Tags: журнал домашняя лаборатория
Year: 2016
Text
ИНТЕРНЕТ-ЖУРНАЛ
ДОМАШНЯЯ
ЛАБОРАТОРИЯ
ФЕВРАЛЬ 2016
\л}' *
ДОМАШНЯЯ
ЛАБОРАТОРИЯ
Научно-практический
и образовательный
интернет-журнал
Адрес редакции:
domlab@ inbox.com
Статьи для журнала
направлять, указывая в теме
письма «For journal».
Журнал содержит материалы
найденные в Интернет или
написанные для Интернет.
Журнал является полностью
некоммерческим. Никакие
гонорары авторам статей не
выплачиваются и никакие
оплаты за рекламу не
принимаются.
Явные рекламные объявления
не принимаются, но скрытая
реклама, содержащаяся в
статьях, допускается и даже
приветствуется.
Редакция занимается только
оформительской
деятельностью и никакой
ответственности за содержание статей
не несет.
Статьи редактируются, но
орфография статей является
делом их авторов.
При использовании
материалов этого журнала, ссылка
на него не является
обязательной, но желательной.
Никакие претензии за
невольный ущерб авторам,
заимствованных в Интернет
статей и произведений, не
принимаются. Произведенный
ущерб считается
компенсированным рекламой авторов и
их произведений.
По всем спорным вопросам
следует обращаться лично в
соответствующие учреждения провинции
Свободное государство (ЮАР).
При себе иметь, заверенные
местным нотариусом, копии всех
необходимых документов на
африкаанс, в том числе,
свидетельства о рождении, диплома об
образовании, справки с места
жительства, справки о здоровье
и справки об авторских правах
(в 2-х экземплярах).
Nft
ЩжШ П-П
- - ^
СОДЕРЖАНИЕ
История религий (продолжение)
Мир микробов (продолжение)
Осваиваем статистику
Учебные опыты по органической химии
Февраль 2015
История
Ликбез
129
140
Химичка
161
Электроника
Регулятор мощности нагревательных приборов
Регулятор мощности с RS-485
Самогонный ликбез
Нефть из мусора
169
175
Практика
188
204
Растительные масла для лаков
О дивный новый мир
Возвращение в дивный новый мир
В мире насекомых (продолжение)
Фотогалерея
Справочник
208
Литпортал
213
Дискуссии
325
Разное
379
398
НА ОБЛОЖКЕ
Нефть... Сейчас ее много и она дешевая. Но всегда ли
так будет? Не придется ли нам в будущем добывать ее
или ее продукты из отходов? Читаем заметку «Нефть из
мусора».
История
ИСТОРИЯ РЕЛИГИИ
Шантепи Сосей
(продолжение)
ИНДУИЗМ
Возникновение
индуизма
Хотя буддизм широко распространился и в Индии, однако ему не удалось всюду
твердо установиться. Особенно успешное сопротивление ему было оказано на
западе; оно исходило не только из среды жрецов, но даже и от самого населения.
По-видимому, здесь уже рано развились такие религии, которые довольно тесно
сплелись с народной жизнью и не составляли, подобно брахманизму на востоке и
философии кшатриев, достояния лишь богатых и образованных. В этих западных
культах мы видим зачатки религиозной формы, сделавшейся с течением времени
господствующей религией индусов, бесчисленные секты и направления которой мы
обозначаем общим названием индуизма. Основателям этих индуистских сект
принадлежит та заслуга, что они распространили область высшей религии на весь
народ. Как джайнисты и буддисты шли навстречу потребности кшатриев и дали им
религию, которая прежде была монополией брахманов, так же точно благодаря
сектам открылся путь спасения и низшим кастам, до сих пор не принимавшим
непосредственного участия в религиозных движениях.
Представления жреческой религии и мудрость мыслителей стали проникать в
такие сферы, где прежде господствовали лишь волшебство и суеверие, и была
сделана попытка придать более глубокий смысл и религиозное содержание
первобытным верованиям и ведущим свое начало из древности культам низших классов. Это
религиозное новообразование, возникновение которого нужно, конечно, относить
ко времени после расцвета брахманизма, осуществилось, очевидно, благодаря
двум движениям: одно шло сверху вниз, другое снизу вверх.
Народная религия, не затронутая жреческим влиянием брахманов, сохранялась
всегда в той самой форме, в какой мы видели ее проявление в Ведах, и в какой
она существует почти неизменно до нашего времени, именно в виде культа духов
или демонов, которые связываются в представлении верующих с деревней и полем,
с лесом и горой, или имеют значение для отдельных случаев жизни: рождения,
болезни, смерти и т.д.; при этом не было недостатка в почитании деревьев и
камней, змей и других животных, и в разного рода фетишизме, причем культ
преимущественно носит характер колдовства, с которым мы знакомимся в Атарве. К
этому дикому стволу прививаются теперь идеи, которые развились внутри высших
каст и были только восприняты основателями сект. Ведийские элементы в этой
передаче остаются еще заметными не только в названиях ведийских богов, но в
легендах и поучениях, которые связываются с ними, и даже в обычаях ведийского
происхождения. Еще яснее, однако, заметно влияние брахманизма и философских
школ. Что брахманы принимали деятельное участие в создании первоначального
индуизма, это видно из всего характера древних сект. Веды еще постоянно
признаются основным источником священной мудрости, и религиозный образ мыслей
создается на почве Упанишад. Затем последний подпадает под преимущественное
господство школы Веданта, величайшие представители которой как раз и
находятся в числе основателей сект индуизма. Впрочем, в этих рассуждениях можно в то
же время заметить и направления школы Сакья, что и понятно: мы знаем, что
среди первых значительных личностей, от которых исходил индуизм, были и
кшатрии. Притом с течением времени воззрения школ не сохранились в чистоте; от
главных течений отделились ветви, развивавшие собственные взгляды и
образовавшие особенные самостоятельные учения. Прежде всего, они сблизились с
народной точкой зрения тем, что в своих системах предоставляли неограниченный
простор теистическому пониманию идеи бога; хотя пантеистическая идея Атмана
все еще считается в них высшей формой религиозного воззрения, однако, наряду
с ней в понятии о боге существуют разные степени, за которыми признается не
одно лишь относительное право, и в их числе находят себе место и народные
божества. Так, например, в системе Рамануджа бог1 может проявляться одновременно
в таких разнообразных формах, как беспредельный сверхчувственный небесный
дух, как деятельный творец и правитель мира, как воплощающийся провозвестник
и защитник истины, как телесное божество, которое обнаруживается
божественными знаками своего достоинства, и, наконец, как изображения из камня, металла
и проч., в которых он живет и позволяет людям поклоняться себе.
Соответственно этому и спасение достигается различными путями. Оба
старинных пути: кармамарга - путь дел, который в особенности обозначал ведийскую
практику жертвоприношений, и джнамарга - путь познания, под которым
понималось размышление, - еще и доныне остаются первыми путями системы, но к ним
присоединяется еще третий, в высшей степени характерный для индуизма. Это
путь бактимарга, который понимается в смысле полной преданности богу и его
милосердию. Таким образом, эта религия сумела приспособиться к точкам зрения
как приверженцев более древних религиозных форм, так и новообращенных в
высшую религию; она удовлетворяет требованиям ученых теологов с их склонностью к
умозрениям и наивного или грубого мирянина, привыкшего к волшебству и суеве-
рию; но, идя навстречу требованиям последнего, она все-таки заставляет его
подвинуться на шах1 вперед. Его-то индуизм преимущественно и имел в виду. При
этом школьная философия, имевшая ранее столь аристократический характер,
соединяясь с народным образом мысли, должна была потерять многое из своей
важности и отчасти войти в практическое направление народной веры; для
представлений же и обычаев низших слоев народа не устанавливалось никаких границ, и
мирской элемент приобретал выдающееся значение.
Вследствие этого возникает движение снизу вверх, имевшее столь важное
значение при возникновении индуизма. Хотя секты и были основаны преимущественно
людьми из высших каст, мысли которых были положены в основание теории сект,
но мифические представления и формы культа имели народное происхождение.
Правда, великие боги индуизма имеют иногда имя, а иногда и характерные черты,
общие с древними богами Веды, но фактическую форму, под которой они
почитались сектами, они большей частью унаследовали от духов и мелких божеств
местных и случайных культов. Еще и теперь мы можем наблюдать тот процесс,
посредством которого местный бог постепенно вступает в пантеон, и то возвышается на
степень самостоятельного божества, то рассматривается как одна из сторон или
форм проявления признанных богов; таким образом, не подлежит сомнению, что
великие боги теперешнего индуизма приобрели свой характер благодаря такому
слиянию. Бог земли Бумия, культ которого совершенно примитивен,
отождествляется с Вишну. Точно так же Баба, обоготворенный дух племен-аборигенов, во
многих местах сделался новым явлением Шивы, и таким образом всюду в культах и
мифах, в формах и отличительных знаках богов можно узнать пережитки прежних
местных религий.
Шаг за шагом, по мнению Крука, можно проследить вторжение этих божеств в
храм. Сначала место их культа остается вне храма; они считаются как бы
привратниками храма, и как таковые принимаются во внимание при храмовом культе;
затем мы видим, что мало-помалу они получают придел в самом храме, где
обыкновенно служит жрец из низшей касты, к которой принадлежит это божество, и
так продолжается далее, пока первоначальный полевой бог или леший не
сделается воплощением или проявлением великого бога, и тогда уже он должен вполне
пользоваться всеми официальными чествованиями. Подобный путь указан Лейелем и
для культа великих мужей: когда один из них умирает, то его могила делается
подходящим местом для молитвы его семьи; скоро она начинает также обращать на
себя внимание околотка; на месте погребения строится маленькое святилище,
служение которому постепенно, благодаря пожертвованиям окрестных жителей,
становится для семьи прямо выгодным. Считается за счастье иметь в стране
такое святое место, и правители по возможности охраняют его. Немного лет спустя
воспоминание о человеке исчезает, его происхождение делается таинственным,
его биография разукрашивается легендами, его рождение и смерть считаются
сверхъестественными. В ближайшем поколении имена великих богов вносятся в
историю, и чудесное предание само становится мифом, который, в конце концов,
может быть объяснен только личным появлением какого-нибудь бога. Теперь
апофеоз вполне готов: данный человек был просто одним из богов, и брахманы уже
думают, где ему отвести место в храме.
Такие процессы беспрестанно совершаются в современной Индии, и когда Лейель
сравнил индуистический пантеон с караван-сараем, то он этим хотел отметить
именно эту беспрерывную теогонию местных богов. "На этой ступени религиозного
развития, - продолжает остроумный исследователь, - народ сооружает лестницу
Иакова между землей и небом, на которой видно, как люди восходят по ней,
чтобы сделаться богами, и снова нисходят как воплощения различных божеств".
С этим связано то характерное для индуизма обстоятельство, что образы
эпической поэзии играют столь выдающуюся роль в религии. Именно благодаря этому
Рама, герой великого эпоса Рамаяны, сделался нравственным идеалом народа и из
племенного героя - национальным. Приходившееся на его долю почитание тотчас
возвысило его из человеческой сферы в божественную и обусловило его
отождествление с Вишну точно так же, как это случилось с другим эпическим героем
Западной Индии, с Кришной. В обоих случаях, и Рамы и Кришны, герой саги, по-
видимому, слился с народным божеством: Кришна, Джадавер, с пастушеским
божеством Говинда, а Рама, Рагавер, с народным богом, победителем демонов Рамой.
Лишь после того, как это произошло, образовавшийся таким образом полубог был
признан в очеловечимшися Вишну. Конечно, вследствие такого же эвемеристиче-
ского процесса и выдающиеся основатели сект признавались и почитались за
божества. Это достаточно доказывается тем, что в честь мыслителя Санкара и
поэта Виаза были построены храмы, и столь обстоятельный и точный знаток Индии,
как индийский д-р Бандаркар, высказал предположение, что сам Вазудева,
древний бог западных сект, который скоро был вполне отождествлен с Вишну, был
первоначально основателем секты Багавата.
Рама (слева) и Кришна.
Легко понять, что такая религия, в которой все, что стало дорого народу,
столь легко приобретает права гражданства, остается незыблемым достоянием
народа и спокойно противится попыткам ввести что-либо иное. Лучшим
доказательством этого является то сопротивление, которое она оказала буддизму и
которое, наконец, привело к полной победе ее над ним. Однако было бы ошибочно
понимать это разумное приспособление как средство защиты, которое первоначально
применялось против угрозы буддизма. Признание национальных культов
последовало, без сомнения, потому, что обойти их было невозможно, и религиозная
санкция неизбежного была уже издавна в обычае брахманов. Если эта
снисходительность сильно способствовала распространению индуизма, то, с другой стороны,
несомненно и то, что такого рода систематическая уступчивость в религиозном
развитии народа всегда является в высшей степени опасным фактором; и на самом
деле секты, именно благодаря этой практике, сделали сравнительно мало для
самых низших слоев народа; эти последние еще и теперь продолжают жить, как
тысячи лет тому назад, в своем суеверии и фетишизме и только по наружности
принадлежат к действительной религии.
Секты и их
литература
Об историческом начале индуизма известно очень мало, и в особенности
недостоверны первые хронологические данные. Впрочем, Бюлер решается приписать
самым старинным сектам довольно глубокую древность. По его мнению, они должны
были существовать значительно раньше буддизма, даже ранее джайнизма
(следовательно, ранее 800 лет до н.э.), потому что в сочинениях последних сект о них
говорится как об издавна уже существующих. Во всяком случае, относительно так
называемых адживаков, первой секты, известной нам, признается, что они
существовали уже до появления Будды и враждебно отнеслись к новому движению. Эти
адживаки образовали монашеский орден; и совершенно так же, как баудды и
джайны, они возвели в правило всей жизни последнюю степень брахманской жизни,
степень отречения (отсюда и название "адживака" - "на всю жизнь", т.е.
отрекающийся) , и через тапа (аскетизм) стремились достичь блаженства. От этих
сект адживаки отличаются теистическим или пантеистическим характером,
господствующим в их религии, а именно: они ревностно почитали Нарайану (Вишну) и
вообще более приближались к народной вере. Они не оставили после себя
литературы, так что мы знаем о них лишь из отдельных надписей (например, в пещерах,
которыми они пользовались) и из упоминания о них в буддийских и джаинистиче-
ских сочинениях. Некоторые авторы (Керн, Бюлер) отождествляли адживаков со
знаменитой сектой багаватов; во всяком случае, ее следует рассматривать как
продолжение более древнего ордена. Они также почитали Нарайану-Вишну, а также
и Кришну, но характерное для них имя божества - Вазудева (см. выше), с
которым они естественно и отождествляли названные божества. Жили ли багаваты
подобно адживакам монахами, мы не знаем, теологию же их и литературу мы знаем
довольно хорошо. Особенно развили они философскую систему Панкаратра, которая
дошла до нас, и по имени которой они часто называются. Последователей Панка-
ратры нельзя, впрочем, считать философской школой; их религия популярная,
вовсе не имеющая такого метафизического основания, как, например, Санкья и
Веданта; их мысли не вытекают непосредственно ни из Вед, ни из Упанишад;
скорее, они занимают рядом с ними вполне самостоятельное положение и проникнуты
духом эпической поэзии и набожностью Бакти.
Совершенно такую же теорию, как в Панкаратра, мы находим у последователей
Рамануджи, брахмана из Южной Индии, жившего в XII в., который сделался одним
из великих учителей Индии и основателем одной из важнейших сект, благодаря
именно тому, что он обновил философию багаватов. Секта Рамануджа выше всего
почитает Раму и имеет, как и следовало ожидать от последователей такого
человека , действительно возвышенные представления о божестве.
На почве этих великих движений, восприняв часть их традиций, создалось
необозримое количество сект, почитающих имя Вишну. Из великих вождей, около
которых собирались секты и которые с полным правом пользовались большим
почтением, мы назовем, прежде всего, южного реформатора Рамананда (около 1400 г.
н.э.). Он шел навстречу потребностям народа еще гораздо дальше, чем сам
Рамануджа; именно Рамананда проповедывал суетность внешних религиозных обрядов и
употреблял народный язык (Hindi) для выражения своего учения. На этом языке
он написал много поучительных стихотворений; но значение его деятельности ос-
новывается гораздо больше на его личном влиянии, которым и объясняется то,
что Верхняя Индия не погрузилась в такой же религиозный застой, какой уже
наступил для Бенгалии. Оба самых влиятельных человека новейшего индуизма,
реформатор Кабир (в XV в.) и поэт Тулсидас (ок. 1600), обязаны ему своим
духовным направлением.
Четырёхрукий Вишну, династия Пандья, VIII — IX века.
В то время как эти секты распространялись на все классы народа, секта Мад-
ва, члены которой группировались около знаменитого философа Анандатирта, все
еще стремилась сохранить брахманистический характер; поэтому все члены секты
должны были принадлежать к этой касте, так же как и санкиазины, которые все
должны были откинуть две первые стадии брахманского пути и которые сохранили
монашески аскетическую традицию первых сект. Наоборот, кришнаитская секта
Валлаба вела вполне мирскую жизнь и даже в значительной степени предавалась
светскости.
Шиваитские секты не могут предъявить столь славных имен, как вишнуитские, и
не имели столь характерных ступеней развития. Большинство из них -
странствующие аскеты; однако шиваизм долгое время имел преобладающее влияние именно
между учеными и образованными людьми, и во многих областях и теперь большая
часть брахманов - шиваиты. В Средние века шиваизм, по-видимому, в течение
столетий был вообще более могущественной из двух сект еще потому, что
предоставлял народному верованию более свободный ход. Только реформаторские
движения XV в. снова возвратили вишнуизму его силу. Впрочем, соперничество двух
сект никогда не приводило к борьбе; скорее они обнаруживали склонность к
смешению, так что не только боги вишнуитов без всякого колебания призывались
поклонниками Шивы и наоборот, но даже такие аскеты, как санкиазины,
принадлежали то к той, то к другой религии, не говоря уже о тайных культах Сакта, в
которых обе секты в одинаковой степени принимали участие.
