Тема 1. НАЧАЛО НОВОЙ ИСТОРИИ
Тема 2. ФРАНЦУЗСКАЯ БУРЖУАЗНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ XVIII ВЕКА
11. Высказывания Вольтера
Тема 3. ФРАНЦИЯ С 1794 ПО 1815 ГОД
Тема 4. РЕВОЛЮЦИОННОЕ ДВИЖЕНИЕ 20-х ГОДОВ XIX ВЕКА В ЕВРОПЕ
Тема 5. ОБРАЗОВАНИЕ НЕЗАВИСИМЫХ ГОСУДАРСТВ В ЛАТИНСКОЙ АМЕРИКЕ
Тема 6. РЕСТАВРАЦИЯ БУРБОНОВ. ИЮЛЬСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ 1830 ГОДА И ИЮЛЬСКАЯ МОНАРХИЯ ВО ФРАНЦИИ
Тема 7. РАЗВИТИЕ КАПИТАЛИЗМА В АНГЛИИ И ЧАРТИЗМ
Тема 8. РЕВОЛЮЦИЯ 1848 ГОДА ВО ФРАНЦИИ
Тема 9. РЕВОЛЮЦИИ 1848 — 1849 ГОДОВ В ГЕРМАНИИ, ИТАЛИИ, АВСТРИИ, ВЕНГРИИ И ЧЕХИИ
Тема 10. ПЛАНТАЦИОННОЕ РАБСТВО И ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА В США
88. Г. Лонгфелло против невольничества
Тема 11. НАРОДНЫЕ ВОССТАНИЯ В ИНДИИ И КИТАЕ В СЕРЕДИНЕ XIX ВЕКА
Тема 12. ОБЪЕДИНЕНИЕ ИТАЛИИ
Тема 13. I ИНТЕРНАЦИОНАЛ. КАРЛ МАРКС И ФРИДРИХ ЭНГЕЛЬС — ОСНОВОПОЛОЖНИКИ НАУЧНОГО КОММУНИЗМА
Тема 14. ФРАНКО-ПРУСС КАЯ ВОЙНА И ПАРИЖСКАЯ КОММУНА
Тема 15. ГЕРМАНИЯ В КОНЦЕ XIX - НАЧАЛЕ XX ВЕКА
Тема 16. АНГЛИЯ И ФРАНЦИЯ В КОНЦЕ XIX — НАЧАЛЕ XX ВЕКА
130. Обострение классовой борьбы во Франции в начале XX века
Тема 17. ЮЖНЫЕ СЛАВЯНЕ В КОНЦЕ XIX ВЕКА
133. Стихи Христо Ботева
Тема 18. США И СТРАНЫ ЛАТИНСКОЙ АМЕРИКИ В КОНЦЕ XIX-НАЧАЛЕ XX ВЕКА
Тема 19. ПРОБУЖДЕНИЕ АЗИИ
Тема 20. АФРИКА В КОНЦЕ XIX - НАЧАЛЕ XX ВЕКА
Тема 21. ИМПЕРИАЛИЗМ КАК ВЫСШАЯ И ПОСЛЕДНЯЯ СТАДИЯ КАПИТАЛИЗМА
Тема 22. ПЕРВАЯ МИРОВАЯ ВОИНА 1914—1918 ГОДОВ
Оглавление
Text
                    В-12.
&АчГЛЛЦ
УАОЖЕСТВЕННАЯ
ЛИТЕРАТУРА
В ПРЕПОЛАВАНИИ
НОВОЙ
ИСТОРИИ


Художественная литература в преподавании НОВОЙ ИСТОРИИ (1640-1917) ХРЕСТОМАТИЯ ДЛЯ УЧИТЕЛЯ Составитель А. А. Вагин ИЗДАТЕЛЬСТВО «ПРОСВЕЩЕНИЕ» МОСКВА 1 966
Рецензенты: доктор исторических наук А. И. Молок, кандидат педагогических наук Н. Г. Д а и р и.
Использование художественной литературы в преподавании новой, истории Художественная литература служит одним из важных источников ознакомления учащихся с историческим прошлым. В практике преподавания истории в советской школе произведения художественной литературы широко привлекаются учителем на уроке, в массовой внеклассной работе, рекомендуются учащимся для самостоятельного чтения. Чем объясняется столь широкое применение художественной литературы в преподавании истории? Какие качества художественного образа определяют его ценность с точки зрения познавательно-воспитательных задач, разрешаемых в школьном курсе истории? Прежде всего, подлинно художественный литературный образ, реалистически отражающий общественные явления определенной эпохи, есть типичный образ, с наибольшей полнотой и заостренностью выражающий сущность данного социального явления. Художественный образ, отличаясь особой «наглядностью, меткостью живописного изображения» (Н. В. Гоголь), помогает показать историческое явление наиболее рельефно, красочно и наглядно. «Живописность» художественного образа делает его прекрасным средством, с помощью которого достигается к а р- тинность повествования и описания исторических явлений. Образы художественной литературы дают нам возможность хотя бы до некоторой степени приблизить восприятие школьником исторического материала к живому созерцанию событий и людей прошлого, воссоздать картины и образы прошлого, помогают созданию у учащихся полнокровных исторических представлений. 3
Меткостью и правдивостью художественного образа определяется его убедительность. Привлечение художественных образов повышает доказательную силу изложения. Отличаясь особой эмоциональной насыщенностью, художественный образ не только повышает эмоциональное воздействие рассказа учителя, но и воспитывает у учащихся определенное отношение к изучаемым историческим явлениям, возбуждая сочувствие, восхищение, негодование, ненависть. Подлинно художественный образ воздействует на все стороны личности учащегося — на его ум, чувства, волю, поведение. Исключительная сила нравственного воздействия художественного образа определяется его предельной конкретностью. Этические нормы и идеи выражены не в отвлеченных формулировках, а в ярких образах, действующих персонажах, конкретных жизненных ситуациях, служащих живым примером. Служа богатейшим источником для учителя истории, художественная литература содержит ценнейший материал для утверждения в сознании учащихся нравственных принципов, сформулированных в моральном кодексе строителя коммунизма. Типические литературные образы, привлекаемые учителем истории, усиливают идейную направленность урока, помогают довести до сознания учащихся его идейно-образовательное и идейно-воспитательное содержание в доступной и конкретной форме. Образы художественной литературы, которыми пользуется учитель, усиливая внутреннюю наглядность и картинность изложения, способствуют более прочному закреплению исторического материала в памяти учащихся. При этом запоминаются не только сами исторические события и деятели, но и те общие понятия, выводы, закономерности, которые раскрываются особенно конкретно через художественные образы, в картинах прошлого. К. Д. Ушинский отмечал, что «в «памяти нашей сохраняются с особенной прочностью те образы, которые мы восприняли сами посредством созерцания»; «к такой врезавшейся в нас картине,— писал он,— мы легко и прочно привязываем даже отвлеченные идеи, которые без того изгладились бы быстро» К Привлечение художественной литературы играет весьма существенную роль и в повышении педагогического мастерства самого учителя истории. Обращаясь к произведениям художественной литературы, учитель истории находит в них не только добавочный конкретный материал, обычно отсутствующий в учебных пособиях, но и те выразительные детали, которые помогают ему воссоздать перед учащимися обстановку и колорит эпохи, «дух времени» и облик его героев. Учитель находит там и яркие 1 К. Д. Ушинский, Собр. соч., т. 6, изд. АПН РСФСР, М,—Л., 1948, стр. 267. 4
образы, и меткие характеристики, и другие выразительные средства для конкретизации своего изложения. Художественная литература в руках учителя, словно палитра в руках художника, предоставляет разнообразные краски для создания яркой картины, помогает сделать рассказ учителя ярким, образным, доходчивым. При чтении художественной литературы начинающему учителю полезно делать краткие выписки, заимствуя для своего рассказа живые краски, выпуклые характеристики, яркие описания из исторических романов, правдиво изображающих прошлое. В свой конспект учителю полезно включать меткие характеристики из художественной литературы, перлы народного творчества. Это шлифует и оттачивает мысль, обогащает и развивает язык учителя. * В какой мере, однако, можно говорить об образах художественной литературы как об источнике, обогащающем и уточняющем исторические знания учащихся? Буржуазная методика отрицала и отрицает научно-познавательную ценность художественных образов, допускает их использование в преподавании истории лишь в качестве иллюстративного материала. Наука противопоставляется искусству в познавательном отношении. Такое противопоставление связано с идеалистической трактовкой художественного образа как продукта «свободной», субъективной интуиции художника, лишенной какого-либо социального содержания и объективной познавательной ценности. Против такой концепции выступал в свое время В. Г. Белинский, отстаивая высокое познавательное значение искусства: «Политико-эконом, вооружась статистическими числами, доказывает, действуя на ум своих читателей или слушателей, что положение такого-то класса в обществе много улучшилось или много ухудшилось вследствие таких-то и таких-то причин. Поэт, вооружась живым и ярким изображением действительности, показывает, в верной картине, действуя на фантазию своих читателей, что положение такого-то класса в обществе действительно много улучшилось или ухудшилось от таких-то и таких-то причин. Один доказывает, другой показывает, и оба убеждают, только один логическими доводами, другой — картинами» *. Марксизм высоко оценивает познавательную роль реалистического искусства, подчеркивая в то же время его специфичность в познавательном отношении сравнительно с наукой. 1 В. Г. Белинский, Собр. соч. в 3-х т., т, III, Гослитиздат, М., 1948, стр. 798. 5
Живое созерцание представляет собой исходную ступень познания. Дальнейший шаг к познанию сущности явлений состоит в анализе и обобщении фактов окружающей нас действительности. Если результатом научного анализа и обобщения являются понятия, категории, то в искусстве результаты обобщения воплощаются в художественные образы. Типичные черты общественно-исторических явлений, тенденции и закономерности общественной жизни искусство раскрывает нам не в виде точных понятий и общих формулировок, а языком конкретных художественных образов. Реалистическое искусство, особенно литература, отражая в художественных образах социальные сдвиги, факты и события общественной жизни, служит, вслед за наукой, важнейшим средством познания общественно-исторических явлений. Классики марксизма-ленинизма часто использовали образы художественной литературы в своих научных исследованиях и в политической пропаганде. В «Капитале» К. Маркс широко привлекает образы античной мифологии, персонажи Шекспира, Гёте и других классиков мировой литературы. В научном исследовании В. И. Ленина «Развитие капитализма в России» свыше тридцати ссылок на произведения художественной литературы. Художественная литература использовалась Марксом, Энгельсом и Лениным, во-первых, как материал для научного анализа явлений общественной жизни, для формулировки выводов и обобщений; во-вторых, для иллюстрации и конкретизации научных положений; в-третьих, в качестве средства для выражения научных понятий с наибольшей точностью, живостью, яркостью и убедительностью. * Художественная литература, используемая в преподавании истории, может быть разделена на две группы произведений: а) литературные памятники изучаемой эпохи и б) историческую беллетристику. К литературным памятникам относятся произведения, созданные в ту эпоху, которую мы изучаем, т. е. произведения, написанные современниками описываемых явлений и событий общественной жизни той эпохи. Например, описание июньских баррикад в Париже 1848 г., которое мы находим в романе В. Гюго «Отверженные» (см. материал 72), это — свидетельство очевидца, современника, точно так же, как рассказ А. Барбюса об окопах первой мировой войны в романе «Огонь» (см. материал 156). Произведения этой группы являются своеобразными документами эпохи и служат для исторической науки одним из ис- 6
точников знаний о прошлом. Ф. Энгельс утверждал, что «Человеческая комедия» О. Бальзака дает самую замечательную реалистическую историю французского «общества» первой половины XIX в., из которой он (Энгельс) «даже в смысле экономических деталей узнал больше... чем из книг всех специалистов — историков, экономистов, статистиков этого периода, вместе взятых» *. Известно, что сам О. Бальзак, которого К. Маркс характеризовал как писателя, «вообще отличающегося глубоким пониманием реальных отношений» 2, целью своей «Человеческой комедии» ставил воспроизведение «живой истории современных нравов», «точное изображение общества» (см. материалы 38, 58—61). Разумеется, литературные памятники эпохи изображают жизнь своего времени сквозь призму взглядов автора как представителя определенного класса своего времени. Необходим поэтому критический подход к художественному произведению, как, впрочем, и к любому историческому документу. Вместе с тем литературные памятники изучаемой эпохи могут быть широко использованы для изучения не только быта, обстановки и исторических событий, но и взглядов людей того времени. Так, отрывки из философских сказок Вольтера «Кандид», «Царевна Вавилонская» и др. (см. материал 11) могут быть использованы для характеристики идей передовой буржуазии во Франции XVIII в. Иное дело произведения исторической беллетристики — исторический роман, повесть на историческую тему, т. е. художественные произведения об изучаемой эпохе, созданные писателями позднейшего времени. Они сами основаны на изучении автором исторических источников, мемуаров и документов, научных исследований и монографий об эпохе и представляют собой более или менее удачную попытку воссоздать в художественной форме это прошлое. Если роман «Отверженные» В. Гюго создавал опираясь в основном на собственные жизненные впечатления и наблюдения, то его же произведение «Девяносто третий год» является результатом поэтического осмысливания исторических источников о событиях более чем полувековой давности. Однако, не являясь документальным источником для исторической науки, исторический роман служит прекрасным средством ознакомления учащихся с результатами изучения прошлого, притом не в форме ученых монографий или научно- популярных статей, а в конкретных образах, увлекательных сюжетах и выразительных характерах — в художественной форме, т. е. наиболее доступно и интересно. 1 К Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. 37, стр. 36. 2 К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. 25, ч. I, стр. 46. 7
Известно, что у многих школьников интерес к истории пробуждается впервые в результате чтения исторических романов и повестей. Таким образом, разграничение указанных двух видов художественных произведений имеет существенное значение не только для исторической науки, но и для школьного преподавания истории. Прежде всего, различны те задачи, которые ставит учитель истории, привлекая тот или иной вид художественной литературы; различны и принципы отбора, применяемые им в отношении художественных произведений этих двух различных групп; различны и методические приемы их использования. Художественные произведения изучаемой эпохи чаще всего используются на уроках истории в качестве основы для выводов и обобщений. Что касается произведений, относящихся к исторической беллетристике, то они дают учителю средства для конкретизации и иллюстрации излагаемого учебного материала, помогают картинности самого изложения. В старших классах надо вырабатывать у учащихся различное отношение к указанным двум группам художественных произведений и умение различать их. Приводя на уроке отрывок из литературного памятника изучаемой эпохи, учитель скажет, например: «Вот что рассказывает о расправе версальцев над коммунарами 1871 г. наблюдательный очевидец, наш русский писатель Глеб Успенский». Ссылаясь на исторический роман, учитель предупреждает учащихся: «А вот как изображает заседание революционного трибунала во время якобинской диктатуры прогрессивный французский писатель Анатоль Франс в историческом романе «Боги жаждут», написанном в начале XX века». Круг самостоятельного чтения художественной литературы учащимися старшего возраста значительно шире, чем в V—VII классах. Многие из них знакомы с произведениями выдающихся зарубежных писателей XIX—XX вв.: Фенимора Купера и Чарлза Диккенса, Марка Твена и Джека Лондона, Виктора Гюго и Жюля Верна и ряда других. Однако и старшие учащиеся в подавляющем большинстве воспринимают содержание произведений художественной литературы вне связей с изучаемым в школе курсом истории, главным образом с точки зрения занимательности сюжета или других художественных достоинств литературного произведения. Между тем как с точки зрения задач преподавания истории, так и в плане общего развития учащихся очень важно и на уроках истории, и руководя внеклассным чтением* воспитывать у учащихся отношение к читаемым художественным произведениям как к литературным памятникам определенной эпохи, помогать учащимся находить в этих произведениях исторический материал, связывать их содержание 8
с изучаемыми на уроках истории событиями и явлениями прошлого. Для осуществления этой задачи учитель истории может использовать разнообразные возможности, методы и приемы, как, например: а) Раскрытие связи знакомого большинству учащихся произведения с исторической обстановкой того времени, когда создавалось данное произведение. Там, где это возможно, должно быть показано и обратное влияние литературного произведения на общественную жизнь своего времени. Например: в каком знакомом вам произведении показаны ужасы плантационного рабства на Юге США? Какую роль сыграло произведение Г. Бичер- Стоу в движении аболиционистов? (См. материал 87.) Такого рода связи раскрываются на уроке попутно с изложением программного материала. Например, рассказывая о парламентской реформе 1832 г. в Англии и о работных домах, учитель спросит: у кого из английских писателей того времени имеется яркое описание жизни в работных домах и сиротских приютах? В каком произведении Ч. Диккенса описаны выборы в парламент? (См. материал 64.) б) Так же, попутно с изложением исторических событий, дается краткая характеристика общественно-политической позиции тех или иных писателей, общественной роли их произведений, сообщается об их отношении к событиям своего времени. Так, рассказывая о движении луддитов, учитель упомянет о речи Джорджа Байрона в палате лордов против закона о смертной казни за разрушение машин, приведет гневные строки его стихотворения (см. материал 5). Точно так же, в связи с материалом о реставрации Бурбонов во Франции, о реакционных стремлениях вернувшихся в страну дворян-эмигрантов, нельзя не сказать нескольких слов о творчестве Беранже, не прочитать одной-двух строф из его сатиры «Маркиз де Караба» (см. материал 54). в) Краткая характеристика литературных произведений XIX—XX вв. как литературных памятников своего времени и краткие указания на содержащийся в них материал для познания исторического прошлого даются учителем при рекомендации книг для внеклассного чтения по истории; более подробно эти вопросы могут быть поставлены при коллективном обсуждении прочитанных- книг в историческом кружке, на читательских конференциях и т. д. г) Наконец, более развернутая характеристика общественно- политической позиции писателя и его произведений в связи с исторической обстановкой дается на специальных уроках по изучению культуры нового времени. Здесь речь пойдет и о «Человеческой комедии» Бальзака, и о произведениях Ч. Диккенса, и о революционно-демократической поэзии Г. Гейне, и о выступлениях У. Уитмена против рабства в Северной Америке. 9
* Предлагаемая вниманию читателей хрестоматия представляет собой сборник отрывков из произведений художественной литературы или из небольших литературных произведений, отобранных и адаптированных применительно к тематике и содержанию школьного курса новой истории. Мы отказались от включения в сборник материала научно-популярных статей, биографий, справочников, энциклопедий, книг для чтения и т. п. Хрестоматия составлена порти исключительно из произведений художественной литературы. Этот принцип нарушен лишь в единичных случаях. Так, нами включен небольшой отрывок из научно-биографического труда акад. Е. В. Тарле о Наполеоне, по живости изображения приближающийся к художественной литературе. В теме «Карл Маркс и Фридрих Энгельс — основоположники научного коммунизма» мы обратились к свидетельствам современников — П. Лафарга и В. Либкнехта, поскольку среди литературных памятников того времени мы не нашли художественных произведений, которые с должной глубиной воссоздавали бы эти величественные образы. Два основных момента определяли выбор того или другого литературного источника. Прежде всего, познавательно-воспитательная ценность материала, состоящая главным образом в правдивом изложении и освещении исторических явлений, в соответствии с исторической действительностью и законами ее развития. Поэтому мы привлекли и такие художественные произведения, авторы которых, допуская неточности и даже существенные ошибки в оценке отдельных исторических явлений, изображают и освещают события прошлого с прогрессивных позиций своего времени. Художественная литература в преподавании истории используется не только с целью обеспечить более глубокое познание исторического прошлого учащимися, для формирования более точных и конкретных образов прошлого и правильного отношения к общественно-историческим явлениям. Образы художественной литературы, привлекаемые учителем истории, играют важную роль и в эстетическом воспитании учащихся. Только подлинно художественный образ способен оказать то образовательно-воспитательное воздействие на учащихся, о котором говорилось выше. Поэтому вторым определяющим моментом в отборе материала является его высокая художественная ценность: мы стремились в рамках небольшой хрестоматии предоставить учителю отрывки по возможности из лучших произведений лучших писателей. Главная трудность отбора литературно-художественного материала по новой истории связана с исключительным обилием как произведений исторической беллетристики, так и литератур- 10
ных памятников эпохи. Самый жанр исторического романа и исторической повести является созданием нового времени. Что же касается (произведений реалистической литературы XIX и начала XX в., отразивших современную им общественную жизнь, то все они, по существу, представляют собой литературные памятники эпохи и, содержа обильный и богатый материал для историка, могут служить источником для познания прошлого. Наша задача заключалась в том, чтобы из этого обилия замечательных и разнообразных литературно-художественных источников отобрать материал в соответствии с задачами и содержанием школьного курса новой истории, а именно произведения или отрывки из произведений, содержащие: 1) Живое изображение исторических событий нового времени, изучение которых предусмотрено школьной программой и учебником. Такой событийно-ловествовательный материал представлен в хрестоматии довольно широко; это—рассказ о сражении при Лексингтоне, о штурме Бастилии и Тюильрийского дворца, о битве при Ватерлоо, о баррикадных боях в Париже в феврале и июне 1848 г., о восстаниях негров в США, о казни Джона Брауна, о взятии Ричмонда войсками Севера, о походе гарибальдийской «тысячи» в Сицилию, об обороне Дели восставшими сипаями, о провозглашении Парижской Коммуны и т. д. Этот материал может быть в той или иной форме использован в рассказе учителя и частично (в небольших отрывках) прочитан на уроке. 2) Образы исторических деятелей нового времени, представителей народных масс и коллективные изображения масс, игравших решающую роль в событиях новой истории,— рабочих и ремесленников Сент-Антуанского предместья, штурмовавших Бастилию; французских крестьян, сжигавших феодальные замки; марсельских федератов, шагавших по пыльным дорогам Франции, солдат французской революционной армии и их командиров; рядовых якобинцев и их вождей; Туссена Лувертюра и его чернокожих войск; солдат, сражающихся при Ватерлоо; испанских гверильясов и итальянских карбонариев; Джузеппе Гарибальди и Джона Брауна; парижских инсургентов и венгерских повстанцев 1848 г.; К. Маркса и Ф. Энгельса; героев Парижской Коммуны, революционных рабочих; Клару Цеткин и Августа Бебеля. 3) Наибольшую сложность для учителя истории представляет воссоздание особенностей психического склада людей определенной эпохи, принадлежащих к различным общественным слоям, их мыслей, чувств, стремлений. Художественная литература чрезвычайно облегчает решение этой задачи на уроках истории. Учителю следует обратить особое внимание на содержащиеся в хрестоматии отрывки из идеологических памятников а И
эпохи— на философские сказки Вольтера (см. материал 11), на приведенные по документам эпохи мотивировки членов Конвента, голосующих за казнь бывшего короля (материал 25), и др. Но материал, характеризующий взгляды людей изучаемой эпохи, представлен в художественной литературе и в более доходчивой форме — в виде высказываний литературных персонажей, выражающих типичные стремления, воззрения, идеи своего класса и своего времени: крестьянина Шабре (см. материал 17), командира-санкюлота (см. материал 33), Сен-Жюста и Робеспьера, Карно и Билло-Варенна в драме Р. Роллана (см. материалы 35, 36) и т. д. Реплики и высказывания литературных персонажей, а также выдержки документального характера могут быть включены в изложение учителя. Такой прием введения прямой речи не только ^придаст больше живости его рассказу, но поможет конкретнее и нагляднее раскрыть позиции борющихся классов. Вместо абстрактной характеристики исторических деятелей и народных масс учитель, используя средства художественной литературы, предоставляет слово самим массам, их представителям, выдающимся историческим деятелям. Пусть на уроке истории прозвучит и умная ирония Вольтера, и хриплый голос офицера-санкюлота, и острая полемика якобинских вождей, и боевые призывы чартистов. На таком конкретном и доступном материале проще и легче сделать необходимые выводы и обобщения. Средствами художественной литературы легче разоблачить эгоистические, человеконенавистнические устремления эксплуататорских классов и групп. Вместо «готовой» характеристики учитель использует прием «самохарактеристики», приводя заостренные, несколько шаржированные «высказывания» литературных персонажей. Учащиеся без труда сами дадут им соответствующую характеристику и /придут к .правильным выводам: настолько выпукло и наглядно раскрыта писателем классовая суть подобных высказываний (см., например, материалы 5, 10, 50, 58 и др.). 4) Произведения художественной литературы помогут учителю дать картинное описание исторического явления, в частности той конкретной обстановки, в которой развертывались события прошлого. Хрестоматия содержит богатый описательный материал: французская деревня XVIII в., Париж в 1793 г., здание Конвента, окраины Чикаго в конце XIX в., лондонские трущобы в начале XX в., немецкий тыл, в частности Берлин, в конце первой мировой войны и т. п. Использование этого материала поможет конкретизировать сухие строки учебника, создать у учащихся более яркие представления о специфических явлениях эпохи, облегчит формирование ряда исторических понятий. Так, диккенсовский пейзаж промышленных районов «черной Англии» послужит наглядной опорой при формировании понятия «Англия — мастерская мира», 12
а панорама передовой линии немецких и французских окопов первой мировой войны, созданная на основе романов А. Барбю- са и Э. Ремарка, поможет уточнить понятие «позиционная война». 5) Особое внимание обратит учитель на содержащийся в хрестоматии литературно-художественный материал для характеристики общественных явлений, в частности социально-экономических отношений между людьми. Персонажи О. Бальзака дают возможность конкретно показать, что на смену феодальной эксплуатации крестьян во Франции пришла эксплуатация капиталистическая, гнет деревенских ростовщиков, толстосумов (см. материал 60). Колоритные фигуры папаши Гранде (см. материал 38) и Ригу (см. материал 61) дают возможность применить доходчивый прием персонификации, т. е. изображения общественно-экономических отношений в конкретных лицах, как бы олицетворяющих эти отношения. Точно так же характеристика экономического и политического господства 240 тыс. крупных капиталистов в годы Июльской монархии может быть наглядно показана на фигуре дельца, кавалера ордена Почетного легиона, офицера национальной гвардии и т. д. (см. материал 59). Средствами художественной литературы ярче и нагляднее может быть дана общая характеристика Июльской монархии (см. материал 58), в образе ограниченного сонного Михеля показана роль немецких буржуа в революции 1848 г. (см. материал 79), разоблачены человеконенавистнические планы германских империалистов (материал 119), дана характеристика акционерных компаний, роли банков и трестов в эпоху империализма (см. материалы темы 21-й). 6) В хрестоматии отобран и некоторый материал, отражающий бытовые черты изучаемого периода. Не переоценивая роли историко-бытового материала в курсе новой истории, мы, однако, считаем необходимым подчеркнуть его познавательную ценность. Бытовой материал дает учащимся конкретное представление об образе жизни людей в изучаемую эпоху. В бытовых подробностях, пожалуй, наиболее наглядно воплощаются и своеобразие способа производства, и общественные отношения людей, и материальные условия их жизни. Привлечение бытового материала позволяет дать учащимся более конкретное представление об уровне развития производительных сил, о положении трудящихся масс, о социальных контрастах эпохи, о тех сторонах материальной и духовной культуры, которые характеризуют повседневную жизнь людей. Бытовые подробности дают возможность учащимся почувствовать колорит эпохи. Бытовые детали о жилище и питании невольников на одной из плантаций в штате Мэриленд (см. материал 86) дают наглядный материал для раскрытия понятия «плантационное рабство». 13
Перемены в быту Англии в течение XIX в., отмеченные пером Дж. Голсуорси (см. материал 124), учитель использует для характеристики не только развития производительных сил, но и изменений в общественном положении буржуазии. Бытовой материал, относящийся к эпохе французской революции XVIII в. (повседневная жизнь парижских секций, очереди за хлебом, одежда и нравы — см. материалы 26, 29, 31), не только заставит почувствовать своеобразный колорит эпс4хи, но и даст представление о героизме народа, готового на кертвы ради свободы, поможет подвести учащихся к выводу, ^то диктатура якобинцев не смогла улучшить материальное положение городской и деревенской бедноты (см. материал 36). / Бытовой материал, относящийся к повседневной жизни трудящихся масс в больших городах Западной Европы и/Америки (см. материалы 126, 136), в колониях и полуколониях (см. материалы тем 19-й и 20-й), послужит для раскрытия противоречий эпохи империализма. * Было бы ошибкой полагать, что весь материал, предлагаемый в данном пособии, должен быть полностью приведен на уроке или во внеклассных занятиях с учащимися. Хрестоматия является не книгой для чтения учащихся, а пособием для учителя. Она призвана помочь учителю в его повседневной подготовке к урокам новой истории, избавить от длительной работы по отбору необходимого литературно-художественного материала. Обращаясь к хрестоматии, учитель имеет возможность восстановить в памяти знакомые ему литературные образы, персонажи, описания. Такое обращение к образам художественной литературы, оживление и обогащение конкретных представлений о событиях, явлениях, людях новой истории необходимы прежде всего самому учителю. Обогащенный этими конкретными образами, он сможет ярче изложить программный материал, вызвать в сознании слушателей картины прошлого, помочь созданию у учащихся полнокровных исторических представлений. Речь учителя приобретет еще большую убедительность, станет еще более доходчивой, эмоциональной. Органическое включение образов художественной литературы в изложение учителя — один из важнейших методов ее использования в преподавании истории. Начинающему учителю полезно при подготовке к уроку включить в план своего рассказа отдельные небольшие (две-три фразы) отрывки, эпитеты, краткие характеристики, яркие описания, меткие выражения из произведений крупных писателей. Лучше записать в план их текст дословно. Рассказывая, например, о походе батальона марсельских добровольцев в Париж ле- 14
том 1792 г., необязательно читать в классе отрывок из повести Феликса Гра (см. материал 18). Достаточно использовать из него немногие детали, даже не дословно, а лишь некоторые яркие эпитеты и образы: они шли по знойным дорогам Франции, покрытые пылью, опаленные солнцем, в красных колпаках с трехцветными кокардами, в зеленых* мундирах, нередко босые... То^но так же нет необходимости приводить на уроке характеристику Июльской монархии устами Кревеля (см. материал 58) и называть имя данного литературного персонажа. Можно сказать пррсто: в эти годы во Франции царствовал не Луи Филипп, царствовала, владычествовала над всем солидная золотая монета в 5 франков. Это было царство денег, царство банкиров, денежны^ дельцов... Художественный образ может войти в изложение учителя и в виде к\раткой цитаты. Если пространная литературная цитата в устном изложении несколько громоздка и затруднительна для восприятия слушателями, то краткая цитата, не перегружая устного изложения, является прекрасным средством сделать его более ярким и точным. В виде краткой цитаты могут быть использованы высказывания литературных персонажей, характеристики. Особенно хороши краткие стихотворные цитаты: две-три строки. Они сжаты, выразительны, производят сильное впечатление, легко запоминаются. Так, целесообразно привести на уроке (со ссылкой на писателя) характеристику Третьей республики во Франции в начале XX в. (см. материал 128), несколько строк, начиная словами: «Эта страна, именуемая республикой...» Или можно привести коротенький отрывок из романа Г. Манна (см. материал 120), характеризующий воззрения и политику Вильгельма II. Уместны будут на уроке краткие цитаты из стихотворений Р. Бернса (см. материал 32), П.-Ж. Беранже (см. материалы 54, 57), В. Гюго (см. материалы 13, 55). Можно рекомендовать прием сочетания литературной цитаты с работой по картине или с иллюстрацией в учебнике. Так, отрывок из повести Н. Кальма, характеризующий внешний облик Гарибальди (см. материалы 100, 101), полезно привести при рассмотрении его портрета в учебнике, а чтение выдержки из романа «Опасный беглец» Э. И. Выгодской (см. материал 97) сочетать с рассмотрением иллюстрации в учебнике — «Расстрел сипаев английскими колонизаторами». В тех случаях когда литературно-художественный материал имеет описательный или повествовательный характер, можно прочитать в классе и более значительный по объему отрывок. На уроке истории учитель должен дать учащимся образец безукоризненного чтения литературного произведения. Полезно поэтому заранее прорепетировать чтение намеченного отрывка. 15
Если отрывок небольшой, лучше процитировать его наизусть. Чтение на уроке отрывков из исторических романов не только непосредственно помогает решению образовательных задач/данного урока, но и является одним из приемов пропаганды книги, доступной для самостоятельного знеклассного чтения, и служит, таким образом, ознакомлению учащихся с лучшими образцами исторической беллетристики, расширению их общего кругозора, обогащению их представлений о прошлом. 7 Однако чтение больших отрывков на уроке требует времени. Поэтому в старших классах, где круг художественных Произведений, знакомых большинству учащихся, значительно шире, пространная литературная цитата звучит сравнительно редко на уроке истории. Чаще учитель ограничивается кратким пересказом литературного источника или напоминанием литературного образа, с ссылкой на знакомое учащимся литературное произведение. / Краткая ссылка на литературный образ имеет место в тех случаях, когда литературный источник хорошо знаком учащимся. Однако учитель не должен ограничиваться упоминанием соответствующего литературного произведения, но должен точно указывать конкретный образ, эпизод и т. п. Такого рода ссылкой учитель мобилизует в сознании слушателей представления, связанные с названным литературным материалом. При этом оживляется ряд ассоциативных связей, усиливается внутренняя наглядность изложения, обогащается восприятие исторического материала и облегчается его осмысливание учащимися. В старших классах с большей глубиной может быть проведен и разбор литературного памятника изучаемой эпохи, его толкование. Эта работа осуществляется на уроках новой истории в тех случаях, когда привлекаемый литературный источник отражает сложные для учащихся явления (например, экономические), представляет собой не простое описание или повествование о событиях, а поэтическое или даже философское обобщение явлений общественной жизни или по своему содержанию требует анализа, обобщения, сравнения ряда изучаемых исторических фактов. Следовательно, целесообразно проводить разбор, анализ не только таких, например, материалов, характеризующих область идеологии, как отрывки из философских сказок Вольтера (для характеристики его взглядов), отрывка об «Энциклопедии, или Толковом словаре наук, искусств и ремесел» (см. материалы 11, 12) или материалов, отражающих явления хозяйственной жизни (см. материалы 60—61, 86, 118, 134, 150—153), но и таких, например, произведений, как стихотворение Г. Гейне «1649—1793— ???», представляющего собой сатирическое сопоставление трех буржуазных революций. 16
Разбор литературных памятников проводится либо методом комментированного чтения, когда разбор ведет сам учитель, изредка привлекая класс путем постановки вопросов, либо методом развернутой беседы. Эта работа напоминает разбор исторического документа. Учитель прочитывает вслух разбираемый источник, а затем ведет его анализ по частям, еще раз читая небольшие абзацы (или даже отдельные фразы), нуждающиеся в Объяснении и анализе, и ставя вопросы 1. Было\бы, однако, ошибкой перегружать изложение литературными \образами, ссылками, цитатами. Использование художественной литературы на уроке истории не самоцель: художественный образ вводится не для украшения урока и развлечения учащихся, а лишь в той мере, в какой он помогает познанию исторического прошлого, т. е. для решения образовательных и воспитательных задач урока. Частые экскурсы в область художественной ( литературы, чрезмерно пространные литературные цитаты, перегружая урок истории, мешают этому, отвлекая учащихся от основного содержания урока и прерывая последовательное изложение программного материала. Намечая использование на уроке истории того или иного литературного образа или отрывка из художественного произведения, учитель каждый раз исходит из конкретных задач урока и определяет, решению какой именно образовательной и воспитательной задачи должен служить в данном случае привлекаемый литературно-художественный материал. Этим не исключается целесообразность построения отдельных уроков новой истории целиком или почти целиком на материале художественной литературы. Практика преподавания новой истории дает примеры удачного применения этого метода. Он оправдывает себя в тех случаях, когда: а) основной целью урока является нравственно-эмоциональное воздействие на учащихся силой исторических фактов, создание ярких эмоционально окрашенных образов и закрепление их в сознании учащихся; б) в распоряжении учителя имеется доброкачественный в познавательном отношении и доступный для учащихся материал литературно-художественных произведений. С этих точек зрения представляется ценным опыт проведения уроков целиком или почти целиком на материале художественной литературы по таким, например, темам: «Свержение монархии во Франции в 1792 г. и созыв Конвента» (см. материалы 18—20); «Революционное движение 1820-х годов» (см. материа- 1 Пример такой работы над текстом стихотворения Г. Гейне «Силезские ткачи» см. в кн.: А. А Вагин и Н. В. Сперанская, Основные вопросы методики преподавания истории в старших классах, Учпедгиз, М., 1959, стр. 198—199. 2 А. А. Вагин 17
лы 45—48); «Парижская Коммуна в борьбе с версальцами. Кровавая майская неделя» (см. материалы ПО—115). Наконец, литературно-художественный материал хр^тома- тии может быть использован -путем чтения соответствующих отрывков во внеурочное время. / Чтобы облегчить учителю повседневное пользование' хрестоматией, ее содержание разделено на темы, примерно/соответствующие темам школьной программы и главам школьного учебника новой истории; каждый материал (отрывок) имеет сквозной порядковый номер и особый заголовок; формулировка заголовка определяется не названием литературного /произведения, а историческим содержанием данного/материала. Это также поможет учителю ориентироваться в Содержании хрестоматии. К примеру, материал 89 озаглавлен на>ми «Восстания рабов в США в первой половине XIX века», ххэтя соответствующие отрывки из книги Энн Петри «Пароль «/Свобода!» о жизни и деятельности Гарриет Табмен взяты из глав, имеющих заголовки: «Годы раннего детства» и «Подпольная дорога». Ясно, что сохранение этих заголовков затруднилр бы учителю поиски нужного материала в хрестоматии. В примечаниях к отрывкам и материалам сообщаются необходимые сведения об используемых произведениях и об их авторах, даются краткие методические указания. Необходимо, однако, подчеркнуть, что никакое методическое пособие не может предусмотреть всего многообразия методов и приемов, с помощью которых могут быть использованы материалы, содержащиеся в хрестоматии. Многое здесь зависит от мастерства и творческой инициативы самого учителя, от уровня подготовки класса и от ряда других условий. Мы будем признательны каждому учителю, кто хотя бы кратко поделится с нами своим практическим опытом использования данной хрестоматии на уроках истории. Сообщения об успехах и трудностях в этой работе, а также отзывы и пожелания просим направлять по адресу: Москва, И-18, 3-й проезд Марьиной рощи, 41, издательство «Просвещение», редакция истории. А. Вагин.
Тема 7 начало новой истории. английская Буржуазная революция xvii века, начало промышленного переворота. - война за независимость английских колоний в северной америке и образование сша 1^ Английская буржуазная революция и народные массы Арт. Феличе (род. в 1893 г.). «Клуб тетушки Сидони», историческая повесть. Детгиз, М., 1963, стр. 184—185 и 186—189. Арт. Феличе — псевдоним советской писательницы Людмилы Андреевны Ямщиковой. Главные герои повести: Ричард Арнольд (Ричи), приемный сын Кромвеля, его друг Джек Оул, Лилиан Фелтон, дочь пуританина, казненного за убийство ненавистного народу герцога Букингэмского, первого советника и любимца короля. В повести выведены также Оливер Кромвель, Джон Лиль- берн и другие деятели английской революции XVII в. Июньский день 1645 года был полон тепла, солнечного света, колокольного звона и восторженных криков... В столицу пришло известие, что в Нортгемптоншире, у города Нэсби, парламентские войска разбили наконец королевские полки... — Да здравствует генерал-лейтенант Кромвель!.. — Да здравствуют его «железнобокие»!.. — Нэсби!.. Нэсби!.. — Наши захватили там все королевские пушки, все знамена и штандарты, весь обоз... — А самое главное — кабинет Карла с его личной секретной перепиской! И в королевских бумагах нашли, говорят, прямые доказательства его лицемерия и обмана. Он вел все время двойную игру... — А через католичку-жену сносился с королем французов! Писал герцогу Лотарингскому и многим государям Европы... — Он призывал на Англию чужеземные войска и говорил, что ему безразлично, кто сломит парламент: ирландцы. Французы или шотландцы... — ...Долой Карла Стюарта!.. <;...> 2* 19
Лилиан была счастлива. Война кончилась, друзья вернулись. Ричард, Робин, Джек Оул снова были с нею... Каждый вечер все собирались в маленьком холле и по-прежнему вели задушевные беседы об Англии и ее будущем... Ее огорчало только настроение Ричарда. Во взгляде/юноши она читала тревогу и озабоченность. Что мучило Ричи? О перемене его отношения к приемному отцу она догадалась давно. Кромвель, встреченный Лондоном как главный победитель Карла Стюарта, жил теперь в столице вместе с семьей. Недавно он праздновал свадьбу дочери Бриджит с виднейшим из/своих соратников Айртоном. Ричард не пошел на свадьбу. И Лилиан решила спросить: — Ричи, скажите, что у вас произошло с генерал-лейтенантом? Он ответил не сразу. — Дорогая, вы коснулись того, в чем мне страшно порой признаться самому себе,— проговорил он с усилием.—...Помните, мисс, вы задали как-то вопрос: правда ли, что земли сквайра Оливера Кромвеля принадлежали когда-то церковникам?.. Тогда я не сумел ответить. Но теперь сказал бы: «Да!» Да, бывший простой сквайр Кромвель владеет наследственными землями, полученными его предками из конфискованных земель католического духовенства. Я ответил бы вам, что вопрос землевладения и других доходов для Кромвеля настолько же важен, как вопрос о торговых прибылях для моего бывшего хозяина, купца Болтера. Я бы сказал и еще, но должен все хорошенько обдумать. Она испуганно взяла его за руку: — Но ведь война кончена, Ричи! Разве не это самое главное сейчас? — Да, Кромвель помог народу выиграть войну с королем. И я горжусь им, как солдат своим прославленным полководцем. Но... — Что же еще, Ричи, что?..— Ей стало страшно смотреть в его потемневшие глаза.— Чего еще не хватает нашей несчастной Англии? Лицо его стало, как прежде, ласковым и добрым. Он прижал ее дрожащую в волнении руку к своей груди, стараясь успокоить: — Дорогая мисс... — Дорогая мисс,— повторил он.— Мне не хочется огорчать вас. Ведь и я был по-детски доверчив еще недавно. Но война — строгий учитель. Она показала мне куда больше, чем все счетные книги торгаша из Сити или великолепные речи членов парламента. Она приготовилась слушать его, как покорная ученица. А он волновался, не зная, как яснее и проще объяснить ей то, что му- 20
чило его бесконечные месяцы ожесточенной борьбы. Борьбы... За кого? За что?.. — За Англию,— ответил он себе вслух.— А точнее: за английский народ или за английский парламент?.. За народ. Чтобы дать ему наконец свободно вздохнуть и начать новую, счастливую жизнь. Его необычная манера говорить пугала Лилиан. — А может ли народ вздохнуть свободно и теперь, после конца такой кровопролитной войны? Она отнимала у народа силы, имущество, самую жизнь... А что изменилось для народа? Ничего. Ничего, мисс!.. Вы понимаете?.. Вместе с армией мне приходилось проезжать вдоль и поперек многие графства. Что мы видели среди местных крестьян?.. Еще большее разорение. Еще больше несправедливости и произвола. Копигольд остался по-прежнему копигольдом. Крестьяне всецело зависят от воли своего лендлорда. А ведь сами-то землевладельцы освободились теперь от вассальной зависимости и платежей королю. И парламент поспешил закрепить это особым биллем... Почему же парламент не подумал о держателях-крестьянах, которые составляли основную массу армии? Не превратили «проклятый копигольд в свободный фригольд?.. Я плохо объясняю, мисс... Спросите об этом тетушку Сидони — она, верно, не забыла тяжелой доли своих родных. Спросите Джека — он тоже испытал немало. — Да, тетушка Сидони с горечью вспоминает те времена. — А солдатские постои и снабжение войск?.. Об этом и она не знает. Кроме старых поборов в пользу владельца земли, на крестьянах лежит еще содержание армии. Они стонут от реквизиций и открытых грабежей... А города?.. Лондон?..— Ричард обернулся к ней.— Налоги давят так, как не давили раньше. Скажите, мисс, скажите сам'и, вы же испытали на себе... Она опустила голову: — Да, Ричи, самое насущное, каждодневное: топливо, соль, ткани, пиво — обложено особым сбором. Это подняло все цены. — А число безработных растет и растет,— продолжал он страстно.— Разруха в стране привела к нищенскому существованию или голодной смерти тысячи людей с семьями, маленькими детьми, больными стариками... Участь ткачей и прядильщиков Эссекса и Сефолка, говорят, ужасна... Лилиан коснулась его руки: — Не надо, не надо, Ричи! Не расстраивайте себя этими мыслями. Но он заговорил с еще большей горячностью: — А тем, кто, не выдержав страданий, поднимается и требует для себя защиты, парламент высылает не помощь и облегчение, а оружие и войска. Таких «усмиряют», как злостных врагов государства!.. Их арестовывают, судят, казнят!.. Лилиан в испуге спросила: 21
— Неужели, Ричи?.. Неужели и вам бы пришлось... усмирять? Он поднял на нее глаза и ответил: — Я уже думал об этом. Нет, если бы, не дай бог, меня и Джека послали на такое позорное дело, мы нарушили бы дисциплину и вышли из повиновения, будь командиром хоть генерал-лейтенант Кромвель или сам главнокомандующий Томас Ферфакс. — И вас наказали бы за это?..— У девушки захватило дыхание.— Ка-ак? — По воинскому уставу — расстреляли бы перед фронтом солдат. Вопросы: Как отразилась гражданская война XVII в. на положении трудящихся Англии? Чего добились в ходе революции дворяне-землевладельцы и какую политику проводил Долгий парламент по отношению к крестьянам? 2^ Оливер Кромвель и Карл I А. В. Луначарский (1875—1933). «Оливер Кромвель», историческая мелодрама (1920), картина вторая. «Пьесы», изд. «Искусство», М., 1963, стр. 258, 261, 262—263, 264—267. Напоминаем историческую обстановку: по приказанию Кромвеля его зять Айртон с отрядом кавалеристов увозит короля Карла I из дворца, где он находился под охраной парламентской стражи, и помещает его в расположении парламентской армии. Король фактически находится под почетным арестом. В зале дома зажиточного купца... в Ньюмаркете. Дом уступлен королю... Зал убран изящными вещами, привезенными королем с собою. У столика, заставленного богатыми принадлежностями завтрака, сидит король. Он одет роскошно и изысканно. Его кудри завиты, он весь холеный. Движения медленны, грациозны и небрежны... Монго1 сидит поодаль на низеньком табурете... Он весь в кружевах и лентах, сильно завит, носит тросточку. В углу два красавца — лорд Фокенберг2 и Сеймур3 — играют в шахматы. Гамонд4. Сэр, сюда идет генерал-лейтенант. Король. Так... мы примем генерала через несколько минут. Гамонд. Он уже входит, сэр. Кромвель входит и низко кланяется, касаясь шляпой пола. Король. Монго! Стул для генерала. Монго ставит стул против кресла короля. Прошу вас сесть, сэр. Прекрасная погода. 1 Придворный Карла I. 2 Будущий зять Кромвеля. 3 Телохранитель короля. 4 Полковник, соратник Кромвеля. 22
Оливер (присаживаясь). Уже становится жарко, сэр. Как переезд? Король. В покойной карете, сэр. Я опал всю дорогу. < ... > Позвольте вам представить некоторых лиц моей свиты. Вы, кажется, знаете молодого лорда Фокенберга? Хороший кавалерист. Он рубился под моим знаменем в несчастной битве под Несби, когда вы разбили нас неслыханно, генерал. Но если бы вся конница состояла из Фокенбергов... Оливер (смеясь). Я бы уже давно был повешен, сэр. Король. О, никогда. В случае победы я ни за что не покарал бы Оливера Кромвеля. Такой генерал на моей службе сделал бы Англию первой державой Европы. Оливер. Возможность служить вам остается... Я знаю молодого Фокенберга. (Жмет ему руку.) Приходите ко мне, миг лорд... В моем доме есть нечто, что, кажется, нравится вам, милорд. Фокенберг. Я почту за счастье бывать у вас, сэр. Оливер. Там большой сад... Вы бы побежали туда, милый юноша. Мери поливает там свою клубнику. Король. Я разрешаю вам, Фокенберг. Фокенберг кланяется и уходит, едва сдерживая свою радость. Юность! Оливер. Они без ума друг от друга. Да, сэр, по-видимому, я пристрою и последнюю дочь. У меня добрая семья, сэр, добрая семья. Я человек из джентри, сэр. Мы, пуритане из джентри,— честные люди. Работаем, рубимся, молимся, женимся — все с усердием, сэр... ха, ха, ха! Король. А этот прекрасный рыжеволосый юноша с глазами из стали, лорд Сеймур, мой добровольный телохранитель. Сеймур. Всегда' готовый умереть за короля Англии. Я из аристократии, генерал, епископане из аристократии — гордые, верные люди, тоже умеют рубиться и молиться, сэр. За короля, сэр, за Англию, за порядок. Оливер. А нельзя ли и его услать к какой-нибудь девице, сэр? Сеймур (вспыхнув). Я всегда при короле. Оливер. И все-таки вам 'придется уйти. У нас будут разговоры чересчур серьезные для вас. Король. Идите, Сеймур, идите, Монго... , М о н г о уходит. <..-•> Оливер. ...Не будем терять времени. Сегодня я устраиваю небольшой парад, сэр- Тысяч двадцать славных ребят пройдут тут мимо. Благоволите глянуть в окошко. Король. Непременно, генерал., 23
Оливер. Я думаю двинуться на Лондон. Король. Вы? На Лондон? Оливер. Да. Надо вышвырнуть паршивых овец из парламентского стада. Король. О! Вы не церемонитесь с законом. Оливер. Salus populi — suprema lex estl. Король. Вы ведь слушали юриспруденцию. Оливер. Да, около года. Но к черту юриспруденцию, сэр. Боже мой... я, кажется, упомянул имя лукавого? Сэр, не упомянул ли я имя лукавого? Король (сдержанно улыбаясь). Вы сказали: к черту юриспруденцию, генерал-лейтенант. Оливер (встает). Отвратительно. (Отходит в сторону, бьет себя в грудь и тихо молится. Потом возвращается.) Со мной это редко случается, но это не малый грех. Это значит, что в эту минуту Христос оставил меня. Король (иронически следит за ним). Вы очень благочестивы, сэр. Оливер. Благодарю вас, сэр. Я не заслужил похвалы в подобную минуту. Как хорошо было бы, если бы господь бог за подобные прегрешения наказывал нас тут же... Вернемся к предмету. Я вовсе не человек, который хочет поставить Англию головой вниз. Я — монархист, сэр. Англия привыкла к королевской власти. Мое дело поставить короля на его место, а парламент на его место. Король. Каковы же эти места? Оливер. Король венчает здание, правит при помощи министров, парламент издает законы и вотирует налоги, но не вмешивается в исполнение. Король. А первым министром будете вы? Оливер. Если это угодно будет королю. Король. Вы будете править и страною, и королем, и парламентом. Оливер. Если господь пошлет мне на то силы. Король. Это очень хорошо... Тогда я смогу быть спокойным... Жить, окруженным великолепием, и не заботиться об управлении страной. (Пауза.) Мне это очень улыбается. Оливер. Может быть, и не очень, но как быть: каждый должен занять место, указуемое перстом божиим. Парламент хочет править — господь отведет его сам в назначенное русло. Если король задумал быть тираном — господь внушит рабу своему, что надо предпринять по отношению к нему. Король. Ведь господь оправдал бы даже убийство монарха. Оливер. Нет. Никогда. Но суд над ним и законная казнь могли бы быть указаны голосом царя царей. Благо народа — высший закон (лат.). 24
Король. Совершенно верно, генерал. Король жил бы в золотой клетке у вас. Оливер. Мы все в руках провидения. Король. Вы сама мудрость. (Пауза.) Конечно, конечно, я согласен на все, генерал. Оливер. У меня написано маленькое письмо, которое вы благоволите подписать, сэр. Король. Да? — Прочтите. Оливер. Гм... Это к герцогу Гамильтону... в собственные руки, где бы он ни находился. Текст такой: «Герцог, я примиряюсь со своим народом. Распустите немедленно отряды, вами собранные. Во имя бога живого не обнажайте меча. Подробные сведения о ваших отрядах и ходе их разоружения пришлите немедленно. Ослушание будет строго взыскано. Ньюмаркет. Королевская ставка». И здесь вы будьте любезны подписать вашею рукою: «Карл Стюарт»... Король. Дайте лисьмо, генерал, мы подумаем. Оливер. ... (Встает и подходит к двери.) Гамонд, Гамонд! Полковник входит. Позовите сюда секретаря короля с пером, чернилами, печатью и всем, что сюда относится. (Королю.) Сэр, зачем делать завтра то, что можно сделать сегодня? Король. Действительно! Вы человек дела, генерал. <...> Входит секретарь, становится на одно колено и держит перед королем пюпитр, в руке его золотое перо. ...Король (подписав). Вот... я подписал... (Секретарю.) Останьтесь здесь, Мортимер. Оливер (беря письмо). О доставке я позабочусь сам. Когда вы услышите барабаны, сэр, выгляните в окно. (Кланяется, касаясь шляпой пола.) Прошу остаться ко мне милостивым. Король. Вы можете быть совершенно уверены в нашей неизменной благосклонности. Кромвель уходит. Мортимер, затворите дверь... Посмотрите раньше, не подслушивают ли нас? Садитесь писать сюда. (Впивается в его плечо, наклоняется над ним и говорит шепотом.) Пиши: «Генриетта, я в плену у изверга Кромвеля. Спеши! Умоляй государей мира, прежде всего короля французов, нагрянуть сюда мне на помощь... Спеши, спеши, моя супруга! Объясни им, что, продавая меня, они погубят монархию во всем мире». Что? Я, кажется, сделал больно вашему плечу, Мортимер? Простите. Я весь дрожу... Другое... Гамильтону: «Лорд, вы получите безумный приказ, писанный рукою пуританского черта и подписанный мною по принуждению. Торопитесь с выступлением, каждая минута 25
промедления грозит мне гибелью. Я буду отводить глаза кровавой бестии, пока смогу. Он ссорится с парламентом. Может быть, гады перегрызутся. Да хранит вас бог. Передайте привет короля его доблестным слугам». Раздается бой барабанов. Войско свиней... проходит мимо! Откройте окно. Посмотрите, Мортимер,— я улыбаюсь приветливо? Секретарь. Чрезвычайно приветливо, ваше величество. Король. Это для моих убийц. (Подходит к окну.) Барабаны все громче. Слышен марш проходящих отрядов. Громкий хор запевает внезапно под барабаны: «Господь наша крепость». Занавес1 3 Попытка восстания уравнителей Арт. Ф е л и ч е. «Клуб тетушки Сидони», стр. 201—202, 203—206. Ричи вернулся из таинственной поездки в Лондон радостный, полный надежд. Он говорил: — Джек!.. Дружище!.. Все пойдет теперь на лад!.. Король показал свое коварство и лживость. Индепенденты отрекутся от него. И в Англии не будет больше монархии. Народ сам возьмет в свои руки управление страной. В делах церкви совесть каждого будет свободна!.. Сословия потеряют свое былое значение! Бедняки воспрянут наконец духом. Справедливость и правда отныне — девиз англичан... И они покажут всему миру пример, как можно и должно добиваться светлой, счастливой жизни!.. Так говорил тогда Ричи и смеялся от радости. И вот нет ни его, ни его радости, ни его надежд... Потому что гранды, эти «шелковые» индепенденты, хотели совсем иного. С помощью простых солдат, таких, как Ричи, самоотверженных и доверчивых, они захватили власть и обманули, одурачили, предали тех, кто проливал на войне свою кровь... Гранды уверяли, что они заодно с «Народным соглашением». Только для виду они собрали армейский Совет в предместье Лондона Пэтни, а сами исподволь начали гнуть в свою сторону... Ох, этот зять Кромвеля генерал Айртон! Как он старался!.. Из кожи лез, доказывая, что никто не имеет права принимать участие в решениях дел королевства, кроме тех, кто «по-настоящему заинтересован в них». По его словам выходило, что только одни собственники могут 1 О казни Карла I следует использовать первую строфу стихотворения Г. Гейне, см. материал 75. 26
выбирать и депутатов в парламент. Кромвель, хитрец, помалкивал, но уж, верно, заранее сговорился с зятем. Смельчак Сексби открыто стыдил грандов за сношения с королем, забрызганным с головы до пят кровью сынов родины. Полковник Рёйнсборо тоже спрашивал: неужели «бедность дает право богатым притеснять их»? За что же тогда простые солдаты сражались?.. Чтобы позволить богачам сделать их снова рабами?.. Хорошо, справедливо, честно сказали оба. Но гранды думали не о людях. Они думали о своих землях, имуществе, деньгах... Они боялись равных прав для всех. Начнется с равенства в выборах, а кончится разделом собственности — вот чем они пугали друг друга. Силой и хитростью они прервали собрание Совета. Солдатам было приказано вернуться в свои полки... < ... > На Ричи горько было глядеть. Он точно окаменел и все молчал. Только в глазах, в его добрых, ясных глазах, была мука, гнев, презрение... Он возненавидел Кромвеля. Он презирал его не меньше, чем лживого короля. И вот перед дневкой на Уэре, в Гёртфортшире, где было приказано сделать смотр войскам, Ричи вдруг заговорил: — Джек!.. Мы не должны предаваться отчаянию и опускать руки. Не все еще потеряно. Страна должна услышать слово правды. Ведь «Народное соглашение» несет Англии закон и справедливость. Джек, мы выйдем на смотр с листками «Народного соглашения». Наш полк готов к этому. Я говорил со многими. С нами и некоторые из командиров... Два полка сговорились не покоряться грандам на смотру, а прийти с открытым вызовом предателям... И вот тот день настал. К общему удивлению, полки Гаррисо- на и Роберта Лильберна были исключены из смотра. Но они решили нарушить дисциплину и явиться. К своим шляпам и каскам они заранее прикрепили листы бумаги с воззванием: «Свобода Англии, права солдатам!» Объезжая войска, Ферфакс и Кромвель не показали и виду, что заметили самовольство. Ферфакс громогласно прочел обращение Генерального совета офицеров к армии. Совет упрекал солдат в ни на чем не основанных подозрениях, которые вносят смуту в ряды войск. После него заговорил Кромвель. Его слова сразу же заглушил, поднявшийся ропот... И в воздухе отчетливо прозвучало: — Пусть генерал-лейтенант ответит сначала, не обещал ли ему король орден Подвязки и титул графа Эссекского? Это выкрикнул Ричи прямо в глаза Кромвелю. Побледневшее лицо генерал-лейтенанта медленно залила краска. На висках налились жилы, а брови, точно судорогой, свело к переносью. Он всадил шпоры е коня, и конь взвился над самой головой Ричи. А Ричи не унимался; 27
— Мы не трусы, чтобы склониться перед изменником народному делу!.. Солдаты подняли Ричарда на плечи. Размахивая шляпой с солдатским девизом, он смотрел на всех горящим взглядом и продолжал так же отчетливо и громко: — За все время войны мы были верными, послушными исполнителями приказов! Мы не щадили себя ради победы. И победа эта должна принести свободу и права всей Англии!.. А не кучке грандов во главе с генерал-лейтенантом! Кромвель сдержал коня и резко скомандовал: — Сорвать бунтарские листы! Никто не пошевелился. Кромвель в бешенстве обводил взглядом ряды солдат. Привычка беспрекословно повиноваться приказу начальства, которую генерал-лейтенант так упорно воспитывал в «Новой модели», сказалась. Несколько рук потянулось к шляпам и каскам. Полк Гаррисона начал даже топтать бумагу, где были начертаны священные слова. Многие смутились и из полка Лильберна. Только человек пятнадцать стояло обособленно, и среди них выделялась голова в золотисто-бронзовых завитках волос. — Арестовать этих как зачинщиков мятежа!.. А троих из них... тут же по жребию... 4 Кромвель в Уиндзорском королевском замке Вальтер Скотт (1771—1832). «Вудсток, или Кавалер», исторический роман (1826), Собр. соч. в 20-ти т., т. 17, изд. «Художественная литература», М.—Л., 1965, стр. 106—110. Напоминаем обстановку: действие романа относится к 1651 г. Кромвель еще не провозглашен лордом-протектором. Тайный сторонник короля Уайлд- рейк является в Унндзорский замок, бывшую резиденцию английских королей, с письмом и поручением своего покровителя, полковника парламентской армии Эверарда. В романе В. Скотт дает правдивые образы солдат и офицеров парламентской армии, примечательное описание резиденции Кромвеля и довольно объективную его характеристику. Он прибыл в Уиндзор после полудня и ...решительно направился в главную гостиницу, с фронтона которой да<вно уже исчезла древняя эмблема—подвязка. Хозяин, которого Уайлд- рейк, сведущий по части таверн и гостиниц, помнил как типичного трактирщика елизаветинских времен, ловко приноровился к духу времени; он сочувственно кивал, когда говорили о парламенте, ...желал Англии благополучно избавиться от всех бедствий и громко восхвалял его превосходительство главнокомандующего... От этой важной особы Уайлдрейк узнал, что главнокомандующий запросто принимает людей всякого рода и что он, 28
Уайлдрейк, может быть допущен к нему на следующий день в восемь часов, для чего ему нужно явиться к главным воротам замка и заявить, что он прибыл в качестве курьера к его превосходительству... Часовой в красном мундире, с суровым видом державший на плече мушкет и охранявший первые ворота этого величественного здания, сразу Спустил его. Уайлдрейк прошел через нижний сторожевой пост или двор и по пути пристально взглянул на красивую капеллу, которая недавно приютила в тишине и мраке обесславленные останки казненного короля Англии... Поднимаясь по склону мимо Круглой башни, он взглянул на флагшток, где всегда развевался английский флаг. Но флаг со всеми своими обычными украшениями, с великолепными королевскими гербами, с богатой вышивкой исчез; на его месте развевался флаг республики, голубой с красным, с крестом святого Георгия; однако в то время его еще не пересекал диагональный крест Шотландии, который был вскоре добавлен как свидетельство победы Англии над своим старинным врагом... Он... услышал удар мушкетного приклада по мостовой и окрик часового, прозвучавший так резко, что Уайлдрейк вздрогнул. — Кто идет? — Курьер,— ответил Уайлдрейк,— к его превосходительству главнокомандующему. — Стой, я дам знать дежурному офицеру. Появился капрал; он отличался от своих солдат тем, что носил два воротника, шляпой — вдвое выше солдатских, длинным и широким плащом и тройной порцией угрюмой важности. По лицу его было видно, что он принадлежал к тем непоколебимым фанатикам, которым Оливер был обязан своими успехами; религиозный фанатизм давал им перевес над храбрыми и знатными роялистами, которые израсходовали силы в безуспешной защите особы и короны своего монарха. Он посмотрел на Уайлдрейка с угрюмой важностью, как будто мысленно делал опись его внешности и предметов одежды; рассмотрев все внимательно, он велел «изложить дело». — У меня поручение,—отвечал Уайлдрейк со всей твердостью, на какую был способен, так как пристальный взгляд капрала вызвал у него нервную дрожь,— у меня поручение к вашему генералу. — Ты хочешь сказать — к его превосходительству главнокомандующему?— поправил его капрал.— Речь твоя, приятель, слишком уж отдает неуважением к его превосходительству... — Следуй за мной,—приказал важный капрал, и Уайлдрейк покорно проследовал за ним в караульное помещение. Внутри оно было обычным для того времени и совсем не походило на военные посты наших дней. 29
У огня сидело несколько солдат, они слушали своего товарища, который втолковывал им религиозные догмы. Вначале он говорил вполголоса, хоть и очень многоречиво, но по мере приближения к концу голос его стал резким и высоким, он как бы призывал к немедленным возражениям или к молчаливому согласию с ним. Слушатели внимали оратору с застывшими лицами, только клубы табачного дыма вылетали из-под густых усов. На скамейке ничком Лжал солдат; спал он или предавался размышлениям — трудно было сказать. Посреди комнаты стоял офицер, как было видно по расшитой перевязи и шарфу, обвязанному вокруг пояса; в остальном одежда его была очень проста; он был занят обучением неуклюжего рекрута тогдашнему ружейному артикулу. Этот артикул состоял по меньшей мере из двадцати различных команд; до тех пор, пока все они не были выполнены, капрал не позволил Уайлдрейку сесть или пройти дальше порога, и тот принужден был слушать, как одна команда следовала за другой: поднять мушкет, опустить мушкет, взвести курок, зарядить — и множество других, пока слова «почистить мушкет» на время не приостановили обучение. — Как тебя зовут, приятель? — спросил офицер у рекрута, когда урок кончился. — Эфраим,— ответил парень, сильно гнусавя. — А еще как тебя называют? — Эфраим Кобб из благочестивого города Глостера, там я жил семь лет, служил подмастерьем у достойного сапожника. — Доброе ремесло,— отвечал офицер,— но теперь ты связал свою судьбу с нашей и будешь поставлен выше шила и колодки. Эта потуга на остроумие сопровождалась мрачной улыбкой; затем офицер повернулся к капралу, который стоял в двух шагах от него с видом человека, горящего желанием высказаться, и спросил: — Ну, капрал, что нового? — Да тут, с разрешения вашего превосходительства, один малый явился с пакетом,— ответил капрал.— Но душа моя не возрадовалась, когда я его увидел: сдается мне, что это волк в овечьей шкуре. По этим словам Уайлдрейк понял, что перед ним тот выдающийся деятель, к которому он послан, и он помедлил, обдумывая, как обратиться к главнокомандующему. Внешность Оливера Кромвеля, как известно, не производила благоприятного впечатления. Он был среднего роста, крепок и коренаст; черты лица, резкие и суровые, выражали, однако, природную проницательность и глубину мысли. Глаза у него были серые, взгляд пронизывающий, красноватый нос велик по сравнению с остальными чертами лица. Говорил он, когда хотел, чтобы его ясно поняли, сильно и убедительно, но без изящества и не весьма красноречиво. Никто 30
не мог бы выразить ту же мысль в более сжатой и понятной форме. Но часто бывало, что Кромвель изображал оратора только для того, чтобы поразить слух людей, а не для того, чтобы просветить их разум; тогда он облекал смысл своих речей — или то, что казалось смыслом,— во множество туманных слов, загромождал их столькими присказками и подкреплял таким лабиринтом отступлений, что становился, пожалуй, самым невразумительным из тех ораторов, которые приводят публику в замешательство; а между тем он был одним из самых умных людей в Англии... Никто не умел говорить так сильно, кратко и вразумительно, когда он в самом деле хотел, чтобы его поняли. ...Кромвель происходил из хорошей семьи и по отцу и по матери, имел возможность получить отменное образование и воспитание, которое подобало бы его происхождению, но этот популярный в народе фанатичный правитель никак не мог приучиться к учтивости, принятой в высшем обществе, или же пренебрегал ею. Манеры его отличались грубостью, а иной раз походили на паясничанье, но в словах и поведении была сила, соответствующая его характеру: она вызывала трепет, если не уважение... Юмор, который временами у него прорывался, был грубый и зачастую простоватый. В характере Кромвеля отразились черты его соотечественников: презрение к глупости, ненависть к аффектации, отвращение к церемонности; благодаря всему этому, в сочетании с природным здравым смыслом и мужеством, он стал во многих отношениях выразителем идей английской демократии. 5 Движение луддитов Сергей Львов (род. в 1922 г.). «Встреча на дороге», исторический рассказ. В кн.: «Огонь Прометея», изд. «Молодая гвардия», 1960, стр. 118—123, 124—127, 128—129, 130—131. Дилижанс, прибывший из Лондона, забрызган грязью до самого империала... Кондуктор озабоченно объявил, что стоянка кареты продлится час, что господ просят не запаздывать, и отправился пропустить рюмочку у стойки придорожного трактира. Пассажиры, закутанные в плащи, прошлепали вслед за ним по талому снегу, ругая проклятую февральскую оттепель... Местом у камина, а затем и общим вниманием овладевает краснощекий джентльмен лет сорока с зычным голосом и уверенными манерами... — Счастливые новости, джентльмены, самые счастливые, смею вас уверить, в нынешнем несчастном году! ...Краснощекого мужчину начинают расспрашивать. Двое молодых людей, которые скромно, давно ничего не заказывая, 31
сидят в углу в надежде сесть в дилижанс, идущий на Лондон, подсаживаются поближе. — Кончено, джентльмены, кончено!.. Больше нам не придется,— когда я говорю «нам», я имею в виду себя и тех, кто подобно мне владеет трикотажными и суконными фабриками,— больше нам не придется жить в постоянной тревоге... Год подряд я только одно и слышу: в одном месте эти бунтовщики и бродяги напали на телеги, на которых перевозили станки, железные части станков сломали, а деревянные сожгли. В другом — обезоружили стражу, охранявшую мастерские. Ну, а станки? Станки они, конечно, переломали!.. Потом дошла очередь до меня! Я получил письмо с угрозой, что, ежели сам не выкину свои станки на свалку, меня постигнет та же участь. И как вы думаете, джентльмены, кем и как было подписано это письмо? «Отправлено из конторы Нэда Лудда в Шервудском лесу». Слышали вы что-нибудь подобное? Выясняется, что о Нэде Лудде слышали многие. Да и как не знать этого имени! Вот уже сколько месяцев гремит оно по округе... — Никакого Лудда нет и не было,— горячится краснолицый.—...Кто-то осмеливается угрожать мне, кто-то предписывает мне, свободному предпринимателю, от каких станков отказываться, сколько платить рабочим, кого увольнять, кого оставлять!.. Нет, я вызвал солдат! Я превратил свою фабрику в крепость, и, когда бунтовщики появились под окнами фабрики, мы, клянусь честью, дали настоящий бой. И когда один солдат отказался стрелять, он получил триста плетей по приговору суда. Я настоял на этом! Вот как надо действовать, джентльмены... В зале трактира стало тихо. Все внимательно слушают краснолицего. Особенно молодые люди, ожидающие дилижанса в Лондон... — Это и есть, сэр, ваши счастливые новости? — спросил рассказчика человек, похожий на учителя. — О, это еще не новости! Это только предисловие к новостям. В Лондоне я побывал у нашего депутата... И он заверил меня, что с бунтом будет покончено. Теперь это твердо! Сам министр внутренних дел — лорд Райдер, сам лорд-канцлер — лорд Эльдон внесли билль. Тех, кто ломает станки, будут казнить! Вешать их будут! Повесят и тех, кто готовился причинить ущерб мне. Их уже отвезли в Лондон... Молодые люди, так и не дождавшись кареты на Лондон, вышли из трактира. Младший, выходя, оглянулся на рассказчика счастливых новостей. Старший решительно потянул его за рукав к выходу. — Ты меня все равно не удержишь, Том,— сказал младший.— Я дождусь, когда эта жирная свинья пойдет к карете. 32
Я отзову его в сторону. «Хотите услышать еще одну счастливую новость, сэр?» — спрошу я. И вобью ему в глотку его ново: сти, так, чтобы он подавился ими... — Успокойся, Робин,— сказал старший.— Думаешь, мне легко было сдержаться?.. Нас послали для того, чтобы мы добрались до Лондона. Ты сам знаешь, как трудно было собрать деньги, которые мы везем адвокатам, согласившимся защищать наших братьев. И если мы начнем на дороге сводить счеты, и нас схватят, и найдут у нас деньги — это будет предательством. Слышишь? Предательством! <...> Молодые вязальщики шли медленно, липкая грязь и многодневная усталость висели на их башмаках тяжелыми гирями. На дороге... раздалось щелканье бича и чмоканье копыт. Том и Робин едва успели сойти на обочину. Их обогнала карета шестеркой, обдав грязью из-под колес... Человек, сидевший в карете с баронским гербом, не заметил своих сверстников, которых обогнал по дороге, а если бы и заметил, то ни он, ни они никогда не подумали бы, что спешат в Лондон по одному и тому же делу. Они спешат в Лондон, чтобы передать деньги адвокатам, которые согласятся защищать их арестованных собратьев. Он торопится в Лондон, чтобы произнести в палате лордов речь против закона о смертной казни разрушителям машин. И пока... двое молодых луддитов шагают по дороге в Лондон, куда они несут деньги, собранные по грошу их собратьями, Джордж Байрон — так зовут молодого человека в карете — в такт скачке повторяет про себя сложенное в эти дни стихотворение: Лорд Эльдон, прекрасно! Лорд Райдер, чудесно! Британия с вами как раз процветет; Врачуйте её, управляя совместно, Заранее зная: лекарство убьет! Ткачи, негодяи, готовят восстанье: О помощи просят. Пред каждым крыльцом Повесить у фабрик их всех в назиданье! Ошибку исправить — и дело с концом. В нужде, негодяи, сидят без полушки. И пес, голодая, на кражу пойдет. Их вздернув за то, что сломали катушки, Правительство деньги и хлеб сбережет. Идут волонтеры, идут гренадеры, В походе полки... Против гнева ткачей Полицией все принимаются меры, И судьи на месте: толпа палачей!.. < ... > Обычай требовал, чтобы молодой лорд, достигший совершеннолетия и введенный в палату лордов, на одном из ближайших заседаний выступил со своей первой речью. Тему он должен был 3 А. А. Вагин 33
избрать сам. В протоколах английского парламента это знаменательное событие в жизни Байрона записано так: «Февраля 27 дня 1812 года в палате лордов после того, как был оглашен порядок дня второго чтения билля о станках, лорд Байрон поднялся с места и (впервые) обратился к их светлос- тям с речью...» < ... > Материал для речи (уж не сказался ли в этом писатель) Байрон собирал на месте событий. И теперь он рассказывает их светлостям о страшной нужде, об отчаянии, толкнувшем рабочих на разрушение машин, о бессмысленных действиях полиции, о позорных маневрах войск... Он бросает неслыханный вызов палате знатных, называя бедняков самым полезным слоем народа!.. Ах, вам угодно презрительно называть народ чернью? Ну что же, он объяснит этим людям, что такое чернь! «Помним ли мы, сколь многим мы обязаны этой черни? Это та самая чернь, что обрабатывает ваши поля, прислуживает вам дома, из нее составляются ваши флот и армия...» Наконец он подходит к предложенным в билле мерам. Они несложны и внушительны — тюрьма и виселица. Виселица и тюрьма. Голос оратора дрожит от гнева. «Уж не собираетесь ли вы, ваши светлости, запереть в тюрьмы обитателей целого графства? Уж не хотите ли вы поставить виселицы на каждом поле и казнить каждого десятого?..» < ... > Спустя десять лет Байрон.воскликнет с горечью, что даже Цицерон не смог бы на его месте повлиять на исход голосования. Он был предрешен, Проходит несколько дней. Утро. Через городскую заставу входят в Лондон два путника... Пришельцы знают, что им предстоит долгий путь по городу, покуда они доберутся до квартала, где живут адвокаты. — Не передохнуть ли нам, Робин? — спрашивает тот, что постарше.— Мы не можем заявиться к этим господам так рано. И съесть что-нибудь тоже не мешает. Нерешительно входят путники 'в первую открывшуюся харчевню... Степенный кучер, попеременно попыхивая трубкой и попивая эль, заглядывает в позавчерашнюю газету, которая приколота к длинной дубовой палке. Заголовки, привлекающие его внимание, он не слишком гладко, но очень громко читает вслух. Услышав один из них, Том и Робин бледнеют. 34
Билль о виселицах, о котором с восторгом вопил краснолицый трикотажник, билль, о котором они старались не думать и все-таки думали всю дорогу, утвержден палатой лордов! — Что это значит, сэр? — спрашивает Робин у кучера. — Это значит, что будут вешать,— рассудительно отвечает тот. 6 «Песня для луддитов» Джордж Гордон Байрон (1788—1824). «Песня для луддитов», пер. Н. Холодковского. Избранное, изд. «Детская литература*, М., 1964, стр. 53. Как за морем кровью свободу свою Ребята купили дешевой ценой 1,— Поступим мы так же: иль сгинем в бою, Иль к вольному все перейдем мы житью, А всех королей, кроме Лудда,— долой! 7 Начало войны за независимость английских колоний в Северной Америке Джеймс Фенимор Купер (1789—1851). «Осада Бостона», исторический роман (1825), гл. IX—X, XIII, XV—XVI. Избранные сочинения в 6-ти т., т. 4, Детгиз, М., 1963, стр. ПО, 111, 119—120, 122, 123, 124—125, 127, 133, 162, 163, 165, 188, 194—195, 197, 198, 202. 1. Поражение английских войск под Бостоном в апреле 1775 года. Отряд английских войск, высадившихся в Бостоне, направляется для захвата тайного военного склада, созданного американскими колонистами. Вначале местность, по которой они проходили, казалась погруженной в сон, но мало-помалу топот марширующих ног и лай собак начали привлекать разбуженных фермеров к окнам, и они в немом изумлении смотрели на проходящие мимо в лунном сиянии войска... Вдруг где-то вдали загремели глухие удары церковного колокола, и над долиной, по которой проходили войска, раскатились тревожные звуки набата... И тут внезапно вокруг затрещали ружейные выстрелы, эхом повторяясь в холмах, одинокому колоколу ответили другие — и близко и так далеко, что звон их сливался с шорохами ночи. Теперь уже кругом стоял, все нарастая, невероятный шум: казалось, все, что могло звенеть, стучать, греметь, все, что, удесятерив свою изобретательность, мог употребить фермер, призывая своих соседей к 1 Имеется в виду война за независимость английских колоний в Северной Америке. 3* 35
оружию, было пущено в ход. Трубили трубы, пели рожки, трещали мушкеты, звонили на все голоса колокола, на вершинах холмов запылали костры... ...Отряд маршировал несколько часов без передышки... <...> Уже ни для кого не было тайной, что им предстояло отмерить еще миль девять в глубь страны и уничтожить... склады, расположенные... возле Конкорда, города, где заседал провинциальный конгресс — новое законодательное собрание, созванное колонистами взамен прежних. Так как продвигаться дальше тайком было теперь уже невозможно, приходилось опешить, чтобы поход мог увенчаться успехом. < ... > ...Тревога охватила весь край, и на вершинах холмов по обе стороны дороги то и дело появлялись кучки вооруженных людей; впрочем, ни единой попытки отомстить за убитых в Лексингтоне 1 сделано не было. И английские войска продвигались форсированным маршем только из опасения, что колонисты могут перевести свои склады куда-нибудь в другое место, после чего разыскать их будет невозможно. Но чтобы американцы осмелились преградить дорогу отборным частям английской армии— такая мысль никому не приходила в голову. Солдаты уже зубоскалили по поводу слабого сопротивления, оказанного американцами в утренней перестрелке, и говорили, что, верно, потому и называют их «мгновенными», что они так проворно бросаются наутек... Вот каким было настроение батальонов, пока впереди наконец не показались скромная колокольня и кровли Конкорда. Небольшой отряд колонистов отступил и скрылся при появлении англичан, и они, не встретив ни малейшего сопротивления, вошли в городок, словно победители. ...Солдаты начали почти повсюду свою разрушительную работу... Все двери были распахнуты настежь — солдаты грубо шарили повсюду, не считаясь ни с чем и ни с кем. Поначалу обыски производились более или менее благопристойно и с соблюдением порядка, но вскоре уже послышались брань и насмешки, и даже офицеры испускали торжествующие крики, когда из кладовоГ! какого-нибудь колониста извлекались его скудные запасы... Солдаты настолько распоясались, что их бесчинство начало принимать угрожающие размеры, но в эту минуту со стороны моста, где расположился взвод легкой пехоты, донеслась стрельба. Сначала раздалось несколько беспорядочных выстрелов, затем загремел ружейный залп, и тотчас в ответ ему — другой, и вот уже, нарастая, завязалась жаркая перестрелка. Услышав ее, находившиеся в городе английские солдаты и офицеры застыли на месте, онемев от удивления. < ... > 1 Селение, где английские войска напали на безоружных колонистов. 36
Растерянность офицеров передалась солдатам, и ...самодовольная и наглая уверенность, с которой их отряд входил в Конкорд, уступила место сознанию опасности, подстерегающей их на предстоящем им долгом пути. Когда был дан приказ выступать, многие уже со страхом поглядывали на вершины холмов. И опасения их были не напрасны. Едва отряд тронулся в путь, как из-за стоявшего на окраине городка амбара загремел ружейный залп. За первым залпом последовал второй, потом третий, и вскоре стреляли уже со всех сторон — из каждого дома, из-за каждого угла. Поначалу эта беспорядочная стрельба не особенно пугала солдат. Быстрый и дружный ответный залп мгновенно рассеивал неприятеля, после чего англичане в течение некоторого времени продолжали совершенно беспрепятственно продвигаться вперед. Однако прозвучавший ночью набат собрал людей из самых отдаленных селений, и теперь, узнав, что произошло, они торопились оказать помощь своим соотечественникам. У американцев не было порядка, они действовали без всякого плана, но каждый отряд, прибыв на место, сразу принимался обстреливать неприятеля или делал отчаянные, хотя и безуспешные попытки остановить его продвижение вперед. И в то время как отряды из селений, расположенных за Конкордом, наседали на англичан с тыла, впереди, разрастаясь, как снежный ком, собирались всё новые отряды, и на полпути между Конкордом и Лексингтоном... стило ясно, что хваленая английская рать попала в трудное положение. ...Несколько рот усердно расчищали путь для всего отряда, а всё новые и новые враги вырастали перед ними через каждые сто — двести шагов. <...> Уже два часа кряду почти без передышки они прокладывали себе путь с боем, но было совершенно очевидно, что с каждой минутой неприятель смелеет все больше и силы его возрастают. Со всех сторон — с каждого дерева, с каждой лесной опушки, из каждого фруктового сада, из любого дома или с открытой лужайки, из каждого амбара или из-под навеса — в них летели пули, а воинственные крики англичан становились все слабее, и в них слышалось все меньше воодушевления... Американцы наседали всё с большей и большей яростью; уже нередко перестрелки переходили в кровавую рукопашную, но дисциплина еще помогала английским солдатам держаться... <\ .. > Когда вдали показались колокольни Бостона, стычки приняли особенно ожесточенный характер. Усталые солдаты ощутили прилив сил... и они с новым воодушевлением стали пробиваться вперед, отражая атаки неприятеля. Американцы же, сознавая, по-видимому, что последняя возможность отмщения стремительно ускользает от них, все, как один,— безусые юнцы и седобородые старцы, здоровые и раненые—плотным кольцом 37
окружили тех,, кто посягал на их свободу, и каждый, казалось, стремился нанести им на прощанье последний удар... Все склоны и вершины ближних холмов буквально кишели колонистами... Казалось, английский отряд был уже на краю гибели, но воинская дисциплина спасла англичан от полного раз- грома и дала им возможность достичь желанного убежища, прежде чем ночь, опустившись на землю, обрекла бы их на гибель. 2. Начало осады Бостона Колонистами Весной 1775 г. началась осада Бостона американскими войсками. Последние попытались укрепиться на возвышенностях небольшого полуострова — высотах Банкер-лилла, господствовавших над Бостонской гаванью. Английские корабли и батареи начали обстрел высот и высадку войск с целью за- хватить полуостров. Отрывок дает возможность показать отвагу простых фермеров и ремесленников, составлявших ядро молодой американской армии. Тревожное известие о походе на Конкорд словно на крыльях ветра облетело побережье Атлантического океана... Призыв к отмщению прокатился по всей стране, и повсюду — на холмах и в долинах, на больших проезжих трактах и на пешеходных тропках—появились вооруженные отряды фермеров... Свыше ста тысяч колонистов стали под ружье, и примерно около четверти их было сосредоточено у подступов к обоим полуостровам — Бостонскому и Чарлстонокому. <... > С холмов Бостонского полуострова было видно, что колонисты явно намерены, не теряя времени, обложить город, где находилась армия короля. <...> Высокая коническая вершина Банкер-Хилла, как и накануне, была пуста и безлюдна, но на оконечности более низкой гряды, тянувшейся вдоль берега, вырос невысокий вал, назначение которого каждому военному было ясно с первого взгляда. Редут, как ни был он мал и немудрящ, по самому своему раоположе* нию господствовал над всей внутренней гаванью Бостона и даже в какой-то мере угрожал расквартированному в городе гарнизону. Именно неожиданное появление этой словно по волшебству выросшей насыпи, когда рассеялся утренний туман, подняло на ноги спавших моряков, и она сразу сделалась мишенью всех корабельных пушек. Пораженные отвагой своих соотечественников, горожане молчали, а ...несколько стоявших тут же офицеров сразу поняли, что этот шаг противника поставит осажденных в тяжелое положение... Их невежественные противники, не думая о последствиях, выбрали наилучшую позицию и за несколько коротких часов по# покровом темноты воздвигли редут с такой быстротой, с какой могла состязаться только их отвага. <...> 38
Невзирая на ...устрашающие приготовленияг и беспрестанные помехи2, мужественные фермеры на холме трудились не покладая рук все утро, стараясь возможно лучше укрепить занятую, с такой дерзостью позицию. Тщетно англичане прибегали ко всем средствам, чтобы смутить упорствующего врага: заступ, кирка и лопата продолжали делать свое дело, и среди грома канонады и града ядер вал'поднимался за валом так же неуклонно и добротно, словно ...землекопы занимались обычным своим мирным трудом. Однако их бесстрашие никак не походило на молодечество, которое отличает солдат регулярной армии, будь они даже трусами в глубине души. Чуждые военного показного блеска, в простой и грубой своей рабочей одежде, вооруженные тем оружием, которое сняли с крюка над очагом, даже без единого развевающегося над головой знамени, чтобы их подбодрить, они стояли насмерть, поддерживаемые только правотой своего дела... < ... > Войска3 построились в образцовом порядке, и колонны уверенно двинулись вдоль берега, чтобы занять удобные позиции под прикрытием гряды... Размеренное движение английских шеренг скорее напоминало церемониальный марш на смотру, нежели начало смертельного штурма. Реяли знамена, и временами, дополняя грубый грохот артиллерии, слышались воинственные и зажигающие звуки оркестров... Когда англичане оказались в виду маленького редута и начали постепенно сосредоточиваться перед его фасами, пушки одна за другой замолкли... <... > ...Взвод за взводом англичан открыл огонь, вспышки выстрелов блеснули вокруг кромки холма... Однако американцы по- прежнему молчали, и королевские войска медленно вошли в белое облако, порожденное их собственным порохом... Вдруг огненная лента рассекла дым, словно молния, играющая в тучах, и прозвучал залп тысячи ружей... Полог дыма на холму заколыхался, будто окутанные им бывалые солдаты дрогнули под губительно близким огнем... ...Стало видно, что ярко-красные шеренги королевских войск появились из дыма, отступая перед сильным огнем противника. <. ..> Вскоре... все стало ясно. Густой полог дыма, спустившийся теперь до самой земли, был порван в десятках мест, и видно было, что расстроенные ряды англичан в беспорядке отступают. Сверкающие шпаги офицеров тщетно пытались задержать лавину, и многие полки остановились, лишь достигнув лодок. Одобрительный гул, словно порыв ветра, пронесся над Бостоном, и люди глядели друг на друга с нескрываемым изумлением. Тут 1 Английских войск. 2 Со стороны корабельной артиллерии. 3 Английские. 39
и там с неосторожных губ срывался радостный возглас, и многие глаза светились торжеством, которое не всем удавалось подавить. 8 Поражения и победы молодой американской республики Лион Фейхтвангер (1884—1958). «Лисы в винограднике», исторический роман (1947). Гослитиздат, М., 1959, стр. 361, 362, 364, 365, 366—368,369. В романе показана деятельность американского ученого Вениамина Франклина, первого посла США во Франции, добившегося от французского правительства заключения договора о союзе и вооруженной помощи Соединенным Штатам в войне против Англии. Выведен французский драматург и предприниматель Пьер Бомарше, автор комедии «Свадьба Фигаро», организовавший снабжение армии США французским оружием. Отрывок дает представление о трудностях борьбы за независимость США, о сочувствии передовых французов этой борьбе, о популярности В. Франклина во Франции. В то время как по эту сторону океана все, кому было дорого дело Америки, сокрушались о падении Филадельфии и о поражениях у Джермантауна и на Брэндивайне, американские солдаты давно уже одержали победу, которая свела на нет это поражение и решительно перевесила чашу весов в пользу Соединенных Штатов... Джон Бергойн... выступил из Канады с цветом британских и немецких войск, великолепно обученной армией, усиленной к тому же канадскими моряками, мощным контингентом военнообязанных рабочих и индейскими вспомогательными частями. Овладев Тикондерогой и фортом Эдвардом, он продвинулся по труднопроходимой местности далеко на юг, где предполагал соединиться со второй английской армией. Вместо этого он встретил огромные превосходящие силы американцев и очутился в очень опасном положении... Бергойн сделал попытку прорваться, но был отброшен с большими потерями генералом Арнольдом. Окопавшись на высотах Саратоги, он созвал военный совет. В тщательно подготовленной речи он обрисовал своим офицерам создавшееся положение и спросил их, известен ли им из военной истории случай, когда в подобной ситуации армия не капитулировала бы. В этот момент над столом, за которым шло совещание, со свистом пролетело орудийное ядро, и генерал Бергойн расчленил свой вопрос на два подвопроса. Во-первых, есть ли иной выход, кроме капитуляции? Нет, сказали офицеры. Во-вторых, отвечает ли такая капитуляция кодексу воинской чести? Офицеры сказали—да. <...> Лучшая английская армия перестала существовать, американцы захватили огромные трофеи. Зато во всех Тринадцати Штатах население по праву было уверено, что теперь уже никто не помешает окончательной победе великого дела. 40
Но целых семь недель об этом ничего не знали по другую сторону океана. Последние, дошедшие туда сведения были о поражениях генерала Вашингтона при Джермантаунеи на Брэн- дивайне и о падении Филадельфии. Итак, полагали в Европе, два крупнейших американских города, Нью-Йорк и Филадельфия, в руках англичан, и зима ничего хорошего Америке не сулит. В Париже американцы и их друзья были озабочены и угнетены. < ... > Поражение американцев охладило (восторги парижан и, в особенности, энтузиазм Версаля К Борцы за свободу сразу же превратились в мятежников. Тот, кто вчера еще многословно выражал им свои симпатии, сегодня боязливо держался в тени. <.. .> В воскресенье, 4 декабря, выдался туманный, очень холодный день, но в Пасси, в доме Франклина, было тепло и уютно. Он пригласил только настоящих друзей Америки. Таких среди французов было немного, зато это были люди заслуженные, с именами — Тюрго, академик Леруа, мосье де Шомон. Кондорсе, де Ларошфуко, аббат Мореле2. Пьеру льстило, что Франклин пригласил его в такое общество. Даже присутствие Артура Ли3 почти не омрачило его радости... Чувствуя, что все ждут от него каких-то слов утешения, Франклин поделился своими соображениями относительно создавшейся ситуации. Кто участвовал в революции с самого начала, сказал он, тому до сих пор непонятно, как удалось преодолеть такие невероятные трудности. Все приходилось создавать из ничего — законы, администрацию отдельных штатов, армию, флот, арсенал. Мало того что в стране стояла мощная английская армия, приходилось иметь дело с бесчисленными явными и тайными внутренними врагами, с трусами, не решавшимися стать ни на ту, ни на другую сторону, с сомнительными друзьями. Просто чудо, что революция не погибла тогда в хаосе анархии. И если в подобных условиях нерегулярная американская армия продержалась первую трудную зиму и вдобавок еще оставила за собой поле боя, то не подлежит ни малейшему сомнению, что для сильного и организованного государства, каким 1 Т. е. королевского двора. 2 Тюрго, Анн Робер Жак (1727—1781)—известный буржуазный экономист; в начале царствования Людовика XVI был недолгое время на посту генерального контролера финансов, пытался провести реформы, вызвавшие недовольство придворной знати и духовенства. Кондорсе, Жан Антуан (1743—1794) — французский философ, впоследствии примыкал к жирондистам. Остальные лица — гости В. Франклина, представители французского дворянства и интеллигенции. 3 Артур Л и — представитель Конгресса США, 41
являются ныне Соединенные Штаты, отдельные поражения не представляют серьезной опасности. Франклин не ораторствовал, он рассказывал о (пережитом, он был здесь единственным участником начала революции. Он произносил обыкновенным тоном простые слова, но всем передалась его глубокая убежденность в том, что по сравнению с достигнутым сделать осталось не так уж много... Об Америке собравшиеся больше не вспоминали, они ели, пили и говорили о кушаньях и напитках, о французской литературе и французском театре... Однако беззаботно-веселое настроение продержалось недолго. Прежние заботы, о которых никто не заводил речи, нахлынули снова. В разговоре то и дело возникали паузы, невысказанное заглушало сказанное. Беседа становилась скорее тяжким бременем, чем утешением, и гости были намерены разойтись раньше обычного. Но тут, в наемной карете, к дому подъехал еще один, запоздалый гость. Похоже было на то, что дворецкий мосье Финк вступил в дискуссию с опоздавшим. В конце концов тот взбежал наверх, и едва мосье Финк успел доложить: «Мосье Остин»,— как в столовую вошел незнакомый молодой человек в дорожной одежде. Его взгляд скользнул по собравшимся и остановился на Франклине. Он сказал: — Меня зовут Джон Лоринг Остин, я приехал из Нанта, или, вернее, из Бостона, я прибыл на бригантине «Перч» и привез вам известие от Конгресса. Франклин нетерпеливо, как никогда, спросил: — Сударь, Филадельфия действительно пала? —- Да,— ответил мистер Остин.— Но я привез кое-что поважнее,— прибавил он быстро и возвестил: — Генерал Бергойн капитулировал. И сбивчиво, чувствуя, что ему еще не верят, он принялся рассказывать. — Саратога,— сказал он,— и генерал Гейтс... и генерал Ар* нольд... Англичане потеряли убитыми генерала Фрейзера и немецкого подполковника Бреймана. Кроме генерала Бергойна, взяты в плен генералы Гамильтон и Филипс и брауншвейгский генерал Ридезель... И пять тысяч восемьсот офицеров и солдат, и две тысячи четыреста гессенцев. И захвачено сорок два орудия, и пять тысяч мушкетов, и огромное количество боеприпасов и снаряжения* Они глядели ему в рот, американцы, которые его понимали, и французы, которые его не понимали. Артур Ли подошел к нему, схватил его за плечо и хрипло спросил: — Что вы говорите? Кто вы такой? Вы говорите—-пять тысяч восемьсот пленных? Вы говорите — генерал Бергойн в плену? Франклин сказал: 42
