Jorge Luis BORGES 1899 - 1986
Jorge Luis BORGES
El otro, el mismo
A
San Petersburgo Editorial Azbuka
2004
Хорхе Луис БОРХЕС
Другой, тот же самый
А
Санкт-Петербург Издательство «Азбука-классика» 2004
УДК 82/89
ББК84.7 Ар
Б 83
Перевод с испанского В. Андреева, Вс. Багно, М. Бортковской, Б. Тригорина, В. Капустиной, К. Корконосенко, В.Литуса, В. Петрова, М. Петрова, В. Правосудова, В. Резник, М. Толстой, Ю. Шашкова
© В. Андреев, перевод, состав, статья, примечания, 2003, 2004; © Вс. Багно, перевод, 1992; © М. Бортковская, перевод, 2004; © Б. Григории, перевод, 2004; © В. Капустина, перевод, 2004; © К. Корконосенко, перевод, 2004; © В.Литус, перевод, 2004;
© В. Петров, перевод, 2001; © М. Петров, перевод, 2004;
© В. Правосуден, перевод, 2004; © В. Резник, перевод, 2003;
© М. Толстая, перевод, 2003, 2004;
© Ю. Шашков, перевод, 2003, 2004.
© В. Пожидаев, оформление серии, 1996 ISBN 5-352-01159-3	© «Азбука-классика», 2004
В ЛАБИРИНТЕ СТИХОТВОРНЫХ СНОВ
...Он встряхнул щепотку пепла в горсти, тихо произнеся Слово. И возникла роза.
X. Л. Борхес. Роза Парацельса
Всемирную известность Хорхе Луису Борхесу принесли его рассказы-притчи. Необыкновенно требовательный к себе, Борхес работал со словом, как работает ювелир с драгоценными камнями: тщательно шлифуя, добиваясь ярчайшего блеска, выявляя сокрытый внутри камня огонь. Можно сказать и по-другому: Борхес-прозаик работал со словом, как поэт.
Но впрочем, он и был поэтом. Всю жизнь — с самого раннего детства до самой смерти. «Я — поэт» — такими словами закончил он одно из своих последних стихотворений, названное к тому же весьма знаменательно: «Соучастник».
Уже на склоне жизни Борхес писал: «Мне хотелось бы вспомнить какой-то один момент, возможно воображаемый — впрочем, как я отличу воображаемое от реального? — момент, когда мне открылась поэзия... Знаю лишь то, что во мне пробудилось это чувство так давно, что я даже забыл обстоятельства, при которых мне открылось искусство поэзии, то есть магическая сила слова...»1
В 20-е годы XX века молодой поэт Борхес стал основателем ультраизма в аргентинской литературе.
Амбициозно-авангардистские намерения «переделать поэзию» он привез из Европы. Семья Борхесов уехала из Аргентины в Швейцарию накануне Первой мировой вой
1 Здесь и далее, кроме оговоренных случаев, цитаты даны по изд.: Борхес ХЛ. Сокровенное чудо. СПб.: Азбука, 2002. С. 5—64, 437-474.
ны и прожила там пять лет. В Швейцарии, в 1918 году, Хорхе Луис создает стихотворную книгу «Красные ритмы», посвященную русской революции, но книга так и осталась в рукописи (о чем автор никогда не жалел). В 1919 году Борхесы переехали в Испанию. Здесь, 31 декабря 1919 года, в севильском авангардистском журнале «Греция» появилось первое стихотворение Борхеса — «Гимн морю» (написанное под явным влиянием Уолта Уитмена):
О море! О мифы! О солнце! О привольные просторы!
Я знаю, почему люблю тебя. Я знаю, что мы оба очень стары, что мы с тобой знакомы долгие века...
О ты, Протей, тобою я рожден,
мы оба скованы и оба в вечном странствии,
мы оба неизбывно жаждем звезд, и оба мы полны надежд и разочарований!..
(Пер. Е. Лысенко)
«Ныне я вряд ли представил бы себе море или даже самого себя жаждущим звезд», — иронически заметит Борхес позже.
Как бы там ни было, поэтический дебют Борхеса состоялся.
В мировой литературе 20-х годов не было, наверное, ни одного «изма», который не нашел бы страстных приверженцев и последователей в тогдашней Испании. Но помимо этого и сами испанские поэты создавали свои собственные «измы». Одним из них стал, в частности, ульт-раизм (от лат. ultra — сверх, вне, за пределами). К ульт-раизму, который придумали испанцы Рафаэль Кансинос-Ассенс (1883—1964) и Гильермо де Торре (1900—1972), поспешил примкнуть и аргентинец Хорхе Луис Борхес.
Впоследствии он писал: «Большим событием для меня стала дружба с Рафаэлем Кансиносом-Ассенсом. Мне и сейчас приятно думать о себе как о его ученике... Каждую субботу я ходил в кафе „Колониаль", где мы встречались в полночь и беседа наша длилась до зари. Порой там собиралось двадцать—тридцать человек. Эта группа презирала всякий местный колорит — канте хондо и бой быков. Они восхищались американским джазом и больше
стремились быть европейцами, чем испанцами. Канси-нос обычно предлагал тему — метафора, свободный стих, традиционные поэтические формы, повествовательная поэзия... В присущей ему спокойной манере он был диктатором, который не позволял никаких недружелюбных намеков на современных писателей и старался поддерживать высокий уровень беседы... Кансинос требовал, чтобы литература основывалась на метафоре, и предлагал нам на этой основе совершить революцию». Правда, далее Борхес замечает, что еще несколькими годами ранее начал «совершать революцию» в далекой Аргентине поэт Леополь-до Лугонес (1874—1938). Но кто в мире знал в те годы о такой литературной провинции, как Аргентина?..
А Гильермо де Торре и Борхес вскоре стали родственниками: испанский писатель женился на младшей сестре Хорхе Луиса — художнице Норе Борхес (1901—1998).
Принципы ультраизма в одном из поэтических манифестов достаточно точно и полно определил сам Борхес:
«1. Сведение лирики к ее первоначальному элементу — метафоре.
2.	Выбрасывание всех посредствующих звеньев и бесполезных объяснений.
3.	Устранение всякого украшательства, всякого испо-ведничества, проповедничества и вообще тумана.
4.	Синтез двух или трех образов воедино.
Ультраистское стихотворение состоит из серии метафор, каждая из которых содержит неведомое дотоле видение какого-либо фрагмента жизни»1.
Именно с такой эстетической программой обновления поэзии Хорхе Луис Борхес и вернулся на родину в конце марта 1921 года.
В 70-е годы, возвращаясь памятью на пятьдесят лет назад, Борхес напишет: «После того как я побывал в стольких европейских городах и был полон воспоминаний о Женеве, Цюрихе, Ниме, Кордове и Лиссабоне, для меня было неожиданностью увидеть, что мой родной город вырос
1 Цитируется по изд.: Тертерян ИА. Испытание историей. М.: Наука, 1973. С. 266.
и стал очень большим, широко раскинувшимся, почти бескрайним городом невысоких домов с плоскими крышами, вытянувшимся в сторону пампы. Это было больше чем возвращение домой, это было открытие вновь. Теперь я был способен смотреть на Буэнос-Айрес взглядом смелым и жадным, потому что я долго был в разлуке с ним. Не побывай я за границей, еще неизвестно, сумел ли бы я смотреть на него с тем особым восторгом и волнением, которые он теперь вызывает во мне. Этот город — конечно, не весь город, а некоторые места в нем, ставшие для меня эмоционально значительными, — вдохновили стихи моей первой опубликованной книги „Жар Буэнос-Айреса"».
Книга вышла в самом начале 1923 года. Встречена она была и критиками, и читателями (в ту пору, правда, весьма немногочисленными) вполне доброжелательно.
Один из экземпляров своей первой книги автор подарил отцу. «Он никогда не высказывал своего мнения, но после его смерти мы нашли этот экземпляр. Нашли его почти нечитабельным из-за густой правки и замечаний, которыми я воспользовался для второго издания, вышедшего через несколько лет после смерти отца. Отец ни словом не обмолвился мне об этой книге. Но я понял, что все его исправления были верны. Он хотел, чтобы я формировался под воздействием неудач, — не знаю, удалось ли мне сформироваться, но знаю, что я совершил все литературные грехи и что весь мой путь был рядом заблуждений».
Поэт Борхес, вернувшийся из Европы, быстро завоевывает авторитет в среде молодых аргентинских литераторов. Он постоянно печатается в различных журналах, сам основывает три новых, в которых становится основным автором; входит в литературную группу «Флорида» (группа была названа по имени одной из центральных улиц Буэнос-Айреса), получает национальные литературные премии. Ультраизм — модное течение, а Хорхе Луис Борхес — модный писатель. «Период с 1921-го до 1930 года был у меня насыщен бурной деятельностью, но, пожалуй, по сути безрассудной и даже бесцельной», — заметит он позже.
В эти годы Хорхе Луис написал четыре книги эссе и, кроме сборника «Жар Буэнос-Айреса», еще две книга стихов: «Луна напротив» (1925) и «Сан-мартинская тетрадь» (1929).
Когда в середине 70-х годов аргентинские издатели задумали выпустить первое Собрание сочинений Борхеса, автор был не очень-то склонен переиздавать свои первые книга. Но издатели смогли уговорить его: мол, уже во всех учебниках по аргентинской литературе можно прочитать о том, что Борхес — родоначальник ультраизма, и без первых сборников обойтись ну никак нельзя.
О своем ультраистском творчестве и о творчестве своих соратников-поэтов Борхес, не скрывая иронии, впоследствии вспоминал: «Мы играли в то, что мы новые, мы другие, и, кажется, многие были обмануты... Наши находки были достаточно слабыми, например: „Трубы пишут дымом буквы на грифельной доске неба". Конечно, такое достойно забвения. И еще: „Трамваи, с ружьем на плече, спорят с троллейбусами". Могу сознаться — я никому этого не говорил, — что я автор одной из этих строк, не скажу какой, скажу — худшей». (Пусть читатель сам решает, какая из этих строк — худшая, и все же: Борхес является автором второй из них.)
Да, состарившись, Борхес постоянно сожалел об «ультраистских грехах» своей молодости. Он судил первый этап творчества с высоты своих лет и своих литературных достижений. Автору, конечно, виднее, но в данном случае он все-таки вряд ли был прав. Переболеть каким-либо «измом» ему, молодому поэту, было все равно суждено. А ультраизм — отнюдь не худшее изобретение в поэзии, и уж тем более он не достоин забвения. В 20-е годы он сыграл достаточно важную роль и в испанской, и в латиноамериканских литературах.
И как бы там ни было, поэзия во все времена и у всех народов строилась, в частности, на метафоре.
Долгое время, начиная с 30-х годов, Борхес почти не вспоминает о том, что он — поэт. Теперь его «конек» — новелла. Краткая — словно туго сжатая пружина. Обжи
гающая — словно ледяной спирт. Каждая новелла создавалась Борхесом так, словно она — последняя в его жизни.
...В сочельник 1938 года, поднимаясь по лестнице, Борхес сильно ударился головой о створку раскрытого окна. Началось заражение крови. Целый месяц Хорхе Луис пролежал в больнице без сознания. Писатель, можно сказать, чудом остался жив. С той поры он стал слепнуть. К середине 50-х годов Борхес лишился зрения практически полностью.
Что же, слепота подарила нам того Борхеса, который стал одним из самых значительных писателей мира. Он сам неоднократно говорил, что слепота тоже может быть даром Божьим и ему грех роптать на судьбу. «Я склонен думать, что слепота, как и все, что есть на свете, — дар. Конечно же, любое несчастье — дар, ведь благодаря несчастьям родилась трагедия, родилась, вероятно, и почти вся поэзия. В данном случае счастье навряд ли является благом; счастье замкнуто само в себе, несчастье — нет». Все верно, и все же: «Если бы зрение вернулось ко мне, я бы не выходил из дому, я бы читал и читал все эти книги, что окружают меня, но, к сожалению, у меня отнята возможность читать книги... Кто-либо приходит ко мне, и я прошу почитать мне, и он читает, но книгу нужно перелистывать, откладывать, хватать с жадностью, и во всем этом мне отказано, а ведь в этом и состоит одно из наслаждений, получаемых от чтения»1. А наслаждение от книги, от ПРОЧИТАННОЙ книги, было для Борхеса всегда одним из самых отрадных, самых благотворных.
Кроме того, чтение, которому писатель Борхес отдавал большую часть своего времени и которому отдавался со всей страстью, постоянно становилось главным стимулом для создания оригинального произведения. Хорхе Луиса неизменно тянуло помериться силами с теми, кого он любил читать и перечитывать. Блуждая по лабиринтам чужих книг, он грезил своими собственными. Теперь са
1 Борхес Х.Л., Феррари О. Новая встреча. Неизданные беседы. СПб.: Симпозиум, 2004. С. 21.
мо свидание с книгой становилось воспоминанием, грезой, сновидением.
Ревностный читатель Сервантеса и автор «Пьера Менара, автора Дон Кихота"», Хорхе Луис Борхес писал в одном из поздних сонетов:
Приснился сон Сервантесу — Кихано. Ну а тому приснился Дон Кихот. Так сон во сне вершил круговорот, Друг к другу направляя их незвано. Кихано спит, и происходит встреча: Лепанто, выстрелы и боль в предплечье.
(Пер. Вс. Багно)
(Для понимания последней строки надо сказать: в сражении при Лепанто в 1571 году Сервантес был ранен в левую руку, навсегда оставшуюся парализованной — «к вящей славе правой руки».)
Ослепнув, Борхес стал все чаще обращаться к поэзии. Вероятно, по-иному и быть не могло. «Слепота вынудила меня вернуться к сочинению стихов. Поскольку работа над рукописью стала для меня недоступной, пришлось приналечь на память. Разумеется, вспоминать в стихах куда легче, чем в прозе, и запоминать правильные поэтические формы легче, чем свободные стихи. Правильные стихи удобнее, так сказать, носить с собой. Ты можешь, когда идешь по улице или едешь в метро, сочинять или отделывать сонет, ибо ритм и метр стиха обладает мнемоническими свойствами».
После более чем тридцатилетнего перерыва, в 1960 году, Борхес выпускает стихотворную книгу «Делатель». Затем до конца жизни он издает еще десять поэтических сборников; последний из них — «Порука» — вышел в 1985 году, незадолго до смерти Борхеса. Как правило, в свои стихотворные книги он включает теперь и прозаические миниатюры (иначе сказать, стихи в прозе). Стремится ввести в испаноязычную поэзию новые формы — например, японские танки. Но главной поэтической формой в последние годы является для него, несомненно, сонет — он помогал писателю укрепить литературную память (в этом
отношении показателен его мильтоновский сонет «On His Blindness»).
Героями поздних стихотворений Борхеса становятся его любимые книги и любимые авторы. А также его «героические предки», современники и творцы «эпического времени» в истории Аргентины — сугубо книжный и физически немощный человек, Борхес не раз с грустью говорил о том, что завидует своим прадедам, павшим на полях сражений. В современной ему истории аргентинский писатель не находил деятелей, достойных того, чтобы их славословить и воспевать. Если он подчас и хотел прославить кого-либо из современников, так это удальцов из буэнос-айресских предместий (см. сборник «Для шести струн»). А сам Буэнос-Айрес, уже сновидением-воспоминанием, вновь и вновь возникает в его поэзии — город, можно сказать, «другой, тот же самый», что в его книгах 20-х годов.
Страх — не любовь! — связал меня и город, Любимый мной, — чем для любви не повод?!
(Пер. М.Бортковской)
Если в ультраистских книгах, несмотря на подчеркнутое стремление Хорхе Луиса к ясности, всяческого тумана было предостаточно, то теперь его стихи становятся предельно прозрачными. Правда, только при одном условии: надо знать ту культуру, что была для Борхеса «родной, как собственное кровообращение». Один лишь перечень имен, упоминаемых в его поэтических сборниках, занял бы несколько страниц. Не только рассказы и эссе Борхеса, но и его стихи тоже, это — «постскриптум ко всему корпусу литературы».
Случалось, Борхеса упрекали за то, что, мол, его творчество стоит вне аргентинской литературной традиции. Он парировал: «Какова аргентинская традиция? Думаю, в этом вопросе нет никакой проблемы и на него можно ответить предельно просто. Я думаю, наша традиция — это вся культура. Мы не должны ничего бояться, мы должны считать себя наследниками всей вселенной и браться за любые темы, оставаясь аргентинцами». Во многом благо
даря именно Хорхе Луису аргентинская литература стала общечеловеческой. Его литературный ученик — Хулио Кортасар (1914—1984) — вполне справедливо заметил:
Посреди сладкого литературного пирога он встал и сказал: «Вавилон».
Только немногие поняли, что этим он хотел сказать: «Ла-Плата».
(Пер. В. Андреева)
Случалось, Борхеса упрекали и за то, что его стихи бесстрастны, холодны, а ведь поэтическое произведение должно быть прежде всего эмоциональным. На эти упреки слепой писатель отвечал так: он — человек страстный, его страсть — мыслить.
Нет сомнения: страсть, достойная человека.
А вот тщеславным он не был. «Слава — всего лишь одна из форм забвения». Неоднократно Борхеса называли в числе кандидатов на Нобелевскую премию, и всякий раз отказывали ему в этой премии — отнюдь не по причинам, имеющим отношение к литературе (и об этом Хорхе Луис знал). Был ли он обижен? Возможно. Но когда в 1979 году Борхес получил самую престижную в испаноязычных странах литературную премию — «Мигель де Сервантес»1, — то сказал, что она ему много дороже, чем Нобелевская. Мне кажется, он не лукавил.
Дни, отданные зряшному труду — забыть о веке одного из многих поэтов южного материка, которому судьба или созвездья послали плоть, не давшую потомства, и слепоту — тюрьму и полумрак, и старость, утро подступившей смерти, и славу, что не стоит ни гроша...
(Пер. Б. Дубина)
Одна из поэтических книг Хорхе Луиса Борхеса называется «Делатель». Это название можно отнести к ав
1 Замечу: эту премию он разделил с другом своей ультраист-ской молодости испанским поэтом Херардо Диего (1896—1987).
тору во все периоды его творчества. Он сам сделал себя — вопреки (или благодаря?) всем несчастьям, которые были в его жизни. И стихи, и рассказы Борхес всегда делал в полную силу своего таланта, своих возможностей, своего воображения и своей памяти.
Память о себе писатель Борхес оставил долгую. Но не станем забывать: вспомнить о писателе — это прежде всего заново прочитать его книги.
Виктор Андреев
Хорхе Луис Борхес
Другой, тот же самый
Jorge Luis Borges
El otro, el mismo
Fervor le Buenos Aires
Жар Буэнос-Айреса
LAS CALLES
Las calles de Buenos Aires ya son mi entrana. No las avidas calles, incomodas de turba у de ajetreo, sino las calles desganadas del barrio, casi invisibles de habituales, enternecidas de penumbra у de ocaso у aquellas mas afuera ajenas de arboles piadosos donde austeras casitas apenas se aventuran, abrumadas por inmortales distancias, a perderse en la honda vision de cielo у de llanura.
Son para el solitario una promesa porque millares de almas singulares las pueblan, unicas ante Dios у en el tiempo у sin duda preciosas.
Hacia el Oeste, el Norte у el Sur
se han desplegado — у son tambien la patria — las calles;
ojala en los versos que trazo esten esas banderas.
УЛИЦЫ
Улицы Буэнос-Айреса, они теперь — нутро мое. Улицы — не алчные, не стесненные толпой, ходьбой, суетой, питающие отвращение к предместьям, столь привычные, что почти невидимы, смягченные сумраком и закатом, и те, далекие, свободные от благочестивых деревьев, где мрачные домишки едва угадываются, улицы, удрученные бессмертными расстояниями, затерянные в поле зрения неба и равнины.
Они — для пустынника некий обет, так как их населяют тысячи душ-одиночек, единых перед Богом и во времени и, вне сомнения, необходимых.
Улицы развернулись к западу, к северу, к югу. Они тоже — родина. Дай Бог, чтобы в стихах, которые я напишу, остались эти знамена.
LA RECOLETA
Convencidos de caducidad por tantas nobles certidumbres del polvo, nos demoramos у bajamos la voz entre las lentas filas de panteones, cuya retorica de sombra у de marmol promete о prefigura la deseable dignidad de haber muerto.
Bellos son los sepulcros, el desnudo latm у las trabadas fechas fatales, la conjuncion del marmol у de la flor у las plazuelas con frescura de patio у los muchos ayeres de la historia hoy detenida у unica.
Equivocamos esa paz con la muerte у creemos anhelar nuestro fin у anhelamos el sueno у la indiferencia. Vibrante en las espadas у en la pasion у dormida en la hiedra, solo la vida existe.
El espacio у el tiempo son formas suyas, son instrumentos magicos del alma, у cuando esta se apague, se apagaran con ella el espacio, el tiempo у la muerte, сото al cesar la luz caduca el simulacro de los espejos que ya la tarde fue apagando.
РЕКОЛЕТА
Убеждены: все — суета сует, средь залежей благородного праха. Но тянем свой век, понижаем до шепота голос в толще плавных рядов пантеонов, чьи мягкие тени и мрамор даруют надежду или предвосхищают достойную встречу со смертью. Как восхитительны склепы!
Строгость латыни на плитах, соединение мрамора и цветов, своды прохладны, словно внутренний дворик, давнее прошлое, навечно — вчера, здесь остановилось, слилось в единую точку. Обманчив покой единенья со смертью, мы обманулись и жаждем конечного мига, жаждем грез и покойного равнодушья.
В легкой дрожи страстей, чести и шпаги, в спящем плюще — повсюду теплится жизнь.
Пространство и время — ее порожденья, магический инструмент бытия и души. Искра души едва лишь погаснет, вместе погаснут, исчезнут пространство и время. Точно так же погасшим лучом отменяется отблеск вечерний, отображение и существованье зеркал.
Sombra benigna de los arboles, viento con pajaros que sobre las ramas ondea, alma que se dispersa en otras almas, fuera un milagro que alguna vez dejaran de ser, milagro incomprensible, aunque su imaginaria repetition infame con horror nuestros dias.
Estas cosas pense en la Recoleta, en el lugar de mi ceniza.
Тихие тени деревьев, ветерка дуновенье среди птиц и ветвей, душа, растворившаяся в тысячах прочих, дивное чудо, однажды ставшее жизнью, необъяснимое чудо, но это чудо, призрачное повторенье, очернено горьким ужасом сегодняшних дней. Вот о чем размышляю я в Реколете, там, где хранятся мои пепел и траур.
EL SUR
Desde uno de tus patios haber mirado las antiguas estrellas, desde el banco de la sombra haber mirado esas luces dispersas que mi ignorancia no ha aprendido a nombrar ni a ordenar en constelaciones, haber sentido el cfrculo del agua en el secreto aljibe, el olor del jazmin у la madreselva, el silencio del pajaro dormido, el arco del zaguan, la humedad -- esas cosas, acaso, son el poema.
юг
Стоять в одном из твоих патио и видеть древние звезды, сидя на скамье в тени, смотреть на рассеянные огни, которым так и не смог в своем неведенье ни имя дать, ни сложить из них созвездия, чувствовать кружение воды в колодце потайном, аромат жимолости и жасмина, молчание уснувшей птицы, круглый свод, влажную прохладу, — это и есть стихи.