Гигантская статуя Шивы в Мурдешваре.
Как мало жреческого характера в индуизме, видно уже из того, что эпические
произведения народа играют столь важную роль в его священной литературе. Ма-
хабхарата, Илиада индусов, произведение непомерного объема, с течением
времени выросла из героической поэмы в целую литературу, в которую индусы из
своего богатого запаса включили саги и легенды, философские и религиозные
умозрения древнего и нового времени, так что эпос, начало которого, конечно,
относится к первым векам нашего летосчисления, вероятно, принял такую форму уже
задолго до VII века. Уже к этому времени мы видим, что творение Вьяза,
названное так по имени мифического поэта, почиталось как книга правды, кодекс
нравственности и путеводитель к блаженству, и уже тогда, как и теперь,
предлагалось для чтения в храмах в качестве священной книги для назидания. Санка-
ра сообщает около 800 г., что Махабхарата предназначалась для религиозного
поучения тех, кому запрещено было изучение Вед и Веданты, причем разумелось,
что брахман, знающий все Веды, но не Махабхарату, еще не вполне сведущий
человек; и поэма эта издревле занимала положение смрити, священного предания.
Независимо от того значения, которое сами индусы придавали этой поэме, она
является и для нас неоцененным источником знакомства с религиозным состоянием
индусов в Средние века, потому что в этой книге выступают все основные
религиозные направления более древнего времени: почитание Вишну, Кришны и Шивы,
рассказываются их легенды, развиваются их теологические взгляды. Так, эпизод
Харивамса есть изображение легенды Кришны, а особенно знаменитое
стихотворение Багават-Гита является в высшей степени поучительным изложением философии
почитателей Кришны. Герою Арджуне, который медлит вступать в борьбу против
своих родственников, Кришна доказывает необходимость поступать согласно
долгу, и разговор развивается в целую религиозно-философскую систему. И хотя она
носит в известной степени эклектический характер, но, благодаря обилию мыслей
и ее легкой форме, Багават-Гита есть, во всяком случае, один из прекраснейших
примеров индусского философского рассуждения, так что и в самой Индии она
пользовалась высшим уважением; всякое теологическое направление, желающее
твердо установиться, должно точно определить свою отправную точку зрения
посредством комментария к Багават-Гите.
Основной темой Махабхараты является борьба между двумя могущественными
родами, Пандуидами и Куруидами, в которой, без сомнения, отражаются древние
события индийской истории. То же в значительной мере можно сказать и о великом
южном эпосе, Рамаяне, потому что эта поэма, конечно, находится в какой-нибудь
связи с распространением индусов к югу.
Рамаяна, состоящая из 24000 двустиший, по объему составляет лишь одну
четверть Махабхараты; при этом по своей оригинальной художественной форме она
вообще имеет такой характер, что ее следует признать за принадлежащую одному
автору; таким автором называют поэта Вальмики. По содержанию она во многих
отношениях отличается от северного эпоса, и прежде всего, она в гораздо
меньшей степени имеет характер эпического сказания, заключая в себе - подобно
Одиссее в противоположность Илиаде - гораздо более сказочного элемента и
приключений .
Во время бегства изгнанного царского сына Рамы к югу и в его битвах, к
которым принадлежат также его попытки возвратить свою украденную жену Ситу,
появляются медведи и обезьяны в образе человекоподобных существ и помогают ему
всевозможными чудесами; вообще, это произведение является плодом смелой
романтической фантазии. Притом оно всегда пользовалось славой за свою
нравственную идеальность и благодаря этой возвышенности и чистоте своих мыслей
возвышается не только над грубой народной фантазией Южной Индии, но и над
художественной поэзией индусов, не всегда безупречной в этом отношении.
Собственно теологические сочинения сект составляют так называемые пураны, в
числе которых есть весьма объемистые. Пурана значит "древний" и на древнейшем
санскритском языке имеет значение космологии. По своей задаче пурана должна
обнимать собою все развитие существования, начиная от космологии, мировых
переворотов и генеалогии богов до исторических периодов человеческого рода и
династий царей.
Но фактически они представляют собой довольно беспорядочные собрания
теологических и философских рассуждений, легенд и сказочных преданий, обрядовых и
аскетических наставлений и т.п., причем обыкновенно можно заметить весьма
тенденциозное превознесение бога, почитаемого данной сектой. Каждая секта
должна иметь свою пурану или придерживаться одной из них, и, без сомнения,
даже первые секты имели свои собственные пураны. Однако те пураны, которые
имеются у нас, оказываются все продуктами средневековыми, во всяком случае,
позднейшего происхождения, нежели Махабхарата, к которой они часто примыкают
как ее теологические продолжения.
Самые известные из теперешних пуран - они обыкновенно называются по имени
какого-нибудь бога - суть пурана Вишну (переведена Вильсоном) и Маркандейа-
пурана. Большая, переведенная и изданная Бюрнуфом, Багавата-пурана - одна из
новейших и признается Бюлером за подделку XII века. Поскольку наши пураны бо-
лее позднего происхождения, они имеют лишь второстепенную ценность. Как
теологические и философские произведения они стоят гораздо ниже Брахман и
древних Упанишад, а в литературном отношении не выдерживают никакого сравнения с
эпопеями. Из этого, однако, не следует, что со своими бесчисленными
философствованиями, легендами и мифами они не составляли в высшей степени богатого
источника для религиозной истории.
Как на дополнения к пуранам следует смотреть на Тантры, произведения
последних веков. Это ритуалистические сочинения, состоящие довольно часто лишь
из массы имен и формул; однако они особенно интересны благодаря тому, что
содержат в себе правила тайного культа, который играет важную роль в
современной Индии.
Религиозная литература индуизма содержит, кроме того, значительное
количество стотр, или хвалебных песен, которые и до сих пор еще сочиняются и
собрания которых играют такую же роль, как книга церковных песнопений в нашей
церковной жизни. Впоследствии мы ближе рассмотрим этот важный для нашего
ознакомления с индуизмом источник.
Боги и
учение
о богах
Мифологический элемент в индуизме отступает на задний план: центр тяжести
его лежит в практической деятельности. Распознавать секты приходится по
культу или, лучше сказать, по внешним формам жизни, а в их теориях основные
философские воззрения часто играют гораздо более важную роль, чем представления о
богах. Тем не менее, эти представления во многих отношениях представляют
большой интерес. Прежде всего, своеобразно отношение индуизма к прежней
мифологии. Из ведийских богов, конечно, нет ни одного, который бы на этой
позднейшей стадии имел тот же самый характер или то же значение, какие он имел
прежде; те боги, которые в Веде преимущественно выдвигаются вперед, здесь
уходят на задний план, и наоборот, боги, менее уважаемые в Ведах, достигают
здесь величайшего почета. Могущественнейшее божество Вед, царь богов Индра,
хотя не исчез совсем в индуизме, но пережил самого себя. Сохраняется еще
сознание, что это очень важный бог, любимые образы саг и мифов величаются еще
почетным именем "сын Индры" и т.п., но настоящего могущества он уже не
обнаруживает, и такое отношение господствует уже в древнейших частях Махабхара-
ты; о постепенном исчезновении Индры в Махабхарате, которое желает доказать
Гольцман, не может быть речи. Главный бог брахманского времени, сам Брахма
тоже утратил свое настоящее значение. Он продолжает жить в Праджапати, но его
действительные функции перешли к другим. Тем не менее, он часто упоминается,
и его изображение нередко можно отыскать среди изображений богов. Он стоит
прямо на цветке; цвет его тела темно-желтый; у него четыре лица или головы;
пятую у него отрубил Шива за то, что он называл себя высшим существом и
утверждал, что сотворил самого Шиву; в локоны его волос вплетены нитки жемчуга.
Две его руки воздеты для молитвы, две другие держат горшок и четки. Однако
это изображение, говорит Цигенбальг, не считается предметом почитания, как
изображения Вишну и Шивы. Брахма также не имеет ни своих пагод, ни
праздничных дней и постов, ни жертв; ему поется жрецами лишь несколько хвалебных
песен, вместе с тем он есть бог, живущий только в воображении, культ его угас,
и упоминание его на первом месте при перечислении великих богов - лишь
условная вежливость.
Большее значение имеет Сарасеати, его жена; хотя ей также не посвящено
особого культа, однако она как богиня красноречия и учености имеет свое
определенное место в индусском пантеоне; есть известия о праздниках в ее честь, при
которых устраивались торжественные процессии и подносились ей в виде жертвы
книги, грифеля и т.п.
Бог Брахма.
Напротив, богиня солнца Сурия, по-видимому, не утратила своего культа. В
Западной Индии вообще можно заметить сильную склонность к почитанию солнца,
которая оказалась благоприятной и для ведийских богов. Некоторые секты
считали Сурию мужчиной; ему поклонялись даже как главному богу, и в своих трех
положениях на небе он отождествлялся с Брахмой, Шивой и Вишну.
Великие божества индуизма, как уже много раз упоминалось, суть Вишну и
Шива. Оба бога имеют определенные связи с Ведой. О Вишну как ведийском боге уже
было сказано выше: мы видели, что его образ находится далеко на заднем плане:
это карлик, который в качестве спутника Индры умеет помогать великому богу и
о котором, впрочем, рассказывается только то, что он в три шага шагает на
небо или через него. Относительно Шивы, впрочем, нельзя ничего найти в Ригведе;
но в индуизме он отождествляется с Рудрой и часто даже называется Рудрой;
поэтому очень возможно, что на него следует смотреть как на продолжение этого
ведийского бога - предположение, вполне подтверждающееся при сравнении обоих
божеств. Переходную форму между обоими мы замечаем в Яджурведе, где
существует молитвенное обращение к Рудра - Шиве.
Культ Вишну как высшего бога возник, по-видимому, одновременно с
возникновением индуизма, так как Нарайана, которого почитают уже адживаки, есть не
кто иной, как Вишну, и Вазудева, высший бог багаватов, также отождествляется
с Вишну. В качестве верховного божества Вишну занимает сразу место и Брахмы и
Вишну. Для умозрения он, прежде всего, представляет собой абсолют, то, что
раньше называлось Атман или Брахман. Прямо говорится: "...нет ничего выше
Вишну, Вишну больше чем Брахма". В то же время Вишну, подобно Индре, есть живой,
деятельный бог, который является помощником людей и в своем телесном образе
отличается определенными признаками, из которых некоторые унаследованы им от
Индры. В качестве оружия он носит диск (чакра) и боевую раковину (санкха),
также булаву, и на четвертой руке у него кольцо, если только обе верхние руки
не представлены распростертыми "для утешения и даяния". Цвет тела часто
зеленый или темно-синий; он пышно одет, увешан цветами и стоит на цветке лотоса.
Он также изображается спокойно лежащим на извивах мировой змеи Ананта; у его
ног восседает его супруга Лакшми (богиня красоты и счастья), и из его пупа на
длинном стебле растет цветок лотоса, на котором помещается совсем маленькая
фигура Брахмы - аллегория понятна сама собой. Наконец, Вишну изображается
сидящим на птице Гаруда, убивающей змей, которой тоже оказывается почитание, в
особенности на юге, и которой в таком случае придается смешанный вид человека
и птицы.
Вишну на лотосе.
Вишну всегда благосклонный бог, постоянное стремление которого - приносить
людям всякого рода помощь, сообщать им истину, охранять их в опасности,
избавлять от зла и принимать их к себе на свое небо, Вайкунту, которое
представляется в виде рая. Но высшее блаженство заключается в том, чтобы
сделаться тождественным с Вишну. Это участие Вишну в судьбе людей осуществляется им
посредством его аватар, то есть воплощений, или, собственно, "нисхождений",
через которые он приближается к людям или становится им подобным. В теологии
эти аватары являются в виде глубокого таинства. "Это не преходящее проявление
божества, но полное существование бога в этом живом существе: он есть истинно
бог и истинно человек (или животное) в теснейшем их единении". Несомненно,
что и эта мистическая черта, и происходящее при воплощении превращение
божественного начала в чувственное влияние на распространение и утверждение
религии в народе, однако это действие едва ли составляет первоначальную цель
учения об аватарах. Последнее с самого начала, по-видимому, связано с той
практикой приспособления, благодаря которой индуистская религия вообще приобрела
свой характер. Это есть один из способов и, пожалуй, самый действительный, с
помощью которого основатели сект включали существующие культы в свою религию,
чтобы упрочить ее положение в среде народа.
"Когда брахманы хотят обратить какое-нибудь туземное племя, почитающее
поросенка, то они рассказывают, что поросенок - это аватара Вишну" (Лайель). В
самом деле, в аватарах можно проследить весь религиозно-исторический путь,
пройденный вишнуитским культом; мы встречаем здесь в виде пестрой вереницы
ведийские переживания, образы и саги из эпического периода, любимые черты
местных культов, и даже сам Будда должен выступить в качестве одной из форм
проявления этого бога.
Первое пресуществление, через которое Вишну сделался рыбой, относится к
легенде о потопе в том виде, в каком она содержится в Сатапата-Брахмане: Вишну
возвещает Ману всеобщий потоп и приказывает ему построить ковчег; под видом
рыбы он сам направляет его, пока ковчег не причаливает к одной горе в
Кашемире . Вторая аватара, черепахи, объясняется двумя рассказами, оба из которых
содержат ведийские элементы: боги захотели размешать молочное море горой Ман-
дарагири, чтобы приготовить себе божественный напиток Амрта; но так как они
не могут оторвать горы, то Вишну спускается в виде черепахи в подземную
пустоту и отрывает корень горы. Или: однажды мир начал падать; чтобы удержать
его, Вишну сделался черепахой и в этом виде подпирал землю. История о том,
как Вишну в виде медведя победил одного демона и вытащил из воды землю, также
напоминает ведийскую легенду о Праджапати. Позднейшего происхождения легенды
о человеке-льве, разрывающем одного хулителя бога; напротив, пятая аватара
Вишну, в виде карлика, естественно, является напоминанием той формы, в
которой мы встречаем его в Ведах. Рассказ о брахманском сыне Парасураме (Рама с
топором), в образе которого Вишну убивает надменных царей, очевидно, отражает
в себе борьбу между брахманами и кшатриями. Седьмая и восьмая аватары, Рамы и
Кришны, ясно связаны с героическими легендами. Через девятую аватару Будда
включается в культ Вишну; последняя из десяти обыкновенно признаваемых аватар
выражает надежду бедственного времени на политического избавителя: в лице
Калкина, храброго витязя, Вишну должен появиться в последние дни на белом
коне, со сверкающим мечом, и после ниспровержения варваров утвердить господство
благочестивых. Нередко аватар насчитывали гораздо более, и они могут,
пожалуй, продолжаться до бесконечности.
В восьмой аватаре мы видим Вишну слившимся с популярнейшим богом - Кришной.
Соединение этих двух божеств было, несомненно, полезно для культа обоих.
Вишну благодаря этому подошел ближе к народной жизни и приобрел себе твердую
почву; с другой стороны, Кришна чрез отожествление его с великим богом
возвысился до степени высшего божества. Вероятно, Кришна из образа героя сделался
божеством. В исторических частях Махабхараты он является возничим Арджуны и
своей отвагой и хитростью содействует победе Пандуидов над Куруидами. Судьба
его здесь вполне трагична; в возмездие за жестокость, с которой он ранее
умертвил свой собственный род, он превратился позднее в газель и был убит
выстрелом охотника. Предположение, что обоготворение Кришны возникло через
смешение его с пастушеским божеством Говинда, было уже рассмотрено выше;
легенды, окружающие бога Кришну, имеют, во всяком случае, вполне сельский
характер. Рассказывается, что Кришна был сыном Васудевы и Деваки; его злой дядя
Камса хотел умертвить ребенка, поэтому он должен был бежать в землю Гокула,
где был принят пастухом Нандой и его женой Язодой. Здесь юный бог провел ве-
селое детство, лелеемый пастушками, осчастливленный со стороны богов дарами
из игрушек и драгоценностей. Кришна-дитя (балакришна) - излюбленное
представление индусов; в виде маленьких фигурок изображается, как он ползает кругом,
играя шаром и проч. Но молодой пастух скоро обнаружил свое божественное
могущество . Когда Индра, рассердившись за почитание Кришны, послал на него и его
товарищей по играм сильную грозу, семилетний мальчик поднял громадную гору
Говардхану и держал ее в течение семи дней над устрашенными пастухами в виде
защиты. Рассказывают также, что однажды он победил царя змей, в пруд которого
он прыгнул, и с триумфом раздавил его голову; Кришна-змееубийца, в танцующем
положении, играющий на флейте, - другой любимый божественный образ индусов. В
остальном пастушеская жизнь Кришны представляет веселую и сильно чувственную
пастораль. С пастушками, тысячи которых были к его услугам, он предается
шумным любовным забавам; в особенности рассказывается о его любви к Радхе; их
взаимная склонность, их ссора и примирение изображаются в лирической драме
Гитаговинде.
Танцующий Кришна.
