ИЗ ИСТОРИИ
ПОЛИТИЧЕСКОЙ И ПРАВОВОЙ
мысли
Ό

Редакционная коллегия:
В. С. НЕРСЕСЯНЦ (председатель),
Ω. С. ГРАЦИАНСКИЙ, H. М. ЗОЛОТУХИНА,
В. Д. ЗОРЬКИН, Л. С МАМУТ

В.Г. ГРАФСКИЙ
БАКУНИН
Москва
«Юридическая литература»
1985

67,3
Γ 78
Графский Владимир Георгиевич (род. в 1938 году),
кандидат юридических наук, старший научный сотрудник
Института государства и права АН СССР.
Основные его работы: «Федерализм в
развивающихся странах» (1968, совместно с Б. А. Страшуном),
«Политическая власть и демократия в условиях современного
капитализма» (1976, в соавторстве с В. Е. Гулиевым),
«Государство и технократия: историко-критическое
исследование» (1981), ряд статей в журналах, разделы в
коллективных трудах по истории политических учений и
современной идеологической борьбе, по вопросам
государства и демократии.
Ответственный редактор
В. Д. Зорькин, доктор юридических наук
Рецензенты:
Г. H. M а н о в, доктор юридических наук,
Н. С. Прозорова, кандидат юридических наук
„ 1202000000-052
Г 4-85
012(01)-85
© Издательство «Юридическая литература», 1985

Светлой памяти моей матери
Зинаиды Владимировны
ВВЕДЕНИЕ
Михаил Александрович Бакунин
(1814—1876)—русский революционер, один из видных представителей
революционного народничества и анархизма.
Искренняя и страстная вражда ко всякому угнетению и
готовность жертвовать собой во имя торжества
социальной революции привлекали к нему симпатии
многих революционно и демократически
настроенных людей. Вместе с тем смутное и в целом
иллюзорное видение конкретных путей социального
освобождения способствовало превращению его в
идейного противника научного социализма.
Формирование политических взглядов Бакунина
происходило в обстановке напряженных идейных
исканий в период» последовавший за восстанием
декабристов, а затем·, после отъезда в 1840 году на
учебу в Берлинский университет, в условиях
предреволюционной Германии и Франции. Уже в первых
его работах сквозь контуры гегелевского
диалектического метода и философии истории проглядывает
самостоятельное и политически ориентированное
мышление. Знакомство и сотрудничество с немецкими
левогегельянцами способствовали окончательному
повороту Бакунина в сторону революционной
демократии. Свои революционные и демократические идеи он
развивал в 40 е годы в работах о Германии, России,
освободительном движении славянских народов
(Польша, Богемия и др.).
С именем М. А. Бакунина связано зарождение и
распространение идей так называемого
коллективистского анархизма — одного из заметных
направлений в идеологии мелкобуржуазной
революционности. Бакунинская политическая теория
вырабатывалась в период начальных шагов организованного
рабочего движения (Интернационал), первых
самостоятельных выступлений пролетариата на
общенациональной политической сцене (революция 1848
года и Парижская Коммуна 1871 года во Франции),
5

первых опытов организации легальной рабочей
партии, принимающей участие в парламентской борьбе
(Германия). Наиболее сильными сторонами учения
М. А. Бакунина были яркие разоблачения
эксплуатации и всевозможных форм гнета в современных
ему обществах, протест против религиозного
мракобесия, угодничества либеральной науки, а также
защита революционных методов борьбы от
буржуазных реформистов. При всей эклектичности,
непоследовательности и известной незавершенности
бакунинская анархистская программа выделялась на
фоне родственных ей программ радикальностью
провозглашаемых целей и предлагаемых средств.
Свои анархистские и народнические взгляды
Бакунин изложил в наиболее упорядоченном виде в
работах «Кнуто-германская империи» (1871) и
«Государственность и анархия» (1873). Последняя
оказала заметное влияние в России, где ее идеи легли
в основу политической идеологии бунтарского
направления в народничестве. Политические и
идейные воззрения Бакунина нашли приверженцев во
многих западноевропейских странах, особенно в
Италии, Испании, Швейцарии и Франции.
Пропагандируя идеи социальной революции,
Бакунин, в сущности, отрицал необходимость
подготовки революции и роль пролетариата в
освободительной борьбе, выступал против марксистского учения о
диктатуре пролетариата. Эти и другие
принципиальные расхождения по важнейшим политическим и
теоретическим вопросам между ним и марксистами
повлекли за собой острую борьбу. Раскольническая
деятельность Бакунина и его сторонников в
Интернационале привела к исключению их в 1872 году из
этой организации. Критику анархистских идей
Бакунина дали К. Маркс, Ф. Энгельс и В. И. Ленин.
На протяжении последнего столетия взгляды
Бакунина периодически поднимались на щит
различными сектантскими группами в рабочем движении, а
также отдельными мелкобуржуазными публицистами.
Для борьбы с анархистским уклоном в рабочем
движении потребовались значительные усилия
коммунистических партий ряда стран Европы, Азии и
Латинской Америки.
Политическое господство современной буржуазии
значительно преумножило противоречия между лич-
6

ностью и государством, между стремлениями людей·
труда к свободе и буржуазным политическим гнетом.
Монополистический капитализм вместе с тем не
может обходиться и без постоянного разорения
широких слоев мелкой и средней буржуазии, нещадной
эксплуатации и духовной приниженности
непривилегированных групп буржуазной интеллигенции,
мелких служащих и т. д.
Все это создает благоприятную среду для
возрождения анархических настроений в самых
различных социальных группах буржуазного общества. В
послевоенный период политические идеи анархизма,
в том числе бакунинского толка, получили новый
отклик у части молодежи в развитых
капиталистических странах, бунтующей против духовного и
политического порабощения личности в «обществе
массового потребления». Опыт многолетней борьбы
марксизма против мелкобуржуазного революциона-
ризма не утратил своей ценности и для современной
борьбы идей и взглядов по вопросам государства и
права.
Литература о Бакунине значительна по своему
объему и в то же время весьма разнообразна в
идейно-политическом и жанровом отношениях. В
воссоздании облика русского революционного деятеля я
мыслителя наряду с историками и философами
приняли участие такие крупные писатели, как И. С.
Тургенев и Ф. М. Достоевский.
В советской и зарубежной марксистской
политической литературе обстоятельно освещена история
борьбы с бакунизмом в I Интернационале, в русском
и международном рабочем движении, дана
обстоятельная критика антимарксистских интерпретаций
этой борьбы буржуазными историками,
В настоящей книге взгляды Бакунина на
государство и право рассматриваются в их взаимосвязи с
его концепцией безгосударственного социализма.
Изложение сопровождается критическим разбором
наиболее характерных истолкований бакунинских
взглядов в современной немарксистской политической
литературе.
Профиль книги требовал от автора целостного
охвата моментов зарождения, развития и
последующих, в том числе современных, толкований учения о
коллективистском анархизме. Важный аспект рас-
7

смотрения политических взглядов Бакунина
заключался еще и в том, что их необходимо было
сопоставить с предшествующими и современными ему
анархистскими воззрениями. Такой подход позволяет с
гораздо большей достоверностью осмыслить
своеобразие или же, напротив, эклектизм и заимствование
составных частей доктрины коллективистского
анархизма.
В своих выводах автор опирался на критический
анализ бакунинской доктрины, проведенный К.
Марксом, Ф. Энгельсом и В. И. Лениным. В книге
использованы относящиеся к теме материалы из работ
первых крупных исследователей жизни и творчества
М. А. Бакунина, таких, как Ю. М. Стеклов и
А. А. Корнилов. В ней, по возможности, учтены
результаты исследований и обобщения, сделанные в
советской исторической, философской и юридической
литературе последних лет.

ГЛАВА I
Жизненный и творческий путь
Б
IfHpF иография М. А.
Бакунина необычна. Он вырос
в семье тверского помещика, принадлежавшего к
древнему дворянскому роду, и здесь получил свое
начальное· образование и воспитание. Глава
семейства— европейски образованный человек — сам
преподавал детям уроки Древней истории, заставлял
читать Тита Ливия и Плутарха и много рассказывал
о чужих краях, в которых ему доводилось бывать по
дипломатической службе. По настоянию отца
15-летний юноша сдает экзамены и поступает в
петербургское артиллерийское училище. Завершив учебу,
Бакунин довольно скоро почувствовал, что образ жизни
и карьера военного офицера не его призвание. Ои
решительно порывает с полковой службой и в 21 год
выходит в отставку. Последующие годы Бакунин
посвятил философскому самообразованию и провел
их большей частью в Москве.
Под влиянием Н. В. Станкевича и его кружка
юноша-самоучка впервые серьезно знакомится с
классической немецкой философией. Начав с
изучения Канта, он увлекается затем философией Фихте,
в которой ищет и находит подкрепление своему же-
9

ланию обрести веру и знание, призванные
сочетаться с практической деятельностью. Первой
напечатанной работой Бакунина стал перевод сочинения
Фихте, озаглавленный «Несколько лекций о призвании
ученого» (1836). После Канта и Фихте молодой
Бакунин занялся изучением Гегеля, метод и логику
которого усвоил, по воспоминаниям А. И. Герцена,
в совершенстве и удачно комментировал в
дискуссиях*. По свидетельству близко знавших его
В. Г. Белинского, А. И. Герцена, П. В. Анненкова,
И. С. Тургенева авторитет Бакунина в кружках
философствующей молодежи был в тот период
общепризнанным и высоким.
Бакунин принадлежал к поколению
свободомыслящей дворянской молодежи, жившей в разладе с
общественными нравами при николаевском режиме.
В одном из писем (от 12 февраля 1839 г.) своему
юному брату Павлу, Бакунин, которому самому еще
не было 25 лет, писал: «Ты требуешь веры и любви
и ты не находишь их в себе... Друг! мы родились в
черное время, где внешний мир не только что не
может дать нам того, что нам надобно, но, напротив,
рождает сомнение, делает смешным законность
самого вопроса» (26, т. II, с. 230).
Занятия философским самообразованием,
познание цели жизни и собственного в ней места с самого
начала приняли у молодого Михаила Бакунина
форму добровольного затворничества, «диогенствова-
ния»—по характеристике недовольного отца. Уже в
этот период он стремится составить самостоятельное
мировоззрение, дабы не «умереть духовно», «стряхнуть
с себя иго предрассудков», «убить эгоизм
самосохранения»— короче, стать достойным звания человека.
Под этим углом зрения он подвергает бесстрашному
критическому разбору и переоценке традиции людей
своего круга и даже своего семейства, в котором рос,
воспитывался и пользовался немалым авторитетом.
Со временем он стал сильно тяготиться не только
семейными обязанностями, мешавшими уединению,
* Много лет спустя Ф. Энгельс в беседе с К. Раппопортом
(1893) отмечал, что при всех своих недостатках Бакунин все
же достоин уважения за то, что он «понимал Гегеля» (см.: 54,
с. 77). Здесь ft далее в скобках первые цифры означают
порядковый номер цитируемого произведения в списке
литературы, помещенном в конце книги.
10

но и многими привычками и мнениями людей своего
класса. «Моя ли вина,— писал он сестрам Татьяне и
Варваре, — что я в семействе искал истинного
чувства, а нашел только чувство, задавленное
догматизмом, чувство, подведенное под правила риторики?..
Что такое любовь в свете?— Чувство взаимной
пользы, облаченное в тридцать две китайские учтивости.
Что значит для нас любовь к отечеству? — Холодная,
затвержденная из Карамзина фраза без всякого
настоящего значения. Что значит любовь к
человечеству?— Затвержденные слова Евангелия: любите друг
друга как самих себя. Любовь к науке?—Желание
прослыть ученым. Любовь семейственная? —
Привычка и обязанности. Любовь к Богу? — Боязнь ада и
желание рая. Вот вам любовь нашего общества, вот
вам жизнь его. И ему-то, по мнению Батюшки, я
должен жертвовать собой!» (письмо от 29 февраля
1836 г. —26, т. I, с. 210).
Занятия философией, сообщал Бакунин
Станкевичу в письме от 10 декабря 1835 г. из Твери,
необходимы ему для того, чтобы «удовлетворить главным
вопросам жизни» (29, с. 10). Однако сама жизнь
воспринималась молодым Бакуниным в значительной
мере сквозь призму религиозно-романтических
мечтаний и побуждений. Смысл жизни для него — в
духовной стойкости, а также вере и любви к этой
прекрасной жизни, в которой «много страданий,
много отрицаний и которая именно потому прекрасна,
что она заключает в себе отрицание, но заключает
вместе и бесконечную возможность победить их и
осуществить в них самих свою вечную гармонию»
(29, с. И).
Наряду с увлечением философией у молодого
Бакунина наблюдался своеобразный интерес к
освоению истории. О том, какие мысли занимали
двадцатилетнего юношу в его самостоятельных занятиях
историей, можно судить по сохранившейся рабочей
записи 1834 года. В ней говорится: «Что замечать
при чтении истории.— Законы, суды, налоги,
правление, королевская власть, королевское влияние в
духовных делах, народное собрание, нравы, разврат,
суеверие, понятия века, дух христианства, религия
вообще, сила ее и влияние на политические
происшествия, духовенство, его власть и нравы, раздоры
церкви, распространение христианства, народное
И

право, договоры, степень жестокости войны,
дворянство, степень его власти, среднее состояние, рабство,
освобождение рабов, сила мнения, действие слов на
понятия» (26, т. I, с. 127).
Здесь привлекает внимание преимущественный
интерес к практическим проявлениям властной
деятельности государства и деятельности иных
носителей власти в их.взаимосвязи с другими сторонами
жизни, по большей части духовной и политической.
Интерес к практической и поучительной стороне
истории сохраняется у Бакунина и в последующем.
Отношение молодого Бакунина к религии было
двойственным. Его влекла религия возвышенных
духовных переживаний, не «религия формальностей
и обрядов», ведущая вначале к добровольному, но
затем к недобровольному и непреодолимому рабству.
Он отвергал и добровольное монашество, так как
монастырская жизнь была в его глазах «вертепом
притворного покаяния, сплетен и всяких
мерзостей...»* (51, с. 199).
Первыми самостоятельными работами молодого
философа стали предисловие к переводу
«Гимназических речей» Гегеля (1838) и неоконченный цикл
статей «О философии» (1840). Увлеченность
молодого Бакунина поисками универсальной,
всеохватывающей и всеобъясняющей философской системы
привела его на короткое время к слишком буквальному
и консервативному пониманию известного положения
Гегеля «все действительное разумно, все разумное
действительно». Истинное знание Бакунин соотносил
не с реальной действительностью, а с «анархией
умов и произвольностью в мнениях», иначе
говоря, с результатами размышлений о
действительности. Восставать же против действительности, по
словам Бакунина,— «нашей прекрасной русской дейст-
* Аналогичные оценки религии с точки зрения духовных
запросов «развитого русского человека» высказывал П. Л.
Лавров, который называл православие «учением ' обрядности»,
никак не влиявшим на строй мысли человека и на воплощение
этой мысли в жизнь. Религиозный строй русского общества,
писал П. Л. Лавров, «не давал начала в русской жизни
никакому «ростку жизни под «ерепом» и своей интеллектуальной
недеятельностью совершил на деле критику религиозной мысли
для развитого русского человека более основательно, чем
можно было бы это сделать самой искусной критике в теории»
(53, с. 611).
12

вительности»—означало «убивать в себе всякий
живой источник жизни». Впоследствии, оценивая
свои философские увлечения конца 30-х годов е
позиций зрелого опыта, Бакунин писал: «Кто не жил
в то время, тот никогда не поймет, до какой степени
было сильно обаяние этой философской системы в
тридцатых и сороковых годах. Думали, что вечно
искомый абсолют наконец найден и понят, и его
можно покупать в розницу или оптом в Берлине» (21,
т. 2, с. 159).
Увлечение философией, поиски всеобъясняющего
знания и жажда «торжества не приспособленной к
обстоятельствам истины» сочетались у молодого
гегельянца со стремлением к практическому
применению своих идей. Его первыми слушателями были
сестры в родительской усадьбе в Премухине, затем
многочисленные друзья в Москве. Со временем эта
аудитория для него стала узкой, все ощутимей
давала о себе знать враждебность официального догма-
тизма независимому слову, и он решил ехать за
границу, где надеялся без помех и со всей серьезностью
продолжить свои занятия науками и прежде всего
философией. Благодаря денежной субсидии Герцена
и Огарева, Бакунин отправляется в 1840 году в
Германию, в Берлинский университет, где слушает
лекции по логике, истории философии, эстетике,
физике, интересуется дополнительно новой историей.
Здесь не без влияния младогегельянцев
происходит процесс превращения молодого
философа-романтика из консервативного в радикального гегельянца
и начинают формироваться его политические
взгляды как революционного демократа. К этому
принципиальному повороту Бакунина влекла и
открывшаяся ему революционная суть гегелевского учения о
диалектике, и необходимость решать «антиномию
между мышлением и действительностью». Последнее
он истолковывал в духе борьбы во имя «святого
дела», в котором, по его собственным предчувствиям,
ему предстояла «великая будущность». Отныне
Бакунин уже энергично нападает на «противников
принципа революции» и толкует суть гегелевского
учения как «беспощадное отрицание». Вслед за
некоторыми левыми гегельянцами (А. Руге и др.)*»
* Бакунин печатался в издаваемом А. Руге «Немецком
ежегоднике» до 1843 года, а с 1844 года —в «Немецко-фран-
13

которые критиковали «квиетизм» немецкой науки
(бесплодное, аристократическое и бесчеловечное ее
понимание) (36, т. VII, с. 356), он ополчается против
голого теоретизирования и со свойственным ему
азартным воодушевлением превозносит «мир
действительного дела и действительной жизни». «Бросим
все теории в огонь, они портят жизнь»,—
провозглашает Бакунин в этот период (72, т. I, с. 127).
Развивая свои взгляды в новом направлении,
Бакунин в статье «Реакция в Германии. Отрывок,
составленный французом» (1842), подписанный
псевдонимом Жюль Элизар, проводит мысль о том, что
осуществление лозунга Французской революции —
«Свобода, Равенство, Братство»—сделает
возможным полное уничтожение существующего
несправедливого политического и социального мира. В конце
статьи резюмировалась новая философская и
политическая позиция автора: «Дайте же нам довериться
вечному духу, который только потому разрушает и
уничтожает, что он есть неисчерпаемый и вечно
созидающий источник всякой жизни.— Страсть к
разрушению есть в то же время и творческая страсть»
(26, т. III, с. 148).
Революционно-демократические позиции М. А.
Бакунина нашли отражение также в статье
«Коммунизм» (1843), посвященной разбору учения В. Вейт-
линга, немецкого утописта-социалиста и
революционера, с которым автор был знаком лично.
Отмежевавшись от коммунизма по некоторым
принципиальным соображениям, Бакунин в то же время воздал
должное таким важным его чертам, как укоренение
жизненной силы этого учения не в теории, а в
«практическом», «народном инстинкте», наличие в его
основе «священнейших прав и гуманнейших
требований». Вместе с тем вейтлинговский коммунизм для
Бакунина — это не свободное и не действительное
живое объединение свободных людей, а всего лишь
сплоченное с помощью принуждения и насилия
«стадо животных, преследующих исключительно
материальные цели и ничего не знающих о духовной
стороне жизни и доставляемых ею высоких
наслаждениях» (26, т. III, с. . 223, 224). Характерно, что
цузском ежегоднике». Сотрудниками последнего журнала
помимо К. Маркса и А. Руге были Г. Гервег, Г. Гейне, Ф. Энгельс,
Л. Фейербах, М. А. Бакунин и др.
14

самому автору статьи о коммунизме грядущий
«всемирно-исторический переворот» представлялся не
только политическим, но и
религиозно-обновительским одновременно. «Не следует предаваться
иллюзиям: речь будет идти не меньше, чем о новой
религии, о религии демократии, которая под старым
знаменем с надписью «Свобода, равенство и
братство» начнет свою новую борьбу, борьбу на жизнь и
смерть» (26, т. III, с. 230—231).
Как видно из приводимых здесь суждений,
политические взгляды Бакунина в 1842—1843 гг.
находились в стадии переосмысления, причем философ
тщательно избегал отождествлять их с каким-либо
определенным направлением. Довольствуясь смутными
представлениями о социальной природе революции,
свободы и справедливости, Бакунин тем не менее
часто оказывался погруженным в водоворот
идейных дискуссий, политической агитации и
революционной активности.
В 1843 году был арестован и заключен в тюрьму
В. Вейтлинг, обвиненный духовной консисторией
Цюриха в богохульстве за книгу «Евангелие бедного
грешника». Среди его бумаг нашли письма, в
которых упоминался «великолепный парень» Михаил
Бакунин. Это обстоятельство получило огласку в
печати, и за Бакуниным началась слежка русских
агентов за границей.
Преследуемый русской и швейцарской полицией,
Бакунин в 1844 году вынужден был уехать из
Швейцарии, где прожил около года, в Бельгию, а затем
в Париж.
В Париже Бакунин изучает теорию и практику
движения сторонников Сен-Симона, Фурье, Луи
Блана и Кабе, устанавливает близкие отношения с
Прудоном.
В Париже Бакунин познакомился с К. Марксом.
В глазах Маркса будущий «демон всемирного
разрушения» предстал «сентиментальным идеалистом».
Бакунин со своей стороны вспоминал об этой
встрече в таких словах: «Я тогда и понятия не имел о
политической экономии, и мой социализм был чисто
инстинктивным. Он же, хотя и был моложе меня,
уже был атеистом, ученым материалистом и
сознательным социалистом... мы довольно часто
встречались, потому что я очень уважал его за знания и
15

за его страстную и серьезную преданность делу
пролетариата... Однако между нами никогда не было
полной близости...» (72, т. I, с. 189).
Со второй половины 40-х годов Бакунин активно
включается в славянское движение, что знаменуем
собой новый, панславистский период в его
общественно-политической деятельности. Бакунин
выступает в эти годы как революционер, отдающий свои
силы и накопленные знания борьбе за освобождение
славянских народов, прежде всего славянского
крестьянства, за уничтожение Австрийской империи
и царского самодержавно-крепостнического строя в
России и создание на их развалинах федерации
славянских народов.
Идеи панславизма в трактовке Бакунина были
преисполнены надеждой на особую историческую
миссию славянства в судьбах всего человечества и
в этом смысле находились в определенной
преемственной связи со славянофильством. Бакунин
стремился придать панславизму
революционно-демократическое и общеевропейское, звучание. Надежды на
победу революции и торжество дела свободы Бакунин
связывал с Востоком. Не в Париже и Лондоне, а в
Москве, полагал он, революция достигнет
наибольшей силы. «В Москве,— писал Бакунин,— будет
разбито рабство соединенных теперь под русским
скипетром и всех вообще славянских народов, а вместе
с тем и все европейское рабство, и навеки погребено
под своим собственным мусором и развалинами; в
Москве из моря крови и пламени высоко и
прекрасно взойдет созвездие революции и станет путевод«
ною.звездою для блага всего освобожденного
человечества» (26, т. III, с. 360). Существенный порок
панславистской позиции Бакунина заключался,
однако, в том, что он воспринимал дело освобождения
славянских народов обособленно от других
общеевропейских демократических задач, от пролетарского
движения (49, с. 72)*.
В период революций 1848 года на европейском
континенте Бакунин оказался в самой гуще событий.
Будучи по природе своей человеком действия, он пе-
* Ф. Энгельс в одной из работ отмечает демократический
характер выступлений Бакунина в 40-е годы, однако в то же
время критикует его панславистские иллюзии (см.: 9, с. 289—
306).
16

реживал настоящий революционный экстаз в дни
Французской революции 1848 года, затем во время
восстания в Праге (июнь 1848 года) и в Дрездене
(май 1849 года). Бурная, не останавливающаяся ни
перед какими преградами революционная активность
Бакунина внушала тревогу местным властям.
Француз Косидьер, «префект с баррикад», говорил
о нем: «Какой человек! Какой человек! В первый
день революции — это просто клад, а на другой его
надобно расстрелять» (36, т. XI, с. 355).
После поражения дрезденского восстания
Бакунин был арестован. В апреле 1850 года саксонский
суд приговорил его к смертной казни, однако
смертный приговор был заменен на пожизненное
заключение. В том же году узник был передан австрийскому
правительству, которое жаждало расправиться с
руководителем баррикадной борьбы в Праге. Из
саксонской крепости Кенигштейн Бакунина
переправили в пражскую крепость св. Георгия, а затем в
Ольмюц, где он был прикован цепью к стене —
опасались побега. Военный суд приговорил Бакунина к
повешению и уплате судебных издержек. В порядке
милости смертная казнь вновь была заменена на
пожизненное строгое тюремное заключение.
В 1851 году Бакунина передают русскому
правительству и, сменив австрийские кандалы на русские,
заточают в Алексеевский равелин Петропавловской
крепости. Здесь по предложению властей Бакунин
соглашается написать «исповедь», которая должна
была свидетельствовать якобы о покаянии в грехах
перед «духовным отцом», то есть царем. Расчеты
Бакунина не оправдались, царь остался недоволен.
Тяжкое многолетнее испытание: физическое истощение,
жестокие головные боли, цинга, приведшая к
полному выпадению зубов, и бездействие, мучительное,
вплоть до помышления о самоубийстве — не ослабили
в нем стремлений к самоотверженной борьбе.
В 1857 году Бакунина направляют на вечное
поселение в Сибирь, откуда ему через четыре года
удается бежать, и затем, через Японию и Америку,
вернуться в Западную Европу. Здесь Бакунин вновь
развивает кипучую деятельность, буквально
исколесив всю Европу вдоль и поперек: участвует в
польском восстании 1863 года, организует в Италии
тайный союз социалистов-революционеров, предпрн-
2 Заказ 1461
17

нимает попытку направить в анархическое русло
восстание в Лионе во время войны между Германией
и Францией. Кроме того, он руководит (правда, не
всегда и не везде успешно) деятельностью своих
приверженцев в Швейцарии и Англии, России и
балканских государствах, Испании и Италии.
А. И. Герцен в «Былом и думах» вспоминал: «С
страстью проповедования, агитации... пожалуй,
демагогии, с беспрерывными усилиями учреждать,
устраивать комплоты, переговоры, заводить
сношения и придавать им огромное значение у Бакунина
прибавляется готовность первому идти на
исполнение, готовность погибнуть, отважно принять все
последствия. Это натура героическая, оставленная
историей не у дел. Он тратил свои силы иногда на
вздор, так, как лев тратит шаги в клетке, все думая,
что выйдет из нее. Но он не ритор, боящийся
исполнения своих слов или уклоняющийся от
осуществления своих общих теорий...» В дружеских и
одновременно гротесковых тонах Герцен воссоздает пеструю
картину идейного окружения Бакунина: «демократы
без социальных идей, но с офицерским оттенком;
социалисты — католики, анархисты — аристократы и
просто солдаты, хотевшие где-нибудь подраться, в
Северной или Южной Америке... и преимущественно
в Польше» (36, т. XI, с. 359, 360).
Активная практическая революционная и
агитационная деятельность сочеталась у Бакунина с
известным пренебрежением к вопросам теории. Первые
публикации Бакунина после освобождения
воспроизводят старые идеи о создании «вольной
славянской федерации», без всякого учета последствий
европейской реакции, последовавшей за разгромом
революций 1848 года, например, воззвание «Русским,
польским и всем славянским друзьям» (1862).
В том же 1862 году появилась брошюра Бакунина
«Народное дело» с подзаголовком «Романов,
Пугачев или Пестель?». В ней проповедовалась идея
Земского всенародного собора, которая была очень
популярна в либеральных и отчасти революционно-
демократических кругах России 60-х годов.
Легальный созыв Земского собора казался в то время
возможным (в связи с реформами Александра II) и
представлялся подходящим средством решения всех
наболевших проблем русской общественной жизни.
18

Радикальную демократическую позицию Бакунин
(вместе с Герценом) занял в польском вопросе. Он
всячески поддерживал (вплоть до непосредственного
личного участия) идею крестьянской революции в
Польше с одновременными, как он рассчитывал,
крестьянскими революционными выступлениями в
самодержавной империи. «Угнетение Польши —
позор для моей страны, а свобода Польши послужит,
быть может, началом нашего освобождения», —
говорил Бакунин задолго до Польского восстания 1863
года (26, т. III, с. 257).
После неудачной попытки прямого участия в
вооруженной борьбе польских повстанцев Бакунин в
начале 1864 года устремляется в Италию, где
возникла благоприятная обстановка для революционной
деятельности и налаживания революционных
интернациональных связей, в частности союза итальянцев и
славян. Он задумывает организацию
международного тайного общества, ведет работу по составлению его
программных документов.
В ноябре 1864 года Бакунин встречается в
Лондоне с К. Марксом. Он скрывает существование
созданной им тайной организации, заявляет о
присоединении к Интернационалу и готовности действовать
в соответствии с его принципами, хотя эти
принципы противоположны его собственным взглядам и
тем более — принципам тайного общества (см.: 57,
с. 66—83).
Главное внимание, однако, Бакунин уделяет
пропаганде особой версии социализма, базирующегося
на принципах атеизма, антибюрократизма и
федерации автономных общин. К осуществлению своей
программы Бакунин рассчитывает привлечь
наиболее энергичных, честных и интеллигентных людей
разных стран, уже причастных или сочувствующих
освободительному движению. Члены
Международного тайного общества освобождения человечества
(так оно именовалось в бакунинских проектах
устава и программы организации в 1864—1865 гг.)
(см.: 27) должны были олицетворять собой
невидимую безличную (поэтому, якобы не оставляющую
места для тщеславных побуждений) революционную
диктатуру, обеспечивавшую, как считал Бакунин,
единство сил, действий и непоколебимую
целеустремленность.
2*
19

Конечной целью организации революционеров,
получившей позднее название «Интернациональное
братство», объявлялось устройство общества не
сверху вниз путем бюрократически-принудительного
единения и централизации, а снизу вверх (от
периферии к центру) по принципу добровольного
федерирования автономных общин, провинций, а также
наций.
В первоначальных программных документах
тайного революционного общества — «Революционном
катехизисе» (1866)*, «Программе и целях
Революционной организации интернациональных братьев»
(1868) — государство еще сохранялось, его задачей
провозглашалось «заведование публичными
службами, а не управление народом». Государство это
организуется снизу вверх посредством революционных
делегаций. Территориально оно занимает всю зону
восстания, не считаясь ни со старыми границами,
ни с «национальными различиями». «Новое и
революционное государство», по мысли Бакунина,
должно составить «новое отечество, Союз Всемирной
Революции против союза всех реакций» (см.: 22,
с. 225, а также: 8, с. 448).
Следует заметить, что центр тяжести в
деятельности тайной международной организации
революционеров был смещен в сторону практики.
Пренебрежение теоретической стороной было заметным,
хотя в деле социалистической пропаганды
сторонникам Бакунина нельзя было отказать ни в умении,
ни в страстности.
В 1867 году Бакунин предпринимает энергичную
попытку повлиять на участников международной
пацифистской организации, получившей впоследствии
название «Лига Мира и Свободы». В своем выступ-
* Характерно, что в период разработки первоначальной
программы всемирной тайной организации (1864 — начало
1865 года) Бакунин тесно общался с левыми итальянскими
масонами, был принят в их организацию и до того, как стать
автором «Революционного катехизиса», пробовал себя в роли
составителя «Франкмасонского катехизиса». Некоторое время
спустя (1869 год) он уже оценивал масонство как буржуазную
международную организацию («Интернационал буржуазии») и
одновременно как проявление «развития, мощи и упадка
буржуазии—интеллектуального и морального» (30, t. I, р. 209—
210; 21, т. 1, с. 178—179. См. также: 72, т. II, с. 291; 88. old.
92—131).
20

лении на Женевском конгрессе «Лиги» Бакунин
впервые резюмировал свои полуанархические,
полусоциалистические взгляды в лозунге «Федерализм,
социализм, антитеологизм». Как отмечает М. Нет-
тлау, один из первых биографов и восторженных
почитателей Бакунина, этот лозунг был
предвосхищением более ясных положений — «анархия,
коллективизм, атеизм» (59, с. 40)*, легших в основу
программы пропагандистской деятельности Бакунина уже не
в рамках быстро захиревшей «Лиги», подавляющее
большинство которой составили буржуазные
либералы, а в Международном Товариществе Рабочих.
Еще в ходе неравной борьбы
революционно-демократического меньшинства с
буржуазно-либеральным большинством «Лиги» за навязывание этой
мирной буржуазной организации анархистских идей
из «Революционного катехизиса», Бакунин,
выбранный в руководство «Лигой», и его сторонники
стремились объединить и скоординировать свои усилия
с Интернационалом. Но буржуазная суть и
демагогический характер «Лиги» были слишком
очевидными. После отказа «Лиги» от признания социального
вопроса главным вопросом и от ряда других
революционно-демократических требований, выдвинутых
Бакуниным и его сподвижниками, последние приняли
осенью 1868 года решение о выходе из «Лиги» и
учреждении особого союза под названием
«Международный альянс социалистической демократии».
Бакунин и его сторонники изображали свою
программу как нечто принципиально новое. Между тем
программа и практические усилия Бакунина по сути
дела были продолж'еншэм стратегии, намеченной при
создании тайного «Интернационального братства», и
пропагандой модифицированных положений из
«Революционного катехизиса». Оценка К. Марксом
платформы «Альянса» после ознакомления с его
программой была резко отрицательной (декабрь
1868 года). С ним полностью солидаризировался
Ф. Энгельс и другие члены Генерального Совета. В
июне 1869 года «Альянс» официально прекратил
свое существование. Однако это не обескуражило
* К. Маркс и Ф. Энгельс в критическом сбзоре идейно-
теоретической деятельности Бакунина характеризуют это
произведение Бакунина «библией измов» (см.: 8, с. 331).
21

