МЕНДЕЛЬ ЛИФШИЦ
САМОЙ СВЕТЛОЙ СТРАНЕ
стихи
Перевод с еврейского
МОСКВА «ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА» 1975
С(Евр)2 Л 64
Вступительная статья ЛЬВА ОЗЕРОВА
Оформление художника
Г. КУДРЯВЦЕВА
Ф Издательство «Художественная литература», 1975 г
Л
ЧУЖАЯ БОЛЬ—СВОЯ БОЛЬ
Династии каменщиков и плотогонов, столяров и портных, гончаров и возчиков не имели обыкновения вести родословные записи. Такой обычай был у дворян. Росписи трудовых семейств вцементированы в камень зданий, врезаны в чугун садовых оград, впечатаны в страницы набранных ими книг, вшиты в камзолы и фраки их господ. И все же «Ветвисто древо рода моего»,— говорит Мендель Лифшиц, имея в виду трудовые династии своих земляков — уроженцев белорусского Полесья. Вместе с туманами, пущами, зорями, травами, полевыми тропами родного края в нем на редкость прочна корневая система его рабочей родни. Вот почему стихотворения этого поэта складываются в своеобразную хронику родного края. Это вовсе не значит, что другие земли на-
шей необозримой страны не близки ему. Нет, он гордится причастностью к семье народов СССР, говорящих на десятках различнейших языков. Но все же край его детства, колыбель его поэзии — белорусское Полесье — всего ему ближе. Сердце поэта и песня поэта — о чем бы он ни писал — там, в волглом и затененном Полесье, где в декабре 1908 года он увидел свет.
С малолетства Мендель Лифшиц наблюдал, как купцы-табунщики гнали скот из деревни в город, видел возчиков, доставлявших лес на пристань, плотогонов, которые этот лес вязали и сплавляли по реке. Мальчик видел людей труда и людей наживы, видел отца, вязальщика плотов, который после непомерно долгого рабочего дня приходил домой вымокший и обессиленный. Эти впечатления детства врезались в память на всю жизнь и впоследствии вошли в строки его стихов.
Мальчику было шесть лет, когда разразилась первая мировая война. Он видел, как вчерашние молодцы-плотогоны, силачи-плотники, крепыши-гончары возвращались домой калеками, обрубками, слышал, что многие оставались там, вдали от дома, под могильными холмиками. И отец Менде
ля Лифшица не дожил до Октябрьской революции, когда прекратилась всесветная бойня и когда полещуки — так называли жителей его родных мест — получили землю и волю.
Трудовой люд связывал выход к новой жизни с именем Ленина. Именно вождю угнетенных масс поэт в дальнейшем посвятит такие проникновенные строки:
Он был борцом И полководцем был, Реальнейшим Мечтателем Планеты, Как капитан, Корабль он выводил Из темноты
К грядущему рассвету.
Мальчика-сироту пригрел детский дом в Минске. Начались годы ученья. Мендель Лифшиц поступает в профтехшколу металлистов и древооб-делочников, одновременно посещает общеобразовательные курсы. Рано пробуждается в нем желание писать стихи. Они приходят сами — непрощенно, непреднамеренно, как приходит в жизнь человека любовь.
Первое свое стихотворение Мендель Лифшиц печатает в газете «Юнгер арбетер» («Молодой рабочий»). Народ прав, говоря: не на себя пчела работает. Прав и поэт, утверждая: не для себя его песня, хотя она, может быть, и о себе. Песни молодого поэта обращены к людям, к миру, к жизни. Быть старше отца и моложе сына — вот о чем в песне мечтает М. Лифшиц. Юношеский порыв сочетать с мудростью. А если так, то держаться правды и не стареть душой. «Не стареет молодость моя»,— говорит он от своего имени и от имени своих читателей.
В 1926 году поэт поступил в Белорусский государственный университет. Примерно в то же время он входит в группу поэтов при литературно-лингвистическом отделении Минского пединститута, собиравшуюся раз в неделю в помещении редакции газеты «Юнгер арбетер». В нее входили студенты, кожевники, печатники, объединенные любовью к литературе.
Большие поэты пришли в еврейскую, как и в русскую советскую литературу, вместе с Великим Октябрем. И это естественно: революции рождают поэтов. Пришли Давид Гофштейн, Лев Квитко,
Перец Маркиш, Арон Кушниров, Изи Харик, Самуил Галкин...
Первая книга Менделя Лифшица «Мои и ваши песни» увидела свет в 1930 году. В том же году он кончает университет. С той поры работа поэта идет по восходящей. Он широко печатается в журналах, ежегодно выходят книги его стихов.
Со страниц этой книги на читателя смотрит доброжелательный, много испытавший в жизни человек, искренний собеседник. Песня его незамысловата и радушна.
Обычным словам дать новый, освежающий их смысл, открыть нечто непривычное в привычном — в этом видит Мендель Лифшиц свою творческую задачу. И задача эта не так проста, как это может показаться поначалу.
В быту мы встречаем на каждом шагу предупреждения: уходя, гасите свет, закрывайте за собой двери. Могут ли эти, имеющие столь утилитарное значение, надписи представить интерес для художника? Оказывается, могут.
Когда ты входишь, дверь открой пошире, Уходишь — пламя за собой зажги.
Первоначальный смысл слов расширяется. То, что имелось в виду для данного мгновения обихода, поэзия расширяет на длительный срок, на всю жизнь. Дверь должна быть открыта для тех, кто идет за тобой. Уходишь из жизни — оставь по себе светлую память...
Существует завлекательное современное понятие— «летающее блюдце», «летающая тарелка». Их вводит в свои стихи и Мендель Лифшиц. Но рядом с ними, летящими из космоса, в стихотворении дымится реальнейшая чашка чая. Поэт видит памятные по его детству кривые улочки, по которым катились возы. И вот несколько десятилетий спустя в область быта вторгается ветер поэзии: «Эти улочки кривые, по которым гужевые, по которым ломовые наши дни скрипят возами». И вы слышите скрип дней-возов. Они реальны и сказочны одновременно.
Где-то когда-то в детские годы было увидено: бабы белят лен. Увиденное ушло в глубь души. И вот много лет спустя пишется:
Идет ноябрь. Он словно белит лен.
Он стелет снег еще белее льна.
Так в пейзажах поэта проступает трудовое начало, воспитанное в нем жизнью родного Полесья, всей его жизнью — от корней до вершин. В его строках мы чувствуем шорох белорусских лесов, в стихах поэта возникает притягательный образ родной ему Белоруссии («Моей колыбелью была Беларусь»).
Свой день поэт измеряет тем, насколько этот день вписывается в рабочее время страны. Ее интересами измеряется смысл этого дня.
Объясняться я не буду Нашей Родине в любви. Свет ее, подобно чуду, Замерцал в моей крови.
Поэт боится затяжного красноречия, избегает суесловия, он верит слову, под которым струится кровь. Он находит воспаленные слова о матери, о жене и сыне, погибших в годы фашистского нашествия. И личное свое горе переплавляет в горе всеобщее, общезначимое, народное. «Слышишь боль мою? Навести меня» — это просто, как бы в житейском разговоре, оброненное слово становится под пером поэта лирической исповедью. Сердце
наше своевольно — «жить своей болью оно не умеет». Несмотря на вложенные в стихи тяжелые житейские переживания, поэтический строй Менделя Лифшица гармоничен. Напевность в природе его поэзии.
«У каждого поэта свой язык»,— утверждает М. Лифшиц. И это утверждение реализуется в его стихах последовательно. Язык поэзии Менделя Лифшица имеет свои истоки: народная песенность, лукавство, обыденный говорок. То, что в пословице дано в намеке, поэт разворачивает, из народного лубка он делает фреску:
Юный Мендл, подобно птахе, Пел, не ведая забот: «Вышей пчел мне на рубахе, У меня на сердце мед...»
Все делала жизнь с героем стихотворения ломала его, испытывала бедой, но сердце его оставалось «непорочным, как всегда», и, как всегда, он просил вышить ему на рубахе пчел •— у него на сердце мед... В другом месте читаем: «Груженые телеги на дворе, и вкус вина и меда на губах». В третьем: «Я вкус мгновений осязать
х®чу». Сладость меда и житейский взяток человека прямо или косвенно перекликаются. И перед нами встает человек неистребимого жизнелюбия, который умел мешать «боль и голод с нежность» и красотою».
Человек может жить с ощущением, что он «мир, как мог, обогатил, а сам остался нищим», что он «мужество вливал в сердца, а сам дышал на ладан». Может он видеть теневые стороны жизни. Но все решает доминанта его творчества, основное звучание его. Если с этих позиций подходить к многолетней работе М. Лифшица, то мы увидим, что всего более он ценит преодоление. Преодоление тоски, одиночества, разлуки с любимой, психологической дистанции между людьми и народами. Преодоление! — пафос жизни, который становится пафосом поэзии.
После стольких жизненных испытаний так сохранить свою доброжелательность! После стольких потерь и болезней сохранить радушие к миру и идти к людям с открытым сердцем! Поэту хочется отрастить такие руки, чтобы обнять всю землю, такие уши, чтобы расслышать новую, обнадеживающую «колыбельную песню вселенной».
Мигнет роса на цветке, а он видит небо в алмазах. Запоет птица в ветвях, а ему слышится торжественная песнь утра. Он любуется миром, и в лучших его стихах это любование не становится умилением.
Хочу сказать я просто, без затей:
Возьмите рай! Мне этот мир милей!
Как не вспомнить есенинское: «Я скажу: не надо рая! Дайте родину мою». Земная колыбель человечества не перестает быть источником вдохновения для новых и новых поколений поэтов. Но этого мало. Вместе с любовью к земле поэт берет на себя ответственность за жизнь на земле. Он отвечает и ответствует. Отвечает жизнью и ответствует стихами. Это ли не благороднейшая и благодарнейшая задача для творца песен!
Лев Озеров
с тихи

Есть надписи, которым я не верю, Пускай они застыли как завет,— Входя, повсюду закрывайте двери, Повсюду, уходя, гасите свет.
А я иной завет оставлю в мире, Как ни были бы надписи строги: Когда ты входишь, дверь открой пошире, Уходишь — пламя за собой зажги.
ИЗ КНИГИ «У СЕБЯ ДОМАэ
ОКТЯБРЬСКИЕ ПЕСНИ
1
Исчезло лето в золотых волнах.
И солнце захотело на покой И тяжело повисло на ветвях Так низко, что легко достать рукой.
Под грузом ветви гнутся тяжело, А груз под стать колодезным бадьям. Сегодня лето красное ушло, Пожаловала осень в гости к нам.
Сегодня дождик по ветвям стучит, Смывая пыль с трепещущих берез. Их золотистый колер нарочит И мрачноват, но трогает до слез.
Шагает осень. Некогда грустить.
В воде пылает медная заря, Пылает лес, и трудно потушить Пожар задумчивого октября.
3
Пожар неугасим. Листва в огне.
Крестьяне собирают урожай.
Желтеют горы хлеба на гумне, И золото стекает через край.
Воркуют где-то нежно сизари.
Лучи остыли в солнечной горсти. Садовник дожидается зари, Чтоб спозаранку яблони трясти.
Идет разгар октябрьской страды,
И яблоки отряхивает сад,
И в травы мягко падают плоды, И листья сиротливо шелестят
Деревья в послепраздничной поре. Прохладный воздух яблоком пропах. Груженые телеги на дворе, И вкус вина и меда на губах.
