Author: Кемоклидзе М.П.
Tags: физика физико-математические науки квантовая механика
ISBN: 5-02-000062-0
Year: 1989
Text
О
Серия «История науки и техники»
М. II. Кемоклидзе
М. П. Кемоклидзе
КВАНТОВЫЙ
ВОЗРАСТ
АКАДЕМИЯ НАУК СССР
Серия «История науки и техники»
Основана в 1973 году
М. П. Кемоклидзе
КВАНТОВЫЙ
ВОЗРАСТ
Ответственный редактор
академик С. Т. БЕЛЯЕВ
МОСКВА «НАУКА»
1989
Scan AAW
ББК 22,3 г
К 35
УДК 530.1(091)
Рецензенты:
академик Л. М. БАРКОВ,
член-корреспондент АН СССР Л. П. ПИТАЕВСКИЙ
Кемоклидзе М. П.
К 35 Квантовый возраст/Отв. ред. С. Беляев.—М.:
Наука, 1989.—272 с.: ил.— (История науки и тех-
ники) .
ISBN 5-02-000062-0
В середине 20-х годов нашего века были созданы кван-
товая механика и основы современной физики. Герои кни-
ги, в большинстве своем ровесники века и ровесники кван-
та,— участники тех событий. Эта книга об их работе и
об их удивительных судьбах.
Издание рассчитано на читателей, интересующихся
историей науки.
Ил. 17. Библиогр.: 53 назв.
Kemoklidze М. Р.
Quantum age.— М.: Nauka, 1989.— 272 р.
In the middle of twenties of our century the Quantum
mechanics and principles of modern physics were invented.
The characters of the book which are mostly of the age of
century and so of the age of quantum were in those events.
The work of this generation with their complicate fates is
described.
The book is intended for the readers who are interested
in history of physics.
Ill. 17. Ref. 53.
Рисунки E. Бендера. Рисунки к главам 13 и 15
неизвестного арестанта (Р. Бартини?)
В оформлении обложки использован рисунок индий-
ского физика X. Дж. Бабы, сделанный на 8-м Сольвеевском
конгрессе в 1948 г.
1401020000-496 31.89.нп ББК 22.3 г
п054(02)-89
: ISBN 5-02-000062-0 © М. П. Кемоклидзе, 1989
В твоей эпохе все, что есть, твое.
ГАЛАКТИОН ТАБИДЗЕ
Предисловие
С 1925 г., когда были созданы первые варианты, мат-
ричная и волновая механика, квантовая механика от-
считывает свои юбилеи. Самому кванту к тому времени
исполнилось 25 лет. Он появился в канун рождества
1900 г. и долго выглядел незаконнорожденным ребен-
ком, от которого все отмахивались или вовсе его не за-
мечали. Даже сам Макс Планк, создатель кванта, ни-
как не мог примириться со своим детищем, пока сама
жизнь не потребовала этого, пока не стало ясно, что
возникшие проблемы неразрешимы без кванта. Сначала
кванты, как «масляное пятно, пропитывали собой все
области физики», а потом, как взрыв, была создана
квантовая механика. И в подавляющем большинстве
возраст первооткрывателей был близок возрасту самого
кванта. Это были очень молодые люди, родившиеся с
веком, годом раньше или годом позже. Тогда-то и воз-
ник этот жаргон — квантовый возраст, и всем он был
понятен. Тогда все было квантовым: города, ступеньки,
скамеечки в парках, пансионы и, конечно, возраст.
О том, как создавалась квантовая механика, какими
были ее молодые создатели, как перекроила она устояв-
шиеся законы физики, написано много книг и статей.
В университете Беркли (штат Калифорния) в начале
60-х годов был создан Архивный комитет по сбору ос-
тавшейся информации — научной, психологической, со-
циально-бытовой. Если собрать все, что написано о
квантовой механике, получится огромная библиотека.
Эта книга, тоже касающаяся тех времен и событий, не
претендует на восполнение какого-то пробела. Оправ-
данием ей может быть определенная доля «оставшейся
информации» — рассказы одного из очевидцев тех вели-
ких событий, профессора Юрия Борисовича Румера.
Юрий Борисович тоже ровесник кванта. Он жил в Гет-
тингене, в «квантовом пансионе» фрау Гроунау, и ва-
рился в совсем еще новенькой «квантовой кухне».
3
В 70-е годы на русском языке вышла переписка
Альберта Эйнштейна с Максом Борном. Эту переписку,
длившуюся с 1916 до 1955 г., до самой смерти Эйнштей-
на, и не предназначенную ни для постороннего глаза,
ни для публикации, незадолго до смерти Макс Борн
решил подготовить к изданию и снабдил почти каждое
письмо комментариями. Несколько писем из этой пере-
писки не могли не привлечь особого внимания советско-
го читателя; в них речь идет о молодом человеке из
России:
«Дорогой Эйнштейн!
Недавно здесь появился молодой русский с шести-
мерной теорией относительности... Молодого человека
зовут Румером. Если его работа произведет на тебя
хорошее впечатление, я бы хотел попросить тебя сде-
лать что-нибудь для этого человека...» [1, с. 101].
Борн постоянно обращался к Эйнштейну за помо-
щью. В то время не платили за научную работу и спо-
собные молодые люди часто оказывались без средств
к существованию. Именных фондов для стипендий не
хватало, и поддержка Эйнштейна была очень важной.
А поскольку в этой поддержке нуждались все, к кому
стекалась молодежь, Эйнштейн был осторожен: «Если
я хоть раз позволю себе рекомендовать физика не
самого высокого ранга, я потеряю свой авторитет и не
смогу больше никому помочь. Но мне, конечно, больно
сознавать, что я веду себя, как торговец лошадьми, рас-
хваливающий свой товар за здоровые зубы и быстрый
аллюр» [Там же, с. 129].
«Аллюр» у Румера оказался подходящим, 14 декаб-
ря 1929 г. Эйнштейн писал Борну: «...Господин Румер
мне очень понравился...» [2, с. 15].
Юрий Борисович охотно рассказывал о своей жизни.
Не столько о себе, сколько о людях, с которыми он
встречался. Рассказы его были легкими и короткими,
по форме напоминающими анекдот или притчу. Часто
в одном и том же эпизоде могли быть разные действую-
щие лица, могло меняться и место действия. Но это не
имело значения. Главное, что всегда оставалось у слу-
шателей,—это ощущение времени и духа поколения,
возраст которого совпал с возрастом века. И вы видели
живые картины и живые характеры. Вы видели москов-
ского мальчика с Маросейки, заставшего смену газовых
фонарей на электрические, слушавшего лекции в про-
мерзшей аудитории и свято делившего холодную пер-
4
ловую кашу на равные куски в гражданскую. Часто
приходилось задавать одни и те же вопросы по несколь-
ку раз. Например: «Юрий Борисович, расскажите, по-
жалуйста, как это было — семинары у Борна?» — «Семи-
пары у Борна? Обыкновенно. Покупались пирожные.
А вы знаете, что некоторые квантовые задачи можно
формулировать не на языке алгебры Гейзенберга, а с
помощью операторов некомпактной алгебры SO (2,1) ?» —
и дальше подробный рассказ о том, что в этом случае
возникает красивая возможность классификации потен-
циалов в уравнении Шредингера. При следующей по-
пытке получить ответ на заданный вопрос я могла уз-
нать о том, с чего и как надо начинать преподавание
статистической физики студентам. Или: «Юрий Борисо-
вич, расскажите подробнее, как вы познакомились с
Ландау?» — «Так и познакомился. В Берлине». После
нескольких заходов картина вырисовывалась.
— Приходите завтра в университет на коллоквиум.
Я познакомлю вас с одним пареньком из России,—
сказал Эренфест, коверкая русские слова.
Декабрь 1929 года. Берлинский университет. Оче-
редной коллоквиум Физического общества. Большая
аудитория амфитеатром; студенты, докторанты, гости
из разных мест. В первом ряду — нобелевские лауреаты:
Макс Планк, Макс фон Лауэ, Эйнштейн, Резерфорд,
Нернст, Джеймс Франк.
Здесь и познакомил их Эренфест. «Вы понравитесь
друг другу, очень понравитесь,— говорил он на своем
«эрепфесто-русском» языке, представляя друг другу
Льва Ландау и Юрия Румера,— Это Ландау, он не ку-
сается». Но Ландау, двадцатилетний, «кусался», и даже
очень. Был он высокий, красивый, очень худой, с пыш-
ными длинными волосами, с насмешливым взглядом
темных глаз, острый па язык. Румер — тоже худой, очень
высокий, с восторженными черными глазами, с разве-
вающейся шевелюрой, вежливый и доброжелательный.
«В ту первую встречу он мне очень понравился,
Ландау,—рассказывал Юрий Борисович Румер.—Мы го-
ворили о физике, и я поразился тому, как легко он ее
знает, как гибко понимает, играючи, как птица поет.
Он был рожден для физики. Мы поговорили о том о
сем, и я определил, что он, пожалуй, образованнее меня,
но ненамного. О большем не подозревал; что в этот день
судьба свела меня с одним из самых блестящих умов
нашего века, не знал. Жизнь раздала оценки потом.
5
Были мы на равных. Он был задирист, но прост. И по-
том, я вчера был у Эйнштейна, а он не был».
За этими словами стоит жизнь двух близких по духу
и устремлениям людей, получившая все отметины не-
легкого XX века. В ней были удивительные встречи,
радости и печали, взлеты и падения. Судьба улыбалась
им по-разному и неровно. Ландау был отмечен счаст-
ливой звездой гения, и судьба не очень мешала ему
занять подобающее место, рано уготовив ему страшный
удар и долгий, мучительный конец.
Юрий Борисович Румер никогда бы не позволил рас-
сказывать о нем в параллель с Ландау. Он считал себя
солдатом науки, драющим медяшку.
«Судьба всю жизнь баловала меня друзьями,— гово-
рил Юрий Борисович,— всю жизнь я дружил с людьми,
которые были сильнее и одареннее меня, всю жизнь
меня окружали гении. Я мог бы, наверное, стать поэтом,
но в сравнении с великими поэтами, находящимися так
близко, в таком тесном общении, я и не помышлял об
этом серьезно. То же самое было в науке. Я ведь сту-
дентом попал в лучшее математическое сообщество.
Лузин. Вы представляете себе Лузина? Я ушел в физи-
ку к Борну и Эйнштейну, а ближайшим моим другом
был Ландау. Даже в тюрьме я сидел с Туполевым и Ко-
ролевым».
И где бы ни был Юрий Борисович, чем бы пи зани-
мался, он всегда оставался верным свому делу, своим
принципам морали, сохранив до конца своих дней мяг-
кий юмор и необычайную доброжелательность к людям.
Когда я находила оставшихся в живых «сидельцев»
Юрия Борисовича, он всегда радовался моим встречам
с ними. Только один раз, когда я с неуверенностью
сказала, что, возможно, жив Б., он вдруг сказал: «Не
стоит, наверное, с ним разговаривать. Из 126 арестан-
тов в последней нашей тюрьме он один был озлоблен-
ным. И, знаете, мне кажется, что, если он жив, он все
еще озлоблен».
Часто наши беседы кончались чтением стихов, ко-
торые Юрий Борисович блестяще хранил в памяти, или
горячим спором о современном театре. Общение с Юри-
ем Борисовичем каждый раз давало мне что-то новое,
это был серьезный опыт, и я благодарна ему за это.
В процессе работы над книгой своими воспоминания-
ми делились со мной друзья Юрия Борисовича Лазарь
Аронович Люстерник и Рита Яковлевна Райт. Лазарь
6
Ароновпч написал для меня несколько страниц воспо-
минаний и более десяти своих стихотворений. Но, к
сожалению, замечательные стихи Лазаря Ароновича не
совпадали с тематикой книги и не вошли в нее, а стра-
нички его воспоминаний были очень близки к тому, что
опубликовано им в «Успехах математических наук».
И я предпочла (да и сам он советовал) просто сослать-
ся на опубликованный материал. Я хочу поблагодарить
жену Юрия Борисовича Ольгу Кузьминичну, человека
необычайно жизнерадостного и доброжелательного. Я не
помню Ольгу Кузьминичну без улыбки и доброй шутки.
Своими воспоминаниями делились со мной А. И.
Шальников и И. Н. Головин, Л. Л. Кербер и Н. А. Жел-
тухин, Ю. А. Саратовкин и М. М. Зарипов.
О. Бор и Й. Кистемакер любезно приедали мне кни-
гу об Институте Нильса Бора и неопубликованные ма-
териалы о Максе Борне и Джеймсе Франке.
Всем этим людям я искренне благодарна.
Я особенно хочу поблагодарить Спартака Тимофее-
вича Беляева, который читал рукопись на разных ста-
диях, передал мне старинный альбом Геттингена, из-
данный еще до первой мировой войны, и взял на себя
труд ответственного редактора. Его замечания и советы
были для меня очень ценными.
Особая моя благодарность и Ефиму Давидовичу
Бендеру, взявшему на себя труд художника и сделав-
шему рисунки раньше, чем я закончила книгу.
Я благодарна Е. М. Лифшицу, Л. П. Питаевскому,
Л. М. Баркову, И. Б. Хрипловичу, Г. И. Сурдутовичу
и Л. М. Курдадзе, прочитавшим рукопись и сделавшим
полезные замечания. А Л. П. Питаевскому еще за кни-
гу Й. Меры «Сольвеевские конгрессы», которая дарена
была ему автором, а он, нарушая закон детства — «по-
дарки не отдарки», подарил ее мне. Я благодарна
В. Г. Зелевинскому за прекрасную книгу о Геттингене.
Я хочу выразить признательность дирекции, сотруд-
никам библиотеки и фотолаборатории Института ядер-
ной физики, неизменно способствовавшим моей работе
над книгой.
Я благодарна моим друзьям — теоретикам Института
ядерной физики, которым приходилось иногда вместо
обсуждения серьезных научных вопросов обсуждать
систему обучения в русской гимназии или немецкий
урановый проект, в зависимости от того, что меня вол-
новало в данный момент в связи с написанием книги.
7
Глава 1. «Верным путем
экспериментирования»
В конце XIX в. в физике царила атмосфера уверенно
сти и спокойствия.
Научная революция, начавшаяся еще в эпоху Воз-
рождения, вступившая затем в век Галилея и Ньюто-
на, увенчалась к концу XIX в. торжеством «новой»
науки — классической физики. Четыре с лишним века
создавалась «новая» физика.
И все это время наука была частным делом немно-
гих. Порой одно открытие отделяло от другого целое
поколение. Только самые смелые и удачливые из тех,
«кто не только расходился во взглядах с древними, но
также правильно поставил себе целью идти медленным,
но верным путем экспериментирования», достигали
успеха или способствовали ему. «И они шли этим пу-
тем, насколько им позволяла это краткость их жизни
или множество других их дел, или ограниченность их
состояния» [3, с. 252]. Эти слова принадлежат еписко-
пу Спрату, автору «Истории Королевского общества»,
изданной в 1667 г. В этой книге епископ Спрат впер-’
8
вые относит людей, занимающихся исследованием за-
конов природы, к разряду философов, к разряду уче-
ных. Уже была признана справедливой критика всей
физической картины мира, доставшейся средневековью
от античных времен. Уже Коперник создал гелиоцент-
рическую систему мира, потрясшую основы религиоз-
ного мировоззрения. Уже поплатился жизнью Джорда-
но Бруно за продолжение проклятого церковью учения
Коперника (Джордано Бруно родился в 1548 г., спус-
тя пять лет после смерти Коперника). Кеплер, про-
должая наблюдения Тихо Браге, открыл законы дви-
жения планет. Умирал ослепший узник «святой инкви-
зиции» Галилео Галилей, обвиненный в ереси, вынуж-
денный публично признать на позорном процессе
1633 г. требования инквизиции. В 1643 г. родился
Ньютон. А естествоиспытатели только-только были от-
несены к «третьему виду новых философов». Отдавая
им при этом должное, епископ Спрат пишет, что мно-
гое уже сделано и что «сомневаться... можно только в
отношении будущих веков. И даже им мы спокойно
можем обещать, что они ненадолго будут лишены
плеяды пытливых умов, ибо перед ними лежит так
четко намеченный путь; ведь им достаточно только
вкусить этих первых плодов и вдохновиться этим при-
мером» [Там же].
В 1687 г. выходят в свет «Начала» Ньютона — «Ма-
тематические начала натуральной философии», от-
крывшие новую эру в физике. Теперь уже в отноше-
нии «будущих веков» можно было не сомневаться. Ин-
тервалы между важными открытиями стали измерять-
ся уже не целой человеческой жизнью, а несколькими
годами. Но к развитию новой цивилизации — промыш-
ленной — вплоть до XVIII в. наука имела лишь кос-
венное отношение. И лишь в XIX в. она перешла от
пассивной роли к активной и «усовершенствование пу-
шек» перестало быть только «делом рук литейщиков».
Прогресс в науке и промышленности теперь уже в тес-
ном переплетении шел наперегонки со временем.
К концу XIX в. наступило время уверенности и
чувства полной власти над природой. Уже были изоб-
ретены телефонный аппарат и фонограф, уже работа-
ли паровая турбина и двигатель внутреннего сгорания,
скоро должно было родиться радио. Стройные законы,
покоящиеся на классической механике Галилея и
Ньютона, на электродинамике Максвелла, казались
9
созданными навечно. Воздух был пропитан идеями
чудесных изобретений.
«На горизонте классической физики были два тем-
ных облака, омрачавших ее чистое небо: опыт Май-
кельсона и проблема распределения энергии в спект-
ре черного излучения» [4, с. 143].
В 1879 г. американские газеты сообщили о том, что
на научном горизонте Америки появилась новая яркая
звезда. Младший лейтенант морской службы Альберт
Майкельсон, которому нет еще 27 лет, добился выдаю-
щегося успеха в области оптики: он измерил скорость
света [5, с. И]. Майкельсон не только провел измере-
ния с большой точностью, но неопровержимо доказал,
что скорость света не зависит от движения Земли.
Это утверждение прямо противоречило законам клас-
сической механики Ньютона, согласно которой скорость
луча света, идущего в одном с Землей направлении,
должна быть больше скорости луча, идущего в обрат-
ном направлении. Но ни ошеломляющий результат
опыта Майкельсона, ни спектр излучения нагретого
тела, который не поддавался объяснению на основе
существующих теорий, не беспокоили особенно старых
физиков. Нельзя было не признать возникшие противо-
речия, нельзя было не видеть эти «два облачка», но
уверенным в своих твердых знаниях физикам каза-
лось, что так или иначе все когда-нибудь и как-нибудь
сойдется. Казалось, эти маленькие противоречия не
могут помешать близкому и полному завершению кар-
тины о силах, действующих в природе, единой карти-
ны, до которой осталось всего несколько шагов.
И ученые, все еще оставаясь учеными-одиночками,
в своих маленьких лабораториях и «задних комнатах»
неторопливо и с наслаждением занимались своим ре-
меслом.
Хаос возник внезапно.
В ноябре 1895 г. Вильгельм Конрад Рентген, «в то
время незаметный профессор физики в Вюрцбурге,
купил одну из новых катодно-лучевых трубок с целью
выяснения ее внутреннего механизма. Уже через не-
делю он натолкнулся на загадочное явление, имевшее
место снаружи трубки: из нее исходило нечто, имев-
шее свойства, существование которых в природе до сих
пор нельзя было себе представить; нечто, заставлявшее
флюоресцирующие экраны светиться в темноте и за-
темнявшее фотографические пластинки через черную
10
бумагу. При этом получались весьма удивительные
фотографии — фотографии, показывавшие наличие мо-
нет в кошельках и костей в руке. Рентген не знал,
что представляло собой это «нечто», поэтому он назвал
его «Х-лучом»... Такой луч мог увидеть каждый, и не-
удивительно, что уже через несколько дней известие о
нем облетело весь мир; оно стало темой бесчисленных
острот в мюзик-холлах, а через несколько недель все
без исключения крупные физики повторили этот опыт
для себя и демонстрировали перед изумленной публи-
кой» [3, с. 400].
Не прошло и трех месяцев после открытия Рент-
гена, как профессор Политехнической школы в Пари-
же Антуан Анри Беккерель, наследник прекрасной
коллекции фосфоресцирующих веществ, собранной его
дедом и отцом, решил проверить, не обладают ли хо-
лодные лучи обычных флюоресцирующих минералов и
солей свойствами, подобными свойствам лучей Рент-
гена. Исследование фосфоресценции и люминесценции
было фамильным делом Беккерелей. Дед Антуана, Анри
Антуан Сезар Беккерель, офицер инженерных войск
Франции, уже в зрелом возрасте стал профессором фи-
зики и членом Парижской академии наук. Свою долгую
жизнь он посвятил исследованию свойств фосфорес-
ценции и флюоресценции. Открыл прозрачность неко-
торых веществ для ультрафиолетовых лучей, первым
дал описание диамагнитных свойств веществ. Сын
Антуана Сезара, Александр Эдмон, продолжая дело
отца и в течение многих лет сотрудничая с ним (Эд-
мон пережил отца всего на 12 лет), разработал науч-
ную классификацию явлений фосфоресценции, устано-
вил основные закономерности этих явлений.
Дело отца и деда продолжал Антуан Анри Бекке-
рель. Ему было 44 года, когда известие о необыкно-
венных лучах Рентгена, с помощью которых можно
было «увидеть собственные кости», облетело мир. Ан-
ри Беккерель выбрал несколько экземпляров из огром-
ной коллекции фосфоресцирующих веществ и подверг
их длительному облучению солнечным светом. Резуль-
тат оказался отрицательным: яркие лучи так тщатель-
но облученных фосфоресцирующих веществ не про-
никали через материю. Беккерель сменил образцы.
Среди новых, совершенно случайных образцов оказа-
лись чешуйки солей урана. Именно эти чешуйки и
остались отпечатанными на фотографической пластин-
li
ке, плотно защищенной черной бумагой. Это была уда-
ча, но какая! Вместо солей урана Беккерель мог взять
любое другое вещество и вообще перебрать всю кол-
лекцию и получил бы отрицательный результат. Но
тогда, после первых следов чешуек, Беккерель, ко-
нечно, не знал, что это была редкая случайность, тем
более не подозревал, что открыл совершенно новое яв-
ление природы. Это явление спустя три года супруги
Кюри подтвердят на других элементах, далеко не фос-
форесцирующих, и назовут радиоактивностью. А пока
опыт с чешуйками только дал надежду Беккерелю па
открытие того, что он искал, на сходство лучей холод-
ных фосфоресцирующих веществ, предварительно хо-
рошо облученных солнечным светом, с рентгеновскими
лучами.
Но еще одна ошеломляющая случайность убедила
его в том, что он столкнулся с загадочным явле-
нием, ничего общего не имеющим со свойствами рент-
геновских лучей. Чтобы подтвердить и проверить ре-
зультат, полученный с чешуйками, Беккерель выбрал
новый образец солей урана и приготовился облучать
его лучами солнца. Но два дня кряду выдались пас-
мурными, солнце не показывалось, и Беккерель сложил
приготовленные для опыта вещи — фотопластинку,
завернутую в плотную черную ткань, алюминиевую
пластинку, тонкий медный крест на ней и поверх
всего этого кусочек соли урана — в ящик стола. Через
несколько дней Беккерель проявил фотопластинку,
пролежавшую в темном ящике стола, и обнаружил на
ней четкий контур медного креста. Получалось, что
соли урана самопроизвольно излучают лучи, способ-
ные проникать сквозь черную ткань и алюминиевую
пластинку даже без предварительного облучения об-
разца.
Откуда же бралась энергия излучения, да еще
весьма существенная? Если в первом опыте можно
было предположить, что образец поглощает энергию
солнечных лучей и затем эта энергия трансформирует-
ся в энергию излучения, то на этот раз никакая энер-
гия не поглощалась и абсолютно инертное химическое
вещество излучало непонятно откуда бравшуюся
энергию. Это прямо противоречило закону сохранения
энергии и никакому объяснению, конечно, не поддава-
лось. Беккерель испытывал и другие образцы, но все
попытки с самыми разными веществами, не содержа-
12
щими урана, ничего подобного не дали. Зато все соеди-
нения урана, фосфоресцирующие и нефосфоресцирую-
щие, в сухом виде или в растворе, испускали одно и
то же излучение, интенсивность которого зависела
только от количества урана в соединении. Стало ясно,
что свойство самопроизвольно, без какой-либо обработ-
ки образца, излучать таинственные лучи присуще
только урану.
В 1899 г., в результате кропотливого специального
химического анализа слюдяной обманки Мария и Пьер
Кюри открыли два новых радиоактивных элемента,
названных ими полонием и радием. Кроме излучения
таинственных лучей Беккереля полонием и радием,
супруги Кюри обнаружили не менее поразительный
эффект: радий, не изменяясь по внешнему виду, каж-
дый час выделял тепло, достаточное, чтобы растопить
количество льда, равное ему по весу. Почехму? Ответа
не было.
В том же, 1899 г., исследуя природу радиоактив-
ного излучения, Резерфорд установил три разных типа
излучения. Одно из них состояло из материальных
частиц, летящих с бешеными скоростями. Резерфорд
назвал их альфа-частицами, а излучение — альфа-лу-
чами. Выбрасывая эти лучи, атом радия превращался
в атом другого вещества, тяжелого инертного газа,
в атом гелия. Это была настоящая алхимия. Резерфорд
сделал заключение, что в радиоактивных элементах
происходят спонтанные атомные превращения. Рушил-
ся еще один важный закон классической физики —
закон о неизменности элементов. Разбитые в пух и
прах алхимики прошлого могли теперь порадоваться —
материя сама по себе, без каких-либо усилий изменя-
лась на глазах.
Эти открытия были началом головокружительных
событий в физике, развивающихся с такой быстротой,
что их хватило бы на несколько десятков лет. Каждое
следующее открытие безжалостно подрывало надеж-
ную логику классической физики. И к «двум облачкам»,
которые, казалось, вот-вот рассеются, стянулись гроз-
ные тучи, готовые в каждый момент разрушить строй-
ные своды законов, с таким трудом и терпением возво-
димые в течение четырех столетий.
Это была катастрофа. Атмосфера уверенности и
спокойствия сменилась полным смятением и хаосом.
Начался XX век.
13
У Анны Ахматовой есть стихи, где началом нового
летосчисления в России она считает предреволю-
ционное время:
А по набережной легендарной
Приближался не календарный -
Настоящий Двадцатый Век [6, с. 396].
В физике «не календарный — Настоящий Двадца-
тый Век» начался за две недели до рождества 1900 г.
14 декабря 1900 г. профессор Берлинского универ-
ситета Макс Планк на заседании Берлинского физиче-
ского общества доложил работу, в которой была реше-
на проблема энергетического спектра излучения на-
гретого тела. Макс Планк развеял одно из «маленьких
облаков», чтобы породить гораздо более глубокие
проблемы, в ходе решения которых в фантастически
короткий срок будет построена современная наука.
Но тогда ни сам Макс Планк, ни именитые члены
Берлинского физического общества не подозревали об
этом, не подозревали, что очень скоро, еще при их жиз-
ни, час упомянутого доклада войдет в историю как час
рождения современной физики. Макс Планк в течение
нескольких лет упорно занимался теорией излучения
абсолютно черного тела. Он использовал самые раз-
личные подходы к этой проблеме, но безуспешно.
В конце концов наступило время, о котором почти
20 лет спустя в нобелевской речи Макс Планк скажет:
«После нескольких недель напряженнейшей в моей
жизни работы темнота рассеялась, и наметились новые,
неподозреваемые ранее дали» [4, с. 32]. Макс Планк
получил наконец простую формулу, связывающую
энергию излучения с частотой испускаемого света, но
для этого он был вынужден отступить от законов
классической физики и ввести в науку совершенно но-
вое понятие — квант действия («квантум» по-латыни
«количество»). Макс Планк предположил, что электро-
ны излучают энергию не непрерывно, а отдельными
порциями. При этом энергия прямо пропорциональна
частоте излучения, а коэффициент пропорционально-
сти всегда один и тот же, т. е. величина универсаль-
ная. Он обозначил ее буквой h и назвал элементарным
квантом действия. Постоянная Планка скоро войдет во
все формулы новой физики, устранит противоречия и
поставит все на свои места. Но тогда даже сам Макс
Планк, не очень доверяя новой постоянной, физиче-
14
скпй смысл которой ему был совершенно непонятен,
придавал своей формуле «формальный смысл удачно
угаданного закона».
В своей нобелевской речи, когда кванту исполнит-
ся уже 18 лет, Макс Планк скажет: «Крушение всех
попыток перебросить мост через возникшую пропасть
вскоре уничтожило все сомнения: или квант действия
был фиктивной величиной — тогда весь вывод закона
излучения был принципиально иллюзорным и пред-
ставлял просто лишенную содержания игру в форму-
лы — или при выводе этого закона в основу была по-
ложена правильная физическая мысль — тогда квант
должен был играть в физике фундаментальную роль,
тогда появление его возвещало нечто новое, дотоле не-
слыханное, что, казалось, требовало преобразования
самых основ нашего физического мышления... Опыт
решил в пользу второй альтернативы» [Там же, с. 39].
В течение первых пяти лет никакого опыта не
было. В 1905 г. в журнале «Анналы физики» появи-
лась работа Альберта Эйнштейна «Об одной эвристи-
ческой точке зрения на возникновение и превращение
света». В этой работе Эйнштейн выдвинул смелую ги-
потезу о том, что свет состоит из частиц — световых
квантов.
В 1907 г. Эйнштейн пошел еще дальше, он пуб-
ликует работу, где утверждает, что любая система, со-
вершающая малые колебания, должна иметь энергию,
кратную планковскому кванту, т. е. энергия любого
малого колебания квантуется. На основе этого ут-
верждения Эйнштейну удалось решить проблему тепло-
емкости твердых тел. Проблему, которую с полным
основанием можно было назвать «третьим облаком» на
горизонте физики.
И снова Эйнштейн в 1909 г. делает следующий
важный шаг в развитии квантовой теории. На этот
раз он рассматривает теорию флуктуаций излучения.
В этой работе впервые четко выявляются как корпус-
кулярные, так и волновые свойства света. Уверен-
ность, с которой Эйнштейн использовал гипотезу кван-
тов, вовсе не радовала Планка и даже вызывала его
порицания: «В то время, как многие физики из кон-
серватизма отвергают развитые мною соображения или
занимают выжидательную позицию, другие авторы, на-
против, считают необходимым дополнить мои сообра-
жения еще более радикальными соображениями... Так
15
как для развития новой гипотезы нет ничего вреднее,
чем выход за пределы ее применимости, то я всегда
стоял за то, чтобы возможно теснее связать квантовую
гипотезу с классической динамикой ...» [7, с. 7].
Относя работы Эйнштейна, развивающие гипотезу
квантов, к радикальным, Планк признавал гений Эйн-
штейна. В 1912 г. четыре ведущих физика Европы,
в том числе Макс Планк, подписали представление об
избрании Эйнштейна в Прусскую академию наук и
просили не слишком ставить ему в вину «выходящие
за пределы цели» идеи о световых квантах. Научная
слава Эйнштейна в ту пору определялась в основном
успехом его теории относительности. И Планк был
одним из первых, кто заинтересовался теорией относи-
тельности Эйнштейна и понял ее. В «Анналах» 1905 г.,
где появилась первая работа Эйнштейна о квантах
света, было опубликовано еще четыре его статьи. Каж-
дая из этих пяти работ фактически определила основ-
ные пути развития современной физики. Вспомним
хотя бы две из них: «К электродинамике движущихся
тел» и «Зависит ли масса тела от содержания в нем
энергии?».
Первая является полным и четким изложением спе-
циальной теории относительности. Сравнительно быст-
рый успех этой работы определялся, по-видимому, дву-
мя важными факторами. Во-первых, тем, что к этому
времени для создания теории относительности было
много сделано; по словам Эйнштейна, «не было сомне-
ний в том, что в 1905 г. она созрела для своего появ-
ления... Лоренц уже знал, что уравнениям Максвелла
соответствуют преобразования, названные потом его
именем (математическая основа теории относительно-
сти уже была заложена Лоренцем), а Пуанкаре углу-
бил эту идею» [8, с. 322]. Во-вторых, несмотря на свою
революционность, теория относительности не противо-
речила классической механике Ньютона, а содержала
ее в себе как предельный случай для скоростей, ма-
лых по сравнению со скоростью света. Эта работа
принесет Эйнштейну легендарную славу.
Вторая из упомянутых работ не имеет себе равных
в истории науки. Состоящая всего из трех печатных
страниц, она содержит в себе закон эквивалентности
массы и энергии — ключ, открывший дорогу челове-
честву к использованию огромной энергии, освобождаю-
щейся в атомных и ядерных реакциях. Математиче-
16
ская форма этого закона предельно проста: £=тпс2.
Е — энергия, т — масса, с — скорость света. Эта фор-
мула теперь известна каждому школьнику.
Несколько лет назад я присутствовала на просмотре
короткометражных художественных фильмов. Фильмы
были самые разные, грустные и смешные. Один из
этих фильмов был про незадачливого скромного физи-
ка, против воли своей все еще неженатого, и все собы-
тия в фильме разворачивались вокруг его неудачных
попыток жениться. В одном из эпизодов показано, как
он, читая лекцию студентам, выводит на доске форму-
лу: крупным планом — черная доска и рука, выводя-
щая сначала большую букву Е, затем знак равенства,
затем маленькое т, помноженное на с, и дальше вме-
сто квадрата над с герой фильма вывел вопроситель-
ный знак: Е=тс?. В зрительном зале раздался друж-
ный хохот.
Сразу же после завершения этой работы Эйнштейн
писал в письме своему другу: «Из принципа относи-
тельности в сочетании с фундаментальными уравнения-
ми Максвелла следует, что масса должна быть непосред-
ственной мерой энергии, содержащейся в теле. У радия
должно происходить заметное убывание массы. Это
соображение радует и подкупает» [9, с. 73]. Именно
это соображение, «радующее и подкупающее» тогда,
сделает Эйнштейна несчастным в конце жизни.
«Трагизм его (Эйнштейна) последних лет достиг
высшей точки в его вмешательстве в дело атомной бом-
бы. Почти за 40 лет до того он вывел из теории отно-
сительности формулу Е — тсг и ее значение было ясно
осознано задолго до какой-либо экспериментальной
проверки, не говоря уже о возможном техническом
применении. Теперь эта возможность была дана, вме-
сте с нею и опасность, что Гитлер мог получить в свои
руки грозное средство разрушения для порабощения
мира. Это побудило его написать известное письмо пре-
зиденту Рузвельту, которое дало толчок к разработке
атомной бомбы, а тем самым привело к теперешнему
ужасающе странному положению, при котором челове-
чество... имеет только выбор между миром и самоунич-
тожением»,—писал Макс Борн в своих воспоминаниях
об Эйнштейне [8, с. 398]. Но это все было впереди,
а в 10-е годы нового века ученые думали только о за-
гадках природы и их решении.
17
Весной 1910 г. Эрнест Сольвей, обсуждая с извест-
ным профессором химии Берлинского университета
Вальтером Нернстом трудности, возникшие в связи с
интерпретацией накопившихся экспериментальных дан-
ных, предложил созвать ведущих физиков Европы в
Брюсселе для совместного обсуждения новых положе-
ний в физике. Эрнест Сольвей, химик и богатый про-
мышленник, живо интересовался новостями науки. Он
взял на себя все расходы, связанные с приездом и
пребыванием всех участников совещания. Нернст
немедленно взялся за дело. Он написал письма о при-
глашении на совещание в Брюсселе ведущим физикам
Европы. Первое письмо было отправлено Максу План-
ку. Ответ Макса Планка не был оптимистичным. Он
высказывал сомнение в том, что это совещание вызо-
вет всеобщий энтузиазм, и просил отложить проведе-
ние совещания на несколько лет, с тем чтобы дождать-
ся более убедительных результатов. Нернсту удалось
уговорить Планка, остальных же участников уговари-
вать не пришлось, все приглашенные с радостью согла-
сились приехать в Брюссель.
Открытие совещания было назначено на 30 октяб-
ря 1911 г., темой совещания была «Теория излучения
и кванты». Германию представляли Нернст, Планк,
Зоммерфельд, Варбург; Англию — Резерфорд; Фран-
цию — Бриллюэн, мадам Кюри, Поль Ланжевен, Луи
де Бройль, Пуанкаре; Австрию — Эйнштейн; Голлан-
дию — Камерлинг-Оннес; Данию — Кнудсен и другие.
Так было положено начало знаменитым Сольвеевским
конгрессам. И каждый из них был вехой в истории
науки.
На первом Сольвеевском конгрессе ясности в пони-
мании возникших трудностей не появилось и, как мы
теперь понимаем, не могло появиться. Но именно этот
конгресс сыграл важнейшую роль в дальнейшем раз-
витии событий: на нем была достигнута главная
цель — совместное обсуждение возникших проблем
лучшими умами Европы и сфокусирование их интере-
сов. Наука становилась интернациональной. Вскоре
после конгресса Эрнест Сольвей основал Международ-
ный институт физики, пожертвовав на это миллион
бельгийских франков. В обязанности института входи-
ло ведение научно-исследовательских работ, поощрение
молодых исследователей и регулярное проведение Соль-
веевских конгрессов. Второй Сольвеевский конгресс
18
был проведен в октябре 1913 г. Темой его было строе-
ние вещества.
1913 год считают драматическим годом в науке. Это
год рождения атомной физики. Еще в 1911 г. Резер-
форд сделал ошеломляющее открытие — он объявил
своим сотрудникам: «Я знаю, как выглядит атом!».
В течение нескольких лет в лаборатории Резерфорда
проводились эксперименты по бомбардировке пучками
альфа-частиц различных мишеней. Альфа-частицы лег-
ко проникали через тончайшие пластинки, за исклю-
чением редких случаев, когда одна из частиц почему-то
отклонялась. Резерфорд предложил искать частицы,
которые, возможно, отклоняются на больший угол.
Каково же было удивление экспериментаторов, когда
они обнаружили частицы, которые при столкновении
с тончайшей металлической пластинкой возвращались
назад! Резерфорд, после того как окончательно убе-
дился в этом явлении, говорил: «Это было самое неве-
роятное событие в моей жизни. Это почти так же не-
вероятно, как если бы вы выстрелили из пушки пят-
падцатидюймовым снарядом, целясь в лист папирос-
ной бумаги, а он внезапно отскочил от бумаги и попал
прямо в вас» [10, с. 17]. На основании этих экспери-
ментов Резерфорд предположил, что атом состоит из
положительно заряженного ядра и вращающихся во-
круг него на больших по сравнению с размером самого
ядра расстояниях электронов. С точки зрения класси-
ческой физики такая модель атома, похожая на мини-
атюрную планетную систему, казалась просто абсурд-
ной. По законам классической электродинамики, дви-
гаясь по орбитам вокруг ядра, электроны должны из-
лучать энергию и буквально за 10“8 с должны упасть
на ядро. Но в природе этого не происходит! Да и
опыт — вещь упрямая. В чем же дело?
В 1913 г. Нильс Бор, работавший в ту пору у Ре-
зерфорда в манчестерской лаборатории, опубликовал
работу, состоящую из трех частей — трилогию, при
знакомстве с которой «нельзя было избежать шока».
На основе резерфордовской модели атома Бор создал
теорию атома, теорию, которая работала. Теперь кван-
ты проникли в последнее прибежище классической
физики — формулы классической механики и электро-
динамики.
Самым впечатляющим был успех теории в объясне-
нии линейчатых спектров водородоподобных атомов.
19
Первая систематизация линейчатых спектров при-
надлежит Иоганну Бальмеру и датируется 1885 г. Но
еще раньше, в 1870 г., Джонстон Стони заметил, что
частоты линий солнечного спектра, соответствующие
определенным линиям спектра водорода, относятся
между собой, как целые числа, и нашел удивительную
аналогию в соотношениях этих чисел с соотношениями
частот различных гармоник скрипичной струны. Это
навело Стони на мысль, что в основе закономерностей
линейчатых спектров должно лежать какое-то перио-
дическое движение внутри молекулы водорода.
Лишь спустя 15 лет Бальмер получил общий закон,
связывающий волновые числа различных линий види-
мого спектра с простыми целыми числами. Форма
/ 1 1 \ п
этого закона очень проста: v = R (<1десь
v — «волновое число» — величина, обратная длине вол-
ны; R — постоянная Ридберга, названная так в честь
шведского спектроскописта Ридберга. Ни из каких за-
конов физики не следовало ни ее существование,
ни тем более ее численное значение, равное 109 678.
Это значение было найдено чисто эмпирическим пу-
тем. Оно постоянно, помер спектральной линии п при-
нимает целые значения, начиная с трех. Закон Баль-
мера выполняется с высокой точностью, как принято
говорить в физике, с точностью до пяти-шести знаков.
В 1904 г. Лайман нашел серию водорода в ультра-
фиолетовой области, которая описывается той же фор-
мулой. Только вместо 7г2 стоит 7Л В 1909 г. Па-
шен нашел серию водорода в инфракрасной области
спектра. Закон все тот же, только первый член здесь
7з2. Эти целочисленные законы для линейчатых
спектров, сугубо эмпирические, с такой точностью опи-
сывающие опытные данные, казались абсолютно зага-
дочными.
Уже в первых набросках своей теории Бор по-
лучил формулу, описывающую спектральные законо-
мерности. Эта формула содержала в себе как частный
случай серии Бальмера, Лаймана, Пашена и предска-
зывала серии, которые были открыты позже. Что же
касается постоянной Ридберга, то в формуле Бора она
имела уже чисто теоретический «буквенный» вид и
выражалась через постоянную Планка, заряд электро-
на, массу электрона и скорость света. Совпадение вы-
численной по формуле Бора постоянной Ридберга о
20
ее эмпирическим значением было потрясающим. Как
тут было не поверить в теорию Вора! В том же 1913 г.
успех теории был подкреплен опытом Франка и Герца.
Результаты этого опыта однозначно показали, что
внутренняя энергия атома не может изменяться непре-
рывно, а принимает совершенно определенные дискрет-
ные значения. Это было прямым подтверждением по-
стулата Бора о том, что электроны в атоме вращаются
по совершенно определенным — «разрешенным» —
орбитам и, вопреки законам классической электродина-
мики, при этом не теряют, не излучают энергию. Энер-
гия излучается только при переходе с одной
«разрешенной» орбиты на другую. Причем энергия
излучается в виде одной неделимой «порции», пропор-
циональной кванту Планка.
Конечно, 1913 год — это в первую очередь триумф
теории Бора, но это еще предсказание протона Резер-
фордом, это изобретепие рентгеновского спектрометра
Генри Брэггом. В этом же году Владимир Константи-
нович Аркадьев, ученик Лебедева, открыл эффект, на-
званный позднее ферромагнитным резонансом, Содди
ввел термин «изотопы», Астон предложил метод газо-
вой диффузии для разделения изотопов, Камерлинг-
Оннес обнаружил разрушение сверхпроводимости под
влиянием сильных магнитных полей.
Физика вступала в свой золотой век. Время ге-
ниальных одиночек кончилось. Стали создаваться шко-
лы. Резерфорд в Манчестере, Бор в Копенгагене,
Макс Борн в Геттингене, Зоммерфельд в Мюнхене,
Эренфест в Лейдене, Мария Кюри в Париже собирали
вокруг себя талантливую молодежь. Но не было «раз-
ных» школ и «личных» успехов — были общие школы
и общий успех.
На семинар Эренфеста приезжала резерфордовская
молодежь с самим Крокодилом (прозвище Резерфор-
да), приезжали из Цюриха, Берлина, Парижа. После
семинара споры продолжались на улице, в кафе, в до-
машнем кабинете Эренфеста, где каждый, посетивший
эту маленькую комнату, расписывался на стене.
В Геттингене, в знаменитом Математическом клубе
Гильберта, все чаще занимали место докладчика фи-
зики, съезжающиеся из разных городов Европы. Так
было, пока не прокатилось по Европе слово «война».
Война — для всех война. У нее свои права, свои
задачи, свой приговор. И одна профессия — солдат.
21
Но даже война не смогла остановить развитие но-
вых научных идей, далеких от военных нужд. Вспом-
ним, что именно в это время Эйнштейн создал общую
теорию относительности. Но война разделила людей на
врагов и союзников. И ученые, в подавляющем боль-
шинстве своем далекие от политики, оказались во
власти политических распрей. Труднее всего приходи-
лось немецким ученым. Они принадлежали нации, ко-
торая втянула человечество — 38 стран — в кровавую
резню.
После войны, когда полностью прерванное войной
общение ученых разных стран стало налаживаться
снова, немецкие ученые были исключены из всех меж-
дународных организаций и конференций. В 1919 г.,
после нескольких встреч в Лондоне и Париже, круп-
нейшими европейскими учеными был организован
Международный совет исследований (IRC — Interna-
tional Research Council) [11, с. 126]. В этот совет не
был включен ни один из немецких ученых. Память о
войне была еще настолько свежа, что многие ученые
были даже за то, чтобы исключить из совета ученых
стран, державших в войне нейтралитет. Возобновил
работу Сольвеевский комитет (президентом остался
Лоренц). Очередной, третий по счету конгресс был на-
значен на апрель 1921 г. Бойкот немецких ученых про-
должался. На этот конгресс не был приглашен даже
Пернет, близкий друг Сольвея и один из главных ор-
ганизаторов первых двух конгрессов. Исключение со-
ставил один лишь Эйнштейн. Объясняли это тем, что
у Эйнштейна был тогда швейцарский паспорт. Но Эйн-
штейн отклонил приглашение, мотивировав свой отказ
поездкой в Соединенные Штаты.
В 1922 г. группа передовых европейских ученых ор-
ганизовала Международный союз чистой и прикладной
физики с целью наладить отношения между учеными
всех стран. Но все попытки организаторов этого союза
включить в него немецких, австрийских и венгерских
физиков кончились неудачей. Бойкот продолжался.
В 1924 г. состоялся 4-й Сольвеевский конгресс.
На него был приглашен единственный физик «немец-
кого происхождения» — Эйнштейн. И снова Эйнштейн
отклонил приглашение, на этот раз открыто заявив о
том, что принять это приглашение значило бы предать
своих немецких коллег. «С моей точки зрения,— писал
он Лоренцу,— нельзя смешивать политику с наукой и
22
нельзя заставлять человека нести ответственность за
действия правительства страны, гражданином которой
ему выпало быть» [Там же]. Тогда не ждали от нау-
ки ничего дурного; время, когда над человечеством на-
виснет страшная угроза, было еще впереди. Тогда нау-
,ка была святой. И, как ни велико было предубеждение
против Германии, жажда разгадать тайны природы
оказалась непреодолимой. И снова наука стала интер-
национальной. Начался, как принято говорить в лите-
ратуре, второй этап героического периода современной
физики.
23
Глава 2. Fiat lux1
Двадцатые годы, самое их начало, впечатляют, пожа-
луй, не меньше, чем величественный 25-й год, от кото-
рого отсчитывает квантовая механика свои юбилеи.
Двадцатые годы — это время подведения итогов, оцен-
ки степени понимания накопившихся эксперименталь-
ных данных. Результаты оказались тревожными. Опре-
деленными были лишь две вещи: первая — это то, что
экспериментальные данные безусловно подтверждали
реальность кванта, и вторая — привычные методы
классической физики оказались абсолютно неприспо-
собленными для использования новой величины.
Стало совершенно ясно, что созданные к этому
времени квантовые теории требуют серьезного
пересмотра. Накал в физическом мире был таков, что,
как взрыв, появилась квантовая механика, появилась,
как по взмаху волшебной палочки. Она родилась мно-
голикой. Почти одновременно тремя совершенно раз-
ными людьми в разных городах,— Гейзенбергом в Гет-
тингене, Дираком в Кембридже и Шредингером в Цю-
рихе,— были созданы совершенно различные на
первый взгляд теории, составляющие сегодня суть
квантовой механики и всей современной физики. Но
для этого потребовалось много, потребовались героиче-
1 Да будет свет (лат.).
24
екие усилия физиков старшего поколения и неудержи-
мая фантазия поколения ровесников самого кванта.
Это поколение появилось на свет и росло в атмо-
сфере постоянных открытий во всех сферах деятель-
ности человека. С этим поколением родились аэроплан
и радио. С этим поколением появились прививки от
дифтерита, витамины и способ определения группы
крови, появились пептиды и первая гипотеза строения
белков, взрывчатые вещества и удобрения. Выставоч-
ные залы преподносили сюрпризы: художники откры-
вали новое искусство. И в этом шквале нового, прини-
мая новизну и чудеса за норму и обыденность, росло
поколение, родившееся с веком. Росло в обстановке,
когда еще не успело пройти удивление первым аэро-
планом и звучало эхо пророчества братьев Райт после
их первого полета о том, что «еще тысячу лет человек
не будет летать», а уже развивалось мощное самолето-
строение — в первую мировую войну шли воздушные
бои, а перед самой войной поручик Нестеров в Рос-
сии крутанул самолет в мертвую петлю. Дешевые ав-
томобильчики бегали по мощенным булыжником доро-
гам Европы. Скромная лаборатория Маркони превра-
тилась в богатую фирму, осуществившую в самом
начале века радиосвязь через Атлантический океан.
В физику это поколение пришло в то время, когда
большие надежды сменялись горьким разочарованием,
появлялись новые надежды и сменялись новыми разо-
чарованиями. Бесспорными были лишь эксперимен-
тальные факты, бесспорными и ошеломляющими. Что
же касается их толкования, то очевидным было только
то, что квант действия играет в физике фундаменталь-
ную роль. Но все теории с использованием кванта,
на первый взгляд удачные, давали в лучшем случае
качественное согласие, а при появлении новых экспе-
риментальных данных оказывались и вовсе несостоя-
тельными. И физики были вынуждены вводить в тео-
рию искусственные ограничения и дополнения, каждый
раз новые, каждый раз с большим трудом подгоняя
теорию к эксперименту. Все понимали, что метод под-
гонок — явление временное и для получения последо-
вательной теории нужны кардинальные перемены. Это
было время упорного поиска новых путей. Затрачива-
лись огромные усилия для выхода из создавшихся за-
труднений и противоречий. Физика была похожа на
запутанный клубок шерсти, из которого торчали не-
25
сколько концов, и стоило умело потянуть за какой-
нибудь конец, как тот, вначале поддавшись, дальше
только сильнее затягивал и запутывал сердцевину.
По словам Нильса Бора, вся ситуация в физике остав-
ляла у него тогда чувство «грусти и безнадежности»
[12, с. 845]. Новое поколение пришло в физику без
чувства грусти и безнадежности. Ему не было дела до
тревог и опасений своих учителей. Они пришли в науку,
как рыцари без страха и упрека. Они были смелыми и
веселыми, а если впадали в отчаяние, то оно было, как
у детей, очень глубоким и очень коротким.
Подробный рассказ о том узком интервале времени,
который предшествовал открытию квантовой механики,
всего лишь об интервале с 1922 до 1925 г.,— предмет
отдельной книги. А сейчас, только чтобы прикоснуться
к тому времени, вспомним историю с открытием спи-
на. Тем более, что главные действующие лица в этой
истории — Паули, Уленбек, Гаудсмит, Крониг — ро-
весники кванта и даже моложе его.
В конце прошлого века Лоренц предсказал расщеп-
ление спектральных линий в магнитном поле. В 1896 г.
Питер Зееман обнаружил это явление эксперименталь-
но. В 97-м Лоренц построил теорию эффекта Зеемана.
В следующем же, 98-м, году Зееман обнаружил иное
и совершенно неожиданное поведение спектральных
линий в магнитном поле. Это явление было названо
аномальным эффектом Зеемана, и классической тео-
рией Лоренца оно не описывалось. Но все вместе было
столь впечатляющим, что в 1902 г. Лоренц и Зееман
получили Нобелевскую премию. Это была вторая по
счету Нобелевская премия по физике. Первая премия
была присуждена Рентгену в 1901 г. И только в 1945 г.
Паули получит Нобелевскую премию за работу более
чем двадцатилетней давности — за открытие принципа,
названного принципом Паули и введенного им для объ-
яснения аномального эффекта Зеемана.
Вольфганг Паули (1900 г. рождения) — ученик
Зоммерфельда. Ему было 19 лет, когда он впервые
слушал лекцию Эйнштейна о теории относительности.
Сразу после лекции Паули взял слово и сказал: «Знае-
те ли, то, что рассказывал нам господин Эйнштейн, во-
все не так уж глупо» [10, с. 142]. В какой-то книжке
(помню только, что автор не физик) я прочитала фра-
зу о том, что физики очень смелые люди, потому сре-
ди физиков много альпинистов и подводников, а может
26
быть, горнолыжников. И получалось у этого автора
так, что, если вы не можете взять семитысячник или
спуститься напрямую с Кохты, не выйдет из вас на-
стоящего физика. Паули не был ни альпинистом,
ни подводником и в свои 20 лет был уже тучным и
необыкновенно неуклюжим, настолько неуклюжим, что
все, кто писал о нем, не могли обойтись без анекдотов
по этому поводу. В лабораториях его боялись как огня.
Самый типичный пример — это известная история о
том, как однажды в Геттингене, в Институте Джеймса
Франка, произошел страшный взрыв. Причину взрыва
установить не могли. А потом все объяснилось просто.
Оказалось, что в момент взрыва через Геттинген про-
ходил поезд, в котором ехал Паули. Поезд сделал ко-
роткую остановку. Несколько минут присутствия Паули
в миле от института было достаточно для катастрофы.
Показательно знакомство знаменитого Эренфеста с мо-
лодым Паули. После первых же минут беседы мягкий
и деликатный Эренфест не удержался и сказал, что
печатные статьи Паули понравились ему много больше,
чем он сам. На что Паули немедленно ответил, что у
него возникло прямо противоположное чувство.
Итак, на исходе 1924 г. Паули объяснил аномаль-
ный эффект Зеемана, сформулировав не имеющий ни-
каких аналогов в классической физике и казавшийся
абсолютно загадочным принцип, так называемый
«принцип запрета». В силу этого принципа в атоме не
может существовать двух и более электронов в одном
и том же энергетическом состоянии. В существующей к
этому времени теории энергетическое состояние элек-
трона описывалось тремя «квантовыми числами», соот-
ветствующими трем физическим характеристикам элек-
трона: энергии, орбитальному моменту и проекции
момента на направление магнитного поля. Все три
величины квантовались. Паули к этим трем квантовым
числам добавляет загадочное четвертое число, описы-
вающее «своеобразную, классически не описываемую
двузначность квантово-механических свойств излучаю-
щего электрона» [13, с. 373]. «Излучающий», или
оптический электрон,— это последний электрон на
внешней оболочке атома. У одновалентных веществ
(водород и щелочные металлы) на внешней оболочке
один-единственный электрон. Для всех остальных эле-
ментов именно количество этих внешних, оптических
электронов или их недостающее число и определяет
27
валентность вещества (так они и расположены по
столбцам таблицы Менделеева).
Так вот, к этому времени физики пришли к одно-
значному выводу, что, скажем, для одновалентных ме-
таллов угловой момент «атомного остатка», т. е. ядра
и нейтральной оболочки без внешнего электрона, ра-
вен Vz. А Паули, никаким образом не принимая этот
факт во внимание и выражаясь столь туманно о «свое-
образной, классически не описываемой двузначности»
электрона, делает еще один очень важный вывод о том,
что угловой момент атомного остатка обусловлен толь-
ко внешними электронами. Казалось, этого было доста-
точно, чтобы сделать следующий, абсолютно очевидный
вывод о том, что электрон обладает собственным момен-
том, равным 7г. Тогда, во-первых, становится понят-
ным половинчатый момент атомного остатка, во-вторых,
оправдывается наличие четвертого квантового числа,
соответствующего этому самому собственному моменту
электрона, и, наконец, становится понятным «прин-
цип запрета». Последнее, пожалуй, следует пояснить.
Дело в том, что в модели Бора в атоме на одной
оболочке могут находиться два и больше электронов с
одинаковыми квантовыми числами, а как же тогда
срабатывает принцип Паули, необходимый и введен-
ный для объяснения аномального эффекта Зеемана?
И тут очевидно, что достаточно приписать электрону
собственный момент и соответствующее ему четвертое
квантовое число, и тогда два электрона вполне могут
позволить себе иметь все квантовые числа одинаковы-
ми, кроме последнего: собственные моменты 7г долж-
ны быть направлены в противоположные стороны. Этот
самый собственный момент электрона 7г, который на-
зывается спином, отражая тот факт, что электрон вер-
тится вокруг собственной оси, действительно есть у
электрона, и ни одно явление в микромире невозможно
описать без него. Но ввел понятие спина не Паули.
В связи с этим в любом воспоминании о Паули можно
найти недоумение: так близок был Паули к спину и
так его просмотрел! Но Паули не просто просмотрел
спин.
Драматическая история со спином не кончается на
том, что Паули его просмотрел. Свои соображения по
поводу принципа запрета, фактически содержание бу-
дущей статьи, Паули изложил в письме известному
спектроскописту Ланде. В то самое время, когда Лан-
28
де получил письмо от Паули, к нему приехал совсем
молодой человек из Америки Ральф де Крониг, кото-
рый вспоминает: «7 января 1925 г., когда мне было
20 лет от роду и был я еще очень неопытен, прибыл
я в маленький живописный немецкий университетский
город Тюбинген и остановился в отеле „У золотого
быка66. Я прибыл в качестве сотрудника Колумбийско-
го университета для свидания с Ланде и Герлахом, ко-
торые возглавляли соответственно кафедры теоретиче-
ской и экспериментальной физики. В Институте физи-
ки меня любезно принял Ланде, заметив, что я прибыл
очень кстати, так как на следующий день должен при-
ехать Паули. В самом деле, Паули написал ему длин-
ное и очень интересное письмо, которое Ланде дал мне
прочитать... В моих глазах Паули означал так много,
что, ожидая встречи с ним, я жадно вчитывался в
письмо, которое Ланде показал мне. В этом письме
фактически содержалось изложение принципа запрета
в ясном и критическом стиле, столь характерном для
его автора... Письмо Паули произвело на меня огром-
ное впечатление, и, естественно, мне захотелось ос-
мыслить тот факт, что каждый отдельный электрон в
атоме должен описываться квантовыми числами, из-
вестными из спектров атомов щелочных металлов,
в частности открытыми там двумя моментами количе-
ства движения I и 5 = 72. Очевидно, теперь уже нель-
зя было приписывать s остову, и мне сразу пришла
мысль, что s можно рассматривать как собственный
момент количества движения электрона. На языке мо-
делей, который до создания квантовой механики был
единственной основой для обсуждения, этот собствен-
ный момент электрона можно наглядно изобразить
только как вращение электрона вокруг своей оси.
Правда, такое представление сопряжено с рядом труд-
ностей. Однако эта идея была заманчивой, и к вечеру
того же дня под влиянием прочитанного письма я по-
лучил формулу для так называемых релятивистских
дублетов» [14, с. 15].
На следующий день приехал Паули и состоялась
дискуссия. Крониг получил полную отповедь. В своей
обычной резкой форме Паули объявил Кронигу, что
его идея о спине электрона чистый вздор, что матема-
тическая точка не может вокруг себя вертеться, она
должна чем-то быть. Вскоре Крониг поехал в Копен-
гаген и рассказал о своей идее Бору и Гейзенбергу.
29
Копенгагенская школа тоже решительно отвергла
идею о вращающемся электроне. Мнение прославлен-
ных физиков сыграло свою роль, и Крониг не опубли-
ковал свою работу. Осенью того же 1925 г. молодые
сотрудники Эренфеста Уленбек (1900 г. рождения) и
Гаудсмит (1902 г. рождения) независимо от Кронига
пришли к идее вращающегося электрона. Они и на-
звали собственный момент электрона спином. Уленбек
писал: «Гаудсмит и я пришли к этой идее, изучая
статью Паули, в которой был сформулирован знаме-
нитый принцип запрета и электрону впервые припи-
сывались четыре квантовых числа... Это казалось столь
необоснованным и дерзким, что где-то, несомненно,
должна была таиться ошибка, да и Бор, Гейзенберг и
Паули, наши большие авторитеты, никогда не предпо-
лагали ничего подобного. Но мы, конечно, рассказали
обо всем Эренфесту... Мы с Гаудсмитом чувствовали,
что, быть может, пока лучше воздержаться ат каких-
либо публикаций, но, когда мы сказали о своем наме-
рении Эренфесту, он ответил: «Я уже давно отправил
ваше письмо в печать, вы оба достаточно молоды,
чтобы позволить себе сделать глупость» [Там же,
с. 246].
Так в историю физики авторами спина вошли Улеп-
бек и Гаудсмит. Но ирония судьбы такова, что сейчас,
когда все это ушло в историю, понятие спина нераз-
рывно связано с именем Паули. К концу 1925 г. Нильс
Бор поверил в спин. Отметим, что это произошло не
без помощи Эйнштейна. Под влиянием Бора поверил
в спин и Гейзенберг. А Паули оставался при своем.
Он грозно предостерегал Бора и высказывал крайнее
недовольство по поводу отступничества Бора и его по-
пустительства ко всякой ереси в физике. Но скоро го-
рячность Паули утихла — реальность спина нельзя
было не признать. Как все было непросто, видно из
письма Паули Кронигу (май 1925 г., в июне появится
матричная механика): «Физика теперь снова зашла в
тупик, во всяком случае для меня — она слишком труд-
на, и я предпочел бы быть комиком в кино или кем-
нибудь вроде этого и не слышать ничего о физике!»
[Там же, с. 34].
А ведь к этому времени было уже так много сдела-
но! К этому времени уже были опубликованы работы
де Бройля.
30
В начале 20-х годов одной из самых острых была
проблема дуализма волна-частица. Эта проблема стоя-
ла давно. Еще в 1905 г. Эйнштейн, обращаясь, по мне-
нию Планка, слишком вольно с гипотезой квантов,
приписал свету корпускулярные свойства и объяснил
таким образом явление фотоэффекта. И хотя эта ра-
бота имела заслуженный успех, физики и не думалм
отказываться от волновой природы света. Если бы свет
не был волной, ни дифракция света, ни явление интер-
ференции не могли бы иметь места. Ну, а объяснение
фотоэффекта и связанное с этим предположение о кор-
пускулярной природе света каждый физик понимал по-
своему. Одни считали, например, что эйнштейновские
кванты света не частицы, а какая-то мера энергии
электромагнитного поля.
В 1922 г. американский физик Артур Комптон от-
крыл эффект, названный его именем. При исследовании
рассеяния рентгеновских лучей в парафине Комптон
обнаружил, что, кроме ожидаемого эффекта, т. е. на-
личия рассеяния с той же длиной волны, что и падаю-
щее, имеется рассеяние с большей длиной волны. При
этом оказалось, что, чем меньше длина волны падаю-
щего излучения, тем меньше доля рассеяния с неиз-
менной длиной волны. Это явление никак нельзя было
объяснить с точки зрения волновой природы излучения,
согласно которой длина волны рассеянного излучения
должна оставаться такой же, как длина волны падаю-
щего. Иными словами, свет при рассеянии не должен
менять цвета. Так оно и есть на самом деле, пока мы
имеем дело с длинами волн, сравнимыми с длинами
волн видимого света. Комптон же исследовал рассеяние
рентгеновских и гамма-лучей, длина волн которых в
десятки и сотни тысяч раз меньше длин волн видимо-
го света. Оказалось, при рассеянии жестких гамма-лу-
чей (самые короткие длины волн, порядка 10'12 см)
вообще не обнаруживается компонента с начальной
длиной волны. Через год сам же Комптон и независи-
мо от него Дебай развили теорию этого явления, ис-
ходя из чисто корпускулярной природы света. При
этом все законы сохранения, справедливые для класси-
ческой теории рассеяния двух частиц друг на друге,
строго выполняются, прямо как при рассеянии двух
бильярдных шаров. Необычным было лишь то, что один
из «шаров» — электрон — был нормальной частицей
к(так во всяком случае считалось тогда), а другой —
31
частицей света, энергия которой определялась не мас-
сой и квадратом скорости, а постоянной Планка, ум-
ноженной на частоту. Так с открытием эффекта Комп-
тона вопрос о двоякой природе света встал очень
остро. Наступило время, когда, по выражению Брэг-
га, физики были вынуждены по понедельникам, средам
и пятницам считать свет состоящим из частиц, а в ос-
тальные дни недели — из волн.
В том же 1923 г., когда ни эксперимент Комптона,
ни его теория не вызывали сомнений у недоумеваю-
щих физиков, появилась еще более обескураживающая
работа, да еще чисто теоретическая. Луи де Бройль,
увлекающийся экспериментальным исследованием из-
лучения и имеющий возможность заниматься этим в
частной лаборатории своего брата, опубликовал три
теоретические работы подряд. В этих работах он ут-
верждал, что не только свет обладает двоякой природой,
но и само вещество, оставаясь веществом, должно
иметь волновую природу! Т. е. каждой материальной
частице наряду с ее физическими свойствами — массой,
размерами и т. д,— должна соответствовать своя соб-
ственная волна. Так что и электроны, и атомы, и даже
молекулы могут рассматриваться как волны. Длину
волны для любой частицы де Бройль определял как по-
стоянную Планка, деленную на ее импульс. Так, если
бильярдный шар считать волной, то в его длине вол-
ны, скажем, при скорости шара 1 м/с значимое число
появляется через 25 нулей после запятой, т. е. длина
волны бильярдного шара порядка 10“25 см.
С необычайной простотой де Бройль объяснял, по-
чему, скажем, электрону необходимо приписать волно-
вые свойства: «Определение стационарных движений
электронов в атоме заставляет вводить целые числа,
но до сих пор единственными явлениями в физике, при
описании которых вводили целые числа, были явления
интерференции и собственных колебаний» [15, с. 398].
Статьи де Бройля никто не принимал всерьез, а ес-
ли ему случалось выступать со своими идеями на семи-
наре, то его доклад вызывал всеобщее веселье аудитов
рии. Первым на них обратил серьезное внимание Эйн-
штейн. В 1925 г. он писал Борну: «Прочтите ее! Хотя
и кажется, что ее писал сумасшедший, написана она
солидно» [Там же, с. 399]. Но Борн и разбираться не
стал, а его молодые сотрудники устроили на тему де-
бройлевских идей потешный семинар. В том же году
32
Эйнштейн обратил внимание Эрвина Шредингера на
работы де Бройля.
Шредингеру было в ту пору 38 лет, но не только
возраст отличал его от молодых создателей основ сов-
ременной физики, воспитанников сильных «квантовых»
школ. Шредингер был «сам по себе» и ни к одной из
ртих школ не принадлежал. Он родился и вырос в
Вене. В 1910 г. окончил<Венский университет, где, кро-
ме философских и исторических курсов, выбрал физико-
математические курсы и под сильным влиянием Хазе-
норля, занявшего после смерти великого Больцмана
его кафедру, увлекся ими. Главным увлечением и лю-
бовью Шредингера в физике были статистические мето-
ды, восходящие к фундаментальным работам Больцма-
на. Именно увлечением, потому что он в равной мере
увлекался биологией (ему принадлежат работы по эво-
люции человеческого глаза), языками, поэзией (имеет-
ся томик его стихов), скульптурой (его кабинет боль-
ше походил на мастерскую скульптора, чем на кабинет
академического ученого) и более всего философией,
«К современной теории атома я приближался очень
медленно,— писал Шредингер.— Ее внутренние проти-
воречия звучат как пронзительные диссонансы по
сравнению с чистой, неумолимо ясной последователь-
ностью мысли Больцмана. Было время, когда я прямо-
таки готов был обратиться в бегство, однако, побужда-
емый Экснером и Кольраушем, нашел спасение в уче-
нии о цвете» [16, с. 39]. Именно занятия цветометрией
с глубоким знанием теории колебаний в сочетании с
другими «внешними» факторами привели Шредингера
к волновой механике.
К этим «внешним» факторам нужно отнести глав-
ным образом, пожалуй, следующие. Это тесное общение
с Германом Вейлем, который в то время заведовал ка-
федрой математики в Цюрихском университете и ока-
зывал прямую помощь Шредингеру в разработке мате-
матического аппарата; затем общение и дружба с
Питером Дебаем, объяснившим в 22-м году эффект
Комптона, и, наконец, «шелчок по носу» [17, с. 331],
который, по выражению Шредингера, он получил от
Эйнштейна по поводу «тщетной попытки построить кар-
тину фазовой волны электрона на эллиптической орби-
те». С этим же «щелчком» Шредингер получил от Эйн-
штейна указание на важность работ де Бройля. Шре-
дингера увлекли идеи де Бройля, сумасшедшие идеи
2 М. П. Кемоклидзе
33
человека, профессией которого была вовсе не физика,
а история искусств. Об этом времени жена Шрединге-
ра вспоминает, как о самом смутном. Ее муж, такой
спокойный, такой хороший семьянин, потерял покой
и говорит очень странные вещи, говорит, что сделал
открытие, почти такое же важное, как открытие
Ньютона. Открытие это — волновая механика Шредин-
гера — появится в 1926 г. В 1929 г. де Бройль будет
удостоен Нобелевской премии. А в 1925 г., когда
Шредингер только начал свою работу, Гейзенберг
создал первый вариант квантовой механики — матрич-
ную механику.
В ту пору Гейзенбергу не было еще 24 лет. Как
ассистент Борна онк занимался расшифровкой все тех
же атомных спектров. Полуклассический фундамент,
на котором была построена теория Бора, оказался
шатким. Объяснение спектроскопических данных ос-
тавалось на качественном уровне. Даже в простейшем
случае атома водорода при строгом рассмотрении кон-
цы с концами не сходились. Все попытки Гейзенбер-
га, основанные на боровской модели атома, оказались
безуспешными. Тогда он решил отказаться от самой
модели атома и вообще от каких-либо предположений
о том, что происходит внутри атома, и взял за отправ-
ную точку эмпирические данные — внешние проявле-
ния движения электронов, строгие данные спектра из-
лучения атомов. Это оказалось той «счастливой догад-
кой», которая позволила Гейзенбергу создать адекват-
ный математический аппарат для описания электро-
нов в атоме, исходя, подчеркнем еще раз, только из
строгих эмпирических данных. Он получил блестящее
согласие с экспериментом. Гейзенберг понял, что на-
ходится на верном пути, но одно поразительное об-
стоятельство обескураживало его. Символы, которыми
он оперировал, вели себя странным образом, а именно:
если взять произведение импульса электрона р и его
координаты q, то разность qp — pq оказывалась не
равной нулю. Эта разность неизменно равнялась по-
стоянной Планка, умноженной на квадратный корень
из минус единицы. Получалось, что счастливая догад-
ка и основанная на ней стройная теория могли
оказаться ничем. Эту работу Гейзенберг сделал на
острове Гельголанд в Северном море, куда ему при-
шлось уехать из цветущего Геттингена, спасаясь от
сенной лихорадки. Не очень довольный своим симво-
34
лическим исчислением, Гейзенберг все-таки написал
статью и привез ее Максу Борну.
«...Он был моим ассистентом, очень талантливым,—
писал Макс Борн,— но еще очень молодым и не очень
опытным. Он даже не знал точно, что такое матрица,
и, зайдя в тупик, обратился ко мне за помощью. Пос-
ле некоторых усилий я нашел связь между его идея-
ми и матричным исчислением, и помню мое удивле-
ние, когда квантовое условие Гейзенберга оказалось не
чем иным, как матричным уравнением qp~pq = i/h.
Матричная форма квантовой механики была затем раз-
работана мной совместно с моим учеником Иорданом»
[8, с. 237—238]. Борн незамедлительно послал работу
Гейзенберга в печать. В дальнейшей разработке Гей-
зенберг участвовал, уже будучи у Бора в Копенгаге-
не. «Это был оживленный обмен письмами,— писал
Макс Борн,— моя часть этих писем, к сожалению, бы-
ла утеряна из-за политических беспорядков. Результа-
том явилась статья трех авторов, которая в известной
степени завершила формальную сторону исследований.
Прежде чем появилась эта статья, произошел первый
драматический сюрприз: была опубликована статья
Поля Дирака по этому же поводу. Стимул, получен-
ный им из лекции Гейзенберга в Кембридже, привёл
его к результатам, сходным с нашими в Геттингене,
с той разницей, что он не прибегал к помощи мат-
ричной теории математиков, а самостоятельно открыл
и развил учение о таких некоммутирующих символах»
[Там же, с. 306].
Поль Дирак (1902 г. рождения) в 23 года создал
свой вариант квантовой механики, основанный на им
самим созданном математическом формализме, в 30 лет
возглавил кафедру, которую когда-то возглавлял Нью-
тон. В 1928 г. он напишет уравнение, которое объе-
динит основы теории относительности и квантовой ме-
ханики и положит начало квантовой теории поля, про
которое сам Дирак с гордостью скажет, что это урав-
нение объясняет большую часть физики и всю химию.