Бакунина, и он с прежней решимостью повел
длительную сектантскую, в том числе тайную
раскольническую деятельность уже в рядах самого
Интернационала. В борьбе против линии Генерального
Совета Бакунин, по словам биографа, проявил все
присущие его натуре отрицательные черты:
неразборчивость в средствах, склонность к интриге, резкость —
другими словами, все то, что он сам называл своей
«дикой социалистической беспардонностью» (62,
р. 114).
1868—1870 годы проходят для Бакунина в
атмосфере агитационной деятельности. Он пишет
многочисленные полемические статьи и брошюры, ведет
обширную переписку со своими сторонниками по
вопросам координации работы тайного «Альянса»,
предпринимает новые попытки принять участие в
русском освободительном движении.
В середине 60-х годов пришло новое поколение
революционно настроенных русских эмигрантов. В
конфликте, разгоревшемся между ними и Герценом,
Бакунин встал на сторону первых, воспринимая их
«пионерами новой правды и новой жизни». Первое
тесное сотрудничество Бакунина с молодой
эмиграцией (Н. Жуковским, Н. Утиным и др.) увенчалось
организацией в сентябре 1868 года газеты «Народное
дело», в которой проводились идеи бакунинского
«Революционного катехизиса». Однако молодые
революционеры (Н. Утин и др.), воспитанные на идеях
Н. Г. Чернышевского и Н. А. Добролюбова, не
приняли безоговорочно анархистской программы, и
большинство из них склонилось в конечном итоге к
программе Интернационала.
В марте 1869 года в Женеву для знакомства с
Бакуниным приехал бывший вольнослушатель
Петербургского университета С. Г. Нечаев. Во время
непродолжительного сотрудничества с Нечаевым
Бакунин написал ряд листовок и брошюр,
призывавших к немедленной революции. Среди них
«Несколько слов к молодым братьям в России» (1869),
«Наука и насущное революционное дело» (1869), «К
офицерам русской армии» (январь, 1870), «Русский
отдел Интернационального альянса социальной
демократии— к русской молодежи» (февраль, 1870).
Статьи Бакунина нередко помещались в
редактируемой Нечаевым газете «Народная расправа». Во
22

многих изданиях этого периода, подготовленных
Нечаевым, чисто бакунинские фразеология и идеи
переиначиваются или просто дополняются самим
Нечаевым.
Концентрированным изложением взглядов
Нечаева на революцию, революционную борьбу и пути
общественного переустройства явился «Катехизис
революционера». В нем призвание революционера
сведено к иезуитски контролируемой преданности
диктаторскому и таинственному «нашему комитету»,
к полному отказу от личной жизни, каких-либо
моральных стеснений или учета общественного мнения.
На строгие весы, выявляющие степень полезности в
деле «всеразрушительной практической революции»,
вершители революционного суда («народной
расправы») с одинаково беспощадной скрупулезностью
ставили меру преданности социальной революции и
меру товарищеской дружбы, принадлежность к
одной из социальных групп иезуитски
расклассифицированного российского общества и просто
сомнение товарища в провозглашаемых средствах
революционной деятельности. В письме Нечаеву от 2 июня
1870 г. Бакунин охарактеризовал это произведение
«катехизисом абрека». Фанатизм Нечаева он назвал
«самоотверженным изуверством», а предполагаемые
способы достижения революционных целей —
фанатический аскетизм и полное презрение к моральным
обязательствам в отношениях с товарищами по
организации— поразили Бакунина своей нелепостью и
«полнейшим отрицанием природы человека и
общества»*.
Критикуя Нечаева за приверженность к диким и
антигуманным приемам ведения революционной
борьбы, Бакунин в то же время придерживался
теории «двойной морали». Одною пропагандой
истины не сделаешь, рассуждал он, поэтому необходимы
хитрость, дипломатия, обман и даже «иезуитизм и
опутывание». В основании деятельности
революционеров должен находиться «простой закон»: полное
* Упомянутое письмо Бакунина Нечаеву было
опубликовано впервые М. Конфино в 1966 году (83, р. 632, 676). Это
письмо-объяснение, по мнению части современных
исследователей, свидетельствует о том, что долгое время считавшийся
плодом их совместного творчества «Катехизис революционера»
принадлежит перу Нечаева (см.: 63, 35).
23

доверие, правда и честность между членами
товарищества, соратниками по революционной борьбе, и,
напротив, ложь, хитрость, «опутывание», а в случае
необходимости— и насилие по отношению к врагам.
Такая позиция с точки зрения революционной
борьбы за социалистическое будущее в корне
несостоятельна. Политическая борьба, действительно,
вынуждает революционеров прибегать к
насильственным способам, но отнюдь не к применению
«иезуитизма и опутывания». Принципиальное
решение проблемы, данное марксизмом, состоит в том,
чтобы применять революционное насилие только
как вынужденное средство, ставя, однако, своей
сознательной целью гуманизировать каждую фазу
борьбы, как только для этого открывают
возможности успехи революционеров, заботиться неустанно о
чистоте своих собственных рядов (35, с. 269).
Убийство Нечаевым студента Иванова,
усомнившегося в целесообразности практикуемой им
системы осуществления революционной деятельности, и
опубликование в русских газетах некоторых
материалов, свидетельствовавших о причастности
Бакунина к авантюристическим предприятиям своего
подопечного, сильно повредили авторитету Бакунина
в глазах русских революционеров и
западноевропейской демократической общественности.
К середине 1870 года, в канун
немецко-французской войны и некоторого подъема рабочего и
демократического движения в ряде стран Европы
Бакунин делает крутой поворот от пропагандистской
работы к политическим акциям. Руководству тайным
«Альянсом» он по-прежнему уделяет главное
внимание. Национальные группы направляемых
Бакуниным альянсистов существовали в Италии, Испании,
Швейцарии (горная Юра), а также в Марселе и
Лионе. Охваченный «революционной горячкой», в
состоянии которой он, по словам Герцена, пребывал
постоянно, Бакунин видел единственное спасение
перед угрозой длительной полосы милитаризма и
сопутствующего ей усиления власти государства в
подталкивании масс к социалистической революции.
С этой целью он обдумывает план революционного
восстания в Италии, Испании и Франции, принимает
личное участие в Лионском восстании.
Неудача лионского восстания, сильно подорвав-
24

шая веру Бакунина в быстрый успех революции и
в массы, которым надлежит быть ее движущей
силой, сказалась и на его оценке Парижской Коммуны.
Не надеясь на полный успех коммунаров, он все же
отдавал должное их организованности, выдающейся
роли главной движущей силы революции в
Париже— рабочих и огромному историческому значению
их революционного опыта.
Занимаясь координацией деятельности тайного
«Альянса», Бакунин нередко проводил свои
установки под флагом Интернационала.' Сектантская
позиция Бакунина и альянсистов серьезно беспокоила
Генеральный Совет. К весне 1872 года ему стали
известны важные документы и свидетельства
раскольнической деятельности Бакунина и
руководимого им «Альянса» внутри Международного
Товарищества Рабочих. На основании изученных
материалов и свидетельских показаний ряда делегатов
Бакунин был исключен из Интернационала на
Гаагском конгрессе 1872 года.
В документах конгресса было указано, что
тайное общество под названием «Альянс
социалистической демократии» создано на основе уставов и
принципов, несовместимых с уставом и программой
Интернационала, что Бакунин в своей деятельности
прибегал к «недобросовестным маневрам», к
мошенничеству и запугиванию. Бакунин был исключен не
только за деятельность, связанную с тайным
«Альянсом», но также за «личный проступок» (18, с. 250)*.
В последующие годы Бакунин предпринимает
еще ряд попыток принять личное участие в
организации русского и международного революционного
движения. Осенью 1873 года появилась книга
«Государственность и анархия» со специальным
приложением, содержащим программу практической дея-
* Это обвинение было связано с тем; что участник
революционного движения H. Н. Любавин по договоренности с рус-
ским издателем Поляковым заказал Бакунину перевод первого
тома «Капитала» и направил ему аванс в размере 300 руб.
Бакунин обещания своего не выполнил и не вернул аванс.
Делегаты конгресса были глубоко возмущены не столько
фактом невозвращения аванса, сколько злоупотреблением именем
революционной организации. Они признали личный проступок
Бакунина таким действием, которое бросает тень не только на
него, но и на Международное Товарищество Рабочих (см.: 57,
с. 244).
25

тельности именно для русских революционеров. В
ней прозвучал бакунинский призыв «идти в народ».
Необходимо, считал Бакунин, использозать то
революционное настроение, которое, как он полагал,
присуще русскому народу. Роль агитатора от
анархизма заключалась только в прояснении народного
сознания и в организации народа на стихийный
бунт. Хождение в народ считали необходимым
также и сторонники П. Л. Лаврова, но их целью было
не подталкивание к революционному выступлению,
а ведение революционной пропаганды,
революционного просветительства и создание в деревне кадров
сознательных борцов за освобождение. На практике,
однако, бунтарское и просветительское направления
эклектически соединялись друг с другом.
Неудачными оказались и попытки Бакунина
организовать в России ряд анархистских групп и
негласно руководить ими. Летом 1874 года Бакунин тайно
прибывает в Болонью, чтобы принять участие в
революционном восстании и, возможно, найти смерть
i;a баррикадах. В один из наиболее драматических
эпизодов обреченного на поражение восстания он
был близок к самоубийству. Безрадостный финал
собственной политической деятельности* доставил
Бакунину много горьких минут. Он полностью
удаляется от активной деятельности, намерен писать
мемуары и вторую часть книги «Государственность и
анархия», ведет, как обычно, обширнейшую
переписку с корреспондентами из многих стран мира.
Умер Бакунин 29 июня 1876 года в результате
тяжелой, мучительной болезни в клинике города
Берна, в окружении старых друзей — профессора
А. Фохта и семьи Рейхелей.
В последний путь его провожала небольшая
группа почитателей и друзей, прощальные речи
звучали на немецком, русском и французском языках.
В корреспонденции о похоронах газета «Вперед»
сообщала, что известие о смерти знаменитого
агитатора застало всех врасплох: «Если бы хотели
известить все страны и местности, по которым Бакунин
оставил след своей жизни, своего влияния, пришлось
* В 1874 году по настоянию Дж. Гильома и А. Сажина-
Росса Бакунин был исключен из верхушечного руководства
тайным «Альянсом».
26

бы сзывать весь мир. Дрезден, Прага, Париж, Лион,
Лондон, Стокгольм, Италия, Испания должны бы
явиться на похороны того, кто вошел в их историю,
не говоря уже о нашей родине, где столько друзей
и врагов, столько хвалителей и порицателей было
пробуждено к общественной жизни или вызвано к
деятельности словом и делом, истинами и парадоксами
этого всемирного агитатора» (62, с. 151).
Много лет спустя газета «Искра» в сообщении о
сборе средств на памятник русскому революционеру
писала от имени редакции: «Нам остается прибавить,
что, несмотря на глубокие различия, отличающие наши
взгляды от взглядов М. А. Бакунина, мы умеем
ценить в нем человека, в течение всей своей жизни
твердо и самоотверженно боровшегося за свои
убеждения. Таких людей, к сожалению, слишком мало
еще у нас в России, и память их должна быть
дорога даже для их противников» (Искра, 1903, 1 мая).
В 1918 году на обелиске борцам за социализм,
воздвигнутом в Александровском саду близ
Кремлевской стены по ленинскому плану монументальной
пропаганды, было высечено также имя М. А.
Бакунина.

ГЛАВА II
Политические взгляды
™^™ М. А. Бакунина
получила свое оформление в идейно-политической
обстановке 60-х годов и выделялась двумя особенностями:
революционно-бунтарским отрицанием сложившихся
учреждений политического и духовного гнета и
утверждением необходимости безгосударственного
коллективизма в будущем социалистическом
обществе. Политическое учение М. А. Бакунина явилось
результатом сложной эволюции во взглядах и идейных
ориентациях русского революционера, плодом его
энергичных исканий и разочарований, сопоставления
опыта России и Европы, отражения такого опыта в
теориях революционного и освободительного
движения своего времени, а также испытания подобных
теорий на практике. В анархическом идеале
М. А. Бакунина причудливо переплелись традиции
антирелигиозного просветительства и
мелкобуржуазной революционности с идеями русского
утопического крестьянского социализма.
Ко времени окончательного перехода русского
революционера на позиции анархистского
социализма, в самом анархическом течении в странах капита-
28

листической Европы уже наметилось несколько
идейных направлений, преимущественно мирных по
своим целям и средствам. Анархизм все больше
становился мелкобуржуазным политико-правовым
учением.
1. Истоки анархистских
воззрений
Термин анархия (от греческого — безвластие,
безначалие) ведет свое происхождение от древних
эллинов, которые применяли его для характеристики
такого состояния дел в городе-государстве, при
котором верховная власть или вовсе отсутствует, или
потеряла свою силу. В Афинах так назывался год
без архонта в правлении «тридцати». В дальнейшем
сторонники аристократического и монархического
правления начали сближать анархию с
демократией, выставляя последнюю олицетворением хаоса,
распущенности и безначалия. Представители
антиаристократического течения в античной и
средневековой политической мысли (киники, некоторые
средневековые еретики), напротив, видели в безвластии
желательный и своего рода «естественный» порядок,
лишенный развращающего воздействия носителей
светской и церковно-бюрократической власти.
Анархия в современном ее понимании — это
мелкобуржуазное политическое течение, отрицающее
необходимость государственной власти и
организованной политической борьбы пролетариата.
Приверженцам анархической социальной
революции последняя рисуется единственным надежным
средством достижения нового, абсолютно
справедливого общественного порядка, который основан на
гармоничном сочетании интересов всех людей и
который будто бы уже присутствует в самой природе
мирного человеческого общежития и природе
человека. Такое восприятие природы человека и
человеческого общежития зародилось еще в рамках
добуржуазной социально-утопической мысли, а
затем было развито некоторыми представителями
эпохи Просвещения (Руссо, Дидро и др.).
Важной вехой в развитии анархистских воззре-
29

ний стала Великая французская революция. В ее
разгар англичанин В. Годвин выступает с политико-
философским трактатом под названием
«Исследование о справедливости в области политики и ее
влиянии на добродетель и благополучие», в котором
выказывает глубокое недовольство тенденциями и
результатами в развитии нового строя, в частности,
громадной пропастью между высшими и низшими
классами, а также бедствиями и лишениями
неимущих (85, vol. 1—2).
Политические и правовые аспекты учения
Годвина дают основание считать его одним из видных
идейных предшественников анархизма Прудона и
Бакунина.
В. Годвину принадлежит формулировка
анархически понимаемой противоположности между
обществом и государством. Он считал, например, что
общество зародилось от потребностей общежития,
государство — от страстей. Общество есть благо,
государство в лучшем случае только необходимое зло.
Анархизм для Годвина — ужасное зло, но зло
преходящее. Бессмертен только деспотизм, поэтому в
борьбе с ним необходимо «дать волю страстям
своим». В этом плане и государство образует собой
противное общественному благу «юридическое
учреждение», поскольку оно зиждется на силе. Законы
государства лишь укрепляют этот деспотизм, причем
стремление к регулированию при помощи законов
не имеет ощутимых границ и «мир скоро будет мал
для всех будущих свобод».
Собственность, по мнению Годвина, была создана
«мудростью законодателей и парламентов». В
результате возникло самое непригодное и нелепое
распределение собственности, поскольку оно находится
в полном противоречии с человеческой природой и
с началами справедливости. Благотворная перемена
во имя справедливости произойдет путем убеждения.
Законы, государство, собственность исчезнут и
наступит новая эра. Вчерашнее государство с его
однообразным законодательством преобразуется в
федерацию маленьких общин, которые в чрезвычайных
обстоятельствах могли бы действовать сообща путем
созыва конгресса. Жители небольшой общины тогда
поймут, что бесполезно иметь общие законы, а
лучше судить о делах каждый раз сообразно особенно-
30

стям данного случая, нежели по нормам,
установленным заранее, раз и навсегда*.
У Годвина, по-видимому, немало позаимствовал
Прудон, оказавший столь непосредственное и
сильное влияние на ход идейной эволюции Бакунина.
Социально-политическое и правовое учение Пьера
Жозефа Прудона (1809—1865) составило веху в
развитии идеологии анархизма и оказало заметное
влияние на развитие мелкобуржуазного радикализма за
пределами Франции и Европы. В работе «Что такое
собственность? Изыскания о принципе права и
правительственной власти» (1840) Прудон
провозгласил, что приобретаемая без труда собственность
является источником для порабощения человека
человеком. Таковы, например, извлекаемые благодаря
владению собственностью рента и прибыль. Ради
охраны последних и существует государство.
Во имя справедливости, которая, согласно прудо-
новской «диалектике», является логическим и
моральным выражением необходимого с идеальной
точки зрения равновесия между «хорошим» и
«дурным» в социальных отношениях, он отрицает
государство и государственные законы. Вместо них он
предлагает свободный союз («прогрессивную
организацию») людей, связанных свободным договором.
Обязанность исполнения такого договора и есть та
единственная и основная правовая норма, которую
признает теоретик анархии.
Прудоновские союзы по преимуществу не
территориальные. Будучи свободными и добровольными
(выход из любого союза в каждый момент будет
открыт), они, по мысли Прудона, не станут иметь
ничего общего с государством. Государство излишне
и с точки зрения условий, необходимых для
налаживания справедливого обмена между работниками
ассоциации, созданной на началах взаимопомощи (или
мютюэлизма — ключевого для Прудона понятия).
Порядок договорный, сменив собой порядок,
установленный законами государства, создает истинное
управление человека и гражданина, истинное
народовластие, республику.
* В изложении юридических аспектов доктрины Годвина
мы частично используем работу П. Эл^цбахера, где она
представлена в наиболее систематизированном, в духе буржуазного
юридического позитивизма, виде (см.: 78, с. 37—38).
31

Прудон отвергает не право, а законодательство.
Законы в его представлении — это паутина для
богатых и сильных, цепи для слабых и бедных,
рыболовная сеть — в руках правительства. Государство
создает столько законов, сколько существует в
обществе социальных интересов, в том числе классовых.
Состояние анархии Прудон сближал с
республиканским федеративным устройством. Например,
республику он именовал «положительной анархией» в
противоположность ограниченной монархии.
Свободное и демократическое единение Прудон
представляет себе не иначе, как в форме «организации снизу
вверх».
Свою критику государственности как средоточия
насильнической власти и своеобразной
фантастической идеологии Прудон (вслед за Штирнером)
строил по аналогии с критикой идеи бога. Перефразируя
Л. Фейербаха, он утверждал, что государство — это
выдумка о высшехМ существе, «создание
человеческой фантазии». Все формулы государственного
управления, из-за которых, как полагал Прудон,
"было пролито в истории столько крови, есть
создание извращенной фантазии. Отсюда первая
обязанность свободного разума — сдать такие формулы в
музей и книгохранилища.
Важная особенность теории анархизма Прудоиа
состояла в том, что путь к безвластию у него
связывался не с революцией, а, скорее, с мирной
реформаторской деятельностью.
Будучи не в состоянии раскрыть классовую
природу государственной политики, Прудон не сумел
правильно объяснить и лицемерие буржуазной
демократии. В государстве как таковом и в принципе
политической централизации он усматривал
основное зло и причину «феодального господства
капитала» (70, с. 276). Демократия, по мнению
Прудоиа,— это всего лишь новая форма абсолютизма, она
создает «патрициат посредственностей» и
расширяет идею государственности до бесконечных пределов.
Всякое подчинение государственной власти
религиозно. «Как государственная религия есть подавление
сознания,— писал он,— так и административная
централизация есть кастрация свободы». «Нет власти,
нет правительства, хотя бы и самого народного — вот
революция» (93, р. 130, 280).
32

Прудон пользовался высоким авторитетом у
Бакунина, но не абсолютным. «Прудон,— писал он,—
несмотря на все свои старания стать на почву
реальную остался идеалистом и метафизиком» (21, т. 2,
с. 174)*.
Модели будущего анархического общества у
Прудона и Бакунина не совпадают: первый делал
акцент на сохранение мелкой частной собственности,
второй — на переход к коллективизму. Особенно
заметно влияние идей Прудона на бакунинскую
трактовку федерализма. Различие их идейных позиций
во многом предопределялось конкретными
условиями их политической деятельности, а также в силу
неодинакового отношения к теории научного
социализма.
В 1845 году вышла книга Штирнера
«Единственный и его достояние»**, которая содержала
проповедь очень близкой мелкобуржуазному анархизму
философии. Примечателен не только
антигосударственный, но и антисоциалистический пафос книги.
Уничтожение частной собственности, писал М. Штир-
нер, передача права на собственность государству
или обществу лишает индивида свойств личности и
превращает человека (личность) в нищего. «Я,
собственник всего, что мне нужно, и я могу завладеть
всем. Социализм гласит: общество дает мне то, что
мне нужно. Коммунисты держат себя, как босяки,
эгоист, как собственник» (76, с. 244). Право эгоиста,
возводимое Штирнером во вселенский закон,
покоится на силе, ничем не прикрытой, грубой,
необузданной: «Все, на что Я в силах, принадлежит мне,
моя собственность, и я возьму все, как мою собст-
* Разъясняя эту мысль в другом месте, Бакунин писал:
«Прудон, несмотря на все свои усилия поколебать традиции
классического идеализма, все же остался неисправимым
идеалистом, вдохновляющимся, как я ему это сказал за два месяца
до его смерти, то библией, то римским правом, и оставался
метафизиком до конца... Прудон был вечным противоречием,
мощным гением, революционным мыслителем, постоянно
боровшимся с призраками и никогда не умевшим их победить»
(цит. по: 72, т. I, с. 192).
** Stirner M. Der Einzige und sein Eigentum.
Выражение «sein Eigentum» чаще всего переводят как «его
собственность», однако более адекватным для передачи философского
кредо штирнеровского эгоиста, на наш взгляд, будет
выражение «его достояние».
3 Заказ 1461
33

венность, все, на что у меня есть сила, на что Я даю
себе право, то есть на что я уполномочиваю себя»
(76, с. 242).
Государство (даже народное) и штирнеровскин
эгоист — непримиримые враги. Религия, совесть,
мораль, право, закон, семья, государство — все это
деспоты, налагающие иго во имя какой-то
абстракции, против которых «Я» — как безграничный
хозяин над своей осознанной индивидуальностью —
борюсь всеми имеющимися в моем распоряжении
средствами, рассуждает штирнеровский индивидуалист.
Штирнеровское неприятие некоторых социально-
политических реалий как неких надуманных,
обременительных или деспотических абстракций (таких,
как «религия», «мораль», «закон», «семья»,
«государство») оказало влияние на анархистские
отрицания М. А. Бакунина.
Видное место в идейном арсенале русского
революционера занимали также приемы критики религии
и религиозности из опыта просветителей XVIII века,
г также Л. Фейербаха, которые были творчески
применены Бакуниным для разоблачения культа
государственности, науки и др.
Формирование его анархистского идеала
воспринимается иногда как заурядный итог эклектического
заимствования. При этом упускается из виду
самобытный и весьма насыщенный этап его идейных
поисков и размышлений в так называемый доанархист-
ский период: период его философского
самообразования, религиозно-романтической устремленности к
обновляющему и возвышающему знанию и первых
опытов просветительско-освободительной
деятельности вначале в узком кругу единомышленников
(конец 30-х годов), затем в более широкой сфере.
Сравнивая взгляды молодого Бакунина с его
зрелыми идейными позициями, можно с уверенностью
заключить, что многие темы и мотивы его
анархистского непринятия порядков и нравов самодержавно-
крепостнической России были продуманы им еще в
рамках идеалистического этапа развития его
миросозерцания. Вынужденная эмиграция имела для
русского революционера и свою положительную сторону —
она привела к расширению и обогащению его
духовного и политического кругозора, широким
интернациональным связям, новому подъему патриотических
34

чувств и побуждений. Одним из важных отправных
моментов в переходе на позиции диалектико-рево-
люционного понимания хода
общественно-исторического развития стало знакомство с учением Гегеля.
Освоение Гегеля в процессе упорной работы мысли,
когда приходилось ломать собственные убеждения,
привело его к новогегельянскому, по словам
П. Л. Лаврова, отрицанию и «к революционной
деятельности 48-го года» (см.: 53, с. 661).
Диалектика Гегеля (этот «страшный таран», как аттестовал
ее Герцен) была по-боевому использована
Бакуниным уже в статье «Реакция в Германии», в которой
ему, по отзыву А. Руге, оказалось по плечу
«философски намылить голову» консервативным
берлинским профессорам и сделать заявку на превращение
гегелевской диалектики истории в «философию
действия».
ν Скитания по странам и тюрьмам Европы, тяжелое
тринадцатилетнее испытание в качестве
политического заключенного и ссыльного у себя на родине
не прошли даром для революционера. Характерное
свидетельство о направленности последовавших
перемен в его мировосприятии содержится в письме
Бакунина декабристу Н. И. Тургеневу, написанном
по приезде в Лондон после удачного побега из
сибирской ссылки. «Я перестал быть революционером
отвлеченным и стал во сто раз больше русским, чем
тогда — хотя и не перестал горячо симпатизировать
с победами свободы в целом мире, но понял, что
русскому человеку надо действовать по
преимуществу в России и на Россию, а если хотите шире,
так исключительно на славянский мир» (28,
с. 44—45).
Влияние политических идей декабристов, первых
русских дворянских революционеров на
политические взгляды Бакунина — вопрос особый, не часто
затрагиваемый. Нельзя не отметить в данном случае
если не преемственности, то, по крайней мере, их
одинаковой твердой уверенности в возможности
переворота в России, интереса к революционному
опыту и гуманистическим концепциям Запада, а
также планов федеративного объединения славян*.
* Преемственность некоторых политических идей от
декабристов подчеркивал и П, А. Кропоткин. В 1918 году," характе·
3*
35

Политическая биография Бакунина включает
многократные соприкосновения с наследием декабристов.
Начальным этапом этих связей можно считать
участие его отца в перестройке программы Союза
спасения в программу Союза благоденствия (по просьбе
А. Н. Муравьева).
Любопытное свидетельство близости взглядов
будущего теоретика анархизма и декабристов
содержится в материалах, связанных с написанием
«Исповеди». Председатель Государственного Совета
Чернышев, бывший участником следствия по делу
декабристов, ознакомившись с «Исповедью» М. А.
Бакунина, писал: «Я нашел полное сходство между
«Исповедью» и показаниями Пестеля печальной
памяти, данными в 1825 году: то же
самодовольное перечисление всех воззрений,
враждебных всякому общественному порядку. То же
тщеславное описание самых преступных и вместе
с тем нелепых планов и проектов, но ни тени
серьезного возврата к принципам верноподданного —
скажу более, христианина и истинно русского
человека» (72, т. 1, с. 431).
Видный марксистский исследователь жизни и
деятельности Бакунина Ю. Стеклов не без основания
отмечал, что события 1848 года во Франции, в
особенности кровавый террор республиканской
буржуазии против пролетариата в июньские дни, дали новый
толчок к разработке анархистских идей в
политической литературе. Некоторые из идей публицистов
этого периода оказали влияние и на М. А. Бакунина
(72, т. III, с. 135).
Другим важным источником
революционно-бунтарских умонастроений Бакунина следует считать
его веру в нравственное здоровье народных масс,
подкрепление которой он находил в истории
русского и многих других народов, в традициях
национально-освободительных движений, народных бунтах,
церковных ересях и религиозных сектах.
ризуя усвоение идей федерализма в политической мысли России,
он говорил, например, что эта идея «выражена была
Муравьевым среди декабристов и от них перешла к петрашевцам, к
Чернышевскому, к Бакунину и к народникам семидесятых
годов» (ЦГАОР, ф. 1129, оп. 1, № 766, л. 7). Приводится
С. Ф. Ударцевым в статье «Об одном из планов М. А.
Бакунина политической организации будущего общества» (см.: 75, с. 70).
36

В политической теории Бакунина, как и в его
социальной философии, критическая сторона
преобладает над позитивной и концептуальной. По
складу своему он был деятельной натурой, человеком,
пребывавшим, как уже говорилось, постоянно в
состоянии «революционной горячки» и поэтому мало
расположенным к систематическим занятиям. Теория
в его глазах имела значение, подчиненное перед
живой действительностью. Однако именно критическое
переосмысление складывающихся соотношений
между отвлеченными построениями познающей мысли и
действительностью во многом способствовало
превращению пытливого юноши в критика оторванной
от жизни и самодовольной философии,
вероотступника православно-христианской религии, затем в
добровольного изгоя своего порабощенного отечества
и своего привилегированного класса и, наконец, з
бунтарски непримиримого противника устоев
социальной эксплуатации, гнета, борца за торжество
народной свободы.
Своеобразие представлений русского анархиста
о государстве, политике и праве можно выявить
лишь после ознакомления с его идейным наследием,
в целом нашедшим отображение не только в
сравнительно немногочисленных специальных публикациях
по проблемам государства и политики, но и в
пропагандистских выступлениях и обширной переписке.
Бакунину, как, впрочем, и его предшественникам, не удалось
создать цельного и всесторонне разработанного
учения об организации безгосударственного общества и
сколько-нибудь достоверных, реальных путях его
достижения. Кроме того, как убедительно
свидетельствует пример самого Бакунина, претворение в
политической практике заповедей и принципов
анархизма по сути дела вырождалось в свою
противоположность, в чистейший авторитаризм, т. е. в
генеральство и скрытую диктатуру элиты посвященных.
Претерпев сложную эволюцию своих воззрений,
Бакунин в анархистский период деятельности
выступает как приверженец материализма, атеизма,
учений Дарвина и Конта и вместе с тем — идеи
безгосударственного социализма, возникающего в
результате совершения социальной революции. Он
объявляет себя и сторонником «экономического
материализма», который истолковывает чаще всего с пози-
37

ций вульгарного экономизма. Бакунин на словах
очень высоко ценил «Манифест Коммунистической
партии» К. Маркса и Ф. Энгельса и даже первым
сделал перевод его на русский язык, но при этом
исказил некоторые важные положения (например,
понятие «класс» переводил как «сословие»).
Материалистическое объяснение истории
человечества, выдвинутое К. Марксом и Ф. Энгельсом,
Бакунин считал «великой основной и решительной
истиной» (21, т. 2, с. 144), однако сам на эти позиции не
стал и часто огрублял марксистское учение. Он был
склонен выводить идеи из экономических отношений,
явно недооценивая относительную самостоятельность
форм сознания, игнорируя роль общественного
разделения труда, исторических форм собственности,
производства и обмена для развития общественных
и политических учреждений.
Бакунин признавал исходный принцип
философского материализма о первичности материального
мира, утверждая, что жизнь природная и
социальная предшествует мысли. Историю
материального мира он представлял себе в виде эволюционного
процесса — от неорганического состояния материи к
органическому, «животности», а затем к человеку.
В истолковании теории истории у Бакунина
наблюдается переплетение материалистических и
идеалистических положений. Например, проблему
соотношения свободы и необходимости он трактовал с
явным преобладанием идеалистической методологии.
Начало цивилизации он связывал не с развитием
орудий труда, собственности и классовых различий,
а с деятельностью по распознаванию естественных
законов природы и учетом их в трудовой
деятельности. «Свобода человека,— считал Бакунин,— состоит
в том, что он повинуется естественным законам,
потому что он сам их признает таковыми» (24, т. II,
с. 166). Во многих других сферах жизни и
деятельности свобода л{рдей и их воля будто бы ничему не
подвластны и уже сами творят социальную
действительность. Постоянное увеличение свободы личности
предстает в социологии и философии истории
Бакунина и как цель общественного прогресса, и как его
важнейший критерий (см.: 71, с. 122).
Началом истории Бакунин считал тот момент,
когда человек, являющийся высшим проявлением жи-
33

вотности в природе, благодаря двум факторам — мы-
ели и бунту, вышел из животного состояния. Согласно
идеалистическим воззрениям Бакунина-философа,
решающими условиями всякого человеческого
развития в истории (индивидуального и коллективного)
следует считать, с одной стороны, «человеческую
животность» (социальную и частную экономию,
хозяйственную жизнь), с другой — мысль (науку) и
бунт (свободу).
Таким образом, получается, что человек
выступает лишь как продукт своей развивающейся
органической (биологической и антропологической)
природы, а не общественных отношений в совокупности с
его биологическими и психологическими
особенностями. Человек у Бакунина — прежде всего существо
мыслящее, волевое, способное к бунту, а уже потом —
существо, нуждающееся в совместной
производственной деятельности, в общении с себе подобными и в
труде создающее условия для своего материального
и духовного существования, индивидуального или
коллективного совершенствования (77, с. 160 и след.).
* * *
В воззрениях Бакунина на государство и
политику прослеживаются два сравнительно обособленных
этапа идейной эволюции, которые условно можно
назвать преданархистским и анархистским этапами.
На первом из них, связанном с выработкой и
оформлением революционно-демократических
представлений о ходе социальной и политической истории (40—
60-е гг.), Бакунин во многом разделяет веру
буржуазных демократов в «чудеса» республиканского го
сударственного устройства в противовес
монархическому деспотизму, анархию воспринимает в духе
традиционно-обывательском и питает большую
симпатию к чисто диктаторским приемам «возвышения»
народа к свободе.
В письме-наброске (1850) своему адвокату из
Кенигштейнской крепости, принявшем по
сознательному намерению автора форму политической
исповеди, Бакунин высказал положения, которые в
преобразованном виде позже вошли в его
программы «революционного анархизма» — о том, что сво-
39