CALLE DESCONOCIDA
Penumbra de la paloma
llamaron los hebreos a la initiation de la tarde cuando la sombra no entorpece los pasos у la venida de la noche se advierte сото una miisica esperada у antigua, сото un grato declive.
En esa hora en que la luz tiene una finura de arena, di con una calle ignorada, abierta en noble anchura de terraza, cuyas cornisas у paredes mostraban colores blandos сото el mismo cielo que conmovia el fondo.
Todos — la medianfa de las casas, las modestas balaustradas у llamadores, tai vez una esperanza de nina en los balcones — entro en mi vano corazon con limpidez de lagrima.
Quiza esa hora de la tarde de plata diera su ternura a la calle, haciendola tan real сото un verso olvidado у recuperado.
Solo despues reflexione que aquella calle de la tarde era ajena, que toda casa es un candelabro donde las vidas de los hombres arden сото velas aisladas, que todo inmeditado paso nuestro camina sobre Golgotas.
НЕЗНАКОМАЯ УЛИЦА
Тень голубиная — так вечера начало евреи называли, когда шаги легки и сумрак не мешает увидеть, как приходит ночь, что музыкой, старинной и знакомой, звучит и опускается на землю.
В час этот, когда свет прозрачно тонок, я вышел к улице, которую не знал. Она открылась предо мной широко, мягкий свет струился по кровлям и стенам, такой же, как и тот, что в небе отражался, в глубине.
Все в этой улице — дома, ограды палисадников, звонки, что у дверей, и, может быть, мечты той девочки с балкона, — наполнило мне сердце чистою слезой.
Казалось, этот вечер тихий заполнил улицу нежнейшим серебром, что зазвучало вдруг, как позабытый, но всплывший в памяти хорал.
Потом подумалось, что улица в тот вечер была как бы чужой и что дома на ней — подсвечники, где жизнь людская, как свеча, которая горит и угасает, и каждый шаг наш — шаг на пути к Голгофе.
LA PLAZA SAN MARTIN
A Macedonia Fernandez
En busca de la tarde
fui apurando en vano las calles.
Ya estaban los zaguanes entorpecidos de sombra. Con fino brunimiento de caoba
la tarde entera se habia remansado en la plaza, serena у sazonada, bienhechora у sutil сото una lampara, clara сото una frente, grave сото ademan de hombre enlutado.
Todo sentir se aquieta
bajo la absolution de los arboles — jacarandas, acacias — cuyas piadosas curvas atenuan la rigidez de la imposible estatua у en cuya red se exalta
la gloria de las luces equidistantes del leve azul у de la tierra rojiza. iQue bien se ve la tarde desde el facil sosiego de los bancos! Abajo
el puerto anhela latitudes lejanas у la honda plaza igualadora de almas se abre сото la muerte, сото el sueno.
ПЛОЩАДЬ САН-МАРТИНА
Маседоиио Фернандесу
Искал я вечер, но напрасно спешил по улицам. Уже в порталах притаилась немая тень. И, отливая блеском матовым, как омут, вечер застыл на площади, спокойный, чистый, благодатный. Как лампа, светлый. Как лоб открытый, ясный.
Печальный, как человек, что в трауре стоит. Волненья улеглись
под сенью всепрощающих деревьев: акаций, хакаранд — их очертаний силуэт
смягчил мне памятника жесткий профиль, в густой листве их замерцал, перемешался чудесный свет, от неба — голубой, а от земли — червленый. Как хорошо: смотреть на вечер, покойно сидя на скамье!
Внизу
вздыхает порт, о дальних плаваньях мечтая, а площадь уравняла всё и вся
и приоткрылась вдруг, как смерть, как сон.
ELTRUCO
Cuarenta naipes han desplazado la vida. Pintados talismanes de carton nos hacen olvidar nuestros destinos у una creation risuena va poblando el tiempo robado con las floridas travesuras de una mitologia casera. En los lindes de la mesa la vida de los otros se detiene.
Adentro hay un extrano pafs: las aventuras del envido у del quiero, la autoridad del as de espadas, сото don Juan Manuel, omnipotente, у el siete de oros tintineando esperanza. Una lentitud cimarrona va demorando las palabras у сото las alternativas del juego se repiten у se repiten, los jugadores de esta noche copian antiguas bazas: hecho que resucita tin poco, muy poco, a las generaciones de los mayores que legaron al tiempo de Buenos Aires los mismos versos у las mismas diabluras.
ТРУКО
Сорок карт рассеялись по жизни. Раскрашенный картон, бумажный талисман, что заставляет нас забыть свое предназначенье, а пестрые созданья располагаются по-свойски в похищенных временах, цветастые и озорные, обживают свой иллюзорный дом. Игорного стола границы — вот все их пространство жизни. Но внутри — другое: буйство, огонь страстей, любви и ненависти, под властью шпаги, шпага, словно меч всемогущего дона Хуана Мануэля, червовая семерка принесет выигрыш.
Тягучая медлительность игры растягивает срок, срок жизни слов. Слова, словно другая игра, всё повторяются без счета, и сегодня ночные игроки все так же ставят банк, выкрикивают взятки: сей факт не проливает свет, едва ли, лишь немного оживляет представление о предках, что передали нам дух и время Буэнос-Айреса своим стихом и похождениями в жизни.
UN PATIO
Con la tarde
se cansaron los dos о tres colores del patio. Esta noche, la luna, el claro circulo, no domina su espacio.
Patio, cielo encauzado.
El patio es el declive
por el cual se derrama el cielo en la casa. Serena,
la eternidad espera en la encrucijada de estrellas. Grato es vivir en la amistad oscura de un zaguan, de una parra у de un aljibe.
ДВОРИК
Устают, выдыхаются к вечеру
оттенки цветов, остаются лишь два или три, в патио. Эта ночь и луна, светлый круг не властвует над пространством.
Дворик — огражденный колодец небес.
Дворик — желоб, склон, по которому льется в дом небо.
Тихая, кроткая
вечность витает меж звездных путей.
Дивно жить в этом призрачно-темном единении тенистых сеней, и виноградной лозы, и колодца.
INSCRIPCION SEPULCRAL
Para mi bisabuelo, el coronet Isidoro Suarez
Dilato su valor sobre los Andes.
Contrast© montanas у ejercitos.
La audacia fue cbstumbre de su espada. Impuso en la llanura de Junin termino venturoso a la batalla у a las lanzas del Peru dio sangre espanola. Escribio su censo de hazanas en prosa rigida сото los clarines behsonos. Eligio el honroso destierro.
Ahora es un poco de ceniza у de gloria.
НАДГРОБНАЯ НАДПИСЬ
Моему прадеду, полковнику Исидоро Суаресу
Бился с отвагою в Андах.
Горы, люди, армады встали лицом к лицу. Мужество и отвага шпагу его вели.
Вырвал на равнине Хунина славу победы в сраженье, копья Перу обагрила испанская кровь. Подвиги описал строгой строкой, воинственным словом. С честью встретил последний свой час. Ныне — праха горсть и щепоточка славы.
LA ROSA
La rosa,
la inmarcesible rosa que no canto, la que es peso у fragancia, la del negro jardm en la alta noche, la de cualquier jardm у cualquier tarde, la rosa que resurge de la tenue ceniza por el arte de la alquimia, la rosa de los persas у de Ariosto, la que siempre esta sola, la que siempre es la rosa de las rosas, la joven flor platonica, la ardiente у ciega rosa que no canto, la rosa inalcanzable.
РОЗА
Роза, нетленная роза, тебя не воспеваю, тебя, невесомость и благоуханье, тебя, в сада чернеющей мгле ночью безлунной, тебя, где и когда угодно, в саду ли, средь ночи ли, роза, вновь рожденная из праха и пепла чудным искусством алхимии, роза, персидская или цветок Ариосто, роза — одинока навечно, навечно роза всех роз, цветок платонической юности, пылающая и слепая, роза, тебя не воспеваю, тебя, о непостижимая, недостижимая роза.
BARRIO RECONQUISTADO
Nadie vio la hermosura de las calles hasta que pavoroso en clamor se derrumbo el cielo verdoso en abatimiento de agua у de sombra. El temporal fue unanime у aborrecible a las miradas fue el mundo, pero cuando un arco bendijo con los colores del perdon la tarde, у un olor a tierra mojada alento los jardines, nos echamos a caminar por las calles сото por una recuperada heredad, у en los cristales hubo generosidades de sol у en las hojas lucientes dijo su tremula inmortalidad el estio.
ОБРЕТЕННЫЙ КВАРТАЛ
Никому не была ведома улиц красота, покуда в жутком вопле зеленоватое небо не рухнуло в изнеможенье, пролилось водою и мраком. Силы стихий объединились, мир наполнился ненавистью и отвращением. Но, когда радуга благословила вечернее небо и сады напитались ароматами влажной земли, мы вновь пустились в свой путь по улицам, будто по вновь обретенным поместьям.
В каждом оконном стекле билось великое солнце, в каждой искре дрожащей листвы пело бессмертие лета.
SALA VACIA
Los muebles de caoba perpetuan entre la indecision del brocado su tertulia de siempre.
Los daguerrotipos
mienten su falsa cercanfa
de tiempo detenido en un espejo у ante nuestro examen se pierden сото fechas inutiles
de borrosos aniversarios.
Desde hace largo tiempo
sus angustiadas voces nos buscan
у ahora apenas estan
en las mananas iniciales de nuestra infancia. La luz del dia de hoy exalta los cristales de la ventana desde la calle de clamor у de vertigo у arrincona у apaga la voz lacia de los antepasados.
ОПУСТЕВШИЙ ЗАЛ
Мебель красного дерева в беспорядке, золотая тисненая кожа память хранит о бесконечном празднике. Дагерротипы лгут, будто вот оно — отраженье времен, задержавшихся в толще зеркал; под нашим пристальным взглядом тают, словно бесполезные даты ничего не значащих годовщин.
Сколько лет уже их скорбные голоса ищут нас и окликают оттуда, на заре нашего детства.
Свет дня сегодняшнего воспламеняет окна, снаружи доносится улицы шум, и крики, и бред, свет гонит прочь, заставляет умолкнуть предков увядшие голоса.
ROSAS
En la sala tranquila cuyo reloj austero derrama un tiempo ya sin aventuras ni asombro sobre la decente blancura que amortaja la pasion roja de la caoba, alguien, сото reproche carinoso, pronuncio el nombre familiar у temido. La imagen del tirano abarroto el instante, no clara сото un marmol en la tarde, sino grande у umbna сото la sombra de una montana remota у conjeturas у memorias sucedieron a la mention eventual сото un eco insondable.
Famosamente infame su nombre fue desolation en las casas, idolatrico amor en el gauchaje у horror del tajo en la garganta. Hoy el olvido borra su censo
de muertes, porque son venales las muertes si las pensamos сото parte
del Tiempo, esa inmortalidad infatigable
РОСАС
В тихом зале, где строгие стрелки часов меряют время без спешки и удивления, в безупречной белизне пространства, которая обеляет саваном красную страсть каобы, кто-то вымолвил имя, словно тихий упрек, имя страшное, близкое и родное. Образ тирана в мгновение ока окреп, не яркий, как мрамор вечерней зарею, но словно огромная тень, будто тень от далекой горы, и догадка, и воспоминание, нечаянное воспоминание, словно бездонное эхо. Имя — звук и проклятье — некогда опустошало дома, имя, идол языческого вожделения людского, имя, словно ужас перерезанного горла. Ныне забвение стерло смертельные списки, поскольку смерти продажны, их можно купить и продать, если думать о них, будто это — естественный Времени ход, бесконечная неутомимость бессмертия,
que anonada con silenciosa culpa las razas у en cuya herida siempre abierta
que el ultimo dios habra de restanar el ultimo dia, cabe toda la sangre derramada.
No se si Rosas
fue solo un avido punal сото los abuelos decian; creo que fue сото tu у yo un hecho entre los hechos que vivid en la zozobra cotidiana у dirigid para exaltaciones у penas la incertidumbre de otros.
Ahora el mar es una larga separacidn entre la ceniza у la patria.
Ya toda vida, por humilde que sea, puede pisar su nada у su noche.
Ya Dios lo habra olvidado у es menos una injuria que una piedad demorar su infinita disolucidn con limosnas de odio.
которое уничтожает в тихом сознанье вины тысячи тысяч, в бессмертии не зарастает рана, вечно открыта, ее зарубцуют последние боги в последний день бытия, собрав всю пролитую кровь воедино.
Не знаю, был ли Росас
единственным алчным кинжалом, как о том говорят старики;
думаю, был он таким же, как ты или я, точкой, вехой и фактом из множества фактов, точно так же дрожал в ежедневной тревоге, но управлял, на радость толпе и ей в наказанье, нерешительностью скромных людей. Что сегодня? Бездонная пропасть меж пепелищ и родной стороною.
Жизнь, смиреннее трудно представить, попирает его небытие, топчет память о нем. Господь забудет его, это — меньшее из проклятий и лучше, чем благочестиво тянуть бесконечную песню, подавать бесконечную милостыню ненависти.
FINAL DE ANO
Ni el pormenor simbolico de reemplazar un. tres рог un dos ni esa metafora baldia que convoca un lapso que muere у otro que surge ni el cumplimiento de un proceso astronomico aturden у socavan la altiplanicie de esta noche у nos obligan a esperar las doce irreparables campanadas.
La causa verdadera
es la sospecha general у borrosa
del enigma del Tiempo;
es el asombro ante el milagro
de que a despecho de infinites azares, de que a despecho de que somos las gotas del no de Heraclito, perdure algo en nosotros: inmovil.
новый год
Нет, не эта деталь,
не символическая замена двойки на тройку, не пустая метафора, что призывает новую порцию времени на место умирающей, и не круговращение Вселенной, — не они тревожат и расшатывают горнюю равнину этой ночи, не они заставляют нас ждать двенадцать неминуемых ударов.
Причина кроется в ином — в смутной и размытой догадке о тайне времени;
в удивлении перед чудом,
ведь вопреки бесчисленным случайностям, вопреки тому, что мы — лишь капля Гераклитовой реки, нечто все же пребывает в нас недвижимо.
CARNICERIA
Mas vil que un lupanar
la carnicena rubrica сото una afrenta la calle.
Sobre el dintel
una ciega cabeza de vaca
preside el aquelarre
de carne charra у marmoles finales con la remota majestad de un fdolo.
МЯСНАЯ ЛАВКА
Гнуснее, чем публичный дом, мясная лавка — оскверненье улиц. Сверху, с несущей балки, коровья слепая голова ведет шабаш искромсанного мяса и мраморных разделочных столов величаво, с отстраненностью идола.
ARRABAL
A Guillermo de Torre
El arrabal es el reflejo de nuestro tedio. Mis pasos claudicaron cuando iban a pisar el horizonte у quede entre las casas, cuadriculadas en manzanas diferentes e iguales сото si fueran todas ellas monotonos recuerdos repetidos de una sola manzana.
El pastito precario, desesperadamente esperanzado, salpicaba las piedras de la calle у divise en la hondura los naipes de colores del poniente у sentf Buenos Aires.
Esta ciudad que yo cref mi pasado es mi porvenir, mi presente;
los anos que he vivido en Europa son ilusorios, yo estaba siempre (y estare) en Buenos Aires.
ПРЕДМЕСТЬЕ
Посвящается Гильермо де Торре
Предместье — точный слепок, отпечаток нашей скуки. Мой шаг сбивается, хромаю, когда плетусь навстречу горизонту, оказываюсь меж домов, четырехугольных ячеек, в кварталах разных, одинаково безликих, словно они, кварталы, — тупое, монотонное воспроизведенье единого квартала, одно и то же. Выгул, неухоженный газон, безудержно теряющий надежды, зияет пятнами камней, домов и улиц, я различаю в бездонных далях раскрашенный картон игральных карт заката, и в этот миг я ощущаю, чувствую Буэнос-Айрес. Город этот, я знаю, я уверен твердо, — мое и прошлое, и будущее, и, более всего, мое сегодня; годы, что провел я на чужбине, в Европе, — иллюзия, я есмь и только здесь, и буду здесь: в Буэнос-Айресе.
REMORDIMIENTO POR CUALQUIER MUERTE
Libre de la memoria у de la esperanza, ilimitado, abstracto, casi futuro, el muerto no es un muerto: es la muerte. Como el Dios de los nusticos, de Quien deben negarse todos los predicados, el muerto ubicuamente ajeno no es sino la perdition у ausencia del mundo. Todo se lo robamos, no le dejamos ni un color ni una sflaba: aquf esta el patio que ya no comparten sus ojos, alii la acera donde acecho su esperanza. Hasta lo que pensamos podria estarlo pensando el tambien;
nos hemos repartido сото ladrones el caudal de las noches у de los dias.
УГРЫЗЕНИЯ СОВЕСТИ ПО СМЕРТИ КОГО-ТО
Свободна от памяти и от надежды, безгранична, абстрактна, неосязаема, словно будущее, смерть — не просто какая-то смерть, а Смерть.
Как от Бога, но Бога мистиков, от Нее надо отринуть все проповеди и предикаты, Смерть — навечно и изначально чужая, Смерть — не только, не столько утрата, исчезновение мира.
Все мы крадем у нее,
Ей не оставляя ни слога, ни оттенка, ни звука: вот он — внутренний двор, изнанка, здесь их нет, вымощенная площадь, место, где смерть караулит надежду.
Все еще полагая, что она здесь была, наша надежда, делим, словно последние воры, добычу свою на дни и ночи.
JARDIN
Zanjones,
sierras asperas,
medanos,
sitiados por jadeantes singladuras у por las leguas de temporal у de arena que desde el fondo del desierto se agolpan. En un declive esta el jardm.
Cada arbolito es una selva de hojas.
Lo asedian vanamente
los esteriles cerros silenciosos
que apresuran la noche con su sombra у el triste mar de inutiles verdores. Todo el jardm es una luz apacible que ilumina la tarde.
El jardincito es сото un dfa de tiesta en la pobreza de la tierra.
Yacimientos del Chubut, 1922
САД
Пропасти, суровые горы, дюны, пересеченные от края до края тропами, лигами, метрами песка и ненастий, что рождаются в сердце пустыни. На склоне раскинулся сад.
Крона каждого дерева — джунгли, кипень листвы. Деревья строят осаду на склонах стерильно пустых холмов, торопят пришествие сумрачной ночи в море безбрежное листвы безучастной.
Весь этот сад — луч тишины и покоя, что освещает и место, и вечер.
Маленький сад — словно крохотный праздник среди убогой бедности нашей земли.
Нефтяные месторождения, Чубут, 1922
INSCRIPCION EN CUALQUIER SEPULCRO
No arriesgue el marmol temerario garrulas transgresiones al todopoder del olvido, enumerando con prolijidad el nombre, la opinion, los acontecimientos, la patria. Tanto abalorio bien adjudicado esta a la tiniebla у el marmol no hable lo que callan los hombres. Lo esencial de la vida fenecida — la tremula esperanza, el milagro implacable del dolor у el asombro del goce — siempre perdurara.
Ciegamente reclama duration el alma arbitraria cuando la tiene asegurada en vidas ajenas, cuando tu mismo eres el espejo у la replica de quienes no alcanzaron tu tiempo у otros seran (y son) tu inmortalidad en la tierra.
НАДГРОБНАЯ НАДПИСЬ НА ЧЬЕЙ-ТО МОГИЛЕ
Надгробный мрамор хранит молчаливый покой, без лишних слов, не нарушая всесилья забвенья, молчит немногословно об имени, мыслях, событиях и отчизне.
Вынесен приговор, осужден этот бисер на мрак и молчанье, потому мрамор не в силах поведать то, о чем молчат люди.
Самое главное в жизни, пришедшей к финалу, — страстная дрожь и надежда, жестокое чудо: чувствовать боль; и удивление наслажденья — все это не исчезает, вечно длится, без перерыва. Слепо, настойчиво требует продолженья душа в преддверии жизни иной, в час, когда ты — всего лишь беглый отблеск и парафраз тех, кто не от мира сего, не отсюда, и тех, кто станет и кто ныне уже — бессмертье твое на земле.
LA VUELTA
Al cabo de los anos del destierro volvf a la casa de mi infancia у todavia me es ajeno su ambito. Mis manos han tocado los arboles сото quien acaricia a alguien que duerme у he repetido antiguos caminos сото si recobrara un verso olvidado у vi al desparramarse la tarde la fragil luna nueva que se arrimo al amparo sombno de la palmera de hojas altas, сото a su nido el pajaro.
I Que caterva de cielos abarcara entre sus paredes el patio, cuanto heroico poniente militara en la hondura de la calle у cuanta quebradiza luna nueva infundira al jardm su ternura, antes que vuelva a reconocerme la casa у de nuevo sea un habito!
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Прошли года, и я вернулся, вернулся в дом, дом детства моего. Теперь здесь стало все чужим. В саду едва касаюсь стволов шершавых, едва, словно ласкаю нежно спящих, силюсь вспомнить изгиб дороги, будто вспоминаю строчки давно забытого стихотворенья.
Я видел, как вдребезги разбился поздний вечер, пал, разбитый хрупким серпиком луны. Серп новолуния запутался в верхушках высоких пальм с широкими листами так, словно в кроне птица свила свое гнездо. Какую бездну небес должны вместить и патио, и стены дома, и сколько восходов и закатов, которые блуждают за окном, и сколько новолуний должно разлиться нежностью по саду, прежде чем дом меня опять своим признает и вновь себя почувствую привычно здесь!
AFTERGLOW
Siempre es conmovedor el ocaso por indigente о charro que sea, pero mas conmovedor todavfa es aquel brillo desesperado у final que herrumbra la llanura cuando el sol ultimo se ha hundido. Nos duele sostener esa luz tirante у distinta, esa alucinacion que impone al espacio el unanime miedo de la sombra у que cesa de golpe cuando notamos su falsia, сото cesan los suenos cuando sabemos que sbnamos.
AFTERGLOW1
Потрясающе в грубой убогости, потрясающе безнадежным прощальным бликом, покрывающим ржой равнины и долы, когда краешек солнца скрывается за горизонтом. Острый и тонкий, луч больно ранит и заполняет пространство беглой галлюцинацией,
наважденьем,
вселяя страх темноты, вмиг обрывается, как только осознаем призрачность. Так же рвется сон, когда понимаем, что спим.
1 Вечерняя заря (англ.).
AMANECER
En la honda noche universal que apenas contradicen los faroles una racha perdida ha ofendido las calles taciturnas сото presentimiento tembloroso del amanecer horrible que ronda los arrabales desmantelados del mundo. Curioso de la sombra у acobardado por la amenaza del alba revivf la tremenda conjetura de Schopenhauer у de Berkeley que declara que el mundo es una actividad de la mente, un sueno de las almas, sin base ni proposito ni volumen. Y ya que las ideas no son eternas сото el marmol sino inmortales сото un bosque о un no, la doctrina anterior asumio otra forma en el alba у la superstition de esa hora cuando la luz сото una enredadera va a implicar las paredes de la sombra, doblego mi razon у trazo el capricho siguiente:
Si estan ajenas de sustancia las cosas
РАССВЕТ
В бездне вселенской ночи только маяк противоборствует буре и заблудившимся шквалам, только маяк на покой посягает улиц притихших, словно предчувствие, дрожащее в нетерпении, предчувствие скорой, ужасной зари, которая наступает на опустевшие окраины мира. Скованный властью тени и мрака, напуган угрозой: скоро зажжется рассвет; судорожно оживляю ужасное предположение Шопенгауэра и Беркли, будто наш мир — игра воображения и сознанья, сновидение душ, без всякой основы, без цели и смысла.