Это стихотворение, с его изменяющимися напевами и его пламенным эротизмом,
можно назвать Песнью песней индусов; подобно последней, его можно понимать
также в смысле аллегорического изображения отношения бога к душе. Эта
юношеская жизнь Кришны играет чрезвычайно значительную роль в индийском сознании;
она дала повод в национальных культах к разного рода увеселениям и послужила
предлогом к большому распутству. Между тем дидактические части Махабхараты
дают нам совершенно иной, гораздо более возвышенный, образ Кришны. Здесь он
вполне отождествляется с Вишну, и сам представляется верховным божеством. В
сказании о Раме, южной параллели Кришны и седьмой аватаре Вишну, Якоби
пытается найти продолжение мифа об Индре. Его борьба с Раваной, похитившим его
жену Ситу, существенно сходна с борьбою Индры с Вритрой, демоном засухи; Сита
есть олицетворенная уже в Ригведе полевая борозда, опустошение которой играло
ту же самую роль у земледельческого населения позднейшей Индии, какую
облачная змея у занимавшихся главным образом скотоводством племен ведийского
времени. Так как в чисто исторических отделах южного эпоса Рама является только
героем, и чтобы понять такое явление: Рама как божество, - необходимо будет
прибегнуть к упомянутой выше гипотезе о смешении героя с местным Индрой-
Рамой; это тем легче, что можно доказать существование нескольких божеств
Рама, к числу которых, быть может, принадлежит также в Авесте бог ветра Рамах-
вастра.
В тесной связи с Рамой в саге находится начальник обезьян Гануман,
снабженный большими челюстями. В борьбе против Раваны он сильно помогает Раме и,
подобно собаке Индры Сараме, при поисках украденных коров перепрыгивает через
воду на Цейлон и там находит жену своего господина. Гануман не случайно
занимает видное положение в эпосе. По всей вероятности, это был древний
деревенский бог, почитаемый в образе обезьяны (вообще во многих странах обезьяны
считаются священными; даже в Веде находятся следы культа обезьян). Якоби
считает его божеством столь важного для земледельцев муссона. Благодаря
священному эпосу могущество Ганумана могло только возрасти, и в настоящее время он
- одно из наиболее почитаемых божеств Индии, в качестве деятельного защитника
от злых духов. Его неуклюжее изображение в виде обезьяны, намазанное маслом и
красной охрой, встречается каждому, кто посетит индийскую деревню. Шиваиты,
которые вообще приняли в свой культ Раму и Рамаяну, так же почитают Ганумана,
как и вишнуиты; в храмах часто можно видеть его в качестве бога-привратника,
с поклонения которому начинается ежедневное богослужение.
Начальник обезьян Хануман.
Культ Шивы по всем признакам столь же стар, как и культ Вишну. В Махабхара-
те одновременно встречаются оба направления, и уже посольство Мегасфена
заметило, что Шива по преимуществу пользовался почитанием в горах, а Вишну на
равнине. Обыкновенно гора Кайласа в Гималаях упоминается как местожительство
Шивы; он называется "господином гор", а его супруга Парвати - "дочерью гор".
Это подтверждает связь между Шивой и Рудрой, так как последний, будет ли он
бог ветра или леса, обитает в горах. Впрочем, не только внешние пункты
совпадения, к которым относятся и такие черты сходства, как заплетенные волосы и
окраска тела (то красная, то голубая и белая), связывают обоих богов;
характер Шивы тоже одинаков с характером Рудры, поэтому его и принимают за Рудру и
называют этим именем. Мы видим в нем суровое и страшное божество, бога-
разрушителя; он представляет собой разрушающую, уничтожающую силу природы.
Ужасна его сила, и вместе с многочисленными толпами своих слуг он угрожает
людям всякого рода бедствиями. Даже внешний вид его страшен. У него три
глаза, вокруг тела - змеи, на шее - черепа; этим черепа и бледный цвет тела
храктеризуют его как бога смерти; он живет на могилах. Поэтому вероятно, что
его имя Шива, которое значит "милостивый", представляет собою один из обычных
эвфемизмов, которыми стараются умилостивить злых богов.
Бог Шива.
Под именем Шивы его поклонники почитают его за высшего из богов; отсюда
такие его имена, как Магадева, великий бог Исвара, господин и друг. Но он может
быть не только злым духом - он разрушитель, но также и обновитель, и тому,
кто его умоляет, он может выказать себя милостивым и благосклонным
избавителем и спасителем, который награждает счастьем и отклоняет скорбь; он может
явиться даже веселым спутником, который, охотясь, бродит по горам,
сопровождаемый развратной пьяной толпой, сам предаваясь вину и пляске с женщинами.
Вообще Шива есть всеобъемлющий и всепроникающий бог, и вследствие этого по
индийскому обычаю ему приписываются всевозможные свойства. Несомненно и то,
что многосторонний образ Шивы возник через смешение многих культов, и
народные прибавки обнаруживаются в нем гораздо сильнее и значительно грубее, чем в
культе Вишну; прежде всего, это относится к линга (фаллус), который сделался
главным его символом и который, несомненно, проник из народного культа в
культ бога, где он, конечно, мох1 найти свое определенное место, как символ
зачатия и возрождения. Под этим символом Шива почитается преимущественно, а
во многих областях даже исключительно. Шива предстает строгим божеством также
при своем явлении в качестве кающегося; аскетическое направление,
господствующее у шиваитов, чтит в этом виде бога как великий пример Шиву также
признают богом письменного искусства и учености. Таким образом, он удовлетворяет
разного рода требованиям и имеет своих поклонников во всех слоях общества. И
суровые аскеты, и распутные сборища ссылаются на его пример; в числе его
служителей находятся ученые брахманы и презренные слои черни, как, например,
секта лигнаитов на юге Индии, учрежденная в XII в. Базебой, получившая свое
название от обычая их носить всегда при себе маленький фаллус в качестве
предохранительного средства.
Богиня Кали.
Обе стороны характера Шивы, суровая и милостивая, отражаются и в его
супруге, почитаемой всегда вместе с ним. Имена ее различны: Парвати и Дурга
(недоступная) напоминают горное божество; именем Деви она обозначается как
богиня, Кали - как черная, Шакти - как магическая сила Шивы. Кали, прежде всего,
богиня дикая и жестокая, богиня истребления и смерти, в культе которой, как
мы увидим, обнаруживается самая грубая сторона индийского суеверия, тогда как
под именем Сакти ее чествуют тайными магическими церемониями. С другой
стороны, она также является милостивой защитницей верующего и в позднейших формах
играет роль Мадонны; так, о ней рассказывается, что хотя она и жена Исвары и
имеет несколько детей, но она все же непорочная девственница и ее брак с
богом только мистический; милостивым оком она стережет все творение и является
предстательницей перед своим мужем за всех людей, чтобы он снисходительно
управлял ими, охранял и спасал их; как добрая и сострадательная мать, она
старается помогать всем и спасать всех. Сообразно с обеими этими функциями
она изображается то в форме отвратительной женщины с дикими чертами и
жестами, то как грациозная женщина, украшенная венком и цветами, только с зеленым
цветом тела. В умозрении она представляется, то как женское начало бытия, от
которого происходят все богини и женщины, то как таинственная сила Исвары,
при помощи которой он управляет землею.
С культом Шивы обыкновенно соединяется почитание его сына Ганесы. Подобно
Гануману, он полуживотное божество; он изображается со слоновьей головой,
обыкновенно в сидячем положении, с толстым животом, ожерельем из жемчужин или
мертвых ролов вокруг1 шеи. "Предводитель полчищ", он есть по преимуществу бог1
мудрости: слон для индуса - умное животное, par excellence1 и поэтому Ганеса
всегда призывается перед началом всякого предприятия; этому соответствует и
его функция как бога письменности и учености, почему в начале многих книг с
благоговением упоминается его имя.
Некоторые секты чтут Ганесу как высшее божество, и он имеет собственную пу-
рану.
Бог Ганеш.
Одновременное почитание и сопоставление как равных Вишну и Шивы привело к
частому смешению обоих культов и даже к соединению обоих богов. Так, они
чтились вместе под именем Хари-Хара (т.е. Вишну-Шива), и это сочетание двух
богов слилось, наконец, в двойной образ, которому присвоен был свой особый
культ. Большей известностью пользуется другая комбинация, в которой они
выступают вместе с Брахмой в форме некоторого триединства, Тримурти, где абсо-
1 По преимуществу (фр.).
лютное проявляется в Брахме как творце, в Вишну как охранителе и в Шиве как
разрушителе и обновителе. С христианской Троицей, к которой желали иногда
применить в благоприятном или неблагоприятном смысле индийскую параллель, эта
комбинация богов имеет очень мало сходства. Тримурти никогда не возводилось
на степень догмата или настоящей теории, и ни для верования, ни для умозрения
этот образ не имел значения, сколько-нибудь заслуживающего внимания. Он есть
не что иное, как проявление индийского синкретизма, стремления соединить и
сравнять культы, которое мы на каждом шагу встречаем в индуизме.
Теологическое умозрение индусов имело совершенно другие и более
существенные задачи; философия, которая имела такое выдающееся значение при основании
первых сект, проходит и через весь ряд высших сект; она привела к образованию
различных школ и породила множество сочинений, имеющих большое значение.
Как уже было упомянуто, школа Веданты является господствующей в сектах; но
в эту систему уже давно были внесены изменения, вследствие которых она была
значительно ослаблена. Богов Вишну и Шиву, представляемых всегда как
личности, хотели возвести в принцип бытия и поставить на место Атмана. Система
Санкары явилась как бы протестом против этого ложного толкования, выраженным
в комментарии к Бадарайана-Сутре и ко многим Упанишадам. Великому мыслителю,
который, впрочем, сам принадлежал к вишнуитам, удалось восстановить древнюю,
строгую форму Веданты и установить канон ортодоксальной философии. Но этим
нельзя было превозмочь склонность сект каким-нибудь способом согласовать
философию с народным образом мыслей, и корда великий Рамануджа в XII в. основал
свою секту, то он также дал Веданте такое толкование, с помощью которого она
могла послужить базисом для древней религии Панкаратра Бхагаватов, так как
ее-то он и стремился обновить.
У Рамануджи, как и в ортодоксальной Веданте, мир всегда рассматривается с
монистической точки зрения; нет ничего другого, кроме всеобъемлющего
существа; но между тем как у Санкара это есть лишь чисто мысленное, лишенное всяких
свойств существование, у Рамануджи существование и мысль составляют не его
сущность, а лишь его свойства; абсолют не состоит из существования и мысли,
но он есть существо, которое и существует, и мыслит и которое скорее обладает
всеми свойствами, и притом в столь совершенном виде, что они сообщают ему
абсолютную силу и абсолютное достоинство. Таким образом, Брахма представляется
всепроникающим, всемогущим, всеведущим, всесострадательным существом.
Сообразно с этим он не есть также безразличное единство: весь многообразный мир
реальностей заключается в нем; души и вещества образуют его тело, но не его
существо; они подчинены ему, как тело духу, и, что составляет главный пункт,
существуют в нем с относительной самостоятельностью. Таким образом, делается
возможной индивидуальность души, и самостоятельность душ простирается так
далеко, что, как иногда говорится, не они заключаются в Брахме, но Брахма
обитает в них как начало, входящее в их состав; при этом они, как от вечности
существующие, не вполне растворяются в нем. Но так как вещи первоначально
произошли из Брахмы, то они должны находиться в двояком отношении к нему:
сперва вещи существовали в Брахме как зародыши и произошли из него согласно
волевому акту Брахмы, который и есть творение; во-вторых, после творения они
по существу своему все-таки продолжают оставаться в нем. Все живущее
понимается как находящееся в состоянии переселения душ (самсара), от которого душа
может освободиться познанием Брахмы, но не делами; после этого она восходит в
мир Брахмы для вечной блаженной жизни и получает участие в его божественных
свойствах, за исключением, впрочем, его силы выделять из себя мир, управлять
им и снова воспринимать его в себя. Мы видим, как много в этой системе
оставлено места реальности вещей; но еще важнее та роль, которую играет в ней
личность , потому что, с одной стороны, бог по своей сущности есть личное начало,
с другой стороны, душа имеет также действительную и постоянную индивидуаль-
ность, которая освобождается от странствования не тем, что она собственным
усилием познает свое единство с Брахмой и переходит в Брахму, но тем, что с
милостивой помощью Брахмы она научается познавать и созерцать его сущность,
благодаря чему приобретает высшее состояние вечной свободы и блаженства на
его небе.
Но самостоятельность, которую, таким образом, установил Рамануджа для
реальности вещей и индивидуальности души, не всех удовлетворяла. Основной
характер и этой системы все еще был монистическим, и вещи существовали лишь как
атрибуты бога. Неудовлетворенный этим Анандатирта, или Мадва, основал свою
дуалистическую систему, в которой было проведено резкое различие между:
1) богом и душами;
2) богом и вещами;
3) душой и вещью;
4) между различными душами;
5) между различными вещами.
Здесь исчезает уже последнее отражение мыслей Веданты; однако новый образ
мыслей не привел к новой религии, и характер религии Багавата сохранился и в
секте Мадва.
Напротив, у секты Валлаба нельзя не видеть полного преобразования
религиозного характера; вместе со спиритуалистическим пониманием мира здесь
утратилось также и духовное мировоззрение, и идеи о боге и человеке, о жизни и
блаженстве, выработавшиеся в религии Вишну, получили грубый чувственный характер
в культе Кришны последователей Валлаба. Небо называется здесь Голока, мир
коров; в нем живут Кришна и Гопы, с которыми блаженные целую вечность
продолжают юношеские похождения бога.
Философские системы шиваитов опираются на философию Санкья, как системы
вишнуитов на Веданту, но еще дальше отдаляются от первоначальной школы,
принимая решительно теистический или, скорее, деистический характер. Мир состоит
из трех сущностей: бога, душ и материальных веществ; они по своей сути
изначально различны друг от друга. Правда, бог сотворил мир, но лишь как
действующая причина (causa efficient), а не как материальная причина, как учат
последователи Веданты, потому что он по существу отличен от всякой материи. Он
создает мир, как гончар делает горшок, т.е. не доставляя сам вещества, или
как зеркало дает изображение, т.е. будучи столь же мало внутри его затронут
этим процессом. Этот бог есть Шива, который господствует над миром также в
качестве провидения.
Таким образом, природа должна рассматриваться как действие и бог - как
причина; но, с другой стороны, природа (пракрити) имеет свое материальное начало
в самой себе, потому что она одарена пластической силой (прадхана); она,
следовательно, может до известной степени конструироваться независимо, но все-
таки управляется Шивой через посредство его Сакти (как инструментальной
причины) , т.е. охраняется и уничтожается им.
В сфере мирового движения находятся души самых разнообразных видов; они
заключены в материю и поэтому удалены от бога. Задача заключается в том, чтобы
освободить душу от уз материи и возвратить ее богу, подобно животному (пасу),
освобождаемому от цепи, чтобы оно возвратилось к своему владельцу (пати). По
имени Шивы, как хозяина домашних животных (пасу-пати), получила свое название
важнейшая шиваистская секта. Это освобождение совершается, смотря по различию
систем, или в силу божественного предопределения, или по свободной инициативе
человека.
Путь к спасению состоит частью в размышлении (yoga), частью в следовании
предписаниям ритуала (viddhi). Целью спасения, по взгляду этого учения, не
может быть вступление в божество; спасшийся не становится самим Шивой, но
лишь подобен Шиве.
Религиозная
жизнь
Отношение к богам в индуизме столь же разнообразно, как и представления о
богах; различные виды благочестия прямо соответствуют трем степеням понимания
идеи божества, существующим в этой религии: пантеизму, теизму и фетишизму.
Высшим путем к спасению все еще постоянно признается размышление, которое в
практическом применении тотчас же заменяется аскетизмом. Где господствуют
взгляды Веданты, там намеченное как цель соединение с божеством все еще
достигается посредством тапас. Далее мы увидим, как эта склонность индусов
проявляет свою преобладающую силу даже на более глубоких ступенях богопочитания.
Важнейшую форму отношения к богу и то новое, что принес в этом отношении
индуизм, составляет вышеупомянутое практическое благочестие (бакти), которое
существует для тех, кто сам (размышлением и аскетизмом) не в состоянии помочь
себе в достижении блаженства. Индусы дают много объяснений этого слова, но
все они сводятся к тому, что бакти есть любовь к богу, или преданность богу.
"Бакти есть высшая, направленная к богу, любовь". "Бакти есть такое состояние
духа, в котором отвращаются от всего остального и в котором единственной
целью является то, что приятно бесконечно всеблаженному (богу)". Правда, с
одной стороны, говорится, что бакти есть "любовь, которая основывается на
познании высшего бога или состоит в непрестанном созерцании одного только
бога" , но, с другой стороны, она достигается простой преданностью, и слова,
объясняющие бакти, имеют преимущественно характер непосредственности: анурак-
ти (влюбленность), снеха (чувственная любовь) и проч. Эта любовь также
сравнивается с послушанием слуги, с доверчивостью ребенка. Но в этом отношении
бог берет на себя инициативу. Он идет навстречу людям, помогая им,
благословляя и спасая их. Таков в особенности Вишну в виде Рамы и Кришны. Каким
образом человек удостоился такой божеской милости - это составляет спорный вопрос
между школами. Особенно разделились относительно этого пункта последователи
Рамануджи, причем одни из них полагали, что человек сам достигает милости,
подобно тому, как детеныш обезьяны крепко цепляется за свою мать, между тем
как другие считали человека совершенно пассивным, и отношение к нему бога
выражали в образе кошки относительно ее беспомощных котят. Но какими бы
непосредственными ни казались отношения между богом и человеком, на практике они
имеют, однако, множество посредствующих звеньев.