бода исходит только от народа, из его жизни, а не
из теорий; что многие государства, и особенно
Россия, становятся - «механическими» машинами,
пригодными только для ведения захватнических войн, и
что быть свободным — не только право, но и
важнейшая обязанность человека (26, т. IV, с. 34—35,
41—44). Здесь же Бакунин сообщает о наличии в
России в среде раскольников анархистских сект,
которые считают всякую власть исходящей от дьявола,
однако по уровню образованности, взаимного
общения и чувству уважения к человеческому
достоинству эти секты носят в себе «живое зерно
цивилизации», которое, как полагал Бакунин, сыграет
большую роль в дальнейшем развитии страны (26, т. IV,
с. 38).
В рассматриваемый период Бакунин
преисполнен надеждой приблизить наступление новой
революционной эры, в которой, по его мнению, большое
демократическое будущее ожидает не только
Европу, но прежде всего Россию и славянские народы.
В «Исповеди» (1851), содержавшей обдуманный и
местами вполне откровенный рассказ о своих
идейных исканиях и намерениях, он писал: «Я следовал
с постоянным вниманьем за движением социализма,
особенно же коммунизма, ибо смотрел на него как
на естественный, необходимый, неотвратимый
результат экономического и политического развития
Западной Европы; видел в нем юную, элементарную,
себя еще не сознающую силу, призванную или
обновить, или разрушить вконец западные Государства»
(26, т. IV, с. 107).
Общественный порядок, общественное устройство
на Западе, по словам Бакунина, изрядно подгнили и
едва держатся эгоизмом привилегированных классов
и привычкой. Ни один привилегированный класс не
имеет веры «в свое призвание и право».
Образованность стала синонимом испорченности ума и сердца.
«...И посреди сего всеобщего гниенья один только
грубый, непросвещенный народ, называемый чернью,
сохранил в себе свежесть и силу... Кроме этого, все
доводы и аргументы, служившие сначала
аристократии против монархии, а потом среднему сословию
против монархии и аристократии, ныне служат, и
чуть ли еще не с большею силою, народным массам
против монархии, аристократии и мещанства.— Вот
40

в чем состоит, по моему мнению, сущность и сила
коммунизма, не говоря о возрастающей бедности
рабочего класса, естественного последствия умножения
пролетариата, умножения, в свою очередь необходимо
связанного с развитием фабричной индустрии так, как
она существует на Западе» (26, т. IV, с. 107—108).
В приведенном рассуждении в полной мере
проявляет себя социально-критическая, но еще не
теоретико-социалистическая ориентация автора.
Критика социальных несправедливостей и
политических порядкдв в самодержавно-крепостнической
России выдержана преимущественно в моральном и
общедемократическом духе. В России, писал Бакунин
в «Исповеди», преобладают рабство и страх, здесь
невозможны самостоятельность мысли и публичное
презрение ко всем бесчестным, бесчеловечным людям
и нет уважения человеческого достоинства в себе и
других (26, т. VI, с. 147).
Больше всего заботило русского демократа
несчастное положение, в котором находился так
называемый черный люд. Простому народу, бедному
русскому мужику приходится хуже всех, поскольку он
оказался в самом низу общественной лестницы и
должен терпеть притеснение от всех. В «Исповеди»
Бакунин признавался в том, что к угнетенному
мужику он «чувствовал более симпатии, чем к прочим
классам, несравненно более, чем к бесхарактерному
и блудному сословию русских дворян. На нем
основывал все надежды на возрождение, всю веру на
великую будущность России... И думал, что был бы
этот народ, если бы дали свободу и собственность,
если б его выучили читать и писать!..» (26, т. IV,
с. 148).
В действительности Бакунин смотрел дальше и
не ограничивался требованиями свободы,
собственности и грамотности для народа. В данном случае он
вспоминал в записке о том периоде своих
заблуждений, когда ему казалось, что подобную
программу в состоянии выполнить, существовавшее
правительство. Ведь правительство это
«самодержавное, вооруженное безграничной властью, не
ограниченное по закону и в деле никаким
чуждым правом, ни единой соперничающей силой»
(26, т. IV, с. 148). Однако «демократические
понятия», замечает Бакунин, привели его к иному
41

выводу. Правительство потому не освобождает
русского народа, что при всем могуществе власти оно
ограничено многими обстоятельствами — оно связано
своей развращенной администрацией, а также
«эгоизмом дворян». «Еще же более потому, что оно
действительно не хочет ни свободы, ни просвещения, ни
возвышения русского народа, видя в нем только
бездушную машину для завоеваний в Европе» (26,
т. IV, с. 148—149).
Выход из такого положения Бакунин связывал
с революцией, которая свергнет царскую власть,
уничтожит монархическое правление, станет во
главе славянского движения и таким образом спасет
честь и будущность России. Правда, будущее
управление Россией он представлял себе не совсем
отчетливо. По форме это должна быть республика, но без
представительного правления. Предпочтение
отдавалось диктаторским приемам осуществления новой
власти, которой надлежало взять на себя задачу
«возвышения» и просвещения народных масс.
Буржуазно-демократическая концепция баланса
(разделения) властей была для русского революционера
лишь узкой и аморфной доктриной «западных
либералов». Он писал: «Я желал республики. Но какой
республики? Не парламентской. Представительное
правление, конституционные формы, парламентская
аристократия и так называемый эквилибр властей, в
котором все действующие силы так хитро
расположены, что ни одна действовать не может, одним
словом, весь этот узкий, хитросплетенный и
бесхарактерный катехизис западных либералов никогда не
был предметом ни моего обожания, ни моего
сердечного участия, ни моего уважения...» (26, т. IV,
с. 153).
Возвращаясь к этому вопросу позднее, в период
сибирской ссылки (1860), Бакунин какое-то
время будет полагать, что тех же целей можно достичь
при помощи «разумной» диктатуры «железной руки»
в лице одного из фрондировавших в то время
царских генералов-губернаторов (H. Н.
Муравьев-Амурский). Протеже Бакунина был и сам не прочь
разыграть роль спасителя России —спасителя от
гибели «в воровстве и взаимном притеснении», а
заодно и от революции (26, т. IV, с. 306, 303, 360).
Программа Муравьева содержала такие пункты (в
42

изложении Бакунина): освобождение крестьян с
землею, публичное судопроизводство с судом
присяжных и с передачей последнему разбирательс!ва
«административных грехов» всех служебных чинов,
от мала до велика; просвещение народа на самых
широких основаниях; народное самоуправление с
уничтожением бюрократии и возможною
децентрализацией России и др.
После отмены крепостного права в 1861 году
Бакунин испытывает подъем
либерально-реформистских настроений, которые нашли отображение в
брошюре «Народное дело. Романов, Пугачев или
Пастель?» (1862). В ней высказывалась надежда, что
в деле спасения России и в дальнейшем
продвижении по пути мирной, а не кровавой революции
сможет принять участие сам царь (Александр II) и что
для этого не потребуется «ни гения, ни макиавелли-
стической науки», а лишь согласие на совместное
управление царя с Всенародным земским собором
(21, т. 1, с. 214—215, 212, 235). Другие варианты
возможного хода событий сводились к «повива-
нию новорожденного русского мира» диктатором-
вождем из крестьян (новым Пугачевым) или же
дворян (новым Пестелем-диктатором), либо земским
парламентом, либо, наконец, образованной
молодежью, которая, благодаря своему сближению с
народом, станет представителем не тесных кружковых
интересов и личных страстей, а представителем
народного дела (21, т. 1, с. 234, 235).
В приведенных рассуждениях Бакунина-демократа
о государственной власти и революции присутствует
одно противоречие, которого ему не удалось избежать
и в дальнейшем. Согласно его наиболее часто
употребляемой и, можно сказать, исходной
антигосударственной формуле, первым законом государственной
власти, т. е. закономерностью осуществления любой
правительственной власти, является закон
самосохранения, причем ему же покорны все нравственные
законы (21, т. 1, с. 139). Поскольку этот закон
приложим, по мнению Бакунина, ко всякому
государству, то его следует распространить и на
послереволюционное государство, т. е. революционное
диктаторство, о котором Бакунин так увлеченно фантазировал,
считая его на словах временным, однако ничего н?
говоря ни о допустимых пределах диктаторской вла-
43

сти, ни о сдерживающих или противодействующих
силах, ни о необходимых или достаточных
условиях, при которых миссия временной революционной
диктатуры должна считаться выполненной.
Переход Бакунина на позиции принципиального
антиавторитариста повлек за собой переоценку
некоторых из только что рассмотренных положений.
Главная переоценка произошла в воззрениях на
социальную роль государства и тесно связанного с
ним законодательства. Более определенными стали
представления об анархии и социализме. До этого
периода слово «анархия» употреблялось
революционером прежде всего для обозначения идейного
разброда в среде политических единомышленников
(«болтливая анархия»), разобщенности в образе
жизни областей и территорий и даже
разобщенности между мыслью, сердцем и волей в отдельном
человеке (26, т. III, с. 172, 189). Постепенно
исчезает, хотя и не полностью,
полурелигиозный пафос в суждениях о путях развития
всемирного и в особенности славянского освободительного
движения.
2. Свобода, социальная революция и государство
Анархия, утверждается в работах Бакунина
конца 60-х — начала 70-х годов, представляет собой
заключительный этап общественной эволюции (25,
т. III, с. 124). Возникновение нового общественного
строя Бакунин продолжал связывать с
распространением «идеи свободы» в массах. Свобода индивидов
и ассоциаций выступает при этом как некий
априорный принцип, определенным образом сочетаемый
в его умозрительной концепции с принципом
равенства, справедливости, солидарности, а также
некоторыми другими принципами и требованиями
анархистской программы, важнейшим среди них стало в
конечном итоге требование разрушения государства,
а также и авторитета, которые, как считали
анархисты, в принципе несовместимы со свободой и
равенством людей и коллективов.
У Бакунина-анархиста отсутствует
сколько-нибудь развернутый анализ объективных условий,
необходимых для утверждения свободы. Его
излюбленный метод выведения идей из наблюдений за
44

«ходом вещей» не преодолевает границ того
горизонта, который был освоен просветителями XVIII
века и отдельными представителями немецкой
классической философии и заключался преимущественно
ь абстрактно-понятийном осмыслении хода развития
нравственных исканий и гуманистических идей.
Большое и заметное влияние на Бакунина в этом
плане оказали результаты разработки идеи
единства человечества Гердером и трактовка проблемы
свободы у Фихте.
В противопоставлении свободы * и государства,
свободы личности и права-привилегии, свободы
мысли и теологической или метафизической тирании
Бакунин следовал не только за своими
анархистскими предтечами (Годвином, Прудоном, Штирнером),
но и немецкими «истинными социалистами» (Г. Зем-
мигом, К. Грюном и др.)· Последние ратовали за
«возвышение низших классов народа» и так же, как
и анархисты, шумно восставали против господства
ложных представлений и догматов в пользу замены
их правильными, научными мыслями и с этих позиций
пытались подправить или улучшить некоторые
положения французского и английского утопического
социализма.
Так, Герман Земмиг, подобно Бакунину,
выдвигал в свое время постулат «безусловной, лишенной
предпосылок свободы», т. е. такой постулат, который,
по замечанию К. Маркса и Ф. Энгельса в
«Немецкой идеологии», может служить не чем иным, как
только практической формулой для «безусловного,
лишенного предпосылок, мышления» на тему о
свободе (6, с. 461). Наступление социализма у Земмига,
как и у Бакунина, связывалось с введением
анархического порядка, который характеризовался как
самобытное свойство человеческого рода, к тому же
«естественное», а потому еще истинное,
нравственное и т. д. Однако и у Земмига, и у анархистов
оставался невыясненным аспект, на который
указали в своей критике К. Маркс и Ф. Энгельс, а
именно— откуда берется масштаб для определения, что
«естественно», а что нет (см.: 6, с. 465).
Следует, однако, признать, что Бакунин в
гораздо большей степени, нежели его идейные
предшественники, интересовался теми условиями,
которые необходимо принимать во внимание при обсу-
45

ждении проблемы свободы, а также конкретных
путей ее утверждения в коллективистском обществе.
Свобода, как и благоденствие, писал Бакунин,
может осуществляться в социальной среде лишь с
учетом неизменных естественных законов, управляющих
этой средой, а законы эти дает социология (21, т. 1,
с. 89). Значительна при этом и роль человеческого
разума, благодаря которому достигается сознание
свободы и формируется потребность в сознательном
ι; свободном труде. Деятельная сила человека, по
природе своей только инстинктивная и необходимая,
под воздействием просвещенного разума и
сознательной воли перерабатывается в человеке и для
человека в сознательный и свободный труд (21, т. 1,
с. 112).
В свободе Бакунин видел единственную в своем
роде среду, где могут развиваться и процветать ум,
достоинство и благоденствие людей. Реальная
свобода возможна только при условии солидарности и
равенства людей, такая свобода противостоит
свободе формальной, т. е. пожалованной и отмеренной
государством, и свободе индивидуалистической,
которую провозглашал Ж.-Ж. Руссо. Последнюю
Бакунин оценивает как свободу скудную и урезанную,
поскольку она в конечном итоге ограничивается
«общим правом», формулируемым государством (24,
т. IV, с. 250).
Свобода индивида, по определению Бакунина,
есть не что иное, как «отражение его человечности
или его человеческого права в сознании всех
свободных людей, его братьев, его равных» (24, т. II,
с. 264). Со всей определенностью он указывал также
на тесную взаимосвязь реальной свободы с реальной
возможностью удовлетворять материальные и
духовные потребности, а также на тесную взаимосвязь
свободы индивидуальной и свободы коллективной.
«Коллективная свобода и благосостояние реальны
лишь тогда, — утверждал Бакунин в работе «Кнуто-
германская империя»,— когда они представляют
собою сумму индивидуальных свобод и процветаний»
(24, т. И, с. 196). Сопоставляя индивидуальную и
коллективную свободу, Бакунин склонен был видеть
в достижении реальной свободы для каждого
подлинную цель истории, а в уважении человеческого
достоинства личности — высший нравственный закон
46

Свобода личности воспринималась Бакуниным
противоречиво: с одной стороны, как
прогрессирующее в истории явление, а с другой — как нечто
абсолютно непоколебимое в условиях анархического
единения (где все свободны, все равны и где каждый
сознает свою принадлежность к всечеловеческому
братству). Поскольку, однако, обретение свободы в
будущем рисовалось без должного соотнесения с
объективными социально-экономическими и
политическими условиям^, а также с несовпадающими
интересами классов, групп и отдельных индивидов,
поскольку, далее, недооценивалось консервативное
сопротивление сил и традиций старого мира,
основанного на угнетении и неравенстве, то становится
понятным, что бакунинская программа освобождения
человечества представляла собой лишь иллюзорное,
сектантское и в целом утопическое видение путей
освобождения. При этом Бакунин впадал как бы в
двойной утопизм, потому что его программа
изображала не свободу и равенство в их качественно новом
виде, а, говоря словами Г. В. Плеханова, «лишь
утопию свободы, прицепленную к утопии равенства»
(65, т. IV, с. 210).
Согласно представлениям Бакунина, свобода в
буржуазном государстве ограниченная, формальная,
строго отмеренная, регламентированная самим
государством. Такая свобода есть не что иное, как
«вечная наглая ложь и в действительности
представляет собою только привилегию избранных,
основанную на рабстве всех остальных» (24, т. IV, с. 250).
Соотношение социализма и свободы Бакунин
выразил в следующей формуле: «...Свобода без
социализма это — привилегия, несправедливость...
социализм без свободы это рабство и скотство» (21, т. 1,
с. 79—80).
Понятие свободы у Бакунина было различным
на отдельных этапах его противоречивой идейной
эволюции. «Абсолютная свобода» в юношеские годы
трактовалась Бакуниным в духе романтизма и даже
подчинения личности «общности». Позднее,
увлеченный, идеей отрицания, Бакунин отбрасывает всякие
внешние по отношению к личности «надиндивидуаль-
ные начала»—бога, государство, патриотизм,
законы истории, вообще всякие формальные связи между
людьми, в результате чего свобода превращается у
47

него в доктринерскую идею, утопию. В понятиях
власти и государства, бога и религии, в понятии
законов истории, в самих государственных и
религиозных учреждениях Бакунин видел абстрактные
могучие, силы, господствующие над жизнью личности,
лишающие ее свободы и даже, как он подчеркивал,
человеческого достоинства. Он, конечно, не дал и не
мог дать положительного решения этой проблемы,
однако, «его драматические и неустанные поиски в
этой области показали некоторые присущие
проблеме свободы черты и реальные противоречивые
свойства» (95, с. 231—232).
Для Бакунина-философа, усвоившего основные
положения антропологического материализма
Фейербаха, была вполне понятна природная и
социальная обусловленность потребностей отдельного
человека. Но как только Бакунин приступал к
рассмотрению общенациональной жизни, в особенности
жизни духовной и политической, он нередко становился
на позиции объективного идеализма. Считая себя в
понимании природы общества и государства
материалистом, Бакунин в то' же самое время признавал,
что на практике он стремится «осуществить и
упрочить разумный и благородный идеализм» (24,
т. IV, с. 261), и тем самым характеризовал свои
революционные цели и действия с позиции
волюнтариста: прежде всего как идеальные нравственные
требования, которые должны быть реализованы
только путем народно-стихийной социальной
революции.
Совершить социальную революцию — это значит,
согласно Бакунину, разрушить все учреждения
неравенства и насилия, установить экономическое и
социальное равенство всех с тем, чтобы на этой основе
возникли свобода, нравственность, «солидарная
человечность всех» (24, т. II, с. 179).
Идеалист-доктринер в отличие от материалиста стремится достичь
своих целей при помощи деспотического фанатизма:
«до последнего издыхания» и тем не менее тщетно
он стремится «поработить мир под каблук своего
Бога, как прусские лейтенанты, эти практические
идеалисты Германии, хотели бы видеть мир
раздавленным сапогом со шпорой своего короля» (24, т. II,
с. 203).
Отличие социальной революции от политической,
48

ίιο Бакунину, состоит в том, что она совершается не
с помощью одной только революционной власти
(т. е. собственной силой революционной власти) и
тем более не путем декретов, а с помощью народной
силы, причем эта народная сила сама должна быть
организована путем возбуждения революционных
страстей. Таким образом, социальная революция —
это прежде всего народная революция, в которой
деятельную душу, ее основание и цель составляют
философские принципы и вытекающие из них
практические действия (см.: 24, т. IV, с. 138, 153, 175
177),
Движущие силы революции предстают здесь не
в историко-материалистическом, а в идеалистическом
их понимании и отражении. Народная сила,
революционные страсти, философские принципы с
вытекающими из них практическими действиями — все
это понятийный словарь домарксистского
социализма, безусловно, критического по отношению к
буржуазному общественному строю и вместе с тем
утопического в изображении путей и средств его
революционных преобразований.
Все буржуазные революции были, по оценке
Бакунина, революциями политическими, так как они
имели своим итогом выгоду одного из угнетающих
и эксплуатирующих классов. С учетом такого
обобщения исторического опыта Бакунин делал вывод
о том, что всякая политическая революция, не
ставящая себе немедленной и прямой целью
достижение экономического равенства, является с точки
зрения народных интересов, не чем иным, как
замаскированной реакцией (21, т. 1, с. 180). Бакунин,
разумеется, был не прав, сводя результаты
буржуазных революций только к политическим
результатам, игнорируя сдвиги и перемены в социальной
структуре, преобладающих формах организации
производства и обмена, общественном разделении
труда и т. д. Неправомерно обособляя политическое
и социальное и противопоставляя их, Бакунин
недооценивал социальную природу политики. В
политической организации общества, а также в
господствующих умонастроениях он произвольно отбирал те
черты и тенденции, которые были достаточны для
изготовления «несокрушимых выводов» общественной
науки.
4 Заказ 1461
49

«Социальная солидарность является первым
человеческим законом, свобода составляет второй
закон общества»,— писал Бакунин в «Программе
Общества международной революции». Здесь по сути
дела провозглашаются законом общества не какие-
то фиксированные социально-исторические
тенденции и процессы, а всего лишь распространенные в
мелкобуржуазной среде заблуждения относительно
реальной природы общественных отношений в
классово разделенном обществе (см.: 25, т. III, с. 122).
В биографии теоретика анархия был
непродолжительный период, когда достижение желанной
свободы мыслилось им путем проведения реформ. Эта
точка зрения господствовала в его суждениях в
период подготовки крестьянской реформы в России и в
первые годы после нее, а затем в период
сотрудничества с буржуазно-реформистской «Лигой Мира и
Свободы».
Позднее буржуазно-реформистский социализм стал
постоянной мишенью его критики. Он разоблачал
такие «великие меры» буржуазного социализма, как
кооперация, образование для народа, дальнейшая
демократизация политической жизни. Критикуя
реформистский социализм Дж. Мадзини, Бакунин
замечает, что он сводится лишь «к великой иллюзии
для рабочих и к великому спокойствию буржуа»
(24, т. IV, с. 37; т. V, с. 205). Однако и в этой
критике, наряду с пропагандой социальной революции
и анархистской программой действий содержались
уступки буржуазно-реформистским иллюзиям,
например, в вопросе о народном образовании и его
социальной роли, в оценке роли отдельных
политических свобод — свободы слова, свободы объединения
в организации и др. Так, в программе славянской
секции Интернационала в Цюрихе (1872)*,
напечатанной в качестве одного из приложений к работе
«Государственность и анархия», содержались
требования «свободы философской и социальной пропа-
* Небольшая группа сербских и болгарских студентов ü
Цюрихе организовала под непосредственным влиянием
анархистов из бакунинского «Альянса» группу под названием «Сла-
венский завес» (славянская секция). После отказа
Генерального Совета Интернационала в ее признании группа вошла в
Юрскую федерацию Интернационала, а в 1873 году распалась.
Программа секции была написана Бакуниным.
50

ганды», «свободы политики» (имелась в виду
свобода объединения в организации и самостоятельность
в их деятельности), которые были по сути дела
традиционными буржуазно-демократическими
требованиями, слегка отретушированными в духе
анархистской программы.
Социальная революция, говорилось в одном из
программных документов бакунинского «Альянса»,
понимается анархистами «в смысле разнуздания
того, что теперь называют дурными страстями, и
разрушения того, что на том же языке называется
общественным порядком» (22, с. 227). Для такой
революции необходимо наличие двух условий. Одну
из предпосылок составляет общенародный идеал,
который вырабатывается, по определению Бакунина,
в глубине народного инстинкта. Инстинктивными
социалистами и революционерами Бакунин считал
русского крестьянина-общинника и подлинного
пролетария (т. е. не принадлежащего к слою
«вредной» рабочей аристократии) в западноевропейских
странах.
Бакунин различал в среде фабричных и
ремесленных работников «вредную» и «полезную»
рабочую аристократию. К первой он относил
преимущественно те категории ремесленников, которые
проникнуты «буржуазными страстями», стремятся к
«исключительно-личному счастью, образованны,
имеют досуг, но склонны к празднословию и не
способны к «горячему делу». Они же — благодатная среда
для идей буржуазного социализма. «Полезная и
благодетельная» рабочая аристократия становится
такой не по положению, а по убеждению. Это
лучшие люди не только в рабочем классе, но и в целом
обществе. Они хорошо разбираются в сути
социального вопроса, обладают научным сознанием,
проникнуты «солидарной страстью» и являются
носителями «народного инстинкта». Избегая по вполне
понятным причинам термина «авторитет», Бакунин
говорит об «огромном обаятельном влиянии» этих
лучших людей на массы работников. Ряды
«полезной» аристократии в интернациональном рабочем
движении пополняются «деятелями из буржуазного
класса», которые вполне оторвались от своего
класса и всецело посвятили себя «великому делу
освобождения пролетариата» (20, с. 63—67).
4*
51

Определенные надежды Бакунин возлагал на
поддержку гуманного и справедливого дела
пролетариата со стороны последовательно революционной
(якобинской) буржуазии, а также со стороны той
категории буржуазии, которая под влиянием
социальной пропаганды может быть полезна народному
делу своим участием в уничтожении нынешней
несправедливости (см.: 24, т. IV, с. 31). Принимался
в расчет и возможный революционный вклад
«буржуазного большинства» — так Бакунин именовал
мелкую буржуазию, которая испытывала все
возрастающие притеснения со стороны крупной торговой
и промышленной буржуазии и, по расчетам
Бакунина, была обречена на слияние в экономическом
отношении с пролетариатом. В России поддержку
народному делу могла оказать часть либеральной и
особенно разночинская интеллигенция. Однако в
любом случае инициатива революционного действия
должна принадлежать народу, в России —
крестьянам, в европейских странах — рабочему люду города
и деревни. Мелкая буржуазия для этой роли не
подходит, ибо она «сделалась слишком трусливой,
нерешительной, скептической, чтобы взять на себя
инициативу чего-либо; она дает себя увлечь, но
сама никого не увлекает; ибо она сама же бедна
верой и страстью, как и мыслями» (21, т. 1, с. 75—
76).
Другой важной предпосылкой социальной
революции, тесно связанной с первой, т. е. народным
идеалом, следует считать, по мысли Бакунина,
«общее представление о своем праве и глубокую,
страстную, можно сказать, религиозную веру в это
право. Когда такой идеал и такая вера в народе
встречаются вместе с нищетою, доводящею до
отчаяния, тогда социальная революция неотвратима,
близка, и никакая сила не может ей
воспрепятствовать» (21, т. 2, с. 37).
Выделяемые Бакуниным два условия социальной
революции образуют собственно только духовные,
идеологические, а не материальные, прежде всего
социально-экономические предпосылки революции.
Правильно указывая на социально-классовые истоки
общественных противоречий и недовольства в
странах Западной Европы и в России, Бакунин тем не
менее сильно преувеличивал роль нравственных убе-
52

ждений для успеха освободительной борьбы и
народной революции.
При всей своей утопичности концепция
социальной революции носила демократический характер
(см.: 34, с. 26 и ел.). Он проявляется, во-первых, в
провозглашаемых конечных целях революции
(социальный переворот в интересах освобождения
крестьян, рабочих, всех обездоленных,
порабощенных и эксплуатируемых) и, во-вторых, в оценке ее
движущих сил (угнетенные народы, угнетенные
классы и слои общества). Недостатки этой
концепции: непонимание природы классовой эксплуатации,
власти и преклонение перед стихийными формами
освободительной борьбы — заметно снижали ее
практическое политическое значение. Анархистская
концепция социальной революции выдвигалась, как
известно, в противовес буржуазно-демократическим
(«политическим») трактовкам революции и по этой
причине имела привлекательные черты для тех
рабочих, идейно-теоретический урооень которых был
еще невысоким. К числу таких черт можно отнести
трактовку коллективной свободы, идею о том, что
революцию должен осуществить сам угнетенный
народ.
Государство, по Бакунину, это абсолютное
ограничение, это отрицание свободы каждого во имя
всеобщего интереса, или общего блага. Там, где
начинается государство, там кончается
индивидуальная свобода и наоборот (см.: 21, т. 1, с. 135, 140).
Свобода неделима, возражал Бакунин сторонникам
теории «общественного договора», нельзя урезывать
даже часть ее, не убивая целого.
«Что такое Государство? Метафизика и доктора
права отвечают нам, что это то, что принадлежит
всем: интересы, общее благо и право всех в проти-
вуположении разделяющему действию эгоистических
интересов и страстей каждого. Это земная
справедливость, земное осуществление морали и
-добродетели. Следовательно, для индивидуумов не может
быть более высокого подвига и. более великой
обязанности, как продавать себя, жертвовать собой и
в случае нужды умирать ради торжества, ради
могущества Государства» (21, т. 1, с. 186).
Что же Бакунин противопоставлял этой
перспективе— постоянно укреплять власть государства?
53

Ключевыми словами бакунинской программы
следует считать понятия свободы и очеловечения (по-
другому, эмансипации и гуманизации). «Уважение
человеческой личности есть высший закон
человечества,— писал М. А. Бакунин в работе «Кнуто-гер-
манская империя», — ...великая, настоящая цель
истории, единственная, законная — это гуманизация и
эмансипация — очеловечение и освобождение,
реальная свобода, реальное благосостояние, счастье
каждого живущего в обществе индивида (24, т. II, с. 196).
Природа государства, рассуждал Бакунин,
коренится в принуждении, в действии насилием, а не
убеждением. Всегда приказывая, государство
обесценивает даже то доброе, что оно хочет иной раз
сделать, так как повеление убивает свободу.
Человеческая же свобода, нравственность и достоинство
заключаются именно в том, что человек делает добро «не
потому, что ему так приказано, а потому, что он его
сознает, его хочет и его любит» (21, т. 1, с. 17, 18).
Согласно Бакунину, государство с исторической
точки зрения есть зло, но «зло исторически
необходимое», столь же необходимое в прошедшем, как
рано или поздно станет необходимым его полное
уничтожение, столь же необходимое, как были
необходимы и первобытная животность и «теологические
пустоплетения людей». Государство — это
преходящая форма общества, подобная церкви, по отношению
к которой оно является «меньшим братом».
В наброске 1871 года «О принципе Государства»
(другое название «Об исторической природе
Государства») Бакунин по сути дела свел природу
древних и современных ему государств к завоеванию —
как первопричине их появления и как верховной
цели существования (см.: 32, t. 7, р. 249). Эта
весьма односторонняя и внеисторическая
теоретическая посылка была помещена также в центр
умозрительного отрицания необходимости
государственности при социализме.
Бакунин не оставил подробного обоснования
своей позиции в вопросе о происхождении
государства*. В его подходе к этому сложному вопросу за-
* В нашей литературе небезосновательно высказывалось
мнение, что Бакунин избегал этого вопроса (см.: 68, с. 337).
54

метно сильное влияние вульгарно-социологического
истолкования дарвиновской идеи «борьбы за
существование». Бакунин утверждал, что борьба эта
обретает конкретное проявление в «желании
повелевать», которое в свою очередь связано с «властни-
ческим инстинктом». Поскольку борьба за
существование ведется постоянно, она придает
специфическую определенность всей государственной
организации и деятельности. Возникает государство либо з
результате завоевания, либо из противодействия ему
(см.: 74, с. 73 и ел.).
Бакунин не связывал возникновение государства
с расколом общества на антагонистические классы.
Он считал, что государство, сильная
государственная власть уже сами по себе становятся «всенепремен-
ным источником сословности и сословий» (20, с. 46).
В подобном же ключе выдержана трактовка
политики в ее исторической эволюции и связи с
государственностью. «С самого начала истории, т. е. с
зарождения государств, политический мир всегда
был и продолжает быть ареной высшего мошенниче- ,
ства и несравненного разбоя,— разбоя и
мошенничества к тому же высоко уважаемых, ибо они
предписаны патриотизмом, трансцедентной моралью и
верховным интересом Государства» (21, т. 1, с. 141).
Характерно, что большинство определений
политики у Бакунина так или иначе фокусируются на
области, связанной с деятельностью государства,
осуществлением его функций. Политика, утверждал
Бакунин, есть не что иное, как «механизм,
проявление, внутреннее и внешнее, деятельности
государства, т. е. практика, искусство и наука господствовать
и эксплуатировать массы на пользу
привилегированным классам» (24, т. V, с. 20). Из этой посылки он
стремился делать тенденциозный анархистский вывод
о том, что целью политики является по
преимуществу «образование и сохранение государств» (24, т. V,
с. 211).
Сведение сущности государства лишь к
принуждению и рассмотрение его вне
конкретно-исторического классового своеобразия позволяли Бакунину
объединять в нечто единое самые различные
государственные формы и социально-исторические типы
государства— государство инков и современную ему
Францию, древнеперсидскую деспотию и Северо-
55

Американские Соединенные Штаты, античные
республики и «азиатское самодержавие русского царя».
С этих позиций оказывались существенными
различия между аристократией и демократией.
Демократ, по определению Бакунина, это прежде всего
противник аристократии, всех проявлений
каких-либо привилегий, какой бы то ни было монополии,
равно как и политической исключительности, ибо
слово «демократия» означает не что иное, как
управление народом посредством народа и для народа,
И в то же время термин «демократия», по
Бакунину, несовершенен, потому что он может
употребляться и употребляется двусмысленно: «Не
видели ли мы в Америке с начала этого столетия, что
плантаторы, рабовладельцы Юга и все их
приверженцы в Северных Штатах назывались
демократами? А современный цезаризм... повисший как
ужасная угроза над всем, что называется в Европе
человечностью, не именует ли он себя тоже
демократичным? И даже московский и
санкт-петербургский империализм, это Государство без фраз, этот
идеал всех централизованных военных и
бюрократических держав, не во имя ли демократии раздавил
недавно Польшу?» Отсюда Бакунин заключал:
«Очевидно, демократия без свободы не может служить
нам знаменем...» (21, т. 1, с. 48).
Анализируя тенденции и складывающиеся формы
буржуазных государств, Бакунин резонно
предостерегал от фетишизации республиканских
демократических учреждений. Республика, отмечал он, не
имеет никакой другой цены, кроме «цены чисто
отрицательной»— она означает разрушение,
уничтожение монархии (21, т. 1, с. 49).
У Бакунина все же просматривается некоторая
эволюция в оценках роли и значения форм
правления. Если в период написания работы «Социализм,
федерализм и антитеологизм» (1869) республике
отдавалось предпочтение по формально-демократи^
ческим соображениям, то в работе
«Государственность и анархия» (1873) различие между монархией
и республикой проводится по более существенному
признаку, а именно: не только от чьего имени —
монарха или народной воли — осуществляется
угнетение и ограбление народа при помощи
эксплуататорского государства, но и какие классы участвуют в
56

этом ограблении (21, т. 1, с. 48—49; т. 2, с. 26—27;
24, т. III, с. 202—203).
Крупная, военизированная, бюрократическая и
централизованная республика с неизбежностью
должна стать, утверждал Бакунин, завоевательной
державой, а внутри — притеснительной, поскольку
иначе она будто бы неспособна обеспечить своим
подданным благоденствие и свободу. «Мы убеждены,
что если... Франция потеряла свободу и видела
превращение своей демократической республики в
диктатуру и в демократию военную, то вина в этом
падает не на характер народа, но на его политическую
централизацию» (21, т. 1, с. 50). В данном вопросе
Бакунин явно не видел главных виновников
монархического и бюрократического перерождения
послереволюционной республиканской Франции —
соглашательскую буржуазию и других пособников
реставрации монархической власти.
«Всякое правительство,— писал М. А. Бакунин,—■
имеет двойную цель: одну главную и громко
признаваемую— сохранение и усиление государства,
цивилизации и порядка гражданского, т. е.
систематического и узаконенного преобладания сословий над
эксплуатируемым ими народом. Другую, в глазах
самого правительства чуть ли не столь же важную,
хотя и не так признаваемую цель: сохранение своих,
тесно-правительственных преимуществ и своего
личного состава. — Первая цель относится к благу
общественному, вторая же относится только до
честолюбия и до исключительных выгод
правительственных лиц» (19, с. 18, 19). В результате жизнь
правительства по необходимости складывается из
беспрерывного ряда подлостей, гнусностей и
преступлений главным образом не против чужеземных
народов, а против своего собственного порабощенного
люда. Эту деятельность Бакунин, несколько
переиначивая известное положение английского
гуманиста Т. Мора о государстве как заговоре богатых
против бедных, именует еще «нескончаемым
заговором против благосостояния народа и против
свободы его».
Всякое государство так или иначе связано с
организацией и распределением власти в обществе, и
поскольку всякое государство находится в
услужении у экономически привилегированных классов, то
67