И поскольку идеи не вечны, как мрамор, но бессмертны, как реки и лес, предшествующая доктрина приняла другую форму в рассвете, в суевериях этого часа, когда луч, подобно плющу, вырвет стены домов из объятий мрака, укрощая мой разум, расчистит путь новой фантазии: если вещи не содержат субстанций,
у si esta numerosa Buenos Aires no es mas que un sueno que erigen en compartida magia las almas, hay un instante en que peligra desaforadamente su ser у es el instante estremecido del alba, cuando son pocos los que suenan el mundo у solo algunos trasnochadores conservan, cenicienta у apenas bosquejada, la imagen de las calles que definiran despues con los otros.
I Hora en que el sueno pertinaz de la vida corre peligro de quebranto, hora en que le seria facil a Dios matar del todo Su obra!
Pero de nuevo el mundo se ha salvado. La luz discurre inventando sucios colores у con algun remordimiento de mi complicidad en el resurgimiento del dia solicito mi casa, atonita у glacial en la luz blanca, mientras un pajaro detiene el silencio у la noche gastada se ha quedado en los ojos de los ciegos.
и многолюдье Буэнос-Айреса — лишь игра воображения, сон, который вздымает в одновременном движении души, есть единственный миг, когда бытие судорожно рискует собой, миг, сотрясаемый новой зарей, в час, когда лишь единицы грезят сим миром, и лишь полуночники помнят его и хранят, призрачный, едва различимый набросок, сеть улиц, которые после откроют, опишут другие. Час, когда жизнь отдается упрямому сну, приходит угроза погибели, исчезновенья;
час, когда очень легко может Господь уничтожить свое же творенье!
Но вновь мир спасен.
Свет снова приходит и оживляет уснувшую серую краску, меня упрекает в соучастии воскрешения мира, укрывает заботливо дом, мой дом, изумленный и застывший в белом, ярком луче, птичий голос рвет мою тишину, ночь отступает, сползает изорванной тряпкой и лишь остается в глазницах слепцов.
BENARES
Falsa у tupida сото un jardm calcado en un espejo, la imaginada urbe que no han visto nunca mis ojos entreteje distancias у repite sus casas inalcanzables. El brusco sol, desgarra la compleja oscuridad de templos, muladares, carceles, patios у escalara los muros у resplandecera en un no sagrado. Jadeante la ciudad que oprimio un follaje de estrellas desborda el horizonte у en la manana llena de pasos у de sueno la luz va abriendo сото ramas las calles. Juntamente amanece en todas las persianas que miran al oriente у la voz de un almuedano apesadumbra desde su alta torre el aire de este dia у anuncia a la ciudad de los muchos dioses la soledad de Dios.
(Y pensar
БЕНАРЕС
Обманчиво густой, как отраженье сада в зеркалах, огромный современный город, его я никогда не видел, переплетенье улиц, мозаика недосягаемых домов. Солнечный свет внезапно прорывает тьму священных храмов, темниц, домов, дворов, навозных куч и свалок, взбирается на стены, блещет в реке священной. С натугой дышащий, град, зажатый скопленьем звезд, город переливается за горизонт и входит в утро, полное шагов и снов, и грез, свет раздвигает улицы, как ветви. А следом за рассветом, с востока, исходят с окон жалюзи, после голос муэдзина оглашает с вершины минарета окрест, приносит в город весть богов об одиночестве Господнем. (Пока я размышляю,
que mientras juego con dudosas imagenes, la ciudad que canto, persiste en un lugar predestinado del mundo, con su topografia precisa, poblada сото un sueno, con hospitales у cuarteles
у lentas alamedas
у hombres de labios podridos que sienten fno en los dientes.)
играю образами, город поет и дышит на установленном навечно месте в этом мире, город с точной топографией, он населен, подобно сну, казармами, больницами и тополями, людьми с гниющими губами, что чувствуют и скулами, и ртом — холод.)
AUSENCIA
Habre de levantar la vasta vida que aun ahora es tu espejo: cada manana habre de reconstruirla. Desde que te alejaste, cuantos lugares se han tornado vanos у sin sentido, iguales a luces en el dia.
Tardes que fueron nicho de tu imagen, musicas en que siempre me aguardabas, palabras de aquel tiempo, yo tendre que quebrarlas con mis manos. iEn que hondonada escondere mi alma para que no vea tu ausencia que сото un sol terrible, sin ocaso, brilla definitiva у despiadada?
Tu ausencia me rodea сото la cuerda a la garganta. El mar al que se hunde.
ОТСУТСТВИЕ
Я должен снова оживлять твою долгую жизнь, эта жизнь и сегодня — твое отражение, зеркало: каждое утро буду его восстанавливать.
С тех пор как ты ушла, сколько мест в пустоту обратились, в бесчувствие, словно ровный свет дня.
Вечера хранят образ твой, мелодии, что ты для меня берегла, слова прошедших времен, ныне я должен их уничтожить своими руками. В какой укрыться бездне мне, чтобы не ощущать твое отсутствие, которое подобно чудовищному солнцу, что блещет безудержно и беспощадно?
Твое отсутствие свивается веревкою на горле, топит, словно море.
LLANEZA
A Hay dee Lange
Se abre la verja del jardin con la docilidad de la pagina que una frecuente devocion interroga у adentro las miradas no precisan fijarse en los objetos que ya estan cabalmente en la memoria. Conozco las costumbres у las almas у ese dialecto de alusiones que toda agrupacion humana va urdiendo. No necesito hablar ni mentir privilegios;
bien me conocen quienes aqui me rodean, bien saben mis congojas у mi flaqueza. Eso es alcanzar lo mas alto, lo que tai vez nos dara el Cielo: no admiraciones ni victorias sino sencillamente ser admitidos сото parte de una Realidad innegable, сото las piedras у los arboles.
ПРОСТОТА
Посвящается Хайде Лэнг
Как невесомая, послушная страница, открылась в сад калитка, страница, к которой обращаются с благоговеньем, едва скользнув рассеянным взглядом, поскольку главное хранит не взгляд, а память.
Я узнаю привычки, жесты и это таинство намеков, которое гнездо свивает в единомышленников группе. Мне нет нужды выговаривать привилегии или обманывать;
я — на ладони, известен моему окруженью, им известны мои печали, опустошенность. Сие означает возвышение, вознесение в выси, какие только могут нам даровать Небеса: без восторженности и триумфов, просто стать посвященным, частию неоспоримого Бытия, словно камень или леса.
CAMINATA
Olorosa сото un mate curado la noche acerca agrestes lejamas у despeja las calles que acompanan mi soledad, hechas de vago miedo у de largas Imeas. La brisa trae corazonadas de campo, dulzura de las quintas, memorias de los alamos, que haran temblar bajo rigideces de asfalto la detenida tierra viva que oprime el peso de las casas. En vano la furtiva noche felina inquieta los balcones cerrados que en la tarde mostraron la notoria esperanza de las ninas.
Tambien esta el silencio en los zaguanes. En la concava sombra vierten un tiempo vasto у generoso los relojes de la medianoche magm'fica, un tiempo caudaloso donde todo sonar halla cabida, tiempo de anchura de alma, distinto de los avaros terminos que miden las tareas del dia.
Yo soy el unico espectador de esta calle; si dejara de verla se morina.
(Advierto un largo paredon erizado
ДОЛГАЯ ПРОГУЛКА
Ароматная, словно пьянящий мате, ночь скрадывает расстояние между домами в деревне, расчищает улицы, что сопутствуют мне в одиночестве, наполняя меня безотчетным страхом и прямыми отрезками линий.
Легкий бриз доносит с полей сочный запах, сладость дачных домов и рощ тополиных, что трепещут под хищным напором асфальта, сохраняя землю живую.
Земли сдавлены улицами и домами.
Тщетно кошачья ночь силится охранить покой закрытых балконов. Вечером здесь показалась скрытая девичья страсть и надежда. Полный покой, тишина в преддверье жилищ. В изгибах теней льется время. Время обширно и благородно, скрыто в полночных часах, поток полноводен, в нем находится место всем мечтам и желаньям, и грезам, час чистых душ и устремлений, нет места жадному пересчету: дневная повинность.
Я — единственный улицы созерцатель;
de una agresion de aristas у un faro! amarillo que aventura su indecision de luz.
Tambien advierto estrellas vacilantes.) Grandiosa у viva сото el plumaje oscuro de un Angel cuyas alas tapan el dia, la noche pierde las mediocres calles.
быть может, не будь меня здесь, она бы исчезла. (Наткнулся на шершавую стену, остатки, поросшие остием, чертополохом, в свете желтого фонаря, тусклый и нерешительный луч.
Видел летящие звезды.) Величественная, живая, словно Ангел, сошедший с небес, крыльями день укрывает, ночь опустилась, скрыла серость домов.
LA NOCHE DE SAN JUAN
El poniente implacable en esplendores quebro a filo de espada las distancias. Suave сото un sauzal esta la noche. Rojos chisporrotean los remolinos de las bruscas. hogueras; lena sacrificada que se desangra en altas llamaradas, bandera viva у ciega travesura.
La sombra es apacible сото una lejanfa; hoy las calles recuerdan que fueron campo un dia.
Toda la santa noche la soledad rezando su rosario de estrellas desparramadas.
ИВАНОВА НОЧЬ
Сверкающий закат неумолимо рассек пространство лезвием меча. Ночь, словно ивовая поросль, нежна. Взвиваются повсюду искрящиеся огненные вихри; священный хворост от всполохов высоких кровоточит, живое знамя, выдумка слепая. Но дышит миром тьма, подобно дали; сегодня улицам вернулась память: когда-то они были чистым полем. А одиночество, молясь, перебирает рассыпанные звезды своих четок.
CERCANIAS
Los patios у su antigua certidumbre, los patios cimentados en la tierra у el cielo.
Las ventanas con reja desde la cual la calle se vuelve familiar сото una lampara. Las alcobas profundas donde arde en quieta llama la caoba у el espejo de tenues resplandpres es сото un remanso en la sombra. Las encrucijadas oscuras que lancean cuatro infinitas distancias en arrabales de silencio.
He nombrado los sitios donde se desparrama la ternura у estoy solo у conmigo.
ОКРЕСТНОСТИ
Дворы, их стойкая осанка, дворы скрепляют небеса и землю.
Сквозь перекрестия зарешеченных окон проходит улица легко, как свет лампады. Просторные альковы, где рдеет тихим пламенем каоба, где зеркала неясный отблеск подобен омуту и заводям тенистым. Темны и тихи перекрестки, от них бегут дороги в бесконечность по немым, глухим предместьям. Поведал о местах, где мы всегда вдвоем, нас двое: одиночество и я.
SAB ADOS
A C.G.
Afuera hay un ocaso, alhaja oscura engastada en el tiempo, у una honda ciudad ciega de hombres que no te vieron. La tarde calla о canta.
Alguien descrucifica los anhelos clavados en el piano.
Siempre, la multitud de tu hermosura.
* * *
A despecho de tu desamor tu hermosura prodiga su milagro por el tiempo. Esta en ti la ventura сото la primavera en la hoja nueva. Ya casi no soy nadie, soy tan solo ese anhelo que se pierde en la tarde.
En ti esta la delicia сото esta la crueldad en las espadas.
* * *
Agravando la reja esta la noche. En la sala severa
СУББОТЫ
С. Г.
Там, снаружи, — закат, темная драгоценность в оправе времен.
Бездна города, ослепшего от людей, которые тебя никогда не видели. Вечер молчит или песни поет.
Кто-то вытягивает страсть, распятую на клавишах пианино. Прелесть твоя — множество проявлений.
* ♦ ♦
Назло твоей неприязни твоя красота тратит свой дар посекундно. Прелесть, удача твоя скрыты в тебе, словно весна в первом листке. Я почти уже потерял себя, я — только страсть, что теряется вечером этим. Скрыта нежность в тебе, как до срока в мечах скрыта боль.
♦ * *
Упала ночь тяжелым бременем. Друг друга, как слепцы, искали
se buscan сото ciegos nuestras dos soledades. Sobrevive a la tarde
la blancura gloriosa de tu carne. En nuestro amor hay una репа que se parece al alma.
♦ * *
Tu
que ayer solo eras toda la hermosura eres tambien todo el amor, ahora.
в притихшем зале наши одиночества. Тот вечер пересилила твоя блистающая плоть.
В нашей любви есть грех, вина, похожая на душу.
♦ ♦ ♦
Ты,
кто вчера была подлинной красотою, стала любовью, подлинною, сегодня.
TROFEO
Como quien recorre una costa maravillado de la muchedumbre del mar, albriciado de luz у prodigo espacio, yo fui el espectador de tu hermosura durante un largo dfa.
Nos despedimos al anochecer у en gradual soledad al volver por la calle cuyos rostros aun te conocen, se oscurecio mi dicha, pensando que de tan noble acopio de memorias perduranan escasamente una о dos para ser decoro del alma en la inmortalidad de su andanza.
ТРОФЕЙ
Идущий берегом моря очарован его величием, обласкан и награжден светом и ширью, так же и я, было даровано наслаждаться твоей красотой. В сумерках мы распрощались, степенно пришло одиночество, на улицах темных, которые помнят тебя, счастие потускнело, подумал: как было бы славно, если воспоминания, сменяя друг друга, без остановки, следовали бесконечно, радуя душу.
ATARDECERES
La clara muchedumbre de un poniente ha exaltado la calle, la calle abierta сото un ancho sueno hacia cualquier azar.
La limpida arboleda pierde el ultimo pajaro, el oro ultimo. La mano jironada de un mendigo agrava la tristeza de la tarde.
El silencio que habita los espejos ha forzado su carcel.
La oscurida es la sangre de las cosas heridas.
En el incierto ocaso la tarde mutilada fue unos pobres colores.
ВЕЧЕРНИЕ СУМЕРКИ
На западе вечерняя заря восторгом напитала улицы, открыла двери, словно страсти сон, случайной встрече.
Светлые леса теряют последних птиц и золото. Разодранные руки нищего подчеркивают грусть поры вечерней.
А тишина, что меж зеркал живет, тает, покидает узилище свое.
Мрак — чернеющая кровь израненных вещей.
В неровном свете изуродованный вечер сочился серым цветом.
CAMPOS ATARDECIDOS
El poniente de pie сото un Arcangel tiranizo el camino.
La soledad poblada сото un sueno se ha remansado alrededor del pueblo. Los cencerros recogen la tristeza dispersa de la tarde. La luna nueva es una vocecita desde el cielo.
Segun va anocheciendo vuelve a ser campo el pueblo.
El poniente que no se cicatriza aun le duele a la tarde.
Los tremulos colores se guarecen en las entranas de las cosas.
En el dormitorio vacio la noche cerrara los espejos.
ПОЛЯ В ВЕЧЕРНИХ СУМЕРКАХ
Вечерняя заря, Архангелу подобно, дорогу истерзала.
Как душный сон, населено одиночество, стоячим прудом пролегло у деревни. Колокольчики в поле звоном собирают крошки печали, что рассеяны вечером. Новолуние — слабый голос небес.
Лишь стемнело, поле вновь оживает.
Западный шрам затянулся, вечер его донимает.
Прячутся искры оттенков в сумрачных безднах предметов.
В опустевшей и замершей спальне ночь распахнет зеркала.
DESPEDIDA
Entre mi amor у yo han de levantarse trescientas noches сото trescientas paredes у el mar sera una magia entre nosotros.
No habra sino recuerdos.
Oh tardes merecidas por la репа, noches esperanzadas de mirarte, campos de mi camino, firmamento que estoy viendo у perdiendo... Definitiva сото un marmol entristecera tu ausencia otras tardes.
РАЗЛУКА
Между любовью и мною выросло триста ночей, словно триста стен крепостных, а море станет меж нами бездною наважденья.
Ничего не останется, кроме воспоминаний. О вечера, достойные осуждения, о ночи в ожидании встреч с тобой, мои дороги и мои поля, мой небосвод, я вижу вас и вас теряю... Неколебима, словно мрамор, с тобой разлука отравляет жизнь.
UNEAS QUE PUDE HABER ESCRITO Y PERDIDO HACIA 1922
Silenciosas batalias del ocaso en arrabales ultimos, siempre antiguas derrotas de una guerra en el cielo, albas ruinosas que nos llegan desde el fondo desierto del espacio сото desde el fondo del tiempo, negros jardines de la lluvia, una esfinge de un libro que yo tenfa miedo de abrir у cuya imagen vuelve en los suenos, la corruption у el eco que seremos, la luna sobre el marmol, arboles que se elevan у perduran сото divinidades tranquilas, la mutua noche у la esperada tarde, Walt Whitman, cuyo nombre es el universo, la espada valerosa de un rey en el silencioso lecho de un no, los sajones, los arabes у los godos que, sin saberlo, me engendraron, isoy yo esas cosas у las otras о son Haves secretas у arduas algebras de lo que no sabremos nunca?
СТРОКИ, КОТОРЫЕ Я ДОЛЖЕН БЫЛ НАПИСАТЬ И ЗАБЫТЬ В 1922 ГОДУ
Молчаливы сражения вечерней зари в дальних предместиях, отголоски древней небесной битвы, ветхий, разбитый рассвет, который является нам из бездонных глубин пространства, будто из бездны времен, чернеющие в ливнях сады, сфинкс на обложке книги, — я боялся ее открывать, сфинкс являлся во сне, поминая о прахе и эхе, которыми предстоит скоро стать, луна на мраморных плитах, вздыбленные деревья, бессмертные, словно притихшие боги, ночь взаимности, ожидания вечер, Уолт Уитмен, чье имя — подлинный универсум, благородная шпага какого-то короля, утонувшая в водах какой-то реки, саксонцы, арабы и готы, что, сами не зная того, меня вызвали к жизни. Я сам — это множество или это — секретный ключ к тайнам, алгебраическим уравнениям, что нам никогда узнать не суждено?
Luna de enfrente
Луна напротив
AMOROSA ANTICIPACION
Ni la intimidad de tu frente clara сото una fiesta ni la costumbre de tu cuerpo, aun misterioso у tacito у de nina, ni la sucesion de tu vida asumiendo palabras о silencios seran favor tan misterioso сото mirar tu sueno implicado en la vigilia de mis brazos.
Virgen milagrosamente otra vez por la virtud absolutoria del sueno, quieta у resplandeciente сото una dicha que la memoria elige, me daras esa orilla de tu vida que tu misma no tienes. Arrojado a quietud, divisare esa playa ultima de tu ser у te vere por vez primera, quiza, сото Dios ha de verte, desbaratada la ficcion del Tiempo, sin el amor, sin mi.
ЛЮБОВНОЕ ПРЕДЧУВСТВИЕ
Ни близость твоего лба, светлого, словно праздник, ни привычное ощущение твоего тела — все еще таинственного, скрытного и детского, ни течение твоей жизни, впитывающей слова
и молчание, не станут таким блаженством и таинством, как возможность неотрывно смотреть на тебя, спящую под охраной сомкнутых вокруг тебя моих рук. Вновь невинная, благодаря чуду всепрощающей добродетели сна, тихая, как мгновение счастья, избранное памятью, ты подаришь мне тот берег своей жизни, который еще не обрела сама. Изгнанный в тишину, я открою этот последний берег твоего моря и увижу, быть может, тебя в первый раз — такой, какой дозволено видеть тебя лишь Богу, разрушив иллюзию Времени: без нашей любви, без меня.
JACTANCIA DE QUIETUD
Escrituras de luz embisten la sombra, mas prodigiosas que meteoros. La alta ciudad inconocible arrecia sobre el campo.
Seguro de mi vida у de mi muerte, miro los ambiciosos у quisiera entenderlos.
Su dia es avido*como el lazo en el aire.
Su noche es tregua de la ira en el hierro, pronto en acometer.
Hablan de humanidad.
Mi humanidad esta en sentir que somos voces de una misma penuria. Hablan de patria.
Mi patria es un latido de guitarra, unos retratos у una vieja espada, la oracion evidente del sauzal en los atardeceres.
El tiempo esta viviendome.
Mas silencioso que mi sombra, cruzo el tropel de su levantada codicia.
Elios son imprescindibles, unicos, merecedores del manana.
Mi nombre es alguien у cualquiera.
Paso con lentitud, сото quien viene de tan lejos que no espera Hegar.
ПОХВАЛЬБА НЕВОЗМУТИМОСТЬЮ
Письмена света окутывают тьму, они прекраснее, чем падающие звезды.
Огромный непознаваемый город поднимается над равниной.
Уверенный в своей жизни и в своей смерти, я смотрю на тщеславных и напрасно пытаюсь понять их. Их день жаден, как лассо, взмывшее в воздух.
Их ночь — отсрочка гнева, воплощенного в железе, быстрого на расправу.
Они говорят о гуманности.
Моя гуманность — в том, что я ощущаю: все мы — голоса одного и того же нищенства.
Они говорят о родине.
Моя родина — биение пульса гитары, несколько портретов, старая шпага, молитва зарослей ивняка на закате.
Время живет во мне.
Тише собственной тени, я пробираюсь сквозь гущу их возвышенной алчности.
Они — те, без кого нельзя обойтись, те, кто достоин завтрашнего дня.
Мое имя — кто-то и кто угодно.
Я шагаю неспешно, как тот, чей путь так долог, что нет уже и надежды дойти до цели.
DAKAR
Dakar esta en la encrucijada del sol, del desierto у del mar. El sol nos tapa el firmamento, el arenal acecha en los caminos, el mar es un encono.
He visto un jefe en cuya manta era mas ardiente lo azul que en el cielo incendiado.
La mezquita cerca del biografo luce una claridad de plegaria.
La resolana aleja las chozas, el sol сото un ladron escala los muros.
Africa tiene en la eternidad su destino, donde hay hazanas, fdolos, reinos, arduos bosques у espadas.
Yo he logrado un atardecer у una aldea.
ДАКАР
Дакар — на перекрестке солнца, пустыни и моря. Солнце скрывает от нас небосвод, песок подстерегает нас на пути, море — само злопамятство. Я видел вождя племени в одеянии, лазурь которого жарче полыхавшего неба.
Мечеть — рядом с историком — сверкает чистым огнем молитвы.
Полдень отодвигает хижины, солнце, словно воришка, карабкается по стенам.
У Африки — собственная судьба в вечности: подвиги, идолы, царства, непроходимые джунгли, мечи. Я смог добраться — до сумерек и до селенья.
ULTIMO SOL EN VILLA ORTUZAR
Tarde сото de Juicio Final.
La calle es una herida abierta en el cielo.
Ya no se si fue Angel о un ocaso la claridad que ardio en la hondura.
Insistente, сото una pesadilla, carga sobre пн la distancia.