Прежде всего, большую роль играют жрецы, не в качестве приносителей жертв,
как в Ведах, но как учители (гуру) и руководители религиозной жизни. Личность
гуру является посредником между человеком и богом; даже более того, он есть
живой представитель божества, которое воплотилось в нем и в его лице требует
себе поклонения. Он помогает тому, кто доверяется ему, в достижении
блаженства, исполняя все религиозные обязанности, которые иначе должен был бы
исполнять последний, "подобно тому, как мать принимает лекарство, чтобы лечить
своего грудного ребенка". Хотя эта деятельность гуру по теории предназначена
собственно только для несовершеннолетних, которые не способны быть джиана,
карма или бакти, однако ее значение распространяется далеко за эти пределы, и
как для высших классов, так и для массы народа гуру является скорее
необходимым руководителем и советником. Для низших классов, у которых нет ни денег,
ни образования для того, чтобы на самом деле принимать участие в религиозной
жизни, достаточно чисто наружного почитания бога или гуру или просто
присоединения к культу. Таким образом, и здесь мы видим, как велика эластичность
индуизма, притом в очень опасной степени. Жизнь гуру в различных сектах
весьма разнообразна. Не всегда жречество связано со жреческой кастой: однако,
есть секты, которые состоят только из брахманов и т.д.
Культ более значительных сект отличается от ведийского, прежде всего, тем,
что он сосредоточивается вокруг храмов, которых в Индии имеется громадное
количество (джайнисты и буддисты также имеют свои собственные храмы); часто это
очень обширные здания со множеством дворов, зал и часовен, и притом
выстроенные с большим искусством и роскошью. Для индуистическохю служения в храмах
характерно то, что центр тяжести его лежит не в жертвоприношении, а в
многообразном чествовании изображений богов и идолов, в котором, конечно, и жертва
занимает определенное место. Каждое божество имеет не только свое изображение
в посвященном ему храме или в своей маленькой пагоде, но обыкновенно также
много образов и символов, под которыми его почитают. Так, окаменелый аммонит,
калаграма1 и растение туласи связаны с культом Вишну и в особенности фаллос
(линга) с культом Шивы; даже, собственно, он и есть та внешняя форма, под
которой почитается Шива. Хотя этот культ линга включает также соответствующий
женский символ (йони), но с этими образами не связано, собственно, никаких
непристойных представлений, да и сами они приняли форму конуса и призмы.
Культ линга не имеет соответствующего примера в ведийское время и вообще
признается туземным; он пользуется необычайным распространением в Индии, где
повсюду, особенно в священных местах, можно видеть каменные линги.
Индуистский храм Айратешвара, Дарашурам, штат Тамил
Наду, южная Индия. посвящен Шиве. Построен королем
Раджараджей II из династии Чола в XII веке.
Но если таким образом фетишизм прочно утвердился в храмовом служении, то
последнее имеет также и свои высшие элементы, и прежде всего пение, которое
имело последствием развитие богатой литературы гимнов. Индуистические стотры,
хвалебные песни, которых существует бесчисленное множество, составляют вообще
самую прекрасную сторону этой религии и по своему религиозному достоинству
стоят несравненно выше, нежели столь прославляемые гимны Веды. Из числа
образцов, данных Вильсоном (1, 270 и след.), два могут нам послужить примерами.
Значение этого слова ныне точно не известно. «Кала» на Хинди означает искусство, а
«грам» - деревня, поселение. Возможно это небольшой крытый портик для статуй.
"Ты - владыка, да восхвалят тебя, вся жизнь у тебя. Ты - мои родители, я -
твое дитя; вечное счастье исходит от твоей щедрости. Никто не знает твоего
конца. Высший владыка среди высших, ты управляешь всем сущим, и все, что
берет начало от тебя, повинуется твоей воле. Что тебя трогает, что тебя радует,
то знаешь ты один; Нанак, твой раб, с чистым сердцем приносит тебе себя в
жертву". Другой гимн: "Люби его и вверь ему все твое сердце! Мир связан с
тобой лишь счастьем и благоденствием. Никто не исполняет просьбы другого. Пока
у тебя есть богатство, многие придут и сядут около тебя; покинет оно тебя и
они убегут, и никого не останется около тебя. Жена, которая тебя любит и
всегда на твоей груди, когда душа твоя оставит тебя, с ужасом убежит от
мертвеца. Так происходит на свете со всем тем, чему мы преданы. Поэтому, о Нанак, в
последний твой час надейся только на Гари". Противоположность между мирским
путем и путем спасения - постоянная тема благочестивых созерцаний. Но
настоящий характер храмового служения выражается в пестром разнообразии церемоний,
в форме которых совещаются священнодействия. Они часто имеют, особенно в ши-
ваитском культе, вполне примитивный характер; впрочем, даже в классическом
ученом произведении шиваитской теологии упоминается, что обряды состоят не
только в омовениях, жертвоприношениях, произнесении молитв и торжественных
процессиях, но также в смехе, пении и танцах, даже в храпении, дрожании и
шатании, во влюбленных и безумных телодвижениях, в бормотании бессмысленных
речей, вообще, во всех возможных проявлениях болезненного экстаза. Сцену из
храмового культа изобразил Бургес в своем рассказе о храме на острове Рамис-
варам, где главную роль играет культ бога Аммона (Indian Antiquary, 1883).
Рано утром, на рассвете, трубят и барабанят перед пагодой Ганумана;
музыканты, танцовщицы, слуги, которые все уже выкупались, с барабанным боем и шумом
идут и отворяют дверь храма, зажигают лампады, приготовляют пищу для
служителей храма и т.д. Вот жрец с громадной свитой отправляется в главную капеллу,
где бог лежит в постели, зажигает для него камфарный светильник, предлагает
ему плоды и орехи и в то же время с изысканной вежливостью будит его от сна.
Затем золотое изображение бога сажают в паланкин и торжественно приносят в
храмовую залу; при этом нет недостатка в музыке и танцующих девушках, свете
факелов и серебряных покрывалах. Затем служители храма начинают мыть пол и
сосуды, многократно обливая их водой; очищаются кокосовый орех и манговые
листья, происходит поклонение линге, который тщательно вымывается и умащается
сандалом. Наконец, приготовляется обед, состоящий из риса, хлеба и карри, и
со смиренными поклонами ставится перед богом, между тем как лампады и
светильники возжигаются и раскачиваются взад и вперед. Так происходит в течение
целого дня; постоянно идут новые процессии со слонами и баядерами в галереях
храма, снова происходят приветствия богам и поклонения лингам, подношение
цветов, плодов и риса, пение гимнов, ношение кругом изображений богов и т.д.,
пока наконец Аммон не получит своего ужина и со светильниками, музыкой и
танцами не будет отнесен в постель. Только около полуночи оканчивается
празднество и храм запирается.
Культ индусов, впрочем, нигде не связан с храмами, равно как не
ограничивается и почитанием великих богов. В деревенских местностях, где нельзя
принимать участия в храмовом культе городов, довольствуются всяким объектом
культа, какой только можно себе представить, и повсюду имеются свои священные
места. "Нет столь малой деревни, нет места столь уединенного, чтобы нельзя
было найти там священных символов. На вершинах холмов, в рощах, даже почти
под каждой скалой или почитаемым деревом можно видеть маленькие часовенки,
или открытых идолов, или простые кучи камня или дерева, обозначенные чертами
краски в качестве местопребывания какого-либо божества".
Смоковница, туласси и многие другие растения считаются священными; у
шиваитов особенно часто встречается культ змей; обезьяны, которые были верными
сподвижниками Рамы на войне, считаются во многих областях самыми священными
животными; убивать или изгонять их тщательно избегают, хотя и в ущерб
земледельцу и садоводу. Корова еще и теперь, как во времена Веды и Авесты,
священна, и маленькие изображения приносящих благополучие коров можно купить
повсюду.
Шива-лингам в храме Шивалая, Девипурам.
Особое положение занимает культ воды. Священные озера и ручьи можно найти
повсюду, и, собственно, всякий речной берег считается священной почвой.
Прежде всего, как известно, за святыню признается река Ганг: "...нет такого
страшного греха, нет такой черной души, которой вода Ганга не возвратила бы
чистоты ". Еще в предшествующем столетии был обычай ежегодно приносить в жертву
этому божеству перворожденного ребенка, и паломничества, столь
распространенные в Индии, направляются преимущественно к этой реке. Странствование от
источников Ганга вдоль по течению до устья и затем обратно по другому берегу,
продолжающееся шесть лет, - одно из священнейших деяний, какое только может
себе представить индус. На этой реке расположен также Бенарес, теперешний
город брахманов, Иерусалим Индии. Побывать там составляет страстное желание
каждого набожного индуса, и бесчисленные толпы паломников стекаются туда, чтобы
искупаться в священных волнах и походить под сводами тысячи храмов и пагод.
Впрочем, в Индии существуют также и другие города, пользующиеся славой
великой святыни, как, например, Аллагабад и Гайа.
Праздников в Индии очень много; большинство их обусловлено астрономическими
явлениями; так, когда весной наступает первое полнолуние, начинается праздник
Голи и т.д. Впрочем, есть также праздники, установленные в честь богов; день
рождения Кришны, конечно, величайший праздник индусов, но и праздники в честь
Ганесы, Рамакандры и Шивы считаются священными. Большинство их носит веселый
народный характер; скот увенчивают цветами и водят по улицам; при этом
представляется в драматическом виде какое-нибудь мифологическое происшествие,
например похищение Ситы. С расточительной пышностью чествуется праздник лампад
в честь Лакшми, но самым веселым временем является праздник Голи: мальчики
пляшут тогда на улицах, все обсыпают друг друга желтым и красным порошком,
зажигаются огни, и повсюду происходят игры и шутки в виде радостного
воспоминания о юности Кришны. Само собой понятно, что праздники могут иметь также
свою строгую сторону. В особенности праздник Шивы в феврале проводится свято,
среди строгого поста и бдения. Но еще характернее для индусов в этом
отношении бенгальский праздник аскетов Харатш-Пуджа с безумными самобичеваниями.
Варанаси (Бенарес) на Ганге.
В большинстве сект резко разграничиваются клир и миряне; последних религия
обыкновенно удаляет от гражданской жизни. Образ жизни последователей Рамануд-
жи может служить примером. Они живут при храмовом культе, украшают свои
жилища изображениями и знаками Вишну и поклоняются им. В остальном они не
отличаются никакими особенностями; они носят подобно членам всех других сект
священные знаки на лбу - в данном случае две вертикальные белые черты,
соединенные одной красной над бровями; иногда у них вытатуированы на руке оружия
Вишну. У них есть свое особенное приветствие: да со сми, "я твой раб", и притом
странный обычай, что когда они едят, то не должны быть одеты в бумажную
ткань, но только в шерстяную или шелковую, и что ни один иностранец не должен
присутствовать при их обеде или даже при его изготовлении.
Нравственные обязанности мирян в высших сектах обыкновенно те же самые,
вытекающие из брахманской мирской морали, которые мы встречаем в джайнистских и
буддийских общинах; так, у вишнуитских Харан-Дазис, которые придают большое
значение моральной стороне жизни и убеждены в существовании правильного
вознаграждения и наказания за каждый поступок, эти обязанности: не лгать, не
злословить, не клеветать, не обходиться грубо, не говорить лишнего, не
красть, не нарушать супружеской верности, не делать насилия, не думать дурно,
не обнаруживать самомнения и надменности. Короче, выражается нравственный
кодекс Кабир-Панчис: жизнь - божий дар и ни у кого не должно быть болезни,
поэтому любовь к людям есть высшая добродетель и пролитие крови величайший
грех. Другое великое правило есть правда, потому что все зло в мире, а также
и недостаток богопознания происходит от заблуждения и лжи. Бежать от мира с
его страстями и страданиями всегда желательно, если кто хочет сохранить
чистоту своей души и обрести бога; почитание гуру в мысли, слове и деле и убеж-
дение в его абсолютной мудрости составляет последнюю великую обязанность
благочестивых .
Отречение, которое рекомендует эта секта, так же принято и в других сектах;
даже среди вишнуитов находится немало сект, которые отрешились от гражданской
жизни и приверженцы которых вполне ушли в аскезу. Так, последователи Вайраги
- "бесстрастные" странствуют как удалившиеся от мира аскеты, а также санниа-
зины, вышедшие из учеников Рамануджи, живут строгими аскетами. Последние еще
сохранили брахманский характер первых индуистских орденов и должны перейти
через первую ступень брахманского пути, прежде чем вступить на путь
нищенства.
Еще далее идет секта Нага, которая оставила одежду и ведет дикую жизнь
аскетов. Они не без оснований внушают страх населению, потому что вооружены и
их нищенство часто принимает разбойничий характер.
Саниазины и Нага находятся как среди вишнуитов, так и среди шиваитов.
Сектантская жизнь последних, впрочем, обыкновенно более дика и низменна. Уже
дандины, которых следует признать вышестоящими шиваитами, всегда являются
безродными аскетами, которые, обрив всю голову, странствуют со своим посохом,
от которого получили свое название, и с горшком для собирания милостыни.
Преимущественно среди шиваитов находятся профессиональные иогины, жизнь которых
посвящена безумным покаянным упражнениям, потому что этим путем они думают
вполне победить материю. При этом они занимаются также разного рода
таинственными искусствами и в течение своей бродячей нищенской жизни пробавляются
предсказаниями и колдовством, танцами и пением и дают представления с
дрессированными козами или обезьянами, вроде того, как у нас цыгане1.
Самая низменная сторона религиозной жизни это тайная деятельность секты
Сакти, почитателей супруги Шивы. Как женское начало, как олицетворение
природы (пракрити), как мистическая сила, посредством которой Шива всем управляет,
Деви, или Сакти, уже в пуранах дала повод к множеству пространных
рассуждений; но чего не дали в этом отношении пураны, о том тем более позаботились
многочисленные тантры. Мистическая сила Сакти в этих проявлениях народного
сознания превращается в загадочное, ужасающее, чувственное существо, в лице
которого одновременно почитается созидающая и разрушающая сила бытия. Культ
Сакти разделяется на официальный, который в существенных чертах не отличается
от культа Шивы, и на тайный, культ "левой руки", в котором распутства и
мерзость первобытных культов в скрытом состоянии продолжают существовать еще и в
наши дни. В лице нагой женщины при ночных огнях почитается женское начало, и
ей преподносится вино и мясо и распределяется для угощения участников; стихи,
которые при этом произносятся, имеют часто бесстыдный характер, и весь
праздник заканчивается диким развратом. Эти церемонии предписывается содержать в
самой строгой тайне, что Вильсон считает излишним, потому что какой-нибудь
почтенный вишнуит или шиваит потерял бы свою репутацию, если бы эта скрытая
сторона его религиозности сделалась известной. Самая темная сторона культа
Деви та, что это почитание разрушающей силы Кали, несомненно, было связано с
человеческими жертвами и, как говорит Крук (указ. соч., с. 296), существует
основательное предположение, что этот обычай процветает еще и в настоящее
время в сокрытых местах культа Кали; в Нагпуре, во всяком случае, есть
часовни, где еще в последнем поколении приносились человеческие жертвы. Усилия
английского правительства устранить эти и другие эксцессы культа Кали, по-
видимому, еще не привели к удовлетворительному результату.
Согласно лингвистическим и генетическим исследованиям, предки цыган вышли из Индии
группой около 1000 человек. Время миграции предков цыган из Индии точно не
установлено. Различные исследователи приблизительно определяют исход так называемых «прото-
цыганских» групп VI—X веками н. э.
Развитие религий
под влиянием ислама
Уже в VIII в. арабы появились в Синде, но не могли основать там прочного
господства, так как их прогнали храбрые раджпуты. Только в 1000 г. н.э. ислам
прочно утвердился на севере Индии, откуда медленно распространился к югу;
действительное господство он получил в Декане только в XVI в. , и притом лишь
на некоторое время. Как известно, в течение этих шести столетий турецкие и
афганские династии освободились от господства арабов; но магометанство при
всех переменах оставалось религией этого государства; равным образом и
монгольская династия, основавшая в XVI столетии свое царство в Дели и
распространившая свое великое могущество по Северной Индии, признала учение
пророка. Вторжение ислама представляло большую опасность для индуизма. Со своим
определенным монотеизмом, простотой своего учения, религиозным рвением и
сильной, опиравшейся на оружие организацией, магометанство было для слабой и
лишенной энергии религиозности индусов слишком опасным противником, против
которого немного можно было сделать философскими рассуждениями и мифами,
беспорядочным суеверием и совершенной неорганизованностью религиозной жизни. Но
удивительная эластичность сект помогла им и в этом случае. Как только они
поняли сущность магометанской религии, так явились попытки усвоить себе ее
выгодные стороны; таким образом, среди индусов возникли направления, которые
сумели соединить ислам с индуизмом. Как Кабир-Панти открыли доступ
теологическим идеям и умственным направлениям ислама в совершенно индуистическую жизнь
секты, так же и союзу сикхов с индийским образом мыслей и в интересах Индии
удалось образовать религиозно-политическую общину по образцу магометан, где
сильная, воинственная жизнь соединилась с религиозной ревностью и долгое
время управлялась прочно установленной организацией. С другой стороны, и
магометане пошли навстречу индуизму. Стремления великого могола Акбара осуществить
объединение всех известных ему главных религий в одну мировую религию
являются одним из интереснейших, хотя и самых бесплодных эпизодов религиозной
истории; во всяком случае, удивительный либерализм этого правителя служит
доказательством того, насколько двор в Дели был далек от фанатизма арабов.
Древнейший из этих унионистских опытов, учение Кабир-Панти, еще вполне
сохраняет связь с прежним индуизмом. Кабир, живший в начале XV столетия,
поставил свои воззрения в непосредственную связь с учением Рамананды. "Он отверг
брахманские писания и осмеивал надменность и лицемерие брахманов; он также
откинул всякое вредное различие каст и религий. Все любящие бога и делающие
добро - братья, будь они индусы или мусульмане. Идолопоклонство и все, что
связано с ним, он строго осуждает; храм должен быть только домом молитвы и
ничем другим. Он не хочет знать ни о каких внешних знаках, обозначающих
принадлежность к какой-либо секте, потому что они разобщают людей. Он
проповедует отречение и созерцательную жизнь, но, прежде всего, требует нравственной
чистоты и не ограничивает ее каким-либо особенным образом жизни. Весь
авторитет в вопросах веры принадлежит гуру; однако повиновение ему не должно быть
слепым, но совести каждого верующего должно быть отведено свое место" (Барт).
