация. " Ей-богу, я сам ничего
не понимал . Бывало, скажешь солдату: вот тебе ружье, смотри в
дуло. Что видишь? «Бачу воображаемую линию, которая называ­
ется осью ствола». Но зато уж стреляли. Помните, Афанасий Ки­
риллыч?
- Ну, как же. За стрельбу наша дивизия попала в заграничные
газеты. Десять процентов свыше отличного - от, извольте. Одна­
ко и жулили мы, б-батюшки мои! Из одного полка в другой брали
взаймы хороших стрелков. А то, бывало, рота стреляет сама по себе,
а из блиндажа младшие офицеры жарят из револьверов. Одна рота
так отличилась, что стали считать, а в мишени на пять пуль больше,
чем выпустили. Сто пять процентов попадания. Спасибо, фельдфе­
бель успел клейстером замазать.
- А при Слесареве, помните шрейберовскую гимнастику?
- Еще бы не помнить ! Вот она у меня где сидит. Балеты танце-
вали. Да мало ли их еще бьшо, генералов этих, черт бы их драл! Но
все это, скажу вам, господа, чепуха и мандрагория в сравнении с
теперешним. Это уж, что называется - приидите, последнее цело­
вание. Прежде по крайности знали, что с тебя спросят, а теперь?
Ах, помилуйте, солдатик - ближний, нужна гуманность. Дррать
его надо, расподлеца! Ах, развитие умственных способностей, быс­
трота и соображение. Суворовцы! Не знаешь теперь, чему солдата
и учить . От, извольте, выдумал новую штуку, сквозную атаку...
-
Да, это не шоколад! - сочувственно кивнул головой Вет­
кин.
- Стоишь, как тот болван, а на тебя, казачишки во весь карьер
дуют. И насквозь! Ну-ка, попробуй - посторонись-ка. Сейчас при­
каз: «У капитана такого-то слабые нервы. Пусть помнит, что на
службе его никто насильно не удерживает» .
- Лукавый старикашка, -- сказал Веткин. - Он в К-ском пол­
ку какую-штуку удрал. Завел роту в огромную лужу и велит ротно­
му командовать: «Ложись !» Тот помялся, однако командует: «Ло­
жись!» Солдаты растерялись, думают, что не расслышали. А гене­
рал при нижних чинах давай пушить командира: «Как ведете роту!
Белоручки! Неженки! Если здесь в лужу боятся лечь, то как в воен­
ное время вы их подымете, если они под огнем неприятеля залягут
куда-нибудь в ров? Не солдаты у вас, а бабы, и командир - баба!
На абвахту!»
104


Повести
- А что пользы? При людях срамят командира, а потом гово­
рят о дисциплине. Какая тут, к бису, дисциплина! А ударить его,
каналью, не смей. Не-е-ет ... Помилуйте - он личность, он человек!
Нет-с, в прежнее время никаких личностей не было, и лупили их,
скотов, как сидоровых коз, а у нас были и Севастополь, и итальян­
ский поход, и всякая такая вещь. Ты меня хоть от службы уволь­
няй, а я все-таки, когда мерзавец этого заслужил, я загляну ему куда
следует!
-Бить солдата бесчестно, - глухо возразил молчавший до сих
пор Ромашов. - Нельзя бить человека, который не только не мо­
жет тебе ответить, но даже не имеет права поднять руку к лицу,
чтобы защититься от удара. Не смеет даже отклонить головы. Это
стыдно!
Слива уничтожающе прищурился и сбоку, сверху вниз, выпя­
тив вперед нижнюю губу под короткими седеющими усами, огля­
дел с ног до головы Ромашова.
- Что т-тако-е? - протянул он тоном крайнего презрения.
Ромашов побледнел. У него похолодело в груди и в животе, а
сердце забилось, точно во всем теле сразу.
- Я сказал, что это нехорошо... Да, и повторяю... вот что, -
сказал он несвязно, но настойчиво.
- Скажи-т-те пож-жалуйста! -тонко пропел Слива ... - Видали
мы таких миндальников, не беспокойтесь. Сами через год, если толь­
ко вас не выпрут из полка, будете по мордасам щелкать. В а-атлич­
нейшем виде. Не хуже меня .
Ромашов поглядел на него в упор с ненавистью и сказал почти
шепотом:
- Если вы будете бить солдат, я на вас подам рапорт команди­
ру полка.
- Что-с? - крикнул грозно Слива, но тотчас же оборвался. -
Однако довольно-с этой чепухи-с, - сказал он сухо. - Вы, подпо­
ручик, еще молоды, чтобы учить старых боевых офицеров, прослу­
живших с честью двадцать пять лет своему государю. Прошу гос­
под офицеров идти в ротную школу, - закончил он сердито.
Он резко повернулся к офицерам спиной.
- Охота вам бьшо ввязываться? - примирительно заговорил
Веткин, идя рядом с Ромашовым. - Сами видите, что эта слива не
из сл адких. Вы еще не знаете его, как я знаю. Он вам таких вещей
105


А.И. Куприн
наговорит, что не будете знать, куда деваться. А возразите - он
вас под арест законопатит.
- Да послушайте, Павел Павлыч, это же ведь не служба, это
- изуверство какое-то ! - со слезами гнева и обиды в голосе вос-
кликнул Ромашов. - Эти старые барабанные шкуры издеваются
над нами! Они нарочно стараются поддерживать в отношениях
между офицерами грубость, солдафонство, какое-то циничное мо­
лодечество.
- Ну да, это , конечно, так, - подтвердил равнодушно Веткин
и зевнул.
А Ромашов продолжал с горячностью:
-
Ну кому нужно, зачем это подтягивание, орание, грубые
окрики? Ах, я совсем, совсем не то ожидал найти, когда стал офи­
цером. Никогда я не забуду первого впечатления. Я только три
дня был в полку, и меня оборвал этот рыжий пономарь Арча­
ковский. Я в собрании в разговоре назвал его поручиком, пото­
му что и он меня называл подпоручиком. И он, хотя сидел ря­
дом со мной и мы вместе пили пиво, закричал на меня: «Во-пер­
вых, я вам не поручик, а господин поручик, а во-вторых ... во­
вторых, извольте встать, когда вам делает замечание старший
чином!» И я встал и стоял перед ним, как оплеванный, пока не
осадил его подполковник Лех. Нет, нет, не говорите ничего,
Павел Павлыч. Мне все это до такой степени надоело и опроти­
вело! ..
XI
В ротной школе занимались «словесностью». В тесной комна­
те, на скамейках, составленных четырехугольником, сидели лица­
ми внутрь солдаты третьего взвода. В середине этого четырехуголь­
ника ходил взад и вперед ефрейтор Сероштан. Рядом, в таком же
четырехугольнике, так же ходил взад и вперед другой унтер-офи­
цер полуроты - Шаповаленко .
- Бондаренко! - выкрикнул зычным голосом Сероштан.
Бондаренко, ударившись обеими ногами об пол, вскочил пря­
мо и быстро, как деревянная кукла с заводом.
106


Повести
- Если ты, примерно, Бондаренко, стоишь у строю с ружом, а
к тебе подходит начальство и спрашивает: «Что у тебя в руках,
Бондаренко?» Что ты должен отвечать?
- Ружо, дяденька? - догадывается Бондаренко.
-
Брешешь. Разве же это ружо? Ты бы еще сказал по-дере-
венски: рушница. То дома бьшо ружо, а на службе зовется просто:
малокалиберная скорострельная пехотная винтовка системы Бер­
дана, номер второй, со скользящим затвором . Повтори, сукин сын !
Бондаренко скороговоркой повторяет сл ова, которые он знал,
конечно, и раньше.
-
Садись ! - командует милостиво Сероштан. - А для чего
она тебе дана? На этот вопрос ответит мне... -Он обводит строги­
ми глазами всех подчиненных поочередно: - Шевчук!
Шевчук встает с угрюмым видом и отвечает глухим басом, мед­
ленно и в нос и так отрывая фразы, точно он ставит после них
точки;
- Бона мини дана для того . Щоб я в мирное время робил с ею
ружейные приемы. А в военное время. Защищал престол и отече­
ство от врагов. - Он помолчал, шмыгнул носом и мрачно доба­
вил: - Как унутренних, так и унешних.
- Так. Ты хорошо знаешь, Шевчук, только мямлишь. Солдат
должен иметь в себе веселость, как орел. Садись. Теперь скажи,
Овечкин : кого мы называем врагами унешними?
Разбитной орловец Овечкин, в голосе которого слышится сла­
щавая скороговорка бывшего мелочного приказчика, отвечает
быстро и щеголевато, захлебываясь от удовольствия:
- Внешними врагами мы называем все те самые государствия,
с которыми нам приходится вести войну. Францюзы, немцы, ата­
льянцы, турки, ивропейцы, инди ...
-
Годи, - обрывает его Сероштан, - этого уже в уставе не
значится. Садись, Овечкин. А теперь скажет мне... Архипов! Кого
мы называем врагами у-ну-трен-ни-ми?
Последние два сл ова он произнес особенно громко и веско, точ­
но подчеркивая их, и бросает многозначительный взгляд в сторону
вольноопределяющегося Маркусона.
Неуклюжий, рябой Архипов упорно молчит, глядя в окно рот­
ной школы. Дельный, умный и ловкий парень вне службы, он дер­
жит себя на занятиях совершенным идиотом. Очевидно, это про­
исходит оттого , что его здоровый ум, привыкший наблюдать и
107


А.И. Куприн
обдумывать простые и ясные явления деревенского обихода, ни­
как не может уловить связи между преподаваемой ему «словеснос­
тью» и действительной жизнью. Поэтому он не понимает и не мо­
жет заучить самых простых вещей, к великому удивлению и него­
дованию своего взводного начальника.
- И-ну! Долго я тебя буду ждать, пока ты соберешься? - начи­
нает сердиться Сероштан.
- Н утренними врагами ... врагами ...
-Не знаешь? -грозно воскликнул Сероштан и двинулся бьmо
на Архипова, но, покосившись на офицера, только затряс головой
и сделал Архипову страшные глаза. - Ну, слухай. Унутренними
врагами мы называем усех сопротивляющихся закону. Например,
кого?.. -Он встречает искательные глаза Овечкина. - Скажи хоть
ты, Овечким.
Овечкин вскакивает и радостно кричит:
- Так что бунтовщики, стюденты, конокрады, жиды и поляки!
Рядом занимается со своим взводом Шаповаленко. Расхаживая
между скамейками, он певучим тонким голосом задает вопросы по
солдатской памятке, которую держит в руках.
- Солтыс, что такое часовой?
Солтыс, литвин, давясь и тараща глаза от старания, выкрикивает:
- Часовой есть лицо неприкосновенное.
- Нуда,так,аеще?
-
Часовой есть солдат, поставленный на какой-либо пост с
оружием в руках.
- Правильно. Вижу, Солтыс, что ты уже начинаешь стараться.
А для чего ты поставлен на пост, Пахоруков?
- Чтобы не спал, не дремал, не курил и ни от кого не принимал
никаких вещей и подарков.
-Ачесть?
-
И чтобы отдавал установленную честь господам проезжаю-
щим офицерам.
- Так. Садись.
Шаповаленко давно уже заметил ироническую улыбку вольно­
определяющегося Фокина и потому выкрикивает с особенной Сгро­
гостью:
-
Вольный определяющий! Кто же так встает? Если началь­
ство спрашивает, то вставать надо швидко, как пружина. Что есть
знамя?
108


Повести
Вольноопределяющийся Фокин, с университетским значком на
груди, стоит перед унтер-офицером в почтительной позе. Но его
молодые серые глаза искрятся веселой насмешкой.
- Знамя есть священная воинская хоругвь, под которой...
-
Брешете! - сердито обрывает его Шаповаленко и ударяет
памяткой по ладони.
- Нет, я говорю верно, - упрямо, но спокойно говорит Фо-
кин.
- Что-о?! Если начальство говорит - нет, значит - нет!
- Посмотрите сами в уставе.
- Як я унтер-офицер, то я и устав знаю лучше вашего . Скаж-
жите! Всякий вольный определяющий задается на макароны. А
может, я сам захочу податься в юнкерское училище на обучение?
Почему вы знаете? Что это такое за хоругь? Хе-руг-ва! А отнюдь не
хоругъ. Свяченая воинская херугва, вроде как образ.
- Шаповаленко, не спорь, - вмешивается Ромашов. - Про­
должай занятия.
- Слушаю, ваше благородие! - вытягивается Шаповаленко.
- Только дозвольте вашему благородию доложить - все этот воль-
ный определяющий умствуют.
- Ладно, ладно, дальше!
- Слушаю, вашбродь ... Хлебников! Кто у нас командир кор-
пуса?
Хлебников растерянными глазами глядит на унтер-офицера. Из
его раскрытого рта вырывается, точно у осипшей вороны, одино­
кий шипящий звук.
- Раскачивайся! - злобно кричит на него унтер-офицер.
- Его ...
- Ну, - его ... Ну, что ж будет дальше?
Ромашов, который в эту минуту отвернулся в сторону, слышит,
как Щаповаленко прибавляет пониженным тоном, хрипло:
- Вот погоди, я тебе после учения разглажу морду-то!
И так как Ромашов в эту секунду повертывается к нему, он про­
износит громко и равнодушно:
- Его высокопревосходительство ... Ну, что ж ты, Хл ебников,
дальше! ..
-
Его ... инфантерии... лентинант, - испуганно и отрывисто
бормочет Хлебников.
109


А.И.Куприн
-А
-а-а! - хрипит, стиснув зубы, Шаповаленко. - Ну, что я с
тобой, Хлебников, буду делать? Бьюсь, бьюсь я с тобой, а ты со­
всем как верблюд, только рогов у тебя нема. Никакого старания.
Стой так до конца словесности столбом. А после обеда явишься ко
мне, буду отдельно с тобой заниматься . Греченко! Кто у нас коман­
дир корпуса?
«Так сегодня, так будет завтра и послезавтра. Все одно и то же
до самого конца моей жизни, - думал Ромашов, ходя от взвода к
взводу. -Бросить все, уйти?" Тоска!"»
После словесности люди занимались на дворе приготовитель­
ньrми к стрельбе упражнениями. В то время как в одной части люди
целились в зеркало, а в другой стреляли дробинками в мишень, -
в третьей наводили винтовки в цель на приборе Ливчака. Во вто­
ром взводе подпрапорщик Лбов заливался на весь плац веселым
звонким тенорком:
- Пря-мо ". по колонне." па-альба ротою". ать , два! Рота-а."
-
Он затягивал последний звук, делал паузу и потом отрывисто
бросал: - Пли!
Щелкали ударники. А Лбов, радостно щеголяя голосом, снова
заливался:
- К но-о-о". ип!
Слива ходил от взвода к взводу, сгорбленный, вялый, поправ­
лял стойку и делал короткие, грубые замечания:
-
Убери брюхо! Стоишь , как беременная баба! Как ружье
держишь? Ты не дьякон со свечой! Что рот рази;нул, Карташов?
Каши захотел? Где трыньчик? Фельдфебель , поставить Карта­
шова на час после учения под ружье. Кан-налья! Как шинель ска­
тал, Веденеев? Ни нач ала, ни конца, ни бытия своего не имеет.
Балбес!
После стрельбы люди составили ружья и легли около них на
молодой весенней травке, уже выбитой кое-где солдатскими сапо­
гами . Бьшо тепло и ясно. В воздухе пахло молодыми листочками
тополей, которые двумя рядами росли вдоль шоссе. Веткин опять
подошел к Ромашову.
-
Плюньте, Юрий Алексеевич, - сказал он Ромашову, беря
его под руку. -Стоит ли? Вот кончим учение, пойдем в собрание,
тяпнем по рюмке, и все пройдет. А?
-
Скучно мне, милый Павел Павлыч, - тоскливо произнес
Ромашов.
110


Повести
- Что говорить, невесело, - сказал Веткин. - Но как же ина­
че? Надо же людей учить делу. А вдруг война?
- Разве что война, - уньшо согласился Ромашов. - А зачем
война? Может быть, все это какая-то общая ошибка, какое-то все­
мирное заблуждение, помешательство? Разве естественно убивать?
- Э-э, развели философию. Какого черта! А если на нас вдруг
нападут немцы? Кто будет Россию защищать?
- Я ведь ничего не знаю и не говорю, Павел Павлыч, - жа­
лобно и кротко возразил Ромашов, - я ничего, ничего не знаю. Но
вот, например, североамериканская война или тоже вот освобож­
дение Италии, а при Наполеоне - гверильясы ... и еще шуаны во
время революции... Дрались же, когда приходила надобность! Про­
стые землепашцы, пастухи...
- То американцы ... Эк вы приравняли... Это дело десятое. А
по-моему, если так думать, то уж лучше не служить. Да и вообще в
нашем деле думать не полагается. Только вопрос: куда же мы с вами
денемся, если не будем служить? Куда мы годимся, когда мы толь­
ко и знаем - левой, правой, - а больше ни бе, ни ме, ни кукуреку.
Умирать мы умеем, это верно . И умрем, дьявол нас задави, когда
потребуют . По крайности недаром хлеб ели. Так-то, господин фи­
лоз6ф. Пойдем после ученья со мной в собрание?
-
Что ж, пойдемте, - равнодушно согласился Ромашов. -
Собственно говоря, это свинство так ежедневно проводить время .
А вы правду говорите, что если так думать, то уж лучше совсем не
служить.
Разговаривая, они ходили взад и вперед по плацу и останови­
лись около четвертого взвода. Солдаты сидели и лежали на земле
около составленных ружей. Некоторые ели хлеб, который солдаты
едят весь день, с утра до вечера, и при всех обстоятельствах: на смот­
рах, на привалах во время маневров, в церкви перед исповедью и
даже перед телесным наказанием .
Ромашов услышал, как чей-то равнодушно-задирающий голос
окликнул:
- Хлебников, а Хлебников!..
-А? -угрюмо в нос отозвался Хлебников.
- Ты что дома делал?
- Робил, - сонно ответил Хлебников.
- Да что робил-то, дурья голова?
- Все. Землю пахал, за скотиной ходил.
111


А.И.Куприн
- Чего ты к нему привязался? - вмешивается старослуживый
солдат, дядька Шпыпев. - Известно, чего робил: робят сиськой
кормил.
Ромашов мимоходом взглянул на серое, жалкое, голое лицо
Хлебникова, и опять в душе его заскребло какое-то неловкое, боль­
ное чувство.
-
В ружье! - крикнул с середины плаца Слива. - Господа
офицеры, по местам!
Залязгали ружья, цепля
я
сь штыком за штык. Солдаты, суетли-
во одергиваясь, становились на свои места.
- Рравняйсь! - скомандовал Слива. - Смиррна!
Затем, подойдя ближе к роте, он закричал нараспев:
- Ружейные приемы, по разделениям, счет вслух... Рота, ша­
ай... на краул!
-
Рраз! - гаркнули солдаты и коротко взбросили ружья
кверху.
Слива медленно обошел строй, делая отрывистые замечания:
<<Доверни приклад», «выше штык», «приклад на себя» . Потом он
опять вернулся перед роту и скомандовал:
- Дела-ай". два!
- Два! - крикнули солдаты.
И опять Слива пошел по строю проверять чистоту и правиль­
ность приема.
После ружейных приемов по разделениям шли приёмы без
разделений, потом повороты, вздваивание рядов, примыкание
и размыкание и другие разные построения. Ромашов исп олнял,
как автомат, все, что от него требовалось уставом, но у него не
выходили из головы слова, небрежно оброненные Веткиным:
«Если так думать, то нечего и служить . Надо уходить со служ­
бы» . И все эти хитрости военного устава: ловкость поворо�ов,
лихость ружейных приемов, крепкая постановка ноги в марши­
ровке, а вместе с ними все эти тактики и фортификации, на ко­
торые он убил девять лучших лет своей жизни, которые долж­
ны были наполнить и всю его остальную жизнь и которые еще
так недавно казались ему таким важным и мудрым делом, -
все это вдруг представилось ему чем-то скучным, неестествен­
ным, выдуманным, чем-то бесцельным и праздным, порожден­
ным всеобщим мировым самообманом, чем-то похожим на не­
лепый бред.
112


Повести
Когда же учение окончилось, они пошли с Веткиным в собра­
ние и вдвоем с ним вьmили очень много водки. Ромашов, почти
потеряв сознание, целовался с Веткиным, плакал у него на плече
громкими истеричными слезами, жалуясь на пустоту и тоску жиз­
ни, и на то, что его никто не понимает, и на то , что его не любит
«одна женщина», а кто она - этого никто никогда не узнает; Вет­
кин же хлопал рюмку за рюмкой и только время от времени гово­
рил с презрительной жалостью:
- Одно скверно, Ромашов, не умеете вы пить . Выпили рюмку и
раскисли.
Потом вдруг он ударял кулаком по столу и кричал грозно:
- А велят умереть - умрем!
-
Умрем, - жалобно отвечал Ромашов. - Что - умереть?
Это чепуха - умереть ... Душа болит у меня ...
Ромашов не помнил, как ондобрался домой и кто его уложил в
постель. Ему представлялось, что он плавает в густом синем тума­
не, по которому рассыпаны миллиарды миллиардов микроскопи­
ческих искорок. Этот туман медленно колыхался вверх и вниз, по­
дымая и опуская в своих движениях тело Ромашова, и от этой рит­
мичной качки сердце подпоручика ослабевало, замирало и томи­
лось в отвратительном, раздражающем чувстве тошноты. Голова
казалась распухшей до огромных размеров, и в ней чей-то неот­
ступ ный, безжалостный голос кричал, причиняя Ромашову страш­
ную боль:
- Дела-ай раз!.. Дела-ай два!
XII
День 23 апреля бьш для Ромашова очень хлопотливым и очень
странным днем. Часов в десять утра, когда подпоручик лежал еще
в постели, пришел Степан, денщик Николаевых, с запиской от Алек­
сандры Петровны.
«Милый Ромочка, - писала она, - я бы вовсе не удивилась,
если бы узнала, что вы забыли о том, что сегодня день наших об­
щих именин. Так вот, напоминаю вам об этом. Несмотря ии 11а что,
я все-таки хочу вас сегодня видеть! Только не приходите поздрав­
лять днем, а прямо к пяти часам. Поедем пикником на Дубечную.
Ваша А. Н.»
113


А.И. Куприн
Письмо дрожало в руках у Ромашова, когда он его читал. Уже
целую неделю не видал он милого, то ласкового, то насмешливого,
то дружески внимательного лица Шурочки, не чувствовал на себе
ее нежного и властного обаяния. «Сегодня!» - радостно сказал
внутри его ликующий шепот.
- Сегодня!-громко крикнул Ромашов и босой соскочил с кро­
вати на пол. - Гайнан, умываться!
Вошел Гайнан.
-
Ваша благородия, там денщик стоит . Спрашивает: будешь
писать ответ?
- Вот так-так! -Ромашов вытаращил глаза и слегка присел. -
Сс
с
... Надо бы ему на чай, а у меня ничего нет. -Он с недоумением
посмотрел на денщика.
Гайнан широко и радостно улыбнулся.
- М ине тоже ничего нет! .. Тебе нет, мине нет. Э, чего там! Она
и так пойдет.
Быстро промелькнула в памяти Ромашова черная весенняя ночь,
грязь, мокрый, скользкий плетень, к которому он прижался, и рав­
нодушный голос Степана из темноты: «Ходит, ходит каждый
день ...» Вспомнился ему и собственный нестерпимый стьщ . О, ка­
ких будущих блаженств не отдал бы теперь подпоручик за двугри­
венный, за один двугривенный!
Ромашов судорожно и крепко потер руками лицо и даже кряк­
нул от волнения.
- Гайнан, - сказал он шепотом, боязливо косясь на дверь. -
Гайнан, ты поди скажи ему, что подпоручик вечером непременно
дадут ему на чай. Слышишь: непременно.
Ромашов переживал теперь острую денежную нужду. Кредит
бьш прекращен ему повсюду: в буфете, в офицерской экономичес­
кой лавочке, в офицерском капитале... Можно бьшо брать только
обед и ужин в собрании, и то без водки и закуски. У него даже не
бьшо ни чаю, ни сахару. Оставалась только, по какой-то насмеш�
ливой игре случая, огромная жестянка кофе. Ромашов мужествен­
но пил его по утрам без сахару, а вслед за ним, с такой же покорно­
стью судьбе, допивал его Гайнан.
И теперь, с гримасами отвращения прихлебывая черную, креп­
кую, горькую бурду, подпоручик глубоко задумался над своим по­
ложением. «Гм ... во-первых, как явиться без подарка? Конфеты или
перчатки? Впрочем, неизвесmо, какой номер она носит . Конфеты?
114


Повести
Лучше бы всего духи: конфеты здесь отвратительные... Веер? Гм ! ..
Да, конечно, лучше духи . Она любит Эсс-буке. Потом расходы на
пикнике: извозчик туда и обратно, скажем - пять, на чай Степану
- ррубль! Да-с, господин подпоручик Ромашов, без десяти рублей
вам не обойтись».
И он стал перебирать в уме все ресурсы. Жалованье? Но не
далее как вчера он расписался на получательной ведомости : «Рас­
чет верен. Подпоручик Ромашов». Все его жалованье бьmо акку­
ратно разнесено по графам, в числе которых значилось и удержа­
ние по частным векселям; подпоручику не пришлось получить ни
копейки . Может быть, попросить вперед? Это средство пробова­
лось им, по крайней мере, тридцать раз, но всегда без успеха. Каз­
начеем бьm штабс-капитан Дорошенко - человек мрачный и су­
ровый, особенно к «фендрикам». В турецкую войну он был ранен,
но в самое неудобное и непочетное место - в пятку. Вечные под­
трунивания и остроты над его раной (которую он, однако, полу­
чил не в бегстве, а в то время, когда, обернувшись к своему взво­
ду, командовал наступление) сделали то, что, отправившись на
войну жизнерадостным прапорщиком, он вернулся с нее желчным
и раздражительным ипохондриком . Нет, Дорошенко не даст де­
нег, а тем более подпоручику, который уже третий месяц пишет:
«Расчет верен».
«Но не будем унывать! - говорил сам себе Ромашов. - Пере­
берем в памяти всех офицеров. Начнем с ротных . По порядку. Пер­
вая рота - Осадчий».
Перед Ромашовым встало удивительное, красивое лицо Осад­
чего, с его тяжелым, звериным взглядом . «Нет - кто угодно,
только не он. Только не он. Вторая рота - Тальман . Милый
Тальман: он вечно и всюду хватает рубли, даже у подпрапорщи­
ков. Хутынский?»
Ромашов задумался. Шальная, мальчишеская мысль мелькну­
ла у него в голове: пойти и попросить взаймы у полкового коман­
дира. «Воображаю! Наверное, сначала оцепенеет от ужаса, потом
задрожит от бешенства, а потом выпалит, как из мортиры: «Что-о?
Ма-ал-чать! На четверо суток на гауптвахту!»
Подпоручик расхохотался. Нет, все равно, что-нибудь да при­
думается! День, начавшийся так радостно, не может быть неудач­
ным. Это неуловимо, это непостижимо, но оно всегда безошибоч­
но чувствуется где-то в глубине, за сознанием.
115


А.И.Куприн
«Капитан Дювернуа? Его солдаты смешно называют: Довер­
ни-нога. А вот тоже, говорят, бьm какой-то генерал Будберг фон
Шауфус, - так его солдаты окрестили: Будка за цехаузом. Нет,
Дювернуа скуп и не любит меня - я это знаю".»
Так перебрал он всех ротных командиров от первой роты до
шестнадцатой и даже до нестроевой, потом со вздохом перешел к
младшим офицерам . Он еще не терял уверенности в успехе, но уже
начинал смутно беспокоиться, как вдруг одно имя сверкнуло у него
в голове: «Подполковник Рафальский!»
- Рафальский. А я-то ломал голову!" Гайнан! Сюртук, перчат­
ки, пальто - живо!
Подполковник Рафальский, командир четвертого батальона,
бьm старый причудливый холостяк, которого в полку, шутя и, ко­
нечно, за глаза, звали полковником Бремом. Он ни у кого из това­
рищей не бывал, отделываясь только официальными визитами на
Пасху и на Новый год, а к службе относился так небрежно, что
постоянно получал выговоры в приказах и жестокие разносы на
ученьях. Все свое время, все заботы и всю неиспользованную спо­
собность сердца к любви и к привязанности он отдавал своим ми­
лым зверям - птицам, рыбам и четвероногим, которых у него бьm
целый большой и оригинальный зверинец. Полковые дамы, в глу­
бине души уязвленные его невниманием к ним, говорили, что они
не понимают, как это можно бывать у Рафальского: «Ах, это такой
ужас, эти звери! И притом, извините за выражение, - ззапах! фи!»
Все свои сбережения полковник Брем тратил на зверинец. Этот
чудак ограничил свои потребности последней степенью необходи­
мого: носил шинель и мундир Бог знает какого срока, спал кое­
как, ел из котла пятнадцатой роты, причем все-таки вносил в этот
котел сумму для солдатского приварка более чем значительную.
Но товарищам, особенно младшим офицерам, он, когда бывал при
деньгах, редко отказывал в небольших одолжениях. Справедливость
требует прибавить, что отдавать ему долги считалось как-то не­
принятым, даже смешным - на то он и сльm чудаком, полковни­
ком Бремом.
Беспутные прапорщики, вроде Лбова, идя к нему просить взай­
мы два целковых, так и говорили: «Иду смотреть зверинец». Это
бьm подход к сердцу и к карману старого холостяка. «Иван Анто­
ныч, нет ли новеньких зверьков? Покажите, пожалуйста. Так вы
все это интересно рассказываете ".»
116


Повести
Ромашов также нередко бывал у него, но пока без корыеmых це­
лей: он и в самом деле любил животных какой-то особенной, нежной
и чувственной любовью. В Москве, будучи кадетом и потом юнке­
ром, он гораздо охотнее ходил в цирк, чем в театр, а еще охотнее в
зоологический сад и во все зверинцы. Мечтой его детства было -
иметь сенбернара; теперь же он мечтал тайно о должности баталь­
онного адъютанта, чтобы приобрести лошадь . Но обеим мечтам
не суждено бьшо осуществиться: в детстве - из-за бедности, в ко­
торой жила его семья, а адъютантом его вряд ли могли бы назна­
чить, так как он не обладал «представительной фигурой».
Он вышел из дому. Теплый весенний воздух с нежной лаской
гладил его щеки . Земля, недавно обсохшая после дождя, подава­
лась под ногами с приятной упругостью. Из-за заборов густо и низко
свешивались на улицу белые шапки черемухи и лиловые - сирени.
Что-то вдруг с необыкновенной силой расширилось в груди Рома­
шова, как будто бы он собирался лететь. Оглянувшись кругом и
видя, что на улице никого нет, он вынул из кармана Шурочкино
письмо, перечитал его и крепко прижался губами к ее подписи.
- Милое небо! Милые деревья! - прошептал он с влажными
глазами.
Полковник Брем жил в глубине двора, обнесенного высокой
зеленой решеткой. На калитке бьша краткая надпись: «Без звонка
не входить. Собаки !!» Ромашов позвонил. Из калитки вышел вих­
растъ1й, ленивый, заспанный денщик.
- Полковник дома?
- Пожалуйте, ваше благородие.
- Да ты поди доложи сначала.
- Ничего, пожалуйте так . - Денщик сонно почесал ляжку. -
Они этого не любят, чтобы, например, докладать.
Ромашов пошел вдоль кирпичатой дорожки к дому. Из-за угла
выскочили два огромных молодых корноухих дога мышастого цве­
та. Один из них громко, но добродушно залаял. Ромашов пощел­
кал ему пальцами, и дог принялся оживленно метаться передними
ногами то вправо, то влево и еще громче лаять. Товарищ же его
шел по пятам за подпоручиком и, вытянув морду, с любопытством
принюхивался к полам его шинели . В глубине двора, на зеленой
молодой траве, стоял маленький ослик. Он мирно дремал под ве­
сенним солнцем, жмурясь и двигая ушами от удовольствия. Здесь
же бродили куры и разноцветные петухи, утки и китайские гуси с
117


А.И.Куприн
наростами на носах; раздирательно кричали цесарки, а великолеп­
ный индюк, распустив хвост и чертя крьшьями землю, надменно и
сладострастно кружился вокруг тонкошеих индюшек. У корыта
лежала боком на земле громадная розовая йоркширская свинья .
Полковник Брем, одетый в кожаную шведскую куртку, стоял у
окна, спиною к двери, и не заметил , как вошел Ромашов. Он возил­
ся около стеклянного аквариума, запустив в него руку по локоть.
Ромашов должен был два раза громко прокашляться, прежде чем
Брем повернул назад свое худое, бородатое, длинное лицо в ста­
ринных черепаховых очках.
- А-а, подпоручик Ромашов! Милости просим, милости про­
сим." -сказал Рафальский приветливо. -Простите, не подаю руки
- мокрая. А я, видите ли, некоторым образом, новый сифон уста­
навливаю . Упростил прежний, и вышло чудесно. Хотите чаю?
- Покорно благодарю. Пил уже . Я, господин полковник, при­
шел...
- Вы слышали: носятся слухи, что полк переведут в другой го­
род, - говорил Рафальский, точно продолжая только что прерван­
ный разговор. - Вы понимаете, я, некоторым образом, просто в
отчаянии. Вообразите себе, ну как я своих рыб буду перевозить?
Половина ведь подохнет. А аквариум? Стекла - посмотрите вы
сами - в полторы сажени длиной. Ах, батеньки! - вдруг переско­
чил он на другой предмет. - Какой аквариум я видал в Севастопо­
ле! Водоемы ... некоторым образом... ей-богу, вот в эту комнату,
каменные, с проточной морской водой. Электричество! Стоишь и
смотришь сверху, как это рыбье живет. Белуги, акулы, скаты, мор­
ские петухи - ах, миленькие мои! Или, некоторым образом, морс­
кой кот: представьте себе этакий блин, аршина полтора в диамет­
ре, и шевелит краями, понимаете, этак волнообразно, а сзади хвост,
как стрела... Я часа два стоял ... Чему вы смеетесь?
-
Простите ... Я только что заметил, - у вас на плече сидит
белая мышь ...
-Ах ты, мошенница, куда забралась! - Рафальский повернул
голову и издал губами звук вроде поцелуя, но необыкновенно тон­
кий, похожий на мышиный писк . Маленький белый красноглазый
зверек опустился к нему до самого лица и, вздрагивая всем тель­
цем, стал суетливо тыкаться мордочкой в бороду и в рот человеку.
- Как они вас знают! - сказал Ромашов.
118


Повести
- Да." знают. - Рафальский вздохнул и покачал головой. -
А вот то-то и беда, что мы-то их не знаем. Люди выдрессировали
собаку, приспособили, некоторым образом, лошадь, приручили
кошку, а что это за существа такие - этого мы даже знать не хо­
тим . Иной ученый всю жизнь, некоторым образом, черт бы его по­
брал, посвятит на объяснение какого-то ерундовского допотопно­
го сл ова, и уж такая ему за это честь, что заживо в святые превоз­
носят. А тут" . возьмите вы хоть тех же самых собак . Живут с нами
бок о бок живые, мыслящие, разумные животные, и хоть бы один
приват-доцент удостоил заняться их психологией!
- Может быть, есть какие-нибудь труды, но мы их не знаем? ­
робко предположил Ромашов.
-Т
руды? Гм". конечно, есть, и капитальнейшие. Вот, погля­
дите, даже у меня - целая библиотека. - Подполковник указал
рукой на ряд шкафов вдоль стен. - Умно пишут и проникновенно.
Знания огромнейшие! Какие приборы, какие остроумные способы".
Но не то, вовсе не то, о чем я говорю! Никто из них, некоторым
образом, не догадался задаться целью - ну хоть бы проследить
внимательно один только день собаки или кошки . Ты вот поди-ка,
понаблюдай-ка: как собака живет, что она думает, как хитрит, как
страдает, как радуется. Послушайте: я видал, чего добиваются от
животных клоуны. Поразительно!" Вообразите себе гипноз, неко­
торым образом, настоящий, неподдельный гипноз! Что мне один
клоун показывал в Киеве в гостинице - это удивительно, просто
невероятно! Но ведь вы подумайте - клоун, клоун! А что, если бы
этим занялся серьезный естествоиспытатель, вооруженный знани­
ем, с их замечательным умением обставлять опыты, с их научными
средствами. О, какие бы поразительные вещи мы услышали об ум­
ственных способностях собаки, о ее характере, о знании чисел, да
мало ли о чем! Целый мир, огромный, интересный мир. Ну, вот,
как хотите, а я убежден, например, что у собак есть свой язык, и,
некоторым образом, весьма обширный язык.
- Так отчего же они этим до сих пор не занялись, Иван Анто­
нович? - спросил Ромашов. - Это же так просто!
Рафальский язвительно засмеялся.
-
Именно оттого, - хе-хе-хе, - что просто. Именно оттого.
Веревка - вервие простое. Для него, во-первых, собака - что та­
кое? Позвоночное, млекопитающее, хищное, из породы собаковых
и так далее. Все это верно . Нет, но ты подойди к собаке, как к че-
119


А. И. Куприн
ловеку, как к ребенку, как к мыслящему существу. Право, они со
своей научной гордостью недалеки от мужика, полагающего, что у
собаки, некоторым образом, вместо души пар.
Он замолчал и принялся, сердито сопя и кряхтя, возиться над
гуттаперчевой трубкой, которую он прилаживал ко дну аквариу­
ма. Ромашов собрался с духом.
- Иван Антонович, у меня к вам большая, большая просьба" .
-Денег?
-
Право, совестно вас беспокоить. Да мне немного, рублей с
десяток. Скоро отдать не обещаюсь, но ...
Иван Антонович вынул руки из воды и стал вытирать их поло­
тенцем .
-Десять могу. Больше не могу, а десять с превеликим удоволь­
ствием . Вам небось на глупости? Ну, ну, ну, я шучу. Пойдемте.
Он повел его за собою через всю квартиру, состоявшую из
пяти-шести комнат. Не было в них ни мебели, ни занавесок. Воз­
дух был пропитан острым запахом, свойственным жилью мел­
ких хищников. Полы бьши загажены до того, что по ним сколь­
зили ноги.
Во всех углах бьши устроены норки и логовища в виде будочек,
пустых пней, бочек без доньев. В двух комнатах стояли развесис­
тые деревья - одно для птиц, другое для куниц и белок, с искусст­
венными дуплами и гнездами. В том, как бьши приспособлены эти
звериные жилища, чувствовалась заботливая обдуманность, любовь
к животным и большая наблюдательность.
-
Видите вы этого зверя? - Рафальский показал пальцем на
маленькую конурку, окруженную частой загородкой из колючей
проволоки. Из ее полукруглого отверстия, величиной с донце ста­
кана, сверкали две черные яркие точечки . - Это самое хищное,
самое, некоторым образом, свирепое животное во всем мире. Хо­
рек. Нет, вы не думайте, перед ним все эти львы и пантеры - крот­
кие телята. Лев съел свой пуд мяса и отвалился, - смотрит благо­
душно, как доедают шакалы . А этот миленький прохвост, если за­
берется в курятник, ни одной курицы не оставит - непременно у
каждой перекусит вот тут, сзади, мозжечок. До тех пор не успоко­
ится, подлец. И притом самый дикий, самый неприручимый из всех
зверей. У, ты, злодей!
Он сунул руку за загородку. Из круглой дверки тотчас же высу­
нулась маленькая разъяренная мордочка с разинутой пастью, в
120


Повести
которой сверкали белые острые зубки. Хорек быстро то показы­
вался, то прятался, сопровождая это звуками, похожими на серди­
тый кашель.
- Видите, каков? А ведь целый год его кормлю".
Подполковник, по-видимому, совсем забьш о просьбе Ромашо­
ва. Он водил его от норы к норе и показывал ему своих любимцев,
говоря о'l них с таким увлечением и с такой нежностью, с таким зна­
нием их обычаев и характеров, точно дело шло о его добрых, ми­
лых знакомых . В самом деле, для любителя, да еще живущего в за­
холустном городишке, у него бьша порядочная коллекция: белые
мыши, кролики, морские свинки, ежи, сурки, несколько ядовитых
змей в стеклянных ящиках, несколько сортов ящериц, две обезья­
ны-мартышки, черный австралийский заяц и редкий, прекрасный
экземпляр ангорской кошки.
-
Что? Хороша? - спросил Рафальский, указывая на кош­
ку. - Не правда ли, некоторым образом, прелесть? Но не ува­
жаю. Глупа. Глупее всех кошек. Вот опять ! - вдруг оживился
он. - Опять вам доказательство, как мы небрежны к психике
наших домашних животных. Что мы знаем о кошке? А лошади?
А коровы? А свиньи? Знаете, кто еще замечательно умен? Это
свинья. Да, да, вы не смейтесь, - Ромашов и не думал смеяться,
-
свиньи страшно умны. У меня кабан в прошлом году какую
штуку выдумал. Привозили мне барду с сахарного завода, неко­
торым образом, для огорода и для свиней. Так ему, видите ли,
не хватало терпения дожидаться . Возчик уйдет за моим денщи­
ком, а он зубами возьмет и вытащит затычку из бочки. Барда,
знаете, льется, а он себе блаженствует. Да это что еще: один раз,
когда его ул ичили в этом воровстве, т ак он не только вынул за­
тычку, а отнес ее на огород и зарыл в грядку. Вот вам и свинья.
Признаться, - Рафальский прищурил один глаз и сделал хитрое
лицо, - п ризнаться, я о своих свиньях маленькую статеечку
пишу" . Только шш!" секрет" . никому. Как-то неловко: подпол­
ковник славной русской армии и вдруг - о свиньях . Теперь у
меня вот йоркширы. Видали? Хотите, пойдем поглядеть? Там у
меня на дворе есть еще барсучок молоденький, премилый барсу­
чишка". Пойдемте?
- Простите, Иван Антонович, - замялся Ромашов. - Я бы с
радостью. Но только, ей-богу, нет времени.
Рафальский ударил себя ладонью по лбу.
121


А.И.Куприн
- Ах, батюшки ! Извините вы меня, ради Бога. Я-то, старый,
разболтался ". Ну, ну, ну, идем скорее.
Они вошли в маленькую голую комнату, где буквально ничего
не бьшо, кроме низкой походной кровати, полотно которой про­
висло, точно дно лодки, да ночного столика с табуреткой. Рафаль­
ский отодвинул ящик столика и достал деньги.
-
Очень рад служить вам, подпоручик, очень рад. Ну, вот".
какие еще там благодарности!" Пустое". Я рад" . Заходите, когда
есть время. Потолкуем.
Выйдя на улицу, Ромашов тотчас же наткнулся на Веткина.
Усы у Павла Павловича были лихо растрепаны, а фуражка с при­
плюснутыми на боках, для франтовства, полями ухарски сидела
набекрень.
- А-а! Принц Гамлет! - крикнул радостно Веткин. - Откуда
и куда? Фу, черт, вы сияете, точно именинник.
- Я и есть именинник, - улыбнулся Ромашов.
- Да? А ведь и верно: Георгий и Александра. Божественно.
Позвольте заключить в пьшкие объятия!
Они тут же, на улице, крепко расцеловались.
- Может быть, по этому случаю зайдем в собрание? Вонзим
точию по единой, как говорит наш великосветский друг Арчаков­
ский? - предложил Веткин.
-Не могу, Павел Павлыч . Тороплюсь. Впрочем, кажется, вы
сегодня уже подрезвились?
- О-о-о! - Веткин значительно и гордо кивнул подбородком
вверх. - Я сегодня проделал такую комбинацию, что у любого
министра финансов живот бы заболел от зависти.
-Именно?
Комбинация Веткина оказалась весьма простой, но не лишен­
ной остроумия, причем гл авное участие в ней принимал полко­
вой портной Хаим . Он взял от Веткина расписку в получении мун­
дирной пары, но на самом деле изобретательный Павел Павло­
вич получил от портного не мундир, а тридцать рублей наличны­
ми деньгами .
-
И в конце концов оба мы остались довольны, - говорил
ликующий Веткин, -и жид доволен, потому что вместо своих трид­
цати рублей получит из обмундировальной кассы сорок пять, и я
доволен, потому что взогрею сегодня в собрании всех этих игрочи­
шек. Что? Ловко обстряпано?
122


Повести
- Ловко! - согласился Ромашов. - Приму к сведению в сле­
дующий раз. Однако прощайте, Павел Павлыч . Желаю счастливой
карты.
Они разошлись . Но через минуту Веткин окликнул товарища.
Ромашов обернулся .
- Зверинец смотрели? - лукаво спросил Веткин, указывая че-
рез плечо большим пальцем на дом Рафальского .
Ромашов кивнул головой и сказал с убеждением:
- Брем у нас славный человек . Такой милый!
- Что и говорить! - согласился Веткин. - Только - псих!
XIII
Подъезжая около пяти часов к дому, который занимали Нико­
лаевы, Ромашов с удивлением почувствовал, что его утренняя ра­
достная уверенность в успехе нынешнего дня сменилась в нем ка­
ким-то странным, беспричинным беспокойством. Он чувствовал,
что случилось это не вдруг, не сейчас, а когда-то гораздо раньше;
очевидно, тревога нарастала в его душе постепенно и незаметно,
начиная с какого-то ускользнувшего момента. Что это могло быть?
С ним происходили подобные явления и прежде, с самого раннего
детства, и он знал, что, для того чтобы успокоиться, надо отыскать
первоначальную причину этой смутной тревоги . Однажды, прому­
чившись таким образом целый день, он только к вечеру вспомнил,
что в полдень, переходя на станции через рельсы, он бьш оглушен
неожиданным свистком паровоза, испугался и, сам этого не заме­
тив, пришел в дурное настроение; но - вспомнил, и ему сразу ста­
ло легко и даже весело .
И он принялся быстро перебирать в памяти все впечатления дня
в обратном порядке. Магазин Свидерского; духи; нанял извозчика
Лейбу - он чудесно ездит; справлялся на почте, который час; ве­
ликолепное утро; Степан" . Разве в самом деле Степан? Но нет -
для Степана лежит отдельно в кармане приготовленный рубль. Что
же это такое? Что?
У забора уже стояли три пароконные экипажа. Двое денщиков
держали в поводу оседланных лошадей: бурого старого мерина,
купленного недавно Олизаром из кавалерийского брака, и строй-
123


А.И.Куприн
ную, нетерпеливую, с сердитым огненным глазом, золотую кобьmу
Бек-Агамалова.
«Ах - письмо!-вдруг вспыхнуло в памяти Ромашова. - Эта
странная фраза: иесмотря ии иа что" . И подчеркнуто ". Значит, что­
то есть? Может быть, Николаев сердится на меня? Ревнует? Может
быть, какая-нибудь сплетня? Николаев бьm в последние дни так
сух со мною . Нет, нет, проеду мимо!»
- Дальше! - крикнул он извозчику.
Но тотчас же он - не услышал и не увидел, а скорее почувство­
вал, как дверь в доме отворилась, - почувствовал по сладкому и
бурному биению своего сердца.
-
Ромочка! Куда же это вы? - раздался сзади него веселый,
звонкий голос Александры Петровны.
Он дернул Лейбу за кушак и выпрыгнул из экипажа. Шурочка
стояла в черной раме раскрытой двери . На ней бьmо белое гладкое
платье с красными цветами за поясом, с правого бока; те же цветы
ярко и тепло краснели в ее волосах . Странно: Ромашов знал безо­
шибочно, что это - она, и все-таки точно не узнавал ее. Чувство­
валось в ней что-то новое, праздничное и сияющее.
В то время когда Ромашов бормотал свои поздравления, она,
не выпуская его руки из своей, нежным и фамильярным усилием
заставила его войти вместе с ней в темную переднюю. И в это вре­
мя она говорила быстро и вполголоса:
- Спасибо, Ромочка, что приехали. Ах, я так боялась, что вы
откажетесь. Слушайте: будьте сегодня милы и веселы. Не обращайте
ни на что внимания. Вы смешной: чуть вас тронешь, вы и завяли.
Такая вы стыдливая мимоза.
-
Александра Петровна... сегодня ваше письмо так смутило
меня. Там есть одна фраза.
- Милый, милый, не надо! .. - Она взяла обе его руки и креп­
ко сжимала их, глядя ему прямо в глаза. В этом взгляде бьmо опять
что-то совершенно незнакомое Ромашову - какая-то ласкающая
нежность, и пристальность , и беспокойство, а еще дальше, в зага­
дочной глубине синих зрачков, таилось что-то странное, недоступ­
ное пониманию, говорящее на самом скрытом, темном языке
души ...
- Пожалуйста, не надо. Не думайте сегодня об этом ... Неуже­
ли вам не довольно того, что я все время стерегла, как вы проедете.
Я ведь знаю, какой вы трусишка. Не смейте на меня так глядеть!
124


Повести
Она смущенно засмеялась и покачала головой.
-Н
у, довольно ... Ромочка, неловкий, опять вы не целуете рук!
Вот так. Теперь другую. Так . Умница. Идемте. Не забудьте же, -
проговорила она торопливым, горячим шепотом, - сегодня наш
день. Царица Александра и ее рыцарь Георгий. Слышите? Идемте.
- Вот, позвольте вам ... Скромный дар...
- Что это? Духи? Какие вы глупости делаете! Нет, нет, я шучу.
Спасибо вам, милый Ромочка. Володя! - сказала она громко и
непринужденно, входя в гостиную. - Вот нам и еще один компа­
ньон для пикника. И еще вдобавок именинник.
В гостиной бьшо шумно и беспорядочно, как всегда бывает пе­
ред общим отъездом. Густой табачный дым казался небесно-голу­
бым в тех местах, где его прорезывали, стремясь из окон, наклон­
ные снопы весеннего солнца. Посреди гостиной стояли, оживлен­
но говоря, семь или восемь офицеров, и из них громче всех кричал
своим осипшим голосом, ежесекундно кашля
я
, высокий Тальман.
Тут бьши: капитан Осадчий, и неразлучные адъютанты Олизар с
Бек-Агамаловым, и поручик Андрусевич, маленький бойкий чело­
век с острым крысиным личиком, и еще кто-то, кого Ромашов сра­
зу не разглядел. Софья Павловна Тальман, улыбающаяся, напуд­
ренная и подкрашенная, похожая на большую нарядную куклу,
сидела на диване с двумя сестрами подпоручика Михина. Обе ба­
рышни бьши в одинаковых простеньких, своей работы, но милых
платьях, белых с зелеными лентами; обе розовые, черноволосые,
темноглазые и в веснушках; у обеих бьши ослепительно-белые, но
неправильно расположенные зубы, что , однако, придавало их све­
жим ртам особую, своеобразную прелесть; обе хорошенькие и ве­
селые, чрезвычайно похожие одна на другую и вместе с тем на сво­
его очень некрасивого брата. Из полковых дам бьша еще пригла­
шена жена поручика Андрусевича, маленькая белолицая толстуш­
ка, глупая и смешливая, любительница всяких двусмысленностей и
сальных анекдотов, а также хорошенькие, болтливые и картавые
барышни Лыкачевы.
Как и всегда в офицерском обществе, дамы держались врозь от
мужчин, отдельной кучкой. Около них сидел, небрежно и фатовски
развалясь в кресле, один штабс-капитан Диц. Этот офицер, похо­
жий своей затянутой фигурой и типом своего поношенного и само­
уверенного лица на прусских офицеров, как их рисуют в немецких
125


А.И.Куприн
карикатурах, был переведен в пехотный полк из гвардии за ка­
кую-то темную, скандальную историю. Он отличался непоколе­
бимым апломбом в обращении с мужчинами и нагл ой предпри­
имчивостью - с дамами и вел большую, всегда счастливую кар­
точную игру, но не в офицерском собрании, а в гражданском клу­
бе, в домах городских чиновников и у окрестных польских по­
мещиков. Его в полку не любили, но побаивались, и все как-то
смутно ожидали от него в будущем какой-нибудь грязной и гром­
кой выходки . Говорили, что он находится в связи с молодень­
кой женой дряхлого бригадного командира, который жил в том
же городе. Было так же наверно известно о его близости с madame
Тальман: ради нее его и приглашали обыкновенно в гости - это­
го требовали своеобразные законы полковой вежливости и вни­
мания.
- Очень рад, очень рад, - говорил Николаев, идя навстре­
чу Ромашову, - тем лучше. Отчего же вы утром не приехали к
пирогу?
Он говорил это радушно, с любезной улыбкой, но в его голосе
и глазах Ромашов ясно уловил то же самое отчужденное, деланное
и сухое выражение, которое он почти бессознательно чувствовал,
встречаясь с Николаевым все последнее время.
«Он меня не любит, - решил быстро про себя Ромашов. - Что
он? Сердится? Ревнует? Надоел я ему?»
-
Знаете". у нас идет в роте осмотр оружия, - отважно со­
лгал Ромашов. - Готовимся к смотру, нет отдыха даже в празд­
ники". Однако я положительно сконфужен". Я никак не предпо­
лагал, что у вас пикник, и вышло так, точно я напросился. Право,
мне совестно".
Николаев широко улыбнулся и с оскорбительной любезностью
потрепал Ромашова по плечу.
- О нет, что вы, мой любезный". Больше народу - веселее" .
что за китайские церемонии!" Только вот не знаю, как насчет мест
в фаэтонах. Ну, да рассядемся как-нибудь.
- У меня экипаж, - успокоил его Ромашов, едва заметно ук­
лоняясь плечом от руки Николаева. - Наоборот, я с удовольстви­
ем готов его предоставить в ваше распоряжение.
Он оглянулся и встретился глазами с Шурочкой.
«Спасибо, милый!» - сказал ее теплый, по-прежнему странно­
внимательный взгляд.
126


Повести
«Какая она сегодня удивительная!» - подумал Ромашов.
- Ну вот и чудесно . - Николаев посмотрел на часы, - Что ж,
господа, - сказал он вопросительно, - можно, пожалуй, и ехать?
- Ехать так ехать, сказал попугай, когда его кот Васька тащил
за хвост из клетки! - шутовски воскликнул Олизар.
Все поднялись с восклицаниями и со смехом; дамы разыскива­
ли свои шляпы и зонтики и надевали перчатки; Тальман, страдав­
ший бронхитом, кричал на всю комнату о том, чтобы не забьши
теплых платков; поднялась оживленная суматоха.
Маленький Михин отвел Ромашова в сторону.
- Юрий Алексеич, у меня к вам просьба, -сказал он. - Очень
прошу вас об этом. Поезжайте, пожалуйста, с моими сестрами, ина­
че с ними сядет Диц, а мне это чрезвычайно неприятно. Он всегда
такие гадости говорит девочкам, что они просто готовы плакать.
Право, я враг всякого насилия, но, ей-богу, когда-нибудь дам ему
по морде!"
Ромашову очень хотелось ехать вместе с Шурочкой, но так как
Михин всегда бьш ему приятен и так как чисть1е, ясные глаза этого
славного мальчика глядели с умоляющим выражением, а также и
потому, что душа Ромашова бьша в эту минуту вся наполнена боль­
шим радостным чувством, - он не мог отказать и согласился.
У крьшьца долго и шумно рассаживались. Ромашов поместил­
ся с двумя барышнями Михиными. Между экипажами топтался с
обычным угнетенным, безнадежно-уньшым видом штабс-капитан
Лещенко, которого раньше Ромашов не заметил и которого никто
не хотел брать с собою в фаэтон. Ромашов окликнул его и предло­
жил ему место рядом с собою на передней скамейке. Лещенко по­
глядел на подпоручика собачьими, преданными, добрыми глазами
и со вздохом полез в экипаж.
Наконец все расселись. Где-то впереди Олизар, паясничая и вер­
тясь на своем старом, ленивом мерине, запел из оперетки:
Сядем в почтовую карету скорей,
Сядем в почтовую карету поскоре-е-е-ей.
-
Рысью ма-а-арррш! - скомандовал громовым голосом
Осадчий.
Экипажи тронулись.
9-3 166
127


А.И. Куприн
XIV
Пикник вышел не столько веселым, сколько крикливым и бес­
порядочно суматошливым . Приехали за три версты в Дубечную.
Так называлась небольшая, десятин в пятнадцать, роща, разбро­
савшаяся на длинном пологом скате, подошву которого огибала
узенькая светлая речонка. Роща состояла из редких, но прекрас­
ных, могучих столетних дубов. У их подножий густо разросся
сплошной кустарник, но кое-где оставались просторные прелест­
ные поляны, свежие, веселые, покрытые нежной и яркой первой
зеленью. На одной такой поляне уже дожидались посланные впе­
ред денщики с самоварами и корзинами.
Прямо на земле разостлали скатерти и стали рассаживаться.
Дамы устанавливали закуски и тарелки, мужчины помогали им с
шутливым, преувеличенно любезным видом. Олизар повязался од­
ной салфеткой, как фартуком, а другую надел на голову, в виде
колпака, и представлял повара Лукича из офицерского клуба. Долго
перетасовывали места, чтобы дамы сидели непременно вперемеж­
ку с кавалерами. Приходилось полулежать, полусидеть в неудоб­
ных позах, это бьшо ново и занимательно, и по этому поводу мол­
чаливый Лещенко вдруг, к общему удивлению и потехе, сказал с
напыщенным и глупым видом:
- Мы теперь возлежим, точно древнеримские греки.
Шурочка посадила рядом с собой с одной стороны Тальма­
на, а с другой - Ромашова. Она была необыкновенно разговор­
чива, весела и казалась такой возбужденной, что это многим
бросилось в глаза. Никогда Ромашов не находил ее такой оча­
ровательно-красивой. Он видел, что в ней струится, трепещет и
просится наружу какое-то большое, новое, лихорадочное чув­
ство. Иногда она без сл ов оборачивалась к Ромашову и смотре­
ла на него молча, может быть, только полусекундой больше, ч.ем
следовало бы, немного больше, чем всегда, но всякий раз в ее
взгляде он ощущал ту же непонятную ему, горячую, притягива­
ющую силу.
Осадчий, сидевший один во главе стола, приподнялся и стал на
колени. Постучав ножом о стакан и добившись тишины, он заго­
ворил низким грудным голосом, который сочными волнами зако­
лебался в чистом воздухе леса:
128


Повести
- Ну-с, господа" . Вьmьем же первую чару за здоровье нашей
прекрасной хозяйки и дорогой именинницы. Дай ей Бог всякого
счастья и чин генеральши.
И, высоко подняв кверху большую рюмку, он заревел во всю
мочь своей страшной глотки:
-Урра!
Казалось, вся роща ахнула от этого львиного крика, и гулкие
отзвуки побежали между деревьями. Андрусевич, сидевший ря­
дом с Осадчим, в комическом ужасе упал навзничь, притворяясь
оглушенным . Остальные дружно закричали. Мужчины пошли к
Шурочке чокаться. Ромашов нарочно остался последним, и она
заметила это . Обернувшись к нему, она, молча и страстно ул ыба­
ясь, протянула свой стакан с белым вином. Глаза ее в этот момент
вдруг расширились, потемнели, а губы выразительно, но беззвуч­
но зашевелились, произнося какое-то сл ово. Но тотчас же она от­
вернулась и, смеясь, заговорила с Тальманом. «Что она сказала,
- думал Ромашов, - ах, что же она сказала?» Это волновало и
тревожило его . Он незаметно закрыл лицо руками и старался вос­
произвести губами те же движения, какие делала Шурочка; он
хотел поймать таким образом эти сл ова в своем воображении, но
у него ничего не выходило. «Мой милый?», «Люблю вас?», «Ро­
мочка?» Нет, не то . Одно он знал хорошо, что сказанное заключа­
лось в трех сл огах.
Потом пили за здоровье Николаева и за успех его на будущей
службе в генеральном штабе, пили в таком духе, точно никогда и
никто не сомневался, что ему действительно удастся наконец по­
ступить в академию. Потом, по предложению Шурочки, выпили
довольно вяло за именинника Ромашова; пили за присутствующих
дам, и за всех присутствующих, и за всех вообще дам, и за славу
знамен родного полка, и за непобедимую русскую армию".
Тальман, уже достаточно пьяный, поднялся и закричал сипло,
но растроганно :
- Господа, я предлагаю выпить тост за здоровье нашего люби­
мого, нашего обожаемого монарха, за которого каждый из нас го­
тов пролить свою кровь до последней капли крови!
Последние сл ова он выдавил из себя неожиданно тонкой, сви­
стящей фистулой, потому что у него не хватило в груди воздуху.
Его цыганские, разбойничьи черные глаза с желтыми белками
129


А.И.Куприн
вдруг беспомощно и жалко заморгали, и слезы полились по смуг­
лым щекам.
- Гимн, гимн! - восторженно потребовала маленькая толстуш­
ка Андрусевич.
Все встали. Офицеры приложили руки к козырькам . Нестрой­
ные, но воодушевленные звуки понеслись по роще, и всех громче,
всех фальшивее, с лицом еще более тоскливым, чем обыкновенно,
пел чувствительный штабс-капитан Лещенко.
Вообще пили очень много, как и всегда, впрочем, пили в полку:
в гостях друг у друга, в собрании, на торжественных обедах и пик­
никах. Говорили уже все сразу, и отдельных голосов нельзя было
разобрать. Шурочка, выпившая много белого вина, вся раскрас­
невшаяся, с глазами, которые от расширенных зрачков стали со­
всем черными, с влажными красными губами, вдруг близко скло­
нилась к Ромашову.
- Я не люблю этих провинциальных пикников, в них есть что­
то мелочное и пошлое, - сказала она. - Правда, это нужно бьmо
сделать для мужа, перед отъездом, но, Боже, как все это глупо! Ведь
все это можно бьmо устроить у нас дома, в саду, - вы знаете, ка­
кой у нас прекрасный сад - старый, тенистый. И все-таки, не знаю
почему, я сегодня безумно счастлива. Господи, как я счастлива! Нет,
Ромочка, милый, я знаю почему, и я вам это потом скажу, я вам
потом скажу" . Я скажу". Ах, нет, нет, Ромочка, я ничего, ничего не
знаю.
Веки ее прекрасных глаз полузакрьmись, а во всем лице бьmо
что-то манящее, и обещающее, и мучительно-нетерпеливое. Оно
стало бесстьщно-прекрасным, и Ромашов, еще не понимая, тайным
инстинктом чувствовал на себе страстное волнение, овладевшее
Шурочкой, чувствовал по той сладостной дрожи, которая пробе­
гала по его рукам и ногам и по его груди.
- Вы сегодня необыкновенны . Что с вами? - спросил он ше­
потом.
Она вдруг ответила с каким-то наивным и кротким удивле­
нием:
-
Я вам говорю, что не знаю. Я не знаю . Посмотрите: небо
голубое, свет голубой". И у меня самой какое-то чудесное голубое
настроение, какая-то голубая радость! Налейте мне еще вина, Ро­
мочка, мой милый мальчик".
130


Повести
На другом конце скатерти зашел разговор о предполагаемой
войне с Германией, которую тогда многие считали делом почти
решенным. Завязался сп ор, крикливый, в несколько ртов зараз, бе­
столковый . Вдруг послышался сердитый, решительный голос Осад­
чего . Он бьш почти пьян, но это выражалось у него только тем, что
его красивое лицо страшно побледнело, а тяжелый взгляд больших
черных глаз стал еще сумрачнее.
-
Ерунда! - воскликнул он резко. - Я утверждаю, что все
это ерунда. Война выродилась . Все выродилось на свете. Дети ро­
дятся идиотами, женщины сделались кривобокими, у мужчин не­
рвы. «Ах, кровь! Ах, я падаю в обморок!» - передразнил он кого­
то гнусавым тоном. - И все это оттого, что миновало время на­
стоящей, свирепой, беспощадной войны. Разве это война? За пят­
надцать верст в тебя - бах! - и ты возвращаешься домой геро­
ем. Боже мой, какая, подумаешь, доблесть ! Взяли тебя в плен . «Ах,
миленький, ах, голубчик, не хочешь ли покурить табачку? Или,
может быть, чайку? Тепло ли тебе, бедненький? Мягко ли?» У-у!
-
Осадчий грозно зарычал и наклонил вниз голову, точно бык,
готовый нанести удар. - В средние века дрались - это я пони­
маю. Ночной штурм. Весь город в огне. «На три дня отдаю город
солдатам на разграбление!» Ворвались. Кровь и огонь . У бочек с
вином выбиваются донья. Кровь и вино на ул ицах. О, как были
веселы эти пиры на развалинах! Женщин - обнаженных, прекрас­
ных, плачущих - тащили за волосы. Жалости не было. Они бьши
сладкой добычей храбрецов!..
- Однако вы не очень распространяйтесь, - заметила шутли­
во Софья Павловна Тальман.
- По ночам горели дома, и дул ветер, и от ветра качались чер­
ные тела на виселицах, и над ними кричали вороны. А под висели­
цами горели костры и пировали победители. Пленных не бьшо.
Зачем пленные? Зачем отрывать для них лишние силы? А-ах! -
яростно простонал со сжатыми зубами Осадчий . - Что это бьшо
за смелое, что за чудесное время! А битвы! Когда сходились грудь с
грудью и дрались часами, хладнокровно и бешено, с озверением и
с поразительным искусством. Какие это бьши люди, какая страш­
ная физическая сила! Господа! - Он поднялся на ноги и выпря­
мился во весь свой громадный рост, и голос его зазвенел восторгом
и дерзостью. - Господа, я знаю, что вы из военных училищ вынес­
ли золотушные, жиденькие понятия о современной гуманной вой-
131


А.И. Куприн
не. Но я пью... Если даже никто не присоединится ко мне, я пью
один за радость прежних войн, за веселую и кровавую жестокость!
Все молчали, точно подавленные неожиданным экстазом этого
обыкновенно мрачного, неразговорчивого человека, и глядели на
него с любопытством и со страхом. Но вдруг вскочил с своего мес­
та Бек-Агамалов. Он сделал это так внезапно и так быстро, что
многие вздрогнули, а одна из женщин вскрикнула в испуге. Его глаза
выкатились и дико сверкали, крепко сжатые белые зубы были хищ­
но оскалены. Он задыхался и не находил слов.
- О, о!.. Вот это... вот, я понимаю!! А! - Он с судорожной си­
лой, точно со злобой, сжал и встряхнул руку Осадчего. - К черту
эту кислятину! К черту жалость! А! Р-руби!
Ему нужно было отвести на чем-нибудь свою варварскую душу,
в которой в обычное время тайно дремала старинная, родовая кро­
вожадность. Он, с глазами, налившимися кровью , оглянулся кру­
гом и, вдруг выхватив из ножен шашку, с бешенством ударил по
дубовому кусту. Ветки и молодые листья полетели на скатерть, осы­
пав, как дождем, всех сидящих.
- Бек! Сумасшедший! Дикарь! - закричали дамы .
Бек-Агамалов сразу точно опомнился и сел. Он казался замет­
но сконфуженным за свой неистовый порыв, но его тонкие ноздри,
из которых с шумом вьmетало дыхание, раздувались и трепетали, а
черные глаза, обезображенные гневом, исподлобья, но с вызовом
обводили присутствующих.
Ромашов слушал и не слушал Осадчего. Он испытывал стран­
ное состояние, похожее на сон, на сладкое опьянение каким-то чу­
десным, не существующим на земле напитком. Ему казалось, что
теплая, нежная паутина мягко и лениво окутывает все его тело и
ласково щекочет и наполняет душу внутренним ликующим смехом.
Его рука часто, как бу дто неожиданно для него самого, касалась
руки Шурочки, но ни он, ни она больше не глядели друг на друга.
Ромашов точно дремал. Голоса Осадчего и Бек-Агамалова доно­
сились до него из какого-то далекого, фантастического тумана и
бьmи понятны, но пусты.
«Осадчий... Он жестокий человек, он меня не любит, - думал
Ромашов, и тот, о ком он думал, был теперь не прежний Осадчий, а
новый, страшно далекий, и не настоящий, а точно движущийся на
экране живой фотографии. - У Осадчего жена маленькая, худень­
кая, жалкая, всегда беременная... Он ее никуда с собой не берет ... У
132


Повести
него в прошлом году повесился молодой солдат ... Осадчий ... Да ...
Что такое Осадчий? Вот теперь Бек кричит... Кто этот человек? Разве
я его знаю? Да, я его знаю, но почему же он такой странный, чу­
жой, непонятный мне? А вот кто-то сидит со мною рядом ... Кто
ты? От тебя исходит радость, и я пьян от этой радости. Голубая
радость! .. Вон против меня сидит Николаев. Он недоволен. Он все
молчит. Глядит сюда мимоходом, точно скользит гл азами. Ах, пус­
кай сердится - все равно. О, голубая радость !»
Темнело. Тихие лиловые тени от деревьев легли на полянку.
Младшая Михина вдруг спохватилась:
- Господа, а что же фиалки? Здесь, говорят, пропасть фиалок.
Пойдемте собирать.
- Поздно, - заметил кто-то. - Теперь в траве ничего не уви­
дишь .
-
Теперь в траве легче потерять, чем найти, - сказал Диц,
скверно засмеявшись.
- Ну, тогда давайте разложим костер, - предложил Андру­
севич .
Натаскали огромную кучу хвороста и прошлогодних сухих
листьев и зажгли костер. Широкий столб веселого огня поднял­
ся к небу. Точно вспугнутые, сразу исчезли последние остатки
дня, уступив место мраку, который, выйдя из рощи, надвинулся
на костер. Багровые пятна пугливо затрепетали по вершинам
дубов, и казалось, что деревья зашевелились, закачались, то выг­
ляды вая в красное пространство света, то прячась назад в тем­
ноту.
Все встали из-за стола. Денщики зажгли свечи в стеклянных
колпаках. Молодые офицеры шалили, как школьники . Олизар бо­
ролся с Михиным, и, к удивлению всех, маленький неловкий Ми­
хин два раза подряд бросал на землю своего более высокого и строй­
ного противника . Потом стали прыгать через огонь. Андрусевич
представлял, как бьется об окно муха и как старая птичница ловит
курицу, изображал, спрятавшись за кусты, звук пилы и ножа на
точиле, - он на это бьш большой мастер. Даже и Диц довольно
ловко жонглировал пустыми бутьшками.
-
Позвольте-ка, господа, вот я вам покажу замечательный
фокус! -закричал вдруг Тальман. -Здэсь нэт никакой чудеса или
волшебство, а не что иной, как проворство рук . Прошу почтенней­
ший публикум обратить внимание, что у меня нет никакой предмет
в рукав . Начинаю . Ейн, цвей, дрей... алле гоп!..
133


А.И. Куприн
Он быстро, при общем хохоте, вынул из кармана две новые ко­
лоды карт и с треском распечатал их одну за другой.
- Винт, господа? - предложил он. - На свежем воздухе? А?
Осадчий, Николаев и Андрусевич уселись за карты, Лещенко с
глубоким вздохом поместился сзади них . Николаев долго, с ворч­
ливым неудовольствием отказывался, но его все-таки уговорили.
Садясь, он много раз с беспокойством оглядывался назад, ища гла­
зами Шурочку, но так как из-за света костра ему трудно бьшо при­
сматриваться, то каждый раз его лицо напряженно морщилось и
принимало жалкое, мучительное и некрасивое выражение.
Остальные постепенно разбрелись по поляне невдалеке от кос­
тра. Затеяли бьшо играть в горелки, но эта забава вскоре окончи­
лась, после того как старшая Михина, которую поймал Диц, вдруг
раскраснелась до слез и наотрез отказалась играть. Когда она го­
ворила, ее голос дрожал от негодования и обиды, но причины она
все-таки не объяснила.
Ромашов пошел в глубь рощи по узкой тропинке. Он сам не
понимал, чего ожидает, но сердце его сладко и томно ньшо от неяс­
ного блаженного предчувствия . Он остановился. Сзади него послы­
шался легкий треск веток, потом быстрые шаги и шелест шелковой
нижней юбки . Шурочка поспешно шла к нему - легкая и строй­
ная, мелькая, точно светлый лесной дух, своим белым платьем между
темными стволами огромных деревьев. Ромашов пошел ей навстре­
чу и без слов обнял ее. Шурочка тяжело дышала от поспешной ходь­
бы. Ее дыхание тепло и часто касалось щеки и губ Ромашова, и он
ощущал, как под его рукой бьется ее сердце.
- Сядем, - ск азала Шурочка.
Она опустилась на траву и стала поправлять обеими руками
волосы на затьшке. Ромашов лег около ее ног, и так как почва на
этом месте заметно опускалась вниз, то он, глядя на нее, видел толь­
ко нежные и неясные очертания ее шеи и подбородка.
Вдруг она спросила тихим, вздрагивающим голосом:
- Ромочка, хорошо вам?
-Хорошо, - ответил он. Потом подумал одну секунду, вспом-
нил весь нынешний день и повторил горяч о: - О да, мне сегодня
так хорошо, так хорошо! Скажите, отчего вы сегодня такая?
-Какая?
Она наклонилась к нему ближе, вглядываясь в его глаза, и все
ее лицо стало сразу видимым Ромашову.
134


По1Jести
- Вы чудная, необыкновенная. Такой прекрасной вы еще ни­
когда не бьши . Что-то в вас поет и сияет. В вас что-то новое, зага­
дочное, я не понимаю что ... Но... Вы не сердитесь на меня, Алек­
сандра Петровна... вы не боитесь, что вас хватятся?
Она тихо засмеялась, и этот низкий, ласкающий смех отозвался
в груди Ромашова радостной дрожью.
- Милый Рамочка! Милый, добрый, трусливый, милый Рамоч­
ка. Я ведь вам сказала, что этот день наш. Не думайте ни о чем,
Рамочка. Знаете, отчего я сегодня такая смелая? Нет? Не знаете? Я
в вас влюблена сегодня. Нет, нет, вы не воображайте, это завтра же
пройдет...
Ромашов протянул к ней руки, ища ее тела.
-
Александра Петровна... Шурочка ... Саша! - произнес он
умоляюще.
- Не называйте меня Шурочкой, я не хочу этого . Все другое,
только не это ... Кстати, - вдруг точно вспомнила она, - какое у
вас сл авное имя - Георгий. Гораздо лучше, чем Юрий ... Гео-р­
гий! - протянула она медленно, как будто вслушиваясь в звуки
этого сл ова. - Это гордо.
- О милая! - сказал Ромашов страстно.
- Подождите ... Ну, слушайте же. Это самое важное. Я вас се-
годня видела во сне. Это было удивительно прекрасно. Мне сни­
лось, будто мы с вами танцуем вальс в какой-то необыкновенной
комнате . О, я бы сейчас же узнала эту комнату до самых мелочей.
Много было ковров, но горел один только красный фонарь, но­
вое пианино блестело, два окна с красными занавесками, - все
было красное. Где-то играла музыка, ее не было видно, и мы с
вами танцевали... Нет, нет, только во сне может быть такая слад­
кая, такая чувственная близость . Мы кружились быстро-быстро,
но не касались ногами пола, а точно плавали в воздухе и кружи­
лись, кружились, кружились. Ах, это продолжалось так долго и
было так невыразимо чудн о-приятно ... Слушайте, Ромочка, вы
летаете во сне?
Ромашов не сразу ответил . Он точно вступил в странную,
обольстительную, одновременно живую и волшебную сказку. Да
сказкой и бьши теплота и тьма этой весенней ночи, и вниматель­
ные, притихшие деревья кругом, и странная, милая женщина в бе­
лом платье, сидевшая рядом, так близко от него . И чтобы очнуться
от этого обаяния, он должен бьш сделать над собой усилие.
135


А.И. Куприн
-
Конечно, летаю, - ответил он. - Но только с каждым го­
дом все ниже и ниже. Прежде, в детстве, я летал под потолком.
Ужасно смешно бьшо глядеть на людей сверху: как будто они хо­
дят вверх ногами . Они меня старались достать половой щеткой, но
не могли. А я все летаю и все смеюсь. Теперь уже этого нет, теперь
я только прыгаю, - сказал Ромашов со вздохом. - Оттолкнусь
ногами и лечу над землей. Так, шагов двадцать - и низко, не выше
аршина.
Шурочка совсем опустилась на землю, оперлась о нее локтем и
положила на ладонь голову. Помолчав немного, она продолжала
задумчиво :
- И вот после этого сна, утром мне захотелось вас видеть. Ужас­
но, ужасно захотелось. Если бы вы не пришли, я не знаю, что бы я
сделала. Я бы, кажется, сама к вам прибежала. Потому-то я и про­
сила вас прийти не раньше четырех. Я боялась за самое себя. Доро­
гой мой, понимаете ли вы меня?
В пол-аршине от лица Ромашова лежали ее ноги, скрещенные
одна на другую, две маленькие ножки в низких туфлях и в черных
чулках с каким-то стрельчатым белым узором. С отуманенной го­
ловой, с шумом в ушах, Ромашов вдруг крепко прижался зубами к
этому живому, упругому, холодному, сквозь чулок, телу.
-Рамочка... Не надо, -услышал он над собой ее слабый, про­
тяжный и точно ленивый голос.
Он поднял голову. И опять все ему показалось в этот миг чу­
десной, таинственной лесной сказкой. Ровно подымалась по ска­
ту вверх роща с темной травой и с черными, редкими, молчали­
выми деревьями, которые неподвижно и чутко прислушивались к
чему-то сквозь дремоту . А на самом верху, сквозь густую чащу
верхушек и дальних стволов, над ровной, высокой чертой гори­
зонта рдела узкая полоса зари - не красного и не багрового цве­
та, а темно-пурпурного, нео бычайного, похожего на угасающий
уголь или на пламя, преломленное сквозь густое красное вино . И
на этой горе, между черных деревьев в темной пахучей траве, ле­
жала, как отдыхающая, лесная богиня, непонятная, прекрасная,
белая женщина.
Ромашов придвинулся к ней ближе . Ему казалось, что от лица
ее идет бледное сияние. Глаз ее не бьшо видно - вместо них бьшо
два больших темных пятна, но Ромашов чувствовал, что она смот­
рит на него .
136


Повести
- Это сказка! - прошептал он тихо одним движением рта.
- Да, милый, сказка ...
Он стал целовать ее платье, отыскал ее руку и приник лицом к
узкой, теплой, душистой ладони, и в то же время он говорил, зады­
хаясь, обрывающимся голосом:
- Саша ... Я люблю вас... Я люблю...
Теперь, поднявшись выше, он ясно видел ее глаза, которые ста­
ли огромными, черными и то суживались, то расширялись, и от
этого причудливо менялось в темноте все ее знакомо-незнакомое
лицо. Он жадными, пересохшими губами искал ее рта, но она ук­
лонялась от него, тихо качала головой и повторяла медленным
шепотом:
- Нет, нет, нет... Мой милый, нет...
-Дорогая моя... Какое счастье! .. Я люблю тебя... - твердил
Ромашов в каком-то блаженном бреду. - Я люблю тебя. Посмот­
ри: эта ночь, и тишина, и никого, кроме нас. О счастье мое, как я
тебя люблю!
Но она говорила шепотом: «нет, нет», тяжело дыша, лежа всем
телом на земле. Наконец она заговорила еле слышным голосом,
точно с трудом:
- Ромочка, зачем вы такой... сл абый! Я не хочу скрывать, меня
влечет к вам, вы мне милы всем: своей неловкостью, своей чисто­
той, своей нежностью. Я не скажу вам, что я вас люблю, но я о вас
всегда думаю, я вижу вас во сне, я ... чувствую вас... Меня волнует
ваша близость и ваши прикосновения. Но зачем вы такой жалкий!
Ведь жалость - сестра презрения. Подумайте, я не могу уважать
вас. О, если бы вы бьши сильный! - Она сняла с головы Ромашова
фуражку и стала потихоньку гладить и перебирать его мягкие во­
лосы. - Если бы вы могли завоевать себе большое имя, большое
положение! ..
-
Я сделаю, я сделаю это ! - тихо воскликнул Ромашов. -
Будьте только моей. Идите ко мне. Я всю жизнь ...
Она перебила его с ласковой и грустной улыбкой, которую он
услышал в ее тоне:
- Верю, что вы хотите, голубчик, верю, но вы ничего не сдела­
ете. Я знаю, что нет. О, если бы я хоть чуть-чуть надеялась на вас, я
бросила бы все и пошла за вами. Ах, Ромочка, славный мой. Я слы­
шала, какая-то легенда говорит, что Бог создал сначала всех лю­
дей целыми, а потом почему-то разбил каждого на две ч асти и раз-
137


А.И.Куприн
бросал по свету. И вот ищут целые века одна половинка другую -
и все не находят. Дорогой мой, ведь мы с вами - эти две половин­
ки; у нас все общее: и любимое, и нелюбимое, и мысли, и сны, и
желания. Мы понимаем друг друга с полунамека, с полуслова, даже
без сл ов, одной душой. И вот я должна отказаться от тебя. Ах, это
уже второй раз в моей жизни.
-
Да, я знаю.
-
Он говорил тебе? - спросила Шурочка быстро.
-
Нет, это вышло случайно. Я знаю.
Они замолчали. На небе дрожащими зелеными точечками за­
горались первые звезды. Справа едва-едва доносились голоса, смех
и чье-то пение. Остальная часть рощи, погруженная в мягкий мрак,
бьша полна священной, задумчивой тишиной. Костра отсюда не
бьшо видно, но изредка по вершинам ближайших дубов, точно от­
блеск дальней зарницы, мгновенно пробегал красный трепещущий
свет. Шурочка тихо гладила голову и лицо Ромашова; когда же он
находил губами ее руку, она сама прижимала ладонь к его рту.
-Ясвоего мужа не люблю, - говорила она медленно, точно в
раздумье. - Он груб, он нечуток, неделикатен. Ах, - это стыдно
говорить, - но мы, женщины, никогда не забываем первого наси­
лия над нами. Потом он так дико ревнив. Он до сих пор мучит меня
этим несчастным Назанским. Выпытывает каждую мелочь, делает
такие чудовищные предположения, фу... Задает мерзкие вопросы.
Господи! Это же бьш невинный, полудетский роман! Но он от од­
ного его имени приходит в бешенство.
Когда она говорила, ее голос поминутно вздрагивал, и вздра-
гивала ее рука, гладившая его голову.
- Тебе холодно? - спросил Ромашов.
- Нет, милый, мне хорошо, - сказала она кротко.
И вдруг с неожиданной, неудержимой страстью она воскликнула:
- Ах, мне так хорошо с тобой, любовь моя!
Тогда он начал робко, неуверенным тоном, взяв ее руку в свою
и тихонько прикасаясь к ее тонким пальцам:
-
Скажи мне... Прошу тебя. Ты ведь сама говоришь, что не
любишь его". Зачем же вы вместе?"
Но она резко приподнялась с земли, села и нервно провела ру­
ками по лбу и по щекам, точно просыпаясь.
- Однако поздно. Пойдемте. Еще начнут разыскивать, пожа­
луй, - сказала она другим, совершенно спокойным голосом.
138


Повести
Они встали с травы и стояли друг против друга молча, слыша
дыхание друг друга, глядя в глаза и не видя их .
-
Прощай! - вдруг воскликнула она звенящим голосом. -
Прощай, мое счастье, мое недолгое счастье!
Она обвилась руками вокруг его шеи и прижалась горячим влаж­
ным ртом к его губам и со сжатыми зубами, со стоном страсти
прильнула к нему всем телом, от ног до груди. Ромашову почуди­
лось, что черные стволы дубов покачнулись в одну сторону, а зем­
ля попльша в другую и что время остановилось .
Потом она с усилием освободилась из его рук и сказала твердо:
- Прощай. Довольно. Теперь пойдем.
Ромашов упал перед ней на траву, почти лег, обнял ее ноги и
стал целовать ее колени долгими, крепкими поцелуями.
- Саша, Сашенька! - лепетал он бессмысленно . - Отчего
ты не хочешь отдаться мне? Отчего? Отдайся мне!"
-
Пойдем, пойдем, - торопила она его . - Да встаньте же,
Георгий Алексеевич. Нас хватятся. Пойдемте!
Они пошли по тому направлению, где слышались голоса. У
Ромашова подгибались и дрожали ноги и било в виски . Он шатал­
ся на ходу.
- Я не хочу обмана, - говорила торопливо и еще задыхаясь
Шурочка, - впрочем, нет, я выше обмана, но я не хочу трусости. В
обмане же - всегда трусость. Я тебе скажу правду: я мужу никогда
не изменяла и не изменю ему до тех пор, пока не брошу его почему­
нибудь. Но его ласки и поцелуи для меня ужасны, они вселяют в
меня омерзение. Послушай, я только сейчас, - нет, впрочем, еще
раньше, когда думала о тебе, о твоих губах, - я только теперь по­
няла, какое невероятное наслаждение, какое блаженство отдать себя
любимому человеку. Но я не хочу трусости, не хочу тайного воров­
ства. И потом". подожди, нагнись ко мне, милый, я скажу тебе на
ухо, это стыдно" . потом - я не хочу ребенка. Фу, какая гадость!
Обер-офицерша, сорок восемь рублей жалованья, шестеро детей,
пеленки, нищета". О, какой ужас!
Ромашов с недоумением посмотрел на нее.
- Но ведь у вас муж". Это же неизбежно, - сказал он нереши­
тельно.
Шурочка громко рассмеялась . В этом смехе было что-то ин­
стинктивно неприятное, от чего пахнуло холодком в душу Ро­
машова.
139


А.И. Куприн
- Ромочка... ой-ой-ой, какой же вы глу-упы-ый! - протянула
она знакомым Ромашову тоненьким, детским голосом. - Неужели
вы этих вещей не понимаете? Нет, скажите правду - не понимаете?
Он растерянно пожал плечами. Ему стало как будто неловко за
свою наивность .
- Извините... но я должен сознаться ... честное слово ...
- Ну, и Бог с вами, и не нужно. Какой вы чистый, милый, Ро-
мочка! Ну, так вот, когда вы вырастете, то вы наверно вспомните
мои слова: что возможно с мужем, то невозможно с любимым че­
ловеком. Ах, да не думайте, пожалуйста, об этом . Это гадко - но
что же поделаешь.
Они подходили уже к месту пикника. Из-за деревьев бьшо вид­
но пламя костра. Корявые стволы, загораживавшие огонь, каза­
лись отлитыми из черного металла, и на их боках мерцал красный
изменчивый свет.
- Ну, а если я возьму себя в руки? - спросил Ромашов. - Если
я достигну того же, чего хочет твой муж, или еще большего? Тогда?
Она прижалась крепко к его плечу щекой и ответила поры­
висто :
- Тогда - да. Да, да, да...
Они уже вышли на поляну. Стал виден весь костер и маленькие
черные фигуры людей вокруг него .
- Ромочка, теперь последнее, - сказала Александра Петров­
на торопливо, но с печалью и тревогой в голосе. - Я не хотела
портить вам вечер и не говорила. Слушайте, вы не должны у нас
больше бывать .
Он остановился, изумленный, растерянный.
- Почему же? О Саша! ..
- Идемте, идемте... Я не знаю, кто это делает, но мужа осаж-
дают анонимными письмами. Он мне не показывал, а только
вскользь говорил об этом. Пишут какую-то грязную площадную
гадость про меня и про вас. Сл овом, прошу вас, не ходите к нам .
-
Саша! - умоляюще простонал Ромашов, протягивая к ней
руки.
-
Ах, мне это самой больно, мой милый, мой дорогой, мой
нежный! Но это необходимо. Итак, слушайте: я боюсь, что он сам
будет говорить с вами об этом... Умоляю вас, ради Бога, будьте
сдержанны. Обещайте мне это .
- Хорошо, - произнес печально Ромашов.
140


Повести
- Н у, вот и все. Прощайте, мой бедный. Бедняжка! Дайте вашу
руку. Сожмите крепко-крепко, так, чтобы мне стало больно. Вот
так ... Ой! .. Теперь прощайте. Прощай, радость моя!
Не доходя костра, они разошлись. Шурочка пошла прямо вверх,
а Ромашов снизу, обходом, вдоль реки. Винт еще не окончился, но
их отсутствие бьшо замечено. По крайней мере, Диц так нагло по­
глядел на подходящего к костру Ромашова и так неестественно­
скверно кашлянул, что Ромашову захотелось запустить в него го­
рящей головешкой.
Потом он видел, как Николаев встал из-за карт и, отведя Шу­
рочку в сторону, долго что-то ей говорил с гневными жестами и со
злым лицом. Она вдруг выпрямилась и сказала ему несколько слов
с непередаваемым выражением негодования и презрения. И этот
большой, сильный человек вдруг покорно съежился и отошел от
нее с видом укрощенного, но затаившего злобу дикого животного .
Вскоре пикник кончился. Ночь похолодела, и от реки потянуло
сыростью. Запас веселости давно истощился, и все разъезжались
усталые, недовольные, не скрывая зевоты. Ромашов опять сидел в
экипаже против барышень Михиных и всю дорогу молчал. В памя­
ти его стояли черные спокойные деревья, и темная гора, и кровавая
полоса зари над ее вершиной, и белая фигура женщины, лежавшей
в темной пахучей траве. Но все-таки сквозь искреннюю, глубокую
и острую грусть он время от времени думал про самого себя пате­
тически:
«Его красивое лицо бьшо подернуто облаком ск орби».
xv
Первого мая полк выступил в лагерь, который из года в год
находился в одном и том же месте, в двух верстах от города, по ту
сторону железнодорожного полотна. Младшие офицеры, по поло­
жению, должны бьши жить в лагерное время около своих рот в де­
ревянных бараках, но Ромашов остался на городской квартире,
потому что офицерское помещение шестой роты пришло в страш­
ную ветхость и грозило разрушением, а на ремонт его не оказыва­
лось нужных сумм. Приходилось делать в день лишних четыре кон­
ца: на утреннее ученье, потом обратно в собрание - на обед, затем
на вечернее ученье и после него снова в город. Это раздражало и
141


А.И.Куприн
угомляло Ромашова. За первые полмесяца лагерей он похудел, по­
чернел, и глаза у него ввалились .
Впрочем, и всем приходилось нелегко: и офицерам и солдатам.
Готовились к майскому смотру и не знали ни пощады, ни устали.
Ротные командиры морили свои роты по два и по три лишних часа
на плацу. Во время учений со всех сторон, изо всех рот и взводов
слышались беспрерывно звуки пощечин . Часто издали, шагов за
двести, Ромашов наблюдал, как какой-нибудь рассвирепевший рот­
ный принимался хлестать по лицам всех своих солдат поочередно,
от левого до правого фланга. Сначала беззвучный взмах руки и -
только спустя секунду -сухой треск удара, опять, и опять, и опять ...
В этом бьшо много жуткого и омерзительного. Унтер-офицеры
жестоко били своих подчиненных за ничтожную ошибку в словес­
ности, за потерянную ногу при маршировке, - били в кровь, вы­
бивали зубы, разбивали ударами по уху барабанные перепонки,
валили кулаками на землю. Никому не приходило в голову жало­
ваться: наступил какой-то общий чудовищный, зловещий кошмар;
какой-то нелепый гипноз овладел полком. И все это усугублялось
страшной жарой. Май в этом году бьш необыкновенно зноен .
У всех нервы напряглись до последней степени . В офицерском
собрании во время обедов и ужинов все чаще и чаще вспыхивали
нелепые споры, беспричинные обиды, ссоры. Солдаты осунулись и
глядели идиотами . В редкие минутъr отдыха из палаток не слыша­
лось ни шугок, ни смеха. Однако их все-таки заставляли по вече­
рам, после переклички, веселиться . И они, собравшись в кружок, с
безучастными лицами равнодушно гаркали:
Для расейского солдата
Пули, бонбы ничего,
С ними он запанибрата,
Всё безделки для него .
А потом играли на гармонии плясовую, и фельдфебель коман­
довал:
-Г
регораш, Скворцов, у круг! Пляши, сукины дети! .. Веселись!
Они плясали, но в этой пляске, как и в пении, бьшо что-то дере­
вянное, мертвое, от чего хотелось плакать .
Одной только пятой роте жилось легко и свободно . Выходила
она на ученье часом позже других, а уходила часом раньше. Люди
142


Повести
в ней бьmи все, как на подбор, сытые, бойкие, глядевшие осмыс­
ленно и смело в глаза всякому начальству; даже мундиры и рубахи
сидели на них как-то щеголеватее, чем в других ротах. Командовал
ею капитан Стельковский, странный человек: холостяк, довольно
богатый для полка, - он получал откуда-то ежемесячно около двух­
сот рублей, - очень независимого характера, державшийся сухо,
замкнуто и отдаленно с товарищами и вдобавок развратник. Он
заманивал к себе в качестве прислуги молоденьких, часто несовер­
шеннолетних девушек из простонародья и через месяц отпускал их
домой, по-своему щедро наградив деньгами, и это продолжалось у
него из года в год с непостижимой правильностью. В роте у него не
дрались и даже не ругались, хотя и не особенно нежничали, и все
же его рота по великолепному внешнему виду и по выучке не усту­
пила бы любой гвардейской части. В высшей степени обладал он
терпеливой, хладнокровной и уверенной настойчивостью и умел
передавать ее своим унтер-офицерам. Того, чего достигали в дру­
гих ротах посредством битья, наказаний, оранья и суматохи в не­
делю, он спокойно добивался в один день. При этом он скупо тра­
тил слова и редко возвышал голос, но когда говорил, то солдаты
окаменевали. Товарищи относились к нему неприязненно, солда­
ты же любили воистину: пример, может быть, единственный во всей
русской армии.
Наступило, наконец, 15 мая, когда" по распоряжению кор­
пусного командира, должен был состояться смотр . В этот день
во всех ротах, кроме пятой, унтер-офицеры подняли людей в че­
тыре часа. Несмотря на теплое утро, невыспавшиеся, зевавшие
солдаты дрожали в своих каламянковых рубахах. В радостном
свете розового безоблачного утра их лица казались серыми, глян­
цевитыми и жалкими.
В шесть часов явились к ротам офицеры. Общий сбор полка
был назначен в десять часов, но ни одному ротному командиру, за
исключением Стельковского, не пришла в голову мысль дать лю­
дям выспаться и отдохнуть перед смотром . Наоборот, в это утро
особенно ревностно и суетливо вбивали им в голову словесность и
наставления к стрельбе, особенно густо висела в воздухе скверная
ругань и чаще обыкновенного сыпались толчки и зуботычины.
В девять часов роты стянулись на плац, шагах в пятистах впе­
реди лагеря. Там уже стоялидлинной прямой линией, растянувшись
143


А.И. Куприн
на полверсты, шестнадцать ротных желонеров с разноцветными
флажками на ружьях. Желонерный офицер поручик Ковако, один
из главных героев сегодняшнего дня, верхом на лошади носился
взад и вперед вдоль этой линии, выравнивая ее, скакал с бешеным
криком, распустив поводья, с шапкой на затылке, весь мокрый и
красный от старания. Его шашка отчаянно билась о ребра лошади,
а белая худая лошадь, вся усьmанная от старости гречкой и с бель­
мом на правом глазу, судорожно вертела коротким хвостом и из­
давала в такт своему безобразному галопу резкие, отрывистые, как
выстрелы, звуки . Сегодня от поручика Ковако зависело очень мно­
гое: по его желонерам должны были выстроиться в безукоризнен­
ную нитку все шестнадцать рот полка.
Ровно без десяти минут в десять .вышла из лагеря пятая рота.
Твердо, большим частым шагом, от которого равномерно вздра­
гивала земля, прошли на глазах у всего полка эти сто человек, все
как на подбор, ловкие, молодцеватые, прямые, все со свежими, чи­
сто вымытыми лицами, с бескозырками, лихо надвинуть1ми на пра­
вое ухо . Капитан Стельковский, маленький, худощавый человек в
широчайших шароварах, шел небрежно и не в ногу, шагах в пяти
сбоку правого фланга, и, весело щурясь, наклоняя голову то на один,
то на другой бок, присматривался к равнению. Батальонный ко­
мандир, подполковник Лех, который, как и все офицеры, находил­
ся с утра в нервном и бестолковом возбуждении, налетел бьшо на
него с криком за поздний выход на плац, но Стельковский хлад­
нокровно вынул часы, посмотрел на них и ответил сухо, почти пре­
небрежительно:
- В приказе сказано собраться к десяти. Теперь без трех минут
десять. Я не считаю себя вправе морить людей зря.
- Не разговарива-а-ать! -завопил Лех, махая руками и задер­
живая лошадь. - Прошу, гето, молчать, когда вам делают замеча­
ния по службе-е! ..
Ноон все-таки понял, что бьш неправ, и потому сейчас же отъе­
хал и с ожесточением набросился на восьмую роту, в которой офи­
церы проверяли выкладку ранцев:
- Гет-то, что за безобразие! Гето, базар устроили? Мелочную
лавочку? Гето, на охоту ехать - собак кормить? О чем раньше ду­
мали! Одеваться-а!
В четверть одиннадцатого стали выравнивать роты . Это бьшо
долгое, кропотливое и мучительное занятие. От желонера до жело-
144


Повести
нера туго натянули на колышки длинные веревки. Каждый солдат
первой шеренги должен бьш непременно с математической точнос­
тью коснуться веревки самыми кончиками носков - в этом заклю­
чался особенный строевой шик. Но этого бьшо еще мало; требова­
лось, чтобы в створе развернутых носков помещался ружейный
приклад и чтобы наклон всех солдатских тел оказался одинаковым.
И ротные командиры выходили из себя, крича: «Иванов, подай
корпус вперед! Бурченко, правое плечо доверни в поле! Левый но­
сок назад! Еще! ..»
В половине одиннадцатого приехал полковой командир. Под ним
бьm огромный, видный гнедой мерин, весь в темных яблоках, все че­
тыре ноги белые до колен. Полковник Шулъгович имел на лошади
внушительный, почти величественный вид и сидел прочно, хотя че­
ресчур по-пехотному, на слишком коротких стременах. Приветствуя
полк, он крикнул молодцевато, с наигранным веселъIМ задором:
- Здорово, красавцы-ы-ы! ..
Ромашов вспомнил свой четвертый взвод и в особенности хи­
лую, младенческую фигуру Хлебникова и не мог удержаться от
улы бки: «Нечего сказать, хороши кра-савцы!»
При звуках полковой музыки, игравшей встречу, вынесли зна­
мена. Началось томительное ожидание. Далеко вперед, до самого
вокзала, откуда ждали корпусного командира, тянулась цепь ма­
хальных, которые должны бьши сигналами предупредить о при­
бытии начальства. Несколько раз поднималась ложная тревога .
Поспешно выдергивались колышки с веревками, полк выравнивал­
ся, подтягивался, замирал в ожидании, - но проходило несколько
тяжелых минут, и людям опять позволяли стоять вольно, только не
изменять положение ступней. Впереди, шагах в трехстах от строя,
яркими разноцветными пятнами пестрели дамские платья, зонти­
ки и шляпки: там стояли полковые дамы, собравшиеся поглядеть
на парад. Ромашов знал отлично, что Шурочки нет в этой светлой,
точно праздничной группе, но когда он глядел туда, - всякий раз
что-то сладко ньшо у него около сердца и хотелось часто дышать
от странного, беспричинного волнения.
Вдруг, точно ветер, пугливо пронеслось по рядам одно торопли­
вое короткое слово: «Едет, едет!» Всем как-то сразу стало ясно, что
наступила настоящая, серьезная минута. Солдаты, с утра задерган­
ные и взвинченные общей нервностью, сами, без приказания, сует­
ливо выравнивались, одергивались и беспокойно кашляли.
145


А.И. Куприн
-
Смиррна! Желонеры, по места-ам! - скомандовал Шуль­
гович.
Скосив глаза направо, Ромашов увидел далеко на самом краю
поля небольшую тесную кучку маленьких всадников, которые в
легких клубах желтоватой пьши быстро приближались к строю.
Шульгович со строгим и вдохновенным лицом отъехал от середи­
ны полка на расстояние, по крайней мере, вчетверо большее, чем
требовалось. Щеголяя тяжелой красотой приемов, подняв кверху
свою серебряную бороду, оглядывая черную неподвижную массу
полка грозным, радостным и отчаянным взглядом, он затянул го­
лосом, покатившимся по всему полю:
- По-олк, слуш-а-ай! На крра-а-а ...
Он выдержал нарочно длинную паузу, точно наслаждаясь сво­
ей огромной властью над этими сотнями людей и желая продлить
это мгновенное наслаждение, и вдруг, весь покраснев от усилия, с
напрягшимися на шее жилками, гаркнул всей грудью:
- ...ул! ..
Раз-два! Всплеснули руки о ружейные ремни, брякнули затво­
ры о бляхи поясов. С правого фланга резко, весело и отчетливо
понеслись звуки встречного марша. Точно шаловливые, смеющие­
ся дети, побежали толпой резвые флейты и кларнеты, с победным
торжеством вскрикнули и запели высокие медные трубы, глухие
удары барабана торопили их блестящий бег, и не поспевавшие за
ним тяжелые тромбоны ласково ворчали густыми, спокойными,
бархатными голосами. На станции длинно, тонко и чисто засвис­
тел паровоз, и этот новый мягкий звук, вплетясь в торжествующие
медные звуки оркестра, слился с ним в одну чудесную, радостную
гармонию. Какая-то бодрая, смелая волна вдруг п одхватила Рома­
шова, легко и сладко подняв его на себе. С проникновенной и весе­
лой ясностью он сразу увидел и бледную от зноя голубизну неба, и
золотой свет солнца, дрожавший в воздухе, и теплую зелень даль­
него поля - точно он не замечал их раньше, - и вдруг почувство­
вал себя молодым, сильным, ловким, гордым от сознания, что и он
принадлежит к этой стройной, неподвижной, могучей массе людей,
таинственно скованных одной незримой волей...
Шульгович, держа обнаженную шашку у самого лица, тяжелым
галопом поскакал навстречу.
Сквозь грубо-веселые, воинственные звуки музыки послышал­
ся спокойный, круглый голос генерала:
146


Повести
- Здорово, первая рота!
Солдаты дружно, старательно и громко закричали. И опять
на станции свистнул паровоз - и на этот раз отрывисто, коротко
и точно с задором. Здороваясь поочередно с ротами , корпусный
командир медленно ехал по фронту. Уже Ромашов отчетливо ви­
дел его грузную, оплывшую фигуру с крупными поперечными
складками кителя под грудью и на жирном животе, и большое,
квадратное лицо, обращенное к солдатам, и щегольской с крас­
ными вензелями вальтрап на видной серой лошади, и костяные
колечки мартингала, и маленькую ногу в низком лакированном
сапоге.
- Здорово, шестая!
Люди закричали вокруг Ромашова преувеличенно громко, точ­
но надрываясь от собственного крика. Генерал уверенно и небреж­
но сидел на лошади, а она, с налившимися кровью добрыми глаза­
ми, красиво выгнув шею, сочно похрустывая железом мундштука
во рту и роняя с морды легкую белую пену, шла частым, танцую­
щим, гибким шагом. «У него виски седые, а усы черные, должно
быть, нафабренные», - мелькнула у Ромашова быстрая мысль.
Сквозь золотые очки корпусный командир внимательно вгля­
дывался своими темными, совсем молодыми, умными и насмешли­
выми глазами в каждую пару впивавшихся в него глаз. Вот он по­
равнялся с Ромашовым и приложил руку к козырьку фуражки. Ро­
машов стоял, весь вытянувшись, с напряженными мускулами ног,
крепко, до боли, стиснув эфес опущенной вниз шашки. Преданный,
счастливый восторг вдруг холодком пробежал по наружным час­
тям его рук и ног, покрыв их жесткими пупырышками. И, глядя
неотступно в лицо корпусного командира, он подумал про себя, по
своей наивной детской привычке: «Глаза боевого генерала с удо­
вольствием остановились на стройной, худощавой фигуре молодо­
го подпоручика».
Корпусный командир объехал таким образом поочередно все
роты, здороваясь с каждой. Сзади него нестройной блестящей груп­
пой двигалась свита: около пятнадцати штабных офицеров на пре­
красных, выхоленных лошадях. Ромашов и на них глядел теми же
преданными глазами, но никто из свиты не обернулся на подпору­
чика: все эти парады, встречи с музыкой, эти волнения маленьких
пехотных офицеров бьши для них привычным, давно наскучившим
делом. И Ромашов со смутной завистью и недоброжелательством
147


А.И. Куприн
почувствовал, что эти высокомерные люди живут какой-то особой,
красивой, недосягаемой для него, высшей жизнью .
Кто-то издали подал музыке знак перестать играть. Командир
корпуса крупной рысью ехал от левого фланга к правому вдоль
линии полка, и за ним разнообразно волнующейся, пестрой, на­
рядной вереницей растянулась его свита. Полковник Шульгович
подскакал к первой роте. Затягивая поводья своему гнедому мери­
ну, завалившись тучным корпусом назад, он крикнул тем неесте­
ственно свирепым, испуганным и хриплым голосом, каким кричат
на пожарах брандмайоры:
- Капитан Осадчий! Выводите роту-у! Жива-а! ..
У полкового командира и у Осадчего на всех ученьях бьшо по­
стоянное любовное соревнование. в голосах. И теперь даже в шест­
надцатой роте бьша слышна щегольская металлическая команда
Осадчего:
- Рота, на плечо! Равнение на середину, шагом марш!
У него в роте путем долгого, упорного труда бьш выработан
при маршировке особый, чрезвычайно редкий и твердый шаг, при­
чем солдаты очень высоко поднимали ногу вверх и с силою броса­
ли ее на землю. Это выходило громко и внушительно и служило
предметом зависти для других ротных командиров.
Но не успела первая рота сделать и пятидесяти шагов, как раз­
дался нетерпеливый окрик корпусного командира:
-Это что такое? Остановите роту. Остановите! Ротный коман­
дир, пожалуйте ко мне. Что вы тут показываете? Что это : похорон­
ная процессия? Факельцуг? Раздвижные солдатики? Маршировка
в три темпа? Теперь, капитан, не николаевские времена, когда слу­
жили по двадцати пяти лет. Сколько лишних дней у вас ушло на
этот кордебалет! Драгоценных дней!
Осадчий стоял перед ним, высокий, неподвижный, сумрачный, с
опущенной вниз обнаженной шашкой. Генерал помолчал немного и
продолжал спокойнее, с грустным и насмешливым выражением:
- Небось людей совсем задергали шагистикой? Эх, вы, аники­
воины. А спроси у вас". да вот, позвольте, как этого молодчика
фамилия?
Генерал показал пальцем на второго от правого фланга солдата.
- Игнатий Михайлов, ваше превосходительство, - безучаст­
ным, солдатским деревянным басом ответил Осадчий.
148


Повести
- Хорошо-с. А что вы о нем знаете? Холост он? Женат? Есть у
него дети? Может быть, у него есть там в деревне какое-нибудь горе?
Беда? Нуждишка? Что?
- Не могу знать, ваше превосходительств о. Сто человек . Труд­
но запомнить.
- Трудно запомнить! - с горечью повторил генерал .- Ах,
господа, господа! Сказано в Писании: духа не угашайте, а вы
что делаете? Ведь эта самая святая, серая скотинка, когда дело
дойдет до боя, вас своей грудью прикроет, вынесет вас из огня
на своих плечах, на морозе вас своей шинелишкой дырявой при­
кроет, а вы - не могу знать .
И, мгновенно раздражаясь, перебирая нервно и без нужды
поводья, генерал закричал через голову Осадчего на полкового
команд ира:
- Полковник, уберите эту роту. И смотреть не буду. Убери­
те, уберите сейчас же! Петрушки! Картонные паяцы ! Чугунные
мозги !
С этого начался провал полка. Утомление и запуганность сол­
дат, бессмысленная жестокость унтер-офицеров, бездушное, ру­
тинное и халатное отношение офицеров к службе - все это ясно,
но позорно обнаружилось на смотру. Во второй роте люди не зна­
ли «Отче наш», в третьей сами офицеры путались при рассыпном
строе, в четвертой с каким-то солдатом во время ружейных при­
емов сделалось дурно. А главное - ни в од ной роте не имели по­
нятия о приемах против неожиданных кавалерийских атак, хотя
готовились к ним и знали их важность . Приемы эти бьши изобре­
тены и введены в практику именно самим корпусным команди­
ром и заключались в быстрых перестроениях , требовавших вся­
кий раз от начальников находчивости, быстрой сообразительно­
сти и широкой личной инициативы. И на них срывались пооче­
редно все роты, кроме пятой .
Посмотрев роту, генерал удалял из строя всех офицеров и
унтер-офицеров и спрашивал людей, всем ли довольны, полу­
чают ли всё по положению, нет ли жалоб и претензий . Но сол­
даты дружно гаркали, что они «точно так, всем довольны» .
Когда спрашивали первую роту, Ромашов сл ышал, как сзади
него фельдфебель его роты, Рында, говорил шипящим и угро­
жающим голосом:
149


А.И.Куприн
-
Вот объяви мне кто-нибудь претензию! Я ему потом таку
объявлю претензию!
Зато тем великолепнее показала себя пятая рота. Молодцева­
тые, свежие люди проделывали ротное ученье таким легким, бод­
рым и живым шагом, с такой ловкостью и свободой, что казалось,
смотр бьш для них не страшным экзаменом, а какой-то веселой и
совсем нетрудной забавой. Генерал еще хмурился, но уже бросил
им: «Хорошо, ребята!» - это в первый раз за все время смотра.
Приемами против атак кавалерии Стельковский окончательно
завоевал корпусного командира. Сам генерал указывал ему про­
тивника внезапными, быстрыми фразами: «Кавалерия справа, во­
семьсот шагов», - и Стельковский, не теряясь ни на секунду, сей­
час же точно и спокойно останавливал роту, поворачивал ее лицом
к воображаемому противнику, скачущему карьером, смыкал, эко­
номя время, взводы - головной с колена, второй стоя, - назначал
прицел, давал два или три воображаемых залпа и затем командо­
вал: «На руку!» - «Отлично, братцы! Спасибо, молодцы!» - хва­
лил генерал.
После опроса рота опять выстроилась развернутым строем. Но
генерал медлил ее отпускать. Тихонько проезжая вдоль фронта, он
пытливо, с особенным интересом, вглядывался в солдатские лица,
и тонкая, довольная улыбка светилась сквозь очки в его умных гла­
зах под тяжелыми, опухшими веками. Вдруг он остановил коня и
обернулся назад, к начальнику своего штаба:
- Нет, вы поглядите-ка, полковник, каковы у них морды! Пи­
рогами вы их, что ли, кормите, капитан? Послушай, эй ты, толсто­
рожий, - указал он движением подбородка на одного солдата, -
тебя Коваль звать?
- Тошно так, ваше превосходительство, Михаила Борийчук! -
весело, с довольной детской улыбкой крикнул солдат.
- Ишь ты, а я думал, Коваль. Ну, значит, ошибся,- пошутил
генерал. - Ничего не поделаешь. Не удалось ...- прибавил он ве­
селую, циничную фразу.
Лицо солдата совсем распльшось в глупой и радостной улыбке.
- Никак нет, ваше превосходительство! - крикнул он еще гром­
че. - Так что у себя в деревне займался кузнечным мастерством .
Ковалем бьш .
- А, вот видишь! - Генерал дружелюбно кивнул головой. Он
гордился своим знанием солдата. - Что, капитан, он у вас хоро­
ший солдат?
150


Повести
-
Очень хороший. У меня все они хороши, - ответил Стель­
ковский своим обычным, самоуверенным тоном.
Брови генерала сердито дрогнули, но губы улыбнулись, и от
этого все его лицо стало добрым и старчески милым.
- Ну, это вы, капитан, кажется, того ... Есть же штрафованные?
- Ни одного, ваше превосходительство. Пятый год ни одного.
Генерал грузно нагнулся на седле и протянул Стельковскому
свою пухлую руку в белой незастегнутой перчатке.
- Спасибо вам великое, родной мой, - сказал он дрожащим
голосом, и его глаза вдруг заблестели слезами. Он, как и многие
чудаковатые боевые генералы, любил иногда поплакать . - Спа­
сибо, утешили старика. Спасибо, богатыри! - энергично крик­
нул он роте.
Благодаря хорошему впечатлению, оставленному Стельковским,
смотр и шестой роты прошел сравнительно благополучно. Гене­
рал не хвалил, но и не бранился. Однако и шестая рота осрамилась,
когда солдаты стали колоть соломенные чучела, вшитые в дере­
вянные рамы.
- Не так, не так, не так, не так! - горячился корпусный коман­
дир, дергаясь на седле. -Совсем не так! Братцы, слушай меня. Коли
от сердца, в самую середку, штык до трубки. Рассердись! Ты не хле­
бы в печку сажаешь, а врага колешь ...
Прочие роты проваливались одна задругой. Корпусный коман­
дир даже перестал волноваться и делать свои характерные, хлест­
кие замечания и сидел на лошади молчаливый, сгорбленный, со
скучающим лицом. Пятнадцатую и шестнадцатую роты он и со­
всем не стал смотреть, а только сказал с отвращением, устало мах­
нув рукою:
- Ну, это ... недоноски какие-то.
Оставался церемониальный марш. Весь полк свели в тесную,
сомкнутую колонну, пополуротно. Опять выскочили вперед жело­
неры и вытянулись против правого фланга, обозначая линию дви­
жения. Становилось невыносимо жарко . Люди изнемогали от ду­
хоты и от тяжелых испарений собственных тел, скученных в малом
пространстве, от запаха сапог, махорки, грязной человеческой кожи
и переваренного желудком черного хл еба.
Но перед церемониальным маршем все ободрились. Офицеры
почти упрашивали солдат: «Братцы, вы уж постарайтесь пройти
молодцами перед корпусным. Не осрамите». И в этом обращении
151


А.И. Куприн
начальников с подчиненными проскальзывало теперь что-то за­
искивающее, неуверенное и виноватое. Как будто гнев такой не­
досягаемо высокой особы, как корпусный команд ир, вдруг при­
давил общей тяжестью и офицера и солдата, обезличил и уравнял
их и сделал в одинаковой степени испуганными, растерянными и
жалкими .
-
Полк, смирррна-а" . Музыканты, на линию-у! - донеслась
издали команда Шульговича.
И все полторы тысячи человек на секунду зашевелились с глу­
хим, торопливым ропотом и вдруг неподвижно затихли, нервно и
сторожко вытянувшись.
Шульговича не бьшо видно. Опять докатился его зычный, раз­
ливающийся голос:
- Полк, на плечо-о-о!"
Четверо батальонных командиров, повернувшись на лошадях
к своим частям, скомандовали вразброд:
- Батальон, на пле". - и напряженно впились глазами в пол­
кового командира.
Где-то далеко впереди полка сверкнула в воздухе и опустилась
вниз шашка. Это бьш сигнал для общей команды, и четверо бата­
льонных командиров разом вскрикнули:
-".чо!
Полк с глухим дребезгом нестройно вскинул ружья. Где-то за­
лязгали штыки.
Тогда Шульгович, преувеличенно растягивая слова, торжествен­
но, сурово, радостно и громко, во всю мочь своих огромных лег­
ких, скомандовал:
- К це-ре-мо-ни-аль-но-му маршу-у!"
Теперь уже все шестнадцать ротных командиров невпопад и
фальшиво, разными голосами запели :
- К церемониальному маршу!
И где-то, в хвосте колонны, один отставший ротный .крикнул,
уже после других, заплетающимся и стыдливым голосом, не дого­
варивая команды:
- К цериальному". - и тотчас же робко оборвался.
- Попо-лу-ротна-а! - раскатился Шульгович.
- Пополуротно! - тотчас же подхватили ротные.
- На двух-взво-одную дистанцию! - заливался Шульго вич .
- На двухвзводную дистанцию! ..
152


Повести
- Ра-внение на-права-а!
- Равнение направо! - повторило многоголосое пестрое эхо .
Шульгович выждал две-три секунды и отрывисто бросил:
- Первая полурота - шагом!
Глухо донесясь сквозь плотные ряды, низко стелясь по самой
земле, раздалась впереди густая команда Осадчего:
- Пер-рвая полурота. Равнение направо . Шагом ...арш!
Дружно загрохотали впереди полковые барабанщики.
Видно было сзади, как от наклонного леса штыков отделилась
правильная длинная линия и равномерно закачалась в воздухе.
-
Вторая полурота, прямо! - услыхал Ромашов высокий ба­
бий голос Арчаковского.
И другая линия штыков, уходя, заколебалась . Звук бараба­
нов становился все тупее и тише, точно он опускался вниз, под
землю, и вдруг на него налетела, смяв и повалив его, веселая,
сияющая , резко красивая волна оркестра. Это подхватила темп
полковая музыка, и весь полк сразу ожил и подтянулся : головы
поднялись выше, выпрямились стройнее тела, прояснились се­
рые, усталые лица.
Одна за другой отходили полуроты, и с каждым разом все
ярче, возбужденней и радостней становились звуки полкового
марша. Вот отхлынула последняя полурота первого батальона.
Подполковник Лех двинулся вперед на костлявой вороной ло­
шади, в сопровождении Олизара. У обоих шашки «подвысь» с
кистью руки на уровне лица. Слышна спокойная и, как всегда,
небрежная команда Стельковского . Высоко над штыками плав­
но заходило древко знамени . Капитан Слива вышел вперед -
сгорбленный, обрюзгший, оглядывая строй водянистыми выпу­
ченными гл азами, длиннорукий, похожий на большую старую
скучную обезьяну.
- П -первая полурота ... п-прямо!
Легким и лихим шагом выходит Ромашов перед серединой сво­
ей полуроты. Что-то блаженное, красивое и гордое растет в его
душе. Быстро скользит он глазами по лицам первой шеренги. «Ста­
рый рубака обвел своих ветеранов соколиным взором», - мелька­
ет у него в голове пышная фраза в то время, когда он сам тянет
лихо, нараспев:
- Втор-ая полуро-ота-а ...
153


А.И.Куприн
«Раз, два!» - считает Ромашов мысленно и держит такт одни­
ми носками сапог. «Нужно под левую ногу. Левой, правой». И с
счастливым лицом, забросив назад голову, он выкрикивает высо­
ким, звенящим на все поле тенором:
-Пряма!
И, уже повернувшись, точно на пружине, на одной ноге, он, не
оборачиваясь назад, добавляет певуче и двумя тонами ниже:
- Ра-авне-ние направа-а!
Красота момента опьяняет его . На секунду ему кажется, что это
музыка обдает его волнами такого жгучего, ослепительного света
и что медные, ликующие крики падают сверху, с неба, из солнца.
Как и давеча, при встрече, сладкий, дрожащий холод бежит по его
телу и делает кожу жесткой и приподымает и шевелит волосы на
голове.
Дружно, в такт музыке, закричала пятая рота, отвечая на по­
хвалу генерала. Освобожденные от живой преграды из человечес­
ких тел, точно радуясь свободе, громче и веселее побежали навстре­
чу Ромашову яркие звуки марша. Теперь подпоручик совсем от­
четливо видит впереди и сп рава от себя грузную фигуру генерала
на серой лошади, неподвижную свиту сзади него, а еще дальше раз­
ноцветную группу дамских платьев, которые в ослепительном по­
луденном свете кажутся какими-то сказочными, горящими цвета­
ми. А слева блестят золотые поющие трубы оркестра, и Ромашов
чувствует, что между генералом и музыкой протянулась невиди­
мая волшебная нить, которую и радостно и жутко перейти .
Но первая полурота уже вступила в эту черту.
- Хорошо, ребята! - слышится довольный голос корпусного
командира.
- А-а-а-а! - подхватывают солдаты высокими, счастливыми
голосами. Еще громче вырываются вперед звуки музыки. «0 ми­
лый! - с умилением думает Ромашов о генерале. - Умница!»
Теперь Ромашов один. Плавно и упруго, едва касаясь ногами
земли, приближается он к заветной черте. Голова его дерзко заки­
нута назад и с гордым вызовом обращена влево. Во всем теле у
него такое ощущение легкости и свободы, точно он получил нео­
жиданную способность летать. И, сознавая себя предметом обще­
го восхищения, прекрасным центром всего мира, он говорит сам
себе в каком-то радужном, восторженном сне:
154


Повести
«Посмотрите, посмотрите, - это идет Ромашов» . «Глаза дам
сверкали восторгом». Раз, два, левой!" «Впереди полуроты граци­
озной походкой шел красивый молодой подпоручик». Левой, пра­
вой!" «Полковник Шульгович, ваш Ромашов одна прелесть, -ска­
зал корпусный командир, - я бы хотел иметь его своим адъютан­
том» . Левой".
Еще секунда, еще мгновение - и Ромашов пересекает очаро­
ванную нить. Музыка звучит безумным, героическим, огненным
торжеством. «Сейчас похвалиТ>> , - думает Ромашов, и душа его
полна праздничным сиянием. Слышен голос корпусного команди­
ра, вот голос Шульговича, еще чьи-то голоса... «Конечно, генерал
похвалил, но отчего же солдаты не отвечали? Кто-то кричит сзади,
из рядов". Что случилось?>>
Ромашов обернулся назад и побледнел. Вся его полурота вмес­
то двух прямых, стройных линий представляла из себя безобраз­
ную, изломанную по всем направлениям, стеснившуюся, как ове­
чье стадо, толпу. Это случилось оттого, что подпоручик, упоенный
своим восторгом и своими пьшкими мечтами, сам не заметил того,
как шаг за шагом передвигался от середины вправо, наседая в то
же время на полуроту, и, наконец, очутился на ее правом фланге,
смяв и расстроив общее движение. Все это Ромашов увидел и по­
нял в одно короткое, как мысль, мгновение, так же как увидел и
рядового Хлебникова, который ковьшял один, шагах в двадцати
за строем, как раз на глазах генерала. Он упал на ходу и теперь,
весь в пьши, догонял свою полуроту, низко согнувшись под тяжес­
тью амуниции, точно бежа на четвереньках, держа в одной руке
ружье за середину, а другой рукой беспомощно вытирая нос.
Ромашову вдруг показалось, что сияющий майский день сразу
потемнел, что на его плечи легла мертвая, чужая тяжесть, похожая
на песчаную гору, и что музыка заиграла скучно и глухо. И сам он
почувствовал себя маленьким, слабым, некрасивым, с вялыми дви­
жениями, с грузными, неловкими, заплетающИ:мися ногами .
К нему уже летел карьером полковой адъютант. Лицо Федо­
ровского бьшо красно и перекошено злостью, нижняя челюсть пры­
гала. Он задыхался от гнева и от быстрой скачки. Еще издали он
начал яростно кричать, захлебываясь и давясь сл овами:
- Подпоручик". Ромашов". Командир полка объявляет вам".
строжайший выговор". На семь дней". на гауптвахту ". в штаб ди­
визии". Безобразие, скандал". Весь полк о""" и!" Мальчишка!
155


А.И.Куприн
Ромашов не отвечал ему, даже не повернул к нему головы. Что
ж, конечно, он имеет право браниться! Вот и солдаты слышали,
как адъютант кричал на него. «Ну, что ж, и пускай слышали, так
мне и надо, и пускай, - с острой ненавистью к самому себе поду­
мал Ромашов. - Все теперь пропало для меня. Я застрелюсь. Я
опозорен навеки . Все, все пропало для меня. Я смешной, я малень­
кий, у меня бледное, некрасивое лицо, какое-то нелепое лицо, про­
тивнее всех лиц на свете. Все пропало! Солдаты идут сзади меня,
смотрят мне в спину, и смеются, и подталкивают друг друга локтя­
ми. А может быть, жалеют меня? Нет, я непременно, непременно
застрелюсь !»
Полуроты, отходя довольно далеко от корпусного команди­
ра, одна за другой заворачивали левым плечом и возвращались
на прежнее место, откуда они начали движение. Тут их перестра­
ивали в развернутый ротный строй. Пока подходили задние час­
ти, людям позволили стоять вольно, а офицеры сошли с своих мест,
чтобы размяться и покурить из рукава. Один Ромашов оставался
в середине фронта, на правом фланге своей полуроты . Концом
обнаженной шашки он сосредоточенно ковырял землю у своих
ног, и хотя не подымал опущенной головы, но чувствовал, что со
всех сторон на него устремлены любопытные, насмешливые и
презрительные взгляды.
Капитан Слива прошел мимо Ромашова и, не останавливаясь,
не глядя на него, точно разговаривая сам с собою, проворчал хрип­
ло, со сдержанной злобой, сквозь сжатые зубы:
-
С-сегодня же из-звольте подать рапорт о п-переводе в дру­
гую роту.
Потом подошел Веткин. В его светлых, добрых глазах и в углах
опустившихся губ Ромашов прочел то брезгливое и жалостное вы­
ражение, с каким люди смотрят на раздавленную поездом собаку.
И в то же время сам Ромашов с отвращением почувствовал у себя
на лице какую-то бессмысленную, тусклую улыбку.
-Пойдем покурим, Юрий Алексеич, -сказал Веткин. И, чмок­
нув языком и качнув головой, он прибавил с досадой:
- Эх, голубчик !"
У Ромашова затрясся подбородок, а в гортани стало горько и
тесно. Едва удерживаясь от рыданий, он ответил обрывающимся,
задушенным голосом обиженного ребенка:
- Нетуж". чтоужтут". Янехочу".
156


Повести
Веткин отошел в сторону. «Вот возьму сейчас подойду и ударю
Сливу по щеке, - мелькнула у Ромашова ни с того ни с сего отча­
янная мысль. - Или подойду к корпусному и скажу: «Стыдно тебе,
старому человеку, играть в солдатики и мучить людей. Отпусти их
отдохнуть. Из-за тебя две недели били солдат».
Но вдруг ему вспомнились его недавние горделивые мечты о
стройном красавце подпоручике, о дамском восторге, об уд оволь­
ствии в глазах боевого генерала, - и ему стало так стьщно, что он
мгновенно покраснел не только лицом, но даже грудью и спиной.
«Ты смешной, презренный, гадкий человек! - крикнул он
самому себе мысленно . - Знайте же все, что я сегодня застре­
люсь !»
Смотр кончался. Роты еще несколько раз продефилировали
перед корпусным командиром: сначала поротно шагом, потом
бегом, затем сомкнуто й колонной с ружьями наперевес. Генерал
как будто смягчился немного и несколько раз похвалил солдат.
Было уже около четырех часов . Наконец полк остановили и при­
казали людям стоять вольно. Штаб-горнист затрубил «вызов на­
чальников».
- Господа офицеры, к корпусному командиру! - пронеслось
по рядам .
Офицеры вышли из строя и сплошным кольцом окружили кор­
пусного командира. Он сидел на лошади, сгорбившись, опустив­
шись, по-видимому, сильно утомленный, но его умные , прищу­
ренные, опухшие глаза живо и насмешливо глядели сквозь золо­
тые очки.
-
Буду краток, - заговорил он отрывисто и веско. - Полк
никуда не годен. Солдат не браню, обвиняю начальников. Кучер
плох - и лошади не везут. Не вижу в вас сердца, разумного пони­
мания заботы о людях. Помните твердо : «Блажен, иже душу свою
положит за други своя» . А у вас одна мысль - лишь бы угодить на
смотру начальству. Людей завертели, как извозчичьих лошадей .
Офицеры имеют запущенный и дикий вид, какие-то дьячки в мун­
дирах. Впрочем, об этом прочтете в моем приказе. Один прапор­
щик, кажется, шестой или седьмой роты, потерял равнение и сде­
лал из роты кашу. Стьщно! Не требую шагистики в три темпа, но
глазомер и спокойствие прежде всего .
157


А.И.Куприн
«Обо мне!» - с ужасом подумал Ромашов, и ему показалось,
что все стоящие здесь одновременно обернулись на него . Но никто
не пошевелился. Все стояли молчаливые, понурые и неподвижные,
не сводя глаз с лица генерала.
- Командиру пятой роты мое горячее спасибо! - продолжал
корпусный командир. - Где вы, капитан? А, вот! - Генерал не­
сколько театрально, двумя руками поднял над головой фуражку,
обнажил лысый мощный череп, сходящийся шишкой над лбом, и
низко поклонился Стельковскому. -Еще раз благодарю вас и с
удовольствием жму вашу руку. Если приведет Бог драться моему
корпусу под моим начальством, - глаза генерала заморгали и
засветились сл езами, - то помните, капитан, первое опасное дело
поручу вам. А теперь, господа, мое почтение-с. Вы свободны, рад
буду видеть вас в другой раз, но в другом порядке. Позвольте-ка
дорогу коню.
- Ваше превосходительство, - выступил вперед Шульгович,
- осмелюсь предложить от имени общества господ офицеров ото-
бедать в нашем собрании. Мы будем ".
-
Нет, уж зачем! - сухо оборвал его генерал. - Премного
благодарен, я приглашен сегодня к графу Ледоховскому.
Сквозь широкую дорогу, очищенную офицерами, он галопом
поскакал к полку. Люди сами, без приказания, встрепенулись, вы­
тянулись и затихли.
- Спасибо, N-цы! - твердо и приветливо крикнул генерал. -
Даю вам два дня отдыха. А теперь ". - он весело возвысил голос,
- по палаткам бегом марш! Ура!
Казалось, он этим коротким криком сразу толкнул весь полк. С
оглушительным радостным ревом кинулись полторы тысячи людей
в разные стороны, и земля затряслась и загудела под их ногами.
Ромашов отделился от офицеров, толпою возвращавшихся в
город, и пошел дальней дорогой, через лагерь. Он чувствовал себя
в эти минуты каким-то жалким отщепенцем, выброшенным из пол­
ковой семьи, каким-то неприятным, чуждым для всех человеком, и
даже не взрослым человеком, а противным, порочным и уродли­
вым мальчишкой.
Когда он проходил сзади палаток своей роты, по офицерской
линии, то чей-то сдавленный, но гневный крик привлек его внима­
ние. Он остановился на минутку и в просвете между палатками уви-
158