— Пожалуйста, успокойтесь, мистер Остин, расскажите еще раз, и не торопясь. И нет ли у вас каких-либо бумаг? Мистер Остин, обращавшийся все время только к Франклину, сказал; — Вот мое удостоверение, доктор Франклин. А вот письмо от Конгресса. Оно очень кратко, погода стояла хорошая, и нельзя было задерживать бригантину. Но я могу о многом доложить вам устно, я беседовал с капитаном Уилкинсоном, доставившим в Конгресс донесение генерала Гейтса. Франклин погрузился в письмо. Теперь все поняли, что произошло, и первым из французов понял Пьер. Он ликовал. Он говорил каждому: — Мы победили. Саратога, какое красивое название. Победило мое оружие, наше оружие. Какое счастье, что я, несмотря ни на что, посылал им корабли и оружие... Доктор Франклин не садился, он молча стоял, большой и грузный. Одной рукой он опирался о спинку кресла, в другой держал короткое письмо от Конгресса, которое и читал через очки в железной оправе. Затем, опустив руку с письмом, он чуть покачнулся, однако не сел. Остальные тем временем, обступив мистера Остина, наперебой засыпали его вопросами; юный Вильям 1 переводил с английского на французский, было шумно и весело. Перекрывая шум, пропуская мимо ушей вопросы других, мистер Остин по-прежнему адресовал свои слова только Франклину. Франклин слушал с пятого на десятое. Он думал о том, что, стало быть, снова из-за упрямства короля Георга и некоторых его лордов бессмысленно погибли тысячи людей — американцев, англичан, немцев. Но эта картина смертей и увечий меркнет в победном ликовании. Еще недавно он очень уверенно доказывал, что Америка должна победить, однако за уверенностью, которую подсказывали ему все доводы разума, таились тогда заботы и сомнения его души. Теперь эти сомнения рассеялись, и старик, всем сердцем ненавидевший войну и кровопролитье, думал сейчас только об одном: победа, победа, триумф, победа! И, пожалуй, он радовался бы, если бы погибло еще больше немцев и англичан... Теперь благодаря этой битве обеопечены договор о союзе2 и окончательная победа. Америка и свобода превратились из идеи в реальность. Случилось что-то великое, громадное. И старое, одутловатое лицо Франклина озарила гордая, идущая от самого сердца радость. <... > Франклин сел наконец в большое, удобное кресло, служившее ему за обедом председательским местом; со стола еще не убрали десерта и кофе. 1 Юный Вильям — внук В. Франклина, 2 С Францией. 43
— Сегодня хороший день, друзья мои,— сказал он по-английски, а затем повторил эти слова по-французски: — Хороший день, не правда ли? И они стали .пожимать друг другу руки, обнимать друг друга и болтать веселый вздор. Кажется, правое дело, несмотря ни на что, побеждало, и длинный Жак-Робер Тюрго, подойдя к Франклину, застенчиво и неуклюже обнял его со слезами на глазах. Затем Франклин обратился к курьеру. — Ну, а теперь, мистер Остин,— сказал он,— садитесь, выпейте и передохните. От Бостона до Пасси путь далекий, а зимой и не очень приятный. И Франклин велел мосье Финку принести из погреба лучшего шампанского; бокалы были наполнены, и Франклин чокнулся со всеми гостями по очереди. Тема 2 ФРАНЦУЗСКАЯ БУРЖУАЗНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ XVIII ВЕКА 9 Французская деревня до революции Чарльз Диккенс (1812—1870). «Повесть о двух городах», исторический роман (1859). Собр. соч. в 30-ти т., т. 22, стр. 138—139, 271—272. В первой части романа Диккенс правдиво показывает нищую французскую деревню, жестокость аристократов, проводит мысль о неотвратимости возмездия. Революция, по идее Диккенса,— это ответ народа на насилия со стороны угнетателей. Но, морально оправдывая революцию, он резко отвергает ее насильственные методы; отсюда слабость последней части романа, ее противоречие исторической правде, неоправданные преувеличения. Деревушка была убогая, в одну улицу, на которой ютились убогая пивоварня, убогая сыромятня, убогий трактир и при нем конный двор для почтовых лошадей, убогий колодец с водоемом— словом, все, без чего нельзя обойтись и в самом убогом деревенском обиходе. И ютился здесь такой же убогий люд. Все в деревне были бедняки; многие из них сейчас сидели на порогах хижин и крошили себе на ужин луковицы или какие-нибудь коренья, другие толклись у водоема, мыли всякую съедобную зелень, которую породила земля. О причинах этой бедности нечего было спрашивать, о них красноречиво свидетельствовали развешенные по деревне указы с длинным перечнем налогов и податей — государственных, церковных, господских, местных, окружных, и за что только не взимали с этой маленькой деревушки,— право, можно было удивляться, как она до сих пор сама-то уцелела и ее еще не съели все эти поборы. <... > 44
Далеко кругом простирался разоренный край, истощенная земля, на которой не родилось ничего кроме запустения. Каждый зеленый листик, каждый стебелек травы, каждая былинка— все было такое же хилое и чахлое, как и жившие здесь люди/ Все было задавлено, пришиблено, задушено, сломлено. Жилища, изгороди, домашний скот, мужчины, женщины, дети, самая земля, на которой они родились,— все дышало на ладан, все еле-еле держалось. Господин и владелец этих обширных земель, нередко весьма достойный человек по своим личным качествам, гордость страны, хранитель рыцарских доблестей, являл собой изящный пример отменной учтивости, уменья роскошно жить и многих иных добродетелей того же порядка. И оказывается, он-то, если рассматривать его как класс,— он-то и довел страну до всего этого. Странно, как это так получилось, что все созданное для монсеньера так скоро пришло в полное запустение и негодность. Подумать только, какая недальновидность в извечном устройстве мира! Но как бы там ни было, факт оставался фактом. Да, все было выжато до конца, до последней кровинки. И как бы не тщился монсеньер покрепче зажать тиски, из этого ровно ничего не получалось. Поистине это было какое-то совершенно непостижимое, непристойное явление! Что оставалось делать монсеньеру, как не бежать! Вопросы: Что было основной причиной нищеты французских крестьян в XVIII в.? В каких выражениях характеризует автор упадок сельского хозяйства и обнищание большинства крестьян? 10 Маркиз в замке. Месть угнетенных Ч. Диккенс. «Повесть о двух городах», стр. 144—145, 150, 155—157. Содержание отрывков может быть использовано в рассказе учителя об обострении классовой борьбы накануне революции. Второй отрывок («Кнут — вот единственная...» и до слов «...небо навсегда скрывалось из глаз») целесообразно прочитать в классе. Замок маркиза — массивное, каменное здание — высился в глубине большого каменного двора; к подъезду с обеих сторон шли полукругом отлогие каменные ступени, сходившиеся на каменной площадке. Все здесь было каменное: тяжелые каменные балюстрады, каменные вазы, каменные цветы; со всех сторон смотрели на вас каменные лица людей, каменные львиные головы. Словно голова Горгоны1 окинула своим взором это здание, когда оно было построено, тому назад два столетия. 1 Горгона — женщина-чудовище; согласно древнегреческой мифологии, обладала взглядом, способным обратить в камень всех, кто смотрел ей в лицо; на голове, вместо волос, у нее извивались змеи. 45
Господин маркиз вышел из кареты и предшествуемый слугой с факелом поднялся по отлогой лестнице... < ... > — Кнут — вот единственная, неизменная, испытанная философия,— промолвил маркиз.— Рабское подобострастие и страх держат этих собак в повиновении, они дрожат перед кнутом, и так всегда будет, пока вот эта крыша,— он поднял глаза к потолку,— держится у нас над головой и мы не живем под открытым небом. Не так уж долго суждено было держаться этой крыше, как думал маркиз. Если бы в этот вечер ему 'показали, что станется с его замком и с полсотней других замков через несколько лет, или то, что останется от них,— он вряд ли узнал бы собственный замок в груде обгорелых развалин, а этой крыши, которую он считал нерушимой, он не нашел бы и следов. И лишь следы свинцовых пуль, отлитых из крыши, пуль из сотен тысяч мушкетов в продырявленных телах показали бы ему, сколь многих избавила его крыша от жизни под открытым небом, ибо для тех, в кого угодила такая пуля, небо навсегда скрывалось из глаз. < ... > Рассвет разгорался сильнее и сильнее, и вот уже первые солнечные лучи брызнули на верхушки спящих деревьев, вспыхнули на склоне холма. Фонтан во дворе замка словно забил кровью... Замок... пробудился позднее; он пробуждался постепенно, в строго определенном порядке. Сначала забытые всеми старинные мечи и рогатины, припомнив былые охоты, окрасились кровью, потом заиграли на солнце своими остриями и лезвиями; внизу распахнулись окна и двери, кони зафыркали в стойлах... Так изо дня в день начиналась жизнь в замке. Но сегодня она началась как-то необычно: внезапно загудел большой колокол, по лестнице вверх и вниз забегали переполошившиеся люди; ...а затем верховой сломя голову поскакал куда-то по дороге. < ... > Что все это означало? Что означало это неожиданное появление верхового из замка?.. Это означало, что к числу каменных лиц в замке неожиданно прибавилось еще одно лицо... Оно лежало на подушке господина маркиза. Лицо, подобное красивой маске,— его внезапно рпзбудили, разгневали и превратили в камень. В окаменелой груди торчал нож, вонзенный в сердце. Рукоятка ножа была обернута клочком бумаги, на нем было нацарапано: «Рази насмерть! Это тебе от Жака х». 1 Нарицательное имя французских крестьян. 46
11 Высказывания Вольтера Вольтер (1694—1778). Философские повести: «Кандид» (1759), «Царевна Вавилонская» (1768). Гослитиздат, М., 1955. В художественной литературе Вольтер видел одно из сильнейших средств воздействия на умы современников. Им написаны десятки трагедий, комедий; драм, поэм, сатир, повестей и сказокг В них он разоблачает и бичует привилегии дворянства, произвол королей, лицемерие духовенства — весь отживший феодально-абсолютистский строй. Особую силу имела сатира Вольтера? Его философские повести и сказки также носят сатирический характер. Приводимые ниже отрывки учитель использует в классе, легко раскроет (при участии учащихся) заключающиеся в них намеки (Что подразумевает Вольтер под страной на Луаре? На Гвадалквивире? Что это за «язык», уже вышедший из употребления? Кто такие «небесные пророки», упоминаемые Вольтером? Что имел в виду Вольтер, говоря «цари стригут пасомых» и т. д.). Все эти высказывания необязательно приводить в связи с изложением взглядов Вольтера. Некоторые целесообразнее использовать при характеристике сословного неравенства во Франции, налоговой политики абсолютизма, роли феодальной церкви и т. д. 1. Знатные предки и равенство людей — Вы наглец! — отвечал барон.— Вы столь бесстыдны, что собираетесь вступить в брак с моею сестрою, которая насчитывает семьдесят два поколения предков! Я считаю великой наглостью то, что вы посмели сказать мне о таком дерзком плане, Кандид, ошеломленный этой речью, отвечал ему: — ...Учитель Панглос всегда мне говорил, что люди равны, и, конечно, я женюсь на ней, — Это мы увидим, негодяй! — сказал иезуит барон Тундер- тен-тронк и ударил Кандида шпагою плашмя по лицу. Кандид мигом вынимает свою шпагу и погружает ее до рукоятки в живот барона... «Кандид», стр. 49. 2. О римском папе н католических попах Герой повести Амазан, царь мифического народа гангаридов, посещает Рим, ...Старец семи холмов !, во главе огромной процессии, направился к вратам храма. Он рассек рукою воздух на четыре части, подняв большой палец, протянув других два, согнув два оставшихся, и произнес на языке, уже вышедшем из употребления: «Городу и вселенной». Гангарид не мог понять, как два перста могут достать так далеко. 1 Папа римский. 47
Затем перед его глазами прошел двор правителя мира. То были важные лица. Одни —в пурпурных мантиях, другие — в лиловых1... < ... > Амазан пожелал взглянуть на дворец властителя мира. Его провели туда. Он увидел людей в лиловых одеждах, подсчитывающих доходы государства: столько-то со страны, расположенной на Дунае, столько-то с другой — на Луаре, Гвадалквивире или Висле. — Ого! — воскликнул Амазан, взглянув на свою карту.— Я вижу, что ваш повелитель владеет всей Европой, подобно древним героям города семи холмов... — Нет, ваша светлость, его титул «слуга слуг»... Но это не мешает ему постоянно распоряжаться царями. Недавно он отправил сто одно предписание кельтскому королю, и тот подчинился... — [И] послал, наверное, пятьсот — шестьсот тысяч человек, чтобы заставить выполнить сто одно предписание. — О нет, ваша светлость, наш святой повелитель не имеет средств оплатить и десять тысяч солдат. Но ему подчинены от четырехсот до пятисот тысяч небесных пророков, рассеянных по другим странам. Эти пророки придерживаются разнообразных воззрений и, само собой разумеется, живут за счет народа. Они именем божьим возвещают, что мой повелитель может своими ключами отомкнуть и замкнуть все замки, и особенно замки денежных сундуков... — Ей-богу, это необычный человек! — сказал Амазан... — ...Если вы желаете удостоиться чести говорить с ним, то я выхлопочу вам аудиенцию, но, конечно, за buona mancia2, который вы соблаговолите поднести мне. — Охотно,— ответил Амазан. Человек в лиловом поклонился. — Я проведу вас завтра,— сказал он.— Вы должны будете трижды преклонить колени и облобызать ноги Старца семи холмов. При этих словах Амазан разразился оглушительным хохотом. Он вышел, держась за бока, так его разбирал смех, пока не дошел до гостиницы, где продолжал еще долго смеяться. < ... > Амазан как можно скорее покинул этот город властелинов мира, где предлагают целовать старца в ногу, словно на ноге у него помещается щека... «Царевна Вавилонская», стр. 58, 59—60, 61. 1 Кардиналы и епископы. 2 Хороший подарок (итал.). 48
3. О королевской власти Вмешавшаяся в беседу статс-дама заявила, что нередко под словом «пастырь» разумеют царя, что пастырями их зовут потому, лто они весьма рьяно стригут пасомых... «Царевна Вавилонская», стр. 19. 4. О законах феодального государства Лучше уж совсем не иметь законов и следовать только велению природы, запечатлевшей в сердцах наших понятие добра и зла, чем подчинять общество столь диким законам. «Царевна Вавилонская», стр. 46. 5. О войнах Говорили о войне, предпринятой обоими царями, оплакивали участь людей, посылаемых монархами по своей прихоти уничтожать друг друга из-за распрей, с которыми два порядочных человека могли бы покончить в один час. <[...> ...Основное их безумие — это страсть проливать кровь ближних и опустошать плодородные земли, чтобы впоследствии царствовать над кладбищами. «Царевна Вавилонская», стр. 44, 26. 12 «Энциклопедия, или Толковый словарь наук, искусств и ремесел» Л. Фейхтвангер, «Лисы в винограднике», стр. 408—411, 412. Напоминаем сюжетную ситуацию: В. Франклин получает в день своего рождения подарок от сотрудников посольства. Материал может быть использован в рассказе об «Энциклопедии» и ее историческом значении. Абзац, начинающийся словами «Трудясь над энциклопедией, Дидро все время...», целесообразно прочитать вслух в классе, поставив вопросы перед учащимися: почему тома «Энциклопедии» сравниваются с пушками? Какова роль идей энциклопедистов в подготовке революций XVIII в. в Северной Америке и во Франции? Дюжие носильщики внесли два объемистых ящика, и когда они их распаковали, на свет божий были извлечены красивые черно-коричневые тома в кожаных переплетах — сначала пять, потом десять, потом двадцать, наконец вся «Энциклопедия», весь «Dictionnaire Raisonne des Sciences, des Arts, et des Metiers» !,— все двадцать восемь томов, плюс три дополнительных, плюс три тома с гравюрами на меди. Широкое лицо Франклина просияло. 1 «Толковый словарь наук, искусств и ремесел» (франц.). 4 а. А. Вагин 49
— Вот это действительно приятный сюрприз,— сказал он, пожимая руку Сайласу Дину1.— Я давно мечтал об «Энциклопедии», но мне и не снилось ее приобрести. «Энциклопедия» была очень дорогим изданием; хотя ее не изъяли, официально она оставалась запрещена, и купить ее можно было только из-под полы, заплатив от тысячи двухсот до двух тысяч ливров. Когда все ушли, Франклин с довольной улыбкой стал рассматривать увесистые, компактные тома. Он поглаживал их задумчиво, почти нежно. У многих его друзей был этот великий труд, Франклин часто в него заглядывал и прекрасно в нем ориентировался. В числе сотрудников издания были близкие ему люди: Гельвеций, Тюрго, Мармонтель, Рейналь, Неккер, и люди, известные ему только по гордым именам: Вольтер, Руссо, Монтескье, Бюффон. Мысль Франции, мысль Европы, все, что было передумано и исследовано с тех пор, как началась история человеческой мысли, заключали в себе эти черно-коричневые переплеты. Издателям «Энциклопедии», д'Аламберу и Дидро, пришлось преодолеть невероятные трудности. У всех было на памяти, как генеральный прокурор Парижского парламента назвал авторов и сотрудников «Энциклопедии» атеистами, мятежниками и растлителями молодежи, грозя им тягчайшими наказаниями, как д'Аламбер после этого осторожно отстранился от участия в издании и как Дидро, продолжая упорно работать, добился наконец напечатания и распродажи гигантского труда при молчаливом невмешательстве правительства... Трудясь над «Энциклопедией», Дидро все время стоял одной ногой в Бастилии; он рисковал своей безопасностью, своими удобствами, своей жизнью. Он сделал свое дело вопреки церкви, вопреки властям, вопреки Сорбонне, вопреки объединенному натиску всех обскурантов, и вот перед ним, Франклином, лежит «Энциклопедия»—законченная, осязаемая, кадастр своей эпохи, ее библия, свод ее знаний, кладезь всех воинствующих, передовых идей, огромный арсенал, дающий разуму все новое и новое оружие для борьбы против суеверий и предрассудков. Эти тома — пушки, из которых разум обстреливает крепость привилегированной глупости, мертвой мысли и отжившие институции прошлого. Прав был генеральный прокурор, заявивший Парижскому парламенту, что сотрудники «Энциклопедии» — это заговорщики, поклявшиеся насадить материализм, уничтожить религию, испортить общественные нравы и повсюду утвердить дух независимости. Нельзя было бы завоевать независимость Америки, не имея на вооружении идей, собранных и систематизированных в «Энциклопедии». Глаза Франклина машинально скользили по красиво напеча- 1 Сайлас Дин — сотрудник посольства США, 50
тайным страницам. Он не думал о том, что читал; им владела одна мысль—мысль о всемогуществе разума. Писатель Вениамин Франклин чувствовал гордость за беспримерный писательский труд, зримый и осязаемый, труд, действенно повлиявший на историю земного шара и с каждым днем влияющий на нее глубже и глубже. Вениамин Франклин был человеком трезвым, но внутри у него все пело: разум, разум, разум. Перед ним был монумент разума, более долговечный, чем бронза. ...То, что сделали... французы, было достойно восхищения. Острая, последовательная логика, независимость от авторитетов прошлого, блестящая воинственность мысли — все это принадлежит им целиком. «Вольтера мы дадим не так скоро,— думал он,— придется нам удовлетвориться Франклином. Но зато мы первые, кто не только исповедовал эти идеи, но и претворил их в жизнь....... Он чувствовал себя признательным этим людям за то божественное удовольствие, которое доставил ему их скромный, хитроумный метод. Сколько терпения и хитрости потребовалось Дидро и его сотрудникам, чтобы усыпить цензоров, чтобы, несмотря на бешеные нападки духовенства и на проклятие генерального прокурора, заставить их закрыть глаза и пропустить «Энциклопедию». Разумеется, кое в чем приходилось идти на уступки. Франклин заглянул в статьи, в которых цензоры с особым рвением должны были искать крамолу, в такие статьи, как «Христианство», «Душа», «Свобода воли». Здесь все было написано так, что и ортодоксальнейший богослов не нашел бы повода к придирке. Зато в других местах за невинными заголовками следовали крамольные истины, сопровождаемые резонными аргументами. Кто бы ожидал найти... под словом «клобук» доводы против монахов и монастырей? Или под словом «орел» доводы против существующих религий? < ... > Скрытое в этих опасных томах выходит теперь на свет божий. Теперь оно становится жизнью, политикой, историей^ Разум, разум, разум, 13 Великая французская революция Виктор Гюго (1802—1885). «Пятнадцать сотен лет...», стихотворение из книги «Все струны лиры» (1888—1893, посмертное), пер. И. Шафаренко. Собр. соч. в 15-ти т., т. 13, Гослитиздат, М., 1956, стр. 466. В стихотворении ярко охарактеризована могучая сила народных масс, в частности крестьянства, их роль в буржуазной революции. Стихи могут быть привлечены и на уроке «Начало революции», и при изучении событий 1793 г., и на повторительно-обобидающем уроке по теме. Пятнадцать сотен лет во мраке жил народ, И старый мир, над ним свой утверждая гнет, 4* 51
Стоял средневековой башней. Но возмущения поднялся грозный вал, Железный сжав кулак, народ-титан восстал, Удар — и рухнул мир вчерашний! И Революция в крестьянских башмаках, Ступая тяжело, с дубиною в руках, Пришла, раздвинув строй столетний, Сияя торжеством, от ран кровоточа... Народ стряхнул ярмо с могучего плеча,— И грянул Девяносто Третий! 14 В ночь на 14 июля 1789 года Ромен Роллан (1866—1944). «Четырнадцатое июля», драма (1901), действие второе. Собр. соч. в 14-ти т., т. 1, Гослитиздат, М., 1954, стр. 44, 45, 46—47, 50—51, 66—68. Улица в Сент-Антуанском предместье. В глубине, над домами, возвышается темный громадный массив — это Бастилия, башни которой, окутанные мраком, вырисовываются по мере того как приближается рассвет... На углу... люди из народа вместе с несколькими буржуа сооружают баррикаду из бочек, всяческого домашнего скарба и булыжников. Каменщик. Не мешало бы еще булыжника подбросить. Рабочий (тащит свою кровать). А моя кровать не сгодится?.. Если эти разбойники придут сюда, нам уже ничего не понадобится. Постели будут постланы в другом месте. Столяр. Помоги мне протянуть веревку. Подмастерье. Зачем это? Столяр. Чтобы лошади споткнулись. <...> Рабочий из типографии. Ты ничего не слышишь? Другой. Я слышу, как звенят наковальни; во всех кузницах куют пики. < ... > Каменщик (показывая на Бастилию). Вот смотришь на нее и чувствуешь, как она на тебя давит,— стоит обернуться, и она тут как тут, даже дыхание перехватывает. <... > Ах, когда только мы от тебя избавимся! Столяр. Скоро. Многие. Ты так думаешь? Каким же образом? Столяр. Ну, этого я не знаю. Только знаю, что непременно так будет. Не робей, знай работай! Как ни темна ночь, а рассвет придет. Все работают. ...Старый буржуа. Я больше не могу. Столяр. Отдохните немного, господин нотариус! Каждый может сделать только то, что в его силах. 52
Старый буржуа (тащит булыжник). Мне хочется пристроить еще вот это. Столяр. Не надрывайтесь. Кто не может скакать, пусть трусит рысцой. Женщина. Ружья-то есть у вас в конце концов? Столяр. Держи карман шире! В Ратуше нас по-прежнему кормят завтраками. Их там несколько сотен буржуа. И они всё себе заграбастали. Каменщик. Ну и черт с ними! У нас есть ножи, палки, камни. Чтобы бить, все сгодится. < ... > Г о н ш о н (...капитан милиции буржуа, входит в сопровождении патруля, состоящего из его молодчиков). Чего вы тут наворотили? Из-за чего горланите? Вы нарушаете порядок, будите весь квартал. Проваливайте! По домам! Народ. Опять эти проклятые буржуи-охранники! Плюем мы на ваш дозор! Начхать на таких сержантов! — Нарушаем порядок! Ну, не наглость ли это! — Мы защищаем Париж! Гоншон. Это не ваша забота. Народ (пораженный и возмущенный). Не наша забота?! Гоншон (еще громче). Да, вас это не касается. Это наша обязанность. Постоянный комитет поручил нам защиту города. Прочь отсюда!., (натыкаясь на баррикаду) ...Сейчас же расшвырять все это! Народ (вне себя). Разрушить нашу баррикаду! Пусть-ка сунутся! Столяр. Послушай, капитан! Да слушай хорошенько и взвесь все, что я тебе скажу. Мы согласны разойтись и не спорить против приказов комитета, хоть и писали их, видно, дураки безмозглые. Что ж, раз мы воюем, значит нужна дисциплина. Поэтому мы подчиняемся. Но если только хоть пальцем тронут один кирпичик в наших сооружениях, мы свернем тебе шею, а заодно и твоим обезьянам. Народ. Уничтожить нашу баррикаду! Гоншон. Да никто и не думает разбирать вашу баррикаду. Вот еще! Разве мы каменщики? У нас и своих дел хватает. Расходись. Каменщик (угрожающе). Мы уйдем, но, надеюсь, ты понял? <.. .> Утро 14 июля Сквозь невероятный шум прорываются резкие, исполненные ярости выкрики, они раздаются со всех сторон сразу, их выкрикивают целые группы и отдельные лица — рабочие и буржуа, студенты и женщины. Народ (в неистовстве). В Бастилию! В Бастилию!.. — Сбросим этот гнет!.. — Опрокинем эту проклятую глыбу, которая давит на нас!.. 53
— Могилу всех, кто осмелился сказать правду! — Темницу Вольтера!.. — Темницу Свободы!.. — Чудовище, ты рухнешь! — Мы тебя сроем до основания, пожирательница людей... сообщница палачей! Угрожают Бастилии кулаками... ...Гюлен1. Но как же вы ее возьмете, одержимые? У вас нет оружия, а у них сколько угодно! Гош2. Правильно. Надо забрать у них оружие! В глубине сцены возникает гул. Рабочий (вбегая). Я с левого берега. Там все поднялись! С площади Мобер, с Базоша, с горы Святой Женевьевы — народ двинулся к Дому Инвалидов, чтобы добыть себе оружие. Говорят, там на складе тысячи ружей. А в толпе — и гвардейцы, и монахи, и женщины, и студенты — их целая армия. Королевский прокурор и священник Сент-Этьен-дю-Мон идут во главе восставших. Гош. Ты требовал, Гюлен, оружия. Вот оно! Вопросы: Кто в драме выведен в качестве решающей силы в событиях 14 июля? Как охарактеризована роль буржуазии? 15 Штурм Бастилии Ч. Диккенс «Повесть о двух городах», стр. 256—258, 259. Утром в тот день весь жалкий сброд, вся рвань, населяющая Сент-Антуанское предместье, высыпала на улицу — над морем голов- серой бурлящей толпы вспыхивали, сверкая на солнце, стальные лезвия ножей, острия пик. Страшный рев вырывался из глотки Сент-Антуанского предместья, и целый лес обнаженных рук, словно голые сучья деревьев, мечущихся на зимнем ветру, колыхался в воздухе; пальцы судорожно хватали любое оружие, любой предмет, заменяющий оружие... ...Это оружие — мушкеты, порох, пули, железные ломы, дубины, ножи, топоры, вилы, все, что может служить оружием тому, кто доведен до отчаяния, и кто, не помня себя от ярости, хватается за что попало. Те, кому ничего не удалось заполучить, выламывают голыми руками камни и кирпичи из стен. Все Сент- 1 Пьер Гюлен, 31 года, широкоплечий блондин, впоследствии генерал» граф империи, губернатор Милана, Вены, Берлина. 2 Лазарь Гош, 21 года, бодрый и отважный, впоследствии генерал революционной армии. 54
Антуанское предместье сегодня охвачено смятеньем, сердца пылают, кровь клокочет в жилах. Эта несчастная голытьба не дорожит жизнью, каждый из них сейчас рвется пожертвовать собой. < ... > — Патриоты, друзья, приготовьтесь! Вперед! На Бастилию! Грозным ревом, который, казалось, исторгла из себя, содрогнувшись, сама Франция, прокатилось это ненавистное слово, и море людское разверзло свои пучины и хлынуло, затопляя город, швыряя волну за волной туда, к Бастилии. Гудит набат, бьют тревогу барабаны, а волны, бушуя, колотятся о каменные стены — море кидается на приступ. Глубокие рвы, двойной подъемный мост, толстые каменные стены, восемь массивных башен, пушечная и мушкетная пальба, огонь, дым. И за этим дымом и огнем, в самой гуще огня и дыма, виноторговец Дефарж, которого волны людские прибили к пушке, орудует за канонира, и вот уже два страшных часа стойко держится мужественный солдат Дефарж... Один подъемный мост уже взяли! — Налегай, товарищи! Налегай, Жак Первый, Жак Второй, Жак Пятисотый, Тысячный, Двухтысячный, Жак ДвадцатипятИ' тысячный, ради всего святого или ради самого дьявола — как кому больше нравится — налегайте! Так взывал виноторговец Дефарж, продолжая орудовать у своей пушки, которая уже давно накалилась от непрерывной пальбы. < ... > Но вот над крепостью взвился белый флаг — в реве толпы не слышен сигнал горна, волны теснятся, вздымаются выше, выше и вдруг обрушиваются стремительно, неудержимо, перехлестывают через спущенный мост... А кругом стоял рев, крик, толпа бесновалась, ликовала, растекаясь по всему двору с неистовыми исступленными воплями; и все это, несмотря на щум, было похоже на какую-то безумную пантомиму. — Узников! — Списки! — Секретные камеры! — Орудия пытки! — Узников! Из всех исступленных возгласов, прорывавшихся сквозь невообразимую сумятицу, громче всех раздавался возглас «Узников!». 16 «Четырнадцатое июля» Пьер-Жан Беранже (1780—1857). «Четырнадцатое июля» (песня написана поэтом в тюрьме Л а Форс в июле 1829 г. по воспоминаниям детства), пер. П. Антокольского. Избранные песни, Гослитиздат, М, 1958, стр.77. 55
Как ты мила мне, память, в заточенье! Ребенком я услышал за собой: «К оружью! На Бастилию! Отмщенье! В бой, буржуа! Ремесленники, в бой!» Покрыла бледность щеки многих женщин. Треск барабанов. Пушек воркотня. Бессмертной славой навсегда увенчан Рассвет того торжественного дня, Торжественного дня. 17 Крестьяне жгут замки Ал. Алтаев (1872—1959). «Когда разрушаются дворцы», историческая повесть. Повести, Детгиз, М., 1957, стр. 208, 209, 210—211, 212—213. Ал. Алтаев — псевдоним писательницы Маргариты Владимировны Ямщиковой В отрывке описано уничтожение крестьянами феодального замка Маль- во. Используя этот материал, учитель обратит внимание учащихся на следующие моменты: в словах крестьянина Шабре звучит, наряду с еще сохранившейся верой в «доброго» короля, жгучая ненависть к феодалам; гарантию свободы крестьянин видит в уничтожении феодальных документов, в истреблении дворян, управителей, чиновников. Тетушка Анна молча, с сердитым видом понесла вино на каменную скамейку к мужу, а сама пошла поглядеть на грядах репу. — Пей винцо-то, крестничек, скажем, пей, а сам слушай. Был я в городе, у мэра. Хотелось мне, скажем, узнать, чего мы теперь, крестьяне, добились... Бастилию вы, скажем, отправили к чертовой бабушке на рога, а нам, мужикам, что от этого? Выкуси-ка, мужик, от этого всего себе хоть кусочек землицы... Короля министры не слушают, вот оно что! —• А ты думаешь, крестный, много печали королю о мужиках? — А то нет? Да ты погоди, скажем, погоди! Выделили граждан с головой, чтобы обдумали наши избирательные права. А от этих прав мне столько же пользы, скажем, как от пустой кадушки. Не лучше, а хуже стало жить: прежде землю, скажем, мы пахали до самого Рыжего холма, а нынче позвал нас управитель графский Доллер, сказал, будто нашли бумаги, чтобы мы не смели пахать эту землю, говорит: она графская. < ... > Шабре оперся обеими руками на колени к Шарлю и раздельно, тяжело выдавил: — Уже началось... — Что — началось? — вздрогнул Шарль. — Жгут замки, жгут... Шабре пил и пьянел; он говорил возбужденно: 56
— Теперь надо всюду устроить такие костры! Пусть погорят. А первое —это надо сжечь все бумаги, чтобы господа не смели отнимать у нас наше добро! Мне, скажем, чужого не нужно, но и свое я не отдам, не трожь... < ... > Колокол мрачно, однообразно звучал среди ночи... В лунном свете двигались тени с факелами. Факелы вырастали то тут, то там, прыгали дрожащими языками по аллеям парка, мелькали в окнах замка, поднимали высоко облака дыма. По деревенской улице стучали бесчисленные сабо. Мальчишки сновали под ногами взрослых; они зажгли веники и задыхались от чада. А колокол приходской церкви все кричал, кричал, гневно звал людей из всех закоулков Мальво. Шарль надел сабо и побежал к замку, не обращая внимания на боль в ноге. В парке было больше огней; в чаду факелов копошились люди, гремела зловеще жесть, что отдирали от подоконников; люди с головешками лезли на крышу, оставляя после себя длинный след искр, дыма и гари. Звенело стекло; били окна. — Эй, ты, двигай кувалдой! Колоти дверь кувалдой! Выворачивай! А я крепко держу кюре. Преподобный отец знает господские грехи; на исповеди ему, поди, открылись кровососы, куда схоронили свое добро. — То наше добро, куманек! — Нынче господ нет, дядя Шабре! — Ладно, дядя Гамель, ужо мы их попотчуем как следует. Где там запропастился этот паршивый графский прихвостень? Десятки рук выломали дверь: кто орудовал бревном, кто ломом, кто кувалдой, а кто топором... В дверях показалась согбенная дрожащая фигура старого камердинера — Кюссе. Его голос тонул в реве толпы... На минуту среди воплей прорвался голос кюре: — Шарль, Шарль! Что они хотят делать со мной? Сохрани тебя святая Женевьева, Шарль! <... > Шабре нагнулся и плюнул ему в лицо: — Помнишь, как ты меня напутствовал с кумом Жаком Эм- бером, когда нас вели жандармы? Кюре ничего не' ответил. — Э, мы теперь славно подрубили бы косами ноги жандармским лошадям! Нас много! Все вместе! Дружно! Только сунься! Это уже кричал Шарль. Он не узнал своего голоса: то был не голос, а рев. Замок Мальво пылал со всех концов. Языки огня буйно прорывались сквозь пасти окон, лизали потолок, стены, прыгали искрами по карнизам, по узорному орнаменту у крыши. И в то &7
время как трещали и рушились вверху балки, внизу люди пили вино и катили наверх из подвалов бочки... На плитах двора был сложен огромный костер. Там орудовал опять дядя Шабре. Он бросал в огонь бумаги, найденные в письменном столе и в бюро графского кабинета; он командовал, чтобы обшарили все шкафы и не оставили целой ни одной бумажки. Он всюду искал документы, чтобы купить свободу от всяких повинностей. Сжечь все бумаги, и земля будет принадлежать тому, кто ее пашет! 18 Марсельский батальон вступает в Авиньон Феликс Гра (1844—1901). «Марсельцы», роман (1896—1897). Чкаловское книжн. изд-во, 1956, стр. 48, 49—50. Изображенные французским писателем Ф. Гра события относятся к лету 1792 г. Войска австро-прусских интервентов вторглись во Францию. Обнаружена измена короля и королевы. Рассказ ведется от лица героя повести — подростка, записавшегося в национальную гвардию Авиньона и вместе с мар- сельским батальоном принявшего затем участие в штурме Тюильрийского дворца 10 августа 1792 г. Какое оживление, какой шум! Под палящими лучами солнца на площади собралась огромная толпа. У двери ратуши Вок- лер выстраивает в шеренги национальных гвардейцев, сбежавшихся сюда на шум набата. Они полуодеты, шапки болтаются на головах, но каждый гвардеец держит в руках ружье и саблю. Люди одеваются на ходу, за многими бегут жены, нагруженные забытой впопыхах амуницией... ...Обернувшись лицом к толпе, Воклер поднял саблю и крикнул: — Слышите, король — изменник! Затем, обращаясь к национальным гвардейцам, он добавил: -г Батальон марсельских федератов1, идущий в Париж, сейчас прибудет в Авиньон. Мы пойдем навстречу этим добрым патриотам. Да здравствуют храбрые федераты! Да здравствует нация! — Да здравствует нация! — в один голос ответили гвардейцы. — Да здравствует нация!—подхватила толпа. Выстроившись в правильные ряды, наш отряд по команде Воклера тронулся с места и зашагал навстречу марсельцам. Мужчины, женщины, дети, юноши и старики толпой провожали нас. По меньшей мере десятитысячная толпа запрудила улицу... 1 Федераты — добровольцы из провинций Франции, отправившиеся в 1792 г. в Париж для защиты завоеваний революции. Особенно известен батальон федератов из Марселя. 58
В воздухе переплетались звуки песен с криками: «Да здравствуют марсельцы!»... Почти тотчас же послышались крики: — Они идут! Они идут! Вскоре на повороте дороги показались два человека в шляпах с красными султанами... Завидев нас, они выхватили из ножен свои длинные изогнутые сйбли, отсалютовали и, обернувшись лицом к следовавшему за ними батальону, крикнули: — Да здравствует нация! И в ответ им федераты грянули хором: Вперед, вперед, сыны отчизны, Для нас день славы наступил! Против нас тиранов стая* С кровавым знаменем идет! Мы сделали на караул. Марсельские федераты прошли перед нашим строем, не переставая петь. Мы впервые услышали боевую песню марсельских батальонов, и слова ее потрясли нас до глубины души. Какое волнующее зрелище представляли эти пятьсот человек! Все, как один, черные, опаленные солнцем; глаза у них сверкали, словно раскаленные уголья, из-под посеревших от дорожной пыли густых бровей. Одни в треуголках с красным плюмажем, другие в красных колпаках с трехцветными кокардами, но на всех зеленые мундиры на красной подкладке и с красными отворотами... И у каждого к дулу ружья прикреплена ветка тополя или ивы для защиты от палящих лучей солнца. Нельзя было без дрожи и волнения глядеть на эти мужественные лица, на эти широко раскрытые белозубые рты, из которых вырывался пламенный припев «Марсельезы»1: К оружью» граждане! Равняйся, батальон! Марш, марш вперед, чтоб кровью их Был след наш напоен! 19 «Марсельеза» К. Руже де Ли Ль (1760—1836). «Марсельеза» (1792), пер. П. А Никольского. «Гражданская поэзия Франции», Гослитиздат, М., 1955, стр. 11—13. Вперед, сыны отчизны милой! Мгновенье славы настает. К нам тирания черной силой С кровавым знаменем идет. 1 Сочинена капитаном саперов Руже де Лилем, офицером Рейнской армии. Название получила от марсельских федератов, певших ее на улицах Парижа в конце июля 1792 г. Перевод «Марсельезы» М. А. Гершензона. 59
Вы слышите, уже в равнинах Солдаты злобные ревут. Они и к нам, и к нам придут, Чтоб задушить детей невинных. К оружью, граждане! Ровняй военный строй! Вперед, вперед, чтоб вражья кровь была в земле сырой, Что означает сговор гнусный Предателей и королей? Где замышляется искусно Позор для родины твоей? Французы! Что за оскорбленье! Ужели дрогнет ваш отпор? Пусть рабства дикого позор Младые смоют поколенья! К оружью, граждане... Мы никогда не склоним выи Под чужестранное ярмо. Да и предательство само Сердца не сломит огневые! К оружью, граждане... Любой из нас героем будет. А если первые падут, Французы смену им найдут, Их голос родины разбудит. К оружью, граждане... Вперед, плечом к плечу шагая! Священна к родине любовь. Вперед, свобода дорогая, Одушевляй нас вновь и вновь. Мы за тобой проходим следом, Знамена славные неся. Узнает нас Европа вся По нашим завтрашним победам! К оружью, граждане! Ровняй военный строй! Вперед, вперед, чтоб вражья кровь была в земле сырой!
20 Восстание 10 августа 1792 года. Штурм Тюильрийского дворца Ф. Гра. «Марсельцы», стр. 130, 131, 134, 136, 137—138, 139, 140—142, 143, 144, 146. Приводимый материал учитель может широко использовать на уроке, включив его в повествование о событиях 10 августа 1792 г., что придаст его рассказу большую яркость и конкретность. Дантон... изложил нам принятый на завтра план действий... — План этот продуман до конца,—закончил свою речь Дантон.— Ручаюсь, что все участники похода будут на своих местах! Пушка на Новом мосту подаст сигнал к общему наступлению, и тотчас же со всех колоколен Парижа загремят звуки набата. < ... > Батальон зашагал по темным улицам. Башенные часы только что пробили полночь. Темное небо было усыпано яркими звездами. Мы шли за барабанщиками, храня глубокое молчание. Каждый ощупывал на ходу пороховницу и пули, чтобы удостовериться, что все в порядке, что ничто не забыто в казарме. Из узких, тихих переулков мы вышли на широкую набережную Сены. Вдоль обоих берегов и на мостах горели длинные ряды фонарей. Что здесь творилось! Шум, крики, пение, стук копыт, скрип колес, словно началось великое переселение народов! Конные патрули королевских жандармов скакали галопом взад и вперед. Входы на мосты были преграждены и охранялись отрядами аристократов. На противоположном берегу реки с грохотом мчалась артиллерия, на рысях проходили полки кавалерии; они сосредоточивались на подступах к королевскому дворцу, темная громада которого резко выделялась на фоне звездного неба. < . 1. > ...Бум! — раздается страшный грохот... Холостой заряд прогремел над рекой, не замутив даже ее спокойного течения. Но этот же заряд разнес в щепы королевский трон и до основания потряс весь старый мир! Не успело умолкнуть эхо, разбуженное выстрелом, как на всех колокольнях раздался набатный звон. И тотчас же со стороны моста Сен-МиШель донеслась сухая, четкая дробь барабанов. «На приступ! Вперед, патриоты!» <...>. Крики «Да здравствует нация», не смолкая, звучали на всем протяжении от округа Славы до ворот королевского дворца... Увидев невдалеке приближающиеся батальоны патриотов из округа Славы, майор Муассон вытащил шпагу из ножен и скомандовал: — Славные марсельцы, вперед! ei
И батальон марсельских федерато-в двинулся во главе армии революции на штурм королевского дворца... Словно огненный смерч ворвался в обычно тихий и чопорный аристократический квартал Сент-Оноре. Тысячи сильных мужских голосов пели «Марсельезу», два барабана марсельского батальона и четырнадцать барабанов патриотов округа Славы безумолчно трещали, пушечные лафеты грохотали на булыжниках мостовой... < ... > Наконец, голова нашей колонны добралась до площади Карусель. Вся площадь перед дворцом кишела конными жандармами, гренадерами, швейцарцами, копейщиками и другими контрреволюционными войсками. Наш приход внес замешательство... Солдаты в беспорядке отошли к королевскому дворцу. Все ворота широко распахнулись, и жандармы, гренадеры, копейщики хлынули во двор, спеша поскорей укрыться под защиту решеток. Армия восстания овладела площадью Карусель... Занималась заря. ...Королевский дворец не казался уже больше одной монолитной каменной громадой. Мы различали теперь окна, длинными рядами прорезавшие его фасад. Некоторые были заложены тюфяками для защиты от пуль, другие, напротив, были настежь распахнуты: они должны были служить бойницами для осажденных... На площадь вливались батальон за батальоном. Вот патриоты из округа Сен-Марсо, вот брестские федераты в красных мундирах. Мы приветствовали их приход возгласами: — Да здравствует нация! Теперь на площади Карусель одновременно били сбор не два и не шестнадцать, а двадцать, сорок, может быть, сто барабанов. Теперь уже не пятьсот, а тысячи и тысячи голосов кричали: «Свобода или смерть!» < ... > Майор Муассон и марсельский батальон первыми вступают во двор королевского дворца. В эту самую минуту, как мы узнали позже, тиран и его жена — Австриячка1 — скрылись через сад. Когда свобода совершает свое торжественное вступление, деспотизм должен бежать. Марсельский и брестский батальоны тем временем заняли весь королевский двор, батальоны округа Славы — двор Принцев и сады, а батальоны округа Сен-Марсо — двор Швейцарской гвардии. Таким образом весь дворец был окружен кольцом революционных войск. Но и защитники тирана успели оправиться от замешатель- 1 Королева Мария-Антуанетта была дочерью австрийской императрицы Марии-Терезии. 62
ства... Четырнадцать пушек угрожали нам своими темными жерлами. Красные мундиры швейцарской гвардии заполнили весь вестибюль дворца и парадную лестницу. Множество аристократов— дворян, графов, маркизов и герцогов — разместились на балконах, на террасах, в саду у открытых окон. Все они были отлично вооружены. У них были ружья с большим запасом пороха и пуль, пистолеты, шпаги, сабли, кинжалы. В общей сложности дворец защищали не менее десяти тысяч человек. < ... > Неожиданно раздался ружейный залп. Пули дождем посыпались на нас... Все вскинули ружья к плечам и нацелились на окна дворца. По команде «пли» раздался ответный залп, и затем беглый огонь уже не утихал. ...Град пуль посыпался на засевших во дворце аристократов. Но и они стреляли беспрестанно- Густой дым обволакивал нас, душил и слепил глаза... Поэтому две трети наших выстрелов не достигали цели: пули расплющивались о стены дворца... Между тем стрелявшие из-за прикрытия аристократы не должны были даже целиться,—они пускали пулю за пулей в тесную кучку людей во дворе, и каждый их выстрел убивал или ранил патриота... Вдруг... выстрелила пушка, заряженная картечью... Десятки людей повалились на землю смертельно раненными и убитыми. Федераты дрогнули. Батальон подался назад, к ворогам. Аристократы, видя, что наши ряды расстроились, уже торжествовали победу. — Да здравствует король! К черту нацию! — орали они... Часть федератов помогла вкатить во двор пушки, другие оттащили в сторону раненых, чтобы колеса телег не раздавили их. Через несколько минут обе пушки были установлены прямо против парадного крыльца- Пушка загрохотала. Чугунное ядро с картечью разорвалось в самой гуще защитников дворца. — Да здравствует нация!— закричали мы. <...>" Бум!.. Раздался второй выстрел, новый град картечи влетел в широко раскрытую дверь, и снова без счета стали падать солдаты в мундирах всех цветов: красных, зеленых, белых и синих. Тут аристократы пришли в полное смятение. Беглый огонь из окон дворца прекратился. Барабаны патриотов снова начали выстукивать: «На приступ! Вперед!» ...Держа штыки наперевес, мы сомкнутыми рядами кинулись на штурм дворца. — Вог оно, змеиное гнездо! ...Весь вестибюль, все ступеньки парадной лестницы, до самой площадки второго этажа, кишмя кишели швейцарцами, гренадерами. Они беспрестанно стреляли. 63
...Каждую пядь вестибюля, каждую ступеньку лестницы приходилось брать с боя. В этой тесноте мы не могли даже перезаряжать ружья и дрались саблями, штыками, пистолетами. < ... > ...Тут Пелу... бросил две гранаты в кучу аристократов, которые продолжали еще защищать площадку второго этажа. Это решило дело: оставшиеся в живых аристократы либо бежали во внутренние апартаменты дворца, словно стая крыс, спугнутая кошкой, либо сдались на милость победителя. <...> Мы вошли в спальню короля, обитую синей и белой тканью. — Вот портрет изменника-тирана! — воскликнул Марган. И он сорвал со стены тяжелую раму и бросил ее на пол. Взявшись за руки, мы сплясали фарандолу вокруг портрета. Мы... пели новую песню, сложенную тут же на мотив старинного провансальского танца: Мадам Вето ! могла грозить, Мадам Вето могла грозить, Нас всех в Париже перебить, Нас всех в Париже перебить. Но дело сорвалось у ней — Все из-за наших пушкарей! Отпляшем карманьолу! Славьте гром! Отпляшем карманьолу! Славьте пушек гром! 21 Сражение при Вальми 20 сентября 1792 года Р. Ролл а н. «Вальми», исторический очерк (1938). Собр. соч. в 14-ти т., т. 1, стр. 436—438, 439. Учитель может прочитать отрывок целиком на уроке. Чтение этого материала производит большое впечатление на учащихся. Келлерман2... расположился... на холме Вальми, который в то время называли просто Мельничный холм. Это был неширокий, крутой склон, увенчанный ветряной мельницей.Дюмурье3 занял вторую линию высот, шедших параллельно первой и отделенных от нее болотами; с горы Иврон его превосходная артиллерия... поддерживала с фланга войска Келлермана... Была глубокая ночь. Ветер яростно дул на просторах огромной, мрачной, 1 Мадам Вето — королева Франции Мария-Антуанетта. «Вето» — по-латыии «запрещаю». Людовик XVI пользовался предоставленным ему конституцией 1791 г. правом «вето» (налагать запрещение) на декреты Учредительного собрания. Перевод «Карманьолы» А. Ольшевского. 2 Келлерман — французский генерал, один из командиров французской армии. 3 Дюмурье — французский генерал, командующий Северной армией в 1792 г., в 1793 г. бежал к австрийцам. 64
нищей Шампани. Передвижение неприятельских войск совершалось в темноте и тумане; окружая французскую армию, пруссаки не видели ее и решили, что их появление вызовет полное расстройство в рядах французов и обратит их в бегство. * Двадцатое сентября 1792 года. Двенадцать часов дня. Все утро передвигались войска и происходили артиллерийские бои под завесой непроницаемого тумана. Вдруг завеса упала. Резкий ветер разодрал туманную пелену. Прусский король, герцог Брауншвейгский и их штаб помчались вперед, горя нетерпением увидеть позиции неприятеля. И застыли от изумления... По обоим склонам холма Вальми, который возвышался над всею местностью, выстроились в строжайшем порядке французские войска, невозмутимо, спокойно ожидая неприятеля: оба фланга армии были подтянуты к центру, а впереди стояла кавалерия. Прусский король и герцог Брауншвейгский были так потрясены этим зрелищем, что целый час не могли ни на что решиться, несмотря на яростные подстрекательства эмигрантов. Наконец, король приказал наступать. Это было в час пополудни. Под барабанный бой церемониальным маршем по двум направлениям двинулась прусская армия. Тучи рассеялись. Сияло солнце. На вершине Келлерман построил свои войска тремя колоннами: он приказал им не начинать стрельбы, пока враг не поднимется на холм, и только тогда броситься в штыки. Поддев кончиком сабли свою широкополую шляпу с трехцветным султаном, он поднял ее и воскликнул: «Да здравствует Нация!» Вся армия подхватила этот клич. И, следуя его примеру, солдаты надели шляпы , на острия штыков. Обе армии разделяло теперь расстояние не больше чем в 2200 метров. С горы Иврон французские пушки производили опустошения в первых рядах прусских полков. Солдаты Келлермана все еще неподвижно ждали сигнала и пели «Qa ira»1. Армию пруссаков охватило смятение... Вот он каков, вооруженный народ! А ведь им столько твердили, что он обратится в бегство, если не сдастся при первом же выстреле. А народ этот стоял неколебимой стеной, и, словно неистовый хохот, звучала прямо в лицо пруссакам его песня. По всему холму, сверху донизу, гремела здравица в честь Нации... Так перед прусской армией воочию предстала Революция! Герцог Брауншвейгский скомандовал: «Стой!» Полки Фридриха II, успевшие пройти две сотни шагов, остановились... Вторжение было остановлено. 1 «Все пойдет на лад!» (франц.) fc 5 А. А. Вагин 65
...Прусская армия отступила на плоскогорье Ла-Люн; ночью, под ледяным ветром и потоками дождя, она окончательно пала духом и пришла в полное расстройство, как после сражения. Герцог Брауншвейгский был подавлен; он провел ночь в горьких размышлениях. Все оторопели: никто не понимал, что собственно произошло. Но Гете1 сказал: «Сегодня здесь началась новая эпоха всемирной истории». <\..> И в те же самые дни, когда старый мир разбился о мельничный холм Вальми, открылись заседания Национального конвента в Париже... 22 Подвиг юного Барра Огюст Барбье (1805—1882). «Барабанщик Барра» (1792), стихотворение, пер. Арго. «Из зарубежных поэтов», Гослитиздат, М., 1958, стр. 97. Когда усобица владела нашим краем И по Вандее шел пожаров страшный след, Раз барабанщика четырнадцати лет Взять довелось живьем шуанским негодяям. Бестрепетно глядел тот юноша в глаза им. Вот засверкал кинжал, вот щелкнул пистолет. — Кричи: «Да здравствует король!» — а если нет, На месте мы тебя,* разбойник, растерзаем. Но, презирая смерть, спокоен и суров, Он не видал их лиц и не слыхал их слов, Он пред собой смотрел; за гранью небосвода Родной народ ему видением предстал: И с криком пламенным: «Да здравствует свобода!» — Он под ударами убийц презренных пал! 23 По дорогам Франции осенью 1792 года Ч; Диккенс. «Повесть о двух городах», стр. 294—295, 296, 297. Напоминаем сюжет: племянник жестокого французского феодала, убитого в своем замке (см. материал 10), молодой дворянин, еще до революции порывает со своей аристократической родней, переселяется в Англию и женится на дочери узника Бастилии. Осенью 1792 г. он возвращается на родину. Отрывок дает представление о настроениях народных масс Франции после падения монархии, о неусыпной бдительности революционного народа, о материальных трудностях молодой Республики (учитель обратит внимание учащихся на одежду конвоиров). Великий писатель находился при штабе прусской армии. 66
Долгое медлительное путешествие предстояло тому, кто отваживался ехать из Англии в Париж в 1792 году. Дрянные дороги, дрянные экипажи, дрянные клячи — все это и раньше препятствовало быстрой езде, когда... низложенный король Франции еще восседал на престоле во всей своей славе; но с тех пор многое изменилось, и ко всем прежним препятствиям прибавились другие, новые. Каждая городская застава, каждый деревенский шлагбаум охранялись кучкой граждан-патриотов, которые с мушкетом на взводе останавливали всех проезжающих... допрашивали их, проверяли документы, искали их имена в имевшихся у них списках, а вслед за этим — кого поворачивали обратно, кого пропускали, кого задерживали и брали под арест,— словом, поступали... исходя из каких-то своих, в высшей степени своеобразных суждений о благе новорожденной Республики — Единой, Неделимой, несущей Свободу, Равенство, Братство или Смерть. Чарльз Дарней проехал всего несколько миль по французской земле> и ему уже стало ясно, что дороги обратно для него нет и что до тех пор, пока его не признают в Париже достойным гражданином Республики, для него нет никакой надежды вернуться в Англию. Что бы ни случилось, он должен продолжать свое путешествие до конца. После каждой деревенской околицы, через которую он проезжал, после каждого шлагбаума, опускавшегося за его спиной, он чувствовал, как замыкается за ним еще один железный барьер, отделяющий его от Англии. Все кругом проявляли столь неусыпную бдительность, что Дарней чувствовал себя связанным по рукам и ногам,— все равно как если бы он попался в сети или сидел закованный за решеткой в железной клетке. Эта неусыпная бдительность не только останавливала его двадцать раз на дню на каждом перегоне, она двадцать раз на дню задерживала его, посылала за ним вдогонку, возвращала обратно, перехватывала по дороге, приставляла к нему провожатых, не выпускала его из глаз ни на миг... Поэтому он нисколько не удивился, когда его разбудили ночью, явившись к нему в номер на постоялом дворе, куда его препроводили до утра. Разбудил его перепуганный представитель местной власти, которого сопровождали трое вооруженных патриотов в красных колпаках; они вошли, дымя трубками, и уселись к нему на кровать. — Эмигрант,— сказал представитель власти,— я отправляю вас в Париж под конвоем. — Гражданин, я ничего другого и не желаю, как попасть поскорее в Париж, но я предпочел бы обойтись без конвоя. — Молчать! — рявкнул один из красных колпаков, стукнув о постель прикладом своего мушкета.— Не спорить, аристократ! 5* 67
— Достойный патриот правильно говорит,— робко заметил представитель власти.— Вы аристократ, вас надлежит препроводить под конвоем, и вы должны его оплатить. < ... > Конвой состоял из двух патриотов в красных колпаках с трехцветными кокардами, вооруженных мушкетами и саблями; они ехали верхом по обе стороны конвоируемого... Одежда на конвоирах была вся рваная, они обертывали свои разутые ноги соломой и соломой же прикрывались от дождя, засовывая ее себе под лохмотья на плечи. < ... > ...Когда они приехали в город Бове,— это было под вечер и на улицах толпилась масса народу,— он уже больше не мог закрывать глаза на истинное положение вещей и понял, что все это может кончиться для него очень плохо. Едва они остановились у почтового двора, их тотчас же обступила возбужденная, враждебная толпа. Дарней только что перекинул ногу через седло, собираясь спешиться, как в толпе раздались выкрики: «Долой эмигранта!»... — Какой же я эмигрант, друзья? Ведь я сам приехал во Францию, по своей доброй воле. — У, эмигрант проклятый, гнусный аристократ! — крикнул кузнец и, протискавшись через толпу, бросился к Дарнею, грозно размахивая молотом. — Оставь, оставь его! — сказал смотритель почтового двора, становясь впереди лошади и не давая кузнецу схватить ее за уздечку (на что тот явно покушался).— Его будут судить в Париже. 24 Конвент 1793 года В. Гюго. «Девяносто третий год», роман (1873). Собр. соч. в 15-ти т., т, 11, стр. 147—148, 149, 150, 151. Описательный материал отрывка учитель использует в своем изложении. Небольшие цитаты можно прочитать на уроке. Описание залы заседаний Конвента у В. Гюго относится ко времени якобинской диктатуры (точнее, после 10 мая 1793 г.). Каждая идея нуждается во внешнем выражении, каждому принципу нужна зримая оболочка... Когда на свет появился Конвент, необходимо было прежде всего разрешить важнейшую задачу, найти Конвенту подходящее помещение. Сначала заняли здание Манежа, потом дворец Тюильри. Там, в Тюильри, установили раму, декорацию... расположили симметрично скамьи, воздвигли квадратную трибуну, наставили в два ряда пилястры с цоколями, похожими на чурбаны, нагородили прямоугольных тесных клетушек и назвали их трибунами для публики, натянули матерчатый навес, как у римлян, 68
повесили греческие драпировки и среди этих прямых углов, среди этих прямых линий поместили Конвент; в геометрическую фигуру втиснули ураган... Колонны понаделали из бочарной клепки, своды из дранок, барельефы из глины, карнизы из еловых досок, статуи из гипса, стены из холста, а мрамор просто нарисовали, но в этой недолговечной оболочке Франция творила вечное... Весь второй этаж был занят Конвентом, а в первом этаже во всю длину дворца в огромных залах устроили караульное помещение,— здесь стояли ружья в козлах, походные койки и толпились солдаты всех родов оружия, оберегавшие Конвент... Первое, что бросалось в глаза каждому входящему,— это большая статуя Свободы, помещавшаяся в простенке между двух высоких окон... Изящная и пышная зала, построенная Вигарани для придворных развлечений, совсем исчезла под уродливым помостом, который в девяносто третьем году выносил на себе огромную тяжесть — народные толпы. Любопытно отметить, что этот помост, где устроили трибуны для публики, имел в качестве опоры всего один-единственный столб. Столб этот вытесали из дерева, имевшего в обхвате десять метров. Не всякая кариатида могла потягаться с таким столбом; в течение нескольких лет он с честью выдерживал неистовый натиск революции. Он вынес все — крики восторга, ликование, проклятия, шум, ропот, невообразимую бурю гнева и возмущения. И не погнулся... ...Гигантский ящик комода — вот каков, по-видимому, был идеал зодчего, построившего залу, где начал заседать Конвент 10 мая 1793 года,— это было нечто продолговатое, высокое и скучное. Одна из длинных сторон этого ящика примыкала к обширному полукругу; здесь для представителей народа стояли амфитеатром скамьи,— ни столов, ни пюпитров не полагалось; Гаран-Кулон, любитель записывать речи ораторов, клал бумагу на собственное колено; напротив скамей — трибуна, перед трибуной бюст Лепелетье Сен-Фаржо; за трибуной кресло председателя... По одну сторону трибуны висела в черной деревянной раме доска вышиной в девять футов, разделенная посередине скипетром, и на ней в две колонки была начертана «Декларация Прав Человека»; по другую сторону на стене было пустое пространство, которое позже заняли такой же рамой с текстом Конституции II года, две колонки ее были разделены мечом. Над трибуной, а следовательно, и над головой оратора, реяли почти горизонтально три огромных трехцветных знамени...; древки 69
знамен опирались на алтарь с надписью «Закон». Позади этого алтаря возвышался — на страже свободного слова — ликтор- ский пучок длиной с колонну. <\,. > Зала Конвента могла вместить две тысячи человек, а в дни народных волнений и три тысячи. В Конвенте происходило по два заседания в день — утреннее и вечернее. 25 Конвент голосует за казнь короля В. Гюго. «Девяносто третий год», стр. 161—162, 163. Отрывок рекомендуется использовать на уроке, ознакомив учащихся с высказываниями двух-трех членов Конвента (по выбору учителя); последний абзац можно прочитать полностью. Посетители Конвента... показывали угол залы, где сидели бок о бок семь представителей Верхней Гаронны, которым первым пришлось выносить приговор Людовику XVI и которые провозгласили один за другим — Майль: «Смерть», Дельмас: «Смерть», Прожан: «Смерть», Калес: «Смерть», Эйраль: «Смерть», Жюльен: «Смерть», Дезаси: «Смерть»... В волнующемся море голов указывали на тех, чьи голоса слились в нестройный и трагический хор приговора; вот они: Паганель, сказавший: «Смерть. Король полезен только одним—своей смертью»; Мийо, сказавший: «Если бы смерти не существовало, ныне ее нужно было бы изобрести»; старик Рафрон дю Труйе, сказавший: «Смерть, и немедля!»; ...Огюстен... Робеспьер, который воскликнул вслед за братом: «Я не признаю человечности, которая уничтожает народы и мирволит деспотам. Смерть!..»; Фусседуар... сказавший: «Мне отвратительно пролитие человеческой крови, но кровь короля — это не человеческая кровь. Смерть!»; Жан-Бон-Сент-Андре, который заявил: «Народ не может быть свободен, пока жив тиран»; Лавиконтри, который провозгласил как аксиому: «Пока дышит тиран, задыхается свобода. Смерть!»; Шатонеф-Рандон, который крикнул: «Смерть Людовику последнему!»; ...Телье, который сказал: «Пускай отольют пушку калибром с голову Людовика XVI и стреляют из нее по врагу». <]•••> Видеть Конвент в любой час его властвования, значило видеть суд над последним Капетом; легенда 21 января примешивалась ко всем деяниям Конвента; от этого грозного Собрания неизменно подымался роковой вихрь, который, коснувшись древнего факела монархии, зажженного восемнадцать веков тому назад, потушил его; окончательный, не подлежащий обжа- 70,
лованию, приговор над всеми королями в лице одного стал как бы отправной точкой, откуда Конвент повел великую войну с прошлым...1. Парижские секции и положение Франции весной 1793 года 26 Анатоль Франс (1844—1924). «Боги жаждут», исторический роман (1911). Собр. соч. в 8-ми т., т. 6, Гослитиздат, М., 1959, стр. 477—481. Несмотря на ряд существенных недостатков (недооценка прогрессивного значения буржуазной революции XVIII в., однобокое освещение якобинской диктатуры, недостаточный показ роли народных масс), исторический роман прогрессивного французского писателя А. Франса дает учителю богатейший материал для конкретизации исторического прошлого. С глубоким знанием и исключительным талантом автор воссоздает колорит эпохи, повседневный быт революции и яркие сцены, события, эпизоды, внешний облик людей того вре* мени и — что особенно важно — их чувства, взгляды, мысли, заботы. А. Франс подчеркивает героизм якобинцев, их бескорыстие и нравственную чистоту. Правдиво дан образ главного героя. Это — бедный художник Эварист Гамлен, рядовой якобинец, позже — присяжный Революционного трибунала, горячий последователь идей Руссо, сторонник Марата и Робеспьера. Ниже приведены лучшие страницы романа, посвященные деятельности парижских секций и Революционного трибунала, триумф Марата, события 9-го термидора и др. Материал данного отрывка рисует положение Франции в апреле 1793 г., примерно за месяц до падения жирондистов и установления якобинской диктатуры. Эварист Гамлен, художник, ученик Давида2, член секции Нового моста, прежде — секции Генриха IV, ранним утром отправился в бывшую церковь варнавитов3, которая уже в течение трех лет, с 21 мая 1790 года, служила местом общих собраний секции. Церковь эта находилась на тесной, мрачной площади, близ решетки Дворца правосудия. На фасаде... пострадавшем от времени, потерпевшем от людей, религиозные эмблемы были сбиты, и на их месте, над главным входом, черными буквами вывели республиканский девиз: Свобода, Равенство и Братство — или Смерть. Эварист Гамлен вошел внутрь: своды, некогда внимавшие богослужениям... теперь взирали на патриотов в красных колпаках, которые сходились сюда для выборов муниципальных чиновников и для обсуждения дел секции. Святых вытащили из ниш и заменили бюстами Брута, 1 О казни Людовика XVI и Марии-Антуанетты можно использовать вторую строфу стихотворения Г. Гейне, см. материал 75. 2 Давид, Жак-Луи (1748—1825) —выдающийся французский художник, главный представитель революционного классицизма в живописи, активный деятель французской буржуазной революции XVIII в. 3 Варнавиты — католический монашеский орден. 71
Жан-Жака и Лепелетье1. На разоренном алтаре высилась доска с Декларацией Прав Человека. Здесь-то дважды в неделю, от пяти до одиннадцати вечера, и происходили публичные собрания. Церковная кафедра, убранная национальными флагами, служила ораторам трибуной. Против нее, направо, соорудили из грубо отесанных досок помост для женщин и детей, которые охотно посещали эти собрания. В то утро за столом у самого подножья кафедры сидел в красном колпаке и карманьоле2 столяр с Тионвилльской площади, гражданин Дюпон-старший, один из двенадцати членов Наблюдательного комитета. На столе стояли бутылка, стаканы, чернильница и лежала тетрадка с текстом петиции, предлагавшей Конвенту изъятие из его лона двадцати двух недостойных членов. Эварист Гамлен взял перо и поставил свою подпись... — Я готов своей кровью подписать приговор предателям- федералистам3,— сказал Гамлен.— Они хотели смерти Марата: пусть погибнут сами... На церковной стене, налево от алтаря, рядом с надписями Гражданский комитет, Наблюдательный комитет, Комитет призрения, красовалась черная рука с вытянутым указательным пальцем, направленным в сторону коридора, соединявшего церковь с монастырем. Немного дальше, над входом в бывшую риз- ницу, была выведена надпись: Военный комитет. Войдя в эту дверь, Гамлен увидел секретаря комитета за большим столом, заваленным книгами, бумагами, стальными болванками, патронами и образцами селитроносных пород. — Привет, гражданин Трюбер. Как поживаешь? — Я?.. Великолепно. Секретарь Военного комитета Фортюне Трюбер неизменно отвечал так всем, кто справлялся о его здоровье, и делал это не столько с целью удовлетворить их любопытство, сколько из желания прекратить дальнейшие разговоры на эту тему. Ему 1 Юний Б р у т (I в. до н. э.) — римский патриций, убивший диктатора Юлия Цезаря; в период французской революции конца XVIII в. почитался как образец республиканской добродетели. Жан-Жак Руссо был одним из главных демократических идеологов XVIII в. Лепелетье де Сен-Фа р- ж о — видный деятель революции, пламенный якобинец. Был убит роялистом накануне казни короля. 2 Карманьола — короткая куртка с несколькими рядами металлических пуговиц, которую носили жители города Карманьолы в Пьемонте. Карманьола, длинные черные штаны, трехцветный жилет и красный колпак — одежда, распространенная в народе в годы революции. Отсюда название революционной песни и танца — «Карманьола». 3 Федералисты — так называли жирондистов, пытавшихся противопоставить революционному Парижу провинции Франции, где они пользовались влиянием^ Якобинцы обвиняли жирондистов в федерализме, в стремлении усилить департаменты за счет центральной власти и тем раздробить «единую* нераздельную республику». 72
было только двадцать восемь лет, но он уже начинал лысеть и сильно горбился; кожа у него была сухая, на щеках играл лихорадочный румянец. Владелец оптической мастерской на набережной Ювелиров, он продал в девяносто первом году старинную отцовскую фирму одному из своих старых приказчиков, чтобы всецело отдаться общественным обязанностям... — А ты, гражданин, как поживаешь? — спросил он, продолжая писать. — Прекрасно. Что нового?.. Каково положение? — Положение по-прежнему без перемен. Положение было ужасно. Лучшая армия Республики была блокирована в Майнце; ...Лион восстал... испанская граница обнажена; две трети департаментов были объяты возмущением или находились в руках неприятеля. Париж — без денег, без хлеба, под угрозой австрийских пушек. Фортюне Трюбер продолжал спокойно писать... — Я принес тебе список колоколов, которые надлежит отправить в Люксембург для переливки в пушки,— сказал Гамлен. Эварист Гамлен, при всей своей бедности, был полноправным членом секции: по закону избирателем мог быть лишь гражданин, уплачивавший налог в размере трехдневного заработка; а правом быть избранным пользовались лишь те, кто уплатил налог в сумме десятидневного заработка. Однако секция Нового моста, увлеченная идеей равенства и ревностно оберегающая свою автономию, предоставляла и активное и пассивное право всякому гражданину, приобретшему на собственные средства полное обмундирование национального гвардейца. Именно так обстояло дело с Гамленом, который был полноправным членом секции и членом Военного комитета. Фортюне Трюбер отложил в сторону перо. — Гражданин Эварист, ступай в Конвент и потребуй присылки инструкций для обследования почвы в погребах, выщелачивания земли и камней в них и добычи селитры. Пушки — еще не все: нужен также и порох. В бывшую ризницу вошел маленький горбун, с пером за ухом и бумагами в руке. Это был гражданин Бовизаж, член Наблюдательного комитета. — Граждане,— сказал он,— мы получили дурные вести: Кю- стин1 вывел войска из Ландау. — Кюстин — изменник! — воскликнул Гамлен. — Он будет гильотинирован, — сказал Бовизаж. Трюбер своим слегка запинающимся голосом проговорил с присущим ему спокойствием: 1 Бывший маркиз Кюстин, командуя войсками французской республики, в 1793 г. предательски сдал войскам интервентов город Майнц. Был казнен по приговору якобинского Революционного трибунала. 73
— Конвент недаром учредил Комитет общественного спасения. Там расследуют вопрос о поведении Кюстина. Независимо от того, изменник ли Кюстин, или просто человек неспособный, на его место назначат полководца, твердо решившего победить, и Qa ira! Он перебрал несколько бумаг, скользнув по йим усталым взором. ' — Чтобы наши солдаты без смущения и колебаний выполняли свой долг, им необходимо знать, что судьба тех, кого они оставили дома, обеспечена. Если ты, гражданин Гамлен, согласен с этим, то на ближайшем собрании потребуй вместе со мной, чтобы Комитет призрения сообща с Военным комитетом установили выдачу пособий неимущим семьям, родственники которых в армии. Он улыбнулся и стал напевать: — £а ira! £a ira! Просиживая по двенадцать, по четырнадцать часов в день за своим некрашеным столом, на страже отечества, находящегося в опасности, скромный секретарь комитета секции не замечал несоответствия между огромностью задачи и ничтожностью средств, бывших в его распоряжении,— настолько чувствовал он себя слитым в едином порыве со всеми патриотами, настолько был он нераздельною частью нации, настолько его жизнь растворилась в жизни великого народа. Он принадлежал к числу тех терпеливых энтузиастов, которые после каждого поражения подготовляли немыслимый и вместе с тем верный триумф. Ведь им следовало победить во что бы то ни стало. Эта голь перекатная, уничтожившая королевскую власть, опрокинувшая старый мир, этот незначительный оптик Трюбер, этот безвестный художник Эварист Гамлен не ждали пощады от врагов. Победа или смерть — другого выбора для них не было. Отсюда— их пыл и спокойствие духа.. 27 Марат Фердинанд Фрейлиграт (1810—1876). «Возвращение» (1792), стихотворение (1850), пер. Е. Эткинда. Избранные произведения, Гослитиздат, М., 1956, стр. 216—217, 218—219. Краткое содержание: на берегу Нормандии Марат, объявленный вне закона, готовится покинуть Францию; его мысленному взору предстает Париж, охваченный революционной бурей. Он видит площади столицы, Толпы неистовой прибой, Которая сюда стремится, Воспламененная борьбой. Везде гремят фанфары, крики, Сверкают ружья, сабли, пики, 74
Колпак фригийский там и тут, Пылает факел над толпою, И, граждан призывая к бою, Девчонки в барабаны бьют. Гудит набат, и свищут пули, Народ идет вперед, крича. Четырнадцатого июля Взята твердыня палача! Шевелит ветер листья клена, Колышет юные знамена... Пускай трепещет злобный враг! Да, это буря жизни! Чтобы Ее поднять, неистов, груб, Входил он в кабаки, в трущобы, Вторгался в якобинский клуб. Да, он, Марат, он, непреклонно х Грозивший гибелью врагу, Марат объявлен вне закона, Марат один на берегу Однако в последний момент он не решается покинуть родину и возвращается назад. Так что же ждет его в столице? Там недалеко до конца. Там Революция стремится На штурм Версальского дворца, Дрожат аристократы в страхе, Конвент, террор, Капет1 на плахе, И Робеспьера торжество. В крови дворянской эшафоты... Но нож уже в руках Шарлотты2... Идет он, долг зовет его. 28 Триумф Марата А. Франс. «Боги жаждут» (см. примечание к материалу 26), стр. 512—513. Ускорив шаги навстречу все возраставшему шуму, он3 очутился на улице Оноре, сплошь усеянной мужчинами и женщинами, кричавшими: «Да здравствует Республика! Да здравствует Свобода!» Стены садов, окна, балконы, крыши были уни- 1 Людовик XVI. 2 Шарлотта Корде —убийца Марата, 3 Гамлен. 75
заны зрителями, махавшими шляпами и носовыми платками... Окруженный муниципальными властями, национальными гвардейцами, артиллеристами, жандармами, гусарами, медленно плыл над головами граждан человек с желчным цветом лица; на лбу у него красовался венок из дубовых листьев, на плечи был накинут ветхий зеленый плащ с горностаевым воротником. Жен- щины осыпали его цветами. Он смотрел вокруг желтыми пронизывающими насквозь глазами, как будто в этой охваченной энтузиазмом толпе выискивал врагов народа | которых надлежало разоблачить, изменников, которых надлежало покарать. Поравнявшись с ним, Гамлен обнажил голову и, присоединяя свой голос к сотням тысяч других голосов, крикнул: — Да здравствует Марат! Триумфатор вступил, как Рок, в залу Конвента. Между тем как толпа медленно расходилась, Гамлен, сидя на тумбе, сдерживал рукою биение сердца. Зрелище, очевидцем которого он только что был, наполнило все его существо возвышенным волнением и пламенным восторгом. Он чтил и любил Марата, который, страдая воспалением вен, больной, мучимый язвами, отдавал остаток своих сил на служение Республике и в своем бедном, для всех открытом доме принимал его с распростертыми объятиями, говорил ему с увлечением об общем благе, порою расспрашивал о происках злодеев. Теперь Эварист был в восхищении, увидав, что враги Марата, замышлявшие его гибель, уготовили ему триумф; он благословлял Революционный трибунал, который, оправдав Друга Народа, вернул Конвенту самого ревностного и самого безупречного из законодателей. Он еще видел перед собою лихорадочный взор, чело, увенчанное символом гражданской доблести, лицо, выражавшее благородную гордость и безжалостную любовь, изнуренное недугом, высохшее, неотразимое, перекошенный рот, широкую грудь, всю фигуру умирающего исполина, который с высоты людской победной колесницы, казалось, обращался к согражданам: «Будьте, подобно мне, патриотами до гробовой доски!» Улица уже опустела, ночь покрыла ее мраком; с фонарем в руке прошел мимо ламповщик, а Гамлен все еще повторял про себя: — До гробовой доски!.. 29 Очередь за хлебом А. Франс. «Боги жаждут», стр. 520—521, 522, 524—525, 531—-532. Десять часов утра. Ни ветерка. Такого жаркого июля еще не помнили. На узкой Иерусалимской улице около сотни граждан местной секции стояло в очереди перед дверьми булочной; 76
четыре национальных гвардейца, опустив ружья и покуривая трубки, наблюдали за порядком. Национальный конвент установил твердые цены — тотчас же исчезли зерно и мука... Парижане, не желавшие голодать, подымались до света. Все эти люди — мужчины, женщины, дети — напирали на соседей, толкались, перекликались... На основании горького опыта было известно, что хлеба на всех не хватит, поэтому опоздавшие старались пролезть вперед; те, кого оттесняли, разражались жалобами, возмущались, тщетно ссылались на свое попранное право. Женщины с ожесточением работали локтями и бедрами, чтобы сохранить за собой место или пробраться ближе. Когда давка увеличивалась, подымались крики: «Не толкайтесь!» И каждый оправдывался, утверждая, что его толкают. Дабы избежать этих ежедневных беспорядков, комиссары, уполномоченные секцией, распорядились протянуть от дверей булочной до конца очереди веревку, за которую все должны были держаться. Однако руки стоявших рядом то и дело сталкивались и вступали в борьбу. Выпустивший веревку уже не имел возможности снова ухватиться за нее. Недовольные или просто озорники перерезали ее, и от этой меры пришлось отказаться. В очереди задыхались, теряли сознание, обменивались остротами, вольными замечаниями, ругали аристократов и федералистов, виновников всех бед. Когда мимо пробегала собака, шутники называли ее Питтом К <•••> С лестницей под мышкой подошел расклейщик афиш и налепил на стене против булочной объявление Коммуны о введении мясного пайка. Прохожие останавливались и читали еще не успевшую просохнуть бумагу. <...]> За Гамленом и Бротто уже стали в ряд запоздавшие, по преимуществу женщины из этой секции; среди них обращали на себя внимание рослая красивая «вязальщица»2 в косынке и деревянных башмаках, опоясанная саблей, хорошенькая блондинка, растрепанная, в измятом платке, и молодая мать, худая и бледная, кормившая грудью хилого ребенка. Младенец, которому не хватало молока, кричал, но крик был слабый, и ребенок захлебывался от рыданий. Он был жал- 1 В насмешку над главой английского правительства, ярым врагом революционной Франции. 2 Вязальщицы, или «трикотёзы»,— женщины из народа, активные участницы революционных выступлений; они наполняли трибуны Конвента, залы клубов и секционных собраний, присутствовали на заседаниях Революционного трибунала и на публичных казнях в период революционного террора. Одетые в короткие юбки, с волосами до плеч, нередко вооруженные саблей, они обычно появлялись с вязаньем, продолжая во время заседаний работать спицами. После 9-е термидора подверглись жестоким преследованиям. 77
кий и маленький, с прозрачным сморщенным личиком, с воспаленными глазами; мать с нежностью и скорбью смотрела на него... — Ему полгодика, моему сокровищу!.. Отец в армии: он из тех, что отбросили австрийцев в Конде. Зовут его Дюмонтей (Мишель); по профессии он приказчик в суконной лавке. Записался на подмостках, которые соорудили перед ратушей. Бедняжка, он хотел защищать родину, а заодно повидать свет... Он пишет, что надо запастись терпением. Но как же мне кормить Поля (моего сыночка зовут Полем)... когда мне самой нечего есть? — Да мы тут еще час протолчемся, а вечером предстоит та же церемония у дверей бакалейщицы! — воскликнула хорошенькая блондинка.— Ради трех яиц и кусочка масла рискуешь жизнью! — ^Масла! — вздохнула гражданка Дюмонтей.— Я его уже месяца три как не видала! И женщины хором стали жаловаться на недостаток и дороговизну продовольствия, проклинать эмигрантов, возмущаться... Передавали тревожные слухи о коровах, потопленных в Сене, о мешках муки, высыпанных в сточные канавы, о хлебе, брошенном в отхожие места... Все это дела роялистов, роландистов, бриссотинцев1 — они поставили себе целью уморить голодом население Парижа. < ... > Художник в свою очередь вошел в булочную: корзины и полки были пусты. Булочник отпустил ему последний кусок хлеба, в котором не было и двух фунтов. Эварист заплатил, и за ним тотчас же закрыли решетку... Дойдя до угла, Гамлен увидел гражданку Дюмонтей. Бледная, без кровинки в лице, сидела она на тумбе с младенцем на руках... Ребенок жадно сосал ее палец. Гамлен на мгновение задержался перед ней, растерявшись, не зная, что делать... Он пробормотал несколько несвязных слов, затем вынул из кармана складной нож с роговым черенком, разрезал хлеб пополам и положил половину на колени молодой матери, которая с удивлением посмотрела на него, но он уже скрылся за углом. 30 Революционный террор А. Франс. «Боги жаждут», стр. 579—580, 581, 582—583, 596—597, 612—613. ...Эварист Гамлен впервые занял место на скамье присяжных среди четырнадцати других заседателей, с большинством кото- 1 Ролан и Бриссо — вожди жирондистов. 78
рых он был знаком; все это были простые, честные люди и патриоты: ученые, художники или ремесленники — один живописец, как и он, один рисовальщик, оба чрезвычайно талантливые, хирург, башмачник, бывший маркиз, неопровержимо доказавший' свою преданность Революции, типограф, несколько мелких торговцев,— словом, представители всех слоев парижского населения. Они явились сюда в рабочем платье или в костюме буржуа, остриженные по-римски в кружок или с короткой косицей, перехваченной бантом, в треуголке, надвинутой на глаза, р, круглой шляпе, съехавшей на затылок, или в красном колпаке, натянутом на уши. Одни были в жилете, фраке и коротких панталонах, как при старом режиме, другие — в карманьоле и полосатых штанах на манер санкюлотов. Обутые в высокие сапоги, в туфли с пряжками или в деревянные башмаки, они являли своим видом все разнообразие мужской одежды, бывшей тогда в ходу... Когда судебный пристав объявил: «Суд идет!», трое судей, поднявшись на небольшое возвышение, уселись за зеленым столом. На них были треуголки с кокардами, украшенные пышным черным плюмажем, и судейские мантии; на груди, на трехцветной ленте, висела большая серебряная медаль... Над местами для судей висели таблицы с Декларацией Прав Человека; по обеим сторонам от них, у старинных, феодальных стен,— бюсты Лепелетье де Сен-Фаржо и Марата. Напротив судейского стола, в глубине зала, находилась трибуна для публики. Первый ряд занимали женщины... Позади них ступеньки лестницы были усеяны гражданами, одетыми с тем разнообразием, которое придавало тогда парижской толпе странный и живописный вид... У всех входов стояли вооруженные национальные гвардейцы. Наконец, под конвоем гренадеров, появился обвиняемый. Как полагалось по закону, он не был закован в кандалы... Звали его Мари-Адольф Гийерг, и обвинялся он в хищениях по интендантским поставкам Республике... На вопрос, признает ли он себя виновным, Гийерг отверг большинство приписываемых ему деяний, остальные же объяснил в благоприятном для себя смысле. Он выражался чрезвычайно точно и сдержанно, удивительно искусно и производил впечатление человека, с которым лучше не иметь деловых сношений. У него находился ответ на все... Первый свидетель, которого выслушали, дал крайне невыгодные для подсудимого показания. На них-то и было построено все обвинение. Следующие свидетельства, напротив, были благоприятны для Гийерга. Обвинитель выступил с горячей речью, но не доказал ничего определенного. Адвокат говорил с подкупающей искренностью... Объявили перерыв, и присяжные удалились в комнату для совещаний. Там, после... прений, 79
голоса разделились приблизительно поровну. На одной стороне оказались безучастные, холодные резонеры, остававшиеся бесстрастными при любых обстоятельствах; на другой — те, которые давали волю чувству, мало считались с доводами разума и судили, слушаясь сердца. Эти всегда выносили обвинительный приговор. То были подлинные патриоты: они думали только о Республике и не заботились об остальном. Их позиция произвела сильное впечатление на Гамлена, который сознавал себя солидарным с ними. «Этот Гийерг,— размышлял он,— ловкий мошенник, негодяй, спекулировавший на фураже нашей кавалерии. Оправдать его — значит отпустить на свободу изменника, предать отечество, обречь армию на разгром». И Гамлену уже мерещились республиканские гусары на спотыкающихся лошадях, изрубленные неприятельской конницей... «А что, если Гийерг невиновен?»... — Нет улик,— произнес вслух Гамлен. — Бесспорных доказательств никогда не бывает,— возразил, пожимая плечами, старшина присяжных, испытанный патриот. В конце концов семь голосов высказалось за осуждение и восемь за оправдание. Присяжные вернулись в зал, и заседание возобновилось. Каждый должен был мотивировать приговор... Когда дошла очередь до Гамлена, он встал и произнес: — Чтобы обвинить кого-либо в столь тяжком преступлении, как лишение защитников отечества средств к победе, нужны неопровержимые улики, а их у нас нет. Большинством голосов подсудимый был признан невиновным. Гийерга опять ввели в зал суда; его появление вызвало среди публики благожелательный шепот, возвещавший ему оправдательный приговор. Теперь это был совсем другой человек. Сухие черты расправились, рот смягчился. Весь его вид внушал уважение, лицо выражало невинность. Председатель взволнованным голосом прочитал постановление суда, объявлявшее его свободным; зал разразился рукоплесканиями. Жандарм, который привел Гийерга, кинулся ему в объятия. Председатель поздравил его и братски облобызал. Присяжные расцеловали его, Гамлен обливался слезами радости. Во дворе суда, освещенном последними лучами солнца, гудела толпа. Четыре секции Трибунала вынесли накануне тридцать смертных приговоров, и «вязальщицы», примостившись на ступенях парадной лестницы, ожидали отъезда телег. < ... > В следующие дни Эваристу пришлось одного за другим судить: бывшего дворянина, изобличенного в уничтожении 80
зерна с целью довести народ до голода; трех эмигрантов, вернувшихся во Францию, чтобы разжечь гражданскую войну; ...четырнадцать заговорщиков-бретонцев — женщин, стариков, юношей, хозяев и слуг. Преступление было доказано, закон — точен... Эварист неуклонно голосовал за смертную казнь, и всех обвиняемых, за исключением одного старика садовника, отправили на эшафот. <... > Долгожданная Антуанетта, вся в черном, села наконец в роковое кресло, и ее появление сопровождалось таким взрывом ненависти, что только всеобщая уверенность в исходе процесса позволила соблюсти нужные формальности. На задаваемые ей убийственные вопросы обвиняемая отвечала, то руководствуясь инстинктом самосохранения, то движимая своим обычным высокомерием, а однажды, в ответ на гнусную выходку одного из обвинителей,— и с величием матери. Свидетелям разрешались только оскорбления и клевета; защита онемела от страха. Трибунал, скрепя сердце соблюдавший все правила судопроизводства, ждал, когда все это кончится, чтобы швырнуть в лицо Европе голову Австриячки, 31 Париж в 1793 году В. Гюго. «Девяносто третий год», стр. 101—106. ...На ступеньках церковной паперти женщины щипали корпию, распевая марсельезу; парк Монсо и Люксембургский сад стали плацем, где новобранцев обучали воинским артикулам; на каждом перекрестке работали полным ходом оружейные мастерские, здесь готовили ружья, и прохожие восхищенно хлопали в ладоши; одно было у всех на устах: «Терпение. Этого требует революция». И улыбались героически... На каждой шляпе красовалась кокарда. Женщины говорили: «Нам к лицу красный колпак»... Лавчонки старьевщиков уже не вмещали корон, митр, позолоченных деревянных скипетров и геральдических линий — всякого старья из королевских дворцов. Отжившая свой век монархия шла на слом. Ветошники бойко торговали церковным облачением... На улице Сен-Жак босоногие каменщики властным жестом останавливали тачку разносчика, торговавшего обувью, покупали вскладчину пятнадцать пар сапог и тут же отправляли в Конвент в дар нашим «воинам. На каждом шагу красовались бюсты Франклина, Руссо, Брута и Марата... Большинство лавок не торговало; ...на улицах, под б А. А. Вагин 81
открытым небом, держали ларьки бывшие монахини в светлых париках; штопальщицей чулок, устроившейся в углу темной лавчонки, оказывалась графиня, портниха оказывалась маркизой; госпожа де Буфле перебралась на чердак, откуда могла любоваться своим собственным особняком. С криком сновали мальчишки, предлагая прохожим «листки со свежими известиями». Тех, кто щеголял в высоких галстуках, обзывали «зобастыми»... На улицах плясали карманьолу; никто не называл даму дамой, а кавалера — кавалером, говорили просто «гражданка» и «гражданин». В разоренных монастырях устраивали танцы; украсив алтарь лампионами, плясали под сенью двух палок, сбитых крестом, с четырьмя свечами по концам и лихо пристукивали каблуками по могильным плитам... Улицу Ришелье переименовали в улицу Закона, предместье Сент-Антуан — в предместье Славы; на площади Бастилии водрузили статую Природы... Прохожие любовались на маршировавших по улицам учеников Военной школы, переименованных декретом Конвента в «воспитанников школы Марса»... В Доме инвалидов на статуи святых и королей нацепили фригийские колпаки... И повсюду газеты. Пока подмастерья цирюльника на глазах зрителей завивали дамские парики, хозяин читал им вслух «Монитер», а рядом, разбившись на кучки, люди слушали и, взволнованно размахивая руками, комментировали статьи... Хлеба не хватало, угля не хватало, мыла не хватало... Объявление Коммуны гласило, что каждый едок получает на декаду фунт мяса... Женщины среди этих бед и лишений вели себя мужественно и кротко. Целые ночи дежурили они у булочной, дожидаясь своей очереди войти в лавку... Воровство стало явлением редким. Среди жесточайших лишений царила стоическая честность... Вязанка дров стоила четыреста франков серебром, и нередко можно было видеть на улице, как какой-нибудь гражданин распиливал на топливо собственную кровать; зимой все фонтаны замерзли; за два ведра воды просили двадцать су; все парижане стали водоносами... Ни малейших признаков упадка духа в народе. И угрюмая радость от того, что раз навсегда свергнуты троны. Лавиной шли добровольцы, предлагавшие родине свою жизнь. Каждая улица выставляла батальон. Над головой проплывали знамена округов, на каждом был начертан свой девиз. На знамени округа Капуцинов значилось: «Нас голыми руками не возьмешь!» На другом: «Благородным должно быть лишь сердце!» На всех стенах афиши и объявления — большие, маленькие, белые, желтые, зеленые, красные, отпечатанные в типографии и написанные от руки — провозглашали: «Да здравствует Республика!» Крохотные ребятишки лепетали: «£а ira». В этих ребятишках жило неизмеримо огромное будущее. 82
32 «Дерево свободы» Роберт Берне (1759—1796). «Дерево свободы», стихотворение. «Роберт Берне в переводах С. Маршака», Гослитиздат, М., 1957, стр. 85—87. Великий шотландский поэт, современник французской буржуазной революции, в стихотворении «Дерево свободы» с сожалением говорит, что в лесах Британии нет дерева свободы и что народ ее своим трудом кормит тунеядцев. Поэт выражает надежду, что настанет день, когда все народы и края забудут рабство и нужду и будут жить как одна дружная семья. На этот материал учитель сошлется, говоря о международном значении французской революции XVIII в., о влиянии ее идей на передовых людей в других странах Европы; Последние две строфы можно прочитать в классе, рассказывая о победах молодой республики в 1792—1793 гг. Есть дерево в Париже, брат. Под сень его густую Друзья отечества спешат, Победу торжествуя. Где нынче у его ствола Свободный люд толпится, Вчера Бастилия была, Всей Франции темница. Из года в год чудесный плод На дереве растет, брат. Кто съел его, тот сознает, Что человек — не скот, брат. Дороже клада для меня Французский этот плод, брат. Он красит щеки в цвет огня, Здоровье нам дает, брат. У де.ревца хотел Бурбон Подрезать корешки, брат. За это сам лишился он Короны и башки, брат! Тогда поклялся злобный сброд Собранье всех пороков, Что деревцо не доживет До поздних, зрелых соков. 83
Немало гончих собралось Со всех концов земли, брат. Но злое дело сорвалось — Жалели, что пошли, брат! Скликает всех своих сынов Свобода молодая. Они идут на бранный зов, Отвагою пылая. Новорожденный весь народ Встает под звон мечей, брат. Бегут наемники вразброд, Вся свора палачей, брат. 33 Республиканская армия и ее командиры Эркман — Шатриан [Эмиль Эркман (1822—1899) и Александр Ш атриа н (1826—1890)]. «Тереза», историческая повесть (1863). Детгиз, М., 1963, стр. 16, 17, 18, 20—21. Рассказ ведется от лица подростка Фрицеля из горного селения в Эльзасе, во владениях австрийского императора. Ноябрьской ночью 1793 г. в селение приходит отряд французской армии. Материал о внешнем облике солдат и офицера может быть использован в рассказе учителя о республиканской армии. Высказывания офицера полезно прочитать на уроке, поставив вопрос: чем отличалась армия Республики от дореволюционной королевской армии? Я прислушался, а потом тихонько встал и отворил окно. Люди наводнили улицу... То были рослые как на подбор парни в огромных треуголках, в долгополых голубых мундирах с красными отворотами; на груди у них белели широкие портупеи; конские хвосты ниспадали с головы на спину. А сабли и патронташи я увидел впервые — они висели у них по бокам. Парни поставили ружья в козлы перед нашим амбаром. < ... > Лизбета сидела в уголке, сложив на коленях руки, и довольно спокойно смотрела на них... Увидев меня наверху лестницы, она крикнула: — Спускайся, Фрицель, они тебе ничего плохого не сделают! ...Дверь направо была приотворена, и я увидел в горнице дядюшку Якоба. Он сидел на стуле перед столом, а в кресле сидел какой-то рослый человек с большими рыжими бакенбардами, коротким вздернутым носом, нависшими бровями, торчащими ушами. Его спутанные волосы напоминали цветом пеньку, коса толщиной в руку свисала между лопатками. Он с аппетитом уплетал один из наших окороков. Видно было 84
только, как огромные коричневые кулаки двигались то туда, то сюда — в одном зажата была вилка, а в другом нож,— и желваки на его щеках ходили ходуном. Время от времени он брал стакан, поднимая локоть, делал добрый глоток и продолжал есть. Его эполеты отливали оловом, большущая сабля была в кожаных ножнах, а чашка эфеса торчала из-за пояса. Сапоги до того были покрыты грязью, что под комьями желтой подсыхающей глины не видно было кожи. Шляпа его лежала на буфете — с нее свешивался пучок красных перьев... Человек с большими бакенбардами говорил отрывистым голосом, продолжая жевать. — Стало быть, ты врач? — спрашивал он дядю. — Да, господин командир. — Я уже тебе говорил: называй меня просто «командир» или «гражданин командир». Господа да госпожи вышли из моды. < ... > Командир посмотрел на меня и спросил дядю; — Твой сын? — Нет, племянник... Он погладил меня по голове и произнес грубоватым, но добродушным голосом: — Воспитывай мальчишку в любви к правам человека. Вместо того чтобы пасти коров, он может стать командиром или генералом, как всякий другой. Теперь все двери перед ним открыты, любое место занимай; нужны только мужество да удача, и всего добьешься. Вот я — сын кузнеца из Саррегеми- на, и, не будь республики, я бил бы по наковальне. Наш граф, этот дылда,— он сейчас с имперскими войсками—был бы орлом по милости божьей, а я был бы ослом; теперь же все наоборот по милости революции! — Он разом опрокинул стакан и с лукавым прищуром добавил: — В этом есть небольшое различие. 34 Борьба республики против церкви А. Франс. «Остров пингвинов», роман (1905—1908). Собр. соч. в 8-мит., т. 6, стр. ИЗ. Это произведение представляет собой острую сатиру на Третью республику во Франции. В первых книгах под видом истории пингвинов изображена история средневековой и буржуазной Франции; сатира носит ярко выраженный антицерковный и антимилитаристический характер. В конце века философов старый режим в Пингвиний был сокрушен, король предан смертной казни, дворянские привилегии уничтожены и, посреди смуты, под грозными ударами войны, была провозглашена Республика. Собрание, управляв- 85