Итак, в Кембридже появился еще один вариант
квантовой механики — механика Дирака. «Пока мы
обсуждали этот вопрос,— писал Макс Борн,— про-
изошло второе драматическое событие: появились зна-
менитые статьи Шредингера. Его мышление развива-
лось по совершенно иному пути, восходящему к Луи
де Бройлю» [Там же]. Научный мир пришел в заме-
2*
35
шательство. Уже были созданы матричные механики
в Геттингене и Кембридже, а тут появилась новая ме-
ханика — полная противоположность первым двум и
столь же прекрасно согласующаяся с опытом. Случи-
лось так, что летом того самого 1926 г. Гейзенберг
поехал в Мюнхен навестить родителей и попал на
доклад Шредингера. «Впервые познакомившись с тол-
кованием, которое Шредингер хотел дать своему ма-
тематическому дуализму — волновой механике, я при-
шел в совершенное отчаяние при мысли о той пута-
нице в понятиях, которая, по-моему, была бы внесена
в атомную теорию в результате такого толкования.
К сожалению, из моей попытки навести порядок в по-
нятиях во время дискуссии ничего не получилось:
я привел доводы в пользу предположения, что вслед-
ствие толкования Шредингера совершенно невозможно
объяснить закон излучения Планка, но они никого не
убедили, а Вильгельм Вин, профессор эксперимен-
тальной физики при Мюнхенском университете, мне
довольно резко ответил, что теперь действительно бу-
дет покончено с квантовым скачком и всей атомной
физикой...» [17, с. 375].
Вскоре, однако, сам Шредингер доказал полную
эквивалентность волновой механики и матричной ме-
ханики Гейзенберга, получивших общее название
«квантовая механика» — термин, который впервые ввел
в физику Макс Борн еще в 1924 г. Но Максу Борну
мы обязаны гораздо большим: смысл уравнения Шре-
дингера, так же как единственно правильный смысл
знаменитой пси-функции Шредингера, которую он ввел
как функцию, описывающую волну в «чистом виде»
(предпосылка, оказавшаяся абсолютно неверной), был
выявлен Максом Борном. В интерпретации Макса Бор-
на пси-функция не только не является волной, но и
вообще не имеет никакого физического смысла. Смысл
имеет лишь квадрат волновой функции, определяющий
вероятность нахождения частицы в определенном энер-
гетическом состоянии в определенной точке простран-
ства и времени. Вероятностная интерпретация Макса
Борна, с которой Шредингер так и не согласился до
конца своих дней, и составляет суть квантовой меха-
ники. Именно в этой интерпретации уравнение Шре-
дингера оказалось тем фундаментальным уравнением
физики микромира, на котором построена современная
физика. Сегодня мы знаем, что все гораздо глубже.
36
Уравнение Шредингера правит не только микромиром,
оно описывает самые разные явления и в макроскопиче-
ской природе.
Сейчас в любой заштатной библиотеке можно взять
книгу по квантовой механике, выбирая объем книги
и автора на свой собственный вкус. А тогда кванто-
вая мудрость должна была литься из уст в уста и
нужно было найти в себе мужество поверить в нее.
Мы не коснемся здесь той бури, которая долго бу-
шевала вокруг новорожденной квантовой механики, не
коснемся знаменитого спора Эйнштейна с Бором. Ве-
ликий Эйнштейн, вдохнувший жизнь в новую физику,
Эйнштейн, которому в большей степени, чем кому-либо
из великих, мы обязаны современным положением ве-
щей, так до конца жизни и не принял «квантовой ве-
ры».
За открытие квантовой механики Нобелевской пре-
мии были удостоены Вернер Гейзенберг в 1932 г.,
Эрвин Шредингер и Поль Дирак — в 1933-м.
Итак, квантовая механика была создана. Теперь
нужно было ее применять.
«В конце 20-х годов отзвуки великого гносеологи-
ческого взрыва, каким явилось создание теории относи-
тельности и квантовой механики, докатились до самых
отдаленных уголков мира,— писал Юрий Борисович
Румер в своих воспоминаниях о встречах с Эйнштей-
ном.— Множество молодых людей самых различных
способностей и степени подготовленности устремились
в центры ,,новой квантовой веры" — Копенгаген, Гет-
тинген, Цюрих, Лейден, Кембридж, чтобы принять уча-
стие в этом „пиршестве фантазии и интеллекта". Мне
было 28 лет, когда я оказался летом 1929 г. в Геттин-
гене» [18, с. 108].
Глава 3. Геттинген
Говорят, что в 1737 г. король Ганновера Георг
Август повелел двум своим городам, Целле и Геттин-
гену, построить университет или тюрьму, кому что
нравится. Жители Целле были богаче и благоразум-
нее: поразмыслив, они решили соорудить хорошую
тюрьму, ибо ничто не стоит так долго и не прино-
сит столько пользы самым разным правительствам и
режимам, как хорошие тюрьмы, ничто так, не способст-
вует правосудию и воспитанию молодежи, как неиз-
бежность наказания и очевидность его. Студенты же,
напротив, своими непочтительными мозгами будут
смущать нравственность, а песнями и плясками — по-
- кой и благополучие города.
Так решили жители Целле, уверенные в своем
благоразумии, и просчитались. О существовании города
Целле вряд ли многие слышали. Геттинген же, на
долю которого выпало построить университет, стяжал
всемирную славу.
Судьбе было угодно, чтобы университет Георгия
Августа оказался на перекрестке всех ученых дорог.
Здесь со студенческих лет и до конца своей жизни
жил и работал король математики Карл Гаусс. Здесь
работали Вебер и Риман.
Здесь преподавали немецкую словесность братья
Гримм.
38
Здесь положил начало расшифровке древней кли-
нописи Двуречья Гроутефенд.
Кладбище Геттингена поражает обилием имен, из-
вестных всему миру.
К началу XX в. Геттинген стал, по выражению
Макса Борна, «математической Меккой мира, славу
которого поддерживали три пророка: Феликс Клейн,
Давид Гильберт и Герман Минковский». А с тех пор,
как появилась теоретическая физика, имена геттинген-
ских ученых узнал и физический мир.
А в общем это был обычный, тихий, почти сонный
провинциальный городок, каких много в Германии, и
не окажись его жители столь дальновидны двести лет
назад, и по сей день его названия не знал бы никто
за пределами окружности двухсот миль.
В маленьком альбоме со старинными фотография-
ми, изданном еще до первой мировой войны и по сти-
лю и внешнему виду нисколько не отличающемся от
множества таких же альбомов, с чисто немецким пе-
дантизмом и беспристрастностью дается описание Гет-
тингена:
«Расположенный в южной части земли Ганновер,
в котловинообразно расширяющейся верхней части реки
Лейне (150 м над уровнем моря), Геттинген красиво
примыкает к западному подножию заросшей молодым
лесом горы Хайне, великолепные лесо- и парконасаж-
дения которой тянутся до самого города, а восточное
и северное продолжения которой есть не что иное,
как часами не прерывающаяся величественная лесис-
тая возвышенность Геттингенского раковинно-известня-
кового плато (300—423 м над уровнем моря) с роман-
тическими крутыми склонами. Возникший неподалеку
от Кайзерплац Грона, город был до 1387 г. резиден-
цией герцогов. В средневековье город был сильно ук-
реплен, о. чем свидетельствует сохранившийся до на-
ших дней, увенчанный липами вал. С 1737 г. это
университетский город, освобожденный в 1764 г. от
крепостной стены. В Геттингене находится земельный
суд и железнодорожная станция линий Ганновер —
Кассель и Геттинген—Бебра—Франкфурт.
Вокзал, который все еще находится в своем перво-
начальном виде, уже больше не удовлетворяет расту-
щему сообщению и ждет своей реконструкции»
[19, с. 2].
39
Теплым июльским днем 1929 г. поездом из Берли-
на в несколько вагонов Юрий Борисович Румер прие-
хал в Геттинген. Прямо с вокзала, оставив свой фиб-
ровый чемодан в камере хранения, он отправился в
Институт теоретической физики Макса Борна. Весь
институт, как тут же выяснилось, состоял из самого
профессора, трех его ассистентов и фрау, которая
ведала хозяйством и печатала на машинке. В ее обя-
занности входило также подавать профессору Борну
машину по утрам.
Легко обнаружив кабинет Макса Борна, Румер от-
крыл дверь и увидел профессора, которому какой-то
американец на ломаном немецком языке излагал свою
идею. Борн, обернувшись к новому посетителю, сказал:
«Сядьте, пожалуйста, подождите»,— и продолжал слу-
шать американца. Он проявлял необычайное терпение,
внимание и доброжелательность, но не смог понять ни-
чего из этих объяснений. Наконец он откинулся в
кресле: «Знаете что, попробуйте написать все это по-
английски, я прочту».
Проводив американца, он обратился к Румеру:
— У вас тоже идея?
— Да, господин профессор, у меня идея! — он не
стал говорить тоже, его идея была сама по себе.
— Угу,— хмыкнул профессор,— что ж, давайте,
выкладывайте вашу идею.
Молодой человек из России начал рассказывать.
За его спиной стоял Московский университет с тра-
диционно сильной математической школой, и он при-
вез с собой работу, где в стройной математической
форме была изложена его идея. И со всей самонадеян-
ностью молодости он излагал ее и жаждал только од-
ного, чтобы ее оцепили по достоинству. Вдруг он
услышал голос Борна: «Mensch! Вы хорошо говорите
по-немецки! Но, знаете, все, что вы рассказываете, ме-
ня совершенно не интересует».
Молодой человек ошарашенно замолчал. Но в моло-
дости крепко стоишь на ногах и не так-то легко сбить
тебя с толку. И он уверенно стал продолжать дальше,
будто не слышал замечания Борна. Прошло несколько
минут, и Борн задал вопрос. Румер ответил. Выраже-
ние недоверия на лице Борна сменилось заинтересо-
ванностью. Вопросы посыпались дальше. Разговор за-
тянулся. Теперь уже было видно, что Борн получает
удовольствие от общения с молодым русским, который
40
не только блестяще владеет математическим аппаратом
и ясно, легко выражает мысли на родном языке Бор-
на, но еще и шутит на этом языке.
Наконец, Борн, довольный, встал, прошелся по
комнате и сказал:
— Хорошо, я, пожалуй, попробую на вас поставить.
Скоро Борн напишет в письме Эйнштейну:
«Недавно здесь появился молодой русский с шести-
мерной теорией относительности... Я был сначала на-
строен весьма скептически, но он говорил очень разум-
но и вскоре убедил меня, что в его идеях что-то есть.
Поскольку я понимаю меньше, чем е в этих вещах,
я послал его работу в Геттингенскую академию, а ко-
пию этой работы посылаю тебе и убедительно тебя
прошу прочесть и оценить ее. Молодого человека зовут
Румером...
Если его работа произведет на тебя хорошее впе-
чатление, я бы хотел попросить тебя сделать что-ни-
будь для этого человека. Он знает всю литературу по
математике, начиная с римановой геометрии до самых
последних публикаций, и мог бы быть идеальным ас-
систентом для тебя. У него приятная внешность,
и он производит впечатление весьма образованного че-
ловека. Его адрес: Георг Румер, Ольденбург, Фештунгс-
грабен, 8...» [1, с. 101]. Письмо датировано 12 августа
1929 г.
А тогда, сразу после разговора, Борн позвал двух
своих ассистентов, Гайтлера и Нордхейма, и попросил
их помочь Георгу Румеру устроиться в Геттингене.
Все трое оказались ровесниками и вскоре стали друзья-
ми. Знакомство началось, конечно, со взаимного про-
щупывания, в течение получаса они говорили о науке,
а потом разговор перешел на самые разные темы.
Следуя заданию Борна, молодые люди отправились
через весь город искать Румеру жилище. По дороге
Нордхейм и Гайтлер наперебой рассказывали молодо-
му русскому, что это за город Геттинген. Здесь лучшие
книжные магазины Европы, прекрасные концерты,
Бах, Гайдн и изумительные пирожные. Город состоит в
основном из студентов, мелких лавочников, квартир-
ных хозяек и нобелевских лауреатов.
Долгое время Геттинген оставался неизменным. До-
вольные своей жизнью, бюргеры этого тихого городка
не очень стремились к буйным новшествам XX в. Им
нравился их город, ландшафт, им нравились их собст-
41
венные дома и маленькие винные погреба, «где от-
личное пиво». И это чувствовалось во всем. И в том,
как они благодушно разговаривали с иностранцами,
которые не знали немецкого языка и стремились вни-
кнуть в секрет этого удивительного города, и в том,
как они заходили в пивные погреба для того, чтобы
выпить кружку пива, и в том, как насмешливо они
смотрели на парочку автомобилей, появившихся в го-
роде, уверенные, что этим чудным изобретениям боль-
ного ума никогда не выдержать конкуренции с живы-
ми лошадьми.
— А знаете,— сказал Нордхейм,— лошади занима-
ют особое место в Геттингене. И не только в Геттин-
гене, но и во всем Ганновере. Вот все думают, что
Англия ужасная страна в смысле своих традиций; еще
средневековые солдаты в меховых шапках держатся и
все такое. Но любовь к традициям в Англии ничто по
сравнению с любовью к традициям в Германии. Боль-
шинство местных бюргеров считают себя староганно-
верцами, которые существуют независимо от прусса-
ков, саксонцев и т. д. И символом их является как
раз конь. Этого коня вы скоро увидите повсюду: в пар-
ках, на фасадах домов, а за городом даже на самых
скромных жилищах обязательно возвышается статуя
коня ганноверского. И вот этот символ был когда-то
попран пруссаками. В 1866 г. пришли прусские войска,
выгнали короля и заняли все ганноверское курфюрство.
В десяти километрах от Геттингена имеется усадьба,
где до сих пор висит старое объявление: «На основа-
нии временных правил, установленных главнокоман-
дующим оккупационными войсками Пруссии февраля
1866 г., приказываю вывести всех лошадей.,.». Так вот,
эти самые временные правила 1866 г. выполняются по
сей день, потому что их никто не отменил. И местные
жители до сих пор злятся на пруссаков и считают их
захватчиками.
Молодые люди не заметили, как оказались в центре
города.
— Это Вильгельмплац, называемая в путеводителе
«городской шкатулкой с драгоценностями».
Вильгельмплац совсем не походила на площадь.
Скорее, это был внутренний дворик с красиво уложен-
ными цветочными клумбами, плотно обрамленный стро-
гими зданиями в романском стиле. Главной драгоцен-
ностью в этой шкатулке является Аула — актовый зал
А2
университета. В этом здании, кроме самой Аулы и
зала для заседаний ученого совета Геттингенской ака-
демии наук, имеется еще и карцер для провинившихся,
где отбывали срок дуэлянты. Говорят, в карцере до
сих пор держится терпкий запах йода, которым сту-
денты мазали раны от мензур1. Не думайте, что с
дуэлями уже покончено, истинные корпоранты до сих
пор дерутся на мензурах. До недавнего времени Аула
была единственной большой аудиторией, где читались
лекции университетских курсов.
Методы составления расписаний тоже долгое время
не менялись. Поскольку Аулу трудно было получить,
то ее отдавали по тогдашним правилам игры наиболее
старым профессорам. Молодые профессора часто испы-
тывали трудности в получении аудитории. Для состав-
ления расписаний собирались члены всех факультетов.
Причем старики, которые поважнее, уполномочивали
своих ассистентов (кто имел, конечно, ассистентов).
На большой доске рисовались клетки, турнир: по гори-
зонтали отмечали дни и часы, а по вертикали запи-
сывали фамилии профессоров по старшинству их пре-
бывания в университете. Причем важен не предмет,
не успехи профессора, а важно, сколько он работает
в геттингенском университете. Если он работает в
университете дольше всех, он выбирает первым, когда
и какой курс ему читать. Согласован ли этот курс с
другими, никто не выясняет, и ему до этого совершен-
но никакого дела нет. В Геттингене бывали случаи,
когда пять лет кряду не читалась электродинамика
просто потому, что никакого согласования в расписа-
нии не было.
И студент волен сделать выбор и ходить на те лек-
ции, которые ему нравятся. В Геттингене, как и в дру-
гих университетах Германии, не было обычая, чтобы
студенты прослушивали сквозной курс лекций и сдава-
ли все экзамены. Все зависит от того, чем вы собирае-
тесь заниматься дальше. Всего существует два рода
экзаменов: докторские и асессорские. Для чего это
нужно? Дело в том, что вы не можете поступить на
государственную службу без звания асессора. И если
вы хотите стать бургомистром или директором банка,
словом, занять любую государственную должность, вы
должны сдать экзамены на асессора.
1 Мензура - вид шпаги,
43
Причем в Геттингене асессорские экзамены не
принимаются. Тут достаточно уже чести, что вы учились
в Геттингене. А чтобы сдать асессорские экзамены,
нужно ехать за 200 км от Геттингена, в город Целле,
где имеется каторжная тюрьма на всю Германию, и со-
общить там небольшие сведения о том, что вы были
в Геттингене, слушали таких-то и таких профессоров
и участвовали в таких-то семинарах. Это никоим обра-
зом не проверяется, а просто от желающего сдать эк-
замены требуется бумажка с просьбой допустить его
к ним. Программа, по которой в Целле сдают экзаме-
ны, чуть больше, чем школьная, но значительно мень-
ше той, которую дают профессора в университете. Есть,
правда, еще зависимость от того, для кого эти экза-
мены устраиваются: юристам, например, устраиваются
совсем легкие экзамены, они считаются очень слабы-
ми, и их делают асессорами больше всего.
Совсем другое дело — докторские экзамены. Если
человек хочет стать доктором, он должен ждать, когда
ему предложат сдать докторские экзамены, когда гет-
тингенская профессура сочтет его достойным быть
доктором Геттингенского университета. Стать, напри-
мер, доктором Гейдельбергского университета по
математике гораздо проще, легче и скорее. А тут
нужно терпеливо ждать, можно и не дождаться, но
попроситься в доктора нельзя. После того как геттин-
генские профессора присмотрятся к молодому челове-
ку и наконец придут к выводу, что он не испортит их
значимости в ученом мире, устраиваются экзамены с
неизменным результатом: cum laude — с отличием,
eximie — отменно, egregie — превосходно. А потом вам
вручают докторский диплом, напечатанный на белой
бумаге типографским способом, т. е. ваше имя и ваша
фамилия тоже напечатаны типографским способом.
Диплом сворачивается в тонкий свиток и помещается
в красивый картонный футляр. С самим дипломохм вру-
чается еще пять копий, тоже сделанных типографским
способом. Это для того, чтобы вы могли, когда будете
наниматься на работу, предъявить доказательство того,
что вы геттингенский доктор. Считается, что больше
пяти копий не понадобится. В заключение этой долгой
процедуры новоиспеченный доктор Геттингенского
университета обязан прийти на рыночную площадь, ко-
торая находится от Аулы в одном квартале. А на ры-
ночной площади, окруженной старинными каркасными
44
зданиями XVI в. и зданием Ратуши, похожим на кре-
пость, красуется ажурный фонтан Ganseliesel — фонтан
маленькой пастушки.
Так вот, молодой человек, только что получивший
докторскую степень, обязан взобраться на этот фонтан
и поцеловать маленькую пастушку. За время сущест-
вования Геттингенского университета никто еще не на-
рушал этой традиции. И геттингенцы по праву счита-
ют, что из всех девушек мира маленькой пастушке
достается больше всего поцелуев.
Так Геттинген жил мерной жизнью. Гордился своей
ученостью, своими «колбасами и университетом» и дер-
жал горькую обиду на Гейне, ославившего геттинген-
ских девушек, приписав им самые толстые ноги в мире.
Все протекало без особых изменений, не считая нара-
стающих успехов в науке, до первой мировой войны.
С войной Геттинген стал безлюдным. Пустовали ауди-
тории университета и его библиотека, пустовали сто-
лики в уютных погребах. Великому Давиду Гильберту
приписали предательство, потому что он не поставил
своей подписи под декларацией самых знаменитых не-
мецких ученых и деятелей искусств, заверявших мир
в своей полной солидарности с кайзером. Для выходца
из Восточной Пруссии, над которой витал боевой дух
Тевтонского ордена, это считалось непростительным.
После войны вернулись домой солдаты. Многие из
них с наградами, с Железными крестами, многие не
вернулись вовсе. К шрамам от мензур добавились сов-
сем другие шрамы, глубокие и серьезные и уж совсем
не вызывающие никакой гордости. Люди стали другими,
все стало другим. Для одних война стала кошмаром,
который никогда не должен повториться, для других —
позором, который нужно смыть кровью.
После войны Европа оказалась под золотым амери-
канским дождем: деловые круги почувствовали, что
наука становится делом, в которое можно вклады-
вать деньги. И в Геттингене, как и в других крупных
научных центрах Европы, появились эмиссары от Рок-
феллеров и Дюпонов, которым не было дела ни до бой-
кота, ни до вопроса о врагах и союзниках. И к старо-
му университету Геттингена, к скромной Георгии Ав-
густе, добавились новые институты, раскинувшиеся по
всему городу. Появились новые лаборатории, оборудо-
ванные по последнему слову техники, новые помеще-
ния с большими, средними и мадьши аудиториями, вы-
45
строенные на шальные американские деньги. Да еще
роскошный отель на привокзальной площади, большей
частью пока еще с пустующими номерами. Разворачи-
вались улицы, сносились маленькие дома; с тем чтобы
построить опять-таки маленькие дома, но уже с цент-
ральным отоплением, а не с тем отоплением, которое
пришло еще из прошлых веков.
Словом, было что показать и рассказать молодому
человеку из России, только что прибывшему в Геттин-
ген. Время пролетело так быстро, что молодые люди
даже не заметили, как стемнело. Надо было срочно за-
няться жилищем. На Планкештрассе Нордхейм оста-
новился возле двухэтажного розового домика, отделан-
ного, как и другие дома, деревом, и сказал:
— Я сейчас туда зайду, а вы подождите: узнаю,
есть ли там что-нибудь.
Через несколько минут он возвратился:
— Зайдемте, фамилия хозяина Мюллер. Страшно
любит приезжих молодых людей. Если ему сказать,
что вы с Эйнштейном будете связаны, то он будет еще
приплачивать за честь сдавать вам комнату.
Молодые люди зашли и увидели человека с черны-
ми усами, похожего на испанца. У него оказалась
свободная комната с отдельным входом. С наплывом
иностранцев такие комнаты вообще появились в Гет-
тингене в большом количестве. Молодые люди быстро
договорились с хозяином и, чрезвычайно довольные
ДРУГ другом, стали прощаться. Не менее довольный
новым знакомством, хозяин тут же предложил своему
постояльцу хорошие деньги, можно даже вперед, за
письма Эйнштейна, если таковые будут, и пригласил
его на чай, можно и кофе. За чаем Мюллер рассказы-
вал Румеру, какой хороший город Геттинген, какие
здесь мирные жители, какие колбасы делают в Геттин-
гене. Мюллер давал советы, у какого гастронома сле-
дует покупать колбасы, у какого — сыр и к кому сле-
дует становиться на пансион, чтобы было вкусно и
дешево. А в конце, как это часто бывает с предприни-
мателями, стал жаловаться на свои дела:
— Я по профессии торговец страусовыми перьями
и когда-то имел большой доход от них. Был достаточ-
но богатым человеком. А теперь страусовые перья вы-
шли из моды. Дамы их больше не носят. А я ни к
какому другому ремеслу пристать не могу. Мы с това-
рищами (Румера удивило, что он назвал их именно
№
товарищами) сделали все возможное, чтобы восстано-
вить эту моду. Мы были в Париже. Говорили с лучши-
ми портными и костюмерами Парижа о том, как было
бы хорошо воскресить эту замечательно красивую
моду — страусовые перья. Предлагали им хорошую
взятку. Но сколько мы ни уступали и как ни очевид-
ны были наши расчеты, показывающие выгоду этого
дела, портные и костюмеры не согласились — дамы не
покупали страусовых перьев. И я теперь должен свой
век доживать мелкими работами.
Румер долго не мог уснуть в эту ночь. События это-
го дня, рассказы новых друзей снова и снова прокру-
чивались в голове и каждый раз останавливались на
одном и том же месте, поразившем его больше всего:
никто из его новых знакомых ни разу не спросил его,
человека из России, про его удивительную родину,
никто не спросил его, как живут в России и что такое
революция. А Юра Румер, московский мальчик с Ма-
росейки, мог бы многое им рассказать.
47
Глава 4. От Маросейки до Чистых прудов
Юрий Борисович Румер родился в семье московского
негоцианта Бориса-Ефимовича Румера и Анны Юрьев-
ны Брик. Юра был последним ребенком в семье.
Братья Осип и Исидор, погодки, были старше Юры на
18 и 17 лет, сестра Лиза — на И. Кроме родительской
любви и ласки, всем детям Бориса Ефимовича доста-
лись любовь и ласка их воспитательницы Алисы Бле-
кер. Алиса Блекер была из тех немцев, предки кото-
рых жили в Москве с незапамятных времен. Всех де-
тей Бориса Ефимовича она любила одинаково и
занималась ими с одинаковым интересом. Она читала
им и Шиллера, и Гете до хрипоты. Они учились у нее
подлинному немецкому языку. Когда Румеры уезжали
на юг или за границу, она оставалась в их доме и
вели хозяйство. Никаких денег она за это не брала.
Алиса Блекер сама была состоятельным человеком. За-
муж она не вышла, и поговаривали, что она любила
Бориса Ефимовича и посвятила свою жизнь не тому,
Чтобы оторвать его от семьи, а тому, чтобы воспитать
его детей.
Семья Бориса Ефимовича Румера занимала весь
второй этаж доходного дома Егоровых в Космодемьян-
ском. цёрёулке на Маросейке. Название свое этот пере-
улок получил от церкви Косьмы и Дамиана, которая
была, заново построена й XIX в. русским зодчим Каза-
ковым на углу Маросейки и нынешнего Старосадского
переулка. Отреставрированная и отлакированная, она
стоит там и по сей день.
48
Маросейка, центральная из трех главных улиц во-
сточной части Белого города, начиналась сразу же за
Ильинскими воротами у стен Китай-города. Белый го-
род после Кремля и Китай-города — третий концент-
рический круг в историческом росте Москвы. При
последнем Рюриковиче, царе Федоре Иоанновиче
(90-е годы XVI в.), он был обнесен белокаменной сте-
ной. Двадцать восемь башен и десять ворот имела эта
стена, полукольцом окружавшая город. К исходу
XVIII в. стены пришли в ветхость, и по указу императ-
рицы Екатерины II они были разобраны; на их месте
было велено посадить бульвары. Восточная часть Белого
города образовалась отчасти из торговых, но более все-
го из ремесленных слобод. В качестве наследницы тех
старых времен осталась, например, Солянка, где были
подвалы для соли и где торговали на всю Москву
солью и соленой рыбой. К Маросейке непосредственно
примыкали великокняжеские сады с царским загород-
ным двором и конюшнями. И все великие князья и
цари всея Руси, вплоть до Петра Великого, ездили
оттуда в Кремль по Маросейке.
Когда в Москву потянулось богатое дворянство мо-
сковской губернии, ремесленники стали постепенно вы-
тесняться и на Маросейке появились боярские и дво-
рянские дома с обширными дворами. Сюда же усиленно
стали проникать «немцы», под которыми тогда разуме-
лись все вообще иноземцы. Они скупали здесь землю,
платя вдвое и втрое против обычных цен. И рядом с
богатыми дворами бояр появилась большая немецкая
слобода с запутанной сетью мелких переулков, плотно
застроенная аккуратными немецкими домиками от Ма-
росейки до Чистых прудов. «Немцы» ставили у себя
во дворах «ропаты», лютеранские молитвенные дома,
и занимались в основном ремесленничеством. Они были
хорошими аптекарями, кондитерами, портными.
В XVII в. близость «басурман» к Кремлю и Китай-
городу и уменьшение в приходе числа православных
дворов побудило царя Михаила Федоровича, родона-
чальника династии Романовых, переселить немцев с
Маросейки за Гороховое поле, на Яузу. Там им было
отведено место на расстоянии трех верст от Покров-
ских ворот. На новом месте «немцы» быстро обстрои-
лись, и снова образовалась шумная разноязычная сло-
бода. А на Маросейке и в прилегающих к ней переул-
ках появились новые дворянские дома, в том числе
49
дом знаменитого боярина Матвеева. Здесь вдовый царь
Алексей Михайлович увидел воспитанницу Матвее-
ва Наталью Нарышкину, ставшую вскоре царицей и
родившую Петра Великого. На Маросейке же жили
родственники первой жены Алексея Михайловича, боя-
ре Милославские. В Старосадском переулке находился
двор гетмана Ивана Мазепы и вообще большое под-
ворье малороссийцев, куда приезжали официальные
представители Украины. Собственно, название Маро-
сейки обязано как раз малороссийскому подворью,
в скороговорке потерявшему «ло» и ставшему «маро-
сейским».
По обеим сторонам Маросейки тянулись лавки со
стрелецкими дворами. Дворяне должны были нести на-
туральную повинность и держать у себя на постое сол-
дат. Но проживание солдат в дворянских домах было
не особенно приятным, и для их постоя дворяне-домо-
владельцы строили у себя во дворах специальные избы
с выходом на улицу. В угрюмые годы царствования
Павла I, увеличившего постой, отягощенные этой по-
винностью дворяне подали прошение царю разрешить
им построить на их собственные деньги казармы для
солдат за городом. Павел I согласился, и полки с Ма-
росейки были выдворены.
Во времена Петра Великого, уничтожившего «чер-
ту оседлости» для иноземцев, немцы снова стали ску-
пать дома на Маросейке. С дозволения Петра они мог-
ли также строить и свои церкви. И снова на Маросей-
ке образовалась своего рода немецкая слобода. Стали
исчезать мелкие переулки. Указом Петра отменяется
обычай ставить дома посередине дворов и предписыва-
ется строить их «по линии улиц и крыть железом».
Строятся многоэтажные помещения, приспособленные
для торговли, контор и различных учреждений.
На Маросейке появились доходные дома, не очень-
то выдержанные в архитектурном смысле и специаль-
но предназначенные под квартиры богатым квартиро-
съемщикам. В одном из таких домов и жил купец
первой гильдии Борис Ефимович Румер. На третьем
этаже этого же дома жил знаменитый московский ад-
вокат Каган, потрясавший московские суды своими ре-
чами. У адвоката было две дочери, это будущие Лиля
Брик и Эльза Триоле. Со временем семьи Румера и
Кагана породнились: старшая из сестер, Лиля, вышла
замуж за двоюродного брата Юры, Осипа Брика, кото-
50
рый приходился племянником Анне Юрьевне и часто
бывал в их доме. Младшая, Эльза, хотя и родилась на
четыре с половиной года раньше Юры, была его вер-
ным партнером во всех детских играх. И даже, когда
Юре исполнилось семь лет, учила его целоваться.
Прямо напротив их дома располагались угодья не-
мецкой лютеранской церкви. Кроме церкви, там был
зал для гимнастических упражнений, где проводились
собрания общин, а когда появился кинематограф, пока-
зывали кино. Там же были хорошо оборудованные
корты и вообще большое спортивное хозяйство. При
лютеранской церкви была и лютеранская школа, в ко-
торой на рождество устраивалась большая елка и всем,
кто там был, выдавались сладости. На елку приглаша-
лись дети со всей Маросейки независимо от их веро-
исповедания. Дети здесь учили язык так, как учат
язык в двуязычных семьях: никаких учителей, конеч-
но, не надо было, просто говорили сразу на двух язы-
ках — начинали фразу по-русски, а продолжали по-
немецки или начинали по-немецки и кончали по-русски.
Немцы вносили в этот маленький уголок Москвы
атмосферу спокойствия и деловитости, не лишенную,
конечно, немецкого педантизма и корректности. Они
ходили с чисто немецкой выправкой, чеканя шаг;
и можно было подумать, что идет кадровый офицер в
штатском, а оказывалось, что это просто учитель рисо-
вания. Но по всему было видно, что он доволен тем,
что он учитель рисования, он доволен своими учени-
ками, своим домом, своей родиной, за которую почитал
Россию. У этих немцев не было другой родины, кроме
России. Германский консул обычно забирал большин-
ство молодых людей в Германию для прохождения во-
енной службы, и они приезжали оттуда довольные, что
увидели новую страну и благополучно вернулись на
родину. Некоторые из них привозили оттуда немецких
девушек и, как правило, тут же из консульского поме-
щения вели их в свою церковь венчаться. Но это
происходило не часто, поскольку считалось, что девуш-
ки в Германии не так воспитаны, как надо, и не очень
приспособлены к той жизни, которую им предстояло
вести в Москве.
Гете в одном из своих воспоминаний пишет; «Ког-
да мне было 21 год, я больше всех других девушек лю-
бил Луизу», после чего следует примечание коммента-
тора к сочинениям Гете; «В этом месте Гете ошибает-
51
ся. Тщательный анализ текста показал, что, когда Гете
было 21 год, он больше всех любил Шарлотту». Вырос-
шего в немецком окружении человека такое замечание
не удивит: прежде всего — точность.
И люди, которые жили близко и, вероятно, были
одного склада характера, понемногу подружились. Так
было с Борисом Ефимовичем Румером и неким прови-
зором Фердинандом Блекером.
Фердинанд Блекер, человек неженатый и, вероятно,
состоятельный, был совладельцем аптекарской фирмы
Ферейн, от которой осталась по сей день Аптека № 1
на бывшей Никольской, нынешней улице 25 Октября.
Фердинанд Блекер редко выезжал куда бы то ни было,
а все сидел в своей лаборатории, которую он оборудо-»
вал самостоятельно, и занимался изучением того, как
можно удешевить процесс получения лекарств и как
можно его ускорить.
В доме Бориса Ефимовича часто собирались Блеке-
ры и вся семья Каганов. Дети играли, взрослые долги-
ми вечерами обсуждали неустойчивую политику XX в.,
неслыханные чудеса техники, которые принес с собой
новый век и в которые трудно было поверить. Еще
недавно специально ходили вечером на Лубянку, что-
бы посмотреть, как освещается эта старая площадь не
газовыми, а электрическими фонарями, удивлялись,
как быстро вместо конки забегал по рельсам трамвай.
И с опаской обсуждали вопрос о том, что, очевидно,
придется и дома пользоваться электричеством, но вряд
ли это будет уютно и надолго. Так что следует, пожа-
луй, оставить и керосиновые лампы. И хотя в конце
концов электричество прочно вошло в быт, заменило
керосиновые лампы, но все-таки все старые агрегаты
во многих семьях были оставлены в полной неприкос-
новенности. В состоятельных домах появились телефо-
ны. Тогда легко было догадаться, кто раньше поставил
себе телефон: если у Каганов телефон был 3—18,
а у Румера 7—15, это означало, что Каганы решились
поставить у себя телефон на несколько месяцев рань-
ше Румеров.
Фердинанд Блекер и Борис Ефимович часто музи-
цировали. Блекер играл на рояле, Борис Ефимович —
на скрипке, и всегда одно и то же: либо Моцарта,
либо Баха, ибо других композиторов играть не умели
или не хотели. Программа менялась, когда к ним при-
соединялся Каган и возникало трио. Фердинанд Бле-
52
кер хорошо относился к детям и всюду, где это было
возможно, показывал, что почитает их за взрослых лю-
дей. Но он не хотел, чтобы его звали по имени и от-
честву на русский манер, и он остался для них «онке-
лем Фердинандом».
У онкеля Фердинанда было четыре сестры \ Все
они были прекрасно образованны и хороши собой.
Liebe Алиса, посвятившая свою жизнь семье Бори-
са Ефимовича, входила в семейный совет, и все вопро-
сы, требующие совместного обсуждения, решались с ее
участием. Когда старшим сыновьям Бориса Ефимови-
ча пришло время поступать в школу и Борис Ефимо-
вич был склонен отдать мальчиков в коммерческое
училище, Алиса настояла на том, чтобы отдать их в
классическую гимназию с двумя древними языками.
Бориса Ефимовича это немного тревожило, поскольку
для детей еврейского происхождения в гимназиях су-
ществовала квота. Прежде чем сдавать приемные эк-
замены, эти дети должны были пройти собеседование с
комиссией, в состав которой входил крупный чиновник
из министерства образования. Причем квота каждый
год устанавливалась не по числу приемных мест, а по
числу поданных заявлений.
Первым проходил собеседование старший из брать-
ев, Осип. Он прошел его настолько блестяще, что был
освобожден от вступительных экзаменов и зачислен в
гимназию вне конкурса. На следующий год картина
повторилась. Теперь вне конкурса был зачислен в Ар-
мянскую гимназию Исидор, который был младше Оси-
па всего на 11 месяцев. Братья были совершенно не
похожи. Впечатлительный и застенчивый, в любую се-
кунду готовый уйти в себя и замкнуться, Исидор всю
жизнь поражал окружающих глубиной своих, знаний и
нетривиальностью мышления. У Исидора было немно-
1 Старшая, Мария, вышла замуж за барона из прибалтий-
ских пемцев. Еще до войны они переселились в Россию и
приняли русское гражданство. До смерти своих сыновей,
погибших во время Великой Отечественной войны, Мария
не дожила. Следующая сестра онкеля Фердинанда, Матиль-
да, была директрисой женской гимназии, а потом каким-то
государственным чиновником. После Брестского мира была
выслана в Германию. Потом Элен, о которой почти не
осталось никакой памяти, кроме, пожалуй, того, что была
опа необыкновенно красивой. Она вышла замуж за аптека-
ря, уехала с ним еще до войны с Япоцией в Никольск-
Уссурпйский, и там ее следы были потеряны. Младшей
была Алиса,
53
го увлечений, но все, чем он увлекался, он изучал до-
сконально. Он прекрасно знал, например, математику,
изучая ее самостоятельно, читая труды Гаусса, Рима-
на и Лагранжа в подлинниках. В его переводе появи-
лась первая популярная книга по теории относитель-
ности. На хлеб Исидор зарабатывал литературными
переводами. Его бросало в разные стороны. Однажды
он заявил, что хочет принять православную веру и по-
ступить на военную службу. Но главной целью его
жизни была философия. Исидор был истинным фило-
софом. К несчастью своему, философом-идеалистом,
проповедником философии Тейхмюллера, сыгравшей
впоследствии роковую роль в его судьбе. Перед внезап-
ным и бесследным своим исчезновением он был секре-
тарем Троцкого.
Осип Борисович еще в молодые годы стал знаменит
своими переводами. Впоследствии он стал выдающим-
ся лингвистом. Знал 26 языков, среди них латинский,
греческий, все западноевропейские языки, языки Во-
стока. Он обладал блестящим даром поэта-переводчи-
ка, прекрасно знал историю и обычаи народов. Он пи-
сал: «Роль переводчика в литературе представляется
мне во многих отношениях аналогичной роли исполни-
теля в музыкальном искусстве». Осип Борисович умер
в Москве на 72-м году жизни в ореоле литературной
славы, оставив после себя плеяду переводчиков, воспи-
танных в духе его принципа — «отойти от буквы пере-
водимого произведения для того, чтобы приблизиться
к духу и смыслу его» [20, с. 3].
Борис Ефимович был не очень доволен зыбкими,
с точки зрения коммерсанта, профессиями старших сы-
новей и мечтал о хлебной профессии для младшего
сына. Борис Ефимович решил, что, если «правильно
направлять» мальчика, из него можно будет сделать
хорошего инженера. Тем более что мальчик рано об-
наружил математические способности и явную антипа-
тию к древним языкам.
Классическая гимназия для этой цели не очень под-
ходила. Преобладание в ней древних языков и почти
полное отсутствие курса естествознания и физики при-
водило к тому, что молодые люди, окончившие гимна-
зию, были похожи на слепых котят в новом техниче-
ском веке. Так, за курс обучения в классической гим-
назии (с 1-го по 8-й класс) русскому языку и словес-
ности отводилось в неделю 24 часа, латыни — 34 часа,
54
греческому языку — 24 часа, математике (включая
арифметику в начальных классах) — 22 часа, физи-
ке — 6 часов (!), почти в 5 раз меньше, чем латыни
[21, с. 122].
Поэтому, когда Юре исполнилось 10 лет, было ре-
шено отдать его в реальное училище, окончание кото-
рого хотя и не давало права поступления в универси-
тет, но открывало дорогу в технические учебные заве-
дения. Старшие братья на всякий случай готовили
Юру к поступлению в гимназию и понемногу учили
его латыни. Они открывали ему учебник грамматики и
наказывали выучить две страницы правил с примерами
к вечеру наизусть. В гимназиях применялась именно
такая методика. Юрий Борисович всегда считал себя не-
доучкой в латыни, возможно, из-за этой методики. Во-
обще за свою жизнь он выучил много языков, в том
числе персидский и венгерский, и все языки ему
обычно давались легко. Но из-за той же латыни он
считал, что ему так и не удалось оправдать сложив-
шуюся еще в далекие времена Космодемьянского пе-
реулка поговорку про семью Бориса Ефимовича, что
«все Румеры говорят на всех языках».
В пользу реального училища говорило само время.
В 1910 г. министром просвещения становится Кассо.
При нем учебные заведения стали походить на поли-
цейские участки. Особенно тяжело приходилось клас-
сическим гимназиям. Особым циркуляром Кассо за-
прещалось, например, учащимся гимназий находиться
в вечернее время на улице даже в сопровождении ро-
дителей, воспрещались какие-либо развлечения в вели-
кий пост. Любая невинная шалость гимназиста трак-
товалась как преступление, порой даже как полити-
ческое. Директора гимназий были обязаны сдавать
отчеты с подробным описанием поведения каждого
ученика в течение всего года. Вот пример из архивных
документов: «... 24 апреля: опоздал на урок после боль-
шой перемены (речь идет об ученике VI класса одной
из московских гимназий.—Лет.) и на замечание ди-
ректора придумывал фантастические оправдания. По-
становлением совета -заключен на 6 часов в карцер с
оповещением родителей. Кроме сего, пять воскресных
дней, после посещения богослужения, арестовывается
на три часа» [Там же, с. 8].
Строгие порядки в гимназии пугали родителей Юры
не меньше, чем его антипатия к древним языкам. В от-
55
личие от дисциплинированных старших братьев Юра,
веселый и задорный, практически неуправляемый, был
готов на любую шалость. В последнее свое вольное
лето перед поступлением в училище Юра сыграл шут-
ку, которую отец долго ставил ему в укор.
Юра и его товарищи были страшно увлечены кол-
лекционированием марок. И торговец марками в Мыль-
никовом переулке был для них кумиром и крезом. Чего
только у него не было: и старые английские марки,
и самые новые марки Северного Борнео. То, что они
там видели, казалось им самым драгоценным, что толь-
ко может быть на свете.
Собирание марок на том этапе кончилось для Юры
печально — марки собирать ему запретил отец. Дело
в том, что однажды, увидев у того же торговца марка-
ми конверт с адресом конторы Кука в Каире и заме-
чательными марками на нем, Юра списал адрес кон-
торы и написал туда письмо от имени своего отца. Он
писал о том, что богатый русский негоциант хочет со-
вершить путешествие из Каира в Хартум, а оттуда на
верблюдах в Джибути (отец с матерью, кстати, только
что вернулись из путешествия по Италии). В конторе
Кука в Каире этому письму, очевидно, обрадовались,
потому что ответ пришел по тем временам очень быст-
ро, и Борис Ефимович получил неожиданное письмо из
Каира в фирменном конверте конторы Кука с экзоти-
ческими марками. Из конторы писали, что они очень
рады появлению такого богатого и знатного клиента и
что все будет, конечно, обеспечено. Что касается верб-
людов, то пусть это не волнует господина Румера,
верблюды уже заказаны.
В училище Юра был первым учеником. Он получал
все грамоты, какие только можно было получать.
Ему прощались даже шалости. За все время учебы он
был наказан серьезно (неделя ареста) только один
раз, и то за капитальный проступок.
Шел 1913 год. Насыщенный событиями год. Стач-
ки стали привычным делом. Царь праздновал трехсот-
летие Дома Романовых. На уроках истории шла хвала
царю и всей династии.
На одном из уроков истории Юра и отличился.
У Алисы Блекер и онкеля Фердинанда жил попугай,
которым они страшно гордились. Попугай был очень
большой и каких-то особых кровей, и перья у него
были приглажены не так, как у других попугаев. Гово-
56
рить он мог только две вещи: «Вив ля репу блик!» и
«Вив ля революсьон!» И Блекеры с гордостью говори-
ли, что попугай очень старый, что он пережил француз-
скую революцию, только вот какую, 48-го года или
Великую, они точно не знают. Так вот, этого попугая
Юра тайком притащил на урок истории и дал ему
высказаться. Наказание Юра нес не один. Все маль-
чики в классе, которые аплодировали попугаю и с
восторгом повторяли его слова, тоже неделю отсидели.
Вскоре события развернулись с такой головокру-
жительной быстротой, что мальчики, еще не вышед-
шие из беззаботного детства, разом повзрослели.
27 июля 1914 г. царское правительство объявило
всеобщую мобилизацию, 1 августа Германия объяви-
ла войну России и Россия вступила в войну.
Много лет спустя, когда Гитлер придет к власти и
над Европой снова нависнет страшная угроза, Осип
Борисович скажет: «Напрасно люди думали, что пер-
вая мировая война началась, продолжалась и кончи-
лась. Человечество еще заплатит за то, что допустило
себя к такой войне». А в августе 14-го, когда из при-
фронтовой полосы хлынуло огромное количество бе-
женцев, в жизни Космодемьянского*переулка ничего
особенно не изменилось. Ни русские, ни немцы не по-
нимали тогда, что речь идет о чем-то очень серьезном,
что в корне изменит ту хорошую и теплую жизнь,
которую все они там вели. Когда в первые дни войны
к Румерам пришла по обыкновению ирландка прово-
дить с Юрой урок английского языка, Анна Юрьевна
удивилась: «Помилуйте, война ведь сейчас, не стоит
проводить уроки. Вот через месяц-другой она кончит-
ся, тогда и продолжим». Но война оказалась суровее,
чем думали.
Алиса Блекер, гостившая в то лето у своей стар-
шей сестры Марии близ нынешней Паланги, сравни-
тельно легко, несмотря на свой немецкий паспорт, до-
бралась до Москвы и сразу пришла к Румерам. Анна
Юрьевна, поцеловав ее, как всегда, сказала: «Алиса,
милая, погляди, что твои немцы наделали!» — «Ужас,—
сказала тогда Алиса,— кто бы мог от немцев этого
ожидать!».
Москву охватил патриотический угар. Устраи-
вались торжественные молебны «о здравии го-
сударя императора», организовывались шествия с
портретами царя, иконами и хоругвями, Начались не-
мецкие погромы,
57
Юрий Борисович вспоминает, как они с товарища-
ми ходили смотреть на необычайные эти зрелища. На
Петровке был магазин Мюллера «Рояли». Он торговал
различными музыкальными инструментами, но самы-
ми главными были концертные рояли. И вот эти кон-
цертные рояли выволакивали и бросали на тротуар. Но
разбить их было очень трудно, и тогда погромщики
давали подержать детворе факелы и портреты царя и
всем скопом наваливались на рояли, рвали сапогами
струны, разбивали толстыми ножками роялей витрину
магазина, люстры, все, что придется, и разбрасывали
по улице клавиши, покрытые тонкой слоновой костью.
На Петровке же был магазин Эйнема, который тор-
говал шоколадными конфетами. Сын Эйнема учился с
Юрой в одном классе. В один из погромов, когда раз-
несли этот самый магазин, целую неделю дворовые со-
баки облизывали тротуар и мостовую.
Недалеко от Космодемьянского переулка был галан-
терейный магазин, где торговали в основном белыми
воротничками, и там появился большой плакат:
«Владелец магазина — Андрей Левинсон — русский,
еврейского вероисповедания». И он совершенно ши-
карно стоял у прилавка, уверенный, что его-то на этот
раз не тронут.
Вскоре последовал приказ царя о том, что все не-
мецкие граждане должны быть удалены из столицы и
других городов в места особых поселений, т. е. по-
просту взяты как гражданские пленные. У Бориса
Ефимовича были связи в полиции, и он сделал все,
как нужно, т. е. получил от начальника полиции бу-
магу о том, что по ходатайству купца 1-й гильдии Ру-
мера Б. Е. Алиса Блекер может остаться в Москве. Но
с Алисой стало твориться что-то неладное. Она стала
обижаться, потом сердиться, когда при ней рассказы-
вали об ужасах войны: «Немцы не могут внушать ужа-
са, немцы корректны...»; «на нас напали, но мы пока-
жем...» и т. д. Короче говоря, у Алисы Блекер, всеми
своими корнями связанной с Россией, вдруг появился
отчаянный национализм. Результаты этой необыкно-
венной перемены в Алисе Юрий Борисович увидит че-
рез двадцать с небольшим лет, когда он навестит ее
в Берлине и она, совсем уже седая и высохшая, будет
гладить его голову, счастливая от встречи, и при этом
ужасные лозунги об уничтожении евреев ей будут ка-
заться самыми уместными в тот момент.
58
Алиса не захотела остаться в Москве и отправилась
с онкелем Фердинандом куда-то под Екатеринбург.
Они уезжали с Ярославского вокзала. Румеры пришли
провожать их в полном составе. Русский конвой встре-
тил их доброжелательно, офицер сам посмотрел по
списку и провел их к нужному вагону. Вагон был пер-
вого класса. Проводы эти ничем не отличались от
обычных проводов на юг или за границу. И только
когда поручик сказал: «Господ отъезжающих прошу
садиться», женщины стали плакать. Онкелъ Фердинанд
подошел к Анне Юрьевне и поцеловал ей руку, потом
протянул руку Юре, совершенно по-мужски пожал ее
и почему-то по-русски, хотя он всегда говорил с ним
по-немецки, сказал: «Ты всегда производил на меня
впечатление порядочного человека, постарайся и даль-
ше быть таким». Из ссылки Блекеры не имели права
писать.
Война продолжалась. К концу 16-го года превосход-
ство Антанты над Германией стало абсолютно явным,
Германия оказалась на пороге страшного политиче-
ского и экономического кризиса и была вынуждена
предложить странам Антанты вступить в переговоры о
прекращении войны. Но военное командование Антан-
ты не приняло этого предложения и почти по всему
театру войны перешло в наступление. В Европе росло
революционное движение, усиливались стачки рабочих,
во Франции взбунтовались солдаты, начались массо-
вые выступления против войны. В России грянула фев-
ральская революция — навсегда было свергнуто само-
державие. Германия пыталась заключить сепаратный
мир с Временным правительством, но Временное пра-
вительство на это не пошло. Война продолжалась.
Приближался октябрь 17-го года.
59
Глава 5. Петроград и снова Москва
Борис Ефимович Румер принял февральскую револю-
цию почти как закономерность. Он был далек от по-
литики, но, как образованный и прогрессивный чело-
век, верил, что эти перемены к лучшему, и был к ним
готов. Плохо было то, что война, нелепая и жестокая,
продолжалась. Материальное положение семьи сильно
пошатнулось. Компания Ллойда, с которой Борис Ефи-
мович был связан, больше не страховала суда в райо-
не военных действий, и фрахтовать их было очень
трудно. Поэтому Борис Ефимович был вынужден пе-
реехать в Петроград.
Старшие сыновья, никак не связанные с коммерче-
скими делами отца, остались в Москве. Юра кончал
шестой класс реального училища, ему оставался еще
один год. Это обстоятельство могло вызвать некоторые
осложнения в деле переезда, но все произошло как
нельзя лучше.
После революции с царской каторги стали возвра-
щаться ссыльные. Среди них было большое количест-
во
во интеллигентных людей, иногда целыми семьями.
Для детей ссыльных были организованы специальные
курсы ускоренного обучения, с тем чтобы они могли
быстро сдать полагающиеся экзамены и вступить в
жизнь. Борис Ефимович случайно с этим столкнулся и
предложил Юре сдать экзамены за седьмой класс
экстерном и получить аттестат. А дальше он собирал-
ся договориться, чтобы Юру, шестнадцатилетнего, взя-
ли в университет.
Борис Ефимович был уверен, что па хорошего ин-
женера и в университете можно выучиться, и наметил
сыну механико-математический факультет, убежден-
ный в том, что слово «механико» является определяю-
щим, а слово «математический» служит главным обра-
зом для антуража. Юре только этого и надо было. Он
сдал все экзамены за седьмой класс на отлично,
и ему был выдан аттестат с отличием об окончании
реального училища. В августе 17-го по распоряжению
ректора университета («императорского» уже было
зачеркнуто) Юра был допущен к вступительным экза-
менам. Сдав без труда эти экзамены, он был зачислен
студентом механико-математического факультета Пет-
роградского университета.
Трудно . себе представить сегодняшний людный,
шумный и веселый Ленинградский университет с хо-
лодными, нетоплеными коридорами 17-го года, с пус-
тыми аудиториями; университет, в котором никаких
регулярных занятий не было, лекции читались по слу-
чаю. А студенты, оставаясь во все времена студентами,
все-таки жили жизнью своей альма матер. Они прихо-
дили сюда, слонялись по коридорам в поисках каких-
нибудь лекций или какого-нибудь общения и чаще все-
го оседали в библиотеке.
Университетская библиотека славилась своим богат-
ством. И молодые люди выкапывали там интересные
книги не только по математике или физике. Там были
прекрасные переводы Хафиза, Саади, Омара Хайяма
на французский и немецкий языки.
А за стенами университета уже бушевал октябрь
1917 г. «Один раз я слушал Коллонтай, как она вы-
ступала на митинге, один раз Ленина. Больше не
пришлось, но все-таки это у меня осталось»,— вспоми-
нает Юрий Борисович.
С первых же дней своего студенчества Юра по-
дружился со своим сверстником Борисом Венковым.
61
С Венковым было интересно. Он легко ориентировал-
ся в теории чисел, которая Юре казалась магией, знал
историю науки, историю литературы и тоже увлекал-
ся Востоком. Знакомство состоялось у самого входа в
университет. Юра увидел лопоухого, похожего на него
самого мальчика, только наголо стриженного. Мальчик
сидел на ступеньках и писал какие-то формулы.
— Простите, вы математик? — спросил у мальчика
Юра весьма почтительно.
— Да. Математик Борис Венков.
В Юре вдруг заговорил бесенок:
— И давно вы учитесь этому искусству?
— Этому искусству научиться нельзя. Человек
либо рождается математиком, либо не рождается во-
все.
- ?!
— И если вы пришли к Математике от математи-
ки — вы счастливец. Но если при этом вы измените
ей и займетесь другими науками, боги разгневаются на
вас и при удобном для них случае покарают.
Юра был восхищен. С этого момента и в течение
восьми долгих месяцев мальчики были неразлучны. Но
потом жизнь разбросает их в разные стороны.
А тогда в холодных аудиториях университета они
вдвоем с упоением занимались математикой. Какие
только книги они не читали, о чем только они не
спорили! Случилось даже так, что им двоим профес-
сор Успенский читал лекции. Увидев однажды их в ко-
ридоре, Успенский подошел к ним и спросил: «Ску-
чаете, молодые люди?» — и, даже не поинтересовав-
шись, с какого они факультета и действительно скуча-
ют ли, добавил: «Знаете, меня такая тоска одолевает,
давайте, я вам буду читать лекции по избранным во-
просам неевклидовой геометрии». И он по-настоящему
читал двум мальчикам эти лекции, так читал, как чи-
тал бы в переполненной многоярусной аудитории.
Однажды в ожидании профессора юноши сидели в
«своей» аудитории и листали риманову геометрию. От-
ворилась дверь, и вместо профессора вошел красавец-
матрос. Вошел, как с картинки сорвался: с лентой
пулеметной через плечо, с поднятыми кончиками усов,
рыжеватый, с мудрыми глазами, и так спокойно-спо-
койно говорит: «Ребята, вы очистите помещение, а то
перестреляют вас тут ненароком. Пойдите куда-нибудь,
а мы тут немного закончим». Что он имел в виду за-
62
кончить, перестрелку или революцию, ребята не по-
няли.
— Скажите, а надолго нам нужно уйти?
— Пока не управимся.
— А сколько времени вам надо, чтобы управиться?
— Не знаю, сколько понадобится, дело серьезное.
— А я кушать хочу,— сказал вдруг неожиданно
для себя Юра. И ему стало очень стыдно.
— Вот это мужской разговор,— сказал матрос и по-
вернулся к своему товарищу: «Ванечка, сбегай, ска-
жи, чтобы нам сюда кухню прислали, мы их тут на-
кормим, да и наши неизвестно когда ели».
Это было под вечер 24 октября 1917 г.
Борис Ефимович Румер недолго раздумывал, как
ему жить дальше. С точки зрения его восприятия мира,
большевики ему не вполне подходили, но он твердо
решил остаться на родине и служить новому строю
верой и правдой. Знакомые и друзья Бориса Ефимови-
ча, такие же, как он, коммерсанты, решившие остать-
ся, выбрали его своим предводителем и поручили ему
договориться с Советами рабочих и солдатских депута-
тов о способах ликвидации складов и имуществ, кото-
рые находились в их владениях или агентами которых
они были. И Борис Ефимович отправился прямо к
Красину.
Нужно представить себе Леонида Борисовича Кра-
сина. Богатый человек, сам коммерсант, талантливый
инженер, главным делом жизни выбравший революцию.
В 1900 г. Красин окончил Харьковский технологиче-
ский институт и был направлен инженером на Бакин-
ские нефтепромыслы. Здесь он стал одним из основа-
телей искровской группы на Кавказе. «Чувствую, что
Красина необходимо арестовать,— говорил бакинский
жандармский полковник,— но как решиться арестовать
такого шикарного господина» [22, с. 7].
Красин внушал почтение самым разным людям и в
любой обстановке. Трудно удержаться и не вспомнить
один яркий пример — встречу Красина с генералом
Людендорформ. В тяжелое для России время, когда
главным вопросом стал для нее выход из войны и
заключение мира, найти общий язык с противником
казалось невозможным. Переговоры были сорваны,
18 февраля германские войска перешли в наступление
по всей линии фронта, и в тяжелейших этих условиях
на восстановление переговоров был направлен Красин.
63
Третьего марта был подписан Брест-Литовский мир,
заключающий в себе еще более тяжелые условия. Но,
несмотря на это, Германия не соблюдала условий со-
глашения: она оккупировала Украину, продвигалась к
Крыму, на Кавказ, к центральным российским губер-
ниям. Красин добивается встречи с военным минист-
ром Германии. Министр был любезен и даже доброже-
лателен. Но только разводил руками — от него ничего
не зависит, вся власть сейчас в руках генерала Лю-
дендорфа. И министр посоветовал Красину выехать
на фронт и добиться встречи с генералом.
Генерал Людендорф, лютый противник революции,
сатанел от одного вида красной материи и слышать не
хотел о мире с большевиками; он грозился убрать всех,
кто пошел на переговоры с Россией и позволил под-
нять красный флаг над зданием советского полпредст-
ва в Берлине.
Красин едет на фронт и в самой безнадежной обста-
новке добивается аудиенции у генерала. Несмотря на
крайнюю напряженность положения, Красин говорил
с генералом спокойно. Он начал не с просьб, не с
убеждений, что для обеих сторон мир необходим, а на-
чал с того, что высказал недовольство состоянием дел
на демаркационной линии, перечислил факты наруше-
ния германским командованием положений мирного
договора и заявил, что правительство его страны не
считает возможным дальнейшее проведение перегово-
ров, пока Германия не станет соблюдать условия со-
глашения, не выведет войска за демаркационную ли-
нию, не перестанет помогать генералу Краснову
и т. д., и только после Соблюдения этих условий Со-
ветская Россия может усмотреть возможность развития
торговых связей с Германией.
В течение всей речи Красина генерал Людендорф
не проронил ни слова, он сидел прямо, не шевелясь,
не сводя глаз с Красина, и, когда тот кончил, еще в
полном оцепенении, не понимая, по-видимому, что
говорит, почти приветливо сказал, что ему «очень по-
нравилось немецкое произношение Красина и его
стиль изложения вопросов». А потом сорвался, в бе-
шенстве кричал о безумстве русских и, уже не управ-
ляя собой, задыхаясь от негодования, кончил: «Неуже-
ли Россия не понимает, что у Германии хватит сил за-
ставить ее образумиться? Достаточно мне вот сейчас,
прямо перед вами написать несколько строк —и через
64
неделю русские будут просить, чтобы Германия взяла
больше, чем она требует сейчас!» [Там же, с. 81].
Тут генерал увидел ироническую улыбку на красивом
лице русского господина и, неожиданно сменив тон, до-
бавил, что если немецкие банкиры и промышленники
заинтересованы в торговле с Россией, то он не имеет
ничего против такого эксперимента.
Не оставляя дипломатической работы, Красин в
1918 г. становится наркомом торговли и промышлен-
ности. Он собирал вокруг себя лояльные силы старой
интеллигенции, ученых, инженеров, техников — то ядро,
которое стало в будущем основой создания народного
хозяйства, от тяжелой промышленности до создания
художественных фондов. Личность Красина, его дерз-
кий ум «привлекали к работе на революцию даже тех,
кто отнюдь не разделял идей большевиков» [Там же,
с. 145].
Борис Ефимович Румер был доволен своей судьбой.
Он стал близким сотрудником Красина, ездил с ним
за границу для участия в торговых сделках молодой
России со странами, которые в это тяжелое время еще
старались прочно держать экономическую блокаду.
Работа Бориса Ефимовича с Красиным потребова-
ла его возвращения из Петрограда в Москву. Снова
Москва! Семья была счастлива. Квартира в Космо-
демьянском переулке, правда, была безвозвратно поте-
ряна, но дела складывались так удачно, что никого в
семье это не волновало. Сначала Румеры жили у Бри-
ков, а потом перебрались к Эренбургам, которые на
длительное время уехали за границу. Так в 1918 г.
Юра был переведен в Московский университет и за-
числен на математический факультет.
Математическая жизнь Московского университета
била ключом. Можно было подумать, что на ней ни-
как не сказались ни мировая война, ни революция, ни
гражданская война, ни тяжелые условия жизни. Хотя
все это было, сказывалось, но работа на математиче-
ском факультете не прекращалась ни на минуту. Здесь
были замечательные профессора: Жуковский (уже в
1918 г. по инициативе Жуковского был организован
ЦАГИ!), Чаплыгин, Лахтин, Егоров. Здесь работал
Николай Николаевич Лузин, «главный реальный руко-
водитель тогдашней математической жизни в Москве,
давший имя всему тогдашнему этапу развития москов-
ской математики» [23, с. 210]. Лузин создал одну из
3 М. П. Кемоклидзе
65
самых удивительных и плодотворных школ мирового
масштаба — знаменитую «Лузитанию».
Юрии Борисович был тесно связан с Лузитанией,
Он считал для себя Лузитанию той школой «думанья»,
той школой общения,'которая на всю жизнь определи-
ла его принципы морали, определила стиль и устрем-
ления в науке, от первых математических работ до
расшифровки генетического кода.
Восторженный юноша, которому едва исполнилось
17 лет, перенесенный из разоренного и голодного Пет-
рограда в не менее голодную Москву, сразу же попал
в дружный и веселый коллектив. У этих людей все
было общее: и молодость, и интересы, и жажда учить-
ся, и жажда кого-то учить. Они вместе бегали «на
Мейерхольда» зимой в валенках и «деклассированных»
шубах, часами простаивали у стен в Политехниче-
ском музее, слушая Маяковского, искали встречи с
Хлебниковым, чтобы своими глазами посмотреть на
«Председателя Земного Шара» и на все его имущест-
во — наволочку, набитую стихами.
Лузитания была многолюдной. И, если «по бедно-
сти государством спускалась одна штатная единица.
научного сотрудника», брали на эту штатную едини-
цу нескольких молодых людей, окончивших универси-
тет. Один из близких друзей Юрия Борисовича, Лазарь
Аронович Люстерник, прославленный математик, вспо-
минал, что, когда его оставили в университете научным
сотрудником, их было 10 человек на одно место: «Пер-
вой по алфавиту была Нина Бари, которая и была за-
числена в штат, и получаемую зарплату она делила на
десять частей между остальными. После введения твер-
дой валюты это составило по 2 руб. 27 коп. на каждо-
го» [Там же, с. 233].
Никого не пугал тот скудный быт, который их ок-
ружал, никто не помышлял о материальных благах.
Они жили в атмосфере непрестанных открытий, поис-
ков, находок. Они видели, что происходят вещи, кото-
рые им, с их толстовским, гуманистическим воспита-
нием, казались жестокими, но они верили, что новый
класс, который пришел, откроет новое светлое об-
щество.
«Жизнь научной молодежи в первый период была,
как правило, нелегкой,— вспоминал Лазарь Аронович
Люстерник.— Но молодость есть молодость, и ее фи-
зическая молодость совпала с молодостью Советской
66
Республики; наконец, это была и молодость нашей на-
учной школы. И жизнь украшалась выдумкой, шуткой
и смехом...» [Там же, с. 214].
Ни одно сборище Лузитании, будь то еженедель-
ные встречи в доме Лузина, где обсуждались новые
работы и не решенные еще задачи, будь то праздно-
вание Татьянина дня или совместная поездка за город
в бывшее имение Трубецких (где теперь санаторий
«Узкое» для почтенных академиков), не обходилось
без бурного веселья. С серьезным видом делали шуточ-
ные доклады, читали пародии. Шнирельман писал
сказки в духе Салтыкова-Щедрина. Многие писали
стихи. Когда в 1946 г. Люстерник получил Государст-
венную премию за работы по топологическим методам
анализа, П. Л. Капица, поздравляя его, сказал, что
вторую премию он, безусловно, получит за стихи.
В ходу были шарады, изображаемые пантомимой.
Любили рассказывать анекдоты о представителях стар-
шего поколения.
Ставили пьесы, иногда даже оперы. К каждому
событию что-то сочинялось, как правило, без всякой
подготовки, стихийно. Как-то к пасхе Юрий Борисо-
вич Румер (к тому времени уже получивший в Лузи-
тании, как заядлый театрал, прозвище Лапипид Ту-
рандотович) с одним своим товарищем (Головачев?)
сочинили пародии. Трудно удержаться и не привести
их, хотя бы потому, что сегодня пародия стала, скорее,
насмешкой. Как правило, она снабжена эпиграфом —
вырванными строчками из пародируемого стихотворе-
ния, либо неудачными, либо потерявшими смысл вне
контекста, а дальше вы читаете чистое издевательство.
Настоящая пародия вряд ли нуждается в эпиграфе, по
ней вы сразу узнаете пародируемого поэта.
БАЛЛАДА О ТВОРОГЕ (ПАРОДИИ)
На Маяковского
Вам, проживающим за оргией
.оргию,
Имеющим ванную и
теплый клозет,
Вам говорю я,
в городе творога
не было, не будет и нет!
Все эти слухи и бабьи бредни,
никакие милиционеры,
просто вышел творог последний,
чему могу указать примеры:
3*
67
Госмолоко, магазин номер пять,
творогу пудов до тыщи!
А пошел народ
и как начал брать,
через час творогу не сыщешь!
Бросьте, граждане, слухи дуть!
Тащите на стол куличи и варево!
Прежде надо вникнуть в дела суть,
а потом уже разговаривать!
На Блока
О подвигах, о доблестях, о взорах
Я забывал на горестной земле,
Когда с тобой искал я синий творог,
Чтоб в горнице поставить на столе.
Но час пришел, и не был найден творог.
В глухую ночь ты от меня ушла.
И снится мне унылых пасох ворох,
Которых ты беспомощно ждала.
Уж не мечтать о подвигах, о милой,
Все миновало, молодость прошла,
Сухой кулич, ненужный и унылый,
Своей рукой убрал я со стола.
На Анну Ахматову
Я сегодня очень устала,
Над телом правит печаль,
А творогу очень мало,
И творогу очень жаль.
Он вошел неслышней улитки,
Под пасхальный веселый звон,
Как люблю я белые нитки,
От зачем-то снятых погон.
Дорогой, не сочти за измену,
Нету творога, сохну с тоски,
И на правую руку надену
Я перчатку с левой руки.
На Василия Каменского
Творогам бы, творогам бы, творогам бы, творог рог!
Творогам бы, творогам бы, творог ворог уволок.
Творожень, творожень, творж,
Морожень, морожень, морж.
Приходите в страну златотканую
Пасху сметанную жрать. Наплевать!
Случилось так, что Осип Брик показал эти паро-»
дии Маяковскому. Маяковский прочел первую из них
и удивился: «Как пародия? Разве это не я написал?»
Юрий Борисович был близок к окружению Мая-
ковского (правда, с самим Маяковским он виделся
всего четыре раза и всегда это подчеркивал), здесь у
68
него, кроме Бриков, были друзья, его ровесники. Вот
дружбу с Ритой Райт, которая тогда работала с Мая-
ковским в РОСТА, он сохранил до конца жизни.
Рита Райт собиралась посвятить себя биологии.
Еще студенткой она попала в школу Павлова, и ее,
совсем юную, допускали к серьезным опытам. Но ей
этого было мало: продолжая мотаться из Москвы в
деревню Колтуши, «столицу условных рефлексов»,
она училась в Брюсовской литературной студии, пре-
подавала немецкий язык в Институте Шанявского.
Тогда же началась ее деятельность как переводчика.
Однажды Маяковский сказал ей: «Рита, бросайте
экзамены, бросайте своих собак и переводите на немец-
кий язык ,,Мистерию-буфф“». И, ничего не бросив, она
переводила «Мистерию», думала об «охранительно-це-
лебной роли торможения» и писала лозунги: «Мировая
революция! Новая сводка! В Италии рабочими захва-
чены заводы! Восстание в Германии! Восстание в Ин-
дии! Товарищи, революцию шире раскиньте!» — и при
этом земной шар, обвитый красным пламенем. Очень
быстро Рита перевела «Мистерию-буфф», лучшие ре-
жиссеры ее поставили, лучшие художники ее оформили,
а вместе с ними и молодые художники ВХУТЕМАСа,
где состоялся знаменитый разговор Ленина с молоды-
ми художниками, когда он спросил их: «Вы что, с фу-
туристами боретесь?», а они ответили: «Да мы сами
футуристы!».
Так они жили, они были очень бедными, но они
верили, что мировая революция не за горами, что эта
революция послезавтра. А им, ровесникам века, пер-
вым суждено открыть новое общество, создать новое
искусство, новую науку. Они брались за все. Препода-
вали в школах, в училищах, на рабфаках, преподава-
ли, что придется. Учили пришедших с фронта солдат
и работниц фабрик математике, немецкому языку, ли-
тературе, организовывали драмкружки. Учились сами.
Лазарь Аронович Люстерник, например, будучи
студентом, преподавал на рабфаке Путейского инсти-
тута. Он писал об этом: «Среди моих слушателей
значительная часть были люди не слишком молодые,
обладавшие житейским опытом и понимавшие, что та-
кое новичок в любом деле. Они относились снисходи-
тельно к неопытному и увлекающемуся преподавателю.
Конечно, в шуточных стихах, которые сложил по мое-
му адресу Ю. Б. Румер — тогда студент МГУ,—
69
Мне снится сон - студентам я рабфака
О трансфинятных числах говорил —
было преувеличение. Но, возможно, так начиналась
моя деятельность как популяризатора математики»
(23, с. 231].
Эта потребность не только учиться, но и с кем-то
делиться знаниями, кого-то учить, кого-то поднимать,
жажда поисков и перемен была их жизнью.
Вот Павел Александров, один из самых блестящих
лузитанцев, чуть было совсем не бросил математику.
Ему была уготована музыкальная карьера. Но в 14 лет
он решил бросить занятия музыкой и посвятить себя
математике. Об этом решении в своих воспоминаниях
он писал, что «оно было, как я понял только много лет
спустя, вероятно, одной из величайших, если не вели-
чайшей из глупостей, сделанных мною в жизни» [24].
В 1913 г. он поступил в Московский университет
на математический факультет. И очень быстро был
замечен Егоровым и Лузиным. Еще в студенчестве он
сделал блестящую работу (первую в своей жизни),
в которой построил новую теоретико-множественную
операцию. Множества, получающиеся применением
этой операции, вошли в историю математики как А-
множества (по аналогии с борелевыми множествами,
которые назывались В-множествами).
И вдруг Павел бросил математику и уехал к сво-
ему другу Саше Богданову в Новгород-Северский. Здесь
он попал в окружение людей, страстно увлекавшихся
театром. Шел 1918 год. Павел Александров и думать
перестал о математике и целиком отдался любитель-
скому театру. Весной 1919 г. они участвовали в орга-
низации Черниговского советского драматического те-
атра — Саша Богданов в качестве актера, Павел
Александров в качестве режиссера. Здесь он поставил
сложную в режиссерском отношении пьесу Ибсена
«Привидения», ездил к Луначарскому в Москву по
театральным делам, читал публичные лекции о Гете,
Ибсене, Достоевском. Когда в Чернигове открылся
Педагогический институт, Александров стал там читать
лекции по литературе.
Осенью 19-го года в Чернигов пришли деникинцы.