Повести
дел своего фельдфебеля, маленького, краснолицего, апоплексичес­
кого крепыша, который, неистово и скверно ругаясь, бил кулака­
ми по лицу Хлебникова. У Хлебникова было темное, глупое, рас­
терянное лицо, а в бессмысленных глазах светился животный ужас.
Голова его жалко моталась из одной стороны в другую, и слыш­
но бьшо, как при каждом ударе громко клацали друг о друга его
челюсти.
Ромашов торопливо, почти бегом, прошел мимо. У него не бьшо
сил заступиться за Хлебникова. И в то же время он болезненно по­
чувствовал, что его собственная судьба и судьба этого несчастно­
го, забитого, замученного солдаmка как-то странно, родственно­
близко и проmвно сплелись за нынешний день. Точно они бьши
двое калек, страдающих одной и той же болезнью и возбуждаю­
щих в людях одну и ту же брезгливость. И хотя это сознание одина­
ковости положений и внушало Ромашову колючий стыд и отвра­
щение, но в нем бьшо также что-то необычайное, глубокое, исmн­
но человеческое.
XVI
Из лагеря в город вела только одна дорога - через полотно
железной дороги, которое в этом месте проходило в крутой и глу­
бокой выемке. Ромашов по узкой, плотно утоптанной, почти от­
весной тропинке быстро сбежал вниз и стал с трудом взбираться
по другому откосу. Еще с середины подъема он заметил, что кто-то
стоит наверху в кителе и в шинели внакидку. Остановившись на
несколько секунд и прищурившись, он узнал Николаева. «Сейчас
будет самое неприятное!» - подумал Ромашов. Сердце у него тос­
кливо заньшо от тревожного предчувствия. Но он все-таки покор­
но подымался кверху.
Офицеры не видались около пяти дней, но теперь они почему­
то не поздоровались при встрече, и почему-то Ромашов не нашел в
этом ничего необыкновенного, точно иначе и не могло случиться в
этот тяжелый, несчастный день. Ни один из них даже не прикос­
нулся рукой к фуражке.
- Я нарочно ждал вас здесь, Юрий Алексеич, - сказал Нико­
лаев, глядя куда-то вдаль, на лагерь, через плечо Ромашова.
11-3166
159


А.И.Куприн
- К вашим услугам, Владимир Ефимыч, - ответил Ромашов с
фальшивой развязностью, но дроrnувшим голосом. Он нагнулся,
сорвал прошлогоднюю сухую коричневую бьmинку и стал рассе­
янно ее жевать . В то же время он пристально глядел, как в пугови­
цах на пальто Николаева отражалась его собственная фигура, с
узкой, маленькой головкой и крошечными ножками, но безобраз­
но раздутая в боках.
- Я вас не задержу, мне только два слова, - сказал Николаев.
Он произносил слова особенно мягко, с усиленной вежливос­
тью вспьmьчивого и рассерженного человека, решившегося быть
сдержанным. Но так как разговаривать, избегая друг друга глаза­
ми, становилось с каждой секундой все более неловко, то Ромашов
предложил вопросительно:
- Так пойдемте?
Извилистая стежка, протоптанная пешеходами, пересекала
большое свекловичное поле. Вдали виднелись белые домики и
красные черепичные крыши города. Офицеры пошли рядом, сто­
ронясь друг от друга и ступая по мясистой, густой, хрустевшей
под ногами зелени. Некоторое время оба молчали. Наконец Ни­
колаев, переведя широко и громко, с видимым трудом, дыхание,
заговорил первый:
- Я прежде всего должен поставить вопрос: относитесь ли вы с
должным уважением к моей жене ... к Александре Петровне?
-Я не понимаю, Владимир Ефимович". - возразил Ромашов. -
Я, с своей стороны, тоже должен спросить вас" .
- Позвольте! - вдруг загорячился Николаев. - Будем спра­
шивать поочередно, сначала я, а потом вы. А иначе мы не столку­
емся. Будемте говорить прямо и откровенно. Ответьте мне прежде
всего: интересует вас хоть сколько-нибудь то, чт6 о ней говорят и
сплетничают? Ну, сл овом". черт! " ее репутация? Нет, нет, подож­
дите, не перебивайте меня ... Ведь вы, надеюсь, не будете отрицать
того, что вы от нее и от меня не видели ничего, кроме хорошего, и
что вы бьmи в нашем доме приняты, как близкий, свой человек,
почти как родной.
Ромашов оступился в рыхлую землю, неуклюже споткнулся и
пробормотал стыдливо:
- Поверьте, я всегда буду благодарен вам и Александре Пет­
ровне".
160


Повести
- Ах, нет, вовсе не в этом дело, вовсе не в этом. Я не ищу вашей
благодарности, - рассердился Николаев. - Я хочу сказать толь­
ко то, что моей жены коснулась грязная, лживая сплетня, которая".
ну, то есть в которую". - Николаев часто задышал и вытер лицо
платком . - Ну, словом, здесь замешаны и вы. Мы оба - я и она,
- мы получаем чуть ли не каждый день какие-то подлые, хамские
анонимные письма. Не стану вам их показывать ". мне омерзитель­
но это . И вот в этих письмах говорится ". - Николаев замялся на
секунду. - Ну, да, черт! " говорится о том, что вы - любовник
Александры Петровны и что". ух, какая подлость !" Ну, и так да­
лее" . что у вас ежедневно происходят какие-то тайные свидания и
будто бы весь полк об этом знает. Мерзость!
Он зло бно заскрипел зубами и сплюнул.
- Я знаю, кто писал, - тихо сказал Ромашов, отворачиваясь в
сторону.
-Знаете?
Николаев остановился и грубо схватил Ромашова за рукав.
Видно бьшо, что внезапный порыв гнева сразу разбил его искусст­
венную сдержанность. Его воловьи глаза расширились, лицо нали­
лось кровью, в углах задрожавших губ выступила густая слюна.
Он яростно закричал, весь наклоняясь вперед и приближая свое
лицо в упор к лицу Ромашова:
- Так как же вы смеете молчать, если знаете! В вашем положе­
нии долг каждого мало-мальски порядочного человека - заткнуть
рот всякой сволочи. Слышите, вы" . армейский донжуан! Если вы
честный человек, а не какая-нибудь ".
Ромашов, бледнея, посмотрел с ненавистью в глаза Николаеву.
Ноги и руки у него вдруг страшно отяжелели, голова сделалась лег­
кой и точно пустой, а сердце упало куда-то глубоко вниз и билось
там огромными, болезненными толчками, сотрясая все тело.
- Я попрошу вас не кричать на меня, - глухо и протяжно про­
изнес Ромашов. - Говорите приличнее, я не позволю вам кричать.
-
Я вовсе на вас и не кричу, - все еще грубо, но понижая
тон, возразил Николаев. - Я вас только убеждаю, хотя имею
право требовать . Наши прежние отношения дают мне это пра­
во. Если вы хоть сколько-нибудь дорожите чистым, незапятнан­
ным именем Александры Петровны, то вы должны прекратить
эту травлю.
- Хорошо, я сдел аю все, что могу, - сухо ответил Ромашов.
161


А.И.Куприн
Он повернулся и пошел вперед, посередине тропинки. Никола­
ев тотчас же догнал его .
- И потом... только вы, пожалуйста, не сердитесь ... - заго­
ворил Николаев смягченно, с оттенком замешательства. - Уж
раз мы начали говорить, то лучше говорить все до конца... Не
правда ли?
- Да? - полувопросительно произнес Ромашов.
- Вы сами видели, с каким чувством симпатии мы к вам отно-
сились, то есть я и Александра Петровна. И если я теперь вынуж­
ден... Ах, да вы сами знаете, что в этом паршивом городишке нет
ничего страшнее сплетни!
- Хорошо, - грустно ответил Ромашов. - Я перестану у вас
бывать . Ведь вы об этом хотели просить меня? Ну, хорошо. Впро­
чем, я и сам решил прекратить мои посещения. Несколько дней тому
назад я зашел всего на пять минут, возвратить Александре Петров­
не ее книги, и, смею уверить вас, это в последний раз.
- Да... так вот... - сказал неопределенно Николаев и смущен­
но замолчал.
Офицеры в эту минуту свернули с тропинки на шоссе. До го­
рода оставалось еще шагов триста, и так как говорить было боль­
ше не о чем, то оба шли рядом, молча и не глядя друг на друга. Ни
один не решался - ни остановиться, ни повернуть назад. Поло­
жение становилось с каждой минутой все более фальшивым и на­
тянутым.
Наконец около первых домов города им попался навстречу из­
возчик. Николаев окликнул его .
- Да... так вот ... - опять нелепо промолвил он, обращаясь к
Ромашову. - Итак, до свидания, Юрий Алексеевич.
Они не подали друг другу рук , а только притронулись к ко­
зырькам. Но когда Ромашов глядел на удаляющийся в пьmи бе­
лый крепкий затьmок Николаева, он вдруг почувствовал себя та­
ким оставленным всем миром и таким внезапно одиноким, как
будто от его жизни только что отрезали что-то самое большое,
самое гл авное.
Он медленно пошел домой. Гайнан встретил его на дворе, еще
издали дружелюбно и весело скаля зубы. Снимая с подпоручика
пальто, он все время улыбался от удовольствия и, по своему обык­
новению, приплясывал на месте.
162


Повести
- Твоя не обедал? - спрашивал он с участливой фамильярно­
стью. - Небось голодный? Сейчас побежу в собранию, принесу
тебе обед.
- У бирайся к черту! - визгливо закричал на него Ромашов. -
Убирайся, убирайся и не смей заходить ко мне в комнату. И кто бы
ни спрашивал - меня нет дома. Хоть бы сам государь император
пришел.
Он лег на постель и зарьшся головой в подушку, вцепившись в
нее зубами . У него горели глаза, что-то колючее, постороннее рас­
пирало и в то же время сжимало горло, и хотелось плакать . Он жад­
но искал этих горячих и сладостных слез, этих долгих, горьких,
облегчающих рыданий . И он снова и снова нарочно вызывал в во­
ображении прошедший день, сгущая все нынешние обидные и по­
зорные происшествия, представляя себе самого себя, точно со сто­
роны, оскорбленным, несчастным, слабым и заброшенным и жа­
лостно умиляясь над собой. Но слезы не приходили.
Потом случилось что-то странное. Ромашову показалось, что
он вовсе не спал, даже не задремал ни на секунду, а просто в тече­
ние одного только момента лежал без мыслей, закрыв глаза. И
вдруг он неожиданно застал себя бодрствующим, с прежней тос­
кой на душе. Но в комнате уже бьшо темно. Оказалось, что в этом
непонятном состоянии умственного оцепенения прошло более
пяти часов.
Ему захотелось есть . Он встал, прицепил шашку, накинул ши­
нель на плечи и пошел в собрание. Это бьшо недалеко, всего шагов
двести, и туда Ромашов всегда ходил не с улицы, а через черный
ход, какими-то пустырями, огородами и перелазами .
В столовой, в бильярдной и на кухне светло горели лампы, и
оттого грязный, загроможденный двор офицерского собрания ка­
зался черным, точно залитым чернилами . Окна бьши всюду рас­
крыты настежь. Слышался говор, смех, пение, резкие удары биль­
ярдных шаров.
Ромашов уже взошел на заднее крьшьцо, но вдруг остановился,
уловив в столовой раздраженный и насмешливый голос капитана
Сливы . Окно бьшо в двух шагах, и, осторожно заглянув в него,
Ромашов увидел сутул оватую спину своего ротного командира.
- В-вся рота идет, к-как один ч-человек - ать! ать! ать! - го­
ворил Слива, плавно подымая и опуская протянутую ладонь, - а
0110 одио, точно на смех - о! о! - як тот козел . - Он суетливо и
163


А.И.Куприн
безобразно ткнул несколько раз указательным пальцем вверх. - Я
ему п-прямо сказал б-без церемонии: уходите-ка, п-почтеннейший,
в друг-гую роту. А лучше бы вам и вовсе из п-полка уйти. Какой из
вас, к черту, офицер? Так, м-междометие какое-то ...
Ромашов зажмурил глаза и съежился. Ему казалось, что если
он сейчас пошевелится, то все сидящие в столовой заметят это и
высунутся из окон. Так простоял он минуту или две. Потом, стара­
ясь дышать как можно тише, сгорбившись и спрятав голову в пле­
чи, он на цыпочках двинулся вдоль стены, прошел, все ускоряя шаг,
до ворот и, быстро перебежав освещенную луной улицу, скрьmся в
густой тени противоположного забора.
Ромашов долго кружил в этот вечер по городу, держась все вре­
мя теневых сторон, но почти не сознавая, по каким улицам он идет.
Раз он остановился против дома Николаевых, который ярко белел
в лунном свете, холодно, глянцевито и странно сияя своей зеленой
металлической крышей. Улица бьmа мертвенно-тиха, безлюдна и
казалась незнакомой. Прямые четкие тени от домов и заборов рез­
ко делили мостовую пополам - одна половина бьmа совсем чер­
ная, а другая масляно блестела гладким, круглым булыжником.
За темно-красными плотными занавесками большим теплым
пятном просвечивал свет лампы. «Милая, неужели ты не чувству­
ешь, как мне грустно, как я страдаю, как я люблю тебя!» - про­
шептал Ромашов, делая плачущее лицо и крепко прижимая обе руки
к груди .
Ему вдруг пришло в голову заставить Шурочку, чтобы она ус­
лышала и поняла его на расстоянии, сквозь стены комнаты. Тогда,
сжав кулаки так сильно, что под ногтями сделалось больно, сцепив
судорожно челюсти, с ощущением холодных мурашек по всему телу,
он стад твердить в уме, страстно напрягая всю свою волю:
«Посмотри в окно... Подойди к занавеске. Встань с дивана и
подойди к занавеске. Выгляни, выгляни, выгляни. Слышишь, я тебе
приказываю, сейчас же подойди к окну» .
Занавески остались неподвижными. «Ты не слышишь меня! -
с горьким упреком прошептал Ромашов. - Ты сидишь теперь с
ним рядом, около лампы, спокойная, равнодушная, красивая. Ах,
Боже мой, Боже, как я несчастлив!»
Он вздохнул и утомленной походкой, низко опустив голову,
побрел дальше.
164


Повести
Он проходил и мимо квартиры Назанского, но там бьmо тем­
но. Ромашову, правда, почудилось, что кто-то белый мелькал по
неосвещенной комнате мимо окон, но ему стало почему-то страш­
но, и он не решился окликнуть Назанского.
Спустя несколько дней Ромашов вспоминал, точно далекое,
никогда не забываемое сновидение, эту фантастическую, почти
бредовую прогулку. Он сам не мог бы сказать, каким образом очу­
тился он около еврейского кладбища. Оно находилось за чертой
города и взбиралось на гору, обнесенное низкой белой стеной, ти­
хое и таинственное. Из светлой спящей травы печально подыма­
лись кверху голые, однообразные, холодные камни, бросавшие от
себя одинаковые тонкие тени. А над кладбищем безмолвно и стро­
го царствовала торжественная простота уединения.
Потом он видел себя на другом конце города. Может быть, это
и в самом деле бьmо во сне? Он стоял на середине длинной укатан­
ной, блестящей плотины, широко пересекающей Буг. Сонная вода
густо и лениво колыхалась под его ногами, мелодично хлюпая о
землю, а месяц отражался в ее зыбкой поверхности дрожащим стол­
бом, и казалось, что это миллионы серебряных рыбок плещутся на
воде, уходя узкой дорожкой к дальнему берегу, темному, молчали­
вому и пустынному. И еще запомнил Ромашов, что повсюду - и
на улицах и за городом - шел за ним сладкий, нежно-вкрадчивый
аромат цветущей белой акации.
Странные мысли приходили ему в голову в эту ночь - одино­
кие мысли, то печальные, то жуткие, то мелочно, по-детски, смеш­
ные. Чаще же всего ему, точно неопытному игроку, проигравшему
в один вечер все состояние, вдруг представлялось с соблазнитель­
ной ясностью, что вовсе ничего не бьmо неприятного, что краси­
вый подпоручик Ромашов отлично прошелся в церемониальном
марше перед генералом, заслужил общие похвалы и что он сам те­
перь сидит вместе с товарищами в светлой столовой офицерского
собрания и хохочет и пьет красное вино . Но каЖдый раз эти мечты
обрывались воспоминаниями о брани Федоровского, о язвитель­
ных словах ротного командира, о разговоре с Николаевым, и Ро­
машов снова чувствовал себя непоправимо опозоренным и несчас­
тным .
Тайный, внутренний инстинкт привел его на то место, где он
разошелся сегодня с Николаевым. Ромашов в это время думал о
самоубийстве, но думал без решимости и без страха, с каким-то
165


А.И.Куприн
скрытым, приятно-самолюбивым чувством. Обычная, неугомонная
фантазия растворила весь ужас этой мысли, украсив и расцветив ее
яркими картинами.
«Вот Гайнан выскочил из комнаты Ромашова. Лицо искажено
испугом . Бледный, трясущийся, вбегает он в офицерскую столовую,
которая полна народом. Все невольно подымаются с мест при его
появлении. «Ваше высокоблагородие ... подпоручик ... застрелил­
ся ! .. » - с трудом произносит Гайнан. Общее смятение. Лица блед­
неют. В глазах отражается ужас. «Кто застрелился? Где? Какой под­
поручик?» - «Господа, да ведь это денщик Ромашова! - узнает
кто-то Гайнана. - Это его черемис» . Все бегут на квартиру, неко­
торые без шапок. Ромашов лежит на кровати. Лужа крови на полу,
и в ней валяется револьвер Смита и Вессона, казенного образца...
Сквозь толпу офицеров, наполнявших маленькую комнату, с тру­
дом пробирается полковой доктор Знойко. «В висок! - произно­
сит он тихо среди общего молчания. - Все кончено». Кто-то заме­
чает вполголоса: «Господа, снимите же шапки!» Многие крестятся.
Веткин находит на столе записку, твердо написанную карандашом,
и читает ее вслух: «Прощаю всех, умираю по доброй воле, жизнь
так тяжела и печальна! Сообщите поосторожнее матери о моей
смерти . Георгий Ромашов» . Все переглядываются, и все читают в
глазах друг у друга одну и ту же беспокойную, невысказанную
мысль: «Это мы его убийцы!»
Мерно покачивается гроб под золотым парчовым покровом
на руках восьми товарищей. Все офицеры идут следом . Позади их
-
шестая рота. Капитан Слива сурово хмурится . Доброе лицо
Веткина распухло от слез, но теперь, на улице, он сдерживает себя .
Лбов плачет навзрыд, не скрывая и не стыдясь своего горя, -
милый, добрый мальчик! Глубокими, скорбными рыданиями не­
сутся в весеннем воздухе звуки похоронного марта. Тут же и все
полковые дамы, и Шурочка. «Я его целовала! - думает она с от­
чаянием. - Я его любила! Я могла бы его удержать, спасти!» -
«Слишком поздно!» - думает в ответ ей с горькой ул ыбкой Ро­
машов.
Тихо разговаривают между собой офицеры, идущие за гробом:
«Эх, как жаль беднягу! Ведь какой славный бьш товарищ, какой
прекрасный, способный офицер! .. Да... не понимали мы его !» Силь­
нее рыдает похоронный марш: это - музыка Бетховена, «На смерть
героя» . А Ромашов лежит в гробу, неподвижный, холодный, с веч-
166


Повести
ной улыбкой на губах. На груди у него скромный букет фиалок, -
никто не знает, чья рука положила эти цветы . Он всех простил : и
Шурочку, и Сливу, и Федоровского, и корпусного командира.
Пусть же не плачут о нем. Он бьш слишком чист и прекрасен для
этой жизни! Ему будет лучше там!»
Слезы выступили на глаза, но Ромашов не вытирал их. Бьшо
так отрадно воображать себя оплакиваемым, несправедливо оби­
женным!
Он шел теперь вдоль свекловичного поля. Низкая толстая бот­
ва пестрела путаными белыми и черными пятнами под ногами.
Простор поля, освещенного луной, точно давил Ромашова. Под­
поручик взобрался на небольшой земляной валик и остановился
над железнодорожной выемкой.
Эта сторона бьша вся в черной тени, а на другую падал ярко­
бледный свет, и казалось, на ней можно бьшо рассмотреть каЖдУЮ
травку. Выемка уходила вниз, как темная пропасть; на дне ее слабо
блестели отполированные рельсы. Далеко за выемкой белели сре­
ди поля правильные ряды остроконечных палаток.
Немного ниже гребня выемки, вдоль полотна, шел неширокий
уступ. Ромашов спустился к нему и сел на траву. От голода и уста­
лости он чувствовал тошноту вместе с ощущением дрожи и сл або­
сти в ногах. Большое пустынное поле, внизу выемка - наполовину
в тени, наполовину в свете, смутно-прозрачный воздух, росистая
трава, - все бьшо погружено в чуткую, крадущуюся тишину, от
которой гулко шумело в ушах. Лишь изредка на станции вскрики­
вали маневрирующие паровозы, и в молчании этой странной ночи
их отрывистые свистки принимали живое, тревожное и угрожаю­
щее выражение.
Ромашов лег на спину. Белые, легкие облака стояли неподвиж­
но, и над ними быстро катился круглый месяц . Пусто, громадно и
холодно было наверху, и казалось, что все пространство от земли
до неба наполнено вечным ужасом и вечной тоской. «Там - Бог!»
- подумал Ромашов, и вдруг, с наивным порывом скорбя, обиды
и жалости к самому себе, он заговорил страстным и горьким ше­
потом:
- Бог! Зачем Ты отвернулся от меня? Я - маленький, я - сла­
бый, я - песчинка, чт6 я сделал Тебе дурного, Бог? Ты ведь все
можешь, Ты добрый, Ты все видишь, - зачем же Ты несправедлив
ко мне, Бог?
167


А.И. Куприн
Но ему стало страшно, и он зашептал поспешно и горячо:
-
Нет, нет, добрый, милый, прости меня, прости меня! Я не
стану больше. - И он прибавил с кроткой, обезоруживающей по­
корностью: - Делай со мной нее, что Тебе угодно. Я всему пови­
нуюсь с благодарностью .
Так он говорил, и в то же время у него в самых тайниках души
шевелилась лукаво-невинная мысль, что его терпеливая покорность
растрогает и смягчит всевидящего Бога, и тогда вдруг случится чудо,
от которого все сегодняшнее - тягостное и неприятное - окажет­
ся лишь дурным сном .
«Где ты ту-ут?» - сердито и торопливо закричал паровоз.
А другой подхватил низким тоном, протяжно и с угрозой:
«Я - ва-ас!»
Что-то зашуршало и мелькнуло на той стороне выемки, на са­
мом верху освещенного откоса. Ромашов слегка приподнял голо­
ву, чтобы лучше видеть . Что-то серое, бесформенное, мало похо­
жее на человека, спускалось сверху вниз, едва выделяясь от травы в
призрачно-мутном свете месяца. Только по движению тени да по
легкому шороху осыпавшейся земли можно было уследить за ним.
Вот оно перешло через рельсы. «Кажется - солдат? - мельк­
нула у Ромашова беспокойная догадка. - Во всяком случае, это
человек. Но так странно идти может только лунатик или пьяный.
Кто это?»
Серый человек пересек рельсы и вошел в тень . Теперь стало со­
всем ясно видно, что это солдат. Он медленно и неуклюже взбирал­
ся наверх, скрывшись на некоторое время из поля зрения Ромашо­
ва. Но прошло две-три минуты, и снизу начала медленно подымать­
ся круглая стриженая голова без шапки.
Мутный свет прямо падал на лицо этого человека, и Ромашов
узнал левофлангового солдата своей полуроты -Хлебникова. Он
шел с обнаженной головой, держа шапку в руке, со взглядом, без­
жизненно устремленным вперед. Казалось, он двигался под влия­
нием какой-то чужой, внутренней, таинственной силы . Он прошел
так близко около офицера, что почти коснулся его полой своей
шинели. В зрачках его глаз яркими, острыми точками отражался
лунный свет.
- Хлебников! Ты? - окликнул его Ромашов.
-Ах! - вскрикнул солдат и вдруг, остановившись, весь затре-
петал на одном месте от испуга.
168


Ло1Jести
Ромашов быстро поднялся. Он увидел перед собой мертвое ис­
терзанное лицо, с разбитыми, опухшими, окровавленными губа­
ми, с заплывшим от синяка глазом. При ночном неверном свете
следы побоев имели зловещий, преувеличенный вид. И, глядя на
Хлебникова, Ромашов подумал: «Вот этот самый человек вместе
со мной принес сегодня неудачу всему полку. Мы одинаково не­
счастны» .
- Куда ты, голубчик? Что с тобой? - спросил ласково Рома­
шов и, сам не зная зачем, положил обе руки на плечи солдату.
Хлебников поглядел на него растерянным, диким взором, но
тотчас же отвернулся. Губы его чмокнули, медленно раскрьшись, и
из них вырвалось короткое, бессмысленное хрипение. Тупое, раз­
дражающее ощущение, похожее на то, которое предшествует об­
мороку, похожее на притворную щекотку, тягуче заньшо в груди и
в животе у Ромашова.
-Тебя били? Да? Ну, скажи же. Да? Сядь здесь, сядь со мною.
Он потянул Хлебникова за рукав вниз. Солдат, точно складной
манекен, как-то нелепо-легко и послушно упал на мокрую траву,
рядом с подпоручиком.
- Куда ты шел? - спросил Ромашов.
Хлебников молчал, сидя в неловкой позе с неестественно
выпрямленными ногами. Ромашов видел, какего голова постепен­
но, едва заметными толчками опускалась на грудь. Опять послы­
шался подпоручику короткий хриплый звук, и в душе у него ше­
вельнулась жуткая жалость.
-
Ты хотел убежать? Надень же шапку. Послушай, Хлебни­
ков, я теперь тебе не начальник, я сам несчастный, одинокий, уби­
тый человек . Тебе тяжело? Больно? Поговори же со мной откро­
венно . Может быть, ты хотел убить себя? - спрашивал Ромашов
бессвязно шепотом.
Что-то щелкнуло и забурчало в горле у Хлебникова, но он про­
должал молчать. В то же время Ромашов заметил, что солдат дро­
жит частой, мелкой дрожью: дрожала его голова, дрожали с тихим
стуком челюсти. На секунду офицеру сделалось страшно. Эта бес­
сонная лихорадочная ночь, чувство одиночества, ровный, матовый,
неживой свет луны, чернеющая глубина выемки под ногами, и ря­
дом с ним молчаливый, обезумевший от побоев солдат - все, все
представилось ему каким-то нелепым, мучительным сновидением,
вроде тех снов, которые, должно быть, будут сниться людям в са-
169


А.И.Куприн
мые последние дни мира. Но вдруг прилив теплого, самозабвенно­
го, бесконечного сострадания охватил его душу. И, чувствуя свое
личное горе маленьким и пустячным, чувствуя себя взрослым и
умным в сравнении с этим забитым, затравленным человеком, он
нежно и крепко обнял Хлебникова за шею, притянул к себе и заго­
ворил горячо, со страстной убедительностью:
-Хлебников, тебе плохо? И мне нехорошо, голубчик, мне тоже
нехорошо, поверь мне. Я ничего не понимаю из того, что делается
на свете. Все - какая-то дикая, бессмысленная, жестокая чепуха!
Но надо терпеть, мой милый, надо терпеть... Это надо.
Низко склоненная голова Хлебникова вдруг упала на колени
Ромашову. И солдат, цепко обвив руками ноги офицера, прижав­
шись к ним лицом, затрясся всем телом, задыхаясь и корчась от
подавляемых рыданий.
-Не могу больше... -лепетал Хлебников бессвязно, - не могу
я, барин, больше ... Ох, Господи... Бьют, смеются... взводный денег
просит, отделенный кричит... Где взять? Живот у меня надорван­
ный ... еще мальчонком надорвал... Кила у меня, барин... Ох, Гос­
поди, Господи!
Ромашов близко нагнулся над головой, которая исступленно
моталась у него на коленях. Он услышал запах грязного, нездоро­
вого тела и немытых волос и прокислый запах шинели, которой
покрывались во время сна. Бесконечная скорбь, ужас, непонима­
ние и глубокая, виноватая жалость переполнили сердце офицера и
до боли сжали и стеснили его . И, тихо склоняясь к стриженой, ко­
лючей, грязной голове, он прошептал чуть слышно:
- Брат мой!
Хлебников схватил руку офицера, и Ромашов почувствовал на
ней вместе с теплыми каплями слез холодное и липкое прикоснове­
ние чужих губ. Но он не отнимал своей руки и говорил простые,
трогательные, успокоительные слова, какие говорит взрослый оби­
женному ребенку.
Потом он сам отвел Хлебникова в лагерь. Пришлось вызывать
дежурного по роте унтер-офицера Шаповаленко. Тот вышел в од­
ном нижнем белье, зевая, щурясь и почесывая себе то спину, то
живот.
Ромашов приказал ему сейчас же сменить Хлебникова с дне­
вальства. Шаповаленко пробовал бьшо возражать:
-Так что, ваше благородие, им еще не подошла смена! ..
170


Поqести
- Не разговаривать! - крикнул на него Ромашов. - Скажешь
завтра ротному командиру, что я так приказал". Так ты придешь
завтра ко мне? - спросил он Хлебникова, и тот молча ответил ему
робким, благодарным взглядом.
Медленно шел Ромашов вдоль лагеря, возвращаясь домой.
Шепот в одной из палаток заставил его остановиться и прислушать­
ся. Кто-то полузадушенным, тягучим голосом рассказывал сказку:
- Во-от посьmает той самый черт до того солдата самого сво­
во главного вовшебника. Вот приходит той вовшебник и говорит:
«Солдат, а солдат, я тебя зъем!» А солдат ему отвечает и говорит:
«Ни, ты меня не можешь зъесть, так что я и сам вовшебник!»
Ромашов опять подошел к выемке. Чувство нелепости, сумбур­
ности, непонятности жизни угнетало его . Остановившись на отко­
се, он поднял глаза вверх, к небу. Там по-прежнему бьm холодный
простор и бесконечный ужас. И почти неожиданно для самого себя,
подняв кулаки над головою и потрясая ими, Ромашов закричал
бешено:
- Ты! Старый обманщик ! Если Ты что-нибудь можешь и сме­
ешь, то ". ну вот: сделай так, чтобы я сейчас сломал себе ногу.
Он стремглав, закрывши глаза, бросился вниз с крутого отко­
са, двумя скачками перепрыгнул рельсы и, не останавливаясь, од­
ним духом взобрался наверх. Ноздри у него раздулись, грудь по­
рывисто дышала. Но в душе у него вдруг вспыхнула гордая, дерз­
кая и злая отвага.
XVII
С этой ночи в Ромашове произошел глубокий душевный над­
лом. Он стал уединяться от общества офицеров, обедал большею
частью дома, совсем не ходил на танцевальные вечера в собрание и
перестал пить. Он точно созрел, сделался старше и серьезнее за пос­
ледние дни и сам замечал это по тому грустному и ровному спо­
койствию, с которым он теперь относился к людям и явлениям.
Нередко по этому поводу вспоминались ему чьи-то давным-давно
слышанные или читанные им смешные сл ова, что человеческая
жизнь разделяется на какие-то <<Люстры» - в каждом люстре по
семи лет - и что в течение одного люстра совершенно меняется у
171


А.И.Куприн
человека состав его крови и тела, его мысли, чувства и характер. А
Ромашову недавно окончился двадцать первый год.
Солдат Хлебников зашел к нему, но лишь по второму напоми­
нанию . Потом он стал заходить чаще.
Первое время он напоминал своим видом голодную, опарши­
вевшую, много битую собаку, пугливо отскакивающую от руки,
протянутой с лаской. Но внимание и доброта офицера понемногу
согрели и оттаяли его сердце. С совестливой и виноватой жалос­
тью узнавал Ромашов подробности его жизни. Дома - мать с пья­
ницей-отцом, с полуидиотом-сыном и с четырьмя малолетними
девчонками; землю у них насильно и несправедливо отобрал мир;
все ютятся где-то в выморочной избе из милости того же мира; стар­
шие работают у чужих людей, младшие ходят побираться . Денег из
дома Хлебников не получает, а на вольные работы его не берут по
слабосилию. Без денег же, хоть самых маленьких, тяжело живется в
солдатах: нет ни чаю, ни сахару, не на что купить даже мьша, необ­
ходимо время от времени угощать взводного и отделенного вод­
кой в солдатском буфете, все солдатское жалованье-двадцать две
с половиной копейки в месяц - идет на подарки этому начальству.
Бьют его каждый день, смеются над ним, издеваются, назначают не
в очередь на самые тяжелые и неприятные работы .
С удивлением, с тоской и ужасом начинал Ромашов понимать ,
что судьба ежедневно и тесно сталкивает его с сотнями этих се­
рых Хлебниковых, из которых каждый болеет своим горем и ра­
дуется своим радостям, но что все они обезличены и придавле­
ны со бственным невежеством, общим рабством, начальническим
равнодушием, п роизволом и насилием. И ужаснее всего бьш а
мысль , что ни один из офицеров, как до сих п ор и сам Ромашов,
даже и не п одозревает, что серые Хлебниковы с их однообраз­
но-п окорными и обессмысленными лицами - на самом деле
живые люди, а не механические величины, называемые ротой,
батальоном, п олком" .
Ромашов кое-что сделал для Хлебникова, чтобы доставить ему
маленький заработок. В роте заметили это необычайное покрови­
тельство офицера солдату. Часто Ромашов замечал, что в его · при­
сутствии унтер-офицеры обращались к Хлебникову с преувеличен­
ной насмешливой вежливостью и говорили с ним нарочно слаща­
выми голосами . Кажется, об этом знал и капитан Слива. По край­
ней мере, он иногда ворчал, обращаясь в пространство:
172


Повести
-От-т, из-звольте. Либералы п-поmли. Развращают роту. Их
д-драть, подлецов, надо, а они с-сюсюкают с ними.
Теперь, когда у Ромашова оставалось больше свободы и уеди­
нения, все чаще и чаще приходили ему в голову непривычные, стран­
ные и сложные мысли, вроде тех, которые так потрясли его месяц
тому назад, в день его ареста. Случалось это обыкновенно после
службы, в сумерки, когда он тихо бродил в саду под густыми засы­
пающими деревьями и, одинокий, тоскующий, прислушивался к
гудению вечерних жуков и глядел на спокойное розовое темнею­
щее небо.
Эта новая внутренняя жизнь поражала его своей многообраз­
ностью. Раньше он не смел и подозревать, какие радости, какая
мощь и какой глубокий интерес скрываются в такой простой, обык­
новенной вещи, как человеческая мысль .
Он уже знал теперь твердо, что не останется служить в армии и
непременно уйдет в запас, как только минуют три обязательных
года, которые ему надлежало отбыть за образование в военном
училище. Но он никак не мог себе представить, что он будет де­
лать, ставши штатским. Поочередно он перебирал: акциз, желез­
ную дорогу, коммерцию, думал быть управляющим имением, по­
ступить в департамент. И тут впервые он с изумлением представил
себе все разнообразие занятий и профессий, которым отдаются
люди. «Откуда берутся, - думал он, -разные смешные, чудовищ­
ные, нелепые и грязные специальности? Каким, например, путем
вырабатывает жизнь тюремщиков, акробатов, мозольных опера­
торов, палачей, золотарей, собачьих цирюльников, жандармов,
фокусников, проституток, банщиков, коновалов, могильщиков,
педелей? Или, может быть, нет ни одной даже самой пустой, слу­
чайной, капризной, насильственной или порочной человеческой
выдумки, которая не нашла бы тотчас же исполнителя и слуги?»
Так же поражало его, - когда он вдумывался поглубже, - то,
что огромное большинство интеллигентных профессий основано
исключительно на недоверии к человеческой честности и таким
образом обслуживает человеческие пороки и недостатки. Иначе к
чему были бы повсюду необходимы конторщики, бухгалтеры, чи­
новники, полиция, таможня, контролеры, инспекторы и надсмотр­
щики - если бы человечество бьшо совершенно?
Он думал также о священниках, докторах, педагогах, адвока­
тах и судьях - обо всех этих людях, которым по роду их занятий
173


А.И.Куприн
приходится постоянно соприкасаться с душами, мыслями и стра­
даниями других людей. И Ромашов с недоумением приходил к вы­
воду, что люди этой категории скорее других черствеют и опуска­
ются, погружаясь в халатность, в холодную и мертвую формалис­
тику, в привычное и постыдное равнодушие. Он знал, что суще­
ствует и еще одна категория -устроителей внешнего, земного бла­
гополучия: инженеры, архитекторы, изобретатели, фабриканты,
заводчики . Но они, которые могли бы общими усилиями сделать
человеческую жизнь изумительно прекрасной и удобной, - они
служат только богатству. Над всеми ими тяготеет страх за свою
шкуру, животная любовь к своим детенышам и к своему логовищу,
боязнь жизни и отсюда трусливая привязанность к деньгам. Кто
же наконец устроит судьбу забитого Хлебникова, накормит, выу­
чит его и скажет ему: «Дай мне твою руку, брат»?
Таким образом, Ромашов неуверенно, чрезвычайно медленно,
но все глубже и глубже вдумывался в жизненные явления. Прежде
все казалось таким простым. Мир разделялся на две неравные час­
ти: одна - меньшая - офицерство, которое окружают честь, сила,
власть, волшебное достоинство мундира и вместе с мундиром по­
чему-то и патентованная храбрость, и физическая сила, и высоко­
мерная гордость; другая - огромная и безличная - штатские, ина­
че шпаки, штафирки и рябчики; их презирали; считалось молоде­
чеством изругать или побить ни с того ни с сего штатского челове­
ка, потушить об его нос зажженную папироску, надвинуть ему на
уши цилиндр; о таких подвигах еще в училище рассказывали друг
другу с восторгом желторотые юнкера. И вот теперь, отходя как
будто в сторону от действительности, глядя на нее откуда-то, точ­
но из потайного угла, из щелочки, Ромашов начинал понемногу
понимать, что вся военная служба с ее призрачной доблестью со­
здана жестоким, позорным всечеловеческим недоразумением . «Ка­
ким образом может существовать сословие, - спрашивал сам себя
Ромашов, - которое в мирное время, не принося ни одной кро­
шечки пользы, поедает чужой хлеб и чужое мясо, одевается в чу­
жие одежды, живет в чужих домах, а в военное время - идет бес­
смысленно убивать и калечить таких же людей, как они сами?»
И все ясней и ясней становилась для него мысль, что существу­
ют только три гордых призвания человека: наука, искусство и сво­
бодный физический труд. С новой силой возобновились мечты о
литературной работе. Иногда, когда ему приходилось читать хо-
174


Повести
рошую книгу, проникнутую истинным вдохновением, он мучитель­
но думал: «Боже мой, ведь это так просто, я сам это думал и чув­
ствовал. Ведь и я мог бы сделать то же самое!» Его тянуло написать
повесть или большой роман, канвой к которому послужили бы ужас
и скука военной жизни . В уме все складывалось отлично, - карти­
ны выходили яркие, фигуры живые, фабула развивалась и уклады­
валась в прихотливо-правильный узор, и бьшо необычайно весело
и занимательно думать об этом. Но когда он принимался писать,
выходило бледно, по-детски вяло, неуклюже, напыщенно или шаб­
лонно. Пока он писал, - горячо и быстро, - он сам не замечал
этих недостатков, но стоило ему рядом с своими страницами про­
читать хоть маленький отрывок из великих русских творцов, как
им овладевало бессильное отчаяние, стыд и отвращение к своему
искусству.
С такими мыслями он часто бродил теперь по городу в теплые
ночи конца мая. Незаметно для самого себя он избирал все одну и
ту же дорогу - от еврейского кладбища до плотины и затем к же­
лезнодорожной насыпи. Иногда случалось, что, увлеченный этой
новой для него страстной головной работой, он не замечал прой­
денного пути, и вдруг, приходя в себя и точно просыпаясь, он с
удивлением видел, что находится на другом конце города.
И каждую ночь он проходил мимо окон Шурочки, проходил
по другой стороне ул ицы, крадучись, сдерживая дыхание, с бью­
щимся сердцем, чувствуя себя так, как будто он совершает какое­
то тайное, постыдное воровское дело. Когда в гостиной у Никола­
евых тушили лампу и тускло блестели от месяца черные стекла окон,
он притаивался около забора, прижимал крепко к груди руки и го­
ворил умоляющим шепотом:
- Спи, моя прекрасная, спи, любовь моя. Я - возле, я стере­
гу тебя!
В эти минуты он чувствовал у себя на глазах слезы, но в душе
его вместе с нежностью, с умилением и с самоотверженной предан­
ностью ворочалась слепая животная ревность созревшего самца.
Однажды Николаев бьш приглашен к командиру полка на винт.
Ромашов знал это . Ночью, идя по улице, он услышал за чьим-то
забором, из палисадника, пряный и страстный запах нарциссов. Он
перепрыгнул через забор и в темноте нарвал с грядки, перепачкав
руки в сырой земле, целую охапку этих белых, нежных, мокрых
цветов.
175


А.И.Куприн
Окно в Шурочкиной спальне бьшо открыто - оно выходило
во двор и было не освещено. Со смелостью, которой он сам от себя
не ожидал, Ромашов проскользнул в скрипучую калитку, подошел
к стене и бросил цветы в окно. Ничто не шелохнулось в комнате.
Минуть� три Ромашов стоял и ждал, и биение его сердца наполня­
ло стуком всю улицу. Потом, съежившись, краснея от стыда, он на
цыпочках вышел на улицу.
На другой день он получил от Шурочки короткую сердитую
записку:
«Не смейте никогда больше этого делать. Нежности во вкусе
Ромео и Джульетты смешны, особенно если они происходят в пе­
хоmом армейском полку».
Днем Ромашов старался хоть издали увидать ее на улице, но
этого почему-то не случалось. Часто, увидав издали женщину, ко­
торая фигурой, походкой, шляпкой напоминала ему Шурочку, он
бежал за ней со стесненным сердцем, с прерывающимся дыханием,
чувствуя, как у него руки от волнения делаются холодными и влаж­
ными . И каждый раз, заметив свою ошибку, он ощущал в душе ску­
ку, одиночество и какую-то мертвую пустоту.
XVIII
В самом конце мая в роте капитана Осадчего повесился моло­
дой солдат, и, по странному расположению судьбы, повесился в то
же самое число, в которое в прошлом году произошел в этой роте
такой же случай. Когда его вскрывали, Ромашов бьш помощником
дежурного по полку и поневоле вынужден бьш присутствовать при
вскрытии. Солдат еще не успел разложиться. Ромашов слышал, как
из его развороченного на куски тела шел густой запах сырого мяса,
точно от туш, которые выставляют при входе в мясные лавки. Он
видел его серые и синие ослизлые глянцевитые внутренности, ви­
дел содержимое его желудка, видел его мозг - серо-желтый, весь в
извилинах, вздрагивавший на столе от шагов, как желе, переверну­
тое из формы. Все это бьшо ново, страшно и противно и в то же
время вселяло в него какое-то брезгливое неуважение к человеку.
Изредка, время от времени, в полку наступали дни какого-то
общего , повального, безобразного кутежа. Может быть, это случа-
176


Повести
лось в те странные моменты, когда люди, случайно между собой
связанные, но все вместе осужденные на скучную бездеятельность
и бессмысленную жестокость, вдруг прозревали в глазах друг у дру­
га, там, далеко, в запутанном и угнетенном сознании, какую-то та­
инственную искру ужаса, тоски и безумия. И тогда спокойная, сы­
тая, как у племенных быков, жизнь точно выбрасывалась из своего
русла.
Так случилось и после этого самоубийства. Первым начал
Осадчий. Как раз подошло несколько дней праздников подряд, и
он в течение их вел в собрании отчаянную игру и страшно много
пил. Странно: огромная воля этого большого , сильного и хищно­
го, как зверь, человека увлекла за собой весь полк в какую-то вер­
тящуюся книзу воронку, и во все время этого стихийного , припа­
дочного кутежа Осадчий с цинизмом, с наглым вызовом, точно
ища отпора и возражения, поносил скверными сл овами имя само­
убийцы.
Бьшо шесть часов вечера. Ромашов сидел с ногами на подокон­
нике и тихо насвистывал вальс из «Фауста». В саду кричали воро­
бьи и стрекотали сороки . Вечер еще не наступил, но между деревь­
ями уже бродили легкие задумчивые тени.
Вдруг у крьшьца его дома чей-то голос запел громко, с вооду­
шевлением, но фальшиво:
Бесятся кони, бренчат мундштуками,
Пенятся, рвутся, храпя-а-ат...
С грохотом распахнулись обе входные двери, и в комнату вва­
лился Веткин. С трудом удерживая равновесие, он продолжал петь:
Барыни, барышни взором отчаянным
Вслед уходящим глядят.
Он бьш пьян, тяжело, угарно, со вчерашнего. Веки глаз от бес­
сонной ночи у него покраснели и набрякли. Шапка сидела на за­
тьшке. Усы, еще мокрые, потемнели и висели вниз двумя густыми
сосульками, точно у моржа.
- Р-ромуальд! Анахорет сирийский, дай я тебя лобзну! - заво­
пил он на всю комнату. -Ну, чего ты киснешь? Пойдем, брат. Там
весело: играют, поют. Пойдем!
177


А.И.Куприн
Он крепко и продолжительно поцеловал Ромашова в губы, смо­
чив его лицо своими усами.
-
Ну, будет, будет, Павел Павлович, - слабо сопротивлялся
Ромашов, - к чему телячьи восторги?
-Друг, руку твою! Институтка. Люблю в тебе я прошлое стра­
данье и юность улетевшую мою. Сейчас Осадчий такую вечную
память вывел, что стекла задребезжали. Ромашевич, люблю я, бра­
тец, тебя! Дай я тебя поцелую, по-настоящему, по-русски, в самые
губы!
Ромашову бьmо противно опухшее лицо Веткина с остекленев­
шими глазами, бьm гадок запах, шедший из его рта, прикоснове­
ние его мокрых губ и усов. Но он бьm всегда в этих случаях безза­
щитен и теперь только деланно и вяло улыбался.
-
Постой, зачем я к тебе пришел? .. - кричал Веткин, икая и
пошатываясь. - Что-то бьmо важное... А, вот зачем. Ну, брат, и
выставил же я Бобетинского. Понимаешь - все дотла, до копееч­
ки. Дошло до того, что он просит играть на запись ! Ну, уж я тут
ему говорю: «Нет уж, батенька, это атанде-с, не хотите ли чего-ни­
будь помягче-с?» Тут он ставит револьвер. На-ка вот, Ромашенко,
погляди. - Веткин вытащил из брюк, выворотив при этом карман
наружу, маленький изящный револьвер в сером замшевом чехле.
-
Это, брат, системы Мервина. Я спрашиваю: «Во сколько ста­
вишь?» - <<двадцать пять». - «Десять !» - «Пятнадцать». - «Ну
черт с тобой!» Поставил он рубль в цвет и в масть в круглую. Бац,
бац, бац, бац! На пятом абцуге я его даму - чик! Здравствуйте, сто
гусей! За ним еще что-то осталось. Великолепный револьвер и пат­
роны к нему. На тебе, Ромашевич. В знак памяти и дружбы нежной
дарю тебе сей револьвер, и помни всегда прилежно, какой Веткин
- храбрый офицер. На! Это стихи.
- Зачем это, Павел Павлович? Спрячьте.
-
Что, ты думаешь, плохой револьвер? Слона можно убить.
Постой, мы сейчас попробуем. Где у тебя помещается твой раб?
Я пойду, спрошу у него какую-нибудь доску. Эй, р-р-раб! Ору­
женосец!
Колеблющимися шагами он вышел в сени, где обыкновенно
помещался Гайнан, повозился там немного и через минуту вернул­
ся, держа под правым локтем за голову бюст Пушкина.
- Будет, Павел Павлович, не стоит, - слабо останавливал его
Ромашов.
178


Повести
-
Э, чепуха! Какой-то шпак. Вот мы его сейчас поставим на
табуретку. Стой смирно, каналья! - погрозил Веткин пальцем на
бюст. - Слышишь? Я тебе задам!
Он отошел в сторону, прислонился к подоконнику рядом с Ро­
машовым и взвел курок. Но при этом он так нелепо, такими пьяны­
ми движениями размахивал револьвером в воздухе, что Ромашов
только испуганно морщился и часто моргал гл азами, ожидая неча­
янного выстрела.
Расстояние бьшо не более восьми шагов. Веткин долго целил­
ся, кружа дулом в разные стороны. Наконец он выстрелил, и на
бюсте, на правой щеке, образовалась большая неправильная чер­
ная дыра. В ушах у Ромашова зазвенело от выстрела.
-
Видал-миндал? - закричал Веткин. - Ну, так вот, на тебе,
береги на память и помни мою любовь. А теперь надевай китель и
айда в собрание. Дернем во славу русского оружия.
- Павел Павлович, право ж, не стоит, право же, лучше не нуж­
но, - бессильно умолял его Ромашов.
Но он не сумел отказаться: не находил для этого ни решитель­
ных сл ов, ни крепких интонаций в голосе. И, мысленно браня себя
за тряпичное безволие, он вяло поплелся за Веткиным, который
нетвердо, зигзагами шагал вдоль огородных грядок, по огурцам и
капусте.
Это бьш беспорядочный, шумный, угарный - поистине сумас­
шедший вечер. Сначала пили в собрании, потом поехали на вокзал
пить глинтвейн, опять вернулись в собрание. Сначала Ромашов
стеснялся, досадовал на самого себя за уступчивость и испытывал
то нудное чувство брезгливости и неловкости, которое ощущает
всякий свежий человек в обществе пьяных. Смех казался ему неес­
тественным, остроты - плоскими, пение - фальшивым . Но крас­
ное горячее вино, выпитое им на вокзале, вдруг закружило его го­
лову и наполнило его шумным и каким-то судорожным весельем.
Перед глазами стала серая завеса из миллионов дрожащих песчи­
нок, и все сдел алось удобно, смешно и понятно.
Час за часом пробегали, как секунды, и только потому, что в
столовой зажгли лампы, Ромашов смутно понял, что прошло мно­
го времени и наступила ночь.
-
Господа, поедемте к девочкам, - предложил кто-то. - По­
едемте все к Шлейферше.
- К Шлейферше, к Шлейферше. Ура!
179


А.И.Куприн
И все засуетились, загрохотали стульями, засмеялись . В этот
вечер все делалось как-то само собой. У ворот собрания уже сто­
яли пароконные фаэтоны, но никто не знал, откуда они взялись.
В сознании Ромашова уже давно появились черные сонные про­
валы, чередовавшиеся с моментами особенно яркого , обострен­
ного понимания. Он вдруг увидел себя сидящим в экипаже рядом
с Веткиным. Впереди на скамейке помещался кто-то третий, но
лица его Ромашов никак не мог ночью рассмотреть, хотя и накло­
нялся к нему, бессильно мотаясь туловищем влево и вправо. Лицо
это казалось темным и то суживалось в кулачок, то растягива­
лось в косом направлении и бьшо удивительно знакомо. Рома­
шов вдруг засмеялся и сам точно со стороны услыхал свой тупой,
деревянный смех .
-
Врешь, Веткин, я знаю, брат, куда мы едем, - сказал он с
пьяным лукавством. -Ты, брат, меня везешь к женщинам. Я, брат,
знаю.
Их перегнал, оглушительно стуча по камням, другой экипаж.
Быстро и сумбурно промелькнули в свете фонарей гнедые лошади,
скакавшие нестройным карьером, кучер, неистово вертевший над
головой кнутом, и четыре офицера, которые с криком и свистом
качались на своих сиденьях.
Сознание на минуту с необыкновенной яркостью и точностью
вернулось к Ромашову. Да, вот он едет в то место, где несколько
женщин отдают кому угодно свое тело, свои ласки и великую тай­
ну своей любви. За деньги? На минуту? Ах, не все ли равно! «Жен­
щины ! Женщины!» - кричал внутри Ромашова какой-то дикий и
сладкий нетерпеливый голос. Примешивалась к нему, как отдален­
ный, чуть слышный звук, мысль о Шурочке, но в этом совпадении
не бьшо ничего низкого, оскорбительного, а, наоборот, бьшо что­
то отрадное, ожидаемое, волнующее, от чего тихо и приятно щеко­
тало в сердце.
Вот он сейчас приедет к ним, еще не известным, еще ни разу не
виданным, к этим странным, таинственным, пленительным суще­
ствам - к женщинам ! И сокровенная мечта сразу станет явью, и он
будет смотреть на них, брать их за руки, слушать их нежный смех и
пение, и это будет непонятным, но радостным утешением в той стра­
стной жажде, с которой он стремится к одной женщине в мире, к
ней, к Шурочке! Но в мыслях его не бьшо никакой определенно
чувственной цели, - его, отвергнутого одной женщиной, властно,
180


Повести
стихийно тянуло в сферу этой неприкрытой, откровенной, упро­
щенной любви, как тянет в холодную ночь на огонь маяка усталых
и иззябших перелетных птиц. И больше ничего .
Лошади повернули направо. Сразу прекратился стук колес и
дребезжание гаек . Экипаж сильно и мягко заколебался на колеях
и выбоинах, круто спускаясь под горку. Ромашов открыл глаза.
Глубоко внизу под его ногами широко и в беспорЯдке разброса­
лись маленькие огоньки. Они то ныряли за деревья и невидимые
дома, то опять выскакивали наружу, и казалось, что там, по до­
лине, бродит большая разбившаяся толпа, какая-то фантастичес­
кая процессия с фонарями в руках . На миг откуда-то пахнуло теп­
лом и запахом полыни, большая темная ветка зашелестела по го­
ловам, и тотчас же потянуло сырым холодом, точно дыханием
старого погреба.
- Куда мы едем? - спросил опять Ромашов.
- В Завалье! - крикнул сидевший впереди, и Ромашов с удив-
лением подумал: «Ах, да ведь это поручик Епифанов. Мы едем к
Шлейферше».
- Неужели вы ни разу не бьmи? - спросил Веткин.
- Убирайтесь вы оба к черту! - крикнул Ромашов.
Но Епифанов смеялся и говорил:
-
Послушайте, Юрий Алексеич, хотите, мы шепнем, что вы в
первый раз в жизни? А? Ну, миленький, ну, душечка. Они это лю­
бят. Что вам ст6ит?
Опять сознание Ромашова заволоклось плотным, непроницае­
мым мраком. Сразу, точно без малейшего перерыва, он увидел себя
в большой зале с паркетным полом и с венскими стульями вдоль
всех стен. Над входной дверью и над тремя другими дверьми, веду­
щими в темные каморки, висели длинные ситцевые портьеры, крас­
ные, в желтых букетах. Такие же занавески слабо надувались и ко­
лыхались над окнами, отворенными в черную тьму двора. На сте­
нах горели лампы . Бьmо светло, дымно и пахло острой еврейской
кухней, но по временам из окон доносился свежий запах мокрой
зелени, цветущей белой акации и весеннего воздуха.
Офицеров приехало около десяти. Казалось, что каЖдый из них
одновременно и пел, и кричал, и смеялся. Ромашов, блаженно и
наивно улыбаясь, бродил от одного к другому, узнавая, точно в
первый раз, с удивлением и с удовольствием, Бек-Агамалова, Лбо­
ва, Веткина, Епифанова, Арчаковского, Олизара и других. Тут же
181


А.И.Куприн
бьш и штабс-капитан Лещенко; он сидел у окна со своим всегдаш­
ним покорным и уньшым видом. На столе, точно сами собой, как и
все бьшо в этот вечер, появились бутьшки с пивом и с густой виш­
невой наливкой. Ромашов пил с кем-то, чокался и целовался, и чув­
ствовал, что руки и губы у него стали липкими и сладкими.
Тут бьшо пять или шесть женщин. Одна из них, по виду девочка
лет четырнадцати, одетая пажом, с ногами в розовом трико, сиде­
ла на коленях у Бек-Агамалова и играла шнурами его аксельбан­
тов. Другая, крупная блондинка, в красной шелковой кофте и тем­
ной юбке, с большим красивым напудренным лицом и круглыми
черными широкими бровями, подошла к Ромашову.
-
Мужчина, что вы такой скучный? Пойдемте в комнату, -
сказала она низким голосом.
Она боком, развязно села на стол, положив ногу на ногу. Рома­
шов увидел, как под платьем гладко определилась ее круглая и мощ­
ная ляжка. У него задрожали руки и стало холодно во рту. Он спро­
сил робко:
- Как вас зовут?
- Меня? Мальвиной. - Она равнодушно отвернулась от офи-
цера и заболтала ногами. - Угостите папиросочкой.
Откуда-то появились два музыканта-еврея: один - со скрип­
кой, другой - с бубном. Под докучный фальшивый мотив польки,
сопровождаемый глухими дребезжащими ударами, Олизар и Ар­
чаковский стали плясать канкан. Они скакали друг перед другом
то на одной, то на другой ноге, прищелкивая пальцами вытянутых
рук, пятились назад, раскорячив согнутые колени и заложив боль­
шие пальцы под мышки, и с грубо-циничными жестами вихляли
бедрами, безобразно наклоняя туловище то вперед, то назад. Вдруг
Бек-Агамалов вскочил со стула и закричал резким, высоким, ис­
ступленным голосом:
- К черту шпаков! Сейчас же вон! Фить!
В дверях стояло двое штатских - их знали все офицеры в пол­
ку, так как они бывали на вечерах в собрании: один - чиновник
казначейства, а другой - брат судебного пристава, мелкий поме­
щик, - оба очень приличные молодые люди.
У чиновника бьша на лице бледная насильственная улыбка, и он
говорил искательным тоном, не стараясь держать себя развязно:
- Позвольте, господа". разделить компанию. Вы же меня знаете,
господа". Я же Дубецкий, господа". Мы, господа, вам не помешаем.
182


Повести
- В тесноте, да не в обиде, - сказал брат судебного пристава и
захохотал напряженно .
- Во-он! - закричал Бек-Агамалов. - Марш!
-
Господа, выставляйте шпаков! - захохотал Арчаковский.
Поднялась суматоха. Все в комнате завертелось клубком, за­
стонало, засмеялось, затопало . Запрыгали вверх, коптя, огненные
язычки ламп. Прохладный ночной воздух ворвался из окон и тре­
петно дохнул на лица. Голоса штатских, уже на дворе, кричали с
бессильным и злым испугом, жалобно, громко и слезливо:
-
Я этого так тебе не оставлю! Мы командиру полка будем
жаловаться. Я губернатору напишу. Опричники!
-
У-лю-лю-лю-лю! Ату их! - вопил тонким фальцетом Вет­
кин, высунувшись из окна.
Ромашову казалось, что все сегодняшние происшествия следу­
ют одно за другим без перерыва и без всякой связи, точно перед
ним разматывалась крикливая и пестрая лента с уродливыми, не­
лепыми, кошмарными картинами. Опять однообразно завизжала
скрипка, загудел и задрожал бубен. Кто-то без мундира, в одной
белой рубашке, плясал вприсядку посредине комнаты, ежеминут­
но падая назад и упираясь рукой в пол. Худенькая красивая жен­
щина - ее раньше Ромашов не заметил - с распущенными черны­
ми волосами и с торчащими ключицами на открытой шее обнима­
ла голыми руками печального Лещенку за шею и, стараясь пере­
кричать музыку и гомон, визгливо пела ему в самое ухо:
Когда заболеешь чахоткой навсегда,
Станешь бледный, как эта стена,
Кругом тебя доктора.
Бобетинский плескал пивом из стакана через перегородку в одну
из темных отдельных каморок, а оттуда недовольный, густой, зас­
панный голос говорил ворчливо:
- Да, господа... да будет же. Кто это там? Что за свинство!
-
Послушайте, давно ли вы здесь? - спросил Ромашов жен-
щину в красной кофте и воровато, как будто незаметно для себя,
положил ладонь на ее крепкую теплую ногу.
Она что-то ответила, чего он не расслышал. Его внимание при­
влекла дикая сцена. Подпрапорщик Лбов гонялся по комнате за
одним из музыкантов и изо всей силы колотил его бубном по голо-
183


А.И. Куприн
ве. Еврей кричал быстро и непонятно и, озираясь назад с испугом,
метался из угла в угол, подбирая длинные фалды сюртука. Все сме­
ялись. Арчаковский от хохота упал на пол и со слезами на глазах
катался во все стороны. Потом послышался пронзительный вопль
другого музыканта. Кто-то выхватил у него из рук скрипку и со
страшной силой ударил ее об землю. Дека ее разбилась вдребезги,
с певучим треском, который странно слился с отчаянным криком
еврея. Потом для Ромашова настало несколько минут темного заб­
вения. И вдруг опять он увидел, точно в горячечном сне, что все,
кто бьmи в комнате, сразу закричали, забегали, замахали руками.
Вокруг Бек-Агамалова быстро и тесно сомкнулись люди, но тот­
час же они широко раздались, разбежались по всей комнате.
- Все вон отсюда! Никого не хочу! - бешено кричал Бек-Ага­
малов.
Он скрежетал, потрясал пред собой кулаками и топал ногами.
Лицо у него сделалось малиновым, на лбу вздулись, как шнурки,
две жилы, сходящиеся к носу, голова бьmа низко и грозно опуще­
на, а в выкатившихся глазах страшно сверкали обнажившиеся круг­
лые белки.
Он точно потерял человеческие сл ова и ревел, как взбесивший­
ся зверь, ужасным вибрирующим голосом:
-А
-а-а-а!
Вдруг он, быстро и неожиданно ловко изогнувшись телом вле­
во, выхватил из ножен шашку. Она лязгнула и с резким свистом
сверкнула у него над головой. И сразу все, кто бьmи в комнате,
ринулись к окнам и к дверям. Женщины истерически визжали.
Мужчины отталкивали друг друга. Ромашова стремительно увлек­
ли к дверям, и кто-то, протесняясь мимо него, больно, до крови,
черкнул его концом погона или пуговицей по щеке. И тотчас же на
дворе закричали, перебивая друг друга, взволнованные, торопли­
вые голоса. Ромашов остался один в дверях. Сердце у него часто и
крепко билось, но вместе с ужасом он испытывал какое-то сладкое,
буйное и веселое предчувствие.
- Зарублю-у-у-у! - кричал Бек-Агамалов, скрипя зубами.
Вид общего страха совсем опьянил его . Он с припадочной си­
лой в несколько ударов расщепил стол, потом яростно хватил шаш­
кой по зеркалу, и осколки от него сверкающим радужным дождем
брызнули во все стороны. С другого стола он одним ударом сбил
все стоявшие на нем бутьmки и стаканы.
184


Повести
Но вдруг раздался чей-то пронзительный, неестественно-наглый
крик:
- Дурак! Хам !
Это кричала та самая простоволосая женщина с голыми рука­
ми, которая только что обнимала Лещенку. Ромашов раньше не
видел ее. Она стояла в нише за печкой и, упираясь кулаками в бед­
ра, вся наклоняясь вперед, кричала без перерыва криком обсчитан­
ной рыночной торговки:
- Дурак! Хам ! Холуй! И никто тебя не боится! Дурак, дурак,
дурак, дурак! ..
Бек-Агамалов нахмурил брови и, точно растерявшись, опустил
вниз шашку. Ромашов видел, как постепенно бледнело его лицо и
как в глазах его разгорался зловещий желтый блеск. И в то же вре­
мя он все ниже и ниже сгибал ноги, весь съеживался и вбирал в себя
шею, как зверь, готовый сделать прыжок.
- Замолчи ! - бросил он хрипло, точно выплюнул.
-
Дурак! Болван! Армяшка! Не замолчу! Дурак! Дурак ! -
выкрикивала женщина, содрогаясь всем телом при каждом крике.
Ромашов знал, что и сам он бледнеет с каждым мгновением .
В голове у него сделалось знакомое чувство невесомости , пусто­
ты и свободы. Странная смесь ужаса и веселья подняла вдруг
его душу кверху, точно легкую пьяную пену. Он увидел, что Бек­
Агамалов, не сводя глаз с женщины, медленно поднимает над
головой шашку. И вдруг пламенный поток безумного восторга ,
ужаса, физического холода, смеха и отваги нахлынул на Рома­
шова. Бросаясь вперед, он еще успел расслышать, как Бек-Ага­
малов прохрипел яростно:
- Ты не замолчишь? Я тебя в последний ...
Ромашов крепко, с силой, которой он сам от себя не ожидал,
схватил Бек-Агамалова за кисть руки. В течение нескольких секунд
оба офицера, не моргая, пристально глядели друг на друга, на рас­
стоянии пяти или шести вершков. Ромашов слышал частое, фыр­
кающее, как у лошади, дыхание Бек-Агамалова, видел его страш­
ные белки, и остро-блестящие зрачки глаз, и белые, скрипящие дви­
жущиеся челюсти, но он уже чувствовал, что безумный огонь с каж­
дым мгновением потухает в этом искаженном лице. И было ему
жутко и невыразимо радостно стоять так, между жизнью и смер­
тью, и уже знать, что он выходит победителем в этой игре. Должно
быть, все те, кто наблюдали эту сцену извне, поняли ее опасное
185


А.И.Куприн
значение. На дворе за окнами стало тихо , - так тихо, что где-то в
двух шагах, в темноте, соловей вдруг залился громкой, беззабот­
ной трелью.
- Пусти! - хрипло выдавил из себя Бек-Агамалов.
- Бек, ты не ударишь женщину, - сказал Ромашов спокойно.
- Бек, тебе будет на всю жизнь стьщно. Ты не ударишь.
Последние искры безумия угасли в глазах Бек-Агамалова. Ро­
машов быстро замигал веками и глубоко вздохнул, точно после
обморока. Сердце его забилось быстро и беспорядочно, как во вре­
мя испуга, а голова опять сделалась тяжелой и теплой.
- Пусти! -еще раз крикнул Бек-Агамалов с ненавистью и рва­
нул руку.
Теперь Ромашов чувствовал, что он уже не в силах сопротив­
ляться ему, но он уже не боялся его и говорил жалостливо и ласко­
во, притрагиваясь чуть слышно к плечу товарища:
- Простите меня ... Но ведь вы сами потом скажете мне спасибо.
Бек-Агамалов резко, со стуком вбросил шашку и ножны .
- Ладно! К черту! - крикнул он сердито, но уже с долей при­
творства и смущения. - Мы с вами еще разделаемся. Вы не имеете
права! ..
Все глядевшие на эту сцену со двора поняли, что самое страш­
ное пронеслось. С преувеличенным, напряженным хохотом толпой
ввалились они в двери . Теперь все они принялись с фамильярной и
дружеской развязностью успокаивать и уговаривать Бек-Агамало­
ва. Но он уже погас, обессилел, и его сразу потемневшее лицо име­
ло усталое и брезгливое выражение.
Прибежала Шлейферша, толстая дама с засаленными грудями,
с жестким выражением глаз, окруженных темными мешками, без
ресниц . Она кидалась то к одному, то к другому офицеру, трогала
их за рукава и за пуговицы и кричала плачевно:
- Ну, господа, ну, кто мне заплатит за все: за зеркало, за стол,
за напитки и за девочек?
И опять кто-то неведомый остался объясняться с ней. Прочие
офицеры вышли гурьбой наружу. Чистый, нежный воздух майской
ночи легко и приятно вторгся в грудь Ромашова и наполнил все
его тело свежим, радостным трепетом. Ему казалось, что следы се­
годняшнего пьянства сразу стерлись в его мозгу, точно от прикос­
новения мокрой губки.
К нему подошел Бек-Агамалов и взял его под руку.
186


Повести
- Ромашов, садитесь со мной, - предложил он, - хорошо?
И когда они уже сидели рядом и Ромашов, наклоняясь вправо,
глядел, как лошади нестройным галопом, вскидывая широкими
задами, вывозили экипаж на гору, Бек-Агамалов ощупью нашел
его руку и крепко, больно и долго сжал ее. Больше между ними
ничего не бьшо сказано.
XIX
Но волнение, которое бьшо только что пережито всеми, сказа­
лось в общей нервной, беспорядочной взвинченности. По дороге в
собрание офицеры много безобразничали. Останавливали прохо­
дящего еврея, подзывали его и, сорвав с него шапку, гнали извоз­
чика вперед; потом бросали эту шапку куда-нибудь за забор, на
дерево. Бобетинский избил извозчика. Остальные громко пели и
бестолково кричали . Только Бек-Агамалов, сидевший рядом с Ро­
машовым, молчал всю дорогу, сердито и сдержанно посапывая .
Собрание, несмотря на поздний час, бьшо ярко освещено и пол­
но народом. В карточной, в столовой, в буфете и в бильярдной бес­
помощно толклись ошалевшие от вина, от табаку и от азартной
игры люди в расстегнутых кителях, с неподвижными кислыми гла­
зами и вялыми движениями . Ромашов, здороваясь с некоторыми
офицерами, вдруг заметил среди них, к своему удивлению, Нико­
лаева. Он сидел около Осадчего и бьш пьян и красен, но держался
твердо. Когда Ромашов, обходя стол, приблизился к нему, Нико­
лаев быстро взглянул на него и тотчас же отвернулся, чтобы не
подать руки, и с преувеличенным интересом заговорил с своим со­
седом.
- Веткин, идите петь ! - крикнул Осадчий через головы това­
рищей.
- Сп-о-ем-те что-ни-и-будь! - запел Веткин на мотив церков­
ного антифона.
- Спо-ем-те что-ни-будь. Споемте что-о-ни-и-будь! - подхва­
тили громко остальные.
-
За поповым перелазом подралися трое разом, - зачастил
Веткин церковной скороговоркой, - поп, дьяк, пономарь та ще
губернский секретарь. Совайся, Ничипоре, со-вайся.
187


А.И.Куприн
-
Совайся, Ничи-поре, со-о-вай-ся, - тихо, полными аккор­
дами ответил ему хор, весь сдержанный и точно согретый мягкой
октавой Осадчего.
Веткин дирижировал пением, стоя посреди стола и распрости­
рая над поющими руки . Он делал то страшные, то ласковые и одоб­
рительные глаза, шипел на тех, кто пел неверно, и едва заметным
трепетанием протянутой ладони сдерживал увлекающихся.
-
Штабс-капитан Лещенко, вы фальшивите! Вам медведь на
ухо наступил! Замолчите! - крикнул Осадчий. - Господа, да за­
молчите же кругом! Не галдите, когда поют.
-
Как бога-тый мужик ест пунш-гля-се ... - продолжал вычи­
тывать Веткин.
От табачного дыма резало в глазах. Клеенка на столе была лип­
кая, и Ромашов вспомнил, что он не мьш сегодня вечером рук . Он
пошел через двор в комнату, которая называлась «офицерскими
номерами», - там всегда стоял умывальник. Это бьша пустая хо­
лодная каморка в одно окно. Вдоль стен стояли разделенные шкаф­
чиком, на больничный манер, две кровати . Белья на них никогда
не меняли, так же как никогда не подметали пол в этой комнате и
не проветривали воздух. От этого в номерах всегда стоял затхлый,
грязный запах заношенного белья, застарелого табачного дыма и
смазных сапог. Комната эта предназначалась для временного жи­
лья офицерам, приезжавшим из дальних отдельных стоянок в штаб
полка. Но в нее обыкновенно складывали во время вечеров, по двое
и даже по трое на одну кровать, особенно пьяных офицеров. По­
этому она также носила название «мертвецкой комнаты», «трупар­
ни» и <<Морга». В этих названиях крьшась бессознательная, но страш­
ная жизненная ирония, потому что с того времени, как полк стоял
в городе, - в офицерских номерах, именно на этих самых двух кро­
ватях, уже застрелилось несколько офицеров и один денщик . Впро­
чем, не бьшо года, чтобы в N-ском полку не застрелился кто-ни­
будь из офицеров.
Когда Ромашов вошел в мертвецкую, два человека сидели на
кроватях у изголовий, около окна. Они сидели без огня, в темноте,
и только по едва слышной возне Ромашов заметил их присутствие
и с трудом узнал их, подойдя вплотную и нагнувшись над ними .
Это бьши штабс-капитан Клодт, алкоголик и вор, отчисленный от
командования ротой, и подпрапорщик Золотухин, долговязый ,
пожилой, уже плешивый игрок, скандалист, сквернослов и тоже
188


Повести
пьяница, из типа вечных подпрапорщиков . Между обоими тускло
поблескивала на столе четвертная бутьшь водки, стояла пустая та­
релка с какой-то жижей и два полных стакана. Не бьшо видно ни­
каких следов закуски. Собутьшьники молчали, точно притаившись
от вошедшего товарища, и когда он нагибался над ними, они, хит­
ро улыбаясь в темноте, глядели куда-то вниз.
- Боже мой, что вы тут делаете? - спросил Ромашов испуганно.
-
Т-ссс! - Золотухин таинственно, с предостерегающим ви-
дом поднял палец кверху. - Подождите. Не мешайте.
- Тихо! - коротким шепотом сказал Клодт.
Вдруг где-то вдалеке загрохотала телега. Тогда оба торопливо
подняли стаканы, стукнулись ими и одновременно выпили.
- Да что же это такое наконец?! - воскликнул в тревоге Рома­
шов.
-Аэто, родной мой, - многозначительным шепотом ответил
Клодт, - это у нас такая закуска. Под стук телеги. Фендрик, -
обратился он к Золотухину, - ну, теперь подо что выпьем? Хо­
чешь под свет луны?
- Пили уж, - серьезно возразил Золотухин и поглядел в окно
на узкий серп месяца, который низко и скучно стоял над городом.
- Подождем. Вот, может быть, собака залает. Помолчи.
Так они шептались, наклоняясь друг к другу, охваченные мрач­
ной шутливостью пьяного безумия. А из столовой в это время до­
носились смягченные, заглушенные стенами и оттого гармонично­
печальные звуки церковного напева, похожего на отдаленное по­
гребальное пение .
Ромашов всплеснул руками и схватился за голову.
-
Господа, ради Бога, оставьте: это страшно, - сказал он с
тоскою.
- Убирайся кдьяволу! -заорал вдруг Золотухин. -Нет, стой,
брат! Куда? Раньше выпейте с порядочными господами. Не-ет, не
перехитришь, брат. Держите его, штабс-капитан, а я запру дверь.
Оба они вскочили с кровати и принялись с сумасшедшим лука­
вым смехом ловить Ромашова. И все это вместе - эта темная во­
нючая комната, это тайное фантастическое пьянство среди ночи,
без огня, эти два обезумевших человека - все вдруг повеяло на
Ромашова нестерпимым ужасом смерти и сумасшествия. Он с прон­
зительным криком оттолкнул Золотухина далеко в сторону и, весь
содрогаясь, выскочил из мертвецкой.
189


А.И.Куприн
Умом он знал, что ему нужно идти домой, но по какому-то
непонятному влечению он вернулся в столовую. Там уже многие
дремали, сидя на стульях и подоконниках. Бьшо невыносимо жар­
ко, и, несмотря на открытые окна, лампы и свечи горели, не ми­
гая. Утомленная, сбившаяся с ног прислуга и солдаты-буфетчики
дремали стоя и ежеминутно зевали, не разжимая челюстей, одни­
ми ноздрями. Но повальное, тяжелое, общее пьянство не прекра­
щалось.
Веткин стоял уже на столе и пел высоким чувствительным те­
нором:
Бы-ы-стры, как волны-ы,
Дни-и нашей жиз-ни...
В полку бьшо много офицеров из духовных, и потому пели хо­
рошо даже в пьяные часы . Простой, печальный, трогательный мо­
тив облагораживал пошлые слова. И всем на минуту стало тоскли­
во и тесно под этим низким потолком в затхлой комнате, среди уз­
кой, глухой и слепой жизни.
Умрешь, похоронят,
Как не жил на свете...-
пел выразительно Веткин, и от звуков собственного высокого и
растроганного голоса и от физического чувства общей гармонии
хора в его добрых, глуповатых глазах стояли слезы. Арчаковский
бережно вторил ему. Для того чтобы заставить свой голос вибри­
ровать, он двумя пальцами тряс себя за кадык . Осадчий густыми,
тягучими нотами аккомпанировал хору, и казалось, что все осталь­
ные голоса плавали, точно в темных волнах, в этих низких орган­
ных звуках.
Пропели эту песню, помолчали немного . На всех нашла сквозь
пьяный угар тихая, задумчивая минута. Вдруг Осадчий, глядя вниз
на стол опущенными глазами, начал вполголоса:
«В путь узкий ходшие прискорбный вси - житие, яко ярем, взем­
шие ...»
-
Да будет вам! - заметил кто-то скучающим тоном. - Вот
прицепились вы к этой панихиде. В десятый раз.
190


Повести
Но другие уже подхватили похоронный напев, и вот в загажен­
ной, заплеванной, прокуренной столовой понеслись чистые ясные
аккорды панихиды Иоанна Дамаскина, проникнутые такой горя­
чей, такой чувственной печалью, такой страстной тоской по уходя­
щей жизни :
«И мне последовавшие верою приидите, насладитеся, яже уго­
товах вам почестей и венцов небесных".»
И тотчас же Арчаковский, знавший службу не хуже любого дья­
кона, подхватил возглас:
- Рцем вси от всея души...
Так они и прослужили всю панихиду. А когда очередь дошла
до последнего воззвания, то Осадчий, наклонив вниз голову, на­
пружив шею, со странными и страшными, печальными и злыми
глазами заговорил нараспев низким голосом, рокочущим, как стру­
ны контрабаса:
«Во блаженном успении живот и вечный покой подаждь, Гос­
поди, усопшему рабу твоему Никифору... - Осадчий вдруг вы­
пустил ужасное, циничное ругательство, - и сотвори ему ве-е­
ечную...»
Ромашов вскочил и бешено, изо всей силы ударил кулаком по
столу.
- Не позволю! Молчите! - закричал он пронзительным, стра­
дальческим голосом . - Зачем смеяться? Капитан Осадчий, вам
вовсе не смешно, а вам больно и страшно! Я вижу! Я знаю, что вы
чувствуете в душе!
Среди общего мгновенного молчания только один чей-то го­
лос промолвил с недоумением:
-Он пьян?
Но тотчас же, как и давеча у Шлейферши, все загудело, засто­
нало, вскочило с места и свернулось в какой-то пестрый, движу­
щийся, крикливый клубок. Веткин, прыгая со стола, задел головой
висячую лампу; она закачалась огромными плавными зигзагами, и
тени от беснующихся людей, то вырастая, как великаны, то исче­
зая под пол, зловеще спутались и заметались по белым стенам и по
потолку.
Все, что теперь происходило в собрании с этими развинчен­
ными, возбужденными, пьяными и несчастными людьми, совер­
шалось быстро, нелепо и непоправимо. Точно какой-то злой, сум­
бурный, глупый, яростно-насмешливый демон овладел людьми
13-3166
191


А.И. Куприн
и заставлял их говорить скверные слова и делать безобразные, не­
стройные движения.
Среди этого чада Ромашов вдруг увидел совсем близко около
себя чье-то лицо с искривленным кричащим ртом, которое он сра­
зу даже не узнал, - так оно бьmо перековеркано и обезображено
злобой. Это Николаев кричал ему, брызжа слюной и нервно дергая
мускулами левой щеки под глазом:
-
Сами позорите полк! Не смейте ничего говорить . Вы - и
разные Назанские! Без году неделя! ..
Кто-то осторожно тянул Ромашова назад. Он обернулся и уз­
нал Бек-Агамалова, но, тотчас же отвернувшись, забьm о нем. Блед­
нея от того, что сию минуту произойдет, он сказал тихо и хрипло, с
измученной жалкой ул ыбкой:
- А при чем же здесь Назанский? Или у вас есть особые, таин­
ственные причины быть им недовольным?
- Я вам в морду дам! Подлец, сволочь! - закричал Николаев
высоким, лающим голосом. - Хам!
Он резко замахнулся на Ромашова кулаком и сделал грозные
глаза, но ударить не решался. У Ромашова в груди и в животе сде­
лалось тоскливое, противное, обморочное замирание. До сих пор
он совсем не замечал, точно забьm, что в правой руке у него все
время находится какой-то посторонний предмет. И вдруг быстрым,
коротким движением он выплеснул в лицо Николаеву остатки пива
из своего стакана.
В то же время вместе с мгновенной тупой болью белые яркие
молнии брызнули из его левого глаза. С протяжным, звериным
воем кинулся он на Николаева, и они оба грохнулись вниз, спле­
лись руками и ногами и покатились по полу, роняя стулья и гл о­
тая грязную, вонючую пыль. Они рвали, комкали и тискали друг
друга, рыча и задыхаясь. Ромашов помнил, как случайно его паль­
цы попали в рот Николаеву за щеку и как он старался разорвать
ему этот скользкий, противный, горячий рот ... И он уже не чув­
ствовал никакой боли, когда бился головой и локтями об пол в
этой безумной борьбе.
Он не знал также, как все это окончилось. Он застал себя сто­
ящим в углу, куда его оттеснили, оторвав от Николаева. Бек-Ага­
малов поил его водой, но зубы у Ромашова судорожно стучали о
края стакана, и он боялся, как бы не откусить кусок стекла. Китель
на нем был разорван под мышками и на спине, а один погон, ото-
192


Повести
рванный, болтался на тесемочке. Голоса у Ромашова не бьmо, и он
кричал беззвучно, одними губами:
- Я ему... еще покажу ! .. Вызываю его! ..
Старый Лех, до сих пор сладко дремавший на конце стола, а
теперь совсем очнувшийся, трезвый и серьезный, говорил с непри­
вычной суровой повелительностью:
- Как старший, приказываю вам, господа, немедленно разой­
тись . Слышите, господа, сейчас же. Обо всем будет мною утром
подан рапорт командиру полка.
И все расходились смущенные, подавленные, избегая глядеть
друг на друга. Каждый боялся прочесть в чужих глазах свой соб­
ственный ужас, свою рабскую, виноватую тоску - ужас и тоску
маленьких, злых и грязных животных, темный разум которых вдруг
осветился ярким человеческим сознанием.
Бьm рассвет, с ясным, детски-чистым небом и неподвижным
прохладным воздухом. Деревья, влажные, окутанные чуть видным
паром, молчаливо просыпались от своих темных, загадочных ноч­
ных снов. И когда Ромашов, идя домой, глядел на них, и на небо, и
на мокрую, седую от росы траву, то он чувствовал себя низеньким,
гадким, уродливым и бесконечно чужим среди этой невинной пре­
лести утра, улыбавшегося спросонок.
хх
В тот же день - это бьmо в среду - Ромашов получил корот­
кую официальную записку:
«Суд общества офицеров N-ского пехотного полка приглаша­
ет подпоручика Ромашова явиться к шести часам в зал офицерско­
го собрания. Форма одежды обыкновенная.
Председатель суда подполковник Мигунов».
Ромашов не мог удержаться от невольной грустной улыбки: эта
«форма одежды обыкновенная» - мундир с погонами и цветным
кушаком - надевается именно в самых необыкновенных случаях:
на суде, при публичных выговорах и во время всяких неприятных
явок по начальству.
К шести часам он пришел в собрание и приказал вестовому до­
ложить о себе председателю суда. Его попросили подождать. Он
193


А.И.Куприн
сел в сrоловой у открытого окна, взял газету и сrал читать ее, не
понимая слов, без всякого интереса, механически пробегая глаза­
ми буквы. Трое офицеров, бывших в сrоловой, поздоровались с ним
сухо и заговорили между собой вполголоса, так, чтоб он не слы­
шал . Только один подпоручик Михин долго и крепко, с мокрыми
глазами, жал ему руку, но ничего не сказал, покраснел, торопливо
и неловко оделся и ушел.
Вскоре в сrоловую через буфет вышел Николаев. Он был бле­
ден, веки его глаз потемнели, левая щека все время судорожно дер­
галась, а над ней ниже виска синело большое пухлое пятно. Рома­
шов ярко и мучительно вспомнил вчерашнюю драку и, весь сгор­
бившись, сморщив лицо, чувсrвуя себя расплюснутым невьmоси­
мой тяжесrью этих позорных воспоминаний, спрятался за газету и
даже плотно зажмурил глаза.
Он слышал, как Николаев спросил в буфете рюмку коньяку и
как он прощался С ' кем-то. Потом почувствовал мимо себя шаги
Николаева. Хлопнула на блоке дверь. И вдруг через несколько се­
кунд он услышал со двора за своей спиной осторожный шепот:
- Не оглядывайтесь назад! Сидите спокойно. Слушайте.
Это говорил Николаев. Газета задрожала в руках Ромашова. .
-
Я, собсrвенно, не имею права разговаривать с вами. Но к
черту эти французские тонкости. Что случилось, того не поправишь.
Но я вас все-таки считаю человеком порядочным. Прошу вас, слы­
шите ли, я прошу вас: ни слова о жене и об анонимных письмах. Вы
меня поняли?
Ромашов, закрьшаясь газетой от товарищей, медленно наклонил
голову. Песок захрустел надворе под ногами. Только спусrя пять минут
Ромашов обернулся и поглядел на двор. Николаева уже не бьшо.
,
-
Ваше благородие, - вырос вдруг перед ним весrово�. - Их
высокоблагородие просят вас пожаловать.
В зале, вдоль дальней узкой сrены, бьши сосrавлены несколько
ломберных столов и покрыты зеленым сукном. За ними помеща­
лись судьи, спинами к окнам; от этого их лица бьши темными. По­
средине в кресле сидел председатель - подполковник Мигунов,
толсrый, надменный человек, без шеи, с поднятыми вверх круглы­
ми плечами; по бокам от него - подполковники: Рафальский и Лех,
дальше с правой сrороны - капитаны Осадчий и Петерсон, а с
левой - капитан Дювернуа и штабс-капитан Дорошенко, полко­
вой казначей. Стол бьш совершенно пуст, только перед Дорошен-
194


Погести
кой, делопроизводителем суда, лежала стопочка бумаги. В боль­
шой пустой зале бьшо прохладно и темновато, несмотря на то, что
на дворе стоял жаркий, сияющий день. Пахло старым деревом, пле­
сенью и ветхой мебельной обивкой.
Председатель положил обе большие белые, полные руки ладо­
нями вверх на сукно стола и, разглядывая их поочередно, начал
деревянным тоном;
- Подпоручик Ромашов, суд общества офицеров, собравший­
ся по распоряжению командира полка, должен выяснить обстоя­
тельства того печального и недопустимого в офицерском обществе
столкновения, которое имело место вчера между вами и поручи­
ком Николаевым. Прошу вас рассказать об этом со всевозможны­
ми подробностями.
Ромашов стоял перед ними, опустив руки вниз и теребя око­
лыш шапки. Он чувствовал себя таким затравленным, неловким
и растерянным, как бывало с ним только в ученические годы на
экзаменах, когда он проваливался . Обрывающимся голосом, за­
путанными и несвязными фразами, постоянно мыча и прибавляя
нелепые междометия, он стал давать показание. В то же время,
переводя глаза с одного из судей на другого, он мысленно оцени­
вал их отношения к нему: «Мигунов - равнодушен, он точно ка­
менный, но ему льстит непривычная роль главного судьи и та
страшная власть и ответственность, которые сопряжены с нею.
Подполковник Брем глядит жалостными и какими-то женскими
гл азами, - ах, мой милый Брем, помнишь ли ты, как я брал у
тебя десять рублей взаймы? Старый Лех серьезничает. Он сегодня
трезв, и у него под глазами мешки, точно глубокие шрамы. Он не
враг мне, но он сам так много набезобразничал в собрании в раз­
ны� времена, что теперь ему будет выгодна роль сурового и не­
преклонного ревнителя офицерской чести . А Осадчий и Петерсон
- это уже настоящие враги . По закону я, конечно, мог бы отвес­
ти Осадчего - вся ссора началась из-за его панихиды , - а впро­
чем, не все ли равно? Петерсон чуть-чуть улыбается одним углом
рта - что-то скверное, низменное, змеиное в улыбке. Неужели он
знал об анонимных письмах? У Дювернуа - сонное лицо, а глаза
-
как большие мутные шары . Дювернуа меня не любит. Да и
Дорошенко тоже. Подпоручик, который только расписывается в
получении жалованья и никогда не получает его . Плохи ваши дела,
дорогой мой Юрий Алексеевич» .
195


А.И.Куприн
- Виноват, на минутку, - вдруг прервал его Осадчий. - Гос­
подин подполковник, вы позволите мне предложить вопрос?
- Пожалуйста, - важно кивнул головой Мигунов.
- Скажите нам, подпоручик Ромашов, - начал Осадчий вес-
ко, с растяжкой, - где вы изволили быть до того, как приехали в
собрание в таком невозможном виде?
Ромашов покраснел и почувствовал, как его лоб сразу покрьш­
ся частыми каплями нота.
- Я бьш... я бьш ... ну, в одном месте, - и он добавил почти
шепотом, - бьш в публичном доме.
- Ага, вы бьши в публичном доме? - нарочно громко, с жес­
токой четкостью подхватил Осадчий . - И вероятно, вы что-ни­
будь пили в этом учреждении?
-Д-да, пил, - отрывисто ответил Ромашов.
- Так-с. Больше вопросов не имею, - повернулся Осадчий к
председателю.
- Прошу продолжать показание, - сказал Мигунов. - Итак,
вы остановились на том, что плеснули пивом в лицо поручику Ни­
колаеву... Дальше?
Ромашов несвязно, но искренно и подробно рассказал о вче­
рашней истории. Он уже начал бьшо угловато и стыдливо гово­
рить о том раскаянии, которое он испытывает за свое вчерашнее
поведение, но его прервал капитан Петерсон. Потирая, точно при
умывани
и
, свои желть1е костлявые руки с длинными мертвыми паль­
цами и синими нопями, он сказал усиленно-вежливо, почти ласко­
во, тонким и вкрадчивым голосом:
- Н у да, все это, конечно, так и делает честь вашим прекрас­
ным чувствам. Но скажите нам, подпоручик Ромаmов... вы до этой
злополучной и прискорбной истории не бывали в доме поручика
Николаева?
Ромашов насторожился и, глядя не на Петерсона, а на предсе­
дателя, ответил грубовато:
- Да, бывал, но я не понимаю, какое это отношение имеет к
делу.
- Подождите. Прошу отвечать только на вопросы, - остано­
вил его Петерсов. - Я хочу сказать, не бьшо ли у вас с поручиком
Николаевым каких-нибудь особенных поводов ко взаимной враж­
де, - поводов характера не служебного, а домашнего, так сказать,
семейного?
196


Повести
Ромашов выпрямился и прямо, с открытой ненавистью посмот­
рел в темные чахоточные глаза Петерсона.
-
Я бывал у Николаевых не чаще, чем у других моих знако­
мых, - сказал он громко и резко. - И с ним прежде у меня ника­
кой вражды не бьшо. Все произошло случ айно и неожиданно, по­
тому что мы оба бьши нетрезвы.
- Хе-хе-хе, это уже мы слыхали, о вашей нетрезвости, - опять
прервал его Петерсон, - но я хочу только спросить, не бьшо ли у
вас с ним раньше этакого какого-нибудь столкновения? Нет, не ссо­
ры, поймите вы меня, а просто этакого недоразумения, натянутос­
ти, что ли, на какой-нибудь частной почве. Ну, скажем, несогласие
в убеждениях или там какая-нибудь интрижка. А?
-
Господин председатель, могу я не отвечать на некоторые из
предлагаемых мне вопросов? - спросил вдруг Ромашов .
- Да, это вы можете, - ответил холодно Мигунов. - Вы мо­
жете, если хотите, вовсе не давать показаний или давать их пись­
менно. Это ваше право .
- В таком случае заявляю, что ни на один из вопросов капита­
на Петерсона я отвечать не буду, - сказал Ромашов. - Это будет
лучше для него и для меня.
Его спросили еще о нескольких незначительных подробностях,
и затем председатель объявил ему, что он свободен . Однако его
еще два раза вызывали для дачи дополнительных показаний, один
раз в тот же день вечером, другой раз в четверг утром. Даже та­
кой неопытный в практическом отношении человек, как Ромашов,
понимал, что суд ведет дело халатно, неумело и донельзя небреж­
но, допуская множество ошибок и бестактностей. И самым боль­
шим промахом бьшо то, что , вопреки точному и ясному смыслу
статьи 149 дисциплинарного устава, строго воспрещающей разгла­
шение происходящего на суде, члены суда чести не воздержались
от праздной болтовни. Они рассказали о результатах заседаний
своим женам, жены - знакомым городским дамам, а те - портни­
хам, акушеркам и даже прислуге. За одни сутки Ромашов сделался
сказкой города и героем дня. Когда он проходил по улице, на него
глядели из окон, из калиток, из палисадников, из щелей в заборах.
Женщины издали показывали на него пальцами, и он постоянно
слышал у себя за спиной свою фамилию, произносимую быстрым
шепотом. Никто в городе не сомневался, что между ним и Никола­
евым произойдет дуэль. Держали даже пари об ее исходе.
197


А.И.Куприн
Утром в четверг, идя в собрание мимо дома Лыкачевых, он вдруг
услышал, что кто-то зовет его по имени.
- Юрий Алексеевич, Юрий Алексеевич, подите сюда!
Он осrановился и поднял голову кверху. Катя Лыкачева сrояла в
уrреннем легком японском халатике, треуголь
ный
вырез которого ос­
тавлял голою ее тоненькую прелесmую девичью шею. И вся она была
такая розовая, свежая, вкусная, что Ромашову на минугу стало весело.
Она перегнулась через забор, что бы подать ему руку, еще хо­
лодную и влажную от умывания. И в то же время она тараторила
картаво:
- Отчего у нас не бываете? Стыдно дьюзей забывать. Зьой, зьой,
зьой... Т-ссс, я все, я все, все знаю! - Она вдруг сделала большие
испуганные гл аза. - Возьмите себе вот это и наденьте на шею, не­
пьеменно, непьеменно наденьте.
Она вынула из-за своего керимона, прямо с груди, какую-то
ладанку из синего шелка на шнуре и торопливо сунула ему в руку.
Ладанка бьша еще теплая от ее тела.
- Помогает? - спросил Ромашов шутливо. - Что это такое?
- Это тайна, не смейте смеяться. Безбожник! Зьой.
«Однако я нынче в моде. Славная девочка», - подумал Ро­
машов, прости вшись с Катей. Но он не мог удержаться, чтобы и
здесь в последний раз не подумать о себе в третьем лице краси­
вой фразой:
«Добродушная улыбка скользнула по суровому лицу старого
бретера».
Вечером в этот день его опять вызвали в суд, но уже вместе с
Николаевым. Оба врага стояли перед столом почти рядом. Они ни
разу не взглянули друг на друга, но каждый из них чувствовал на
расстоянии настроение другого и напряженно волновался этим. Оба
они упорно и неподвижно смотрели на председателя, когда он чи­
тал им решение суда:
«Суд общества офицеров N-ского пехотного полка, в составе
- с ледовали чины и фамилии судей - под председательством под­
полковника Мигунова, рассмотрев дело о столкновении в помеще­
нии офицерского собрания поручика Николаева и подпоручика
Ромашова, нашел, что ввиду тяжести взаимных оскорблений ссора
этих обер-офицеров не может быть окончена примирением и что
поединок между ними является единственным средством удовлет­
ворения оскорбленной чести и офицерского достоинства. Мнение
суда утверждено командиром полка» .
198


Повести
Окончив чтение, подполковник Мигунов снял очки и спрятал
их в футляр.
- Вам остается, господа, - сказал он с каменной торжествен­
ностью, - выбрать себе секундантов, по два с каждой стороны, и
прислать их к девяти часам вечера сюда, в собрание, где они совме­
стно с нами выработают условия поединка. Впрочем, - прибавил
он, вставая и пряча очечник в задний карман, - впрочем, прочи­
танное сейчас постановление суда не имеет для вас обязательной
силы. За каждым из вас сохраняется полная свобода драться на ду­
эли или ... - он развел руками и сделал паузу, - или оставить служ­
бу. Затем ... вы свободны, господа... Еще два слова. Уж не как пред­
седатель суда, а как старший товарищ, советовал бы вам, господа
офицеры, воздержаться до поединка от посещения собрания . Это
может повести к осложнениям ... До свиданья.
Николаев круто повернулся и быстрыми шагами вышел из залы.
Медленно двинулся за ним и Ромашов. Ему не бьmо страшно, но
он вдруг почувствовал себя исключительно одиноким, странно обо­
собленным, точно отрезанным от всего мира. Выйдя на крьшьцо
собрания, он с долгим, спокойным удивлением глядел на небо, на
деревья, на корову у забора напротив, на воробьев, купавшихся в
пьmи среди дороги, и думал: «Вот - все живет, хлопочет, суетится,
растет и сияет, а мне уже больше ничего не нужно и не интересно. Я
приговорен. Я один».
Вяло, почти со скукой пошел он разыскивать Бек-Агамалова и
Веткина, которых он решил просить в секунданты. Оба охотно со­
гласились - Бек-Агамалов с мрачной сдержанностью, Веткин с
ласковыми и многозначительными рукопожатиями.
Идти домой Ромашову не хотелось -там бьmо жутко и скучно. В
эти тяжелые минуты душевного бессилия, одиночества и вялого непо­
нимания жизни ему нужно бьшо видеть близкого, участливого друга
и в то же время тонкого, понимающего, нежного сердцем человека.
И вдруг он вспомнил о Назанском.
XXI
Назанский бьm, по обыкновению, дома. Он только что проснул­
ся от тяжелого хмельного сна и теперь лежал на кровати в одном
нижнем белье, заложив руки под голову. В его глазах была равно-
199


А. И . Куприн
душная, усталая муть. Его лицо совсем не изменило своего сонно­
го выражения, когда Ромашов, наклоняясь над ним, говорил не­
уверенно и тревожно:
- Здравствуйте, Василий Нилыч, не помешал я вам?
-
Здравствуйте, - ответил Назанский сиплым слабым голо-
сом . - Что хорошенького? Садитесь.
Он протянул Ромашову горячую влажную руку, но глядел на
него так, точно перед ним бьш не его любимый интересный това­
рищ, а привычное видение из давнишнего скучного сна.
- Вам нездоровится? - спросил робко Ромашов, садясь в его
ногах на кровать . -Так я не буду вам мешать. Я уйду.
Назанский немного приподнял голову с подушки и, весь смор­
щившись, с усилием посмотрел на Ромашова.
- Нет... Подождите. Ах, как голова болит! Послушайте, Геор­
гий Алексеич ... у вас что-то есть... есть... что-то необыкновенное.
Постойте, я не могу собрать мыслей. Что такое с вами?
Ромашов глядел на него с молчаливым состраданием . Все лицо
Назанского странно изменилось за то время, как оба офицера не
виделись. Глаза глубоко ввалились и почернели вокруг, виски по­
желтели, а щеки с неровной грязной кожей опустились и опльши
книзу и некрасиво обросли жидкими курчавыми волосами.
- Ничего особенного, просто мне захотелось видеться с вами,
- сказал небрежно Ромашов. - Завтра я дерусь на дуэли с Нико-
лаевым . Мне противно идти домой. Да это, впрочем, все равно. До
свиданья. Мне, видите ли, просто не с кем бьшо поговорить ... Тя­
жело на душе.
Назанский закрыл глаза, и лицо его мучительно исказилось.
Видно бьшо, что он неестественным напряжением воли возвраща­
ет к себе сознание. Когда же он открьш глаза, то в них уже свети­
лись внимательные теплые искры.
- Нет, подождите... мы сделаем вот что . - Назанский с тру­
дом переворотился на бок и поднялся на локте. - Достаньте там,
из шкафчика... вы знаете... Нет, не надо яблока... Там есть мятные
лепешки. Спасибо, родной. Мы вот что сделаем ... Фу, какая га­
дость! .. Повезите меня куда-нибудь на воздух - здесь омерзитель­
но, и я здесь боюсь ... Постоянно такие страшные галлюцинации .
Поедем покатаемся на лодке и поговорим . Хотите?
Он, морщась, с видом крайнего отвращения пил рюмку за рюм­
кой, и Ромашов видел, как понемногу загорались жизнью и блес­
ком и вновь становились прекрасными его голубые глаза.
200


Повести
Выйдя из дому, они взяли извозчика и поехали на конец горо­
да, к реке. Там, на одной стороне плотины, стояла еврейская тур­
бинная мукомольня - огромное красное здание, а на другой -
бьши расположены купальни, и там же отдавались напрокат лод­
ки. Ромашов сел на весла, а Назанский полулег на корме, прикрыв­
шись шинелью.
Река, задержанная плотиной, бьша широка и неподвижна, как
большой пруд. По обеим ее сторонам берега уходили плоско и ров­
но вверх. На них трава бьша так ровна, ярка и сочна, что издали
хотелось ее потрогать рукой. Под берегами в воде зеленел камыш
и среди густой, темной, круглой листвы белели большие головки
кувшинок.
Ромашов рассказал подробно историю своего столкновения с
Николаевым . Назанский задумчиво слушал его, наклонив голову
и глядя вниз на воду, которая ленивыми густыми струйками, пере­
ливавшимися, как жидкое стекло, раздавалась вдаль и вширь от
носа лодки.
-
Скажите правду, вы не боитесь, Ромашов? - спросил На­
занский тихо .
- Дуэли? Нет, не боюсь, - быстро ответил Ромашов. Но тот­
час же он примолк и в одну секунду живо представил себе, как он
будет стоять совсем близко против Николаева и видеть в его про­
тянутой руке опускающееся черное дуло револьвера. - Нет, нет,
- прибавил Ромашов поспешно, - я не буду лгать, что не боюсь .
Конечно, страшно. Но я знаю, что я не струшу, не убегу, не попро­
шу прощенья.
Назанский опустил концы пальцев в теплую, вечернюю, чуть­
чуть ропщущую воду и заговорил медленно, слабым голосом, по­
минутно откашливаясь:
-
Ах, милый мой, милый Ромашов, зачем вы хотите это де­
лать? Подумайте: если вы знаете твердо, что не струсите, - если
совсем твердо знаете, - то ведь во сколько раз тогда будет смелее
взять и отказаться.
-Он меня ударил ". в лицо! -сказал упрямо Ромашов, и вновь
жгучая злоба тяжело колыхнулась в нем.
- Ну, так, ну, ударил, - возразил ласк ово Назанский и груст­
ными, нежными глазами поглядел на Ромашова. -Да разве в этом
дело? Все на свете проходит, пройдет и ваша боль, и ваша нена­
висть. И вы сами забудете об этом. Но о человеке, которого вы
убили, вы никогда не забудете. Он будет с вами в постели, за сто-
201


А.И.Куприн
лом, в одиночестве и в толпе. Пустозвоны, фильтрованные дураки,
медные лбы, разноцветные попугаи уверяют, что убийство на дуэ­
ли - не убийство. Какая чепуха! Но они же сентиментально верят,
что разбойникам снятся мозги и кровь их жертв. Нет, убийство -
всегда убийство. И важна здесь не боль, не смерть, не насилие, не
брезгливое отвращение к крови и трупу, - нет, ужаснее всего то,
что вы отнимаете у человека его радость жизни. Великую радость
жизни! - повторил вдруг Назанский громко, со слезами в голосе.
- Ведь никто - ни вы, ни я, ах, да просто-напросто никто в мире
не верит ни в какую загробную жизнь. Оттого все страшатся смер­
ти, но малодушные дураки обманывают себя перспективами луче­
зарных садов и сладкого пения кастратов, а сильные - молча пе­
решагивают грань необходимости. Мы - не сильные. Когда мы
думаем, что будет после нашей смерти, то представляем себе пус­
той, холодный и темный погреб. Нет, голубчик, все это враки: по­
греб бьш бы счастливым обманом, радостным утешением. Но пред­
ставьте себе весь ужас мысли, что совсем, совсем ничего не будет,
ни темноты, ни пустоты, ни холоду ... даже мысли об этом не будет,
даже страха не останется! Хотя бы страх! Подумайте!
Ромашов бросил весла вдоль бортов. Лодка едва щщвигалась
по воде, и это бьшо заметно лишь по тому, как тихо пльши в обрат­
ную сторону зеленые берега.
- Да, ничего не будет, - повторил Ромашов задумчиво.
- А посмотрите, нет, посмотрите только, как прекрасна, как
обольстительна жизнь! - воскликнул Назанский, широко прости­
рая вокруг себя руки. - О, радость, о, божественная красота жиз­
ни! Смотрите: голубое небо, вечернее солнце, тихая вода - ведь
дрожишь от восторга, когда на них смотришь, - вон там, далеко,
ветряные мельницы машут крьшьями, зеленая кроткая травка, вода
у берега - розовая, розовая от заката. Ах, как все чудесно, как все
нежно и счастливо!
Назанский вдруг закрьш глаза руками и расплакался, но тотчас
же он овладел собой и заговорил, не стыдясь своих слез, глядя на
Ромашова мокрыми сияющими глазами:
- Нет, если я попаду под поезд, и мне перережут живот, и мои
внутренности смешаются с песком и намотаются на колеса, и если
в этот последний миг меня спросят: «Ну что, и теперь жизнь пре­
красна?>> - я скажу с благодарным восторгом: <<Ах, как она пре­
красна!» Сколько радости дает нам одно только зрение! А есть еще
музыка, запах цветов, сладкая женская любовь! И есть безмерней-
202


Повести
шее наслаждение - золотое солнце жизни, человеческая мысль!
Родной мой Юрочка! .. Простите, что я вас так назвал. - Назанс­
кий, точно извиняясь, протянул к нему издали дрожащую руку. -
Положим, вас посадили в тюрьму на веки вечные, и всю жизнь вы
будете видеть из щелки только два старых изъеденных кирпича" .
нет, даже, положим, что в вашей тюрьме нет ни одной искорки све­
та, ни единого звука - ничего ! И все-таки разве это можно срав­
нить с чудовищным ужасом смерти? У вас остается мысль, вообра­
жение, память, творчество - ведь и с этим можно жить. И у вас
даже могут быть минуты восторга от радости жизни.
- Да, жизнь прекрасна, - сказал Ромашов.
- Прекрасна! - пьшко повторил Назанский. - И вот два че-
ловека из-за того, что один ударил другого, или поцеловал его жену,
или просто, проходя мимо него и крутя усы, невежливо посмотрел
на него, - эти два человека стреляют друг в друга, убивают друг
друга. Ах, нет, их раны, их страдания, их смерть - все это к черту!
Да разве он себя убивает - жалкий движущийся комочек, который
называется человеком? Он убивает солнце, жаркое, милое солнце,
светлое небо, природу, - всю многообразную красоту жизни, уби­
вает величайшее наслаждение и гордость - человеческую мысль!
Он убивает то , что уж никогда, никогда, никогда не возвратится.
Ах, дураки, дураки!
Назанский печально, с долгим вздохом покачал головой и опу­
стил ее вниз. Лодка вошла в камыши. Ромашов опять взялся за вес­
ла. Высокие зеленые жесткие стебли, шурша о борта, важно и мед­
ленно кланялись. Тут бьшо темнее и прохладнее, чем на открытой
воде.
- Что же мне делать? - спросил Ромашов мрачно и грубова­
то. - Уходить в запас? Куда я денусь?
Назанский улыбнулся кротко и нежно.
- Подождите, Ромашов. Поглядите мне в глаза. Вот так . Нет,
вы не отворачивайтесь, смотрите прямо и отвечайте по чистой со­
вести. Разве вы верите в то, что вы служите интересному, хороше­
му, полезному делу? Я вас знаю хорошо, лучше, чем всех других, и
я чувствую вашу душу. Ведь вы совсем не верите в это.
- Нет, - ответил Ромашов твердо, - Но куда я пойду?
- Постойте, не торопитесь. Поглядите-ка вы на наших офице-
ров. О, я не говорю про гвардейцев, которые танцуют на балах,
говорят по-французски и живут на содержании у своих родителей
и законных жен . Нет, подумайте вы о нас, несчастных армеутах, об
203


А.И.Куприн
армейской пехоте, об этом гл авном ядре сл авного и храброго рус­
ского войска. Ведь все это заваль, рвань, отбросы . В лучшем слу­
чае - сыновья искалеченных капитанов. В большинстве же -убо­
явшиеся премудрости гимназисты, реалисты, даже неокончившие
семинаристы . Я вам приведу в пример наш полк. Кто у нас слу­
жит хорошо и долго? Бедняки, обремененные семьями, нищие,
готовые на всякую уступку, на всякую жестокость, даже на убий­
ство, на воровство солдатских копеек, и все это из-за своего гор­
шка щей . Ему приказывают: стреляй, и он стреляет, - кого? за
что? Может быть, понапрасну? Ему все равно, он не рассуждает.
Он знает, что дома пищат его замурзанные, рахитические дети, и
он бессмысленно, как дятел, выпуча глаза, долбит одно сло во:
«Присяга!» Все, что есть талантливого, способного, - спивается.
У нас семьдесят пять процентов офицерского состава больны си­
филисом. Один счастливец - и это раз в пять лет - поступает в
академию, его провожают с ненавистью. Более прилизанные и с
протекцией неизменно уходят в жандармы или мечтают о месте
полицейского пристава в большом городе. Дворяне и те, кто хотя
с маленьким состоянием, идут в земские начальники. Положим,
остаются люди чуткие, с сердцем, но что они делают? Для них
служба - это сплошное отвращение, обуза, ненавидимое ярмо.
Всякий старается выдумать себе какой-нибудь побочный интерес,
который его поглощает без остатка. Один занимается коллекцио­
нерством, многие ждут не дождутся вечера, когда можно сесть
дома, у лампы, взять иголку и вышивать по канве крестиками ка­
кой-нибудь паршивенький ненужный коверчик или выпиливать
лобзиком ажурную рамку для собственного портрета. На службе
они мечтают об этом, как о тайной сладостной радости. Карты,
хвастливый спорт в обладании женщинами - об этом я уж не го­
ворю. Всего гнуснее служебное честолюбие, мелкое, жестокое че­
столюбие. Это - Осадчий и компания, выбивающие зубы и глаза
своим солдатам. Знаете ли, при мне Арчаковский так бил своего
денщика, что я насилу отнял его . Потом кровь оказалась не толь­
ко на стенах, но и на потолке. А чем это кончилось, хотите ли знать?
Тем, что денщик побежал жаловаться ротному командиру, а рот­
ный командир послал его с запиской к фельдфебелю, а фельдфе­
бель еще полчаса бил его по синему, опухшему, кровавому лицу.
Этот солдат дважды заявлял жалобу на инспекторском смотру,
но без всякого результата.
204


Повести
Назанский замолчал и стал нервно тереть себе виски ладонями .
- Постойте ... Ах, как мысли бегают ...- сказал он с беспокой­
ством . - Как это ск верно, когда не ты ведешь мысль, а она тебя
ведет... Да, вспомнил! Теперь дальше. Поглядите вы на остальных
офицеров. Ну, вот вам, для примера, штабс-капитан Плавский .
Питается черт знает чем - сам себе готовит какую-то дрянь на ке­
росинке, носит почти лохмотье, но из своего сорокавосьмирубле­
вого жалованья каждый месяц откладывает двадцать пять. Ого-го !
У него уже лежит в банке около двух тысяч, и он тайно отдает их в
рост товарищам под зверские проценты. Вы думаете, здесь врож­
денная скупость? Нет, нет, это только средство уйти куда-нибудь,
спрятаться от тяжелой и непонятной бессмыслицы военной служ­
бы... Капитан Стельковский - умница, сильный, смелый человек.
А что составляет суть его жизни? Он совращает неопытных кресть­
янских девчонок. Наконец возьмите вы подполковника Брема.
Милый, славный чудак, добрейшая душа - одна прелесть, - и вот
он весь ушел в заботы о своем зверинце. Что ему служба, парады,
знамя, выговоры, честь? Мелкие, ненужные подробности в жизни.
- Брем - чудный, я его люблю, - вставил Ромашов .
- Так-то так, конечно, милый, - вяло согласился Назанский.
-
А знаете ли, - заговорил он вдруг, нахмурившись, - знаете,
какую штуку однажды я видел на маневрах? После ночного пере­
хода шли мы в атаку. Сбились мы все тогда с ног, устали, разнерв­
ничались все: и офицеры и солдаты. Брем велит горнисту играть
повестку к атаке, а тот, Бог его знает почему, трубит вызов резер­
ва. И один раз, и другой, и третий. И вдруг этот самый - милый,
добрый, чудный Брем подскакивает на коне к горнисту, который
держит рожок у рта, и изо всех сил трах кулаком по рожку! Да. И я
сам видел, как горнист вместе с кровью выплюнул на землю рас­
крошенные зубы.
- Ах, Боже мой! - с отвращением простонал Ромашов.
- Вот так и все они, даже самые лучшие, самые нежные из них,
прекрасные отцы и внимательные мужья, - все они на службе де­
лаются низменными, трусливыми, злыми, глупыми зверюшками.
Вы спросите: почему? Да именно потому, что никто из них в служ­
бу не верит и разумной цели этой службы не видит. Вьr, знаете ведь,
как дети любят играть в войну? Бьmо время кипучего детства и в
истории, время буйных и веселых молодых поколений. Тогда люди
ходили вольными шайками, и война бьmа общей хмельной радос-
205


А.И.Куприн
тью, кровавой и доблестной утехой. В начальники выбирался са­
мый храбрый, самый сильный и хитрый, и его власть, до тех пор
пока его не убивали подчиненные, принималась всеми истинно как
Божеская. Но вот человечество выросло и с каждым годом стано­
вится все более мудрым, и вместо детских шумных игр его мысли с
каждым днем становятся серьезнее и глубже. Бесстрашные аван­
тюристы сделались шулерами. Солдат не идет уже на военную служ­
бу, как на веселое и хищное ремесло. Нет, его влекут на аркане за
шею, а он упирается, проклинает и плачет. И начальники из гроз­
ных, обаятельных, беспощадных и обожаемых атаманов обрати­
лись в чиновников, трусливо живущих на свое нищенское жалова­
нье. Их доблесть - подмоченная доблесть. И воинская дисципли­
на - дисциплина за страх - соприкасается с обоюдною ненавис­
тью. Красивые фазаны облиняли. Только один подобный пример я
знаю в истории человечества. Это монашество. Начало его бьшо
смиренно, красиво и трогательно. Может быть - почем знать, -
оно бьшо вызвано мировой необходимостью? Но прошли столе­
тия, и что же мы видим? Сотни тысяч бездельников, развращен­
ных, здоровенных лоботрясов, ненавидимых даже теми, кто в них
имеет время от времени духовную потребность . И все это прикры­
то внешней формой, шарлатанскими знаками касты, смешными
выветрившимися обрядами. Нет, я не напрасно заговорил о мона­
хах, и я рад, что мое сравнение логично. Подумайте только, как
много общего. Там - ряса и кадило, здесь - мундир и гремящее
оружие; там -смирение, лицемерные вздохи, слащавая речь, здесь
- наигранное мужество, гордая честь, которая все время вращает
глазами: «А вдруг меня кто-нибудь обидит?» - вьmяченные груди,
вывороченные локти, поднять1е плечи. Но и те и другие живут па­
разитами и знают, ведь знают это глубоко в душе, но боятся по­
знать это разумом и, главное, животом. И они подобны жирным
вшам, которые тем сильнее отъедаются на чужом теле, чем оно боль­
ше разлагается.
Назанский злобно фыркнул носом и замолчал.
- Говорите, говорите, - попросил умоляюще Ромашов.
- Да, настанет время, и оно уже у ворот. Время великих разо-
чарований и страшной переоценки. Помните, я говорил вам как­
то, что существует от века незримый и беспощадный гений челове­
чества. Законы его точны и неумолимы. И чем мудрее становится
человечество, тем более и глубже оно проникает в них. И вот я уве-
206


Повести
реи, что по этим непреложным законам все в мире рано или поздно
приходит в равновесие. Если рабство длилось века, то распадение
его будет ужасно. Чем громаднее бьшо насилие, тем кровавее бу­
дет расправа. И я глубоко, я твердо уверен, что настанет время,
когда нас, патентованных красавцев, неотразимых соблазнителей,
великолепных щеголей, станут стыдиться женщины и, наконец,
перестанут слушаться солдаты. И это будет не за то, что мы били в
кровь людей, лишенных возможности защищаться, и не за то, что
нам, во имя чести мундира, проходило безнаказанным оскорбле­
ние женщин, и не за то, что мы, опьянев, рубили в кабаках в ок­
рошку всякого встречного и поперечного. Конечно, и за то и за
это, но есть у нас более страшная и уже теперь непоправимая вина.
Это то, что мы - слепы и глухи ко всему. Давно уже, где-то вдали
от наших грязных, вонючих стоянок, совершается огромная, но­
вая, светозарная жизнь. Появились новые, смелые, гордые люди,
загораются в умах пламенные свободные мысли. Как в последнем
действии мелодрамы, рушатся старые башни и подземелья, и из-за
них уже видится ослепительное сияние. А мы, надувшись, как ин­
дейские петухи, только хлопаем глазами и надменно болбочем:
«Что? Где? Молчать! Бунт! Застрелю!» И вот этого-то индюшачье­
го презрения к свободе человеческого духа нам не простят - во
веки веков.
Лодка выехала в тихую, тайную водяную прогалинку. Кругом
тесно обступил ее круглой зеленой стеной высокий и неподвижный
камыш. Лодка бьша точно отрезана, укрыта от всего мира. Над
ней с криком носились чайки, иногда так близко, почти касаясь
крьшьями Ромашова, что он чувствовал дуновение от их сильного
полета. Должно бьпь, здесь, где-нибудь в чаще тростника, у них
бьши гнезда. Назанский лег на корму навзничь и долго глядел вверх
на небо, где золотые неподвижные облака уже окрашивались в ро­
зовый цвет.
Ромашов сказал робко:
- Вы не устали? Говорите еще.
И Назанский, точно продолжая вслух свои мысли, тотчас же
заговорил :
-
Да, наступает новое, чудное, великолепное время. Я ведь
много прожил на свободе и много кой-чего читал, много испытал
и видел. До этой поры старые вороны и галки вбивали в нас с са­
мой школьной скамьи: «Люби ближнего, как самого себя, и знай,
207


А.И. Куприн
что кротость, послушание и трепет суть первые достоинства чело­
века» . Более честные, более сильные, более хищные говорили нам:
«Возьмемся об руку, пойдем и погибнем, но будущим поколениям
приготовим светлую и легкую жизнь» . Но я никогда не понимал
этого . Кто мне докажет с ясной убедительностью, - чем связан я с
этим - черт бы его побрал ! - моим ближним, с подлым рабом, с
зараженным, с идиотом? О, из всех легенд я более всего ненавижу
-
всем сердцем, всей способностью к презрению - легенду об
Юлиане Милостивом. Прокаженный говорит: «Я дрожу, ляг со
мной в постель рядом. Я озяб, приблизь твои губы к моему смрад­
ному рту и дыши на меня» . Ух, ненавижу! Ненавижу прокаженных
и не люблю ближних. А затем, какой интерес заставит меня разби­
вать свою голову ради счастья людей тридцать второго столетия?
О, я знаю этот куриный бред о какой-то мировой душе, о священ­
ном долге. Но даже тогда, когда я ему верил умом, я ни разу не
чувствовал его сердцем. Вы следите за мной, Ромашов?
Ромашов со стыдливой благодарностью поглядел на Назанс­
кого .
- Я вас вполне, вполне понимаю, - сказал он. - Когда меня
не станет, то и весь мир погибнет? Ведь вы это говорите?
- Это самое. И вот, говорю я, любовь к человечеству выгорела
и вычадилась из человеческих сердец. На смену ей идет новая, бо­
жественная вера, которая пребудет бессмертной до конца мира. Это
любовь к себе, к своему прекрасному телу, к своему всесильному
уму, к бесконечному богатству своих чувств. Нет, - подумайте,
подумайте, Ромашов: кто вам дороже и ближе себя? - Никто . Вы
- царь мира, его гордость и украшение. Вы - бог всего живуще- ·
го. Все, что вы видите, слышите, чувствуете, принадлежит только
вам. Делайте, что хотите. Берите все, что вам нравится. Не страши­
тесь никого во всей вселенной, потому что над вами никого нет и
никто не равен вам. Настанет время, и великая вера в свое Я осе­
нит, как огненные языки святого духа, головы всех людей, и тогда
уже не будет ни рабов, ни господ, ни калек, ни жалости, ни поро­
ков, ни злобы, ни зависти . Тогда люди станут богами. И подумай­
те, как осмелюсь я тогда оскорбить, толкнуть, обмануть человека,
в котором я чувствую равного себе, светлого бога? Тогда жизнь
будет прекрасна. По всей земле воздвигнутся легкие, светлые зда­
ния, ничто вульгарное, пошлое не оскорбит наших глаз, жизнь ста­
нет сладким трудом, свободной наукой, дивной музыкой, веселым,
208


Повести
вечным и легким праздником. Любовь, освобожденная от темных
пут собственности, станет светлой религией мира, а не тайным по­
зорным грехом в темном углу, с оглядкой, с отвращением. И самые
тела наши сделаются светлыми, сильными и красивыми, одетыми в
яркие великолепные одежды. Так же, как верю в это вечернее небо
надо мной, - воскликнул Назанский, торжественно подняв руку
вверх, -так же твердо верю я в эту грядущую богоподобную жизнь!
Ромашов, взволнованный, потрясенный, пролепетал побледнев-
шими губами:
- Назанский, это мечты, это фантазии!
Назанский тихо и снисходительно засмеялся.
- Да, - промолвил он с улыбкой в голосе, - какой-нибудь
профессор догматического богословия или классической филоло­
гии расставит врозь ноги, разведет руками и скажет, склонив на­
бок голову: «Но ведь это проявление крайнего индивидуализма!»
Дело не в страшных словах, мой дорогой мальчик, дело в том, что
нет на свете ничего практичнее, чем те фантазии, о которых теперь
мечтают лишь немногие. Они, эти фантазии, - вернейшая и на­
дежнейшая спайка для людей. Забудем, что мы - военные. Мы -
шпаки . Вот на улице стоит чудовище, веселое, двухголовое чудо­
вище. Кто ни пройдет мимо него, оно его сейчас в морду, сейчас в
морду. Оно меня еще не ударило, но одна мысль о том, что оно
меня может ударить, оскорбить мою любимую женщину, лишить
меня по произволу свободы, - эта мысль вздергивает на дыбы всю
мою гордость. Один я его осилить не могу. Но рядом со мною сто­
ит такой же смелый и такой же гордый человек, как я, и я говорю
ему: «Пойдем и сделаем вдвоем так, чтобы оно ни тебя, ни меня не
ударило». И мы идем. О, конечно, это грубый пример, это схема,
но в лице этого двухголового чудовища я вижу все, что связывает
мой дух, насилует мою волю, унижает мое :1важение к своей лично­
сти. И тогда-то не телячьи жалости к ближнему, а божественная
любовь к самому себе соединяет мои усилия с усилиями других,
равных мне по духу людей!
Назанский умолк. Видимо, его утомил непривычный нервный
подъем. Через несколько минут он продолжал вяло, упавшим го­
лосом:
- Вот так-то, дорогой мой Георгий Алексеевич . Мимо нас плы­
вет огромная, сложная, вся кипящая жизнь, родятся божественные,
пламенные мысли, разрушаются старые позолоченные идолища. А
209


А.И. Куприн
мы стоим в наших стойлах, упершись кулаками в бока, и ржем: «Ах
вы, идиоты! Шпаки! Дррать вас!» И этого жизнь нам никогда не
простит."
Он привстал, поежился под своим пальто и сказал устало:
- Холодно ... Поедемте домой ...
Ромашов выгреб из камышей . Солнце село за дальними город­
скими крышами, и они черно и четко выделялись в красной полосе
зари . Кое-где яркими отраженными огнями играли оконные стек­
ла. Вода в сторону зари бьmа розовая, гладкая и веселая, но позади
лодки она уже сгустил ась, посинела и наморщилась.
Ромашов сказал внезапно, отвечая на свои мысли:
- Вы правы. Я уйду в запас. Не знаю сам, как это сделаю, но об
этом я и раньше думал.
Назанский кутался в пальто и вздрагивал от холода.
- Идите, идите, - сказал он с ласковой грустью. - В вас что­
то есть, какой-то внутренний свет ... я не знаю, как это назвать . Но
в нашей берлоге его погасят. Просто плюнут на него и потушат.
Главное - не бойтесь вы, не бойтесь жизни : она веселая, занятная,
чудная штука - эта жизнь . Ну, ладно, не повезет вам - падете вы,
опуститесь до босячества, до пропойства. Но ведь, ей-богу, родной
мой, любой бродяжка живет в десять тысяч раз полнее и интерес­
нее, чем Адам Иваныч Зегржт или капитан Сл ива. Ходишь по зем­
ле туда-сюда, видишь города, деревни, знакомишься со множеством
странных, беспечных, насмешливых людей, смотришь, нюхаешь,
слышишь, спишь на росистой траве, мерзнешь на морозе, ни к чему
не привязан, никого не боишься, обожаешь свободную жизнь все­
ми частицами души ... Эх, как люди вообще мало понимают! Не все
ли равно: есть воблу или седло дикой козы с трюфелями, напивать­
ся водкой или шампанским, умереть под балдахином или в поли­
цейском участке. Все это детали, маленькие удобства, быстро про­
ходящие привычки . Они только затеняют, обесценивают самый
главный и громадный смысл жизни. Вот часто гляжу я на пышные
похороны. Лежит в серебряном ящике под дурацкими султанами
одна дохлая обезьяна, а другие живые обезьяны идут за ней сле­
дом, с вытянутыми мордами, понавесив на себя и спереди и сзади
смешные звезды и побрякушки ... А все эти визиты, доклады, засе­
дания ... Нет, мой родной, есть только одно непреложное, прекрас­
ное и незаменимое - свободная душа, а с нею творческая мысль и
веселая жажда жизни. Трюфели могут быть и не быть - это кап-
210


Повести
ризная и весьма пестрая игра случая. Кондуктор, если он только не
совсем глуп, через год выучится прилично и не без достоинства
царствовать. Но никогда откормленная, важная и тупая обезьяна,
сидящая в карете, со стекляшками на жирном пузе, не поймет гор­
дой прелести свободы, не испытает радости вдохновения, не запла­
чет сладкими слезами восторга, глядя, как на вербовой ветке се­
ребрятся пушистые барашки !
Назанский закашлялся и кашлял долго . Потом, плюнув за борт,
он продолжал:
- Уходите, Ромашов. Говорю вам так, потому что я сам по­
пробовал воли, и если вернулся назад, в загаженную клетку, то ви­
ною тому" . ну, да ладно ". все равно, вы понимаете . Смело ныряйте
в жизнь, она вас не обманет . Она похожа на огромное здание с ты­
сячами комнат, в которых свет, пение, чудные картины, умные,
изящные люди, смех, танцы, любовь - все, что есть великого и
грозного в искусстве. А вы в этом дворце до сих пор видели один
только темный, тесный чуланчик, весь в сору и в паутине, - и вы
боитесь выйти из него .
Ромашов причалил к пристани и помог Назанскому выйти из
лодки. Уже стемнело, когда они приехали на квартиру Назанско­
го. Ромашов уложил товарища в постель и сам накрыл его сверху
одеялом и шинелью .
Назанский так сильно дрожал, что у него стучали зубы. Ежась
в комок и зарываясь головой в подушку, он говорил жалким, бес­
помощным, детским голосом:
- О, как я боюсь своей комнаты ". Какие сны, какие сны!
- Хотите, я останусь ночевать? - предложил Ромашов.
-
Нет, нет, не надо. Пошлите, пожалуйста, за бромом". и".
немного водки . Я без денег" .
Ромашов просидел у него до одиннадцати часов. Понемногу
Назанского перестало трясти. Он вдруг открьш большие, блестя­
щие, лихорадочные глаза и сказал решительно, отрывисто:
- Теперь уходите. Прощайте.
- Прощайте, - сказал печально Ромашов .
Ему хотелось сказать: «Прощайте, учитель», - но он засты­
дился фразы и только прибавил с натянутой шуткой:
- Почему - прощайте? Почему не до свидания?
Назанский засмеялся жутким, бессмысленным, неожиданным
смехом.
211


А.И.Куприн
-А почему не досвишвеция? - крикнул он диким голосом су­
масшедшего.
И Ромашов почувствовал на всем своем теле дрожащие волны
ужаса.
XXII
Подходя к своему дому, Ромашов с удивлением увидел, что в
маленьком окне его комнаты, среди теплого мрака летней ночи, брез­
жит чуть заметный свет. «Что это значит? - подумал он тревожно и
невольно ускорил шаги. - Может быть, это вернулись мои секун­
данты с условиями дуэли?» В сенях он натолкнулся на Гайнана, не
заметил его, испугался, вздрогнул и воскликнул сердито:
- Что за черт! Это ты, Гайнан? Кто тут?
Несмотря на темноту, он почувствовал, что Гайнан, по своей
привычке, заплясал на одном месте.
- Там тебе барина пришла. Сидит.
Ромашов отворил дверь . В лампе давно уже вышел весь керо­
син, и теперь она, потрескивая, догорала последними чадными
вспышками. На кровати сидела неподвижная женская фигура, не­
ясно выделяясь в тяжелом вздрагивающем полумраке.
- Шурочка! - задыхаясь, сказал Ромашов и почему-то на цы­
почках осторожно подошел к кровати . - Шурочка, это вы?
- Тише . Садитесь, - ответила она быстрым шепотом. - По­
тушите лампу.
Он дунул сверху в стекло. Пугливый синий огонек умер, и сразу
в комнате стало темно и тихо, и тотчас же торопливо и громко за­
стучал на столе не замечаемый до сих пор будильник . Ромашов сел
рядом с Александрой Петровной, сгорбившись и не глядя в ее сто­
рону. Странное чувство боязни, волнения и какого-то замирания в
сердце овладело им и мешало ему говорить .
-
Кто у вас рядом, за стеной? - спросила Шурочка. - Там
слышно?
- Нет, там пустая комната... старая мебель... хозяин - столяр.
Можно говорить громко.
Но все-таки оба они продолжали говорить шепотом, и в этих
тихих, отрывистых словах, среди тяжелого, густого мрака, бьшо
много боязливого, смущенного и тайно крадущегося. Они сидели,
212


Повести
почти касаясь друг друга. У Ромашова глухими толчками шумела
в ушах кровь.
- Зачем, зачем вы это сделали? - вдруг сказала она тихо, но
со страстным упреком.
Она положила ему на колено свою руку. Ромашов сквозь одеж­
ду почувствовал ее живую, нервную теплоту и, глубоко передохнув,
зажмурил глаза. И от этого не стало темнее, только перед глазами
всплыли похожие на сказочные озера черные овалы, окруженные
голубым сиянием.
- Помните, я просила вас быть с ним сдержанным. Нет, нет, я
не упрекаю. Вы не нарочно искали ссоры - я знаю это . Но неуже­
ли в то время, когда в вас проснулся дикий зверь, вы не могли хотя
бы на минуту вспомнить обо мне и остановиться. Вы никогда не
любили меня!
-
Я люблю вас, - тихо произнес Ромашов и слегка прикос­
нулся робкими, вздрагивающими пальцами к ее руке,
Шурочка отняла ее, но не сразу, потихоньку, точно жалея и
боясь его обидеть.
- Да, я знаю, что ни вы, ни он не назвали моего имени, но ваше
рьщарство пропало понапрасну: все равно по городу катится сплеrnя.
- Простите меня, я не владел собой". Меня ослепила ревность,
- с трудом произнес Ромашов.
Она засмеялась долгим и злым смешком.
- Ревность? Неужели вы думаете, что мой муж был так велико­
душен после вашей драки, что удержался от удовольствия расска­
зать мне, откуда вы приехали тогда в собрание? Он и про Назанс­
кого мне сказал.
- Простите, - повторял Ромашов. -Ятам ничего дурного не
делал. Простите.
Она вдруг заговорила громче, решительным и суровым шепотом:
- Слушайте, Георгий Алексеевич, мне дорога каждая минута.
Я и то ждала вас около часа. Поэтому будем говорить коротко и
только о деле. Вы знаете, что такое для меня Володя. Я его не люб­
лю, но я на него убила часть своей души. У меня больше самолю­
бия, чем у него . Два раза он проваливался, держа экзамен в акаде­
мию. Это причиняло мне гораздо больше обиды и огорчения, чем
ему. Вся эта мысль о генеральном штабе принадлежит мне одной,
целиком мне. Я тянула мужа изо всех сил, подхлестывала его, зуб­
рила вместе с ним, репетировала, взвинчивала его гордость, обо-
213


А.И.Куприн
дряла его в минуту уныния. Это - мое собственное, любимое, боль­
ное дело. Я не могу оторвать от этой мысли своего сердца. Что бы
там ни бьmо, но он поступит в академию.
Ромашов сидел, низко склонившись головой на ладонь. Он вдруг
почувствовал, что Шурочка тихо и медленно провела рукой по его
волосам . Он спросил с горестным недоумением:
- Что же я могу сделать?
Она обняла его за шею и нежно привлекла его голову к себе на
грудь . Она бьmа без корсета. Ромашов почувствовал щекой подат­
ливую упругость ее тела и услышал его теплый, пряный, сладост­
растный запах . Когда она говорила, он ощущал ее прерывистое
дыхание на своих волосах .
- Ты помнишь, тогда... вечером". на пикнике. Я тебе сказала
всю правду. Я не люблю его . Но подумай: три года, целых три года
надежд, фантазий, планов и такой упорной, противной работы! Ты
ведь знаешь, я ненавижу до дрожи это мещанское, нищенское офи­
церское общество. Я хочу быть всегда прекрасно одетой, краси­
вой, изящной, я хочу поклонения, власти! И вдруг - нелепая, пья­
ная драка, офицерский скандал - и все кончено, все разлетелось в
прах! О, как это ужасно! Я никогда не бьmа матерью, но я вообра­
жаю себе: вот у меня растет ребенок - любимый, лелеемый, в нем
все надежды, в него вложены заботы, слезы, бессонные ночи". и
вдруг - нелепость, случай, дикий, стихийный случай: он играет на
окне, нянька отвернулась, он падает вниз, на камни. Милый, толь­
ко с этим материнским отчаянием я могу сравнить свое горе и зло­
бу. Но я не виню тебя.
Ромашову бьmо неудобно сидеть перегнувшись и боясь сделать
ей тяжело. Но он рад бьm бы сидеть так целые часы и слышать в
каком-то странном, душном опьянении частые и точные биения ее
маленького сердца.
- Ты слушаешь меня? - спросила она, нагибаясь к нему.
-Да, да". Говори". Если я только могу, я сдел аю все, что ты
хочешь.
- Нет, нет. Выслушай меня до конца. Если ты его убьешь или
если его отставят от экзамена - кончено! Я в тот же день, когда
узнаю об этом, бросаю его и еду - все равно куда - в Петербург,
в Одессу, в Киев . Не думай, это не фальшивая фраза из газетного
романа. Я не хочу пугать тебя такими дешевыми эффектами. Но я
знаю, что я молода, умна, образованна. Не красива. Но я сумею
214


Повести
быть интереснее многих красавиц, которые на публичных балах
получают в виде премии за красоту мельхиоровый поднос или бу­
дильник с музыкой. Я надругаюсь над собой, но сгорю в один миг
и ярко, как фейерверк!
Ромашов глядел в окно. Теперь его глаза, привыкшие к темно­
те, различали неясный, чуть видный переплет рамы.
-
Не говори так... не надо... мне больно, - произнес он пе­
чально. - Ну, хочешь, я завтра откажусь от поединка, извинюсь
перед ним? Сделать это?
Она помолчала немного . Будильник наполнял своей металли­
ческой болтовней все углы темной комнаты . Наконец она произ­
несла еле слышно, точно в раздумье, с выражением, которого Ро­
машов не мог уловить:
- Я так и знала, что ты это предложишь .
Он поднял голову и, хотя она удерживала его за шею рукой,
выпрямился на кровати .
- Я не боюсь! - сказал он громко и глухо.
-Нет, нет, нет, нет, - заговорила она горячим, поспешным,
умоляющим шепотом. - Ты меня не понял . Иди ко мне ближе...
как раньше... Иди же! ..
Она обняла его обеими руками и зашептала, щекоча его лицо
своими тонкими волосами и горячо дыша ему в щеку:
- Ты меня не понял . У меня совсем другое. Но мне стыдно пе­
ред то бой. Ты такой чистый, добрый, и я стесняюсь говорить тебе
об этом. Я расчетливая, я гадкая...
- Нет, говори все. Я тебя люблю.
- Послушай, - заговорила она, и он скорее угадывал ее сло-
ва, чем слышал их. - Если ты откажешься, то ведь сколько обид,
позора и страданий падет на тебя. Нет, нет, опять не то. Ах, Боже
мой, в эту минуту я не стану лгать перед тобой. Дорогой мой, я
ведь все это давно обдумала и взвесила. Положим, ты отказался.
Честь мужа реабилитирована. Но, пойми, в дуэли, окончившейся
примирением, всегда остается что-то ... как бы сказать? .. Ну, что
ли, сомнительное, что-то возбуждающее недоумение и разочаро­
вание... Понимаешь ли ты меня? - спросила она с грустн ой нежно­
стью и осторожно поцеловала его в волосы.
- Да. Так что же?
- То, что в этом случае мужа почти наверно не допустят к эк-
заменам. Репутация офицера генерального штаба должна быть без
215


А. И. Куприн
пушинки. Между тем если бы вы на самом деле стрелялись, то тут
бьшо бы нечто героическое, сильное. Людям, которые умеют дер­
жать себя с достоинством под выстрелом, многое, очень многое про­
щают. Потом ". после дуэли ... ты мог бы, если хочешь, и извинить­
ся ... Ну, это уж твое дело.
Тесно обнявшись, они шептались, как заговорщики, касаясь
лицами и руками друг друга, слыша дыхание друг друга. Но Рома­
шов почувствовал, как между ними незримо проползало что-то
тайное, гадкое, склизкое, от чего пахнуло холодом на его душу. Он
опять хотел высвободиться из ее рук, но она его не пускала. Стара­
ясь скрыть непонятное, глухое раздражение, он сказал сухо:
- Ради Бога, объяснись прямее. Я все тебе обещаю.
Тогда она повелительно заговорила около самого его рта, и
слова ее бьши, как быстрые трепетные поцелуи:
-
Вы непременно должны завтра стреляться. Но ни один из
вас не будет ранен. О, пойми же, пойми меня, не осуждай меня! Я
сама презираю трусов, я женщина. Но ради меня сделай это, Геор­
гий ! Нет, не спрашивай о муже, он знает. Я все, все, все сдел ала.
Теперь ему удалось упрямым движением головы освободиться
от ее мягких и сильных рук. Он встал с кровати и сказал твердо:
- Хорошо, пусть будет так . Я согласен.
Она тоже встала. В темноте, по ее движениям он не видел, а угады­
вал, чувствовал, что она торопливо поправляет волосы на голове.
- Ты уходишь? - спросил Ромашов.
- Прощай, - ответила она слабым голосом. - Поцелуй меня
в последний раз .
Сердце Ромашова дрогнуло от жалости и любви. Впотьмах,
ощупью, он нашел руками ее голову и стал целовать ее щеки и гла­
за. Все лицо Шурочки бьшо мокро от тихих, неслышных слез. Это
взволновало и растрогало его .
- Милая". не плачь ". Саша". милая". - твердил он жалостно
и мягко.
Она вдруг быстро закинула руки ему за шею, томным, страст­
ным и сильным движением вся прильнула к нему и, не отрывая сво­
их пылающих губ от его рта, зашептала отрывисто, вся содрогаясь
и тяжело дыша:
- Я не могу так с тобой проститься ". Мы не увидимся больше.
Так не будем ничего бояться ". Я хочу, хочу этого . Один раз".
возьмем наше счастье" . Милый , иди же ко мне, иди, иди ".
216


Повести
И вот оба они, и вся комната, и весь мир сразу наполнились
каким-то нестерпимо блаженным, знойным бредом. На секунду
среди белого пятна подушки Ромашов со сказочной отчетливос­
тью увидел близко-близко около себя глаза Шурочки, сиявшие бе­
зумным счастьем, и жадно прижался к ее губам ".
- Можно мне проводить тебя? - спросил он, выйдя с Шуроч­
кой из дверей на двор.
- Нет, ради Бога, не нужно, милый". Не делай этого. Я и так
не знаю, сколько времени провела у тебя. Который час?
- Не знаю, у меня нет часов. Положительно не знаю.
Она медлила уходить и стояла, прислонившись к двери. В воз­
духе пахло от земли и от камней сухим, страстным запахом жаркой
ночи. Бьшо темно, но сквозь мрак Ромашов видел, как и тогда в
роще, что лицо Шурочки светится странным белым светом, точно
лицо мраморной статуи.
- Ну, прощай же, мой дорогой, - сказала она наконец уста­
лым голосом. - Прощай.
Они поцеловались, и теперь ее губы бьши холодны и неподвижны.
Она быстро пошла к воротам, и сразу ее поглотила густая тьма ночи.
Ромашов стоял и слушал до тех пор, пока не скрипнула калитка
и не замолкли тихие шаги Шурочки. Тогда он вернулся в комнату.
Сильное, но приятное утомление внезапно овладело им. Он едва
успел раздеться -так ему хотелось спать. И последним живым впе­
чатлением перед сном бьш легкий, сладостный запах, шедший от
подушки, - запах волос Шурочки, ее духов и прекрасного моло­
дого тела.
XXIII
2-го июня 18**.
Город Z.
Его Высокоблагородию командиру N-ского пехотного полка
Штабс-капитан того же полка Диц.
РАПОРТ
Настоящим имею честь донести Вашему Высокоблагородию,
что сего 2-го июня, согласно условиям, доложенным Вам вчера, 1-
го июня, состоялся поединок между поручиком Николаевым и под-
217


А. И. Куприн
поручиком Ромашовым. Противники встретились без пяти минуг
в 6 часов утра, в роще, именуемой «Дубечная», расположенной в
31/2 верстах от города. Продолжительность поединка, включая сюда
и время, употребленное на сигналы, бьша 1 мин. 1 О сек . Места, за­
нятые дуэлянтами, бьши установлены жребием . По команде «впе­
ред» оба противника пошли друг другу навстречу, причем выстре­
лом, произведенным поручиком Николаевым, подпоручик Рома­
шов ранен бьш в правую верхнюю часть живота. Для выстрела по­
ручик Николаев остановился, точно так же, как и оставался сто­
ять, ожидая ответного выстрела. По истечении установленной по­
луминуты для ответного выстрела обнаружилось, что подпоручик
Ромашов отвечать противнику не может. Вследствие этого секун­
данты подпоручика Ромашова предложили считать поединок окон­
ченным . С общего согласия это бьшо сделано. При перенесении
подпоручика Ромашова в коляску, последний впал в тяжелое· об­
морочное состояние и через семь минут скончался от внугреннего
кровоизлияния . Секундантами со стороны поручика Николаева
бьши: я и поручик Васин, со стороны же подпоручика Ромашова:
поручики Бек-Агамалов и Веткин. Распоряжение дуэлью, с общего
согласия, бьшо предоставлено мне. Показание младшего врача кол.
ас. Знойко при сем прилагаю.
Штабс-капитан Диц.
1905
218


Кадр из кинофильма «Поединою> .