шее тогда Пингвинией, издало указ об изъятии у церквей всех металлических предметов для их переплавки... На семнадцатый день месяца цветов1 рака св. Орброзы, пять веков простоявшая в церкви св. Маэля и окруженная благоговейным почитанием народа, была перенесена в городскую ратушу и подвергнута исследованию экспертов, назначенных общиной; рака имела форму корабля из золоченой меди, была покрыта эмалью и украшена каменьями — как обнаружилось, фальшивыми. Капитул предусмотрительно вынул все рубины, сапфиры и изумруды, а также большие шары горного хрусталя, заменив все это кусками стекла. Внутри только и было что немного пыли да какие-то тряпки, которые бросили в большой костер, разведенный на Гревской площади для предания огню всех священных реликвий. Народ плясал вокруг, распевая патриотические песни. 35 Якобинцы после казни дантонистов Р. Роллан. «Робеспьера драма (1939), действие первое, картина вторая. Собр. соч. в 14-ти т., т. 1, стр. 215, 216—218, 219, 220—222. Отрывки из драмы Р. Роллана сложны для чтения на уроке. Они рассчитаны на учителя и, кроме того, могут быть использованы во внеклассной работе (чтение вслух с комментариями, обсуждение в историческом кружке, инсценировка на школьном историческом вечере). На уроке в хорошо подготовленном классе можно прочитать небольшие выдержки, характеризующие позицию Робеспьера (монолог о рабочих, о народе), Сен-Жюста (об аристократии торгашей и др.). Первая сцена относится к 5 апреля 1794 г., когда, после казни дантонистов, борьба внутри лагеря революции еще более обостряется. Спустя две недели (20 апреля) Билло-Варенн выступит в Конвенте против Робеспьера, не называя его по имени, а Карно бросит Сен-Жюсту и Робеспьеру обвинение в стремлении к личной диктатуре (страх перед «вторым Кромвелем» характерен для якобинцев). В начале июня Баррер, Карно, Билло-Варенн начнут открытую борьбу против Робеспьера в Комитете общественного спасения. Билло-Варенн и Баррер — будущие «левые» термидорианцы. Но в начале апреля, как это хорошо отражено в диалоге между ними, которым открывается приводимая сцена, они еще считают необходимым поддерживать Робеспьера, так как страшатся, во-первых, опасности справа, со стороны недобитых дантонистов, призывавших, под лозунгом милосердия, к прекращению революционного террора, и, во-вторых, опасности со стороны крайних террористов, «левых» эбертистов, к которым был близок Ронсен, командовавший в 1793 г. так называемой революционной армией из парижских санкюлотов, первоначально игравшей полезную роль в борьбе против контрреволюции. Дантонист Эро де Сешель находился в окружении весьма подозрительных лиц; его секретарем был австрийский шпион. Межан — секретарь Карно. Леба — член Комитета общественной безопасности. Вторая сцена (материал 36) дает образ Робеспьера за два дня до контрреволюционного переворота 9-го термидора. 1 Месяц цветов — т. е. флореаль, один из весенних месяцев по календарю французской революции. 86
Дворец Тюильри, Комитет общественного спасения, вечером 5 апреля... Напомним, что в Комитете осталось одиннадцать членов — двенадцатый, Эро де Сешель, гильотинирован несколько часов назад... Баррер (подписывает, продолжая разговаривать). В данный' момент Комитету выгодно поддержать авторитет Робеспьера. Нам необходимо его влияние, чтобы задушить стоглавую гидру мятежа. Б и л л о. Да, ты прав, Баррер. Хотя мы беспощадно отсекали ей головы, они снова и снова вырастают со всех сторон. Еще месяца не прошло, как мы раскрыли заговор Ронсена, этого нашего Кромвеля; помните, какое брожение началось во всей армии? Если бы не энергичные действия Комитета, Республика оказалась бы под сапогом самой гнусной военной диктатуры. Затем Питт, с помощью английского золота, через своих банкиров, вел торг с Дантоном и продажными членами Конвента, добиваясь восстановления монархии. Весь вопрос в том, кто из нас опередит другого. Мы отрубили головы вожакам. Но их подлые шайки все еще скрываются. Как их выловить? Коварные обманщики прячутся то под личиной милосердия, то под личиной самого ярого якобинства. Враги кишат всюду. Кар но. Враг пробрался и сюда. О наших тайных совещаниях кто-то доносит Питту. Б и л л о. Теперь уже никто не донесет. Тот, кто нас предавал, негодяй Эро, погиб сегодня на эшафоте. К а р н о. Нет, нас выдают по-прежнему. Только что перехвачено еще одно донесение, отправленное из Парижа в ставку эмигрантов королю Веронскому1; ему доносят о том, что известно одним только нам. Письмо написано уже после того, как Эро посадили под замок. Дай-ка сюда, Межан... Вот оно! (Показывает письмо, которое вручил ему Межан). Колло вырывает у него- письмо. Бумага переходит из рук в руки. Все поражены и взволнованы... Входит Сен-Жюст. Сен-Жюст. Что это с вами? Баррер. Читай, Сен-Жюст! Сен-Жюст (прочитав письмо). Эро оставил после себя гниль и заразу. Все ваши канцелярии надо сжечь дотла. Ваши министерства — это свалка бумаг, зловонная яма, где притаилась продажная сволочь, торгаши, шпионы, все предатели Республики... К а р н о. Кто обвиняет всех, не обвиняет никого. Скажи, кого ты подозреваешь? Сен-Жюст. Тебя, Карно, и весь этот сброд из военного министерства, четыре сотни чинуш... <... > Это гнездо предателей. Я требую чистки канцелярий. И начать надо, Карно, 1 Имеется в виду брат казненного короля Людовика XVI — граф Прованский, эмигрировавший из Франции в 1791 г. 87
с твоих людей, с твоего министерства, там полно контрреволюционеров. Кар но. Ты с ума сошел! Эти люди помогают нам ковать победу. Сен-Жюст. Если бы мы с Леба не находились при армии и не противодействовали им, они помогли бы нашему поражению... Б а р р ер. Перестаньте ссориться! Теперь не время. Наши Комитеты, сама Революция в опасности, кругом заговоры. <...> Сен-Жюст. Это наша вина, тяжкая вина. Признаем ее. Мы слишком часто забываем, в чем наша главная цель. Она в том, чтобы народ был счастлив. Нечего хвалиться, что вы создали Республику, если она не принесла счастья народу. Отнять у народа радость — значит отнять у него родину, республиканскую гордость, любовь к Свободе. Вам говорили: «Свобода или смерть!» А я говорю вам: «Счастье народа или смерть!»... Б ил л о. Каким путем? Сен-Жюст. Путем экспроприации угнетателей. Раздайте беднякам имущество тех, кто угрожает Свободе. Я требую ввести в действие Вантозовские декреты1. Вам не удастся положить их под сукно. Обездоленные — это великая сила земли, они — ее хозяева, за ними слово. Кар но. Они не хозяева. Не надо нам хозяев. Ни тех, ни других. Мы управляем на благо всех граждан без различия. Сен-Жюст. Вы управляете на благо тех, кто богат. К а р н о. Для того чтобы управлять, нужны деньги. Мне необходимы деньги на войско, на порох, на боевые припасы, на провиант. Если ты изгонишь из Франции богачей, кто даст мне денег? Уж не твои ли оборванцы? Сен-Жюст. Они дают тебе свою кровь — это их единственное достояние. Уделите им долю в общественном богатстве, во владении землей. Приобщите их к Революции. Тогда никакие силы не смогут пошатнуть Республику. Какое безрассудство! Для того ли Революция отняла привилегии у знати, чтобы даровать привилегии богатству?.. За последние четыре года одни только богачи извлекают выгоду из жертв, которые приносит Нация. Новая аристократия торгашей, более хищная, чем прежняя аристократия, дворянская, присваивает все наличное сырье, прибирает к рукам торговлю и промышленность, расхищает богатства земли и сокровища ее недр, хлеб, леса и вино- 1 Декреты, принятые 8 и 13 вантоза (26 февраля и 3 марта 1794 г.) якобинским Конвентом, предусматривали бесплатное распределение между неимущими патриотами конфискованной собственности лиц, признанных врагами революции. 88
градники. И все это под нелепым предлогом свободы торговли. А вы, вы позволяете им грабить, вы берете под покровительство злейших врагов и приносите им в жертву народ, нашего единственного друга! Б а р р е р. Берегись! Ты проповедуешь идеи бешеных, мятежников, которых мы разгромили с согласия и одобрения Робеспьера. <...> Опасность грозит слева, опасность грозит справа, прямой путь пролегает по узкой тропе. Сен-Жюст. Зато она ведет к Революции. Революция еще не завершена. Кар но. Но ведь мы совершили ее дважды. Революцию четырнадцатого июля и Революцию десятого августа. Сен-Жюст. Только третья идет в счет. Когда же мы ее начнем? Входит Робеспьер. Робеспьер. Мы начнем ее, когда настанет время. Время еще не настало. Сен-Жюст. А когда оно наступит, Максимилиан? Робеспьер. Когда народ поймет, в чем состоит его долг. Сен-Жюст. А буржуазия поняла? Робеспьер. Я не жду, что враги без принуждения, по доброй воле, станут уважать закон. Ваше дело их принудить. Но наши друзья из народа должны подавать пример справедливости. Они этого не делают. Мы силимся обеспечить .народу максимум заработка. Это требование не соблюдается. Демагогические надбавки развратили народ. Люди требуют еще более высокой оплаты. Они забывают, в каком трудном положении находится отчизна, вынужденная отражать нашествие неприятеля. Более того, они пользуются нашими затруднениями. Они скорее готовы отказаться от работы, чем согласиться с установленной платой. Пекари, грузчики в порту, сельские рабочие, оружейники бросают работу и предъявляют все новые требования, нанося этим ущерб государству. Предатели! Пора их заставить одуматься. А если будут упорствовать,— предать их суду Революционного трибунала. Б ил л о. А ты не находишь, что у нас и так достаточно врагов? Вряд ли разумно превращать во врагов наших друзей. А народ ведь, несмотря ни на что, наш единственный друг. В этом Сен-Жюст прав. Робеспьер. Мне ли не знать этого? К чему говорить о своих страданиях? Не я ли связал свою судьбу с судьбой народа? Не в нем ли я находил утешение, когда меня жестоко преследовали, не черпал ли я новые силы в постоянном общении с ним? Но теперь надо иметь мужество признаться: народ отдаляется от нас, он разочарован, он безучастен к нашей борьбе, можно подумать, что он затаил на нас злобу. 89
36 Робеспьер Р. Р о л л а н. «Робеспьер», действие второе, картина одиннадцатая, стр. 316, 320—321, 322—326. На холмах Монморанси, 7 термидора (25 июля). Палящее послеполуденное солнце клонится к западу. ...Налево, у края дороги небольшая дубовая роща — опушка леса, туда ведет узенькая тропинка. Справа по дороге быстрым шагом подымается Робеспьер, держа шляпу под мышкой. На вершине холма он останавливается, запыхавшись, оглядывается направо и налево, на окрестные поля и далекий Париж, на дорогу. В изнеможении, словно ослепленный, закрывает глаза. ...Робеспьер. Мне все известно, известны малейшие подробности заговора. Но одно из двух: либо я сокрушу его леред лицом всей Франции, либо не стоит жить там, где правосудие — один обман. Завтра я кликну клич, я обращусь с последним призывом к честным гражданам всех партий и вне партий. Пусть решают они. Симон1. Лучше бы ты обратился за поддержкой к народу. Робеспьер. Я никогда не переставал черпать в нем вдохновение. Народ — моя сила. Симон. А ты твердо уверен, что он по-прежнему с тобой? <\ .. > Вон идет какая-то женщина, оставляю тебя на ее попечение. (Указав на старуху с корзинкой за пленами, которая подымается на холм, Симон уходит,..) Старуха садится на ствол срубленного дерева рядом с Робеспьером. Старуха. А ну-ка, гражданин, не в обиду будь сказано, подвинь свой зад и дай мне место. Робеспьер. Садитесь, матушка. Снимите вашу корзину, она тяжелая. .Старуха. Ну уж нет. Коли скотина устала, не распрягай ее, пока не пригонишь на конюшню. Мне в упряжке удобнее. Ох, поясницу ломит! <...> Робеспьер. Откуда вы идете? Старуха. С поля, из-под горы. Там у меня огород, хожу овощи поливать. Никак не напоишь их досыта в такую жару... Вот и топчешься с утра до ночи. Робеспьер. Разве вам некому помочь? У вас нет внуков? Старуха. Было у меня девять сыновей. Семеро уж на покое. Робеспьер. Где? Старуха. В сырой земле. А двоих старших у меня забрали. Говорят, будто послали их защищать землю от врагов. А от каких врагов — почем я знаю? Не то с запада, не то с востока. 1 Симон Д ю п л е — секретарь Робеспьера. 90
Уж больно их много. Вот у меня врагов нет, что с меня взять-то, кроме горя да беды?.. Робеспьер. Святая мудрость хижин! Я завидую вам. Старуха. Хоть задаром ее бери, сынок. Я бы не прочь променять свою лачугу на домик побольше да побогаче. Робеспьер. С богатством у вас будет больше тревог, больше забот, чем здесь, среди природы. Старуха. Что за природа такая? Это земля-то?.. Ты ее не знаешь! За лето весь наш урожай пожгло... Робеспьер. Бедная женщина, тяжела ваша доля, но и моя немногим легче. Нас вознаграждает сознание, что труды наши не пропадут даром. Верховное существо бодрствует и охраняет нас. Старуха. Ну, стало быть, нынче летом господь бог всхрапнул маленько. Ничего не поделаешь: стар становится. .Что ж, он поработал на своем веку... Робеспьер. Как, матушка, значит, вы не верите в бога? Старуха. Да я и сама не знаю. Я не против. Отчего же не верить, это не повредит. Только есть ли хозяин или нет, а ты на него не надейся, лучше сам не плошай. Дело вернее будет... Робеспьер. Но разве мысль о лучшей жизни, о бессмертии души не приносит нам утешения в нужде и несчастье? Старуха. Что ж, не так плохо и совсем уснуть... Да уж пора и на покой, пускай молодые покряхтят, теперь их черед. Я передам им свою поклажу. А ты свою никому не уступишь? Робеспьер. Я не люблю уступать свою ношу, пока не довел дела до конца. Старуха. Видно, тебе некуда спешить... Ну, а я не хочу все тяжести одна таскать. Оставлю чего-нибудь на долю и тех, кто придет после меня,— и радостей и горя. Им еще надолго хватит того и другого. Робеспьер. Мы старались сделать так, чтобы будущее было лучше настоящего. Старуха. Кабы вы постарались, чтобы настоящее стало чуть получше, и на том спасибо. Робеспьер. Для этого мы и совершили Революцию. Старуха. Ах, так это вы пустили все кувырком? Робеспьер. Но ведь вы, гражданка, совершили Революцию вместе с нами. Вместе со всем народом. Революция — наше общее дело. Старуха. Ну нет, у меня и своих дел по горло. Ваших дел я знать не хочу. Робеспьер. Ах, гражданка, так не годится! Нельзя быть безразличной к общественному благу. Ведь мы не одни живем, соседи должны помогать друг другу. А на земле все, кто трудится, кто страдает — наши ближние и соседи. Может ли быть, 9)
чтобы у вас в деревне были равнодушны ко всему, что Революция делает для вас, к ее великим трудам, к ее борьбе? Старуха. Да нет, у нас в церкви бывали собрания, наши горлодеры болтали там всякую всячину. А иной раз приезжал из Парижа красавчик, весь разряженный, и показывал нам волшебные картинки. Говорил, будто весь свет скоро перевернется. Мы смотрели, вылупив глаза, ждали, ждали, да так ничего и не увидели. Народ устал. Дворян и попов мы прогнали, а что толку? Ни денег, ни скота нам не досталось. Теперь пошли новые богачи. А бедняки так и остались бедняками. И, правду сказать, никто не доволен. У нас в деревне ваши рабочие отказываются убирать урожай. Робеспьер (раздраженно). Да, они готовы скорее сгноить на корню и хлеб и траву, чем согласиться на твердые ставки, назначенные Комитетом. Они дурные патриоты, они пользуются затруднениями государства. Но если они будут упорствовать, мы сломим их, они ответят перед Революционным трибуналом... (С возрастающим раздражением.) Мы призовем на помощь солдат... Надо, чтобы сила была на стороне закона. Старуха. Так-то оно так! А почему закон-то не на нашей стороне? Робеспьер. Все равны перед законом. Все обязаны его соблюдать. Старуха. А по-нашему, пускай бы лучше кому победнее, тому бы и прав давали побольше. Робеспьер {пораженный, сразу смягчаясь). Вы верно сказали, я тоже так думаю... (С волнением.) Ах, гражданка, как бы мы хотели строить Республику с помощью одних бедняков и для них одних. Нам отлично известно, что для богатых Революция была лишь поводом к незаконной наживе, хищениям, ростовщичеству, мошенничеству и воровству. Нам отлично известно, что истинные друзья Революции, преданные ей бескорыстно,— это бедный люд, крестьяне, рабочие, те, кого угнетают богачи. Мы не жалеем сил для защиты бедняков. Но разве они не видят, что пока Республика со всех сторон окружена врагами, мы вынуждены требовать жертв от бедняков, наших верных друзей, и идти на уступки богачам, ибо нуждаемся в них для защиты от натиска королевских армий. Ничего не поделаешь, добровольно или силой мы должны создать общий фронт богатых и бедных — ведь дело идет сейчас о жизни и смерти тех и других, о жизни и смерти всей Франции и того немногого, что мы успели сделать для Республики... Позднее, когда отчизна будет спасена, Революция снова пойдет вперед: она уже выиграла немало битв и одержит еще новую победу, великую победу народа. Но до этого надо дожить, а чтобы жить, надо победить. Потерпите немного! Старуха. ,..Мы не больно-то верим посулам этих молодчи- 92
ков из Парижа. Чего они только не наглели! Думаешь иной раз: на что они там время тратят? А они только и делают, что грызутся промеж себя... Робеспьер. Вы несправедливы, матушка. Нельзя же сваливать всех в одну кучу. Старуха. Да разве в них разберешься? Все их путают... Был у нас когда-то добрый господин Марат. Был у нас тоже наш Робеспьер... Но он уже давненько ничего для нас не делает. Робеспьер. Говорят, однако, что несколько месяцев назад он обещал разделить между бедняками имущество подозрительных лиц. Старуха. Это так... Обещать-то нетрудно... А на деле ничего не видать! Робеспьер. Вероятно, он не в состоянии сделать все, что хотел бы... (С грустью.) Да, матушка, я думал... Но я ошибся... Я верил, что у нас будет великое братство, союз всех честных людей... Старуха. Когда-нибудь и будет, только не скоро, не скоро, сынок. Не унывай! Мы уже помрем, когда это будет. Но раз будет, то не велика важность, живы мы или померли. Знать, что это случится, даже без тебя — и на том спасибо, верно я говорю? Робеспьер (пораженный). Как вы догадались, матушка? Разве вы знаете меня? Старуха (лукаво). А может, и ты его знаешь, этого самого Робеспьера? 37 9-е термидора А. Франс. «Боги жаждут», стр. 674—675, 677—679, 680, 681. Ты спишь, Робеспьер! Часы уходят, драгоценное время бежит... Наконец 8-го термидора, в Конвенте, Неподкупный поднимается и хочет говорить. Солнце тридцать первого мая, неужели ты восходишь во второй раз? Гамлен ждет, надеется. Робеспьер навсегда изгонит с опозоренных ими скамей законодателей, более преступных, чем федералисты, более опасных, чем Дантон... Нет, еще не сейчас! «Я не могу,— говорит он,— решиться разорвать до конца завесу, прикрывающую глубокую тайну беззакония». И молния, рассеивающаяся в воздухе, не поражая никого из заговорщиков, приводит их всех в трепет. Уже две недели шестьдесят человек из их числа не решались ночевать у себя дома. Марат — тот называл предателей по именам, 93
он указывал на них пальцами. Неподкупный колеблется, и с этой минуты обвиняемый — он. Вечером в Клубе якобинцев невероятная давка — в зале, в коридорах, во дворе. Здесь все налицо — шумные друзья и немые враги. Робеспьер читает им речь, которую Конвент выслушивает в страшном молчании и якобинцы покрывают бурными рукоплесканиями... А в это время 1 уже распространялась весть: «Конвент после шестичасового заседания постановил привлечь к ответственности Максимилиана Робеспьера, Кутона, Сен-Жюста, а также Огюстена Робеспьера и Леба, пожелавших разделить участь обвиняемых. Все пятеро заключены под стражу»... Слышно, как трубят сбор и бьют в набат. Эваристу на скамье присяжных вручают приказ Коммуны отправиться в ратушу для участия в заседании Генерального совета. Под звон набата и бой барабанов он вместе с товарищами выносит приговор и бежит к себе — обнять мать и надеть трехцветную перевязь. Тионвилльская площадь безлюдна. Секция не решается высказаться ни за Конвент, ни против него. Прохожие робко жмутся к стенам, норовят поскорее скрыться в воротах, попасть к себе домой. На звуки набата и барабанную дробь откликаются захлопывающиеся ставни и громыхающие засовы дверей. < ... > Подходя к ратуше, он услышал подымающийся к нависшему небу гул, как в минувшие великие дни. На Гревской площади раздавался лязг оружия, пестрели трехцветные перевязи и мундиры, выстраивались в боевом порядке пушки Анрио2. Он поднимается по парадной лестнице, у входа в зал совета расписывается на листе. Члены Генерального совета Коммуны в числе четырехсот девяноста одного единогласно высказываются в пользу обвиняемых. Мэр отдает распоряжение принести таблицу Прав Человека и читает вслух статью, где говорится: «Когда правительство нарушает народные права, восстание является священнейшим и необходимейшим долгом народа». И главное должностное лицо Парижа объявляет, что государственному перевороту, совершенному Конвентом, Коммуна противопоставляет народное восстание... Между тем приходят благоприятные вести. Все тюрьмы, куда заключили обвиняемых, раскрывают двери и отпускают их на волю. Огюстен Робеспьер, явившийся из Форс, первым приходит в ратушу; его встречают аплодисментами. В восемь часов становится известно, что Максимилиан, после продолжительных колебаний, тоже направляется в Коммуну. Его ждут, он сейчас 1 На другой день, т. е. 9-го термидора. 2 Анрио — командующий Парижской национальной гвардией. 94
должен явиться, он явился: чудовищный гром рукоплесканий сотрясает своды старинного муниципального здания. Его торжественно вносят на руках. Этот щуплый, опрятный человечек в голубом фраке и желтых панталонах, это — он. Он занимает свое .место, он говорит. Не успевает он переступить порог, как Генеральный совет приказывает немедленно иллюминировать ратушу. В нем воплощена сама Республика. Он говорит, говорит своим высоким голосом, тщательно выбирая выражения. Он говорит изысканно, пространно. Те, кто здесь собрался, кто жизнью рискует из-за него, с ужасом замечают, что это говорун, умеющий ораторствовать в комитетах и на трибуне, но неспособный на быстрое решение, на революционный шаг. Его увлекают в зал совещаний. Теперь они все в сборе, эти славные преступники: Леба, Сен-Жюст, Кутон. Робеспьер говорит. Половина первого ночи: он все еще говорит. Между тем Гамлен, прижавшись лбом к стеклу, в зале совета, тоскливо всматривается в темноту; он видит, как чадят плошки во мраке ночи. Пушки Анрио выстроились перед ратушей. На совершенно черной площади волнуется встревоженная, растерянная толпа. В половине первого из-за угла улицы Ваннри показываются факелы— они окружают делегата Конвента, облеченного знаками своего достоинства. Он разворачивает бумагу и, залитый красным светом факелов, читает вслух декрет Конвента, постановившего объявить вне закона членов мятежной Коммуны, членов Генерального совета, действующих с ней заодно, и всех граждан, которые откликнутся на ее призыв. Объявление вне закона, казнь без следствия и суда! От одной мысли об этом даже самые решительные бледнеют. Гам- лен чувствует, как на лбу у него выступает холодный пот. Он смотрит на толпу, которая торопливо покидает Гревскую площадь. < ... > Наконец Максимилиан решается обратиться за поддержкой против Конвента к секции Пик. Генеральный совет приказывает доставить ему сабли, пистолеты, ружья. Но лязг оружия, шум шагов, звон разбиваемых стекол уже наполняет здание. Словно лавина, проносятся войска Конвента через зал совещаний и устремляются в зал совета. Раздается выстрел: Гамлен видит, как падает с раздробленной челюстью Робеспьер. < ... > Революционный трибунал отправил в Конвент делегацию в составе общественного обвинителя и двух судей с поздравлениями по случаю пресечения заговора. Собрание постановило, что эшафот опять будет воздвигнут на площади Революции. Оно хотело, чтобы богачи, щеголи, красивые женщины могли со всеми удобствами смотреть на казнь Робеспьера, которая должна была состояться в тот же день. 95
Тема 3 ФРАНЦИЯ С 1794 ПО 1815 ГОД. ТЕРМИДОРИАНСКИЙ КОНВЕНТ. ВОИНЫ ИМПЕРИИ НАПОЛЕОНА I 38 Буржуазия, разбогатевшая во время французской революции XVIII века Оноре Бальзак (1799—1850). «Евгения Гранде», роман (1833);- Собр. соч. в 24-х т., т. 6, изд. «Правда», М., 1960, стр. 8—9. При изложении экономических результатов французской революции XVIII в. и классовой характеристики правительства Наполеона I учитель напомнит учащимся фигуру разбогатевшего бочара «папаши Гранде» и прочитает приводимый отрывок, раскрывающий происхождение его богатства. Господин Гранде ...был в 1789 году простым бочаром, но с большим достатком, умел читать, писать и считать. Когда французская республика пустила в продажу в Сомюрском округе земли духовенства, бочар Гранде, которому было тогда сорок лет, только что женился на дочери богатого торговца лесными материалами. Имея на руках ...всего две тысячи луидоров, Гранде отправился в главный город округа, где благодаря взятке в двести дублонов, предложенной его тестем суровому республиканцу, заведовавшему продажей национальных иму- ществ, он за бесценок приобрел, если и не вполне законно, то законным порядком, лучшие в округе виноградники, старое аббатство и несколько ферм... Он снабдил республиканские армии тысячью или двумя тысячами бочек белого вина и сумел добиться, чтобы ему заплатили за них великолепными лугами из владений одного женского монастыря, оставленных для продажи в последнюю очередь. При Консульстве добряк Гранде сделался мэром, управлял хорошо, а собирал виноград и того лучше; во время Империи он уже стал господином Гранде. 39 Народная война в Испании против гнета наполеоновской империи Акад. Е. В. Тарле (1875—1955). «Наполеон», монография (1936). Соч. в 12-ти т., т. VII, изд. АН СССР, М., 1959, стр. 201. Е. В. Тарле был не только крупным ученым, но и большим мастером слова, и многие страницы его трудов не уступают по яркости образов и живости изображения произведениям подлинно художественной литературы. ...Совершенно неожиданно не только для Наполеона, но для всей Европы, безмолвно и боязливо следившей за новыми наси- 96
лиями завоевателя, в Испании вспыхнул пожар лютой, непримиримой крестьянской партизанской борьбы против французских завоевателей. Здесь впервые Наполеон столкнулся с врагом совсем особого рода, с которым он до сих пор дела не имел и которого он недолго имел случай наблюдать пока только в Египте и в Сирии. Перед ним стоял озлобленный астурийский крестьянин, вооруженный ножом, сьерраморенскии пастух в лохмотьях, со ржавым ружьем, каталонский ремесленник-рабочий, с железным жгутом и длинным кинжалом. «Оборванцы!» — презрительно сказал о них Наполеон. Ему ли, владыке Европы, от которого бежали русская, австрийская, прусская армии с артиллерией и кавалерией, с царями и фельдмаршалами, ему ли, слово которого разрушало старые державы и воздвигало новые, было бояться этого «испанского отребья»? Но ни он сам и никто в мире не знал тогда, что именно эти «оборванцы» начнут первые рыть ту пропасть, в которую суждено было рухнуть великой наполеоновской империи. 40 Перелом в войне 1812 года Л. Н. Толстой (1828—1910). «Война и мир», роман (1863—1869), т. IV, ч. II. Собр. соч. в 20-ти т., т. 7, Гослитиздат, М., 1963, стр. 128, 129, 130—131. Кутузов, как и все старые люди, мало сыпал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал. Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте. < ... > Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. < ... > Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы — все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для 7 А. А. Вагин 97
Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего-нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы... В ночь 11-го октября он лежал, облокотившись на руку, и думал об этом. В соседней комнате зашевелилось, и послышались шаги Толя, Коновницына и Болховитинова. — Эй, кто там? Войдите, войди! Что новенького? — окликнул их фельдмаршал. Пока лакей зажигал свечу, Толь рассказывал содержание известий. — Кто привез? — спросил Кутузов с лицом, поразившим Толя, когда загорелась свеча, своей холодной строгостью. — Не может быть сомнения, ваша светлость. — Позови, позови его сюда! Кутузов сидел, спустив одну ногу с кровати и навалившись большим животом на другую, согнутую ногу. Он щурил свой зрячий глаз, чтобы лучше рассмотреть посланного, как будто в его чертах он хотел прочесть то, что занимало его. — Скажи, скажи, дружок,— сказал он Болховитинову свои*м тихим старческим голосом, закрывая распахнувшуюся на груди рубашку.— Подойди, подойди поближе. Какие ты привез мне весточки? А? Наполеон из Москвы ушел? Воистину так? А? Болховитинов подробно доносил сначала все то, что ему было приказано. — Говори, говори скорее, не томи душу,— перебил его Кутузов. .Болховитинов рассказал все и замолчал, ожидая приказания. Толь начал было говорить что-то, но Кутузов перебил его. Он хотел сказать что-то, но вдруг лицо его сщурилось, сморщилось; он, махнув рукой на Толя, повернулся в противную сторону, к красному углу избы, черневшему от образов. — Господи, создатель мой! Внял ты молитве нашей...— дрожащим голосом сказал он, сложив руки.—Спасена Россия. Благодарю тебя, господи! — И он заплакал. 41 Настроения народа во Франции после похода 1812 года в Россию Анатолий Виноградов (1888—1946). «Три цвета времени», историко- биографический роман (1931). Избранные произведения в 3-х т., т. 1, Гослитиздат, М., I960, стр. 162—163, 98
За стойкой трактирщик разливал вино... Два молодых крестьянина и «человек неопределенной профессии» в больших очках довольно громко обсуждали последний бюллетень императора. Это был знаменитый 29-й бюллетень Великой армии, в котором Бонапарт сообщал, что «лошади погибали тысячами каждую ночь по дороге из Москвы». — Ведь вот почему-то император ничего не пишет о людях,— лошади стали дороже! — Я все-таки думаю, что лошади стали умнее людей.— Человек в очках, сделавший это замечание, стал читать дальше. Наполеон, очевидно, не представляя, как будут реагировать на бюллетень во Франции, сообщал, что для спасения офицеров пришлось взять лошадей у кавалеристов, составить сплошные офицерские полки и эскадроны, в которых полковники шли за вахмистров, а генералы — за эскадронных командиров. Так, спасая тысячи офицеров, император бросил на произвол судьбы десятки тысяч спешенных солдат без обоза, корма и пехотной обуви. — Вам грозит та же участь. Император окружил себя аристократами, которые не пропускают простого солдата к повышению. Теперь уж другие времена. Ты добудешь славу, а господа офицеры ею воспользуются. Императору нужно было повсюду насажать своих безработных братьев, сделать их королями чужих народов, и надо вот много солдат, чтобы их не посшибали с тронов. Охота была ради этого рубить голову Людовику! — А все-таки, господин Видаль, придется идти на войну,— ответил молодой крестьянин.— Я не знаю, что сделалось с прошлого года, но кажется мне, что жандармов теперь больше, чем солдат. Они ловят дезертиров — это выгодное занятие, но не дай бог попасться им в руки!.. Быть дезертиром, конечно, лучше, чем жандармом. Еще месяц тому назад наш священник предлагал мне похлопотать за меня, просил немного денег, обещая сделать меня жандармом. Но ведь мне же нельзя будет появиться в своей деревне, 42 Ватерлоо В. Гюго. «Отверженные», роман (задуман в конце 1820-х годов, опубликован в 1862 г.), т. 1, часть II, кн. 1, гл. 5—13. Гослитиздат, М., 1958, стр. 287—289, 290, 291—292, 297, 298—300, 301—302, 303, 304, 305—307, 308. Сражение началось поздно. Наполеон ...имел обыкновение сосредоточивать в своих руках всю артиллерию, целясь, словно из пистолета, то в одно, то в другое место поля битвы; и теперь 7* 99
он поджидал, когда батареи, поставленные на колеса, смогут быстро и свободно передвигаться; для этого необходимо было выглянуть солнцу и обсушить землю. Но солнце не выглянуло. Под Аустерлицем оно встретило его по-другому! Когда раздался первый пушечный залп, английский генерал Кольвиль, взглянув на часы, отметил, что было тридцать пять минут двенадцатого... В этом дне от двенадцати до четырех часов есть темный промежуток; средина этой битвы почти неуловима и напоминает мрачный хаос рукопашной схватки... В тумане виднеется какая- то зыбь, какое-то причудливое марево: части военного снаряжения того времени, ныне почти уже не встречающиеся, высокие меховые шапки, ташки кавалеристов, перекрещенные на груди ремни, сумки для гранат, доломаны гусар, красные сапоги с набором, тяжелые кивера, украшенные витым шнуром, почти черная пехота Брауншвейга, смешавшаяся с ярко-красной английской, у солдат которой вместо эполет были толстые белые валики вокруг проймы рукавов, легкая ганноверская кавалерия в удлиненных кожаных касках с медными полосками и султанами из рыжего конского волоса, шотландцы с голыми коленками и в клетчатых пледах, высокие белые гетры наших гренадер... К четырем часам положение английской армии стало серьезным... Центр английской армии, слегка вогнутый, очень плотный и мощный, был расположен на сильно укрепленной позиции. Он занимал плато Мон-Сен-Жан, имея в тылу деревню, а впереди — откос, в ту пору довольно крутой. <... > Веллингтон, встревоженный, но внешне бесстрастный, верхом на коне, не трогаясь с места, весь день простоял чуть впереди существующей и доныне старой мельницы Мон-Сен-Жан, под вязом, который впоследствИ'И какой-то англичанин, вандал-энтузиаст, купил за двести франков, спилил и увез... Около четырех часов английские войска дрогнули и отошли назад. На гребне плато остались только артиллерия и стрелки, все другое вдруг исчезло; полки, преследуемые французскими гранатами и ядрами, отступили... <... > В тот момент когда Веллингтон двинул войска назад, Наполеон вздрогнул. Он вдруг заметил, что плато Мон-Сен-Жан как бы облысело и что фронт английской армии исчезает. Стягиваясь, она скрывалась. Император привстал на стременах. Победа молнией сверкнула перед его глазами. <...> Внезапно обернувшись, Наполеон спешно отправил в Париж нарочного с эстафетой, извещавшей, что битва выиграна... Он отдал приказ кирасирам Мило взять плато Мон-Сен-Жан. 100
Их было три тысячи пятьсот человек. Они растянулись по фронту на четверть мили. Это были люди-гиганты на конях-исполинах. Их было двадцать шесть эскадронов... У них были каски без султанов и кованые кирасы, седельные пистолеты в кобурах и кавалерийские сабли... Ней обнажил шпагу и стал во главе их. Громадные эскадроны тронулись. Тогда представилось грозное зрелище. Вся эта кавалерия, с саблями наголо, с развевающимися по ветру штандартами, с поднятыми вверх трубами, сформированная в колонны..., с точностью бронзового тарана, пробивающего брешь, спустилась по холму Бель-Альянс, ...появилась на противоположной стороне долины, такая же сомкнутая и плотная, и стала подниматься крупной рысью, сквозь облако сыпавшейся на нее картечи, по страшному, покрытому грязью склону плато Мон-Сен-Жан. Они поднимались, сосредоточенные, грозные, непоколебимые; в промежутках между ружейными залпами и артиллерийским обстрелом слышался тяжкий топот... Они двигались двумя колоннами... Издали казалось, будто на гребень плато вползают два громадных стальных ужа... ...Двадцать шесть батальонов готовились к встрече этих двадцати шести эскадронов. За гребнем плато, в тени скрытой батареи, английская инфантерия, построенная в тринадцать каре, по два батальона в каждом, ...взяв ружья наизготовку..., ожидала спокойная, безмолвная, неподвижная... Она все яснее различала топот трех тысяч лошадей, бежавших крупной рысью, попеременный и мерный стук их копыт, бряцанье сабель, звяканье кирас и какое-то могучее, яростное дыхание. Наступила грозная тишина, потом внезапно над гребнем возник длинный ряд поднятых рук, потрясающих саблями, каски, трубы, штандарты и три тысячи седоусых голов, кричавших: «Да здравствует император!» Вся эта кавалерия обрушилась на плато... Вдруг — о ужас! — ...среди раздавшегося страшного вопля, кони кирасир, мчавшиеся во главе колонны, встали на дыбы. Очутившись на самом гребне плато, кирасиры... внезапно увидели между собой и англичанами провал, пропасть. То была пролегавшая в ложбине дорога на Оэн. Мгновение это было ужасно. Перед ними, непредвиденный, круто обрываясь вниз под самыми копытами лошадей, меж двух своих откосов зиял'овраг глубиной в две туазы. Второй ряд конницы столкнул туда передний, а третий столкнул туда второй; кони взвивались на дыбы, откидывались назад, падали на круп, скользили по откосу ногами вверх, сбрасывали и подминали под себя всадников. Отступить не было никакой возможности... Преодолеть неумолимый овраг можно было, лишь набив его доверху; всадники и кони, смешавшись, скатывались вниз, давя друг друга, образуя в этой пропасти сплошное месиво тел, и 101
только когда овраг наполнился живыми людьми, то, ступая по ним, перешли все уцелевшие... Это было началом проигрыша сражения... Наполеон, прежде чем отдать кирасирам Мило приказ идти в атаку, тщательно исследовал местность, но дорогу в ложбине, ничем не выдававшую себя на поверхности плато, он увидеть не мог. <... > Почти в то же самое мгновение, когда обнаружился овраг, обнаружилась и батарея. Шестьдесят пушек и тринадцать каре открыли огонь в упор по кирасирам... Кирасиры ринулись на английские каре. Они неслись во весь опор, отпустив поводья, с саблями в зубах, с пистолетами в руках,— такова была эта атака... Весь фронт английских каре был атакован сразу... Но эта стойкая пехота оставалась непоколебимой. Первый ряд, опустившись на колено, встречал кирасир в штыки, второй расстреливал их; за вторым рядом канониры заряжали пушки; фронт каре разверзался, пропуская шквал картечного огня, и смыкался вновь. <... > Они выдержали двенадцать атак. Под Неем было убито четыре лошади. Половина кирасир полегла на плато. Битва длилась два часа. <... > Веллингтон чувствовал, что почва ускользает из-под его ног. Развязка приближалась... ...Поражение англичан казалось неизбежным: армия ужасающим образом истекала кровью. Кемпт на левом крыле требовал подкреплений. «Их нет,— отвечал Веллингтон,— пусть даст себя убить!» Почти в ту же самую минуту — и это странное совпадение свидетельствует об истощении обеих армий — Ней тр.ебовал у Наполеона пехоты, и Наполеон восклицал: «Пехоты! А где я ее возьму?..» <.., > В пять часов Веллингтон вынул часы, и окружающие услышали, как он прошептал мрачные слова: «Блюхер или ночь!» Именно в эту минуту и сверкнул ряд штыков вдалеке на высотах... И тут наступил перелом в этой исполинской драме. <•••> ...Блюхеру пора было явиться. Однако он сильно запоздал. Он стоял бивуаком... и выступил с зарей. Но дороги были непроезжие, и его дивизии застревали в грязи. Пушки вязли в колеях по самые ступицы... Если бы сражение началось двумя часами ранее, оно окончилось бы к четырем часам, и Блюхер подоспел бы к победе Наполеона.., 102
...Но в пять часов, при виде бедственного положения Веллингтона, Блюхер приказал Бюлову наступать и произнес знаменитые слова: «Надо дать передышку английской архмии». Вскоре дивизии1... развернулись..., и прусские ядра посыпались градом, залетая даже в ряды гвардии, стоявшей в резерве позади Наполеона. Остальное известно: вступление в бой третьей армии, ...восемьдесят шесть внезапно загрохотавших пушечных жерл, ...наши беззащитные полки, переходящая в наступление и двинувшаяся вперед вся английская пехота, огромная брешь во французской армии, дружные усилия английской и прусской картечи, истребление, разгром фронта, разгром флангов, и среди этого ужасного развала — вступающая в бой гвардия. Идя навстречу неминуемой смерти, гвардия кричала: «Да здравствует император!» История не знает ничего более волнующего, чем эта агония, исторгающая приветственные клики... Когда высокие шапки гренадеров с изображением орла на широких бляхах показались во мгле этой сечи стройными, ровными, невозмутимыми, величественно-гордыми рядами, неприятель почувствовал уважение к Франции... Но Веллингтон крикнул: «Ни с места, гвардейцы, и целься вернее!» Полк красных английских гвардейцев, залегших позади плетней, поднялся, туча картечи пробила трехцветное знамя... В темноте императорская гвардия почувствовала, как дрогнули вокруг нее войска, как всколыхнулась огромная волна беспорядочного отступления, услышала крики: «Спасайся кто может!» — вместо прежнего: «Да здравствует император!» и, зная, что за ее спиной бегут, все же продолжала наступать, осыпаемая все возраставшим градом снарядов, теряя все больше людей с каждым своим шагом. <...> Отступление в тылу гвардии носило зловещий характер. Армия вдруг дрогнула со всех сторон одновременно... За криками: «Измена!» раздалось: «Спасайся!» 43 Разгром французской армии при Ватерлоо Стендаль (1783—1842). «Пармский монастырь», роман (1839). Собр. соч. в 15-ти т., т. 3, изд. «Правда», М., 1959, стр. 58—59, 61—63, 70, 71. Приводим сцены бегства французов из романа Стендаля (Анрн Бейля), где впервые в европейской литературе дано реалистическое описание сражения, отличающееся глубокой правдивостью. 1 Бюлова. 103
События 1815 г. показаны Стендалем глазами героя романа, юноши Фаб- рицио, итальянского патриота, решившего отправиться во Францию, чтобы сражаться под знаменами Наполеона. ...Полк весь день был убежден в победе, а теперь, внезапно атакованный целой тучей прусской кавалерии, отступал, точнее сказать, бежал, в сторону Франции. Полковник, красивый и щеголеватый молодой офицер, заменивший убитого Макона, погиб от прусской сабли; командир батальона, седовласый старик, приняв на себя командование, приказал полку остановиться... — Во времена республики не спешили удирать, пока неприятель к тому не принудит... Защищайте каждую пядь этой местности, умирайте, а держитесь! — воскликнул он и крепко выругался.— Помните: вы защищаете тут землю отчизны своей! Пруссаки хотят захватить ее! Повозка остановилась, и Фабрицио сразу проснулся. Солнце давно закатилось; Фабрицио удивился, что уже почти стемнело. В разные стороны беспорядочной гурьбой бежали солдаты; этот разброд поразил нашего героя; он заметил, что у всех растерянный вид. < ... > ...Капрал быстро шел во главе своего отряда из десяти солдат. Шагах в двухстах... оказалась большая лужайка, и на ней им встретился раненый генерал, которого несли адъютант и слуга. — Дайте мне четырех людей,— сказал он капралу еле слышным голосом.— Пусть отнесут меня в походный госпиталь; у меня нога раздроблена. — Поди ты к...— крикнул капрал.— И ты и все ваши генералы. Все вы предали сегодня императора. — Как! — яростно завопил генерал.— Вы не подчиняетесь моему приказу? Да вы знаете, с кем говорите? Я граф Б***, генерал, командир вашей дивизии! — и так далее, и так далее. Он произносил громкие фразы. Адъютант бросился на солдат. Капрал ткнул ему штыком в руку около плеча и, ускорив шаг, двинулся дальше со своими солдатами. — Не только тебе, а всем вашим генералам надо бы руки и ноги перебить! Щеголи проклятые! Все продались Бурбонам и изменили императору!.. Около десяти часов вечера маленький отряд присоединился к полку у входа в деревню, состоявшую из нескольких узеньких улиц; но Фабрицио заметил, что капрал Обри избегал заговаривать с офицерами... Все улицы были забиты пехотой, кавалерией, а главное, артиллерийскими передками и фургонами. Капрал Обри свора- 104
чивал то в одну, то в другую, то в третью улицу, но каждый раз через двадцать шагов уже невозможно было пробиться. Кругом раздавались злобные окрики и ругательства. — И тут тоже какой-нибудь изменник командует! — воскликнул капрал... Некоторое время они блуждали наудачу то в одну, то в другую сторону, наконец пролезли сквозь живую изгородь и очутились в поле, засеянном гречихой. Меньше чем через полчаса, пробираясь навстречу крикам и смутному гулу, они снова вышли на большую дорогу, но уже за деревней. В придорожных канавах грудами валялись брошенные ружья. Фабрицио выбрал себе ружье. Но дорога, хотя и очень широкая, была так запружена беглецами и повозками, что за полчаса капрал и Фабрицио едва ли продвинулись на пятьсот шагов. Говорили, что дорога ведет в Шарлеруа. <... > Вдруг густая толпа, двигавшаяся по большой дороге, сначала ускорила шаг, потом ринулась влево, через узкую придорожную канаву, и бросилась бежать по полю. «Казаки! Казаки!»— кричали со всех сторон. <...> Герой наш поглядел на дорогу, по которой только что двигалось три или четыре тысячи человек густой толпой, как крестьяне за церковной процессией. От слова «казаки» дорога вмиг опустела, на ней не было ни души; беглецы побросали кивера, ружья, сабли и прочее снаряжение. Удивленный Фабрицио свернул вправо на распаханный пригорок, поднимавшийся над дорогой на двадцать — тридцать футов; он окинул взглядом всю дорогу и равнину, но не заметил и следа казаков... Далеко впереди все еще мчались без оглядки беглецы, постепенно исчезая за деревьями. 44 Войны Наполеона А. Ф р а н с. «Остров пингвинов», стр. 115—117. При использовании этого материала необходимо разъяснить учащимся, что данное произведение представляет собой острую сатиру на буржуазную Францию. Комментарий* см. к материалу 34. После девяностодневного плавания по морю я высадился в обширном и пустынном порту войнолюбивых пингвинов и по невозделанным землям добрался наконец до столицы, лежащей в развалинах. Опоясанная валами, полная казарм и арсеналов, она являла вид воинственный, но разоренный. На улицах всякие рахитичные калеки, гордо таскающие на себе лохмотья военных мундиров, бряцали ржавым оружием. 105
— Что вам здесь надо? — грубо окликнул меня у городских ворот какой-то солдат с грозно торчащими в небо усами. — Сударь,— отвечал я ему,— я приехал сюда из любознательности — осмотреть остров. — Это не остров,— поправил меня солдат. — Как! — воскликнул я.— Остров пингвинов — оказывается, не остров?! — Нет, сударь, это — инсула1. Прежде его действительно называли островом, но вот уже сто лет как он согласно декрету именуется инсулой. Это единственная инсула во всем мире. Паспорт у вас есть? — Вот он! — Ступайте завизируйте его в министерстве иностранных дел. Хромой провожатый, посланный со мною, остановился на большой площади. — Наша инсула, как вам известно,— сказал он,— родина величайшего гения в мире — Тринко, статуя которого — здесь, перед вами; обелиск, направо от вас, воздвигнут в память рождения Тринко; колонна, налево, увенчана фигурой Тринко с диадемой. А там, дальше — триумфальная арка в честь Тринко и его семьи. — Что же он совершил столь необыкновенного, этот Тринко?— спросил я. — Он вел войны. — Но в войнах нет ничего необыкновенного... — Возможно, но Тринко — величайший воитель всех времен и народов. Равного ему завоевателя нет и никогда не было... Он вербовал войска во всех завоеванных странах, и на смотрах вслед за частями нашей войнолюбивой пехоты и островными гренадерами, гусарами, драгунами, артиллеристами, вслед за нашими обозниками двигались желтолицые воины в синих доспехах..., краснокожие, с перьями попугая на голове..., пигмеи верхом на журавлях; гориллы, опирающиеся на дубину из цельного древесного ствола, предводительствуемые старым самцом с крестом Почетного легиона на волосатой груди. И все эти войска в порыве пламенного патриотизма устремлялись под знаменами Тринко от победы к победе. В течение тридцати лет Тринко завоевал половину известного нам мира. — Как! — воскликнул я.— Вы владеете половиной мира?! — Тринко завоевал ее—и потерял. Равно великий в своих поражениях, как и в победах, он отдал все, что было им завоевано. Он вынужден был отдать даже те два острова, которые раньше принадлежали нам,—Ампелофор и Собачью Челюсть. Он оставил после себя Пингвинию обнищалой и обезлюдевшей. 1 Инсула — острой (лаг.). 106
Цвет нашего народа погиб во время этих войн. После его падения в нашем отечестве остались только горбатые да хромые, от которых мы и происходим. Зато он принес нам славу. — Дорого же вам досталась эта слава! "— За славу сколько ни заплати — все будет не дорого! — ответил мой проводник. Тема« РЕВОЛЮЦИОННОЕ ДВИЖЕНИЕ 20-х ГОДОВ XIX ВЕКА В ЕВРОПЕ 45 Революционное движение 20-х годов XIX века и «Священный союз» А. С. Пушкин (1799—1837). «Евгений Онегин», роман в стихах. Поли, собр. соч. в 10-ти т., т. V, изд. «Наука», М., 1964, стр. 210—211. А, С. Пушкин в главе X романа «Евгений Онегин» рисует политическую обстановку в Европе: волна революционных и национально-освободительных движений поднялась в Испании, Южной Италии, в Греции. В этой обстановке назревало и революционное выступление декабристов. Приводимые строки учитель прочитает в классе, разъяснив, что в 3-й строке речь идет о князе Ипсиланти, участнике войны против Наполеона. В 1813 г. в сражении с французами он лишился руки; позднее руководил из Кишинева подготовкой восстания греков против турок (Морея — южная часть Греции). В последних строках имеется в виду конгресс «Священного союза» и роль Александра I в организации подавления революций в Европе. Тряслися грозно Пиренеи, Волкан Неаполя пылал, Безрукий князь друзьям Морей Из'Кишинева уж мигал. Я всех уйму с моим народом,— Наш царь в конгрессе говорил, 46 Революции 1820—1823 годов в Испании и Италии Aj Виноградов. «Три цвета времени», стр. 291—294, 301—303. Нижеследующие отрывки послужат материалом для конкретизации краткого рассказа учителя о событиях 1820-х годов. Напоминаем обстановку и сюжетную ситуацию: Северная Италия — иод пятой австрийских жандармов; в Риме — власть папы; в мелких итальянских герцогствах и княжествах — власть попов и реакционных правительств. Анри Бснль приезжает во Флоренцию, где встречается с руководителями карбонариев — полковником Скотти и Федериго Конфалоньери. 107
Второй отрывок дает материал для выводов о буржуазном характере революции 1820—1823 гг. в Испании, революции 1820 г. в Неаполе и революции 1821 г. в. Пьемонте, о слабых сторонах и причинах поражения этих революций. Около палаццо Ачаоли обычно продавали газеты. На этот раз ни одного газетчика не было. Бейль решил идти к Сан- Миньято и оттуда любоваться видом на ...течение реки Арно. Отсутствие газет его удивило. Обратившись к первому встреченному на мосту флорентийцу, он спросил, чем это вызвано. Тот развел руками и сказал только одно слово: «Испания». Бейль не понял и обратился к табачному торговцу. И тот пожал плечами, смущенно покачав головой, нехотя ответил: — Не знаю, синьор. И вопреки обычной вежливости тосканского населения и даже в ущерб своей торговле испуганно добавил, что ему некогда и что он вообще не склонен говорить. Вечером у полковника Скотти собрались на «фараон»1. Человек тридцать сели за огромный круглый стол. Хозяина еще не было дома... Не заметили, как вошел бледный, взволнованный Скотти. — Господа,— начал он.— Фердинанд арестован. В Испании революция. Полиция конфисковала газеты... Скотти рассказал следующее: — Приезжавший недавно в Неаполь молодой офицер Рафаэль Риего, вернувшись в Испанию, открыл военные действия против правительства с горсточкой людей. Первоначально отряд Риего, к которому присоединился полковник Квирога, был разбит. У него осталось всего сорок пять человек, и дело считалось проигранным. Фердинанд и генералы-монархисты, бежавшие в Кадикс, узнав о поражении Риего, подняли голову. Но тут случилось чудо: огромные массы населения от Каруньи до Барселоны стали требовать свержения тирании. Я не имею последних известий, я знаю только, что в Мадриде толпа ворвалась во дворец, и под ее крики вернувшийся в столицу Фердинанд принужден был дать клятву в верности конституции. Бейль смотрел на своих соседей. Веселые итальянцы, хранившие беспечный вид несколько минут тому назад, вдруг превратились в безумных и отважных людей: они кричали слова приветствия, они рукоплескали, они быстро решили переходить к действию и после слов Скотти о том, что надо собрать чрезвычайное собрание вент2, пожимая друг другу руки, стали расходиться... Утром все в городе производило впечатление затаенного волнения. По улицам ходили патрули, останавливали прохожих; 1 Азартная карточная игра. 2 Венты — тайные организации карбонариев. 108
полиция имела вид тигра, приготовившегося к прыжку. Южные мальпосты 1 брались с бою, северные ехали пустыми. Бейль один сел в карету. По дороге эскадрон жандармов, поднимая пыль, промчался легкой рысью мимо мальпоста; села и деревни, казалось, дремали, ничего не зная о событиях на соседнем полуострове. И только на перевозах многократный просмотр паспортов и усиленные пикеты жандармов на берегах и у бродов, в лодках, на паромах и на барках говорили о том, что Австрия готовится встретить движение. В Милане это движение было в полном разгаре. Люди молчаливы, но глаза горят, и по тому, как вздрогнул случайный прохожий, к которому Бейль обратился с просьбой дать газету, Бейль понял, что нервы миланского населения напряжены. Федериго Конфалоньери почти не спал эти дни. Какая-то огромная работа поглощала все его время. С красными веками, бледный, но бодрый, он давал распоряжения, вызывал к себе людей, рассылал эмиссаров, говорил помолодевшим звонким голосом. Рядом — Сильвио, жизнерадостный, как никогда, Бор- сиери, с заострившимися чертами лица, суровый, полный решимости; десятки и сотни других таких же живых и горячих людей окружали Конфалоньери... На следующий день вся работа светового телеграфа, по приказу с севера, была переведена на шифровую. Частные депеши было запрещено принимать. Почта принимала только открытые письма. Вечером приехал Оливьери с простреленным плечом, усталый, запыленный и измученный. Он пришел на кухню Конфалоньери в долгополой монашеской рясе, с тонзурой, загримированный до неузнаваемости, и благополучно был принят за бродягу-монаха. Он передал Конфалоньери коробочку со священными реликвиями, среди которых оказалась записка генерала Гульельмо Пепе. Оливьери на словах рассказал, что произошло: — Второго июля на рассвете в казарму бурбонских кавалеристов пришел карбонарий Миникини, в сопровождении двух поручиков, и рассказал об испанских событиях. Карбонарский полк решил, что надо действовать. И с криками «да здравствует Италия» кавалеристы побежали к коновязям. Перед конюшней уже стояли австрийские часовые. Ворота были заперты; один карабинер прицелился и оцарапал мне выстрелом плечо, за что поплатился жизнью. Засовы были сбиты в одну минуту. Генерал Пепе дал распоряжение поодиночке, перебежкой, держа коня под уздцы, собраться всем за городом Нолой, прежде чем полиция успеет отправить донесения, а местный священник ударить Мальпост — почтовая карета для перевозки пассажиров. 109
в набат... Если б вы видели, как один за другим выбегали за город наши кавалеристы!.. На холме, за городом, они построились по трое и с громкими криками пошли в Неаполь. Я присоединился к ним, испортив семафор в лагере Монте- Форте, перед самым Неаполем. Я работал кострами, как было условлено. И к вечеру собралось восемь тысяч карбонариев. Если бы вы видели, какие это молодцы, как они вооружены и как они гордо смотрят со своими кокардами, красными, черными и синими. На следующий день, при входе в Неаполь, слегка постреляли. Был маленький боишко... Король сдался, принял условия, продиктованные ему карбонарским генералом. И вот прочтите, что он произнес тринадцатого июля: «Всемогущий боже, читающий в сердцах людей и в будущих временах! Порази меня твоей страшной местью, если я клянусь неискренне или вздумаю нарушить верность народу Италии». — Дело сделано,— заметил Конфалоньери.— Необходима испанская конституция во всей Италии. <...;> В течение одного месяца Бейль перебывал в девятнадцати городах Ломбардо-Венецианской области... В самый решительный момент, когда Конфалоньери ждал с минуты на минуту победоносного шествия пьемонтских войск из Турина в Милан для свержения австрийского ига, в этот момент Бейль имел неосторожность высказать ему свои скептические наблюдения... — Дело вовсе не в том, чтобы обратить в бегство австрийских драгун... и вместо австрийцев посадить ...губернатором миланского купца, а дело в том, что ни в Турине, ни в Милане ни один рабочий не понимает вашего движения. Именно в ту минуту, когда горожане Неаполя и Турина охвачены конституционным восторгом, огромная масса итальянского народа спит под черным крестом и не принимает никакого участия в революции... — Что вы хотите сказать? — яростно допрашивал Конфалоньери.— Мы поступали совершенно правильно: нет ни одного полка, ни одной роты, ни одного эскадрона, который не был бы на нашей стороне. Неужели вы думаете, что ломбардские батраки нам нужнее вооруженных карабинеров, что ваши безграмотные рабочие с фабрик заменят нам преданных офицеров- карбонариев? Нам нужны военные силы, для того чтобы сбросить последние остатки феодальных предрассудков... Нам нужно свое национальное правительство, обеспечивающее мирное процветание наших предприятий. — Я всегда говорил вам о том, что ваше движение полно противоречий! — кричал Бейль... — ...Ваше процветание есть именно процветание тупоголового торгаша, которому нужен безграмотный крестьянин и рабочий, притуплённый вашими попами. НО
— Бейль говорит возмутительные вещи! — воскликнул Силь- вио Пеллико1.— Культура Италии есть религиозная культура... — А я говорю,— с бешенством выступил Бейль,— что ...королям и принцам надо рубить головы, а кардиналов нужно вешать. Нужно очищать атмосферу, загрязненную поповским ладаном. От него невозможно дышать даже в вашей прекрасной стране... Сейчас что вы собою представляете? Небольшую кучку аристократов и буржуа, устроивших военный заговор, 47 «Песня греческих повстанцев» Дж. Байрон. Перевод песни, написанной греческим поэтом Константином Ригасом (конец XVIII в.), участником национально-освободительной борьбы против турецкого владычества. Опубликована в 1812 г. (пер, С. Маршака). Избранное, стр. 40. О Греция, восстань! Сиянье древней славы Борцов зовет на брань, На подвиг величавый. К оружию! К победам! Героям страх неведом. Пускай за нами следом Течет тиранов кровь! С презреньем сбросьте, греки, Турецкое ярмо! Кровью вражеской навеки Смойте рабское клеймо. 48 Женщины — героини борьбы греческого народа за независимость в 1821—1829 годах Жюль Берн (1828—1905), «Архипелаг в огне», исторический роман (1884). Собр. соч. в 12-ти т., т. 9, Гослитиздат, М., 1957, стр. 33—34. Война за независимость Греции породила не только героев, но и героинь, чьи славные имена вплетены в яркие дела тех дней. Вот перед нами Боболина — уроженка маленького острова, расположенного при входе в Навплийский залив. В 1812 году ее Итальянский писатель, карбонарий. 111
муж был схвачен, увезен в Константинополь и там по приказу султана посажен на кол... В 1821 году Боболина на свои средства снаряжает три корабля, и... подняв на них знамя с лозунгом спартанских женщин — «Со щитом или на щите»,— отправляется к берегам Малой Азии и там с неустрашимостью... захватывает и предает огню турецкие суда... Величественный образ другой дочери Греции достоин стоять рядом с доблестной гидриоткой... По приказу султана в Константинополе был удушен отец Модены Мавроейнис, женщины, у которой красота соединялась со знатным происхождением. Модена сразу же бросается в огонь восстания, призывает жителей Мико- носа к мятежу, снаряжает суда и сама плавает на них, подготовляет и руководит партизанскими вылазками, останавливает армию Селим-паши в узких ущельях Пелиона и доблестно сражается до конца войны, не давая туркам покоя в теснинах Фти- отидских гор... ...А Констанция Захариас, которая, подав сигнал к восстанию в равнинах Лаконии, бросилась во главе пятисот крестьян на Леондари! Все они, как и многие другие гречанки — участницы этой войны, кровью своей доказали, на что способны благородные дочери Эллады! Тема 5 ОБРАЗОВАНИЕ НЕЗАВИСИМЫХ ГОСУДАРСТВ В ЛАТИНСКОЙ АМЕРИКЕ 49 Туссен Лувертюр "Анна Зегерс (род. в 1900 г.). «Свадьба на Гаити», историческая повесть (1949). В кн.: «Карибские рассказы», Изд. иностр. лит., М., 1963, стр. 39—40, 41, 42—43. Герой повести, французский торговец Михаэль Натан, сочувствующий восставшим на Гаити, получает через проводника-негра предложение явиться к вождю повстанцев Туссену Лувертюру. Отрывок дает представление о сложности положения на острове в годы Конвента и Директории и рисует облик Туссена. Хотя их путь в горы занял несколько часов, негр кончил рассказывать, когда они были почти у цели... Едва лишь сбежали помещики и сгорели их дома, как девственный лес, словно он только того и ждал, спустился с гор со всеми своими корнями и лианами, чтобы завладеть тем, что осталось без присмотра. Из рассказа негра Михаэль составил себе более или менее полное представление о том, что он частично знал и раньше. 112
Парижский Конвент послал на Гаити комиссаров с солдатами. На корабле предстоящая задача казалась им куда более легкой, чем потом, после высадки. Хотя Национальное собрание уже давно вынесло решение об освобождении негров-рабов, однако это решение все еще не приобрело силы закона. Во Франции прогнали помещиков..., но рабы в колониях по-прежнему оставались рабами. Землевладельцы на Гаити решительно отказывались сменить королевское знамя с лилиями на трехцветное знамя Республики... Обрабатывать плантации без рабов, говорили они, немыслимо! Аристократам Гаити не в пример их парижским собратьям не надо было бежать в Лондон. Им стоило только вызвать из портов соседнего острова английские военные корабли. < ... > Комиссары и их солдаты попали в тяжелое положение. Владельцы плантаций пили и играли в кости с английскими офицерами. Мулаты и «белая мелкота» пали духом и были запуганы. Оставалась лишь одна часть островитян, готовых водрузить на Гаити трехцветное знамя. Это были негры, рассеянные по девственным лесам, одичавшие и необузданные, но хорошо понимавшие, что такое свобода. ...Вся масса беглых рабов сосредоточивалась постепенно вокруг одного и того же твердого ядра. Комиссарам часто приходилось слышать одно имя. Оно произносилось со страхом и надеждой, с отвращением и доверием, со всеми интонациями, с какими произносятся имена людей, к которым так или иначе обращаются все взоры в тяжелые времена. Туссен, ибо так звали этого человека, создал из разрозненных толп негров войско и обучил его в лесах воинскому строю. Негры повиновались ему по первому слову. Они могли бы вместе с французскими солдатами защищать Республику... Туссен не питал ненависти к белым, хотя белые люто его ненавидели. Он не презирал и мулатов, тогда как они презирали его. Еще ребенком он понял, как мало говорит о человеке цвет кожи. <... > — Речь идет о том,— сказал Туссен,— чтобы письменно предложить мои услуги комиссарам, но предложить в такой форме, чтобы понятно было, чего мои услуги стоят. За мной не шайки бандитов, а солдаты, которые надежнее и выносливее, чем босяки из колониальных войск... Я добровольно предлагаю свои услуги Республике... В первые мгновения Михаэль увидел лишь белеющую в темноте повязку, которой была обмотана голова Туссена. Он с трудом, но все же узнал его... Глянцевитая чернота лица на тусклой черноте ночи. Они сидели в хижине, укрывшейся в горной расселине. Огня из предосторожности не зажигали... Зажгли свечу, заслонив ее так, чтобы свет падал только на лист бумаги перед Михаэлем... $ А. А. Вагин 113
События происходили слишком быстро, они не успевали наложить свой отпечаток на лицо Туссена. На нем были написаны терпеливость и хладнокровие, а также то внимание, с каким он обычно смотрел на лошадей, сидя на козлах. Только когда Михаэль повернулся к нему, чтобы задать вопрос, в его глазах вместе с точечками отраженного огонька свечи сверкнули искры того пожара, который в иные минуты охватывал все его существо и лишь потом, изнутри, преображал его черты, 50 Совещание у первого консула А. Виноградов. «Черный консул», историческая повесть (1933). Избранные произведения в 3-х т., т. 2, стр. 624—625, 626—628. Данный материал поможет учителю дать характеристику политики буржуазного правительства Наполеона Бонапарта по отношению к освободившимся рабам во французских колониях. Целесообразно прочитать в классе конец отрывка, начиная словами: «Я получил сведения...» ...Вошел министр полиции Фуше. Начался доклад о состоянии столицы, потом Фуше спросил: — А как же быть с негром, полковником Винсентом? — Арестовать,— сказал Бонапарт,— но арестовать тайно, похитить среди улицы... Я прочел это ужасное предложение африканского консула. Черный генерал Туссен не лишен ума, он даже «идеолог». Это мудрец, начитавшийся Рейналя *. Но «Конституция Республики Гаити» с Черным консулом во главе— это нарушение суверенитета Франции, равно как свобода чернокожих есть оскорбление Европы. Будьте на совещании через час. Цель совещания, протоколы и состав — строгая тайна. Посмотрите, что привез этот черный полковник Винсент: письмо своего господина «Первому консулу белых от Первого консула черных». Они обезумели, эти обезьяны! Фуше раболепно откланялся и вышел. Через час собрались: министр морской и колоний Декре, министр полиции Фуше, генерал Леклерк... <...> — Я получил сведения,— начал Бонапарт,— о том, кто такой этот Черный консул. Это старый негр, конюх колониста Бреда, масон, друг и почитатель аббата Рейналя. Случай или военный талант помог ему организовать армию. Якобинский генерал Лаво поручил ему формирование негрских отрядов для отражения английских десантов. Он одержал победу над англичанами, он изгнал с острова испанцев, он поделил земли, он освободил рабов. Благодаря совсем непонятным свойствам этого человека он примирил совсем непримиримые интересы черных людей 1 Рейналь — французский историк, был близок к энциклопедистам. 114
и мулатов,— одним словом, он приготовил для нас Гаити, и мы сделаем ошибку, если Франция не воспользуется тем благосостоянием, в какое привел наш богатейший остров черный генерал. Как это сделать? Привести негров к покорности... Я, Первый консул, пишу лестное обращение к Туссену Лувертюру. Но вот чего мы должны добиться: во-первых, полного возвращения прежнего негрского режима; во-вторых, осторожного и проведенного с предварительной разведкой изъятия всех негрских вождей. Для Туссена соткать паутину, чтобы муха сама попалась; для черных начальников батальонов и полковников посулить чины и награждения и, под видом перевода в европейские французские войска, всех небольшими группами взять на корабль и перевезти во Францию. Одновременно возвещать во всех декларациях и военных приказах, что свобода, равенство и братство простирают свои крылья над всеми гражданами, независимо от цвета кожи... Бонапарт обвел присутствовавших глазами и продолжал: — ...Я приказал Талейрану написать Британскому правительству, что в принятом мною решении уничтожить в Сан-До- минго правительство черных я менее руководился соображениями торгового и финансового порядка, нежели необходимостью задушить во всех частях света всякий зародыш беспокойства и революционных волнений... Итак, министру: приготовить в Бресте суда для посадки экспедиционного корпуса, снабдить провиантом и оружием, сформировать отряд в тридцать тысяч человек, вооружить, организовать снабжение... Операцию и выполнение всех наших инструкций поручить генералу Ле- клерку... — ...Моя инструкция вручается только вам, и никто о ней знать не должен. Говорите одно, делайте другое; левой рукой гладьте по голове, правой всаживайте нож. Никаких законов войны, помните —негры не люди! 51 Положение французских интервентов на Гаити А. Виноградов. «Черный консул», стр. 670—671. Леклерк прекрасно знал теперь свою ошибку. Думая встретить неразумное скопище рабов, привезенных когда-то негро- торговцами во французские колонии, он полагал, что поход в Гаити будет увеселительной морской прогулкой... Но вместо скопища рабов, вместо пестрой толпы кое-как вооруженных людей они встретили крепкую, закаленную в англо-испанской войне армию черных людей. Черные офицеры, 8* 115
черные инженеры, черные врачи; крепкая черная конница; прекрасная горная артиллерия, которую английские купцы продали Туссену для борьбы с Испанией; старые испанские «пушки, которые испанские купцы продали Туссену для борьбы «с Англией; ...смелые глаза негрских солдат, открытая походка матросов черного фрегата; их песни о свободе Гаити, ...их песни о Черном генерале, к которому они относились, как дети относятся к отцу,— все это сначала испугало Леклерка, потом раздражило его против французского командования. Его собственные войска, после гибели половины отряда под Крет-а-Пьерро, сильно изменили свое отношение к войне. На острове появилась страшная вещь — желтая лихорадка, которой не болели негры и которая косила людей по рядам и батальонам... 52 Революции в Южной Америке. Война Мексики за независимость Хосе Марти (1853—1895). «Три героя>, рассказ. Избранное, Гослитиздат, М., 1956, стр. 137, 138, 139, 140, 141—142. X. Марти — национальный герой освободительной борьбы кубинского народа, революционер-демократ, выдающийся кубинский поэт. Материал может быть использован для характеристики вождей освободительных войн народов Центральной и Южной Америки. Велики и прекрасны те, кто борется за свободу своей родины. < ... > Боливар был небольшого роста. Глаза его сверкали, как молнии, речь лилась бурным «потоком. Казалось, он в любую минуту был готов вскочить на коня. Его страна, его родина была порабощена— это терзало сердце Боливара, не давало ему жить спокойно. Вся Америка в то время словно пробуждалась от тяжкого сна. Один человек никогда не может сделать больше, чем целый народ, но есть люди, которые не устают, когда устает народ, и которые бросаются в бой прежде, чем это сделает народ... В этом-то и заключалась заслуга Боливара: он не уставал бороться за свободу Венесуэлы, даже когда казалось, что сама Венесуэла устала. Боливара победили испанцы, его изгнали из родной страны... Когда все отказали Боливару в помощи, ему помог негр, человек благородной души. И вот, собрав вокруг себя триста героев, триста освободителей, Боливар снова начал борьбу за свободу. Он освободил Венесуэлу и Новую Гранаду, Эквадор и Перу. Он основал новое государство — Боливию. Во главе полураздетых и голодных солдат он одерживал великие победы... Боливар умер бедняком в доме испанца из Санта-Марта, и 116
причиной его смерти были душевные, а не телесные страдания. Он умер, но после него осталась целая семья народов. В Мексике были храбрые люди, мужчины и женщины. Их было немного, но они стоили многих... Священник Идальго в детстве был хорошим мальчиком, он был любознателен, его все интересовало. Тот, кто не желает учиться,— никогда не станет настоящим человеком... Идальго читал книги философов XVIII века, книги, которые отстаивали право человека быть честным, думать и говорить не лицемеря. Идальго видел негров в оковах рабства, и это повергало его в ужас. Он видел, как притесняют миролюбивых и добрых индейцев, и пришел к ним, как старший брат,— учить их искусствам и ремеслам, к которым так восприимчивы индейцы... Собрав вокруг себя земляков, которые любили его, как родного отца, священник Идальго сел на коня. К нему присоединились пеоны и рабочие асьенд, они стали его конницей, индейцы стали его пехотой, оружием им служили палицы и луки, пращи и дротики. На сторону Идальго перешел вражеский полк, и с его помощью повстанцы захватили обоз с порохом, предназначавшийся для испанцев... Идальго сам делал оружие — копья и ручные гранаты, произносил речи, которые, по словам одного пеона, были пламенны и воодушевляли людей на борьбу. Идальго освободил негров и возвратил землю индейцам. Он основал газету и назвал ее «Пробуждение Америки». Идальго сражался, то побеждая, то терпя поражения... Друг Идальго — Альенде — завидовал его славе, и, видя это, Идальго передал командование Альенде. Потерпев поражение, они вместе искали убежища, но попали в руки испанцев. Враги сорвали с Идальго одежду священника и поставили его к стене, раздался залп, и он упал, обливаясь кровью; его прикончили уже на земле... Обезглавленные тела борцов были преданы земле. Герои погибли, но Мексика стала свободной. Сан-Мартин — освободитель Юга, отец Аргентинской республики, основатель Чили... Он обладал стальной волей и орлиным взором, был всегда молчалив, но все беспрекословно подчинялись ему... Там, где сражался Сан-Мартин, Америка оставалась свободной. Есть люди, которые не могут примириться с рабством людей. Таким человеком был Сан-Мартин. Он боролся за свободу Чили и Перу. За восемнадцать дней он со своим войском пересек высокие снежные Анды; его армия шла по горным кручам, терпя лишения, голод и жажду; солдатам казалось, что они идут по небу,— деревья далеко внизу были похожи на травинки, вокруг, как разъяренные львы, ревели потоки. Сан-Мартин встретился с испанскими войсками и разбил их... Сан-Мартин освободил Чили, затем он посадил свое войско на корабли и отправился освобождать Перу. Но в Перу сражался Боливар, и Сан-Мартин уступил ему пальму первенства. С печалью в душе он уехал в Европу и там умер на руках у своей дочери... 117
53 Восставшая Куба провозглашает республику в 1869 году X. Марти. «10 октября», сонет (1869), пер. Ф. Кельина. Избранное, стр. 125. Сбылась моя мечта... Воспрянул мой народ, Народ моей страны, народ любимой Кубы! Три века он страдал, до боли стиснув зубы, Три века он терпел насилья черный гнет. От эскамбрийских скал и до обильных вод Седого Кауто — повсюду бурь раскаты И наших пушек гром... Насильник злой, объятый Внезапным ужасом, бледнеет и дрожит. Поля недавних битв — ему позор и стыд, Он там похоронил свою былую славу, Отвагу дерзкую, удачи прежних лет... И цепи разорвав, народ мой величаво Теперь идет путем свободы и побед. Сбылась моя мечта, ее прекрасней нет! Тема 6 РЕСТАВРАЦИЯ БУРБОНОВ, ИЮЛЬСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ 1830 ГОДА И ИЮЛЬСКАЯ МОНАРХИЯ ВО ФРАНЦИИ Приводимые в этой теме отрывки стихотворений и краткие прозаические тексты-характеристики могут быть использованы на уроке в виде кратких цитат. Остальной материал учитель использует в своем повествовании для конкретизации. 54 Возвращение дворян-эмигрантов П.-Ж. Беранже. «Маркиз де Караба», пер. В. Левика. Избранные песни, стр. 28, 29, 30. Сатирическая песня, высмеивающая притязания дворян-эмигрантов, вернувшихся во Францию вместе с Людовиком XVIII и требовавших восстановления их дореволюционных привилегий, возвращения земель, конфискованных в годы революции. Задумал старый Караба Народ наш превратить в раба. На отощавшем скакуне Примчался он к родной стране, И в старый замок родовой, 118
Тряся упрямой головой, Летит сей рыцарь прямиком, Бряцая ржавым тесаком. Встречай владыку, голытьба! Ура, маркиз де Караба! Итак, дворяне, с нами бог! Кто смеет с нас тянуть налог? Все блага свыше нам даны, Мы государству не должны. Укрывшись в замок родовой, Одеты броней боевой, Префекту мы даем наказ, Чтоб смерд не бунтовал у нас. Встречай владыку, голытьба! Ура, маркиз де Караба! Попы! Стригите свой приход! Разделим братски наш доход! Крестьян — под феодальный кнут! Свинье-народу— рабский труд, Давить и грабить мужичье — Вот право древнее мое, Так пусть оно из'рода в род К моим потомкам перейдет. Встречай владыку, голытьба, Ура, маркиз де Караба!» 55 Июльские дни 1830 года В. Гюго. Из книги «Песни сумерек» (1835), пер. Е. Полонской. Избран* ные произведения в 2-х т„ т. 2, Гослитиздат, М.—Л,, 1952, стр. 340. Мужчины, женщины и дети встали разом. Кто мог владеть рукой, в ком сердце есть и разум, Сбежались, притекли. Весь город, как река, На королевские обрушился войска. Напрасно гаубицы и пушки загремели. Снаряды и картечь на стены полетели, Но тысячи людей рвут камни мостовых, И груды мертвецов — защита для живых. Мортиры средь толпы пробили коридоры,— Толпа сомкнулась вновь, как будто волны моря. Предместья хрипло звал к восстанию набат, И между башнями гремел его раскат. 119
Три дня, три ночи, как в горниле, Народный гнев бурлил, кипя, Круша повязки цвета лилий 56 Июльская революция 1830 года во Франции А. Виноградов. «Три цвета времени», стр. 506—508. Отрывок используется как материал для рассказа учителя и для характеристики Июльской монархии. ...29 июля 1830 года... Артиллерийский бой затихал, но выстрелы слышались и в восточной и в западной частях Парижа. Это длилось третий день... Династия пала. Всюду рвали в клочья белые флаги с лилиями Бурбонов... 27 июля 1830 года к типографии на улице Ришелье подошел отряд во главе с полицейским комиссаром, имевший задание сломать типографские машины. Манжен, префект полиции, уверял, что роспуск Палаты депутатов не вызовет массового волнения. Он был прав. Рабочим не было никакого дела до расширения избирательных привилегий в среде полутораста—двухсот тысяч французских предпринимателей... Но когда стали ломать печатные станки, только что выпустившие прокламации о королевском произволе, возмущение охватило Политехническую школу, затем фабрики и заводы. Десять тысяч студентов и рабочих высыпали на улицу. Загремели ломы о камни мостовой. Коляски, омнибусы, винные бочки, кровати, двери магазинов, уличные столбы и тумбы, великолепные деревья бульваров — все пошло в дело. Вырастали баррикады, чтобы конница, налетевшая на толпу, остановилась и сразу отпрянула под выстрелами инсургентов. У губернатора Мармона была армия в четырнадцать тысяч. Ни конница, ни артиллерия не могли повернуться в Париже. Полки и батальоны отказывались стрелять, тем не менее по Парижу гудел набат; восток был охвачен заревом, и Карл X, играя в вист на балконе в Сен-Клу, не без тревоги спрашивал Полиньяка 1: «Что все это значит?» Полиньяк отвечал: «Вспышка, простой бунт. Это скоро кончится». Но это не кончалось. Бои разгорались. На улицы вылились роты, батальоны и полки старой Национальной гвардии. Старые гвардейцы, достав с чердаков и из укладок помятые мундиры и нацепив трехцветные кокарды, так знакомые Парижу 1793 года, появились всюду с ружьями, пистолетами, саблями и трехцветными знаменами. Движением нужно было руководить. Вто- 1 Полиньяк — министр и личный друг Карла X, в 1829 г. возглавил правительство, вызывающе реакционный курс которого ускорил Июльскую революцию. 120
рой день оно носило стихийный характер. Годфруа Кавеньяк в рабочих кварталах призывал к республике. Депутаты буржуазии собрались у банкира Лаффита и, не зная, как быть, составляли вялые воззвания без подписи. Лаффит смеялся: «Если синяя блуза победит, сколько среди вас будет охотников объявить свою подпись; если она будет поражена, вы чисты, никто не запачкал чернилами бумагу». Не растерялся Тьер. Он выпустил громовую листовку за своей подписью. Ее мысль сводилась к следующему: «За провозглашение республики нас растерзает Европа. Карл X пролил народную кровь. Он не может вернуться на престол. Да здравствует власть герцога Орлеанского!» — Как, неужели мы боролись за то, чтобы вместо дворянского короля посадить короля буржуазии? — кричал Годфруа Кавеньяк. — Да, вы боролись за это,— отвечал Лафайет, стоявший во главе Национальной гвардии.— Луи Филипп — лучшая из республик. Так совершилось это предательство. Движение революционной массы было сведено к защите интересов буржуазной верхушки. Депутаты, боявшиеся подписаться под актом низложения Карла X, теперь не испугались выступить против той самой массы, движением которой они воспользовались. Приехавший в Париж пятидесятисемилетний Луи Филипп держался очень скромно... Он вежливо извинился перед Карлом X за то, что занял его место, и обещал ему всяческую помощь. Потом позвал к себе своих друзей-генералов и сказал: «Поезжайте, припугните старика, пусть уезжает на все четыре стороны». Карл уехал. Собравшиеся в Париж банкиры предложили Луи Филиппу в точности соблюдать хартию и договорились о том, что тридцатилетние граждане, платящие не меньше двухсот франков налога, могут участвовать в выборах Палаты. Если Карл X хлопотал о привилегиях восьмидесяти тысяч дворян-землевладельцев, то его преемник продал свободу Франции ради выгод двухсот тысяч крупнейших фабрикантов и торговцев. 57 Значение Июльской революции 1830 года в укреплении революционных традиций французского народа П -Ж. Беранже. «Июльские могилы», пер. И. Ф. Тхоржевского. Избранные песни, стр. 83, 84, 85. Июльским жертвам, блузникам столицы, Побольше роз, о дети, и лилей! И у народа есть свои гробницы, Славней, чем все могилы королей! 121
«Вперед, вперед! По набережным Сены! Идем на Лувр, на Ратушу, вперед!» И, с бою взяв дворца крутые стены, На старый трон вскарабкался народ. Как был велик он — бедный, дружный, скромный, Когда в крови, но счастлив, как дитя, Не тронул он казны своей огромной И принцев гнал, так весело шутя! Кто жертвы те? Бог весть! Мастеровые... Ученики... все с ружьями... в крови... Но, победив, забыли рядовые Лишь имена оставить нам свои. Июльским жертвам, блузникам столицы, Побольше роз, о дети, и лилей! И у народа есть свои гробницы, Славней, чем все могилы королей! 58 Характеристика Июльской монархии О. Бальзак. «Кузина Бетта», роман (1846). Собр. соч. в 24-х т., т. 13, стр. 307. Словами одного из персонажей своего романа, дельца Кревеля, автор дает характеристику царствования Луи-Филиппа Орлеанского. Все извлекают пользу из своих денег и спекулируют кто во что горазд. Вы думаете, ангел мой, что у нас царствует Луи-Филипп? Ошибаетесь, но он-то сам не заблуждается на этот счет. Он -знает не хуже нас, грешных, что выше хартии стоит святая, досточтимая, солидная, любезная, милостивая, прекрасная, благородная, вечно юная, всемогущая монета в пять франков! Ну, а ведь капитал, ангел мой прекрасный, требует процентов и вечно занят их выколачиванием! 59 Парижский буржуа времен Июльской монархии О. Бальзак. «Кузина Бетта», стр. 7. Отрывок может быть использован для характеристики Июльской буржуазной монархии. Учитель обратит внимание учащихся, что выведенный в романе О. Бальзака делец состоит офицером Национальной гвардии, занимает административный пост не ниже помощника мэра одного из округов, имеет орден Почетного легиона. 122
В середине июля месяца 1838 года по Университетской улице проезжал экипаж, так называемый милорд, с недавнего времени появившийся на парижских извозчичьих биржах; в экипаже восседал господин средних лет в мундире капитана национальной гвардии. Парижан принято считать людьми умными, но все же некоторые из них думают, что военная форма им несравненно более к лицу, нежели штатское платье, и... они надеются произвести выгодное впечатление мохнатой шапкой и золотыми галунами. Багровая и толстощекая физиономия этого капитана Второго легиона сияла от самодовольства, которым дышала вся его фигура. По этому сиянию, коим богатство, приобретенное торгашеством, окружает чело удалившихся от дел лавочников, можно было узнать в седоке одного из избранников Парижа, на худой конец бывшего помощника мэра в своем округе. И уж, конечно, на его груди, лихо выпяченной на прусский манер, красовалась ленточка ордена Почетного легиона, 60 Положение крестьян во Франции в первой половине XIX века О. Бальзак. «Крестьяне», роман (1845). Собр. соч. в 24-х т., т. 18, стр. 81—82, 59. Приводимый отрывок содержит диалог между приезжим парижским журналистом Блонде и бедняком-крестьянином Фуршоном. Во втором отрывке устами того же Фуршона дается характеристика деревенских буржуа, ростовщиков, пришедших на смену феодальному дворянству. Краткие выдержки могут быть прочитаны на уроке. — Как же это такой человек, как вы, дошел до нищеты? Ведь при теперешнем положении крестьянин должен пенять на самого себя за постигшее его неблагополучие, он свободен, он может работать. Теперь не то, что раньше. Если крестьянин сумеет сколотить копейку, он всегда найдет продажную землю. Он может ее купить, а тогда он сам себе хозяин! — Видел я прежние времена, вижу и теперешние, дорогой вы мой ученый барин,— ответил Фуршон.— Вывеску, правда, сменили, а вино осталось все то же! Нынешний день — только младший братец вчерашнего. Вот пропишите-ка это в своих газетах! Разве нас освободили? Мы все так же приписаны к своей деревне, и барин по-прежнему тут, и зовут его Труд.... Все наше достояние — мотыга—aio-прежнему у нас в руках. На барина ли, на налоги ли,— налогов с нас много берут,— а все одно надо всю жисть трудиться в поте лица. <\.. > Тут, как и везде, богатеет один, а сотни других пропадают. А почему они пропадают?.. Богу известно да ростовщикам 123
тоже!.. И плевать мне на то, что нас здесь держит! Держит ли нас здесь нужда или барин — все одно мы, как каторжные, на весь век к земле прикованы. Вот мы ее, матушку, и ковыряем, и перекапываем, и навозим, и разделываем для вас, что родились богатыми, как мы родились бедняками. <...> Вот уж тридцать годков, как дядя Ригу высасывает мозг у вас из косточек, а вы все еще не расчухали, что нынешние буржуа будут почище прежних господ... «Табачок мы держим, да не про тебя!..» — любимая это песенка всех богачей. Так-то! Крестьянин навсегда крестьянином и останется!.. Буржуа и правительство— это все одно. Что с ними бы сталось, кабы мы все разбогатели? Сами они, что ли, стали бы пахать? Сами стали бы хлеб убирать?.. Им нужны бедняки!.. 61 Деревенский ростовщик во Франции в первой половине XIX века О. Б а л ь з а к. «Крестьяне», стр. 218, 222—224, 221. Ригу, теперь уже шестидесятисемилетний старик, ни разу не болел за тридцать лет... Сероватые глаза, почти закрытые дряблыми пленками век, были как будто нарочно созданы для притворства... Широкий рот с тонкими губами обличал заядлого обжору, закоренелого пьяницу, о чем убедительно говорили и опущенные углы рта, загнутые в виде каких-то запятых, по которым во время еды стекал соус, а при разговоре сочилась слюна... Он неизменно ходил в длинном синем сюртуке с воротником военного покроя, в черном галстуке, панталонах и просторном жилете черного сукна; носил башмаки на толстой подошве, подбитой гвоздями, и носки, которые в зимние вечера вязала ему жена. <. ..> Раскусив Ригу еще в 1792 году..., Гобертен понял, как хитер этот искусный лицемер, с желчным лицом, почуял в нем собрата и решил, что отныне они будут вместе служить золотому тельцу. При основании «Банкирского дома Леклерк» он посоветовал Ригу вложить в дело пятьдесят тысяч франков, поручившись за их целость. Ригу стал одним из самых влиятельных пайщиков, ибо не трогал нараставших процентов, тем самым увеличивая вложенный капитал. В описываемое время пай Ригу в этом предприятии еще составлял сто тысяч франков, несмотря на то, что в 1816 году он взял около восьмидесяти тысяч для помещения в государственные облигации, с которых получал 124
семнадцать тысяч франков дохода... Было известно, что сто пятьдесят тысяч он роздал небольшими суммами под залог крупных имений. Совершенно явным был доход Ригу от собственных земель, составлявший примерно четырнадцать тысяч франков чистыми деньгами. Таким образом, поддающийся учету доход Ригу составлял приблизительно сорок тысяч франков... Сей грозный ростовщик, который рассчитывал прожить еще лет двадцать, придерживался при своих операциях совершенно твердых правил. Он ссужал деньгами крестьянина только в том случае, если тот покупал не менее трех гектаров земли и уплачивал по крайней мере половину стоимости наличными... Ригу для его операций требовалось как раз такое широко распространившееся кумовство, какое охватило весь этот округ. Суланжский нотариус Люпен был для него тоже свой человек... И благодаря Люпену хищнику Ригу удавалось включать всю сумму незаконных, ростовщических процентов в долговое обязательство... < ... > На Ригу работали белые негры, они заготовляли ему дрова, обрабатывали землю, убирали хлеб и сено. Крестьянин мало ценит свой труд, особенно если за него обещают отсрочить платеж процентов. Не забывая накидывать понемножку за предоставленную на несколько месяцев отсрочку, Ригу прижимал своих должников, заставляя их в полном смысле этого слова отрабатывать ему барщину, на которую они шли, думая, что ничего не платят, ибо не вынимали денег из кармана. В действительности же они иногда выплачивали Ригу много более всей суммы долга. Вопросы: Какими способами Ригу эксплуатировал крестьян? Еще какие доходы имел Ригу? 62 Восставшие ткачи овладевают Лионом (1831) Галина Серебрякова (род. в 1905 г.). «Юность Маркса», роман (1934—1935). «Прометей-. Романтическая трилогия. Юность Маркса», Гослитиздат, М, 1963, стр. 39—40, 47, 48, 49, 50, 51—52. Приводимый отрывок может служить материалом для конкретизации рассказа учителя о событиях 1831 г. Лишь краткие цитаты целесообразно прочитать в классе. Необходимые пояснения: Иоганн Сток — лионский рабочий, по национальности немец, один из героев романа. Первое столкновение Национальной гвардии с рабочими произошло возле Гранд-Кот на рассвете. Сток шел рядом 125
с Буври и двумя тысячами других жителей Круа-Русс. Все они были безоружны. У ворот города их встретили вооруженные национальные гвардейцы... Сверкнули обнажившиеся шашки, многозначительно выпучили черные пустые глаза ружья. — Братцы, вперед! — надрывая слабое горло, скомандовал Андрэ и, выбежав из толлы, первым бросился в узкую дыру ворот. Раздался залп. Андрэ упал. Кровь расползлась по серой осенней земле. На одно мгновение ужас обуял толпу наступающих, но только на мгновение... Рабочие швыряли камни, тут же выворачивая их из мостовой, дрались кулаками, палками... На подмогу из предместья сбегались дети и женщины. На площади они разгромили лавку оружейника и несли отцам, мужьям и братьям пули, пистолеты, ружья, ножи, шашки и шпаги. Наконец перевес оказался на стороне осаждающих город. Легион Национальной гвардии дрогнул и начал отступать. С криками «Жить трудясь или умереть в бою!» рабочие ворвались в Лион. Наученные печальным опытом этого утра, они бросились тотчас же строить баррикады, ломая мостовые, выкорчевывая уличные тумбы и фонарные столбы, опрокидывая встречные фургоны, подтаскивая отовсюду бревна, доски, матрацы, шкафы и столы... Городской центр и окраины были оцеплены гвардией и линейными батальонами регулярной армии. Рабочие ждали подкрепления из фабричных пригородов, которым предстояло с боями пробивать себе путь к товарищам. Женевьева и ее подруги спешно шили черные знамена. На знаменах был все тот же, не сходящий с уст в этот день, лозунг. <... > Смеркалось. Улицы центра были безлюдны. Фонарщики не зажгли в этот день тусклых уличных ламп... Площадь, примыкавшая к городской стене, напоминала военный лагерь... Все прилегающие к площади улицы были забаррикадированы. Кое-где стояли палатки, предназначенные для раненых. У колодца девушки мыли тряпье, годное для перевязок. Слышались негромкие разговоры и пение. Дома на площади выглядели без* жизненными и страшными. <...> ...Звонкий детский голос, прозвеневший от края к краю площади: — Бротто, Ля-Гийотьер, Сен-Жюст1 идут на подмогу... 1 Пригороды Лиона. 126
Юные разведчики принесли благие вести: три рабочих пригорода поднялись и двигались к Круа-Русс. <... > Битва, то затихая, то возобновляясь, продолжалась до поздней ночи. Сток вел свой отряд на соединение с рабочими Бротто. У заставы Круа-Русс ему предстояло пробиться сквозь строй легиона Национальной гвардии. Приказом Роге линейный батальон регулярной армии был отозван в центр для защиты ратуши и военного управления. Узнав о том, что префект взят в плен, командующий войсками Роге счел себя временным диктатором... Иоганн и пятьдесят вооруженных рабочих без труда расправились с врагом, засевшим в канаве у городской заставы. Сопротивление национальных гвардейцев было кратким: ремесленники и рабочие, наспех собранные Роге, охотно сдались и тут же присоединились к рабочему войску. <... > Всю ночь рабочие восставших пригородов вооружались. К утру в Лион подоспели вызванные властями войска. С рассвета все чаще ружейные залпы заглушали грохот пушек, обстреливающих баррикады... Генерал граф Роге объеажал позиции, заложив два пальца за борт шинели, как делал это Наполеон. Отряд Стока ворвался в Бротто в разгар битвы. Оградившись баррикадами, наспех сооруженными на рыночной площади из рундуков, корзин, табуретов, рабочие отстреливались от прекрасно вооруженных драгун. Особенной меткостью прицела отличался негр-ткач по имени Станислав. Ни один патрон не пропал у него даром... В полдень пришли на помощь Бротто рабочие Сен-Жюста. Они решили исход битвы. <... > Вечером 22 ноября генерал Роге, предвидя, что рабочие не отступят и будут продолжать бороться, как боролись уже два дня, объявил на военном совете о необходимости вывести войска из города, чтобы занять более выгодную позицию вне городских стен. — Мы зажаты в кулак,— сказал Роге,—наши войска изнурены. Инсургенты перехватывают продукты, подвозимые извне. Рационы уменьшены, войска недовольны. Рабочие, завербованные в Национальную гвардию, переходят на сторону неприятеля: из пятнадцати тысяч осталось не более ста человек... Уведя войска, мы запрем врагов в городе и предотвратим разгром центра, иначе вандалы в рабочих блузах снесут ратушу и будут штурмовать дома порядочных людей. На рассвете 23 ноября командующий войсками приказал воинским частям покинуть город, двигаясь через предместье Сен-Клэр, берегом Роны... 127
Маневр Роге поставил в тупик осаждающих город. Жан Був- ри, заседавший дни и ночи в руководящем штабе вместе с вождями рабочих — Лашареллем, Фредериком и Шарпантье,— заподозрил западню и предложил товарищам остановить войска. Его поддержали. Катерина Буври с группой женщин была немедленно отправлена строить баррикады на мосту Сен-Клэр, чтобы задержать неприятельскую переправу... Из рваной юбки старуха Буври смастерила черное знамя и прикрепила его к перилам моста. Отступление происходило под прикрытием непрерывного артиллерийского огня. На мосту Сен-Клэр отстреливающиеся на ходу гвардейские канониры, драгуны и линейные солдаты бросились в атаку на баррикаду, которую отстаивали дети и женщины. Прежде чем из ворот города в тыл врагу вышел рабочий отряд, все защитники моста были перебиты. Первой пала Катерина Буври. Истекая кровью, старуха упала на разбитый станок. В сумерки рабочие отряды вступили в город, где принялись тушить возникшие пожары и устанавливать порядок. Первый приказ, выпущенный победителями, гласил о том, что воровство и грабежи будут наказываться смертью. Тем а 7 РАЗВИТИЕ КАПИТАЛИЗМА В АНГЛИИ И ЧАРТИЗМ 63 Промышленная Англия - Ч. Диккенс. «Лавка древностей», роман (1840). Собр. соч. в 30-ти т., т. 7, стр. 383, Материал используется при изложении вопроса об экономическом развитии страны в первой половине XIX в., о превращении «зеленой» Англии в «черную» Англию. По обеим сторонам дороги и до затянутого мглой горизонта фабричные трубы, теснившиеся одна к другой в том удручающем однообразии, которое так пугает нас в тяжелых снах, извергали в небо клубы смрадного дыма, затемняли божий свет и отравляли воздух этих печальных мест. Справа и слева, еле прикрытые сбитыми наспех досками или полусгнившим навесом, какие-то странные машины вертелись и корчились среди куч золы, будто живые существа под пыткой, лязгали цепями, сотрясали землю своими судорогами и время от времени пронзительно вскрикивали, словно не стерпев муки. Кое-где попадались закопченные, вросшие в землю лачуги — без крыш, с вы- 128