Александров был схвачен ими и судим военным судом
за энергичное сотрудничество с большевиками и со-
действие популярности Советской власти. К счастью,
70
до вынесения приговора большевики отвоевали Чер-
нигов, и Александров был освобожден. Снова началась
театральная и литературно-педагогическая деятель-
ность. И тут пришла кара богов математики за измену
ей — он заболел тифом. Две недели без сознания. Спу-
стя два месяца чудом выкарабкался и, когда выздоро-
вел, понял, что ему необходимо вернуться в Москву,
к математике.
«К началу осени 1920 года я наконец вернулся в
Москву,— писал Александров,— где в полном смысле
слова был встречен как возвратившийся „блудный
сын44. Особенно сердечно и тепло меня приняли
В. В. Степанов и Д. Е. Егоров» [Там же). И снова
началась математическая жизнь, активная и успешная.
Долго еще Александров размышлял, не вернуться ли
в режиссеры, но эти размышления так и остались раз-
мышлениями. И страна, потеряв режиссера, приобрела
блестящего математика.
Юрий Борисович вспоминал, как весело отпраздно-
вала Лузитания возвращение Александрова. Не знал
тогда Юра Румер, что очень скоро на его долю выпа-
дут не меньшие приключения.
К этому времени Юрий Борисович, не оставляя сво-
их студенческих занятий, с отличием окончил военно-
инженерные курсы и стал на них же преподавать,
поступив при этом на курсы восточных языков при
Военной академии Генерального штаба. Учиться на
этих курсах ему было легко — персидский язык он не-
много знал от братьев, а главное, слушателям этих
курсов выдавался хороший по тем временам паек.
«Я навсегда запомнил,— рассказывал Юрий Борисо-
вич,— вкус мороженой картошки и пшенной каши,
которую я не мог есть даже в заключении и всегда от
нее отказывался. А тогда, в голодном 21-м году, на на-
ших курсах ее разрезали на шесть равных кусков, она
была всегда холодная и склизкая, но, несмотря на это,
я всегда хотел получить еще один кусочек, но это было
невозможно. Деление на равные куски было свято».
На этих курсах Юрий Борисович быстро приметил
человека в такой же, как он, красноармейской форме,
е невероятно огромным и крутым лбом. Знакомство
Состоялось легко — этот человек сам подошел к Юре и
спросил: «Когда вы успели освоить этот путаный пер-
сидский?» Выяснилось, что при всем старании ему
этот язык никак не давался. Он составил себе четкую
71
программу, строго вымеренную по объему материала
и времени, которое он может на это затратить, но ни-
чего не выходило. Первый пункт этой программы, на-
пример, гласил: «Персидский алфавит — 1 час».
Когда Юра услышал про этот час, он не мог удер-
жаться от смеха. Никто не может выучить персидский
алфавит за один час. Вы не можете просто выучить,
например, букву «а». Ее надо учить вместе с различ-
ными словами, потому что в соседстве с разными бук-
вами «а» принимает совершенно разные формы; если
она попадает в конец слова, то тоже меняет форму,
и это касается почти всего алфавита. И вообще, как
учили Юру его старшие братья, языки надо учить по-
верхностно: сегодня что-то выучили сами, завтра уз-
нали что-то от других, где-то догадались, где-то нет,
а главное — читайте, по возможности без словаря,
и сами не заметите, как заговорите на новом языке.
Примерно в таком духе изложил свои соображения
Юра новому знакомому. Этот лобастый человек, став-
ший его товарищем в голодном 21-м, был Сергеем
Эйзенштейном. В то время, когда они учились на кур-
сах, Эйзенштейн занимался в студии Мейерхольда, ра-
ботал художником, а потом режиссером Первого рабо-
чего театра «Пролеткульта». Примерно в это же время
он примкнул к ЛЕФу, и Юрий Борисович часто
встречался с ним у Бриков. Но недолго. Как лучшему
слушателю курсов, Румеру предложили небольшую
дипломатическую должность, фактически должность
переводчика, в только что организованном советском
посольстве в Персии. И Юрию Борисовичу, воспитан-
ному на поэзии Омара Хайяма и Хафиза, эта возмож-
ность побывать на Востоке показалась очень соблаз-
нительной.
Персия в ту пору была одной из самых горячих то-
чек на земном шаре. В газетах постоянно писали о
волнующих событиях, о жестоких расправах над джан-
гелийцами — партизанскими отрядами, состоящими из
крестьян, городской бедноты, мелкой буржуазии,
о постоянной смене власти, реакционной и жестокой.
Еще с тех пор, как после Октябрьской революции
было решено вывести все русские войска из оккупиро-
ванных территорий Персии и предоставить стране
полную независимость, молодая Страна Советов пред-
лагала заключить договор между двумя государства-
ми. Но на пути были бесконечные преграды, полная
72
неразбериха в самой Персии, резня, вмешательство
Антанты. Наконец в 1921 г. путем огромны^ усилий
был заключен советско-персидский договор. Советское
правительство отменило все соглашения Персии с цар-
ским правительством, отказалось от прав на займы,
передало Персии русский учетно-ссудный банк и мно-
гое другое, В скором будущем это не помещает Реза-
хану, военному министру Персии, арестовать советско-
го посла и произвести другие бесчцнства.
Договор 21-го года заключен. Советское посольство
было сформировано и направлено в Персию, И Юрий
Борисович с полной убежденностью, что он там необ-
ходим, отправился в Решт, столицу провинции Гилян.
Впечатления от Решта были ужасными: грязные,
вонючие улицы, на которых подолгу оставались трупы
умерших от голода или от ножа людей. В стране сви-
репствовали эпидемии тифа, холеры, трахомы. Жизнь
в Реште была сплошным кошмаром, вереницей страш-
ных картин, ничего общего не имеющих с Хафизом.
Юрий Борисович прожил там более полугода, пережил
всевозможные ужасы, включая шахсей-вахсей, когда
мусульмане режут себя ударом в грудь и, истекая
кровью, кричат: «Али! Али!». А они, советские служа-
щие, обязаны были «не проходить мимо» и тут же на
месте объяснять «товарищам мусульманам» порочную
роль религии.
Неизвестно, чем бы все это кончилось для Юрия
Борисовича, не заболей он желтухой. Болезнь началась
остро и протекала тяжело. Стало ясно, что вылечить
больного здесь трудно и нужно отправлять его на ро-
дину. А поскольку людей не хватало, с ним же реши-
ли отправить в Москву дипломатическую почту.
И Юрий Борисович в дипломатическом вагоне, один
на один со своей болезнью и секретными бумагами,
отправился на родину. В полусознательном состоянии
он пересек границу, и все шло хорошо, пока его не
задержала железнодорожная милиция на подходе к
Саратову. Документы его оказались не в полном по-
рядке, и местное начальство недолго думая опечатало
вагон, а Юрия Борисовича арестовало. Для больного
дипломата это оказалось весьма кстати: его поместили
в тюремный лазарет и немного подлечили. Тем време-
нем местные власти все-таки разобрались (в той мере,
в какой вообще можно было тогда разобраться): они
послали телеграмму в Москву наркоминделу Чичерину
73
о том, что некий Румер Ю. Б. с неполными докумен-
тами (у него была не совсем правильно оформленная
бумага о том, что он сотрудник советского посольства
в Персии) обнаружен один в дипломатическом вагоне
с важными государственными бумагами. Ответ из нар-
коминдела пришел короткий и ясный. Вагон было ве-
лено оставить опечатанным до приезда другого офи-
циального лица, а больного Румера было велено
срочно отправить в Москву.
Чудо, что все это кончилось благополучно. По тем
временам его могли расстрелять на каком-нибудь ма-
леньком полустанке — странный человек, желтый, то-
щий, с длинным носом и лихорадочными глазами,
сильно смахивающий на перса, в странных брюках,
заправленных в яркие гольфы, везет важные государ-
ственные бумаги, да еще документы у него не в по-
рядке.
Юрий Борисович сдал этот злосчастный вагон и по-
спешил в Москву наверстывать то, что было упущено
в погоне за романтикой и чужими революциями.
В Московский университет вернулся еще один «блуд-
ный сын», истощенный, но полный радужных надежд.
Вернулся в то самое время, когда над Лузитанией го-
рела звезда теории относительности. Павел Александ-
ров и Павел Урысон, первые советские математики,
побывавшие за границей и поразившие европейские
математические центры своей молодостью и лекциями
по новой науке — топологии, создателями которой они
были (Павел Сергеевич Александров в 32 года будет
избран членом-корреспондентом Геттингенской акаде-
мии наук, Павел Урысон, оставив свое имя в ряду
классиков мировой науки, в 1924 г. трагически погиб
в возрасте 25 лет), вернувшись домой, читали лекции
по теории относительности Эйнштейна.
Теория относительности потрясла видавшего виды
«дипломата». Теперь Юрий Борисович Румер был уве-
рен, что нашел свой путь в жизни,
Глава 6. «Место сбора крон-принцев
и королей науки»
Вскоре после их первой встречи Борн сообщил Руме-
ру, что послал его работу в Геттингенское научное об-
щество и что Румеру предстоит сделать там доклад.
Геттингенское научное общество — бывшая Ганновер-
ская академия, названная при ее создании по англий-
скому образцу «Королевским научным обществом»,
в которой были действительные члены и члены-кор-
респонденты,— существовало, по мнению Гильберта,
для того, чтобы злить тех профессоров, которые не
были членами академии. Доклад там был чистой фор-
мальностью. Но прежде чем выступать в академии,
следовало пройти настоящее испытание — «обстрелять»
свой доклад на заседании Математического клуба.
«Этот клуб был абсолютно неофициальной органи-
зацией, не имевшей ни служащих, ни постоянных
членов, ни денежных средств. Любой интересующийся
мог прийти на собрание, хотя уровень математики в
Геттингене был таков, что оно всегда было „предприя-
тием самого высокого класса44» [25, с. 218].
Этот клуб был царством Гильберта. Царством чело-
века, чье имя осталось почти во всех разделах мате-
матики. Существует гильбертово пространство, теоремы
Гильберта, преобразования Гильберта, аксиомы Гиль-
берта, классы Гильберта, 23 проблемы Гильберта —
словом, огромное математическое наследство. Гильберт
создал блестящую школу математиков и многое сделал
75
для создания физической школы в Геттингене. Еще в
1905 г. он вместе со своим другом Минковским органи-
зовал семинар «Электродинамика движущихся тел».
Парадоксально, что именно в этом году появились зна-
менитые работы Эйнштейна по специальной теории
относительности (первая из них прямо так и называ-
лась «К электродинамике движущихся тел»), а участ-
ники семинара Гильберта и Минковского в течение
еще двух последующих лет ничего о них не знали.
В 1908 г. благодаря Минковскому теория относитель-
ности получила математическое завершение; он пока-
зал, что принцип постоянства скорости света можно
выразить чисто геометрически, и создал четырехмер-
ный «мир» пространства и времени, который называ-
ется теперь миром Минковского. Работа Минковского
станет основой общей теории относительности Эйн-
штейна.
В бурное и смутное время рождения современной
физики Гильберт живо интересовался происходящими
событиями. Доклады физиков-теоретиков в Математи-
ческом клубе стали традицией. В то время один из
учеников Гильберта писал: «Какое беспокойство охва-
тывало нас, математиков, на лекциях по математиче-
ской физике, когда то один, то другой принцип вы-
двигался перед нами без доказательства, после чего из
него выводились различного рода утверждения и след-
ствия» [Там же, с. 167]. Гильберт по этому поводу
любил повторять: «Физика слишком сложна для физи-
ков, и нужно, чтобы за дело взялись математики»
[Там же, с. 168]. Конечно, Гильберт прекрасно пони-
мал, что с помощью одной только математики, несмот-
ря на всю ее мощь и возможность «вносить порядок в
беспорядочное», без знания законов физики и без того
особого «физического» чутья, которое отличает физи-
ков от нефизиков, обойтись нельзя. Когда Гильберт
узнал об успехах Эйнштейна в создании теории отно-
сительности, над которой усиленно трудился Герман
Минковский, он сказал: «На улицах нашего матема-
тического Геттингена любой встречный мальчик знает
о четырехмерной геометрии больше Эйнштейна. И все
же не математикам, а Эйнштейну принадлежит то, что
было здесь сделано» [Там же, с. 186].
У Гильберта появились ассистенты по физике. Пер-
вым таким ассистентом стал Пауль Эвальд, которого
в Геттингене быстро окрестили «учителем физики Гиль-
76
берта». У Гильберта и раньше были ассистенты-физи-
ки, как, например, Макс Борн, но они занимались ма-
тематическими проблемами. Гильберту принадлежит
основная заслуга в том, что 20-е годы стали Wunder-
jahre (прекрасными годами) геттингенской физики.
И Математический клуб, это «место сбора крон-прин-
цев и королей науки», все больше и больше пополнял-
ся физиками-теоретиками. И не было особой разницы
между «королями» и студентами, между математика-
ми и физиками; если подавались пирожные, то их хва-
тало на всех, если не была достигнута ясность в об-
суждаемом вопросе и после заседания собирались в
кафе «на кекс и физику», собирались все.
И вот наступил день, когда Юрий Борисович Румер,
окрещенный уже на немецкий лад Георгом Румером,
делал доклад в Математическом клубе. Гильберта на
докладе не было, а Курант, внимательно слушавший
Румера, сказал в конце: «И это физик из России? Я
думал, что у них физика все еще стекло, металл, про-
вода, какая-нибудь поломка, а тут чистая математика».
Доклад был одобрен и вскоре опубликован в «Сооб-
щениях Геттингенского научного общества». Окрылен-
ный успехом, Румер решил показать свою статью Гиль-
берту.
Совсем недавно у Румера был еще один успех —
ему с легкостью удалось получить право пользоваться
знаменитой геттингенской библиотекой Lesezimmer.
Библиотека находилась на третьем этаже Auditorien-
haus, рядом с комнатой, где проходили заседания Ма-
тематического клуба. Сразу же после своего доклада
Румер направился туда.
Система работы Lesezimmer была идеальной. Ввел
ее еще Феликс Клейн. Дело в том, что раньше в гет-
тингенской библиотеке была, как и во всех других
библиотеках, абонементная система. Абонемент мог
получить каждый желающий, но нужную книгу полу-
чить было чрезвычайно трудно, так как для этого тре-
бовалось точно указать номер, автора, заглавие и т. д.
Это было легко, если были известны автор и заглавие
книги, но если нужно было порыться в литературе,
то это было безнадежным делом. Феликс Клейн заме-
нил абонементную систему на свободный доступ к кни-
гам. Книги, как и полагается, были расставлены по те-
матике в алфавитном порядке на стеллажах, и теперь
можно было свободно выбирать нужные вещи из всего,
77
что имелось, только без права выноса книги из биб-
лиотеки. При этом от человека, пользующегося библио-
текой, требовалось подписать бумагу, где он обязуется
по прочтении не ставить книгу обратно, а класть ее
в определенное место у своего стола. За книгами и по-
рядком в библиотеке присматривали, как правило, два
служителя, которые перед закрытием сами расставляли
книги по местам. Был еще непременный секретарь
библиотеки, и Клейну удалось раздобыть средства для
оплаты этой должности. Первым получил должность
секретаря Lesezimmer Арнольд Зоммерфельд, бывший
в ту пору ассистентом у Клейна.
Важным обстоятельством было то, что пользоваться
библиотекой мог теперь только человек, получивший
рекомендации и поручительства видного гражданина
города, который брал на себя ответственность за це-
лостность и сохранность библиотечного фонда. Румер
ничего не знал об этом непременном условии, без ко-
торого и речи не могло быть о пользовании библиоте-
кой, о чем ему и сообщили строгие служительницы
Lesezimmer, когда он туда явился. И когда Румер,
нисколько не возражая, направился прямо в кабинет
секретаря тайного советника Геймса, им, воспитанным
в чисто немецком духе, и в голову не пришло, что мо-
лодой человек может нарушить правила. А Румер, с та-
кой легкостью прорвавшись в кабинет тайного советни-
ка, поздоровался с ним и сказал, что хочет пользовать-
ся библиотекой, но поручительства видного гражданина
города у него нет, потому что его здесь никто не знает,
кроме, правда, Макса Борна и нескольких молодых лю-
дей. Тайный советник удивленно посмотрел на моло-
дого человека и молча стал его разглядывать. Перед
ним стоял очень худой, длинный человек с горящими
черными глазами, с лица которого не сходила улыбка,
будто уголки рта были привязаны к чуть оттопырен-
ным ушам.
— Вы армянин? — спросил вдруг профессор Гейме.
— Нет, господин тайный советник, я еврей из
России.
— Я так и думал. Скажите, вы что-нибудь про ар-
мянскую культуру знаете? Все-таки одна страна.
— Не думаю, чтобы я много знал, но вот я знаю,
что армяне монофизиты.
Лицо тайного советника загорелось каким-то не-
бесным светом:
78
— О, я всю жизнь интересуюсь монофизитством!
Вы мажете как человек, близкий к этому народу, рас-
сказать мне о нем?
— Да, господин тайный советник, я могу вам рао
сказать, что они верят в единую природу Ийсуса Хри-
ста. Она настолько божественна, что уже одна она
определяет все — человеческой природой можно пре-
небречь. Человеческого начала у Христа нет. Христос
по-армянски Миадзин, и дальше Румер несколько
взволнованно стал рассказывать о том, что постичь
«божественную истину» человеческим разумом невоз-
можно, бог — единое и непререкаемое начало. Армян-
ская церковь имеет своего католикоса, резиденция ко-
торого расположена на территории первопрестольного
собора Эчмиадэин. В переводе Эч-миадзин означает
Сошествие Единородного. Эчмиадэин был построен в
IV в. недалеко от Еревана, в бывщей столице Арме-
нии Вагаршапт. Выбор места для собора был сделан
согласно указанию Единородного, явившегося в виде-
нии Григорию Просветителю, причисленному впослед-
ствии к святым.
Может быть, молодой человек говорил не совсем
так, но близко к этому и уж во всяком случае вдох-
новенно.
В конце беседы тайный советник сказал:
— Господин Румер, у вас есть человек, который за
вас поручится,— и вызвал одну из служительниц:
Это доктор Румер из Москвы. Он будет получать кни-
ги по моему поручительству.
Судьба улыбалась молодому человеку из России —
в его распоряжении была знаменитая геттингенская
библиотека, где на столах лежали журналы и книги,
о которых он слышал раньше только по названиям.
А теперь, когда он держал в руках еще пахнущие
типографской краской оттиски своей работы, он ре-
шил отправиться прямо к Давиду Гильберту домой.
Молодой человек не подозревал тогда, что, направляясь
К самому Гильберту без приглашения, никем не пред-
ставленный, он совершал страшную бестактность. Для
того чтобы попасть домой к Давиду Гильберту и уви-
деться е ним один на один, нужно было сначала встре-
титься с ассистентом Гильберта Бернайсом, понравить-
ся ему, рассказать ему, о чем будет беседа, и уговорить
его попросить госпожу Гильберт разрешить визит.
ТО
Дверь открыла горничная. Гильберт оказался дома.
Румер отдал растерянной горничной свою визитную
карточку, и его приняли! Гильберт, оказывается,
сказал:
— Пригласите его. Я хочу посмотреть на того рус-
ского господина, который не испугался госпожи тай-
ной советницы и без ее ведома проник в этот дом.
Юрий Борисович часто вспоминал и сопоставлял
две знаменательные встречи: первую свою встречу с
Давидом Гильбертом и первую встречу с АльбертохМ
Эйнштейном. В журнале «Природа» опубликованы вос-
поминания Ю. Б. Румера о его встречах с Эйнштейном.
Приведем из них отрывок.
«...Мое появление и первые месяцы пребывания в
Геттингене совпали с началом мирового экономическо-
го кризиса и наступлением „тощих лет“. Только теперь,
полвека спустя, когда опубликована переписка Борна
с Эйнштейном, я узнал, какую заботу и сердечное уча-
стие проявил тогда Борн по отношению ко мне, совер-
шенно неожиданно появившемуся у него «человеку из
Рцссии». Чтобы «выклянчить деньги для Румера», как
он писал в одном из писем к Эйнштейну, Борн решил
воспользоваться его содействием и послал ему мою ра-
боту. Пророки квантовой веры имели, как правило, пе-
дагогические наклонности и пользовались славой хо-
роших учителей. Тот факт, что некоторые учителя
почти не отличались по возрасту от своих учеников,
придавал общению живой и непринужденный характер.
Главная задача старшего поколения (в Геттингене это
был Борн) состояла в том, чтобы отобрать возможных
кандидатов. Обучали же их в основном молодые пре-
подаватели. Эйнштейн славой хорошего учителя не
пользовался. Его огромная внутренняя сосредоточен-
ность была для посторонних почти непреодолимой пре-
градой на пути проникновения в мир его физических
идей... Как видно из его переписки с Борном, Эйнштейн
неоднократно высказывал желание «найти руки» для
проведения расчетов.
Борн, окруженный творческой молодежью, всегда
стремился найти подходящих сотрудников для Эйн-
штейна. Он счел возможным «примерить» меня к Эйн-
штейну и, посылая ему мою работу, в сопроводитель-
ном письме рекомендовал меня как человека, который
мог бы стать для Эйнштейна «идеальным ассистентом».
Вряд ли письмо Борна имело бы какие-либо послед-
80
ствия, так как Эйнштейн чужих работ обычно не чи-
тал. Но друг Эйнштейна, профессор Павел Сигизмун-
дович Эренфест, связанный с Россией многолетними
узами, проявлял живейшее и сердечное внимание к
судьбе всех приезжавших из России молодых физиков.
Принял он участие и в моей судьбе. Я думаю, здесь
тоже не обошлось без содействия Борна, но так или
иначе в декабре я получил от Эренфеста телеграмму
из Берлина: „Приезжайте, Эйнштейн Вас примет44. Сра-
зу вслед за телеграммой пришел перевод на 200 гуль-
денов для оплаты проезда, что оказалось для меня
весьма кстати» [18, с. 109].
С того самого момента, как Румер получил теле-
грамму от Эренфеста, волнение не покидало его. Он
думал о предстоящей встрече ежечасно, тщательно
подбирая слова, которые он скажет, а они у него ни-
как не укладывались в нужном порядке.
«В начале декабря 1929 г. я'приехал в Берлин и
сразу же направился к Эйнштейну. Я ждал недолго.
Дверь в гостиную открылась, и вошел Эйнштейн. Он
подошел ко мне и протянул руку, представившись:
„Эйнштейн".— „Доброе утро, господин профессор",—
ответил я, и обыденность этих слов сразу сняла мое
смущение, как если бы передо мной был один из тех
геттингенских профессоров, которых я к этому време-
ни уже перестал стесняться. Мне запомнились руки
Эйнштейна: они скорее напоминали руки каменщика,
чем кабинетного ученого; такие руки я вскоре увидел
у тогда еще молодого Ландау и уже великого Дирака.
Затем вошел Эренфест, которого я раньше не знал.
Он приветствовал меня на своем неповторимом „эрен-
фесто-русском" языке, что ему доставляло, как мне
показалось, особенное удовольствие. Мы отправились
на чердак с низким деревянным потолком — кабинет
Эйнштейна... Часа через полтора после начала беседы,
в которой моя работа послужила только отправной
точкой, я почувствовал сильную усталость. Помню,
меня очень удивило, что оба моих собеседника сохра-
няли полную свежесть восприятия, и я не заметил у
них ни малейших следов утомления... Затем мы с Эрен-
фестом спустились в гостиную, вскоре вошла жена
Эйнштейна и очень благожелательно пригласила нас
остаться к обеду. Я согласился, но Эренфест сказал:
„Нет, уходите, мне придется говорить о вас с Эйн-
штейном за обедом, и вы можете мне помешать44. Эрен-
81
фест ушел говорить с Эйнштейном, вероятно, и о мо-
ем будущем» [Там же, с. НО].
И если встреча с величайшим из физиков должна
была решить судьбу молодого человека и, таким обра-
зом, не могла не волновать его, то встреча с Дави-
дом Гильбертом, которую он сам себе назначил, была
мальчишеской шалостью. И шел он на эту встречу ве-
село и гордо, с любопытством котенка, которому не
страшны никакие звери на земле. Но когда он услы-
шал из приоткрытой двери голос Гильберта: хочу
посмотреть на того русского господина.,/4, его сковал
страх, охватила паника. В сознании вдруг ярко вспых-
нуло: «Гильберт». Боже, что он наделал! Что дальше!?
Вот он войдет сейчас туда и услышит: «Что привело
вас ко мне, молодой человек?» Что он ответит? Что
хочет показать свою работу об обобщении общей тео-
рии относительности на основе уравнения Гаусса—
Кодацци — Риччи? Какая ерунда! Он не помнил, как во-
шел в кабинет Гильберта, он нашел себя там материа-
лизованным перед сидящим за письменным столом че-
ловеком с абсолютно белой бородкой и с большим,
необыкновенно красивым лбом. Больше всего в этом
человеке поражали глаза — огромные, синие, очень яс*
ные. Они смотрели на пришельца пристально, немного
иронично, но с явным интересом.
— Что привело вас в Геттинген, господин...
— Румер,— услышал вдруг еебя Юрий Борисович.
— Господин Румер?
— «Extra Gottingen non est vita» 4,— вспомнил
про себя Юрий Борисович латинское изречение, кото-
рое красовалось на стене Ratskeller2, и снова подумал:
Какая ерунда,— а вслух сказал: Революция в физике.
— Сразу видно, что вы из России. Все русские —
большие специалисты в революциях. Это нужное дело«
Лобачевский тоже был революционером.
— Да, господин тайный советниц, а вот Гаусса ре-
волюционером никак не назовешь. (Боже, что он гово-
рит? При чем здесь Гаусс?)
— Вот как? Вы представляете себе, что бы мы де-
лали без Гаусса? Бев того, что он сделал?
— Это невозможно себе представить, господин тай-
ный советник, но он не был революционером, он никог-
1 Вне Геттингена жизни нет (лат.Х
* Ратуша.
82
да ничего не переворачивал — он спокойно создавал,
не нарушая привычного положения вещей.
Гильберт оживился. Он начал говорить о немецкой
математике, о том, что она долго не выходила за рам-
ки тривиума и только с появлением Гаусса стала рас-
цветать, и вскоре уравнялась значимость немецких и
англо-французских школ. Гаусс — король математики.
— Да, господин тайный советник, и, знаете, я счи-
таю, что этот титул как нельзя лучше подходит Гаус-
су. Он именно король, но только не революционер. Вот
Риман — революционер. («Далась мне эта революция,
сейчас меня выгонят»,— подумал Румер.)
Но Гильберт вдруг рассмеялся звонко, по-детски.
Этот неожиданный смех удивил и раздосадовал Ру-
мера:
— Господин профессор, Гаусс создал великую нау-
ку и этим полностью оправдался перед историей. Но
то, что он однажды согрешил перед истиной и перед
людьми, которые нуждались в его поддержке, останет-
ся за ним навсегда.
Это было началом горячего спора молодого челове-
ка «с улицы» с великим Давидом Гильбертом об исти-
не в науке, началом долгого разговора об удивитель-
ной истории создания неевклидовой геометрии, так
тесно связанной со старыми стенами Геттингена и да-
лекой Казанью, о поразительной личности Лобачевско-
го, о трагическом конце молодого Яноша Бойаи,- о Ри-
мане.
Неевклидова геометрия и есть та истина, перед ко-
торой «согрешил» король математики. Согрешил ли?
История не может быть столь категоричной, как наш
молодой герой, история — это факты. Эти факты на
протяжении целого века вызывали горячие споры. Мож-
но сопоставлять их, взвешивать, решать логические за-
дачи, судить, но докопаться до истинных причин сло-
жившейся ситуации вряд ли можно.
Короля математики с юных лет и на протяжении
всей его долгой жизни, на протяжении всего его «ум-
ственного подвига» не покидала мысль о проблеме,
связанной с пятым постулатом Евклида. Сегодняшнюю
геометрию, геометрию, которую мы учим в школе,
Евклид построил на основе сформулированных им пяти
постулатов. Первый из постулатов, например, требует,
чтобы «от каждой точки к каждой точке можно было
провести прямую линию». Остальные три сформулиро-
83
ваны так же просто, и очевидность их не вызывает
сомнений. Пятый же постулат скорее напоминает тео-
рему, смысл которой сводится к тому, что две парал-
лельные прямые никогда не должны пересекаться, или,
как следствие, что сумма внутренних углов треуголь-
ника должна равняться 180°. Сам Евклид, очевидно,
сформулировал пятый постулат сначала в виде теоре-
мы, и только тщетные попытки доказать ее вынудили
Евклида назвать эту теорему пятым постулатом.
Так никому и не удалось доказать пятый постулат
Евклида.
А что, если отказаться от него вовсе, допустить,
что сумма углов треугольника меньше чем 180° или
же больше?
Представим себе сферу или просто глобус и нари-
суем на нем треугольник с вершинами, скажем, на по-
люсе, на островах Сан-Томе в Гвинейском заливе (ну-
левой меридиан) и на островах Галапагос в Тихом
океане, через которые проходит меридиан 90° к восто-
ку от Гринвича. Итак, мы получили треугольник, все
стороны которого образуют между собой углы в 90°,
и сумма углов этого треугольника равна 270°! Сфера
обладает положительной кривизной. А если взять по-
верхность отрицательной кривизны, которую трудно
представить наглядно (частично ее может заменить по-
верхность старинных песочных часов), то сумма углов
треугольника на такой поверхности будет меньше чем
180°, причем тем меньше, чем более искривлена по-
верхность. А что если весь наш мир обладает кривиз-
ной? Тогда неверен пятый постулат Евклида, справед-
ливый только для плоского пространства. И нужно по-
строить геометрию, свободную от этого ограничения,
годную для искривленного пространства.
Теперь, когда она построена, когда создана теория
относительности и мы знаем глубокую связь между
искривлением пространства и силами тяготения, нам
это кажется очевидным. А тогда, полтора столетия на-
зад, все было гораздо сложнее.
Первым в это дело включился серьезно, но не в раз-
ворот своей мощности Карл Фридрих Гаусс. Эти иссле-
дования влекли его всю жизнь и не давали покоя*
Гаусс вплотную подошел к созданию новой геометрии,
но за всю свою жизнь не решился опубликовать ре-»
зультаты так сильно увлекших его исследований. Мир
узнал об этом только спустя пять лет после смерти
84
Гаусса, когда был снят обет молчания с его друзей и
стали публиковаться его письма.
«Допущение, что сумма трех углов треугольника
меньше 180°, приводит к своеобразной, полностью от-
личной от нашей (евклидовой) геометрии; эта геомет-
рия совершенно последовательна, и я развил ее для
себя абсолютно удовлетворительно: я имею возмож-
ность решить в этой геометрии любую задачу, за ис-
ключением определения некоторой постоянной, значе-
ние которой a priori установлено быть не может.
Предложения этой геометрии отчасти кажутся пара-
доксальными и непривычному человеку даже несураз-
ными, но при строгом и спокойном размышлении ока-
зывается, что они не содержат ничего невозможного...
но во всяком случае Вы должны смотреть на это, как
на частное сообщение, которое отнюдь не должно
быть опубликовано» [26, с. 187].
Письмо Гаусса, из которого взят этот маленький
отрывок, адресовано Тауринусу и фактически содер-
жит (оно было написано в 1824 г.) легкий набросок
неевклидовой геометрии. В 1829 г. все о том же Гаусс
писал Бесселю: «Вероятно, я еще не скоро смогу об-
работать свои пространные исследования по этому во-
просу, чтобы их можно было опубликовать. Возможно
даже, что я не решусь на это всю свою жизнь, потому
что боюсь крика беотийцев, который поднимется, когда
я выскажу свои воззрения целиком» [Там же, с. 200].
Гаусс боится? Карл Фридрих Гаусс — король мате-
матики, чье слово закон, боится сказать вслух о науч-
ной истине, в которой он давно себе признался? Но
факт остается фактом: Гаусс не только не хотел пуб-
ликовать результаты своих исследований, но еще и за-
клинал своих друзей держать в строгой тайне его со-
ображения о новой геометрии.
Волею случая, а может быть, и не случайно Гаусс
занялся геодезией. Ему было поручено составить карту
Ганноверского королевства. Поручено королю матема-
тики? Безусловно, Гаусс с легкостью мог отказаться
от этого занятия, если бы у него самого не было к не-
му интереса. А интерес был, и тайный! Гаусс сам скон-
струировал тонкий прибор для измерений с высокой
точностью. Измерения вели специально выделенные
офицеры, Гаусс /ке должен был проводить вычисления.
В результате была составлена точнейшая географиче-
ская карта Ганноверского королевства. Во всей этой
35
деятельности у Гаусса была своя тайна. Глубочайшая
эта тайна заключалась в том, что Гаусс сам проводил
измерения углов больших пространственных треуголь-
ников с надеждой обнаружить отклонение суммы уг-
лов этих треугольников от 180°. Но безуспешно: Ган-
новерское королевство хотя и велико, но в масштабах,
где правят законы неевклидовой геометрии, его можно
принять за плоскость.
Примерно в это же время, когда Гаусс измерял уг-
лы треугольников, раскинувшихся на ганноверской
земле, в далекой Казани Николай Лобачевский читал
лекцию о «воображаемой» геометрии. Лекция состоя-
лась 12 февраля 1826 г. на заседании университетского
совета. Лобачевский лекцию не кончил — это оказа-
лось бессмысленным, никто ее не понял. Лобачевский
был осмеян. Таково было начало, и таков был конец,
В течение 30 лет Лобачевский разрабатывал свою гео-
метрию и до последней своей работы «Пангеометрия»,
которую он, уже ослепший, диктовал своим ученикам,
получал лишь насмешки и издевательства, публичные
выпады и анонимные письма. Но он оказался смелее
тайного советника Гаусса, опубликовав все свои труды,
начиная с той самой, с треском провалившейся лекции,
и доказав на все времена, что ученому важно иметь
не только талант, но и смелость.
Первый мемуар Лобачевского «О началах геомет-
рии» появился в 1829 г. в «Казанском вестнике». Че-
рез И лет изданная в Берлине на немецком языке эта
работа попала на глаза Гауссу. Из писем Гаусса вид-
но, что работа Лобачевского глубоко его взволновала.
И Гаусс не замедлил отреагировать на нее. Но не пуб-
личным признанием новой геометрии, а совсем иначе.
Гаусс немедленно представил Лобачевского в члены-
корреспонденты Геттингенской академии наук, и Лоба-
чевский был избран. В представлении Гаусс, отмечая,
как полагается и сейчас, большие заслуги ученого в
математике, ни словом не обмолвился о неевклидовой
геометрии, будто ее вообще не существовало. Не на-
писал Гаусс ни слова и самому Лобачевскому ни тог-
да, ни потом. А Лобачевский ждал и недоумевал. Ведь
одного слова Гаусса было достаточно, чтобы избавить
его от бесконечных насмешек и унижений, а главное
дело его жизни— его науку — сделать признанной.
Гордость не позволяла Лобачевскому начать разговор
с Гауссом первым. А Гаусс молчал, хотя в течение
86
всех этих 30 лет (Лобачевский пережил Гаусса всего
на один год) следил за работой Лобачевского.
Будучи в преклонном возрасте, он начал изучать
русский язык, чтобы, как он писал астроному Энке,
«...прочесть побольше сочинений этого остроумного ма-
тематика» [Там же, с. 232]. Хотя Лобачевский непре-
рывно печатал свои труды и в немецких, и во фран-
цузских журналах, Гаусс оправдывал изучение русско-
го языка в том же письме к Энке просто: «Труды
Казанского университета содержат массу его сочине-
ний». И за 30 лет ни одной попытки связаться с Лоба-
чевским хотя бы письмом! А друзьям он писал: «Лоба-
чевский называет ее (новую геометрию) воображаемой
геометрией. Вы знаете, что я уже 54 года (с 1792 г.)
имею те же убеждения; по материалу я, таким обра-
зом, в сочинении Лобачевского не нашел для себя но-
вого; но в его развитии автор следует другому пути,
отличному от того, которым шел я сам; оно выполнено
Лобачевским с мастерством, в истинно геометрическом
духе» [Там же, с. 235]. Иметь те же убеждения и ни
разу не сказать об этом публично, ни разу не послать
слово одобрения самому Лобачевскому!
А Лобачевский жил и работал. В 1816 г. 24-летний
Лобачевский был избран экстраординарным профессо-
ром. Несколько раз выбирался деканом, а в 1827 г.
стал ректором Казанского университета. Он принял
Казанский университет «в состоянии полного разложе-
ния как в научном, так и моральном отношении» [27,
с. 287], университет, который представлял «жалкое и
постыдное зрелище». Вскоре после вступления на
должность ректора Лобачевский писал: «Сперва по
предположению только, а теперь по собственному опы-
ту могу сказать, что должность ректора огромна...
Я уверен, что Вы не примете слова мои, будто я хочу
увеличить в Ваших глазах мои труды. Не хочу также
слишком мало и на себя надеяться. Наконец, мой нрав
не таков и правила, чтобы унывать и раскаиваться,
когда нельзя помочь чему. Простительным мне кажет-
ся робеть, когда еще надобно решиться, но когда дело
решено, то не надобно падать духом. Так Вы заметили,
без сомнения, сколько я колебался и искал даже укло-
ниться; теперь хочу быть твердым и стараться всеми
силами» [28, с. 75].
Таким он был во всем и во всем старался «всеми
силами». Он читал лекции почти по всем разделам ма-
S7
тематики: по опытной физике, астрономии, гидравлике
и гидростатике. Он выстроил при университете хими-
ческую лабораторию и физический кабинет, астроно-
мическую обсерваторию, анатомический театр с клини-
ками; при этом он старательно изучил строительное
дело и архитектуру. Он собрал блестящую библиотеку
и выстроил для нее сводчатый зал, был одним из ини-
циаторов создания Казанского экономического обще-
ства.
Лобачевский был настоящим рационализатором не
только в научных и обществецных делах, но и в веде-
нии собственного хозяйства. У себя в имении он раз-
бил сад и ввел свою оригинальную систему травосея-
ния, разводил породистый скот и даже был награжден
серебряной медалью за мериносовую шерсть, представ-
ленную ва Петербургской сельскохозяйственной вы-
ставке. Он построил плотину ц водяную мельницу,
придумал новую форму улей, Правда, в этих делах
его преследовали неудачи, которые привели в конце
концов к разорению, но до конца своих дней Лобачев-
ский оставался верен себе: «.„мой нрав не таков и пра-
вила, чтобы унывать и раскаиваться, когда нельзя по-
мочь чему»,
И так же в своей геометрии. Он работал над ней
непрерывно в полном научном одиночестве и создал ее
в настолько завершенном виде, что потомкам осталось
только применить ее. Не был одинок Лобачевский
только для одного человека — Гаусса. И не только по-
тому, что Гаусс сам пришел к неевклидовой геометрии
и полностью признал для себя труды Лобачевского,
а потому, что в руках у Гаусса был еще один труд —
полное и последовательное изложение основ новой гео-
метрии молодого венгерского математика Яноша Бойаи.
Янош Бойаи вошел в историю науки наряду с Лоба-
чевским как создатель неевклидовой геометрии. Но это
благодаря потомкам. Яношу не было и 20 лет, когда
он создал свою геометрию. Отец Яноша, Фархаш Бойаи,
близкий друг Гаусса, вместе с ним занимавшийся в
молодости параллельными линиями, то молил, то гроз-
но предостерегал сына от занятий этой «беспросветной
тьмой». Но Янош победил эту «тьму». Он писал отцу:
«Правда, я не достиг еще цели, но получил очень за-
мечательные результаты — из ничего я создал целый
новый мир!» [29, с, 18].
88
Янош долго писал свой труд. Отец работу сына не
признал, но согласился поместить ее в качестве прило-
жения в своем учебнике по математике «Тентамене»
и послал «Тентамен» Гауссу с просьбой прочесть «Ап-
пендикс» Яноша и оценить его. Ответа от Гаусса дол-
го не было. Затем он пришел. Этот ответ Гаусса для
Яноша обернулся трагедией. Из него следовало, что
Янош ничего нового не сделал, что Гаусс давно, еще
30 лет тому назад, получил эти результаты. Но дело
даже не в приоритете, неважно, кто первый. Янош и
не мыслил тягаться с Гауссом. Важно, чтобы истина,
научная истина заняла подобающее ей место, и кому,
как не первому математику мира, следовало это сде-
лать. И Янош Бойаи все-таки надеялся, надеялся и
ждал, что когда-нибудь получит одрбрение и призна-
ние Гаусса. Ждал до самой своей безумной старости,
но так и не дождался. Он заболел тяжелым душевным
недугом и умер одиноким и бесславным. Похоронили
Яноша Бойаи в общей безымянной могиле, а в церков-
ной книге была сделана записи «Его жизнь прошла
без всякой пользы» [30, с. 98].
К старости Гауссу снова пришлось пережить свою
тайну, остро и глубоко. Это было связано с Бернхар-
дом Риманом.
Великих ученых много. Их больше, чем вершин на
многочисленных горных хребтах нашей Земли. Каждая
вершина величественна и прекрасна, и нельзя предста-
вить себе без нее того места, где она господствует. Но
при желании вершины можно измерить в метрах и
сравнить. И то, что одни окажутся меньше других, не
умаляет их значения. И все-таки среди них окажется
Эверест. Попробуйте выбрать хотя бы для себя наи-
высшую вершину среди ученых — невозможно. И если
бы была такая немыслимая мера для них, как метры
для гор, возможно, на Римане и остановилась бы по-
следняя метка.
Бернхард Риман родился в 1826 г. в бедной много-
детной семье. В 25 лет он защитил в Геттингенском
университете докторскую диссертацию по теории функ-
ций комплексного переменного. Этот труд привел в
восторг Гаусса. Но место в обсерватории (директором
ее был Гаусс), на которое Риман надеялся, он не по-
лучил. Материальное положение Римана было плачев-
ным, он жил впроголодь. Оставшись после защиты без
средств к существованию, он пытается пройти по кои-
89
курсу на должность приват-доцента. Для этого тре-
бовалось представить три научных работы, из которых
в качестве «пробной» лекции выбиралась одна. Риман
работал над этим год и представил коллегии, как и по-
лагалось, три темы. Две из них касались актуальных
проблем тогдашней математики, а третья — основ гео-
метрии. И Карл Фридрих Гаусс, достигший уже 75-
летнего возраста и столько лет державший в своих ру-
ках тайну неевклидовой геометрии, заключив ее в не-
приступную крепость, выбрал в качестве пробной лек-
ции Римана третью тему. Как выразился Виль-
гельм Вебер, близкий друг Гаусса, создавший вместе
с ним первый беспроволочный телеграф, «...ему (Гаус-
су) страстно хотелось услышать, как такой молодой
человек сумеет найти выход из столь трудной
игры» [271.
Риман превзошел все ожидания Гаусса. Выясни-
лось, что, если Лобачевский и Бойаи построили новую
геометрию, отказавшись только от пятого постулата
Евклида, этот молодой человек, никак не связывая
себя с самими основами евклидовой геометрии, создал
новую геометрию, целиком основанную на его собст-
венных принципах. И получилось, что существуют це-
лые классы неевклидовых геометрий.
Пробная лекция Римана произвела ошеломляющее
впечатление на публику. В те времена господствовал
дух страшного консерватизма и формальной строгости
в математических кругах. Ни одна работа, ни одно ут-
верждение не принимались Математическим обществом
без строгого доказательства. Доказательство было зако-
ном. И в таких обстоятельствах первое же выступле-
ние Римана, его пробная лекция была настоящим вы-
зовом. Он излагал ее так, что мог вполне обойтись без
доски и мела. Он излагал в основном идеи новой гео-
метрии, выдвигал собственные принципы, не думая о
доказательствах.
Сидящие в зале были потрясены уже одной формой
изложения, не говоря о содержании, которого никто не
понял, кроме одного человека. Для него одного и была
предназначена лекция. Карл Фридрих Гаусс все по-
нял и оценил. Не просто оценил, а пришел в «высо-
чайшее изумление». Но об этом узнали лишь близкие
друзья Гаусса. Риман об этом и не подозревал, он
только увидел, как после окончания лекции Гаусс мол-
ча встал и пошел к выходу.
$е
Но ни тогда, ни после, в течение всей его недол-
гой жизни, Римана не волновала реакция публики и
вообще общественное мнение, даже если речь шла о
первом математике мира. Он делал одно открытие за
другим, он читал свои вольные доклады, и не было
преград его фантазии. Все, чего касался Риман, при-
обретало глубокий смысл, и отступал перед ним за-
кон — доказательство, Хорошо известная всем матема-
тикам и физикам «дзета-функция Римана», введением
которой Риман положил начало аналитической теории
чисел, была введена им и полностью описана практи-
чески без доказательства. А предположение о местона-
хождении «нетривиальных» нулей дзета-функции и
поныне существует как недоказанная гипотеза Римана.
Она войдет в 23 проблемы Гильберта под десятым но-
мером. Хорошо известно, что, когда Гильберта спра-
шивали, какая, по его мнению, самая важная матема-
тическая задача, Гильберт отвечал: «Проблема нулей
дзета-функции, и не только в математике, но и вообще
самая важная на свете проблема» [25, с. 124].
Есть легенда. Воинственно настроенные математи-
ки' пришли к Риману и потребовали от него ответа на
вопрос, где нули дзета-функции или, может быть, их
вообще нет? «Безусловно, есть,— якобы ответил Ри-
ман,— но откуда я знаю, где они? Вот когда я умру,
я, конечно же, попаду в рай. Тогда я подойду к Гос-
поду Богу и спрошу его: „Господи, где же нули дзе-
та-функции? И Господь Бог ответит: „Да я и сам не
знаю44».
История по достоинству оценила заслуги Римана.
Но есть одна сторона деятельности Римана, которая
долго оставалась в тени.
Чистого математика неизменно увлекают совсем
другие вещи. А именно, чуть ли не единая теория
поля. Он интересуется связями между светом и грави-
тацией, отводя силам природы главную роль в причи-
нах искривления нашего пространства. А так как
Риман умер молодым, то остался Риман-математик,
а его «физико-синтетические» исследования остались без
внимания. Конечно, эти наброски единых теорий поля
в настоящее время могут вызвать улыбку у читателя
и имеют лишь историческую, но не научную ценность.
Еще не появилась на свете электромагнитная теория
Максвелла. Но и этого было бы мало. Нужны были
еще десятки лет, нужно было родиться Альберту Эйн-
91
штейну, чтобы окончательно утвердилась связь гео-
метрических идей с физической природой. Тем более
поразительным кажется гений Римана.
Вот что он писал в письме брату:
«Я снова взялся за исследования по связям между
электричеством, гальванизмом, светом и тяготением и
продвинулся настолько, что смогу безусловно опубли-
ковать их в нынешней редакции. Между прочим,
я имею подтверждение сведений, что уже много лет
Гаусс занимается теми же вопросами и теперь сооб-
щил об этом нескольким друзьям, в том числе Веберу,
однако с обязательным сохранением тайны. Надеюсь,
что еще не поздно и что можно будет установить, что
все это найдено мною независимо от Гаусса. Пишу
тебе без опасения, что ты бросишь мне упрек в не-
уместной заносчивости» [31, с. 44].
И пять лет спустя сестре: «Мое открытие о связи
между электричеством и светом я передал здешнему
(т. е. геттингенскому) научному обществу. По многим
дошедшим до меня высказываниям следует заключить,
что Гаусс построил теорию этой связи, отличную от
моей, и сообщил о ней своим ближайшим знакомым.
Однако я непоколебимо убежден, что моя теория явля-
ется истинной и через немного лет будет таковой при-
знана» [Там же]. О связи геометрии пространства с
электричеством, гальванизмом, светом и тяготением
Гаусс не помышлял. Эта проблема возникнет в XX в.
Она стоит и сейчас. Именно эту проблему называют
сегодня «передним краем» фундаментальной науки,
когда из огромного фронта современных исследований
нужно обязательно выделить «передний край».
— Господин Румер, давайте не будем судить вели-
ких мира сего, мы должны принимать их такими, ка-
кими они были. Приходите на наши вечеринки, вы
увидите, как Эмми Нетер решает логические задачи,
которые все для нее специально придумывают, в том
числе и я.
И Румер отправился домой.
Через три месяца Гильберту должно было испол-
ниться 68 лет. Это официальный возраст ухода в от-
ставку. По общему мнению, единственный человек, ко-
торый мог стать преемником Гильберта, был Гер-
ман Вейль. Но согласится ли Вейль приехать в Гет-
тинген, никто не знал; однажды, десять лет тому назад,
92
Вейль уже отказался от приглашения приехать в Гет-
тинген. На этот раз Вейль тоже колебался, но в конце
концов он решится, и весной 1930 г. Геттинген будет
приветствовать Вейля как преемника великого Гиль-
берта.
И если бы сейчас нашему молодому человеку ска-
зали, что не пройдет и двух лет, как в «Gottinger
Nachrichten» выйдет работа трех авторов, Герма-
на Вейля, Румера и Эдварда Теллера, «О некотором ба-
зисе независимых инвариантов в векторном простран-
стве», он бы просто не поверил. Просто не поверил бы,
что будет соавтором преемника кафедры Давида Гиль-
берта, которую когда-то занимал Карл Фридрих Гаусс.
Что же касается Эдварда Теллера, то скромного и без-
вестного тогда молодого человека слава ждала впере-
ди — слава отца американской водородной бомбы.
Глава 7. Клуб друзей профессора Борна
«Все складывалось довольно удачно,— писал Юрий Бо-
рисович,— оставалось только обеспечить себе средства
существования. Это, как вскоре выяснилось, оказалось
весьма не простым делом.
Теперь нелегко представить себе, какие трудности
возникали даже у таких людей, как Борн, при попытке
устроить на работу нужного ему человека. В то время
физикам платили либо за преподавание физики, либо
давали стипендию за ее изучение. Платить за научную
работу было не принято. К тому же мое появление и
первые месяцы пребывания в Геттингене совпали с на-
чалом мирового экономического кризиса и наступлени-
ем „тощих лет“» [18, с. 108].
Первую финансовую помощь Румер получил совер-
шенно случайно. Деньги пришли из знаменитой на всю
Европу банкирской конторы барона Варбурга.
Юра Румер и его молодая жена Мила приехали из
Москвы сначала в Ольденбург. Это было сделано по
двум причинам: во-первых, Борис Ефимович Румер,
94
одобряя решение сына поехать в Германию и все еще
надеясь, что сын станет хорошим инженером, убедил
его поехать в Высшую политехническую школу Оль-
денбурга, во-вторых, в Ольденбурге была хорошая
школа ритмической гимнастики, куда стремилась Ми-
лочка. В то время подобные школы образовывались по
всей Европе. Ритмическая гимнастика, основанная
швейцарским музыкантом Жаком Далькрозом (знаме-
нитая система Далькроза, где упражнения строились
на особой связи движения и музыки), была очень по-
пулярна в аристократических кругах. Милочка Румер
увлекалась этим еще в Риге, а здесь, в Ольденбурге,
она попала в школу Бернинга, ученика и друга самого
Далькроза. У Бернинга она подружилась с его дочерь-
ми Гертой и Матильдой. Причем из двух сестер всерь-
ез принималась одна Герта, она была и умнее, и весе-
лее, и добрее. Правда, Герта бывала теперь в Ольден-
бурге только наездами. Она училась в Геттингенском
университете на медицинском факультете. Когда Румер
приехал в Геттинген, Герта Бернинг и была единст-
венным знакомым ему человеком в этом городе.
У Герты была близкая подруга Рената Мюнкеберг,
которая тоже занималась временами в классе ее отца
ритмической гимнастикой. Рената принадлежала к бо-
гатому и знатному роду Мюнкебергов. Дедушка ее был
бургомистром Гамбурга, и одна из главных улиц Гам-
бурга до сих пор носит его имя. Рената Мюнкеберг ча-
сто навещала свою подругу в Геттингене. Она появля-
лась, как вихрь, и жизнь выходила из нормальной
колеи: начинались вечеринки, ночные гуляния, печеная
картошка у каких-то художников, которая выпекалась
в керамических печах, предназначенных для обжига
глины.
В один из таких приездов в веселый водоворот во-
круг Ренаты Мюнкеберг был захвачен и Румер. Герта
представила Ренате Георга Румера как будущую зна-
менитость, лишенную пока что средств к существова-
нию. Хорошенькой, очень живой, воспитанной в рос-
коши девушке и в голову не могло прийти, что можно
встретить человека, у которого нет денег. «Это мы мо-
жем исправить,— сказала весело Герта,— через три
дня я возвращаюсь в Гамбург и мы едем в горы. Го-
товится небольшая лыжная вылазка, которую устраи-
вает барон Варбург. Я поговорю со стариком, что ему
тысчонка». И дальше так же весело она стала болтать
95
о каких-то кимоно, которые якобы входят в моду. Ру-
мер ни на секунду не задержал свое сознание на этой
«тысчонке», настолько легкомысленным все это ему
показалось.
Через три недели Мюнкеберг снова появилась в
Геттингене. Она весело рассказывала о своих перегово-
рах с Варбургом, изображая в лицах попеременно себя
и барона. Она прекрасно владела приемами пантоми-
мы, легко «опиралась» на несуществующую лыжную
палку, хватала ртом воздух, изображая одышку старо-
го банкира, и меняла голос.
— Скажите, барон, вы не могли бы в мою пользу
потратить немного денег?
— Здесь, в горах?
— Нет, барон. У меня есть очень способный... док-
тор. При словах «очень способный» Рената сделалась
бароном и вздрогнула.
— Мне даже неудобно просить вас о такой сумме,
но мне нужно, чтобы вы ее дали.
— Сколько стоит ваш доктор?
— На первое время, вероятно, тысячу марок.
Рената облегченно вздохнула за барона и прошам-
кала:
— Это мы сделаем, милая.
Деньги, полученные Румером от барона Варбурга,
поразили Борна не меньше, чем самого Румера. Какой-
то иностранец из непонятной страны, не имеющий ни
кола ни двора, оказался настолько способным, что кто-
то вступает за него в переговоры с Варбургом — и ус-
пешно! Борн даже упомянул об этом в одном из своих
писем Эйнштейну (письмо датировацо 13.11 1929 г.):
«...Господин Румер находится здесь, в Геттингене.
От господина Варбурга из Гамбурга он получил под-
держку с тем, чтобы иметь возможность некоторое вре-
мя еще позаниматься» [2, с. 12].
Это, казалось бы, несущественное замечание о Ру-
мере в письме, где больше о нем ничего нет, Борн, по-
видимому, сделал сознательно. В августе он уже писал
Эйнштейну о «молодом человеке из России», послал
ему оттиск его работы, просил разобраться и помочь.
Эйнштейн не ответил Борну на то письмо, а написал
прямо Румеру, что работа ему не понравилась и что
он вообще этим не интересуется. Румера, конечно,
огорчил обидный ответ Эйнштейна, но не очень. И тог-
да Борн написал Эренфесту. Вот тут и вошел в жизнь
96
Румера Павел Сигизмундович Эренфест. Борн послал
Эренфесту работу Румера, копию своего письма Эйн-
штейну от 12 августа и попросил разобраться. При
первой же встрече с Эйнштейном Эренфест как бы
между прочим спросил Эйнштейна, какого он мнения
о работе Румера. «А кто это? — спросил Эйнштейн.—
Я с его работой не знаком. Расскажи, что там интерес-
ного». Эренфест рассказал.
— Почему же мне не прислали эту работу?
— Как не прислали? Борн послал тебе еще и длин-
ное письмо. Вот, я получил его копию. И ты им отве-
тил, что тебя это не интересует.
— О! Неужели вы с Борном не понимаете, что я
не в состоянии читать все работы, которые мне присы-
лают! Скажи Борну, пусть пришлет ко мне этого моло-
дого человека.
В становлении современной физики Эренфест играл
совершенно особую роль. Это был величайший критик.
Эйнштейн писал о нем: «Его величие заключалось в
чрезвычайно хорошо развитой способности улавливать
самое существо теоретического понятия и настолько
освобождать теорию от ее математического наряда, что
лежащая в ее основе простая идея проявлялась со всей
ясностью. Эта способность позволяла ему быть беспо-
добным учителем» [32, с. 191]. Когда появлялась но-
вая работа, все спрашивали, что сказал о ней Эрен-
фест. Считалось, что, если Эренфест работу одобрил,
ее надо читать, если нет — читать не стоит. Эренфесту
суждено было стать близким другом Борна и Эйнштей-
на, Бора и Паули, Планка, Дирака... В своих воспоми-
наниях об Эренфесте Иоффе писал: «Семинар Эрен-
феста привлекал ученых отовсюду. Сделать доклад и
выдержать дискуссию у Эренфеста была большая честь,
а содержание доклада при этом обогащалось десятка-
ми непредвиденных возможностей» [33, с. 43].
Есть письмо Эйнштейна, в котором он писал: «Па-
вел! Я так дорожу твоей дружбой! Я нуждаюсь в ней
гораздо больше, чем ты в моей» [Там же].
Сразу же после разговора с Эйнштейном о Румере
Эренфест послал молодому человеку телеграмму о том,
что Эйнштейн его ждет, и немного денег на всякий
случай.
14 декабря Эйнштейн писал Борну: «...Господин Ру-
мер мне очень понравился. Его идея привлечения мно-
гомерных множеств оригинальна и формально хорошо
4 М. П. Кемоклидзе
97
осуществлена. Слабость коренится в том, что найден-
ные таким образом законы не полны и пути для логи-
ческого обеспечения и полноты не предвидятся.
Во всяком случае было бы хорошо, если этому че-
ловеку будет предоставлена возможность для научной
работы. Самым лучшим, конечно, было бы просить о
должности, которая оставила бы достаточно досуга для
свободных занятий...
...Нельзя ли было бы для таких случаев получить
место преподавателя в гимназии или другие должности
с уменьшенной нагрузкой и оплатой? Это, безусловно,
лучше, чем выданная на срок стипендия, так как аист,
приносящий духовного новорожденного, является че-
ресчур вольной птицей, не признающей сроков выпол-
нения поставок» [2, с. 15].
Борн ответил Эйнштейну на это письмо незамедли-
тельно (ответ датирован 19 декабря):
«Дорогой Эйнштейн!
Я очень рад тому, что ты хочешь принять господи-
на Румера. Идея направить его на какую-нибудь долж-
ность, которая оставила бы ему время для научной ра-
боты, теоретически, конечно, очень хороша, но практи-
чески трудоновыполнима. Очень желательным было бы
обеспечение местом преподавателя гимназии с умень-
шенным количеством часов и оплатой, но, конечно,
и осуществить это очень трудно и, наверное, возмож-
но только после многолетней подготовки. Мои собст-
венные отношения с министерством чересчур слабы
для того, чтобы просить что-либо в этом отношении.
Но, может быть, понадобится твое влияние. Мне это в
самом деле представляется практической задачей, при
решении которой можно будет обратить на пользу мо-
лодым людям весомость твоего имени. Не мог ли бы
ты напроситься на прием к министерскому директору
Рихтеру и изложить ему это дело?
Но в настоящее время господина Румера эти песпи
на будущее (Zukunftmusik) не устраивают. У него,
кстати, есть практическое образование — техникум в
Ольденбурге, где он сдал выпускной экзамен. Он мог
бы найти место на практической службе, но при царя-
щей сейчас безработице иностранцу найти работу в
Германии — дело абсолютно безнадежное.
В настоящее время, как мне кажется, действитель-
но ничего не остается, как обеспечить ему, по крайней
мере на год, стипендию. Моя жена говорила мне, что 4
98
ты собираешься сделать это вместе с Эренфестом,
й именно из Рокфеллеровского фонда...
Будь, пожалуйста, добр и напиши господину Тисдалю
(Рокфеллеровский фонд, 20, рю де ля Бом, Париж)
ходатайство о стипендии г-ну Румеру на 1 год пребыва-
ния у тебя, или же у меня, или где-либо еще и до-
бавь, что Эренфест и я поддерживаем эту просьбу»
[Там же].
В комментарии к только что приведенным письмам
Борн писал:
«Эйнштейн все чаще и чаще высказывал мысли о том,
что стремление к познанию не должно быть связало с
практической работой, дающей средства для жизни, но
что исследования должны являться чем-то самостоя-
тельным. Сам он написал свою первую большую
статью, когда зарабатывал себе на хлеб работой в ка-
честве служащего в швейцарском бюро патентов в
Берне. Только так, полагал он, можно утвердить свою
духовную независимость. Его предложение о том, что-
бы Румер подыскал место учителя гимназии с сокра-
щенным (по сравнению с нормой) числом преподава-
тельских часов, имело непосредственное отношение к
этому кругу идей.
Но он не принял во внимание то, что почти в каж-
дой профессии имеется организационная косность,
и ту важность, которую каждый приписывает своей
деятельности, без чего, конечно, не могло бы разви-
ваться и служебное рвение.
Чтобы с успехом заниматься наукой в виде побоч-
ного труда, нужно было быть Эйнштейном» [Там же,
с. 17].
Румер и не подозревал тогда, как старался Борн
обеспечить ему средства существования. «Только те-
перь, полвека спустя,— писал Юрий Борисович,— ког-
да опубликована переписка Борна с Эйнштейном,
я узнал, какую заботу и сердечное участие проявлял
тогда Борн по отношению ко мне, совершенно неожи-
данно появившемуся у него „человеку из России"»
[18, с. 109]. А Борн писал, просил, устроил Румеру
встречу с Эйнштейном, которая, как мы знаем, прошла
успешно. Но Румер этого не знал тогда и перед отъез-
дом из Берлина спросил у Эренфеста как обстоят его
дела, на что Эренфест ответил: «Будете продолжать
пока работу в Геттингене у Борна».
4*
90
«Теперь я понимаю,— писал Юрий Борисович,—
что цель этой первой встречи, организованной Борном
и Эренфестом, заключалась только в выяснении вопро-
са о моей „психологической совместимости" с Эйнштей-
ном, необходимой для работы с ним. Ответ на этот во-
прос, как следует из письма ч Эйнштейна Борну от
14 декабря 1929 г., оказался положительным...
А в это самое время, когда моя судьба была уже
„исчислена и взвешена", я, ничего не подозревая об
этом, по возвращении в Геттинген, где у меня были
такие учителя, как доцент Гайтлер и студент Вайс-
копф, окунулся в бурлящий котел „геттингенской
квантовой кухни", которая приобретала для меня все
большее очарование» [Там же, с. 111].
Босоногая пастушка спокойно улыбалась в ожида-
нии новых «квантовых» поцелуев. И не было молодого
человека, который бы не мечтал ее поцеловать.
Почти вся борновская молодежь жила в пансионе
фрау Гроунау, тоже прозванном «квантовым». Этот
пансион был знаменит своими незнаменитыми тогда
постояльцами. Там жили Гайтлер, Нордхейм, Чандра-
секар, Вайскопф, Эдвард Теллер и Макс Дельбрюк (из-
менивший впоследствии физике и получивший Нобе-
левскую премию по генетике). Там жили японцы,
индусы, китайцы. Китайцы занимали одну комнату на
всех, одевались в одинаковую одежду и регулярно
вставали в пять утра подметать улицы Геттингена —
денег они за это, конечно, никаких не брали.
В этот же пансион переехал Румер, когда к нему
из Ольденбурга приехала Мила. Мила была пианист-
кой, они'взяли напрокат рояль и заняли две комнаты.
Теперь сборища чаще всего проходили у «Румеров с
роялем».
Это была одна семья, и скрепляли эту семью на-
стоящая дружба и общие интересы. Они ходили вместе
в кино, могли попросить хозяина кинотеатра пустить
им два разу кряду «Оперу нищих», которая казалась
им событием, сравнимым с хорошей задачей по физи-
ке. Театр в Геттингене был безнадежно отсталым, а вот
фильм «Опера нищих» и сам Брехт всех поразили.
...После автомобильной катастрофы у Ландау поте-
рянная память восстанавливалась с трудом. Особенно
плохо было с ближней памятью.' Он мог забыть, на-
пример, имя своего лечащего врача.
100
— Здравствуйте, Лев Давыдович, вы меня узнаете,
помните, как меня зовут?
— Не помню. А вы помните «Оперу нищих»? Вот,
послушайте:
Und nun kommt zum guten Ende
Alles unter einem Hut,
1st das not’ge Geld vorhanden,
Wird das Ende meistens gut!
И дальше до тех пор, пока не кончался короткий про-
межуток времени, па который возвращалось к нему со-
знание.
Вся борновская молодежь пела песни из этого
фильма. Песенку Мекки Ножа переделывали на все
лады, по каждому случаю. Особенно хорошо получа-
лось про Паули.
Словом, это была одна семья, веселая и добрая. Они
устраивали частые вечеринки, загородные прогулки,
короткие и длинные. И, конечно, были бесконечные
дискуссии, которые часто затягивались до поздней
ночи, до тех пор, пока не появлялась ясность. Если
они заходили в тупик, шли к Максу Борну. И Борн
всегда охотно обсуждал идеи и работы из любой обла-
сти теоретической физики и математики. Каждый мог
заниматься, чем хотел, и Борна никогда не удивляло
сообщение его учеников и ассистентов об их совершен-
но неожиданной работе. Борн никому не навязывал
своих мыслей и своих вкусов. Если у него появлялась
какая-нибудь идея, он рассказывал ее всем, и брался
за нее тот, кто больше всех подходил в данном слу-
чае.
Румер, например, как ассистент Макса Борна рабо-
тал с ним в области квантовой электродинамики. Не
оставлял он и общую теорию относительности, делал и
чисто математические работы. Очень важные результаты
получил он в совсем новой области науки — квантовой
химии. В 1927 г. Гайтлер и Фриц Лондон опубликова-
ли работу, где с помощью квантового подхода была
впервые рассчитана молекула водорода. Теперь в это
дело втянулся Румер. Уже в 1930 г. в «Gottinger
Nachrichten» вышла работа Гайтлера и Румера «Кван-
товая химия многоатомных молекул». Эта работа, так
же как и другие работы Румера геттингенского перио-
да по химии, легла в основу только что зарождавшейся
квантовой химии.
101
«Геттингену . нечего было предлагать, кроме
своей славы и блестящих профессоров,— рассказывал
Юрий Борисович,— и если вы сами хотите, то можете
научиться, если вы сами не хотите, никто вас не нау-
чит. Некоторые эго выдерживали, некоторые нет. Вот,
Роберт Оппенгеймер, например, выдержал. Он был бо-
гат, но закрыл счет, не брал денег у родителей и жил
в Геттингене, как все, работал и учился тоже как все.
Ничего особенного он в Геттингене не сделал, но кван-
товую механику выучил. Однажды Оппенгеймер явил-
ся к Максу Борну с претензией — почему Румеру дали
премию, а ему нет. И внушить ему, что Румер беден,
а он богат, было невозможно. И он все ходил, обижал-
ся и спрашивал: „Что же Румер сделал лучше меня?
И что такое премия, помощь бедняку или признание
лидерства?44».
Но никто не принимал такие пустяки всерьез, не
было никаких настоящих обид — была молодость и
непосредственность, было полное доверие друг к дру-
гу. И если с кем-то случалась беда или какое-то недо-
разумение, все пытались помочь, шли за советом к
Борну.
Однажды рабочие местного завода, который изго-
товлял в основном школьные микроскопы и другие не-
сложные оптические приборы, пригласили Румера рас-
сказать им про Россию. Они испекли красивый вишне-
вый пирог и устроили чай в честь русского гостя.
Румеру было о чем рассказать рабочим завода, и они
прощались с ним очень тепло, взволнованные и удив-
ленные услышанным. На второй день Румер получил
повестку явиться в криминальную полицию. Он немно-
го испугался, пошел к Борну и обо всем ему расска-
зал. Борн расстроился:
— Какие же вы глупости делаете, зачем вы пошли?
Вас ведь могут выслать как нежелательного иностран-
ца. Скажут: вы зачем сюда приехали — учиться и ра-
ботать или пропагандой заниматься? Ничего вам, ко-
нечно, не сделают, но все-таки. Давайте посовещаемся
с фрау Борн, у нее большой опыт общения с полицией.
Последнее было, конечно, шуткой. Дело в том, что
однажды фрау Борн поехала кататься в автомобиле.
Это было время, когда все, кто мог, покупали автомо-
били и ездили по кривым улочкам Геттингена, не соб-
людая никаких правил. Купили автомобиль и Борны.
Борн сел за руль, проехал несколько метров во дворе а
102
сказал, что это не его дело и заниматься он этим делом
больше не будет. А фрау Борн решила, что будет не
только учиться управлять автомобилем, но и изучит
сам автомобиль. На одном из своих первых выездов
фрау Борн превысила скорость и при повороте въехала
на газон. С газона ей съехать не удалось, и тут ее за-
держали. Привели в полицию и составили акт о пре-
вышении скорости в густонаселенном районе города.
За это в ту пору полагалось либо три дня ареста, либо
штраф в 15 марок. Полицайрат выписал фрау
Борн бумажку и сказал:
— Пойдите и заплатите, пожалуйста, фрау профес-
сор, 15 марок.
— Я никуда не пойду. Вы говорите, либо 15 ма-
рок, либо три дня отсидки. Так я буду сидеть.
— Фрау профессор, что вы говорите? Как можно?
Долго она спорила с ним, убеждала, что хочет посмот-
реть, как три дня сидят, но не уломала его.
И вот, госпожа Борн включилась теперь в дело Ру-
мера с полицией. Она с интересом все выслушала и
сказала:
— Идите туда, предъявите повестку и все отрицай-
те (verneinen Sie alles). Ничего не было, меня оклеве-
тали. Я приехал заниматься наукой к иностранному
ученому в знаменитый Геттинген, а вы бог знает что
про меня думаете.
Румер так и сделал. Пошел в криминальную поли-
цию, предъявил повестку и, когда полицайрат сказал
ему: «Господин Румер, вы занимаетесь нежелательной
пропагандой, и это в то время, когда каждый немец
должен наконец подумать о своей родине!» Румер с
некоторым оттенком возмущения ответил:
— Господин полицайрат, за кого вы меня прини-
маете?!—и дальше, как его учила госпожа Борн, он
все отрицал, и так это у него убедительно получалось,
что полицейский комиссар начал извиняться. Он твер-
до знал, что Румер был у рабочих завода, горячо хва-
лил свою родину и все, что там делается, рассказывал
такие небылицы, что, может, и преувеличил все, мо-
жет, ему и не поверили. Так или иначе, он отпустил
Румера с миром и сказал ему на прощание: «Будете
рассказывать про Советы еще, пригласите меня».
Румер, довольный и веселый, отправился к Борну,
чтобы рассказать ему, как здорово все получилось, как
хорошо ему посоветовала фрау Борн. Румер нашел
103
Борна весьма озабоченным, у него, как это всегда бы-
вало, когда он волновался, болела голова. Недавно он
написал несколько писем, чтобы «выбить» стипендию
для Румера, а тут полиция. Он боялся, что Румер, со
всей его горячностью, еще и полицейского комиссара
начнет агитировать.
Единственным способом вывести Борна из расстро-
енных чувств было вовлечь его в научную дискуссию.
Благо, это было нетрудным делом, и Румер как ни в
чем не бывало стал рассказывать о новых идеях —
о возможном применении методов квантовой механики
в химии. В химии? Борн мгновенно преобразился. Он
уже привык, что молодой человек из России, который
очень быстро стал «своим», интересуется всякой за-
умью. Математика — да, но химия — это уже совсем
неожиданно! Борн понял, что здесь не обошлось без
влияния Гайтлера, и, терзаемый головной болью, стал
вяло слушать Румера. Беседа не клеилась. Борн си-
дел за своим столом, не проявляя никакого интереса.
Румер сидел в кресле напротив. Так, сидя в кресле и
не делая никаких попыток встать и подойти к доске,
Румер излагал новые идеи — главной его целью было
лишь отвлечь Борна от неприятных мыслей. Наконец
Борн остановил его жестом руки:
— Вы говорили на эту тему с Гайтлером?
— Да, господин профессор. Мы вместе делали
расчеты.
— Так у вас и расчеты есть?
— Да, и, пожалуй, окончательные.
— Mensch, вот с этого и надо было начинать!
Erst losrechnen, dann nochdenken! «Сперва посчитать,
потом подумать!» — это была любимая поговорка Бор-
на. Ну все, дело сделано, раз дошло до счета, нужно
рассказывать подробно и до конца, Борн заинтересо-
ван. Сейчас, когда Румер дойдет до самого главного,
Борн скажет свое знаменитое: «А вот здесь лягушка
прыгает в воду!» Все, работа одобрена. Борн одобрял
все работы Румера, но все-таки считал, что тот больше
подходит Эйнштейну. Ждал Румера и Эйнштейн. Но
молодой человек из России почему-то не очень рвался
в Берлин. Румер так и остался работать у Борна.
И Борн продолжал поиски денег для Румера. В об-
щем вполне успешно.