ь
Деревья в послепраздничной поре, Но главный праздник только впереди. Он ждет, пока отплачутся дожди И заморозки встанут в серебре
Проходит светлый праздник по земле Она тончайшим льдом застеклена, И первый холод зыблется во мгле За стеклами туманного окна
Протяжней стали песни пастуха, Скотина стосковалась по теплу, В хлевах желтеют сена вороха, И только ветер возится в углу.
Он снега ждет. Он бродит по реке, Он изморозью клены одарил.
Вчера он выл уныло вдалеке. Сегодня утром по лесу бродил.
7
Идет ноябрь. Он словно белит лен.
Он стелет снег еще белее льна. Но почему мне так отраден он, Как будто с ним опять пришла весна?
Идет ноябрь. В берлогу лег медведь.
Он больше лес не будит на заре... Я снова начинаю молодеть Перед зимой — в студеном ноябре.
От капли солнца весел я и пьян. Меня любая радость молодит. И солнце светит ярче сквозь туман, И красная звезда уже горит.
С тех пор как революции заря Взошла и осветила этот день, На всей земле Седьмое ноября — Особенная дата для людей.
9
Уходит осень. Пасмурный рассвет. Пернатые давным-давно молчат. Но за оркестром я тянусь вослед Среди парней бедовых и девчат.
От песен юности бросает в дрожь. Одет неважно? Это не беда, Зато со мною рядом — молодежь, А с нею не стареют никогда.
Когда качнется площадь под ногой И небосвод от стягов станет рдеть, Мне кажется — я вечно молодой, Мне кажется — я только начал петь.
Мы не стареем. Мы вперед идем, И вместе с юностью шагаю я.
Идет народ, рожденный Октябрем, И не стареет молодость моя!
1932
МОЯ МАМА
1
Помню: к дому подвез извозчик Все соседские окна спали, Лишь у нас огонь-полуночник Все горел, но меня не ждали.
Не она мне дверь отворила...
Утром брат мне сказал о маме: «Без тебя она отходила.
Ты возьми подушку на память».
Та, что нас на свет народила, Дорогие очи закрыла.
Что же может с горем сравниться?
Этот взор с рожденья ловил я, Эти руки нежно любил я, Мое сердце бьется, как птица.
Скоро сад наш зазеленеет, В нем печалью тихой повеет: Это было в детстве, в начале,
В том саду, где мамины руки Исцеляли сердце от муки, И наказывали, и прощали.
з
Прилетит весна, будут птицы На высокой груше гнездиться, Соловей свирелью зальется, А душа тоской отзовется.
Возвращаюсь к дому и плачу.
Сын мой слишком мал — он смеется. Разве ж мой малыш разберется,— Боль и горе, что это значит?
4
Тишь такая в бору в июле.
Ветер волосы чуть колышет...
Ветки мне листву протянули. Голос твой душа моя слышит.
Оглянусь в лесу или в поле — Небеса — лазурное море, Закричала птица от боли, И душа ей вторит от горя.
5
Не пожал я милые руки, Не слыхал последнего слова, И к могиле, к вечной разлуке, Не привык. Простишь ли живого?
Заросла травою могила,
Укатило прошлое лето, И березка ветки раскрыла Над тобою. Видишь ли это?
Подрастет береза и станет Шелестеть и петь твои песни, И разлука в прошлое канет, И в бессмертье верится, если
О тебе пою и с тобою, Я пою, а в голосе слезы. Прислоняюсь мокрой щекою К белой, теплой коре березы.
Мать-земля, я пришел с любовью Здесь береза ветви качает.
Я дарю тебе ласку сыновью — Так и сын мой меня встречает.
1937
ПУСТЬ БУДЕТ ТАК!
Пусть будет так,
Но гнуться я не стану,
Как гнется стебель, голову клоня, Пускай от времени глаза устанут, Но небо будет возрождать меня.
Пусть будет так!
На корабли похожи,
Уплыли горести — и следа не найти, 11о капля будущего мне дороже Всего, что растерял я по пути.
Пусть будет так!
1939
Папа бревна вяжет летом, А зимой — в снегу по пояс. Будет тем же, Как не сетуй,
Дней моих печальный поезд.
Люди — сосны в лесосплаве. Далеко ли вы, соседи?
Мир велик, Богат и славен... Отчего же дом наш беден?
Мальчик с узкими плечами, Я — отцовская забота.
И легки мои печали, Как на соснах позолота.
Помню,
Как-то вдоль поселка —
Лучше б очи не глядели — Пролетел в своей двуколке Леса здешнего владелец. Наниматель гувернантов, Маг детей своих красивых...
Мне ж, мальчишке, Труд атлантов, Разве это справедливо?
Словно рабская короста, Это горькое наследство.
— Если так, к чему быть взрослым!.. Только кто ж продлит вам детство...
И увидел я впервые Бедным сердцем —
Не глазами — Эти улочки кривые, По которым гужевые, По которым ломовые Наши дни скрипят возами. Стал мне в тягость Дом наш хмурый Под соломенною крышей, Стало сердце глиной бурой, Песню бедности услышав.
Люди — сосны в лесосплаве,— Вы скажите без утайки: Если мир велик и славен, Что ж встречает он нагайкой?
2
Шла весна
В покрове зыбком, Снег лежал больным и робким. Я ж, как деревце, был гибким, Как лесной звереныш, ловким.
Дал глазам моим недаром Глубину —
Угрюмый омут.
И мечтал я о пожарах, Уходя с утра из дома.
Много раз уже я слышал Сказ о братьях из народа. Там земля погоней дышит, А огонь над барской крышей — Справедливость и свобода.
И мечтал я о дорогах, О разбойниках усатых... Подрасти б еще немного, И тогда близка расплата.
Стать богатым,
Добрым,
Щедрым,
Жить легко на вольной воле, Все отдать больным и бедным — Так мечтал я в чистом поле.
3
Как-то в пятницу,
Весною,
Я простился с отчим краем, Где леса стоят стеною, Горизонт перекрывая.
Здесь родились
Мои деды,
Здесь отца ждала работа, По полям
За ними следом
Шла крестьянская забота.
Счет годам — Скирды соломы. Род продолжи, умирая.
Рос и я — Надежда дома, Колос ржи перерастая.
Много весен уж пробило, Много пятниц миновало, Только память сохранила Воз,
Покрытый одеялом, Две ноги
Из-под дерюги,
Конь,
Безропотно стоящий, И заломленные руки Чьей-то матери скорбящей.
4
Голос детства — Чудный голос, Странно он звучит порою, Совмещая боль и голод С нежностью и красотою.
Чисто светится слезинка Дней былых Печальной ласки.
Есть волшебная корзинка, Только вот
Была ли сказка?
Смерть И кровь,
Слепые судьбы
По стране прошли когда-то. Помню в грохоте орудий Голос правды и расплаты.
Снова солнце
Ярко светит,
Есть покой и справедливость, Вырастают наши дети, Пусть растут неторопливо.
Б
Падай, падай, снег мой поздний, Снег печальный и не скорый.
Пусть на окнах, Как колосья, Вспыхнут белые узоры.
Словно вешний свет, струится Лета жаркого предтеча.
Жизнь, мне кажется, ложится Молодо — На мои плечи.
Я не жил с мечтой о неге В ожидании свободы... Годы падают, Как снеги, Снег, кружась, летит, как годы.
Все, что было не напрасно,— Никогда не измельчает.
А коль что-нибудь неясно — Жизнь сама мне отвечает.
Я,
Припомнив зимы эти, Уж вовек их не забуду. Жизнь, твои родные дети Пасынками — нет! — не будут.
Все, что было — не напрасно. Слышу братские могилы, ...Падай, Падай, снег мой ясный, Падай на меня, мой милый.
1939
ЛЕНИН
Песнь начинать бывает нелегко,
Не раз перечеркнешь
Слова и фразы.
И все ж,
Когда желанье велико,
Она заблещет гранями алмаза.
Значительно трудней
Колодец рыть.
Еще трудней
Корабль спустить на воду,
А он сумел
Дорогу проторить
К Свободе — вековой мечте народа.
Он первым вышел строить новый мир И, у его же колыбели стоя, Нам завещал,
Как мудрый командир:
Отстаивать его любой ценою.
Он создал новый мир, Пустив на дно Мир сох, Серпов, Извозчиков
И конок,
И мне,
Поэту,
Было суждено
Увидеть этот новый мир С пеленок.
Январь кладет узоры на стекло, И за окном темно,
Морозно,
Снежно,
А новый мир,
Храня его тепло, До зорьки отдыхает безмятежно.
Пишу...
Ложится за строкой строка... Я вспоминаю
Трудное начало И ясно вижу, Как его рука Наш мир с отцовской нежностью качала.
1939
* * *
Мне боль без тебя — словно ветер холодный, А радость — как солнце пустыне бесплодной.
Ты — солнце тоски моей, ветер тревоги, Ты — радость улыбки и песня дороги.
Стань детской слезой моему непокою И нежности стань материнской рукою.
1940
ЗЕЛЕНЫЙ КОВЕР
1
Мою тоску по песням поневоле Рождал ковер зеленый наших нив, И измерял мой рост в зеленом поле Высокий колос, голову склонив.
Юнцу любовно колоски кивали И сеяли в груди моей весну, И звездный хоровод из синей дали Меня укачивал, клоня ко сну.
Когда ж под утро, в предрассветной рани, Я пробуждался, унимая дрожь, Я часто слушал, затаив дыханье, Как, подрастая, колосится рожь.
Шуршанье листьев, позолота нивы, Падение тяжелых желудей — О, как душе моей всегда близки вы, Как с детства дороги душе моей.
2
Увы, в ту пору было мне не сладко:
В глухом лесу, в разбойничьем гнезде Свой острый нож точил злодей украдкой, И шею я протягивал к беде.
Что знаешь ты об ужасе испуга? Но я познал его в глухую ночь, Когда, глумясь, ножом кромсали друга И я ничем не мог ему помочь.
Меня тогда воспламенило горе, В своем жилище я разжег костер, И жажда мести вспыхнула во взоре За близких братьев, за родных сестер...
И если б страх таили взоры вражьи, Я горлом прохрипел бы: бейте псов! Я громким смехом погасил бы даже Огонь бушующих в ночи костров...
8
Горит тоска тревожно, негасимо, За возом воз на кладбище плывет, Боль необъятна, боль невыносима, И, онемев, безмолвствует народ.
Возы плывут, возы уже проплыли... Чего же ты безмолвствуешь, народ?.. Прощайся с теми, что недавно жили,— Их ждет погост. Погост убитых ждет...
И вдруг... как будто загудели трубы,— У всякой скорби жертвенность слепа!— Взмывают вопли, вздрагивают губы, И рвет одежду в трауре толпа.
Горит тоска тревожно, негасимо, Чего же ты безмолвствуешь, народ!.. Боль необъятна, боль невыносима,— Их ждет погост. Погост убитых ждет...
4
Во тьму веков смывает время годы, Гляжу назад — далек уже рассвет... И дни, как волны в вихре непогоды, Взмывая, падают в пучину лет...
И вот стою я у могилы друга, Над ней береза зеленью звенит, Звенит ребячьим смехом зелень луга. И только нем надгробия гранит.
Во тьму веков текут лета, как воды, Стихает боль и льется радость вновь. А дни и ночи — взмыленные годы, И вновь, как в юности, бушует кровь.
1940
ЛЕТО
Жара. Табун бежит домой.