битыми стеклами, подпертые со всех сторон досками с соседних развалин и все-таки служившие людям жильем. Мужчины, женщины и дети, жалкие, одетые в отрепья, работали около машин, подкидывали уголь в их топки, просили милостыню на дороге или же хмуро озирались по сторонам, стоя на пороге своих жилищ, лишенных даже дверей. А за лачугами снова появлялись машины, не уступавшие яростью дикому зверю, и снова начинался скрежет и вихрь движения, а впереди нескончаемой вереницей высились кирпичные трубы, которые все так же изрыгали черный дым, губя все живое, заслоняя солнце и плотной темной тучей окутывая этот кромешный ад. ; А какая страшная была здесь ночь!.. Ночь, когда темнота удесятеряла грохот машин, когда люди около них казались еще страшнее, еще одержимее; когда толпы безработных маршировали по дорогам или при свете факелов теснились вокруг своих главарей, а те вели суровый рассказ о всех несправедливостях, причиненных трудовому народу, и исторгали из уст своих слушателей яростные крики и угрозы... 64 Выборы в парламент в Англии Ч. Диккенс. «Посмертные записки Пиквикского клуба», роман (1837). Собр. соч. в 30-ти т., т. 2, стр. 202—203, 204, 206—208, 213—214, 216, 217, 218—219, 223. Приводимые отрывки характеризуют политическую жизнь Англии в 30-е годы XIX в. Можно думать, что население Итенсуилла, как и многих других городков, приписывало себе исключительное и особое значение и что каждый житель Итенсуилла, сознавая, сколь важен его личный пример, долгом своим почитал примкнуть душою и сердцем "к одной из двух великих партий, на которые делилось население, — к партии Синих или к партии Желтых К Синие не упускали случая стать в оппозицию Желтым, а Желтые не упускали случая стать в оппозицию Синим... Если Желтые предлагали сделать новую стеклянную крышу над рынком, Синие собирали митинги и проваливали это предложение; если Синие предлагали установить новый водопроводный насос на главной улице города, Желтые восставали все, как один, пораженные такой чудовищной затеей. В городе были Синие лавки и Желтые лавки, Синие гостиницы и Желтые гостиницы, и даже в церкви были боковые нефы — Желтый и Синий. 1 С и н и е и Желтые — это тори (позднее — партия консерваторов) и виги (позднее — партия либералов). 9 А. А. Вагин 129
Разумеется, было важно и настоятельно необходимо, чтобы у каждой из этих мощных партий был свой излюбленный печатный орган, выражавший ее мнения; соответственно в городе издавалось две газеты: «Итенсуиллская газета» и «Итенсуиллский независимый»; первая защищала принципы Синих, вторая решительно отстаивала взгляды Желтых. Прекрасные это были газеты! Что за передовые статьи и какая пламенная полемика!.. Почтенный Сэмюел Сламки из Сламки-Холла был кандидатом Синих, а Горацио Физкин, эсквайр из Физкин-лоджа близ Итенсуилла выдвинут был друзьями отстаивать интересы Желтых. <...> Был поздний вечер, когда мистер Пиквик с друзьями при помощи Сэма спустились с крыши итенсуиллской кареты. <...> Они вошли в гостиницу... Прежде всего надлежало позаботиться о ночлеге... Лакей..., предложив мистеру Пиквику следовать за ним, ... ввел его в большую комнату..., где за длинным столом, заваленным бумагами и книгами, восседал мистер Перкер. — А, уважаемый сэр! — сказал маленький джентльмен, подходя к нему.— Очень рад вас видеть, уважаемый сэр, очень рад. Прошу садиться. Итак, вы не отказались от своего намерения. Вы приехали посмотреть выборы... а? Мистер Пиквик ответил утвердительно. — Жаркая борьба, уважаемый сэр,— заметил человечек. <... > — Тем не менее, — мистер Перкер понизил голос почти до шепота,— мы не теряем надежды. Вчера мы устроили маленькую вечеринку... сорок пять особ женского пола, уважаемый сэр... и каждой мы подарили перед уходом зеленый зонтик. — Зонтик! — воскликнул мистер Пиквик. * — Вот именно, сэр, вот именно. Сорок пять зеленых зонтиков, семь шиллингов шесть пенсов штука. Все женщины любят украшения... поразительный эффект имели эти зонтики. Они обеспечили нам голоса всех мужей и доброй половины братьев... Это побивает чулки, фланель и все эти пустяки. Моя идея, уважаемый сэр! В град, в дождь, в солнцепек вам не пройти по улице и десятка ярдов, не встретив с лолдюжины зеленых зонтиков. <... > Бой барабанов, звуки рожков и труб, крики людей и топот лошадей гулко проносились вдоль улиц с самого рассвета, а случайные стычки между застрельщиками обеих партий оживляли приготовления и вместе с тем приятно их разнообразили. 130
— Ну, Сэм,— сказал мистер Пиквик своему камердинеру, появившемуся в дверях спальни, когда он заканчивал свой туалет,— сегодня, кажется, весь город на ногах. — Сущая потеха, сэр,— отвечал мистер Уэллер.— Наши собрались в «Городском Гербе» и уже надорвали себе глотки... — Они производят впечатление славных, свежих, здоровых ребят,— сказал мистер Пиквик, выглядывая из окна. — Еще бы не свежих,— отозвался Сэм,—я с двумя лакеями из «Павлина» здорово откачивал независимых избирателей после их вчерашнего ужина. — Откачивали независимых избирателей!—воскликнул мистер Пиквик. — Ну, да,— ответил его слуга,— спали, где упали, утром мы вытащили их одного за другим и — под насос, а теперь они, регулярно, в полном порядке. По шиллингу с головы комитет выдал за эту работу. — Быть не может! — воскликнул пораженный мистер Пиквик. — Помилуй бог, сэр,— сказал Сэм,— где же это вас крестили, да не докрестили? Да это еще пустяки... Вечером накануне последних выборов противная партия подкупила служанку в «Городском Гербе», чтобы она фокус-оокус устроила с грогом четырнадцати избирателям, которые остановились в гостинице и еще не голосовали. — Что значит устроить фокус-покус с грогом? — осведомился мистер Пиквик. — Подлить снотворного,— отвечал Сэм.— Будь я проклят, если она не усыпила их всех так, чтоб они опоздали на двенадцать часов к выборам! Одного для пробы положили на носилки и доставили к палатке, где голоса подавались, да не прошло— не допустили голосовать! Тогда его отправили обратно и опять уложили в постель. — Странные приемы,— сказал мистер Пиквик, не то разговаривая сам с собой, не то обращаясь к Сэму. <...> ...Мистер Пиквик и мистер Потт отправились вдвоем в «Городской Герб»... <... > — Все ли готово? — спросил почтенный Сэмюел Сламки мистера Перкера.;. — Все сделано, уважаемый сэр, все до последней мелочи. На улице у двери находятся двадцать человек, хорошо вымытых, вы им пожмете руки, и шестеро грудных младенцев —вы их погладите по головке и спросите, сколько каждому из них месяцев. Будьте особенно внимательны к детям, уважаемый сэр, не забывайте, что это всегда производит огромное впечатление. <... > 9* 131
Под восторженные крики собравшейся толпы оркестр, констебли, члены комитета, избиратели, всадники и экипажи заняли свои места... Наступил момент страшного напряжения, когда процессия ждала, чтобы почтенный Сэмюел Сламки вошел в свой экипаж. Вдруг толпа разразилась громкими криками «ура». — Вышел! — сказал маленький мистер Перкер чрезвычайно возбужденно, тем более что занимаемая ими позиция лишала его возможности видеть, что происходит впереди. Новое «ура», еще громче. — Пожимает руки! — крикнул маленький агент. Новое «ура», еще сильнее. — Гладит детей по головке,— сказал мистер Перкер, дрожа от волнения. Взрыв аплодисментов потрясает воздух. — Целует ребенка! — восхищенно воскликнул маленький джентльмен. Второй взрыв. — Целует другого! — задыхался взволнованный агент. Третий взрыв. — Целует всех! — взвизгнул восторженный маленький джентльмен. И, приветствуемая оглушительными криками толпы, процессия тронулась в путь. Каким образом и по каким причинам она смешалась с другой процессией и как в конце концов выпутались из сумятицы, за этим воспоследовавшей, описывать мы не беремся, тем более что в самом начале суматохи шляпа мистера Пиквика одним толчком древка желтого знамени была нахлобучена ему на глаза, нос и рот. Когда ему удавалось хоть что-то разглядеть,— пишет он,— вокруг себя он видел злобные физиономии, огромное облако пыли и густую толпу сражающихся. Он описывает, как был выброшен из экипажа какою-то невидимой силой и лично принял участие в кулачной расправе, но с кем, как и почему — он решительно не в состоянии установить. <...]> Пока происходили выборы, город пребывал в лихорадочном возбуждении. Все было проведено в самом либеральном и очаровательном стиле. Продукты, подлежащие акцизу, продавались во всех трактирах удивительно дешево, рессорные фургоны разъезжали по улицам для удобства избирателей, охваченных временным головокружением,— эта эпидемия распространилась среди избирателей во время избирательной борьбы в самых устрашающих размерах, вследствие чего на каждом шагу можно было видеть избирателя, возлежавшего на мостовой в состоянии полного бесчувствия. Небольшая группа избирателей воз- 132
держивалась от участия в избирательной кампании до самого последнего момента. Это были расчетливые и рассудительные люди, все еще не убежденные доводами ни одной из партий, хотя они и совещались часто с обеими. За час до конца подачи голосов* мистер Перкер стал домогаться чести приватного свидания с этими людьми, понятливыми, благородными; согласие на свидание было дано. Доводы мистера Перкера были кратки, но убедительны. Эти люди отправились к месту подачи голосов всей группой; а когда избиратели оттуда выбрались, почтенный Сэмюел Сламки из Сламки-Холла оказался выбранным. 65 Митинг чартистов Джефри Т р и з. «За Хартию!», повесть. В кн.: «Ключ к тайне. Три повести». Детгиз, М., 1960, стр. 229, 230—231. Д. Триз — современный английский писатель. На вершине уже собралась огромная толпа. Люди прибывали с каждой минутой. У многих в руках были факелы, и потому вершина пылала и дымилась подобно кратеру вулкана. Почти все собравшиеся были шахтеры. Многие только вернулись с ночной смены и не успели смыть угольную пыль. Таких и вправду легко принять за чертей. По противоположному склону поднималась целая процессия. Впереди шел барабанщик, за ним — духовой оркестр и, наконец, длинная колонна мужчин; они шагали в ногу, по четыре в ряд, как солдаты. Хвост этой колонны, похожий на огненного дракона, извивался по склону холма далеко внизу... К этому времени несколько тысяч людей уже сошлись на вершине. Кто-то взобрался на большой плоский камень — Дьяволов Табурет — и заговорил напряженным, звенящим голосом. Толпа ежеминутно прерывала его речь ревом одобрения, криками: «Верно! Правильно!» — и топотом ног вместо аплодисментов... — Чего вы требуете? — гремел оратор.— Вы требуете права голоса, права, равного для всех — для шахтовладельца и для шахтера. Неужели.это несправедливо? Толпа одобрительно загудела. — И жалованья членам парламента, чтобы и бедный человек мог заседать там вместе с богатым. — Верно! — выкрикнул кто-то.— Пусть рабочие тоже скажут свое слово в Вестминстере. — И чтобы каждый год был новый парламент... Оратор перечислял один за другим все знаменитные пункты Хартии, объясняя, как они важны для каждого человека... 133
— Друзья! — прокричал он.— Хочу вас порадовать: сегодня среди нас Генри Винсент! Волна возбуждения прокатилась по толпе. Прежний оратор спустился с каменной трибуны, и новый занял его место. Несколько минут оглушительные крики не давали ему начать. Это был Винсент, чартистский вождь, кумир Уэлса и всего промышленного запада. Он был великим оратором, этот Винсент, хотя никогда не прибегал ни к каким приемам, чтобы расшевелить слушателей. Просто, спокойно, негромко он говорил людям об их бедах, против которых они бессильны, пока у них нет права голоса. Он говорил о нищенском жалованье, об убийственном труде в шахтах, каждая из которых — смертельная ловушка, готовая захлопнуться в любую минуту, о несправедливых ценах, которые запрашивают хозяева в своих лавках, и о продуктах, которые там продаются,— годных разве только для свиней. — А ваши жилища,— продолжал он, отыскивая взглядом женщин в толпе,— они непригодны и для свиней. А болезни, что гнездятся в ваших домах, калечат вас и убивают? Дом довершает то, что не доделала шахта! Потом Винсент стал объяснять, в чем задача Хартии. Они смогут дослать в парламент своих людей — рабочих, которые на себе испытали все лишения. Тогда парламент примет новые законы, увеличит жалованье, сократит часы работы, снизит квартирную плату и навсегда запретит ненавистные лавки-обдираловки. — И это будет только справедливо, не так ли? — говорил он.— А правительство называет эти требования государственной изменой! Мы требуем наших прав, мы готовы завоевать эти права штыками, а они называют это предательством. Мы говорим королевским солдатам: «Не стреляйте в своих товарищей, в своих братьев!» — а они зовут это подстрекательством к мятежу. Но мы не остановимся, даже если избранный нами путь ведет на каторгу в Австралию или на виселицу! Под одобрительные крики он спрыгнул с камня и скрылся из виду. Люди снова построились в колонну, и процессия двинулась вниз. Тысячи ртов подхватили чартистскую песню. 66 Конец чартистского движения. Срыв демонстрации 10 апреля 1848 года Джек Л нндсей (род. в 1900 г.). «Люди сорок восьмого года», исторический роман (1948). Гослитиздат, М., 1959, стр. 203—204, 205—206, 207—208, 209, 210—211, 213, 214, 215. Всю эту ночь правительство усиленно трудилось. Герцог Веллингтон был уполномочен все подготовить и взять на себя коман- 134
дование, если королеве Виктории понадобится объявить войну рабочему классу Британии. Сама королева уехала на ближайший к континенту остров Уайт... Во всех стратегически важных местах были размещены войсковые соединения, но в укрытиях, так что в любой момент могла быть произведена внезапная атака на любую толпу, собравшуюся на любой из лондонских улиц... Здание казначейства и Британский музей превратились в военные крепости; конная полиция была вооружена пистолетами и палашами... Двум тысячам служащих Центрального почтового управления было роздано оружие. Точно так же были вооружены с ног до головы и служащие других общественных предприятий. <...> По специальным картам были тщательно разработаны планы уничтожения людей, в случае если манифестация в защиту политического равенства приняла бы угрожающий характер... Наконец началось. Кучки людей, собравшихся в разных частях города, стали расти. Толпы с флагами и знаменами двинулись... по направлению к Кеннингтонскому парку... Южные подходы к Вестминстерскому мосту охранялись мощными полицейскими отрядами, а на перилах моста были наклеены объявления, гласящие, что сопровождающая петицию процессия чартистов не будет допущена к парламенту. Все пространство вокруг было забито войсками, полицейскими отрядами и сыскными агентами. Артиллерия подходила в полной боевой готовности. Колонны чартистских манифестантов все прибывали; они шли с музыкой и знаменами, на которых было написано: «Свобода, равенство, братство!»... «Хартия и никаких уступок!»... В девять часов... началось совещание на Джон-стрит... Были отправлены связные к комиссару полиции с предупреждением об изменении маршрута процессии. Тот ответил, что манифестация не должна состояться вообще ни по какому марш- Руту. < . > ...О'Коннор прямо поставил вопрос: неужели они во что бы то ни стало намерены провести манифестацию и этим, возможно, нанести непоправимый ущерб всему делу, вместо того чтобы поддержать и укрепить его мудрой умеренностью действий. — Во имя истинной отваги, во имя справедливости, во имя господа бога я призываю вас не устраивать шествия! — патетически восклицал он своим громовым басом.— Этим самым вы... дали бы правительству желанный повод к кровопролитию. — Каков трус, а! Каков предатель! — пробормотал Бун1. Скамлер был очень бледен и яростно сжимал кулаки, однако,... тихо ответил: — Да нет, просто чудовищно тщеславен. Фантазер он. 1 Б у н — главный герой романа Д. Линдсея. ' 135
— Сегодня Хартии добиться невозможно,— продолжал О'Коннор.— Но, несомненно, правительство не сможет отказать в ней, если движение не предпримет никаких неверных шагов. Верьте О'Коннору. <... > Поднялся Эрнест Джонс1. Он заявил, что более чем поражен выступлением О'Коннора,— слабым, запутанным, обескураживающим... — Если чартисты не хотят скомпрометировать свои принципы и убеждения, если они не хотят стать жертвой торжествующего, глумящегося над ними врага, шествие должно состояться вопреки всяким запретам правительства, вопреки всем его угрозам, вопреки могуществу жестокого мира денег, с которым пришлось столкнуться чартистскому движению. О'Коннор слушал, усмехаясь, хотя иногда лицо его бледнело и брови хмурились. Делегаты, встав со скамей, аплодировали Джонсу... Все поспешили на улицу. Там уже стояли две повозки. На первую из них, украшенную знаменами и венками, с четверкой крепких крестьянских лошадей в упряжке, водрузили петицию... Позади нее двигалась вторая повозка футов двадцати в длину, влекомая шестью лошадьми... На каждом углу повозки развевались знамена с надписями: «За Хартию!», ...«Солдаты, бросайте оружие!», ...«За ежегодное переизбрание Парламента!», ...«Голосование по равным избирательным округам!», «Платить жалованье членам Парламента!», «За всеобщее избирательное право!»... <...]> Первым забрался в повозку О'Коннор. Толпа приветствовала его громкими криками. За ним последовал Джонс, Гарни2 и все остальные. Под громкие крики повозки тронулись, а за ними широкими шеренгами, по восемь человек в ряд, двинулись манифестанты... На южной окраине они впервые столкнулись с серьезными силами противника. Площадь Альбиона была окружена двойной цепью войск... В конце Стэмфорд-стрит стояла конная полиция под командованием инспектора. Во время продвижения шествия... количество людей настолько возросло, что все уличное движение было приостановлено, но беспорядков никаких не произошло... В половине двенадцатого толпа уже вливалась в ворота парка. Повозка с делегатами остановилась в центре освободившегося пространства, а повозка с петицией — на южной стороне площади, напротив таверны «Охотничьи рога». Толпа неимоверно разрослась; в ней можно было насчитать уже до полутораста тысяч человек. Едва повозка с делегатами i Э. Джонс (1819—-1869)—один из руководителей левого крыла чартистского движения, поэт. 2 Гарни (1817—1897)—один из руководителей левого крыла чартистского движения. 136
остановилась, как к ней подошел инспектор полиции и попросил разрешения поговорить с О'Коннором. Представители полиции желали бы видеть его в таверне, сказал инспектор. О'Коннор слез с повозки и вместе с Мак-Гратом вошел в та- вер-ну... Немного спустя О'Коннор и Мак-Грат вышли из таверны и опять взобрались на повозку. Секретарь чартистской организации был избран председателем митинга. Он произнес небольшую речь и предоставил слово О'Коннору. Появление вождя было встречено бурными приветствиями; люди размахивали шляпами и оглушительно кричали, так что прошло некоторое время, прежде чем он смог заговорить. О'Коннор обещал полицейскому комиссару Мейну не допустить манифестации и был вынужден поэтому прибегнуть к обычным пустым ораторским разглагольствованиям, которыми он надеялся прикрыть свои истинные намерения. — Дети мои! — воскликнул он своим звучным, страстным голосом, дрожащим от крайнего возбуждения, беспощадно бьющим людей по самым чувствительным струнам сердца.— Дети мои! Вам старательно внушали, что меня не будет среди вас сегодня. Но вот я здесь. Снова бурный взрыв аплодисментов. Далее он рассказал о том, что получил за последнее время сотню писем, в которых его упрашивали не рисковать своей жизнью, ибо на сей раз убийцы решили расправиться с ним во что бы то ни стало. Однако на все эти предостережения и попытки заставить его думать больше о себе, чем о деле, он отвечал: — Я скорее дам размозжить себе череп, чем покину свой пост и своих детей. — Ура! Браво! — заревели слушатели. <...> Далее он объявил, что его врач запретил ему появляться сегодня среди народа; что он уже шесть ночей подряд не спал и что сердце его подобно раскаленному углю. Он еще и еще раз просил пока оставить мысль о шествии с петицией. Позвольте О'Коннору с его помощником отвезти ее в кебе. — А теперь,— внезапно воспламенился он, слив воедино весь свой жар, убежденность, скрытые слезы, бурный темперамент и властную волю,— пусть все, кто намерен действовать благоразумно и осторожно, кто хочет, чтобы Хартия возможно быстрее стала единым законом нашей родины, пусть все эти люди поднимут руки. Почти все в огромной толпе подняли руки. — Да поможет мне бог,— крикнул О'Коннор.— Или я умру на трибуне Палаты общин, или добьюсь для вас всех прав. Я люблю вас больше собственной жизни. <...> Я... сегодня же вечером вручу вашу петицию. В пятницу она будет дебатироваться, и ничто не может помешать нашему успеху, если сам на- 137
род ему не помешает своей невоздержанностью и легкомыслием. А теперь пусть поднимут руки все те, кто находит правильным решение Конвента помешать кровопролитию. И еще раз поднялись над морем человеческих голов бесчисленные руки. О'Коннор улыбнулся и поздравил собравшихся с их благоразумным и мудрым решением. <...> — Вот тебе и конец Хартии,— сказал Бун, обращаясь к Скамлеру...— Вместо Хартии — шарлатан... В повозке поднялся Эрнест Джонс. После выступления О'Коннора не было уже никаких надежд на успешную манифестацию. Поэтому Джонс... заявил, что, хотя сам он принадлежит к сторонникам физической силы, он... считает, что им, мирным людям, не следует бросаться в драку, к которой они совсем не подготовлены... Затем опять выступил О'Коннор и попросил полномочий известить сэра Джорджа Грея, что чартисты отказываются вступать в вооруженное столкновение с властями. Собравшиеся ответили согласием, и О'Коннор удалился. Митинг принял резолюцию протеста против введенных парламентом репрессивных законопроектов. <...> В четверть второго митинг был объявлен закрытым. Петицию погрузили в кеб, и к двум часам на площади можно было видеть лишь играющих в мяч ребятишек... Лондон все еще был на осадном положении, хотя митинг окончился весьма бесславно. Повсюду расхаживали патрули королевской гвардии... 67 Завоевательная политика Англии в первой половине XIX века Георг Веерт (1822—1856). «Литейщик пушек>, стихотворение (1845), пер. И. В. Миримского. Избранные произведения, Гослитиздат, М., 1953, стр. 46—47. Стихи немецкого поэта-демократа используются при освещении вопроса о внешней политике Англии в середине XIX з. В шестнадцать лет — таков удел! — Выносливый и сильный, Он фартук кожаный надел И стал к печи плавильной. Он пушки лил. На всех морях Те пушки громыхали, Несли французам смерть и страх, Китай опустошали. 138
Творили в Индии не раз Суровую расправу, И стон стоял, и кровь лилась Британии во славу. Трудился он в жаре, в пыли, А старость приближалась. И с горькой старостью пришли Болезни и усталость. К нему нет жалости теперь, Он нищим, одиноким Был просто выброшен за дверь Хозяином жестоким. Он шел — качалось все кругом В глазах, слезой омытых, А в сердце — ненависть, как гром Всех пушек, им отлитых. И он сказал: «Настанет час Грозы и битв суровых, Когда ударим против вас Из десятидюймовых!» Тема 8 РЕВОЛЮЦИЯ 1848 ГОДА ВО ФРАНЦИИ 68 Февральская революция 1848 года во Франции Гюстав Флобер (1821—1880). «Воспитание чувств», роман (1869). Гослитиздат, М., 1954, стр. 288, 289, 293—294, 296—297, 299—300. В романе описаны события 1848 г. во Франции. Герой романа, молодой мечтатель, студент Фредерик Моро, стремится принять участие в революции, движимый стремлениями к свободе и братству. После поражения пролетариата в июне 1848 г. Фредерик оказывается в лагере политических Дельцов-реакционеров. Другой герой — Дюссардье — типичный представитель мелкобуржуазной демократии. В февральские дни он восторгается «единением» буржуа с ргбочими; в июне он участвует в подавлении пролетариата, в то же время колеблясь: не следовало ли ему стать на сторону «блузников»? (см. материал 73). Дядюшка Рокк -— собственник, совмещающий жестокость с сентиментальностью (т а м ж е). 139
1. 23 февраля Жители предместий проходили с ружьями, старыми саблями, некоторые были в красных колпаках, и все распевали «Марсельезу» или «Жирондистов». На каждом шагу встречался национальный гвардеец, спешивший в свою мэрию. Вдали звучал барабан. Сражались у ворот Сен-Мартен. В воздухе была какая-то бодрость и воинственность. <... > Напуганный выступлением масс, король Луи-Филипп дал отставку главе правительства Гизо и обещал провести реформу избирательной системы. Либеральная буржуазия считала борьбу законченной. Улицы Парижа были иллюминированы. Весть о смене министерства изменила облик Парижа. Все радовались; появились гуляющие; а от фонариков, которые зажглись в каждом этаже, было светло, как днем. Солдаты возвращались в казармы, измученные, унылые. Их приветствовали криками: «Да здравствует армия!» Они, не отвечая, продолжали путь. Напротив, офицеры национальной гвардии, красные от восторга, размахивали саблями и орали: «Да здравствует реформа!»... Венецианские фонарики на фасадах тянулись огненными гирляндами. Внизу толпа смутно копошилась; местами из сумрака выступал белый блеск штыков. Стоял гул. Толпа была слишком густая, вернуться прямым путем было невозможно; и они уже сворачивали на улицу Комартена, как вдруг за их спиной раздался треск, точно разрывали огромный кусок шелковой материи. То была пальба на бульваре Капуцинов. — Ах, подстрелили каких-нибудь буржуа,— сказал Фредерик вполне спокойно... В действительности, на бульваре Капуцинов войска расстреляли мирную народную демонстрацию. Сложив тела убитых товарищей на повозку, рабочие при свете факелов двинулись по улицам Парижа, призывая к вооруженному восстанию. 2. 24 февраля Накануне вечером, когда показалась фура с пятью трупами, подобранными на бульваре Капуцинов, настроение народа изменилось, и пока в Тюильри... г-н Моле, собираясь составить новый кабинет, все не возвращался, г-н Тьер пытался составить другой, а король строил козни, колебался...,— восстание, словно направляемое одной рукой, грозно надвигалось. На перекрестках какие-то люди с неистовым красноречием взывали к толпе, другие изо всей мочи били в набат, отливали пули, сворачивали патроны; деревья на бульварах, общественные уборные, скамейки, решетки, фонари —все было разрушено, опрокинуто. К утру Париж покрылся баррикадами. Сопротивление вскоре было 140
сломлено; всюду вмешивалась национальная гвардия, и к восьми часам народ, местами даже без боя, завладел уже пятью казармами, почти всеми мэриями, самыми надежными стратегическими пунктами. Монархия сама собой, без всяких потрясений, быстро распадалась, и толпа вела теперь осаду участка у фонтана Шато д'О... Подойдя к площади, Фредерик поневоле должен был остановиться. Она была полна вооруженных людей. Отряды пехоты занимали улицы... Огромная баррикада заграждала вход на улицу Валуа... Пальба возобновилась. Из полицейского участка отвечали, но внутри никого не было видно; в дубовых ставнях, защищавших окна, были сделаны бойницы, и все двухэтажное здание... уже начинало усеиваться белыми пятнышками, которые оставляли пули... Рядом с Фредериком какой-то человек в фригийском колпаке и фуфайке, поверх которой надет был патронташ, ссорился с женщиной, повязанной полушелковым платком: — Да вернись же! Вернись! — Не приставай! — отвечал муж.— Можешь и одна посидеть в привратницкой. Гражданин, я вас спрашиваю: правильно я поступаю? Я все разы свой долг выполнял — ив тысяча восемьсот тридцатом, и в тридцать втором, и в тридцать четвертом, и в тридцать девятом! Сегодня дерутся! И я должен драться! Проваливай! И жена привратника в конце концов уступила увещаниям мужа, которого поддержал национальный гвардеец, стоявший рядом с ними, мужчина лет сорока с добродушным лицом, окаймленным русой бородой. Он заряжал ружье и стрелял, продолжая разговаривать с Фредериком, невозмутимый среди мятежа... Фредерик... уже бросился вперед, но его остановил национальный гвардеец: — Ни к чему! Король бежал. О, если не верите, сами сходите посмотреть!.. ...На другом конце площади, освещенный резким лучом солнца, прорезавшим облака, виден был фасад Тюильри, окна которого выступали белыми пятнами. У Триумфальных ворот лежал труп лошади... Две.ри дворца были открыты; слуги, стоявшие на пороге, пропускали всех... Вдруг раздалась «Марсельеза». Юссонэ1 и Фредерик свесились через перила. То была толпа. Она понеслась вверх но лестнице, сливая в головокружительном потоке, обнаженные головы, каски, красные колпаки, штыки иплечи... Наверху толпа рассеялась, и пение смолкло. 1 Приятель Фредерика. 141
Теперь слышалось только топание башмаков, смешанное с всплесками человеческого говора... ...Они очутились в комнате, где под потолком был раскинут балдахин из красного бархата. Внизу, на троне, сидел чернобородый пролетарий в расстегнутой рубашке... Кресло подняли, взяв за ручки, и понесли, раскачивая, через залу... Трон поднесли к окну и под свистки кинули вниз... ...Он упал в сад, где его быстро схватили, чтобы нести к Бастилии и там сжечь. Всеми овладела неистовая радость, как будто исчезнувший трон уступил уже место безграничному будущему счастью... <... > Вдоль всей Орлеанской галереи на тюфяках, положенных прямо на пол, лежали раненые; пурпурные занавески заменяли одеяла, а скромные мещаночки из соседнего квартала приносили раненым суп и белье... Наконец они добрались до сада Тюильри, чтобы отдышаться на свободе... Внимание Юссонэ и Фредерика привлек к себе высокий детина, который быстро шел по аллее с ружьем на плече. Его красную блузу стягивал в поясе патронташ. Лоб под фуражкой был повязан платком. Он обернулся. Это был Дюссардье; он бросился к ним в объятия... Он двое суток был на ногах. Он строил баррикады в Латинском квартале, ...вступил в Тюильри с отрядом..., потом отправился в палату, а оттуда в ратушу. — Я прямо оттуда. Все очень хорошо! Народ торжествует! Рабочие обнимаются с буржуа!.. Как это прекрасно! ...Республику, провозгласили! Теперь уж мы будем счастливы! Журналисты сейчас говорили при мне, что теперь освободят Италию и Польшу. Королей больше не будет! Понимаете? Свобода всей земле!.. 69 На баррикадах Парижа в феврале 1848 года Эркман — Шатриан. «Воспоминания Пролетария», повесть. Изд. «Путь к знанию», Пгм 1923, стр. 181, 183—184, 185—186, 187—188, 191 — 192, 193, 196, 201—202, 213, 214, 215—217. Рассказ о событиях Февральской революции 1848 г. ведется от лица главного героя повести, Жана-Пьера Клавеля, рабочего мелкой мастерской. Его отношение к событиям и политическим деятелям характеризуется господством мелкобуржуазных иллюзий, стремлением избежать острой классовой борьбы. 142
Повесть содержит конкретный материал, изложенный не сторонним наблюдателем, а рядовым участником уличной борьбы, и вместе с тем позволяет сделать выводы о политической незрелости полупролетарских слоев трудящихся Парижа. 1; Избиение безоружной демонстрации у моста О'Шанж 23 февраля. Первые баррикады С рассветом в городе началось обыкновенное уличное движение. <.. . > Но... дойдя до моста св. Михаила, я увидел большое сборище народа в Бочарной улице... Я прибавил шагу и несколько минут спустя вышел на мост О'Шанж, на котором также густо толпились люди. От Пальмового фонтана до ратуши сверкали тысячи касок, сабель и штыков; куда ни обернешься, везде были расставлены полки и эскадроны,— страшно... Но зачем, спрашивается, были собраны все эти люди? Чтобы защищать самую подлую неправду против всех честных граждан... <...> Но вы сейчас увидите, как обращались тогда с людьми, не разделявшими мнений господина Гизо, как уважались права народа; я расскажу вам о величайшей низости, какая когда-нибудь видана была на свете. Ровно ничего не подозревая, пошел я во второй раз к мосту О'Шанж... ...С левой стороны, по набережным, ехал какой-то генерал, окруженный всем своим штабом. Он ехал из тюльерийского дворца... Я рассказываю это подробно, чтобы всякий мог оценить правосудие господина Гизо. Этому генералу стоило только подать знак часовым, чтобы те очистили мост, и никто не оказал бы сопротивления, потому что все были безоружны. Но генерал этим не удовольствовался... Он что-то говорил, но мы ничего не могли разобрать, потому что вокруг него с шумом гарцевали офицеры его штаба. Наконец, он поднял раза два или три руку и понесся рысью к ратуше. Мы смотрели на него и его офицеров, ни о чем не думая; я даже хотел воспользоваться свободным проходом и отправиться в Сен-Денисскую улицу, как вдруг раздался крик, ужасный, надрывающий душу... Оборачиваюсь,—и что же вижу? Вдоль по набережной мчится во весь карьер отряд муниципальных всадников и давит, и топчет всех людей на своем пути. <... > Я стоял один на тротуаре моста; шагах в пятнадцати от меня старуха прислонилась к перилам, маленький мальчик лет девяти или десяти бегал, как угорелый, направо и налево, не зная, куда укрыться... 143
...Атака приближалась. Длинным строем неслись муниципальные солдаты, сверкая шишаками своих касок; спереди торчали острия сабель, сзади развевались султаны. В ушах моих раздался крик: несчастная хромая женщина, как сноп, свалилась под копыта лошадей, и сабельные удары, как молнии, мелькали пред моими глазами... Вот все, что я могу рассказать об этой атаке, о которой тогда говорил весь город. Она была направлена от Нового моста, прошла через мост О'Шанж и потом повернула по направлению к ратуше... ...Я пробежал чрез площадь Шатле, направо, и по узенькому Фонарному переулку благополучно добрался до первой баррикады, насупротив Жеврской набережной. Баррикада была возведена треугольником, и люди, ее защищавшие, кричали мне: «Скорей, скорей!» <..0> В то время, о котором я говорю, еще не была снесена куча домов между башней Сен-Жак и площадью Шатле. Здесь пролегали старые улицы... Фонарная и другие; все это было старо, грязно, гнило и узко... Первым моим делом было выглянуть за баррикаду; каково же было мое удивление, когда я увидел шагах в двухстах от нас войска, построенные в колонну и совершенно готовые к атаке... В голове этой колонны стояли саперы в больших мохнатых киверах, надвинутых на самые брови, белых кожаных передниках, опускавшихся от поясницы до колен, с ружьями и топорами. Признаюсь, это удивило меня не на шутку, и я не знаю, чего бы я в то время не дал, чтобы иметь ружье. Не менее должен был удивиться я, взглянув на моих товарищей. Этаких ребят мне, право, никогда не доводилось видеть. Всех было около пятнадцати человек, и мне особенно приглянулся один совершенно седой старик, с открытой грудью, крючковатым носом и сжатыми губами; другие были также плотные люди; между ними затерлись два мальчика от десяти до двенадцати лет от роду. Вся эта компания была запачкана грязью, до костей вымочена дождем, в дырявых и истоптанных башмаках; на одних были блузы, на других куртки, а на двух или трех парнях не было даже и рубашки. Наша баррикада была никак не выше двух или трех футов; дождь, не перестававший лить, образовал с обеих сторон огромные лужи, в которых люди вязли по колено. Защитники баррикады уходили по временам в узкий переулок налево, заряжали там пять — шесть негодных, кремневых ружей, два огромных ржавых пистолета, и потом, ...стреляли по саперам в одиночку, чтобы дать выстрелившему время всыпать порох, сделать пыж 144
из лохмотьев своей собственной блузы и вогнать пулю. И каждый выстрел отдавался, как гром, в соседних узких закоулках. По временам также раздавались выстрелы из-за других ближних баррикад, которым отвечали дружные залпы войск. < ... > Один из наших стрелков получил глубокую рану в голову пулей, и, несмотря на весь ужас при виде раны, величиною в кулак, у меня достало духу нагнуться и поднять ружье, 2. События в ночь с 23 на 24 февраля Раздевшись, я уселся на кровати, как вдруг раздался медленный звон набата с собора Богоматери. Маленькие стекла моих окошек задрожали, а у меня самого, при этом протяжном звоне в ночную пору, волосы встали дыбом... Скоро все прочие церкви отвечали собору Богоматери, небо наполнилось торжественным и ужасным гимном. <...>. Потом Эммануэль рассказал нам дело у Капуцинского бульвара: около девяти часов народ, ничего не подозревая, разгуливал спокойно, любуясь иллюминацией от церкви св. Магдалины до Бастильской площади; но вдруг по всем улицам проходит колонна работников и граждан, с трехцветным знаменем впереди, за нею, распевая «Марсельезу», является большая колонна Сент-Антуанского предместья, с красным знаменем; батальон 14-го линейного полка преграждает ей дорогу, штыки скрещиваются, раздается выстрел; солдаты дают по толпе страшный залп в упор; там и сям, как пронзительные свистки, раздаются взвизгиванья женщин, толпы народа, в ужасе, тесня друг друга, бросаются в улицу Бас-дю-Рампар. Наконец, по всем переулкам враги министерства расхаживают с трупами убитых и с факелами; отовсюду слышатся крики мщения,— и вдруг все покрывается ударами набата! Только теперь я понял, откуда происходила ночная суматоха и каким образом выросли на улицах точно сами собой баррикады. 3. Народ в ратуше . Нас было не более десяти человек, когда мы подходили к ратуше, направляясь вдоль по набережным и прыгая через баррикады. Мы добрались до главного входа в ратушу, где национальные гвардейцы сделали вид, будто хотят нас остановить; но, когда мы зарядили ружья, они отошли прочь и очистили нам дорогу. < ... > Ю а. А. Вагин 145
Мы вошли в залу, из которой слышались голоса. Посредине был поставлен стол, имевший форму подковы, а с другой стороны сидели три человека в черной одежде, оборотившись спиною к ряду окон, выходивших на площадь. Эти господа что-то писали... Мы поместились за столом в форме подковы, как раз насупротив господ в черном платье. После узнал я, что один из них назывался Гарнье-Паже. У него были длинные волосы, высокий лоб, несколько приплюснутый нос и выдававшийся вперед подбородок. Он был бледен. Когда мы вошли с нашими ружьями, висевшими за плечами, Гарнье-Паже поглядел на нас с удивлением. <...> ...Спустя несколько минут, писавший по левую руку сказал ему что-то вполголоса; тогда он поднял руку, а все присутствующие принялись кричать: — Тише!... тише... Слушайте! ...Вся зала смолкла. Гарнье-Паже начал читать бумагу, поданную его товарищем. Я помню, что она начиналась словами: «Король Луи-Филипп отказывается от престола»... Но не успел он окончить этой фразы, как со всех сторон поднялись крики: — Нет!.. Неправда!.. Он не отказывается!.. Его прогнали! Гарнье-Паже побледнел еще больше; он делал знаки замолчать, но шум мог уняться не сразу. Наконец, когда сделалось немного тише, Эммануэль закричал ему прямо в лицо: — Нам нужны гарантии! Это сильно его озадачило. Все навострили внимание. — Какие гарантии? — спросил он. — Провозгласите республику! — повторил Эммануэль. — Но какую же республику? — допрашивал Гарнье-Паже,— с избирательною или законодательною властью? Я понял, что Гарнье-Паже был довольно тонкий и увертливый человек, знавший, что народ еще не имел времени уяснить себе своих требований. Эммануэль смешался, но кто-то другой крикнул за него сзади: — Все равно! Мы подумаем после... Все-таки объявите республику, остальное нетрудно будет устроить! И за ним все подхватили: — Да... да... республику! ...Гарнье-Паже притворился, будто слушает весь этот гам, но я видел ясно, что он только обдумывал, как бы выйти из своего затруднительного положения. Наконец, он поднял руку и, когда все смолкли, сказал грустным голосом: — Господа, вы сами понимаете, что в такой суматохе ровно ничего нельзя сделать. Я приглашу господ секретарей идти со 146
мной в смежную комнату, и, когда наше решение будет окончено, мы возвратимся прочитать его вам. В то же время, не дожидаясь ответа, он встал вместе с двумя своими товарищами. Это произвело шум по всей зале. Возле них в конце стола находилась дверь. Когда они направились к ней, держа свои бумаги под мышкой, человек без рубашки сказал мне на ухо: — Он изменяет... Не застрелить ли его? Но, несмотря на мое сердитое настроение, мысль оскорбить такого человека показалась мне злодейской, и потому я отвечал: — Не нужно, ведь это Гарнье-Паж,е. Все заговорили о Гарнье-Паже, который во время этой болтовни ушел в другую комнату с своими секретарями. Дверь за ними захлопнулась; я думаю, эти господа от души хохотали, что могли сыграть с нами такую штуку, а мы стояли в зале ни дать, ни взять,— как стадо баранов... Мы вышли, рассердившись не на шутку, что даром потеряли столько времени. 70 Революция 1848 года в других странах Европы Ф. Фрейлиграт. «В горах раздался первый гром», стихотворение (1848), пер. М. Зенкевича. Избранные произведения, стр. 170—172. Ф. Фрейлиграт — один из представителей немецкой революционно-демократической поэзии 30—40-х годов XIX в.; в 1848—1849 гг. сотрудничал в «Новой Рейнской газете», был близок к К. Марксу и Ф. Энгельсу. После поражения революции эмигрировал в Англию, продолжал оставаться в своем творчестве «революционером 1848 года». С конца 50-х годов отходит от рабочего движения, в 1868 г. возвращается в Германию, примирившись с существовавшим в ней строем. В горах раздался первый гром И над попами грянул! И вот в стремленье боевом Пошла лавина напролом — Трех стран народ воспрянул! Италию встряхнул порыв, Везде гремит за взрывом взрыв, Вновь выворочено камней Из мостовых немало. Свобода там рукой своей 10* 147
На улицу двух королей Из пышных зал прогнала. 71 Взлетело знамя, засвистал Булыжник с пулей вместе. С коня слетает генерал — Qa ira! ga ira, и хлынул вал Блуз синих из предместий! Сент-Антуан встает грозой! Отставку получил Гизо, Испуганный, дрожащий! «Vive la reforme. Le systeme a bas!» l Отличные ребята! Сегодня сбор плодов,— пора! Трясите груши2. £а ira! Восстаньем все объято, Что будет дальше: подождем! Она придет, свобода! На всем пространстве мировом, Для каждого народа! Лавина катится, придет Ломбардия в движенье! Поляки, венгры сбросят гнет, Весна в Германию придет! Привет тебе, о славный год! Февраль торжественно течет — «Allons, enfants»3, «Mourir, mourir, Mourir pour la Patrie!»4 Июньские дни 1848 года в Париже А. И Герцен (1812—1870). «Былое и думы» (1852—1868). Собр. соч. в 30-ти т., т. X, изд. АН СССР, Мм 1956, стр. 222, 223—224. 1 «Да здравствует реформа! Долой систему!» (франц.). 2 Грушей народ называл Луи-Филиппа Орлеанского. 3 «Вперед, сыны отчизны» (франц.) — начальные слова «Марсельезы». 4 «Умрем за отчизну» (франц.). 148
Июньские дни, дни, шедшие за ними, были ужасны, они положили черту в моей жизни. <... > Сидеть у себя в комнате сложа руки, не иметь возможности выйти за ворота и слышать возле, кругом, вблизи, вдали выстрелы, канонаду, крики, барабанный бой и знать, что возле льется кровь, режутся, колют, что возле умирают,— от этого можно умереть, сойти с ума. Я не умер, но я состарился; я оправляюсь после Июньских дней, как после тяжкой болезни. А торжественно начались они. Двадцать третьего числа, часа в четыре, перед обедом, шел я берегом Сены к Hotel de Ville1, лавки запирались, колонны Национальной гвардии с зловещими лицами шли по разным направлениям, небо было покрыто тучами, шел дождик. Я остановился на Pont-Neuf2, сильная молния сверкнула из-за тучи, удары грома следовали друг за другом, и середь всего этого раздался мерный, протяжный звук набата с колокольни св. Сульпиция, которым еще раз обманутый пролетарий звал своих братии к оружию. Собор и все здания по берегу были необыкновенно освещены несколькими лучами солнца, ярко выходившими из-под тучи, барабан раздавался со всех сторон, артиллерия тянулась с Карусельской площади. Я слушал гром, набат и не мог насмотреться на панораму Парижа, будто я с ним прощался; я страстно любил Париж в эту минуту; это была последняя дань великому городу—после Июньских дней он мне опротивел. С другой стороны реки на всех переулках строились баррикады. Я как теперь вижу эти сумрачные лица, таскавшие камни; дети, женщины помогали им. На одну баррикаду, по-видимому оконченную, взошел молодой политехник, водрузил знамя и запел тихим, печальным голосом «Марсельезу»; все работавшие запели, и хор этой великой песни, раздававшийся из-за камней баррикад, захватывал душу... Набат все раздавался. Между тем по мосту простучала артиллерия, и генерал Бедо осматривал с моста в трубу неприятельскую позицию... Вечером 26 июня мы услышали, после победы «Насионаля» 3 над Парижем, правильные залш£- с небольшими расстановками... Мы все взглянули друг на друга, у всех лица были зеленые... «Ведь это расстреливают»,— сказали мы в один голос и отвернулись друг от друга. Я прижал лоб к стеклу окна. За такие минуты ненавидят десять лет, мстят всю жизнь. Горе тем, кто прощают такие минуты! После бойни, продолжавшейся четверо суток, наступила тишина и мир осадного положения; улицы были еще оцеплены, редко, редко где-нибудь встречался экипаж; надменная Нацио- 1 К Ратуше. 2 Мост через Сену. 3 Буржуазная газета. Здесь в смысле: победа буржуазии. 149
нальная гвардия, с свирепой и тупой злобой на лице, берегла свои лавки, грозя штыком и прикладом; ликующие толпы пьяной мобили1 ходили по бульварам, распевая «Mourir pour la pat- rie»2; мальчишки 16, 17 лет хвастали кровью своих братии, запекшейся на их руках, в них бросали цветы мещанки, выбегавшие из-за прилавка, чтоб приветствовать победителей. Кавеньяк возил с собой в коляске какого-то изверга, убившего десятки французов. Буржуазия торжествовала. А домы предместья св. Антония еще дымились, стены, разбитые ядрами, обваливались... 72 Баррикады в дни Июньского восстания 1848 года в Париже В. Y ю г о. «Отверженные», т. 2, ч. V, стр. 301, 302—306. Обе эти баррикады, являющиеся каждая в своем роде символом грозной эпохи, выросли из земли во время рокового июньского восстания 1848 года — величайшей из всех уличных войн, какие только видела история. <... > ...Да будет нам дозволено ненадолго остановить внимание читателя на двух единственных в своем роде баррикадах, ...которые особенно характерны для этого вооруженного восстания. Одна заграждала заставу предместья Сент-Антуан, другая защищала подступы к предместью Тампль; те, кому довелось увидеть эти выросшие под ясным голубым июньским небом грозные творения гражданской войны, никогда их не забудут. Сент-Антуанская баррикада была чудовищных размеров — высотой с трехэтажный до:м и шириной в семьсот футов. Она загораживала от угла до угла широкое устье предместья, то есть сразу три улицы; изрытая, иссеченная, зубчатая, изрубленная, с громадным проломом, как бы образующим бойницу, подпираемая грудами камней, превращенными в бастионы, там и сям выдаваясь вперед неровными выступами, надежно прикрывая свой тыл двумя высокими мысами домов предместья, она вздымалась, как гигантская плотина, в глубине страшной площади, некогда видевшей 14 июля. Девятнадцать баррикад громоздились уступами, уходя в глубь улиц, позади этой баррикады-прародительницы. Достаточно было увидеть ее издали, чтобы почувствовать ужасные предсмертные страдания городских окраин, достигшие того предела, когда нужда превращается в катастрофу. Из чего была построена баррикада?.. Можно было спросить: кто это построил?.. То было создано вдохновенным порывом клокочущей ярости. Стой! вот дверь! вот решетка! вот навес! вот рама! вот 1 «Подвижная гвардия» из босяков. 2 «Умереть за отечество» (франц.). 150
сломанная жаровня! треснувший горшок! Давай все, швыряй все! Толкай, тащи, выворачивай, выламывай, сшибай, разрушай все! В одну кучу дружно валились булыжники, щебень, бревна, железные брусья, тряпье, битое стекло, ободранные стулья, капустные кочерыжки, лохмотья, мусор, проклятия... По всему скату торчали опрокинутые тележки; огромная повозка, перевернутая колесами вверх, казалась шрамом на этом мятежном лике; распряженный омнибус, который со смехом втащили на руках на самую верхушку... Там и сям в отчаянном сумбуре торчали стропила крыш, оклеенные обоями углы мансард, оконные рамы с целыми стеклами, стоящие среди щебня в ожидании пушечного выстрела, сорванные с кровель трубы, шкафы, столы, скамейки, в бессмысленном кричащем беспорядке, всевозможный убогий скарб, отвергнутый даже нищими и носящий отпечаток ярости и разрушения. Можно было бы сказать, что это лохмотья народа: лохмотья из дерева, из железа, меди, камня, и что предместье Сент-Антуан вышвырнуло все это за дверь могучим взмахом метлы, создав баррикаду из своей нищеты... Карабины, которые защищали этот редут, в том числе и несколько мушкетонов, палили осколками, костяшками, пуговицами, даже колесиками из-под ночных столиков, представлявшими собой весьма опасные снаряды, так как они были из меди. Баррикада ...вся кишела людьми, щетинилась колючим гребнем ружей, сабель, палок, топоров, пик и штыков; огромное красное знамя плескалось по ветру. С баррикады доносились крики команды, боевые песни, дробь барабанов, женский плач и жуткий смех умиравших с голоду... Предместье и его редут поддерживали друг друга. Предместье опиралось на редут, редут прислонялся к предместью. Громадная баррикада высилась, как скала, о которую разбивалась стратегия генералов, прославленных в африканских походах... Картечь застревала в ее бесформенной массе, снаряды вязли там, поглощались, исчезали, ядра только дырявили дыры; какоА смысл бомбардировать хаос? И войска, привыкшие к самым страшным картинам войны, с тревогой глядели на этот редут-чудовище, щетинистый, как вепрь, и огромный, как гора. В четверти мили оттуда... можно было увидеть вдалеке, по ту сторону канала, на верхнем конце улицы, поднимающейся лесенкой по предместью Бельвиль, какую-то странную стену в два этажа высотой. Она соединяла прямой чертой дома правой стороны с левой, как будто улица «сама отвела назад свою самую высокую стену, чтобы выставить надежный заслон. Это была стена из тесаного камня. Прямая, гладкая, холодная, крутая, она была выверена наугольником, выложена по шнурку, проверена по отвесу. Разумеется, ее не цементировали, но, как и в иных римских стенах, это не нарушало строгой ее архитектуры. По высоте можно было догадаться о ее толщине. Карниз был математически точно параллелен основанию. На серой поверх- 151
ности, через известные промежутки, можно было различить едва заметные отверстия бойниц, подобные черным линиям. Бойницы были расположены на равных расстояниях друг от друга. Улица была пустынна из конца в конец; все окна и двери заперты, а в глубине возвышалась эта застава — неподвижная и безмолвная стена, превращавшая улицу в тупик. На стене никого не было видно, ничего не было слышно: ни крика, ни шума, ни дыхания. Она казалась гробницей. Ослепительное июньское солнце заливало светом это грозное сооружение. То была баррикада предместья Тампль... Все здесь было строго, прямолинейно, тщательно прилажено, плотно пригнано, симметрично и зловеще... Время от времени, как только солдат, офицер или представитель власти решался пересечь пустынную улицу, раздавался тонкий свистящий звук, и прохожий падал раненый или убитый. Если же ему удавалось перебежать, пуля вонзалась в закрытую ставню, застревала между кирпичами или в стенной штукатурке. А иногда вылетала и картечь. Бойцы баррикады сделали из двух обломков чугунных газовых труб, заткнутых с одного конца паклей и глиной, две небольшие пушки. Пороха зря не тратили: почти каждый выстрел попадал в цель- Солдаты, построенные для атаки у Тампльской заставы, за горбатым мостом канала, хмуро и сосредоточенно разглядывали этот мрачный редут, неподвижный, бесстрастный, рассылающий смерть- Бравый полковник Монтейнар любовался баррикадой не без внутреннего трепета. «А как построено! — сказал он, обращаясь к одному из депутатов.— Ни один камень на выдается...» В этот миг пуля пробила орден на его груди, и он упал. «Трусы! — кричали солдаты.— Да покажитесь же! Дайте на вас посмотреть! Они не смеют! Они прячутся!» Баррикада предместья Тампль, которую защищали восемьдесят человек против десяти тысяч, продержалась три дня. На четвертый, ...атакующие ворвались в дома, прошли по крышам, и баррикада была взята. Ни один из восьмидесяти «трусов» и не подумал бежать, все были убиты... 73 После подавления Июньского восстания 1848 года Г. Флобер. «Воспитание чувств», стр. 341—343, 344, 345, 346, 347. Несмотря на буржуазную ограниченность своего мировоззрения, талантливый писатель правдиво изобразил зверскую расправу буржуазии с восстанием парижских рабочих в июне 1848 г. 152
Четыре баррикады, четыре громадные груды булыжника, загораживали подступы к площади; местами трещали факелы; несмотря на клубившуюся пыль, он1 различал пехотинцев и национальных гвардейцев с черными, свирепыми лицами, в изодранных одеждах. Они только что заняли эту площадь и расстреляли несколько человек; ярость их еще не улеглась... На улице Сен-Виктор царил полный мрак: ни одного газового рожка, ни одного освещенного окна. Каждые десять минут раздавалось: — Часовой! Слушай!.. На каждом перекрестке, среди улицы, неподвижно возвышался конный драгун... Где-то везли пушки, и над мостовой несся глухой и грозный грохот.:. Караульня Политехнической школы была набита битком. На пороге толпились женщины, просившие свидания с сыном или мужем. Их отсылали в Пантеон, превращенный в морг... Площадь Пантеона была полна солдат, спавших на соломе. Наступало утро. Гасли бивуачные огни. Мятеж оставил страшные следы в этом квартале. Улицы были разрыты из конца в конец, вставали горбом. На баррикадах, теперь разрушенных, громоздились омнибусы, лежали газовые трубы, тележные колеса; кое-где маленькие черные лужи, должно быть кровь. Стены домов были пробиты снарядами, из- под отвалившейся штукатурки выступала дранка. Жалюзи, державшиеся на одном гвозде, висели, точно рваные тряпки. Лестницы провалились, и двери открывались в пустоту. Можно было заглянуть внутрь комнат, где обои превратились в лохмотья; иногда же сохранилась в целости какая-нибудь хрупкая вещь. < ... > ...Мятеж был подавлен или почти подавлен: так гласило воззвание Кавеньяка, только что расклеенное на стенах. В конце улицы Вивьен показался взвод подвижной гвардии. Обыватели в восторге завопили; они махали шляпами, рукоплескали, плясали, стремились обнять солдат, предлагали им вина, с балконов падали на них цветы, которые бросали дамы. Наконец в десять часов, в ту минуту, когда под грохот пушек брали предместье Сент-Антуан, Фредерик попал в мансарду Дюссардье. Тот лежал на спине и спал. Из соседней комнаты... вышла женщина — м-ль Ватназ. Она отвела Фредерика в сторону и сообщила ему, каким образом Дюссардье был ранен. В субботу с баррикады на улице Лафайета какой-то мальчишка, завернувшись в трехцветное знамя, кричал национальным гвардейцам: «Так вы будете стрелять в ваших братьев!» Фредерик. 153
Продолжали наступать, а Дюссардье, бросив ружье, растолкав всех, прыгнул на баррикаду и ударом ноги повалил мятежника, вырвал у него знамя. <...> Она была так предупредительна, что приносила ему газеты, в которых прославлялся его подвиг. Эти похвалы как будто досаждали ему. Он даже признался Фредерику, что его беспокоит совесть. Может быть, ему следовало стать на сторону блузников; ведь, в сущности, им наобещали множество вещей, которых не исполнили. Их победители ненавидят республику, и к тому же с ними обошлись очень жестоко. Конечно, они были неправы, однако не совсем, и честного малого терзала мысль, что, может быть, он боролся против справедливости... Их было там 1 девятьсот человек, брошенных в грязь, сбитых в кучу, черных от пороха и запекшейся крови, трясущихся в лихорадке, кричащих от ярости; а когда кто-нибудь из них умирал, труп не убирали... Лампа, висевшая под сводчатым потолком, казалась кровавым пятном, а в воздухе кружились зеленые и желтые огоньки, загоравшиеся от испарений этого склепа. Опасаясь эпидемии, назначили особую комиссию. Председатель только начал спускаться, как уже бросился назад, в ужасе от трупного запаха и зловония нечистот. Когда заключенные подходили к отдушинам, солдаты национальной гвардии, стоявшие на часах, пускали в ход штыки, кололи их наудачу, чтобы не дать им расшатать решетку. Эти солдаты были безжалостны. Те, кому не пришлось участвовать в сражениях, хотели отличиться. Это был разгул трусости. Мстили сразу и за газеты, и за клубы, и за сборища, и за доктрины — за все, что уже целых три месяца приводило в отчаяние... <. ..> Дядюшка Рокк стал очень храбр, чуть ли не безрассуден. Вступив в Париж 26-го с отрядом из Ножана, он... присоединился к национальной гвардии, расположившейся лагерем в Тюиль- ри, а теперь был очень доволен, что его поставили часовым со стороны набережной, у террасы. Тут по крайней мере эти разбойники были в его власти!.. Один из них, белокурый длинноволосый подросток, приник лицом к решетке и просил хлеба. Г-н Рокк приказал ему замолчать. Но юноша жалобно повторял: — Хлеба! — Откуда я тебе возьму?.. Дядюшка Рокк возмутился, что не признают его авторитета. Чтобы испугать их, он стал целиться, а тем временем юноша, 1 В подвале Тюильри* 154
которого толпа, напирая, подняла до самого свода, крикнул еще раз: — Хлеба! — Вот тебе! На! — сказал дядюшка Рокк и выстрелил. Раздался страшный рев, потом все затихло... После этого г-н Рокк отправился домой; на улице Сен-Мартен у него был дом... И то обстоятельство, что во время мятежа был испорчен фасад этого строения, немало способствовало его свирепости. Теперь, когда он снова взглянул на фасад, ему показалось, что он преувеличил ущерб. Поступок, только что им совершенный, умиротворил его, словно ему возместили убытки. <... > Но дядюшка Рокк пережил слишком сильное волнение... И за десертом с ним сделалось нечто вроде обморока... Потом, уже лежа в постели, г-н Рокк попросил укрыть его как можно теплее... Он вздыхал, охал. — ...Поцелуй твоего бедного папу!.. Ах, уж эти революции! Дочь журила его за то, что он так волнуется, даже заболел, а он ответил: — Да, ты права! Но уж я не могу! У меня слишком чувствительное сердце. Тема 9 РЕВОЛЮЦИИ 1848—1849 ГОДОВ В ГЕРМАНИИ, ИТАЛИИ, АВСТРИИ, ВЕНГРИИ И ЧЕХИИ 74 Силсзские ткачи Генрих Гейне (1797—1856). «Силезские ткачи», стихотворение (1844), пер. В. Левина. Избранные произведения в 2-х т., т. 1, Гослитиздат, М., 1956, стр. 268—269. Угрюмые взоры слезой не заблещут! Сидят у станков и зубами скрежещут. «Германия, саван тебе мы ткем, Вовеки проклятье тройное на нем. Мы ткем тебе саван! Будь проклят бог! Нас мучает холод, Нас губят нищета и голод, Мы ждали, чтоб нам этот идол помог, Но лгал, издевался, дурачил нас бог. Мы ткем тебе саван! Будь проклят король и его законы! Король богачей, он презрел наши стоны, 155
Он последний кусок у нас вырвать готов И нас перестрелять, как псов. Мы ткем тебе саван! Будь проклята родина, лживое царство Насилья, злобы и коварства, Где гибнут цветы, где падаль и смрад Червей прожорливых плодят. Мы ткем тебе саван! Мы вечно ткем, скрипит станок, Летает нить, снует челнок, Германия старая, саван мы ткем, Вовеки проклятье тройное на нем. Мы ткем тебе саван!» 75 Сопоставление английской революции XVII века, французской революции XVIII века и революции в Германии в середине XIX века Г. Гейне. «1649—1793 — ???», стихотворение, пер. А. Н. Линдегрен. Поли, собр, соч., т. 6, Спб., 1904, стр. 195—196. Великий поэт бичует политическую трусость немецкой буржуазии, ее неспособность к решительным революционным действиям, с сарказмом характеризует «чувствительность» немецких мещан, их приверженность прусскому монарху и феодальным пережиткам. Стихи используются при изучении английской революции XVII в. (первая строфа), французской революции XVIII в. (вторая строфа) и целиком в данной теме. С большою грубостью британцы поступили, Когда на смерть Стюарта осудили. Заснуть не мог пред казнию король Последней ночью в замке Уайтголь. Ругалась чернь, шумя, ломилася в ворота, И шла на площади постройка эшафота. Невежлив и француз: в фиакре был свезен Луи Капет туда, где жизнь покончил он. Коляски бедному не подали при этом, Как то предписано придворным этикетом. Но обошлись они еще грубей СМариею Антуанеттой: ей Ни одного из овиты всей придворной Не дали в провожатые: позорно Ее сопровождал на эшафот 156
В телеге тряской санкюлот. И видя, как с ней эти люди грубы, Она надула габсбургские губы... Француз и бритт бездушны от природы; Чувствителен лишь немец; средь свободы, Террора даже, немец сохранит, Как долг и преданность велит, К монарху своему, без всякого сомненья, Глубокое сыновнее почтенье. Шестеркой экипаж придворный запрягут, Коней нарядно в траур уберут, На козлах кучер плачущий с бичом... Так будет к месту лобному потом Немецкий государь когда-нибудь доставлен И верноподданнически обезглавлен. 76 Раздробленность Германии Георг Гервег (1817—1875). «Немецкому народу», стихотворение (1841), пер. Н. Вержейской. Избранное, Гослитиздат, М., 1958, стр. 56—57. Г. Гервег — представитель немецкой революционно-демократической поэзии 40-х годов XIX в., сотрудничал в «Рейнской газете», до 1848 г. был близок к К. Марксу и Ф. Энгельсу. Его сборник «Стихи живого» (1841) имел большой успех и вошел в сокровищницу немецкой национальной поэзии. Все в тебе, отчизна, есть, Все наш .взор и слух ласкает, Лишь свободы не хватает. В княжествах — их тридцать шесть! Волю жителей и честь Венценосец попирает. Нам свободы не хватает. Немец! Ты скажи князьям своим: Тридцати шести уделам Стать пора единым целым, Государством стать большим, С сердцем и с гербом одним. О народ мой, будь же смелым! Стать пора единым целым. 157
77 Революция и контрреволюция в Германии Ф. Фрейлиграт. «Мертвые — живым», стихотворение (1848), пер. М. Зенкевича. Избранные произведения, стр. 186—188. От имени повстанцев, павших на мартовских баррикадах 1848 г. в Берлине, поэт обращается к живым, клеймит либеральную буржуазию, призывает народ к революционной борьбе. За опубликование этого стихотворения автор был привлечен к суду. 3 октября 1848 г. на суде были прочитаны выдержки из стихотворения, встреченные аплодисментами публики. Под давлением общественного мнения присяжные оправдали поэта. Стихотворение содержит намеки на текущие политические события: демонстрацию перед балконом дворца короля Фридриха-Вильгельма IV, возвращение королевских войск в Берлин по просьбе буржуазии, запрещение собраний, преследования демократической печати, предательство болтливых буржуазных депутатов парламента во Франкфурте-на-Майне, избравших австрийского эрцгерцога Иоганна временным главой германского государства... Так было! Со свинцом в груди, с раскроенными лбами К балкону подняли вы нас к нему над головами. «Сюда!» И к трупам он сошел испуганно с балкона. «Прочь шляпу!» И покорно снял (марионетка трона, Обманщик и комедиант!), стоял дрожащий, бледный... У войск отбил и город взял наш бой, наш бой победный! Мы думали: недаром, нет, мы головы сложили, Теперь навеки можем мы спокойно спать в могиле. Вы обманули нас! Позор живым! Вы проиграли В четыре месяца все то, что мы завоевали! И подвиг наш и нашу смерть — вы предали их тоже,— Всё слышим мы, всё знаем мы, в могилах братских лежа. Где баррикады были, там теперь, как прежде, снова Собрания запрещены, в тисках печать и слово! На юге, севере скрипят замки в тюремном склепе, И для восставших за народ готовы снова цепи. Войдя в союз с царем теперь, вы поносить готовы Всех тех, кто пал и заслужил себе венок лавровый. Борцы парижские, и вы побеждены обманом! Идет предательство кругом... Ну что ж, пускай же битва грянет, Пускай последний смертный час для палачей настанет! Пусть крик «Республика!» сильней колоколов грохочет, Которыми принц Иоганн нас одурачить хочет! Погибли в марте мы, с тех пор уже хлеба созрели; Свободы мартовский посев сберечь мы не сумели. 158
О, слишком много каждый день паденья и позора, И верьте мертвым, нам: тот гнев грозой воскреснет скоро! Он в нас живет. И вспыхнет вновь! От спячки всех пробудит, И полуреволюция тогда уж полной будет. 78 «Новая Рейнская газета» Г. Веер т. «Сегодня ехал я в Дюссельдорф», стихотворение (1848), пер. Б. Н. Тимофеева. Избранные произведения, стр. 73—76. Г. Веерт, по словам Ф. Энгельса, «первый и самый значительный поэт немецкого пролетариата» (К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. 21, стр. 5), член Союза коммунистов, сотрудник и один из редакторов «Новой Рейнской газеты», в которой регулярно печатались-его боевые политические фельетоны и сатирические стихи. Подвергался преследованиям, сидел во французских и немецких тюрьмах. Стихи «Сегодня ехал я в Дюссельдорф» высмеивают мещанские представления о коммунизме и страх немецких буржуа перед деятельностью «Новой Рейнской газеты». Сегодня ехал я в Дюссельдорф, Сосед мой — советник почтенный,— О «Новой Рейнской» начав разговор, Бранился весьма откровенно: «Редакторы этой газеты дрянной — Чертей опасная свора: Совсем не боятся ни бога они, Ни Цвейфеля-прокурора! Как средство от всех неурядиц земных Хотят они первым делом Республику красную провозгласить С имущества полным разделом. На части мельчайшие разделен Весь мир будет ими вскоре: На горсти земли и песку— вся твердь, На малые волны — море. Получит каждый на радость себе Кусочек наш^й планеты: Достанется лучшее — редакторам Из «Новой Рейнской газеты»... От этих громил не того еще жди При их новейшем Содоме: 159
Никто не сможет отныне иметь Богов — даже в собственном доме». Но тут господин советник умолк, И полон я был раздумья: Каким вы мудрым казались мне В наш век сплошного безумья. И вам за ваш проницательный ум Я памятник должен поставить: Быть может, веселый мой фельетон Поможет мне вас прославить. Не каждый болван получает пинок, Вертясь у нас под ногами,— Имею честь приветствовать вас Почтительными словами... 79 Немецкая буржуазия в революции 1848 года Г. Гейне. «Михель после марта», стихотворение (1850), пер. В. Левика. Собр. соч. в 10-ти т., т. 2, Гослитиздат, М., 1957, стр. 153—154. Немецкий Михель был с давних пор Байбак, не склонный к проказам. Но март и в нем разжег задор: Он стал выказывать разум. Каких он чувств явил порыв, Наш белокурый приятель! Кричал, приличия забыв, Что каждый князь — предатель! Но ожил старый сброд, а с ним И старонемецкие флаги. Пред черно-красно-золотым Умолкли волшебные саги. Я знал эти краски, я видел не раз Предвестья подобного рода. 160
Я угадал твой смертный чае Немецкая свобода. А Михель пустил и свист и храп И скоро, с блаженной харей, Опять проснулся как преданный раб Тридцати четырех государей. 80 Революция 1848 года в Италии Джозуэ Кардуччи (1835—1907). «К бутылке вальтеллинского вина 1848 года», пер. Е. Солоновича. Избранное, Гослитиздат, М., 1958, стр. 237. Дж. Кардуччи — крупнейший итальянский поэт XIX в., по характеристике А. В. Луначарского, «старый гарибальдийский лев». В стихах Кардуччи вспоминает время, Когда гремела в долах Ломбардии могучим эхом слава геройская, когда в апреле италиец меч обнажил свой против австрийцев, Недруги дрогнули, трехцветное завидя знамя: вотще Гайнау^звал их в атаку. 81 Начало революции 1848 года в Венгрии Шандор Пете фи (1822—1849). «Национальная песня» (1848, март), пер. Л. Мартынова. Избранное, Гослитиздат, М., 1955, стр. 262, 263. Эти стихи знаменитый венгерский поэт и революционер-демократ читал на народных собраниях в Будапеште 15 марта 1848 г., и революционная молодежь с воодушевлением повторяла за ним слова клятвы. «Национальная песня» стала гимном венгерской революции. Встань, мадьяр! Зовет отчизна! Выбирай, пока не поздно: Примириться с рабской долей Или быть на вольной воле? Богом венгров поклянемся Навсегда — Никогда не быть рабами, Никогда! 1 Барон Г а й н а у — австрийский генерал, жестоко подавивший восстание в Брешии. 11 А. А. Вагин 161
Мы живем на белом свете . Перед дедами в ответе! Вольным предкам нет покою Здесь, под рабскою землею. Богом венгров поклянемся Навсегда — Никогда не быть рабами, Никогда! Имя венгра величаво И достойно древней славы. Поклянемся перед боем, Что позор столетий смоем! - Богом венгров поклянемся Навсегда — Никогда не быть рабами, Никогда! 82 Восставшая Венгрия Мор Иокаи (1821—1904). «Сыновья человека с каменным сердцем», роман (1869). Гослитиздат, М., 1959, стр. 309—310, 311—313, 314—315. Известный венгерский писатель происходил из среды мелких помещиков, в молодости был дружен с Петефи, однако недолго находился под влиянием его революционных идей, вскоре став сторонником мирных реформ. В данном романе личные впечатления революционной войны 1849 г. помогли автору, вопреки буржуазно-либеральной концепции, правдиво и страстно создать величественные образы борцов за независимость родины. Как могло случиться, что народ небольшой, изолированной страны, подвергшейся нападению со всех сторон, оказался в состоянии доблестно и победоносно защищать свою родину против вражеского нашествия, опираясь лишь на собственные вооруженные силы? Чем объяснить, что колосс, перед которым он очутился один .на один, не одолел его? А когда на эту страну натравили и другого европейского колосса, она померилась силами и с ним! Так что оба исполина затратили немало усилий, пока им удалось одолеть эту маленькую страиу. Откуда у маленького народа взялось столько богатырской, поистине сказочной мощи для этой эпической борьбы...? Попробую вам рассказать так, как понимаю сам... Взвились в воздух национальные знамена, и народ стал собираться вокруг них. 162
Землепашцы бросали плуги, школяры оставляли училища, отцы покидали счастливые семейные очаги и становились под боевые знамена. Тринадцати — четырнадцатилетние подростки брали в руки тяжелые ружья, от которых сгибались их еще детские плечи, а белые как лунь семидесятилетние старцы вставали бок о бок с ними. Никого не приходилось соблазнять высоким жалованьем. Трехцветная национальная кокарда — вот единственное вознаграждение, которого добивался каждый, кто вступал в ряды народного ополчения. <... > На войну уходили адвокаты — никто больше не занимался тяжбами. Уходили судьи — в суд больше не поступало исков. Инженеры превращались в артиллеристов и саперов. Врачи становились полевыми хирургами — умирать в постели в ту пору было не в моде... Не было оружия. Что ж, его отнимали у врага! Правда, вырывать приходилось его чуть не голыми руками, пуская в ход колья и косы. Простой трансильванский хлебопашец научился сам отливать пушки и просверливать в них дула; он обеспечил повстанцев и боевыми ядрами. В каждой чугунолитейной мастерской отливали ядра и пули... Крестьяне из окрестностей города Сабадка голыми руками отобрали у противника здоровенное орудие... бившее на расстояние полумили. Едва сформировавшись, каждый новый батальон тут же приступал к учениям, а уже через неделю получал боевое крещение. Под сенью трехцветного знамени люди становились братьями... Офицеры были боевыми товарищами солдат. Вместе и ели, и мокли под дождем, и спали на общей соломенной подстилке, учили друг друга патриотизму. Дезертиров не было вовсе. Да и куда могли бы они бежать? Дверь каждого дома немедленно захлопнулась бы перед трусом... Воевали не только те, у кого в руках было оружие, воевала каждая живая душа. Матери воодушевляли сыновей... И пламенный поэт *, метеором сверкнувший на нашем небосводе, воспевал © своих стихах эту священную войну за независимость родины... Так создавалась национальная армия. ...Откуда брались деньги? Верно, войну без денег вести нельзя. 1 Речь идет о Шандоре Петефи. II* 163
И вот как обстояло дело. Каждый, у кого была хотя бы одна серебряная ложка или пара серебряных шпор, отдавал их на нужды родины. Молодые девушки вынимали из ушей серьги, вдовы отдавали в национальную казну скопленные филлеры К Сюда же поступали и собранные по грошам сбережения от пенсий. Кто мог помышлять о сбережениях, когда нависла угроза потерять отечество? Однако всего этого было недостаточно. Тогда решили печатать деньги на простых клочках бумаги: мол, эти клочки и есть «деньги нации». И люди принимали их как настоящее золото. <... > Но, говоря о национально-освободительной армии, нельзя забывать о том, кто шел впереди нее и вслед за ней...— о народе! О народе, который своим разумом, сметкой, изобретательностью, добротой, патриотическим духом умел отстаивать, ободрять, предостерегать, неустанно вдохновлять и оберегать свою обожаемую армию. Не раз десятки тысяч ополченцев вставали бок о бок с нею, и их рать устрашала врага!, 83 Венгерский народ сражается Ш. П е т е ф и. «Боевая песня», или «Венгерская марсельеза» (конец 1848 г.), пер. Л. Мартынова. Избранное, стр. 312. Песня сыграла мобилизующую роль в национально-освободительной войне против австрийской монархии. В письме венгерскому парламенту автор просил напечатать и распространить это стихотворение в венгерской армии. Трубит трубач, бьют барабаны! Вперед, друзья, на подвиг бранный, Вперед, мадьяры! Пуля поет, палаш сверкает, Все нас на подвиг вдохновляет Вперед, мадьяры! Пусть развевается над нами Все шире, шире наше знамя. Вперед, мадьяры! Написано на нем «Свобода». Пусть это видят все народы! Вперед, мадьяры! . Ш. Петефи. «Дядя Петер» (1849), пер. И. Миримского. Собр. соч. в 3-х т., т. 2, изд. Корвина, 1963, стр. 157, 159. По двенадцать парней от селенья Объявили нынче в ополченье. 1 Мелкая монета. 164
Ни к чему аркан — по доброй воле Под знамена встали вдвое боле. «Пусть сидит калека да недужный, Ну, а мы пойдем, раз это нужно, Потому что не король проклятый — Родина нас призвала в солдаты.. Мы идем на короля тирана, Что, как зверь, терзал нас неустанно. Пусть его постигнет божья кара От руки восставшего мадьяра! За страну, за счастье, за свободу Мы готовы и в огонь, и в воду! Двадцать пять нас, но пойдут и сорок, Все пойдут, кому народ наш дорог!» Вот они сбираются к отходу. А народу собралось, народу! Все — от стариков и до младенйев — Провожали храбрых ополченцев. Разобрав оружье, кружки, ранцы, В строй походный стали новобранцы И пошли, простившись, в путь тяжелый, Как на праздник, как на пир веселый. 84 Революционное движение в Чехии в 1848 году Антал Сташек (1843—1931). «О сапожнике Матоуше и его друзьях», исторический роман (1925). Гослитиздат, М., 1954, стр. 44—45, 56, 60—61, 66—67, 76, 77, 78—79. А. Сташек — известный чешский писатель, один из t создателей чешской демократической литературы. Главные герои романа — крестьяне и ремесленники; действие происходит главным образом в деревне, в частности в селе Вранове. 1. В чешскую деревню пришла весть о революции в Вене в марте 1848 года, ...Матоуш еле переводил дух. Он бросил работу и, как сумасшедший, бегал от одного дома к другому, ...размахивая руками... Мужчины, женщины, дети,- старики и даже древние старухи выходили из изб, хлевов и амбаров. Сбегались, расспрашивали. Но Матоуш, не слушая их, кричал на все стороны: 165
— Конец барщине! Вокруг него собралась толпа, все вместе пошли к мостику. — Отец, в Вене революция... Меттерних убежал оттуда. — Откуда ты знаешь? — Только что об этом объявил староста, он приехал из города... Будет конституция! Будет свобода! Толпа не знала, что такое конституция, но что такое барщина— все знали хорошо. Рассудительные зажиточные крестьяне сдержанно покачивали головами, а про, себя ликовали; бедняки дрожали от радости, но сдерживались и недоверчиво усмехались; безземельные, вынув трубки изо рта, грозили ими в сторону панского двора, где они отбывали барщину; молодежь шумела... — Пойдемте в управу! — послышалось из толпы. По пути взбудораженная толпа росла; слов уже нельзя было разобрать, голоса слились в сплошной гул: — Конец барщине! <... > 2. Крестьяне идут на помощь восставшей Праге Прилетело известие: Виндишгрец обстреливает Прагу! И в горах от села к селу вспыхнули огни: «Идем на помощь Праге!» <...> — Подымайтесь на помощь Праге! — гремело в бараках и избах. Каждый стремился обзавестись ружьем; тот, кто его не имел, обегал не только деревню, но и всю округу. Ружей нашлось достаточно: в деревнях было много браконьеров. Теперь они вытаскивали свои припрятанные от лесников сокровища из-под крыш и из других тайников. «Ружье! Ружье!..» — в один голос кричали горцы и жители долин. На свет божий извлекались диковинные образцы ружей, от пуль которых в свое время гибли в лунные ночи господские зайцы, а иногда серны и даже олени. Матоуш забрел в соседнее село, где жил его двоюродный брат, и, раздобыв ружье, начистил его так, что металлические части сверкали, как серебро. Стояли долгие весенние дни... Вечер уже спускался на землю, когда гвардейцы пришли на сбор. Все столпились вокруг высокого ясеня перед домом старосты и стали толковать о походе. Много было речей, мнений, желаний, наконец сошлись на одном. — Значит,— закончил совещание староста Кольда,— все мы соберемся здесь завтра рано утром и выступим. У кого нет ружья, те получат пики, нам заготовила их на свои средства община. <...> Бум... бум... бум! — едва лишь встало солнце, загремел барабан. Заиграли скрипки и кларнет- Гвардейцы сходились со всех сторон, выстроились и в четком марше отправились в поход; командовал отрядом капрал 166
Лейка, старый учитель гвардейцев... Над колонной в первых лучах солнца сверкали остро отточенные пики и смазанные маслом ружья: рядом с новой двустволкой старое одностволь- цое ружьишко, солдатская винтовка рядом с дробовиком. Были здесь и негодные старые ружья, черт знает где взятые и очищенные от старой ржавчины к сегодняшнему дню... Столь же разнообразны были и люди, которые сегодня несли это оружие; колонна пестрела черной, синей и серой одеждой; кожаные штаны перемешались с холщовыми, короткие куртки разного покроя с длиннополыми пальто; длинные бороды — рядом с голыми подбородками; строгие, серьезные лица — рядом с улыбающимися физиономиями. Только щеки одинаково загорели под лучами солнца, только руки были одинаково натружены, да у всех в душе было одно стремление к золотой свободе, к золотой свободе! Врагом этой свободы был Виндишгрец, который обстреливал Прагу. Так вперед на врага — хотя бы с вилами и косами! <... ^> — Слышали вы о венгерских гусарах, будто они бегут из Чехии домой, в Венгрию, Они хотят поддержать революцию. -Да. — А что мне делать, если я увижу, что они скачут по дороге из Бакова?.. — Будем в них стрелять! — хотел было ответить начальник, враг всех венгров, но подавил эту мысль и созвал лагерь на совещание. — Что нам делать, если мы встретим на пути гусар? <... > Гвардейцы... стали обсуждать вопрос..., но единодушия не было. Матоуш вспыхнул,— горючего в нем было хоть отбавляй... — Мы идем против Виндишгреца, а не против венгров,— возбужденно кричал он.— Они хотят того же, что и мы, и, пожалуй, лучше всего было бы соединиться с этими гусарами, в случае если солдаты нападут на наш отряд. <... > Он вытащил из кармана носовой платок, правда, не белый, как это полагалось, а пестрый, да еще в поту и в грязи... Матоуш быстро привязал его к дулу ружья и стал махать им в воздухе, давая понять, что у него нет враждебных намерений. При этом он орал во все горло: — Эльен мадьяр!.. Слава венграм! Не успел он три раза прокричать это приветствие, как гусары были тут как тут. Видя на дуле ружья платок и слыша приветствия, они остановились по команде офицера. 167
— Аткозоток остракок?] — спросил последний, подняв пистолет. — Нэм... нэм... нэм!..2 — кричал Матоуш, сделав на караул.— Чехи... Идем на помощь Праге против Виндишгреца. Венгр понял, опустил поднятую руку и засунул оружие в кобуру. Тема 10 ПЛАНТАЦИОННОЕ РАБСТВО И ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА В США 85 Работорговля на Атлантическом океане в начале XIX века Г. Гейне. «Невольничий корабль», стихотворение (1854), пер. В. Левина. Собр. соч. в 10-ти т., т. 3, стр. 174—178. Сам суперкаргоа мингер ван Кук Сидит погруженный в заботы. Он калькулирует груз корабля И проверяет расчеты. «И гумми хорош, и перец хорош,— Всех бочек больше трех сотен. И золото есть, и кость хороша, И черный товар добротен. Шестьсот чернокожих задаром я взял На берегу Сенегала. У них сухожилья — как толстый канат, А. мышцы — тверже металла. В уплату пошло дрянное вино. Стеклярус да сверток сатина. Тут виды — процентов на восемьсот, Хотя б умерла половина. Да, если триста штук доживет До гавани Рио-Жанейро, 1 Проклятые австрийцы? (венг.). 2 Нет, нет, мет! (венг.). 3 Владелец коммерческого груза на корабле. 168
По сотне дукатов за каждого мне Заплатит Гонзалес Перейро». Так предается мингер ван Кук Мечтам, но в эту минуту Заходит к нему корабельный хирург Герр ван дер Смиссен в каюту. Он сух, как палка; малиновый нос, И три бородавки под глазом. «Ну, эскулап.мой!-г-кричит ван Кук,— Не скучно ль моим черномазым?» Доктор, отвесив поклон, говорит: «Не скрою печальных известий. Прошедшей ночью весьма возросла Смертность среди этих бестий. На круг умирало их по двое в день, А нынче семеро пали — Четыре женщины, трое мужчин. Убыток проставлен в журнале. Я трупы, конечно, осмотру подверг. Ведь с этими шельмами горе: Прикинется мертвым, да так и лежит, С расчетом, что вышвырнут в море. Я цепи со всех покойников снял И утром, поближе к восходу, Велел,1 как мною заведено, Дохлятину выкинуть в воду». Но тут ван Кук со вздохом сказал: «Какие ж вы приняли меры? Как нам убыток предотвратить Иль снизить его размеры?» И доктор ответил: «Свою беду Накликали черные сами: От их дыханья в трюме смердит Хуже, чем в свалочной яме, Но часть безусловно подохла с тоски,— Им нужен какой-нибудь роздых. 169
От скуки безделья лучший рецепт — Музыка, танцы и воздух». Ван Кук вскричал: «Дорогой эскулап! Совет ваш стоит червонца. В вас Аристотель воскрес, педагог Великого македонца! Клянусь, даже первый в Дельфте мудрец, Сам президент комитета По улучшенью тюльпанов — и тот Не дал бы такого совета! Музыку! Музыку! Люди, наверх! Ведите черных на шканцы, И пусть веселятся под розгами те, Кому не угодны танцы!» На судне свернуты паруса, Оно лежит без оснастки, Но палуба залита светом свечей,— Там пенье, музыка, пляски. На скрипке пиликает рулевой, Доктор на флейте играет, Юнга неистово бьет в барабан, Кок на трубе завывает. Сто негров, танцуя, беснуются там,— От грохота, звона и пляса Им душно, им жарко, и цепи, звеня, Впиваются в черное мясо. ' Надсмотрщик— maitre de plaisirs К Он хлещет каждое тело, Чтоб не ленились танцоры плясать И не стояли без дела. И ди-дель-дум-дей и шнед-дере-денг,— Все громче и яростней звуки! Стоит у мачты мингер ван Кук, Скрестив молитвенно руки. 1 Распорядитель танцев (франц.). 170
«О господи, ради Христа пощади Жизнь этих грешников черных! Не гневайся, боже, на них, ведь они Глупей скотов безнадзорных. Помилуй их ради Христа, за нас Испившего чашу позора! Ведь если их выживет меньше трехсот, Погибла моя контора!» 86 Жизнь невольников Энн Петри* «Пароль «Свобода!», историческая повесть. Изд. «Детская литература», М., 1964, стр. 4—5, 20—21, 12—13, 8—9. Э. Петри — современная прогрессивная писательница США. Негры называли Эдварда Бродаса господином, а его дом у дороги — Большим домом... За конюшнями тянулись огороды и парники, а дальше — фруктовые сады, коровники, стойла для рабочих лошадей и мулов. Большой дом, кухня, конюшни — все это составляло усадьбу... На некотором расстоянии от Большого дома... находился поселок, где жили рабы. Впрочем, скорее это был не поселок, а беспорядочное скопление хижин, без перегородок внутри и даже без окон. Хижины были сложены из грубо обтесанных бревен — лес рос близко. Щели промазывали глиной. Бревна были сырыми, и когда дерево то ссыхалось, то снова разбухало, ...крыши провисали, а стены оседали... Внутри хижины так же были похожи одна на другую, как и снаружи. В каждой прямо на грязном земляном полу был грубо сложенный очаг, на котором стояли два-три чугунных горшка. Когда дул сильный ветер, дым не проходил в трубу, а валил в хижину, поэтому все стены были прокопченными насквозь. Даже летом в лачугах рабов постоянно пахло дымом... Постелью служила груда старых одеял. Стульев не было; обитатели хижины сидели на корточках вокруг огня или прямо на полу. В центре хижины находилась большая, довольно глубокая яма, прикрытая сверху нестругаными досками. Это был погреб, где зимой хранили сладкий картофель. <[...]> Воскресенье было особым днем. В этот день в поле не работали. Рабы готовили у себя дома, стирали свои вещи, пели и рассказывали разные истории. Был еще один день, «день выдачи», который приходился на конец месяца. В этот день рабам выдавали продовольствие 171
и одежду. Один из рабов привозил на фургоне из Большого дома месячный запас продовольствия. Каждый получал восемь фунтов солонины или столько же рыбы, бушель1 кукурузной муки и пинту2 соли. Раз в год, тоже в «день выдачи», рабы получали одежду. Мужчинам давали две рубахи из мешковины, две пары штанов, одну из мешковины, другую — из шерсти и на зиму — шерстяную куртку. Кроме того, взрослые получали одну пару чулок из грубой пряжи и одну пару башмаков. Дети младше восьми лет не получали ни башмакав, ни чулок, ни курток, ни штанов. Раз в год им выдавали две короткие, едва достающие до колен рубашонки из грубой ткани, похожей на дерюгу. Эти рубашки носили и днем и ночью. Их меняли раз в неделю. Если они изнашивались, дети бегали голышом до очередного дня выдачи. Каждый из взрослых, мужчины и женщины, получали по одному одеялу. Дети согревались как могли. <... > Из-за того, что женщин не бывало дома, семьи редко собирались за столом в полном составе. Взрослые ели прямо из сковородок и чугунных горшков, в которых готовили пищу. Некоторые клали еду на жестяные тарелки и ели руками, держа тарелки на коленях. Детей кормили когда придется и чем придется; им совали то кусок кукурузной лепешки, то обрезок свинины, иногда — чашку молока, иногда — картофелину. Маисовую кашу выливали прямо в большое корыто или в таз. Зимой корыто ставили на пол в кухне при господском доме. Летом его выставляли на улицу, прямо на землю. Со всех сторон сбегались малыши, держа в руках устричные раковины или черепки, чтобы было чем черпать кашу. Они толпились вокруг корыта совсем как поросята. <...]> Всякий раз, когда в Мэриленд приезжал работорговец, Эдвард Бродас продавал ему новую партию... На других плантациях в Дорчестерском округе, на плантациях Стюарта и Росса, тоже продавали рабов... Узнав о том, что их должны продать, рабы убегали. Они всегда узнавали о решении хозяев заранее. Им не хотелось умирать на рисовых, хлопковых, сахарных плантациях Юга, и они убегали. Для рабов слова хозяина: «Продам на Юг», «Продам в низовье реки» — означали смертный приговор. Это была самая страшная угроза для непокорных. Пойманных и приведенных обратно беглецов тотчас же продавали на Юг. 1 Бушель — мера объема сыпучих тел, равная 35,23 литра. 2 Пинта — мера емкости для жидкостей и для сыпучих тел, равная 0,55 литра. 172
87 Нсгроловы Гарриет Бичер-Стоу (1811—1896). «Хижина дяди Тома» (1852), гл. VII. Детгнз, М., 1956, стр. 80-^86. Книга американской писательницы Г. Бичер-Стоу со дня своего появления в печати стала оружием в борьбе против рабства в США. В первый же год она вышла в 120 изданиях невиданным для того времени тиражом в 300 тыс. экземпляров. Книга вызвала злобу плантаторов, грозивших привлечь автора к суду... за клевету. Это побудило Г. Бичер-Стоу в 1853 г. выпустить книгу подлинных документов и свидетельств, подтвердивших достоверность каждого из содержавшихся в «Хижине дяди Тома» обвинений против рабства. Многие из этих документов легли в основу нового романа Бичер-Стоу о рабстве «Повесть о проклятом болоте». В России «Хижина дяди Тома» появилась в 1858 г. в виде приложения к журналу «Современник» и сыграла свою роль в борьбе за отмену крепостного права. Поясняем содержание приводимого отрывка. Элиза, рабыня мистера Шелби, бежала от хозяина, спасая своего маленького сына, проданного работорговцу Гейли. Она переправилась по льдинам в соседний штат. Гейли обращается к негроловам Тому Локкеру и Марксу, поручая им поимку Элизы и ее сына. — Так чего же вы от нас хотите? Чтобы мы поймали вашу беглянку? — Мне на нее наплевать, она не моя, а Шелби. Все дело в мальчишке... — ...Итак, мистер Гейли, что это за женщина? Какая она? — Красивая, цвет кожи светлый, хорошего воспитания. Я бы за нее ни восьмисот, ни тысячи долларов не пожалел — и то бы неплохо на ней заработал. — Цвет кожи светлый, красивая и хорошо воспитана,— повторил Мэркс, и его нос, рот и черные глазки пришли в движение.— Слушай, Локкер, а ведь это соблазнительно! Давай возьмемся. Поймаем их обоих. Мальчишку, конечно, вернем мистеру Гейли, а мать отвезем в Новый Орлеан1 и продадим. Плохо ли! Локкер, слушавший своего приятеля с открытым ртом, щелкнул зубами, точно собака, которой достался кусок мяса, и погрузился в размышления... — Дело обстоит так,— сказал Мэркс, обращаясь к Гейли и помешивая свой пунш: — здесь, по всему побережью, очень покладистые судьи, с которыми вполне можно договориться. Том — мастер по кулачной части. Зато, когда надо присягнуть в чем-нибудь, тут уж на сцену выступаю я. Разоденусь в пух и прах, сапоги начищу и являюсь в суд. Вы бы посмотрели, 1 Новый Орлеан (Нью-Орлеан) — большой город и порт, расположенный на Миссисипи, Здесь находился один из крупнейших невольничьих рынков. 173
как у меня это получается! — воскликнул он, сияя от гордости.— Сегодня я — мистер Твикем из Нового Орлеана, завтра — плантатор, только что приехавший с Жемчужной реки, где у меня до семисот негров, а то еще назовусь дальним родственником Генри Клея или какого-нибудь другого почтенного джентльмена из Кентукки... Если понадобится присягнуть в чем угодно и кому угодно и скорчить при этом постную физиономию, то на это я дока, лучшего во всей стране не найдете! Я в любую щелку пролезу, даже если бы судьи у нас были построже... Том Локкер... вдруг перебил разглагольствования Мэркса, с такой силой ударив своим тяжелым кулаком по столу, что зазвенела вся посуда. — Согласен! — крикнул он... — Позвольте, джентльмены, а как будет со мной? Я получу свою долю прибыли?— спросил Гейли. — А то, что мы поймаем мальчишку, этого мало?— сказал Локкер.— Чего тебе еще нужно? — Да ведь я, как-никак, предлагаю вам выгодное дело, это чего-нибудь да стоит... Ну, скажем, десять процентов, за вычетом расходов. — Что?— заорал Локкер и выругался, опять стукнув по столу кулачищем.— Будто я тебя не знаю, Ден Гейли! Хочешь меня надуть? Нет, в самом деле, даром, что ли, мы с Мэрксом ловим беглых негров в угоду таким вот белоручкам! Как же, держи карман! Женщина будет наша, а если ты начнешь скандалить, то мы и мальчишку себе заберем. Кто нам помешает?.. Если вы с Шелби вздумаете пуститься за нами в погоню, воля ваша — ищите ветра в поле... — Ну хорошо, хорошо, пусть будет по-твоему,— заторопился перепуганный Гейли.— Верните мне только мальчишку. Ты, Том, меня никогда не обманывал, я твоему слову верю... Ты мне только пообещай, что через неделю мальчишка будет у меня, и сам назначь место, куда за ним приехать. Больше мне ничего не нужно. — Зато мне нужно,— сказал Том.—...Так вот, раскошеливайся, изволь выложить пятьдесят долларов, иначе не видать тебе твоего мальчишки. Я знаю, как с тобой уговариваться. — Вот это уж напрасно, Том,— сказал Гейли.— Ведь у тебя чистой прибыли будет тысяча долларов, а то и тысяча шестьсот. — Ты почем знаешь? Может, у нас своих дел на целый месяц хватило бы! А теперь мы все бросим и начнем всюду рыскать, искать твоего мальчишку и в конце концов не найдем. Ты сам знаешь, легко ли женщину поймать. А если не поймаем, что тогда? Заплатишь ты нам хоть сколько-нибудь? Как 174
бы не так! Нет-нет, выкладывай пятьдесят долларов!.. Правильно я рассудил, Мэркс?.. Мэркс вынул из кармана засаленный бумажник, достал оттуда листок и, уставившись в него своими острыми черными глазками, начал читать вполголоса: — «Варне, округ Шелби, негр Джим... триста долларов, доставить живым или мертвым... Эдварде, Дик и Люси — муж и жена,— за поимку шестьсот долларов. Негритянка Полли с двумя детьми — шестьсот долларов... Столько же за одну ее голову». Я смотрю, какие у нас есть дела, сможем ли мы взяться за ваше... Локкер,— сказал он после паузы,— этими давно пора заняться. Поручим их Адамсу и Спрингеру. — Сдерут втридорога,— ответил Том. — Я сам с ними поговорю. Они в этом деле новички, и запрашивать им не годится.— Мэркс снова взялся за свой список.— Все три поимки легкие... пристрелить на месте или показать под присягой, что пристрелены, больше ничего не требуется. За такую безделицу можно посчитать подешевле. А с другими время терпит.— Он сложил бумагу.— Теперь перейдем ближе к делу. Итак, мистер Гейли, вы видели, как эта женщина перебежала через реку? — Как вас сейчас вижу... — Ее, по всей вероятности, гдр-нибудь спрятали,— сказал Мэркс.— Но где? Вот вопрос. Ну, Том, слово за тобой. — Чего тут раздумывать? Надо сегодня же переправиться на тот берег,— ответил Том. — Да ведь лодки-то нет,— возразил Мэркс.— Ледоход очень сильный, Том. Опасно!.. — Здешняя хозяйка говорила, что вечером лодка будет,— какому-то человеку понадобилось на ту сторону. Нам во что бы то ни стало надо к нему пристроиться,— сказал Том. — Собаки у вас хорошие?— спросил Гейли. — Собаки-то замечательные,— ответил- Мэркс*—да какой от них толк? Ведь у вас ее вещей не осталось, на след навести нечем? — Кое-что есть! — торжествующе заявил Гейли.— Она второпях забыла свою шаль на кровати. Шаль и капор. — Нам везет! — сказал Локкер.— Давай их сюда. — Только как бы ее собаки не изувечили,— спохватился Гейли. — Гм, действительно! — сказал Мэркс.— ВМобайленаши собачки чуть не загрызли одного негра. Едва успели их оттащить. — Это не годится. Ведь такой товар за красоту и ценится. — Правильно,— согласился Мэркс.— Да и то сказать, в Северных штатах с собаками вообще делать нечего. С ними хорошо работать здесь, на плантациях, где беглому негру никто не помогает,,. 175
Наши благовоспитанные читатели, пожалуй, будут недовольны, что мы вводим их в такую компанию, но это предрассудок, с которым не мешает поскорее расстаться, ибо охота за беглыми неграми занимает теперь место среди самых уважаемых профессий в Америке и почитается гражданской доблестью. 88 Г. Лонгфелло против невольничества Генри Лонгфелло (1807—1882). «Песни о невольничестве*. Американский поэт отразил в «Песнях о невольничестве» тяжелое положение негров-рабов в США. Его стихи имели значение не только в борьбе за отмену рабства в Америке, но были переведены на русский язык М. Л. Михайловым и помогали революционным демократам вести борьбу против крепостного права в России. (М. Л. Михайлов, Стихотворения, изд. «Советский писатель», Л., 1957, стр. 197—198, 199, 202—203). В стихотворении «Невольник в проклятом болоте» дается образ негра- невольника, скрывающегося от погони. В Проклятом Болоте, в трущобе лесной, Бежавший невольник лежал. Он видел: костер зажигали ночной; Он слышал собак, за ним рыскавших, вой И топот коней различал. Несчастный старик, истомленный, больной; Лицо всё в глубоких рубцах, Как в клеймах позорных. Одеждой худой Не мог он прикрыть и позор свой другой — Следы от бича на плечах. Рассвета не видел он в жизненной мгле, В неволе, в цепях, под бичом... Безвыходным рабством придавлен к земле. Как колос тяжелым цепом! О работорговле (из стихотворения «Свидетели»): Есть рынки на нашей просторной Земле, где людей продают: Ярмо им вздевают на шею, И ноги им в цепи куют. В стихотворении «Предостережение» Лонгфелло напоминает библейское сказание о могучем Самсоне, Ослепленный и прикованный к столбам храма, 176
где пировали враги, он собрал последние силы, пошатнул столбы и обрушил здание, под обломками которого погибли и раб, и поработители: Самсон порабощенный, ослепленный Есть и у нас в стране. Он сил лишен, И цепь на нем. Но — горе! если он Поднимет руки в скорби исступленной И пошатнет, кляня свой тяжкий плен, Столпы и основанья наших стен,— И безобразной грудой рухнут своды Над горделивой храминой свободы! 89 Восстания рабов в США в первой половине XIX века Э. Петри. «Пароль «Свобода!», стр. 13—14 и 43—45. В тот год на Юге царили страх и тревога. Страх испытывали и господа, и рабы. Хозяева боялись рабов. Рабы боялись хозяев. И все же рабам нужно было обсудить то новое и ужасное, что произошло. Известие об этом событии разнеслось мгновенно... О нем говорили на Юге в хижинах рабов и в господских домах. Повсюду шептались и спорили по ночам... < ... > В поселках имя героя этой истории никогда не называли вслух. О нем говорили шепотом, будто у земли, деревьев, неба, рек и ручьев тоже есть уши. Ибо история эта была ужасной. Подробности о ней стали известны во всех американских штатах... Это была история Ната Тэрнера, раба из Саутгёмптона в штате Виргиния. Его прозвали «Пророком». Он был проповедником... Это был молчаливый, задумчивый человек, склонный к созерцанию и размышлениям... В ночь на 20 августа 1831 года он сказал шестерым из своих последователей: — Наш народ должен быть освобожден из рабства, и господь назначил нас исполнителями его воли... Все белые, что попадутся нам на пути в начале нашего восстания, должны погибнуть... Нат Тэрнер и шесть его последователей отправились в путь, и на каждой плантации к ним присоединялись другие рабы, пока их не набралось семьдесят человек. Они убили шестьдесят белых, которых встретили на плантациях на двадцать миль в окружности. 12 д. А. Вагин 177