Легко понять, что инициатор таких воззрений может быть одинаково причислен
и к индусам, и к мусульманам; последователи обеих религий стараются присвоить
его себе; нет ничего невероятного в том, что он, как гласит предание, родился
мусульманином и только в более зрелых летах примкнул к вишнуитам. Но значение
Кабира идет гораздо дальше основания отдельной секты; он вообще дал сильный
толчок к религиозным новообразованиям в Индии; самая религия сикхов отчасти
возникла под его влиянием. Нанак, основатель этой секты, родился в 1469 г.;
он учил единству бога, которого должно почитать праведной жизнью, и считал
различие каст несущественным, хотя прямо и не восставал против них. Своим
значением сикхи обязаны не своему учению, но той роли, которая выпала на их
долю в истории. Их теология в том виде, как она выражена в их библии (Ади-
Грант), заключает самые несовместимые мысли, причем взгляды индийского
происхождения преобладают. Не рай или небо составляет конечную цель, но
освобождение от переселения души, прекращение индивидуального существования. Человек,
которые действует под влиянием одной из трех гун (свойства доброты, страсти и
темноты, которые известны из Санкии и других индийских систем), подвергается
новым рождениям; последние прекращаются через полное растворение в божестве
(эта цель носит название нирбан-нирвана). Но сикхи не делают из этого учения
того вывода, который в сфере буддизма и вне ее привел к монашеской жизни, так
как они вовсе не признают аскетической жизни, но, постоянно направляя мысль к
своей цели, они в то же время принимают участие в земных делах и смотрят на
то, что в мире, а не вне мира. Столь же мало замкнуто само в себе и их
понятие о божестве. Высшее существо, которое они называют Гари-Говинд или другими
именами, описывается, то как абсолютное бытие, языком и образами пантеизма,
то как в полном смысле самосознающая личность. Относительно почитания своих
учителей и наставников сикхи сходятся со многими другими религиозными
обществами; но едва ли где-либо авторитет гуру теоретически и практически ставится
так высоко и ему оказывается повиновение в более совершенной форме, нежели
Нанаку и его преемниками, которые являются не только воплощениями Нанака, но
и прямо обоготворяются; достаточно их слова, чтобы осуществить соединение с
Гари. Первые гуру были довольно незначительные люди, которые хотя и собрали
вокруг себя учеников, но не возвысили общество сикхов до прочного положения.
Четвертый из них сосредоточил секту в храме, золотые главы которого еще и
теперь отражаются в священном озере в Амртзаре. Пятый гуру, Арджун (1581-1616),
был человек образованный, который скомпилировал Ади-Грант и сам оставил
многочисленные поэтические сочинения. При нем сикхи впервые достигли
политического значения и вступили в борьбу с магометанским могуществом; предание
обвиняет Великого Могола в смерти Арджуна. При его сыне сикхи взялись за оружие
и с тех пор жили в ожесточенной борьбе с магометанами, приобретя в этой
войне, продолжавшейся более столетия, фанатизм и исключительность, до тех пор
бывшие совершенно чуждыми индийским сектам. Высшего своего пункта эта борьба
достигла при десятом гуру, Говинд-Сингхе, современнике царя Ауренгзеба. Он
добавил к священному писанию приложение из военных песен, чтобы воспламенить
мужество сикхов. Это произведение "Грант десятого царя" не утвердилось,
однако, в качестве священного писания. Говинд-Сингх дал своим подданным более
прочную политическую и военную организацию. Когда он в 1708 году умер, то не
назначил себе преемника, так что с ним закончился ряд гуру. Он настоящий
основатель национального единства сикхов. Он объединил их в общественное целое
(кхальса), связанное простой церемонией посвящения (пахуль), и тем установил
их полный разрыв, как с магометанами, так и с индусами. Поэтому когда в
предшествующем столетии царство моголов распалось, то сикхи в Пенджабе, подобно
мараттам в Декане, сделались наследниками их могущества. Однако внутренние
несогласия могли бы ослабить сикхов, если бы не явился энергичный человек,
сумевший привести их к единству. Это был Ранджит-Сингх (1780-1839), создавший
царство в Лахоре, причинившее англичанам столько хлопот и покоренное только
после двух войн в 1849 г. В настоящее время в Пенджабе насчитывается еще
около двух миллионов сикхов.
Но на основании вышесказанного не следует еще выводить заключения, что
царство Великого Могола сделалось твердым оплотом магометанской ортодоксии. Уже
a priori это было бы невероятно. Царский дом был монгольского происхождения,
а монгольские завоеватели Средних веков отличались вообще религиозной
терпимостью; различные вероисповедания находили у них прием и отзыв. "Бог на небе
и хан на земле" - было их афоризмом. Хотя Великие Моголы Дели сделались му-
сульманами, однако от них нельзя было ожидать большой ревности к этой
религии, и большинство их подданных принадлежали еще к индуизму. На этой почве
выросла религиозная деятельность великого Акбара. Этот царь особенно
интересовался различными религиями. Воспитанный в вере ислама, он окружал себя
индусскими учеными и поэтами и выбирал большинство своих министров из числа
своих индусских подданных. Но и парсистская община также сильно привлекала
его, и, хотя с большим трудом, он выписал себе одного жреца, чтобы он
преподал ему учение маздеизма. Наконец, он также обратил особенное внимание на
христианство, и португальские миссионеры достигли при его дворе большого
значения. На Акбара смотрели как на предшественника в деле изучения
сравнительного богословия, однако, научный интерес в современном значении слова был ему
чужд. Жизнь, исполненная волнений, и сильные религиозные наклонности
побуждали его искать в различных религиях то, что отвечало его потребностям; в то же
время своим проницательным взором он видел, что в государстве, подданные
которого столь различны как по верованию, так и по происхождению, необходима
религиозная терпимость. Каждая из главных религий различным образом оказывала
на него свое притягательное влияние. Его привлекали и монотеизм ислама, и
глубокомысленные символы индуизма, и культ огня и солнца парсов, и
нравственное величие образа Иисуса (тогда как христианские догматы были для него
неясны) - он полагал, что молиться богу можно и должно всевозможным образом, и
подчинялся религиозным обычаям, заимствованным из различных религий. Тем не
менее, он стремился то истинное содержание, которое он находил всюду,
соединить вместе в одну новую религию. Поддерживаемый своим министром Абул-Фацлем,
он основал божественную религию (Дин-Илаги), в которой единство бога,
развитие божественной жизни в мире и переселение душ составили основные догматы.
Культ был посвящен главным образом солнцу, причем богослужение отправлял сам
царь; как глава религии, он занимал совершенно особенное положение, так что
вера Илагиев нашла свое выражение в формуле: "Нет бога, кроме Аллаха, и Акбар
калиф Аллаха". Эта новая религия едва пережила своего основателя, но в ней мы
находим признаки многих более новых индийских форм верования: унитарное
понятие о Боге, которое, однако, не исключает пантеизма, авторитет основателя или
учителя и нравственную строгость. Последняя в особенности отличала правление
Акбара; уничтожение зла было для него сущностью всех религий, и большую честь
ему приносит то, что он энергично восставал против браков детей и сожигания
вдов, этих двух больших позорных пятен индийской цивилизации.
Интересным свидетельством эклектического и синкретического духа этого
периода является сочинение много путешествовавшего Мохсан-Фани, жившего в XVII
в., который сообщает обстоятельные сведения о различных религиях в Дабистане,
которые он изучил. Он различает их двенадцать и пять из них называет
главными: религию парсов, индуизм, иудейство, христианство и ислам. Впечатления
образованного человека относительно состояния, в котором находились эти религии
в Индии в XVII в., имеют большую ценность.
Мы рассмотрели, конечно, важнейшие, но далеко не все религиозные реформы
индуистического периода. Число учителей, которые основали какую-нибудь школу,
секту или религию (понятия растяжимые), было велико, но часто их создание
существовало лишь в течение одного поколения, а затем снова выливалось в другие
формы.
ГРЕКИ
Греки и
их религия
С начала Средних веков и даже уже в позднейший период древности были
ученые, ревностно занимавшиеся религией греков, и некоторое знакомство с
греческим учением о богах уже в течение столетий составляет часть общего
образования. Несмотря на это, можно утверждать, что история греческой религии
находится еще в состоянии младенчества. Раньше изучение ограничивалось почти
исключительно законченными формами религиозного развития, мифами,
произведениями искусства и нравственными учениями, и эти черты соединялись в законченную
картину сияющей красотою мифической религии. Но хотя эта картина и была,
может быть, бесценной для нашего культурного развития, однако для требований
нашего знания ее уже недостаточно; теперь интересно рассмотреть и то, на что
раньше весьма мало обращалось внимания; интересно наблюдать, как живой
организм греческой религии проявляется в обычаях и религиозных представлениях
народа, в культе и в учении жрецов, в благочестии более тесных религиозных
обществ. Прежде всего, хотят проникнуть в ход исторического развития,
познакомиться с низшими ступенями первобытной религии и неофициальных культов, с
чужеземными и местными влияниями, благодаря которым стали возможны более
высокие формы, и с фактическим положением последних по отношению к действительной
народной религии. Но все эти изыскания находятся в настоящее время еще в
своей начальной стадии, и исследование таких вещей особенно трудно относительно
Греции. Греческие писатели были чужды интересам культа; только в
исключительных случаях они принадлежали к жреческим семьям или к религиозным кругам;
конечно, мир их мысли часто бывал одухотворен религиозными идеями, так же как и
искусство было проникнуто религиозными мотивами; тем не менее они жили
самостоятельно, своей умственной и художественной жизнью, и не чувствовали себя
ни обязанными народной вере, ни склонными давать точное изложение религиозных
обычаев и представлений, бывших притом же отчасти тайными. Оказалось, что
многие из источников, на которые раньше смотрели как на священные врата для
введения в греческое религиозное учение, главным образом поэмы Гомера,
составляют продукт светской литературной деятельности и стоят довольно далеко
от настоящей религии. Вообще не только поэтической литературе, но даже и
великим историкам теперь склонны придавать относительно мало значения в смысле
источников религиозной истории; материалы для нее отыскивают скорее у
позднейших писателей, у мифографов, историков и комментаторов тех периодов, когда
старая религия представляла уже скорее антикварный, нежели жизненный интерес.
Но, прежде всего, археологические изыскания должны нам дать
непосредственное изображение религиозной жизни.
Изучение этих источников, о которых мы после будем говорить подробнее,
привело к неожиданному выводу, что собственно религия греков - та религия, в
которую действительно веровали, - во многих случаях совершенно отлична от той,
которую мы обыкновенно разумели под названием греческой мифологии: ни
гомеровских картин, ни мыслей Софокла нельзя встретить в религии жрецов и народа.
Напротив, здесь мы встречаем всякого рода обычаи и представления, сходные с
обычаями и представлениями первобытных народов. Культ мертвых и вера в духов,
почитание животных и совершенно фетишистские тенденции, особенно почитание
бесчисленных мелких богов, имевших значение для отдельного места, для
отдельного явления природы или человеческой жизни, являются перед нами в полном
ходу и образуют основу всей греческой религиозности; даже самые изображения
богов, которые мы знаем в этих культах, отличаются таким убожеством, какого мы
менее всего могли бы ожидать на греческой почве. Раскрытие этих областей со-
ставляет в настоящее время предмет самого ревностного стремления
исследователей. Но принимать результаты таких исследований за сущность греческой религии
есть также односторонность, которая произошла из внезапно пробудившегося
интереса к этой до сих пор мало обращавшей на себя внимания области, но которая
ведет к ложной оценке отношений целого. Во-первых, нужно принять во внимание,
что весьма ценное содержание греческого культа, обряды и мысли мистических
обществ в своей большей части нам неизвестны. Во-вторых, религия нации
состоит не только из того, что делается и во что верят при богослужении и в учении
жрецов, при отправлении таинственных культов и в суевериях, - в нее входят и
религиозные идеи, которыми проникается более высокая духовная жизнь, и вообще
все, что мыслится и творится в религиозной сфере; и если история религии есть
не простая констатация фактов, относящихся к религиозной области, но и оценка
религии как сотрудницы человеческой культуры, то, конечно, менее всего
возможно пренебрегать той стороной греческой религии, которая существенным
образом содействовала образованию греческого культурного духа и сама в свою
очередь вытекала из него. Не познание того, в чем греки были подобны другим,
ниже стоящим народностям, но познание того, чем они во все времена возвышаются
над другими, должно быть конечной целью изучения греческой истории. Таким
образом, и здесь наша главная задача состоит не в том, чтобы изобразить
религиозное состояние греческих племен, но в том, чтобы изобразить религию
греческого мира (Griechentum). Однако же для того, чтобы идти историческим путем и
рассмотреть явление в его полноте, мы должны, прежде всего, посвятить свое
внимание той народной основе, из которой развились эти формы.
Изучение истории религии греков существенным образом помогло познанию их
характера, так как оно дало возможность бросить взгляд на проявление
народного сознания в повседневной жизни. Определение основных черт греческого духа
как "разум, мера и ясность" ни в каком случае не соответствует фактам,
добытым этим путем; напротив, в таинственных культах мы во многих случаях прямо
замечаем темную сторону жизни первобытного народа; о дикости, неразвитости, о
чувственных страстях говорят нам человеческие жертвоприношения, которые еще
существовали во времена императоров, и даже в связи с употреблением в пищу
человеческого мяса; суеверное внимание к знамениям и чудесам, которое много
раз имело столь роковое значение для политической жизни; грубые праздничные
игры, во время которых люди одевались наподобие зверей или предавались
разврату при отправлении сладострастных культов. Также занесенные с Востока
течения, которые мы наблюдаем в культах Диониса и Артемиды, не распространились
бы так быстро в Греции и не дошли бы до такой степени безобразия, если бы в
народе не жила склонность к неумеренным проявлениям чувственной жизни. Вообще
религия в гораздо большей мере, чем это думали раньше, была для грека делом,
полным значения; она занимала его фантазию и определяла многие из его
поступков; с искренней преданностью принимал он участие в почитании богов и находил
себе особенное удовлетворение в мистической стороне этого почитания.
Религиозное направление духа, которое господствовало в жизни низших классов и
которое к концу эллинского периода так сильно обнаружилось во всех слоях
населения, дает себя заметить даже у греков, достаточно образованных умственно; их
государственные учреждения, насколько они происходили из древности,
повсеместно покоились на религиозной основе; в домашней жизни следы влияния религии
никогда не исчезали; в литературе в известные периоды благочестие было
господствующей силой, и вольнодумству в собственном смысле слова не удавалось
без столкновений с народом и его жрецами завоевать своего места в духовной
жизни.
Как история религии освещает характер греческого народа, так наше
предварительное знакомство с этим народом объясняет нам в свою очередь многие
поразительные черты его религии. Так, мы знаем, что греки находили особенное удо-
вольствие в преданиях и сказках, вообще во всякого рода рассказах, в которых
живая фантазия получала желанную пищу и либо творила далее из услышанного,
или же греки старались дополнить слышанное при помощи собирания новых
сведений о собственном прошлом и о жизни других народов. Эпическая поэзия и
историография греков выросли на почве этой склонности. Если присоединить к этому
поэтические стремления, присущие грекам, как никакому другому народу, то
станет понятно, каким образом миф, т.е. рассказ о божестве, то примыкая к
преданию, то создаваясь процессом свободного поэтического творчества, мог так
удивительно развиться в греческой религии. Для набожного грека эти мифы имели,
может быть, гораздо меньше значения, чем жертвы, служение богам и священные
празднества; но для нас неисчерпаемая сила мифического творчества, эта
великая особенность греческой религии, остается тем, чего у других народов нельзя
найти в такой степени, в особенности если обратить внимание на то, к какому
единению религии и искусства привело это богатство мифов.
Правда, из этого единения искусство извлекло больше выгоды, чем религия.
Поэтическое выражение не есть высшая форма жизни религиозного чувства, и
обыкновенно резко выраженная эстетическая тенденция приобретает прочные
успехи только благодаря деятельной нравственной силе; так это произошло и у
греков . Действительно, они не были народом строгой нравственности; они не жили
под властью закона, как иудеи, и не ставили своей задачей борьбу против всего
злого и нечистого, как персы. Но тем свободнее удалось им развить
человеческую природу, и вечное культурное дело греков состоит в том, что они разбили
гиератические1 оковы, во все времена тяготевшие над Востоком, подняли
человеческую жизнь над стеснительным принуждением старинных религиозных предписаний
и совершили это, не уничтожая в то же время самой религиозности. Но,
рассматривая с этической точки зрения это свободное развитие личности, мы увидим,
что оно имело и свою опасную сторону. По-видимому, при этом часто
жертвовалось слишком многим для блага отдельной личности и во всяком случае слишком
мало проявлялось заботы о прочном постоянстве общества и его культуры. Вообще
социальная сторона этики у греков была сравнительно слаба. Часто ненадежные в
слове и в деле, как нам сообщают их собственные признания и свидетельствуют
постоянные процессы об обманах, легко поддающиеся вспышкам чувств и
заносчивости, как достаточно показывает их литература, - греки еще в цветущее время
жизни их нации ослабили обе необходимейшие связующие нити внутренней жизни
общества.