Al horizonte un alambrado le duele.
El mundo esta сото inservible у tirado.
En el cielo es de dfa, pero la noche es traicionera en las zanjas.
Toda la luz esta en las tapias azules у en ese alboroto de chicas.
Ya no se si es un arbol о es un dios, ese que asoma por la veija herrumbrada. Cuantos paises a la vez: el campo, el cielo, las afueras. Hoy he sido Tico de calles у de ocaso filoso у de la tarde hecha estupor.
Lejos, me devolvere a mi pobreza.
ПОСЛЕДНИЕ ЛУЧИ СОЛНЦА В ВИЛЬЯ-ОРТУСАР
Вечер — как в день Страшного суда.
Улица — открытая в небо рана.
Я даже не знаю наверняка, что мелькнуло там вдалеке огненной вспышкой: Ангел или просвет меж домов?
Настойчивое — как кошмар — давит на меня расстояние.
Мучается от боли горизонт, прорезанный забором из проволоки.
Мир — словно уже никому не нужен и выброшен. Небо — еще светлое, как днем, но в канавах уже предательски затаилась ночь.
Свет остался лишь в голубых стенах и в девичьем смехе.
Не знаю, дерево или какое-то божество тянется ко мне через ржавую садовую калитку.
Сколько разных миров собрано воедино: поле, небо, окрестности города.
Сегодня я стал богаче на множество улиц, на режущий глаза закат, на неподвижный вечер.
Позже, не скоро, я вернусь в свою нищету.
PARA UNA CALLE DEL OESTE
Me daras una ajena inmortalidad, calle sola.
Eres ya sombra de mi vida.
Atraviesas mis noches con tu segura rectitud de estocada.
La muerte — tempestad oscura e inmovil — desbandara mis horas.
Alguien recogera mis pasos у usurpara mi devocion у esa estrella.
(La lejania сото un largo viento ha de flagelar su camino.)
Aclarado de noble soledad, pondra una misma anhelacidn en tu cielo.
Pondra esa misma anhelacidn que yo soy.
Yo resurgire en su venidero asombro de ser.
En ti otra vez:
Calle que dolorosamente сото una herida te abres.
ПОСВЯЩАЕТСЯ ОДНОЙ УЛИЦЕ НА ВОСТОКЕ
Ты подаришь мне чужое бессмертие, одинокая улица.
Ты ведь — тень моей жизни.
Ты пронзаешь мои ночи уверенной прямотой удара шпаги.
Смерть — черная, неподвижная буря — расшвыряет по сторонам мое время.
Кто-то другой подберет мои шаги и присвоит мою верность, равно как и эту звезду.
(Даль, словно долгий ветер, будет кнутом хлестать его путь.)
Просветленный благородным одиночеством, он принесет твоему небу ту же страсть.
Ту самую страсть, которая и является мною.
Я воскресну в нем, в его грядущем величии.
И — снова — в тебе:
Улица, что открывается больно — как рана.
Cuademo San Martin
Санмартинская тетрадь
CURSO DE LOS RECUERDOS
Recuerdo mio del jardih de casa: vida benigna de las plantas, vida cortes de misteriosa у lisonjeada por los hombres.
Palmera la mas alta de aquel cielo у conventillo de gorriones; parra firmamental de uva negra, los dias del verano dormian a tu sombra.
Molino Colorado:
remota rueda laboriosa en el viento, honor de nuestra casa, porque a las otras iba el no bajo la campanita del aguatero.
Sotano circular de la base que hacias vertiginoso el jardm, daba miedo entrever por una hendija tu calabozo de agua sutil.
Jardm, frente a la verja cumplieron sus caminos los sufridos carreros у el charro carnaval aturdio con insolentes murgas.
El almacen, padrino del malevo, dominaba la esquina;
ДОРОГОЙ ВОСПОМИНАНИЙ
Мои воспоминания о домашнем саде: благословенная жизнь растений, жизнь учтивая, — тайной покрыта, взлелеяна она людьми.
Пальма самая высокая под здешним небом, птичий домик воробьев;
виноградная лоза с черным виноградом, летние деньки дремали в ее тени.
Крашеная мельница: трудолюбиво на ветру эпох старинных колесо, гордость дома нашего, ведь у других текла река под чашечками черпаков.
Подвал по кругу в основании дома — у сада голова шла кругом, и страшно было заглянуть сквозь щелку в подземелье, полное воды искусной.
Сад, перед решеткой завершали путь свой терпеливые извозчики, и грубый карнавал ошеломлял оркестром шумным бродячих музыкантов.
Амбар, укрыватель преступлений, занимал он угол сада;
pero temas canaverales para hacer lanzas у gorriones para la oracion.
El sueno de tus arboles у el mib todavia en la noche se confunden у la devastation de la urraca dejo un antiguo miedo en mi sangre.
Tus contadas varas de fondo se nos volvieron geografia; un alto era «la montana de tierra» у una temeridad su declive.
Jardm, yo cortare mi oracion para seguir siempre acordandome: voluntad о azar de dar sombra fueron tus arboles.
но у тебя тростник был, чтобы править копья, и воробьи, чтобы прочитать молитву.
Сон твоих деревьев по ночам со сном моим всегда сливался, и опустошение сороки заразило древним страхом кровь мою.
Твои редкие ветки у основания для нас становились географией; холм был «земляной горою» и смелость — его откосом.
Сад, я прочту свою молитву, чтобы никогда не забывать: воля или случай тень отбросить — были твоими деревьями.
ISIDORO ACEVEDO
Es verdad que lo ignoro todo sobre el — salvo los nombres de lugar у las fechas: fraudes de la palabra — pero con temerosa piedad he rescatado su ultimo dia, no el que los otros vieron, el suyo, у quiero distraerme de mi destino para escribirlo. Adicto a la conversation portena del truco, alsinista у nacido del buen lado del Arroyo
del Medio, comisario de frutos del pais en el mercado antiguo del Once, comisario de la tercera, se batio cuando Buenos Aires lo quiso
en Cepeda, en Pavon у en la playa de los Corrales.
Pero mi voz no debe asumir sus batallas, porque el se las llevo en un sueno esencial. Porque lo mismo que otros hombres escriben versos, hizo mi abuelo un sueno.
Cuando una congestion pulmonar lo estaba arrasando у la inventiva fiebre le falseo la cara del dia, congrego los ardientes documentos de su memoria para fraguar su sueno.
ИСИДОРО АСЕВЕДО
По правде говоря, не знаю я всего о нем — разве что набор названий, мест и дат: обманы слова — но с дрожащим почитанием я отвоевал его последний день, не тот, что видели другие, а собственный его, хочу отвлечься от своего предназначенья, чтобы об этом написать. Верный говору портеньо за игрой в труко, альсинист, рожденный на лучшей стороне Арройо-дел ь-Медио, комиссар на старом рынке в Онсе, комиссар третьего района, он ринулся в сраженья, лишь Буэнос-Айрес захотел того, в Сепеде и в Павоне, и на берегу Корралеса.
Но голос мой принимать его сраженья не обязан, потому что их унес мой дед в невесомость сновиденья. Потому что то, о чем другие создают стихи, он отправил в сновиденье.
Когда легочный отек подтачивал его и жар терзал его лицо, он собрал свидетельства живые памяти своей, чтобы измыслить этот сон.
Esto acontecio en una casa de la calle Serrano, en el verano ardido del novecientos cinco. Sono con dos ejercitos que entraban en la sombra de una batalla; enumero los comandos, las banderas, las unidades. «Ahora estan parlamentando los jefes», dijo en voz que le oyeron у quiso incorporarse para verlos.
Hizo leva de pampa:
vio terreno quebrado para que pudiera aferrarse
la infanteria у llanura resuelta para que el tiron de la caballena fuera invencible.
Hizo una leva ultima, congrego los miles de rostros que el hombre sabe, sin saber, despues de los anos: caras de barba que se estaran desvaneciendo en daguerrotipos, caras que vivieron junto a la suya en el Puente Alsina у Cepeda.
Entro a saco en sus dias para esa visionaria patriada que necesitaba su fe, no que una flaqueza le impuso; junto un ejercito de sombras portenas para que lo mataran.
Asf, en el dormitorio que miraba al jardin, murio en un sueno por la patria.
En metafora de viaje me dijeron su muerte; no la cref. Yo era chico, yo no sabia entonces de muerte, yo era inmortal; yo lo busque por muchos dias por los cuartos sin luz.
Случилось это в доме на улице Серрано, в девятьсот пятом, знойным летом.
Во сне его два войска
сошлись в тени сраженья;
он перечел отряды все, знамена и подразделенья.
«Командиры в данный миг ведут переговоры»,— сказал он громко, надеясь, что его услышат, и приподняться захотел, чтобы увидеть их.
Он провел осмотр в пампе:
увидел он пересеченку, на ней пехота смогла бы продержаться, и плоскую равнину, на ней атака конницы была
неотразима.
Провел он смотр последний, собрал он сотни лиц, которых, не ведая о том, знает человек на исходе своих лет:
бородатых лиц, что будут таять на дагерротипах, лиц, что были рядом с ним на мосту Альсина
и в Сепеде.
Он грубо вторгся в прошлое свое, чтобы свершить бесплотный подвиг, на который обрекала его вера, но не слабость;
собрал он армию теней портеньо, чтобы они его убили.
Вот так в спальне с окнами в сад за родину погиб он в сновиденье.
Для меня в старинную метафору обернули его
смерть; я не поверил.
Я слишком юным был, не знал тогда о смерти, был бессмертным;
и долго я искал его, бродя по комнатам без света.
El hacedor
Делатель
DIALOGO SOBRE UN DIALOGO
A. Distrafdos en razonar la inmortalidad, habia-mos dejado que anocheciera sin encender la lampara. No nos vefamos las caras. Con una indiferencia у una dulzura mas convincentes que el fervor, la voz de Ma-cedonio Fernandez repetia que el alma es inmortal. Me aseguraba que la muerte del cuerpo es del todo insig-nificante у que morirse tiene que ser el hecho mas nulo que puede sucederle a un hombre. Yo jugaba con la navaja de Macedonio; la abna у la cerraba. Un acor-deon vecino despachaba infinitamente la Cumparsita, esa pamplina consternada que les gusta a muchas personas, porque les mintieron que es vieja... Yo le propuse a Macedonio que nos suicidaramos, para discutir sin estorbo.
Z (burlon). Pero sospecho que al final no se re-solvieron
A (ya en plena mistica). Francamente no recuerdo si esa noche nos suicidamos.
ДИАЛОГ О ДИАЛОГЕ
А. Рассуждая о бессмертии, мы не заметили, как стемнело, и не зажгли света. Мы не видели лиц друг друга. С бесстрастием и кротостью, более убедительными, чем пафос, голос Маседонио Фернандеса вновь и вновь говорил о том, что душа — вечна. Он убеждал меня, что смерть тела не значит совершенно ничего и умереть — это самое пустяковое из того, что может случиться с человеком. Я играл с навахой Маседонио — то открывал, то закрывал ее. Соседский аккордеон все никак не мог завершить «Кумпарситу», эту унылую пьеску, что нравится многим потому, что их смогли обмануть: она, мол, старинная... Я предложил Маседонио: давайте покончим жизнь самоубийством и договорим без помех.
Z (насмешливо). Но полагаю, вы все-таки не решились.
А (уже совершенно мистически). Признаться, я и не помню: покончили мы в тот вечер самоубийством или нет.
ARGUMENTUM ORNITHOLOGICUM
Cierro los ojos у veo una bandada de pajaros. La vision dura un segundo о acaso menos; no se cuantos pajaros vi. iEra definido о indefinido su numero? El problema involucra el de la existencia de Dios. Si Dios existe, el numero es definido, porque Dios sabe cuantos pajaros vi. Si Dios no existe, el numero es indefinido, porque nadie pudo llevar la cuenta. En tai caso, vi menos de diez pajaros (digamos) у mas de uno, pero no vi nueve, ocho, siete, seis, cinco, cuatro, tres о dos pajaros. Vi un numero entre diez у uno, que no es nueve, ocho, siete, seis, cinco, etcetera. Ese numero entero es inconcebible; ergo, Dios existe.
ARGUMENTUM ORNITHOLOGICUM1
Я закрываю глаза и вижу стаю птиц. Мгновенье, и их уже нет; сколько мне их привиделось, я не знаю. Определенным или неопределенным было их число? Вопрос упирается в проблему существования Бога. Если Бог есть, их число определенно, ибо Богу известно, сколько мне их привиделось. Если Бога нет, то оно неопределенно, ибо некому было считать. Ясно, что их было меньше десяти (положим) и больше одной, однако не девять, не восемь, не семь, не шесть, не пять, не четыре, не три и не две. Число это, стало быть, — между десятью и одним, однако не девять, восемь, семь, шесть, пять и так далее. Точное число непостижимо; ergo2, Бог есть.
1 Орнитологическое доказательство (лат.).
2 Следовательно (лат.)
PARABOLA DE CERVANTES Y DE QU1JOTE
Harto de su tierra de Espana, un viejo soldado del rey bused solaz en las vastas geograffas de Ariosto, en aquel valle de la luna donde esta el tiempo que mal-gastan los suenos у en el fdolo de oro de Mahoma que robd Montalban.
En mansa burla de si mismo, ided un hombre cre-dulo que, perturbado por la lectura de maravillas, dio en buscar proezas у encantamientos en lugares prosai-cos que se llamaban El Toboso о Montiel.
Vencido por la realidad, por Espana, Don Quijote murid en su aldea natal hacia 1614. Poco tiempo lo sobrevivid Miguel de Cervantes.
Para los dos, para el sonador у el sonado, toda esa trama fue la oposicidn de dos mundos: el mundo irreal de los libros de caballenas, el mundo cotidiano у co-miin del siglo XVII.
No sospecharon que los anos acabanan por limar la discordia, no sospecharon que la Mancha у Montiel у la magra figura del caballero serian, para el porvenir, no menos poeticas que las etapas de Simbad о que las vastas geografias de Ariosto.
Porque en el principio de la literatura esta el mito, у asimismo en el fin.
Climca Devote, enero de 1955
ПРИТЧА О СЕРВАНТЕСЕ И ДОН КИХОТЕ
Пресытившись землей испанской, старый королевский солдат принялся искать развлечения на обширных территориях Ариосто, в той лунной долине, где время проходит в грезах, там, где Ринальдом Монталь-ванским похищен был золотой истукан Магомета.
Слегка посмеиваясь над самим собой, он выдумал простодушного человека, что, начитавшись книг о всяческих чудесах, отправился на поиски подвигов и колдовских чар в весьма прозаические места, именуемые Тобосо либо Монтьель.
Побежденный действительностью и Испанией, Дон Кихот умер в своем родном селении примерно в 1614 году. Мигель де Сервантес пережил его ненамного.
Для них обоих, для сновидящего и для приснившегося, хитросплетения сюжета состояли в противодействии двух миров: выдуманного мира рыцарских книг и заурядного, будничного мира XVII века.
Они не предполагали, что время уничтожит данные различия, не предполагали, что Ламанча, и Монтьель, и фигура худющего рыцаря станут для будущих читателей не менее поэтичными, чем приключения Синдбада Морехода или обширные территории Ариосто.
Литература начинается мифом — так же, как и завершается им.
Больница Девото, январь 1955
PARADISO, XXXI, 108
Diodoro Siculo refiere la historia de un dios despedazado у disperse. iQuien, al andar por el cre-pusculo о al trazar una fecha de su pasado, no sintio alguna vez que se habfa perdido una cosa infinita?
Los hombres han perdido una cara, una cara irre-cuperable, у todos quenan ser aquel peregrino (sonado en el empfreo, bajo la Rosa) que en Roma ve el sudario de la Veronica у murmura con fe: Jesucristo, Dios mio, Dios verdadero iasf era, pues, tu cara?
Una cara de piedra hay en un camino у una inscription que dice El verdadero Retrato de la Santa Cara del Dios de Jaen; si realmente supieramos сото fue, sena nuestra la clave de las parabolas у sa-bnamos si el hijo del carpintero fue tambien el Hijo de Dios.
Pablo la vio сото una luz que lo derribo; Juan, сото el sol cuando resplandece en su fuerza; Teresa de Jesus, muchas veces, banada en luz tranquila, у no pudo jamas precisar el color de los ojos.
Perdimos esos rasgos, сото puede perderse un nu-mero magico, hecho de cifras habituales; сото se pierde para siempre una imagen en el calidoscopio. Podemos verlos e ignorarlos. El perfil de un judio en el subterra-neo es tai vez el de Cristo; las manos que nos dan unas monedas en una ventanilla tai vez repiten las que unos soldados, un dia, clavaron en la cruz.
PARADISO1, XXXI, 108
Диодор Сицилийский поведал нам о Боге, которого разбили и разметали. Не доводилось ли каждому из нас при наступлении сумерек, мысленно пронзив былое, ощутить утрату чего-то безмерного?
Люди утратили лик, невосполнимый лик; и всем захотелось быть тем паломником (отдавшимся грезам в эмпирее под Розой), который лицезрел в Риме плат Вероники, блаженно бормоча: «Иисус Христос, Боже, истинный Боже, так вот, оказывается, каков твой лик!» На обочине одной из дорог установлен изваянный из камня лик, под которым выбита надпись: «Истинное изображение Святого Господнего Лика Хаэнского»; если бы нам и вправду дано было знать, каков Он был, нам открылся бы закон парабол и поняли бы мы, был ли в самом деле сын плотника Божьим Сыном.
Павлу привиделся Он светом, повергнувшим его на землю; Иоанну — солнцем, сияющим над землею; Святой Тересе, не раз омываемой Его безмятежным светом, так и не дано было познать цвет Его глаз.
Эти черты ускользают от нас, как магическое число, состоящее из самых обычных цифр; подобно узору в калейдоскопе, исчезающему навсегда. Мы видим их, не осознавая. Очертания лица еврея, попавшегося нам на глаза в метро, могут быть повторением черт Христа,
1 Рай (ит.).
Tai vez un rasgo de la сага crucificada acecha en cada espejo; tai vez la сага se murid, se borrd, para que Dios sea todos.
Quien sabe si esta noche no la veremos en los laber-intos del sueno v no lo sabremos manana.
а руки, протянувшие из окошечка нам монеты, могут быть сходны с теми, что солдаты прибили к кресту.
Так не таятся ли черты распятого в каждом зеркале; быть может, лик стерся и угас лишь для того, чтобы все стали Богом?
Кто знает, не поджидает ли Он нас сегодня в лабиринтах сна и не опознаем ли мы Его завтра, проснувшись?
INFERNO, I, 32
Desde el crepusculo del dia hasta el crepusculo de la noche, un leopardo, en los anos finales del siglo XII, vefa unas tablas de madera, unos barrotes verticales de hierro, hombres у mujeres cambiantes, un paredon у tai vez una canaleta de piedra con hojas secas. No sabia, no podia saber, que anhelaba amor у crueldad у el caliente placer de despedazar у el viento con olor a venado, pero algo en el se ahogaba у se rebelaba у Dios le habld en un sueno: Vives у morirds en esta prision, para que un hombre que yo se te mire un numero deter-minado de veces у no te olvide у ponga tu figura у tu simbolo en un poema, que tiene su preciso lugar en la trama del universo. Padeces cautiverio, pero habrds dado una palabra al poema. Dios, en el sueno, ilumino la rudeza del animal у este comprendio las razones у acepto ese destino, pero solo hubo en el, cuando des-perto, una oscura resignation, una valerosa ignorancia, porque la maquina del mundo es harto compleja para la simplicidad de una fiera.
Anos despues, Dante se mona en Ravena, tan in-justificado у tan solo сото cualquier otro hombre. En un sueno, Dios le declaro el secreto proposito de su vida у de su labor; Dante, maravillado, supo al fin quien era у que era у bendijo sus amarguras. La tradition refiere que, al despertar, sintio que habfa recibido у perdido una cosa infinita, algo que no podna recu-
INFERNO1, I, 32
От сумрака предрассветного до вечернего сумрака, на исходе XII столетия рысь скользила взглядом по деревянным доскам, частоколу металлических прутьев, череде мужчин и женщин, высоченной стене да иной раз по деревянному желобу с плавающей в нем опавшей листвой. Она не знала, не могла знать, что ее влекло к любви и жестокости, к бурной радости рвать на куски и к ветру, доносящему запах дичи, однако что-то в ней противилось этим чувствам и подавляло их, и Господь сказал ей, спящей: «Ты живешь в клетке и умрешь в ней, дабы один ведомый мне человек заприметил тебя, навсегда запомнил и запечатлел твой облик и свое представление о тебе в поэме, место которой в сцеплении времен закреплено навечно. Тебя гнетет неволя, но слово о тебе прозвучит в поэме». Господь, во сне, облагородил грубую природу зверя, который внял доводам и смирился со своей судьбой; однако, проснувшись, он ощутил лишь сумрачное смирение и твердое неведение, ибо законы бытия непостижимы для бесхитростного зверя.
Спустя годы Данте умирал в Равенне, столь же оболганный и одинокий, как и любой другой человек. Господь явился ему во сне и посвятил его в тайное предназначение его жизни и его труда; Данте,
1 Ад (ит.).
perar, ni vislumbrar siquiera, porque la maquina del mundo es harto compleja para la simplicidad de los hombres.
пораженный, узнал наконец, кем и чем он был на самом деле, и благословил свои невзгоды. Молва гласит, что, проснувшись, он почувствовал, что приобрел и утратил нечто безмерное, чего уже не вернуть и что даже от понимания ускользает, ибо законы бытия непостижимы для бесхитростных людей.
BORGES Y YO
Al otro, a Borges, es a quieii le ocurren las cosas. Yo camino por Buenos Aires у me demoro, acaso ya mecanicamente, para mirar el arco de un zaguan у la puerta cancel; de Borges tengo noticias por el correo у veo su nombre en una terna de profesores о en un diccionario biografico. Me gustan los relojes de arena, los mapas, la tipogfaffa del siglo XVIII, las etimologias, el sabor del cafe у la prosa de Stevenson; el otro com-parte esas preferencias, pero de un modo vanidoso que las convierte en atributos de un actor. Sena exagerado afirmar que nuestra relation es hostil; yo vivo, yo me dejo vivir, para que Borges pueda tramar su literatura у esa literatura me justifica. Nada me cuesta confesar que ha logrado ciertas paginas validas, pero esas pagi-nas no me pueden salvar, quiza porque lo bueno ya no es de nadie, ni siquiera del otro, sino del lenguaje о la tradition. Por lo demas, yo estoy destinado a perderme, definitivamente, у solo algiin instante de nu podra so-brevivir en el otro. Poco a poco voy cediendole to-do, aunque me consta su perversa costumbre de fal-sear у magnificar. Spinoza entendio que todas las cosas quieren perseverar en su ser; la piedra eternamente quiere ser piedra у el tigre un tigre. Yo he de quedar en Borges, no en пн (si es que alguien soy), pero me reconozco menos en sus libros que en muchos otros о que en el laborioso rasgueo de una guitarra. Hace anos
БОРХЕС И Я
Все, что происходит, происходит с другим, с Борхесом. Я хожу по Буэнос-Айресу и останавливаюсь — вероятно, уже машинально, — чтобы взглянуть на арку подъезда и решетку у двери; о Борхесе мне приходят известия по почте, я встречаю его имя в списке соискателей на преподавательскую должность либо в энциклопедическом справочнике. Мне нравятся песочные часы, географические карты, книги XVIII века, занятия этимологией, вкус кофе и проза Стивенсона; тот, другой, разделяет эти мои пристрастия, но с такой самонадеянностью, что превращает их в атрибуты лицедейства. Было бы преувеличением утверждать, что мы относимся друг к другу враждебно; я живу, позволяю себе жить, для того чтобы Борхес мог выдумывать свои книги, и эти книги оправдывают меня. Не стану отрицать: он смог написать несколько стоящих страниц, но эти страницы не могут меня спасти, поскольку лучшее в них рождено не каким-либо человеком и даже не им, другим, а языком либо традицией. К тому же я обречен утратить себя полностью; только какое-то мгновение мое, быть может, останется жить в нем, в другом. Я мало-помалу уступаю ему все свое, хотя и знаю за ним порочную склонность к искажениям и преувеличениям. Спиноза полагал, что все сущее старается быть собой неизменно: камень — вечно быть камнем, тигр — тигром.
yo trate de librarme de el у pase de las mitologias del arrabal a los juegos con el tiempo у con lo infinito, pero esos juegos son de Borges ahora v tendre que idear otras cosas. Asf mi vida es una fuga у todo lo pierdo у todo es del olvido, о del otro.