Для подавления этого стихийного и неподготовленного мятежа охваченные страхом южане-рабовладельцы собрали местных ополченцев и вызвали федеральные войска. Но, хотя при подавлении восстания погибло сто негров, Ната Тэрнера не сумели поймать. В течение двух месяцев он скрывался в пещере возле Саутгемптона. Наконец его поймали и 11 ноября 1831 года казнили... После мятежа Ната Тэрнера страх охватил плантации от Виргинии и Мэриленда до Луизианы, Алабамы и Миссисипи. Рабовладельцы жили в постоянном трепете, боясь, что самый преданный слуга в доме может в любую минуту превратиться во второго Ната и в глухую полночь напасть на своего господина. В рабовладельческих штатах были изданы новые законы; а старые исполнялись с особой строгостью... Нужно закрыть воскресные школы для детей рабов, запретить неграм отдельные богослужения, не разрешать собираться никому и нигде! Нельзя позволять рабам разговаривать друг с другом. Ни под каким предлогом не давать им учиться читать и писать. Тот, кто обучает рабов грамоте, совершает преступление! Снова рабам запретили петь «Сойди, Моисей!» — песню, в которой хор, подобно раскатам грома, подхватывал слово «освободи» 1. 90 «Подпольная железная дорога» и деятельность Гарриет Табмен Э. Петри. «Пароль «Свобода!», стр. 41—42, 91—92, 95, 97—101, 102, 103, 104—105, 106, 107. Тайс Дэвиде убежал от своего господина из штата Кентукки. Он решил переправиться через реку Огайо близ Рипли. Но преследовавший его хозяин был так близко, что Тайсу пришлось броситься в воду и переправляться вплавь... Хозяин видел, как Тайс выскочил на берег. Сам он причалил к берегу и выпрыгнул из лодки минуты через две-три после своего раба. Но больше он не видал Тайса Дэвидса ни разу... 1 Речь идет о библейской легенде, по которой пророк Моисей вывел из рабства древних евреев — «детей Израилевых», находившихся в неволе у египетских фараонов. Рабы пели: «Сойди, Моисей! В Египет сойди! Народ от цепей Освободи!» 178
...Тайс Дэвиде исчез буквально на глазах у своего господина. Хозяин вернулся в Кентукки и рассказал об этом странном происшествии, когда его раб словно испарился. Озадаченный и встревоженный больше, чем осмеливался в том признаться, хозяин объяснял таинственное исчезновение тем, что «раб, должно быть, ушел по подпольной дороге»... Жители пограничных штатов, которые укрывали у себя беглых рабов, содействовали распространению слухов о таинственной подпольной дороге. Появились россказни о настоящем поезде, который ходит по подземной железной дороге. Свободные негры и белые — квакеры, методисты1, немецкие фермеры,— которые оказывали помощь беглым рабам в штатах Огайо, Пенсильвания и Нью-Йорк, начали употреблять в разговорах между собой железнодорожные термины, словно действительно работали на железной дороге. Они называли себя «проводниками», «начальниками станций», «машинистами». Их дома, амбары, сеновалы и надежно укрытые тайники в больших фермерских усадьбах именовались «депо» и «станциями». А беглецов называли «пассажирами», «посылками», «грузом», «тюками с черной шерстью». «Большие посылки» означали взрослых людей, «маленькие» — детей. В 1831 году многие... верили, что действительно существует поезд с паровозом, который ходит с Юга на Север по глубокому подземному туннелю, и что раб, который сумеет в него сесть на какой-то неведомой станции на Юге, доедет до свободного штата и сделается там свободным, когда паровоз, отдуваясь, пыхтя и оставляя за собой шлейф из дыма и пара, выведет поезд на поверхность. История Тайса Дэвидса как бы подтверждала, подобные измышления. <... > До сих пор Гарриет действовала все из тех же родственных побуждений: она хотела освободиться сама, потом освободить родных и наконец, стосковавшись по мужу, решила спасти и его, надеясь найти с ним счастье на Севере, где им не угрожало рабство. Прошло несколько месяцев, и Гарриет поняла, что у нее должна быть более значительная цель... Гарриет не сомневалась, что даже самые трусливые, самые запуганные негры покинут плантации, если найдется человек, который согласится указать им дорогу на Север. И она решила, что по-прежнему будет пробираться в «Египет» — так она называла Мэриленд — и выводить оттуда рабов. <... > 1 Методисты — приверженцы одной из религиозных сект. Здесь и далее речь идет о тех представителях этой секты, которые являлись противниками рабства. 12* 179
Гарриет и не подозревала, что к тому времени ее имя стало легендой, которую невольники рассказывали друг другу в своих хижинах на побережье Мэриленда. Возникновению легенды способствовали и дела ее, и личные качества — недаром Гарриет была такой удивительно сильной и бесстрашной женщиной... <...> До владельцев плантаций в округах Дорчестер и Каролина в приморской части Мэриленда стали доходить упорные слухи о каком-то Моисее, который организует побеги рабов. Не сразу плантаторы поверили в существование этого человека. Слишком уж невероятные, слишком фантастические истории о нем рассказывали. Тем не менее за ним решили установить наблюдение. И даже назначили награду тому, кто сумеет его схватить. Однако Моисей оставался неуловимым. Время от времени плантаторы узнавали, что он объявился где-то по соседству. Тогда начинались тщательные поиски в лесу, устанавливался строгий контроль за всеми дорогами. Но никаких следов Моисея обнаружить не удавалось. А спустя несколько дней какой- нибудь плантатор убеждался в исчезновении многочисленной группы своих рабов. Ни хозяин, ни надсмотрщик перед этим не замечали в негритянском поселке ничего подозрительного. Правда, иногда кто-нибудь из них смутно припоминал, что поздним вечером из соседнего леса донесся крик козодоя, хотя в такое время года эта птица обычно не кричит... О бегстве невольников рабовладельцы почти всегда узнавали по воскресеньям, когда о погоне нечего было и думать. Объявления о награде за поимку беглецов можно было напечатать только в понедельник, а профессиональные ловцы невольников по воскресеньям либо охотились в лесах за четвероногой дичью, либо вместе со своими семьями молились в церквах. Таким образом, беглецы выигрывали целый день. Гарриет Табмеи могла бы поведать плантаторам, что организовать побег куда сложнее, чем просто подать беглецам сигнал, подражая крику совы или козодоя, или дождаться звездной ночи, когда будет ясно видна Полярная звезда. В декабре 1851 года, задумав переправить группу беглецов в Канаду, Гарриет провела по соседству с плантацией не один день, подробно разрабатывая план путешествия и тщательно отбирая невольников, которых собиралась увести. О своем появлении в поселке Гарриет дала знать, напевая запрещенную хозяевами песню: «Сойди, Моисей! В Египет сойди!» Она переходила от хижины к хижине, и ее низкий, сильный голос не утрачивал своей красоты, хотя она пела чуть слышнее дуновения ветра. Весть о появлении Гарриет мгновенно облетела хижины. Невольники шептались: 180
— Моисей здесь! — Моисей пришел! — Готовьтесь! Моисей снова вернулся!.. Те, кто решился уйти с Гарриет на Север, поспешно заворачивали в старый платок выпеченную в золе лепешку и селедку, завязывали узел и терпеливо ждали сигнала о том, что пора отправляться в путь. В тот раз группа Гарриет насчитывала одиннадцать человек и среди них — один из ее братьев с женой. Это была самая большая группа невольников, которую когда-либо сопровождала Гарриет. Но она была преисполнена решимости вывести на свободу как можно больше рабов... Но группа оказалась слишком большой. По временам на Гарриет нападали сомнения и страх. Она то и дело оглядывалась, опасаясь погони. Их обязательно начнут разыскивать! Одиннадцать человек! Живое имущество плантаторов из Мэриленда стоимостью в одиннадцать тысяч долларов!.. Группа двигалась очень медленно. Они шли только в ночное время и до первой настоящей «станции» добрались лишь через трое суток... Гарриет постучала в дверь фермы. Здесь ее уже не раз укрывали и кормили досыта, но теперь ей никто не ответил. Она снова тихонько постучала, и кто-то испуганным голосом спросил из-за двери: — Кто там? По тону, каким был задан вопрос, Гарриет сразу поняла, что произошло что-то неладное. Но все же она ответила: — Свобода! Это был пароль «подпольной железной дороги». Дверь медленно открылась, и на пороге показалась фигура человека. Он настороженно взглянул на Гарриет, окинул взглядом одиннадцать1 оборванных, грязных беглецов, и на его лице отразились изумление и страх. — Вас слишком много! — крикнул он.— Слишком много! И у меня небезопасно. В моем доме на прошлой неделе был обыск. Да, да, у меня небезопасно! — повторил человек и захлопнул дверь. Гарриет с угрюмым видом отошла от дома. Она обещала своим «пассажирам» отдых, еду и тепло, а теперь им снова предстояло голодать,- мерзнуть и устало брести дальше по скованной холодом земле. Как вдохнуть мужество в этих почти незнакомых ей людей?.. Едва не засыпая на ходу, беглецы снова поплелись за Гарриет, такой же усталой и обескураженной, как они сами... Но и в дневное время, укрывшись в глубине зарослей, беглецы не могли уснуть. Они ежеминутно вскакивали, пугаясь хруста внезапно надломившейся ветки, шума ветра в верхуш- 181
ках сосен и даже собственной тени. Несмотря на холод, они боялись разжечь костер, опасаясь, что кто-нибудь увидит дым. Целый день они тряслись от страха и холода. <...> В ту ночь группа подошла к следующей «станции» — ферме, принадлежавшей одному немцу. Перед тем как постучать, Гарриет велела беглецам спрятаться за деревьями, посаженными по краю поля. Подойдя к двери, она заколебалась: а вдруг и здесь ей откажут в приюте? Но выхода не было, и она, преодолев страх, осторожно постучала. — Кто это?— послышался хорошо знакомый ей голос. — Свобода! — быстрр отозвалась она. Фермер распахнул дверь и тепло поздоровался с Гарриет. — Сколько человек ты привела с собой на этот раз? — Одиннадцать,— ответила Гарриет и в нерешительности умолкла. — Хорошо. Скажи им, пусть заходят в дом. Фермер и его жена провели беглецов в кухню, где горела лампа, и сытно накормили их. — У нас всего вдоволь! — уверяли они.— Ешьте, не стесняйтесь. Вот хлеб, вот молоко, вот мясо!.. Всю ночь и весь следующий день до сумерек беглецы провели в теплой кухне. <•••]!> Гарриет заставила беглецов отправиться дальше, хотя ей самой не легко было расстаться с домом радушного фермера... На третью ночь после ухода с фермы Гарриет почувствовала, что люди за ее спиной шагают все медленнее и медленнее. <... > ...Беглецы устали, слишком изголодались, слишком долго дрожали от страха и совсем сбили ноги. Один из них вдруг закричал в отчаянии: — Разреши мне вернуться! Лучше остаться рабом, чем так мучиться ради свободы!.. Он остановился, потом круто повернулся и зашагал прочь, бросив через плечо: — Я возвращаюсь! Гарриет вскинула ружье и навела его на впавшего в отчаяние невольника. — Иди с нами или умри! — крикнула она своим низким, чуть хрипловатым голосом. Секунду поколебавшись, беглец присоединился к остальным, и все снова двинулись вперед. Гарриет попыталась растолковать, почему никто из них не может вернуться на плантацию. Вернуться — значит стать предателем, потому что хозяин и надсмотрщик сумеют вырвать у несчастного признание. Под пытками он расскажет обо всех остановках в пути, всех 182
ометах, где они прятались, о немце-фермере, который приютил их и накормил. Люди, с таким риском помогавшие беглецам, будут арестованы, подвергнуты тяжелому штрафу и во всяком случае разорены. -г Мы должны добиться свободы или умереть,— сказала Гарриет.— А свобода добывается дорогой ценой. <...> Медленно передвигаясь от «станции» к «станции», беглецы добрались до Филадельфии, где Уильям Стилл торопливо записал их фамилии, названия плантаций, откуда они бежали, и кое-какие факты из их жизни в неволе. Затем он тщательно спрятал записи, чтобы их кто-нибудь не обнаружил. В 1872 году Стилл опубликовал свои заметки, под названием «Подпольная железная дорога». <...> В конце декабря 1851 года Гарриет все с теми же одиннадцатью беглецами приехала в Сент-Катаринс в Канаде. Почти месяц потребовался ей, чтобы проделать весь путь, причем большую часть времени она потратила на то, чтобы выбраться из штата Мэриленд. 91 Беглый раб Уолт Уитмен (1819—1892). «Песня о себе», поэма, пер. К. Чуковского. Избранное, Гослитиздат, М., 1954, стр. 54. Беглый раб забежал ко мне во двор, Я услышал, как хворост заскрипел у него под ногами, В полуоткрытую кухонную дверь я увидел его, обессиленного, И вышел к нему, он сидел на бревне, я ввел его в дом, и успокоил его. И принес воды, и наполнил лохань, чтобы он вымыл вспотевшее тело и покрытые ранами ноги, И дал ему комнату рядом с моею и дал ему грубое чистое платье; И помню я хорошо, как беспокойно водил он глазами и как он был смущен, И помню, как я наклеивал ему пластыри на исцарапанную шею и на щиколотки ног; Он жил со мною неделю, отдохнул и ушел на север, Я сажал его за стол рядом с собой, а кремневое ружье мое было в углу. 92 Казнь Джона Брауна Н. Кальма (род. в 1908 г.). «Джон Браун», историческая повесть. «Заколдованная рубашка. Джон Браун. Исторические повести», Детгиз, М., 1963, стр. 530, 531, 532, 535—537, 538—539, 540—541, 542. .183
Браун быстро превращался в одного из величайших народных героев Америки. Его поведение на суде, зверская расправа, которую подготовили над ним сторонники рабовладения, вызвали бурю негодования и в самой Америке и в других странах. Народные массы приветствовали в Брауне борца за благородное дело. <.., > В течение месяца, когда Джон Браун томился в тюрьме в ожидании казни, весь штат напоминал пороховой погреб. Губернатор был в бешенстве. Его канцелярия была завалена письмами и телеграммами. Советы, жалобы, прямые угрозы. Одни требовали немедленной казни Брауна, другие грозили расправиться с самим губернатором, если он не добьется помилования капитана. Страна была в неслыханном волнении. Отовсюду прибывали сообщения о готовящихся восстаниях и набегах для спасения осужденных. <... > Чарльз-Таун сделался похожим на осажденный город. В церквах и школах были расквартированы войска. На всех улицах виднелись ружья, составленные в козлы. Вооруженные патрули рыскали по всему штату. Часовые были расставлены за много миль от города. Почти каждую ночь вспыхивали таинственные пожары. При невыясненных обстоятельствах сгорели амбары трех чарльз-таунских помещиков, которые были присяжными в деле Брауна и участвовали в вынесении смертного приговора. Весь ноябрь продолжались пожары, и на зимнем небе то и дело появлялись розовые отблески огня. Несколько выстрелов было сделано по окнам наиболее богатых жителей. Мэр Чарльз-Тауна приказал всем приезжим, под страхом ареста, покинуть город. <^... > ...Мэри Дэйг поехала в Филадельфию, чтобы оказаться поблизости, когда муж позовет ее к себе. Этот день наступил. Она получила письмо, помеченное чарльз-таунской тюрьмой, со следами пальцев тюремщика. «Мэри, если ты готова перенести свидание со мной перед моим концом и приехать сюда, чтобы собрать останки наших дорогих сыновей и твоего мужа (виргинцы позволят тебе это), прошу тебя, приезжай». Что-то сдавило ей горло, когда она писала прошение на имя губернатора Уайза: «Прошу о выдаче мне смертных останков моего мужа и сыновей для приличествующего погребения их среди их родственников. Мэри Браун». 1 Жена Джона Брауна. 184
Утром 1 декабря будущая вдова капитана приближалась уже к Чарльз-Тауну. В карете сидел капитан милиции, по бокам и сзади скакали десять кавалеристов. Так приказал губернатор. Даже одинокая женщина, погруженная в свое горе, казалась ему опасной. В конторе тюрьмы ее обыскали. Руки тюремщиков скользили по ее платью, по волосам. Она покорно поворачивалась, безучастная ко всему, кроме одного,— мысли о нем. Наконец длинный серый коридор. Тюремщик останавливается перед дверью № 18. Поворачивается ключ, и Мэри Дэй видит своего мужа. На нем незнакомая ей куртка, и борода его стала еще длиннее. Он делает два шага ей навстречу, звенят кандалы, он неловко подхватывает их рукой. — О Джон! — Мэри! Они держатся за руки, едкие слезы мешают им глядеть друг на друга. Браун бережно усаживает жену на табурет, он говорит ей, что совсем спокоен. — Я прожил долгую жизнь, Мэри. Все, что случилось,— к лучшему... Голос мужа доносится до нее словно сквозь глубокую воду. — Я привезла тебе теплые носки,— говорит она машинально. Браун радуется этому проявлению жизни в ней. Он расспрашивает ее о доме, о детях. Оставили ли они под паром восточное поле? А изгородь исправлена? Когда пойдет в школу Нэл? Он хотел бы, чтобы все его дети получили хорошее образование. Мэри Дэй трогает рукой его кандалы. — Это будет завтра, Джон? Он уклоняется от ответа. — Скажи, Мэри, ты проклинаешь меня за ту жизнь, которую я тебе создал? Жена качает головой. Нет, она с самого начала знала, что свобода потребует от нее многих жертв... — Это будет завтра, Джон?— настойчиво повторяет она. Он не успевает ответить. За дверью раздаются шаги. — Свидание окончено. Карета ждет вас, миссис Браун. — Подождите,— возбужденно говорит капитан,— разве жена не останется со мной всю эту последнюю ночь?! — Нет, губернатор не разрешил,— отвечал за дверью равнодушный голос,— есть распоряжение губернатора отправить миссис в Ферри. Внезапное бешенство овладевает Брауном... 185
— Джон! — Мэри Дэй кладет ему руку на плечо. Этого достаточно. Так же внезапно, как пришло бешенство, приходит спокойствие. Он целует жену. — Иди, Мэри. Все хорошо. Прощай. — О Джон... прощай. — Зачем ты едешь в Ферри? Мэри Браун бледнеет. Капитан зорко смотрит на нее. — Зачем ты едешь туда? — Там... я буду ждать... тело,— запинаясь, говорит женщина. И Джон Браун понимает, что «тело» — это он. <... > Майор Талиаферро, командующий виргинскими волонтерами, получил письменный приказ губернатора: «2 декабря с. г. выставьте часовых по всей линии границы от Мартинсбурга до Харперс-Ферри...» <... > Полторы тысячи войск были выстроены на пути от тюрьмы до площади, где стоял эшафот. Выйдя из тюрьмы, Джон Браун удивленно повел глазами: — Я не ожидал, что губернатор Уайз обставит мою казнь так торжественно,— сказал он сопровождавшему его шерифу. Руки Брауна были связаны за спиной. Кроме шерифа, его сопровождали офицер караульных войск и тюремщик. Он шел, хромая, в домашних шлепанцах и белых шерстяных носках, тех самых, которые связала ему жена. За рядами солдат стояла телега, запряженная парой белых лошадей. На телеге стоял сосновый чистый гроб. Браун обратился к сопровождавшему его офицеру: — Возьмите у меня из кармана записку, сэр. Офицер исполнил его просьбу. — Что это такое? — Несколько слов. Если хотите, мое завещание. Шериф помог Брауну взобраться на телегу. Старик сел на гроб. Теперь он возвышался над всеми, и все видели его спокойное лицо и белую бороду, которую шевелил утренний ветерок. Офицер поднес к глазам листок: «Я, Джон Браун, теперь вполне уверен, что преступления этой греховной страны никогда не смыть ничем, кроме крови. Как я думаю теперь, я напрасно обольщал себя надеждой, что это может быть сделано без колоссального кровопролития». Джон Браун с наслаждением вдохнул свежий воздух, поглядел на горы. — Какой прекрасный день сегодня! — заметил ой, обращаясь к шерифу. — Вы храбрый человек, капитан,— сказал шериф. 186
— Таким воспитала меня мать... Они подъехали к главной площади. Их встретили барабанным боем. Вся площадь была оцеплена солдатами. Полк чарльз-таунской милиции стоял в полной боевой готовности. Белые лошади кавалерии, красные и синие мундиры военных выглядели так празднично, что черный силуэт эшафота казался нелепостью в этот солнечный день. Однако настроение людей на площади было далеко не праздничное. Всех — от майора Талиаферро до последнего жителя Чарльз-Тауна — мучил неопределенный страх. А что, если вот сейчас, вот сию минуту последует что-то ужасное, какой- нибудь взрыв, внезапный бунт негров, налет вооруженных аболиционистов? Даже крупнейшие плантаторы штата, съехавшиеся поглядеть на казнь своего злейшего врага, испытывали сейчас не радость, а тревогу... Им отвели лучшие места, откуда виселица была видна, как на ладони. Позади, теснимые солдатами, стояли менее именитые виргинцы. В стороне жалась кучка негров с хмурыми, настороженными лицами. Капитана ввели на помост и набросили ему на голову белый колпак. <... > Тонкая смоляная веревка была накинута на шею прямой неподвижной фигуры. Но солдаты еще долго маршировали, строились, делали повороты. Прошло двенадцать бесконечных минут... Но вот наконец раздался звон оружия — это солдаты встали стройным каре. Полковник Престон взмахнул саблей, и над толпой мелькнули ноги в белых шерстяных носках. — Долой рабство! Слава Брауну! — прокричал чей-то истошный голос. Поднялась суматоха. Солдаты бросились на голос. Они продирались сквозь толпу и каждого спрашивали: — Кто кричал? Где кричали? Но никто не знал. Каждому казалось, что кричали где-то на другом конце площади. Пользуясь суматохой, палач закончил свое страшное дело. «День 2 декабря 1859 года станет великим днем нашей истории, датой новой революции, столь же необходимой, сколь была прежняя. Когда я пишу это, в Виргинии за попытку освободить рабов ведут на казнь старого Джона Брауна. Это значит сеять ветер, чтобы пожать ураган, который вскоре налетит». Так писал в своем дневнике Лонгфелло, предвидевший судьбы Америки и глубоко потрясенный казнью Брауна. Весь мир с негодованием следил за ходом процесса, за лицемерным американским «правосудием». 187
Не осталось почти ни одного выдающегося, передового человека в Старом и Новом Свете, который не высказал бы в печати или публично своего возмущения. «Взоры всей Европы устремлены на Америку,— писал Виктор Гюго.— Повешение Джона Брауна обнаружит скрытую трещину, которая приведет к окончательному расколу Союза...1 Возможно, что казнь Брауна будет иметь своим последствием укрепление рабства в Виргинии, но не подлежит сомнению, что она нанесет непоправимый удар всей американской демократии. Вы спасаете свой позор и убиваете свою славу...» <[...> День казни Брауна был отмечен во многих городах Севера массовыми траурными собраниями, речами, выражениями скорби. Люди собирали деньги, чтобы помочь семье казненного. В некоторых городах... звонили траурные колокола и был произведен прощальный пушечный салют — сто выстрелов... Борьба Джона Брауна и его маленькой героической армии за освобождение негров, а главное, его мужественное поведение на эшафоте сыграли огромную роль в дальнейшей истории Америки. После казни Брауна все аболиционистские силы на Севере и Западе пришли в движение, воодушевились, стали стремиться к объединению. Фермер из Северной Эльбы стал символом благородной борьбы за права черного народа. Вскоре на борьбу против южных плантаторов-рабовладельцев поднялись армии Севера. Они шли в бой с песней: Спит Джон Браун в могиле сырой, Но память о нем ведет нас в бой! 93 Негры и гражданская война Лев Рубинштейн (род. в 1905 г.). «Черный ураган», историческая повесть. Детгиз, М., 1962, стр. 176—178. Вечером барабаны грохотали на Бродвее. Добровольческий полк покидал Нью-Йорк. Однообразные, угрюмые дома казались дворцами в свете факелов. Ветерок шевелил бесчисленные звездно-полосатые флаги и ленты, свисавшие со стен, с балконов, из окон. По широкой, непривычно пустой улице гулко топали солдатские сапоги и штыки плыли светлой лавиной над морем синих мундиров. — Вперед на Юг! — кричали в толпе, поднимая факелы. Дамы махали платками, цилиндры, котелки и шляпы взле- 1 Т. е. Соединенных Штатов. 188
тали вверх гроздьями. Мальчишки, забравшиеся на крыши омнибусов, пели песню о Джоне Брауне: Взяли Гарперс-Ферри два десятка молодцов. Вздрогнула Виргиния — отчизна подлецов. Сняли с эшафота только тело с бородой, Но душа ведет нас в бой... — Прекратить! — крикнул им полицейский, грозя дубинкой.— Эта песня запрещена!.. Повсюду организовались военные клубы, где шло обучение строю и стрельбе. В Нью-Йорке негры тоже организовали клуб. Занимались они на площадке позади церкви, в которой не раз происходили митинги аболиционистов. Вместо ружей у них были огородные лопаты и шесты для белья. На третий день строевых занятий возле церкви появилась полиция. Сержант долго и сосредоточенно рассматривал обучающихся, потом решительно кивнул головой и двинулся вперед. Проходя мимо церковной паперти, он набожно снял на минуту свою форменную фуражку. — Парни, кончайте эту чепуху! — сказал он. — Какую чепуху, сэр?— возмутился Рагглс.— Мы хотим хорошо научиться пользоваться оружием, чтобы помочь родине, когда она позовет нас. — Родина не зовет вас,— сухо сказал сержант.— Прекратите эту чепуху и займитесь своими делами. Представителям черной расы запрещено обучаться военному делу. Он сделал рукой жест, обозначающий «никаких возражений», и скрестил руки на груди. — Благодарю вас, сэр,— язвительно проговорил Рагглс,— благодарю вас за то, что вы называете нас представителями черной расы, а не просто черномазыми! Это сильно меняет дело, не так ли?.. Клуб пришлось распустить. В это время в южных штатах горели усадьбы, подожженные неграми. Тысячи черных бежали через фронт в надежде получить из рук янки предмет, который они считали священным,— винтовку. Но винтовок им не давали. 94 «Янки идут!» Л. Рубинштейн. «Черный ураган», стр. 198, 199—201. ...Несколько вооруженных шлюпок и три канонерки полковника Монтгомери прошли в реку Комбахи незамеченными. Никто в Южной Каролине не ожидал рейда по заминированной реке, и войск в этом районе не было. 189
Впереди шли три ялика под командой Конго Джима. Рослые полуголые негры с баграми, шестами и секирами медленно поднимались на яликах по извилистой желтой реке, внимательно вглядываясь в воду. Иногда раздавался протяжный гортанный вопль: «Охэ!..» Это значило, что дозорный заметил мину. Ялики осторожно окружали ее, и негры пересекали под водой канат, на котором она держалась. Большой черный смертоносный шар медленно всплывал на поверхность. Его тащили за обрывок каната к берегу и укрепляли в тростниках, не вынимая из воды. <... > — Джим,— крикнул полковник,— что случилось? — Одна мина на цепи, масса Джемс,— улыбаясь, сказал проводник.— Мы ее поднимем вместе с цепью. А тут есть знаки, масса Джемс. — Какие знаки? — Кто-то поставил тростниковые буйки над минами. — Это мои знакомые,— заметила Гарриет1.—...Они называют себя друзьями массы Линкума 2. Они нас ждут. < ... > И словно по взмаху волшебной палочки рисовые поля ожили. Отовсюду поднимались головы, крик «Янки идут!» понесся над рекой, все кругом зашевелилось. Здесь были сотни негров. Многие бежали по дамбе, размахивая цветными тряпками. «Они были грязные, в лохмотьях,— рассказывала Гарриет впоследствии.— Смотришь, семенит женщина, на голове у нее бадейка с вареным рисом, и оттуда идет пар, как будто она только-только сняла его с огня, а на спине у нее голый ребенок, и он держится ручкой за лоб матери, а другая рука в бадейке, и ребенок на ходу ест рис. Еще двое-трое ребят постарше бегут, держатся за юбку, да еще со спины матери свисает мешок, а в нем поросенок, и визг слышен за милю...» Вдали поднялся в ясное небо густой столб дыма. Горела подожженная неграми усадьба. Люди Монтгомери высадились на берег и двинулись в глубь района. Только в одном месте их встретили частым ружейным огнем — возле военных складов, где хранилась одежда и припасы... Через два часа полковник приказал поджечь склады и отходить к берегу... Шлюпки были полные негров. Некоторые плыли за лодками, держась за борт, и кричали «Слава!». Другие пригнали плоты, погрузили на них пожитки и отплыли вслед за эскадрой массы Джемса. 1 Гарриет Табмен, героиня «подпольной железной дороги» (см. материал 90), в годы гражданской войны служила в войсках Севера. 2 Т. е. Линкольна. 190
95 Взятие Ричмонда войсками Севера Л. Р у б и н ш т е и н. «Черный ураган», стр. 205—206, 207. Гражданская война шла к концу. Кольцо федеральных войск смыкалось вокруг столицы мятежников Ричмонда. В ночь на 3 апреля 1865 года этот последний оплот рабовладельцев, находящийся недалеко от Вашингтона, был объят паникой. Правительство мятежников бежало еще днем. Всю ночь на улицах не смолкал грохот повозок. «Сто долларов за место!»— кричали господа в цилиндрах на площади. Они метались от одного экипажа к другому, но никто их не слушал. Кучера нахлестывали лошадей, всадники скакали галопом. Ночью было светло, как днем; вспыхивал квартал за кварталом; огонь вырывался из многочисленных окон. Брошенные чемоданы и сундуки валялись прямо на мостовой. К утру после двух напряженных часов тишины послышался ровный перебор копыт. Какая-то негритянка высунула голову из-за угла и завопила на весь околоток: — Помилуй, господи! Черные на лошадях и все с винтовками! Цветной кавалерийский полк ехал по улице медленной рысью, держа винтовки поперек седел. Перед ними в искрящихся облаках дыма вставало разоренное гнездо мятежа, к которому федеральная армия стремилась четыре года. ...Под медленную дробь барабанов солдаты шли к центру города. Ричмонд пал. Все проходило в глубоком молчании. Никому не хотелось нарушать торжественную тишину. Только треск и грохот валящихся балок да барабанный бой царили над городом. Возле Капитолия... барабаны разом смолкли... ...Солдаты спустили флаг мятежников и подняли вверх американский флаг. Сверху были видны темные прямоугольники войск на площади и бегущие тучи дыма над городом... Внизу пели: Мы идем на Ричмонд светло-синею стеной, Звезды и полоски мы несем перед собой. Тело Джона Брауна лежит в земле сырой, Но душа его ведет нас в бой! < ... > На улицах негры, крича, сжигали помосты, на которых продавали в рабство, плети надсмотрщиков, доски с шипами, чтобы «ломать» наиболее упорных рабов, и кольца, которыми цветных приковывали к столбу, чтобы разжечь под ними костер. 191
96 «Освобожденный» негр Ж. Верн. «Север против Юга», Собр.- соч. в 12-ти т., т. 9, стр. 478, 479. Тут Пэрри наткнулся на тщеславного Пигмалиона. Парень совсем заважничал, ходил с гордо поднятой головой и заложив руки за спину, всем своим видом показывая, что стал вольным человеком... — Здравствуйте, мистер Пэррй,— важно поздоровался он с. управляющим. — Что ты тут делаешь, лентяй? — Гуляю. Я теперь вольный, хочу — работаю, хочу —нет, У меня в кармане документ... — А кто же тебя будет теперь кормить, Пиг? — Я сам себя буду кормить, мистер Пэрри. — Каким образом? — Как каким? Буду есть... — Кто же тебе будет давать есть? — Как кто? Хозяин. — Хозяин? Да ведь ты теперь человек вольный, у тебя нет хозяина... Разве ты забыл? — Да, правда, у меня нет хозяина... Но ведь мистер Бербанк не прогонит же меня с плантации... — Ошибаешься, прогонит... Он просто-напросто выставит тебя, и поглядим тогда, много ли будет тебе пользы от твоей свободы. <... > — Я не хочу уходить из Кэмдлес-Бея! — вскричал Пигмалион.— Так как я человек вольный... — Ты волен уходить, куда хочешь, но не волен оставаться здесь. Собирайся-ка, приятель, укладывайся. — Что же со мной будет? — Не знаю. Это уж твое дело. — Но ведь я же свободный человек...— начал было опять Пигмалион. — Этого, как видно, мало. — Так скажите, что же мне делать, мистер Пэрри?.. — Переменить цвет кожи, дурень!.. Перемени кожу, Пиг, перемени скорее! Как только ты станешь белым, ты получишь право оставаться в Кэмдлес-Бее, а иначе тебя прогонят, так и знай. И управляющий пошел прочь, довольный тем, что дал такой хороший урок тщеславному парню. Пиг несколько минут постоял в раздумье. Теперь он пани- мал, что недостаточно быть свободным человеком; чтобы сохранить за собою место в жизни, нужно еще для этого стать белым. А как тут сделаешься белым, когда от природы ты черен, как сажа?
Тема 11 НАРОДНЫЕ ВОССТАНИЯ В ИНДИИ И КИТАЕ В СЕРЕДИНЕ XIX ВЕКА 97 Восстание сипаев в 1857—1859 годах Эмма Выгодская (1899—1949). «Опасный беглец», повесть (1947). «Опасный беглец. Пламя гнева», Детгиз, Л., 1956, стр. 165—166, 167—168, 170, 227—230, 233, 236, 251—252. Приводимые отрывки дают материал для рассказа учителя об участии индийских крестьян-райотов в народной борьбе против английских войск, о героической обороне Дели и о некоторых слабых сторонах восстания, о жестокости колонизаторов. 1. Народная война против колонизаторов В молодом бамбуковом лесу, таком частом, что ребенок едва проберется между звонких коленчатых стволов, собрались люди... Здесь были райоты из... далеких и близких мест. Кто знает, сколько миль исходили их... ноги, сколько тяжестей перенесли их руки, столь худые, что пятилетний ребенок мог бы охватить их пальцами!.. Здесь были и женщины, и маленькие дети... Они были тише, чем лес. Их деревни остались позади, сожженные пожаром, истоптанные слонами. Лес стал их домом, молодые побеги бамбука — пищей. Но райоты не забывали своих пожарищ. Они еще надеялись вернуться в родные селения, не для того, чтобы ползать в пыли у сапога саиба, а для того, чтобы вновь построить свой дом на освобожденной земле. Ружейные стволы торчали за спинами у крестьян, старики держали длинные самодельные копья, острые пики покачивались мек стволов... Вот затрещал лес, слегка качнулись тонкие... стволы. Человек... показался среди стволов — молодой, невысокий, в темной, повязке оружейника на запыленных волосах. — Вести! — закричал человек... И сразу ожил лес; ломая ветви, в плотную кучку сбились люди. — Вести!..— передавали друг другу.— Вести от Чандра- Синга!.. Оружейник поднял длинную полоску бумаги, исчерченную значками. — Пушки идут в нашу сторону! Большие орудия из Калькутты! — Пушки!.. Большие пушки!.. На помощь саибам! — заволновались райоты... — Поезд идет по нашим местам. При нем есть наши люди... Чандра-Синг идет с поездом.., 13 д. А. Вагин 193
— Мы не пропустим эти пушки к Дели!.. Оружейник опустил письмо. — Конечно! — сказал оружейник.— Этот поезд не дойдет до стен Дели. <... ^> Поезд капитана Бедфорда медленно выкатывался из леса на дорогу. С трудом брели солдаты. Колеса хлюпали по жидкой грязи... В селении было тихо, нигде ни дымка, в прорезах окон темно и пусто. Должно быть, и здесь крестьяне оставили деревню... Головная часть отряда уже прошла половину деревни... У ограды дома сидел человек... Он сидел, пригнувшись, скрестив ноги, на облезлой леопардовой шкуре. Лоб его и щеки были расписаны красными и черными полосами... Он медленно перебирал руками черные четки, тихо покачивался и смотрел в землю, точно не замечал ни солдат, ни пушек... — Глядите, Блэнт! — сказал Бедфорд.— Это йог. Блэнт пожал плечами. — Фокусник, что ли? — О нет,— святой философ, отрешившийся от всего земного... Йоги по двадцать — тридцать часов подряд могут сидеть вот так, ...без еды, без сна. Вы можете колоть булавками такого йога...— он ничего не почувствует. — Я тронул бы шкуру этого философа штыком,— желчно перебил капитана Блэнт.— Хотел бы я посмотреть, как он не почувствует... Лейтенант не договорил. Индиец пригнулся, быстро сунул руку под леопардовую шкуру и выхватил из-под нее пистолет. * — Ба-бах!..— в ту же секунду он разрядил пистолет в Блэн- та, и лейтенант упал с простреленной головой. — Э-э-э-эн! Д-э-э-эн! Д-э-э-эн! — протяжный крик индийцев пронесся над деревней. Все ожило, застучало, зашумело. Головы повысовывались над плоскими кровлями, оглушительно затрещали выстрелы. «Засада!..» Смятение началось в головной колонне. Капитан Бедфорд издали видел, как первая орудийная упряжка остановилась, как его люди заметались и побежали в разные стороны. — Назад!.. К орудиям!.. —кричал капитан; его никто не слушал... ...Его самого оттеснили. А затем капитан Бедфорд сам уже бежал куда-то в сторону от дороги наискосок через поле. Пули свистели. Отстреливаться не было времени. <... > 194
Долго не смолкал шум в деревне. «Пушки саибов в наШих руках!»— Крестьяне праздновали победу. К полудню из-за реки вернулся отряд сипаев, помогавший райотам при перехвате поезда. Сипаи гнали далеко за реку разрозненные отряды британцев. — Восемь тяжелых орудий,— считали добычу крестьяне,— двенадцать малых да пятьдесят повозок с порохом и боевыми припасами!.. А фуры с мукой, сухарями, рисом, сушеными плодами!.. Печальный день сегодня у саибов... 2. Штурм Дели Тремя колоннами пойдут британцы на город... Атака начнется с сигналам горниста, при перрых лучах солнца. Сипаи не спят на бастионах, сигнальщики ждут на наблюдательных постах. Всю ночь повстанцы закладывали камнями глубокие пробоины в стене, подтаскивали пушки к главной бреши, расставляли людей. Лалл-Синг с своими аллигурцами построился у бреши; на вышке Кашмирского бастиона дежурит Инсур... Солнце освещает купола, зубцы и башни обреченного города. Пронзительно играет рожок. Это сигнал Шестидесятого полка королевских войск... — К орудиям!.. Приготовиться! — командует Инсур... Вдоль парапетов приготовились стрелки. Хорошо обучили британцы свою туземную пехоту: ни одна пуля не пропадет даром у сипаев, защищающих свой город. «Белые Рубашки» близко. Их светло-серые мундиры темны от пороха и пыли... Стрелки на стенах ждут: пускай «Рубашки» подойдут ближе. Вот уже лица видны, темные от порохового дыма, синие от малярии. «Нелегка вам была, саибы, служба на нашей земле, а мы и не звали вас к себе...» Бах!.. Ба-бах!.. Бах! Первые из «Рубашек» взбежали на гребень высокого вала и тотчас упали, вскинув кверху руки. Их остановили меткие сипайские пули. За первыми бегут другие, еще и еще, упрямо взбегают на гребень и скатываются в ров. «А-а, глубок крепостной ров, вы сами, британцы, велели нам копать поглубже». Вот «Рубашки» тащат штурмовые лестницы за собой... Несколько штурмовых лестниц... успели приставить к противоположному скату... «Рубашки» уже у самой бреши, ...но тут им навстречу с яростным воем, с примкнутыми штыками, с кривыми ножами тучей выбегают сипаи... 13* 195
Дрогнули «Белые Рубашки», королевские солдаты готовы отступить под бешеным натиском повстанцев, но позади слышны новые крики, весь скат холма, вся равнина потемнела от черных косматых шапок,— это гурки Непала вышли на помощь королевским солдатам. Тучей идут узкоглазые дикие жители гор, волной подкатываются к бреши, за ними новые и новые, и с диким криком, бешеной ордой, потеснив сипаев, начинают вливаться в широкую брешь. А там, правее, мощной колонной идут сикхи, рослые, бородатые, в голубых и красных тюрбанах. Кашмирский бастион встречает их картечью, но густо летят пули из передних рядов, канониры Инсура один за другим выходят из строя... Но вот бомба разрывается на самом бастионе, ...осколок ранит Инсура в голову. Тяжела рана, хлынула кровь... Инсур бледен, его подхватывают на руки, несут. — Заклепывай орудия! — успевает крикнуть Инсур. Саибы уже близко, вот они облепили весь земляной скат бастиона, вот они бьются уже в узком переулке, по эту сторону стены. Они втаскивают свои пушки на бастион и с внутренней его стороны начинают бить по городу... Тесные улицы встречают их позади стены, кривые, изогнутые переулки,— древний азиатский город. Град пуль летит навстречу британцам, каждый дом ощетинился штыками. Каждый дом как крепость, в каждом дворе — засада... Приближается ночь... В руках у британцев — только узкая полоса вдоль городской стены, в руках у повстанцев — весь город. Глухие стены, бойницы, дома в каменных оградах... Могилой станут каменные закоулки Дели для чужеземцев, проникших за его стену. ...Британцы считают потери. Список выведенных из строя офицеров огромен, солдат вдесятеро больше. Почти третью часть всех своих сил положили британцы в первый день штурма. <.. . > Сипаи разбились на отдельные отряды и сражались каждый на своем участке, упорно отстаивая каждый дом, каждую улицу. Британцы наступали тремя колоннами, все время поддерживая связь друг с другом. <... > Не учились повстанцы в британских штабах офицерской штабной науке. Хорошо дрались они в бою, конном и пешем, сойдясь с неприятелем лицом к лицу. Но единому плану наступления британцев не сумели противопоставить единого плана сопротивления. Не наладив связи между отдельными частями, не имея единого руководства, героические защитники Дели сражались в разных концах города и медленно, в упорных боях, отходили к восточным кварталам. 196
3. Расправа над восставшими Смрад стоит над-Дели от неубранных трупов. «Расправиться с непокорными! — отдал приказ генерал Вильсон.— Убивать без пощады всякого, кто сочувствует бунтовщикам или прячет повстанцев у себя в доме». На десятки миль вокруг Дели были сожжены и разрушены крестьянские селения... Британские солдаты заваливали колодцы, взрывали молельни, жгли лавки, оскверняли храмы. За каждого убитого британца казнили тысячу индийцев. Десять суток подряд двенадцать городских телег с утра до поздней ночи возили тела казненных... На плацу за городом длинным рядом стояли пушки. К заряженному орудию подводили сипая и, привязав его спиной к жерлу, по офицерской команде, канонир давал выстрел на дальний прицел. Лалл-Синг сам подошел к пушке. Его хотели привязать, но он отвел веревку рукой. — Не надо! — сказал Лалл-Синг. Он стал спиной к жерлу, обвел взглядом войска, построившиеся на плацу. — Сипаи! — сказал Лалл-Синг.— Братья одного дыханья!.. Индусы, мусульмане, махратты!.. Готовьтесь к большому бою!.. Помните мою смерть... А вы, сыны чужеземцев, берегитесь... Офицерская команда, выстрел, и только несколько пятен крови да два-три темных обгорелых обрывка одежды остались на том месте, где стоял Лалл-Синг. Так расстреляли веселого сипая Лалл-Синга. 98 Геройская гибель Лакшми Бай Вриндаванлал В а р м а. «Лакшми Бай, рани Джханси», исторический роман. Изд. иностр. лит., М., 1959, стр. 363, 366, 367—370. Роман индийского писателя В. Вармы посвящен жизни и борьбе индусской княгини (рани) Лакшми Бай, героини восстания 1857—1859 гг. После падения Джханси рани. Лакшми Бай с небольшим отрядом воинов-красно- рубашечников была окружена английскими войсками. После омовения и утренней молитвы рани углубилась в чтение восемнадцатой главы Бхагавадгиты К Потом она облачилась в мундир, привязала к поясу два меча и пистолеты. Грудь 1 Философско-религиозный трактат, составная часть древнеиндийского эпоса, одна из священных книг индусов. 197
ее украшало драгоценное ожерелье из жемчуга и алмазов, по которому воины всегда могли узнать своего командира. На руках были железные перчатки и нарукавники, на голове — стальной шлем, поверх которого, как всегда, был надет... тюрбан из красной парчи. Когда рани была уже готова, к ней пришли ее верные сардары К <... > Взошло солнце и своими яркими лучами озарило лицо рани. Еще удивительнее заиграли огоньки в ее прекрасных глазах. На красном мундире переливались алмазы ожерелья, в руке блестела холодная сталь обнаженного меча. Лакшми Бай пришпорила коня. Сначала он упирался и не хотел слушаться, но потом внезапно сорвался с места и стрелой полетел вперед. Должно быть, его несколько дней не выводили из конюшни. «Ну, ничего, сегодня он потрудится на славу»,— подумала рани... Пушки Джухи опустошали ряды англичан. Командир отряда гусаров решил во что бы то ни стало заставить орудия замолчать. Несмотря на большие потери, англичане рвались вперед, стремясь любой ценой остановить огонь. На помощь Джухи рани немедленно лослала подкрепление. <\.. > Джухи отчаянно отбивалась от окруживших ее англичан и вдруг упала, разрубленная вражеской саблей пополам. Гусары с изумлением увидели, что бесстрашный артиллерийский офицер — всего-навсего девушка с красивым лицом, белоснежной кожей и нежной улыбкой на губах... Краснорубашечники защищали свою рани, проявляя чудеса храбрости и героизма. Ни карабины, ни штыки не в силах были остановить их сабель, будто сабли эти были божественным даром. В течение нескольких часов доблестный отряд рани отчаянно отбивался от наседавших врагов. Лакшми Бай стала постепенно продвигаться на юго-запад, чтобы соединиться с другими своими отрядами, хотя сделать это было почти невозможно. Английская пехота и гусары тесным кольцом окружили отряд рани. Краснорубашечники упорно рвались вперед, прокладывая путь саблями. Рани, держа поводья в зубах, рубила обеими руками... Солнце склонялось к закату. Пал последний краснорубашечник. Рядом с рани теперь скакали только четыре ее сардара. Сзади наседало десятка полтора гусаров, а впереди преграждали путь штыки английских солдат... Рани... продолжала пробиваться вперед. Одному из английских пехотинцев удалось ранить ее штыком. В тот же миг рани сразила англичанина. Рана Лакшми Бай была серьезной — удар штыка пришелся чуть ниже груди, хотя и не задел легкое. 1 Военачальники, командиры. 198
Кровь ручьем струилась из раны. «Вот и пришел мой черед лечь камнем в фундамент здания свободы...»,— подумала рани. Увидев сраженного ею пехотинца, английские солдаты бросились бежать. Рани направила коня вперед, увлекая за собой своих товарищей — они скакали справа, слева и сзади нее. Десять гусаров не отставали от них ни на шаг. — Только не оставляйте мое тело англичанам,— тихо сказала рани скакавшему рядом Рагхунатху Синху. Гуль Мухам- мад тоже слышал ее слова. Он все понял... Гуль Мухаммад бросился навстречу англичанину, но прежде, чем он настиг его, смертельный удар вражеской сабли обрушился на голову рани. В последнюю минуту она успела вонзить меч в грудь врага. 99 Восстание тайпинов Л. Рубинштейн. «Когда цветут реки», историческая повесть (1958). Детгиз, М., 1959, стр. 63—65, 67—68, 117, 159—160, 187, 189—191. 1. Войско тайпинов в походе На дорогах Южного Китая было неслыханное движение. С юга на север... шли густые колонны людей. Это были главным образом пешие. Большинство из них шли босиком, на головах у них были островерхие соломенные шляпы, красные и желтые повязки. Над этим морем шляп и повязок колыхалось бесчисленное количество тяжелых пик с красными кистями. Среди пестро одетых пехотинцев... медленно плыли паланкины, в которых несли начальников. На головах у начальников были пышные красные уборы. Длинные пряди прямых черных волос рассыпались по плечам. Вокруг паланкинов шли телохранители с обнаженными мечами. Это были паланкины крестьянских царей: Небесного Царя Хун Сю-цюаня, Северного Царя Вэй Чан-хоя и других. Только Восточный Царь Ян Сю-цин предпочитал в походе ездить верхом, окруженный кавалеристами. Его... жилистые руки крепко держали поводья низкорослой, сильной лошади. Подол его длинного платья был запылен, желтая головная повязка намокла от пота. Всадник не обращал внимания на жару и не искал тени. Бывший поденщик, он был не только царем, но и главнокомандующим. Войска передвигались правильными колоннами, в образцовом порядке. Кое-где можно было увидеть, как четыре человека несут старинное фитильное ружье с треногой. У других 199
были длинные кремневые ружья; у многих секиры и почти у всех мечи. Попадались отряды, состоявшие целиком из женщин, также вооруженных мечами. И они шагали на север в строгом порядке, а некоторые ехали верхом на низкорослых хунаньских лошадках, подпоясанные широкими шарфами, за которыми торчали рукоятки кинжалов и пистолетов... Длинный поезд приближался к деревне. Колонны располагались лагерем по определенному плану. Из щитов и копий составлялся частокол. В середину ставились повозки. Воины не пили вина, не брали пищи у крестьян и не требовали ни у кого денег. Можно было подумать, что они действительно спустились с неба. Они только учили наизусть молитвы и сигналы и отворачивались от торговцев, предлагавших им чай, рис или водку. К утру у кумирни совершалась торжественная церемония. Вытаскивали местного бога, большей частью лакированного и раскрашенного всеми цветами радуги. Его сжигали на костре. Проповедник произносил несколько слов, призывая окрестных крестьян неуклонно выполнять повеления Небесного Царя, посланного богом, а также истреблять маньчжурских чертей и их сообщников — чиновников, помещиков и монахов. Затем нараспев звучала команда, и поезд двигался дальше. Дисциплина в армии была строгая. Всякого, кто не сдаст в общее хранилище золото, серебро и ценные вещи, казнили публично. Командиры были выборные, но их приказания выполнялись беспрекословно. Часто эти колонны встречали на пути обезлюдевшие усадьбы, а навстречу им выходил целый отряд крестьян, которые тут же рубили себе косы кинжалами. И на костер падали помещичьи и монастырские грамоты, арендные и долговые расписки. Такова была армия Тайпин Тяньго — Небесного Государства Великого Благоденствия. ...Армия долго осаждала столицу Хунани, город Чанша, потом двинулась на Иочжоу, где был захвачен старинный склад оружия. Там нашлось много сабель, копий и секир. Но самое главное были пушки... Это были пушки, отлитые искусными руками китайских мастеров. Каждая из них носила какое-нибудь поэтическое название: «Огненный дракон», «Богатырь из Луншана», «Ваза цветов могущества». Теперь тайпинам стали не страшны крепостные стены, за которыми отсиживались солдаты цинского императора... Пушки погрузили на суда —и вот в конце декабря 1852 года таллинская армия вышла на Янцзы и взяла Ханьян и Ханькоу.., 200
Прежняя идея тайпинов — превратить южную провинцию Хунань «в свой дом» — была оставлена. Все провинции на Янцзы волновались и ждали освобождения. Пламя восстания разливалось по реке. 2. Воины беседуют о будущем Вокруг костра собралось несколько человек. Здесь был Ван Ян, вооруженный большим, тяжелым мечом и секирой... Он еще не привык к тому, что он больше не подневольный крестьянин, и иной раз мрачнел и вздыхал, когда вспоминал о рисовых полях своей родины, о тихих могилах предков и о шумящей в теснинах реке... ' — Всем будет земля,— уверенно сказал командир пятка, пожилой крестьянин из западного Хубэя, по имени Дэн Сюэ- сян, — и у кого большая семья, тому дадут больше, а у кого маленькая, тому меньше, по справедливости. — А я вот вовсе не земледелец,— отозвался богатырь Чжоу Цзун-до...— я кузнец, а земли у меня было всего один огород, и жена продавала тыквы на рынке. Только работы не стало, а как проживешь на одни тыквы? У меня трое детей. — Землю получишь на пятерых,— подтвердил Дэн.— А если захочешь работать кузнецом, то тебя припишут к двадцати пяти семьям и у тебя всегда будет работа. В Небесном Государстве не будет голодных... — А если будет засуха или наводнение?— спросил Ван Ян. — Тогда дадут еду из общественного амбара,— пояснил Дэн.— Говорю тебе, что голодных больше не будет никогда! — Кто же будет работать,— усомнился Ван Ян,— если каждому дадут еду? Разведутся лентяи... — Ленивых буду* строго наказывать. Небесный царь справедлив, но суров. Ты это знаешь. Да, Ван Ян это знал. Не раньше как утром этого же дня были казнены на площади шесть человек за то, что утаили серебро... — Где же дадут нам землю? — Может быть, на востоке? — предположил бывший кузнец. — Раньше надо отобрать эту землю у маньчжурских чертей,— сказал Го,— раньше надо взять Нанкин. 3. Неравенство среди танпнпов Прошло несколько лет с тех пор, как победоносные «Крас-, ные Повязки» освободили Нанкин и водрузили знамя Тайпир Тяньго над стенами старинного города. 201
Старых, опытных бойцов у тайпинов становилось все меньше. Их заменяли подростки. А в это время враг становился все настойчивее. Но хуже всего было то, что в армии повстанцев появилась роскошь. Эта роскошь не касалась солдат. Они, как и раньше, спали на голой земле и сражались пиками и старыми кремневыми ружьями. Но если раньше тайпинские военачальники большей частью ездили верхом и разделяли с солдатами их простую пищу, то сейчас они появлялись только в паланкинах, со множеством слуг и охраны, а еду для них готовили самые искуснейшие повара по «дворцовому образцу». Раньше любой рядовой, особенно из «старых братьев», мог обратиться к начальнику и говорить с ним стоя и опираясь на копье. Теперь рядовые к начальникам не допускались. Начальники жили во дворцах и храмах, окруженные караулом, и подчиненные при встрече с ними должны были низко кланяться. — И все-таки,— говорил Лю своим солдатам,— эти люди из наших рядов, они простые люди, это не маньчжурские черти. Они ведут нас в бой, и мы не можем сложить оружие, пока не уничтожим власть дьяволов. — А в царстве мира будет справедливость,— убежденно добавлял Го. <**.> «Священных кладовых» уже давно нет. Государство тайпинов начало чеканить монету. Те, кому не хватает скудного пайка, могут покупать еду, но для этого нужны деньги. У рядовых солдат и ремесленников денег нет. Еду покупают те, у кого тугая мошна. В Тайпин Тяньго появились сытые и голодные. Сытые живут во дворцах, окруженные роскошью и слугами. Голодные ютятся в заброшенных домах, в бывших лавках и землянках. Солдаты съедают свою небольшую порцию риса и запивают речной водой. Масла нет, соль выдают маленькой горсточкой. Солдат получает 50 вэней 1 в неделю. На эти деньги не проживешь, да еще с семьей... Число царей, назначаемых Хун Сю-цюанем, становилось все больше и больше. Их насчитывалось до девяти десятков, и они были разделены на ранги. Каждому царю полагалось носить корону, жить во дворце, иметь соответствующее количество придворных, ездить в паланкине в сопровождении сотен слуг и музыкантов и заседать в верховном совете царей в присутствии самого Небесного Царя. 1 В э н ь — медная монета; один юань содержал в разное время от 2 до 5 тысяч вэней. • • Д)2
4. Вмешательство иностранных захватчиков В августе войска Ли Сю-чена подошли к Шанхаю. В городе началась паника. Английские канонерки стояли под парами на середине реки Хуанпу... Американские «добровольцы» в широкополых шляпах гарцевали по городу верхом, держа винтовки наготове. Круглые сутки не смолкали барабаны европейской морской пехоты. То и дело раздавались выстрелы — это «добровольцы» стреляли в подозрительных, <»•«>; Передовые посты тайпинов донесли, что в Шанхае пожар. — Пожар не в Шанхае,— сказал Лю, осмотрев горизонт,— а в предместьях Шанхая. Поджигают сразу во многих местах. — Это по приказу чиновников?— спросил Дэн, — Нет, это иностранцы. Идти дальше не было возможности: путь преградила стена огня. Лю был прав. Английский адмирал Хоп, договорившись с французским командованием, приказал поджечь все населенные пункты на запад от сеттльмента 1. Горели крестьянские дома, лавки, мастерские, крупнейшие склады китайских купцов, соевая фабрика, пристани и мосты. В огне погибли сотни людей... Шли в глубокой тишине. Синим дымом курились догоравшие хижины. Морской ветерок трепал флаги. Вдали грохнула пушка, и вслед за ней затрещали винтовки. Пули засвистели над головами передовых бойцов. Кто-то упал. Еще один, еще, еще... Минута-две — и тайпинские горны заиграли отход. Европейские винтовки стреляли далеко и точно. Теперь уже не было никаких сомнений, что «нейтралитет» европейских военных существует только в консульских бумажках. В сумерках тайпинские отряды были снова обстреляны — на этот раз у самых, границ английского сеттльмента. Солдаты Небесной Армии шли мимо сеттльмента, направляясь к берегу Янцзы... Это была родная река Янцзы, возле которой выросли большинство солдат полка Лю Юнь-фу. Но она не принадлежала китайцам. На ней чернели мачты и расплывающиеся в тумане очертания английских канонерок. Вот невысоко поднялась белая ракета. Снова сигнал — и две огненные вспышки в тумане. Две гранаты взорвались рядом на холме, подняв высокие столбы огня. Это были большие, тринадцатидюймовые гранаты из орудий канонерской лодки «Пайонир». Англичане обстреливали тайпинов с тыла. К утру гонец от Ли Сю-чена привез приказание армии отходить от Шанхая. 1 Т. е. иностранного квартала. 203
Тема 12 ОБЪЕДИНЕНИЕ ИТАЛИИ 100 Облик Джузеппс Гарибальди Н. Кальма. «Заколдованная рубашка», * гл. 24. «Заколдованная рубаш- ка, Джон Браун. Исторические повести», стр. 120—121. Александр жадно разглядывал Гарибальди... ...Он видел перед собой крепко сбитого, очень широкого в плечах человека со спокойными, непринужденными манерами и удивительно красивым правильным лицом, обрамленным шелковистой бородой и длинными волосами золотистого отлива. Серо-синие грозно-ласковые глаза его смотрели на людей так, как будто сразу схватывали все их внутреннее существо. Никакой порывистости, нервозности, эффектных жестов: Гарибальди был предельно прост и естествен во всем, что делал и говорил. ш Отплытие гарибальдийсксй «тысячи» из Генуи в Сицилию весной 1860 года Н. Кальма. «Заколдованная рубашка», главы 25 и 26, стр. 127—128, 131—132, 135—136. В числе героев повести и участников похода гарибальдийцев двое русских студентов—Лев Мечников и его друг Александр Есипов. Часть описательного материала можно включить в рассказ учителя; отрывок из гимна гарибальдийцев — прочитать на уроке. Ночь на 5 мая 1860 года навсегда осталась памятнейшей в истории Италии. Уже все генуэзцы знали, что адъютант Гарибальди, тучный и вспыльчивый Нино Биксио, вместе с кучкой гарибальдийцев напал в порту на два парохода, «Пьемонт» и «Ломбардию», которые принадлежали торговой фирме Рубаттино, и захватил их. Правда, ходили слухи, что все это инсценировка, что владельцы фирмы — давние почитатели генерала х и горячие патриоты. Как бы то ни было, оба парохода уже стояли с разведенными парами против набережной и ждали только сигнала к отправлению. Когда Александр вышел, вернее, выбежал на набережную, он сразу точно перенесся в другой мир. Здесь, на камнях пирса, расположился кипучий, шумный, пестрый бивуак. Сотни людей в гарибальдийских красных рубашках, видных даже в полутьме, толпились, разговаривали, пели, пили вино из по- 1 Т. е. Гарибальди. 204
ходных фляг, чистили оружие, переобувались. Вокруг фонарей смыкались и размыкались тени людей. Луч света выхватывал из сумерек то клочок красной рубашки, то синюю блузу рыбака, то воротник матроса... Почти все люди смотрели на дорогу, идущую из Кварто в гавань: по этой дороге должен был приехать Гарибальди... Бродя от одной группы гарибальдийцев к другой, Александр внезапно обнаружил Льва, который сидел у самой воды под фонарем и преспокойно читал «Исповедь» Руссо. На Мечникове также была полная форма гарибальдийца, с офицерскими нашивками, с трехцветным шарфом через плечо. Красная рубашка ему очень шла и выгодно оттеняла его живое, мужественное лицо. <... > — Вива Италия! Вива Галубардо!1 Вива ла либерта! — зарокотало, загремело где-то, как дальний гром. — Едет! Едет! Мгновенно весь бивуак на набережной пришел в движение. Люди вскочили, забряцало оружие, манерки, к небу полетели походные сумки, военные кепи. — Вива! Вива!.. Восторженно кричащая толпа гарибальдийцев увлекла за собой Александра и Мечникова, и они оказались притиснутыми к той кучке офицеров, которая окружала Гарибальди. На генерале на этот раз был итальянский плащ и круглая черная шапочка. Александр увидел у него за поясом револьвер и саблю. Как всегда... неподалеку виднелась рослая фигура негра Агюйяра. Гарибальди был спокоен и нетороплив. Он подошел к парапету и взглянул на дымящие в заливе пароходы. Потом, обратясь к сопровождавшему его раскрасневшемуся и взмокшему от беготни Биксио, сказал что-то. — Все твои распоряжения выполнены,— услышал Александр голос Биксио.— Точно еще неизвестно, но, по предварительным подсчетам, здесь собралось около тысячи бойцов. — Ты примешь команду над «Ломбардией»,— сказал Гарибальди,— а я поведу «Пьемонт».— И тотчас, обратясь к красным рубашкам, теснившимся вокруг, скомандовал: — Вперед, друзья! Всем грузиться на корабли! — На корабли! Всем на корабли! Посадка! — пошло греметь и перекатываться по набережной. Стоявшие у парапета лодки и челноки вмиг наполнились людьми. Залив зачернел суденышками, похожими издали на юрких рыбешек. «Ломбардия» и «Пьемонт» выглядели на фоне расцветающего заревыми красками неба большими и мощными 1 Народное произношение имени Гарибальди. 205
кораблями. На самом же деле это были однотрубные колесные пароходы, снабженные на случай, если откажут машины, мачтами. Сейчас дым из корабельных труб широко растекался по горизонту и придавал всей картине посадки какой-то грозный колорит. Лодки уже подплыли к кораблям, и многие гарибальдийцы, которым было невтерпеж ждать очереди, чтобы подняться по трапам, начали карабкаться на палубы прямо по канатам. С набережной казалось, что оба корабля взяты на абордаж,— столько энергичных черных фигурок взбиралось по канатам и затопляло борта. <...> Между тем наступило уже утро, надо было торопиться. В заливе заиграла резвая волна, подул ветер. Из кают-компании появилась знакомая всем фигура в развевающемся на ветру плаще. — Avanti! — зыч«о скомандовал Гарибальди. Ему ответил дружный, радостный крик его «тысячи». Мощный хор грянул гарибальдийский гимн: Разверзлись могилы, и мертвые встали, И наши страдальцы пред нами предстали, Венчанные лавром, как некогда в жизни, С любовью к отчизне в горячей груди. Восстань же! Восстань же, о юность народа! Несет наше знамя под ветром свобода. Восстань же с оружьем и мощным припевом, С любовью и гневом в горячей груди! Долой, уходи из Италии нашей, Ступай, чужестранец, откуда пришел! Отчизна цветенья, и песен, и смеха Оденется в сталь боевого доспеха. Пусть руки в оковах — мы свергнем тирана, И слава Леньяно вернется в наш век! Австрийскую палку на части ломая, На битву за родину Рим поднимая, Ярмо наше скинем, австрийцев прогоним, Колен не преклоним пред ними вовек,- Долой, уходи из Италии нашей, Ступай, чужестранец, откуда пришел! Наш дом — вся Италия наша родная. Ступай, чужестранец, живи на Дунае; Не трогай ни хлеба, ни нив наших спелых, Сынов наших смелых не смей отнимать. Два моря и Альп вековые отроги — Вот наша граница. Пускай же дороги Пробьют Апеннины, и встанет за нами, И встанет под знамя вся родина-мать. Долой, уходи из Италии нашей, Ступай, чужестранец, откуда пришел! Женщины махали с берега и из лодок огромными соломенными шляпами... И вот уже загремели якорные цепи, забурлила за кормой вода, и белая пена, как кружевной шлейф, волочится за кораблем..* 206
А рядом грозно гремело и взлетало над синим в этот час Лигурийским заливом: Уста наши немы, сплетемся руками, Не дрогнем и встретимся грудью с врагами, На горных отрогах ударим оружьем, Всей жизнью послужим, отчизна, тебе. Довольно грабители нас угнетали! Все люди Италии дружно восстали! Как сто городов итальянских едины, Мы будем едины в священной борьбе. Долой, уходи из Италии нашей, Ступай, чужестранец, откуда пришел! Тема 13 I ИНТЕРНАЦИОНАЛ. КАРЛ МАРКС И ФРИДРИХ ЭНГЕЛЬС —ОСНОВОПОЛОЖНИКИ НАУЧНОГО КОММУНИЗМА 102 Образование I Интернационала Г. Серебрякова. «Похищение огня», «Прометей. Похищение огня. Книга вторая», стр. 418—421. Когда Карл выздоровел, то часто в перерыве между работой, под вечер, уходил один гулять. Неподалеку от его дома начинались поля. Как-то ранней осенью выдались теплые тихие сумерки. Карл отправился в сторону столь любимого им Хэмп- стед-Хис... Вернувшись домой, он застал у себя гостей. Французы — чеканщик Толен, машинист Сток, учитель Ле Любе—и несколько незнакомых англичан-рабочих поджидали его в столовой, где Женни и Ленхен хлопотали, радушно угощая их чаем. — Привет и братство, отец Маркс,— сказали они чинно. — Очень, очень рад вам, друзья. Что привело вас ко мне? Толен заговорил первым: — Мы приехали' по приглашению английских тружеников на переговоры с дружески протянутой рукой, чтобы наконец объединиться. — В добрый час. Давно пора,— ответил Маркс. — Я Оджер *,— сказал один из англичан,— сапожник, председатель местного союза лондонских профсоюзов, и пришел, 1 Оджер — один из реформистских лидеров тред-юнионов* 207
чтобы пригласить тебя, Маркс, выступить на митинге от имени немецких рабочих. Мы сняли под собрание большой Сент-Мар- тинс-холл. Помимо войны в Северной Америке и дел в Италии, рабочие — англичане, французы, итальянцы и немцы — имеют много болячек, к которым давно следует совместными усилиями приложить лечебный пластырь. Дальше нам жить так на свете нельзя. Мы знаем тебя, Маркс, и ждем твоего слова. Карл дал согласие прийти на митинг, однако решил, что с речью в этот раз выступит не он, а портной, коммунист Экка- риус. Двадцать восьмого сентября 1864 года в Сент-Мартинс- холле собрались тысячи рабочих. Огромный светлый зал не смог вместить всех желающих. Духота была удручающая, и у Карла кружилась голова. Он думал, глядя на волнующуюся, охваченную одним вдохновенным добрым порывом толпу, о прошедших долгих годах затишья в борьбе. «Разные мещанишки, меряющие мировую историю своим локтем и масштабом последних газетных сообщений, могут воображать, что для огромных исторических процессов десятилетие больше, нежели один миг. Они не в силах представить себе и того, что может снова наступить день, в котором сконцентрируется все прошедшее десятилетие». Подперев голову кулаками, Маркс внимательно слушал Эккариуса. Лицо его просветлело. Портной чуть глуховатым низким голосом толково, увлеченно говорил о том, как после мирового экономического кризиса обострились отношения между капиталистами и людьми труда. Рабочие защищались стачками. Фабриканты ответили на это ввозом иностранной рабочей силы. — У нас, пролетариев, одни судьбы и страдания, кто бы мы ни были, к какой бы расе ни принадлежали,— продолжал Эккариус. Он подошел к краю рампы. Свет круглых керосиновых ламп осветил худую сутулую фигуру оратора в поношенном костюме, простершего вперед большие, темные, исколотые руки. — Во всех европейских странах рабочие стремятся к солидарности в борьбе за свои права. — Ив Америке тоже,— крикнул кто-то из зала. — В этом наше спасение и сила,— продолжал Эккариус. — Да здравствует интернациональное соединение! — ответили десятки голосов.— Продолжай, старина, ты говоришь дело. — Английские рабочие прошли суровую, трудную школу чартизма. Они знают, где зарыта собака. Это они помешали старому ненасытному хищнику Пальмерстону ввязаться з войну на стороне рабовладельцев Юга и напасть с ними на севе- 203
рян, которые не хотят торговать людьми, как скотом, и дают неграм свободу. Борьба за освобождение, где бы она ни велась, вызывает горячий отклик и сочувствие в наших пролетарских сердцах. Слава отважным братьям — польским повстанцам, восемнадцать месяцев боровшимся за свободу. Мир меняет наконец свою шкуру. Французские рабочие вновь начали политическую борьбу. В Германии организовались профессиональные союзы. Участились забастовки. И наш великий, огневой призыв «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» снова звучит над землей. Полукруглый зал Сент-Мартинс-холла напоминал большой храм. Люди многих национальностей собрались в нем на торжество международного братства. Они ликовали, радовались, пели. Молодой француз Толен, сидевший подле Маркса, сказал ему, восторженно улыбаясь: — Не правда ли, отец Маркс, сегодня рухнула башня вавилонская? Согласно библейской сказке, люди, построив ее, заговорили на разных языках, сегодня же они снова обрели и поняли друг друга. — Скажи проще,— вмешался Жан Сток, слышавший эти слова своего земляка,— рабочие объединяются, чтобы расправить спины и не дать буржуазии выжать из них все жизненные соки. На митинге в Сент-Мартинс-холле было решено создать Международное Товарищество Рабочих. В организационный комитет вошли от немецких тружеников Карл Маркс и Экка- риус. 103 К. Маркс и Ф. Энгельс по воспоминаниям современников Вильгельм Либкнехт (1826—1900). «Из воспоминаний о Марксе». «Воспоминания о Марксе н Энгельсе», Госполитиздат, М., 1956, стр. 101—103, 93 и 95. Начало знакомства В. Либкнехта с К. Марксом относится к лету 1850 г. 1. Маркс за работой «Гений — это прилежание», сказал кто-то; если это и не совсем так, то во всяком случае в значительной степени верно. Не может быть гения без исключительной энергии и исключительной работоспособности... Все действительно крупные люди, которых мне довелось узнать, были очень прилежны и усердно трудились. Это в полной мере относится и к Марксу. Он работал необычайно много, и так как днем, в особенности в первое время его эмигрантской жизни, ему часто мешали, то он стал работать по ночам... Он работал постоянно, работал всегда, когда только представлялась малейшая возможность. Даже на прогулки он брал 14 д. А. Вагин 209
с собой свою записную книжку и поминутно делал в ней пометки. И его работа никогда не бывала поверхностной. Можно работать по-разному. Он работал всегда интенсивно, всегда с величайшей основательностью. Его дочь Элеонора подарила мне одну историческую таблицу, которую он набросал для себя, чтобы воспользоваться ею для какого-то второстепенного примечания. Правда, второстепенных вещей для Маркса не существовало, и эта таблица, составленная им лично для себя, выполнена с такой тщательностью, точно она предназначалась для печати. Маркс работал с выдержкой, часто приводившей меня в изумление. Он не знал усталости. И даже тогда, когда его организм неизбежно должен был бы надломиться, он не выказывал признаков слабости. Если судить о ценности человека по сделанной им работе,— как стоимость вещей определяется количеством вложенного в них труда,— то даже с этой точки зрения ценность Маркса так огромна, что лишь немногие среди гигантов мысли могут равняться с ним. Чем же буржуазное общество возместило это невероятное количество труда? Над «Капиталом» Маркс работал сорок лет — и как работал! Так, как мог работать только Маркс. Я не преувеличу, если скажу, что наиболее низкооплачиваемый поденщик в Германии получает за сорок лет работы больше денег в виде заработной платы, чем Маркс получил в виде «гонорара» за величайшее научное творение нашего века. Наука не имеет рыночной стоимости, и можно ли требовать от буржуазного общества, чтобы оно за свой собственный смертный приговор заплатило приличную цену?.. <...]> В 1850 и 1851 годах Маркс прочел курс лекций по политической экономии... В этих лекциях, которые всем, имевшим счастье их прослушать, доставили огромное наслаждение, Маркс уже развил в основных чертах свою систему, как она изложена в «Капитале». В переполненном зале Коммунистического просветительного рабочего общества, помещавшегося в те времена еще на Уиндмилл-стрит,— в том же зале, где полтора года тому назад был принят «Коммунистический Манифест»,— Маркс обнаружил замечательный талант популяризатора. Маркс был ярым противником вульгаризации, то есть фальсификации, опошления и выхолащивания науки; но никто не обладал в большей степени, чем он, способностью ясно выражать свою мысль. Ясность языка — результат ясного мышления, а ясная мысль неизбежно обусловливает ясную форму. <*«.> К тому времени была построена великолепная читальня Британского музея с ее неисчерпаемыми книжными сокрови- 210
щами, и туда-то, где сам он проводил целые дни, Маркс гнал и нас. Учиться! Учиться! Таков был категорический наказ, который он часто внушал нам, но который заключался уже в его личном примере и даже в одном лишь зрелище этой постоянной, могучей работы великого ума. Поль Лафарг (1842—1911), «Воспоминания о Марксе». Там же, стр. 61—64, 65, 66, 68, 70—71. В первый раз увидал я Карла Маркса в феврале 1865 года. 28 сентября 1864 года в Лондоне на собрании в Сент-Мар- тинс Холле был основан I Интернационал. В феврале 1865 года я приехал из Парижа в Лондон, чтобы сообщить Марксу сведения об успехах, достигнутых там молодой организацией.., Карл Маркс — это один из редких людей, которые могли стоять на передовых позициях одновременно и в науке и в общественной деятельности; и то и другое так нераздельно слилось в нем, что его невозможно понять, не рассматривая одновременно и как ученого и как социалистического борца... Но не в качестве неутомимого и несравненного социалистического агитатора, а как ученый предстал он впервые предо мной в той рабочей комнате на Мейтленд-парк-род, куда со всех сторон цивилизованного мира стекались партийные товарищи для того, чтобы узнать по разным вопросам мнение мастера социалистической мысли. Это историческая комната, и надо ее знать, если хочешь понять интимную сторону духовной жизни Маркса. Она помещалась во втором этаже, и широкое окно, через которое в комнату попадала масса света, выходило в парк. У стен, по обе стороны камина и напротив окна, стояли книжные шкафы, которые были полны книгами и до самого потолка загружены свертками' газет и рукописей. Против камина и с одной стороны окна стояли два стола, заваленные бумагами, книгами и газетами; посреди комнаты, где было много света, стояли очень простой и небольшой рабочий стол (три фута в длину, два фута в ширину) и деревянное кресло. Между креслом и книжным шкафом напротив окна стоял кожаный диван, на который Маркс время от времени ложился, чтобы отдохнуть. Книги лежали и на камине; тут же были сигары, спички, коробки с табаком, пресс-папье, фотографии его дочерей, его жены, Вильгельма Вольфа и Фридриха Энгельса... В расстановке книг Маркс не руководствовался внешней симметрией; книги различных форматов и брошюры стояли тесно друг подле друга; он расставлял книги не по формату, а по их содержанию. Книги для него были духовными инструментами, а не предметами роскоши. «Они — мои рабы,—говорил он,— и должны служить мне, как я хочу»... Надписей он 14* 211
никаких не делал, но сплошь и рядом он не мог воздержаться от вопросительных и восклицательных знаков, если автор писал ошибочные вещи. Система подчеркивания, которой он пользовался, позволяла ему очень легко находить в книге нужное место. У него была привычка после продолжительных перерывов перечитывать свои записные тетради и отмеченные в книгах места для того, чтобы закрепить их в своей памяти, которая отличалась исключительной остротой и точностью. Он изощрял ее с юных лет, выучивая, по совету Гегеля, наизусть стихи на незнакомом ему языке. < ... > Маркс читал на всех европейских языках, а на трех — немецком, французском и английском — и писал так, что восхищал людей, знающих эти языки; он любил повторять фразу: «Иностранный язык есть оружие в жизненной борьбе»... Когда Марксу было уже 50 лет, он принялся за изучение русского языка и, несмотря на трудность этого языка, овладел им через какие-нибудь полгода настолько, что мог с удовольствием читать русских поэтов и прозаиков, из которых особенно ценил Пушкина, Гоголя и Щедрина. <... > Собственная библиотека Маркса, которую он тщательно собирал за долгое время своей исследовательской работы, в течение всей своей жизни, и которая содержала более тысячи томов, была для него недостаточна, и он в течение многих лет был усердным посетителем Британского музея, книгохранилище которого он ценил очень высоко... Хотя спать Маркс ложился всегда очень поздно, но между восемью и девятью часами утра всегда бывал уже на ногах, пил черный кофе, читая газеты, и шел затем в свою рабочую комнату, где и работал до двух или до трех часов ночи. Он делал перерывы только для еды и вечером, чтобы прогуляться в Хэмпстед- Хис, если позволяла погода; днем час или два он спал на своем диване. В молодости у Маркса было обыкновение просиживать за работой целые ночи. Работа стала страстью Маркса; она поглощала его настолько, что за ней он часто забывал о еде. <... > Мозг Маркса был вооружен невероятным множеством фактов из области истории и естествознания, а также философских теорий, и он превосходно умел пользоваться всей массой знаний и наблюдений, накопленных в продолжение долгой умственной работы. Маркса можно было спрашивать когда угодно и о чем угодно, и неизменно получался самый обстоятельный ответ, какого только можно было желать, и всегда он сопровождался философскими соображениями обобщающего характера. Мозг его был подобен военному кораблю, стоящему в гавани под парами: он был всегда готов отплыть в любом направлении мышления. <.. .> Маркс работал всегда с величайшей добросовестностью; любой факт, любая цифра, приводимые им, подтверждались ссыл- 212
кой на самые выдающиеся авторитеты. Он не довольствовался сообщениями из вторых рук; он сам всегда добирался до первоисточника, какие бы трудности это ни представляло; даже ради второстепенного факта он спешил в Британский музей, чтобы в библиотеке музея проверить этот факт... Он не только никогда не ссылался на факт, в котором не был вполне уверен, но даже не позволял себе говорить о предмете, которого он предварительно не изучил основательно... Вряд ли читатель его произведений представляет себе все трудности, которые вытекали из его метода исследования. Так, чтобы написать в «Капитале» около двадцати страниц об английском рабочем законодательстве, он должен был проштудировать целую библиотеку Синих книг, содержащих доклады следственных комиссий и фабричных инспекторов Англии и Шотландии; он прочитал их от начала до конца, как можно судить по многочисленным пометкам карандашом, встречающимся в них... И этот обильный фактический материал Маркс почерпнул из тех самых Синих книг, которые многие члены обеих палат парламента, получавшие эти книги, употребляли только как мишень для стрельбы из пистолета... Другие члены парламента продавали Синие книги на вес, и это Ьыло самое разумное, что они могли сделать: это-то и дало возможность Марксу дешево купить их у букиниста, к которому он заходил время от времени просматривать книги и старые документы... Энгельс почерпнул из Синих книг много документов, которые он использовал в своей книге о положении рабочего класса в Англии. 2. Энгельс — мыслитель в человек П. Лафарг. «Воспоминания об Энгельсе». Там же, стр. 81, 82, 83—84, 86. Нельзя думать об Энгельсе, не вспоминая в то же время Маркса, и наоборот: жизни их настолько тесно переплелись, что составляли, так сказать, одну единую жизнь. И тем не менее каждый из них представлял собой ярко выраженную особую индивидуальность; они отличались друг от друга не только по внешнему облику, но и по характеру, по темпераменту, по манере мыслить и чувствовать. < ... > Энгельс и Маркс привыкли работать совместно. Энгельс, сам в высшей степени добросовестный в научной работе, тем не менее не раз выходил из себя от скрупулезности Маркса, не желавшего напечатать ни одной фразы, которой он не мог бы доказать десятью различными способами. После поражения революции 1848 года друзья вынуждены были расстаться. Один из них отправился в Манчестер, другой остался в Лондоне. Однако они не переставали мысленно жить 213
друг с другом: ежедневно или почти ежедневно, в продолжение двадцати лет, делились они в письмах своими впечатлениями и мыслями по поводу политических событий, а также итогами своих научных занятий. Эта переписка сохранилась до сих пор. < ... > Маркс не переставал восторгаться универсальными познаниями Энгельса, удивительной гибкостью его ума, благодаря которой он так легко переходил от одного предмета к другому, а Энгельс, со своей стороны, восхищался могучей силой анализа и синтеза у Маркса... Маркса и Энгельса сближала не только совместная умственная работа, но и взаимная нежная привязанность: каждый из них всегда думал о том, чем бы порадовать друга, каждый из них гордился другим... У них все было общим: и деньги, и знания. Когда Марксу было предложено писать корреспонденции для «New-York Daili Tribune», он еще не вполне владел английским языком, поэтому Энгельс переводил его статьи и даже писал их, когда это было нужно. Когда же Энгельс работал над своим «Анти-Дюрингом», Маркс прервал свои занятия, чтобы написать для этой книги экономическую часть, которой Энгельс, по его собственному признанию, частично воспользовался. Энгельс распространял свою дружбу на всю семью Маркса. Дочери Маркса были и его детьми, и они, в свою очередь, называли Энгельса своим вторым отцом. Дружба эта продолжалась и после смерти Маркса. Один лишь Энгельс был в состоянии разобраться в рукописях Маркса и издать оставленное им литературное наследство. Энгельс отложил в сторону свою общую философию наук, над которой он работал свыше десятка лет и для которой подготовил обзор всех наук и их новейших успехов *, чтобы всецело посвятить себя изданию двух последних томов «Капитала». <.. . > Любознательность Энгельса удовлетворялась вполне лишь тогда, когда он овладевал изучаемым предметом до мельчайших его деталей. Когда имеешь хоть некоторое представление о размерах и бесконечном разнообразии его познаний и принимаешь при этом во внимание его деятельную жизнь, то невольно удивляешься тому, как Энгельс, который ничуть не был похож на кабинетного ученого, мог накопить такое количество знаний. Столь же точная, как и всеобъемлющая память сочеталась у него с необычайной быстротой в работе и не менее удивительной легкостью восприятия. 1 Незаконченная рукопись Энгельса «Диалектика природы» была впервые опубликована Институтом марксизма-ленинизма при ЦК КПСС в 1925 г. на немецком и русском языках. 214
Работал он быстро и легко. В его двух больших светлых рабочих комнатах, стены которых были заставлены книжными шкафами, не валялось на полу ни одного клочка бумаги, а книги, за исключением какого-нибудь десятка, лежавшего на письменном столе, стояли все на своих местах. Помещение это походило скорее на приемную, нежели на рабочий кабинет ученого. Столь же внимательно относился он к своей внешности: бодрый, подтянутый, он всегда выглядел так, точно готов был явиться на смотр, как в те времена, когда он служил в качестве вольноопределяющегося в прусской армии. Я не знаю никого, кто бы так подолгу носил одни и те же костюмы, причем они никогда не теряли своего фасона и выглядели, как новые. Если по отношению к самому себе он был экономным и позволял себе только такие расходы, которые считал безусловно необходимыми, то по отношению к партии и партийным товарищам, обращавшимся к нему в нужде, он проявлял безграничную щедрость.
Тема 14 ФРАНКО-ПРУССКАЯ ВОЙНА И ПАРИЖСКАЯ КОММУНА 104 Окружение и разгром французской армии под Седаном 2 сентября 1870 года Эмиль Золя (1840—1902). «Разгром», роман (1892). «Ругон-Маккары». 18 т., т. 15, изд. «Правда», М., 1957, стр. 181, 224—225, 231, 239—240, 247—248. Король1 с девяти часов следил за математически точным, неумолимым продвижением своих армий. Войска все шли и шли по намеченным путям, завершая окружение, шаг за шагом смыкая вокруг Седана стену из людей и пушек. <... > Было три часа... Теперь уже не оставалось сомнения, что прусские батареи не только не умолкают, но еще усиливают огонь... Бомбардировка была адская; земля дрожала, небо воспламенялось. Седан охватило бронзовое кольцо: восемьсот орудий немецких армий стреляли одновременно, громили соседние поля безостановочно; огонь, направленный в одну точку со всех окрестных высот, бил в центр и мог сжечь, испепелить город в каких-нибудь два часа. <... > Теперь математически рассчитанное, неумолимое окружение заканчивалось, челюсти тисков сомкнулись; король мог окинуть взглядом огромную стену людей и пушек, которая зажала побежденную армию. На севере охват все сужался, оттесняя беглецов к Седану под ураганным огнем немецких батарей, выстроившихся сплошной цепью на горизонте. На юге завоеванный Ба- зейль, пустынный и мрачный, догорал, все еще извергая клубы дыма и крупные искры; овладев Баланом, баварцы наводили пушки на 'Седан, в трехстах метрах от городских ворот. <\..> Беспорядочная толпа валила к седанским рвам... Со всех окрестных плоскогорий, по всем склонам, по всем ложбинам... стремилось растущим потоком... перепуганное скопище людей. 1 Прусский король Вильгельм I. 216
И как упрекнуть этих несчастных, которые уже двенадцать часов стояли неподвижно под убийственным артиллерийским огнем и ждали невидимого врага, против которого они были бессильны? Теперь батареи обстреливали их спереди, сбоку и сзади; огонь все больше и больше бил в одну точку, по мере того как армия отступала к городу; то было всеобщее истребление, и на дне предательской ямы, куда несло отступающих, образовалось человеческое месиво. Несколько полков 7-го корпуса, особенно со стороны Флуэна, отходили в некотором порядке. Но близ Фон- де-Живонн уже не осталось ни рядов, ни начальников; войска теснились, обезумев; смешались остатки все~х~ полков: зуавы, тюркосы, стрелки, пехотинцы, большей частью безоружные, в испачканных, изодранных мундирах; лица и руки у всех почернели; налившиеся кровью глаза вылезали из орбит, губы распухли от крика и брани... С бешеной быстротой мчались пушки, разбитые батареи, и артиллеристы, словно пьяные, не кричали: «Берегись!», а давили все и всех. Топот не утихал, это был сплошной поток, люди бежали бок о бок, все вместе, пустоты сейчас же заполнялись, все бессознательно спешили под прикрытие, за стену. < ... > Улицы, площади были так запружецы, забиты, переполнены людьми, лошадьми, пушками, что, казалось, все это скопище вогнали сюда силой, с помощью некоего гигантского тарана. У крепостных валов расположились полки, отступившие в полном порядке, но город наводнили остатки всех корпусов, беглецы всех родов оружия... Колеса бесчисленных пушек, зарядных ящиков, фур, повозок переплелись; коней беспрерывно подхлестывали, тянули во все стороны, а им некуда было двинуться, ни вперед, ни назад. Солдаты, не обращая внимания на угрозы, врывались в дома, поедали все, что попадалось под руку, ложились спать в комнатах, в погребах, везде, где только могли... У некоторых не хватило сил идти дальше; они распростерлись на тротуарах, спали мертвым сном, не просыпаясь даже, когда их топтали... На некоторых перекрестках зарядные ящики стояли так тесно, что достаточно было бы упасть одному прусскому снаряду на один из них, чтобы взорвались все остальные и весь Седан запылал бы, как факел. 105 Борьба французских крестьян против немецких захватчиков Ги де Мопассан (1850—1893). «Дядюшка Милон», рассказ (1883). Поли. собр. соч. в 12-ти т., т. 10, изд. «Правда», М., 1958, стр. 6—7, 8—11. Это случилось во время войны 1870 года. Пруссаки захватили весь край... 217
Прусский штаб расположился на этой ферме. Старик-крестьянин, которому она принадлежала, дядюшка Милон, по имени Пьер, принял и устроил пруссаков как нельзя лучше. В течение месяца немецкий авангард оставался в деревне для разведок. Французы находились на расстоянии десяти лье, но не двигались с места, а между тем каждую ночь исчезало несколько улан. Когда разведчиков посылали в дозор по двое или по трое, никто из них уже не возвращался. Утром их находили мертвыми где-нибудь в поле, на задах огорода или в овраге... По-видимому, эти убийства совершали одни и те же лица, но никто не мог их обнаружить. Все население подверглось жестоким преследованиям. На основании малейшего доноса расстреливали мужчин, сажали в тюрьму женщин, угрозами пытались выведать что-нибудь у детей. Все было напрасно. Но вот однажды утром дядюшку Милона нашли на соломе в конюшне. Лицо его было рассечено сабельным ударом. А в трех километрах от фермы подобрали двух улан с распоротыми животами. Один из них еще сжимал в руке окровавленную саблю... Тут же перед домом, во дворе, был немедленно созван военно-полевой суд, на который привели старика. Ему было шестьдесят восемь лет. Он был мал ростом, худощав, сгорблен; большие руки напоминали клешни краба... Он слыл в поселке человеком несговорчивым и скупым. Пять офицеров и полковник уселись во дворе за столом, вынесенным из кухни. Старика под охраной четырех солдат поставили перед ними. Полковник заговорил по-французски: — Дядя Милон! С тех пор как мы здесь, мы ни в чем не могли упрекнуть вас... Но вот сейчас над вами тяготеет страшное обвинение, и необходимо пролить свет на это дело. Откуда у вас рана на лице? Крестьянин ничего не ответил. — Дядя Милон,— продолжал полковник,— ваше молчание уличает вас. Но все же я требую, чтобы вы ответили мне, слышите? Вы знаете, кто убил двух улан, найденных сегодня утром...? Старик отчетливо выговорил: — Я. В изумлении полковник замолчал и пристально посмотрел на арестованного. Дядюшка Милон тупо уставился в землю... Лишь одно выдавало в нем внутреннее волнение: он часто и с заметным усилием глотал, слюну, как будто она застревала у него в горле... 218
— А известно ли вам,— продолжал полковник,— кто убил остальных разведчиков нашей армии, которых в последнее время каждое утро находили мертвыми в поле? — Я,— ответил старик все с тем же тупым спокойствием. — Что? Всех? — Всех, как есть. <... > — Предупреждаю,— продолжал полковник,— что вам придется рассказать все, как было... Старик беспокойно оглянулся на свою семью, которая настороженно прислушивалась, стоя за его спиной. Еще с минуту он колебался, потом вдруг заговорил: — ...Вы и ваши солдаты отняли у меня корову, двух баранов, а сена забрали не меньше, как на пятьдесят экю. Я подумал про себя: «Ладно, сколько бы ни брали, я за все расквитаюсь». Я еще и другую обиду держал на сердце — скажу после. Так вот, как-то вечером вижу я: один из ваших кавалеристов сидит за моей ригой, у канавы... Я снял с крюка косу, тихонечно подкрался к нему сзади,— он ничего не слышал. И вот я отрубил ему голову одним махом, словно колос срезал. Он не успел и ахнуть!.. Я знал, что мне делать. Снял с него мундир, потом сапоги, шапку, все поснимал и спрятал в печи, где мы обжигаем известь. Это в Мартеновой роще, недалеко, за моим двором. Старик замолчал. Пораженные офицеры смотрели друг на друга. Допрос возобновился, и вот что они узнали... Совершив свое первое убийство, старик стал жить одной мыслью: убивать немцев! Он ненавидел их упорной и затаенной ненавистью крестьянина-скопидома и вместе с тем патриота... Каждый вечер дядюшка Милон видел, как уезжают нарочные с донесением; он знал название деревни, куда отправлялись всадники, и выучил, постоянно общаясь с немецкими солдатами, те несколько слов, которые были ему нужны; и вот однажды ночью он решился. Он вышел со двора, прокрался в лес, дошел до обжигательной печи, проник в глубь длинного подземного коридора, достал мундир убитого им пруссака и надел его... Когда, по его мнению, настало время действовать, он подошел ближе к дороге и спрятался в колючем кустарнике... Наконец около полуночи раздался конский топот. Старик приник , ухом к земле, желая убедиться, что едет только один всадник, затем приготовился. Улан ехал рысью: он вез депеши... Когда он оказался не более чем в десяти шагах, дядюшка Милон выполз на дорогу и застонал: «Hilfe! Hilfe!» («Помогите! Помогите!») Всадник остановился, увидел лежащего на земле немецкого кавалериста, решил, что тот ранен, соскочил с коня, подошел ближе, ничего не 219
подозревая, и в тот момент, когда он нагнулся над неизвестным, длинное кривое лезвие сабли вонзилось прямо ему в живот. Он свалился на землю, как подкошенный... Лошадь спокойно ждала своего хозяина. Дядюшка Милон уселся в седло и галопом поскакал по равнинам. Часом позже он заметил еще двух улан... Он поехал прямо на них, крича, как в первый раз: «Hilfe! Hilfe!» Пруссаки, узнав свой мундир, поджидали его без малейшего подозрения. И, как пушечное ядро, промчавшись между ними, старик уложил обоих: одного ударом сабли, а другого выстрелом из револьвера... С той поры он не пропускал ни одного случая. Призрачный улан, охотник на людей, каждую ночь он... рыскал по окрестностям, убивая пруссаков, где только мог... Выполнив свою задачу, оставив позади... трупы врагов, старый всадник возвращался к обжигательной печи и прятал там лошадь и мундир... Но вот в последнюю ночь один из пруссаков, на которых напал дядюшка Милон, не растерялся и рассек ему лицо саблей. Тем не менее старик убил обоих. У него еще хватило сил доехать до печи, спрятать лошадь и надеть свое крестьянское платье, но на обратном пути он так ослабел, что не смог дойти до дома и едва дотащился до конюшни. Здесь его и нашли, окровавленного, на соломе... Окончив свой рассказ, дядюшка Милон внезапно поднял голову и с гордостью взглянул на прусских офицеров... — Известно вам, что вы должны умереть? — Я, кажется, не просил у вас пощады. — Вы когда-нибудь служили в солдатах? — Да, было время, я участвовал в походах. И отец мой был солдатом, еще при первом Наполеоне. Вы его убили. Вы и Франсуа убили, моего младшего сына, в прошлом месяце, близ Эвре. Я был у вас в долгу, я вам уплатил сполна. Теперь мы квиты... Не я первый затеял с вами ссору! Я вас совсем не знаю! Не знаю даже, откуда вы и взялись! Пришли ко мне и распоряжаетесь, точно у себя дома. Я выместил это на тех, на шестнадцати. И ничуть об этом не жалею... Пруссаки долго переговаривались шепотом. Один капитан, тоже потерявший сына месяц назад, защищал храброго крестьянина. Полковник встал и, подойдя к дядюшке Милону, сказал, понизив голос: — Послушай, старик. Пожалуй, есть еще средство спасти тебе жизнь. Если ты... Но старик не стал его слушать... Он впился глазами в офицера-победителя и, набрав в грудь воздуха, что было силы плюнул пруссаку прямо в лицо. 220
Полковник в бешенстве занес руку, но старик плюнул ему в лицо еще раз... Старика схватили, поставили к стене и расстреляли, и до последней минуты он спокойно улыбался обезумевшим от ужаса сыну, невестке и внукам. 106 Париж в осаде Э. 3 о л я. «Разгром», стр. 373, 374, 375—376. Решительная вылазка, к которой готовились так долго, неотразимый натиск, которым надеялись освободить Париж, не удался, и через три дня генерал фон Мольтке объявил, что Луарская армия разбита и снова оставила Орлеан. Кольцо сомкнулось еще тесней; теперь уже нельзя было прорвать его. Но Париж, казалось, черпал новые силы для сопротивления... Уже с середины октября мясо начали выдавать по определенной норме. В декабре ничего не осталось от больших стад баранов и волов, бродивших по Булонскому лесу, постоянно поднимая пыль, и жители принялись резать лошадей. Запасы, а впоследствии реквизиция зерна и муки могли обеспечить население хлебом на четыре месяца... Не хватало и топлива; его берегли на помол зерна, выпечку хлеба, изготовление оружия. Но Париж без газа, освещенный редкими керосиновыми фонарями, Париж, дрожавший под ледяным покровом, Париж,, получавший только ограниченную норму темного хлеба и конины, все еще верил... Перед булочными и мясными люди, стоя под снегом в длинных очередях, еще радовались иногда известиям о каких-то крупных воображаемых победах. После уныния при каждом поражении упорно возрождался самообман, пламя веры вспыхивало еще сильней в этой толпе, бредившей от голода и мук. Когда один солдат на площади Шато-д'О заикнулся о необходимости сдаться, прохожие чуть не растерзали его. <... > Морис уединялся, уходил подальше от товарищей... Часто он ходил смотреть на воздушные шары, которые каждые два дня улетали с Северного вокзала, увозя почтовых голубей и депеши. Эти шары поднимались и исчезали в печальном зимнем небе, и когда ветром их уносило в сторону Германии, сердца сжимались от тоски. Многие шары, наверно, погибли... С первых дней января его снова обуял гнев: кварталы на левом берегу Сены подверглись бомбардировке. Раньше Морис объяснял медлительность пруссаков чувством человечности, а она была вызвана только трудностями установки орудий. И теперь, когда снарядом убило двух маленьких девочек в больнице Валь-де-Грас, он стал неистово презирать этих варваров, которые убивают детей, угро- 22!