Повести
ПРАПОРЩИКАРМЕЙСКИЙ
Предисловие
Один из моих близких приятелей получил прошлым летом в
наследство, после умершей тетки, небольшой хутор в Z-ском уезде,
Подольской губернии. Разбираясь в доставшемся ему имуществе,
он нашел на чердаке огромный, окованный жестью сундук, битком
набитый книгами старинной печати, в которых все «Т» похожи на
«Ш» и от пожелтевших листов которых пахнет плесенью, засохши­
ми цветами, мышами и камфарой. Здесь бьmи : и Эмин, и «Трехли­
стнию>, и «Оракул Соломона», и письмовник Курганова, и «Иван
Выжигин», и разрозненные томы Марлинского. Между книгами
попадались письма и бумаги, большею частью делового характера
и совершенно неинтересные. Только одна, довольно толстая пач­
ка, обернутая в серую лавочную бумагу и тщательно обвязанная
шнурком, возбудила некоторое любопытство моего приятеля. В ней
заключался дневник какого-то пехотного офицера Лапшина и не­
сколько листков прекрасной, шершавой бристольской бумаги, ук­
рашенной цветами ириса и исписанной мелким женским почерком.
Внизу листков стояла подпись: «Кэт», а на некоторых - просто
одна буква «К» . Не было никакого сомнения, что дневник Лапши­
на и письма Кэт писаны приблизительно в одно и то же время и
относятся к одним и тем же событиям, происходившим лет за двад­
цать пять до наших дней. Не зная, что сделать со своей находкой,
приятель переслал мне ее по почте. Предлагая ее теперь вниманию
читателей, я должен оговориться, что мое перо лишь слегка косну­
лось чужих строчек, исправив немного их грамматику и уничто­
жив множество манерных знаков вроде кавычек, скобок.
219


А.И.Куприн
5 сеитября. Скука, скука и еще раз скука! .. Неужели вся моя
жизнь пройдет так серо, одноцветно, лениво, как она тянется до
сих пор? Утром занятия в роте :
- Ефименко, что такое часовой?
- Часовой - есть лицо неприкосновенное, ваше благородие.
- Почему же он лицо неприкосновенное?
- Потому, что до его нихто не смие доторкнуться, ваше благо-
родие.
- Садись . Ткачук, что такое часовой?
- Часовой - есть лицо неприкосновенное, ваше благородие.
И так без конца" .
Потом обед в собрании. Водка, старые анекдоты, скучные раз­
говоры о том, как трудно стало ньmче попадать из капитанов в под­
полковники по линии, длинные споры о втором приеме наизготовку
и опять водка. Кому-нибудь попадается в супе мозговая кость - это
называется «оказией», и под оказию пьют вдвое... Потом два часа
свинцового сна и вечером опять то же неприкосновенное лицо и та
же вечная «па-а-льба шеренгою».
Сколько раз начинал я этот самый дневник". Мне почему-то
всегда казалось, что должна же наконец судьба и в мою будничную
жизнь вплести какое-нибудь крупное, необычайное событие, кото­
рое навеки оставит в моей душе неизгладимые следы. Может быть,
это будет любовь? Я часто мечтаю о незнакомой мне, таинствен­
ной и прекрасной женщине, с которой я должен встретиться когда­
нибудь и которая теперь так же, как и я, томится от тоски.
Разве я не имею права на счастье? Я не глуп, умею держать себя
в обществе, даже, пожалуй, остроумен, если только не стесняюсь и
не чувствую рядом с собой соперника на том же поприще. О на­
ружности самому судить, конечно, трудно, но мне кажется, что и
собою я не совсем дурен, хотя, сознаюсь, бывают ненастные осен­
ние утра, когда мое собственное лицо кажется мне в зеркале отвра­
тительным. Полковые дамы находят во мне что-то печоринское.
Впрочем, последнее больше свидетельствует, во-первых, о скудос­
ти полковых библиотек и, во-вторых, о том, что печоринский тип
бессмертен в армейской пехоте.
В смутном предчувствии именно этой-то полосы жизни я и на­
чинал много раз свой дневник с целью заносить в него каждую ме­
лочь, чтоб потом ее пережить, хотя и в воспоминании, но, возмож­
но, ярче и полнее ... Однако дни проходили за днями, по-прежнему
220


Повести
тягучие и однообразные... Необыкновенное не наступало, и я, по­
теряв всякую охоту к ежедневной сухой летописи полковых собы­
тий, надолго забрасывал дневник за этажерку, а потом сжигал его
вместе с другим бумажным сором при переезде на новую квартиру.
7 сентября. Вот уже целая неделя прошла с тех пор, как полк
возвратился с маневров. Наступил сезон вольных работ, и роты одна
за другой уходят копать бураки у окрестных помещиков; остались
только наша да 11-я. Город точно вымер. Эта пьшьная и душная
жара, это дневное безмолвие провинциального городка, нарушае­
мое только неистовым ораньем петухов, - раздражают и угнета­
ют меня ...
Право, мне жаль теперь кочевой жизни последних маневров,
которые подчас казались мне такими невыносимо-тяжелыми! Как
живо встают в моей голове незатейливые картины походных дви­
жений, и какую скромную прелесть они приобретают в воспомина­
нии! Вот и в настоящую минуту я представляю себе: раннее утро...
солнце еще не взошло. На холодном небе, глядящем сквозь дыря­
вое полотнище старой двухскатной палатки, утренние звезды едва
мерцают своим серебристьIМ блеском ... Бивуак ожил и закопошил­
ся ... Слышится беготня, сдержанные сердитые голоса, лязг ружей,
ржанье обозных лошадей. Сделав над собой усилие, вьmолзаешь
из-под мохнатого одеяла, шерсть которого сделалась сверху совсем
мокрой от ночной росы, вьmолзаешь прямо на воздух, потому что
в низкой палатке стоять нельзя, а можно только лежать или сидеть.
Денщик, только что усердно раздувавший своим сапогом жестя­
ной самовар-паучок (что ему, конечно, строжайше запрещено), ки­
дается за водой и приносит ее прямо из ключевого ручья в медном
походном котелке. Раздевшись до пояса, умываешься на чистом
воздухе и видишь, как от рук, от лица и от тела вьется тонкий ро­
зоватый парок ... Кое-где, между палатками, офицеры устроили
импровизированные костры из той самой соломы, на которой про­
вели ночь, и расселись вокруг, ежась от холода и торопливо глотая
горячий чай. Еще несколько минут - и палатки сняты: на том мес­
те, где только что раскидывался «бел город полотняный», валяют­
ся лишь в беспорядке пучки соломы и куски бумаги ... Гам встрево­
женного бивуака растет. Все поле кишит солдатскими фигурами в
белых рубахах, с серь�ми скатанными шинелями через плечо. Сна­
чала кажется, что в этой серой муравьиной суете нет никакого по­
рядка, но опытнь1й взгляд заметит, как из нее образуются мало-
1s-з166
221


А.И.Куприн
помалу густые кучки и как постепенно каждая кучка развертывает­
ся в длинный правильный строй. Последние запоздавшие люди то­
ропливо бегут к своим ротам, дожевывая на ходу кусок хлеба и
застегивая ремень с патронными сумками. Еще минута - и роты,
бряцнув одна за другой ружьями, сходятся на средину поля в пра­
вильный огромный четырехугольник.
А потом утомительный тридцати-сорокаверстный переход.
Солнце подымается все выше и выше. К восьми часам утра жара
уже дает себя заметно чувствовать, солдаты начинают скучать и
поют неохотно, стройные ряды разрозниваются. Пьшь с каждой
минутой становится гуще, она окутывает длинным желтым обла­
ком всю колонну, медленно, на протяжении целой версты, извива­
ющуюся вдоль дороги; она садится коричневым налетом на сол­
датские рубахи и на солдатские лица, на темном фоне которых осо­
бенно ярко, точно у негров, блестят белки и зубы . В густой запы­
ленной колонне трудно отличить солдата от офицера. Также на
время как будто ослабевает между ними иерархическая разница, и
тут-то поневоле знакомишься с русским солдатом, с его метким
взглядом на всевозможные явления, - даже на такие сложные, как
корпусный маневр, - с его практичностью, с его уменьем всюду и
ко всему приспособляться, с его хлестким образным словом, при­
правленным крупной солью, которую пропускаешь между ушей.
Что бы и кто бы ни встретился по дороге: хохол в широких белых
шароварах, лениво идущий рядом с парой сивых круторогих во­
лов, придорожная корчма, еврейская «балагула», бархатное поле,
распаханное под озими, - все вызывает его пытливые вопросы и
замечания, дышащие то глубоким, почти философским понимани­
ем простой обыденной жизни, то резким сарказмом, то неудержи­
мым потоком веселья ."
Начинает темнеть, когда полк подходит к месту ночлега. Вид­
ны уже кашевары около больших дымящихся ротных котлов, рас­
ставленных в поле, в стороне от дороги ". Стой! .. Ружья в козлы!" В
один миг поле покрывается стройными рядами белых шалашиков...
И вот через час или два опять лежишь под дырявым полотном,
ск возь которое видны яркие мерцающие звезды на темном небе, и
прислушиваешься, как угомоняется постепенно сонный лагерь. И
еще долго-долго слышатся откуда-то издали отдельные звуки, смяг­
чаемые густой тишиной вечера: то коснется до слуха однообраз­
ное пиликанье гармоники, то сердитый, без сомнения, фельдфе-
222


Повести
бельский голос, то внезапно вырвавшееся звонкое ржание жеребен­
ка... А сено, лежащее под головой, примешивает в это время свой
тонкий аромат к резкому, горьковатому запаху росистой травы .
8 сеитября. Сегодня мой «ротный», Василий Акинфиевич, спро­
сил меня, не хочу ли я ехать вместе с ним на осенние работы. Он
заключил для роты очень выгодное условие - чуть не по 2 1/2 ко­
пейки за пуд - с управляющим господина Обольянинова. Работа
будет заключаться в копании бураков для местного свекло-сахар­
ного завода. Она неутомительна для солдат, и исполняют они ее
очень охотно . Все эти обстоятельства, должно быть, и привели рот­
ного в такое радужное настроение духа, что он не только предло­
жил мне ехать с ним на работы, но даже, буде я соглашусь ехать,
уступает в мою пользу полтора рубля из выговоренных им для себя
суточных денег. Другие командиры рот никогда еще не проявляли
по отношению к субалтерн-офицерам такого великодушия.
Странное, вернее сказать, смешанное у меня чувство к Васи­
лию Акинфиевичу. На службе я его не терплю. Тут он проявляет
злобную грубость и неумолимую мелочность. Во время ротного
учения он, не стесняясь солдатами, кричит на младшего офицера:
«Поручик, извольте держать равнение! Идете, точно отец дьякон в
похоронной процессии!» Если это и остроумно, то зато безжалост­
но и нетактично .
С солдатами Василий Акинфиевич изволит иногда расправлять­
ся собственной ручкой, но зато у него господа взводные даже иду­
мать не смеют прибегнуть к такой мере исправления. Солдаты его
любят и, что всего важнее, верят каждому его слову. Они все хоро­
шо знают, что Василий Акинфиевич не только из ротного привар­
ка копейки не тронет, но даже и собственных рублей двадцать пять
в месяц прибавит, что Василий Акинфиевич своего в обиду не даст,
а, наоборот, за него хоть с самим полковым погрызется. Знают все
это , и я уверен, что в случае войны все до единого пойдут за Васи­
лием Акинфиевичем, не колеблясь , хоть на самую очевидную
смерть.
Очень мне не нравится в моем ротном его преувеличенная не­
нависть ко всему «благородному». В его уме со словом «благород­
ство» связано понятие о нелепом франтовстве, манерничанье, пол­
ной неспособности к службе, трусости, танцах и гвардии. Даже са­
мое слово «благородный» он произносит не иначе, как с оттенком
ядовитейшей насмешки и притом отчаянно фатовским тоном, так
223


А.И.Куприн
что у него выходит нечто вроде «бэгэрэдный». Впрочем, надо ого­
вориться, что Василий Акинфиевич тянул служебную лямку с сол­
датских чинов. А в ту эпоху, когда он только что получил первый
офицерский чин, плохо приходилось бедным армейским бурбонам
от завитых и напомаженных армейских моншеров.
С людьми он сходится туго, как и всякий закоренелый холос­
тяк, но, полюбив кого-нибудь, открывает ему вместе с карманом
свою наивную, добрую и чистую душу. Но, даже и открывая душу,
Василий Акинфиевич не перестает ни на минуту сквернословить, -
это тоже его дурная черта.
Меня он, кажется, по-своему любит - я все-таки недурной фрон­
товик. В минуты денежного кризиса я свободно черпаю из его ко­
шелька, и он никогда не торопит отдачей долга. В свободное от
службы время он называет меня прапорщиком .и прапором. Этот
развеселый армейский чин давно уже отошел в вечность, но старые
служаки любят его употреблять в ласкательно-игривом смысле, в
память дней своей юности.
Мне иногда бывает его жаль. Жаль хорошего человека, у кото­
рого вся жизнь ушла на изучение тоненькой книжки устава и на
мелочные заботы об антабках и трынчиках. Жаль мне бедности его
мысли, никогда даже не интересовавшейся тем, что делается за этим
узеньким кругозором. Жаль мне его, одним словом, той жалостью,
что невольно охватывает душу, если долго и пристально глядишь в
глаза очень умной собаки ...
Я ловлю себя... А разве я-то сам стремлюсь куда-нибудь? Разве
так уже нетерпеливо бьется моя пленная мысль?.. Нет, В асилий
Акинфиевич хоть что-нибудь да сделал в своей жизни, вон и два
«Георгия» у него на груди, р: на лбу шрам от черкесской шашки, и у
солдат его такие толстые и красные морды, что смотреть весело...
Ая?..
Я сказал, что на раб оты поеду с удовольствием. Может быть,
это развлечет меня? Управляющий ... у него жена, две дочки, два­
три соседних помещика, может быть, маленький романчик?..
Завтра выступаем.
11 сеитября. Сегодня утром мы прибьши по железной дороге
на станцию «Конский брод». Оказалось, что управляющий имения,
предупрежденный о нашем приезде телеграммой, выслал за Васи­
лием Акинфиевичем и за мной коляску. Черт возьми, я еще никог­
да не ездил с таким шиком! Четверня цугом породистых, прекрас-
224


А . И. Куприн - офицер.


Повести
ных лошадей, резиновые шины, коляска, серебряные бляшки на
сбруе, а на козлах здоровенный детина, одетый не то казачком, не
то грумом: в клеенчатом картузе и в красном шарфе вместо пояса.
До Ольховатки верст восемь . Дорога чудная; с обеих сторон гус­
тые пирамидальные тополя . Навстречу нам то и дело попадались
длинные вереницы возов, нагруженных доверху холщовыми меш­
ками с сахаром. По этому поводу Василий Акинфиевич сообщил
мне, что с Ольховатского завода вывозится ежегодно около ста
тысяч пудов сахара. Цифра почтенная, в особенности если при­
нять во внимание, что Обольянинов - единственный хозяин пред­
приятия.
В усадьбе нас встретил управляющий. Фамилия у него немец­
кая - Бергер, но немецкого у него ничего нет ни в акценте, ни в
наружности. Скорее всего, по-моему, он похож на того Фальстафа,
которого я видел гд е-то на выставке, кажется, в Петербурге, когда
приезжал туда держать мой несчастный экзамен в Академию гене­
рального штаба. Толст он необычайно, жир так и сквозит, так и
лоснится у него на отвислых щеках, покрытых сетью мелких крас­
ных жилок; волосы на голове - короткие, прямые, с проседью, усы
торчат воинственными щетками, короткая эспаньолка под нижней
губой; глаза под густыми взъерошенными бровями быстрые, лука­
вые и до смешного суженные опухлостью щек и скул; губы, и в осо­
бенности улыбка, обличают в нем сладострастного, веселого, без­
застенчивого и очень наблюдательного человека. При этом он, дол­
жно быть, глух, потому что в разговоре отчаянно кричит.
Я думаю, Бергер нам искренне обрадовался. Таким людям, как
он, собеседник и собутьшьник нужнее воздуха. Он ежеминутно под­
бегал то ко мне, то к капитану, обнимал нас за талию и все приго­
варивал: «Милости просим, господа, милости просим» . Василию
Акинфиевичу он, к моему немалому удивлению, понравился. Мне ­
тоже.
Бергер проводил нас во флигель, где нам приготовлены четыре
комнаты, снабженные всем нужным и ненужным с такой щедрой
заботливостью, как будто бы мы приехали сюда не на месяц, а, по
крайней мере, года на три . Капитан, по-видимому, остался дово­
лен этой внимательностью к нам со стороны хозяев. Только один
раз, именно, когда Бергер, выдвинув ящик письменного стола, по­
казал поставленную для нас целую коробку длинных ароматных
сигар, Василий Акинфиевич пробурчал вполголоса:
225


А.И.Куприн
- Ну, уж это лишнее". это уж бэгэрэдство и всякая такая вещь .
(Я и забьш упомянуть об его привычке прибавлять чуть ли не к
каждому слову: <<И всякая такая вещь» . Вообще он не из красноре­
чивых капитанов.)
Вводя нас, так сказать, во владение, Бергер очень много суе­
тился и кричал. Мы его усиленно благодарили. Наконец он, по­
видимому, устал и, обтирая лицо огромным красным платком, спро­
сил: не нужно ли нам еще чего-нибудь? Мы, конечно, поспешили
его уверить, что нам и так всего более чем достаточно. Уходя, Бер­
гер сказал:
- Сейчас я вам пришлю казачка для услуг. Чай, завтрак, обед
и ужин вы соблаговолите заказьшать для себя сами, по своему же­
ланию. Каждый вечер к вам будет для этой цели приходить буфет­
чик . Наш погреб тоже к вашим услугам.
Целый день мы провели в том, что размещали в пустых сараях
солдат с их ружьями и амуницией. Вечером казачок принес нам
холодной телятины, жареных дупелей, какой-то фисташковый торт
и несколько бутъшок красного вина. Едва мы сели за стол, как явил­
ся Бергер.
- Кушаете? Ну и прекрасно, - сказал он. -Ая вот притащил
бутъшочку старого венгерского. Еще мой покойный фатер воспи­
тывал его лет двадцать в своем собственном имении... У нас под
Гайсином собственное имение было ... Вы не думайте, пожалуй­
ста: мы, Бергеры, прямые потомки тевтонских рыцарей . Собствен­
но, у меня есть даже права на баронский титул, но... к чему?..
Дворянские гербы любят позолоту, а нанашем она давно стерлась.
Милости прошу, господа защитники престола и отечества!
Однако, судя по тому, с какими мерами боязливой предосто­
рожности он извлекал заплесневелую бутылку из бокового карма­
на каламянкового пиджака, я скорее склонен думать, что старое
венгерское воспитывалось в хозяйских погребах, а не в собствен­
ном имении под Гайсином. Вино - действительно великолепное.
Правда, оно совершенно парализует ноги, лишает жесты их обыч­
ной выразительности и делает неповоротливым язык, но голова
остается все время ясной, а дух - веселым.
Бергер рассказывает смешно и живо. Он весь вечер болтал о
доходах помещика, о роскоши его петербургской жизни, о его оран­
жерее и конюшнях, о жалованье, которое он платит .служащим.
Самого себя Бергер сначала отрекомендовал главноуправляющим
226


Повести
всеми делами. Но через полчаса он проболтался: оказалось, что в
числе управляющих имениями и служащих при заводе Фальстаф
занимает одно из последних мест. Он всего-навсего лишь смотри­
тель Ольховатской усадьбы, попросту - эконом, и получает де­
вятьсот рублей в год на всем готовом, кроме платья.
- И куда столько добра одному человеку! - воскликнул наивно
капитан, видимо пораженный теми колоссальными цифрами на­
ших доходов и иаших расходов, которыми так щедро сыпал Фаль­
стаф .
Фальстаф сделал лукавое лицо.
- Все единственной дочке пойдет. Ну-ка, вот вы, молодой че­
ловек, - он игриво ткнул меня большим пальцем в бок, - ну-ка,
возьмите да женитесь". Тогда и меня, старика, не забудете ".
Я спросил с небрежным видом человека, видавшего виды:
- И хорошенькая?
Фальстаф так и побагровел от хохота.
-Ага! Забирает? Прекрасно, воин, прекрасно". Атака с места
в карьер. Тра-там-та-та-та. Люблю, когда по-военному. - Потом
он вдруг, точно от нажима пружинки, сразу перестал смеяться и
прибавил: - Как вам сказать?" На чей вкус" . Уж очень она того".
субтильна. Жидка больно ."
- Бэгэрэдство! - вставил капитан, скривив рот.
- Этого сколько угодно. Гордая. Соседей знать не хочет. У!
Бедовая. Прислуга ее пуще огня боится". И ведь нет того чтобы
крикнула на кого или побранила бы. И - никогда! Принесите то­
то. Сделайте то-то ". Ступайте ". И все это так холодно, не шевеля
губами!
-
Бэгэрэдство! - сказал капитан и презрительно шмыгнул
носом.
Так мы просидели часов до одиннадцати.
Под конец Фальстаф совсем раскис и заснул, сидя на стуле,
с легким храпом и с блаженной улыбкой вокруг гл аз. Мы его с
трудом разбудили, и он отправился домой, почтительно под­
держиваемый нашим казачком под локоть . Я забыл написать,
что он холост. Это, по правде сказать, сильно расстраивает мои
планы .
Странное дело: как ужасно долго тянется день на новом месте и
как в то же время мало остается от него в голове впечатлений. Вот
я пишу теперь эти строки, и мне кажется, что я уже давным-давно,
227


А.И. Куприн
по крайней мере месяца два, живу в Ольховатке и что моя устав­
шая память никак не может зацепиться ни за одно событие.
12 сеитября. Сегодня я осмотрел почти всю Ольховатскую
экономию... Барский дом, или, как здесь говорят крестьяне,
палац, - одноэтажный, каменный, длинный, с зеркальными стек­
лами в окнах, с балконом и с двумя львами на подъезде. Вчера
он мне показался не таким большим, как сегодня . Перед домом
разбиты клумбы; дорожки между ними посыпаны красным пес­
ком; посредине фонтан и блестящие шары на тумбах, вокруг -
легкий забор из проволочной колючей решетки. За домом -
флигель, службы, скотный и птичий дворы, конный завод, хлеб­
ные амбары, оранжереи и, наконец, густой, тенистый, раскинув­
шийся на трех-четырех десятинах сад с ручейками, гротами, ви­
сячими грациозными мостиками и с озером, по которому плава­
ют лебеди .
Я впервые в моей жизни живу так близко, бок о бок, с людьми,
тратящими на себя в год десятки, может быть, даже сотни тысяч, с
людьми, почти не знающими, что значит «не мочь» чего-нибудь.
Блуждая беэ всякой цели по саду, я никак не мог оторвать мыслей
от этого непонятного, чуждого мне и в то же время такого привле­
кательного существования. Что это за люди? Так ли они думают и
чувствуют, как и мы? Чувствуют ли они преимущество своего по­
ложения? Приходят ли им в голову те будничные мелочи, которые
гнетут нашу жизнь, знают ли они о том, что мы испытываем, со­
прикасаясь с их высшим миром? Я склонен думать, что они все­
таки ни о чем этом не думают и никаких пытливых вопросов себе
не задают, и серое однообразие нашей жизни им кажется таким же
неинтересным, таким же естественным и таким же для нас привыч­
ным и незаметным, каким кажется мне мировоззрение хотя бы мо­
его денщика Пархоменки. Это все, конечно, в порядке вещей, но
моя гордость почему-то бунтуется. Меня возмущает сознание, что
в обществе этих людей, отшлифованных и вьшощенных вековой
привычкой к роскоши и утонченному этикету, «Я», именно «я», а
не кто другой, буду смешон, дик, даже неприятен моей манерой есть
и жестикулировать, моими выражениями и наружностью, может
быть, вкусами и знакомствами ...
Одним словом, во мне ропщет человек, созданный по образу и
по подобию Божию, но - или потерявший то и другое с течением
времени, или обокраденный кем-то ".
228


Повести
Воображаю, как фыркнул бы мой Василий Акинфиевич, если
бы я ему прочитал вслух эти размышления!
13 сеитября. Хотя сегодня и роковое число - чертова дюжина,
но день вьщался очень интересный.
Я опять бродил сегодня по саду. Не помню, где я вычитал срав­
нение осенней природы с той изумительной неожиданной прелес­
тью, какую иногда приобретают лица молодых женщин, обречен­
ных на верную и скорую смерть от чахотки. Нынче это странное
сравнение не выходит у меня из головы...
В воздухе разлит крепкий и нежный, похожий на запах хороше­
го вина, аромат увядающих кленов. Под ногами шуршат желтые,
мертвые листья, покрывающие густым сл оем дорожку. Деревья
убрались пестро и ярко, точно для предсмертного пира. Еще остав­
шиеся кое-где местами зеленые ветки причудливо перемешаны с
осенними тонами, то светло-лимонными, то палевыми, то оранже­
выми, то розовыми и кровавыми, переходящими изредка в цвета
лиловый и пурпурный. Небо густое, холодное, но его безоблачная
синева приятно ласкает взор. И во всем этом ярком празднике смер­
ти чувствуется безотчетная томная грусть, от которой сердце сжи­
мается медленной и сладкой болью.
Я шел вдоль длинной аллеи акаций, сплетающихся над голо­
вой сплошным полутемным сводом. Вдруг до моего слуха коснул­
ся женский голос, говоривший что-то с большим оживлением и
смехом. На скамейке, в том месте, где густая стена акаций образо­
вывала что-то вроде ниши, сидели две девушки. (Я так сразу и по­
думал, что это девушки . Потом мое предположение сразу оправда­
лось.) Их лиц я не успел хорошенько рассмотреть, но заметил, что
у старшей, брюнетки, задорный, сочный тип малороссиянки, а млад­
шая выглядывает подростком, на голове у нее небрежно накинут
белый шелковый платоI<, надвинутый углом на лоб и потому скры­
вающий волосы и всю верхнюю часть лица. Но мне все-таки уда­
лось увидеть ее смеющиеся розовые губы и веселое сверкание бе­
лых зубов в то время, когда, не замечая моего приближения, она
продолжала рассказывать на английском языке что-то, вероятно,
очень забавное своей соседке.
Некоторое время я колебался: идти ли мне дальше или вернуть­
ся? И если идти, то кланяться им или нет? Мною опять овладели
вчерашние сомнения плебейской души. С одной стороны, думал я,
эти девушки если не здешние хозяйки , то, наверное, - гостьи, я в
229


А.И.Куприн
некотором роде тоже гость и потому с ними равноправен ... Но, с
другой стороны, позволяет ли Герман Гоппе в своих правилах свет­
ского такта кланяться незнакомым дамам? Не покажется ли барыш­
ням мой поклон смешным или, что еще хуже, не сочтут ли они его
за знак подчиненности служащего, «наемного человека»? И то и
другое представлялось мне одинаково ужасным.
Однако, размышляя таким образом, я продолжал подвигаться
вперед. Брюнетка первая услышала шум сухих листьев под моими
ногами и что-то быстро шепнула барышне в шелковом платке, ука­
зывая на меня глазами.
Поравнявшись с ними, но не глядя на них, я прикоснулся паль­
цами· к фуражке и не увидел, а скорее почувствовал, что обе они
медленно и едва заметно наклонили головы. Они следили за мной,
когда я удалялся: это я узнал по той сковывающей движения не­
ловкости, которую я всегда испытываю от устремленных на меня
сзади пристальных взглядов. На самом конце аллеи я обернулся.
В ту же секунду, как это часто бывает, обернулась в мою сторону и
барышня в белом платке. До меня донеслось какое-то английское
восклицание и звонкий смех. Я покраснел. И восклицание и смех
относились, несомненно, к моей особе.
Вечером опять приходил Фальстаф, на этот раз с каким-то изу­
мительным коньяком, и опять рассказывал что-то невероятное о
своих предках, участвовавших в крестовых походах. Я его спросил
как будто бы нечаянно:
-
Вы не знаете, кто эти две барышни, которых я встретил се­
годня в саду? Одна брюнетка, такая свеженькая, а другая, почти
девочка, в светло-сером платье?
Он широко улыбнулся, отчего все лицо его сморщилось, а гла­
за совершенно исчезли, и лукаво погрозил мне пальцем:
-Ага! Попался на удочку, сын Марса! Ну, ну, ну, не сердись ."
не буду, не буду... А все-таки интересно?" А?" Ну, уж так и быть,
удовлетворю ваше любопытство. Которая помоложе - это моло­
дая барышня, Катерина Андреевна, вот, что я вам говорил, наслед­
ница-то ". Только какая же она девочка? Разве что на вид такая
щупленькая, а ей добрых лет двадцать будет".
-Неужели?
-Да-а! Если еще не больше". У! Это такой бесенок". Вот брю-
нетка - так она в моем вкусе". этакая сдобненькая, - Фальстаф
плотоядно причмокнул губами, -люблю таких пышечек . Ее звать
230


Повесrrш
Лидией Ивановной... Простая такая, добрая девушка, и замуж ей
страсть как хочется выскочить... Она Обольяниновым какой-то
дальней родственницей приходится, по матери, но бедная, - вот
и гостит теперь на линии подруги ... А впрочем, ну их всех в боло­
то! - заключил он неожиданно и махнул рукой. - Давайте конь­
як пить .
С последним доводом я не мог внутренне не согласиться . Что
мне за дело до этих девушек, с которыми я сегодня увиделся, а завт­
ра мы разойдемся в разные стороны, чтобы никогда даже не услы­
шать друг о друге?
Поздно ночью, по уходе Фальстафа (казачок опять почтитель­
но поддерживал его за талию), когда я уже бьш в постели, Василий
Акинфиевич пришел ко мне в одном нижнем белье, в туфлях на
босу ногу и со свечой в руке.
- А ну-ка, объясните мне, умный человек, одну штуку, - ска­
зал он, зевая и почесывая волосатую грудь. - Вот нас и кормят
здесь всякими деликатесами, и винищем этим самым поят, и казач­
ка приставили, и сигары, и всякая такая вещь... А к столу, к своему­
то, нас ведь не приглашают... Отчего бы это? Разрешите-ка...
И, не дожидаясь моего ответа, он продолжал язвительным
тоном:
- Оттого, батенька вы мой, что все эти бэгэрэдные люди и вся­
кая такая вещь ... претонкие дипломаты ... Да-с ... У них какая мане­
ра? Я ихнего брата хорошо изучил, шатаясь по вольным работам .
Он и любезен с тобой, и обед тебе сервирует (справедливость тре­
бует сказать, что капитан выговорил: «сельвирует» ), и сигарка, и
всякая такая вещь ... а ты все-таки чувствуешь, что он тебя рассмат­
ривает, как червяка низменного ... И заметьте, поручик, это только
настоящие, большие «алистократы» (здесь он уже умышленно, для
иронии, исковеркал слово) такое обращение с нашим братом име­
ют. А какой поплоше да посомнительнее, тот больше форсит и ло­
мается: сейчас стеклышко в глаз, губы распустит и думает, что пти­
ца... Ну, а у настоящих - первое дело простота... Потому что им и
ломаться нечего, когда у них в крови презрение живет к нашему
брату. .. И выходит очень естественно и прелестно, и всякая такая
вещь ...
Окончив эту обличительную речь, Василий Акинфиевич повер­
нулся ко мне спиной и ушел в свою комнату.
231


А.И. Куприн
Что ж? Ведь он, по-своему, пожалуй, и прав. Но я все-таки на­
хожу, что хохотать вслед незнакомому человеку - как будто бы
немножко нетактично.
14 сеитября. Сегодня я опять встретил их обеих и опять - в
саду. Они IШIИ обнявшись. Маленькая положила голову на плечо
подруги и что-то напевала с полузакрытыми глазами. При виде их
у меня тотчас мелькнула мысль, что мои случайные прогулки мо­
гут быть истолкованы в дурную сторону. Я быстро свернул по пер­
вой боковой дорожке. Не знаю, заметили меня барышни или нет,
но очевидно, что мне надо для прогулок выбрать другое время,
иначе я рискую показаться назойливым армейским кавалером.
15 сентября. Вечером Лидия Ивановна уехала на станцию. Долж­
но быть, в Ольховатку она больше уже не вернется, потому, во­
первых, что следом за ней повезли изрядное количество багажа, а
во-вторых, - она и хозяйская барышня очень уж долго и трога­
тельно прощались перед расставаньем . Кстати, при этом случае я
впервые увидел из своего окна самого Андрея Александровича и
его жену. Он - со всем молодчина: стройный, широкоплечий, с
осанкой старого гусара; седые волосы на голове острижены под
гребенку, подбородок - бритый, усы - длинные, пушистые и се­
ребряные, а глаза - точно у ястреба, только голубого цвета, а то
такие же круглые, впалые, неподвижные и холодные. Жена про­
изводит впечатление запуганной и скромной особы: она держит
голову немного набок, и с губ ее не сходит не то виноватая, не то
жалостливая улыбка. Лицо желтое и доброе. Вероятно, она в мо­
лодости была очень красива, но зато теперь кажется гораздо стар­
ше своих лет. На балконе также появилась какая-то сгорбленная
старушенция в черной наколке и зеленых буклях, - выIШiа, опи­
раясь на палку и еле волоча за собою ноги, хотела, кажется, что­
то сказать, но закашлялась, замахала с отчаянным видом палкой
и опять скрылась.
16 сеитября. Василий Акинфиевич просил меня присмотреть за
работами до тех пор, пока он не оправится от внезапных припад­
ков своего балканского ревматизма. «В особенности, - говорил
он, - наблюдайте внимательно за приемкой бураков, потому что
солдаты и так уж жалуются, что у здешних десятников берковцы
чересчур полные. Я, по правде говоря, побаиваюсь, как бы в конце
концов не выIШiо между теми и другими какого-нибудь крупного
недоразумения».
232


Повести
Солдаты работали по трое. Они уже практическим путем выра­
ботали такую сноровку. Один копачом выковыривает бураки из
почвы, двое ножами обрезают их и обчищают от земли. Тройки
эти составляются обыкновенно из работников равной силы и лов­
кости, плохого нет расчета принимать - только другим будет по­
мехой.
Читал я, - не помню гд е, кажется, что в «Разведчике», - сооб­
ражения какого-то досужего мыслителя, будто от вольных работ
нет никакой пользы: только одежда рвется да солдат распускает­
ся ". И вовсе это неправда". Нигде нет такого доверчивого, почти
родственного согласия между начальником и солдатом, как на воль­
ных работах. И уж если согласиться с тем, что и нижнему чину нуж­
ны каникулы среди его тяжелой военной науки, то ведь лучшего
отдыха для него, как любимый полевой труд, не сыскать. Только
надо, чтобы все заработанные деньги шли солдату без всяких по­
средников". Где у человека чешется, он сам об этом знает.
А работают наши прекрасно: нанятым крестьянам и вполови­
ну за ними не угнаться. Только Замошников, по обыкновению, ни­
чего не делает. Замошников - это любимец и баловень всей роты,
начиная от капитана и кончая последним рядовым - Никифором
Спасобом (этот Спасоб - со своей хромой ногой и бельмом на
правом глазу - уже четвертый год представляет собою ходячее и
вопиющее недоразумение военной службы) . Правда, Замошников
за всю свою службу никак не мог выучить по азбуке Гребенюка
гласных букв, а в «словесности» проявляет редкую, исключитель­
ную тупость, но такого лихого запевалы, мастера на все руки, ска­
зочника и балагура не сыщется во всем полку". Он, по-видимому,
хорошо сознает свою роль и смотрит на нее, как на некоторого
рода служебную обязанность. На походе он поет без передышки, и
его хлесткие, забористые сл ова часто заставляют приставших сол­
дат сочувственно гоготать и нравственно встряхиваться. Василий
Акинфиевич хотя и держит Замошникова чаще, чем других, под
ружьем, за что тот вовсе не в претензии, но признавался мне как­
то, что такой затейщик в военное время да при трудных обстоя­
тельствах - чистая драгоценность.
Однако Замошников вовсе не плоский шут и не лодырь, и за
это-то я его особенно люблю. Просто жизнь в нем кипит неудержи­
мым ключом и не дает ему ни минуть� посидеть спокойно на месте.
233


А.И.Куприн
Вот и нынче: пробираясь от партии к партии и дойдя, наконец,
до бабьего участка, он затеял с хохлушками длинный разговор,
благодаря которому ближние солдаты побросали работу и ката­
ются от хохота по земле. Я еще издали слышу, как он подражает то
пискливой и стремительной бабьей ругани, то ленивому говору ста­
рого хохла ... Увидев меня, он делает озабоченное лицо, шарит по
земле и спрашивает: «Ну, а кто из вас, землячки, загубил моего ко­
пача?» Я кричу на него, стараясь принять строгий вид. Он вытяги­
вается в струнку, держась, как и всегда пред начальством, с граци­
озной молодцеватостью, но в его добрых голубых глазах еще дро­
жит огонек недавнего смешливого задора...
17 сентября . Наше знакомство состоялось, но состоялось при
самых исключительно комических условиях. Что скрываться пред
собой - я втайне очень желал этого знакомства, но если б я мог
предчувствовать, что оно произойдет так, как оно сегодня произош­
ло, я бы от него отказался.
Местом действия опять-таки бьш сад. Я уже писал, что там есть
озеро с круглым островком посредине, заросшим густь1м кустар­
ником . На ближнем к дому берегу построена небольшая каменная
пристань, а около нее привязана на цепи длинная плоскодонная
лодка.
В этой-то лодке и сидела Катерина Андреевна, когда я прохо­
дил мимо. Держась обеими руками за борта и перегибаясь телом
то на одну, то на другую сторону, она старалась раскачать и сдви­
нуть с места тяжелую лодку, глубоко всосавшуюся в илистое дно.
На ней был матросский костюм с широким вырезом на груди, по­
зволявшим видеть белую тонкую шею и худенькие ключицы, резко
выступавшие от мускульного напряжения, и тоненькую золотую
цепочку, прятавшуюся под платьем... Но я взглянул только мимо­
ходом и, сделав полупоклон, с прежним скромным достоинством
отвернулся. В это время женский голос, свежий и веселый, вдруг
крикнул:
- Пожалуйста, будьте так добры!
Я сначала подумал, что это восклицание относится к кому-ни­
будь другому, идущему сзади меня, и даже невольно обернулся на­
зад... Но она смотрела именно на меня, улыбалась и энергично ки­
вала мне головой.
- Да, да, да... вы, вы. Будьте так добры, помогите мне чуть­
чуть сдвинуть эту противную лодку. У меня одной не хватает сил.
234


ПofJecmu
Я отвешиваю самый галантный поклон, нагнув вперед туло­
вище и слегка приподняв назад левую ногу, стремительно сбегаю
к воде и делаю вторичный, такой же светский поклон. Вообра­
жаю, хорош я бьm ! Барышня стоит в лодке, продолжает смеяться
и говорит:
- Столкните ее немножко... Потом уж я сама справлюсь.
Я берусь обеими руками за нос лодки, широко расставляю для
устойчивости ноги и предупреждаю с изысканной вежливостью:
- Потрудитесь присесть, mademoiselle... Толчок может выйти
очень сильным.
Она садится и глядит на меня в упор смеющимися глазами и
говорит:
-
Право, мне так совестно, что я злоупотребляю вашей доб­
ротой...
- О, это такие пустяки, mademoiselle! ..
Ее внимание придает моим движениям уверенную грацию. Я­
хороший гимнаст и от природы обладаю достаточной физической
силой . Но лодка не двигается, несмотря на все мои старания...
-
Лучше не трудитесь, - слышу я нежный голосок. - Это,
должно быть, слишком тяжело... и может повредить вам ... Право,
мне так ...
Неоконченная фраза виснет в пространстве... Сомнение в моих
силах удесятеряет их... Мощное усилие - толчок - бух! .. Лодка
летит, как стрела, и я, по всем законам равновесия, шлепаюсь нич­
ком в тину.
Когда я встаю, то чувствую, что у меня и лицо, и руки, и бело­
снежный китель, только что надетый в это утро, - все покрыто
сплошным слоем коричневой, вязкой и вонючей грязи. В то же вре­
мя я вижу, что лодка быстро скользит по самой середине озера и
что со дна ее поднимается упавшая во время толчка со скамейки
девица... Первый предмет, кидающийся ей в глаза, - я. Неистовый
хохот оглашает весь сад и сто раз повторяется в чаще деревьев... Я
вынимаю платок и сконфуженно вожу им сначала по кителю, по­
том по лицу... Но вовремя соображаю, что от этого только сильней
размазывается грязь, и моя фигура приобретает еще более жалкий
вид. Тогда я делаю геройскую попытку: самому расхохотаться над
комичностью своего положения ... и потому испускаю какое-то иди­
отское ржанье. Катерина Андреевна пуще прежнего заливается
смехом и едва может выговорить:
235


А.И. Куприн
- Уходите ... уходите скорей ... вы ... схватите простуду...
Я кидаюсь сломя голову прочь от этого проклятого места, но
всю дорогу, до самого дома, в моих ушах звенит беспощадный не­
смолкаемый хохот...
Капитан, увидев меня, только руками развел.
-Хоро-ош! Нечего сказать! .. Где это вас угораздило?
Я ему ничего не ответил, захлопнул дверь своей комнаты и с
озлоблением поворотил два раза ключ .. .
Увы! Теперь все и навеки потеряно ...
P.S. Хороша она или дурна собой?.. Я так бьш погружен в свое
геройство (казнись, казнись, несчастный!), что даже не успел путем
вглядеться в нее .. . А впрочем, не все ли равно?
Завтра во что бы то ни стало еду в полк, хотя бы для этого
пришлось притвориться больным ... Здесь я своего позора не пе­
реживу.
«18 сеитября. Ольховатка.
Милая и дорогая моя Лида!
Кэт - Ли дии.
Поздравь меня скорей. Лед тронулся ... Таинственный незнако­
мец, оказывается, - самый любезный в мире chevalier sans peur et
sans reproche*. Честь этого открытия принадлежит мне, потому что
ты, гадкая, уехала и некому меня удерживать от моих глупостей,
которых я успела наделать без тебя целую тысячу.
Раньше всего признаюсь тебе, что я устроила вчера на таин­
ственного незнакомца облаву. Я села в лодку и, когда он проходил
мимо, попросила его оттолкнуть меня от берега. О, я отлично знаю,
что ты удержала бы меня от такой выходки! Надо бьшо видеть по­
спешность, с которой таинственный незнакомец бросился испол­
нять мою просьбу... Но - бедный - он не рассчитал своих сил,
упал в воду и весь перепачкался в грязи... У него был самый пла­
чевный и в то же время самый смешной вид, какой только можно
себе вообразить : шапка свалилась на землю, волосы упали на лоб,
и с них текларучьями грязь, руки с растопыренными пальцами точ­
но окаменели... Я тотчас же подумала: «Не надо смеяться ... Он оби­
дится». Уж лучше бы мне не думать этого! .. Я принялась хохотать,
хохотать, хохотать ... Я хохотала до истерики... Напрасно я кусала
себе до крови губы и щипала себя больно за руку. Ничто не помог-
* рыцарь без страха и упрека (фр аиц. ) .
236


Повести
ло . .. Переконфуженный офицер обратился в бегство ... Это с его
стороны было очень неостроумно, потому что я забыла на берегу
весла. Пришлось до тех пор носиться по волнам разъяренной сти­
хии, пока ветром не прибило мой утлый челн в камыш. Там, хвата­
ясь попеременно обеими руками за стебли и подтягивая таким об­
разом лодку, мне удалось кое-как добраться до берега... Однако,
выскакивая из лодки, я все-таки умудрилась промочить ноги и пла­
тье чуть не до колен .
Знаешь ли, он мне очень нравится, и какое-то странное пред­
чувствие говорило мне, что между нами завяжется интересный
флирт, l'amour inacheve*, - как говорит Прево... В нем есть что-то
мужественное, крепкое и в то же время нежное. Над таким челове­
ком приятно властвовать. Кроме того, он, должно быть, очень скро­
мен, то есть не болтлив, кажется, неглуп, а главное - в его фигуре
и движениях чувствуется прочное здоровье и большая физическая
сила. Когда он так неудачно хлопотал около лодки, мною овладе­
ла дикая, но очень соблазнительная мысль: мне страшно хотелось,
чтобы он взял меня на руки и быстро-быстро нес по саду... Это ведь
не составило бы для него большого труда, милая моя Лидочка?..
Какая разница между ним и примелькавшимися петербургски­
ми танцорами и спортсменами, в которых всегда чувствуешь что­
то поношенное, что-то привычно и неприятно-бесстыдное. Мой
офицер свеж, как здоровое яблоко, сложен, как гладиатор, притом
стыдлив и, мне кажется, страстен.
Завтра или послезавтра я буду делать ему авансы (кажется, по­
русски так выражаются?). Прошу тебя, Лидочка, исправлять без
стеснения мои галлицизмы, как ты мне сама обещала... Право, мне
стыдно, что я делаю ошибки в своем родном языке. Что он так ве­
ликолепно упал в озеро - ничего не значит. Никто, кроме меня, не
был свидетелем этого трагического происшествия... Дело другого
рода, если бы он бьm так неловок перед глазами большого обще­
ства. О, тогда я непременно стыдилась бы его ... Это, должно быть,
такая наша, специально женская психология.
Прощай, мой славный Лидочек. Целую тебя.
Твоя К:з т».
* незавершенная любовь (фраиц. ).
237


А.И. Куприн
19 сеитября. Все в мире проходит -боль, горе, любовь, стыд.­
и это , в сущности, чрезвычайно мудрый закон. Третьего дня я бьш
уверен, что если бы перед моим отъездом я столкнулся где-нибудь
нечаянно с Катериной Андреевной, то я непременно умер бы от
стыда. А между тем я не только не уехал из Ольховатки, но даже
успел заключить дружбу с этим очаровательным существом. Да,
да, именно дружбу. Она сегодня сама под конец нашей длинной и
очень задушевной беседы сказала слово в слово следующую фразу:
«Итак, monsieur Лапшин, будемте друзьями, и пусть никто из нас
не вспоминает более об этой несчастной истории». Конечно, под
несчастной Историей подразумевалось мое приключение с лодкой.
Теперь я знаю ее наружность до самых тончайших подробнос­
тей, но описать ее я не могу. Да, по правде сказать, я это вообще
считаю невозможным. Часто читаешь в каком-нибудь романе опи­
сание наружности героини: «у нее бьшо прекрасное, классически­
правильное лицо, с гл азами, полными опш, прямым очаровательным
носиком и с прелестными алыми губками, из-за которых блестели два
ряда великолепных жемчужных зубов». Уд ивительная наивность! ..
Разве это пошлое описание даст хотя малейшее понятие о той не­
уловимой совокупности и взаимной гармонии черт, которые дела­
ют каждую физиономию непохожей на миллион других.
Вот и я в настоящую минуту необыкновенно ярко вижу перед
собою ее лицо: круглый овал, матовая бледность, брови, почти
прямые, очень черные и густые; у переносья они сходятся в виде
темного пушка, что придает им несколько суровое выражение; глаза
большие, зеленые, с громадными близорукими зрачками; рот ма­
ленький, чуть-чуть неправильный, чувственный, насмешливый и
гордый, с полными, резко очерченными губами; матовые волосы
тяжелым и небрежным узлом собраны на затьшке.
Уехать вчера я не мог. Капитан болен не на шутку: с утра до
вечера растирается муравьиным спиртом и пьет декокт из какой­
то петушиной травы ... Бросить его в таком положении бъшо бы не
по-товарищески. Тем более что капитанская «петуховка>> - не что
иное, как замаскированный запой.
Вчера вечером пошел в сад. Я даже не посмел признаться себе,
что втайне надеялся застать там Катерину Андреевну. Не знаю,
видела ли она, как я входИЛ в калитку, или все объясняется случай­
ностью, но мы встретились лицом к лицу на главной дорожке в то
время, когда я только что вышел на нее из аллеи.
238


По11ести
Солнце садилось. Половина неба рдела, обещая на утро ветер.
Катерина Андреевна бьша в белом платье, перехваченном в талии
зеленым бархатным кушаком. На огненном фоне заката ее голова
прозрачно золотилась тонкими волосами.
Увидев меня, она улыбается, но не зло, а скорее ласково, и про­
тягивает мне руку.
- Я отчасти виновата во вчерашнем ... Скажите, вы не просту­
дились?
Тон ее вопроса искренний и участливый ... Все мои страхи рас­
сеиваются ... Я даже нахожу в себе столько смелости, что рискую
сам над собой пошутить:
- Пустяки... Маленькая ванна из грязи ... Это скорее полезно ...
Вы слишком добры, mademoiselle...
И мы оба принимаемся хохотать самым откровенным образом.
Действительно, что же бьшо такого ужасного или постыдного в
моем невольном падении? Я решительно не понимаю! ..
- Нет, этого так нельзя оставить, - говорит она, продолжая
смеяться. - Вы должны потребовать реванш ... Вы умеете грести?
- Умею, mademoiselle.
-
Ну, так пойдемте ... Да не называйте меня постоянно
mademoiselle ... Впрочем, вы не знаете моего имени?
- Знаю. Катерина Андреевна?..
- Ах, это страшно длинно: Ка-те-ри-на, да еще вдобавок Анд-
реевна. Дома меня все называют Кэт... Зовите меня просто Кэт...
Я на ходу шаркаю по песку ногой, что должно означать молча­
ливое согласие.
Я подтягиваю лодку к берегу. Кэт, крепко опираясь на мою
протянутую руку, уверенно бежит по дощечкам для гребцов на кор­
му. Мы медленно скользим по озеру. Поверхность так скользка и
неподвижна, что кажется густой. Встревоженные тихим движени­
ем лодки, за кормой с легким журчаньем лениво расплываются в
обе стороны морщинки, розовые от последних лучей солнца. У бе­
регов в воде отражаются вверх ногами, но еще красивее, чем в дей­
ствительности, прибрежные косматые ветлы, на которых зелень еще
не тронута желтизной. Пара лебедей, легких, как кусочки снега,
плывут за нами издали, белея в темной воде.
- Вы постоянно проводите лето в деревне, mademoiselle Кэт? ­
спрашиваю я.
239


А.И. Куприн
- Нет. В прошлом году мы ездили в Ниццу, а раньше бьши в
Баден-Бадене ... Я не люблю Ниццы -это город умирающих. Клад­
бище какое-то". Зато я играла в Монте-Карло. Просто как безум­
ная!.. А вы бьши за границей?
- Как же! И даже с приключениями.
-
В самом деле? Это, должно быть, интересно. Расскажите,
пожалуйста.
Это случилось два года тому назад, весною. Наш батальон сто­
ял в отделе, в крошечном пограничном местечке - Гусятине. Оно
обыкновенно называется русским Гусятином, потому что по ту сто­
рону узенькой речонки, всего в каких-нибудь пятидесяти шагах,
находится австрийский Гусятин." И когда я говорю не без гордос­
ти: в бытность мою за границей, - я подразумеваю именно этот
самый австрийский Гусятин.
Однажды, заручившись благосклонностью станового приста­
ва, мы собрались туда довольно большим обществом, состоявшим
исключительно из офицеров и полковых дам . Проводником бьш
местный штатский доктор, он же служил нам и переводчиком... Едва
мы вступили, выражаясь высоким штилем, на чуждую территорию,
как нас окружила толпа оборванных, грязных ребятишек-русинов.
Тут мы, кстати, имели случай убедиться в той глубокой симпатии,
которую к нам, русским, питают наши западные братья славяне.
Мальчишки, следуя за нами от плотины и до самых дверей ресто­
рации, ни на секунду не переставали осыпать нас отборнейшею
русскою бранью" . Австрийские евреи кучками стояли на улице, в
хвостатых меховых шапках, с пейсами до плеч, в лапсердаках, из­
под которых виднелись белые чулки и пантуфли. При нашем при­
ближении они указывали на нас друг другу пальцами, и в их быст­
ром гортанном говоре, с характерными завываниями на концах
фраз, бьшо что-то угрожающее.
Наконец мы добрались до ресторана и заказали себе rуляш и
масляш. Первое - какое-то национальное мясное кушанье попо­
лам с красным перцем, а второе - приторное венгерское вино . Пока
мы ели, в крошечную залу набралась густая толпа гусятинских обы­
вателей, созерцавших с откровенным любопытством чужеземных
гостей. Потом трое человек из этой толпы подошли и поздорова­
лись с доктором - он тотчас же представил их нашим дамам. За
этими тремя подошло еще четверо, потом еще человек шесть. Что
это бьши за субъекты, - я до сих пор не могу себе представить, но
240


Повести
несомненно, что все они занимали административные должности.
Между ними находился какой-то пан комисарж, и пан подкоми­
сарж, и пан довудца, и еще какие-то паны. Все они ели с нами гу­
ляш, пили масляш и поминутно говорили дамам : «Служу пани» и
«Падам до ног панских» ... В заключение пан комисарж просил нас
остаться до вечера и посетить назначенный на этот день складк6-
вый бал. Мы согласились.
Все обстояло самым прекрасным образом, и наши дамы с увле­
чением носились в вихре вальса с своими новыми знакомыми . Нас,
правда, немного поражал заграничный обычай : каждый танцор
должен сам заказывать для себя танец, платя за него музыкантам
двадцать копеек . С этим обычаем мы вскоре примирились, но пас­
саж не замедлил произойти, и совсем для нас неожиданно .
Кому-то из нас захотелось пива, и он сказал об этом одному из
наших новых знакомых - представительному черноусому госпо­
дину с великолепными манерами, про которого наши дамы реши­
ли, что он непременно должен быть одним из окрестных магнатов.
Магнат оказался чрезвычайно любезным человеком. Он крикнул:
«Зараз, панове!», исчез на минутку и тотчас же воротился с двумя
бутьшками пива, штопором и салфеткой под мышкой. Обе бутьш­
ки бьши им открыты с таким удивительным искусством, что наша
полковница даже выразила вслух свое одобрение. На ее компли­
мент магнат возразил со скромным достоинством: «0, это для меня
дело привычное, сударыня! .. Ведь я же служу в этом самом заведе­
нии кельнером!» Конечно, после этого неожиданного признания
наша компания оставила австрийский бал с поспешностью, даже
несколько неприличной.
В то время, когда я рассказываю, Кэт звонко смеется, наша лодка
огибает островок и въезжает в узенький канал, над которым све­
сившиеся с обоих берегов деревья образуют полутемный, прохлад­
ный свод. Здесь пахнет сильно болотной травой, вода кажется чер­
ной, как чернила, и кипит под веслом.
- У! Как хорошо! - восклицает Кэт и содрогается плечами.
Так как разговор грозит иссякнуть, я спрашиваю:
- Вам, вероятно, очень скучно в деревне?
- Очень скучно, - отвечает, чуть-чуть помолчав , Кэт и не-
брежно прибавляет, бросая на меня быстрый кокетливый
взгляд : - По крайней мере, до сих пор. Еще пока летом гости-
241


А.И.Куприн
ла здесь моя подруга, - вы ее, кажется, видели? - тогда хоть бьшо
с кем поболтать ...
- Разве у вас совсем нет знакомых среди окрестных помещи­
ков?
-
Нет. Папа никому не хотел делать визитов ... Ужасно скуч­
но... По утрам на мне лежит обязанность читать вслух бабушке
«Московские ведомости»... Вы не поверите, какая это тоска! .. В саду
так хорошо, а тут изволь читать про какие-то конфликты между
просвещенными державами и про сельскохозяйственный кризис ...
Я иной раз с отчаяния возьму дапропущу строк двадцать или трид­
цать, так что во всей статье не останется ровно никакого смысла ...
Бабушка, однако, далека от подозрения и часто удивляется: «Ты
замечаешь, Кэт, как нынче непонятно стали писать?>> Я, конечно,
соглашаюсь: <<действительно, бабушка, очень непонятно». Зато,
когда чтение кончается, я чувствую себя как школьница, отпущен­
ная на каникулы ...
Разговаривая таким образом, мы катаемся по озеру до тех пор,
пока не начинает темнеть ... При прощании Кэт фразой, брошен­
ной вскользь, дает мне понять, что ежедневно утром и вечером она
имеет обыкновение гулять по саду.
Это все случилось вчера, но я не успел ничего вчера записать в
дневник, потому что все остальное время до полуночи лежал на
кровати, глядел в потолок и предавался тем несбыточным, неверо­
ятным мечтам, которые, несмотря на их невинность, совестно пе­
редавать на бумаге.
Сегодня мы опять встретились, но уже без малейшего смуще­
ния, как старые знакомые. Кэт необыкновенно добра и мила. Когда
я в разговоре выразил, между прочим, сожаление, что прискорбный
случай с лодкой сделал меня в ее гл азах смешным, она протяну­
ла мне откровенным движением руку и произнесла незабвенные
слова:
-
Будемте друзьями, monsieur Лапшин, и не станем вспоми­
нать об этой истории.
И я знаю, что ласковый тон этих слов никогда не изгладится из
моей памяти никакими другими словами. Во веки веков.
20 сетпября. О, я не ошибся. Кэт действительно вчера намекала
на то, что нам можно ежедневно утром и вечером встречаться в
саду. Жаль только, что она сегодня была не в духе по причине силь-
242


Повести
ной головной боли. Вид у нее очень утомленный: глаза очерчены
легкой тенью и щеки бледнее обыкновенного .
- Вы не обращайте особенного внимания на мое нездоровье, -
сказала она в ответ на мое соболезнование. - Это пройдет... Я при­
обрела нехорошую привычку читать в постели. Не заметишь, как
увлечешься, и читаешь часа три подряд, а потом начинается бес­
сонница.
Потом, полушутя, полусерьезно, она спросила:
- Вы не умеете гипнотизировать?
Я отвечал, что не пробовал, но, вероятно, сумею.
- Возьмите меня за руку, - сказала Кэт, - и глядите мне при­
стально в глаза. В то же время мысленно приказывайте, чтобы моя
голова перестала болеть.
Я так и сделал. Ее маленькая, холодная и узкая ручка легла сла­
бо в мою руку. Глядя в большие черные зрачки Кэт, я старался со­
средоточиться и собрать всю силу воли, но глаза мои смущенно
перебегали с глаз на губы. Бьш один момент, когда мои пальцы
нечаянно дрогнули и чуть-чуть сжали руку Кэт. Как будто бы в
ответ на мое бессознательное движение, я тоже почувствовал сла­
бое пожатие. Но, конечно, это произошло случайно, потому что
тотчас же она выдернула свою руку со словами:
- Нет, вы мне не поможете. Вы совсем о другом думаете...
-Напротив, я думал о вас, mademoiselle Кэт, -возразил я.
- Может быть. Но только доктора никогда не глядят такими
глазами. Вы - нехороший ...
Я-нехороший! Свидетель Бог, что ни одна дурная мысль, даже
ни один оттенок дурной мысли не шевельнулся у меня в голове.
Или, может быть, мое несчастное лицо имеет способность выра­
жать вовсе не то, что я чувствую?
Однако - странная вещь - замечание Кэт вдруг заставило меня
щ1ервые почувствовать в ней женщину, и мне стало неловко.
Так мой опыт гипнотизирования и не удался. Мигрень у Кэт не
только не прошла, но с минуты на минуту становилась все сильнее.
Когда она уходила, ей, вероятно, стало жаль видеть мое разочаро­
ванное лицо . Она позволила мне на секунду более, чем следовало,
задержать ее руку и сказала:
- Вечером я не буду гулять . Подождите до завтра.
Но как это бьшо хорошо сказано! Какое значение может иног­
да женщина вложить в самую пустую, самую обыденную фразу. Это
243


А.И.Куприн
«подождите» я перевел таким образом: «Я знаю, что вам очень при­
ятно со мной видеться; мне это тоже не противно, но ведь мы мо­
жем встречаться ежедневно, и времени у нас впереди много - не
правда ли?» Кэт дает мне право ждать себя! У меня даже голова
кружится от восторга при этой мысли .
Что, если простое любопытство, знакомство от скуки, случай­
ные встречи перейдут во что-нибудь более серьезное и нежное?
Блуждая после ухода Кэт по дорожкам сада, я невольно мечтал об
этом. Ведь ни о чем не запрещено мечтать ни одному человеку? И я
представлял себе, как между нами возникает пламенная, скромная
и доверчивая любовь, ее первая любовь, моя хотя не первая, но зато
самая сильная и последняя. Я представлял себе ночное свидание,
скамейку, облитую кротким сиянием луны, голову, доверчиво при­
жавшуюся к моему плечу, и сладкое, еле слышное «люблю», робко
произнесенное в ответ на мое пьmкое признание. «Да, я люблю тебя,
Кэт, - говорю я с подавленным вздохом, - но мы должны рас­
статься. Ты - богата, я - бедный армейский офицер, у которого
нет ничего, кроме безмерной любви к тебе. Неравный брак прине­
сет тебе несчастье. Ты будешь потом упрекать меня» . - «Я люблю
тебя и не могу без тебя жить ! - отвечает она. - Я пойду за тобой
на край света>>. - «Нет, дорогая, нам нужно расстаться ... Тебя ждет
иная жизнь ... Помни только одно, что я никогда, никогда в моей
жизни не перестану любить тебя».
Ночь, скамейка, луна, поникшие деревья, сладкие слова люб­
ви... Как все это возвышенно, мило, старо и ... глупо. Вот и теперь,
пока я пишу эти строки, капитан, только что выпивший на ночь
«петуховки», кричит мне из своей постели:
-
Что это вы все строчите, поручик? Уж не стихи ли часом?
Вот бы разодолжили таким «бэгэрэдством» .
Капитан, кажется, больше всего на свете ненавидит стихи и при­
роду... Кривя рот в сторону, он говорит иногда:
- Стишки-с? Кому это нужно-с?
И он язвительно декламирует:
Передо мной портрет стоить
Неодушевленный, но в рамке;
Перед ним свеча горить,
Букет торчить
И роза в банке.
244


Повести
- Чепуха-с, ерунда-с, и всякая такая вещь ...
Нои он не чужд искусству и поэзии. В период усиленных приемов
«петуховки» он играет иногда на гитаре и поет старые, диковин­
ные, смешные романсы, каких теперь не поют уже лет тридцать .
Сейчас я лягу в кровать , но знаю, что заснуть мне будет труд­
но ... Но разве мечты, хотя бы самые несбыточные, не составляют
неотъемлемого и утешительного права каждого смертного?
21 сеитября. Если бы мне вчера кто-нибудь сказал, что я и ка­
питан будем обедать у самого Андрея Александровича, я бы рас­
смеялся в лицо этому предсказателю. Я, между прочим, только что
вернулся из палаца, и даже в зубах у меня дымится еще та самая
сигара, которую я закурил в великолепном кабинете. Капитан в
своей комнате растирается муравьиным спиртом и ворчит что-то
про «бэгэрэдство и всякую такую вещь». Однако он сбит с панта­
лыку и, очевидно, сознает себя смешным в своих сегодняшних лав­
рах тореадора и бесстрашного спасителя особы прекрасного пола.
Увы! Должно быть, сама судьба избрала нас обоих выступать здесь
в комических ролях: меня - в приключении на берегу озера, его -
в сегодняшнем подвиге.
Впрочем, надо рассказать все по порядку. Было часов одиннад­
цать утра. Я сидел за письменным столом и писал своим домаш­
ним письмо в ожидании капитана, который должен был прийти к
завтраку. Он действительно пришел, но в самом неожиданном виде:
весь в пьши, красный, переконфуженный и злой.
Я поглядел на него вопросительно. Он начал стаскивать с себя
сюртук, продолжая браниться:
- Это вот... такая вышла вот... глупая штука и ... всякая такая
вещь! .. Представьте себе -иду сейчас с работ... Прохожу двором и
вижу, Что из палисадника, что перед палацем, выползает эта самая
старушка, ну ... мать или бабушка, что ли, или кто там? - не знаю.
Прекрасно-с. Бредет она себе потихонечку, вдруг, откуда ни
возьмись, выскакивает теленок, знаете, обыкновенный теленок, еще
и году ему нет... скачет, знаете, хвост кверху, и всякая такая вещь...
ну, просто телячий восторг на него накатил... Увидал старушку и
прямо к ней. Та - кричать! Палкой на него машет ... А теленок еще
пуще - так вокруг нее и танцует, думает, играют с ним. Покати­
лась моя старушка на землю... ни жива ни мертва и даже кричать
больше не может... Вижу я, что нужно помогать, - бегу изо всей
245


А.И.Куприн
мочи ... прогоняю этого дурацкого телка ... смотрю, а старушка ле­
жит, чуть дышит и даже кричать больше не может. Я думал, что
уже дуба дала со страху. Ну, поднял ее кое-как, отряхнул от пьши,
спрашиваю, не ушиблась ли? Та - только глазами ворочает и сто­
нет. Наконец говорит: «Проведите меня в дом». Обнял я ее вокруг
спины, поволок, на балкон втащил. На балконе сидит сама хозяй­
ка здешняя, жена самого ... Перепугалась ужас как. Охает. «Что та­
кое с вами, «маман», что случилось?.. » Усадили мы с ней старушку
в кресло, натерли какими-то духами. Ничего ... отдышалась понем­
ногу. Ну и начала же она потом расписывать. Я уж не знал, куда
мне и деваться ... «Иду я, говорит, по двору, и вдруг прямо на меня
летит бык ... огромный бешеный бык... глаза в крови, морда вся в
пене ... Налетел на меня, ударил в грудь рогами, свалил на землю ...
Дальше я, говорит, ничего не помню...» Ну, одним словом, оказа­
лось, что я какое-то чудо совершил: кинулся будто бы тому самому
быку навстречу, схватил его за рога и, ей-богу, чуть ли не через
себя перекинул... Я слушал-слушал и говорю наконец: «Вы ошиба­
етесь, сударыня, это не бык, это бьш просто телок ...» Куды тебе! И
слушать не хочет ... «Вы, говорит, это из скромности». В то время
приходит барышня ихняя. Тоже разохалась. Старушка ей всю эту
комедию рассказала. Черт знает что за идиотская история! Назы­
вают меня и героем и спасителем, жмут руки, и всякая такая вещь...
Слушаю их: и смешно мне и стыдно, право ... Ну, думаю, попал в
историю, нечего сказать ... Насилу-то, насилу от них отделался.
Этакая ведь глупая штука вышла! Глупее, кажется, и нарочно не
выдумаешь ...
Мы сели завтракать . За завтраком, после нескольких рюмок
«петуховки», капитан немного успокоился. Он уже собирался
опять идти на работы, как вдруг стремглав влетел в комнату наш
казачок, с лицом, перекошенным от испуга, и с вытаращенными
глазами.
- Пан... сами пан сюды идут!
Мы тоже, Бог весть почему, испугались, вскочили, забегали,
стали торопливо надевать скинутые сюртуки. В эту самую минуту
в дверях показался Обольянинов и остановился с легким полупок­
лоном.
- Господа, я боюсь, что причинил вам беспокойство моим ви­
зитом, - сказал он с самой непринужденной и в то же время холод-
246


Повести
ной любезносrью, -пожалуйста, оставайтесь, как бьши, по-домаш­
нему...
Он бьш в легкой просторной чесучовой паре, удивительно шед­
шей к его большому росту и молодившей его лицо. А лицо у него
исmнно аристокраmческое; я никогда не видел такого изысканно­
го профиля, такого тонкого, гордого орлиного носа, такого свое­
вольного круглого подбородка и таких надменных губ.
Затем он обратился к капитану:
-
Позвольте мне выразить мою глубокую признательность ".
Если бы не ваша смелость ".
- Помилуйте, что вы-с? - возразил капитан, конфузясь и де­
лая руками несообразные жесты. - Да я же ничего особенного не
сделал, за что благодарить? Телок-с! Собственно говоря, просто
неловко, и всякая такая вещь.
Обольянинов опять сделал не то насмешливый, не то вежливый
поклон.
-Эта скромность делает честь вашему мужеству, капитан. Тем
не менее я считаю долгом принести благодарность и от матушки, и
от себя лично .
Тут капитан совсем застыдился, покраснел, - отчего лицо его
сделалось коричневым, - и еще нелепее замахал руками.
- Да помилуйте ". ничего тут особенного ". просто телок" . Да
я". сделайте одолжение". всегда ". вижу, телок бежит, ну, я сейчас".
помилуйте...
Я увидел, что капитан решительно запутался, и поспешил ему
на помощь.
- Присядьте, прошу вас, - сказал я, придвигая ему стул .
Он вскользь окинул меня равнодушным взглядом, бросил не­
брежное merci, но не сел, а только взялся рукой за спинку стула.
- Мне очень жаль, господа, что мы до сих пор не бьши знако­
мы, - сказал помещик, протягивая капитану руку. - Во всяком
случае, сделаемте это : лучше поздно, чем никогда".
Растерявшийся капитан ничего не мог ответить и только чрез­
вычайно низко поклонился, пожимая белую выхоленную руку.
Что касается меня, я довольно бойко отрекомендовался: пору­
чик Лапшин, а потом прибавил, хотя несколько неразборчиво:
- Очень приятно". поверьте... такая честь ".
В конце концов я не уверен, кто из нас сделал лучше: я или ка­
питан.
247


А.И. Куприн
-
Я думаю, вы, господа, не откажетесь отобедать у меня, -
сказал Обольянинов, беря со стула свою шляпу. - Мы обедаем
ровно в семь ...
Мы еще раз поклонились, и наш хозяин удалился с той же вели­
колепной непринужденностью, как и вошел.
К семи часам мы явились в палац. Всю дорогу капитан ворчал
что-то про «бэгэрэдство», постоянно поправлял нацепленный для
чего-то на грудь иконостас и, по-видимому, находился в самом по­
давленном настроении духа. " Впрочем, надо сказать, и я чувство­
вал себя не особенно развязно.
Когда мы пришли, то попали прямо в столовую - большую,
несколько мрачную комнату, всю отделанную массивным резным
дубом. Андрея Александровича не бьшо, в столовой находились
только его жена да старушка-мать, спасенная от смерти капита­
ном. Произошло легкое замешательство, конечно, больше с нашей
стороны. Мы должны бьши сами представляться ... Нас попросили
сесть ." Разговор неминуемо зашел об утреннем происшествии, но,
продержавшись минут пять, истощился без всякой надежды на во­
зобновление, и мы четверо сидели молча и глядели друг на друга,
тяготясь нашим молчанием.
К счастью, скоро в столовую вошла Кэт в сопровождении оща.
Увидев меня, она уд ивленно закусила нижнюю губку, и брови ее вы­
соко поднялись. Нас представили. По лицу Кэт я догадался, что о на­
шем случайном знакомстве в саду никому не должно бьrгъ известно...
Милая девушка! Конечно, я исполнил твое безмолвное приказание.
После обеда, во время которого Обольянинов тщетно старался
вызвать капитана на разговор, - на меня он почему-то мало обра­
щал внимания, -старуха выразила желание сыграть в ералаш. Так
как Василий Акинфиевич никогда не берет карт в руки, то четвер­
тым усадили меня. В продолжение двух часов я мужественно пере­
носил самую томительную скуку. Старая дама два первых роббера
играла еще туда-сюда. Но потом ее старческое внимание утоми­
лось . Она начала путать ходы и брать чужие взятки ... Когда требо­
вались пики, несла бубны.
- Maman, ведь у вас есть еще пики, - замечал ей с несколько
насмешливым почтением Андрей Александрович .
- Ну вот, ты меня еще учить вздумал! - обижалась старушка. -
Стара я, голубчик, стала, чтобы меня учили... Если не даю пик, ста­
ло быть, у меня их и нет.
248


Повести
Однако спустя минуту она сама начинала ходить с отыгран­
ных пик.
- Видите, maman, нашлись же у вас пики, - говорил ей сын с
тем же оттенком добродушной насмешки, и она совершенно искрен­
но изумлялась.
- Не понимаю, голубчик, откуда они у меня взялись! Просто -
не понимаю...
Впрочем, я сам играл рассеянно. Я все время прислушивался,
не раздадутся ли сзади меня легкие шаги Кэт... Она, бедная, билась
около получаса, стараясь занять капитана, но все ее старания раз­
бивались о капитанское каменное молчание. Он только краснел,
вытирал клетчатым платком вспотевший лоб и на каждый вопрос
отвечал: «Да-с, сударыня ... нет, сударыня». Наконец Кэт принесла
ему целую груду альбомов, гравюр, и он всецело погрузился в них.
Несколько раз Кэт нарочно проходила мимо карточного столи­
ка. Наши глаза каждый раз встречались, и каждый раз в ее глазах я
видел лукавый и нежный огонек ... Наше никем не подозреваемое
знакомство делало нас чем-то вроде двух заговорщиков, двух лю­
дей, посвященных в одну тайну, и эта таинственность притягивала
нас друг к другу крепкими задушевными нитями.
Бьшо уже темно, когда, окончив ералаш и покурив в кабинете,
мы возвращались домой. Капитан шел впереди. На террасе я вдруг
почувствовал, да, именно почувствовал, чье-то присутствие. Я рас­
курил сильнее сигару и в красноватом, вспыхивающем и потухаю­
щем свете увидел платье и дорогое улыбающееся лицо.
-
Умница, паинька-мальчик, хорошо себя вел, - услышал я
тихий шепот.
В темноте моя рука схватила ее руку: Темнота вдруг придала
мне необыкновенную смелость. Сжав эти нежные холодные паль­
чики, я поднес их к губам и стал быстро и жадно целовать. В то же
время я твердил радостным шепотом:
- Кэт, моя милая... Кэт!
Она не рассердилась . Она только слабо отдергивала свою руку
и говорила с притворным нетерпением:
-
Не надо, не надо ... Идите... Ах, какой вы непослушный!..
Ступайте, вам говорят.
Но когда я, боясь на самом деле ее рассердить, разжал свои паль­
цы, она вдруг удержала их и спросила:
- Как ваше имя? Вы мне до сих пор не говорили .
249


А.И.Куприн
- Алексей, - ответил я:
- Алексей? Как это хорошо! .. Алексей ... Алексей ... Алеша...
Потрясенный этой неожиданной лаской, я стремительно про­
тянул вперед руки, но... они встретили пустоту. Кэт уже не было на
балконе.
О, как безумно я ее люблю!
Кэт - Ли дии.
«21 се11тября. Ты, конечно, помнишь, милая моя Лидочка, как
папа восставал против наших офицеров? Как он называл их на­
смешливо «армеутами»? Поэтому ты, без сомнения, удивишься, если
я тебе скажу, что они сегодня у нас обедали. Сам папа оmравился к
ним во флигель и пригласил их. Причина этой внезапной перемены ­
та, что сегодня утром старший из офицеров спас мою grand'mere*
от неизбежной смерти. В том, что рассказывает бабушка, есть что­
то невероятное. Она будто бы шла по двору, на нее внезапно нале­
тел бешеный бык, храбрый офицер кинулся между ней и быком, -
вообще целая картина во вкусе Шпильгагена.
Положив руку на сердце, я тебе скажу, мне не особенно нравит­
ся то, что папа притащил их . Во-первых, они оба в обществе так
теряются, что на них мучительно смотреть ". В особенности стар­
ший: он ел рыбу прямо с ножа, все время странно конфузился и
имел самый смешной вид. Во-вторых, мне жаль, что наши свида­
ния в саду потеряли почти всю прелесть своей оригинальности.
Раньше, когда никто не мог даже и подозревать о нашем случай­
ном знакомстве, в этих свиданиях бьmо что-то запретное, выходя­
щее из ряда. Теперь уже -увы! - никому даже не придет в голову
удивиться, увидав нас вместе.
Что Лапшин влюблен в меня по уши, в этом я уже совсем не
сомневаюсь - у него очень, даже чересчур красноречивые глаза!
Но он так скромен и нерешителен, что мне волей-неволей прихо­
дится идти к нему навстречу. Вчера, когда он уходил от нас, я на­
рочно ждала его на балконе. Бьmо темно, и он стал целовать мои
руки. Ах, дорогая Лидочка, в этих поцелуях бьmо что-то обворо­
жительное! Я их чувствовала не только на руках, но на всем моем
теле, по которому каждый поцелуй пробегал сладкой нервной дро­
жью . В эту минуту я очень жалела, зачем я не замужем. Мне так
* бабушку (фр аиц. ).
250


Повести
хотелось еще продлить и усилить эти новые, незнакомые для меня
ощущения.
Ты, конечно, прочтешь мне нотацию за то, что я кокетничаю с
Лапшиным. Но ведь это меня ни к чему не обязывает, а ему, без
сомнения, доставляет удовольствие. Кроме того, не больше чем
через неделю мы уедем отсюда. У него и у меня останутся воспоми­
нания - и больше ничего .
Прощай, милая Лидочка. Жаль, что ты не будешь зимой в Пе­
тербурге. Во всяком случае, не забывай писать мне. Поцелуй от меня
твою маленькую сестренку.
Твоя навеки Кэт».
22 сентября. «Счастье, призрак ли счастья?" Не все ли равно?»
Я не знаю, какому поэту принадлежит эта строчка, но она се­
годня не выходит из моей головы.
Да и правда, не все ли равно? Если я бьш счастлив хоть час,
хоть одно только короткое мгновение, зачем отравлять его сомне­
ниями, недоверием, вечными вопросами неудовлетворенного само­
любия? ..
Перед вечером Кэт вышла в сад. Я дожидался, и мы пошли вдоль
по густой аллее, по той самой аллее, где я впервые увидал мою не­
сравненную Кэт, королеву моего сердца. Она бьша задумчива и
часто отвечала невпопад на мои вопросы, которые я без толку пред­
лагал, чтоб только избавиться от неловких, тяготивших и ее и меня
молчаливых пауз. Но ее глаза не избегали моих: они смотрели на
меня с такой нежностью.
Когда мы поравнялись с той скамейкой, я сказал:
- Как мне памятно и дорого это место, mademoiselle Кэт!
Она спросила:
-Почему?"
-
Здесь я впервые увидел вас. Помните, вы сидели со своей
подругой и еще рассмеялись, когда я прошел мимо .
- О да, конечно, помню! - воскликнула Кэт, и ее лицо озари­
лось улыбкой. -Снашей стороны бьшо совсем нетактично так гром­
ко смеяться. Вы, может быть, приняли этот смех по своему адресу?
- Признаться - да.
- Видите, какой вы подозрительный! Это нехорошо! А дело
просто-напросто бьшо так: когда вы прошли, я сказала Лиде одну
вещь, - действительно про вас, но я не хочу вам ее повторять, чтоб
не испортить вашего самолюбия лишним комплиментом. Лида ос-
11-э166
251


А.И. Куприн
тановила меня, потому что боялась, что вы услышите мои слова.
Она очень «prude»* и всегда останавливает мои выходки. Тогда я
нарочно, чтобы подразнить ее, сказала голосом моей бывшей гу­
вернантки - очень чопорной старой мисс: «Стидно, choking, стид­
но». Вот и все. И эта буффонада заставила нас громко расхохо­
таться. Ну что? Вы теперь довольны?
- Совершенно. Но что вы сказали обо мне?
Кэт покачала головой с укоризненным, лукавым видом.
- Вы - чересчур любопьrrны, и я ничего вам не скажу, я и без
того слишком добра с вами. Не забывайте, пожалуйста, что вы еще
должны бьrrь наказаны за вчерашнее дурное поведение.
Я понял, что она вовсе не думает на меня сердиться, но на вся­
кий случай опустил с виноватым видом голову вниз и сказал с при­
творным смущением:
- Простите меня, mademoiselle Кэт! . . Я увлекся и не мог совла­
дать со своим чувством.
И, видя, что она не перебивает меня, я прибавил еще более ти­
хим, но в то же время страстным тоном:
- Вы так прекрасны, mademoiselle Кэт!
Минута бьша благоприятная. Мне казалось, что Кэт дожидает­
ся продолжения моих слов, но внезапная робость овладела мной, и
я только спросил, умоляюще заглядывая ей в глаза:
-
Ведь вы не совсем рассердились на меня? Скажите ... Меня
это так мучит.
-
Нет, не сержусь, - прошептала Кэт, отворачивая от меня
свою голову стыдливым и бессознательно красивым движением.
«Ну, вот, момент готов, - подбодрил я себя внутренно. - Впе­
ред! Вперед! В любви нельзя останавливаться на полдороге! Смелей!»
Но смелость решительно покинула меня, наше молчание после
сл ов, почти близких к признанию, стало еще тягостнее. Должно
быть, потому-то Кэт, дойдя вторично до конца аллеи, и прости­
лась со мной.
Когда она мне протянула свою маленькую, нежную, но реши­
тельную ручку, я задержал ее в своей и посмотрел воr;�:росительно в
глаза Кэт. Мне показалось, что я читаю в них молчаливое согла­
сие. Я стал опять так же жадно, как тогда на террасе, целовать эту
милую ручку. Сначала Кэт сопротивлялась и называла меня не-
* добродетельна (франц. ).
252


Повести
послупшым, но потом я вдруг почувствовал на своих волосах глубо­
кое теплое дыхание, и моей щеки быстро коснулись свежие, очаро­
вательные губки . В ту же секунду - я не успел даже выпрямиться -
Кэт выскользнула из моих рук, отбежала на несколько шагов и толь­
ко там, на безопасной дистанции, остановилась.
-
Кэт, подождите, ради Бога, мне так много нужно вам ска­
зать! - воскликнул я, подходя к ней.
- Стойте на месте и молчите! - приказала Кэт, сдвигая брови
и топая нетерпеливо ногой по шуршащим листьям.
Я остановился. Кэт сделала из ладони вокруг своего рта подо­
бие рупора, наклонилась слегка вперед и тихо, но явственно про­
шептала:
- Завтра, когда только взойдет луна, ждите меня у пристани. Я
уйду потихоньку. Мы будем кататься, и вы мне скажете все, что
хотите ... Понимаете? Понимаете вы меня?
После этих слов она повернулась и быстрым шагом, ни разу не
оглянувшись назад, пошла по направлению к калитке ... А я стоял и
глядел ей вслед, растерянный, взволнованный и счастливый ...
Кэт, дорогая моя Кэт! Если бы твое и мое положение в обще­
стве бьши одинаковы." Положим, говорят, что любовь выше вся­
ких сословных и иных предрассудков ... Но нет, нет! Я останусь твер­
дым и самоотверженным.
О, Боже мой! Как быстро разлетаются мои бедные, наивные,
смешные мечты! Я пишу эти строки, а за стеной капитан, лежа в
кровати, играет на гитаре и поет сиплым голосом старинную-ста­
ринную песню.
«Жалкий человечишка! - говорю я самому себе. - Для того,
чтобы ты не набивал себе голову праздным и невыполнимым вздо­
ром, сядь и назло самому себе запиши слова:
Юный прапорщик армейский
Стал ухаживать за мной,
Мое сердце встрепенулось
К нему любовью роковой.
Моя маменька узнала,
Что от свадьбы я не прочь,
И с улыбкою сказала:
«Слушай, миленькая дочь!
253


А.И.Куприн
Юный прапорщик армейский
Тебя хочет обмануть,
От руки его злодейской
Трудно будет ускользнуть».
Юный прапорщик армейский
Проливал потоки слез,
Как-то утром на рассвете
В ближайший городок увез,
Там в часовне деревя-янной,
Пред иконою Творца,
Поп какой-то полупьяный
Сочетал наши сердца.
А потом в простой телеге
Он домой меня отвез.
Ах! Как это не по моде.
Много пролила я слез.
Нет ни сахару, ни ча-аю,
Нет ни пива, ни вина,
Вот теперь я понимаю,
Что я прапора жена...
Вот теперь я понимаю,
Что я прапора жена.
Да, да, стыдись, бедный армейский прапорщик. Рви себя за во­
лосы! Плачь, плачь в тишине ночи! Спасибо, Василий Акинфие­
вич, за мудрый урок».
24 сешпября. И ночь, и любовь, и луна, как поет мадам Рябкова,
жена командира второй роты, на наших полковых вечерах... Я ни­
когда, даже в самых дерзновенных грезах, не смел воображать себе
такого упоительного счастья. Я даже . сомневаюсь, не бьш ли весь
сегодняшний вечер сном - милым, волшебным, но обманчивым
сном? Я и сам не знаю, откуда взялся в моей душе этот едва замет­
ный, ·но горький осадок разочарования?..
Я пришел к пристани поздно. Кэт дожидалась меня, сидя на вы­
сокой каменной балюстраде, окаймляющей площадку пристани.
254


Повест и
- Так что ж, едем? - спросил я.
Кэт еще плотнее укуталась в свою накидку и нервно содрогну­
лась под ней плечами.
- О нет, слишком холодно ... Смотрите, какой туман на воде...
Действительно, темная поверхность озера видна бьmа только
на пять шагов. Дальше вставали и двигались неровные, причудли­
вые клочья седого тумана.
- Походимте лучше по саду, - сказала Кэт.
Мы пошли . В этот странный час светлой и туманной осенней
ночи запущенный парк казался печальным и таинственным, как
заброшенное кладбище. Луна светила бледная. Тени оголенных
деревьев лежали на дорожках черными, изменчивыми силуэта­
ми. Шелест листьев под ногами пугал ·н ас.
Когда мы вышли из-под темного и как будто бы сырого сво­
да акаций, я обнял Кэт за талию и тихо, но настойчиво привлек
ее к себе. Но она и не сопротивлялась . Ее тонкий, гибкий, теп­
лый стан слегка лишь вздрогнул от прикосновения моей руки,
горевшей точно в лихорадке. Еще минута - и ее голова присло­
нилась к моему плечу, и я услышал нежный аромат ее пушистых,
разбившихся волос.
-
Кэт ... как я счастлив ... Как я люблю вас, Кэт... Я обожаю
вас...
Мы остановились. Руки Кэт обвились вокруг моей шеи . Мои
губы увлажнил и обжег поцелуй, такой долгий, такой страстный,
что кровь бросилась мне в голову, и я зашатался... Луна нежно све­
тила прямо в лицо Кэт, в это бледное, почти белое лицо . Ее глаза
увеличились, стали громадными и в то же время такими темными и
такими глубокими под длинными ресницами, как таинственные
пропасти. А ее влажные губы звали все к новым, неутоляющим,
мучительным поцелуям.
- Кэт... милая... ты моя? .. совсем моя?..
- Да ". совсем... совсем...
-Навсегда?
- Да, да, мой милый ...
- Мы с тобой никогда не расстанемся, Кэт? ..
По ее лицу промелькнуло неудовольствие.
-Зачем ты об этом спрашиваешь? Разве тебе не хорошо со мной?..
-ОКэт! ..
255


А. И. Куприн
-
Так зачем же спрашивать о том, что будет? Живи настоя­
щим, мой дорогой.
Время остановилось... Я не мог дать себе отчета, сколько про­
шло минут или часов с начала нашего свиданья. Кэт опомнилась
первая и сказала, выскользнув из моих объятий:
- Поздно ... меня могут хватиться ... Проводи меня домой, Але­
ша...
Когда мы опять шли по темной аллее из акаций, она прижима­
лась ко мне с зябкой и ласковой кошачьей грацией.
- Мне одной бьшо бы здесь страшно, Алеша... Какой ты силь­
ный ... Обними меня ... Еще... крепче... крепче... Возьми меня на руки,
Алеша ... понеси меня ...
Она бьша легка, как перышко . Держа ее на руках, я почти бе­
гом пробежал аллею, а Кэт все сильней, все нервней обвивала мою
шею, целовала мою щеку и висок и шептала, обдавая мое лицо по­
рывистым горячим дыханием:
-
Скорей, еще скорей ! .. Ах, как хорошо - как мне хорошо.
Алеша! Скорее! ..
У калитки мы простились.
- Что вы сейчас будете делать? - спросила Кэт, когда я, по­
клонившись, целовал попеременно ее руки.
- Я сейчас буду писать свой дневник, - ответил я.
-
Дневник? .. - Лицо Кэт выразило удивление, и - как мне
показалось - иеприятиое удивление. - Вы пишете дневник?
- Да, почти ежедневно.
- Вот как! . . И я тоже фигурирую в вашем дневнике?
- Да. Может быть, это вам неприятно?
Она рассмеялась принужденным смехом.
- Это, смотря по тому... Конечно, вы когда-нибудь покажете
мне ваш дневник?
Я пробовал отнекиваться, но Кэт так настаивала, что в конце
концов пришлось согласиться.
- Смотрите ж, - сказала она, прощаясь со мной и грозя мне
пальцем, - если я увижу хоть одну помарку - бере'гитесь!
Когда я пришел домой и стукнул дверью, капитан проснулся и
заворчал на меня:
- Где это вы все шляетесь, поручик? На рандевую небось ходи­
ли? Бэгэрэдство, и всякая такая вещь ...
Сейчас только я перечитал все глупости, которые я писал в этой
тетрадке с самого начала сентября. Нет, нет, Кэт не увидит моего
256


Повести
дневника, а то мне прИдется краснеть за себя каждый раз, как толь­
ко я о нем вспомню. Завтра предаю этот дневник уничтожению.
25 сеитября. Опять ночь, опять луна и опять странная, неизъяс­
нимая для меня смесь очарования любви и мучений ущемленного
самолюбия. Не игрушка ли... Чьи-то шаги под окном ...
Кэт - Ли дии.
«28 сеитября. Ангел мой, ЛИдочек!
Мой короткий роман близится к мирному окончанию. Завтра
мы уезжаем из Ольховатки. Я нарочно не предупредила Лапшина,
а то бы он, чего доброго, вздумал бы явиться на вокзал.
Он очень чувствительный молодой человек и вдобавок совер­
шенно не умеет владеть своей мимикой. Я думаю, он бьш бы спосо­
бен расплакаться на вокзале.
Роман наш вышел очень простым и в то же время очень ориги­
нальным романом. Оригинален он потому, что в нем мужчина и
женщина поменялись своими постоянными ролями. Я нападала, он
защищался. Он требовал от меня клятв в верности чуть ли даже не
за гробом. Это - человек не нашего круга, не наших манер и при­
вычек и даже говорит не одним с нами языком . В то же время у него
слишком большие требования. Щадя его самолюбие, я ему ни разу
даже не намекнула о том, как мог бы его принять папа, если бы он
явился пред ним в качестве претендента на мою руку.
Глупый ! Он сам не хотел продлить эти томительные наслажде­
ния неудовлетворенной любви. В них есть нечто очаровательное.
Задыхаться в тесном объятии и медленно сгорать от желания -
что может быть лучше этого? Наконец -почем знать? Может быть,
есть еще более дерзкие и еще более томительные ласки, о которых
я даже и представления не имею . Ах, если бы в нем бьшо хоть не­
множко той смелости, изобретательности и ... и испорченности, ко­
торую я раньше с отвращением чувствовала во многих моих петер­
бургских знакомых!
А он, вместо того чтоб становиться с каждым днем смелее и
смелее, ньш, вздыхал, говорил с горечью о неравенстве наших по­
ложений (как будто бы я согласилась когда-нибудь стать его же­
ной!), намекал чуть ли не на самоубийство. Повторяю тебе, это стало
невыносимо. Только одно, одно наше свИдание осталось у меня в
памяти, - это когда он носил меня на руках по саду и, по крайней
мере, молчал. Ах да, милая ЛИдочка, между прочим, он проболтал­
ся мне, что пишет дневник. Это меня испугало. Бог знает куда мог
257


А. И .Куприн
бы потом попасть этот дневник. Я потребовала, чтобы он дал мне
его . Он обещал, но обещания своего не исполнил. Тогда (несколь­
ко дней тому назад), после долгой ночной прогулки и уже попро­
щавшись с Лапшиным, я подкралась к его окну. Я застигла его на
месте преступления . Он писал, и, когда я его окликнула, он страш­
но перепугался. Первым движением его бьшо - закрыть бумагу,
но, ты понимаешь, я велела ему отдать мне все написанное. Ну,
моя дорогая! Это так смешно, и так трогательно, и так много жал­
ких сл ов! .. Я сохраню этот дневник для тебя.
Не упрекай меня. Я не боюсь за него - он не застрелится, и я не
боюсь также и за себя - он будет торжественно молчалив во всю
свою жизнь . Но, признаюсь, мне отчего-то неопределенно-тоскли­
во... Впрочем, все это пройдет в Петербурге, как впечатление дур­
ного сна.
Обнимаю тебя, моя возлюбленная сестра. Пиши мне в Пе­
тербург.
Твоя К».
1897
258


Повести
ОЛ ЕСЯ
1
Мой слуга, повар и спугник по охоте - полесовщик Ярмола
вошел в комнату, согнувшись под вязанкой дров, сбросил ее с гро­
хотом на пол и подышал на замерзшие пальцы.
- У какой ветер, паныч, на дворе, - сказал он, садясь на кор­
точки перед заслонкой . - Нужно хорошо в грубке протопить. По­
звольте запалочку, паныч.
- Значит, завтра на зайцев не пойдем, а? Как ты думаешь, Яр­
мола?
- Нет" . не можно ". слышите, какая завируха. Заяц теперь ле­
жит и - а ни мур-мур ". Завтра и одного следа не увидите.
Судьба забросила меня на целых шесть месяцев в глухую дере­
вушку Волынской губернии, на окраину Полесья, и охота бьша
единственным моим занятием и удовольствием. Признаюсь, в то
время, когда мне предложили ехать в деревню, я вовсе не думал так
нестерпимо скучать. Я поехал даже с радостью. «Полесье" . глушь ".
лоно природы ". простъ1е нравы". первобытные натуры, - думал
я, сидя в вагоне, - совсем незнакомый мне народ, со странными
обычаями, своеобразным языком". и уж, наверно, какое множество
поэтических легенд, преданий и песен !» А я в то время (рассказы­
вать, так все рассказывать) уж успел тиснуть в одной маленькой
газетке рассказ с двумя убийствами и одним самоубийством и знал
теоретически, что для писателей полезно наблюдать нравы.
Но". или перебродские крестьяне отличались какою-то особен­
ной, упорной несообщительностью, или я не умел взяться за дело, -
отношения мои с ними ограничивались только тем, что, увидев
меня, они еще издали снимали шапки, а поравнявшись со мной,
угрюмо произносили : «Гай буг», что должно бьшо обозначать :
«Помогай Бог». Когда же я пробовал с ними разговориться, то они
259


А. И. Куприн
глядели на меня с удивлением, отказывались понимать самые простые
вопросы и всё порывались целовать у меня руки - старый обычай,
оставшийся от польского крепостничества.
Книжки, какие у меня бьши , я все очень скоро перечитал. От
скуки - хотя это сначала казалось мне неприятным - я сделал
попытку познакомиться с местной интеллигенцией в лице ксендза,
жившего за пятнадцать верст, находившегося при нем «пана орга­
ниста», местного урядника и конторщика соседнего имения из от­
ставных унтер-офицеров, но ничего из этого не вышло.
Потом я пробовал заняться лечением перебродских жителей. В
моем распоряжении б ыли : касторовое масло, карболка, борная
кислота, йод. Но тут, помимо моих скудных сведений , я наткнулся
на полную невозможность ставить диагнозы, потому что признаки
болезни у всех моих пациентов бьши всегда одни и те же: «в середи­
не болит» и «ни есть, ни пить не можу» .
Приходит, например, ко мне старая баба. Вытерев со смущен­
ным вИдом нос указательным пальцем правой руки, она достает
из-за пазухи пару яиц, причем на секунду я вижу ее коричневую
кожу, и кладет их на стол. Затем она начинает ловить мои руки,
чтобы запечатлеть на них поцелуй. Я прячу руки и убеждаю стару­
ху: «Да полно, бабка" . оставь" . я не поп". мне этого не полагает­
ся ". Что у тебя болит?»
-
В середине у меня болит, панычу, в самой что ни на есть
середине, так что даже ни пить, ни есть не можу.
- Давно это у тебя сделалось?
- А я знаю? - отвечает она также вопросом. - Так и печет и
печет. Ни пить, ни есть не можу.
И сколько я ни бьюсь, более определенных признаков болезни
не находится.
-
Да вы не беспокойтесь, - посоветовал мне однажды кон­
торщик из унтеров, - сами в1.шечатся. Присохнет, как на собаке.
Я, доложу вам, только одно лекарство употребляю - нашатырь.
Приходит ко мне мужик. «Что тебе?» - «Я, говорит, больной»" .
Сейчас же ему под нос склянку нашатырного спирту. «Нюхай!»
Нюхает " . «Нюхай еще". сильнее !"» Нюхает" . «Что, легче?» - «Як
будто полегшало" . » - «Ну, так и ступай с Богом».
К тому же мне претило это целование рук (а иные так прямо па­
дали в ноги и изо всех сил стремились облобызать мои сапоги). Здесь
сказывалось вовсе не движение признательного сердца, а просто
260


Повести
омерзительная привычка, привитая веками рабства и насилия . И я
только удивлялся тому же самому конторщику из унтеров и уряд­
нику, глядя, с какой невозмутимой важностью суют они в губы
мужикам свои огромные красные лапы".
Мне оставалась только охота. Но в конце января наступила
такая погода, что и охотиться стало невозможно. Каждый день дул
страшный ветер, а за ночь на снегу образовывался твердый, льдис­
тый слой наста, по которому заяц пробегал, не оставляя следов.
Сидя взаперти и прислушиваясь к вою ветра, я тосковал страшно.
Понятно, я ухватился с жадностью за такое невинное развлечение,
как обучение грамоте полесовщика Ярмолы.
Началось это , впрочем, довольно оригинально. Я однажды пи­
сал письмо и вдруг почувствовал, что кто-то стоит за моей спиной.
Обернувшись, я увидел Ярмолу, подошедшего, как и всегда, без­
звучно в своих мягких лаптях .
- Что тебе, Ярмола? - спросил я .
- Да вот дивлюсь, как вы пишете. Вот бы мне так." Нет, нет...
не так, как вы, - смущенно заторопился он, видя, что я улыба­
юсь". - Мне бы только мое фамилие".
- Зачем это тебе? -удивился я". (Надо заметить, что Ярмола
считается самым бедным и самым ленивым мужиком во всем Пере­
броде; жалованье и свой крестьянский заработок он пропивает;
таких плохих волов, как у него, нет нигде в окрестности. По моему
мнению, ему-то уж ни в каком случае не могло понадобиться зна­
ние грамоты.) Я еще раз спросил с сомнением: - Для чего же тебе
надо уметь писать фамилию?
- А видите, какое дело, паныч, - ответил Ярмола необыкно­
венно мягко, - ни одного грамотного нет у нас в деревне. Когда
гумагу какую нужно подписать, или в волости дело, или что". ник­
то не может" . Староста печать только кладет, а сам не знает, что в
ней напечатано." То хорошо было бы для всех, если бы кто умел
расписаться.
Такая заботливость Ярмолы - заведомого браконьера, беспеч­
ного бродяги, с мнением которого никогда даже не подумал бы
считаться сельский сход, - такая заботливость его о б обществен­
ном интересе родного села почему-то растрогала меня. Я сам пред­
ложил давать ему уроки. И что же это бьша за тяжкая работа - все
мои попытки выучить его сознательному чтению и письму! Ярмо­
ла, знавший в совершенстве каждую тропинку своего леса, чуть ли
261


А. И. Куприн
не каждое дерево, умевший ориентироваться днем и ночью в каком
угодно месте, различавший по следам всех окрестных волков, зай­
цев и лисиц, - этот самый Ярмола никак не мог представить себе,
почему, например, буквы «м» и «а» вместе составляют «ма». Обык­
новенно над такой задачей он мучительно раздумывал минут де­
сять, а то и больше, причем его смуглое худое лицо с впалыми чер­
ными глазами, все ушедшее в жесткую черную бороду и большие
усы, выражало крайнюю степень умственного напряжения.
- Ну скажи, Ярмола, - «ма» . Просто только скажи - «ма», -
приставал я к нему. - Не гляди на бумагу, гляди на меня, вот так.
Ну, говори - «ма»."
Тогда Ярмола глубоко вздыхал, клал на стол указку и произно­
сил грустно и решительно:
- Нет" . не могу".
-
Как же не можешь? Это же ведь так легко . Скажи просто-
напросто - «Ма>>, вот как я говорю.
- Нет." не могу, паныч". забьш".
Все методы, приемы и сравнения разбивались об эту чудовищ­
ную непонятливость. Но стремление Ярмолы к просвещению вов­
се не ослабевало.
- Мне бы только мою фамилию! - застенчиво упрашивал он
меня. - Больше ничего не нужно. Только фамилию: Ярмола По­
пружук - и больше ничего .
Отказавшись окончательно от мысли выучить его разумному
чтению и письму, я стал учить его подписываться механически . К
моему великому удивлению, этот способ оказался наиболее доступ­
ным Ярмоле, так что к концу второго месяца мы уже почти осили­
ли фамилию. Что же касается до имени, то его ввиду облегчения
задачи мы решили совсем отбросить.
По вечерам, окончив топку печей, Ярмола с нетерпением дожи­
дался, когда я позову его .
- Ну, Ярмола, давай учиться, - говорил я.
Он боком подходил к столу, облокачивался на него локтями,
просовывал между своими черными, заскорузлыми, несгибающи­
мися пальцами перо и спрашивая меня, подняв кверху брови:
-Писать?
-Пиши.
Ярмола довольно уверенно чертил первую букву - «П» (эта
буква у нас носила название: <<Два стояка и сверху перекладина»);
потом он смотрел на меня вопросительно.
262


Повести
- Что ж ты не пишешь? Забьш?
- Забьш ... - досадливо качал головой Ярмола.
- Эх, какой ты ! Ну, ставь колесо .
- А-а! Колесо, колесо! .. Знаю". - оживлялся Ярмола и стара-
тельно рисовал на бумаге вытянутую вверх фигуру, весьма похо­
жую очертаниями на Каспийское море. Окончивши этот труд, он
некоторое время молча любовался им, наклоняя голову то на ле­
вый, то на правый бок и щуря глаза.
- Что же ты стал? Пиши дальше.
- Подождите немного, панычу... сейчас.
Минуты две он размышлял и потом робко спрашивал :
- Так же, как первая?
- Верно. Пиши.
Так мало-помалу мы добрались до последней буквы - «К» (твер­
дый знак мы отвергли), которая бьша у нас известна как «палка, а
посредине палки кривуля хвостом набок».
-Ачто вы думаете, панычу, - говорил иногда Ярмола, окон­
чив свой труд и глядя на него с любовной гордостью, - если бы
мне еще месяцев с пять или шесть поучиться, я бы совсем хорошо
знал. Как вы скажете?
11
Ярмола сидел на корточках перед заслонкой, перемешивая в
печке уголья, а я ходил взад и вперед по диагонали моей комнаты.
Из всех двенадцати комнат огромного помещичьего дома я зани­
мал только одну, бывшую диванную. Другие стояли запертыми на
ключ, и в них неподвижно и торжественно плесневела старинная
штофная мебель, диковинная бронза и портреть1 XVIII столетия.
Ветер за стенами дома бесился, как старый озябший голый дья­
вол. В его реве слышались стоны, визг и дикий смех. Метель к вече­
ру расходилась еще сильнее. Снаружи кто-то яростно бросал в стек­
ла окон горсти мелкого сухого снега. Недалекий лес роптал и гудел
с непрерывной, затаенной, глухой угрозой ...
Ветер забирался в пустые комнаты и в печные воющие трубы, и
старый дом, весь расшатанный, дырявый, полуразвалившийся,
вдруг оживлялся странными звуками, к которым я прислушивался
263


А. И. Куприн
с невольной тревогой. Вот точно вздохнуло что-то в белой зале,
вздохнуло глубоко, прерывисто, печально . В от заходили и заскри­
пели где-то далеко высохшие гнилые половицы под чьими-то тя­
желыми и бесшумными шагами. Чудится мне затем, что рядом с
моей комнатой , в коридоре, кто-то осторожно и настойчиво нажи­
мает на дверную ручку и потом, внезапно разъярившись, мчится
по всему дому, бешено потрясая всеми ставнями и дверьми, или,
забравшись в трубу, скулит так жалобно, скучно и непрерывно, то
поднимая все выше, все тоньше свой голос, до жалобного визга, то
опуская его вниз, до звериного рычанья. Порою Бог весть откуда
врывался этот страшный гость и в мою комнату, пробегал внезап­
ным холодом у меня по спине и колебал пламя лампы, тускло све­
тившей под зеленым бумажным, обгоревшим сверху абажуром.
На меня нашло странное, неопределенное беспокойство. Вот,
думалось мне, сижу я глухой и ненастной зимней ночью в ветхом
доме, среди деревни, затерявшейся в лесах и сугробах, в сотнях верст
от городской жизни, от общества, от женского смеха, от человечес­
кого разговора... И начинало мне представляться, что годы и де­
сятки лет будет тянуться этот ненастный вечер, будет тянуться
вплоть до моей смерти, и так же будет реветь за окнами ветер, так
же тускло будет гореть лампа под убогим зеленым абажуром, так
же тревожно буду ходить я взад и вперед по моей комнате, так же
будет сидеть около печки молчаливый, сосредоточенный Ярмола ­
странное, чуждое мне существо, равнодушное ко всему на свете: и
к тому, что у него дома в семье есть нечего, и к бушеванию ветра, и
к моей неопределенной, разъедающей тоске.
Мне вдруг нестерпимо захотелось нарушить это томитель­
ное молчание каким-нибудь подобием человеческого голоса, и я
спросил :
- Как ты думаешь, Ярмола, откуда это сегодня такой ветер?
-
Ветер? - отозвался Ярмола, лениво подымая голову. - А
паныч разве не знает?
- Конечно, не знаю. Откуда же мне знать?
-
И вправду не знаете? - оживился вдруг Ярмола. - Это я
вам скажу, - продолжал он с таинственным оттенком в голосе, -
это я вам скажу: чи ведьмака народилась, чи ведьмак веселье справ­
ляет.
- Ведьмака - это колдунья по-вашему?
- А так, так ... колдунья.
264


Повести
Я с жадностью накинулся на Ярмолу. «Почем знать, - думал
я, - может быть , сейчас же мне удастся выжать из него какую-ни­
будь интересную историю, связанную с волшебством, с зарытыми
кладами , с вовкулаками?..»
- Ну, а у вас здесь, на Полесье, есть ведьмы? - спросил я.
- Не знаю ... Может, есть, - ответил Ярмола с прежним рав-
нодушием и опять нагнулся к печке. - Старые люди говорят, что ·
бьmи когда-то ... Может, и неправда...
Я сразу разочаровался. Характерной чертой Ярмолы бьша упор­
ная несловоохотливость, и я уж не надеялся добиться от него ниче­
го больше об этом интересном предмете. Но, к моему удивлению,
он вдруг заговорил с ленивой небрежностью и как будто бы обра­
щаясь не ко мне, а к гудевшей печке:
-
Бьmа у нас лет пять тому назад такая ведьма ... Только ее
хлопцы с села прогнали!
- Куда же они ее прогнали?
-
Куда! .. Известно, в лес... Куда же еще? И хату ее сломали,
чтобы от того проклятого кубла и щепок не осталось... А саму ее
вывели за вышницы и по шее.
- За что же так с ней обошлись?
- Вреда от нее много бьшо : ссорилась со всеми, зелье под хаты
подливала, закрутки вязала в жите ... Один раз просила она у на­
шей молодицы злот (пятнадцать копеек). Та ей говорит: «Нет у меня
злота, отстань» . - «Ну, добре, говорит, будешь ты помнить, как
мне злотого не дала...» И что же вы думаете, панычу: с тех самых
пор стало у молодицы дитя болеть . Болело, б олело, да и совсем
умерло. Вот тогда хлопцы ведьмаку и прогнали, пусть ей очи по­
вьmазят ...
- Ну, а где же теперь эта ведьмака? - продолжал я любопыт­
ствовать .
-
Ведьмака? - медленно переспросил, по своему обыкнове­
нию, Ярмола. - А я знаю?
- Разве у нее не осталось в деревне какой-нибудь родни?
- Нет, не осталось. Да она чужая бьmа, из кацапок чи из цыга-
нок ... Я еще маленьким хлопцем бьш, когда она пришла к нам на
село. И девочка с ней бьmа: дочка или внучка... Обеих прогнали...
- А теперь к ней разве никто не ходит: погадать там или зелья
какого-нибудь попросить?
- Бабы бегают, - пренебрежительно уронил Ярмола.
265


А. И. Куприн
- Ага! Значит, все-таки известно, где она живет?
-
Я не знаю... Говорят люди, что где-то около Бисова Кута
она живет... Знаете - болото, что за Ириновским nшяхом. Так вот
в этом болоте она и сидит, трясьця ее матери!
«Ведьма живет в каких-нибудь десяти верстах от моего дома...
настоящая, живая, полесская ведьма!» Эта мысль сразу заинтере­
совала и взволновала меня .
- Послушай, Ярмола, - обратился я к полесовщику, - а как
бы мне с ней познакомиться, с этой ведьмой?
- Тьфу! - сплюнул с негодованием Ярмола. - Вот еще добро
наnши.
- Добро или недобро, а я к ней все равно пойду. Как только
немного потеплеет, сейчас же и отправлюсь. Ты меня, конечно,
проводишь?
Ярмолу так поразили последние слова, что он даже вскочил с
полу.
- Я?! - воскликнул он с негодованием. -А и ни за что! Пусть
оно там Бог ведает что, а я не пойду.
- Ну вот, глупости, пойдешь .
-
Нет, панычу, не пойду... ни за что не пойду... Чтобы я?! -
опять воскликнул он, охваченный новым напльmом возмущения. -
Чтобы я пошел до ведьмачьего кубла? Да пусть меня Бог боронит.
И вам не советую, паныч.
- Как хочешь ... а я все-таки пойду. Мне очень любопьпно на
нее посмотреть.
- Ничего там нет любопытного, - пробурчал Ярмола, с серд­
цем захлопывая печную дверку.
Час спустя, когда он, уже убрав самовар и напившись в темных
сенях чаю, собирался идти домой, я спросил:
- Как зовут эту ведьму?
- Мануйлиха, - ответил Ярмола с грубой мрачностью.
Он хотя и не высказывал никогда своих чувств, но, кажется,
сильно ко мне привязался; привязался за нашу общую страсть к
охоте, за мое простое обращение, за помощь, которую я изредка
оказывал его вечно голодающей семье, а главным образом за то,
что я один на всем свете не корил его пьянством, чего Ярмола тер­
петь не мог. Поэтому моя решимость познакомиться с ведьмой при­
вела его в отвратительное настроение духа, которое он выразил
только усиленным сопением да еще тем, что, выйдя на крьшьцо, из
266


Повести
всей силы ударил ногой в бок свою собаку - Рябчика. Рябчик от­
чаянно завизжал и отскочил в сторону, но тотчас же побежал вслед
за Ярмолой, не переставая скулить .
111
Дня через три потеплело. Однажды утром, очень рано, Ярмола
вошел в мою комнату и заявил небрежно:
- Нужно ружья почистить, паныч.
- А что? - спросил я, потягиваясь под одеялом.
- Заяц ночью сильно походил: следов много. Может, пойдем
на пановку?
Я видел, что Ярмоле не терпится скорее пойти в лес, но он скры­
вает это страстное желание охотника под напускным равнодуши­
ем. Действительно, в передней уже стояла его одностволка, от ко­
торой не ушел еще ни один бекас, несмотря на то что вблизи дула
она бьша украшена несколькими оловянными заплатами, наложен­
ными в тех местах, где ржавчина и пороховые газы проели железо.
Едва войдя в лес, мы тотчас же напали на заячий след: две лап­
ки рядом и две позади, одна за другой. Заяц вышел на дорогу, про­
шел по ней сажен двести и сделал с дороги огромный прыжок в
сосновый молодняк.
- Ну, теперь будем обходить его, - сказал Ярмола. - Как дал
столба, так тут сейчас и ляжет. Вы, паныч, идите ". - Он задумал­
ся, соображая по каким-то ему одному известным приметам, куда
меня направить. - ".Вы идите до старой корчмы. А я его обойду
от Замлына. Как только собака его выгонит, я буду гукать вам.
И он тотчас же скрьшся, точно нырнул в густую чащу мелкого
кустарника. Я прислушался. Ни один звук не выдал его браконьер­
ской походки, ни одна веточка не треснула под его ногами, обуты­
ми в лыковые постолы.
Я неторопливо дошел до старой корчмы - нежилой, развалив­
шейся хаты, и стал на опушке хвойного леса, под высокой сосной с
прямым голым стволом . Бьшо так тихо, как только бывает в лесу
зимою в безветренный день . Нависшие на ветвях пышные комья
снега давили их книзу, придавая им чудесный, праздничный и хо­
лодный вид. По временам срывалась с вершины тоненькая веточ-
267


А. И . Куприн
ка, и чрезвычайно ясно слышалось, как она, падая, с легким трес­
ком задевала за другие ветви. Снег розовел на солнце и синел в
тени. Мной овладело тихое очарование этого торжественного, хо­
лодного безмолвия, и мне казалось, что я чувствую, как время мед­
ленно и бесшумно проходит мимо меня...
Вдруг далеко, в самой чаще, раздался лай Рябчика - характер­
ный лай собаки, идущей за зверем: тоненький, заливчатый и нервный,
почти переходящий в визг. Тотчас же услышал я и голос Ярмолы,
кричавшего с ожесточением вслед собаке: «У - бый! У - бый!»,
первый слог - протяжным резким фальцетом, а второй - отры­
вистой басовой нотой (я только много времени спустя дознался,
что этот охотничий полесский крик происходит от глагола «уби­
ваты>) .
Мне казалось, судя по направлению лая, что собака гонит вле­
во от меня, и я торопливо побежал через полянку, чтобы перехва­
тить зверя . Но не успел я сделать и двадцати шагов, как огромный
серый заяц выскочил из-за пня и, как будто бы не торопясь, зало­
жив назад длинные уши , высокими, редкими прыжками перебежал
через дорогу и скрылся в молодняке. Следом за ним стремительно
вылетел Ря бчик. Увидев меня, он слабо махнул хвостом, торопли­
во куснул несколько раз зубами снег и опять погнал зайца.
Ярмола вдруг так же бесшумно вынырнул из чащи .
- Что же вы, паныч, не стали ему на дороге? - крикнул он и
укоризненно зачмокал языком.
- Да ведь далеко бьmо ... больше двухсот шагов.
Видя мое смущение, Ярмола смягчился.
- Н у, ничего ... Он от нас не уйдет. Идите на Ириновский шлях,
- он сейчас туда выйдет.
Я пошел по направлению Ириновского шляха и уже через ми­
нуты две услыхал , что собака опять гонит где-то недалеко от меня.
Охваченный охотничьим волнением, я побежал, держа ружье напе­
ревес, сквозь густой кустарник, ломая ветви и не обращая внима­
ния на их жестокие удары. Я бежал так довольно долго и уже стал
задыхаться, как вдруг лай собаки прекратился. Я пошел тише. Мне
казалось, что если я буду идти все прямо, то непременно встречусь
с Ярмолой на Ириновском шляху. Но вскоре я убедился, что во
время моего бега, огибая кусты и пни и совсем не думая о дороге, я
заблудился. Тогда я начал кричать Ярмоле. Он не откликался .
Между тем машинально я шел все дальше. Лес редел понемно­
гу, почва опускалась и становилась кочковатой . След, оттиснутый
268