No se cual de los dos escribe esta pagina.
Я обречен быть Борхесом, не собой (если я есть имярек), но я гораздо реже узнаю себя в его книгах, чем во многих книгах других авторов или в томительных гитарных переборах. Несколько лет назад я попытался освободиться от него и сменил мифологию предместий на игры со временем и бесконечностью, но теперь эти игры — уже принадлежность Борхеса, и я вновь пытаюсь выдумывать что-либо иное. Моя жизнь — бегство, и все в мире — утрата для меня, все — дань забвению либо ему, другому.
Я не знаю, кто из нас двоих пишет сейчас эти строки.
РОЕМА DE LOS DONES
Nadie rebaje a lagrima о reproche
Esta declaration de la maestna
De Dios, que con magnffica ironia
Me dio a la vez los libros у la noche.
De esta ciudad de libros hizo duenos A unos ojos sin luz, que solo pueden Leer en las bibliotecas de los suenos Los insensatos parrafos que ceden
Las albas a su afan. En vano el dia
Les prodiga sus libros infinitos, Arduos сото los arduos manuscritos Que perecieron en Alejandna.
De hambre у de sed (narra una historia griega) Muere un rey entre fuentes у jardines;
Yo fatigo sin rumbo los confines
De esa alta у honda biblioteca ciega.
Enciclopedias, atlas, el Oriente Y el Occidente, siglos, dinastias, Simbolos, cosmos у cosmogomas Brindan los muros, pero inutilmente.
Lento en mi sombra, la penumbra hueca Exploro con el baculo indeciso,
СТИХИ О ДАРАХ
Заявлять, что искусен Господь, — не кощунство. Не до слез и упреков. Он четок, точь-в-точь. Есть искусство, едва ли сводимое к чувству. Это мне подсказали с иронией книги и ночь.
Так устроил Он: городом книги владеют.
Для незрячих, умеющих только читать.
Стоит некий безумный параграф начать Из хранилища снов и видений, —
И уже все равно. Пусть рассвет за окном Предлагает нам знанья другие: Все сгорает при дневном, Словно рукописи Александрии.
Так от жажды и голода (учит нас миф) Умирал древний царь средь садов и фонтанов; Я всегда обхожу неустанно
Этот гулкий, слепой этот паллиатив.
Там, на полках, есть атласы, энциклопедии, Там династии, Запад, Восток, все века, Космос и космогония, символы веденья, — Все напрасно, пока не найдешь двойника.
Ходишь, кутаясь в сумерки, долго, без роздыха В тех местах, где когда-то читал.
Yo, que me figuraba el Paraiso Bajo la especie de una biblioteca.
Algo, qiie ciertamente no se nombra Con la palabra azar, rige estas cosas; Otro ya recibio en otras borrosas Tardes los muchos libros у la sombra.
Al errar por las lentas galenas
Suelo sentir con vago horror sagrado Que soy el otro, el muerto, que habra dado Los mismos pasos en los mismos dfas.
iCual de los dos escribe este poema De un yo plural у de una sola sombra? iQue importa la palabra que me nombra si es indiviso у uno el anatema?
Groussac о Borges, miro este querido Mundo que se deforma у que se apaga En una palida ceniza vaga Que se parece al sueno у al olvido.
Как пустыню, исследуешь посохом
То, что раем когда-то считал.
То, что правит здесь, — слово подыскивать нечего, — Не судьба, говорим не о ней;
Здесь другой человек давним стершимся вечером Получает дары — толпы книг и теней.
Может, ужас весь в том, что мы уже были. В этих медленных комнатах кто я такой, Как не этот вот мертвый, другой, Кто считает прошедшее былью?
И за это анафеме нас предадут? Но кого? Не того ли, кто пишет, И число и лицо перепутавши тут, И кого, будто тень, не услышат?
И не важно, Груссак или Борхес тут был.
Я любил этот мир, что сжигает в мгновенье, — Искорежен, золою подернут, остыл Мир, похожий на сон и забвенье.
SUSANA SOCA
Con lento amor miraba los disperses Colores de la tarde. Le placfa Perderse en la compleja melodfa О en la curiosa vida de los versos. No el rojo elemental sino los grises Hilaron su destino delicado, Hecho a discriminar у ejercitado En la vacilacion у en los matices. Sin atreverse a hollar este perplejo Laberinto, atisbaba desde afuera Las formas, el tumulto у la carrera, Como aquella otra dama del espejo. Dioses que moran mas alia del ruego La abandonaron a ese tigre, el Fuego.
СУСАНА СОКА
Она смотрела с медленной приязнью, Как вечером рассеивался свет, Ей нравилось то прятаться в сонет, То в музыку — оплот жизнебоязни. Казался серый цвет разнообразней, Чем примитивный ярко-красный цвет; Разборчивая слишком, чтобы след Оставить здесь на почве этой грязной, Где топчем мы толпою лабиринт. Снаружи оставалась, вход закрыт, Как женщине из зеркала, что в вере Изысканна, но боги из молитв Ведут туда, где битва, боль и стыд, — И отдали ее огню, как зверю.
LA LLUVIA
Bruscamente la tarde se ha aclarado Porque ya cae la lluvia minuciosa. Сае о cayo. La lluvia es una cosa Que sin duda sucede en el pasado.
Quien la oye caer ha recobrado El tiempo en que la suerte venturosa Le revelo una flor Hamada rosa Y el curioso color del Colorado.
Esta lluvia que ciega los cristales Alegrara en perdidos arrabales Las negras uvas de una parra en cierto
Patio que ya no existe. La mojada Tarde me trae la voz, la voz deseada, De mi padre que vuelve у que no ha muerto.
ДОЖДЬ
Дождь ударил осторожно. Прояснело. Он не льет. Он прошел или пройдет, Занимая место в прошлом.
Он работает так сложно, Время вспять под дождь идет, Роза алая цветет Любознательно, тревожно.
Дождь. В предместье слепнут стекла, Стал веселым этот блеклый В темных гроздьях виноград.
Где тот двор, где все промокло? Там отца я слышать мог, но... Нет, не умер. Вышел в сад.
BLIND PEW
Lejos del mar у de la hermosa guerra, Que asi el amor lo que ha perdido alaba, El bucanero ciego fatigaba Los terrosos caminos de Inglaterra.
Ladrado por los perros de las granjas, Pifia de los muchachos del poblado, Dormia un achacoso у agrietado Sueno en el negro polvo de las zanjas.
Sabia que en remotas playas de oro Era suyo un recondite tesoro Y esto aliviaba su contraria suerte;
A ti tambien, en otras playas de oro, Те aguarda incorruptible tu tesoro: La vasta у vaga у necesaria muerte.
BLIND PEW1
Далеко от морей и войны прекрасной, — Так ведь хвалит любовь утраченное когда-то, — Всё петляют следы слепого пирата По дорогам Англии, серой, грязной.
На него собаки фермеров лают гулко. Деревенским парням странны его замашки. Он забудется сном надтреснутым, тяжким В самом дальнем и пыльном из переулков.
Он-то знает: на золотом пляже
Ждет сокровище, спрятанное однажды.
И поэтому жизнь любую готов терпеть.
И тебя дождется оно однажды, То сокровище на золотом пляже: Неразменная, неотменимая смерть.
1 Слепой Пью (ст?л.).
LOS BORGES
Nada о muy poco se de mis mayores Portugueses, los Borges: vaga gente Que prosigue en mi came, oscuramente, Sus habitos, rigores у temores. Tenues сото si nunca hubieran sido Y ajenos a los tramites del arte, Indescifrablemente forman parte Del tiempo, de la tierra у del olvido. Mejor asi. Cumplida la faena, Son Portugal, son la famosa gente Que forzo las murallas del Oriente Y se dio al mar у al otro mar de arena. Son el rey que en el mistico desierto Se perdid у el que jura que no ha muerto.
БОРХЕСЫ
Ничего или очень немного о предках, О Борхесах: мне они непонятны, Те португальцы, скрытые, как родимые пятна, Их страхи, привычки, вражду открываю нередко. Призрачные, будто их не было; метки Искусство на них не оставило. Вряд ли Это им близко... Составляли они, вероятно, Время, землю, забвение. Но незаметно.
Так даже лучше. Трудились не безрезультатно, — Стать Португалией, людям вернуть стократно Славу, одетую в битвы с Востоком и в латы, Стать океаном и морем песка... Разве это Не счастье для тех, что канули в Лету, Как тот, кто клялся в пустыне, что смерти нету?
ARTE РОЕПСА
Mirar el no hecho de tiempo у agua Y recordar que el tiempo es otro rib, Saber que nos perdemos сото el rib Y que los rostros pasan сото el agua.
Sentir que la vigilia es otro sueno Que suena no sonar у que la muerte Que terne nuestra carne es esa muerte De cada noche, que se llama sueno.
Ver en el dia о en el ano un simbolo De los dias del hombre у de sus anos, Convertir el ultraje de los anos En una musica, un rumor у un simbolo.
Ver en la muerte el sueno, en el ocaso Un triste oro, tai es la poesia Que es inmortal у pobre. La poesia Vuelve сото la aurora у el ocaso.
A veces en las tardes una cara
Nos mira desde el fondo de un espejo; El arte debe ser сото ese espejo Que nos revela nuestra propia cara.
Cuentan que Ulises, harto de prodigios, Lloro de amor al divisar su Itaca
ПОЭТИЧЕСКОЕ ИСКУССТВО
Видеть: река — это время и волны, Помнить, что время — другая река, Знать, что уходим мы, словно река. Что исчезаем мы так же, как волны.
Чувствовать всё, что вокруг, сновиденьем Тем, что неспящему снится; а смерть — Страх наш пред мраком ночным, эту смерть Каждую ночь мы зовем сновиденьем.
День или год ощущать словно символ Времени: дней человека и лет, И переделать презрение лет
В музыку, голос, созвучие, символ.
Сон видеть в смерти, в пожаре заката — Злато печали, терзающей вновь.
Это — поэзия. К нам она вновь
В час и рассвета придет, и заката.
В зеркале вечером вдруг отразится Чей-то, нам прежде неведомый, лик.
В зеркале литературы наш лик Собственный — да будет так! — отразится.
Слезы любви взор затмили — к Итаке Плыл Одиссей, навидавшись чудес.
Verde у humilde. El arte es esa Itaca De verde eternidad, no de prodigios.
Tambien es сото el no interminable
Que pasa у queda у es cristal de un mismo Heraclito inconstante, que es el mismo Y es otro, сото el rib interminable.
Литературе не надо чудес, Литература подобна Итаке.
Как и реке бесконечной подобна, Вечно иная, все та же она, Словно река Гераклита: она Слову, что сказано было, подобна.
El otro, el mismo
Другой, тот же самый
DEL INFIERNO Y DEL CIELO
El Irifierno de Dios no necesita el esplendor del fuego. Cuando el Juicio Universal retumbe en las trompetas у la tierra publique sus entranas у resurjan del polvo las naciones para acatar la Boca inapelable, los ojos no veran los nueve cfrculos de la montana inversa; ni la palida pradera de perennes asfodelos donde la sombra del arquero sigue la sombra de la corza, eternamente; ni la loba de fuego que en el infimo piso de los infiemos musulmanes es anterior a Adan у a los castigos; ni violentos metales, ni siquiera la visible tiniebla de Juan Milton. No oprimira un odiado laberinto de triple hierro у fuego doloroso las atonitas almas de los reprobos.
Tampoco el fondo de los anos guarda un remoto jardm. Dios no requiere para alegrar los meritos del justo, orbes de luz, concentricas teonas de tronos, potestades, querubines, ni el espejo ilusorio de la musica
ОБ АДЕ И НЕБЕСАХ
Господень ад обходится от века без отблесков огня. Когда на землю под звуки труб нагрянет Страшный суд, когда нутро земное обнажится, когда воскреснут мертвые народы и приговор услышат строгих Уст, — взгляд не запечатлеет ни воронки всех девяти кругов, ни асфоделей не отцветающих в полях бескрайних, где призрачный гоняется охотник за призрачной косулей без конца, ни огненной волчицы, что таится в глубинах мусульманской преисподней, древней Адама и его греха, ни добела расплавленных металлов, ни Мильтонова сумрака густого.
И ненавистный лабиринт, казнящий железом и огнем, не уготован для устрашенных нечестивых душ.
И точно так же нас не ожидает сад потаенный. Господу не нужно, чтоб избранных вознаградить по праву, ни озаренной сферы, ни бессчетных Архангелов, Престолов и Господств, ни зеркала обманного мелодий,
ni las profundidades de la rosa ni el esplendor aciago de uno solo de Sus tigres, ni la delicadeza de un ocaso amarillo en el desierto ni el antiguo, natal sabor del agua. En Su misericordia no hay jardines ni luz de una esperanza о de un recuerdo.
En el cristal de un sueno he vislumbrado el Cielo у el Infierno prometidos: cuando el Juicio retumbe en las trompetas ultimas у el planeta milenario sea obliterado у bruscamente cesen loh Tiempo! tus efimeras piramides, los colores у Imeas del pasado definiran en la tiniebla un rostro durmiente, inmovil, fiel, inalterable (tai vez el de la amada, quiza el tuyo) у la contemplation de ese inmediato rostro incesante, intacto, incorruptible, sera para los reprobos, Infierno;
para los elegidos, Paraiso.
1942
ни сердцевины сокровенной розы, ни тигров хищных с их великолепьем губительным, ни мягких переливов заката золотого над пустыней, ни вкуса стародавнего воды. Не сад Его прощенье нам подарит, не свет надежды иль воспоминанья.
В магическом кристалле сновиденья узрел я рай и ад, что обретем мы: когда о Страшном возвестят суде безжалостные трубы, и планета исчезнет наша, и не станет вмиг твоих непрочных пирамид, о Время, — былые очертания и краски во мраке образуют некий лик, бесстрастный, неподвижный, неизменный (твоей любимой — может быть, и твой); лик этот навсегда предстанет взору — нетленный, недоступный, непреклонный: для осужденных это будет адом, для избранных же — раем обернется.
1942
EL OTRO
En el primero de sus largos miles De hexametros de bronce invoca el griego A la ardua musa о a un arcano fuego Para cantar la colera de Aquiles.
Sabia que otro — un Dios — es el que hiere De brusca luz nuestra labor oscura;
Siglos despues diria la Escritura Que el Espiritu sopla donde quiere. La cabal herramienta a su elegido Da el despiadado dios que no se nombra: A Milton las paredes de la sombra, El destierro a Cervantes у el olvido. Suyo es lo que perdura en la memoria Del tiempo secular. Nuestra la escoria.
ДРУГОЙ
Великий грек, воспевший гнев Ахилла, Слагая строки — первые из тысяч, — Воззвал к суровой музе, искру высечь Из слов прося, чтоб в них проснулась сила. Он знал, что вместе с нами в труд наш верит Другой — тот бог, что свет нам шлет внезапно. Века спустя Писание узнав, мы Сказали бы, что Дух где хочет веет.
Орудья по руке, как говорится, Даст сей другой, бог злой и безымянный, Всем тем, кого допустит в круг избранный: Мрак — Мильтону, Сервантесу — темница. Ему — все то, что память, словно стража, Хранит веками. Нам — зола и сажа.
LECTORES
De aquel hidalgo de cetrina у seca Tez у de heroico afan se conjetura Que, en vispera perpetua de aventura, No salio nunca de su biblioteca. La cronica puntual que sus empenos Narra у sus tragicomicos desplantes Fue sonada por el, no por Cervantes, Y no es mas que una cronica de suenos. Tai es tambien mi suerte. Se que hay algo Inmortal у esencial que he sepultado En esa biblioteca del pasado En que lef la historia del hidalgo.
Las lentas hojas vuelve un nino у grave Suena con vagas cosas que no sabe.
ЧИТАТЕЛИ
Есть основания считать, что некий Идальго, в помыслах воитель истый, С лицом костлявым, бледным и землистым, Всю жизнь провел в своей библиотеке. Подобная же хроника той вязи Причудливой насмешек и дерзаний — Его, а не Сервантеса созданье, Не более как хроника фантазий. Мне выпал схожий жребий. Вековые Я схоронил до времени иного Слова в книгохранилищах былого, Где я с идальго встретился впервые. Так, перелистывая медленно страницы, Вникал малыш в тот мир, который мнится.
LOS ENIGMAS
Yo que soy el que ahora esta cantando Sere manana el misterioso, el muerto. El morador de un magico у desierto Orbe sin antes ni despues ni cuando. Asf afirma la mistica. Me creo Indigno del Infierno о de la Gloria, Pero nada predigo. Nuestra historia Gambia сото las formas de Proteo. iQue errante laberinto, que blancura Ciega de resplandor sera mi suerte, Cuando me entregue el fin de esta aventura La curiosa experiencia de la muerte? Quiero beber su cristalino Olvido, Ser para siempre; pero no haber sido.
ЗАГАДКИ
Тот, кто сегодня пишет эти строки, Назавтра мертв и, значит, полон тайн, Войдет в тот мир, где время — не хозяин И смысла лишены любые сроки. Так уверяет мистика. Себе я Ни ада, ни фанфар не ожидаю, Но, впрочем, понапрасну не гадаю: История — изменчивей Протея. И что за лабиринт хитросплетений И свет каких слепящих излучений Найду, когда от здешних приключений Уйду я — с любопытством — в царство теней? Забвенья чистый ток испить однажды И вечно — но не в прошлом — быть я жажду.
AL VINO
En el bronce de Hornero resplandece tu nombre, Negro vino que alegras el corazon del hombre.
Siglos de siglos hace que vas de mano en mano Desde el riton del griego al cuerno del germano.
En la aurora ya estabas. A las generaciones Les disteoen el camino tu fuego у tus leones.
Junto a aquel otro rib de noches у de dias Corre el tuyo que aclaman amigos у alegnas,
Vino que сото un Eufrates patriarcal у profundo Vas fluyendo a lo largo de la historia del mundo.
En tu cristal que vive nuestros ojos han visto Una roja metafora de la sangre de Cristo.
En las arrebatadas estrofas del suff Eres la cimitarra, la rosa у el rubf
Que otios en tu Leteo beban un triste olvido;
Yo busco en tf las fiestas del fervor compartido.
К ВИНУ
Ты в Гомеровых строфах — в звонкой бронзе — сверкало, В душах древних мужей пело пламенно-ало.
Вкруговую веками мы пускать тебя рады — Рог наполнил германцу виночерпий Эллады.
С нами ты — сколько помним. Поколениям многим Сердца жар, льва отвагу ты дарило в дороге.
Тем же руслом, что роют текучие годы, Ты несешь радость дружбы, громогласье свободы.
Ты — как древний Евфрат, что времен от начала Сквозь историю мира все течет величаво.
Ты играешь — и взор человечества новый Прозревает метафору крови Христовой.
Средь поэтов Востока ты пребудешь любимым, Там сравнят тебя с розой, клинком и рубином.
Для иного ты — Лета, пусть же пьет он забвенье. Разделенное с другом пью в тебе вдохновенье.
Sesamo con el cual antiguas noches abro Y en la dura tiniebla, dadiva у candelabro.
Vino del mutuo amor о la roja pelea, Alguna vez te llamare. Que asf sea.
Ты — Сезам, что откроет мне минувшие ночи.
Ты — свеча и удача, с кем потемки короче.
И влюбленный, и воин на тебя не в обиде.
В некий час позову я тебя. Так прииди.
EWIGKEIT
Torne en mi boca el verso Castellano A decir lo que siempre esta diciendo Desde el latm de Seneca: el horrendo Dictamen de que todo es del gusano. Torne a cantar la palida ceniza, Los fastos de la muerte у la victoria De esa reina retorica que pisa Los estandartes de la vanagloria. No asf. Lo que mi barro ha bendecido No lo voy a negar сото un cobarde. Se que una cosa no hay. Es el olvido; Se que en la eternidad perdura у arde Lo mucho у lo precioso que he perdido: Esa fragua, esa luna у esa tarde.
EWIGKEIT1
Хочу кастильским выразить стихом Ту истину, что со времен Сенеки Завещана латынью нам навеки, О том, что червь заполонит наш дом. Хочу восславить трепетную персть, Расчет холодный и анналы смерти; Извечной госпожи побед не счесть Над всей тщетой, что сгинет в круговерти. Но нет. Все, что из глуби бренной ила Благословлял я прежде без прикрас, Не властна вымыть никакая сила; Обволочется вечностью тотчас, Едва исчезнув, все, что было мило: Закат, луна и этот дивный час.
1 Вечность (нем.).
EL SUENO
Si el sueno fuera (сото dicen) una Tregua, un puro reposo de la mente, I Por que, si te despiertan bruscamente, Sientes que te han robado una fortuna? I Por que es tan triste madrugar? La hora Nos despoja de un don inconcebible, Tan mtimo que solo es traducible En un sopor que la vigilia dora De suenos, que bien pueden ser reflejos Truncos de los tesoros de la sombra, De un orbe intemporal que no se nombra Y que el dia deforma en sus espejos. iQuien seras esta noche en el oscuro Sueno, del otro lado de su muro?
сон
Будь сон, как часто думают, всего лишь Бездействием сознанья, — почему же Спросонья понимаешь, вдруг разбужен, Что случай упустил и не воротишь? И почему в рассветный час так грустно Проснуться? Отнят дар неуловимый, Столь сокровенный, что и постижимый Лишь в дреме той, что золотит искусно Явь снами; может статься, отраженья Сокровищ ночи тайных — эти сны — и Вневременных, а зеркала дневные К нечеткости добавят искаженья. Кем будешь нынче ты, порой ночною Во власти сна, там, за его стеною?