жают сжечь музеи и библиотеки. Оправившись от ужаса первых дней, Париж и под бомбами снова с героическим упрямством принялся жить. < ... > Прошла целая неделя... Лавки больше не открывались, прохожих было совсем'мало, на пустынных улицах исчезли коляски. Парижане съели сорок тысяч лошадей, дошли до того, что платили бешеные деньги за собак, кошек и крыс. С тех пор как вышла вся пшеница, ели только хлеб из риса и овса, темный, липкий хлеб, который было трудно переварить; и, чтобы получить установленную норму — триста граммов,— у булочных стояли бесконечные, убийственные очереди. О, эти мучительные очереди в дни осады! Бедные женщины, которые тряслись от холода под проливным дождем, увязая в ледяной грязи, героическая нищета великого города, не желающего сдаться! Смертность утроилась, театры были превращены в лазареты. С наступлением вечера бывшие роскошные кварталы погружались в угрюмый покой, в глубокий мрак, подобно предместьям проклятого города, опустошенного чумой. И в этой тишине, в этой темноте слышался лишь неумолкаемый грохот бомбардировки, виднелись лишь вспышки пушечных залпов, воспламенявших зимнее небо. 107 Создание Центрального Комитета 20-ти округов Жюль В аллее (1832—1885). «Жак Вентра» {Трилогия). «Инсургент» (1882). Гослитиздат, М., 1949, стр. 661—662. «Жак Вентра» — автобиографический роман участника Парижской Коммуны, французского журналиста и писателя революционера-демократа Ж. Вал- леса. В последней части трилогии — романе «Инсургент» — автор почти не прибегает к художественному вымыслу, выводит подлинных деятелей, уделяя основное внимание вооруженной борьбе Коммуны против версальцев. Ж. Вал- лес, примыкая к прудонистскому меньшинству Коммуны, понимает необходимость организованной вооруженной борьбы с врагами трудящихся, отмечает, хотя и недостаточно, решающую роль пролетариата в Коммуне. Знаете ли вы между Тампль и Шато д'О, недалеко от ратуши, сырую площадь, зажатую между несколькими рядами домов? Их нижние этажи заселены мелкими лавочниками, дети которых играют тут же на тротуарах. Здесь не проезжают экипажи. Мансарды битком набиты бедняками. Этот пустынный треугольник — площадь Ла-Кордери... Всмотритесь-ка хорошенько в этот дом, что повернулся спиной к казарме и одним глазом смотрит прямо на рынок. С виду он спокоен, как и всё другие. Но войдите в него! 222
На третьем этаже, через дверь, которую можно высадить одним ударом плеча, вы входите в зал, большой и голый, как классная комната. Здесь новый парламент. Приветствуйте же его! Сама Революция сидит здесь на этих скамьях, стоит, прислонившись к стенам, облокотившись на трибуну. Революция в блузе рабочего. Здесь происходят заседания Международного товарищества рабочих, здесь собирается Федерация рабочих союзов... Это сам Труд с засученными рукавами, простой и сильный, с мускулистыми руками кузнеца,— Труд, чьи орудия сверкают во мраке и который кричит: — Вам не убить меня, не убить! Я скажу свое слово! И он говорил. Здесь собрались члены Интернационала, все известные социалисты. В результате обсуждений, продолжавшихся около четырех часов, возникла новая сила: Комитет двадцати округов... Каждый округ представлен четырьмя делегатами, избранными собранием. Я — один из этих избранных, на кого возложена защита прав предместья против ратуши... Восемьдесят бедняков, вышедших из восьмидесяти лачуг, будут говорить и действовать,— а если нужно, то и драться,— от имени всех улиц Парижа, объединенных нищетой и желанием борьбы. 108 Провозглашение Коммуны 28 марта 1871 года Леон Клад ель (1835—1892). «Жак Ратае» (I. N. R. I.), роман (1887). Гослитиздат, М.—Л., 1951, стр. 132—134. Французский писатель-революционер, участник Парижской Коммуны, рассказывает о героической борьбе парижских рабочих. Главные герои романа — работница-социалистка Урбана Элиоз, дочь июньского повстанца 1848 г., и крестьянин Жак Ратае, офицер из полка зуавов, перешедший на сторону Коммуны. Это было такое торжество, что большинство из тех, кто присутствовал на нем, не могли припомнить, чтобы видели в своей жизни что-либо более трогательное и величественное. В полдень, под лучами яркого и веселого солнца, ...новые избранники, в мундирах национальной гвардии, с ярко-красными шарфами с золотой каймой, взошли на эстраду против главных дверей ратуши, фасад которой, со всеми его каменными орнаментами... исчезал под огромными красными знаменами с металлической бахромой. Там они были встречены с распростертыми объятиями своими 223
друзьями из Центрального комитета, так же одетыми, с той только разницей, что их красные шарфы были обшиты серебром. Прежде чем сесть, они салютовали саблями статуе Свободы, облаченной в фригийский колпак и водворенной на цоколе колонны посреди великолепных трофеев... Вдруг с улицы Риволи и одновременно с авеню Победы загремела музыка, разнося вокруг не звуки «Марсельезы» или «Песни похода», но более современные и подходящие к обстоятельствам гимны, как, например: ...«Песня рабочих», «Песня крестьян» или «Песня ссыльных» Пьера Дюпона, в то время как огромные орудия с поднятыми и наведенными в небо дулами гремели на парапете набережных правого берега реки, посылая к облакам клубы дыма и огня в виде вызова. — Как это прекрасно! — прошептал, весь горя от восторга, капитан зуавов, душой и телом отдавшийся Коммуне.— Боже, как это прекрасно! 109 Люди из народа указывают на ошибки руководителей Коммуны Л. К л а д е л ь. «Жак Ратае», стр. 158, 162, 163—165. ...На другой день после того, как федераты очистили форт Исси, и в тот самый вечер, когда суровый слуга угнетенных Де- леклюз, назначенный накануне на пост военного делегата, ...смертельно бледный, изрытый морщинами, еле дышащий, подписывал приказы по армии,— на пороге его кабинета появились дв,а посетителя: гордая и сильная санкюлотка... и коренастый, смуглый простодушный капитан регулярной армии, имевший вид столь же скромный, как и отважный... * — Чем могу служить, молодые люди? Садитесь здесь, возле меня, я вас слушаю. Она медленно приблизилась к нему и сказала, продолжая стоять: — Я дочь... супругов, которых... убили в сорок восьмом году безжалостно и без угрызений совести. — Как же их звали, этих мучеников, ваших родителей? — Мою мать звали Северина Ружмон, а моего отца — Морис Элиоз. — Элиоз... А, я знал его и ее. Два верных, они это доказали... — Их вера была вашей верой, и я позволяю себе, ссылаясь на их преданность Республике, явиться к вам и просить вас открыть нам, к каким средствам думаете вы прибегнуть, чтобы спасти ее? 224
— Разве, по-вашему, она находится в опасности? <... > — ...Смерть... подстерегает здесь нас всех: вас, Коммуну, Париж и всю Республику, и разумеется, скосит нас, если вы не решитесь кончить тем, с чего следовало начать... —.Ас чего, по-вашему, должны были начать мы, которых вы обвиняете, быть может слишком легкомысленно, в небрежности, слабости или неспособности? — С чего? Если вы этого не знаете, вы не заслуживаете того, чтобы находиться здесь... На следующий день после бегства провокатора, в то время не располагавшего никакими силами, город... имел в своем распоряжении шестьдесят тысяч человек, закаленных в боях, тысячу двести пушек, двести тысяч ружей, пять фортов, укрепленную зону... — Он и сейчас имеет все это в своем распоряжении, если я не ошибаюсь. — Да, но как он это использовал? Флуранс, Дюваль и другие чудаки, в сопровождении отборных войск, вышли за пределы наших укреплений и двинулись в поход под грохот барабанов и звуки труб, но без артиллерии — музыки, безусловно, более полезной, чем музыка медных труб... И все эти безрассудные храбрецы попали в когти двулапого тигра, который их растерзал. Разве не было нашим правом и, скажем прямо, обязанностью воздать тем же всем находящимся здесь представителям его касты, которая так ненавидит нас? Нам ничего не стоило в один день забрать их десять, сто, тысячу, двадцать тысяч и потом известить мерзкого карлика, который с таким наслаждением бомбардирует нас, что на убийство одного нашего мы будем отвечать казнью сотни его сторонников. Вместо того чтобы действовать так, вы попросту удовольствовались арестом нескольких заложников, которые были вам совершенно бесполезны, не подумав арестовать других, которые были вам необходимы. А теперь они наверно уже улизнули... <.. .> Ах, если еще не поздно, действуйте!.. Схватите за горло бесхвостую обезьяну, и тогда она запросит мира у вас, и вы будете диктовать ей условия. Наложить руку на банк, регистратуру и таможню, на сберегательные и депозитные кассы — вот что необходимо было сделать, вот что нужно сделать еще и сейчас. Если бы догадались сделать это раньше, вы одержали бы победу без боя. Но решайтесь, и вы увидите, какую рожу скорчит это чудовище — буржуазия! По мере того как эти слова... подобно бомбам, взрывались на губах этой дочери народа, ...старый инсургент, который так долго был ревностным учеником своих идолов и образцов, террористов девяносто третьего года, дрожал так, как если бы каждое из этих слов поражало его прямо в грудь... Этот якобинец, закаленный преследованиями... избегал взглядов безжалостной и суровой наследницы всех осужденных на муки социального 15 д. д. Вагин 225
ада, которая упрекала его в том, что он не все сделал для их искупления... Он бессильно опустился в кресло, с блуждающим взором, с искаженным лицом, совершенно пришибленный. — Я посоветуюсь с моей совестью,— произнес он наконец,— и как она скажет, так и поступлю. — Да, обратитесь к этой советчице, но все-таки памятуйте о возгласе Дантона...: «Смелость, еще раз смелость, всегда смелость!» И «Блузница», позвав глазами... Жака, остолбеневшего от этого жестокого диалога, направилась вместе с ним к выходу... — До свиданья, гражданин, до свиданья... или, вернее, прощайте, потому что мы никогда больше не встретимся, если вы будете колебаться еще хоть несколько дней. ...Ратае сказал: — Ты очень сурово говорила с ним, и я думаю, что, поразмыслив, он примет твой план... — Я признаю, что он действительно убежденный революционер, но он буржуа по происхождению, и этого достаточно, чтобы он колебался до скончания века или до того дня, когда нас уже не будет в живых. ПО «Трубка коммунара» Илья Эренбург (род. в 1891 г.). «Тринадцать трубок», новеллы (1922). Собр. соч. в 9-ти т., т. 1, Гослитиздат, М., 1962, стр. 405, 406—408, 409, 410, 411,412,413, Напоминаем сюжет: участник Июньского восстания 1848 г., парижский каменщик Жан Ру, расстрелян национальными гвардейцами; его сын Луи Ру,' тоже каменщик, становится участником Парижской Коммуны. Новелла повествует о судьбе Луи Ру и его четырехлетнего сына Поля, живших в рабочем квартале Парижа на улице Черной вдовы. На уроке можно прочитать яркое описание бегства буржуазии из Парижа, отрывки, рисующие зверства версальцев, а также заключительные строки новеллы. ...Настала война, и злые пруссаки окружили Париж... У Луи не было работы, не было хлеба, а трехгодовалый Поль уже умел молча раскрывать свой рот, как вороненок. Тогда Луи дали ружье. <... > Луи Ру вместе с другими блузниками, в зимнюю стужу, босой, у форта Святого Винценсия подкатывал ядра к пушке, и пушка стреляла в злых пруссаков... Прусские ядра падали на форт Святого Винценсия, и блузников становилось все меньше, но Луи Ру не покидал своего места возле маленькой пушки: он защищал Париж... 226
. Луи Ру знал, что больше нет императора и что теперь в Париже Республика. Подкатывая ядра к пушке, он не мог задуматься над тем, что такое «республика», но блузники, приходившие из Парижа, говорили, что кофейни бульваров, как прежде, полны франтами и беспечными женщинами. Луи Ру, слушая их злое бормотание, соображал, что в Париже ничего не изменилось, что Республика находится не на улице Черной вдовы, а на широких проспектах лучистой Звезды... Луи Ру знал это, но он не покидал своего места у пушки, и пруссаки не могли войти в город Париж. Но в одно утро ему приказали покинуть пушку и вернуться на улицу Черной вдовы... Тогда на стенах был расклеен грозный приказ, чтобы блузники отдали свои ружья — франты и беспечные женщины, которых звали «Республика», помнили июньские дни года 48-го. Луи Ру не хотел отдать свое ружье, а с ним вместе все блузники предместья Святого Антония и многих других предместий. Они вышли на улицы с ружьями и стреляли. Это было в теплый вечер, когда в Париже едва начиналась весна. На следующий день Луи Ру увидел, как по улицам тянулись нарядные кареты, развалистые экипажи, фургоны и телеги. На телегах лежало всякое добро, а в каретах сидели люди, которых Луи привык видеть в кофейнях Больших бульваров или в Булон- ском лесу. Здесь были крохотные генералы в малиновых кепи с грозно свисающими усами, молодые женщины в широких юбках, обрамленных кружевами, обрюзгшие аббаты в фиолетовых сутанах, старые франты, блиставшие вороньими, песочными и рыжими цилиндрами, молодые офицеры, никогда не бывшие ни у форта Святого Винценсия, ни у других фортов, важные и лысые лакеи, собачки с бантиками на гладко причесанной, шелковистой шерсти и даже крикливые попугаи. Все они спешили к Версальской заставе...' Луи Ру увидел, что «Республика» уехала в каретах и в фургонах. Он спросил других блузников, кто остался вместо нее,— ему ответили: «Парижская коммуна», и Луи понял, что Парижская коммуна живет где-то недалеко от улицы Черной вдовы. Но франты и женщины, покинувшие Париж, не хотели... отдать его каменщикам, плотникам и кузнецам. Снова ядра пушек стали разрушать дома, теперь их слали не злые пруссаки, а добрые завсегдатаи кофеен «Английская» и других. И Луи понял, что ему надо вернуться на свое старое место у форта Святого Винценсия... Сторож подарил Полю новенькую глиняную трубку, точь-в-точь такую же, какую курил Луи Ру, и кусочек мыла. Теперь Поль, когда ему надоедало слушать выстрелы и глядеть на плюющуюся ядрами пушку, мог пускать мыльные пузыри. Пузыри были разных цветов — голубые, розовые и лиловые... 15* 227
Подходя к людям, которых все называли «коммунарами» и среди которых находился Луи Ру, он важно сжимал в зубах пустую трубку, подражая своему отцу. И люди, на минуту забывая о пушке, ласково говорили Полю: — Ты настоящий коммунар. Но у блузников было мало пушек и мало ядер, и самих блуз- ников было мало. А люди, покинувшие Париж и жившие теперь в бывшей резиденции королей — в Версале, подвозили каждый день новых солдат — сыновей скудоумных крестьян Франции и новые пушки, подаренные им злыми пруссаками... Уже многие форты были в их руках, и больше никто не приходил на смену убитым пушкарям, вместе с Луи Ру защищавшим форт Святого Винценсия. Каменщик теперь сам подкатывал ядра, сам заряжал пушку, сам стрелял, и ему помогали только два уцелевших блузника. <... > Лейтенант национальной армии Франсуа д'Эмоньян привез своей невесте Габриель де Бонивэ букет из нежных лилий... Он рассказал невесте, что инсургенты разбиты. Завтра его солдаты возьмут форт Святого Винценсия и вступят в Париж... — Моя милая, ты не знаешь, до чего жестоки эти коммунары! Я в бинокль видел, как у форта Святого Винценсия маленький мальчик стреляет из пушки. И представь себе, этот крохотный Нерон уже курит трубку!.. — Но вы ведь их всех убьете, вместе с детьми,— прощебетала Габриель... Франсуа д'Эмоньян знал, что он говорил. На следующее утро солдаты его полка получили приказ занять форт Святого Винценсия. Луи Ру с двумя уцелевшими блузниками стрелял в солдат. Тогда Франсуа д'Эмоньян велел выкинуть белый флаг, и Луи Ру, который слыхал о том, что белый флаг означает мир, перестал стрелять... Три блузника, улыбаясь и куря трубки, ждали солдат, а маленький Поль, у которого больше не было мыла, чтобы пускать пузыри, подражая отцу, держал во рту трубку и тоже улыбался. А когда солдаты подошли вплотную к форту Святого Винценсия, Франсуа д'Эмоньян велел трем из них, лучшим стрелкам горной Савойи, убить трех мятежников. Маленького коммунара он хотел взять живьем, чтобы показать своей невесте. < ... > Пленника-инсургента Поля Ру, которому было четыре года от роду, солдаты национальной армии повели в завоеванный Париж. <...> Въехав в город, Франсуа д'Эмоньян подозвал солдата своего полка и спросил его, где помещается маленький пленник из форта Святого Винценсия... Пленные, из числа которых каждый час кого-нибудь уводили на расстрел, встретили галуны капитана с ужасом — всякий думал, что наступил его черед. Но Франсуа д'Эмоньян не обратил 228
на них внимания, он искал маленького коммунара. Найдя его спящим, он легким пинком его разбудил. Мальчик, проснувшись, сначала расплакался, но потом, увидев веселое лицо Габриели, непохожее на грустные лица других женщин, окружавших его, взял в рот свою трубку, улыбнулся и сказал: — Я — настоящий коммунар. Габриель, удовлетворенная, промолвила: — Действительно, такой маленький!.. Я думаю, что они рождаются убийцами, надо истребить всех, даже только что родившихся... — Теперь ты поглядела, можно его прикончить,— сказал Франсуа и подозвал солдата. Но Габриель попросила его немного подождать. < ... > — Я хочу научиться стрелять. Жена боевого офицера национальной армии должна уметь держать в руках ружье. Позволь мне попытаться попасть в трубку этого маленького палача... Увидев девушку с ружьем, пленные разбежались и столпились в дальнем углу отгороженного участка. Только Поль спокойно стоял с трубкой и улыбался. Габриель хотела попасть в двигающуюся трубку, и, целясь, она сказала мальчику: — Беги же! Я буду стрелять!.. Но Поль часто видел, как люди стреляли из ружей, к поэтому продолжал спокойно стоять на месте. Тогда Габриель в нетерпении выстрелила, и так как она стреляла впервые, вполне простителен ее промах. — Моя милая,— сказал Франсуа д'Эмоньян,— вы гораздо лучше пронзаете сердца стрелами, нежели глиняные трубки пулями. Глядите, вы убили этого гаденыша, а трубка осталась невредимой... Недавно я встретцлся в Брюсселе со старым коммунаром Пьером Лотреком. Я подружился с ним, и одинокий старик подарил мне свое единственное достояние — глиняную трубку, из которой пятьдесят лет тому назад маленький Поль Ру пускал мыльные пузыри. ...Пьер Лотрек был сослан на пять лет, он бежал из Кайенны в Бельгию и через все мытарства пронес трубку, подобранную у трупа Поля Ру. Он дал ее мне и рассказал все, написанное мною. Я часто прикасаюсь к ней сухими от злобы губами. В ней след дыхания нежного и еще невинного, может быть, след лопнувших давно мыльных пузырей. Но эта игрушка маленького Поля Ру... говорит мне о великой ненависти. Припадая к ней, я молюсь об одном — увидев белый флаг, не опустить ружья, как это сделал бедный Луи Ру, и ради всей радости жизни не предать форта Святого Винценсия, на котором еще держатся три блузника и пускающий мыльные пузыри младенец. 229
ш На баррикадах Парижа в майские дни 1871 года Ж. В аллее. «Жак Вентра>, стр. 720, 721, 724, 725—726, 727—728. 1. Воскресенье 21 мая Сегодня заседание еще более торжественно. <...>. Ораторы вдумчивы, аудитория безмолвна. Вдруг открывается дверь,— та, через которую обычно входят члены Комитета общественного спасения,— и появляется Бильоре. Он просит слова. — После Вермореля,— отвечаю я. — Я должен сделать собранию сообщение... чрезвычайной важности. — Говорите! В руках у него бумага, он читает ее. Это депеша от Домбровского: «Версальцы только что ворвались...» 2. Понедельник 22 мая. Версальские ворота Вокруг нас собирается народ. — Скажи им что-нибудь! — шепчет мне Лисбон, оправляя на себе помятый мундир и пристегивая портупею. Я произнес коротенькую речь и, распустив немного пояс на пальто, занял место на углу баррикады. Ланжевен последовал моему примеру. <... > ♦ Теперь за дело. — Здесь чего-то недостает,— замечает один федерат. — А вот там камни плохо сложены,— говорит другой. — Достаточно ли у нас патронов? — спрашивает третий. Но вдруг со всех сторон раздаются жалобы. Поднимается ропот... «Мы измучены. Сколько недель уж торчим здесь... Мы хотим повидать наших жен!.. Не приняты никакие предосторожности!»... Их грызет тоска по семье. Им хочется поцеловать малюток, приласкать жену, прежде чем броситься в неизвестность решительной битвы на мостовой Парижа, где они предпочтут умереть, если уж придет конец... Кроме того, их цугает наше невежество в военном деле; они не верят, чтобы эти два представителя правительства, токарь и 230
журналист, и даже этот полковник — бывший актер — были в силах противостоять настоящим офицерам, окончившим Сен- Сирскую школу, явившимся из Алжира загорелыми, закаленными, дисциплинированными, вышколенными. Мы оттиснуты толпой. Нас загоняют под какой-то навес и там с гневными жестами осыпают отрывистыми фразами. — Где распоряжения? Какой выработан план?.. Полдень. Где только была моя голова! Я думал, что город будет казаться мертвым еще до того, как будет убит! Но вот вмешиваются женщины и дети. Красивая девушка водружает совершенно новое красное знамя, и оно пылает над серыми камнями, точно красный мак на развалинах. — Ломайте мостовую, гражданин! Всюду горячка, вернее — здоровое возбуждение. Ни криков, ни пьяных. Изредка кто-нибудь подбежит к стойке и, наскоро вытерев тыльной стороной руки губы, возвращается к работе. — Мы постараемся устроить сегодня хороший денек,— говорит мне один из утренних крикунов.— Вы только что усомнились в нас, товарищ. Приходите-ка сюда, когда здесь станет жарко, и вы увидите, имеете ли вы дело с трусами. Красные знамена развеваются... Теперь можно умереть. И никаких начальников. Никого, на чьем кепи блестели бы четыре серебряных галуна, кто был бы опоясан хотя бы шарфом Коммуны с золотой кисточкой. Мне даже хочется снять свой шарф, чтобы не казалось, что я пришел сюда распоряжаться, когда все уже сделано. Впрочем, на него никто не обращает внимания. — Ваше место не здесь,— резко сказал мне федерат с морщинистым лицом.— Разыщите остальных, устройте совещание, примите какое-нибудь решение. Неужели вы еще ничего не приготовили, черт возьми?.. Пушку сюда, Франсуа! Эй, тетка, патроны клади там! ш Версальцы в Париже. Решение Коммуны об отпоре врагу Даниил Гранин (род. в 1918 г.). «Генерал Коммуны (Ярослав Домбров- ский)», изд. «Советская Россия», М., 1965,стр. 185, 186—187, 189—191, 195—196. ...Домбровский тяжело поднялся на трибуну. Между красными отворотами его расстегнутого мундира ослепительно белели бинты, перевязывающие грудь. Очередной оратор запнулся на полуслове, медленно опустил протянутую руку... 231
Нервно дернув пружину колокольчика, хотя в зале уже воцарилась напряженная тишина, председатель дал слово гражданину Домбровскому... — Вам известно из моей телеграммы: чья-то измена помогла версальцам ворваться в город. <...> Противник овладел Пасси, пороховыми погребами на улице Бетховена... По дороге сюда мне сообщили, что собрано одиннадцать/батальонов слабого состава. Это все, что вы сделали... Отсутствие связи мешает мне точно выяснить положение, но в западные предместья вошло приблизительно девять дивизий, через южные ворота — три дивизии. Итого теперь в городе тридцать тысяч штыков вер- сальцев против наших девяти тысяч. <[...> На трибуне Делеклюз — военный делегат Коммуны. Чахоточными пятнами румянца пылают его морщинистые щеки. — В такой момент тратить время на вопросы самолюбия! «Наконец-то!» — облегченно думает Ярослав. Как будто распахнули окно и свежий воздух обдал его горячую голову. — ...пробил час действия! Если Коммуна и Комитет не сумели обеспечить победу, то ее добьется народ. Мы дадим ему свободу действия и пойдем с ним на баррикады! Домбровский насторожился. — ...всякие штабы только ослабят нашу силу... Сегодня место народу, место борцам с засученными рукавами. «Что он говорит?» — недоумевает Домбровский. Он оглядывается по сторонам и на всех лицах видит выражение того же согласия и радости, которое он сам испытал минуту назад. Домбровский изо всех сил трет лоб, пытаясь разобраться в происходящем. Громкие аплодисменты звучат для него как треск рухнувшего здания. Делеклюз спустился вниз, и его плотной толпой окружили члены Коммуны. Домбровский с несвойственной ему грубостью растолкал плечами людей, схватил Делеклюза за руку и оттащил в сторону. — Что ты делаешь, гражданин Делеклюз? Распускать армию нельзя! Нас перережут поодиночке, как баранов. Вы помогаете версальцам. Разве можно отстоять город без армии? Послушай, Делеклюз, только не это! Еще можно что-то сделать. Пока есть армия, мы — государство, а не бунтовщики. Армия — это наша надежда!.. Последнее, что у нас есть. Мы оттянем войска от Врублевского. На рассвете артиллерией ударим с Монмартра... только не распускай армию. Это безумие! Делеклюз ласково высвободил сухие слабые пальцы из рук Домбровского. — О нет! — сказал он с еще не остывшим возбуждением.— Если наша армия до сих пор не сумела... Парижанин лучше всего дерется на своей улице... Ружье в руках, камни мостовой под ногами — и ему наплевать на всех стратегов... И потом,— доба- 232
вил он, утешая,— может быть, я неправ, но что другое может их так же скоро преобразить?! Они молча поглядели в зал,— там царило возбуждение. Лицом к лицу встретиться с врагом. К черту всякие заседания, планы, обсуждения: стрелять — вот что теперь надо! Всем надоела двухмесячная осада. Победа или смерть! Ого, в своем квартале они сумеют задать трепку версальской сволочи. Каждый знал, что ему делать, куда идти. Все члены Коммуны должны были организовать оборону в своих округах. Никакая сила не могла бы заставить их изменить принятого решения. Домбровский понял это и, молча попрощавшись с Делеклюзом, вышел из зала... <... > Из темноты донесся скрип колес. Они г пошли по направлению звуков и через несколько минут вернулись вместе с широкоплечей старухой, толкавшей перед собой пузатую тачку, доверху наполненную листовками. Она опустила тачку и утерла рукавом потный лоб. — Ну, сынки, просыпайтесь! Полюбуйтесь, какой подарочек принесла вам старая Кристина.— Она взяла листовку и, ловко мазнув кистью, пришлепнула ее к стене. Гвардейцы, разбуженные шумом, потягиваясь и зевая, столпились перед сырым от клея листом. При неверном свете костра кто-то с трудом читал пахнущие краской буквы: «Довольно милитаризма, долой генеральные штабы в расшитых золотом и галунами мундирах. Место народу, бойцам с обнаженными руками. Час революционной борьбы пробил...» Это было воззвание Делеклюза. Через несколько минут весь отряд был на ногах. — Домой! Коммунары быстро разбирали из козел ружья, отыскивали ранцы, рассовывали по карманам патроны... Напрасно командир уговаривал их остаться, его никто не слушал: — Приказ, гражданин, ничего не поделаешь!.. Торопливо прощаясь, коммунары расходились в разные стороны. Вскинув шаспо, стрелки покидали бастионы. Арсеналы и склады оставались без охраны. Распадались легионы, фронты, управления. «Скорее домой! Защищать свою улицу!» Рушилась армия, которую Домбровский организовывал, воспитывал, учил в боях, с которой отстаивал город уже два месяца. 1 Солдаты из отряда гарибальдийцев. 233
113 Луиза Мишель Анри Б ар б юс (1873—1935). «Красная дева», очерк (1928). «Несколько уголков сердца. Рассказы», изд. «Художественная литература», М., 1963, стр. 299, 301—303, 304. Жила на свете скромная сельская учительница, к которой вечно жались ребятишки, как цыплята к наседке. Была она тоненькая, как тростинка, и волосы у нее были иссиня-чер- ные. <... > Разразилась франко-прусская война: потом пришло поражение, потом пала империя. А вслед за тем вдруг великий взлет героизма и самоотверженности французского народа — Коммуна!.. Хрупкая учительница с черными глазами и в черном платье всей душой предалась делу Коммуны. Она учила, она сплачивала людей. Она взяла в руки винтовку, переоделась в мужское платье, она пошла в окопы, где люди стояли по колено в грязи, где свистела картечь и жужжали ружейные пули. Она стала живым воплощением революции... Она узнала, слишком хорошо узнала, что ожидает разгромленный, потерпевший поражение народ. Каким-то чудом она спаслась от правительственных солдат, от их ружей, от их пушек, от их штыков и от пьяной банды карателей, которые рыскали по всему Парижу и оскорбляли, мучили, избивали и убивали тех, кто попадался им на глаза... Она имела полную возможность скрыться, но отдалась в руки версальцев, чтобы избавить от тюрьмы свою мать. Вместе со своими товарищами она узнала ад тюрьмы. Камера, где она ожидала смерти, буквально кишела вшами...; мучимая лихорадкой и жаждой, она не могла напиться — в маленькой лужице палачи мыли руки, и вода превращалась в кровь. В крохотное окошко сквозь ночь и сетку дождя она видела какие-то смутные тени людей, вспышки огня, затем доносился звук выстрелов, и там, во дворе, люди падали на груду трупов — трупы на трупы. Когда ее привели на военный суд версальского трибунала, она решила потребовать для себя смертного приговора. Она рассуждала так: «Я могу еще принести пользу нашему делу, но еще больше пользы я принесу, если меня расстреляют: казнь женщины возмутит общество против версальцев». Она не произносила пламенных и многословных речей. Она кратко изложила свою веру, изложила спокойно и ясно и в заключение обратилась к судьям: «Я кончила. Если вы не трусы, осудите меня». ...Судья не осмелился вынести ей смертный приговор, и ее сослали в Новую Каледонию. 234
Там, на затерянных среди океана островах, лежавших где-то в другом полушарии, прошла долгая, удивительная полоса ее жизни... Потом она возвратилась на родину. Это было время, когда во Франции развивалось рабочее и профсоюзное движение... Она выступала на политических митингах, волнуя и будя сознание призывами, обращенными к пролетариату: «Если вы хотите, чтобы было у вас место под солнцем, не молите, не просите о нем, а захватывайте его силой». Ее арестовали, таскали по тюрьмам, издевались, оскорбляли. Она долгое время отказывалась принять помилование и приняла его только для того, чтобы поспеть к смертному одру своей нежно любимой матери. <...> Когда-нибудь позже из белого мрамора изваяют лицо проповедницы, озаренное мыслью и волей, а из черного мрамора — ее неизменное скромное платье, изваяют изображение той, в которой надежда торжествовала над безнадежностью, которая твер- до верила в будущее и не сомневалась в том, что оно прекрасно, и которая в революции тысяча девятьсот пятого года, бывшего годом ее смерти,— увидела предвестие освобождения русского народа. Но к вящей славе ее служит не только то, что к ней были устремлены чаяния и сердца масс и немногих одиноких провидцев,— ей на долю выпала и другая честь. Я имею в виду бешеную, дикую, грубую ненависть людей порядка... «Поджигательница», «чудище в облике человека» — вот какие прозвища добавляли несколько поколений буржуазии к светлому имени Луизы Мишель. 114 Зверства версальцев В. Гюго. «Вот пленницу ведут...» (1871), из книги «Грозный год» (1872), пер. Ее. Рождественского. Собр. соч. в 15-ти т., т. 13, стр. 116—117. Вот пленницу ведут. Она в крови. Она Едва скрывает боль. И как она бледна! Ей шлют проклятья вслед. Она, как на закланье, Идет сквозь ненависть дорогою страданья. Что сделала она? Спросите крики, тьму И яростный Париж, задохшийся в дыму. И вот сквозь гнев толпы идти ей довелось. Когда ликует месть, когда бушует злость, Что окружает нас? Победы злоба волчья, Ликующий Версаль, Она проходит молча. 235
Смеются встречные. Бегут мальчишки вслед. И всюду ненависть, как тьма, что гасит свет. А дамы из аллей зеленых, полных света, С цветами в волосах, в весенних туалетах, Блестя каменьями колечек дорогих, Кричат язвительно: «Попалась?.. Будет хуже!» — И пестрым зонтиком с отделкою из кружев, Прелестны и свежи, с улыбкой палачей, В злорадной ярости терзают рану ей. О, как мне жаль ее! Как мерзки мне их лица! Так нам отвратны псы над загнанной волчицей! В Гюго. «За баррикадою...», пер. Г. Шенгели. Избранные произведения в 2-х т., т. 2, стр. 425. За баррикадою, на мостовой старинной, Что кровью смочена преступной и невинной, С бойцами мальчик был десятилетний взят. «Ты тоже дрался?» — «Да»,— взметнул он смелый взгляд. «Что ж,— буркнул офицер,— тебя мы шлепнем тоже. Стань в очередь». Малец стоял, глядя без дрожи, Как падали бойцы у стенки роковой. Вдруг к офицеру он: «Позвольте мне домой Слетать, я матери отдам часы; я скоро».— «Ты хочешь улизнуть?» — «Нет, я вернусь».— «Умора, Как струсил! Где живешь?» — «Тут, близко, где фонтан. И, право, я вернусь, клянусь вам, капитан».— «Ступай, стервец!» И тот помчался прочь. Солдаты Смеялись хитрости, столь незамысловатой; С хрипеньем раненых сливался грубый смех. Вдруг смолк он, и глаза расширились у всех: Ребенок, бледный весь, внезапно появился И твердо стал к стене, сказав: «Я воротился». 115 В Париже после подавления Коммуны 1871 года Г. И. Успенский (1843—1902). «Выпрямила» (Отрывок из записок Тяпушкина), очерк (1885). Собр. соч. в 9-ти т., т. 7, Гослитиздат, М., 1957, стр. 237, 239, 240-241, 23р
В основу очерка легли личные впечатления писателя о поездке во Францию в 1872 i\ Рассказ ведется от лица сельского учителя, народника Тяпушкина, попавшего в Париж вместе с семьей богача, где он давал уроки. Примечательно, прежде всего, какими чертами писатель раскрывает историческое значение Коммуны, которая нанесла удар буржуазному Парижу и всему буржуазному строю. Отрывок, особенно о судебной расправе с коммунарами, рекомендуется прочитать в классе. Перед учащимися раскрывается картина, потрясающая документальностью живого свидетельства современника. Обратим внимание учащихся на некоторые факты: в полтора часа разбирали по 15 дел! Это значит, что судьба человека решалась за 5—6 минут. Какой же это суд? Это простая расправа, прикрытая судебной формальностью! А детали, приведенные писателем (клетушки из простых досок настряпаны), усиливают впечатление, что все это наспех, кое-как, лишь бы поскорее расправиться с народом... Не меньше как двенадцать лет тому назад довелось быть мне в Париже. <... > ...В 1872 г. Париж уже не был исключительно тем разнохарактерным «тру-ля-ля», каким привык его представлять себе русский досужий человек. Только что кончились война и коммуна, и еще действовали военные версальские суды; за решеткой Вандомской колонны еще валялась груда мусора и камней, напоминая о ее недавнем разрушении; в зеркальных стеклах ресторанов виднелись звездообразные трещины коммунальных пуль; те же следы пуль — маленькие беленькие кружочки с ободком черной копоти — массами пестрили фасады величественных храмов, законодательного собрания, общественных зданий; вот у статуи богини «Правосудие» неведомо куда отскочил нос, да и у «Справедливости» не совсем хорошо на правом виске, и среди всего этого — мрачные развалины Тюльери с высовывающимися рыжими от огня железными жердями, стропилами. Вообще на каждом шагу видно было, что какая-то грубая, жестокая, незнакомая с перчаткою рука нанесла всему этому недавно еще раззолоченному «тру-ля-ля» оглушительную пощечину. Таким образом, хотя Париж «тру-ля-ля» и действовал уже по-прежнему, как ни в чем не бывало, но в этом действовании нельзя было не приметить какого-то усилия; пощечина ярко горела на физиономии, старавшейся быть веселой и беспечной, и сочетание разухабистых звуков возродившейся из пепла шансонетки с звуками «рррран...», раздававшимися в саторийском лагере и свидетельствовавшими о том, что там кого-то убивают, невольно при- хмешивало к разнообразию впечатлений парижского дня неприятное, мешающее свободному их восприятию чувство стыда, даже как бы позора. <... > Попали мы в версальские военные суды, где в то время «разделывались с коммунарами». Разделывались с ними без всякого милосердия. В полтора часа разбиралось по пятнадцати дел, причем, что бы ни лепетал в свое оправдание подсудимый, большею частью несчастнейшего вида портной, сапожник, подмастерье, господа судьи, обнажив свои головы перед велики- 237
ми словами: «au nom du peuple fran<jais» *, упекали его в Кайену, Нумею... Камер для этих судов было настряпано пропасть; простыми досками были разгорожены огромные казарменные комнаты на четыре, на шесть клетушек, и в каждой клетушке упекали людей. 116 «Интернационал» Э. Потье. «Интернационал». «Революционная поэзия (1890—1917)», изд. «Советский писатель», Л., 1959, стр. 119—121. Пролетарский гимн создан участником Парижской Коммуны, французским поэтом Эженом Потье и положен на музыку Пьером Дегейтером; Первую, вторую и шестую строфы перевел на русский язык А. Я. Коц в 1902 г. После Октябрьской революции «Интернационал» стал государственным гимном Советской республики, а затем гимном КПСС. В 1931 г. А. Я. Коц перевел третью, четвертую и пятую строфы. Их можно прочитать учащимся на заключительном уроке о Коммуне или при изучении тем «Империализм», «Первая мировая война». Вставай, проклятьем заклейменный Весь мир голодных и рабов! Кипит наш разум возмущенный И в смертный бой вести готов. Весь мир насилья мы разроем До основанья, а затем — Мы наш, мы новый мир построим: Кто был ничем, тот станет всем! Это есть наш последний И решительный бой. С Интернационалом Воспрянет род людской. Никто не даст нам избавленья, Ни бог, ни царь и ни герой: Добьемся мы освобожденья Своею собственной рукой. Чтоб свергнуть гнет рукой умелой, Отвоевать свое добро, Вздувайте горн и куйте смело, Пока железо горячо! Это есть наш последний... и т. д. Довольно кровь сосать, вампиры, Тюрьмой, налогом, нищетой! У вас — вся власть, все блага мира, А наше право — звук пустой! Мы жизнь построим по-иному, И вот наш лозунг боевой: «Именем французского народа...» 238
Вся власть — народу трудовому, А дармоедов всех — долой! Это есть наш последний... и т. д. Презренны вы в своем богатстве, Угля и стали короли! Вы ваши троны, тунеядцы, На наших спинах возвели. Заводы, фабрики, палаты — Всё нашим создано трудом. Пора! Мы требуем возврата Того, что взято грабежом. Это есть наш последний... и т. д. Довольно, королям в угоду, Дурманить нас в чаду войны! Война тиранам! Мир народу! Бастуйте, армии сыны! Когда ж тираны нас заставят В бою геройски пасть за них,— Убийцы! В вас тогда направим Мы жерла пушек боевых. Это есть наш последний... и т. д. Лишь мы, работники всемирной Великой армии труда, Владеть землей имеем право, Но паразиты — никогда! И если гром великий грянет Над сворой псов и палачей, Для нас всё так же солнце станет Сиять огнем своих лучей. Это есть наш последний... и т. д. Тема 15 ГЕРМАНИЯ В КОНЦЕ XIX —НАЧАЛЕ XX ВЕКА 117 Германская империя в конце XIX века Г. Гер в е г. Фрагменты и афоризмы (1870—1875 гг.), пер. Л. Гинзбурга. Избранное, стр. 218—220. С тех пор как миром правит штык, Не забывай того, Что бог всесилен и велик И Крупп — пророк его. 239
* Бога чти, молчи до срока, Не мели крамольный вздор: Ведь куда ни глянет око, Всюду шпик да прокурор. * Получили славу в дар мы, Край наш весел и богат, А застенки и казармы Расцвели, как майский сад. ш Фабрика смерти Ж. Верш «Пятьсот миллионов бегумы», научно-фантастический роман (1878). Собр. соч. в 12 ти т., т. 8, стр. 579, 581, 582—583. Роман написан под впечатлением франко-прусской войны, Парижской Коммуны, роста милитаризма в Европе и США, проникнут высоким гуманизмом и содержит едкую сатиру на расистскую идеологию германских милитаристов. Напоминаем сюжет: француз, доктор Саразен, и немец, профессор Шуль- це, получили огромное наследство бегумы (вдовы индийского раджи). Саразен строит Франсевилль, город труда, здоровья и счастья, а Шульце — военизированный Штальштадт, город-завод, где отливается гигантская пушка для уничтожения Франсевилля, Роман завершается гибелью профессора Шульце, ставшего жертвой собственных человеконенавистнических планов. В образе Шульце, по-видимому, изображен Крупп, основатель фирмы германских пушечных королей. Отрывок дает представление о бредовых планах германских империалистов в конце XIX — начале XX в., о массовом производстве оружия, о прибылях пушечных королей. На уроке учитель может: а) сослаться на образы, созданные Ж. Верном, напомнив учащимся сюжет романа, б) прочитать небольшие отрывки из приводимого текста, в) включить часть материала в свой рассказ» Герр Шульце слышал о проекте своего соперника... Эта затея доктора Саразена казалась профессору нелепой. Он заранее предсказывал ее полный провал, ибо она, по его мнению, противоречила закону эволюции, который обрекал латинскую расу на вырождение... Ясно, что именно он, профессор Шульце, доктор химических наук, приват-доцент Иенского университета, известный своими многочисленными трудами о различии рас — трудами, в которых он доказывал, что германская раса избрана поглотить все другие,— именно он призван... уничтожить этих пигмеев... <... > Действие происходит теперь в Соединенных Штатах, на юге Орегона, в десяти милях от побережья Тихого океана. <[•••> 240
За пять лет на голсй, каменистой равнине выросло восемнадцать рабочих поселков с маленькими серыми, сплошь одинаковыми деревянными домишками,— их привезли совсем готовыми из Чикаго, и теперь здесь живет многочисленное рабочее население. В самом центре рабочих поселков, у подножья горного кряжа, таящего неистощимые запасы каменного угля, возвышается темная громада — мрачные квадраты зданий с симметрично расположенными рядами окон, а над красными крышами этих зданий — густой лес цилиндрических труб, непрестанно изры- гающих громадные клубы черного дыма; этот дым заволакивает небо черной завесой, которую то и дело прорезают яркие огненные вспышки. Ветер доносит издалека глухой грохот, похожий на раскаты грома или на гул прибоя, но более ритмичный и величественный. Это Штальштадт—Стальной город, немецкий город, собственное владение герра Шульце, бывшего профессора химии Иен- ского университета, а ныне благодаря миллионам бегумы крупнейшего в мире сталелитейщика, который занимается главным образом отливкой пушек, поставляя их во все страны Нового и Старого Света. Он отливает пушки всех видов и всех калибров, с гладким каналом и с нарезкой, с казенником, неподвижным и скользящим,— для России и для Турции, для Румынии и Италии, для Японии и Китая, но больше всего для Германии. Благодаря могущественной силе денег, как бы по мановению волшебного жезла, выросла из-под земли эта страшная громада, этот город-завод, где живут и работают тридцать тысяч рабочих— преимущественно немцев... ...Для герра Шульце не существует никаких пределов: закажите ему пушку любого веса, любой мощности — он отольет ее в точности, блестящую, как новенькая монета, аккуратно в назначенный срок. Но и цену заломит, будьте уверены! Похоже, что доставшиеся ему в 1871 году миллионы только раздразнили его аппетит. 119 Пушечный король герр Шульце Ж. Верн. «Пятьсот миллионов бегумы», стр. 615—616, 620, 621 623—625, Отрывок дает материал для характеристики бредовых человеконенавистнических планов германских империалистов, их идеологии звериного расизма и международного разбоя. Целесообразно прочитать в классе и разобрать путем беседы. 16 д. А. Вагин 24J
— А сосиски с капустой сегодня были недурны,— мечтательно промолвил герр Шульце, который при всех своих миллионах не утратил привязанности к своему излюбленному кушанью. — Да, изумительны! — подхватил Марсель... — Я иногда думаю,— со вздохом продолжал герр Шульце,— как это люди, которые живут в странах, где нет ни пива, ни сосисок, ни капусты, могут мириться с таким жалким существованием. — Да, конечно, такая жизнь — сплошное мученье,— поддакнул Марсель.— По-моему, было бы высшим актом гуманности присоединить их всех к Фатерланду. — А что ж, так оно и будет, так и будет! — воскликнул герр Шульце.— ...Дайте нам только занять островок-другой поближе к Японии, и вы увидите, как быстро мы приберем к рукам весь земной шар. <...> Они вышли из каземата и при помощи гидравлической подъемной машины спустились в нижний этаж. Здесь, в большом зале, на полу стояли ряды продолговатых, цилиндрической формы предметов... — Вот наши снаряды,— сказал герр Шульце.— <...> Это снаряд-ракета... заряженный под давлением в семьдесят две атмосферы жидкой углекислотой. При падении свинцовая оболочка разрывается и жидкость превращается в газ. В результате зтого температура в окружающей зоне понижается на сто градусов ниже нуля, и вместе с тем огромное количество углекислого газа распространяется в воздухе. <\ .. > — Но вот,— добавил он, ...— вот вам чугунный снаряд. Он с начинкой. Эта начинка представляет собою сотню маленьких, симметрично расположенных пушечек... Эти пушечки... после взрыва разлетаются, как снаряды, ...выбрасывают из себя маленькие бомбы с зажигательными веществами. Это все равно ка"к если бы я бросил в пространство целую батарею, способную охватить пожаром и смертью весь город, объять его со всех сторон бушующим, неугасимым огнем... Вскоре я произведу один опыт, и тогда те, что сомневаются, смогут собственными руками ощупать сотни тысяч трупов, которые мой снаряд уложит на месте. Чудовищные зубы Шульце так и сверкали... — Да,— повторил герр Шульце,— скоро мы произведем решительный опыт. — Как? Где? — вскричал Марсель. ■— Как? Да вот при помощи одного из этих снарядов... Нынче у нас пятое сентября, так вот тринадцатого сентября, в одиннадцать сорок пять вечера, Франсевилль исчезнет с лица земли!.. Мы здесь, в Штальштадте, делаем как раз обратное тому, что делают изобретатели Франсевилля. Мы стремимся со- 242
кратить человеческую жизнь, тогда как они изыскивают способы продлить ее. Но их усилия обречены на гибель, и только смерть, которую мы ниспошлем на них, даст место новой жизни... Марсель слушал его и не верил своим ушам. — Но, сударь,—вымолвил он, наконец, с невольной дрожью в голосе...,— ведь жители Франсевилля не сделали вам ничего дурного!.. — Дорогой мой,— отвечал Шульце,— в вашем... мозгу сохранились кое-какие вздорные... идеи... Добро, зло, право — все это вещи относительные и весьма условные. В мире нет ничего абсолютного, за исключением великих законов природы. Один из этих законов — борьба за существование — столь же непреложный, как закон всемирного тяготения. Пытаться уклониться от него бессмысленно. Надо жить и действовать так, как он нам диктует. И вот потому-то я и уничтожу город доктора Саразена. С помощью моей пушки пятьдесят тысяч германцев без труда отправят на тот свет сто тысяч жалких мечтателей, ибо эта порода обречена на гибель* 120 Император Вильгельм II Генрих Манн (1871—1950). «Голова», роман (1925). Соч. в 8-ми т., т. 4, Гослитиздат, М., 1957, стр. 330—332, 338—339, 340. В романе Г. Манна наряду с вымышленными ситуациями и персонажами изображены подлинные исторические события и деятели германской империи — под вымышленными именами. Под именем графа Ланна выведен фон Бюлов, канцлер империи (1900—1909), под именем Кнака — пушечный король Фридрих Альфред Крупп (умер в 1902 г.). Действие происходит в доме графини Альтгот. Автор дает почти портретную характеристику Вильгельма II, подчеркивая его самомнение, утверждения о божественной природе его власти, его агрессивность и ненависть к рабочим. Вдруг певица оборвала пение, стулья задвигались. Появление фон дер Флеше, генерал-адъютанта; Ланна спешит ему навстречу; Альтгот делает знак лакеям убрать стулья. Всем понятно: появление фон дер Флеше означает, что его величество уже здесь. Дамы торопливо бросаются к зеркалам. «Позвольте, пропустите меня, сударыня!» Ясно как день: он по пятам следует за генерал-адъютантом; господа, у кого грудь в орденах, вперед, живо в первый ряд... Последний миг, трепетное ожидание, сопение взволнованных гостей, какая-то дама дико взвизгивает... Все взоры влево. Выход его величества. Свита едва поспевала вслед, так он бежал... Кто выпрямился достаточно быстро после придворного реверанса или низко- 16* 243
го поклона, увидел, как он кусает губы, как грозно топорщатся закрученные кверху усы. Нахмурив брови, красный гусар ринулся сквозь расступившиеся ряды, не иначе как собираясь захватить в плен притаившегося в последней комнате неприятеля. Шепот недоумения следовал за ним. «Его величество не в духе. Вот беда... Спасайся кто может! Что бог даст... Я? Иду». Однако никто не двигался, все ждали возвращения властелина и топтались на месте. Но вот он вернулся, и все стали кидаться то вправо, то влево, следуя за его резкими движениями. Наконец он обратился к хозяйке дома: — Слышал прекрасно, как вы завывали. Вы воете. Плохая школа. Бедная Альтгот, под уничтожающими взглядами всех присутствующих, что-то бормотала о вполне понятном замешательстве под влиянием непредвиденной высочайшей милости. Ланна преспокойно улыбался... Его величество резко отвернулся. Он увидел подле себя кого-то, это оказался Кнак. — Направление музыки должно стать иным, не таким лирическим, более патриотическим.— Кнак сам не знал, как у него хватило отваги. — И литературы тоже!1 — потребовал его величество.— Она только и знает что выставлять напоказ нищету. Кнаку это тоже не нравилось, он горячо поддержал монарха. — Грешит против германского народа,— еще раздраженнее продолжал его величество.— Помойка! Подтянуть! Каковы последствия таких дряблых убеждений? Оправдательный приговор забастовщикам. Это попало прямо в цель. Простерши руки, промышленник склонился перед монархом, олицетворенная преданность. Его величество еще выше закинул голову, голос гортанный, глаза мечут молнии над склоненным Кнаком. — Приказал передать моему прокурору, что такой приговор— государственная измена.— У Кнака глаза увлажнились благодарностью, его величество, наконец, заметил его.— Вы мне друг, покровительство германского императора над вашим домом,— проговорил он все еще раздраженно, челюсти зажаты, как у кота, ищущего добычи, уничтожающий взгляд в глаза ближайшему беззащитному, который пригнулся. Страшно было и за императора и за беззащитного. Император казался слабым и болезненно возбужденным, какими бывают кокаинисты. Он был груб, как бывают грубы больные; некоторые преданные сердца сочувственно сжались. < ... > 1 Вильгельм И считал себя гением во всех областях искусства. 244
— Я должен опираться на явившегося мне в откровении бога, иначе мне не справиться со своей задачей,— еще увереннее и тверже заявил император. Он взглянул в стенное зеркало; лицо избранника небес говорило, что он видит в зеркале не только себя, но и того, кого только что назвал. Онемевшие зрители что есть сил старались придать себе благочестивый и восторженный вид. Только директор банка Бербериц басом изрек: — Вот это христианин! Гений, прямо сказать. Награда пришла немедленно: — Бербериц, послушайте-ка, что Пильниц говорит об Иерихоне! Нет, не о вас, Иерихов, но вы можете тоже послушать, это забавно. После этих слов несколько господ поспешили приблизиться, его величество явно поощрял непринужденность... Кивок в сторону Берберица. Упитанный банкир с достоинством стал в позу перед сидящим императором. После каждого анекдота его величество с хохотом откидывался на спинку кресла и дважды хлопал себя по высочайшей ляжке. Он смеялся, широко открыв рот, смех его звучал каким-то плотоядным прерывистым лаем, но впервые за весь вечер он был самим собой. <... > — А вы знаете, почему я строю флот? — прикрыв рот рукой, обратился император к оставшимся и, косясь на рейхсканцлера:— Я не смею сказать, Леопольд мне не позволяет. Но когда у меня уже будет флот, я поеду... я не скажу, куда, не волнуйтесь, Леопольд... и напрямик поставлю свои условия... — Просто до гениальности! — воскликнул Пильниц. Слова «гений» и «личность» носились в воздухе.., 121 Август Бебель Вилли Бред ель (1901—1964). «Отцы», роман (1941). Гослитиздат, М., 1961, стр. 64—66. Роман «Отцы» — первая часть трилогии «Родные и знакомые» немецкого писателя В. Бределя. Трилогия посвящена истории трех поколений гамбургских рабочих. Главный герой романа, Иоганн Хардекопф, социал-демократ старого «бебелевского» поколения, рабочий-литейщик. Всю жизнь его мучит воспоминание о том, как он, молодой ефрейтор, в годы франко-прусской войны, подчиняясь приказу, отвел четырех пленных французских рабочих в расположение версальских войск в Венсенн, где они немедленно были расстреляны. После войны Хардекопф работает на заводе. Как-то раз Хардекопф прочел в газете, ходившей по рукам в литейном цехе, что в Дюссельдорфе в воскресенье выступит 245
с речью Август Бебель. В газетной заметке говорилось, что Август Бебель только недавно вышел на свободу. Он был приговорен к заключению в крепости за смелую защиту парижских коммунаров. Иоганн Хардекопф не впервые слышал об Августе Бебеле, но не знал, что Бебель защищал коммунаров. Он думал: «Разве и Бебель был тогда в Париже? Дрался он, что ли, на стороне коммунаров? Или, может быть, тоже служил в армии, но перешел на сторону Коммуны?»... В воскресенье он надел свой парадный костюм и поехал в Дюссельдорф. Окидывая взглядом огромный, битком набитый зал, где происходило собрание, молодой Хардекопф спрашивал себя: неужели всех привело сюда то же, что и его? Быть может, так же как он, все эти люди стояли в мундирах прусских солдат под Парижем и были свидетелями жестокой борьбы за великий город... На сцене, неподалеку от стола председателя, сидели двое полицейских, но никто не обращал внимания на этих блюстителей порядка, никто, казалось, их не боялся, хоть это и было социал-демократическое собрание. Августа Бебеля молодой Хардекопф представлял себе совсем другим: вместо высокого внушительного мужчины, какого он ожидал увидеть, на трибуне стоял бледный, болезненного вида человек с остроконечной бородкой и темными волосами. Он... говорил твердо, спокойно и решительно. О Бисмарке, Луи Бонапарте, Галифе и Тьере, о решениях генерального совета и о той общей ненависти буржуазии к рабочему классу, для которой неч существует национальных границ. Вдруг Хардекопф задрожал, такое волнение охватило его,— оратор заговорил о том, как неистовствовали версальцы..., с каким бешенством они обрушились на народ Парижа. Он говорил о событиях еще более ужасных, чем те, свидетелем которых был Хардекопф. Не один пленный, и не четыре, а тысячи и десятки тысяч были подло убиты из-за угла, десятки тысяч сосланы на каторгу. Но когда Иоганн услышал гневные слова Бебеля: «В борьбе против коммунаров не раз были злонамеренно использованы германские солдаты»,— его бросило в жар. Он со страхом смотрел на оратора, каждую минуту ожидая услышать свое имя; вот — казалось ему — Август Бебель на весь зал крикнет, что и он, Хардекопф, бывший ефрейтор, передал в руки белых офицеров четырех безоружных коммунаров... Гром аплодисментов вывел его из мучительного оцепенения. Он опять взглянул на трибуну, на оратора, опять услышал его сильный голос: — Но виновны не солдаты, которых привычка к рабскому подчинению и страх перед военно-полевым судом вынудили взяться за работу палачей,— нет, солдаты не могут нести ответственность за преступление правящих классов по ту и по эту 246
стороны Рейна. Прямые виновники — это офицеры, сынки богатых помещиков и промышленных тузов. Шум и смятение. Все вскакивают, слышны крики, угрозы... Когда Хардекопф поднялся, он увидел, что один из полицейских стоит возле трибуны и что-то говорит оратору. — Что случилось? — спросил Хардекопф со стесненным сердцем.— Что там такое? — Полиция распустила собрание! — Но почему же? — Почему? Потому что они не хотят слышать правды... На улице выгнанных из зала людей встретила конная полиция. Верховые безжалостно врезались в толпу, размахивали обнаженными шашками и орали: «Разойдись!.. Разойдись!..» ш Клара Цеткин на чрезвычайном конгрессе II Интернационала в Базеле в 1912 году Луи Арагон (род. в 1897 г.). «Базельские колокола», роман (1934). Собр. соч. в 11 -ти т., т. 1, Гослитиздат, М., 1957, стр. 327—328, 338—339. Кларе Цеткин в Базеле было больше пятидесяти лет. У нее позади длинная жизнь, длинная история, но что это в сравнении с тем, что готовит ей будущее? Она не красива, но есть в ней какая-то сила, незаурядная для женщины. Невысокого роста, с удивительно крупными чертами лица. У нее еще белокурые волосы, из тех тяжелых волос, с которыми не могут сладить ни гребни, ни шпильки. Остов лица — резкий, мощный. В толпе ее нельзя не заметить. Одета она довольно небрежно, но не полосатые кофточки, не мех, кое-как накинутый на плечи, привлекают внимание,— поистине необычайны ее глаза. ...Непомерно большие, великолепные глаза, глаза всей рабочей Германии, голубые и подвижные, как глубокие воды, волнуемые течениями. В них — и фосфоресцирующие моря, и легендарные предки, и старый германский Рейн. <...,> «Если мы, матери, внушим нашим детям самую глубокую ненависть к войне, если мы поселим в них с самого нежного детства чувство, сознание социалистического братства, то настанет время, когда в час острой опасности на земле не будет силы, способной вырвать этот идеал из их сердец. Тогда, когда настанет опасность и возникнут самые страшные конфликты, они прежде всего будут думать о своем человеческом и пролетарском долге. Если мы, жены и матери, восстаем против бойни, то это не оттого, что мы эгоистичны и слабы, что мы не способны к боль- 247
шим жертвам во имя великих целей, великого идеала,— мы прошли через жестокую школу жизни в капиталистическом обществе, и в этой школе мы стали бойцами... И мы сумеем встретить нашу собственную битву и пасть, если потребуется, за свободу...» Она говорит. Она говорит не только от себя... Нет, она говорит как женщина, выступающая за всех женщин, чтобы выразить то, что думают женщины ее класса. Она говорит как женщина, чей ум вырос в условиях гнета, среди угнетенных. Она — не исключение. То, что она говорит, имеет значение, оттого что тысячи, миллионы женщин говорят это вместе с ней. Она сформировалась, как и они, не в спокойной кабинетной работе и достатке, но в борьбе нищеты и эксплуатации. Она просто в высшей мере совершенное завершение нового Лша женщины, которая не имеет ничего общего с теми куклами, чье унижение... и праздность легли в основу песен и поэм всего человеческого общества до сегодняшнего дня. Она — женщина завтрашнего дня, или, лучше, осмелимся сказать: она — женщина сегодняшнего дня. 123 Оппортунизм в германской социал-демократической партии В. Бреде ль. «Отцы», стр. 132—134, 135, 137—140. Старый социал-демократ, честный и покладистый гамбургский литейщик Иоганн Хардекопф встречается на собрании со стариком Августом Бебелем. Репортер местной социал-демократической газеты Лорман со слов Хардекоп- фа записывает содержание их беседы. Но редактор газеты, оппортунист Бер- нер, вычеркивает из репортажа и из речи Бебеля все революционные положения. В отрывке выведен левый социал-демократ рабочий Фриц Менгерс. В своей речи Бебель разоблачает разбойничью политику германских империалистов в колониях, истребление африканских племен гереро и готтентотов. Пока в большом зале тысячи рабочих, тесно сгрудившись, слушали Августа Бебеля, который стоял на разукрашенной красными гвоздиками трибуне и ясно, уверенно и спокойно облекал в чеканные слова свои мысли, Фридрих Бернер, главный редактор «Гамбургского эхо», просматривал за сценой готовые полосы завтрашнего номера... Бернер никогда не выступал публично, красноречием он не отличался. Но его заметок и статей боялись — столько вкладывал он в них неуемной злобы, яда, коварства. Все это он обрушивал не только на головы врагов, но и тех членов социал-демократической партии, которые смели спорить. Фридрих Бернер удивленно поднял свои серые мышиные 248
глазки на сидевшего перед ним репортера Лормана и с яростью прошипел: — Что это еще за бред о захвате политической власти? — Но они об этом говорили, товарищ Бернер,— отвечал репортер. — Не хватало только этих дурацких формулировок сейчас, когда начинается выборная кампания. Р-р-раз! Р-р-раз! Красный карандаш Бернера несколько раз прошелся по бумаге... Прочтя несколько фраз, он опять сердито и удивленно вскинул голову. — Час от часу не легче! Не понимаю, как вы могли написать такую галиматью. Хороша предвыборная агитация, нечего сказать! Снова несколько энергичных взмахов красного карандаша. Всплеск аплодисментов заставил редактора прислушаться. — Что это он сказал? — Я не слышал,— отвечал репортер. Бернер вскочил и проворно побежал на сцену, к столу пре» зидиума. — Что он сказал?.. — Он предостерегал от компромиссов с буржуазией, напомнил уже сказанные им однажды слова о смертельной вражде классов в буржуазном обществе. — Гм! Гм! — промычал Бернер.— Спасибо, Герман. Мне там кое-что еще нужно закончить к завтрашнему номеру, я не имею возможности внимательно следить за его речью. Бернер вернулся к своему столу за сценой и снова взялся за заметку репортера. Долго он возился с ней, что-то вычеркивал, наконец сказал: — В таком виде может пойти,— и протянул листки Лорма- ну.— Нечего так размазывать... Бернер опять засеменил на сцену и подошел прямо к Герману Байеру... Тысячи людей, не попавшие в помещение, дожидались на улице... Вдруг распахнулись боковые двери, новый поток людей хлынул в зал; началась страшная толчея... Слова Бебеля едва можно было разобрать. Кругом шикали и призывали к порядку, но это лишь усиливало беспорядок. — ...Неужели христианскому богу все еще мало отданных ему на закланье мужчин, женщин и детей? Неужели мало разоренных и сожженных дотла селений и городов? Неужели нужно безжалостно губить еще тысячи и тысячи жизней? Вот что несет с собой этот разбойничий империалистической поход, эта карательная экспедиция, предпринятая под флагом христианства... Аплодируя, Бернер наклонился к Герману Байеру. 249
— Старик опять сорвался с цепи! А наш брат расхлебывай. Представляешь себе, какие громы на нас завтра обрушатся? <... > Август Бебель перешел во второй зал, концертный, где его ждали новые тысячи людей; в Большом зале Карл Фроме закрывал митинг. За сценой редактор Бернер просматривал запись речи Бебеля. Курьер из типографии ждал у стола. Бернер изменил некоторые формулировки, хотя стенограф Альтерман все время уверял его, что он строго придерживался подлинных слов Бебеля. — Прекрасно, товарищ, вы свое дело сделали,— отвечал Бернер скучающим голосом, не поднимая головы.— Мое же дело — отшлифовать и закруглить... хотя бы ради прокурора.— Он собрал листки и отдал их курьеру. — Может быть, следует все-таки показать окончательный текст интервью товарищу Хардекопфу? — спросил Лорман, которому было не по себе от этих листков, испещренных красным карандашом. — Вздор! — И Бебелю не показывать? — Что вы ко мне пристали, черт вас возьми! — не скрывая раздражения, крикнул редактор.— Неужели вы думаете, что Бебелю охота возиться с такими пустяками? < ... > Подошел Фриц Менгерс и, насмешливо улыбаясь, сказал: — Ну, Ян, значит, Август Бебель почтил тебя своим вниманием? — Брось, Фите, сам понимаешь, что твои насмешки неуместны. — Ну, ну... не сердись, пожалуйста! Я ведь ничего не имею против нашего старика. А если и имею, то самую малость,— поправился он... — Тебе-то как раз следовало бы лучше думать о нем,— сказал Хардекопф.— Я ему рассказал о твоих сомнениях... Фриц Менгерс, которого Хардекопф несколько лет назад привлек в партию, превратился в непримиримого спорщика. Менгерс всегда находил в работе партии какие-нибудь недочеты. Это был статный смуглолицый человек лет под тридцать, с живыми, умными глазами, вспыхивающими то боевым задором, то насмешкой. В его манере держать себя чувствовалось достоинство и энергия. — Ты ему рассказал? — недоверчиво повторил Менгерс.— И что же он ответил тебе? — В том-то все и дело, Фите. Об этом-то я и говорю. Он совершенно согласен с тобой. Он сравнил партию с рекой, набирающей силу, но сказал, что реке этой нельзя мелеть и останав- 250
ливаться: иначе река может обратиться в болото. Это были его слова... — А почему же, Ян, ты не велел напечатать в газете то, что ты мне только что рассказал? В газете об этом ни слова нет. — Я репортеру все это выложил. Значит, просто не уместилось. Однако все было так, как я тебе говорю. Литейщик нахмурился. Он испытующе взглянул на Харде- копфа. — Не уместилось! — пробормотал он. В его живых глазах блеснула насмешка. Хардекопф встал коленями на песок и принялся за работу. Менгерс неожиданно крикнул: — Вечно та же история! Мошенники, подлецы!.. Очень скоро Менгерс вернулся. — Слушай, Ян! — крикнул он угрожающе, словно во всем виноват был Хардекопф.— «Эхо» неспроста не напечатало слова Бебеля о реке. На глазах у Бебеля газета перевирает то, что он говорит. В том-то и горе. Мы все погрязли в болоте, все. И Бебель видит это, но ничего не предпринимает. Могу себе представить, черт бы их всех побрал, что за компания сидит в редакции «Эха»! Ты же видишь — они искажают слова самого Бебеля. — Но послушай-ка,— сказал Хардекопф, недоумевая.-— Чего ты кипятишься? Кто и что искажает? — Не понимаешь? Пораскинь мозгами! Пораскинь мозгами!" Тема 16 АНГЛИЯ И ФРАНЦИЯ В КОНЦЕ XIX — НАЧАЛЕ XX ВЕКА 124 Буржуазная Англия на пороге XX века Джон Голсуорси (1867—1933). «Сага о Форсайтах», Собр. соч. в 16-ти т., т. 2, изд. «Правда», М., 1962, стр. 274—275, 276. Описывая похороны английской королевы Виктории (1837—1901), автор дает характеристику так называемой «викторианской эры» господства промышленной буржуазии и тех изменений, которые претерпела Англия к началу XX в., вступив в стадию империализма. Он отмечает рост техники, изменения в быту, колоссальное накопление капиталов (и падение процента, выплачиваемого банками по вкладам). Устами главного героя романа, «собственника» Сомса Форсайта, и его двоюродного брата Джорджа автор выражает сожаления буржуазии о времени царствования Виктории, когда Англия еще занимала монопольное положение как передовая промышленная держава, 251
когда она не переживала ни тяжелых войн, ни революционных движений (со времен чартизма!), когда не было лейбористской партии и еще не назрела угроза острых классовых битв. Королева умерла, и в воздухе величайшей столицы мира стояла серая мгла... В 37-м году, когда королева взошла на престол, ...еще ходили почтовые кареты, мужчины носили пышные галстуки, брили верхнюю губу, ели устрицы прямо из бочонков, на запятках карет красовались грумы, женщины на все говорили: «Скажите!» — и не имели прав на собственное имущество. В стране царила учтивость, для нищих строили закуты, бедняков вешали за ничтожные преступления, и Диккенс только что начинал писать. Без малого два поколения сменилось с тех пор, а за это время — пароходы, железные дороги, телеграф, велосипеды, электричество, телефоны и вот теперь эти автомобили— такое накопление богатств, что восемь процентов превратились в три... Изменились нравы, изменились манеры, люди еще на одну ступень отошли от обезьян, богом стал Маммона — Маммона такой респектабельный, что сам себя не узнавал. Шестьдесят четыре года покровительства собственности создали крупную буржуазию, приглаживали, шлифовали, поддерживали ее до тех пор, пока она манерами, нравами, языком, внешностью, привычками и душой почти не перестала отличаться от аристократии. Эпоха, так позолотившая свободу личности, что если у человека были деньги, он был свободен по закону и в действительности, а если у него не было денег, он был свободен только по закону, но отнюдь не в действительности... <... > Никогда больше не будет ни одна королева царствовать так долго, и народу не придется больше поглядеть, как хоронят такую долгую эпоху... Да! Век уходит! Со всем этим тред-юнионизмом и с этими лейбористами в парламенте, с этими французскими романами и ощущением чего-то такого в воздухе, чего не выразишь словами, все пошло совсем по-другому; он вспомнил толпу в ночь взятия Мейфкинга: и слова Джорджа Форсайта: «Они все социалисты, они зарятся на наше добро»... Никогда уж больше не будет так спокойно, как при доброй старой Викки!2. 125 Идеология британского империализма Редиард Киплинг (1865—1936). «Баллада о Востоке и Западе», «Туземец». Избранные стихи, изд. «Художественная литература», Л., 1936, стр. 46 и 102, 103, 104. Военный корреспондент, автор солдатских песен, автор увлекательных книг о джунглях и морских странствиях, Р. Киплинг воспевал пиратов и за- 1 Во время англо-бурской войны. 2 Т. е. Виктории. 252
хватчиков, создавших Британскую колониальную империю, провозглашал «закон джунглей» как мораль «западного человека» в его непримиримой борьбе с «Востоком», проповедовал колониализм, выдвигал реакционную идею создания империи на костях цветных народов. Материал может быть использован при освещении вопроса об усилении реакции в области идеологии (на уроке о культуре конца XIX — начала XX в.), а также в связи с рассказом об англо-бурской войне и о разгаре шовинизма в Англии. Из «Баллады о Востоке и Западе», пер. £. Полонской О, Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с места они не сойдут, Пока не предстанет Небо с Землей на Страшный господень суд. Об империалистической поэзии Киплинга дает представление стихотворение «Туземец» !; пер. Б. Брика: Наполните ваши стаканы И пейте со мною скорей За шлюзы и рифы, за карту, Что к золоту нас привела,— Империи самой последней И самой обширной — хвала! За прибыль твою и мою, За Ссудные банки наши, За Флот наш торговый — пью! Всевышний, храни Королеву! Мы белые люди, нас — шесть. Обязаны славить все вещи, что дороги нам, И честно удары за вещи, что дороги нам, Шестью кулаками нанесть! Протянем же кабель (взять!) От Оркнейя до Горна и звезд, Вокруг всей планеты (с петлею, чтобы мир захлестнуть), Вокруг всей планеты (с узлами, чтоб мир затянуть),— Здоровье Туземца — наш тост! 1 В стихотворении речь идет не о туземцах — индусах, африканцах и др., но об англичанах, родившихся в колониях. 253
126 Лондонские трущобы Джек Лондон (1876—1916). «Люди бездны» (1903), гл. V, VI, VIII, Собр. соч. в 14-ти т., т. 3, изд. «Правда», М., 1961, стр. 34—35, 39, 50, 52—53. В 1902 г, Д. Лондон предпринял исследование восточных, пролетарских районов Лондона, его трущоб и предместий, побывал под видом безработного в ночлежных домах, в «обжорках», созданных для бедняков «Армией спасения» — буржуазной благотворительно-религиозной организацией, познакомился с бытом низкооплачиваемых слоев английского пролетариата. Книга написана на основе личных наблюдений автора. 1. Так живет сравнительно благополучная семья Я беседовал с одной женщиной, судьба которой типична для людей этой среды... Ее муж — механик, член профсоюза. Он не может получить постоянной службы... У них две дочери. Вчетвером они занимают две конурки, из вежливости называемые комнатами, и платят за них семь шиллингов в неделю. Плиты нет, для приготовления пищи имеется только одна газовая конфорка, вделанная в камин... Уже много лет ее семья влачит полуголодное существование. Каждый день они встают из-за стола с желанием поесть еще... А ведь женщина, о которой идет речь,— труженица. Она рассказала мне, что с половины пятого утра до поздней ночи шьет шерстяные юбки с двумя воланами, и за дюжину ей платят семь шиллингов... Меньше пятнадцати центов за каждую юбку!.. Старшая дочь работала ученицей у. портнихи за шиллинг шесть пенсов в неделю (на наши деньги — тридцать семь с половиной центов, или чуть побольше пяти центов в день). 2. Жилище В этой трущобе, называемой домом, семь комнат. В шести из них живет более двадцати человек обоего пола и различного возраста. Каждая комната имеет площадь шесть-семь квадратных метров. В ней стряпают, едят, спят и работают. Мы вошли в последнюю комнату — в мастерскую. Обычно здесь трудятся, не разгибая спины, пять человек. Почти все помещение занимает стол. На нем я увидел пять сапожных колодок, но не мог понять, где же тут можно работать, если всюду навалены кучи картона, кожи, обувных заготовок и прочего материала, требующегося для того, чтобы получился готовый башмак. В соседней каморке живет женщина с шестью детьми. В другой грязной дыре — вдова с единственным сыном, шестнадцати лет, который умирает от чахотки. 264
3. Работные дома XX века Автор познакомился с двумя безработными — возчиком и плотником, потерявшими работу по старости. Так как им отказались дать ночлег в работном доме предместья Уайтчепель, они направились в работный дом Поплер. Голодные, они по дороге собирают объедки. С заплеванного, грязного тротуара они подбирали апельсин- ные корки, яблочные очистки, объеденные виноградные веточки и с жадностью отправляли в рот; сливовые косточки они разгрызали и съедали ядрышки. Они поднимали хлебные крошки величиной с горошину и яблочные сердцевины, настолько черные и грязные, что трудно было определить, что это такое. Эти отбросы они клали в рот, жевали и глотали. И все это происходило между шестью и семью часами вечера 20 августа, в году 1902-м от рождества христова, в сердце самой великой, самой богатой, самой могущественной империи, какая когда-либо существовала на свете. < ... > Я спросил своих спутников, какие там порядки в работном доме Поплер, и они дружно постарались просветить меня на этот счет. Первым делом заставят принять холодную ванну, на ужин дадут шесть унций х хлеба и миску похлебки. Похлебка — это жидкая бурда, приготовленная так: три кварты овсянки на три с половиной ведра горячей воды. — С молоком и сахаром, небось, да еще дадут серебряную ложку,— пошутил я. — Как же! Соль — это еще, пожалуй, дадут! А я бывал в таких местах, где даже ложек нет. Поднимай миску да лей себе прямо в рот, вот как!.. — Ну, а дальше что? — спросил я. А дальше, мне объяснили, сразу пошлют спать. — В половине шестого утра разбудят; встанешь, вымоешься под краном, иной раз-даже с мылом. Потом завтрак — такой же, как ужин: миска похлебки и шесть унций хлеба. — Нет, шесть унций не всегда,— поправил возчик. — Верно, не всегда. И хлеб бывает до того кислый, что скулы сводит. Когда я только начинал скитаться по этим местам, так просто не мог есть ни хлеба этого, ни похлебки. Ну, а теперь куда там — съедаю не только свою порцию, но и чужую могу прихватить! — Да я бы и три порции съел,— сказал возчик.— За весь божий день маковой росинки во рту не было. — Ну, а потом что? — допытывался я. — Как что? Пошлют работать: на уборку или трепать пеньку, норма —четыре фунта в день, или бить камень —центнеров десять-одиннадцать. Меня не заставляют бить камень, мне 1 T, е. около 170 граммов, 265
больше шестидесяти лет. А тебя заставят: ты молодой и крепкий... — А что, если переночевать, а потом отказаться трепать пеньку, бить камень — вообще работать? — поинтересовался я. — Второй раз уж не откажешься,— ответил плотник,— они тебя упекут в тюрьму. Не советую пробовать. Ну, а потом обед,— продолжал он прерванный рассказ,— восемь унций хлеба, полторы унции сыра и холодная вода на запивку. Потом идешь кончать работу, а вечером получишь еще ужин, такой же, как накануне,— порцию бурды и шесть унций хлеба. В шесть часов погонят спать. А наутро иди на все четыре стороны — если, конечно, вчера все отработал. 127 Ирландия борется Шон О'Кейси (1880—1964). «Я стучусь в дверь», роман (1939). «Я стучусь в дверь. На пороге», Изд. иностр. лит., М., 1957, стр. 166—167, 174— 175, 176. В своих романах современный прогрессивный ирландский писатель Ш. О'Кейси рисует освободительную борьбу ирландского народа за независимость против угнетения ее Англией. Маленький Джонни (Шон) с империала конки наблюдает схватку на улицах Дублина в дни празднеств в честь королевы Виктории. Сцена относится к концу 80-х годов XIX в. Во всех кварталах города Дублина, где жили истинно почтенные люди и работали истинно почтенные люди, праздновали какое-то торжество в честь ее величества Виктории, королевы Великобритании и Ирландии и императрицы Индии; во свидетельство любви и верноподданнических чувств к высочайшей особе горели мириады огней и на разукрашенных столбах, соединенных между собой разноцветными бумажными гирляндами, развевались флаги, флажки, знамена, стяги, вымпелы, штандарты, хоругви и прочие символы национального достоинства; портреты королевы и членов королевской фамилии были предусмотрительно развешаны в таких местах, где каждый без помехи и с полным удовольствием мог поглазеть на них... Для учеников воскресной школы устроили чай с угощением и волшебным фонарем, но дверь к этим радостям была закрыта для Джонни. Джонни не посещал воскресной школы и потому не имел ни гражданского, ни церковного, ни морального права на участие в торжестве... Но мать Джонни потрепала его по плечу и сказала:—Не огорчайся, сынок, мы с тобой сядем на империал конки в объедем весь город, и ты увидишь иллюминацию, и цветы, и флаги; это гораздо лучше, чем какой-то волшебный фонарь и жидкий чай с черствыми булками. 256
Место в конке им пришлось брать с бою: видимо, весь квартал высыпал на улицу, чтобы полюбоваться иллюминацией... Кондуктор, стоявший на площадке, ...втащил Джонни вместе с его матерью в конку, ...а сам загородил дорогу потным, разгоряченным пассажирам. — Вот бы мне посох святого Патрика, я бы живо вас образумил,— сердито говорил он, пытаясь прекратить беспорядочную давку.— ...Понять не могу, зачем это Парнелл на вас время тратит, старается, чтоб вы на людей похожи стали... А ради чего вы себе шею ломаете? Чтобы поглядеть на коптилки, которые зажгли в честь Королевы-Голодухи, а она в карете кататься изволила, когда ирландцев десятками зарывали в сырую землю. < ... > Немного подальше, возле зданий, освещенных не столь ослепительно, Джонни заметил какие-то серебристые точки: это поблескивали каски полицейских, которые стояли кучками в подъездах и подворотнях. Внезапно группа хорошо одетых молодых людей, по-военному построившихся рядами и развернув английский национальный флаг, громко и с воодушевлением запела: Боже, храни королеву! — Студенты, студенты! — не своим голосом закричал вислоусый, вскакивая на ноги и перегибаясь через перила.— Они-то покажут, на чьей стороне правда! Но из толпы... поднялся негромкий жужжащий ропот, который рос и ширился, пока не превратился в гневный, угрожающий рев, заставивший пение умолкнуть. Раздался треск разбитого стекла, и на тротуар под окнами колледжа со звоном посыпались осколки. Угрожающий рев замер, зазвучал боевой напев, сначала тихо, потом громче и громче, и наконец песня, словно широкая река в половодье, разлилась по всей огромной толпе, теснившей полицию, чтобы добраться до студентов. Тиран английский наложил безжалостный запрет На наш зеленый, дорогой сердцам ирландским, цвет. Но видит бог: скорей своим он жертвам жизнь вернет, Чем алым цветом соблазнит отважный наш народ 1. Кто-то под громкие крики «ура!» поднял большое зеленое знамя... Джонни увидел, как поющая толпа вдруг ринулась вперед, прорвала цепь полицейских, преграждавших ей путь, и накинулась на студентов с кулаками и палками, отгоняя их назад, назад, назад к воротам колледжа... Он увидел, как полицейские 1 Зеленый — национальный цвет Ирландии; алый — основной фон британского флага. 17 д. А. Вагин 257
разгоняли толпу, стараясь держаться кучкой, и изо всех сил колотили дубинками по головам, до которых им удавалось дотянуться; но многие полицейские падали, и разъяренные люди топтали их ногами... Кто-то притащил веревку, ее захлестнули вокруг большого королевского штандарта, развевающегося на высоком здании банка. Сотни рук дергали, дергали за веревку, и наконец древко переломилось, и огромное полотнище, под общее ликование, трепеща, слетело на толпу, где тотчас из-за него поднялась драка, потому что каждый хотел первым разорвать его в клочья. — Королевский штандарт сорвали! — простонал вислоусый. От ярости он брызгал слюной и едва говорил.— Где полиция? Чего полиция смотрит?.. Вдруг в толпе, осаждающей студентов, раздался тревожный крик: «Конная полиция, конная полиция!» Далеко-далеко, в конце Дэйм-стрит, Джонни увидел подпрыгивающие серебристые каски конной полиции — все ярче, все ближе с каждой секундой... За верховыми констеблями следовала большая толпа, она свистела, улюлюкала, бросала камни, бутылки и даже железный лом; люди подбегали близко, чуть ли не под самые копыта. Иногда несколько констеблей, круто поворачивая лошадей, наезжали на толпу, и тогда передние бросались врассыпную; но как только констебли присоединялись к своему отряду, толпа снова смыкалась. <... > ...Драка прекратилась, и противники верноподданных студентов, отступая, бросились бежать по Уэстморленд-стрит и Колледж-стрит, кто прихрамывая, кто прикрывая руками голову. Человек, который нес большое зеленое знамя, тоже побежал, но тяжесть древка и складки длинного полотнища, путавшегося у него в ногах, мешали ему. Несколько констеблей галопом пустились в погоню за бегущей толпой. Один из них, поравнявшись со знаменосцем, нагнулся с седла и с размаху обрушил длинную дубинку на голову знаменосца, и тот упал и остался лежать посреди мостовой, скрытый складками зеленого знамени. Ш. О'Кейси. «На пороге», роман (1942). «Я стучусь в дверь. На пороге», стр. 350—352, 353, 354—355, 356. Отрывок повествует о событиях начала XX в. в годы англо-бурской войны, когда Джонни стал юношей. Мир Джонни восстал на самого себя. Англия вела войну против бурских республик... Тысячи ирландцев заброшены в южноафриканский вельд и там сложат голову за Англию, за ее честь и, с горечью думал Джонни, за алмазные и золотые россыпи Иоганнесбурга... 258
Ирландия с Дублином во главе стала очагом бурных споров. Мужчины, женщины, дети — все неустанно сражались, кто на стороне англичан, кто на стороне буров. Трансваальский флаг можно было увидеть в каждом доме, в каждом окошке, в каждой* руке. На улицах сами собой возникали демонстрации, они маршем проходили через весь город, встречая улюлюканьем каждый красный мундир, и не раз нарывались на стычки с обозленной полицией... Джонни и Айамон стояли в толпе, дожидаясь красной или зеленой лампочки, как вдруг на транспаранте появилось сообщение о потере англичанами десяти пушек, и улица дрогнула от громовых раскатов ликующего, дерзкого «ура». Айамон сорвал фуражку с кудлатой головы и замахал ею, как одержимый, хрипло крича вместе с толпой. — Хоть митинг и запретили, а все-таки зря мы туда не пошли,— сказал он... Айамон самозабвенно покачивался из стороны в сторону, насколько позволяла теснота, и, устремив в пространство невидящий взгляд, пел не то про себя, не то для всех: Хоть был я мал, меня пленял Блеск нашей старины, С тех детских лет я дал обет Вступиться за отцовский край, За край родимый мой, За кра-ай роди-имый мо-ой 1. < ... > Откуда-то издали, словно плеск первой приливной волны, донеслось многоголосое ура. Айамон повел носом, поднял голову и прислушался. — Там что-то творится,— сказал он.— Пойдем, сынок! <С • •> Они выбежали на Дэйм-стрит и влились в огромную толпу, оглушительно кричавшую «ура» и размахивавшую сотнями бурских, ирландских... флагов... А вот ворота Замка, и там... разместились эскадроны конной полиции. Полисмены грузно восседали на конях, и перед взорами тех, кто проходил мимо, блеснуло серебро на касках и мундирах... И Джонни вспомнил: последний раз, когда ему пришлось видеть такое же зрелище, он преспокойно сидел на империале конки, доверчиво прильнув к своей всесильной матери. Демонстранты свернули на Парламент-стрит — настороженные, примолкшие, чего-то выжидающие. Джонни услышал отрывистую команду, увидел, как ожили темные фигуры; услышал еще одну команду, увидел сверкание обнаженных сабель. Увидел, как колыхнулись султаны тронувшихся с места всадников. Снова громкая команда — и эскадроны на галопе 1 Перевод О. Румера. 17* 259
врезались в толпу... Сверкающие стальные молнии взлетали кверху и с размаху разили людские головы. Раздались оглушительные крики, вопли, брань... Но теперь толпа ощетинилась. Жерди, палки, железные прутья, голые кулаки — все было пущено в ход против полиции. Конники совершили ошибку: они слишком стремительно налетели на толпу, не дав ей времени разбежаться; и, стиснутые со всех сторон, отрезанные от путей отступления, окруженные лесом сабель, люди волей-неволей приняли бой. Дублинцы озлобились, и, пойманные теперь в ловушку, они стали серьезным противником. Метко пущенные камни оборвали кое у кого из конников ремешок каски; полисмены носились с непокрытыми головами, с залитыми кровью лицами. Нескольких стащили с седла и, повалив на землю, лупили кулаками. В толпе сразу же завладели их дубинками, а кое-кто сжимал в руке и саблю — правда, еще не решаясь пускать ее в ход. — Это ловушка! — скрипнув зубами, прохрипел Айамон.— Мы попались в ловушку! < ... > Джонни все смотрел на размахивающего саблей всадника, который прокладывал дорогу к ним... Шаг за шагом, словно тая, отступала от них толпа, и вот всего лишь несколько ярдов отделяло Джонни от взмаха саблей. Стоявший перед ним человек с ярким бурским флагом вскрикнул, когда сабля описала сверкающий круг над его головой, и, выпустив древко из рук, молча рухнул на дорогу; флаг завалился назад и лег на плечо Джонни. Всадник круто повернул лошадь, и Джонни увидел горящие, как два карбункула, глаза, устремленные на него из-под черной каски, увидел оскал крупных желтых зубов и судорожно подергивающиеся толстые губы обезумевшего полисмена. Не помня себя от страха, Джонни обеими руками ухватил древко флага и вслепую, что есть силы, ударил им всадника на вздыбленной лошади. Острый конец древка угодил полисмену пониже уха, и за секунду до того, как он, приглушенно охнув, сполз с седла и, недвижный, растянулся на мостовой, ...Джонни почувствовал, как лошадиное копыто, задев его по ноге, разорвало ему штанину от коленки до щиколотки... Айамон рванул его за руку и крикнул: — Бежим, не то пропали, сейчас другие подоспеют! И они бросились бежать... т Общественно-политический строй Франции в начале XX века А.Франс, «Восстание ангелов», роман (1914). Собр. соч. в 8-ми т, т. 7, стр. 101 — 102, 103—104, 105 и 163—164. Роман представляет собой антирелигиозную сатиру. В основе ее — фантастический сюжет: ангелы, спустившись на землю и приняв человеческий облик, готовят восстание против христианского бога. Дискредитируя христиан- 260
скую мифологию, автор попутно разоблачает сущность общественно-политического строя Франции, высмеивает «триумвират священника, солдата и финансиста». Написанный в напряженной предвоенной обстановке, роман резко выступает против дельцов, готовящих истребительную войну и поставляющих оружие «и небу и аду». Напоминаем ситуацию: два ангела, Аркадий и Истар, обращаются к банкиру Эвердингену (гоже падшему ангелу!) и просят дать им ссуду для подготовки революции сперва во Франции, затем на небесах. ...Стремясь добыть средства, Аркадий и Истар отправились за поддержкой к знаменитому финансисту Максу Эвердингену, который, как всякий знает, стоит во главе крупнейших кредитных учреждений Франции и всего мира. Однако далеко не все знают, что Макс Эвёрдинген...— падший ангел. Тем не менее это истина. На небесах он носил имя Софара и был хранителем сокровищ Иалдаваофа \ великого любителя золота и драгоценных камней. Выполняя свои обязанности, Софар возгорелся любовью к богатству, которую нельзя удовлетворить в обществе, не знающем ни биржи, ни банков... В начале двадцатого века христианской эры, обратив с высоты небес свой взор на Францию, он увидел, что эта страна, именуемая республикой, представляет собой плутократию, и там под видом демократического правления властвует безо всяких преград и ограничений крупный капитал... Он всей душой тянулся к Франции, как к своей избранной отчизне, и в один прекрасный день, захватив столько драгоценных камней, сколько мог унести, он спустился на землю и обосновался в Париже. Здесь этот корыстный ангел начал вершить большие дела... Барон принял Аркадия и Истара в своем кабинете... < ... > — Дорогой барон,— сказал князь Истар.— ...Мой друг и я пришли просить у вас денег. — Разумеется, я так и думал,— ответил Макс Эвёрдинген.— Все просят денег, но для разных целей. Для чего же вы пришли просить денег?.. — Чтоб устроить революцию во Франции. — Во Франции! — повторил барон.— Во Франции! Ну нет, на это я денег не дам, можете быть уверены. Аркадий не скрыл, что он ожидал от своего небесного собрата большей щедрости и более великодушной поддержки. — У нас грандиозный план,— сказал он,— этот план охватывает небо и землю. Мы разработали его во всех подробностях. Сначала мы устроим социальную революцию во Франции, в Европе, на всем земном шаре, затем перенесем войну на небеса и установим там мирную демократию. Но чтобы овладеть небесными твердынями..., нужна громадная армия, колоссальное снаряжение, гигантские орудия, электрофоры неслыханной мощ- 1 Христианский бог. 18 д. А Вагин 261
ности. У нас нет средств для всего этого... Мы думаем начать с Франции... Барон Эвердинген крикнул, что они все взбесились, что он не даст им ни одного су, что это преступление, безумие ополчаться против прекраснейшей вещи в мире, благодаря которой земля стала краше небес,— против финансов. < ... > — Благодаря Бережливости и Кредиту Франция... светит всем народам Европы, и цари земные приходят лобызать ее позлащенные стопы. И это вы хотите разрушить, вы, богохульники, святотатцы! Так говорил ангел-финансист... — Послушайте, друзья мои, отправляйтесь сейчас же устраивать революцию на небесах и оставьте эту страну в покое. Я подпишу вам чек, у вас будет достаточно средств, чтобы приобрести все, что вам нужно для осады небесного Иерусалима. И барон Эвердинген уже прикидывал что-то в уме, предвкушая великолепную аферу с электрофорами и военными поставками. <...}> По дороге в облаке пыли ехал автомобиль. Он остановился перед двумя ангелами, из дверцы высунулся крючковатый нос барона Эвердингена. — Здравствуйте, небесные друзья, добрый день! — сказал капиталист, сын неба.— Очень рад встретиться с вами. Я должен дать вам полезный совет. Не будьте инертны, не мешкайте, вооружайтесь, вооружайтесь! Не то Иалдаваоф опередит вас. У вас имеется военный фонд,— расходуйте его не считая. Только что я узнал, что архангел Михаил сделал на небе крупные заказы на молнии и громовые стрелы. Послушайтесь меня, приобретите еще пятьдесят тысяч электрофоров. Я принимаю заказ. До свидания, ангелы! Да здравствует небесная родина! И барон Эвердинген умчался... . — Правда ли, что демиург вооружается? — спросил Аркадий. — Возможно,— ответила Зита,— что там, наверху, другой барон Эвердинген хлопочет о вооружениях. Некоторое время ангел... задумчиво молчал, затем он прошептал: — Неужели мы игрушки в руках финансистов? 129 Забастовка шоферов в Париже Л. Арагон. «Базельские колокола», стр. 238, 240, 241—242, 249, 276— 277, 278, 287, 309—310. Речь идет о забастовке рабочих в новых условиях: господства монополистических объединений крупного капитала. Шоферам противостоят не отдельные хозяйчики, а единый консорциум, монополизировавший таксомоторное хозяйство Парижа. А за его спиной — правительство с войсками, полицией. 262