Повести
на снегу моей ногой, быстро темнел и наливался водой. Несколько
раз я уже проваливался по колена. Мне приходилось перепрыги­
вать с кочки на кочку; в покрывавшем их густом буром мху ноги
тонули, точно в мягком ковре.
Кустарник скоро совсем окончился. Передо мной бьшо боль­
шое круглое болото, занесенное снегом, из-под белой пелены кото­
рого торчали редкие кочки . На противоположном конце болота,
между деревьями, выглядывали белые стены какой-то хаты . «Веро­
ятно, здесь живет ириновский лесник, - подумал я. - Надо зайти
и расспросить у него дорогу» .
Но дойти до хаты бьшо не так-то легко . Каждую минуту я увя­
зал в трясине. Сапоги мои набрали воды и при каждом шаге гром­
ко хлюпали; становилось невмочь тянуть их за собою.
Наконец я перебрался через это болото , взобрался на малень­
кий пригорок и теперь мог хорошо рассмотреть хату. Это даже бьша
не хата, а именно сказочная избушка на курьих ножках. Она не ка­
салась полом земли, а бьша построена на сваях, вероятно, ввиду
половодья, затопляющего весною весь Ириновский лес. Но одна
сторона ее от времени осела, и это придавало избушке хромой и
печальный вид. В окнах недоставало нескольких стекол; их заменя­
ли какие-то грязные ветошки, выпиравшиеся горбом наружу.
Я нажал на клямку и отворил дверь . В хате бьшо очень темно, а
у меня, после того как я долго глядел на снег, ходили перед глазами
фиолетовые круги; поэтому я долго не мог разобрать, есть ли кто­
нибудь в хате.
- Эй, добрые люди, кто из вас дома? - спросил я громко.
Около печки что-то завозилось . Я подошел поближе и увидал
старуху, сидевшую на полу. Перед ней лежала огромная куча кури­
ных перьев . Старуха брала отдельно каждое перо, сдирала с него
бородку и клала пух в корзину, а стержни бросала прямо на землю.
«Да ведь это - Мануйлиха, ириновская ведьма», - мелькнуло
у меня в голове, едва я только повнимательнее вгляделся в старуху.
Все черты бабы-яги, как ее изображает народный эпос, были нали­
цо : худые щеки, втянутые внутрь, переходили внизу в острый, длин­
ный, дряблый подбородок, почти соприкасавшийся с висящим вниз
носом; провалившийся беззубый рот беспрестанно двигался , точ­
но пережевывая что-то; выцветшие, когда-то голубые глаза, холод­
ные, круглые, выпуклые, с очень короткими красными веками, гля­
дели , точно глаза невиданной зловещей птицы .
269


А. И. Куприн
-
Здравствуй, бабка! - сказал я как можно приветливее. -
Тебя уж не Мануйлихой ли зовут?
В ответ что-то заклокотало и захрипело в груди у старухи; по­
том из ее беззубого, шамкающего рта вырвались странные звуки,
то похожие на задыхающееся карканье старой вороны, то вдруг
переходившие в сиплую обрывающуюся фистулу:
-
Прежде, может, и Мануйлихой звали добрые люди ... А те­
перь зовут зовуткой, а величают уткой . Тебе что надо-то? - спро­
сила она недружелюбно и не прекращая своего однообразного за­
нятия.
-Да вот, бабушка, заблудился я. Может, у тебя молоко най­
дется?
-
Нет молока, - сердито отрезала старуха. - Много вас по
лесу ходит... Всех не напоишь, не накормишь...
- Ну, бабушка, неласковая же тыдо гостей .
- И верно, батюшка: совсем неласковая. Разносолов для вас не
держим. Устал - посиди, никто тебя из хаты не гонит. Знаешь, как
в пословице говорится: «Приходите к нам на завалинке посидеть, у
нашего праздника звона послушать, а обедать к вам мы и сами до­
гадаемся» . Так-то вот ...
Эти обороты речи сразу убедили меня, что старуха действитель­
но пришлая в этом крае; здесь не любят и не понимают хлесткой,
уснащенной редкими словцами речи, которой так охотно щеголяет
краснобай-северянин . Между тем старуха, продолжая механичес­
ки свою работу, все еще бормотала что-то себе под нос, но все тише
и невнятнее. Я разбирал только отдельные слова, не имевшие меж­
ду собой никакой связи : «Вот тебе и бабушка Мануйлиха... А кто
такой - неведомо ... Лета-то мои не маленькие ... Ногами егозит,
стрекочит, сокочит - чистая сорока ...»
Я некоторое время молча прислушивался, и внезапная мысль,
что передо мною сумасшедшая женщина, вызвала у меня ощуще­
ние брезгливого страха.
Однако я успел осмотреться вокруг себя. Б6льшую часть избы
занимала огромная облупившаяся печка. Образов в переднем углу
не бьmо. По стенам, вместо обычных охотников с зелеными усами
и фиолетовыми собаками и портретов никому не ведомых генера­
лов, висели пучки засушенных трав, связки сморщенных корешков
и кухонная посуда. Ни совы, ни черного кота я не заметил, но зато
с печки два рябых солидных скворца глядели на меня с удивлен­
ным и недоверчивым видом .
270


По11ести
-Бабушка, а воды-то у вас, по крайней мере, можно напиться? ­
спросил я, возвышая голос.
- А вон, в кадке, - кивнула головой старуха.
Вода отзывала болотной ржавчиной. Поблагодарив старуху (на
что она не обратила ни малейшего внимания), я спросил ее, как
мне выйти на шлях.
Она вдруг подняла голову, поглядела на меня пристально свои­
ми холодными, птичьими глазами и забормотала торопливо:
-
Иди, иди... Иди, молодец, своей дорогой . Нечего тут тебе
делать. Хорош гость в гостинку ... Ступай, батюшка, ступай...
Мне действительно ничего больше не оставалось, как уйти. Но
вдруг мне пришло в голову попытать последнее средство, чтобы
хоть немного смягчить суровую старуху. Я вынул из кармана но­
вый серебряный четвертак и протянул его Мануйлихе. Я не ошиб­
ся : при виде денег старуха зашевелилась, глаза ее раскрьmись еще
больше, и она потянулась за монетой своими скрюченными, узло­
ватыми, дрожащими пальцами .
- Э, нет, бабка Мануйлиха, даром не дам, - подцразнил я ее,
пряча монету. - Ну-ка, погадай мне.
Коричневое сморщенное лицо колдуньи собралось в недоволь­
ную гримасу. Она, по-видимому, колебалась и нерешительно гля­
дела на мой кулак, где бьmи зажаты деньги. Но жадность взяла верх.
-Н
у, ну, пойдем, что ли, пойдем, - прошамкала она, с тру­
дом подымаясь с полу. - Никому я не ворожу теперь, касатик...
Забьmа... Стара стала, глаза не видят. Только для тебя разве.
Держась за стену, сотрясаясь на каждом шагу сгорбленным те­
лом, она подошла к столу, достала колоду бурых, распухших от
времени карт, стасовала их и придвинула ко мне.
- Сыми-ка ... Левой ручкой сыми ... От сердца...
Поплевав на пальцы, она начала раскладывать кабалу. Карты
падали на стол с таким звуком, как будто бы они бьmи сваляны из
теста, и укладывались в правильную восьмиконечную звезду. Ког­
да последняя карта легла рубашкой вверх на короля, Мануйлиха
протянула ко мне руку.
-
Позолоти, барин хороший ... Счастлив будешь, богат бу­
дешь ... - запела она попрошайническим, чисто цыганским тоном.
Я сунул ей приготовленную монету. Старуха проворно, по-обе­
зьяньи, спрятала ее за щеку.
-
Большой интерес тебе выходит через дальнюю дорогу, -
начала она привычной скороговоркой. - Встреча с бубновой да-
271


А. И. Куприн
мой и какой-то приятный разговор в важном доме. Вскорости по­
лучишь неожиданное известие от трефового короля. Падают тебе
какие-то хлопоты, а потом опять падают какие-то небольшие день­
ги. Будешь в большой компании, пьян будешь ... Не так чтобы очень
сильно, а все-таки выходит тебе выпивка. Жизнь твоя будет дол­
гая. Если в шестьдесят семь лет не умрешь, то...
Вдруг она остановилась, подняла голову, точно к чему-то при­
слушиваясь. Я тоже насторожился. Чей-то женский голос, свежий,
звонкий и сильный, пел, приближаясь к хате. Я тоже узнал слова
грациозной малорусской песенки:
Ой чи цвит, чи не цвит
Калиноньку ломит.
Ойчисон,чинесон
Головоньку клонит.
- Н у иди, иди теперь, соколик, -тревожно засуетилась стару­
ха, отстраняя меня рукой от стола. - Нечего тебе по чужим хатам
околачиваться. Иди , куда шел ...
Она даже ухватила меня за рукав моей куртки и тянула к двери.
Лицо ее выражало какое-то звериное беспокойство .
Голос, певший песню, вдруг оборвался совсем близко около
хаты, громко звякнула железная клямка, и в просвете быстро рас­
пахнувшейся двери показалась рослая смеющаяся девушка. Обеи­
ми руками она бережно поддерживала полосатый передник, из ко­
торого выглядывали три крошечных птичьих головки с красными
шейками и черными блестящими глазенками.
- Смотри, бабушка, зяблики опять за мною увязались, - вос­
кликнула она, громко смеясь, - посмотри, какие смешные ... Го­
лодные совсем . А у меня, как нарочно, хлеба с собой не бьшо.
Но, увидев меня, она вдруг замолчала и вспыхнула густым ру­
мянцем. Ее тонкие черные брови недовольно сдвинулись, а глаза с
вопросом обратились на старуху.
- В от барин зашел ... Пытает дорогу, - пояснила старуха. -
Ну, батюшка, - с решительным видом обернулась она ко мне, -
будет тебе прохлаждаться. Напился водицы, поговорил да пора и
честь знать . Мы тебе не компания...
- Послушай, красавица, - сказал я девушке. - Покажи мне,
пожалуйста, дорогу на Ириновский шлях, а то из вашего болота во
веки веков не выберешься .
272


Повести
Должно быть, на нее подействовал мягкий, просительный тон,
который я придал этим сл овам. Она бережно посадила на печку,
рядом со скворцами, своих зябликов, бросила на лавку скинутую
уже короткую свитку и молча вышла из хаты. Я последовал за ней .
- Это у тебя все ручные птицы? - спросил я, догоняя девушку.
-
Ручные, - ответила она отрывисто и даже не взглянув на
меня. - Ну вот, глядите, -сказала она, останавливаясь у плетня. -
Видите тропочку, вон, вон, между соснами-то? Видите?
- Вижу" .
-
Идите по ней все прямо. Как дойдете до дубовой колоды,
повернете налево. Так прямо, все лесом, лесом и идите. Тут сейчас
вам и будет Ириновский шлях.
В то время когда она вытянутой правой рукой показывала мне
направление дороги, я невольно залюбовался ею . В ней не бьшо ни­
чего похожего на местных <<Дивчат», лица которых под уродливыми
повязками, прикрывающими сверху лоб, а снизу рот и подбородок,
носят такое однообразное, испуганное выражение. Моя незнаком­
ка, высокая брюнетка лет около двадцати - двадцати пяти, держа­
лась легко и стройно. Просторная белая рубаха свободно и красиво
обвивала ее молодую, здоровую грудь. Оригинальную красоту ее
лица, раз его увидев, нельзя бьшо позабыть, но трудно бьшо, даже
привыкнув к нему, его описать . Прелесть его заключалась в этих боль­
ших, блестящих, темных глазах, которым тонкие, надломленные по­
средине брови придавали неуловимый оттенок лукавства, властности
и наивности; в смугло-розовом тоне кожи, в своевольном изгибе губ,
из которых нижняя, несколько более полная, выдавалась вперед с
решительным и капризным видом .
- Неужели вы не боитесь жить одни в такой глуши? - спросил
я, остановившись у забора.
Она равнодушно пожала плечами.
- Чего же нам бояться? Волки сюда не заходят.
-Да разве волки одни " . Снегом вас занести может, пожар мо-
жет случиться" . И мало ли что еще. Вы здесь одни, вам и помочь
никто не успеет.
- И слава Богу! - махнула она пренебрежительно рукой. - Как
бы нас с бабкой вовсе в покое оставили, так лучше бы бьmо, а то".
-Ато что?
- Много будете знать, скоро состаритесь, - отрезала она. -
Да вы сами-то кто будете? - спросила она тревожно.
273


А. И. Куприн
Я догадался, что, вероятно, и старуха и эта красавица боятся
каких-нибудь утеснений со стороны «предержащих», и поспешил
ее успокоить:
-
О! Ты, пожалуйста, не тревожься. Я не урядник, не писарь,
не акцизный, словом - я никакое начальство.
- Нет, вы правду говорите?
- Даю тебе честное слово. Ей-богу, я самый посторонний че-
ловек . Просто приехал сюда погостить на несколько месяцев, а там
и уеду. Если хочешь, я даже никому не скажу, что бьш здесь и видел
вас. Ты мне веришь?
Лицо девушки немного прояснилось.
-
Ну, значит, коль не врете, так правду говорите. А вы как:
раньше об нас сльпuали или сами зашли?
- Да я и сам не знаю, как тебе сказать ... Слышать-то я слышал,
положим, и даже хотел когда-нибудь забрести к вам, а сегодня за­
шел случайно - заблудился ... Ну, а теперь скажи, чего вы людей
боитесь? Что они вам злого делают?
Она поглядела на меня с испьпующим недоверием. Но совесть
у меня бьша чиста, и я, не сморгнув, выдержал этот пристальный
взгляд. Тогда она заговорила с возрастающим волнением:
- Плохо нам от них приходится ". Простые люди еще ничего, а
вот начальство". Приедет урядник - тащит, приедет становой -
тащит. Да еще прежде, чем взять-то, над бабкой надругается: ты,
говорят, ведьма, чертовка, каторжница". Эх! Да что и говорить!
-Атебя не трогают? - сорвался у меня неосторожный вопрос.
Она с надменной самоуверенностью повела головой снизу вверх,
и в ее сузившихся глазах мелькнуло злое торжество".
- Не трогают" . Один раз сунулся ко мне землемер какой-то".
Поласкаться ему, видишь, захотелось ... Так, должно быть, и до сих
пор не забьш, как я его приласкала.
В этих насмешливых, но своеобразно гордых словах прозвуча­
ло столько грубой независимости, что я невольно подумал: «Одна­
ко недаром ты выросла среди полесского бора, - с тобой и впрямь
опасно шутить».
- А мы разве трогаем кого-нибудь! - продолжала она, проника­
ясь ко мне все большим доверием. - Нам и людей не надо. Раз в год
только схожу я в местечко купить мьша да соли". Да вот еще бабушке
чаю, - чай она у меня любит. А то хоть бы и вовсе никого не видеть.
- Ну, я вижу, вы с бабушкой людей не жалуете . .. А мне можно
когда-нибудь зайти на минуточку?
274


Повести
Она засмеялась, и - как странно, как неожиданно изменилось
ее красивое лицо! Прежней суровости в нем и следа не осталось:
оно вдруг сделалось светлым, застенчивым, детским.
- Да что у нас вам делать? Мы с бабкой скучные ... Что ж, за­
ходите, пожалуй, коли вы и впрямь добрый человек. Только вот
что". вы уж если когда к нам забредете, так без ружья лучше...
- Ты боишься?
- Чего мне бояться? Ничего я не боюсь. - И в ее голосе опять
послышалась уверенность в своей силе. - А только не люблю я
этого. Зачем бить пташек или вот зайцев тоже? Никому они худого
не делают, а жить им хочется так же, как и нам с вами. Я их люблю:
они маленькие, глупые такие ... Ну, однако, до свидания, - заторо­
пилась она, - не знаю, как величать-то вас по имени ... Боюсь, бабка
браниться станет.
И она легко и быстро побежала в хату, наклонив вниз голову и
придерживая руками разбившиеся от ветра волосы .
- Постой, постой! - крикнул я. - Как тебя зовут-то? Уж бу-
дем знакомы как следует.
Она остановилась на мгновение и обернулась ко мне.
- Аленой меня зовут ... По-здешнему - Олеся.
Я вскинул ружье на плечи и пошел по указанному мне направле­
нию. Поднявшись на небольшой холмик, откуда начиналась узкая,
едва заметная лесная тропинка, я оглянулся. Красная юбка Олеси,
слегка колеблемая ветром, еще виднелась на крьшьце хаты, выделя­
ясь ярким пятном на ослепительно-белом, ровном фоне снега.
Через час после меня пришел домой Ярмола. По своей обыч­
ной неохоте к праздному разговору, он ни слова не спросил меня о
том, как и где я заблудился . Он только сказал как будто бы вскользь:
- Там... я зайца на кухню занес... жарить будем или пошлете
кому-нибудь?
-Аведь ты не знаешь, Ярмола, где я бьш сегодня? - сказал я,
заранее представляя себе удивление полесовщика.
- Отчего же мне не знать? - грубо проворчал Ярмола. - Из­
вестно, к ведьмакам ходили ...
- Как же ты узнал это?
-Апочему же мне не узнать? Слышу, что вы голоса не подае-
те, ну я и вернулся на ваш след ... Эх, паны-ыч! - прибавил он с
укоризненной досадой . - Не следовает вам такими делами зани­
маться... Грех! ..
275


А. И. Куприн
IV
Весна наступила в этом году ранняя, дружная и - как всегда на
Полесье - неожиданная. Побежали по деревенским улицам бур­
ливые, коричневые, сверкающие ручейки, сердито пенясь вокруг
встречных каменьев и быстро вертя щепки и гусиный пух; в огром­
ных. лужах воды отразилось голубое небо с плывущими по нему
круглыми, точно крутящимися, белыми облаками; с крыш посыпа­
лись частые звонкие капли . Воробьи, стаями обсыпавшие придо­
рожные ветлы, кричали так громко и возбужденно, что ничего нельзя
бьто расслышать за их криком. Везде чувствовалась радостная, то­
ропливая тревога жизни.
Снег сошел, оставшись еще кое-где грязными рыхлыми клоч­
ками в лощинах и тенистых перелесках. Из-под него выглянула
обнаженная, мокрая, теплая земля, отдохнувшая за зиму и теперь
полная свежих соков, полная жажды нового материнства. Над чер­
ными нивами вился легкий парок, наполнявший воздух запахом
оттаявшей земли, - тем свежим, вкрадчивым и могучим пьяным
запахом весны, который даже и в городе узнаешь среди сотен дру­
гих запахо в. Мне казалось, что вместе с этим ароматом вливалась
в мою душу весенняя грусть, сл адкая и нежная, исполненная беспо­
койных ожиданий и смутных предчувствий , - поэтическая грусть,
делающая в ваших глазах всех женщин хорошенькими и всегда при­
правленная неопределенными сожалениями о прошлых вёснах .
Ночи стали теплее; в их густом влажном мраке чувствовалась не­
зримая спешная творческая работа природы ...
В эти весенние дни образ Олеси не выходил из моей головы.
Мне нравилось, оставшись одному, лечь, зажмурить глаза, чтобы
лучше сосредоточиться, и беспрестанно вызывать в своем вообра­
жении ее то суровое, то лукавое, то сияющее нежной улыбкой лицо,
ее молодое тело, выросшее в приволье старого бора так же строй­
но и так же могуче, как растут молодые елочки, ее свежий голос, с
неожиданными низкими бархатными нотками ... «Во всех ее движе­
ниях, в ее словах, - думал я, - есть что-то благородное (конечно,
в лучшем смысле этого довольно пошлого слова), какая-то врож­
денная изящная умеренность ...» Также привлекал меня к Олесе и
некоторый ореол окружавшей ее таинственности, суеверная репута­
ция ведьмы, жизнь в лесной чаще среди болота и в особенности -
276


Повести
эта гордая уверенность в свои силы, сквозившая в немногих обра­
щенных ко мне сл овах.
Нет ничего мудреного, что, как только немного просохли лес­
ные тропинки, я отправился в избушку на курьих ножках. На слу­
чай если бы понадобилось успокоить ворчливую старуху, я захва­
тил с собою полфунта чаю и несколько пригоршен кусков сахару.
Я застал обеих женщин дома. Старуха возилась около ярко
пылавшей печи, а Олеся пряла лен, сидя на очень высокой скамей­
ке; когда я, входя, стукнул дверью, она обернулась, нитка оборва­
лась под ее руками, и веретено покатилось по полу.
Старуха некоторое время внимательно и сердито вглядывалась
в меня, сморщившись и заслоняя лицо ладонью от жара печки .
- Здравствуй, бабуся! - сказал я громким, бодрым голосом. -
Не узнаешь, должно быть, меня? Помнишь, я в прошлом месяце
заходил про дорогу спрашивать? Ты мне еще гадала?
- Ничего не помню, батюшка, -зашамкала старуха, недоволь­
но тряся головой, - ничего не помню. И что ты у нас позабьш -
никак не пойму. Что мы тебе за компания? Мы люди простые, се-
рые... Нечего тебе у нас делать. Лес велик, есть место, где разой-
тись ... так-то ...
Ошеломленный нелюбезным приемом, я совсем потерялся и
очутился в том глупом положении, когда не знаешь, что делать:
обратить ли грубость в шутку, или самому рассердиться, или, на­
конец, не сказав ни слова, повернуться и уйти назад. Невольно я
повернулся с беспомощным выражением к Олесе. Она чуть-чуть
улыбнулась оттенком незлой насмешки, встала из-за прялки и по­
допша к старухе.
-
Не бойся, бабка, - сказала она примирительно, - это не
лихой человек, он нам худого не сделает. Милости просим садить­
ся, - прибавила она, указывая мне на лавку в переднем углу и не
обращая более внимания на воркотню старухи .
Ободренный ее вниманием, я догадался выдвинуть самое ре­
шительное средство .
-
Какая же ты сердитая, бабуся ... Чуть гости на порог, а ты
сейчас и бранишься. А я бьшо тебе гостинцу принес, - сказал я,
доставая из сумки свои свертки.
Старуха бросила быстрый взгляд на свертки, но тотчас же от­
вернулась к печке .
- Никаких мне твоих гостинцев не нужно, - проворчала она,
ожесточенно разгребая кочергой уголья . - Знаем мы тоже гостей
277


А. И. Куприн
этих. Сперва без мьша в душу лезут, а потом". Что у тебя в кулечке­
то? - вдруг обернулась она ко мне.
Я тотчас же вручил ей чай и сахар. Это подействовало на стару­
ху смягчающим образом, и хотя она и продолжала ворчать, но уже
не в прежнем, непримиримом тоне.
Олеся села опять за пряжу, а я поместился около нее на низкой,
короткой и очень шаткой скамеечке. Левой рукой Олеся быстро
сучила белую, мягкую, как шелк, кудель, а в правой у нее с легким
жужжанием крутилось веретено, которое она то пускала падать
почти до земли, то ловко подхватывала его и коротким движением
пальцев опять заставляла вертеться. Эта работа, такая простая на
первый взгляд, но, в сущности, требующая огромного, многовеко­
вого навыка и ловкости, так и кипела в ее руках. Невольно я обра­
тил внимание на эти руки: они загрубели и почернели от работы,
но бьши невелики и такой красивой формы, что им позавидовали
бы многие благовоспитанные девицы.
-
А вот вы мне тогда и не сказали, что вам бабка гадала, -
произнесла Олеся. И, видя, что я опасливо обернулся назад, она
прибавила: - Ничего, ничего, она немного на ухо туга, не услы­
шит. Она только мой голос хорошо разбирает.
- Да, гадала. А что?
- Да так себе". Просто спрашиваю". А вы верите? - кинула
она на меня украдкой быстрый взгляд.
- Чему? Тому, что твоя бабка мне гадала, или вообще?
- Нет, вообще".
- Как сказать, вернее будет, что не верю, а все-таки почем знать?
Говорят, бывают случаи". Даже в умных книгах об них напечата­
но. А вот тому, что твоя бабка говорила, так совсем не верю. Так и
любая баба деревенская сумеет поворожить .
Олеся улыбнулась.
- Да, это правда, что она теперь плохо гадает. Стара стала, да
и боится она очень . А что вам карты сказали?
-Ничего интересного не бьшо. Я теперь и не помню. Что обыкно­
венно говорят: дальня
я
дорога, трефовый интерес". Я и позабьш даже.
- Да, да, плохая она стала ворожка. Слова многие позабьша
от старости ". Куда ж ей? Да и опасается она. Разве только деньги
увидит, так согласится.
- Чего же она боится?
- Известно чего, - начальства боится". Урядник приедет, так
завсегда грозит: «Я, говорит, тебя во всякое время могу упрятать.
278


Повести
Ты знаешь, говорит, что вашему брату за чародейство полагается?
Ссылка в каторжную работу, без сроку, на Соколиный остров».
Как вы думаете, врет он это или нет?
- Нет, врать он не врет; действительно за это что-то полагает­
ся, но уже не так страшно ... Ну, а ты, Олеся, умеешь гадать?
Она как будто бы немного замялась, но всего лишь на мгно-
вение.
- Гадаю... Только не за деньги, - добавила она поспешно.
- Может быть, ты и мне кинешь карты?
- Нет, - тихо, но решительно ответила она, покачав головой.
-
Почему же ты не хочешь? Ну, не теперь, так когда-нибудь
после... Мне почему-то кажется, что ты мне правду скажешь.
- Нет. Не стану. Ни за что не стану.
-Ну, уж это нехорошо, Олеся. Ради первого знакомства нельзя
отказывать ... Почему ты не согласна?
- Потому, что я на вас уже бросала карты, в другой раз нельзя...
- Нельзя? Отчего же? Я этого не понимаю.
- Нет, нет, нельзя... нельзя... -зашептала она с суеверным стра-
хом. - Судьбу нельзя два раза пытать ... Не годится ... Она узнает,
подслушает... Судьба не любит, когда ее спрашивают. Оттого все
ворожки несчастные.
Я хотел ответить Олесе какой-нибудь шуткой и не мог: слиш­
ком много искреннего убеждения бьmо в ее словах, так что даже,
когда она, упомянув про судьбу, со странной боязнью оглянулась
на дверь, я невольно повторил это движение.
- Ну, если не хочешь мне погадать, так расскажи, что у тебя
тогда вышло? - попросил я.
Олеся вдруг бросила прялку и притронулась рукой к моей руке.
-Нет... Лучше не надо, - сказала она, и ее глаза приняли умо­
ляюще-детское выражение. - Пожалуйста, не просите... Нехоро­
шо вам вышло ... Не просите лучше ...
Но я продолжал настаивать. Я не мог разобрать: бьш ли ее от­
каз и темные намеки на судьбу наигранным приемом гадалки, или
она действительно сама верила в то, о чем говорила, но мне стало
как-то не по себе, почти жутко.
- Ну хорошо, я, пожалуй, скажу, - согласилась наконец Оле­
ся . - Только смотрите, уговор лучше денег: не сердиться, если вам
что не понравится. Вышло вам вот что: человек вы хотя и добрый,
но только слабый... Доброта ваша не хорошая, не сердечная. Сло-
279


А. И. Куприн
ву вы своему не господин. Над людьми любите верх брать, а сами
им хотя и не хотите, но подчиняетесь. Вино любите, а также... Ну
да все равно, говорить, так уже все по порядку... До нашей сестры
больно охочи, и через это вам много в жизни будет зла... Деньгами
вы не дорожите и копить их не умеете - богатым никогда не буде­
те ... Говорить дальше?
- Говори, говори! Все, что знаешь, говори!
- Дальше вышло, что жизнь ваша будет невеселая. Никого вы
сердцем не полюбите, потому что сердце у вас холодное, ленивое, а
тем, которые вас будут любить, вы много горя принесете. Никогда
вы не женитесь, так холостым и умрете. Радостей вам в жизни боль­
ших не будет, но будет много скуки и тяготы... Настанет такое вре­
мя, что руки сами на себя наложить захотите... Такое у вас дело
одно выйдет... Но только не посмеете, так снесете ... Сильную нуж­
ду будете терпеть, однако под конец жизни судьба ваша переме­
нится через смерть какого-то близкого вам человека и совсем для
вас неожиданно. Только все это будет еще через много лет, а вот в
этом году... Я не знаю, уж когда именно, - карты говорят, что
очень скоро ... Может быть, даже и в этом месяце ...
- Что же случится в этом году? - спросил я, когда она опять
остановилась .
..
.,.-
--
Да уж боюсь даже говорить дальше. Падает вам большая лю­
бовь со стороны какой-то трефовой дамы. Вот только не могу дога­
даться, замужня
я
она или девушка, а знаю, что с темными волосами ...
Я невольно бросил быстрый взгляд на голову Олеси.
- Что вы смотрите? - покраснела вдруг она, почувствовав мой
взгляд с пониманием, свойственным некоторым женщинам. - Ну
да, вроде моих, - продолжала она, машинально поправляя воло­
сы и еще больше краснея.
- Так ты говоришь - большая трефовая любовь? - пошутил я.
-
Не смейтесь, не надо смеяться, - серьезно, почти строго,
заметила Олеся. - Я вам все только правду говорю.
- Ну хорошо, не буду, не буду. Что же дальше?
- Дальше... Ох! Нехорошо выходит этой трефовой даме, хуже
смерти. Позор она через вас большой примет, такой, что во всю
жизнь забыть нельзя, печаль долгая ей выходит... А вам в ее плане­
те ничего дурного не выходит.
- Послушай, Олеся, а не могли ли тебя карты обмануть? Зачем
же я буду трефовой даме столько неприятностей делать? Человек я
тихий, скромный, а ты столько страхов про меня наговорила.
280


Повести
-
Ну, уж этого я не знаю. Да и вышло-то так, что не вы это
сделаете, - не нарочно, значит, а только через вас вся эта беда стря­
сется ... Вот когда мои слова сбудутся, вы меня тогда вспомните.
- И все это тебе карты сказали, Олеся?
Она ответила не сразу, уклончиво и как будто бы неохотно:
- И карты ... Да я и без них узнаю много, вот хоть бы по лицу.
Если, например, который человек должен ск оро нехорошей смер­
тью умереть, я это сейчас у него на лице прочитаю, даже говорить
мне с ним не нужно.
- Что же ты видишь у него в лице?
- Да я и сама не знаю. Страшно мне вдруг сделается, точно
он неживой передо мной сто ит. Вот хоть у бабушки спросите, она
вам скажет, что я правду говорю. Трофим, мельник, в позапрош­
лом году у себя на млине удавился, а я его только за два дня перед
тем видела и тогда же сказала бабушке: «Вот посмотри, бабуся,
что Трофим на днях дурной смертью умрет» . Так оно и вышло. А
на прошлые святки зашел к нам конокрад Яшка, просил бабушку
погадать. Бабушка разложила на него карты, стала ворожить . А
он шутя спрашивает: «Ты мне скажи, бабка, какой я смертью
умру?» А сам смеется. Я как поглядела на него, так и пошевель­
нуться не могу: вижу, сидит Яков, а лицо у него мертвое, зеле­
ное ... Глаза закрыты, а губы черные ... Потом, через неделю, слы­
шим, что поймали мужики Якова, когда он лошадей хотел свес­
ти ... Всю ночь его били ... Злой у нас народ здесь, безжалостный ...
В пятки гвозди ему заколотили, перебили кольями все ребра, а к
утру из него и дух вон.
- Отчего же ты ему не сказала, что его беда ждет?
- А зачем говорить? - возразила Олеся. - Что у судьбы по-
ложено, разве от этого убежишь? Только бы понапрасну человек
свои последние дни тревожился... Да мне и самой гадко, что я так
вижу, сама себе я противна делаюсь ... Только что ж? Это ведь у
меня от судь бы. Бабка моя, когда помоложе была, тоже смерть уз­
навала, и моя мать тоже, и бабкина мать - это не от нас... это в
нашей крови так .
Она перестала прясть и сидела, низко опустив голову, тихо по­
ложив руки вдоль колен . В ее неподвижно остановившихся глазах
с расширившимися зрачками отразился какой-то темный ужас, ка­
кая-то невольная покорность таинственным силам и сверхъесте­
ственным знаниям, осенявшим ее душу.
281


А. И. Куприн
v
В это время старуха разостлала на столе чистое полотенце с
вышитыми концами и поставила на него дымящийся горшок.
- Иди ужинать, Олеся, - позвала она внучку и после минут­
ного колебания прибавила, обращаясь ко мне, - может быть, и
вы, господин, с нами откушаете? Милости просим... Только неваж­
ные у нас кушанья-то, супов не варим, а просто крупничок поле­
вой ...
Нельзя сказать, чтобы ее приглашение отзьmалось особенной
настойчивостью, и я уже бьшо хотел отказаться от него, но Олеся,
в свою очередь, попросила меня с такой милой простотой и с такой
ласковой улыбкой, что я поневоле согласился. Она сама налила мне
полную тарелку крупника - похлебки из гречневой крупы с са­
лом, луком, картофелем и курицей - чрезвычайно вкусного и пи­
тательного кушанья. Садясь за стол, ни бабушка, ни внучка не пе­
рекрестились. За ужином я не переставал наблюдать за обеими жен­
щинами, потому что, по моему глубокому убеждению, которое я и
до сих пор сохраняю, нигде человек не высказывается так ясно, как
во время еды. Старуха глотала крупник с торопливой жадностью,
громко чавкая и запихивая в рот огромные куски хлеба, так что
под ее дряблыми щеками вздувались и двигались большие гули. У
Олеси даже в манере есть бьша какая-то врожденная порядочность.
Спустя час после ужина я простился с хозяйками избушки на
курьих ножках.
- Хотите, я вас провожу немножко? - предложила Олеся.
- Какие такие проводы еще выдумала! - сердито прошамка-
ла старуха. - Не сидится тебе на месте, стрекоза...
Но Олеся уже накинула на голову красный кашемировый пла­
ток и вдруг, подбежав к бабушке, обняла ее и звонко поцеловала.
- Бабушка! Милая, дорогая, золотая... я только на минуточку,
сейчас и назад.
- Ну ладно, уж ладно, верченая, - слабо отбивалась от нее
старуха. -Вы, господин, не обессудьте: совсем дурочка она у меня .
Пройдя узкую тропинку, мы вышли на лесную дорогу, черную
от грязи, всю истоптанную следами копыт и изборожденную коле­
ями, полными воды, в которой отражался пожар вечерней зари .
Мы шли обочиной дороги, сплошь покрытой бурыми прошлогод­
ними листьями, еще не высохшими после снега. Кое-где сквозь их
282


Повести
мертвую желтизну подымали свои лиловые головки крупные коло­
кольчики «сна>> - первого цветка Полесья.
- Послушай, Олеся, - начал я, - мне очень хочется спросить
тебя кое о чем, да я боюсь, что ты рассердишься" . Скажи мне, правду
ли говорят, что твоя бабка" . как бы это выразиться?"
- Колдунья? - спокойно помогла мне Олеся.
- Нет". Не колдунья". - замялся я. - Ну да, если хочешь -
колдунья ". Конечно, ведь мало ли что болтают. Почему ей просто­
напросто не знать каких-нибудь трав, средств, заговоров?" Впро­
чем, если тебе это неприятно, ты можешь не отвечать.
- Нет, отчего же, - отозвалась она просто, - что ж тут не­
приятного? Да она, правда, колдунья. Но только теперь она стала
стара и уж не может делать того, что делала раньше.
- Что же она умела делать? - полюбопытствовал я.
- Разное. Лечить умела, от зубов пользовала, руду заговари-
вала, отчитывала, если кого бешеная собака укусит или змея, кла­
ды указывала" . да всего и не перечислишь.
-Знаешь что, Олеся?" Ты меня извини, а я ведь этому всему не
верю. Ну, будь со мною откровенна, я тебя никому не выдам: ведь
все это - одно притворство, чтобы только людей морочить?
Она равнодушно пожала плечами.
- Думайте, как хотите. Конечно, бабу деревенскую обморо­
чить ничего не стоит, но вас бы я не стала обманывать .
- Значит, ты твердо веришь колдовству?
- Дакакжемненеверить?Ведьунасвродучары". Яисама
многое умею.
- Олеся, голубушка" . Если бы ты знала, как мне это интерес­
но ". Неужели ты мне ничего не покажешь?
- Отчего же, покажу, если хотите, - с готовностью согласи-
.
лась Олеся. - Сейчас желаете?
- Да, если можно, сейчас.
- А бояться не будете?
-
Ну вот глупости. Ночью, может быть, боялся бы, а теперь
еще светло.
- Хорошо. Дайте мне руку.
Я повиновался . Олеся быстро засучила рукав моего пальто и
расстегнула запонку у манжетки, потом она достала из своего кар­
мана небольшой, вершка в три, финский ножик и вынула его из
кожаного чехла.
19-3166
283


А. И. Куприн
-
Что ты хочешь делать? - спросил я, чувствуя, как во мне
шевельнулось подленькое опасение.
- А вот сейчас". Ведь вы же сказали, что не будете бояться!
Вдруг рука ее сделала едва заметное легкое движение, и я ощу­
тил в мякоти руки, немного выше того места, где щупают пульс,
раздражающее прикосновение острого лезвия . Кровь тотчас же
выступила во всю ширину пореза, полилась по руке и частыми кап­
лями закапала на землю. Я едва удержался от того, чтобы не крик­
нуть, но, кажется, побледнел.
- Не бойтесь, живы останетесь, - усмехнулась Олеся.
Она крепко обхватила рукой мою руку повыше раны и, низко
склонившись к ней лицом, стала быстро шептать что-то, обдавая
мою кожу горячим прерывистым дыханием. Когда же Олеся вып­
рямилась и разжала свои пальцы, то на пораненном месте осталась
только красная царапина.
- Ну что? Довольно с вас? - с лукавой улыбкой спросила она,
пряча свой ножик. - Хотите еще?
- Конечно, хочу. Только, если бы можно бьmо, не так уж страш­
но и без кровопролития, пожалуйста.
-
Что бы вам такое показать? - задумалась она. - Ну хоть
разве это вот: идите впереди меня по дороге" . Только, смотрите, не
оборачивайтесь назад.
-
А это не будет страшно? - спросил я, стараясь беспечной
улыбкой прикрыть боязливое ожидание неприятного сюрприза.
- Нет, нет" . Пустяки ". Идите.
Я пошел вперед, очень заинтересованный опытом, чувствуя за
своей спиной напряженный взгляд Олеси. Но, пройдя около двадца­
ти шагов, я вдруг споткнулся на совсем ровном месте и упал ничком.
- Идите, идите! -закричала Олеся. - Не оборачивайтесь! Это
ничего, до свадьбы заживет" . Держитесь крепче за землю, когда
будете падать.
Я пошел дальше. Еще десять шагов, и я вторично растянулся во
весь рост.
Олеся громко захохотала и захлопала в ладоши.
- Ну что? Довольны? - крикнула она, сверкая своими белыми
зубами. - Верите теперь? Ничего, ничего !" Полетели не вверх, а вниз.
- Как ты это сделала? - с удивлением спросил я, отряхиваясь
от приставших к моей одежде веточек и сухих травинок.- Это не
секрет?
284


Повести
-
Вовсе не секрет. Я вам с удовольствием расскажу. Только
боюсь, что, пожалуй, вы не поймете". Не сумею я объяснить ".
Я действительно несовсем понял ее. Но, если не ошибаюсь, этот
своеобразный фокус состоит в том, что она, идя за мною следом
шаг за шагом, нога в ногу, и неотступно глядя на меня, в то же
время старается подражать каждому, самому малейшему моему
движению, так сказать, отожествляет себя со мною. Пройдя таким
образом несколько шагов, она начинает мысленно воображать на
некотором расстоянии впереди меня веревку, протянутую поперек
дороги на аршин от земли. В ту минуту, когда я должен прикос­
нуться ногой к этой воображаемой веревке, Олеся вдруг делает па­
дающее движение, и тогда, по ее словам, самый крепкий человек
должен непременно упасть ". Только много времени спустя я вспом­
нил сбивчивое объяснение Олеси, когда читал отчет доктора Шар­
ко об опытах, произведенных им над двумя пациентками Сальпет­
риера, профессиональными колдуньями, страдавшими истерией. И
я бьт очень удивлен, узнав, что французские колдуньи из просто­
народья прибегали в подобных случаях совершенно к той же сно­
ровке, какую пускала в ход хорошенькая полесская ведьма.
-О! Я еще много чего умею, - самоуверенно заявила Олеся. -
Например, я могу нагнать на вас страх.
- Что это значит?
- Сделаю так, что вам страшно станет. Сидите вы, например,
у себя в комнате вечером, и вдруг на вас найдет ни с того ни с сего
такой страх, что вы задрожите и оглянуться назад не посмеете. Толь­
ко для этого мне нужно знать, где вы живете, и раньше видеть вашу
комнату.
- Ну, уж это совсем просто, - усомнился я. - Подойдешь к
окну, постучишь, крикнешь что-нибудь.
-
О нет, нет". Я буду в лесу в это время, никуда из хаты не
выйду". Но я буду сидеть и все думать, что вот я иду по улице, вхо­
жу в ваш дом, отворяю двери, вхожу в вашу комнату" . Вы сидите
где-нибудь ". ну хоть у стола" . я подкрадываюсь к вам сзади ти­
хонько ". вы меня не слышите". я хватаю вас за плечо руками и на­
чинаю давить ". все крепче, крепче, крепче". а сама гляжу на вас" .
вот так - смотрите".
Ее тонкие брови вдруг сдвинулись, глаза в упор остановились
на мне с грозным и притягивающим выражением, зрачки увеличи­
лись и посинели. Мне тотчас же вспомнилась виденная мною в
285


А. И. Куприн
Москве, в Третьяковской галерее, голова Медузы - работа уж не
помню какого художника. Под этим пристальным, странным взгля­
дом меня охватил холодный ужас сверхъестественного.
- Ну полно, полно, Олеся ". будет, - сказал я с деланным сме­
хом. - Мне гораздо больше нравится, когда ты улыбаешься, -
тогда у тебя такое милое, детское лицо.
Мы пошли дальше. Мне вдруг вспомнилась выразительность и
даже для простой девушки изысканность фраз в разговоре Олеси, и
я сказал:
-Знаешь, что меня удивляетв тебе, Олеся? Вот ты выросла в лесу,
никого не видавши ". Читать ты, конечно, тоже много не могла" .
- Да я вовсе не умею и читать-то.
-
Ну, тем более". А между тем ты так хорошо говоришь, не
хуже настоящей барышни. Скажи мне, откуда у тебя это? Понима­
ешь, о чем я спрашиваю?
- Да, понимаю. Это все от бабушки ". Вы не гтщите, что она та­
кая с виду. У! Какая она умная! Вот, может быть, она и при вас разго­
ворится, когда побольше привыкнет" . Она все знает, ну просто все на
свете, про что ни спросишь. Правда, постарела она теперь.
- Значит, она много видела на своем веку? Откуда она родом?
Где она раньше жила?
Кажется, эти вопросы не понравились Олесе. Она ответила не
сразу, уклончиво и неохотно:
- Не знаю... Да она об этом и не любит говорить . Если же ког­
да и скажет что, то всегда просит забыть и не вспоминать больше ...
Ну, однако, мне пора, - заторопилась Олеся, - бабушка будет
сердиться. До свиданья ... Простите, имени вашего не знаю.
Я назвался.
- Иван Тимофеевич? Ну, вот и отлично. Так до свиданья, Иван
Тимофеевич! Не брезгуйте нашей хатой, заходите.
На прощанье я протянул ей руку, и ее маленькая крепкая рука
ответила мне сильным, дружеским пожатием.
VI
С этого дня я стал частым гостем в избушке на курьих ножках.
Каждый раз, когда я приходил, Олеся встречала меня с своим
286


Повести
привычным сдержанным достоинством. Но всегда, по первому не­
вольному движению, которое она делала, увидев меня, я замечал,
что она радуется моему приходу. Старуха по-прежнему не переста­
вала бурчать что-то себе под нос, но явного недоброжелательства
не выражала благодаря невидимому для меня, но несомненному за­
ступничеству внучки; также немалое влияние в благотворном для
меня смысле оказывали приносимые мною кое-когда подарки: то
теплый платок, то банка варенья, то бутъшка вишневой наливки. У
нас с Олесей, точно по безмолвному обоюдному уговору, вошло в
обыкновение, что она меня провожала до Ириновского шляха, ког­
да я уходил домой. И всегда у нас в это время завязывался такой
живой, интересный разговор, что мы оба старались поневоле про­
длить дорогу, идя как можно тише безмолвными лесными опушка­
ми. Дойдя до Ириновского шляха, я ее провожал обратно с пол­
версты, и все-таки, прежде чем проститься, мы еще долго разгова­
ривали, стоя под пахучим навесом сосновых ветвей.
Не одна красота Олеси меня в ней очаровывала, но также и ее
цельная, самобытная, свободная натура, ее ум, одновременно яс­
ный и окутанный непоколебимым наследственным суеверием, дет­
ски невинный, но и не лишенный лукавого кокетства красивой жен­
щины . Она не уставала меня расспрашивать подробно обо всем,
что занимало и волновало ее первобытное, яркое воображение: о
странах и народах, об явлениях природы, об устройстве земли и
вселенной, об ученых людях, о больших городах ... Многое ей каза­
лось удивительным, сказочным, неправдоподобным. Но я с самого
начала нашего знакомства взял с нею такой серьезный, искренний
и простой тон, что она охотно принимала на бесконтрольную веру
все мои рассказы. Иногда, затрудняясь объяснить ей что-нибудь,
слишком, по моему мнению, непонятное для ее полудикарской го­
ловы (а иной раз и самому мне не совсем ясное), я возражал на ее
жадные вопросы: «Видишь ли... Я не сумею тебе этого рассказать...
Ты не поймешь меня».
Тогда она принималась меня умолять :
- Нет, пожалуйста, пожалуйста, я постараюсь ... Вы хоть как­
нибудь скажите... хоть и непонятно ...
Она принуждала меня пускаться в чудовищные сравнения, в
самые дерзкие примеры, и если я затруднялся подыскать выраже­
ние, она сама помогала мне целым дождем нетерпеливых вопро­
сов, вроде тех, которые мы предлагаем заике, мучительно заст-
287


А. И. Куприн
рявшему на одном сл ове. И действительно, в конце концов ее гиб­
кий, подвижной ум и свежее воображение торжествовали над моим
педагогическим бессилием. Я поневоле убеждался, что для своей
среды, для своего воспитания (или, вернее сказать, отсутствия его)
она обладала изумительными способностями.
Однажды я вскользь упомянул что-то про Петербург. Олеся
тотчас же заинтересовалась:
- Что такое Петербург? Местечко?
- Нет, это не местечко; это самый большой русский город.
-Самый большой? Самый, самый, что ни на есть? И больше
его нету? - наивно пристала она ко мне.
-
Ну да... Там все главное начальство живет... господа боль­
шие... Дома там все каменные, деревянных нет.
- Уж, конечно, гораздо больше нашей Степани? - уверенно
спросила Олеся.
-
О да... немножко побольше... так, раз в пятьсот. Там такие
есть дома, в которых в каждом народу живет вдвое больше, чем во
всей Степани.
- Ах, боже мой! Какие же это дома? - почти в испуге спроси­
ла Олеся.
Мне пришлось, по обыкновению, прибегнуть к сравнению.
- Ужасные дома. В пять, в шесть, а то и в семь этажей. Видишь
вот ту сосну?
- Самую большую? Вижу.
- Так вот такие высокие дома. И сверху донизу набиты людь-
ми. Живут эти люди в маленьких конурках, точно птицы в клетках,
человек по десяти в каждой, так что всем и воздуху-то не хватает. А
другие внизу живут, под самой землей, в сырости и холоде; случа­
ется, что солнца у себя в комнате круглый год не видят.
- Ну, уж я б ни за что не променяла своего леса на ваш город,
- сказала Олеся, покачав головой. - Я и в Степань-то приду на
базар, так мне противно сделается. Толкаются, шумят, бранятся ...
И такая меня тоска возьмет за лесом, - так бы бросила все и без
оглядки побежала. " Бог с ним, с городом вашим, не стала бы я там
жить никогда.
- Ну, а если твой муж будет из города? - спросил я с легкой
улыбкой.
Ее брови нахмурились, и тонкие ноздри дрогнули.
- Вот еще! - сказала она с пренебрежением. - Никакого мне
мужа не надо.
288


Повести
-
Это ты теперь только так говоришь, Олеся. Почти все де­
вушки то же самое говорят и все же замуж выходят. Подожди не­
много: встретишься с кем-нибудь, полюбишь - тогда не только в
город, а на край света с ним пойдешь.
-Ах, нет, нет" . пожалуйста, не будем об этом, -досадливо
отмахивалась она. -Ну к чему этот разговор?" Прошу вас, не надо.
- Какая ты смешная, Олеся. Неужели ты думаешь, что никог­
да в жизни не полюбишь мужчину? Ты - такая молодая, краси­
вая, сильная. Если в тебе кровь загорится, то уж тут не до зароков
будет.
- Ну что ж - и полюблю! - сверкнув глазами, с вызовом от­
ветила Олеся. - Спрашиваться ни у кого не буду ".
- Стало быть, и замуж пойдешь, - поддразнил я.
-
Это вы, может быть, про церковь говорите? - догада-
лась она.
- Конечно, про церковь". Священник вокруг аналоя будет во­
дить, дьякон запоет «Исаия ликуй», на голову тебе наденут венец".
Олеся опустила веки и со слабой улыбкой отрицательно пока­
чала головой.
- Нет, голубчик ". Может быть, вам и не понравится, что я ска­
жу, а только у нас в роду никто не венчался: и мать и бабка без
этого прожили ". Нам в церковь и заходить-то нельзя ".
- Все из-за колдовства вашего?
- Да, из-за нашего колдовства, - со спокойной серьезностью
ответила Олеся. -Как же я посмею в церковь показаться, если уже
от самого рождения моя душа продана ему.
-
Олеся". Милая". Поверь мне, что ты сама себя обманыва­
ешь". Ведь это дико, это смешно, что ты говоришь.
На лице Олеси опять показалось уже замеченное мною однаж­
ды странное выражение убежденной и мрачной покорности своему
таинственному предназначению.
- Нет, нет" . Вы этого не можете понять, а я это чувствую ". Вот
здесь, - она крепко притиснула руку к груди, - в душе чувствую.
Весь наш род проклят во веки веков. Да вы посудите сами: кто же
нам помогает, как не он? Разве может простой человек сделать то,
что я могу? Вся наша сила от иего идет.
И каждый раз наш разговор, едва коснувшись этой необычай­
ной темы, кончался подобным образом. Напрасно я истощал все
доступные пониманию Олеси доводы, напрасно говорил в простой
289


А. И. Куприн
форме о гипнотизме, о внушении, о докторах-психиатрах и об ин­
дийских факирах, напрасно старался объяснить ей физиолоmчес­
ким путем некоторые из ее опытов, хотя бы, например, заговари­
вание крови, которое так просто достигается искусным нажатием
на вену, - Олеся, такая доверчивая ко мне во всем остальном, с
упрямой настойчивостью опровергала все мои доказательства и
объяснения ." «Ну, хорошо, хорошо, про заговор крови я вам, так и
быть, подарю, - говорила она, возвышая голос в увлечении спо­
ра, - а откуда же другое берется? Разве я одно только и знаю, что
кровь заговаривать? Хотите, я вам в один день всех мышей и тара­
канов выведу из хаты? Хотите, я в два дня вьшечу простой водой
самую сильную огневицу, хоть бы все ваши доктора от больного
отказались? Хотите, я сделаю так, что вы какое-нибудь одно слово
совсем позабудете? А сны почему я разгадываю? А будущее почему
узнаю?»
Кончался этот спор всегда тем, что и я и Олеся умолкали не без
внутреннего раздражения друг против друга. Действительно, для
многого из ее черного искусства я не умел найти объяснения в сво­
ей небольшой науке. Я не знаю и не могу сказать, обладала ли Оле­
ся и половиной тех секретов, о которых говорила с такой наивной
верой, но то, чему я сам бывал нередко свидетелем, вселило в меня
непоколебимое убеждение, что Олесе бьши доступны те бессозна­
тельные, инстинктивные, туманные, добытые случайным опытом,
странные знания, которые, опередив точную науку на целые столе­
тия, живут, перемешавшись со смешными и дикими поверьями, в
темной, замкнутой народной массе, передаваясь как величайшая
тайна из поколения в поколение.
Несмотря на резкое разногласие в этом единственном пункте,
мы все сильнее и крепче привязывались друг к другу. О любви меж­
ду нами не бьшо сказано еще ни слова, но быть вместе для нас уже
сделалось потребностью, и часто в молчаливые минуты, когда наши
взгляды нечаянно и одновременно встречались, я видел, как увлаж­
нялись глаза Олеси и как билась тоненькая голубая жилка у нее на
виске...
Зато мои отношения с Ярмолой совсем испортились. Для него,
очевидно, не бьши тайной мои посещения избушки на курьих нож­
ках и вечерние прогулки с Олесей: он всегда с удивительной точно­
стью знал все, что происходит в его лесу. С некоторого времени я
заметил, что он начинает избегать меня. Его черные глаза следили
290


Повести
за мною издали с упреком и неудовольствием каждый раз, когда я
собирался идти в лес, хотя порицания своего он не высказывал ни
одним словом. Наши комически серьезные занятия грамотой пре­
кратились. Если же я иногда вечером звал Ярмолу учиться, он толь­
ко махал рукой.
- Куда там ! Пустое это дело, паныч, - говорил он с ленивым
презрением.
На охоту мы тоже перестали ходить. Всякий раз, когда я поды­
мал об этом разговор, у Ярмолы находился какой-нибудь предлог
для отказа: то ружье у него не исправно, то собака больна, то ему
самому некогда. «Нема часу, паныч ... нужно пашню сегодня орать»,
-
чаще всего отвечал Ярмола на мое приглашение, и я отлично
знал, что он вовсе не будет «орать пашню», а проведет целый день
около монополии в сомнительной надежде на чье-нибудь угоще­
ние. Эта безмолвная, затаенная вражда начинала меня утомлять, и
я уже подумывал о том, чтобы отказаться от услуг Ярмолы, вос­
пользовавшись для этого первым подходящим предлогом ... Меня
останавливало только чувство жалости к его огромной нищей се­
мье, которой четыре рубля Ярмолова жалованья помогали не уме­
реть с голода.
VII
Однажды, когда я, по обыкновению, пришел перед вечером в
избушку на курьих ножках, мне сразу бросилось в глаза удручен­
ное настроение духа ее обитательниц. Старуха сидела с ногами на
постели и, сгорбившись, обхватив голову руками, качалась взад и
вперед и что-то невнятно бормотала. На мое приветствие она не
обратила никакого внимания. Олеся поздоровалась со мной, как и
всегда, ласково, но разговор у нас не вязался. По-видимому, она
слушала меня рассеянно и отвечала невпопад. На ее красивом лице
лежала тень какой-то беспрестанной внутренней заботы.
- Я вижу, у вас случилось что-то нехорошее, Олеся, - сказал
я, осторожно прикасаясь рукой к ее руке, лежавшей на скамейке.
Олеся быстро отвернулась к окну, точно разглядывая там что .
Она старалась казаться спокойной, но ее брови сдвинулись и зад­
р9жали, а зубы крепко прикусили нижнюю губу.
291


А. И. Куприн
-
Нет." что же у нас могло случиться особенного? - произ­
несла она глухим голосом. � Все как бьmо, так и осталось.
-
Олеся, зачем ты говоришь мне неправду? Это нехорошо с
твоей стороны ... А я бьmо думал, что мы с тобой совсем друзьями
стали.
- Право же, ничего нет... Так... свои заботы, пустячные ...
-Нет, Олеся, должно быть, непустячные. Посмотри -ты сама
на себя непохожа сделалась.
- Это вам так кажется только .
- Будь же со мной откровенна, Олеся. Не знаю, смогу ли я тебе
помочь, но, может быть, хоть совет какой-нибудь дам... Ну, нако­
нец, просто тебе легче станет, когда поделишься горем,
-Ах, да правда, не стоит и говорить об этом, - с нетерпением
возразила Олеся. - Ничем вы тут нам не можете пособить.
Старуха вдруг с небывалой горячностью вмешалась в наш раз­
говор:
- Чего ты фордыбачишься, дурочка! Тебе дело
·
говорят, а ты
нос дерешь. Точно умнее тебя и на свете-то нет никого . Позвольте,
господин, я вам всю эту историю расскажу по порядку, - поверну­
лась она в мою сторону.
Размеры неприятности оказались гораздо значительнее, чем я
мог предположить из слов гордой Олеси. Вчера вечером в избушку
на курьих ножках заезжал местный урядник.
- Сначала-то он честь честью сел и водки потребовал, - гово­
рила Мануйлиха, - а потом и пошел и пошел. «Выбирайся, гово­
рит, из хаты в двадцать четыре часа со всеми своими потрохами.
Если, говорит, я в следующий раз приеду и застану тебя здесь, так и
знай, не миновать тебе этапного порядка. При двух, говорит, сол­
датах отправлю тебя, анафему, на родину». А моя родина, батюш­
ка, далекая, город Амченск... У меня там теперь и души знакомой
нет, да и пачпорта наши просрочены-распросрочены, да еще к тому
неисправные. Ах ты, господи, несчастье мое!
- Почему же он раньше позволял тебе жить, а только теперь
надумался? - спросил я.
- Да вот поди ж ты... Брехал он что-то такое, да я, признаться,
не поняла. Видишь, какое дело: хибарка эта, вот в которой мы жи­
вем, не наша, а помещичья. Ведь мы раньше с Олесей на селе жили,
а потом ...
-
Знаю, знаю, бабушка, слышал об этом ... Мужики на тебя
рассердились ...
292


Повести
-
Ну вот это самое. Я тогда у старого помещика, господина
Абросимова, эту халупу выпросила. Ну, а теперь будто бы купил
лес новый помещик и будто бы хочет он какие-то болота, что ли,
сушить. Только чего же я-то им помешала?
- Бабушка, а может быть, все это вранье одно? - заметил я. -
Просто-напросто уряднику «красненькую» захотелось получить.
- Давала, родной, давала. Не бере-ет! Вот история . Четверт­
ной билет давала, не берет". Куд-да тебе! Так на меня вызверился,
что я уж не знала, где стою. Заладил в одну душу: «Вон да вон!»
Что ж мы теперь делать будем, сироты мы несчастные! Батюшка
родимый, хотя бы ты нам чем помог, усовестил бы его, утробу не­
насытную. Век бы, кажется, бьша тебе благодарна.
- Бабушка! -укоризненно, с расстановкой произнесла Олеся.
- Чего там - бабушка! - рассердилась старуха. -Я тебе уже
двадцать пять1й год - бабушка. Что же, по-твоему, с сумой лучше
идти? Нет, господин, вы ее не слушайте. Уж будьте милостивы, если
что можете сделать, то сделайте.
Я в неопределенных выражениях обещал похлопотать, хотя, по
правде сказать, надежды бьшо мало. Если уж наш урядник отказы­
вался «взять», значит, дело бьшо слишком серьезное. В этот вечер
Олеся простилась со мной холодно и, против обыкновения, не по­
шла меня провожать . Я видел, что самолюбивая девушка сердится
на меня за мое вмешательство и немного стыдится бабушкиной
плаксивости.
VIII
Было серенькое теплое утро . Уже несколько раз принимался
идти крупный, короткий, благодатный дождь, после которого на
глазах растет молодая трава и вытягиваются новые побеги . После
дождя на минутку выглядывало солнце, обливая радостным свер­
канием облитую дождем молодую, еще нежную зелень сиреней,
сплошь наполнявших мой палисадник; громче становился задор­
ный крик воробьев на рыхлых огородных грядках; сильнее благо­
ухали клейкие коричневые почки тополя. Я сидел у стола и чертил
план лесной дачи, когда в комнату вошел Ярмола.
- Есть врядник, - проговорил он мрачно.
293


А. И. Куприн
У меня в эту минуту совсем вылетело из головы отданное мною
два дня тому назад приказание уведомить меня в случае приезда
урядника, и я никак не мог сразу сообразить, какое отношение имеет
в настоящую минуту ко мне этот представитель власти.
- Что такое? - спросил я в недоумении.
- Говорю, что врядник приехал, - повторил Ярмола тем же
враждебным тоном, который он вообще принял со мною за пос­
ледние дни. - Сейчас я видел его на плотине. Сюда едет.
На улице послышалось тарахтение колес. Я поспешно бросил­
ся к окну и отворил его . Длинный, худой, шоколадного цвета ме­
рин, с отвислой нижней губой и обиженной мордой, степенной
рысцой влек высокую тряскую плетушку, с которой он бьm соеди­
нен при помощи одной лишь оглобли, - другую оглоблю заменя­
ла толстая веревка (злые уездные языки уверяли, что урядник на­
рочно завел этот печальный «выезд» для пресечения всевозможных
нежелательных толкований) . Урядник сам правил лошадью, зани­
мая своим чудовищным телом, облеченным в серую шинель ще­
гольского офицерского сукна, оба сиденья.
- Мое почтение, Евпсихий Африканович! - крикнул я, высо­
вываясь из окошка.
-А-а, мое почтенье-с! Как здоровьице? - отозвался он любез­
ным, раскатистым начальническим баритоном.
Он сдержал мерина и, прикоснувшись выпрямленной ладонью
к козырьку, с тяжеловесной грацией наклонил вперед туловище.
- Зайдите на минуточку. У меня к вам делишко одно есть.
Урядник широко развел руками и затряс головой.
- Не могу-с! При исполнении служебных обязанностей. Еду в
Волошу на мертвое тело - утопленник-с.
Но я уже знал слабые стороны Евпсихия Африкановича и по­
тому сказал с деланным равнодушием:
-
Жаль, жаль". А я из экономии графа Ворцеля добьm пару
таких бутьmочек ".
- Не могу-с. Долг службы".
-
Мне буфетчик по знакомству продал. Он их в погребе, как
детей родных, воспитывал ". Зашли бы". А я вашему коньку овса
прикажу дать.
-
Ведь вот вы какой, право, - с упреком сказал урядник. -
Разве не знаете, что служба прежде всего?" А они с чем, эти бутьm­
ки-то? Сливянка?
294


Повести
- Какое сливянка! - махнул я рукой.- Старка, батюшка, вот
что !
-
Мы, признаться, уж подзакусили, - с сожалением почесал
щеку урядник, невероятно сморщив при этом лицо .
Я продолжал с прежним спокойствием:
- Не знаю, правда ли, но буфетчик божился, что ей двести лет.
Запах - прямо как коньяк, и самой янтарной желтизны.
-
Эх! Что вы со мной делаете! - воскликнул в комическом
отчаянии урядник. - Кто же у меня лошадь-то примет?
Старки у меня действительно оказалось несколько бутьшок,
хотя и не такой древней, как я хвастался, но я рассчитывал, что
сила внушения прибавит ей несколько десятков лет... Во всяком
случае, это бьша подлинная домашняя, ошеломляющая старка, гор­
дощь погреба разорившегося магната. (Евпсихий Африканович,
который происходил из духовных, немедленно выпросил у меня
бутьшку на случай, как он выразился, могущего произойти про­
студного заболевания ...). И закуска у меня нашлась гастрономи­
ческая: молодая редиска со свежим, только что сбитым маслом.
- Ну-с, а дельце-то ваше какого сорта? - спросил после пятой
рюмки урядник, откинувшись на спинку затрещавшего под ним
старого кресла.
Я принялся излагать ему положение бедной старухи, упомянул
про ее беспомощность и отчаяние, вскользь прошелся насчет не­
нужного формализма. Урядник слушал меня с опущенной вниз го­
ловой, методически очищая от корешков красную, упругую, ядре­
ную редиску и пережевывая ее с аппетитным хрустением. Изредка
он быстро вскидывал на меня равнодушные, мутные, до смешного
маленькие и голубые глаза, но на его красной огромной физионо­
мии я не мог ничего прочесть: ни сочувствия, ни сопротивления.
Когда я наконец замолчал, он только спросил:
- Ну, так чего же вы от меня хотите?
- Как чего? - заволновался я. - Вникните же, пожалуйста, в
их положение. Живут две бедные, беззащитные женщины ...
- И одна из них прямо бутон садовый! - ехидно вставил уряд­
ник.
- Ну уж там бутон или не бутон - это дело девятое. Но поче­
му, скажите, вам и не принять в них участия? Будто бы вам уж так к
спеху требуется их выселить? Ну хоть подождите немного, пока­
мест я сам у помещика похлопочу. Чем вы рискуете, если подожде­
те с месяц?
295


А. И. Куприн
- Как чем я рискую-с?! - взвился с кресла урядник. - Поми­
луйте, да всем рискую, и прежде всего службой-с. Бог его знает ка­
ков этот господин Ильяшевич, новый помещик. А может быть, ка­
верзник-с ... из таких, которые, чуть что, сейчас бумажку, перышко
и доносик в Петербург-с? У нас ведь бывают и такие-с!
Я попробовал успокоить расходившегося урядника:
-
Ну полноте, Евпсихий Африканович . Вы преувеличиваете
все это дело. Наконец что же? Ведь риск риском, а благодарность
все-таки благодарностью.
- Фью-ю-ю! - протяжно свистнул урядник и глубоко засунул
руки в карманы шаровар. - Тоже благодарность называется! Что
же вы думаете, я из-за каких-нибудь двадцати пяm рублей постав­
лю на карту свое служебное положение? Нет-с, это вы обо мне пло­
хо понимаете.
- Да что вы горячитесь, Евпсихий Африканович? Здесь вовсе
не в сумме дело, а просто так... Ну хоть по человечеству...
-
По че-ло-ве-че-ству? - иронически отчеканил он каждый
слог. - Позвольте-с, да у меня эm человеки вот где сидят-с!
Он энергично ударил себя по могучему бронзовому затьmку,
который свешивался на воротник жирной безволосой складкой.
- Ну, уж это вы, кажется, слишком, Евпсихий Африканович.
- Ни капельки не слишком-с. <Это - язва здешних мест», по
выражению знаменитого баснописца, господина Крьmова. Вот кто
эm две дамы-с! Вы не изволили читать прекрасное сочинение его
сиятельства князя Урусова под заглавием «Полицейский урядник»?
- Нет, не приходилось.
- И очень напрасно-с. Прекрасное и высоконравственное про-
изведение. Советую на досуге ознакомиться".
- Хорошо, хорошо, я с удовольствием ознакомлюсь. Но я все­
таки не понимаю, какое отношение имеет эта книжка к двум бед­
ным женщинам?
-
Какое? Очень прямое-с. Пункт первый (Евпсихий Африка­
нович загнул толстый, волосатый указательный палец на левой
руке): «Урядник имеет неослабное наблюдение, чтобы все ходили в
храм божий с усердием, пребывая, однако, в оном без усилия ."»
Позвольте узнать, ходит ли эта". как ее... Мануйлиха, что ли?..
Ходит ли она когда-нибудь в церковь?
Я молчал, удивленный неожиданным оборотом речи . Он по­
глядел на меня с торжеством и загнул второй палец.
296


Повести
- Пункт вторый: «Запрещаются повсеместно лжепредсказания
и лжепредзнаменования...» Чувствуете-с? Затем пункт третий-с:
«Запрещается выдавать себя за колдуна или чародея и употреблять
подобные обманы-с» . Что вы на это скажете? А вдруг все это обна­
ружится или стороной дойдет до начальства? Кто в ответе? - Я.
Кого из службы по шапке? - Меня. Видите, какая штукенция.
Он опять уселся в кресло. Глаза его, поднятые кверху, рассеян­
но бродили по стенам комнаты, а пальцы громко барабанили по
столу.
- Ну, а если я вас попрошу, Евпсихий Африканович? - начал
я опять умильным тоном. - Конечно, ваши обязанности сложные
и хлопотливые, но ведь сердце у вас, я знаю, предоброе, золотое
сердце. Что вам стоит пообещать мне не трогать этих женщин?
Глаза урядника вдруг остановились поверх моей головы.
-
Хорошенькое у вас ружьишко, - небрежно уронил он, не
переставая барабанить. - Славное ружьишко. Прошлый раз, ког­
да я к вам заезжал и не застал дома, я все на него любовался... Чуд­
ное ружьецо!
Я тоже повернул голову назад и поглядел на ружье.
- Да, ружье недурное, - похвалил я. - Ведь оно старинное,
фабрики Гастин-Реннета, я его только в прошлом году на централь­
ное переделал. Вы обратите внимание на стволы.
- Как же-с, как же-с ... я на стволы-то главным образом и лю­
бовался. Великолепная вещь ... Просто, можно сказать, сокровище.
Наши гл аза встретились, и я увидел, как в углах губ урядни­
ка дрогнула легкая, но многозначительная ул ыбка. Я поднялся с
места, снял со стены ружье и подошел с ним к Евпсихию Афри­
кановичу.
- У черкесов есть очень милый обычай дарить гостю все, что
он похвалит, - сказал я любезно. - Мы с вами хотя и не черкесы,
Евпсихий Африканович, но я прошу вас принять от меня эту вещь
на память.
Урядник для виду застыдился.
- Помилуйте, такую прелесть! Нет, нет, это уже чересчур щед­
рый обычай!
Однако мне не пришлось долго его уговаривать. Урядник при­
нял ружье, бережно поставил его междусвоих колен и любовно отер
чистым носовым платком пьmь, осевшую на спусковой скобе. Я
немного успокоился, увидев, что ружье, по крайней мере, перешло
297


А. И. Куприн
в руки любителя и знатока. Почти тотчас Евпсихий Африканович
встал и заторопился ехать.
-Дело не ждет, а я тут с вами забалакался, -говорил он, гром­
ко стуча о пол неналезавшими калошами. - Когда будете в наших
краях, милости просим ко мне.
-
Ну, а как же насчет Мануйлихи, господин начальство? -
деликатно напомнил я.
-
Посмотрим, увидим ... - неопределенно буркнул Евпсихий
Африканович. - Я вот вас еще о чем хотел попросить ... Редис у
вас замечательный ...
- Сам вырастил .
- Уд-дивительпый редис! А у меня, знаете ли, моя благоверная
страшная обожательница всякой овощи. Так если бы, знаете, того ...
пучочек один.
-
С наслаждением, Евпсихий Африканович. Сочту долгом ...
Сегодня же с нарочным оmравлю корзиночку. И маслица уж по­
звольте заодно ... Масло у меня на редкость.
- Ну, и маслица... - милостиво разрешил урядник. - А этим
бабам вы дайте уж знак, что я их пока что не трону. Только пусть
они ведают, - вдруг возвысил он голос, - что одним спасибо от
меня не отделаются. А засим желаю здравствовать. Еще раз мерси
вам за подарочек и за угощение.
Он по-военному пристукнул каблуками и грузной походкой
сытого важного человека пошел к своему экипажу, около которо­
го в почтительных позах, без шапок, уже стояли сотский, сельский
староста и Ярмола.
IX
Евпсихий Африканович сдержал свое обещание и оставил на
неопределенное время в покое обитательниц лесной хатки . Но мои
отношения с Олесей резко и странно изменились. В ее обращении
со мной не осталось и следа прежней доверчивой и наивной ласки,
прежнего оживления, в котором так мило смешивалось кокетство
красивой девушки с резвой ребяческой шаловливостью. В нашем
разговоре появилась какая-то непреодолимая неловкая принужден­
ность ... С поспешной боязливостью Олеся избегала живых тем, да­
вавших раньше такой безбрежный простор нашему любопытству.
298


Повести
В моем присутствии она отдавалась работе с напряженной, су­
ровой деловитостью, но часто я наблюдал, как среди этой работы ее
руки вдруг опускались бессильно вдоль колен, а глаза неподвижно и
неопределенно устремлялись вниз, на пол . Если в такую минуту я
называл Олесю по имени или предлагал ей какой-нибудь вопрос, она
вздрагивала и медленно обращала ко мне свое лицо, в котором от­
ражались испуг и усилие понять смысл моих слов. Иногда мне каза­
лось, что ее тяготит и стесняет мое общество, но это предположение
плохо вязалось с громадным интересом, возбуждаемым в ней всего
лишь несколько дней тому назад каждым моим замечанием, каждой
фразой ". Оставалось думать только, 'ПО Олеся не хочет мне про­
стить моего, так возмутившего ее независимую натуру, покровитель­
ства в деле с урядником. Но и эта догадка не удовлетворяла меня:
откуда в самом деле могла явиться у простой, выросшей среди леса
девушки такая чрезмерно щепетильная гордость?
Все это требовало разъяснений, а Олеся упорно избегала всяко­
го благоприятного случая для откровенного разговора. Наши ве­
черние прогулки прекратились. Напрасно каждый день, собираясь
уходить, я бросал на Олесю красноречивые, умоляющие взгляды,
-
она делала вид, что не понимает их значения. Присутствие же
старухи, несмотря на ее глухоту, беспокоило меня.
Иногда я возмущался против собственного бессилия и против
привычки, тянувшей меня каждый день к Олесе. Я и сам не подо­
зревал, какими тонкими, крепкими, незримыми нитями бьшо при­
вязано мое сердце к этой очаровательной, непонятной для меня
девушке. Я еще не думал о любви, но я уже переживал тревожный,
предшествующий любви период, полный смутных, томительно груст­
ных ощущений. Где бы я ни бьщ чем бы ни старался развлечься, -
все мои мысли бьши занять� образом Олеси, все мое существо стре­
милось к ней, каждое воспоминание об ее иной раз самых ничтож­
ных словах, об ее жестах и улыбках сжимало с тихой и сладкой бо­
лью мое сердце. Но наступал вечер, и я подолгу сидел возле нее на
низкой шаткой скамеечке, с досадой чувствуя себя все более роб­
ким, неловким и ненаходчивым.
Однажды я провел таким образом около Олеси целый день. Уже
с утра я себя чувствовал нехорошо, хотя еще не мог ясно опреде­
лить, в чем заключалось мое нездоровье. К вечеру мне стало хуже.
Голова сделалась тяжелой, в ушах шумело, в темени я ощущал ту­
пую беспрестанную боль, - точно кто-то давил на него мягкой, но
сильной рукой. Во рту у меня пересохло, и по всему телу постоянно
299


А.И. Куприн
разливалась какая-то ленивая, томная слабость, от которой каж­
дую минуту хотелось зевать и тянуться. В глазах чувствовалась та­
кая боль, как будто бы я только что пристально и близко глядел на
блестящую точку.
Когда же поздним вечером я возвращался домой, то как раз на
середине пути меня вдруг схватил и затряс бурный приступ озноба.
Я шел, почти не видя дороги, почти не сознавая, куда иду, и шата­
ясь, как пьяный, меЖду тем как мои челюсти выбивали одна одру­
гую частую и громкую дробь.
Я до сих пор не знаю, кто довез меня до дому ... Ровно шесть дней
била меня неотступная ужасная полесская лихорадка. Днем недуг
как будто бы затихал, и ко мне возвращалось сознание. Тогда, со­
вершенно изнуренный болезнью, я еле-еле бродил по комнате с бо­
лью и слабостью в коленях; при каЖдом более сильном движении
кровь приливала горячей волной к голове и застилала мраком все
предметы перед моими глазами. Вечером же, обыкновенно часов
около семи, как буря, налетал на меня приступ болезни, и я прово­
дил на постели ужасную, длинную, как столетие, ночь, то трясясь
под одеялом от холода, то пьmая невыносимым жаром. Едва только
дремота слегка касалась меня, как странные, нелепые, мучительно­
пестрые сновидения начинали играть моим разгоряченным мозгом.
Все мои грезы бьmи полны мелочных, микроскопических деталей,
громоздившихся и цеплявшихся одна за другую в безобразной суто­
локе. То мне казалось, что я разбираю какие-то разноцветные, при­
чудливых форм ящики, вынимая маленькие из больших, а из малень­
ких еще меньшие, и никак не могу прекратить этой бесконечной ра­
боты, которая мне давно уже кажется отвратительной. То мелькали
перед моими глазами с одуряющей быстротой длинные яркие поло­
сы обоев, и на них вместо узоров я с изумительной отчетливостью
видел целые гирлянды из человеческих физиономий - порою кра­
сивых, добрых и улыбающихся, порою делающих страшные грима­
сы, высовывающих языки, скалящих зубы и вращающих огромньr­
ми белками. Затем я вступал с Ярмолой в запутанный, необычайно
сложный отвлеченный спор. С каЖдой минутой доводы, которые мы
приводили друг другу, становились все более тонкими и глуб окими;
отдельные слова и даже буквы слов принимали вдруг таинственное,
неизмеримое значение, и вместе с тем меня все сильнее охватывал
брезгливый ужас перед неведомой, противоестественной силой, что
выматывает из моей головы один за другим уродливые софизмы и
не позволяет мне прервать давно уже опротивевшего спора...
300


Повести
Эго бьш какой-то кипящий вихрь человеческих и звериных фигур,
лаццшафтов, предметов самых удивительных форм и цветов, слов и фраз,
значение которых воспринималось всеми чувствами". Но - странное
дело - в то же время я не переставал видеть на потолке светлый ров­
ный круг, отбрасываемый лампой с зеленым обгоревпшм абажуром. И
я знал почему-то, что в этом спокойном круге с нечеткими краями при­
таилась безмолвная, однообразная, таинствеIПiая и грозная жизнь, еще
более жуткая и угнетающая, чем бешеный хаос моих сновидений.
Потом я просыпался или, вернее, не просыпался, а внезапно
заставал себя бодрствующим . Создание почти возвращалось ко мне.
Я понимцл, что лежу в постели, что я болен, что я только что бре­
дил, но светлый круг на темном потолке все-таки пугал меня зата­
енной зловещей угрозой. Слабою рукой дотягивался я до часов,
смотрел на них и с тоскливым недоумением убеждался, что вся бес­
конечная вереница моих уродливых снов заняла не более двух-трех
минут: «Господи! Да когда же настанет рассвет!» - с отчаянием
думал я, мечась головой по горячим подушкам и чувствуя, как опа­
ляет мне губы мое собственное тяжелое и короткое дыхание". Но
вот опять овладевала мною тонкая дремота, и опять мозг мой де­
лался игралищем пестрого кошмара, и опять через две минуты я
просыпался, охваченный смертельной тоской ".
Через шесть дней моя крепкая натура, вместе с помощью хини­
на и настоя подорожника, победила болезнь. Я встал с постели весь
разбитый, едва держась на ногах . Выздоровление совершалось с
жадной быстротой. В голове, утомленной шестидневным лихора­
дочным бредом, чувствовалось теперь ленивое и приятное отсут­
ствие мыслей. Аппетит явился в удвоенном размере, и тело мое креп­
ло по часам, впивая каждой своей частицей здоровье и радость
жизни . Вместе с тем с новой силой потянуло меня в лес, в одинокую
покривившуюся хату. Нервы мои еще не оправились, и каждый раз,
вызывая в памяти лицо и голос Олеси, я чувствовал такое нежное
умиление, что мне хотелось плакать.
х
Прошло еще пять дней, и я настолько окреп, что пешком, без
малейшей усталости, дошел до избушки на курьих ножках . Когда я
ступил на ее порог, то сердце забилось с тревожным страхом у меня
301


А. И. Куприн
в груди. Почти две недели не видал я Олеси и теперь особенно ясно
понял, как бьmа она мне близка и мила. Держась за скобку двери, я
несколько секунд медлил и едва переводил дыхание. В нерешимости
я даже закрьm глаза на некоторое время, прежде чем толкнуть дверь ...
В впечатлениях, подобных тем, которые последовали за моим
входом, никогда невозможно разобраться ... Разве можно запомнить
слова, произносимые в первые моменть1 встречи матерью и сьmом,
мужем и женой или двумя влюбленными? Говорятся самые прость1е,
самые обиходные фразы, смешные даже, если их записывать с точ­
ностью на бумаге. Но здесь каждое слово уместно и бесконечно мило
уже потому, что говорится оно самым дорогим на свеrе голосом.
Я помню, очень ясно помню только то, что ко мне быстро обер­
нулось бледное лицо Олеси и что на этом прелестном, новом для
меня лице в одно мгновение отразились, сменяя друг друга, недо­
умение, испуг, тревога и нежная сияющая улыбка любви ... Старуха
что-то шамкала, топчась возле меня, но я не слышал ее привеrствий.
Голос Олеси донесся до меня, как сладкая музыка:
- Что с вами случилось? Вы бьmи больны? Ох, как же вы исху­
дали, бедный мой.
Я долго не мог ей ничего ответить, и мы молча стояли друг про­
тив друга, держась за руки, прямо, глубоко и радостно смотря друг
другу в глаза. Эти несколько молчаливых секунд я всегда считаю
самыми счастливыми в моей жизни; никогда, никогда, ни раньше,
ни позднее, я не испытывал такого чистого, полного, всепоглоща­
ющего восторга. И как много я читал в больших темных глазах
Олеси: и волнение встречи, и упрек за мое долгое отсутств ие, и го­
рячее признание в любви ... Я почувствовал, что вместе с этим взгля­
дом Олеся отдает мне радостно, без всяких усилий и колебаний, все
свое существо .
Она первая нарушила это очарование, указав мне медленным
движением век на Мануйлиху. Мы уселись рядом, и Олеся приня­
лась подробно и заботливо расспрашивать меня о ходе моей болез­
ни, о лекарствах, которые я принимал, о словах и мнениях доктора
(два раза приезжавшего ко мне из местечка). Про доктора она зас­
тавила меня рассказать несколько раз подряд, и я порою замечал
на ее губах беглую насмешливую улыбку.
- Ах, зачем я не знала, что вы захворали! - воскликнула она с
нетерпеливым сожалением. - Я бы в один день вас на ноги поста­
вила ... Ну, как же им можно довериться, когда они ничего, ни-че­
го не понимают? Почему вы за мной не послали?
302


Повести
Я замялся.
- Видишь ли, Олеся ... это и случилось так внезапно ... и кроме
того, я боялся тебя беспокоить. Ты в последнее время стала со мной
какая-то странная, точно все сердилась на меня или надоел я тебе...
Послушай, Ол еся, - прибавил я, понижая голос, - нам с тобой
много, много нужно поговорить... только одним... понимаешь?
Она тихо опустила веки в знак согласия, потом боязливо огля­
нулась на бабушку и быстро шепнула:
- Да... я и сама хотела ... потом... подождите...
Едва только закатилось солнце, как Олеся стала меня торопить
идти домой.
- Собирайтесь, собирайтесь скорее, - говорила она, увлекая
меня за руку со скамейки. - Если вас теперь сыростью охватит, -
болезнь сейчас же назад вернется.
-
А ты куда же, Олеся? - спросила вдруг Мануйлиха, видя,
что ее внучка поспешно набросила на голову большой серый шер­
стяной платок.
- Пойду... провожу немножко, - ответила Олеся.
Она произнесла это равнодушно, глядя не на бабушку, а в окно,
но в ее голосе я уловил чуть заметный оттенок раздражения.
- Пойдешь-таки? - с ударением переспросила старуха.
Глаза Олеси сверкнули и в упор остановились на лице Мануй­
лихи .
-Да, и пойду! - возразила она надменно. - Уж давно об этом
говорено и переговорено ... Мое дело, мой и ответ.
- Эх, ты ! .. - с досадой и укоризной воскликнула старуха.
Она хотела еще что-то прибавить, но только махнула рукой,
поплелась своей дрожащей походкой в угол и, кряхтя, закопоши­
лась там над какой-то корзиной.
Я понял, что этот быстрый недовольный разговор, которому я
только что бьш свидетелем, служит продолжением длинного ряда
взаимных ссор и вспышек. Спускаясь рядом с Олесей к бору, я спро­
сил ее:
- Бабушка не хочет, чтобы ты ходила со мной гулять? Да?
Олеся с досадой пожала плечами.
-
Пожалуйста, не обращайте на это внимания. Ну да, не хо­
чет... Что ж! .. Разве я не вольна делать, что мне нравится?
Во мне вдруг поднялось неудержимое желание упрекнуть Оле­
сю за ее прежнюю суровость.
303


А. И. Куприн
- Значит, и раньше, еще до моей болезни, ты тоже могла, но
только не хотела оставаться со мною один на один ... Ах, Олеся,
если бы ты знала, какую ты причиняла мне боль ... Я так ждал, так
ждал каждый вечер, что ты опять пойдешь со мною... А ты, быва7
ло, всегда такая невнимательная, скучная, сердитая ... О, как ты меня
мучила, Олеся !"
- Ну, перестаньте, голубчик ". Забудьте это, - с мягким изви­
нением в голосе попросила Олеся.
- Нет, я ведь не в укор тебе говорю, - так, к слову пришлось ...
Теперь я понимаю, почему это бьшо ". А ведь сначала - право,
даже смешно и вспомнить - я подумал, что ты обиделась на меня
из-за урядника. И эта мысль меня сильно огорчала. Мне казалось,
что ты меня таким далеким, чужим человеком считаешь, что даже
простую дружескую услугу тебе от меня трудно принять". Очень
мне это бьшо горько ... Я ведь и не подозревал, Олеся, что все это от
бабушки идет".
Лицо Олеси вдруг вспыхнуло ярким румянцем.
- И вовсе не от бабушки!" Сама я этого не хотела! - горячо, с
задором воскликнула она.
Я поглядел на нее сбоку, так что мне стал виден чисть1й, нежный
профиль ее слегка наклоненной головы. Только теперь я заметил ,
что и сама Олеся похудела за это время и вокруг ее глаз легли голу­
боватые тени. Почувствовав мой взгляд, Олеся вскинула на меня
гл аза, но тотчас же опустила их и отвернулась с застенчивой
ул ыбкой.
- Почему ты не хотела, Олеся? Почему? - спросил я обрыва­
ющимся от волнения голосом и, схватив Олесю за руку, заставил ее
остановиться.
Мы в это время находились как раз на середине длинной, узкой и
прямой, как стрела, лесной просеки. Высокие, стройные сосны обсту­
пали нас с обеих сторон, образуя гигантский, уходящий вдаль кори­
дор со сводом из душистых сплетшихся ветвей. Голые, облуi�ившиеся
стволы были окрашены багровым отблеском догорающей зари ".
- Почему? Почему, Олеся? - твердил я шепотом и все сильнее
сжимал ее руку.
- Я не могла" . Я боялась, - еле слышно произнесла Олеся. -
Я думала, что можно уйти от судьбы... А теперь ." теперь ".
Она задохнулась, точно ей не хватало воздуху, и вдруг ее руки
быстро и крепко обвились вокруг моей шеи, и мои губы сладко
обжег торопливый, дрожащий шепот Олеси:
304


Повести
- Теперь мне все равно, все равно! .. Потому что я люблю тебя,
мой дорогой, мое счастье, мой ненаглядный! ..
Она прижималась ко мне все сильнее, и я чувствовал, как трепе­
тало под моими руками ее сильное, крепкое, горячее тело, как час­
то билось около моей груди ее сердце. Ее страстные поцелуи вли­
вались в мою еще не окрепшую от болезни голову, как пьяное вино,
и я начал терять самообладание.
- Олеся, ради бога, не надо ... оставь меня, - говорил я, стара­
ясь разжать ее руки. - Теперь и я боюсь ... боюсь самого себя...
Пусти меня, Олеся.
Она подняла кверху свое лицо, и все оно осветилось томной,
медленной ул ыбкой.
- Не бойся, мой миленький, - сказала она с непередаваемым
выражением нежной ласки и трогательной смелости. - Я никогда
не попрекну тебя, ни к кому ревновать не стану ... Скажи только:
любишь ли?
- Люблю, Олеся. Давно люблю и крепко люблю. Но... не це­
луй меня больше... Я слабею, у меня голова кружится, я не ручаюсь
за себя...
Ее губы опять долго и мучительно-сладко прильнули к моим, и
я не услышал, а скорее угадал ее сл ова:
- Ну, так и не бойся и не думай ни о чем больше... Сегодня наш
день, и никто у нас его не отнимет...
И вся эта ночь слилась в какую-то волшебную, чарующую сказ­
ку. Взошел месяц, и его сияние причудливо пестро и таинственно
расцветило лес, легло среди мрака неровными, иссиня-бледными
пятнами на корявые стволы, на изогнутые сучья, на мягкий, как
плюшевый ковер, мох. Тонкие стволы берез белели резко и отчет­
ливо, а на их редкую листву, казалось, бьши наброшены серебрис­
тые, прозрачные, газовые покровы. Местами свет вовсе не прони­
кал под густой навес сосновых ветвей. Там стоял полный, непрони­
цаемый мрак, и только в самой середине его скользнувший неведо­
мо откуда луч вдруг ярко озарял длинный ряд деревьев и бросал на
землю узкую правильную дорожку, - такую светлую, нарядную и
прелестную, точно аллея, убранная эльфами для торжественного
шествия Оберона и Титании. И мы шли, обнявшись, среди этой
улыбающейся живой легенды, без единого слова, подавленные сво­
им счастием и жутким безмолвием леса.
305


А. И. Куприн
- Дорогой мой, а я ведь и забьша совсем, что тебе домой надо
спешить, - спохватилась вдруг Олеся. - Вот какая гадкая! Ты
только что выздоровел, а я тебя до сих пор в лесу держу.
Я обнял ее и откинул платок с ее густых темных волос и, накло-
нясь к ее уху, спросил чуть слышно:
- Ты не жалеешь, Олеся? Не раскаиваешься?
Она медленно покачала головой.
- Нет, нет... Что бы потом ни случилось, я не пожалею. Мне
так хорошо...
- А разве непременно должно что-нибудь случиться?
В ее глазах мелькнуло отражение знакомого мне мистического
ужаса.
-
О да, непременно ... Помнишь, я тебе говорила про трефо­
вую даму? Ведь эта трефовая дама - я, это со мной будет несчас­
тье, про что сказали карты ... Ты знаешь, я ведь хотела тебя попро­
сить, чтобы ты и вовсе у нас перестал бывать . А тут как раз ты
заболел, и я тебя чуть не полмесяца не видала... И такая меня по
тебе тоска обуяла, такая грусть, что , кажется, все бы на свете отда­
ла, лишь бы с тобой хоть минуточку еще побыть ". Вот тогда-то я и
решилась. Пусть, думаю, что будет, то и будет, а я своей радости
никому не отдам ...
- Это правда, Олеся. Это и со мной так бьшо, - сказал я, при­
касаясь губами к ее виску. - Я до тех пор не знал, что люблю тебя,
покамест не расстался с тобой. Недаром, видно, кто-то сказал, что
разлука для любви то же, что ветер для огня : маленькую любовь
она тушит, а большую раздувает еще сильней.
- Как ты сказал? Повтори, повтори, пожалуйста, - заинтере­
совалась Олеся.
Я повторил еще раз это не знаю кому принадлежащее изрече­
ние. Олеся задумалась, и я увидел по движению ее губ, что она по­
вторяет мои сл ова.
Я близко вглядывался в ее бледное, закинутое назад лицо, в ее
большие черные глаза с блестевшими в них яркими лунными бли­
ками, - и смутное предчувствие близкой беды вдруг внезапным
холодом заползло в мою душу.
306


Повести
XI
Почти целый месяц продолжалась наивная, очаровательная
сказка нашей любви, и до сих пор вместе с прекрасным обликом
Олеси живут с неувядающей силой в моей душе эти пьшающие ве­
черние зори, эти росистые, благоухающие ландышами и медом утра,
полные бодрой свежести и звонкого птичьего гама, эти жаркие,
томные, ленивые июньские дни ... Ни разу ни скука, ни утомление,
ни вечная страсть к бродячей жизни не шевельнулись за это время в
моей душе. Я, как языческий бог или как молодое, сильное живот­
ное, наслаждался светом, теплом, сознательной радостью жизни и
спокойной, здоровой, чувственной любовью.
Старая Мануйлиха стала после моего выздоровления так не­
сносно брюзглива, встречала меня с такой откровенной злобой и,
покамест я сидел в хате, с таким шумным ожесточением двигала
горшками в печке, что мы с Олесей предпочли сходиться каждый
вечер в лесу... И величественная зеленая прелесть бора, как драго­
ценная оправа, украшала нашу безмятежную любовь.
Каждый день я все с большим удивлением находил, что Олеся­
эта выросшая среди леса, не умеющая даже читать девушка - во
многих случаях жизни проявляет чуткую деликатность и особен­
ный, врожденный такт. В любви - в прямом, грубом ее смысле -
всегда есть ужасные стороны, составляющие мученье и стыд для
нервных, художественных натур. Но Олеся умела избегать их с та­
кой наивной целомудренностью, что ни разу ни одно дурное срав­
нение, ни один циничный момент не оскорбили нашей связи.
Между тем приближалось время моего отъезда. Собственно
говоря, все мои служебные обязанности в Переброде бьши уже по­
кончены, и я умышленно оттягивал срок моего возвращения в го­
род. Я еще ни слова не говорил об этом Олесе, боясь даже предста­
вить себе, как она примет мое извещение о необходимости уехать.
Вообще я находился в затруднительном положении. Привычка пу­
стила во мне слишком глубокие корни. Видеть ежедневно Олесю,
слышать ее милый голос и звонкий смех, ощущать нежную прелесть
ее ласки - стало дл я меня больше чем необходимостью. В редкие
дни, когда ненастье мешало нам встречаться, я чувствовал себя точ­
но потерянным, точно лишенным чего-то самого главного, самого
важного в моей жизни. Всякое занятие казалось мне скучным, лиш-
307


А. И. Куприн
ним, и все мое существо стремилось в лес, к теплу, к свету, к мило­
му привычному лицу Олеси.
Мысль жениться на Олесе все чаще и чаще приходила мне в го­
лову. Сначала она лишь изредка представлялась мне как возмож­
ный, на крайний случай, честный исход из наших отношений. Одно
лишь обстоятельство пугало и останавливало меня : я не смел даже
воображать себе, какова будет Олеся, одетая в модное платье, раз­
говаривающая в гостиной с женами моих сослуживцев, исторгну­
тая из этой очаровательной рамки старого леса, полного легенд и
таинственных сил.
Но чем ближе подходило время моего отъезда, тем больший
ужас одиночества и большая тоска овладевали мною. Решение же­
ниться с каждым днем крепло в моей душе, и под конец я уже пере­
стал видеть в нем дерзкий вызов обществу. «Женятся же хорошие и
ученые люди на швейках, на горничных, - утешал я себя, - и жи­
вут прекрасно и до конца дней своих благословляют судьбу, толк­
нувшую их на это решение. Не буду же я несчастнее других, в са­
мом деле?»
Однажды в середине июня, под вечер, я, по обыкновению, ожи­
дал Олесю на повороте узкой лесной тропинки между кустами цве­
тущего боярышника. Я еще издали узнал легкий, быстрый шум ее
шагов.
- Здравствуй, мой родненький, - сказала Олеся, обнимая меня
и тяжело дыша. - Заждался небось? А я насилу-насилу вырвалась".
Все с бабушкой воевала.
- До сих пор не утихла?
-Куда там! «Ты, говорит, пропадешь из-за него." Натешится
он тобою вволю, да и бросит. Не любит он тебя вовсе".»
- Это она про меня так?
- Про тебя, милый ." Ведь я все равно ни одному ее словечку не
верю.
- А она все знает?
- Не скажу наверно ... кажется, знает. Я с ней, впрочем, об этом
ничего не говорю - сама догадывается. Ну, да что об этом думать...
ПоЙдем .
Она сорвала ветку боярышника с пышным гнездом белых цве­
тов и воткнула себе в волосы. Мы медленно дошли по тропинке,
чуть розовевшей на вечернем солнце.
308


Повести
Я еще прошлой ночью решил во что бы то ни стало высказать­
ся в этот вечер. Но странная робость отяжеляла мой язык. Я думал:
если я скажу Олесе о моем отъезде и об женитьбе, то поверит ли
она мне? Не покажется ли ей, что я своим предложением только
уменьшаю, смягчаю первую боль наносимой раны? «Вот как дой­
дем до того клена с ободранным стволом, так сейчас же и начну»,
- назначил я себе мысленно. Мы равнялись с кленом, и я, бледнея
от волнения, уже переводил дыхание, чтобы начать говорить, но
внезапно моя смелость ослабевала, разрешаясь нервным, болезнен­
ным биением сердца и холодом во рту. «Двадцать семь - мое фе­
ральное число, - думал я несколько минут спустя, - досчитаю до
двадцати семи, и тогда!"» И я принимался считать в уме, но когда
доходил до двадцати семи, то чувствовал, что решимость еще не
созрела во мне. «Нет, - говорил я себе, - лучше уж буду продол­
жать считать до шестидесяти, - это составит как раз целую мину­
ту, - и тогда непременно, непременно".»
- Что такое сегодня с тобой? - спросила вдруг Олеся. - Ты
думаешь о чем-то неприятном. Что с тобой случилось?
Тогда я заговорил, но заговорил каким-то самому мне против­
ным тоном, с напускной, неестественной небрежностью, точно дело
шло о самом пустячном предмете.
- Действительно, есть маленькая неприятность ". ты угадала,
Олеся". Видишь ли, моя служба здесь окончена, и меня начальство
вызывает в город.
Мельком, сбоку я взглянул на Олесю и увидел, как сбежала крас­
ка с ее лица и как задрожали ее губы. Но она не ответила мне ни
сл ова. Несколько минут я молча шел с ней рядом. В траве громко
кричали кузнечики, и откуда-то издалека доносился одНообразный
напряженный скрип коростеля.
- Ты, конечно, и сама понимаешь, Олеся, - опять начал я, -
что мне здесь оставаться неудобно и негде да, наконец, и службой
пренебрегать нельзя ".
-
Нет" . что же" . тут и говорить нечего, - отозвалась Олеся
как будто бы спокойно, но таким глухим, безжизненным голосом,
что мне стало жутко. - Если служба, то, конечно ". надо ехать ".
Она остановилась около дерева и оперлась спиною об его ствол,
вся бледная, с бессильно упавшими вдоль тела руками, с жалкой,
мучительной улыбкой на губах. Ее бледность испугала меня . Я ки­
нулся к ней и крепко сжал ее руки.
309


А. И. Куприн
- Олеся... что с тобой? Олеся... милая! ..
- Ничего ... извините меня... это пройдет. Так ... голова закру-
жилась ...
Она сдел ала над собой усилие и прошла вперед, не отнимая у
меня своей руки.
- Олеся, ты теперь обо мне дурно подумала, - сказал я с упре­
ком. - Стыдно тебе! Неужели и ты думаешь, что я могу уехать,
бросив тебя? Нет, моя дорогая. Я потому и начал этот разговор,
что хочу сегодня же пойти к твоей бабушке и сказать ей, что ты
будешь моей женой.
Совсем неожиданно для меня, Олесю почти не удивили мои
сл ова.
-
Твоей женой? - Она медленно и печально покачала голо­
вой. - Нет, Ванечка, милый, это невозможно!
- Почему же, Олеся? Почему?
-
Нет, нет... Ты и сам понимаешь, что об этом смешно и ду-
мать . Ну какая я тебе жена на самом деле? Ты барин, ты умный,
образованный, а я? Я и читать не умею, и куда ступить не знаю...
Ты одного стыда из-за меня не оберешься ...
- Это все глупости, Олеся! - возразил я горячо. - Ты через
полгода сама себя не узнаешь. Ты не подозреваешь даже, сколько в
тебе врожденного ума и наблюдательности . Мы с тобой вместе
прочитаем много хороших книжек, познакомимся с добрыми, ум­
ными людьми, мы с тобой весь широкий свет увидим, Олеся ... Мы
до старости, до самой смерти будем идти рука·об руку, вот как те­
перь идем, и не стыдиться, а гордиться тобой я буду и благодарить
тебя! ..
На мою пьшкую речь Олеся ответила мне признательным по­
жатием руки, но продолжала стоять на своем.
- Да разве это одно? .. Может быть, ты еще не знаешь? .. Я ни-
когда не говорила тебе ... Ведь у меня отца нет... Я незаконная ...
-
Перестань, Олеся ... Это меньше всего меня останавливает.
Что мне за дело до твоей родни, если ты сама для меня дороже отца
и матери, дороже целого мира? Нет, все это мелочи, все это пустые
отговорки! ..
Олеся с тихой, покорной лаской прижалась плечом к моему
плечу.
- Голубчик... Лучше бы ты вовсе об этом не начинал разгово­
ра... Ты молодой, свободный ... Неужели у меня хватило бы духу
310


Повести
связать тебя по рукам и по ногам на всю жизнь? .. Ну, а если тебе
потом другая понравится? Ведь ты меня тогда возненавидишь, про­
клянешь тот день и час, когда я согласилась пойти за тебя. Не сер­
дись, мой дорогой! - с мольбой воскликнула она, видя по моему
лицу, что мне неприятны эти сл ова. - Я не хочу тебя обидеть. Я
ведь только о твоем счастье думаю. Наконец, ты позабьш про ба­
бушку. Ну посуди сам, разве хорошо будет с моей стороны ее одну
оставить?
- Что ж... и бабушке у нас место найдется. (Признаться, мысль
о бабушке меня сильно покоробила.) А не захочет она у нас жить,
так во всяком городе есть такие дома... они называются богадель­
нями... где таким старушкам дают и покой, и уход внимательный ...
- Нет, что ты! Она из леса никуда не пойдет. Она людей бо­
ится .
- Ну, так ты уж сама придумывай, Олеся, как лучше. Тебе при­
дется выбирать между мной и бабушкой. Но только знай одно -
что без тебя мне и жизнь будет противна.
- Солнышко мое! -сглубокой нежностью произнесла Олеся. -
Уж за одни твои слова спасибо тебе ... Отогрел ты мое сердце... Но
все-таки замуж я за тебя не пойду... Лучше уж я так пойду с тобой,
если не прогонишь ... Только не спеши, пожалуйста, не торопи меня.
Дай мне денька два, я все это хорошенько обдумаю... И с бабуш­
кой тоже нужно поговорить .
- Послушай, Олеся, - спросил я, осененный новой догадкой. -
А может быть, ты опять... церкви боишься?
Пожалуй, что с этого вопроса и надо было начать . Почти
ежедневно спорил я с Олесей, стараясь разубедить ее в мнимом про­
клятии, тяготеющем над ее родом вместе с обладанием чародейны­
ми силами. В сущности, в каждом русском интеллигенте сидит не­
множко развивателя. Это у нас в крови, это внедрено нам всей рус­
ской беллетристикой последних десятилетий. Почем знать? Если
бы Олеся глубоко веровала, строго блюла постъ1 и не пропускала
ни одного церковного служения, - весьма возможно, что тогда я
стал бы иронизировать (но только слегка, ибо я всегда бьш верую­
щим человеком) над ее религиозностью и развивать в ней крити­
ческую пытливость ума. Но она с твердой и наивной убежденнос­
тью исповедовала свое общение с темными силами и свое отчужде­
ние от Бога, о котором она даже боялась говорить.
311


А. И. Куприн
Напрасно я покушался поколебать суеверие Олеси. Все мои ло­
гические доводы, все мои иной раз грубые и злые насмешки разби­
вались об ее покорную уверенность в свое таинственное роковое
призвание.
- Ты боишься церкви, Олеся? - повторил я.
Она молча наклонила голову.
- Ты думаешь, что Бог не примет тебя? - продолжал я с воз­
растающей горячностью. - Что у него не хватит для тебя милосер­
дия? У того, который, повелевая миллионами ангелов, сошел, од­
нако, на землю и принял ужасную, позорную смерть для избавле­
ния всех людей? У того, кто не погнушался раскаянием самой пос­
ледней женщины и обещал разбойнику-убийце, что он сегодня же
будет с ним в раю?..
Все это бьшо уже не ново Олесе в моем толковании, но на этот
раз она даже и слушать меня не стала. Она быстрым движением
сбросила с себя платок и, скомкав его, бросила мне в лицо. Нача­
лась возня . Я старался отнять у нее цветок боярышника. Сопро­
mвляясь, она упала на землю и увлекла меня за собою, радостно
смеясь и протягивая мне свои раскрытые частым дыханием, влаж­
ные милые губы ...
Поздно ночью, когда мы простились и уже разошлись на до­
вольно большое расстояние, я вдруг услышал за собою голос
Олеси :
- Ванечка! Подожди минутку ... Я тебе что-то скажу!
Я повернулся и пошел к ней навстречу. Олеся поспешно подбе­
жала ко мне. На небе уже стоял тонкий серебряный зазубренный
серп молодого месяца, и при его бледном свете я увидел, что глаза
Олеси полны крупных невьшившихся слез.
- Олеся, о чем ты? - спросил я тревожно.
Она схватила мои руки и стала их целовать поочередно.
- Милый .�. какой ты хороший! Какой ты добрый! - говорила
она дрожащим голосом. - Я сейчас шла и подумала: как ты меня
любишь! .. И знаешь, мне ужасно хочется сделать тебе что-нибудь
очень, очень приятное.
- Олеся ... Девочка моя славная, успокойся...
-
Послушай, скажи мне, - продолжала она, - ты бы очень
бьш доволен, если бы я когда-нибудь пошла в церковь?Только прав­
ду, истинную правду скажи.
312


Повести
Я задумался. У меня вдруг мелькнула в голове суеверная мысль:
а не случится ли от этого какого-нибудь несчастья?
-
Что же ты молчишь? Ну, говори скорее, бьш бы ты этому
рад или тебе все равно?
-
Как тебе сказать, Олеся? - начал я с запинкой. - Ну да,
пожалуй, мне это бьшо бы приятно . Я ведь много раз говорил тебе,
что мужчина может не верить, сомневаться, даже смеяться, нако­
нец. Но женщина... женщина должна быть набожна без рассужде­
ний. В той простой и нежной доверчивости, с которой она отдает
себя под защиту Бога, я всегда чувствую что-то трогательное, жен­
ственное и прекрасное.
Я замолчал. Олеся тоже не отзывалась, притаившись головой
около моей груди .
- А зачем ты меня об этом спросила? - полюбопытствовал я.
Она вдруг встрепенулась.
-Так себе" . Просто спросила" . Ты не обращай внимания. Ну,
до свидания, милый. Приходи же завтра.
Она скрьшась. Я еще долго глядел в темноту, прислушиваясь к
частым, удалявшимся от меня шагам . Вдруг внезапный ужас пред­
чувствия охватил меня. Мне неудержимо захотелось побежать вслед
за Олесей, догнать ее и просить, умолять, даже требовать, если нуж­
но, чтобы она не шла в церковь. Но я сдержал свой неожиданный
порыв и даже - помню, - пускаясь в дорогу, проговорил вслух:
- Кажется, вы сами, дорогой мой Ванечка, заразились суеве­
рием .
О, боже мой! Зачем я не послушался тогда смутного влечения
сердца, которое - я теперь, безусловно, верю в это ! - никогда не
ошибается в своих быстрых тайных предчувствиях?
XII
На другой день после этого свидания пришелся как раз празд­
ник св. Троицы, выпавший в этом году на день великомученика
Тимофея, когда, по народным сказаниям, бывают знамения перед
неурожаем. Село Переброд в церковном отношении считалось при­
писным, то есть в нем хотя и бьша своя церковь, но отдельного
313


А. И. Куприн
священника при ней не полагалось, а наезжал изредка, постом и по
большим праздникам, священник села Волчьего.
Мне в этот день необходимо бьшо съездить по служебным де­
лам в соседнее местечко, и я отправился туда часов в восемь утра,
еще по холодку, верхом. Для разъездов я давно уже купил себе не­
большого жеребчика лет шести-семи, происходившего из местной
неказистой породы, но очень любовно и тщательно выхоленного
прежним владельцем, уездным землемером. Лошадь звали Таран­
чиком. Я сильно привязался к этому милому живоmому, с крепки­
ми, тоненькими, точеными ножками, с косматой челкой, из-под
которой сердито и недоверчиво выглядывали огненные глазки, с
крепкими, энергично сжатыми губами . Масти он бьш довольно
редкой и смешной: весь серый, мышастый, и только по крупу у него
шли пестрые, белые и черные пятна.
Мне пришлось проезжать через все село. Большая зеленая пло­
щадь, идущая от церкви до кабака, бъша сплошь занята длинны­
ми рядами телег, в которых с женами и детьми приехали на праз­
дник крестьяне окрестных деревень: Волоши, Зульни и Печалов­
ки. Между телегами сновали люди. Несмотря на ранний час и стро­
гие постановления, между ними уже замечались пьяные (водкой
по праздникам и в ночное время торговал потихоньку бывший
шинкарь Сруль). Утро бьmо безветренное, душное. В воздухе па­
рило, и день обещал быть нестерпимо жарким. На раскаленном и
точно подернутом серебристой пьшью небе не показывалось ни
одного облачка.
Справив все, что мне нужно бьmо в местечке, я перекусил на
скорую руку в заезжем доме фаршированной еврейской щукой, за­
пил ее прескверным, мутным пивом и оmравился домой. Но, про­
езжая мимо кузницы, я вспомнил, что у Таранчика давно уже хля­
бает подкова на левой передней, и остановился, чтобы перековать
лошадь. Это заняло у меня еще часа полтора времени, так что, ког­
да я подъезжал к перебродской околице, бьшо уже между четырь­
мя и пятью часами пополудни.
Вся площадь кишмя кишела пьяным, галдящим народом. Ог­
раду и крыльцо кабака буквально запрудили, толкая и давя друг
друга, покупатели; перебродские крестьяне перемешались с при­
езжими, рассевшись на траве, в тени повозок. Повсюду виднелись
запрокинутые назад головы и поднятые вверх бутылки. Трезвых
уже не бьшо ни одного человека. Общее опьянение дошло до того
314


Поеести
предела, когда мужик начинает бурно и хвастливо преувеличи­
вать свой хмель, когда все движения его приобретают расслаб­
ленную и грузную размашистость, когда вместо того, например,
чтобы утвердительно кивнуть головой, он оседает вниз всем ту­
ловищем, сгибает колени и, вдруг потеряв устойчивость, беспо­
мощно пятится назад. Ребятишки возились и визжали тут же, под
ногами лошадей, равнодушно жевавших сено. В ином месте баба,
сама еле держась на ногах, с плачем и руганью тащила домой за
рукав упиравшегося, безобразно пьяного мужа. .. В тени забора
густая кучка, человек в двадцать мужиков и баб, тесно обсела сле­
пого лирника, и его дрожащий, гнусавый тенор, сопровождаемый
звенящим монотонным жужжанием инструмента, резко выделял­
ся из сплошного гула толпы. Еще издали услышал я знакомые сло­
ва «думки»:
Ой зийшла зоря, тай вечирняя
Над Почаевым стала.
Ой вышло вийско турецкое,
Як та черная хмара...
Дальше в этой думке рассказывается о том, как турки, не оси­
лив Почаевской лавры приступом, порешили взять ее хитростью.
С этой целью они послали, как будто бы в дар монастырю, огром­
ную свечу, начиненную порохом. Привезли эту свечу на двенадца­
ти парах волов, и обрадованные монахи уже хотели возжечь ее пе­
ред иконой Почаевской божией матери, но Бог не допустил совер­
шиться злодейскому замыслу.
И вот иноки
21-3166
А приснилося старшему чтецу:
Той свичи не брати,
Вывезти ей в чистое поле,
Сокирами зрубати.
Вывезлы еи в чистое поле,
Сталы еи рубати,
Кули и патроны на вси стороны
Сталы - геть! - роскидати ...
315


А.И . Куприн
Невыносимо жаркий воздух, казалось, весь бьш насыщен от­
вратительным смешанным запахом перегоревшей водки, лука, ов­
чинных тулуп ов, крепкой махорки-бакуна и испарений грязных
человеческих тел. Пробираясь осторожно между людьми и с тру­
дом удерживая мотавшего головой Таранчика, я не мог не заме­
тить, что со всех сторон меня провожали бесцеремонные, любо­
пытные и враждебные взгляды. Против обыкновения, ни один че­
ловек не снял шапки, но шум как будто бы утих при моем появле­
нии. Вдруг где-то в самой середине толпы раздался пьяный, хрип­
лый выкрик, который я, однако, ясно не расслышал, но в ответ на
него раздался сдержанный хохот. Какой-то женский голос стал ис­
пуганно урезонивать горлана:
- Тише ты, дурень" . Чего орешь! Услышит" .
- А что мне, что услышит? - продолжал задорно мужик . -
Что же он мне, начальство, что ли? Он только в лесу у своей" . """..
Омерзительная, длинная, ужасная фраза повисла в воздухе вме­
сте со взрывом неистового хохота. Я быстро повернул назад ло­
шадь и судорожно сжал рукоятку нагайки, охваченный той безум­
ной яростью, которая ничего не видит, ни о чем не думает и ничего
не боится. И вдруг странная, болезненная, тоскливая мысль про­
мелькнула у меня в голове: «Все это уже происходило когда-то,
много, много лет тому назад в моей жизни ". Так же горячо палило
солнце" . Так же бьша залита шумящим, возбужденным народом
огромная площадь" . Так же обернулся я назад в припадке бешено­
го гнева. " Но где это бьшо? Когда? Когда?"» Я опустил нагайку и
галопом поскакал к дому.
Ярмола, медленно вышедший из кухни, принял у меня лошадь
и сказал грубо:
- Там, паныч, у вас в комнате сидит из Мариновской эконо­
мии приказчик.
Мне почудилось, что он хочет еще что-то прибавить, очень важ­
ное для меня и неприятное, мне показалось даже, что по лицу его
скользнуло беглое выражение злой насмешки . Я нарочно задержал­
ся в дверях и с вызовом оглянулся на Ярмолу. Но он уже, не глядя
на меня, тащил за узду лошадь, которая вытягивала вперед шею и
осторожно переступала ногами.
В моей комнате я застал конторщика соседнего имения - Ни­
киту Назарыча Мищенку. Он бьш в сером пиджачке с огромными
316


Повести
рыжими клетками, в узких брючках василькового цвета и в огнен­
но-красном галстуке, с припомаженным пробором посередине го­
ловы, весь благоухающий персидской сиренью. Увидев меня, он
вскочил со стула и принялся расшаркиваться, не кланяясь, а как-то
ломаясь в пояснице, с улыбкой, обнажавшей бледные десны обеих
челюстей.
- Имею честь кланяться, - любезно тараторил Никита Наза­
рыч. - Очень приятно увидеться ". А я уж тут жду вас с самой обед­
ни. Давно я вас видел, даже соскучился за вами. Что это вы к нам
никогда не заглянете? Наши степаньские барышни даже смеются с
вас.
И вдруг, подхваченный внезапным воспоминанием, он разра­
зился неудержимым хохотом.
- Вот, я вам скажу, потеха-то бьша сегодня! - воскликнул он,
давясь и прыская. - Ха-ха-ха-ха" . Я даже боки рвал со смеху!"
-
Что такое? Что за потеха? - грубо спросил я, не скрывая
своего неудовольствия.
- После обедни скандал здесь произошел, - продолжал Ни­
кита Назарыч, прерывая свою речь залпами хохота. - Переброд­
ские дивчата". Нет, ей-богу, не выдержу". Перебродские дивчата
поймали здесь на площади ведьму ... То есть, конечно, они ее ведь­
мой считают по своей мужицкой необразованности ". Ну, и зада­
ли же они ей встряску! " Хотели депем вымазать, да она выверну­
лась как-то, утекла" .
Страшная догадка блеснула у меня в уме. Я бросился к контор­
щику и, не помня себя от волнения, крепко вцепился рукой в его
плечо.
- Что вы говорите! - закричал я неистовым голосом. - Да
перестаньте же ржать, черт вас подери! Про какую ведьму вы гово­
рите?
Он вдруг сразу перестал смеяться и выпучил на меня круглые,
испуганные глаза.
- Я". я". право, не знаю-с, - растерянно залепетал он. - Ка­
жется, какая-то Самуйлиха" . Мануйлиха" . или ". Позвольте". Доч­
ка какой-то Мануйлихи?" Тут что-то такое болтали мужики, но я,
признаться, не запомнил.
Я заставил его рассказать мне по порядку все, что он видел и
слышал. Он говорил нелепо, несвязно, путаясь в подробностях, и я
каждую минуту перебивал его нетерпеливыми расспросами и вое-
317


А. И. Куприн
клицаниями, почти бранью. Из его рассказа я понял очень мало и
только месяца два спустя восстановил всю последовательность это­
го проклятого события со слов его очевидицы, жены казенного лес­
ничего, которая в тот день также бьша у обедни.
Мое предчувствие не обмануло меня. Олеся переломила свою
боязнь и пришла в церковь; хотя она поспела только к середине
службы и стала в церковных сенях, но ее приход бьш тотчас же за­
мечен всеми находившимися в церкви крестьянами. Всю службу
женщины перешептывались и оглядывались назад.
Однако Олеся нашла в себе достаточно силы, чтобы достоять
до конца обедню. Может быть, она не поняла настоящего значе­
ния этих враждебных взглядов, может быть, из гордости пренеб­
регла ими. Но когда она вышла из церкви, то у самой ограды ее со
всех сторон обступила кучка баб, становившаяся с каждой мину­
той все больше и больше и все теснее сдвигавшаяся вокруг Олеси.
Сначала они только молча и бесцеремонно разглядывали беспо­
мощную, пугливо озиравшуюся по сторонам девушку. Потом по­
сыпались грубые насмешки, крепкие слова, ругательства, сопро­
вождаемые хохотом, потом отдельные восклицания слились в об­
щий пронзительный бабий гвалт, в котором ничего нельзя бьшо
разобрать и который еще больше взвинчивал нервы расходившей­
ся толпы. Несколько раз Олеся пыталась пройти сквозь это живое
ужасное кольцо, но ее постоянно отталкивали опять на середину.
Вдруг визгливый старушечий голос заорал откуда-то позади тол­
пы: <<дегтем ее вымазать, стерву!» (Известно, что в Малороссии
мазанье дегтем даже ворот того дома, где живет девушка, сопряже­
но для нее с величайшим, несмываемым позором.) Почти в ту же
минуту над головами беснующихся баб появилась мазница с дег­
тем и кистью, передаваемая из рук в руки.
Тогда Олеся в припадке злобы, ужаса и отчаяния бросилась на
первую попавшуюся из своих мучительництак стремительно, чтосбила
ее с ног. Тотчас же на земле закипела свалка, и десятки тел смешались
в одну общую кричащую массу. Но Олесе прямо каким-то чудом уда­
лось выскользнуть из этого клубка, и она опрометью побежала по
дороге - без платка, с растерзанной в лохмотья одеждой, из-под ко­
торой во многих местах бьmо видно голое тело. Вслед ей вместе с бра­
нью, хохотом и улюлюканьем полетели камни. Однако поmались за
ней только немногие, да и те сейчас же отстали... Отбежав шагов на
пятьдесят, Олеся остановилась, повернула к озверевшей толпе свое
318


Повести
бледное, исцарапанное, окровавленное лицо и крикнула так громко,
что каждое ее слово бьшо слы1
1m
о на IDiощади:
- Хорошо же! .. Вы еще у меня вспомните это ! Вы еще все на­
IDiачетесь досыта!
Эта угроза, как мне потом передавала та же очевидица собы­
тия, бьша произнесена с такой страстной ненавистью, таким реши­
тельным, пророческим тоном, что на мгновение вся толпа как буд­
то бы оцепенела, но только на мгновение, потому что тотчас же
раздался новый взрыв брани.
Повторяю, что многие подробности этого происшествия я уз­
нал гораздо позднее. У меня не хватило сил и терпения дослушать
до конца рассказ Мищенки. Я вдруг вспомнил, что Ярмола, навер­
но, не успел еще расседлать лошадь, и, не сказав изумленному кон­
торщику ни слова, поспешно вышел на двор. Ярмола действитель­
но еще водил Таранчика вдоль забора. Я быстро взнуздал лошадь,
затянул подпруги и объездом, чтобы опять не пробираться сквозь
пьяную толпу, поскакал в лес.
XIII
Невозможно описать того состояния, в котором я находился в
продолжение моей бешеной скачки . Минутами я совсем забывал,
куда и зачем еду; оставалось только смутное сознание, что совер­
шилось что-то непоправимое, нелепое и ужасное, - сознание, по­
хожее на тяжелую беспричинную тревогу, овладевающую иногда в
лихорадочном кошмаре человеком. И в то же время -как это стран­
но! - у меня в голове не переставал дрожать, в такт с лошадиным
топотом, гнусавый, разбитый голос слепого лирника:
Ой выIIШо вийско турецкое,
Як та черная хмара...
Добравшись до узкой тропинки, ведшей прямо к хате Мануй­
лихи, я слез с Таранчика, на котором по краям потника и в тех ме­
стах, где его кожа соприкасалась со сбруей, белыми комьями выс­
тупила густая пена, и повел его в поводу. От сильного дневного
319


А. И. Куприн
жара и от быстрой езды кровь шумела у меня в голове, точно на­
гнетаемая каким-то огромным, безостановочным насосом.
Привязав лошадь к плетню, я вошел в хату. Сначала мне пока­
залось, что Олеси нет дома, и у меня- даже в груди и во рту похоло­
дело от страха, но спустя минуту я ее увидел, лежащую на постели,
лицом к стене, с головой, спрятанной в подушки. Она даже не обер­
нулась на шум отворяемой двери.
Мануйлиха, сидевшая тут же рядом, на земле, с трудом подня­
лась на ноги и замахала на меня руками.
- Тише! Не шуми ты, окаянный, - с угрозой зашептала она,
подходя ко мне вплотную. И, взглянув мне прямо в глаза своими
вьщветшими, холодными глазами, она прошипела злобно: - Что?
Доигрался, голубчик?
-
Послушай, бабка, - возразил я сурово, - теперь не время
считаться и выговаривать . Что с Олесей?
- Тсс... тише! Без памяти лежит Олеся, вот что с Олесей". Кабы
ты не лез, куда тебе не следует, да не болтал бы чепухи девчонке,
ничего бт худого не случилось . И я-то, дура петая, смотрела, по­
творствовала... А ведь чуяло мое сердце беду... Чуяло оно недо­
брое с того самого дня, когда ты чуть не силою к нам в хату вор­
вался. Что? Скажешь, это не ты ее подбил в церковь потащиться?
- вдруг с искривленным от ненависти лицом накинулась на меня
старуха. - Не ты, барчук проклятый? Да не лги - и не верти лись­
им хвостом-то, срамник! Зачем тебе понадобилось ее в церковь
манить?
-
Не манил я ее, бабка... Даю тебе слово в этом. Сама она
захотела.
- Ах ты, горе, горе мое! - всплеснула руками Мануйлиха. -
Прибежала оттуда - лица на ней нет, вся рубаха в шматки растер­
зана ... Простоволосая... Рассказывает, как что бьшо; а сама - то
хохочет, то плачет... Ну, прямо вот как кликуша какая... Легла в
постель ... все плакала, а потом, гляжу, как будто бы и задремала.
Я-то, дура старая, обрадовалась бьшо: вот, думаю, все сном прой­
дет, перекинется. Гляжу, рука у нее вниз свесилась, думаю: надо
поправить, затекет рука-то ... Тронула я ее, голубушку, за руку, а
она вся так жаром и пышет ... Значит, огневица с ней началась ... С
час без умолку говорила, быстро да жалостно так ... Вот только­
только замолчала на минуточку. Что ты надела.Jf! Что ты наделал с
ней? - с новым наплывом отчаяния воскликнула старуха.
320


Праздничный день. Подруги.
Художник Ф. В. Сычков, 1941 г.