EL MAR
Antes que el sueno (o el terror) tejiera Mitologfas у cosmogonfas, Antes que el tiempo se acunara en dias, El mar, el siempre mar, ya estaba у era. i Quien es el mar? i Quien es aquel violento Y antiguo ser que roe los pilares De la tierra у es uno у muchos mares Y abismo у resplandor у azar у viento? Quien lo mira lo ve por vez primera, Siempre. Con el asombro que las cosas Elementales dejan, las hermosas Tardes, la luna, el fuego de una hoguera. iQuien es el mar, quien soy? Lo sabre el dia Ulterior que sucede a la agoma.
МОРЕ
Еще когда мечта (иль страх, вернее) Не поместила мифы в нашу память, И время не умело дни чеканить, Уж море было здесь, всего древнее. Но кто оно? Кто яростно веками Земную твердь грызет? Кто миру явлен Единым, хоть из всех морей составлен? Кто бездна, блеск, случайность, ветер, пламя? В который раз его бы ни видали — Вновь видите впервые. С восхищеньем, Что сообщает вид простых вещей нам: Луны, костра, вечерней сонной дали. Так кто оно? И кто я сам? К ответу Приду я в день, как жизнь покину эту.
BUENOS AIRES (1)
Antes, yo te buscaba en tus confines Que lindan con la tarde у la llanura Y en la veija que guarda una frescura Antigua de cedrones у j azmines. En la memoria de Palermo estabas, En su mitologia de un pasado De baraja у punal у en el dorado Bronce de las inutiles aldabas, Con su mano у sortija. Te sentia En los patios del Sur у en la creciente Sombra que desdibuja lentamente Su larga recta, al declinar el dia. Ahora estas en mf. Eres mi vaga Suerte, esas cosas que la muerte apaga.
БУЭНОС-АЙРЕС (1)
Встарь я искал тебя, где близ равнины И сумерек — черта твоих окраин, И за решеткой сада, где сохранен Старинный запах мяты и жасмина. Ты был в Палермо, где былого облик — Колоды карт, клинки — живет в легендах, Ты бликом был на молоточках медных Дверных — кольцо с рукой — немых. Бок о бок Ты двориками Юга брел со мною, И я следил, как ты в закатной лени Горячий день теснил краями тени, Что сделаться стремилась тьмой ночною. Теперь во мне ты. Жизнь, что наудачу Веду, — есть ты, как всё, что с ней утрачу.
BUENOS AIRES (2)
Y la ciudad, ahora, es сото un piano De mis humillaciones у fracasos; Desde esa puerta he visto los ocasos Y ante ese marmol he aguardado en vano. Aquf el incierto ауег у el hoy distinto Me han deparado los comunes casos De toda suerte humana; aquf mis pasos Urden su incalculable laberinto.
Aquf la tarde cenicienta espera El fruto que le debe la manana; Aquf mi sombra en la no menos vana Sombra final se perdera, ligera.
No nos une el amor sino el espanto; Sera por eso que la quiero tanto.
БУЭНОС-АЙРЕС (2)
И город стал теперь подробным планом Моих обид; вот сквер — свиданья зря я Там ждал; балкон — отсюда, грусть смиряя, Всё любовался западом багряным.
Здесь ясность новых дней и темень прошлых Морочили меня, как всех на свете;
Здесь все сложнее лабиринты сети — Мои пути среди других прохожих.
Здесь вечер-нищеброд еще мечтает О прибыли, что обещало утро.
Здесь тень моя, с другой — такой же смутной — С последней тенью слившись, в ней растает.
Страх — не любовь! — связал меня и город, Любимый мной, — чем для любви не повод?!
Para las seis cuerdas
Для шести струн
6DONDE SE HABRAN IDO?
Segun su costumbre, el sol Brilla у muere, muere у brilla Y en el patio, сото ayer, Hay una luna amarilla, Pero el tiempo, que no ceja, Todas las cosas mancilla — Se acabaron los valientes Y no han dejado semilla.
I Donde estan los que salieron A libertar las naciones О afrontaron en el Sur Las lanzas de los malones?
I Donde estan los que a la guerra Marchaban en batallones?
6 Donde estan los que monan En otras revoluciones?
— No se atlija. En la memoria De los tiempos venideros Tambien nosotros seremos Los tauras у los primeros.
El ruin sera generoso Y el flojo sera valiente: No hay cosa сото la muerte Para mejorar la gente.
ГДЕ ЖЕ ОНИ ТЕПЕРЬ?
По старой своей привычке Встает и заходит солнце, И в патио, как и вчера, Свет желтой луны растекся, Не движется вспять лишь время — Все портит, чего ни коснется: Закончились храбрецы И род их навек пресекся.
Где те, что ушли сражаться В освободительных войнах, На Юге подставили грудь Под копья набегов разбойных? Где те, что шагали в ногу В рядах батальонов стройных Или в чужих революциях Пали смертью достойных?
— Не беспокойтесь: в памяти Времен, что придут после нас, И мы героями будем, О каждом сложат рассказ.
Слабый окажется храбрым, Щедрым и добрым — злодей. Нет средства надежнее смерти, Чтобы улучшить людей.
iDonde esta la valerosa Chusma que piso esta tierra, La que doblar no pudieron Perra vida у muerte perra, Los que en el duro arrabal Vivieron сото en la guerra. Los Murana por el Norte Y por el Sur los Iberra?
I Que fue de tanto animoso?
I Que fue de tanto bizarro? A todos los gastd el tiempo, A todos los tapa el barro. Juan Murana se olvido Del cadenero у del carro Y ya no se si Moreira Murid en Lobos о en Navarro.
— No se aflija. En la memoria De los tiempos venideros Tambien nosotros seremos Los tauras у los primeros.
El ruin sera generoso Y el flojo sera valiente: No hay cosa сото la muerte Para mejorar la gente.
Где те, что оставили след На этой земле бескрайней? По улицам тесных предместий Прошли, как по полю брани? Жизнь собачья и смерть собачья Не согнули их в рог бараний — Так жили Иберра на Юге, На Севере жили Муранья.
Что сталось со всей их отвагой? Что сталось с их дерзкою силой? Их всех поглотило время, Засыпало глиной стылой.
Хуан Муранья не сядет В повозку с гнедой кобылой... Не помню — Наварро иль Лобос Стал для Морейры могилой?
— Не беспокойтесь: в памяти Времен, что придут после нас, И мы героями будем, О каждом сложат рассказ.
Слабый окажется храбрым, Щедрым и добрым — злодей. Нет средства надежнее смерти, Чтобы улучшить людей.
MILONGA DE MANUEL FLORES
Manuel Flores va a morir.
Eso es moneda corriente; Morir es una costumbre Que sabe tener la gente.
Y sin embargo me duele Decirle adios a la vida, Esa cosa tan de siempre, Tan dulce у tan conocida.
Miro en el alba mis manos, Miro en las manos las venas; Con extraneza las miro Como si fueran ajenas.
Vendran los cuatro balazos Y con los cuatro el olvido; Lo dijo el sabio Merlm: Morir es haber nacido.
ICuanta cosa en su camino Estos ojos habran visto! Quien sabe lo que veran Despues que me juzgue Cristo.
Manuel Flores va a morir.
Eso es moneda corriente; Morir es una costumbre Que sabe tener la gente.
МИЛОНГА МАНУЭЛЯ ФЛОРЕСА
Вот и умрет Маноло, Все смертны в этом мире, И это очевидно, Как дважды два четыре.
А завтра свистнет пуля, Окутает забвенье.
Сказал Мерлин премудрый: От смерти нет спасенья.
Вот оттого я мучусь Й оттого тоскую, Что надо жизнь оставить, Привычную такую.
Смотрю на эти руки.
Смотрю на эти жилы. Смотрю — не понимаю: Мои или чужие?
Ах, навидались очи За эту жизнь такого... Кто знает, что увижу После суда Христова?
Вот и умрет Маноло,
Все смертны в дольнем мире, И это очевидно, Как дважды два четыре.
Elogio de la sombra
Хвала тьме
JUAN, I, 14
No sera menos un enigma esta hoja que las de Mis libros sagrados ni aquellas otras que repiten las bocas ignorantes, creyendolas de un hombre, no espejos oscuros del Espiritu.
Yo que soy el Es, el Fue у el Sera, vuelvo a condescender al lenguaje, que es tiempo sucesivo у emblema. Quien juega con un nino juega con algo cercano у misterioso;
yo quise jugar con Mis hijos.
Estuve entre ellos con asombro у ternura. Por obra de una magia nacf curiosamente de un vientre.
Vivi' hechizado, encarcelado en un cuerpo у en la humildad de un alma.
Conocf la memoria, esa moneda que no es nunca la misma. Conocf la esperanza у el temor, esos dos rostros del incierto futuro. Conocf la vigilia, el sueno, los suenos, la ignorancia, la carne, los torpes laberintos de la razon, la amistad de los hombres, la misteriosa devotion de los perros.
ИОАНН, I, 14
Пребудет тайною страница Моих священных книг и всех иных, что на устах невежд, пока они в них видят руку человека, не зеркало, как бы сквозь дымку отражающее Дух. Я Тот, Который Есть, и Был, и Буду, без колебаний примиряюсь с языком, способным передать все с запозданием на миг. Играющий с ребенком близок к разгадке сокровенной тайны;
я предпочел играть лишь с чадами Своими. Пока я с ними был, я радостью был полон. Я волею небес рожден, но женщиною вскормлен.
Я жил как зачарованный, закован в тело и с дремлющей душой.
Я вкус познал воспоминаний, необъяснимо переменчивых монет. Познал и ужас, и надежду — грядущего два замутненных лика. Познал бессонницу, и сон, и сны, неведенье, и тяжесть плоти, и лабиринты тесного ума, и преданность людей, и непонятную привязанность собак.
Fui amado, comprendido, alabado у pendf de una cruz. Bebi la сора hasta las heces.
Vi por Mis ojos Io que nunca habia visto: la noche у sus estrellas.
Conocf lo pulido, lo arenoso, lo desparejo, lo aspero, el sabor de la miel у de la manzana, el agua en la garganta de la sed, el peso de un metal en la palma, la voz humana, el rumor de unos pasos sobre la hierba, el olor de la lluvia en Galilea, el alto grito de los pajaros.
Conoci tambien la amargura.
He encomendado esta escritura a un hombre cualquiera; no sera nunca lo que quiero decir, no dejara de ser su reflejo.
Desde Mi etemidad caen estos signos.
Que otro, no el que es ahora su amanuense, escriba el poema.
Manana sere un tigre entre los tigres у predicare Mi ley a su selva, о un gran arbol en Asia.
A veces pienso con nostalgia en el olor de esa carpintena.
Меня любили, понимали, восхваляли, распяли на кресте.
И чашу выпил я до дна.
Открылись заново моим глазам и ночь, и звезды.
И мир предстал передо мной песчаным, чистым, терпким, многоликим и одаряющим то яблоком, то медом, водою в пересохшем горле, железом, проникающим в ладони, то голосом, то шелестом шагов в траве, то запахом дождя над Галилеей, то гомоном пичуг.
И горечь я познал.
Эти страницы предназначены любому, им не вобрать всего, что я хотел сказать, им суждено быть только отраженьем. Из вечности Моей скользит за знаком знак. И пусть уже не тот, кто ныне, напишет новый стих. Я завтра тигром среди тигров стану и Мой закон по джунглям пронесу или приду с ним к мировому древу.
А иногда я вспоминаю вдруг с тоской, что в плотницкой — опилок запах и покой.
HERACLITO
El segundo crepusculo.
La noche que se ahonda en el sueno.
La purification у el olvido.
El primer crepusculo.
La manana que ha sido el alba.
El dia que fue la manana.
El dia numeroso que sera la tarde gastada.
El segundo crepusculo.
Ese otro habito del tiempo, la noche.
La purification у el olvido.
El primer crepusculo...
El alba sigilosa у en el alba la zozobra del griego.
I Que trama es esta del sera, del es у del fue?
6Que no es este
por el cual corre el Ganges?
6 Que no es este cuya fuente es inconcebible?
6Que no es este
que arrastra mitologfas у espadas?
Es inutil que duerma.
Corre en el sueno, en el desierto, en un sotano.
El no me arrebata у soy ese no.
De una materia deleznable fui hecho, de misterioso
Acaso el manantial esta en mf.
Acaso de mi sombra surgen, fatales e ilusorios, los dias.
tiempo.
ГЕРАКЛИТ
Вечерние сумерки.
Ночь углубляется в сон.
Очищение и забытье.
Рассветные сумерки.
Утро, что было зарей.
День, что был утром.
День множится и превращается в изношенный вечер. Снова сумерки.
Ночь, еще одна привычка времени.
Очищение и забытье.
Утренняя заря...
Вкрадчивый рассвет, на рассвете тревожно греку.
Какая тайна в этих было, есть и будет? Что это за река, там, где течет Ганг? Что это за река, чьи истоки непостижимы? Что это за река, что несет войны и мифы?
Спать бесполезно.
Она течет сквозь сны, пустыни, подземелья. Река уносит меня, и я превращаюсь в реку. Я сделан из преходящего материала, из таинственного времени.
Возможно, источник во мне. Возможно, из моей тени рождаются дни, иллюзорно и неотвратимо.
THE UNENDING GIFT
Un pintor nos prometio un cuadro.
Ahora, en New England, se que ha muerto. Sentf, сото otras veces, la tristeza de comprender que somos сото un sueno. Pense en el hombre у en el cuadro perdidos.
(Solo los dioses pueden prometer, porque son inmortales.) Pense en un lugar prefijado que la tela no ocupara. Pense despues: si estuviera ahi, sena con el tiempo una cosa mas, una cosa, una de las vanidades о habitos de la casa; ahora es ilimitada, incesante, capaz de cualquier forma у cualquier color у no atada a ninguno.
Existe de algiin modo. Vivira у crecera сото una musica у estara conmigo hasta el fin. Gracias, Jorge Larco.
(Tambien los hombres pueden prometer, porque en la promesa hay algo inmortal.)
THE UNENDING GIFT1
Один художник пообещал нам картину.
Здесь, в Новой Англии, я узнал, что он умер, и снова мне стало грустно оттого, что жизнь — как сон. Я думал об ушедшем человеке и о его картине.
(Лишь только боги могут обещать: они бессмертны.) Я думал о том, что картина не займет предназначенного ей места.
А потом я подумал: была бы она здесь, была бы еще одна вещь во времени, еще один предмет, привычная домашняя безделица; а теперь она безгранична, бесконечна, способна на любую форму, цвет, ничем не скована.
Она в каком-то смысле существует. И будет жить, расти, как музыка, останется со мною до конца. Спасибо, Хорхе Ларко.
(И люди тоже могут обещать: есть в обещании бессмертия частица.)
1 Бесконечный дар (англ.).
EL ETNOGRAFO
El caso me lo refirieron en Texas, pero habia acon-tecido en otro estado. Cuenta con un solo protagonista, salvo que en toda historia los protagonistas son miles, visibles e invisibles, vivos у muertos. Se llamaba, creo, Fred Murdock. Era alto a la manera americana, ni rubio ni moreno, de perfil de hacha, de muy pocas palabras. Nada singular habia en el, ni siquiera esa fingida singu-laridad que es propia de los jovenes. Naturalmente re-spetuoso, no descreia de los libros ni de quienes escriben los libros. Era suya esa edad en que el hombre no sabe aun quien es у esta listo a entregarse a lo que le propone el azar: la mistica del persa о el desconocido origen del hungaro, las aventuras de la guerra о el algebra, el pu-ritanismo о la orgia. En la universidad le aconsejaron el estudio de las lenguas indfgenas. Hay ritos esotericos que perduran en ciertas tribus del oeste; su profesor, un hombre entrado en anos, le propuso que hiciera su habitation en una reserva, que observara los ritos у que descubriera el secreto que los brujos revelan al iniciado. A su vuelta, redactana una tesis que las autoridades del instituto darian a la imprenta. Murdock acepto con alac-ridad. Uno de sus mayores habia muerto en las guerras de la frontera; esa antigua discordia de sus estirpes era un vinculo ahora. Previo, sin duda, las dificultades que lo aguardaban; tenia que lograr que los hombres rojos lo aceptaran сото uno de los suyos. Emprendio la larga
ЭТНОГРАФ
Мне рассказали эту историю в Техасе, но произошла она в другом штате. В ней — один герой, хотя во всей истории героев миллионы, видимых и невидимых, живых и мертвых. Его звали, кажется, Фред Мердок. Он был высок, как большинство американцев, не брюнет, не блондин, черты лица - будто высечены тесаком, немногословен. В нем не было ничего особенного, даже его внешняя исключительность скорее вообще свойственна молодежи. В меру вежлив, уважал книги и тех, кто их пишет. В его возрасте человек еще не знает, кто он, и готов посвятить себя чему угодно: персидской мистике или загадке происхождения венгров, военным подвигам или математике, пуританству или оргиям. В университете ему посоветовали заняться языками индейцев. Существуют эзотерические ритуалы, которые еще сохранились у некоторых западных племен; научный руководитель, пожилой человек, предложил ему отправиться в резервацию и поселиться там, чтобы изучать эти ритуалы и раскрыть тайну, которую шаманы доверяют лишь посвященным. По возвращении он напишет диссертацию, и она будет издана. Мердок с радостью принял предложение. Один из его предков погиб на границе во время войны с индейцами, но это обстоятельство теперь было только связующим звеном. Он представлял, конечно же, что его ожидало, ведь нужно было,
aventura. Mas de dos anos habito en la pradera, entre muros de adobe о a la intemperie. Se levantaba antes del alba, se acostaba al anochecer, llego a sonar en un idioma que no era el de sus padres. Acostumbro su pala-dar a sabores asperos, se cubrio con ropas extranas, olvi-do los amigos у la ciudad, llego a pensar de una manera que su logica rechazaba. Durante los primeros meses de aprendizaje tomaba notas sigilosas, que romperia despues, acaso para no despertar la suspicacia de los otros, acaso porque ya no las precisaba. Al termino de un plazo prefijado por ciertos ejercicios, de indole moral у de indole fisica, el sacerdote le ordeno que fuera recordando sus suenos у que se los confiara al clarear el dfa. Com-probo que en las noches de luna llena sonaba con bison-tes. Confio estos suenos repetidos a su maestro; este acabo por revelarle su doctrina secreta. Una manana, sin haberse despedido de nadie, Murdock se fue.
En la ciudad, sintio la nostalgia de aquellas tardes iniciales de la pradera en que habia sentido, hace tiempo, la nostalgia de la ciudad. Se encamino al despacho del profesor у le dijo que sabia el secreto у que habia resuelto no revelarlo.
— iLo ata su juramento? — pregunto el otro.
— No es esa mi razon — dijo Murdock — . En esas lejamas aprendi algo que no puedo decir.
— iAcaso el idioma ingles es insuficiente? — ob-servana el otro.
— Nada de eso, sefior. Ahora que poseo el secreto, podria enunciarlo de cien modos distintos у aun contradictories. No se muy bien сото decirle que el secreto es precioso у que ahora la ciencia, nuestra cien-cia, me parece una mera frivolidad.
Agrego al cabo de una pausa:
— El secreto, por lo demas, no vale lo que valen los caminos que me condujeron a el. Esos caminos hay que andarlos.
чтобы краснокожие приняли его как своего. Но он решился. Больше двух лет он жил с ними, в доме из необожженного кирпича, а то и под открытым небом. Вставал чуть свет, ложился с закатом, стал видеть сны на неродном языке. Он привык к резкому вкусу еды, носил их странную одежду, забыл город и друзей и даже начал мыслить так, что его логика отказывалась это принимать. Первые месяцы он тайком вел записи, которые впоследствии уничтожил, — может быть, чтобы не вызывать подозрений, а может, потому, что они были ему уже не нужны. По истечении срока, предназначенного для определенных упражнений морального и физического характера, жрец приказал ему вспомнить свои сны и исповедать их на рассвете. Он вспомнил, что в полнолуние ему снились бизоны и рассказал об этом своему учителю; учитель наконец, передал ему тайное знание. Однажды утром, не попрощавшись ни с кем, Мердок ушел.
В городе он затосковал по тем первым вечерам под открытым небом, когда еще тосковал по городу. Он отправился к профессору и сказал ему, что знает тайну и что решил не раскрывать ее.
— Вас связывает клятва? — спросил тот.
— Нет, причина не в этом, — ответил Мердок. — Там я узнал нечто, о чем не могу рассказать.
— Может быть, английский язык не подходит для этого? — заметил профессор.
— Да нет, не в этом дело. Сейчас, когда мне известна тайна, я мог бы рассказать о ней тысячей разных, даже противоречащих друг другу способов. Не знаю, как объяснить вам, что тайна бесценна и что наука, наша наука, кажется мне сейчас пустой и поверхностной.
Помолчав, он добавил:
— Тайна к тому же не важнее того пути, который привел меня к ней. Путь надо пройти.
El profesor le dijo con frialdad:
— Comunicare su decision al Consejo. iUsted pi-ensa vivir entre los indios?
Murdock le contesto:
— No. Tai vez no vuelva a la pradera. Lo que me ensenaron sus hombres vale para cualquier lugar у para cualquier circunstancia.
Tai fue en esencia el dialogo.
Fred se caso, se divorcio у es ahora uno de los bibliotecarios de Yale.
Профессор холодно сказал:
— Я сообщу о вашем решении Научному совету. Вы собираетесь жить среди индейцев?
Мердок ответил:
— Нет, я, наверное, не вернусь туда. То, чему меня научили эти люди, годится везде и при любых обстоятельствах.
Такова была суть разговора.
Фред женился, потом развелся, сейчас работает библиотекарем в Йельском университете.
EL GUARDIAN DE LOS LIBROS
Alu estan los jardines, los templos у la justification de los templos, La recta musica у las rectas palabras, Los sesenta у cuatro hexagramas, Los ritos que son la unica sabiduna Que otorga el Firmamento a los hombres, El decoro de aquel emperador
Cuya serenidad fue reflejada por el mundo, su espejo, De suerte que los campos daban sus frutos Y los torrentes respetaban sus margenes, El unicornio herido que regresa para marcar el fin, Las secretas leyes etemas, El concierto del orbe;
Esas cosas о su memoria estan en los libros Que custodio en la torre.
Los tartaros vinieron del Norte
En crinados potros pequefios;
Aniquilaron los ejercitos
Que el Hijo del Cielo mando para castigar su impiedad, Erigieron piramides de fuego у cortaron gargantas, Mataron al perverso у al justo, Mataron al esclavo encadenado que vigila la puerta, Usaron у olvidaron a las mujeres
ХРАНИТЕЛЬ КНИГ
Здесь храмы, и сады, и оправданье храмов, Прямая музыка, прямая речь, И шестьдесят четыре гексаграммы, И ритуал — единственная мудрость, Дарованная людям небесами.
Здесь украшение царя, чья безмятежность, Как в зеркале, в природе отразилась, Плод поспевал, и бурные потоки Не выходили из высоких берегов.
Здесь раненый единорог, что, возвращаясь, несет весть о конце времен.
И тайные законы бытия, Концерт вселенной, — Все, память обо всем в тех книгах, Которые я в башне сторожу.
Татары пришли с севера
Верхом на маленьких лохматых лошадях И истребили войско, что послал Их наказать за их неверие Сын Неба.
Они жгли огненные пирамиды и глотки резали, и убивали
Злых и добрых.