...Шоферы требовали, чтобы хозяева, которым они каждое утро оплачивали бензин за целый день вперед, оставляли шоферам больше прежнего из выручки. Шоферы требовали, чтобы вместо 27,5 процента им оставляли 33 процента выручки. За день они наезжали для себя не больше 8 франков 50 сантимов, газеты это признавали; 33 процента дали бы им 9 франков 75 сантимов. Вокруг этого 1 франка 25 сантимов начиналось сражение. Но конфликт из-за налога на бензол был только предлогом, борьба была уже раньше открыта хозяевами. Они давно дрались за то, чтобы шоферы не рассматривались как служащие: это позволило бы им обойти законы, по которым хозяева отвечают за несчастные случаи. Только что проведенный новый закон о пенсии рабочим, которому консорциум не собирался подчиняться, побуждал сломить боевой дух шоферов; за последнее время они показали себя в целом ряде стычек, не предвещавших ничего хорошего. Консорциум решил объявить шоферам беспощадную войну. Уже с утра вторника забастовка была почти всеобщей... В то же утро сдались многие хозяева прокатных машин и небольшие компании, не входящие в консорциум. Ладно, пускай 33 процента. < ... > Говорили, будто компания, чтобы штрейкбрехерам не помешали пройти в гараж, оставила их там ночевать. Но пока что одного поймали, и группа товарищей привела его в кафе. Он был немного бледен. Старик, бывший извозчик, с седыми усами. Ему было не по себе... С ним разговаривали, может быть, немного напористо, но больше для смеха. Рыжий, Башеро, который знал его, спорил с ним. Как это можно'после четырех дней забастовки... Что же он этим выиграет? Разве он не голосовал за забастовку со всеми вместе? Старик стоял опустив голову. У него дети. Жена больна. Дети не его, сына, а сын в больнице, вдовец. Накануне он получил письмо от компании: его предупреждали, что забастовка негласно закончена,— зачинщики будут рассчитаны. От него зависит доказать, сделать первый шаг... Он вытащил письмо. Все вокруг нагнулись над хозяйской писулькой, дрожавшей в старческих руках... Старик... покачал головой. Потом вдруг сказал: — Ладно, не пойду. С другими было не так просто. На бульваре шел довольно крупный разговор с долговязым шофером,— он во что бы то ни стало хотел пройти, злился... Пришлось ему объяснить, что пройти в гараж — дело небольшое, а вот как он выйдет, за это уж никто не ручается. 18» 263
Кстати, может быть, в гараже действительно находились штрейкбрехеры, но факт тот, что они оттуда не выходили. К восьми часам ворота внезапно распахнулись и выскочили две машины... Такси были похожи на крыс, выскочивших из норы и вдруг оказавшихся среди бела дня в комнате, полной народа. Заколебавшись, они повернули и покатили в разные стороны. Свистки полицейских разорвали утренний воздух. Почти в ту же минуту, пока фараоны наваливались на забастовщиков, зазвенело разбитое стекло: одно из такси неудачно решило свернуть с бульвара, и на углу улицы в него полетели камни... В двухстах метрах посреди мостовой второе такси жалобно лежало на боку и горело в белых облаках дыма. Человек пятьдесят забастовщиков мчались по бульвару, сворачивая направо и налево. Рядом с машиной стоял выброшенный из нее обалдевший штрейкбрехер и смотрел на случившееся несчастье. Вокруг него жестикулировали полицейские. <[...> Все чаще на улицах происходили столкновения: били стекла, поджигали машины... Для защиты своих шоферов — дорогостоящей армии штрейкбрехеров, существующей для одного только фасона,— компании сажали рядом с ними солдат муниципальной гвардии. <. ..> Было объявлено, что в 9 часов компания «Авто-плас» приступит к работе. Из 2500 машин компании должна была выехать 1000. Улицы были переполнены с шести с половиной утра. Куртки шоферов синели на перекрестках, в трактирчиках. На площади Коланж гарцевал эскадрон кирасиров. По правде сказать, консорциуму так хотелось сломить забастовку грандиозной манифестацией, что он переоценил свои силы. Или, может быть, это было просто желание спровоцировать инцидент? Как бы то ни было, но в девять часов у них хватило людей только на 36 машин,— правда, на каждую машину ввиду опасности сажали двоих... Только к половине десятого удалось организовать выезд: на каждой машине по два водителя, за ней — полицейский на велосипеде, и все это — под охраной кирасиров... С грехом пополам процессия двинулась по улицам. На углу улиц Жид и Фарзилло внезапно, когда первая машина свернула за угол, появилась небольшая кучка людей. Человек десять забастовщиков. Проделали они все очень быстро: в одну минуту оба водителя, выброшенные из машины, барахтались в черноватой грязи, машина была перевернута и лежала, как большой 264
жук; нелепо, сбоку, торчали колеса. Поднялся шум, одобрительные крики... Перевернуть пять машин, выбить стекла, изломать капот, вылить и поджечь бензин заняло меньше времени, чем надо, чтобы над этим посмеяться. Тогда на площади Коланж блеснула сабля, сигнал к атаке, и кирасиры бросились на улицу Жид, запруженную машинами, манифестантами, жандармами, полицейскими на велосипедах и еще двумя опрокинутыми машинами. Вот как получилось, что Башеро перенесли с раскроенным черепом в участок и оттуда — в Депо1, где его отказались положить в больницу... ...У Виснера2... состоялось небольшое неофициальное, так сказать интимное, собрание консорциума. Раз полиция не в состоянии защитить шоферов, желающих работать, несмотря на растущую анархию, их долг вооружить несчастных, нельзя же их просто-напросто посылать на смерть. <\ .. > Гражданин Фиансетт3 относился отрицательно ко всякому насилию. Он был искренно огорчен всем происходящим. Виснер хорошо его понял: это был человек, с которым можно сговориться... — Я встревожен,— объявил он представителям печати.— Я бы очень сожалел, если бы опять произошли стычки. К несчастью, я не могу отвечать за нервы шести тысяч товарищей, уже два месяца обреченных на безработицу... Он ходил взад и вперед по натопленной комнате, и ответственность проступала у него на лбу капельками пота. Он вытер лоб. — Какая, — сказал он, — страшная необходимость — забастовка. < ... > В ...воскресенье в Леваллуа, на углу улицы Жид и площади Валлье, в такси, уцравляемое двумя штрейкбрехерами, попал камень. Кругом было много народа, но шоферы вылезли из машины и набросились на двух рабочих, не имевших никакого отношения к происшедшему: это были гости со свадьбы, из трактира рядом, на улице Жид. Другие гости вмешались, и шоферы, чувствуя, что сила не на их стороне, бросились бежать, предварительно разрядив револьверы в толпу. Юноша девятнадцати лет, раненный в живот, упал на асфальт. В понедельник во время митинга на бирже труда возмущение забастовщиков приняло угрожающие размеры: что ж это такое, теперь лисицам выдают оружие! <... > Консорциум отказался идти на уступки шоферам и вести с ними переговоры. 1 Депо — место предварительного заключения.— Прим. перев. 2 Глава консорциума. 3 Руководитель профсоюза, соглашатель. 265
Восемнадцатого апреля Фиансетт произнес на бирже труда надгробную речь забастовке: — Забастовки больше нет. Правда, мы могли бы еще продолжать бороться. Сегодня не вышло на работу столько же машин, сколько и вчера. Но... касса пуста. Зачем теперь без конца затягивать безысходную борьбу и доводить до нищеты лучших из нас? Зачем, окончательно и полностью проиграв сражение, рисковать будущим профсоюза, столь же живого сегодня, как вчера? Его речь, такая чуткая, такая человечная, растрогала многие газеты. Другого и не ждали от этого Фиансетта, которого в течение всей забастовки рассматривали как человека серьезного и чьи декларации всегда были такого рода, что его нельзя было считать солидарным с достойными порицания поступками забастовщиков... Девятнадцатого — такси забегали по Парижу. Забастовка длилась сто сорок четыре дня. 130 Обострение классовой борьбы во Франции в начале XX века «Песня семнадцатого полка» (автор неизвестен), пер. П. Антокольского. «Гражданская поэзия Франции», стр. 241. Песня отразила события на юге Франции в 1907 г., когда войска, посланные на усмирение восставших крестьян-виноделов, ослушались приказа министра Клемансо н отказались стрелять в народ. Командованью не добиться Поступка подлого от вас. Не превратит в братоубийцу Француза никакой приказ. Что чище совести солдатской! Ее закон таков: Французской кровью, кровью братской, Не обагрим штыков! Честь и хвала солдатам Семнадцатого полка! Честь и хвала ребятам! Их связь с народом крепка. Честь и хвала солдатам! Их подвиг ярко горит. «Спасибо»,— своим солдатам Республика говорит. Мы знаем, что пылает в каждом Любовь к полям родной земли. 266
Недаром званье честных граждан Мы под мундиром сберегли. И мы воскликнем, погибая, Всю армию уча: «Уж лучше каторга любая, Чем служба палача!» Честь и хвала солдатам Семнадцатого полка... Тема 17 ЮЖНЫЕ СЛАВЯНЕ В КОНЦЕ XIX ВЕКА 131 Зверства турок в Болгарии Иван В азов (1850—1921). «Воспоминания о Батаке (Рассказ мальчика)*, стихотворение (1881), пер. М. Павловой. Соч. в 6-ти т., т. 1, Гослитиздат, М., 1956, стр. 357—359. Батак — большое село близ Пловдива был одним из очагов Апрельского .восстания 1876 г. Кровавая расправа с населением Батака вызвала возмущение передовых людей во всей Европе. Ты Батак не знаешь? Родина моя... Помню время злое, словно день вчерашний.. Было девять братьев, а остался я... Если б рассказать вам, вам бы стало страшно. Сам я видел, дядя, как убили их... Топором рубили... там, на пне березы... Только брат мой, Пеню, крикнул и затих... И на кровь глядел я, проливая слезы... Так погибли братья. А один злодей Бабку в грудь ударил... Как я испугался!.. Кровь текла по стоку, как весной ручей... Только я, последний, жив тогда остался. Помню, встал отец мой с топором в руках И хотел злодеям заградить дорогу, Но раздался выстрел где-то в двух шагах, И упал он навзничь, прямо у порога.., В эту же минуту прибежала мать. Помню, стала биться оземь головою, Над отцом, рыдая, стала причитать, Но ее убили... Стал я сиротою. 267
Ох, как было страшно, кабы ты там был!.. Как ушел, не знаю, от ножа лихого... Тут сарай наш вспыхнул — кто-то подпалил,— Замычала наша старая корова. Я тогда пустился со двора бегом, Но потом слыхал я, люди говорили, Что тогда сгорели в том огне большом Дедушка и дядя... Всех они убили. Мало кто остался в этот день в живых... И сгорела школа — взрослые и дети,— Все в огне погибли — кто-то запер их... И глаза золою застилал нам ветер. А сестру и тетку день и ночь подряд Мучили и били там, в саду, за хатой... До сих пор я слышу, как они кричат! Много перерезал душегуб проклятый! Я уже не плакал, только весь дрожал... Кончили расправу злые басурманы, Всех детей согнали. Турок приказал Головы ребятам повязать тюрбаном. Но принять их веру не заставил враг! Я решил: погибну, но не стану туркой! Наконец пустили снова нас в Батак. И спустя два года встретили мы Гурко К И тогда настало время отомстить, И врагов поганых мы не пощадили... Но село сгорело — негде было жить... Непробудно мама спит в сырой могиле... Ты не слышал разве, дядя, про Батак? Далеко отсюда, где-то за горами... Так прошу я хлеба, сирота-бедняк, И бреду, озябший, зимними полями. 132 Высадка отряда Христо Ботева на болгарском берегу Дуная весной 1876 года И. В а з о в. «Радецкий», стихотворение, пер. М. Павловой. Собр. соч. в 6-ти т., т. 1, стр. 73—75. Волны синего Дуная Радостно шумят. 1 Гурко — русский генерал, участник русско-турецкой воины 1877—1878 гг. 268
Вдаль «Радецкий» проплывает, На борту отряд. Погляди же — Козлодуя 1 Берег недалек, И на палубе, ликуя, Затрубил рожок. Молча слушают юнаки Тот простой напев, В их глазах огонь отваги, На кокардах — лев2. Все глядят на атамана, Ждут, чтоб дал сигнал. Он подходит к капитану, Обнажив кинжал: «Я болгарский воевода, Слушай речь мою: Мы спешим, чтоб за свободу Кровь пролить в бою. Мы Болгарии готовы В трудный час помочь, Мы собьем с нее оковы, Мрак прогоним прочь! Прямо к берегу веди нас,— Пусть не по пути, Но должна моя дружина На берег сойти!» Немец хмурится, не хочет Курс свой изменять, Ботев гневно поднял очи, Говорит опять: «Что же медлишь ты причалить? Ведь приказ мой дан! Знай — здесь все вы в плен попали, Я здесь капитан!» 1 Захватив австрийский пароход на Дунае, Ботев высадился возле селения Козлодуй с отрядом из 200 болгар-эмигрантов, организованным на территории Румынии. 2 Изображение льва — деталь болгарского национального герба того времени. 269
Атаман стоит в молчанье, Страшен, как гроза. Немец отдал приказанье, Опустив глаза. Пароход уже подходит К милым берегам, И снимает шапку Ботев, Говорит бойцам: «Все за мной! Враги не дремлют, Так смелей сойдем! Поцелуем эту землю И на ней умрем!» ш Стихи Христо Ботева Христо Ботев (1849—1876). «Прощанье», стихотворение (1868), пер. Л. Мартынова. Избранное, Гослитиздат, М., 1963, стр. 30—31, 33—34. Не плачь ты, мать, не кручинься, что сделался я гайдуком !. Гайдук теперь, бунтовщик я, оставил тебя, бедняжку, в печали за первое чадо! Но, мать, кляни, проклинай ты турецкую черную силу, что юношей прогоняет с родной стороны на чужбину, Ну, что же поделать, родная, коль мне ты сама подарила мужское юнацкое сердце, которому не стерпеться с туретчиной, если глумится она над отеческим кровом, 1 Повстанец, борец за свободу Болгарии. 270
Берусь я сейчас за оружье, спешу я на зов народа сразиться с врагом неверным за все, что мне любо и свято,— за мать, за отца, за брата! За все я восстану, а там уж... А там уж — как сабля укажет и честь моя, честь юнака! А если, о мать родная, жив-здоров возвращусь в село я, жив-здоров, в руках держа знамя, приду с боевыми друзьями, со львами златыми на шапках, да с ружьями за плечами, да с саблями-змеями сбоку, тогда... Тогда... Но прощай, родная, помни, люба, меня, дорогая. Тронулась наша дружина; путь ее страшен, но славен! Быть может, погибну в битве, но хватит мне той награды, что скажет народ когда-то: «Он умер, бедняга, за правду, за правду и за свободу!» Тема 18 США И СТРАНЫ ЛАТИНСКОЙ АМЕРИКИ В КОНЦЕ XIX —НАЧАЛЕ XX ВЕКА 134 Капиталистическое земледелие с применением машин в США В. Г. Короленко (1853—1921). «Без языка*, рассказ (1895), глава XIX. Собр. соч. в 10-ти т., т. 4, Гослитиздат, М., 1954, стр. 84, 85. Напоминаем сюжет: украинский крестьянин Матвей Лозинский попал в Америку. Не зная языка и заблудившись на улицах Нью-Йорка, он надеется вырваться в сельские районы, чтобы найти привычную ему работу: косить косой, пахать на волах,.. 271
Он ждал, что за рекой кончится этот проклятый город и начнутся поля, но ему пришлось идти часа три, пока, наконец, дома стали меньше и между ними, на больших расстояниях, потянулись деревья. Лозинский вздохнул полной грудью и стал жадными глазами искать полей с желтыми хлебами или лугов с зеленой травой. Он рассчитал, что, по-нашему, теперь травы уже поспели для косьбы, а хлеба должны наливаться, и думал про себя: «А! Подойду к первому, возьму косу из рук, взмахну раз- другой, так тут уже и без языка поймут, с каким человеком имеют дело... Да и народ, работающий около земли, должен быгь проще, а паспорта наверное не спросят в деревне. Только, когда, наконец, кончится этот проклятый город?..» <... > Но, вместо этого, внезапно целая куча домов опять выступала из-за зелени, и Матвей опять попадал как будто в новый город; порой даже среди скромных коттеджей опять подымались гордые дома в шесть и семь этажей, а через несколько минут опять маленькие домики и такая же дорога, как будто этот город не может кончиться, как будто он занял уже весь свет... Наконец в стороне мелькнул меж ветвей кусок черной, как бархат, пашни. Матвей быстро кинулся туда и стал смотреть с дороги из-за деревьев... Но то, что он здесь увидел, облило кровью его сердце. Это был кусок плоского поля, десятин в пятнадцать, огороженного не плетнем, не тыном, не жердями, а железной проволокой, с колючками. На одном краю этого поля дымилась труба завода, закопченного и черного. На другом стоял локомобиль—красивая и сверкающая машина на колесах. Маховое колесо быстро вертелось, суетливо стучали поршни, белый пар вырывался тоненькой, хлопотливой и прерывистой струйкой. Тут же, мерно волнуясь, плыл в воздухе приводный канат. Проследив его глазом, Матвей увидел, что с другого конца пашни, как животное, сердито взрывая землю, ползет железная машина и грызет, и роет, и отваливает широкую борозду чернозема. Матвей перекрестился... На что же теперь может пригодиться в этой стороне деревенский человек, вот такой пахарь, как Матвей Лозинский, на что нужна умная лошадь, почтенный вол. твердая рука, верный глаз и сноровка? И что же он станет делать в этой стороне, если здесь так пашут землю? Несколько человек следили за этой работой. Может быть, они пробовали машину, а может быть, обрабатывали поле, но только ни один не был похож на нашего пахаря. Матвей пошел от них в другую сторону, где сквозь зелень блеснула вода... 272
135 Рост Чикаго в конце XIX века Теодор Драйзер (1871—1945). «Титан», роман (1914). Собр. соч. в 12-ти т., т. 4, Гослитиздат, М., 1952, стр. 503. Когда Фрэнк Алджернон Каупервуд впервые приехал сюда, его глазам открылась грязная болотистая равнина, наспех сколоченные лачуги, шаткие деревянные мостки и тесные лабиринты улочек в деловом квартале. Теперь великолепная столица Западных штатов, население которой уже перевалило за миллион, величественно раскинулась в округе Кук, захватив добрую его половину. Там, где было раньше какое-то жалкое подобие коммерческого центра города и лишь изредка попадалось солидное торговое здание или нарядный фасад гостиницы, протянулись глубокие, словно каньоны, улицы, застроенные высокими, пятнадцати- и даже восемнадцатиэтажными зданиями различных фирм и контор, из верхних этажей которых, точно со сторожевых башен, можно было наблюдать за повседневной суетой окружавшего их со всех четырех сторон хлопотливого человеческого муравейника. Дальше располагались районы богатых особняков, парки, увеселительные сады и огромные пространства, занятые железнодорожными депо, бойнями, заводами и фабриками. 136 Нью-Йорк в начале XX века Максим Горький (1868—1936). «Город Желтого Дьявола», очерк (1906). Собр. соч. в 30-ти т., т. 7, Гослитиздат, М., 1950, стр. 7, 8—9, 11, 12— 13, 15 и 16—17. У бортов парохода собрались эмигранты, молча глядя на все вокруг пытливыми глазами надежд и опасений, страха и радости. — Это кто? — тихо спросила девушка-полька, изумленно указывая на статую Свободы. Кто-то ответил: — Американский бог... Массивная фигура бронзовой женщины покрыта с ног до головы зеленой окисью. Холодное лицо слепо смотрит сквозь туман в пустыню океана, точно бронза ждет солнца, чтобы оно оживило ее мертвые глаза. Под ногами Свободы — мало земли, она кажется поднявшейся из океана, пьедестал ее — как застывшие волны. Ее рука, высоко поднятая над океаном и мачтами судов, придает позе гордое величие и красоту. Кажется — вот факел в 'крепко сжатых пальцах ярко вспыхнет, разгонит серый дым и щедро обольет все кругом горячим, радостным светом. < • • > 273
Люди стоят у борта и безмолвно смотрят в туман. А в нем рождается, растет нечто непостижимо огромное, полное гулкого ропота, оно дышит навстречу людям тяжелым, пахучим дыханием, и в шуме его слышно что-то грозное, жадное. Это — город, это — Нью-Йорк. На берегу стоят двадцатиэтажные дома, безмолвные и темные «скребницы неба». Квадратные, лишенные желания быть красивыми, тупые, тяжелые здания поднимаются вверх угрюмо и скучно. В каждом доме чувствуется надменная кичливость своей высотой, своим уродством. В окнах нет цветов и не видно детей... Издали город кажется огромной челюстью, с неровными, черными зубами. Он дышит в небо тучами дыма и сопит, как обжора, страдающий ожирением. Войдя в него, чувствуешь, что ты попал в желудок из камня и железа,— в желудок, который проглотил несколько миллионов людей и растирает, переваривает их. Улица — скользкое, алчное горло, по нему куда-то вглубь плывут темные куски пищи города —живые люди. Везде —над головой, под ногами и рядом с тобой — живет, грохочет, торжествуя свои победы, железо. Вызванное к жизни силою Золота, одушевленное им, оно окружает человека своей паутиной, глушит его, сосет кровь и мозг, пожирает мускулы и нервы и растет, растет, опираясь на безмолвный камень, все шире раскидывая звенья своей цепи. Как огромные черви, ползут локомотивы, влача за собою вагоны, крякают, подобно жирным уткам, рожки автомобилей, угрюмо воет электричество, душный воздух напоен, точно губка влагой, тысячами ревущих звуков. Придавленный к этому грязному городу, испачканный дымом фабрик, он неподвижен среди высоких стен, покрытых копотью. < ... ^> Вагон «воздушной дороги» с воем и грохотом мчится по рельсам, между стен домов узкой улицы, на высоте третьих этажей, однообразно опутанных решетками железных балконов и лестниц. <,.. > Внизу, под железной сетью «воздушной дороги», в пыли и грязи мостовых, безмолвно возятся дети,— безмолвно, хотя они смеются и кричат, как дети всего мира,— но голоса их тонут в грохоте над ними, точно капли дождя в море. Они кажутся цветами, которые чья-то грубая рука выбросила из окон домов в грязь улицы... Вагоны несутся мимо Ист-Сайда, квартала бедных, компостной ямы города,.* 274
Я очень много видел нищеты, ...но ужас нищеты Ист-Сай- да — мрачнее всего, что я знаю. > В этих улицах, набитых людьми, точно мешки крупой, дети жадно ищут в коробках с мусором, стоящих у панелей, загнившие овощи и пожирают их вместе с плесенью тут же, в едкой пыли и духоте. 1 Когда они находят корку загнившего хлеба, она возбуждает среди них дикую вражду; охваченные желанием проглотить ее, они дерутся, как маленькие собачонки. Они покрывают мостовые стаями, точно прожорливые голуби; в час ночи, в два и позднее — они всё еще роются в грязи, жалкие микробы нищеты, живые упреки жадности богатых рабов Желтого Дьявола. <\.. > В мутном небе, покрытом копотью, гаснет день. Огромные дома становятся еще мрачнее, тяжелее. < ... > Все больше и больше вспыхивает желтых огней — целые стены сверкают пламенными словами о пиве, о виски, о мыле, новой бритве, шляпах, сигарах, о театрах... Со стен домов, с вывесок, из окон ресторанов — льется ослепляющий свет расплавленного Золота. Нахальный, крикливый, он торжествующе трепещет всюду, режет глаза, искажает лица своим холодным блеском. Его хитрое сверкание полно острой жажды вытянуть из карманов людей ничтожные крупицы их заработка,— он слагает свои подмигивания в огненные слова и этими словами молча зовет рабочих к дешевым удовольствиям, предлагает им удобные вещи... Страшно много огня в этом городе!.. Он служит Золоту, для Золота и враждебно далек от людей... Как все — железо, камень, дерево — огонь тоже в заговоре против человека; ослепляя его, он зовет: — Иди сюда! И выманивает: — Отдай твои деньги!.. Люди идут на его зов, покупают ненужную им дрянь и смотрят на зрелища, отупляющие их. Кажется, что где-то в центре города вертится со сладострастным визгом и ужасающей быстротой большой ком Золота, он распыливает по всем улицам мелкие пылинки, и целый день люди жадно ловят, ищут, хватают их. Но вот наступает вечер, ком Золота начинает вертеться в противоположную сторону, образуя холодный, огненный вихрь, и втягивает в него людей затем, чтобы они отдали назад золотую пыль, пойманную днем. Они отдают всегда больше того, сколько взяли, и на утро другого дня ком Золота увеличивается в объеме, его вращение становится быстрее, громче звучит торжествующий вой... 275
И жаднее, с большей властью, чем вчера, оно сосет кровь и мозг людей для того, чтобы к вечеру эта кровь, этот мозг обратились в холодный, желтый металл. Ком Золота — сердце города. В его биении — вся жизнь, в росте его объема — весь смысл ее. t 137 Предвыборная борьба между республиканцами и демократами и подкуп избирателей Т. Д р а й з е р. «Титан», стр. 306—307. Главный герой романа — Фрэнк Каупервуд, чикагский делец, один из представителей финансового капитала. Напоминаем ситуацию: крупный банкир Хэнд приглашает к себе владельца крупного питейного заведения Джил- гена, одного из «боссов» республиканской партии в Чикаго и предлагает ему сделку: Джилген должен провести республиканцев в муниципалитет, а Хэнд поддержит его кандидатуру на выборах в конгресс штата. — Я слышал,— продолжал Хэнд,— что вам удалось сколотить крепкую организацию в своем районе и округе? — Да, мы не сдаем позиций,— ухмыльнулся Джилген.— Но побить демократов по всему Чикаго,— продолжал он, помолчав,— не простая задача. В эти выборы в городе будет тридцать один избирательный округ, и за исключением восьми — все они в руках демократов. Я знаю их кандидатов, это все большие ловкачи. В муниципальном совете у них сидит Даулинг, тоже отнюдь не дурак, имейте в виду. А кроме него, у них там еще Унгерих и Дуваницкий, Тирнен и Кэриген, и никто из джентльменов себя в обиду не даст.— Упомянутые выше лица принадлежали к числу наиболее влиятельных и наиболее продувных олдерменов.— Вы видите, мистер Хэнд, как обстоит дело: демократы держат в руках весь аппарат, они распределяют должности, работу и тем самым вербуют себе сторонников. А потом без стеснения тянут деньги со всех, кто у них там занимает хлебные местечки, чтобы с помощью этих денег добиваться победы на выборах. Это, как вы сами понимаете, большое подспорье.— Джилген многозначительно улыбнулся.— Ну, затем на предприятиях этого самого Каупервуда занято сейчас по меньшей мере тысяч десять рабочих; любой босс избирательного округа, поддерживающий Каупервуда, может прислать к нему любого безработного, и у Каупервуда наверняка найдется для него работенка. А это ведь очень и очень способствует увеличению числа сторонников его партии. Кроме того, надо принять во внимание, что такие богачи, как Каупервуд и ему подобные, не скупятся на деньги во время выборов. Что бы там ни говорили, мистер Хэнд, а все же исход дела решают доллары — два, пять, десять,— которые кто-нибудь в последнюю минуту выкладывает 276
на стойку в баре или даже сует избирателю в карман перед самой избирательной урной. Дайте мне хорошую сумму денег,— и как бы в подкрепление этой благородной идеи м-р Джилген выпрямился и стукнул кулаком о ладонь, положив предварительно сигару, чтобы не обжечься,— и я поведу за собой все избирательные округа Чикаго, все до единого! Но для этого нужны деньги! — повторил он, выразительно подчеркнув два последних слова. Потом снова сунул сигару в рот, откинулся на спинку стула и вызывающе прищурился. — Хорошо,— сказал Хэнд просто.— Сколько же вам нужно? — Ну, это уж другой вопрос,— отвечал Джилген, мгновенно выпрямляясь. — Одни округа обойдутся дороже, другие дешевле... На мой взгляд, не имея десяти — пятнадцати тысяч долларов на округ, не стоит и затевать дело. Для верности я бы сказал, что всего потребуется тысяч триста — никак не меньше. М-р Джилген затянулся сигарой и, выпустив густые клубы дыма, уставился в потолок. — А как будут расходоваться эти деньги? — осведомился м-р Хэнд. — О, в такие подробности никогда не следует особенно вдаваться,— безмятежно отвечал м-р Джилген.— В политике кроить в обрез не приходится. Учтите: мы ведь связаны с руководителями участков, организаторами, уполномоченными по кварталам, агентами... Все они должны иметь немалые деньги для работы, чтобы, так сказать, располагать к себе души и сердца, и было бы большой ошибкой допытываться у них, как и куда они эти деньги тратят. Деньги нужны, чтобы поставить папаше пару пива и купить мамаше пакет угля, а маленькому Джонни — новый костюмчик. А торжественные шествия с факелами? А залы для собраний? А оплата разных крупных и мелких услуг? Да мало ли что. Тут расходов не оберешься, будьте покойны. Некоторые округа придется перед выборами временно заселить погуще, а значит неделю, а то и дней десять оплачивать содержание наших агентов в меблированных комнатах... М-р Джилген утомленно махнул рукой и умолк. 138 Продажность сенаторов Т. Д р а й з е р. «Титан», стр. 511—513. Законодательными органами штата заправляла в то время небольшая кучка сутяг, кляузников, политических мошенников и плутов, плясавших под дудку тех или иных компаний. Каждый из них являлся выборным представителем какого-либо го- 277
рода, селения или округа и каждый был связан, с одной стороны, со своими избирателями, а с другой — со своими хозяевами как в стенах законодательного собрания штата, так и вне их... Представим себе, к примеру, случай вполне обыденный. Накануне закрытия сессии сенатор Джон Саузек беседует с глазу на глаз за дверью конференец-зала с... ну, скажем, с сенатором Джорджем Мейсоном Уэйдом. Сенатор Саузек подмигивает, берет своего уважаемого коллегу за пуговицу жилета и придвигается к нему почти вплотную. На лице сенатора Уэйда — почтенного, солидного, многоопытного джентльмена, чрезвычайно представительного и благообразного, несмотря на выдающееся вперед брюшко,— написано любопытство и доверчивое ожидание. — Ну что, Джордж, говорил я тебе или нет — если только у Куинси выгорит это дело с ремонтом набережных, нам с тобой тоже кое-что перепадет, а? Так вот, Эд Трусдейл приезжал вчера в город. (Последняя фраза сопровождается выразительным подмигиванием: только, дескать, смотри, помалкивай!) Тут пятьсот, пересчитай-ка! Пачка желто-зеленых блестящих банкнот проворно и ловко извлекается из жилетного кармана сенатора Саузека. Сенатор Уэйд привычным движением пересчитывает их. Одобрение, благодарность, восторг, понимание озаряют лицо сенатора. Взгляд его как бы говорит: «Вот это дело!» — Спасибо, Джон. А я уже об этом и позабыл совсем. Какие порядочные люди. Если увидишь Эда, кланяйся ему от меня. А когда поставят на обсуждение бельвильский вопрос, дай мне знать. М-р Уэйд — великолепный оратор, и к его услугам нередко прибегают, дабы настроить общественное мнение за или против тех или иных законопроектов, подлежащих обсуждению. О такой именно возможности использования его таланта он, * со свойственной ему любезной предупредительностью, и напомнил... М-р Саузек — спокойный, тихий, ненавязчивый субъект... Он не стар, не старше сорока пяти лет, приятен и мягок в обхождении, одевается строго и со вкусом и обладает необходимой в его деле выдержкой и хладнокровием. Походка у него легкая, упругая, манеры энергичные, взгляд не злой и не холодный, а спокойно оценивающий. Он — директор одного из окружных банков, крупный акционер «Ж.К.И.» — Железнодорожной компании Иллинойса, негласный пайщик газеты «Гералд» и почитается весьма важной персоной в своем округе, где пользуется большим уважением всех сельских простаков. Однако другой такой продувной бестии не сыскать ни в одном из законодательных органов штата. 278
139 Империалистическая внешняя политика США Мерк Твен (1835—1910). «Человеку, Ходящему во Тьме»1, памфлет (1901). Собр. соч. в 12-ти т., т. И, Гослитиздат, М., 1961, стр. 486, 487, 488, 492—493, 494. Но тут на сцену выходит Америка, и наш Главный Игрок2 играет нехорошо, точь-в-точь как мистер Чемберлен в Южной Африке... ...Возник соблазн Филиппин. Это был сильный, слишком сильный соблазн. < ... > И чем больше думаешь об этой ошибке, тем яснее становится, что она может испортить нам всю коммерцию. Ибо Человек, Ходящий во Тьме, почти наверняка скажет: «Странное это дело, странное и непонятное! По-видимому, существуют две Америки: одна помогает пленнику освободиться, а другая отнимает у бывшего пленника завоеванную свободу, затевает с ним спор без всякого повода и затем убивает его, чтобы завладеть принадлежащей ему землей». В сущности, Человек, Ходящий во Тьме, уже говорит это, и ради пользы коммерции необходимо преподать ему другие, более здравые взгляды на филиппинские события. Мы должны заставить его мыслить по нашей указке. < ... > Конечно, мы не смеем также обойти молчанием сводки генерала Макартура. Кстати, почему только не перестанут печатать такие неудобные для нас сообщения?! Придется читать их бойкой скороговоркой, а там была не была: «За истекшие десять месяцев наши потери составили 268 человек убитыми и 750 ранеными; филиппинцы потеряли 3227 человек убитыми и 694 ранеными». Мы должны быть наготове, чтобы не дать Человеку упасть, ибо от этого признания ему может стать дурно, и он простонет: «Господи! Эти «черномазые» сохраняют жизнь раненым американцам, а американцы добивают раненых филиппинцев!» Мы должны привести в чувство Человека, Ходящего во Тьме, а затем всеми правдами и неправдами убедить его, что в нашем мире все к лучшему и не нам судить о путях провидения. Чтобы доказать ему, что мы не инициаторы, а только скромные подражатели, прочтем ему нижеследующую выдержку из письма одного американского солдата с Филиппин к своей матери, опубликованного в газете «Паблик опиньон» в городе 1 Так называли угнетенных жителей колоний, которых миссионеры стремились насильственным путем обратить в христианство. 2 Президент США Мак-Кинли, ярый империалист, вдохновитель захватнической деятельности США на Филиппинских островах. 279
Декора, штат Айова. В нем описывается конец одного победоносного сражения. «В живых мы не оставили ни одного. Раненых приканчивали на месте штыками». Изложив Человеку, Ходящему во Тьме, исторические факты, приведем его снова в чувство и разъясним ему все как надо. Скажем ему следующее: «Факты, которые мы изложили, могут показаться вам сомнительными, но это не так. Да, мы лгали, но из высоких побуждений. Да, мы поступали вероломно, но лишь для того, чтобы из кажущегося зла родилось подлинное добро. Да, мы разгромили обманутый доверчивый народ; да, мы предали слабых, беззащитных людей, которые искали в нас опору, мы стерли с лица земли республику, основанную на принципах справедливости, разума и порядка; мы вонзили нож в спину союзнику и дали пощечину своему гостю; мы купили у врага призрак, который ему не принадлежал \ мы силой отняли землю и свободу у верившего нам друга; мы заставили наших чистых юношей взять в руки опозоренное оружие и пойти на разбой под флагом, которого в былые времена разбойники боялись; мы запятнали честь Америки, и теперь весь мир глядит на нас с презрением,— но все это было к лучшему. Для нас это совершенно ясно. <.. .> Условия нам благоприятствуют, все складывается так, как мы хотели. Мы захватили Филиппинские острова и уже не выпустим их из рук... От самих себя мы не скроем, что в глубине души нас тревожит честь американской армии. Мундир солдата— один из предметов нашей гордости... А наш флаг! Мы считали его святыней... Да, нам необходимо что-то предпринять, и это не так сложно. Заведем специальный флаг,— ведь имеются же у наших штатов собственные флаги! Пусть даже останется старый флаг, только белые полосы на нем закрасим черным, а вместо звезд изобразим череп и кости. 140 Расправа над филиппинцами М. Т в е н. Из «Автобиографии» (1906). Собр. соч. в 12-ти т., т. 12, стр. 182—183. 184, 186, 187, 191. Племя темнокожих дикарей моро укрепилось в кратере потухшего вулкана, неподалеку от Холо... Командующий нашими войсками генерал Леонард Вуд выслал разведку. Последняя установила, что все племя моро вместе с женщинами и детьми насчитывает шестьсот человек, что кратер расположен на вер- 1 Речь идет о «покупке» Соединенными Штатами Филиппинских островов у Испании за 20 млн. долларов. 280
шине горы, в двух тысячах двухста футах над уровнем моря, и что подъем туда для наших войск и артиллерии очень труден. Тогда генерал Вуд приказал произвести внезапное нападение и сам отправился с войсками, чтобы проследить за выполнением своего приказа... Когда наши войска приблизились к краю кратера, началась битва. Число наших солдат составляло пятьсот сорок человек. Кроме того, имелись вспомогательные силы — отряд туземной полиции... Шестьсот наших солдат — на краю кратера, и шестьсот мужчин, женщин и детей на дне кратера. Глубина кратера — пятьдесят футов. Приказ генерала Вуда гласил: «Убейте или возьмите в плен эти шестьсот человек». Началась битва (так официально называется то, что произошло). Наши войска открыли по кратеру артиллерийский огонь, подкрепляя его стрельбой из своих смертоносных винтовок с точным прицелом; дикари отвечали яростными залпами — скорее всего, ругани; впрочем, последнее — это только мое предположение, а в телеграмме оружие, которым пользовались дикари, не указано. До сих же пор моро обычно пускали в ход ножи и дубины, а иногда допотопные мушкеты (в тех редких случаях, когда их удавалось выменять у торговцев). В официальном сообщении сказано, что обе стороны сражались с большой энергией, что битва длилась полтора дня и закончилась полной победой американского оружия. Насколько полна эта победа, указывает тот факт, что из шестисот моро в живых не осталось ни одного. Насколько она блестяща, указывает другой факт, а именно: из наших шестисот героев на поле брани пало только пятнадцать. Генерал Вуд наблюдал битву с начала и до конца. Его приказ гласил: «Убейте или возьмите в плен» этих дикарей. Очевидно, наша маленькая армия истолковала это «или» как разрешение убивать или брать в плен, смотря по вкусу; и так же очевидно, что их вкус был тем же самым, который уже восемь лет проявляют наши войска на Филиппинах,— вкусом христиан- мясников. < ... > У противника было шестьсот человек, включая женщин и детей, и мы уничтожили их всех до одного, не оставив в живых даже младенца, чтобы оплакивать погибшую мать. Несомненно, это самая великая, самая замечательная победа, одержанная христианскими войсками Соединенных Штатов за всю их исто- рию. < ... > ...Кричащие заголовки возвещают... ЖЕНЩИНЫ И ДЕТИ СМЕШАЛИСЬ С ТОЛПОЙ В КРАТЕРЕ И ПОГИБЛИ ВМЕСТЕ С ОСТАЛЬНЫМИ ...Перед нашими глазами встает картина. Мы видим крохотные фигурки. Мы видим искаженные ужасом личики. Мы видим 19 д. А. Вагин 281
слезы. Мы видим слабые ручонки, с мольбой цепляющиеся за мать... < ... > Депеши называют эту бойню «битвой». На каком основании? В ней не было ни малейшего сходства с битвой. 141 Борьба трудящихся Мексики за победу буржуазно-демократической революции 1911 года Д. Лондон. «Мексиканец», рассказ (август 1911 г.). Собр. соч. в 14-ти т., т. 10, стр. 401, 402, 403, 406—407, 408, 416—418, 423, 428. Герой рассказа, юноша Ривера, воплощает в себе неукротимую энергию народных масс Мексики, боровшихся против реакционной диктатуры Порфи- рио Диаса (1876—1911). Никто не знал его прошлого, а люди из Хунты1 и подавно... Это был .„мальчик, лет восемнадцати, не больше, и не слишком рослый для своего возраста. Он объявил, что его зовут Фелипе Ривера и что он хочет работать для революции. Вот и все — ни слова больше, никаких дальнейших разъяснений. <...> ...Вэра, самый импульсивный и решительный из всех, прервал молчание. — Отлично,— холодно произнес он,— ты сказал, что хочешь работать для революции... Пойдем, я покажу тебе, где ведро и тряпка. Видишь, пол у нас грязный. Ты начнешь с того, что хорошенько его вымоешь, и в других комнатах тоже. Плевательницы надо вычистить... — Это для революции? — спросил мальчик. — Да, для революции,— отвечал Паулино. Ривера с холодной подозрительностью посмотрел на них всех и стал снимать куртку. — Хорошо,— сказал он. И ничего больше. День за днем он являлся на работу —подметал, скреб, чистил. < •.. > Нужно много денег для того, чтобы в наше время поднять революцию, и Хунта постоянно находилась в стесненных обстоятельствах. Члены Хунты голодали, но не жалели сил для дела.,. Триста писем, отпечатанных на машинке (воззвания о помощи, призывы к рабочим организациям, возражения на газетные статьи, неправильно освещающие события, протесты против судебного произвола и преследований революционеров в Соеди- 1 Хунта — революционная организация мексиканцев, находившаяся на территории США и руководившая подготовкой вооруженной борьбы против диктатуры Диаса, 28Я
ненных Штатах), лежали неотосланные, в ожидании марок. Исчезли часы Вэры, старомодные золотые часы с репетиром, принадлежавшие еще его отцу... Положение было отчаянное. ...Письма должны быть отправлены, а почта не дает марок в кредит. Тогда Ривера надел шляпу и вышел. Вернувшись, он положил на конторку ...тысячу двухцентовых марок... И Филипе Ривера, мывший пол для революции, по мере надобности продолжал выкладывать золото и серебро на нужды Хунты. < ... > Чтобы заработать эти деньги «для революции», Ривера выступал в состязаниях на ринге, неизменно терпя поражения, получая побои, но приобретая опыт, выдержку и мастерство боксера; Решительный час приближался. ...А Хунта находилась в крайне стесненных обстоятельствах. Нужда в деньгах ощущалась острее, чем когда-либо, а добывать их стало еще трудней... Многолетний тяжкий труд, подпольная подрывная работа готовы были принести плоды. Время пришло. Революция была на чаше весов. Еще один толчок, последнее героическое усилие, и стрелка этих весов покажет победу. Хунта знала свою Мексику. Однажды вспыхнув, революция уже сама о себе позаботится. Вся политическая машина Диаса рассыплется, как карточный домик. Граница готова к восстанию... В оружии нуждались все — социалисты, анархисты, недовольные члены профсоюзов, мексиканские изгнанники, пеоны, бежавшие от рабства, разгромленные горняки Кер д'Ален и Колорадо, вырвавшиеся из полицейских застенков и жаждавшие только одного — как можно яростнее сражаться... И Хунта держала с ними связь. Винтовок и патронов, патронов и винтовок! — этот несмолкаемый, непрекращающийся вопль несся по всей стране. Только перекинуть эту разношерстную, горящую местью толпу через границу — и революция вспыхнет... Пламя перекинется и на юг. Народ восстанет. Оборона городов будет сломлена. Штат за штатом начнет переходить в их руки, и наконец победоносные армии революции со всех сторон окружат город Мехико, последний оплот Диаса. Но как достать денег? <... > Ривера, на коленях скребший пол, поднял глаза. Щетка застыла в его обнаженных руках, залитых грязной мыльной водой. — Пять тысяч помогут делу? — спросил он... Вэра кивнул и с трудом перевел дух. Говорить он не мог, но в этот миг в нем вспыхнула надежда. — Так заказывайте винтовки,— сказал Ривера. Затем последовала самая длинная фраза, какую когда-либо от него 19» 283
слышали: — Время дорого. Через три недели я принесу вам пять тысяч. < ... > Ривера вступает в единоборство со знаменитым боксером Дэнни Уордом. Условия состязания необычны: победитель получает весь приз, т. е. 5 тыс. долларов, побежденный — ни доллара. Раздраженный самоуверенностью неизвестного юноши, Дэнни угрожает изувечить его. Судьи, секунданты, публика — на стороне Дэнни. Ривера — одинок. Но любовь к родине и ненависть к угнетателям придают ему силы. Тем, кто сидел в этом переполненном зале, в голову не приходило, какие могучие силы стоят за его спиной. Дэнни Уорд дрался за деньги, за легкую жизнь, покупаемую на эти деньги. То же, за что дрался Ривера, пылало в его мозгу, и, пока он ожидал в углу ринга своего хитроумного противника, ослепительные и страшные видения, как наяву, проходили перед его широко открытыми глазами. Он видел белые стены гидростанции в Рио-Бланко. Видел шесть тысяч рабочих, голодных и изнуренных. Видел ребятишек лет семи-восьми, за десять центов работающих целую смену. Видел мертвенно бледные лица ходячих трупов — рабочих-красильщиков. Он помнил, что его отец называл эти красильни «камерами самоубийц»,— год работы в них означал смерть... Он опять переживал те таинственные вечера, когда рабочие под покровом тьмы, точно злодеи, сходились к его отцу и вели долгие, нескончаемые беседы... Новые видения пылали перед внутренним взором Риверы. Забастовка, вернее — локаут, потому что рабочие Рио-Бланко помогали своим бастующим братьям в Пуэбло... А затем кошмар: пустырь перед лавкой Компании; тысячи голодных рабочих; ...солдаты Порфирио Диаса; и винтовки, изрыгающие смерть... И эта ночь! Трупы, целыми возами отправляемые в Вера-Крус на съедение акулам. Сейчас он снова ползает по этим страшным кучам, ищет отца и мать, находит их, растерзанных, изуродованных. < ... > Противник наносит юноше ряд жестоких ударов, бросает на канат, валит с ног. Но Ривера продолжал держаться, и туман в его мозгу рассеялся... Знакомые видения снова пронеслись перед ним... И в блеске и сиянии славы он увидел великую красную Революцию, шествующую по стране. Винтовки! Вот они здесь, перед ним!.. За винтовки он примет бой... Он бьется за всю Мексику! <... > Ривера побеждает противника. Судья неохотно взял его руку в перчатке и высоко поднял ее. 284
Никто не поздравлял Риверу... Он прислонился спиной к канатам и с ненавистью посмотрел на секундантов... Колени у него дрожали, он всхлипывал в изнеможении. Ненавистные лица плыли и качались перед ним. Но вдруг он вспомнил: ...Винтовки принадлежат ему! Революция будет продолжаться! Тема 19 ПРОБУЖДЕНИЕ АЗИИ 142 Судьба бедняка Л у Синь (1881—1936). «Подлинная история А-Кыо», повесть '(1921). Собр. соч. в 4-х т., т. 1, Гослитиздат, М., 1954, стр. 138—141, 164—166, 167, 169—171, 172—173, 174, 177—180, 182. В «Подлинной истории А-Кью» классик китайской литературы XX в. рисует судьбу деревенского бездомного поденщика на фоне революции 1911 г. Повесть представляет собой острую сатиру на буржуазных «революционеров», оценку революции 1911 г., не разрешившей своих задач, разоблачение конфуцианства с его проповедью «моральных побед», оправдывавшей бесправие и произвол в феодальном Китае. С глубоким сочувствием относится автор к судьбе А-Кью, показывая, что и этому темному и униженному человеку свойственна мечта о лучшем будущем. Рекомендуется привести в классе небольшие выдержки из третьего отрывка (эпизод в монастыре и далее), обратив внимание учащихся на следующие факты: принесла ли революция 1911 г. серьезные изменения в жизнь народных масс? Какие элементы населения Вэйчжуана поспешили вступить в «партию свободы»? Сильное впечатление на учащихся произведет и конец повести. У А-Кью не было семьи; жил он в храме Земледелия. У него не было определенной профессии, и он был простым поденщиком. Нужно было жать пшеницу — он жал; нужно было обдирать рис — обдирал; нужно было грести — греб... Поэтому во время страды, когда А-Кью был нужен, о нем вспоминали,— вернее, вспоминали о его руках, способных выполнять ту или иную работу, а после страды о нем быстро забывали... К сожалению, у него были кое-какие физические недостатки. Особенно неприятны были плешины,— след неизвестно когда появившихся лишаев... Поэтому он запрещал произносить в своем присутствии слово «плешь» и другие слова, которые могли быть неприятным намеком... Когда это запрещение умышленно или случайно нарушали, А-Кью приходил в ярость, краснел до самой плеши и, смотря по тому, кто был его оскорбителем, либо ругал его, либо, если тот был слабее, избивал. Впрочем, почему-то избитым в конце концов чаще всего оказывался сам А-Кью... 285
Со стороны могло показаться, что А-Кью терпит поражение: противники, ухватив его за тусклую косу и стукнув несколько раз головой о стенку, уходили, довольные собой. А-Кью стоял еще с минуту, размышляя: «Будем считать, что меня побил мой недостойный сын...1 Что за скверные времена настали!» — и, преисполненный сознанием одержанной победы, он с достоинством удалялся. < ... > На четырнадцатый день девятого месяца в третий год правления Сюань Туна2.... в чайной и в винной лавке заговорили о том, что революционеры подступают к городу и что господин цзюйжэнь3 сбежал оттуда в Вэйчжуан... Что касается революционеров, то некоторые утверждали, будто они в ту же ночь захватили город, и что все они в белых панцирях и в белых шлемах —в знак траура по императору Цзун Чжэну4. А-Кью давно уже прислушивался к разговорам о революционерах, тем более что в этом году он собственными глазами видел, как одного из них казнили. У него было неизвестно откуда возникшее мнение, что революционеры — то же самое, что мятежники, а мятежники были ему не по нутру. Поэтому он «глубоко ненавидел и презирал их», но никак не ожидал, что известный во всей округе господин цзюйжэнь так их испугается. И паника, охватившая вэйчжуанцев, доставляла А-Кью удовольствие. «Пусть будет революция...— думал он.— Перевернуть бы всех этих проклятых... Я и сам не прочь присоединиться к революционерам!» В последнее время у А-Кью совершенно не было денег, и он опьянел после двух чашек вина, выпитых в полдень на пустой желудок. Новые мысли привели его в странное возбуждение. «Мятеж? Интересно,.. Придут революционеры в белых шлемах и белых панцирях... у всех в руках стальные широкие мечи, плети, бомбы, заморские пушки, трезубцы, обоюдоострые мечи, пики с крючками. Они подойдут к храму и позовут: «А-Кью, идем с нами!» И он пойдет вместе с ними... 1 В китайской семье оскорбление старшего младшим, особенно родителей детьми, является позором для детей и возвеличивает оскорбленных родителей. А-Кью внушает себе, что он — почтенный отец недостойного сына. 2 14-й день 9-го месяца третьего года правления Сюань Туна — соответствует 14 сентября 1911 г.— 3-му году правления последнего императора маньчжурской династии в Китае — Пу И (1909—1911). 3 Цзюйжэнь — вторая ученая степень, дающая право на чин в провинции. 4 Последний император доманьчжурской династии. 286
На другой день А-Кью отправляется в местный монастырь. На его стук появляется старая монахиня. — Ты зачем опять пришел? —спросила она испуганно. — Теперь революция... ты знаешь? — пробормотал А-Кью. — Революция! Здесь уже была революция... До чего вы хотите нас довести со своей революцией? — сердито спросила старая монахиня, мигая покрасневшими глазами. — Как так? — удивился А-Кью. — Разве ты не знаешь, что к нам уже приходили и сделали революцию? А-Кью еще больше удивился: — Кто приходил? — Сюцай 1 с «поддельным заморским чертом»! А-Кью опешил. Старая монахиня, заметив, что он утратил свой боевой пыл, тотчас захлопнула перед ним калитку. А-Кью толкнул калитку; она не поддалась. Он снова стал стучать. Никто не отозвался. Все события произошли утром. Сюцай был мастер разузнавать новости и, проведав, что революционеры захватили город, сейчас же закрутил на макушке косу2 и спозаранку отправился к Цяню — «поддельному заморскому черту»3. До сих пор они не ладили, но когда наступила эпоха «всяких обновлений», сразу стали закадычными друзьями и уговорились сообща сделать в Вэйчжуане революцию. Долго они думали, с чего начать, и, наконец, придумали. В храме Спокойствия и Очищения хранилась императорская таблица с надписью: «Десять тысяч лет и еще сто тысяч лет императору!» Вот эту таблицу, по их мнению, следовало уничтожить в первую очередь. И они без промедления отправились в монастырь делать революцию... Обо всем этом А-Кью узнал слишком поздно. Он очень горевал, что проспал, и возмущался, что его не позвали. «Неужели,— думал он,— они еще не знают, что я решил присоединиться к революции?» Волнение жителей Вэйчжуана постепенно улеглось. Они узнали, что, хотя революционеры и захватили город, никаких серьезных изменений не произошло. Солдатами командовал тот 1 Сюцай — первая ученая степень в императорском Китае, дававшая право на занятие должности в уезде. Сын «почтенного» Чжао имел степень сюцая. 2 До революции 1911 г., при маньчжурской династии, всем китайцам предписано было носить длинную косу. Не подчинявшихся жестоко преследовали. В период революции 1911 г. многие стали отрезать косу или закручивали ее на затылке. Это считалось признаком сочувствия революции. 3 Цянь учился в иностранной школе в городе, побывал в Японии. А-Кью за глаза называл Цяня «поддельным заморским чертом». 287
же командир батальона. Господином начальником уезда остался тот же самый чиновник, изменился только его титул. Да еще господин цзюйжэнь тоже стал служить в каком-то чине. Что означали эти новые звания, жители Вэйчжуана не понимали. Вышла только одна неприятность. Несколько нехороших революционеров набезобразничали на следующий же день: они стали насильно отрезать у мужчин косы... И все же нельзя было утверждать, что в Вэйчжуане ничего не изменилось. Через несколько дней возросло число вэйчжуан- цев, закрутивших косы на макушке, причем, как уже указывалось раньше, первым в этом деле оказался, конечно, сюцай; за ним последовали Чжао Сы-чэнь, Чжао Бай-янь, а потом уж и А-Кью. < ... > За последние дни в городе побывал только один «поддельный заморский черт». Сюцай... попросил у «поддельного заморского черта» личную рекомендацию для вступления в партию свободы. Когда «поддельный заморский черт» вернулся, он взял с сюцая четыре юаня \ а сюцай получил серебряный значок в виде персика и нацепил его себе на грудь. Все вэйчжуан- цы были потрясены и говорили, что значок партии «кунжутного масла»2, пожалуй, не меньшее отличие, чем звание ханьлинь3. На этот раз почтенный Чжао удостоился еще большего уважения, чем когда его сын стал сюцаем. Он сильно возгордился, и все окружающие в его глазах превратились в ничто, а когда он встречался с А-Кью, то даже не замечал его. Все это раздражало А-Кью. Он уже давно чувствовал себя одиноким и, когда услышал о «серебряном персике» сюцая, сразу понял: чтобы стать революционером, недостаточно только заявить, что присоединяешься к революции, и закрутить косу. Самое главное — завести знакомство с революционерами, а он за всю свою жизнь видел только двух: того, которому в городе — ш-ша! — отрубили голову, и этого «поддельного заморского черта»! У А-Кью не было выбора, и он решил немедленно пойти посоветоваться с «поддельным заморским чертом». Ворота в доме семьи Цянь были открыты; А-Кью осторожно вошел и сразу испугался. < ... > — Что тебе? — Я... — Пошел вон! — Я хочу присоединиться... 1 Юань — основная денежная единица в Китае. 2 «Партия кунжутного масла» — здесь игра слов, основанная на неправильном произношении свистящих звуков. Во многих диалектах Китая вместо свистящих произносят шипящие звуки, и наоборот. Слова «Цзы-ю дан» — «партия свободы» — вэйчжуанцы произносят «ши-ю-дан», что означает «партия кунжутного масла». 3 Ханьлинь — звание ученого при императорском дворе. 288
— Убирайся!..— И «господин иностранец» замахнулся на него... А-Кыо прикрыл голову руками и, не помня себя, бросился за ворота... Сердце его сжимала тоска. «Господин иностранец» не разрешил ему присоединиться к революции, а другого пути у него не было. Отныне А-Кыо уже не мог надеяться, что придут люди в белых шлемах и в белых панцирях и позовут его. Все его чаяния, надежды, стремления и планы были уничтожены одним взмахом палки. Вскоре А-Кью был схвачен и отправлен в город по подозрению в ограблении дома «почтенного Чжао», хотя он не имел к этому никакого отношения. Писатель рисует картину судебного произвола над темным тружеником. В этот же день, к вечеру, его выволокли из каморки и втолкнули в большой зал, где прямо против входа восседал старик с начисто выбритой блестящей головой. А-Кью подумал, что это монах, но тут же заметил, что старика охраняют солдаты, а по сторонам от него стоят еще человек десять в халатах... У всех были злые лица, и они строго смотрели на А-Кью. Он сразу же сообразил, что сидящий перед ним старик — важная птица. Ноги А-Кью сами собой подогнулись, и он опустился на колени. — Говори стоя! Не становись на колени! — закричали люди в халатах. А-Кью, конечно, их понял, но чувствовал, что не устоит на ногах. Тело непроизвольно клонилось, и в конце концов он снова опустился на колени. — Рабская душа! — с презрением сказали люди в халатах, но вставать его больше не заставляли. — Говори всю правду, как было дело! Этим ты облегчишь свою участь. Мне уже все известно. Признаешься — отпустим тебя! — глядя в лицо А-Кью, тихо и отчетливо произнес старик с блестящей головой. — Сознавайся! — закричали люди в халатах. — Вначале... я хотел... сам присоединиться...— запинаясь, ответил сбитый с толку А-Кью. — Почему же ты не пошел? — ласково спросил старик. — «Поддельный заморский черт» не позволил... — Врешь! Теперь поздно выкручиваться... Где твои сообщники? — Чего? — Где люди, которые тогда вечером ограбили дом Чжао? — Они не позвали меня. Они сами все унесли,— возмущенно заявил А-Кью. — А куда они ушли? Скажи, и мы тебя отпустим,— добавил старик еще ласковей. — Не знаю.., Они не позвали меня... 289
Тут старик глазами подал знак, и через минуту А-Кью снова очутился в каморке. На следующее утро его опять вытащили и отвели в большой зал- Человек в халате принес бумагу и хотел всунуть в руку А-Кью кисточку. А-Кью перепугался так, что у него едва душа не вылетела вон: случилось это потому, что он первый раз в жизни держал в руке кисточку. Он просто не знал, как ее держать. Человек указал ему место на бумаге и приказал расписаться. — Я... Я... не умею писать,— смущенно сказал А-Кью, неумело зажимая кисточку в кулаке. — Нарисуй круг — и все. А-Кью хотел нарисовать круг, но рука его дрожала; тогда человек разложил бумагу на полу... Он очень старался нарисовать круг круглым, но проклятая кисточка оказалась не только тяжелой, но и непослушной. Дрожа от напряжения, он почти уже соединил линии круга, но вдруг кисточка ткнулась немного в сторону, и круг вышел похожим на тыквенное семечко. ...Потом его вывели из зала и опять втолкнули в каморку. А-Кью не очень беспокоился. Он считал обычным делом, что в этом мире человека должны иногда куда-то вталкивать и откуда-то выталкивать. Но вот что круг вышел не круглым,— это, пожалуй, может лечь темным пятном на все его «деяния». Немного погодя А-Кью все же успокоился и подумал: «Зато мои внуки будут рисовать круги совсем круглые...» С этой мыслью он уснул... На следующее утро... А-Кью еще раз выволокли из каморки. В большом зале на возвышении сидел все тот же старик с блестящей головой, и А-Кью опять опустился на колени. — Можешь ты еще что-нибудь добавить? — ласково спросил старик. А-Кью подумал, но сказать ему было нечего, и он опять ответил: — Нет. Сразу же какие-то люди — кто в халате, кто в куртке — подошли и надели на него белую безрукавку из заморской материи с черными иероглифами К А-Кью очень огорчился, потому что это напоминало траур. Ему скрутили руки на спине и выволокли из ямыня. А-Кью втащили на открытую повозку, и несколько человек в коротких куртках уселись вместе с ним. Повозка сейчас же тронулась. Впереди шли солдаты с заморскими ружьями и 1 Перед казнью на приговоренных к смерти надевали белый саван (в Китае белый цвет — траурный); на нем черными иероглифами писали фамилию преступника и за что он приговорен к смерти* 290
отряд самообороны; по обеим сторонам улицы толпились зеваки, а что делалось позади, А-Кью не видел. Вдруг у него мелькнула мысль: уж не хотят ли отрубить ему голову? В глазах у него потемнело, в ушах зазвенело, и он как будто потерял сознание. Но, придя в себя, он подумал, что в этом мире у человека, вероятно, бывают и такие минуты, когда ему отсекают голову. < ... > Что касается общественного мнения, то в Вэйчжуане не было двух мнений,— все, конечно, утверждали, что А-Кью был виновен. Бесспорным доказательством служила его казнь. Не будь он виновен, разве его расстреляли бы?. ш Положение крестьян в Индии Рабиндранат Тагор (1861—1941). «Дом и мир», роман (1915). Соч. в 8-ми т., т. 3, Гослитиздат, М., 1956, стр. 88, 89—90, 112. События, описываемые в романе, относятся ко времени подъема национально-освободительного движения в Индии в 1905—1908 гг. Повествование ведется от лица главного героя романа, прогрессивного помещика Н и к х и- л е ш а. Б и м о л а — его жена. Пончу — арендатор моего соседа заминдара1 Хориша Кун- ду... Я ему не хозяин. Кроме того, он крайне беден. <... > Я знаю, как ему приходится вести хозяйство. Он встает на рассвете и, сложив в корзину бетель, табак, цветные нитки, маленькие зеркальца, гребенки и другие вещи, которые ценятся крестьянскими женщинами, по колено в воде бредет через болото в деревню Номошудру. Там он выменивает у крестьянок на свои вещи рис и зарабатывает таким образом чуть больше, чем истратил сам. Когда ему удается вернуться пораньше, он, поев на ходу, отправляется к торговцу сладостями помогать месить тесто. Возвратившись же домой, он садится и за полночь трудится над обработкой раковин. При таком каторжном труде он вместе с семьей только несколько месяцев в году имеет возможность два раза в день съесть горсть риса. Перед едой он обычно наполняет желудок водой, затем ест главное блюдо — перезревшие дешевые бананы. Последние четыре месяца в году он питается лишь один раз в день. Одно время мне хотелось помочь ему немного. Но учитель возражал. — Твоей помощью,— сказал он,— ты можешь только погубить человека, но не искоренишь зла. У нас в Бенгалии таких, как Пончу, много. Молоко в груди нашей матери-родины иссякло, и деньгами его не восстановишь. 1 Заминдар — индийский помещик. 291
После долгих размышлений я решил посвятить этому сложному вопросу свою жизнь. В тот же день я обратился к Бимоле: — Мы должны отдать все свои силы на искоренение нищеты в нашей стране... Индия для меня не только страна людей благородного происхождения, и мне совершенно ясно, что деградация низших классов ведет к деградации всей Индии, с их смертью умрет и моя родина. < ... > s ...Я вспомнил о Пончу, ...о его нищете. Я увидел мысленно, как он бредет по печальным полям и дорогам Бенгалии, освещенной неярким светом зимнего солнца, и жмурит глаза, подобно волу, но не от удовольствия, а от усталости, недомогания и голода. Пончу — воплощение бенгальских бедняков-крестьян. Мне вспомнился и толстый, с благонравной внешностью и сектантским знаком на лбу Хориш Кунду. Хориш Кунду тоже не случайное явление — это нечто обширное, заволакивающее все, как зеленая тина, которая заводится в старых, загнивших прудах между корнями тростника. Распространяя ядовитые испарения, она застилает весь пруд от одного берега до другого. Здесь царит безграничная тьма. Здесь и слепые от невежества, истощенные голодом, бесконечно усталые, здесь и разбухшие кровопийцы, замучившие кормилицу-землю своей беспросветной тупостью. Со всем этим нужно бороться — до конца. 144 Образование партии Индийский национальный конгресс и его умеренные элементы "Р. Тагор. «Коронация», рассказ (1898). Соч. в 8-ми т., т. 5, стр. 46—50, 51—54, 55, 56—58. Рассказ носит сатирический характер. На примере одной семьи писатель показывает борьбу внутри национально-освободительного движения, его различные течения, сдвиги в сознании образованной части индийского общества, бичует низкопоклонство перед английскими колонизаторами. П р о м о т х о- н а т х, получивший образование в Англии и уверовавший в возможность равноправных отношений с английскими колонизаторами, быстро освободился от этих иллюзий в условиях колониальной действительности; богач Н о б е н- д у, унаследовавший от отца пресмыкательство перед английской колониальной администрацией с целью получения почетного титула, служит предметом насмешек в семье своей молодой жены; ее сестра, умная Лабонья предлагает ему молиться на ботинки «сахибов». Автор высмеивает трагикомичные колебания Нобенду и в его лице разоблачает умеренные, колеблющиеся элементы буржуазной партии Индийский национальный конгресс. Отца жениха... хорошо знали в кругах высокопоставленных английских чиновников. Он плыл по морю жизни, искусно поль- 292
зуясь веслом «салам» \ и скоро добрался до крутых малонаселенных берегов, где обитали райбахадуры2... И вдруг он неожиданно оказался в мире, где не было никаких званий. На погребальном костре его натруженная бесконечными поклонами шея обрела, наконец, покой. Наука утверждает, что энергия не исчезает, а лишь меняет форму и точку приложения. Так и энергия поклонов... лишь переместилась с плеч отца на плечи сына, словно подбрасываемая волнами тыква. Юная голова Нобенду стала безостановочно склоняться у дверей англичан. Традиции семьи, из которой Нобенду взял свою... жену, были совершенно иными... Близкие любили и уважали старшего брата... жены Нобенду— Промотхонатха и считали его идеалом во всех отношениях. Он был бакалавром искусств и от природы был наделен умом... ...Промотхонатх побывал в Англии и провел там несколько лет. Воспитанность англичан покорила юношу, позабывшего на время о страданиях и унижениях родной страны. Домой он приехал в европейском костюме. В первый момент братьев и сестер это несколько смутило, но уже через несколько дней они нашли, что европейский костюм чрезвычайно идет их любимцу, и постепенно сами увлеклись иноземными модами. Вернувшись на родину, Промотхонатх решил показать пример того, как надо держать себя на равной ноге с англичанами. — Тот, кто утверждает, что перед ними нужно обязательно склонять голову, обнаруживает лишь свое ничтожество и несправедлив к англичанам,— заявил он. Промотхонатх привез из Англии рекомендательные письма от ряда влиятельных лиц и приобрел некоторый вес среди местных англичан. Его с женой даже стали приглашать к чаю, к обеду, на различные состязания и развлечения. Успех пьянил Промотхонатха и настраивал его восторженно. В это время железнодорожная компания в связи с открытием новой линии пригласила многих лиц, близких к властям и пользовавшихся почетом, проехать вместе с губернатором по новой дороге. Промотхонатх был в их числе. На обратном пути полицейский инспектор грубо и бесцеремонно ссадил с поезда нескольких почтенных индусов. Увидев, что одетый по-европейски Промотхонатх собирается сойти вместе с ними, инспектор обратился к нему: — Почему вы встали, сэр? Садитесь, пожалуйста, прошу вас. 1 Салам — восточное приветствие.- 2 Рай бахадур— почетный титул. 293
Такое почтение вызвало у Промотхонатха в первый момент прилив тщеславия. Но когда поезд тронулся, ему стало казаться, что гаснущие лучи солнца, садившегося где-то за пашней, за далеким лесом, словно краской стыда, залили всю страну розовым светом. Про- мотхонатх, один, в пустом купе, стал пристально вглядываться в край леса, за которым лежала его родная Бенгалия, и глубоко задумался. Сердце его сжалось от ненависти и отвращения, а из глаз закапали слезы... Дома Промотхонатх созвал детей, разжег костер и побросал в него всю свою европейскую одежду. Высоко взметнулось пламя, и дети весело плясали у костра. С этих пор Промотхонатх отказался от чая и закусок в английских домах и вновь замкнулся в своей домашней крепости. А выгнанные из поезда обладатели титулов по-прежнему униженно покачивали тюрбанами у дверей англичан. По злой иронии судьбы несчастный Нобенду... женился на средней сестре Промотхонатха. Нобенду считал, что выгодно женился: девушки из этого дома были образованны, воспитанны, красивы. Со своей стороны он всячески старался подчеркнуть, что и они не проиграли, породнившись с ним. Как бы ненароком он вытаскивал из кармана письма, которые его отец получал от сановных англичан, и показывал их свояченицам. Но когда он заметил на вишневых устах ехидную усмешку, напоминающую сверкающий кончик кинжала, высовывающийся из бархатных ножен, бедняга начал понимать, куда он попал... Самой красивой и развитой была старшая сестра Промотхонатха— Лабоньялекха. Однажды онк вместе с Орунлекхой1 поставила на выступ камина в спальне Нобенду пару английских ботинок, украсив их киноварью. Впереди проказницы поставили два горящих светильника, цветы, сандаловую пасту и разожгли благовония. Как только Нобенду вошел в комнату, сестры взяли его за уши, — Поклонись своему западному идолу, и да получишь ты. по его милости повышение в звании,— приказали они... Нобенду сердился в душе и чувствовал себя очень неловко. Но не видеться с сестрами у него не хватало сил,— они покорили его своим обаянием... —Я вовсе не стремлюсь добиваться расположения сахибов2,— заверял он. Он шел на поклон к губернатору, а свояченицам говорил, что идет послушать речь Сурендраната Бан- нерджи3. Отправляясь на вокзал засвидетельствовать свое 1 Жена Нобенду. 2 Т. е. белых господ, англичан. 3 С. Баннерджи — один из основателей Конгресса, принадлежавший к группе так называемых умеренных, 294
почтение вице-губернатору, возвращавшемуся из Дарджилинга, Нобенду притворился, что встречает дядю. Бедняге было очень трудно сохранять равновесие, стоя одной ногой в лодке сахибов, а другой в лодке своячениц. Но сестры дали- себе слово сломать первую лодку. Прошел слух, что в день рождения королевы Виктории Нобенду поднимется на первую ступень ведущей на небо лестницы табеля о рангах — получит титул райбахадура... Муж Лабоньи, Нилротон, работал в Бокшаре. В конце осени они пригласили Нобенду к себе... Климат Запада и удовольствие видеть свояченицу принесли пользу и Нобенду. Он пополнел, прошла его худоба. < ... > Он совсем позабыл о том, что главная цель его жизни — поклонение сахибам. Всем сердцем он ощущал, сколько радости и гордости собой может дать уважение и забота родных. Вместе с тем он попал в совершенно иную атмосферу. Нилротон, муж Лабоньи, занимал довольно крупный пост в суде и вовсе не пытался расположить к себе сахибов. — Нет никакого смысла, дорогой,— неизменно заявлял Нилротон.— Если вежливость остается без ответа, то сколько ни давай сам, ничего не получишь взамен. Пусть песок пустыни ослепительно бел, но разве на нем можно сеять? Сей на черноземе, если хочешь собрать урожай. Против ожидания Нобенду соглашался со взглядами Нил- ротона. Правда, ему не приходилось заботиться об урожае. Перспективы получения титула райбахадура росли сами собою на возделанной отцом и им самим почве. Ее больше не нужно было поливать. Когда-то он, затратив большие средства, выстроил в городе ипподром — предмет особой страсти англичан. Как раз в то время, когда Нобенду гостил в Бокшаре, создавался Конгресс1. Собирали средства, и Нилротоку прислали подписной лист. Когда Нилротон с листом в руках вошел в комнату, Нобенду беззаботно играл с Лабоньей в карты. — Нужно подписаться,— сказал хозяин. Нобенду побледнел — прежние привычки взяли в нем верх. Лабонья воскликнула: — Смотри, будь осторожен. Как бы твой ипподром не пошел прахом... Нобенду рассердился. — Ничего особенного не случится, если даже мое имя попадет в газеты,— сказал он, выхватил лист у Нилротона и одним махом подписался на тысячу рупий. В душе он, разумеется, надеялся, что его пожертвование газеты обойдут молчанием..« 1 К о н г р е с с, т. е. Индийский национальный конгресс,— одна из главных политических партий Индии. 295
— А вдруг теперь железнодорожный кондуктор, приказчик в европейском магазине или грум на ипподроме рассердятся и в отместку откажутся принять приглашение на праздник пуджи1, не станут пить с тобой шампанское и хлопать тебя по плечу,— сказала Лабонья... Через несколько дней, читая за чаем газету, Нобенду наткнулся на письмо, подписанное некиим Х-ом. Автор неумеренно благодарил Нобенду за пожертвование в фонд Конгресса и заявлял, что вступление Нобенду в ряды конгрессистов «неизмеримо увеличило силу нашей организации»... Через два дня по почте пришла издававшаяся англичанами газета, враждебная Конгрессу. В ней за подписью «Осведомленный» было напечатано опровержение заметки, опубликованной в конгрессистской газете. Автор опровержения писал, что никто из знающих Нобенду никогда не поверит клеветническим измышлениям по его адресу. Как леопард не может освободиться от своих черных пятен, так не может и человек, подобный Нобенду, стать конгрессистом. Нобенду-бабу для этого слишком состоятельный человек, он не ищущий работу бакалавр и не безработный адвокат. Он не из тех, кто, покрутившись в Англии и неумело подражая европейским манерам и модам, пытается втереться в английское общество и, потерпев неудачу, разочарованный, отходит от него. Поэтому разве он мог... и т. д. и т. п. О покойный отец...! Как мог ты умереть, завоевав такое признание и доверие англичан! Этим письмом, как павлиньим хвостом, можно было покрасоваться перед Лабоньей. Письмо неопровержимо доказывало, что Нобенду... принадлежит к влиятельным и состоятельным лицам, а вовсе не к безвестным неудачникам... — Тебе следует написать опровержение,— заметил Нилротон. — Разэе это так уж необходимо? Мало ли что говорят, неужели все нужно опровергать,— небрежно возразил Нобенду. 'Лабонья залилась громким смехом... Острое жало насмешливого хохота укололо Нобенду. Он смешался и огорченно спросил: — Ты, наверное, думаешь, что я боюсь написать опровержение? — Я так и думала. Ты все еще хочешь, спасти свой ипподром, ведь с ним связано столько надежд. Впрочем, человеку свойственно надеяться до самой смерти. — Видимо, поэтому я не хочу писать опровержение,—в сердцах воскликнул бедняга и схватил чернильницу и перо. Однако опровержение получилось слишком вялым. Лабонье и Нилротону пришлось взять на себя обязанности редакторов. < ... > 1 П у д ж а — религиозный праздник. 296
Вскоре во многих газетах началась бурная дискуссия в связи с вступлением Нобенду в Конгресс и его взносом в фонд партии... Однажды утром, перед купаньем, когда Нобенду натирал себя, благовониями..., слуга принес визитную карточку, на которой была собственноручная подпись самого господина окружного судьи. Из внутренних покоев за ним с усмешкой наблюдала Ла- бонья. ...Нобенду метался как рыба, которую жарят на сковородке. Он мгновенно умылся, кое-как оделся и, запыхавшись, выбежал в переднюю. Служанка сказала, что сахиб долго его ждал и, наконец, ушел. Определить, кто был больше повинен в этой лжи — служанка или госпожа,— было бы трудно даже самому педантичному моралисту. < ... > На следующий день Нобенду принарядился, одел огромный тюрбан, в карман положил часы с цепочкой. — Ты куда? — спросила Лабонья. — Да у меня тут одно дело... Лабонья больше ничего не сказала. Как только Нобенду подошел к дверям дома сахиба и стал вытаскивать визитную карточку, швейцар заявил: — Сахиб занят. Тогда он достал из кармана две рупии. Швейцар поспешно поклонился. — Нас пятеро,— добавил он. Нобенду проворно вынул десять рупий, и через несколько минут его пригласили к сахибу. Надев халат и домашние туфли, сахиб читал газету. Он пальцем указал Нобенду на стул и, не отрывая глаз от газеты, опросил: — Что вам от меня нужно, бабу? Нобенду дрожащим голосом, нервно перебирая цепочку часов, проговорил: — Вчера... вы были так добры... навестили меня, но... Сахиб грозно нахмурил брови и прервал чтение газеты. — Навестить! Что за чепуху вы городите, бабу! Взмокший от испуга Нобенду, бормоча: «Простите... умоляю, простите... вышла какая-то ошибка... какой конфуз», кое-как выбрался из кабинета сахиба. Даже ночью, лежа в постели, он, одолеваемый кошмаром, слышал голос, говоривший: «Бабу, вы невозможный идиот!»... В Калькутте открылся съезд Конгресса. Нилротон с женой вернулись в столицу, с ними приехал и Нобенду. На вокзале представители Конгресса окружили Нобенду и исполнили перед ним пляску Шивы. Не было конца дифирамбам в его адрес: 20 д. А. Вагин 297
— Страна ничего не добьется, пока такие вожди, как вы, не займетесь деятельностью на ее благо. Нобенду не мог отрицать справедливости этих слов. Так, с блеском и шумом, он стал одним из лидеров страны. Когда он посещал собрания Конгресса, все дружно встречали его европейским приветствием —* возгласами «гип, гип, ура!». А уши родины становились розовыми от стыда. Наступил день рождения королевы Виктории. Нобенду не оказалось в списке удостоенных титула раибахадура — звание, казавшееся таким близким, исчезло, как мираж... ...Мы твердо верим, что Нобенду еще когда-нибудь станет райбахадуром. А после его смерти «Пионер» и «Англичанин» будут вместе его оплакивать. А пока троекратное ура бабу Нобенду...— гип, гип, ура, гип, гип, ура, гип, гип, ура! 145 Иран в начале XX века Абулькасим Лахути (1887—1957). «Иран мой разорен...» (1909), пер. О. Румер. Избранное, Гослитиздат, М., 1959, стр. 17. Начало творчества иранского и таджикского поэта Лахути совпало с подъемом революционной борьбы народных масс против самодержавия иранского шаха. Во время наступления на Тегеран в 1909 г. песни Лахути служили маршами для повстанческих отрядов, в рядах которых находился поэт. Объяснение слов: муслим — мусульманин; гяур — иноверец, в данном случае христианин, европеец; в е к и л ь — депутат; джаллад — палач. Иран мой разорен,— когда он расцветет, как сад, не знаю. Муслим или гяур в беде народа виноват, не знаю. Кто родину мою спасет — вельмож почтенное собранье Или безжалостный к врагу отточенный булат? — Не знаю. На шее бедняка — петля дурманящего душу рабства. Но крест ли на петле, иль там нанизан четок ряд, не знаю. Крестьянин в нищете живет, а кто к страдальцу равнодушней — Мечети ль ревностный слуга, владелец ли палат, не знаю. Несчастная страна! Забыл визирь твой о служенье верном Иль подло предает тебя бесчестный депутат, не знаю. Слыхал не раз я, что меджлис бесстыдно родиной торгует,— Но правду или ложь уста людские говорят, не знаю, 298
Визирь и богатей-векиль — изменники, скажу открыто! Воздаст петлею иль мечом за это мне джаллад, не знаю. 146 Нарастание революционного движения в Иране против мирового империализма А. Л а х у т и. «О свет и ясность летних дней Востока...», стихотворение (1914), пер. Ц. Бану. Избранное, стр. 21. Где краше сад цветет, где соловьи Нежней поют, чем соловей Востока? Востока солнце — ласковая мать, Но черен путь иных детей Востока! Торгаш, продавший родину врагу, Что купишь ты, скажи, ценней Востока? Сплотись, родной народ, и поднимись На чужеземных палачей Востока! Увижу ли прекрасный тот рассвет, Когда взовьется стяг, алей востока? Тема 20 АФРИКА В КОНЦЕ XIX —НАЧАЛЕ XX ВЕКА 147 Зверства империалистов-колонизаторов в Африке Джозеф Конрад (1857—1924). «Сердце тьмы», повесть (1902). Избранное в 2-х т., т. 2, Гослитиздат, М, 1959, стр. 18, 19—20, 21, 22, 23—24 и 79—80. Напоминаем сюжет: молодой англичанин Марлоу поступает на службу в иностранную фирму, ведущую колониальную торговлю в Африке. За грошовые стеклянные бусы и куски дрянной ткани агенты компании скупают у африканцев драгоценную слоновую кость. Особой жестокостью в ограблении и насилиях над туземцами отличается агент Куртц. Автор разоблачает методы хозяйничанья колонизаторов, прикрывающихся пышными фразами о «культурной миссии» европейцев в Африке. Я отплыл на французском пароходе, который заходил во все жалкие порты, какие у них там имеются...< ... > Мы продвигались медленно, останавливались, высаживали солдат, снова отправлялись в путь, высаживали таможенных 20* 299
чиновников, которые должны были взимать пошлину в цинковых сараях, затерянных в этой глуши. Снова высаживали мы солдат, должно быть для того, чтобы они охраняли таможенных чиновников... ...Однажды мы увидели военное судно, лежавшее на якоре у берега. Здесь не было ни одного шалаша, и тем не менее с судна обстреливали заросли. Видимо, в этих краях французы вели одну из своих войн. Флаг на мачте обвис, как тряпка; над низким кузовом торчали жерла длинных шестидюймовых орудий... Вокруг не было ничего, кроме земли, неба и воды, однако загадочное судно обстреливало континент. Бум!., грохнуло одно из шестидюймовых орудий, мелькнуло и исчезло маленькое пламя, рассеялся белый дымок, слабо просвистел маленький снаряд... Что-то безумное было во всей этой процедуре, что-то похоронное и комедийное, и впечатление это не рассеялось, когда кто-то на борту серьезнейшим образом заверил меня, что где-то здесь, скрытый от наших глаз, находится лагерь туземцев. Их он назвал врагами!.. Заглянули еще в несколько портов с названиями, заимствованными из фарсов. Там, в душном насыщенном песком воздухе, каким дышат в жарких катакомбах, шла веселая пляска коммерции и смерти... < ... > — Вот где помещается ваша фирма,— сказал швед, указывая на три деревянные казарменного вида строения на склоне утеса.— Я отправлю туда ваши вещи. <\ .. > Справа затрубили в рог, и я увидел бегущих чернокожих. Раздался заглушённый гул, удар сотряс землю, облако дыма поднялось над утесом... Они прокладывали железную дорогу... За моей спиной послышалось тихое позвякиванье, заставившее меня оглянуться. Шестеро чернокожих гуськом поднимались по тропинке. Они шли медленно, каждый нес на голове небольшую корзинку.с землей, а тихий звон совпадал с ритмом чх шагов. Черные тряпки были обмотаны вокруг их бедер... Я мог разглядеть все ребра и суставы, выдававшиеся, как узлы на веревке. У каждого был надет на шее железный ошейник, и все они были соединены цепью, звенья которой висели между ними и ритмично позвякивали. Новый взрыв и гул, донесшийся с утеса, напомнили мне военное судно, обстреливавшее берег. То был такой же зловещий шум, но при самой пылкой фантазии нельзя было назвать этих людей врагами. Их называли преступниками, и оскорбленный закон, подобно разрывающимся снарядам, явился к ним, словно необъяснимая тайна, с моря.. Тяжело дышали эти худые груди, трепетали раздутые ноздри, глаза тупо смотрели вверх. < ... > 300
Как вам известно, меня нельзя назвать особенно мягкосердечным... Я видел демона насилия и демона алчности, но, клянусь небом, то были сильные, дюжие, красноглазые демоны, а распоряжались и командовали они людьми — людьми, говорю вам! Теперь же, стоя на склоне холма, я понял, что в этой стране, залитой ослепительными лучами солнца, мне предстоит познакомиться с вялым, лицемерным, подслеповатым демоном хищничества и холодного безумия. Каким он мог быть коварным, я узнал лишь несколько месяцев спустя на расстоянии тысячи миль от этого холма... Черные скорченные тела лежали и сидели между деревьями, прислоняясь к стволам, припадая к земле, полустертые в тусклом свете; позы их свидетельствовали о боли, безнадежности и отчаянии. Снова взорвался динамит на утесе, и земля дрогнула у меня под ногами. Работа шла своим чередом. Работа! А сюда шли умирать те, кто там работал. Они умирали медленной смертью, это было ясно. Они не были врагами, не были преступниками, теперь в них не было ничего земного,— остались лишь черные тени болезни и голода, лежащие в зеленоватом сумраке. Их доставляли со всего побережья, соблюдая все оговоренные контрактом условия; в незнакомой обстановке, получая непривычную для них пищу, они заболевали, теряли работоспособность, и тогда им позволяли уползать прочь. Эти смертники были свободны, как воздух, и почти так же прозрачны. <\ .. > Я направил бинокль на дом... И один из уцелевших столбов изгороди попал в поле зрения... Теперь я всмотрелся и отпрянул, словно мне нанесли удар. Потом стал наводить бинокль на все столбы по очереди... Эти круглые шары были не украшением, но символом, выразительным, загадочным и волнующим, пищей для размышления... Еще большее впечатление производили бы эти головы на кольях, если бы лица их не были обращены к дому. Только первая голова, какую я разглядел, была повернута лицом в мою сторону... Я отшатнулся потому, что был изумлен: я рассчитывал увидеть деревянный шар. Спокойно навел я бинокль на первую замеченную мною голову. Черная, высохшая, с закрытыми веками, она как будто спала на верхушке столба; сморщенные сухие губы слегка раздвинулись, обнажая узкую белую полоску зубов; это лицо улыбалось, улыбалось вечной улыбкой какому-то нескончаемому и веселому сновидению. < ... > Поклонник мистера Куртца приуныл. Торопливо, невнятно начал он меня уверять, что не посмел снять со столбов эти, скажем, символы... По его словам, я понятия не имел о здешних условиях; эти головы были головами мятежников. Услышав мой смех, он был возмущен. Мятежники! Какое еще определение предстояло мне 301
услыхать? Я слыхал о врагах, преступниках, работниках, а здесь были мятежники. Эти мятежные головы казались мне очень покорными на своих кольях, ш Хозяйничанье бельгийских колонизаторов в Конго М. Твен. «Монолог короля Леопольда в защиту его владычества в Конго», памфлет (1905). Собр. соч. в 12-ти т., т. 11, стр. 550, 551, 552, 554—555, 556—557, 558—559, 560, 562, 564—565. В конце XIX в. Конго фактически принадлежало «Международной компании» во главе с бельгийским королем Леопольдом II. Протекторат Леопольда над «Свободным государством Конго» был утвержден Берлинской международной конференцией по африканским колониальным вопросам. Хозяйничанье бельгийских колонизаторов в Конго вызвали протесты среди передовых деятелей ряда стран. М. Твен разоблачает личную роль короля Леопольда, доходы которого от эксплуатации Конго составили за 10 лет более 70 млн. франков. Сколько миллионов я потратил за эти двадцать лет, чтобы заткнуть рот борзописцам обоих полушарий, а правда нет-нет да и просачивается наружу... В газетах — ничего, кроме клеветы, оголтелой клеветы, одной только клеветы. Даже если все и правда — все равно это клевета, раз направлено против короля! <... > Ведь это они выболтали, что я уже двадцать лет правлю государством Конго не как уполномоченный Великих Держав, не как их доверенное лицо и управляющий, а как император, властелин плодородного края, размеры которого в четыре раза превышают Германскую империю, как самодержец, < ... > что я захватил и крепко держу это государство, словно свою собственность, а огромные доходы от него кладу себе в карман; что я обратил многомиллионное население в своих слуг и рабов, присваиваю плоды их труда, зачастую даже не оплаченного, забираю себе —с помощью плети и пули, голода и пожаров, увечий и виселицы — каучук, слоновую кость и прочие богатства, которые добывают туземцы, мужчины, женщины и малые дети. <...> Вот образчик их творчества: «Если бы кровью невинных жертв, пролитой королем Леопольдом в Конго, наполнить ведра и эти ведра поставить в ряд, то он протянулся бы на две тысячи миль; если бы скелеты десяти миллионов убитых им и умерших от голода туземцев могли встать и двинуться гуськом, то для того, чтобы всем им пройти какую-то определенную точку, понадобилось бы семь месяцев и четыре дня... <,<*> (Сердито смотрит на высокую стопку брошюр.) Черт бы их побрал, этих назойливых мух — миссионеров! Изводят тонны бумаги!.. Вечно рыскают по стране, и туземцы... им показывают 302
раны и рубцы, которыми наградили их мои полицейские, им, плача, показывают обрубки рук, жалуясь, что руки у них были отрезаны за то, что они доставляли мало каучука. А эти руки приказано сдавать начальству, дабы оно было в курсе, что туземцы не остались без наказания. Один миссионер насчитал восемьдесят одну руку, подвешенную над огнем для просушки перед отправкой по назначению, и сразу же, конечно, записал это, а потом раззвонил на весь мир... (Берет в руки брошюру под названием «Путешествие, совершенное в течение июля, августа и сентября 1903 года английским миссионером его преподобием А. Э. Скривенером». Читает.) «...Туземцы сделали попытку оградиться от непрошенных гостей, но не сумели устоять перед их устрашающими винтовками... Сперва им приказали выстроить дома для солдат, и это они безропотно выполнили... И наконец послали собирать каучук. Раньше туземцы этим не занимались... Им пообещали небольшую плату, все и ринулись собирать каучук. «Чудаки эти белые,— удивлялись они,— дают нам материю и бусы за сок диких деревьев!» Все радовались столь неожиданному счастью. Но весьма скоро плату снизили, а еще через некоторое время приказали доставлять каучук бесплатно. Туземцы пытались протестовать, тогда солдаты, к их великому изумлению, пристрелили нескольких, а остальных бранью и тумаками заставили тотчас же отправиться в лес, пригрозив в противном случае перестрелять их тоже. < ... > Многие умерли в лесах с голоду и погибли от непогоды, но еще больше пало жертвами свирепых солдат местного гарнизона... Я провел там два дня и должен признаться, что сдача каучука произвела на меня впечатление. Я наблюдал длиннейшие очереди... Каждый человек держал под мышкой корзиночку, каждому насыпали в ведерко из-под каучука мерку соли, а старшему в артели швыряли еще два ярда ситцу. Я видел, как туземцы дрожат от страха, и это, вкупе со всем остальным, дало мне понять, каким террором их окружили и в каком рабстве их фактически держат»... (Читает одну из записей.) «Каждый раз, когда капрал отправляется за каучуком, ему дают патроны, и все нестреляные он обязан вернуть, а за каждый стреляный — доставить отрубленную правую руку. Мистер П. рассказал мне, что, если иногда удается убить на охоте зверя, они, с целью отчитаться за израсходованный патрон, отрубают руку у живого человека. Чтобы я лучше понял объем этой деятельности, он сообщил мне, что в районе реки Мамбого израсходовано за 6 месяцев 6000 патронов; это означает, что 6000 человек было убито или ранено. Впрочем, даже больше, так как я не раз слышал, что солдаты убивают детей прикладами». < ... > 303
Хитро орудует этот соглядатай консул! (Перелистывает брошюру под названием «Обращение с женщинами и детьми в государстве Конго. Что видел мистер Кейзмент в 1903 году».).... «240 человек — мужчин, женщин и детей — обязаны еженедельно сдавать государству тонну высококачественных пищевых продуктов за царскую плату 15 шиллингов 10 пенсов, иначе говоря — даром!» Неправда, это щедрая плата. Почти пенс в неделю на каждого черномазого! Консул нарочно преуменьшает, а ведь знает же отлично, что я мог бы и вовсе не платить — ни за продукты, ни за труд. <...]> (...Берет брошюру, раскрывает посередине и пробегает глазами страницу.) < ... > Их в дрожь бросает при мысли, что за двадцать лет моего владычества число жителей Конго сократилось с 25 миллионов до 15. «Король, у которого на совести 10 миллионов убийств!»... А многие уверяют, что не 10 миллионов, а гораздо больше: мол, если бы не моя деятельность, то при естественном приросте населения в Конго было бы в настоящее время 30 миллионов,— значит, на моей совести еще 5 миллионов, а в общей сложности 15 миллионов, 149 Восстание зулусов Джек Коуп (род. в 1913 г.). «Прекрасный дом», роман (1955). Изд. иностр. лит., М., I960, стр. 329—330, 331—332 и 307, 308. Правдивый исторический роман южноафриканского писателя- посвящен восстанию зулусов в 1906 г. Главный герой романа зулус Коломб, принявший христианство и получивший образование, принимает активное участие в восстании. Объяснение слов: ассагай — короткое копье зулусского воина; и н к о- с и — почтительное обращение; Бамбата — вождь восстания. 1. Поражение восставших Пулеметчики били наугад по ущелью. Коломб видел, как солдаты из пулеметного расчета вставляли в пулеметы ленты с блестящими патронами, которые на солнце казались сверкающей чешуей водяной змеи. Он с завистью смотрел на это смертоносное оружие. Его мечта захватить винтовку с патронташем показалась ему теперь мелкой. В стрельбе наступила передыш- 304