Повести
И вдруг ее коричневое лицо собралось в чудовищную, отврати­
тельную гримасу плача: губы растянулись и опустились по углам
вниз, все личные мускулы напряглись и задрожали, брови подня­
лись кверху, наморщив лоб глубокими складками, а из глаз необы­
чайно часто посыпались крупные, как горошины, слезы. Обхватив
руками голову и положив локти на стол, она принялась качаться
взад и вперед всем телом и завыла нараспев вполголоса:
- Дочечка моя-а-а! Внучечка миленькая-а-а! .. Ох, г-о-о-орько
мне, то-о-ошно! ..
-
Да не реви ты, старая, - грубо прервал я Мануйлиху. -
Разбудишь!
Старуха замолчала, но все с той же страшной гримасой на лице
продолжала качаться взад и вперед, меЖду тем как крупные слезы
падали на стол ... Так прошло минут с десять. Я сидел рядом с Ма­
нуйлихой и с тоской слушал, как, однообразно и прерывисто жуж­
жа, бьется об оконное стекло муха...
-
Бабушка! - раздался вдруг слабый, чуть слышный голос
Олеси. - Бабушка, кто у нас?
Мануйлиха поспешно заковьшяла к кровати и тотчас же опять
завьша:
- Ох, внучечка моя, ро-одная-а-а! Ох, горько мне, ста-а-арой,
тошно мне-е-е-е ...
-Ах, бабушка, даперестань ты! -сжалобной мольбой и стра­
данием в голосе сказала Олеся. - Кто у нас в хате сидит?
Я осторожно, на цыпочках, подошел к кровати с тем неловким,
виноватым сознанием своего здоровья и своей грубости, какое все­
гда ощущаешь около больного .
-
Это я, Олеся, - сказал я, понижая голос. - Я только что
приехал верхом из деревни ... А все утро я в городе бьш... Тебе нехо­
рошо, Олеся?
Она, не оmимая лица от подушек, протянула назад обнажен­
ную руку, точно ища чего-то в ВФдухе. Я понял это движение и
взял ее горячую руку в свои руки. Два огромных синих пяmа -
одно над кистью, а другое повыше локтя - резко выделялись на
белой, нежной коже.
- Голубчик мой, - заговорила Олеся, медленно, с трудом от­
деляя одно слово от другого. -Хочется мне... на тебя посмотреть ...
да не могу я... Всю меня ... изуродовали... Помнишь... тебе... мое
лицо так нравилось?.. Правда, ведь нравилось, родной? .. И я так
321


А. И. Куприн
этому всегда радовалась... А теперь тебе противно будет... смот-
реть на меня... Ну, вот... я ... и не хочу...
- Олеся, прости меня, - шепнул я, наклоняясь к самому ее уху.
Ее пылающая рука крепко и долго сжимала мою.
-Да что ты! .. Что ты, милый? .. Как тебе не стыдно и думать об
этом? Чем же ты виноват здесь? Все я одна, глупая ... Ну, чего я по­
лезла... в самом деле? Нет, солнышко, ты себя не виновать ...
-
Олеся, позволь мне... Только обещай сначала, что позво­
лишь...
- Обещаю, голубчик... все, что ты хочешь...
-
Позволь мне, пожалуйста, послать за доктором ... Прошу
тебя! Ну, если хочешь, ты можешь ничего не исполнять из того, что
он прикажет. Но ты хоть для меня согласись, Олеся.
- Ох, милый ... В какую ты меня ловушку поймал! Нет, уж луч­
ше ты позволь мне своего обещания не держать. Я, если бы и в са­
мом дело бьша больна, при смерти бы лежала, так и то к себе док­
тора не подпустила бы. А теперь я разве больна? Это просто у меня
от испугу так сделалось, это пройдет к вечеру. А нет - так бабуш­
ка мне ландышевой настойки даст или малины в чайнике заварит.
Зачем же тут доктор? Ты - мой доктор самый лучший. Вот ты при­
шел, и мне сразу легче сделалось ... Ах, одно мне только нехорошо:
хочу поглядеть на тебя хоть одним глазком, да боюсь ...
Я с нежным усилием отнял ее голову от подушки. Лицо Олеси
пьшало лихорадочным румянцем, темные глаза блестели неесте­
ственно ярко, сухие губы нервно вздрагивали. Длинные красные
ссадины изборождали ее лоб, щеки и шею. Темные синяки бьши на
лбу и под глазами .
- Не смотри на меня ... Прошу тебя ... Гадкая я теперь, - умо­
ляюще шептала Олеся, стараясь своею ладонью закрыть мне глаза.
Сердце мое переполнилось жалостью. Я приник губами к Оле­
синой руке, неподвижно лежавшей на одеяле, и стал покрывать ее
долгими, тихими поцелуями. Я и раньше целовал иногда ее руки,
но она всегда отнимала их у меня с торопливым, застенчивым ис­
пугом. Теперь же она не противилась этой ласке и другой, свобод­
ной рукой тихо гладила меня по волосам .
- Ты все знаешь? - шепотом спросила она.
Я молча наклонил голову. Правда, я не все понял из рассказа
Никиты Назарыча. Мне не хотелось только, чтобы Олеся волнова­
лась, вспоминая об утреннем происшествии. Но вдруг при мысли
322


По11ести
об оскорблении, которому она подверглась, на меня сразу нахлы­
нула волна неудержимой ярости.
-О! Зачем меня там не бьшо в это время! - вскричал я, выпря­
мившись и сжимая кулаки. - Я бы... я бы...
-
Ну, полно ... полно ... Не сердись, голубчик, - кротко пре­
рвала меня Олеся.
Я не мог более удерживать слез, давно давивших мне горло и
жегших глаза. Припав лицом к плечу Олеси, я беззвучно и горько
зарыдал, сотрясаясь всем телом.
- Ты плачешь? Ты плачешь? - В голосе ее зазвучали удивле­
ние, нежность и сострадание. - Милый мой ... Да перестань же,
перестань ... Не мучь себя, голубчик. Ведь мне так хорошо возле
тебя. Не будем же плакать, пока мы вместе. Давай хоть последние
дни проведем весело, чтобы нам не так тяжело бьшо расставаться.
Я с изумлением поднял голову. Неясное предчувствие вдруг
медленно сжало мое сердце.
- Последние дни, Олеся? Почему - последние? Зачем же нам
расставаться?
Олеся закрьша глаза и несколько секунд молчала.
- Надо нам проститься с тобой, Ванечка, - заговорила она
решительно. - Вот как только чуть-чуть поправлюсь, сейчас
же мы с бабушкой и уедем отсюда. Нельзя нам здесь оставаться
больше ...
- Ты боишься чего-нибудь?
-Нет, мой дорогой, ничего я не боюсь, если понадобится. Толь-
ко зачем же людей в грех вводить? Ты, может быть, не знаешь ...
Ведь я там ... в Переброде... погрозилась со зла да со стыда... А те­
перь чуть что случится, сейчас на нас скажут: скот ли начнет па­
дать, или хата у кого загорится, - все мы будем виноваты . Бабуш­
ка, - обратилась она к Мануйлихе, возвышая голос, - правду ведь
я говорю?
- Чего ты говорила-то, внученька? Не расслышала я, признать­
ся ! - прошамкала старуха, подходя поближе и приставляя к уху
ладонь.
- Я говорю, что теперь, какая бы беда в Переброде ни случи­
лась, все на нас с тобой свалят .
-
Ох, правда, правда, Олеся, - все на нас, горемычных, сва­
лят... Не жить нам на белом свете, изведут нас с тобой, совсем изве­
дут, проклятики... А тогда, как меня из села выгнали... Что ж? Раз-
323


А. И. Куприн
ве не так же было? Погрозилась я ... тоже вот с досады ... одной ду­
рище полосатой, а у нее - хвать - ребенок помер. То есть ни сном
ни духом тут моей вины не бьшо, а ведь меня чуть не убили, окаян­
ные... Камнями стали шибать... Я бегу от них, да только тебя, ма­
лолетку, все оберегаю ... Ну, думаю, пусть уж мне попадет, а за что
же дитю-то неповинную обижать? .. Одно слово - варвары, висель­
ники поганые!
- Да куда же вы поедете? У вас ведь нигде ни родных, ни зна­
комых нет... Наконец и деньги нужны, чтобы на новом месте уст­
роиться.
- Обойдемся как-нибудь, - небрежно проговорила Олеся. -
И деньги у бабушки найдутся, припасла она кое-что .
- Ну уж и деньги тоже! - с неудовольствием возразила стару­
ха, отходя от кровати. - Копеечки сиротские, слезами облитые ...
- Олеся ... А я как же? Обо мне ты и думать даже не хочешь! -
воскликнул я, чувствуя, как во мне подымается горький, больной,
недобрый упрек против Олеси.
Она привстала и, не стесняясь присутствием бабки, взяла рука­
ми мою голову и несколько раз подряд поцеловала меня в лоб и
щеки.
-
Об тебе я больше всего думаю, мой родной. Только ... ви­
дишь ли... не судьба нам вместе быть... вот что ! .. Помнишь, я на
тебя карты бросала? Ведь все так и вышло, как они сказали тогда.
Значит, не хочет судьба нашего с тобой счастья... А если бы не это,
разве, ты думаешь, я чего-нибудь испугалась бы?
- Олеся, опять ты про свою судьбу? - воскликнул я нетерпе­
ливо . - Не хочу я в нее верить ... и не буду никогда верить! ..
- Ох, нет, нет... не говори этого, - испуганно зашептала Оле­
ся . -Я не за себя, за тебя боюсь, голубчик. Нет, лучше ты уж об
этом и разговора не начинай совсем.
Напрасно я старался разубедить Олесю, напрасно рисовал пе­
ред ней картины безмятежного счастья, которому не помешают ни
завистливая судьба, ни грубые, злые люди. Олеся только целовала
мои руки и отрицательно качала головой .
- Нет... нет... нет... я знаю, я вижу, - твердила она настойчи­
во. - Ничего нам, кроме горя, не будет... ничего... ничего...
Растерянный, сбитый с толку этим суеверным упорством, я на­
конец спросил:
- Но ведь, во всяком случае, ты дашь мне знать о дне отъезда?
324


Повести
Олеся задумалась. Вдруг слабая улыбка пробежала по ее губам.
-
Я тебе на это скажу маленькую сказочку... Однажды волк
бежал по лесу, увидел зайчика и говорит ему: «Заяц, а заяц, ведь я
тебя съем !» Заяц стал проситься: «Помилуй меня, волк, мне еще жить
хочется, у меня дома детки маленькие» . Волк не соглашается. Тог­
да заяц говорит: «Ну, дай мне хоть три дня еще на свете пожить, а
потом и съешь. Все же мне легче умирать будеТ>> . Дал ему волк эm
три дня, не ест его, а только все стережет. Прошел один день, про­
шел другой, наконец и третий кончается. «Ну, теперь готовься, -
говорит волк, - сейчас я начну тебя есть». Тут мой заяц и заплакал
горючими слезами: «Ах, зачем ты мне, волк, эти три дня подарил!
Лучше бы ты сразу меня съел, как только увидел. А то я все три дня
не жил, а только терзался !» Милый мой, ведь зайчик-то этот прав­
ду сказал. Как ты думаешь?
Я молчал, охваченный тоскливым предчувствием близкого оди­
ночества. Олеся вдруг поднялась и присела на постели . Лицо ее ста­
ло сразу серьезным.
- Ваня, послушай... - произнесла она с расстановкой. - Ска­
жи мне: покамест ты бьm со мною, бьm ли ты счастлив? Хорошо ли
тебе бьmо?
- Олеся! И ты еще спрашиваешь!
- Подожди ... Жалел ли ты, что узнал меня? Думал ли ты о дру-
гой женщине, когда виделся со мною?
-
Ни одного мгновения! Не только в твоем присутствии, но,
даже и оставшись один, я ни о ком, кроме тебя, не думал.
- Ревновал ли ты меня? Бьm ли ты когда-нибудь на меня недо­
волен? Не скучал ли ты со мною?
- Никогда, Олеся! Никогда!
Она положила обе руки мне на плечи и с невыразимой любо­
вью поглядела в мои глаза.
- Так и знай же, мой дорогой, что никогда ты обо мне не вспом­
нишь дурно или со злом, - сказала она так убедительно, точно
читала у меня в глазах будущее. - Как расстанемся мы с тобой,
тяжело тебе в первое время будет, ох, как тяжело ... Плакать бу- .
дешь, места себе не найдешь нигде. А потом все пройдет, все изгла­
дится. И уж без горя ты будешь обо мне думать, а легко и радостно.
Она опять откинулась головой на подушки и прошептала осла­
бевшим голосом:
325


А. И. Куприн
- А теперь поезжай, мой дорогой... Поезжай домой, голубчик ...
Устала я немножко. Подожди ... поцелуй меня... Ты бабушки не
бойся... она позволит. Позволишь ведь, бабушка?
-
Да уж простись, простись как следует, - недовольно про­
ворчала старуха. - Чего же передо мной таиться-то? .. Давно знаю...
- Поцелуй меня сюда, и сюда еще... и сюда, - говорила Олеся,
притрагиваясь пальцем к своим глазам, щекам и рту.
- Олеся! Ты прощаешься со мною так, как будто бы мы уже не
увидимся больше! - воскликнул я с испугом.
- Не знаю, не знаю, мой милый. Ничего не знаю. Ну поезжай с
богом. Нет, постой ... еще минуточку... Наклони ко мне ухо ... Зна­
ешь, о чем я жалею? - зашептала она, прикасаясь губами к моей
щеке. -Отом, что у меня нет от тебя ребеночка. Ах, как я бьша бы
рада этому!
Я вышел на крьшьцо в сопровождении Мануйлихи. Полнеба
закрьша черная туча с резкими курчавыми краями, но солнце еще
светило, склоняясь к западу, и в этом смешении света и надвигаю­
щейся тьмы бьшо что-то зловещее. Старуха посмотрела вверх, при­
крыв глаза, как зонтиком, ладонью, и значительно покачала го­
ловой.
- Быть сегодня над Перебродом грозе, - сказала она убеди­
тельным тоном. - А чего доброго, даже и с градом.
XIV
Я подъезжал уже к Переброду, когда внезапный вихрь закру­
тил и погнал по дороге столбы пьши. Упали первые - редкие и
тяжелые - капли дождя.
Мануйлиха не ошиблась . Гроза, медленно накоплявшаяся за
весь этот жаркий, нестерпимо душный день, разразилась с необык­
новенной силой над Перебродом. Молния блистала почти беспре­
рывно, и от раскатов грома дрожали и звенели стекла в окнах моей
комнаты. Часов около восьми вечера гроза утихла на несколько
минут, но только для того, чтобы потом начаться с новым ожесто­
чением. Вдруг что-то с оглушительным треском посьmалось на кры­
шу и на стены старого дома. Я бросился к окну. Огромный град, с
грецкий орех величиной, стремительно падал на землю, высоко
326


Повести
подпрыгивая потом кверху. Я взглянул на тутовое дерево, росшее
около самого дома, - оно стояло совершенно голое, все листья
бьши сбиты с него страшными ударами града... Под окном показа­
лась еле заметная в темноте фигура Ярмолы, который, накрывшись
с головой свиткой, выбежал из кухни, чтобы притворить ставни.
Но он опоздал. В одно из стекол вдруг с такой силой ударил гро­
мадный кусок льду, что оно разбилось, и осколки его со звоном
разлетелись по полу комнаты.
Я почувствовал себя утомленным и прилег, не раздеваясь, на
кровать . Я думал, что мне вовсе не удастся заснуть в эту ночь и что
я до утра буду в бессильной тоске ворочаться с боку на бок, поэто­
му я решил лучше не снимать платья, чтобы потом хоть немного
утомить себя однообразной ходьбой по комнате. Но со мной слу­
чилась очень странная вещь : мне показалось, что я только на ми­
нутку закрьш глаза; когда же я раскрьш их, то сквозь щели ставен
уже тянулись длинные яркие лучи солнца, в которых кружились
бесчисленные золотые пьшинки.
Над моей кроватью стоял Ярмола. Его лицо выражало суро­
вую тревогу и нетерпеливое ожидание: должно быть, он уже давно
дожидался здесь моего пробуждения.
- Паныч, - сказал он своим глухим голосом, в котором слы-
шалось беспокойство. - Паныч, треба вам отсюда уезжать...
Я свесил ноги с кровати и с изумлением поглядел на Ярмолу.
- Уезжать? Куда уезжать? Зачем? Ты, верно, с ума сошел?
-
Ничего я с ума не сходил,- огрызнулся Ярмола. - Вы не
чули, что вчерашний град наробил? У половины села жито, как
ногами, потоптано. У кривого Максима, у Козла, у Мута, у Про­
копчуков, у Гордия Олефира... Наслала-таки шкоду ведьмака чер­
това... чтоб ей сгинуть!
Мне вдруг, в одно мгновение, вспомнился весь вчерашний день,
угроза, произнесенная около церкви Олесей, и ее опасения.
- Теперь вся громада бунтуется, - продолжал Ярмола. - С
утра все опять перепились и орут... И про вас, панычу, кричат не­
доброе... А вы знаете, яка у нас громада?.. Если они ведьмакам що
зробят, то так и треба, то справедливое дело, а вам, панычу, я ска­
жу одно - утекайте скорейше.
Итак, опасения Олеси оправдались. Нужно бьшо немедленно
предупредить ее о грозившей ей и Мануйлихе беде. Я торопливо
327


А. И. Куприн
оделся, на ходу сполоснул водою лицо и через полчаса уже ехал
крупной рысью по направлению Бисова Кута.
Чем ближе подвигался я к избушке на курьих ножках, тем силь­
нее возрастало во мне неопределенное, тоскливое беспокойство. Я
с уверенностью говорил самому себе, что сейчас меня постигнет
какое-то новое, неожиданное горе.
Почти бегом пробежал я узкую тропинку, вившуюся по песча­
ному пригорку. Окна хаты бьши открыты, дверь растворена на­
стежь.
-
Господи! Что же такое случилось? - прошептал я, входя с
замиранием сердца в сени.
Хата бьша пуста. В ней господствовал тот печальный, грязный
беспорядок, который всегда остается после поспешного выезда.
Кучи сора и тряпок лежали на полу, да в углу стоял деревянный
остов кровати".
С стесненным, переполненнЬ1м слезами сердцем я хотел уже
выйти из хаты, как вдруг мое внимание привлек яркий предмет,
очевидно нарочно повешенный на угол оконной рамы. Это была
нитка дешевых красных бус, известных в Полесье под названием
«кораллов», - единственная вещь, которая осталась мне на память
об Олесе и об ее нежной, великодушной любви.
1898


Мать А. И. Куприна.


РАССКАЗЫ


Тр о ицкий Сканов монастырь.


ДОЗ НАНИЕ
Подпоручик Козловский задумчиво чертил на белой клеенке
стола тонкий профиль женского лица со взбитой кверху гривкой и
с воротником а la Мария Стюарт. Лежавшее перед ним предписа­
ние начальства коротко приказывало ему произвести немедленное
дознание о краже пары голенищ и тридцати семи копеек деньгами,
произведенной рядовым Мухаметом Байгузиным из запертого сун­
дука, принадлежащего молодому солдату Венедикту Есипаке. Со­
бранные по этому делу свидетели: фельдфебель Остапчук и ефрей­
тор Пискуи, и вместе с ними рядовой Кучербаев, вызванный в ка­
честве переводчика, помещались в хозяйской кухне, откуда их по
одному впускал в комнату денщик подпоручика, сохранявший на
лице приличное случаю - степенное и даже несколько высокомер­
ное выражение.
Первым вошел фельдфебель Тарас Гаврилович Остапчук и тот­
час же дал о себе знать учтивым покашливанием, для чего поднес
ко рту фуражку. Тарас Гаврилович - «зуб» по уставной части, не­
поколебимый авторитет для всего галунного начальства - пользо­
вался в полку весьма широкою известностью. Под его опытным
руководством сходили благополучно для роты смотры, парады и
всякие инспекторские опросы, между тем как ротный командир
проводил дни и ночи в изобретении финансовых мер против тех
исполнительных листов, которые то и дело представляли на него в
канцелярию полка бесчисленные кредиторы из полковых ростов­
щиков. Снаружи фельдфебель производил впечатление маленько­
го, сильного крепыша с наклонностью к сытой полноте, с квадрат­
ным красным лицом, на котором зорко и остро глядели узенькие
глазки. Тарас Гаврилович бьш женат и в лагерное время после ве­
черней переклички пил чай с молоком и горячей булкой, сидя в
полосатом халате перед своей палаткой. Он любил говорить с воль­
ноопределяющимися своей роты о политике, причем всегда оста­
вался при особом мнении, а несогласного назначал иногда на лиш­
нее дежурство.
333


А. И. Куприн
- Как ... тебя... зовут? - спросил нерешительно Козловский.
Он еще и года не выслужил в полку и всегда запинался, если
ему приходилось говорить <<ТЫ» такой заслуженной особе, как Та­
рас Гаврилович, у которого на груди висела большая серебряная
медаль «За усердие» и левый рукав бьш расшит золотыми и сереб­
ряными углами.
Опытный фельдфебель очень тонко и верно оценил замешатель­
ство молодого офицера и, несколько польщенный им, назвал себя
с полною обстоятельностью.
-
Расскажите ... расскажите ... кто там эту кражу совершил?
Сапоги там какие-то, что ли? Черт знает что такое!
Черта он прибавил, чтобы хоть немного поддать своему тону
уверенности. Фельдфебель выслушал его с видом усиленного вни­
мания, вытянул вперед шею . Показание свое он начал неизбежным
«Так ЧТО».
- Так что, ваш бродь, сижу я и переписываю наряд. Внезапно
прибегает ко мне дежурный, этот самый, значит, Пискун, и докла­
дывает: «Так и так, господин фельдфебель, в роте неблагополуч­
но». - «Как так неблагополучно?» - «Точно так, говорит, у мо­
лодого солдатика сапоги украли и тридцать копеек денег». - «А
зачем он, спрашиваю, сундука не запирал?» Потому что, ваш бродь,
у них, у каждого, при сундучке замок должен находиться. «Точно
так, говорит, он запирал, только у него взломали». - «Кто взло­
мал? Как смели? Этта что за безобразие?» - «Не могу знать, госпо­
дин фельдфебель». Тогда я пошел к ротному командиру и доло­
жил: так и так, ваше высокоблагородие, и вот что случилось, а толь­
ко меня в это время в роте не бьшо, потому что я ходил до оружей­
ного мастера.
- Это все, что тебе известно?
-Точно так.
- Ну, а этот солдат, Байгузин, хороший он солдат? Раньше его
замечали в чем-нибудь?
Тарас Гаврилович потянул вперед подбородок, как будто бы
воротник резал ему шею.
- Точно так, в прошлом году в бегах бьш три недели. Я пола­
гаю, что эти татаре - самая несообразная нация . Потому что они
на луну молятся и ничего по-нашему не понимают. Я полагаю, ваш
бродь, что их больше, татар то есть, ни в одном государстве не во­
дится ...
334


«Дознание».
Ху дожник П. Пинкисевич.


Рассказы
Тарас Гаврилович любил поговорить с образованным челове­
ком. Козловский слушал молча и кусал ручку пера.
Благодаря недостатку служебного опыта он не мог ни собрать­
ся с духом, ни найти надлежащий, твердый тон, чтобы осадИТЬ по­
литичного фельдфебеля. Наконец, заикаясь, он спросил, чтобы
только что-нибудь сказать, и в то же время чувствуя, что Тарас
Гаврилович понимает ненужность его вопроса:
- Ну, и что же теперь будут с Байгузиным делать?
Тарас Гаврилович ответил с самым благосклонным вИдом:
- Надо полагать, что Байгузина, ваш бродь, будут теперь по­
роть . Потому, ежели бы он в проишом году не бегал, ну, тогда дело
другого рода, а теперь я так полагаю, что его беспременно выде­
рут. Потому как он штрафованный.
Козловский прочел ему дознание и дал для подписи. Тарас Гав­
рилович бойко и тщательно написал свое звание, имя, отчество и
фамилию, потом перечел написанное, подумал и, неожИданно при­
делав под подписью закорючку, хитро и дружелюбно поглядел на
офицера.
Затем вошел ефрейтор Пискун. Он еще не дорос до разбирания
степени авторитетности начальства и потому одинаково пучил на
всех глаза, стараясь говорить «громко, смело и притом всегда прав­
ду>>. От этого, уловив в вопросе начальника намек на положитель­
ный ответ, он кричал <<Точно так», а в противном случае - «никак
нет» .
-
Так ты не знаешь, кто украл у молодого солдата Есипаки
голенища?
Пискун закричал, что он не может знать.
- А может быть, это Байгузин сделал?
- Точно так, ваше благородие! -закричал Пискун радостным
и уверенным голосом.
- Почему же ты так думаешь?
- Не могу знать, ваше благородие.
- Так ты, может быть, и не вИдал вовсе, как он крал-то?
- Никак нет, не видал . А когда солдаты поиши на ужин, то он
все около нар вертелся. Я его спросил: «Чего ты здесь околачива­
ешься?» А он говорит: «Я хлеб свой ищу>>.
- Значит, ты самой кражи не вИдал?
- Не видал, ваше благородие.
-Да, может быть, кто-нибудь еще, кроме Байгузина, там бьш?
Может быть, это вовсе и не он украл?
335


А.И. Куприн
- Точно так, ваше благородие.
С ефрейтором Козловский чувствовал себя несравненно развяз­
нее и потому, назвав его ослом, дал ему для подписи дознание.
Пискун долго пристраивался, громко сопя и высовывая кончик
языка от усердия, и, наконец, вывел с громадным трудом: ефре
Спирйдоиъ Пескуноу.
Теперь Козловский понял, что все дело в конце концов своди­
лось к одному шаткому показанию дежурного по роте - Пискуна,
который впдел Байгузина околачивающимся во время ужина в ка­
зарме. Что же касается до молодого солдата Есипаки, то его еще
раньше оmравили в госпиталь, потому что он заболел трахомой .
Наконец денщик впустил обоих татар. Они вошли робко, с пре­
увеличенною осторожностью ступая сапогами, с которых кусками
валилась на пол осенняя грязь, и остановились у самой двери. Коз­
ловский приказал им подойти ближе; они сделали еще по три шага,
высоко поднимая поги.
- Фамилии! - обратился к ним офицер.
Кучербаев очень бойко отчеканил свою фамилию, в которую
входили и «оглы», и «гирей», и «мирза».
Байгузин молчал и глядел в землю.
- Скажи ему по-татарски, чтобы он назвал свою фамилию, -
приказал Козловский переводчику.
Кучербаев поворотился к обвиняемому и что-то проговорил по­
татарски ободрительным тоном.
Байгузин поднял глаза, поглядел на переводчика тем немигаю­
щим и печальным взглядом, каким смотрит на своего хозяина ма·
ленькая обезьянка, и проговорил быстро, хриплым и равнодушным
голосом:
- Мухамет Байгузин.
-
Точно так, ваше благородие, Мухамет Байгузин, - доло-
жил переводчик.
- Спроси его, взял он у Есипаки голенища?
Подпоручик опять убедился в своей неопытности и малодушии,
потому что из какого-то стыдливого и деликатного чувства не мог
выговорить настоящее слово <<уКрал» .
Кучербаев снова поворотился и заговорил, на этот раз вопро­
сительно и как будто бы с оттенком строгости. Байгузин поднял на
него глаза и опять промолчал . И на все вопросы он отвечал таким
же печальным молчанием.
336


Рассказы
- Не хочет говорить, - объяснил переводчик.
Офицер встал, прошелся задумчиво взад и вперед по комнате и
спросил:
- А по-русски он совсем ничего не понимает?
- Понимает, ваше благородие. Он даже говорить может. Эй! Ха -
рандаш, коршш мшtга*, - обратился он опять к Байгузину и загово­
рил по-татарски что-то длинное, на что Байгузин отвечал только сво­
им обезьяньим взглядом. - Никак нет, ваше благородие, не хочет.
Наступило молчание; подпоручик еще раз прошелся из угла в
угол и вдруг закричал со злостью на переводчика:
- Иди . Ты мне больше не нужен ... Ступай, ступай!
Когда Кучербаев ушел, Козловский еще долго ходил из угла в
угол вдоль своей единственной комнаты . В трудные минуты жизни
он всегда прибегал к этому испытанному средству. И каждый раз,
проходя мимо Байгузина, он сбоку, так, чтобы это бьшо незамет­
но, рассматривал его . Этот защиmик отечества бьш худ и мал, точ­
но двенадцатилетний мальчик. Его детское лицо, коричневое, ску­
ластое и совсем безволосое, смешно и жалко выглядывало из непо­
мерно широкой серой шинели с рукавами по колени, в которой
Байгузин болтался, как горошина в стручке. Глаз его не бьшо вид­
но, потому что он их все время держал опущенными.
- Отчего ты не хочешь отвечать? - спросил подпоручик, ос­
тановившись перед солдатиком .
Татарин молчал, не поднимая глаз.
- Ну, чего же ты молчишь, братец? Вот про тебя говорят, что
ты взял голенища. Так, может быть, это и не ты вовсе? А? Ну, гово­
ри же, взял ты или нет? А?
Не дождавшись ответа, Козловский опять принялся ходить .
Осенний вечер быстро темнел, и все в комнате принимало скуч­
ный и серый оттенок. Углы совсем потонули в темноте, и Козлов­
ский с трудом различал понурую, неподвижную фигуру, мимо
которой он каждый раз проходил. Подпоручик понимал, что если
бы он так продолжал ходить весь вечер и всю ночь, вплоть до
утра, то и понурая фигура продолжала бы так же неподвижно и
молчаливо стоять на своем месте. Эта мысль бьша ему особенно
тяжела и неприятна.
* Корliли минг11-значитпо-татарски-смотринаменя.Харан-
даш - приятель. (Прим. А.И. Куприна.)
337


А. И. Куприн
Стенные часы с гирьками быстро и глухо пробили одиннад­
цать часов, потом зашипели и, как будто бы в раздумье, прибави­
ли еще три.
Козловскому стало очень жаль этого ребенка в большой сол­
датской шинели. Впрочем, это бьmо почти неуловимое, странное и
совсем новое чувство для Козловского, который не умел в нем ра­
зобраться. Как будто бы в жалкой пришибленности и беспомощ­
ности Байгузина бьm виноват не кто иной, как сам подпоручик
Козловский. В чем заключалась эта вина, он не сумел бы ответить,
но ему сделалось бы стыдно, если бы теперь кто-нибудь напомнил
ему, что он недурен собой и ловко танцует, что его считают неглу­
пым, что он выписывает толстый журнал и имеет связь с хорошень­
:t<Ой дамой.
Стало так темно, что Козловский уже не различал фигуры та­
тарина. На печке заиграли длинные бледные пятна от восходивше­
го молодого месяца.
- Послушай, Байгузин, - заговорил Козловский искренним,
дружелюбным голосом, - бог ведь у нас у всех один . Ну, аллах,
что ли, по-вашему? Так ведь надо правду говорить. А? Если не ска­
жешь теперь, все равно потом узнают, и будет еще хуже. А созна­
ешься - все-таки не так . И я за тебя попрошу. Честное слово, уж я
тебе говорю, что просить буду за тебя. Понимаешь, одно слово -
аллах.
Опять в комнате сделалось тихо, и только часы стучали с на­
стойчивым и скучным однообразием.
- Ну, Байгузин, я же тебя как человек прошу. Ну, просто, как
человек, а не как начальник. Начальник йок. Понимаешь? У тебя
отец-то есть? А? Может быть, и инай есть? - прибавил он, вспом­
нив случайно, что по-татарски мать - инай.
Татарин молчал. Козловский прошелся по комнате, перетянул
кверху гирьки часов и затем, подойдя к окну, стал глядеть с тоск­
ливым сердцем в холодную темноту осенней ночи.
И вдруг он вздрогнул, услышав сзади себя хриплый и тонкий
гол ос:
-Инай есть.
Козловский быстро обернулся. Он как раз в это время думал,
что и у него есть инай, милая старушка инай, от которой он отде­
лен пространством в полторы тысячи верст. Он вспомнил, что , в
сущности, без нее он бьm совсем одинок в этом крае, где говорят
338


Рассказы
ломаным русским языком и где он всегда чувствовал себя чужим;
вспомнил ее теплую, ласковую и нежную заботу; вспомнил, что
иногда, увлекаемый шумной, подчас безалаберной жизнью, он по­
забывал в продолжение месяцев отвечать на ее длинные, обстоя­
тельные и нежные письма, в которых она неизменно поручала его
покровительству царицы небесной.
Между подпоручиком и молчаливым татарином вдруг возник­
ла тонкая и нежная связь. Козловский решительно подошел к сол­
дату и положил ему обе руки на плечи.
-
Ну, послушай, голубчик, говори правду, украл ты или не
украл эти голенища?
Байгузин потянул носом и повторил, точно эхо:
- Украл голенища.
- И тридцать семь копеек украл?
- Тридцать семь копеек украл.
Подпоручик вздохнул и опять зашагал по комнате. Теперь он
уже сожалел, что начал разговор про «инай» и довел Байгузина до
сознания . Раньше, по крайней мере, хоть не бьшо ни одной прямой
улики.
«Ну, околачивался он в казарме, и что же из того, что околачи­
вался? И никто бы ничего не мог доказать. А теперь уж по одному
чувству долга приходится его сознание записать. Да полно, долг
ли это? А может быть, долг-то мой теперь в том и состоит, чтобы
этого сознания не записывать? Ведь проникло же ему в душу ка­
кое-то хорошее чувство и даже, вероятнее всего, раскаяние. А его,
как рецидивиста, уж непременно, непременно высекут. Разве это
поможет? Вот и «инай» у него тоже есть. И кроме того, долг - ведь
это «тягучее понятие», как говорит капитан Греббер . Ну, а если его
еще раз будут допрашивать? Не могу же я входить с ним в соглаше­
ние, учить его обманывать начальство. И для какого черта только
я про эту «инай» вспомнил ! Ах ты, бедняга, бедняга! Я же тебе сво­
им сочувствием беды наделал».
Козловский приказал татарину отправиться в казармы и прий­
ти завтра ранним утром. До этого времени он надеялся обдумать
все дело и остановиться на каком-нибудь мудром решении. Самым
лучшим ему все-таки казалось обратиться к кому-нибудь из осо­
бенно симпатичных начальников и объяснить все подробности.
Поздно ночью, ложась в постель, он спросил у своего денщика,
что, по его мнению, сделают с Байгузиным .
339


А. И. Куприн
- Беспременно его выдерут, ваше благородие, - ответил ден­
щик убежденным тоном. - Да как же его не драть, когда он у сол­
дата последние голенища тащит? Солдат - человек богу обречен­
ный". Где же это видано, чтобы у своего брата последние голени­
ща воровать? Скаж-жите пожалуйста! "
Стояло ясное и слегка морозное осеннее утро. Трава, земля,
крыши домов - все бьшо покрыто тонким белым налетом инея;
деревья казались тщательно напудренными.
Широкий казарменный двор, обнесенный со всех четырех сто­
рон длинными деревянными строениями, кишел, точно муравей­
ник, серыми солдатскими фигурами. Сначала казалось, что в этой
муравьиной суете не бьшо никакого порядка, но опытный взгляд
уже мог заметить, как в четь1рех концах двора образовались четы­
ре кучки и как постепенно каждая из них развертывалась в длин­
ный правильный строй. Последние запоздавшие люди торопливо
бежали, дожевывая на ходу кусок хлеба и застегивая ремень с сум­
ками.
Через несколько минут роты одна за другой блеснули и звякну­
ли ружьями и одна за другой вышли к самому центру двора, где
стали лицами внутрь, в виде правильного четырехугольника, в се­
редине которого осталась небольшая площадь, шагов около соро­
ка в квадрате.
Небольшая кучка офицеров стояла в стороне, вокруг баталь­
онного командира. Предметом разговора служил рядовой Байгу­
зин, над которым должен был сегодня приводиться в исполнение
приговор полкового суда.
Разговором больше всех завладел громадный рыжий офицер в
толстой шинели солдатского сукна с бараньим воротником. Эта
шинель имела свою историю и бьша известна в полку под двумя
названиями: постового тулупа и бабушкина капота. Впрочем, ник­
то так не называл этой шинели при самом владельце, потому что
все побаивались его длинного и грязного языка. Он говорил, как
всегда, грубо, с малорусским произношением, с широкими жеста­
ми, никогда не подходившими к смыслу разговора, с тем нелепым
строением фразы, которое обличает бьmшего семинариста.
-
Вот у нас в бурсе так действительно драли. Хочешь не хо­
чешь, бывало, а в субботу снимай штаны! Так и говорили: «Правда
340


Рассказы
твоя, миленький, правда, - а ну-ка ложись ...» Коли виноват - в
наказание, а не виноват - в поощрение.
- Ну, этому сильно, должно быть, достанется, - вставил бата­
льонный командир, - солдаты воровства не прощают.
Рыжий офицер быстро повернулся в сторону батальонного с
готовым возражением, но раздумал и замолчал.
К батальонному командиру подбежал сбоку фельдфебель и
вполголоса доложил:
- Ваше высокоблагородие, ведут, этого самого татарчонка.
Все обернулись назад. Живой четырехугольник вдруг зашеве­
лился без всякой команды и затих. Офицеры поспешно пошли к
ротам, застегивая на ходу перчатки.
Среди наступившей тишины резко слышались тяжелые шаги
трех человек. Байгузин шел в середине между двумя конвойными.
Он бьш все в той же непомерной шинели, заплатанной на спине
кусками разных оттенков: рукава по-прежнему болтались по коле­
но. Поля нахлобученной шапки опустились спереди на кокарду, а
сзади высоко поднялись, что придавало татарину еще более жал­
кий вид. Странное производил впечатление этот маленький, сгор­
бленный преступник, когда он остановился между двумя конвой­
ными, посреди четырехсот вооруженных людей.
С тех пор как подпоручик Козловский прочел в приказе о на­
значении над Байгузиным телесного наказания, им овладели дикие
и очень смешанные впечатления. Ему ничего не удалось сделать
для Байгузина, потому что начальство на другой же день заторо­
пило его с дознанием . Правда, помня данное татарину слово, он
обратился к своему ротному командиру за советом, но потерпел
полную неудачу. Ротный командир сначала удивился, потом рас­
хохотался и, наконец, видя возрастающее волнение молодого офи­
цера, заговорил о чем-то постороннем и отвлек его внимание. Те­
перь Козловский чувствовал себя не то что предателем, но ему ка­
залось, будто он обманом вытянул у Байгузина признание в воров­
стве. «Ведь это, пожалуй, еще хуже, - думал он, - растрогать че­
ловека воспоминанием о доме, о матери, да потом сразу и прихлоп­
нуть». Сейчас, слушая рыжего офицера, он особенно сильно нена­
видел его неприяmую, грязную бороду, его тяжелую, грубую фи­
гуру, замасленные косички его волос, торчавших сзади из-под шап­
ки. Этот человек, по-видимому, с удовольствием пришел на зрели­
ще, виновником которого Козловский считал все-таки себя.
341


А. И. Куприн
Батальонный командир вышел на середину батальона и, повер­
нувшись задом к Байгузину, протяжно и резко закричал команд­
ные слова:
- Ша-ай! На кра-а...
Козловский вытащил дополовины изножен шашку, вздрогнул,
точно от холода, и потом уже все время не переставал дрожать мел­
кою нервною дрожью. Батальонный скользнул глазами по строю и
отрывисто крикнул:
- ".ул!"
Четырехугольник шевельнулся, отчетливо бряцнул два раза
ружьями и замер.
- Адъютант, прочтите приговор полкового суда, - произнес
батальонный своим твердым, ясным голосом.
Адъютант вышел на середину. Он совсем не умел ездить вер­
хом, но подражал походке кавалерийских офицеров, раскачиваясь
на ходу и наклоняясь вперед корпусом при каждом шаге.
Он читал с неправильными ударениями, неразборчиво и растя­
гивая без надобности слова:
- Полковой суд N-ского пехотного полка в составе председа­
теля, подполковника N., и членов такого-то и такого-то ".
Байгузин по-прежнему, понурясь, стоял между двумя конвой­
ными и лишь изредка обводил безучастным взглядом ряды сол­
дат. Видно бьшо, что он ни слова не слыхал из того, что читалось,
да и вряд ли хорошо сознавал, за что его собираются наказывать.
Один раз только он шевельнулся, потянул носом и утерся рука­
вом шинели.
Козловский также не вникал в смысл приговора и вдруг вздрог­
нул, услышав свою фамилию. Это бьшо в том месте, где говори­
лось о его дознании. Он сразу испытал такое чувство, как будто бы
все мгновенно повернули к нему головы и тотчас же отвернулись.
Его сердце испуганно забилось. Но это ему только показалось, по­
тому что, кроме него, фамилии никто не расслышал, и все одина­
ково равнодушно слушали, как адъютант однообразно и быстро
отбарабанивал приговор. Адъютант кончил на том, что Байгузин
приговаривается к наказанию розгами в размере ста ударов.
Батальонный командир скомандовал: «К ноге!» - и сделал знак
головою доктору, который боязливо и вопросительно выглядывал
из-за рядов. Доктор, молодой и серьезный человек, первый раз в
жизни присутствовал при экзекуции. Теряясь и чувствуя себя точ-
342


Рассказы
но связанным под сотнями уставленных на него глаз, он неловко
вышел на середину батальона, бледный, с дрожащею нижнею че­
люстью. Когда Байгузину приказали раздеться, татарин не сразу
понял, и только когда ему повторили еще раз и показали знаками,
чт6 надо сдел ать, он медленно, неумелыми движениями расстегнул
шинель и мундир. Доктор, избегая глядеть ему в глаза, с выраже­
нием брезгливого ужаса на лице, выслушал сердце и пульс, и по­
жал в недоумении плечами. Он не заметил даже малейших следов
обычного в этих случаях волнения. Очевидно бьшо, что или Байгу­
зин не понимал того, что с ним хотят делать, или его темный мозг и
крепкие нервы не могли проникнуться ни стыдом, ни трусостью.
Доктор сказал несколько слов на ухо батальонному командиру
и быстро, тем же неловким шагом ушел за строй. Откуда-то выско­
чили человек пять солдат и окружили Байгузина. Один из них, ба­
рабанщик, остался в стороне и, подняв кверху правую руку с пал­
кой, глядел выжидательно на батальонного командира.
Татарин стал снимать шинель, но делал это очень медленно,
так что выскочившие люди принуждены бьши помочь ему. Неко­
торое время он колебался, не зная, что делать с этой шинелью, на­
конец постлал ее аккуратно на землю и начал раздеваться. Тело у
него бьшо черное и до странного худое. У Козловского мелькнула
мысль, что татарину, должно бьпь, очень холодно, и от этой мыс­
ли офицер задрожал еще сильнее.
Татарин стоял неподвижно. Хлопотавшие вокруг него солдаты
стали ему показывать, что надо ложиться. Он медленно, неловко
опустился на колени, касаясь руками земли, и лег на разостланную
шинель. Один солдат, присев на корточки, стал держать его голо­
ву, другой сел ему на ноги. Третий, унтер-офицер, стал в стороне,
что бы считать удары, и только в это время Козловский заметил,
что на земле у ног остальных двух, которые стали по бокам Байгу­
зина, лежали связки красных гибких прутьев.
Батальонный командир кивнул головою, и барабанщик гром­
ко и часто забил дробь . Два солдата, стоявшие по бокам Байгузи­
на, нерешительно глядели друг на друга; ни один из них не хотел
нанести первый удар. Унтер-офицер подошел к ним и что-то ска­
зал". Тогда стоявший по правую сторону, стиснув зубы, сделал
ожесточенное лицо, взмахнул быстро розгами и так же быстро опу­
стил их, нагнувшись всем телом вперед. Козловский услышал от­
рывистый свист прутьев, глухой удар и голос унтер-офицера,
23-3 166
343


А. И. Куприн
крикнувшего: «Раз !» Татарин слабо, точно удивленно, вскрикнул.
Унтер-офицер скомандовал: «Два!» Стоявший слева солдат так же
быстро взмахнул розгами и нагнулся. Татарин опять закричал, на
этот раз громче, и в голосе его отозвалось страдание истязуемого
молодого тела.
Козловский поглядел на стоявших рядом с ним солдат. Их од­
нообразные серые лица бьmи так же неподвижны и безучастны, как
всегда они бывают в строю. Ни сожаления, ни любопытства, -
никакой мысли нельзя бьmо прочесть на этих каменных лицах. Под­
поручик все время дрожал от холода и волнения; всего мучитель­
нее бьmо для него - не крики Байгузина, не сознание своего учас­
тия в наказании, а именно то, что татарин и вины своей, как видно,
не понял, и за что его бьют - не знает толком; он пришел на служ­
бу, наслышавшись еще дома про нее всяких ужасов, уже заранее
готовый к строгости и несправедливости. Первым его движением
после сурового приема, оказанного ему ротой, казармой и началь­
ством, бьmо - бежать к родным белебеевским нивам . Его поймали
и засадили в карцер. Потом он взял эти голенища. Из каких побуж­
дений взял, для какой надобности, он не сумел бы рассказать даже
самому близкому человеку: отцу или матери. И сам Козловский не
так мучился бы, если бы наказывали сознательного, расчетливого
вора или даже хоть совсем невинного человека, но только бы спо­
собного чувствовать весь позор публичных побоев.
Сто ударов бьmи отсчитаны, барабанщик перестал бить, и вок­
руг Байгузина опять закопошились те же солдатики. Когда тата­
рин встал и начал неловко застегиваться, его глаза и глаза Козлов­
ского встретились, и опять, как и во время дознания, подпоручик
почувствовал между собой и солдатом странную духовную связь.
Четъ1рехугольник дрогнул, и его серые стены начали расходить­
ся . Офицеры шли все вместе к казарменным воротам.
-
Що ж, - говорил рыжий офицер в капоте, делая руками
широкие, несуразные жесты, - разве это называется выдрать? У
нас в бурсе, когда драли, так раньше розги в уксусе выпаривали...
От, дали б мне того татарина, я б ему показал эти голенища! А то
не дерут, а щекочут.
У Козловского вдруг что-то зашумело в голове, а перед глаза­
ми попльm красный туман. Он заступил дорогу рыжему офицеру и
с дрожью в голосе, чувствуя себя в эту минуту смешным и еще боль­
ше раздражаясь от такого сознания, закричал визгливо:
344


Рассказы
-
Вы уже сказали раз эту гадость и ... и ... не трудитесь повто­
рять! .. Все, что вы говорите, бесчеловечно и гнусно!
Рыжий офицер, глядя сверху вниз на своего неожиданного вра­
га, пожал плечами.
-Вы, верно, молодой человек, нездоровы? Чего вы ко мне при­
цепились?
- Чего? - закричал визгливо Козловский . - Чего? .. А того,
что вы ... что если вы сейчас же не замолчите...
Его уже тянули назад за руки встревоженные неожиданной ссо­
рой офицеры, и он, вдруг закрыв лицо ладонями, разразился гром­
кими рыданиями, сотрясаясь всем телом, точно плачущая женщи­
на, и жестоко, до боли стыдясь своих слез...
<1894>
НОЧ ЛЕГ
В последних числах августа, во время больших маневров,
N-ский пехотный полк совершал большой, сорокаверстный пе­
реход от села Больших Зимовец до деревни Нагорной. День сто­
ял жаркий, палящий, томительный . На горизонте, серебряном от
тонкой далекой пьши, дрожали прозрачные волнующиеся струйки
нагретого воздуха. По обеим сторонам дороги, куда только хватал
глаз, тянулось все одно и то же пространство сжатых полей с тор­
чащими на нем желтыми колючими остатками соломы.
След отряда издали обозначался длинной извилистой и узкой
лентой желтоватой пьши. Солдаты шли, совершенно окутанные ею.
Пьшь скрипела во рту, садилась на вспотевшие лица и делала их
черными. Только зубы да белки глаз сверкали своею белизною на
этих измученных, исхудавших, казавшихся суровыми лицах. Со­
гнувшись под тяжестью ранцев и надетых поверх их скатанных в
кольца шинелей, солдаты шли молча, враздробь, едва волоча уста­
лые ноги. Лишь изредка, когда чей-нибудь штык с лязганьем заде­
вал о соседний штык, из рядов слышалось грубое, озлобленное ру­
гательство. Люди не высыпались и томились от зноя, усталости и
жажды. Некоторые вяло, без всякого аппетита, чтобы только чем­
нибудь сократить время длинного и скучного перехода, жевали на
ходу розданный утром хлеб.
345


А. И. Куприн
Офицеры пши не в рядах - вольность, на которую высшее на­
чальство смотрело в походе сквозь пальцы, - а обочиною, с пра­
вой стороны дороги . Их белые кителя потемнели от пота на спинах
и на плечах. Ротные командиры и адъютанты дремали, сгорбив­
шись и распустив поводья, на своих худых, бракованных лошадях .
Каждому хотелось как можно скорее во что бы то ни стало дойти
до привала и лечь в тени.
Поручик Авилов, болезненный, молчаливый и нервный мо­
лодой человек, шел против первого ряда своей одиннадцатой
роты . Новые сапоги сильно жали ему ноги, портупея оттягивала
пл ечо, в голове мягко и тяжело билась кровь. Но более всего
угнетала Авилова всегда овладевавшая им во время похода ту­
пая скука, от которой он старался избавиться каким-нибудь мел­
ким занятием . То он срывал с придорожной ивы гибкий хлыст и
отчищал его зубами и ногтями от коры, то старательно сшибал
шашкою пунцовые головки колючего репейника, то, наметив
вдали какой-нибудь пункт, старался угадать , сколько до него
шагов, и потом проверял себя. Наконец, когда все это ему надо­
едало, он принимался «мечтать», как, бывало, делал еще в кор­
пусе за всенощной, чтобы убить время. Он мысленно спрашивал
себя: «Ну, о чем же теперь?» - и начинал перебирать в уме все,
что могло бы ему доставить удовольствие или что раньше заин­
тересовало его воображение в сл ышанном и прочитанном. Иног­
да он представлял себя известным путешественником вроде
Пржевальского или Елисеева. Он собирал экспедицию из отваж­
ных, закаленных в перенесении трудов и опасностей авантюрис­
тов, которые трепетали перед одним его взглядом . Он открывал
неизведанные еще острова и земли и водружал на них русский
флаг. Имя его гремело по всему свету. Когда он возвращался в
Россию, ему устраивали шумные встречи. Женщины бросали ему
цветы и в восхищении шептали одна другой: «Вот он, вот тот,
самый знаменитый!» Иногда он воображал, что маневры уже
окончились и он идет со своей ротой на вольные работы к како­
му-нибудь помещику, баснословно богатому и непременно с ари­
стократическим именем . У помещика есть дочь - бледная, за­
думчивая красавица. Светские кавалеры давно опротивели ей
своей бесцветной пустотой, и она с первого взгляда же влюбля­
ется в простого пехотного поручика, бедного и гордого, посто­
янно замкнутого в себе, «с печатью разочарования на челе». Лун-
346


Рассказы
ная ночь, свидание в старом запущенном саду, пламенные призuа­
ния в любви" . «Нам необходимо расстаться, - говорит мрачно
Авилов, - ты богата, а я нищий, мы не будем никогда счастливы».
Помещичья дочь плачет у него на груди, он утешает ее. Из-за кус­
тов неожиданно появляется сам помещик, растроганный, со слеза­
ми на глазах. «Дети мои, - говорит помещик, - я хочу, чтобы вы
любили друг друга. Не деньги, а истинная любовь приносит людям
счастье». С этими словами он благословляет влюбленных; все трое
обнимаются и плачут. Через несколько дней в приказе по полку
товарищи с удивлением и завистью читают, что поручик Авилов,
рапортом за No таким-то, просит разрешения на вступление в пер­
вый законный брак с девицею, княжною Зэт" .
Порою фантазия так ярко рисовала ему эти сцены, что и доро­
га, и пьшь, и серые, однообразно шагающие ряды солдат переста­
вали для него существовать . Он шел с низко опущенной головой, с
неопределенной улыбкой на губах, с расширившимися и потемнев­
шими неподвижными глазами. Несколько верст уходили незамет­
но, и когда Авил ов просыпался от своих грез, перед ним уже рас­
стилалась совершенно новая местность.
Вечерние тени удлинились . Солнце стояло над самой чертой
земли, окрашивая пьшь в яркий пурпуровый цвет. Дорога пошла
под гору. Далеко на горизонте показались неясные очертания леса
и жилых строений.
Навстречу отряду тянулся бесконечный крестьянский обоз. При
приближении солдат хохлы медленно, один за другим, сворачива­
ли своих громадных, серых, круторогих, ленивых волов с дороги и
снимали шапки . Все они, как один, бьши босиком, в широчайших
холщовых штанах, в холщовых же рубахах. Из расстегнуть1х воро­
тов рубах выглядывали обнаженные шеи, темно-бронзовые от за­
гара и покрытые бесчисленными мелкими морщинами.
По мере того как солдаты проходили мимо обоза, из рядов сы-
пались нетерпеливые вопросы:
- Дядька, а далеко еще до Нагорной?
- Земляк, сколько верст осталось до Нагорной?
- Что, бращы, это там Нагорная видна?
Хохлы, лениво, с расстановкой отвечали, что до Нагорной «вер­
сты три або четыре, мабудь, е, с гаком». Солдаты ободрялись, под­
нимали выше головы и невольно прибавляли шагу.
347


А. И. Куприн
Через четверть часа внизу, в глубокой лощине, блеснула синяя
широкая лента реки. Солнце село. Запад пьшал целым пожаром ярко­
пурпуровых и огненно-золотых красок; немного выше эти горячие
тона переходили в дымно-красные, желтые и оранжевые оттенки, и
только извилистые края прихотливых облаков отливали расплавлен­
ным серебром; еще выше смугло-розовое небо незаметно переходи­
ло в нежный зеленоватый, почти бирюзовый цвет. Тонкий серп мо­
лодого месяца, бледный, едва заметный, стоял посреди неба; первые
звезды начинали робко поблескивать в вышине.
-
Господа офицеры, по местам ! Барабанщики, поход! -
закричал в голове отряда раскатистый начальнический голос.
Один за другим, в разных местах длинной колонны, глухо заро­
котали барабаны. Солдаты бегом заскакивали в ряды, поправляя
на ходу толчком спины и плеч ранец и подпрыгивая, чтобы попасть
в ногу. Офицеры, обнажая на ходу шашки, поспешно отыскивали
свои места.
Наклон дороги сделался еще круче. От реки сразу повеяло сы­
рой прохладой. Скоро старый, дырявый деревянный мост задро­
жал и заходил под тяжелым дробным топотом ног. Первый бата­
льон уже перешел мост, взобрался на высокий, крутой берег и шел
с музыкой в деревню. Гул разговоров стоял в оживившихся и вы­
ровнявшихся рядах.
- Федорчук, не пьши... Подымай, бисов сын, ноги.
- А что, Шаповалов, ловкая у тебя в Зимовицах бьша хозяйка?
А? Как она яво, братцы мои, уфатом!
-Не лезь.
- Очень просто. Потому что он сичас с руками.
- Уж это беспременно, ребята: как вечером небо красное - к
завтрашнему жди ветра.
- Эй, третий взвод, кто за хлебом? Смотри, черти, опять про­
зеваете!
-
Подержи, земляк, ружье, я шинель поправлю. А любезная
эта самая вешшь - маневра! Куда лучше, чем, например, ротная
школа.
- Не отставай, четвертый взвод! Дохлые!
С пригорка бьша видна вся деревня. Белые мазаные хатенки,
тонущие в вишневых садках, раскинулись широко в огромной до­
лине и по ее склонам. За крайние хаты высыпала пестрая толпа,
большею частью баб и ребятишек, посмотреть на «москалей». За-
348


Рассказы
певала одиннадцатой роты, ефрейтор Нога, самый голосистый во
всем полку, не дожидаясь приказания начальства, выскочил впе­
ред, попал в такт, оглянулся на идущих сзади, сбил шапку на заты­
лок и, приняв небрежно хмурый вид, преувеличенно широко раз­
махивая правой рукой, запел:
Зима люта-ая проходить,
Весына-красна настаеть,
Весна-красна д'настаеть,
У солдата сердце мреть .
Сто здоровых голосов оглушительно подхватили припев, и каж­
дый солдат, проходя с притворно равнодушным видом перед гла­
зами изумленной толпы, чувствовал себя героем в эту минуту. «Это
все мужичье, разве они что-нибудь понимают? Им военная служба
страшнее самого черта: и бьют, мол, там, и на ученье морят, и из
ружья стреляют, и в походы на турков водят. А я вот ничего этого
не боюсь, и мне на все наплевать, и никакого я на вас, мужи­
ков, внимания не о бращаю, потому что мне некогда, я своим
солдатским делом занят, самым важным и серьезным делом в мире».
Эту мысль Авилов читал на всех лицах, начиная от запевалы и кон­
чая последним штрафованным татарином, и сам он, против воли,
проникался сознанием какой-то суровой лихости и шел легкой, плы­
вущей походкой, высоко подняв голову и вьшрямив грудь.
Нам ученье чижало,
Между проч-чим ничего! -
пел Нога, коверкая из молодечества слова и подкрикивая хору же­
сточайшим фальцетом. Никто не думал больше о натертых ногах и
об ранцах, наломивших спины. Люди давно уже издали заметили
четырех «своих» квартирьеров, идущих роте навстречу, чтобы сей­
час же развести ее по заранее назначенным дворам . Еще несколько
шагов, и взводы разошлись, точно растаяли, по разным переулкам
деревни, следуя с громким хохотом и неумолкающими шутками
каждый за своим квартирьером .
Авилов нехотя, ленивыми шагами доплелся до ворот, на кото­
рых мелом бьша сделана крупная надпись: «кватера Поручика аве­
лова». Дом, отведенный Авилову, заметно отличался от окружаю-
349


А. И. Куприн
щих его хатенок и размерами, и белизною стен, и железной кры­
шей . Половина двора заросла густой, выше человеческого роста
кукурузой и гигантскими подсолнечниками, низко гнувшимися под
тяжестью своих желтых шапок. Около окон, почти закрывая про­
стенки между ними, подымались длинные тонкие мальвы со свои­
ми бледно-розовыми и красными цветами.
Денщик Авилова, Никифор Чурбанов - ловкий, веселый и бе­
зобразный, точно обезьяна, солдат, - уже раздувал на крьшьце
снятым с ноги сапогом самовар. Увидя барина, он бросил сапог на
землю и вытянулся.
- Сколько раз я тебе повторял, чтобы ты не раздувал сапогом,
- сказал брезгливо Авилов. - Покажи, где здесь пройти .
Денщик отворил дверь из сеней направо. Комната бьша про­
сторная и светлая; на окнах красные ситцевые гардинки; диван и
стулья, обитые тем же дешевым ситцем; на чисто побеленных сте­
нах множество фотографических карточек в деревянных ажурных
рамах и два олеографических «приложения»; маленький пузатый
комод с висящим над ним квадратным тусклым зеркалом и, нако­
нец, в углу необыкновенно высокая двухспальная кровать с целой
пирамидой подушек - от громадной, во всю ширину кровати, до
крошечной думки. Пахло мятою, любистком и чабрецом. В Мало­
россии пучки этих трав всегда втыкаются <<ДЛЯ духу>> за образа.
Авилов стянул с себя об спинку кровати сапоги и лег, закинув
руки за голову. Теперь ему стало еще скучнее, чем на походе. «Ну,
вот и пришли, ну и что же из этого? - думал он, глядя в одну точку
на потолке. - Читать нечего, говорить не с кем, занятия нет ника­
кого . Пришел, растянулся, как усталое животное, выспался, а опять
завтра иди, а там опять спать, и опять идти, и опять, и опять." Раз­
ве заболеть да отправиться в госпиталь?»
Темнело. Где-то близко за стеною торопливо тикал маятник
часов. Со двора слышалось, как всей грудью и подолгу не переводя
духу раздувал Никифор уголья в самоваре. Вдруг Авилову пришла
в голову мысль искупаться.
- Никифор! - крикнул он громко.
Никифор поспешно вошел, хлопая дверьми и стуча надетыми
уже сапогами, и остановился у порога.
- Здесь река есть? - спросил Авилов.
-Так точно!
-Ачто, если бы выкупаться? Как ты думаешь?
350


Рассказы
-Так точно, можно, вашбродь, - немедленно согласился ден­
щик .
- Да ты наверное говори. Может быть, грязно?
- Так точно, страсть - грязно, вашбродь. Так что - прямо
болото . Даве кавалерия лошадей поила, так лошади пить не хотят.
- Ну и дурак! А ты вот что скажи мне".
Авилов запнулся. Он и сам не знал, что спросить. Ему просто
не хотелось оставаться одному.
- Скажи мне". Хозяйка хорошенькая?
Денщик засмеялся, отер рукавом губы и с конфузливым видом
отвернул голову к стене.
- Ну? - нетерпеливо поощрил Авилов.
- Так что ". Не могу знать". Они - ничего, вашбродь ". хоро-
шенькие". вроде как монашки.
- А муж старый? Молодой?
- Не очень старый, вашбродь . Так точно, молодой. Он писа-
рем здесь, муж евонный, служит.
,
-
Писарем? А почему же как монашка? Ты с ней разговари­
вал?
- Так точно, разговаривал. Я говорю, смотрите, сейчас барин
мой придет, так чтобы у вас все в порядке бьшо ."
-Ну, а она?
- Она что ж? Она повернулась, да и пошла себе. Сердитая.
- Амужеедома?
- Дома. Только теперь его нет, -ушел куда-то.
-
Ну, хорошо. Давай самовар да поди скажи хозяйке, что я
прошу ее на чашку чаю. Понимаешь?
Через несколько минут Никифор внес самовар и зажег свечи.
Заваривая чай, он произнес:
- Ходил я сейчас" . к хозяйке-то ".
-Нуичто же?
-Сказал.
-Ну?
- Она говорит: оставьте меня, пожалуйста, в покое. Никакого,
говорит, мне вашего чая не надо .
- И черт с ней! - решил Авилов, зевая. - Наливай чай!
Он молча поужинал холодной говядиной и яйцами и напился
чаю. Никифор так же молча ему прислуживал. Когда офицер кон­
чил чай, денщик унес самовар и остатки ужина к себе в сарай.
351


А. И. Куприн
Авилов разделся и лег. Как всегда после сильной усталости -
ему не спалось. Из-за стены по-прежнему слышалось однообраз­
ное тиканье часов и какой-то странный шум, похожий на то, как
будто бы два человека разговаривали быстрым и сердитым шепо­
том. В окне, прямо перед глазами Авилова, на темно-синем небе
отчетливо рисовался недалекий пирамидальный тополь, стройный,
тонкий и темный, а рядом с ним, сбоку, ярко-желтый месяц. Едва
Авилов закрывал веки, перед ним тотчас же назойливо вставала
скучная картина похода: серые комковатые поля, желтая пьmь, со­
гнутые под ранцами фигуры солдат. На мгновение он забывался,
и, когда опять открывал глаза, ему казалось, что он только что спал,
но сколько времени - минуту или час - он не знал. Наконец ему
удалось на самом деле заснуть легким, тревожным сном, но и во
сне он слышал быстрое тиканье маятника за стеной и видел скуч­
ную дневную дорогу.
Часа через полтора Авилов вдруг опять почувствовал себя ле­
жащим с открытыми глазами и опять спрашивал себя: спал он, или
это только была одна секунда полного забвения, отсутствия мыс­
ли? Месяц, уже не желтый, а серебряный, поднялся к самой вер­
хушке тополя. Небо стало еще синее и холоднее. Порою на месяц
набегало белое, легкое, как паутина, облачко, и вдруг все оно осве­
щалось оранжевым сиянием . Быстрый, сердитый шепот, который
Авилов слышал давеча за стеною, перешел в сдержанный, но до­
вольно громкий разговор, похожий на ссору, вот-вот готовую про­
рваться в озлобленных криках. Авилов прислушался. Спорили два
голоса: мужской - низкий, то дребезжащий, то глухой, точно из
бочки, какой бывает только у чахоточных пьяниц, и женский -
очень нежный, молодой и печальный . Голос этот на мгновение
вызвал в голове Авилова какое-то смутное, отдаленное воспоми­
нание, но такое неясное, что он даже и не остановился на нем.
- Спать я тебе не даю? - спрашивал мужчина с желчной ирони­
ей. - Спать тебе хочется? А если ты меня, может быть, на целую жизнь
сна решила? Эrо ничего? А? У, под-длая! Спать хочется? Да ты, дрянь
ты этакая, ты еще дышать-то смеешь ли на белом свете? Ты ...
Мужчина внезапно раскашлялся глухим, задыхающимся каш­
лем. Авилов долго слышал, как он плевал, хрипел и ворочался на
постели. Наконец ему удалось справиться с кашлем.
- Тебе спать хочется, а я, как овца, по твоей милости кашляю...
Вот погоди, ты меня и в гроб скоро вгонишь... Тогда выспишься, змея.
352


Рассказы
- Да вольно же вам, Иван Сидорыч, водку пить, - возразил
печальный и нежный женский голос. - Не пили бы, и грудь бы не
болела.
- Не пить? Не пить, ты говоришь? Да ты это что же? Я твои
деньги, что ли, в кабаке оставляю? А? Отвечай, твои?
- Свои, Иван Сидорыч, - покорно и тихо ответила женщина.
- Ты в дом принесла хоть грош какой-нибудь, когдая тебя брал-
то? А? Хоть гривенник дырявый ты принесла?
- Да вы ведь сами знали, Иван Сидорыч, я девушка бьша бед­
ная, взять мне бьшо неоткуда. Кабы у меня родители богатые ...
Мужчина вдруг засмеялся злобным, презрительным долгим хо­
хотом и опять раскашлялся.
-
Бе-едная? - спросил он ядовитым шепотом, едва переводя
дыхание. - Бедная? Это мне все равно, что бедная. А ты знаешь,
какое у девушки богатство? Ты это знаешь?
Женщина молчала.
·
- Ежели она себя соблюла, вот ее богатство! Че-е-есть! Ты это­
го слова не слыхала? Что? Я тебя спрашиваю, ты это слово слыха­
ла или нет? Ну?
- Слыхала, Иван Сидорыч...
-
Врешь, не слыхала. Кабы ты слыхала, ты сама бы честная
бьша. А я разве тебя честную замуж взял? Ну?
- Что же, Иван Сидорыч, я как перед Богом... Моя вина... Пя­
тый год прошу прощения у вас.
Она заплакала тихо, тоненько и жалобно. Но ее слезы только
еще более раздражили мужа. Он от них пришел в ярость .
- И десять лет проси - не прощу. Никогда я тебя, развратни­
ца, не прощу. Слышишь, никогда! .. Зачем ты мне не призналась?
Зачем ты меня обманывала? Ага! Ты думала, я чужие грехи буду
покрывать? Вот, мол, дурак, слава Богу, нашелся, за честь сочтет
чужими объедками пользоваться. Да ты знаешь ли, тварь, я на ку­
печеской дочке мог бы жениться, если бы не ты ... Я бы карьеру
свою теперь сделал. Я бы...
- Да ведь не сама я, Иван Сидорыч, - отвечала, всхлипывая,
женщина, - не своей охотой я пошла-то за вас. Вы сами знаете,
как меня маменька била в то время.
Это оправдание довело мужчинудо бешенства. Он опять страш­
но закашлялся, и в промежутках между приступами кашля Авилов
услышал целый поток озлобленной скверной ругани. Потом вдруг
353


А. И. Куприн
в соседней комнате раздался резкий и сухой звук пощечины, за ним
другой, третий, четвертый, и в ночной тишине посыпались беспо­
щадные, рассчитанные, ожесточенные удары. А затем как-то все
сразу смолкло. Стало так тихо, что можно бьшо расслышать писк
червяка, точившего дерево. Авилов лежал, широко раскрыв глаза;
сердце его учащенно билось от какого-то жуткого, грустного и
жалостливого чувства. Потом он услышал тихий голос женщины,
заглушаемый сдержанным плачем.
- Боже мой, Господи, - причитала она, рыдая, скрежеща зу­
бами и захлебываясь от слез, - отчего ты мне не пошлешь смерти
мучительной? Ведь пять лет... пять лет каждая ночь не обойдется
без попреков. Хотя убил бы меня сразу, изверг! За что ты меня тер­
заешь? За что? Разве я не слуга тебе? Разве я не твоя раба? Ну, хоть
бы одну ноченьку ты из меня души моей не выматывал. Одну толь­
ко ночь! Что же ты думаешь, я того , проклятого, любила? Пусть
его Господь покарает за меня позорной смертью. Если бы я встре­
тила его, задушила бы, вот так, пальцами бы своими задушила! ..
Жизнь он мою загубил, негодяй! Двадцать пять лет мне, я уж ста­
рухой стала ... Моченьки моей нет!
Долго Авилов слушал эти страстные, отчаянные жалобы, все
стараясь припомнить, где он раньше слышал похожий голос, и вдруг
неожиданно, сразу, заснул крепким здоровым сном, без всяких ви­
дений.
Под утро он опять проснулся. Месяца уже не бьшо видно. Небо
из темно-синего сделалось светло-серым. Авилов с удивлением
опять услышал за стенкою те же голоса.
-
Милая моя, дорогая, - говорил мужчина растроганным,
ослабевшим голосом, - если бы не это , как бы я тебя любил-то! То
есть ветру на тебя дохнуть не позволил бы. Барыней бы у меня бьша,
вот что .
-Ах, Иван Сидорыч, ну, простите вы меня наконец. Ну, будем
как люди, как все... На что уж я вам послушна, а тогда вот, кажет­
ся, мысли бы ваши угадывала...
Наступило молчание, и Авилов услышал за стеною звуки про­
должительных поцелуев.
- Ну хорошо, ну хорошо, -заговорил ласково и успокоитель­
но мужчина. - Ну будет, будет... Ты думаешь, мне самому сладко?
У меня сердце кровью обливается, а не то что ... Голубка моя.
И опять до ушей Авилова донесся долгий поцелуй.
354


Рассказы
-
Да, вот вы говорите - хорошо, - прошептала женщина,
слегка задыхаясь, - а завтра опять... Уж сколько раз вы обеща-
лись не попрекать больше, а сами ... Перед образами божились
сколько раз...
- Ну будет, ну перестань ... Ты мне только скажи, ты того-то,
тогдашнего, не любишь ведь? Правда?
-Ах, Иван Сидорыч, ну что вы спрашиваете? Да я зарезала бы
его своими руками, если бы только встретила где!..
Разговор за стеной затих, понизился до шепота, все чаще слы­
шались поцелуи и подавленный, счастливый смех Ивана Сидоро­
вича.
Сон опять начал сковывать Авилова, но он боролся с ним и все
старался припомнить, где он слышал такой же голос? Порою он
уже вот-вот готов бьш вспомнить, но мысли его рассеивались и
путались, как всегда у засыпающего человека ... Наконец, совершен­
но засыпая, он вспомнил.
Это бьшо лет шесть тому назад. Он - только что произведен­
ный тогда в офицеры - приехал на лето к своему дяде в имение, в
Тульскую губернию. Скука была в деревне страшная, и Авилов
постоянно и усиленно искал хоть какого-нибудь развлечения. Охо­
та, рыбная ловля давно надоели, ездить верхом бьшо слишком жар­
ко.
Вероятно, от скуки он однажды обратил внимание на дядину
горничную Харитину, высокую, сильную девушку, тихую и серьез­
ную, с большими синими, постоянно немного грустными глазами.
Как-то вечером, встретившись с Харитиной в сенях, Авилов обнял
ее. Девушка молча отбросила его руки от своей груди и так же мол­
ча ушла. Офицер смутился и, озираясь, на цыпочках, с красным
лицом и бьющимся сердцем прошел в свою комнату.
Недели две спустя, в жаркий, истомный июньский полдень,
Авилов лежал на краю громадного густого сада, на сене, и читал.
Вдруг он услышал совсем близко за своею спиной легкие шаги .
Он обернулся и увидел Харитину, которая, по-видимому, его не
замечала.
- Ты куда собралась, Харитина? - окликнул ее Авилов.
Она сначала испугалась, потом сконфузилась.
- Я тут... вот... купалась сейчас...
Авилов подошел к ней, тревожно оглянулся по сторонам и об­
нял ее. Она молча, опустив глаза и покраснев, уперлась руками в
355


А. И. Куприн
его грудь и делала усилия оттолкнуть его . Офицер все крепче при­
тягивал девушку к себе, тяжело дыша и торопливо целуя ее волосы
и щеки.
Харитина сопротивлялась долго, с молчаливым упорством и
озлоблением. Она бьша очень сильна. Авилов начал изнемогать и
хотел уже выпустить девушку, как вдруг она страшно побледнела,
руки ее бессильно упали вниз, глаза закрьшись.
Очнувшись, она принялась истерично плакать. Все утешения и
обещания Авилова бьши напрасньi. Он так и ушел из сада, оставив
Харитину бившейся в рыданиях на траве.
Она об этом случае никому не сказала ни слова и только стара­
тельно Избегала встреч с Авиловым.
Да, впрочем, и сам Авилов через четыре дня уехал из деревни,
по телеграмме матери, неожиданно заболевшей.
С тех пор он не видал Харитины, и только сейчас голос женщи­
ны за стеной слегка ему ее напомнил, слегка - потому, что Авилов
не успел еще разобраться в своих воспоминаниях, как уже опять
заснул крепким утренним сном .
- Вашбродь, вставайте! Вставайте, вашбродь. Уж ротный ко­
мандир пошодши к роте! - будил Никифор разоспавшегося Ави­
лова, тряся его, с должным, однако, почтением, за плечо.
- Мм ... а самовар? - промычал Авилов, с трудом раскрывая
глаза.
- Никак нет! Вещи все отправлены: фельдфебель приказали. Я
уж вас, почитай , целый час будил : изволили ругаться и сказали,
что чаю не будете пить.
Авилов сделал наконец над собою усилие, быстро вскочил с
постели и стал поспешно одеваться. Он боялся опоздать. Поспеш­
но плеснув несколько раз на лицо водою, едва застегнув сюртук,
он побежал к сборному месту, на ходу надевая шарф с кобуром и·
шашку.
Батальоны уже стояли правильными черными четырехугольни­
ками вдоль широкой улицы, рядом, один около другого. Авилов
поспешно вступил в свое место, стараясь не встречаться глазами с
укоризненным взглядом командира.
Небо бьшо ясное, чистое, нежно-голубого цвета. Легкие белые
облака, освещенные с одной стороны розовым блеском, лениво
пльши в прозрачной вышине. Восток алел и пламенел, отливая в
иных местах перламутром и серебром. Из-за горизонта, точно ги-
356


Рассказы
гантские растопыренные пальцы, тянулись вверх по небу золотые
полосы от лучей еще не взошедшего солнца.
Через десять минут из-за правого фланга выехал на своем гро­
мадном сером мерине полковой командир. Его голос оживленно и
явственно раздался в утреннем воздухе.
- Здорово, первый ба-тальо-он!
- Здра-жла-ва-со !" - весело и бодро крикнули четыреста мо-
лодых голосов.
Он объехал таким образом все батальоны, затем выехал перед
середину полка, шагов на пятьдесят, откинулся телом назад и, за­
кинув вверх гол ову, молодцеватым, радостным гол осом скоман­
довал:
- Под знамена! Ша-а-ай! На кра-у-ул!
Батальоны брякнули ружьями и замерли. Прозрачно и резко
разносясь в воздухе, раздались звуки встречного марша. Знамя,
обернутое сверху кожаным футляром, показалось над рядами, мер­
но колыхаясь под звуки музыки . Того, кто его нес, не было видно.
Потом оно остановилось, и музыка замолкла.
Полк вытянулся в длинную, узкую колонну и двинулся. Солда­
ты шли бодро, радуясь свежему, веселому утру, отдохнувшие и сы­
тые. Всем хотелось петь, и когда Нога своим звонким, сильным
голосом затянул:
Ой да из-под горки, ой из-под крутой
Ехал майор молодой, -
солдаты подхватили припев особенно дружно и согласно.
Извиваясь длинной лентой, полк одну за другой проходил ули­
цы большого села. Авилов издали узнал дом, в котором он провел
ночь. У калитки его стояла какая-то женщина с коромыслом на пле­
че, в темном платье, с бель1м платком на голове. «Это, должно быть,
моя хозяйка, - подумал Авилов, - интересно на нее взглянуть».
Когда он сравнялся с нею, женщина быстро, точно от внезап­
ного толчка, обернулась назад и встретилась глазами с Авиловым.
Он сразу узнал ее. Это бьша несомненно Харитина: те же глубокие,
кроткие глаза, то же серьезное и печальное лицо".
И она его тотчас же уз нала. В глазах ее попеременно отрази­
лись и изумление, и гнев, и страх, и презрение ". o)la побледнела, и
ее ведра упали вместе с коромыслом на землю, дребезжа и катясь.
357


А. И. Куприн
Авилов обернулся. Тяжелая, острая скорбь внезапно охватила
его, точно кто-то сжал грубой рукой его сердце. И почему-то в то
же время он показался себе таким маленьким-маленьким, таким
подленьким трусишкой. И, чувствуя на своей спине взгляд Хари­
тины, он весь съежился и приподнял вверх плечи, точно ожидая
удара.
А рядом с ним - справа, слева, впереди, сзади - здоровые го­
лоса орали с гиканьем, визгом и пронзительным свистом:
<1895>
Здравствуй, Саша, здравствуй, Маша,
Здравствуй, милая моя...
ПОСЛЕДНИЙ ДЕБЮТ
Посвящ. Н. О. С- ой
Я, раненный насмерть, играл,
Гладьяторов бой представляя...
Ге йие
Антракт между третьим и четвертым действиями кончался. Ка­
пельмейстер Иван Иванович фон Геккендольф только что добрал­
ся до самого интересного места увертюры, изображавшей очень
наглядно плач иудеев в пленении вавилонском.
Иван Иванович ужасно любил такие пьесы, где все время шла
отчаяннейшая фуга, - где жалобное рыдание флейт смешивалось
с патетическими восклицаниями кларнета, где гудел самым безжа­
лостным образом тромбон и все покрывалось глухим рокотанием
турецкого барабана, где музыканты, приведенные в ужас этим хао­
сом звуков и готовые положить инструменты, кидали на капель­
мейстера взоры, полные самого мрачного, безнадежного отчаяния...
Тогда Иван Иванович производил чудеса: он бросался из сто­
роны в сторону, делал самые трудные телодвижения, удивляя пуб­
лику своею гибкостью, и, наконец, красный от усталости и волне­
ния, обводил зрителей торжествующим взором, когда инструмен­
ты сливались в общем хоре.
358


Рассказы
На этот раз публика не могла отдать должного удивления му­
зыкальным подвигам Ивана Иваныча, потому что все бьши заня­
ты разговорами о драме, которая IWia в первый раз. Называли впол­
голоса имя автора и указывали на литерную ложу, где сидел моло­
дой человек с растрепанной шевелюрой .
На сцене IWia суматоха. Алексей Трофимович Петунья, испол­
нявший одновременно должность и декоратора, и машиниста, и
сценариуса, бьш в страшном волнении.
-Опускайте, опускайте кулисы-то! - кричал он, бегая без сюр­
тука по сцене. - Да тише, осторожнее, говорят вам ! Послушай,
ты, баранья голова, как тебя звать?
-
А Кириллом, - отвечал, усмехаясь, кудрявый рослый па­
рень .
-Так ты, голубчик Кирилл, сбегай сейчас вниз, в кассу. Спро­
си у Андрей Филипыча мой саквояж, понимаешь? Ну, мешочек та­
кой, маленький, кругленький ". Да ты пошевеливайся, бегом! Ну,
что вы там заснули? Где же река-то? Николай Антонович, вы реку
позабьши, давайте реку!
- Пущай висит, - отвечал сверху грубый голос, - таперя ку­
лисы мешают, тады легше будет.
-
А вы, Николай Антонович, в ал починили? ПроIWiый раз
Анемподистов четырнадцать зубцов сломал . Александр Петрович,
я просто не знаю, что мне делать, облака истерзаны в клочки, река
просвечивает, кулисы старые, гнилые ...
Последние слова относились к антрепренеру и директору труп­
пы, быстро проходившему через сцену с хлыстом в руке. Это бьш
высокий, статный мужчина лет тридцати пяти . Лицо его, обрам­
ленное густою гривой черных волос, живописно падавших на пле­
чи, носило печать какой-то гордой, самоуверенной силы. Особен­
но хороши бьши его большие, серые, холодные глаза, тяжелый
взгляд которых не могли выдержать многие, даже очень решитель­
ные люди.
- О братите, пожалуйста, внимание, - вопил Алексей Трофи­
мович, жестикулируя самым отчаянным образом. - Андрюшка
опять запил, старые кулисы никуда не годятся, могут упасть, раз­
бить кому-нибудь голову".
- Потом, потом, - прервал рассеянно Александр Петрович. -
Где Гольская?
359


А. И. Куприн
- Оне в уборной-с, если не ошибаюсь, - отвечал Алексей Тро­
фимович и опять побежал раздавать приказания.
Поднявшись наверх, Александр Петрович остановился перед
маленькой крашеной дверью и постучал.
- Кто там? Войдите! - раздался за дверью приятный женский
голос.
Лидия Николаевна Гольская бьша красавица.
Трагик Анемподистов, игравший на сцене под псевдонимом
Фальери и поразивший купчих в самое сердце краткой, но ядови­
той эпиграммой:
Фигура
Без тюрнюра! -
всякий раз, когда заходила речь о Лидии Николаевне, закатывал
глаза под лоб так, что несколько минут в орбитах вращались одни
громадные белки, и восклицал хрипящим басом: «Богиня ! Класси­
ческая богиня!» Действительно, тонкие правильные черты лица,
классический профиль и будто мраморная, прозрачно-матовая блед­
ность лица Гольской позволяли дать ей это название.
При входе антрепренера Лидия Николаевна сделал а порывис­
тое движение вперед, но опять опустилась в кресло, и только гус­
той румянец залил ее бледные щеки.
- Чем обязана чести видеть вас у себя? - спросила она через
силу, и в тоне ее голоса зазвучали худо скрываемые горечь и пре­
зрение.
Александр Петрович тряхнул гривой черных волос. Этот пря­
мой вопрос ему сильно не понравился, потому что он хотел при­
ступить к объяснению исподволь.
- Я просил бы вас, Лидия Николаевна, оставить, во-первых,
этот тон, который мне неприятен, а затем хотел вам доложить, что
меня положительно возмущают ваши вздохи и безнадежные взгля­
ды. На каком основании это все делается? А сегодня вы, как будто
нарочно, из рук вон плохо играете. Хорошо еще, что вас любит
публика, а то ведь провалили бы пьесу, окончательно провалили
бы ". Чисто женская логика! Разозлится на одного человека, а дела­
ет неприятности двадцати пяти . Здесь, кроме меня, страдает автор,
страдают ваши товарищи; я уверен, три четверти зрителей не слы­
хали вашего умирающего голоса.
360


Ра ссказы
И он остановился против нее, раздраженный, взволнованный,
ожидающий ответа.
- Александр Петрович, представьте себе, - заговорила нако­
нец Лидия Николаевна прерывающимся голосом, - представьте
себе женщину, которая полюбила горячо и сильно, полюбила в пер­
вый раз в жизни.
Александр Петрович сделал нетерпеливое движение.
-
Подождите немного! Представьте себе дальше, что она от­
дала все, что только может отдать женщина, а он надругался над
этой горячей, слепою любовью, бросил эту женщину на произвол
судьбы. И представьте себе, Александр Петрович, что этой женщи­
не приходится развлекать тысячную толпу именно в то время, ког­
да она, быть может, близка к самоубийству или к безумию!
- Ну вот! Я так и знал, - прервал нетерпеливо антрепренер.
-
И к чему здесь эта напущенная иносказательность, когда вы
могли бы прямо потребовать у меня объяснения? Когда я вам гово­
рил, что я вас люблю, - я говорил от чистого сердца, точно так же,
как и вы". по всей вероятности. Если бы вы меня разлюбили, я не
стал бы ныть и тр ебовать любви! Если бы мне бьшо тяжело, я по­
весился бы на первой балке моего театра; если бы меня мучила за­
висть и зл оба против моего соперника, я не стал бы сдерживаться,
а сделал бы то, что мне хотелось бы сделать : разбил бы, например,
кому-нибудь голову вот этим самым графином ".
-Александр Петрович, - возразила Гольская, - вы забывае­
те, кажется, что я женщина, что".
- Ах, не все ли равно! Я, признаюсь, не понимаю, совершенно
не понимаю сентиментальных пошляков, которые уверяют, что раз
сошлись мужчина и женщина, между ними возникает какое-то вза­
имное нравственное обязательство. Стыдитесь, Лидия Николаев­
на! Так простительно думать девицам, которые, заслышав в словах
мужчины намек на любовь, тащат его к брачному сожительству! Я
вам понравился, вы мне понравились, - это, по-вашему, естествен­
но? А разве не естественно и то, что вы мне перестали нравиться?
- Александр Петрович! А ваши клятвы, обещания? Вспомни­
те, как вы призывали все, что еще для вас осталось святого, в сви­
детели вашей любови!
- Что ж из этого? Или вы думаете, я сделан из дерева? Страсть,
которая одинаково палила и меня и вас, заставила бы всякого на
моем месте клясться точно так же, как клялся я! Ну, хорошо, поло-
361


А. И. Куприн
жим, я должен бьm сдержать эти клятвы; да неужели вам будет при­
ятн о, если я начну снова уверять вас в своей любви, после того как
сказал вам, и очень ясно, что вы мне перестали нравиться? А ведь
вы должны со мной согласиться, что я не могу по произволу вызы­
вать в себе нежные чувства!
- Александр Петрович, вы хотя бы вспомнили, что я должна
сделаться матерью, - прошептала, отворачиваясь, Лидия Нико­
лаевна ...
Она так бьmа хороша в этом замешательстве, что у антрепрене­
ра мелькнула на мгновение мысль: а ведь я могу еще ее уверить, -
скажу, что хотел испытать. Но это бьmо только на мгновение; он
отогнал соблазнительную мысль и отвечал суровым тоном:
- Ну что же-с? Обеспечить законным образом существ ование
ребенка? Этого вам хочется? С удовольствием".
Он не успел докончить фразы. Оскорбленная женщина встала с
кресла и, задыхаясь от гнева, произнесла почти шепотом:
-Вон!
Это «вон!» бьmо сильное громкого крика. Человек, никогда, ни
при каких обстоятельствах не терявшийся, покорно вышел, пону­
рив голову.
Лидия Николаевна долго смотрела на затворившуюся дверь и
почти без чувств опустилась в кресло. Тяжелые мысли, как кош­
мар, проносились и путались в ее голове, а вместе с ними создава­
лось и зрело какое-то ужасное решение.
- Ваш выход, Лидия Николаевна, - раздался через некоторое
время сиплый тенор Вальцова, первого комика и не последнего
шулера на все руки, как называл его язвительный Анемнодистов,
- поскорее, пожалуйста.
Она сумела победить волнение, недар�м она бьmа превосход­
ной артисткой, и сухо, но твердо отвечала:
- Иду! " Скажите, что иду.
На сцене было душно. Шел последний акт, в котором молодая
девушка, обманутая возлюбленным (эту роль исполнял антрепре­
нер) и осыпанная незаслуженными упреками, принимает яд и уми­
рает, унося в могилу проклятия тому, кого она так сильно любила.
Гольская стояла в ожидании своего выхода, прислонившись к ку­
лисе, бледная, с шибко бьющимся сердцем. Кто-то взял и пожал ее
руку. Она услышала над ухом участливый голос режиссера:
-
Вы бледны, как смерть, Лидия Николаевна, не хотите ли
воды?"
362


Рассказы
Она молча, отрицательно покачала головой.
«Начинается, начинается, - со страхом думала Лидия Никола­
евна, - спрошу в последний раз, и он должен ответить, должен под
чужими словами понять мои мучения ... Ах, как стучит сердце ... А
этот противный Анемподистов кричит и кривляется !»
Она дождалась наконец момента, когда Анемподистов, изги­
баясь в судорожных движениях, долженствовавших изображать
гнев , удалился за кулисы, призывая замогильным басом все громы
небесные на чью-то несчастную голову, дождалась резкого шепота
режиссера: «Вам, Лидия Николаевна», - дождалась и вышла.
Она вышла, прекрасная и величественная в своей скорби, и уж
один вид ее заставил вздрогнуть и забиться сотни сердец.
Она ничего не видала, кроме мощной фигуры, неподвижно сто­
явшей посреди сцены, и сама не знала, какое чувство будила в ней
эта фигура: прежнюю ли беззаветную любовь или глубокую нена­
висть и презрение...
«Что он скажет? - проносилось в уме. - Неужели не тронется
это холодное сердце? Скажи, что ты меня любишь, обними меня
по-прежнему, я все отдала тебе, - я тебя любила без конца, без
оглядки... Но разве это возможно, разве осталась для меня какая­
нибудь надежда?.. Вот он что-то говорит ... Нет! Это те же холод­
ные, жестокие слова, та же убийственная, рассчитанная насмеш­
ка...»
Она рыдала, ломая руки, она умоляла о любви, о пощаде. Она
призывала его на суд божий и человеческий и снова безумно, отча­
янно рыдала...
Неужели он не поймет ее, не откликнется на этот вопль отчая­
ния?
И он один из тысячи не понял ее, он не разглядел за актрисой
:J1Се11щи11у; холодный и гордый, он покинул ее, бросив ей в лицо ядо­
витый упрек.
Она осталась одна.
Всем становилось жутко, каждый чувствовал, как по спине у
него пробегала холодная волна.
Суфлер в изумлении захлопнул книгу, - в ней не было ни од­
ного слова, похожего на эти, полные мрачной скорби слова.
Скрипач, начавший бьшо тянуть сурдинку, остановился и зас­
тьш на месте с раскрытыми от ужаса глазами.
А она каким-то надорванным голосом рассказывала историю
своей несчастной погибшей любви, - роптала на небо и просила у
363


А. И. Куприн
него смерти, молилась за человека, разбившего ее жизнь, и призы­
вала на его голову проклятия. В зале царила гробовая тишина, -
каждое слово бьшо слышно с ужасной отчетливостью.
Вдруг Гольская остановилась и медленно подошла к рампе. Она
уже не рыдала, не ломала в отчаянии рук; ясное спокойствие раз­
лилось по ее лицу. В руках у нее сверкал и искрился граненый фла­
кончик с темной жидкостью.
«Ах, какой отвратительный запах ... Страшно ... Надо сделать
усилие ... Горько ... Жжет в груди ...»
Она обвела зрителей большими, изумленными глазами ... поблед­
нела, зашаталась и со страшным, раздирающим душу криком упа­
ла на пол. Восторг и какое-то растерянное недоумение изобража­
лись на бледных лицах зрителей. При гробовом молчании медлен­
но опускался занавес, но - мгновение, и театр задрожал от бури
аплодисментов.
- Гольская! Гольская! - раздавалось отовсюду, раек неистово
шумел и топал ногами, слышались истерические рыдания. Угол за­
навеса дрогнул, кто-то нерешительно выглянул со сцены и скрьшся.
-
Гольская! Гольская! браво! - раздавались неумолкающие
крики; занавес опять колыхнулся, на сцену посыпались венки и бу­
кеты.
Но что это? У рампы показался человек с бледным, испуган­
ным лицом. Он медленно обвел залу помутившимися от слез глаза­
ми и едва слышно произнес дрожащим голосом:
- Господа, Гольской не стало...
<1889>
ПСИХЕЯ
23-го 1юября . Мне каждый мог бы задать очень простой вопрос:
для чего я опять принялся за дневник, который начал и бросил лет
пять тому назад? И в самом деле, нет ничего смешнее мысли писать
дневники и автобиографии. Во-первых, смешно уже то, что у всех у
них одинаковое начало: первым долгом сочинитель всеми святыми
божится, что пишет не для публики, а исключительно для своего
личного удовольствия. Для того, чтобы я, мол, уже будучи масти­
тым старцем, убеленным сединами и окруженным толпою розовых
364


Рассказы
малюток, мог опять пережить и перечувствовать то, что чувство­
вал некогда цветущим юношей, и чтобы одинокая слеза воспоми­
нания ... или как это обыкновенно пишут в этих случаях? И начина­
ет гарцевать и рисоваться, да еще по дороге к этим почтенным се­
динам он тридцать раз перечитывает свои воспоминания, ни кому,
кроме него, не интересные, и перечитывает непременно какому­
нибудь застен чивому и воздушному провинциальному созданию,
которое будет трепетать от наплыва неизведанных ощущений и
потихоньку до слез зевать в платок. Как это , ей-богу, гадко, что
самые умные люди готовы смаковать свои личные мелочно-интим­
ные ощущеньица и находить в них особенный вкус и толк !
Что касается меня, то дневник этот мне чрезвычайно важен, и
читать я его никому уже, конечно, не буду.
Сегодня доктор сказал мне, что при том образе жизни , кото­
рый я веду последние три года, то есть при постоянных голодов­
ках, бессонницах и непосильной, почти лошадиной работе, у меня
может произойти переутомление нервной системы . Как этот мод­
ный доктор ни миндальничал за мои кровные пять рублей (он даже
советовал мне в Крым ехать для развлечения, а мне не на что ка­
лош себе купить!), однако я очень хорошо понял, что мне грозит
сумасшествие. Тем более что все мои почтенные предки бьmи стра­
стными алкоголиками и безумцами . В эту тетрадь я буду записы­
вать все свои мыслишки до тех пор, пока не замечу уже сл ишком
явных несообразностей. А тогда". Тогда либо в больницу, либо,
если хватит воли, пулю в лоб.
26-го иоября . Чья это несправедливость? Я безусловно обладаю
сильным и оригинальным талантом; перед собой-то мне уж рисо­
ваться незачем. В этом убеждении меня укрепляет, конечно, не зо­
лотая медаль, присужденная мне академическим советом, с кото­
рым я имею основание расходиться во взглядах на искусство, и не
отзывы газетных критиков. Я уже не мальчик и умею оценить все
это по достоинству, потому что <<Людская честь бессмысленна, как
сою>. Но я чувствую в себе присутствие мощного, напряженного
творчества, взгляд мой быстро и точно ул авливает мельчайшие
детали предметов; наконец, мне никогда еще не приходилось наси­
ловать своего воображения, чем так страдают художники в погоне
за темами . Исполинские мысли, одна другой смелее и оригиналь­
нее, так переполняют мою голову, что мне иногда становится за
нее страшно. Но, что всего важнее, я во время процесса творчества,
365


А. И. Куприн
точно в религиозном экстазе, ощутительно познаю в себе сл адкое
присутствие моего неведомого бога. Голова моя пылает, по спи­
не бегают холодные волны, волосы мерзнут и шевелятся на голо­
ве, дух мой ликует. А насмешливая судьба, точно нарочно, поста­
вила меня в грустную невозможность воплотить до конца хоть
один из этих дорогих мучительных образов. Погоня за куском
насущного хлеба несовместима со свободным творчеством! При­
ходится с опасностью для жизни и рассудка лавировать между
мечтами и сл авой и перспективой голодной смерти . Голод - са­
мая плохая пища для вдохновения. Но ведь не могу же я с моим
неудержимым полетом фантазии, с тем внутренним кипением,
которое меня изнуряет, не могу же я сделаться писарем или са­
пожником!!
27-го ноября. Сегодня как раз я окончил двенадцатого Пушки­
на. Я так наловчился их лепить, что могу работать с закрытыми
глазами, и все они похожи один на другого, как близнецы. Пушки­
ных теперь охотно разбирают, по случаю какого-то пятидесятиле­
тия, но хозяин магазина, куда я поставляю статуэтки, недоволен
моей работой. «У вас, - говорит он сурово, - нет совсем разнооб­
разия, нам нужны разные серии. У публики пестрые вкусы».
Меня иногда схватывает тошнота при мысли, что приходится
размениваться на эту черную поденную работу. Я с ужасом вижу,
как после недели работы над иным надгробным бюстом в профи­
лях моих античных борцов начинают появляться тяжелые, гемор­
роидальные черты, напоминающие лицо начальника департамен­
та или купца первой гильдии. Но что же делать, если десять - двад­
цать рублей позволяют мне в продолжение целого месяца быть хо­
зяином моего вдохновения?
28-го ноября . Почему-то принято всеми, что пьяный человек
близок к идиотскому состоянию. Поразительно неверное заключе­
ние! Я должен, между прочим, сознаться, что пить водку вошло
для меня в привычку именно на этой проклятой квартире, которую
хозяйка из экономии и благодаря моей неаккуратности почти со­
всем не топит. Сначала я ограничивался двумя или тремя рюмка­
ми, чтобы согреться, но потом это количество перестало меня удов­
летворять. Теперь я пишу почти пьяный. Мысль работает страшно
сильно и притом с удивительной точностью: постигает такие тон­
кие подробности своих ощущений, которые трезвый ум непремен­
но выпустит из виду.
366


Рассказы
Только вот язык и ноги не повинуются, и глаза плохо слушают:
именно все предметы теряют резкие очертания и как будто засыпа­
ны песком . Но это ничего не значит: известно, что многие великие
мастера создавали свои бессмертные произведения в том самом
состоянии, в котором я теперь нахожусь. Я хотел сегодня работать:
у меня есть в виду одна важная вещь, но пролежал на том собачьем
ложе, которое хозяйка зовет кушеткой, и мечтал о славе.
29-го 1юября . Я проснулся ровно в полдень со страшною голов­
ною болью. Странный сон снился мне этой ночью. Я видел себя
стоящим где-то на окраине города. По всей вероятности, была
осень . Ветер гудел в телеграфных столбах; мелкий, но необыкно­
венно частый и холодный дождь застилал все предметы тускло-се­
рым покровом. Начинало смеркаться, и сердце мое сжималось ожи­
данием несчастья ...
Вдруг сзади меня послышался топот нескольких десятков ло­
шадиных ног. Я обернулся назад и увидел странное зрелище: де­
сять или двенадцать всадников, одетых с ног до головы в черные
одежды, мчались попарно со страшною быстротой; на их громад­
ных лошадях бьши надеты черные попоны с круглыми отверстия­
ми для глаз. Всадники неслись быстро, не оборачиваясь ни назад,
ни в стороны.
Каждый из них держал в руке смоляной факел, который горел
красным, сильно коптящим пламенем. Я понял, что кого-то хоро­
нят, и действительно, из-за угла тотчас же показался катафалк, ко­
торый три пары траурных лошадей везли так скоро, что не отста­
вали от всадников. Черный гроб весь был завален яркими пунцо­
выми розами. Я побежал за этой страшной процессией и вскоре
очутился вместе с ней на кладбище. Это бьшо чрезвычайно печаль­
ное место: обнаженные деревья скрипели и качались, роняя на зем­
лю холодную воду; пахло сырой землею и гниющими на ней жел­
тыми листьями.
Всадники сняли гроб и начали опускать его в яму, но верхняя
крышка не бьша закрыта, и я увидел в нем мраморную статую, изоб­
ражающую девушку необыкновенной, божественной красоты. Она
покоилась на ложе из яркой зеленой травы и вся сплошь бьша оде­
та красными розами и камелиями. Не знаю сам, каким образом, но
я сразу узнал ее - это бьша спящая Психея!
Я кинулся к людям, опускавшим гроб, и кричал и плакал, уве­
ряя, что лежащая в гробу - жива; они захохотали и грубо оттол-
367


А. И. Куприн
кнули меня. Но я опять пробился к гробу, обхватил руками пре­
красное холодное тело и очутился вместе с ним в могиле. Сверху
посыпалась земля ... все больше и больше...
Наконец мне нечем стало дышать, я хотел крикнуть, - HQ мой
голос звучал шепотом; я сделал отчаянное движение и проснулся.
30-го иоября . Сегодня опять день пропал даром. Мои «Борцы»
мне вдруг ни с того ни с сего опротивели; не могу я видеть этих
здоровых, грубых мускулов! Для чего же, спрашивается, в таком
случае я их с любовью вынашивал целые месяцы, для чего ходил на
морозовскую фабрику, где за двугривенный заставлял бороться
фабричных парней? Но зато весь день я думал о той дивной статуе,
с которой вместе лежал в могиле. Где же я раньше видел это пре­
красное, спокойное лицо, это тело, нежное, как у девочки, с едва
обозначавшимися формами груди, ги бкое и грациозное, в то же
время наивное во всей своей наготе? И почему же это непременно
Психея, а не Дафна или не Флора? Меня интересует психология
сна, и я много читал по этому предмету. Я очень хорошо знаю, что
во сне нельзя увидеть ничего такого, чего когда бы то ни бьшо не
видал в действительности . Стало быть, и я мою Психею должен
бьш видеть.
Но где же? Я перебираю в уме всех классиков и положительно
не могу припомнить. Странно знакомое лицо, но описать его нет
никакой возможности: что-то прекрасное в высшей степени и в то
же время до нельзя простое! Когда я хочу вызвать его в памяти -
оно не является, но стоит мне хоть на секунду задуматься о чем­
нибудъ другом, оно вдруг так и всплывает перед глазами.
2-го декабря . Я едва имею время, чтобы вымыть руки, перепач­
канные глиною, и набросать несколько строк в эту дурацкую тет­
радь. Вот уже третий день, как я, не отрываясь, леплю мою Пси­
хею. Нервы мои ожили, работа идет легко и быстро, и каждый ве­
чер, ложась в постель, я ощущаю состояние полного равновесия
ума и сердца, - состояние, близкое к блаженству.
Некоторые ваятели изображают Психею совершенно физичес­
ки развитой женщиной: непостижимое заблуждение! Психея - по­
чти девочка, она мала ростом и должна производить впечатление
еще невыровнявшегося, но прелестного подростка, который едва
начинает сам смутно и стыдливо познавать свое превращение из
ребенка в девушку. Но, кроме этого, я сделал еще более крупное
открытие: никакое тело, кроме девственного, не имеет права быть
368


Рассказы
изваянным или высеченным из какого бы то ни бьшо материала,
потому что ваяние есть самое чистое, самое возвышенное и непре­
менно самое целомудренное изо всех искусств . Поэтому скульптор
должен работать, не имея перед глазами не только живой натуры,
но даже и манекена, а в особенности все губит живая натура. Ибо
если к воплощаемой в мраморе мечте примешается тяжелая и гряз­
ная действительность, то место мечты заступает порнография. Не
даром же в нашем многовековом искусстве употребляются лишь
самые простые инструменты: руки и две-три деревянные палочки .
Эту тетрадь читать, кроме меня, никто не будет, и потому я буду
говорить до конца: и Фидий, и Канова, и Торвальдсен, несмотря
на всю мощь гения, не могли отрешиться от грубых будничных
чувств в своей личной жизни. Только тогда скульптор и в состоя­
нии сотворить великое, если он сам чист и целомудрен.
Я изображаю Психею спящей. Говорят, что фигуры лежа про­
игрывают, но меня это не останавливает.
4-го декабря. Боже мой, сколько мучений, сколько адского тру­
да, и ничего , ничего ! Не могу никак вспомнить ту Психею, кото­
рую я видел во сне. С утра до вечера я работаю до одури, до исто­
щения, и ничего ! Передо мной не спящая Психея, а пикантный сю­
жетец в сладостной истоме.
Нет! Я, должно быть, заработался; нельзя, в самом деле, не сни­
мать шесть дней подряд рабочего халата. Попробую немного от­
дохнуть.
6-го декабря. Какой же это, к черту, отдых? Двое суток не встаю
я с дивана, и меня душит самый безобразный кошмар. В уме моем
самым непостижимым образом перемешались события всех дней.
Порой я никак не могу решить, происходил ли какой-нибудь изве­
стный факт сегодня утром, или вчера, или, наконец, целую неделю
тому назад, или я читал о нем в книге, или видел во .сне.
Вообще я замечал уже не раз, что память у меня очень быстро
тупеет, в особенности с того времени, как я бросил все знакомства
и почти перестал разговаривать вслух . Она, точно у старика, свежа
еще по отношению к случаям моего детства, но чем ближе к насто­
ящему времени, тем более она становится сбивчивой и туманной.
Б6льшую часть дня я сплю и вижу тысячи снов, и в этих снах я так­
же вижу себя лежащим на диване, повторяющим тысячу раз одно и
то же, обыкновенно самое глупое слово, и не знающим, куда де­
ваться от тоски. Эти пошлые сны так тесно переплетаются с по-
369


А. И. Куприн
шлой действительностью, что я временами долго и мучительно раз­
думываю: где кончается одно и где начинается другое? Иногда я
как будто бы отрезвляюсь и с отчаянием хочу выбраться из этого
чертовского полуобморока. Хочу встряхнуться, рассеяться хоть
немного, но через несколько времени сонное колесо опять начина­
ет меня завораживать .
·
Ночь для меня ужасна! Я не сплю вплоть до рассвета и порой со
страхом, порой с удивлением созерцаю громаднейшую вереницу
картин, статуй, животных, знакомых и незнакомых лиц, которые
появляются перед моими глазами без участия моей воли и уходят
против моего желания. Некоторые лица просто уродливы. Они
кривляются, делают страшные глаза и высовывают языки, и когда
одно из них уже близко подойдет к моей физиономии, мне стано­
вится мерзко, точно от прикосновения палача. Чтобы избавиться
от этих галлюцинаций, я выпиваю несколько рюмок водки, и мне
легче. Не пойти ли к доктору?
8-го декабря . Случайно погляделся нынче в зеркало. Я не видел
себя недели три и просто испугался, когда на меня глянуло длин­
ное, зеленое, страшно исхудалое лицо с обтянутыми, точно у мерт­
веца, скулами, со впалыми, окруженными черным глазами. Я про­
сто ненавижу свою наружность. Говорят, что человек - венец тво­
рения . Поглядели бы они на тот венец, который в настоящее время
представляет моя персона!
10-го декабря . Сумею ли я передать все, что произошло сегодня
ночью? До сих пор еще не могу прийти в себя от той массы ощуще­
ний, которые мне пришлось пережить. Словами не выразить и со­
той доли, но все-таки постараюсь рассказать все по порядку. Сре­
ди ночи я проснулся, точно кто-то назвал меня по имени . Это со
мной часто случается, если мне в лицо слишком сильно светит луна.
Вся моя комната бьша залита потоком серебряно-зеленого света и
казалась совсем незнакомой, стены как будто выросли и раздались
в стороны, все предметы высматривали странно и подозрительно.
Я каким-то внутренним чутьем понял, что сейчас, именно в эту
минуту должно произойти событие громадной важности . Мой
взгляд упал на Психею. Она лежала на полу; ее тело, обложенное
мокрыми тряпками и проникнутое нежным матовым сиянием, ка­
залось прозрачным. Машинально схватил я стек и подошел к ней
и, точно повинуясь чужому влиянию, пообозначил несколько ли­
ний". И вдруг я вскрикнул и задрожал от восторга: передо мной
370


Рассказы
лежала та самая Психея, которую я видел во сне и дивный образ
которой так тщетно старался припомнить! Разве есть в человечес­
ком языке средства, чтобы изобразить ту бурную радость, которая
поднялась в моей душе!! Теперь я понял, отчего ее лицо казалось
мне таким простым и знакомым . Она есть тот прототип божествен­
ной красоты и гармонии, стремление к которому вложено в душу
каждого человека со дня его рождения и который человечество
окрестило избитым названием «идеала». Нам, художникам, судьба
дает средства постигнуть его, но до этой великой ночи все мы му­
чительно и бесплодно гонялись только за его призраком. А я, я,
бледный, некрасивый, изможденный ваятель, я достиг того, что
казалось до сих пор невозможным, я схватил это невозможное и
заключил его в крепкие, осязаемые формы. О! Я прекрасно пони­
маю, что здесь мой талант ни при чем и что моей рукой водил слу­
чай . Но именно вследствие этого-то никто и не должен, кроме меня,
видеть Психею, потому что если когда-нибудь и дойдет человечес­
кое искусство до такой совершеннейшей степени, то разве через
десятки столетий. Человек раньше узнает и подчинит себе все те
силы природы, которые теперь его самого порабощают, и когда в
конце концов доберется до последнего, до этой вечной истины и
вечной красоты, то он уже перестанет быть человеком. А теперь
только одному Богу известно, какие последствия может вызвать
всенародное появление моей Психеи. Она должна столетия проле­
жать на земле, подобно творениям древних греков, пока не наста­
нет ее время и сама судьба не извлечет ее, как светильник, который
должен светить на горе.
Число ие пр оставлеио. Я не писал несколько дней по причине
нестерпимой головной боли. Минутами мне кажется, будто кто­
то ломает мой череп на части, и каждое движение причиняет чу­
довищную боль . Кстати: на последние деньги я послал сегодня за
гипсом.
Числа иет. Едва только в комнате стало темнеть, я тщательно
закрьш занавески, зажег лампу и долго-долго стоял, безмолвно со­
зерцая неземную красоту моего создания. Ведь - чт6 замечатель­
но: все, чем только с незапамятных времен ни увлекался человек до
безумия: слава, чувственность, патриотизм, долг, честь, все наслаж­
дения мира, - все это может приесться и наскучить, но это восхи­
щение, которое я теперь испытываю, не надоест никогда! Я задаю
себе вопрос: что бьшо бы, если б она бьша живой женщиной? Мне
371


А. И. Куприн
кажется, ее кто-нибудь должен бьш бы убить, точно так же, как я
через несколько дней закопаю ее в землю. Но до этого времени она
только моя, и красота ее принадлежит одному мне.
Моя! Ах, если бы это слово не бьшо так осквернено тысячами
человеческих вожделений! Удивительно странная моя судьба. Мне
теперь тридцать пять лет, и я совершенно изможден жизнью. Но
даже во время моей первой молодости для меня не существовало
обаяния женской ласки. Может быть, вследствие особенной болез­
ненности организма я в ней никогда и не нуждался. Когда женщи­
ны избегали всякой встречи со мной, всегда отличавшимся выдаю­
щимся безобразием, то это не только не оскорбляло моего самолю­
бия, а скорее радовало. Я никогда не знал женщины, не знал ни
поцелуев, ни пожатий рук, ни влюбленных взглядов. И вот, как
будто бы удовлетворяя чувство справедливости, судьба послала мне
самое чистое, невероятно высокое счастье, которому, конечно, ни­
чего подобного не испытывают все осквернившиеся нечистой лю­
бовью к женщине. Но это еще не все: я знаю, я предчувствую, что
для меня здесь скрываются еще ббльшие наслаждения, но до време­
ни одеты тайной! Ах ! Теперь я закончил формовку в гипсе, и она
лежит передо мною ослепительно-белая.
15-го декабря. Позабьш в дневнике проставлять числа; впрочем,
до того ли мне бьшо. Сегодня хозяйка грустным голосом объявила
мне: так как у нас сегодня 15-е декабря, то из этого следует, что я
ровно три месяца не платил за квартиру. Бедная женщина, кажет­
ся, жалеет меня и отчасти немножко побаивается. Впрочем, что же
тут мудреного : не даром же в языке простонародья названия «ар­
тист» и «художник» сделались синонимами или сумасшедшего, или
жулика.
Я пишу, и меня беспокоит весьма странное обстоятельство: я
забываю некоторые буквы, и припомнить их стоит мне большого
труда. Отчего это? Но это не важно! Мне пришла в голову одна
очень богатая мысль. Если пословица разрешает каждому барону
иметь свою фантазию, то кто же может запретить раз во всю жизнь
побаловаться ею свободному художнику? Я придумал вот что". Не
помню, писал ли я в дневнике или нет о том сне, когда я «ее» увидел
в первый раз в гробу? Кажется, что писал! Я хочу целиком восста­
новить в действительности это первое впечатление, то есть поло­
жить ее в хороший сосновый гроб, обитый темным бархатом и ус­
тланный зеленью. Только где достать денег?
372


Рассказы
16-го декабря. Сегодня ко мне зашел Сливинский, мой коллега
по академии. Это очень странный человек . На первый взгляд он
производит впечатление помешанного : волосы у него постоянно
взъерошены, взгляд то блуждает без цели, то вдруг неподвижно и
пристально останавливается на лице собеседника, которого, одна­
ко же, в это время Сливинский не видит и не слышит, занятый сво­
ими мыслями. Иногда он внезапно прерывает ваши слова каким­
нибудь вопросом, который не имеет ничего общего с происходив­
шим разговором, а является результатом его собственных размыш­
лений . Он ужасно рассеян, страстно любит женщин, чем часто бы­
вает мне противен, и всюду ищет приключений. В жизни он совер­
шенный ребенок, и, если в его присутствии разговор заходит о жи­
тейской прозе, Сливинский молча грызет ногти. Его конек - пси­
хология вообще и психология женского сердца в особенности. Я
люблю изредка с ним разговаривать, потому что мне иногда при­
ходят в голову такие удивительные мысли, которые всякому, кро­
ме Сливинского, покажутся сумасшедшими .
Но он меня понимает с полуслова и даже знает наперед, чт6 я
скажу, - это у него какой-то необыкновенный дар. Временами же,
когда нам особенно часто приходится видаться, мы так глубоко
залезаем друг другу в самые сокровенные уголки души и выкапы­
ваем оттуда такую дрянь, что становимся злейшими врагами. Я
услышал его голос еще на лестнице и хотел бьшо послать сказать,
что меня нет дома, но бьшо уже поздно: я едва успел стащить с кро­
вати простыню и покрыть Психею. Ни один человек, покуда я жив,
не увидит ее!
- Что у тебя за вид такой? - спросил Сливинский, не успев
еще поздороваться и разглядывая самым бесцеремонным образом
мою фигуру.
- То есть как это какой вид? Рога у меня, что ли, на лбу вырос­
ли? - спросил я нарочно грубо, чтобы отвлечь его от этого щекот­
ливого направления.
- Нет,нерога.Рога-этобыещекуданишло,авотлицоу
тебя как выжатый лимон стало, а под глазами синяки . -Я молчал.
- А знаешь, брат, что? - вдруг быстро и волнуясь спросил Сли­
винский, - тебе не приходит в голову, что ты скоро должен уме­
реть?
- Перестань, пожалуйста.
373


А. И. Куприн
- Ты не веришь? Но я в твоем лице ясно вижу черты особенной
духовной красоты. Понимаешь? Я часто наблюдал, когда лежал в
клинике: у нервных людей за несколько недель до смерти видно,
как дух, освобождаясь, разрушает свою темницу. Впрочем, бросим
об этом. Чем ты теперь занимаешься? Работаешь?
Ага! Мне приходится хитрить! Впрочем, я раньше знал, что так
будет. И я отвечал так равнодушно, что даже сам себе удивился: ни
один талантливый актер не овладел бы тоном так естественно:
-
Вот лежу на диване, понемножку думаю о бессмертии, с хо­
зяйкой по вечерам беседую; вообще провожу время занимательно
и не без пользы .
Сливинский уперся в мое лицо своим тяжелым взглядом.
- Все это ты врешь, братец, - заключил он внезапно, -утебя
теперь внутреннее кипение идет. Ну, да ладно, на откровенность я
не напрашиваюсь . Я к тебе аот зачем пришел: представь себе, спи­
риmзм, если с ним поближе познакомиться, вовсе, оказывается, не
такое шарлатанств о, как о нем протрубили!..
И он со свойственным ему пьшом и красноречием начат изла­
гать свою невероятно смелую, но в то же время не лишенную ост­
роумия теорию медиумизма.
Воспользовавшись его минутной остановкой, я спросил:
- Атычтожеделалзаэтовремя?Чтотымнеосебеничегоне
расскажешь?
- Я палец о палец не ударил, - отвечал Сливинский, необык­
новенно быстро оставив своих стучащих духов. - И знаешь поче­
му? Во-первых, потому, что у меня, оказывается, призвание вовсе
не к скульптуре, а к женщинам; любовь к женскому телу, должно
быть, и заставила меня заниматься нашим искусством. А во-вто­
рых, и это я уже говорю совершенно серьезно, наше с тобой искус­
ство - страшно бедное искусство: оно холодно, как мрамор, с ко­
торым ему приходится иметь дело, и так же чисто. Может быть, я и
ошибаюсь, но, по-моему, скульптор, которому предстоит создать
что-нибудь бессмертное, должен быть таким отшельником и пси­
хопатом, как ты ...
Удивительная странность: этот человек всегда высказывает то,
о чем я думаю, но не решаюсь выразить словами, недаром же я его
называю своею совестью. Интересно только, какими различными
путями приходим мы к одним и тем же выводам.
374


Рассказы
- Знаешь ли, - продолжал между тем Сливинский, и я сразу,
по нежным тонам, зазвучавшим в его голосе, узнал, что он загово­
рит о своем любимом предмете, - из меня, пожалуй, мог бы выйm
какой-нибудь прок раньше, но теперь я так опусmлся нравствен­
но, что погиб для искусства. Меня не удовлетворяет эта строгая
чистота линий, этот безжизненный гипс. Живописцем я еще мог
бы, пожалуй, сделаться, но потому, что у живописца в распоряже­
нии краски, цвета, оттенки. Живопись чувственнее. Но я не хочу
приписываться ни к какому цеху. Молодость дается человеку один
только раз и уж, конечно, не для того, чтобы погубить ее, погру­
зившись, как это сделал ты, с ногами и руками в одно искусство. А
смешивать два эm ремесла есть тьма охотников - я не из их числа.
Я не знаю, что с собой самим делать, но зато наслаждаюсь мудро
всеми дарами, которые доставляет человеку благая природа и его
изощренный ум, причем на первом плане, конечно, ставлю жен­
щин и женщин.
- И ты думаешь, тебе это «ремесло» не надоест?
-
Никогда! Видишь ли, голубчик, я принадлежу к числу тех
избранников, которые развили в себе такую тонкую и чуткую вос­
приимчивость, что наслаждаются больше деталями, аксессуара­
ми, так сказать, любви, чем самой любовью в грубом смысле. А
так как эти аксессуары так же бесконечно разнообразны, как раз­
нообразны характеры человеческие, то, следовательно, для меня
будет всегда существовать прелесть новизны. Эх! Жаль, что ты
выродок какой-то и не сможешь понять меня. Знаешь ли ты, на­
пример, сколько тайной неуловимой прелести заключает в себе
постепенное сближение с женщиной: эm робкие намеки в то вре­
мя, когда глаза сказали все, эти ссоры и подавляемые вспышки
ревности, это первоначальное замешательство ... Да ты, впрочем,
ничего не понимаешь .
-
Отлично понимаю, что это только гастрономический раз­
врат! - перебил я с неудовольствием.
Сливинский поглядел на меня с удивлением. Он как будто не
считал меня возможным на такое возражение.
- Может быть, ты и прав, - протянул он задумчиво, но тот­
час же снова весь оживился. -Да! Но сколько в этом разврате борь­
бы, сколько раз приходится напрягать все способносm ума, всю
силу воли! Послушай! Ты знаешь, до чего может дойти воля чело­
века? Думал ты об том когда-нибудь?
25-3 166
375


А. И. Куприн
На этот раз я заметил, что Сливинский с интересом ожидает
моего ответа.
- Я не ручаюсь, вполне ли я понял твой вопрос, - отвечал я,
- но если ты, так же как и я, под понятием о воле подразумеваешь
всякое хотение жизни, то ведь тебе должно быть известно, что я
всегда ставил человеку в заслугу возможно большее отрицание этой
самой воли.
-Ах, оставь ты в покое прах своего Шопенгауэра! - досадли­
во воскликнул Сливинский. - Я тебя спрашиваю про волю в жи­
тейском смысле, то есть в смысле силы самых прозаических жела­
ний. По-моему, эту силу желания каждый человек, даже и мы с то­
бой, можем довести до таких гигантских размеров, что для нас в
мире ничего не будет невозможного !
Оказывается, по мнению Сливинского, волю можно развить
путем постоянной упорной гимнастики, состоящей в том, что еже­
минутно делать все противно своему желанию. Если мне есть в дан­
ную минуту хочется - я должен терпеть до крайности, хочется ле­
жать - должен ходить, люблю спать на мягком - должен при­
учить себя спать на камнях и т.д. Затем, когда человек совершенно
подчинит себе таким порядком свою волю, то все окружающие его,
не только люди, но даже и животные, невольно и незаметно начнут
подчиняться силе его желаний . Тогда для человека нет ничего не­
возможного, кроме препятствий, представляемых временем.
- Понимаешь ли, - горячился Сливинский, - что, настойчи­
во и неутомимо преследуя одну идею, я могу не только папой рим­
ским или китайским императором сделаться, но даже величайшим
гением или ученым . Слыхал ли ты о том, как один негр, безграмот­
ный раб, довел свою память до такой остроты путем упражнения,
что мог повторить наизусть около пятисот продиктованных ему
восьмизначных цифр? Да это чт6 еще! Я тебе приведу лучшие при­
меры. Ты думаешь, почему Наполеон из простого поручика сде­
лался величайшим в истории императором? Ты думаешь - одно
счастье? Да, конечно, отчасти и счастье, потому что с его предпри­
ятиями нередко совпадали благоприятные комбинации случайнос­
тей, но главным образом - сила желания. Там, где мы с тобой де­
сятки тысяч раз упустим из рук наш случай, человек, твердо ре­
шившийся, воспользуется им, не останавливаясь ни перед риском,
ни перед святостью традиций, ни перед сотнями кровавых жертв!
Сила желания и уверенность! Это - всё, это - знаменитый Архи-
376


Рассказы
медов рычаг. В Священном писании сказано, что имеющий веру в
горчичное зерно может сдвинуть с места гору. И это доступно вся­
кому необыкновенно напряженному желанию. Исцеляют же факи­
ры больных и воскрешают покойников!..
Я не узнавал Сливинского: он весь точно вырос и похорошел,
глаза его горели огнем вдохновения, и голос звучал сурово и на­
стойчиво.
- Отчего же ты в таком случае со своей странной теорией ос­
таешься до сих пор простым шалопаем? - спросил я через некото­
рое время.
- Отчего? Оттого, что не хочу, но я испробовал мою волю над
женщинами, к чему, собственно, и клоню речь . Запомни это вели­
кое изречение, - со временем, когда ты будешь писать обо мне
свои воспоминания, оно тебе пригодится: нет такого мужчины,
который, владея гибкой и сильной волей, не покорил бы себе лю­
бой женщины. И не только женщины с больным воображением или
с тем, что зовется темпераментом, но даже неприступной, как бо­
гиня, и холодной, как статуя.
- По-твоему, пожалуй, и настоящую статую можно также за­
гипнотизировать?
Я чувств овал, предлагая этот вопрос, как побледнели мои щеки .
Точно заглянул в черную пропасть: и жутко и весело!
- Можно, -серьезно отвечал Сливинский. - Ты вспомни миф
о Галатее, а ведь, как известно, нет ни одного мифа без основания.
Да я тебе уже сказал раз, что нет ничего невозможного для сильной
воли. Наконец, если ты и не оживишь статую, то ты сам, поиима­
ешь, сам поверишь, что сделШl это.
Сливинский скоро стал прощаться и, уходя, спросил:
- Что это у тебя покрыто простыней? Можно взглянуть?
Если бы я кинулся на него и схватил бы его за горло, как мне
хотелось это сделать в первую минуту, то этот диковинный чело­
век, пожалуй, насильно добрался бы до моей тайны. Но я не дви­
нулся с места, протянул ему для прощанья руку и ответил, собрав
все присутствие духа:
- Так, труха разная валяется.
Однако я и не подозревал никогда в себе такого запаса хитрос­
ти и самообладания! Тотчас по уходе Сливинского сделал ширмы
из простынь и занавесил ими тот угол.
377


А. И. Куприн
Числа нет . Голова моя кружится, руки дрожат и отказываются
повиноваться. Не знаю, буду ли я в состоянии собрать мысли, что­
бы связно передать все случившееся.
Когда наступила ночь, я опустил занавеску и зажег лампу. В
комнате сразу стало как-то строго и таинственно. Глаза мои не
могли оторваться от белых ширм, загораживающих угол : каза­
лось, за ними происходила какая-то неслышная и незримая жизнь .
Меня неудержимо тянуло за эти ширмы, но я медлил и, охвачен­
ный лихорадкой, старался растянуть это жгучее ожидание как
можно дольше.
Наконец волнение мое возросло до нестерпимости, и я решился.
Глубоко затаив дыхание, осторожными, несльпnными шагами
подошел я к простыням, спускавшимся с потолка, и раздвинул их
дрожащей рукой. В этой маленькой внутренней комнатке в три шага
в квадрате бьша сладкая и чуткая тишина, какая может быть толь­
ко в святилище. Она лежала на широком, грубом холсте, с ног до
головы укрытая простыней, слабо обрисовывавшей ее чудные фор­
мы. Она лежала на спине, несколько согнув левую ногу. Голова ее,
склоненная немного набок, покоилась на левой руке, а правая не­
брежно спускалась на землю.
Я не скажу, чтобы мне бьшо страшно; если бы она в эту минуту
поднялась со своего каменного ложа и обратилась ко мне со слова­
ми, я не испугался бы: я даже как будто ожидал того . Но я с трудом
владел своими членами; они отяжелели, точно насыпанные песком,
в глазах чрезвычайно быстро мелькало множество мелких блестя­
щих точек."
И вот, хотя я и все время строго следил за своими ощущениями,
я явственно заметил, что простыня, покрывающая возвышение гру­
ди, медленно опускается и поднимается, колеблемая тихим дыха­
нием. Сердце мое билось в груди, как барабан, и все время ньшо
какой-то томительной, сладостной болью. " Затем я теряю нить .
Помню только, как я тихо опустился на колени, склоняясь головой
к полу, как осторожно приподнял уголок простьmи, как прибли­
зил свои губы к ее ноге." Но, когда я ощутил губами ее холодное
тело, - нестерпимо сладкая боль около сердца вдруг мгновенно
вспыхнула и разрослась, как пламя, облитое спиртом ". На секунду
у меня мелькнула мысль, что это смерть. Должно быть, со мной
бьш обморок, потому что когда я открьш глаза, то сквозь щели
занавесок уже брезжил утренний свет.
378


Рассказы
Что же все это значит? Или прав бьш Сливинский, говоря, что я
должен скоро умереть? Ну, что же? Я готов встретить смерть, как
любимую гостью, потому что после того мига наслаждения, кото­
рый мне доставила прошедшая ночь, разве может жизнь увлечь меня
чем-нибудь? Ах! Как я благословляю то, что мне в детстве казалось
таким ужасным несчастием, что заставляло моих товарищей все­
гда отворачиваться с презрением от меня! Оно одно только сберег­
ло меня от растления и, лишив главной человеческой радости, дало
судьбе возможность с избытком вознаградить меня.
Числа 11ет. Сегодня я первый раз за два месяца вышел на улицу.
Должно быть, я производил на прохожих весьма странное впечат­
ление, потому что все они удивленно оглядывали меня с ног до го­
ловы. Морозный воздух совсем опьянил меня, глаза слипались от
сверкавшего на солнце снега, а ноги, отвыкшие от ходьбы, подги­
бались и шатали во все стороны мое слабое тело. Кроме того, надо
полагать, что мое пальто с приставшим к нему пухом и с ватой,
обильно вьшезшей из дыр, довершало общее впечатление. Прохо­
дил напрасно целый день и не достал ни копейки. Придется отло­
жить мысль о гробе. Господи! Что со мною делается?
То же. Почему у меня не идут из ума горячечные речи Сливин­
ского? Целый день я о них думал и прихожу к таким выводам, ко­
торые меня самого пугают. Сливинский говорил, что для воли нет
невозможного . Нужно, следовательно, только уметь напрягать эту
волю, уметь желать настойчиво, страстно, неутомимо! Я отлично
сознаю, что не может вещь, сделанная из камня, сама, по собствен­
ному побуждению встать с места и подойти ко мне. Но ведь стран­
ствуют же загипнотизированные субъекты по морям и лесам, кото­
рых на самомделе не существует? Стало быть, испытывают же люди
то, чего, в сущности, нет и что испытано быть не может. Впрочем,
в этом вопросе сам черт ногу сломит...
То :же. Я опять проснулся среди ночи от неожиданного толчка
и быстро сел на постели. Луна светила необыкновенно ярко, и, ка­
залось, в ее лучах проносился однообразный журчащий шепот.
Видел ли я во сне что-нибудь или раньше, еще днем, думал о
каком-нибудь важном деле, но мне казалось, что забьш нечто очень
важное, и все старался припомнить. И вдруг, точно молния, мой
мозг озарила страшная мысль : «Надо уметь желать». Я с большим
трудом поднялся с кровати и опять с тем же сладким замиранием в
сердце прокрался за перегородку. От холода, волнения и слабости
379


А. И. Куприн
мое тело шаталось, трепетало, челюсти часто и неприятно дрожа­
ли и стучали друг о друга. Осторожно и медленно, боясь потрево­
жить чуткий сон Психеи, стащил я с нее простыню; она не шевель­
нулась ни одним мускулом, и только грудь ее едва заметно подни­
малась и опускалась.
О, сколько всемогущей красоты бьшо в ее спокойном лице, в
нежном, полупрозрачном, нагом теле! Я собрал весь запас силы
воли, и, сжав кулаки так крепко, что нопи вошли в мясо ладони, я
до боли стиснул зубы и сказал повелительно и уверенно: «Про­
снись!»
И вдруг среди жужжащей тишины раздался глубокий, преры­
вистый вздох. Неподвижное лицо оживилось улыбкой, глаза от­
крьшись и нежно встретились с моими глазами! Блаженное и ост­
рое ощущение около сердца опять вырвалось и хлынуло по всему
моему существу чудовищным потоком. Я закричал и рухнул вниз;
но, прежде чем лишиться сознания, я почувствовал, как холодные,
обнаженные руки сомкнулись у меня на шее.
То :J1Ce. Я не понимаю, что значит эта мрачная комната с решет­
кой, из-за которой выглядывают какие-то странные усатые лица!
Или это та самая темница, из которой, как говорил Сливинский,
должен освободиться мой дух?
То же. Боже мой! Как трудна победа! Временами я бьюсь голо­
вой в стены моей темницы, рву на себе волосы, вырываю из своего
лица куски мяса.
Когда же все это кончится?
Число не пр оставлено . Победа! Руки не повинуются мне боль­
ше, легкие с каждым дыханием захватывают все меньше и меньше
воздуха. Но в недосягаемой высоте сквозь волны лучезарного све­
та, я уже вижу твою нежную улыбку, мое божество! Моя Психея!
<1892>
ЛУН НОЙ НОЧЬЮ
Июльская теплая ночь еще не начинала свежеть, а в воздухе уже
чувствовалась близость зари. Мы с Гамовым шли в ногу, тем ско­
рым, эластически широким шагом, который вырабатывается пос­
ле третьей версты; ни он, ни я, по обыкновению, не говорили ни
380


Рассказы
слова, но я чувствовал, что мой спутник волнуется и хочет загово­
рить со мною.
Каждую субботу мы встречались с ним на даче у Елены Алек­
сандровны и вместе оттуда возвращались пешком в Москву. На
этих вечерах его присутствие почти не бьmо заметно. Маленький,
тщедушный, весь обросший черными волосами, прямыми и жест­
кими; с короткой, чуточку рыжеватой бородой, начинающейся под
самыми глазами; всегда наглухо застегнутый и всегда немного уны­
лый, - он бьm самым типичным учителем математики из всех, ко­
торых я когда-либо встречал. Странно то, что даже на глаза его
никто не обращал внимания, и я сам разглядел их в первый раз толь­
ко в тот вечер, о котором идет речь. А между тем это бьmи удиви­
тельные глаза: большие, черные и постоянно грустные, точио у
раиеиого олеия; на женском лице они заставили бы забыть об урод­
ливости прочих черт, некрасивость же мужского лица делала их
незаметными.
На вечерах у Елены Александровны он сидел на террасе, заткан­
ной диким виноградом, в самом дальнем углу. До сих пор, когда я
вижу вечером освещаемую лампой зелень с ее мертвенным, жид­
ким цветом, я не могу не вспомнить при этом лица и понурой фигу­
ры Гамова. Мне всегда казалось, что его душа обременена круп­
ным невысказанным горем.
По мере того как приходило время прощаться, я начинал чув­
ствовать на себе его просящий взгляд. Случалось, с шапкой в ру­
ках, я заговаривался еще на полчаса, совсем позабыв о Гамове. Он
молча стоял рядом, не напоминая ни одним звуком о своем присут­
ствии, и только когда я уже окончательно собирался уходить, он
постоянно одним и тем же, неизменно робким тоном предлагал себя
в спутники . До сих пор мне неизвестн о: пользовался ли я его осо­
бой симпатией, или просто он считал меня физически сильнее моих
товарищей.
Пролесок, которым мы до сих пор шли, кончился. Перед нами
открьmось ровное, без одного кустика, осеребренное луною поле,
сливавшееся вдали с безоблачным куполом неба. Мы свернули с
дороги на росистую траву, заглушавшую шум наших шагов, и я
стал поневоле чутко прислушиваться и приглядываться к ночи. Где­
то, очень далеко, сполохнулась и завозилась в кусте птичка, чирик­
нув, точно сквозь сон, два раза; по ветру еле-еле донеслось звон­
кое, тревожное ржание жеребенка. По траве низко стлались седые
381


А. И. Куприн
клочья тумана; они пропадали из глаз и окутывали нас сыростью,
когда мы подходили к ним ближе. В воздухе пахло скошенным се­
ном, медом и росою.
Ночью, в открытом поле, при назойливо ярком свете луны, все
чувства приобретают какую-то странную, тонкую восприимчи­
вость . Мне мало-помалу начало сообщаться нервное настроение
моего спутника; я попробовал бьmо запеть, но сам испугался того
напряженного, фальшивого звука, который издало мое горло .
Я почувствовал на своем лице, сбоку, пристальный взгляд Га­
мова и повернул к нему голову; он, по-видимому, дожидался этого
движения.
- Скажите, пожалуйста, - произнес он своим, по обыкнове­
нию, вежливым и немного робким тоном, - вы изволили слышать
сегодняшние разговоры?
Разговор в этот вечер шел о привидениях, предчувствиях, таин­
ственных дамах в белом и храбрых студентах и офицерах, - один
из обыкновенных дачных разговоров.
-
Конечно, все это ерунда, - продолжал Гамов, не ожидая
моего ответа, - и говорилось больше для забавы. Но я заметил,
что вы не принимали участия в этом разговоре, и потому, смею
думать, можете отнестись серьезно к волнующему меня вопросу.
«Эге! - подумал я. - Похоже на то, что готовится излияние
чувствительной души».
- Скажите мне... Впрочем, если вам смешно, вы, конечно, мо­
жете не отвечать... Боитесь вы чего-нибудь?
Мне показалось, что он сразу побледнел, предлагая этот воп­
рос, и я тогда же заметил красоту и печальное выражение его глаз,
казавшихся еще чернее и еще больше на лице, освещенном луною.
-Я, впрочем, не то спрашиваю. Не бояться нельзя, потому что
это все от нервов. Но что для вас страшнее всего? Чего бы вы не
могли забыть в продолжение всей вашей жизни?
Я по опыту знал, как взвинчивают воображение такие разгово­
ры, и отвечал с намерением сухо:
- По правде сказать, я больше всего боюсь маленьких зеленых
лягушек.
-Простите, я не знал, что вам этот разговор неприятен, - ска­
зал Гамов и понурил покорно голову.
Мне стало тотчас же жалко, что я на его учтивый и серьезный
вопрос отвечал шутовством. Я начал вывертываться.
382