Еще более роковой для культуры греков была их совершенная неспособность
вести дальновидную политику и, отвлекаясь от частных интересов мелких
государств и партий, соединиться в одну политическую единицу, в греческое
государство . Постоянными раздорами греческие племена и государства взаимно
ослабили друг друга и сделали страну легкой добычей римлян; уже сама по себе
страсть к распрям, несомненно, погубила бы все эллинское дело, если бы,
вопреки ей, известное сознание своего эллинства, чувство родственности
происхождения, языка, веры и обычаев не приводили греков в лучшие периоды к
идеальному единству, на основе которого они могли строить свою духовную культуру.
Эти моральные слабости отражаются и в религии греков. Во всяком случае
греки не оставили без внимания серьезной стороны жизни. Напротив, их поэзия
достигает даже своей высшей точки в выражении религиозного страха перед
неумолимыми силами, с божественной непреклонностью преследующими злодея; являлись
также религиозные движения, которые, как, например, движение орфиков, очень
серьезно обращали внимание посвященных на этическую тайну жизни. Но,
насколько мы знаем религию обыкновенных граждан, становится удивительным, до какой
степени в круге ее идей нравственный долг отступает на задний план; в качест-
1 Священный, жреческий. Отсюда - иерархия, иерарх.
ве воспитательницы народа эта религия сделала очень немного, и важные
этические идеи, которыми мы обязаны грекам, выходили преимущественно из среды
религиозных обществ, оторванных от народной веры, или даже из среды
свободомыслящих философов. Политический партикуляризм мы также замечаем и в религии.
Отдельные культы до последнего времени сохраняли местный характер, который
они имели вначале; если даже они иногда и смешивались, то греки никогда не
доходили при этом смешении до общего богослужения в собственном смысле слова,
- напротив, они дошли до общих богов в той форме, как их "создала"
гомеровская поэзия, призвав к деятельности цикл олимпийских богов. Об этой
мифологической творческой деятельности следует упомянуть еще на том основании, что
она создала основу для идеального единства греков, для "греческого мира", и
последующая классическая поэзия духовно соединила греков около того же
Пантеона. Религия укрепила греческое единство еще и другим способом, именно
праздничными играми, которые имели религиозное происхождение и возвысились до
общеэллинского характера. Напротив, влияние оракулов, которое, как известно,
перешло за пределы местного и которое простиралось даже на весь античный мир,
может быть, именно благодаря последнему обстоятельству не служило в такой же
степени национальной цели; напротив, оракулы, занимавшиеся в действительности
интригами, были не безвинны в прискорбном раздроблении Греции.
Здесь нет надобности повторять, что представляла греческая культура для
последующего человечества. Она - тот источник юности, из которого еще и теперь
должен черпать европейский дух, чтобы сохранять себя в здравом состоянии. Но
мы можем отметить то обстоятельство, что греческая религия оказала влияние и
на религиозную жизнь последующих европейских народов. Образование догматов
послеапостольской церкви совершалось вначале на греческой почве и в некоторых
случаях под влиянием греческой религиозной мысли; в старинном христианском
культе мы также находим греческие элементы и имеем основание думать, что
найдем их еще больше. Исследование этого соотношения - одна из труднейших задач
теологии, потому что она должна коснуться самых темных областей греческой
религии: тайных культов и позднейшего одичания религиозного сознания.
Обзор
источников
Мы уже напоминали, что имеющиеся у нас источники не равноценны и что более
глубокое проникновение в предмет привело к их переоценке. На первом плане,
как основа всего исследования, стоят теперь археологические изыскания.
Хотя при помощи их возможно только отрывочное знакомство и полной картины
они не дают, тем не менее они знакомят нас с самыми древними временами; они
рассказывают нам о повседневной религиозной жизни и об обрядах культа, о чем
не могла или не хотела сообщить литература; они, наконец, дают нам в руки
нить для определения времени и места историко-религиозных данных, ранее нам
известных. Но самое главное - это то, что, когда религия прошла через руки
стольких художников, как греческая, когда поэт, передавая ее, всякий раз
заставлял говорить вместе с нею свою идею, скульптор - свою форму, тогда
становится особенно важным другим путем подойти непосредственно к известной
действительности. Надпись на памятной доске или на посвященной плите говорит
непосредственно о том, что произошло, что тогда думали и признавали люди;
каменотес, монетчик или рисовальщик на вазах передают нам посредством точной копии
священных изображений и знаков обычные представления о богах и мифах.
Раскопки в больших зданиях и храмах, например в Элевзине, доставляют драгоценный
материал, хотя они и не освещают самых древних ступеней развития культа,
который первоначально не имел храмов. В числе открытых при этих раскопках
изображений богов самые прекрасные произведения искусства не занимают первого
места по своему значению для истории религии; роль особенно священных играли
или совершенно примитивные идолы, как, например, Артемида на груде звериных
голов или на обтесанном древесном пне, грубые гермы и т.п., носившие часто,
подобно рельефным изображениям на алтарях, местный характер, или
многоговорящие мелкие эмблемы, которые обыкновенно исчезают в высших формах искусства.
Как многому можем мы научиться из надгробных памятников, несущих на себе
бесхитростные изображения представлений о душе и смерти, форм траура и т.д., в
то время как в надписях на них мы читаем взгляд на судьбу умершего! О том же
круге идей говорят нам гробницы и их содержание; весьма обильные сведения о
мистических представлениях относительно загробного мира дают нам золотые
пластинки, которые клались в могилы вместе с покойниками. Богатое сокровище
представляют из себя изображения на вазах; мало того, что они живо
иллюстрируют множество мифов о богах и в особенности героических преданий; но, кроме
того, они проводят перед нашими глазами в рядах сменяющихся картин весь ход
религиозных церемоний. Таким образом, на одной вазе мы видим различные
моменты процесса жертвоприношения, на другой три сцены элевзинского таинства и
т.д. Повод для такого изображения представлялся в особенности тогда, когда
большое число сосудов было назначено для погребения, для помещения пепла или
масла, которым смазывали надгробный камень.
Кто хочет в мифологической древности схватить историческую нить, тот нигде
не проследит ее развития в такой постепенности, как при изучении монетных
сокровищ. От места к месту, от поколения к поколению ведет нас многочисленный
ряд монет через область греческой жизни; он представляет нам в мелких, но
часто очень точных изображениях богов-покровителей, святыни или излюбленные
религиозные представления, которые в данное время имели наибольшее значение
для отдельных государств и правителей, совершенно подобно тому, как
драгоценные камни с резьбой на перстнях и печатях представляют для нас символы
определенных людей. Обстоятельнее говорят надписи, которые вообще должны быть
рассматриваемы как один из важнейших источников; они имеют особенное значение
еще и потому, что они определяют значение исторического памятника и говорят
исходя непосредственно из современного положения вещей. Множество
разнохарактерных надписей собрано в "Corpus inscriptionum Graecorum". Мы встречаем
здесь надгробные надписи и таблички с записанными на них обетами, краткие
разъяснения представленных изображений, вопросы оракулам и их изречения,
правила для гадания, формулы проклятия; при нашем скудном знакомстве с греческим
культом мы должны быть довольны, имея даже сухие отчеты о порядке религиозных
празднеств, росписи доходов жрецов и т.п.
Литература отчасти доставляет нам непосредственные проявления религиозной
жизни, отчасти сообщения, обязанные своим происхождением научным интересам.
Самую первоначальную и самую важную часть первой группы должны были бы
представлять священные тексты, если бы мы только обладали ими; но, за исключением
немногих остатков, все они погибли бесследно, и мы вынуждены довольствоваться
скудным знанием того факта, что в древние времена у греков существовала
обрядовая литература и были в употреблении прочно установленные формулы
призываний и богослужебных песнопений. С этой поэзией культа предание должно было,
разумеется, привести в связь древних мифических певцов: Музея, Эвмолпа, Памфа
и наказанного музами Тамириса, подобно тому как в Индии оно приводило в связь
с ведами - Ришей; во всяком случае, упоминаются магические изречения
фракийского певца Орфея, а ликийский певец Олен считался представителем поэзии,
употреблявшейся при культе Аполлона.
Мы определенно знаем, что в первоначальных местопребываниях культа, в
Фессалии и на Крите, священные пляски сопровождались музыкой и пением и что и в
других местах во время процессий пелись священные песни. Таким образом,
чествование Аполлона в Делосе и Дельфах сопровождалось хоровыми песнями, пэанами;
чествование Диониса - дифирамбами, тогда как песнь, которая пелась жрецом при
совершении богослужения, называлась также "номос". Рядом с такими песнями
существовала еще поэзия оракулов. Составлялись сборники важнейших изречений
оракулов; одним из таких сборников воспользовался в качестве источника
Геродот.
У спартанцев также сохранялись их священные постановления, так называемые
Ликурга. Известно, что некоторые из поэтических форм, которых позднее
держалась светская поэзия, были созданы культом или же культ послужил поводом к их
возникновению: так, трагедия возникла из дифирамбов в честь Диониса;
эпический гекзаметр обязан своим происхождением излюбленной группировке имен богов
по четыре в гиератической поэзии, не говоря уже о многих частностях: эпитетах
и призываниях богов у Гомера, генеалогиях у Гесиода, которые, очевидно,
заимствованы из поэзии культа.
Ближайшее определение значения светской поэзии для истории религии будет
предметом последующего специального изложения; напротив, в настоящем обзоре
источников мы, естественно, должны упомянуть исторические сообщения греков об
их религии. Немногие сохранившиеся до нас отрывки из древних логографов
показывают, что эти древнейшие представители греческого исторического знания
сильно перемешивали свои повествования с мифическими рассказами и
генеалогиями. К сожалению, погибли также, за исключением отдельных отрывков, и
сочинения писателей IV в. Клитодерма, Филокора и др. , в которых специально
говорилось о религии, жертвоприношениях, праздниках, гаданиях и мистериях.
Светские историки-современники при случае сообщают нам сведения о
религиозных отношениях. Геродот, который умеет так обстоятельно рассказывать о чужих
религиях, не считал своей задачей сообщать подобные сведения о своем
отечестве; впрочем, мы находим у него короткое сообщение об истории происхождения
греческой религии, которая и теперь сохраняет свой интерес; кроме того, он с
обычным простодушием рассказывает много мифических преданий и излагает многие
черты отдельных культов; он дает еще нам во многих случаях драгоценную
возможность бросить взгляд на суеверия греков. Интерес к религиозному, который
так заметно проявляется уже у Геродота, все сильнее развивается к концу
дохристианского периода; стоики многократно занимались объяснением мифов, и
успех романа Эвемера "Священные акты" (в Македонский период) показывает, что
занятие религией сделалось прямо делом моды. Кроме погибшей Каллимаха,
заключавшей историю богов и героев, существовали еще сочинения так называемых ми-
фографов, между которыми важнейшее - "Библиотека" Аполлодора. Аполлодор,
живший в Афинах около середины II в., дал связное, большей частью снабженное
указанием источников изложение греческой мифологии, которое сохранилось до
нас за исключением нескольких заключительных страниц. Остальные мифографы,
как-то: Палефат, Антонин Либералис, Эратосфен - доставляют материал гораздо
более скудный и дают иногда прямо нелепые объяснения.
Страсть к собиранию всего достойного изучения, с философским истолкованием
или без него, продолжала существовать и во времена римских императоров.
Географ Страбон, неизбежный Павзаний, собиратели анекдотов вроде Элиана и Ате-
нея, философствующий биограф Плутарх, а также и неоплатоники оставили нам
сведения о некоторых фактах, которые важны для истории религии и которых без
них мы бы не знали. У греческих отцов церкви, например у Климента
Александрийского , даже у византийских собирателей в словаре Свиды и др. можно найти
разного рода данные. Но относительно мифологических писателей надо иметь
постоянно в виду то обстоятельство, что они находились под влиянием известных,
отчасти очень односторонних теорий, с точки зрения которых они писали и
освещали свои сообщения. Не только религиозные различия у христиан, но и
рационалистические теории или мистические тенденции позднейшего периода древности с
течением времени приобретают все большее значение. Следует познакомиться с
точкой зрения писателя, прежде чем можно оценить его значение для истории
религии .
Древнейшие
культы и
божества
В деле установления первобытных элементов греческой религии мы еще не ушли
дальше первых попыток. Несомненно, уже Велькер видел, что той религии,
которая является перед нами в законченном виде у Гомера, должно было
предшествовать историческое развитие; и он начертал весь ход этого развития с настолько
же тонким пониманием особенностей греческого характера в частностях,
насколько, в общем, были ложны философские основания, из которых он исходил. Велькер
думал найти первичное зерно греческой религии в некотором первобытном
монотеизме, в культе Зевса Крониона, как высшего всеобъемлющего божества; позднее
создались боги природы; с развитием общественности, с превращением греков из
крестьянской нации в нацию аристократическую и затем в богатый торговый народ
боги природы превратились во вполне олицетворенных национальных богов с
этическим значением, пока, наконец, и эти последние не были уничтожены
натурфилософским умозрением греков, ставшим более утонченным.
Все это построение уже давно опровергнуто; верить в первобытный монотеизм
нет никакого основания; с возвышенной идеей Зевса мы встречаемся не в начале
религиозного развития, а скорее в его заключительный момент; кроме того, и
вообще многие исторические течения в греческой религии не укладываются в
систему Велькера.
Мы не намерены излагать здесь историю тех мнений, которые были вызваны на
свет более поздними изысканиями по вопросу о происхождении греческой религии.
Вообще они довольно хорошо согласуются с требованием старинного исследователя
К. О. Мюллера (К. О. Muller) - искать объяснения этого происхождения в
истории мифа; но самая эта история понимается весьма различно. Сравнительные
мифологи основу представлений о богах и об их истории ищут в том, что нам
открывают их имена, относящиеся к первобытному индогерманскому периоду; они
предлагают натуральные истолкования их, отчасти интересные, но, к сожалению,
слишком разноречивые (такое понимание господствует у Макса Мюллера и в
"Мифологии" Преллера). В то время как при этом методе вследствие игнорирования
обрядов культа все значение остается на долю мифов, уже Фюстель де Куланж
указывал в качестве первичных элементов греческой и римской религии семейный и
родовой культы: чествование домашнего очага и поклонение предкам.
Некоторые ученые, примыкающие к антропологической школе Э. Тейлора и А.
Ланга, видят первую ступень развития как религии вообще, так и греческой
религии в частности в воззрениях и обычаях, сходных с воззрениями и обычаями
диких племен: в анимизме, тотемизме, фетишизме, культе мертвых. Ни одно из
этих мнений, взятое в отдельности, не может служить достаточным объяснением
греческой религии. В создании греческой религии участвовали как туземные, так
и чужеземные элементы; но их полное и точное разграничение останется,
разумеется, благим желанием. Без сомнения культ предков и тотемизм, так же как и
почитание природы, принадлежат к национальным элементам греческой религии. Но
определить в отдельности степень участия в создании религии, приходящуюся на
долю того первобытного населения неизвестного происхождения, которое греки
застали в Элладе, настолько же трудно, насколько трудно проследить все
малоазиатские, сирийские, финикийские, ханаанские влияния, не говоря уже о
египетских , которые с древних времен проявляли здесь свое действие. Искусство
Микенского периода указывает на древнюю связь с вавилонской культурой. К
этому присоединяется еще влияние племенных и местных условий. Правда, различие
отдельных греческих племен, именно ионян и дорян, часто преувеличивалось до
размеров резкой противоположности, и значение этого различия для истории
религии , несомненно, было также сильно преувеличено. На самом деле греческие
боги отличаются от богов семитических и египетских именно тем, что они не
были богами-покровителями какого-нибудь отдельного племени, но с самого начала
имели отношение к различным сторонам человеческой деятельности. Влияние,
которое оказали на культы и мифы различные местности, особенно фессалийские,
имело место, конечно, задолго до исторического периода; тем не менее, оно
относится ко времени прочного заселения страны, которому предшествовала
первобытная ступень пастушеской и охотничьей жизни.
Мы дадим теперь обзор важнейших сторон греческой религии, которые могут
считаться за первобытные. Почитание природы обнаруживается в образах
некоторых богов, хотя в гомеровское время оно в большинстве случаев уже является
скрытым. Несомненно, что Зевс, древний бог неба, ведет свое начало еще от ин-
догерманского пранарода, для которого он имел значение верховной силы так же,
как для монгольских народов их бог неба. В таких богах, как Посейдон и
Гефест, натуральный элемент у Гомера уже заслонен вследствие их полного
олицетворения ; тем не менее, их отношение к поклонению природе еще просвечивает.
Несколько мифов и культов в Спарте, Дидоне и других местах указывают на
верование в космогонический брак неба с землею. Мы находим следы поклонения
природе не только в организованном культе и в историях богов; в непосредственно
выраженном или едва замаскированном виде оно сохранилось еще в некоторых
обычаях и представлениях.
Из стихий природы почитание воды было выражено всего непосредственнее.
Особенно священными в глазах греков были реки и источники; всякая местность
боготворила тот часто маленький поток, который орошал ее: так, например, злейцы
боготворили Алфей. Божеское почитание воздавалось также источникам; они
представлялись в образе нимф. Самые музы, которые происходили из Фракии, но
позднее помещались на Геликоне в Беотии, были первоначально такими нимфами
источников, хотя вместе с тем они были представительницами пения. В Аркадии наряду
с нимфами существовало древнее местное божество стад и пастбищ - Пан, который
также является представителем более древней стадии религии, нежели великие
олимпийские боги.