его политическое назначение сводится лишь к тому,
чтобы обеспечивать свободу только для
меньшинства, для привилегированных классов. «Так как
политическое государство не имеет иного назначения,
кроме как покровительствовать эксплуатации
экономически привилегированными классами народного
труда, то и государственная власть может быть
совместима лишь исключительно с свободой этих
классов, интересы которых оно представляет, и по той
же самой причине оно должно быть враждебно
свободе народа» (24, т. II, с. 43—44). Вот почему,
рассуждает Бакунин, государство выступает таким
учреждением управления, которое служит
установлению исключительной власти буржуазии (24, т. II,
с. 219). Государство есть сила и прежде всего
именно оно закрепляет за собой «право силы» — то, что
Бакунин иронически именует еще как «победоносную
аргументацию ружья с наведенным курком». И все
же это всесильное государство не может обойтись в
своей деятельности без моральной санкции
(одобрения) подданных, т. е. народных масс. Поэтому массы,
даже если они «укрощены силой государства», тем
не менее должны еще затем быть приведены «к
моральному признанию его (государства) права» (24,
т. II, с. 219).
Демократическое государство, основанное на
свободном голосовании всех граждан, также может
стать отрицанием их свободы. Бакунин полагал при
этом, что все зависит от «назначения власти»,
которую граждане предоставляют государству.
Аргументы, приводимые им в обоснование, напоминают
критику принципа политического равенства, проводимую
буржуазными либералами, последователями
Монтескье, Токвиля и Дж. Ст. Милля. Республиканское
государство, основанное на всеобщем избирательном
праве, может быть очень деспотичным, считал
Бакунин, даже более деспотичным, чем монархическое
государство, когда оно, прикрываясь «всеобщей
волей», начнет подавлять «всей тяжестью своего
коллективного могущества» волю и свободное движение
каждого из своих членов. Однако в отличие от
либералов Бакунин не доверял и выборному
представительному правлению. Суть выборности он обобщал
формулой: «Все для народа, но ничего при помощи
народа». Он считал также, что «отрицание общества»
53

как такового в угоду юридическим и политическим
законам или соображениям образует тот пункт, з
котором сходятся позиции феодально-абсолютистских
и буржуазно-либеральных теорий государственности.
Свобода никогда не уживается с властью,
поэтому все властное, все построенное на принуждении,
должно, по мысли Бакунина, безоговорочно
отвергаться. Всякое государство по условиям и цели
своего существования составляет диаметральную
противоположность человеческой справедливости,
свободе и нравственности. И поэтому нет большой разницы
между полуварварской всероссийской империей и
самым цивилизованным государством Европы.
Такова судьба всякой государственной власти,
всякого правительства, которое неизбежно стремится
к подчинению народа. Для народа, для трудящихся
всякое государство всегда будет тюрьмой, «хотя бы
оно десять раз назвало себя народным и было
разукрашено наидемократическими формами». Следует
иметь в виду, что бакунинский пафос отрицания
государственности во многом основывался на анализе
действительных противоречий и антагонизмов
современного ему буржуазного общества. Не без
влияния марксистской теории он изображал
антагонизм общества в виде непримиримого
противоречия классовых интересов буржуазии и
пролетариата, хотя и не проявил последовательности в
уяснении этого антагонизма. Его экономические
предпосылки (прежде всего частнокапиталистическая
собственность на средства производства и борьба
классов в этой связи) лишены были в
доктрине Бакунина каких бы то ни было четких
очертаний, хотя формы классовой дифференциации
привилегий и противоположностей выявлялись им в
довольно развернутом виде.
«Граждане и рабы — антагонизм, существовавший
в древнем мире и в рабовладельческих государствах
нового типа. Граждане и рабы, т. е. принужденные
работники, рабы если не по праву, то на деле — вот
антагонизм современного мира. И подобно тому,
как древние государства погибли от рабства, так
современные государства погибнут от пролетариата».
В современном буржуазном обществе, несмотря на
промежуточные звенья, делающие нечувствительным
переход от одного политического и социального по-
69

ложения к другому, различие между классами очень
определенно. Бакунин проводит отличие родовой
аристократии от аристократии денежной, высшей
буржуазии от мелкой буржуазии и последней — от
пролетариев фабрик и городов. Он отличает также
крупного землевладельца от крестьянина
собственника, собственноручно обрабатывающего землю и
всех вместе — от «простого деревенского
пролетария». Эти различия, политические и социальные,
охватываются им двумя категориями: «политические
классы» (образуются из лиц, привилегированных в
отношении землевладения, капитала или одного
только буржуазного образования) и «рабочие
классы» (обделенные как капиталом, так и землей, и
лишенные всякого образования и обучения). «Надо
быть софистом или слепым, чтобы отрицать, что
бездна разделяет эти два класса» (21, т. 1, с. 57, 58).
Бросая критический взгляд на существующие
теории государства, Бакунин обращает внимание на
то обстоятельство, что все они (кроме, естественно,
анархистской доктрины ) придерживаются принципа
высшей власти, который, по его мнению, может
исходить лишь из той «теологической, метафизической
и политической идеи», что массы сами неспособны к
самоуправлению. «Высшая власть, — признаваемая и
уважаемая массами за таковую,— может иметь
лишь три источника: силу, религию и " деятельность
высшего разума» (21, т. 1, с. 154).
Критикуя буржуазную революционность,
направленную на борьбу с феодально-сословными
привилегиями и абсолютизмом королевской власти,
Бакунин справедливо обращал внимание на то, что для
«самых революционных буржуазных революционеров»
(например, для якобинцев и их вождя Робеспьера)
«государственный и буржуазно-общественный
порядок» были столь же необходимы, как и воздух,
которым они дышали. В буржуазной революционности
он усматривал не только исторически прогрессивное
дело, но и существенную ограниченность, которую
он определял как «значительный недостаток
инстинкта, страсти и смысла свободы» (21, т. 2, с. 196, 191,
178).
В государстве, основанном на божественном
праве, благодаря вмешательству какого-нибудь бога,
власть, рассуждал Бакунин, должна принадлежать,
60

во-первых, священникам, во-вторых, светским
властям, освященным священниками. Но кому должна
принадлежать власть в государстве, основанном на
общественном договоре? Теорией общественного
договора предусмотрено, что для соблюдения
«устроительных принципов» и исполнения законов
необходима стоящая во главе государства бдительная,
правящая и — в случае нужды — карающая власть.
Кто же, вопрошал Бакунин, должен быть стражем
и исполнителем законов, защитником справедливости
и общественного порядка против злых страстей
каждого? Ведь отдельный индивид признается
неспособным управлять и обуздывать самого себя в
той мере, как это необходимо для блага государства,
ибо свобода каждого, по мнению буржуазных
«государственников» (в том числе и Руссо), имеет
естественное влечение ко злу.
Бакунина не удовлетворяет ответ, в конечном
итоге сводимый к тому, что подобные обязанности
выполняют якобы самые лучшие из граждан, самые
умные и добродетельные,, те, которые лучше других
поймут общие интересы общества и необходимость
для каждого, долг каждого подчинять им свои
интересы. В этом случае, чтобы республика не погибла,
ей необходимо во все эпохи обладать известным
количеством таких людей — добродетельных и вместе
с тем умных, ибо если бы они были только умны
без добродетели, они могли бы заставить
общественные дела служить их личным интересам, а если бы
они были добродетельны, но не умны, то неизбежно
провалили общественное дело, несмотря на всю свою
добросовестность (см.: 21, т. 1, с. 150—151).
В опровержение «договорной теории»
происхождения государства Бакунин приводит следующие
доводы. Во-первых, в правящих кругах, как правило,
преобладают не умные и добродетельные, а
посредственность, «преобладает серый цвет». Эту
посредственность дополняют и часто замещают
«торжествующие торгаши и кровавое насилие». Если бы
теория рационального (или «свободного») государства
была права в своем утверждении, что сохранение и
существование всякого политического общества
зависят от «непрерывающейся последовательности
замечательных как по уму, так и по добродетели
людей», то из всех существующих обществ нет ни
61

одного, которое не должно было бы уже давно
погибнуть.
Во-вторых, обладание властью неизбежно
оказывает на человека «специфическое развращающее
действие». «Если учесть чрезвычайные искушения,
которым неизбежно подвержены все люди, облечен
ные властью, воздействие честолюбий, соперничеств,
завистей и гигантских жадностей, которые осаждают
день и ночь именно самых высокопоставленных лиц
и против которых не безопасят пи ум, ни даже добро*
детель, — ибо добродетель отдельного человека
может сломиться, то мы,—заостряет свою мысль
Бакунин,— имеем полное право сказать, что все
общества существуют благодаря чуду» (21, т. 1, с. 151 —
152).
Чтобы сохранить «фикцию свободного
государства», имеющего в своей исходной точке общественный
договор, следует предположить, утверждал Бакунин,
что большинство граждан обладает всегда
необходимым благоразумием, прозорливостью и
справедливостью, чтобы доверять верховное правление самым
достойным и самым способным людям. Однако,
возражал Бакунин, для того чтобы народ не случайно,
а всегда, во всех проводимых им выборах проявлял
эту прозорливость, эту справедливость и
благоразумие, необходимо, чтобы сам он, взятый в целом,
«достиг той степени нравственного развития и
культуры, при которой правительство и Государство уже
совершенно бесполезны». Такой народ стал бы жить,
предоставляя полную свободу всем своим влечениям.
Справедливость и общественный прогресс при этом
возникли бы сами по себе и естественно из народной
жизни, а «Государство, перестав быть провидением,
опекуном, воспитателем, управителем общества,
отказавшись от всякой карательной власти, ниспав до
подчиненной роли, указываемой ему Прудоном,
сделается не чем иным, как простым деловым бюро,
своего рода центральной счетной кассой,
предназначенной для услуг обществу» (21, т. 1, с. 153).
Подобная политическая организация, или, как
уточняет Бакунин, подобное «ослабление
политических сил в пользу свободы общественной жизни»
было бы для общества великим благодеянием, но
оно бы нисколько не удовлетворило «приверженцев
Государства во что бы то ни стало» (к последним
62

Бакунин ошибочно причислял всех немецких
социалистов). «Называют ли они себя республиканцами,
демократами, или даже социалистами,— писал
апостол анархической «социальной революции»,— им
всегда нужно, чтобы управляемый народ был более
или менее невежествен, ничтожен, неспособен, или,
называя вещи их собственными именами, чтобы
народ был более или менее — каналья» (21, т. 1, с. 153).
Из простого факта выбора вождя, политического
руководителя Бакунин с присущей ему
категоричностью делал такие далеко идущие «научные»
выводы, которые никак не вытекали из предложенных
посылок. Вот пример рассуждений, который далеко
не лучшим образом характеризует стиль мышления
Бакунина, а вместе с тем и его анархистское кредо,
вследствие упорной апелляции к
формально-логическим доводам, извлеченным из анализа весьма
острой, но в то же время маловероятной надуманной
ситуации: «Массы, сознав свою неспособность к
самоуправлению, выбрали меня в вожди. Тем самым
они открыто признали мое превосходство и свое
сравнительное ничтожество. Из всей этой толпы
людей, в которой есть лишь два, три человека, могущих
быть признанными мной за равных, я один способен
управлять общественными делами. Народ во мне
нуждается, он не может обойтись без моих услуг,
между тем как я довольствуясь самим собой. Итак,
народ должен повиноваться мне для собственного
своего блага, и снисходя до управления им, я создаю
его счастье... Таким-то образом власть и привычка
повелевать становится даже для самых просвещенных
и добродетельных людей источником
интеллектуальной и вместе моральной аберрации» (21, т. 1, с. 157—
158).
Власть, подчеркивал Бакунин, действует столь
же развратительно на тех, кто облечен ею, как и на
тех, кто вынужден ей покоряться. Под тлетворным
влиянием власти одни становятся честолюбивыми и
корыстолюбивыми деспотами, эксплуататорами
общества в свою личную или сословную пользу,
другие— рабами (см.: 21, т. 2, с. 166).
Тезис о том, что всякая власть, в особенности
диктаторская, портит человека, разделялся многими
революционерами 70-х годов. Наиболее решительно
против этого тезиса выступал П. Н. Ткачев (1844—
63

1885). Ссылаясь на историю, он доказывал, что
Робеспьер, Дантон, Кромвель и Вашингтон не
изменились под бременем власти, что их нравственный
идеал и стремления, даже домашние привычки
оставались теми же. «Наконец, — спрашивал Ткачев,—
разве Наполеонов и Цезарей развратила
императорская порфира? Разве прежде, когда они были
еще частными людьми, они проявляли какие-нибудь
нравственные доблести, отличались какими-нибудь
возвышенными идеями, какими-нибудь
благородными стремлениями?» (73, т. III, с. 251). Марксистская
позиция в этом вопросе изложена Ф. Энгельсом в
известной статье «Об авторитете» (10, с. 302—305).
В полемике с антиавторитаристами Ф. Энгельс
связывал вопрос о необходимости власти-авторитета с
реальными потребностями совместной деятельности
людей. Совместная, комбинированная деятельность
людей (например, на корабле, на железной дороге,
на фабрике и т. д.) предполагает определенную
организацию, а следовательно, подчеркивал Ф.
Энгельс, подчинение и вместе с тем — авторитет.
Авторитет и подчинение становятся обязательными для
нас, если принять во внимание те материальные
условия, в которых происходит производство и
обращение продуктов (см.: 10, с. 304).
Справедливо указывая на угнетательскую
направленность власти государства в буржуазном
обществе, Бакунин тем не менее обходил вопрос о том,
что избавление от гнета буржуазного государства в
ходе социальной революции потребует в свою
очередь и насилия, и власти, и авторитета. Указывая
на это уязвимое звено анархистской доктрины,
Ф. Энгельс отмечал: «Революция есть, несомненно,
самая авторитарная вещь, какая только возможна.
Революция есть акт, в котором часть населения
навязывает свою волю другой части посредством
ружей, штыков и пушек, то есть средств чрезвычайно
авторитарных. И если победившая партия не хочет
потерять плоды своих усилий, она должна
удерживать свое господство посредством того страха,
который внушает реакционерам ее оружие» (10, с. 305).
К. Маркс в своем возражении на тезис Бакунина
о том, что работники, которые войдут в
правительство, перестанут быть работниками и станут
угнетателями, заметил, что они перестанут быть работни-
64

ками не полностью, а частично — «не больше, чем
теперь фабрикант, который не перестает быть
капиталистом потому, что стал членом муниципального
совета» (4, с. 617).
Бакунин, как известно, был знаком с
материалистическими воззрениями «Коммунистического
манифеста» и тем не менее продолжал оставаться на
позициях антропологического материализма Фейербаха.
Вместо материалистического истолкования истории и
аналитических оценок экономического и
политического положения в отдельных странах и регионах он
чаще всего довольствовался вульгаризованным
повторением в абстрактно-догматическом духе некоторых
идей периода буржуазно-демократических революций:
идеи прав - человека, права угнетенного народа на
свержение ненавистной тирании и др. В его доктри-
ческих суждениях о природе и перспективах
социальной революции отсутствовали такие принципиальные
положения историко-материалистической теории, как
признание связи революции с классовой борьбой и
революционной политикой, с определенными
материальными и духовными интересами определенного
класса, а также с отношением этого последнего к
другим классам общества.
Всякое государство и власть есть зло, они могут
быть основаны и поддерживаемы лишь
преступлениями— таков главный постулат в системе
политических идей Бакунина.
Аналогичным образом обосновывал Бакунин
положение о том, что эксплуатировать и управлять в
эксплуататорском обществе — одно и то же.
«Эксплуатация и управление, из которых первая дает
средства управлять и составляет необходимую базу,
так же как и цель всякого управления, которое в
свою очередь гарантирует и узаконяет возможность
эксплуатации, являются двумя нераздельными
сторонами того, что называется политикой. С начала
истории они составляли собственно реальную жизнь
Государств: теократических, монархических,
аристократических и даже демократических. В прежние
времена, до великой революции в конце XVIII века, их
интимная связь была замаскирована религиозными,
лояльными и рыцарскими фикциями; но с тех пор
как грубая рука буржуазии разорвала это, впрочем
довольно прозрачное, покрывало, с тех пор как револю-
5 Заказ 1461
65

нионный вихрь рассеял все тщетные фантазии, за
которыми Церковь и Государство, теократия,
монархия и аристократия могли столь долгое время
спокойно совершать все свои постыдные деяния; с
тех пор как буржуазия, наскучив быть наковальней,
сделалась в свою очередь молотом; с тех пор, одним
словом, как она создала современное Государство,
эта фатальная связь сделалась для всех открытой и
неоспоримой истиной» (21, т. 1, с. 42).
Подобная позиция в оценке государственного и
иного властного управления естественно вытекала
из общего недоверия Бакунина к политическим
средствам обретения (или гарантирования) свободы
индивидами, мелкими самоуправляющимися
общностями и всем народом. Поскольку любая
организация государственности так или иначе
приравнивалась им к утрате или же частичному жертвованию
«естественной» свободой, интересами каждого и т.д.,
постольку всякое государство — будь то в теории
(«абстракция государства») или на практике, —
согласно Бакунину, служит идейным оправданием
эксплуатации, прежде всего классовой эксплуатации.
Отсюда нетрудно прийти к выводу о неотделимости
управления и эксплуатации как двух сторон одной,
политической по своей природе, деятельности,
враждебной делу свободы, равенства и т. д.
Рассматривая соотношение управленческой
деятельности на капиталистическом предприятии с
производительным трудом, Бакунин правильно в целом
отметил, что концентрация и монополизация
административной власти в руках лиц, не занимающихся
непосредственно производительным трудом, служат
преимущественно целям эксплуатации. В то же
время он полагал, что такая концентрация власти
никак не связана с интересами самого производства,
и за конкретными фактами несправедливостей
капиталистического разделения труда (например,
контрасты в оплате за управленческий труд крупного
промышленника и труда любого рабочего, а также в
степени тяжести их труда) Бакунин не видел или не
желал видеть всей объективной необходимости
дифференциации объектов трудовых усилий в
крупномасштабном промышленном производстве и
оправданной в этом случае потребности в углубленной
специализации трудовых навыков и умений.
66

Другая мишень бакунинской разоблачительной
критики — наука о государстве и государственном
управлении в обществе, основанном на
эксплуатации большинства меньшинством.
«Правительственная наука выработалась и усовершенствовалась
веками,— писал он в пропагандистской брошюре
«Наука и насущное революционное дело».— Я не думаю,
чтобы кто-нибудь мог упрекнуть меня в
преувеличении, если я ее назову наукой высшего
государственного мошенничества, добытого посреди постоянной
борьбы, опытом всех государств прошедших и
настоящих. Это наука о том, как грабить народ
наименее для него чувствительным образом...» (19,
с. 20).
Наука об управлении государством предстает в
глазах анархистского критика прежде всего наукой
о том, как грабить народ, забирая все «лишнее» и
обрекая его на скудное, полунищенское
существование; как «брать из народной среды солдат и
организовывать их посредством искусств, дисциплины»,
создавать войско — эту главную, по мнению
Бакунина, государственную «народопротивную и народо-
укротительную силу»; «как умным и
целесообразным распределением нескольких десятков тысяч
солдат по главнейшим пунктам известного края
держать в страхе и повиновении миллионы людей».
Наука об управлении предстает одновременно и
как средство удержания народа в невежестве,
которое, по Бакунину, есть важнейшая «причина
общественного бессилия». С этой точки зрения
«правительственная наука» является наукой о том, «как
покрывать целые страны мельчайшей
бюрократической сетью и как рядом бюрократических порядков,
узаконений и мер опутать, разъединить и обессилить
народные массы, так чтоб они не могли ни сгозо-
риться, ни соединиться, ни двинуться, чтоб они
всегда оставались в относительном, спасительном для
правительства, для государства и для сословий
невежестве, и чтобы к ним не могли подойти ни мысль
новая, ни живой человек» (19, с. 20).
Отношение Бакунина к социальной роли науки
все же не было абсолютно отрицательным. В ряде
случаев он подчеркивал свое уважительное
отношение к науке как достоянию человечества. Негативное
отношение к существующим формам использования
5*
67

науки и особенно к позитивистскому обожанию
«богини науки» он оправдывал тем, что «жизнь, взятая в
...всеобъемлющем смысле, не является применением
той или другой человеческой или божеской теории»
(21, т. 1, с. 90). Он считал также возможным
признавать «абсолютный авторитет» науки и в этом
смысле говорить о ее «абсолютной* власти», но
возражал против непогрешимости представителей
специальных наук, справедливо отмечая, что поскольку
наши знания о вселенной во всей полноте и со всеми
деталями никогда не осуществляются разом и в
полной мере, то ученые-специалисты могут
рассчитывать только на «почтенный, но относительный и
очень преходящий авторитет» (24, т. II, с. 170—171).
В противопоставлении авторитета науки и ученых
Бакунин доходит иногда до фетишизации науки как
таковой, утверждая, например, что «только наука, а
не ученые, ее священники, призваны управлять
миром» (30, t. Ill, p. 327).
Одна из повторяющихся тем в политических
разоблачениях проповедника анархистского идеала —
тема взаимоотношения государства и церкви в
истории.
Духовное рабство какого угодно характера, писал
Бакунин, будет всегда иметь своим естественным
последствием рабство политическое и социальное.
Признавая бога существующим, человек тем самым
отрекается от своего разума (во имя божественного)
и от человеческой справедливости, а также от
человеческой свободы. Религиозные верования действуют
на народ деморализующе и гибельно. «Они убивают
в нем разум, это главное орудие человеческого
освобождения, и, наполняя умы божественными
нелепостями, доводят народ до отупения, главного
основания всякого рабства... Религия убивает в людях
производительную мощь, внедряя в них презрение
к земной жизни ввиду небесного блаженства и уча
их, что труд — это последствие проклятия или
заслуженное наказание, а бездействие — божественная
привилегия. Религия убивает в людях
справедливость, эту строгую хранительницу братства, это
необходимое условие мира, наклоняя весы в сторону
более сильных, на которых по преимуществу
изливается божественная благодать, заботливость и
благословение. Наконец, она убивает в них человечность,
68

заменяя ее в их сердце божественною жестокостью»
(21, т. 1, с. 83).
Связывая генезис государственного
законодательства (политических прав, если употребить
выражение самого Бакунина) с принуждением,
политическим насилием управляющего и владеющего класса,
который занимает в государстве такое же место,
какое священники занимают в церкви, Бакунин
проводил мысль о том, что по отношению к жизни
человека, его естественным правам государство и
церковь выступают одинаково как притеснители. И это
несмотря на то, что цели их внешне различные, оба
стремятся человека переделать, церковь — в
праведника, государство — в гражданина. В обоих случаях
«естественный человек» должен как бы умереть,
поскольку его. осуждение единодушно декретируется
религией церкви и «религией государства». В этом,
по Бакунину, состоит суть того феномена, который
он называет «идентичностью теории церкви и
государства», взятой «в ее идеальной чистоте». И
церковь, и государство являют собой в отдельности
некую чистую абстракцию. Однако каждая
историческая абстракция, говорит Бакунин, предполагает
исторические факты. Для церкви и государства
такими фактами следует считать насилие, грабеж,
завоевание, порабощение. Поскольку человек так
устроен, что не может совершать никаких поступков
без того, чтобы не испытывать при этом потребности
в оправдании таких поступков в глазах окружающих,
то именно церковь и государство присвоили себе
эти заботы по оправданию. В конечном итоге
порочные и жестокие факты были с помощью церкви и
государства превращены в так называемые права
(см.: 21, т. 1, с. 187—188).
Бакунин в своей критике религии опирался на
богатейшие традиции, созданные просветителями
XVIII века. Оригинальность его критики состояла в
переадресовании ее (с наиболее типичными
аргументами) к государству, а также к идее науковластия и
культу «богини науки». Формула «где Бог, там и
Государство» пронизывает весь строй бакунинской
критики религиозного освящения власти имущих в
государстве и сферы законодательства; разоблачительный
характер носит и тезис о перенесении некоторых
атрибутов священности и культовых обрядов в сферу го-
69

сударственной жизни, о превращении идеи так назьь
ваемой «государственной целесообразности»,
«государственных соображений» (raison d'etat) в
своеобразный политический алтарь, на который должны
приноситься какие угодно, в том числе самые
кровавые, человеческие жертвы.
«Не существует ужаса, жестокости, святотатства,
клятвопреступления, обмана, низкой сделки,
цинического воровства, бесстыдного грабежа и грязной
измены, которые бы не продолжали быть ежегодно
совершаемыми представителями государств, без
другого извинения, кроме эластичного, столь
удобного и вместе с тем столь страшного слова:
государственный интерес. Истинно ужасное слово! оно
развратило и обесчестило большее число лиц в
официальных сферах и правящих классах общества, чем
само Христианство. Как только это слово
произнесено, все замолкает, все исчезает: добросовестность,
честь, справедливость, право, само сострадание, и
вместе с ним логика и здравый смысл; черное
становится белым, а белое черным, отвратительное —
человеческим, а самые подлые обманы, самые ужасные
преступления становятся достойными поступками»
(21, т. 1, с. 141).
У буржуазных политиков и в руках касты
священнослужителей от науки все: и государство, и
юридические права, и политические свободы и т. д.—г
становится «безжалостными», «прожорливыми
абстракциями» (24, т. II, с. 198). Таким образом, в
своих обличениях буржуазного политического быта
и нравов Бакунин с одинаковой категоричностью
ополчался против «ложных», по его мнению, понятий,
а также против идеологического манипулирования с
этими понятиями в интересах упрочения
политического господства, упрочения механического
могущества государства.
Сильной стороной бакунинской критики
исторического опыта государственности в обществе с
политическим гнетом и экономической эксплуатацией
было довольно четкое распознавание не только
прямых, легко различимых орудий и приемов
политического принуждения (войско, налоги, бюрократия,
тюрьмы и т. д.), но и косвенных, идеологически
маскируемых с помощью богословов, юристов и
философов (религиозные догматы и церковные устано-
70

вления, законы государства и вся
«правительственная наука»). Однако эта критика все же была
неполной, односторонней и страдала
принципиальным и существенным изъяном. В свое время о
коренном пороке бакунинской методологии Ф. Энгельс
писал так: «У Бакунина своеобразная теория —
смесь прудонизма с коммунизмом, причем самым
существенным является прежде всего то, что
главным злом, которое следует устранить, он считает не
капитал и, следовательно, не возникшую в
результате общественного развития классовую
противоположность между капиталистами и наемными
рабочими, а государство. В то время как основная масса
социал-демократических рабочих вместе с нами
считает, что государственная власть есть не что иное,
как организация, которую создали себе
господствующие классы — землевладельцы и капиталисты — для
защиты своих общественных привилегий, Бакунин
утверждает, что государство создало капитал, что
капиталист обладает своим капиталом только по
милости государства» (12, с. 327—328).
Иллюзорная и вместе с тем
доктринерски-односторонняя манера рассмотрения «главного зла» в
обществе с социальной эксплуатацией обедняла те
проблески революционного отрицания буржуазного
строя и образа жизни, которые Бакунин
демонстрировал в своем анализе государственности,
законодательной политики и тактики борьбы за социальное
освобождение пролетариата — «справедливого и
гуманного дела пролетариата» (24, т. II, с. 203).
3. Законы государства и общечеловеческое право
Безусловно негативное отношение к государству
Бакунин распространял и на издаваемые
государством законы. Все юридические законы, рассуждал
Бакунин, являются внешне навязанными, а потому
деспотическими установлениями. Политическое (т. е.
создаваемое «политическим государством»)
законодательство объявлялось враждебным свободе и
противоречащим естественным для человека законам.
Игнорирование естественных для человека законов
ведет к подчинению юридическому, т. е. искусственно
создаваемому праву, способствует появлению
олигархии. Всякое законодательство, таким образом, по-
71

работает человека и одновременно развращает
самих законодателей. «Одним словом, — провозглашал
Бакунин в работе «Кнуто-германская империя»,—
мы отвергаем всякое привилегированное,
лицензионное, официальное и легальное, хотя бы и
вытекающее из всеобщего избирательного права,
законодательство, власть и воздействие, так как мы
убеждены, что они всегда неизбежно обращаются лишь к
выгоде господствующего и эксплуатирующего
меньшинства в ущерб огромного порабощенного
большинства.— Вот в каком смысле мы действительно
анархисты» (24, т. II, с. 172).
Еще в рукописи «Принципы и организация
Интернационального революционного общества» (1868),
в разделе «Революционный катехизис», Бакунин
выдвинул требование отмены всех действующих в
европейских странах гражданских и уголовных кодексов
на том основании, что они противоречат
«общечеловеческому праву». Целью общества провозглашалась
победа на земле «принципа революции», которая
должна сопровождаться «радикальным
упразднением» всех существующих религиозных, политических,
экономических и социальных учреждений и
«новообразованием» сначала европейского, а затем
всемирного общества, базирующегося на принципах
свободы, разума, справедливости и труда. Для
реализации этих целей и принципов необходимы, писал
Бакунин, «радикальная отмена всякой официальной
религии» и поддерживаемой государством церкви,
отмена монархии и установление республики, отмена
классов, рангов и привилегий, уравнение в
политических правах мужчин и женщин, всеобщее право
избирать и быть избранным («всеобщее право
голоса»), отмена (уничтожение) «опекающего
централистического государства», упразднение «всякого
центрального управления, бюрократии, постоянного
войска и государственной полиции». В пункте 9
«Катехизиса», в разделе о «политической организации»
наций говорилось: «Отмена всех имеющих силу в
настоящее время в Европе гражданских и уголовных
кодексов, ибо все они вдохновляются одинаково
культом бога, государства, религиозно или
политически освященного семейства и собственности и
противоречат общечеловеческому праву...» (25, т. III,
с. 42).
72

Праву политическому, официальному Бакунин
противился в не меньшей степени, чем, скажем,
навязыванию догматов религии и церкви, оправданию
привилегий богатства, привилегий знатности,
теологической пли метафизической учености и т. д. За
ними он не без проницательности предполагал
скрытое насилие и политическое принуждение, т. е.
антигуманную порабощающую власть. Поскольку всякая
власть, в представлении анархиста, зиждется на
насилии, на пренебрежении к человеческой воле, то для
того, чтобы уцелеть, она непрестанно стремится
расширять свои полномочия и воздействие путем
подавления инициативы личности, группы и вообще
любого объединения людей при помощи закона
—закона, так сказать, собственного изготовления.
Свобода человека должна соизмеряться,
подчеркивал Бакунин, не с той свободой, которая
пожалована и отмерена законом государства, а с той
свободой, которая есть отражение «человечности» и
«человеческого права» в сознании всех свободных
людей, относящихся друг к другу как братья и как
равные. Но равенство, утверждал он, не всегда
сочетается со свободой. Например, равенство всех перед
Богом, если бы оно и осуществилось для каждого в
действительности, было бы лишь «ничтожным
равенством и равным рабством всех перед внешним
господином» (24, т. II, с. 264—266), поскольку равенство
такого рода полностью игнорирует «мое человеческое
достоинство, мое человеческое право» (24, т. II,
с. 266).
В противопоставлении человеческого права
государственным законам Бакунин опирался на давнюю
идейную традицию, которая в зависимости от
конкретно-исторической, политической обстановки
выступала либо в радикальном и даже революционном
облачении, либо как идейное оправдание сложившегося
положения дел в пользу буржуазии, феодалов и
т. д. Так, буржуазия в борьбе за влияние пыталась
вначале опереться на гуманистически истолкованные
догматы религии и лишь на стадии революционной
борьбы за новый политико-правовой порядок стала
придерживаться преимущественно светских
представлений о свободе, справедливости и праве, в
частности, рационалистических концепций
естественного права, требования всеобщего равенства перед
73

законами государства, различения прав гражданина
и человека*. Выразителями подобных идейных
веяний в массах становились, как это известно из
истории, сектантские движения религиозных меньшинств
—католики-ирландцы в Англии, гугеноты в
предреволюционной Франции, табориты в Чехии и др. Эти
движения уже не взывали всецело к авторитету
одной только религии, поскольку их религия не была
государственной. Они стали апеллировать к «правам
человека», истолкованием которых занималась
философия, причем главное требование, которое
обосновывалось философско-правовыми толкованиями,
сводилось, по словам К. Маркса, к тому, чтобы
«государство было государством, соответствующим
природе человека» (1, с. ПО).
Гуманисты и просветители нового времени также
внесли свой вклад в общедемократическую
трактовку «естественных прав человека». Срывая с
эксплуатации при феодализме политические,
религиозные и патриархально-идиллические покровы (см: 6,
.с. 411), они взывали к уважению прав и достоинства
человека и полагались в борьбе с невежестом,
мракобесием и политическим произволом на
исцеляющую силу разума и всемогущество научных и
основанных на науке законов управления делами
общества.
Бакунин преувеличил и сильно исказил
исторически сложившееся отчуждение между личностью и
буржуазным государством. Отказав
политико-юридическим институтам в какой-либо полезности с
точки зрения борьбы за индивидуальную и
коллективную свободу, он впал в одностороннюю
мечтательность и фантастическое преувеличение социальной
роли идеи общечеловеческого права. Свое
представление о никому не переуступаемых правах человека
* Эли же идеи, перетолкованные в духе утопического
социализма, были взяты на вооружение некоторыми
самостоятельными движениями периода буржуазных демократических
революций: левеллерами в Англии (XVII в.), Бабёфом во
Франции (XVIII в.) и др. Левеллеры требовали, например,
«справедливой доли β жизни» и «справедливого закона» для
каждого, прекращения власти и господства одного
человека над другим, отказа от покровительства науки в пользу
авторитета божества. Для Бабёфа равное право на пользование
всеми благами задано «природой», поэтому целью революции
должно стать уничтожение неравенства и «восстановление»
всеобщего счастья.
74