В письме от 22 февраля 1931 г. он писал Эйнштейну:
A8S
«...Мой сотрудник Румер, о делах которого я тебе
как-то писал, может остаться у меня еще на один год.
Мой ассистент Гайтлер уезжает летом в Америку (Ко-
лумбия, Огайо), и Румер будет его замещать, а на
зиму я денег наклянчил» [2, с. 17].
Борн получал деньги для своих молодых сотрудни-
ков из фонда Лоренца, Рокфеллеровского фонда и из
других официальных фондов, предназначенных для
стипендий молодым талантливым ученым. Все деньги
поступали Борну, и он сам их распределял. Кроме
того, Борн добывал деньги у меценатов — банкиров,
крупных промышленников, да и вообще где подвернет-
ся. Он писал этим людям обстоятельные письма, ездил
к ним читать популярные лекции о современной физи-
ке. Был, например, один такой «друг науки» — владе-
лец конного завода во Франкфурте, который регуляр-
но пересылал Борну деньги, и Борн так же регулярно
должен был с ним общаться, обедать у него дома и
терпеливо объяснять ему, что такое теория относитель-
ности eto друга Эйнштейна. И в каждом подобном дей-
ствии, и в каждой своей лекции в «Клубе для господ»,
где ее совершенно никто не понимал, Борн усматри-
вал «выкуп за душу» одного из молодых ученых, ко-
торый в результате этой акции получал право на су-
ществование. Например, еще до того; как Борну уда-
лось выхлопотать для Румера стипендию из фонда
Лоренца, он добыл деньги для него у барона фон
Вайнберга. Это и была та самая «премия», которая
взволновала Роберта Оппенгеймера. Барон фон Вайн-
берг был одним из богатейших химических промыш-
ленников Германии. И когда вышла первая работа
Гайтлера и Румера по квантовой химии, Борн незамед-
лительно послал оттиск этой работы барону. В сопро-
водительном письме он писал о важности полученных
результатов, о прогрессе в химической промышленно-
сти, к которому может привести эта работа. А о том,
что в действительности это пионерская работа, что
сама квантовая химия только два года, как родилась,
и что впереди еще неизведанные глубины, Борн, конеч-
но, не написал, а написал следующее: «...Как Вы уви-
дите из текста, эта работа соприкасается с Вашей
юношеской работой, которую Вы сделали еще студен-
том. И мне приятно, что мои молодые сотрудники,
у меня в институте, смогли продолжить ее». Деньги
пришли очень быстро,
103
Так Борн кудесничал. Существовал даже «Клуб
друзей профессора Борна», и кто по пятьсот вносил,
кто по тысяче марок, кто совсем немного.
Наука была тогда личным делом немногих, еще да-
леко было время, когда наука станет сложной систе-
мой, иерархией, делом государственным, когда одним
росчерком пера будут открываться и закрываться ин-
ституты, на тысячи людей рассчитанные. А тогда в
науку брали, как в друзья, как в свой дом. И Борн
писал Эйнштейну...
Глава 8. «Шла нормальная работа физиков,
быть может, как теперь»
Юрий Борисович Румер был «принят в дом», был при--
пят в друзья. И звездные минуты одна за другой вспы-
хивали в его молодой жизни.
Еще во время разговора о науке с Эйвштейтвом и
Эренфестом в чердачной комнате и потом, когда Эрен-
фест куда-то вышел, а в комнату вошел скрипичных
дел мастер и начался длинный и сложный разговор о
починке скрипок, Румер впервые поймал себя на мыс-
ли: «Вот ониг штерп-минуты моей жизни». Не раз он
еще поймает себя на этой мысли.
После того как Румер с легкостью принял пригла*
хпение госпожи Эйнштейн остаться пообедать, а Эрен-
фест облил его ушатом холодной воды («Нет, уходи-
те...»), Румеру ничего не оставалось, кроме как откла-
няться: «Чести я уже удостоился, а еду поищу где-
нибудь в другом месте».
«В конце концов, я все-таки остался обедать у Эйн-
штейна вместе с его женой и Эренфестом,— писал
Юрий Борисович в своих воспоминаниях о встречах с
Эйнштейном.— Во время обеда Эйнштейн говорил с
Эренфестом об аксиоматике электромагнитного поля.
Эренфест выразил желание познакомиться с моей же-
ной. „Хочу узнать, даст ли она вам возможность ра-
ботать",— сказал он» [18, с. 110}.
На прощанье Эренфест похлопал Румера по плечу,
улыбнулся своей широкой улыбкой, которая полностью
меняла его лицо, и сказал по-русски: «Приходите завт-
ра в университет на коллоквиум. Я познакомлю вас с
одним пареньком из России». Слово «пареньком» он
произнес без единой ошибки. Этим пареньком был Лев
Ландау.
В журнале «Наука и жизнь» за 1974 г. напечатаны
«Странички воспоминаний о Л. Д. Ландау» профессо-
ра Ю. Румера.
«В этих заметках я не хочу касаться научных тру-
дов Л. Д. Ландау. Современная теоретическая физика
недоступна неспециалистам. Умение популяризировать
эту науку — особый талант, которым обладают не все.
Я не считаю и себя обладателем такого таланта, не-
смотря на то что в соавторстве с Львом Давыдовичем
написал книжку „Что такое теория относительности?"
...Я не хотел бы также отдавать и малой дани той
популярной легенде, в которой Ландау фигурирует
„в сандалиях и ковбойке". Потому что (воспользуюсь
подходящим термином) центр тяжести образа Ландау
не здесь — не в его парадоксальных высказываниях,
которые превращают его в героя анекдотов, а в том,
что это был крупнейший ученый-физик мирового мас-
штаба и создатель выдающейся школы советских фи-
зиков...
Меня познакомил с ним в Берлине в самом конце
1929 г. на коллоквиуме по теоретической физике Па-
вел Сигизмундович Эренфест.
Ландау с сожалением сказал мне: „Как все хоро-
шие девушки уже разобраны и замужем, так и все хо-
рошие задачи решены. И вряд ли я найду что-нибудь
достойное среди оставшихся".
Но он нашел.
В январе 1930 г., будучи у Паули в Цюрихе, он об-
наружил последнюю, по его словам, из хороших задач:
квантование движения электронов в постоянном маг-
нитном поле. Решил он эту задачу весной — в Кемб-
ридже, у Резерфорда. Так в истории физики наряду с
парамагнетизмом Паули появился диамагнетизм Лан-
дау...
Говорят, что характер Ландау в его молодые годы
проявлялся в задиристости, категоричности суждений,
граничащей с нарочитой эксцентричностью.
Эти черты напоминали мне молодого Маяковского,
>108
когда он еще ходил в желтой кофте и потрясал своих
случайных слушателей высказываниями о себе и сво-
ей значимости.
Сходство неизбежно заставляет искать общее объ-
яснение. Я думаю, дело здесь в том, что подобные про-
явления своего ,,я“ свойственны гению, который выхо-
дит на подобающее ему место.
Когда Маяковский добился общего признания, он
стал мягче, снисходительнее и добрее.
Тот же путь прошел и Ландау. Когда к нему при-
шло всеобщее признание — как на родине, так и за
рубежом,— он перестал быть задиристым» [34].
О задиристости Ландау имеются целые сказания.
Его друзья, ученики, ученики учеников передают эти
сказания из уст в уста, и в них уже появился, по-ви-
димому, неизбежный вымысел. Мы не будем «обога-
щать» уже существующие, к сожалению, в литературе
искажения облика Ландау. Правда, есть и докумен-
тальные вещи. Типичный пример — телеграмма Лан-
дау Нильсу Бору. В 1931 г., когда Ландау, был в Анг-
лии, на одном из семинаров Дирак рассказывал работу,
где он получил свое знаменитое уравнение и пытался
толковать его в терминах «положительно заряженного
электрона» (будущий позитрон!). Бор высоко ценил
Ландау и послал ему письмо с просьбой высказаться по
поводу этой работы Дирака. Отзыв пришел телеграммой.
Она была короткая и ясная: «guatsch» — вздор. Еще
одно свидетельство того, с каким трудом воспринима-
лись новые идеи даже блестящими умами. Но на такие
выпады не обижались, это было время отчаянных
споров.
О встрече на берлинском коллоквиуме Юрий Бори-
сович рассказывал: «Тогда, в первый день нашей встре-
чи, мы сидели на самом верху амфитеатра. Говорил
Эйнштейн. Ландау морщился, ерзал поминутно:
«А! Ерунда! Эх, не так все... Слушайте, Юра, что он
говорит? Давайте спустимся вниз, мне ужасно хочется
уговорить старика (Эйнштейну в ту пору было 50 лет)
бросить заниматься единой теорией поля!». В перерыве
я с ужасом смотрел, как он спускается вниз, совсем еще
мальчишка, подбирается к Эйнштейну. Но ни у кого не
хватило бы смелости прорвать барьер Величия, стоя-
щий перед теми, сидящими в первом ряду. Никто не
осмелился бы на это, и Дау тоже. Он подошел, по-
смотрел на Эйнштейна поближе, да так и остался —
на расстоянии».,
109
Ландау рассказывал: «...Эйнштейн не мог понять
основных принципов квантовой механики. Этот факт
поистине удивителен. Эйнштейн совершил революцию,
создав теорию относительности, и в то же время не мог
понять другой революции — квантовой механики. Я пы-
тался ему объяснить принцип неопределенности, но,
как видно, безуспешно».
Это молодежь легко принимала квантовую веру*
Когда смотришь библиографию тех лет, поражаешься
небывалой частоте великих открытий и обилию новых
имен, появившихся рядом с уже известными именами.
Эти новые в ту пору имена стали теперь настолько
привычными, что вряд ли студент, который обязан
знать в качестве основы основ уравнения, правила, эф-
фекты, называемые сегодня этими именами, отдает себе
отчет в том, что за этими уравнениями, правилами и
эффектами стояли совсем молодые люди, с их отчаян-
ными догадками, верой и неверием.
Какая же буря была тогда! Какие были эмоции в
ту пору, когда только складывались абсолютно ради-
кальные взгляды ;на природу. «Но мы, пришедшие тог-
да к Борну,— рассказывал Юрий Борисович,— не
очень понимали громадность происходящих перемен*
Революционность мы чувствовали, но не слишком*
Ощущения исторических масштабов, пожалуй, не
было. Шла нормальная работа физиков, может быть,
как теперь». Виктор Вайскопф (поступил в Венский
университет в 1926 г., 1928—1931 гг. провел в Геттин-
гене у Макса Борна) с сожалением писал: «Было уже
слишком поздно, когда я вошел в физику: все области
были открыты. Что же я делал?» [35, с. 20]. Что де-
лал и чего достиг Вайскопф, хорошо известно науч-
ному миру. А вот ощущение тогда было такое: «Шла
нормальная работа физиков, может быть, как теперь».
Семинары у Борна. Покупались пирожные, разли-
вался кофе по маленьким чашечкам. В первом ряду ря-
дом с профессором садились ассистенты, гости, потом
докторанты из самых разных стран. Все казалось обыч-
ным, иногда даже скучным, особенно если на семинаре
случалось выступать Дираку. Он был неважным до-
кладчиком.
Как-то в беседе профессора Румера со студентами
уже в Новосибирском государственном университете
один молодой теоретик сказал: «Я мучительно пережи-
вал „Квантовую механику44 Ландау. А Дирак — это
„песнь песней44, все пригнано, четко, изысканно! Какое
110
же это было, по-видимому, наслаждение слушать са-
мою Дирака!».
Каково же было удивление молодых людей, когда
они услышали от Юрия Борисовича: «Никакого наслаж-
дения. Слушать Дирака было мучительно. Мы воспри-
нимали идеи Дирака и попадали под их воздействие
только по прочтении его работ. А на семинаре... вы-
ходит Дирак, ни улыбки, ни энтузиазма. Берет мел
своими длинными пальцами и начинает молча писать
на доске формулы. Борн не выдерживает: „Поль, рас-
скажите нам, что вы пишете?44 И Дирак, продолжая
писать, начинает неохотно говорить: „Даблъю минус
альфа эр пи эр минус альфа ноль эм це, и все это на
пси, потом альфа мю на альфа ню...44 и дальше в та-
ком духе, и он искренне был уверен, что объясняет.
Однажды мы с Борном И Дираком гуляли в окрест-
ностях Геттингена, около замка Плессе. Мы говорили
обо всем ца свете, об архитектуре, о музыке, наконец,
о науке. Борн восхищался его теорией релятивистскою
электрона и совсем недавней догадкой о существовании
положительно заряженного электрона. Дирак молча
пожимал пдечами. „Чем же вы нас порадуете в буду-
щем, Дирак?44 — спросил его Борн. И тот ответил:
„Nothing more. Nothing more144. Что же еще требова-
лось от Человека, написавшего уравнение, которое „объ-
ясняет большую часть физики и всю химию44?».
Самыми яркими стайовиддсь семинары Борна, когда
в Геттинген Приезжали Йильс Брр, Эренфест или Пау-
ли. С Паули всегда были связаны отчаянные споры и
обязательно какая-нибудь смешная история. Он обла-
дал легендарной славой в обнаружении слабых точек
в теории, и спорить с ним было очень трудно. К тому
же считалось, что Паули всегда прав, и потом до ужа-
са прямолинейные замечания Паули вершили спор.
А чтобы спор не возобновлялся, Од мог, не меняя вы-
ражения лица, все в том же повышенном тоне спора
рассказать соленый анекдот. Нильс Бор говорил о нем:
«Каждый из нас боится Паули» Но, по-видимому, мы
не столько его боимся, сколько йе смеем признаться
себе в том, что мы его не боимся» [11, с. 100].
Нильс Бор приезжал обычно с курсом лекций.
Б Геттингене вообще сложилась традиция устраивать
фестивали Бора. Это были настоящие праздники нау*
ки.
1 Больше ничем (англ.),
Ш
С приездом Эренфеста менялась сама атмосфера
взаимоотношений. Она приобретала ту живость и не-
посредственность, которых немного не хватало строгой
и суховатой форме общения Борна с его учениками.
Юрий Борисович рассказывал: «Борн бесконечно
много сделал для меня. Насколько только много может
один человек сделать для другого человека. Но общение
с ним бывало самым разным, не всегда легким».
Все зависело от настроения Борна, которое прояв-
лялось мгновенно. Если он приветствовал, например,
Румера: «Guten Tag, Doctor», было ясно — настроение
плохое. Это значит: день сидел, марал бумагу, комкал
и бросал в корзину, ничего не выходило. Не выйдет и
разговора о науке. Можно прощаться и идти работать
дальше самому или сходить в кино. Если приветствие
было: «Guten Tag, Burner», это означало, что настрое-
ние получше. Значит, появился просвет и есть предмет
для разговора, но не о вашей науке, а о том, чем
занимается в данный момент сам Борн. А бывало и
такое: «Lieber Rumer!», это означало, что у него все
идет, все ладится, сейчас он отложит на некоторое
время свои бумаги, и тогда вы можете спокойно изла-
гать свои собственные проблемы.
С Эренфестом можно было обсуждать в любое вре-
мя любые, самые отчаянные идеи. Он ко всему отно-
сился серьезно. Его считали дирижером европейской
науки. Но Эренфест был и дирижером взаимоотноше-
ний. Он не признавал никакой борьбы за приоритет.
И не было никаких разговоров о том, что кто-то у ко-
го-то украл идею. Как это, украли идею? Можно ли
у Эйнштейна украсть идею, или у Бора, или у Резер-
форда? На седьмом Сольвеевском конгрессе в октябре
1933 г. Поль Ланжевен во вступительной речи, говоря
об Эренфесте, сказал: «Многие из присутствующих
здесь были его учениками, и все — его друзьями...
Эренфест, который так много способствовал установле-
нию связей между старыми и новыми идеями, в какой-
то степени был душой этих собраний (Сольвеевских
конгрессов.— Авт.). Он больше любого из нас представ-
лял наши трудности... Я с радостью ожидал нашей
встречи здесь и надеялся вновь испытать то вдохнов-
ляющее влияние, которое излучал Эренфест, общаясь с
учениками и друзьями. Нам не дано увидеть его сно-
ва. Драма нашей физики воплотилась в нем, в траге-
дии, которая погубила большой ум и большое сердце»
112
[36, с. 160]. 25 сентября 1933 г. Павел Эренфест по-
кончил с собой.
Семинары Борна проводились каждую неделю по
средам. Тема семинара, как правило, заранее не объ-
являлась, но все знали, что будет что-то эффектное и
важное. Перед началом Борн мог попросить у аудито-
рии 10 минут — ему надо кое-что обдумать. И через
10 минут он приходил вместе с Эренфестом, который
только что приехал. Публика в знак восторга топала
ногами. Это старый студенческий обычай в Герма-
нии — вместо аплодисментов топать ногами. Борн с
Эренфестом всегда немного пикировались. Докладыва-
ет Борн, рассказывает свою новую работу, естественно,
на языке матричной механики. Эренфест его перебива-
ет:
— Макс, ну что ты взгромождаешь эти матрицы
одна на другую?! Напиши уравнение Шредингера,
и через две минуты все будет ясно.
Борн, поджав губы, отвечает:
— Кто к чему привык. Я привык к матрицам,
и мне так удобнее.
—Но, Макс, неужели ты не знаешь, что есть хо-
рошие привычки и плохие привычки? От плохих надо
отучаться.
Нравы были свободные. В конце семинара, напри-
мер, Гайтлер мог поднять руку и сказать, что у него
есть важное сообщение. Со временем никто не считал-
ся. Гайтлер выходит и говорит: «Мы с Нордхеймом
нашли удивительное соответствие между радиусом
Вселенной по теории Эддингтона и массой электрона».
Все начинают подхихикивать; ожидая, что это будет
какой-нибудь вздор, и тут все замечают, что Борн
зацепляется: «А как?». Гайтлер продолжает:
— Мы пока не можем, господин профессор, предста-
вить это в полной форме, в той, какую это вы требуе-
те с вашей геттингенской точностью, но мы будем
рассказывать пока, как есть.
Очень скоро выясняется, что все придумано для
развлечения, публика удовлетворенно топает ногами,
Борн хмурится.
— Напрасно вы сердитесь, профессор, мы послали
эту работу Эренфесту в Лейден и вот получили ответ,
разрешите огласить?
Борн разрешает. Гайтлер достает письмо из кон-
верта с лейденским штемпелем и читает: «Я поздрав-
ИЗ
ляю Вас с замечательными идеями, они безусловно
заслуживают внимания. Вы не опасайтесь, если это не
сразу пойдем, Борна я возьму на себя».
Макс Борн не очень любил, когда над ним подшу-
чивали, но молодежь приучила его к своим выходкам.
От некоторых он даже приходил в восторг. Однажды
его питомцы сочинили объявление и поместили в ган-*
новерской газете сообщение о том, что Физический ин-
ститут Джеймса Франка в научных целях в 12 ч тако-
го-то дня выпускает шары-зонды, которые будут про-
летать над различными местностями бывшего королев-
ства Ганновер. И поэтому просят, если такой зонд
спустится на какую-нибудь территорию, обязательно со-
общить об этом в физические институты. А если про-
летит мимо, зафиксировать, когда, в котором часу и в
каком направлении пролетел зонд. Желательно сооб-,
щить при этом ремесло человека, который напишет об
этом. Институт Джеймса Франка забросали письмами.
Выяснилось, что огромное число людей видело
эти несуществующие зонды, и больше всего священ-
ников.
Джеймс Франк со своей молодежью были постоян-
ными участниками семинара Борна. И борновская мо-
лодежь часто просилась в лабораторию Франка попро-
бовать себя в эксперименте. Если на семинар Борна
приезжал Яков Френкель или Вальтер Боте, их обя-
зательно приводили в институт Франка посмотреть на
новое оборудование и обсудить экспериментальные ре-
зультаты прямо на месте, а то и покрутить ручки при-
боров. Если у Джеймса Франка были в гостях Густав
Герц или Чарлз Вильсон, они непременно приходили
в институт Борна пообщаться с теоретиками.
В честь гостей Борн, как правило, устраивал прием
у себя дома, куда непременно приглашались все асси-
стенты Борна. Юрий Борисович рассказывал об одном
из таких приемов, который ему особенно запомнился.
Это был прием, устроенный в честь Резерфорда. Днем
Резерфорд прочитал лекцию в переполненной Ауле о
современных проблемах физики. Лекцпя была на анг-
лийском языке, но исключительно ясное новозеландское
произношение делало ее всем понятной. После лекции
была устроена торжественная процедура присвоения Ре-
зерфорду звания почетного доктора Георгии Августы.
В заключительной речи, когда на него накинули ман-
114
тию, Резерфорд сказал: «I believe that science is simp-
le, because I am a simple man» 2.
Вечером у Борна собрались гости. Среди них были
Джеймс Франк и Рихард Курант с женами, три асси-
стента Борна — Гайтлер, Нордхейм и Румер и еще в
связи с официальной церемонией куратор Георгии Ав-
густы, высокопоставленный чиновник.
«Когда мы вошли в гостиную,— рассказывал Юрий
Борисович,— важный куратор с презрительной миной
кащдому из нас подал два пальца. А великий Резер-
форд — свою огромную руку протянул широко, сер-
дечно, пожал всем нам руки до боли и обратился к
Борну: „Вот у вас сейчас какие ассистенты. Помню,
в прошлый раз у вас был Гейзенберг?‘».
За столом геттингенские профессора держались вна-
чале чинно, а молодые люди и вовсе притихли. С лица
важного куратора не сходило презрительное выраже-
ние: его, по-видимому, шокировали простые манеры
Резерфорда, его громкий хохот, похлопывание по пле-
чу и простые замечания. Ел Резерфорд с большим ап-
петитом, не очень прибегая к ножу и вилке. А когда
перешли к десерту, все отчетливо слышали громкий
хруст слоеных пирожных, явно понравившихся Резер-
форду. Когда удовлетворенный Резерфорд взялся за
свою трубку, произошло непредвиденное. К этому вре-
мени беседа приобрела уже свободную форму и, как
©то часто бывает среди пожилых людей, приняла ха-
рактер воспоминаний. Джеймс Франк рассказал о слу-
чае, который произошел с ним во время войны. Он
дневалил как-то перед штабом своей воинской части.
Вдруг он увидел, как прямо на него мчится на лошади
блестящий офицер. Перед самым носом у немножечко
испуганного Франка офицер остановил лошадь, соско-
чил с нее, бросил поводья Франку и сказал: «Подер-
жите, я ненадолго». Франк остался сторожить лошадь
и ждал больше, чем ему хотелось. Наконец офицер вы-
шел, достал кошелек и протянул Франку пятьдесят
пфеннигов: «Прости, солдат, что задержал тебя»,—
«Но, знаете,— ответил Франк,— я должен вам сказать,
что моя профессия и мое положение в гражданской
жизни не позволяют мне брать чаевые». Тогда офицер
посмотрел на него внимательно, улыбнулся и сказал;
«Ничего, солдат, не стесняйся. Деньги всегда деньги.
Они еще пригодятся тебе в твоей гражданской жизни».
2 Я верю, что наука проста, потому что я простой человек
(англ.),
115
— Ну, и взяли? — спросил Резерфорд.
- Да.
— Напрасно. Надо было просить больше.
Важного куратора перекосило. Рассказ Джеймса
Франка вызвал естественные ассоциации у Рихарда
Куранта, и он рассказал, как воевал, как был ранен в
живот и получил в награду Железный крест. А после
войны, во время страшных государственных беспоряд-
ков, и потом, когда наконец было избрано национала
ное собрание в Веймаре и была выработана конститу-
ция республики, Курант принимал активное участие в
общественных делах. Он был председателем Совета
солдатских депутатов Геттингена и окрестностей.
«Вот чем я занимался. Выписывал, например, бу-
магу: „Гражданину такому-то разрешается проезд ту-
да-то и обратно для приобретения пяти мер картош-
ки^ — и подпись: „председатель Совета солдатских депу-
татов, доктор Курант“». Резерфорд оживился: «Доктор
Курант, я понял, почему из вашей революции ничего
не вышло! Вы больше думали о математике, чем о пе-
ревороте, а надо было наоборот!» Этого университет-
ский куратор выдержать не смог. Он демонстративно
встал, простился только с Борном и ушел.
После этого вступила в силу обязательная в доме
Борнов музыкальная программа. Борн любил играть на
рояле и у себя дома первым играл он, и всегда что-ни-
будь малоизвестное. Затем за рояль садилась Хеди
Борн. Она играла превосходно, выбирая для гостей
обычно Моцарта и Шопена. Иногда она играла Шума-
на и пела под свой аккомпанемент. На этот раз поря-
док не отличался от обычного. После того, как фрау
Борн кончила играть, Резерфорд громко аплодировал,
а потом чистосердечно признался: «Спасибо, фрау Борн,
очень красиво у вас получилось. Я, правда, плохо раз-
бираюсь в музыке, но мне показалось, что вы играете
хорошо, а вот профессор Борн играл так, словно ре-
шал алгебраические задачи».
В заключение вечера все пошли на центральную
Площадь. Резерфорду надлежало взобраться на фонтан
и, как новоиспеченному доктору Геттингенского уни-
верситета, поцеловать маленькую пастушку. Резерфорд
сделал это с большим удовольствием. Только когда он
полез через ограду фонтана, у молодых людей появи-
лась тревога, как бы в свои 60 лет, еще обладая могу-
чей силой, он не переломал старые чугунные кружева.
Глава 9. Метаморфоза
Геттинген был в зените своей научной славы.
«С большим основанием, чем когда-либо прежде,
теперь можно было сказать, что в этом тихом, малень-
ком городке с липовыми аллеями и солидными, рес-
пектабельными домами в теперь уже устаревшем
«Jugendstil» беспрерывно заседает международный
конгресс математиков. Многочисленные научные комп-
лексы и лаборатории, наподобие новой стены, окружи-
ли город. Математический институт разместился в
своем новом здании. Lesezimmer стала большой, хоро-
шо освещенной библиотекой... В солнечную погоду
студентов и профессоров можно было увидеть сидящи-
ми за маленькими уличными столиками и рассуждаю-
щими о политике, любви и науке. Маленькая пастушка
спокойно смотрела в свой фонтан... Вне Геттингена
жизни не было» [25, с. 248].
С тем же основанием можно утверждать, что в Гет-
тингене беспрерывно заседал и международный кон-
гресс физиков. Приехать в Геттинген и рассказать на
семинаре у Борна или у Джеймса Франка свою работу
значило получить полное признание всего научного
мира или провалиться, в зависимости от результата.
И это уже не оспаривалось.
На шестом Сольвеевском конгрессе (1930 г.) никого
из геттингенских физиков не было. Зато сразу же пос-
ле конгресса в Геттинген приехал Зоммерфельд и сде-
лал на семинаре Борна доклад «Магнетизм и спектро-
скопия», которым он открывал Сольвеевский конгресс.
Ему было важно знать мнение геттингенских физиков.
117
В этот приезд Зоммерфельда произошел небольшой
инцидент, свидетелем которого был Румер. Когда он по-
том рассказал о нем своим, мнения разделились: одни
решили, что это была', конечно, шутка, другие, что все
было вполне серьезно. Сразу же после семинара Зом-
мерфельд попросил Борна показать ему библиотеку.
Борн поручил Румеру проводить Зоммерфельда в
Lesezimmer. Зоммерфельд был маленького роста, уже
совсем седой, но с черными торчащими усиками, воен-
ной выправкой он походил на типичного прусского офи-
цера. И когда Румер шел рядом с ним, возвышаясь над
ним сантиметров на тридцать, то чувствовал себя не-
уклюжим и маленьким. Когда они вошли в библиоте-
ку, Румер направился к большому столу, где лежали
самые новые журналы, но Зоммерфельд, не проявив к
ним никакого интереса, прошел прямо к стеллажам.
Нашел там букву «з», посчитал, сколько книг Зоммер-
фельда стоит на полке, и удовлетворенно сказал:
«Библиотека хорошая».
Случалось и не такое. Мог, например, приехать в
Геттинген Паули, ничего не рассказать, никого не по-
слушать, а оставить на столе Борна записку: «Был в
Геттингене. Пирожные и пиво превосходные. Физика,
как всегда, никуда не годится». А было и так, что
приехал в Германию молодой Янош (Джон) фон Ней-
ман, уже принстонский профессор, и путешествовал со
своим другом на машине *. Около Гарца машина сло-
малась, но Нейман времени даром терять не стал. Он
оставил своего друга с механиком чинить машину,
а сам отправился в Геттинген. В Геттингене он пришел
к Борну поговорить о квантовой механике, к Куранту
отправился говорить о дифференциальных уравнениях,
а потом к астроному Хекману говорить о звездах. Здесь
он моментально уловил слабые точки в теории Хекмана
об эволюции звезд и высказал предположения, которые
в совершенном виде через несколько лет появятся у
Амбарцумяна. Когда машина была починена, Нейман
вернулся в Гарц, чтобы продолжить свое путешествие.
Из разных мест он присылал письма в Геттинген всем
тем людям, с которыми разговаривал, содержащие от-
1 Янош Нейман, в будущем основоположник теории автома-
тов, родился в Будапеште, изучал химию в Берлинском
университете, физику в Цюрихском политехникуме, был
приват-доцентом Берлинского университета. Это был не-
обычайно одаренный человек.
118
сеты на поставленные и не выясненные в момент раз-
говора вопросы.
«Вне Геттингена жизни не было...»
Но в Геттингене было две жизни, два слоя через
невидимую стенку: люди, живущие духовной жизнью
и проявляющие нравственную стойкость, и люди, да-
лекие от всяких отвлеченных знаний и признающие
только здравый смысл, материализованный в жизнен-
ных благах. И этот симбиоз был неплохим, пока не
выпало городу и всей Германии тяжелое испытание.
А пока два слоя жили мирно, помогая друг другу, со-
прикасаясь в неизбежном.
Однажды в геттингенской газете, а потом и в дру-
гих газетах появилось сообщение о том, что в Геттин-
гене обнаружен случай ложной клятвы!
В Германии в то время ложная клятва приравни-
валась к убийству. Если кто-нибудь был уличен в лож-
ной клятве, то закрывался обычный суд и назначался
особый суд — Большой суд шеффенов, который состо-
ял из трех судей-чиновников и шести шеффенов —
присяжных заседателей. Этот суд рассматривал глав-
ным образом два преступления: Mord — убийство и
Meineid — клятвопреступление.
Хозяин маленькой булочной, человек уже в годах,
взял себе в жены молодую девушку. Девушка была
единственной дочерью бюргера средней руки, жившего
по соседству с булочником. Девушка росла без матери
и, когда отец умер, оставив ей небольшое наследство,
с легкостью согласилась выйти замуж за соседа. Булоч-
ник объединил свое состояние с наследством молодой
жены и открыл большую кондитерскую. Но молодая
женщина перестала со временем интересоваться пожи-
лым мужем и нашла себе молодого человека, с которым
стала тайно встречаться. Муж это вскоре обнаружил и
подал в суд заявление с просьбой расторгнуть брак по
причине неверности жены и все суммы, которые пе-
решли к нему из наследства неверной жены, оставить
ему. Молодую женщину не устраивало ни расторжение
брака, ни лишение средств, и она упросила молодого
человека не признаваться в суде в их тайной связи,
уверив его, что она сделает то же самое.
Молодой человек сдержал слово. Женщина не вы-*
держала. Она уже подняла руку, но потом опустила и
сказала: «Я признаю, что хотела дать сейчас клятву в
том, что невиновна, но я виновна». И молодой человек,
119
который уже поклялся, что ничего общего с ней не
имел, был уличен в ложной клятве. Булочник жену
свою простил. Суд закрывается, и открывается новый
суд — шеффеновский, который теперь уже судит стро-
жайшим судом молодого человека.
На суд пошли все. Один из трех судей-чиновников
оказался знакомым Борна. Он был офицером немецкой
армии в первую империалистическую войну и попал
в плен к англичанам. Положение пленных офицеров
тогда было особое. Для того чтобы они не теряли вре-
мени даром, им предлагалась различного рода деятель-
ность, вплоть до обучения какому-нибудь ремеслу. Он
стая там изучать юриспруденцию, а потом сдал асес-
сорские экзамены и стал юристом. По всему было вид-
но, что этот человек склонялся к коммунистам, но яв-
но этого никогда не говорил. Во время суда над не-
задачливым молодым человеком он, против существую-
щих правил, вошел в комнату шеффенов выяснить,
насколько единодушны были они в строжайшем при-
говоре. Единодушие было полное. «Тогда я посмотрел
на шеффенов в упор, на каждого в отдельности,— рас-
сказывал он Борну,— это были самодовольные бюрге-
ры, и я спросил их: «Вы отдаете себе отчет, что без-
укоризненно честного человека, который защищал
честь женщины, вы посылаете на виселицу?» Передо
мной были тупые лица, которые смотрели на меня с
презрением.
Суд приговорил молодого человека к 12 годам за-
ключения. И тут вмешались ученые и иностранцы,
которые жили в Геттингене. Сам судья, знакомый Бор-
на, не принимал участия в этой общественной деятель-
ности, не писал президенту Гинденбургу и т. д., но
все время подсказывал Борну, Франку и другим, что
именно надо делать. И Борн куда-то ездил, и Франк
и Курант куда-то ездили. Иногда в плохом, иногда в
хорошем настроении они возвращались. А однажды
приехали и сказали, что президент помиловал молодого
человека.
Президент Гинденбург был пока у власти, но тре-
вожные симптомы, предвестники бури уже были.
Юрий Борисович вспоминает, как отражалось это
сначала на городском «пейзаже»:
«В маленьком городке, где, казалось, все друг дру-
га знают, стали происходить сдвиги, которые мы не
очень понимали или не старались понять. Те люди из
120
малого Геттингена, с которыми нам постоянно прихо-
дилось вступать в какие-то взаимоотношения, т. е. ла-
вочники, прачечник, мелкие чиновники, стали все боль-
ше и больше увлекаться идеями Гитлера. Вначале ник-
то не носил никаких значков. А потом стали появлять-
ся, но осторожно-осторожно, и не свастика, а Железные
кресты. Сначала начали носить Железный крест как
признак храбрости. Вот, он воевал, заслужил награду,
а теперь занимается своим делом. Потом эти Железные
кресты сменились медальонами со свастикой. Но мно-
гие их стыдливо прятали под лацканами или держали
так, чтобы не очень было видно, что он есть. Около
моего дома был гастрономический магазин, где я не
мыслил для себя ничего другого, кроме покупки сыра
и других продуктов. Владелец этого магазина ревниво
следил за мной, не захожу ли я в другие магазины.
Однажды я прошел мимо и забрел в другой магазин.
Вечером он прибежал ко мне домой взволнованный:
— Господин доктор, вы сегодня пошли в другой
магазин, вы что, моим сыром недовольны?
— Да что вы,— говорю,— я просто задумался, не
заметил, как прошел ваш магазин, и вот так получи-
лось.
— Господин доктор, я ведь не нацист, не думайте.
— Да, конечно, я вам верю. Что же вы, разумный
человек, и будете заниматься такими глупостями!?
Этот человек стыдливо держал свастику в кармане,
и только иногда, когда он был совершенно уверен, что
это ариец пришел к нему покупать его сыр, он ее ве-
шал себе на грудь. Но потом быстро снимал ее, если
ему казалось, что заходит человек еврейской нацио-
нальности. Кланялся он обоим одинаково вежливо.
Причем, на мой вкус, уж очень раболепно: «Спасибо,
что вы меня не забываете, вы такой хороший человек».
И вот эти свастики в петлицах стали вдруг расти. Их
уже не прятали в карманах, но все еще при встрече с
человеком неопределенной национальности на вся-
кий случай прижимали руку к сердцу, прикрывая сва-
стику, и очень вежливо кланялись. Потом этот значок
прилип накрепко.
Как-то мы с Ханной Хекман гуляли по Вейендерш-
трассе, весьма довольные друг другом2. К нам подошел
2 С Милой мы жили очень дружно, но любовь, которая, как
нам показалось, возникла между нами и соединила нас,
прошла. А так как Мила была очень красивой женщиной и
121
молодой человек. Я запомнил его лицо, уж очень
складный он был, меня поразили немножечко его не-
приязненные глаза. Он протянул какую-то бумажку и
сунул ее Ханне в руки. В Германии было принято, что
случайные люди раздают прохожим программы кино,
для того чтобы обратить их внимание на новые филь-
мы. Мы решили, что это очередная программа кино,
я, так как мы не собирались идти в кино, Ханна
скомкала бумажку и уже хотела ее выбросить, но я ее
остановил: «Подожди выбрасывать, давай все-таки по-
смотрим, на какое кино нас приглашают». И мы уви-
дели, что это листовка, на которой типографским спо-
собом напечатано: «Девушки, которые гуляют с еврея-
ми, в третьей империи будут наказаны». Ханна была
такая смешливая, она стала хохотать. Тот на нее
удивленно посмотрел и спокойно отошел в сторону.
Никто не верил в приход нацизма.
Однажды я прихожу на почту, где я регулярно каж-
дый месяц получал перевод в 25 марок (эти деньги
все еще шли от барона Варбурга), и чиновник, кото-
рый к этому тоже уже привык, приготовил мои 25 ма-
рок и вдруг задержал их в руке, потребовал мой пас-
порт. Ну, я тогда думаю, хорошо, тебе нужен мой
паспорт, пожалуйста, любуйся, и протягиваю ему ог-
ромную красную паспортину. Он неприятно удивлен и
уже недоволен: «А кем выдан паспорт?» Ах, думаю,
ты спрашиваешь, кем выдан паспорт? — «Московским
Советом рабочих депутатов»,— отчеканил я очень гром-
ко и медленно.— «Как?!» — «Так! Паспорта у нас вы-
даются местными Советами». Он очень сердито выбро-
сил мне 25 марок и уже хотел захлопнуть окошечко,
но я успел ему громко сообщить, что, если они будут
сочувствовать Гитлеру и не пойдут за коммунистами,
Германия пропадет. Этот человек очень скоро насовсем
прикрепил свастику, несмотря на то что он был госу-
дарственным чиновником и им запрещалось носить
партийные знаки».
многим нравилась, у нее появились свои друзья, и мы
оба смотрели на это легко. Ханна Хекман была женой уже
хорошо известного тогда астронома Хекмана. И моя личная
жизнь целиком определялась небом: если звезды на небе
были ясными, муж Ханны сидел в своей обсерватории и
вечер с Ханной принадлежал мне. Если небо было пасмур-
ное, я удовлетворялся квантовой теорией химической ва-
лентности.
Д22
Как-то Румер сидел у Борна за ассистентским сто-
ликом и делал расчеты, которые Борн ему поручил.
Вдруг раздался громкий голос в прихожей:
— Что, Макс, ты делаешь сейчас? — и вошел, вва-
лился Карман. Теодор фон Карман, крупный матема-
тик и механик, венгр по национальности, был ближай-
шим студенческим другом Борна.
— Макс, я пришел проститься с тобой. Я уезжаю в
Америку. Мне в Калифорнии строят институт и гово-
рят, что первые камни уже заложены.
Борн был в недоумении, он был уверен, что Карман
шутит. Они столько лет прожили бок о бок. Но Карман
не шутил.
— Да ты с ума сошел! — сказал ему Борн.— Что
ты будешь делать в этой стране, которая совершенно
чужда тебе и по своей культуре, и по всему на свете?
Что ты будешь делать вне Германии?
— Я хочу сохранить себе жизнь. Мне эту револю-
цию не пережить.
— Ты просто удираешь. Какая тут революция?
А если так, то давай спросим Румера. Он в нашей
среде специалист по революциям, и он испытал эти
вещи. Спросим, что он тебе посоветует. Что вы думае-
те по этому поводу, Румер?
— Я думаю, что вы правильно делаете, профессор
Карман. Это не революция, а какое-то повальное по-
мрачение рассудка. И если так будет продолжаться,
я тоже скоро уеду домой.
— Вы все с ума сошли,— сказал Борн,— ничего не
будет продолжаться, вся эта ерунда скоро кончится.
Но это продолжалось, и очень бурно.
Юрий Борисович вспоминает, как поразил его кон-
траст между двумя факельными шествиями, устроен-
ными одно за другим. Два факельных шествия подряд
случались редко. В Германии среди студентов была
традиция устраивать Fackelzug — шествие с зажжен-
ными факелами. Поводом для факельцуга мог быть, на-
пример, юбилей любимого профессора, приезд знатно-*
го гостя или еще какое-нибудь важное событие.
И вот эти факельные шествия, веселые праздники,
на глазах превращались в шествия штурмовиков.
Первое факельное шествие, свидетелем которого
Юрий Борисович был в самом начале своего пребыва-
ния в Геттингене, было устроено в честь прибытия в
123
Геттинген профессора теологии из Мюнхена, аббата
Гуардини, иезуита.
Дело в том, что в германских университетах при выборе
профессоров большую роль играла их религиозная принадлеж-
ность. Со временем это сгладилось, но в кругах теологов это
обстоятельство оставалось еще важным. Собственно, для того
чтобы смягчить эти противопоставления профессуры по ре-
лигиозному признаку, решено было обменяться лекциями
представителей двух разных направлений. Профессор-богослов
Геттингенского университета, протестант, поехал в Мюнхен
с лекцией, в которой, как он объявил заранее, изложит новые
материалы об истории Среднего и Ближнего Востока в эпоху
жизни Христа. Уже одно то, что Христос трактуется как
историческая личность, а не божественная, подчеркивало чуж-
дость всего этого направления католикам, в принципе своем
утверждающим свою роль исполнителей «воли господней»
здесь, на земле. Лекция геттингенского богослова должна
была быть бомбой для католиков-мюнхенцев.
О чем будет рассказывать мюнхенский католик геттин-
генской публике, наполовину состоящей из неверующих и
иностранцев, заранее не было известно.
На вокзал встречать гостя из Мюнхена отправилась вся
геттингенская молодежь. Прошел слух, что вместе с аббатом
приезжает сам папский нунций кардинал Пачелли. Молодым
людям, никогда не видевшим кардиналов, было интересно
посмотреть на встречу знатных гостей, которую местные вла-
сти собирались обставить с большой помпой.
Поезд из Мюнхена прибыл вечером. К третьему вагону
подкатили ковер. На перрон вышел человек в красной ман-
тии, в яркой кардинальской шапочке, со сверкающими брил-
лиантами на пальцах. Он шел не спеша, на ходу благослов-
ляя всех христиан и нехристей столь многонационального по
своему составу Геттингена. Это и был кардинал Пачелли,
который вскоре станет папой римским Пием XII и будет так
снисходителен к зверствам и жестокостям фашизма.
Рядом с кардиналом, чуть позади него, шел человек не-
большого роста, с блестящими черными волосами, профессор
Гуардини. Поздним вечером того же дня студенты устроили
шумный и веселый факельцуг.
Утром все собрались в Ауле, где Гуардини должен был
читать лекцию. О чем, все еще не было известно. Аула была
переполнена. Появился Гуардини, в знак приветствия ауди-
тория затопала ногами. Аббат поднял голову, пристально по-
смотрел в зал, и наступила тишина.
«Я расскажу вам легенду о „великом инквизиторе44, кото-
рая потрясла меня и привела мою душу в смятение. Итак,
о великом инкцизиторе в романе Достоевского».
Гуардини быстро завладел аудиторией. Он вел свой рас-
сказ в несколько театральной манере, на красивом гетевском
Языке, не вполне современном, сопровождая некоторые мо-
менты скупыми, но очень выразительными жестами.
«И вот столько веков молило человечество с верой и пла-
менем: „Бо господи, явися нам44, столько веков взывало к
нему, что он, в неизмеримом сострадании своем, возжелал
снизойти к молящим»; И дальше аббат поведал о том, как
124
посетил детей своих Иисус Христос в образе человеческом,
спустился на землю в том самом месте, где трещали без
конца костры, сжигавшие еретиков ad majorem gloriam Dei
(к вящей славе господней). Спустился в жаркую Севилью,
где чинил жестокий суд и расправу великий инквизитор Торк-
вемада.
Он пришел к людям молча и тихо, с солнцем любви в
своем сердце. И чудо: его узнавали всюду, все, и старики,
и дети, и тянули к нему руки с надеждой и любовью, и це-
ловали за ним землю. На паперти Севильского собора перед
ним пронесли во храм открытый белый гробик, в котором
лежала семилетняя девочка, единственная дочь знатного го-
рожанина. «Он воскресит твое дитя!» - кричала толпа обе-
зумевшей матери. Она падает к ногам его: «Если это ты,
то воскреси дитя мое!». И он с состраданием тихо произносит:
«Талифа куми» — «и восста девица». Девочка подымается,
в руках у нее белые розы. Толпа в смятении, в рыданиях падает
ниц: «Это он!».
Тут же на площади наблюдал за всем этим издали сам
великий инквизитор. Глаза его засверкали зловещим огнем,
и он велит страже взять этого человека. И такова была его
сила, что не мог народ противостоять великому инквизитору,
склонил перед ним голову и дал арестовать Иисуса Христа.
Прошел день, настала ночь. Великий инквизитор пришел
в тюрьму к нему один: «Это ты? ты? Не отвечай, молчи.
Да и что бы ты мог сказать? Ты и права не имеешь ничего
прибавлять к тому, что уже сказано тобой прежде. Зачем же
ты пришел нам мешать?» Христос молчал. «Суди нас,
если можешь и смеешь. Знай, что я не боюсь тебя. Повторяю
тебе, завтра же ты увидишь это послушное стадо, которое
по первому мановению моему бросится подгребать горячие
угли к костру твоему, на котором" сожгу тебя за то, что
пришел нам мешать. Завтра сожгу тебя. Dixi» 8.
«Dixi»,- сказал Гуардини и замолчал. Он выдержал дол-
гую паузу. В зале была мертвая тишина. Потом в сильном
волнении, в страхе перед этой им самим выбранной темой
продолжил:
«И вот теперь я должен ответить на самый главный
вопрос: что должен был сделать Торквемада? Страшная мысль
закралась мне в голову. Я испугался этой мысли, я ее не
хотел! Я испугался и того вопроса, который сам себе задал!
Смятение духа, охватившее меня, было настолько сильно, что
я бросился на колени и взмолился: „Господи, прости слугу
твоего, дай мне силы выбрать правильное решение"». При этих
словах Гуардини пал на колени и опустил голову.
Аудитория безмолвствовала. Непроницаемое лицо папско-
го нунция чуть побледнело. Молитвенное молчание самого
лектора становилось невыносимым. Потом лектор рывком встает
на ноги и обращается к аудитории:
«Да, прав был Торквемада. Он должен был уничтожить
Господа нашего, Иисуса Христа!» - и осеняет себя широким
крестом. Тихо. Папский нунций спокойно встал и направился
к выходу, жестом пригласив с собой аббата. Аудитория молча
провожала их взглядами. А когда они вышли, разом взорва-
лась в негодовании. Такое было единодушие,
Я сказал! (лат.),
125
С этой прежде единодушной публикой стали про-
исходить теперь недобрые метаморфозы.
В Геттингене прошел слух, что Джеймс Франк
приглашается на должность профессора в Берлинский
университет. Всех охватило мрачное предчувствие,
что он может согласиться. Но очень скоро выясни-
лось, что Франк отказался ехать в Берлин и остается
в Геттингене.
Устраивается факельцуг со всеми барабанами, фла-
гами, нарядами. Флаги и наряды соответствуют раз-
личным студенческим союзам. Впереди идет «Сталь-
ной шлем», потом «Шваб», «Тюрингец» и просто сту-
денты, не состоящие в каких-либо союзах. Они при-
ветствуют Франка, который стоит на своем балконе и
раскланивается, поют веселые песни, выкрикивают
восторженные лозунги.
«На следующий же день после факельного шествия
в честь Джеймса Франка,— рассказывал Юрий Борисо-
вич,— снова устраивается факельцуг. Поводом для не-
го послужило недовольство то ли в связи с тем, что
рейхстаг не принял какой-то закон, то ли еще в свя-
зи с чем-то. Этот факельцуг уже без песен, с угроза-
ми, с погромными нотками, с медальонами со свасти-
кой на груди.
А лица те же — вот это было страшно».
Глава 10. «Не завтра, не послезавтра,
а через неделю я уеду»
Над Германией сгущались тучи. Черная свастика на
белом фоне, как чума, перекинулась на всю страну.
«Для меня это были особые и сильные пережива-
ния,— вспоминал Юрий Борисович.— Меня ведь вос-
питала немка, которую я безмерно любил мальчиком.
Она читала мне немецкие народные сказки, пела доб-
рые немецкие песенки. Я любил ее дом с красивыми
занавесочками, с канарейкой и старым попугаем.
И когда приехал в Германию, хотел найти ее и пови-
даться. Оказалось, что она живет в Берлине, но в
свои первые приезды в Берлин мне не удалось с ней
встретиться. Когда летом 31-го года я в третий раз
приехал в Берлин, мы встретились. Алисе Блекер было
уже 70, мне — 30. Я был страшно рад встрече. Она
была уже совсем седая и высохшая и все плакала от
радости: „Мой дорогой мальчик, мой Юрочка14».
Юра развлекал ее, рассказывал ей про свои успе-
хи, про Борна, Гейзенберга, Паули. Сказал, что был у
Эйнштейна, и это должно ее радовать. Рассказал о
том, как его пригласили прочитать несколько лекций
в Ганноверском высшем техническом училище. К Бор-
т
ну приехал как-то профессор Фусс и слушал выступ-
ление Румера на семинаре. Фусса заинтересовали ра-
боты Румера по квантовой химии. Он сам занимался
близкими вещами, но, как он говорил, заразить своих
студентов квантовой химией ему пока не очень удава-
лось, и он пригласил Румера прочесть несколько
лекций и рассказать о своих работах. Румер спросил
разрешения у Борна, на что тот сказал: «Немедленно
соглашайтесь, вам не вредно заработать немного де-
нег». Возможно, он сам навел Фусса на мысль при-
гласить молодого человека.
Румер поехал в Ганновер, но тут оказалось, что он
не может читать лекции, потому что у него нет чер-
ной сюртучной пары, совершенно необходимой в ту
пору для чтения лекций в Высшем техническом учи-
лище. А так как фигура у него нестандартная,
а нестандартных фраков напрокат не бывает, профес-
сор Фусс пошел к ректору просить разрешения, чтобы
доктор Румер читал лекции в обычном костюме. Ска-
зал, что будет хорошо отглаженный синий костюм и
очень интересные лекции. На это ректор ему важно
ответил: «С таким же успехом ваш Румер может чи-
тать свои лекции в трусах. Разве может человек,
выступающий в синем костюме перед студентами, чув-
ствовать себя настоящим знатоком Шиллера и Гете?».
На это профессор Фусс не мог ничего возразить, и Ру-
меру пришлось заплатить три марки и взять напрокат
сюртучную пару.
Это был отличный костюм с обшитыми пуговица-
ми в два ряда, с атласным воротником, но уж очень
не впору. Брюки были коротки. Они кончались рези-
ночками, которые должны были подхватывать ботинки
снаружи, и от тугого натяга грозились свалиться.
А широкий сюртук висел на худых плечах Румера,
как на вешалке. И Румер чувствовал себя в нем ско-
рее дешевым конферансье, чем истинным «знатоком
Гете и Шиллера».
Лекции его прошли с большим успехом, было ре-
шено оформить их надлежащим образом и размножить.
Этим оформлением занимались два студента профессо-
ра Фусса. И тут Юрий Борисович был свидетелем
сцены, о которой, как выяснилось, ему не следовало
рассказывать старой Алисе. Румер сидел у Фусса в
кабинете с этими двумя студентами и проверял, как
они вписывают формулы, чтобы не пропустить ошиб-
128
ки. Тут позвонили Фуссу и сообщили, чтобы он сроч-
но освободил студентов, поскольку их вызывают в ко-
митет национал-социалистской партии. Тогда, Фусс,
как профессор училища, уверенный в своих возможно-
стях, звонит в комитет и требует объяснений.
Через пять минут в кабинет входит штурмовик в
блестящей форме, входит без стука и довольно нагло
обращается к Фуссу:
— Я слушаю вас, вы желали что-то изменить?
— Да, молодой человек. Я хотел бы, чтобы моим
студентам, которым поручена важная для нас работа,
дали возможность ее закончить.
— Они сейчас нужны партии для подготовки па-
рада.
— Но позвольте, молодой человек, оформление
лекций нашего гостя, которое должно быть закончено
до его отъезда, важнее парадов.
— ?! — штурмовик не удостоил Фусса ответом.
— Ну, возможно, вы замените этих студентов дру-
гими?
— Здесь приказывают, а не торгуются!
Профессор Фусс покраснел не то от возмущения, не
то от смущения; ему пришлось отпустить студентов.
Вечером Румер был у профессора в гостях, и тот
смущенно спросил:
— Как вам понравилась эта сцена?
— Да,— сказал Румер,— хорошего мало. Как же
вы будете бороться со всем этим?
— Никак. Теперь это уже невозможно. И потом,
я немец и должен быть со своим народом. Я боюсь,
что Германия, немцы будут расколоты на части так
же, как во времена религиозных войн. Если нацистов
будет большинство и они придут к власти, нужно бу-
дет с этим смириться. Может быть, потом все придет
в норму.
В доме у Фуссов было прекрасное угощение. Они
играли с женой на рояле Шуберта в четыре руки.
Вечер прошел тихо и гладко.
«Так вот, Алиса,— продолжал свой рассказ Юра,—
на прощанье я обменялся с Фуссом рукопожатиями и
сказал ему: „Спасибо, профессор Фусс, за приглаше-
ние. Мне хочется пожелать вам всего доброго. Мы с
вами, вероятно, больше никогда не встретимся, либо,
если встретимся, наша встреча не будет носить столь
дружеский характер44. Потом в раздумье подержал руку
5 М. П. Кемоклидзе
129
его жены. Жена Фусса была еще совсем молодая. По-
думал, нужно ей поцеловать руку или нет, и решил,
что при таких обстоятельствах, пожалуй, и не нужно».
— Как же глупо ты поступил, мой мальчик,—
услышал он вдруг от Алисы.— Они же совершенно
правы. А если не правы, так только в том, что пас-
сивны. Кто же будет бороться за Германию, за новый
порядок в ней, если не немецкие ученые? Как можно
оставаться в стороне от Германии в самый крестный
ее час!
— Алиса! Что ты говоришь?! Ты только подумай,
что ты говоришь!
— Я говорю правду, мой мальчик. Я так боюсь в
эти исторические дни остаться вне Германии, вне ве-
ликих событий. И я буду следовать за моим наро-
дом!
— Да, мало радости от нашей встречи, а я так лю-
бил тебя, Алиса.
Алиса стала гладить Юру по голове: «Ты мой зо-
лотой мальчик...». И дальше — самые ужасные на-
цистские лозунги спокойно вплетались в ее ласковые
слова.
— Алиса, как тебе не стыдно повторять этот на-
цистский бред! Ведь не секрет; что ты любила моего
отца, любила нас.
— Да нет, мой золотой мальчик, я же не говорю
что-то против тебя. Ведь, кроме темноволосых евре-
ев, есть светловолосые евреи. Вот их надо уничто-
жать.
Юра не стал спорить дальше cq старой женщиной.
Взывать к разуму было бессмысленно, она уже вся
была во власти нацизма. Пора собираться, думал он,
собираться домой, в Москву. Но он еще год пробудет
в Геттингене. Алису он больше никогда не увидит.
В эту свою поездку в Берлин Юрий Борисович в
третий раз встретился с Эйнштейном.
«... Мне захотелось повидать Эйнштейна, и я по-
просил о приеме,— писал Юрий Борисович,— Эйн-
штейн принял меня в гостиной и спросил, чем я сей-
час занимаюсь. Я был увлечен тогда математической
теорией химической валентности и начал рассказывать
об этом Эйнштейну. Очень скоро, однако, я заметил,
что эта тема его совершенно не интересует, и, сму-
тившись, остановился. Эйнштейн, очевидно, был по-
гружен в собственные мысли; во всяком случае, меня
130
удивило, что он завершил разговор странным образом:
„Кланяйтесь господину Герглоцу“. Известный геометр
Герглоц был профессором в Геттингене, однако мне
так и не удалось понять, почему привет предназначал-
ся именно ему.
Это была последняя встреча с Эйнштейном. Через
год я вернулся в Москву» [18, с. 111].
В Геттинген Юрий Борисович возвращался подав-
ленным. Вся эта поездка в Берлин началась, продол-
жалась и кончилась нелепо. Началось с того, что
Мила решила уехать из Германии, Юра поехал в Бер-
лин ее провожать. Потом эта ужасная встреча с Али-
сой. И Эйнштейн, великий Эйнштейн, невероятно по-
старевший за этот год, рассеянный, с потухшими гла-
зами. И в довершение всего, когда Юрий Борисович
сел в обратный поезд из Берлина, обнаружив свобод-
ное купе и с облегчением расположившись у окна,
дверь в купе отворилась и вошел важный господин с
двумя чемоданчиками в руках. На лацкане пиджака у
него красовалась свастика. Он бросил свои чемодан-
чики на сиденье напротив и, выбросив вперед руку в
знак приветствия, представился: «Адвокат Мум —
лидер национал-социалистской партии Брауншвей-
га!» У Румера замерло сердце — только этого не хва-
тало, в одном вагоне с нацистским лидером! Ничего,
конечно, не будет, но выгнать его из этого вагона мо-
гут, оскорбления могут быть, и, вообще, все что угод-
но. И вдруг этот адвокат посмотрел на него внима-
тельно и с необычайно доброй и вежливой улыбкой
спросил:
— Господин из Аргентины?
— Jawohl! Как это вы так быстро догадались?
— Я всякую нацию могу сразу узнать. И что у
вас там в Аргентине, поместье или живете в городе?
— Поместье, Senor, hacienda, у моего отца.
И дальше Румер стал рассказывать, какая у них
hacienda, сколько лошадей и как трудно теперь с
ними. Адвокат Мум вскоре разделся почти догола и
лег спать. Как только он захрапел, Румер собрал свои
вещички и на первой же станции пересел в другой
поезд.
В Геттингене Румера ожидали приятные новости.
Во-первых, пришли оттиски его раб'оты с Борном о
квантовой электродинамике, и, во-вторых, в Геттинген
из Москвы приехал его близкий друг Лев Шнирельман.
5* 131
Румер с нетерпением ждал его приезда. Несколько
месяцев назад здесь был их общий друг по Московско-
му университету Гельфонд, который сделал блестящую
работу по- теории чисел. В частности, он полностью
доказал проблему Эйлера—Гильберта о трансцендент-
ных числах и с этой работой приехал к Гильберту*
Гельфонд привез с собой и работу Льва Шнирельмана,
в которой было доказано известное предположение
Гольбаха о том, что любое четное число можно пред-
ставить в виде суммы простых чисел. Румер и Гель-
фонд отправились с этой работой Шнирельмана к Эд-
мунду Ландау. Ландау сначала и слушать не хотел.
Специалист по теории чисел, он сам долго пытался
доказать предположение Гольбаха, но безуспешно.
И все другие попытки, которые ему известны, тоже
были безуспешными. А тут приходят два совсем моло-
дых человека из России и утверждают, что третий их
товарищ сделал великое открытие. Молодым людям
стоило больших трудов выбрать какую-нибудь зацеп-
ку и заставить Ландау слушать. Но когда он начал
слушать, в нем заработала уже машина. «Верно,—
сказал он, пораженный,— ваш соотечественник сделал
это!».
Вечером того же дня Эдмунд Ландау сделал доклад
в Математическом клубе: «Предположение Гольбаха и
теорема Шнирельмана». Гильберт высказал желание
пригласить самого Шнирельмана в Геттинген и неза-
медлительно послал письмо в советское посольство.
И вот приехал Шнирельман, 25-летний профессор,
небольшого роста, крепко сбитый, чуть-чуть уже лы-
сеющий. Весь его багаж состоял из его работы, зубной
щетки, двух смен белья и блокнота со сказками, кото-
рые он сочинял. Все это легко умещалось в портфеле*
На границе его спросили: «Профессор, а ваш багаж за
вами следует?» — «Следует, следует»,— сказал Шни-
рельман.
Румер был страшно рад встрече со Львом. Гнету-
щее чувство, которое овладело им в Берлине, стало
немного проходить. Ему пришлось на время отложить
свои вычисления, поскольку приходилось всюду сопро-
вождать Льва. Лев плохо говорил по-немецки, а, тан
как он был в Геттингене нарасхват, нужно было ему
помогать. Юра переводил его доклад на заседании Ма-
тематического клуба, был вместе с ним у Куранта и
Эмми Нетер, на приеме у Эдмунда Ландау, устроен-
132
ном в честь Шнирельмана. Молодой московский мате-
матик покорил Геттинген, и те маленькие недоразу-
мения, которые всякий раз возникали вокруг него,
никем не принимались в расчет.
Дело в том, что при всей своей необыкновенной
скромности были две вещи, в которых Лев не знал
удержу. Первая — это сказки, которые он сочинял в
духе Салтыкова-Щедрина. В сказках этих тонкая игра
слов и острая сатира, понятные только русскому че-
ловеку (помните, как у Салтыкова-Щедрина жители
города Глупова делали разные глупости: щуку с яиц
сгоняли, блинами острог конопатили), с плохим немец-
ким языком Шнирельмана (сказки он свои Юре не
давал переводить) становились немцам совершенно не-
понятными. И вторая: он вступал с немцами, даже
очень далекими от симпатий к нацистам и вообще от
политики, в отчаянные споры. Доказывал, что единст-
венно правильный путь, который может выбрать чело-
вечество,— это коммунизм и что они тут все сошли с
ума; одни распоясались, другие ослепли, и если кто не
носит свастик, то это еще ничего не значит! Юре стои-
ло больших трудов сглаживать эти споры. Под горя-
чую РУку Шнирельмана попал и совершенно безобид-
ный корреспондент местной газеты, которому было по-
ручено взять у молодого русского профессора ин-
тервью:
— Господин профессор, вы такой молодой и такой
знаменитый, и наша газета была бы польщена, если бы
вы что-нибудь в ней поместили.
— А что в ней помещать, когда я за все время
ничего разумного в ней не читал! Впрочем, поместите
там, пожалуйста, мое объявление, только бесплатно.
— Конечно, профессор.
— Пишите: «Профессор Шнирельман, проживаю-
щий в пансионе фрау Гроунау, намагничивает лезвия
бритвы ,,Жилетт“».
— Да, профессор, но для чего?
— А я не знаю. Но, может быть, кому-нибудь
нужно? Я намагничу. Не нравится это, поместите дру-
гое: «Профессор Шнирельман из Москвы, по глупости
приехавший в Германию, готов добровольно сесть в
концлагерь». А какие из лагерей навещали вы, госпо-
дин журналист?
И прежде чем опешивший журналист нашел, что
ответить, Шнирельман повернулся к Юре и сказал:
«До чего же здесь мрачно».
133
Дня за три до этого Герта Бернинг устроила вече-
ринку в честь Юриного друга. У нее в это время гос-
тила сестра. Матильда весь вечер не умолкала. Сна-
чала она несла какую-то чепуху о важных графиках,
которые построил ее отец, учитель гимнастики, обна-
руживший, что зависимость возраста прыгающего от
длины, на которую тот может прыгнуть, различна для
представителей различных национальностей, а потом
вдруг спросила Румера:
— Ну как, Румер, надеюсь, вы-то нас не боитесь?
— Кого это, Матильда?
— Ну как кого? Приверженцев Гитлера.
— Да что вы! А вы уже с ними?
— Да. Мой муж вступил в партию, и, знаете, все,
что про нас говорят, ложь. Я-то могу это знать! Ну
посудите сами, на свете очень много людей, которые
не знают, как им жить, они не знают своего места в
жизни, и у них все силы уходят на поиски жилища,
поиски работы, пропитания. А мы этим людям помо-
гаем — мы их сразу всем обеспечиваем. Вот, был у нас
один коммунист, Шпайер, водопроводчик. Когда мой
муж пришел забирать его в лагерь, они спокойно
выкурили по сигарете, мой муж предложил ему не-
много пожить еще дома, если тот хочет, но Шпайер
отказался. Они посидели, поговорили и тихонько по-
шли.
«Как ты тут живешь так долго?» — только и мог
выговорить Шнирельман, когда они вышли на улицу.
В последний вечер Шнирельмана повели в кино.
Пошли большой компанией. Владелец кинотеатра, на
редкость симпатичный человек, очень любил моло-
дежь и уже знал: если ведут гостя, надо крутить «Опе-
ру нищих».
У Румера неожиданно для него сложились особые
отношения с хозяином кинотеатра. Однажды, когда
они еще с Милой были как-то в кино, Юра зацепился
за гвоздик, торчащий на спинке сиденья, и выдернул
маленький клочочек на пиджаке. Это его нисколько нр
расстроило, но, чтобы больше никто не пострадал, он
решил предупредить хозяев. После сеанса он подошел
к кассе и сказал, что сидел в таком-то ряду, на таком-
то месте и что там торчит гвоздик.
— Мне он не причинил никакого вреда, но у вас
могут быть неприятности.
134
— Ах, доктор, мы внаем, какой вы человек! Вы
думаете не только о себе. Мы вам так благодарны!
На другой день владелец кинотеатра пришел к
Румеру домой с закройщиком снимать с него мерку
для нового костюма.
— Позвольте, доктор, снять с вас мерку. Вы по-
страдали в нашем кинотеатре и были так любезны,
что предупредили нас.
Румер долго отказывался, но владелец кинотеатра
не уступил, и через две недели Румер получил пре-
красный синий костюм, который оказался ему весьма
кстати.
И вот этот кинотеатр в последнее время все чаще
и чаще бывал закрыт. Когда молодые люди впервые
увидели объявление о том, что сегодня демонстрация
фильма отменяется, они пошли к владельцу выяс-
нить, в чем дело. Оказалось, что зал сняли национал-
социалисты для своего собрания. Молодые люди были
потрясены.
— Господин Функе, что вы делаете? Ведь вы ра-
зумный человек! Гоните их прочь!
— Это невозможно. Я вынужден отдать им зал и
проститься сейчас с вами. Вы, вероятно, будете бой-
котировать меня, но мне ничего другого не остается
делать.
— Да нет, бойкотировать мы вас не будем, но все-
таки не делайте такие глупости. Открыто становиться
на сторону людей, от которых никакого добра нельзя
ожидать, зачем?
Но этого требовала уже сама судьба города.
Однажды пронесся слух, что в Геттинген приез-
жает сам фюрер. И действительно, вскоре на дверях
кинотеатра Функе появилось объявление о собрании
национал-социалистов, на котором будет выступать
Адольф Гитлер.
«Каким же я смелым был тогда. Взял и пошел на
это собрание. Мне еще все казалось интересным, и я
не отдавал себе отчета в том, что это, во-первых, опас-
но для жизни, а во-вторых, нечего так рваться»,—
рассказывал Юрий Борисович. Идея пойти на это со-
брание возникла у Фрица Хоутерманса. На собрание
пошли втроем: Румер, Фриц Хоутерманс п Ганс Хель-
ман.
Фриц Хоутерманс был яркой личностью. Он обла-
дал блестящими способностями в физике и математи-
135
ке. В 1929 г. он высказал мысль о термоядерном источ-
нике энергии звезд и мечтал получить термоядерную
реакцию в лаборатории. Белокурый и синеглазый, он
обладал типичным лицом арийца, на котором бесчис-
ленными шрамами от мензур было написано все его
буйное прошлое отъявленного корпоранта и забияки.
Когда однажды Румер привел его с собой к Якову
Ильичу Френкелю, прибывшему в Геттинген уже из-
вестным и крупным ученым, Френкель пришел в ужас
от одного его вида. Беседа не клеилась с самого на-
чала. Хоутерманс просто не умел быть серьезным,
и даже обсуждение научных проблем выглядело у
него, как жонглирование циркача. Когда Фриц в сере-
дине беседы вдруг вскочил и стал прощаться, извиня-
ясь, что у него свидание с девушкой (правда, с какой
из его пассий, он не помнит), и ушел, Френкель ска-
зал Румеру: «Юра, где вы откопали эту нацистскую
харю? У него же шмиссов на лице больше, чем изви-
лин в мозгу». Сложная и запутанная судьба Фрица
Хоутерманса свяжет его имя с ядерными исследовани-
ями в Харькове и с самым драматическим моментом в
работе над атомной бомбой в Германии. И всюду он
будет чужим.
Ганс Хельман, окончив техническое училище в
Ганновере, приехал в Геттинген и занялся экспери-
ментальной физикой. Сын кадрового прусского офи-
цера, он унаследовал от отца внешность картинного
пруссака. Не менее отъявленный дуэлянт, чем .Хоутер-
манс, он остался без двух пальцев на правой руке от
острой мензуры противника. И тоже был коммунис-
том. Когда Коммунистическая партия Германии пере-
шла на нелегальное положение и часть людей объяви-
ла, что" они выходят из партии, несогласные с ее по-
литикой, Ганс Хельман вышел тоже. Его не тронули.
Это дало ему возможность уйти в глубокую подполь-
ную организацию и делать, что было в его силах. Он
мечтал попасть в Россию, и мечта его сбудется — его
жизнь навсегда будет связана с Россией. И когда его
потом спрашивали, не раскаивается ли он в этом, он
говорил: «Нужно быть слепым, чтобы не поставить
сейчас на Россию».
И вот эта тройка, Фриц Хоутерманс, Ганс Хель-
ман и Юра Румер, отправились к 12 часам соответст-
вующего дня к своему «родному» кинотеатру. Снаружи
уже стояли молодчики в коричневых рубашках. Гано
136
выбрал среди них одного, который, по его мнению,
там распоряжался; вскинул перед ним беспалую руку:
«Хайль Гитлер», достал из кармана итальянскую газе-
ту с фотографией дуче и сказал: «Знаете, мы хотим
послушать вождя. Вот с нами итальянский товарищ
(он показал на Румера), представитель газеты «Саг-*
rera dela Sera» (итальянская^ фашистская газета)t
и ему необходимо попасть на Собрание». Румер вытя*
нулся, кивнул головой: «Si, compagno». Молодчин по*»
смотрел на них внимательно, задержал свой взгляд на
живописном лице Фрица и, не выдержав его наглого
взгляда, жестом направил их к кассе. В кассе сидед
толстый человек с лицом мясника, естественно, в ко^
ричневой рубашке и со свастикой. Он вскинул перед
ними руку и оторвал три билета, по пять марок Каж-*
дый. Молодые люди получили свои билеты, но тут вы-
яснилось, что они не могут попасть в зал, где будех
выступать Гитлер, а . должны пройти в соседний зал^
где речь Гитлера будет передаваться по радио. Дажф
этот зал был набит битком. Румеру стало очень не-»
уютно, а Фриц стал возмущаться: «Нас нагло надулщ
товарищи, мы хотели посмотреть на вождя, и мы это-
го так не оставим!».
' — Не болтай чепуху, Фриц,— сказал ему Румер,—
пошли отсюда совсем, пока целы.
— Как?! А 15 марок этим свиньям оставить?
Нет! — повернулся и направился к кассиру.
— Мы бедные студенты, хотели вождя посмотреть,
и мы бы заплатили гораздо больше, чем пять марок,
а нас не предупредили. Дайте нам билеты в зал. Ведь
это почти что надули нас, а партия не надувает.
— В зал могут пройти только члены партии,
хайль Гитлер!
— Членам партии не так нужно. Мы пока сочув-
ствуем партии, еще не до конца все поняли, и как раз
таким, как мы, и нужно посмотреть вождя!
Румер с ужасом слушал, как Фриц нес эту околе-
сицу. По тому, как у «мясника» налились кровью гла-
за, было видно, что он чувствует, что- над ним изде-
ваются, но нет — тут же «хайль Гитлер» и нацистские
лозунги. К счастью, зазвенел звонок, и кассир, выхва-
тив у них билеты, вернул 15 марок и поспешил в зал.
«И куда попер,— ругал себя потом Румер,— нашел
себе развлечение. Больше этого не будет!» Но нацист-
ские сборища стали происходить с неумолимой часто-
137
той. Они перекинулись на улицы маленького городка,
на его площади. И избежать этих сборищ становилось
трудно.
Однажды Румер и Гайтлер возвращались из Инсти-
тута Джеймса Франка, весело обсуждая свои попыт-
ки повторить опыт Милликена в лаборатории Франка.
Они договорились с Таней Эренфест встретиться в
институте утром. Только она могла упросить Франка
разрешить теоретикам дотрагиваться до тончайших
приборов. Таня, дочь Пауля Эренфеста, Таня-штрих,
как ее звали (жена Эренфеста тоже была Таней),
была принцессой науки. В Ленинград она приезжала
к Иоффе, в Москву — к Мандельштаму и Тамму,
в Лондон — к Резерфорду, в Берлин — к Эйнштейну.
Таня была прекрасным математиком, Эйнштейн ей
писал: «Милая Таня, запутался в индексах, срочно
приезжайте в Берлин, распутывайте».