Убили бедного раба, закованного в цепи, сидящего у входа в дом,
И женщин обесчестили.
Y siguieron al Sur,
Inocentes сото animales de presa, Crueles сото cuchillos.
En el alba dudosa
El padre de mi padre salvo los libros.
Aquf estan en la torre donde yazgo, Recordando los dias que fueron de otros, Los ajenos у antiguos.
En mis ojos no hay dfas. Los anaqueles Estan muy altos у no los alcanzan mis anos. Leguas de polvo у sueno cercan la torre. iA que enganarme?
La verdad es que nunca he sabido leer, Pero me consuelo pensando
Que lo imaginado у lo pasado ya son lo mismo Para un hombre que ha sido
Y que contempla lo que fue la ciudad Y ahora vuelve a ser el desierto.
I Que me impide sonar que alguna vez Descifre la sabiduna
Y dibuje con aplicada mano los simbolos?
Mi nombre es Hsiang. Soy el que custodia los libros, Que acaso son los ultimos, Porque nada sabemos del Imperio Y del Hijo del Cielo.
Ahf estan en los altos anaqueles, Cercanos у lejanos a un tiempo, Secretos у visibles сото los astros. Ahf estan los jardines, los templos.
Потом ушли на юг, Невинные, как звери, Жестокие, как нож. В неверном свете утренней зари Отец отца спас книги. Они теперь со мною в этой башне, С ними живу и вспоминаю время, принадлежавшее другим, Чужим и древним.
В глазах моих нет дня, а полки Слишком высоко: моим годам до них не дотянуться, Горы пыли и снов осаждают башню.
К чему обманывать себя?
По правде, читать я не умел и не умею, Но утешает меня мысль о том, Что для того, кто прожил И видит, чем был этот город, Который снова стал теперь пустыней, Прошедшее ль, мечта — одно и то же. И кто мешает мне вообразить, Что тайну я раскрыл и начертал Все знаки твердою рукой?
Меня зовут Цзян. Я — хранитель книг, Последних книг, возможно, Ведь об Империи мы ничего не знаем, Не знаем и о Сыне Неба.
Здесь высокие полки, И далеко, и близко, Тайные и ясные, как звезды. Здесь храмы и сады.
LEYENDA
Abel у Cain se encontraron despues de la muerte de Abel. Caminaban por el desierto у se reconocieron desde lejos, porque los dos eran muy altos. Los hermanos se sentaron en la tierra, hicieron un fuego у comieron. Gu-ardaban silencio, a la manera de la gente cansada cuando declina el dia. En el cielo asomaba alguna estrella, que aun no habia recibido su nombre. A la luz de las llamas, Cam advirtio en la frente de Abel la marca de la piedra у dejo caer el pan que estaba por llevarse a la boca у pidio que le fuera perdonado su crimen.
Abel contesto:
— iTu me has matado о yo te he matado? Ya no recuerdo; aquf estamos juntos сото antes.
— Ahora se que en verdad me has perdonado — dijo Cam — , porque olvidar es perdonar. Yo tratare tambien de olvidar.
Abel dijo despacio:
— Asf es. Mientras dura el remordimiento dura la culpa.
ЛЕГЕНДА
Встретились Авель и Каин после смерти Авеля. Брели они по пустыне и узнали друг друга издалека, потому что оба были очень высокого роста. Расположились братья на привал, разожгли костер, поели. Оба молчали, как молчат на закате люди, очень за день уставшие. На небе поблескивала какая-то пока безымянная звезда. Костер пылал, и Каин вдруг заметил на лбу Авеля след от удара камнем, уронил поднесенный ко рту хлеб и попросил простить содеянное зло.
Авель сказал:
— А кто кого убил — ты меня или я тебя? Я не помню; сейчас мы, как прежде, вместе.
— Вот теперь я верю, что ты меня на самом деле простил, — сказал Каин, — потому что забыть — значит простить. Я тоже постараюсь забыть.
На это сказал Авель, растягивая слова:
— Да, это так. Пока жива совесть, живы и грехи.
UN LECTOR
Que otros se jacten de las paginas que han escrito; a mi me enorgullecen las que he lefdo. No habre sido un filologo, no habre inquirido las declinaciones, los modos, la laboriosa mutacion de las letras, la de que se endurece en te, la equivalencia de la ge у de la ka, pero a lo largo de mis anos he profesado la pasion del lenguaje.
Mis noches estan llenas de Virgilio; haber sabido у haber olvidado el latin es una posesion, porque el olvido es una de las formas de la memoria, su vago sotano, la otra cara secreta de la moneda.
Cuando en mis ojos se borraron las vanas apariencias queridas, los rostros у la pagina, me di al estudio del lenguaje de hierro que usaron mis mayores para cantar espadas у soledades, у ahora, a^t raves de siete siglos, desde la Ultima Thule, tu voz me llega, Snorri Sturluson. El joven, ante el libro, se impone una disciplina precisa
ЧИТАТЕЛЬ
Хвалиться принято собственными книгами;
я же горжусь прочитанными. Филологом я не буду, не суждено мне вникать в склонения, наклонения, мудреное чередование звуков
при которых «д» приглушается в «т», а «г» заменяемо на «к», однако в течение всей жизни меня неодолимо влекло к языку.
Моими ночами всецело завладел Вергилий;
забыть латынь, которую ты знал, —
значит нести ее в себе, ибо забвение —
одна из разновидностей воспоминания, пустеющий подвал, оборотная сторона монеты.
Стоило потускнеть
милым моему сердцу зыбким образам,
лицам и странице книги,
как я погрузился в изучение языка стальных созвучий, которым пользовались мои предки, воспевая мечи и горечь одиночества, так что теперь, из глубины семи столетий, с Ultima Thule, до меня доносится твой голос, Снорри Стурлусон. Юноша, склонившись над книгой, исподволь постигает неминуемость дисциплины,
у lo hace en pos de un conocimiento preciso;
a mis anos, toda empresa es una aventura que linda con la noche.
No acabare de descifrar las antiguas lenguas del Norte, no hundire las manos ansiosas en el oro de Sigurd;
la tarea que emprendo es ilimitada у ha de acompanarme hasta el fin, no menos misteriosa que el universo у que yo, el aprendiz.
постигая неотвратимость знаний;
любое же начинание, предпринятое в мои годы, соприкасается с ночью.
Древними языками Севера я не овладею, в золото Сигурда жадные руки не погружу; то, к чему я стремлюсь, — недостижимо и будет сопутствовать мне до конца дней моих, загадочное, как творение или как я, ученик.
El ото de los tigres
Золото тигров
TANKAS
1
Alto en la cumbre
Todo el jardm es luna, Luna de oro.
Mas precioso es el roce De tu boca en la sombra.
2
La voz del ave
Que la penumbra esconde Ha enmudecido.
Andas por tu jardm.
Algo, lo se, te falta.
3
La ajena сора,
La espada que fue espada
En otra mano,
La luna de la calle, I Dime, acaso no bastan?
ТАНКИ
1
Вверху, на горе, Сверкающий сад — луна, Златая луна.
Более драгоценен — Твой поцелуй в темноте.
2
Голос пичуги,
Что прячется в полутьме, Уже не слышен.
Ты все ходишь по саду. Что-то тебя тревожит.
3
Чужая чаша, Шпага, что была шпагой В руках другого, Над улицею луна. Разве этого мало?
4
Bajo la luna
El tigre de oro у sombra Mira sus garras.
No sabe que en el alba
Han destrozado un hombre.
5
Triste la lluvia Que sobre el marmol cae, Triste ser tierra.
Triste no ser los dfas Del hombre, el sueno, el alba.
6
No haber cafdo,
Como otros de mi sangre, En la batalla.
Ser en la vana noche
El que cuenta las sflabas.
4
В сиянье луны
Тигр золотистый смотрит На когти свои: Возможно, что на заре Ими убит человек.
5
Печальны дожди, Что омывают мрамор, Печальна земля, Печально не быть жизнью Людей, и сном, и зарей.
6
Погибнуть не смог Я, как мои прадеды, В жарком сраженье. Мне лишь досталось: в ночи Подсчитывать слоги строк.
GENESIS, IV, 8
Fue en el primer desierto.
Dos brazos arrojaron una gran piedra.
No hubo un grito. Hubo sangre.
Hubo por vez primera la muerte.
Ya no recuerdo si fui Abel о Cam.
БЫТИЕ, IV, 8
Было сие в первой пустыне.
Брошен был камень.
Не было крика. Была только кровь.
Была первая смерть на земле.
Я не помню: я был Авелем или Каином?
MIGUEL DE CERVANTES
Crueles estrellas у propicias estrellas Presidieron la noche de mi genesis; Debo a las ultimas la carcel En que sone el Quijote.
МИГЕЛЬ ДЕ СЕРВАНТЕС
Бессердечные звезды, благосклонные звезды
Осветили мне ночь рожденья;
Заточеньем в тюрьму, где пригрезился мне Дон Кихот, Обязан я благосклонным.
MACBETH
Nuestros actos prosiguen su camino, Que no conoce termino.
Mate a mi rey para que Shakespeare Urdiera su tragedia.
МАКБЕТ
Наших деяний
Путь бесконечен.
Ради того, чтобы Шекспир
Написал трагедию, я убил короля.
ON HIS BLINDNESS
Indigno de los astros у del ave Que surca el hondo azul, ahora secreto, De esas lineas que son el alfabeto Que ordenan otros у del marmol grave Cuyo dintel mis ya gastados ojos Pierden en su penumbra, de las rosas Invisibles у de las silenciosas Multitudes de oros у de rojos Soy, pero no de las Mil Noches у Una Que abren mares у auroras en mi sombra Ni de Walt Whitman, ese Adan que nombra Las criaturas que son bajo la luna, Ni de los blancos dones del olvido Ni del amor que espero у que no pido.
ON HIS BLINDNESS1
Я недостоин звезд и недостоин птиц, Невидимо порхающих над головою, И букв, что подчинились некому строю, И роз на фоне мрамора, и тех зарниц, Которых я уже не отличу во мраке Глазами, затуманенными навсегда, И остающегося в памяти следа
От всех цветов, что ныне для меня лишь знаки, Но только не волшебных сказок Шахразады, Наполнивших собой мой непроглядный сон, И не Уитмена, который был рожден, Чтобы свести явлений и имен громады, И не забвения, с которым я в ладу, И не любви, которую нежданной жду.
1 К собственной слепоте (англ.).
LO PERDIDO
I Donde estara mi vida, la que pudo Haber sido у no fue, la venturosa О la de triste horror, esa otra cosa Que pudo ser la espada о el escudo Y que no fue? 6 Donde estara el perdido Antepasado persa о el noruego, Donde el azar de no quedarme ciego, Donde el ancla у el mar, donde el olvido De ser quien soy? 6 Donde estara la pura Noche que al rudo labrador conffa El iletrado у laborioso dia, Segun lo quiere la literatura? Pienso tambien en esa companera Que me esperaba, у que tai vez me espera.
УТРАЧЕННОЕ
Где та жизнь, что быть могла бы моею, Но не стала, куда пропала удача, Что ждала меня среди страха, плача. Герб и шпага мои где лежат, ржавея? Где затерян в веках мой далекий предок? Был он персом, норвежцем — вряд ли иначе. Где сокрыто счастье — остаться зрячим, Море, якорь, и дар, который столь редок: Кто ты есть — забыть? Где, ясней и тише Многотрудного дня, — безыскусный вечер? Земледельцу утешиться больше нечем. Так, по крайней мере, в книгах пишут. И еще я думаю часто в часы досуга: Где ждала меня, а может, и ждет подруга?
н. о.
En cierta calle hay cierta firme puerta Con su timbre у su numero preciso Y un sabor a perdido paraiso, Que en los atardeceres no esta abierta A mi paso. Cumplida la jornada, Una esperada voz me esperana En la disgregacion de cada dia Y en la paz de la noche enamorada. Esas cosas no son. Otra es mi suerte: Las vagas horas, la memoria impura, El abuso de la literatura
Y en el confm la no gustada muerte. Solo esa piedra quiero. Solo pido Las dos abstractas fechas у el olvido.
н.о.
Есть улица, и дверь, что в некий дом ведет, И ощущение потерянного рая;
И я вслепую выйду на нее, плутая, Но для меня до сумерек заказан вход. Лишь стоит погрузиться городу во тьму, Как для меня забрезжит вновь свиданье, Желанный голос ждет, исполненный желанья, И я, окутан мраком, подчинюсь ему. Но все не так. Иное мне судили боги. Воспоминаний муть несет за мигом миг, Томительные будни и удавка книг, И не испытанная смерть в конце дороги. Куда как прост сейчас набор желаний мой: Бесстрастных цифр две горстки и покой.
EL ORO DE LOS TIGRES
Hasta la hora del ocaso amarillo Cuantas veces habre mirado Al poderoso tigre de Bengala Ir у venir por el predestinado camino Detras de los barrotes de hierro, Sin sospechar que eran su carcel. Despues vendrfan otros tigres, El tigre de fuego de Blake;
Despues vendnan otros oros, El metal amoroso que era Zeus, El anillo que cada nueve noches Engendra nueve anillos у estos, nueve, Y no hay un fin.
Con los anos fueron dejandome Los otros hermosos colores Y ahora solo me quedan La vaga luz, la inextricable sombra Y el oro del principio.
Oh ponientes, oh tigres, oh fulgores Del mito у de la epica, Oh un oro mas precioso, tu cabello Que ansian estas manos.
ЗОЛОТО ТИГРОВ
Сколько раз — по многу часов, До желтых полос закатных — Я смотрел на бенгальского тигра: Он, могущественный, ходил взад-вперед За железными прутьями клетки И не знал, что это — его тюрьма. Позже были другие тигры, И был огненный тигр Блейка;
Позже были другие злата:
Дождь золотой, который был Зевсом влюбленным, Кольцо, что каждые девять ночей Рождало девять колец, а эти — Новые девять, и так — без конца.
С годами мне были даны Другие прекраснейшие цвета, А теперь мне остались: Свет неясный, безысходная тьма И золото, виденное в начале жизни. О закаты, о тигры, о сиянье Мифов и эпоса, О драгоценное злато твоих волос, Которого жаждали руки мои!

Приложение
Carta de Jorge Luis Borges a Miguel de Unamuno
Hace dos acos me encontre con Ud. en la Vida de don Quijote у Sancho, luego — por circunstancias cuya culpa no pienso achacar a su pluma — lo perdf en un volumen de sus Ensayos, у hoy — en momentos para nu de grande abatimiento espiritual — vuelvo a encontrarlo con renovada intimidad en el Rosario de Sonetos Liricos. Le quiero agradar secaladamente la escritura de Exfu-turo, de la Oracidn del Ateo, у aquello de: Y vivire esper-dndote, Esperanza, Casi deploro la nombradia por la cual anda su nombre en muchas bocas, desparramado у glorioso; pues de lo contrario podria yo decirle mi con-stante ocupaciyn con sus versos, mios desahogadamente у de alma a alma.
Desde Buenos Aires le envT un libro de poemas mios que supongo habrio Ud. recibido. Quisiera yo saber si mis versos han tenido alguna eficacia en su espfritu: quiero decir, si al leer alguno, ha olvidado Ud. la forma, las palabras, la tecnica, para pensar en la emotion о en la situation espiritual que motivaron (y justificaron) su hechura.
Intitdlase mi libro Fervor de Buenos Aires. Lo esc-ribf hace unos meses, en epoca cuando erame descono-cida su obra lirica.
Yo celebrana si no desmintiese Ud. con silencio las muchas cosas que ya sus versos me han dicho.
Jorge Luis Borges
Письмо Хорхе Луиса Борхеса Мигелю де Унамуно
Два года назад я встретился с вами в «Житии Дон Кихота и Санчо», затем — в силу обстоятельств, в которых ваше перо абсолютно неповинно, — я потерял вас в томе ваших «Эссе», а сегодня, в момент, когда я совершенно пал духом, я снова встречаю вас, снова чувствую вашу близость в «Четках лирических сонетов». Я в особенности благодарен вам за «Былое будущее» и «Молитву атеиста», а также за эти слова: «Я буду жить в надежде на надежду». Я почти что сожалею о вашей общеизвестности, из-за которой людская молва транжирит и прославляет ваше имя, — если бы дело обстояло иначе, мне было бы легче признаться вам, от всей души, насколько ваши стихи меня трогают.
Из Буэнос-Айреса я выслал вам книгу своих стихов; надеюсь, вы ее уже получили. Мне хотелось бы знать, оставили ли мои стихи какой-то след в вашей душе: я хочу сказать, удалось ли какому-нибудь из них заставить вас позабыть о форме, о словах, о технике и задуматься о том переживании и о том состоянии души, которые послужили причиной (и оправданием) для его создания.
Моя книга называется «Страсть к Буэнос-Айресу». Я написал ее несколько месяцев назад, еще до знакомства с вашей поэзией.
Буду очень рад, если вы не опровергнете молчанием всего того, что сказали мне ваши стихи.
Хорхе Луис Борхес
Краткое послесловие к публикации письма Хорхе Луиса Борхеса Мигелю де Унамуно
Борхес всегда относился к испанскому писателю и философу Мигелю де Унамуно (1864—1936) с большим почтением, неоднократно вспоминал его в своих текстах, причем, как это хорошо видно в написанном им некрологе «Бессмертие Унамуно» (1937), в отличие от большинства современников интересовался в первую очередь не личностью «первого испанца» (так называли дона Мигеля многие), но тем, что создал этот «первый писатель испанского языка» (определение самого Борхеса).
Письмо Борхеса к Унамуно, которое приведено выше, публикуется впервые. Оригинал хранится в Доме-музее Унамуно в Саламанке, среди множества других писем, адресованных испанскому «будоражителю душ»; возможно, поэтому письмо аргентинского писателя и не привлекало специального внимания исследователей Борхеса. Письмо написано на бланке парижского отеля «Баярд» и датируется — по времени издания первого поэтического сборника Борхеса «Жар Буэнос-Айреса» — 1923 годом (это время второй поездки семейства Борхес в Европу).
В письме Борхеса упоминаются книги Унамуно: прозаическая — «Житие Дон Кихота и Санчо» (первым изданием вышла в 1905 году) и поэтическая — «Четки лирических сонетов» (1911). Из поэтической книги упомянуты сонеты «Былое будущее» и «Молитва атеиста» и процитирована последняя строка сонета «К надежде» («А la esperanza»).
О том, ответил ли дон Мигель молодому аргентинскому поэту, мне ничего не известно.
В личной библиотеке Унамуно сохранились также четыре ранние книги Борхеса, присланные им дону Мигелю, все с дарственными надписями. Трудно сказать, насколько внимательно Унамуно читал Борхеса, да и читал ли вообще; во всяком случае, на страницах этих книг нет пометок, сделанных рукой дона Мигеля (характерная особенность Унамуно-читателя). Поскольку дарственные надписи — автографы молодого Борхеса - раньше нигде описаны не были, я также привожу их в своей заметке.
На книге стихов «Жар Буэнос-Айреса» («Fervor de Buenos Aires»; 1923): «А Don Miguel de Unamuno, estas metafisiquerias Ifricas. Jorge Luis Borges». На книге эссе «Обсуждение» («Discusian»; 1932): «А Don Miguel de Unamuno, con la devocion de su repetido lector Jorge Luis Borges». На книге «Las kenningar» (1933; это — брошюра, посвященная поэтическим метафорам ирландских скальдов): «А Don Miguel de Unamuno, este catalogo de atipicas meta-foras». И наконец, на первом издании «Всемирной истории бесславия» («Historia universal de la infamia»; 1935): «А Miguel de Unamuno, con la perdurable у fresca amistad de su lector J. L. B.».
К. Корконосенко
ПРИМЕЧАНИЯ
ЖАР БУЭНОС-АЙРЕСА
Первая книга Хорхе Луиса Борхеса; вышла в начале 1923 года, тиражом 300 экз.
Улицы
Этим стихотворением открываются все Собрания сочинений Борхеса на испанском языке.
Реколета
С. 21. Реколета — кладбище в центральной части Буэнос-Айреса. Борхес не раз говорил, что он хотел бы покоиться на кладбище Реколета (но умер он и похоронен в Женеве).
Юг
С. 25. Юг — здесь: южные районы Буэнос-Айреса.
Площадь Сан-Мартина
С. 29. Площадь Сан-Мартина — площадь в центральной части Буэнос-Айреса. Названа в честь национального героя Аргентины, одного из руководителей Освободительной армии во время Войны за независимость 1810—1826 годов Хосе де Сан-Мартина (1778—1850). На площади — конный памятник Сан-Мартину.
Фернандес Маседонио (1874—1952) — аргентинский писатель, литературный наставник Борхеса.
Хакаранды — деревья семейства палисандровых. Растут в Перу, Чили и Аргентине.
Труко
С. 31. Труко — карточная игра, популярная в Испании и в Латинской Америке.
Хуан Мануэль — Хуан Мануэль де Росас (1793—1877), государственный и военный деятель Аргентины. Президент (диктатор) страны в 1835—1852 годах. В феврале 1852 года потерпел поражение в сражении с армией Ху сто Хосе де Ур-кисы (1801—1870) и был свергнут. Умер в эмиграции. Прадеды Борхеса были политическими противниками президента-диктатора, и поэтому в семье писателя негативно относились к самому Росасу и ко времени его правления.
Надгробная надпись
С. 35. Суарес Исидоро (1799—1846) — аргентинский военачальник, прадед Хорхе Луиса Борхеса.
Хунин — город в юго-западной части Перу, близ которого 6 августа 1824 года Освободительная армия Симона Боливара нанесла поражение испанским войскам. В сражении при Хунине прадед Борхеса командовал кавалерией.
Роза
С. 37. Ариосто Лудовико (1474—1533) — итальянский поэт, автор поэмы «Неистовый Роланд*.
Росас
С. 43. Хуан Мануэль де Росас — см. прим, к с. 31.
Каоба — дерево с красной древесиной семейства мелие-вых. Древесина каобы — одна из самых ценных для столярных и отделочных работ.
Новый год
Стихотворение написано Борхесом в канун 1923 года.
С. 47. ...Гераклитовой реки... — Гераклит (544 — ? до Р. X.) — древнегреческий философ. Ему принадлежат афоризмы: «Всё течет* и «Нельзя войти в одну и ту же реку дважды*. В произведениях Борхеса образ Гераклитовой реки встречается постоянно.
Предместье
С. 51. Торре Гильермо де (1900—1972) — испанский писатель. Был женат на сестре Хорхе Луиса — аргентинской художнице Норе Борхес (1901—1998).
Сад
С. 55. Лига — мера длины, в Аргентине равная 5,2 км.
Чубут — провинция в южной части Аргентины. В провинции — богатые нефтяные месторождения.
Рассвет
С. 63. Шопенгауэр Артур (1788—1860) — немецкий философ. Автор книги «Мир как воля и представление», которая была для Борхеса одним из важнейших произведений мировой философии.
Беркли Джордж (1685—1753) — английский философ.
Бенарес
С. 67. Бенарес (Варанаси) — город в северной части Индии, на берегу Ганга. Религиозный центр индуизма.