Бакунин с бунтарской непримиримостью
противопоставлял политико-правовым построениям
буржуазной мысли и всем предшествующим политическим
и правовым теориям.
Обращаясь к истории «политического права»,
Бакунин справедливо уделял внимание тому факту,
что государства рабовладельцев в Греции и Риме
обслуживали интересы жестокой интеллектуальной
и политической аристократии, которая отрицала
«элементарные человеческие права». Даже римская
цивилизация с ее высокой, но односторонне
развитой духовной культурой принесла материальную
свободу человека в жертву, как считал Бакунин,
идеальной свободе гражданина, представленной
«абстракцией юридического права». С этой точки зрения
всемогущество цезарей-императоров, к которому
пришла в конечном итоге римская цивилизация,
необходимо рассматривать как «обесценивание и
порабощение наций и людей» (24, т. III. с. 180, 212).
Причины антигуманности римской цивилизации
Бакунин понимает и истолковывает с
идеалистических и субъективистских позиций. В
действительности же эти причины коренились не в своеволии
аристократии и не в поддержке юридических
абстракций, как полагал Бакунин, а в материальных, в том
числе экономических и политических, условиях
жизни рабовладельческого общества и государства,
которые, в частности, и вызывали потребность в данном
типе правопонимания. Бакунин не прав и в том
случае, когда утверждает, что греки и римляне не
рассматривали себя с точки зрения общечеловеческого
права (24, т. II, с. 265). Известно, что в античной
Греции и Риме наряду с официальным и «государ-
ственническим» толкованием природы права и
свободы существовали и развивались такие школы
правовой мысли, которые придерживались доктрины
«естественных прав человека» (софисты, киники, стоики
и др.)
Много внимания уделял Бакунин критической
полемике с современными ему буржуазными политико-
правовыми концепциями. Полемика эта часто велась
с таких широких абстрактно-гуманистических и
внеклассовых позиций, что в разряд «буржуазных»
мыслителей вместе с якобинцами или
либералами-современниками безоговорочно зачислялись сен-симонисты,
75

фурьеристы и некоторые другие школы и
направления и на том только основании, что они допускали в
будущем сохранение государства и использование его
в интересах угнетенного большинства. Однако эта
критика содержала в себе и положительные моменты,
которые содействовали идейному размежеванию с
буржуазным социализмом и искоренению связанных с
ним иллюзий и заблуждений.
Критиковались не только позиции и взгляды
оппонентов, но также и форма упорядочивания
теоретических знаний и представлений. Бакунин обвинял
буржуазную юридическую науку в служении имущим,
в недемократичности (пример демократической
науки— рациональная философия, признающая опыт
своим единственным основанием) и в плохой
«родословной» — происхождений от теологии и затем от
метафизики. Бакунин считал, например, что юридическая
наука подобна теологии: обе науки генетически
исходят из реального, но не согласованного со
справедливостью факта — из факта присвоения силой,
завоевания; обе прибегают к самой строгой логике, чтобы
построить свои системы (см.: 21, т.1, с. 76, 188, 85 —
86). О связи теологии с умственным и иным
закрепощением Бакунин писал много и по разным поводам,,
а в понимании политической роли права стоял на
той точке зрения, что действующее право есть только
освящение факта, созданного силою (см: 21, т. 2,
с. 209). В этом смысле государство, как и
политическое право, «всегда гарантирует то, что находит:
одним — их богатство, другим — бедность; одним —
свободу, основанную на собственности, другим —
рабство, неизбежное следствие нищеты... Такова
истинная природа и истинная миссия государства» (24, т. II,
с. 242). Вот почему следует воспринимать государство
как «вопиющее отрицание человечности» и как
«перманентное отрицание человеческого права» (24, т. ΙΓ,
с. 243).
Феодальная аристократия и буржуазия нуждаются
в той или иной степени в рационализации своего
политического права, но для каждой из них эта
проблема предстает по-разному. Дворянская аристократия
не нуждается в доказательствах своего права. Суть
реализации того, что на языке политики называется
правом,сводится к применению насилия, причем само
право предстает не чем иным, как освящением (сегод-
76

ня мы сказали бы — легитимацией) факта,
созданного насилием. Когда аристократия совершает
насилие, то церковь дает такому насилию свое благослов-
ление, обнаруживая весьма тесную взаимосвязь
между торжествующей силой кулака и божественной
санкцией. Последняя же придает действиям
феодальной аристократии благородный вид.
Буржуазия может обосновывать свое право только
одним аргументом — при помощи весьма
прозаической, зато существенной силы денег. На практике это
выглядит самым циничным отрицанием человеческой
доблести — деньги в состоянии сделать и глупца, и
скрягу, и всякого мошенника обладателем всех сортов
прав. Без денег доблести ничего не значат — такова
важнейшая заповедь буржуазии во всей ее жестокой
реальности. И все же одного такого принципа, как
бы ни был он реален и силен, явно недостаточно для
того, чтобы оправдать и консолидировать власть
буржуазии. Уж так устроено человечество,
меланхолически заключает Бакунин, что самые дурные вещи
совершаются только при условии, что они облечены в
форму внешней респектабельности. Лицемерие есть
почитамое зло, которым оплачивается доблесть. Даже
самое могущественное насилие нуждается в
освящении (см.: 24, т. IV, с. 38, 39).
Французская революция, писал Бакунин,
провозгласила право и обязанность каждого человеческого
индивидуума сделаться человеком, но она кончила
тем, что на место всякой личной инициативы поставила
всемогущее действие государства. Однако
пробужденная этой революцией гуманистическая и
свободолюбивая мысль в своих последних выводах пришла
к бабувизму. Гракх Бабёф, «один из последних
энергичных и чистых граждан, которых Революция
создала и убила в таком количестве», мысленно наметил
политическую и социальную систему, согласно
которой республика, выражающая собой коллективную
волю граждан, должна была конфисковать всякую
личную собственность и управлять ею в интересах
всех, наделяя каждого в равной мере воспитанием,
обучением, средствами к существованию,
удовольствиями и принуждая всех без исключения, по мере
силы и способностей каждого, к мускульному и
нервному труду. Его идеал социалистической республики с
ним не умер, а был воспринят последователями, либо
77

развит в отличавшихся от него концепциях Сен-Си-'
мона, Фурье, Прудона (см.: 21, т. 1, с. 65—66).
Идея Бабёфа о конфискации собственности в
интересах всех — одна из основополагающих в
бакунинской политико-правовой концепции. Что касается
программных положений Сен-Симона и Фурье, то их
влияние наиболее ощутимо в бакунинском
обсуждении организационных и правовых аспектов
ассоциированного труда, социально-политической роли права
наследования, а также в его критике теологии и
метафизических наук.
Право на языке политики означает всего лишь
освящение факта, созданного применением силы,
утверждал Бакунин, и поэтому сущность до сих пор
действовавшего права — это «постоянное
преобладание и торжество силы» (21, т. 2, с. 209). Что же
противопоставлял теоретик анархизма политическому
праву? В этом пункте его программа была расплывчатой и
лишена необходимой концептуальной завершенности.
Он ратовал, как всегда, за абсолютную
неприкосновенность и неотчуждаемость личной свободы и
обращал свой мысленный взор на «рациональное», т. е.
разумное, естественное, человеческое право.
«Необходимо,— призывал Бакунин, — проводить четкое
различие между историческим, политическим или
юридическим правом и рациональным, или просто
человеческим правом. Первое правит миром вплоть до сего
часа, заставив его смириться с кровавой
несправедливостью и угнетением. Второе право станет орудием
нашей эмансипации» (30, т. V, р. 205).
Ополчаясь против права-привилегии, возникающей
из насилия над человеком, классом или
порабощенным народом, Бакунин вслед за Т. Мором, А.
Сен-Симоном и другими утопистами-социалистами
провозглашал: «Труд — основа достоинства человека и его
права. Ибо лишь свободным разумным трудом творит
человек цивилизованный мир, сам, как творец,
отвоевывая у внешнего мира и у собственной животной
природы свое человеческое естество и свое право» (25,
т. III, с. 55). Бакунин во многом следовал Прудону ив
истолковании негативных последствий общественного
разделения труда на умственный и физический,
однако, отчетливо выделял социально-классовый и
идеологический аспекты в позиции тех сил и идейных
течений, которые выступали за увековечивание такого
78

разделения. Он писал: «Клеймо бесчестия,
наложенное на идею труда в античном мире и в феодальном
обществе, еще и доныне не вполне смытое, несмотря
на все фразы о достоинстве труда, которые ежедневно
повторяются на все лады, имеет два источника:
прежде всего характерное убеждение древних, которое и в
наши дни имеет идейных приверженцев, будто для
того чтобы дать части человечества возможность
гуманизироваться при посредстве науки, искусства, пра-
воосуществления, необходимо, чтобы другая его часть,
и естественно гораздо более многочисленная,
посвятила бы себя физическому труду рабов... Это рабство
будет длиться до тех пор, пока капитал ... развивает
интеллект только привилегированного класса и тем
самым предает в его руки всю умственную область
труда, оставляя народу лишь грубое применение его
порабощенных физических сил, всегда обреченных
выполнять идеи, которые принадлежат не ему» (25,
т. III, с. 55, 59).
Преобладание нравственных критериев над
социально-классовыми и почти полное игнорирование
экономических условий (форм собственности,
производства и обмена) в анализе социальной природы
правовых требований и роли законодательства
значительно сужают горизонт бакунинских критических
выводов, делают их ограниченными и в известной мере
догматическими. Особенно заметен этот ограниченный
методологический ригоризм в оценках добуржуазных
юридических форм и отношений, где в ряду верных
и тонких наблюдений помещается, к примеру,
легковесное обобщение о том, что «для царей законы не
писаны, а аппетитам их нет границ» (21, т. 2, с. 78).
Весьма претенциозным и напыщенным выглядит у
Бакунина противопоставление положительного права
(т. е. законодательства) не «общечеловеческому
праву», а уже некоему «высокому праву истории»,
которое «страшно мстит за попранное достоинство
народов» (26, т. IV, с. 77).
Правопонимание Бакунина менялось с
переменами в его политических установках. Так, в период
либерально-реформистских ожиданий решения
«крестьянского вопроса» в России (1859 год) он
недвусмысленно отождествлял «общечеловеческое право»
русского крестьянина с обретением свободы и
частной собственности и весьма решительно отбрасывал
79

революционные и крестьянско-демократические
трактовки права, оценивая их как «нелепое
романтически-коммунистическое и гнило-общинное право»
(26, T.IV, с.292).
Не был последователем Бакунин и в оценках
буржуазного правопонимания и политического
законодательства. Принципиально отвергая политическое
законодательство как враждебное свободе народа,
отрицая политическое право как противоречивый
термин, Бакунин в то же время называет одно из
этих прав — право убежища — священным правом и
пишет в его защиту специальную брошюру
«Бернские медбеди и санкт-петербургский медведь»
(см.: 24, т. III, с. 29).
Практические потребности демократической
пропаганды понуждали Бакунина обращаться к разбору
конкретных законов и законодательной политики,
однако число таких обращений невелико, а оценки
носят суммарный и негативный характер.
Так, в брошюре «Народное дело», написанной по
горячим следам «крестьянской реформы», Бакунин
критиковал «промахи, недостатки, уродливые
противоречия и не менее безобразные тесноты указа» от
19 февраля 1861 г. (21, т. 1, с. 216). Требование об
отмене права наследования, которое Бакунин
выдвигал в Интернационале в процессе выработки
программы по аграрному вопросу, обосновывалось тем, что
именно таким способом следует содействовать
исчезновению эксплуататорской частной собственности
вообще и на землю в особенности. Оно
противостояло позиции прудонистов, отстаивавших незыблемость
мелкой (парцелльной) частной собственности на
землю, и позиции марксистов. Несостоятельность
бакунинской стратегии борьбы заключалась в том,
что она отпугивала от социализма широкие слои
мелких собственников из крестьян и колеблющейся
буржуазии. Характерно и то, что, будучи
принципиальным противником государства, Бакунин тем не
менее рассчитывал провести отмену права
наследования с помощью «свободного акта» государства.
Право наследования Бакунин, как известно,
считал чисто «политическим и юридическим», т. е.
искусственно возникшим институтом, который
санкционируется и поддерживается государством. Право
наследования и государство — это, по Бакунину, не
80

просто взаимосвязанные, но и взаимодополняющие
орудия порабощения пролетариата. Право
наследования может и должно быть отменено двумя
способами: последовательной реформой или социальной
революцией. Революционный способ предпочтителен,
отмечал Бакунин, поскольку он «короткий и более
простой» (30, t. V, р. 208—209).
В ходе длительных и острых споров
Брюссельский, а затем Базельский конгрессы Первого
Интернационала приняли марксистское программное
положение о необходимости упразднения прежде всего
частной собственности на землю и обращения ее в
общественную собственность.
Более содержательной и многосторонней
предстает бакунинская критика политических прав и свобод
при капитализме. Характеризуя такой институт
буржуазной демократии, как референдум, Бакунин
относил его к разновидности учреждений, формально
призванных осуществлять «прямое народное
законодательство» (24, т. III, с. 23). Однако в реальной
жизни этого не происходит. Чтобы голосовать с
полным знанием дела и вполне свободно за тот или
иной закон, который предлагается народу или
который его призывают предложить самому, надобно,
писал Бакунин в брошюре «Бернские медведи»,
обладать достаточным количеством времени и
необходимым образованием, чтобы изучить их, обдумать и
обсудить. Такое редко возможно и только в тех
случаях, считал Бакунин, когда предлагаемый закон
вызывает всеобщее внимание, затрагивает интересы
всех граждан. В действительности же предлагаемые
законы в большей своей части имеют специальный
характер и «нужно иметь привычку к политическим
и юридическим отвлеченностям, чтобы уловить их
настоящий смысл». По этой причине они не
вызывают глубокого интереса к себе со стороны народа,
который их «не понимает и голосует наобум, доверяя
своим любимым ораторам». Взятые каждый в
отдельности, эти законы кажутся слишком
незначительными, чтобы глубоко и сильно интересовать
народ, но все вместе они «образуют сеть, которая
его опутывает». Таким образом, несмотря на
проведение референдумов (речь идет о Швейцарии),
народ, который именуется в республиканских
законах верховным властителем, остается на прак-
I Заказ I4GI
81

тике «орудием и скромным служителем
буржуазии».
Отсюда Бакунин делает в целом правильный
вывод, что в системе представительного правления
буржуазии, даже если она и подправлена референдумом,
действенный народный контроль не существует и все
разговоры о политической свободе и народном
самоуправлении следует считать лицемерием и ложью
(см.: 24, т. III, с. 23—24)*.
Важнейшей гарантией обеспечения свободы
Бакунин считал контроль над государственной властью.
Такие гарантии возникают в любой стране в
процессе «эмансипации общества» (в той или иной
степени) от государства. Особенно настоятельной такая
потребность становится в тот момент, когда
общество переживает революцию и создает новое
правительство, а также в случае формирования
правительства в результате выборов. Во всех странах, где
установилось представительное правление, свобода
может быть действительной лишь в том случае,
подчеркивал Бакунин, если действителен контроль за
властью.
Свое обоснование потребности в контроле
Бакунин строил исходя из положения о том, будто власть
в состоянии испортить самых лучших людей.
Сильным противоядием этому он считал «серьезный
контроль и перманентную оппозицию» (30, t. VI,
р. 15—16). Отсутствие перманентной оппозиции и
непрекращающегося контроля неизбежно ведет к
моральной развращенности всех, кто почувствовал
себя обладателем общественной власти. В каких
формах может осуществляться такой контроль, Ба«
кунин подробно не рассматривал. Так, всеобщее
избирательное право он приравнивал лишь к
зачаточным формам народного контроля.
При капитализме это право может быть только
* Согласно представлениям Лассаля и его приверженцев,
с которыми Бакунин неоднократно полемизировал и косвенно
полемизирует в данном случае, социализм может быть введен
«сверху» при опоре на те возможности, которые возникают в
условиях распространения всеобщего избирательного права. В
1875 году в проекте Готской программы лассальянцы выступили
с идеей «свободного народного государства», которое якобы
возможно в капиталистическом и даже полуфеодальном
обществах, если в них введено всеобщее избирательное право
(подробно см.: 45, с. 135—139).
82

иллюзорным и недемократическим на практике. Что
касается рабочих, то они, по мнению Бакунина, не в
состоянии использовать политическую демократию,
поскольку лишены двух необходимейших условий
для этого — досуга и материальных средств (см.: 24,
т. II, с. 35—36). У них отсутствуют также
образование и необходимое знание дела. Те рабочие, которые
становятся депутатами, довольно быстро
утрачивают свой пролетарский оппозиционный настрой. При
капитализме, где между правящими и управляемыми
образовалась целая пропасть, буржуазия лучше,
чем рабочие, подготовлена к тому, чтобы
использовать парламентскую демократию. Последняя, считал
Бакунин, покоится на фикции, будто исполнительная
власть и законодательная палата, образованная в
итоге народных выборов, должны и в состоянии
выражать волю народа. Народу же со своей
стороны инстинктивно хочется большего — ему хочется
благополучия и большей свободы в жизни,
передвижениях и действиях.
Каковы бы ни были чувства и демократические
намерения всех, кто управляет: и тех, кто
составляет законы, и тех, в чьих руках находится
исполнительная власть, они, утверждал Бакунин, «не могут
смотреть на общество с высоты своего положения
иначе, чем опекун смотрит на опекаемого. Но между
опекуном и опекаемым равенства не может быть.
На одной стороне чувство превосходства,
необходимо проявляющееся, благодаря занимаемому более
высокому положению, на другой — сознание своего
более низкого положения, вытекающее из
превосходства опекуна, обладающего исполнительной и
законодательной властью. Когда есть политическая
власть, есть господство» (24, т. III, с. 21).
Разбирая соотношение юридических и фактических
обстоятельств при оформлении трудового
соглашения на капиталистическом предприятии, Бакунин,
опираясь на выводы К. Маркса, утверждал, что
формальные юридические права рабочих перед
нанимателем расходятся с их экономическими
возможностями. Если бы контракт между нанимателем и
рабочими заключался не на определенный и
ограниченный срок, писал Бакунин, а на всю жизнь, то это
привело бы к настоящему рабству. Поскольку же он
заключается на срок и предусматривает за рабочим
6*
83

право покидать своего нанимателя, то подобный
контракт образует собой разновидность
добровольного и временного рабства (временного и
добровольного только с юридической точки зрения, пояснял
Бакунин, и реального, действительного с точки
зрения экономических возможностей)*.
Буржуазия, как и другие привилегированные
классы (привилегированные в отношении обладания
землей, капиталом или даже одним только
«буржуазным образованием»), извлекает себе пользу из
управления, образования, воспитания и т. д.
Технический прогресс также приносит выгоду одной
только буржуазии.
Моральное и умственное падение буржуазии
является для Бакунина бесспорным фактом. И все же
в ответе на вопрос «Не обанкротилась ли
буржуазия?» он воздерживается от категорического «да»,
обращая внимание на то обстоятельство, что свободу
буржуазия продолжает любить, «конечно, с
условием, чтобы свобода существовала только для нее», а
это в свою очередь подразумевает, что
удерживается «свобода эксплуатировать фактическое рабство
народных масс», которые, хотя и обладают по
существующим конституциям правом на свободу, но
отнюдь не средствами пользоваться ею и, таким
образом, поневоле остаются под игом буржуазии
(см.: 24, т. IV, с. 29).
В восприятии любого политического права только
как порождения силы и политического принуждения
со всей определенностью проступает метафизическая
и вместе с тем задогматизированная версия
концепции естественных, неотчуждаемых прав человека,
так радикально прозвучавшей в период
американской и французской буржуазно-демократических
революций. Вне такого восприятия природы права, в
частности без учета его социально-регулирующей,
социально-культурной, идеологической и других
функций, остаются без необходимого внимания не
менее существенные взаимосвязи права, выраженного
в юридическом законе,— например, права и обычая,
права и морали, права и социальной справедливости,
права и свободы. В «юридическом анархизме» Баку-
* Бакунин М. Философские размышления относительно
божественного призрака, реального мира и человека (см.: 30,
t. Ill, p. 194, 209).
84

нина право как юридическое установление и как
требование предстает лишь своеобразным
техническим средством, применение которого обеспечено
государственным принуждением. Между тем и
государственный закон, и политическое правосознание
групп или классов данного общества могут
отображать и поддерживать свободолюбивые устремления
не одних только консервативных общественных групп,
сил и массовых движений.
Признавая, с одной стороны, что между
пролетариатом и буржуазией существует непримиримый
антагонизм, провозглашая далее, что «развитие
чувства человеческого достоинства в рабочих массах
требует уничтожения буржуазии как отдельного
класса», Бакунин фактически отрицал перспективу
организованной борьбы рабочих за свои социальные
и политические права при капитализме и допускал
лишь одно — рост осознания рабочими
существующей несправедливости, экономической эксплуатации
и рост «сознания своего права и своей численности»
как необходимых и достаточных предпосылок
осуществления целей социальной революции (см.: 24,
т. IV, с. 9).
Бакунин точно так же, как до него Прудон,
впадал в очевидное заблуждение, когда утверждал, что
вся сила привилегированных или богатых людей
опирается только на юридические установления.
«Богатство богатых, не гарантированное
юридическими установлениями, перестанет быть
могущественным»,— писал он в работе «Кнуто-германская
империя» (24, т. II, с. 59). В этом выводе «юридический
анархизм» некоторым образом переплетается с
«юридическим фетишизмом», поскольку
юридическому установлению придается сомнительный
всемогущий характер, который в действительности не может
быть таковым. Ведь юридическое установление
представляет собой лишь фиксацию, «протоколирование»
в юридических правилах и нормах таких социальных
отношений, которые являются объективным, т. е. не
зависящим от воли буржуазного законодателя
результатом сложного взаимодействия самых
разнообразных сил и обстоятельств — отношений
материального производства и обмена, форм распределения
богатства и влияния между различными слоями и
группами, а также основными классами общества,
85

наконец, обычаев и традиций народа в определенный
исторический период.
Бакунинская критика досоциалистического
законодательного регулирования была не лишена
оснований в одном отношении — в том, что она
правильно разоблачала тесную взаимосвязь между
государственным (организационно-властным) и юридико-
нормативным принуждением. В этом плане вполне
обоснованно звучала критика в адрес сторонников
прихода к социализму с помощью одного лишь
юридического (в том числе конституционного)
нормотворчества. «Нужно быть ослом, невеждой,
сумасшедшим,— писал Бакунин,— чтобы вообразить себе,
что какая-нибудь конституция, даже самая
либеральная и самая демократическая могла бы
изменить к лучшему ... отношение государства к народу...»
(21, т. 2, с. 74).
Бакунин частично преодолевал свой
«юридический анархизм» в тех случаях, когда подходил к
оценке буржуазного законодательства с позиций его
революционно-диалектического отрицания. С этой
точки зрения для него безусловно необходимой
была одна правовая норма — о передаче земли и всех
орудий и средств производства обществу в лице
общин, трудовых ассоциаций и т. д.
Поскольку все права и обязанности в будущем
должны основываться исключительно на принципе
свободы, то Бакунин настаивал на том, чтобы право
на свободу объединения и «распадения» (выхода из
объединения) было признано одним из главных, и
делал при этом оговорку — чтобы выход из
свободного объединения не повлек за собой вред для
других участников объединения и для самого
объединения в целом.
Завоевание свободы и общечеловеческого права
для всех и каждого Бакунин изображал как
результат классовой борьбы, однако свобода и право в
будущем социалистическом обществе предстают у
него уже не принципами классового господства в
интересах трудящегося большинства, а лишь
требованиями высокой нравственности по отношению к
индивидам, коллективам и социальным группам.
Например, рабочий, когда он окажется победителем
в освободительной борьбе, должен будет проявить
по отношению к бывшему хозяину «чувство справед-
86

ливости и братства свободного человека» (24, т. V,
с. 30).
Правовые воззрения Бакунина, таким образом, не
выходили из рамок мелкобуржуазных утопических
и вместе с тем общедемократических представлений.
Кроме того, в них присутствует немалая доля
уступок буржуазному юридическому фетишизму, хотя на
словах Бакунин всячески восставал против
почитания буржуазной политико-юридической теории и
практики. И тем не менее его критика в известной
мере способствовала изживанию в среде рабочих и
революционной молодежи иллюзий, связанных с
надеждой достичь социалистического благоденствия
исключительно с помощью всеобщих выборов в
парламент и принятия надлежащих законов.
4. Утопия безгосударственного социализма
Негативное отношение к государству и «власти
вообще», смутное представление о движущих силах
истории наиболее четко проявились у Бакунина в
его теории политической борьбы. Основные
положения этой теории могут быть сведены к следующим:
политическое движение, организованное и
дисциплинированное, отвлекает народные массы от
бунтарства и приобщает их к буржуазной государственности;
политическая борьба не нужна, если она немедленно
не приводит к конечной цели — освобождению
пролетариата, а промежуточные этапы достижения цели
не являются неизбежными и необходимыми (в
частности, этап буржуазно-демократических
преобразований в России, на Балканах, в Испании и т. д.);
необходимо немедленное и полное уничтожение
государства со всеми его институтами и создание
анархического противовластного режима, причем
диктатура пролетариата отвергалась как разновидность
«мнимонародного государства».
Создание самостоятельных пролетарских партий
и всякого рода централизованных рабочих
организаций также отрицалось в пользу тайной, узкой, строго
централизованной заговорщической организации,
которая, собственно, и должна была осуществить
«социальную ликвидацию»—отмену государства,
упразднение авторитетов и т. д. Частную собственность
87

предполагалось ликвидировать путем отмены права
наследования и передачи собственности
промышленным и сельскохозяйственным ассоциациям.
Государственной централизации и государственности как
таковой противопоставлялась свободная федерация
индивидуумов и ассоциаций, коммун, областей,
провинций, а впоследствии — общечеловеческое братство,
создаваемое на развалинах всех государств.
Бакунин отказывался признавать в
существующей науке способность предугадывать те или иные
конкретные формы будущего общественного строя, и
это было одним из его принципиальных
расхождений с утопистами-социалистами. Свое несогласие с
утопистами-социалистами (сен-симонистами,
фурьеристами и др.) он объяснял тем, что последние
слишком увлеклись регламентацией будущих форм
жизни и к тому же оставались «более или менее
государственники» (21, т. 1, с. 67). Сторонников научного
социализма и идеи диктатуры пролетариата Бакунин
считал безусловными «государственниками» и по этой
причине подвергал их взгляды довольно резким и в
то же самое время необоснованным критическим
нападкам.
Социальную науку своего времени Бакунин считал
еще недостаточно сформировавшейся и развитой,
однако признавал наличие в ее лучших проявлениях
той «нравственной доктрины», которая формирует и
развивает народные инстинкты. Наука, писал
Бакунин, образует могучее орудие для рабочих, без нее
рабочий люд «может... делать революцию, но никогда
не будет в состоянии воздвигнуть на развалинах
буржуазных привилегий эту равноправность,
справедливость и свободу, которые составляют сущность всех
его политических и социальных стремлений» (24,
т. IV, с. 40). Следует иметь в виду, что под наукой,
необходимой для освободительной борьбы, им
подразумевалась не какая-то упорядоченная совокупность
теоретических идей- и методологических установок, а
определенным образом обобщенный исторический
опыт народа. Наука в этом смысле есть
«универсальный опыт, рельефно выраженный,
систематизированный и надлежащим образом разъясненный» (24,
т. V, с. 32).
Поскольку между «народным социалистическим
инстинктом» и наукой существует пропасть, то за-
88

полнение ее осуществляется не теорией, полагал
Бакунин, а тем, что остается в памяти народа о
прошлых испытаниях. На этой основе у народа
возникает «нечто вроде исторического сознания», которое
и образует собой «практическую, основанную на
традициях науку». Эта практическая наука обычно
заменяет народным массам науку теоретическую.
Теоретическая наука может использоваться как
орудие критики — этого, по определению Бакунина,
«инструмента интеллектуального освобождения», без
чего «не может быть полной моральной и
социальной революции» (21, т. 1, с. 23). Однако главную
ставку в освободительной борьбе Бакунин все же
делал на науку практическую и настолько
превозносил ее, что пришел к такому оптимистическому
выводу: «Теперь можно быть уверенным, что ни
один западноевропейский народ не даст больше
себя увлечь ни какому-нибудь религиозному
шарлатану, ни новому мессии, ни какой-нибудь
политической пройдохе» (24, т. V, с. 45).
Признавая из всех существующих видов
упорядоченного теоретического знания только основанную
на опыте социальную науку в союзе с рациональной
(в противоположность метафизической) философией,
Бакунин видел во всех остальных науках:
богословии, метафизической философии, политэкономии,
юриспруденции и даже истории — лишь
разновидности «систематической лжи». Университеты, где
преподносятся эти науки, превращены, по оценке
Бакунина, в «привилегированные лавки, где ложь
продается оптом и в розницу» и где всем заправляют
«новейшие жрецы патентованного политического
и социального шарлатанства» (24, т. IV, с. 31,
32).
Бакунин был настолько категоричен в своем
неукоснительном отрицании «метафизических наук»,
что ставил под большое сомнение способность своих
современников и особенно молодежи усвоить в них
что-либо полезное для «народного дела». Например,
знания, полученные в результате изучения идей
утопистов-социалистов в кружках русских
революционеров-демократов, он оценивал как бессистемное
усвоение данных разных наук, формирующее
«миросозерцание, очень похожее на платье арлекина»
(26, т. IV, с. 341).
89

Его суждения об управлении при помощи науки,
выдаваемом социологами-контистами за панацею
от всех социальных недугов, были негативными и
базировались на соображениях о том, что, во-перг
вых, «жизнь всегда бесконечно шире, чем наука» и,
во-вторых, для того, чтобы науку стало возможным
использовать в целях освобождения или развития, ее
результаты вначале должны войти «в сознание всех»
(24, т. II, с. 165, 164).
Если эти условия не учитываются, если к тому же
социальная революция отвергается в принципе, то
государство имеет лишь одну перспективу —
превратиться в тиранию монополистов науки, управляться
новой и немногочисленной аристократией
«действительных или мнимых ученых» (21, т. 2, с. 217). Эта
новая аристократия приберет к своим рукам
абсолютно все, в том числе «научное производство». Масса
народа перейдет под непосредственное командование
привилегированного научно-политического сословия,
которое Бакунин именует «государственными
инженерами» (21, т. 2, с. 220, 221).
Отношение Бакунина к марксистским принципам
материалистического понимания истории было
противоречивым. Например, известное положение
исторического материализма об определяющем влиянии
материальных условий жизни общества на
надстроечные явления он воспринял положительно.
«Коммунисты,— писал Бакунин,— ...в полном согласии с
научным материализмом, утверждают, что явления
порождают идеи и что идеи всегда суть лишь
идеальное отражение экономических явлений, что из
общей суммы этих явлений явления экономические
представляют собою настоящую базу. Всякие же
другие явления — интеллектуальные и моральные,
политические и социальные —лишь необходимо
вытекают из них» (24, т. II, с. 143—144).
Однако свое согласие с коренным положением
исторического материализма Бакунин сопровождал
таким количеством оговорок, которые сводили на
нет это согласие. Социологические воззрения
Бакунина свидетельствуют о том, что он так и не вышел
за рамки идеалистического понимания истории и
был, по меткому замечанию Г. В. Плеханова, лишь
«софистнзирован» материалистическим пониманием
истории, (см.: 65, т. IV, с. 211).
90

Одна из первых русских марксистских критиков
анархизма В. И. Засулич писала о программе
Бакунина: «На самом деле революция в представлении
Бакунина уничтожает не классы, а лишь
государство, гарантирующее права и имущество частных лиц.
Затем уже начинается более или менее долгий
процесс уравнения имущих классов с неимущими
посредством конфискации местными бедняками
имущества местных богачей, «защищаемого лишь
личной энергией собственников». Наиболее энергичные
из бедняков могут в течение этого процесса
превратиться в имущих («общины окажутся в различных
положениях»), но конечно, ненадолго, лишь до новой
конфискации» (42, с. 448).
Несмотря на то, что у Бакунина присутствовали
желание и стремление различить разрушительные и
созидательные аспекты «революционной политики»
(он именует их соответственно отрицательной и по
ложительной стороной) (25, т. III, с. 115), ему все
же не удалось выйти из круга
абстрактно-теоретического отрицания существующих политических и
иных учреждений. Какой будет организация
общества в будущем, неизвестно, замечает В. И. Засулич,
так как она вполне зависит от «инстинктов» народа,
«несомненно социалистических, но в сущности
неведомых». Определенным для анархистов было только
одно — в этой новой организации не должно быть
государства, авторитета, а «без государства и
богатство там не будет правом» (42, с. 448).
Несоответствие бакунинской программы уже
достигнутому уровню политической зрелости и
организованности освободительной борьбы
западноевропейских рабочих становилось заметным по мере
конкретизации путей и средств анархической революции.
Ошибки анархистов и особенно Бакунина в
вопросе о природе и перспективах государства
сводились, говоря кратко, к следующим вариантам:
недооценка классовой природы
государственно-принудительной власти, игнорирование значительной роли
государства в охране и одновременно в воспроизводи
стве общих экономических, социально-политических
и культурных условий жизнедеятельности отдельных
классов, наций, больших и малых социальных групп.
Анархисты заметно суживали понимание социальной
природы государственной организации и весьма
91