Лаборатория Франка была оснащена прекрасными
приборами. Все отточено, налажено. Казалось, кто
угодно может повторить сложные опыты. Два теоре-
тика и один математик взялись за опыт Милликена.
Распределили функции. Таня следила за приборами,
Румеру досталось отмерять интервалы, а Гайтлеру
записывать частоту интервалов. Румер, нажимая на
часы, придумал говорить «гоп-гоп-гоп».
— Перестань говорить свои дурацкие «гоп»,— го-
ворит ему Таня,— меня они безумно раздражают.
Считай как-нибудь по-другому! Стучи по столу, что ли.
Румер начал стучать — все дребезжит. Входит
Франк, спрашивает, как дела.
— Мы придумали хлопать по столу, вместо того
чтобы говорить «гоп».
Франк посмотрел на пляшущие стрелки тончай-
ших приборов и пришел в ужас:
— Лучше иметь в лаборатории десять полных иди-
отов, чем двух теоретиков! — и разогнал их.
Из Института Франка Румер и Гайтлер возвра-
щались в веселом настроении, шли, как обычно: Румер
по мостовой, Гайтлер по тротуару, чтобы скомпенсиро-
вать огромную разницу в их росте. И вдруг они видят,
что на площади образовалась какая-то кучка людей и
все, кто был поблизости, бегут туда. Они тоже побе-
жали и увидели самого Геринга, который неистово
кричал будоражащие публику слова. Он был толстый,
с львиной гривой, весь в орденах. Публика сначала
138
держала себя нормально. Всего несколько человек под-
нимали руку вслед за Герингом. Потом атмосфера все
накалялась... Голос Геринга срывался:
— Нет у меня Родины! Нет у нас Родины! Родину
предали! Нацепили на меня эти блестящие штучкй.
Но это не то! Они мне не нужны, мне Родина нуж-
на! — и он дрожащей рукой хватает себя за грудь, сры-
вает ордена и бросает их на землю.
«Самое страшное было в том, что Геринг говорил
настолько убедительно,— вспоминал Юрий Борисо-
вич,—что публика начинала верить и пылать. И после
каждого его „хайль!“ поднималось все больше и боль-
ше рук».
Молодые люди еле выбрались из толпы и пошли к
себе в пансион Совершенно убитые. Было ясно, из
Германии надо уезжать, и чем скорее, тем лучше.
«Не завтра, не послезавтра, а через неделю я
уеду»,— думал Юрий Борисович. И через неделю он
уехал.
Накануне отъезда устроили вечеринку в пансионе
фрау Гроунау. Это была грустная вечеринка. Такие
вечеринки в последнее время устраивались все чаще и
чаще: все понемногу разъезжались. На вокзал прово-
жать Румера пришли все его друзья и, конечно,
Борны.
Перед самым вокзалом, когда Юрий Борисович вы-
шел из машины, он увидел маленького мальчика.
Мальчик заметил длинного человека, неуклюже выле-
зающего из машины, и сделал в его сторону движе-
ние. Румер кивнул ему и улыбнулся, и карапуз ра-
достно вскинул ему навстречу руку в гордом нацист-
ском приветствии. Мальчик никаких других приветст*
вий уже не знал.
Глава И. Выбор
В январе 1933 г. президент фон Гинденбург назначил
рейхсканцлером Германии Адольфа Гитлера. В марте
был составлен циркуляр, подписанный новым минист-
ром просвещения Рустом, ставленником Гитлера, по ко-
торому все еврейские ученые^ должны быть изгнаны из
всех учебных заведений и исследовательских институ-
тов Германии. В апреле список неугодных новому ре-
жиму людей появился в газетах. Эйнштейн, находя-
щийся в то время в Бельгии, объявил о своем выходе
из состава Берлинской академии. Геббельс в своих ре-
чах по радио сделал профессуру и ученых ответствен-
ными за поведение Эйнштейна. А циркуляром Руста
за «бестактное поведение Эйнштейна, который был об-
ласкан Германией, а теперь за границей ей вредит»
[37, с. 258], имя Эйнштейна было объявлено запрет-
ным. Угрозы в адрес Эйнштейна доходили до откры-
того призыва физической расправы над ним и ему по-
добными. Германские университеты словно выкосило.
В Геттингене старый Гильберт оказался почти в полном
140
одиночестве. Он умер в 1944 г., и за гробом его шло
не более десяти человек.
Покинули Германию Курант, Эдмунд Ландау, Эм-
ми Нетер, Макс Борн, Джеймс Франк, десятки и сот-
ни людей. Уезжали гонимые, уезжали в знак протеста
против политики нового режима и те, кого не гнали.
1931 год считается годом рождения американской
физики. В этом году был основан Американский ин-
ститут физики (AIP), объединивший исследования ма-
леньких разрозненных групп и получивший крупную
финансовую поддержку. Целью института было также
налаживание связи и объединение усилий в исследова-
ниях с крупными индустриальными фирмами. В 1981 г.
отмечался юбилей «50 лет американской физики». Так
прямо и назывался ноябрьский номер журнала «Phy-
sics Today» с обложкой, содержащей фотографии лау-
реатов Нобелевской премии, американцев, за период с
1931 по 1981 г. Сорок фотографий — внушительный
успех. И во многом этот успех, как отмечает журнал,
обязан тому «массовому потоку умственного капитала,
который пересек Атлантику из Европы» [38]. В 1931 г.
в связи с созданием AIP Милликен (Нобелевская пре-
мия за 1924 г.) высказал предположение, что теперь,
по-видимому, «именно Соединенные Штаты и Герма-
ния будут мировыми лидерами в науке» [38]. Но он
ошибся. Не прошло и двух лет, как большинство не-
мецких ученых «прибыло к берегам Америки», и- Гер-
мания выбыла из игры.
Конечно, в Германии остались ученые. В Берлине
остались Макс Планк и Макс фон Лауэ. Макс Планк
бесстрашно выступал в защиту изгнанников, открыто
боролся с новыми порядками, ходил к Гитлеру, раз-
говор с которым кончался истерикой последнего. Друзья
не без основания опасались за жизнь Планка.
В Германии остались Отто Ган и Лизе Майтнер,
Иордан и Вайцзекер. В Германии остался Гейзенберг,
с именем которого связаны самые противоречивые
факты на протяжении двух десятков лет. С его же
именем связан один из ярких примеров падения науч-
ного потенциала Германии — попытка создания атом-
ной бомбы в нацистской Германии. Если разложить в
ряд фотографии Гейзенберга разных лет, можно уви-
деть разительную перемену в выражении лица,
во взгляде и в осанке этого человека, прожившего
сложную жизнь. От семнадцатилетнего штурмовика в
141
шортах цвета хаки, добровольца отрядов, сражавших-
ся против рабоче-солдатской революции 1919 г.,
до создателя квантовой механики его гордая осанка,
веселый и прямой взгляд почти не изменились. Не ме-
нялись они и в последующие десять лет. На фотогра-
фиях послевоенного времени Гейзенберг, неожиданно
постаревший и ссутулившийся, уже совсем другой че-
ловек, прошедший через нелегкие душевные испыта-
ния. Фотографии военных лет, когда Гейзенберг руко-
водил работами над атомной бомбой, отсутствуют.
Судя по воспоминаниям Гейзенберга, он колебался,
остаться в Германии или покинуть ее. Эти колебания
и решение остаться описаны им в книге «Часть и це-
лое». Эта книга Гейзенберга, по существу его творче-
ская автобиография, является летописью становления
современной физики. Построена она главным образом
на воображаемых диалогах с Нильсом Бором, Паули,
Планком и другими в зависимости от обсуждаемой
научной проблемы. В качестве эпиграфа к этой книге
Гейзенберг выбрал слова древнегреческого историка
Фукидида: «Что касается разговоров, которые тогда
велись, то мне, как их непосредственному участнику,
оказалось невозможным сохранить в памяти точное
значение всего сказанного. Поэтому я заставил отдель-
ных людей говорить так, как, по моему разумению,
они могли бы говорить при соответствующих условиях.
При этом я, насколько это было возможно, старался
точно следовать ходу мысли говорящих» [39, с. 9].
В книге есть глава «Революция и университет,
1933» [Там же, с. 187]. Уже одно название этой главы,
где Гейзенберг называет революцией нацистский пере-
ворот, настораживает. Первая и большая часть гла-
вы — воображаемая беседа Гейзенберга со студентом-
нацистом, вторая — беседа с Планком.
С вопроса студента: «Почему вы с нами не хотите
иметь ничего общего?» — начинается диалог Гейзен-
берга с молодым человеком. В этом затянувшемся диа-
логе студент пытается убедить Гейзенберга в правиль-
ности своей идеологии, в том, что путь, который они
выбрали, единственно возможный. Гейзенберг ему воз-
ражает. Но все его возражения разбиваются о желез-
ную логику студента. Иногда даже трудно возразить
ему. «То, что много старых и слабых людей лишились
своего последнего достояния и должны были голодать,
это никого не заботило. У правительства было денег*
142
достаточно, и богатые становились богаче, бедные бед-
нее... Заботилось ли государство о бедных людях? —
говорил студент,— Вы должны признать, что мы в дей-
ствительности делаем лучшее. Мы заседаем вместе с
рабочими, мы упражняемся с ними в одних и тех же
штурмовых отрядах. Мы собираем продукты и шерстя-
ные вещи для бедных и маршируем совместно с рабо-
чими в демонстрациях, и мы чувствуем, что они счаст-
ливы, что мы принимаем участие в их жизни. Это
действительно улучшение...»
Реакция Гейзенберга простая: «И вы верите, что
ваш фюрер Адольф Гитлер честный человек?» —
«Я могу себе представить, что Гитлер вам не симпа-
тичен, что он является слишком примитивным» —
и дальше твердые убеждения в том, что, несмотря ни
на что, именно Гитлер будет иметь больше признатель-
ности, в том числе и среди противников Германии, чем
все его предшественники. «Мы плохо понимаем в этом
друг друга»,— пытался успокоить его Гейзенберг. Он
говорил о том, что все должны стремиться к мирной
и созидательной жизни, что политическое движение
нельзя оправдывать и оценивать целью, которую оно
преследует, а лишь средствами, которые применяются,
а средства плохи, и принесут они лишь несчастье.
— Но вы должны все же признать, что с хорошими
средствами ничего нельзя достигнуть... Вы критикуете
нас за то, что мы следуем за человеком... средства ко-
торого вы не одобряете. Я тоже воспринимаю его анти-
семитизм как нерадостную сторону нашего движения,
и я надеюсь, что он вскоре отживет. Но какой-нибудь
представитель из прежнего мира, какой-нибудь из ста-
рых профессоров, которые теперь жалуются на рево-
люцию, разве попытался показать нам, молодым, до-
рогу, которая была бы лучше и которая вела бы к цели
лучшими средствами...
— Мы, старшее поколение, никакого совета не мо-
жем дать просто на том основании, что никакого сове-
та и не знаем, кроме банального, что нужно добросо-
вестно и порядочно выполнять свою работу и при этом
надеяться, что хороший пример в конце концов подей-
ствует в хорошую сторону.
— Вы все хотите только старого, прошедшего, вче-
рашнего. Каждая попытка его изменить, по вашему
воззрению, является плохой... И с каким правом вы
выступаете в вашей науке за революционные идеи?
143
В теории относительности и квантовой теории оыл ра-
дикальный разрыв со всем прежним.
Гейзенберг объясняет студенту сущность научной
революции, многолетнюю борьбу Планка с самим собой,
его попытки заполнить брешь, которую он пробил в
самой физике. Научную и социальную революции
сравнить трудно, и главная мысль Гейзенберга сводит-
ся к тому, что успешной может быть революция, толь-
ко если она ограничивается решением каких-то кон-
кретных вопросов, если изменения по возможности
малые:
— Вы вспомните большую революцию, которую
произвел 2000 лет назад ее провозвестник Христос,
который сказал: «Я пришел не для того, чтобы отме-
нить закон, а чтобы его исполнить».
Огонек беседы тлел и уже готов был угаснуть.
«Мой посетитель намерился уже уходить, и я спро-
сил его, не хочет ли он, чтобы я сыграл ему послед-
нюю часть шумановского концерта, насколько это воз-
можно без оркестра. Этим он был доволен, и при про-
щании у меня создалось впечатление, что он дружески
ко мне настроен.
За неделю, последовавшую за этим разговором, уси-
лились нападки на университет, и они делались все
более устрашающими... Мы рассматривали вопрос о
том, чтобы выйти в отставку с наших постов в уни-
верситете и побудить к тому же шагу по возможности
больше наших коллег. Но сначала, однако, я бы хотел
поговорить об этом шаге с более старыми и пользую-
щимися нашим полным доверием коллегами. Я попро-
сил о встрече и разговоре Макса Планка... Со времени
нашей последней встречи Планк показался мне поста-
ревшим на много лет. Его тонкое лицо пересекали глу-
бокие морщины. Его улыбка приветствия была, выму-
ченной, и он выглядел, конечно, уставшим.
— Вы пришли, чтобы получить у меня совет по по-
литическим вопросам? — начал он разговор.— Но я
боюсь, что я более не смогу вам дать никакого совета.
У меня больше не осталось надежды, что катастрофу
для Германии и для немецких университетов можно
приостановить. Прежде чем вы расскажете мне о раз-
громе в Лейпциге, который был наверняка не меньше,
чем у нас здесь, в Берлине, я хочу вам сообщить о
разговоре, который несколько дней тому назад я имел
с Гитлером. Я надеялся пояснить ему, какой огромный
144
ущерб для немецких университетов, и особенно для
физических наук, в нашей стране оказывает то, что
истребляют еврейских коллег, как бессмыслен и амора-
лен подобный образ действий... Но я не нашел у Гит-
лера никакого понимания. Хуже того, попросту нет
языка, на котором можно разговаривать с этим челове-
ком. Как мне показалось, Гитлер потерял всякий кон-
такт с внешним миром. Он воспринимает то, что гово-
рят другие, в лучшем случае как тягостную помеху,
которую он сейчас же заглушает тем, что снова и сно-
ва декламирует фразы о распаде умственной жизнд ва
последние 14 лет, о необходимости задержать этот рам-
пад хотя бы в последнюю минуту и т. д. При этом по-
лучалось фатальное впечатление, что он сам верит в
эту бессмыслицу... И, так как он одержим своими так
называемыми идеями, никаким разумным возражениям
он недоступен, и я убежден, что он приведет Германию
к ужасной катастрофе».
Гейзенберг сообщил о событиях в Лейпцигском
университете и о плане нескольких членов факульте-
та демонстративно отказаться от профессуры.
— Я рад,— сказал Планк,— что вы оптимистически
настроены и верите, что подобными шагами можно
остановить несчастье. Но, к сожалению, вы слишком
переоцениваете влияние университетов и умственно
образованных людей. Общественность практически ни-
чего не узнает о вашем шаге. Газеты либо вообще ни-
чего не сообщат, либо будут говорить в столь злобном
тоне о вашей отставке, что никому не придет в голову
мысль сделать из нее серьезные выводы. Видите ли,
нельзя остановить лавину, которая пришла уже в дви-
жение... Если вы выйдете в отставку, то в лучшем
случае вам останется искать место лишь за границей.
Что может случиться в неблагоприятном случае, я не
буду лучше упоминать. За границей вы присоедини-
тесь к большому числу тех, которые эмигрируют и
должны искать себе место. И, возможно, вы отнимете
косвенным образом работу у другого, который нахо-
дится в большей нужде, чем вы... И после конца ката-
строфы вы сможете, если пожелаете, вернуться в
Германию, при этом с чистой совестью, что не заклю-
чали компромиссов с разрушителями Германии...
Если же вы не выйдете в отставку и останетесь
здесь, то перед вами встанут задачи совсем другого
рода; вы не сможете задержать катастрофу, и вам
145
придется, чтобы выжить, постоянно заключать компро-
миссы... И компромиссы, на которые придется пойти,
после по праву будут осуждены, а возможно, также
наказаны... Но в том ужасном положении, в котором
мы теперь находимся в Германии, уже невозможно по-
ступить правильно. Какое бы решение вы ни приняли,
так или иначе вы будете участвовать в несправедливо-
сти...
Однако, принимая решение, думайте о том времени,
которое наступит после.
Так в сжатом виде выглядел ответ Планка, если
принять во внимание, что здесь приведены короткие
отрывки этого ответа, а ответ писал Гейзенберг, сле-
дуя той правде, которую имел в виду Фукидид.
Возвращаясь к себе в Лейпциг, Гейзенберг обдумы-
вал в поезде свою беседу с Планком.
«Я мучился над вопросом, эмигрировать мне или
остаться. Я почти завидовал тем друзьям, у которых
возможность жить в Германии была отнята силой...
По крайней мере, перед ними не стоял выбор... Что же
является правильным? Покинуть дом и не подвергать-
ся больше инфекции или остаться и заботиться о боль-
ном доме, даже если не остается никакой надежды?
Можно было думать о времени после катастрофы. Это
сказал Планк, и это меня убедило. Таким образом, об-
разовывать островки стойкости, собирать молодых лю-
дей и по возможности провести их живыми через ка-
тастрофу и затем, по ее окончании, снова все восста-
навливать. Это была задача, о которой говорил Планк.
С этим неизбежно нужно было заключать компромиссы
и позже за это по праву быть наказанным, а может
быть еще и худшее. Но это была, по крайней мере,
ясно поставленная задача... При возвращении в Лейп-
циг мое решение было принято, по крайней мере,
в ближайшее время остаться в Германии и посмотреть,
куда меня заведет этот путь» [Там же].
Так, сделав выбор лишь для себя — остаться в Гер-
мании и посмотреть, куда его приведет «этот путь»,
Гейзенберг предопределил, по существу, то положение
вещей, которое, по выражению Макса Борна, привело
«к теперешнему ужасающе странному положению, при
котором человечество... имеет только выбор между ми-
ром и самоуничтожением». «Этот путь» приведет Гей-
зенберга к руководству урановым проектом в гитле-
ровской Германии. Чем могла обернуться атомная
146
бомба в руках Гитлера, вряд ли нужно обсуждать. От-
метим лишь, что именно это толкнуло физиков, вы-
дворенных из Германии и хорошо представляющих
себе реальность создания атомной бомбы, да еще во
главе с Гейзенбергом, на лихорадочные действия по
созданию атомной бомбы в Америке. Советский Союз
в этой области исследований тогда, никто не принимал
всерьез.
В самом конце 1938 г. Ган и Штрассман открыли
эффект, названный Лизе Майтнер делением урана.
Статья Гана и Штрассмана с описанием этого эффек-
та появилась 6 января 1939 г. в «Naturwissenschaft».
Значение ее физики всего мира поняли мгновенно:
если ядро урана делится на два легких ядра и этот
Процесс можно поддержать, то согласно теории Эйн-
штейна в этом процессе будет выделяться колоссаль-
ная внутриядерная энергия.
В 1942 г. на Берлинской конференции, посвященной
задачам Имперского исследовательского совета, где
среди участников были и руководители немецкого ура-
нового проекта, Геринг в свойственном ему исступле-
нии кричал, упрекая физиков: «А чего стоят нетерпе-
ние и поспешность, с которой тот или иной ученый
трубит всему миру о своем открытии! Они не в силах
удержаться и так боятся упустить каждый миг, как
человек с переполненным мочевым пузырем. Как пре-
красно! Как замечательно! Все слышат об этом!»
[40, с. 153].
Но к этому времени было уже слишком поздно.
В том же 1942 г. заработал первый в мире реактор
под трибунами стадиона Чикагского университета.
Да к тому же Ган и Штрассман, публикуя с «такой
поспешностью» свою работу, не думали о политике1
более того, они даже не могли предположить, чем
обернется человечеству их открытие. Конечно, что
в принципе таит в себе это открытие, Ган понимал
прекрасно, но что от сложного лабораторного экспери-
мента, от тонкого доказательства лишь факта сущест-
вования физического эффекта до Хиросимы пройдет
всего шесть лет, ни Отто Ган, ни кто другой предпо-
ложить не мог.
Итак, 6 января 1939 г. журнал со статьей Гана и
Штрассмана вышел в свет. После рождественских ка-
Екул Нильс Бор готовился к поездке в Соединенные
таты. 26 января он уже докладывал на Пятой Ва-
147
шингтонской конференции по теоретической физике о
результатах опыта Гана. Доклад Бора произвел на-
столько сильное впечатление, что несколько физиков
сразу же после доклада, в вечерних костюмах, броси-
лись в свои лаборатории проверить утверждение Бора.
А через сутки американские газеты уже сообщали об
этих опытах. За день до выступления Бора все с той
же поспешностью Ган и Штрассман направили в «Na-
turwissenschaft» новую статью: «Доказательство обра-
зования активных изотопов бария под воздействием
нейтронной бомбардировки урана и тория» с подзаго-
ловком: «Дополнительные активные осколки деления
урана».
Именно этот подзаголовок и отражал главное со-
держание статьи, заключающееся в том, что при рас-
щеплении ядра урана на две- почти равные части, кро-
ме огромной энергии, освобождаются еще и нейтроны.
Вывод напрашивался сам собой: эти освобожденные
нейтроны могут сами участвовать в процессе деления
и вызвать деление соседних ядер урана, а если число
освобожденных нейтронов окажется больше одного,
то возможность лавинного процесса, т. е. цепной реак-
ции, казалась очевидной. В апреле Бор и Уиллер и
независимо от них Яков Ильич Френкель разработали
теорию деления ядер медленными нейтронами и пред-
сказали спонтанное (самопроизвольное) деление
ядер. Вскоре строго была обоснована возможность
протекания цепной ядерной реакции (Сциллард и Фер-
ми в Америке, Жолио-Кюри во Франции, Зельдович,
Харитон, Лейпунский в Советском Союзе и др.). Был
измерен энергетический спектр нейтронов деления,
были экспериментально открыты запаздывающие ней-
троны.
Оказалось, что при делении ядра урана продукты
деления избавляются от избыточных нейтронов различ-
ными способами. Большая часть нейтронов испускает-
ся одновременно с актом деления, это так называемые
«мгновенные» нейтроны, но есть еще нейтроны, кото-
рые испускаются спустя некоторое время,— это «за-
паздывающие» нейтроны. Так вот, если бы испуска-
лись только мгновенные нейтроны, то управлять цеп-
ной реакцией оказалось бы невозможно, а если были
бы только запаздывающие нейтроны, то невозможно
было бы создать атомную бомбу, зато управлять цеп-
ной реакцией можно было бы гораздо проще. Нужно
148
было теперь точно рассчитать долю тех и других ней-
тронов и в зависимости от результата и цели изыскать
возможность либо управления цепной реакцией, либо
осуществления взрыва небывалой силы. Упомянутая
уже элементарная теория деления ядра, не лишенная
недостатков, довольно грубая, хорошо описывала ос-
новные принципы и свойства реакции деления и, что
очень важно, предсказывала различный характер тече-
ния реакции для двух различных изотопов урана —
урана-238 и урана-235. Первый изотоп самый распро-
страненный. В природном уране его 99,3%, тогда как
уран-235 составляет всего 0,7% природного урана.
Именно в различном характере деления ядер этих двух
изотопов лежит и трудность, и ключ решения пробле-
мы управляемой цепной реакции, равно как и пробле-
мы взрыва.
Дело в том, что ядра урана-238 делятся на два ос-
колка только под действием нейтронов, обладающих
энергией больше некоторой пороговой величины.
Нейтроны меньших энергий охотно поглощаются эти-
ми ядрами, в результате чего ядра урана превращают-
ся в ядра трансурановых элементов.
Что же касается урана-235, то здесь теория пред-
сказывала, что ядра урана-235 делятся под действием
нейтронов любых энергий. Более того, оказалось, что
вероятность поглощения медленных нейтронов ядром
урана-235 в 250 раз больше вероятности их захвата
ядром урана-238. Словом, для получения самоподдер-
живающейся цепной реакции оказалось необходимым,
во-первых, замедлить нейтроны распада и, во-вторых,
увеличить содержание урана-235.
Вторая задача, получение урана-235, оказалась
чрезвычайно трудной. Нелегко было выбрать и замед-
литель, нелегко было решить вопрос, как смешать за-
медлитель с ураном. Сейчас, когда работают атомные
электростанции и научно-исследовательские реакторы
самых различных-видов и калибров и имеется не толь-
ко атомная бомба, все кажется простым и объяснить
принцип их работы легко. Но для практического осу-
ществления первой цепной реакции и изготовления
первой атомной бомбы потребовался весь арсенал зна-
ний, накопленных к тому времени, потребовалась мо-
билизация огромных сил, научных, технических, фи-
нансовых. И это удалось.
149
Первая управляемая цепная реакция была осу-
ществлена 2 декабря 1942 г. под руководством Энрико
Ферми на уран-графитовом котле. Котел имел форму
эллипсоида вращения с полярным радиусом 309 см и
экваториальным радиусом 388 см. «При обсуждении
вопроса о выборе замедлителя в нашей группе,— писал
Энрико Ферми,— мы пришли к выводу, что наиболее
перспективен графит, главным образом потому, что его
можно было легко получить». Вот так, казалось бы,
просто. Мы увидим дальше, что выбор замедлителя
станет одной из непреодолимых преград на пути не-
мецкого уранового проекта. И дальше: «Возведение
котла заняло несколько более месяца... Значительно
раньше того, как сооружение достигло первоначально
намеченных размеров, измерения плотности нейтронов
показали, что вскоре будут достигнуты критические
размеры». Приближение к критическим условиям
практически означало укладку слой за слоем урана и
графита. В эту систему вставлялись дощечки с приби-
тыми к ним кадмиевыми полосками. Кадмий является
сильным поглотителем нейтронов. В процессе соору-
жения котла эти кадмиевые полоски запирались на ви-
сячие замки и отпирались, чтобы удалить кадмий при
очередном испытании.
2 декабря 1942 г. реакция была осуществлена.
«Чтобы довести эту новую технику до индустриально-
го уровня,— писал Энрико Ферми,— потребовалось еще
очень много научных и технических разработок... При-
мерно через два года после опытного запуска первого
котла в Хенфорде заработали первые котлы-заводы».
Эти котлы-заводы заработали тогда с единственной
целью: получить ядерное горючее для бомбы —плуто-
ний. С этой же единственной целью работало несколь-
ко мощных заводов по трем различным методам раз-
деления изотопов урана. Урана-235, который нарабо-
тали заводы к середине 1945 г., поглощая миллионы
долларов, хватило лишь на одну бомбу, на ту, которая
решила судьбу Хиросимы. Две другие бомбы были
плутониевые.
В 1940 г., бомбардируя уран нейтронами, Мак-Мил-
лан и Абельсон в Беркли синтезировали первый транс-
урановый элемент нептуний-239. Период полураспада
нептуния оказался всего 2,33 дня. В 1941 г. Мак-Мил-
лан и Сиборг синтезировали второй трансурановый
элемент — плутоний-239 — фермиевский экаосмий. Эти
150
трансурановые элементы, следующие непосредственно
за ураном в таблице Менделеева, были названы име-
нами планет Нептуна и Плутона по аналогии с Сол-
нечной системой. Мак-Миллан и Сиборг с сотрудника-
ми доказали также, что ядро плутония-239 делится
медленными нейтронами так же, как уран-235, и так
же подвержено спонтанному делению. И если бы пе-
риод полураспада плутония оказался достаточно боль-
шим, чтобы можно было его накопить в том неболь-
шом количестве, которое составляет «критическую
массу», то вместо редкого изотопа урана для бомбы
можно было бы использовать плутоний. Период полу-
распада плутония оказался больше 24400 лет. Более
того, в реакторе при длительной его работе накапливал-
ся именно плутоний. Так что, если отвлечься от слож-
ной технологии, схема уран-графитовый реактор —
получающийся здесь плутоний — плутониевая бомба
настолько проста, что она была очевидна для всех
ученых, занимающихся ядерной физикой.
25 декабря 1946 г. была осуществлена цепная ядер-
ная реакция в лаборатории Курчатова, 29 августа
1949 г. была испытана советская атомная бомба; реак-
тор уран-графитовый, бомба плутониевая. Напомним,
что в 1939 г. одновременно с Бором и Уиллером
Френкель разработал теорию деления ядер урана,
в том же году Зельдович и Харитон создали теорию
цепной ядерной реакции. В 1940 г. Флеров и Петржак
открыли явление спонтанного деления ядер урана-235.
В начале 1943 г. Курчатов представил доклад на тему
«Проблема урана», содержащий основные результаты
исследований, начиная со строения атомов и первых
опытов по искусственному превращению элементов до
цепной ядерной реакции. Последние разделы доклада
состояли из следующих пунктов: деление нейтронами
ядер урана-235, деление нейтронами ядер урана-238,
поглощение нейтронов ядрами урана-238 — образова-
ние экарения и экаосмия (!!) \ конкретные схемы ис-
пользования цепного распада урана. В этом же докла-
де перечислены теоретические расчеты советских фи-
зиков до 1941 (!) г.: цепная реакция в обычном
металлическом уране, цепная реакция в металлическом
уране-235, цепная реакция в смеси из обычного урана
1 Нептуний и плутоний.
151
и тяжелой воды, цепная реакция из обычного урана и
углерода (II).
Перечисленные факты хорошо известны. Они при-
ведены здесь только для напоминания о том, что ни-
какого секрета Атомной бомбы для профессионалов
не было. Сложность, фантастическая сложность была.
Она заключалась в техническом исполнении. И эта
сложность была преодолена главным образом под дей-
ствием, казалось, абсолютно очевидного факта: немец-
кие ученые в гитлеровской Германии в этих исследова-
ниях ушли далеко вперед, и нужно было торопиться.
В Германии оставались Отто Ган и Вернер Гейзен-
берг. Уверенность ц превосходстве немецкой науки была
еще непоколебимой. Немецкая техника была на очень
высоком уровне, химическая промышленность ^- самой
мощной в мире, а у власти стоял фанатик.
В 1947 г. Гаудсмит писал: «После окончания вой-
ны прошло более двух лет, но даже и сегодня не толь-
ко далекие от науки люди, но и многие наши ученые и
военные специалисты думают, что мы, включившись в
отчаянную гонку с немцами за овладение секретом
атомной бомбы, только благодаря чуду, вися буквально
на волоске, оказались первыми» [41, с. 7]. На деле же
никакого чуда не было. То, что немцы начали эти ис-
следования первыми; то, что они первыми (апрель
1939 г.!) известили свое правительство о «блестящих
перспективах» невиданного оружия, которого «вполне
достаточно, чтобы превратить в развалины и взмести
в атмосферу даже гигантский город»; то, что еще пе-
ред войной только в Германии было военное учрежде-
ние, целиком занятое «урановым проектом»; то, что
«Предварительная рабочая программа начальных экс-
периментов по использованию ядерного расщепления»
датирована 20 сентября 1939 г.,— абсолютная правда.
Но, к счастью для всего человечества, с того самого
апреля 1939 г. и до самого конца войны в Германии
шла лихорадочная игра в чехарду, полная интриг и
вражды; каждый (а желающих оказалось много) хо-
тел быть главным, а если не главным, то хотя бы об^
ладателем куска «атомного пирога», и побольше.
Как здесь не вспомнить старинную притчу о царе,
вошедшую'в хрестоматии, как старый царь к смертно-^
му своему ложу подозвал сыновей и дал каждому из
них (в грузинском варианте) упругую ветку лозы,
«Сломайте ее»,— велел царь. Сыновья сломали. «А те-*
152
перь сломайте это»,— сказал царь и протянул пучок лоз.
Счастье, что рьяные участники немецкого уранового
проекта так до конца войны и не объединились. А ведь
каждый старался изо всех сил, и Гейзенберг тоже. Нр
самым впечатляющим было то, что даже во главе с
Гейзенбергом немецкие ученые не дошли до графита
как замедлителя нейтронов, забраковав его в саМом
начале,— это была их первая роковая ошибка. Вто*
рая — это то, что они не дошли до концепции плуто-
ния (все было в действительности гораздо сложцеа,
и мы к этому вернемся), все время пытаясь получить
для бомбы уран-235, да и сама бомба им представля-
лась в виде компактного реактора, который надо будет
поднять в воздух.
Не надо думать, конечно, что в качестве замедлите-
ля в реакторе можно использовать только графит,
а в качестве горючего для бомбы только плутоний.
В качестве замедлителя, безусловно, очень хорошим
агентом является тяжелая вода и в современных реак-
торах используется именно дейтерий. Но по тем
временам, в страшной спешке, получение дейтерия в
больших количествах было Задачей, гораздо более слож-
ной, чем получение даже очень чистого графита, вернее,
более дорогостоящей. Что же касается изотопа ура-
на-235, то его выделение из природного урана было
задачей просто фантастической сложности. Дело в том,
что не существует никаких химических способов раз-
деления изотопов одного и того же элемента, нужно
было изыскать способы разделения изотопов, основан-
ные на физических эффектах. Это была настоящая го-
ловоломка. В результате огромных усилий были изоб-
ретены различные способы разделения изотопов, но все
они оказались чрезвычайно неэффективны и содержа-
ли огромные технические трудности. И если в Амери-
ке были построены заводы огромной мощности, рабо-
тающие с единственной целью и для единственной ла-
боратории, то в Германии шла чехарда.
Началось с того, что в 1939 г. почти одновременно
два министерства, военное и министерство просвеще-
ния, решили осуществить каждое свою собственную
программу исследований по урану. Главным действую-
щим лицом по линии министерства просвещения был
Абрахам Эзау, с большим трудом убедивший минист-
ра в необходимости урановых исследований. Но Эзау
прекрасно понимал, что поддержки министерства про-
153
свещения мало, и обратился в военное министерство.
К этому времени военное министерство уже получило
знаменитое письмо гамбургских физиков Хартека и
Грота о возможности изготовления взрывчатого веще-
ства небывалой силы. Письмо кончалось простым за-
ключением: «Та страна, которая первой сумеет прак- у
тически овладеть достижениями ядерной физики, при-
обретает абсолютное превосходство над другими» (40,
с. 44]. Ответ из министерства пришел не сразу, письмо
гуляло из рук в руки. Сначала оно было передано на-
чальнику департамента армейского вооружения генера-
лу Бекеру, от него письмо перешло начальнику иссле-
довательского отдела профессору Шуману (он же был
военным советником при Кейтеле) и в конце концов к
армейскому эксперту по взрывчатым веществам Кур-
ту Дибнеру.
Дибнер мгновенно оценил важность письма, но, не-
смотря на настойчивые требования и красноречие, ни-
какого отклика у начальства не нашел. И только когда
на арене армейского департамента появился Эзау, пы-
тавшийся организовать урановые исследования, сидя
сразу на двух стульях, Дибнеру создали исследова-
тельское бюро и сделали его начальником. Эзау было от-
казано. Вскоре военное министерство взяло под конт-
роль Институт кайзера Вильгельма и сделало его
центром урановых исследований во главе с Диб-
нером.
Гейзенберг, усиленно занимавшийся теоретически-
ми расчетами цепной ядерной реакции и одновременно
принципами соответствующей экспериментальной ус-
тановки у себя в Лейпциге, стал научным консультан-
том Дибнера. Но до самого конца, до весны 1945 г.,
между людьми Дибнера и группой академических уче-
ных Гейзенберга вражда и конкуренция не прекраща-
лись. Не раз высокому начальству будут направлены
письма с жалобами и протестами в связи с бесконеч-
ными затруднениями, возникающими из-за распреде-
ления материалов, и, конечно, с непременным «хайль
Гитлер».
Интриги были кругом. Эзау, самым грубым образом
отвергнутый военным министерством, не сдавался. Мас-
штабы, которых он достиг, его никак не устраивали,
и к концу 1942 г., заручившись поддержкой Геринга,
он занял пост главы немецкого уранового проекта*
Правда, к началу 1944 г. при поддержке министра во-
154
оружения Шпеера (поддержка была тайной) от Эзау
избавились. Его место занял Вальтер Герлах.
Пока в верхах шла эта мышиная возня, раскачива-
емая группами Дибнера, Эзау и Гейзенберга, при со-
ответствующей поддержке Шпеера, Геринга и Гиммле-
ра, в «общее» дело вошел еще один участник, еще
один претендент на решение урановой проблемы —
блестящий немецкий инженер барон фон Арденне.
В поисках необходимых субсидий — в ведомствах, под-
чиненных Герингу, ему было отказано: министр про*
свещения Руст и слышать об «урановом проекте» боль-
ше ничего не хотел — он вышел на крупный исследо-
вательский департамент при министерстве почт. Ар-
денне добился встречи с министром почт Онезорге и
рассказал ему о важности ядерных исследований, до-
бавив при этом о далеко идущих возможностях исполь-
зования «урановых реакторов в качестве источников
энергии на кораблях». Министр почт был потрясен. Он
немедленно добился аудиенции у Гитлера и изложил
ему суть дела. Шел 40-й год. Большая часть Европы
была оккупирована, план блицкрига полностью разра-
ботан. Это время для Гитлера было триумфальным,
Гитлер высмеял Онезорге при всех, сказав, что пока?
все его министры и генералы «тщетно ломали головы
над тем, как выиграть войну, министр почт принес го-
товое решение» [41, с. 130].'
Покинув Гитлера, обозленный Онезорге незамедли-
тельно включил в план исследовательских работ мини-
стерства почт проект барона фон Арденне. Образова-
ние новой группы было встречено в штыки уже соз-
данными двумя. Осенью 1940 г. в лаборатории Арденне
появился Вайцзекер и настойчиво убеждал барона бро-
сить исследования, ибо, по мнению Гейзенберга, со-
здание атомной бомбы невозможно. Единственное, что
объединяло все группы и враждующие группировки
внутри этих групп, был непререкаемый авторитет Гей-
зенберга.
Что касается группы фон Арденне, то пренебреже-
ние Гейзенберга ко всему, что здесь делалось, окажет-
ся фатальным для всего немецкого уранового проекта.
Именно в группе фон Арденне возникла идея о том,
что бомбу можно сделать не только на уране-235./В на-
чале 1941 г. в лаборатории Арденне появился Фриц
Хоутерманс. Через восемь месяцев работы Хоутерманс
представил доклад, где в необычайно ясной и строгой
155
форме дал исчерпывающий ответ на самые важные во-
просы «атомной проблемы». Им были до конца прове-
дены расчеты цепной реакции на быстрых нейтронах,
была вычислена критическая масса урана-235*, а самое
главное, он рассматривал реактор как «машину для
преобразования элементов» и особенно подчеркивал то,
что при работе реактора получается новое делящееся
вещество, аналогичное по своим свойствам урану-235
и также пригодное для бомбы. Так Хоутерманс, не по-
дозревая, что это новое вещество уже открыто за океа-
ном и названо плутонием, подошел вплотную к
самому оптимальному по тем временам решению проб-
лемы.
Йаряду с этой работой Хоутерманс исследовал раз-
личные способы разделения изотопов и провел их эконо-
мический апализ, который показал, что получение ура-
на-235 почти безнадежная задача, тогда как новая аль-
тернатива — получение нового делящегося вещества,
с одной стороны, решает проблему, а с другой стороны,
избавляет от необходимости разделения изотопов.
Трудно представить себе натуру более противоречи-
вую, чем Хоутерманс. Противник нацизма, пройдя че-
рез разные тюрьмы, он сбежал из Германии сначала
в Англию, а оттуда в Советский Союз. Попав в Харь-
ков, с головой ушел в работу. Причина, по которой его
выслали из нашей страны, неизвестна, но это произо-
шло. В Германии он был вне закона. Находящийся под
непрерывной слежкой гестапо, он был лишен права ра-
ботать в государственных учреждениях. Барон фон Ар-
денне, рискуя головой, взял его к себе на работу
(лаборатория Арденне считалась частной), и, как мы
видели, результаты не заставили себя ждать.
Хоутерманс и не думал делать секрета из своих ре-
зультатов, прекрасно понимая, чем это может грозить
человечеству. Напротив, он сообщил о своих результа-
тах Гейзенбергу и Дибнеру. Это с Дибнером и Шума-
ном он появится в Харькове в форме эсэсовского офи-
цера и будет уговаривать своих харьковских коллег
сотрудничать с немцами. Более того, Хоутерманс дваж-
ды (!) публиковал свой доклад в секретных отчетах,
т. е. всеми силами пытался претворить его в жизнь.
Но это еще не все. В 1943 г., будучи с визитом в Швей-
царии, он умудрился послать телеграмму в Чикаго,
и она дошла. Телеграмма содержала всего несколько
слов: «Торопитесь, мы на верном пути» [42, с. 317]«
156
Показательно, что эта телеграмма напугала американ-
ских ученых не столько своим содержанием (они и так
были уверены, что немцы далеко впереди и, конечно,
на верном пути), сколько тем, что немцам известно
о «секретных исследованиях» в Чикаго. Так или иначе,
именно в том, что немцы «на верном пути», Хоутер-
манс жестоко ошибался. Ни Гейзенберг, ни кто другой
не принял результатов Хоутерманса во внимание. Все
силы, разрозненные силы ученых, физиков и химиков,
промышленности и лабораторий, были брошены на
разделение изотопов и добычу тяжелой воды.
С того самого 1939 г. научные исследования, на-
правленные на получение цепной реакции, шли пол-
ным ходом. В Лейпциге (затем в Берлине) работал
Гейзенберг, в Гейдельберге работала группа Боте,
в Гамбурге — группа Хартека. Не будем перечислять
все группы — работа шла полным ходом. В 1940 г*
немцы захватили в Норвегии единственный в мире за-
вод по производству тяжелой воды. После оккупации
Франции блестящая лаборатория Жолио-Кюри с но-
веньким американским циклотроном и несколькимц ты-
сячами тонн урана оказалась в руках у немцев. В ок-
купированной Чехословакии немецкая фирма «Ауэр
гезелыпафт» немедленно приступила к эксплуатации
урановых рудников. К концу 1940 г. производство чи-
стого урана было поставлено на промышленные рельсы
с выходом одной тонны урана в месяц. Из Бельгии
немцы вывезли две тонны ураната натрия. В декабре
1940 г. в самом Берлине Гейзенберг, Вайцзекер и
Виртц начали собирать первый атомный котел. На за-
вод «Дегусса» во Франкфурте поступил от Гейзенбер-
га заказ на изготовление урановых пластин толщиной
в один сантиметр. Гейзенберг остановился на послой-
ной конструкции урана и замедлителя в виде тяжелого
льда. Туда же поступил заказ от Дибнера на изготов-
ление урановых кубиков. Одним из щелчков, который
получил Гейзенберг, был положительный результат
Дибнера: в своем реакторе Дибнер к концу 1942 г. по-
лучил коэффициент размножения нейтронов, самый
высокий из достигнутых к тому времени в Германии,
В отчете о полученных результатах Дибнер писал!
«Увеличение реактора неизбежно поведет к возникно-
вению в нем критических условий. Остается лишь вы-
яснить, каково необходимое для этого количество ура-
на и тяжёлой воды» [40]-. Вот это необходимое коли-
157
чество урана и тяжелой воды каждая группа пыталась
получить для себя.
В начале марта 1943 г. в Лондоне была получена
шифрованная радиограмма: «Установка высокой кон-
центрации в Веморке полностью разрушена в ночь с
27 на 28 февраля, ,,Ганнерсайд“» [40, с. 199]. Операция
«Ганнерсайд» по взрыву единственного завода тяжелой
воды была подготовлена в Англии и осуществлена че-
тырьмя норвежскими патриотами. Эта операция в исто-
рии разведки считается одной из скромных. Возможно,
так оно и есть. Напомним лишь, что эта операция по
счету была второй. Первая операция, тоже подготов-
ленная в Англии, кончилась трагически. Она унесла
более тридцати жизней и вызвала у немцев естествен-
ную реакцию — усилить охрану завода. А немцы это
умели. Было использовано все, от зениток до минного
поля. И все-таки завод был взорван. Насколько серьез-
но относилось немецкое командование к урановому
цроекту, можно судить хотя бы по тому, что завод в
Веморке был восстановлен и заработал через два ме-
сяца против ожидаемых двух лет. Осенью 1943 г. анг-
лийские бомбардировщики «Летающая крепость» сбро-
сили на Веморк более 700 бомб. Но дымовые генера-
торы, поставленные немцами вокруг завода, сработали,
и плотная бомбардировка не принесла желаемого успе-
ха: наиболее важные объекты остались почти не по-
врежденными, а сам завод тяжелой воды уцелел пол-
ностью.
Основным результатом этой акции было разруше-
ние электростанции, так что завод был все равно па-
рализован. Немцы решили демонтировать завод и пе-
реправить его в Германию. Решили переправить и ос-
татки уже готовой тяжелой воды. Последнее требовала
особой предосторожности. Гиммлер лично приказал спе-
циальной воздушной эскадрилье охранять Веморк.
Кроме того, операция была тщательно замаскирована,
но и она была сорвана норвежскими патриотами.
Немецкие атомщики остро чувствовали недостаток
тяжелой воды и делали все возможное для возмещения
этого ущерба, пытаясь изменить конструкцию котла,
увеличить процентное содержание урана-235, наладить
производство тяжелой воды у себя. К концу 1944 г.
группа Виртца в Берлин-Далеме впервые применила
графит, но лишь в качестве отражателя нейтронов.
К этому времени только эта группа и оставалась в
158
Берлине. Летом 1944 г. американская авиация бомби-
ла Мюнхен и Дрезден, королевская авиация соверши*
ла постоянные налеты на Берлин. Наступление Крас-
ной Армии предвещало скорое падение Берлина.
Этим летом группа Дибнера эвакуировалась в
деревню Штадтильм. Другая часть института в Бер-
лин-Далеме была эвакуирована в деревню Хайгерлох
близ Хейсингена. Гейзенберг с Виртцем пока остава-
лись в Берлине, где они кончали сборку самого боль-
шого реактора. 29 января 1945 г. все было готово к
решающему эксперименту. Но о пуске реактора не мог-
ло быть и речи. 30 января Герлах отдал приказ демон-
тировать реактор. Над всей Германией стоял грохот
бомбардировщиков. Почти по всей германской терри-
тории шли пехотные бои, а в маленькой деревне Хай-
герлох в эти дни образовался новый центр атомных
исследований. Здесь в последний день февраля 1945 г.
под руководством Гейзенберга и Виртца был пущен
реактор. Показания приборов были настолько обнаде-
живающими, что, не в силах скрыть волнение, Гейзен-
берг сам по ходу испытания строил график возрастания
числа нейтронов, по которому можно было определить
точку, когда условия в котле станут критическими,
т. е. когда в реакторе пойдет самоподдерживающаяся
реакция без внешнего источника нейтронов. Волнение
было настолько сильным, что никто не позаботился о
мерах безопасности, никто даже не задумался, спасет
ли их кусок кадмия, если критические условия насту-
пят. Но критические условия так и не наступили. Ко-
личество урана и тяжелой воды оказалось недостаточ-
ным. По расчетам Гейзенберга, им не хватило 750 кг
дейтерия и примерно столько же урана. А в двухстах
километрах, в Штадтильме у Дибнера, имелось урана
и тяжелой воды много больше, чем не хватило Гей-
зенбергу. И Гейзенберг в эти самые последние дни
войны всеми силами пытался получить дибнеровский
уран. Но было уже слишком поздно. Все, что успели
сделать немецкие ученые во время этой агонии, так
это перепрятать уран и тяжелую воду, да и то на-
прасно.
Почти все ведущие немецкие атомщики были ин-
тернированы. Их разместили в роскошном имении не-
далеко от Лондона. В их распоряжении были теннис-
ные корты, газеты и радио. Они были спокойными и
надменными. Они были переполнены чувством гордо-
159
сти за то, что им одним ведома тайна урана, что они
одни могут сделать то, к чему никто в мире и близко
подойти не мог. Шестого августа они услышат по ра-
дио о Хиросиме. Первой их реакцией было недоуме-
ние, потом они решили, что это пропаганда, что это
просто новая бомба, ничего общего не имеющая с ура-
ном. А когда вечером того же дня были переданы по-
дробности и они поняли, что речь действительно идет об
атомной бомбе, началась истерика. Они стали упрекать
друг друга в недостаточном старании, в плохой орга-
низации. Сокрушались над тем, «как им дальше жить
после такого удара по германскому научному прести-
жу» [41, с. 111]. Это потом, через сутки, появится но-
вый мотив. Через сутки Гейзенберг понял все и объ-
яснил своим коллегам. И появился новый мотив: они
все знали и понимали, но не могли допустить, чтобы
страшное оружие попало Гитлеру в руки, а реактор
строили в мирных целях, хотели получить электро-
энергию. Йо только правда может быть правдой. И она
известна.
Глава 12. Каскадные ливни
На исходе сентября 1932 г. Юрий Борисович Румер
вернулся в Москву. Он отсутствовал пять лет. Как из-
менилась Москва за это время! Как все здесь измени-
лось! В воздухе стоял запах сосновых и березовых до-
сок вперемешку с запахом известки. Город был в ле-
сах. Исчезли переулки и целые улицы. И даже старо-
жилу легко было заблудиться в самом центре Москвы
30-х годов. На каждом шагу возвышались новострой-
ки, издали похожие на гигантские спичечные домики
из гигантских спичек-бревен. А с близкого расстояния
легко было разглядеть, как по наскоро, но прочно сра-
ботанным деревянным лестницам снуют молоденькие
девушки в красных платочках и чубастые парни, бега-
ют, казалось, без остановки. И от этого бесконечного
движения новостройка походила на муравейник.
Несмотря на трудности быта (еще не была отме-
нена карточная система), в городе царили задор и ве-
селье. Лозунг отождествлялся тогда с программой,
требующей наискорейшего выполнения. И если был ло-
зунг «Выполним пятилетку в четыре года!» — выпол-
няли, выполняли и за два с половиной года. Если был
лозунг «Освободим страну от импорта!» — освобожда-
ли. Освобождали от импорта не только легких товаров,
6 М. П. Кемоклидзе
161
ио и от импорта станков, измерительной аппаратуры,
турбин, автотракторного оборудования. Только один
Ленинский район Москвы рапортовал о введении в
строй за годы первой пятилетки двадцати новых фаб-
рик и заводов [43, с. 299]. Так было.
И каждый чувствовал себя хозяином, каждый счи-
тал, что именно от него, от того, что он делает сейчас,
сию минуту, зависит судьба его страны.
«Все 420 минут рабочего времени — производст-
ву!»—рабочее время считалось не в часах, а в ми-
нутах.
Московский университет встретил Румера тепло и
по-деловому — ему немедленно предложили должность
доцента на кафедре теоретической физики и тут же по-
тащили на лекцию. В коридоре висело объявление:
«Кто хочет стать профессором?» и стрелка, «указы-
вающая на ящик, куда следовало опускать заявления»
[23].
И, не опомнившись еще с дороги, Румер с удивле-
нием слушал лекцию профессора Фаулера из Кемб-
риджа о новейших достижениях в области изучения
атомных ядер. Лекция состоялась 24 сентября.
«Текущий 1932 год,— начал Фаулер,— оказался
для физики „Annus mirabilis" (годом чудес). Пред-
ставляется интересным кратко рассказать в историче-
ском порядке о жатве новых открытий, собранной этим
годом.
Первым открытием было открытие нейтрона и изу-
чение некоторых его свойств. Весьма содержательные
наблюдения, произведенные Жолио и его женой Кюри-
Жолио при изучении проникающего излучения, испу-
скаемого бериллием при бомбардировке его альфа-лу-
чами, были продолжены Чедвиком, причем ему
удалось доказать с уверенностью, не допускающей ра-
зумных сомнений, что по крайней мере часть этого
сильно проникающего излучения состоит из частиц
массы 1 и заряда 0, кинетическая энергия которых
равна 4-Ю6 эВ; частицы эти были названы Чедвиком
нейтронами» [44, с. 37].
Фаулер рассказал об экспериментах Чедвика, о мас-
се нейтрона, которую Чедвик вычислил, и о некоторых
прогнозах, связанных с этим открытием. Вторым заме-
чательным открытием этого года Фаулер назвал ре-
зультаты эксперимента Кокрофта и Уолтона, сделан-
ного в лаборатории Резерфорда.
162
С 1919 г., когда Резерфорд впервые осуществи
искусственную ядерную реакцию путем бомбардировки
азота альфа-частицами, превратив азот в кислород,
началось интенсивное изучение атомного ядра. Как в
экспериментах Резерфорда, так и во всех других экс-
периментах по превращению ядер источниками «сна-
рядов» служили естественные радиоактивные элементы.
Но для дальнейших исследований энергия естествен-
ных «снарядов» была уже недостаточна. Начался уси-
ленный поиск получения искусственно ускоренных за-
ряженных частиц. 30-е годы стали временем рождения
ускорителей. Почти одновременно в разных местах
были собраны три ускорителя совершенно разных кон-
струкций. И то, что возраст создателей этих ускорите-
лей оказался квантовым, кажется закономерным.
Первый ускоритель — электростатический генера-
тор — был построен в 1931 г. в Принстоне американ-
ским физиком ван де Граафом (род. 1901 г.). В этом
же году в Калифорнийском университете в Беркли Эр-
нест Орландо Лоуренс (род. 1901 г.) изобрел ускори-
тель, основанный на резонансном ускорении частиц.
Здесь заряженные частицы многократно проходят ус-
коряющий промежуток в магнитном поле, набирая
большую энергию даже при умеренном напряжении.
Свой ускоритель Лоуренс назвал циклотроном. Первый
циклотрон помещался у него на ладони. Развитие уско-
рителей вплоть до самых современных пошло в даль-
нейшем именно по принципу циклотрона Лоуренса.
В том же 1931 г. Кокрофт (род. 1897 г.) и Уолтон
(род. 1903 г.) в Кембридже у Резерфорда окончатель-
но разработали ускоритель в виде каскадного генера-
тора, работающего по принципу умножения напряже-
ния, получаемого в отдельных каскадах схемы. Имен-
но этот ускоритель первым дал потрясающий резуль-
тат. В 1932 г. Кокрофт и Уолтон получили на нем
первую ядерную реакцию — расщепление атома лития
искусственно ускоренными протонами. Этот результат
и назвал Фаулер вторым замечательным открытием
этого года.
«После этих поразительных новинок все остальные
события, о которых я еще должен рассказать, могут
показаться обыденными и скучными, но тем не менее
они связаны с весьма реальными успехами в нашей
работе по выяснению природы ядра»,— продолжал
Фаулер.
6*
163
Румера не поразили йовости, о которых рассказы-
вал Фаулер. Случилось так, что он узнал о них еще в
Геттингене. Накануне своего отъезда он принимал жи-
вое участие в обсуждении последних новостей, которые
еще не появились в печати, а были тем, что теперь
называют «частным сообщением». Самыми впечатляю-
щими из них были две: первая — это новая гипотеза
Гейзенберга о строении атомного ядра, которую он вы-
двинул сразу же после сообщения Чедвика, предполо-
жив, что атомное ядро состоит из протонов и нейтро-
нов. Вторая — открытие Андерсоном позитрона. Того
самого позитрона — близнеца электрона, частицы с той
же массой и спином, что и электрон, но с положитель-
ным зарядом, которую предсказал Дирак.
Поразило Румера другое — сам факт, что кемб-
риджский профессор рассказывал по горячим следам о
новейших достижениях науки в его родном Москов-
ском университете. Румер невольно вспомнил, как в
этом самом университете десять лет назад, когда он
держал выпускной экзамен по физике и написал урав-
нение Максвелла в векторной форме, лектор недовер-
чиво на него посмотрел и сказал: «Я-то понимаю, что
вы тут написали, но вам-то откуда известно это выра-
жение? Распишите-ка, милый друг, все как есть — все
девять уравнений Максвелла в компонентах».
Преподавание физики в Московском университете,
а тем более научные исследования, даже после рево-
люции долгое время оставались в плачевном состоя-
нии. В этой и других областях (исключение составляла
математика) Московский университет не мог оправить-
ся еще со времен царского министра Кассо, учинив-
шего разгром университета в 1910 г. В числе 138
лучших профессоров и преподавателей был вынужден
покинуть университет создатель первой русской шко-
лы физиков Петр Николаевич Лебедев. Тогда же из
университета были исключены более тысячи студен-
тов. И школа физиков, по существу только родившись,
была обречена на гибель. Только, пожалуй, к концу
20-х годов, с приходом Леонида Исааковича Мандель-
штама и Сергея Ивановича Вавилова, физика в Мос-
ковском университете стала возрождаться, и не посте-
пенно, а с головокружительной быстротой: буквально
через два-три года она вышла на самые передовые ру-
бежи международной науки.
164
Достаточно сказать (на примере только что упомя-
нутых открытий), что через несколько месяцев ре-
зультат Кокрофта и Уолтона получили в Харькове
Вальтер, Синельников, Лейпунский и Латышев (тогда
их звали «ребятами» — все они моложе века. В 1937 г.
Вальтер и Синельников построят крупнейший в Европе
циклотрон), а гипотеза о протонно-нейтронном строе-
нии атомного ядра была выдвинута Дмитрием Иванен-
ко независимо от Гейзенберга и немного раньше него.
Статья Иваненко появилась в печати уже в октябре
1932 г. («Nature»). Только вслед за этой работой Ива-
ненко появится статья Гейзенберга на ту же тему.
Первого октября 1932 г. Юрий Борисович Румер
был принят доцентом на кафедру теоретической физи-
ки, а 15 января 1933 г. стал профессором Московского
университета.
Жизнь этих первых месяцев состояла, казалось, из
одних только встреч с друзьями и рассказов, расска-
зов... Бесконечные рассказы о пяти годах, проведен-
ных в Германии, о потрясающих успехах физики, жи-
вым свидетелем которых он был, о коричневой чуме и
страшных прогнозах, связанных с ней. И конечно, лек-
ции, сразу несколько курсов.
Лекции Румера быстро приобрели популярность.
Блестящий талант лектора, свободное владение мате-
матическим аппаратом и легкая ориентация во всех
самых современных вопросах физики привлекали в его
аудиторию даже неспециалистов — математиков, хими-
ков, филологов. Он доносил до своих слушателей не
только самые последние новости науки в ясной и до-
ступной форме, но и саму атмосферу созидания. Румер
был нарасхват. Кроме регулярных университетских
курсов, ему приходилось выступать с популярными
лекциями в самых различных местах. И он всегда с
удовольствием это делал. Жизнь била ключом. Он сно-
ва был здесь, дома.
А в Германии одна за другой продолжали выходить
его работы: «К теории спинвалентности» \ «О некото-
ром базисе независимых инвариантов в векторном про-
странстве» 2 совместно с Германом Вейлем и Эдвар-
дом Теллером, «Общая теория преобразований в гиль-
бертовом пространстве» 3 и, наконец, «Об инвариантах
1 Gottinger Nachr. 1932. N 4.
2 Ibid. N 5.
3 Nature. 1932.
165
гильбертова пространства» 4 в отечественном журнале
на немецком языке.
В Советском Союзе, так же как и в других странах,
все еще печатали научные статьи на немецком язы-
ке — тогда было немыслимо заниматься наукой без
знания языка Планка и Эйнштейна. И наука еще про-
должала говорить на немецком языке. Но это были по-
следние мгновения.
Спасаясь от гитлеровского режима, ученые покида-
ли Германию. Искали убежище в Англии, Ирландии,
во Франции. Многие приезжали в Советский Союз.
В 1933 г. в Ленинграде, в Харькове, в Москве по-
явилось большое количество первоклассных ученых,
покинувших Германию и связавших свою судьбу с
Россией, кто на время, кто на всю жизнь.
Среди физиков были и друзья Юрия Борисовича
по Геттингену. В Ленинграде появился Ганс Хельман,
с которым Юрий Борисович пытался попасть на гит-
леровское собрание, в Харькове — Виктор Вайскопф.
Самым притягательным центром был тогда Харь-
ков, и в особенности для физиков-теоретиков. «Харьков
30-х годов — это Ландау»,— вспоминал Юрий Борисо-
вич. И то, что ученики (конечно, не все) были старше
своего учителя, никого не смущало. Ландау создал
здесь блестящую школу физиков-теоретиков. К нему
стремились попасть хотя бы ненадолго, а если повезет,
то навсегда. Виктор Вайскопф, будущий создатель
ЦЕРНа, писал: «Я не мог получить работы ни в Гер-
мании, ни в Англии, ни во Франции. В 1933 г. я поч-
ти на год уехал в Россию, в Харьков. В то время в
Харькове работали Ландау, Лифшиц, Ахиезер и мно-
гие другие молодые русские физики. Жизнь в России
была отнюдь не легкой, но интересной и поучительной»
[35, с. 22].
В 1935 г. в Харькове появился Фриц Хоутерманс.
Гонимый на родине нацистами, Хоутерманс благопо-
лучно сбежал в Россию. С 1935 по 1937 г. он работал
в Харькове. Проводил интересные исследования, полу-
чил важные результаты, работал с Курчатовым во вре-
мя частых приездов Курчатова из Ленинграда в харь-
ковский Физтех. Неудержимый полет фантазии рождал
у него захватывающие идеи. Он ведь первым, еще в
Германии, высказал мысль о том, что источником
4 Phys. Ztschr. Sowjetunion. 1932.
166
энергии звезд являются термоядерные реакции. В Харь-
кове он продолжал свои исследования по возможности
получения термоядерных источников энергии на земле.
Но, как показывает история науки, идеи Хоутерманса
о термоядерном реакторе и его тонкие теоретические
расчеты оказались слишком преждевременными. Еще
не пришло время. И, как это часто бывает, понимание
проблемы придет с совершенно другой стороны.
Хоутерманса все любили в Харькове, он был душой
всякой компании. Его оберегали и о нем заботились,
ему сочувствовали, как эмигранту и страдальцу. И ког-
да в 1937 г. его неожиданно выслали в Германию, его
русские друзья были в ужасе и недоумении. О том,
какая судьба ждала его там, старались не говорить,
это было очевидно. Но мы уже знаем, что судьба их
снова свела с Фрицем Хоутермансом во время войны,
когда немцы бесчинствовали и грабили европейские
институты, переправляя научное оборудование в Гер-
манию.
В 60-е годы, когда потеплели отношения между
Западом и Востоком и наши ученые стали бывать за
границей, Хоутерманс искал с ними встречи, в особен-
ности с теми, кого знал лично. При встречах он неиз-
менно жаловался на нелепую свою судьбу — прожил
долгую жизнь, мог много сделать, любил людей и всю-
ду был чужим. И еще говорил, что главной его лю-
бовью осталась Россия. Умер он от белой горячки.
А Харьков 30-х годов жил с открытыми дверьми,
принимал беженцев, воспитывал свою собственную мо-
лодежь, которая стекалась сюда со всех концов стра-
ны, шутил, переживал, занимался серьезной наукой.
В Харькове постоянно устраивались конференции и
совещания, на которые приезжали Нильс Бор, Паули,
Дирак, Фаулер и многие другие знаменитые физики.
В долгие командировки — на месяц и больше — регу-
лярно приезжал в Харьков Курчатов,— приезжали его
молодые сотрудники. С 1933 г. исследования по ядер-
ной физики начинают занимать прочные позиции в ла-
боратории Курчатова.
Часто приезжал в Харьков к Ландау и Юрий Бо-
рисович. Здесь их дружба окрепла окончательно, здесь
началось их научное сотрудничество. Это было замеча-
тельное время, почти безоблачное. Вопросы политики,
внутренней и внешней, тогда их не очень волновали.
К условиям быта они относились легко. Искусство,
167
поэзия, бесконечные научные споры, непрерывная ра-
бота целиком заполняли их жизнь. Конечно, споры
были не только научные, они могли зацепиться за что
угодно и спорить отчаянно.
Когда из Ленинграда приезжал в Харьков Гамов,
то менялась тональность всего происходящего вокруг.
Он был веселым насмешником, добрым и умным, но
после возвращения из-за границы немножко изменил-
ся; и иногда трудно было понять, шутит Гамов или го-
ворит серьезно. Он мог, например, очень серьезно
и, казалось, с неподдельной тоской говорить о том, как
ему все «обрыдло», и что жить по-людски он может
только «там», и что все его остроумные попытки сбе-
жать за границу терпели неудачу, но что он обяза-
тельно придумает что-нибудь хитрое. Он действитель-
но придумает, но совсем нехитрое — просто во время
командировки в Англию он не вернется домой. А тогда
ему никто не верил. И беспокойные его речи о тревож-
ных событиях в стране старались не развивать. А тре-
вожные вести были.
Когда Капица в 1934 г. приехал в Москву из Анг-
лии, где он работал у Резерфорда в течение 13 лет,
ему было предложено остаться в Союзе и построить
институт, такой, какой он хочет. Капица согласился.
Эта весть, как огромное событие, быстро облетела все
физические сообщества. Румер не был тогда лично зна-
ком с Капицей и не мог знать обстоятельств этого
дела. И слухи о том, что Капицу просто не выпустили
обратно и что тот был вынужден остаться, казались ему
слухами. Сам Румер только что вернулся на родину и
был счастлив, что дома.
А Петр Леонидович Капица писал в это время
Межлауку5:
«2 ноября 1934, Ленинград.
Тов. В. И. Межлаук,
В ответ на сношение Ваше от 26-го октября за
№ 29/C. М., которое было мне вручено только вечером
31-го октября и в котором Вы предлагаете сообщить
Вам о той научной работе, которую я предполагаю ве-
сти в СССР, сообщаю Вам...» И дальше Петр Леони-
дович пишет о работах, которые вел в Кембридже, как
5 Письма П. Л. Капицы предоставлены автору П. Е. Руби-
ниным.
168
развивались они в течение 13 лет и как развивались
вместе с этими работами сотрудники лаборатории, ко-
торых он тщательно подбирал. Он пишет о том, что
неоднократно предлагал посылать к нему молодых со-
ветских физиков для соответствующей подготовки и
указывал авторитетным лицам, что это единственный
способ перевести его работы в Советский Союз («К мо-
ему глубокому сожалению, этого сделано не было»)
и что теперь он не видит возможности продолжить эти
работы в Союзе, поэтому решил переменить область ис-
следований и будет заниматься биофизикой, и что уже
договорился с Иваном Петровичем Павловым и тот
предоставляет ему место в своей лаборатории.
В архиве П. Л. Капицы хранится «памятная записка»,
написанная Полем Дираком, в которой, в частности, приво-
дятся и предполагаемые поводы задержания Капицы: «три
повода для задержания: а) необоснованное сообщение из
Англии о военной работе... б) Гамов: написал Молотову с
просьбой предоставить ему такой же статус, какой был у
Щапицы] до октября 1934 г., и выдвинул это условием своего
возвращения в Россию; в) способности, представляющие цен-
ность во время войны.
Он возмущен этими мотивами и просил об отставке...»
Дальше излагается «План миролюбивого решения» — «на-
правление действий, которое он считает правильным», и усло-
вия, которые ставит Капица Советскому правительству.
А в том первом, сухом и сдержанном письме Меж-
лауку Петр Леонидович даже не затрагивает вопроса
о содействии в восстановлении его кембриджских ис-
следований, считая это дело безнадежным.
Но уже в декабре 34-го г. он писал жене:
«...За эти дни произошло много интересного. Вчера
я был у В. И. [Межлаука], мы беседовали с ним без
малого три часа, и это одни из самых отрадно прове-
денных часов за все эти последние дни и недели.
В. И. умный человек, понимает тебя с полуслова, хотя,
конечно, другой раз говорит не то, что думает, но это
вменяется в обязанность человеку, должно быть, еже-
ли он занимает известное положение... Вообще с В. И.,
несомненно, можно прийти к полному пониманию,
и так как у нас у обоих одно и то же желание —
создание мощной науки,— то я был бы очень счастлив,
если вообще мне с ним удалось бы работать вместе в
будущем...».
И они действительно будут работать вместе. Но не-
долго.
169
Валерий Иванович Межлаук был в ту пору заме-
стителем председателя Совнаркома. Их было четверо,
братьев Межлауков 6.
Оптимистичный тон письма Петра Леонидовича
Анне Алексеевне о встрече с Межлауком (к тому вре-
мени прошло около двух месяцев вынужденного пре-
бывания Капицы в Союзе) вовсе не означает, что
трудности Петра Леонидовича кончились, все утряс-
лось и уладилось. Вовсе нет. Это об этом времени он
писал в письмах Молотову: «...Первые четыре месяца
на меня не обращали внимания и не дали даже хлеб-
ной карточки, и только, видно, чтобы попугать меня,
три месяца за мной рядом на улице ходили два агента
НКВД, которые изредка развлекались тем, что дергали
меня за пальто...» — и Сталину: «...Когда более года
назад меня неожиданно задержали и резко прервали
в очень интересном месте мою научную работу, мне
было очень тяжело, потом стали обращаться со мной
очень скверно, и эти месяцы в Союзе были самыми тя-
желыми в моей жизни. Если я вижу смысл в перенесе-
нии моей работы сюда, то я до сих пор не могу по-
нять, для чего нужно было так жестоко обращаться со
мной.
Вот что происходило с самого начала. Меня, по-
видимому, заподозрили в чем-то нехорошем, никогда
мне не говорили — в чем, но отношение было самое
недоброжелательное и недоверчивое. Что бы я ни го-
ворил, все переиначивали... И надо прямо сказать, что
такое отношение, которое было проявлено ко мне, не
содействует развитию у ученых уважения к себе, к сво-
ему труду и, следовательно, губит энтузиазм...». Эта
тема возникла в цитируемом письме «по ходу дела»,
само же письмо Сталину, длинное, на многих страни-
цах, было вызвано, с одной стороны, известием о том,
что сенатом Кембриджского университета окончатель-
но была утверждена передача лаборатории Капицы
Союзу (письмо датировано 1 декабря 1935 г.), с другой
стороны, трудностями в строительстве института,
в связи с чем Петр Леонидович пишет о хозяйствен-
6 Все четверо служили революции. Младший, Мартын, 23-лет-
ним губкомиссаром юстиции был расстрелян белогвардей-
цами в 1918 г. Старший, Иван Иванович Межлаук, член
ЦИК СССР, в 1938 г. арестован и расстрелян. В том же
году будет арестован и расстрелян Валерий Иванович Меж-
лаук. Судьба четвертого брата неизвестна.
170
ной базе, о том, как нужно вести «научное хозяйство»,
пишет о том, как важен энтузиазм в науке и как важ-
но заражать энтузиазмом молодежь. Конец письма
простой, без каких-либо реверансов:
«...В заключение хочу сказать, что бы там ни было,
как бы тяжело мне тут ни было, как бы со мной ни
обращались, я работать буду вовсю. Также буду доби-
ваться того, чтобы моя работа была успешна, буду бо-
роться за это до конца. Сейчас все кругом меня пас-
мурно. Чего я только боюсь, что не хватит у меня сил,
так как они будут уходить на разные передряги и ме-
лочи, а для работы ничего не останется.
П. Капица».
Как видим, трудности у Петра Леонидовича остава-
лись и год спустя. Оставались они и потом. Но первая
же встреча и прямое знакомство с Межлауком вселили
в Петра Леонидовича надежду. Человек необычайно
проницательный и абсолютно трезво оценивающий об-
становку, он понял, что именно Валерий Иванович
Межлаук может быть опорой в трудном деле, которое
ему предстояло вести. Уже через две недели после
той первой встречи (3 января 1935 г., Москва, «Мет-
рополь», № 485) Петр Леонидович писал Анне Алек-
сеевне: «...Сегодня, дорогая Аня, был очень обрадован
тем, что в „Известиях*4 есть объявление о назначении
меня директором Института физических проблем...
Я рад, что, во всяком случае, могу быть здесь поле-
зен...».
Строительство института началось в январе 35-го г.
Место — Ленинские горы — было выбрано самим Пет-
ром Леонидовичем. Проект института, как и все ос-
тальное, включая собственную финансовую систему,
был тоже составлен им самим. Трудности и неполадки
возникали на каждом шагу. А для Петра Леонидовича
все, что касалось дела, начиная с той самой, непривыч-
ной для нашего строя финансовой системы и кончая
качеством штукатурки, было важным и серьезным —
мелочей в деле для него не существовало. И он борол-
ся за свое дело с фантастической смелостью. Мог на-
писать о той же штукатурке Молотову или Сталину
беспощадно откровенное письмо: «Вот, видите, Вяче-
слав Михайлович, сколько плохого,— писал он, напри-
мер, Молотову о неполадках в строительстве и органи-
зации работы.— Теперь, какие выводы из этого?
171
Я думаю, что в корне всего, что у меня с Вами всегда
нелепые отношения. Все это так или иначе надо кон-
чать... Если Вы попытались бы меня вовлечь в жизнь
страны, которая у нас более замечательная, чем Вы
сами это думаете, то, наверное, мы бы давно были
друзьями...».
Но чаще всего Молотов был глух. Иногда срабаты-
вали письма к Сталину и всегда к Межлауку. Именно
Валерий Иванович Межлаук был сподвижником Пет-
ра Леонидовича. И Капица писал ему деловые письма,
письма о том, что его волнует, поздравлял с Новым го-
дом. Примечательно поздравление с последним, 37-м го-
дом,— это отчет о проделанной за год работе, еле уме-
стившийся на многих страницах:
«Многоуважаемый Валерий Иванович!