Рассказы
- Помилуйте, отчего же? Все равно молча идти скучно. Толь­
ко я хотел сказать, что у меня нервы крепкие и своим воображени­
ем я владею настолько, что, мне кажется, сумею не подцаться ника­
кому страху.
Когда Гамов опять заговорил ровным, глухим голосом, то я
заметил странную особенность его речи. Он часто переводил дух,
но забирал очень мало воздуха и как будто бы захлебывался. По­
этому фразы у него выходили короткими, отрывистыми, а конец
их бьш еле слышен. Вероятно, это происходило от какой-нибудь
грудной болезни.
- А я, голубчик, очень многого, почти всего боюсь . Когда я
бьш еще ребенком, меня пугали буками разными, трубочистами,
ну, знаете, чем вообще детей пугают. А я бьш мальчишка очень
нервный, восприимчивый. Должно быть, страх-то на всю жизнь во
мне и засел. Поверите ли, я дошел до наслаждения страхом, и когда
мной овладевает припадок этой подлой робости, я стараюсь еще
больше себя расстроить ". Возьмите вы, например, самую невин­
ную вещь : лунные ночи. Разве они не ужасны! Холодный свет, не
то белый, не то синеватый, именно мертвый ". Мертвая, одинокая
луна, лишенная жизни и воздуха... мириады серебряных точек... И
земля, такая же точка, песчинка, несущаяся в вечный мрак". Ужас­
но! Все, все мне говорит яснее, что я умру, погибну в одно прекрас­
ное время и что моя смерть необходима для какого-то неумолимо
точного мирового закона". Ужасно!"
Он помолчал секунд десять, часто дыша, и потом продолжал:
- Вдвоем еще ничего. А вот когда один идешь, да в таком ров­
ном поле, как теперь, вот тогда напрягаются все чувства. Смотрите,
как этот фальшивый свет сгладил все неровности, точно скатерть ­
поле, и, кажется, конца ему нет" . А я иду один и думаю, что нет кру­
гом на целые сотни верст, кроме меня, ни одного живого существа.
И откуда ни посмотри, отовсюду меня видно; захоти я спрятаться,
так некуда. Но едва я это подумаю, мне уже кажется, что на меня в
самом деле смотрят невидимые для меня глаза, смотрят отовсюду,
куда я только ни повернусь. И спереди, и с боков, и сзади". Всего
страшнее, что сзади: так и тянет обернуться. А сердце стучит, так
сту чит, что и этому <m евидимому» , наверно, слышно, волосы на го­
лове шевелятся". ужас, точно холод, все тело охватывает".
Последние слова он не произнес, а точно выкрикнул внезапно
зазвеневшим горловым голосом. Нервная дрожь пробежала у меня
383


А. И. Куприн
по спине, но я не остановил Гамова, хотя и чувствовал, что он сей­
час разойдется. Мною овладело любопытство.
-
Всего же, всего страшнее для меня, - в голосе Гамова по­
слышался оттенок таинственности, - это человек . О! Не тот чело­
век, что преграждает вам дорогу на перекрестке и хватает вас за
горло ... Это очень просто : ему хочется есть и не хочется работать.
Я мужчина и силу сумею отразить силой . Меня, - и голос Гамова
вдруг понизился до шепота, - меня пугает то, что в каждом из нас
есть одна темная, закрытая для всех наблюдений, ужасная сторона.
Я должен начать издалека. Вам не скучно, что я так много говорю?
- Нет, нет, пожалуйста. Мне очень интересно...
- Случалось вам видеть во сне, будто вы сдаете трудный экза-
мен? Вам задают вопрос, и вы на него никак не можете ответить.
Вы усиленно думаете, ломаете голову, но ответ, как нарочно, не
идет на ум. Тогда учитель обращается к одному из ваших товари­
щей, тот отвечает самым правильным и блестящим образом, и вам
становится стьщно за ваше незнание. Случалось это с вами?
- Не помню, - отвечал я, еще не понимая, к чему клонит речь
Гамов. - Во всяком случае, если я этого самого не видал, то видал
подобное. Я понимаю, что вы хотите выразить.
-
Понимаете? Ну, и прекрасно. Дальше. Вам, наверно, при­
ходилось когда-нибудь идти по полю и глубоко задуматься. Так
задуматься, что, спроси вас, по какой местности вы шли, вы не
сумели бы ответить. А между тем вы старательно переступали ямы,
обходили грязные места и ни разу не упали. А? Отчего это? И мно­
го, много таких явлений... Я из них вывел одну, очень странную
теорию ...
Он посмотрел на небо, на слабо мерцающие звезды и помол­
чал.
-Я, видите ли, думаю, что человеку присущи две воли. Одна ­
сознательная. Этой волей я ежечасно, ежеминутно управляю свои­
ми действиями и постоянно сознаю в себе ее присутствие. Ну, од­
ним словом, она есть то, что всякий привык понимать под именем
воли. А другая воля - бессознательная; она в некоторых случаях
распоряжается человеком совершенно без его ведома, иногда даже
против его желания. Человек ее не понимает и не сознает в себе. Во
сне на экзамене отвечает ваш товарищ. Но ведь товарища-то на
самом деле нет, отвечаете вы же, и вы же удивляетесь тому, что
говорите. Видите, какая двойственность? Даже теперь вот, в настоя-
384


Рассказы
щую секунду: вы идете, переставляете ноги, махаете руками. Но ведь
вы о ваших руках и ногах даже и думать позабьmи, потому что за­
няты разговором. Кто же ими двигает, если не эта вторая, бессоз­
нательная воля? А гипнотизм, когда один субъект, против жела­
ния, подчиняется приказаниям другого? И много, много ... Пони­
маете вы хоть немного мою мысль?
Глядя на меня своими грустными большими глазами, он как
будто бы извинялся за этот странный разговор.
- Понимаю отчасти, - отвечал я неопределенно .
- Так вот этой самой таинственной области в человеке я и бо-
юсь, - продолжал Гамов, опять понижая свой голос до шепота. -
Раз эта вторая воля есть, есть и физический орган, который наряду
со всеми прочими органами подвержен болезням. Только человек
ничего об этой воле не знает и болезни своей не чувствует: в этом
самое страшное. Лунатики, сумасшедшие, преступники с наслед­
ственными влечениями, бесноватые, одержимые противоесте­
ственными похотями, эпилептики - все эти несчастные, у которых
так дико, так неожиданно, так ужасно проявляются их болезни, все
они страдают одним и тем же: расстройством их второй воли. Гл ав­
ное - неожиданно и совершенно непонятно. Я боюсь самого себя,
боюсь вас, боюсь всякого ... Ну вот, например, мы с вами идем, а я
вдруг останавливаюсь, беру вас за рукав (Гамов действительно
дотронулся до моего рукава, отчего по моему телу пробежала ка­
кая-то брезгливая дрожь) и ни с того ни с сего, молча, делаю страш­
ную, отвратительнейшую гримасу?.. Разве это не страшно? Особен­
но ночью, в поле, один на один?
Я с болезненным любопытством поглядел в лицо Гамову. Я
почувствовал, что , сделай он в самом деле сейчас гримасу, - я с
ужасом, но в ту же секунду повторил бы ее на своем лице. От одной
этой мысли мне стало холодно, но, к счастью, гримасы Гамов не
сделал.
Мы подходили к тому месту, где дорога разветвлялась на две:
одна вела в Москву, а другая - в один из загородных парков. На
перекрестке росли две корявые березы .
- Есть у вас папиросы? - спросил Гамов. - У меня все выIШiи.
Мы остановились на перекрестке, и он стал закуривать. Заку­
ривал он торопливо, и я подумал, что ему приIШiа в голову еще
какая-то мысль. Действительно, затянувшись поспешно несколько
раз подряд, он опять заговорил:
385


А. И. Куприн
-Известен вам тот странный факт, что убийцу влечет к месту
преступления? Это, конечно, давно избито и заезжено, но зато еще
раз подтверждает мою, вероятно, нелепую теорию. Вы подумайте
только: ведь сознательно убийца ни за что не пошел бы. Это и не­
благоразумно, и мучительно, и, наконец, совсем не нужно. Однако
он идет, идет и идет, и потом ни за что не скажет, почему пришел".
Ну, что вы на это скажете?
Я не знал, чем ответить, кроме неспределенного мычания; мне
становилось неловко. Когда Гамов снова торопливо затянулся не­
сколько раз подряд, - его лицо, то освещаемое огнем папиросы, с
длинными тенями от носа и бровей, то опять тонувшее в темноте,
показалось мне страшным. К сожалению, я не мог теперь его оста­
новить, потому что чувствовал себя не в силах сделать это .
Предрассветный легкий ветерок тронул листья в верхушке бе­
резы, под которой мы стояли, и они затрепетали с тревожным шу­
мом. Гамов с силою швырнул недокуренную папиросу об землю и
кинул на меня беспокойный взгляд.
-Да вот, например, что . Вообразите, что вы идете не со мной,
а с кем-нибудь другим, при совершенно таких же обстоятельствах
и после такого же разговора, какой был у нас с вами. Точно так же,
как и сейчас, вы останавливаетесь под этими самыми березами". И
вдруг ваш спутник, обыкновенно молчаливый и робкий на вид,
начинает вам рассказывать, как он два года тому назад на этом, на
вот этом самом месте ". - Гамов показал пальцем перед собою;
голос его ослабевал и обрывался, - убил женщину". И главное,
вы видите, что он не шутит, потому что сообщает такие мелочные,
такие тонкие и своеобразные подробности, каких ни один психо­
логический писатель не придумает". Ну, хоть вот так".
Гамов задумался, как будто бы что-то припоминая. Давешний
ужас опять прополз у меня по спине своими мохнатыми лапами.
- Я все это очень умно устроил (я говорю от имени этого ва­
шего знакомого). Представьте себе: ни отец, ни мать не знали, что
она со мной знакома. О! Даже больше: она меня ненавидела, пита­
ла ко мне отвращение, как к гадине, но я все-таки сумел овладеть ее
волей и воображением до невероятной степени. Если я в полдень
проходил мимо ее окна, она уж непременно выходила перед вече­
ром на Тверской бульвар. Это условный знак у нас бьш такой (ви­
дите, какая мелкая подробность). Покорность такая бьmа оттого,
что я случайно проник в ее тайну, очень простую тайну: эта девуш-
386


Рассказы
ка имела ребенка. У меня в руках находились вещественные дока­
зательства, а девушка эта бьша единственным утешением нежных
родителей, да, кроме того, сюда и патрицианская гордость при­
мешивалась . Да, черт! Много было подробностей. (Заметьте, все
это вам говорит ваш предполагаемый знакомый.) И все это я су­
мел одеть некоторым туманным покровом таинственности ". Шан­
таж, вы хотите сказать? Вот именно, именно шантаж; самое под­
ходящее слово, хотя все это делалось не из-за выгоды материаль­
ной, а потому что ваш знакомый девушку любил, как сорок ты­
сяч". и так далее". Таким образом, я ей приказал однажды летом
прийти на определенное место; мы взяли извозчика и поехали за
город на дачу . Дача-то, конечно, бьша пустым предлогом: мы там
никого не застали. Пришлось возвращаться назад пешком, вот как
теперь мы с вами. Даже ночь бьша такая же лунная, теплая и ду­
шистая ". Только теперь, - Гамов вынул из кармана часы и по­
смотрел на них, близко поднося к глазам, - пять минут четверто­
го, а тогда мы подошли к перекрестку не позже как в половине
второго ".
Понимаете? Я ее любил! Она бьша изумительно хороша, изу­
мительно! Что-то в ней бьшо страстное, непокорное и очень силь­
ное: как женщина, она обещала бездну наслаждений. Она бьша вьппе
меня ростом, гибкая, с высокой талией и маленьким бюстом, точно
у классической богини, с сильными маленькими руками. Ее пышная
натура особенно сказывалась в волосах. Эти золотые, нежные воло­
сы, местами цвета спелого ореха, просто мешали ей . Они не слуша­
лись прически и лезли ей на глаза; у нее бьша милая, грациозная
привычка откидывать их назад быстрым движением головы. Это
бьша необыкновенная женщина!
Вы не испытывали никогда этого захватывающего дух сл адо­
страстия, когда сознаешь, что любимая тобой женщина, которая
тебя презирает, находится в твоих руках и ты ее можешь взять
силой? Верно, не испытывали? А у меня в кармане был американ­
ский револьвер Мервинга, и каждый раз, опуская руку в правый
карман пальто и ощущая холод металлического дула, я думал, что
если здесь выстрелить, то ни одна душа не услышит. И каждый
раз мне хотелось потянуться от какого-то чертовски сл адкого
предчувствия". Здесь ваш знакомый кстати сообщит вам еще одну
деталь: револьвер он взял из того расчета, что от него, во всяком
случае, меньше крови ".
387


А.И. Куприн
Боже мой! Какое это наслаждение! Говорить ей о любви, гро­
зить убить ее, вымогать у нее ласки с револьвером у виска! Ах, это -
необъяснимое сладострастие." Но знаете ... - Гамов вдруг остано­
вился и хрипло, растянуто засмеялся; я не мог пошевельнуться, -
все это, конечно, к примеру ... Знаете, что она сделала, когда я вот
на этом самом месте, где мы теперь стоим с вами, приставил к ее
виску револьвер и грубо, ну так грубо, как разве может только пья­
ный солдат, потребовал, чтобы она мне отдалась? Знаете, что она
сделала? Она расхохоталась и назвала меня трусом, неспособным
даже на такую подлость. И не то что расхохоталась искусственно,
а на самом деле, гр омко, презрительно так... О, как она бьmа вели­
колепна в эту минуту и как я сознавал свою собственную мерзость ...
Но мне бьmо все равно ... Я сказал, что сию секунду выстрелю; она
не шевельнулась ни одним мускулом и все продолжала смеяться.
Глаза у нее стали большие такие и дерзкие... Я едва надавил собач­
ку... у меня пальцы обессилели и затерпли губы... Мысль работала
страшно сильно . Я все испытывал себя: могу или не могу? Мне как
будто бы интересно бьmо: сильно нужно нажать, чтобы выстрелить?
Я жал потихоньку, а со стороны точно сам за собою наблюдал . . . И
вдруг ее лицо вспыхнуло ... По долине грохот какой-то дробный .
прокатился. Я сначала ничего не понимал... И какая подробность
чудовищная мне в память успела врезаться: когда ее лицо освети­
лось, я еще успел на нем разглядеть улыбку! ..
Когда я к ней нагнулся, ее висок и часть лба бьmи в крови. Кровь
бьmа лужей и на земле, а на ее поверхности какие-то беловатые
жирные струйки... Не знаю, может быть, мне это и показалось. Одна
прЯдЬ ее золотых волос прилипла к ране. Эта подробность у меня
несколько месяцев не выходила из головы: все хотелось взять и от­
вести эту прядь осторожненько назад ... Смерть гадка, страшна и
таинственна... Но стоять возле ... созерцать, как молодая, красивей­
шая женщина, за минуту перед тем смеявшаяся, становится холод­
ной вещью! .. И когда я сам, сам, своими руками произвел это таин­
ственное явление! .. Ужасно !!!..
Гамов задыхался. Последние слова он произнес еле слышно,
точно в раздумье или в бреду, и закрьm лицо руками . .Когда же он
отнял руки, то я увидел, что его лицо искажено кривой, измучен­
ной улыбкой.
- Ну-с! А знаете, что всего страшнее, мой молодой друг? Всего
страшнее то, что я знаю ваши теперешние мысли. Вы думаете, что
388


Рассказы
вся эта история произошла не с вашим выдуманным другом, а с
самим Гамовым . А убийцу-то вот и потянуло на самом месте пре­
ступления рассказать все первому встречному под видом аллего­
рии, так сказать, заглянуть в пропасть? Ну что, правда? Правда?
Когда он это сказал, я в тот же миг с поразительной ясностью
понял ту мысль, которая меня давно уже угнетала и которую я бо­
ялся представить себе отчетливее .
Наши глаза встретились и не могли оторваться; наши лица со­
шлись страшно близко. Ужас нечеловеческий - чудовищный ужас
сковал мое тело, сжал ледяной рукой мое горло, сдвинул к затылку
кожу на моем черепе. Продлись это состояние еще секунды три -
произошло бы что-нибудь нелепое. Может быть, я бросился бы
бежать и бежал бы до изнеможения, трясясь и падая . Может быть,
мы оба с криком кинулись бы друг на друга, как два диких зверя".
Вдали по дороге послышался стук колес. И я и Гамов одновре­
менно вздохнули всей грудью, точно пробудясь от страшного сна,
и отвели глаза.
- Ну, я не знал, что вы такой нервный, -заметил бьшо шутли­
во Гамов, но я не отвечал ему.
Во всю дорогу мы не сказали друг другу ни слова и разошлись,
не подав друг другу руки.
А на востоке уже пьшали багряные, желтые и розовые тона.
Сизая тяжелая туча одна напоминала об уходящей ночи, но и она
кое-где бьша прорезана тонкими, длинными полосками червонно­
го золота, и края ее играли нежными переливами розового перла­
мутра.
Гамов перестал бывать у Елены Александровны, а я хоть и бы­
вал, но возвращался с ее дачи в Москву другою дорогой.
<1893>
СЛАВЯНСКАЯ ДУША
Чем дальше я углубляюсь памятью в прошлое и дохожу, нако­
нец, до событий, сопровождавших мое детство, тем сбивчивее и
недостовернее становятся мои воспоминания . Многое, вероятно,
бьшо мне рассказано впоследствии, в более сознательное время,
теми, кто со вниманием и любовью наблюдал мои первые шаги;
389


А. И. Куприн
многого со мною и не бьшо вовсе, а, сльпuанное или читан
н
ое когда­
то, оно СЛШI
IК
ОМ тесно приросло к моей душе. Кто поручится, где в
этих воспоминаниях кончается фактическая сrорона, где начинается
давНИIШIЯ
Я
, обратившаяся в привычную истину сказка и где, наконец,
граница, на которой та и другая так причудливо мешаются?
Особенно ярко всrает в моем воображении оригинальная фи­
гура Яся и двух его товарищей - даже, скажу больше, друзей - на
жизненном пути: Мацька - сrарого кавалерийского бракованно­
го мерина - и дворовой собаки Бутона.
Ясь отличался серьезной медленностью в словах и поступках и
всегда имел вид человека в самом себе сосредоточенного. Говорил
он очень редко, взвешивая сказанное; речь свою сrарался сделать
русской и только в минуты сильных душевных движений проры­
вался малорусскими ругательсrвами и целыми фразами. Благода­
ря платьям степенного покроя и темных цветов, благодаря торже­
сrвенному, немного уньшому выражению бритого лица со значи­
тельно поджатыми тонкими губами он производил впечатление
дворового человека старого доброго времени.
Изо всего рода человеческого, кроме самого себя, Ясь, кажет­
ся, только моего оща и удостоивал своим уважением. К нам же,
детям, к маменьке и ко всем, как своим, так и нашим знакомым, он
относился хотя и почтительно, но с оттенком некоторого жалосr­
ливого и презрительного снисхождения. Из какого пункта воздви­
галась его непомерная гордость - бьшо всегда для меня загадкой.
Бывает, что слхги с извесrною наглостью одеваются в часть того
обаяния власrи, которое исходит от их господ. Но отец мой, бед­
ный доктор в еврейском местечке, жил так скромно и тихо, что уж
никак не мог подать Ясю повода смотреть свысока на окружаю­
щее . Не бьшо у Яся также ни одного из обыкновенных мотивов
лакейской наглости: ни столичного лоска с иностранными словца­
ми, ни самоуверенной неотразимости у окрестных горничных, ни
сладкого искусства бренчать на гитаре трогательные романсы, ис­
кусства, уже загубившего столько неопытных сердец . Свободные
от занятий часы он проводил, лежа в полном бездействии на своем
сундуке. Книг Ясь не только не читал, но искренно презирал их .
Все прочитанное, кроме Библии, бьшо, по его мнению, написано
не по правде, а «вид себе», для того только, чтобы деньги выдури­
вать, а потому всякой книге Ясь предпочитал те свои длинные, тя­
гучие мысли, которые он переворачивал во время долгого лежания
на сундуке.
390


Рассказы
Мацька исключили из военной службы за многочисленные по­
роки, в числе которых самым главным бьша его старость, дошед­
шая до возмутительных размеров; кроме того, передние ноги бьши
у него согнуты вследствие опоя и в местах соединения с туловищем
украшались мешкообразными приростами, а задними он «петушил»
на ходу благодаря старинному шпату. Голову с верблюжьим про­
филем, по старой военной привычке, он драл кверху, выставляя
вперед острый кадык, и это, вместе с громадным ростом, необык­
новенной худобой и отсутствием одного глаза, придавало ему вид
воинственно-жалкий и комически-серьезный. Таких коней, задира­
ющих на ходу голову вверх, зовут в полках «звездочетами».
Мацько со стороны Яся пользовался гораздо большим уваже­
нием, нежели Бутон, который иногда проявлял несвойственную
своему возрасту легкомысленность. Это бьш один из тех больших
длинношерстных и лохматых псов, которые отчасти напоминают
крысоловку, увеличенную в десять раз, отчасти пуделя, а по приро­
де суть самые породистые дворняжки. Дома Бутон отличался от­
менной серьезностью и рассудительностью во всех поступках, но
на улице держал себя положительно неблагопристойно. Если он
отправлялся с отцом, то не бежал скромно сзади экипажа, как это
делают в подобных случаях порядочные псы . Он кидался на всех
встречных лошадей, подпрыгивал с громким лаем к самым их мор­
дам и только тогда пугливо отскакивал в сторону, если одна из них
с тревожным храпом нагибала быстро шею, чтобы схватить зуба­
ми нахала. Он забирался в чужие дворы и через несколько секунд
кубарем выкатывался оттуда, преследуемый десятками озлоблен­
ных собак. Он заводил, наконец, самые темные знакомства с пса­
ми, давно приобретшими низменную репутацию.
У нас в Подолии и на Вольmи ничто человеку не сообщает та­
кого шика, как выезд. Иной помещик давным-давно заложил и пе­
резаложил имение и ждет со дня на день посещения судебного при­
става, но если он в воскресенье едет <<До свентего костела», то не­
пременно в легком тарантасике, запряженном цугом четырьмя, а
то и шестью прекрасными, горячими польскими лошадьми и, въез­
жая на главную площадь местечка, обязательно прикажет кучеру:
«Паль с бича, Юзеф». Я уверен, однако, что ни одному из богатых
окрестных панов не подавали с такой помпой его выезда, как это
делал Ясь, когда отец собирался куда-нибудь. Во-первых, сам Ясь
надевал высокий клеенчатый картуз с четырехугольным козырь-
391


А. И. Куприн
ком и широкий желтый пояс. Затем Мацько, запряженный в рес­
сорный рыдван времен процветания Речи Посполитой, отводился
шагов на сто от дома. Едва отец показывался на крьшьце, Ясь тор­
жественно палил с бича; Мацько некоторое время в раздумье вер­
тел хвостом и потом трогался степенной рысцой, вскидывая и под­
нимая задние ноги высоко, как петух. Равняясь с крьшъцом, Ясь
делал вид, что с трудом сдерживает нетерпеливых лошадей, и изо
всех сил вытягивал вперед руки с вожжами . Все его внимание бьшо
поглощено лошадьми, и, что бы ни произошло вокруг, Ясь не по­
вернул бы головы. Вероятно, все это делалось для подцержания
нашей фамильной чести.
Вообще о моем отце Ясь бьш чрезмерно высокого мнения. Слу­
чалось, что какому-нибудь бедному еврею или крестьянину прихо­
дилось дожидаться своей очереди в передней, пока отец занимался
с другими больными. Ясь часто заводил с ним разговор, клонив­
шийся единственно к расширению докторской популярности отца.
- Ты что думаешь? - спрашивал он, приняв на табуретке не­
зависимую позу и оглядывая с ног до головы почтительно стояв­
шего перед ним пациента. - Ты, может быть, думаешь, до волост­
ного писаря пришел или до станового? Мой пан, братику, не толь­
ко повыше станового, а главнее самого исправника будет. Он, бра­
тику, все знает на свете. Вот как . У тебя что болит?
- У меня шо-сь у середке болыть, - сконфуженно мялся боль­
ной, - и у грудях пече...
- Ну, вот видишь. А отчего? Чем ее пользовать? Ты незнаешь,
и я не знаю. А пан на тебя поглядит только, - так сейчас и скажет,
чи ты будешь жив, чи помрешь .
Жил Ясь очень бережливо и все свои деньги употреблял на по­
купку разных хозяйственных вещиц, которые он бережно уклады­
вал в своем большом сундуке, окованном жестью. Ничто нам, де­
тям, не доставляло такого удовольствия, как позволение Яся при­
сутств овать при переборке этих вещей . Изнутри крышка сундука
бьша оклеена картинами самого разнообразного содержания. Тут,
рядом с грозными отечественными генералами в зеленых усах, по­
мещались: и хождение души по мытарствам, и гравюра из «Нивы»,
изображающая этюд женской головки, и Соловей-разбойник на
дубу, старательно раскрывающий правый глаз навстречу стреле
Ильи Муромца. Затем из сундука последовательно выгружалась
коллекция пиджаков, жилетов, полушубков, бараньих шапок, ча­
шек и блюдечек, проволочных коробок, украшенных бисером и
392


Рассказы
тафтяными цветочками, и маленьких круглых зеркалец. Нередко
из бокового отделения сундука вынималось яблоко или пара ма­
ковников, которые для нас всегда казались особенно вкусными.
Ясь вообще бьш очень аккуратен и старателен. Однажды он
разбил большой графин от воды, и отец сделал ему выговор. На
другой день Ясь явился с двумя целыми графинами. «Все равно,
может быть, я и еще разобью, - пояснил он, - а в доме все-таки не
лишнее» . В комнатах он сам завел и постоянно поддерживал об­
разцовую чистоту. Он ревниво оберегал свои права и обязанности
и бьш глубоко убежден, что никто не сумеет лучше его вычистить
полов. Как-то между Ясем и новой горничной, Евкой, возник горя­
чий спор, кончившийся состязанием на то, кто лучше и чище убе­
рет комнаты . Мы были приглашены, как эксперты, и, из желания
немного посердить Яся, отдали пальму первенства женщине. Мы,
дети, по незнанию человеческой души, и не подозревали, какой удар
нанесли Ясю своим жестоким решением . Он ушел, не сказав ни сло­
ва, и на другой день всем в местечке стало известно, что Ясь запил.
Это случалось с ним приблизительно раз в два-три года и со­
ставляло как его, так и всей нашей семьи несчастье. Некому бьшо
ни нарубить др ов, ни напоить лошадь, ни принести воды. Пять или
шесть дней мы не видели Яся и не слыхали о нем . На седьмой день
он явился без картуза и чемерки, страшный, растрепанный. За ним,
шагах в тридцати, следовала галдящая толпа евреев . Мальчишки
кричали и кривлялись. Все знали, что сейчас будет происходить
аукцион.
Действительно, через минуту Ясь выбегал из дома на улицу,
держа в руках почти все содержимое заветного сундучка. Толпа
немедленно окружала его .
- Как? Вы мне водки не даете? - кричал Ясь, потрясая брюка­
ми и жилетами, нанизанными на руках. - Що? У меня денег нема?
Аэтощо?Аце?Аце?Це?
И в толпу одни за другими летели его одежды и подхватыва­
лись десятками хищных рук.
- Сколько даешь? - кричал Ясь какому-нибудь еврею, завла­
девшему пиджаком. - Сколько даешь, кобылячья твоя голова?
- Н у-у-у? Пятьдесят копеек я могу дать, - говорил еврей, при­
щуривая глаза.
- Пятьдесят? Пятьдесят?! - Отчаяние Яся доходило до край­
них пределов . - Не хочу пятьдесят! Давай двадцать копеек ! Давай
393


А. И. Куприн
злот! Это що? Утиральники? Давай за все гривенник. Щоб вам очи
повьшазили! Щоб вас болячка задушила! Щоб вы малэнькими булы
здохлы!
Полиция в нашем местечке есть, но все ее обязанности заклю­
чаются в том, чтобы крестить у <<Хозяев» детей, и в подобных слу­
чаях она, не принимая никакого участия в беспорядке, играет скром­
ную роль гостя без речей . Отец, видя расхищение Ясиного имуще­
ства, не выдерживал более своего гневного презрения (напился, мол,
идиот, и пусть теперь разделывается) и самоотверженно кидался в
галдящую толпу. Через секунду на сцене только и оставались: Ясь
и отец, державший в руках какую-нибудь жалкую бритвенницу. Ясь
несколько минут качался от изумления на месте, высоко и беспо­
мощно подымая кверху брови, и вдруг грохался на колени.
-
Пане! Пане мой коханый! Что ж ото воны мини здробили!
Пане мой коханый!..
-
Иди в сарай! - сердито приказывал отец и отталкивал от
себя Яся, который хватал и целовал полы его сюртука. - Иди в
сарай, проспись! И чтобы духу твоего завтра же здесь не бьшо.
Ясь покорно отправлялся в сарай, и тогда для него начинались
мучительные часы похмелья, отягченные и усугубленные муками
раскаяния. Он лежал на животе, подперев голову ладонями и уст­
ремив глаза в одну точку перед собой. Он отлично знал, чт6 теперь
происходит дома. Ему ясно представлялось, как все мы просим у
отца за Яся и как отец нетерпеливо отмахивается от .нас руками.
Ясь отлично знал, что уже на этот раз отец наверно останется не­
преклонным.
Иногда, прислушиваясь из любопытства у дверей сарая, мы
различали доносившиеся оттуда звуки, - странные звуки, похо­
жие на рычание и всхлипывание .
В эти минуты падения и скорби Бутон считал своим нравствен­
ным долгом навестить страждущего Яся. Умный пес отлично по­
нимал, что в обыкновенное, трезвое время Ясь не допустил бы с
его стороны даже намека на фамильярные отношения. Поэтому
всегда, встречаясь во дворе с суровым слугою, Бутол делал вид,
будто бы он что-то внимательно разглядь1вает вдали, или озабо­
ченно ловил ртом пролетавшую муху. Одно обстоятельство меня
всегда удивляло. Мы часто ласкали и порою кормили Бутона, вы­
таскивали у него из шерсти колючие репяхи, что он мужееrвенно и
безмолвно переносил, несмотря на очевидные страдания, даже це-
394


Рассказы
ловали его в холодный, мокрый нос. И, однако, все симпатии и
привязанности его целиком принадлежали Ясю, от которого он,
кроме пинков, ничего не видел . Увы, теперь, когда жестокий опыт
учит меня заглядывать во всем и наизнанку, я начинаю подозре­
вать, что источник Бутоновой привязанности вовсе не бьш так за­
гадочен; все-таки не мы, а Ясь приносил ежедневно Бутону миску
послеобеденных остатков.
В мирное время, повторяю, Бутон ни за что не рискнул бы так
непосредственно обратиться к чувствам Яся. Но в дни покаяния он
смело заходил в сарай, садился рядом с лежащим Ясем и, глядя в
угол, вздыхал глубоко и сочувственно . Если это не помогало, Бу­
тон начинал лизать сначала робко, потом все смелее и смелее руки
и лицо своего покровителя. Кончалось тем, что Ясь, рыдая, обхва­
тывал Бутона за шею; Бутон принимался потихоньку подвывать
ему, и вскоре они сливали свои голоса в странный, но трогатель­
ный дуэт.
На другой день Ясь являлся в комнаты чуть свет, мрачный и не
смеющий поднять глаз. Полы и мебель доводил он до блистатель­
ной чистоты к приходу отца, при одной мысли о котором Ясь тре­
петал. Но отец оставался неумолим. Он вручал Ясю паспорт и день­
ги и приказывал немедленно очистить кухню. Мольбы и клятвы
оказывались тщетными.
Тогда Ясь решался на крайнее средство.
- Так, значит, кажете мне, пане, уходить? -спрашивал ондерзко.
- Да. И немедленно.
- Так вот не уйду же. Теперь вы г6ните, а без меня пропадете
все, как тараканы. Не пойду, тай годи!
- С полицией выведут.
- Выведут меня?.. - возмущался Ясь . - Ну и пусть выводят.
Пусть весь город видит, что Ясь двадцать лет служил верой и прав­
дой, а его за это при полиции в буцыгарню тянут. Пусть выводят.
Не мне будет стыдно, а пану!
И действительно, Ясь оставался. Угрозы от него отскакивали
без воздействия. Не обращая на них ни малейшего внимания, он
работал без устали, работал преувеличенно много, стараясь навер­
стать потерянное время. Вечером он не шел спать в кухню, а ло­
жился в стойле около Мацька, и конь всю ночь стоял, растопырив
ноги и боясь переступить ими. Через несколько дней жизнь Яся всту­
пала медленно в прежнее русло. Отец мой бьш добродушный иле-
395


А. И. Куприн
нивый человек, которого совершенно подчиняли себе привычные
условия, люди и вещи . К вечеру он прощал Яся.
Собою Ясь был красавец - брюнет украинского меланхоли­
ческого типа. Девки и молодицы заглядывались на него , хотя ни
одна, пробегая перепелкой по двору, не рисковала кокетливо ткнуть
Яся в бок кулаком или вызывающе улыбнуться: слишком много в
нем бьшо надменного , ледяного презрения к прекрасному полу. И
сладости семейного очага также мало прельщали его . «Как этая
самая баба заведется в хате, - говорил брезгливо Ясь, - так сей­
час воздух дурной пойдет» . Впрочем, и то один только раз, он сде­
лал попытку в этом направлении, причем ему суждено бьшо уди­
вить нас более, чем когда-либо.
Однажды, когда мы сидели за вечерним чаем, Ясь вошел в сто­
ловую совершенно трезвый, но с взволнованным лицом и, таин­
ственно указывая через плечо большим пальцем правой руки на
дверь , спросил шепотом:
- Можно «им» войти?
- Кто там такой? - спросил отец. - Пусть входит.
Мы все с ожиданием устремили глаза на дверь, из которой мед­
ленно выползло странное существо. Это бьша женщина лет пяти­
десяти с лишним, в лохмотьях, избитая и бессмысленная.
- Благословите нас, пане, вступить в брак, - сказал Ясь, опус­
каясь на колени. - Становись, дура, - крикнул он на женщину и
потянул ее грубо за рукав.
Отец с трудом пришел в себя от изумления. Он долго и горячо
толковал Ясю, что надо сойти с ума, чтобы жениться на такой тва­
ри. Ясь слушал молча, не вставая с колен; бессмысленная женщина
также не поднималась.
- Так не велите, пане, жениться? - спросил наконец Ясь .
-
Не только не велю, - отвечал отец, - но я уверен, что ты
этого не сделаешь.
- Значит, так и будет, - сказал решительно Ясь . - Вставай,
дура! - обратился он к женщине. - Слышишь, что пан говорит?
Ну, и пошла вон!
И с этими словами, держа неожиданную гостью за шиворот, он
быстро скрьшся вместе с нею из столовой.
Это была единственная попытка Яся на брачном поприще.
Объяснял ее себе каждый различно, но никто не шел дальше дога­
док, а когда спрашивали об этом у Яся, он только досадливо отма­
хивался руками.
396


Рассказы
Еще таинственнее и неожиданнее бьша его смерть. Она произош­
ла так внезапно и загадочно и так мало имела, по-видимому, связи
с предшествующими событиями Ясиной жизни, что, поставленный
в необходимость рассказать о ней, я чувствую себя не совсем лов­
ко. Но все-таки я ручаюсь, что все мною рассказанное не только в
самом деле было, но даже не прикрашено для яркости впечатления
ни одним лишним штрихом.
Однажды на вокзале, находящемся в трех верстах от местечка,
повесился в уборной какой-то проезжий - хорошо одетый и не
старый господин. Ясь в тот же день попросил у отца позволения
пойти посмотреть.
Часа через четыре он вернулся, прямо прошел в гостиную, где в
это время сидели гости, и остановился у притолоки. Он только два
дня как отбьш срок своего покаяния в сарае и бьш совершенно трезв.
- Что тебе? - спросила маменька.
- Гы-ы-гы! -захохотал внезапно Ясь . -Язык-то у него нару-
жу вьшез". у пана...
Отец прогнал тотчас же его на кухню. Гости поговорили немно­
го о странностях Яся и скоро позабьши об этом маленьком случае.
На другой день, проходя в восемь часов вечера мимо детской,
Ясь подошел к моей сестренке и обнял ее.
- Прощай, доня, - сказал он и погладил ее по голове.
- Прощай, Ясь, - ответила сестра, не подымая головы от кук-
лы.
Через полчаса к отцу в кабинет вбежала Евка, бледная, трясу-
щаяся.
- Пане... там". на чердаке... зависився... Ясь .
И упала.
На чердаке висел на тонком шпагате мертвый Ясь .
Когда следователь допрашивал кухарку, она показала, что в
день смерти Ясь бьш очень странен.
- Станет он перед зеркалом, - рассказывала она, - сожмет
себе горло руками, аж весь покраснеет, а сам язык высунет и глаза
приплющит... Видно, все сам себе представлялся.
Так следователь и отнес причину смерти Яся к умственному
расстройству.
Когда похоронили Яся в специальном для этого овраге за ро­
щей, то на другой день не могли отыскать Бутона. Оказалось, что
верный пес убежал на могилу и лежал там и выл, оплакивая смерть
своего сурового Друга. А потом исчез без вести.
397


А. И. Куприн
Теперь, ставши почти стариком, я иногда перебираю свои пест­
рые воспоминания и, задерживаясь мыслью над Ясем, каждый раз
думаю: какая стран
ная
душа, - верная, чисrая, противоречивая, вздор­
ная и больная, - настоящая славянская душа, жила в Ясином теле!
<1894>
О ТОМ, КАК ПРОФЕССОР ЛЕОПАРД И
СТАВИЛ М НЕ ГОЛОС
Да-с, господа, поставить правильно голос - это не фунт изю­
му, и не баран начихал, и не кот наплакал, и не таракан... я уж не
помню, что такое там наделал таракан. А я испытал, знаете, это
удовольствие собственным животом, спиной и горлом.
Меня в это пагубное дело втравили, понимаете, мои знакомые,
у которых я на маленьких семейных вечерах, так себе, кое-что пел:
«Проведемте, друзья», «Нелюдимо», «Не искушай» - и другие до­
машние штуки. Вот они мне и стали твердить в одну дудку: «У тебя
голос, голос, голос. Смотри, теперь повсюду открываются голоса.
Бьт себе обыкновенный адвокат, или письмоводитель, или булочник,
или портной, или учитель чистописания, а глядь - открьmся голос,
- и он теперь тысячи загребает, и всемирная слава. Главное - надо
вовремя голос поставить. Иди к профессору Леопарди. Он чудесно
ставит голос. Первый мастер» .
И вот я, знаете, пошел. Явился. Встречает меня сам профессор.
Этакий, знаете, понимаете, мужественный итальянский старик, вер­
шков девяти ростом, на голове грива, золотые очки, эспаньолка.
Поговорили с ним о том, что искусство петь - великое искусство,
что поставить голос - это не таракан и так далее и что в этом деле
самое главное - терпение и прилежание.
Затем маэстро спрашивает меня:
- Итак, начнем?
- Начнем, профессор.
-Ви котов?
-Д-д-да! .. - отвечаю этак неуверенно.
- Завсем котов?
- Н-н-д-да...
- Испытаем сначала диафрагма. Держись!
398


Рассказы
Понимаете: не успел я мoprnyrь глазом, как он наносит мне звер­
ский удар кулаком под ложечку. Что-то в животе у меня делает -
уп! .. Разеваю рот - не могу вздохнуть. Сгибаюсь, знаете, пополам,
сажусь на корточки. Вся комната плывет мимо меня в какой-то зе­
леной мути, а по ней вертятся огненные колеса.
Профессор приподымает меня, ласково треплет по плечу, дает
стакан воды.
- Нишшево, mon ami*, нишшево, нишшево. О, совсем здоро­
вый диафрагм. Другой ученик лежит на пол, как один кадавр**.
Теперь открой немножко рот. Так . Еще немножко. О-о! Этих четы­
ре зуб долой, прочь, совсем прочь. Гланды вырезать. Язык подре­
зать . Маленький язык немножко - чик.
Потом он, знаете, потащил меня к пианино .
- Теперь попробуем голос. Пой вот это : а-а-а-а, а-а-а-а.
Ну, я, конечно: а-а-а-а, а-а-а-а.
- Не так, не так . Твой поет, как коров. Пой еще один раз .
Я, понимаете, на него вовсе не обижался, что он мне тыкал. Я,
знаете, заранее слыхал, что он всем любимым ученикам говорит на
«ты». А если на «вы», то, значит, никакой нет надежды.
- Пой еще один раз.
Пою.
- О, черт побери, у тебя ни кож, ни рож, ни voix* **. Упирай
звук на диафрагм. Пой так, как будто у тебя живот болит.
Пою.
- Не так, не так! Служитель, принесите один полотенц.
Приходит служитель. Понимаете, этакая суровая, небритая
фигура, вроде сторожа из анатомического театра, на лице мрак и
отчаянная решимость. Меня обвивают вокруг талии полотенцем,
профессор берется за один конец, служитель за другой, оба упира­
ются ногами мне в бедра и тянут каждый в свою сторону.
- Пой, - кричит профессор. - Глубже звук, ниже, ниже. На
диафрагм.
Кровь бросается мне в голову. Я чувствую, как краснею, потом
синею, глаза у меня выкатываются наружу, и наконец я хриплю,
как удавленник.
• мой друг (франц.) .
•• труп (от лат. cadaver) .
••• голоса (франц. ) .
399


А. И. Куприн
- О-о! Я так и знал . Тенор ди-грациа. Теперь попробуем сво­
бодный звук . Высунь ваш язык.
Я, знаете, повинуюсь . Профессор тем же самым полотенцем
обвертывает крепко мой язык и вытягивает его наружу, до сопри­
косновения с верхней пуговицей жилета.
- Пой! Э-э-э-э, э-э-э-э" .
Пою. Понимаете, кашляю, давлюсь, но пою, пою.
- Теперь развяжем немножко челюсти. Открой рот.
Открываю. Он захватывает рукой, как тисками, мою нижнюю
челюсть и начинает махать ею вверх и вниз, точно действуя насосом.
- Пой! Бэ-бэ-бэ-бэ, бэ-бэ-бэ-бэ.
Потом он велит мне лечь на пол и говорит:
- Испытаем дыхание. Держи одну ноту". Вот эту -фа! Держи
прямо, как один паровоз: уууу.
Тогда, знаете, он кладет мне на грудь огромную книжищу, на
нее другую, третью, четвертую, пятую, шестую.
- Тяни: уууу.
-Уууу.
Тогда он, понимаете, поверх книг заваливает меня чемодана­
ми, ящиками, подушками с дивана и, сверх всего этого, садится сам,
своею персоною.
Я не выдерживаю и прошу пощады.
Профессор, по-вИдимому, доволен мною, потому что, знаете,
этак потирает руки.
-
Теперь последний экзамен . Вот венский стул . Полезай под
стул и садись там.
- Но, профессор, это невозможно ."
- Мольшать ! Если ты сумеешь петь, сидя под стулом, ты суме-
ешь петь во всякой другой position*.
Понимаете, никто не верит этому, когда я рассказываю, но, ей­
богу, я умудрился залезть под обыкновенный венский стул и сесть
там, скорчившись в три погибели, а профессор сел сверху, на сИде­
нье, и крикнул мне:
-Пой!
- Что именно петь, маэстро?
- Что хочешь ". Все, что хочешь : арию, дуэт, квартет" . Пой до
тех пор, пока я не окончу курить мой сигар.
* положение (фр аиц. )
.
400


Рассказы
И вот он, знаете, закуривает огромную австрийскую сигару, а я
начинаю петь, сидя в таком же положении, как сидит музейный
недоношенный младенец в банке со спиртом. Я пою весь первый
акт из «Фауста», эпиталаму из «Нерона», пролог из «Паяцев», куп­
леты Тореадора, «Вечернюю звезду» из «Тангейзера»... Он все ку­
рит... Тогда я, знаете, говорю этак робко:
- Не могу больше, маэстро.
Тогда он встает, приподнимает стул и дает мне такой пинок ниже
спины, что я, понимаете, чрезвычайно долго скольжу в сидячем
положении по паркету, пока не упираюсь головой в трюмо. Нако­
нец в недоумении становлюсь на ноги и лепечу:
- Профессор...
- Да, профессор, черт вас побери, профессор! - кричит он, и
на этот раз кричит чисто по-русски, без малейшего акцента. - Но
только профессор вовсе не вашего дурацкого пения, а профессор
атлетики, бокса, плавания и фехтования, имеющий глубокое несча­
стье быть однофамильцем вашего итальянского шарлатана. И так
как ко мне ежедневно, благодаря этому несчастью, с утра до вече­
ра, ломятся вот такие козлетоны, как вы, то я твердо решился про­
учить хотя одного из этих идиотов. Вы можете, милостивый госу­
дарь, жаловаться на меня куда угодно или можете вызвать меня
драться на любом оружии, начиная от пулемета и кончая француз­
ским боксом, включая сюда палки, рапиры и джиу-джитсу. Но те­
перь - вон отсюда!
Понимаете, что мне оставалось делать?
И я, знаете, пожал презрительно плечами и ушел.
<1894>
АЛ Ь- ИССА
Легенда
За несколько веков до роЖдества Христова в самом центре Ин­
достана существовал сильный, хотя и немногочисленный народ.
Имя его изгладилось в истории, даже священные Веды не упомина­
ют о нем ни одной строчкой. Но старые факиры, ревностные хра­
нители преданий, го.варят, что родоначальники этого народа, су-
401


А. И. Куприн
ровые и бесстрашные люди, пришли с далекого Запада и в корот­
кое время покорили своей власти весь Индостан. Все раджи и кня­
зья Индостана платили им дань, а пленные рабы обрабатывали их
землю. Они не знали ни роскоши, ни страха смерти, и это делало их
непобедимыми.
Этот могущественный народ поклонялся живому существу -
женщине, которая называлась богиней смерти . Богиню смерти
никто никогда не видал, кроме двух старейших жрецов. Они же и
выбирали ее тайно изо всех красивейших девочек, не достигших еще
четырехлетнего возраста, воспитывали ее и чудесными, одним им
открьпыми способами доводили ее красоту до сверхъестественного
совершенства. Когда умирала одна богиня смерти, на место ее двое
жрецов взводили тотчас же другую, но об этом знали только они.
Народ верил, что богиня - бессмертна и красота ее неувядаема.
Раз в пять лет, ночью, она выезжала из своего храма на гигант­
ской колеснице, закрытой со всех сторон и запряженной десятью
белыми слонами. Ее встречал весь народ с пением священных гим­
нов, с зажженными факелами в руках. Восторг толпы доходил до
бешенства. Рубили головы сотням рабов, многие истязали себя би­
чами и кривыми кинжалами, в исступлении бросались под колес­
ницу богини, чтобы быть раздавленными слонами и колесами ...
В одну из таких ночей жрецами и народом избирался для боги­
ни смерти муж . Только двенадцать часов бьш он ее мужем. Утром
его на костре торжественно приносили в жертву, потому что вся­
кий, кто хоть раз увидел лицо богини, по законам подлежал немед­
ленной смерти. И несмотря на это, каждые пять лет двенадцать слав­
нейших юношей обрекали себя на служение страшной богине. Их
ожидали такие тяжелые испытания, что предание насчитывает толь­
ко четырех героев, удостоенных величайшей чести - умереть му­
жем богини смерти.
Аль-Исса бьш сыном знатного раджи . Пятнадцати лет он уже
превосходил всех молодых людей смелостью, силой и красотой .
Самая знатная и гордая красавица Индии сочла бы счастием на­
зваться его женой. Но Аль-Исса посвятил себя богине смерти.
Он должен бьш отказаться от семьи. Прикосновение к женщи­
не считалось для него преступлением . Во всю жизнь он не смел ни
улыбнуться, ни запеть песни ... Война и атлетические упражнения
бьши его единственными занятиями.
И Аль-Исса выдержал тяжелый искус. Слезы матери и сестер
не тронули его, когда он уходил из своего роскошного дворца. При
402


«А ль -Исса».
ХудоЖн.ик П. Пин.кисевич.


Рассказы
встречах с женщинами он опускал глаза и далеко обходил лучших
красавиц ... Никто никогда не видал его смеющимся или предан­
ным праздному разговору.
Зато скоро имя его стало приводить в ужас самых воинственных
соседей. Без панциря, в одной легкой белоснежной одежде, он ки­
дался в самую густую толпу неприятелей . Туловища, рассеченные от
плеча к бедру, отрубленные головы, руки и ноги указывали его путь.
Встреча с ним бьmа неминуемой смертью, и закаленные враги бежа­
ли перед ним, как стада овец, с криками: «Аль-Исса! Аль-Исса! ..»
Если не бьmо войны, он проводил время на охоте за дикими
кабанами и тиграми. Вода из лесного ручья и кусок хлеба служили
ему пищей, седло - изголовьем.
Наконец, через три пятилетия, в один из тех дней, когда выез­
жала на колеснице богиня смерти, глашатаи объявили народу имя
Аль-Исса.
Несметная толпа еще с утра стекалась на огороженную стеною
площадь перед храмом, где Аль-Исса ожидали последние испыта­
ния. Его имя бьmо у всех на устах. Все знали, что сама богиня смер­
ти, не видимая никем, смотрит теперь из тайной амбразуры храма
на площадь.
Отмерили расстояние в двести локтей, вбили в землю щит с пя­
тью воткнутыми в него стрелами и дали Аль-Исса громадный лук ...
И Аль-Исса при громких криках восторга расщепил своими пятью
стрелами пять стрел на щите.
Потом вооружили Аль-Исса кривым кинжалом и на площадь
выпустили голодного, разъяренного бенгальского тигра.
Аль-Исса на глазах всего народа, истерзанный страшными ког­
тями, обливаясь кровью, перерезал горло свирепому хищнику и
наступил ногой на его труп ...
Наконец толпа расступилась, и Аль-Исса подвели злого варва­
рийского жеребца. Дикий, черный, с пламенными ноздрями, он еще
никогда не носил на своей спине оскорбительного бремени, Шес­
теро конюхов едва удерживали его . Он злобно визжал, водил вок­
руг огненными глазами и дрожал своей атласной кожей.
Аль-Исса спокойно подошел к нему и взялся за холку. Конюхи
разбежались . Народ в ужасе и смятении бросился в стороны ... В
один миг Аль-Исса уже сидел на коне. Сначала гордое животное
только тряслось от злобы и оскорбления... Через минуту конь и
всадник скрьmись из глаз народа.
403


А. И. Куприн
Прошел целый час томительного ожидания, когда наконец вда­
ли показался Аль-Исса на взмьшенном и покрытом пьшью коне.
Варварийский жеребец шатался от усталости, но бьш послушен Аль­
Исса, как ручная овечка.
Испытания Аль-Исса кончились.
В полночь его , одетого в драгоценные одежды, умащенного
ароматами Востока, отвели в храм и оставили одного. Он слышал
на улицах рев народа, все более и более приближающийся к храму.
Это богиня объезжала город на своей колеснице, запряженной бе­
лыми слонами.
Потом в храм вошли два верховных жреца - столетние старцы
с волосами белыми, как снег. Жрецы опустились перед Аль-Исса
на колени, облобызали его ноги и потом, взявши за руки, повели в
святилище. Там среди фантастической восточной роскоши возвы­
шалось золотое ложе." Курильницы благоухали ароматами Ара­
вии и Персии ". причудливые фонари лили волшебный свет" . в зо­
лотых клетках качались пестрые священные птицы, шелковые тка­
ни тяжелыми складками одевали стены."
Жрецы безмолвно удалились, закрыв лица руками. Аль-Исса
ожидало блаженство и через двенадцать часов - мучительная смерть.
Где-то далеко за стеной раздалось нежное и сладостное пение
женского хора. Массивные двери слоновой кости распахнулись ...
и медленно вошла сама богиня смерти в длинных белых одеждах,
окутанная покрывалом.
Аль-Исса кинулся к ней, дрожащими руками распахнул легкую
ткань, закрывавшую лицо, и окаменел от ужаса и изумления".
Перед ним стояла дряхлая старуха, сморщенная, беззубая, со
слезящимися глазами и потухшим взором.
<1894>
КУСТ СИРЕНИ
Николай Евграфович Алмазов едва дождался, пока жена отво­
рила ему двери, и, не снимая пальто, в фуражке прошел в свой ка­
бинет. Жена, как только увидела его насупившееся лицо со сдвину­
тыми бровями и нервно закушенной нижней губой, в ту же минуту
поняла, что произошло очень большое несчастие" . Она молча по­
шла следом за мужем. В кабинете Алмазов простоял с минуту на
404


Рассказы
одном месте, глядя куда-то в угол. Потом он выпусrил из рук порт­
фель, который упал на пол и раскрьmся, а сам бросился в кресло,
злобно хрустнув сложенными вместе пальцами".
Алмазов, молодой небогатый офицер, слушал лекции в Акаде­
мии генерального штаба и теперь только что вернулся оттуда. Он
сегодня представлял профессору последнюю и самую трудную прак­
тическую работу - инструментальную съемку местности ".
До сих пор все экзамены сошли благополучно, и только одно­
му богу да жене Алмазова бьmо известно, каких страшных трудов
они стоили". Начать с того, что самое поступление в академию
казалось сначала невозможным . Два года подряд Алмазов торже­
ственно проваливался и только на третий упорным трудом одолел
все препятствия. Не будь жены, он, может быть, не наЙдЯ в себе
достаточно энергии, махнул бы на все рукою. Но Верочка не дава­
ла ему падать духом и постоянно поддерживала в нем бодрость ".
Она приучилась встречать каждую неудачу с ясным, почти весе­
лым лицом. Она отказывала себе во всем необходимом, чтобы со­
здать для мужа хотя и дешевый, но все-таки необходимый для за­
нятого головной работой человека комфорт. Она бывала, по мере
необходимости, его переписчицей, чертежницей, чтицей, репетитор­
шей и памятной книжкой.
Прошло минут пять тяжелого молчания, тоскливо нарушаемо­
го хромым ходом будильника, давно знакомым и надоевшим: раз,
два, три-три: два чистъ1х удара, третий с хриплым перебоем. Алма­
зов сидел, не снимая пальто и шапки и отворотившись в сторону. "
Вера стояла в двух шагах от него также молча, с страданием на
красивом, нервном лице. Наконец она заговорила первая, с той
осторожностью, с которой говорят только женщины у кровати близ­
кого трудн обольного человека".
- Коля, ну как же твоя работа?" Плохо?
Он передернул плечами и не отвечал.
- Коля, забраковали твой план? Ты скажи, все равно ведь вме­
сте обсудим.
Алмазов быстро повернулся к жене и заговорил горячо и раз­
драженно, как обыкновенно говорят, высказывая долго сдержан­
ную обиду.
-
Ну да, ну да, забраковали, если уж тебе так хочется знать.
Неужели сама не видишь? Все к черту пошло !" Всю эту дрянь, - и
он зл обно ткнул ногой портфель с чертежами, - всю эту дрянь хоть
в печку выбрасывай теперь! Вот тебе и академия! Через месяц опять
27-3166
405


А. И. Куприн
в полк, да еще с позором, с треском. И это из-за какого-то погано­
го пятна... О, черт!
- Какое пятно, Коля? Я ничего не понимаю.
Она села на ручку кресла и обвила рукой шею Алмазова. Он не
сопротивлялся, но продолжал смотреть в угол с обиженным выра­
жением.
- Какое же пятно, Коля? - спросила она еще раз.
- Ах, ну, обыкновенное пятно, зеленой краской. Ты ведь зна-
ешь, я вчера до трех часов не ложился, нужно было окончить. План
прекрасно вычерчен и иллюминован . Это все говорят.. Ну, заси­
делся я вчера, устал, руки начали дрожать - и посадил пятно ... Да
еще густое такое пятно ... жирное. Стал подчищать и еще больше
размазал. Думал я, думал, что теперь из него сделать, да и решил
кучу деревьев на том месте изобразить ... Очень удачно вышло, и
разобрать нельзя, что пятно было. Приношу нынче профессору.
«Так, так, н-да. А откуда у вас здесь, поручик, кусты взялись?» Мне
бы нужно было так и рассказать, как все бьmо. Ну, может быть,
засмеялся бы только ... Впрочем, нет, не рассмеется, - аккуратный
такой немец, педант. Я и говорю ему: «Здесь действительно кусты
растут». А он говорит: «Нет, я эту местность знаю, как свои пять
пальцев, и здесь кустов быть не может» . Слово за сл ово, у нас с ним
завязался крупный разговор. А тут еще много наших офицеров
бьmо. «Если вы так утверждаете, говорит, что на этой седловине
есть кусты, то извольте завтра же ехать туда со мной верхом... Я
вам докажу, что вы или небрежно работали, или счертили прямо с
трехверстной карты ...»
-Но почему же он так уверенно говорит, что там нет кустов?
-
Ах, господи, почему? Какие ты, ей-богу, детские вопросы
задаешь. Да потому, что он вот уже двадцать лет местность эту знает
лучше, чем свою спальню. Самый безобразнейший педант, какие
только есть на свете, да еще немец вдобавок... Ну и окажется в кон­
це концов, что я лгу и в препирательство вступаю... Кроме того...
Во все время разговора он вытаскивал из стоявшей перед ним
пепельницы горелые спички и ломал их на мелкие кусочки, а когда
замолчал, то с озлоблением швырнул их на пол. Видно бьmо, что
этому сильному человеку хочется заплакать.
Муж и жена долго сидели в тяжелом раздумье, не произнося ни
слова. Но вдруг Верочка энергичным движением вскочила с кресла.
- Слушай, Коля, нам надо сию минуту ехать! Одевайся скорей.
406


Рассказы
Николай Евграфович весь сморщился, точно от невыносимой
физической боли .
- Ах, не говори, Вера, глупостей. Неужели ты думаешь, я по­
еду оправдываться и извиняться. Это значит над собой прямо при­
говор подписать. Не делай, пожалуйста, глуп остей.
- Нет, не глупости, - возразила Вера, топнув ногой . - Никто
тебя не заставляет ехать с извинением". А просто, если там нет та­
ких дурацких кустов, то их надо посадить сейчас же.
-
Посадить?" Кусты?" - вытаращил глаза Николай Евгра­
фович.
- Да, посадить. Если уж сказал раз неправду, - надо поправ­
лять. Собирайся, дай мне шляпку" . Кофточку". Не здесь ищешь,
посмотри в шкапу" . Зонтик!
Пока Алмазов, пробовавший было возражать, но невыслушан­
ный, отыскивал шляпку и кофточку, Вера быстро выдвигала ящи­
ки столов и комодов, вытаскивала корзины и коробочки, раскры­
вала их и разбрасывала по полу.
-
Серьги". Ну, это пустяки". За них ничего не дадут". А вот
это кольцо с солитером дорогое" . Надо непременно выкупить ".
Жаль будет, если пропадет. Браслет". тоже дадут очень мало. Ста­
ринный и погнутъ1й ". Где твой серебряный портсигар, Коля?
Через пять минут все драгоценности бьши уложены в ридикюль.
Вера, уже одетая, последний раз оглядывалась кругом, чтобы удо­
стовериться, не забыто ли что-нибудь дома.
- Едем, - сказал она наконец решительно.
- Но куда же мы поедем? -пробовал протестовать Алмазов. -
Сейчас темно станет, а до моего участка почти десять верст.
- Глупости ". Едем!
Раньше всего Алмазовы заехали в ломбард. Видно бьшо, что
оценщик так давно привык к ежедневным зрелищам человеческих
несчастий, что они вовсе не трогали его . Он так методично и долго
рассматривал привезенные вещи, что Верочка начинала уже выхо­
дить из себя. Особенно обидел он ее тем, что попробовал кольцо с
брильянтом кислотой и, взвесив, оценил его в три рубля.
- Да ведь это настоящий брильянт, - возмущалась Вера, -
он стоит тридцать семь рублей, и то по случаю .
Оценщик с видом усталого равнодушия закрьш глаза.
-
Нам это все равно-с, сударыня . Мы камней вовсе не прини­
маем, - сказал он, бросая на чашечку весов следующую вещь, -
мы оцениваем только металлы-с.
407


А.И. Куприн
Зато старинный и погнутый браслет, совершенно неожиданно
для Веры, бьш оценен очень дорого . В общем, однако, набралось
около двадцати трех рублей. Этой суммы бьшо более чем доста­
точно.
Когда Алмазовы приехали к садовнику, белая петербургская
ночь уже разлилась по небу и в воздухе синим молоком. Садовник,
чех, маленький старичок в золотых очках, только что садился со
своей семьею за ужин. Он бьш очень изумлен и недоволен поздним
появлением заказчиков и их необычной просьбой. Верояmо, он
заподозрил какую-нибудь мистификацию и на Верочкины настой­
чивые просьбы отвечал очень сухо:
- Извините. Но я ночью не могу посылать в такую даль рабо­
чих. Если вам угодно будет завтра утром - то я к вашим услугам.
Тогда оставалось только одно средство: рассказать садовнику
подробно всю историю с злополучным пятном, и Верочка так и
сделала. Садовник слушал сначала недоверчиво, почти враждеб­
но, но когда Вера дошла до того, как у нее возникла мысль поса­
дить куст, он сделался внимательнее и несколько раз сочувственно
улыбался.
- Ну, делать нечего, - согласился садовник, когда Вера кон­
чила рассказывать, - скажите, какие вам можно будет посадить
кусты?
Однако из всех пород, какие бьши у садовника, ни одна не ока;.
зывалась подходящей: волей-неволей пришлось остановиться на
кустах сирени.
Напрасно Алмазов уговаривал жену отправиться домой. Она
поехала вместе с мужем за город, все время, пока сажали кусты,
горячо суетилась и мешала рабочим и только тогда согласилась
ехать домой, когда удостоверилась, что дерн около кустов совер­
шенно нельзя отличить от травы, покрывавшей всю седловинку.
На другой день Вера никак не могла усидеть дома и вышла
встретить мужа на улицу. Она еще издали, по одной только живой
и немного подпрыгивающей походке, узнала, что история с куста­
ми кончилась благополучно ... Действительно, Алмазов бьш весь в
пьши и едва держался на ногах от усталости и голода, но лицо его
сияло торжеством одержанной победы.
-
Хорошо! Прекрасно! - крикнул он еще за десять шагов в
ответ на тревожное выражение женина лица. - Представь себе,
приехали мы с ним к этим кустам. Уж глядел он на них, глядел,
даже листочек сорвал и пожевал. «Что это за дерево?» - спраши-
408


Рассказы
вает. Я говорю: «Не знаю, ваше-ство». - «Березка, должно быть?»
- говорит. Я отвечаю: «Должно быть, березка, ваше-ство». Тогда
он повернулся ко мне и руку даже протянул. «Извините, говорит,
меня, поручик. Должно быть, я стареть начинаю, коли забьш про
эти кустики» . Славный он, профессор, и умница такой. Право, мне
жаль, что я его обманул. Один из лучших профессоров у нас. Зна­
ния - просто чудовищные. И какая быстрота и точность в оценке
местности - удивительно!
Но Вере бьшо мало того , что он рассказал. Она заставляла его
еще и еще раз передавать ей в подробностях весь разговор с про­
фессором. Она интересовалась самыми мельчайшими деталями:
какое бьшо выражение лица у профессора, каким тоном он гово­
рил про свою старость, что чувствовал при этом сам Коля ...
И они шли домой так, как будто бы, кроме них, никого на ули­
це не бьшо: держась за руки и беспрестанно смеясь . Прохожие с
недоумением останавливались, чтобы еще раз взглянуть на эту
странную парочку ...
Николай Евграфович никогда с таким аппетитом необедал, как
в этот день ... После обеда, когда Вера принесла Алмазову в каби­
нет стакан чаю, - муж и жена вдруг одновременно засмеялись и
поглядели друг на друга.
- Ты - чему? - спросила Вера.
-А ты чему?
- Нет, ты говори первый, а я потом.
- Да так, глупости. Вспомнилась вся эта история с сиренью. А тьf!
-Я тоже глупости, и тоже - про сирень. Я хотела сказать, что
сирень теперь будет навсегда моим любимым цветком...
<1894>
НЕГЛАСНАЯ РЕВ ИЗИЯ
Иван Петрович бьш еще сравнительно молод, но уже в д�ста­
точной степени строг и справедлив. Всеrда безукоризненно и со­
лидно одетый, с серьезным лицом, украшенным модною бородкой­
клинушком, с бесстрастным взглядом холодных глаз, с почтитель­
ной, хотя и твердой речью - он бьш гордостью начальства, надеж­
дою всего департамента.
409


А.И. Куприн
Этому многообещающему молодому человеку недоставал о
только эффектного случая, чтобы окончательно завоевать будущее,
но так как он н аходился под особенным покровительством судь­
бы, то и случай не замедлил представиться. Его превосходитель­
ство пришел однажды в департамент мрачнее тучи и быстрыми
шагами проследовал в кабинет, таинственно кивнув по дороге го­
ловою Ивану Петровичу.
Иван Петрович вошел твердой поступью, с приятным и откры­
тым видом, исполненным немедленной готовности. Начальство
обвило его рукою за талию и полудружески, полупокровительствен­
но увлекло в амбразуру окна. Здесь оно с расстановкой надело пен­
сне, приподняло кверху брови, сделало нижней губой значитель­
ную мину и взяло двумя пальцами пуговицу сюртука своего подчи­
ненного . Все эти признаки, ничего не значащие в глазах непосвя­
щенного, предвещали, однако же, что разговор примет несколько
таинственный характер.
- .. . Мм... Видите ли, голубчик, - произнес генерал внушитель­
ным тоном, - вам предстоит очень серьезное поручение... Пусть
оно будет вашим, так сказать, э ... как это называется?.. Ну, подвод­
ным камнем, что ли?
Иван Петрович понял настоящую мысль своего начальника и
молча поклонился.
- Получил я на днях анонимное письмо. Извольте взглянуть...
Раскрывают злоупотребления. . . Вы понимаете, каково наше поло­
жение? С одной стороны, нельзя без внимания оставить, но ведь и
гласности предать невозможно. А? Напишешь, да потом и сам не
рад будешь, как всякая гадость на свет божий полезет. Вы понима­
ете, в этом деле так, с бухты-барахты нельзя ведь; нужно уметь ...
э ... как это называется? ..
- Лавировать, ваше-ство?
- Именно, именно ... Вот вы и поезжайте... Не то чтобы офици-
ально, а, так сказать, негласным образом ... Ну, да вы сами знаете,
как там ... Письмецо это с собой захватите на всякий случай! .. В нем
довольно обстоятельно все изложено ...
Иван Петрович поехал. Путешествие бьшо продолжительное,
и он имел довольно времени, чтобы обдумать план предстоящих
действий. В душе он очень одобрял начальство за то, что оно имен­
но ему, а не кому другому, поручило это щекотливое дело. Это не
докладную какую-нибудь составить: приходится лавировать меж­
ду оглаской и правосудием. Иван Петрович в подобных случаях
410


Рассказы
незаменим (по правде сказать, это бьш первый случай в его жизни,
потому что он очень недавно вышел из одного привилегированно­
го заведения). Он наблюдателен и неподкупен. В сущности, ведь
каждого человека подкупить легко: иного разжалобишь тем, что
прикинешься дурачком, другого смягчишь обедом и партией вин­
та, третьего собьешь с толку апломбом. Иван Петрович неподку­
пен . Он сдержан, сух, отлично знает человеческую натуру, и его
провести не так-то легко. Ему, конечно, нет никакого дела до этого
Персюкова, который не показывал к зачету какие-то там переходя­
щие суммы; главное - восстановить нарушенную идею справед­
ливости и порядок .
Правда, в предстоящем деле придется проверять какие-то кни­
ги и суммы. Это тоже неприятная сторона поручения. Иван Петро­
вич слышал, что есть на свете двойная и итальянская бухгалтерия,
слышал также, что слово «mpaucnopm» пишется внизу страницы и
подчеркивается толстой чертой, но дальше его сведения по этой
части не простирались. И разве это так уже важно? Вовсе нет. Нуж­
но только суметь сразу взять этого таинственного незнакомца, Пер­
сюкова, в руки, ошеломить его сухостью, величественным беспри­
страстием, и он сам покажет, что нужно. Что ни говорите, а знание
людей - громадное преимущество в руках того, кто им умеет
пользоваться.
Таким образом, первые сутки дороги Иван Петрович бьш толь­
ко справедлив, но на вторые благодаря тряске и утомлению он стал
и озлоблен. Неизвестный Персюков сделался его личным врагом,
подлежащим немедленному и самому жестокому распеканию.
Наконец поезд остановился. Иван Петрович взял свой изящ­
ный чемоданчик (он не любил тратиться на то, что мог сделать сам),
надел пенсне и, изобразив на лице совершенно такую же значитель­
ную мину, какую он привык видеть ежедневно на лице своего гене­
рала, вышел на платформу.
Он не успел еще пройти десяти шагов, когда за ним послышал­
ся чей-то голос:
- Если не ошибаюсь, Иван Петрович?
И удивленный Иван Петрович не успел обернуться, как тот же
голос продолжал:
- Имею честь представиться: Персюков.
Голос бьш сладкий, умиленный и в то же время и решительный.
Иван Петрович увидал перед собою грузную, мужественно несклад­
ную фигуру и квадратное лицо, украшенное носом в самом отече-
411


А. И. Куприн
ственном стиле - в виде хорошего картофеля. Толстые губы скла­
дывались в заискивающую улыбку, а глаза смотрели из-под навис­
ших верхних век умно и пытливо.
- Не узнаёте меня? - продолжал между тем Персюков, завла­
дев рукою Ивана Петровича и горячо пожимая ее. - А ведь мы с
вами однажды в Петербурге встретились .
- Извините, пожалуйста, но я положительно не помню...
- Ах, как же это? Молодой человек, а память вам изменяет! Я
имел удовольствие встретить вас если не у Трухачевых, то, уже во
всяком случае, у Протопоповых.
Хотя «молодой человек» порядком покоробил Ивана Петрови­
ча, но на всякий случай он счел не лишним изобразить на своем
лице нечто вроде приятного изумления. «Черт его знает, может
быть, и в самом деле встречались» .
Натиск, произведенный на него врагом, бьш так неожидан, так
не согласовался со всеми теоретическими правилами ведения вой­
ны, что Иван Петрович бьш быстро сбит с точки. Инициативой
действия и нравственным верхом самовольно завладел, и, надо со­
знаться, завладел довольно грубо, предприимчивый Персюков.
Долговязый малый в синем казакине со шнурами и лампасами
принял из рук Ивана Петровича его багаж, а через две минуть� и
сам Иван Петрович сидел рядом с Персюковым в легких санках,
которые мчала пара великолепных серых рысаков, покрытых си­
ней сеткой.
Персюков заливался соловьем; оказывается, что он выехал на
вокзал нынче совершенно случайно, «проветриться». Он очень рад,
что имеет возможность избавить уважаемого Ивана Петровича от
неприятной необходимости мерзнуть на почтовых.
Уважаемый Иван Петрович больше молчал. Его всегда несколь­
ко тошнило от быстрой езды. Он кутался в поднятый воротник
пальто и внутренне пилил себя. Во-первых, на приветствие Персю­
кова ему следовало ответить как можно суше и уже ни под каким
видом руки не подавать. Во-вторых, он недоумевал, каким обра­
зом все это так быстро случилось и у него не нашлось ни одного
слова, чтобы «осадиты> и «обрезать» . В нежном тоне и в любезных
манерах Персюкова бьшо что-то до того уверенное и определен­
ное, что ему сопротивляться бьшо положительно невозможно. Иван
Петрович махнул рукой и предал себя мысленно судьбе.
Кучер сдержал великолепных рысаков перед домом Персюко­
ва. Дом бьш небольшой, очень скромный, без претензии на шик,
412


Рассказы
н о, видимо, построенный согласно с требованиями разумного и
долговечного комфорта, как строились в старое доброе время бар­
ские дома.
Персюкова внезапно осенила счастливая мысль.
- Знаете что, - обратился он трогательно умильным голосом
к Ивану Петровичу, - может быть, вы у меня немного передохне­
те после дороги?"
-Нет, нет, покорнейше вас благодарю, - энергично запротесто­
вал Иван Петрович, - мне никак нельзя". у меня там". дела разные.
Это бьша последняя его попытка заявить свою самостоятель­
ность . Персюков так сладко и так решительно настаивал, что опять
пришлось подчиниться. Несмотря на все отказы и извинения, Иван
Петрович бьш почти снят с саней и введен в дом, причем его под­
держивали под локти : с одной стороны хозяин, а с другой - долго­
вязый малый в синем казакине, несший чемодан.
-
Милосm прошу в мою берлогу, - сказал Персюков, введя
своего гостя в небольшую, уютную комнату. - Вы на меня не бу­
дете в претензии, если я вас на одну минуточку оставлю?
Он вышел . Оставшись один, Иван Петрович внимательно ог­
лядел «берлогу». Комната бьша обставлена умело и со вкусом и,
как видно, с большими средствами . Дорогая мебель красного дере­
ва, обилие редких растений, несколько приличных масляных кар­
тин придавали ей солидный тон.
Иван Петрович теперь начинал сознавать, что преувеличенная
любезность Персюкова, продолжительное его отсутствие - сло­
вом, все клонится к тому, что бы окончить дело обедом. Положим,
он мог этого избежать : стоит только взять шапку и уйти. Но раз
уже сделан целый ряд ошибок - одна лишняя вовсе не имеет осо­
бенного значения. Это рассуждение тем более успокаивало Ивана
Петровича, что он начинал уже чувствовать порядочный голод. Он
бы, пожалуй, и совсем успокоился, если бы его не мучил трудно
разрешимый вопрос: действительно ли приехал Персюков на вок­
зал случайно, или его кто-нибудь раньше уведомил?"
Через несколько MJfHyт показался в дверях хозяин в сопровож­
дении высокой пышной брюнетки.
- Позвольте вас познакомить с моей женой".
Иван Петрович поклонился так, как всегда кланялся с дамами:
одной головой, не сгибая спицы . Этот поклон выходил очень кра­
сиво у одного знакомого ему кавалергарда.
413


А. И. Куприн
- Мне при первом же знакомстве приходится перед вами изви­
ниться, - сказал он с обычной ему в этих случаях серьезной вежли­
востью. - Я только что с дороги ...
-
И вам совсем не в чем извиняться, - возразила она. - По­
моему, чем проще, тем лучше. Помните только, что вы не в Петер­
бурге, а в гостеприимной провинции ...
Она засмеялась. Голос у нее бьш грудной, низкий, очень прият­
ный, а смех звучный и заразительный, но без всякой вульгарности .
Перебрасываясь незначительными фразами с Иваном Петровичем,
она не спускала с него глаз, и по этому взгляду, любопытному и
приветливому, немного ласкающему, он заключил, что произведен­
ное им впечатление бьшо самое благоприятное.
Между тем исчезавший поминутно Персюков опять появился в
комнате и пригласил обоих к столу.
-
Не обессудьте за скромную трапезу, - говорил он, застав­
ляя с почтительной фамильярностью пройти в двери первым Ива­
на Петровича, который немного стеснялся.
Теперь, впрочем, Иван Петрович сопротивлялся совсем слабо.
Скромиая тр апеза состояла из жареных устриц, бульона с какими­
то удивительными пирожками, таявшими во рту, холодной осет­
рины, дичи и замечательной толстой белой спаржи. Стол бьш сер­
вирован безукоризненно, и на нем, несмотря на зимнее время, кра­
совался большой букет гелиотропов, «из собствеииой ораи:жер ей­
ки» , как пояснил потом, самодовольно улыбаясь, Персюков. За сто­
лом прислуживал благообразный лакей, не в нитяных, а в свежих
замшевых перчатках. Вина подавались тонкие и дорогие, не из тех
хересов помадеристее, которые так любит хлебосольная и падкая
на разноцветные ярлыки провинция, но настоящие, выдержанные
французские вина. С каждым глотком душистой влаги Иван Пет­
рович чувствовал, как в груди его таяло справедливое негодование
и умолкали грубые перуны.
Разговор за обедом весьма естественно вертелся около желез­
нодорожных путешествий и приключений. Это дало возможность
Ивану Петровичу рассказать несколько интересных эпизодов из
своей прошлогодней поездки за границу. Он умел рассказывать
очень недурно и не без юмора, но, как все большие себялюбцы,
оживлялся только тогда, когда говорил о самом себе.
По тому, как его слушали, сказывалась разница между мужем и
женой. Персюков слушал рассеянно: то с преувеличенным внима­
нием, то совсем не слушал, поглощенный какими-то мыслями. Если
414


Рассказы
Иван Петрович обращался к нему лично, то он суетливо поддаки­
в ал или смеялся и тотчас же добавлял :
-
А вот попробуйте-ка этого лафита. Как вы находите, есть
букет?
Валентина Сергеевна не перебивала его ни одним сл овом; ког­
да он обращал голову по ее направлению, она поднимала глаза от
тарелки и внимательно глядела в его глаза, изредка переводя их на
губы, что, в свою очередь, тотчас же невольно делал и Иван Петро­
в ич. Это его смущало, но в то же время бьшо ему почему-то прият­
но. Когда она смеялась - смех сначала загорался в ее глазах, а
потом уже трогал губы, что очень шло к ней и придавало улыбке
интимный оттенок.
Обед кончился. Валентина Сергеевна предложила пить кофе в
другой комнате.
- Вот мой любимый уголок, - сказала она, показывая на мес­
то около камина.
Камин, около которого стоял а удобная козетка и два кресла,
совсем бьш отгорожен от всей комнаты: с одной стороны - пиани­
но, с другой - широколистыми, раскидистъ1ми пальмами и трель­
яжем из какого-то вьющегося растения. В этот уголок бьш подан
кофе, ликер и ящик с сигарами.
Иван Петрович, неподкупная совесть которого уже теперь не
заявляла о своем существовании, глубоко уселся в кресло, втянул
полусжатыми губами несколько капель густого, захватывающего
дух ликера, посмаковал его на языке и принялся медленно, со зна­
нием дела обрезывать дорогую сигару.
Зимний вечер заметно темнел. Красный свет камина трепетал
на полу, на зеркалах, на потолке; длинные, причудливые тени от
пальм дрожали и перепутывались; вместе с теплом сладкая лень
охватила тело.
Иван Петрович провел сигарой под носом и вдохнул расши­
ренными ноздрями ее ароматный дым. Присутствие красивой жен­
щины, которая с каждой минутой нравилась ему все больше и боль­
ше, вместе с блаженным состоянием послеобеденного покоя совсем
его размягчили.
- Удивительное дело, -сказал он медленным голосом, -нич­
то так не сближает людей, как камин и полутьма. Отчего это?
Персюкова совсем не бьшо видно в тени между растениями. При
последних словах он нагнулся, чтобы наполнить рюмку Ивана Пет­
ровича и поглядеть мимоходом на его лицо. Взгляд бьш вниматель-
415


А. И. Куприн
ный, испытующий, как у осторожного доктора, который прописал
больному новую микстуру и наблюдает за ее действием. Однако он
ничего не сказал, опять ушедши в тень пальм.
- Я думаю, это оттого, - отвечал сам себе Иван Петрович, -
что у всех сидящих вместе у камина одно и то же настроение. Мир­
ное такое, задумчивое, немного грустное, может быть ...
- Домашние пенаты незримо присутствуют, - отозвался от­
куда-то голос Персюкова.
Иван Петрович повернул голову и даже прищурился, но из све­
та не разглядел Персюкова, сидевшего в темноте.
- Может быть, и пенаты, - согласился он. -Аглавное - это
обстановка. На дворе ни светло, ни темно; по-польски это называет­
ся <<Шара година» - очень удачное выражение, по-моему. В комнате
пахнет так хорошо (он понюхал воздух), немного духами, немного
лаком и деревом от рояля. Тепло, полутьма, и дремлется, и вспоми­
нается что-то, и куда-то манит, ждешь чего-то неизвестного ...
Он остановился и поглядел на Валентину Сергеевну. Ему каза­
лось, что она оценит его манеру говорить и опять проведет по его
лицу своим ласкающим взглядом. Но она не шевельнулась, про­
должая сидеть со скрещенными на груди руками и закинутой на
спинку козетки головой. Из всего ее лица ему видны бьши только
ее рот и подбородок.
- Чего-то таинственного, поэтического хочется, - продолжал
Иван Петрович, неотступно глядя на освещенную часть лица Ва­
лентины Сергеевны и думая в то же время о том, что наверно этот
«бестия» Персюков следит за ним самим с таким же вниманием из
своего темного угла. - Жаль, что я не знаю хороших стихов. Или
тоже хорошо бы теперь слушать длинную чудесную сказку, но толь­
ко верить ей, как, бывало, верилось в детстве.
Он замолчал. В комнате слышалось только слабое хрустение
угольев .
Персюков вдруг быстро поднялся, тихо отодвинул свой стул и,
мягко ступая по ковру, подошел к Ивану Петровичу.
-
Вы меня простите, пожалуйста, Иван Петрович, - сказал
он, - мне сейчас нужно съездить по одному делу.
- Скоро ты приедешь? - лениво спросила Валентина Сергеев­
на, не оборачивая головы.
- Не знаю, голубчик. Через час, может быть, через два. Дело
уж очень спешное. Ты постарайся, чтобы Ивану Петровичу не бьшо
скучно ... Я не прощаюсь ...
416


Рассказы
Он вышел на цыпочках, тихо и плотно затворив за собою дверь.
Пока не стихли его шаги, ни гость, ни хозяйка не сказали друг
другу ни сл ова. Ему казалось, что в этой тишине между ними уста­
навливается непреодолимая близость.
Она заговорила первая.
-
Вот вы сейчас сказали, что пахнет лаком, и потом - про
детство . Скажите, случалось с вами, что иногда какой-нибудь звук
или запах вдруг вызовет целую картину из прошлого? Особенно
ярки воспоминания, связанные с запахом. Знаете, когда я слышу
запах этого самого свежего лака, мне сейчас же представляется та­
кая картина: я еще совсем, совсем маленькая, лет семи или восьми,
и стою в углу, лицом к стене. Может быть, я была наказана, не знаю.
Стена покрашена коричневой краской, густо так". и я отдираю эту
краску ногтем . Солнце в это время садится; на полу четырехуголь­
ные пятна от окон, совсем багровые". Откуда-то, неизвестно, пах­
нет не то лаком, не то яблоками. И вы не можете себе представить,
как вдруг грустно сделается и хорошо ". Точно жаль, что нельзя
этого воротить". С вами бывает что-нибудь подобное?
Она обернула к нему голову лениво-грациозным движением.
Глаза ее, только что оторвавшиеся от огня, еще не потеряли нео­
пределенного, мечтательного выражения .
Иван Петрович только теперь вполне постиг и оценил красоту
ее лица: бледного, чувственного и чрезвычайно нежного, с низким
лбом и яркими губами ".
У Ивана Петровича было тяжелое, грубое и однообразное дет­
ство, о котором он не любил никогда вспоминать. Но на вопрос
Валентины Сергеевны он отвечал утвердительно и так живо и ра­
достно, как будто бы она в нем возбудила самые дорогие воспоми­
нания" . Его почти бессознательно тянуло перевести разговор на
почву неясных мыслей и тонких ощущений.
Опять, так же как и за обедом, их глаза встретились . Она заку­
сила нижнюю губу; Ивану Петровичу опять стало неловко и при­
ятн о.
- Зачем вы глядите так долго? - сказала вдруг Валентина Сер­
геевна шепотом.
Но сама она глаз не отвела; наоборот, в них загорелся вызыва­
ющий, дерзкий смех.
И, внезапно рассмеявшись громко, она поставила свою ладонь
между его и своими глазами и так близко к его лицу, что он ощутил
ее душистую теплоту. Его сердце сжалось и дрогнуло. Он хотел
417


А. И. Куприн
поцеловать эту теплую ладонь, но не решился; когда же она отняла
руку, он досадовал на себя, зачем этого не сделал.
Камин начинал потухать. Красный полумрак становился гуще.
С каждой минутой делалось все более жутко и приятно. Теперь нуж­
но бьшо или окончить эту неловкость, или совершенно отдаться
минуте и случаю.
-
А я не ожидал, что вы слыхали мои слова, - сказал Иван
Петрович, чтобы только нарушить напряженное молчание. - Мне
показалось - вы, глядя на огонь, совсем ушли в себя.
Она перевела глаза на огонь, и лицо ее опять стало мечтатель­
ным.
- О нет, я вас внимательно слушала" . Вы чуть-чуть не вырази-
ли одной моей любимой мысли ". Только не досказали".
- Хотите, я теперь доскажу?"
- Нет, вы не угадаете ". Это трудно . Ну, хорошо, говорите!
- Вы задумались над моими словами, что иногда хочется чего-
то неизвестного." непохожего на повседневную прозу, что бы шло,
может быть, вразрез... вразрез... ну, хоть даже с общественной мо­
ралью".
-Адальше?"
- Дальше? А вы мне скажите раньше, угадал я?
- Не совсем". Впрочем, я все равно теперь своей мысли не ска-
жу" . Все-таки, что же дальше? Ах, нет, нет, подождите, у меня на
этот счет есть своя целая философия". Только я боюсь, что вам бу­
дет неинтересно."
Ему бьшо настолько интересно, что он встал с кресла и сел ря­
дом с ней на козетку.
- Видите ли." - начала Валентина Сергеевна быстро и немно­
го волнуясь. - Но я боюсь за свой язык, совсем не умею им вла­
деть". Видите ли: ведь никому не известно, что бьшо с человеком
до его рождения". Я вот закрываю глаза и стараюсь припомнить,
что бьшо раньше. И ничего, ничего нет, кроме вечной темноты. Я
ничего не вижу, не слышу, не чувствую, не думаю. И вдруг, откуда­
то, точно полоса света, жизнь . Я живу, понимаю, могу говорить,
двигаться. Но ведь это все только на мгновение. Наступит старость,
потом смерть ". А потом? Опять та же неизвестность, опять, стало
быть, тот же холод, то же ужасное «ничто». Для чего же это мгно­
вение света? Кто мне растолкует его смысл? Что это? Случай? Ошиб­
ка чья-то? Недодуманность? Ведь не могу же я думать, что кто-ни­
будь подшутил над всем человечеством? Я читаю и слышу посто-
418


Рассказы
янно, что все мы, люди, одарены разумом и волей, и это нас связы­
в ает в братскую семью. Ах! Ничего этого я не вижу и не хочу при­
знавать! Я вижу толпу, бессмысленную, раздавленную страхом смер­
ти , толпу, которая судорожно цепляется за этот кусочек жизни и
света ... Мне самой становится страшно и противно!
Она замолчала и нагнула низко голову, приглядываясь к огню.
Иван Петрович следил за ее словами и движениями, точно на­
эл ектризованный. Он видел, как высоко поднималась ее волную­
щаяся грудь, видел, как посреди полутьмы сверкало красное отра­
жение огня в ее широко раскрытых глазах, как трепетали и разду­
в ались ее тонкие, розовые от камина ноздри ... Он заметил, как мяг­
кие складки платья определяли форму всей ее стройной, крепкой
ноги. Теперь в этой душной и теплой атмосфере, пахнущей муску­
сом, вино, выпитое Иваном Петровичем за обедом, сразу кинулось
ему в голову.
Он заметил, что ее рука, слабо белевшая в темноте, небрежно
лежала на козетке. Почти бессознательно, робея и волнуясь, он
положил свою руку рядом, так, что их мизинцы соприкоснулись.
«Заметила она или нет? Если отнимет руку, я извинюсь», - ду­
мал Иван Петрович.
- Продолжайте, продолжайте, пожалуйста, - сказал он вслух,
-вы
меня очень заинтересовали.
- Если так ужасна смерть, - продолжала Валентина Сергеев-
на, - и так страшно коротка жизнь, зачем же я ее будуделать скуч­
ной и безрадостной? Я хочу веселья и смеха, - мне угрожают об­
щественным мнением; я хочу наслаждения, - мне говорят про долг
и про обязанности! Да для чего же все это? Кому нужна моя испол­
нительность перед этим самым долгом? Ну, представьте себе, что я
иду куда-нибудь далеко пешком и несу за спиной тяжелый мешок с
драгоценностями. По дороге я наверно узнаю, что у меня мой ме­
шок завтра же отнимут. Ну, разве я не благоразумно поступлю, если
я сброшу с плеч эту обузу, продам ее, расшвыряю деньги на ветер и
хоть день, хоть час буду счастлива, как хочу?
Иван Петрович жадно ловил ее сл ова, переводя их тотчас же
языком разговаривавшей в нем страсти. Он уже не сомневался, что
аллегория о мешке заключала в себе некоторым образом «разре­
шение на свободу дальнейших действий». Уд ивительною казалась
лишь головоломная быстрота, с которой приближалась развязка.
«Что это? Каприз избалованной женщины? Мгновенная вспышка
долго, может быть, сдержанного желания?» -размышлял он, между
419


А. И. Куприн
тем как все его тело охватывала и сладко сжимала сердце тянущая
истома, знакомая ему истома, похожая на страх и на ожидание. «Или
это явление психоза, болезненного расстройства нервов? Или - один
из тех случаев, когда женщины из минуrной вспышки гнева и ревно­
сти делают то, в чем потом каются в продолжение всей жизни?»
Иван Петрович все сильнее прижимал ее мизинец; она руки не
убирала.
- Значит... значит, вы верите только в наслаждение? - спро­
сил он тихо, совсем замирающим голосом.
Темнота сделала его смелым и безумным. Он взял решитель­
ньrм движением ее маленькую, нежную и сильную руку и крепко
сжал в своей руке. Она вздрогнула всем телом и сделала движение,
чтобы вырвать руку, - он пожал ее вторично.
Тогда внезапно она вся обернулась к нему и, отвечая порывис­
тым пожатием, прошептала:
- Да, да, в одно наслаждение...
Иван Петрович также, в свою очередь, повторил это слово, но
вряд ли теперь и он и она понимали, что говорили. Слова теряли
свой смысл, оставались только звуки, произносимые страстным �
волнующимся шепотом.
- А если вам мешают препятствия?
- Яихнезнаю.
-
Без них нельзя. Ну, скажите, например, что бы вы сделали,
если бы вам кто-нибудь сильно понравился?
- Я заранее не могу сказать. Вероятно, поступила бы так, как
велит сердце.
- Но вы замужем.
Она несколько секунд помолчала, и, когда заговорила, ее голос
звучал глухо:
-
Ведь мы окружены такою непроницаемою сетью выдуман­
ных условий, что из них выбраться нет сил. И зачем об этом гово­
рить? Зачем сопротивляться тому, что манит? Помните, у кого это?
Ах, люби меня без размышлений,
Без тоски, без думы роковой.
Без упреков, без пустых сомнений!
- Дальше, дальше, - просил Иван Петрович, когда она сразу
замолчала, точно спохватившись, - ради б�га, продолжайте.
420


Рассказы
Она вздохнула так глубоко и прерывисто, как будто ей не хвата­
ло воздуха, и кончила еле слышно, но выразительно оттеняя слова:
- Что здесь думать? Я твоя, ты - мой.
Все забудь, все брось, мне весь отдайся!
На меня так грустно не гляди!
Разгадать, что в сердце, не пытайся!
Весь ему отдайся - и иди !
Ее глаз ему не бьшо видно; он хотел рассмотреть их выражение.
Но, когда он совсем близко нагнулся к ней, аромат ее тела и духов
опьянил его . Не помня себя, он обвил руками ее стан; сцепив паль­
цы с пальцами, притянул к себе ее тело и стал целовать ее губы,
глаза, шею...
Валентина Сергеевна в ту же секунду очнулась ...
-
Оставьте меня, пустите! - воскликнула она сердито и, как
видно, с намерением громко . - Вы сошли с ума!
Ивана Петровича не испугали бы гневные слова. Он, как боль­
шинство мужчин, инстинктивно держался того мнения, что сопротив­
ление делает только слаще триумф победителя, и, кроме того, бьm
слишком взволнован для беспрекословного послушания. Но переме­
на, происшедшая в Валентине Сергеевне за какие-нибудь две секун­
ды, просто ошеломила его. С лица сбежало выражение неги, оно ста­
ло сразу холодным и несколько грубым; голос, вместо ленивых бар­
хаmых нот, зазвучал холодно и крикливо ... Он невольно опустил руки.
Валентина Сергеевна тотчас же встала, подошла к двери и, при­
отворив ее, крикнула:
-
Маша! Подайте огня !
Иван Петрович раздраженно пересел на свое кресло, поправляя
распустившиеся волосы. Ему вдруг припомнился весь сегодняшний
позорный день, и жгучая краска стыда прилила к его щекам.
«Околпачил и , околпачили!» - твердил ему какой-то внутрен­
ний злорадный голос, и Иван Петрович молчал как убитый, не по­
ворачивая головы, хотя и чувствовал на себе вопросительный взгляд
Валентины Се,Ргеевны.
Горничная внесла лампу, поставила ее на стол и вышла, сколь­
знув любопытно-лукавым взглядом по обоим собеседникам.
Валентина Сергеевна, заслоняясь рукой от света, резавшего гла­
за, упорно глядела на Ивана Петровича, так что он невольно под­
нял голову. Ее лицо выражало тревогу. Он понял ее мысли , и на­
пряженная, злая улыбка искривила его губы.
421


А.И. Куприн
Она нерешительно подошла к нему и дотронулась до его волос.
- Зачем вы сердитесь, если сами виноваты? Ну, а если бы кто­
нибудь вошел?
Она хотела загладить свою, может быть, невольную жестокость.
Чувство стыда возрастало в несчастном Иване Петровиче, при­
нимая невыносимые размеры. Он дорого дал бы теперь за возмож­
ность быть как можно дальше от этой кокетливой комнаты и от
этой красивой женщины, казавшейся ему пять минут назад такой
очаровательной.
Наконец он не выдержал.
-
Скажите, пожалуйста, скоро ваш супруг вернется? - спро­
сил он грубо и не глядя на нее.
- Не знаю, - отвечала она удивленным и обиженным тоном,
- можно послать за ним, если хотите.
Видеть в настоящую минуту Персюкова бьшо бы для Ивана
Петровича еще горшей мукой. Он уже давно в уме решил плюнуть
иа всю эту дурацкую ревизию, где 011 дер :жал себя таким подлым об­
разом. Нужно бьшо только выдумать приличный предлог, чтобы
ретироваться.
Предлог, как всегда бывает в подобных случаях, не выискивал­
ся, и Иван Петрович пошел напролом.
-
Простите меня, - сказал он, вставая и глядя в землю, - и
извинитесь за меня перед вашим мужем ... К сожалению, я не могу
больше ожидать... Мне нужно тут ... я должен еще поспеть в одно
место .
Она его не удерживала, молча протянув ему руку. Она начина­
ла понимать и отчасти переживать его состояние.
Он взял свою шляпу, доШел до дверей, но внезапно остановил­
ся, подумал секунду или две и вдруг быстро подошел к ней.
-
Вот еще что , Валентина Сергеевна, - произнес он деланно
суровым голосом, - передайте от меня вашему мужу, чтобы он
осторожнее обращался с переходящими суммами. На него аноним­
ные доносы пишут!
Этим предупреждением Иван Петрович окончательно подпи­
сал свой позор. Эффектиый случай бьт безвозвратно потерян.
Он стоял и кусал молча свои розовые, выхоленные нопи; его
терзали неловкость и бешенство. Ему хотелось плакать, хотелось
надавать себе пощечин, хотелось до конца испить всю горечь сть1-
да и сладость самобичевания.
422


Рассказы
-
Скажите еще вашему мужу, прекрасная Клеопатра, - вос­
кликнул он голосом, в котором дрожали сдержанные рыдания, -
пусть он ежедневно благодарит создателя за то, что напал на тако­
го nu;J1coua, как я; иначе ему пришлось бы очень плохо ... Мне пору­
чено бьшо произвести негласную ревизию ... Как видите, я блестя­
щим образом выполнил возложенное на меня поручение... Имею
честь кланяться ... Вы не думайте, что я могу вам быть вредным...
Если хотите, я в ваших руках оставлю против себя письменный до­
кумент...
С этими словами, едва сдерживая нервные слезы, которые жгли
ему горло, он кинул на стол анонимное письмо и, не прощаясь, на­
дев в комнате шляпу, бегом выбежал в переднюю.
Едва за ним затворились двери, как из другой комнаты пока­
зался Персюков. Его квадратное лицо сияло самой невинной радо­
стью. Он никуда не думал уезжать и прекрасно слышал все проис­
ходившее.
Он подкрался неслышными шагами к с�оей жене, занятой чте­
нием письма, осторожно обвил ее рукою за шею (отчего она слабо
вскрикнула), отогнул ее голову назад и медленно, с чувством, запе­
чатлел долгий, благодарный поцелуй на ее ярких губах.
Эти нежные супруги давно уже привыкли понимать друг друга
без лишних сл ов.
<1894>
К СЛАВЕ
Когда я вышел в 18** году из Земледельческой академии, мне
пришлось начинать мое жизненное поприще в невероятной глуши,
в одном из пограничных юго-западных городков. Вечная грязь,
стада свиней на улицах, хатенки, мазанные из глины и навоза ...
Общество в таких городишках известное: мировой посредник, ис­
правник, нотариус, акцизные чиновники. Спайки в этом обществе
не бьшо никакой; все глядели врозь, и причиной этому, конечно,
были женщины. Сначала заведется адюльтер, потом недоразуме­
ние из-за того , кому первому подходить в соборе ко кресту, потом
чреватая всякими бедами сплетня. Сыщутся непременно свои
423


А. И. Куприн
Монтекки и Капулетти, и за их враждой весь город следит с жи­
вотрепещущим интересом. Словом, все разъехалось и расклеилось.
Приехал к нам новый следователь.
Есть, знаете ли, такие универсальные люди, которые умеют как­
то сразу, с одного маху, очаровывать самое разнохарактерное об­
щество. Я думаю, что их тайна очень проста и заключается только
в уменье слушать. Чутьем каким-то угадает он ваше слабое место,
подведет к нему разговор и тогда уж только слушает терпеливо.
Вы перед ним самые лучшие перлы души высыпаете, а он знай себе
головой кивает да погмыкивает. Этим, впрочем, одним таланты
следователя не исчерпывались. Он умел до колик смешить дам, мог
хорошо выпить и в холостой компании прекрасно рассказывал скаб­
резные анекдоты.
Следователь сделался первым звеном сближения общества.
Может быть, он сделался им даже невольно, потому что все взоры
на него устремились с ожиданием чего-то нового и веселого. Нача­
лось с любительских спектаклей.
Когда дело было совсем уж поставлено на ноги, то и меня к
нему притянули, но я, к счастью, оказался с первых же шагов нику­
да не годным. Дали мне в глупейшей переводной драме роль рев­
нивого мужа, самую бесцветную и длинную роль во всей пьесе. Вы
и представить себе не можете, с какой кротостью я переносил на
репетициях всякие издевательства. Кто только не учил меня, кто
надо мной не ломался! И режиссер, и суфлер, и любительницы, и
даже, я помню, один гимназист четвертого класса, говоривший сип­
лым басом и носивший пенсне. Особенно не давалось мне то место,
когда я узнаю о неверности жены и «с ужасными жестами отчая­
ния» (так стояло в пьесе) кричу ей: «0, проклятие! Каждый раз, когда
я вспомню о· своем позоре - я трепещу от негодования!» Как дой­
дет до этого места, - любительницы смеются, а режиссер кричит:
«Вы как манекен держитесь! Видите сами, - здесь ремарка: «жес­
ты отчаяния». Смотрите на меня. Вот как нужно жестикулировать!»
Пришел ожидаемый день спектакля. Жутко было. А главное -
чем ближе подходит пьеса к роковому месту, тем больше я чувствую,
что оно меня зарежет. Наконец сценариус выталкивает меня в спи­
ну из-за кулис. Я стремглав вьmетаю, ворочаю глазами, вспоми­
наю режиссерские указания и делаю первый жест отчаяния. Но в
это мгновение я к ужасу своему, чувствую, что убийственные слова
совсем вылетели из моей памяти. Ну вот не могу припомнить и -
баста! Прошла минута, может быть, две, - для меня этот ужас длил-
424


Рассказы
ся целые годы. Я стою, окаменев в отчаянной позе, и молчу, и ни­
чего не слышу, кроме звона в ушах. Наконец из суфлерской будоч­
ки до меня доносится: «0, проклятие, каждый раз ...» Я делаю пос­
леднее, невероятное усилие, хватаю себя за волосы и диким голо­
сом на весь театр кричу: «0, проклятие! Каждый раз, когда я вспом­
ню о своем трезоре, я попищу от негодования!» Ну, понятное дело,
меня из кружка в тот же вечер выгнали с величайшим триумфом, а
перековерканная фраза обратилась в анекдот, и я не удивлюсь, если
кто-нибудь из вас его уже сл ышал.
Таким образом, я остался в стороне. Как и нужно бьшо ожи­
дать, на первый раз все единодушно решили поставить какую-то
тяж елую драму, написанную суконным языком, и, кроме нее, ко­
нечно, водевиль. Не обошлось без интриг . Две дамы рассчитывали
на главную драматическую роль. Одна основывала свое право на
том, что видела в этой роли Федотову, другая утверждала, что на­
рочно для этой роли заказала платье с кружевными оборочками и
дамассе. Не раз дело расстраивалось и вновь склеивалось ... В кон­
це концов перед самым спектаклем барышня, котораядолжна бьша
играть в водевиле, обиделась, закапризничала, заболела и отказа­
лась . Отменить водевиль не бьшо возможности, потому что афиши
уже бьши напечатаны и часть билетов распродана. Никто не хотел
идти на затычку по случаю отказа прежней исполнительницы . Тог­
да кто-то посоветовал просить Лидочку Гнетневу.
Может быть, господа, кому-нибудь из вас случалось встретить
хоть раз такую женщину, которая промелькнет в вашей жизни, точ­
но оссиановская тень, и навсегда останется в памяти, как далекое,
милое, но странное сновидение? Пусть она на вас не обращала ни­
какого внимания, пусть вы сами никогда и не пытались даже полю­
бить ее, пусть вы потом встречали женщин умных, чутких, краси­
вых, - ни один образ не застелет этого неуловимо-своеобразно­
го тонкого образа. Такою именно и была Лидочка. Я до сих пор
необыкновенно живо умею представлять себе ее наружность: гиб­
кое худощавое тело, властно очерченные брови, черные кудри, го­
лубые жилки на висках, нервный некрасивый рот и в виде контрас­
та к нему прекрасные темные глаза, суровые, почти скорбные, ни­
когда не улыбающиеся. Отец Лидочки, служивший у нас уездным
казначеем, жил открыто. Я часто, в продолжение многих лет, бы­
вал у Гнетневых, и Лидочка на моих глазах из шаловливого котен­
ка-подростка в коротких платьицах выровнялась в красивую де­
вушку. Все в ней было очаровательно: и простая, внимательная
425


А. И. Куприн
отзывчивость на чужое горе, и грациозная прелесть каприза, и наи­
вно-резкая правдивость, и застенчивость, и еще что-то, что сказыва­
лось во всем ее существе: не то дерзость, не то какое-то жадное ко
всему крайнему любопытство. Не умею я, черт возьми, всего этого,
глубокого, передать, но таких женщин на каждом шагу не встретишь.
Сначала она наотрез бьшо отказалась от предложенной роли и
согласилась только после долгих упрашиваний. На репетициях я
ее почти не видал, но догадывался издали, что Лидочку задело за
живое. Обыкновенно она часто делилась со мной впечатлениями, и
удивительно, как ясно и точно она умела передавать самые тонкие
подробности виденного, сл ышанного и перечувствованного. Я
встретился с ней близко уже на самом спектакле, за кулисами, куда
имел доступ благодаря тому, что принимал участие в писании де­
кораций.
Столкнулись мы как раз перед ее выходом, в тесном коридоре,
между стеной и кулисами. На ней бьшо белое простенькое платье,
схваченное в талии голубой ленточкой. Странно изменилось ее лицо
под гримом: оно стало как будто незнакомым, черты его выясни­
лись резче и красивей, глаза, подведенные и ярко блестевшие от
внутреннего волнения и от темной краски, казались неестественно
грОМадНЫМИ .
- Что, - спросил я ее, - жутко приходится?
Она прижала обе руки к груди и посмотрела на меня каким-то
просящим о помощи взглядом.
- Страшно ... Тут вот так и бьется... Я, кажется, откажусь вый­
ти на сцену. Ну куда я дену свои руки и ноги? Боже мой, какое му­
ченье!
Позвал ее сценариус. Я стал прислушиваться. Вместо веселых
вступительных слов ее роли, вместо звонкого хохота, требуемого
пьесой в этом месте, я услышал робко срывающийся, как будто
чужой голос и невольно зажмурил глаза. Стыдно мне как-то стало
за Лидочку и страшно. Я знал ее нервы и самолюбие и понимал,
как она сама страдает от своей неловкости.
Несколько томительных секунд я ничего не слышал, а когда
наконец боязливо заглянул из бокового марлевого окна на сцену,
то так и окаменел от удивления. Лидочка не только оправилась, -
она бьша неузнаваема. Каждое движение ее отличалось непринуж­
денной и уверенной грацией, каждое слово произносила она имен­
но так, как его произносят в обыденной жизни. Впрочем, не на од­
ного меня Лидочка произвела такое впечатление. Я окинул глаза-
426


Рассказы
ми зрительную залу и увидел все давно знакомые лица оживленны­
ми и улыбающимися.
Вся роль Лидочки заключалась в каких-нибудь двух-трех де­
сятках реплик, чрезвычайно живых и кокетливых . Когда она, напе­
вая какой-то мотив и подбрасывая на ходу большой резиновый мяч,
направилась к дверям, вслед ей раздались крики и шумные апло­
дисменты. Она вернулась и растерянно, немного по-институтски
раскланялась. Ее вызвали еще и еще - раза четыре, кажется. Я сто­
ял у дверей и отворял их. Она вышла задыхающаяся, со сверкаю­
щими глазами, с румянцем, выступившим даже из-под грима, с пе­
ресохшими от волнения губами. На мое поздравление она протя­
нула мне обе руки.
Весь этот вечер Лидочка бьmа чрезвычайно, даже, пожалуй,
неестественно оживлена и часто смеялась нервным, беспричинным
смехом . Я раза два подходил к ней и рассказывал что-то . Она слу­
шала меня, не перебивая, но отвечала невпопад, глядела на меня
неотступно, но в ее глазах сияло такое мечтательное счастье, губы
складывались в такую блаженную улыбку, что мне становилось
понятно, как далеко бьmи ее мысли от моих рассказов. Она смот­
рела на меня, как смотрит замечтавшийся человек на отдаленный
предмет, на какое-нибудь пятнышко на обоях: самого пятнышка
не видишь, а оторваться от него невозможно.
Так и Лидочка, должно быть, все еще видела перед собой под­
мостки, возвышающие ее над сотнями голов, слышала оглушитель­
ный, пьянящий плеск аплодисментов, и ее опять тянуло к тому пре­
красному сну, от которого она только что проснулась.
Среди публики Лидочкин дебют положительно произвел эф­
фект, и многие поспешили в тот же вечер высказать ей это в самых
лестных выражениях. Мнение большинства обеспечило за ней на
следующий спектакль трудную и выдающуюся роль: она должна
бьmа играть Офелию.
Взялась она за дело с той страстностью, с какой она хваталась
за все для нее новое, и притом - так настойчиво, как трудно бьmо
от нее ожидать. Она даже осунулась и побледнела. Что она тогда
чувствовала, как работало ее воображение - господь ее знает; ни­
кому она об этом не говорила. Но вероятно, в ее душе именно тог­
да и родился целый мир новых надежд и ощущений, имевший гро­
мадное влияние на всю ее последующую жизнь .
Наконец поставили и спектакль. Я был в числе зрителей - за
кулисы меня больше уже не пустили, потому что пошли в театре
427


А. И .Куприн
строгие порядки, и спектакль ставил настоящий, заправский актер
не без имени.
Лидочка, правда, не избегла общей участи дебютантов: гово­
рила иногда слишком тихо, делала большие паузы ". Но зато я ви­
дел настоящую Офелию, тот самый прелестный женственный об­
раз, который нарисован Шекспиром . Она такой и явилась пред
нашими глазами: нежной и робкой, любящей и в то же время жерт­
вующей любовью ради придворного этикета и безусловного пре­
клонения пред отцовскою моралью. Она не героиня: в ней скорее
больше чисто детской доверчивости и податливости. По натуре она
пряма и не умеет лгать, но привычка постоянно держаться на виду
делает то , что любовь ее никому не кидается в глаза. Никому и в
голову не приходит догадаться, что совершается в ее душе, до тех
пор, пока долго скрываемая внутренняя борьба не разражается
внезапным безумием. Тогда только каждый начинает понимать, что
Все это яд глубокой скорби сердца.
Лидочке устроили шумную овацию. Кто-то поднес ей громад­
ный венок из живых цветов, перевязанный широкими розовыми
атласными лентами. Я сам бесновался не хуже других, но все-таки
успел заметить по той же блаженной улыбке на Лидочкиных губах,
по загоревшимся щекам, что у нее закружилась голова.
Я ее проводил домой поздно ночью, счастливую, обессиленную.
Мы шли под руку. Бьmо то время весны, когда только начинает
распускаться сирень. В теплой дремлющей темноте ночи точно раз­
ливалась какая-то душистая, сладостная нега, точно веяло в лицо
чье-то дыхание, и чьи-то жаркие губы, казалось, вот-вот прибли­
зятся к губам.
Мы с Лидочкой шли очень скоро и далеко оставили за собой
остальное общество. Я нагнулся и поглядел на нее сбоку: ее голов­
ка бьmа закинута кверху, и глаза устремлены на мигающие сереб­
ряные, звезды. Почувствовав мой взгляд, она вздрогнула и вдруг
крепко прижала к себе мою руку.
- Холодно? - спросил я вполголоса.
- Нет, - говорит, - не холодно, а я от своих мыслей вздрог-
нула. Я об вас сейчас думала.
Страшно мне и сладко от ее слов сделалось .
-
Обо мне. Неужели - обо мне?
428


Рассказы
-Да, - о вас. Скажите, умеете вы вставать рано утром? Часов
в шесть?
Я отвечал, что я не только в шесть часов готов встать, но даже ...
не помню, право, что я такое именно сказал; надо думать, что-ни­
будь очень глупое.
Мы в это время подошли к ихней калитке и остановились, что­
бы подождать отставших. Она оглянулась назад, потом приблизи­
ла ко мне лицо и проговорила быстрым шепотом:
- Завтра ... в нашем саду ... Рано, рано ... часов в шесть, в поло-
вине седьмого ... Папа встает поздно.
И опять крепко пожала мне руку.
Надо сознаться, господа, что я в то время бьш чрезвычайно
молод, непростительно молод. Домой дошел я точно на крыльях и,
ей-богу, не могу сказать, спал или не спал в эту ночь. Бывает такое
состояние: не то спишь, не то бодрствуешь, не то грезишь. Это -
когда на душе есть какое-нибудь особенное, крупное впечатление.
Понятное дело, я тогда же догадался, что уже давно влюблен в
Лидочку (хотя, говоря откровенно, раньше этой любви не замеча­
лось ни малейшего признака) . Думал я всю ночь, как увижу ее зав­
тра, робкую, краснеющую за свою вчерашнюю смелость, как я ей
скажу, что полюбил ее с первого взгляда... Вот только меня оста­
навливало, в какой форме сделать предложение? «Позвольте пред­
ложить вам руку и сердце?» Безобразно: точь-в-точь - приглаше­
ние на контрданс. «Хотите ли вы, Лидия Михайловна, быть моей
женой?» Гм ... Оно как будто бы и ничего, но для молодой девицы,
пожалуй, немного деловито. А? Сл овом, в этом пункте я ни на ка­
ком ясном решении не остановился.
В шесть часов утра, точно от внезапного толчка, я проснулся с
мыслью о Лидочке и о предстоящем свидании. Через несколько
минут, вздрагивая от холода и молодого восторга, чувствуя све­
жесть и упругость во всех мускулах, я уже перепрыгивал одним
махом забор Лидочкина сада.
Утро, как нарочно, вьщалось прохладное, золотое, веселое, звон­
кое такое. Трава лоснилась, точно яркий зеленый шелк, и на ней
там и сям дрожали, играя разноцветными огнями, крупные алмазы
росы. Солнечные лучи, пробившись сквозь густую чащу липовой
аллеи, ложились на песке дорожки круглыми движущимися пятна­
ми. Мне казалось, что и птицы пришли в безумный восторг от это­
го чудесного утра, так они возились в кустах, так щебетали, свисте­
ли и чирикали. Боже мой! А у меня-то, у меня-то как в душе пелось,
429


А. И. Куприн
сколько во мне трепетало радости и силы! .. Бьm ли я когда-нибудь
счастливее, чем в эти мгновения? Едва ли .
Я не успел еще пройти половины аллеи, как на другом конце
показалась Лидочка. Она шла очень скоро, склонив, по своей ми­
лой привычке, голову немного вниз. Ее тоненькая, изящная фигур­
ка в простом белом платье то мелькала в тени деревьев, то залива­
лась ярким золотым светом. Я пошел ей навстречу. Мне хотелось
упасть к ее ногам, хотелось кричать, смеяться и петь. В ее глазах
еще виднелось отражение утреннего сна; темные кудри, наскоро
причесанные нетерпеливою рукой, падали на лоб небрежными ло­
конами . Как она бьmа прекрасна: свежая, розовая, смеющаяся!
Лидочка протянула мне обе руки . Я нагнулся, поцеловал сна­
чала одну, потом другую. Она отняла руки и сказала: «Пойдемте
дальше, здесь могут увидеть».
Я пошел следом за Лидочкой, любуясь на красивые движения
ее тела и прислушиваясь к легкому шуму ее платья, между тем как
мое сердце билось восторженно и беспорядочно . Мы зашли в са­
мый дальний угол сада, где так буйно разрослись высокие кусты
сирени, что под ними всегда стояла темная и душистая прохлада.
Лидочка как будто в нерешительном раздумье остановилась, стала
на цыпочки и схватила рукой густую, упругую кисть белой сирени.
Разрезной рукав капота упал вниз, и я увидел ее тонкую розовую
руку с девически острым локтем . Ветка не поддавалась. Лидочка
нахмурила брови, перегнула ветку так, что она хрустнула, и с уси­
лием дернула к себе. Листья задрожали, и на нас вдруг посьmался
целый дождь крупных, холодных капель росы. Я не выдержал. Аро­
мат сирени, бодрящая свежесть раннего весеннего утра, розовая
обнаженная рука в двух вершках от моих губ - все это внезапно
лишило меня соображения.
- Лидия Михайловна, - сказал я дрожащим, нерешительным
голосом, - знаете ли вы, что я" . что вы" . что я".
Лидочка обернулась ко мне. Должно быть, мой тон бьm ей очень
понятен, но на ее лице я не прочел ничего, кроме удивления и зата­
енного смеха, дрожавшего в уголках губ. Моя решимость так же
быстро пропала, как и появилась .
- Что же вы замолчали? - спросила наконец Лидочка.
- Я". я". я, собственно, ничего не говорю". Вы вчера сделали
мне честь почтить меня своим доверием ". Если вам нужна услуга
беззаветно преданного человека (я понемногу начал оправляться
от смущения) , то я буду вас просить выбрать непременно меня.
430


Рассказы
Лидочка понюхала цветы, поглядела на меня исподлобья и спро­
сила:
-
И я могу во всем на вас положиться, как на верного друга?
Ах, какое бы это бьшо в самом деле счастье; нет ничего святее и
бескорыстнее дружбы!
Должно быть, Лидочка заметила мои разочарованно вытянутые
губы и сжалилась надо мной. Она не знала, конечно, как бескорыст­
ные друзья-женщины деспотически обращаются с друзьями-мужчи­
нами. Я поспешил дать целый десяток самых красноречивых увере­
ний. К своему горю, я уже начинал понимать, куда клонится дело.
- Если так, - сказала Лидочка, - то вы мне можете оказать
очень большую услугу. Я решила совсем отдаться театру. Пусть
это , впрочем, останется покамест только между нами . Конечно, мне
раньше всего надо учиться и учиться, я это знаю, и вот поэтому-то
мне и необходим опытный и строгий руководитель. Найдите для
меня хорошего профессора и заслужите мою вечную признатель­
ность.
- Но как же, Лидия Михайловна, - пробовал я возразить, -
ведь вам известно, что у нас здесь не только профессора".
- Знаю, знаю, - перебила нетерпеливо Лидочка, - я все это
уже обдумала. Скажите, правда, что вы на днях собираетесь в Мос­
кву?
-Да, собираюсь, но, если вам угодно, могу и остаться. Дело не
к спеху.
-
Нет, непременно поезжайте и - как можно скорее. Через
неделю я там буду с папой, и вы, если хотите, устроите для меня
все. Хорошо? Можете вы это сделать? Ну вот, спасибо вам боль­
шое. А теперь идите, идите; папа сейчас проснется. И помните: са­
мая строгая тайна!
Я ушел повеся голову. У меня сейчас же явилась мысль: как это я
мог подумать, что я влюблен в Лидочку? Разве я влюблен? Просто я
- е е друг, преданный, верный друг. Отец ее - добрый человек, но
он ничего, кроме своего казначейства, знать не хочет; мать всю жизнь
возится с нервами и докторами . Необходим же ведь Лидочке друг и
советник, который бы охранял ее детскую неопытность.
Все-таки, как я ни старался утешить себя соблазнами солидной
роли друга, а в душе у меня ныло и сверлило чувство обиды . В то
зеленое время я не успел еще прийти к заключению, что судьба осу­
дила меня на в�чное безбрачие. Я, кажется, и на свет Божий родил­
ся с какими-то особенными качествами старого холостяка. Сколь-
431


А. И. Куприн
ко девушек поверяло мне свои маленькие тайны, сколько дам изби­
рало меня «первым другом» ! А между тем, едва только мое сердце
прилепится к какой-нибудь избраннице, - она меня сразу и огоро­
шит. Либо поручение даст к счастливому сопернику, либо изберет
меня сосудом излияния всяких нежных, но для меня совсем неинте­
ресных чувств . Отчего это, господа, так постоянно выходило? Ведь
не урод я, не калека, не женоподобен, не скажу, чтобы и глуп бьш
особенно. Неужели взаправду есть несчастные, вылепленные из
специально холостяцкого материала? А впрочем, черт побери, мо­
жет быть, это вовсе и не несчастие!
Встретились мы с Лидочкой в Москве. Обо всем сговорились
заранее. Я и о профессоре к ее приезду разузнал. Он в то время уже
сошел со сцены, но фамилию его вы, наверное, слыхали от ваших
отцов и матерей. Это бьш известный артист - Славин-Славинский.
Однажды Лидочка сказала своим, что отправляется к тетке, а
на самом деле встретилась со мною в Пассаже, и мы вместе оmра­
вились куда-то на Пресню. С трудом отыскали дом, где жил Сла­
винский: скромная квартира с дешевенькими обоями и низкими
потолками. На стенах гигантские венки с надписями на лентах:
«Горе от ума», «Кин, или Гений и беспутство», «Ревизор», «Ромео
и Джульетта» и дальше: «нашему дорогому», «высокоталантливо­
му», «великому артисту» и так далее и так далее. Кроме нас, в гос­
тиной дожидался бритый господин в пенсне с морщинистым пре­
зрительным лицом и две дамы, обе немолодые и некрасивые. Вы­
шел к нам наконец профессор. Физиономия старого льва: косма­
тая грива седых волос, смелые глаза и широкие ноздри. Он переки­
нулся двумя словами с бритым господином, сухо поклонился обе­
им дамам, затем подошел к нам и остановился, вопросительно гля­
дя на Лидочку. Он своим долголетним чутьем догадывался, что весь
смысл нашего визита находится в ней.
- Чем могу служить? - спрашивает.
Лидочка мгновенно сделалась пунцовой. Воображаю, сколько
она еще раньше перемучилась, представляя себе этот вопрос. Но
уже никакие смущения не могли ее поколебать. Она справилась с
собой и сказала, глядя прямо в глаза профессору:
- Я бы желала... учиться у вас ... драматическому искусству.
Я думаю, всякому из вас, господа, случалось: когда долго гото­
вишь в уме какую-нибудь фразу, - непременно она в конце концов
станет или худой, или пошлой, или напыщенно-неестественной.
Славинский поглядел внимательно на Лидочку и сказал:
432


Рассказы
- Будьте добры, зайдите в мой кабинет.
Лидочка умоляюще оглянулась на меня. Профессор тотчас же
поклонился и жестом уступил мне дорогу. Мы уселись в кресла, а
Славинский принялся ходить из угла в угол.
- Для чего, собственно, угодно вам брать уроки? - спросил
он после некоторой паузы. - Желаете ли вы поступить на сцену
или так... для себя?
Лидочка собралась с силами и отвечала смелым, но в то же вре­
мя срывающимся от волнения голосом :
- Да, я хочу поступить на сцену.
- Хорошо-с. А вам известно, что вы можете поступить только
на провинциальную сцену?
- Известно. Но я полагаю, что впоследствии ...
Славинский покачал головой с таким видом, как будто бы хо­
тел сказать: я эти слова слышу уже не в первый, может быть, даже
не в сотый раз ...
-
Скажите мне правду, милая барышня, вы, верно, играли в
любительских спектаклях?
-Играла.
- И верно, имели, к вашему несчастью, успех?
- Да, имела некоторый ... Но почему же к несчастью?
Славинский остановился перед ней с ласковой улыбкой на сво­
ем красивом лице.
-
Потому, милое мое дитя, что нет в мире ни одного такого
сильного яда, как слава. И слаще его тоже ничего нет. Он даже в
самых маленьких дозах действует неотразимо, хотя и медленно.
Шумный успех, аплодисменты, напечатанная фамилия, - и вы от­
равлены, и вас неудержимо тянет к еще и еще большему приему
сладкого яда. Я ведь знаю, что теперь совершается в вашей милой
головке: тысячная публика, слезы восторга, оглушительный рев
толпы и слава, слава, слава... Ох, тернист, тернист этот путь! Что
стесняться? Я не без чести прошел по нему; но дайте мне начать
снова жизнь, я предпочту стать купцом или ремесленником. Верьте
мне, я уже старик, и, наконец, лгать нет для меня никакого расчета.
Через мои руки прошло много молодого народа, так же окрьшен­
ного надеждами, как и вы. Но спросите, где они теперь? Десять,
пятнадцать человек приобрели кое-какую известность. О большин­
стве нет ни слуху ни духу. Крупный процент пошел по торной до­
роге пьянства, двусмысленного балаганного успеха, закулисных
интриг и сплетен! Я ведь, голубчик, ни слова не говорю, когда лезут
433


А. И. Куприн
ко мне офицеры отставные, или купеческие сьmки, или безнадеж­
ные, в смысле Гименея, девицы. Видали у меня в гостиной парочку?
Это мой крест, за который мне, вероятно, многое простится. Но зато
каждый раз, когда судьба приведет в мою гостиную молодое, стре­
мительное существо, - мне все кажется, что я его толкаю собствен­
ными руками в глубокий и грязный омут. Вы и представить себе не
можете, что это за клоака - провинциальная сцена".
Славинский говорил еще долго и убедительно. Не помню всех
его сл ов, но, по-моему, трудно бьшо не поверить его горячей речи.
Лидочка встала и, не поднимая глаз, начала суетливым, нервным
движением надевать перчатки.
Славинский бросился к ней. Он по ее сердитому лицу убедился,
что его слова бьши, яко кимвал бряцающий, и стал извиняться. Он
сознался, что увлекся, что ему не следовало бы всего этого гово­
рить и что в конце концов он согласен давать уроки. Бог знает, что
им руководило в его страстной речи : расчетливая игра на искрен­
ность или настоящее сердечное сочувствие?
-
Что вы знаете наизусть? - спросил Славинский, когда мы
уселись.
Оказалось, что Лидочка ничего, кроме басен, не знает, и те не
решается говорить без книжки. Профессор достал с этажерки одну
из книг в сафьяновых красных переплетах и, развернув ее наугад,
подал Лидочке.
- Потрудитесь, - говорит, - прочитать.
Я заглянул через Лидочкино плечо и узнал не сравнимую ни с
чем по красоте сцену прощания Ромео с Джульеттой, когда Ромео
спускается утром по лестнице из окна своей возлюбленной. Лидоч­
ка начала очень неуверенно, путалась, немного торопилась - сце�
на бьша ей незнакома, - но все-таки, мне кажется, прочла очень и
очень недурно. Профессор следил за ней с большим вниманием,
хмуря слегка брови при ее ошибках.
-Хорошо, очень хорошо, - сказал он, когда Лидочка кончила
и робко подняла на него глаза. - У вас есть способности, не беру на
себя смелости сказать - талант. Во всяком случае, вы можете быть
полезной работницей на сцене. Только надо учиться, учиться и учить­
ся. Вот, потрудитесь послушать, как я прочту вам то же самое.
Ну и прочел же!
Вышли мы от Славинского порядком-таки сконфуженные, хотя
профессор с нами бьш чрезвычайно любезен. По выражению Ли­
дочкина лица я видел, что она осталась непреклонной.
434


Рассказы
Это бьшо наше последнее свидание. Затем как-то сразу потерял
я Лидочку из виду, потому что судьба меня вскоре опять бросила в
захолустье. Я, господа, захватил еще доисторические времена, так
сказать. Не только нашего клуба не бьшо, или фонарей на улицах,
или любительских спектаклей, но и лавок на весь город бьшо толь­
ко две. Зато, чего теперь нет, стоял целый полк Энэнских гусар.
Если бы их теперь сюда, то-то наши девицы запрыгали бы! А в те
отдаленные и невежественные времена присутствие Энэнских гу­
сар в городе не только никого не радовало, но благочестивые ста­
рушки, ложась ночью в постель и заслыша на улице шпоры, твори­
ли, крестясь, молитву про царя Давида и всю кротость его . Да и у
меня иной раз до сих пор волос становится дыбом при тех прият­
ных воспоминаниях, которые связаны с энэнцами.
Впрочем, ме:щцу ними бьши славные ребята и, главное, редкост­
ные питухи. С одним - корнетом Алферовым - я жил вместе на
квартире. Что нас связало, всегда оставалось для меня загадкой;
мы жили в теснейшей дружбе, хотя по неделям не говорили друг
другу ни сл ова. Правда, корнет Алферов с первого взгляда не по­
ражал умом, но чем ближе приходилось его узнавать, тем он казал­
ся глупее. Говорил он мало или, вернее, не говорил, а выпаливал, и
всегда с примесью собственных сл овечек: кобьшячья голова, даме­
ща - вместо дама, бекалия тентерь-вентерь и тому подобное. Ког­
да он бывал дома (что, впрочем, случалось редко), я его всегда
заставал в неизменной позе лежащим на диване: длинные ноги, за­
кинутые вверх одна на другую, расстегнутая цветная рубашка, ги­
тара в руках и папироса в углу рта. Весь его музыкальный реперту­
ар, исполняемый необыкновенно фальшивым басом, состоял толь­
ко из двух пьес. Одна, мажорная, пелась в антрактах ме:щцу куте­
жами, в денежную полосу, приблизительно таким образом:
Бе-сются кони, брещат мундштука-ами,
Пе-нются, рвутся, храпя-я-ят.
Барыни, барышни взорами отчаянными
Вслед уходящим глядят .
Минорная пьеса отличалась самыми нелепыми словами. Помню
только, что там говорилось о том,
Как приятно
Умирать в горячке.
435


А. И. Куприн
Когда сердце бьется, как
У младой собачки.
Сл овом, как видите, был отличный малый во всех отношениях.
Однажды, когда я предавался сладостному послеобеденному
ничегонеделанью, влетает Алферов в мою комнату, делая на ходу
воздушные пируэты. В руках у него большой лист красной бумаги.
Я смотрю на него с недоумением .
- У нас, черт возьми, через три дня будет в городе драматичес­
кая труппа, - кричит Алферов. - Труп-па, труппа, труп-па-па! -
И, напевая польку, которая бросила бы в пот последнего тапера,
он начинает носиться взад и вперед по комнате.
Так как я достаточно хорошо знал Алферова с его эстетичес­
кой стороны, то, не переставая удивляться, спрашиваю:
- Что же тут такого радостного?
- Как радостного? - изумляется, в свою очередь, Алферов. -
А актрисы? Ура, да здравствует драматическая труппа!
Я беру из рук Алферова афишу и читаю следующее:
«Русско-малорусское товарищество драматических артистов,
под управлением г. Максименка и при участии артистов Импера­
торских театров г. Южина и г-жи Вериной, будет иметь честь дать
в самое непродолжительное время в доме г. Соловейчика ряд блес­
тящих представлений, в которые войдут выдающиеся пьесы как
русских, так и прочих заграничных авторов.
Между прочим, в среду, 22 сентября, поставлена будет:
ПРОКЛЯТИЕ МАТЕРИ
Драма в 5-ти действиях
Эта драма, с успехом исполнявшаяся на европейских столич­
ных сценах и многих провинциальных знаменитостей. В заключе­
ние будет всеми артистами труппы поставлен разнохарактерный
дивертисмент».
Помню я, поразили меня фамилии актеров. Тут бьши и Сапега­
Никольский, и Малинин-Анчарский, и Смельская, и Андреева­
Дольская, даже, наконец, Гнедич-Баратынская.
Среди нашей глухой, монотонной жизни даже учение местной
инвалидной команды было зрелищем, собиравшим весь город.
Нечего и говорить, что все места на первый спектакль доставались
чуть не с бою, хотя театр, перестроенный на живую руку из яично-
436