произвольно сближали власть и авторитет
государства с властью и авторитетом религии и т. д.
Схоластическое и субъективистское употребление
диалектической по форме логики также приводило ко
многим ошибочным заключениям. Этому, в
частности, способствовала вневременное, исторически
неконкретное восприятие объективных процессов,
произвольные перестановки в чередовании аргументов
или фактов, явное предпочтение в
политико-философском анализе закону отрицания отрицания и
бросающаяся в глаза недооценка закона единства и
борьбы противоположностей, а также категории
меры (см.: 58, с. 80).
Субъективистское и вместе с тем метафизическое
представление Бакунина о природе и назначении
государства сказывалось и в его рассуждениях о путях
и средствах анархической революции.
Становление безвластия и коллектибизма в
общественной жизни мыслилось, на первый взгляд,
диалектически. Но это была путаная диалектика.
Сведение революции лишь к разнузданию
страстей и разрушению исторически сложившегося
общественного порядка выглядит с точки зрения
диалектически и материалистически понимаемого опыта
истории далеко не революционной идеей. В
анархистской доктрине Бакунина гораздо меньше
теоретической и трезво практической продуманности,
нежели авантюрного нетерпения. На это обстоятельство
Бакунину неоднократно указывали близко знавшие
его Герцен и Огарев.
Так, Η. П, Огарев упрекал своего друга в
устремленности к разного рода сомнительным и
вредным для революционного дела предприятиям
под предлогом отказа от бесперспективных
словесных баталий в пользу живого дела. «Если ты ищешь
себе занятия, хотя бы погибла надолго русская
свобода и рост внутренней организации народа, — я враг
тебе», — заявил он Бакунину в одном из писем (23,
с. 204).
Свое расхождение с Бакуниным не в исходных
мотивах и конечных целях борьбы, а в методах,
оценках ее средств, конкретно-исторической
обстановки А. И. Герцен изложил в известных письмах
«К старому товарищу». «Медленность, сбивчивость
исторического хода нас бесит и душит, она нам не-
92

выносима,— писал А. И. Герцен, имея в виду и
Бакунина,— и многие из нас, изменяя собственному
разуму, торопятся и торопят других». Ставя под
сомнение выводы своего оппонента, Герцен замечает:
«Государство, церковь, войско отрицаются точно так
же логически, как богословие, метафизика и пр. В
известной научной сфере они осуждены, но вне ее
академических стен они владеют всеми
нравственными силами» (36, т. XX, кн. 2, с. 577).
Противоречивой, хотя и с претензией на
своеобразие, была позиция Бакунина в вопросе о
«переходном периоде» в «революционизированном обществе»
(см.: 25, т. III, с. 130, 131). Обращаясь к
революционной стратегии сторонников научного социализма,
он под влиянием сильно развитых в нем
антинемецких настроений проводил мысль о том, что
сохранение государства на немецкой почве непременно
приведет к «государственному коммунизму» (см.,
например: 32, t. 3, р. 114). Его представления о
перспективах социальной революции в России не
были столь определенными. В доверительных
письмах он признавал, что еще недостаточно хорошо
изучил обстановку в разных районах страны и
положение разных слоев русского общества. Главную
ставку он делал при этом на крестьянские бунты,
гражданскую войну и на тайно руководящую всем
этим группу людей в 50—70 человек, беззаветно
преданных революционному делу и образующих
собою верховный штаб с местными и заграничными
членами.
Ставя под сомнение необходимость
революционной диктатуры пролетариата, Бакунин механически
переносил на нее все отрицательные характеристики
досоциалистической государственности, проявив при
этом доктринерскую метафизичность мышления,
против которой он сам так страстно выступал. «Между
революционной диктатурой и государственностью,—
писал Бакунин,— вся разница состоит только во
внешней обстановке. В сущности же они
представляют обе одно и то же управление большинства
меньшинством во имя мнимой глупости первого и
мнимого ума последнего. Поэтому они одинаково
реакционерны, имея, как та, так и другая,
результатом непосредственным и непременным упрочение
политических и экономических привилегий управ·
93

ляющего меньшинства и политического и
экономического рабства народных масс» (21, т. 2, с. 167).
Пролетариату, считал Бакунин, нет иной
возможности освободиться от экономического рабства, как
разрушив вечную тюрьму, называемую '
государством (21, т. 2, с. 220). «Что значит пролетариат,
возведенный в господствующее сословие? Неужели весь
пролетариат будет стоять во главе управления?»—
вопрошал теоретик анархизма и здесь же выставлял
мнимо-бесспорный тезис: «если будет государство,
то будут и управляемые, будут рабы» (21, т. 2,
с. 217).
К. Маркс в конспекте книги «Государственность
и анархия» убедительно показал научную
несостоятельность позиции Бакунина в этом вопросе. В ответ
на недоумение автора, каким образом весь
пролетариат станет во главе управления, К. Маркс
возражал: «Неужели, например, в профессиональном
союзе весь союз образует свой исполнительный
комитет?.. А при бакунинском построении «снизу
вверх» разве все будут «вверху»? Тогда ведь не
будет никакого «внизу» (4, с. 615).
Далее К. Маркс отмечал, что поскольку «дело
начинается с общинного самоуправления», то это и
есть отсутствие управляемых, так как
предполагается участие всех в управлении государством. «Когда
человек сам управляет собой, то — по этому
принципу— он не управляет собой; ведь он — только он сам
и никто другой» (4, с. 616).
Разъясняя в другом месте положение о
пролетариате как господствующем классе, К. Маркс
указывает на следующее обстоятельство: «Это значит, что
пролетариат, вместо того чтобы в каждом отдельном
случае бороться против экономически
привилегированных классов, достиг достаточной мощи и
организованности, чтобы в борьбе против них применять
общие средства принуждения» (4, с. 615). Здесь
уместно напомнить и разьяснение В. И. Ленина о
принципиальной новизне государства рабочего
класса. Оно будет, писал В. И. Ленин, «по-новому
демократическим (для пролетариев и неимущих вообще)
и по-новому диктаторским (против буржуазии)»
(15, с. 35).
Бакунин, по крайней мере на словах, был далек
от учета соотношения сил и политических традиций,
94

когда полагал, что главной задачей социальной
революции станет не только разрушение старой
эксплуататорской государственной машины, но и
стремление воспрепятствовать развитию новой
государственной власти, а также новым формам авторитета
в духовной («умственной»), политической и
экономической областях. Такая позиция игнорирует не
только потребность в чисто оборонительных мерах
против попыток реставрации старой власти и
порядков, но и созидательные задачи новой власти:
содействие налаживанию новых трудовых отношений на
коллективистских началах, использование в интересах
трудящегося большинства всех достижений науки и
Культуры, организация бесплатного всеобщего и
равного образования и др.
Одним из основополагающих и, можно сказать,
всеохватывающих принципов социального
переустройства в безгосударственном обществе для Бакунина
стал принцип федерализма. Федерализм
противопоставлялся государственности, и делалось это в полной
уверенности, что федерирование и анархистское
требование отмены власти и авторитета находятся во
взаимной гармонии.
Бакунин аргументировал свою позицию таким
образом. Организация государства строится и
действует по принципу сверху вниз, т. е. из центра
территории или организации к периферии, а в конечном
итоге — к отдельному индивиду, подданному
государства. Федеральная организация, напротив,
строится снизу вверх. После уничтожения государства
индивид становится, полагал Бакунин, свободным и
получает возможность для добровольного
свободного объединения в ассоциации с другими
индивидами. Так возникнет и оформится свободная
организация снизу вверх посредством добровольных союзов.
Федеральная организация индивидов и
ассоциаций заменит собой «отходящий мир» государства и
буржуазии, смягчит «национальные страсти» и
различия, а в случае объединения нескольких народов
станет международной организацией (в
многочисленных проектах Бакунина помимо федерации
славянских народов обсуждался проект Соединенных
штатов Европы и даже Соединенных штатов мира,
организованных все по тому же принципу добровольного
федерирования) (см.: 24, т. IV, с. 259).
95

Такова организационная сторона бакунинского
федерализма. Критикуя мнимую новизну
анархистской позиции в данном вопросе, К. Маркс и Ф.
Энгельс отмечали, что «организация снизу вверх
существует во всякой буржуазной республике» (8, с. 341),
т. е. независимость мест от центра наблюдается и
в буржуазном местном самоуправлении.
Существенным было различие между марксистами и
анархистами в понимании способов обеспечения
демократического единства нации. Анархисты превозносили
принцип федерирования на базе автономии в то
время, как марксисты выступали за демократически
организованное местное и центральное управление,
за демократический централизм, понимаемый не в
бюрократическом, а в демократическом смысле.
Программа анархистского федерализма (Прудон,
затем Бакунин) предусматривала ослабление
государственной власти и в конечном итоге
«уничтожение» государства как орудия деспотизма,
поддержания социальной несправедливости и т. д. В этом
пункте позиция анархистов имела условное сходство
с позицией марксистов, которые считали слом
государственной машины буржуазного угнетения
обязательным условием социалистических революционных
преобразований. В. И. Ленин придавал особую
важность идейной принципиальности в этом вопросе и
убедительно продемонстрировал ее значимость для
критики оппортунистических искажений идей К.
Маркса. В книге «Государство и революция» он писал:
«Маркс сходится с Прудоном в том, что они оба
стоят за «разбитие» современной государственной
машины. Этого сходства марксизма с анархизмом (и с
Прудоном, и с Бакуниным) ни оппортунисты, ни
каутскианцы не хотят видеть, ибо они отошли от
марксизма в этом пункте». В то же время «Маркс
расходится и с Прудоном, и с Бакуниным как раз по
вопросу о федерализме (не говоря уже о диктатуре
пролетариата). Из мелкобуржуазных воззрений
анархизма федерализм вытекает принципиально. Маркс
централист» (15, с. 53).
Марксисты связывают уничтожение
эксплуататорского государства с уничтожением эксплуататорских
классов. Анархисты не понимают и не считаются с
объективно необходимыми условиями такого
уничтожения. У последних отсутствует, например, ясное
96

представление, чем следует заменить разрушенную
государственную машину. Марксисты требуют
подготовки к революции, в том числе путем использования
парламентских и иных учреждений
буржуазно-демократического государства. Анархисты отрицают
позитивные возможности парламентских форм
политического влияния и борьбы.
Как подчеркивал В. И. Ленин, К. Маркс и Ф.
Энгельс в полемике с анархистами «выясняли всего
тщательнее свои взгляды на отношение революции
к государству» (15, с. 103).
В. И. Ленин писал, что требования
децентрализованного федерализма и тесно связанной с таким
видом государственного устройства самодовлеющей
местной автономии прямо вытекают из мелкобур-
жузного характера мировоззрения анархистов.
Попытку некоторых ревизионистов (в частности,
Э. Бернштейна) отождествить положение К. Маркса
о необходимости уничтожения буржуазного
государства как паразита на теле нации и антигосударст-
веннический принцип федерализма Прудона —
Бакунина В. И. Ленин назвал чудовищной. Он резко
критиковал Плеханова и Каутского за то, что они,
споря с Бернштейном, «об этом извращении Маркса
Бернштейном не говорили», и еще раз подчеркнул,
что у Маркса нет и следа подобного федерализма
(см.: 15, с. 52—53).
Сферу производства и обмена в обществе
анархического благоденствия Бакунин рассматривал лишь
со стороны организации труда. При этом труд
изображался как ассоциированный процесс, т. е. имеющий
социальный характер и последствия. Это
правильное в общих чертах представление он распространял
π на будущее общество, полагая, что люди
предпочтут совместную работу по той причине, что она
повышает «продуктивность труда» и доставляет
больше средств к существованию. Следуя своей
концепции права и свободы, Бакунин считал, что в ходе
объединения ради совместного труда индивид
должен оставить за собой право вступать или не
вступать в трудовые ассоциации, а также право
беспрепятственно выходить из них. В вопросе о
собственности он стоял на коллективистских позициях,
требуя передачи орудий и средств производства в руки
трудовых ассоциаций, которые должны стать их
7 Заказ 1461
97

собственниками (владельцами и хозяевами)*. Эти
же ассоциации должны также стать единственными
наследниками имущества умершего участника
трудового объединения. Из образующегося таким
образом фонда берутся средства на воспитание,
обучение, социальное обеспечение членов ассоциации (25,
т. V, с. 198).
Таким образом, анархическое общество
будущего— это союз замкнутых, обособленных друг от
друга хозяйственных организмов, лишенных какого-
либо общенационального координирующего центра и
вследствие этого «свободно» конкурирующих между
собой. Помимо европейских идейно-теоретических
источников бакунинский социальный федерализм
питался еще идеями русского общинного
социализма, который в лице Герцена и революционных
демократов 60-х — начала 70-х годов проповедовал
идею жизнеспособности русских общинных начал и
провозглашал общину ячейкой русского социализма.
В области теории политики, как и в области
теории общественного развития, Бакунин явно
нигилистически относился к той гигантской работе, которая
была проделана К. Марксом. Отношение Бакунина
к теории научного социализма, в особенности теории
государства и политики — яркий образец доктринер-
ствующей пристрастности.
Бакунин отрицал конструктивную роль науки в
выработке идеала социализма и придерживался
того мнения, что «истинный социализм» заложен в
инстинктах народных масс. Он рассуждал
следующим образом. Сознательные идеалы
вырабатываются лишь образованным меньшинством, стоящим вне
народа, тогда как идеалы инстинктивные присущи
всему народу**. Следовательно, лишь инстинктивные
* В обстановке «разнуздания» страстей в ходе народно-
стихийной революции Бакунин не только предвидел, но и
заранее одобрял перераспределение собственности с помощью
захвата — например, захвата коллективом «всего социального
капитала», земельной собственности, горных промыслов,
квартир, общественных зданий, церквей, орудий производства,
сырья и т. д. (25, т. III, с. 115).
** Идею социально-политической роли творческого
меньшинства Бакунин формулировал так расширительно, что она
становилась неотличимой от ее буржуазных и добуржуазных
аристократических истолкований. «Во все исторические эпохи,—
говорил Бакунин на Базельском конгрессе Первого Интерна-
98

идеалы можно признавать и считать народными.
Отсюда Бакунин делал выводы об инстинктивном
социализме русского крестьянина или «настоящего»
пролетария*, не принадлежащего к вредной
«рабочей аристократии». Существующая наука, по его
мнению, отличается «жизненным бессилием», ее
единственная функция — «освещать жизнь», но не
управлять ею.
Противоречие между теорией и практикой сильно
сказалось на политической линии бакунинского
«Альянса». Эта тайная организация должна была,
по замыслу Бакунина и его сторонников, подчинить
Интернационал «незримой диктатуре» «Альянса».
Признавая на словах громадную роль самочинных
массовых движений, Бакунин на деле считал массы
способными только на стихийные, инстинктивные
порывы и поэтому считал оправданным диктаторское
руководство народным движением со стороны
тайной организации революционеров-заговорщиков.
Согласно уставам «Альянса», в его составе и
организации имелись три степени, или разряда,
членов: 1. Интернациональные братья (в одном из
проектов они подразделялись еще на почетных братьев
и активных братьев — в зависимости от наделяемых
«полномочий и прав» (25, т. III, с. 15). 2.
Национальные братья. 3. Полутайная, полуоткрытая
организация Международного альянса социалистической
демократии. Все остальные категории граждан и
организаций, в том числе и члены Интернационала,
рассматривались как объекты
«революционизирования». Общее число интернациональных братьев
было сравнительно небольшим. Бакунин полагал до·
ционала,— интересы человечества в целом бывали представлены
тем или иным меньшинством. В 1789 году буржуазное
меньшинство представляло интересы Франции и всего мира; оно
создало господство буржуазии. Во имя пролетариата Бабёф
протестовал против господства капитала; члены конгресса —
лишь его продолжатели, но их незначительное меньшинство
скоро станет большинством, они представляют все трудящееся
население Европы» (17, с. 47).
* Ю. М. Стеклов, автор фундаментальных трудов о жизни
и деятельности Бакунина, высказывал мнение, что в отличие
от научного социализма К. Маркса бакунинский социализм был
«чисто инстинктивным» (см.: 72, т. I, с. 189). С этим, однако,
невозможно согласиться, если принять во внимание сложную и
противоречивую эволюцию взглядов Бакунина на социализм.
7*
99

статочным 100 членов для всей Европы и 200—300
членов для любой самой большой страны.
Один из руководителей и активных участников
Русской секции Первого Интернационала Г.
Лопатин охарактеризовал двурушников-бакунистов как
людей, «которые публично гремели против
централизации, деспотизма, генеральства и самовластия
Генерального Совета, а негласно составляли заговор
не против правительства, а против своих же
товарищей-единомышленников— учреждали тайный союз
(l'alliance), имевший целью секретно, неведомо для
массы рядовых членов Интернационала управлять
его деятельностью» (цит. по: 72, т. III, с. 48).
Характерно, что внимательный анализ основных
компонентов той анархической организации, за
которую ратовал Бакунин, волей-неволей приводит к
выводу о том, что практически они образуют все
признаки «авторитарного государства». Хотя
Бакунин везде пытается уйти от термина «государство»,
предпочитая название (как это делается, к примеру,
в уставе «Альянса») «революционная коммуна,
организованная снизу вверх», тем не менее в ряде
мест он дает новообразовавшейся организации
наименование «нового и революционного государства».
Это государство, по Бакунину, организуется снизу
вверх посредством «революционных депутаций» и
охватывает интересы всех восставших; это
революционное представительство не считается с
национальными различиями и старыми политическими
границами и в качестве основной своей задачи
ставит заведование публичными службами, а не
управление народом. Он имел в виду два уровня этой
организации — коммунальные советы (внизу) и
федеральный парламент (вверху) (22, с. 224—226).
Однако, как отмечали К. Маркс и Ф. Энгельс,
для того, чтобы что-то «исполнять во что бы то ни
стало», коммунальные советы и парламент должны
будут наделяться (в лице того или иного комитета)
какой-то властью и опираться на силу
общественного принуждения. «Этот парламент, так же как и
совет коммуны, должен будет передать
исполнительную власть одному или "нескольким комитетам,
последние в силу одного этого факта приобретают
авторитарный характер, который в процессе борьбы
должен все более и более усиливаться. Таким образом,
100

постепенно восстанавливаются все элементы
«авторитарного государства»; и то, что мы называем эту
машину «революционной коммуной, организованной
снизу вверх», имеет мало значения. Название дела
не меняет: организация снизу вверх существует во
всякой буржуазной республике, а императивные
мандаты известны были еще в средние века» (8,
с. 341). К. Маркс и Ф. Энгельс в ряде случаев
показали на конкретных примерах и материалах, чего
стоят «фанфаронады о немедленной отмене
государства» в период практической реализации
анархистского плана революции (8, с. 339). «Воля, а не
экономические условия, является основой его
социальной революции»,— так заключает свой анализ сути
бакунинских представлений о революции К. Маркс
в конспекте, книги «Государственность и анархия»
(4, с. 615).
«Анархистское представление об отмене
государства путано и нереволюционно... — писал В. И. Ленин
в работе «Государство и революция».— Анархисты
именно революции-то в ее возникновении и
развитии, в ее специфических задачах по отношению к
насилию, авторитету, власти, государству видеть не
хотят» (15, с. 63).
Узость исходных представлений о социальной
природе государства и государственной власти
привела Бакунина к мнению о том, что в странах, где,
на его взгляд, нет буржуазии и феодалов,
например в Сербии, противоборствуют только две силы —
народ и противостоящий ему класс чиновников.
Таким образом, следует, что социальная революция
в Сербии будет иметь своей задачей только
устранение чиновничьего класса (см. об этом: 4, с. 600).
Итоговым выводом К. Маркса относительно
бакунинской политической программы можно считать
следующее замечание из конспекта
«Государственности и анархии»: «Если бы г-н Бакунин был знаком
хотя бы с положением управляющего рабочей
кооперативной фабрикой, то все его бредни о господстве
полетели бы к черту. Ему пришлось бы себя
спросить: какую форму смогут принять функции
управления на основе такого рабочего государства, если
ему угодно его так называть» (4, с. 617). Другими
словами, управление пролетарским государством и
управление кооперативной фабрикой сходны по своей
природе.

Позиция марксистов в этом вопросе была
подлинно революционной, поскольку они прямо и
недвусмысленно говорили о необходимости временной
диктатуры угнетенного класса, а именно — о
необходимости диктатуры пролетариата. Обобщая идейную
полемику с анархистами, В. И. Ленин отмечал!
«Маркс нарочно подчеркивает — чтобы не искажали
истинный смысл его борьбы с анархизмом —
«революционную и преходящую форму» государства,
необходимого для пролетариата» (15, с. 60).
Позиция «Альянса» по отношению к
государственной власти была не просто непоследовательной,
но и политически ущербной. Анархия из лозунга-
призыва к разрушению эксплуататорского
государства превратилась у Бакунина в проповедь
разобщения сил в пролетарских рядах. «Все социалисты
понимают под анархией следующее, — писали К. Маркс
и Ф. Энгельс,— после того как цель пролетарского
движения — уничтожение классов — достигнута,
государственная власть, существующая для того, чтобы
держать огромное большинство общества, состоящее
из производителей, под гнетом незначительного
эксплуататорского меньшинства, исчезает, и
правительственные функции превращаются в простые
административные функции. Альянс ставит вопрос
навыворот. Он провозглашает анархию в пролетарских
рядах как наиболее верное средство сокрушить
мощную концентрацию общественных и
политических сил в руках эксплуататоров. Под этим
предлогом он требует от Интернационала, чтобы в тот
момент, когда старый мир стремится его раздавить, он
заменил свою организацию анархией» (7, с. 45).
Таким образом, политические требования альян-
систов становились в конкретно-исторических
условиях не только ретроградно-сектантскими, но и
политически выгодными тем реакционным кругам и силам,
которые ощутили серьезность угрозы, исходившей
от организованных и согласованных действий
пролетариев многих стран под руководством
Интернационала.
Разоблачая необоснованность претензий Бакунина
на создание единственно правильной программы
освободительной борьбы, К. Маркс и Ф. Энгельс
сделали такой общий вывод. Бакунинский «Альянс»,
писали они в брошюре «Альянс социалистической
102

демократии и Международное Товарищество
Рабочих», это такое общество, которое «нагло подменяет
своей сектантской программой и своими
ограниченными идеями широкую программу и великие
стремления Интернационала» (8, с. 329). Общество
руководствуется наспех состряпанной программой (7,
£. 9), а между тем его участники желают предстать
перед рабочими «в качестве жрецов тайной науки —
науки, которая укладывается в четыре фразы...» (7,
с. 39).
Программное требование Бакунина об отмене
права наследования К. Маркс вполне обоснованно
считал ошибочным теоретически и реакционным на
практике, поскольку законы о наследовании
«являются не причиной, а следствием, юридическим
выводом из существующей экономической организации
общества», которая основана на частной
собственности на средства производства (3, с. 383—384).
Основоположники научного социализма постоянно
указывали еще на один коренной недостаток
бакунинской программы — на невозможность
последовательного применения ее на практике. Уже в момент
составления программы Бакунин фактически
мирился с такими отступлениями от ее духа и буквы, как
участие своих сторонников в буржуазном
парламенте и работе правительственного аппарата (см.: 8,
с. 338). Более того, в момент серьезных
революционных действий бакунисты фактически отказывались
от принципиальных программных положений и
вместо того, чтобы «уничтожать» государство, они
пытались, как это имело место в Испании, создать
множество новых мелких государств, преспокойно
заседали в правительственных комитетах отдельных
городов и даже принимали участие в заведомо
буржуазном политическом движении (см.: 11, с. 473).

ГЛАВА III
Идейное наследие Бакунина:
история и современность
3
|^Я| а последние сто лет
В^г взгляды Бакунина и его
предшественников и последователей не раз
вызывали некоторый подъем интереса в различных
мелкобуржуазных слоях и партиях, однако это не
приводило к сколько-нибудь значительному
распространению идеологии анархизма. В конце прошлого
века бакунисты некоторое время сохраняли свое
влияние в рабочем и освободительном движении в
Испании, Италии, романской Швейцарии и
некоторых других странах. Своеобразным оказалось
влияние Бакунина на революционную идеологию
русского народничества. Заметное оживление
интереса к анархизму Бакунина, а также Прудона,
наблюдалось среди студенческой молодежи и
леворадикальной интеллигенции в период молодежных
«бунтов» и выступлений 60-х годов нашего века в
промышленно развитых капиталистических странах
(Франция, США, Япония).
Еще при жизни Бакунина его приверженцы стали
придерживаться того мнения, что любое участие
рабочих в политике тормозит развитие
революционного движения и что следует сосредоточить свои уси-
104

лия на создании федераций (союзов) рабочих по
профессиям. Испанские бакунисты заявили в этой связи,
что в вопросах религии они будут придерживаться
атеизма, в политике — анархии и в вопросах
экономики— коллективизма (см: 57, с. 110).
Критика деятельности бакунистов в обстановке
революционного подъема была дана Ф. Энгельсом
в брошюре «Бакунисты за работой». Подводя
неутешительные итоги разлагающей и капитулянтской
деятельности испанских анархистов в 1873—1874 гг.,
Ф. Энгельс отмечал: «От так называемых принципов
анархии, свободной федерации независимых групп
и т. п. не остается ничего, кроме безмерного и
бессмысленного раздробления средств революционной
борьбы, позволившего правительству с помощью
горстки солдат покорить почти без сопротивления
один город за другим» (11, с. 473 — 474). В
заключение Ф. Энгельс приходит к такому выводу: «Одним
словом, бакунисты дали нам в Испании
неподражаемый образчик того, как не следует делать
революцию» (11, с. 474).
В Западной Европе, где после поражения
Парижской Коммуны встала задача организации и
социалистического просвещения пролетариата, деятельность
Бакунина, практическая и теоретическая, играла
реакционную роль. Она лишь отражала и
поддерживала умонастроения отчаявшихся в своем
спасении мелкобуржуазных слоев, постоянно разоряемых
капиталистической конкуренцией, и так или иначе
демонстрировала их неспособность к выдержанной,
систематической и организованной политической
борьбе.
В самодержавно-крепостнической России
бакунизм выполнял совсем иную роль. Он составил здесь
одну из «разновидностей
революционно-демократической идеологии русского бунтарства» (61, с. 239).
В конкретных условиях 70-х годов антигосударствен-
ническая проповедь Бакунина воспринималась
революционной интеллигенцией как призыв к действию
против самодержавия, а идея воздержания от
политики истолковывалась народниками как отказ от
развития по пути капитализма и от использования
тесно связанных с ним и присущих капитализму
политических форм.
105

Поскольку анархистская доктрина не содержала
в себе реалистической и эффективной программы
для массового революционного действия, то она
уводила русских народников по ложному пути.
Русское народничество вынуждено было выработать
более конкретную программу. Так, уже программа
«Земли и воли» 70-х годов наметила новые пути ве^
дения революционной пропаганды среди крестьян,
С целью подготовки народной революции
организация приняла участие в проведении стачек в
Петербурге и одновременно предусматривала в качестве
программной задачи «дезорганизацию государства»
путем уничтожения наиболее опасных лиц из
правительства. «Народная воля» (образовалась в
августе 1879 года после раскола «Земли и воли») стала
сторонницей расширения форм и методов ведения
политической борьбы с самодержавием. Программа
народовольцев включала требование созыва
Учредительного собрания, введения всеобщего
избирательного права, свободы слова, совести и печати,
передачи земли народу, права самоопределения.
Большое значение придавалось политическому
террору. В конечном итоге, как свидетельствует В. И.
Засулич, «идея анархической безгосударственности
уступила место идее захвата власти друзьями
народа, направляющими силу этой власти на благо
народа» (43, с. 142).
Важную роль в разоблачении и преодолении
анархистских заблуждений в российском, а также
западноевропейском освободительном движении
сыграла работа Г. В. Плеханова «Анархизм и
социализм», которая была написана по заказу правления
социал-демократической партии Германии и впервые
появилась в 1894 году на немецком языке. Взгляды
Бакунина рассмотрены и частично сопоставлены в
ней со взглядами Прудона и Штирнера. Критике
были подвергнуты преимущественно философские
и социологические воззрения анархистов,
значительно меньше внимания уделено их политико-правовым
концепциям. Плеханов был одним из первых
историков-марксистов, давших разностороннюю и
объективную оценку противоречивой личности Бакунина.
Он писал о Бакунине: «Умный, даровитый,
образованный, самоотверженный и смелый, этот
замечательный человек мог бы играть в высшей степени
И>6

плодотворную роль в международном рабочем
движении, если бы не был ему чужд по своим
утопическим понятиям и по своим приемам будто бы
революционной мысли» (65, T.XVI, с.304).
Линию К. Маркса и Ф. Энгельса в оценке
анархизма и в борьбе с ним продолжал проводить в
новой обстановке и с новыми противниками В. И.
Ленин. Следует иметь в виду, что В. И. Ленин
критиковал более широкий спектр политической идеологии
анархизма. Такой подход во многом
предопределялся новой исторической обстановкой. К началу
политической деятельности В. И. Ленина влияние
бакунизма в России было незначительным, и среди его
произведений мы не найдем трудов, посвященных
специально бакунизму. В то же время к проблемам,
порождаемым анархистскими умонастроениями или
действиями, он обращался неоднократно, в том числе
и к отдельным теоретическим позициям Бакунина*.
Наиболее обобщенным высказыванием В. И.
Ленина о теоретической доктрине анархизма является
следующее: «Анархизм за 35 — 40 лет (Бакунин и
Интернационал 1866—) своего существования (а со
Штирнера много больше лет) не дал ничего кроме
общих фраз против эксплуатации. Более 2000 лет
эти фразы в ходу. Недостает (а) понимания причин
эксплуатации; (β) понимания развития общества,
ведущего к социализму; (γ) понимания классовой
борьбы, как творческой силы осуществления
социализма» (13, с. 377). Все три недостатка, подчеркнутые
В. И, Лениным в тезисах к оставшейся недовершен-
ной работе «Анархизм и социализм» (1901), могут
быть в полной мере отнесены и к анархистской
доктрине Бакунина. Существенным представляется
также ленинское указание на то, что в условиях
оппортунистической политики социал-демократии с
присущим для последней затушевыванием классовой
позиции в вопросе о государстве, «анархизм нередко
являлся своего рода наказанием за
оппортунистические грехи рабочего движения» (16, с. 15). Это
указание было сделано с учетом опыта развития политиче-
* С. Н. Канев подсчитал, что у В. И. Ленина, имеется
свыше 240 документов и произведений с критикой различных
течений в анархизме и уклонов к нему в рядах социал-демократии
и в большевистской партии (см.: 47, с. 20).
107

ских организаций рабочего класса в XIX —
начале XX вв. и наряду с констатацией особой вредности
влияния анархизма на рабочее движение в целом.
Анархизм в дореволюционной России отразил
(и нередко в самой уродливой форме) незрелость
тогдашнего революционного движения и
определенную узость его социально-классовой базы.
Некоторые выходцы из разночинской среды, выбитые из
привычной жизненной колеи мелкие буржуа пропр-
ведовали недоверие ко всему, что связано с
культурой и наукой. Они не просто отвергали
существующие формы использования науки, как Бакунин, а
объявляли войну всей интеллигенции, видя в ней
«капиталистов знания» и новый командующий класс,
который готовится заменить собой побежденных
капиталистов. Один из представителей этой
подновленной версии анархизма В. Махайский объявил
социализм чудовищным обманом со стороны
интеллигенции, претендующей, по его мнению, в качестве
паразитического класса на мировое господство. В
этот класс произвольно зачислены были все
представители «образованного общества» — интеллигенции:
инженеры, директора, управляющие и т. д. Махаев-
цы выступали за строго уравнительное
распределение наличных благ и видели в диктатуре
пролетариата орудие захвата имущества «ученого мира» с
последующим его использованием в деле
общественного воспитания. Интеллигенция обвинялась в том,
что она превратила знания в источник доходов. И
в настоящем, и в будущем она изображалась махаев-
цами «чем-то вроде жреческой касты в древнем
Египте, ревниво оберегающей свои тайные знания от
непосвященного плебея» (37, с. 67).
Для П. А. Кропоткина анархическая революция
представлялась не разрушительным восстанием, а
периодом ускоренной общественной эволюции,
конечной целью которой должно стать предоставление
каждому индивиду максимально возможного счастья.
Под именем анархизма, по мнению Кропоткина,
возникли не род мечтаний о будущем и не
бессознательное стремление к разрушению всей существующей
цивилизации (в этом пункте он явно расходился с
Бакуниным), а новый способ понимания прошедшей
и настоящей жизни общества и новый взгляд на
будущее. Анархизм, утверждал Кропоткин, это состав-
108

ная часть исторически нового миросозерцания и
поэтому анархический идеал, анархические идеи имеют
так много точек соприкосновения с творчеством
величайших мыслителей и поэтов прошлого и
настоящего времени.
Вопрос о происхождении и историческом развитии
анархических идей представляет интерес не только
в связи с позицией Кропоткина и оказавшего на него
влияние Бакунина. Дело в том, что
мелкобуржуазный анархизм, как и всякая иная политическая
доктрина, претендующая на универсальность, нередко
стремится изобразить себя в преемственной связи с
предшествующим развитием политической мысли.
Неудивительно поэтому, что и в общетеоретической,
и в комментаторской литературе анархистов* имели
место попытки вести родословную анархистской
доктрины уж если не от библейского сатаны (как это
не без иронии делал Бакунин), то по крайней мере
от древнегреческих киников или древнекитайских
даосов. Идеалистическая методология истории
политической и правовой мысли образует собой
соединительное звено, которое сближает и скрепляет
выводы теоретиков анархизма с выводами
историков-идеалистов. В качестве примера можно
сослаться на мнение русско'го историка политических и
правовых учений П. И. Новгородцева, который
утверждал, что как в древности, так и в новое время
анархизм возникал одновременно с социализмом и что у
анархизма есть свой собственный общественный
идеал, в котором человек становится добрым и
совершенным существом (см.: 60, с. 233, 155).
К. Маркс и Ф. Энгельс заметили в «Немецкой
идеологии», что если вообразить волю к
уничтожению государства чисто произвольным актом, то по
этой логике она возможна во все времена и при всех
обстоятельствах (см.: 6, с. 323). Подобная логика
присутствует и в только что приведенных суждениях
* В 20 е годы в изданиях серии «История анархической
мысли* А. А. Боровой проводил мысль, что анархизм, с одной
стороны, представляет собой продукт определенных
исторических условий, определенного этапа экономической и
политической зрелости общества и классовой политики, но, с другой
стороны, как специфический умственный и душевный склад
способен проявить себя в любую историческую эпоху (см.: 33,
с. 3—6).
109