Я хочу написать Вам что-то вроде отчета за этот
год. Оглядываясь назад, лучше знаешь, куда идти,
и after all7 тут был элемент совместной работы и
стремление к одним и тем же целям. И никто, кроме
Вас, в Союзе подробно мою работу не наблюдал и не
знает.
Первое, это то, что институт и жилое строительство
закончены...» — и дальше длинное и обстоятельное
письмо обо всех работах в институте, о тревогах и пла-
нах, о финансово-бухгалтерской процедуре, о пяти мон-
терах, например, восьми механиках, двух столярах и
одном стеклодуве, которыми Петр Леонидович был
очень доволен и считал, что именно эти люди должны
быть человеческой основой лаборатории, а что научные
работники могут и должны протекать через институт,
обучаясь здесь и унося этот опыт в другие институты.
В конце письма Петр Леонидович пишет:
«Итак, наступает 1937 год. Будете ли Вы по-преж-
нему мне помогать? Без этого у нас, конечно, ничего
не будет выходить. А это тоже нельзя считать нор-
мальным, так как я хорошо знаю, что непосредствен-
ная Ваша работа исключительно важна и ответственна
для всей страны. Мне же приходится Вас часто беспо-
коить по мелочам, вызванным неорганизованностью на-
шей жизни. Но если я делаю это, то только потому,
что мне кажется, опыт, приобретенный в нашем ин-
ституте, будет Вами обобщен и поведет к более скорой
и здоровой организации нашей научной жизни...
7 В конце концов
17?
Привет и с Новым годом!
П. Капица».
А судьба Межлаука была уже предопределена. По-
следнее письмо Капицы Валерию Ивановичу (от
19 ноября 1937 г.) совсем короткое и касается спора
Лысенко с Вавиловым. В свойственной ему манере,
сочетающей простейшую форму изложения с муд-
ростью и полным бесстрашием, Петр Леонидович пи-
шет о законах научного спора и о том, как нельзя его
вести: «...У нас в дискуссии стали применять не толь-
ко нелепые, но вредные методы. Это не только обна-
руживается в споре генетиков... Аргумент, схематично,
следующий: если в биологии ты не Дарвинист, в фи-
зике ты не Материалист, в истории ты не Марксист,
то ты враг народа. Такой аргумент, конечно, заткнет
глотки 99% ученых. Конечно, такие методы спора не
только вредны для науки, но также компрометируют
такие исключительно могучие теоретические построе-
ния, как Дарвинизм, Материализм и Марксизм. Тут
надо авторитетно сказать спорящим: спорьте, полага-
ясь на свои научные силы, а не на силы товарища
Ежова...
Привет. П. Капица».
А в 34—35-м годах происходящее с Капицей каза-
лось слухами. И что касается Юрия Борисовича Руме-
ра, то ему, окутанному тревожными слухами, связан-
ными уже не только с Капицей, но все еще свято ве-
рившему в полную справедливость и правоту дел своей
страны, ни во что дурное не верилось.
«В 34-м или 35-м году,— рассказывал Юрий Бори-
сович,— Горький организовал редакцию воспоминаний
простого советского человека. Эта редакция состояла
из видных писателей, художников и, кроме того, из
„разговорниц“ — приятных женщин, которые направ-
лялись к людям, чьи воспоминания редакция считала
нужным записать, вели беседу и записывали ее. Я по-
чему-то тоже был включен в это дело. Главным редак-
тором моих воспоминаний был назначен Федин. И „раз-
говорница“ у меня была очейь симпатичная. Хорошо
помню нашу первую беседу.
— Юрий Борисович, начнем с самого главного —
как вы стали профессором?
— Ну, как я стал. Выбрали и стал. Меня рекомен-
довали.
173
— А кто вас рекомендовал?
— Ну, из заграничных ученых Шредингер, а из
здешних Мандельштам.
Помню, на нее это не произвело впечатления. А ког-
да я рассказывал про Германию, ей было уже интерес-
но. Мне даже самому понравилось, когда все это Фе-
дин обработал и дал мне почитать. Федин писать умел,
и мной он был доволен. И вдруг все это внезапно кон-
чилось. Все как ветром сдуло и развеяло. А через не-
которое время я увидел на себя карикатуру в универ-
ситетской газете — в гольфах, в полушубке и с чемо-
данчиком в руке, а на чемоданчике иностранные
наклейки. Я тогда удивился немного, мне показалось,
'что это сделано для смеха; а было не смешно. Мила
мне сказала тогда: „Посадят тебя“. Она всегда была
фантазеркой. Смешно было в это верить».
И Юрий Борисович не верил. Ему не верилось
даже тогда, когда гроза разразилась совсем рядом и
задолго до карикатуры в стенной газете. Дело касалось
Лузина.
Николай Николаевич Лузин объявлялся вредителем
и врагом советской науки.
Юрий Борисович попал в гнетущую атмосферу не-
понимания и беспомощности, в которой оказались его
близкие друзья-математики. В глубине души он был
уверен, что это какое-то недоразумение и все скоро
выяснится. Но «Дело Лузина» накалялось. Второго
июля 1936 г. «Правда» выступила с разгромной стать-
ей в адрес Лузина — «Ответ академику Лузину». На
следующий день, 3 июля, «Правда» снова громила Лу-
зина. Теперь статья называлась «О врагах в советской
маске». В тот же день, будто только и ждали появле-
ния этой статьи, состоялось собрание научных работ-
ников Математического института Академии наук
СССР. Собрание обсудило обе статьи в «Правде» и при-
няло резолюцию. Резолюция состояла из восьми пунк-
тов. Каждый из этих пунктов — знак эпохи, которая
скоро вступит в полную силу. Как же случилось, что
словосочетания, идущие вразрез со здравым смыслом,
не подчиняющиеся никакой логике, были не только
не отвергнуты обществом, а были узаконены, стали
нормой. Вспыхнула эпидемия обвинений, болели почти
все слои общества — сосед губил соседа, сослуживец
сослуживца, конюх — ветеринара.
174
И вряд ли можно сомневаться в том, что тот один,
па которого падает вина за те страшные времена,
не считал Лузина своим личным врагом, равно как и,
скажем, ветеринара 22 лет из далекого сибирского по-
селка, каких было десятки и сотни тысяч. Страшная
игра была предложена, и люди в нее играли. Жертв
той страшной игры много, но, вероятно, виновников
было не меньше. Многие подгребали угли к костру.
Лузина отстояли, хотя травля продолжалась еще
много лет. А до тех сотен тысяч никому, кроме их
близких, дела не было. И если вообразить чудовищное,
если вообразить, что был план по сдаче врагов народа,
то страна его с лихвой перевыполняла.
Восемь пунктов резолюции общего собрания со-
трудников Математического института Академии наук
гласили:
«1. Математическая общественность знала в тече-
ние ряда лет факты «деятельности» Н. Лузина, осве-
щенные в статьях «Правды», причем число этих фактов
могло быть еще увеличено по сравнению с тем, что
опубликовано.
2. Однако научная общественность не разглядела в
этих фактах лицо врага, прикрывшегося маской совет-
ского академика, объясняя их «странностями» в ха-
рактере Н. Лузина.
3. В этой связи мы должны открыто признать, что
такая позиция в отношении к Н. Лузину была пози-
цией гнилого либерализма, способствовавшей гнусной
антисоветской деятельности Н. Лузина и облегчав-
шей ее.
4. Великолепная большевистская бдительность, по-
могшая «Правде» вскрыть врага, пробравшегося в ряды
советских ученых, послужит нам в дальнейшей нашей
деятельности предметным уроком в борьбе за совет-
скую социалистическую науку.
5. Мы призываем всю научную общественность на-
шей страны к непримиримой борьбе с врагами народа,
под какой бы маской они ни скрывались, к большевист-
ской самокритике своей собственной работы, ибо это
является необходимым условием реализации величай-
ших возможностей развития науки у нас и тем самым
ее максимального единства с практикой строительства
социализма.
6. Собрание обращается в президиум Академии
паук с предложением немедленно снять Н. Лузина с
175
постов председателя группы математики Академии
наук и председателя математической квалификацион-
ной комиссии.
7. Собрание просит также президиум Академии
наук рассмотреть в соответствии с п. 24 устава Ака-
демии наук вопрос о дальнейшем пребывании Н. Лу-
зина в числе действительных членов академии.
8. Собрание считает, что в целях обеспечения ру-
ководства математической жизнью страны необходимо
усилить группу математики, пополнив ее новыми дей-
ствительными членами и членами-корреспондентами»
[45, с. 275].
Этот последний пункт ударный, что называется,
ближе к делу.
Волна собраний по поводу Лузина с соответствую-
щими резолюциями прокатилась по многим учрежде-
ниям.
Пятого августа 1938 г. президиум Академии наук
выносит постановление, начинающееся словами:
«Победа Советской власти и громадные успехи социа-
листического строительства в кратчайший историче-
ский срок подняли страну нашу из неслыханного ра-
зорения и векового прозябания до уровня первокласс-
ной мировой державы. С надеждой и упованием смот-
рят трудящиеся всего мира на Страну Советов, ибо они
справедливо видят в ней свою основную цитадель в
борьбе за высшие формы человеческой культуры»,
и дальше о трудном нашем пути, о реальных успехах
нашей науки и, наконец, о врагах народа, мешающих
созиданию. '
«...Президиум Академии наук констатирует, что в
обсуждении дела Лузина приняли участие самые ши-
рокие круги общественности СССР, которые единодуш-
но заклеймили его антисоветскую деятельность, его
лицемерие и двуличное поведение... Президиум Ака-
демии наук полагает, что поведение акад. Н. Н. Лу-
зина несовместимо с достоинством действительного
члена Академии наук и что наша научная обществен-
ность имеет все основания ставить вопрос об исключе-
нии его из состава академиков.
Однако, учитывая значение Н. Н. Лузина как круп-
ного математика, взвешивая всю силу общественного
воздействия, выявившегося в столь широком, едино-
душном и справедливом осуждении поведения Н. Н. Лу-
зина, и исходя из желания предоставить Лузину воз-
176
можность перестроить все его дальнейшее поведение и
его работу, президиум считает возможным ограничить-
ся предупреждением Н. Н. Лузина, что при отсутствии
решительного перелома в его дальнейшем поведении
президиум вынужден будет неотложно поставить во-
прос об исключении Н. Н. Лузина из академических
рядов» [Там же, с. 277—278].
Эти материалы в полном объеме были опубликова-
ны в одном из номеров журнала «Успехи математиче-
ских наук», на его последних страницах. А первая
страница этого журнала (и вторая, потому что на
первой не поместилось) отданы передовице — «Из-
жить лузинщину в научной среде», нещадно «обличаю-
щей» Лузина и предлагающей изжить не только лу-
зинщину, но и «чрезвычайно вредные в настоящих
условиях навыки, которые могут быть объединены на-
званием „академические традиции44 ...традиции „акаде-
мической благопристойности44, исключающие прямую и
твердую общественную оценку конкретных недостатков
в работе отдельных ученых...» [Там же, с. 4].
Трудно даже представить себе, чего стоил весь
текст постановления президиуму Академии наук, а са-
мое главное, его последний абзац, т. е. попросту реше-
ние не трогать Лузина. Те, кто обладал «великолепной
большевистской бдительностью», не унимались. Теперь
терроризировали не только Лузина, но и его друзей и
учеников. И длилось это долго. Никто из учеников
Лузина не любил вспоминать о том времени. Только
один раз Люстерник во время моих расспросов о Шни-
рельмане случайно затронул эту тему. «Никто не мог
подумать, что Лев способен на это. Он ведь был весе-
лым, очень жизнелюбивым, и вдруг самоубийство. Его
вызвали куда-то. Вечером он вернулся домой, закрыл-
ся на кухне и открыл газ».
Лузина отстояли. Его отстояли от тюрьмы, но не
от унижений и притеснений. А Николай Николаевич
Лузин и не пытался «перестраивать свое поведение и
свою работу». Он продолжал оставаться самим собой
и продолжал работать так, как работал всегда. Только
теперь молодежь собиралась у него дома или на даче
заниматься математикой допоздна, а то и всю ночь
напролет, как на конспиративной квартире.
Лузин умер в 1950 г., в одночасье, от острого сер-
дечного приступа. Некролога не было. Но один из но-
меров журнала «Успехи математических наук» за
177
1951 г. содержал старую статью Лузина, а следом за
ней шла большая статья Нины Бари (той самой Нины
Бари, которая в 1920 г. получала и делила одну сти-
пендию на десятерых) и Лазаря Люстерника «Работы
Н. Н. Лузина по метрической теории функций». Там
же была маленькая сноска: «...В одном из ближайших
выпусков журнала редакция УМН предполагает про-
должить публикацию материалов, связанных с научной
деятельностью Н. Н. Лузина». «Ближайший» после этого
номер вышел только в 1952 г. И снова появилась одна
из старых работ Лузина, а за ней две большие статьи,
посвященные работам Лузина в двух различных обла-
стях математики. На следующий год схема повтори-
лась, но по иронии судьбы номер журнала, на который
выпал заключительный цикл работ Лузина, открывал-
ся траурным портретом Сталина и текстом обращения
Советского правительства ко всем трудящимся Совет-
ского Союза. Первая статья в этом журнале, посвящен-
ная Лузину, имела сноску, где, наконец, говорилось о
его смерти: «К третьей годовщине кончины Н. Н. Лу-
зина редакция журнала УМН публикует ряд материа-
лов, которые вместе с опубликованными в предыдущих
выпусках УМН образуют цикл статей, освещающих
математическое творчество Лузина».
К этому времени Юрий Борисович Румер отбудет
свой срок и наступят для него самые тяжелые време-
на. А тогда, в 36-м году, происходящее с Лузиным ка-
залось чудовищным недоразумением.
В 1937 г. Ландау переезжает из Харькова в Москву,
к Петру Леонидовичу Капице. Капица пригласил его
к себе в институт, строительство которого уже закан-
чивалось, заведовать теоретическим отделом. А ведь
чуть было не случилось иначе. Годом раньше речь шла
о другом кандидате на эту должность. Речь шла о
Максе Борне. Дружба Макса Борна с семьей Капицы
началась в 1933 г., когда Борнам пришлось покинуть
нацистскую Германию и временно их приютила Анг-
лия. В 35—36-м годах Борн работал в Индийском ин-
ституте наук в Бангалоре. Оттуда он писал Анне Алек-
сеевне Капице:
«...Когда я читаю английские или немецкие газе-
ты, я чувствую, что Европа идет к новой катастрофе.
А в моей жизни было и так достаточно „историй44.
Мне кажется, что Россия — единственная страна в
мире, которая в какой-то степени руководствуется ра-
178
зумом. Если бы я не был таким старым и безнадежно
испорченным буржуазными привычками, я бы попро-
сил Капицу найти мне работу в России. Мы обсудим
эту проблему после моего возвращения в Кембридж в
апреле...».
Этого было достаточно, чтобы Капица написал о
Максе Борне Межлауку, о том, что «есть возможность
заполучить этого ученого для Союза». В частности, он
пишет (19 февраля 36-го года): «...Если мы получим
его: 1. Союз будет иметь первоклассного ученого.
2. Мы получили бы одного из ведущих педагогов тео-
ретической физики для нашей молодежи. 3. Мне хоте-
лось бы взять его в наш институт, так как его присут-
ствие сильно способствовало бы нашей работе...».
26 февраля Капица писал Борну:
«Дорогой Борн,
Ваше письмо Анне пришло сюда, и я имел нескром-
ность прочитать его с большим интересом. Я очень
был огорчен, узнав, что Вы все еще не решили, в ка-
ком из полушарий обосноваться. Вы несчастный чело-
век — всем Вы нужны, и выбор настолько велик, что
Вы никак не можете принять решение. Может быть,
я немного счастливее Вас, поскольку у меня нет выбо-
ра. Я почувствовал себя намного счастливее после
того, как был решен вопрос о передаче моей аппарату-
ры, и у меня появилась надежда, что через несколько
месяцев я смогу продолжить свою работу — работу,
которая прервалась почти на два года; и сейчас Анна
и дети со мной.
Условия для работы далеки от совершенства, но бы-
стро улучшатся, и сейчас делается все, чтобы дать мне
возможность работать. Я стал взрослым человеком в
Кембридже, где я провел 13 лет! В городе древней
культурной традиции. А Вы большую часть Вашей
жизни работали в Геттингене, в городе, который зани-
мал такое же интеллектуальное положение. Конечно,
по этим меркам трудно оценивать нынешние условия
здесь.
Но невозможно отрицать, что чрезвычайно увлека-
тельно наблюдать за ростом новой культуры и новых
принципов, и я не сожалею, что оказался сейчас в со-
стоянии принять активное участие в этой игре. Конеч-
но, я обижен и всегда буду испытывать обиду за то,
что поступили со мной так по-свински, но, мой доро-
гой Борн, действия правительств во все времена и во
179
всех частях света не отличаются деликатностью, и от-
дельная личность — это одинокая частица, которая,
попав в «поток истории», будет разбита. Итак, единст-
венное, что остается делать,— это сохранять крепость
духа...
Ваше письмо подало мне мысль сыграть с Вами
злую шутку и внести еще больше смятения в Ваше
душевное состояние — я решил предложить Вам вклю-
чить нашу 7в часть света как возможный выбор ме-
ста, где Вы могли бы поселиться. И мне кажется, что
Вы могли бы рассмотреть это предложение вполне
серьезно. Кроме того преимущества, в основе которого
лежат широкие исторические доводы, здесь есть и дру-
гие преимущества: 1) Вы сможете основать здесь
Вашу собственную новую школу теоретической физи-
ки, 2) Вас радушно примут здесь, и Вы никогда не
почувствуете, что Вы иностранец8 или стоите у кого-то
на пути, 3) наша теоретическая физика слаба, и Ваше
руководство будет охотно принято.
Ваши буржуазные привычки, конечно, несколько
пострадают, однако благосостояние страны растет
очень быстро, и мне кажется, что даже сейчас Вы
вполне были бы удовлетворены жизненными удобства-
ми. Вполне возможно, что делать покупки в магазинах
покажется Вам затруднительным, дороги — неровными,
однако Вы получите некоторую компенсацию в том,
что касается театров и концертов, которые здесь луч-
ше, чем во многих других местах. Вы будете хорошо
обеспечены книгами и литературой. В целом комфорт
Вашей души будет выше комфорта Вашего тела!
Подумайте над этим вопросом и напишите мне.
Лично я был бы счастлив, если бы Вы приехали сюда,
и мне было бы очень приятно иметь Вас в штате на-
шего института руководителем теоретической части.
Здесь Вы могли бы получить небольшой пятикомнат-
ный коттедж на территории института, с газом, горя-
чей водой, электричеством и отапливаемым гаражом,
в парке на вершине холма, возвышающегося над Моск-
вой. Вы смогли бы иметь учеников по собственному
выбору, лекции в университете и т. д. И мы могли бы
8 Даже Петр Леонидович Капица, сам оказавшийся жертвой
произвола, тесно общавшийся с правительством, не мог
предвидеть грядущего, когда практически все иностранные
специалисты, приехавшие «подсоблять» молодой России,
окажутся за решеткой.
180
вместе вести семинар, подобный кембриджскому. Вы
примете участие в исследованиях, которыми мы зани-
маемся в лаборатории. Я пока еще не пригласил ни
одного физика-теоретика, и я бы предоставил Вам
самому решать этот вопрос, если бы Вы собрались
приехать.
Обдумайте все это хорошо и сообщите мне, что Вы
об этом думаете. Если Вы считаете, что мое предло-
жение имеет смысл, тогда я подумаю, как устроить это
дело с властями. Но у меня есть основания думать,
что моя идея будет хорошо принята и поддержана...
В ожидании Вашего ответа и в надежде, что мои
планы могут соблазнить Вас, прошу принять мои сер-
дечные приветы и лучшие пожелания.
Искренне Ваш
П. Капица».
В сентябре 36-го года Борн должен был приехать в
Москву для окончательного решения этого вопроса.
Но к тому времени освободилось место профессора в
Эдинбургском университете, и Борны уехали в Шот-
ландию. Заведовать теоретическим отделом института
Капица пригласил Льва Ландау. С этого времени и до
конца своей жизни Ландау был заведующим теорети-
ческим отделом физпроблем. Здесь он создал знамени-
тую школу физиков-теоретиков. Часть его учеников во
главе с Исааком Марковичем Халатниковым в
60-х годах организовала Институт теоретической
физики в Черноголовке, который носит сегодня имя
Ландау.
Для Румера переезд Ландау в Москву был праздни-
ком. Теперь они всегда были вместе. После отъезда
из Харькова и до получения квартиры во дворе Ин-
ститута физпроблем Ландау жил у Румера. В комму-
нальной квартире на улице Горького, в доме № 68,
было тесно, но весело. Они успевали все: и ходить в
театры, и устраивать вечеринки то с бесконечным чте-
нием стихов (Ландау любил стихи Киплинга и считал
себя «симонистом», Румер тоже любил Симонова, да и
вообще всю поэзию — даже на старости лет он держал
в памяти, казалось, каждую строчку всех хороших сти-
хов на свете), то с веселыми выдумками и, конечно,
успевали работать. Работа была, как говорят физики,
их основным состоянием. У каждого из них были свои
собственные интересы.
181
Ландау в эту пору создал теорию фазовых перехо-
дов, статистическую теорию ядра, исследовал рассея-
ние рентгеновских лучей кристаллами, установил ста-
бильность неона и углерода по отношению к альфа-
распаду. Румер занимался теорией элементарных ча-
стиц, теорией сверхпроводимости. К этому времени
вышли две монографии Юрия Борисовича: «Введение
в волновую механику» и «Спинорный анализ». Первая
из этих монографий, написанная ясным и доступным
языком, служила прекрасным учебным пособием для
студентов. А книга «Спинорный анализ» была первой
книгой в нашей стране по изложению нового матема-
тического метода в физике и оставалась единственной
в течение десятков лет.
У Ландау и Румера, естественно, были и совмест-
ные работы. В 1937 г. вышли две их статьи: «О по-
глощении звука в твердых телах» и «Образование лив-
ней тяжелыми частицами». В 1938 г. вышла в свет
работа Ландау и Румера «Каскадная теория электрон-
ных ливней». Она имела огромное значение. В то вре-
мя основным источником изучения элементарных ча-
стиц были космические лучи. Именно они представля-
ли собой тот природный ускоритель частиц, в котором
были обнаружены впервые новые элементарные части-
цы. И тогда он превосходил все созданные человеком
ускорители. Но процессы в атмосфере, постоянно бом-
бардируемой энергичными частицами, приходящими из
космоса, очень сложны, и нужны были строгие зако-
номерности, которые дали бы возможность правильно
интерпретировать данные, полученные на земле.
В теории Ландау и Румера были установлены законо-
мерности в процессах образования космических ливней.
Было определено число частиц в ливне как функция
глубины проникновения в атмосферу для любой задан-
ной начальной энергии первичной частицы; распреде-
ление энергий этих частиц на заданной глубине атмо-
сферы; исследовано поведение космических ливней
при переходе из одной среды в другую. Результаты
этой работы подтверждались многочисленными экспе-
риментальными данными, а сама работа служила фун-
даментальным пособием при изучении космических
ливней.
В то же время они задумали и быстро написали
научно-популярную книгу «Что такое теория относи-
тельности». Ландау дал этой книге шутливый отзыв:
182
«Два жулика уговаривают третьего, что за гривенник
он может понять, что такое теория относительности».
Сам же Ландау пояснял этот отзыв: «То, что мы с
Румом жулики, понятно. А почему же третий жулик?
Да потому, что он за тот же гривенник хочет понять
теорию относительности». Не так весело сложилась
судьба рукописи этой замечательной книги. Книга,
которая будет издана более чем на 20 языках мира,
впервые увидит свет лишь в 1959 г. благодаря Евге-
нию Михайловичу Лифшицу, сохранившему единствен-
ный рукописный экземпляр книги двух «врагов на-
рода».
Глава 13. Пятиоптика
В 1938 г. Ландау и Румера арестовали. Их арестовали
в один день и посадили в одну камеру. «Мы улыбну-
лись друг другу,— рассказывал Юрий Борисович,—
и, конечно, решили, что они хотят подслушать наш
разговор, раз посадили в один „конверт41 — маленькую
бутырскую комнатку, где вы можете встать, сесть,
но не ходить. На самом деле, как потом выяснилось,
это произошло из-за обычного беспорядка. И вообще
оказалось, что ордер на мой арест был выписан на
26 апреля, а взяли 28-го. Просто потому, что не успе-
вали брать,— много было таких. И первое, что мне
сказал Дау, было в его духе: „Ну и подарочек ты по-
лучил ко дню рождения, Румчик, поздравляю тебя!44».
Двадцать восьмое апреля — день рождения Юрия
Борисовича. После того как Румер все-таки без удо-
вольствия принял поздравление, Ландау как ни в чем
не бывало стал рассказывать о своей последней науч-
184
ной догадке: «Послушай, Рум, ты даже не представ-
ляешь себе, что я придумал! Я разгадал тайну жидко-
го гелия!»
В 1937 г. Петр Леонидович Капица открыл пара-
доксальное явление: гелий, охлажденный до сверхниз-
ких температур, близких к абсолютному нулю, не толь-
ко не затвердевал, но терял вязкость и становился
сверхтекучим. Румер был первым человеком, который
услышал блестящее объяснение сверхтекучести гелия,
фантастического объекта, в котором квантовые эффек-
ты проявляются в макроскопических масштабах.
И только спустя три года узнает об этой работе Лан-
дау мир.
Они просидели вместе одну только ночь, а потом
развели их по разным камерам. Ландау просидел год.
Румер — десять. После десяти лет пришли этап и
ссылка. Они встретятся через 15 лет. Ландау по-преж-
нему главой теоретического отдела физпроблем, Ру-
мер — преподавателем Енисейского учительского ин-
ститута.
Румера продержали в Бутырках недолго. Юрий Бо-
рисович рассказывал: «Мне предъявляли такие неве-
роятные вещи, „уличали44 в таких нелепостях, что я по-
нял, возражать и оправдываться бессмысленно, глав-
ное — сохранять спокойствие и доброжелательность.
На третий день после ареста мне предъявили письмо
Ландау Ежову и спросили: „Вы почерк вашего друга
знаете?44 — „Знаю44, — говорю.— „Вы сможете отличить,
его почерк от подделки?44 Я сказал, что да.— „Вот, чи-
тайте, что он пишет44. И я читаю: „Народному комис-
сару Ежову. Я, профессор Ландау Лев Давидович,
настоящим свидетельствую, что я организовал группу
профессоров физики в составе Румера Ю. Б., Там-
ма И. Е., Леонтовича М. А. и т. д. с целью всенарод-
ного подрыва теоретической физики в нашей стране.
Я сам, например, в своей работе по квантовому элек-
тронному газу выхолостил из нее все практические
применения, оставив одни голые формулы...44 и т. д.
„Вот так,— сказал мне следователь,— убедились?
А теперь давайте договоримся, что без применения
физических методов воздействия вы поставите подпись
под этой же бумагой44. „Была не была,— подумал я,—
все равно одна смерть44 — и „без применения физических
методов воздействия44 я поставил подпись под той бу-
магой. Так что меня ни разу не били. Моя жена до
185
сих пор этому не верит. Держали в „стойке44, да, свети-
ли в лицо, издевались, но не били. Я сочувствовал
этим людям. Мне казалось, они были уверены, что име-
ют дело с настоящим шпионом, и, как могли, старались.
Через много лет я встретился с моим бутырским сле-
дователем в Московском университете; я —уже вос-
становленный в правах, он — в гражданской форме.
Я хотел было пройти мимо, но он меня остановил:
„Юрий Борисович, я хочу вам сказать, что спустя год
после вашего ареста, когда вам выносили приговор,
я подал протест в военную прокуратуру о том, что,
как я установил, единственное обвинение, предъявляе-
мое гражданину Румеру, арестованному в апреле
38-го г., заключается в его связи с врагом народа
Ландау. Но что к моменту вынесения приговора Руме-
ру означенный Ландау был уже органами министерст-
ва внутренних дел освобожден. На этом основании я,
прокурор Советской Армии ...заявляю протест и тре-
бую отмены приговора46. А я к тому времени уже тру-
дился над флаттером крыла самолета, по-видимому не
без его содействия,— дело в том, что после того, как
я подписал „признание Ландау46, меня все еще допра-
шивали, и однажды среди всей этой абракадабры, ко-
торая называлась допросом, я услышал: „Работать на
Советскую власть инженером будешь?44 — „Конечно!44 —
обрадовался я. Так я попал в Болшево к авиационни-
кам».
Ландау сразу попал в гораздо более тяжелые усло-
вия, вызвав к себе крайнюю враждебность органов.
Уверенный, что скоро все выяснится, он с самого нача-
ла держался независимо и, конечно, возмущался по-
добным положением дел. Это потом, чтобы его только
не били, Ландау будет подписывать протоколы допро-
сов, содержащие самые невероятные признания. Лан-
дау погибал. И он бы погиб, если бы не Петр Леони-
дович Капица. В тот же день, когда его арестовали,
Капица написал письмо Сталину:
«28 апреля 1938, Москва
Товарищ Сталин!
Сегодня утром арестовали научного сотрудника ин-
ститута Л. Д. Ландау. Несмотря на свои 29 лет, он
вместе с Фоком — самые крупные физики-теоретики у
нас в Союзе...
186
... Нет сомнения, что утрата Ландау как ученого
для нашего института, как и для советской, так и для
мировой науки, не пройдет незаметно и будет сильно
чувствоваться. Конечно, ученость и талантливость, как
бы велики они ни были, не дает право человеку нару-
шать законы своей страны, и, если Ландау виноват,
он должен ответить. Но я очень прошу Вас, ввиду его
исключительной талантливости, дать соответствующие
указания, чтобы к его делу отнеслись очень внима-
тельно. Также, мне кажется, следует учесть характер
Ландау, который, попросту говоря, скверный. Он зади-
ра и забияка, любит искать у других ошибки и когда
находит их, в особенности у важных старцев, вроде
наших академиков, то начинает непочтительно драз-
нить. Этим он нажил много врагов.
...Но при всех своих недостатках в характере мне
очень трудно поверить, чтобы Ландау был способен на
что-либо нечестное.
Ландау молод, ему представляется еще многое сде-
лать в науке. Никто, как другой ученый, обо всем этом
написать не может, поэтому я и пишу Вам.
П. Капица».
Письмо Капицы в комментариях не нуждается. Раз-
ве что упоминание имени Фока в самом начале пись-
ма. Это не случайно и неспроста, так же неспроста, как
каждое слово в письме. В 1937 г. Владимир Алексан-
дрович Фок был арестован. Капица узнал об аресте
Фока, будучи в Ленинграде, откуда немедленно напи-
сал письма Сталину и Межлауку. Письмо Сталину
короткое и категоричное, состоящее в основном из
пронумерованных пунктов (в одном из которых он
сравнивает арест Фока с изгнанием Эйнштейна из
нацистской Германии), очень хлестких. Но главные
надежды возлагались, конечно, на Межлаука, которому
Петр Леонидович просто и обстоятельно излагал, как
взволновал его арест Фока, какой нелепой ошибкой он
считает этот арест. Пишет о том, как талантлив Фок,
как далек он от всего, что не касается науки, как отор-
ван от жизни из-за полной глухоты. При этом Петр
Леонидович не преминул заметить, что ему стало из-
вестно об аресте еще «очень многих ученых-теорети-
ков». «Так их много арестовано,— пишет Петр Леони-
дович,—что в университете (ленинградском.—Авт.)
даже некому на физико-математическом факультете
187
некоторые курсы читать... Хотелось бы надеяться, что
следствие НКВД покажет, что большинство из них не-
причастны к каким-либо злодействам... А если они
окажутся виноваты? Это еще хуже... Большинство из
них еще молоды. А это значит, что за 20 лет Совет-
ская власть не сумела завоевать на свою сторону уче-
ных...»
Через шесть дней Капица пишет письмо Межлауку
с благодарностью — Фока освободили. Правда, перед
тем как освободить, его привезли из ленинградской
тюрьмы в Москву для недолгой беседы с Ежовым. Мо-
тив беседы, которая состоялась в кабинете Ежова, со-
держал в себе весь набор изречений об огромном ко-
личестве врагов народа и бдительности, которую мы
все должны проявлять. Беседа была закончена замеча-
нием, сделанным как бы невзначай, о том, что при та-
ком огромном количестве работы неизбежны ошибки и
что они умеют их обнаруживать и исправлять, чему
пример — случай его, Владимира Александровича Фока.
С Ландау дело оказалось сложнее. Ответа от Стали-
на Капица не получил. Все другие его попытки тоже
оказались безуспешными. Спустя годы стало известно,
что Сталину писал и Нильс Бор:
«... В течение многих лет я имел удовольствие пере-
писываться с профессором Ландау о научных пробле-
мах, которые глубоко интересовали нас обоих. Однако,
к своему большому сожалению, на мои последние пись-
ма я не получил ответа, и, насколько мне известно,
ни один из многих других иностранных физиков, ко-
торые с огромнейшим интересом следят за егоГ работой,
не получили от него известий. Я пытался связаться с
профессором Ландау через Советскую Академию наук,
членом которой я имею честь быть, но ответ прези-
дента академии, который я получил, не содержит ни-
каких сведений о судьбе Ландау и о том, где он на-
ходится.
Я этим глубоко озабочен, особенно потому, что не-
давно до меня дошли слухи об аресте профессора Лан-
дау. Я все еще надеюсь, что эти слухи лишены осно-
ваний; но если же профессор Ландау действительно
арестован, я убежден, что имеет место большое не-
доразумение; ибо я не могу себе представить, что про-
фессор Ландау, который всегда целиком посвящал себя
научным исследованиям и которого я высоко ценю, мог
сделать что-то, что могло бы оправдать арест.
188
Ввиду того что этот вопрос имеет большое значение
как для науки в Советском Союзе, так и для между-
народного научного сотрудничества, обращаюсь я к
Вам с настоятельной просьбой разобраться в судьбе
профессора Ландау с тем, чтобы, если действительно
имеет место недоразумение, такой необычайно выдаю-
щийся и успешный ученый опять получил возможность
участвовать в важной исследовательской работе, столь
необходимой для прогресса человечества» [46, с. 7].
Прошел год, как Ландау сидел в тюрьме. В конце
50-х годов он писал о том времени: «... было очевидно,
что я мог протянуть еще не больше полугода: я просто
умирал. Капица пришел в Кремль и сказал, что, если
меня не освободят, ему придется уйти из института.
И меня освободили» [Там же].
Капица действительно был в Кремле — он был
приглашен туда к Берии. В результате этого визита
Петр Леонидович написал заявление на имя Берии в
принятом в этих учреждениях стиле о том, что просит
отпустить арестованного Ландау под его личное пору-
чительство и ручается, что Ландау не будет вести
контрреволюционной деятельности против Советской
власти внутри института, а также за его пределами.
Этому визиту предшествовало письмо Капицы Молото-
ву. Заявление было написано 26 апреля 1939 г., пись-
мо — 6 апреля. Оно кончалось четко сформулирован-
ными пунктами:
«... 1. Ландау год, как сидит, а следствие еще не
закончено, срок для следствия ненормально длинный.
2. Мне, как директору учреждения, где он работает,
ничего не известно, в чем его обвиняют.
3. Главное, вот уже год по неизвестной причине
наука, как советская, так и вся мировая, лишена го-
ловы Ландау.
4. Ландау дохлого здоровья и, если его зря замо-
рят, то это будет очень стыдно для нас, советских лю-
дей.
Поэтому обращаюсь к Вам с просьбами:
1. Нельзя ли обратить особое внимание НКВД на
ускорение дела Ландау?
2. Если это нельзя, то, может быть, можно исполь-
зовать голову Ландау для научной работы, пока он си-
дит в Бутырках. Говорят, с инженерами так поступают.
П. Л. Капица».
189
Ландау освободили. А Юрий Борисович Румер был
в это время среди тех самых «инженеров» — одним из
этих «инженеров», чьи головы использовали для науч-
ной работы.
«Заявление» профессора Румера Ю. Б. в Президи-
ум Верховного Совета СССР от 12 февраля 1954 г.:
«Я был арестован в апреле 1938 г. и в мае 1940 г.
заочно осужден Военной коллегией Верховного суда к
десяти годам лишения свободы. Все годы лишения сво-
боды я проработал в качестве специалиста 4-го Спец-
отдела НКВД на ряде авиационных заводов, возглав-
ляя бригаду вибропрочности. Условия, в которых я на-
ходился, позволили мне успешно продолжать мою
научно-исследовательскую работу. По истечении деся-
ти лет я был направлен в 1948 г. на поселение в город
Енисейск, где получил место профессора Учительского
института. По ходатайству покойного академика
С. И. Вавилова я был переведен на жительство в го-
род Новосибирск, где работаю сейчас в филиале Ака-
демии наук. За время с 1948 г. опубликовал 23 науч-
ные работы по физике. В декабре 1952 г. я был выз-
ван в Москву на дискуссию, организованную Академи-
ей наук по моим научным работам, в результате
которой мне было рекомендовано продолжать мои ис-
следования в области теории элементарных частиц.
В сентябре 1953 г. Министерство культуры восстанови-
ло меня в правах и званиях профессора и доктора с
непрерывным стажем с 1935 г.
Принимая во внимание:
1) что с большинства специалистов 4-го Спецотдела
в настоящее время снята судимость,
2) что я нахожусь в расцвете моих творческих сил
и что я как ученый стал широко известен физикам и
математикам нашей страны, о чем могут засвидетель-
ствовать хорошо знающие меня Герои Социалистическо-
го Труда академики И. Е. Тамм и Л. Д. Ландау,
3) что наличие у меня судимости затрудняет мне
педагогическую деятельность в вузах и мешает мне
передавать мои знания молодежи, прошу Президиум
Верховного Совета: снять с меня судимость и восста-
новить в правах.
Ю. Б. Румер» [47].
В самом конце 1954 г., прямо под Новый год, Юрий
Борисович получил справку от Военной коллегии Вер-
ховного суда СССР:
190
«Дело по обвинению Румера Юрия Борисовича пере-
смотрено Военной коллегией Верховного суда Союза
ССР 10 июля 1954 г.
Приговор Военной коллегии от 29 мая 1940 г. по
вновь открывшимся обстоятельствам отменен, и дело
производством прекращено» (Гербовая печать и под-
пись генерал-лейтенанта юстиции) [47].
Сразу после того допроса, на котором Юрий Бори-
сович охотно согласился работать инженером, он начал
думать о науке. Работать инженером — это значило
работать за письменным столом или около него, во
всяком случае с бумагой и карандашом он дело иметь
будет. В Болшеве, куда он попал сразу после Буты-
рок, дело до работы не дошло. Здесь все еще продол-
жались допросы, в основном касающиеся научной
деятельности до ареста и выяснения пригодности аре-
станта к тому или иному делу, по-видимому очень
серьезному. Юрий Борисович из первых же допросов
в Болшеве понял, что дело это — авиация. А о том, что
он был в Болшеве, вначале не догадывался. Место это
походило на сортировочный пункт: одних привозили,
других увозили. Арестанты — народ чуткий, они быст-
ро научились распознавать, кого привезли из тюрьмы,
кого долгим этапом.
Однажды, когда Румера вели после очередного
допроса через двор, он увидел небольшую группу,
очевидно, только что прибывших арестантов. «Этапни-
ки»,— подумал Юрий Борисович и тут же понял, что
выхваченный из этой кучки профиль человека, стояв-
шего рядом с конвойным, ему знаком. Проявлять ин-
терес не полагалось, но Юрий Борисович не удержал-
ся и посмотрел на этого человека еще раз. Человек в
это время повернулся спиной, и Юрий Борисович уви-
дел у него на спине сидор с тремя большими буквами
АНТ. И Юрия Борисовича как ножом полоснуло —
Туполев! Ни вечером в столовой, ни назавтра он не
увидел Туполева.
Вскоре Румера самого увезли из Болшева. Везли не
очень долго, в закрытом фургоне. Чуткий арестантский
слух уловил, как скользнули по окраине Москвы, чуть-
чуть еще углубились в городской шум и остановились.
Надолго ли? Оказалось, надолго. Это было Тушино.
Здесь и начал Юрий Борисович свою «научно-исследо-
вательскую» работу. Кавычки здесь означают просто
то, что эта работа состояла из двух совершенно разных
191
частей — явной и тайной. Явная была первой, основ-
ной,— работой, которая была поручена ему государст-
вом.
Эта область исследований была для него совершенно
новой. Чистый физик-теоретик, сугубо квантовый,
пришедший в физику «от математики», должен был
заниматься теперь вопросами прикладной механики и
инженерного дела. И Юрию Борисовичу это удава-
лось. Ему удавались не только теоретические работы
по механике, аэродинамике, по теории колебаний слож-
ных систем, ему удавалось решать и чисто технические
задачи. В Новосибирском государственном архиве име-
ется сообщение ЦАГИ о том, что «Опытное конструк-
торское бюро А. Н. Туполева после смерти академика
А. И. Некрасова (1957 г.) передало музею Жуковско-
го на хранение все рукописи работ А. И. Некрасова,
выполненные им за время работы в ОКБ, и в собствен-
норучно составленном Некрасовым перечне его работ
за время с октября 1938 г. по август 1943 г. значится:
«...№ 46. Теория крыла в нестационарном потоке —
совместно с Ю. Б. Румером.
...№ 57. Флаттер при нестационарном потоке — сов-
местно с Ю. Б. Румером.
...№ 60. Применение теории функции комплексного
переменного к изучению... совместно с Ю. Б. Румером»
[47] и т. д.
О работах того периода, будучи уже президентом
АН СССР, Мстислав Всеволодович Келдыш, начинав-
ший работу над флаттером крыла и шимми авиаколес
в лаборатории Румера, писал:
«Работы Румера по вибрациям переднего колеса
самолета представляют большую ценность. Эти работы
были первыми работами в Советском Союзе, в которых
был рассмотрен этот вопрос. В них дано теоретическое
исследование вибрации жесткого колеса и сделан ряд
выводов, имеющих использование на практике. Вместе
с тем Ю. Б. Румер провел также и экспериментальное
изучение вопроса на оригинальных, созданных им са-
мим установках. Эти экспериментальные исследования
наряду с проверкой теоретических исследований позво-
ляли их углубить и уточнить. Работы заслуживают
высокой оценки как по их теоретической значимости,
так и по важности их практического приложения»
[47].
Эти новые исследования, возможность тут же прове-
192
рить свою теорию на своей же установке увлекали
Юрия Борисовича, и он работал с полной отдачей.
Иногда вспоминал отца, считая, что отдает дань его
давнишней мечте — дать сыну в руки хлебную про-
фессию инженера. Вспоминал Борьку Венкова, с его
убежденностью в том, что боги при удобном для них
случае покарают того, кто изменит математике. Рабо-
тать приходилось много, а то немногое, что оставалось,
весь свой небольшой досуг, Юрий Борисович отдавал
другому делу. Это дело стало теперь самым главным
делом его жизни. Оно называлось пятиоптикой.
Научный путь Юрия Борисовича был сложным, по-
рою драматичным. Мы знаем, что, хлебнув лиха на
дипломатическом поприще, Юрий Борисович вернулся
назад, к математике. Он застал московскую математи-
ку в полном расцвете. Находясь в самой гуще матема-
тических событий, в одной из лучших школ мира, Юрий
Борисович имел все возможности достичь больших ус-
пехов. Но он бросает математику и увлекается теорией
относительности. Он делает в этом направлении работу
и везет ее в Германию с единственной целью — при-
общиться к новой науке и посвятить себя ей. О встре-
че с Эйнштейном он и не мечтал — это было из об-
ласти фантастики. Но судьба сложилась иначе. Он не
просто встретился с Эйнштейном, а был рекомендован
ему в качестве «идеального ассистента». Но сотрудни-
чество с величайшим из физиков, о котором молодой
человек даже не смел мечтать и которое вдруг стало
таким реальным, не состоялось. Почему?
«Когда я во второй раз, через несколько месяцев
после первой встречи, и по прямому указанию Борна
поехал к Эйнштейну,— писал Юрий Борисович,— я
был уже ярым адептом квантовой веры и ничего иного
для меня не существовало. На этот раз беседа длилась
около часа. Эйнштейн подробно изложил мне свою ра-
боту об абсолютном параллелизме (один из вариантов
«единой теории поля».— Авт.}. Мое отношение к этим
идеям было тогда уже примерно таким же, как и у
других молодых «квантовых» физиков, т. е. в возмож-
ность построения «единой теории поля» я не верил. Но
говорить об этом Эйнштейну мне не пришлось: он,
очевидно, сам это понял. А я не понял, что своим без-
различием к идеям, захватившим Эйнштейна, подвел
черту в том разделе своей биографии, который был с
ним связан» [18, с. 111].
7 М. Н. Кемоклидзе
193
Вот, пожалуй, и окончательный ответ: для «ярого
адепта квантовой веры» ничего, кроме квантовых тео-
рий, больше не существовало. Человек увлекающийся,
необыкновенно способный и многогранный, он с легко-
стью мог бросить дело, которое вчера казалось ему
самым главным. Мог бросить в тот самый момент, ког-
да мечта становилась реальностью, когда он оказывал-
ся на самом гребне. Ему нравилось все: физика, мате-
матика, химия, литература, девушки, языки. Он не
вымерял свои силы, не мерил выгоду, а просто легко
отдавался во власть своих увлечений. И боги не раз
найдут удобный случай покарать его.
Возвращаясь ненадолго к геттингенскому периоду,
надо сказать, что в самый разгар «квантового угара»
Юрий Борисович все-таки коснулся «единой теории
поля». Он сделал одну работу так, между прочим и
даже не пытался ее публиковать. Но эта работа побу-
дила Макса Борна написать письмо Эйнштейну:
«Дорогой Эйнштейн!
Этой же почтой я отправляю тебе новую работу Ру-
мера, в которой он, как мне кажется, сделал действи-
тельный шаг вперед в том направлении, к которому
стремился несколько лет. Я знаю, конечно, ты весь в
мыслях о совсем другом, но, может быть, найдешь вре-
мя, чтобы хотя бы посмотреть работу Румера. Я ду-
маю, что его утверждение вполне правильно: допуще-
ние римановского пространства влечет за собой как
следствие необходимость определенных допущений от-
носительно тензора материи и с необходимостью при-
водит к своеобразной и новой полевой теории материи.
Теперь остается только вопрос, следует ли идти в этом
направлении дальше и сформировать эту теорию или
же переходить, как ты это пробовал, к совершенно но-
вой геометрии — об этом я не могу судить. Но думаю,
однако, что нужно идти обоими путями.
Сердечный привет от меня и жены.
Твой Макс Борн» [2, с. 21].
Мнение Эйнштейна об этой работе Румера осталось
неизвестным. Случилось так, что это письмо, целиком
посвященное Румеру, было последним письмом Борна
Эйнштейну из Геттингена.
В комментариях к приведенному выше письму Макс
Бори пишет: «Мое письмо от 6.10.31 и следующее
194
ййсьмо от Эйнштейна отделяют друг от друга около
полутора лет, которые вместили в себя столько собы-
тий, что научные проблемы отодвинулись на задний
план. Это было уже упомянутое время моего деканст-
ва. Имело место несколько выборов в рейхстаг, в про-
цессе которых возросло число нацистов-депутатов и
усилилось влияние Гитлера. Толпы коричневорубашеч-
ников терроризировали страну; затем наступил нацист-
ский переворот, и однажды, в конце апреля 1933 г.,
я нашел свое имя в газете, в списке лиц, которые со-
гласно „новым законам41 о служащих были отнесены к
числу неугодных» [Там же, с. 22].
А Юрий Борисович Румер был тогда уже дома,
захваченный счастливым круговоротом московской
жизни. И та работа, которую Борн счел «действитель-
ным шагом вперед» в том направлении, которое цели-
ком занимало Эйнштейна, казалась ему далеким и
незначительным эпизодом.
И вот настало время, когда Юрий Борисович дол-
жен был заниматься совсем другим делом, очень важ-
ным, когда Эйнштейн стал для него мифом, а рядом
были Туполев, Королев, Стечкин; когда они на досуге
собрали свой струнный оркестр, для которого скрипки
и альты они сработали из отходов высококачественной
летной фанеры собственными руками. Вот тогда Юрий
Борисович вернулся к своим старым идеям, стал одер-
жим ими, и тот далекий эпизод послужил теперь толч-
ком для огромного труда, длиною в полтора десятка
лет.
Основная идея этого труда восходила к идеям Ка-
луцы и Клейна и к идеям Эйнштейна и Бергмана об
использовании пятимерного пространства для единого
описания электромагнитных полей и гравитации.
В 1921 г. вышла в печати работа Калуцы, в которой
была построена единая теория электромагнетизма и
гравитации в пятимерном пространстве Римана. Траек-
тория заряженной частицы интерпретировалась в ней
как геодезическая линия в этом пространстве. Самым
удивительным оказалось то, что дополнительные урав-
нения, описывающие кривизну пространства в пятом
измерении, в точности совпали с уравнениями Макс-
велла. Пятая координата циклическая. Мы (уверенные
в четырехмерности нашего мира — три меры простран-
ства и время) не можем заметить ее потому, что она
скручена в кольцо очень малого радиуса. Вестником
7*
195
ее для нас является электрон. Сохранились письма
Эйнштейна Калуце (в 1919 г., прежде чем публиковать
свою работу, Калуца послал ее Эйнштейну), в которых
Эйнштейн, с одной стороны, восхищается красотой
идеи Калуцы, а с другой стороны, высказывает опре-
деленные сомнения.
В 1926 г., после открытия квантовой механики, Ос-
кар Клейн, заимствовав идею Калуцы, развивает даль-
ше пятимерную теорию электромагнетизма и гравита-
ции. Эйнштейн, полностью поглощенный созданием
единой теории поля, в ту пору пробовал самые раз-
личные подходы. Одно из его направлений было связа-
но с отказом от мероопределения Римана и переходом
к более общим геометриям. К концу 30-х годов Эйн-
штейн возвращается к пятипрострапству Римана.
В 1938 г. выходит работа Эйнштейна, перекликающая-
ся с работами Калуцы и Клейна. Формально теория
Эйнштейна и Бергмана включала в себя описание как
электромагнитных, так и гравитационных полей, но
сам Эйнштейн считал ее искусственной, поскольку ос-
тавался открытым вопрос о физическом смысле пятой
координаты. Последние 35 лет своей жизни Эйнштейн
посвятил созданию единой теории поля — теории, ко-
торая должна была объяснить электромагнитные и
гравитационные эффекты из единых принципов, но без-
успешно. Надежды на создание единой теории поля до
сих пор остаются надеждами, правда, совсем уже на
другом уровне.
Теперь этим нелегким делом в полной изоляции за-
нялся Юрий Борисович. Он обнаружил, что пятой
координате можно приписать физический смысл дей-
ствия, а ее периоду — численную величину постоянной
Планка. Он писал: «Это приводит к глубокому синте-
зу геометрических идей, заложенных в общей теории
относительности, с идеями квантовой теории», и «за-
дача релятивистской механики (классической и кван-
товой) о движении точки в гравитационном и электро-
магнитном полях эквивалентна задаче оптики о рас-
пространении лучей в 5-пространстве Римана» [48,
с. 9].
Юрий Борисович создал свою «Пятиоптику». Он
был уверен, что сделал большое открытие. Десять
трудных лет он жил этой работой, проверял и пере-
проверял ее, каждый раз убеждаясь, что все хорошо,
все правильно, противоречий никаких нет. Он писал
196
ее на фоточувствительной кальке, сшивал листы посе-
редине иголкой с ниткой, и получалась большая жел-
товато-розовая тетрадь. Таких тетрадок собралось
много, в сумме больше, чем на 300 страниц. Если он
к ночи кончал исписывать розовую страницу, то за-
сыпал с желтой страницей, заполненной мысленно
тем, чем заполнит ее завтра. Юрию Борисовичу и сны,
если они были, снились желтовато-розовыми. Желто-
вато-розовой была у них и поэзия. Куда бы ни пере-
брасывали Специальное ОКБ, у них всюду была пре-
красная техническая библиотека, а с художественны-
ми книгами было неважно, особенно худо было с поэ-
зией. Тогда они собирались редкими свободными
вечерами и вспоминали стихи, писали их на желтова-
то-розовой кальке и сшивали в тетрадки. В семье
Юрия Борисовича сохранилась из этой «библиотеки»
«Анна Снегина» и три тетрадки с «Пятиоптикой»,
остальные были утеряны. Юрию Борисовичу пришлось
восстанавливать «Пятиоптику» в ссылке. И он сделал
это быстро, без тоски и уныния. Он писал из ссылки
Тане Мартыновой:
«Милая моя Таня! Твое внимание ко мне беско-
нечно трогает меня, и я очень ценю его. Психологи-
чески мне очень трудно заставить себя сесть писать
письмо, не знаю даже толком почему. Основное, что
определяет пульс моей жизни, это глубочайшее убеж-
дение в том, что я сделал крупнейшее научное от-
крытие и полностью оправдал надежды, которые на
меня возлагали в молодости... Все, что в моих силах,
я делаю и хочу верить, что доживу до признания...
В силу обстоятельств мы живем одиноко, без лю-
дей, всецело предоставленные самим себе. Преподава-
ние в Учительском институте обеспечивает мне жизнь.
Чувствую я в себе бесконечно много сил во
всех отношениях; страшно подумать, сколько аспи-
рантов я мог бы сейчас обеспечить работой. Единст-
венные два преподавателя математики здесь уже по-
слали под моим руководством три работы, из которых
две вышли, а третья в печати.
Вот, все о себе...».
Адресат этого письма, Таня Мартынова, была близ-
ким другом Юрия Борисовича. Он познакомился с ро-
дителями Тани после возвращения из Германии в
1932 г. С семьей Мартыновых у Юрия Борисовича
197
завязалась тесная дружба. Таня была тогда Подрост-
ком. Когда Юрия Борисовича арестовали, она была
студенткой геологического факультета Московского
университета. Первое же университетское собрание
после майских праздников 1938 г. было посвящено Ру-
меру, случилось так, что только ему одному. Обычно
собрания коллектива, осуждавшие бывшего своего со-
трудника, ныне врага народа, чтобы не проводить их
слишком часто, устраивались после того, как собира-
лась солидная группа «вредителей». Собрания проходи-
ли довольно быстро — осуждавшие осуждали, остальные
молчали. Выступающая публика, как правило, была
единодушна.
Собрание, осуждавшее Румера, не особенно отли-
чалось от других таких собраний: осуждавшие осуж-
дали, остальные молчали. В конце собрания худенькая
студентка попросила слова. Ей дали слово спокойно и
равнодушно. Это была Таня Мартынова. «Товарищи,—
сказала Таня,— я клянусь вам, все, что здесь гово-
рили про Юрия Борисовича Румера, неправда! Давай-
те подумаем сейчас вместе, давайте подумаем, что
происходит...». Она говорила тихо, казалось, шепотом,
от этого зал напрягся еще сильнее. Она говорила так,
что ее не посмели прервать, и только когда она рас*
плакалась, испугавшись этой жуткой тишины и ско-
ванных ужасом лиц, собрание поспешно закрыли. Пос-
ле этого собрания от Тани отвернулись все ее друзья
по университету. Одни ждали ее ареста, другие, по-
видимому, считали ее провокатором. Таню, слава богу,
не тронули.
Возвращаясь к письму, адресованному Тане Мар-
тыновой, отметим одну очень важную черту Юрия Бо-
рисовича, отраженную в этом письме,— это постоян-
ное - стремление найти учеников. При знакомстве с
молодыми людьми он подсознательно прощупывал их
как потенциальных своих преемников. Приутихшее
было после ареста, это чувство быстро появилось
вновь, уже в Тушине. Однажды под вечер, когда почти
все уже были в спальне и каждый занимался, чем
хотел, привели совсем молодого человека и показали
ему приготовленное для него место. В одной руке мо-
лодой человек держал книжку Понтрягина, в дру-
гой — тощий сидор, из которого достал хлеб и, держа
его на полупротянутой руке, стал всех оглядывать.
До конца это зрелище мог понять только тот, кто вер-
198
нулся в «шарашку» из лагерей. Румер не был в ла-
гере, но сердце его сжалось, он первым подошел к
юноше. Тут же выяснилось, что Юрий Борисович кос-
венно уже участвовал в его судьбе. Молодого человека
звали Колей Желтухиным.
«Меня арестовали в 37-м году,- рассказывал Николай
Алексеевич Желтухин,- очень долго продолжалось следствие,
суд и после ожидание ответа на кассационную жалобу.
В 39-м году жалоба была отклонена и меня направили в
лагерь в Котлас, не в сам Котлас, а на сплав по реке Сухоне
и по ее притокам. Территория, на которой мы работали, была
огорожена. Наша работа состояла в том, что по проходам
мы подгоняли баграми лес к машине, которая связывала этот
лес в пучки. Жили мы на барже, на реке. Берег огорожен,
а кругом вода, стылая. Я понял тогда, что человек может
вынести гораздо больше, чем может представить его разум.
Я подал там заявку на некоторое изобретение, связанное с
зажиганием двигателя, главным образом авиационного, но
можно и автомобильного. Эта моя заявка по тюремной адми-
нистрации пошла в Москву, и там она была направлена Стеч-
кину. Они посмотрели эти каракули, буквально каракули,
потому что все было написано на листочках школьной тетра-
ди, а вместо чертежей рисуночки от руки. Понять эти кара-
кули было трудно. Профессионал их писал или непрофессио-
нал, но видно было, что человек в этой области что-то знает.
И дали такое обтекаемое заключение, довольно рискованное
по тем временам, что тюремное начальство вызвало меня в
Москву. Заключение было подписано профессором Стечкиным
и профессором Румером. Когда я приехал в Москву, то сразу
вызвал подозрение начальства, слишком молодым был, мне
было 23 года. Но меня все-таки отправили в Тушино. Здесь
быстро разобрались, что я непрофессионал, но я был матерый
чертежник. Студентом я подрабатывал на заводе в КБ, и у
меня был твердый чертежный почерк. Меня оставили в Ту-
шине и поставили на общий вид одного из двигателей. В Ту-
шине делали два типа двигателей. Один разрабатывал Добро-
творский, специалист по карбюраторам, второй - Чаромский,
известный конструктор, у которого работали Стечкин и Ру-
мер. Все они прибыли сюда из Болшева. Болшевский период
кончился до моего прибытия. Когда я приехал, то было полно
разговоров про Болшево. Как я понял, Болшево был некий
промежуточный этап, где просто всех собирали, а приняв ре-
шение, кто что делает, распределяли по конкретным большим
заводам и КБ. И началась большая работа.
Я приехал в Тушино в июле или в августе 39-го года
и сразу попал под опеку Юрия Борисовича Румера. Он зани-
мался расчетами по дизельному двигателю Чаромского. Дви-
гатель был четырехосный. Наличие такого количества осей
приводило к возникновению большого числа колебательных
процессов в этих валах. И Румер занимался расчетом кру-
тильных колебаний валов. Он делал и другие работы, в част-
ности со Стечкиным, но мне судьба этих работ неизвестна.
Т. е. за кем числятся эти работы, я не знаю, а то, что они
успешно применялись, это безусловно. Юрий Борисович очень
199
хотел, чтобы я занялся расчетами, но такой потребности в
КБ Добротворского по обычному многоцилиндровому карбю-
раторному двигателю не было, и я оставался на общих видах.
Но Юрий Борисович все время обсуждал со мной свою рабо-
ту, и потом, когда я уже занимался расчетами нового двига-
теля в Казани, я из его методов взял определенные подходы,
и они пригодились. Но к тому времени мы друг друга поте-
ряли. Кто знал, что много лет спустя мы будем жить в одном
и том же городке и проживем вместе более двух десятков
лет. И хотя мы пробыли в Тушине вместе не более полугода,
оно всегда с нами.
А для меня Тушино просто было спасением. Меня ведь
арестовали студентом третьего курса. В обвинении у меня
было написано «антисоветская агитация», статья 58, часть 1.
Мне дали восемь лет и пять лет поражение в правах. Но пока
до этого дело дошло, меня держали в воронежской тюрьме, по-
том в Богучаре, в тюрьме, а уж когда пришел приговор,
отправили в лагерь. И вот, после всего этого я попадаю в
Тушино. Чистый двор, чистые деревянные постройки. Ухо-
женный одноэтажный дом, в котором находились спальни и
рабочие помещения для конструкторов, где разрабатывали
чертежи и делали расчеты. Рядом был завод, на котором
делались наши двигатели, но я там никогда не был. Светлая,
большая столовая, очень хорошая. Один большой стол, круг-
лый, покрытый то ли скатертью, то ли клеенкой, очень чис-
тый. Вкусная пища три-четыре раза в день - завтрак, обед
и ужин, а между завтраком и обедом был чай. В это время
и в стране было благополучно с питанием, и это отражалось
на нашей столовой. О том, как хорошо нас кормили, свиде-
тельствует то, что я там излечился от туберкулеза. Просто
на одном питании. Я прибыл из лагеря больным туберкуле-
зом, с процессом в легких... Я этого не знал, а просто кашлял
и «доходил», как это называлось в лагере, худел, худел и
худел. И когда попал в это КБ и в эту столовую со сливоч-
ным маслом, с кефиром, с мясными обедами и ужинами,
то быстро поправился, и только уже спустя пять лет и даль-
ше меня на медкомиссиях все спрашивали, когда же у меня
прекратился процесс в легких. И я понял, вот тогда и было.
Хорошо было и с «духовной пищей», вернее, с технической
духовной пищей. На заводе была большая библиотека, и хотя
на территорию завода нам нельзя было, но вход в библиотеку
был для нас специально сделан. Художественная литература
привозилась из Бутырок, правда, немного, и менялась она
только через два-три месяца. А бутырская библиотека была
отменной, она все время пополнялась при обысках и арес-
тах.
То ли в конце 39-го, то ли в начале 40-го года Юрия
Борисовича перевели в Москву, к Туполеву. Он написал за-
явление на имя тюремного начальства с просьбой, чтобы его
из Тушинского моторостроительного КБ перевели в самолето-
строительное КБ Туполева. И его просьбу удовлетворили. На
моих глазах это была единственная просьба, которую удов-
летворили. Только вот Юрия Борисовича. Очевидно, была ка-
кая-то просьба оттуда, из самого Бюро, и его перевели. Следом
за ним я пытался тоже перевестись в авиационное КБ, глав-
ньш образом, конечно, из-за Юрия Борисовича: профессор по
200
физике, очень интересный, знающий человек, меня к нему
тянуло,- но меня не пустили.
В Тушине мы пробыли до лета или до осени 40-го года.
Было принято решение делать наш двигатель на казанском
заводе. И группа Добротворского переехала в Казань. В этой
же группе работал Глушко. Еще в Тушине на моих глазах
Глушко подавал начальству предложение об организации от-
дельного КБ для ракетного двигателя. Вопрос этот рассматри-
вали, но отклонили. Глушко не сдавался, хотя именно из-за
ракетной техники пострадал следом за Тухачевским первым.
Потом посадили Клейменова и Лангемака, которых расстре-
ляли, потом посадили Королева. И все-таки Глушко своего
добился. Уже в Казани было принято решение об организа-
ции отдельного КБ под началом Глушко. И меня, как спо-
собного к математике и имевшего определенное образование,
перевели к Глушко и поставили на расчеты ЖРД. Расчеты
нового двигателя — это настоящая наука. И хотя у меня было
неполное высшее образование, я прошел такие университеты!
Кругом были такие учителя — Стечкин, Румер, Глушко, про-
фессор Пазухин, потом Королев! Мы работали по 12 часов.
Каждый из них был не только блестящим ученым, но чело-
веком, отдававшим всего себя делу, которым занимался. Вот
у них я и учился. Так и стал членом-корреспондентом без
диплома о высшем образовании.
КБ Глушко было организовано в 42-м году. К нам туда из
Омска под конвоем в командировку приезжал Королев. Это
было еще до решения о ракетном двигателе. Королев работал
тогда у авиационников в КБ Туполева, там же работал Ру-
мер. Королев с Глушко о чем-то говорили, писали какие-то
бумаги, по-видимому, они объединили усилия по организации
ракетного КБ. Я говорю «по-видимому» потому, что никаких
разговоров не было. Шла война. Работали очень много. Скоро
Королев приехал в Казань на работу, но еще арестантом.
За неполных два года КБ Глушко достигло больших успехов
по ЖРД, испытания показали их работоспособность и пер-
спективность. Вот тогда, в 44-м году, большую группу, не-
сколько десятков человек, освободили, в том числе, конечно,
Глушко и Королева. Я в этот список не попал. Но в Москве
было принято решение ракетную технику развивать. Были
выделены несколько заводов и КБ и разделены на две части:
Королев отдельно, Глушко отдельно. Я попал к Глушко и
проработал с ним до 59-го года.
В июне 45-го меня освободили. Обычно освобождали день
в день, но меня освободили на три дня позже, т. е. получи-
лось восемь лет и еще плюс три дня. Теперь я был в КБ
вольнонаемником. В Москву переезжали долго. Окончательно
переехали фактически в 46-м году. А у меня на лет пять
вперед еще было поражение в правах, и по судебным законам
я не имел права жить в Москве и ее окрестностях радиусом
в сто километров. Москва ведь всегда режимный город, и для
прописки московской нужны решения на каком-то уровне.
А тут на самом высоком правительственном уровне было ре-
шено перевести какое-то КБ и перечислены все люди, которые
туда входили, и среди них Желтухин Н. А., я то есть.
В Москве мне дали сначала комнату, потом квартиру. До 50-го
года я был лишен избирательных прав. В 49-м году женился,
201
в 54-м родился сын. И все время я работал у Глушко, в ракет-
ной секции.
За 5-10 лет наши КБ, КБ Королева и Глушко, сделали
так много, что ничего похожего большие научные подразде-
ления академии не имели. Это была не только техника, но
и огромная научно-исследовательская работа. Разницы меж-
ду серьезной научной работой и работой КБ в неизведанной
области нет. Только в КБ это делается с такой целеустрем-
ленностью и напором, что рассказать нельзя, в этом надо
участвовать. И все слова о том, что боялись и делали,—
абсолютная неправда! На страх такого не сделаешь - хотели
работать. II потом, было единство цели, отсутствие или почти
полное отсутствие личного эгоизма, большая предварительная
квалификация людей. Не было никакой озлобленности. Но
что там внутри у человека, судить нельзя. Эти вопросы ни-
когда у нас не обсуждались. Тут ведь у каждого свое, и об
этом не принято было говорить. Тем более, что у многих
были прямо «персоны», которые их посадили или способство-
вали аресту. В какой-то мере многие люди были вовлечены
или по злобе, или из страха, или их заставили участвовать
в этом процессе ложных обвинений. Мы не судили их и очень
мало говорили об этом. Все жили такой общей подразумева-
ющейся идеей, что все равно нас оправдают. Когда я един-
ственный раз - не помню, зачем меня туда послали,— был на
улице Радио в КБ Туполева, я встретил там Юрия Борисо-
вича. Мы оба очень обрадовались встрече, и он мне с боль-
шим воодушевлением рассказывал об аэродинамических расче-
тах крыльев и паразитных колебаниях переднего колеса са-
молета. Там он меня познакомил с Крутковым и Бартини. Бар-
тини, углубленный в себя, сидел за кульманом и производил
впечатление какой-то экзотической птицы в клетке. А сами-то
мы, Румер, Добротворский, Крутков, Желтухин и другие, были
очень оптимистично настроены. е Была интересная работа,
и была все время надежда, что скоро нас выпустят. И если
бы не финская война, скорее всего, это произошло бы быстро.
С Юрием Борисовичем мы встретились снова только спустя
почти 20 лет после встречи на улице Радио. В 59-м году
меня пригласил к себе на работу Христианович в только что
созданный им институт в новосибирском Академгородке, и я
согласился. Юрий Борисович был тогда директором ИРЭ,
Института радиофизики и электроники, в Новосибирске и
тоже перебирался в Академгородок со своим институтом.
Так я и остался навсегда в Академгородке, и Юрий Борисо-
вич тоже. Он умер в 84-м году. Я знаю, что его все любили».
Глава 14. Хлебная профессия инженера
Восьмиэтажное здание, огромным каменным полукру-
гом опоясывающее угол улицы Радио и набережную
Яузы, казалось Титаном, возвышающимся над скром-
ными двухэтажными застройками ЦАГИ. И судьба это-
го здания оказалась титанической. Дом на улице Радио
начал строиться в первой половине 30-х годов по ини-
циативе Туполева. Здесь он организовал, выделившись
из ЦАГИ, опытное самолетостроение, прямо связанное
с заводом. Теперь в отличие от академического стиля
работы ЦАГИ в ОКБ Туполева создавались и испы-
тывались новые типы самолетов на промышленном
уровне. Вот под это ОКБ и строилось новое огромное
здание на улице Радио. Здание было построено и
оборудовано почти полностью довольно быстро. Все
восемь этажей сверкали новизной и светом. Каждый
этаж выполнял свою функцию, все делалось на со-
весть. Здесь работали Архангельский, Мясищев, Пет-
ляков, Сухой. Не было никакого понятия о «рабочем
дне» — были рабочие сутки и недели, был КОСОС —
Конструкторский отдел опытного самолетостроения.
Туполева арестовали в КОСОСе, в его собственном
кабинете. И вряд ли те трое, которые вошли в 11 ча-
сов ночи в кабинет главного конструктора, подозрева-
ли, что именем арестанта, которого они вывели уже за
полночь на улицу, и будет называться эта улица. На-
верное, довелось летать им на самолетах Ту. Наверное,
довелось летать на разных Ту и тем, кто распоряжал-
ся, и тем, кто допрашивал, и тем, кто зарешечивал все
203
восьмиэтажное здание КОСОСа. А может быть, и не
довелось.
Меньше года потребовалось властям, чтобы затя-
нуть здание изнутри решетками, оборудовать восьмой
этаж под тюремную администрацию № 29, устроить
седьмой этаж под спальни арестантов, шестой — под
столовую, посадить в кабинет Туполева на третьем
этаже нового начальника — полковника НКВД Кутепо-
ва, бывшего слесаря-электрика, крышу превратить в
«обезьянник» — место для арестантских прогулок, вер-
нуть в ОКБ вольнонаемный штат и, наконец, собрать
здесь главный мозговой центр, теперь уже в виде
арестантов.
Они прибывали сюда из разных мест: из Бол-
шева и Тушина, из тюрем и лагерей. И одеты они
были по-разному: одни были уже в синем летном ком-
бинезоне, другие — в тюремной пижаме, а то и в чех-
ле от матраса в сине-белую полоску вместо пальто и
в опорках от валенок. Потом их всех одели в синие
летные комбинезоны, каждому выделили койку, по-
крытую байковым одеялом. В столовой стояли столики
на четыре человека, покрытые белыми скатертями.
Иногда на столиках появлялись цветы. После тюрем-
ных конвертов, таежных лагерей и этапов во все это
не верилось. И потом, большинство арестантов, а их
здесь было больше полутораста человек, были бывшими
сотрудниками по ЦАГИ, многие были друзьями. Ото-
рванные от работы, прошедшие через нелегкие испы-
тания, они вдруг снова оказались вместе и снова мог-
ли заниматься работой, своей работой, которая была их
жизнью. Основной персонал техников, лаборантов, чер-
тежников — словом, всех, кто связан с кропотливой ра-
ботой огромного конструкторского бюро, был практи-
чески прежним. Только теперь в отличие от арестан-
тов они назывались вольняшками — вольнонаемными
служащими.
Кроме ведущих авиационников, здесь собрали фи-
зиков, математиков, специалистов других областей,
от которых мог быть прок. Так попали сюда и чистый
физик-теоретик, участник семинара Эренфеста в Пет-
рограде Юрий Александрович Крутков, Петр Алек-
сандрович Вальтер, математик, Карл Сциллард, вен-
герский математик, Александр Иванович Некрасов,
механик и гидродинамик, Роберт Бартини, авиаконст-
руктор, в равной степени считавший себя физиком и
204
математиком, и Румер Юрий Борисович. Все они были
близкими друзьями. Юрий Борисович был среди них
самый молодой. Александр Иванович Некрасов, член-
корреспондент с 1932 г., пострадавший как американ-
ский шпион (его арестовали сразу по возвращении из
Соединенных Штатов, где он был в командировке, по-
пал там под машину и пробыл некоторое время в
больнице), был в момент ареста заместителем началь-
ника ЦАГИ. С ним и начал работу Юрий Борисович
в КОСОСе. В 1945 г. вышла в Гостехтеориздате мо-
нография Некрасова и Румера «Теория крыла в не-
стационарном потоке». В 1952 г. Некрасов получил за
эти работы Сталинскую премию. Румер в премии не
фигурировал, он в это время был еще бесправным. Но
Александр Иванович написал Румеру о премии и про-
сил разрешения прислать ему часть денег, подчерки-
вая при этом «причитающуюся Вам», но Румер отка-
зался.