Рассказы
го склада, отличался поместительностью . Мой корнет в этот вечер
оделся особенно тщательно и крепко надушился духами пачули.
Входя в театр, он так гремел саблей и шпорами, что сразу обратил
на себя общее внимание.
Громадная зрительная зала (состоявшая из одного только парте­
ра) освещалась тремя или четырьмя висячими лампами. Глаз дол­
жен бьш сначала привыкнуть к темноте, чтобы различить что-ни­
будь. Театр быстро наполнялся. Из задних рядов, где, стоя за барь­
ером, помещалась толпа еврейчиков и солдат, привлеченная низ­
кой входной платой, все громче и громче слышались разговоры,
кашлянье и смех. Из-за занавеси, изображавшей двух гусей и тор­
чащую из воды башню, доносились торопливые удары молотка,
топанье ног и невнятные быстрые фразы. Между сценой и зритель­
ной залой сидели, оборотясь лицом к публике, пять или шесть му­
зыкантов с двумя скрипками, флейтой, тромбоном и турецким ба­
рабаном: в полном составе оркестр Гершки Шпильмана, игравший
обыкновенно на еврейских свадьбах.
Чей-то здоровенный голос закричал с галерки: «Пора! Начинай­
те!» Его подцержали еще несколько голосов: «Время! Времечко-о!»
Гершко постучал два раза нотами о пюпитр и, крикнув: «Ша!», ог­
лянул музыкантов, разбиравших инструменты. Когда все успокои­
лись, он взмахнул одновременно и головой и флейтой, приложенной
к губам. Таким образом Шпильман играл и вместе с тем дирижи­
ровал флейтой, а оркестр играл «Маюфес» - национальный ев­
рейский танец. Наконец за сценой зазвонили, и занавес поднялся.
Кажется, пьеса бьша переводная, с сюжетом, заимствованным
из средневековой жизни, но в чем заключалось ее содержание, я так
и не мог понять. Что действительно произвело в публике неожидан­
ный, но великолепный эффект, так это - иностранные фамилии .
Выходит, например, на сцену молодой человек, подходит к герои­
не и, прикладывая руку к сердцу, рекомендуется : «Маркиза, я -
Фернандо де ла Капо ди Монте, племянник вашего старого друга
графа д'Аргентюеля». Галерка приходит в неописанный восторг.
«Так, так, валяй его, - слышатся оттуда голоса, - кат-тай его на
все корки!»
Бьш в пьесе, я помню, иезуитский патер, тайная пружина всей
драмы. Он говорил искусственно дребезжащим голосом и все сме­
ялся шипящим смехом театрального злодея. Затем бьш молодой и
благородный потомок древней фамилии . Эту роль исполнял актер,
одеть1й в ботфорты со шпорами и в серую фуфайку, запрятанную в
29-3166
437


А. И. Куприн
рейтузы Энэнского полка (как я потом узнал, все буrафорские и
костюмерные принадлежности собирались за несколько дней до
спектакля у доверчивых почитателей искусства). По наущению ко­
варного патера, кто-то в чем-то оклеветал благородного потомка
в болотных сапогах и навлек на него проклятие матери . Потомок
прощается со своей возлюбленной, идет из города и , удрученный
горем, скитается в лесах. Там он мимоходом убивает патера. Нако­
нец, тоскуя по возлюбленной, он опять идет в город и на этот раз
появляется перед публикой обросший волосами, в длинной блузе,
подпоясанной веревкой, с кухонным ножом в руках. Застав воз­
любленную в объятиях вероломного друга, он убивает обоих на
месте преступления. Его ведуr в тюрьму; он по дороге говорит еще
один монолог и , вырвавшись из рук стражи , кидается в реку, куда
за ним немедленно стремится и его мать, слишком поздно узнав­
шая о своей ошибке. Масса крови, длинные монологи с прокляти­
ями, иностранные имена, - словом, раздирательная драма во вку­
се провинциальных трупп.
Чем дальше я слушал, тем сильнее возрастало во мне какое-то
напряженное, гнетущее чувство не то стыда за этих ломающихся
людей, не то жалости . Взглянул я на соседей - и у них у всех тоже
болезненно сморщенные лица. Кричит человек, кривляется, бьет
себя в грудь, и чувствуешь, сам он не понимает, как неприятно и
жалко на него смотреть. Так бы, кажется, и закричал ему: «Добрый
человек, зачем вы избрали такой неблагодарный и тяжелый труд;
если вы уж ни к чему больше не способны, наймитесь гранить бу­
лыжник: это занятие и легче, и почетнее, и прибьшьнее, чем крив­
ляние, возбуждающее только болезненную жалость».
Всего больше меня поразил тот самый актер, который играл
благородного потомка. Судя по голосу, это бьш человек уже пре­
клонного возраста. Вероятно, когда-нибудь он хоть мельком ви­
дел чью-то игру и твердо запечатлел в памяти пять-шесть артисти­
ческих приемов, преувеличив их до последней крайности. Так, на­
пример, в минуть� особенно трагические он уже не ходил, как ходят
обыкновенно все люди, хотя бы и удрученные большим горем, а
все падал. Опустит голову на грудь и начинает наклоняться вперед
телом, точно падающая статуя, вот-вот, кажется, грохнется на зем­
лю. Но внезапно его ноги делают два быстрых шага вперед, голова
взбрасывается вверх, глаза вращаются, и руки с растопыренными
и скрюченными пальцами вытягиваются в пространство . А между
тем, боже мой, сколько рвения влагал он в свою роль ! Он играл без
438


Рассказы
парика, и, верите ли, я сам видел, как он действительно рвал на
себе волосы. Когда он бил себя кулаками по впалой груди, удары
эти раздавались по всему театру и заставляли галерку ржать.
Когда кончилось первое действие, я вышел в холодные сени
покурить. Ко мне подбежал сияющий и гремящий Алферов.
- Бьш! Видел! - крикнул он еще издалека. - Одна - прехо-
рошенькая.
- Кого видел-то?
- Актрис. Три - рожи, а одна - прелесть.
- Что же, ты познакомился?
- Нет еще . Я покамест - в щелку. Знаешь, неловко как-то . Я
думаю ротмистра попросить, он этим ничем не смущается. Вон он
стоит, курит. Подойдем к нему.
Этот ротмистр, последний оmрыск знаменитого гусарства вре­
мен партизанских войн и Дениса Давыдова, уже и в то отдаленное
время являлся в наших глазах почтенным и немного странным анах­
ронизмом. Он мог выпить колоссальное количество всяких водок
и вин, обладал знаменитым в дивизии голосом, рыцарски вежливо
обращался с женщинами и деспотически с мужчинами. Мы подо­
шли к нему.
- Голубчик, ротмистр, - не то смеясь, не то робея, не то заис­
киеая, сказал Алферов, - я хочу с актрисами познакомиться. Мож­
но это?
Ротмистр скосил на него глаза.
- Ну, а я-то здесь при чем?
- Знаете, неловко как-то . Не умею я предлога найти . И вооб-
ще". неловко .
- Не умеешь? А нос-то свой ты сам вытираешь? - пустил рот­
мистр густым басом. - Иди прямо за кулисы и говори: вот, мол, я
такой-то и такой, корнет, и меня, мол, по правде сказать, надо еще
в пеленках держать. Глуп ты, Алферушка, молод и глуп. Пойдем.
Осчастливленный Алферов побежал за ротмистром, а я вернулся
в душную залу на свое место; Гершко опять сыграл «Маюфес», за­
навес медленно и неуклюже поднялся. В глубине сцены жестикули­
ровали два актера, в стороне от них, близко к рампе, сидела моло­
дая женщина, оборотясь лицом к публике. В первом действии она
не выходила, иначе я бы сразу ее заметил. Сначала я сам не созна­
вал, почему она так приковала к себе мое внимание. Потом лицо ее
показалось мне до такой степени знакомым, что я ждал только ее
голоса. «Если она заговорит, -думал я, - я, наверное, вспомню».
439


А. И. Куприн
И когда она заговорила, я тотчас же узнал Лидочку. Как она изме­
нилась за эти три года! Ничего еще, если бы она только осунулась
и постарела; нет, она еще бьша настолько молода и красива, чтобы
сразу пленить веселого корнета. Но в ее лице, в усталых движени­
ях, в нервном, измученном голосе сказывалось давнишнее затаен­
ное страдание, сказьшалось даже сквозь привычную ложь театраль­
ной напыщенности. Я оставил Лидочку шаловливой, грациозной
девушкой, чуть не ребенком, а теперь с удпвлением и глубокой жа­
лостью смотрел на женщину, уставшую жить. Видно бьшо, что этот
страдальческий оттенок приобретен не на сцене, а за кулисами. В
памяти моей невольно возник первый театральный дебют Лидоч­
ки, - теперь и следа не оставалось ее прежней наивно-пленитель­
ной простоты. Теперь она держалась перед глазами публики сво­
бодно, я сказал бы, даже слишком свободно; теперь она только
улыбалась, неестественно показывая зубы, как и все до одной акт­
рисы, так же напряженно и деревянно хохотала, так же ломала руки
с вывертыванием наружу локтей. Я поглядел в афишку: оказалось,
что по сцене Лидочка называется Вериной.
Едва кончилось третье действие, как я увидел Алферова, кото­
рый торопливо пробирался ко мне, наступая на чужие ноги и звя­
кая оружием по чужим коленям.
-
Пойдем, голубчик, за кулисы, там все наши . Только тебя и
дожидаемся. Видал Верину? Мамочка! Сейчас меня с ней обещали
познакомить . Разве букет закатить? А? Как ты думаешь?
Мы пошли кругом всего театра узким неосвещенным коридо­
ром, несколько раз опускаясь и поднимаясь в совершенной темно­
те по каким-то лестницам. Алферов, уже знакомый с расположени­
ем театра, вел меня за руку. Мы вошли в уборную, большую сырую
комнату с земляным полом и с узкой лестницей прямо на сцену.
Два угла, отгороженные досками, служили мужчинам и женщинам
для одевания. В облаках табачного дыма, при коптящем мерцании
двух ламп, сначала трудно бьшо что-нибудь разобрать. Народа в
уборной толкалось чрезвычайно много . Из наших сюда, кроме меня,
Алферова и ротмистра, забрался еще земский доктор, большой,
грязный, приторный и болтливый циник. На столе, посередине ком­
наты, в беспорядке бьши разбросаны сардинки, яблоки, сыр, вод­
ка, красное вино и пирожное.
Общество бьшо еще недостаточно знакомо и недостаточно пья­
но, чтобы чувствовать себя непринужденно. Поэтому нашему при­
ходу все очень шумно и преувеличенно обрадовались. Алферов
440


Рассказы
подвел меня сначала к трем актрисам, которые подозрительно чин­
но сидели рядом, стеснившись на узком плетеном диванчике.
Первая - старая, очень полная женщина с добрым и смешным
лицом - мне очень понравилась . Алферов сказал, что это -
madame Венельская, а она сама, крепко тряхнув мою руку, приба­
вила с улыбкой: «Комическая старуха>>. Другая очень бойко и от­
четливо назвала себя: «Андреева-Дольская». Лицо этой особы, с
курчавыми и жесткими черными волосами, с наглым взглядом боль­
ших серых глаз, с негритянским ртом, красноречиво говорило о
низменных инстинктах. Третья оказалась вялой, нервной и болез­
ненной блондинкой, немного косоватой, но недурненькой. Ее тон­
кая и длинная рука бьша холодна и влажна.
Мужской персонал отличался затасканными костюмами и пол­
ным отсутствием белья. Jeune premier*, не в меру развязный и един­
ственный франтоватый человек во всей труппе, назывался Южи­
ным. По-видимому, он страдал хроническим воспалением самолю­
бия: физиономия его ни на минуту не теряла выражения готовнос­
ти немедленно обидеться.
- Вы не родственник тому, знаменитому Южину? -спросил я,
желая сказать ему приятное.
Jeune premier тотчас же обиделся, заложил руки в карманы и
отставил правую ногу вперед.
- То есть почему же это : знаменитому? Что он на император­
ской сцене? Да ведь там, если уж хотите знать, только одни бездар­
ности и уживаются!
- Но позвольте, зачем же так строго? - спросил я как можно
мягче. - Там же все средства есть, чтобы вполне изучить дело. По
крайней мере, так мне кажется.
Я еще не договорил, а Южин уже начал смеяться горьким сме­
хом.
- Вам так кажется? - воскликнул он с оскорбленным и ирони­
ческим видом. - Вам так кажется! И так будет казаться всякому,
кто к делу близко не стоит, а берется судить. Вы говорите: изучить!
А я вам скажу, что изучение погубило чистое искусство . Разве я
могу играть на нервах зрителей, если у меня каждый жест, каждая
поза вызубрена? Знаменитость! Техника, и - ни на грош чувства.
- Но как же... без разработки?
* Первый любовник (фраиц.) - театральное амплуа.
441


А. И. Куприн
-
А так же-с, - отрезал jeune premier, - очень просто. Я -
например. Я на репетициях никогда не играю и роли не учу. А по­
чему? Потому что я - артист нервный, я играю, как ска:жется. Эх,
да разве эта публика что-нибудь понимает? Вот когда я играл в
Торжке с Ивановым-Козельским - меня оценили, меня принима­
ла публика. Это я могу сказать.
-
Что вы там говорите про Козельского, - вмешался чей-то
женский голос. - Ваш Козельскийдавным-давно выдохся. Нет, вот
когда я служила с Новиковым ... Это - артист, я понимаю.
- А я вам доложу, что ваш Новиков - марионетка, - окры­
сился грубо jeune premier, побледнев и сразу теряя наигранный ап­
ломб. - И никогда вы с ним не играли!
-
А я вам доложу, что вы - нахал . Вас в Торжке гнилыми
яблоками закидали, а вы говорите, что вас принимала публика!
Вскипевшая ссора с трудом бьmа потушена антрепренером, доб­
родушным и плутоватым толстяком.
-Арсений Петрович! Марья Яковлевна! - вопил он, кидаясь
то к jeune premier'y, то к артистке, между тем как спорящие с злыми
лицами порывались друг к другу. - Ради Бога! Рад-ди Бога, я вас
прошу. Ну разве можно? Ведь опять, как в Ряжске, полиция прика­
жет опустить занавес. Послушайте, господин, не имею чести знать
вашего святого имечка (он подбежал ко мне и взял меня за рукав),
может быть, вы повлияете? Скажите им-с! И ведь главное, не со зла
все это . А знаете, вот тут, - он потер кулаком кругообразно по
груди, - вот тут ... кровь, знаете, горячая. Художник! Ведь умней­
ший человек-с. Почти всю гимназию кончил. Впрочем, сами сей­
час изволили сльппать, как они насчет искусства-то...
Потом этот милый импрессарио весь вечер сновал между нами и
шепотом упрашивал, чтобы не давали водки актерам. Особенно бес­
покоился он за трагика, игравшего роль благородного потомка.
-
Анчарский, душечка моя, - упрашивал он, ·- ведь вы же
меня зарежете. Прошлый раз вас в «Лире» насилу за ноги выволок­
ли. Для чего вам пить-с? Не пей вы этой проклятой водчищи, вы бы
украшением русской сцены могли сделаться.
Трагик, старый человек с слезящимися глазами, сидел перед зер­
калом и, с хрустом пережевывая огурец, расписывал себя коричне­
вым карандашом.
- Не бойся, Иван Иванович, - успокоил он антрепренера, -
Анчарский не выдаст, Анчарский знает границу! А без этого нам,
трагикам, жить невозможно. Сильные ощущения!
442


Рассказы
В это время его позвали на сцену, и он неверными шагами
поднялся по лестнице. Навстречу ему спускалась, держа в одной
руке сумку на дл инном шнурке и придерживая другою платье,
Лидочка.
Не могу я вам передать, что сказало ее лицо, когда она меня
увидела (я бросился к ней навстречу). На нем выразилось и усилие
в оспоминания, и недоумение, и тревога, и радость, мгновенно
вспыхнувшая и так же мгновенно погасшая, заменившаяся сухой
суровостью.
- Лидия Михайловна, - сказал я, волнуясь и заглядывая ей в
глаза, - Лидия Михайловна, при каких странных условиях нам
приходится встречаться!
Лидочка совсем враждебно нахмурила властные брови .
- Да, мы с вами, кажется, немного знакомы, - сказала она. -
Только странного в нашей встрече я ничего не вижу.
И, отвернувшись от меня, она пошла к сидящим на диване ар­
тистам. Я в то время бьш слаб в знании жизни, и ее сухость гл убоко
меня уязвила, тем более что вся эта сцена произошла перед много­
численными зрителями и вызвала полузадушенный смешок. «За что
она меня так обрезала? - думал я в замешательстве. - Я, кажется,
кроме радости видеть ее, ничего не высказал».
Между тем Алферов, звякая шпорами, уже давно нес Лидочке
страшную чепуху: «То высокое наслаждение, которое испытали все
зрители, которые при виде той, которая сумела воплотить...» На­
конец он так запутался в роковых «которых», что сконфузился и
нежданно-негаданно закончил речь громогласным требованием
шампанского .
Пробки захлопали, стулья придвинулись к столу, уборная сра­
зу наполнилась гулом мужских и женских голосов. Доктор, точно с
цепи сорвавшись, начал налево и направо сыпать анекдотами, рот­
мистр потрясал своим могучим хохотом дощатые стены. Алферов
суетился восторженно и бессмысленно, женщины быстро раскрас­
нелись, закурили папиросы и приняли свободные позы. Говорили
все сразу, и никто никого не слушал. Оставалась серьезной и все
время молчала одна только Лидочка. Напрасно я искал встретить­
ся с ней глазами - мне так много хотелось сказать ей, - ее взгляд
скользил по мне, как по неодушевленному предмету. На любезнос­
ти Алферова она даже не считала нужным и отвечать.
Чем больше шумели «таланты и поклонники», тем больше вол­
новался антрепренер: «Господа, прошу вас, тише, пожалуйста, поти-
443


А. И. Куприн
ше, господа. Ведь последнее дейсrвие, самое трагическое место! .. Ради
Бога! Вы весь эффект испортите, господа! Вас слышно из залы...»
Но неожиданно, в самом трагическом месте драмы, из зритель­
ной залы донесся до нас бешеный взрыв хохота и аплодисментов.
Все изумленно переглянулись . Увы! Это означало только то, что
Анчарский, «знавший границу», не мог подняться со стула, несмотря
на усилия двух сопровождавших его тюремщиков. Когда он появил­
ся наконец на верху лестницы, ведшей в уборную, антрепренер ки­
нулся на него с бранью, с упреками , задыхаясь от бешенства.
-
Несчастный человек! Пьяница! Что вы со мной делаете! -
вопил он, потрясая кулаком. - Вы ведь с голоду без меня подохли
бы, я вас из грязи поднял, а вы... Как это подло, как это низко!
Пропойца!..
-
Друг мой! - прервал его Анчарский растроганным голо­
сом. - Я изнемог под сладкой тяжестью лавров. Оставь меня...
Оглянувшись вокруг, он бессильно пал рядом со мною на сво­
бодный стул и вдруг, опустив лицо в ладони, горько заплакал.
- Никто меня не понимает, -услыхал я сквозь рыдания, а чей­
то голос с другого конца стола запел что есть мочи:
И никому меня не жаль.
- Знаете, о чем он убивается? - вмешалась черноволосая акт­
риса -по-видимому, неугомонная и неуживчивая особа. - У него
на прошлой неделе жена сбежала.
- Жена? Неужели? - спросил я участливо.
- Ну да, жена. Театральная жена.
- То есть как это - театральная?
-
Ах, какой вы странный. Господа, посмотрите, какой он
наивный. Он не знает, что такое театральная жена!
Некоторые с любопытством на меня обернулись. Я неизвестно
отчего сконфузился.
-
Это вас удивляет? - высокомерно обратился ко мне jeune
premier (мне кажется, он даже назвал меня молодым человеком). -
Мы - свободные художники, а не чиновники консистории, и по­
тому никогда не прикрываем наших отношений к женщине обря­
довой ложью-с. У нас любят, когда хочется и сколько хочется. А
театральная жена - только термин. Я так называю женщину, с
которой меня, кроме известных физиологических уз, связывают
сценические интересы ...
444


Рассказы
Он долго говорил в этом роде, но я уже не слушал его , меня
беспокоило то, что под общий шум и хохот происходило на дру­
гом конце стола между Алферовым и Лидочкой. По ее сдвинутым
бровям и гневно сжатому рту я заметил, что она оскорблена. Алфе­
ров бьш уже на третьем взводе. Он беспомощно качался взад и впе­
ред на стуле, силясь поднять закрывающиеся веки .
- Послушайте, - донесся до меня возбужденный, но сдержан­
ный голос Лидочки, - вы меня не можете оскорбить . Я и не такую
гадость слышала. Но неужели вы не понимаете, что я с вами не
хочу даже говорить.
Алферов качнулся на стуле.
-
К-да я не м-гу? Нас все равно не слышат. Я же от чистого
сердца! Квартира, лошади и все такое" . Понимаете? И чтобы что­
нибудь?" Н-ни-ни! Ни боже мой! Потом разве когда-нибудь за хо­
рошее поведение, а теперь н-ни-ни! L'appetit vient en mangeant* . Ты
чего нас подслушиваешь? - погрозился он с пьяной улыбкой, за­
метя мой взгляд.
Тогда и Лидочка на меня посмотрела. Глаза ее засверкали не­
годованием.
- Скажите, пожалуйста, - воскликнула она, умышленно воз­
вышая голос, так, чтобы ее все слышали, - вы так обращаетесь со
всеми незнакомыми женщинами или только с теми, за которых не
может вступиться мужчина?
Алферов опешил. Со всех сторон посыпались вопросы:
- Что такое случилось? В чем дело? Кто кого обидел?
- Какие нежности, подумаешь, - язвительно хихикнула через
стол черноволосая актриса, - точно ее от этого убудет!
Лидочка перевела на нее сверкающие глаза. Щеки ее мгновен­
но побледнели и так же мгновенно вспыхнули ярким и неровным
румянцем.
-
Меня от этого не убудет, madame Дольская, - крикнула
она, - а прибудет только скандальной славы про наши бродячие
труппы". Вы видите: этот господин так глядит на актрису, что с
первого слова предлагает ей идти на содержание. Какой же вам
нужно еще обиды, если вы этого не понимаете?
Внезапно в уборной поднялся невообразимый гвалт. Актрисы
закричали все разом, мужчины принялись ругаться между собою,
* Аппетит прих одит во время еды (фраиц.).
445


А. И. Куприн
припоминая друг другу старые счеты в виде каких-то разовых и
бенефисных, упрекали друг друга в воровстве и неспособности к
сцене. Земский доктор пригнулся к столу и, приставив ко рту руки
в виде рупора, кричал пронзительным голосом: «Вззы его, куси его!
Вззы, вз-зы!» Анчарский, заснувший бьшо на стуле, поднялся и по­
дошел косвенными шагами к Лидочке, стоявшей посреди крича­
щей группы актеров.
- Дитя мое! - завопил Анчарский, расставляя широко руки.
- Б ожественная Офелия! Преклони свою страдальческую голову
на мою растерзанную грудь, и будем плакать вместе! ..
НоЛидочка бьша близка к обмороку. Я подбежал к ней, оттол­
кнул трагика и схватил ее за руку. Она невольно пошла за мною,
вся дрожа от волнения. Чьи-то услужливые руки накинули на нее
ротонду и платок, и мы вышли на улицу. Не знаю, слыхала ли она,
но вслед нам из уборной вьшетел целый поток ругани.
- Как будто бы мы не знаем, что за дрянь эта Верина, - виз­
жала громче всех Дольская, - прикидывается угнетенной невин­
ностью, а у самой в Тифлисе ребенок бьш !
Крупные хлопья снега бесшумно валились на землю, мелькая,
точно белые звезды, в ночной тьме. Нога ступала, как по пушисто­
му ковру, по слою молодого, мягкого снега.
- Что же вы молчите? - раздражительно обратилась ко мне
Лидочка, когда мы отошли шагов сто от театра.
- Что же здесь говорить? - пожал я плечами.
Она насильственно рассмеялась .
- А я, представьте себе, бьша уверена, что вы разразитесь бла­
городным негодованием по поводу этого скандала. Давеча вы так
трагически меня приветствовали! «При каких странных условиях
нам приходится встречаться». О!! Я отлично поняла смысл вашего
восклицания, хотя, может быть, оно даже невольно у вас вырва­
лось. «Прежде ты бьша женщиной моего общества, - хотели вы
сказать, - и я относился к тебе с тем условным почтением, на ко­
торое меня обязывало наше знакомство. Теперь я тебя встречаю
актрисой; за мои деньги ты должна меня увеселять в продолжение
двух часов. Не подумай, пожалуйста, что мы с тобой встречаемся,
как равный с равным».
Я понимал, что Лидочке нужен бьш предлог, на который она
могла бы излить вскипевшую в ней злобу, и потому продолжал
молчать. Это ее, по-видимому, еще более раздражало.
446


Рассказы
-
И вот вы являетесь за кулисы . «Актрисы - это интересно!
Легкие нравы, веселые разговоры и дешевые амуры !» Любопытно
взглянуть поближе. У вас еще сравнительно довольно приличная
цель. Тот пошляк прямо явился, как". А знаете, что я вам скажу?
Вы вот на нас пришли как на диковинный сброд полюбоваться, а,
по-моему, этот сброд чище и лучше, чем все вы, приглаженные,
прилизанные и развратные. Вы видели сейчас, как мы скандальни­
чаем, как мы пьем водку, ругаемся и принимаем подачки. Ну что
же? Зато вы не видали, как те же бродячие голодные актеры, все -
целой тр уппой, закладывают последние пальтишки, чтобы помочь
больному товарищу! Зато вы не видали , как нас, точно доверчивых
детей, как баранов, обсчитывает ловкий антрепренер! Зато вы и
представить себе не сумеете, как каждый из нас страдает от вашего
презрительного и развратного любопытства. О , как я ненавижу вас,
покровители искусства, закулисные меценаты ! Сто раз лучше то­
нуть в нашей грязи , чем пользоваться вашими гнусными милостя­
ми. Прощайте. Вот моя калитка. Благодарю вас за вашу любезность,
хотя я и сама нашла бы дорогу.
Она отворила калитку и пошла вперед, не оборачиваясь.
- Лидия Михайловна! - воскликнул я, простирая к ней руки.
-
Неужели мы так и простимся? Вспомните, ведь мы никогда не
бьmи врагами.
Она остановилась.
- О чем же нам еще говорить? Разве у вас есть теперь что-ни­
будь общее с странствующей комедианткой? А впрочем, если уже
вы хотите составить целое впечатление, то зайдите. По крайней
мере, увидите, как мы живем. Что же вы остановились? Не бойтесь
- у меня театрального мужа нет.
Слова ее еще продолжали быть язвительными, но тон смягчил­
ся . Должно быть, улеглась острая потребность оскорблять и чув­
ствовать себя оскорбленной, а моя кротость еще более ее обезору­
жила.
Я вошел в дом. Лидочка занимала одну комнату. Что это бьmа
за комната! Крошечные окна, низкий, кривой потолок с балками
внутрь, известковые стены, синие от сырости, узенькая железная
кровать и стол с зеркалом, завешенным шитым полотенцем . Ли­
дочка зажгла грязную лампу без абажура и опустилась на стул со­
вершенно изнеможенная . Руки ее бессильно легли по коленам, ус­
талые и грустные глаза неподвижно устремились на огонь лампы .
447


А. И. Куприн
Теперь меня еще больше, чем в театре, поразило страдальческое
выражение ее лица. Повинуясь безотчетному влечению жалости, я
приблизился, осторожно взял одну из ее бледных, тоненьких ручек
и прижал к губам. И вдруг - ласка ли моя подействовала, нервы
ли усталые не выдержали - Лидочка порывисто прижала лицо к
моей груди, охватила рукой шею и, вся сотрясаясь, зарыдала. Зна­
ете, всегда так : таится-таится в человеке давнее неразделенное горе,
а потом как прорвется, то и удержу нет слезам. И тут Лидочка с
истерическим плачем, целуя мои руки, передала мне печальную
повесть своей жизни.
После нашего московского визита к Славинскому она благо­
получно воротилась домой. Может быть, ее сценическое увлечение
так и кончилось бы без гибельных последствий, если бы она не
встретилась со своей бывшей гимназической подругой - провин­
циальной артисткой. Бог знает, что эту артистку заставило расхва­
ливать свою жизнь: природная ли тупость, нечувствительность и
неразборчивость, или женское хвастовство, или злой, мстительный
умысел неудачницы, но встреча с подругой решила Лидочкину
участь. Она поступила на сцену. Сначала она все видела в розовом
свете. Внешняя сторона дела, то есть бедность, голод, долги, жал­
кая театральная обстановка - для нее не существ овали. Но вскоре
к искусству примешалась любовь. Судьба столкнула ее с артистом
- его имя и теперь еще довольно известно, я не буду его называть:
это красивый лгун с горячими словами и холодным сердцем. Он
записал себя в российские Кины, у него бьши художественные стран­
ности и капризы, а Лидочка должна бьша восхищаться им и нахо­
дить проблески гения в проявленияХ его животной натуры. Когда
Лидочка сказала ему, что через три месяца она должна родить, он
по-воровски, тайком, бросил ее на произвол судьбы . Ребенок умер.
Что бьшо потом? Целая вереница скучных дней, жалких аплодис­
ментов по вечерам, ночных оргий ... Она приучилась пить. По край­
ней мере, не сосет за сердце всегдашняя тоска. Родные раньше пре­
следовали ее письмами, и она не прочь бьша бы возвратиться, но
после ребенка в ней заговорила ее со бственная, своеобразная гор­
дость. Если она раньше не пришла, когда еще бьшо время, то как
же она могла бы прийти, вынужденная крайностью. И в этой стран­
ной гордости я узнал прежнюю Лидочку.
- Вы мне, родной мой, простите, что я вам дорогой наговори­
ла, -просила она, глядя на меня прекрасными, умоляющими глаза-
448


Рассказы
ми . - Уж очень больно мне бьшо. Как я вас увидала, так мне все
мое прошлое и кинулось в память, хорошее такое, ничем не загряз­
ненное. И тому, что об артистах говорила, не верьте. Уколоть мне
вас хотелось, злобу свою сорвать. Помните, как мы вместе бьши в
Москве у Славинского? Тысячу, тысячу раз он бьш прав . Хотя и он
тоже хорош, нечего сказать ! .. Только тут не тернии даже, а сплош­
ная мерзость. Ведь нет дня, чтобы меня не оскорбляли чем-нибудь!
И бросила бы я сейчас же эту проклятую сцену, да разве можно? Я
обо всем, понимаете, обо всем своих известила; корабли нарочно за
со бой сожгла. С какими глазами я теперь явлюсь? Ну разве об этом
можно думать ! Разве можно? Ради бога, скажите: разве можно?
Столько настойчивости бьшо в этих торопливых вопросах, так
жадно они ждали моего ответа, что мне стало понятно, как часто
мучила ее мысль о возвращении домой. Я по возможности просты­
ми и искренними словами старался ее успокоить: сказал, что она не
только может, но даже должна возвратиться к своим старикам, что
она теперь, больная и замученная, вдвое им дороже, как матери
дороже больной ребенок, что никогда не поздно отдохнуть физи­
чески и нравственно от этой тяжелой жизни .
Лидочка очень внимательно меня слушала, не выпуская моей
руки и изредка глубоко и прерывисто вздыхая, как ребенок после
долгого плача. Ее еще не высохшие от слез глаза заблестели радост­
ной надеждой. Незаметно для нас самих мы перешли к нашим об­
щим воспоминаниям и долго сидели рядом, тесно составив стулья,
позабыв о приключениях этого вечера, не уставая спрашивать и
отвечать, точно брат и сестра после долгой разлуки. Лидочка и
смеялась каким-то стыдливым, детским смехом, и вздыхала, и как
будто сама не верила тому, что в ней в эти минуты происходило.
Наконец, когда огонь начал потухать в лампе, я спохватился и стал
прощаться.
- Я жду вас завтра, - сказала Лидочка, крепко пожимая мою
руку. - Помните : как вы скажете, так и будет. Я вам так верю, что
даже принять от вас помощь для меня будет легко .
И опять в эту ночь, так же как несколько лет тому назад, после
моего прощания с Лидочкой, я долго не мог заснуть, и опять мне
пришло в голову сделать ей предложение . Меня растрогал рассказ
о ее скитальческой жизни, и мне всеми силами хотелось дать ей от­
дохнуть, приласкать ее и успокоить . «Женщина, много страдавшая,
должна уметь и много любить, - думал я, ворочаясь с боку на бок,
449


А. И. Куприн
- она будет самой нежной женой и матерью . И уж, конечно, если
она станет моей женой, никто не посмеет упрекнуть ее позором
прежней жизни».
Так я рассуждал, потому что до сих пор не встречал еще людей,
похожих на Лидочку. Но вышло на другой день нечто неожидан­
ное, странное, на мой тогдашний взгляд, даже нелепое. Вам прихо­
дилось, господа, слышать, как в церкви возглашают моление: «0
всякой душе христианской, скорбящей же и озлобленной, чающей
Христова утешениЯ>>? Вот Лидочка-то именно и принадлежала к
этим скорбящим и озлобленным. Это самые неуравновешенные
люди. Треплет-треплет их судьба и так в конце концов изуродует и
ожесточит, что и узнать трудно. Много в них чуткости, нежности,
сострадания, готовности к самопожертвованию, доброты сердеч­
ной, а с другой стороны - гордость сатанинская, обидчивая и не­
лепая гордость, постоянное сомнение и в себе и в людях, наклон­
ность во всех своих ощущениях копаться и, главное, какой-то чрез­
мерный, дикий стыд. Нашла минута - отдаст он В"ам душу, самое
дорогое и неприкосновенное перед вами вьmожит, а прошла мину­
та - и он вас сам за свою откровенность уже ненавидит и торопит­
ся облегчить себя оскорблением. Позднее я догадался, что и Ли­
дочка бьmа из числа этих загнанных судьбою.
Утром меня разбудил денщик Алферова (самого корнета так
всю ночь и не бьmо дома). Подает мне Кирилл записку, у меня и
сердце екнуло.
- От кого? - спрашиваю.
-
Не могу знать, ваше высокоблагородие. Какой-то жидочек
приносил . Сказывает, ответа не нужно, а сам убег.
Записка бьmа от Лидочки.
«Милостивый государь Николай Аркадьевич, - писала Лидоч­
ка, - я думаю, вам не менее меня стьщно за вчерашнее. Все, что я
вам говорила, - следствие минутной слабости нервов. Как вы ни
великолепны с вашим благоразумием, я предпочитаю свою свобо­
ду и любимое дело, которому я буду служить так же, как и другие,
не мудрствуя и не осуждая. Пишу вам второпях, потому что меня
дожидают лошади Алферова. Повторяю еще раз, что, кроме вза­
имного стьща, между нами ничего быть не может».
Я посмотрел на часы - бьmо уже далеко за полдень, - п оспеш­
но оделся и кинулся на поиски за Лидочкой. На ее квартире старая
и грязная еврейка сказала мне, что «барышня только что уехали».
450


Рассказы
«Таких бьшо хороших двох коней ув коляска, точно у габирнато­
ра». Я долго находился бы в затруднении , куда отправиться даль­
ше, если бы меня не осенила мысль заехать в театр. Действительно,
не доходя еще до уборной, я услышал в ней шум многочисленной
компании . Я отворил дверь, и моим глазам представилась следую­
щая сцена.
Посреди комнаты , на столе, уставленном пустыми и целыми
бутылками от шампанского, стояла Лидочка, растрепанная, рас­
красневшаяся, с бокалом в высоко поднятой руке. Кругом нее, стоя
и сидя, толпились: Алферов , доктор, ротмистр и еще человек пятъ­
шесть наших городских шалопаев . В глубине комнаты, глядя с не­
доумением и некоторой тревогой на происходившее, стояла груп­
па артистов. Моего появления никто не заметил, потому что вни­
мание всех бьшо поглощено тем, что в эту минуту Лидочка с выра­
зительн ой жестикуляцией пела с своего возвышения :
Какой обед нам подавали !
Каким вином нас угощали !
Уж я пила, пила, пила
И до того теперь дошла,
Что, право, готова" . готова".
Ха-ха-ха-ха-ха" .
Тсс" . об этом ни слова!
И вдруг наши глаза встретились . Она мгновенно побледнела,
пошатнулась, и бокал со звоном и дребезгом покатился по полу.
Все обернулись на меня .
- Господа, - закричала Лидочка, злобно блеснув глазами, -
кто хочет пить вино из моей туфли?
- Я, я, я ! - раздалось сразу несколько голосов.
- Всем сразу нельзя. Алферов, сними !"
И она протянула свою маленькую ножку Алферову. Тот снял
туфлю и поставил в нее бокал.
-
Выпьем за здоровье Николая Аркадьевича, - продолжала
возбужденно Лидочка. - Он вчера ночью обращал меня на путь
спасения. Да здравствуют добродетельные молодые люди!
- Уррра! - заорала громогласно подкутившая компания.
- У него, однако, губа не дура, - перекричал всех доктор, -
дайте ему за это вина!
451


А. И. Куприн
Меня охватила злоба.
- Поздравляю вас, Лидия Михайловна, - сказал я с насмеnши­
во низким поклоном. - Вы действительно превосходная артистка,
но я теперь только понял, какие побуждения влекли вас на сцену.
Я вышел из уборной, сопровождаемый общим хохотом. Впро­
чем, не все ли мне бьшо равно? Настоящей подкладки этой дурац­
кой сцены никто не знал, хотя смешная-то роль, во всяком случае,
выпала на мою долю... Да и что говорить : злая роль, мстительная и
несправедливая...
<1894>
ЗАБЫТЫЙ ПОЦЕЛУЙ
Это случилось в те далекие времена, которые давным-давно
сдел ались для нас мифом.
В спальню маленького королевского сына, сквозь не закрытое
ставнем узкое и длинное готическое окно с причудливой чугунной
решеткой, ярко светил месяц. Его лучи ложились на всё нежными
фосфорическими пятнами. Под их прикосновением резко и таин­
ственно выделялись из мрака: то затейливый узор персидского ков­
ра, то высокая и прямая спинка резного кресла, то серебристый
мех распластанной на полу звериной шкуры, то складки измятого
кружева, то перламутровая инкрустация игрушечного колчана и
золоченые концы высьmавшихся из него стрел ...
Ночь длилась, а светлое пятно на полу, причудливое и пра­
вильное, передвигалось с места на место . Наконец оно осветило и
колыбель принца. Он лежал, разметавши ручки, нагой, весь розо­
вый, с улыбкой на пурпурных полуоткрытых губках. Когда лучи
месяца упали на его лицо, он вздохнул во сне и перевернулся на
спину.
А в каскаде лунных лучей в это время купались прекрасные феи
весенней ночи. Они, взявшись за руки, сплетались в хоровод, быст­
ро кружились в нем и опять расплетались в длинную подвижную
вереницу. При сиянии месяца их тела казались совсем прозрачны­
ми; их распущенные волосы волнами падали на плечи; они пели,
смеялись и, обнявши друг друга, подымались и опускались в пото­
ках света...
452


Рассказы
Одна из них заметила спящего маленького принца. Отстав от
своих подруг, она приблизилась к его колыбели и, обвившись вок­
руг него, поцеловала его в полуоткрытые губы . Он вздрогнул, про­
снулся, протянул ручонки, но прекрасная фея бьша уже далеко, ув­
лекаемая своими беспечными подругами в веселый хоровод.
Принц рос. Старый король, глядя на него, сокрушенно качал
седой головой. Его будущий наследник не любил ни охоты, ни
стрельбы из лука, ни воинственных боевых песен. Он охотнее про­
в одил время в кругу придворных дам и слушал их разговоры, по­
ложив одной из них на колени кудрявую голову. Он искал их ласк и
любил прикосновение их нежных рук. «Он не будет настоящим ко­
ролем», - шептал задумчиво отец. «Он не будет настоящим коро­
лем», - повторяли за ним придворные.
Старый король умер, и его сын наследовал престол. Но он не
продолжал воинственных завоеваний предков, не предавался охо­
те за дикими кабанами, зубрами и медведями, не устраивал пыш­
ных турниров, не проводил ночей в кругу свиты за громадным зо­
лотым кубком старого вина, при красном свете смоляных факелов.
Изнеженный и праздный, он окружил себя прекраснейшими жен­
щинами страны и переходил от одной к другой, из объятий в объя­
тья, от уст к устам. Он бьш прекрасен, высокий и стройный, как
девушка, с неотразимыми глазами, черными, задумчивыми и том­
ными.
Но молодой король не знал счастья. Тайная грусть никогда не
покидала его сердца и против воли отражалась на его челе. Жад­
ной душой он искал в объятиях женщин чего-то непонятного для
него самого, чего-то дорогого и совершенно забытого ...
Иногда, при встрече с новой красавицей, ему казалось, что за­
бытое начинает принимать уже ясный образ, и он стремился к кра­
савице так же страстно, как цветок стремится к солнечным лучам . ..
Он уже чувствовал, как непонятное начинает принимать осязаемые
формы. Горя и волнуясь, он выслушивал признания и мольбы . .. Но
охладевал с первым поцелуем" . Тайна опять бесследно исчезала из
его памяти .
Наконец поиски за невозможным утомили его . Он стал блед­
неть и слабеть с каждым днем. Его ввалившиеся глаза никогда боль­
ше не загорались улыбкой" .
Однажды ночью, лежа в своей кровати под пышным балдахи­
ном, увенчанным короной, он почувствовал близость смерти и стал
припоминать всю свою жизнь и вспомнил все, кроме забытого.
453


А. И. Куприн
«Неужели же я умру, не вспомнив?» - прошептал, ломая руки и
метаясь на своем ложе, умирающий король .
В это мгновение яркий луч месяца упал на его глаза, чьи-то про­
зрачные обнаженные руки обвили его шею, чьи-то губы, дрожа­
щие от радостного смеха, приникли к его губам .
И король вспомнил ... О н протянул руки вслед улетающему
в идению ... Но руки опустились безжизненно, а на мертвом лице
застыло выражение нестерпимого блаженства...
<1894>
БЕЗУМИЕ
« ...Весь день я хожу уньmый, обессиленный, сгорбленный. Суе­
та и шум болезненно бьют по моим опустившимся нервам, днев­
ной свет режет мои слабые глаза.
Работа мне опротивела, и я уже давно не прикасаюсь к кисти,
- с того самого времени, когда мне бьmа за моих «Вакханок» при­
суждена золотая медаль. Начатые картины висят на стенах и на
мольбертах, покрытые паутиной. О! Если бы мне удалось передать
на полотне то, что уже давно овладело моими грезами и снами! Мне
кажется, что если бы кто-нибудь сумел всю мощь, все напряжение
таланта вьmить в одном произведении, - он навеки обессмертил
бы свое имя . Но возможно ли это для человека?..
Длинный, скучный день проходит, вечерние тени сгущаются, и
мной овладевает странная, давно знакомая тревога... Я опускаю
занавеси, зажигаю свечу и жду сна.
И каждый раз, когда я засыпаю, меня посещает одно и то же ви­
дение. В комнату мою входит женщина в белой длинной одежде, - в
такой одежде, какую носили женщины Греции и Рима. Руки ее бес­
сильно падают вдоль боков, голова поникла... Лицо ее страшно
бледно, длинные черные ресницы опущены, вся она кажется соткан­
ной из того тумана, который поднимается по ночам от гнилых бо­
лот, но губы необычайно ярки и чувственны. Странная женщина
медленно подходит ко мне, ложится со мною рядом и обнимает
меня ... Я холодею в ее объятиях, но ее страшные губы жгут меня . Я
чувствую, что с каждым поцелуем она пьет мою жизнь медленны­
ми глотками ... Это дьявольское, мучительное блаженство продол-
454


Рассказы
жается до самого yrpa, до тех пор, пока в изнеможении я не забы­
ваюсь тяжелым сном без всяких образов и видений ...
Приходит yrpo, и опять тянется скучный, серый день ... Я с ужа­
сом думаю о наступающей ночи и в то же время с нетерпением жажду
ее. И все время мне кажется, что около меня незримо витает ми­
лый, странный, таинственный и туманный образ.
Приходит ночь и с нею - то же видение ... Чем это кончится? Я
ослабел, грудь моя ноет, я чувствую, что оргические ночи понем­
ногу истощают мою жизнь ... Может быть, я скоро умру или сойду
с ума? Но раньше этого мне все-таки хотелось бы перенести на по­
лотно то , что меня мучит...»
На этом кончается дневни к художника. Его картина была
выставлена на последней передвижной выставке. Она изображала
женщину в белой греческой одежде. Фигура, руки, плечи, складки
полотна, казалось, бьши написаны ученической кистью, полиня­
лыми, затхлыми красками. Критики единогласно признали карти­
ну неудовлетворительным подражанием импрессионистам, но меж­
ду тем и они и публика простаивали перед ней много минут в не­
мом изумлении. Вся сила картины сосредоточилась в лице. Это
странное, бледное лицо с опущенными ресницами, из-под которых
вот-вот готовы бьш и выглянуть пламенные, греховные глаза, это
лицо с пунцовыми губами вампира неотразимой силой приковы­
вало к себе внимание всех посещавших выставку.
P.S. Картина куплена известным московским меценатом за
шесть тысяч рублей . На эти деньги автор содержится друзьями в
привилегированном заведении для душевнобольных .
<1894>
НА РАЗЪЕЗДЕ
В вагон вошел кондуктор, зажег в фонарях свечи и задернул их
полотняными занавесками. Сетки с наваленными на них чемодана­
ми, узлами и шляпами, фигуры пассажиров, которые или спали, или
равномерно и безучастно вздрагивали , сидя на своих местах, печь,
стенки диванов, складки висящих одежд - все это потонуло в длин­
ных тяжелых тенях и как-то странно и громоздко перепуrалось.
455


А. И. Куприн
Шахов нагнулся вперед, чтобы увидеть лицо своей соседки, и
тихо спросил:
.
- Что? Очень устали, Любовь И вановна?
Она поняла его желание . Повинуясь бессознательному и тон­
кому инстинкту кокетства, она отделила тело от спинки дивана и
улыбнулась.
- Нет-нет, мне хорошо.
Лежащая против разговаривающих и покрытая серым шотландс­
ким пледом фигура грузно перевернулась с боку на спину.
-
Не понимаю, Люба, что здесь хорошего? - пробурчал из­
под пледа осипший от дороги мужской голос.
Ни Любовь Ивановна, ни Шахов не отвечали, но нежная улыб­
ка, беспричинная и волнующая улыбка первых намеков сближения,
мгновенно сбежала с их лиц.
Шахов ехал из Петербурга в Константинополь и затем в Еги­
пет. Эта поездка бьша его давнишней, заветной мечтой, но до сих
пор ее исполнению мешали то недостаток времени, то недостаток
средств. Теперь, продав небольшое имение, он собрался в дорогу,
счастливый и беспечный, с одним легким чемоданом в руках.
И вот уже двое суток, начиная от самого Петербурга, странная
прихоть судьбы сделала его неразлучным спутником и со беседни­
ком очаровательной женщины, которая с каждым часом нравилась
ему все больше и больше. Что-то непонятное, привлекательное и
совсем не похожее на прозу обыденной жизни казалось Шахову в
этом быстром и доверчивом знакомстве. Ему нравилось подолгу
глядеть на ее тоненькую, изящную фигурку, на ее разбившиеся пе­
пельные волосы, на нежные глаза, окруженные тенью усталости .
Ему нравилось сквозь ритмический грохот вагонов слушать ее мяг­
кий голос, когда им обоим благодаря шуму приходилось близко
наклоняться друг к другу.
Когда наступали сумерки , непонятное и привлекательное ста­
новилось совсем сказочным ... Милое лицо начинало то уходить
вдаль, то приближаться; каждую минуту оно принимало все новые
и новые, но знакомые и прекрасные черты ... И под размеренные
звуки летящего поезда Шахову все напевались звучные стихи : «Свет
ночной, ночные тени ... тени без конца ... ряд волшебных изменений
милого лица».
Иногда он нарочно ронял платок или спичечницу на пол, что­
бы украдкой заглянуть ближе в ее лицо, и каждый раз глаза его
встречали ее ласково остановившуюся на нем улыбку...
456


Рассказы
Потом наступала ночь... Не бьшо слышно ничего, кроме грохо­
тания поезда и дыхания спящих. Он уступал ей тогда свое место, но
она отказывалась. И они садились рядом друг с другом, совсем близ­
ко, и разговаривали до тех пор, пока у нее не падал от усталости
голос. Тогда он с дружески шутливой настойчивостью уговаривал
ее ложиться. О чем они разговаривали - пожалуй, оба на другой
день не дали бы себе отчета. Так разговаривают два близких друга
после долгой разлуки или брат с сестрою ... Один только скажет
два слова, чтобы выразить длинную и сложную мысль, а другой
уже понял. И первый даже и не трудится продолжать и разжевы­
вать дальше - он уже по одной улыбке видит, что его поняли, - а
впереди есть еще столько важного и интересного, что, кажется, и
времени не хватит все передать. Оживленный и радостный разго­
вор скользит, извивается, капризно перебрасывается с предмета на
предмет и все-таки не утомляет собеседников.
Шахову приходилось не раз в жизни сталкиваться с женщинами
умным и и красивыми, красивыми и глупыми, умными и некрасивы­
ми и, наконец, с женщинами и глупыми и некрасивыми. Но никогда
еще он не встречал женщины, которая так бы с полуслова понимала
его и так бы живо и умно интересовалась всем тем, чем и он интере­
совался, как Любовь Ивановна, которую он знал всего вторые сут­
ки. Только все, что у него бьшо заносчиво, резко и горячо, - у нее
облекалось в какую-то неуловимо милую и нежную доверчивость,
соединенную с изящной простотой. И лицом ее, немного бледным и
утомленным, он не уставал любоваться во все время дороги.
Шахов с непривычки не умел спать в вагоне. Несколько раз но­
чью проходил он мимо того дивана, на котором спала Любовь Ива­
новна. И каждый раз - впрочем, может быть, он и ошибался - ему
казалось, что она следит за ним своими ласкающими глазами .
Утром они встречались . Следы сна, которые так неприятно из­
меняют самые хорошенькие лица, совсем не портили ее лица. К ней
все шло - и развившиеся волосы, и расстегнувшаяся пуговица во­
ротника лифа, позволявшая видеть прекрасные очертания шеи, и
томный , ослабевший взгляд. В продолжение дня ему нравилось
оказывать ей разные мелкие услуги при пересадках и во время обе­
дов и ужинов на станциях . Еще больше ему нравилось то, что она
принимала его услуги без ломанья и без приторного избытка бла­
годарностей. Она видела, что такая внимательность с его стороны
к ней доставляет ему удовольствие, - и это бьшо ей приятно.
457


А. И. Куприн
Зато всю прелесть этого быстрого сближения портил господин
Яворский - муж Любови Ивановны. Трудно бьшо придумать бо­
лее типичную бюрократическую физиономию: выбритый жирный
подбородок, окаймленный круглыми баками, желтый цвет лица,
снабженного всякими опухолями , складками и обвислостями, стек­
лянно-неподвижные глаза ... Господин Яворский не умел и не мог
ни о чем говорить, кроме своей персоны. И тем у него бьшо только
.цве: петербургские сплетни в сфере чиновничьего мира и собствен­
ные ревматизмы и геморрои, которые он ехал теперь купать в одес­
ских лиманах. Болезни служили особенно излюбленным предме­
том разговора. О них он говорил с видимой любовью, громко, под­
робно и невыносимо скучно, говорил со всяким желающим и неже­
лающим слушать, говорил так, как умеют говорить только самые
черствые себялюбцы.
С женой он обращался то язвительно-нежно, на «вы», то умыш­
ленно деспотично. Она, по летам, годилась ему в дочери, и Шахову
казалось, что муж на нее смотрит, как на благоприобретенную соб­
ственность. Он заставлял ее покрывать ему ноги пледом, брюзжал
на нее с утра до вечера, карикатурно и отвратительно-злобно пере­
дразнивал почти каждую из ее робких, обращенных к нему фраз.
Встречая в этих случаях взгляд молодого художника, Яворский
глядел на него так, как будто бы хотел сказать: «Да, да, вот и по­
гляди, как у меня жена выдрессирована; и всегда будет так, потому
что она моя собственная жена» .
-
Я вас вторично спрашиваю, Любовь Ивановна: угодно л�
вам будет почтить меня своим милостивым ответом? - спросил
язвительно Яворский и приподнялся на локте. - Что вы, именно,
находите хорошим?
Она отвернулась к окну и молчала.
-
Ну-с? - продолжал Яворский , выдержав паузу. - Или вы
находите, что другим ваши замечания могут быть интереснее, чем
вашему мужу? Что-с?
- Любовь Ивановна сказала мне, что ей удобно сидеть, - вме­
шался Шахов.
- Хе-хе-хе ... очень вам благодарен за разъяснение-с, - обра­
тился Яворский к художнику. -Но мне все-таки желательнее бьшо
бы лично выслушать ответ из уст супруги-с.
Любовь И вановна нетерпеливо и нервно хрустнула сложенны­
ми вместе пальцами.
458


Рассказы
- Я не знаю, Александр Андреевич, почему это вас так заняло,
-
сказала она сдержанным тоном . - Monsieur Шахов спросил
меня, удобно ли мне, и я отвечала, что мне хорошо. Вот и все .
Яворский приподнялся совсем и сел на диван .
-
Нет, не все-с. Во-первых, Люба, я просил тебя не называть
меня никогда Александром Андреевичем. Это - вульгарно. Так
зовут только купчихи своих мужей. Я думаю, тебе не трудно назы­
в ать меня Сашей или простоАлександром. Я думаю, что господи­
ну художнику отнюдь не покажется странным то обстоятельство,
что жена называет своего мужа уменьшительным именем. Не прав­
да ли, господин художник? А во-вторых, супружество, налагая из­
вестные обязанности на мужа и жену, требует с обеих сторон вза­
имной внимательности. И потому...
И ондолго и растянуто говорил о обязанностях хорошей жены .
Любовь Ивановна сидела, низко опустив голову. Шахов молчал.
Наконец Яворский утомился, прилег и продолжал лежа свои раз­
глагольствования. Потом он совсем замолчал, и вскоре послыша­
лось из-под пледа его всхрапывание.
После долгого молчания Шахов первый начал разговор.
- Любовь Ивановна, - сказал он, соразмеряя свой голос так,
чтобы он не бьш за стуком колес слышен, - мы с вами так о мно­
гом говорили ... Почему же". Я боюсь, впрочем, показаться нескром­
ным и, может быть, даже назойливым ...
Она сразу схватила то, что он хотел сказать.
-
О нет, нет, - живо возразила она. - Это ничего, что наше
знакомство слишком коротко ". Знаете". знаете" . - Она запнулась и
искала слова. - Хоть это и странно, может быть, да ведь и все у нас с
вами как-то странно складывается". Но мне кажется, что я вам все бы,
все могла рассказать, что у меня на душе и что со мной бьшо. Так бы
прямо, без утайки, как своему". - она остановилась и, сконфузив­
шись своего мгновенного порьmа, не договорила слова «брату».
Шахова эта вспышка доверчивости и тронула, и ужасно обра­
довала.
- Вот, вот, я об этом и хотел сказать, - торопливым шепотом
заговорил он. - Ах, как хорошо, что вы так сразу меня поняли. Рас­
скажите мне о себе побольше." только, чтобы вам самой это не бьшо
больно ". Ведь как много мы с вами переговорили, а я до сих пор
ничего о вашей жизни не знаю." Только не стыдитесь ". И завтра не
стыдитесь ". Может быть, мы и разъедемся через четверть часа, и не
встретимся никогда больше, но все-таки это будет хорошо .
459


А. И. Куприн
-
Да, да... Это - хорошо ... И - правда? - как-то смело...
ново." одним словом, хорошо! Да?
- Оригинально?
-
Ах, нет. Не то, не то! Оригинально - это в романах, это
придуманное". А здесь что-то свежее". Ничего такого больше не
повторится, я знаю." И всегда будешь вспоминать. Правда?
- Да. А вам никогда не приходила в голову мысль, что самые
щекотливые вещи легче всего поверять ".
- Тому, с кем только что встретишься?
-
Да, да" . Потому что с близким знакомым уже есть свои
прежние отношения. Так по ним все и будет мериться ". Но мы с
вами отклоняемся. Пожалуй, и не дойдем до того, о чем стали го­
ворить . Рассказывайте же о себе.
- Хорошо ." Но я затрудняюсь только начать ". И кроме того,
я боюсь, чтобы не вышло по-книжному.
-
Ничего, ничего. Рассказывайте, как знаете. Ну, начинайте
хоть с детства. Где учились? Как учились? Какие бьши подруги?
Какие планы строили? Как шалили?
В это время поезд с оглушительным грохотом промчался по
мосту. Мимо окон быстро замелькали белые железные полосы мо­
стового переплета. Когда грохот сменился прежним однообразным
шумом, Яворский вдруг сразу перестал храпеть, перевернулся, по­
правил под головой подушку и что-то произнес. Шахову послы­
шалось не то «черт побери», не то «спать только мешают!». Лю­
бовь И вановна и Шахов замолчали и с возбужденно-нетерпеливым
ожиданием гл ядели на спину Яворского . В этом молчании оба чув­
ствовали что-то неловкое и в то же время сближающее.
- Ну, говорите, говорите, - шепнул наконец Шахов, убедив­
шись, что Яворский опять заснул.
Она рассказывала сначала неуверенно, запинаясь и прибегая к
искусственным оборотам . Шахов должен бьш ей помогать наводя­
щими вопросами . Но постепенно она увлеклась своими воспоми­
наниями . Она сама не замечала, как ее душа, до сих пор лишенная
ласки и внимания, точно комнатный цветок - солнца, радостно
распускалась теперь навстречу теплым лучам его участия к ней.
Язык у нее бьш своеобразно -меткий, порой с наивными инсти­
тутскими оборотами.
Любовь Ивановна не помнила ни оща, ни матери. Троюрод­
ной тетке как-то удалось поместить ее в институт. Время учения
бьшо для нее единственным светлым временем в жизни . Несчастье
460


Рассказы
ждало ее в последнем классе. Та же тетка, совсем забывшая Любу в
институте, однажды взяла ее в отпуск и познакомила с надворным
советником Александром Андреевичем Яворским. С тех пор над­
в орный советник аккуратно каждое воскресенье под именем дяди
появлялся в приемной зале института с пирожками от Филиппова
и конфетами от Транже. Любовь Ивановна, беспечно смеясь вмес­
те с подругами над дядей, так же беспечно поедала дядины конфе­
ты, не придавая им особенно глубокого смысла.
Бедная институтка, конечно, не могла и подозревать, что Алек­
сандр Андреевич давно уже взвесил и рассчитал свои на нее виды.
В минуту откровенности, сладострастно подмигивая глазком, он
уже не раз говорил друзьям о невесте.
«Дураки только, - говорил он, - женятся рано и черт знает на
ком. Вот я, например. Женюсь, слава богу, в чинах и при капиталь­
це-с. Да и невеста-то у меня будет прямо из гнездышка... еще теп­
ленькая-с ... Из такой что хочешь, то и лепишь . Все равно как воск» .
- Да и наивная я уж очень бьша в то время, - рассказывала
Любовь Ивановна. - Когда он бьш женихом, мне, пожалуй, и нра­
вилось. Букеты ... брошки ... брильянты ... приданое... тонкое белье...
Только когда к венцу повезли, я тут все и поняла. Плакала я, упра­
шивала тетку расстроить брак, руки у нее целовала... не помогло ...
А Александр Андреевич нашел даже, что слезы ко мне идут. С тех
пор я так и живу, как видите, четыре года...
- Детей у вас, конечно, нет? - спросил Шахов.
- Нет. Ах, если бы бьши! Все-таки я знала бы, для чего вся эта
бессмыслица творится. К ним бы привязалась. А теперь у меня,
кроме книг, и утешения никакого нет...
Она среди разговора не заметила, как поезд замедлял ход.
Сквозь запотевшие стекла показалась ярко освещенная станция.
Поезд стал.
Разбуженный тишиною Яворский проснулся и быстро сел на
диване. Он долго протирал глаза и скреб затьшок и, наконец, недо­
вольно уставился на жену.
- Ложись спать, Люба, - сказал он отрывисто и хрипло. -
Черт знает что такое! И о чем это, я не понимаю, целую ночь разго­
варивать? Все равно путного ничего нет. - Яворский опять поче­
сался и покосился на Шахова. - Ложись вот на мое место, а я си­
деть буду.
Он приподнялся.
461


А. И. Куприн
- Нет, нет, Саша, я все равно не могу заснугь . Лежи , пожалуй­
ста, - возразила Любовь И вановна.
Яворский вдруг грубо схватил ее за руку.
-Ая тебе говорю -ложись, и, стало быть, ты должна лечь! -
закричал он озлобленно и выкатывая глаза. - Я не позволю, черт
возьми , что бы моя жена третью ночь по каким-то уголкам шепта­
лась ... Здесь не номера, черт возьми ! Ложись же ". Этого себе поря­
дочный человек не позволит, чтобы развращать замужнюю жен­
щину. Ложись!
Он с силой дернул кверху руку Любови Ивановны и толкнул
при этом локтем Шах ова. Художник вспыхнул и вскочил с места.
- Послушайте! - воскликнул он гневно, - я не знаю, что вы
называете порядочностью, но, по-моему, насилие над".
Но ему не дала договорить Любовь Ивановна. Испуганная,
дрожащая, она бессознательно положила ему руку на плечо и умо­
ляюще шептала:
- Ради Бога! Ради Бога".
Шахов стиснул зубы и молча вышел на платформу.
Ночь бьmа теплая и мягко-влажная . Ветер дул прямо в лицо .
Пахло сажей. Видно бьmо, как из трубы паровоза, точно гигантские
клубы ваты, валил дым и неподвижно застывал в воздухе. Ближе к
паровозу эти клубы, вспыхивая, окрашивались ярким пурпуром, и
чем дальше, тем мерцали все более и более слабыми тонами .
Шахов задумался. Его попеременно волновали : то жалость и
нежность к Любови Ивановне, то гнев против ее мужа. Ему бьmо
невыразимо грустно при мысли, что через два-три часа он должен
ехать в сторону и уже никогда больше не возобновится встреча с
этой очаровательной женщиной ... Что с ней будет? Чем она удов­
летворится? Найдется ли у нее какой-нибудь исход? Покорится ли
она своей участи полурабы, полуналожницы, или, - об этом Ша­
хов боялся думать, - или она дойдет наконец до унижения адюль­
тера под самым носом ревнивого мужа?
Шахов и не заметил, как простоял около получаса на платфор­
ме. Опять замелькали огни большой станции . Поезд застучал на
стыках поворотов и остановился. «Станция Б ирзула. Поезд стоит
час и десять минуr!» - прокричал кондуктор, проходя вдоль ваго­
нов. Шахов машинально засмотрелся на вокзальную суету и вздрог­
нул, когда услышал сзади себя произнесенным свое имя.
- Леонид Павлович!
462


Рассказы
Он обернулся. Это бьmа Любовь Ивановна.
Инстинктивно он протянул ей руки . Она отдала ему свои и от­
вечала на его пожатие долгим пожатием, глядя молча ему в глаза.
-
Леонид Павлович , - быстро и взволнованно заговорила
она . - Только десять минут свободных . Мне бы хотелось ... Толь­
ко, ради Бога, не откажите ... Мне давно ... никогда не бьmо так хо­
рошо, как с вами ... Может быть, мы больше не увидимся. Так я
хотела вас просить взять на память ... Это мое самое любимое коль­
цо... и главное -собственное... Пожалуйста! ..
И она, торопясь и конфузясь, сняла с пальца маленькое колеч­
ко с черным жемчугом, осыпанным брильянтиками .
- Дорогая моя Любовь Ивановна, как все в вас хорошо! - вос­
кликнул Шахов . Он бьm растроган и чувствовал, что слезы щиплют
ему глаза. - Дорогая моя, зачем мы с вами так случайно встрети­
лись? Боже мой ! Как судьба иногда зло распоряжается! Я не кля­
нусь: ведь вы знаете, что мы никогда друг другу не солгали бы . Но я
ни разу, ни разу еще в моей жизни не встречал такого чудного суще­
ства, как вы . И главное, мы с вами как будто нарочно друг для друга
созданы ... Простите, я, может быть, говорю глупости, но я так взвол­
нован, - так счастлив и ... так несчастлив в то же время. Бывает, что
два человека, как две половины одной вазы... Ведь сколько половин
этих на свете, а только две сойдутся . Благодарю вас за кольцо. Я,
конечно, его беру, хотя и так я всегда бы вас помнил ... Только, боже
мой, зачем не раньше мы с вами встретились!
И он держал в своих руках и нежно сжимал ее руки .
- Да, - сказала она, улыбаясь глазами, полными слез, - судь­
ба иногда нарочно смеется . Смотрите : стоят два поезда. Встрети­
лись они и разойдутся, а из окон два человека друг на друга смотрят
и глазами провожают, пока не скроются из виду. А может быть ... эти
два человека ... такое бы счастье дали друг другу... такое счастье ...
Она замолчала, потому что боялась разрыдаться .
-
Второй звонок! Бирзула - Жмеринка! Поезд стоит на вто­
ром пути-и ! - закричал в зале первого класса протяжный голос.
Внезапно дерзкая мысль осенила Шах ова.
-
Любовь Ивановна! Люба! - сказал он, задыхаясь.
-
Са­
димся сейчас на этот поезд и обратно. Ради Бога, милая . Ведь це­
лая жизнь счастья. Люба!
Несколько секунд она молчала, низко опустив голову. Но вдруг
подняла на него глаза и ответила:
463


А. И. Куприн
- Я согласна .
В одно мгновение Шахов уже бьш на полотне и на руках береж­
но переносил Любовь Ивановну на платформу другого поезда.
Раздался третий звонок.
- Кондуктор! -торопливо крикнул Шахов, сбегая по ступень­
кам с платформы . - Вот в этом вагоне с той стороны сидит госпо­
дин ... Полный, в бакенбардах, в фуражкес бархатным черным око­
лышем . Скажите ему, что барыня села и уехала благополучно с ху­
дожником. Возьмите себе на чай.
Свисток на станции. Свисток на парqв озе. Поезд тронулся .
На платформе никого не бьшо, кроме Шахова и Любови Ива­
новны.
- Люба, навсегда? На всю жизнь? - спросил Шахов, обвивая
рукой ее талию.
Она не сказала ни слова и спрятала свое лицо у него на груди.
<1894>


Покровский собор в Наровчате,
в котором кр естили А. И. Ку прина.


ОЧЕРКИ


Дом генерал-лейтенанта И. А . Арапова.
г. Наровчат.


ЮЗОВСКИЙ З АВОД
Бьшо около полуночи, когда наш поезд подходил к станции
Юзовке. Далеко на горизонте, за цепью холмов, виднелось на тем­
ном небе огромное зарево, то вспыхивавшее на несколько мгнове­
ний, то ослабевавшее. Оно обратило наше внимание еще тогда,
когда мы находились верст за двадцать от Юзовки.
На станции мы нашли экипаж, нечто вроде линейки, с сиденья­
ми по обеим сторонам, поставленной на упругие дроги, заменяю­
щие рессоры. Такой экипаж повсеместно на юге России носит иро­
ническое название «кукушки».
Я и мой спутник Б . сидели рядом на одной стороне «кукушки»,
а на другой - спиной к нашим спинам - поместился очень груз­
ный мужчина купеческого вида, в длинной чуйке, сапогах бурака­
ми и прямом высоком картузе, степенно нахлобученном на гл аза.
С полверсты мы проехали молча. Наконец мужчина купеческо­
го вида полуобернулся к нам и спросил;
- По службе на завод-то едете?
- Нет, - отвечал Б ., - мы просто из любопытства... Слыша-
ли очень много про здешний завод ... так вот хотим посмотреть ...
- Тэ-эк. А сами-то вы будете из каких? По торговой части или
тоже майстеровые люди? ..
- Мастеровые. По электрической части, - храбро соврал Б .
- Тэк, тэк ... Что ж, конечно, посмотреть всякому лестно. Тако-
го заводища, пожалуй, во всей империи не сыщешь другого. Агра­
амадное дело!
- Не знаете ли вы, сколько приблизительно рабочих занято на
Юзовском заводе?
-
Как вам сказать? В одних шахтах тысячи полторы народу
работает, да месячных рабочих тысяч семь, да поденных еще
сколько, да от подрядчиков... Тысяча двести подвод парокон­
н ых ежедневно работает... Трудно, конечно, с точностью сказать,
сколько всего-то народу, однако люди говорят, что тысяч пят­
надцать, а то и двадцать будет.
31-3166
469


А.И. Куприн
- Неужто так много?
- Да оно и не мудрено-с. Ведь вы подумайте только: пять до-
мен и одна «варганка»* к ним в придачу. А доменную-то как рас­
палили, так она уже пять лет подряд и не тухнет, все ей и подавай и
подавай есть. Ну, стало быть, работа ни днем, ни ночью не пере­
стает. От шести до шести . Как отбарабанили дневные рабочие свою
упряжку, двенадцать часов кряду, сейчас их ночные сменяют. И так
целую неделю. А на другую неделю опять перемена: дневные ноч­
ными становятся, а ночные - дневными. И так устроено, что через
одно воскресенье каждый рабочий свободен .
- А не знаете ли, какое жалованье получают рабочие?
- Жалованье! Жалованье разное идет. Мастер первой руки два
рубля получает, два десять, два с полтиной; второй руки - полтора
рубля, рупь. Поденным дают летом восемьдесят копеек, зимой -
шестьдесят. Больше всех формовщики получают и монтеры **, есть
такие, что и по трист а рублей в месяц берут. Эти больше из англ и­
чан ... Страсть, какие расходы. Одного жалованья завод вьшлачи­
вает в месяц тысяч до трехсот.
-
Вот как! Какой же в таком случае у завода оборот должен
быть?
-
А вот-с какой оборот. В день завод приготовляет двенад­
цать тысяч пудов однех рельс; это если считать по один рубль во­
семьдесят копеек за пуд - выйдет двадцать одна тысяча шестьсот
рублей в день. А кроме рельс, еще выделывают проволоку, узловое
железо, литое железо, гайки, болты. Однако что вы думаете? - рель­
совое-то производство им ведь не больно выгодно , хотя они и по­
лучают от правительства субсидию, двадцать копеек на пуд.
- К уда же Юзовский завод поставляет рельсы?
-
Главным образом в этом году на Московско-Курскую. На
Сибирскую тоже. Ведь эти заводы в начале каждого года от прави­
тельства получают наряд: куда именно поставлять рельсы .
Некоторое время мы ехали молча.
- Большущее дело, - заговорил опять наш собеседник. - Вы
знаете, сколько земли у завода? Шестнадцать тысяч десятин . Вся
* Вагранка - печь малых размеров для плавления чугунного лома.
(Пр им. А.И. Куприиа.)
** М онтер - мастер , собирающий машины. Формовщик приготовля­
ет форму для литья. (Прим. А.И. Куприиа .)
470


Очерки
земля у светлейшего князя Ливена куплена. И любопытно, как это
дело началось. Покойный Иваныч Юз после Севастопольской кам­
пании служил простым котельным мастером в Кронштадте. Ну­
с, пришлось ему как-то в конце шестидесятых годов в Екатери­
нославской губернии побывать; видит, богатеющая земля: и руда,
и уголь каменный, и известняк - все, что только хочешь ... Он сей­
час в Лондон . Подался к одному тамошнему мильонщику, к друго­
му, к третьему да так дело двинул, что в несколько месяцев огром­
ный капитал собрал... И пошла работа. Это ведь не то, что у нас...
Взять теперь вот хоть бессемеровы котлы ... У нас в России один
мастер до них тогда еще додумался, когда англичанам они и не
снились . И что же? Куда он ни лез, везде его на смех подымали с
его системой. Так он и бросил эту музыку и спился с горя . Одна­
ко... прощения просим. Позвольте вам пожелать всего хорошего .
Мне здесь слезать ...
Он сошел с «кукушки», а мы продолжали наш путь. Чем ближе
подвигалися мы к заводу, тем больше и больше разгоралось над
заводом огненное зарево. Наконец, когда мы въехали на длинную
и довольно крутую гору, перед нашими глазами внезапно откры­
лась такая необычайная, такая грандиозная, фантастическая пано­
рама, что мы невольно вскрикнули от изумления. На всем громад­
ном пространстве, расстилавшемся вдали, рдели разбросанные в
бесчисленном множестве кучи раскаленного докрасна известняка.
На их поверхности то и дело вспыхивали и перебегали сверху до­
низу голубоватые и зеленые серные огни...* На кровавом фоне за­
рева стройно и четко рисовались темные верхушки высоких труб,
между тем как нижние их части расплывались в сером тумане, по­
дымавшемся от земли. Разверстые пасти этих великанов безоста­
новочно изрыгали густые клубы дыма, которые смешивались в одну
общую, сплошную, хаотическую, медленно ползущую на восток
тучу, местами б�лую, как комья ваты, местами - грязно-сизую,
местами желтоватого цвета железной ржавчины. Под тонкими длин­
ными дымоотводами, придавая им вид исполинских факелов, тре­
петали и метались яркие снопы горящего газа. От их неверного
* Известковые печи устраиваются таким образом. Складывается из из­
вестняка холм величиною с человеческий рост и разжигается дровами или
каменным углем. Этот холм раскаляется ок оло недели , до тех пор, пока из
камня не образуется негашеная известь. (Прим. А . И. Куприиа .)
471


А. И. Куприн
отблеска нависшая над заводом дымная туча, то вспыхивая, то по ­
тухая, принимала причудливые, странные оттенки . Железные круп­
ные корпуса доменных печей возвышались в центре завода, как
башни легендарного замка. Огни коксовых печей тянул ись дл ин­
ными правильными рядами; иногда один из них вдруг вспыхивал и
разгорался, точно огр омный красный глаз. Время от времени, ког­
да по резкому звону сигнального молота опускался вниз колпак
доменной печи, сбрасывая внутрь руду и уголь, то из устья ее, с
ревом, подобным грому, вырывалась к самому небу целая буря пла­
мени и копоти . Тогда на несколько мгновений весь завод резко и
грозно выступал из мрака, со своими огромными зданиями, бес­
численными трубами , п одъемными колесами, торчащими в возду­
хе." Электрические огни примешивали к пурпурному свету раска­
ленного железа свой голубоватый мягкий блеск. Несмолкаемый лязг
и грохот металла вместе с удушливым запахом горящей серы несся
с завода нам навстречу. Казалось, гигантский апокалипсический
зверь ворчит там в ночном мраке, потрясая стальными членами и
тяжко дыша огнем .
Ни я, ни мой компаньон Б. долго не могли заснуть в эту ночь.
Во-первых, из окон гостиницы (конечно, «Европейской»), где мы
остановились, бьша видна вся сказочная иллюминация завода, и
мы поминутно вскакивали с постелей, чтобы еще раз на нее погля­
деть. А во-вторых, п од самым нашим номером, в ресторане, целую
ночь довольно скверный оркестрион играл известный романс «За­
чем ты, безумная, губишь того, кто увлекся тобой».
Рано утром мы отправились в главную заводскую контору про­
сить разрешения осмотреть весь завод. Нам сказали, что за этим
нужно обратиться к управляющему, англичанину. Мы уже не один
завод посетили вместе с Б . , и , говоря откровенно, испрашивание
позволения всегда бывало неприятнейшею частью в наших путе­
шествиях . Правда, мы уже приобрели значительную практику в
о бращении с «начальством» и бьш и настолько умудрены опыто м,
что вперед могл и сказать, кто как нас примет. Немцы подавляли
нас величием своих колоссальных фигур и упорным неп ониманием
самых простых вопросов. Французские инженеры (без исключения
евреи) большею частью нам сразу отказывали, и только прекрас­
ный французский язык Б-ова обыкно венно спасал нас, хотя все­
таки не избавлял от полицейского глаза проводника. Русские бы-
472


Очерки
вали всегда любезны, но только чересчур подробно расспрашива­
ли, кто мы, да откуда, да что нас, собственно, интересует, и в конце
концов уже почти дружеским тоном просили нас признаться, по
чистой совести, положа руку на сердце, «не корреспонденты ли мы».
Как обращаются с путешественниками «просвещенные мореп­
лаватели», мы еще не знали и бьши приятно удивлены лаконичной
любезностью управляющего. Выслушав нашу просьбу, он показал
нам на стулья и сказал:
- Take place* .
Потом написал три слова на бланке и, подавая его нам, приба­
вил:
- If you please**.
И больше ничего : ни расспросов, ни генеральского тона. Это
нас так тронуло, что и мне и Б. пришла одновременно счастливая
мысль - отблагодарить любезного англичанина на его родном
языке. Но когда мы сделали это, то англичанин быстро поднял го­
лову и так вытаращил на нас глаза, что я испугался, как бы от нас
не отобрали назад пропуска. Однако он, по-видимому, тотчас же
убедился в нашей невинности и только засмеялся, показав велико­
лепнейшие белые зубы.
Мы начали осмотр с доменных печей. Представьте себе башню
сажен в пятнадцать вышиною, то есть с добрый четырехэтажный
дом, и сажен четырех, пяти в поперечнике. Башня эта сложена из
огнеупорного кирпича и снаружи обтянута толстым котельным
железом; внутри оставлена пустота бочкообразной формы. Пять
таких исполинов, выстроенных в ряд, производят очень грандиоз­
ное впечатление. Около каждой доменной печи, совсем близко от
нее, помещается по четыре «каупера» (рабочие их называют «калу­
перами»), по четыре железных цилиндра такой же величины, как и
доменная печь, но немного уже ее. Каупера, названные так по име­
ни их изобретателя, служат для нагрева воздуха, которым произ­
водится дутье. Атмосферный воздух, хотя бы и в самое горячее лет­
нее время, считается холодным сравнительно с температурою (в
1600° по Цельсию) доменной печи. Поэтому, прежде чем ввести
воздух в печь, его пропускают по чугунным трубам через каупер,
внутри которого горят проводимые туда доменные газы.
"' Садитесь (аигл. ).
"'"' Пожалуйста (аигл. ) .
473


А. И. Куприн
- Скоро ли будет выпуск чутуна? - спросил я одного из рабо­
чих. Рабочий ответил, что из четвертой печи, должно быть, через
полчаса начнут выпускать, и даже вызвался нас проводить . Мы
пошли узким коридором между доменными печами и кауперами,
оглушаемые их непрестанным свистом и гудением, чуть не задыха­
ясь от серного дыма. По пути рабочий расспрашивал нас, дорого
ли стоит прожить на Нижегородской выставке недели две.
-
А то вот господа Юзы, - объяснил он, - предлагают тем
рабочим, что служат на заводе больше двенадцати лет, ехать ос­
матривать выставку. Главное дело, и проезд бесплатный, и с со­
хранением жалованья... Только мы боимся, что дорого будет. Если
бы по пятнадцати рублей с человека издержать можно бьmо, это
еще куда бы ни шло ...
Из четвертой печи выпускали шлак, нечто вроде пенки, соби­
рающейся под расплавленным чугуном. Из отверстия, в человечес­
кую голову величиной, била широкой струёй и стекала по желобу
ослепительно-белая жидкая масса. Голубые серные огоньки пры­
гали от нее в разные стороны и таяли в воздухе. По желобам масса
текла сажен семь или восемь, из белой становясь красной и покры­
ваясь сверху корой. Наконец, она сливалась в подставленные под
желоба котлы и застывала в них, как зеленоватый густой леденец.
В десяти шагах этот огненный ручей нестерпимо обжигал лицо. Мы
должны бьmи, разговаривая, кричать друт другу на ухо, - так си­
лен бьm свист, с которым стремился расплавленный шлак вырваться
сквозь отверстие доменной печи.
В ожидании выпуска чугуна, наш провожатый предложил нам
взобраться на самый верх доменной печи посмотреть, как в нее
забрасывают руду и горючий материал . Мы согласились и взлез­
ли наверх, следом за ним, по узкой и почти отвесной железной
лесенке. Доменная печь и каупера соединены между собою боль­
шой сплошной площадкой, имеющей форму креста, посредине -
громадное отверстие - устье печи, или «калошнию>. Калошник
прикрыт массивным колпаком, висящим на цепи . Другой конец
этой цепи может наматываться на лебедку и таким образом при­
подымать и опускать колпак. Лебедка защищена железной буд­
кой, так как при подымании вверх колпака из печи вырываются
горящие газы.
С площадки под домной виден весь завод как на ладони. Во
всех направлениях с короткими свистками мчатся маленькие четы-
474


Очерки
рехколесные паровозы, влача за собою на платформах котлы с ме­
таллом. На мгновение они исчезают в туннелях под мостами и вы­
рываются оттуда, окутанные облаками пара. Везде, куда ни глянет
глаз, тянутся длинные железные красные крыши разных цехов и
под ними целый лес пышущих дымом, паром и искрами, больших
и маленьких, толстых и тонких труб. Штабели камня и леса, кучи
железных и чугунных кусков, пирамиды песка покрывают землю.
У самого основания домен, во всю их длину, нагромождены высо­
кие горы руды. Одни рабочие сваливают ее с вагонов-платформ,
другие подносят на носилках, третьи наполняют ею вагонетки
подъемной машины . От этой красной руды у рабочих и одежда, и
лица, и руки, и локти - красные.
Когда две вагонетки наполнены доверху рудою, их вкатывают
в ящик подъемной машины, канат которой проходит через два ко­
леса, вращающиеся в железных рамах высоко над доменной печью.
Поршень паровой машины приходит в движение, и через несколь­
ко секунд полный ящик уже наверху, между тем как на его место
опустился сверху пустой.
На площадке над доменной печью работают пять человек . Они
быстро вытаскивают вагонетки из ящика, влекут их к устью домны
и, переворачивая их, высыпают руду поверх колпака. Когда на кол­
паке наберется достаточно руды, его опускают на цепях вниз, и руда
падает в печь. За слоем руды идет слой каменного угля, потом опять
слой руды 1:1 так далее. Засыпка не прекращается ни днем, ни но­
чью, потому что если доменная печь погаснет - остается только ее
разломать. Поэтому каждая незначительная настьmь внутри дом­
ны, называемая «жуком», может со временем грозить опасностью;
большая настьmь - «козел» - внушает уже серьезные заботы, а
«медведь» вызывает переделку печи. И так как доменная печь ра­
ботает круглый год, то поневоле должны круглый год работать и
шахты, и литейная, и рельсопрокатка.
Когда на колпак уже навалили достаточно руды, один из рабо­
чих зазвонил молотком по железному листу. Наш провожатый по­
спешно схватил нас за руки и потащил в сторону.
- Отойдите, отойдите подальше. Сейчас будут калошу* забра­
сывать .
* «Калошей» называется опускаемое за один раз количество руды .
(Пр им. А.И. Купр ииа. )
475


А. И. Куприн
Мы видели, как рабочие принялись вертеть колесо лебедки,
видели, как поднялся колпак ". но что произошло потом, совер­
шенно не поддается описанию. Площадка, на которой мы стояли,
затряслась и заходила под нами, оглушительный рев раздался из
недр печи, и из устья ее с бешенством (я не найду другого слова)
вырвалось целое море пламени. Несколько секунд я и Б. молча смот­
рели друг на друга. Не знаю, был ли я так бледен, как мой компань­
он, но должен сознаться, у меня в голове мелькнула мысль, что внут­
ри домны произошла какая-то катастрофа и что сейчас огонь ра­
зорвет на мелкие части ее железные стены".
Но раздался вторично звон сигнального молотка, колпак под­
нялся, и пламя скрьmось с ворчанием, которое долго еще, утихая,
слышалось под нашими ногами. Мы вздохнули свободно и стали
уверять друг друга, что все это бьmо очень интересно и весело.
Доменные газы, горение которых мы только что видели, обык­
новенно не выпускаются из домны, а по особым трубам отводятся
в каупера, где продолжают гореть и нагревают проходящий по тру­
бам воздух *. Но, отработав в кауперах, горящий газ идет еще в пла­
вильные печи, где раскаляет и расплавляет железо, и уже после все­
го этого выходит из газоотводов.
Когда мы спустились вниз, рабочие уже приготовились к вы­
пуску чугуна. Один из них - «горновой мастер» - приставил ост­
рый лом к небольшой глиняной затычке, закрывавшей отверстие
домны. Четверо рабочих, взявшись за длинную чугунную балду и
раскачавши ее, ударили по концу лома, потом ударили еще раз, и
еще, и еще. Чугун внезапно брызнул ослепительным фонтаном из­
под лома. Рабочие разбежались, и жаркая струя цвета огненной
охры медленно полилась из отверстия, разбрасывая вокруг себя,
точно фейерверк, тысячи больших, трещащих в воздухе звезд. Чу­
гун, не спеша, как будто бы лениво, тек по ровной борозде, проде­
ланной для него в песке литейного двора. Там, где площадь двора
оканчивалась отвесной каменной стеной, чугун протекал по жело­
бу и с бульканьем, напоминавшим сливаемое варенье, лился в ко­
тел. Когда два котла наполнились таким образом доверху и их увез
маленький паровозик, горновой мастер, посадив на стальную пал-
* Атмосферный воздух накачивается особыми машинами в каупера и,
выходя из них горячим, идет через отверстия (фурмы) в доменную печь,
усиливая ее плавление. (Прим. А .И. Купр ина.)
476


Очерки
ку кусок мокрой огнеупорной глины, быстро всунул ее в отверстие
и загородил выход чугуну ...
Операция выпуска чугуна производится в сутки три, четыре,
пять и даже до шести раз, когда печь идет «спелым ходом». Из до­
менной печи жидкий чугун идет: или прямо в литейную, если пред­
видится отливка чугунных изделий, или в бессемеровы котлы для
получения литого железа и стали, или в пудлинговые печи для пос­
ледующего изготовления рельс, или, наконец, отливается здесь же,
около домны, в виде неправильных продолговатых кусков, назы­
ваемых «свинкамю>. Прежде чем пустить чугун в дело, берут в ла­
бораторию его пробу. Для этого рабочий забивает в землю колы­
шек вершков семи-восьми длиною, потом осторожно вытаскивает
его наружу и в образовавшуюся пустоту льет из ковшика чугун.
Когда масса затвердеет и остынет, ее извлекают из земли , разламы­
вают и отсьшают для анализа.
В большом пустом сарае помещаются два бессемеровских кон­
вертора, которые на языке рабочих называются «биксами». Эти
котлы напоминают формой грушу, но только острую с обоих кон­
цов и сажени в три длиною. У этой груши снаружи, как раз посре­
дине, приделаны две цапфы, которыми она лежит на двух камен­
ных постаментах и на которых может вращаться. Паровоз с кот­
лом, наполненным жидким чугуном, входит в сарай, рабочие ло­
патками снимают с металла пенку шлака, затем наклоняют котел
ручною лебедкой и вьшивают его содержимое в воронку конверто­
ра. После этого через массу жидкого чугуна пропускают сильную
струю воздуха. Если желают получить сталь, то процесс бессеме­
рования заключают раньше; литое железо требует более продол­
жительного обезуглероживания. Внутренность конвертора вьшо­
жена доломитовым кирпичом с примесью дегтя, подвергнутым
предварительному прокаливаныо . Готовый металл выпускают из
нижнего конца груши в разливные котлы.
Литейная мастерская представляет из себя длинный каменный
двухэтажный очень светлый сарай. Чугун, привезенный из домен­
ных печей, выливают в большой разливной котел, привешенный
на цепях к ручному крану. Этот котел может подыматься вверх и
опускаться, двигаться вперед, назад и в стороны; с помощью ле­
бедки его также можно наклонять носиком вниз. Из разливного
котла чугун поступает в тигли, из которых уже вьmивается в гото-
477


А. И. Куприн
вые формы. Отливка нескольких тиглей в одну форму требует боль­
шого уменья, так как струя металла не должна прерываться. По­
этому, прежде полного опорожнения одного тигля, следует начать
литье из другого .
Форма приготовляется из дерева. Работа эта требует большого
искусства и навыка, почему формовщики и получают, обыкновен­
но, весьма значительное жалованье. Приготовленная форма рас­
пиливается надвое, и каждая половина ее вытесняется в сырой фор­
мовочной земле. Когда земля высохнет, дерево удаляют прочь, об­
равнивают форму особыми ножичками, смазывают гр афитным
порошком и тогда уже льют в нее чугун. Отлитые таким образом
изделия, после их сварки, тщательно шлифуются и проверяются,
если надо, по лекалу. Вполне готовыми отливаются в формах из
массы железнодорожные колеса, колокола и зубчатые приводы.
Вслед за паровозом, увозившим от доменной печи котлы с чу­
гуном, мы попали в отделение пудлинговых и пламенных печей.
Вообразите себе сарай с круглыми арками вместо окон* , с вы­
сокой железной крышей, поддерживаемой стальными стропилами
и распорками; сарай такой длины, что, стоя на одном его конце, вы
видите другой конец, как едва заметный просвет. У правой стены,
во все ее протяжение, идет каменная платформа, на которой пра­
вильным рядом стоят пудлинговые печи - около двадцати гро­
мадных железных ящиков. Левая сторона свободна, и на ней про­
ложены рельсы для движения паровых кранов.
Паровой кран - это небольшой паровозик с вертикальным
котлом, узкой трубой и длинным массивным хоботом. Машинист,
помещающийся высоко над поверхностью земли, имеет в своем
распоряжении около десятка рукояток и ножных педалей, которы­
ми он может придавать крану какие угодно положения. Таких па­
ровых кранов в пудлинговом сарае работает одновременно около
пяти или шести.
Привезенный чугун вливается в внутренность одной из пудлин­
говых печей, где он перемешивается с рудою и флюсом. Когда смесь
из тесто образной превратится в жидкую, тогда один из кранов на­
чинает устанавливать около печи штамбы, метал
л
ические футля-
* Говоря об окнах, я подразумеваю отверстия в стенах. Рам и стекол в
эmх окнах мы нигде не заметили, что и понятно, принимая во внимание очень
высокую температуру и угар, идущий от железа. (Прим. А.И. Купр шш.)
478


Очерки
ры, пустые внутри, без дна, с петлей на крышке. Он хватает их крюч­
ком за петли и ставит у основания каменной платформы. Затем
жидкую массу пускают вниз по вертикальным трубам, которые,
изгибаясь под землею, другим концом проходят в пустоту штамбы
и наполняют ее, как сифоны. Как только металл застынет в штам­
бе, другой кран хватает ее за петлю, поднимает вверх, и из штамбы
вываливается раскаленный добела прямоугольный длинный кусок
стали. Третий кран берет эти куски и наваливает их на платформу,
прицепленную к четвертому. Четвертый кран подвозит их к под­
земным пламенным печам и один за другим опускает в открывае­
мые подземные люки, наполненные горящим газом . Наконец, пя­
тый вытаскивает раскаленные штуки из пламенных печей и тащит
их в щипцах к громадному, вращающемуся со страшной быстро­
той зубчатому колесу, которое разрезает их на две части в длину,
как куски мягкого пряника.
Из-под ножа куски стали поступают в сварочные печи и вслед
за тем на рельсопрокатные вальцы. Я уже описывал в «Киевляни­
не» Дружковскую рельсопрокатку и потому не хочу больше повто­
рять ее, тем более что вальцы Дружковского завода представляют
собою последнее слово обработки стали на товар* .
Да кроме того, и я и Б . совершенно ошалели от этого адского
грохота, невыносимого угара и непрестанного судорожного дви­
жения . Каждую минуту мы слышали за своими спинами крик : «по­
берегись», и едва успевали отскакивать в сторону, как мимо нас
двое рабочих бегом тащили на тележке раскаленную двадцатипу­
довую штуку стали, обдававшую нас угаром. Мы изнемогали от
жажды, но не могли удовлетворить ее теплой водой, которую нам
радушно предлагали мастера. По временам, ступая на землю, мы
сквозь обувь обжигали себе подошвы ног. В горле и в груди мы
чувствовали осадок сернистого дыма и угара. И мы дивились тер­
пению рабочих, которые спокойно работали, чуть не касаясь лица­
ми раскаленного металла.
Последнее, что обратило на себя наше внимание в этот день, -
была машина, приготовляющая гайки, - нечто вроде двух громад­
ных, железных , регулярно чавкающих челюстей. Рабочие, накалив
в горне длинную стальную палку, суют ее в эту раскрытую пасть . И
чудовище, методично откусывая куски красного мягкого металла,
* См. No 147 «<Киевлянина>> за 1896 год>. (Прим. А . И. Куприиа)
479


А. И. Куприн
тотчас же выплевывает их в виде готовых гаек . Потом перед нами
промелькнул токарный цех, где одни колеса вертелись с порази­
тельной быстротой, а другие делали по одному обороту в минуту. И
те и другие оставляли на полу медные и железные стружки в виде
длинных, правильных, красивых спиралей. Потом мы видели паро­
вой молот, сплющивающий одним ударом, как кусок воска, разог­
ретую штуку чугуна весом в пять или шесть пудов. При этом нам
объяснили, что с такою же легкостью этот семисотпудовый молот
может разбить обыкновенный орех, не тронув его зернышка.
В конце концов от массы впечатлений у Б. закружилась голова,
и он начал заговариваться. Тогда я увел его с завода домой, в «Ев­
ропейскую» гостиницу, где мы подкрепили наши силы двумя лом­
тями жареной сапожной кожи, по ошибке названной в обеденной
карточке: «филе сос пекан».
На другой день, рано утром, мы пошли в горную контору заво­
да попросить разрешения осмотреть каменноугольную шахту. Гор­
ный инженер Я., весьма любезно принявший нас, вручил нам за­
писку, предлагавшую старшемудесятнику центральной шахты «спу­
ститься вниз вместе с подателями и показать им работу угля в ближ­
нем забое».
-
Рекомендую вам, господа, - сказал г. Я. на прощанье, -
одеться во все самое старое и, тотчас же по возвращении домой,
переменить белье и обувь . Иначе вы рискуете схватить такой на­
сморк, что потом и сами не рады будете.
Мы поблагодарил и инженера за его предупредительность и
направились к центральной шахте.
Шахта - огромное каменное здание о двух этажах. На крыше
его возвышаются два колеса, приблизительно около сажени в диа­
метре. По желобкам этих колес скользят канаты, спускающие в
шахту и подымающие из нее вагоны.
В ожидании старшего десятника мы осмотрели отделение па­
ровой машины. Два поршня, ходящие в цилиндрах, обитых дере­
вянными планками, приводят в движение гигантский маховик .
Поршни, в свою очередь, приводятся в движение двумя рукоятка­
ми, которыми управляет машинист. Машинист сообразует свои дей­
ствия с указаниями стрелки, ходящей по диску и означающей своим
положением оmосительное положение опускаемого вагона. Один и
тот же канат скользит и по маховику и по колесам над шахтой.
480


Очерки
- Скажите, пожалуйста, как велика окружность маховика? -
спросил я машиниста.
- Восемь сажен.
- А сколько он делает оборотов, чтобы опустить вагон?
- Он делает семнадцать с лишним оборото в.
- Позвольте ... Это значит, что центральная шахта идет в глу-
бину на ... на...
- На сто тридцать сажен без малого. Иными сл овами, на де­
вятьсот десять футов .
При этой солидной цифре мы с Б . переглянулись, и он, точно
угадывая мою мысль, спросил:
- Вероятно, все-таки при спусках бьшают несчастные случаи?
- О нет. Канаты стальные, надежные, спуск и подъем произво-
дятся по сигналам. Вот, посмотрите, сейчас снизу дадут знать, что
вагон готов.
Укрепленный над дверью молоток звонко стукнул по железной
дощечке. Машинист двинул рукоятку, и маховое колесо заверте­
лось, наматывая канат. В то же время стрелка на указанном диске
стала плавно двигаться по окружности .
Пришел десятник, худой и мрачный мужчина. Он прочел за­
писку инженера и пригласил нас следовать за собою.
-
Вам сейчас дадут лампочки и клеенчатые плащи, - сказал
он по дороге. - Кроме того, попрошу вас оставить спички навер­
ху, если они у вас есть. Такое правило.
Следуя за десятником, мы зашли в ламповое отделение . Там
человек двадцать рабочих сидело за столом, наполняя лампочки
деревянным маслом, вставляя новые фитили и чистя стекла. Гото­
вые лампы они вешали на занумерованные крючки, каковых, по­
видимому, бьuю несколько больше шестисот.
Лампочка представляет из себя стеклянный цилиндр, обтяну­
тый частой металлической сеткой с острым крючком наверху. Ког­
да лампочка совершенно снаряжена, то в запирающее ее ушко вла­
гается свинцовая пломба и расплющивается в нем щипцами. После
этого лампочку нельзя открыть без помощи тех же щипцов. При­
нимаются такие меры во избежание взрывов гремучего газа, обиль­
но накопляющегося в каменноугольных шахтах .
Мы взяли свои лампочки, оделись в плащи с капюшонами,
закрывавшими голову, и пошли к главному «стволу» шахты. Там
уже дожидали нас пятеро шахтеров, которые должны бьши спус­
титься вместе с нами .
481


А.И. Куприн
Я заглянул в отверстие ствола. На меня пахнуло сыростью, но я
ничего не увидал, потому что подъемные вагоны ходят вверх и вниз,
совершенно плотно прилегая к пазам, проделанным в стенках ствола.
Почти каждую минуту снизу подымался вагон, нагруженный
двумя тележками угля. Верхние рабочие тотчас же ставили эти те­
лежки на рельсы, сцепляли их по четыре зараз и припрягали к ним
лошадь, которая тащила их крупной рысью. Вагоны подымались
совсем мокрыми, и с цепей, соединявших их с канатом, капала вода.
Показываясь на поверхность, вагоны механически приподнимали
барьер, окружавший отверстие ствола, а опускаясь, также механи­
чески его захлопывали.
Старший десятник подал ударом молотка условный знак вниз:
«Люди спускаются». Наверх поднялся пустой вагон . «Входите ско­
рее», - сказал нам десятник, и мы очутились в тесной мокрой клетке
среди шестерых угрюмых, молчаливых шахтеров.
Послышался звон молотка. Пол вагона заколебался под наши­
ми ногами. Хлопнула упавшая решетка барьера. «Не лучше ли ос­
тавить эту затею? - мелькнуло у меня в голове. - Мир так хорош,
жизнь так коротка и прекрасна, солнце такое яркое. Может быть,
еще не поздно сдел ать вид, будто бы забыл в номере бумажник, и
выскочить из клетки ". Вот и Б., вероятно, того же мнения, недаром
же он так крепко вцепился рукою в плечо десятника».
И вдруг я почувствовал необычайную, почти невьшосимую лег­
кость во всем теле. Мне показалось, что сию секунду я должен по­
виснуть в воздухе. Вагон летел вниз со страшной быстротой". Сна­
чала в просветы клетки мелькала какая-то круглая стена из серых
кирпичей. Потом стало темно . Я качался на ослабевших ногах, и
сердце замирало у меня в груди .
Потом." я никогда не забуду этого ощущения." мне стало душ­
но, и в ушах появилась острая боль, точно вся кровь прихлынула к
барабанной перепонке. В тот же момент вагон, не останавливаясь,
так же плавно и так же быстро понесся наверх.
- Послушайте ". мы подымаемся? - воскликнул Б. дрожащим
голосом.
-
Ничего". ничего, - успокоил его шахтер, стоявший с ним
рядом. - Это обман такой". стало быть." всем так кажется, когда
вагон на середке" .
Это было странное зрелище. Узкая клетка, несущаяся не то
вверх, не то вниз". девять человек, прижавшиеся в мраке друг к
482


Очерки
другу ... красноватый свет лампочек, блиставший на мокрых чер­
ных стенках вагона... общее молчание ... глухой шум скользящего
каната...
Вагон вдруг опять начал падать вниз, а через секунду толчок,
заставивший всех нас подпрыгнуть, убедил меня, что мы останови­
лись. Мы вышли из клетки, орошаемые крупным проливным дож­
дем. Это падали собиравшиеся в главном стволе грунтовые воды ...
Шахтеры, ставившие в вагоны тележки, работали здесь в клеенча­
тых плащах, по которым звонко и часто барабанили капли.
Пройдя с десяток шагов, мы были уже на сухом месте, под ши­
рокой каменной аркой главной продольной шахты. Хотя воткну­
тые в ее стены трехсветные коптящие факелы и освещали дорогу,
но первое время мы стояли неподвижно, ничего не видя. То и дело
старший десятник дергал нас за рукава; мы сторонились, и мимо
нас, совсем близко, пробегала лошадь , влача за собою по рельсам
три-четыре вагончика с углем. Эти несчастные животные, раз спу­
щенные в шахту, так там и остаются до конца своих дней . На глу­
бине девятисот десяти футов для них устроена конюшня, и они так
привыкают к мраку, что отлично ориентируются во времени: ког­
да наступает шесть часов, конец упряжки, лошадь сама уже неудер­
жимо стремится в конюшню и находит туда дорогу из самой отда­
ленной штольни.
Когда мы прошли шагов двести , каменный свод кончился, его
заменил деревянный, бревенчатый, покоящийся на таких же сте­
нах . Было свежо и душно , как в бане, и по нашим лицам струился
пот. Где-то за стеною журчала вода. Ощущение было такое, как
будто бы мы зашли ночью, в незнакомом доме, в неосвещенный
погреб и чего-то ищем.
То и дело далеко во мраке показывалась красная огненная точ­
ка. Точка приближалась и росла... Через несколько минут мы уже
слышали шум колес, скользящих по рельсам, мы сторонились, и
мимо нас пробегала лошадь, таща за собою тележки, на одной из
которых сидел шахтер с лампочкою в руках.
Дорогою старший десятник объяснял нам расположение шах­
ты. Кроме продольных , есть еще шахты верхние, нижние и попе­
речные. Н аклонный ход, соединяющий две шахты, называется
«штольней», широкий и очень низкий проход, устроенный только
с целью разработки материала, носит название «лавы», узкий ту­
пик - «печка». В отдаленных штольнях нельзя работать лошадь-
483


А. И. Куприн
ми, и потому приходится тележки подымать и опускать руками или
воротом на канатах. Когда весь уголь из шахты выбран, а работа
уткнется в «породу», тогда из дальних пунктов возвращаются к ство­
лу, уничтожая подпорки и вынимая остатки угля. Таким образом,
шахта постепенно заваливается и , наконец, окончательно бросает­
ся . Говорят, что угля в юзовской шахте хватит еще лет на двадцать,
хотя она и разработана на полторы версты в длину. Когда нам все
это рассказывал старший десятник, голос его звучал глухо и уны­
ло, точно в пустой бочке, а красные мутные полосы света от наших
ламп бегали и дрожали на потолке шахты.
Наконец, пройдя версту с лишним, мы очутились в ближнем
забое. Трое рабочих, нагие до пояса и черные, как негры, отрыва­
ли слой угля аршина в полтора вышиною. Они уже проделали до­
вольно длинный ход и теперь сИдели в нем скорчившись и с трудом
отбивали куски угля. Их лампочки бьши зацеплены крючками в
уступы породы .
За свой труд шахтеры получают по 1 руб. и1руб. 10 к. за две­
надцать часов «упряжки». В некоторых местах есть работа с куби­
ческой сажени, но условий ее нам, к сожалению, узнать не пришлось.
Мы пробьши в шахте всего с полчаса, но нам уже стало невтер­
пеж. Воздуха бьшо мало, подземная тишина утомила нервы, тупая,
безграничная скука сдавливала сильнее и сильнее душу. Чем ближе
подходили мы к стволу, тем шире и чаще становились поневоле
наши шаги... Наконец мы опять под каменной аркой... Принимаем
вторично маленький душ ... Слышим звон сигнального молотка и
летим вверх . На полдороге та же боль в ушах... вагон быстро пада­
ет вниз (но мы уже не верим ему, зная его любовь к мистификаци­
ям) ... Грудь дышит сильнее и глубже, сердце бьется нетерпеливо и
крепко, как перед любовным свИданием... И вот, ослепляя нам гла­
за, льется сверху золотой свет... Нет, положительно всех ипохонд­
риков, меланхоликов, неврастеников, всех больных детей XIX сто­
летия я советую докторам оmравлять на полчаса в глубокие шах­
ты. Поднявшись наверх, эти бедняки, наверно, горячо обрадуются
кусочку зеленой травки, освещенной солнцем.
На другой день мы уехали . А propos:* два сл ова по адресу
Екатерининской железной дороги . Там иногда ходит один пас­
сажирский поезд в сутки, иногда два, а иногда один в четъ1ре дня.
• Кстати (фраиц.).
484


Очерки
Если же вы будете глядеть на расписание поездов, то ничего не пой­
мете . Вы увидите (как в рассказе Д.-К. Джерома) поезда, идущие со
станции, но неизвестно куда направляющиеся, увидите поезда, бог
весть откуда пришедшие на станцию, и, наконец, убедитесь, что
поезд, отошедший со станции в шесть часов утра, приходит на сле­
дующую станцию в пять с половиной часов утра того же самого
дня. Но того поезда, с которым вам надо ехать, вы не найдете.
1896
НОЧНАЯ СМЕНА
В казарме восьмой роты давно окончили вечернюю переклич­
ку и пропели молитву. Уже одиннадцатый час в начале, но люди не
спешат раздеваться. Завтра воскресенье, а в воскресенье все, кроме
должностных, встают часом позже.
Дневальный -Лука Меркулов - только что «заступил на сме­
ну» . До двух часов пополуночи он должен не спать, ходить по ка­
зарме в шинели, в шапке и со штыком на боку и следить за поряд­
ком : за тем, чтобы не было покраж, чтобы люди не выбегали на
двор раздетыми, чтобы в помещение не проникали посторонние
лица. В случае посещения начальства он обязан рапортовать о бла­
гополучии и о всем происшедшем.
Меркулов дневалит не в очередь, а в наказание - за то, что в
прошедший понедельник, во время подготовительных к стрельбе
упражнений, его скатанная шинель бьша обвязана не ременным
трынчиком, который у него украли, а веревочкой. Дневалит он че­
рез день вот уже третий раз, и все ему достаются самые тяжелые
ночные часы .
Меркулов плохой фронтовик. Нельзя сказать, чтобы он бьш
ленив и нестарателен. Просто ему не дается сложное искусство чи­
сто делать ружейные приемы, вытягивать при маршировке вниз
носок ноги, «подаваясь всем корпусом вперед», и в должной степе­
ни «затаивать дыхание в момент спуска ударника» при стрельбе.
Тем не менее он известен за солдата серьезного и обстоятельного: в
одежде наблюдает опрятность; сквернословит сравнительно мало;
водку пьет только казенную, какую дают по большим праздникам,
а в свободное время медленно и добросовестно тачает сапоги, -
485


А.И. Куприн
не более пары в месяц, но зато какие сапоги ! - огромные, тяжело­
весные, не знающие износа - меркуловские сапоги .
Лицо у него шершавое, серое, в один тон с шинелью, с оттен­
ком той грязной бледности , которую придает простым лицам воз­
дух казарм , тюрем и госпиталей. Странное и какое-то неуместное
впечатление производят н а меркуловском лице выпуклые глаза
удивительно нежного и чистого цвета - добрые , детские и до того
ясные, что они кажутся сияющими. Губы у Меркулова простодуш­
ные, толстые, особенно верхняя, над которой точно прилизан ред­
кий бурый пушок.
В казарме гомон. Четыре длинных, сквозных комнаты еле осве­
щены коптящим красноватым светом четырех жестяных ночников,
висящих в каждом взводе у стены ручкой на гвоздике. Посередине
комнат тянутся в два ряда сплошные нары, покрытые сверху сен­
никами. Стены выбелены известкой, а снизу выкрашены коричне­
вой масляной краской. Вдоль стен стоят в длинных деревянных стой­
ках красивыми, стройными рядами ружья; над ними висят в рам­
ках олеографии и гравюры, изображающие в грубом, наглядном
виде всю солдатскую науку.
Меркулов медленно ходит из взвода в взвод. Ему скучно, хо­
чется спать , и он чувствует зависть ко всем этим людям, которые
копошатся, галдят и хохочут в тяжелой мгле казармы. У всех у них
впереди так много часов сна, что они не боятся отнять у него не­
сколько минут. Но всего томительнее, всего неприятнее - созна­
ние, что через полчаса вся рота замолкнет, уснет, и только Мерку­
лов остается бодрствовать -тоскующий и забытый, одинокий сре­
ди ста человек, перенесенных какою-то нездешней, таинственной
силой в неведомый мир.
Во втором взводе тесно сбились в кучу около десяти или две­
надцати солдатиков . Они так близко расселись и разлеглись друг
возле друга на нарах, что сразу не разберешь, к каким головам и
спинам принадлежат какие руки и ноги. В двух-трех местах то и
дело вспыхивают красные огоньки <щигарою> . В самой середине
сидит, поджав под себя ноги, старый солдат Замошников, - <<Дядька
Замошников», как его называет вся рота . Замошников - малень­
кий, худой, подвижной солдатик, общий любимец, запевала и доб­
ровольный увеселитель. Мерно покачиваясь взад и вперед и поти­
рая колени ладонями , он рассказывает сказку, держась все время
пониженного, медленного и как будто бы недоумевающего тона.
486


Очерки
Его слушают в сосредоточенном молчании. Изредка один из при­
сутствующих, захваченный интересом рассказа, вдруг вставит, не
вытерпев, торопливое, восхищенно-ругательное восклицание.
Меркулов останавливается подле кучки и равнодушно прислу­
шивается.
-Ипосьшает этта ему турецкий салтан большущую бочку мака
и пишет ему письмо : «Ваше приасхадительство, славный и храб­
рый генерал Скобелев! Даю я тебе три дня и три ночи строку, что­
бы ты пересчитал весь этот мак до единого зерна. И сколько, зна­
чит, ты зерен насчитаешь, столько у меня в моем войске есть солда­
тов» . Прочитал генерал Скобелев салтаново письмо и вовсе даже
от этого не испужался, а только, наоборот, посылает обратно ту­
рецкому салтану горсточку стручкового перцу. «У меня, говорит,
солдатов куда против твоего меньше, всего-навсего одна малая гор­
стка, а ну-кася, попробуй-ка, - раскуси! .. »
-Ловко повернул! - одобряет голос за спиной Замошникова.
Другие слушатели сдержанно смеются.
-
Да... На-ка, говорит, раскуси, попробуй! - повторяет За­
мошников, жалея расстаться с выигрышным местом. - Салтан-то
ему, значит, бочку мака, а он ему горсть перцу: «На-кась, говорит,
выкуси !» Это Скобелев-то наш, салтану-то турецкому. «У меня,
говорит, солдатов всего одна горсточка, а попробуй-ка, поди-ка,
раскуси! ..»
- Вся, что ли, сказка-то, дядька Замошников? -робко спра­
шивает какой-то нетерпеливый слушатель.
-
А ты... погоди, братец мой, - досадливо замечает ему За­
мошников. - Ты не подталдыкивай... Сказку сказывать - это,
брат, тоже не блох ловить ... Да... - Затем, помолчав немного и
успокоившись, он продолжает сказку: -Да... «Хоть и малая, гово­
рит, горсточка, а поди-ка, раскуси ...» Прочитал турецкий салтан
скобелевское письмо и опять ему пишет: «Убери ты подобру-по­
здорову свое храброе войско из моей турецкой земли ... А ежели rы
своего храброго войска убрать не захочешь, то дам я своим солда­
там по чарке водки, солдаты мои от этого рассердятся и выгонят в
три дня всю твою армию из Турции». А Скобелев ему сейчас ответ:
«Великий и славный турецкий салтан, как это смеешь ты, турецкая
твоя морда, мне такие слова писать? Нашел чем тращать : «По чар­
ке водки дам!» А я вот своим солдатушкам три дня лопать ничего
не дам, и они тебя, распротакого-то сына, со всем твоим войском
487


А. И. Куприн
живьем сожрут и назад не вернут, так ты без вести и пропадешь,
со бачья образина, свиное твое ухо!.. » Как услышал эти слова ту­
рецкий салтан, сильно он, бращы мои, в ту пору испужался и сей­
час подался на замиренье. «Ну, говорит, тебя совсем к богу и с вой­
ском с твоим. Вот тебе мельонт рублей денег, и отвяжись ты от меня,
пожалуйста ...»
Замошников молчит с минуту и потом добавляет коротко:
- Вся сказка, ребята.
Слушатели оживляются, и кучка начинает шевелиться. Со всех
сторон раздается одобрительная ругань.
- Важно он яво, братцы! ..
- Н-да-а, саданул... нечего сказать ...
- На что лучше... Я, грит, своим солдатам три дни есть недам,
так они тебя, мерзавца, живьем слопают. Как он ему сказал, дядька
Замошников? А, дядька Замошников?
Замошников повторяет ту же самую фразу слово в слово.
- Куда ж против наших! - подхватывают хвастливые голоса.
- Ку-у-да-а! .. Против руцких-то!
- Ежели против наших, так это еще, брат, погодить надоть .
- Да еще и как погодить-то ... Это такое дело, что надо благо-
словимшись да каши сперва поемши.
Замошников в это время тянется к огоньку цигарки, то вспыхи­
вающему, то погасающему подле него, и говорит небрежно:
-
Дай-кась, братец, потянуть разочек. Чтой-то смерть поку­
рить хоцца.
Он несколько раз подряд торопливо и глубоко затягивается,
пуская дым из носа двумя прямыми, сильными струями. Лицо его,
особенно подбородок и губы, попеременно то озаряются красным
блеском, то мгновенно тухнут, пропадают в темноте. Чья-то рука
протягивается к его рту за цигаркой, и чей-то голос просит:
- А ну-ка, дядька Замошников, оставь, я покурю немножко .
- Кто покурить, а кто и поплюить, - отрезает Замошников.
Солдаты смеются: «Уж этот Замошников... всегда такое ввер­
нет! .. » Поощренный Замошников продолжает шутить:
- Знаешь, брат, как нонче курят? Табачок ваш, бумажку дашь,
вот и покурим.
Однако он тут же сует в протянутую руку окурок, сплевывает
на сторону, перегнувшись через чью-то спину, и говорит:
488


Очерки
- А вот тоже, ребята, знаю я еще одну исrорию. Може, кто слы­
шал из вас? Про то , как солдат прицепил себе железные копи и ла­
зил к царевне на башню? Если знаете, так я лучше и сказывать не
буду.
- Не знаем ... Нет, нет... Валяй, дядька Замошников. Никто не
слыхал .
- Начинается это так, что жил-бьш на свете солдат Яшка Мед­
ная Пряжка. И бьш, братцы мои, этот солдат удивительный чело­
век на свете...
Меркулов вяло отходит прочь . В другое время он сам с живым
удовольсrвием слушал бы сказки Замошникова, но теперь ему даже
кажется сrранным, как это другие могут слушать с таким интере­
сом вещи незанимательные, скучные и, главное, заведомо вымыш­
ленные.
«Ишь, черти, и ко сну их не манит, - злобно думает Меркулов.
- Будут себе целую ночь дрыхнуть ...»
Он подходит к окну. Стекла изнутри запотели, и по ним то и
дело быстро и извилисто сбегают капли. Меркулов протирает ру­
кавом шинели сrекло , прижимается к нему лбом и загораживает
глаза с обеих сторон ладонями, чтобы не мешало отражение ноч­
ника. На дворе осенняя, дождливая, черная ночь. Свет, падающий
из окна, лежит на земле косым, вытянутым четырехугольником, и
видно , как в этой светлой полосе морщится и рябится от дождя
большая лужа. Далеко впереди и внизу, точно на краю света, чуть­
чуть блестят огни месrечка. Больше ничего не различает глаз в тем­
ноте ненасrной ночи.
Посrояв немного у окна, Меркулов идет дальше, в четвертый
взвод, обходит его и медленно бредет по другой стороне казармы,
вдоль окон. На самом конце нар, по бокам угла, уселись, спусrив
ноги, двое солдат - Панчук и Коваль . Между ними сrоит малень­
кий деревянный сундучок с замком на кольцах. На сундуке лежит
цельный хлеб, накроенный толсrыми ломтями во всю длину, пяток
луковиц, кусок свиного сала и крупная серая соль в чистой тряпке.
Панчук и Коваль связаны между собою странной, молчаливой
дружбой, основанной на необычайном обжорсrве. Им не хватает
казенного хлеба по три фунта на человека; они прикупают его каж­
дый день у товарищей и всегда поедают его вместе, обыкновенно
вечером, не обмениваясь при этом ни единым словом. Оба они из
зажиточных семейсrв и ежемесячно получают из дому по рублю и
даже по два ...
489


А. И. Куприн
Каждый из них поочередно узким ножиком, источенным до
того, что его острие даже вогнулось внутрь , отрезает несколько
тонких, как папиросная бумага, кусочков сала и аккуратно рас­
пластывает их между двумя ломтями хлеба, круто посоленными
с обеих сторон. Потом они начинают молча и медленно поедать
эти огромные бутерброды, лениво болтая спущенными вниз но­
гами.
Меркулов останавливается против них и тупо смотрит, как они
едят. Вид сала вызывает у него под языком острую слюну, но про­
сить он не решается: все равно ему ответят отказом и хлесткой· на­
смешкой. Однако он все-таки произносит срывающимся голосом,
в котором слышится почти просьба:
- Хлеб да соль, ребята.
-
Ем, да свой, а ты рядом постой, - отвечает совершенно се-
рьезно Коваль и, не глядя на Меркулова, обчищает ножом от ко­
ричневой шелухи луковицу, режет ее на четыре части, обмакивает
одну четверть в соль и жует ее с сочным хрустением . Панчук ниче­
го не говорит, но смотрит прямо в лицо Меркулову тупыми, сон­
ными, неподвижными глазами . Он громко чавкает, и на его мас­
сивных скулах, под обтягивающей их кожей, напрягаются и ходят
связки челюстных мускулов.
Несколько минут все трое молчат. Наконец Панчук с трудом
проглатывает большой кусок и сдавленным голосом равнодушно
спрашивает:
- Что, брат, дневалишь?
Он и без того отлично знает, что Меркулов дневалит, и предло­
жил этот вопрос ни с того ни с сего, без всякого интереса; просто
так себе, спросилось. И Меркулов так же равнодушно испускает,
вместо ответа, длинное ругательство, неизвестно кому адресован­
ное: двум ли солдатам, которые имеют возможность объедаться
хлебом с салом, или начальству, заставившему Меркулова не в оче­
редь дневалить.
Он отходит от приятелей, продолжающих свою молчаливую,
медленную еду, и бредет дальше. Сырая казарма быстро нагрева­
ется человеческим дыханием : Меркулову даже становится жарко в
его шинели. Несколько раз кряду он обходит все взводы, со скукой
прислушиваясь к разговору, громкому смеху, руготне и пению, дол­
го не смолкающим в роте. Ничего его не смешит и не занимает, но
в душе ему сильно хочется, чтобы еще долго, долго, хоть всю ночь,
490


Очерки
не затихал этот шум, чтобы только ему, Меркулову, не оставаться
одному в мутной тишине спящей казармы.
В конце первого взвода стоит отдельная нара унтер-офицера
Евдокима Ивановича Ноги, ближайшего начальника Меркуло­
ва. Евдоким Иванович - б ольшой франт, бабник, говорун и
человек зажиточный . Его нара поверх сенника покрыта толстым
ватным одеялом, сшитым из множества разноцветных квадра­
тиков и треугольников; в головах к деревянной спинке прилеп­
лено хлебом маленькое, круглое, треснутое посредине зеркальце
в жестяной оправе.
Евдоким Иванович без мундира и босой лежит сверх своего ве­
ликолепного одеяла на спине, заложив за голову руки и задрав квер­
ху ноги, из которых одна упирается пяткой в стену, а другая через
нее перекинута. Из угла рта торчит у него камышовый мундштук
со вставленной в него дымящейся «кручонкой» . Перед унтер-офи­
цером в понурой, печальной и покорной позе большой обезьяны
стоит рядовой его взвода Шангирей Камафутдинов - бледный,
грязный, глуповатый татарин, не выучивший за три года своей служ­
бы почти ни одного русского сл ова, - посмешище всей роты, ужас
и позор инспекторских смотров.
Ноге не спится, и, пользуясь минутой, он «репетит» с Камафут­
диновым «словесность». У татарина от умственного напряжения
виски и конец носа покрылись мелкими каплями пота. Время от
времени он вытаскивает из кармана грязную ветошку и сильно трет
ею свои зараженные трахомой, воспаленные, распухшие, гноящие­
ся глаза.
-Идиот турецкий! Морда! Что я тебя спрашиваю? Ну! Что я
тебя спрашиваю, идол? - кипятится Нога.
Камафутдинов молчит.
- Эфиоп неумытый! Как твое ружье называется? Говори, как
твое ружье называется, скотина казанская!
Камафутдинов трет свои больные глаза, переминается с ноги
на ногу, но продолжает молчать.
-Ах, ты !" Нет с тобой никакой моей возможности ! Ну, повто­
ряй за мной". - И Нога произносит, громко отчеканивая каждый
сл ог: - Ма-ло-ка-ли-бер-на-я, ско-ро-стрель-на-я" .
- Малякарли ". карасти ". - испуганно и торопливо повторя­
ет Камафутдинов.
-Дура! Не спеши ". Ещераз: малокалиберная, скорострельная" .
491


А. И. Куприн
- Малякяли ... скарлястиль...
- У-у! Образина татарская! - И Нога делает на него злобно
искаженную физиономию. - Ну, черт с тобой ... Дальше повторяй:
пехотная винтовка...
- Пихоть бинтофк ...
- Со скользящим затвором...
- Заскальзяситвором ...
- Системы Бердана, номер второй...
- Сеем бирдан, номер тарой.
- Так... Ну, катай сначала.
Татарин вял о мнется и опять лезет в карман за тряпкой.
- Ну же! Черт!
-
К. .. к ... кали... калибри... заскальзи ... - Камафутди нов на-
угад подбирает первые попадающиеся ему звуки,
- Заскальзи-и ! - перебивает его унтер-офицер. - Сам ты -
заскальзи . Вставать мне только не хочется, а то бы я тебе выутю­
жил морду-то! Весь фасон ты у меня во взводе нарушаешь! .. Ты
думаешь, с меня из-за тебя не зиськуется? Строго, брат, зиськует­
ся ... Ну, повторяй опять : малокалиберная, скорострельная ...
В конце первого взвода, близ железной печки, разлеглись на
нарах головами друг к другу трое старых солдат и поют вполголо­
са, но с большим чувством и с видимым удовольствием вольную,
«свою», деревенскую песню. Первый голос высоким, нежным фаль­
цетом выводит грустную мелодию, небрежно выговаривая слова и
вставляя в них для певучести лишние гласные. Другой певец стара­
тельно и бережно вторит ему в терцию сиплым, но приятным и соч­
ным тенорком, немного в нос. Третий поет в октаву с первым глу­
хим и невыразительным голосом; в иных местах он нарочно мол­
чит, пропускает два такта и вдруг сразу подхватывает и догоняет
товарищей в своеобразной фуге.
Прощай, радость моя и покой, -
Слышу, уезжает от меня милой.
Ах, намы долыжно
С та-або-ой ... -
согласно и красиво вытягивают первые голоса, а третий, отстав­
ший от них после сл ова <<Должно», вдруг присоединяется к ним ре­
шительным, крепким подхватом:
492


Очерки
С тобой расстаться .
И затем все трое поют вместе:
Тебя мне больше не видать,
Темною ночкой вместе не гулять.
Закончив куплет, голос, певший мелодию, вдруг берет страшно
высокую ноту и долго-долго тянет ее, широко раскрыв при этом
рот, зажмурив глаза и наморщив от усилия нос. Потом, сразу обо­
рвав, точно отбросив эту ноту, он делает маленькую паузу, откаш­
ливается и начинает снова:
Ахы, темыною ночикой
Мне-е не сыпится,
Сама я не знаю, по-оче-ему".
- Сударь, почему! - ввертывает вдруг третий уверенным ре­
читативом, и опять все втроем продолжают:
Ах, буду помнить я
Твои ласковые взоры,
Ваш веселый разговор".
Песня эта знакома Меркулову еще с деревни, и поэтому он слу­
шает ее очень внимательно. Ему кажется, что хорошо было бы те­
перь лежать раздетым, укрывшись с головой шинелью, и думать
про деревню и про своих, думать до тех пор, пока сон тихо и ласко­
во не заведет ему глаз.
Певцы вдруг замолкают. Меркулов долго дожидается, чтобы
они опять запели; ему нравится неопределенная грусть и жалость к
самому себе, которую всегда вызывают в нем печальные мотивы.
Но солдаты лежат молча на животах, головами друг к другу: долж­
но быть, заунывная песня и на них навеяла молчаливую тоску.
Меркулов глубоко вздыхает, долго скребет под шинелью зачесав­
шуюся грудь, сделав при этом страдальческое лицо, и медленно
отходит от певцов.
Казарма затихает постепенно . Только во втором взводе слы­
шатся то и дело взрывы буйного хохота. Замошников уже окончил
493


А.И. Куприн
историю про солдата с железными копями и теперь начинает «при­
ставлять». Он сам - и актер и импровизатор. Его любимый номер,
который он сейчас и разыгрывает, - это полковой смотр, произ­
водимый строгим генералом Замошниковым . Здесь он является
поочередно и толстым генералом с одышкой, и полковым коман­
диром, и штабс-капитаном Глазуновым, и фельдфебелем Тарасом
Гавриловичем, и старухой хохлушкой, которая только что пришла
из деревни и «восемнадцать лит москалив не бачила», и кривоно­
гим, косым рядовым Твердохлебом, и плачущим ребенком, и сер­
дитой барыней с собачкой, и татарином Камафутдиновым, и це­
лым батальоном солдат, и музыкой, и полковым врачом. Наверно,
каждый из слушателей не менее десяти раз присутствовал на «при­
ставлениях» Замошникова, но интерес во все не ослабевает от это­
го, тем более что Замошников всегда наново разукрашивает свои
диалоги бойкими рифмами и то и дело загибает поговорки, одна
другой неожиданней и непристойней ... Замошников ведет сцену,
стоя в проходе между нарами и окном, зрители расселись и разлег­
лись на нарах.
-
Муз-зыканты, по мест-а-а-ам ! - командует Замошников
хриплым, нарочно задушенным голосом, преувеличенно разевая рот
и тряся закинутой назад головой: он, конечно, боится кричать гром­
ко и этими приемами изображает до известной степени оглушитель­
ность команды полкового командира. - По-олк! Слуша-а-ай! На
крау-у-ул! Музыка, играй... Трам, папим, тати-ра-рам ...
Замошников трубит марш, раздувая щеки и хлопая себя по ним
ладонями, как по барабану. Затем он говорит б ойкой скорого­
воркой:
- Вот едет на белом коне храбрый генерал Замошников. Смот­
рит соколом, грудь колесом. Весь мундир в орденах, посмотришь
- прямо тибе береть страх. «Здорово, молодцы, славные нижнело­
мовцы!» - «Здра-жела-вассс!» - «Молодцы, ребята!» - «Ради
стараться, вассс! .. » Сейчас полковой к нему с рапортом: «Вашему
приасходительству, славному и храброму генералу Замошникову
имею честь лепортовать... В Нижнеломовском развеселом полке все
обстоит благополучно. По списку солдатов целая тыща. Сто чело­
век в лазарете валяется, сто по кабакам шатается, да сто в бегах
обретается. Пятьдесят под забором лежат, пятьдесят под арестом
сидят, а пятьдесят пьяные - на ногах не стоят ... Двести по миру
пошли побираться, а другие и совсем никуда не годятся. Не стри-
494


Очерки
жены, не бриты, морды у них не умыты, под глазами синяки подби­
ты . Целый год ничего не ели, не пили, а только все по девкам ходи­
ли. Нет нашего полка на свете веселее !» - «Молодцы , ребята, спа­
сибо, красавцы!» - «Ради стараться, вассс...» - «Претензий не
имеете?» - «Никак нет, вассс...» - «Хлеба много едите?» - «Точ­
но так, вассс... очинно много : как едим, так за ушами трещить, а
съедим, так в брюхе пишшить». - «Молодцы, братцы. Так и на­
доть . Пой песни, хоть тресни, гляди орлом, а есть не проси. Вьщать
каждому солдатику по манерке водки, да по фунту табаку, да день­
гами полтинник». - «Покорнейше благодарим, вассс...»
А тут с'час полковой вперед выезжает. «По цирмуриальному
маршу, поротно, на двухвзводную дистанцию ... Первая рота ша­
гом!» Музыка. Ту-ру-рум ту-рум... Идут - ать , два! ать , два...
Левой! .. Левой!.. Вдруг: «Сто-ой! На-за-ад! Отстави-ить !» - «Что
т-такое за история?» - «Это у вас какая рота, полковник?» -
«Восьмая нарезная, вассс...» - «А это что за морда кривая стоит в
строю?» - «Рядовой Твердохлеб, вассс ...» - «Прогнать со смотра
и всыпать пятьдесят ...»
Солдаты хохочут, и всех громче рядовой Твердохлеб, которого
со всех сторон толкают под бока локтями. Дальше обыкновенно
следует рассказ о том, как после смотра генерал Замошников обе­
дает у полкового командира.
- «Вам борщу или супу, васс? .. » - «Мне бы того и другого...
поболе ...» - «А водочки, васс?..» - «Гм ... можно и водочки ... ста­
канчию>. Затем идет изысканный разговор с полковничьей дочкой:
«Барышня, угостите поцелуйчиком» . - «Ах, что вы-с... нешто это
можно при папашах? .. Они увидають ...» - «Нельзя, значит?» -
«Аххх ... никак невозможно». - «В таком разе предпожалуйте руч­
ку» . - «Ручку извольте...»
Но Замошников не успевает докончить «приставленья» . Вне­
запно растворяется дверь казармы, и в просвете показывается фи­
гура фельдфебеля Тараса Гавриловича, в одном нижнем белье, в
туфлях на босу ногу и в очках.
- Чего вы гогочете, словно жеребцы н а овес? - раздается его
сердитый старческий окрик. - Когда вы утихомиритесь?! Вот я вас
всех сейчас по мордам раскассирую. Ну! .. Живо расходись! ..
Солдаты медленно, неохотно расходятся по своим местам .
Необыкновенно быстро, в каких-нибудь пять минут, казарма со­
всем стихает. Где-то среди нар слышится торопливый шепот мо-
495