Α. Α. Борового и П. И. Новгородцева. Ее научная
несостоятельность проистекает из того, что
историческое распространение политических идей
связывается не с объективно существующими
социальными условиями, потребностями или интересами, а
преимущественно с умонастроением и пожеланиями
отдельно взятого индивида.
Поскольку государство возникло и существует
как организованное господство класса, как
организация совместного господства, постольку и
противники его властно-принудительной силы могут
существовать в реальности лишь в рамках той или иной
исторической формы классовых антагонизмов и
политической борьбы. Они так или иначе должны
считаться и с господствующей политической идеологией.
Таким образом, все возможные формы добуржуаз-
ных «бунтов против государства» могли проявлять
себя не в любой момент, а лишь как
идейно-политические позиции и движения тех или иных участников
конкретных классовых конфликтов и борьбы. С этой
точки зрения недовольство и мятеж против
государственности могут исходить не только от угнетенных
классов (крестьян), но и от обездоленных слоев и
фракций господствующего класса, которые не
обязательно и не в каждом отдельном случае предавались
мечтам о безгосударственном общественном
состоянии, а чаще всего направляли острие своей
социальной критики против существующих политических
учреждений, в том числе против репрессивного
аппарата государства, отдельных законов, против
церковной политики религиозной нетерпимости и
т. д.
С учетом сказанного становится понятным
обращение Бакунина к историческому опыту
крестьянских восстаний и дворянских выступлений в России,
а также его внимание к освободительным движениям
под религиозными лозунгами в Европе и к
положению сектантов. В освободительных движениях
прошлого он искал и находил моральное и, как ему
казалось, практическое подтверждение неизбежности
анархической социальной революции, готовой
вспыхнуть в любой момент, поскольку угнетенный народ
подготовлен к ней как предшествующим
историческим опытом, так и своим бедственным положением
в условиях господства буржуазии.
110

В процессе выработки своей политической
программы Бакунин использовал не только политико-
организационный опыт, но и идейное наследие
прошлого и это не оставалось незамеченным
современниками. Например, А. И. Герцен воспринял программные
заявления Бакунина как проповедь «совершенного
уничтожения собственности и семьи» в духе Платона
(чтобы родители не знали детей) (см.: 72, т. II, с. 145).
Иронический отзыв К. Маркса и Ф. Энгельса о
русском анархисте как «пророке без корана» также имел
под собой вполне определенное основание, поскольку
мессианские притязания Бакунину не были чужды.
Так, еще в преданархистский период он выступил с
призывом создать в среде славянских народов
«общество всех людей живой мысли и доброй воли,
соединенных безграничною любовью к свободе, верою
в русский народ, в будущность славянского племени»
и предложил этому обществу исполнить роль
бездомной, «странствующей церкви свободы» (22, с. 156),
перефразировав известную мысль Августина о
«странствующей церкви» христианских божьих
избранников.
Бакунинская идея отмены права наследования
как начального момента в социальной революции
была заимствована у последователей Сен-Симона,
где она составила, как подчеркивал К. Маркс, одну
из крупных ошибок (см.: 3, с. 384, 430).
Таким образом, вопрос о происхождении и
историческом развитии анархистских идей и взглядов не
является столь простым, как его изображают
буржуазные интерпретаторы и сами анархисты.
Обоснованной и убедительной представляется позиция тех
исследователей, которые связывают возниковение
анархизма с развитием капитализма и в частности, с
иллюзиями и надеждами мелкобуржуазных
социалистов преобразовать капиталистический уклад
жизни на началах свободы, равенства и ассоциированного
труда мелких собственников (см: 69, с. 4 — 5; 52,
с.12 — 13; 43, с.16; 96, s. 22 — 35, 90, s. 8 — 9).
Анархизм продолжает оставаться сегодня не
менее многоликим, чем он был в прошлом веке. Его
олицетворением по-прежнему остается
противоречивая позиция мелкого буржуа — колеблющегося
и агрессивного, обездоленного и самодовольного,
страстно желающего обрести свободу без ответ-
111

ственности и приобщиться к истине до того, как
начать действовать практически. По классификации
немарксистских историков современный анархизм
включает в себя несколько направлений.
Американский историк и социолог И. Горовитц насчитывает
8 таких направлений: крестьянский,
коллективистский, коммунистический, индивидуалистический,
утилитарный, анархо-синдикалистский, анархо-па-
цифистский и заговорщический (террористический)
анархизм (см.: 87). Принимая во внимание
социально-классовую и организационную основу, а также
идейно-политическую направленность деятельности
современных анархистов, можно выделить
направления анархистов-индивидуалистов (наиболее близкое
традиционному индивидуалистическому анархизму
направление), анархо-синдикалистов (современные
последователи Бакунина, Прудона, Ж. Грава,
сочетающие профессиальную организованность и
сплоченность с анархическими акциями), анархо-фашис-
тов (откровенные либо маскирующиеся пособники
буржуазной реакции в борьбе с организованным
рабочим, а также общедемократическим
движением), анархо-террористов (уродливое проявление
буржуазного и мелкобуржуазного индивидуализма
в обстановке морально-политического кризиса,
пессимизма и отчаяния) и анархо-капиталистов
(либеральные противники вмешательства буржуазного
государства в дела частного бизнеса и управление
делами общества)*.
Одна из неизменных и сохраняющихся до
настоящего времени тенденций в анархистской
литературе — нападки на «суеверную приверженность
государству». Под ней имеется в виду распространен-
* Индивидуальный анархизм выделяется сегодня не
столько строем мысли и не оригинальностью суждений, сколько
поведением и образом жизни. Бродяжничество (хиппи) и
наркомания образуют собой одну из крайних форм анархо-индиви-
дуалистического «выпадения из общества» и вместе с тем
неявную форму социального протеста против сложившихся условий
существования в современном буржуазном обществе и
государстве. Уместно напомнить, что в некоторых случаях Бакунин
изображал буржуазный экономический либерализм (например,
в Голландии, Англии и США) «антигосударственным», т. е.
анархическим. К. Маркс β конспекте книги «Государственность
и анархия» указал на этот вывод как на «очень характерный
для Бакунина» (4, с. 592).
112

ный в обыденном и отчасти теоретическом сознании
буржуа предрассудок, согласно которому
государство как таковое есть поприще благоденствующей
активности, благодаря которой наступают или во
всяком случае должны наступить и свобода, и
культура, ^и справедливость. Анархисты, напротив,
утверждают, что государство должно рассматриваться по
отношению к индивиду чем-то вроде разбойника с
большой дороги — оно грабит приверженцев
анархической свободы при помощи налогов, отбирает
наркотики и оружие, создает своими законами оковы
для «свободной любви» и свободной
предпринимательской деятельности, наконец, оно осуществляет
насильственную индоктрииацию идей в
государственных школах.
Такая позиция представляет собой значительный
шаг назад по сравнению с политическими взглядами
Бакунина анархистского периода, поскольку
государство рассматривалось революционером в
определенной связи с массовыми освободительными
движениями прошлого и современности и в той или иной
мере учитывало расстановку сил по тем или иным
аспектам борьбы за демократию и свободу.
Современные анархисты склонны выбирать наиболее
легкий путь социального критицизма,
революционного на словах и пустого, мелкоскандального на
деле, причем такой критицизм оставляет в стороне
наиболее фундаментальные и антагонистические
противоречия общества на
государственно-монополистической стадии его развития (см.: 55).
Современные анархисты продолжают усердно
нападать на государственность и законы и
по-прежнему видят в них лшль искусственно созданные
орудия репрессий против свободолюбивой личности.
Однако в процессе теоретического обсуждения
вопросов политико-правового характера их мысль
постоянно соскальзывает на привычную для
оппозиционно настроенного мелкого буржуа почву
буржуазно-демократического юридического
мировоззрения. И это понятно, если принять во внимание,
что философско-анархическое отрицание
политических и юридических учреждений представляет собой
(и это видно на примере правовых взглядов
Бакунина) не более чем примитивную форму защиты таких
принципов и идей правового характера, которые нахо-
8 Заказ 1461
113

дятся в оппозиции существующему буржуазному
илу добуржуазному правопорядку.
Распространенное в анархистской среде
требование равноправия для женщины и мужчины,
обоснование необходимости предоставления равного
доступа к научным, художественным и иным, в том
числе материальным ценностям и благам
представляют собой не что иное, как общедемократические
социальные и правовые требования. Несмотря на
то, что эти требования выдвигаются во имя «пользы
для всех» (см.: 91, р. 1 —2), в них в самом общем
виде выражаются материальные и духовные запросы
и чаяния некоторых мелкобуржуазных, а также
иных социально ущемленных слоев и групп
буржуазного общества.
В вопросе о путях искоренения преступности
анархисты начинают с того, что подвергают
сомнению позитивную роль судебных и
исправительных учреждений. Они утверждают, например, что
юристы, полиция и судьи сами по себе не могут
справиться с преступностью, что всех не
пересажаешь в тюрьмы, тем более что сами тюрьмы на
практике становятся «университетом преступности»
(выражение П. А. Кропоткина). Закон и судьи, по
их мнению, лишь определяют, можно ли считать
данное деяние преступлением. И хотя они могут
при этом «критиковать, осуждать и ограничивать
преступника», последний в конечном счете
предоставляется заботе и влиянию членов той общности,
к которой он принадлежит сам (см.: 94, р. 2, 21, 25).
Современные последователи Бакунина полагают,
что свобода в идеальном анархическом общежития
будет обеспечиваться только «уважением» к
достоинству и свободе всех и каждого. Свобода будет также
обретаться в ходе рационального воспитания,
содействующего развитию ума, характера и воли каждого
индивида в обретении самоуважения и уважения к
свободе других. Однако в итоге получается порочный
круг, в котором когда-то вращалась и мысль
Бакунина: поскольку в преступном поведении индивида
повинно общество, то и перевоспитывать
правонарушителя должно само общество. Тем самым
анархисты переносят центр тяжести борьбы с
преступностью из плоскости сочетания наказания с
перевоспитанием в плоскость одного только перевос-
114

питания. Эта позиция не новая. Она прослеживается
в правовых взглядах Бакунина, а до него — у многих
просветителей и социалистов-утопистов XVII —
XVIII вв., которые были убеждены в том, что
человек по природе своей добр и что портят его такие
искусственные учреждения, как церковь, государство,
а также частная собственность, различные
заблуждения ума и чувства, опять-таки поддерживаемые
Церковью и государством.
Оценивая государство с внеклассовых и внеисто-
рических позиций, анархисты видят в нем
обладателя «монополии на узаконенное насилие» и считают
его своего рода «вечным террористом», внутренним и
внешним (см.: 94, р. 72). При всем кажущемся
сходстве подобных оценок с оценками Бакунина, они тем
не менее представляют собой слабое эпигонствующее
эхо этих последних, поскольку государство
рассматривается не только вне исторического опыта
отдельных массово-освободительных движений (например,
славянское у Бакунина), но и без конкретного учета
и расстановки сил с точки зрения перспектив
социальной революции.
В обстановке острых социальных противоречий,
моральной деградации буржуазного образа жизни и
все более ощутимых издержек
буржуазно-технократического «сверхуправления» произошло как бы
новое обращение к идейным истокам анархизма.
Согласно классификации французского историка А.
Арвона, исследователя истории и современных
течений в анархизме, нынешние последователи идей
Бакунина и других столпов анархизма прошлого века
стазят з центр своих дискуссий и обсуждений
следующие области социальной и политической
жизни—государство, общество, насилие, прогресс,
искусство, образование (см: 80). При обсуждении
этих вопросов имеет место новое прочтение классиков
анархизма: Годвина, Штирнера и Прудона. Вновь
возник интерес к идее гражданского неповиновения
Г Торо, учению Л. Н. Толстого о непротивлении
злу и ненасилии, а также анархо-синдикалистам
начала века (Ж. Грав и Ж. Сорель).
Вероятно, именно на этой волне интереса к
анархизму и его идейному наследию в 60 — 70-е гг. на
Западе был опубликован и затем переиздан
подготовленный А. Ленингом многотомный «Бакунинский
8*
115

архив» (см: 31, vol. 1—5; 32, vol. 1 — 7). В этот же
период в США была переиздана тематическая
подборка из произведений М. А. Бакунина и составлен
сборник его избранных произведений (см.: 92, 81).
Среди буржуазных истолкователей истории
зарождения бакунинской концепции анархизма
широко представлено мнение о том, что она имеет
всецело западноевропейские истоки. Объявляя Бакунина
«отцом научного анархизма», западные
исследователи предпринимают попытки найти преемственную
связь его учения с идейными учениями Зенона и
стоиков, еретиков и анабаптистов, некоторых
писателей античности (Овидия, писавшего в
«Метаморфозах» о «золотом веке») и Нового времени. Бакунина
сближают с ними по чисто формальным признакам:
по отношению к властному насилию, государству,
создаваемым государственным законам, к политике
господствующей церкви и т. д. (см.: .92, р. 12—13),
Таким образом, под видом бесспорных аналогий и
историко-преемственной связи в развитии
политических идей буржуазные историки пытаются
обосновать уже знакомый нам тезис об анархизме как
неизбежном и тем самым «вечном» спутнике всякого
общества на любой стадии его исторического
развития.
Весьма близкой к этой
абстрактно-метафизической трактовке бакунинского анархизма является
тенденция изобразить его некой несвязной и
неупорядоченной совокупностью заимствований из
славянофильства, гегельянства, прудонизма, коитизма и
марксизма, а также у Вейтлинга, Бабефа, Герцена и
др. Эта мысль проводится в работах английского
историка Э. Kappa, автора наиболее обстоятельной β
буржуазной литературе биографии Бакунина, и в
различных модификациях повторяется современными
анарховедами (см.: 84, р. 142, 144). Несколько
особняком в этом круге историко-идеалистических
объяснений стоит мнение русского
религиозно-мистического философа Н. Бердяева о наличии в истории
идей «исконно русского анархизма». Корни такого
анархизма он видел в последствиях церковного
раскола, в «исконной» неприязни русских к государству,
в «стихийной силе русского народа», а также в
таком факторе, как необъятные просторы Российского
государства (см.: 82, р. 142, 144).
116

Несостоятельность подобных трактовок
заключена, во-первых, в отрыве идей бакунинского
анархизма от конкретно-исторических социальных и иных
условий их возникновения и распространения и, во-
вторых, в стремлении свести весь процесс выработки
программных политических взглядов к
беспорядочному заимствованию и даже к влиянию
патологически обусловленных психологических свойств
личности мыслителя (см.: 40, с. 42 и ел.).
Бакунинская анархическая доктрина была
прежде всего мелкобуржуазным идеологическим
отражением социальных противоречий и борьбы идей
своего времени и конкретной политической
обстановки (Западная Европа и Россия второй половины
XIX века). Тезис, о беспорядочных заимствованиях
не выдерживает критики, так как он противоречит
факту идейной эволюции Бакунина, которая
сопровождалась уточнением и переоценкой не только
собственных мнений, но также и некоторых
теоретических положений тех мыслителей, которые оказали на
развитие его взглядов самое непосредственное и
заметное влияние. Среди них—Гегель, Вейтлинг, Пру-
дон, Штирнер, О. Конт, а также славянофилы,
Герцен и др.
Современные анархисты выступают уже не
столько за радикальный путь завоевания свободы,
сколько в поддержку реформ в пользу децентрализации,
самоуправления или встают в ряды поборников
охраны природы. Вечно «левые» на словах анархисты
становятся иногда с трудом отличимыми от правых
(консерваторов) (см.: 80, р. 9). Позиция Бакунина
выглядит в сравнении и глубже, и радикальнее. Без
революции, без последовательной и определенной
«социальной революционной программы», говорится
в одном из его писем, «ни для кого нет ни шагу
вперед» (см.: 23, с. 283).
Другое дело, что Бакунин, по справедливому
замечанию Герцена, «тяготился долгим изучением» и
не слишком останавливался «на взвешивании всех
обстоятельств, смотрел на дальнюю цель —принял
второй месяц беременности за девятый» (36, т. XI,
с. 368).
В современных леворадикальных нападках на
буржуазное злоупотребление наукой встречаются
темы и мотивы, весьма созвучные критическим сужде-
117

ниям Бакунина о социальной роли науки вообще и
«правительственной науки» в частности. Однако и в
этом вопросе позиция Бакунина выделяется своим
более последовательным демократизмом, своей
уверенностью в позитивных возможностях «живой и
освобождающей науки» (19, с. 1).
Бакунин часто и настойчиво акцентировал свое
внимание на различных бедах, которые проистекают
от ложных представлений об окружающем мире, о
природе религии или государственности. Однако он
был далек от мысли искать выход в одном только
нигилистическом отказе от «больного разума» (79,
е. 172), поскольку умственное освобождение
трудового народа в его представлении должно
происходить в нераздельном единстве с освобождением
экономическим и политическим. Сильно развитая
демократическая неприязнь к несвободе, насилию и
социальной несправедливости и острый аналитический
ум политического пропагандиста позволяли ему
ставить под огонь революционной критики многие
потаенные механизмы несправедливой буржуазной
системы идейно-политического господства.
Для оценки влияния, оказанного Бакуниным на
ход развития современной буржуазной политической
теории, существенным является тот факт, что с его
отдельными положениями были вынуждены
полемизировать такие авторитеты, как М. Вебер и Г. Мос-
ка. Бакунинскую критику бюрократического
перерождения социал-демократических партий в
значительной степени использовал Р. Михельс.
Особенно популярна в буржуазной
историографии и политической науке тема о генеалогической
связи между марксизмом-ленинизмом и анархизмом.
Ее тенденциозное освещение не составило большой
новизны. Например, тезис о бакунинско-нечаевском
идейном истоке ленинизма и большевизма ведет
свое происхождение еще от меньшевиков и
некоторых русских буржуазно-либеральных критиков
большевизма. В ходе современной борьбы идей этот
фальсификаторский тезис был подхвачен
антисоветчиками и антикоммунистами всех оттенков — от
академических исследователей до «желтой прессы»
(см.: 40, 56).
Для обоснования этого искажающего историю
марксизма-ленинизма тезиса привлекаются самые
118

разнообразные по своим социальным и классовым
истокам, но единые по своей антикоммунистической,
направленности положения — например, о тождестве
марксизма и анархизма, о характерных якобы для
того и другого «мессианском духе», неверии в
самостоятельную инициативу и революционную
энергию пролетариата и тому подобное. Э. Kapp
объединил К. Маркса и Бакунина на общей идейной
платформе как страстных почитателей гегелевского
метода и связанного с ним радикального подхода к
разрешению социальных противоречий. Правильно
подчеркивая, что в ходе усвоения идей Гегеля
Бакунин остался гегельянцем-идеалистом, а К· Маркс,
напротив, стал материалистом, исследователь в то
же время делает неправомерный вывод о том, что
К. Маркс будто бы безусловно разделял
бакунинский постулат о правомерности «страсти к
разрушению» (см.: 84, р. 461 ).
Историки-анархисты превозносят русского
мыслителя как одного из основоположников «либертарно-
го социализма», а его социально-политическую
теорию как идейную основу современных
анархо-синдикалистов в их борьбе за «самоуправление» и
«автономные рабочие советы» на капиталистических
предприятиях. В отличие от либерально-буржуазных
и социал-реформисгских истолкователей идейного
наследия Бакунина историки-анархисты не склонны
разделять мнения о бакунинских корнях
большевизма. Напротив, они всецело присоединяются к
нападкам Бакунина на идею диктатуры пролетариата
(см.: 89, р. 25, 36). Тем самым анархисты пытаются
доказывать, что анархистские идеалы более
революционны, чем марксистские, и что они якобы больше
соответствуют потребностям освободительной борьбы
(см.: 48, с. 168—197).
В области современных буржуазных
представлений о социальной природе права некоторые черты
сходства с бакунинским правопониманием можно
встретить у представителей «философии
существования» (экзистенциалисты ). Экзистенциалистская
правовая философия считает, например, законы и
законодательство в целом неким искусственным
образованием и именует его «неполноценным
поиском», возникшим на долгом пути удаления человека
от полноты и гармонии бытия. Сближает с анархис-
119

тами и тенденция к дискредитации закона как чего-
то «мертвого» и «механического» по отношению к
живой, самобытно индивидуальной и свободной
человеческой жизнедеятельности. Отрицание
несправедливого права и законов у экзистенциалистов не
активно-действенное, а скорее
созерцательно-пессимистическое, не политическое, а морализаторское и
т. д. Генезис права у них взаимосвязан с
бесконечной цепью правовых ситуаций и казусов, которые не
могут быть охвачены затвердевшей нормой закона.
И анархисты, и экзистенциалисты игнорируют
социально-политическую, в том числе классовую
предопределенность юридических притязаний. Вот
почему и те и другие черпают свою аргументацию в
пользу уважения к достоинству личности из доктрин
естественного права.
"В этом пункте они, подобно некоторым другим
современным естественно-правовым концепциям
(неотомистским, неопротестантским и др. — см.: 46,
с. 618—624), окончательно покидают почву
социального историзма.
Представители позитивистской юриспруденции
испытывают известное затруднение в ответе на
вопрос, что же считать правовым компонентом в
анархистской доктрине. В глазах одних правовой
компонент в анархизме отсутствует и подменяется более
или менее отчетливой морально-регулятивной
программой, которая предназначена заменить собой
налаженное и действующее (позитивное) право. С
этой точки зрения у анархистов будто бы
совершенно отсутствует прагматическое правовое начало.
Нормативисты, строгие ревнители «чистой» теории
пра&а также отрицают наличие философско-правово-
го компонента в анархизме. В конечном итоге
анархистская теория огульно причисляется к разряду
таких политических концепций, в которых право и
правопоннмание никак не связаны с моральным
долженствованием и с необходимостью принимать
в расчет иерархию правовых норм, правовые
процедуры, правовые гарантии и т. д.
При всем многообразии своего идейного
обрамления анархизм все же представляет собой вполне
определенный тип социального мировосприятия.
Прежде всего это мелкобуржуазная
псевдореволюционная идеология индивидуалистического
недовольно

ства, одичалого и мятежного по отношению к
обезличенной и монолитной власти правителы^ва,
корпораций и других бюрократических учреждений.
Анархист исходит из уверенности в том, что каждый
индивид способен и должен стать полностью
свободным от внешнего по отношению к нему воздействия
власти и авторитета и что он при этом должен
судить самостоятельно о том, что правильно и что
неправильно. Анархист враждебно воспринимает идею
правления большинства, поскольку большинство в
его представлении может оказаться таким же
поработителем, как меньшинство по отношению к
большинству. По этой же причине он недвусмысленно
отрицает все формы государственной власти и все
законы и учреждения государства.
Анархисты выступают в пользу замены более
узкого (политического, государственного)
регулирования более широким (моральным) и находят этому
оправдание в том, что моральные требования
обязательны не для отдельных только классов, а для
всех и каждого, причем формулируются они не по
принципу полезности или эффективности, а лишь по
принципу Допустимости, гуманности, справедливости.
Между тем моральное и политическое на практике
могут не противоречить друг другу и сосуществовать
в положительном единстве — например,
дальновидная, последовательная и перспективная
демократическая политика приближается к требованиям
гуманности и справедливости.
Анархист, в отличие от марксиста, начинает
анализ общественных и политических отношений с
позиций отдельного, обособленного индивида — индивида
теснимого и приниженного, нередко обманутого в
своих надеждах и чувствующего свою беспомощность
перед бюрократически-централизованной властью и
ее многочисленными отрядами наемных служителей.
Марксист, напротив, начинает анализ с общества и
его разделения на классы, непримиримые по своим
интересам, и рассматривает это обстоятельство как
одну из коренных причин существующей системы
социальной эксплуатации и угнетения. С этой точки
зрения становится понятным и то, почему ни один человек
не может стать в условиях классовых антагонизмов
подлинно свободным. Свобода, считают марксисты,
может быть в этом случае только свободой урезанной, де-
121

формированной, поскольку она обусловлена
интересами господствующего и эксплуатирующего класса в
ущерб классу угнетенному, обездоленному и
приниженному.
Анархист, далее, считает, что свобода индивида
должна предшествовать освобождению масс, состав
вить необходимое условие их освобождения. Марю
сист, напротив, именно освобождение масс от кап-и*
талисгической эксплуатации и угнетения считает
необходимым предваряющим условием свободы ин*
дивида. Принципиально различным предстает и
отношение к революции. Революция для анархиста —
это единичный акт, в то время как в представлении
марксиста она с необходимостью должна занять
продолжительный исторический период социальных
преобразований, предполагающих определенную
социальную и политическую стратегию, умелое
руководство и новые организационные формы, сознательную
дисциплину и кооперацию усилий индивидов и
коллективов, отчетливое и самокритическое видение
ближайших и отдаленных целей социалистических пре?
образований (см.: 86, р. 144, 17, 21; 96, s. 7, 9).
Анархизм в рабочей среде (анархо-синдикализм)'
и сегодня остается проявлением недостатка сознания
общности интересов в борьбе за социально-классог
вое освобождение. Передача предприятий и
учреждений в собственность отдельных трудовых
коллективов, поощрение группового захвата фабрик или
общественных зданий не может считаться прямой до.-
рогой в социализм, поскольку на практике это ведет
лишь к бунту без ясной цели и без поддержки
сознательного большинства, а в случае временного
успеха — к раздроблению общества на обособлен
ные и конкурирующие между собой социальные
объединения, к демократии без внутренней и внешней
социальной дисциплины и к притязаниям на права без
обязанностей. Надежный и испытанный принцип
революционных социалистических преобразований — это
демократический централизм, позволяющий сочетать
в плодотворном синтезе свободное творчество масс
и все выгоды единого общенационального
планирования, управления, а также взаимопомощи между
отдельными национальными общностями,
хозяйственной кооперации между районами страны
и т. д.
122

В тенденциозной буржуазной литературе
непомерно большое значение придается обостренным
личным отношениям между К. Марксом и Бакуниным.
Это происходит не случайно, поскольку при
некритическом и поверхностном знакомстве с такой
комментаторской литературой вполн-е может сложиться
неблагоприятное впечатление об обеих сторонах. В
свое время подобную ситуацию отметил В. И. Ленин.
И вот что он писал по этому поводу: «Ни одна
принципиальная борьба групп внутри
социал-демократического движения не обходилась нигде на свете без
ряда личных и организационных конфликтов.
Вылавливать специально «конфликтные» выражения —
дело пакостников. Смущаться этими конфликтами,
отмахиваться от них безнадежно или
пренебрежительно— дескать, все там склока!—могут лишь
слабонервные дилетанты из «сочувствующих». Серьезно
интересующиеся рабочим движением люди всегда
научатся, — этому можно и должно научиться,—
изучая хотя бы историческую роль великих деятелей
рабочего движения, отличать «конфликтную»
сторону борьбы идей, борьбы течений от стороны
принципиальной. Люди суть люди, и без «конфликтного»
материала, без «склоки» не обходились исторические
столкновения течений марксистского и анархистского
(Маркс и Бакунин), гедистского и жоресистского,
лассальянского и эйзенахского и т. д.» (14, с. 419).
В своей политической концепции Бакунин так и
не вышел из пределов утопии, из своего рода
стремления к недостижимому. «Те же причины, которые
побуждают людей в минуты отчаяния искать
утешения в религии, — писал Жак Дюкло о причинах
живучести идей анархизма,— приводят в периоды
социального и политического кризиса к
распространению утопических идей, распространяющихся с тем
большей легкостью, что иным людям их
осуществление кажется делом отнюдь не сложным.
Именно поэтому концепции анархистов живучи и
вновь расцветают по мере того, как увеличивается
число людей, стремящихся к переменам, но
остающихся в плену отсталых индивидуалистических идей,
которые они наследуют от старого общества, хотя
и чувствуют более или менее смутно, что это
общество уже отжило свой век. Очевидно, что борьбу
против этих идей необходимо продолжать» (41, с. 260).
123

Судьба Бакунина как теоретика анархизма и как
самоотверженного революционера поучительна в
двух совершенно различных отношениях.
Несоответствие выдвигаемых задач конкретно-историческим
условиям повлекло за собой превращение
политических идей и взглядов Бакунина в несбыточные
иллюзии, беспомощные перед реальными
политическими проблемами рабочего движения. В то же время
память о Бакунине-революционере почитается как
память о человеке, который в меру своего понимания
и сил неутомимо сражался против царского
самодержавия в России и всевластия капитала в Западной
Европе.

ПРИЛОЖЕНИЕ
ИЗ РАБОТ М. А. БАКУНИНА
РЕАКЦИЯ В ГЕРМАНИИ (1842)
... Нет, господа, революционный дух не побежден; он
только снова ушел в себя, после того как его первое появление
потрясло весь мир в его основаниях; он только углубился в
себя, чтобы затем вскоре снова проявиться в качестве аффир-
мативного, творческого принципа и, если мне дозволено будет
употребить здесь выражение Гегеля, роется теперь как крот под
землею; а что он трудится не напрасно, это вы можете увидеть
по тем обломкам, которыми покрыта наша религиозная,
политическая и социальная почва.
... Человечество, следуя своему высокому назначению,
может умиротвориться и успокоиться только на универсально-
практическом принципе, который мощно включает в себя
тысячекратно различные проявления духовной жизни.
... Загляните, наконец, в самих себя, господа, и скажите
мне откровенно, довольны ли вы сами собою и можете ли вы
быть собою довольны? Разве сами вы без исключения не
представляете печальное и убогое явление нашего печального и
убогого времени? Разве вы не исполнены противоречий? Разве
вы цельные люди? Верите ли вы во что-нибудь искренно?
Знаете ли вы, чего вы хотите, и можете ли вы вообще хотеть? Разве
современная рассудочность, эта чума нашего времени, оставила
в вас хоть одно живое место, и разве вы не проникнуты ею
насквозь, не парализованы, не изломаны ею? В самом деле,
господа, вы должны признать, что наше время — печальное
время, а все мы — еще более печальные его дети!
... Вокруг нас появляются признаки, возвещающие нам,
что дух, этот старый крот, уже выполнил свою подземную
работу, и что скоро он явится вновь, чтобы держать свой суд.
Повсюду, особенно во Франции и в Англии, образуются
социалистически-религиозные союзы, которые, оставаясь совершенно
чуждыми современному политическому миру, почерпают свою
жизнь из совершенно новых, нам неизвестных источников и
125

развиваются и расширяются в тиши. Народ; бедный класс,
составляющий, без сомнения, большинство человечества, класс,
права которого уже признаны теоретически, но который до
сих пор по своему происхождению и положению осужден на
неимущее состояние, на невежество, а потому и на фактическое
рабство,— этот класс, который собственно и есть настоящий
народ, принимает везде угрожающее положение, начинает
подсчитывать слабые по сравнению с ним ряды своих врагов и
требовать практического приложения своих прав, уже всеми
признанных за ним. Все народы и все люди полны каких-то
предчувствий, и всякий, чьи жизненные органы еще не
парализованы, смотрит с трепетным ожиданием навстречу
приближающемуся будущему, которое произнесет слово
освобождения.
.. .Дайте же нам довериться вечному духу, который
только потому разрушает и уничтожает, что он есть
неисчерпаемый и вечно созидающий источник всякой жизни. Страсть к
разрушению есть вместе с тем и творческая страсть!
НАРОДНОЕ ДЕЛО. РОМАНОВ, ПУГАЧЕВ
ИЛИ ПЕСТЕЛЬ? (1862)
-...Русский народ движется не по отвлеченным принципам;
он не читает ни иностранных, ни русских книг, он чужд
западным идеалам, и все попытки доктринаризма консервативного,
либерального, даже революционного, подчинить его своему
направлению будут напрасны. Да, ни для кого и ни для чего не
отступится он от своей жизни. А жил он много, потому что
страдал много. Несмотря на страшное давление императорской
системы, даже в продолжение этого двухвекового немецкого
отрицания, он имел свою внутреннюю живую историю. У него
выработались свои идеалы, и составляет он в настоящее время
могучий, своеобразный, крепко в себе заключенный и
сплоченный мир, дышащий весеннею свежестью — и чувствуется в нем
стремительное движение вперед. Наступило, кажется, его
время; он просится наружу, на свет, хочет сказать свое слово и
начать свое явное дело. Мы верим в его будущность, надеясь,
что свободный от закоренелых и на Западе в закон
обратившихся предрассудков религиозных, политических, юридических
и социальных, он в историю внесет новые начала и создаст
цивилизацию иную: и новую веру, и новое право, и новую
жизнь.
126

ПИСЬМО А. И. ГЕРЦЕНУ И Н. П. ОГАРЕВУ
ОТ 19 ИЮЛЯ 1866 Г.
... Почему не разовьете вы в своем «Колоколе» этого
важного, решительного для вашей теории вопроса: почему эта
община, от которой вы ожидаете таких чудес в будущем, в
продолжение 10 веков прошедшего существования не
произвела из себя ничего, кроме самого печального и гнусного
рабства? — Безобразное принижение женщины, абсолютное
отрицание и непонимание женского права и женской чести и
апатически равнодушная готовность отдать ее., службы целого мира
ради, под первого чиновника, под первого офицера. Гнусная
гнилость и совершенное бесправие патриархального деспотизма
и патриархальных обычаев, бесправие лица перед миром и
всеподавляющая тягость этого мира, убивающая всякую
возможность индивидуальной инициативы, — отсутствие права не
только юридического, но простой справедливости в решениях
того же мира — и жесткая злостная бесцеремонность его
отношений к каждому бессильному или небогатому члену; его
систематическая злорадостная, жестокая притеснительность в
отношении к тем лицам, в которых проявляются притязания на
малейшую самостоятельность,— и готовность продать всякое
право и всякую правду за ведро водки — вот, во всецелости
ее настоящего характера, великорусская крестьянская община.
Прибавьте к этому мгновенное обращение всякого выборного
крестьянина в притеснителя-взяточника — и картина будет
полная,—полная для всякой общины, мирно и покорно живущей
под сенью всероссийского государства. Есть, правда, другая
сторона: бунтовская, Стеньки-Разиновская, Пугачевская,
раскольничья — единственная сторона, от которой должно, по
моему мнению, ждать морализации и спасения для русского
народа. Ну, да это сторона уж не мирно развивающаяся, не
государственная, а чисто революционная, революционная даже
и тогда, когда она пробуждается с призывом царского имени.
О бок со страшными недостатками, мною исчисленными, вы
находите в великорусской общине две добродетели, два
преимущества, одно чисто отрицательное: отсутствие римского и
всякого юридического права, замененного в великорусском
народе неопределенным и в отношении к лицам крайне
бесцеремонным и даже совершенно отрицающим правом; другое,
пожалуй, положительное, хотя и весьма темное инстинктивное
понятие, народа о праве каждого крестьянина на землю,
понятие, которое, если разобрать его строго, отнюдь не утверждает
права всего народа на всю землю и чуть ли не заключает в
себе другого весьма печального понятия, присваивающего всю
127