Крутков и Петр Александрович Вальтер были член-
корами «одного помета» (выражение Круткова) —
избрания 1933 г. Того же «помета» был Туполев.
Крутков был одним из немногих, кто в заключении
изменился. Время от времени он становился преж-
ним —'веселым и остроумным, почти беспечным, но
ненадолго. Как и все, он работал очень много. Его глу~
боко посаженные глаза под огромным тяжелым лбом,
казалось, ушли еще дальше. Он реже всех ходил гу-
лять в «обезьянник». «Я никогда не любил Москву,—
говорил он,— а уж когда она за решеткой, то совсем
тошно по ней гулять». А как любил Москву Румер!
Его-то тянуло на крышу «погулять по Москве», как
говорил Крутков. Он только пытался удержать себя
от западного края крыши. Оттуда, с западной сторо-
ны, видна была вся Маросейка, церковь Косьмы и Да-
миана и те самые угодья лютеранской церкви, кото-
рые располагались напротив доходного дома Егоро-
вых, где он родился и вырос.
С Вальтером Юрий Борисович начиная с КОСОСа
прошел вместе практически все годы заключения. При
нем, еще в заключении, Вальтер умер. Это случилось
в 1947 г. Петр Александрович Вальтер умер от исто-
щения, тогда они все были на грани, голодной смерти.
Четвертый Спецотдел НКВД, на арестантском язы-
ке «золотая клетка» или «шарашка», который Берия
устроил в КОСОСе п курировал лично, состоял из
205
трех конструкторских бюро с главными конструктора-
ми Туполевым, Мясищевым и Петляковым. Потом по-
явилось еще четвертое КБ — Томашевича. Здесь про-
ектировались туполевский пикирующий бомбардиров-
щик, знаменитая петляковская «сотка», переделанная
в Пе-2, дальний бомбардировщик Мясищева.
Еще в 20-е годы, когда Туполев выхлопотал в
Моссовете здоровый кусок территории и начал с по-
стройки грандиозного по тем временам двухэтажного
здания опытного завода ЦАГИ, потом построил кор-
пус, где размещались аэродинамические трубы и баш-
ня с ветровой лабораторией, стало очевидно, что
конструкторское бюро надо укрупнять. Программа
Туполева была простой.
«Самолеты нужны стране, как черный хлеб. Мож-
но предлагать пралине, торты, пирожные, но незачем,
нет ингредиентов, из которых они делаются. Следо-
вательно: а) нужно выработать доктрину использова-
ния авиации, основанную на проектах реально возмож-
ных машин; б) на базе уже освоенной технологии и
производственных возможностей создать машины, при-
годные для крупносерийного производства; ... необхо-
димо всемерно развивать технологию опытного самоле-
тостроения...
В условиях СССР карликовые КБ, пусть и с та-
лантливыми конструкторами во главе, многого достичь
не смогут, не хватит пороху, чтобы пробиться сквозь
бюрократические препоны. Нужны мощные организа-
ции по типу КОСОС, которых достаточно две, макси-
мум три» [49, № 5, с. 41].
И Туполев построил восьмиэтажное здание КОСОСа.
За ним он построил огромное здание для нового заво-
да ЗОК (завод опытных конструкций). Дальше со
свойственным ему размахом он стал насаждать новые
здания, пока нё аннексировал всю свободную террито-
рию, уходящую в сторону от разрешенной ему Моссо-
ветом. Но даже Туполев, с его фантастической интуи-
цией, не мог предвидеть, что весь этот грандиозный
комплекс, при строительстве которого он много раз
рисковал головой, окажется наиболее подходящим для
спецтюрьмы.
Рассказывает Леонид Львович Кербер, «сиделец» Туполе-
ва по шарашке, впоследствии его заместитель по оборудова-
нию самолетов:
206
«Я попал в ЦКБ-29 из-под архангельских лагерей, где
около восьми месяцев валил лес. А перед этим была тюрьма,
около года; сначала были Бутырки, потом небольшая экс-
курсия в Лефортово - в жуткие лефортовские кошмары. Из
лагеря меня увозили одного, взяли, как полагается к этапу:
«Собирайтесь с вещами!» Везли в переполненном столыпин-
ском вагоне. Именно здесь, в этом вагоне, в «моем купе»,
я встретил Юрия Борисовича Румера и Юрия Александровича
Круткова. В Вологде поезд остановился, и к нам ввели двух
арестованных. Первым вошел человек высокого роста, с кра-
сивым, мужественным профилем, на нем очки, одно стекло
отсутствует, а второе на месте. На голове у него странное
меховое сооружение. А сам он одет в телогрейку, а сверху
телогрейки чехол от матраса. За ним стоял другой человек,
меньшего роста, но тоже с каким-то очень заметным лицом,
бросающимся в глаза, который оказался Юрием Александро-
вичем Прутковым. Таким образом, в камеру, в которой я
ехал, посадили Румера и Круткова. Я долго вспоминал, где
и когда я впервые увидел Юрия Борисовича, и не мог вспом-
нить. Мы жили тогда в другом измерении, в мире нереальном,
в ненастоящем. Настоящими были только пайка хлеба и козья
ножка. И вот, постепенно, как проявляешь пленку или пла-
стинку, качаешь ванпочку с проявителем, качаешь и видишь,
как постепенно начинает вылезать оттуда изображение. Так
и здесь, в сознании постепенно проявилась вот эта сцена. Мы
много разговаривали тогда. Всегда, когда встречаешь в таких
условиях человека из той прослойки, к которой принадлежишь
сам, то это такое счастье. Одно уже это — просто счастье, и на-
ходится сейчас же бесконечное количество тем для разгово-
ров. Так мы ехали до самой Москвы, совершенно не подозревая,
куда мы едем и зачем. Я знал только, что их везли из Мариин-
ско-Каннских лагерей. В Москве, в Бутырке, мы разошлись,
потому что одно из тюремных правил состояло в том, что
всякие встречи в пути не должны продолжаться в месте при-
бытия. И нас разогнали по разным камерам. А затем уже,
позднее, может быть, в марте или в апреле 39-го, мы встре-
тились в ЦКБ-29 на улице Радио. И мы уж встретились, как
родственники, обнимаясь и лобызаясь».
Если нарушить стиль книги, можно было бы привести
не «рассказ», а дословную нашу беседу, из которой читатель
понял бы, что среди тех двоих, которые вошли в «купе», Юрия
Борисовича Румера не было. Румер никогда не был в лагерях.
Как мы помним, из Бутырок он сразу попал в Болшево, а ко
времени, описанному в эпизоде архангельского поезда, был
уже в Тушине, в моторостроительной шарашке, в КБ аресто-
ванного Стечкина. В журнале «Изобретатель и рационализатор»
за 1988 год (№ 3-9) напечатаны воспоминания Леонида Льво-
вича Кербера о ЦКБ-29. В них читатель найдет несколько
эпизодов с Юрием Борисовичем и Крутковым. В действитель-
ности и в этих эпизодах Юрий Борисович участвовать не мог.
Но все это не имеет особого значения. Когда эти недоразуме-
ния выяснились, воспоминания Леонида Львовича уже были
сданы в печать. Наверное, это все можно было бы исправить,
но Леонид Львович решил ничего не менять. Так мы и до-
говорились — в конце концов важно помнить, что все это было,
пусть с другими действующими лицами, но было. Правда, есть
207
одна очень досадная неточность: Юрий Борисович назван
«убежденным женоненавистником>>. Если бы он прочитал про
себя такое, то был бы бесконечно огорчен. Еще справедливо-
сти ради надо сказать, что в отличие от сказанного там же
о том, что Пруткову 70 лет, Юрию Александровичу не было
и пятидесяти. Ну, и, наконец, ни Румер, ни Крутков, ни Кар-
луша Сциллард в атомную шарашку не попадали. Просто по-
тому, что такой шарашки не было. Но поскольку решено было
ничего не трогать, осталась и эта ошибка, в конце концов,
было много других шараг.
Итак, на улице Радио было три КБ: КБ-100 — Пет-
ляков, КБ-102 — Мясищев и КБ-103 — Туполев. Само-
леты, которые делались в этих КБ, имели свои собст-
венные имена — гражданские (скажем, туполевский
был Ту-58, просто это был его 58-й самолет по счету,
по поводу чего Туполев говорил: «Как раз угадал под
58-ю статью»), имели ласковые арестантские клички
(мы еще встретимся с «Верой»), а официально имено-
вались моделями: модель 100, 102, 103. Теоретический
отдел в первое время был общим на все три КБ. Но
поскольку он был огромным, то тоже обладал своей
собственной структурой — был разбит на тематиче-
ские бригады. Там и работали Некрасов, Вальтер,
Румер, Крутков, Сциллард, Озеров, Соколов, Стерлин
и другие «теоретики летного дела», из числа которых
не все еще имена восстановлены сегодня.
«Жизнь зеков постепенно устоялась,— рассказы-
вал Леонид Львович,— и мы работали над нашей
103-й вне тех психологических эмоций, во власть
которых мы неизбежно попадали, очутившись в спаль-
не, в нашем собственном мире, куда «попкам» вход
был запрещен. Первая встряска, первое потрясение в
этой устоявшейся жизни произошло, когда сразу же
после успешных испытаний «сотки» освободили Петля-
кова и часть его КБ. Я не буду пересказывать тяже-
лую для других арестантов сторону этого события, об
этом написано в моих воспоминаниях, а вот про на-
дежду хочется сказать еще: надежда на свободу ут-
вердилась, и мы сами увеличили свой рабочий день,
только бы быстрее закончить машину».
Леонид Львович писал в своих воспоминаниях:
«Среди форм стапелей уже вырисовывались хищ-
ная морда передней кабины нашей „сто третьей", уди-
вительно легкое, изящное хвостовое оперение, мощный
кессонный центроплан с длинным бомболюком, отъем-
ные части крыльев, мотогондолы и стройное шасси.
208
Без преувеличения можно сказать, что внешние формы
опытной 103-й были, на взгляд инженера, верхом изя-
щества. Несомненно, этому способствовало и то, что,
стремясь выжать из самолета максимум скорости, Ту-
полев обжал ее до предела. В кабине, где размещен
экипаж,— ни одного лишнего дюйма, и, несмотря на
это, Старик (Туполев) требовал там еще и эстетики.
Был такой случай. Вечером два зека зашли в макет-
ный цех. Обычно в это время там никого не было, и их
поразило, что в кабине летчика вдруг раздался треск,
скрип отдираемых гвоздей, затем, описав параболу, из
нее вылетел какой-то щиток и упал на пол. Когда они
поднялись на леса, окружавшие макет, выяснилось,
что это главный ее облагораживает. Можно было рас-
слышать, как он вполголоса разговаривает сам с со-
бой: «Что за бардак, понатыкали каждый свое. Не ин-
терьер, а ...! Человек здесь будет работать, порой и
умирать, а они, вместо того чтобы сделать ее уютной,
натворили бог знает что!» Под эти слова очередной
щиток или пульт, жалобно проскрипев отдираемыми
гвоздями, описав дугу, покидал кабину.
При одной из таких операций улучшения львиная
доля переделок чертежей пала на голову нашего во-
оруженца А. В. Надашкевича. Кучу работы предстояло
делать наново, и Надашкевич пошел жаловаться шефу.
Никогда не унывающая молодежь тут же сложила пе-
сенку, в которой Туполев, ратуя за улучшение, пел:
И вот для этого нужно
Лишь улучшение одно.
Но это мелочь, ерунда,
Всего заклепка лишь одна.
Ее придется заменить,
Обшивку рядом утолстить,
А ланжероны удлинить,
Моторы несколько сместить...
Перечисления заканчивались так:
Но ваш чертеж
Пока лишь на доске ведь,
Так что, товарищ Надашкевич,
Все хорошо, все хорошо!
Услышав песенку, шеф рассмеялся и сгоряча по-
обещал: «Черт с вами, больше менять не стану». Но
затем все пошло обычным путем. Если в таких случа-
ях кто-либо говорил: «Андрей Николаевич, ведь план,
сроки, чертежи»,— Туполев резко перебивал: „А раз-
209
ве в плане сказано, что надо делать гадко?“» [Там же,
№ 7, с. 40].
Так они делали свою «сто третью». И конструкто-
ры, и теоретики, если кому не спалось, спускались
лишний раз в макетный цех или в расчетные комна-
ты, к формулам или изисам. Всем хотелось одного —
закончить ее. А в том, что она будет летать, и будет
летать отлично, никто не сомневался. Только вот ни-
кто не знал, что судьба «сто третьей» окажется не-
легкой.
Леонид Львович пишет:
«Наконец на самолете все проверено, отлажено и
испытано, теперь остается одно — опробовать работу
моторов. На следующий день отстыковали крылья.
103-ю выводят из ворот сборочного цеха во двор... В от-
крытых окнах сотни людей наблюдают за первой про-
веркой их детища. 103-я дрожит, как породистая ска-
ковая лошадь перед стартом. Улыбающийся Андрей
Николаевич, в теплом пальто, пожимает нам руки.
Наутро машину задрапировывают брезентом, завязы-
вают... Ночью, пока мы мирно спим в зарешеченных
спальнях, ее увозят на аэродром...
Нюхтиков (полковник ВВС) и штурман Акопян
надевают парашюты (это уже на аэродроме, куда при-
везли и арестованных конструкторов) и, сосредото-
ченные, молчаливые, занимают свои места. Вероятно,
хотя они потом и отрицали это, идти в первый вылет
на машине, спроектированной и построенной таким
удивительным способом (попросту арестантами), вол-
нительно...
Запущены двигатели, 103-я рвется в воздух. Нюх-
тиков поднимает руку, мотористы вытаскивают колод-
ки из-под колес, и машина медленно рулит на старт.
Вслед за ней спокойно, не торопясь, шагает Анд-
рей Николаевич, и такова внутренняя сила этого че-
ловека, что никто его не останавливает, никто не идет
его сопровождать. Он идет наискось через поле, и мы
твердо знаем, что где-то рядом с тем местом, где он
встал, самолет и оторвется от земли. Так было всег-
да...» [Там же, с. 43].
103-я прошла испытания отлично. Ее было решено
пускать в серию. Это была свобода! Ее ждали день,
два, ждали неделю. Потом пришла директива сверху —
103-ю надо переделать, и как! Одним из главных до-
стоинств машины был рассредоточенный в две кабины
210
экипаж. Теперь было велено «для большей живуче-
сти» экипаж сосредоточить в одной кабине. Только
авиационники знают, как много тянет за собой такая
переделка. Да еще переделка удачного самолета. Но-
вая модель стала называться 103 У. Судьба ее оказа-
лась трудной: на испытаниях машина показала себя
хорошо, хотя скорость ее снизилась на 50 км/ч по
сравнению со 103-й, но через несколько полетов про-
изошла катастрофа — загорелся правый двигатель.
Машину вели те же Нюхтиков и Акопян. Нюхтиков
дал приказ машину покинуть. Акопян, зацепившись за
что-то парашютом, погиб, машина сгорела. Пошли но-
вые аресты. Что ожидало конструкторов-арестантов,
догадаться было нетрудно. Но скоро выяснилось, что
причиной пожара была течь бензина из ниппеля ма-
нометра. Всех обвиненных помиловали. Двух слеса-
рей, монтировавших манометр, арестовали. Машину
одобрили, но в серию не пустили. Оказалось, что вы-
пуск высотных двигателей, предназначенных для мо-
дели 103, прекращен. Сверху спускают новую дирек-
тиву — ставить на машину моторы другой марки, вы-
пуск которых был хорошо налажен одним заводом. Но
ни к какому самолету эти моторы не подходили и скап-
ливались на заводе в огромном количестве. Так был
найден в верхах мудрый выход из положения. Тупо-
лев пришел в ярость. Под эти моторы машину надо
было переделывать капитально, а главное, с очевид-
ными потерями в качестве и параметрах машины.
И, конечно, на это требовалось время. Обстановка сре-
ди зеков накалилась до такой степени, что Кутепову
почти с извинениями пришлось давать обещания, «обе-
щанные» свыше, что, как только новая машина совер-
шит свой первый полет, всю бригаду выпустят. Это
было накануне войны. «Вера» (103 В) — так звали
новую модель — будет доделана уже в Омске, в эва-
куации, совершит свой первый полет, но заметную
часть туполевского КБ освободят только в 1943 г.
«Меня освободили за полтора месяца до начала войны,
5 мая,— рассказывал Леонид Львович,— но это произошло бла-
годаря моей жене. Я ведь не цагист и в ЦАГИ до ареста не
работал. Я работал в Научно-исследовательском институте
Военно-Воздушных Сил и специализировался в области радио-
связи и радионавигации. Еще совсем молодым в этом НИИ
я был пристегнут к оборудованию самолета АНТ-25, того са-
мого, на котором Чкалов и Громов летали в Америку через
цолюс. И тут я приглянулся Андрею Николаевичу, который как
2И
главный конструктор этого самолета постоянно навещал его.
И, когда стал формироваться штаб перелета этих машин, меня
ввели в этот штаб в качестве ответственного за связь и радио-
навигацию. Тут я страшно сблизился с экипажем Чкалова,
т. е. с Чкаловым и Беляковым, ну, а с Байдуковым я был зна-
ком и раньше. А потом с Громовым, Юмашевым и Данилиным.
Когда меня арестовали, моя жена Елизавета Михайловна
Шишмарева пошла бороться за меня. Она писала и подавала
всякого рода заявления о моей невиновности и просила о пере-
смотре моего дела. Но все бесполезно. Тогда она обратилась к
ходившим тогда в героях летчикам, а это ведь были не ны-
нешние герои, а герои-единицы, которых знал весь народ.
И двое из этих героев - Байдуков Георгий Филиппович и Да-
нилин Сергей Алексеевич - весьма благожелательно отнеслись
к ее просьбе и написали заявление в Верховный Совет. Мое
дело пересмотрели (или не пересмотрели), и я был освобож-
ден. Но я ведь ничего не знал.
Вдруг в один прекрасный день ко мне подходит вертухай и
говорит: «Пройдемте». И ведет меня в канцелярию. Там мне
говорят только три слова: «Собирайтесь с вещами». На меня
повеяло лагерным ветром. Я бросился к главному, а вертухай
за мной, но я успел сказать ему в полном страхе: «Андрей
Николаевич, меня вызывают с вещами!» А он похлопал меня
по плечу и сказал: «Иди». И больше ничего не сказал. Потом
я понял: наверное, он знал. Меня отвезли в Бутырскую тюрь-
му. Там я посидел некоторое время в камере, потом меня
вызвали и повели в кабинет начальника тюрьмы. А там сидит
Кутепов. Встает, протягивает мне руку и говорит: «Поздрав-
ляем вас, Советское правительство разобралось, оно увидело,
что состава преступления у вас нет, и постановило вас осво-
бодить». И вручает мне справку, которая у меня цела до сих
пор, о том, что с такого-то я сидел в Бутырке, в такое-то время
был на Севере и черт знает где и что 5 мая 1941 г. освобожден.
При этом он произносит напутствие, в котором объясняет, что
не в моих интересах общаться с арестантами, что освобожден-
ные не такие злостные преступники, как оставшиеся в заклю-
чении, излишнее общение с которыми может привести к серь-
езным последствиям. Я понял, что меня вернут на улицу Радио
вольняшкой. Да и не могли не вернуть: на мне лежала очень
важная часть по оборудованию «Веры».
Кутепов попрощался, а я уходить не собираюсь, вот что
значит вольный. И говорю ему: «А как это я домой пойду, де-
нег у меня нет, дайте, говорю, мне 15 копеек на трамвай».
Тогда трамвай стоил 15 копеек. Эти мужи не нашли в себе
смелости дать мне 15 копеек из своего кармана и отвели меня
снова в камеру и опять заперли. Как я себя корил! Я не знаю,
сколько я там просидел, у нас ведь не было часов. Наконец
меня вывели, посадили в пикап, ворота одни за другими
открылись, и я выехал на свободу.
Но тут я растерялся, не знал, куда ехать. Мы жили с
Елизаветой Михайловной в огромной коммунальной квартире
на Сретенке, напротив кинотеатра «Уран», в размашистых по-
мещениях бывшего дома страхового общества «Россия». До
моего ареста у нас там было две комнаты - большая, 24 кв. м,
и маленькая, 8 кв. м. Когда меня арестовали, маленькую ком-
нату опечатали (сколько в Москве было опечатанных комнат
212
в коммуналках!), а Лиза осталась жить в большой комнате.
Кроме нас, в квартире еще пять семей. Что там начнется,
если я туда поеду! И я поехал в Петровский парк, в дом
профессора Шишмарева, отца Лизы. А мы ведь были не заре-
гистрированы, хотя дети были записаны на мою фамилию.
Родители Лизы были дома. Начались «охи» и «ахи», тут же
позвонили Лизе. Она схватила обоих мальчишек и через
полчаса была уже здесь. Младший меня не знал совершенно.
Ему было пять месяцев, когда меня арестовали.
Через два дня я был уже на своем рабочем месте воль-
ным инженером. Я волновался, как меня встретят мои това-
рищи. Выходит, я чист, а они нет, нелепая ситуация. Я при-
шел, ничего не изменилось по отношению ко мне. Более того,
как только я вернулся, три человека, Сергей Михайлович
Егер, Сергей Павлович Королев и ...третьего, вот, забыл, обра-
тились ко мне с просьбой разыскать их жен в Москве и все
им рассказать. Ведь наши жены думали, что мы сидим в Бу-
тырках, это те счастливые жены, у которых принимали пере-
дачи.
Однажды, много лет спустя, не помню уже, по какому
случаю, мы с Егером приехали к Сергею Павловичу на его
дачу за зеленым забором. Там сейчас музей. Мы сидели в
этом двухэтажном добротном доме и пили, как полагается,
коньяк. Была зима и поздняя ночь. И тут Сергей Павлович
вдруг говорит: «А вот, ребята, я иногда думаю, сейчас откроет-
ся дверь, войдут вертухаи и скажут: а ну, собирайся с веща-
ми! - может это быть или не может?» И мы пришли все трое
к выводу, что может. Это были 50-е годы. Берии уже не было,
а был еще страх. И наше инженерное восприятие мира виде-
ло синусоиду, чистую классическую синусоиду - так и мысли-
лось, что еще все это может быть. Теперь это, наверное, не-
возможно. Теперь нам кажется, что мы все понимаем, и, ска-
жем, относительно Берии все кажется однозначным. А тогда,
когда он приходил к нам в ЦКБ-29, предупредительный и вни-
мательный, мы видели лишь его инженерную неграмотность, но
это нормально. В том, что мы все шпионы, его могли и убе-
дить, откуда нам тогда было знать. Более того, ведь многие
с ним связывали даже надежды на справедливость. Были даже
попытки со стороны арестантов „открыть глаза“ Лаврентию Пав-
ловичу. Все-таки мы верили, что рано или поздно во всем раз-
берутся».
Юрий Борисович рассказывал, что Берия время от
времени устраивал приемы в честь арестантов. Столи-
ки на шестом этаже сдвигались в банкетный стол в
виде буквы «П», и Берия, стоя в барственной позе у
дверей в столовую, приветствовал гостей.
«Стол накрывался необычайный,— рассказывал
Юрий Борисович,— с икрой, с балыками, с фруктами.
Когда гости были в полном сборе, Берия становился
во главе стола и начинал говорить. Говорил он обычно
почти что ласковым голосом, вроде того, что, мол,
„вот, я хочу посоветоваться с вами, как мы будем ра-
213
ботать дальше, не нужны ли новые кадры, и если нуж-
ны, то какого именно профиля, с этим проблемы не бу-
дет. Давайте, забудем сегодня неприятности и будем
веселиться. Сегодня вы мои гости и чувствуйте себя
легко и свободно46. И вот, однажды после доверительной
речи Берии вдруг подходит к нему Бартини. Я опе-
шил. Бартини был моим другом и, кроме меня,
общался еще только с двумя-тремя арестантами, и все.
Очень был замкнутый. Он подошел к Берии, вски-
нул красивую, гордую голову и сказал: ,,Лаврентий
Павлович, я давно хотел сказать вам, что я ни в чем
не виноват, меня зря посадили". Он говорил только
за себя, у нас было не принято говорить от
имени групп. Как изменилось лицо Берии! Бла-
годушное выражение хозяина сменилось на хищ-
но-торжествующее. Он подошел к Бартини мягкими
шагами и сказал: „Сеньор Бартини, ну конечно, вы ни
в чем не виноваты. Если бы были виноваты, давно бы
расстреляли. А посадили не зря. Самолет в воздух,
и вы на волю, самолет в воздух, и вы на волю!" И он
показал рукой, как летит самолет в воздухе, и даже
приподнялся на цыпочки, чтобы самолет летал повыше.
Нам это тогда казалось смешным, и мы хохотали здо-
ровым арестантским смехом. А на второй день даже
Махоткин молчал за столом».
Юрий Борисович сидел за одним столиком с Робер-
том Бартини, Карлушей Сциллардом и Васей Махотки-
ным. Бартини и Махоткин были несовместимы, а им
предстояло пройти вместе и КОСОС, и Омск, и не од-
ну еще тюрьму. Бартини, всегда замкнутый, ушедший
в себя, говорил мало и почти никогда не разговаривал
за столом. А Махоткин, задира и весельчак по натуре,
был неудержим:
— Карлуша, а Карлуша,— начинал Махоткин,— ты
зачем в Россию приехал?
— Подсобляать...
— Подсобляать, а ты Достоевского читал?
— Читааль.
— А ежели читааль, то чем же ты тут подсобить
мог? Роберто, у тебя сын есть?
— Есть,— не подозревая подвоха, строго отвечал
Бартини.
— Так вот, скажи своему сыну, что, когда в чужой
стране заваруха, не лезь.
214
Как-то Махоткин притащил «Родную речь» для
младших классов (где он ее взял, осталось тайной) и
начал громко читать оттуда рассказ о мальчике Васе,
который всегда мечтал стать пилотом. Мальчик вырос,
поступил в пилотскую школу, и мечта его исполни-
лась: он стал сильным и смелым полярным летчиком,
и даже есть остров в Ледовитом океане, названный
именем этого мальчика. Рассказ кончался словами:
«Так будем же все, как Вася Махоткин!» «А Махот-
кин-то сидит!» — весело заключил герой рассказа.
Карл Сциллард, венгерский математик, был в числе
тех паломников, которые стремились в Советскую Рос-
сию, хотели здесь жить и работать. Сциллард приехал
сюда с женой и совсем крохотной дочкой. Они жили в
Ленинграде и были счастливы. Теперь, в заключении,
он о них ничего не знал. Связь с внешним миром ка-
ралась строжайшим образом.
Самый драматический случай со Сциллардом про-
изошел во время войны, когда туполевское КБ было
эвакуировано в Омск. На тамошнем заводе (арестанты
жили в одном из заводских цехов) бани не было, и их
возили раз в неделю в городскую баню. Обычно к но-
чи — подальше от людских глаз. Однажды Сциллар-
да в бане забыли. Он сам не помнил, как это случи-
лось. Помнил только свой панический ужас, когда по-
нял, что ни своих, ни конвойных, ни крытого фургона
нет. Он стал прохаживаться перед баней в надежде, что
за ним вернутся. Но за ним не возвращались. И он
решил добираться самостоятельно. Дороги не знал.
Спросить нельзя, у него сильный акцент, который
можно спутать с немецким. Он решил отыскать мили-
ционера, все-таки защитник, и во всем ему признать-
ся. А когда увидел его у трамвайной остановки, испу-
гался, а вдруг не поймет, тогда он попался — это побег.
Так он бродил по городу, пока не решил, что пойдет
к окраине и обойдет город кругом. То, что завод был
на окраине, они знали. И во время этих блужданий он
то и дело заглядывал в окна — это было настоящим
прикосновением к домашнему теплу. И вдруг в полу-
подвальном окне он увидел свою жену — она умывала
дочь над тазиком. Потом она вытирала личико девочки
полотенцем. Он не помнил, как нашел в себе силы
выпрямиться, пойти дальше, но он выпрямился и по-
шел дальше. Завод Карлуша нашел. Ничего ему не
было, даже легкого наказания. Тюремное начальство
215
к тому времени уже хорошо разбиралось, с кем имеет
дело. А Карлуша двое суток ни с кем не разговаривал,
почти ничего не ел, а потом, когда немножко отошел,
рассказал все Румеру. Они были очень близки.
Много лет спустя, в начале 70-х, когда Сциллард
был уже в Венгрии, а Румер в Академгородке, один
венгерский журналист попросил Юрия Борисовича
встретиться с ним и дать интервью для их газеты. Он
писал: «Профессор Румер живет в Академгородке. Он
известный физик-теоретик, брат покойного О. Румера,
о котором как о переводчике стихов Петефи мы не-
давно писали в нашей газете. Профессор Румер встре-
тил меня приветствием на блестящем венгерском языке
с цитатами из Кошута и Оронья. Когда я восхитился
его венгерским, он сказал, что у него есть друг венгр,
с которым он пуд соли съел. „Как?“ — спросил я.—
„На спор“,— ответил Румер».
Юрий Борисович в совершенстве владел и итальян-
ским языком. Это уже в честь Бартини.
В 1922 г., во время Генуэзской конференции, италь-
янскими коммунистами было сорвано готовящееся са-
винковцами покушение на делегатов России. Одним из
главных организаторов этого срыва был молодой италь-
янский коммунист, «странный аристократ», за кото-
рым фашистами давно была установлена слежка, Ро-
берто Бартини. Роберто Бартини действительно был
аристократом. Он был единственным сыном и наслед-
‘ ником богатого итальянского барона Лодовико ди Бар-
тини. Когда слежка дружинников Муссолини стала
настолько плотной, что не помогала никакая маскиров-
ка, не помогала постоянная миграция от озера Комо
до сицилийских деревенек, Роберто Бартини с поддель-
ным паспортом на сына одесского архитектора прибыл
в Петроград в качестве «репатрианта». Двадцати шес-
ти лет от роду он появился в студеную зиму в нелег-
ком 1923 г, в Москве и поселился в маленькой ком-
натушке полуподвального помещения. В наших энцик-
лопедиях Роберт Бартини значится как выдающийся
советский авиаконструктор, который создал свыше
10 экспериментальных и опытных самолетов. Роберт
Бартини умер 77 лет, 51 год он прожил в Советском
Союзе, 45 из них он был главным конструктором. Лю-
бимой поговоркой Бартини было сказание из Корана:
«Помоги нам, аллах, избежать непреодолимого и прео-
долеть неизбежное».
216
Летом 1941 г. началась эвакуация всех ОКБ и их
заводов. Туполевское КБ эвакуировалось в Омск. Не-
задолго до эвакуации в КОСОСе появился Королев.
Никаких пространных рассказов от него не слышали.
Иногда он бросал короткие фразы.
За ним была мерзлая земля Колымы («золотишко
копал»), были потерянные зубы после цинги, головные
боли после удара по голове и рана, которая с трудом
заживала. Было единоборство с паханом («вор в зако-
не — это личность!»), и был утонувший без него кораб-
лик, на который его везли для отправки в Москву и
опоздали («везучий я»). По общему мнению, среди оби-
тателей «золотой клетки» больше всех лиха хлебнул,
пожалуй, Королев. И все это за ракетную технику, ко-
торая была одобрена Тухачевским, за которую расстре-
ляли Клейменова и Лангемака, за которую сидел Глуш-
ко. И первым же рапортом Королева, только что
вернувшегося с Колымы, тюремному начальству был
рапорт о необходимости развертывать ракетные иссле-
дования.
Освободив Королева от сборочного цеха, Туполев
дал ему возможность делать в КБ расчеты по ракетно-
му двигателю. В это время Королев тесно общался с
Румером, со Сциллардом, с другими физиками и мате-
матиками. Это авиационники говорят «делать расче-
ты», своего рода жаргон, а была это самая настоящая
наука. Юрий Борисович рассказывал, что, когда он
был уже в ссылке и мог много заниматься наукой, он
сделал несколько работ, навеянных дискуссиями с Ко-
ролевым. Из этих работ он называл опубликованную в
1949 г. в ДАН (Доклады Академии наук) статью
«Кольцеобразный турбулентный источник», затем ра-
боты «Задача о затопленной струе» (1952), «Конвек-
тивная диффузия в затопленной струе» (1953) и др.
В 1943 г. произошел возврат к ракетной технике.
Известно, что сообщение Верховному Главнокомандую-
щему о «ФАУ» сыграло в этом не последнюю роль.
Королева перевели в Казань. И уже шла в застенках
работа по ракетному двигателю, уже была сделана
опытная установка и поставлена на Пе-2, и в качест-
ве борт-инженера проводил ее испытание в полете
Королев сам, а на воле все еще называли ракетную
технику пиротехникой. Все еще (1945 год!) появлялись
статьи в центральных газетах известных авиаконструк-
торов о вреде ракетной техники.
217
В 1943 г. были у авиационников большие успехи и
был «Большой Выпуск» — освободили Туполева и поч-
ти весь списочный состав его КБ. К этому времени
ОКБ в Омске, которое существенно выросло по срав-
нению с тем, каким оно было в Москве, разделилось на
несколько самостоятельных КБ. В одном из них, ко-
торое называлось ОКБ-4, главным конструктором был
Роберт Бартини. Проекты Бартини, как совершенно но-
вые, требовали участия академических ученых, и к
нему попали Румер, Сциллард, Вальтер. Попросился в
КБ Бартини и Махоткин. Возвращались в Москву с
небольшими интервалами почти все вместе. Туполев-
ское КБ вернулось на улицу Радио. Никаких следов
от решеток и арестантских коек в здании не осталось.
Это КБ было уже вольным.
Конструкторское бюро Бартини поместили на тер-
ритории Ростокино в Москве. В 1946 г. его перевели
в другой город.
Глава 15. Профессор Учительского института
Переброшенное в 1946 г. на новый завод ОКБ Бар-
тини получило новое назначение и содержало в себе
126 арестантов. В одном цехе завода арестанты жили,
в другом цехе работали. Перемещаться по территории
завода они могли только в сопровождении «тягача».
Раз в неделю их возили в городскую баню. Нелегкий
послевоенный быт сказывался и на арестантах. Они
голодали. Но именно здесь встретил Юрий Борисович
свою судьбу.
«Как это было? — повторяет вопрос Ольга Кузьми-
нична.— Просто. Я тогда собралась замуж. Жених мой,
Иван, работал на соседнем заводе и ближе к свадьбе
стал уговаривать меня перейти работать на их завод.
У нас, мол, платят больше. Мне это было не по душе,
но, думаю, ладно, уступлю. Пошла к начальнику цеха
с заявлением. Он прочитал, нахмурился:
— Ты что же, не Кузьмова дочка? Почему работу
меняешь?
219
Да я замуж выхожу, а 1*ам вроде платят больше.
— Ну, если тебе надо, чтобы больше платили, оста-
вайся. Новое КБ у нас появилось, могу тебя определить
туда к одному профессору.
Шутит, думаю, какие тут у нас профессора, да и
вообще, они только в книжках бывают, но согласи-
лась. И вот, привели меня в стеклянную комнату и под-
вели к письменному столу, за которым сидел человек
спиной ко мне. Он повернулся. Я никогда не видела
таких блестящих черных глаз. И стал вставать. Он все
вставал и вставал и не кончался, таким длинным он
мне показался. Потом протянул руку и улыбнулся:
«Юрий Борисович».—«Ольга!» — выпалила я и схватила
его руку и чувствую, что не могу ее отпустить, чув-
ствую, что щеки мои пылают, а руку эту отпустить
не могу. Вот так и держу ее 40 лет».
В годовщину смерти Юрия Борисовича Институт
ядерной физики в Академгородке устроил семинар
памяти Румера. На семинар были приглашены бывшие
ученики и друзья Юрия Борисовича. Многие приеха-
ли; кто не смог, прислали телеграммы или письма. Из
Казани пришло очень теплое письмо и несколько стра-
ничек воспоминаний о Юрии Борисовиче. Писал Мах-
муд Мубаракшеевич Зарипов.
«В начале весны 1946 г. я был направлен на работу в
авиационное конструкторское бюро Главного конструктора
Бартини Роберта Людвиговича. Там меня определили в брига-
ду вибраций самолета, начальником которой был профессор
Румер Юрий Борисович. В Казанском университете, физико-
математический факультет которого я окончил, имя Румера
было хорошо известно: наши учителя горячо рекомендовали
студентам монографию Ю. Б. Румера «Введение в волновую
механику» и книгу Блеквуда и Хетчинсона «Очерки по фи-
зике атома», переведенную Фейнбергом, под редакцией
Ю. Б. Румера. Зная, что Ю. Б. Румер - один из крупнейших
физиков СССР, я предстал перед ним не без робости. Юрий
Борисович расспросил меня обо всем, что касается анкетных
и биографических данных. Далее он интересовался, у кого
и чему я учился. Моими ответами на вопросы, касающиеся
знаний по физике, он остался, кажется, не совсем довольным.
Потом он объяснил мне мои обязанности как инженера
бригады.
Как я выяснил с течением времени, бригада занималась
не только расчетами вибрации самолета. Главный конструктор
Бартини был ищущим человеком, интересующимся перспек-
тивой развития авиации, человеком, полным идей. Юрий Бо-
рисович был правой рукой и научным консультантом Главно'
го конструктора. Но дело не ограничивалось одними консуль-
тациями, бригада занималась не только расчетами, но и ис-
220
следованиями в области вибраций, в области аэродинамики и
решением многих задач, возникающих в процессе проектиро-
вания. Я довольно легко включился в эту работу и с радостью
узнал, что пять лет тайшетской тайги не стерли из моей па-
мяти знания, полученные в Казанском университете, по ме-
ханике и математике.
Не прошло еще много времени с начала моей работы в
бригаде, как Юрий Борисович спросил меня, не хочу ли я за-
ниматься теоретической физикой. Я, конечно, охотно согла-
сился и начал заниматься изучением книги Ландау и Лиф-
шица «Теория поля».
Времени для этого было предостаточно. Мы работали по
10 часов в день. КБ находилось на окраине города, на берегу
залива. Территория завода примыкала к роще, называемой по-
чему-то Карантином. В летнее время мы ходили в обеденный
перерыв на берег купаться и загорать. В первый же год нам
выделили небольшие земельные участки, где можно было вы-
ращивать овощи. Днем отдыха было воскресенье. Библиотека
КБ была небогата, мало было журналов, хотя по настоянию
Юрия Борисовича выписывали ряд физических журналов
(в том числе ЖЭТФ и «Phys. Rev.»).
Итак, условия для занятий теоретической физикой были,
и я начал с «Теории поля». Юрий Борисович был удивитель-
ным педагогом. Мое изучение курса Ландау сопровождалось
экскурсами в историю физики. Попутно Юрий Борисович рас-
сказывал и о своих исследованиях в этой области. Вскоре я
узнал, что он уже давно занимается созданием единой теории
поля. В тот период его жизни эта тема была главной в его
научной деятельности.
Юрия Борисовича тяготило отсутствие среды, в которой
он мог бы обсудить вопросы, над решением которых работал.
Наконец, выход из этого положения он усмотрел в том, что
может использовать меня в роли оппонента. Он рассказывал
мне о решении той или иной задачи, над которой работал,
и просил меня без стеснения задавать вопросы всякий раз,
когда я чего-то не понимаю. Смело возражать, когда считал
что-либо неправильным. Далее я излагал тему так, как пони-
мал. Эти обсуждения велись вечерами, после работы. От меня
требовалась самая острая придирчивость ко всему рассказы-
ваемому им, высказывание сомнений, вопросов. Юрий Борисо-
вич стремился к предельной ясности и строгой логической
последовательности изложения. При работе над единой тео-
рией поля я служил предметом апробирования. В силу моих
возможностей я принимал участие в выводе ряда формул и
решении задач. Юрий Борисович много и неустанно работал.
Он был оптимистом и надеялся вернуться в строй, так как
близился конец срока заключения, и он возвращался не с
пустыми руками. Помнится, однажды он мне предложил го-
товить диссертационную работу. Его более чем удивил мой
отказ и еще более мотивировка отказа. Будущее мне пред-
ставлялось в минорных тонах. Это произвело на Юрия Бори-
совича угнетающее воздействие. Мне осталось лишь сожалеть,
что так необдуманно нарушил его душевное равновесие. Не-
смотря на это, он пытался настроить меня оптимистически.
Он был исключительно начитанным человеком, в пользу опти-
мизма приводил множество примеров, даже из произведений
221
ёосточйых классиков. Он владел множеством языков, а том
числе и восточных. Знал наизусть отрывки из шедевров восточ-
ных поэтов. Он пытался освоить и татарский (мой родной)
язык и выучил? несколько татарских песен.
Среди сотрудников КБ самым близким ему человеком был
начальник бригады аэродинамики, математик Сциллард Карл
Степанович. Он много общался с Бартини. Очень хорошо от-
носился к талантливой молодежи, помогал ей.
Время шло... Подошел и конец срока заключения Юрия
Борисовича. К сожалению, он не смог вернуться в свою род-
ную Москву, а был сослан на поселение в Красноярский край.
Я с ужасом думал о его судьбе, о том, как он будет жить
в тайге (мне-то она была знакома). Далее наш коллектив был
переведен в Москву, и я до конца 1951 г. работал там. По
окончании срока я тоже был направлен на поселение в Крас-
ноярский край, в Бугучарский район. Узнав адрес Юрия Бо-
рисовича, я писал ему письма, получал ответы. Возвращаясь
из поселения в Казань, в 1955 г. я остановился в Новосибир-
ске и встретился с Юрием Борисовичем и Ольгой Кузьминич-
ной. Их жизнь налаживалась, чему я был очень рад. Юрий
Борисович звал меня к себе в аспирантуру, но в Казани меня
ждали беспомощная мать и бабушка. Кроме того, я был уже
женат, мы ждали ребенка. Надо было устраивать жизнь».
В 1964 г. -Юрий Борисович будет оппонентом на
защите кандидатской диссертации у Махмуда Зарипо-
ва, в 1981 г. пошлет восторженный отзыв на его док-
торскую диссертацию. Письмо Зарипов кончает слова-
ми: «Во всем я старался последовать его примеру. От-
сюда и все радости и счастье моей жизни. Моя вечная
ему благодарность!».
Летом 1947 г. Румера вызвали и объявили, что
пришел приказ о его досрочном освобождении. Его
отправили, как и полагалось, с двумя конвойными в
общую городскую тюрьму. В тот день, когда арестанта
освобождали, он на работу не выходил, а отправлялся
в городскую тюрьму. Там ему оформляли документы,
и назавтра он приходил вольняшкой заниматься тем
же делом, но уже с зарплатой и без государственных
харчей. Юрий Борисович вернулся в спецтюрьму в
тот же день, к вечеру, сопровождаемый двумя конвой-
ными,—в телефонограмме были перепутаны две бук-
вы^, освобождался не он. Но люди этого не знали, и
на второй день все подходили к Юрию Борисовичу с
поздравлениями, и он каждый раз вставал из-за сто-
ла во весь свой рост и говорил: «Нет. Произошла
ошибка».
Последний год заключения был для него, пожалуй,
самым тяжким. Никаких подробностей Юрий Борисо-
222
вич не вспоминал, ни о каких грубостях и грязной
ругани «начальничков» не рассказывал — он этого не
любил. А пошутить мог, да и в свой адрес шутки
принимал легко. Когда праздновался шестидесятилет-
ний юбилей Юрия Борисовича (он был к тому време-
ни директором Института радиоэлектроники в Ново-
сибирске), его ученики всенародно зачитали и подари-
ли ему «Выписку из приказа по направлению Румера
Ю. Б. директором ИРЭ»:
«Направляем Вам за выслугой лет нашего воспитанника
(быв. проф. Румера Ю. Б.) для использования.
Словесный портерт
1. На вид - умный.
2. Одет - по форме.
3. Лицо - медальное.
4. Профиль - чеканный.
5. Взгляд - предвзятый.
6. Температура - предельная.
Особые приметы: пятимерен.
Анкетные данные
1. Происхождение - законное.
2. Образование — среднее геттингенское (три класса гет-
тингенской школы и 10 лет сибирской практики).
3. Вероисповедание - шиммит.
4. Знание языков - тюркский (читает со словарем), угр-
ский (может объясняться), ГУЛАГ (свободно).
5. Научные труды - под охраной государства.
6. Правительственные награды и поощрения - чистая по-
стель и пачка папирос.
Дополнительные сведения
1. Характер - сфетский.
2. Любимые фигуры - кольца (бензольные), решетки
(изинговские), женские.
3. Любимые цифры - 58-20.
4. Привязанности - матрицы, терьеры, пфаффианы.
5. Хобби - передача генетической информации.
6. Рекомендации по режиму - разрешены переходы толь-
ко второго рода.
Оргвывод
Может быть использован в качестве директора института».
Последний раздел требует, пожалуй, пояснений.
Все пункты в нем, кроме третьего, отражают часть ши-
рокой научной деятельности Юрия Борисовича. Из
них первый пункт касается плодотворной научной
деятельности Юрия Борисовича с А. И. Фетом (кроме
оригинальных работ, они написали вместе две моногра-
фии: «Теория унитарной симметрии» (1970) и «Теория
групп и квантовые поля» (1977)), а пятый пункт каса-
ется удивительной работы Юрия Борисовича «О систе-
223
матизации кодонов в генетическом коде», состоящей
всего из двух страниц. Юрий Борисович сделал эту
работу в 55-летнем возрасте и радовался ей, как ре-
бенок, любовался, как елочной игрушкой. Он получил
на эту работу рекордное число запросов, несколько
сотен. Открытки пришли даже из самых экзотических
стран Африки. А совсем недавно один молодой биолог,
никогда не знавший Румера, сказал, что, сделай этот
человек за свою жизнь только эту одну работу,
будущие поколения биологов его бы помнили.
Что же касается третьего пункта, то каждый до-
гадается, что это статья Юрия Борисовича по 38-му
году, и в общем будет прав. Но это ирония судьбы:
58—20 — номер домашнего телефона Юрия Борисови-
ча, которым до сих пор пользуется его семья. «Лю-
бят меня органы,— говорил Юрий Борисович,— и теле-
фон сразу поставили, и номер блатной дали».
День в день, 26 апреля 1948 г., Юрию Борисовичу
велено было на работу не выходить. Теперь уже ошиб-
ки не могло быть. И снова с двумя конвойными его
отправили в городскую тюрьму. Но назавтра Юрий Бо-
рисович на работу не вышел. Не вышел он и на сле-
дующий день. Это взволновало арестантов.
«Перед тем, как выпустили Юрия Борисовича, я сня-
ла ему комнату,— рассказывала Ольга Кузьминична,—
так же как месяц назад сняла комнату для Карлуши,
а год назад для Роберта Бартини. И хотя мы решили
пожениться и родители приготовили нам комнату с
занавесочками, с красивыми подушечками на кровати,
яства свадебные были закуплены, он должен был по-
жить в другом месте. То была страстная неделя, и на
этой неделе замуж не выходят. А через неделю мы
должны были пожениться. Но он не вернулся. И я по-
шла в городскую тюрьму. Дежурный па мой вопрос об
арестанте из спецтюрьмы говорит, что сейчас уходит
этап и никто ничего узнавать не будет, велел при-
ходить завтра. А за забором я слышала уже лай со-
бак. В это время подошел трамвай, и я быстренько
уехала. Останься я на десять минут у ворот, я бы его
увидела. Хотя, может, и к лучшему, что не осталась.
Знаете, когда собаки лают и впереди идут двадцати-
пятилетники в кандалах, а за ними обычные этапники,
эта картина не из приятных. Я видела раньше такую
картину. И только в Енисейске мы узнали, что про-
изошло.
224
Оказывается, 10 марта 1948 г. вышел негласный
указ о том, что лица с 58-й статьей частей таких-то
и таких-то после отбытия десятилетнего наказания от-
правляются в ссылку на такой-то срок. Значит, если
у тебя 58-я статья, было у тебя поражение в правах,
не было у тебя поражения в правах, катись. Послед-
ним, кто вышел из наших до этого указа, был Карлу-
ша. Его освободили 8 марта. Следующим был Юра.
И когда 27 апреля он не вышел на работу, я решила
срочно ехать в Москву. Надо было везти «Пятиопти-
ку», которую Юра дал вынести с территории завода
заранее и попросил спрятать у Карлуши Сцилларда.
Второго мая я была уже в Москве. В начале июня
пришла телеграмма Румерам, а я жила у них:
«Прибыл Енисейск, пришлите тысячу». Я хватаю Оси-
па Борисовича в охапку и начинаю по большой квад-
ратной прихожей танцевать вальсом».
«Енисейск (дата не проставлена)
Дорогая моя Оленечка!
Я страшно тосковал по тебе и боялся лишиться те-
бя, и жизнь показалась совсем бессмысленной. Твоя
телеграмма привела меня в восторг, в особенности по-
тому, что получение телеграммы совпало с прояснив-
шейся возможностью жить и устроиться. Итак, я по-
лучаю кафедру в Учительском институте...
Кроме того, я надеюсь, что ты привезла мои рабо-
ты. Если Дау нет в Москве (почему я не получил его
телеграммы?), то работы необходимо передать Леонто-
вичу и просить его сделать изложение результатов
для предварительного сообщения в Докладах. Ты зна-
ешь, какое значение имеют для меня мои работы. На-
деюсь, что с Карлушей все благополучно и что мои
работы целы. Если нет, то сообщи мне телеграфно,
и я их сейчас же восстановлю.
Я страшно рад, что мне прислали столько денег.
Ведь я нашел в дороге людей, которые поделились со
мной последним, и я смог сразу отдать им долг...».
Это первое письмо Юрия Борисовича к Ольге Кузь-
миничне из Енисейска. Дорога до Енисейска заняла
больше месяца. «Я ведь не знал, куда меня везут,—
рассказывал Юрий Борисович,— и это одна из неприят-
ных вещей в этапе. И вообще этап — это совершенно
особое явление. Арестантские вагоны „селедочкой44,
публика разношерстная, словом, все как полагается.
Но такой человек, как я, отбыв 10 лет, чувствует себя
8 M. П. Кемоклидзе
225
на этапе королем, конвои не придирается, урки не
обижают, они считают, что человек, который отсидел
10 лет,— праведный человек. По мере того, как этап
двигался (чудовищно медленно!), наши вагоны все
уплотнялись и уплотнялись новыми этапниками. На
Урале к нам попал один старичок, профессор, совсем
инвалид — он был парализован на одну сторону. По-
просил у меня закурить. Я сказал, что нет у меня ку-
рева, что меня вот урки снабжают (урки собирали мне
то хлеб, то табак) и что я попрошу Гришу помочь ему.
Был такой пахан, армянин, он ехал в нашем вагоне,
очень уважал меня и все время доказывал преиму-
щества организации воровского общества по сравне-
нию с нашим («Вот вы голосуете и принимаете реше-
ние большинством голосов — это неправильно. Если у
нас против хотя бы один человек, решение не прини-
мается»,—так объяснял мне Гриша право вето).
Я попросил Гришу покормить старика. „Посмотрим,
что за тип'6,— сказал он, познакомился, поговорил,
сказал: „Пойдет'6. Старик ел жадно, а потом
начал извиняться: „Ах, Гриша, ведь я вас разо-
ряю".— „Нет,— отвечал Гриша,— меня разорить невоз-
можно, меня государство пятый раз пробует". С Гришей
мы расстались в Красноярске. Меня высадили и через
несколько дней посадили на пароход. Его отправили
дальше».
Рассказывает Юрий Александрович Старикин:
«С Юрием Борисовичем я работал в Енисейске с 1948 г.
по 50-й. Меня вызвал ректор института и сказал, что к нам
направлен на работу профессор Румер, знаю ли я его? Мне
не приходилось встречаться раньше с его трудами, и я знал
его только как соавтора физического словаря. Я работал тогда
заведующим кафедрой физики и математики Учительского
института и был секретарем бюро партийной организации.
Наша встреча состоялась в кабинете ректора — пришел человек
в ватных брюках, в ватной тужурке, очень усталый после
долгой дороги. Он думал, что попал к нам случайно, но, ко-
нечно, он был к нам направлен. Дело в том, что руководство
нашего государства, направляя в ссылку таких ученых, «за-
ботилось» относительно их работы. Так что еще до прибытия
Румера начальник КГБ, а у нас был такой Гринь, человек
очень образованный и понимающий, сообщил нашему ректору,
что к нам направляется на работу в качестве преподавателя
физики профессор Румер.
В то время нельзя было так просто принять на работу.
Когда Юрий Борисович приехал в Новосибирск, он пришел в
пединститут к директору Синицыну. Директор, когда узнал,
что к нему пришел профессор Московского университета, очень
вежливо с ним разговаривал и с радостью предложил ему
кафедру. Они договорились, и директор попросил документы,
226
и когда вместо паспорта появилась бумажка с правом прожи-
вания в такой-то местности, он встал, рукой указал на дверь
и сказал: «Освободите помещение». Удивительное дело, у Юрия
Борисовича не было никакой злобы ни к чему, ни к кому.
Когда в 1954 г. он уже работал завотделом теоретической фи-
зики в Сибирском филиале и я приехал к нему на работу,
у меня было очень трудное материальное положение и надо
было еще где-нибудь найти дополнительную работу. Юрий Бо-
рисович пришел к тому самому Синицыну, говорил с ним как
ни в чем не бывало, и Синицын взял меня на работу.
Из ссыльных в Учительском институте работали только
Юрий Борисович и еще один преподаватель иностранного язы-
ка, из немцев Поволжья. Всю войну он был военным перевод-
чиком на фронте, причем на очень высоком уровне. Когда он
демобилизовался, ему сказали, что он может поселиться, как
человек с заслугами, где хочет. И он сказал, что хочет поехать
к жене. А жена как немка была сослана в Енисейск. Он при-
ехал в Енисейск, и его тут же поставили на учет и тут же
вместо паспорта выдали аусвайс. Вообще, основной состав
ссыльных в Енисейске был из немцев Поволжья, и нашими
студентами были в основном их дети. Когда они заканчивали
институт, их направляли на работу этапом. Было, конечно,
и основное население, которое старалось не поддерживать ни-
каких контактов со ссыльными. Да и ссыльные не очень стре-
мились к этим контактам, тем более что властями это не поощ-
рялось. И хотя Гринь за этим не очень следил, они сами этого
избегали, старались не усугублять. Ведь каждый был уверен,
что произошла ошибка, что все скоро выяснится и они вер-
нутся к прежней жизни.
Но однажды ссыльные нарушили этот неписаный закон.
Когда в 1953 г. Берию развенчали, его дочь сослали в Ени-
сейск. Ее муж был путейцем, начальником Закавказской же-
лезной дороги. Из-за нее он лишился своей должности и подал
на развод, и начался бракоразводный процесс, шумный. Она
была слепая. Этот процесс вызвал страшное возмущение среди
ссыльной енисейской публики. Все жалели дочку Берии и ста-
рались ей чем-то помочь.
И еще немножко о енисейской публике. Один раз к нам
приехал заместитель министра просвещения и первым делом
он вывесил объявление: «Прием по поводу любых заявлений
проводится ежедневно с 7 до 9 часов». Он пробыл в Енисейске
недели полторы. За все это время не было ни одной жалобы.
Ни один не пошел жаловаться. Когда он уезжал, сказал, что
в министерстве стоял вопрос о закрытии института, но теперь
он понял, что ни о каком закрытии речи быть не может, а, на-
оборот, надо поднять вопрос о преобразовании его в педин-
ститут: «Вы готовите нужные кадры. Кадры для Сибири, для
глубинок, и они настоящие, никуда не сбегут».
Преподаватели были все приезжие. Я вот приехал из Ле-
нинграда. По молодости решил посмотреть мир. Я тогда толь-
ко-только женился, и мы с женой вместе решили посмотреть
мир. И мы приехали в Енисейск. Одноэтажные деревянные
дома, были и кирпичные, земляной стадион. Воды в Енисейске
не было, ее привозили в больших бочках, и хозяйки наливали
в свои бочки. Весна в Енисейске начиналась перед Первым мая.
Река течет на север, и, когда начинался ледоход, на каждом
8*
227
повороте реки возникали нагромождения льда. Совсем недале-
ко Енисей делает огромную петлю, и там всегда скапливалась
чудовищная ледовая плотина. Вода перед ней настолько быстро
поднималась, что затопляла окрестности, затопляла в Енисей-
ске дома, подходила прямо к институту. Институт был двух-
этажным каменным зданием, но занятия все равно отменя-
лись, пока кончался потоп. Зимы нельзя сказать, что были
суровые, но были морозы и за 50. Я прожил там девять лет,
и это были очень хорошие годы моей жизни. Был хороший
коллектив, ко мне очень хорошо относились, и там я позна-
комился с Юрием Борисовичем и работал потом с ним в Но-
восибирске.
Юрий Борисович очень серьезно относился к своей работе
в Учительском институте. Он все время искал среди молодежи
талантливых. И были хорошие ребята. Был такой Миша Ки-
риллов. С ним Юрий Борисович занимался отдельно и мечтал
о том, что из него получится большой физик. К сожалению,
Миша заболел и умер. Юрий Борисович никогда не вызывал
меня на личные контакты, чтобы не ставить под удар, а что
касается работы, то тут я ему многим обязан. Потом, в Ново-
сибирске, он уже мог не удерживать себя от дружбы, и мы
были очень дружны.
22 июня 1948 г. Юрий Борисович писал Ольге Кузь-
миничне:
«Родная моя О ленечка.
С тех пор, как я узнал, что ты со мной, меня охва-
тил такой подъем и вера в успех, что я окрылен свои-
ми надеждами. У нас есть уже двухкомнатная квар-
тира в трех минутах ходьбы от службы, электричество,
дрова на зиму, койки, стол. Всю меблировку получил
от института. Я уже сплю на кровати с одеялом, по-
душкой и простыней. Если ты захочешь, то институт
даст аванс на приобретение коровы, которая стоит
здесь 3000 рублей. Картошкой на зиму мы тоже обес-
печены. Меня окружили теплой товарищеской атмо-
сферой и очень дружно приняли в коллектив.
Поэтому, как только ты узнаешь в Москве, что
Кафтанов утвердил мое назначение, сейчас же выез-
жай... 5 июля в Москву прилетит наш доцент физики
Юрий Александрович Старикин, у которого ты смо-
жешь получить исчерпывающую информацию о городе
и о том, что здесь нужно.
Валенки мне здесь дадут, в остальном я не нужда-
юсь. Я, конечно, хотел бы, чтобы ты не служила,
а только занималась хозяйством и посещала группу
по изучению английского языка. Будем с тобой варить
малиновое и брусничное варенье...
Меня очень беспокоит, привезла ли ты в Москву
мои работы. Ты знаешь, какое важное значение я им
228
придаю и что они означают. Если они у Карлуши и с
ним благополучно, надо, чтобы он их сейчас же
выслал.
Узнай адрес физиков: Померанчука и Маркова, ко-
торые, я думаю, очень любили меня.
Мысль о моих работах меня сейчас больше всего
беспокоит. Я надеюсь, что в остальном все сложится
благополучно.
Природа здесь мне очень нравится, гораздо больше,
чем на Юге. Очень надеюсь быстро окрепнуть и отдох-
нуть от всех невзгод...»
Это письмо Юрия Борисовича, как мы видим, от
22 июня, а 15 июня 1948 г. (!) «Журнал эксперимен-
тальной и теоретической физики» (ЖЭТФ) зарегистри-
ровал поступление статьи Ю. Б. Румера «К теории
магнетизма электронного газа». Эта работа не имела
отношения к пятиоптике. «Пятиоптику» нужно было
еще найти или восстанавливать. И Юрий Борисович
будет ее восстанавливать. Основные результаты «Пя-
тиоптики» Юрий Борисович восстановил быстро, но,
прежде чем посылать в печать, он, конечно, хотел об-
судить их с Ландау.
«12.7.48.
Дорогой Румчик. Пишу тебе так нескоро не из чего
иного, как известного неуменья писать. Прежде всего
ответ на твое письмо. Твою первую работу мы уже
сдали в печать... Что касается большой серии, то мне
кажется, лучше всего было бы вызвать тебя в Москву,
чтобы самому рассказать о них; чтобы ты уже затем
решил, что и где печатать. Идея рассматривать дейст-
вие как пятую координату мне лично, по свойствам
моего характера, конечно, несимпатична, но, как ты
знаешь, мои мнения далеко не общеприняты.
Сорганизовал денежные сборы. О делах с Мини-
стерством высшего образования тебе, очевидно, напи-
сал Женька...1.
О себе писать не буду, поскольку произошло слиш-
ком много всего, и мы это обсудим при свидании...
Вот пока и все. Крепко жму твою руку.
Дау».
В январе 1949 г. в ЖЭТФе вышла первая статья
Румера по пятиоптике «Действие как координата про-
странства. I».
1 Евгений Михайлович Лифшиц.
229
14 февраля Юрий Борисович писал Тане Марты-
новой:
«Дорогая моя Танечка, очень был тронут и рад
твоему письму; оно пришло в одну из самых значи-
тельных минут в моей жизни... «Действие как коорди-
ната пространства» — первая часть — вышла в январ-
ском номере журнала... Я чувствую, что полностью
оправдал свое жизненное назначение и могу себя счи-
тать очень счастливым, несмотря на некоторые неудоб-
ства в моей жизни...
Как протекает твоя личная жизнь? Как ты прошла
годы войны, была ли на фронте? В чем главном ты ви-
дишь сейчас для себя цель жизни?
Я убедился на своем опыте, что внешние обстоя-
тельства, как бы тяжелы они ни были, сравнительно
мало влияют на мироощущение. Я видел много людей,
которые прошли свой жизненный путь без сучка и за-
доринки и были глубоко несчастны. Мой тернистый
путь не сделал меня несчастным. За годы, что мы не
встречались с тобой, я встретил несколько человек,
к которым очень глубоко привязался, и никогда не
чувствовал себя одиноким. Я имел возможность много
работать, по десять часов в сутки ежедневно, ежегодно.
Крепко тебя целую и жму руку, Юра».
После той статьи, пронумерованные до десятого
номера, вышли в ЖЭТФе еще девять статей под тем
же названием. Публикация их продолжалась около
четырех лет, и не потому, что требовалось время для
их написания — все было уже сделано за предыдущее
десятилетие,— а потому, что ЖЭТф не мог печатать
их чаще.
За эти четыре года вышли в печати еще с десяток
статей Юрия Борисовича, касающихся самых различ-
ных областей теоретической физики. Например, «К тер-
модинамике бозе-газа», «К теории электропроводимости
металлов в магнитном поле», «Задача о затопленной
струе» и др. Казалось, не было области физики, кото-
рой бы не коснулся Юрий Борисович в ту пору.
Друзья Юрия Борисовича изо всех сил старались
помочь ему, старались вызволить его из Енисейска.
Писали ему письма, не слезные и жалостливые, а нор-
мальные письма друзей.
230
«Москва, 7.5.50 г.2
Дорогой Юрий Борисович!
...Знаю о Ваших злоключениях, несколько раз ви-
делся с Дау и Мих. Алекс.3, говорил о Вас с Вавило-
вым, хочу надеяться, что его вмешательство помо-
жет Вам.
Поразительно, как активно Вы творчески работаете
в разных областях физики. Но Вы правы в том, что к
тем сторонам 5-оптики, которые для Вас наиболее
ценны, я отношусь скептически. Я полностью признаю,
что введение Вами действия как пятой координаты поз-
волит в очень изящной форме сформулировать задачу
движения точки в заданных гравитационном и элект-
ромагнитном полях. Обычно, когда Вы от новой фор-
мулировки прежних уравнений переходите к новым
обобщениям и гипотезам, я не могу за Вами следовать.
Эти обобщения не представляются мне Zwangslaufig4,
и, кроме того, я убежден (хотя отчетливо понимаю,
что могу ошибаться и охотно откажусь от своих взгля-
дов, если увижу доказательство их ошибочности), что
развитие физической теории пойдет другими путями.
Позвольте присовокупить несколько дискуссионных за-
мечаний о первых параграфах Вашей работы о 5-оп-
тике... (Далее на трех страницах следует подроб-
ное обсуждение некоторых вопросов, взволновавших
Тамма.)
...Дорогой Юрий Борисович, я надеюсь, что Вы не
будете в претензии, что я прямо пишу Вам о моих
сомнениях и недоумениях; я хотел бы, чтобы Вы не
подумали, что я исхожу из предвзятого огульного от-
рицания пятимерных идей единой теории.
Самым интересным из последних научных новинок
я считаю открытие предсказанного теорией нейтрально-
го мезона с временем жизни т<10_11с (он распадает-
ся на два фотона). Некоторые товарищи считают, что
проведенные эксперименты недостаточны для того,
чтобы говорить о свершившемся уже открытии, но я
в нем не сомневаюсь. Работа напечатана в «Phys.
Rev.», который, вероятно, до Вас не доходит, но скоро
появится реферат работы в «Успехах физ. наук».
2 Письмо Игоря Евгеньевича Тамма.
3 М. А. Леонтович.
4 Бесспорными (нем.).
231
Очень порадовался известиям о Вашем браке и о
рождении у Вас ребенка, я-то уже в другом возрасте —
у меня внук и внучка.
С искренними наилучшими пожеланиями
Ваш И. Тамм».
Чаще всего приходили письма от Ландау. Они были
длинными и короткими, может быть, не всегда склад-
ными, но всегда искренними.
«25.6.50.
Дорогой Румчик. Обо всех фактах узнаешь от Оли.
Она у тебя молодец и производит чудесное впечатле-
ние. Заметка о вращении плоскости поляризации оши-
бочна — ты пишешь в энергии ED* вместо ED*+
+E*D (кстати, правильно $ (EdD*+E*dD)).
Крепко жму твою руку. Дау.
Предоставь, ради бога, все дела Оле. Ты, надо ска-
зать, бестолков не меньше меня. Поэтому пускай по
всякому деловому поводу пишет Оля, а то у тебя по-
пять ничего нельзя».
«8.10.50.
Милый Румчик. Очень грустно, что все так с тобой
получилось. Надо сказать, что все здесь приложили
массу стараний (в последнее время особенно Леонто-
вич), и даже Сергей Иванович сделал больше, чем мож-
но было ожидать, но дело оказалось гораздо труднее,
чем можно было думать.
...Оля твоя молодец. Настоящая „русская женщи-
на", которая пе теряет мужества в самой трудной
ситуации.
Крепко, крепко жму руку. Дау».
А ситуация действительно была трудная. Извлечь
Румера из Енисейска, сократить ему срок ссылки, ко-
торый исчислялся пятью годами, никак не удавалось.
И все-таки, к концу 50-го года по ходатайству Сер-
гея Ивановича Вавилова Румера перевели из Енисей-
ска в Новосибирск. В Новосибирске в ту пору был
Западно-Сибирский филиал Академии наук, который
рассматривался для Румера промежуточной ступенью
на пути его возвращения в Москву. В январе 1951 г.
Сергей Иванович умер. И Юрий Борисович, не успев
к этому времени оформиться на работу, остался без
места.
«30 месяцев я был безработным, и 30 месяцев меня
содержали товарищи»,—говорил Юрий Борисович. Ни
232
в Филиале, ни в каком-нибудь другом месте Румер ра-
боту найти не мог. Он пытался устроиться на один за-
вод, на другой завод, на третий, и всюду, куда бы он
ни обращался, ему были рады. Бывало, что ему пока-
зывали его место работы, стол, говорили, что вряд ли
будет ему удобно приходить на работу к восьми часам
и что он, если хочет, может приходить к десяти, но в
конце концов дело кончалось тем же: его не брали.
«Стала пропадать вера в трудоустройство,— расска-
зывала Ольга Кузьминична,— комната у Галочки, ко-
торую мы снимали на улице Державина и другую себе
позволить не могли, была очень маленькой, в полупод-
вале. В комнате стоял матрас от окна до стенки, а на-
против была стена от печки, которая должна была то-
питься со стороны Галочки, но опа ее никогда не то-
пила, обходилась какой-то другой печкой. Зимой стена
наша замерзала. Кухней мы не пользовались, готовка
была символичной, было голодно. Вместо стола стояли
наши чемоданы, и была к стене прибита доска, на ко-
торой стояли книжки. Потом совершенно случайно
нам нашли шикарную квартиру — две комнаты, кухня,
печное отопление, мы сами по себе (хозяйка вышла за-
муж и уехала на неопределенный срок в Ригу), а глав-
ное, за квартиру платили только квартплату.
Все время находились люди, которые хотели нам
помочь. Вот Клавдия Петровна Чернова. Она заведова-
ла областной библиотекой. Ей Юрий Борисович был
обязан своими первыми заработками в Новосибирске.
Она оформляла на кого-то переводы, которые он де-
лал, и платила ему деньги. А как рисковала Таня Мар-
тынова! Она всюду хотела поспеть, всем помочь.
Судьба с ней распорядилась ужасно. Когда немцы по-
дошли к Москве, она отправила сына в деревню, а сама
осталась в обороне Москвы. В деревне мальчик забо-
лел и умер, ему было лет шесть. Всю жизнь Таня о
ком-то заботилась. Она дружила с Асмусом, с Пастер-
наком, опекала Анну Ахматову.
В то наше самое тяжелое время она снарядила экс-
педицию в Кузнецкий Алатау, она ведь была геоло-
гом. Один грузовик она снимает с геологической пар-
тии, перегоняет в Новосибирск и пускает на сельско-
хозяйственные работы, отдает на сезон колхозу. Шофер
выполняет все положенные ему сезонные работы, по-
лучает часть деньгами, часть натурой. Так мы получи-
ли капусту, морковку, картошку, пшено, деньги и
дрова, конечно.
233
А Юрий Борисович продолжал каждые две недели
ходить в НКВД отмечаться и продлевать аусвайс.
Каждый раз он уходил навсегда, каждый раз брал с
собой 100 рублей, то ли он вернется домой, то ли его
пошлют на лесоповал. Так в месяц два раза я с ним
прощалась. Иногда он пойдет и через 15 минут вернет-
ся, а иногда попадал на такого, который просто застав-
лял ждать. Ничего при этом не говорил: Юрий Бори-
сович подойдет к окошку, а тот его закрывает, и так
до вечера, и ничего сказать нельзя. Даже к мелким
чинушам у Ю. Б. не было никакой злобы.
А как он любил говорить слово «товарищ»! Около
Коммунального моста был раньше пляж, и мы туда
ходили купаться летом. Однажды какой-то военный
разделся рядом с нами и попросил присмотреть за его
вещами. Ю. Б. вытянулся, он ведь и так был очень
прямой, и радостно сказал: «Не беспокойтесь, товарищ
(Ю. Б. называет его чин по погонам, он ведь хорошо
разбирался в погонах), все будет в порядке, я послежу
за вашими вещами!» Слово «товарищ» было у Ю. Б.
всегда как-то подчеркнуто. Это не то, чтобы просто
«товарищи» — товарищи, ну куда вы лезете? ну что
вы делаете? а это было именно то-ва-рищ. То-ва-
рищ — это рядом, это плечо, это рука, это все. И вы-
стояли мы благодаря товарищам. И времена те тяже-
лые вспоминали с Ю. Б., только когда вспоминали то-
варищей».
И действительно, ни Юрий Борисович, ни Оль-
га Кузьминична не любили вспоминать это время —
30 долгих месяцев.
«Что о них вспоминать,— говорила Ольга Кузьми-
нична,— что бы я вам ни рассказала, все будет не то.
Вот что определенно, так это две вещи: одно то, что
было очень трудно, а другое — мы выстояли благода-
ря той доброте, которая нас окружала. Рядом с нами
все время были люди, которые нам помогали. Вот
Мишу мы назвали в честь Миши Леонтовича».
Глава 16. На Жемчужной улице
В декабре 1952 г. Академия наук организовала дискус-
сию по научным работам Ю. Б. Румера. Без малого
15 лет он не был в Москве. И теперь он приехал сюда,
где родился и вырос, приехал пока бесправным, с бу-
мажкой-разрешением вместо паспорта.
В результате дискуссии «Румеру Ю. Б. рекомендо-
вано продолжать научные исследования». В июле
1953 г. он был назначен заведующим отделом техни-
ческой физики Западно-Сибирского филиала АН СССР.
В сентябре этого же года Министерство культуры вос-
становило Румера в правах и званиях профессора и
доктора физико-математических наук с непрерывным
стажем с 1935 г. В 1954 г. последовала полная реаби-
литация.
Теперь, когда под его началом оказался отдел,
Юрий Борисович буквально завалил людей работой.
И, конечно, снова начались лекции и семинары, и сно-
ва потянулась к нему молодежь.
Возобновилась переписка с Борном.