Долгая прогулка
С. 75. Мате (парагвайский чай) — тонизирующий напиток, популярный в юго-восточных странах Латинской Америки. Приготовляется из высушенных и измельченных листьев и стеблей йербы-мате (дерево семейства падубовых). Пьют мате из специальной посуды, которую чаще всего тоже называют мате.
Иванова ночь
С. 79. Иванова ночь — ночь на 24 июня.
Окрестности
С. 81. Каоба — см. прим, к с. 43.
Строки, которые я должен был написать и забыть в 1922 году
С. 95. Уитмен Уолт (1819—1892) — американский поэт. Борхес всегда считал Уитмена одним из самых значительных поэтов мира.
ЛУНА НАПРОТИВ
Сборник был опубликован в 1925 году.
Дакар
С. 103. Дакар — город на северо-западном побережье Африки. В те времена, когда создавалась книга «Луна напро
тив», — административный центр Французской Западной Африки; ныне — столица государства Сенегал.
Последние лучи солнца в Вилья-Ортусар
С. 105. Вилъя-Ортусар — предместье аргентинской столицы.
Посвящается одной улице на Востоке
С. 107. Восток — здесь: восточная часть Буэнос-Айреса.
САН-МАРТИНСКАЯ ТЕТРАДЬ
Книга вышла в 1929 году. Название сборника объясняется тем, что стихи, включенные в него, Борхес записывал в тетради с портретом Хосе де Сан-Мартина на обложке.
Исидоро Асеведо
С. 115. Асеведо Исидоро (1835—1905) — дед Хорхе Луиса Борхеса по материнской линии.
Портенъо (от ucn. puerto — порт) — коренной житель Буэнос-Айреса.
Труко — см. прим, к с. 31.
Альсинист — здесь: сторонник Валентина Альсины (1802—1869), губернатора аргентинской столицы.
Онсе — вокзал, площадь и примыкающий к ним район в центральной части Буэнос-Айреса.
Сепеда — горное ущелье в провинции Буэнос-Айрес, где 12 октября 1859 года войска Хусто Хосе де Уркисы (см. прим, к с. 31) нанесли поражение армии Бартоломе Митре (1821—1906).
Павон — селение в провинции Буэнос-Айрес, близ которого 17 сентября 1861 года Митре одержал победу над Уркисой.
С. 117. Серрано — улица в Буэнос-Айресе; названа в честь Хосе Мариано Серрано (1788—1851), боливийского политического деятеля.
ДЕЛАТЕЛЬ
Первым изданием сборник вышел в 1960 году.
Диалог о диалоге
С. 121. Фернандес — см. прим, к с. 29.
Наваха — большой складной нож (в Испании и Латин ской Америке).
*Кумпарсита* — танго уругвайского композитора Херардо Матоса Родригеса (1900—1948), которое исполнял «король танго» Карлос Гардель (1890—1935).
Argumentum omithologicum
Название стихотворения — отсылка к «онтологическому аргументу», к которому прибег христианский теолог Ансельм Кентерберийский (1033—1099) для доказательства существования Бога.
Притча о Сервантесе и Дон Кихоте
С. 125. Старый королевский солдат — Сервантес.
Ринальд Монтальванский — персонаж поэм «Влюбленный Роланд» Маттео Боярдо (1441—1494), «Неистовый Роланд» Ариосто (см. прим, к с. 37) и «Освобожденный Иерусалим» Торквато Тассо (1544—1595), которыми зачитывался ламанчский идальго (см. первую главу первого тома «Дон Кихота»).
Монтьель — округ в южной части Кастилии.
Мигель де Сервантес пережил его ненамного. — Сервантес умер 23 апреля 1616 года.
Paradiso, XXXI, 108
Это и следующее за ним стихотворения отсылают к указанным в их заглавиях строкам «Божественной комедии» Данте.
С. 127. Диодор Сицилийский (90—21 до Р.Х.) — древнегреческий историк.
...плат Вероники... — По библейским преданиям, Вероника отерла платком лицо Иисуса Христа, шедшего на Голгофу, и на платке запечатлелся нетленно лик Спасителя.
Парабола — здесь: иносказание, притча.
Святая Тереса (Тереса Авильская, Тереса де Сепеда-и-Аумада; 1515—1582) — испанская монахиня, реформатор ордена кармелитов, поэтесса и прозаик.
Борхес и я
С. 135. ...в списке соискателей на преподавательскую должность... — Борхес более двадцати лет читал лекции по литературе в Университете Буэнос-Айреса.
Стихи о дарах
С. 139. ...книги и ночь. — В 1955 году Борхес, уже почти полностью потерявший зрение, был избран директором Национальной библиотеки в Буэнос-Айресе.
...рукописи в Александрии. — В 641 году халиф Омар I (591— 644), захватив Александрию, приказал сжечь библиотеку, которой славился город.
Так от жажды и голода (учит нас миф)... — имеется в виду древнегреческий миф о Тантале.
С. 141. ..мертвый, другой... — Речь идет о Поле Грусса-ке (1848—1929). Как и Борхес, он, ослепший, был директором Национальной библиотеки в 1885—1929 годах.
Дождь
С. 145. Отец — Хорхе Гильермо Борхес (1874—1938).
Blind pew
С. 147. Пью — персонаж «Острова сокровищ» Роберта Льюиса Стивенсона (1850—1894). Стивенсон для Борхеса всю жизнь был любимым автором.
Поэтическое искусство
По традиции, идущей еще от античных времен, стихотворения с названием «Поэтическое искусство» являются для их авторов программными.
С. 153. ...река Гераклита... — см. прим, к с. 47.
ДРУГОЙ, ТОТ ЖЕ САМЫЙ
Книга вышла в 1964 году.
Об аде и небесах
Стихотворение впервые было опубликовано в антологии «Книга Небес и Ада» (I960), составленной Борхесом вместе с аргентинским писателем Адольфо Биой Касаресом (1914— 1999).
Другой
С. 161. Великий грек — Гомер.
Дух где хочет веет. — Парафраз библейского: «Дух дышит, где хочет» (Ин. 3:8).
Читатели
С. 163. ...некий идальго... — Дон Кихот.
Загадки
С. 165. Протей — в древнегреческой мифологии морское божество, обладавшее способностью принимать любой облик.
Ewigkeit
С. 171. Кастильским — то есть испанским.
Буэнос-Айрес (1)
С. 177. Палермо — район в северо-восточной части Буэнос-Айреса, где находится одноименный — большой и живописный — парк и зоосад.
Юг — см. прим, к с. 25.
ДЛЯ ШЕСТИ СТРУН
В этот сборник, опубликованный в 1965 году, вошли написанные автором милонги (милонги — стихотворные тексты, которые исполняются под гитару; разновидность буэнос-айресского фольклора).
Где же они теперь?
С. 183. Юг — здесь: южные районы провинции Буэнос-Айрес.
С. 185. Иберра, Муранья, Морейра — поножовщики из буэнос-айресских предместий, герои ряда рассказов и эссе Борхеса.
Север — северные районы аргентинской столицы; северная часть провинции Буэнос-Айрес.
Наварро, Лобос — селения в западной части провинции Буэнос-Айрес.
Милонга Мануэля Флореса
С. 187. Мерлин — волшебник, герой романов Артуров-ского цикла.
ХВАЛА ТЬМЕ
Первым изданием сборник вышел в 1969 году.
Гераклит
С. 195. ...тревожно греку. — Здесь грек — Гераклит.
The unending gift
С. 197. Новая Англия — исторически сложившийся район в северо-восточной части США.
Ларко Хорхе (1899—1968) — аргентинский художник.
Этнограф
С. 203. Йельский университет — один из крупнейших вузов США. Основан в 1701 году. Находится в городе Нью-Хейвене (штат Коннектикут, юг Новой Англии).
Читатель
С. 211. Ultima Thule — по представлениям древнегреческих географов, самая северная из обитаемых земель.
Снорри Стурлусон (1178—1241) — исландский поэт и воин.
С. 213. Сигурд — герой германо-скандинавской мифологии, добывший клад у дракона Фафнира.
ЗОЛОТО ТИГРОВ
Книга опубликована в 1972 году.
Танки
С. 217. Танка — японское пятистишие, в котором первая и третья строки состоят из пяти слогов, вторая, четвертая и пятая — из семи. Как может убедиться читатель, знающий испанский язык, Борхес строго соблюдает заданную форму (надо только при подсчете слогов учитывать слияние двух рядом стоящих гласных в одну).
Мигель де Сервантес
С. 223. ...заточеньем в тюрьму... — Сервантес неоднократно (по наветам недругов) попадал в испанские тюрьмы. В 1602 году, в севильской тюрьме, он задумал и начал писать
«Дон Кихота». Замечу: в творчестве Борхеса «сервантесовская тема» — одна из важнейших.
On His Blindness
Название сонета Борхеса — это название одного из сонетов Джона Мильтона (1608—1674).
С. 227. Уитмен — см. прим, к с. 95.
Золото тигров
С. 233. Я смотрел на бенгальского тигра,.. — Борхес вспоминает о тигре своего детства, которого он видел в зоопарке Палермо (см. прим, к с. 177).
...огненный тигр Блейка... — Речь идет о знаменитом стихотворении Уильяма Блейка (1757—1827) «Тигр» из сборника «Песни опыта».
Дождь золотой... — отсылка к древнегреческому мифу о Данае и Зевсе.
Кольцо, что каждые девять ночей... — Об этом кольце говорится в 49-й главе эпической поэмы «Эдда младшая»; создана в первой половине XII века, — вероятно, Снорри Стурлусоном (см. прим. кс. 211).
Лансинг — город на севере США, административный центр штата Мичиган.
В. Андреев
СОДЕРЖАНИЕ
В лабиринте стихотворных снов. В. Андреев . 5
FERVOR DE BUENOS AIRES ЖАР БУЭНОС-АЙРЕСА
LAS CALLES................................ 18
УЛИЦЫ. Пер. В.Андреева.................... 19
LA RECOLETA............................... 20
РЕКОЛЕТА. Пер. В.Литуса................... 21
EL SUR.................................... 24
ЮГ. Пер. М. Толстой....................... 25
CALLE DESCONOCIDA......................... 26
НЕЗНАКОМАЯ УЛИЦА. Пер. Ю.	Шашкова ........ 27
LA PLAZA SAN MARTIN....................... 28
ПЛОЩАДЬ САН-МАРТИНА. Пер. Ю. Шашкова...... 29
EL TRUCO.................................. 30
ТРУ КО. Пер. В.Литуса..................... 31
UN PATIO.................................. 32
ДВОРИК. Пер. В.Литуса .................... 33
INSCRIPCION SEPULCRAL .................... 34
НАДГРОБНАЯ НАДПИСЬ. Пер.	В.Литуса ....... 35
LA ROSA................................... 36
РОЗА. Пер. В.Литуса....................... 37
BARRIO RECONQUISTADO...................... 38
ОБРЕТЕННЫЙ КВАРТАЛ. Пер.	В.Литуса ....... 39
SALA VACIA................................ 40
ОПУСТЕВШИЙ ЗАЛ. Пер. В.Литуса............. 41
ROSAS .................................... 42
РОСАС. Пер. В.Литуса...................... 43
FINAL DE ANO............................... 46
НОВЫЙ ГОД. Пер. M. Толстой................. 47
CARNICERfA ................................ 4S
МЯСНАЯ ЛАВКА. Пер. В.Литуса................ 49
ARRABAL.................................... 50
ПРЕДМЕСТЬЕ. Пер. В.Литуса.................. 51
REMORDIMIENTO POR CUALQUIER MUERTE .... 52 УГРЫЗЕНИЯ СОВЕСТИ ПО СМЕРТИ КОГО-ТО
Пер. В.Литуса........................... 53
JARDfN.................................. 54
САД. Пер. В.Литуса ........................ 55
INSCRIPCI6N EN CUALQUIER SEPULCRO...........56
НАДГРОБНАЯ НАДПИСЬ НА ЧЬЕЙ-ТО МОГИЛЕ
Пер. В.Литуса.............................. 57
LAVUELTA................................... 58
ВОЗВРАЩЕНИЕ. Пер. В.Литуса ................ 59
AFTERGLOW.................................. 60
AFTERGLOW. Пер. В.Литуса ..................	61
AMANECER................................... 62
РАССВЕТ. Пер. В.Литуса..................... 63
BENARfiS................................... 66
БЕНАРЕС. Пер. В.Литуса ....................	67
AUSENCIA................................... 70
ОТСУТСТВИЕ. Пер. В.Литуса ................. 71
LLANEZA.................................... 72
ПРОСТОТА. Пер. В.Литуса.................... 73
CAMINATA................................... 74
ДОЛГАЯ ПРОГУЛКА. Пер. В.Литуса............. 75
LA NOCHE DE SAN JUAN....................... 78
ИВАНОВА НОЧЬ. Пер. М. Толстой.............. 79
CERCANIAS.................................. 80
ОКРЕСТНОСТИ. Пер. В.Литуса................. 81
SABADOS.................................... 82
СУББОТЫ. Пер. В.Литуса..................... 83
TROFEO..................................... 86
ТРОФЕЙ. Пер. В.Литуса ....................	87
ATARDECERES................................ 88
ВЕЧЕРНИЕ СУМЕРКИ. Пер. В.Литуса............ 89
CAMPOS ATARDECIDOS....................... 90
ПОЛЯ В ВЕЧЕРНИХ СУМЕРКАХ. Пер. В.Литуса .... 91
DESPEDIDA................................ 92
РАЗЛУКА. Пер. В.Литуса................... 93
LfNEAS QUE PUDE HABER ESCRITO Y PERDIDO HACIA 1922 .............................. 94
СТРОКИ, КОТОРЫЕ Я ДОЛЖЕН БЫЛ НАПИСАТЬ И ЗАБЫТЬ В 1922	ГОДУ. Пер. В.Литуса...... 95
LUNA DE ENFRENTE ЛУНА НАПРОТИВ
AMOROSA ANTICIPACI6N..................... 98
ЛЮБОВНОЕ ПРЕДЧУВСТВИЕ. Пер. В.Праеосудоеа .... 99
JACTANCIA DE QUIETUD.................... 100
ПОХВАЛЬБА НЕВОЗМУТИМОСТЬЮ
Пер. В.Праеосудоеа........................ 101
DAKAR....................................102
ДАКАР. Пер. В. Андреева...................103
Ultimo sol en villa ortuzar............... 104
ПОСЛЕДНИЕ ЛУЧИ СОЛНЦА В ВИЛЬЯ-ОРТУСАР
Пер. В.Праеосудоеа.....................•	. 105
PARA UNA CALLE DEL OESTE.................106
ПОСВЯЩАЕТСЯ ОДНОЙ УЛИЦЕ НА ВОСТОКЕ Пер. В.Праеосудоеа...................... 107
CUADERNO SAN MARTIN
САП-МАРТИНСКАЯ ТЕТРАДЬ
CURSO DE LOS RECUERDOS.................. 110
ДОРОГОЙ ВОСПОМИНАНИЙ. Пер. М. Петрова....111
ISIDORO ACEVEDO......................... 114
ИСИДОРО АСЕВЕДО. Пер. М. Петрова	....... 115
EL HACEDOR
ДЕЛАТЕЛЬ
DIALOGO SOBRE UN DIALOGO................ 120
ДИАЛОГ О ДИАЛОГЕ. Пер. В.Андреева....... 121
ARGUMENTUM ORNITHOLOGICUM............... 122
ARGUMENTUM ORNITHOLOGICUM. Пер. Вс. Багно ... 123
PARABOLA DE CERVANTES Y DE QUIJOTE...........124
ПРИТЧА О СЕРВАНТЕСЕ И ДОН КИХОТЕ
Пер. В.Андреева ............................. 125
PARADISO, XXXI, 108.......................... 126
PARADISO, XXXI, 108.	Пер. Вс.Багно............127
INFERNO, I, 32............................... 130
INFERNO, I, 32. Пер. Вс.Багно................ 131
BORGES Y YO ................................. 134
БОРХЕС И Я. Пер. В.Андреева.................. 135
РОЕМА DE LOS DONES........................... 138
СТИХИ О ДАРАХ. Пер. Б. Тригорина ............ 139
SUSANASOCA................................... 142
СУ САНА СОКА. Пер. Б. Тригорина...........'.	. . 143
LA LLUVIA.................................... 144
ДОЖДЬ. Пер. Б. Тригорина..................... 145
BLIND PEW.................................... 146
BLIND PEW. Пер. В. Капустиной.................147
LOS BORGES................................... 148
БОРХЕСЫ. Пер. Б. Тригорина................... 149
ARTE РОЁТ1СА................................. 150
ПОЭТИЧЕСКОЕ ИСКУССТВО. Пер. В.Андреева.......151
EL OTRO, EL MISMO ДРУГОЙ, ТОТ ЖЕ САМЫЙ
DEL INFIERNO Y DEL CIELO..................... 156
ОБ АДЕ И НЕБЕСАХ. Пер. В. Петрова............ 157
EL OTRO...................................... 160
ДРУГОЙ. Пер. М. Бортковской.................. 161
LECTORES..................................... 162
ЧИТАТЕЛИ. Пер. Вс.Багно.....................	. 163
LOS ENIGMAS ................................. 164
ЗАГАДКИ. Пер. М. Бортковской................. 165
ALVINO....................................... 166
К ВИНУ. Пер. М. Бортковской.................. 167
EWIGKEIT..................................... 170
EWIGKEIT. Пер. Вс.Багно . . . .'............. 171
EL SUENO..................................... 172
СОН. Пер. М. Бортковской..................... 173
ELMAR........................................174
МОРЕ. Пер. М. Бортковской .... %.............175
BUENOS AIRES (1)............................ 176
БУЭНОС-АЙРЕС (1). Пер. М.Бортковской.........177
BUENOS AIRES (2).............................178
БУЭНОС-АЙРЕС (2). Пер. М.Бортковской........ 179
PARA LAS SEIS CUERDAS ДЛЯ ШЕСТИ СТРУН
4D6NDE SE HABRAn IDO?....................... 182
ГДЕ ЖЕ ОНИ ТЕПЕРЬ? Пер. К.Корконосепко.......183
MILONGA DE MANUEL FLORES.................... 186
МИЛОНГА МАНУЭЛЯ ФЛОРЕСА. Пер. В.Ремик........187
ELOGIO DE LA SOMBRA ХВАЛА ТЬМЕ
JUAN, I, 14..................................190
ИОАНН, I, 14. Пер. Вс.Багно..................191
HERACLITO................................... 194
ГЕРАКЛИТ. Пер. М. Толстой ...................195
THE VNENDING GIFT........................... 196
THE UNENDING GIFT. Пер. М.Толстой........... 197
ELETN6GRAFO..................................198
ЭТНОГРАФ. Пер. М. Толстой....................199
EL GUARDIAN DE LOS LIBROS....................204
ХРАНИТЕЛЬ КНИГ. Пер. М.Толстой...............205
LEYENDA .....................................208
ЛЕГЕНДА Пер. Вс.Багно .......................209
UN LECTOR....................................210
ЧИТАТЕЛЬ. Пер. Вс.Багно......................211
EL ORO DE LOS TIGRES ЗОЛОТО ТИГРОВ
TANKAS ......................................216
ТАНКИ. Пер. В. Андреева......................217
GtNESIS, IV, 8 ..............................220
БЫТИЕ, IV, 8. Пер. В. Андреева...............221
MIGUEL DE CERVANTES .........................222
МИГЕЛЬ ДЕ СЕРВАНТЕС. Пер. В. Андреева........223
MACBETH......................................224
МАКБЕТ. Пер. В. Андреева.....................225
ON HIS BLINDNESS.............................226
ON HIS BLINDNESS. Пер. Вс. Багно.............227
LO PERDIDO...................................228
УТРАЧЕННОЕ. Пер. В.Капустиной ...............229
H.O........................................  230
Н. О. Пер. Вс. Багно ........................ 231
EL ORO DE LOS TIGRES.........................232
ЗОЛОТО ТИГРОВ. Пер. В. Андреева..............233
ПРИЛОЖЕНИЕ
Carta de Jorge Luis Borges a Miguel de Unamuno.236
Письмо Хорхе Луиса Борхеса Мигелю де Унамуно Пер. К. Корконосенко.........................237
Краткое послесловие к публикации письма Хорхе Луиса Борхеса Мигелю де Унамуно. К. Корконосенко ..238
Примечания. В. Андреев.......................240
Борхес X. Л.
Б 83 Другой, тот же самый: Стихи / Пер. с исп. — СПб.: Азбука-классика, 2004. — 256 с.
ISBN 5-352-01159-3
В последние двадцать лет Хорхе Луис Борхес (1899— 1986) — один из самых популярных в России зарубежных писателей. Сборники его произведений выходили неоднократно. Вместе с тем данное издание стихотворений Борхеса в нашей стране — уникально. Впервые публикуются оригинальные тексты Борхеса с параллельными переводами на русский язык.
Большинство переводов выполнено специально для данного издания.
Литературно-художественное издание
ХОРХЕ ЛУИС БОРХЕС
ДРУГОЙ, ТОТ ЖЕ САМЫЙ
Ответственная за выпуск Ирина Тарасенко Художественный редактор Валерий Гореликов Технический редактор Мария Антипова Корректор Ксения Зобова, Татьяна Бородулина Верстка Алексея Положенцсва
Директор издательства Максим Крютчепко
Подписано в печать 15.07.2004. Формат издания 76хЮ01/32. Печать офсетная. Гарнитура «Петербург». Тираж 5000 экз.
Усл. печ. л. 11,28. Изд. №1159. Заказ №2140
Издательство «Азбука-классика».
196105, Сан юг-Петербург, а/я 192. www.azbooka.ru
Отпечатано в ОАО ордена Трудового Красного Знамени «Чеховский полиграфический комбинат» 142300, г. Чехов Московской области.
Тел. (272) 71-336, факс. (272) 62-536
АЗБУКА-КЛАССИКА
Всемирную известность аргентинскому писателю Хорхе Луису Борхесу принесли его рассказы-притчи. Необыкновенно требовательный к себе, Борхес работал со словом, как работает ювелир с драгоценными камнями: тщательно шлифуя, добиваясь ярчайшего блеска, выявляя сокрытый внутри камня огонь. Можно сказать и по-другому: Борхес-прозаик работал со словом, как поэт. Впрочем, он и был поэтом. Всю жизнь - с самого раннего детства до самой смерти. Уже на склоне жизни Борхес писал: «Мне хотелось бы вспомнить какой-то один момент, возможно воображаемый - впрочем, как я отличу воображаемое от реального? - момент, когда мне открылась поэзия... Знаю лишь то, что во мне пробудилось это чувство так давно, что я даже забыл обстоятельства, при которых мне открылось искусство поэзии, то есть магическая сила слова...» Именно эта ипостась Борхеса, Борхес-поэт, представлена в настоящем издании, по-своему уникальном для России, где сборники писателя выходили неоднократно: впервые стихотворные тексты публикуются с параллельными переводами на русский язык. Большинство переводов выполнено специально для данного издания.
Хорхе Луис БОРХЕС 1899 -1986

SBN 5-352-01159-3
9 785352 01159
На обложке:
L. Carrington. «The candle game».
1966
www.azbooka.ru