Жара. Сморил деревья зной, И зрелый колос на стебле Покорно тянется к земле.
От солнца разомлевший лист Беспечно клонит ветку вниз. Так, боль и радость не тая, Склонись, головушка моя: Ты видишь, сколько светлых слез Я в сердце для тебя принес!
1940
Юный Мендл, подобно птахе, Пел, не ведая забот: «Вышей пчел мне на рубахе, У меня на сердце мед...» Жизнь бурлила и менялась, Где-то пряталась беда, Только сердце оставалось Непорочным, как всегда.
Позади остались страхи, И, как прежде, Мендл поет: «Вышей пчел мне на рубахе, У меня на сердце мед...»
1940
ЛЕНИН С НАМИ
Скажи, в чем радость красоты, Твоими созданной руками?
Не в воплощении ль мечты, Одетой в камень?
И мимо памятника ты Пройдешь и, звонче шаг впечатав, Идя в грядущее, Припомнишь дней начало.
Да, начиналось все уныло, С печальных улиц городка, Предместье — пепелищем было, И мальчик, чья судьба горька, Бродил среди немых развалин, Заброшен всеми, одинок — То я был, сельский паренек, Кого певцом потом назвали...
Страна в кольцо врагов зажата, Бесхлебьем, голодом объята.
Свобода — пища для юнца. Но год за годом нарастает — Еще он радость наверстает, Идеи класса возвещая Окрепшим голосом певца. Известно, что певца венчает Единомышленников класс, Лелеет, глас пока Крепчает, Чтоб полнозвучный грянул бас.
Пока он зреет И пока Становится тот дар чудесней, Здесь, в тесной комнатке ЦК, Идет рожденье новой песни... Сюда на жаркий гул стихов Из типографий, заводских цехов Спешат фабричные ребята. В руках тетрадочка зажата, Еще по-детски робок взор, Но брызжет юность и задор.
Да, в них стремление горит Постичь эпохи дерзкий ритм.
Мы песнь слагали с величайшей простотой.
Чтоб сердце дрогнуло И правдой закалилось. Пусть ветер завывал И вьюга злилась — Шли комсомольцы на последний бой Бил барабан над черной круговертью, Они на схватку шли со смертью.
И в партию вливалась молодежь, И становились юноши поэтами... И ты, земля, так нежно бережешь Могилы тех, кто пал перед рассветом. Но рассвело. И в солнечных лучах Я вижу: город в камень одевается. На месте том, где пепел был и прах, Из бронзы Ленин миру улыбается.
И льется песня в этот светлый час. Морозный день.
Мир в снеговом сиянии.
Я думаю: ведь жил он среди нас...
Но люди смертны. Вечно лишь деяние. И мы — со смертью спорить рождены — Его бессмертием теперь наделены.
И пусть мороз.
Я верю в потепление.
Весенний ветер будет снег крушить.
Да, Ленин жил
И вечно будет жить, Переходя из поколенья В поколение.
В моей груди клокочет пламень чувств... Наш путь овеян был мечтой титана.
И я, как прежде,
У него учусь
Быть стойким,
К цели продвигаясь неустанно.
Так пой и пой,
Да так, чтоб сердце пело, И чтобы каждой новою строкой Нести частицу ленинского дела.
1940
ВЕЧЕРОМ
Вечер
Тихий и теплый, Поздний.
В синеве Рождаются Звезды.
Где мне руки найти такие,
Что смогли бы обнять всю землю? О, как хочется мне расслышать Колыбельную песнь вселенной!
1940
в гостях
Я ждал чего-то, Долго ждал,— Как велико порой терпенье!— И день пришел.
Он воссиял, Он смыл коричневые тени.
Мой старый дом.
Стоял он тут Где он?
Остался только пепел.
Все сызнова:
И пот и труд...
Что может в жизни быть нелепей?
Я снова гол.
Мне нужен кров,
Как всаднику приют в пустыне, Мне нужно в мир, Что так суров, Войти и жизнь продолжить ныне.
1
Оставил здесь я друга, дом, Оставил все, Что свято было.
Гляжу —
И узнаю с трудом: Зола да братская могила.
Затишье...
Лишь пчелиный звон
В руинах бьется одиноко.
Уж не дурной ли это сон? Куда забрел я ненароком?
Песок и камни Пыль и зной...
Мальчонка босоногий скачет.. — Пойди сюда, волчонок мой, Скажи мне, Что все это значит?
Где улицы?
Где наш ветряк?
Да уж отсюда ли я родом?
Ведь тут я сделал Первый шаг, Когда мне не было и года.
2
Как прежде,
Лес и нем и слеп, Стоит в любовном единенье. Быть может, В лестнице судеб
Остался я одной ступенью?..
Здесь каждый кустик
Дорог мне
И каждая знакома ветка. Не гость я в этой стороне,
Приехал я К могилам предков.
Они разбросаны везде, Заросшие травой могилы: В лугах, На ниве в борозде, У края леса, В роще милой,
На пепелищах, У дорог...
Повсюду
Знаки погребений.
В рыданьях ветер изнемог — Свидетель
Вражьих преступлений.
з
Дай скорби выход — И затмит
Она все то, что было свято. Дай волю ей —
И оскорбит
Она и солнце и закаты.
Дай скорби вырваться — Она
Все сокрушит!
Ей нет преграды...
Я ночи проводил без сна, Познав при жизни Муки ада.
Пойду в леса, Где зелен лист, Где о былом напомнят сосны, Где воздух
Сладок и смолист И где
Сулит кукушка весны.
Июль и тишь...
Вершина дня...
Стекаются друзья к руинам. И кажется —
Они родня
Лесным знакомым исполинам.
Идут бойцы-фронтовики — Обстрелянные ветераны, Идут, Кряжисты и крепки, Кто мстил убийцам,— Партизаны.
Приходят те, С кем не шутя Война свела жестоко счеты: Мать — Потерявшая дитя, Ребята — Круглые сироты.
Они летят, Как стая птах, Когда земля теплом одета, И воздух Глиной вновь пропах, А глина
Снова пахнет летом.
1945
♦ * *
Ты — женщина или мужчина — Собой останься до конца.
И все ж отец похож на сына. Дочь вырастает — вся в отца.
К нам слово древнее приходит Из глуби каменной веков.
И в нем душа твоя находит Родство с одним из новых слов
И голос слез, и голос смеха Не исчезают в гулкой мгле: Все множит эхо. Множит эхо,— Людское эхо на земле
1946
ПРАВДА
Эзре Фининбергу
Сурова правда.
Трудно с ней смиряться.
Она — как штамп, Как тяжкий приговор... Порою так же трудно с ней подняться, Как ношу вознести К вершинам гор.
С ней нелегко,
Но шаг ее победен,
Зеленый свет
Открыт ей не всегда;
Вершин не взять тому,
Кто духом беден,
Не жди от невесомости следа...
А правда вездесуща,
В каждом взлете:
Куешь ли сталь или шлифуешь медь...
Триумф доступен ей в конечном
счете,—
Держаться правды —
Значит не стареть.
1946
с друзьями
Текут золотистые звездные реки И капли печали роняют во мрак. Сидят на земле у кибиток узбеки, Чаек распивают и курят табак.
Кишмиш и урюк на тарелках разложен, От легкого ветра полней тишина, И ты — если сердце твое бестревожно — Садись, насладись угощеньем сполна.
Гляжу в необъятную ночь голубую, Коварства, как ясная даль, не таю, Но, братья мои, я безмерно тоскую По дому родному в далеком краю!
1947
Я б море переплыл упрямо, Чтоб только вновь увидеть маму, Я изогнулся бы как колос, Чтоб вновь услышать мамин голос.
О где б ее увидеть, где бы? Ответьте мне, земля и небо.
1947
Мне колыбелью Беларусь была, Купался я в дождливых теплых веснах; Но нынче синь родная мне мала — Я пролил кровь на многих перекрестках.
В Узбекистане опочил мой брат, Племянник не вернулся с поля боя — Он смертью храбрых пал за Ленинград, И русская земля его покоит.
Не перечислить всех священных мест И всех друзей, которых не забуду, И потому, как погляжу окрест, Мне родина сияет отовсюду.
* * *
Камень есть камень. Лежит у дороги Слово — стрела. Я с собою несу Слово — любовь. Слово горькой тревоги Ту, что любил, пцтерял я в лесу.
В чаще темнеющей вьется дорога Травы всю ночь собирали росу. Чьи это трупы? Убитых так много! Ту, что любил, потерял я в лесу.
Где мне искать ее? Между живыми? Нет ее! Молча утрату снесу.
Сердце — ребенок, твердит ее имя.
Ту, что любил, потерял я в лесу.
Ты чем, земля, меня пленила
До боли в сердце — в самой глубине? Ведь ты меня порою била, А после раны бередила мне.
Иной проходит жизнь играя, Но для меня дороже тот, Кто, ноги до крови сбивая, Идет вперед, Вперед, Вперед...
1948
РЕБЕНКУ
Кладу тебя в кровать, А утром одеваю.
И трудно мне понять, Растешь ли ты, мой Зая.
Прошло немного дней, И ты, родная крошка, Становишься резвей, Видать, подрос немножко.
Минует месяц, год...
Я весь — восторг и трепет: Твой первый шаг... И вот Твой первый детский лепет.
Сказать, что ты мне люб, Что дорог бесконечно,— Ты мал еще и глуп И не поймешь, сердечный.
Но где бы ни был я, Вблизи или далеко, С тебя, любовь моя, Я не спускаю ока.
Все, все наперечет
В тебе всегда мне ново: Нежданный поворот, Оброненное слово.
Да, я люблю тебя, Люблю твои затеи.
Переходя в тебя, Я словно молодею.
Ты — первенец, мой свет.
Нет, был еще ребенок...
Теперь его уж нет,— Враг взял его с пеленок.
Покуда будут жить И ты и наши внуки, Нельзя врагу простить Ни нашу боль, ни муки.
Вдвойне ты дорог мне, Ты первенец мне дважды, И должен быть вдвойне Счастливей день твой каждый.
Будь честным за двоих
И за двоих умелым И в помыслах своих Будь стойким, сильным, смелым.
СТОЮ НА ВАХТЕ
Дано мне слышать
Ток
В весенних деревцах, А осенью —
В плодах,
Пронзенных светом:
Мы заживем еще, приятель, во дворцах, Да, только вот, по нраву ли нам это??
Нам сталь еще ковать,
Еще рукам,
Заслуженным рукам Не вышел отдых.
Но слышу в роще я
По вечерам: От крон и до корней Крадется спелый воздух. И мир живет От счастья и до слез. Уходит караван.
Приходит полдень.
Гранит дробит силач-каменотес. Сверкает буря.
Вновь приходит полночь.
Но почему же В памяти моей Восходит молния (Ее давно не стало): В пыли прошедшего Лежит среди полей Та птица, Что давным-давно летала.
Ах, юность, Неужели ты была?! Я боль свою Уже почти не слышу.
Сегодня
Мать мальчишку родила, А завтра он плечом Раздвинет крышу.
И я в пути.
И строг мой каждый день.
А если
Обернуться мне придется, Так это потому, Что чья-то тень Вдруг из пещеры С топором рванется.
Хочу,
Чтобы весной Земля цвела. Чтобы светило яростно светило, Чтоб сталь ковала, Во дворцах жила Моя страна — Моя любовь и сила.