235
«29 января 1955 г. Бад Пирмонт,
Западная Германия, Маркардштрассе, 4.
Дорогой Румер,
Шенберг прислал мне английский перевод Вашего
письма от 31 декабря 1954 г., адресованного ему,
и Вашу статью «Оптико-механическая аналогия».
Я был очень рад получить о Вас известие после столь
большого перерыва, и я рад, что Вы занимаете высо-
кое положение в Восточном филиале Академии наук.
Я с большим интересом читал, как Вы пишете о своей
работе, в частности о пятимерном представлении реля-
тивистской механики, над которой Вы работали еще
у меня 20 лет тому назад. Я боюсь, однако, что уже
слишком стар, чтобы подробно изучить эти интересные
вещи. Около двух лет тому назад я достиг предельно-
го возраста, 70 лет, и должен был оставить свое место
в Эдинбурге, где я провел 17 лет. И хотя мы полюби-
ли Шотландию и шотландский народ, мы предпочли
провести остаток своей жизни у себя на родине и вы-
брали маленькое, тихое местечко близ Геттингена.
Я продал большую часть моей научной библиотеки и
едва ли могу заниматься теперь какой-то работой, раз-
ве что для собственного удовольствия. В декабре прош-
лого года я получил Нобелевскую премию за работы
по квантовой механике, спустя 28 лет с тех пор, как
они были опубликованы. Это мне доставило огромное
удовлетворение. Я все еще думаю о проблеме детерми-
низма и случайности в физике.
Я надеюсь снова получить от Вас весточку. С наи-
лучшими пожеланиями от меня и от моей жены, ко-
торая хорошо Вас помнит. Ваш Макс Борн».
В 1957 г. на базе отдела, которым заведовал
Юрий Борисович, был организован Институт радио-
физики и электроники, директором которого он стал.
Сначала институт занимал два этажа в лабораторном
корпусе Западно-Сибирского филиала, а затем на ули-
це Мичурина для него построили весьма приличное
здание в четыре этажа. Первый этаж отдали поликли-
нике, и часть неженатых научных сотрудников быстро
обзавелась женами-медиками.
В списке трудов Юрия Борисовича за 1958 г. зна-
чится всего одна-единственная заметка, да и то попу-
лярная — «Относительность времени», написанная сов-
местно с Ландау. Это было время, когда Юрий Борнео-
236
вич целиком был занят организацией института и мо-
лодыми людьми, которых он собирал вокруг себя. На
научную работу времени не хватало. И даже в коро-
теньком поздравительном письме Максу Борну, которо-
му исполнилось тогда 75 лет, Юрий Борисович делает
акцент именно на молодых людях:
«Дорогой профессор Борн!
Я теперь на несколько лет старше, чем были Вы,
когда я имел счастье быть Вашим учеником. И в на-
стоящее время около меня молодые люди, и я стара-
юсь ежедневно быть по отношению к моим сотрудни-
кам таким же благожелательным и дружелюбным, как
Вы. Этому я учился у Вас, дорогой профессор Борн.
Ваш преданный друг Ю. Румер».
В 1957 г. Совет Министров СССР принял постанов-
ление о создании Сибирского Отделения Академии
наук СССР. В 30 км от Новосибирска началось строи-
тельство Академгородка. С 1 января 1959 г. Институт
радиофизики и электроники включается в состав Си-
бирского Отделения АН СССР. В 1961 г. институт, вер-
нее, пока его теоретический отдел, переезжает в Ака-
демгородок. В этом году Юрию Борисовичу исполни-
лось 60 лет. От Борна он получил теплое письмо:
«Маркардштрассе, 4, 21 апреля 1961 г.
Бад Пирмонт.
Дорогой Румер!
Известие о Вашем предстоящем 60-летии дошло до
меня. Моя жена и я не хотели упустить возможность
выразить Вам наши сердечнейшие пожелания. Пусть
Ваша деятельность будет успешной, а Ваша жизнь
радостной и счастливой. Мы с удовольствием вспоми-
наем время, когда Вы были у нас в Геттингене. Я пом-
ню еще, как мы занимались теорией элементарных ча-
стиц, и, хотя это было слишком рано и не принесло
успеха, все же сама работа была интересной и веселой.
Сообщите нам как-нибудь о Вашей жизни. Мы не зна-
ем, женаты ли Вы, и не имеем ни малейшего пред-
ставления, как Вы живете. У нас хорошенький домик
в тихом курортном месте. Вы должны как-нибудь при-
ехать к нам и сами в этом убедиться. Мы сами слиш-
ком стары, чтобы много ездить.
С сердечнейшим приветом и добрыми пожеланиями
от моей жены,
Ваш старейший друг Макс Борн».
237
Это письмо примечательно тем, что уже шесть лет
ведется их переписка, а Борн только сейчас просит Ру-
мера сообщить ему, как он живет. Ответ Румера на
это письмо и его дальнейшие письма удивили
Борна.
В своих комментариях к переписке с Эйнштейном
Макс Борн пишет о своих предположениях, что ис-
пытания, постигшие Румера, должны были сделать ив
него человека, стоящего в оппозиции к любому строю,
но письма, которые он получал от Румера, никак не
соответствовали его ожиданиям. И Борн с удивлением
отмечает, что «испытания не ожесточили его, не вызва-
ли вражды к режиму и людям. Наоборот, он пытался
в длинных письмах убедить меня в преимуществах со-
ветского строя не только в политическом плане, но и
в моральном» [1, с. 102].
На Жемчужной улице в Академгородке, в доме
№ 10, на третьем этаже, Юрий Борисович получил
квартиру. Эта квартира была выделена ему в качест-
ве жилплощади. В этом же доме, в том же подъезде,
на первом этаже Юрий Борисович получил еще две
квартиры — двухкомнатную и трехкомнатную — это для
института. Здесь располагалась теоретическая ла-
боратория. В маленькой комнате двухкомнатной квар-
тиры был его кабинет — кабинет директора, в боль-
шой — семинарская. Все три комнаты, включая кухню,
в трехкомнатной квартире были рабочими комнатами
теоретиков.
Институт занимался важными научно-техническими
задачами. Например, в области электроники сверхвы-
соких частот наряду с теоретическими разработками
были созданы новые электронно-волновые приборы.
Сотрудник Юрия Борисовича Н. И. Кабанов получил
первый в Советском Союзе диплом на открытие, на-
званное «эффектом Кабанова» [50, с. 44]. В институте
был создан первый в стране газовый лазер. В «Хрони-
ке Сибирского Отделения» говорится: «Большое значе-
ние для развития лазерных исследований и создания
сибирской школы физиков-теоретиков в области кван-
товой электроники имел постоянно действующий семи-
нар по квантовой оптике, организованный в институте»
[Там же, с. 59].
Именно теоретические семинары, теоретический от-
дел были для Юрия Борисовича самым близким, са-
мым желанным делом. Это был дружный и веселый
238
коллектив. Отношения с директором были просто то-
варищескими. Любой мог оборвать директора, переубе-
дить его в чем-то (во всяком случае, попытаться), пу-
стить в его адрес шутку. Здесь у Юрия Борисовича
появилось новое и прочное прозвище — Ю. Б. Теоре-
тикам ничего не стоило, например, подсунуть директо-
ру в папку приказов по институту дополнительный
список:
ч
«...07. Объявить выговор Саввиных С. К. за ношение уни-
верситетского значка. Основание', образование должно быть
написано на лице, а не лацкане пиджака.
08. Обязать Уленича Ф. Р. перед прыжком через стул сни-
мать армейские ботинки. Основание: мое распоряжение.
09. Во изменение моего приказа № 060 премировать Топо-
ногова В. А. не месячным, а двухнедельным окладом: Основа-
ние: работа оказалась ошибочной.
ОН. Объявить выговор Чаплику А. В. за обман Оленичева.
Основание: обмануть Оленичева - все равно, что обидеть ре-
бенка.
012. Объявить выговор Батыеву Э. Г. и Сурдутовичу Г. И.
за разыгрывание закрытого дебюта при открытых дверях. Ос-
нование: народ этого не поймет».
Юрия Борисовича тяготили его административные
обязанности. Он всегда считал себя плохим директором
(«вместо физики я должен заниматься унитазами»),
мечтал «унести ноги» от директорства и унес. В связи
с этим он часто вспоминал встречу с Виктором Вайс-
копфом, который в 1968 г. приехал в Новосибирск.
Они тогда подолгу сидели вместе, вспоминали свои
молодые годы в Геттингене и наперебой рассказывали
друг другу про свою жизнь, вместившую так много со-
бытий за их долгую разлуку. И однажды, когда Вайс-
копф услышал веселый рассказ Румера о том, как
тот еле «унес ноги от директорства», огорчился: «Я не
верю, Юра, что ты был плохим директором, ты просто
не хотел быть хорошим директором. Вот я хотел,
и я стал хорошим директором». Но Юрий Борисович
не унимался: «Не знаю, как тебе, Викки, но в моем
возрасте за лишние деньги, связанные с директорством,
я уже не могу получать те удовольствия, которые ком-
пенсировали бы многочисленные неудобства этой
должности».
С 1967 г. и до конца своей жизни Юрий Борисович
работал в Институте ядерной физики. Здесь у него по-
явилось новое поколение учеников, новые «мальчики».
239
А теперь уже и у этих «мальчиков» свои школы, свои
институты, свои лаборатории и отделы. «Вот мой Ко-
нопельченко, который давно меня перерос,— говорил
Юрий Борисович,— школы еще не имеет, но это у него
впереди».
В 1987 г. в издательстве «Springer» вышла моно-
графия Б. Г. Конопельченко «Нелинейные интегрируе-
мые уравнения», посвященная Юрию Борисовичу.
В 1988 г. «World Science» выпустило монографию
Э. В. Шуряка «КХД-вакуум, адроны и сверхплотное
вещество» с коротким посвящением: «Памяти моего
первого учителя Ю. Б. Румера».
28 апреля 1981 г. праздновался 80-летний юбилей
Юрия Борисовича Румера. В адрес юбиляра, в адрес
Института ядерной физики было получено огромное
количество поздравительных писем и телеграмм. Теле-
граммы были короткие и длинные, в три строчки, в две
страницы, в десять страниц:
«Дорогой Юрий Борисович! В день Вашего юбилея
примите поздравления от Вашего ученика. Я с боль-
шой благодарностью вспоминаю первые годы моей ра-
боты по теоретической физике под Вашим руководст-
вом. Академик Марков М. А.».
«Дорогой Юрий Борисович, помним и ценим Вашу
дружбу с нашим учителем. Вы научили нас играть
бензольными кольцами, прислушиваться к затухающе-
му звуру и мокнуть под космическими ливнями. Вы
заразили нас высокой болезнью Изинга. Знаем Вас как
просветителя и воспитателя. В день славного юбилея
желаем крепкого здоровья и долголетия, неиссякаемо-
го интереса к науке, осветившего всю Вашу жизнь.
Коллектив дружественного Института теоретической
физики имени Ландау, Черноголовка».
«Пользуемся Вашим юбилеем, чтобы передать Вам,
патриарху нашей теоретической физики, самые лучшие
пожелания. Выразить глубокое уважение и дружеские
чувства. Искренне Ваши Лифшиц, Андреев, Дзяло-
шинский, Питаевский».
«...жизнь Ваша восхитительна, счастлив, что рабо-
тал и учился у Вас...»
«Поздравляю учеников, друзей, самого юбиляра.
Издательство „Наука“ готовит книгу: „От трех до
пяти“ — этюды по механике. Часть первая написана в
Англии, вторая — в Швейцарии, третья предполагает-
ся в Новосибирске...».
240
«Дорогой Ю. Б., кто живет в действии, тому время
нипочем,— сибирская народная поговорка. Желаю так
держать, Ваш Саша Дыхне».
«...всегда испытывал и испытываю большое счастье
работать вместе с Вами и ощущать Ваше благотворное
влияние на развитие физики и воспитание физиков...».
Итак, сотни «Дорогой Юрий Борисович, счаст-
ливы...».
День юбилея был праздничным днем в Институте
ядерной физики. Когда готовили пригласительные би-
леты на юбилейный Ученый совет, сотрудники фотола-
боратории оставались работать в институте на ночь,
все время переделывая свою работу, пока не получили
то, что, по их мнению, подходило к этому случаю. Но
теоретики сказали: «Мрачно». До рассылки приглаше-
ний оставался один день —время для ударной работы
вполне достаточное. Но тут выяснилось, что большин-
ство сотрудников фотолаборатории в этот день должны
работать на овощной базе. Теоретики охотно согласи-
лись заменить сотрудников фотолаборатории на весен-
ней переборке картофеля и свеклы, лишь бы те сдела-
ли то, что теперь обеим сторонам казалось удачным.
И они сделали.
Большой конференц-зал института, где проводилось
торжественное заседание Ученого совета, не мог вме-
стить всех желающих. Тем более трудно было дать
слово всем, кто хотел выступить. По неписаному зако-
ну на торжественном заседании ни одной «торжествен-
ной» речи не было. И хотя, как пели студенты Ново-
сибирского университета:
Жизни год восьмидесятый -
даже если вчетвером,
нам представить трудновато,
никто не думал о возрасте юбиляра — ему адресова-
лись шутки, как ровеснику.
Студенческий клуб «Квант» начал свое выступление
с песни. Лихой студент, аккомпанируя себе на гитаре
мотивчик Мекки Ножа из «Оперы нищих», на саксон-
ском диалекте пел что-то вольное про Юрия Борисови-
ча. Потом они показали балет, самый настоящий. Ког-
да их за день до юбилея теоретики спросили, не надо
ли им в подмогу пригласить двух ведущих балерин
Новосибирского театра оперы и балета, хороших зна-
комых теоротдела ИЯФ, студенты отказались: «Обой-
241
9 М, П. Кемоклидзе
демся», и обошлись. Либретто балета «Этапы большого
пути» читалось вслух ведущим. Под хорошо постав-*
ленный, чуть картавый голос Олега Трезубова, кото-
рый одновременно мог изображать Наполеона в про-
филь и мамашу Кураж анфас, четверо не менее та-
лантливых артистов отчаянно танцевали.
Действие первое
Геттинген. Молодой физик работает над пятиоптикой. К нему
приходят Вдохновение и Творческий порыв. Он знакомит с пя-
тиоптикой Эйнштейна. Все ликуют.
Молодой физик — Кобцев,
Вдохновение - Азизов,
Творческий порыв - Наумочкин,
Эйнштейн — Кухарук.
Действие второе
Россия. Неожиданно пятиоптика оказывается необходима для
расчета флаттера крыла самолета. Отрешившись от повседнев-
ности, ученые и конструкторы трудятся над созданием само-
лета. Самолет растет не по дням, а по ночам. И вот, крыло
вместе с флаттером надежно приделано к самолету.
Физик - Кобцев,
Конструктор - Азизов,
Самолет - Наумочкин,
Флаттер - Кухарук.
Действие третье
Все готово к запуску. Физик нажимает на рубильник. Самолет ,
выходит на параболическую траекторию и везет физика в Си- *
бирь.
Физик - Кобцев,
Самолет - Наумочкин,
Траектория - Азизов,
Рубильник - Кухарук.
Юпитеры Новосибирской хроники подогревали и
без того разгоряченную публику. Фильм этот, правда,
так никто и не видел. Одни говорили, что, к сожале-
нию, эта лента из-за ^чего-то другого стала «полковни-
ком» (т. е. осталась лежать на полке), другие —что
вроде бы ее по ошибке положили сначала в закрепи-
тель, а потом в проявитель. Это неважно. Все равно
юпитеры тогда никого не волновали. А Юрий Бори-
сович, ровесник века и ровесник кванта, чувствовал
себя в аудитории, средний возраст которой вряд ли до-
стигал 40 лет, таким же молодым.
За день до юбилея Юрий Борисович среди много-
численных писем получил письмо от Виктора Вайс-
конфа:
242
«Мой дорогой друг!
Я был порядком удивлен, когда понял, что ты уже
достигаешь библейского возраста — восьмидесяти лет.
Время идет быстро, а я помню наши дни в Геттингене
так, будто они были вчера. Действительно, ведь в этом
году исполняется 50 лет моей докторской степени, по-
лученной в Геттингене, и столько же нашей дружбе.
Я хочу сказать тебе, как много значила для меня
твоя дружба в течение всей моей жизни, хотя мы по-
долгу не виделись. Так или иначе, опыт всей твоей
жизни является символом того трагического времени,
в котором мы живем, и я всегда восхищался твоей
стойкостью. Ты никогда не терял интереса к жизни во
всех ее проявлениях и той огромной жизнерадостности,
которая тебе присуща, даже после самых ужасных пе-
реживаний.
Я ясно помню не только геттингенское время, но и
следующие наши встречи в Москве и в Новосибирске,
хотя и после этих встреч прошло много лет...
Ты, конечно, стал старше, и цвет твоих волос, на-
верное, изменился, по сейчас, так же как и при каж-
дой нашей встрече, я вижу тебя молодым Румером
геттингенских дней.
К сожалению, мои поездки в Россию стали не та-
кими частыми, как раньше, поскольку мне приходится
отказывать себе в путешествиях из-за здоровья.
И все-таки я надеюсь и буду ждать еще случая,
когда мы встретимся и обсудим все проблемы этого
беспорядочного мира.
Позволь мне пожелать тебе и твоей жене долгих
лет жизни, здоровья, радости.
Старый твой друг Викки Вайскопф».
Глава 17. Вначале была механика
Квантовую механику и возникшую следом ядерную
физику, да и физику элементарных частиц называли
«физикой мальчиков». Поколение этих мальчиков, ро-
весников века и ровесников кванта, уходит. Остается
созданная ими великая наука, целиком определившая
наш сегодняшний день, определившая фундаменталь-
ные открытия в физике, химии, биологии (вплоть до
вопроса о том, что явилось предполагаемой причиной
нарушения той симметрии в сахарах и кислотах, ко-
торая привела к возникновению жизни на Земле). Ка-
кое бы чудо техники мы ни назвали сегодня, оно либо
самым непосредственным, либо косвенным образом
связано с открытием квантовой механики — от слож-
нейших установок для осуществления управляемой
термоядерной реакции и лазерной терапии до очистки
сточных вод и защиты зерна от долгоносика. И все-
таки самое важное из огромного наследия, оставленного
нам поколением квантового возраста,— это поколение
их преемников, школы, которые они создали, и школы,
которые создаются сегодня.
Какой же стала сегодня физика? Конечно, ответить
разумно на этот вопрос коротко невозможно. Так же
невозможно, как дать короткий ответ на вопрос, над
Чем работают сегодня физики. Кроме, пожалуй, самого
тривиального: физика сегодня — мощная индустрия.
А что касается переднего края фундаментальной нау-
ки, то один из самых актуальных вопросов — это во-
прос о том, из чего сделана материя: мы с вами, Зем-
ля и Вселенная, Ответ на этот вопрос искали еще в
244
древности и нашли: материя состоит из атомов. Атом
означает «неделимый». Значит, материя состоит из
частиц, которые неделимы. Если так считать и сегодня,
то остается тогда вопрос, который требует огромных
финансовых вложений и сложнейших исследований,
вопрос о том, какие же частицы неделимы. То, что мы
называем атом, увы, делимо. Делимо и само ядро атома.
Делим и нейтрон, входящий в состав ядра. Но понятие
«атом», смысл которого полностью противоречит сути
дела, так и осталось в физике. Хотя было время, ког-
да предлагали переименовать атом в «том» (значит
делимый) и даже атомную бомбу называть «томной»
бомбой, но это не прижилось, и лингвистическая ошиб-
ка осталась прочно. Осталась и проблема частиц, ис-
тинно неделимых, истинно элементарных. Осталась,
но уже на совсем другом уровне. Чтобы дать пред-
ставление об этом уровне, следовало бы рассказать
всю захватывающую историю развития физики ядра,
физики элементарных частиц и высоких энергий в те-
чение 60 лет, отделяющих нас от того триумфального
времени, когда благодаря открытию квантовой механи-
ки картина физики необычайно упростилась, когда,
например, от сотни различных ‘ химических элементов
таблицы Менделеева, со всем разнообразием их свойств,
все свелось к трем частицам: протону, нейтрону и
электрону. Рассказать о том, как та простая картина,
которая виделась физикам 30-х годов, постепенно ка-
тастрофически усложнялась — к 60-м годам число от-
крытых элементарных частиц перевалило за сотню,
а на сегодняшний день — за три с половиной сотни
(число их продолжает расти).
Все известные на сегодня элементарные частицы
делятся на адроны и лептоны. Фотон, частица света,
занимает особое место. Класс лептонов содержит всего
шесть частиц (и соответствующие им шесть антича-
стиц), разбитых на три пары: электрон и электронное
нейтрино, мюон и мюонное нейтрино и тау-лептон со
своим нейтрино. Все остальные частицы входят в класс
адронов и делятся на барионы и мезоны. Барионы —
это тяжелые частицы с массой не менее массы протона
и с полуцелым спином. Мезоны так коротко не охарак-
теризуешь. Mesos по-гречески промежуточный. Масса
первых открытых мезонов была промежуточной между
массой протона и электрона. Позже были открыты бо-
лее тяжелые мезоны, но название сохранилось. Они
245
обладают целочисленным спином и спином ноль. Кро-
ме того, было обнаружено огромное количество воз-
бужденных состояний адронов, так называемых резо-
нансов, с исчезающе малым временем жизни, порядка
10~23 с. Итак, три с лишним сотни частиц, и каждая
со своей массой, со своим временем жизни, со своим
зарядом и со своим собственным характером поведе-
ния. И каждая из этих частиц, какое бы время жизни
ни было ей отпущено, от 1032 лет (время жизни про-
тона) до 10“23 с, в течение жизни сохраняет свою ин-
дивидуальность. Ни одну из этих частиц нельзя «раз-
бить на части», при столкновениях они просто исчезают
и вместо них рождаются другие частицы. Для объясне-
ния всего многообразия свойств и спектроскопических
закономерностей этих частиц, для понимания динами-
ки различных процессов, в которых они участвуют,
возникла необходимость в их систематизации уже с
учетом их внутренней структуры. Т. е. возникла необ-
ходимость считать элементарные частицы не элементар-
ными, а составными.
В 1964 г. Гелл-Маном и Цвейгом была предложена
гипотеза, согласно которой все адроны состоят из квар-
ков: барионы — из трех кварков, мезоны — из кварка
и антикварка. Кварковая схема оказалась очень удоб-
ной, а сама ситуация напоминала успешное объясне-
ние всех свойств различных элементов таблицы Менде-’
леева на языке трех частиц. Сначала и кварков было
три. «Три кварка для мастера Марка»,— это из романа
Джеймса Джойса «Поминки по Финнегану». Оттуда и
был извлечен Гелл-Маном термин «кварк». Что озна-
чает «кварк», никто не знает и знать не может, потому
что слово это придумал Джойс, хотя и пишут сейчас
иногда, что это какой-то сорт то ли простокваши, то ли
глины. Это неважно. Важно, что кварки сегодня счи-
таются фундаментальными частицами. Эксперименталь-
но измерены их заряды, массы и спин. Экспери-
ментально было подтверждено существование предска-
занного теорией четвертого кварка, экспериментально
был обнаружен пятый кварк. Теоретики считают, что
должен быть еще и шестой кварк, но он пока фигури-
рует со знаком вопроса. Правда, название он получил
самое надежное: истинный.
Все кварки, так же как и лептоны, разбиты на три
пары (названия, полученные кварками, хотя и имеют
свою историю, но главным образом являются продук-
том произвола): верхний и(+2/3) и нижний d(—7з),
очарованный с(4-7з) и странный $(~7з), истинный
$(4-2/з) и красивый Ь(—7з). Кварки имеют полуце-
лый спин и несут дробный электрический заряд.
В скобках рядом с обозначениями кварков стоит вели-
чина заряда. Из этих шести кварков строятся все ад-
роны. Например, нейтрон состоит из одного п-кварка
и двух d-кварков и читается как udd, протон — как
duu.
Как заряды и массы, так и все остальные кванто-
вые характеристики адронов, получающиеся в кварко-
вой схеме, совпадают с соответствующими величинами,
полученными из экспериментов. Но при таком построе-
нии мы сталкиваемся с одной важной проблемой. Дело
в том, что для всех частиц с полуцелым спином спра-
ведлив принцип запрета Паули, который всем частицам
с полуцелым спином, так же как и электрону, для ко-
торого он был введен, запрещает находиться в одном
и том же состоянии. Так что два d-кварка, входящие в
состав нейтрона, например, должны отличаться друг
от друга каким-то свойством, которого мы не знаем.
Отметим, что дело не только в принципе Паули. Вве-
дение состояний по новому свойству имеет и другие
серьезные причины. Оказалось, что для составления
всего многообразия элементарных частиц достаточно
всего трех различных состояний по новому свойству.
Это свойство было названо «цветом». Таким образом,
кварки, кроме электрического заряда, должны нести
еще «цветовой» заряд. По аналогии с тремя основными
цветами спектра, воспринимаемыми глазом, эти три
различные состояния были окрашены в «красный»,
«зеленый» и «голубой» цвета. Так что кварков оказа-
лось не шесть, а 18; каждый из шести кварков может
быть красным, зеленым и голубым. Цветовые заряды
в адронах комбинируются так, чтобы адроны остава-
лись в смысле цветового заряда нейтральными,
т. е. белыми.
Мы привели очень поверхностную схему. В дейст-
вительности все гораздо сложнее. Так или иначе,
на сегодняшний день фундаментальными составляющи-
ми материи принято считать 24 частицы: шесть леп-
тонов и 18 кварков.
В Москве есть замечательная группа молодых
художников. У каждого из них своя манера письма,
своя тема. Объединяет их плакат. Плакат — удивитель-
247
пое искусство, очень сложное, требующее от художни-
ка особого таланта. Плакат — это крик. А как изобра-
зить крик, чтобы он брал за живое, а не раздражал?
У этих художников есть плакат на тему «Природа и
мы»: на холсте изображен тигр — только его голова —
с прямым взглядом. Выписан каждый волосок, каждая
деталь так, что трудно отличить картину от цветной
фотографии. Внизу крупными плакатными буквами
написано: В СТРАНЕ ОСТАЛОСЬ 24 ТИГРА.
Двадцать четыре тигра — это угрожающе мало*
Двадцать четыре фундаментальных частицы — много.
Такое большое число «кирпичиков», из которых долж-
но быть сложено все живое и неживое, вызывает есте-
ственную тревогу: природа не может быть такой слож-
ной. А что, если и эти 24 частицы обладают внутрен-
ней структурой и состоят из каких-то пречастиц,
которых тоже окажется много и они тоже окажутся
составными? Прямо как душа Кощея Бессмертного:
на краю света белого есть море-океан, на море на океа-
не есть остров, на том острове дуб стоит, под дубом
сундук зарыт, в сундуке — заяц, в зайце — утка, в ут-
ке — яйцо, в яйце — желток, в желтке — душа Кощея
Бессмертного. А в каком она виде, и сам Кощей не
знает, знает только, что там его жизненная сила и,
доберись до нее кто-нибудь, не станет Кощея.
И возникает вопрос: а может, нет этих самых «не-
делимых» частиц? Может быть, нет той самой одной,
двух или трех частиц, из которых мы хотим все по-
строить? Может быть, частиц много и они все «дели-
мы»? Может быть, не частиц мало, а мало сил, кото-
рые действуют между различными составляющими
материи? Все это и есть предел — теория, которая
объединила бы все элементарные частицы со всеми си-
лами, существующими в природе. И тогда можно было
бы получить окончательный ответ на вопрос: из чего
сделана материя: мы с вами, Земля и Вселенная. От-
вет бы выглядел просто: в природе существует Одна
Сила. Она одна и ответственна за все: за Солнечную
систему; за то, что горят звезды; за то, что Вселенная
расширяется так, что галактики разлетаются со страш-
ными скоростями; за то, что подсолнух поворачивает-
ся за солнцем; за то, что идут химические реакции;
за то, что после первого трудного года ребенок начи-
нает говорить.
Конечно, понятие «одна сила» — грубое и нереаль-
248
ное. Речь идет в действительности о поисках единой
теории, которая могла бы описать все виды взаимодей-
ствий, существующие в природе, единой теории, из ко-
торой можно было бы получить правильные законы
(совершенно различные) для различных процессов,
будь то процессы, происходящие в мире элементарных
частиц, или процессы в простых опытах школьной ла-
боратории.
Наиболее важной характеристикой различных про-
цессов является энергия, при которой происходят те
или иные процессы. Мы знаем, что в нормальном со-
стоянии в большинстве своем вещества находятся в
твердом состоянии. При нагревании твердого тела
(т. е. при затрате определенной энергии) его можно
расплавить. При затрате большей энергии жидкость
можно довести до кипения и, таким образом, перевести
вещество в газообразное состояние. В газе мы имеем
дело с отдельными молекулами. Повышая дальше тем-
пературу (затрачивая больше энергии), можно разбить
молекулы на атомы, ионизовать атомы — отделить от
них электроны. Для того чтобы ионизовать, например,
атом водорода, т. е. отнять у единственного протона
его единственный электрон, требуется энергия 13,5 элек-
тронвольт (эВ). Соответствующая этой энергии темпе-
ратура порядка 150 000 градусов. При исследовании
ядра и элементарных частиц энергии достигают очень
больших величин, поэтому мы будем пользоваться ги-
гаэлектронвольтами (1 ГэВ=109 эВ), в шкале темпе-
ратур это четырнадцатизначное число. В зависимости
от того, с какими энергиями, с каким состоянием ве-
щества мы имеем дело, проявляются различные свой-
ства материи, проявляется действие различных сил
природы.
Все силы, действующие в природе, сводятся сегодня
к четырем (в действительности к трем, и мы к этому
вернемся) силам, считающимся фундаментальными.
Это гравитационная сила, самая универсальная. Она
действует между всеми составляющими материи.
Электромагнитная сила, действующая между заряда-
ми, одноименными и разноименными, неподвижными и
движущимися. Сильная ядерная сила, действующая
внутри ядра и обеспечивающая удержание заряженные
протонов и незаряженных нейтронов. Слабая сила, ответ*
ственная за радиоактивные превращения, в частности
за то, что наше Солнце светит,
249
Законы действия этих сил различны, и у каждой из
них своя «сфера влияния». Гравитационная сила пре-
красно описывается законом Ньютона. Она убывает с
расстоянием медленно, по закону обратных квадратов,
так что ее действие распространяется очень далеко,
а по величине она прямо пропорциональна массам
взаимодействующих тел. Константа взаимодействия
(коэффициент пропорциональности) — очень малень-
кая величина, так что гравитационная сила существен-
на лишь для очень массивных тел. Гравитационное
взаимодействие двух бильярдных шаров, например,
ничтожно, тогда как их взаимодействие с землей мы
видим воочию.
Есть еще такой пример. Если бы атом водорода
удерживался только за счет гравитационного взаимо-
действия между электроном и протоном, его размер был
бы сравним с размерами видимой Вселенной. Иначе
говоря, электрическое взаимодействие, за счет которо-
го удерживается электрон возле протона, в 1036 раз
больше их гравитационного взаимодействия. Так что
в мире элементарных частиц гравитационным взаимо-
действием можно пренебречь. Все так, пока мы имеем
дело с привычными для нас вещами. Для полного
описания теории гравитации понадобился гений Эйн-
штейна. И это еще не все. Именно гравитационная
сила, столь ясно представленная Ньютоном, полностью
описанная Эйнштейном в общей теории относительно-
сти, оказалась самой строптивой в свете современных
представлений.
Электромагнитное взаимодействие не столь уни-
версально, как гравитационное, но именно ему мы
обязаны практически всем, что нас окружает: электри-
ческая лампочка, радио, поверхностное натяжение в
жидкостях, упругость твердых тел, химические реак-,
ции, обыкновенное трение, каждый атом, наконец.
И для этих самых разных явлений существует один и
тот же свод законов — электродинамика Максвелла.
Там, где начинают сказываться квантовые эффекты,
вступает в силу квантовая электродинамика, основы
которой заложил Дирак. Исходя из своего уравнения,
того самого, которое «описывает почти всю физику»,
Дирак предсказал существование первой античастицы.
Самым существенным в теории Дирака было то, что
частицы и силы в ней были объединены в один
объект — квантованное поле. Квантовая электродина-
25Э (
мика — это теория квантованных сил. Действие этих
полей осуществляется с помощью квантов поля —
переносчиков электромагнитного взаимодействия —
фотонов. Один заряд узнает о существовании другого
заряда, получив от него «информацию» в виде фотона.
Квантовая электродинамика — самая точная из всех
теорий. И по ее подобию строятся теории двух других
взаимодействий, сильного ядерного и слабого.
Квантами сильного ядерного поля — переносчиками
сильного взаимодействия — являются глюоны. Так же
как фотоны осуществляют взаимодействие между
электрическими зарядами, глюоны осуществляют взаи-
модействие между цветовыми зарядами кварков. Глюо-
ны, так же как и кварки, цветные. Glue по-английски
клей. Специфика сильного квантового поля такова,
что при увеличении расстояния между кварками интен-
сивность их взаимодействия сначала падает, а затем
возрастает настолько, что при расстояниях порядка
размеров ядра (10-13 см) кварки невозможно «раста-
щить» — глюоны склеивают их напрочь. До сих пор ни
в одном эксперименте не удалось обнаружить кварки
в свободном состоянии. Сильные взаимодействия опи-
сываются квантовой хромодинамикой, т. е. квантовой
цветодинамикой. Пожалуй, мы дошли до того места,
где вправе сказать: «Вначале была механика...» И как
здесь не вспомнить слова великого Ньютона: «Не знаю,
чем я могу казаться миру, но сам себе я кажусь толь-
ко мальчиком, играющим на морском берегу, развле-
кающимся тем, что от поры до времени отыскиваю
камешек более цветистый, чем обыкновенно, или крас-
ную раковину, в то время как великий океан истины
расстилается передо мной неисследованным» [51,
с. 196]. К этому «великому океану истины» и ведут
все пути физиков.
Слабое взаимодействие, ответственное за радиоак-
тивные превращения, осуществляется посредством об-
мена промежуточными векторными бозонами. В отли-
чие от фотонов и глюонов, не обладающих массой по-
коя, кванты слабого поля — массивные частицы. Их ~
масса в сто раз превышает массу протона, она, срав-
нима с массой ядра стронция. Радиус действия слабо-
го взаимодействия самый короткий, 10“16 см. Кванты
слабого поля образуют триплет и имеют следующие
обозначения: W+, W~, Z°. Первые два несут электри-
ческие заряды, третий электрически нейтрален.
251
Немного истории. Как мы знаем, Беккерель открыл
радиактивность солей урана еще в прошлом веке,
в конце. Затем Резерфорд и супруги Кюри установили,
что радиоактивное излучение состоит из трех видов:
альфа-лучей (ядра атомов гелия), гамма-лучей (поток
фотонов) и бета-лучей (поток электронов). Самыми
непослушными оказались бета-лучи. При помещении
радиоактивного источника в магнитное поле альфа- и
гамма-лучи вели себя как полагается (альфа-лучи от-
клонялись всегда на один и тот же угол), фотоны маг-
нитного поля не чувствовали, а бета-лучи при одном
и том же магнитном поле отклонялись на самые раз-
ные углы, целый диапазон значений, т. е. каждый раз
имели различные энергии, а не единственную, полагаю-
щуюся для непременного соблюдения закона сохране-
ния энергии. Получалось, что с явлением бета-излу-
чения нарушался самый главный закон природы.
Загадка бета-излучения оставалась нерешенной
вплоть до начала 30-х годов. В 1931 г. Паули выдвинул
совершенно необычную гипотезу, предположив, что
бета-лучи, кроме электронов, состоят еще из неулови-
мых частиц, не имеющих заряда и почти не имеющих
массу. Энергия этих загадочных частиц должна была
подстраиваться к энергии электронов каждый раз так,
чтобы их суммарная энергия всегда оставалась одной
и той же, такой, чтобы не нарушался закон сохранения
энергии.
Идея Паули о чудных частицах ни у кого не
получила одобрения, да и сам Паули не очень на ней
настаивал. Лишь после открытия нейтрона Паули
вновь вернулся к своей идее и предположил, что за
бета-радиоактивность ответствен распад нейтронов яд-
ра на протоны, электроны и те самые частицы без за-
ряда и без массы. С этой гипотезой он выступил на
Сольвеевском конгрессе 1933 г. Вскоре Энрико Ферми
построил феноменологическую теорию бета-распада.
Он же, в чисто итальянском духе, назвал частицу Пау-
ли нейтрино. Нельзя судить великих, но мне всегда
казалось, что Ферми поступил несправедливо, мог бы
назвать эту частицу и «паулино». Казалось, загадка
бета-излучения была решена. Но то, что эта загадка
останется на многие годы, ни Ферми, ни кто другой
не предполагал, и это нисколько не помешало созда-
нию реакторов и атомных бомб, где бета-распад — не-
пременное звено,
252
Теория слабых взаимодействий была сформулирова-
на окончательно к 1971 г. Самым существенным в ней
было то, что она не только описывала слабые взаимо-
действия и предсказывала существование массивных
частиц (с указанием массы) — переносчиков этого
взаимодействия, но. содержала в себе теорию электро-
магнитного взаимодействия. Обмен ГИ-бозонами, как
уже отмечалось, происходит на расстояниях порядка
10-1в см. На таких расстояниях масса ГИ-бозонов уже
не существенна, а потенциал взаимодействия похож на
потенциал взаимодействия электрических зарядов. Те-
перь промежуточные векторные бозоны и фотоны ока-
зались равноправными переносчиками уже элект-
рослабого взаимодействия. Окажись эта теория вер-
ной, можно было бы торжествовать по поводу
того, что сделан важный шаг на пути к объеди-
нению различных сил природы. В 1979 г. Глэшоу,
Вайнберг и Салам разделили Нобелевскую премию за
разработку электрослабой теории. И хотя косвенные
(но очень важные!) доказательства правильности
электрослабой теории к этому времени уже появились,
в связи с премией возникла шутка: а вернут ли лауреа-
ты деньги, если не будут обнаружены промежуточные
векторные бозоны?
В марте 1983 г. вышла в печати коротенькая статья,
в аннотации которой было сказано, что «как геомет-
рия, так и число событий находятся в соответствии с
предсказанным в процессе р+р->Иг±+нечто, с W-+e+vf
где W± — заряженный промежуточный векторный бо-
зон, постулированный в объединенной электрослабой
теории». Число авторов этой статьи 59, и над фамили-
ей каждого стоит маленькая буква, означающая при-
надлежность автора к той или иной лаборатории мира.
Эксперимент проводился в ЦЕРНе, на протонном су-
персинхротроне.
Летом того же 1983 г. на том же синхротроне были
получены 2°-бозоны. Число авторов этого сообщения вы-
росло до 138.
Промежуточные векторные бозоны были обнаруже-
ны. Массы их в точности совпали с предсказанными
в электрослабой теории. Это был истинный три-
умф.
Число фундаментальных взаимодействий свелось к
трем: гравитационное, сильное и электрослабое, Что же
дальше?
253
Дальше нужны энергии. Если объединение
электромагнитного и слабого взаимодействий происхо*
дит при энергии порядка 100 ГэВ и именно эта энер«*
гия была реализована при обнаружении W-бозонов,
то энергии, при которых ожидается объединение силь-
ного и электрослабого взаимодействий, оцениваются в
1015 ГэВ. Это огромная энергия. Упомянутый уже
ускоритель СПС, на котором было подтверждено объ-
единение электромагнитного и слабого взаимодействий,
имеет диаметр 2,2 км, окружность 7 км, магнитные
поля десятки тысяч гаусс (магнитное поле Земли 1 Гс)«
Если бы можно было построить ускоритель вдоль все-
го экватора Земли и создать мощнейшие магнитные
поля, отбросив все побочные эффекты, можно было бы
получить энергию порядка 107 ГэВ. Мало. Для полу-
чения еще восьми порядков надо было бы иметь уско-
ритель с диаметром, в сотни раз превосходящим
диаметр Солнечной системы. Что же касается объеди-
нения гравитационного и «электросильнослабого» взаи-
модействий, то оно должно происходить при энергиях
1019 ГэВ. Это так называемая энергия Планка, и если
она когда-либо была реализована, так это в течение
10“43 с после Большого Взрыва, когда, по существую-
щей ныне теории происхождения нашей Вселенной, она
родилась.
Такова ситуация для бедных экспериментато-
ров.
Что касается теоретиков, то у них эти энергии по-
лучаются легко, нужны лишь карандаш и бумага,
и еще нужно быть хорошим теоретиком. Эйнштейн по-
тратил последние 35 лет своей жизни на поиски еди-
ной теории электромагнетизма и гравитации. Бесплод-
но. Еще Риман мечтал найти связь между «электри-
чеством, гальванизмом, светом и тяготением». Не
только мечтал, а находил эту связь и считал, что про-
двинулся в этом вопросе далеко. Самое поразитель-
ное, и мы об этом писали, что Риман не только искал
единство этих сил, но еще связывал их с кривизной
нашего пространства. Но слишком рано родился Ри-
ман. Первый шаг к объединению различных сил при-
роды сделал Максвелл. Во времена Максвелла все
явления природы полагалось описывать законами ме-
ханики. Даже Максвелл с трудом преодолел этот
барьер и показал, что электричество и магнетизм при-
сущи самой природе, их нельзя получить из законов
254
механики и что эти два, казалось, независимые свойст-
ва природы являются различными проявлениями од-
ного и того же явления — электромагнетизма.
Следующий шаг, как мы знаем, был сделан лишь
120 лет спустя, сегодня, когда создана электрослабая
теория.
В одной своей лекции Салам говорил: «Стара-
ясь сейчас показать вам, как менялись представления
о фундаментальных силах, я вспоминаю урок своего
первого учителя физики, когда в 1935 г. я учился еще
в моем родном городе Джангмагхияма в Пакистане.
Учитель познакомил нас с тяготением и теорией Нью-
тона. Потом он рассказал о магнетизме, и так как
магниты были доступны даже в Джангмагхияме, он
говорил об этой силе как о фундаментальной. Затем
он сказал, что есть и еще одна сила, называемая
электрической, но ее „можно найти44 только в столице,
Лахоре, в 50 милях к востоку, ядерные же силы
„есть только в Европе44» [52, с. 177]. Сегодня Салам —
один из авторов электрослабого взаимодействия.
Следующий шаг — объединение электрослабого и
сильного взаимодействий — одна из самых актуаль-
ных проблем фундаментальной физики. Здесь созда-
ются модели, самые разные; многие очень изящны.
По этой проблеме проводятся школы и конференции,
симпозиумы и семинары. Пожалуй, самое магическое
сочетание букв на сегодня, это ТВО — Теория Велико-
го Объединения. ТВО должна включать, конечно,
и гравитацию. Но именно с гравитацией связаны са-
мые большие сложности. Полную теорию гравитации,
как мы знаем, создал Эйнштейн, осуществив мечту Ри-
мана связать силы природы с кривизной нашего про-
странства. Гениальность теории Эйнштейна заключа-
ется в том, что в ней инертная масса вещества отож-
дествляется с гравитационным зарядом, который выра-
жается через кривизну четырехмерного пространства-
времени. «Секрет достижения Эйнштейна (по моему
мнению, величайшего в истории физики),—писал Аб-
дус Салам,— состоит в том, что он осознал фундамен-
тальное значение заряда в гравитационном взаимодейст-
вии. Я хочу подчеркнуть, что, пока мы не поймем при-
роду зарядов в электромагнитных, слабых и сильных
взаимодействиях так же глубоко, как это сделал Эйн-
штейн для тяготения, надежды на успех в окончатель-
ной унификации мало» [Там же, с. 194], И дальше!
25»
«Мы хотели бы не только продолжить попытки
Эйнштейна, в которых ему не удалось преуспеть, но
и включить в эту программу остальные заряды (т. е.
заряды слабого и сильного ядерных взаимодействий)»
[Там же, с. 196]. Эта фраза наполнена глубоким
смыслом.
Попытки Эйнштейна, о которых говорит Са-
лам,— это 35-летний труд величайшего из физиков,
направленный на объединение гравитации и электро-
магнетизма путем «геометризации» взаимодействий.
У Эйнштейна были различные подходы. Одно из
направлений было связано с отказом от мероопределе-
ния Римана и переходом к более общим, неримано-
вым геометриям. Другое направление, и оно стало
главным, было связано с введением пятого измерения
в римановой геометрии.
Уже говорилось о пятимерных теориях Калуцы и
Клейна, о переписке Эйнштейна и Калуцы, из которой
видно, что Эйнштейн восхищался идеей Калуцы, но
высказывал определенные сомнения. Эти сомнения при-
вели к тому, что работа Калуцы в течение двух лет
не отсылалась в печать, Эйнштейн в нее просто не по-
верил. Письма Калуцы не сохранились, но из ответов
Эйнштейна (пять его писем и открытка с корабля со-
хранились у сына Калуцы) видно, что в дискуссии с
Эйнштейном Калуца ничего не менял в своей теории,
а лишь убеждал Эйнштейна в правильности своего под-
хода, и Эйнштейн понял. В 1926 г. появилась работа
О. Клейна, в которой, используя идею квантового под-
хода, он развивает теорию Калуцы.
Мы не будем говорить о дальнейшей судьбе этих
работ, так же как и о судьбах работ самого Эйнштей-
на, Эйнштейна и Бергмана, о пятиоптике Румера и о
множестве других работ по пятимерному обобщению.
Интерес к этим работам постепенно угас. Слишком вол-
нующими были результаты исследований ядра, элемен-
тарных частиц и их взаимодействий. Эти результаты
открыли физикам так много, что на повестку дня
(ирония судьбы) встал вопрос той самой программы,
о которой говорил Салам. Программы, которая должна
включить не только продолжение попыток Эйнштейна
(добавим к этому — попыток Калуцы, Клейна, Руме-
ра, Йордана и многих других), но включить в эту схе-
му сильное и слабое взаимодействия. И снова возник-
ла необходимость в многомерных обобщениях. И снова
256
произошел возврат к мечте Римана связать силы при-
роды с кривизной нашего пространства.
И снова цитируются работы Эйнштейна и Бергма-
на, Калуцы и Клейна, Румера и Йордана, работы
тридцати-, сорока-, пятидесяти- и более чем шестиде-
сятилетней давности. Выходят даже книги с очень
смелыми заглавиями, например «Единые теории поля
более чем четырех размерностей» с подзаголовком
«Включая точные решения». К этому подзаголовку
никто не может остаться равнодушным, он вызывает
неизменную улыбку. Никаких точных решений, свя-
занных с многомерными обобщениями, кроме сугубо
математических, пока нет. Но есть очень заманчивые
идеи. Есть, например, попытки объединить все заря-
ды — гравитон (квант гравитационного поля), фотон,
промежуточные векторные бозоны и глюоны — в один
заряд, связанный с кривизной одиннадцатимерного
пространства.
Но мы-то знаем, что наш мир четырехмерен —
высота, длина, ширина и время. Что же стало
с остальными размерностями, как они проявляются,
как представить себе одиннадцатимерное пространст-
во, если оно и вправду одиннадцатимерное? И здесь
нам не миновать вопроса о том, как соединилось «са-
мое малое» и «самое большое», как тесно связаны се-
годняшние проблемы физики элементарных частиц и
космологии.
В стандартной космологической модели биография
нашей Вселенной начинается с так называемого план-
ковского времени, когда Вселенной было 10~43 с от
роду. Более ранние мгновения находятся за предела-
ми теории гравитации. Спустя 10-43 с после Большого
Взрыва наша Вселенная была крохотным раскаленным
шариком, размеры которого представить себе невоз-
можно: диаметр шарика был равен так называемой
длине Планка, 10“33 см. Температуру шарика, 1032
градусов, тоже невозможно себе представить. Эта тем-
пература соответствует энергии Планка 1019 ГэВ.
Плотность нашей Вселенной в это мгновение
должна была составлять 1090 кг/см3 — это бесконеч-
ность.
К этому моменту не было никаких зарядов, ни ядер-
ных, ни электрослабых, а были лишь, сильные эффек-
ты квантовой гравитации и был один заряд, соответст-
вующий этому невообразимому гравитационному полю,
257
И если был этот заряд, то, возможно, он был связан
с кривизной столь же невообразимого одиннадцатимер-
ного пространства. Спустя мгновение, когда Вселенной
исполнилось 10~35 с, она расширилась настолько, что
температура ее упала на пять порядков (в сто тысяч
раз), и родившиеся к этому времени кварки стали уже
взаимодействовать. Соответствующая этому моменту
энергия — порядка 1014 ГэВ. При этой энергии всту-
пает в игру сильное взаимодействие и начинается син-
тез кварков, рождаются адроны, до бозонов и электро-
нов еще далеко. По мере дальнейшего расширения
Вселенной (пока мы находимся в адронной эре, поня-
тие «по мере» соответствует тысячным долям секун-
ды, масштаб времени пока еще очень плотный) всту-
пают в силу слабые взаимодействия — начинается
радиоактивный распад (например, распад свободных
нейтронов на протоны, электроны и нейтрино), начи-
нается лептонная эра. Когда возраст Вселенной при-
близился к одной секунде, характерные энергии упали
до 10~3 ГэВ, рождение нейтронов становится затруд-
нительным, но их энергии еще очень велики, чтобы
они вступили в реакцию с протонами. Когда Вселен-
ной исполнилось 100 с, энергия упала до 10~4 ГэВ и
начался синтез ядер, начинается эра гелия. G этого
момента временная шкала сильно растягивается. Все-
ленная представляет собой «бульон» из ядер гелия,
дейтерия, свободных электронов и нейтрино. Этот
бульон эволюционирует уже очень медленно. Лишь
спустя 10е лет, когда Вселенная расширилась на-
столько, что характерные энергии упали до 0,1 эВ
(всего тысяча градусов), начинается образование ато-
мов и вещество отделяется от излучения, от фото-
нов.
После этого начинается медленный процесс, который
к 1010 лет после Большого Взрыва привел к образо-
ванию звезд и галактик, в том числе к образованию
нашей галактики, нашей Солнечной системы, нашей
Земли.
Пока модель Большого Взрыва работает хорошо,
и в пользу этой модели есть свои космологические до-
казательства. Есть и трудности, но есть и неопровер-
жимые факты. А теперь вернемся снова к мгновению
10"43 с.
Сразу же после этого мгновения, как только
Вселенная превысила планковский размер 10~33 см,
258
как только появились кварки и началось взаимодейст-
вие между ними, одиннадцатимерное пространство с
его единственным зарядом сильной квантовой грави-
тации изменилось: семь размерностей пространства
компактифицировались, скрутились в кольцо радиусом
10-83 см.
С этого момента и по сегодняшний день мир вос-
принимается четырехмерным. Только лишь воспри-
нимается, а в действительности он одиннадцатимерен,
но лишь на таком недостижимо малом размере, как
10“33 см!
Это примерно так же, как мы заболеваем гриппом,
подхватив где-то вирус. Мы не можем видеть вирус
невооруженным глазом, зато можем увидеть его в мик-
роскоп, а электронный микроскоп открывает в вирусе
целый мир. Ускорители — это те же микроскопы для
изучения элементарных частиц. При обнаружении
РИ-бозонов мы наблюдали события, происходящие на
расстояниях 10~16 см (радиус действия слабого взаимо-
действия), т. е. сегодня мы «видим» этот масштаб. Для
этого, как уже говорилось, понадобились энергии по-
рядка 100 ГэВ. Для того чтобы различить события,
происходящие на расстояниях 10-33 см, нам потре-
буется энергия 1019 ГэВ — энергия Планка. По
поводу одиннадцатимерной теории Салам в одной
своей лекции выделил курсивом слова: «Если эта теория
верна, то, возможно, мы очень близки к окончатель-
ной, полной унификации всех сил... причем фундамен-
тальные заряды оказываются в ней проявлениями
скрытых размерностей пространства^» [Там же, с. 201].
* * *
Трудно сказать, по какому пути пойдут экспери-
ментаторы, чтобы подтвердить или опровергнуть Тео-
рии Великого Объединения, которые сегодня со-
здаются.
Работы как для теоретиков, так и для эксперимен-
таторов впереди много. И здесь хочется повторить
слова епископа Спрата, уже приведенные в начале
книги и относящиеся к «третьему виду новых филосо-
фов», узаконенных в качестве ученых лишь в XVII в.,
и снова сказать, что многое уже сделано и что «сомне-
ваться... можно только в отношении будущих веков.
И даже им мы можем спокойно обещать, что они не-
259
надолго будут лишены плеяды пытливых умов, ибо
перед ними лежит так четко намеченный путь; ведь
им достаточно только вкусить этих первых плодов и
вдохновиться этим примером».
Ну что ж, вещие слова. «Вдохновиться этим при-
мером» действительно очень важно. Но история науки
показывает, что «четко намеченный путь» нужно было
менять кардинально для дальнейших успехов. И хотя
нам тоже кажется, что сегодня путь четко намечен,
право судить и связывать корни современной науки,
сегодняшние наши достижения с новыми открытиями,
которых еще нет, будет привилегией будущих поколе-
ний.
Давайте напоследок пофантазируем. Представим
себе людей, даже не современников епископа Спрата,
а живших всего 100—150 лет тому назад. Если вос-
кресить их и показать им нашу действительность, все,
что они увидят, покажется им настоящим чудом. При-
чем достаточно ограничиться самыми привычными для
нас вещами, попросту бытом: скажем, телефон, теле-
визор, реактивные самолеты, детские радиоконструк-
торы с готовыми платами, из которых десятилетний
мальчик за полчаса без всякого паяльника, просто
привинчивая разные транзисторы и резисторы куда
следует, соберет примитивное устройство и услышит в
наушники четкую передачу из безмолвного эфира, по-
крутит ручку и найдет в этом эфире сказку или
песню.
А теперь зададимся вопросом: что может стать для
нас сравнимым чудом через 100—150 лет, чудом для
нас, обыденностью для будущих поколений? Я задава-
ла этот вопрос в различных ситуациях людям разных
возрастов и разных профессий. Самые осторожные и,
по-видимому, самые правильные ответы давали умуд-
ренные опытом ученые. Эти ответы, высказанные в
различной форме, можно свести к одному универсаль-
ному виду: ответить на этот вопрос невозможно. Чудо
предсказать нельзя. То, что предсказуемо, уже не
чудо. Эта точка зрения кажется тривиальной, но ее
особенность в том, что она отражает характер учено-
го. Вспомним историю слабых взаимодействий, как
для объяснения взаимодействия легких частиц было
предсказано существование очень тяжелых частиц. Это,
как сказал руководитель протонного суперсинхротрона
Джон Адамс, было похоже на то, «как если бы вы,
260
с силой ударив друг об друга пару карманных часов,
вместо россыпи шестеренок обнаружили вдруг дедуш-
кины настенные часы» [53, с. 240]. И «дедушкины
настенные часы» были обнаружены. И, с точки зре-
ния ученых, это не чудо, это обыкновенная работа
физиков. А что касается чудес, то их с легкостью при-
думывают дети и писатели-фантасты.
С точки зрения детей, через 100 лет, может быть,
не надо будет учить уроки. Съел таблетку от англий-
ского — и получил пятерку, съел таблетку от физи-
ки — и все знаешь. «У меня сейчас болеет бабушка,—
сказала одна девочка,— я ее очень люблю. Может быть,
через 100 лет будет такой прибор, похожий на стек-
лянный шар, куда посадят больного, включат приборы,
и на экранах появятся сигналы. Эти сигналы примет
ЭВМ и передаст их более сложному прибору, который
сработает, как надо, и устранит причину болезни».
А один двенадцатилетний мальчик, услышав вопрос,
задумался и очень обстоятельно стал рассуждать о том,
что вряд ли нужно ждать каких-либо чудес через
100 лет. Он говорил о том, что человеческое общество
развивалось и будет развиваться очень неравномерно.
Когда человеку многого не хватало, он много изобретал.
А теперь человек сделал так много, что дальше, во
всяком случае в технике, все будет идти по «пути
совершенствования, и только». Ну, например, через
100 лет у самолетов не должно быть крыльев, да и
пилотов тоже, и все будет автоматизировано. Люди ся-
дут в самолет без крыльев, диспетчер нажмет на кноп-
ки, и самолет сядет в точно установленном месте,
в точное время, независимо от погоды и курортного се-
зона. Но это не чудо, а завтрашний день. В общем,
все будет совершенствоваться, и все изменится пример-
но так же, как изменились автомобили от первых
смешных моделей до современных лимузинов. Они ведь
очень непохожие внешне, а двигатель все тот же, даже
когда его ставят поперек. Вот так.
Уже один ответ этого мальчика, который с девяти
лег занимается программированием, является чудом
для наших предшественников. В конце своих серьез-
ных рассуждений мальчик вдруг звонко рассмеялся и
сказал: «Вчера мы отладили нашу новую программу
окончательно. Знаете, был такой физик Резерфорд. Ну
и намучился он, пока обстреливал атомы и понял, что
внутри атома сидит ядро. На нашей машине это по-
261
лучается запросто. Так вот, мы отладили всю програм-
му, и у нас оставалось полчаса машинного времени.
А наш учитель Геннадий Анатольевич, по прозвищу
Зеленый, заставлял нас для верности прогнать про-
грамму еще раз. Но мы-то знали, что это ни к чему,
и ввели в машину процедуру высветить тысячу раз
слово «зеленый», а Геннадий Анатольевич смотрел на
экран дисплея и каждый раз говорил: «И все это я
должен терпеть, и все это я должен терпеть». Может,
он и сказал бы это тысячу раз, да его позвали к те-
лефону». Для этого мальчика электронные часы и дис-
кетки компьютера так же привычны, как для нашего
послевоенного поколения заводные мотоциклисты и
бумажные елочные игрушки. Он хочет стать биофизи-
ком, когда вырастет: «Живая природа интереснее крис-
таллов, но сначала надо изучить физику и перенять ее
опыт. Надо же человеку когда-нибудь заняться изуче-
нием самого себя».
Здесь я не могу не вспомнить еще один ответ на
вопрос о грядущих чудесах. Это ответ одного высох-
шего от времени и забот старого индуса, который всю
свою жизнь принимал роды у своих соплеменниц и
никогда не покидал своей маленькой деревни близ
Джайпура. Он отвечал на мой вопрос не торопясь,
играя четками.
Говорил он примерно следующее. Человек од-
новременно начал создавать орудия труда и охо-
ты, рисовать и ваять, сочинять песни и сказания,
строить жилище. Со временем все менялось и орудия
труда, и жилище, а сказки не менялись. Просто пото-
му, что в сказках человек мечтал, а мечтал он всегда
об одном и том же: о счастье, о любви, о победе доб-
ра над злом. Вот мы иногда говорим «как в сказке»,
в основном относительно какого-нибудь приятного со-
бытия, имея в виду, что оно произошло как бы само
собой, по какому-то волшебству. А ведь в сказке ни-
чего само собой не бывает. Чтобы победить, добрая
сила проходит через многие испытания, и совсем не
легкие. Зла много, оно сильное и хитрое, и ему не
писаны законы. И если доброй силе не помочь, она
может и не победить зло. Вот тут и появились ковры-
самолеты, послушные джинны, волшебные палочки,
которые могут осушить море или разлить море, вол-
шебные зеркальца, которые видят на расстоянии, ска-
терти-самобранки и, наконец, живая вода. Так человек
262
мечтал двигаться быстро, мечтал управлять морем и
сушей, мечтал видеть и слышать на расстоянии, и все-
го этого он достиг.
«Да и до скатерти-самобранки, наверное, не-
далеко. Я слышал, что в вашей стране уже
давно делают икру из керосина. Но эта мечта — накор-
мить каждого человека на земле досыта — еще не осу-
ществлена,— сказал старик очень серьезно,— и человек
будет стремиться к этому чуду. Ну, а живая вода —
чудо из чудес, она и станет главной целью будущих
людей. Но не найти человеку живую воду, пока он
не сделает небо над землей чистым, пока не изживет
из своей груди злой умысел, пока не станет доброта
главной. К этому люди и должны прийти».
Литература
1. The Born - Einstein Letters. Correspondence between Albert
Einstein and Max and Hedwig Born from 1916 to 1955 with
commentaries by Max Bom. L.: McMillan, 1971.
2. Эйнштейновский сборник, 1972. M.: Наука, 1974.
3. Бернал Дж. Наука в истории общества. М.: Изд-во иностр,
лит., 1956.
4. Макс Планк. Сборник к столетию со дня рождения Макса
Планка. М.: Изд-во АН СССР, 1958.
5. Джефф В. Майкельсон и скорость света. М.: Изд-во иностр,
лит., 1963.
6. Ахматова А. Поэма без героя//Стихотворения и поэмы,
Свердловск: Сред.-Урал. кн. изд-во, 1987.
7. Планк М. Предисловие ко 2-му изд. Теория теплового из-
лучения. Л.; М.; ОНТИ, 1935.
8. Борн М. Физика в жизни моего поколения. М.: Изд-во
иностр, лит., 1963.
9. Зелиг К. Альберт Эйнштейн. М.: Атомиздат, 1966.
10. Клайн Б. В поисках. Физики и квантовая теория. М.: Атом-
издат, 1971.
И. Robertson Р. The early years. The Niels Bohr institute 1921—
1930. Universitetsforlaget i Kobenhavn: Akad. Forlag, 1979.
12. Bohr A.//Nature. 1923. Vol. 116. P. 845.
13. Pauli W. // Ztschr. Phys. 1925. Bd. 31. S. 373.
14. Теоретическая физика 20 века. M.: Изд-во иностр, лит.,
1962.
15. Льоцци М. История физики. М.: Мир, 1970.
16. Хоффман Д. Эрвин Шредингер. М.: Мир, 1987.
17. Шредингер Э, Избранные труды по квантовой механике.
М.: Наука, 1976.
18. Румер Ю. Б. Неизвестные фотографии Эйнштейна//При-
рода. 1977. № 9,
264
19. Gottingen. Album Gottingen und Umgegend. Vereinigung
Gdttinger Papierhandler. 1910.
20. Румер О. Избранные переводы. М.: Сов. писатель, 1959.
21. Константинов Н. Очерки по истории средней школы (Гим-
назии и реальные училища с конца XIX в. до Февральской
революции). М.: Учпедгиз, 1947.
22. Зарницкий С. В., Трофимова Л. Н. Советской страны дипло-
мат. М.: Политиздат, 1968.
23. Люстерник Л. А. Молодость московской математической
школы//УМН. 1967. Т. 22, вып. 1/2, 4; 1970. Т. 25, вып. 4.
24. Александров П. С. Страницы автобиографии//УМН. 1979.
Т. 34, вып. 6; 1980. Т. 35, вып. 3.
25. Рид К. Гильберт. М.: Наука, 1977.
26. Gauss С. F. Werke. Bd. VIII. Leipzig, 1900 (см. также: Нор-
ден А. П. // Ист.-мат. исслед. М.: Гостехиздат, 1956, вып. 9).
27. Каган В, Ф. Очерки по геометрии. М.: Изд-во МГУ, 1963.
28. Лаптев Б. Л. Николай Иванович Лобачевский. Казань:
Изд-во Казан, ун-та, 1976.
29. Бойаи Янош. Appendix. Приложение, содержащее науку о
пространстве абсолютно истинную. М.; Л.: Гостехиздат,
1950.
30. Ливанова А. Три судьбы. М.: Знание, 1975.
31. Риман Б. Сочинения. М.; Л.: ОГИЗ, 1948.
32. Эйнштейн А. Собр. науч, трудов. Т. 4. М.: Наука, 1967.
33. Иоффе А. Ф. Встречи с физиками. М.: Физматгиз, 1962.
34. Румер Ю. Странички воспоминаний о Л. Д. Ландау//Наука
и жизнь. 1974. № 6.
35. Вайскопф В Физика в двадцатом столетии. М.: Атомиздат,
1977.
36. Френкель В. Я. Пауль Эренфест. М.: Атомиздат, 1977.
37. Albert Einstein in Berlin. 1913-1933. Darstellung und Doku-
mente. B.: Akad. Verlag, 1979.
38. Physics Today. 1981. Vol. 34, N 11.
39. Heisenberg W. Der Teil und das Ganze. Munchen, 1969.
40. Ирвинг Д. Вирусный флигель. M.: Атомиздат, 1969.
41. Гаудсмит С. Миссия «Алсос». М.: Госатомиздат, 1962.
42. Journal de Physique, Coloque N 8, 1982.
43. История Москвы/Отв. ред. С. С. Хромов. М.: Наука, 1980.
44. Фаулер Р. X. Новейшие достижения в области изучения
атомных ядер//УФН. 1933. Т. 13, вып. 1. С. 37.
45. Резолюция по поводу статей «Правды» «О врагах в совет-
ской маске» и «Традиции раболепия»; «Изжить лузинщину
в научной среде» // УМН. 1937, вып. 3.
46. Janouch F. Lev D. Landau: his life and work. Geneva, 1979.
47t Научный архив CO АН СССР, Новосибирск. Ф. 21. On. 1.
263
48. Румер Ю. Б. Исследования по 5-оптике. М.: Гостехиздат,
1956.
49. Кербер Л. Л. А дело шло к войне//Изобретатель и рацио-
нализатор. 1988. № 3-9.
50. Академия наук СССР. Сибирское отделение. Хроника. Но-
восибирск: Наука, 1982.
51. Вавилов С. И. Исаак Ньютон. М.: Изд-во АН СССР, 1961.
52. Салам А. Унификация сил//Фундаментальная структура
материи. М.: Мир, 1984.
53. Адамс Дж. Инструменты физики элементарных частиц//
Там же,
Оглавление
Предисловие * .......................... 3
Глава 1. «Верным путем экспериментирования» . . 8
Глава 2. Fiat lux ....................... 24
Глава 3. Геттинген . ; 38
Глава 4. От Маросейки до Чистых прудов .... 48
Глава 5. Петроград и снова Москва........ 60
Глава 6. «Место сбора крон-принцев и королей
науки»........................................ 75
Глава 7. Клуб друзей профессора Борна........... 94
Глава 8. «Шла нормальная работа физиков, может
быть, как теперь» . ......................... 107
Глава 9. Метаморфоза .......................... 117
Глава 10. «Не завтра, не послезавтра, а через неде-
лю я уеду» ................................. 127.
Глава 11. Выбор.............................. 140
Глава 12. Каскадные ливни ........... 161
Глава 13. Пятиоптика....................... 184
Глава 14. Хлебная профессия инженера....... 203
Глава 15. Профессор Учительского института .... 219
Глава 16. На Жемчужной улице............... 235
Глава 17. Вначале была механика............ 244
Литература .............................264
267
Contents
Preface....................................... 3
Chapter 1. By the true way of experiment........... 8
Chapter 2. Fiat lux............................... 24
Chapter 3. Gottingen............................... . 38
Chapter 4. From Marosejka to Chistye Prudy .... 48
Chapter 5. Petrograd and again Moscow............. 60
Chapter 6. The gathering place of crown-princes and
Kings of Science..................................... 75
Chapter 7. Professor Born’s friend-club 94
Chapter 8. «The normal work of physicists was going
on may be just as now».................................. 107
Chapter 9. Metamorphosis . ...........................117
Chapter 10. «Not tomorrow, not the day after tomorrow,
but in a week I leave»...................................127
Chapter 11. Choice . . . * >........................... 140
Chapter 12. Cascade showers.............................161
Chapter 13. Five-optics ...............................184
Chapter 14. Fertile profession of engineer..............203
Chapter 15. The professor of the Uchitelsky Institute . 219
Chapter 16. On the Pearl street.........................235
Chapter 17. At first there was Mechanics................244
Bibliography..................................264
Научно-популярное издание
Кемоклидзе
Маргарита Партеновна
КВАНТОВЫЙ ВОЗРАСТ
Серия «История науки и техники»
Утверждено к печати
Редколлегией серии
«Научно-популярная литература»
Академии наук СССР
Редактор издательства У. С. Павлинова
Художник В. Л. Вагант
Художественный редактор И. Д. Богачев
Технический редактор Т. С. Жарикова
Корректоры В. А. Алешкина, Ф. Г, Сурова
ИБ № 40159
Сдано в набор 20.06.89.
Подписано к печати 02.11.89.
Т-13899. Формат 84X108V32
Бумага типографская 2
Гарнитура обыкновенная
Печать высокая
Усл. печ. л. 14,28. Усл. кр. отт. 14,7. Уч.-иэд. я. 14,8
Тираж 17 500 экз. Тип. зак. 3385
Цена 95 коп.
Ордена Трудового Красного Знамени
издательство «Наука»
117864 ГСП-7, Москва, В-485
Профсоюзная ул., 90
2-я типография издательства «Наука»
121099, Москва, Г-99, Шубинский пер., 6
В ИЗДАТЕЛЬСТВЕ «НАУКА»
готовится к печати:
Гнедина T. Е.
ПОЛЬ ЛАНЖЕВЕН (1872—1946)
18 л. 1 р.
Эта книга - научная биография французского ученого,
классика физики XX в., почетного члена АН СССР Поля
Ланжевена, создавшего современную электронную теорию
магнетизма, открывшего (независимо от А. Эйнштейна)
уравнение, связывающее массу и энергию, известного
открытиями в области ультразвуковой техники и в
физике газового разряда. Автор показал ученого и как
отважного политического деятеля - руководителя анти-
фашистского движения во Франции, организатора Народ-
ного фронта, основателя Общества дружбы с Советским
Союзом, коммуниста. В книге описаны многие неизвест-
ные до сих пор факты.
Издание рассчитано на всех интересующихся историей
мировой науки.
Завойский В. К.
ЕВГЕНИЙ КОНСТАНТИНОВИЧ ЗАВОЙСКИЙ
(1907-1976)
17 л. 90 к.
Книга посвящена жизни и деятельности Героя Социали-
стического Труда, лауреата Ленинской, Государственной
и Международной премий академика Евгения Констан-
тиновича Завойского, заложившего основы нескольких
направлений физики, интенсивно развивающихся в на-
стоящее время. Е. К. Завойский открыл явление электрон-
ного парамагнитного резонанса, предложил принципиаль-
но новый метод турбулентного нагрева плазмы до темпе-
ратур, при которых начинается термоядерная реакция,
разработал способ инициирования термоядерной реакции
с помощью пучка релятивистских электронов.
Издание рассчитано на всех интересующихся историей
отечественной и мировой науки,
Платов Ю. В., Рубцов В. В.
НЛО И СОВРЕМЕННАЯ НАУКА
10 л. 50 к.
В книге рассмотрен ряд вопросов, связанных с иссле-
дованием природы различных редких, непонятных на-
блюдателям явлений, которые получили распространен-
ное название «неопознанные летающие объекты» - НЛО.
Рассмотрена история возникновения и эволюции «проб-
лемы НЛО», проведен критический анализ различных
подходов к изучению природы этой проблемы. Приведе-
ны конкретные физические модели развития различных
типов аномальных явлений как естественного, гак и
техногенного характера. Дана оценка философского и
социологического значения проблемы.
Издание рассчитано на широкий круг читателей.
Розенталь И. Л.
МЕХАНИКА КАК ГЕОМЕТРИЯ
10 л. 50 к.
В этой книге в научно-популярной форме собраны в
едином издании парадоксы релятивистской физики. Из-
ложена механика Ньютона, показана ее связь с геомет-
рией Евклида. Дан анализ инерциальной системы коор-
динат. Рассмотрен вывод уравнений специальной теории
относительности на основе свойств пространства Минков-
ского. Представлена единая теоретическая интерпретация
известных парадоксов специальной теории относитель-
ности.
Издание рассчитано на широкий круг читателей, знако-
мых с физикой в объеме общего курса вуза и интересую-
щихся фундаментальными проблемами физики,
ДЛЯ ПОЛУЧЕНИЯ КНИГ ПОЧТОЙ
ЗАКАЗЫ ПРОСИМ НАПРАВЛЯТЬ ПО АДРЕСУ:
117192 Москва, Мичуринский проспект, 12, магазин «Кни-
га-почтой» Центральной конторы «Академкнига»;
197345 Ленинград, Петрозаводская ул,, 7, магазин «Кни-
га-почтой» Северо-Западной конторы «Академкни-
га»
или в ближайший магазин «Академкнига», имеющий от-
дел «Книга-почтой»,
95 коп.
Серия «История науки и техники»
«Наука»
Эта книга — попытка рассказать о поколении ровесников
века, на долю которого выпало в физике создание кван-
товой механики, основ ядерной физики и физики эле-
ментарных частиц, ускорителей, бомбы. К этому поко-
лению принадлежал Ю. Б. Румер, общение с которым
облегчило выполнение этой нелегкой задачи. Он писал:
«Судьба всю жизнь баловала меня друзьями, которые
были сильнее и одареннее меня... Я ведь студентом
попал в лучшее математическое сообщество... Я ушел
в физику и попал к Борну и Эйнштейну, а ближай-
шим моим другом был Ландау. Даже в тюрьме я сидел
с Туполевым и Королевым».
/