землю государству и государю — мне ли объяснять вам, какая
огромная разница между этими двумя положениями:
Земля принадлежит народу
Земля принадлежит государю?
... Государь, государство кроме зла ничего народу не делали
и сделать не могут. — Да как же, возразите вы, разве государь не
освободил крестьян? — В том-то и дело, что не освободил. Мне
ли вам говорить и доказывать, что освобождение было
мнимое. Это было, в виду грозивших смут и опасностей, ничто
иное, как перемена методы и системы в деле народного
притеснения; помещичьи крестьяне превращены в государственных.
Место чиновника-помещика заняла теперь чиновник-община, а
над общиной все казенное чиновничество; на место помещика,
сбщина сделалась теперь в руках государства слепым,
послушным орудием для управления крестьянина. Воли у крестьян
так же мало, как и прежде, ни один пошевелиться без паспорта
не может, а паспорты выдает отвечающая за них перед лицом
правительства община. Круговая порука хороша и действует
благодатно там, где есть воля, она пагубна при нашем
государственном устройстве. Итак нет и, пока продлится существование
государства, крестьянской воли не будет. Нет и признания
крестьянского права на землю. Если земля крестьянская, так зачем
же выкуп — и какой еще выкуп!
... Мне кажется, что ... после убийства народной жизни в
Новгороде и Киеве, после подавления Стеньки-Разинского и
Пугачевского бунта, в нашем несчастном и опозоренном
отечестве правильна и действительна только одна реакция; — то,
что в истории других европейских стран было только
перемежающимся фактом, то у нас составляет факт непрестанный и
беспрерывный: то есть отрицание всего человеческого, жизни,
права, воли каждого человека и целых народов во имя и в
единую пользу государства,..
ВСЕСТОРОННЕЕ ОБРАЗОВАНИЕ (1869)
... А что составляет ныне главную силу государства? Наука.
Да, наука. Наука правительственная, административная и
наука финансовая; наука, учащая стричь народное стадо, не
вызывая слишком сильного протеста, и когда оно начинает
протестовать, учащая подавлять эти протесты, заставлять
терпеть и повиноваться; наука, учащая обманывать и разъединять
народные массы, держать их всегда в спасительном
невежестве, чтобы они никогда не могли, соединившись и помогая
128

друг другу, организовать из себя силу, способную свергнуть
государство; наука военная прежде всего, с
усовершенствованным оружием и всеми ужасными орудиями разрушения,
«творящими чудеса»; наконец, наука изобретателей, создавшая
пароходы, железные дороги и телеграфы, которые, служа для
военных целей, удесятеряют оборонительную и наступательную силу
государств; телеграфы, которые, превращая каждое правительство
в сторукое или тысячерукое чудовище, дают им возможность быть
вездесущими, всезнающими, всемогущими — все это создает самую
чудовищную политическую централизацию, какая только
существовала в мире...
КНУТО-ГЕРМАНСКАЯ ИМПЕРИЯ И СОЦИАЛЬНАЯ
РЕВОЛЮЦИЯ (1871)
... Великой заслугой христианства было провозглашение
человечности всех человеческих существ, включая женщин, и
равенство всех перед богом. Но как оно провозгласило это? На
небесах, в будущей жизни, но не для теперешней, реальной
жизни на земле. К тому же это будущее равенство опять-таки
ложно, ибо, как известно, число избранных в высшей степени
ограничено. Относительно этого пункта все теологи самых
различных христианских сект единодушны. Следовательно,
пресловутое христианское равенство влечет за собою самую вопиющую
привилегию нескольких тысяч избранных божественной милостью
на миллионы отверженных. Впрочем, это равенство всех перед
Богом, если бы даже оно осуществилось для каждого, было бы
лишь равным ничтожеством и равным братством всех перед
высшим господином. Основа христианского культа и первое
условие спасения не есть ли таким образом отказ от
человеческого достоинства и презрение этого достоинства пред лицом
божественного величия? Христианин, следовательно, — не
человек в том смысле, что он не обладает сознанием человечности
и также потому, что, не уважая человеческое достоинство в
самом себе, он не может уважать его в других; а не уважая
его в других, он не может уважать его в себе самом.
Христианин может быть пророком, святым, священником, королем,
генералом, министром, чиновником, представителем какой-либо
власти, жандармом, палачом, дворянином, эксплуататором-буржуа
или порабощенным пролетарием, угнетателем или угнетенным,
мучителем или мучимым, хозяином или работником, но он не
имеет права называть себя человеком, ибо человек делается в
действительности таковым лишь тогда, когда он уважает и
9 Заказ 1461
129

любит человечность и свободу всех* и когда его свобода и его
человечность уважаемы, любимы, вызываемы и создаваемы
всеми...
БОГ И ГОСУДАРСТВО (1871)
... Якобинские абсолютисты и революционеры школы Жан-
Жака Руссо и Робеспьера провозглашают угрожающую и
бесчеловечную теорию абсолютного права Государства во имя
фикции, называемой то коллективным интересом, то
коллективным правом или коллективной волей и свободой, между тем
как абсолютисты-монархисты основывают право Государства с
гораздо большей логической последовательностью на Божьей
милости. Либеральные доктринеры, по крайней мере те из них,
которые принимают всерьез либеральные теории, исходят из
принципа индивидуальной свободы и, как известно, вначале
объявляют себя противниками принципа Государства. Они
первые сказали, что правительство, т. е. совокупность чиновников,
так или иначе организованных и облеченных специальной
обязанностью выполнять деятельность Государства, — является
необходимым злом, и что вся цивилизация заключается в
уменьшении прав и атрибутов правительства. Тем не менее мы
видим, что на практике, всякий раз, что существование
Государства становится действительно под вопросом, — либеральные
доктрины выказывают себя не менее фанатическими привержен-
пами абсолютного права Государства, чем абсолютисты
монархизма или якобинства.
Их поклонение Государству, по-видимому, по крайней мере,
столь противоречащее их либеральным максимам, объясняется
двояко: во-первых, практически интересами их класса, ибо
громадное большинство либеральных доктринеров принадлежит к
буржуазии. Этот столь многочисленный и почтенный класс не
желал бы ничего лучшего, как присвоить самому себе право
или скорей привилегию самой полной анархии; вся его
социальная экономия, реальная база его политического существования,
не имеет, как известно, других законов, кроме этой анархии,
выражаемой в этих, сделавшихся столь знаменитыми, словах:
«Laisser faire et laisser passer»*. Но буржуазия любит анархию
только для себя одной и при условии, что массы «слишком
невежественные, чтобы пользоваться ею без злоупотребления»,
оставались подчиненными строгой дисциплине Государства. Ибо,
если бы массы, уставши работать на других, восстали бы, то
* Предоставьте вещи их естественному течению.
îao

все политическое и социальное существование буржуазии
рухнуло бы. И вот мы видим везде и всегда, что, когда масеы
работников начинают волноваться, самые восторженные ли^
бералы-буржуа тотчас же делаются исступленными
сторонниками всемогущества Государства. А так как возбужденное
состояние народных масс делается теперь все возрастающей и
хронической болезнью, мы видим, что либералы-буржуа
обращаются все более и более, даже в самых свободных странах,
к культу абсолютной власти.
Наряду с этой практической причиной есть причина чисто
теоретическая, которая тоже заставляет самых искренних
либералов возвращаться постоянно к культу Государства. Они суть
и называются либералами, потому что они берут
индивидуальную свободу за основание и исходную точку своей теории, и
именно вследствие того, что это их исходная точка и основание,
они должны прийти, по роковой последовательности, к признанию
абсолютного права Государства.
Индивидуальная свобода не есть, говорят они, творение,
исторический продукт общества. Они утверждают, что она
предшествует всякому обществу, и что всякий человек приносит ее,
рождаясь, вместе со своей бессмертной душой, как дар Бога.
Откуда следует, что человек представляет нечто, что он —
вполне он сам, и является всецелым, как абсолютным существом,
только находясь вне общества. Будучи свободен сам по себе
раньше и помимо общества, он может учредить это последнее
лишь свободным актом и посредством как бы некоторого
контракта, инстинктивного и молчаливого или сознательного и
оформленного. Одним словом, по этой теории, не индивидуумы
творятся обществом; а напротив, сами его творят, подвигнутые
какой-то внешней нуждой, например, работой или войной.
> Как видно по этой теории, общество в собственном
смысле слова не существует; естественное человеческое общество,
исходная точка всякой человеческой цивилизации, единственная
среда, в которой может реально рождаться и развиваться
личность и свобода людей, для этой теории совершенно неизвестно.
... Эксплуатация и управление, из которых первая дает
средства управлять и составляет необходимую базу, так же как
и цель всякого управления, которое в свою очередь
гарантирует и узаконяет возможность эксплуатации, являются двумя
нераздельными сторонами того, что называется политикой. С
начала истории они составляли собственно реальную жизнь
Государств: теократических, монархических, аристократических и
даже демократических. В прежние времена, до великой
революции в конце XVIII века, их интимная связь была
замаскирована религиозными, лояльными и рыцарскими фикциями; но
9*
131

с тех пор как грубая рука буржуазии разорвала это, впрочем
довольно прозрачное, покрывало, с тех пор как революционный
вихрь рассеял все пустые фантазии, за которыми Церковь и
Государство, теократия, монархия и аристократия могли столь
долгое время спокойно совершать свои постыдные деяния; с тех
пор как буржуазия, наскучив быть наковальней, сделалась в
свою очередь молотом; с тех пор, одним словом, как она создала
современное Государство, эта фатальная связь сделалась для всех
открытой и неоспоримой истиной.
Эксплуатация это видимое тело, а управление — душа
буржуазного режима...
ГОСУДАРСТВЕННОСТЬ И АНАРХИЯ (1873)
... Интернациональное общество рабочих, едва
зародившееся тому назад девять лет, уже успело достигнуть такого
влияния на практическое развитие вопросов экономических,
социальных и политических в целой Европе, что ни один публицист
и ни один государственный человек не могут отныне отказать
ему в самом серьезном и нередко тревожном внимании.
Официальный, официозный и вообще буржуазный мир, мир
счастливых эксплуататоров чернорабочего труда смотрит на него с
тем внутренним трепетом, который ощущается при
приближении еще неведомой и мало определенной, но уже сильно
грозящей опасности; как на чудовище, которое непременно
проглотит весь общественный, государственно-экономический строй,
если только рядом энергических мер, приведенных в
исполнение одновременно во всех странах Европы, не будет положен
конец его быстрым успехам.
Известно, что по окончании последней войны, сломившей
историческое преобладание государственной Франции в Европе
и заместившей его еще более ненавистным и гибельным
преобладанием государственного пангерманизма, мероприятия против
Интернационала сделались любимою темою
междуправительственных переговоров. Явление чрезвычайно естественное.
Государства, по существу своему друг другу противные и до конца
непримиримые, не могли и не могут найти другой почвы для
соединения, как только в дружном порабощении народных масс,
составляющих общую основу и цель их существования.
... Новейшее государство, по своему существу и цели, есть
необходимо военное государство, а военное государство с тою
же необходимостью становится государством завоевательным;
если же оно не завоевывает само, то оно будет завоевано, по
той простой причине, что, где есть сила, там непременно
132

должно быть и обнаружение или действие ее. Из этого опять-
таки следует, что новейшее государство непременно должно
быть огромным и могучим государством; это есть непременное
условие сохранения его.
...Мы, революционеры-анархисты, поборники всенародного
образования, освобождения и широкого развития общественной
жизни, а потому враги государства и всякого государствовании,
в противоположность всем метафизикам, позитивистам и всем
ученым и неученым поклонникам богини науки, мы
утверждаем, что жизнь естественная и общественная всегда
предшествует мысли, которая есть только одна из функций ее, но никогда
не бывает ее результатом; что она развивается из своей
собственной неиссякаемой глубины рядом различных фактов, а не
рядом абстрактных рефлексий, и что последние, всегда
производимые ею и никогда ее не производящие, указывают только,
как верстовые столбы, на ее направление и на различные
фазисы ее самостоятельного и самородного развития.
Сообразно такому убеждению, мы не только не имеем
намерения и малейшей охоты навязывать нашему или чужому
народу какой бы то ни было идеал общественного устройства,
вычитанного из книжек или выдуманного нами самими, но в
убеждении, что народные массы носят в своих, более или менее
развитых историею инстинктах, в своих насущных потребностях
и в своих стремлениях сознательных и бессознательных, все
элементы своей будущей нормальной организации, мы ищем
этого идеала в самом народе; а так как всякая
государственная власть, всякое правительство по существу своему и по
своему положению поставленное вне народа, над ним,
непременным образом должно стремиться к подчинению его порядкам
и целям ему чуждым, то мы объявляем себя врагами всякой
правительственной, государственной власти, врагами
государственного устройства вообще и думаем, что народ может быть
только тогда счастлив, свободен, когда организуясь снизу вверх,
путем самостоятельных и совершенно свободных соединений н
помимо всякой официальной опеки, но не помимо различных и
равно свободных влияний лиц и партий, он сам создаст свою
жизнь.
Таковы убеждения социальных революционеров и за это
нас называют анархистами. Мы против этого названия не
протестуем, потому что мы действительно враги всякой власти...
ГОСУДАРСТВЕННОСТЬ И АНАРХИЯ, ПРИБАВЛЕНИЕ А.
... Существует ли ...идеал в представлении народа русского?
Нет сомнения, что существует, и нет даже необходимости
133

слишком далеко углубляться в историческое сознание нашего
народа, чтобы определить его главные черты.
Первая и главная черта, это всенародное убеждение, что
земля, вся земля, принадлежит народу, орошающему ее своим
потом и оплодотворяющему ее собственноручным трудом. Вто:
рая столь же крупная черта, что право на пользование ею
принадлежит не лицу, а целой общине, миру, разделяющему
ее временно между лицами; третья черта, одинаковой важности
с двумя предыдущими, это квази-абсолютная автономия,
общинное самоуправление, и, вследствие того, решительно
враждебное отношение общины к государству.
Вот три главные черты, которые лежат в основании
русского народного идеала. По существу своему он вполне
соответствует идеалу, вырабатывающемуся за последнее зремя в
сознании пролетариата латинских стран, несравненно ближе
ныне стоящих к социальной революции, чем страны германские.
Однако русский народный идеал омрачен тремя другими
чертами, которые искажают его характер и чрезвычайно затрудняют
и замедляют осуществление его, чертами, против которых
поэтому мы всеми силами должны бороться, и против которых
борьба тем возможнее, что она уже существует в самом народе.
Эти три затемняющие черты: 1. патриархальность; 2.
поглощение лица миром; 3. вера в царя.
Можно было бы прибавить в виде четвертой черты
христианскую веру, официально-православную или сектантскую; но,
по нашему мнению, у нас в России этот вопрос далеко не
представляет той важности, какую он представляет в Западной
Европе, не только в католических, но даже и в протестантских
странах. Социальные революционеры, разумеется, не
пренебрегают им, и пользуются всяким случаем, чтобы в присутствии
народа сказать убийственную правду господу саваофу и
богословским, метафизическим, политическим, юридическим,
полицейским и буржуазно-экономическим представителям его на земле.
Но они не ставят религиозный вопрос на первое место,
убежденные в том, что суеверие народа, естественным образом
сопряженное в нем с невежеством, не коренится однако столько
в этом невежестве, сколько в его нищете, в его материальных
страданиях и в неслыханных притеснениях всякого рода,
претерпеваемых им всякий день; что религиозные представления и
басни, эта фантастическая склонность к нелепому, явление еще
более практическое, чем теоретическое, а именно не столько
заблуждение ума, сколько протест самой жизни, воли и страсти
против невыносимой жизненной тесноты; что церковь
представляет для народа род небесного кабака, точно так же как кабак
представляет нечто вроде церкви небесной на земле; как н
134

церкви, так и в кабаке он.забывает хоть на одну-минуту сзой.
голод, свой гнет, свое унижение, старается успокоить, память ; о
своей ежедневной беде один раз в безумной вере, а другой
раз в вине. Одно опьянение стоит другого.
Социальные революционеры знают это и потому убеждены,
что религиозность в · народе можно будет убить только соци-.
альною революцией, отнюдь же не отвлеченною и доктринер*
ною пропагандою так называемых свободных мыслителей. ...Для
того, чтобы изменить мысль, надо прежде всего переменить
жизнь. Дайте широкую человеческую жизнь народу и он вас
удивит глубокою рациональностью своих мыслей...

УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН
Августин 111
Александр II 18, 43
Анненков П. В. 10
Арвон А. 115
Бабеф Г. 74, 77, 78, 99, 116
Белинский В. Г. 10
Бердяев Н. А. 116
Бернштейн Э. 97
Блан Луи 15
Боровой А. А. 109, 110
Вебер М. 118
Вейтлинг В. 14, 15, 116, 117
Гегель 5, 10, 12, 35, 117, 119
Гейне Г. 14
Гервег Г. 14
Гердер И. 45
Герцен А. И. 10, 13, 18, 19,
22, 24, 35, 92, 93, 98, 111,
116, 117, 127
Гильом Дж. 26
Годвин В. 29—31, 45, 115
Горовитц И. 112
Грав Ж. 112, 115
Грюн К. 45
Дарвин Ч. 37, 55
Дидро Д. 29
Добролюбов Н. А. 22
Достоевский Ф. М. 7
Дюкло Ж. 123
Жуковский Н. И. 22
Засулич В. И. 91, 106
Земмиг Г. 45
Зенон 116
Кабе А. 15
Кант И. 9, 10
Kapp Э. 116, 119
Каутский К. 97
Конт О. 37, 117
Конфино М. 23
Корнилов А. А. 8
Кропоткин П. А. 35, 108, 109
114
Лавров П. Л. 12, 26, 35
Лассаль Ф. 82
Ленин В. И. 6, 27, 94, 96, 97,
101, 102, 107, 123
Ленинг А. 115
Лияий Тит 9
Лопатин Г. А. 100
Мадзини Дж. 50
Маркс К. 6, 8, 14, 15, 19, 21,
38, 45, 64, 74, 83, 94, 96, 97,
98, 99, 100—103, 107, 109,
111, 112, 119, 123
Махайский В. К. 108
Милль Дж. Ст. 58
Михельс Р. 118
Монтескье Ш. 58
Мор Т. 57, 78
Моска Г. 118
Муравьев А. Н. 36
Муравьев-Амурский H. Н. 42
Неттлау М. 21
Нечаев С. Г. 22—24
Новгородцев П. И. 109, ПО
Овидий 116
Огарев Н. П. 13, 92, 127
Пестель П. И. 18, 36, 43, 126
Плеханов Г. В. 47, 90, 97, 106
Плутарх 9
Прудон П.-Ж. 15, 30—33. 45,
78, 85, 96, 97, 104, 106, 112,
115, 117
Пугачев Е. И. 18, 43, 126
Рейхель А. и М, К. 26
Робеспьер М. 60, 64, 130
Руге А. 13, 14, 35
Руссо Ж.-Ж. 29, 46, 61, 130
Сажин М. П. (Росс А.) 26
Сен-Симон А. 15, 78, 88, 111
Сорель Ж. 115
Станкевич Н. В. 9, 11
136

Стеклов Ю. M. 8, 36, 99
Ткачев П. Н. 63, 64
Токвиль А. 58
Толстой Л. Н. 115
Торо Г. 115
Тургенев И. С. 7, 10
Тургенев Н. И. 35
Утин Н. И. 22
Фейербах Л. 14, 32, 34, 65
Фихте И. 9, 10, 45
Фурье Ш. 15, 78
Чернышев А. И. 36
Чернышевский Н. Г. 22, 36
Штирнер М. 32—34, 45, 106,
107, 115, 117
Эльцбахер П. 31
Энгельс Ф. 6, 8, 10, 14, 16, 21,
38, 45, 64, 71, 96, 97, 100^
102, 105, 107, 109, 111

ЛИТЕРАТУРА
1. Маркс К. Передовица в № 179 «Kölnische zeitung».—:
M а ρ к с К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 1.
2. Маркс К. Нищета философии. — Маркс К.. Э н-
гельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 4
3. Маркс К. Конфиденциальное сообщение. — M а ρ к с К.,
Энгельс Φ Соч 2-е из.1.. г 16
4. Маркс К. Конспект книги Бакунина «Государственность
и анархия». — Маркс К-, Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 18
5. Маркс К. Письмо Ф. Энгельсу 4 ноября 1864 г.—
Маркс К., Энгельс Φ Соч. 2-е изд., т. 31.
6. Маркс К-, Энгельс Ф. Немецкая идеология. — Соч.
2-е изд., т. 3
7. Маркс К, Энгельс Ф. Мнимые расколы в Интерна^
ционале. — Соч. 2-е изд., т. 18.
8. Маркс К., Энгельс Ф. Альянс социалистической
демократии и Международное Товарищество Рабочих. — Соч. 2-е
изд., т. 18.
9. Энгельс Ф. Демократический панславизм.—M арке К,.
Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 6.
10. Э н г е л ь с Ф. Об авторитете. — M а ρ к с К-, Э. н-
гельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 18.
П.Энгельс Ф. Бакунисты за работой. — Маркс К.»
Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 18.
12. Энгельс Ф. Письмо Ф. А. Зорге 12—17 сентября
1874 г. — Маркс К-, Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 33.
13. Ленин В. И. Анархизм и социализм. — Поли. собр. сочч
т. 5.
14. Ленин В. И. Как П. Б. Аксельрод разоблачает ликви*.
даторов. — Поли. собр. соч., т. 21.
15. Ленин В. И. Государство и революция. — Поли. собр.
соч., т. 33.
16. Ленин В. И. Детская болезнь «левизны» в
коммунизме.— Поли. собр. соч., τ 41.
17. Базельский конгресс Первого Интернационала. 6—11
сентября 1869 г. М., 1934.
18. Гаагский конгресс Первого Интернационала. 2—7
сентября 1872 г. Протоколы и документы. М., 1970.
19. Б а к у н и и М. А. Наука и насущное революционное дело.
Женева, 1870.
20. Бакунин М. А. Всесветный революционный союз
социальной демократии. Русское отделение. К русской молодежи.
Берлин, 1904.
21. Бакунин М. А Полное собраний сочинений. Т. 1—2.
СПб., 1906— Î907.
22. Бак у и и н М. А. Речи и воззвания. СПб., 1906.
138

23. Письма M. А. Бакунина к А. И. Герцену и Н. П. Огареву.
СПб., 1906.
24 Бакунин М. А. Избранные сочинения: В 5-ти т. Т. I—V.
Пг. —М., 1919—1921.
25. Материалы для биографии Михаила Александровича
Бакунина. Т. I—III. М.—Л., 1923—1928.
26. Б а к у н и н М. А. Собрание сочинений и писем 1828—
1876 гг./Под ред. и с примеч. Ю. М. Стеклова. Т. I—IV. М.,
1934—1935.
27. Ρ у д и н с к а я Е. Л, Д ь я к о в В. А. Рукопись М. А.
Бакунина «Международное тайное общество освобождения
человечества» (1864 г.). — В сб.: Революционная ситуация в России
в 1859—1861 гг. М., 1974.
28. Бакунин М. А. Письмо Н. И. Тургеневу 31/19 декабря
1861 г. — Встречи с прошлым. М., 1976.
29. Π и ρ у м о в a H. М., Ударцев С. Ф. Два письма
М. А. Бакунина Н. В. Станкевичу. — Библиотека СССР им.
В. И. Ленина. Записки отдела рукописей. Публикации. М., 1983.
30. В а к о и η i π е M. Oeuvres. 5-me ed., vol. I—VI. Paris,
1907—1913.
31. Archives Bakounine, vol. 1—5. Leiden, 1961—1974.
32. Bakou ni ne M. Oeuvres completes, vol. 1—7. Paris,
1973—1979.
33. Боровой Α. Α. От редакции. — В кн.: Лурье С. Я.
Предтечи анархизма в Древнем мире. М., 1926.
34. Б у ρ л а к В. Н. Концепция социальной революции
М. А. Бакунина. — В сб.: Теория революции. История и
современность. М., 1984.
35. В о л о д и н А. И., К а ρ я к и н Ю. Φ., Π л и м а к Е. Г.
Чернышевский или Нечаев? О подлинной и мнимой
революционности в освободительном движении России 60—80-х годов
XIX века. М., 1976.
36. Герцен А. И. Собрание сочинений: В 30-ти т. Т. VII,
XI, XX, кн. 2.
37. Горев Б. И Анархизм, максимализм и махаевцы.
Анархические течения в первой русской революции. М., 1918.
38. Г ρ а φ с к и й В. Г. М. А. Бакунин.— В кн.:
Политические учения: история и современность. Марксизм и политическая
мысль XIX века. М., 1979.
39. Графский В. Г. М. А. Бакунин о роли науки в
буржуазном обществе и государстве.— В сб.: Из истории развития
политико-правовых идей. М., 1984.
40. Д ж а н г и ρ я и В. Г. Критика англо-американской
буржуазной историографии М. А. Бакунина и бакунизма. М., 1978.
41. Дюкло Ж. Бакунин и Маркс. Тень и свет. М., 1975.
42. Засулич В. И. Очерк истории Международного
Общества Рабочих.— В кн.: Из истории марксизма и международного
рабочего движения. М., 1973.
43. Засулич В. И. Избранные произведения. М., 1983.
44. 3 ил ь бе ρ м а н И. Б. Политическая теория анархизма
М. А. Бакунина. Л., 1969.
45. История политических учений. Ч. 2 / Под ред. А. И.
Денисова и О. Э. Лейста. Μ, 1978.
46. История политических и правовых учений / Под ред.
В. С. Нерсесянца. М., 1983.
139

47. К а не в С. Н. Октябрьская революция № крах
анархизма. М., 1974.
48. К о л π и н с к и и Н. Ю Борьба марксизма-ленинизма
против анархизма в тенденциозном освещении
буржуазно-реформистских и анархистских историков.— В сб.. Критика
современных буржуазных реформистских фальсификаторов
марксизма-ленинизма. М., 1980.
49. К о л π и н с к и Л Н. Ю., Твардовская В. А.
Бакунин в русском и международном освободительном движении.—
Вопросы истории, 1964, № 10.
50. К о м и н В. В. Анархизм в России. Калинин, 1969.
51. Корнилов А. А. Молодые годы Михаила Бакунина.
Из истории русского анархизма. М., 1915.
52. К о с и ч е в А. Д. Борьба марксизма-ленинизма с
идеологией анархизма и современность. М., 1964.
53. Л а в ρ о в П. Л. Философия и социология. Т. 2. М., 1965.
54. Летописи марксизма, 1928, № 5.
55. M а м у τ Л. С. Критика политической идеологии
анархизма.— Советское государство и право, 1971, № 5.
56. Маслин М. А. Критика буржуазных интерпретаций
идеологии русского революционного народничества. М., 1977.
57. M и χ а й л о в М. И. Борьба против бакунизма в I
Интернационале. М., 1976.
58. M о и с е е в П. И. Критика философии Михаила
Бакунина и современность. Иркутск, 1981.
59. H е τ τ л а у М. Жизнь и деятельность Михаила
Бакунина. Пер. с нем. Пг.— М., 1920.
60. Новгородцев П. И. Об общественном идеале. Вып. I.
М., 1917.
61. Пантин И. К. Социалистическая мысль в России:
переход от утопии к науке. М., 1973.
62. Π и ρ у м о в а И. М. Михаил Бакунин. Жизнь и
деятельность. М., 1966.
63. Π и ρ у м о в a H. M. М. Бакунин или С. Нечаев? —
Прометей, 1968, № 5.
64. Π и ρ у м о в а Н. М. Бакунин. М., 1970.
65. Плеханов Г. В. Сочинения. Т. IV. М —Пг., 1923;
т. XVI. М., 1925.
66. Π о л о н с к и й В. М. А. Бакунин. М., 1920.
67. Полянский Ф. Я. Социализм и современный
анархизм. М., 1973.
68. Полянский Ф. Я. Анархизм и народничество в
произведениях М. А. Бакунина.— В кн.: История русской
экономической мысли. Т. II., ч. I. М., 1959.
69. Прозорова Н. С. Борьба К. Маркса и Ф. Энгельса
против анархизма. М., 1961.
70. Прудон П. Ж. Французская демократия. СПб., 1867.
71. Социологическая мысль в России. Очерки истории
немарксистской социологии последней трети XIX — начала XX
века. Л., 1978.
72. С τ е к л о в Ю. Μ. М. А. Бакунин, его жизнь и
деятельность. Т. I—IV. М.—Л., 1926—1927.
73. Ткачев П. Н. Избранные сочинения. Т. 3. М., 1933.
74. Уда р-ц ев С. Ф. Из истории политических взглядов
М. А. Бакунина на государство и революцию.— Известия АН
Казахской ССР. Серия обществ, наук. Алма-Ата, 1976, № 5.
140

75. У д a ρ ц е в С. Φ. Об одном из планов М. Л. Бакунина
политической организации будущего общества.— В сб.: Правовая
наука Казахстана.. Алма-Ата', 1978.
76. Ш τ и ρ н е ρ M. Единственный и его достояние. М., 1910.
77. Щ и π а н о в И. Я. Философия и социология русского
народничества. М., 1983.
7β. Эльцбахер Ф. Сущность анархизма. 2-е изд., пере-
раб. СПб., б/г.
79. A d о г η о Th. Negative Dialektik. Frankfurt am Mein,
1966.
80. А г von H. L'anarchisme au XX-e siècle. Paris, 1979.
81. Bakunin on Anarchy: Selected Works by the Activist
Founder of World Anarchism. Ed. and trans, by S. Dolgoff. New
York, 1971.
82. Berdyaev N. The Russian Idea. London, 1947.
83. Cahiers du Monde Russe et Soviétique, η 2, 1966, p. 632—
676.
84. Carr Ε. Michail Bakounin. London, 1961.
85. G о d w i η W. An Inquiry concerning Political Justice and
its Influence on General Virtue and Happiness, vol. 1—2. London,
1793.
86. Green G. The New Radicalism: Anarchist or Marxist?
New York, 1971.
87. Horowitz I. The Anarchists. New York, 1964.
88. К u η M. Utban az anarchizmus fêlé. Mihail Bakunyin
politikai pâlyakepe es esmei fejödese az 1860-as évek kozepén.
Budapest, 1982.
89. Lehning A. Michail Bakounine et les historiens.— Bako-
unine: combats et debates. Paris, 1979.
90. M a 1 i η о w s k i A. Mit wolnosci: Skice о anarchizme.
Warsawa, 1983.
91. Man: An Antology of Anarchic Ideas. Ed by M. Graham.
London, 1974.
92. Political Philosophy of Bakunin: Scientific Anarchism.
Comp, and ed. by G. P. Maximoff. New York — London, 1964.
93. Proudhon P.— J. Idee generale de la revolution au
XIX siècle. Paris, 1867.
94. Reinventing Anarchy. What are Anarchists thinking These
Days? London, 1979.
95. Τ e m k i η о w a H. Bakunin i antinomie wolnosci.
Warsawa, 1964.
96. Weichold J. Anarchismus Heute: Sein Platz im
Klassenkampf der Gegenwart. Berlin, 1980.

ОГЛАВЛЕНИЕ
Введение 5
Глава I. Жизненный и творческий путь 9
Глава II. Политические взгляды ... ..... 28
1. Истоки анархистских воззрений ....... 29
2. Свобода, социальная революция и государство . 44
3. Законы государства и общечеловеческое право . . 71
4. Утопия безгосударственного социализма .... 87
Глава III. Идейное наследие Бакунина: история и
современность ... 104
Приложение. Из работ М. А. Бакунина 125
Указатель имен . 136
Литература 138

Графский В. Г.
Г78 Бакунин. —М.: Юрид. лит., 1985.—144 с —
(Из истории политической и правовой мысли)·
В книге рассматриваются жизненный и творческий путь одного
из видных теоретиков анархизма и идеологов революционного
народничества, его концепции государства, права и
безгосударственного социализма. Автор показывает противоречивую идейную
эволюцию русского революционера-демократа и утопичность его
представлений о конкретных путях социального освобождения, его
вклад в разоблачение угнетательской сущности эксплуататорского
государства и права, критику религиозных заблуждений и
использования науки в буржуазном обществе и государстве. Особое
внимание уделено освещению истории борьбы марксизма с
анархистской политической идеологией, а также современного состояния
идейно-теоретической полемики вокруг творческого наследия
Бакунина.
1202000000-052
Г 4-85
012(01)-85
67.3

Владимир Георгиевич Графский
БАКУНИН
(Из истории политической и правовой мысли)
Редактор Л. А. Могусева
Художник Я. В. Илларионова
Художественный редактор Э. П. Батаева
Технический редактор И. Л. Федорова
Корректор Л. В. Соколовская
ИБ № 1524
Сдано в набор 28.01.85. Подписано в печать 5.04.85. А-1008'!
84Х1007з2. Бумага типографская № 2. Гарнитура литературная,
сокая. Объем: усл. печ. л. 7,02; усл. кр.-отт. 7,23; учет.-и ;
Тираж 15 000 экз. Заказ № 1461. Цена 55 коп.
Издательство сЮридическая литература», 121069, Москва,
ул. Качалова, д. 14.
Областная типография управления издательств, полиграфии и khi
торговли Ивановского облисполкома, 153628, г. Иваново, ул. Типографе