Чтоб сын мой Видел счастье
Впереди, И это счастье Было не пустое... И с ясной мыслью, С мужеством в груди, Я оглянусь назад, На вахте стоя.
1948
Как злая оса, меня мучит обида, Взволнован, рассержен, привету не рад Я старше отца по уму и по виду, Я — сына моложе,— так все говорят.
Мне снится восстанье. Кричу и стреляю Мне снится палач — я сегодня умру.
Душою отцовской — свой мир охраняю, Как сын непокорный — оружье беру.
Мне, как молодому, весь свет этот нужен, Как старому — хватит луча до конца.
Скажите теперь: не моложе я сына? Скажите теперь: я не старше отца?
Лишь стоит мне проснуться, Спроси, чего желаю.
Летающее блюдце! И, скажем, чашку чаю.
Спроси, о чем мечтаю Во сне и наяву.
О добром урожае, О том, как плод сорву.
Скажи, что можешь дать ты Народу и отчизне?
Лишь жизнь, как все солдаты. А что дороже жизни?
Теперь я сед, и нет былой сноровки, И все ж, как встарь, тоскую по друзьям, Живу с семьей все в той же Салтыковке. Но редко кто заглядывает к нам.
С утра до поздней ночи я в работе, Моих домашних наш уют пригрел, Отсутствие друзей их не заботит, Им и без них всегда хватает дел.
Но я, кому так дорог час досуга, Кто часу каждому ведет учет, Все жду и жду в своем жилище друга, Как узник дня освобожденья ждет.
Теперь я сед, и нет былой сноровки, И все ж, как встарь, тоскую по друзьям. Живу с семьей все в той же Салтыковке, Но редко кто заглядывает к нам.
НА СМЕРТЬ СЕСТРЫ МОЕЙ РОХЛ
Сестра моя, мой старший друг... Ты где?.. В горчайшей из разлук. Ты не доела хлеба, Слезу не стерла с глаз, И до того нелепо, Что ты не видишь нас.
Ушла...
Но — как ни странно — Не изменился лик земли: В окно стучат каштаны, И яблоня вдали.
Лишь ты теперь другая...
Кричу, зову, рыдаю.
Клубится пыль холодной тучей, Безмолвствуют холмы.
Поверь,
Чем спорить с ними — лучше
Бежать от них, как от чумы.
Мой гнев твердыни не разрушит, Они на нас взирают равнодушно, Им все равно, когда рыдаем мы.
Что было, то в моей душе продлится, И не согнет меня сырой песок.
Сестра моя!
Красавица... Певица...
Огонь бессмертной памяти высок.
Не схоже сердце с кладбищем пустынным,— Где все истлеет, что погребено,— Из боли жгучей, как из мягкой глины, Твой чистый образ вылепит оно.
Борюсь я, страждущий, со смертью смело. От горя ясный разум не угас.
Сестра, как удивительно ты пела... И ты живой останешься для нас.
Где ты, сестра, мой старший лучший друг?
Ты мне, как прежде, не откроешь двери.
Ты далеко, в горчайшей из разлук... Ничто не возместит потерю.
...Промчатся дни, года пройдут,
И наши дети повзрослеют,
И как тебя, быть может, внучку назовут
А боль пылает, а не тлеет.
Что крик огня
Седой земле поведать может?
Всегда так было — до меня: Рожденье, смерть — одно и то же.
И, как бы яростно я ни желал, Закон природы остается в силе.
Коль счастье ты познал,
Коль красота и радость были,
Смирись, перетерпи разлуку,
Рыданье, онемей,
Затихни, мука,
И, боль, терзать меня не смей.
1950
В двенадцать лет вблизи села Мне встретилась повозка. Повозка девушку везла, И эта девушка зажгла Любовь в душе подростка.
В забавах, в драках и в игре Три года пролетели, Мы все резвились во дворе. Она явилась на заре Весною — в том апреле.
Она ушла.
Который год
С надеждой сердце бьется, И чувство странное живет, И сердце ждет: Она придет, Она ко мне вернется!
1950
В семье моей с бумагой каждый дружен — Жена и дети. Сочиняют впрок.
Ия — искатель редкостных жемчужин — Дрожу над вязью драгоценных строк.
Ребята пишут об учебе в школе, Жена — о том, как классу преуспеть.
А мне же выпала другая доля:
О дальних звездах до рассвета петь.
К экзаменам готовятся ребята,
Жена ведет диктантам свой контроль, А мне, чье сердце песнями объято, Отводится в семье вторая роль.
Мне на работу поутру не мчаться
И на экзамен не бежать, увы!
К чему мне спорить с вами, домочадцы? Здоровы будьте и счастливы вы.
Экзамен мой — служение Отчизне, Он повседневен, он меня не ждет. Досуга нет, и в том основа жизни, А жить я должен, коль душа поет.
1950
* * *
Забыть бы суть пословицы угрюмой — Ты, как в трясине, увязаешь в ней — «Народу много — значит, много шума, Веселья больше там, где круг тесней»
Готов я до седьмого пота спорить, Что в жизни все как раз наоборот, Что радость — чайка над бурливым морем, Веселье — луч среди кипящих вод.
Запишем поговорку без помарок, Чтоб новизной она сверкнула вдруг «Народу много — значит, праздник ярок, Веселья больше там, где шире круг»
1951
* * ♦
Как много родников на свете!
Как много жаждущих у родника!
Ты огляделся, очередь приметил — Так отойди и подожди пока.
Порою нелегко найти криницу, Таится под землей живое серебро Ты заступ взял, надумал потрудиться — Иди вперед и первым будь — добро!
Мне дорог каждый ключ, источник каждый, Но трижды дорог человек, Что трудится для утоленья жажды И открывает русла новых рек.
1954
♦ ♦ ♦
I
Как всегда, серьезен дурень. Постоянно шутит шут.
Эта блажь — у них в натуре. С ними ясно. Пусть живут.
Ни того и ни другого Сроду я не уважал. Я люблю того, чье слово Крепче, чем любой металл.
Тех, кого не надломили Годы горестей и бед. Тех, кому с небес дарили Звезды свой высокий свет.
2
Мне хвалиться не пристало А похвалят — промолчу.
В звонком хоре запевалой Быть мне первым — по плечу.
Я пройду неторопливо.
Пусть подольше вьется путь. Мне с улыбкою счастливой Легче песню затянуть.
Не хочу ни с кем сравниться. Несравненны — все вокруг. Шумно стая волн резвится.
Волен песни звонкий круг.
3
Объясняться я не буду Нашей Родине в любви.
Свет ее, подобно чуду, Замерцал в моей крови.
Но она меня растила, На руки меня брала, И была сестрою милой И судьбой моей была
В годы юности по праву. Стал я сам отцом давно, Но ее краса и слава Опьяняет, как вино.
4
Громче, громче лейся, песня, Разрастайся, взвейся в синь, Стану я счастливей, если Ты взовьешься до вершин!
Лично мне — немного надо, Но отдам друзьям моим
То, что нам дороже клада,— Мир, спасенный из руин.
1956
САМОЙ СВЕТЛОЙ СТРАНЕ
В груди моей Несу я не слова, Нет, не слова Слепым огнем объяты, С рожденья Получили там права Любовь и ненависть: Они — мои солдаты.
Как близнецы уместны на земле. Так и любовь
С враждою совместима...
Да не минует память обо мне Моих потомков, Не пройдет их мимо.
Моя любовь —
Ее взрастил народ.
Моя любовь — ужель она беспечна?’ Она в стихах моих к нему идет. Как сталь чиста, Светла и безупречна.
Ну, кто я есть?
Что значу я один?
Ни плакать одному, Ни веселиться...
Но есть народ, А я — народа сын, Моя любовь — его любви частица А ненависть моя — кирпич в стене, В глухой стене — пред нашими
И коль грозят народу,
Значит, мне, Да, лично мне
врагами
Показывают камень
Вы спросите, Что значу я один В опасности тяжелую годину? Вот мой народ, А я — народа сын, И жизнь народа Стоит жизни сыну
...Родился я
На горестной земле, Среди полей убогих И разрухи...
Ты хочешь сытно есть И жить в тепле — Имей стальные челюсти И руки.
По волчьи вой...
И я бы волком стал,
Но жизнь распорядилась по-иному: Пришел Ильич —
И край наш засверкал, Родился хлеб,
И закипел металл, И наши взоры Обратились к дому. И прокатилась Благостная весть, В сердцах она Звенела родниками, Что есть Поля бескрайние, Что здесь Садам привольным Зеленеть и цвесть — Их вождь взрастил Добрейшими руками.
Он был борцом И полководцем был, Реальнейшим Мечтателем Планеты.
Как капитан, Корабль он выводил Из темноты
К грядущему рассвету.
И видел он Уж не страну сохи, Не скорбный край, Лучиной освещенный, А наш Союз, Прекрасный, как стихи, В сталь и бетон Надежно облаченный.
Моя любовь
И преданность моя,
Воспитанные мужеством и верой,
Как жизни смысл,
Как символ бытия,
Зовут меня
К революционерам.
И я,
Пока живу
В зеленом дне,
Пока горю
Под жестким солнцем века,
Служу
Своей
Стремительной стране, Стране Любви, Добра И Человека.
1957
* * ♦
Частенько я бываю рад, Что молодость уже промчалась, Что мысли выстроились в ряд И кровь шальная отстоялась.
Частенько просто счастлив я, Что молодость уже далече, И ран горячие края Покой — чуть-чуть тревожный — лечит.
Но чаще ясно для меня, Что вся уловка-то пустая: Она — защитная броня, Она тоску не подпускает.
1958
НЕ ВОСПОМИНАНЬЕ
He воспоминанье ведет и заводит Меня — это ветер кричит у дверей. То буря под окнами плачет и бродит, И снежные вихри цветенья белей. Иду я по улице. Домик знакомый.
И мама... «Что, сын мой, печалишься ты? В такую погоду не страшно из дому Уйти? Что за боль омрачила черты Родные? Ты болен?» — «О нет, я не болен! Смотри, это падает свадебный снег.
И ветер... Но сын твой судьбою доволен. Ни мрака, ни холода в комнате нет Смотри же в окно, моя старая мама. Смотри, этот ветер от песни охрип.
Не думала, видно, что сын твой упрямо Над белой страницей в прозренье парит». «Ты пишешь стихи, ты печатаешь книжки. Слыхала я, будто писанье — почет, А я вспоминаю проказы мальчишки, Но ты уже сед. И какой нынче год? Конечно, я знаю, такими сынами Гордиться положено ласковой маме, Но что ты бормочешь с печальным лицом? Так, видимо, все, кто слагает стихи?» «Ах, мама! Какая метель за окном! Засыплет наш домик до самой стрехи! Седая моя, ты платок завяжи Потуже. И ближе к огню Присядь и старинную быль расскажи Что помнишь. Хотя бы одну!
Пускай седина твоя света белее,— До ста двадцати доживи, не болея!»
I960
СОНЕТЫ
Хочу тебя увидеть вновь, воскресни! Приди ко мне, вернись назло судьбе Хочу, чтоб ты жила не только в песне. Но чтобы песнь моя жила в тебе.
Нет, мы не встретимся на этом свете, Ты — как волна: примчалась и ушла, Ушла подобно огненной комете, И вновь в межзвездье воцарилась мгла
Но ты живешь в моем сердцебиенье, И песня о тебе во мне живет.
Так судно, потерпевшее крушенье, Скрываясь навсегда в пучине вод,
В бутылке, странствующей по волнам, Поведает судьбу людей друзьям.