Культ древнейших времен не имел ни храмов, ни изображений; он отправлялся в
священных рощах, на алтарях под открытым небом, или же приношения просто
вешались на деревьях. Таким образом, у Гомера, у которого, во всяком случае,
констатируется уже поклонение великим богам, мы почти повсюду встречаем
только такие алтари. Но первоначально чествовались непосредственно предметы
природы или стихий. Нет никакого сомнения, что греки сохранили в качестве
объектов культа много священных камней и чурбанов. Поразительна у Павзания
многочисленность следов такого служения камням, которые этот обозреватель уже в
столь позднее время еще застал в отдаленных уголках Греции. Он сообщает о
многих древних камнях. Белые камни, которые как он, так и те, на кого он
ссылается , считали за идолов, т.е. за изображения богов; но мы, без сомнения,
должны рассматривать их как остатки фетишистского служения камням: таковы
тридцать священных камней в Фарах, камень в Тегее и пр. В связи с последующим
символическим значением этого служения известно, что на холме Ареса в Афинах
лежали два известных камня, на которых во время процесса помещались истец и
ответчик и которые поэтому назывались камень высокомерия и камень
бесстыдства. В Гермах уже было положено начало переработке дикого камня в изображение;
примеры простой литолатрии еще попадались в исторические времена, как мы,
между прочим, заключаем на основании одного из описаний характеров Теофраста.
Кроме камней существовали еще и другие предметы, которым оказывалось
фетишистское почитание: таковы грубо обтесанные деревянные чурбаны, которые, одна-
ко, считались упавшими с неба; кроме того, едва ли можно провести границу
между фетишем и идолом в палладиумах - древних изображениях, охранявших города;
далее мы встречаем чествование деревянных палок и деревянных досок: так
называемый скипетр Агамемнона в Херонее, изображение Геры в Аргосе.
Говоря о культе деревьев у греков, мы имеем при этом в виду не те божества,
которые являлись представителями древесных плодов и жатвы, не обряды
праздничного культа, в основании которых лежали произрастание хлеба, виноделие и
уход за плодовыми деревьями, и не то бохютворение растительности, которое
было ввезено в Грецию извне, вместе со служением Адонису. Здесь мы
исключительно имеем в виду древнейшее почитание священных растений и деревьев. Сюда
относится , прежде всего, представление о нимфах деревьев: дриадах, гамадриадах,
мелиях, которые живут в священных дубах, кипарисах, ясенях и других деревьях
и которые умирают вместе со смертью дерева; отсюда боязнь рубить такие
деревья, несколько примеров которой дает Павзаний. Деревья, которые были включены
в мифы или связаны с обрядами культа, первоначально, без сомнения, были
священными сами по себе, независимо от этой связи: таковы пальма на Делосе, за
которую ухватилась Лето при рождении Аполлона и Артемиды; лавровое дерево в
Темпейской долине, с которого брались венки для победителей на пифийских
играх; священное дерево на Родосе, которое позднее было связано с именем Елены.
Из главных богов наследие древнего культа деревьев перешло в особенности к
Артемиде и Дионису. Изображения Артемиды часто вешались на деревьях;
бородатые маски Диониса помещались на суковатых древесных стволах. Напротив, нельзя
вывести никакого несомненного указания на древний культ деревьев из того
обстоятельства, что отдельные виды деревьев были специально посвящены отдельным
божествам: например, дуб был посвящен Зевсу, масличное дерево - Афине.
Еще явственнее дендролатрии обнаруживался в греческой религии культ
животных. Конечно, в исторические времена случаи, когда ухаживали за священными
животными и приносили им жертвы, принадлежат к числу исключительных.
Собственно говоря, такое явление имело место только по отношению к змеям, которые
были присоединены к служению различным богам, например Асклепию, и в которых,
как думали, по преимуществу поселялись души героев. Нам известно несколько
таких змеиных культов: саламинская змея при служении Деметре в Элевсине;
змея-хранитель в Афинском Акрополе, которая ежемесячно получала медовую
лепешку; змея, которая призревалась в качестве демона-покровителя Элиды в
Олимпии, и пр. Кроме этих скудных остатков культа животных существуют весьма
многочисленные его следы в мифах и обрядах. Во всяком случае и здесь нельзя
сразу делать вывод о существовании древнего культа животных, как только
упоминается о каком-нибудь из них. Отношения, о которых в каждом данном случае идет
речь, не всегда бывают ясны: касательно некоторых животных можно сомневаться,
были ли они действительно первоначальными объектами культа, какими-нибудь
родовыми божествами (тотемами), или они рассматривались просто как имеющие
пророческое значение, как, например, волки и птицы; или они посвящались богам в
качестве символов, ради какого-нибудь одного признака, как, например,
особенно плодовитые животные посвящались Афродите. Тем не менее, известно с
несомненностью, что в тех случаях, когда животные посвящались отдельным
божествам, это сочеталось с остатками древнего почитания животных. Иногда новый
бог, вместо того чтобы совершенно вытеснить прежнего, животного бога, просто
помещал его при себе: отсюда мыши в храме Аполлона Сминфейского и сова в
качестве атрибута Афины. В некоторых случаях божество удержало признаки какого-
нибудь животного или сохранило наполовину его вид: так, Дионис изображался
или целиком в виде быка, или, по крайней мере, с бычьими рогами, Деметра - с
лошадиной гривой. Но нет в греческой мифологии другой столь выдающейся черты,
как представление о богах, временно принимавших вид животных; таким образом,
Зевс приближался к своим возлюбленным во всевозможных видах: то в виде быка,
то в виде лебедя; раз даже он превратился в муравья. Реже превращался
Аполлон, но и он в образе дельфина показывал критским морякам дорогу в Дельфы.
Дионис также превращался во льва, для того чтобы наказать тирренских тиранов.
К рассказам о богах в образе животных присоединяются еще рассказы о многих
людях, претерпевавших такие же превращения. Таким образом, наивный мифограф
(Антонин Либералис) и фривольный поэт (Овидий) позднейшего времени могли
изложить всю мифологию с точки зрения превращений.
Нигде греческие представления не обнаруживают своего сродства с
представлениями диких племен в такой степени, как в этих рассказах, в которых боги суть
только великие волшебники и почти не существует границы между богом,
человеком и животным.
Уже из культа животных мы узнаем, что у греков имело место поклонение
подземным силам. Роль, которую играла змея, в особенности в беотийском культе,
может быть объяснена только тем, что это животное, скрывающееся в подземных
норах, находится в связи с существами, обитающими во внутренности земли:
упомянутое выше кормление священных змей всякого рода кушаньями, даже такими,
которых змеи не едят, но которые, как, например, мед, обычно приносились хто-
ническим1 божествам, с несомненностью указывает на то, что при этом имелось в
виду не прокормление животного, а нечто другое. В Древней Греции мы находим в
действии два рода почитания, обращенные к подземным существам: отношение к
душам умерших и к хтоническим богам. Относительно первого мы имеем несколько
прямых указаний. Во-первых, мы находим их в могилах древних столиц Микенского
периода, как обнаружили раскопки, затем также в культе более позднего
времени. У афинян был праздник, посвященный всем умершим: это день кувшинов во
время Анфестерий в феврале; в этот день вообще старались умилостивлять тени.
В такие именно дни умершие покидали свои подземные жилища и бродили по земле;
много стараний прилагалось к тому, чтобы удерживать в отдалении страшные
тени: смазывали варом дверные косяки, жевали листья боярышника; семья делала
приношения и священные возлияния своим покойникам. Можно получить понятие о
дарах, которые приносились умершим, из Гомера, где описано торжественное
погребение Патрокла и Ахиллеса; из описания мы видим, что при этом не
пренебрегали кровавыми и даже человеческими жертвами. Против таких жертвоприношений
боролся Солон, который, например, запретил закалывать на могиле быка; но этот
обычай, несмотря на запрещение, держался еще долго. Тем не менее, более чем
сомнительно, чтобы такое отношение к умершим можно было назвать культом
мертвых в собственном смысле слова. Очевидно, здесь мы имеем дело не столько с
призыванием умерших, сколько с попечением о них - обыкновение, которое
существует у всех первобытных народов, и с предохранительными правилами,
обусловленными обычной верой в привидения; грек называет это отвращением гнева
умерших.
Напротив, отношение к хтоническим божествам есть настоящий культ.
Бесспорно, что почитание божеств земли было у греков очень древним. Прежде
всего, обряды хтонического культа так явственно напоминают формы почитания
того же рода существ в других арийских религиях, что нельзя не счесть его
основ за первобытное, общее, индогерманское достояние. Даже специфически
греческая форма хтонических культов носит признаки глубокой древности; они более,
нежели другие культы, привязаны к определенному месту; дары, которые
приносились при их отправлении, вода с медом и первобытная каша, - указывают на
такое время, когда вино и печеный хлеб не были еще известны; применение при
священных обрядах новых открытий, как, например, масла, избегалось. Важна,
В представлении древних греков — олицетворяющий собой дикую природную мощь земли,
относящийся к подземному царству и т. п. ; подземный. Под землей греки помещали
царство мертвых.
далее, та тесная связь, которая существует между хтоническими богами и
растительностью, в частном случае растительностью полевой; эта связь указывает на
первоначальные жизненные условия греков, занимавшихся земледелием. Так, у Ге-
сиода рекомендуется сельскому жителю молиться хтоническому Зевсу. Дальнейшие
примеры того же самого представляет тот факт, что Аид называется Плутоном, то
есть подателем богатства, или изобилия, и что древняя Гея, живущая под
землею, считается также повелительницей растений; но самое главное - это,
конечно, миф о Деметре: в нем и мать-земля, и царица умерших, Персефона,
фигурируют в качестве главных лиц в представлении ежегодного хода явлений природы и
земледельческой культуры.
Рядом с этой благодетельной стороной природы подземных богов существовала и
устрашающая, обусловленная их деятельностью в качестве богов смерти. Страшен
не только олицетворяющий саму смерть мрачный Фанатос, который пьет в могиле
кровь жертвы; Аид и его товарищи циклопы также устраивают себе из тела
умершего отвратительное пиршество, после которого остаются одни кости. "Это сама
земная глубина, разверстая пасть которой поглощает умерших", говорит Дитрих.
В качестве священных остатков этого первоначального грубого воззрения на силы
подземного мира существовали наводящие ужас изображения и страшные маски
многих хтонических божеств. Сам Цербер первоначально есть не что иное, как
пожирающее чудовище глубины, сама пожирающая земная глубина, в виде ужасной
собаки. С этой жестокостью смерти-истребительницы связывается представление о
суровости мстящих и наказывающих сил смерти; так Эринии, хтонические духи,
жившие под землею, которые представляли, без сомнения, разгневанную душу
убитого , развились в мстителей за тяжкие преступления вообще. Когда призывают
Эриний, то ударяют по земле; то же действие употребляется при отправлении
большинства других хтонических культов. Этим же объясняется, что за искуплением
пролитой крови обращаются также к подземным богам. Ищущий искупления должен
сесть на землю, причем красная шерсть, которою он обвязывает шею и руки,
символизирует, что он находится под властью подземных сил, которые любят цвет
крови.
Нельзя определить, каково было первоначальное отношение между попечением о
душах умерших и хтоническим культом; многочисленные сходные черты в
жертвенных дарах и местах жертвоприношений указывают на первоначальную связь; но
разрешить вопрос, что чему предшествовало, тем труднее, что обе категории
обрядов имели совершенно различную судьбу. Жертвоприношения умершим со временем
подвергались изменению, так как почтение к покойникам есть всегда живое, с
каждым поколением обновляющееся чувство. Не только присоединились новые виды
даров: вино и масло, но и самые погребальные обряды развивались с ростом
гуманности; человеческие жертвы и вообще кровавые дары отошли на задний план, и
в конце концов все внешние действия постепенно свелись к образному
чествованию в форме могильных рельефных изображений и т.п. Напротив, хтонический
культ, всегда рассматривавшийся как сношение с древними божествами, упорно
сохранял старинные формы и поэтому производит впечатление более
первоначального .
В историческое время существует ясное различие между обеими категориями
обрядов . Жертвоприношения хтоническим божествам имели характер искупительных
жертв; они были знаками покорного подчинения и исполненного страха искания
помилования. В жертву божествам земли - состояла ли эта жертва из людей или
из животных - приносилось то, что могло служить к их умилостивлению, а не для
приглашения их к обеду. Поэтому такие жертвы приносились ночью, в глубокой
тишине и при строгом молчании. Целью жертвоприношений умершим было, напротив,
доставить тем удовольствие самим жертвенным даром, и поэтому эти
жертвоприношения имели в общем более радостный характер, хотя живые люди получали от них
так же мало, как и от хтонических жертвоприношений. Жертвы умершим приноси-
лись днем. Более мелкие различия, как, например, то, что божествам земли
приносились в жертву животные мужского пола, а умершим животные женского пола
или кастрированные, что культ умерших был связан с черным цветом, а хтониче-
ский с красным, имеют только тот интерес для нашей цели, что из этих различий
мы можем заключить о некотором первоначальном их различии.
Но отношения культа к земле и к умершим этим не исчерпываются. Даже в
позднейшей Греции мы находим следы почитания предков.
Известно, что в числе греческих общественных подразделений были "роды",
которые признавали или, по крайней мере, воображали себя связанными кровным
родством; они объединялись непосредственно в почитании одного родоначальника,
именем которого назывался род, - вероятно, это установление восходит к
действительному культу родоначальника.
Святость, которую приписывали города своим основателям, филы своим
старинным начальникам, заботливость, с которой их кости сохранялись в качестве
охранительных реликвий и переносились с собою во время странствований, - все
это можно назвать почитанием предков, дошедшим до степени настоящего культа.
Это одна из форм культа героев, одного из самых распространенных и самых
важных культов в Греции. В культе героев есть также некоторые первобытные
элементы, и прежде всего, постольку, поскольку он, возникнув из почитания
предков, может быть определен как развившийся культ мертвых. В этом смысле герой
был дух, или душа, какого-нибудь знаменательного человека. Согласно греческой
психологии, жизнь души не прекращается со смертью тела; человек в
существенных своих чертах остается в том же состоянии, в котором он находился в момент
смерти; на этом основании и в могиле его еще нужно поить и кормить
(посредством приношений); поэтому могила устраивается наподобие жилища и умершему
даются необходимые для жизни орудия и оружие, иногда даже домашние животные и
слуги. Однако эта первобытная вера в бессмертие была у греческих племен очень
аристократична. Неизменное продолжение жизни души доставалось на долю только
тому, кто мог быть назван человеком в полном смысле слова. Но таковыми были
только избранные люди, в особенности храбрые и знаменитые. С этим различием
можно познакомиться уже из надгробных памятников Микенского периода: в то
время как обыкновенные смертные должны были довольствоваться могилами,
рассчитанными только на кратковременное существование, куполообразные могилы
князей и знатных лиц сохранились до нашего времени и свидетельствуют нам о
той роскоши, с какою они были воздвигнуты.
Героям, которые на первобытной ступени развития почти отождествляются с
предками, воздавался настоящий культ, и притом культ домашний и повседневный:
"Чествование предков было тесно связано с центральным священным пунктом
внутри дома, с домашним очагом. При семейном обеде присутствовали также духи
предков. Второй дар принадлежит героям: героям же принадлежат падающие на
землю крошки, точно так же, как, согласно немецкому представлению, они
достаются душам бедных" (Узенер) . Таким образом, герой жил и в доме: под порогом,
в печи или где-нибудь в другом месте; но настоящим местом культа была могила,
как мы это видели в Микенах, где у царских могил в акрополе стоял жертвенник.
Но героем бывает не только обоготворенный человек: знатное лицо, или
храбрец, или, согласно позднейшему обычаю, всякий покойник; в героических
преданиях и в культе героев продолжают свою жизнь образы древних богов и древние
предания культа; таких героев, как Персей, Тесей, Одиссей, Эдип, нельзя
рассматривать как умерших властителей, а следует понимать в смысле образов
местных богов.
Слово "герой" у греков чрезвычайно многозначительно. Несомненно, в культе
героев можно указать также и первобытные элементы разного рода, но не следует
все-таки вместе с Роде выводить целиком культ героев из культа мертвых и
относить его к первоначальной греческой религии. Денекен лучше принял в расчет
многосторонность этих явлений и их позднейшие составные части.
Невозможно изложить настоящую историю отдельных греческих богов; но когда и
в этих столь сложных мифологических образах мы ищем первобытного, то находим
его не в первоначальном единстве идеи и значения, как думали раньше, но в
разных отдельных элементах, которые были соединены позднее. Это соотношение в
новейшее время особенно разъяснил Узенер. По его мнению, древнеевропейские
религии ведут свое начало от почитания чисто случайных божеств, богов
отдельного случая или момента, которые имели значение только для одного
определенного процесса, или иногда для отдельного факта природы или человеческой
жизни. Эта ступень развития поклонения богам сохранилась в римской религии с ее
индигитаментальными1 божествами, несмотря на высокую культуру римлян.
Неожиданным выводом более глубокого исследования явилось то, что и греки в
древнейшие, доступные нашему взору времена стояли совершенно на той же индигита-
ментальной ступени развития. Следы этого мы находим повсюду. Бесчисленные
отдельные боги существуют для процесса роста в природе и для успешного
произрастания полевых хлебов: таковы упоминаемые Геродотом богини Дамия и Ауксезия,
изображения которых жители Эпидавра сделали из античного масличного дерева
согласно указанию дельфийского оракула, чтобы устранить неплодородие страны.
Аналогию этой паре богинь представляли в Аттике Ауксо и Гегемона; Фалло или
Фалию и Карпо чествовали афиняне в качестве богинь прозябающих и созревающих
плодов. Пандроза, богиня весеннего дождя, и Герса, богиня росы, существовали
позднее, вместе с Аглаей, или Аглаурой - богиней солнечного света, или ясного
неба, храм которой находился в Афинах. Другие афинские культовые боги суть:
Эрехтей (разбиватель глыб земли), древний бог1 плуга, и Триптолем, который был
богом третьего, или троекратного распахивания; Кекронс, брат Эрехея, бог1
жатвы; алтарь Бутеса, пастуха коров, находился в Эрехтейоне; его мать Зеуксиппа
была богиня, запрягающая лошадей; Опаон, который способствовал созреванию
винограда , и Малеат, бог1 яблок, представляют хорошие примеры плодовых богов.