А. И. Куприн
литвы: «Господи Сусе Христе... Сыне Божий, помилуй нас... Пре­
святая Троица, помилуй нас». Где-то звучно падают один за дру­
гим на асфальтовый пол сброшенные с ног сапоги . Кто-то кашляет
глухо, с надсадой, по-овечьи... Жизнь сразу прекратилась.
Меркулов продолжает ходить по казарме. Он идет вдоль сте­
ны, машинально обдирая нопем большого пальца масляную крас­
ку. Солдаты лежат на нарах, покрытые сверху серыми шинелями,
тесно прижавшись друг к другу. При тусклом, коптящем свете ноч­
ников очертания спящих фигур теряют резкость, сливаются, и ка­
жется, будто это лежат не люди, а серые, однообразные и непод­
вижные вороха шинелей.
От нечего делать Меркулов присматривается к спящим. Один
лежит на спине, подняв и согнув под острым углом ноги; он полу­
раскрьш рот и дышит глубоко и ровно; с лица его не сходит спо­
койное, глупое выражение. Другой спит на животе, уткнувшись
головой в сгиб левой руки, между тем как правая протянута вдоль
тела и выворочена ладонью наружу. Голые ноги высунулись из­
под короткой шинели; икры на них напружились, а концы пальцев
сведены, как в судороге. Вот скорчился солдат Естифеев, земляк
Меркулова и сосед его по строю. Кажется, нарочно не примешь
такой неестественной позы: голова глубоко засунута под кумачо­
вую засаленную подушку, ноги прижаты чуть не к самому подбо­
родку. Должно быть, кровь прилила Естифееву к голове, потому
что из-под подушки раздаются медленные, мучительные стоны.
Меркулову жутко и тягостно. Всего несколько минут назад все
эти сто человек ходили, смеялись, разговаривали, бранились... и
вот они, все до одного, лежат, неподвижные, стонущие и храпя­
щие, объятые и унесенные какой-то другой, непонятной, таинствен­
ной жизнью. Для каждого из них уже нет более ни военной службы
с ее гостями и напускным весельем, ни скучного мрака казармы, ни
соседа, беспокойно мечущегося у него на груди головой, ни одино­
ко бродящего со своей тоской Меркулова. И темный ужас заполза­
ет понемногу в сердце Меркулова, съеживает кожу на его черепе и
волной холодных мурашек бежит по его спине.
Он останавливается против часов, висящих в третьем взводе под
ночником, и долго, пристально смотрит на них. Меркулов плохо
разбирает время, но он знает (это ему терпеливо и пространно
объяснял сегодня дежурный), что когда большая стрелка станет
прямо вверх, а маленькая почти перпендикулярно к ней вправо, то
496


Очерки
тогда надо ему сменяться . Это - обыкновенные двух.рублевые часы
с белым квадратным циферблатом, разрисованным но углам роза­
нами, с медными гирьками, к одной из которых подвязаны верев­
кой камень и железный болт, с избитым от времени, точно изже­
ванным, медным маятником .
- Ти-та, ти-та, - отсчитывает среди тишины маятник, и Мер­
кулов внимательно прислушивается к его ходу. Первый удар сла­
бее и чище, а второй звучит глухо и выбивается с трудом, как будто
бы его что-то задерживает внутри, и слышно, как между обоими
ударами в середине часов передергивается какая-то цепочка. Ти-к­
та, ти-к-та ". И Меркулов шепчет вслед за ходом часов: «Тягота,
тягота ".» Странная духовная связь есть между этими часами и ноч­
ным бодрствованием Меркулова : точно оба они - одни в казарме
-
осуждены какой-то жестокой силой тоскливо отсчитывать се­
кунды и томиться долгим одиночеством. «Тягота, тягота», - мо­
нотонно и устало шепчет маятник . В казарме скучно и жутко, ноч­
ники еле светят, в углах громоздятся безобразные тени, и Мерку­
лов сонно шепчет вместе с маятником: «Тя-го-та» " .
Потом он идет в дальний угол первого взвода и садится между
печкой и ружейной пирамидой на высоком табурете с залоснен­
ным и почерневшим от времени сиденьем. От железной печки идет
легкое тепло вместе с запахом угара. Меркулов глубоко засовыва­
ет руки в рукава и задумывается.
Вспоминается ему письмо, полученное третьего дня «с родины» .
Это письмо читали ему вслух: сначала взводный унтер-офицер,
потом ротный писарь, потом все грамотные земляки, так что текст
письма Меркулов успел выучить наизусть и даже подсказывал чте­
цам неразборчивые места .
«Письмо солдатское, пехотное, очень нужное. Письмо пущено
с родины 20 сентября настоящего года. Село Мокрые Верхи, от отца
вашего.
Любезный сынок наш Лука Моисеевич!
Во первых строках сего письма посылаем тебе родительское
наше благословение и желаем от господа бога скорого и счастли­
вого успеха в делах ваших и уведомляем вас, что мы с матушкой
вашей Лукерьей Трофимовной, сл ава Богу, живы и здоровы, чего
и вам желаем . Еще кланяется вам любящая супруга Татьяна Ива­
новна и посьшает свое искренно любящее супружеское почтение, с
любовью низкий поклон и желает вам от бога всего хорошего . Еще
497


А. И. Куприн
кланяется тебе любезный тестечик твой Иван Федосеевич с супру­
гой и с детками и желает вам успеха в делах ваших. Еще кланяется
вам братец ваш Николай Моисеевич с супругой и с детками и с
низким поклоном желает вам от бога всего хорошего .
А у нас все, слава Богу, благополучно, чего и тебе от всей души
желаем. В деревне у нас все по-старому. На пречистую сгорел у нас
Николай Иванов с большой дороги . Беспременно не кто, как Ма­
тюшка, спалил; так и урядник сказал. Милый Лукаша, прошу я тебя,
пропиши пояснее, я в вашем письме ничего не понял, потому что
плохо писано, никто не может прочитать, и пропиши, кто ее писал
и кто писал адрес, нельзя понять, чья это рука писала, но прибли­
зительно вы пишете такую чушь, что не можно и верить такой ерун­
де. За сим остаюсь любящий отец М. Меркулов, а за него, безгра­
мотного, расписался Ананий Кл имов».
- Ах , беда, беда, - шепчет Меркулов и при этом качает голо­
вой и горестно прищелкивает языком. Думает он о том, что еще
два года с лишком осталось ему «сполнятъ долг отечества», о том,
как трудно и тяжело жить на чужой стороне, думает и о своей жене
Татьяне Ивановне. «Бабочка она молодая, веселая, балованная.
Тоже поди нелегко жить четыре-то года без мужа, в чужой семье...
Солдатка" . Известно, какие они, солдатки-то эти самые ... Вот по­
ручик Забиякин всегда смеются ... «Ты женатый?» - спросит. «Точ­
но так, вашбродь, женатый». - «Ну, так погоди, погоди, говорит,
воротишься со службы - в доме новые работники прибудут». Гм!..
Хорошо ему смеяться. Толстый да гладкий... Встал утречком -
чайку с булочкой напился ... денщик ему сапожки чистые подал.
Вышел на ученье - знай себе папиросочки попаливает. А ты вот
сиди целую ночь... -Эх, беда, беда, беда-а-а, - шепчет Меркулов,
оканчивая последнее слово длинным, глубоким зевком, от которо­
го у него даже слезы выступают на глазах.
Никогда еще Меркулов не чувствовал себя таким покинутым,
затерянным, жалким ... Хочется ему поговорить с каким-нибудь
добрым и молчаливым человеком, объяснить ему жалостными сло­
вами все свои горести и заботы, и чтобы этот добрый и молчали­
вый человек слушал внимательно, все бы понимал и всему сочув­
ствовал... Да где ж его найдешь, этого человека? Каждому до себя,
до своей заботушки. «Горько, братец мой», - думает, покачивая
головой, Меркулов и вслед за тем произносит вслух, протяжным,
певучим голосом :
498


Очерки
- О -ох, и го-о-орько ...
И вот понемножку, вполголоса, Меркулов начинает напевать .
Сначала в его песне почти нет слов. Выходит что-то заунывное,
печальное и бестолковое, но размягчающее и приятно шевелящее
душу: «Э-э-а-ах ты-ы, да э-э-ох го-о-орько-о ...» Потом начинают
подбираться и сл ова - все такие хорошие, трогательные сл ова:
О-ох, да ты моя матушка,
Э-ох, да моя родименька-я-а ...
Тут Меркулов окончательно проникается глубокой жалостью
к бедному, забытому солдату Луке Меркулову. Кормят его впро­
голодь, наряжают не в очередь дневалить, взводный его ругает,
отделенный ругает, - иной раз и кулаком ткнет в зубы, - ученье
тяжелое, трудное ... Долго ли заболеть, руку ли, ногу сломать, от
глазной болезни ослепнуть, - вон у половины роты глаза гноятся?
А то, может, и умереть на чужой стороне придется ... Что-то горест­
ное подступает Меркулову к самой глотке, что-то начинает слегка
пощипывать ему веки, а в груди под ложечкой он ощущает прилив
искусственной, замирающей, томной, сладковатой тоски . И еще
больше трогают его печальные слова импровизированной песни,
еще нежнее и прекраснее кажется ему свой собственный мотив:
Ох ты, моя мамынька,
Положи то ты мине во гро-оп,
Положи во сосновый да во гроп,
Во сосновый гроп, да во осиновый ...
Воздух в казарме сгустился и стал невыносимо тяжел. Точно в
бане, сквозь завесу пара, слабыми, расплывчатыми пятнами светят
ночники, у которых стекла почернели сверху от к опоти. Меркулов
сидит, сгорбившись, переплетя ноги за табуретную перекладину и
глубоко вдвинув руки в рукава шинели. Тесно, жарко и неловко
ему в шинели, - воротник трет затьmок, крючки давят горло, и
спать ему хочется страшно. Веки у него точно распухли и зудят, в
ушах стоит какой-то глухой, непрерывный шум, а где-то внутри,
не то в груди, не то в животе все не проходит тягучая, приторная
физическая истома. Меркулов не хочет поддаваться сну, но време­
нами что-то мягкое и властное приятно сжимает его голову; тогда
499


А. И. Куприн
веки вдруг задрожат и сомкнутся с усталой резью, приторная исто­
ма сразу пропадает, и уже нет больше ни казармы, ни длинной ночи,
и на несколько секунд Меркулову легко и покойно до блаженства.
Он сам не замечает в это время, что голова его короткими, внезап­
ными толчками падает все ниже и ниже, и вдруг... сильно качнув­
шись всем телом вперед, он с испугом открывает глаза, вьmрямля­
ется, потряхивает головой, и опять вступает ему в грудь притор­
ная, сосущая истома бессонья.
А память Меркулова в эти короткие секунды неожиданной по­
лудремоты все не может оторваться от деревни, и приятно ему и
занимательно, что о чем бы он ни вспомнил, так сейчас же это и
видит перед глазами, - так ярко, отчетливо и красиво видит, как
никогда не увидишь наяву. Вот его старый, белый, весь усеянный
«гречкой» мерин. Стоит он на зеленом выгоне со своими согнутъ1-
ми передними ногами, с торчащими костяшками на крестце, с выс­
тупающими резко на боках ребрами. Голова его уньшо и непод­
вижно опущена вниз, дряблая нижняя губа, с редкими, прямыми и
длинными волосами, отвисла, глаза, цвета линялой бирюзы, с бе­
лыми ресницами, смотрят тупо и удивленно.
А тут, сейчас же за выгоном, идет проезжая широкая дорога. И
кажется Меркулову, что теперь - теплый вечер ранней весны и
что вся дорога, черная от грязи, изборождена следами копыт, а в
глубоких колеях стоит вода, розовая и янтарная от вечерней зари.
Пересекая дорогу, вьется из-под бревенчатого мостка узкая речон­
ка, точно сжатая в невысоких, но крутых изумрудно-зеленых бере­
гах, гладкая, как зеркало, и уже чуть-чуть подернутая вдали лег­
ким туманом. Верно и резко отразились в ней вниз верхушками
прибрежные круглые, покрытые желто-зеленым пухом ветлы и са­
мые берега, которые кажутся в воде еще свежей, еще изумрудней. А
вот вдалеке на ясном небе стройно и четко рисуется колокольня
церкви, деревянная, белая, с розовыми продольными полосами и
с крутой зеленой крышей . Сейчас же рядом с церковью и мерку­
ловский огород: вон даже видно покривившееся набок и точно па­
дающее вперед чучело в старом отцовском картузе, с растопырен­
ньIМи рукавами, отрепанньIМи на концах, навсегда застъ1вшее в ре­
шительной и напряженной позе.
И кажется Меркулову, что он сам едет по этой черной, грязной
дороге, возвращаясь с пашни. Он боком сидит на белом мерине,
мотая спущенными вниз ногами и ерзая при каждом шаге лошади
500


Очерки
взад и вперед на ее хребте. Ноги лошади звучно чмокают, вьшезая
из грязи. Легкий ветерок чуть задевает лицо Меркулова, принося с
собой глубокий, свежий аромат земли, еще не выс<Жшей после сне­
га, и хорошо, радостно на душе у Меркулова. Устал он, выбился из
сил, взодрав за нынешний день чуть ли не целую десятину земли;
ноет у него все тело, ломит руки, трудно разгибать и сгибать спи­
ну, а он, небрежно болтая ногами, знай заливается во всю грудь:
Вы, сады-ы ль, мои са-ады! ..
Ах, как хорошо ему будет сейчас, когда он уляжется в прохлад­
ной риге, на соломе, вытянув и свободно разбросав натруженные
руки и ноги! ..
Голова Меркулова опять падает вниз, чуть не касаясь колен, и
опять Меркулов просьmается с приторным, томящим ощущением
в груди . «Никак, я вздремал? - шепчет он в удивлении. - Вот так
штука!» Ему страшно жаль только что виденной черной весенней
дороги, запаха свежей земли и нарядного отражения прибрежных
ветел в гладком зеркале речки. Но он боится спать и, чтобы обо­
дриться, опять начинает ходить по казарме. Ноги его замлели от
долгого сидения, и при первых шагах он совсем не чувствует их.
Проходя мимо часов, Меркулов смотрит на циферблат. Боль­
шая стрелка уперлась прямо вверх, а маленькая отошла от нее чуть­
чуть вправо. «После полуночи», -соображает Меркулов. Он силь­
но зевает, быстрым движением несколько раз кряду крестит рот и
бормочет что-то вроде молитвы: «Господи ... Царица небесная ... еще
небось часа два с половиной осталось ... Свять1е угодники ... Петра,
Алексея, Ионы, Филиппа... добропоживших отцов и братий на­
ших...»
Керосин догорает в ночниках, и в казарме становится совсем
темно. Позы у спящих мучительно напряженные, неестественные.
Должно быть, у всех на жестких сонниках обомлели руки и затекли
головы. Отовсюду, со веех сторон, раздаются жалобные стоны, глу­
бокие вздохи, нездоровый, захлебывающийся храп . Что-то злове­
щее, удручающее, таинственное слышится в этих нечеловеческих
звуках, идущих среди печального мрака из-под серых, однообраз­
ных ворохов...
- На двор выттить, что ль? - говорит Меркулов самому себе
вслух и медленно идет к дверям.
33-3 166
501


А. И . Куприн
На дворе - густая темень и льет не переставая мелкий, частый
дождь. На другом конце двора едва обрисовывается ряд слабо ос­
вещенных окон: это казармы шестой и седьмой рот. Дождик глухо
барабанит по крыше, стучит в оконные стекла, стучит по мерку­
ловской фуражке. Где-то вблизи вода бежит со звоном и торопли­
вым журчанием из желоба и потом плещется по каким-то камням.
Сквозь этот шум Меркулову слышатся порою странные звуки! Точ­
но кто-то идет к нему вдоль казарменной стены, часто и тяжело
шлепая по лужам ногами. Меркулов оборачивается в эту сторону и
напрягает зрение. Шлепанье тотчас же прекращается. Но едва Мер­
кулов отвернется, как опять начинают шлепать по воде грузные,
спешные шаги. «Мерещится !» - решает Меркулов и подымает квер­
ху голову, подставляя лицо под частые капли ... На небе нет ни од­
ной звезды ...
Вдруг рядом, в казарме пятой роты, быстро раскрывается на­
ружу входная дверь, и дверной блок пронзительно взвизгивает на
весь двор. На секунду в слабом свете распахнутой двери мелькает
фигура солдата в шинели и в шапке. Но дверь тотчас же захлопну­
лась, увлекаемая снова взвизгнувшим блоком, и в темноте нельзя
даже определить ее места. Вышедший из казармы солдат стоит на
крьшьце; слышно, как он крякает от свежего воздуха и сильно по­
тирает руками одна о другую.
«Тоже дневальный, должно быть», - думает Меркулов, и его
страстно тянет подойти к этому бодрствующему, :живому челове­
ку, посмотреть на его лицо или хоть послушать его голос.
- Эй, землячок! - окликает Меркулов невидимого в темноте
солдата. - А нет ли у вас, землячок, спички?
- Кажись, должны быть, - отвечает с крьшьца глухой и сип­
лый голос. - Постой... я сейчас...
И Меркулов слышит, как солдат долго охлопывает себя по кар­
манам и как, наконец, тарахтят в коробке найденные спички.
Оба солдата сходятся на середине между обеими казармами, у
колодца, отыскивая друг друга по звуку сапог, шлепающих по мок­
рой скользкой глине.
-
Вот вам спички, - говорит солдат, и так как Меркулов не
может сразу найти его протянутой руки, то он слегка погромыхи­
вает коробкой.
Но Меркулову спички вовсе не нужны, - он не курит, - ему
только хотелось хоть минуту побыть около живого человека, не
охваченного этой странной, сверхъестественной силой сна.
502


Очерки
- Спасибо вам, - говорит Меркулов, - мне только парочку. У
меня в казарме есть коробка, да вот спички-то, признаться, вышли.
Оба солдата заходят под высокий навес, устроенный над ко­
лодцем. Меркулов для чего-то трогает огромное деревянное коле­
со, приводящее в движение вал. Колесо жалобно скрипит и делает
мягкий размах. Солдаты облокачиваются на верхний сруб колод­
ца и, свесив вниз головы, пристально глядят в зияющую темноту.
- Спать хочется, братец мой, - страсть! - говорит Меркулов
и громко зевает.
Зевает тотчас же и другой солдат. Их голоса и зевки глухо, рас­
катисто и усиленно отдаются в пустоте глубокого колодца.
- Час, должно, первый в начале? - спрашивает нехотя, вялым
голосом солдат пятой роты . - Вы с какого года?
По изменившемуся звуку голоса Меркулов догадывается, что
солдат повернулся к нему лицом. Повертывается и Меркулов, но в
темноте не видит даже фигуры своего собеседника.
- Я с девяностого. А вы?
- И я с девяностого. Вы - тоже орлоцкие?
-
Мы - кромские, - отвечает Меркулов. - Наша деревня
Мокрые Верхи прозывается. Может, слышали?
- Не" . Мы дальние". мы из-под самого Ельца. И скука же, бра­
тец ты мой! - Последние слова он произносит вместе с зевком,
глухим, нутряным голосом и неразборчиво, так что у него выхо­
дит: «Ы гугу Ы аатец ТЫ МОЙ!»
Оба они замолкают на некоторое время. Солдат из Ельца плю­
ет сквозь зубы прямо в колодец. Проходит около десяти секунд, в
течение которых Меркулов с любопытством прислушивается, на­
клонив голову набок. Вдруг из темноты доносится необычно чис­
тъ1й и ясный - точно удар двух гладких камней друг о друга -
звук шлепка.
- И глыбоко же тута! - говорит солдат из Ельца и опять плю­
ет в колодец.
- Грех в воду плевать. Не годится это, - поучительно замеча­
ет Меркулов и тотчас же сам плюет, в свою очередь.
Обоих солдат чрезвычайно занимает то, что между плевком и
звуком, раздающимся потом из колодца, проходит так много вре­
мени.
- А что, ежели туда сигануть? - вдруг спрашивает солдат из
Ельца. - Небось, покамест долетишь, так об стенки головQй изо­
бьешься?
503


А.И. Куприн
- Как не избиться... Изобьешься, -уверенно отзывается Мер­
кулов. - В лучшем виде изобьешься.
-
Бяда! - говорит другой солдат, и Меркулов догадывается,
что он качает головой.
Опять наступает долгое молчание, и опять солдаты плюют в
колодец. Вдруг Меркулов оживляется:
-
Вот штука-то бьша, братец мой! Сижу я сейчас в казарме и
того ... задремал, должно быть, немножко". И какой мне это ... чуд­
ной сон приснился.
Ему хочется рассказать свой сон со всей прелестью мелких по­
этических подробностей, с чарующим ароматом родной земли и
далекой, привычной, любимой жизни. Но у него выходит что-то
слишком простое, бледное и неинтересное.
- Вижу я, будто бы я, значит, у себя в деревне. И как будто бы
вечер... И все мне скрозь видное, то есть так видно, так видно, точ­
но и не во сне...
- Н-на... это бывает, -равнодушно и небрежно вставляет дру­
гой солдат, почесывая щеку.
- А я сам как будто бы еду верхом на лошади... на мерине .. .
Есть у нас такой мерин белый, годов двадцать ему небось будет...
Может, уж поколел теперь ...
-
Лошадь видеть - это означает ложь ... Омманет тебя кто­
нибудь, - замечает солдат.
-
А я будто бы еду на мерине, и все мне скрозь видно ... Ну
вот просто как наяву... То есть такой это чудный сон мне приста­
вился...
-
Н-на... разные сны бывают, - лениво вставляет солдат. -
Одначе прощенья просим, - говорит он, подымаясь со сруба. - У
нас фитьфебель - черт, по ночам шляется. До свиданья вам.
- До свиданьичка... Ночь-то, ночь какая ... ах ты, господи боже
мой... зги не видно.
Со свежего воздуха казарменная атмосфера в первые минуть�
кажется просто невьmосимой. Воздух весь пропитан тяжелыми че­
ловеческими испарениями, едким дымом махорки, кислой затхлос­
тью шинельного сукна и густым запахом невыпеченного хлеба.
Люди спят неспокойно, мечутся, стонут и так храпят, как будто бы
им каждый вздох стоит громадных усилий. Когда Меркулов про­
ходит третьим взводом, какой-то солдат быстро вскакивает и са­
дится на нарах. Он несколько секунд дико озирается вокруг, точно
504


Очерки
в недоумении, и долго чавкает губами. Потом он начинает яростно
скрести пятерней : сначала голову, затем грудь, и вдруг, точно под­
кошенный сном, мгновенно падает на бок. Другой деревянным и
хриплым голосом быстро бормочет длинную фразу. Меркулов при­
слушивается с суеверным страхом и разбирает отдельные слова: «Не
обрывай ... Завяжи узлом! .. Узлом завяжи, говорят тебе! ..» В бреде,
раздающемся среди ночи, всегда есть что-то ужасное для Меркуло­
ва. Ему кажется, что эти отрывочные, внезапные слова произносит
не человек, а кто-то другой, иезримый, вселившийся в его душу и
овладевший ею .
Часы по-прежнему тикают неровно, точно задерживая второй
удар, но стрелки их, по-видимому, остались все в том же положе­
нии. В голове Меркулова вдруг проносится дикое, нелепое, фанта­
стическое предположение, что, может быть, время совсем остано­
вилось и что целые месяцы, целые года - вечно будет длиться эта
ночь; будут так же тяжело дышать и бредить спящие, так же тускло
будут светить умирающие ночники, так же равнодушно и медли­
тельно стучать маятник. Это темное, быстрое, непонятное самому
Меркулову ощущение переполняет его душу злобой и тоской. И он
грозит в пространство крепко сжатым кулаком и шепчет, не рас­
крывая стиснутых челюстей :
- У-у, дьяволы! .. Погодите ужо-тко!
Он опять садится на то же самое место, между печкой и ружей­
ной пирамидкой, и почти тотчас же мягко и нежно сжимает его
виски дремота. «0 чем? О чем я теперь? - спрашивает себя шепо­
том Меркулов, зная, что теперь в его власти вызвать перед глазами
что-то очень приятное и знакомое. - Ах да! Деревня... речка... А
ну-ка, ну-ка ... Ну, пожалуйста, ну, прошу тебя. . . »
И снова змеится в зеленой свежей траве речка, то скрываясь за
бархатными холмами, то опять блестя своей зеркальной грудью,
снова тянется широкая, черная, изрытая дорога, благоухает талая
земля, розовеет вода в полях, ветер с ласковой, теплой улыбкой
обвевает лицо, и снова Меркулов покачивается мерно взад и впе­
ред на остром лошадином хребте, между тем как сзади тащится по
дороге соха, перевернутая сошником вверх .
Вы, сады-ы ль, мои са-ды! -
громко, во всю мочь голоса поет Меркулов и с удовольствием ду­
мает о том, как сладко ему будет сейчас вытянуться усталым телом
505


А. И. Куприн
на высоко взбитой охапке соломы. По обеим сторонам дороги идуг
вспаханные поля, и по ним ходят, степенно переваливаясь с боку
на бок, черно-сизые, блестящие грачи. Лягушки в болотцах и лу­
жах кричат дружным, звенящим, оглушительным хором. Тонко
пахнет цветущая верба.
Ах, и вы, сады-ы ль, мои са-ды! ..
Одно только кажется Меркулову странным: как-то неровно идет
сегодня белый мерин. Так и шатает его из стороны в сторону... Ишь
как качнуло. Насилу удержался Меркулов, чтобы не полететь с
лошади вперед головой. Нет, надо усесться верхом как следует.
Пробует Меркулов перебросить правую ногу на другую сторону,
но нога не шевелится, отяжелела -точно к ней кто привязал стран­
ную тяжесть . А лошадь так и ходит, так и шатается под ним. «Но,
ты, че-ерт! Засну-ул? .. »
Меркулов стремглав падает с лошадиной спины, с размаху уда­
ряется лицом об землю и ... открывает глаза.
- Черт! Заснул! - кричит над Меркуловым чей-то голос.
Меркулов вскакивает с табуретки и растерянно нащупывает на
голове фуражку. Перед ним стоит со взлохмаченной головой, в
одном нижнем белье, фельдфебель Тарас Гаврилович. Это он раз­
будил сейчас Меркулова, ткнув его кулаком в щеку.
- Заснул! - повторяет грозно фельдфебель. -Ах, ты ! .. Спать
на дневальство? Я т-тебе покажу, как спать! ..
Меркулов отшатывается назад от быстрого удара по скуле,
встряхивает головой и хрипло бормочет:
- Намаялся, господин фитьфебель...
-А-а! Намаялся? Так вот, чтобы ты немаялся, будешь еще два
раза не в очередь дневалить . Когда сменяешься?
- В два, господин фитьфебель.
- Ах, мерзавец... Ты и смену-то свою проспал! Ну! .. Живо, буди
очередного ... Марш! ..
Фельдфебель уходит. Меркулов бегом бросается к той паре, где
спит очередной дневальный - старый солдат Рябошапка. «Спать,
спать, спать, спать, - кричит в душе Меркулова какой-то радост­
ный, ликующий голос. - Два лишних дневальства? Это пустяки,
это потом, а теперь спать, спать! ..»
506


Очерки
- Дядька Рябошапка, а дядька Рябошапка, - пугающим ше-
потом вскрикивает Меркулов, теребя за ногу спящего созщата.
- Мрмр". брайсь".
- Дядька Рябошапка, вставайте ... Смена ...
-Подмесе" .
Бессонница так измучила Меркулова, что у него больше не хва­
тает терпения будить Рябошапку. Он бежит к своему месту на на­
рах, торопливо раздевается и протискивается между двумя соседя­
ми, которые тотчас же грузно, безжизненно наваливаются на него
боками .
На секунду встает в воображении Меркулова колодец, густая
темнота ночи, мелкий дождик, журчанье воды, бегущей из желоба,
и шлепанье по грязи чьих-то невидимых ног. О! Как там теперь
холодно, неприятно и жутко ". Все тело, все существо Меркулова
проникается блаженной животной радостью. Он крепко прижима­
ет локти к телу, съеживается, уходит поглубже головой в подушку
и шепчет самому себе:
- Ну, а теперь ". поскорее - дорогу" . дорогу" .
Снова перед его глазами отчетливо и красиво извивается чер­
ная изрытая дорога, снова смотрится в зеркало реки нежная зелень
ветел". И внезапно Меркулов летит со страшной, но приятной бы­
стротой в какую-то глубокую, мягкую мглу...
1899
НА ГЛУХАРЕЙ
Я не могу себе представить, какие ощущения в мире могут срав­
ниться с тем, что испытываешь на глухарной охоте. В ней так мно­
го неожиданного, волнующего, таинственного, трудного и прелест­
ного, что этих впечатлений не забудешь никогда в жизни.
Просыпаешься среди темной, безлунной, мартовской ночи и
сначала никак не можешь сообразить, где ты находишься. Лежишь
на земляном полу подле целой груды раскаленных головешек, по
которым то и дело трепетно пробегают последние огненные язы­
ки. Бревенчатые стены и низкий бревенчатый потолок больше чем
на палец покрыты черной, висящей, как бахрома, сажей. Простран­
ство в половину кубической сажени. Вместо двери - узкое отвер-
507


А. И. Куприн
стие, сквозь которое глядит ночь, еще более темная, чем эти закоп­
телые стены.
Но отчаянный храп человека, лежащего по другую сторону ко­
стра, живо возвращает память не успевшему еще проснуться как
следует сознанию. Мы находимся в старой, заброшенной «уrоль­
нице», в самом центре Полесья, в сорока верстах от какого бы то
ни бьшо жилья, кроме одиноких лесных сторожек, затерянных сре­
ди непроходимой чащи . Нас окружает со всех сторон сплошной
вековой бор, равный по величине доброму немецкому княжеству.
Вспоминается весь вчерашний день: ранний торопливый выезд
и узкая лесная дорожка, вьющаяся самыми неожиданными зигза­
гами между деревьев, - дорожка, по которой умеют пробираться
только привычные, крошечные, но сердитые и бойкие полесские
лошаденки. Целый день мы то пробирались среди сугробов рыхло­
го, грязного снега, то вязли в густой грязи, то тряслись и подпры­
гивали вместе с телегой по узловатым корневищам, пересекающим
дорогу, то на песчаных, уже обсохших пригорках сходили на зем­
лю и криками ободряли усталых, потемневших от поту лошадей,
то переправлялись мимо снесенных половодьем мостов через не­
глубокие, но широкие и быстрые, коричневые от гр�зи, лесные ру­
чьи... Наконец около одной сторожки дорога совсем прекратилась,
и мы добрались до угольницы пешком, средь быстро падавших на
землю сумерек, по едва заметным тропинкам, злые, голодные, по­
минутно сбиваясь с дороги и не доверяя друг другу...
Неподвижный, устремленный на меня взгляд заставляет меня
обернуться. Мой спутник уже не спит. Он спокойно смотрит на меня
сонными, ничего не выражающими глазами и усиленно посасыва­
ет потухшую короткую трубку. Увидев, что я уже бодрствую, он
языком передвигает трубку в угол рта и произносит глухо:
-Эге!..Но спите, паныч? А я целую ночь не сплю. Все вас стерегу.
- То-то ты храпел так .
- Ну-ну! .. Я одним ухом сплю, а другим все слушаю... Я хит-
рый". А ну-ка, паныч, который теперь час будет?
Я смотрю на часы.
- Час без четверти ". Может быть, собираться?
Трофим вяло глядит на потухающие уголья, задумчиво чешет
затьшок, сдвинув шапку совсем на глаза, потом чешет поясницу.
- А что ж! - вдруг восклицает он с неожиданным приливом
энергии. - Собираться так собираться. Лучше пойдем себе пома­
леньку, не будем торопиться...
508


Очерки
Сборы наши не занимают много времени. Я стягиваю потуже
вокруг талии патронтапmый ремень и выпрастываю из-под него
кверху бока свитки, чтобы дать больше свободы рукам, сильно
встряхиваюсь всем телом, чтобы убедиться, что ничто на мне не
бренчит и не болтается, натягиваю кожаные бахилы* и крепко об­
вязываю их повыше колен вокруг ног, а тем временем Трофим дает
мне последние наставления, и хотя я их слышал, по крайней мере,
раз десять, я слушаю еще раз со вниманием и новым любопытством.
Трофим Щербатый - казенный лесник, благосклонному вни­
манию которого меня рекомендовал лесничий - мой родственник,
а его непосредственный начальник. Трофим беспечен, груб, немно­
го хвастун и лентяй и втихомолку торгует казенной дичью. Это его
отрицательные качества. Но зато он смел, знает лес не хуже любо­
го зверя, прекрасный стрелок и неутомимый охотник. Ко мне он
относится покровительственно .
-
Сначала глухарь с опаской играет, - наставительно гово­
рит Трофим. - Чок! и замолчал. Сидит себе на суку и во все сторо­
ны слушает. Потом опять: чок, чок! - и опять тихо. Уже тут спаси
вас господи, паныч, поворохнуться или сучком треснуть - только
и услышите, как он крьшьями по всему лесу захлопает. Потому что
его хоть и называют - глухарь, а нет в целом свете такой чуткой
птахи, как он" . Потом вдруг как зашипит! Вот тут-то вы уж что
есть духу скачите вперед. Изо всей силы". Прыгнули раз с пять - и
стой! И - ни мур-мур. Даже не пять, а хоть четыре аль бы три
сначала. И уж сто-ой". опять жди песни. Тут он вскорости опять
заиграет: чок-чок". чок-чок ... чок-чок". и опять зашипел. Вы опять
вперед и опять стой - ожидай песню. Иной глухарь как разойдет­
ся, так без передышки песен тридцать сыграет, а вы только знайте
себе, скакайте вперед и больше ничего . А потом вдруг замолчит и
а-ни-ни, как отрезал. Полчаса, подлец, будет прислушиваться. Ну,
уж тут ничего не сдел аешь: как стал, так и стой. Ждите. Другой раз
в багне** по пояс загрузнешь, дрожишь весь, а терпи! Ноги замле­
ют, спина ноет, руки болят, а все-таки жди". А как он только опять
начал играть, так вы, паныч, одну песню пропустите. Бывают из
* Бахилы - род толстого кожаного чулка. Бахилы выделываются из
цельного куска кожи и потому совершенно не пропускают воды. (Прим.
А.И. Купр ииа. )
** Багно - вязкое болото. (Прим. А.И. Купр ииа. )
509


А. И. Куприн
них такие прохвосты, что стрельца обдуривают. Это харкуны на­
зываются. Зачокает, зачокает ... ты - скок, а он и замолчал. По­
дождет немного и давай харкать: хрр". хрр." Это он другим глуха­
рям весть подает: берегись, говорит, стрелец идет. И уж если где
такой харкун завелся - все токовище ни к чертову батьку не го­
дится. Только и знает, холера, что сидит на суку да сторожит, не
идет ли кто .
Мы подымаемся по трем земляным ступенькам, вьшезаем сквозь
узкое отверстие, боком, из угольницы и сразу попадаем в такую
глубокую темень, что кажется, будто нас внезапно окунули в ка­
кую-то гигантскую чернильницу. Я остановился вновь в нереши­
тельности, почти в страхе. Чтобы обмануть себя, я нарочно на не­
сколько секунд закрываю глаза и потом быстро раскрываю их . Нет!
- ночь по-прежнему черна и непроницаема до жуткости. Я поды­
маю голову вверх. Но на небе нет ни одной звезды, и у меня вдруг
мелькает мистическая, тревожная мысль : неужели все живущее
осуждено погрузиться после смерти в такой же непобедимый, веч­
ный, ужасный мрак?
- Ну, что же вы, паныч? Идите за мной, - слышу я где-то впе­
реди себя глухой голос Щербатого.
И я иду, прислушиваясь к его шагам, боязливо простирая перед
собой руки и осторожно ощупывая ногами почву. Меня ни на се­
кунду не покидает ожидание, что вот-вот я наткнусь лицом на ост­
рый сучок, и от этого ожидания я испытываю в глазах странную,
тупую боль, точно кто-то сильно давит на них изнутри.
Мы идем без дороги, прямиком. Ноги по колено без всякого
усилия входят в жидкий, как кашица, зернистый, холодный снег,
под которым при каждом шаге громко хлюпает вода. То мы идем
по сплошной грязи, с трудом вытаскивая из нее ноги, иногда взби­
раемся на сухие и твердые пригорки, иногда шагаем по мшистым
кочкам, подающимся мягко и упруго вниз, когда на них ступаешь.
Но где мы? Куда мы идем? - я не знаю. Я с первых же шагов пере­
стал ориентироваться, и теперь �аше шествие представляется мне
чем-то нелепым, тяжелым и фантастическим, как кошмар. Порою
ветки каких-то деревьев хлещут меня по лицу и цепляются, точно
невидимые длинные руки, за мои плечи. Порою прямо передо мной,
в аршине от моего лица, вдруг вырастает черный толстый ствол
дерева. Я останавливаюсь, отшатываюсь в испуге и протягиваю
вперед руки ". но пальцы мои встречают все тот же непроницаемый
для глаз, пропитанный тьмою воздух.
510


Очерки
-
Идите, идите, паныч, - ободряет меня Щербатый. - Туг
недалеко ... всего полторы версты ... Можно бы бьшо... О, черт! ..
Я слышу, как он падает куда-то вниз, ломая сухой валежник, и
как потом его тело с размаху бултыхает в воду. Мной овладевает
дикий, эгоистический страх и какая-то растерянная, беспомощная,
тоскливая озлобленность. Мне кажется, что, если я сделаю еще хоть
один шаг среди этой грозной темноты, я тоже полечу в глубокую,
холодную и грязную трясину.
- В яму угодил! - говорит откуда-то снизу Щербатый, и я слы­
шу, как он, вылезая, отфыркивается и топчется ногами по грязи. -
Держитесь левее, паныч, левее ... Идите на меня ... вот так ... И как
это я в нее так ловко нацелился? Ведь, кажись, добре знаю. В эту
самую яму в позапрошлом году лось попал, весною. Так и подох в
ней, не мог выкарабкаться.
Его спокойствие передается и мне, и опять я бреду, ощупывая,
как слепец, руками воздух и ПР,Ислушиваясь к шагам лесника.
- Много ли осталось, Трофим?
-
Осталось? Да еще с версту будет. Нет, не будет с версту...
Меньше ... Будет еще с три четверти.
Чтобы обмануть свое нетерпение, я начинаю считать шаги.
«Отсчитаю хоть пятьсот шагов, - думаю я, - тогда уж самые пу­
стяки остануrся». И я уже успеваю насчитать более двухсот, как
вдруг наталкиваюсь на спину остановившегося Щербатого.
- Чего ты стал, Трофим?
- Туг полегче надо, паныч. Будем речонку переходить.
Я слышу, как быстротекущая вода бурлит и плещется вокруг
Трофимовых сапог, и тотчас же чувствую, что и я сам постепенно
вхожу в воду, которая упруго и яростно бьется о мои ноги. Разлив­
шаяся лесная речонка неглубока, но она так стремительно несется
вниз по кругому косогору, что я принужден волочить ноги по дну
из опасения быть сбитым течением. По временам я попадаю на бо­
лее глубокие места и каждый раз, внезапно погружаясь в них, чув­
ствую, как у меня от испуга дыхание пересекается быстрым и ко­
ротким вздохом. Мне немного жутко, потому что самой воды я в
темноте не вижу, но со всех сторон, далеко вокруг себя, я слышу ее
торопливое журчанье, таинственные всплески и гневный ропот...
Наконец мы выходим на плотный, упругий песчаный берег. Я
только теперь замечаю, что ночь немного посветлела, - замечаю
потому, что смутно вижу спину шагающего впереди Тр офима и
511


А. И. Куприн
неясные очертания сосен. Трофим на ходу поворачивает ко мне
голову и шепчет:
- Ну, паныч, идите поmхоньку, не шумите. Сейчас придем на
токовище. «Он» еще с вечера уселся на место, а теперь проснулся и
слушает...
- А скоро он начнет? - спрашиваю я также шепотом.
- Тсс... тихонько! .. Сперва журавли заиграют.
Теперь мы подвигаемся медленно, шаг за шагом. Под ногами у
нас узенькая лесная тропинка, обледенелая и скользкая. Трофим
идет совсем бесшумно в своих легких лыковых постолах, но я то и
дело наступаю на какие-то веточки и сучки, и мне кажется, что их
треск оглушительно разносится по всему лесу.
Трофим останавливается и, не оборачиваясь, подзывает меня к
себе рукою. Я подхожу. Он наклоняется к моему уху и шепчет так
тихо, что я с трудом разбираю слова:
- Здесь станем. Не ворошитесь, паныч.
Ночь побледнела еще больше. От земли поднялся густой туман.
Я слышу его влажное прикосновение на своем лице, слышу его сы­
рой запах . На его седом фоне ближайшие сосны однотонно, плос­
ко и неясно вырисовываются своими прямыми, голыми стволами.
В их неподвижности среди этой глубокой mшины, среди этого хо­
лодного, мокрого тумана чувствуется что-то суровое, сознательно
печальное и покорное.
Я не знаю, сколько прошло времени, может быть, пять минут,
может быть, полчаса. Внезапно мой слух поражается такими стран­
ными звуками, что я невольно вздрагиваю от неожиданности. Это
какие-то высокие, необыкновенно звучные и гармоничные стоны,
издаваемые целыми десятками голосов. Я никак не могу опреде­
лить, откуда они несутся: справа, слева, спереди или сзади? Они
торопятся, вторят друг другу, перегоняют друг друга, сплетаются
и вновь расходятся, образуя своеобразный размер и оригинальную
мелодию, и разбуженный лес откликается на нее звонким и чисть1м
отзвуком.
- Журавли! - еле слышно произносит Трофим.
«Уу-рлы, урлу-рлы, урлу-рлы», - стонет по всему лесу невиди­
мый хор, и едва только он замолкает, как в ответ ему откуда-то с
проmвоположного конца леса раздаются такие же гармонические
стоны другого стада проснувшихся журавлей, потом отзывается
третье стадо, за ним четвертое... Эта утренняя перекличка служит
сигналом для всего леса. Заяц начинает вопить своим дрожащим,
512


Очерки
гнусавым и прерывающимся сопрано, где-то близко около нас чу­
фыкнул задорно и резко тетерев, сова расхохоталась на верхушке
высокого дерева... И опять все стихает, погружается в прежнюю
чуткуюдремоту, и опять мы стоим молча и неподвижно и, еле дыша
и теряя счет времени, подслушиваем тайны леса.
Вдруг Трофим встрепенулся, вытянул шею, подался вперед всем
туловищем и так и замер в напряженной выжидательной позе. Оче­
видн о, его изощренный слух уловил какие-то отдаленные, слабые
звуки, но я, как ни прислушивался, как ни насиловал свое внима­
ние, ничего не мог различить, кроме непрерывного глухого шума,
раздававшегося у меня в ушах.
- Играет! - прошептал Трофим . - Слышите?
-Нет.
-
Все равно, идите за мной. Как я скокну, так и вы. Нога в
ногу... А как услышите совсем хорошо, тогда скажите... я тогда от
вас отстану... О! Чуете? Опять заиграл.
Но я по-прежнему ничего не слыхал. Вдруг Трофим, точно под­
брошенный сильной пружиной, сорвался с места, сделал три ог­
ромных прыжка прямо по глубокому снегу и остановился, точно
окаменелый. Я не мог поспеть за ним и пропустил лишний шаг.
Трофим молча повернулся ко мне и с исказившимся, злым и
взволнованным лицом погрозил мне пальцем.
Через минуту пружина опять бросила его вперед. Теперь я из­
ловчился и, попадая ногами как раз в те самые места, которые толь­
ко что оставляли ноги Трофима, успел остановиться вместе с ним.
Трофим одобрительно кивнул головой.
Мы сделали таким образом около двадцати перебежек, когда я
наконец расслышал играющего глухаря . Это бьши сухие, отрывис­
тые звуки с металлическим оттенком, похожие на то, как если бы
кто щелкал ногтем по пустой жестяной коробке. Они следовали друг
за другом попарно, сначала очень редко, с интервалом в несколько
секунд, но потом повторялись все чаще и чаще, пока не переходили
в мелкую сливающуюся дробь. В этот момент мы с Трофимом стрем­
глав бросились вперед, высоко вскидывая ноги и разбрасывая вок­
руг себя жидкий снег.
- Трофим, - шепнул я, дернув за рукав лесника. - Теперь я...
Но он грубо вырвал у меня руку и укоризненно замотал голо­
вой. И только тогда, когда глухарь опять зачастил и перешел в
дробь, Трофим резко обернулся ко мне и закричал:
- Можно говорить только под песню. Постойте!
513


А. И. Куприн
Дождавшись еще одной дроби, он прибавил так же громко и
торопливо:
- Помните: целься под песню, заряжай под песню, стреляй под
песню ...
Наконец во время третьей дроби онсказал уже более спокойно:
- Захотите кашлять - ждите песню. Ну... идите.
Глухарь тотчас же заиграл в четвертый раз. Я ринулся вперед.
В то же время побежал и Трофим, но не за мной, а в противополож­
ную сторону. Таким образом, в пять перебежек мы потеряли друг
друга, и я остался один.
У меня так сильно колотилось сердце и так дрожали ноги, что я
решился пропустить несколько песен, чтобы оправиться. Тут я рас­
слышал совершенно ясно и второе колено. Чистая дробь незамет­
но и быстро переходит в сплошной жесткий и резкий звук, похо­
жий скорее на скрежет, чем на шипенье, и напоминающий звук,
происходящий от трения двух металлических поверхностей. Этот
скрежет продолжается недолго - секунды четыре, - но зато в эти
секунды глухарь абсолютно ничего не видит и не слышит, потому
что плотно зажмуривает глаза, а уши у него герметически закупо­
риваются отростками челюстных костей . В эти секунды можно
выпалить из пушки в расстоянии четверти аршина от его головы:
он не обратит на выстрел никакого внимания и все-таки докончит
свое колено. Уже много времени спустя я узнал, что все эти звуки
глухарь производит своим кривым и твердым клювом. Глухарь -
единственная птица, у которой нет языка, но зато огромная полость
его рта представляет собою прекраснейший резонатор. Начиная
песню, он ударяет верхнею частью клюва о нижнюю. Уд арит и при­
слушается. Потом еще ударит и еще прислушается, и ударяет все
чаще и чаще, пока не переходит в дробь. Тогда глухарь уже не в
силах остановиться. В диком любовном экстазе он трет одной че­
люстью о другую, ожесточенно скрежещет ими и забывает в эти
мгновения об опасности, и о многочисленных врагах, и о мудром
благоразумии, и решительно обо всем на свете.
В то время, когда я отдыхал, глухарь вдруг перестал играть и
молчал, должно быть, минут с десять. Потом он чокнул один раз,
но - тихо, осторожно, как будто бы нехотя, и опять замолчал на
несколько минут, затем чокнул другой раз, уже сильнее и громче,
еще немного погодя чокнул два раза, затем опять два, зачастил,
�аторопился и, будучи не в силах остановиться, перешел во второе
514


Очерки
колено . Согласно наставлению Щербатого, я пропустил первую
песню. Глухарь тотчас же, почти без перерыва, заиграл вторую, и я
побежал вперед.
Ровная покатость, по которой мне до сих пор приходилось бе­
жать, перешла в низменное водянистое. болото, поросшее редким
сосновым лесом. Изредка попадалась редкая ольха и осина и при­
земистые кусты можжевельника. Одинокие кочки, покрытые мяг­
ким мохом и брусникой, торчали кое-где из-под тонкого и хрупко­
го утреннего ледк а, затянувшего за ночь болото. Мне не всегда уда­
валось попадать ногами на эти кочки, и я обрывался, уходя в грязь
по пояс. Бахилы мои налились водою и страшно отяжелели . Один
раз, вытаскивая ноги из болота, я не удержал равновесия и, пробив
тел ом тонкий лед, упал ничком прямо в вязкую и холодную гущу.
Однако у меня хватило мужества лежать в таком неуд обном поло­
жении, чтобы не всполошить глухаря. Я лежал и слышал, как надо
мною булькают подымающиеся из болота пузырьки, чувствовал,
как вонючая влага медленно просачивается за борт и в рукава моей
свитки ... К счастью, глухарь недолго испытывал мое терпение. Ког­
да он заиграл, я быстро вскочил и утвердился на кочке. В следую­
щую песню я побежал дальше.
С каждой перебежкой песня становилась все яснее и яснее. Те­
перь я не только слышал хорошо оба колена, но даже различал меж­
ду ними какой-то новый странный звук, какое-то глухое и быстрое
фырканье. Наконец я остановился. Я слышал , что глухарь играет
где-то совсем близко, над самой моей головой, на одной из шести
ил и семи сосен, обступивших почти правильным кругом кочку, на
к оторой я стоял. Под песню я поднял голову вверх и стал жадно
всматриваться в густые шапки сосен . Но или ночь бьша еще слиш­
ком темна, или мой глаз недостаточно зорок , - я ничего не разли­
чал в этих черных массах перепутавшихся ветвей.
А глухарь все играл и играл не переставая одну песнь за другой.
Он так разгорячился, что окончательно забьш об осторожности :
он уже Ite чокал, а начинал прямо с дроби и, едва окончив одну
песню, тотчас же принимался За другую . Никогда в жизни, ни рань­
ше, ни впоследствии, не слыхал я ничего более странного, загадоч­
ного и волнующего, чем эти металлические, жесткие звуки. В них
чувствуется что-то допотопное, что-то принадлежащее давно ис­
чезнувшим формациям, к огда птицы и звери чудовищного вида
перекликались страшными голосами в таинственных первобытных
лесах ...
515


А. И .Куприн
Мне показалось, что в ветвях ближайшего дерева шевельнулось
что-то черное. Это «что-то» могло быть и сучком и птицей, но мое
воображение уверило меня, что это глухарь. Выж.цав песню, ядро­
жащими руками взвел курок и прицелился ... Ноги у меня тряслись
от волнения, а сердце так колотилось в груди, что стук его, каза­
лось, разносился по всему лесу.
Глухарь заиграл снова. Я потянул собачку. Как загремел, как
загрохотал после моего выстрела проснувшийся лес! .. По всей его
громадной площади пронеслось эхо, разбиваясь о деревья на тыся­
чи медленно стихающих отзвуков, и еще долго-долго глухо гудело
и рокотало оно где-то далеко на опушке... С дерева дож.цем посы­
палась сбитая выстрелом хвоя. Должно быть, она обсьmала и глу­
харя, потому что он на несколько секунд прекратил песню, но по­
том, точно рассердившись на внезапную помеху, заиграл с новым
ожесточением.
Тотчас же после своего выстрела я услышал сзади себя, в очень
далеком расстоянии, выстрел Трофимовой шестилинейной одно­
стволки, - характерный, долгий, глухой, подобный пушечному,
выстрел. «Этот-то уж, наверно, не промахнулся», - подумал я и
почувствовал, что в сердце моем шевельнулась охотничья зависть.
Рассвет близился. В воздухе стало холоднее и сырее. Опять про­
кричали журавли, и опять отозвались на их крик лесные обитате­
ли: звонко затрещала желна, меланхолически застонала горлица,
где-то послышалось робкое и нежное болботание тетерева, пичуж­
ки с легким писком завозились в кустах.
А я все стоял, не решаясь стрелять в другой раз, и мной уже
начинали овладевать скука и утомление. Вдруг со стороны Трофи­
ма раздался второй выстрел. Что-то шевельнулось вверху над моей
головой. Я поднял глаза и почти в том самом месте, куда только
что стрелял, совершенно отчетливо увидел глухаря.
От меня до него по прямому направлению бьшо не больше де­
сяти - пятнадцати шагов, но он мне показался величиною с до­
машнего голубя. Играя песню, он то вьпягивал вперед, то опять
втягивал шею, точь-в-точь как это делает кричащий индюк, а пере­
ходя ко второму колену, он весь поворачивался на суку, опускал
вниз крьшья и с шумом разворачивал веером хвост (этот-то шум,
похожий на фырканье, я и услышал раньше, не понимая его значе­
ния). Во всех его движениях бьшо что-то напыщенное, глубоко-важ­
ное и комическое.
516


Очерки
На этот раз я не промахнулся. Глухарь, как камень, свалился
вниз, брякнувшись глухо и плотно о землю. Я подбежал к нему. Он
был жив и судорожно бился и подпрыгивал по земле, яростно хло­
пая могучими крьmьями. Однако страдания его не бьmи продол­
жительны. Он упал спиной в мелкую лужицу и уже не мог больше
подняться. Несколько раз его шея быстро поднялась из воды и опу­
стилась, потом по ногам пробежала мелкая, частая дрожь, и все
было кончено.
Я поднял его . В нем бьmо фунтов около пятнадцати весу, а ве­
личиной он равнялся среднего роста индюку. Шея и живот - чер­
ные, спина светло-коричневая, с седоватыми пятнами, брови крас­
ные, бархатистого оттенка, лапы в серых штаниках, а пальцы их
покрыты костяной бахромой, глаз круглый, коричневый, с боль­
шим круглым и черным зрачком.
Скоро я услышал голос звавшего меня Трофима, и мы сошлись
с ним на прежней тропинке. За спиной у него бьmо два глухаря,
которых он связал между собою, продев сквозь их клювы веревку.
- Я хитрый, - говорил он хвастливо. - Я как подошел к сво­
ему петуху, так слышу, что зараз и другой прилетел, да близенько
так, всего каких тридцать шагов ... и давай они оба играть. Ну, ду­
маю, если своего убью, так другой заслышит и улетит. Так я что
сделал ! Прицелился в своего , да и жду, когда другой заиграет. Тот
как заиграл, я сейчас - бах! - и есть. И сейчас к другому - раз! -
и готово. Вот как у нас, паныч! ..
Потом он взвесил моего глухаря на руке и похвалил:
- Петух хороший... Добрый петух ... Ну, с полем вас, паныч!
Когда мы возвращались обратно, лес совсем проснулся и ожил
и весь наполнился птичьим радостным гомоном. Пахло весной,
талой землею и прошлогодним прелым листом. Голубое небо бьmо
так прохладно, чисто и весело, а верхушки сосен, точно осыпанные
золотой пьmью, уже грелись в первых лучах весеннего солнца.
<1899>


П ЬЕСА


Здание пр исутственных мест.
г. Нар овчат.


КЛОУН
Пьеса в 1-м действии
ДЕЙСГВУЮЩИЕ ЛИЦА
Клоун Рембо.
Эмма, его жена.
Энрико, их сын, наездник.
M-lle Ольга, наездница.
Директор.
Конюх.
Доктор.
Поли ц ейский.
Зрители, молодые люди в формах учебных завед ений,
артисты, атлеты и пр. Действие происходит в уборной цирка.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Р ем 6 о в клоунском костюме гримируется перед зеркалом, сидя .
Около другого зеркала стоит Энрико , готовый к выходу . Мать
зашивает на нем рукав куртки . За кулисами оркестр играет испанский
мотив . Рембо и Энрико насвистывают.
Музыка кончается . Аплодисменты . Пауза.
Энрико (поет романс То сти) .
Сердце мое болит, исходит кровью,
Смерти недолго осталось мне ждать ...
M-lle Ольга (вбегая, пр одолжает).
Недуг ужасный мой зовут любовью".
Рембо и Энрико (вместе) . Браво, браво, браво, браво! (А п­
лодиру10т .)
Рембо. Накинь плащ, Ольга. Ты совсем разгорячена. Прокля­
тая уборная, изо всех щелей дует.
521


А. И. Куприн
На сцене аrшодисменты .
Ольга (Эирико, который иакииул ей на плечи буриус). Merci,
мой милый . Сегодня бьmо весело работать. Цирк битком набит.
(Ставит иогу иа стул и поправляет башмак .)
Эмма. Праздник.
Рембо . Подождите, дети мои . Когда вы женитесь, мы будем
работать вчетвером, и у нас будет свой собственный цирк. Снача­
ла, конечно, небольшой, полотняный ... маленькое шапито ... а по­
том, - почем знать? - может быть, и каменный".
Директор (в дверях) . Mademoiselle Ольга, на манеж!
Ольга выбегает, сбросив бурнус.
Ремб о. У вас будут собственные лошади, маленькие пони, вер­
блюды и ослики. Эмма станет показывать высшую школу езды, а я
буду служить у вас клоуном ... Ольга отличная артистка...
Эмма (сьту) . Но вертись же так, Энрико. Не вертись, я тебе
говорю. Я уколола себе руку. Ты такой нетерпеливый.
Рембо. Да. Мальчик живой. Послушай, Энрико, какой я вы­
думал трюк. Понимаешь, твой номер кончается, оркестр переста­
ет, а я сижу в оркестре и все продолжаю играть на дудочке. Штал­
мейстер говорит: «Господин клоун, здесь нельзя играть. Если хо­
тите работать, сойдите на манеж» . Я точно не слышу. Он подыма­
ется наверх, но я бегу вдоль лож, подымаюсь на граден и опять
вниз в партер. Но вдруг шталмейстер кричит: «Постойте, господин
клоун, постойте! Посмотрите!» Показывает на полицейского. А я
вдруг - хлоп! - в обморок. «Господин клоун, что с вами?» - Что?
Я подох.
Ольга (входит. За ией коиюх песет бу кет и футляр). Ну, слава
Богу, отделалась. Нужно будет непременно сказать директору: ужас­
но фальшивый галоп у лошади, все сбивается на левую ногу. Просто
надоедает. Посмотри, Энрико, какие подарки. Правда, мило?
Энрико не глядя насвистывает, оканчивая костюм. Эмма ему
помогает.
Отчего же ты не хочешь поглядеть? Фи, как это нехорошо, Энрико!
Эмма. Покажите-ка мне, Ольга. Нет, право, недурно. Шесть
рубинов и брильянтики. Посмотри же, Энрико.
522


Пьеса
Энрико. Я в этом ничего не понимаю. Ну да, браслет как брас­
лет. Это тот помещик подарил?
Ольга. Конечно, он. Кому же еще?
Энрико (сухо) . Ты хочешь, чтобы я поздравил тебя? Поздрав­
ляю!
Ольга. Ну вот, что опять за глуп ости. Человек, который по­
хож на таракана". а ты даже к нему ревнуешь. Стыдно тебе!
Ремб о. Дети мои, не ссорьтесь. Успеете нассориться, когда бу-
дете мужем и женой.
Энрико. Неизвестно еще, будем ли.
Ремб о. Сын мой, ты глуп.
Ольга. Нет, милый Энрико, ты подумай только. Я , конечно,
могла бы отказаться. Но зачем обижать человека без причины. Ведь
он мне подарил это не как женщине, а как артистке.
Энрико. Неправда. Он постоянно трется в уборной и за кули­
сами и щиплет фигуранток из кордебалета. Когда он говорит с то­
бой, у него гадкие глаза. И потом: какую чепуху он говорил тебе о
твоих ножках и еще о чем-то! Противно было слушать ". Merci, мама.
(Отходит, 1ю, вдруг вериувшись, целует с особой ие:жиостыо руку у
матери.) Merci, милая мама". А ты слушала и улыбалась. Ты! Моя
невеста!
Ремб о. Энрико, ты глуп. И ты сам хорошо знаешь, что артис­
ткам нельзя отказываться от подарков. Поди спроси хоть у дирек­
тора.
Ольга (в стороие) . Энрико, поди сюда. Поди, я тебе скажу два
сл ова. (Тяиет рукой.) Иди же!
Энрико. Ну! В чем дело?
Рембо. Сейчас они поцелуются, и конец. И прекрасно.
Ольга (обиимает его за шею. Тих о) . Милый мой Энрико, ког­
да я думаю о твоей любви, мне всегда бывает так хорошо, так теп­
ло! Я ночью проснусь, вспомню о тебе и засмеюсь от радости.
Энрико (целует ее). Извини меня.
Ольга. Слушай. Я назначила день нашей свадьбы через ме­
сяц. Хочешь через две недели?
Энрико. Ольга! Прелесть моя!
Ольга. Мне стыдно признаваться, но у меня нет больше тер­
пения ждать. Если бы можно было через неделю!
Рембо. Не шепчитесь так громко, дети. Я все слышу.
Энрико. Мыстобойбудем так счастливы!
523


А. И. Куприн
Ольга. Так счастливы! Так счастливы! Дорогой мой, я пьянею
от любви ... Мы оба с тобой такие молодые, сильные, красивые.
Слушай, ты давно меня просил ... Хочешь - приди сегодня ко мне.
Ты проводишь меня домой и останешься у меня. И мы всю ночь
будем говорить о нашей любви. О нашей любви...
Энрико. А ты хочешь этого?
Ольга. А ты?
Энрико. А ты?
Ольга. Хорошо. Поцелуй меня еще раз.
Рембо. Друзья мои, не довольно ли? На какой лошади ты се­
годня работаешь?
Эмма. Да. На какой?
Энрико (весело). Право, не знаю. Не все ли равно? Кажется,
Альказар.
Ольга (пьико). Ну что, разве я не правду говорила, что мы
имеем право нарушить контракт? И я вот еще раз говорю, отец,
что это не директор, а какой-то барышник, цыган. Альказара надо
бьшо уж давно продать татарам... Он бьет задом и кусается. (Кри­
чит в дверь.) Конюх, конюх!
Энрико. Перестань, Ольга. Это смешно.
Рембо. Да.
К оню х. Что прикажете, барышня?
Ольга. Подите взгляните в расписание. На ком работает
monsieur Энрико?
К оню х. Я знаю, барышня. Я сам седлал. На Альказаре.
Эмма. На Альказаре!
Ольга. Опять эта лошадь!
Рембо (спокойио) . Эмма, я тебе сто раз говорил, чтобы ты ни­
когда не смела так глупо кричать . Советую то же самое и тебе, Оль­
га. (Котоху .) Можешь идти.
Энрико(смеясь). Ольга, душа моя. Кричи сколько хочешь, но,
ради бога, не волнуйся за меня. Великолепный жеребец - сильный
и красивый . По крайней мере, не деревянная лошадь.
Ольга. Прошлый раз он закинулся.
Энрико. Пустяки. В Киеве у Готфруа было хуже. Помнишь,
отец, эту серую кобьшу... (Щелкает пальцами.) Как ее? .. Английс­
кое имя...
Рембо. Дэзи .
Энрико. Да, Дэзи. Ужасно капризная бьша тварь . Я тогда ра­
ботал жокея и делал на нее прыжки . Сначала в мешке, а потом с
524


Пьеса
кипящим самоваром . И как-то нечаянно уронил на лошадь само­
вар и облил кипятком... А она сразу через барьер и на публику...
Сумасшедшая. Страшный бьш переполох.
Рембо. Сын мой, не хвастайся удачей. Этого не следует делать.
Директор (в дверях) . Энрико, на манеж. Поздравляю,
mademoiselle Ольга.
Энрико. All right!* Отец, передай рейтпеч.
Рембо. Allez!** (Бросает ему хл ыст.)
Энрико (л овит). Норр!*** (Подходит к Ольге .) Ольга! Пре­
красная моя Ольга! Ты не шутила надо мной? Не смеялась?
Ольга. О, милый, конечно, нет. Я так тебя люблю, так люблю!
За сценой вальс.
Энрико. Теперь я совсем спокоен . Мы будем с тобой цело­
ваться целую ночь. Да?
Ольга. Да, милый, да, да... Ты проводишь меня из цирка.
Директор (в дверях). Энрико, allez! ****
Энрико бежит к двери.
Эмма (виезапио) . Энрико, постой на одну секунду.
Он возвращается. Мать крестит и целует его.
Энрико (добр одушио). Ну, что за нежности, мама.
Ольга. Энрико, а со мной. (Целует его, а потом его руку .) Про­
щай.
Энрико убегает, за сценой вальс. Пауза.
Посмотрите, мама, какой хорошенький браслет. Не правда ли?
(Надевает бр аслет .) Но я его не буду носить. Я велю сделать из
него для Энрико кольцо или брелок к часам. Рубин - это наша
любовь, а брильянты - наше счастье.
*Отлично ! (аигл .)
** Здесь : держи! (фраиц.)
*** Гоп ! (фра11ц.)
**** Здесь : выходи! (фраиц.)
525


А. И. Куприн
Эмма. Дурочка.
Ольга. Ах, мама, мне так весело сегодня. Мне ужасно весело! Я
хочу танцевать. (Кружится по убориой в такт вшzьсу.) Я хочу танце­
вать, хочу петь, хочу плакать от нежности. (Остаиавливается .)
Пауза.
Нет." мне что-то не хочется танцевать. Я устала. Отец, почему я
устала?
Рембо. Устала, и все тут.
Ольга. Отец, я пойду переоденусь, а в антракте вернусь, и мы
пойдем вместе. Хорошо? Энрико меня проводит. Да?" Отчего я
вдруг так устала? (Уита.)
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Рембо. Какая милая девочка! Но все-таки я скажу, что женский
ум - это нечто такое, чего мужчина не может себе вообразить .
Смотрите, сколько вы обе наделали глупостей. Энрико смелый и
ловкий мальчик. Это всякий скажет. Шести лет он начал работать
без лонжи. Заметь, у него не бьmо ни одного неудачного падения.
Эмма. А когда он разрезал себе руку?
Рембо. Это бьm пустяк. Так, царапина. Но я вот что хочу ска­
зать. Конечно, Альказар - скверная лошадь, но зачем же об этом
говорить мальчику перед выходом? Я уверен, что Альказар ему
ничего не сделает, - лошади уважают людей смелых, - но зачем
же волновать мальчика, когда он идет на манеж?
Эмма. Не сердись.
Рембо. Нет, нет, я не сержусь. Я вовсе не сержусь. Во-вторых:
девочка вдруг говорит ему «прощай». Прощаются только перед
смертью.
Эмма. Я ведь не виновата, что ты не в духе.
Рембо(жоиглируя двумя шарами) . Повторяю же что, я не сер­
жусь. Ну, затем, в-третьих: мальчик идет на манеж, ты его возвра­
щаешь, чтобы перекрестить. Конечно, это прекрасно и трогатель­
но. Но ведь ты раньше этого не делала? И, кроме того, есть такая
примета: если воротить человека, идущего на дело, то это верный
признак неудачи.
Эмма. Суеверие.
526


Пьеса
Рембо. Да, конечно, суеверие. Однако джепатура, которую
ты носишь, - тоже суеверие. Ну, чем поможет тебе эта коралловая
ручка?
Эмма. Позволь, я тебя застегну. (Пом огает ему одеться.)
Рембо. Merci ". Ты говоришь: суеверие, суеверие, однако ты
помнишь, как несчастный Бенедепи сказал утром: «Я не вернусь».
Эмма. Да.
Рембо. И сорвался с турника ". А впрочем, довольно, стару­
ха" . Не нужно печальных мыслей. Ты знаешь, что я еще придумал
для своего выхода? Понимаешь: выбегаю с дудочкой на манеж и
кричу: «Я плисол, я плисол, я ПЛИСОЛ»" .
Музыка перестает. Оба настораживаются, слышны аплодисменты .
Эмм а. Ах!" Что это?
Ремб о. Ничего не случилось. Энрико сидит теперь на Алька­
заре боком и улыбается дамам . Ты знаешь, кого мне напоминает
наш мальчик? Покойного Блондена.
Эмма. Я то же самое хотела сказать.
Рембо. Правда. Как часто мы с тобой говорим одни и те же
слова. Кстати, мы говорили о приметах. Ты знаешь, есть такая смеш­
ная примета: если два человека в одно и то же время сказали одно и
то же слово, то нужно взяться за мизинцы и что-нибудь задумать -
непременно исполнится.
Эмма (протягивая руку) . Ну!
Рембо(смеется). Что ты задумала?
Эмма. А ты что?
Рембо. Нет, ты скажи первая.
Эмма. О мальчике?
Рембо (смеется) . Конечно, о мальчике.
За сценой оркестр играет польку.
Ты напрасно за него беспокоишься. Он сильный и ловкий и, яду­
маю, удачливый.
Эмма (робко). Отчего ты тогда не хотел отдать его в училище?
Рембо. Я думаю, что бьшо бы совсем напрасно. Кровь всегда
должна сказаться". (Задумчиво .) Я плисол, я плисол ". Ты посчи­
тай: у тебя прадед, дед, отец, все цирковые, у меня тоже. Стало быть,
527


А. И . Куприн
по четыре поколения. Это также верно, как-то, что у предков-пья­
ниц - потомки-пьяницы.
Эмма. Послушай! Я наконец вспомнила.
Рембо. Твой сон?
Эмма. Да. Это бьшо так страшно. Мне снилось, что откуда-то
к нам пришли люди, очень много людей, и они что-то несли на ру­
ках и прятали от меня . Они закрывались от меня.
Рембо. Что несли?
Эмма. Не знаю. Не могу вспомнить.
Рембо. Ты правда не знаешь?
Эмма. Нет, я не знаю, не знаю... Не спрашивай меня...
Рембо (свистит в такт мотиву). Да, и мне самому сегодня
тяжело с утра. Хорошо будет, когда они женятся. Оба они такие
славные.
Эмма. Она милая.
Пауза. Музыка перестает играть. Оба вздрагивают. За сценой
аплодисменты.
Рембо (кричит) . Конюх !
Входит конюх.
Скажи моему сторожу, чтобы вывел из клетки собак. И пожалуй­
ста, чтобы Бишку никто не смел трогать.
Конюх уходит.
Вот видишь ли, Эмма, почему я так уверен в сыне. Смотри, он оди­
наково ловок на турнике, и в воздушной работе, и на канате. А
если будет нужно, из него выйдет прекрасный клоун.
За сценой музыка играет галоп.
Нет, все-таки Ольга бьша права. Альказара следовало бы застре­
лить . Лошадь старая и капризная. Знаешь что? Пойдем сегодня все
вчетвером ужинать. Покутим немного, мне так радостно глядеть
на их любовь.
Эмма. Смотри, не сглазь.
528


Пьеса
Рембо (смеется). Ничего, -у меня глаза серые. Однако я буду
одеваться. Дай мне, Эмма, пальто и все другое.
Эмма подает ему длинное, до пят пальто , смятую шапку,
чемодан и пр. Он одевается .
Эмма. Сегодня утром за кофе я разбила чашку ...
Рембо. Я тебе куплю новую, еще лучше. И ты к ней так же
привыкнешь, как к старой.
Эмма. Можно ко всему привыкнуть... Отчего Ольга вдруг ста­
ла такая печальная?
Рембо. Не знаю. Просто устала. Пауза.
Эмма. Понимаешь, они кого-то принесли... Это я про свой сон...
Я в тревоге кинулась к ним... но они отталкивали меня и все смея­
лись, так тихо смеялись... и закрывали от меня то, что они несли.
Рембо. Что они несли?
Эмма. Не знаю, я не знаю.
Рембо (гиевио) . Эмма, я тебе приказываю замолчать . Слы­
шишь - замолчи. Я не хочу этого... Я сейчас пойду готовиться к
выходу. Собери вещи . И подождите меня после моего номера. Мне
нужно будет сказать несколько ...
Музыка резко обрывается . Тишина. Потом крики ужаса и шум
беготни по коридору.
Эмма (кидаясь к двери). Что случилось? Что такое случилось?!
Это он, он!
Ремб о (хватает ее заруку) . Не смей! Я тебе говорю, не смей...
Оставайся здесь!
Эмма. Пусти меня . Это Энрико ... Он упал... Пусти меня... Мой
�
'
СОН, МОИ СОН•••
Рембо. Я прошу тебя ... Ты его только напугаешь ...
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Входит большая толпа. Зрители, молодые люди в учебных
формах, артисты, в униформе пол и ц ейский, директор,
потом до кто р. Вносят на чьей-то шубе разбившегося Э н р и к о.
Он неподвижен.
529


А. И. Куприн
Голоса. Осторожнее, осторожнее в дверях ... Госnоди, какой
ужас. Как она его копытом! Заходите вперед. Тише около дверей...
так, так ... Опускайте на пол. Тихонько. Осторожно. Ах, бедняга,
бедняга!
Эмма. Энрико! Мой Энрико! .. (Наклоняется к сыну и стонет.
Рембо около иее. )
Голо с а. Пошлите за доктором. Здесь должен быть цирковый
доктор. Я видел, как он ударился спиною о барьер. Ужас! Наверно,
перелом позвоночника ... Господа, наверно, в цирке есть же какой­
нибудь доктор... Нет, это настоящее безобразие - выпускать та­
ких лошадей... Это безобразие!
Директор (артисту). Идите, анонсируйте, что ничего опас­
ного нет... Обморок .
О к о лоточный. Господа, прошу посторонних разойтись .
Прошу вас, очистите уборную. Господин студент, будьте добры...
Что-с? Извольте удалиться... Господа, ну что вам здесь нужно?..
Вам что-с?
Докто р. Я врач . Состою врачом при цирке.
Директор. Это наш доктор. Доктор, пожалуйте сюда.
Околоточный. Ах, виноват. Пожалуйста ... Проходите...
Такой несчастный случай ... Господа, я вам сто раз говорю: очисти­
те уборную. Осадите!
Голо с а. Не имеете права ... Сам кричишь .
Околоточный. Михальчук, заметь этого ! .. Последний раз,
прошу честью, господа... Пожалуйте... пожалуйте...
Постепенно уборная пустеет. Публика с ропотом удаляется,
теснимая околоточным. На сцене остаются: Рембо, Эмма, Энрико,
директор, два-три артиста, доктор и околоточный.
Эмма. Доктор! Ведь он жив? Скажите скорее ... Ах, ведь это
мой сын ...
Рембо . Тише, Эмма.
Докто р. Тише, мадам. Не волнуйтесь заранее. Положение
опасное, но он жив . Нет ли воды? А еще лучше нашатырного спир­
ту или одеколону? Не отчаивайтесь, мадам.
Рембо . Вот одеколон ... вода, доктор. (Подает .)
Докто р. Спасибо... Я боюсь, что не все кости в порядке... Сей­
час посмотрим... Очень глубокий обморок.
530


Пьеса
Энрико стонет.
Эмма. О Боже мой, Боже мой! Энрико ! Ой, ой, ой, ой ...
Докто р.Ненадо, ненадо так...
Рембо. Эмма!
Эмма продолжает стонать.
Директор (подходя к двери, кр ичит в иее). Господин капель­
мейстер! Давайте! .. Ах, это вы, mademoiselle Ольга! Какое несчастье!
Музыка играет вальс. Рембо снимает пальто, остается в клоунском
костюме и в шляпе.
Ольга. Ах! Энрико ! Он умер!
Эмма. Мальчик мой! Мальчик мой!
Рембо(берет Ольгу заруку) . Ольга ... будь тверда. Он только в
обмороке.
Ольга. Хорошо, отец. Я буду тверда. Милая мама, он жив". Я
вам говорю, он жив."
До кт о р. Еще попрошу: нет ли какой-нибудь мягкой чистой
тряпочки? И пошлите кого-нибудь в аптеку за бинтом. Спросите:
хирургический бинт, ваты, марли.
Рембо (обращается к товарищу-артисту). Антоний, друг, схо­
дите поскорее в аптеку. Вот здесь деньги, около зеркала.
Ольга подает тряпку.
Докто р. Хорошо . Рвите ее на длинные полосы, пошире ... вот
так .
Энрико стонет.
Теперь помогите мне.
Эмма. Мой мальчик! (Склоияется к иему.)
Докто р (иетерпеливо). Да вы же сами ему делаете больно".
Ради Бога" . кто-нибудь ". возьмите ее ". дайте ей воды... Она меша­
ет мне.
Рембо и другой артист отводят Эмму на сторону. Она тихо плачет.
531


А. И. Куприн
Вот так ... так." Теперь, барышня, помогите мне его повернуть на
бок. Я посмотрю позвоночник. Держите руку.
Д и ректо р. Рембо, подите ко мне на минутку.
Рембо. Сейчас. (Подходит .) В чем дело? .. Поскорее.
Директор. Рембо, ваш выход. Прошу вас идти на манеж.
Рембо . На манеж? Да что вы говорите!
Директор. Полно, Рембо. Будьте же мужчиной. Будьте доб­
рым товарищем.
Рембо. Вы с ума сошли. Оставьте меня. Поглядите на этих двух
женщин . Из чего у вас сдел ано сердце?
Д и ректо р. Вы по контракту не имеете права отказываться...
Я возьму неустойку...
Рембо . Берите, что хотите. Отказываюсь. К черту вас вместе с
вашим контрактом. Уйдите отсюда! Ну! Слышите? Сейчас уйдите!
Э н р и к о (очень гр омко) . Ольга! (Вздрагивает и вытягивается.)
Ольга. Любовь моя!
Эмма (вырываясь) . Пустите меня ! Энрико!
Директор (удерживая Рембо за руку). Рембо, послушайте.
Рембо. Уйдите.
Директор. Ваш номер последний в отделени
и
. Кроме вас, ник­
то еще не одет. Понимаете ли вы меня? Сейчас публика начнет расхо­
диться. Понимаете ли вы, что это значит? Они потребуют назад день­
ги ... дурное впечатление... завтра газеты подхватят. Идите, Рембо!
Рембо . У меня ведь сын умирает. Ах! Пустите мою руку. Пус­
тите меня!
Директор. Рембо, я требую этого не от своего имени, а от
всех товарищей . Вы давно служите. Вы знаете, что, если публика
разойдется - будет скандал на весь город. А это значит - конец,
зарез для цирка. Нас перестанут посещать.
Рембо. Лжете! Неправда! Скажите им, что на манеже каждый
вечер разбиваются люди до смерти, и они толпой к вам повалят...
Увеличьте цены в десять раз, все равно билеты будут разбираться
за неделю.
Артист (в дверях). Рембо, ради Бога, идите, кроме вас, нико­
го нет. Публика расходится.
Директор. Видите? Из-за вашего упрямства погибнет дело.
Теперь середина сезона. Вы сделаете своих товарищей нищими .
Поймите это .
Другой артист (стоя около Э.м
м
ы) . Рембо, директор прав .
Тебе надо идти на манеж .
532


Пьеса
Рембо (ему горько) . Адвен, ты мой старый товарищ... Скажи
честно, нет, только честно: ты бы пошел, если бы здесь лежал не
мой бедный мальчик, а твоя Алиса?
Другой артист. Клянусь Богом, я бы пошел.
Рембо. И ты лжешь! О боже мой! Дорогой доктор! (Подбега­
ет .) Дорогой доктор! Скажите ... Скажите им что�нибудь! Вы поду­
майте только. Вот лежит мой Энрико, мой единственный мальчик .
Вот он, разбитый, может быть, умирающий ... А я должен идти, ку­
выркаться в опилках, разбивать себе нос о барьер ...
Доктор. В самом деле, неужели его нельзя никем заменить?
Правда, помощи от него никакой ...
Артист (в дверях). Да скорее же, Рембо! Allez!
Другой артист. Рембо, будь же товарищем. Allez!
Директор. Ну вот, теперь вы видите, Рембо? Идите же. Allez!
Рембо. О, дьяволы! Хорошо. Я иду. (Срыдаиием.) Я плисол! ..
Я плисол! .. (Кидается к сьту.) Энрико, обожаемый мой мальчик!
Доктор, спасите мне его . Вот я стал на колени . Дайте мне поцело­
вать вашу руку. Не хотите? Ну, извините, извините меня ... Спасите
его ради матери ... Я всю жизнь ...
Артист (в дверях). Рембо!
Рембо. Ах!.. Иду! (Пробегая мимо директора, швыряет ему в
лицо шляпу.) Зверь! (За кулисами гр омко .) Я плисол ... Я плисол!
Директор уходит за ним, подняв сначала шляпу. Пауза. Музыка
перестает.
Докто р (встает, 11ерв110 вытирает лицо платком) . Так я ... пой-
ду" .
Эмма. Доктор! Ах! (Падает иа труп сыиа. )
Ольга. Куда вы? Куда вы?
О к о лоточный (смотрит 11а доктора. Тот медлетю опуска­
ет голову. Тих о). Пойдемте. Надо подписать протокол.
Ольга (обияв мать, плачет) . Мама! Мама! Мама! Мама!
За сценой взрыв аплодисментов и хохот.
Занавес
<1897>
35-3 166


ПРИМЕЧАНИЯ


Собор Покрова Пр есвятой Богор одицы
в Наровчате.


ПРИМ Е Ч АНИЯ
П ОВЕС ТИ
Поединок (Стр. 7). - В сб. т-ва «Знание» 1905 г., кн. 6, с посвя­
щением Максиму Горькому «с чувством истинной дружбы и глу­
бокого уважения». Автор признавался, что Горьким навеяно все
«смелое и буйное» в повести. Тем не менее в последующих издани­
ях посвящение бьшо снято. В значительной степени повесть авто­
биографична. Ее проблематика бьша созвучной времени и вско­
лыхнула армию и страну.
Повесть «Поединок» - одна из самых правдивых и волную­
щих книг русской литературы начала века. «Поединок» принес
Куприну всероссийскую славу. Первый его тираж - двадцать ты­
сяч экземпляров - разошелся за месяц. Срочно потребовались пе­
реиздания. Переведенный еще в рукописи на немецкий, французс­
кий, а затем - на польский, шведский, итальянский языки, «По­
единою> уже в 1905 году стал известен и европейскому читателю.
Стр. 10. Знаем мы, как вы плохо в шашки играете! - Неточная
цитата из поэмы Н. В. Гоголя «Мертвые души» (Гл. четвертая, сло­
ва Ноздрева)
Стр . 10.
. ..сказал генерал Дохтуров ... - Дохтуров Д. С.
(1756-1 816), генерал от инфантерии, герой Отечественной вой­
ны 1812 г.
Стр. 11. Та к Др агомиров сделал рупор ... -Драгомиров М. И.
(1830-1905), генерал от инфантерии. С 1889 г. командующий
войсками Киевского военного округа. В состав округа входил рас­
квартированный в г. Проскурове Подольской губернии 46-й пехот­
ный полк, в котором служил подпоручик Куприн.
537


А. И. Куприн
Стр . 12. ...какой-нибудь шпак... - Шпак (жаргон) - штатс­
кий человек.
Стр. 16. субалтери-офицер - В русской армии со второй поло­
вины 18 в. так назывались младшие офицеры в ротах (эскадронах,
батареях, командах) .
Стр. 17. Поль де Ко ков читаете? - Шарль Поль де Кок (1794-
-
1871) - франц. писатель. Его имя ассоциируется с литературой
фривольного содержания.
Стр . 20. ...у императора Вильгельма.
.. - Вильгельм 11 Гоген­
цоллерн (1859-1941) - германский император и прусский ко­
роль в 1888-1918.
Стр . 23. ".во рву какого-нибудь косого капонира... - Капонир
(франц. caponniere) - фортикационное сооружение для ведения
огня с флангов. Имеет вид траншеи, в которую помещаются ору­
дия, пулеметы.
Стр. 28. . .. «Психология» Вуидта, «Физиология» Лыоиса, «Само­
деятельиость» См айльса ... - Вундт В. (1 832-1920) - немецкий
психолог, философ, языковед. Среди русских переводов его трудов -
«Очерки ПСИХОЛОГИИ» м., 1912; «Введение в ПСИХОЛОГИЮ» м., 1912.
Льюис Д. Г. (1817-1878) - англ. журналист, философ и литера­
турный критик; его книги: «Сердце и мозг» (2 изд.) СПб, 1875; «Воп­
росы о жизни и духе». Т. 1-2. СПб, 1875-76; «Изучение психоло­
гии, ее предмет, область и метод» М., 1880 и др. Смайльс С. (1812-
1904) - английский литератор, журналист, врач по образованию.
Писал книги назидательного характера. Одна из них - «Самодея­
тельность» СПб., 1866.
Стр. 33. Це нтавр - Центавры (кентавры) - у древних греков
мифические существ а-полулюди, полукони, живущие в лесах или
в горах, спутники Диониса.
Стр. 35. Пр авописание по Гр оту - Грот Я. К. (1812-1893) -
русский филолог, академик Петербургской АН. Установленные им
нормы правописания сохранялись, с небольшими изменениями, до
реформы орфографии русского языка 1918 г.
Стр . 38 . . ..сейчас :же после разрешеиия поединков . . . - Поедин­
ки (дуэли) были запрещены в России при Петре 1 в 1701 г. В 1715 г.
для армии был издан «Патент о поединках и начинании ссор»,
каравший дуэлянтов казнью. Екатерина 11 своим Манифестом «0
поединках» 1787 г., подтверждая запрет поединков, назначала дуэ­
лянтам иную меру наказания - разжалование в рядовые и заклю­
чение в крепость . Манифест Екатерины 11 вошел в Свод законов
538


Примечания
1832 г. 13 мая 1894 г. военным ведомством вводятся «Правила о
разбирательстве ссор, случающихся в офицерской среде». Правила
подчеркивали обязательность дуэли для офицеров, если Суд обще­
ства офицеров (эти Суды бьши созданы в полках в 1863 г.) сочтет
дуэль необходимой . Отказ от дуэли бьш равнозначен увольнению
из армии. Утвержденное Александром 111 разрешение дуэлей про­
тиворечило Уставу о предупреждении и пресечении преступлений,
запрещавшему дуэли. Тем не менее противоречие в законодатель­
стве не бьшо устранено.
Стр. 46. ...каноны и ум w�ительиые акафисты ... - Каноны -
возведенные христианской церковью в закон правила организации
церкви, принятия догматов в сфере культа. Акафисты - хвалеб­
ные церковные песнопения в честь Иисуса Христа, Богоматери,
святых, исполняемые стоя.
Стр. 49. ".старого и свирепого меделяиского пса. - Меделянс­
кая собака - сильная, приземистая, для охоты на крупного зверя.
Стр. 55. «Владеть кш1жалом я умею, /Я близ Ка вказа рожде1ш!!!» -
Не совсем точно переданы слова Заремы из поэмы А. С. Пушкина «Бах­
чисарайский фонтан»: « ... кинжалом я владею, / Я близ Кавказа
рождена» .
Стр. 56. ".винтом, штосом и ландскнехтом" . - Винт, штосс,
ландскнехт - названия азартных карточных игр.
Стр. 57. ".подтягивали феидриков" . - Фендрик - низший во­
енный чин 14 класса по Табелю о рангах.
Стр. 57. ".читали «Инвалид» ". - Инвалид - (фр.) - отслу­
живший, заслуженный воин; негодный к службе по ранению, по воз­
расту. «Русский инвалид» - военная общественно-политическая и
литературная газета, издававшаяся с 1813 по 1917 гг. (Петербург,
Петроград). Основана в январе 1813 г. надворным советником
П. П. Пезаровиусом для оказания материальной и моральной под­
держки инвалидам Отечественной войны 1812 г" сиротам и вдо­
вам солдат. С 1816 г. газета стала называться «Русский инвалид,
или Военные ведомости». В феврале 1822 г. газете разрешено печа­
тать приказы и распоряжения по военному ведомству (назначения,
перемещения, награждения и др.). С 1862 г. (с No 20) - официаль­
ный орган Военного министерства.
Стр. 57....боевой генерал, известиый в мировой воетюй литера­
тур е своими записками о войие карл истов и о фр аико-прусской кам­
пании 1870 года ... - Карлистские войны - династические войны
между двумя ветвями Бурбонов в 1833-1940 гг. и в 1872-1876 гг"
539


А. И. Куприн
в сущности гражданские войны. Получили название по имени дон
Карлоса Старшего (1788-1 855), младшего брата испанского ко­
роля Фердинанда VIII. После смерти короля (1833) дон Карлос,
претендуя на престол, начал гражданскую войну против регентши
Марии Кристины (дочери Фердинанда VIII). Потерпев поражение
в 1839 г" бежал во Францию. Поражением карлистов закончилась
и новая война, развязанная ими в 1872 г. с целью посадить на пре­
стол дон Карлоса Младшего (1848-1909). Итогом карлистских
войн бьmо усиление испанской буржуазии и ослабление монархи­
ческой власти. Франко-прусская кампания 1870 года - Франко­
прусская война 1870-1 871, т. е. война Франции с Пруссией, Бава­
рией, Саксонией и др. германскими гос-вами. 19июля 1870 г. Фран­
ция объявила войну Пруссии, а 2 сентября 1870 г. французская ар­
мия капитулировала, ее главнокомандующий император Наполе­
он 111 сдался в плен. Во Франции произошла революция, вследствие
чего Вторая империя пала, страна бьmа провозглашена республи­
кой (4 сентября 1870 г.). Однако немецкие войска продолжали бое­
вые наступательные действия. В конце концов 10 мая 1871 г. бьm
заключен Франкфуртский мир. Франция потеряла значительную
часть Лотарингии и почти весь Эльзас. Политически Франция ут­
ратила первенствующее положение на европейском континенте.
Появилась Германская империя.
Стр. 73 . ...подпоручик Ромашов - наш, пеизенский!" Из Наров­
чата!.. Земляк!. - Эпизод, подтверждающий автобиографический
характер повести. Куприн тоже родом из Наровчата Пензенской
губ . (ныне Наровчат - село.)
Стр. 76.... сочиияема.я Ромашовым повесть, под заглавием «По с­
ледний роковой дебют» - Еще юнкером Третьего Александровско­
го училища (г. Москва) Куприн написал и опубликовал рассказ
«Последний дебют» в московском журнале «Русский сатирический
листою> (1889 г" No 48, 3 декабря).
Стр. 79. увертюр ы из «Жизии за царя» - «Жизнь за царя» -
опера М. И. Глинки (1804-1857). В СССР ставилась под названи­
ем «Иван Сусанин».
Стр. 87. Ты слыхал пр о Мольтке?" . фельдмаршала ".и стратега
Мольтке ? - Мольтке (Старший) Х. К. (1800-1 891) - граф, гер­
манский генерал-фельдмаршал, военный теоретик, приверженец
идеи молниеносной войны (блицкрига).
540


Примечания
Стр. 88. Мар тыи Задека ие ска:J/Сет. - под вымышленным име­
нем Мартына Задеки скрывался анонимный составитель астроло­
гических таблиц, предсказаний. Читаем у Пушкина в «Евгении Оне­
гине»: «То бьш, друзья, Мартын Задека» (гл . 5). И примечание по­
эта (No 33): «Гадательные книги издаются у нас под фирмою Мар­
тына Задеки, почтенного человека, не писавшего никогда гадатель­
ных КНИГ" .»
Стр. 95. Пех отиый офицер в роли Иосифа Пр екрасиого! - Со­
гласно Библии, Иосиф - сын патриарха Иакова и Рахили. Из-за
злобы и зависти братьев он бьш продан в рабство в Египет, где жил
в доме Потифара, царедворца фараонов. Жена Потифара безус­
пешно пыталась соблазнить Иосифа, который бьш «красив станом
и красив лицом» (Быт. 39 : 6)
Стр. 98. ...я тебе займу кр ас11е11ькую - красненькая (жарг.) -
десять рублей.
Стр. 103.... строили всякие ложемеиты -Ложемент (франц.) ­
неглубокий (до одного метра) окоп для стрельбы с колена или лежа.
Стр. 103. ...построил какой-то там люнет чи барбет! - Люнет
(франц.) - оборонительное сооружение (укрепление), состоящее
из фронтальных и боковых валов (фасов), прикрывающих фланги,
с тьша открытое.
Барбет (франц.) - насьmная площадка за бруствером для ору­
дий и пулеметов.
Crp. 103. Солдат одии отвечал «Верую» на смотру, так он так и
сказал, вместо «при По итийстем Пилате»". - «Верую» - начальное
слово «Символа верЪD> - краткого изложениядогматов христианства.
Слова «при Понтийстем Пилате» (церк .-слав.) - императора в Иудее
в 26-36 гг.; утвердил приговор о распяти
и
Иисуса Христа.
Crp. 105 .... а у uac бьиzи и Севастополь, и итальяиский поход ... -
Севастополь - имеется в виду героическая 349-дневная оборона
Севастополя 1854-
-
1955 гг. Итальянский поход - итальянский
поход А.В. Суворова в 1799 г. Русско-австрийская армия под ко­
мандованием Суворова воевала против французских войск в Се­
верной Италии (в контексте войны Франции со 2-й коалицией ев­
ропейских держав (Англия, Австрия, Россия, Турция, Неаполь
1798-1 802 гг.) . Армия Суворова, разгромив французов, положила
конец господству Франции в этом районе.
Стр. 11О••"uаводили виитовки в цель на приборе Ли вчака. -Лив­
чак И. Н. (1839-1914) - русский изобретатель в области военного
541


А. И. Куприн
дела, полиграфии, транспорта. В частности, изобрел оптический
прибор диаскоп (вид перископа).
Стр. 111....североамерик.аиск.ая войиа wzи то:же вот освобо:жде­
ние Ит алии, а пр и Наполеоне - гверwzьясы ... и еще шуаиы во вр емя
революции ... - Североамериканская война - война за независи­
мость в Северной Америке 1775-1783 гг. В сущности это бьша пер­
вая буржуазная революция на американском континенте, одновре­
менно - национально-освободительное, национально-объедини­
тельное и антифеодальное движение. 13 колоний Англии разорва­
ли отношения с метрополией. Между англичанами и колонистами
начались военные действия 19 апреля 1775 г. 4 июля 1776 г. 2-й Кон­
тинентальный конгресс в Филадельфии принял «Декларацию неза­
висимости», составленную Т. Джефферсоном. В ней провозглаша­
лось образование независимого гос-ва - США Из разрозненных
партизанских отрядов была создана армия по главе с Дж. Вашинг­
тоном. В первые годы войны англичане одержали несколько по­
бед, заняли Нью-Йорк (1776) и Филадельфию (1777). Перелом в
войне начался под Саратогой, где 17 октября 1777 г. англичане по­
терпели крупное поражение. Россия в этой войне заняла благоже­
лательную позицию в отl{ошении США, возглавив «Лигу нейт­
ральных». В 1783 г. Англия признала независимость США (Вер­
сальский мирный договор 1783 г.).
Освобождение Италии - это национально-освободительное
движение в Италии за ликвидацию территориально-политической
раздробленности страны и создание единого итальянского гос-ва.
В этом движении особенно выделяются две вехи: Революция 1848-
1849 гг. и Итальянская революция 1859-1860 гг. Во время Револю­
ци
и
1848-1 849 впервые борьба за единство Итали
и
велась в общена­
циональном масштабе. Видным деятелем Революции 1848-1 849 гг.
бьш народный герой Италии Дж. Гарибальди (1807-1882). Если
Революция 1848-1949 была задушена интервентами (Франция,
Австрия, Испания), то в ходе Итальянской революции 1859-
1860 бьша объединена почти вся Италия (кроме Рима и Вене­
ции). 17 марта 1861 г. общеитальянский парламент провозгласил
создание Итальянского королевства во главе с Виктором Эмману­
илом 11. Гверильясы. Гверильясами (от исп. guerillf, от guerra -
война) - назывались участники в партизанской войны в Испании,
боровшиеся как с французски�и захватчиками, так и с местными
феодалами (1808-1814 гг.). Шуаны - мятежники, действовавшие
542


Примечания
во время Великой французской революции, Директории и Консуль­
ства на северо-западе Франции в 1792-1803 гг. Основу контррево­
люционного движения вначале составляли крестьяне экономичес­
ки отсталых районов страны, находившиеся под влиянием роялис­
тов и контрреволюционного духовенства. При якобинцах ряды
шуанов пополнились зажиточными крестьянами, а затем мелким
дворянством и отдельными священниками. В 1803 г. движение шу­
анов бьшо подавлено.
Стр. 116. ".за глаза звали полковником Бр емом. - Брем А. Э.
(1829-1884) - немецкий зоолог, путешественник, просветитель.
Широко известна его книга «Жизнь животных», переведенная на
русский язык (СПб" 1990-1902. В 3-х т.).
Стр. 142. <<длярасейского солдата /Пул и, бомбы ничего, /С иими
он запанибрата, /Все безделки для 11его». - Куплет из известной
солдатской песни («Сборник избранных песен для солдатского хо­
рового пения. Собрал и с голоса на ноты положил Егоров. Изд. 3.
СПб., 1908).
Стр. 144.
".шестиадцать ротиых :нселоиеров с разиоцветиыми
флажками иа ружьях" . -Желонер (франц.) - жалонер, линейный.
Стр. 147. ".с кр асными вензелями вальтрап иа видиой серой ло­
шади, и костяиые колечки мартиигала ". - Вензель (пол .) -изоб­
ражение в виде узора переплетенных начальных букву имени и фа­
милии какого-либо лица. Вальтрап (нем .) - покрышка на (или под)
седло или потник, служит украшением коня. Мартингал (франц.) __:
часть конской упряжи, нужная для удержания головы коня в тре­
буемом положении.
Стр. 148. Эх вы, аиики-воииы. -Аника-воин - герой древнерус­
ского народного сказания. В ироническом смысле - драчун, задира.
Стр. 149. ".Сказаио в Писаиии: духа ие угашайте" . - 1 Фес; 1
Сол. 5, 19.
Стр. 149. ".ие зиали «Отче иаш»" . - Молитва Господня (Мф.
6, 9-13; Лк. 11, 2-4).
Стр. 166. . "револьвер См ита и Вессоиа ". -Револьверы систе­
мы Смит-Вессона - стрелковое оружие. В русской армии были
на вооружении до конца 19 в. Бьши заменены револьверами сис­
темы Л. Нагана образца 1895 г.
Стр. 170. Kwia у меия, барии. " - Кила - грыжа, опухоль.
Стр. 177. ".и тихо иасвистывал вальс из «Фауста» ". - «Фауст» ­
опера (1859 г.) франц. композитора Ш. Гуно (1818-1893) на сюжет
одноименной драматической поэмы И. В. Гете.
543


А.И
.
Куприн
Стр. 177. А11ахорет сирийский, дай я тебя лобз11у! - Анахорет
(греч .) - отшельник, пустынник.
Стр. 178 .
...
Люблю в тебе я пр ошлое страда11ье и ю11ость ул етев­
шую мою». - Неточная цитата из стихотворения М. Ю. Лермонто­
ва «Нет, не тебя так пьшко я люблю ...»: Люблю в тебе я проnшое
страданье / И молодость погибшую мою.
Стр. 187....11а мотив церков11ого а11тифо11а. - Антифон (греч. -
звучащий в ответ; противогласие) - церковное песнопение, исполня­
емые поочередно на обоих клиросах. (Клиросы - места в передней
части храма для певцов и чтецов) .
Стр. 190. «Бы-ы-стр ы, как волиы, /Д1 1и-и 11ашей жиз11и ...» -Пес­
ня студентов на слова А. П. Серебрянского (1810--1838). Ее испол­
няют студенты в пьесе Л. Н. Андреева <<дни нашей жизни».
Стр. 190. «В путь узкий ходшие пр искорбиый вси - житие, яко
яр ем, вземшие...» ... поиеслись чистые яс11ые аккорды па11ихиды Иоа11-
на Дам аски11а... -Иоанн Дамаскин (ок. 675-754) - византийский
богослов, философ, поэт. Реформатор византийского литургичес­
кого пения. Приведены сл ова из «Последования панихиды»
(Требник . В 2 частях . Ч. А. М., Изд. Московской Патриархии,
1991. с. 21 1-212).
Стр. 198. . . . п о суровому лицу старого бретера".
-
Бретер
(франц.) - скандалист, задира, заядлый дуэлянт.
Прапорщик армейский (Стр. 219). -«Жизнь и искусство», Киев,
1897, NoNo 113, 116, 121, 123, 126- 128; 25, 28 апреля, 3, 5, 8- 10 мая,
под названием «Кэт», с подзаголовком «Повесть». Под названием
«Барышня» и с тем же подзаголовком в журн . «Север», СПб, 1906,
NoNo 1-7. В ПСС (т. 4) и в Собр. соч. (т. 4) -под названием «Пра­
порщик армейский».
Эта повесть является как бы своеобразным прологом к «По­
единку». Она, как и шедевры Куприна, «вопиет, что в любви нет
армейских и неармейских чувств, что захудалый, провинциальный
поручик здесь также прекрасен, как Наполеон перед своей избран­
ницей», что «Куприн не боится стать на сторону серенького, в сущ­
ности бесцветного, наивного и малоразвитого прапорщика ...», -
отмечал автор «Литературного Олимпа" (М., 191 1, стр. 356). «Он
<<Первый "открьш"» - военный, провинциальный быт... повседнев­
ный быт гарнизона, пребывающего в тихом глухом городке ...», -
вторил ему чуть позже и автор «Одесских новостей» (1914, 3 декаб­
ря, No 9552).
544


Примеча11ия
Crp. 219. Здесь бьи�и: и Эмш1, и «ТреХJШсmишщ и «Оракул Соломо-
11а», и письмовиик Кургаиова, и «Ива11 Выз1сU2U11», и разроз11е1111ые томы
Марл ииского. -Эмин (Емин, Еминовский) Ф. А. (1735-1770) - рус­
ский писатель, переводчик, журналист. В 1763-1 769 гг. вышли
19томов его сочинений и переводов. Популярностью пользовались,
в частности, его «Нравоучительные басни», романы «Похождение
Мирамонда», «Письма Эрнеста и Доравры» и др. «Оракул Соло­
мона» - сб . гаданий 1884 г. Курганов Н. Г. (1726-1 796) - писа­
тель и ученый, автор «Письмовника» - Сборника, включающего
различные сведения по грамматике русского языка, пословицы,
загадки, словарь иностранных слов, краткие замысловатые повес­
ти . С 1769 по 1837 вышло 11 изданий «Письмовника». «Иван Выжи­
гин» - роман Ф. В. Булгарина (1789-1 859); Марлинский -лите­
ратурный псевдоним прозаика, поэта, публициста Бестужева А. А.
(1797-1837), его повести «Испытание», «Аммалат-Бек», «Ревельс­
кий турнир» и др. бьши весьма популярны в 1820-1830-е.
Стр. 222 . . . . еврейская «балагула>> ... - Балагула - экипаж.
Стр. 224. . ..арм ейским бур боиам. .. - Бурбон - властный, неве-
жественный, грубый человек.
Стр. 225. . . . ие то грумом... - Грум (англ.) - слуга, сопровож­
дающий своего господина на козлах или на запятках экипажа.
Стр. 225. . ..011 похож иа того Фальстафа... - Фальстаф - ко­
мический персонаж пьес Шекспира «Генрих IV» и «Виндзорские
насмешницы» - хвастун, пьяница, весельчак.
Стр. 230.... позволяет ли Гермаи Го ппе в своих пр авилах светс-
кого такта... -Герман Гоппе (1836-1885) - издатель журнала
мод и рукоделий «Модный свет» . Выходил в Петербурге с 1868
по 1916 г. Г. Гоппе издавал его с 1868 по 1885 г. С 1886 г. - изд.
А. П. Гоппе, а с 1902 - изд. Г. Гоппе. В журнале печатались статьи
по педагогике, театральные обозрения, советы по хозяйству и са­
лонная беллетристика.
Стр. 230. Ага! Попался иа удочку, сыи Марса! - Ироничное об­
ращение к военному человеку (Марс - бог войны в древнеримс­
кой мифологии).
Crp. 232. . ..берковцы чересчур пот1ые... - Берковец - мера веса ­
равен 10 пудам, или 163,8 кг.
Crp. 233. Читал я ... ка:J1Сеmся ... в "Разведчике "... -«Разведчик»
(Петербург, 1889-1 917) - листок, издававшийся В. А. Березовским
545


А. И. Куприн
и адресовавшийся военным. Выходил нерегулярно. Материалы <<Раз­
ведчика» бьши посвящены исключительно военным вопросам.
Стр . 237. ... как говорит Пр ево ... - Прево Д'Экзиль А. Ф.
(1697-1763) -франц. писатель, автор многих любовных, психо­
логических и авантюрных романов. Огромную известность полу­
чил его роман «История кавалера Де Гриё и Манон Леско» (1731 г.).
На русский язык его книги переводятся с 1783 г.
Стр. 242. «Московские ведомости» - Одна из старейших рос­
сийских газет. М., 1756-1917. Основана Московским университе­
том, сначала выходила 2 раза в неделю, затем 3 раза, с 1859 - ежед­
невно.
Стр. 248. . .. сыграть в ер алаш ... два первых роббера - Ералаш ­
название карточной игры; роббер - партия в карточной игре.
Стр . 250. ... картина во вкусе Шп илыагена - Шпильгаген Ф.
(1829-1 91 1) - немецкий писатель. Его романы («Один в поле не
воин» и др.) бьши популярны в России.
Стр . 251. «Счастье, призрак ли счастья ?.. Не все ли рав110?» -
Начальная строка стихотворения русского поэта С. Я. Надсона
(1862-1 887).
Олеся (Стр. 259). - Газ . «Киевлянин» 1898, NoNo 300, 301, 304,
305, 306, 307, 312, 313, 314, 315, 318; 30, 31 октября; 3-1 7 ноября; с
подзаголовком «Из воспоминаний о ВолынИ>>. Отдельным издани­
ем с исправлениями вышла в «Библиотеке русских и иностранных
писателей», вып. 18 и 19. СПб., изд-во т-ва М. О. Вольф.
В повести «Олеся» у Куприна впервые прозвучала тема боль­
шой любви, столь характерная для последующих произведений
писателя. Однако современники оценили повесть не сразу и отнес­
лись к ней очень по-разному. «"Олеся" - удивительный рассказ о
Полесье - молчаливой стране, затопленной бором; о тайне этого
еще никем не исследованного бора - красавице девушке - "ведь­
ме"; "ведьме" любящей, великодушной ..., - отмечал, к примеру,
критик «Одесских новостей» К. Бархин (1914, 3 декабря, No 9552) . -
Речи "ведьмы" полны такой нежной ласки, такой волнующей тай­
ны, что некоторые страницы производят впечатление музыкально­
го произведения - лесной симфонии». Хвалил Олесю и Максим
Горький. Но немало бьшо и тех, кто находил «повесть по-своему
красивой, но отмеченной всеми приемами начинающего». К после­
дним относился и А. П. Чехов, считавший «Олесю» «юношески­
сентиментальной и романтической вещью» . Сам Куприн любил
546


Примечания
«Олесю», хотя поначалу и соглашался с Антоном Павловичем. По­
этому он даже не включил эту повесть в свой первый большой сбор­
ник «Рассказы» (1903, «Знание»). Но несколько лет спустя на воп­
рос «Какие из своих произведений он считает лучшими?» ответил:
«Их два: "Олеся" и "Река жизни". Здесь жизнь, свежесть, борьба со
старым , отжившим, порывы к новому, лучшему. В этих двух рас­
сказах, больше чем в других моих рассказах, моей душю>.
Стр. 274. Я не уря дник, ... ие акцизиый... - Урядник - уездный
полицейский; акцизный - чиновник, следящий за поступлением в
казну акциза, т. е. косвенного налога на такие товары как вино,
табак, сахар.
Crp. 285....когда читал отчет доктора Шарко об опытах, пр оиз­
веденных им над двум.я пациентками Сш�ьпетриера ... -Шарко Ж. М.
(1825-1893), франц. врач-ученый, один из создателей невропато­
логии, психотерапии. Изучал неврозы, истерию, разработал мето­
ды их лечения. Работал в Парижском госпитале Сальпетриер.
Стр. 285. Мне тотчас :же вспомиилась видеииая миою в Моск­
ве, в Тр етьяко�ской галерее, голова Медузы - работа у:нс ие по­
мию какого худо:нсиика.
-
Речь идет, очевидно, о картине рус­
ского исторического живописца П. А. Сведомского (1849-1904)
«Медуза», ныне хранящейся в фондах Государственной Третья­
ковской галереи.
Стр. 289. ...дьякои запоет «Исайя, ликуй». .. - Слова из право­
славного чина (т. е. порядка, устава) венчания.
Стр. 296. «Это - язва здешиих мест», по выра:жению знамени­
того басиописца. - Не совсем точная цитата из басни И. А. Кры­
лова «Кот и повар». У Крьшова: « ... он язва здешних мест!»
Стр. 298. ...стояли сотский, сельский староста ... - Сотский ­
выборный от сотни дворов для исполнения различных обществен­
ных и административных обязанностей. Сельский староста - из­
бранный глава сельского схода, обладавший судебно-полицейской
властью.
Стр. 305 ....точио ал
л
ея, убранная эльфами для тор:жествеииого
шествия Оберона и Ти тании. -Эльфы - в германской мифологии
духи, олицетворяющие силы природы. Это красивые гномы (ма­
ленькие человечки ростом в дюйм), носящие шапочки из цветков.
В ряде сказаний они имеют своих королей, ведут войны. Оберон -
король эльфов; Титания - королева, его супруга. По мотивам этих
сказаний созданы комедия В. Шекспира «Сон в летнюю ночь», опе-
547


А. И. Куприн
ра немецкого композитора К. М. Вебера «Оберон» и др. произве­
дения мирового искусства.
Стр. 306. . ..кто-то сказш�, что разлука для любви то :J1Ce, что
ветер для огия: мш�еиькую любовь она тушит, а большую раздувает
еще сильией. - Герой повести пересказывает один из афоризмов
французского мыслителя Франсуа де Ларошфуко (1613-1680):
«Разлука ослабляет легкое увлечение, но усиливает большую
страсть, подобно тому как ветер гасит свечу, но раздувает пожар»
(Ф. де Ларошфуко «Максимы») .
Стр . 309. ".Двадцать семь -мое ферш�ьиое число" . -Фераль­
ное число (лат. fe ralis - роковой, гибельный) - загадочное, роко­
вое, имеющее мистический смысл .
РАССКАЗЫ
Дознание (Стр . 333). - Журн . «Русское богатство». СПб, 1894,
No 8, август, под заглавием «Из отдаленного прошлого». В сб .
«Книга рассказов и стихотворений» М., 1902 опубликован под за­
головком «Дознание». В рукописном варианте рассказ назывался
«Экзекуция». Рассказ создан на автобиографической основе. Куп­
рин писал, что по долгу службы ему приходилось производить доз­
нание о случаях побега молодых солдат со службы.
Стр. 333. ".с волыюопределяющимися ". - Вольноопределяю­
щиеся в русской армии 19 - нач. 20 вв. - лица, добровольно
·
по­
ступившие на военную службу после получения среднего или выс­
шего образования и несшие службу на льготных условиях.
Стр. 340. ".приговор полкового суда ". - Полковые суды в рус-
ской армии бьши созданы в 1863 г.
·
Ночлег (Стр. 345). - Газ. «Киев,ское слово», 1895, NoNo 2764,
2765, 22, 23 сентября, с подзаголовком «очерк». Печатался в сб.
«Миниатюры». Без подзаголовка и с небольшими изменениями на­
печатан в сб. «Рассказы».
Стр. 346... . известиым путешествеиииком вр оде Пр :J1Севш�ьско­
го или Елисеева. - Пржевальский Н. М. (1839-1888) - географ,
путешественник, исследователь Центральной Азии. Елисеев А. В.
(1858-1895) - врач и путешественник; изучал Малую Азию и Се­
верную Африку.
548


Лримеча11ия
Последний дебют (стр. 358). Это первое выступление А. Куп­
рина в печати . Рассказ напечатал еженедельный журнал «Русский
сатирический листок», М., 1889, 3 декабря, No 48, за подписью: <<Ал.
К-рин». Прежде чем получить гонорар, автор удостоился «наградьD>
от своего начальства - двое суток карцера, так как юнкерам было
запрещено ВJ>Iступать в печати. Рассказ носит автобиографический
характер. В 1939 г. «Последний дебюТ>> перепечатан журналом «Ли­
тературный современнию> (Ленинград, No 7-8, июль-август) .
Психея (стр. 364) . Газета «Киевлянин», 1892, NoNo 350, 351, 353,
354 от 18, 19, 21 и22 декабря, за подписью: «Януш».
Лунной ночью (стр. 380). Посьшая этот рассказ редактору «Рус­
ского богатства>>, А. Куприн писал главному редактору журнала
«Русское богатство» Н. К. Михайловскому: «Не без некоторого
внутреннего страха посьшаю на нелицеприятный Ваш суд "Лун­
ной ночью". Я написал в заголовке, что это рассказ, хотя и хотел,
но не осмелился написать: психологический этюд» (письмо от 29
сентября 1893 г. - «Куприн о литературе», стр. 191).
Славянская душа (стр. 389). Первоначальное название этого рас­
сказа, опубликованного в газете «Киевское слово» 13 и 15 сентября
1894 г. , - «Ясь (Из воспоминаний приятеля»). Под ним стоит под­
пись «В. Теплов». Под тем же названием напечатан в сборнике Куп­
рина «Миниатюры». В собраниях сочинений печатался с первона­
чальным названием.
О том, как профессор Леопарди ставил мне голос (стр. 398). Га­
зета «Жизнь и искусство», Киев, 1894, 19сентября No 277 под назва­
нием «Неправдоподобная история о том, как профессор Леопарди
ставил мне голос», за подписью: «Ego». После публикации расска­
за редакция газеты предложила А. Куприну стать постоянным со­
трудником .
Аль-Исса (стр. 40 1). Рассказ напечатан в Киевской газете «Жизнь
и искусство», Киев, 1894, 3 октября, No 29 1 с названием «Альза»
(Легенда) . В сборнике «МиниатюрьD> оно сохранено. В собрании
сочинений рассказу возвращено прежнее название.
Куст сирени (стр. 404). Рассказ напечатан в киевской газете
«Жизнь в искусстве» 17 октября 1894 года, No 305. Для публикации
в собрании сочинений автором сделана незначительная стилисти­
ческая правка.
Негласная ревизия (стр. 409). Газета «Жизнь и искусство»,
Киев, 1894, 27, 28 и 31 октября, NoNo 315, 316, 319, с подзаголов-
549


А. И. Куприн
ком «Эскиз», за подписью «А. К.» в двух номерах, а в последнем ­
«А. Куприн» .
К славе (стр. 422). С первоначальным названием «Лидочка (Рас­
сказ бывалого человека)» напечатан в журнале «Русское богатство»,
СПб, 1894 г., декабрь, No 12. С названием «К славе» вошел в Собра­
ние сочинений.
Забытый поцелуй (стр . 452). Газета «Жизнь и искусство», Киев,
1894 г., 6 декабря, No 355.
Безумие (стр. 454). Под заголовком «Маленькие новел
л
ы» опуб­
ликован вместе с рассказом «Забытый поцелуй» в газете <<Жизнь и
искусство» 6 декабря 1894 г., No 355, Киев .
На разъезде (стр . 455). Газета «Жизнь и искусство», Киев, 1894 г.
20 и 22 декабря, No 369, 371 с подзаголовком «Новелла», за подпи­
сью «А. К.»
ОЧЕРКИ
Юзовский завод (Стр. 469). - Газ. «Киевлянин», 1896, NoNo 265,
266, 25 и 26 сентября.
Когда весной 1896 года в качестве корреспондента киевских
газет Куприн приехал в Донбасс, он не просто знакомился с та­
мошними предприятиями и шахтами, а первым делом, как всегда,
поспешил сменить профессию журналиста, испытать почем фунт
лиха на себе - несколько месяцев работал учеником в кузнице и
столярной мастерской сталелитейного и рельсопрокатного заводов
в Волынцеве. В результате родились увлекательные и живые очер­
ки. Одним из которых и является «Юзовский завод».
Стр. 47 1.По койный Иваныч Юз - Юз Джон (1814-1889), русский
капиталист, англичанин по национальности. Построил в с. Юзовка
(ныне г. Донецк, Украина) металлургический завод .
Стр. 472....играл известиый ромаис «Зачем ты, �езум иая, гу бишь
того, кто увлекся тобой». - Широко известный в 19 �· цыганский
романс.
Стр. 477.... пудлинговые печи ... - В таких печах чугун превра­
щался в железо (от англ. to puddle - месить, пудлинговать).
Стр. 485. " . как в рассказе Д. -К. Джерома ". - Д. К. Джером
(1859- 1 927) - англ. прозаик, драматург. Его произведения (напр"
550


Примечания
повесть «Трое в лодке (не считая собаки)» полны юмора и сенти­
ментальности.
Ночная смена (Стр. 485). Журн. «Мир божий», СПб, 1899, No 2.
Подзаголовок «Очерк». В 1903 и 1904 выходил отдельными изда­
ниями в Ростове-на-Дону.
Стр. 487. ".храбрый геиерал Скобелев. -Скобелев М. Д. (1843-
1882), генерал от инфантерии, участник Хивинского (1873) и Ко­
кандского (1875-1876) походов, участник русско-турецкой войны
1877- 1878 гг ., отличился при штурме крепости Плевна (Плевен) и
в сражении при Шипке-Шейново.
Стр. 49 1 ....малокалибер ная, скорострельная, ... пехотная винтов­
ка ... со скользящим затвором ... системы Бердаиа, номер второй... -
Речь идет о состоявшей на вооружении в русской армии (1868-
1891) винтовке системы американского изобретателя Х. Бердана.
В усовершенствовании ее приняли активное участие русские офи­
церы А. П. Горлов и К. И. Гуниус. С 1868 г. русская армия бьша
вооружена винтовкой No 1, а с 1870 г. - винтовкой No 2. Впослед­
ствии бьша заменена более совершенной винтовкой С. И. Мосина.
Стр. 501. ".к огда 011 уля:жется в пр охладной риге" . - Рига -
сооружение для сушки снопов хлеба, льна. Нередко так называли
обычный сарай.
На глухарей. (Стр. 507). - Газ. «Приазовский край», Ростов­
на-Дону, 1899, No 309, 25 ноября, под названием «В недрах земных»,
с посвящением А. Я. К-вой. Под заголовком «В недрах земли» и
без посвящения опубликован в сб. «Детские рассказы», изд-вом «Ос­
вобождение» в 1908. в пес рассказ напечатан в 7-м т.
ПЬЕСА
Клоун (Стр. 52 1). -Газ. «Жизнь и искусство», Киев, 1897, при­
ложение No 4 (разрешение цензуры от 22 февраля), за подписью:
«А. К. -рин». В 1907 перепечатана в журн. «Современный мир», No 3.
«Клоую> - одно из немногих законченных драматических про­
изведений Куприна. В марте 1907 года пьеса была поставлена в
Петербурге на сцене «Современного театра», принадлежащего ар­
тистическому товариществу под управлением Н. Ходотова. Но те­
атральное представление было встречено более чем холодно. Об-
551


А. И. Куприн
щее мнение выразил рецензент газеты «Биржевые ведомости» (1907,
13 марта, No 9793) в статье «Открытие весеннего сезона>> он назвал
одноактную пьесу Куприна просто картинкой из жизни цирка. «Бле­
стки талантливости, - по его мнению, - не искупают примитив­
ности замысла>> .
Стр. 522....мш�еиькое шапито.. . - Цирковое помещение в виде
разборной конструкции из легких мачт, обтянутых брезентом или
другим материалом.
Стр. 522. Шт ш�мейстер говорит... - В России до 1917 штал­
мейстер - придворный чин 3 класса, присваивался заведующему
царскими конюшнями. В обиходе слово шталмейстер стало озна­
чать «КОНЮШИЙ» .
Стр. 526 . .. .работать без лоижи. - Работать без страхующего
приспособления. Лонжа (франц.) - страхующие тросы.
Стр. 53 1. Го сподии капельмейстер - Капельмейстер (нем.) -
дирижер (в данном случае дирижер циркового оркестра).
552


Возложение цветов к памятнику А. И. Ку пр ину.


Летопись издания
ПЛОЩАДЬ КУПРИНА
Вот уже 22-й раз на Пензенской земле, в Наровчате, прошли
ежегодные Купринские чтения. Нынешние бьши особенные - в
рамках Чтений на малой Родине популярного классика состоялась
презентация первого тома настоящего издания - уникального Пол­
ного собрания сочинений А. И. Куприна в 1 О томах и заседание
Общественного оргкомитета по его выпуску. В нем приняли учас­
тие известные писатели, литературоведы и журналисты из Москвы
и Пензы, а также руководители области и района, работники музе­
ев, члены Наровчатовского землячества из областного центра. Сре­
ди них заместитель председателя правительства Пензенской облас­
ти Е. А. Столярова, лауреат Государственной премии, писатель В.
В. Михальский, политический обозреватель «Голоса России» Э. А.
Сорокин и другие.
Приветственное письмо председателю Общественного оргко­
митета по изданию Полного собрания сочинений А. И. Куприна ­
губернатору Пензенской области В. К. Бочкареву, членам Обще­
ственного оргкомитета и всем жителям Наровчата прислал ми­
нистр культуры и массовых коммуникаций Российской Федера­
ции А. С. Соколов.
«С большим удовлетворением узнал о выходе из печати перво­
го тома уникального Полного собрания сочинений А. И. Куприна
в 10 томах, издание которого предпринято совместными усилиями
правительства Пензенской области и государственного издатель­
ства «Воскресенье», - сказано в письме. - Последнее купринское
собрание выходило в нашей стране более 30 лет назад. Этот заме­
чательный писатель, один из самых тонких знатоков и художников
русской души, в определенное время оказался на грани забвения.
И то, что сделано вашим Общественным организационным коми­
тетом и лично Вами, уважаемый Василий Кузьмич, заслуживает
уважения и похвалы.
Надеюсь, что издание действительно будет закончено в тече­
ние ближайших полутора лет, вберет в себя все золотые и даже ма-
553


лоизвестные купринские страницы - а уже первый том дает все
основания для этих надежд - и вызовет большой читательский
интерес не только в Пензенской области, славным уроженцем ко­
торой является этот удивительный отечественный классик, но и во
всей России, духовное возрождение которой невозможно без воз­
рождения Книги.
Рад, что предпринятый вами проект уже получил высокую оцен­
ку на недавно прошедшей XIX Московской международной книж­
ной выставке-ярмарке . Желаю успехов вашему замечательному
начинанию и низко кланяюсь жителям славного русского города
Наровчата» .
На презентации выступили заместитель председателя правитель­
ства Пензенской области Е. А. Столярова, генеральный директор m
IЖО «Воскресенье», академик Академии российской словесности
Г. В. Пряхин, главный редактор издательства Д. Г. Горбунцов, пи­
сатель В. В. Михальский, руководитель Наровчатовского зем­
лячества в Пензе В. М. Журавлев, политический обозреватель
«Голоса России» Э. А. Сорокин, гл ава местного самоуправле­
ния Наровчатовского района А. В. Водопьянов и другие.
Затем, при большом стечении народа, состоялось возложение
цветов к памятнику А. И. Куприну на одной из красивейших пло­
щадей старинного Наровчата - не только участниками презента­
ции, но и едва ли не всеми земляками классика - от детсадовского
возраста до преклонных лет. Там же бьmо единодушно принято ре­
шение назвать эту уютную, утопающую в цветах площадь - пло­
щадью Куприна. Наверное, это первая такая площадь в мире.
Торжества продолжились театрализованным представлением в
мемориальном музее писателя, в доме, где он прожил первые годы
своей жИзни . А закончились большим концертом Пензенского ан­
самбля песни и танца «Казачья застава».
Издательство «Воскресенье» оказало некоторую материальную
помощь музею А. И. Куприна в Наровчате в связи с его 25-летним
юбилеем и подарило библиотечку своих книг. Подарок воскресен­
цев дополнили своими изданиями и сотрудники Московского из­
дательского дома «Согласие».
554


Митинг на площади А. И. Ку пр ина.


СПИСОК ИЛЛЮСТРАЦИЙ
Икона Трубчевской Божьей Матери. Река Мокша. Подворье Тро­
ицкого Сканова монастыря, 19 век. На первом форзаце.
Дом-музей А. И. Куприна в г. Наровчате. Барабановский дендра-
рий. Памятник А. И. Куприну в г. Наровчате. На втором форзаце.
А. И. Куприн. 1901 год. На обороте первого форзаца.
А. И. Куприн .1900-е годы. На обороте второго форзаца.
Сборник «Знание», в котором бьш напечатан «Поединок». С. 4.
«Поединок». Обложка, титульный лист и посвящение М. Горько-
му VI сборника издательства «Знание». 1905. Фотография. С. 6.
Кадр из кинофильма «Поединою>. С. 26-27.
Кадр из кинофильма «Поединою>. С. 218-2 19.
А. И. Куприн - офицер. С. 224-225.
Праздничный день . Подруги . Ху дожник Ф. В. Сычков, 1941 г.
с. 320-32 1.
Мать А. И. Куприна. С. 329.
М. Гейнрих-Ротони - отец Марии Морицовны и Лизы. С. 330.·
Троицкий Сканов монасть1рь. С. 332.
«Дознание». Ху дожпик П. Пиикисевич. С. 334-335.
<<Ал ь-Исса». Ху дожник П. Пинкисевич. С. 402--403.
Покровский собор в Наровчате, в котором крестили А. И. Купри-
на. С. 465.
Мария Морицовна Абрамова. С. 466.
Дом генерал-лейтенанта И. А. Арапова. г. Наровчат. С. 468.
г. Наровчат, 19 век. Хитров рынок. Типажи . Фото М. С. Парий-
ского . Москва, 1900 г. С. 518.
Здание присутств енных мест. г. Наровчат. С. 520.
Возложение цветов к памятнику А. И. Куприну. С. 552-553.
Карта Пензенской губернии. С. 534.
Собор Покрова Пресвятой Богородицы в Наровчате. С. 536.
Митинг на площади А. И. Куприна. С. 554-555.
Троицкий Сканов монастырь. С. 599.
555


Содержание
ПОВЕС Т И
Поединок .....""".." ..""...." .."""..""...." ......" .." ......" .." .."""."..." .. 7
Прапорщик армейский ....""".." ....""..""".." ...""...." ...." .." ..." .. 219
Олеся " ...""."".."""."."""..""""...""".".." .." ..""..." ....• " .." .." .." 259
РАССКАЗ Ы
Дознание .." .."."..." .." ....." ..".""."....." ......" .." .." .."."....." ..." ..". 333
Ночлег "..".."..""..."..."."."..".".." ..".."......" ..""..""....".."..""." 345
Последний дебют ....." ..""..." .." .." ..""...."."."..." ...."".." ..." ....". 358
Психея .. " .. "."."..." .. ""."".. "" .. " ...."."."."..." ........."".." ..." .. " .. " 364
Лунной ночью .." .."".."".""".." ..""...." ....." .."".".".." ....." .." ..." 380
Славянская душа " ..." .. """.".. " ......" ..."" ......" .. " ..." " ..."."......... 389
О том, как профессор Леопарди ставил мне голос ""..""""""" 398
Аль-Исса . " .. ""."" ..." ..".".. "" """."""." ....." ....". ".".." ...." ..." .." 40 1
Куст сирени .................................................................................. 404
Негласная ревизия ..." .." .."."...".".."""..".".." .." ......" .." ...." .." .. 409
К славе .............."""..".""".."".""......" ..""".." ..".".." ...""..." ..". 423
Забытый поцелуй " ..." ..""".".." .." .."."...."".." .." ....." ...".".." ..". 452
Безумие ..." .."" .." ..." " .." .." .." .." ....." ...""....." ..." .." ......" .." ....." .. 454
На разъезде . " ..." .." ....." .."."..." ...." ..." ......""........".""...." ..." .... 455
ОЧЕРКИ
Юзовский завод ..." ...." ....""..." ..""".." ....." ...."."."........." .....:." 469
Ночная смена ..." .." ..." ...." ....""..""..." .." .." .." ...""..." ...." ..." ..". 485
На глухарей .."."..." .. " ...." ..." .. """...." ...""".. " .. ".".. " .. " ......" .. ". 507
557


ПЬЕСА
Клоун ........................................................................................... 52 1
ПРИМЕЧАНИЯ . " .."""""".""..""".".."" ..""""."""".." ..""..". 537
Летопись издания. Пл ощадь Ку пр ииа ..""""........""."".""."""" 553
Список иллюстраций ......" ............" ....." .........""""".""""".""." 555
558


Троицкий Ск анов монаст ырь.


А. И . Куприн
Полное собрание сочинений в 10 томах
ТОМ2
Издание осуществл яется при инфор мационной поддержке
«Российской газеты», «Л итературной газеты»,
«Литер атурной России», газет «Известия», «Комсомольская
правда », «Тр ибуна»,«Труд», «Московский ко мсомолец»,
«Воскресенье», телеканала «Культура» ВГТРК, ТВЦ,
радиостанций «Радио России», «Маяк», «Эхо Москвы».
Руководител ь издательского проекта
академик Академии российской словесности Г. В. Пряхин
Заместитель руководител я издательского проекта,
гл авный редактор издания Д. Г. Горбунцов
Гл авный художник проекта М. В. Георгиев
Верстка: Т. Б. Лазарева
Набор: Т. И. Сенашенко
Корректура: Л. А. Киселева
Техн ическое обеспечение: С. Д. Афанасьев
Подписано в печать 03. 1 0.2006. Формат 60х90 1/16• Печать офсетная .
Объем 36 п.л. Тираж 5000 экз. (1-й эавод -4000 экз.) Заказ No 3166.
ISBN 5-88528-5 1 6-0
785885 285 162
Государственное предприятие
газетно-журнальное объединение «Воскресенье»
при участии ООО ИИА «Евразия+»
127018, Москва, ул. Октябрьская, д. 98, строение 1
Тел./факс: (495) 780-05-56
ww
w
.voskres .info
Оmечатано в ОАО «Ивановская облаС'Пlая типография•.
153008, r. Иваново, ул. Типоrрафская, 6.
E-mail: 09 1-018@adminet.ivanovo.ro