С пеленок имя Шейна 1 ты носила. Второе имя Жизнь носила ты, А юность имена объединила, Свела их до чудесной простоты.
Тоска моя горит, взывая властно: Воспой их сочетание в стихах, Чтоб ты была такою же прекрасной, Какой всегда жила в моих устах.
Шейна— красивая (евр.).
Жена моя, мой друг, отрада дома. Нам дали счастья только отхлебнуть... Как путник после тяжкого подъема Окидывает мысленно свой путь,
Так я желаю в песне воссоздать Твои движенья, обаянье, стать.
*
Впервые встретил я тебя у друга, И все решил, наверно, первый взгляд Я позабыл все прелести досуга, Забыл о том, что люди ночью спят.
Единственное платьице из ситца, Прическа желторотого юнца...
Не девушка — воистину царица, Зовущая в безвестное сердца.
Я к другу зачастил. Ведь он недавно Вступил со мною вместе в комсомол! Да, я забыл сказать о самом главном Он радиоприемник приобрел.
Но ты умна, тебя не проведешь. «Пришел послушать радио? Ну что ж...»
Найди себе работу по призванью, Нагрузку — по душе и по плечу, Верши свой долг как подвиг воздаянья, А другу верен будь, как щит мечу.
Жену найди такую, чтоб умела Понять тебя, была тобой горда, А если ты ей чужд, чтоб не краснела, Могла признаться в этом без стыда.
Не мог в ту пору я поставить точки, Решив: с тобой навек—рука к руке. Букет вина не оценить по бочке, Не распознать всю книгу по строке.
Однако голос у любви могуч:
В меня вошла ты, как рассветный луч.
*
Как быть мне с кровью, что бушует в жилах, Что жаждет споров, позабыв покой?
Увы, я с нею справиться не в силах, И вновь, бунтуя, крепнет голос мой.
Душа моя, любимая подружка,
Послушай сказку — в ней-то весь и толк!— О деревеньке с маленькой избушкой, В которой жил не заяц и не волк,
А мальчик из простой семьи еврейской... Быть может, позабыв ярмо невзгод, Увидишь ты, как в суете житейской Все изменяется и все течет,
И скажешь мне с улыбкой, пряча взгляд: «Как хорошо, что годы не стоят».
*
Большак... Избушка-развалюха рядом, Вдова в слезах всю ночь до петухов. Сказать, что жизнь вдовицы не услада,— Уж лучше попусту не тратить слов.
Полна изба детей, как галок в небе, Все просят есть, хоть из дому беги, Лишь младшенький не думает о хлебе: «Хочу учиться, мама, помоги!»
Учиться!.. Дети босы, дети голы, До школы — версты. Край лесист и дик. Свирепо нищета сдавила горло.
Кричать? Но кто услышит вдовий крик?
Куда бежать за помощью, куда? Малыш учиться хочет... Вот беда!
*
Лишь колкий снег, да вьюги, да метели Могли бы посочувствовать юнцу, Но те бесстрастно выли и летели Куда-то вдаль, к безвестному концу...
Могли б явить мальчонке состраданье Немые сосны с грустью на челе, Но высились они, как изваянья, Прикованные накрепко к земле...
Нет, не нуждается он в их участье, Мальчишка не древесный ствол, не снег, Он вышел в поисках судьбы и счастья, И он найдет их, гордый человек.
Огонь и холод закаляют сталь.
Юнец за счастьем устремился вдаль
Судьбе угодно было, чтоб счастливым Мальчонка стал, не прозябал душой.
В ту пору Ленин пламенным призывом Напутствовал бойцов, идущих в бой
К угрюмым старцам возвращалась младость,
Когда дошел до них призывный клич. Он был как взлет орла, как жизнь, как радость,
Великой силой обладал Ильич.
Кипели страсти в селах, и тогда-то Услышал мальчик, жадно вперив взор,
Как пели и крестьяне и солдаты Слова, неслыханные до сих пор,
Что ныне начался последний бой За счастье всех детей, за род людской.
Душа моя, я вижу, ты устала, Твои глаза слипаются, гляжу... Осталось рассказать мне очень мало, Я мигом эту сказку доскажу.
Мороз и ночь... Луна в бездонной сини. Один ребенок в поле — чуть живой. Согреть его не может лунный иней, Подушка — ком земли под головой.
Бандитами запружена дорога, А ночь все сыплет ведра серебра... В глазах мальчонки ужас и тревога,— Страшнее нет удара топора...
Бандиты слепы в лунной полумгле... Лежит ребенок, притулясь к земле.
Мальчишка вырос... За лесистой далью Осталось неприметное село С его тревогами, с его печалью, Где детство горемычное прошло.
С Великим Октябрем шагая в ногу И свято помня ленинский завет, Он вышел на широкую дорогу!
Мальчишка вырос... Он теперь — поэт.
Все было в жизни: синяки и шишки, Все было, помни... Но не в этом суть: От первой буквы и до этой книжки Проделал он совсем не легкий путь.
Готов он к штурму будущих высот. Вперед, поэт! Всегда, везде вперед!
В сухие дни, где зной — как пламя ада, Когда рассветы брызжут синевой, Зачем ты не со мной, моя отрада? Где вы теперь, жена и мальчик мой?
Ты сына родила мне, помню, в среду, И был тогда я безгранично рад, Я имя Мотя дал ему по деду, По метрике зовут его Марат.
Мой сын, моя любовь, мой проблеск света, Лети по жизни, пташка! В добрый час!
Я, став отцом, благодарил за это Тебя и маму много, много раз.
Где вы теперь, мой сын, моя жена? Вас унесла жестокая война...
*
Жена моя, за что тебя убили?
Кому такое в голову взбрело? За что мой сын покоится в могиле? Кому невинность причинила зло?
Ты шла на собственные похороны В молчанье тяжком... Журавлиный клин Тянулся в стороне с прощальным звоном.. «Что дальше, мама?»— спрашивает сын.
Что дальше?! Ров, знакомая полянка, И холод ужаса... До смерти — шаг.
Я б сердце вырвал из груди, как Данко, Чтоб в этот ров свалился злобный враг.
«Что дальше?—В голосе дитя испуг.— Земля прикроет?»— «Да, земля, мой друг»
Нет, не подвластно прошлое забвенью; Оскал врага, его звериный лик, Пускай над ним, как страшное виденье, Всегда висит предсмертный детский крик.
Не допущу, чтоб вновь пылали печи Преступных банд. Пусть слезы старика Обрушатся на извергов картечью, Пусть их подкосит гневная строка!
Прошло немало зим и лет, но снова Ко мне приходит сын во тьме ночей И требует: «Найди такое слово, Чтоб наповал разило палачей!»
Грознее нет оружия, чем кровь, Которая вскипает вновь и вновь.
Стихает боль, но остаются раны, Уходит счастье... Эхо лишь звенит Так покидают в полдень караваны Студеный ключ, который их поит.
Источнику для жизни мало надо Промоину в земле, песок и соль, Да те, кто ищет влаги и прохлады, Кто хочет жажду утолить и боль
Родник не замутит, кто ищет влаги.
Струиться вечно — вот его удел.
И только след на дне ключа от фляги Напомнит нам, что кто-то тут сидел.
Пройдет еще, быть может, много лет, Но в сердце не исчезнет раны след.
*
Любовь моя, а разве я счастливей? Чем жизнь теперь порадует меня? Когда коса пройдет по тучной ниве, Что остается? Мертвая стерня.
Но дерево — пусть листья облетели!— На том же месте, как всегда, стоит.
Пройдет зима, и отсвистят метели, И вновь его весна омолодит.
Мне выпала судьба быть этим древом В долине, где прошла коса войны, И я, подвластный солнечным посевам, Дождусь еще целительной весны.
Зимой в долине дереву беда, Секут его бураны, холода.
Весна еще в преддверии, но кто-то
Уже незримо рыщет по полям. Еще речушки скованы дремотой И сани выезжают по утрам...
Люблю я весен первое дыханье,
Когда оно повсюду и нигде, Когда конец приходит увяданью И затаенность дышит в борозде.
Люблю весну в лесу, когда с рассветом Стоят стволы в раздумье: да иль нет? Когда подспудный сок, по всем приметам, Вот-вот нашепчет веткам свой секрет.
Люблю весну, люблю ее полет. Она грядет. Она уже грядет.
Хочу я верить, что на всей планете — Всем силам мракобесья вопреки!— Смеяться и резвиться будут дети И радоваться детям старики.
Не верю, что прожорливые пасти Войны опять замкнут свой мрачный круг. Уж если люди с боем взяли счастье, Они его не выпустят из рук.
Мы рвемся к звездам. Мы — неудержимы, Но злые силы тянут нас на дно.
Ужель такой конец, как Хиросима, Людскому роду встретить суждено?
Нет, нет! Вперед, вперед ему идти, Прочь, духи черные, с его пути!
1961
У МОРСКОГО ПРИЧАЛА
Поток напутствий, пожеланий! Натужно прохрипел гудок. Разлив улыбок и лобзаний, Лишь я угрюм и одинок.
Девчушка!
Может, по ошибке
Ты мне подаришь теплый взгляд?
Смотри:
Вокруг цветут улыбки, А мне никто,
Никто не рад.
Смеются люди,
Солнце, Волны, Струит покой морская даль, А я — один, И мне невольно
Себя, тоскующего, жаль.
1961
РОДНИК
Пробился в глубине речной — родник: Как светлый луч, он в омуте возник, И вот — сочится среди острых скал: Он даже в камне щелку отыскал. Струей прохладной вырвался на свет В песках пустыни, где и тени нет. И как бы дожил я до этих дней, Когда бы не родник в душе моей? Когда бы другом не был мне родник, Мой радостный, восторженный двойник.
1961
* * *
1
А здесь надо мною высокая синь, Но чудится, словно в кошмаре: Огнем полыхает небесная сень, И птицы сгорают в пожаре.
Разрублены стены, как спины солдат, И окна ослепли от муки.
Не птицы, сгорая, а дети кричат, Не крылья трепещут, а руки!
2
Но в этих руинах таится росток Ожившей надежды: трава и листок Зеленый — руин отрицанье.
И птицы в разбитое зданье, Забыв о пожарах, гнездиться летят, И звонко хохочет ватага ребят.
з
Нестрашные возгласы пленных врагов, Завал разбирающих. Каждый готов Ввернуть свое жалкое: «битте»!
А я вспоминаю: убиты!
Убиты. Забыты. Забиты дома.
Никто не кричит и не сходит с ума.
4
А в старом еврейском квартале Домишки стоят, как стояли. Безмолвно стоят, как без стрелок часы На кладбище мать, и невеста, и сын. Дома оживут. Разрастутся, Но многим сюда не вернуться.
1961
МОЕ ПОЛЕСЬЕ
Покинув некогда родные веси, Идя к тому, что есть и что грядет, Всегда я помнил о тебе, Полесье, Со срубами колодцев у ворот.
И пусть друзья не затаят обиды
За то, что правду я не утаю, Но для меня милее Степаниды Соседки не было в родном краю.
Во всей округе нет ее добрее, Рост невысок, для возраста стройна, Но всем — и белорусам и евреям — Была желанной гостьею она.
Рожает кто — она у роженицы...
В ее руках — всех тайн житейских нить: Как уберечь сады от гусеницы, Каким снадобьем хворого лечить...