ка, и он увидел, как на открытые позиции выходят войска... Взоры всех белых были прикованы к одной точке, находившейся ниже пушек. А затем он увидел, что это за точка: над зеленой листвой на опушке леса развевалась белая тряпка. Она была привязана к длинному шесту, которым энергично размахивали. Сержант-артиллерист встал и крикнул по-зулусски: — Что вам нужно? Выходите, мы не будем стрелять. Ответа не было, но флаг затрепетал еще отчаяннее. Сержант взял винтовку и начал медленно спускаться с холма. Он сложил руки рупором и снова закричал: — Не бойтесь. Выходите. Пушки не будут стрелять. Листва раздвинулась, и оттуда вышел высокий грузный зулус в добротном пиджаке и плоском полотняном шлеме. Он снял шлем и поднял руки над головой. За ним следовал его слуга, держа в руках башмаки вождя и белый флаг — символ мольбы о пощаде... Вождь обернулся, и Коломб увидел, как что-то блеснуло на солнце у него на груди. Вождь надел медали, полученные им в награду от правительства. Он протянул дрожащие руки к лесу и открыл рот, чтобы что-то сказать, но не издал ни звука. Опушка леса внезапно ожила: большая группа мятежников кинулась к своему вождю... У воинов в руках были ассагаи, дубинки, щиты и несколько боевых топориков... Старый вождь медленно двинулся вперед- Когда они подошли к белым достаточно близко, чтобы можно было начать разговор, сержант заорал: — Ты кто? Что тебе нужно? — Инкоси, я Мехлоказулу, сын Сихайо из рода Ксонго, вождь племени квиджебени. Мне и моим людям надоело сражаться. Нас разбил^, мы сдаемся и готовы сложить оружие. Я прошу вас отвести меня к вашему командиру и отдать меня на суд правительства. Я прошу пощадить моих людей. Они пленники, инкоси, и находятся под защитой белого флага... — Не брать пленных! Таков приказ,— крикнул сержант. — Инкоси, мы сами вышли из леса, мы в твоих руках, мы выкинули белый флаг. — Для вас не существует белого флага, черные мерзавцы. Сейчас мы вам покажем. Солдаты ждали этих слов: они послужили для них сигналом. Сержант вскинул винтовку, прицелился и выстрелил в вождя. Пуля дум-дум просверлила темный морщинистый лоб и раздробила черепную коробку... Вождь покачнулся и рухнул ничком, как подкошенный. Воины поняли, что настал их конец. Некоторые из них расправили мускулистые черные плечи, чтобы бесстрашно встретить смерть. Другие с криком стали бросать 305
оружие. Третьи упали на землю и, забыв стыд, молили о пощаде... Сержант с минуту смотрел на них ликующим взглядом, а затем, увидев, что один воин бросился бежать, ища укрытия, отскочил в сторону и махнул рукой: — Давай! Оба пулемета застрекотали одновременно, всасывая в себя блестящие ленты медных патронов. Они выплескивали свинцовую струю, дергаясь и дрожа на своих треногах, и пар, шипя, вырывался из нагревшихся кожухов. Масса коричневых и черных тел закорчилась в конвульсиях. Вдоль всего склона солдаты добивали пленных — они стреляли и в мертвых и в умирающих. Резкий запах пороха разнесся над залитой солнцем степью и проник в лес. Коломб соскользнул с дерева.., Яркий, обжигающий свет озарил его мозг: сила — единственный довод, сила, насилие... Таков их метод, он должен стать и нашим. Наша мощь будет неуклонно расти, мы добьемся победы. Это будет победа не только Бамбаты, не только всех зулусов, это будет победа Африки. 2. Молодые зулусы Из кустарника и с холмов пришли юноши, чтобы взглянуть на человека, который участвовал во многих сражениях с белыми солдатами и остался живым и невредимым... Юноши мечтали стать, как и он, христианами и поднять оружие против белых. — Вы можете креститься уже сейчас,— сказал Коломб.—..- Но час войны для вас еще не пробил. Вы должны ненавидеть Белый дом, но старайтесь учиться у белых. Учитесь на ошибках, которые делали мы, старшие. Слушайте внимательно мои слова. Это — последняя война с ассагаями, ...это — последняя война, в которой наши боевые кличи выдают нас с головой, как детей, играющих в руслах высохших рек... В сердце своем он лелеял мечту о новой черной армии, армии таких юношей, как эти, но возмужавших, сумевших впитать в себя все мужество и выносливость их славных предков, армии с новыми идеями, оружием и командирами. Его народ незачем учить терпеливо, без единого стона переносить голод, лишения и даже смерть. Но его нужно научить более тонким и более сложным вещам... Его нужно учить многому, помимо искусства сражаться: умению управлять..., не ограничиваясь узкими интересами того или иного племени. 306
Тем а 21 ИМПЕРИАЛИЗМ КАК ВЫСШАЯ И ПОСЛЕДНЯЯ СТАДИЯ КАПИТАЛИЗМА Художественная литература поможет учителю дать учащимся представление об акционерном обществе, о собрании акционеров, о новой роли банков и т. д. 150 Собрание акционеров Дж. Голсуорси. «Сага о Форсайтах». Собр. соч. в 16-ти т., т. 1, стр. 187—188, 189—194. Ниже приводится описание собрания акционеров небольшой акционерной компании в конце 80-х годов XIX в. Автор неоднократно подчеркивает, что председатель правления этой компании, старый Джолион — предельно честный человек. Но даже на этом примере видно, какие возможности для произвольного использования средств в ущерб интересам мелких акционеров имеются у членов правления акционерного общества. Примечательно также, что на общем собрании акционеров присутствует явное меньшинство, не более 20 человек, очевидно самых крупных акционеров. Из отрывка видно, что акцию можно продать и купить (через банк или на фондовой бирже) по к у р с у, т. е. по продажной цене, которая повышается или понижается в зависимости от доходности предприятия и его перспектив, чем и пользуется «его преподобие», мистер Бомз, понемногу спекулируя акциями. Соме посмотрел на часы. Через пятнадцать минут надо быть на общем собрании акционеров «Новой угольной компании», возглавляемой дядей Джолионом... До конторы «Новой угольной компании» было недалеко: она находилась на Айронмонгер-Лейн. Там,— а не в «Кэннон-стрит отеле», облюбованном другими компаниями, ставившими дело на более широкую ногу,—и происходили общие собрания пайщиков «Новой угольной»... Соме пришел минута в минуту и занял свое место среди членов правления, сидевших в ряд против акционеров, каждый за своей чернильницей. В самом центре ряда бросались в глаза черный наглухо застегнутый сюртук и седые усы старого Джолиона, который сидел, откинувшись на спинку кресла и сомкнув кончики пальцев над отчетом правления. По правую руку от Джолиона восседал всегда казавшийся чуточку неправдоподобным секретарь Хэммингс... Повод для созыва собрания был действительно печальный: не прошло и шести недель с тех пор, как эксперт Скорьер, уехавший на рудники со специальным заданием, прислал телеграмму, извещавшую «Новую угольную» о том, что управляющий рудниками Пиппин покончил жизнь самоубийством, со- 307
бравшись после двухлетнего молчания написать письмо в Лондон. Письмо это лежало сейчас на столе; его прочитают акционерам, которые безусловно должны быть посвящены во все обстоятельства дела. <С • • • ]> Сегодня дядя Джолион казался встревоженным, несмотря на грозный вид, который он напускал на себя в дни общих собраний... Слева от старого Джолиона сидел маленький мистер Букер. Этот тоже с грозным видом поглядывал по сторонам, словно выискивая среди присутствующих самого придирчивого акционера. Рядом с ним хмурился глухой член правления, а сзади глухого с кроткой миной сидел старый мистер Блидхэм, исполненный чувства собственной добродетели... Соме всегда посещал общие собрания; его присутствие считалось весьма желательным на тот случай, если вдруг «возникнет какое-нибудь недоразумение». С надменным, непроницаемым видом он осматривал комнату, на стенах которой висели планы рудника и гавани и большая фотография ствола шахты, оказавшейся на редкость нерентабельной... И вот старый Джолион встал, чтобы огласить собравшимся свой отчет. ...Соме... почти всех... знал в лицо. Вот, пристроив на коленях громадный цилиндр с низкой тульей, сидит Скрабсоул — поставщик дегтя, который, по выражению Хэммингса, является на собрания, только чтобы «устроить какую-нибудь гадость», сварливый старик с красным лицом и массивной челюстью. Дальше — его преподобие мистер Бомз, всегда предлагающий вынести благодарность председателю, в которой неизменно выражается надежда, что правление не забывает о воспитании христианского духа в своих служащих. У мистера Бомза был благой обычай ловить кого-нибудь из членов после собрания и выспрашивать, каковы перспективы на будущий год; в зависимости от ответа мистер Бомз в ближайшие же две недели покупал или продавал парочку акций. Был среди присутствующих и майор О'Бэлли, который обычно не мог удержаться от коротенькой речи, хотя бы смысл ее заключался только в том, чтобы поддержать переизбрание контролера... Группа собравшихся ограничивалась этими да еще пятью- шестью солидными молчаливыми акционерами, к которым Соме относился довольно сочувственно: хорошие дельцы, любят сами присмотреть за делами без лишней суетни — солидные, почтенные люди, ежедневно бывают в Сити и возвращаются вечером домой к солидным, почтенным женам... — Если кто-нибудь из акционеров желает задать вопрос, я готов ответить^ 308
Мягкий стук. Старый Джолион бросил отчет на стол и замолчал, поворачивая большим и указательным пальцами очки в черепаховой оправе. На губах Сомса промелькнула улыбка. Пусть поторопятся со своими вопросами! Он прекрасно знал, что дядя -сейчас же скажет (идеальный метод): «В таком случае предлагаю считать отчет утвержденным!» Не надо давать им возможность прицепиться к чему-нибудь — акционеры народ медлительный. Поднялся высокий седобородый человек с изможденным, недовольным лицом. — Господин председатель, мне кажется, я имею право задать вопрос относительно указанной в отчете суммы в пять тысяч фунтов стерлингов «Вдове и семье (он сердито посмотрел по сторонам) покойного управляющего», который совершил такой... э-э... неблагоразумный (я подчеркиваю: неблагоразумный) поступок, покончив с собой в то время, когда компания так нуждалась в нем. Вы сказали, что договор, так злополучно расторгнутый им же самим, был подписан на пять лет, из которых истек только один год, и я... Старый Джолион сделал нетерпеливый жест. — Господин председатель, мне кажется, я имею право... я хотел бы знать, рассматривает ли правление выданную или назначенную к выдаче сумму как вознаграждение... э-э... покойному за те услуги, которые он мог бы оказать компании, если бы не покончил с собой, или нет? — За прошлые услуги, которые, как известно всем нам и вам в том числе, очень ценились правлением. — В таком случае, сэр, я должен сказать, что, поскольку услуги нашего управляющего — дело прошлое, я считаю такую сумму чрезмерной. Акционер сел на, место. Старый Джолион переждал минуту и начал: — Предлагаю считать... Акционер снова встал: — Осмелюсь спросить, отдают ли члены правления себе отчет в том, что они распоряжаются не своими... я не побоюсь сказать, что будь это их деньги... Второй акционер, круглолицый, упрямый на вид — Соме узнал в нем зятя покойного управляющего,— встал и заявил с жаром: — Я считаю сумму недостаточной, сэр! < ... >' Заговорил первый акционер: — Я оспариваю законность такой выплаты. Я считаю ее незаконной. Здесь присутствует поверенный компании: полагаю, что я вправе осведомиться у него. Взоры всех обратились на Сомса. Недоразумение возникло! Он встал, сжав губы; от всей его фигуры веяло холодом... 309
— Вопрос отнюдь не ясен,— сказал он тихим, тонким голосом.— И поскольку дальнейшее расследование этого дела не представляется возможным, законность такой выплаты вызывает большие сомнения. Если это признают желательным, дело можно передать в суд. Зять управляющего нахмурился и сказал значительным тоном: — Мы не сомневаемся, что дело может быть передано в суд..« Старый Джолион пристально посмотрел на говорившего. — Если,— начал он,— зять покойного управляющего не имеет ничего сказать больше, я предлагаю считать отчет правления... Но в эту минуту встал один из тех пяти молчаливых солидных акционеров, которые внушали симпатию Сомсу. Акционер сказал: — Я категорически возражаю против этого пункта. Нам предлагают сделать пожертвование в пользу жены и детей этого человека, которых, как говорят, он содержал. Возможно, что так оно и было; но меня это совершенно не касается. Я возражаю с принципиальной точки зрения. Пора, наконец, покончить с этой сентиментальной филантропией. Она губит страну. Я не желаю, чтобы мои деньги попадали к людям, о которых мне ничего не известно, которые никак не заслужили этих денег... Это не деловая постановка вопроса., Предлагаю отложить утверждение отчета и изъять из него этот пункт. Старый Джолион стоя выслушал речь солидного молчаливого акционера. Она нашла отклик в сердцах присутствующих—в ней звучал культ солидного человека, протест против великодушной щедрости, уже возникавший в те времена у здравых умов общества. Слова «это не деловая постановка вопроса» нашли отклик даже среди членов правления... Все с интересом ждали, что будет дальше. Старый Джолион поднял руку; зажатые между большим и указательным пальцем очки в темной оправе угрожающе дрогнули. Он обратился к солидному молчаливому акционеру: — Зная заслуги нашего покойного управляющего во время взрыва на рудниках, сэр, вы все-таки с полной серьезностью предлагаете изъять эту сумму из отчета? — Да. Старый Джолион поставил вопрос на голосование. —• Кто поддерживает это предложение?—спросил он, спокойно оглядывая акционеров. И в эту минуту, глядя на дядю Джолиона, Соме понял, какой силой воли обладает этот старик. Никто не шелохнулся. Не сводя глаз с молчаливого солидного акционера, старый Джолион сказал: 310
— Предлагаю считать отчет правления за тысяча восемьсот восемьдесят шестой год принятым. Поддерживаете? Кто за? Кто против? Никого. Принято. Следующий вопрос, джентльмены... Соме улыбнулся. Дядя Джолион умеет поставить на своем! 155 Власть банков Эмиль Верх ар н (1855—1916). «Банкир», стихотворение (1903), пер. В. Брюсова. «Стихи», Гослитиздат, М.—Л., 1961, стр. 174—176. Э. Верхарн одно время был близок к рабочему движению, состоял членом социалистической партии; в этот период он создал замечательные образы («Кузнец», «Трибун», «Банкир», «Восстание» и др.)- Материал дает представление о новой роли банков, превратившихся к концу XIX в. из посредников (между капиталистами, нуждавшимися в кредитах для текущих операций, и капиталистами, имевшими в данный момент свободные средства) в мощные банки-монополисты, чьи конторы разбросаны по «всей Европе». Эти банки в начале XX в. распоряжаются целыми отраслями промышленности, огромными владениями в колониях и полуколониях, «решают судьбы царств и участь королей». Поэт ярко рисует власть денег при капитализме, жажду золота, сжигающую и опустошающую душу людей. Он — в кресле выцветшем, угрюмый, неизменный, Немного сгорбленный; порывистым пером Он пишет за своим заваленным столом, Но мыслью он не здесь — там, на краю вселенной! Пред ним Батавия, Коломбо и Капштадт, Индийский океан и гавани Китая, Где корабли его, моря пересекая, То с бурей борются, то к пристани спешат. Пред ним покорный круг фонтанов нефтяных, И шахты темные его богатых копей, И звон его контор, знакомых всей Европе, Звон, что пьянит, зовет, живет в умах людских; Пред ним властители народов, побежденных Его влиянием: он может их рубеж Расширить, иль стеснить, иль бросить их в мятеж По прихоти своих расчетов потаенных; О, золото, что он сбирает в разных странах,— И в городах, безумствующих, пьяных, И в селах, изнывающих в труде, И в свете солнечном, и в воздухе — везде! О, золото крылатое, о, золото парящее! О, золото несытое, жестокое и мстящее! 311
О, золото, что порами нужды Бессонно пьет земля с Востока до Заката! О, злато древнее, краса земной руды, О вы, куски надежд и солнца! Злато! Злато! Толпа его клянет, и все ему покорны, Ему завидуя. Стоит он, как мечта. Всемирная алчба, сердец пожар упорный Сжигает души всех, его ж душа — пуста. И если он кого обманет, что за дело! Назавтра тот к нему стучится вновь несмело. Его могущество, как ток нагорных вод, С собой влечет в водоворот (Как камни, листья и растенья) Имущества, богатства, сбереженья И малые гроши, Которые в тиши Копили бедняки в поту изнеможенья. Так, подавляя все Ньягарами своей Растущей силы, он, сутулый и угрюмый, Над грудами счетов весь погружаясь в думы, Решает судьбы царств и участь королей. 152 Образование треста путем скупки акций. Спекуляция акциями на бирже Т. Д р а и з е р. «Титан», стр. 429—430. Дело касалось такого обыденного предмета, как спички, производство которых, подобно производству многих других предметов первой необходимости, было трестировано и приносило громадные барыши. Акции «Американской спички» уже котировались на всех биржах, и курс их — сто двадцать долларов — держался стойко. Гениальная идея объединить все спичечные фирмы в одну всеамериканскую спичечную монополию зародилась в мозгу двух приятелей, владельцев банкирско-маклерской конторы, господ Хэлла и Стэкпола. М-р Финеас Хэлл, тщедушный, похожий на хорька и очень расчетливый человечек, ...имел несколько необычный, порою даже зловещий вид. Его компаньон, м-р Бенони Стэкпол, в прошлом возница в Арканзасе, а затем барышник, мужчина огромного роста, туч- 312
ный, хитрый и отважный, отличался недюжинной силой воли и деловитостью... В погоню за богатством он пустился уже немолодым человеком и теперь из кожи вон лез, чтобы привести в исполнение план, который разработал с помощью Хэлла. Вдохновляемые мыслью о будущем богатстве, они завладели контрольным пакетом акций1 в одной спичечной компании, что позволило им вступить в переговоры с владельцами других фирм. Патенты и секреты производства, составлявшие собственность отдельных компаний, переходили в их руки, расширялось производство и сбыт. Но для осуществления замысла Стэкпола и Хэлла требовались средства несравненно большие, чем те, которыми они располагали. Оба были уроженцами Западных штатов и потому прежде всего стали искать поддержки у западного капитала. Они обратились к Хэнду, Шрайхарту, Арнилу и Мэррилу, и солидные пакеты акций по ценам много ниже номинала перешли в руки этих господ. С помощью полученных таким путем средств объединение спичечных предприятий подвигалось весьма успешно. Патенты скупались направо и налево; «Американской спичке» предстояло в недалеком будущем заполонить Европу, а там, быть может, подчинить себе и мировой рынок. Тем временем высоким покровителям Хэлла и Стэкпола, каждому в отдельности и всем вместе, пришло в голову взвинтить курс акций, приобретенных ими по сорока пяти долларов за штуку и теперь уже продававшихся на бирже по ста двадцати, до трехсот долларов; если мечты о монополии сбудутся, такое повышение вполне оправдано... И вот они втихомолку стали скупать «Американскую спичку», надеясь в скором времени нажить большие деньги на повышении курса. Однако такая игра никогда не остается тайной для других финансистов. Кое-кто из крупных биржевиков скоро прослышал, что ожидается резкое повышение акций «Американской спички». Каупервуд узнал об этом от Эддисона, хорошо осведомленного обо всех биржевых слухах и сплетнях, и оба они закупили акций на крупную сумму, но с таким расчетом, чтобы в любой момент без труда продать их и даже кое-что на этом заработать. В последующие восемь месяцев акции «Американской спички» мед-' ленно и неуклонно повышались в цене, достигли внушительной цифры в двести долларов и полезли дальше вверх. Когда курс стоял на двухстах двадцати, Эддисон и Каупервуд продали свои бумаги, заработав на этой операции около миллиона. 1 Т\ е. таким количеством акций (обычно 20—35% от всех акций данного предприятия), которое дает возможность фактически распоряжаться делами акционерной компании, так как голоса акционеров на собрании оцениваются по количеству принадлежащих им акций. 21 А. А* Вагин 313
153 Образование капиталистических монополий и рост финансового капитала Т. Д р а й з е р. «Титан», стр. 504—506. В 1886 году, когда Каупервуд протянул руку к городским дорогам, их капитал не превышал шести-семи миллионов долларов... Теперь под его руководством этот капитал достиг шестидесяти— семидесяти миллионов долларов. Большинство выпушенных на рынок и реализованных акций распределялось таким образом, что двадцать процентов их давали контроль над остальными восемьюдесятью, а эти двадцать процентов находились в руках Каупервуда, который к тому же, закладывая их, получал крупные денежные ссуды. Западно-чикагская компания выпустила акций на сумму свыше тридцати миллионов долларов, и акции эти — в силу огромной пропускной способности городских железных дорог и бесконечного потока людей, которые с утра до ночи несли компании свои тяжким трудом заработанные медяки,— котировались так высоко, что теперь реальная стоимость этих дорог втрое превышала сумму, затраченную на их сооружение. Северо-чикагская компания, имущество которой в 1886 году стоило не больше миллиона долларов, теперь обладала капиталом в семь миллионов и выпустила акций почти на пятнадцать миллионов. Каждая миля пути оценивалась на сто тысяч долларов дороже, чем фактически стоила ее прокладка. Остается только пожалеть тех бедных тружеников, потребности и самый факт существования которых создают все это богатство и которые тем не менее не понимают, ни откуда оно берется, ни кто должен им управлять. . Все это гигантское количество акций — причем каждая стодолларовая акция приносила от десяти до двенадцати процентов дохода — находилось если не в полном владении Каупервуда, то под его контролем... После бесконечных трудов и хлопот со стороны его перегруженных делами поверенных и стряпчих ему удалось добиться объединения всех пригородных линий городских железных дорог в Консолидированную транспортную компанию. Каждая линия имела самостоятельную концессию и самостоятельно выпускала акции, но в результате всевозможных хитроумных контрактов и соглашений все они находились под контролем того же Каупервуда и составляли одно целое с остальными его предприятиями. Северную и Западную компании он также намеревался теперь слить воедино, создав Объединенную транспортную компанию, и вместо десяти- и двенадцатипроцентных акций Северной и Западной собирался выпустить новые шестипроцентные стодолларовые акции Объединенной транс- 314
портной и обменять каждую старую акцию на две новых, чем должен был якобы облагодетельствовать акционеров, а по существу— самого себя, ибо это давало ему возможность прикарманить учредительскую прибыль, равную восьмидесяти миллионам долларов. Продлив свои концессии на двадцать, пятьдесят или сто лет, он возложил бы на плечи Чикаго тяжкое бремя выплаты процентов на эти в какой-то мере фиктивные ценности, а сам оказался бы обладателем стомиллионного капитала... К двум построенным ранее линиям Каупервуд прибавил теперь третью—«Соединительную петлю», которую он предполагал связать не только со своими линиями, но и с чужими надземными дорогами, между прочим — с Южной дорогой, принадлежавшей мистеру Шрайхарту. После присоединения Каупервуд намеревался предложить своим противникам платить ему за право пропуска их поездов по его петле. Тем волей-неволей пришлось бы на это согласиться, так как новая петля обслуживала самые оживленные кварталы, где всегда была такая толкучка, словно все до единого жители Чикаго сговорились хотя бы раз в сутки непременно там побывать. Таким образом, Каупервуд сразу же обеспечивал себе изрядный доход со своей новой линии, 154 Рост милитаризма в Европе в конце XIX века В. Гюго. «Да, пушки делают счастливыми людей...», из книги «Четыре ветра духа» (1881), пер. В, Давиденковой. Собр. соч. в 15-ти т., т. 13, стр. 231. Да, пушки делают счастливыми людей. Освободились мы от взбалмошных идей: Свобода, равенство, естественное право И Франции родной призвание и слава. Ядро с нарезкою, как чудо, всех пленило. Свет бомбы разрывной — вот дивное светило! И весь порядочный и весь достойный мир, Любуясь пушками, в восторге от мортир. Опасен, дерзостен излишек слов и дум; Уста должны молчать, и пресмыкаться — ум. И духом гордые склоняются, робея. «Молчать!» — кричит война, и все дрожит пред нею. 21* 315
Тема 22 ПЕРВАЯ МИРОВАЯ ВОЙНА 1914—1918 ГОДОВ 155 Виновники империалистической бойни Бернгард Келлерман (1879—1951). «Девятое ноября», роман (1920). «Девятое ноября. Пляска смерти», Гослитиздат, М, 1959, стр. 138, 272—273. Антимилитаристский роман известного немецкого писателя-демократа, патриота и борца за мир, завершается описанием революции 9 ноября 1918 г. в Германии. Отсюда его название. Достоинство романа — в разоблачении империалистической войны и ее виновников, в правдивом изображении вызванных войною бедствий трудящихся масс. Преступление, хищничество, лицемерие, цинизм — вот что являла собой Европа. Ничего больше. Великие европейские державы довели свои принципы разбоя на большой дороге до гигантских масштабов. Опираясь на свои армии и флоты, эти рыцари наживы грабили страны земного шара, порабощали народы, желтые, коричневые, черные, а потом, завистливые и алчные, передрались друг с другом. Белая раса оказалась самой проклятой из всех, обитающих на планете. Она истребляла целые народы... Более того: рыцари наживы поработили собственные народы! <...> Вперед, солдаты! Бой грохочет, орудия ухают, сражайтесь, умирайте!.. Глаза всего мира устремлены на вас! Вот уж биржа заволновалась — бумаги падают. Ведь вы не подведете, возлюбленные герои! Да, да, герои! Три марки, три франка, три шиллинга и три доллара в день. Награды, триумфальные арки, протезы вместо рук и ног,— ведь вы знаете наши расценки? Ведь вы не вздумаете... Калий, уголь, колонии... Императоры и короли грезят о торжественных въездах в ликующие столицы. Президенты спят и видят ту минуту, когда они, окруженные рукоплещущими толпами, приподнимут над головой блестящий цилиндр... Вперед, наши возлюбленные, наши чудесные, наши несравненные! За двойными дверьми, обитыми толстым сукном, покашливают в свои холодные, восковые кулачки старцы, управляющие судьбами мира. С раскрасневшимися детскими щечками сидят они за длинными полированными столами и нетерпеливо постукивают кончиками пальцев... Безупречные секретари неслышно скользят по навощенному паркету. Старцы царапают перьями, повелительно озирают присутствующих. 316
Каждое слово, которое они произносят, означает смерть, каждый росчерк пера, каждая улыбка — смерть, смерть... а они живут. 156 Окопная война на французском фронте Aj Барбюс. «Огонь», роман (1916). «Огонь. Ясность. Письма с фронта», изд. «Художественная литература», М., 1940, стр. 200—202, 222—223, 225—227, 228—229, 230—231, 232. В антимилитаристском романе французского писателя А. Барбюса не только показаны ужасы войны, но разоблачаются ее виновники и показаны силы, способные уничтожить войны (см. материал 162). Приведенные отрывки содержат материал для создания у учащихся представлений о позиционной войне на Западном фронте, о военной технике первой мировой войны (огневая мощь артиллерии и пулеметов, использование отравляющих газов, устройство окопов и земляных нор), об атаках и рукопашных боях, о неисчислимых людских жертвах с той и с другой стороны. Над полями носится запах серы, черного пороха, паленых тряпок, жженой земли. Как будто разъярились дикие звери: странное, свирепое мычание, рычание, завывание, мяуканье жестоко разрывают наши барабанные перепонки... А далеко-далеко чуть слышится приглушенный грохот тяжелых орудий, но его сила чувствуется в порывах ветра, ударяющего нам в уши. ...А вот колышется и тает над зоной обстрела кусок зеленой ваты, расплывающейся во все стороны. Это цветное пятно резко выделяется и привлекает внимание; все пленники траншеи поворачивают головы и смотрят на этот уродливый предмет. — Это, наверно, удушливые газы. Приготовим маски!.. — Эй, ребята, берегись! Мы навострили уши; кто-то бросился ничком на землю; другие бессознательно хмурят брови и смотрят на'прикрытие, куда им теперь не добежать. За эти две секунды каждый втягивает голову в плечи. Все ближе, ближе слышен скрежет гигантских ножниц, и вот он превращается в оглушительный грохот, словно разгружают листовое железо. Этот снаряд упал недалеко: может быть, в двухстах метрах. Мы нагибаемся и сидим на корточках, укрываясь от дождя мелких осколков... — Это все пустяки, ребята,— говорит новый сержант (он проходил мимо и остановился).— Вы бы поглядели, чем нас угощали под Верденом, я там был. Только «большаками»: 380, 420, 4401. Вот когда тебя так обстреляют, можешь сказать: «Теперь 1 Снаряды тяжелой артиллерии диаметром в 380—440 миллиметров. 317
я знаю, что такое бомбардировка!» Целые леса скошены, как хлеба, все прикрытия пробиты, разгромлены, даже если на них в три ряда лежали бревна и земля; все перекрестки политы стальным дождем, дороги перевернуты вверх дном и превращены в какие-то длинные горбы; везде сломанные обозы, разбитые орудия, трупы, словно наваленные в кучи лопатой. Одним снарядом убивало по тридцать человек; некоторых подбрасывало в воздух метров на пятнадцать; куски штанов болтались на верхушках тех деревьев, что еще уцелели. В Вердене снаряды 380 попадали в дома через крыши, пробивали два, а то и три этажа, взрывались внизу, и вся конура взлетала к черту, а в поле целые батальоны рассыпались и прятались от этого вихря, как бедная беззащитная дичь. На каждом шагу в поле валялись осколки толщиной в руку, широченные; чтобы поднять такой железный черепок, понадобилось бы четыре солдата... И так целые месяцы. <... > 1— Эй, тише! — внезапно кричит Паради.— В траншее что-то кричат. Слышите? Как будто: «Тревога!» — Тревога? Да ты рехнулся? Не успели это сказать, как в низком отверстии показалась тень и крикнула: — Двадцать вторая рота! Тревога! В ружье!.. Разговоры прекращаются. Мы онемели. Быстро приподнимаемся... И выходим все вместе, волоча за ремни ранцы, одеяла, сумки. На воздухе нас оглушает шум. Трескотня перестрелки усилилась; она раздается слева, справа, впереди. Наши батареи безостановочно гремят... Капралы и сержанты лихорадочно снуют взад и вперед, подгоняя торопящихся солдат: — Ну, живей! Ну, ну, чего возитесь? Говорят вам, живей! Отряд солдат с изображением скрещенных топориков на рукаве пробивает себе дорогу и быстро роет выемки в стене траншеи. Заканчивая приготовления, мы искоса поглядываем на них. — Что они роют? — Выход. Мы готовы. Солдаты строятся все так же молча; они стоят со скатанными через плечо одеялами, подтянув ремешки касок, опираясь на ружья. Я вглядываюсь в их напряженные, побледневшие, осунувшиеся лица. Это не солдаты: это люди. Не искатели приключений, не воины, созданные для резни, не мясники, не скот. Это земледельцы или рабочие; их узнаешь даже в форменной одежде. Это штат- 318
ские, оторванные от своего дела. Они готовы. Они ждут сигнала смерти и убийства... <•-.> К Бертрану подбегает какой-то солдат и что-то шепчет, Бертран оборачивается к нам и говорит; — Пошли! Наш черед! Все вместе трогаются в путь. Мы ставим ноги на ступеньки, вырытые саперами; локоть к локтю вылезаем из траншеи и взбираемся на бруствер. Бертран стоит на скате. Он окидывает нас беглым взглядом. Мы все в сборе. Он командует: — Вперед! Голоса звучат странно. Мы выступили очень быстро, неожиданно. Все это, как сон. В воздухе не слышно свиста. Среди рева пушек явственно различаешь необычайное затишье в ружейной пальбе... Мы, как автоматы, спускаемся по скользкому, неровному скату... Глаз невольно замечает какую-нибудь подробность: развороченные участки земли, редкие колья с оборванной проволокой... Весь откос покрылся людьми; они спускаются одновременно с нами. Справа вырисовывается рота, которая направляется в овраг через ход 97, когда-то вырытый немцами и теперь почти разрушенный. Мы выходим за наши проволочные заграждения. Нас еще не обстреливают... Бертран велит приберечь гранаты, ждать до последней минуты. Но звук его голоса заглушается: внезапно перед нами, вовсю ширину спуска, вспыхивают зловещие огни, раздирая и оглашая воздух страшными взрывами. По всей линии, слева направо, небо мечет снаряды, а земля — взрывы... Мы останавливаемся, как вкопанные, ошалев от внезапной грозы, разразившейся со всех сторон; в едином порыве вся наша толпа стремительно бросается вперед... Срываются с цепей такие чудовищные, оглушительные вихри, что мы чувствуем себя уничтоженными уже одним шумом этих громовых ливней, этих крупных звездообразных осколков, возникающих в воздухе. Видишь и чувствуешь, что эти осколки проносятся совсем близко над головой, шипят, как раскаленное железо в воде... Это заградительный огонь. Надо пройти через этот огненный вихрь, сквозь эти страшные вертикальные тучи. Мы проходим. Мы прошли. Какие-то призраки кружатся, взлетают и падают, озаренные внезапным потусторонним светом... Международный ход!.. Немцы его оставили, или первая волна атаки уже прошла здесь... 319
Мы рассыпались по траншее. Лейтенант перепрыгнул на другую сторону, нагибается, зовет нас криками и знаками: — Не задерживайтесь! Вперед! Дальше! Мы карабкаемся по насыпи, хватаясь за ранцы, ружья, плечи. <...> Сначала мы видим только меловую каменистую изжелта-се- рую степь; ей нет конца. Впереди... ни одного живого человека, только мертвецы; свежие трупы как будто еще страдают или спят; старые останки размыты дождями или почти поглощены землей. Наша цепь бросается вперед рывками и выходит на вершину; я чувствую, что рядом со мной два человека ранены... Третий исчез, неистово взмахнув руками, словно его унес ветер. Мы бессознательно смыкаем ряды и пробиваемся вперед, все вперед... Фельдфебель останавливается, поднимает саблю, роняет ее, опускается на колени, ...откидывается назад; каска свалилась; он застывает, уставившись в небо... Лейтенанта уже не видно. Начальства больше нет... Живая волна, бьющая в край плоскогорья, нерешительно останавливается. Среди топота ног слышно хриплое дыхание. — Вперед! — кричит какой-то солдат. И все еще стремительней бегут вперед, к бездне... — Боши М Я их вижу! — кричит кто-то. — Да... Из траншеи торчат головы... Эта линия — их траншея. Совсем близко. А-а, скоты! Действительно, мы различаем серые бескозырки; они то поднимаются, то опускаются до уровня земли, в пятидесяти метрах за полосой изрытого чернозема. <... > Проволочные заграждения. Здесь есть нетронутая зона. Мы ее обходим. Дальше пробита широкая, глубокая брешь: это огромная воронка, составленная из множества воронок, баснословный кратер вулкана, вырытый пушкой... За насыпью, к которой мы приближаемся, больше не видно бескозырок. Впереди валяются трупы немцев; они или навалены в кучи или вытянуты в линию. Мы подходим. Насыпь четко вырисовывается во всем своем коварном обличий. Бойницы... Мы близко, невероятно близко от них... Перед нами что-то падает. Граната. Ударом ноги капрал Бертран отбрасывает ее так ловко, что она взлетает и разрывается как раз над траншеей. И после этой удачи наш взвод подходит к самому рву. 1 Так французы во время войны называли немцев. 320
Пепен ползет по насыпи между трупов. Достигает края и исчезает в траншее. Он вошел первым. Фуйяд. размахивает руками, кричит и прыгает в траншею почти одновременно с ним... Я мельком вижу ряд черных дьяволов: они нагибаются, спускаясь с гребня насыпи в черную западню. Прямо перед нами, в упор, раздается страшный залп; вдоль всего земляного вала вспыхивает рампа огней. Придя в себя, мы отряхиваемся и смеемся во все горло дьявольским смехом: пули пролетели слишком высоко. И сейчас же, с криком и ревом, радуясь избавлению, мы скользим, катимся и живыми вваливаемся в брюхо траншеи. <... > И вдруг мы чувствуем: все кончено. Мы видим, слышим, понимаем, что наш поток, докатившись сюда, через все заграждения, не встретил равного потока и что враг отступил. Человеческая стена распалась перед нами... Немцы укрылись в норах, и мы их хватаем, словно крыс, или убиваем. 157 На германском Западном фронте в 1916 году Б. Келлерман. «Девятое ноября», стр. 132—133. Стратегически высота Quatre vents лишена была какого бы то ни было значения. В трех километрах позади нее находилась более мощная возвышенность, защищенная рекой, затруднявшей минирование. И расположена была Quatre vents неблагоприятно. Она в любой момент могла быть отрезана, как позлее и случилось, ничто не прикрывало ее от неприятельских орудий, и подступы к ней простреливались вражеским огнем. Но генерал г считал Quatre vents осью Западного фронта. Удивительней всего, что и французский генерал... тоже считал эту высоту осью Западного фронта. Он без передышки бросал на Quatre vents свои цветные войска. Тысячи и тысячи неприятельских трупов месяцами заражали миазмами воздух, пока их не сокрыла добрая земля, не отличающая черных от белых. Как одержимые, тягались друг с другом эти два генерала. Окруженные штабными офицерами, ординарцами, поварами, телефонными аппаратами и надежными бомбоубежищами, они свирепствовали в своих замках, в пятнадцати — двадцати километрах от дьявольской горы. «Франция не сомневается, что трехцветный флаг будет водружен на вершине!» «Высота была и остается в руках немцев! Только через наши трупы, камрады...» 1 Немецкий генерал. 321
Да, в таких приказах генерал имел обыкновение называть солдат камрадами. Время от времени он раздавал Железные кресты, сопровождая эту церемонию кратким торжественным словом. В конце концов солдаты той и другой стороны поверили, что они бьются за ось Западного фронта. Так возникло двенадцатиярусное кладбище высоты Quatre vents. 158 Наступление русских армий в 1916 году и роль России в первой мировой войне А. Н. Толстой (1862—1945). «Хождение по мукам» (Трилогия). Книга первая. «Сестры» (1921), изд. «Советский писатель», М., 1957, стр. 182—183. Среди всеобщего уныния и безнадежных ожиданий в начале зимы 16-го года русские войска, прорывая глубокие туннели в снегах, карабкаясь по обледенелым скалам, неожиданно взяли штурмом крепость Эрзерум. Это было в то время, когда англичане терпели военные неудачи в Месопотамии и под Константинополем, когда на западном фронте шла упорная борьба за домик паромщика на Изере, когда отвоевание нескольких метров земли, густо политой кровью, уже считалось победой, о которой по всему свету торопливо бормотала Эйфелева башня. На австрийском фронте русские армии, под командой генерала Брусилова, так же неожиданно перешли в решительное наступление. Произошел международный переполох. В Англии выпустили книгу о загадочной русской душе. Действительно, противно логическому смыслу, после полутора лет войны, разгрома, потери восемнадцати губерний, всеобщего упадка духа, хозяйственного разорения и политического развала Россия снова устремилась в наступление по всему своему трехтысячеверстному фронту. Поднялась обратная волна свежей и точно неистощенной силы. Сотнями тысяч потянулись пленные в глубь России. Австрии был нанесен смертельный удар, после которого она через два года легко, как глиняный горшок, развалилась на части. Германия тайно предлагала мир. Рубль поднялся. Снова воскресли надежды военным ударом окончить мировую войну. «Русская душа» стала чрезвычайно популярна. Русскими дивизиями грузились океанские пароходы. Орловские, тульские, рязанские мужики распевали «соловья-пташечку» на улицах Салоник, Марселя, Парижа и бешено ходили в штыковые атаки, спасая европейскую цивилизацию. Все лето шло наступление. Призывались все новые года запасных. Сорокатрехлетних мужиков брали с поля, с работ. По всем городам формировались пополнения. Число мобилизованных подходило к двадцати четырем миллионам. 322
159 Религия и воина Ярослав Гашек (1883—1923). «Похождения бравого солдата Швейка во время мировой войны» (1920—1922). Гослитиздат, М., 1956, стр. 139, 140, 141 — 142, 144—147. В историко-сатирическом романе выдающегося чешского писателя в карикатурных, гиперболических формах разоблачается подлинная суть Австро- Венгерской империи, ее внутренняя и внешняя политика, бюрократизм и полицейский произвол, казарменная муштра и тупость австрийской военщины, роль церкви в условиях мировой империалистической войны 1914—1918 гг. Солдат Швейк попадает в денщики к фельдкурату (полковому священнику австрийской армии). Приготовления к отправке людей на тот свет производились всегда именем бога или другого высшего существа, созданного человеческой фантазией. Древние финикияне, прежде чем перерезать пленнику горло, совершали торжественное богослужение, точь-в-точь как это проделывали несколько тысячелетий спустя новые поколения, отправляясь на войну, чтобы огнем и мечом уничтожить противника. < ... > Великая бойня — мировая война — также не обошлась без благословения священников. Полковые священники всех армий молились и служили обедни за победу тех, у кого состояли на содержании. Священник появлялся во время казни взбунтовавшихся солдат в австрийской армии; священника можно было видеть и на казнях чешских легионеров... Во всей Европе люди, как скот, шли на бойню, куда их рядом с мясниками-императорами, королями, президентами и другими владыками и полководцами гнали священнослужители всех вероисповеданий, благословляя их и принуждая к ложной присяге: «на суше, в воздухе, на море» и т. д. ... Полевую обедню служили дважды: когда часть отправлялась на фронт, и потом на передовой, накануне кровавой бойни, перед смертью. Помню, однажды во время полевой обедни на позициях неприятельский аэроплан сбросил бомбу. Бомба угодила прямехонько в походный алтарь, и от нашего фельдкурата остались одни окровавленные тряпки. Газеты писали о нем, как о мученике, а тем временем наши аэропланы старались таким же способом прославить неприятельских священников. <... > — После такого грога, Швейк, будет хорошо служить полевую обедню,— рассуждал фельдкурат.— Я думаю перед обедней произнести на прощанье несколько напутственных слов... Складной, карманный-так сказать, алтарь у нас есть... Иисус Мария! — 323
схватился он за голову.— Ах, мы ослы! Знаете, куда я спрятал этот складной алтарь? В диван, который мы продали!.. — Только походного алтаря недостает,— озабоченно сказал фельдкурат.— Все остальное на учебном плацу уже приготовлено. Плотники уже сколотили помост. Дароносицу нам одолжат в Бржевневе. Чаша у меня должна быть своя, но где она может быть?.. Он задумался. —- Допустим, что я ее потерял... В таком случае одолжим призовый кубок у поручика Семьдесят пятого полка Витингера. Несколько лет тому назад он участвовал от клуба «Спортфаво- рит» в состязаниях в беге и выиграл этот кубок. Отличный был бегун! <\ . .> Пресловутый походный алтарь был изделием венской еврейской фирмы Мориц Малер, изготовлявшей всевозможные предметы, необходимые для богослужения и религиозного обихода, как то: четки, образки святых. Алтарь состоял из трех растворов и был покрыт фальшивой позолотой, как и вся слава святой церкви. Не было никакой возможности, не обладая фантазией, установить, что собственно нарисовано на этих трех растворах. Ясно было только то, что алтарь этот могли с таким же успехом использовать язычники из Замбези или бурятские и монгольские шаманы. Намалеванный кричащими красками, этот алтарь издали казался цветной таблицей для проверки зрения железнодорожников... На противоположной створке алтаря находился образ, который должен был изображать троицу. Голубя художнику в общем удалось не особенно испортить. Художник нарисовал какую-то птицу, которая так же походила на голубя, как и на белую курицу-виандотку. Зато бог отец был похож на разбойника с дикого запада, каких преподносят публике захватывающие кровавые американские фильмы. Бог сын, наоборот, был изображен в виде веселого молодого человека с порядочным брюшком, прикрытым чем-то вроде купальных трусиков. В общем бог сын походил на спортсмена: крест он держал в руке так элегантно, точно это была теннисная ракетка. Издали вся троица расплывалась, и создавалось впечатление, будто в крытый вокзал въезжает поезд. Что представляла собой третья икона — совсем нельзя было понять. Солдаты во время обедни всегда спорили, разгадывая этот ребус... Тем не менее под этой иконой стояло: «Святая Мария, матерь божия, помилуй нас!» Швейк благополучно погрузил походный алтарь на дрожки, а сам сел к извозчику на козлы. Фельдкурат расположился поудобнее и положил ноги на пресвятую троицу... 324
Тем временем на учебном плацу их с нетерпением ждали маршевые роты. Ждать пришлось долго. Швейк и фельдкурат поехали сначала за призовым кубком к поручику Витингеру, а потом — в Бржевновский монастырь за дароносицей и другими необходимыми для мессы предметами, в том числе и за бутылкой церковного вина. Понятное дело — не так-то просто служить полевую обедню. — Шатаемся по всему городу! — сказал Швейк извозчику... Когда они приехали на учебный плац и подошли к помосту с деревянным барьером и столом, на котором должен был стоять походный алтарь, выяснилось, что фельдкурат забыл про мини- странта... — Не беда, господин фельдкурат,— заявил Швейк.— Я могу его заменить. — А вы умеете министровать? — Никогда этим не занимался,— ответил Швейк,— но попробовать можно... В конце концов не так уж, думаю, трудно ходить около вас, как кот вокруг горячей каши. А умывать вам руки и наливать из кувшинчика вина... —• Ладно! — сказал фельдкурат.— Только воды мне в чашу не наливайте. Вот что: вы лучше сейчас же и в другой кувшинчик налейте вина. А впрочем, я сам буду вам подсказывать, когда идти направо, когда налево. Свистну я один раз — значит «направо», два раза — «налево». Требник особенно часто ко мне не таскайте. В общем это все пустяки... Фельдкурат был прав... Все шло как по маслу. Речь фельдкурата была весьма лаконична: —• Солдаты! Мы собрались здесь для того, чтобы перед отъездом на поле брани обратить свои сердца к богу; да дарует он нам победу и сохранит нас невредимыми. Не буду вас долго задерживать, желаю всего наилучшего. — Ruht!l — скомандовал старый полковник на левом фланге. Полевая обедня зовется полевой потому, что подчиняется тем же законам, каким подчиняется и военная тактика на поле сражения. В тридцатилетнюю войну при длительных маневрах войск полевые обедни тоже продолжались необычайно долго. При современной тактике, когда передвижения войск стали быстрыми, и полевую обедню следует служить быстро. Обедня продолжалась ровно десять минут. Тем, кто стоял близко, казалось ' очень странным, почему во время обедни фельдкурат посвистывает. Швейк на лету ловил сигналы, появлялся то по правую, то по левую сторону престола и произносил только «Et cum spiritu tuo»2. Это напоминало индийский танец вокруг жертвенника. 1 Вольно! (нем.). 2 «И со духом твоим» (лат.).
Но в общем вся история произвела очень хорошее впечатление и рассеяла скуку пыльного, угрюмого учебного плаца... У всех было прекрасное настроение. Офицеры, окружавшие полковника, рассказывали друг другу анекдоты. Так что все было в порядке. То там, то здесь среди солдат слышалось: «Дай разок затянуться»... Наконец раздалось «Zum Qebet!» т, поднялась пыль, и серый квадрат военных мундиров преклонил колени перед спортивным кубком поручика Витингера, который он выиграл в состязании по бегу... Чаша была полна, и каждая манипуляция фельдкурата сопровождалась сочувственными возгласами солдат. — Вот так глоток! — прокатывалось по рядам. Обряд был повторен дважды. Затем снова раздалась команда: «На молитву!», хор грянул «Храни нам, боже, государя». Потом последовало: «Стройся!» и «Шагом марш!» — Собирайте монатки,— сказал Швейку фельдкурат, кивнув на походный алтарь.— Нам нужно все развезти, откуда что брали. 160 Артиллерийский обстрел Эрих Мария Ремарк (род. в 1898 г.). «На западном фронте без перемен», роман (1929). Изд. «Правда», М., 1959, стр. 78—79, 80—81, 83, Роман прогрессивного немецкого писателя принадлежит к числу наиболее ярких произведений мировой литературы о первой мировой войне. Ремарк подчеркивает бесчеловечность войны, духовное опустошение молодежи, прошедшей сквозь ужасы войны, но, в отличие от А. Барбюса, не видит выхода из войны, не видит силы, способной убить войну. Обратим внимание на тот факт, что в итоге артиллерийского обстрела, атак и контратак, войска отходят на старые позиции. Ежедневно в рукопашных боях, от пулеметного и артиллерийского огня гибли тысячи и тысячи людей, тратились тысячи снарядов, шла борьба за каждый метр опустошенной земли. А линия фронта оставалась почти неподвижной. Продвижение на 400 метров считалось победой. Газеты писали ежедневно: «На западном фронте без перемен». Отсюда — название романа; Среди ночи мы просыпаемся. Земля гудит. Над нами тяжелая завеса огня. Мы жмемся по углам. По звуку можно различить снаряды всех калибров... Каждый ощущает всем своим телом, как тяжелые снаряды сносят бруствер окопа, как они вскапывают откос блиндажа и крошат лежащие сверху бетонные глыбы. Порой мы различаем более глухой, более сокрушительный, чем обычно, удар, словно разъяренный хищник бешено вонзает когти в свою жертву,— это прямое попадание в окоп... 1 «На молитву!» (нем.)* 326
Наступило утро. Теперь к огню артиллерии прибавились разрывы мин. Нет ничего ужаснее, чем этот неистовой силы смерч. Там, где он пронесся, остается братская могила... Огонь не утихает. Местность позади нас тоже под обстрелом. Куда ни взглянешь, повсюду взлетают фонтаны грязи и металла. Противник обстреливает очень широкую полосу... От нашего окопа почти ничего не осталось. В некоторых местах его глубина достигает всего лишь каких-нибудь полметра, он весь скрылся под ямами, воронками и грудами земли. Прямо перед нашим убежищем разрывается снаряд. Тотчас же вокруг становится темно. Наше убежище засыпало, и нам приходится откапывать себя. Через час мы снова освободили вход, и нам стало спокойнее, потому что мы были заняты делом. <... > В блиндаж ползком пробирается унтер-офицер; в руках у него буханка хлеба; ночью троим из наших все же удалось проскочить под огнем и принести кое-что поесть. Они рассказали, что полоса обстрела тянется до самых артиллерийских позиций и огонь там такой же плотный. Просто удивительно, откуда у них на той стороне столько пушек! < ... > Внезапно ближние разрывы разом смолкают... Ураганный огонь прекратился, но зато по местности позади нас ведется интенсивный заградительный огонь. Сейчас будет атака. Никто не поверил бы, что в этой изрытой воронками пустыне еще могут быть люди, но сейчас из окопов повсюду выглядывают стальные каски, а в пятидесяти метрах от нас уже установлен пулемет, который тотчас же начинает строчить. Проволочные заграждения разнесены в клочья. Но все же они еще могут на некоторое время задержать противника. Мы видим, как приближаются атакующие, 161 Немецкая революционная молодежь В. Бредель. «Сыновья», роман (1942—1963), Изд. «Художественнаялитература», М, 1964, стр. 151—152, 153—154. Изображенные события относятся к осени 1917 г. Вальтер Брентен — член молодежной организации, внук старого рабочего-социалиста Аардекопфа — является главным героем романа. И во время болезни Вальтер посещал вечерние занятия кружка у доктора Эйперта. Несколько кружковцев объединились и составили группу, которую возглавил Фитэ Петер... Молодые люди связались с такими же группами в Бремене, Киле и, прежде всего, в Берлине. Фитэ добывал нелегальную литера- ТУРУ>—газеты «Лейпцигер фольксцайтунг» или «Бремер арбай- 327
терцайтунг», а иногда и «Письма Спартака». В будни, после работы, и по воскресеньям группа собиралась у кого-нибудь на дому. Молодые люди размножали «Письма Спартака», писали адреса, сочиняли письма солдатам и посылали их на фронт, с вымышленными именами и адресами отправителей... Лишь долгие месяцы спустя после ареста Карла Либкнех- та и после приговора друзьям удалось прочесть мужественное заявление Либкнехта на суде. День, когда они отправили на фронт письма с этим заявлением, был для них большим днем. < ... > Кружок, работавший под руководством доктора Эйперта, получив третье «Письмо Спартака», в котором были выдержки из протокола судебного процесса против Карла Либкнехта, организовал нелегальное молодежное собрание в Альтоне К На нем Фитэ зачитал несколько мест из этого письма. На собрание пришло не очень много молодых рабочих, с полсотни, не больше. Они сидели среди голых стен неприветливой комнаты какого-то трактира, и только по глазам, горевшим на изможденных лицах с бескровными губами, было видно, как эти люди изголодались по жизни, истомились по надежде. Подавшись всем корпусом вперед, с полуоткрытым ртом смотрели они на Фитэ, читающего звонким, протестующим голосом речь Карла Либкнехта на суде: — «Тюрьма? Поражение в гражданских правах? Пусть! Ваша честь — не моя честь! Но я говорю вам: ни один генерал не носил своего мундира с таким сознанием чести, как я надену тюремную куртку... Я стою здесь не для того, чтобы оправдываться, а для того, чтобы обвинять. Мой лозунг не гражданский мир, а гражданская война! Долой империалистическую войну! Долой правительство!» Долой войну! Огненными знаками вспыхнули эти слова над всей страной, они проникли на заводы и фабрики, их услышали солдаты на фронте. В Вильгельмсхафене они превратились в революционное деяние. «Восстание во флоте!» «Бунт матросов в Вильгельмсхафене!» «Чрезвычайное положение в Вильгельмсхафене и Киле!» Газеты не могли замолчать этих событий, но они искажали их, преуменьшали их значение. Друзья работали теперь из вечера в вечер, распространяя правду о событиях для того, чтобы она собирала вокруг себя народ. До глубокой ночи они писали и заклеивали конверты, разносили письма по разным почтовым отделениям, опускали их в разные почтовые ящики, контрабандой проносили на верфи, на заводы и в казармы. Надо было так писать, чтобы письма отличались одно от другого почерком, бумагой, формой, чтобы внешне они не вызывали подозрений... Предместье Гамбурга. 328
Дни-то были какие! Радостные, удесятеряющие силы! Восстание матросов! Богатырь Пролетариат расправляет могучие плечи! В начале года революция в России свергла царя. А теперь революция захватила и Германию. 162 Покончить с войной! А. Б а р б ю с. «Огонь», стр. 290—291, 293, 294, 296, 297, 298, 299. Паради говорит мне: — ...Да, это и есть война... Именно это, а не что-нибудь другое. Я понимаю, что он хочет сказать: «Война это не атака, похожая на парад, не сражение, развернутое, как знамя, даже не рукопашная схватка, в которой неистовствуют и кричат; война — это чудовищная, сверхъестественная усталость, вода по пояс, и грязь, и вши, и мерзость. Это заплесневелые лица, изодранные в клочья тела и трупы, всплывающие над прожорливой землей и даже непохожие больше на трупы. Да, война — это бесконечное однообразие бед, 'прерываемое потрясающими драмами, а не штык, сверкающий, как серебро, не петушиная песня рожка на солнце! Для Паради это ясно; он вспоминает нашу прогулку в городе и ворчит: — Помнишь ту бабенку в кафе? Она болтала об атаках, пускала слюни и говорила: «Ах, это, наверно, очень красиво...» Преследуемый своими мыслями, Паради окидывает взглядом всю неописуемую местность и, не отрываясь от нее, говорит: — Это и есть война!.. И так везде!.. Все, что мы видим, это только одна точка. Помни, что сегодня утром в мире три тысячи километров таких же или приблизительно таких же несчастий, или еще похуже! <... > Но вдруг кто-то привстает, стряхивает с обеих рук грязь и, черный, как большая увязшая летучая мышь, глухо кричит: — После этой войны больше не должно быть войн! <...> — Довольно войн! Довольно войн! — Да, довольно! — Воевать глупо! Глупо!.. Их возмущение так велико, что они задыхаются. — Мы созданы, чтобы жить, а не подыхать здесь! — Люди созданы, чтобы быть мужьями, отцами, людьми, а не зверьми, которые друг друга ненавидят, травят, режут!.. 22 а. А, Вагин 329
Эта смутная мысль, этот отрывистый ропот порождает отклик... Кто-то поднимает голову, увенчанную грязью, и, открыв рот на самом уровне земли, произносит: —■ Сражаются две армии: это кончает самоубийством единая великая армия! <...> — А правда, люди — сумасшедшие! Это всегда нужно помнить! — Шовинисты — это вши...— ворчит какая-то тень. Они повторяют несколько раз, словно продвигаясь ощупью: — Надо убить войну! Да, войну! Ее самое! Тот, кто вобрал голову в плечи и не поворачивался, упорствует: — Все это одни разговоры. Не все ли равно, что думать! Надо победить, вот и все! Но другие уже начали доискиваться. Они хотят узнать, заглянуть за пределы настоящего времени. Они трепещут, стараясь зажечь в себе самих свет мудрости и воли. В их голове роятся разрозненные мысли, с их уст срываются нескладные речи. — Конечно... Да... Но надо понять самую суть... Да, брат, никогда нельзя терять из виду цель. — Цель? А разве победить в этой войне — не цель? — упрямо говорит человек-тумба. Двое в один голос отвечают ему: — Нет! <...> Наш спор... возобновляется. Кто-то яростно кричит...: — Нет! Надо одолеть не бошей, а войну! — Что ж, ты не понимаешь, что надо раз навсегда покончить с войной? Если это откладывать, все, что мы сделали, пойдет прахом. Пойдет прахом. Ни к чему. Пройдут еще два или три года, или еще больше, а мы все будем мучиться понапрасну. <... > — Война — это народы; без них не было бы ничего, ничего, кроме какой-нибудь перебранки на расстоянии. Но решают вой* ну не народы. А хозяева, которые ими правят. — Теперь народы борются за то, чтоб избавиться от этих хозяев! < ... > — Народы — ничто, а они должны стать всем,— говорит солдат, вопросительно глядевший на меня; он произнес, не подозревая этого, историческую фразу, которой больше ста лет, но придал, наконец, этим словам великий всемирный смысл. 330
163 Восстание в полках французской армий в 1917 году А. Барбюс. «Как мстят солдатам», рассказ (1928)г «Несколько уголков сердца. Рассказы», стр. 225—228. — Значит, они взбунтовались, говорите вы? — Да, несколько полков. Было это в Суассоне в тысяча девятьсот семнадцатом году. — Причины? — Просто это были плохие французы. Они говорили, что с них хватит, что затеяли войну, мол, министры, правительство и богачи, что пусть все франко-прусские спекулянты сами улаживают дела как знают — словом, повторяли разные революционные бредни. — А что они сделали? — Арестовали своих офицеров! Да, да, мосье, они решились арестовать офицеров. — И что же, офицеров били, оскорбляли? — Нет, но их посадили под замок в пустые дачи. Потом бунтовщики прокололи шины у автомобилей. Они даже выставили пулеметы, чтобы защищаться. Но стрелять не стали. Их удалось окружить, потом их разоружили. И отобрали двести пятьдесят человек. — Почему именно двести пятьдесят? — Больше было бы, пожалуй, чересчур, а меньше было бы, пожалуй, недостаточно. Этим двумстам пятидесяти бунтовщикам, выбранным наудачу, было предложено погрузиться в автомашины... Их... кружили по проселочным дорогам, надо было их запутать, чтобы они не знали, где находятся. Вечером мы остановились... — Как мы? Значит, вы были вместе с ними? — Конечно, был с ними, только не в числе этих двухсот пятидесяти, я их сопровождал. Они стояли и ждали. Время шло. Наконец офицер сказал: «Надо бы все-таки записать их имена — на всякий случай» — «Сообщите ваши имена и фамилии, сейчас будут вино выдавать»,—'Сказал тогда другой офицер. Они назвали свои фамилии; ну а вина так и не дождались. Когда наступила ночь, их повели прямо полями; то и дело приходилось перепрыгивать через рвы, откуда торчали человеческие головы и щетинились штыки. Когда мы миновали последний ров, их провели еще немножко вперед. Кто-то скомандовал потом: «Стой!» — и их усадили прямо на землю тесно-тесно, плечо к плечу. «Сидеть,— сказали им,— держаться локоть к локтю, а главное, не шевелись». Сверх того, передали по цепочке приказ: «Гляди вперед. Зорче гляди!» 22* 331
Этот приказ был отдан с той целью, чтобы они не могли видеть, как их конвоиры осторожненько уползли прочь и потихоньку выбрались туда, где стояли грузовики... А сзадитем временем не дремали. Звонок по телефону, и готово. Наши батареи получили приказ пристреляться и сосредоточить огонь на группе людей у такой-то высоты, вблизи передовой линии, каковую предупредительно и со всей точностью указала сигнальная ракета, изящно прочертившая небо. Двести пятьдесят человек живых и здоровых — это не пустяки. Но несколько огненных зигзагов, несколько мощных ударов раскаленного металла, который сечет пространство по всем направлениям— слева, справа, крест-накрест, два-три сверкающих фонтана, ураган свинцовых градин, которые пробили бы любую крышу, и в завершение четкий стук пулеметной очереди, прошедшейся по нескольким «уцелевшим» точкам,— и вот вместо людей — сплошная мешанина мяса, костей, амуниции: ведь они были безоружные. Начальство предусмотрело все. Были приняты тысячи хитроумных предосторожностей, чтобы эта история не выплыла наружу, и с нас, участников, взяли клятву хранить молчание до гроба. Мы поклялись и сохраняли тайну столько, сколько требовалось; мы люди честные. Таких или почти таких эпизодов было сотни, никогда мы о них не узнаем, и все это посмели совершить французские офицеры... Я знал об этом преступлении уже давно... Об этом же было доведено до сведения некоторых наших государственных мужей. Они негодовали, метали гром и молнии. Но их кандидатуры были выставлены на выборах, и у них имелись, понятно, свои заботы... Впрочем, и кандидаты и депутаты (когда-нибудь я назову их имена) постарались замять эту неприятную историю, которая могла только усложнить розыски виновников и затронуть высокопоставленных лиц. Короче, наши парламентские столпы как воды в рот набрали и хранили упорное молчание... И после того как обычная комедия парламентских выборов была сыграна в их пользу, ничто уже не могло воскресить эту историю, погребенную под грудой свинца. Ш Близ французского фронта весной 1918 года Эптон Синклер (род. в 1878 г.). «Джимми Хиггинс», роман (1919). Гослитиздат, М., 1957, стр. 221—222, 224—225, 226. Герой романа, американский рабочий-социалист Джимми Хиггинс, в составе технических войск США попадает весной 1918 г. на французский фронт. Отрывки дают представление о размахе военных поставок, приносивших не- 332
слыханные прибыли американским монополистам, об использовании жителей колоний в империалистической войне, об испытаниях, выпавших на долю французских солдат. Переправившись через Ламанш, кишевший судами, точь-в- точь как река Гудзон — паромами, он прибыл в другой, еще более крупный порт, занятый американцами и переоборудованный для военных нужд. Длинные ряды доков были сооружены тут в начале войны; Джимми смотрел на гигантские подъемные краны, вгрызавшиеся в трюмы и вытаскивавшие оттуда целые паровозы, а иногда и полдюжины грузовиков в одну прихватку. К докам примыкали железнодорожные депо, за которыми начиналось хаотическое переплетение подъездных путей, а далее на много миль тянулись склады, снизу доверху набитые всевозможными припасами. На холмах, окружающих гавань, раскинулся целый военный город, посредине которого высилась древняя, скрипучая, поросшая мохом ветряная мельница — средневековье, в испуге смотрящее на сегодняшний день... До сих пор Джимми казалось, что на шахтах, фабриках и заводах Америки он перевидал представителей всех рас земного шара, но теперь выяснилось, что существуют еще аннамиты и сиамцы, пейтаны и сикхи, мадагаскарцы, абиссинцы и алжирцы. В армии были представлены все французские колонии и вся Британская империя, а также население Португалии, Бразилии и Вест-Индии, австралийские бушмены и южноафриканские зулусы. Но, видимо, и этого было мало, потому что Америка тоже начала изливать содержимое своего котла — еще полностью не переплавленное: гавайцев и пуэрториканцев, филиппинцев и жителей Латинской Америки, эскимосов с Аляски, китайцев из Сан- Франциско, индейцев сиу из Дакоты и чернокожих негров с плантаций Луизианы и Алабамы! Джимми наблюдал, как трудился отряд таких негров над ремонтом железнодорожного полотна, разбомбленного с воздуха. <... > По дороге в два ряда шел сплошной поток грузовиков и фур, груженных французскими солдатами и боеприпасами; навстречу им тянулись обозы с ранеными французами. Движение ни дать ни взять как на Бродвее в часы пик, только здесь все окутывали тучи пыли, из которых на миг возникали напряженные лица шоферов с налитыми кровью глазами. То и дело образовывались пробки, и люди неистовствовали, ругаясь на всех языках, а штабные машины, которые спешили, как на пожар, съезжали с шоссе и пробирались пыхтя по грунту. Тем временем рабочие- негры из французских колоний поспешно латали дорожные выбоины. Джимми высадили в деревне, где разместилась ремонтная часть. Там в длинном сарае из рифленого железа, какие армия воздвигает за одну ночь, работало десятка два людей... Мотоциклы прибывали со всех сторон, иной раз на грузовике навалом, 333
с разными... повреждениями... мотались куски шин, изрешеченные шрапнельными осколками, рамы после взрывов были выгнуты самым причудливым образом, и страшные пятна крови на них довершали печальный рассказ. Это был один из многих участков, куда двинули американцев, чтобы заполнить брешь во французской обороне. Поблизости стоял запасной батальон, а за деревней несколько человек разбивали лагерь для госпиталя. Фронт проходил милях в три-» дцати, и оттуда все время доносился негромкий тревожный гул канонады, подкрепляемый, точно ударами исполинских молотов, уханьем тяжелых орудий. В этом дьявольском аду сгорали ежечасно миллионы долларов — гигантская мясорубка день и ночь без передышки вот уже четыре года молола человеческие тела. <•-.]> В тот день, когда Джимми увидел их в первый раз, с самого утра безостановочно лил дождь, и земля, стертая в пыль тяжелыми грузовиками, превратилась в грязь, где люди увязали по самые щиколотки. Французы были забрызганы ею с ног до головы,— из-под стального шлема виднелись только облепленная грязью борода, кончик носа да глубоко запавшие глаза. Эти люди остановились на отдых близ сарая, где работал Джимми, и, повалившись на мокрую землю, тут же уснули — скотина и та не могла бы спать в таких лужах! Не требовалось знания французского языка, чтобы понять, сколько выстрадали они. Господи!. Так вот, значит, что там происходит! Ш Наступление армий Антанты осенью 1918 года Б; Келлерман. «Девятое ноября», стр. 294—295, 296. Воронка. Из нее высовывается наружу человек, похожий на труп. Он медленно поворачивает голову с оскаленными зубами и осторожно озирается... В глубине поля, на расстоянии пятидесяти шагов от воронки, в пыли догорает самолет. Это последний, который добрался сюда. Он сбросил продукты питания, но назад уж не вернулся. На земле, в пяти шагах слева от самолета, лежит распятый человек, с переломанными суставами, с раскинутыми руками и ногами, почти раздетый воздушной волной; обрывки одежды на нем еще тлеют, он лежит навзничь, а лицо повернуто к земле,— так перекрутило ему шею. Обожженная трава еще вспучивается от ядовитых паров снаряда, который распял человека. Пахнет паленым мясо,м и палеными волосами. Но в десяти шагах справа от горящей машины, вокруг пулемета, теснятся несколько живых трупов... Сквозь вихри песка ползут танки. Там, где была высота,— 334
черный дым. Сквозь песочный ливень видно, как взлетают в воздух части человеческих тел. Капитан Фальк отчетливо видит, как в воздухе мелькают каски, походные немецкие каски. Там, в тумане,— туманные фигурки с поднятыми руками, и кажется, будто они далеко-далеко и очень маленькие. А где же немецкие батареи, ...которые всегда находятся в боевой готовности, где они? Они выведены из строя, задушены газом... В лесу, в двадцати километрах от линии огня показывается тяжелое орудие, его обслуживают краснощекие потеющие канадцы, скинувшие куртки. Длинное дуло поднимается вверх, затвор спущен. Прислуга отскакивает назад, прижимает руки к ушам... Танк движется сквозь вихри песка, переползает через воронку. Плоские железные каски. Американцы с винтовками через плечо, они идут сквозь песчаный ураган. < ... > фронт шатается,— надо смотреть правде в глаза,— то здесь, то там зияют широкие трещины. Стена из человеческих тел, сотни раз восстанавливаемая, сотни раз расстрелянная, бреши которой опять и опять затыкались все новыми потоками человеческих тел,— стена эта шатается. Стена из крови, из человеческого мозга, из человеческих сердец, которые горели любовью и изнемогали,— эта стена рухнула. Карта бита, последняя карта бита, вопреки всем законам вероятности. Она проиграла. Сотни, тысячи снарядов в секунду, взрыв за взрывом. Доменные печи всего мира ополчились шротив тебя. Истощенные, обескровленные армии озираются в поисках поддержки. Немецкие полки, где они? В Финляндии, в Латвии, в Польше, в Румынии, в Македонии, в Сирии, на Украине, на Кавказе, они далеко, не могут они помочь. А из-за океана ежедневно прибывают все новые десятки тысяч свежих, бодрых, откормленных солдат. Беснуется ураган, железом исхлестывая землю. Взрывы, взрывы... Ш Немецкий тыл к концу войны Б. Келлерман. «Девятое ноября», стр. 62, 60—61, 93—94, 82—83. 1. На заводах Город... охвачен кольцом ослепительного света — сверкающие сказочные дворцы фабрик плывут сквозь ночь. Шипит красный пар, из труб вырываются тени, толстые и черные, как на военных кораблях, идущих полным ходом. Колеса вертятся, земля дрожит. Тысячи и тысячи людей стоят у токарных станков, масло брызжет. Тысячи и тысячи рук тащат снаряды, завин- 335
чивают, шлифуют. Тысячи и тысячи изнуренных бессонными ночами работниц сидят под ярким светом дуговых ламп за рабочими столами, начиняют, взвешивают, упаковывают. И тяжелые поезда, задыхаясь, мчатся на фронт. Вся страна работает в эту ночь, каждую ночь. Миллионы рук трудятся, и заказчик их — смерть. 2. Берлин ночью Гигантский город спит, тяжело дыша во сне. Несмотря на жестокий холод в квартирах, люди, лежа в постелях, покрываются испариной... Теперь уже не вскрикивает по ночам гигантский город, как, помнишь, прежде, в начале войны? Тогда из домов и дворов что ни ночь доносились шронзительные вопли, горестные причитания и душераздирающий плач — на город сыпался град телеграмм: убит, убит твой сын, твой муж, твой любимый, кормилец твоих детей, убит, убит,— и гигантский город кричал. А праздничный перезвон колоколов, возвещавший победы, еще гудел в воздухе, и засыпанные цветами юноши и бородатые мужчины устремлялись на фронт. Теперь никто уже не кричит, люди безмолвно лежат, они хватаются за грудь скрюченными пальцами, поднимают голову и шепчут дорогое имя, одно имя... Вопя и стеная, мчатся поезда между темных домов. Это составы, под покровом ночи проскальзывающие в город на слабо- освещенные вокзалы. Они привозят окровавленных людей с полей сражения. Тех юношей и мужчин, которые покидали город с цветами в руках. День не должен видеть их... Мелькают носилки, бесшумно, воровато катятся автомобили на своих резиновых шинах по улицам города. Туда и обратно. Туда и обратно. Потом вокзалы погружаются в мрак, пока не приходит новый поезд, стеная и вопя: «Я привез их...» И снова... мелькают носилки туда и обратно, снова бесшумно, по-воровски катятся машины на своих резиновых шинах по улицам города. Ночь напролет, каждую ночь... > В сумраке рассвета из лазаретов выезжают безмолвствующие машины и, минуя пригороды, мчатся все дальше и дальше, до кладбищ. На машинах гробы. В гробах лежат они, те, кого провожали с цветами. Они лежат без одежды, без сапог, без белья, голые. Но теперь им не холодно... Это начало февраля 1918 года. 3. Голод в рабочих кварталах Прямые голые улицы... Стайки бледных, оборванных детей. Похожие одна на другую высохшие женщины, закутанные в платки, кашляя, плетутся вдоль серых стен с маленьким горшочком или сумкой в руках... Перед продовольственными магазинами, где выдается недельная норма жиров — двадцать граммов на душу, стоят в длинных очередях посиневшие от холода 336
хозяйки; без умолку тараторя и огрызаясь, они притопывают окоченелыми ногами, стараясь согреться. Все остальные магазины и лавки пусты, как открытые гробы. Булочные без хлеба, мясные без мяса, в обувных магазинах выставлена обувь на деревянной подошве... <\ . .> В этот час кухмистерская была переполнена до отказа... Пахло капустой, как во всех таких кухмистерских. Не будь капусты и брюквы, они все до одной немедленно закрылись бы... Все обступали непокрытые деревянные столы и терпеливо ждали, пока освободится место... Бледные, желтые, с восковыми ушами, скорбными глазами, впалой грудью, кашляющие, лихорадящие, люди эти уже были обречены. Грипп их прихлопнет, сегодня ли, завтра ли, через год ли — все равно, но они от него не уйдут. Доски для них уже нарезаны и сложены на каком-либо дровяном складе... Капуста и брюква, брюква и капуста, изо дня в день. Мороженый, подгнивший картофель, иногда немножко гороха и редко, очень редко кусочек мяса, крошечный, да и то чаще всего косточка. ш Великая Октябрьская социалистическая революция в России и пролетариат Германии В. Б р е д е л ь. «Сыновья», стр. 160—162, 164—166. Описываемые события относятся к концу 1917 г. и к январю 1918 г. Настал день, когда яркой молнией издалека сверкнула великая надежда — Социалистическая революция в России... Вождем революции был Ленин, победителем — рабочий класс России. Газеты кайзеровской Германии, сообщая о событиях в России, словно соревновались в подлости и клевете. Не лучшее ли это доказательство того, что они увидели в Октябрьской революции своего смертельного врага?.. Рано утром, сидя в пригородном поезде, Вальтер внимательно вглядывался в лица рабочих. Ему казалось, что сегодня эти люди, день за днем торопящиеся на заводы и фабрики, совсем другие, на их лицах нет обычного выражения тупой обреченности и опустошающей безнадежности. Все как будто приободрились, посветлели... «Правильно! Так и есть!» — радостно думал Вальтер, стоя в цеху среди товарищей и друзей. Самые усталые и самые угрюмые — и те оживились; рабочие сновали от станка к станку, повсюду обменивались новостями. Цех походил на встревоженный улей. До Вальтера доносились обрывки разговоров. Без конца повторялись слова «революция», «мир». Токарь Хибнер, работавший на большом карусельном станке, уже немолодой человек с изрядным брюшком, тот самый, который несколько месяцев 337
назад тайно и с превеликим страхом говорил Вальтеру и Эриху Эндерлайту о Ленине, сейчас свободно и безбоязненно рассказывал группе рабочих о русской революции 1905 года, об интернациональных съездах революционной оппозиции в Швейцарии, на которых были и представители немецкой революционной оппозиции. Хибнер не агитировал, но он охотно и пространно отвечал на вопросы, и Вальтер поражался знаниям и осведомленности старого токаря. Были на заводе и другие люди, они громко, даже чересчур громко разглагольствовали. Вот, например, Феликс Францен, уполномоченный профессионального союза. Он ходил по цеху и осыпал большевиков бранью и насмешками. — Ленин — социалист? — говорил он.— Смешно! Это вождь террористов, тех, что бросают бомбы и свергают царей... Перейдя к другой группе рабочих, Францен с яростью выкрикивал: — Что, мир? Вы говорите большевики хотят мира? Ложь и обман, и ничего более! Да и вообще они дольше трех дней не продержатся. Через неделю в России опять все будет по-старому. А пока, конечно, там все ходуном ходит. < ... > В обеденный перерыв токарь Альфред Хибнер встал в заводской столовой на стул и произнес речь. Он сказал, что в Берлине бастуют рабочие военных заводов, не побоялся заявить, что положение на фронтах катастрофическое и что на горизонте уже можно разглядеть военный крах Германии. Берлинские рабочие объявили забастовку, они требуют прекратить напрасное кровопролитие и немедленно положить конец войне. Хибнер выразил надежду, что стачка охватит всю Германию, ибо берлинские товарищи, если их не поддержать, не добьются успеха. Хибнер закончил свою речь словами: — Товарищи, с завтрашнего дня мы объявляем забастовку! Призыв к стачке воспламенил всех. Рабочие шушукались у станков. Мастера звонили по телефону в дирекцию... В уборных — необычайный наплыв народа. На стенах расклеены листовки. Эрих Эндерлайт успел одну прочесть раньше, чем какой-то пожилой рабочий сердито сорвал ее. —• Там напечатано: «Рабочие оборонных заводов! Бастуйте все как один!» — возбужденно рассказывал он Вальтеру, зыркая глазами во все стороны. Рабочие обступили его. Он лишь повторял: — Берлинцы бастуют! Да, да, написано черным по белому!.. Немного спустя несколько человек в длинных пальто и котелках вошли на заводской двор в сопровождении обер-мастера Дернера. Они заглянули в цех, где работал Вальтер, и скрылись в будке мастеров. — Берегись! Полиция! 338
Слова предостережения мгновенно понеслись от станка к станку. Мастер Матиссен торопливо шел по пролету, разводя руками и как бы говоря этим немым жестом: ну вот, доигрались. Я тут ни при чем! Я ни при чем! Он походил на птицу с подбитыми крыльями. Альфред Хибнер, увидев приближающегося мастера, начал складывать свои инструменты. Он только кивнул. Взбудораженный, запыхавшийся Матиссен что-то безостановочно говорил ему. Хибнер спокойно последовал за ним в будку мастеров. Кто-то из служащих принес токарю его одежду. Тот в конторе переоделся, завернул инструменты и спецовку и сунул узелок под мышку. Полицейские чиновники, окружив арестованного, увели его из цеха. Хибнер кивнул Вальтеру и еще нескольким ученикам, побежавшим через двор якобы в другой цех. И опять над станками загудели трансмиссии, застучали штамповальные машины, на токарных станках брызнул металл, резко зашипели точильные камни: обширный цех вновь наполнился шумом и грохотом. Ш Великая Октябрьская социалистическая революция — начало новой эры в истории человечества Б. Келлерман. «Девятое ноября», стр. 314—315. И вот — над дворцом развевается красный флаг. В здании рейхстага заседает парламент Ноября. Он заседает в нижней палате и в палате господ, где вчера еще старцы спорили о пустяках. Там, где разговаривали только шепотом, теперь клокочет буря громких голосов, там, где швейцары подозрительно оглядывали башмаки каждого незнакомца, нынче сидят у своих пулеметов караульные солдаты. Нет больше сюртуков и лаковых туфель, нет больше шептунов, холеных седых бород, блестящих лысин, старческих сутулых спин! Берегись! Жаром горит на небе молодое солнце. Оно поднялось из далекой России, омытое кровью и слезами. Оно перешагнуло Вислу. Оно перешагнет Рейн. Омытое слезами и кровью, оно перешагнет Ламанш... По ту сторону Атлантики оно взойдет из морской бездны, и в пламени его расплавятся стальные сейфы небоскребов... Придет день, и оно, это молодое солнце, поднимется над водами Тихого океана, на берегах которого обитают желтокожие народы. Всех старцев, жестоких и надменных, тех, кто правит судьбами народов, молодое это солнце испепелит раньше, чем они увидят его; раньше, чем они прошамкают слово,— их уже не будет.
ОГЛАВЛЕНИЕ Использование художественней литературы в преподавании новой истории (методические указания)—А. А. Вагин 3 Тема 1. НАЧАЛО НОВОЙ ИСТОРИИ 1. Английская буржуазная революция и народные массы (Арт. Феличе) , 19 2. Оливер Кромвель и Карл I (А. В. Луначарский) 22 3. Попытка восстания уравнителей (Арт. Феличе) 26 4. Кромвель в Уиндзорском королевском замке (В. Скотт) .... 28 5. Движение луддитов (С. Львов) 31 6. «Песня для луддитов» (Дж. Байрон) 35 7. Начало войны за независимость английских колоний в Северной Америке (Ф. Купер) в „ — 8. Поражения и победы молодой американской республики («/7. Фейхтвангер) 40 Тема 2. ФРАНЦУЗСКАЯ БУРЖУАЗНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ XVIII ВЕКА 9. Французская деревня до революции (Ч. Диккенс) 44 10. Маркиз в замке. Месть угнетенных (Ч. Диккенс) 45 11. Высказывания Вольтера 47 12. «Энциклопедия, или Толковый словарь наук, искусств и ремесел» (Л. Фейхтвангер) 49 13. Великая французская революция (В. Гюго) 51 14. В ночь на 14 июля 1789 года (Р. Роллан) 52 15. Штурм Бастилии (Ч. Диккенс) 54 16. «Четырнадцатое июля» (П.-Ж. Беранже) 55 17. Крестьяне жгут замки (Ал. Алтаев) 56 18. Марсельский батальон вступает в Авиньон (Ф. Гра) 58 19. «Марсельеза» (Руже де Лиль) 59 20. Восстание 10 августа 1792 года. Штурм Тюильрийского дворца (Ф. Гра) , ♦ . , m 21. Сражение при Вальми (Р. Роллан) * 64 22. Подвиг юного Барра (О. Барбье) 66 23. По дорогам Франции осенью 1792 года (Ч. Диккенс) — 24. Конвент 1793 года (В. Гюго) 68 25. Конвент голосует за казнь короля (В. Гюго) 70 26. Парижские секции и положение Франции весной 1793 года (А. Франс) 71 27. Марат (Ф. Фрейлиграт) 74 28. Триумф Марата (А. Франс) 75 29. Очередь за хлебом {А. Франс) 76 30. Революционный террор (А. Франс) 78 31. Париж в 1793 году (В. Гюго) 81 340
32. «Дерево свободы» (Р. Берне) 83 33. Республиканская армия и ее командиры (3. Эркман п А. Шатриан) 84 34. Борьба республики против церкви (А. Франс) . 85 35. Якобинцы после казни дантонистов (Р. Роллан) ..86 36. Робеспьер (Р. Роллан) , * 90 37. 9-е термидора (А. Франс) 93 Тема 3. ФРАНЦИЯ С 1794 ПО 1815 ГОД 38. Буржуазия, разбогатевшая во время французской революции XVIII века (О. Бальзак) 96 39. Народная война в Испании против гнета наполеоновской империи (Е. В. Тарле) , < ; — 40. Перелом в войне 1812 года (Л. Н. Толстой) 97 41. Настроения народа во Франции после похода 1812 года в Россию (А. Виноградов) 98 42. Ватерлоо (В, Гюго) 99 43. Разгром французской армии при Ватерлоо (Стендаль) .... 103 44. Войны Наполеона (А. Франс) 105 Тема 4. РЕВОЛЮЦИОННОЕ ДВИЖЕНИЕ 20-х ГОДОВ XIX ВЕКА В ЕВРОПЕ 45. Революционное движение 20-х годов XIX века и «Священный союз» (А. С. Пушкин) 107 46. Революции 1820—1823 годов в Испании и Италии (А. Виноградов) — 47. «Песня греческих повстанцев» (Дж. Байрон) 111 48. Женщины — героини борьбы греческого народа за независимость в 1821—1829 годах (Ж. Берн) — Тема 5. ОБРАЗОВАНИЕ НЕЗАВИСИМЫХ ГОСУДАРСТВ В ЛАТИНСКОЙ АМЕРИКЕ 49. Туссен Л увертюр (А. Зегерс) . , г . . 112 50. Совещание у первого консула (А. Виноградов) 114 51. Положение французских интервентов на Гаити (А. Виноградов) . 115 52. Революции в Южной Америке. Война Мексики за независимость (X. Март) 116 53. Восставшая Куба провозглашает республику в 1869 году (X. Марти) 118 Тема 6. РЕСТАВРАЦИЯ БУРБОНОВ. ИЮЛЬСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ 1830 ГОДА И ИЮЛЬСКАЯ МОНАРХИЯ ВО ФРАНЦИИ 54. Возвращение дворян-эмигрантов (П.-Ж. Беранже) ...... 118 55. Июльские дни 1830 года (В. Гюго) 119 56. Июльская революция 1830 года во Франции (А. Виноградов) . .120 57. Значение Июльской революции 1830 года (П.-Ж. Беранже) . . .121 58. Характеристика Июльской монархии (О. Бальзак) 122 59. Парижский буржуа времен Июльской монархии (О. Бальзак) . . — 60. Положение крестьян во Франции в первой половине XIX века (О. Бальзак) . , v 123 61. Деревенский ростовщик во Франции в первой половине XIX века (О. Бальзак) . . 124 62. Восставшие ткачи овладевают Лионом (1831) (Г. Серебрякова) . 125 Тема 7. РАЗВИТИЕ КАПИТАЛИЗМА В АНГЛИИ И ЧАРТИЗМ 63. Промышленная Англия (Ч. Диккенс) ^ .128 64. Выборы в парламент в Англии (Ч. Диккенс) 129 65. Митинг чартистов (Д. Триз) 133 66. Конец чартистского движения. Срыв демонстрации 10 апреля 1848 года (Д. Линдсей) 134 67. Завоевательная политика Англии в первой половине XIX века (Г. Веерт) 138 341
Тема 8. РЕВОЛЮЦИЯ 1848 ГОДА ВО ФРАНЦИИ 68. Февральская революция 1848 года во Франции (Г. Флобер) . . .139 69. На баррикадах Парижа в феврале 1848 года (Э. Эркман и А. Шатриан) * 142 70. Революция 1848 года в других странах Европы (Ф. Фрейлиграт) . 147 71. Июньские дни 1848 года в Париже (Л. И. Герцен) 148 72. Баррикады в дни Июньского восстания 1848 года в Париже (В. Гюго) 150 73. После подавления Июньского восстания 1848 года (Г. Флобер) . 152 Тема 9. РЕВОЛЮЦИИ 1848 — 1849 ГОДОВ В ГЕРМАНИИ, ИТАЛИИ, АВСТРИИ, ВЕНГРИИ И ЧЕХИИ 74. Силезские ткачи (Г. Гейне) . . , 155 75. Сопоставление английской революции XVII века, французской революции XVIII века и революции в Германии в середине XIX века (Л Гейне) 156 76. Раздробленность Германии (Л Гервег) 157 77. Революция и контрреволюция в Германии (Ф. Фрейлиграт) . . .158 78. «Новая Рейнская газета» (Г. Веерт) 159 79. Немецкая буржуазия в революции 1848 года (Г. Гейне) . . . .160 80. Революция 1848 года в Италии (Дж. Кардуччи) . , 161 8L Начало революции 1848 года в Венгрии (Ш. Петефи) 82. Восставшая Венгрия (М. Йокаи) 162 83. Венгерский народ сражается (Ш. Петефи) в ? 154 84. Революционное движение в Чехии в 1848 году (А. Сташек) . . ]65 Тема 10. ПЛАНТАЦИОННОЕ РАБСТВО И ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА В США 85. Работорговля на Атлантическом океане в начале XIX века (Г.Гейне) 168 86. Жизнь невольников (Э. Петри) , 171 87. Негроловы (Г. Бичер-Стоу) v s 173 88. Г. Лонгфелло против невольничества 176 89. Восстания рабов в США в первой половине XIX века (Э. Петри) . 177 90. «Подпольная железная дорога» и деятельность Гарриет Табмен (Э, Петри) . . .. . . , в 178 91. Беглый раб (У. Уитмен) . « 183 92. Казнь Джона Брауна (Я. Кальма) — 93. Негры и гражданская война (Л. В. Рубинштейн) 188 94. «Янки идут!» (Л. В. Рубинштейн) ? . . . . 189 95. Взятие Ричмонда войсками Севера (Л. В. Рубинштейн) . . . .191 96. «Освобожденный» негр (Ж. Верн) . , 192 Тема 11. НАРОДНЫЕ ВОССТАНИЯ В ИНДИИ И КИТАЕ В СЕРЕДИНЕ XIX ВЕКА 97. Восстание сипаев в 1857—1859 годах (Э. И. Выгодская) , . . .193 98. Геройская гибель Лакшми Бай (В. Варма) 197 99. Восстание тайпинов (Л. В. Рубинштейн) ....... 199 Тема 12. ОБЪЕДИНЕНИЕ ИТАЛИИ 100. Облик Джузеппе Гарибальди (Я. Кальма) .... v ... . 204 101. Отплытие гарибальдийской «тысячи» из Генуи в Сицилию весной 1860 года (Я. Кальма) — Тема 13. I ИНТЕРНАЦИОНАЛ. КАРЛ МАРКС И ФРИДРИХ ЭНГЕЛЬС — ОСНОВОПОЛОЖНИКИ НАУЧНОГО КОММУНИЗМА 102. Образование I Интернационала (Г. Серебрякова) 207 103. К. Маркс и Ф.< Энгельс по воспоминаниям современников (В. Либкнехт и Я, Лафарг) 209 342
Тема 14. ФРАНКО-ПРУСС КАЯ ВОЙНА И ПАРИЖСКАЯ КОММУНА 104. Окружение и разгром французской армии под Седаном 2 сентября 1870 года (Э. Золя) . , 216 105. Борьба французских крестьян против немецких захватчиков (Г. Мопассан) - . 217 106. Париж в осаде (Э. Золя) 221 107. Создание Центрального Комитета 20-ти округов (Ж. Валлес) . . 222 108. Провозглашение Коммуны 28 марта 1871 года (Л. Кладель) . . 223 109. Люди из народа указывают на ошибки руководителей Коммуны (Л. Кладель) : . . 224 ПО. «Трубка коммунара» (И. Эренбург) 226 111. На баррикадах Парижа в майские дни 1871 года (Ж. Валлес) . 230 112. Версальцы в Париже. Решение Коммуны об отпоре врагу (Д. Гранин) : ; 231 113. Луиза Мишель (А. Барбюс) 234 114. Зверства версальцев (В. Гюго) 235 115. В Париже после подавления Коммуны 1871 года (Г. И. Успенский) 236 116. «Интернационал» (Э. Потье) 238 Тема 15. ГЕРМАНИЯ В КОНЦЕ XIX - НАЧАЛЕ XX ВЕКА 117. Германская империя в конце XIX века (Г. Гервег) 239 118. Фабрика смерти (Ж. Берн) 240 119. Пушечный король герр Шульце (Ж. Верн) 241 120. Император Вильгельм II (Г. Манн) ... - 243 121. Август Бебель (В. Бредель) • . . 245 122. Клара Цеткин на чрезвычайном конгрессе II Интернационала в Базеле в 1912 году (Л. Арагон) . 247 123. Оппортунизм в германской социал-демократической партии (В. Бредель) •. v v : : 248 Тема 16. АНГЛИЯ И ФРАНЦИЯ В КОНЦЕ XIX — НАЧАЛЕ XX ВЕКА 124. Буржуазная Англия на пороге XX века (Дж. Голсуорси) .... 251 125. Идеология британского империализма (Р. Киплинг) 252 126. Лондонские трущобы (Д. Лондон) в 254 127. Ирландия борется (Ш. О'Кейси) 256 128. Общественно-политический строй Франции в начале XX века (А. Франс) 260 Д29. Забастовка шоферов в Париже (Л. Арагон) 262 130. Обострение классовой борьбы во Франции в начале XX века . . 266 Тема 17. ЮЖНЫЕ СЛАВЯНЕ В КОНЦЕ XIX ВЕКА 131. Зверства турок в Болгарии (И. Вазов) 267 132. Высадка отряда Христо Ботева на болгарском берегу Дуная весной 1876 года (И. Вазов) 268 133. Стихи Христо Ботева .- 270 Тема 18. США И СТРАНЫ ЛАТИНСКОЙ АМЕРИКИ В КОНЦЕ XIX- НАЧАЛЕ XX ВЕКА 134. Капиталистическое земледелие с применением машин в США (В. Г. Короленко) . . >. 271 135. Рост Чикаго в конце XIX века (Т. Драйзер) 273 136. Нью-Йорк в начале XX века (М. Горький) ..*..«... — 137. Предвыборная борьба между республиканцами и демократами и подкуп избирателей (Т. Драйзер) 276 138. Продажность сенаторов (Т. Драйзер) 277 139. Империалистическая внешняя политика США (М. Твен) . . . 279 140. Расправа над филиппинцами (М. Твен) 280 343
141. Борьба трудящихся Мексики за победу буржуазно-демократической революции 1911 года (Д. Лондон) 282 Тема 19. ПРОБУЖДЕНИЕ АЗИИ 142. Судьба бедняка (Лу Синь) 285 143. Положение крестьян в Индии (Р. Тагор) 291 144. Образование партии Индийский национальный конгресс и его умеренные элементы (Р. Тагор) 292 145. Иран в начале XX века (А. Лахути) 298 146. Нарастание революционного движения в Иране против мирового империализма (Л. Лахути) . . . . , 299 Тема 20. АФРИКА В КОНЦЕ XIX - НАЧАЛЕ XX ВЕКА 147. Зверства империалистов-колонизаторов в Африке (Дж. Конрад) . 299 148. Хозяйничанье бельгийских колонизаторов в Конго (М. Твен) . . 302 149. Восстание зулусов (Дж, Коуп) 304 Тема 21. ИМПЕРИАЛИЗМ КАК ВЫСШАЯ И ПОСЛЕДНЯЯ СТАДИЯ КАПИТАЛИЗМА 150. Собрание акционеров (Дж. Голсуорси) 307 151. Власть банков (Э. Верхарн) 311 152. Образование треста путем скупки акций. Спекуляция акциями на бирже (Т. Драйзер) 312 153. Образование капиталистических монополий и рост финансового капитала (Т. Драйзер) 314 154. Рост милитаризма в Европе в конце XIX века (В. Гюго) . . . 315 Тема 22. ПЕРВАЯ МИРОВАЯ ВОИНА 1914—1918 ГОДОВ 155. Виновники империалистической бойни (Б. Келлерман) .... 316 156. Окопная война на французском фронте (А. Барбюс) . . .*~ . . 317 157. На германском Западном фронте в 1916 году (Б. Келлерман) . . 321 158. Наступление русских армий в 1916 году и роль России в первой мировой войне (Л. Н. Толстой) 322 159. Религия и война (#. Гашек) 323 160. Артиллерийский обстрел (Э. М. Ремарк) 326 16L Немецкая революционная молодежь (В. Бредель) 327 162. Покончить с войной! (А. Барбюс) 329 163. Восстание в полках французской армии в 1917 году (Л. Барбюс) . 331 164. Близ французского фронта весной 1918 года (Э. Синклер) . . . 332 165. Наступление армий Антанты осенью 1918 года (Б. Келлерман) . 334 166. Немецкий тыл к концу войны (Б. Келлерман) ... г ... . 335 167. Великая Октябрьская социалистическая революция в России и пролетариат Германии (В. Бредель) 337 168. Великая Октябрьская социалистическая революция — начало новой эры в истории человечества (Б. Келлерман) 339 ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА В ПРЕПОДАВАНИИ НОВОЙ ИСТОРИИ Редактор Н. В. Попов. Переплет художника И. Д. Кричевского Художественный редактор А. В. Сафонов. Технический редактор Т. А. Семейкина. Корректор И. А. Мясникова Сдано в набор 2/IX 1965 г. Подписано к печати 19/1 1966 г. 60X90Vie. Печ. л. 21,5. Уч.-изд. л. 20,93. Тираж 70 тыс. экз. (Тем. пл. 1966 г. № 216.) А 13887. Заказ № 774. Издательство «Просвещение» Комитета по печати при Совете Министров РСФСР, Москва, 3-й проезд Марьиной рощи, 41. Типография- издательства «Уральский рабочий», Свердловск, проспект Ленина, 49. Цена без переплета 57 к., переплет 18 к.