И, мысленно вернувшись к нашим весям, Идя к тому, что называют новь, Одно мне ясно, милое Полесье, Как велика к тебе моя любовь.
1962
* * *
И наяву тоскую, и во сне Об улетевшем счастье — о весне. Нам лето дарит зрелые плоды, Даль дарит песню, эхо, плеск воды, Желанная становится женой!
Но что сравнится с юностью — с весной? Ее полет — крылатым небесам, Ее любовь — проснувшимся лесам,— Так юношу зовет с собой она — Счастливая попутчица — весна!
1963
С. Галкину
Мне годы не приносят облегченья, Пусть надо мною небеса ясней. На твой шестидесятый день рожденья Все шестьдесят приходят декабрей.
Седой предвестник будущего года, О днях прошедших погрустим с тобой, Мы начинали в коннице походы, Но спешился и поредел наш строй.
Шагай вперед назло смертям и ранам. Шлет Новый год великие дела.
Нам стариться с тобой, дружище, рано, Держись, покуда смена не пришла!
1966
ИЗ ТЕТРАДИ СТИХОВ ПОСЛЕДНИХ ЛЕТ
♦ ♦ ♦
Вл. Дубовке
У каждого поэта свой язык: Его святыня, радость и надежда, Он однолик и вместе с тем велик, Хотя и прост, как скромная одежда.
Язык у каждого поэта свой, Он тверд, как сталь, в порывах вдохновенья, Он штиль морской, и он его прибой, Ему присуще вечное движенье.
И если ты поэт и славишь труд, Твоя душа не в облаках витает,— Из слов твоих и строк дома растут, И в каждой песне кровь твоя играет.
Да, если о работе ты поешь, Ты не по книжкам знаешь цену пота. Тебя бросает в жар, бросает в дрожь, Близки тебе восторг и боль работы.
Упрям и духом тверд, всегда в строю, Идешь ты по мучительной дороге И ношу полновесную свою Несешь один, не требуя подмоги.
Мне потому, поэт, твой дорог стих, Что он творенье рук твоих, твой разум, Ты виденьем художника постиг Все то, что влил в пленительные фразы.
1964
СПРАВЕДЛИВОСТЬ
Af. Г. Чиликину
Я слепо доверяю сердцу: Барометру души моей.
Оно ия — Единоверцы Моих желаний, Дум, Идей.
Вином бы мне наполнить чашу (На трезвость я себя обрек) За все добро, За помощь вашу,
Товарищ, Славный человек!
Ведь песнь моя — Весь мир огромный, Она же —
Светлой жизни нить...
И только словом, Рифмой скромной Сумел я вас благодарить. Есть много радостей на свете... Не много мне дано. Увы!
Но справедливость вечно светит И счастлив я, Что живы вы.
1964
Станет зелень пеплом желтым, К осени шагнет весна;
Что в твоей суме тяжелой?
Пламя, песен новизна...
Песню и огонь мне надо, Если осень — в самый зной.
В чем еще твоя отрада, Дядька мох, в глуши лесной?
Улыбайся, друг единый, Верь мне — как в былые дни, Серебром зажги седины И напев мой осенй.
Пусть искрятся корни, кроны, Пусть венчает ветку плод Радость — в заводи зеленой, Радость — с осенью плывет.
Желаю жить сто двадцать лет, Желаю — тысячу, поверьте, Мне дорог животворный свет, Я лютый ненавистник смерти.
Сто двадцать... Ныне на плечах Уже ношу я половину, И, жизнь любя, я не зачах, Меня бодрит полет орлиный.
Я мысленно всегда иду
В одной колонне с молодежью, Шагаю в головном ряду, Страны своей богатства множа.
Да, я желаю долго жить, Тысячелетие и боле...
Хочу полезным людям быть, Быть выразителем их воли!
к жил ИЩУ
Ездил я в санях путем знакомым, Мне порою ветры выли вслед, Столько раз пришлось прощаться с домом, Исчезать, как исчезает свет.
Ездил я в пролетке и в телеге, Засыпал под музыку колес, И порой ловил, смежая веки, Те слова, что ветер мне принес.
Все по белу свету путь мой кружит.
В юности так было и теперь.
Мне иной удел теперь не нужен: В каждом доме мне открыта дверь.
Есть у правителя палач, Убийца и судья.
Кто должен голову отсечь, Не стану думать я.
Земля поделена была Между добром и злом, Есть в мире темные дела. Пишу я — о другом.
Пишу о том, что есть друзья, Но есть еще враги, С которыми сражаюсь я Огнем своей строки.
Соленым воздухом дыша, По берегу иду.
С ветрами в дружестве душа И в поле и в саду.
Шагает в будущее стих, Я — в прошлое бреду.
Оставлю здесь — друзей своих. С собой возьму — беду.
1968
По руке мне дайте дело. Стану я трудиться так, Чтоб душа в работе пела, Чтобы шаг звенел ей в такт!
Горы сходятся в долины, А долины рвутся ввысь.
Дай мечтам полет орлиный, Чтоб они в дела вплелись.
Нет числа цветущим селам, В городах растут дворцы.
Свет несем горам и долам Мы — мечты своей творцы.
Зеленеют наши нивы, Расцветают города.
Зодчий, твой удел красивый Озаряет свет труда.
№68
Моя душа полна стихами, Мне б мудростью наполнить их, Но мысли — копятся веками, Как уместить их в этот стих?
Я только одного желаю:
Пусть рифма будет мне сестрой, Я сердце чувством наполняю, И замысел исполнен мой.
От чувства — к мысли, дальше,
выше
Отобразиться до конца.
Лишь в этом назначенье вижу Поэта, мастера, певца.
Ты полон страстью, полон песней, И бьется сердце, бьется стих, Но ничего нет интересней, И нет сокровищ никаких Дороже этого — живого Всепобеждающего слова!
1969
♦ ♦ ♦
Со словом ХОЧУ не хочу я мириться... Только бы силы хватило добиться, Чтоб как закон утвердилось повсюду Слово приказа, гласящее БУДУ.
Буду деревья сажать по весне я, Чтоб бытие ощутилось яснее.
Чтобы плоды наливались и зрели, В поле — колосья высокие пели.
Не чье-то «желанье», а наше «старанье»— Свой день начинать предрассветною ранью, Чтоб слякоть и тьма не царили повсюду, Добуду я свет, если только я БУДУ.
Желать, чтобы мир первозданный сгорел, Совсем не из мудрых и благостных дел.
Уж если огня мы желаем ему, То пусть он рассеет зловещую тьму.
Все то, что, светясь, вызывает хвалу, Не может сгореть, превратиться в золу.
Желать, чтобы в прах превратились дома, Для этого много не надо ума.
Проклятия, ненависть, злобный навет Приносят немало страданий и бед.
Тому, кто клянет, преградите пути,— Земле не гореть, а цвести!
Что я умру — сомненья в этом нет, Но после смерти не поет поэт.
Обитель пращуров — не для меня, С пером расстаться не могу ни дня.
Покой в раю мне чужд, я не шучу, Я вкус мгновений осязать хочу.
На каждое мгновенье я готов Ответить вихрем лучезарных слов.
Хочу сказать я просто, без затей: «Возьмите рай! Мне этот мир милей!»
1970
Я много песен в мир принес, Но не принес их — боле...
Я многих избавлял от слез, А сам страдал от боли.
Я и терял и находил...
Мы все чего-то ищем!
Я мир, как мог, обогатил, А сам остался нищим.
Я пел под вой и свист свинца, Неся другим отраду, Я мужество вливал в сердца, А сам дышал на ладан.
Хочу еще я много дней Прожить в моем столетье.
Я бодр пока и без людей Не мыслю жить на свете.
1910
♦ ♦ ♦
Не надо хорошим стихам удивляться... Это не чудо, скажу я вам, братцы!
И не участь поэта похвальна — Просто чернильница гениальна И удивительное перо:
Сколь ни стареет, все крепнет оно И день ото дня молодеет.
Чудесное свойство имеет!
И красок, и звуков, метафор наплыв Исторгает оно, как ведется,
Не зову подвластно — само как призыв Приходит перо стихотворца И с ним я шагаю
Из года в год, И с ним поколенье Мое идет.
И я не толкусь.
И перо не толкаю, Спокойно в чернильницу Будней макаю.
Ведь нынче открыты Грядущие дали. Как солнцем омыты Грядущие дали. Порою затянет их Тучей ненастной, Но мир все равно Остается прекрасным. Он был и пребудет В сиянии новом, И наша задача — Воспеть его словом. И я как солдат в этой армии слов. Я дерево леса живых голосов. И блещет на солнце перьев сталь Вдоль нашей дороги, бегущей вдаль. Мы служим — И наше солдатское рвенье Есть звонкие рифмы И вдохновенье. Хватило бы слов, Да и стало бы сил — В чернильнице много Чудесных чернил.
И, мир воспевая, Его красоту, Мы служим — Мы бодро стоим на посту. Он наш, и о мире Достойнейшем этом Можно ль плохо писать? Так-то, братья-поэты!
♦ * *
В голосе звенят
Слезы — я пою На исходе дня. Слышишь боль мою? Навести меня.
Одинокий лист Одинок, как я. Взор твой так лучист...
Двери для тебя Не закрою я.
Смех твой, словно свет У меня в дому.
И дороже нет
Сердцу моему Слов, чем твой привет.
Красота твоя Чудо — спору нет. Только для меня Нужен сердца свет На исходе дня.
ВОСПОМИНАНИЕ
Беснуется вьюга, Метель верховодит... С ума я схожу Или мир с ума сходит? ...Кругом автоматы, Штыки и гранаты — Но это не бой.
Со свастикой черной Зверье — не солдаты, Ведут целый город На смерть, на убой.
А вьюга рыдает, Людей провожает: Юнцов и согбенных Худых стариков. Что тихо, как злаки, Под ветром согнулись,— Глаза их запали И веки сомкнулись... А псы хриплым лаем Во тьме захлебнулись. Дорога страданий — Исчадье веков.
Лишь окрик конвоя И псиного воя
В метельном круженье,— Все сводит с ума. Идет вереница... Напрасно молиться: О боже, взгляни... На муки людские, На слезы мирские, Заступник небесный, Спустись, сохрани!
...Вот черная яма.
Зачем я упрямо
Сквозь годы следы Преступлений ищу? На мир ли ропщу? Это памяти зуммер. Я ль обезумел Иль мир обезумел?.. Но я того часа врагу не прощу.
Ведь город построить — Большая работа.
Взрастить поколенье — Какая забота?
И все это мигом Развеять, стереть...
О, чем это можно восполнить? Безумство — терпеть, Но кощунство — не помнить!
И вот я стою — и седа голова, У края, у этого гиблого рва. Я камень с души не сброшу, Я с собой унесу
Страшной памяти ношу. Тех лет, когда мир Ошалел, обезумел... Окликай нашу совесть, Нескончаемый зуммер!
1972
Горы и пропасти перелетая, Носится дух мой, любя и страдая. Трепетно сердце мое пламенеет — Жить своей болью оно не умеет. Жить для себя — все равно что не жить. Жить — это щедро, безмерно любить. Реки, и бездны, и шумные воды, Одушевленные волей природы, Реки, что камень в ущельях грызут. Реки, что воды живые несут.
Всё — для людей. Для себя — не дано. В сердце борьба и любовь — заодно.
1972
Как планера крылья, Что тенью мелькают, Годов эскадрилья Моих пролетает,
Летит надо мною, Свой ход не сбавляя, Лишь сединою Виски овевая.
Где старт и где финиш?
Звезда с ореолом? Победа за тем лишь, Кто мужества полой.
Так пусть осеняют Нас мужества крылья. Пусть ход не сбавляет Годов эскадрилья.
Не быть по-иному, — И, даль осаждая, Нам по-молодому Лететь, побеждая.
J972
кольцо
(Из автобиографической поэмы)
1
Чем можешь ты обрадовать поэта?
Признаться в том, что слов с волненьем ждешь?
Но не пристало говорить об этом: Стих возникает, плох или хорош,— Ему родиться время приказало, Свободно песня пламя разожгла И выбила из угля и металла Те строки, что скрывала дней зола. Но кто же я? Меж сверстников суровых Поэт, несущий бремя прошлых лет. Среди густого сумрака лесного
Я различаю будущего свет.
Все, чем я жил и что я с детства знаю, ГЗ простых стихах с любовью воспеваю.
2
Мне в отрочестве дядя другом был Он лишь один прославился в роду Железным кулаком, избытком сил, Иных заслуг я, право, не найду, Чтоб выделить из прочих этот род. Пешком ходили предки по земле. Вот так века безвестно дуб растет,— Где б он ни вырос — в глине ли, в золе В лесу людском. Но годовых колец Не больше сотни смог я насчитать, Считал, искал и сбился наконец — Не все способна память удержать.
Но помню, просыпая горсть песка: За каждою судьбой стоят века.
3
Я помню, как бывало мне обидно, Что прошлое забыло обо мне, Что памятников родичам не видно,
Что знаменитых не было в родне.
И все-таки нам было чем гордиться.
О всех дядьях я помню, об отце.
В семье простой и честной народиться Куда милей, чем в княжеском дворце У нас — почет работе и здоровью, Покою и душевной чистоте.
Дом небогатый держится любовью, Там искра дружбы светит в темноте, За твердость ту, что жизнь мне подарила. Душа не раз судьбу благодарила.
4
Колонки дат незыблемо и стройно Отметят и начало и конец
Большой беды... Грохочут в мире войны.
В одну из них был ранен мой отец.
В нежданный час, в годину роковую Ушел он, лишних слов не говоря. Ушел на ту войну — на мировую. И что за честь — сражаться за царя?
В последний раз цигаркой затянулся, И, голову невесело склонив,
Он как-то виновато улыбнулся, Случайно пепел на пол обронив. Быть может, он подумал в этот час, Что видит дом родной в последний раз.
5
Ветвисто древо рода моего.
Могучи были все — и млад и стар. Один — за всех, и все — за одного. Жить в дружестве — семьи бесценный дар.
Они от века «Барсами» звались, Дядья и тетки, братья и сыны. Глаза сияли. Волосы — вились. Красивы были люди и сильны. Был среди них столяр и плотогон, Купец, извозчик, плотник и портной В деревне жили века испокон, Как все — народ спокойный и простой. Но, как гроза, в тот край война пришла И младшего из дома увела.
Был самый младший — Шимен, мой отец — Особенно в большой семье любим.
Как Барсы все — силач и удалец, Он привлекал людей умом своим. Он Менделя и Переца читал И часто книги приносил домой. Все редкие досуги коротал Над книгами. Таков был батя мой. Несложная наука — есть и пить. Не для того родились мы на свет. Не так уж просто жизнь свою прожить И в памяти людской оставить след. Любили братья моего отца, Он дорог был всем ближним до конца.
7
Необозримый клан моей родни Правопорядок мало волновал, Зато прекрасно помнили они Свое родство. И каждый твердо знал
Всех родичей. Считали старики Младенцев новорожденных, потом Невест и хлопцев. Счеты велики: Всех Барсов не сочтешь в краю родном. Всех, кто оставил родину свою, Тоска снедала. Каждый Новый год Любой из Барсов вспоминал семью — Глядишь, и близким весточку пришлет. Под старой грушей песню вспомнит он, И майский дождь, и чистый небосклон.
8
И Барсов уважали мужики: За то, что слову данному верны, За то, что телом и душой крепки. В большом семействе выросли сыны. Вот только. Ноте — Барсов средний сын — Заметно отличался от других.
За семерых он мог соврать один. Любил дурачить родичей своих. Бывало, он с три короба наврет, Сумеет наболтать про чудеса,
Уверит всех, что летом снег идет Хоть плюй в глаза, все — божия роса, Но между тем на диво был хитер — Торговец, жулик, маклер и актер.
9
Берл-Бейше — самый старший папин брат. Он как-то в одночасье постарел (Хотя здоровьем дивно был богат) — За сына своего душой болел.
Его отрада — Шлойме — виноват Перед родителем: юнец решил Уйти в народ. Он нынче — демократ. И говорит, что старый мир прогнил, И, несмотря на тяжкий гнев отца, Собрался этот мир похоронить, И будет слову верен до конца, И не захочет клятве изменить.
Сын так определил свою судьбу:
Он старый мир признает... лишь в гробу!
Идет война. Шагает Шимен-Барс. Бывает, с поля боя письма шлет. А Шлойме — из Сибири каждый раз С оказией письмо передает. Лишь бабы деревенские печаль Не прячут. Что поделаешь — война! И на селе мелькает вдовья шаль. Такие наступили времена! Ни пешего, ни конного в село Дорога не заводит, чаще — в «рай». А Шлойме наш в Сибири всем назло С улыбкой вспоминает отчий край. И вместе с ним проводит свой досуг Учитель деревенский — Шлоймин друг.
и
Берл-Бейше со зла бога не хулит. Здоров пока. И на работу спор. И в доме хлеб. И запах трав разлит В лесу и в поле. И вокруг — простор. И был бы год неплох, и можно жить, Но в мир приходит ворог и злодей,
И начинает белый свет чернить, И сеять страх, и портить жизнь людей. Брат — на войне. В Сибири — дерзкий сын. А здесь — мерцают звезды. Тишина. Лес недвижим. Весенней ночи синь. Все в мире спит... Ах, если б не война! Плетется конь, дорогой утомлен...
И вдруг, как выстрел, из чащобы стон.
12
Кто это стонет?! Стой, коняга! Стой! Берл спрыгнул с воза, глядя в синий мрак. Раздумывает: «Что там? Кто такой?
Кто шутки шутит? Друг он или враг?> Шагает торопливо в темноту Меж стоном и ночною тишиной.
Быть может, дьявол поднял суету? Но в дьявола не верил дядька мой. В руке — дубина. Нож всегда с собой. Быстрей! Быстрей! И только тверже шаг. А над землей повис туман густой, И только стон тревожит этот мрак. Ах, лес ночной! Куда он заведет? Сам сгинешь... или лошадь пропадет.
Вокруг болота. Сонные стога.
Чуть дальше — воз и рядом с ним — мужик.
В трясине вязнет Веркина нога.
Кто рядом с возом головой поник?
— Прокоп?! Ты, что ли? Ночью, здесь, в бору?
— Эй, Берка, слышь, беги сюда скорей! Ну, слава богу! Думал, что помру,— Бубнит Прокоп.— Скажу уж, не совру Что здесь украдкой сено собирал — Скотина подыхает без кормов! —
И, как на грех, с подводой тут застрял. Я понял—крышка! К смерти был готов. Бедою каждый миг мне тут грозил, Ведь воз я здесь в болоте утопил.
14
Что зря глазеть, как пропадает воз, Как лошаденка выбилась из сил? Прокоп рыдает, не стесняясь слез. Далекий отсвет небо озарил,
А значит, и рассвет недалеко.
— Эй, хватит хныкать, лошадь распрягай, Сегодня ты отделался легко, Удача ходит по пятам, считай.— Глядит Прокоп, а воз, скрипя, пополз На твердую дорогу.— То-то, брат1 Ты сам бы мог спасти свой старый воз, Да надобно гороху пуд сожрать, И, расправляя плечи во всю ширь, С Прокопом распрощался богатырь.
15
В Ламовичах и в Гусличах живут Отцовы братья — Барсов крепкий род. Седеют. Как бывало, водку пьют На пасху и в еврейский Новый год. Обычно в Нестановичах тогда Веселье, свадьбы, шумный перепляс. Но по земле с войны пришла беда. И радость стороной обходит нас. Три года продолжается война. Подорожали хлеб и керосин, Обшарь амбар — не выскребешь зерна.
А мама выбивается из сил.
Приходят с фронта письма от отца. Мы все клянем войну и ждем конца.
16
Нас шестеро у матери с отцом. Пока отец работал топором, В достатке скромном содержался дом И мать не горевала ни о чем.
Но третий год родитель на войне, О доме думать некогда ему, Он где-то там, в германской стороне, Несет свою винтовку и суму.
У матери с войною — полон рот Несчастий, бед и страхов за отца, А главное, немыслимых забот. От слез она осунулась с лица. Сестра гостит у родича в дому, Но в услуженье, видно по всему.
17
Случаются большие холода, Но люди все ж надеждами живут Царя благословляют, как всегда,
В субботу... Ну, а в будний день — клянут.
Моя сестра по дому слезы льет. Мы — голодаем. Все, как у людей. А с фронта возвращается народ Калеченый. Из тех госпиталей, Что ближе к дому. Катится война И умножает нищих и калек, И гнев растет и бьется, как волна, И ропщет молодой двадцатый век. И чудится, что захлестнет волной Всю нашу жизнь. Тревога над страной.
Из местечка Паричи Прибыли купцы. Нонче все — товарищи! Все нонче — молодцы!
Говорят, что в Питере
Скинули царя, Слышали? Видели? Люди говорят!
Ветер свирепеет. Стужа бередит.
Бейше, как умеет, Людям говорит:
«Значит, есть спасение Для бедного еврея!
Светопреставление!
Чудо!..» Он скорее
Лошадь запрягает, В Гусличи — к родне Едет. Поспешает, Словно бы во сне.
В Дзердж спешит, в Ламовичи, К братьям да к Степану. «Слушайте, сородичи!
Зря болтать не стану!
Я от этой вести
Молодею вновь: Скоро будем вместе! Хватит! Лили кровь
За царя худого, За чужую честь. Щимен с Шлойме снова Смогут с нами сесть.
Гей, Степан Степаныч, Выходи скорей, Тяпнем, что ли, на ночь — За наших сыновей!
Не робей, дружище!
Чай, не при царе!
Экий холодище Нынче на дворе!
Приходите, бабы, С Бейшей целоваться! Я мужик не слабый Выпить, посмеяться.
Пусть вино рекою Льется тут и там! Кто ж думал про такое? Эй, братцы, в гости к нам!
Приходите, бабы, Бейшу целовать! Параска, ты пошла бы С Бейшей танцевать!»
Рады, коли ласка! Вместе водку пьют. Пляшет Параска. Мужики поют.
А народ на площади О чуде гомонит.
Но тут, слезая с лошади, Остап как закричит:
«Эй, жиды пархатые, Вашу мать!
Мало, видно, били вас, Надо убивать!
Эко рты разинули!
Нет царя?
Эй, спасай Россию, Кому говорят!»
IS
А мужикам он грозно приказал:
<Вы, православные, марш по домам, Чтоб кто-то за чужих не пострадал. Пусть пули все достанутся жидам». И стихло все. Казалось, ждут грозы. И каждый про себя скрывает гнев. И вдруг Прокоп: «Эй, разверни возы! Катись, Остап, домой, покуда жив! А ну, усатый черт, поторопись! Ты что, хотел отведать тумаков?» И гневом у людей сердца зажглись. Остап смекнул — убьют! И был таков. Тут радостно загомонил народ — Прокоп героем по селу идет!
19
Отец вернулся к осени домой. Случилось это в пятницу, когда Садилось солнце. Месяц молодой
Уже сиял... С тех пор прошли года, Но помню я субботу. Всех гостей Наш дом уже тогда вместить не мог. Просили все вестей и новостей, Все рассказать?.. Неделя — малый срок. Все родичи собрались за столом, И только средний — Ноте — не пришел, Да и сестренка не вернулась в дом. Нахмуренный отец покинул стол. Сказал он: «Бейше, запрягай коня». И всполошилась шумная родня.
20
Когда сестра увидела отца, То от волненья онемела вдруг, И задрожала — ну, точь-в-точь овца. Расплакалась, когда прошел испуг: «Возьми отсюда, папенька, меня! Я по дому тоскую день и ночь!» «Не плачь, глупышка, здесь же все — родн я’ Но только громче разрыдалась дочь.
Решила, что отец уедет сам, Ее оставит в дядиной семье. Отец провел рукой по волосам Девчушки, что рыдала на скамье, Он понял, что обидела родня, И вышел вон, родню в душе кляня.
21
Он Цивье сесть в повозку приказал, Пообещал вернуться поскорей, Лишь лошадь к коновязи привязал И молча встретил брата у дверей. А Ноте шумно кинулся к отцу: Кричит, хлопочет, хочет усадить, Но тень уже скользнула по лицу Отцовскому. Собрался уходить.
А Ноте все усерднее юлит, Все гостю предлагает хлеб да соль, А у отца уже душа болит, И он не может спрятать эту боль: «Хотя одна у нас с тобою мать, Я не хочу тебя, мерзавец, знать!»
22
Солдаты возвращаются с войны, Но праздник невеслый дома ждет. Голодный скот. Амбары сожжены. Разруха. Нищета из года в год. Лишь у панов набиты закрома. Добра у пана — нищему не счесть, А бедняку — голодная зима, Да семеро по лавкам просят есть. И недовольно шепчется народ: Пора бы нам панов распотрошить. Все говорят про дождь, про недород, Но сколько лет помещику служить? Один Остап пытался возражать, Но и ему сумели рот зажать.
Прокоп рванулся с места: «Замолчи! На все имеет право голытьба! Ты нас, усатый дьявол, не учи!
Для нас, для бедных, началась борьба С тобой, подонок, с теми, кто богат. Тебя с собой не звали бедняки».
Собрались в круг крестьяне и стоят. Насупились. Стоят — точь-в-точь быки! Умолк Остап. Боится голытьбы. Но злоба захлестнула мужиков! Они-то знают: нет иной судьбы, Чем сбросить прочь позорный гнет оков. Остап подумал: надо удирать, Пока йе поднялась мужичья рать.
24
Никто не станет больше спину гнуть. Гнев пробудил от сна простой народ. Уже готов он барский гнет стряхнуть. Крестьянин на урядника идет, Он больше не желает дни влачить В беде и нищете, терпеть обман. Он также хочет вволю есть и пить, Как ест и пьет его сановный пан. Он понял все. Усвоил — все равны. Давно пора вести земли раздел. Пусть бесятся вельможные паны: Добром народ по праву завладел. И собрались крестьяне на совет, Чтобы избрать бедняцкий комитет.
25
В составе комитета: Шлойме Барс, Макар, Данила, Шимен и Денис. На них глядят с надеждой сотни глаз. Не зря сегодня люди собрались. Им доверяют. Им дано судить По правде — чтобы сыты были все, Чтоб на селе привольно стало жить. Здесь речь о молоке и об овсе, О хлебе, о скотине, о делах, О том, что пан укрыл свое добро, Но сам удрал, оставив впопыхах Пустынный дом, сервизы, серебро И эконома — чтобы он сберег Все, что с собою пан забрать не смог.
26
Добро сберечь пытался эконом. В именье вызвал верных батраков. Ругался. Лгал. Грозился топором. Но комитет был ко всему готов. Не помогли угрозы. И пришлось,
Грозя небесной карой, сдать ключи От всех амбаров. Клокотала злость, Но власть не панская. Сиди, молчи. Он долго мрачно по дому бродил, Со страхом гнев господский вспоминал. Потом всю ночь без сна с ума сходил И, видимо, рехнулся... День застал Его висящим в парке — на суку... А часто жизнь калечил мужику.
27
Есть у солдат в бою победный клич. Он помогает одолеть врагов.
Есть имя всем понятное — Ильич, Оно ведет на битву мужиков.
Наморщив лбы, внимает бедный люд. Стремится слово новое понять.
Но вот вопросы тихо задают: Как Ленина товарищем назвать? Неслыханно! Рабочий и мужик, Любой, кто надрывался на господ, К такому обращенью не привык.
Но постигает новый смысл народ: На всей земле у нас свободен труд!
А землю — у богатых отберут.
28
Огнем пылает мужество в груди.
Ильич сказал: в опасности страна. Большие испытанья впереди.
Не только вера — наша кровь нужна Ему мы верим. Знаем: тяжело.
И порешили, кто чем мог — помочь. Собрались в путь, пока не рассвело, И в город подались зимою. В ночь Данила, Тит, и Шлойме, и Макар Подводы с хлебом провожали в путь. Пылает революции пожар.
И в первый раз свободно дышит грудь. Поднялся на борьбу простой народ. Он знает: время новое идет.
1962
СОДЕРЖАНИЕ
Л. Озеров. Чужая боль — своя боль . .	3
СТИХИ
«Есть надписи, которым я не верю...» Перевод автора...................... 15
ИЗ КНИГИ «У СЕБЯ ДОМА»
Октябрьские песни. Перевод О. Чу гай . .	16
Моя мама. Перевод А. Ревича........... 22
Пусть будет так! Перевод О. Чу гай . . . «Папа бревна вяжет летом...» Перевод
Е. Лучковского ..................
Ленин. Перевод Г. Юнакова .	....	35
«Мне боль без тебя — словно ветер холод-
ный...» Перевод О. Чугай........... 38
8 й
Зеленый ковер. Перевод Г. Юнакова . .	39
Лето. Перевод О. Чугай...................... 43
«Юный Мендл, подобно птахе...» Перевод
Г. Юнакова....................... 44
Ленин с нами. Перевод Л. Фрухтмана . .	45
Вечером. Перевод О. Чугай........... 49
В гостях. Перевод Г, Юнакова........ 50
«Ты — женщина или мужчина...» Перевод
О. Чугай......................... 56
Правда. Перевод Г, Юнакова .....	57
С друзьями. Перевод И. Горской ....	59
«Я б море переплыл упрямо...» Перевод Г. Юнакова.......................... 60
«Мне колыбелью Беларусь была...» Перевод Н. Горской...................... 61
«Камень есть камень. Лежит у дороги...» Перевод О. Чугай.................... 62
«Ты чем. земля, меня пленила...» Перевод
Н. Горской....................... 63
Ребенку. Перевод Г. Юнакова................. 64
Стою на вахте. Перевод Е.	Лучковского	67
«Как злая оса, меня мучит обида...» Пере-
вод А. Ревича.................... 71
«Лишь стоит мне проснуться...» Перевод
А. Ревича........................ 72
«Теперь я сед...» Перевод	Г, Юнакова	73
На смерть сестры моей Рохл. Перевод
Н. Горской....................... 74
«В двенадцать лет вблизи села...» Пере-
вод А. Ревича.................... 77
«В семье моей с бумагой каждый дру жен...» Перевод Г. Юнакова ...	78
«Забыть бы суть пословицы угрюмой...» Перевод Н. Горской.................... 80
«Как много родников на свете!..» Перевод Н. Горской............................ 81
«Как всегда, серьезен дурень...» Перевод А. Ревича ............................ 82
Самой светлой стране. Перевод Е. Л у Чуковского .............	85
«Частенько я бываю рад...» Перевод Н. Горской...........................  91
Не воспоминание. Перевод О. Чугай ...	92
Сонеты. Перевод Г. Юнакова............... 94
У морского причала. Перевод Г. Юнакова	109
Родник. Перевод О. Чугай.................. 111
«А здесь надо мною высокая синь...» Перевод О. Чугай..................... 112
Мое Полесье. Перевод Г. Юнакова ...	114
«И наяву тоскую, и во сне...» Перевод О. Чугай............................. 116
«Мне годы не приносят облегченья...» Перевод О. Чугай..................... 117
ИЗ ТЕТРАДИ СТИХОВ ПОСЛЕДНИХ ЛЕТ
«У каждого поэта свой язык...» Перевод Г. Юнакова........................... 118
Справедливость. Перевод Г. Юнакова . .	120
«Станет зелень пеплом желтым...» Перевод Н. Горской....................... 122
«Желаю жить сто двадцать лет...» Перевод Г. Юнакова............................ 123
К жилищу. Перевод О. Чу гай.................. 124
«Есть у правителя палач...» Перевод А. Ревича................................. 125
«По руке мне дайте дело...» Перевод О. Чугай.................................. 127
«Моя душа полна стихами...» Перевод О. Чугай.................................. 129
«Со словом ХОЧУ не хочу я мириться...» Перевод Л. Фрухтмана...................... 131
«Желать, чтобы мир первозданный сгорел...» Перевод Г. Юнакова................ 132
«Что я умру — сомненья в этом нет...» Перевод Г. Юнакова........................ 133
«Я много песен в мир принес...» Перевод Г, Юнакова................................ 134
«Не надо хорошим стихам удивляться...» Перевод Л. Фрухтмана...................... 135
«В голосе звенят...» Перевод О. Чугай 138
Воспоминание. Перевод Л. Фрухтмана . .	140
«Горы и пропасти перелетая...» Перевод О. Чугай.................................. 144
«Как планера крылья...» Перевод Л. Фрухтмана ..................................... 145
Кольцо (Из автобиографической поэмы) Перевод А. Ревича......................... 147
Лифшиц, М.
Л64 Самой светлой стране. Стихи. Пер. с евр. Вст. ст. Л. Озерова. М., «Худож. лит.», 1975.
176 с.
Мендель Лифшиц (род. в 1908 г.), автор двадцати с лишним поэтических сборников, по праву принадлежит к ведущим еврейским советским поэтам, пришедшим в литературу в начале тридцатых годов По складу своей души он лирик, но вместе с тем он глубоко социален Слово его, стих его рождены временем и несут в себе время грозное и великое, счастливое и трагическое, время больших свершений и больших надежд.
70403-130
Л 028(01)-75
С(Евр)2
131-75
Мендель Нахимович Лифшиц
САМОЙ СВЕТЛОЙ СТРАНЕ
Редакторы А. Марусин и Г. Фальк
Художественный редактор
В. Горячев
Технический редактор С, Ефимова Корректор М. Пастер
Сдано в набор 5/VI 1974 г. Подписано к печати 15/XI 1974 г. Бумага типогр. № 1. Формат 84Х X108764. 2,75 Печ. л. 4,62 усл. печ. л. 4,063+1 вкл. =4,076 уч.-изд. л. Заказ 5583. Тираж 10 000 экз.
Цена 53 коп.
Издательство «Художественная литература»
Москва, Б-78, Ново-Басманная, 19
Московская типография Хе 5 Союз-полиграфпрома при Государственном комитете Совета Министров СССР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли. Москва, Мало-Московская, 21.