Плодовитость людей имеет знаменитых божественных покровителей: Каллигенейя,
даже сама Ифигения, а также и Эйлейфия суть покровительницы рождения; Куро-
трофа, имя которой перешло к Гее, Деметре, Артемиде, Афродите и другим
богиням, есть первая воспитательница. Ее изображение с ребенком на руках, которое
мы находим еще в катакомбах, представляет один из прообразов Мадонны.
Раньше Аполлона и Асклепия существовали врачующие боги: врач Ятрос,
очиститель Пеан, Иазос и Иазон, фессалийский бог Хирон; припомним также афинскую
богиню Гигиэйю, имя которой так прозрачно2. Благоденствие города блюли
божества с не менее ясными именами, как, например, Созиполис, Ортополис, Созон и
пр.
Как самостоятельные, деятельные боги эти божества большей частью исчезли,
но имена их сохранились, и некоторые из них звучат для нас как совершенно
знакомые - или в виде особых названий, как Хариты3 и Горы4, или в качестве
1 Термин неясен. Возможно от in digital (англ.) - в цифровом. То есть - так много,
что трудно вообразить (mental - мысленный).
2 Богиня здоровья Гигиея, дочь бога врачевания Асклепия (греч. hygieinos —
здоровый) . Отсюда - гигиена.
3 Хариты (др.-греч. Xctpiтeq от х&РL Я г «изящество, прелесть») — в древнегреческой
мифологии три богини веселья и радости жизни, олицетворение изящества и
привлекательности. Соответствуют римским грациям.
4 Горы (оры), греч. — богини времен года; греки насчитывали сначала два времени
года, соответственно были две горы: гора весны Галло («цветущая») и гора лета Карпо
(«изобилующая плодами»). Потом они стали выделять три времени года и,
соответственно, трех дочерей Зевса и Фемиды. Эвнанию («благозаконие»), Дике («справедливость»),
Эйрену (Ирену) («мир») — богини времен года и порядка в природе становятся
олицетворением порядка в обществе.
эпитетов главных богов, или в качестве героев, или кентавров. И
действительно, мы можем даже проследить процесс, посредством которого они достигли этого
положения.
Подобно тому как в языке известные слова выделяются из пестрой массы
отдельных конкретных наименований и делаются общими обозначениями цельных групп
явлений, точно так же из разнообразных богов отдельного случая или момента
выделялись известные божества и входили в общее употребление в племени, в
государстве , в стране. Но это возрастание господствующих богов происходило лишь
за счет других божеств, которые им предшествовали; более сильный поглотит
слабейшего, и мы находим только следы существования последнего или в
прозваниях , эпитетах и т.д., которые прилагались к победившему богу, или в местах
культа, в которых совершалось чествование побежденного. Таким образом,
главные боги греков в действительности представляют собой комплексы богов; эти
комплексы или создались путем соединения богов под одним именем, или выросли,
сгруппировались около значения этого имени. Какому обстоятельству мог быть
обязан своим счастьем победивший бог, этого нельзя выразить одним словом.
Предположение Узенера, что одерживал победу тот, имя которого, бывшее сначала
собственным именем, сделалось непонятным, имеет за собой аналогию в истории
религий, но и местные, иерархические или политические движения, естественно,
также играли решающую роль в этом развитии. Одним примером из многих мог бы
служить Зевс Ликейский: Ликос, древний бог света в Аттике, Беотии и Аркадии,
покровитель судов, именем которого назывались также гимназии, в процессе
исторического движения встречается с великим богом света и судией; он не мог
существовать рядом с ним; он был поглощен Зевсом или на него стали смотреть
как на Зевса; в результате - Зевс Ликейский; путем точно такой же встречи Ли-
коса с Аполлоном произошел Аполлон Ликейский.
Гомер
Уже со времени Ф. А. Вольфа было построено много остроумных гипотез о
происхождении гомеровской поэзии. Пока не решены относящиеся сюда вопросы, мы не
имеем точного основания для критического рассмотрения и правильного
обсуждения религиозных данных, находящихся у Гомера.
Хорошие, но только предварительные, услуги оказывают общие обзоры.
Гомеровская теология фон Негельсбаха - полезная книга, но она слишком стеснена
теологическими рамками и вследствие этого наперед отказывается следить за
историческим развитием мифологических понятий. Большую работу Бухгольца можно
употреблять только для справок, как богатое собрание реалий, но для научных
требований она вообще недостаточна. Попытка дать обзор мифологического
материала по его различным составным частям, особенно из Илиады, была сделана ван
Несом.
Имя Гомера мы употребляем символически для обозначения двух больших
эпических поэм, которые возникли среди эолян и ионян азиатского берега между X и
VIII вв. до н.э. Об этих поэтических произведениях сложились известные
неправильные представления, от которых удалось освободиться только с трудом.
Илиада и Одиссея являются перед нами в виде цельных законченных поэм и, кроме
того, в качестве древнейшего литературного памятника греческого народа. Иллюзия
цельности устраняется уже внимательным чтением, при котором скоро становится
заметным, что Одиссея носит на себе печать более позднего происхождения, чем
Илиада, и что даже в Илиаде и в Одиссее, взятых отдельно, некоторые части
часто не согласуются одна с другой. Гомер есть действительно древнейший из
известных нам греческих писателей, и поэтому на него часто смотрят как на
свидетеля первобытного состояния. Уже греки держались этого воззрения, так
как их критика мифов о богах почти всегда направлялась против Гомера. Геродот
приписывает Гомеру и Гесиоду, которых он относил ко времени за 400 лет до
своего собственного, изобретение важнейших религиозных представлений.
Впрочем, при точном чтении этот отрывок много теряет из того значения, которое
иногда ему придается. Геродот говорит, что оба названных поэта создали Феого-
нию греков, но это в гораздо большей мере может относиться к Гесиоду, чем к
Гомеру; затем, они дали богам их имена, распределили между ними "почести и
искусства", определили признаки их образов. Во всяком случае, эта фраза
доказывает лишь то, что люди геродотовского времени по указанным пунктам не ушли
дальше Гомера и Гесиода, но не то, чтобы эти поэты действительно изобрели
имена и функции богов. В условных постоянных эпитетах богов мы находим у
Гомера всякого рода древний материал. Гомер часто дает указания относительно
более древнего времени, которое он и сам отличает от своего собственного.
Гольм полагает, что эоляне и ионяне, при своем поселении в Азии, принесли с
собой воззрения и формы жизни европейской Греции додорийского периода и что
можно, следовательно, рассматривать гомеровские описания "как вообще
типические для состояния древнейших греков". Единственный материал, который служит
внешней точкой опоры для гомеровского эпоса, - археологические находки - не
противоречит такому пониманию. Гельбиг доказал, что декоративные искусства -
о монументальных в то время почти еще не было речи - на археологических
памятниках и в описаниях Гомера стоят на одной и той же ступени развития. Это,
разумеется, очень древняя, доисторическая, но все-таки не первоначальная
ступень , так как она повсюду предполагает более утонченную культуру и искусство
Востока. Следовательно, Гомер открывает взору некоторый древний период, но не
первоначальное состояние: рядом с некоторыми варварскими отношениями у него
есть многое, что указывает на уже прогрессировавшую культуру. Этому
соответствует и характер всей его поэзии. Напрасно постоянно говорилось о наивности
Гомера. Его совершенная художественная форма, его умные размышления, тонкие
черты его характеристик, его иногда серьезные замечания - отнюдь не наивны.
Что касается религии, то религиозное значение Гомера часто сильно
преувеличивалось. Содержание "Илиады" и "Одиссеи" носит светский характер, и все
мировоззрение их вообще покоится не на религиозной основе. Идеи богов у Гомера
не обладают ни свежестью непосредственной живой веры и вдохновенного
воззрения, ни силой личного убеждения. Гомер взял из мифологического предания то,
чем он мог воспользоваться для поэтической обработки. Нельзя, следовательно,
надеяться найти в "Илиаде" и "Одиссее" свод всех первоначальных
мифологических элементов и на основании этого утверждать, что то или другое - более
позднего происхождения, потому что этого нет у Гомера. Напротив, у Гесиода и
др. , а также в народных обычаях мы находим многое, носящее более или хотя бы
не менее древний характер, нежели гомеровское предание. Вообще Гомер не имел
в виду преимущественно религиозных интересов; тем не менее, его поэзия имела
важное значение для религиозных воззрений греков в том отношении, что Гомер
придал богам человеческий вид в народном сознании и дал навсегда божествам их
типические образы. Гомеровские боги суть вообще мировые силы, освобожденные
от определений местного характера, о которых упоминается лишь случайно.
Обратимся теперь к этим гомеровским богам. У Гомера, как и вообще у поэтов,
часто бывает трудно провести границу между поэтическим олицетворением и
обоготворением: можно сомневаться, с тем или другим мы имеем дело, когда речь
идет о таких существах, как Эос, Нике, Гипнос, или даже при изображении боя
Ахиллеса с рекой Скамандром. Тем не менее, неоспоримо, что у Гомера есть
несколько обоготворенных явлений природы, по отношению к которым существовал
культ. Так, Гелиос и Гея получали белого козленка и черную овцу, и Ахиллес у
костра Патрокла обещал сделать приношения ветрам. На первом плане стоят в
особенности водяные божества: Океан есть отец и начало всех богов; потоки и
нимфы по временам, хотя и не всегда, приглашаются в собрание богов. Уран
встречается только в качестве нарицательного имени, но фигурирует также в
клятвенной формуле, как сверху глядящее небо, вместе с землей и водою Стикса.
Иногда высказывается мнение, несомненно, ошибочное, будто Олимп и небо у
Гомера , по крайней мере, в "Одиссее", идентичны, потому что они попеременно
служат для обозначения жилища богов. Во всяком случае, о династии Урана у
Гомера вовсе нет речи: прошедшее в мире богов представлено у него Кроносом и
титанами, "нижними богами" в Тартаре. Таким образом, хотя Гомер еще признает,
конечно, простое поклонение природе, но его главные боги уже не природные
существа. Расчленить различные составные части в отдельных гомеровских богах,
распознать различные функции богов и различные стороны культа, раскрыть более
древние и более новые наслоения, с ясностью определить, какие поэтические и
пластические воззрения мысли имели, в конце концов, решающее значение для
выбора и формирования материала, - все это представляет трудную, может быть,
неразрешимую задачу. Гладстон хорошо понял эту задачу в своих статьях, но
взялся за нее скорее остроумно, нежели научно. Поскольку, однако, эта задача
может быть поставлена, несомненно, что гомеровские боги уже перешли ступень
чистого поклонения природе. Хотя Зевс и называется еще покрытый черными
тучами , тучегонитель, радующийся молнии, Посейдон - земледержец, потрясатель
земли, но даже и эти признаки уже не понимаются более в смысле обоготворения
природы, но указывают на господство богов над отдельными областями природы:
Зевс по жребию получил небо, Посейдон - море, Аид - подземный мир, между тем
как Олимп и земля составляют общее достояние всех богов.
Самая высокая вершина Олимпа - Митикас (2917 м) .
Напрасно искать у Гомера общего понятия того "божественного", которое
реализовалось в образах отдельных богов. Боги Гомера превосходили людей, они
более могущественны и блаженны, они проводят счастливые дни в своих жилищах на
небе или на Олимпе, а главное - они бессмертны; тем не менее, они подобны
людям, только на высшей ступени развития: они также подлежат всякого рода
ограничениям и никогда не достигают того, что мы называем абсолютным.
В их жилах течет не кровь, а некоторая божественная жидкость; но для
поддержания жизни они нуждаются в божественных пище и питье, в нектаре и
амброзии, которые доставляются им Гебой. При клятве они призывают сторонние силы:
небо, землю, Стикс.
Возможно, где-то здесь протекал Стикс. В историческое время реку
Стикс видели в потоке близ Нонакриса (в северной Аркадии),
говорили, что этой водой был отравлен Александр Македонский.
Вероятно, что воды Стикса протекали через отложения ядовитых солей.
Многократно попадается выражение, что боги все знают и все могут; но в ходе
рассказа часто обнаруживается противоположное. Во всяком случае, они
могущественнее людей: они сильнее и они быстрее перемещаются. Как общее правило,
боги невидимы; случай, когда они сносятся с феаками1 видимым образом,
представляет исключение. Они обладают способностью превращаться: людям они
являются в превращенном виде; эта волшебная сила особенно обнаруживается в
"Одиссее ", хотя и в "Илиаде" нет недостатка в ее проявлениях. Впрочем, гомеровские
боги подвержены всякого рода страданиям, опасностям, обманам. Когда они
вмешиваются в боевую схватку, то они не уверены в победе и даже не являются
лично неприкосновенными: Диомед ранит Ареса и Афродиту. Даже Зевс, который не
принимает участия в "битве мужей", не стоит выше всякого нападения, только
помощь гекатонхейров2 защитила его от вражды остальных богов, и Гере удается
его усыпить, когда она приближается к нему с поясом Афродиты. Посейдон и
Аполлон должны служить Лаомедонту; Арес и Афродита не замечают тонкой сети, в
которую они попались; Гефест представляет смешное зрелище, когда он,
прихрамывая , ходит вокруг1 стола богов.
Феаки — народ в древнегреческой мифологии, живший на острове Схерия (ассоциируется
с современным Корфу). Феаки были хорошими мореплавателями, их корабли были снабжены
системой навигации, позволяющей не теряться в буре или тумане. Согласно «Одиссее»
Гомера, корабли феаков не имели рулей, так как могли понимать мысли кормщиков и сами
плыли по мысленно указанным маршрутам.
2 Гекатонхейры — в древнегреческой мифологии — сторукие пятидесятиголовые великаны,
олицетворение стихий.
Боги разъяриваются друг против друга или стараются лукавым образом друг
друга обмануть. Они постоянно ссорятся между собой, особенно в "Илиаде", где
они принимают деятельное участие в борьбе троянцев и греков. Посейдон и Гера
многократно заняты устройством интриг против Зевса; повсюду распространяются
едкие слухи, будто Зевс бранит Ареса за его страсть к битвам; часто Гефесту
или Афине только с трудом удается успокоить Зевса при помощи хитрости или
изворотливости; даже между Зевсом и Афиной по временам бывает некоторое
несогласие . К этому присоединяется то, что мотивы, побуждающие богов к участию в
борьбе людей, бывают низменного свойства: месть за понесенную обиду или же
пристрастие к своим особенным любимцам или к своим сыновьям; последних боги
защищают, между тем как погибели врагов они домогаются без всякой жалости;
Зевс дает на время победу троянцам, желая показать Фетиде свою
благосклонность . Посейдон питает злобу на Одиссея за Циклопа и на феаков за то, что они
безопасно возят по морю своих гостей.
На вершине гомеровского мира богов стоит Зевс, Кронид, отец богов и людей.
Он хвастается, что против его могущества ничего не могут сделать силы всех
остальных богов, взятых вместе; он заставляет дрожать Олимп. Он властвует в
государстве богов, как монарх на земле, который тоже получает свой скипетр от
Зевса. И в семье, и в государстве Зевс охраняет прочный порядок; на этом
основании он называется "охраняющий право и справедливость", "хранитель
домашнего очага". В "Одиссее" он, кроме того, является покровителем нищих,
чужестранцев и просящих защиты. Его супруга Гера играет одну из главных ролей в
"Илиаде", но в "Одиссее" появляется редко. Она называется могущественная,
волоокая, прекрасноволосая; она богиня брака и рождения; свиту ее составляют
хариты. Но всего сильнее бросаются в глаза ее сильная партийная вражда против
троянцев и ее ссоры с Зевсом. Могущественную фигуру в обоих эпосах
представляет Посейдон. Он охотно подчеркивает свое полное равенство со своим братом
Зевсом, но должен признать высшее могущество последнего. И в собрании богов,
и в борьбе греков с троянцами, и во время скитаний Одиссея Посейдон
фигурирует в качестве могущественного властителя, внушающего к себе уважение. Гораздо
менее ярко обрисована фигура третьего Кронида, Аида. Он мрачный бог
подземного мира - неумолимый, неукротимый - почему по отношению к нему и не
отправляется никакого культа. О том, что достославная, благородная Персефона - его
супруга, можно заключить из того, что она упоминается рядом с ним, но прямых
указаний на это нет; у Гомера нет никакого следа мифа о Коре, если не считать
за намек на этот миф эпитет Аида - "славный своими лошадьми". Замечательно,
что в одном месте вместо Аида назван Зевс - подземный. Деметра фигурирует у
Гомера только случайно, когда Зевс называет "прекраснокудрую" Деметру в числе
своих жен и когда пища называется "хлебом Деметры".
Несколько чаще, но тоже довольно редко о Дионисе. Гомер знает о его
рождении от Семелы, знает миф о фракийском царе Ликурге, которого довело до гибели
преследование им кормилиц неистового бога, знает об отношении Диониса к
Ариадне . Но тот круг воззрений и культов, в центре которого стояли эти божества:
Деметра, Кора и Дионис, - чужд Гомеру.
Некоторые из детей Зевса от различных матерей фигурируют на первом плане в
гомеровском мире богов. От Геры Зевс имеет Ареса и Гефеста - натуры в
некотором отношении противоположные. Арес не только воинствен, но вспыльчив и
губителен; вместе со смертоносной Энио он воспламеняет ярость и все ужасы битвы.
Совсем другое - Гефест: он хромает с тех пор, как Зевс сбросил его некогда с
Олимпа на Лемнос. Он искусный оружейный мастер: между прочим, он сделал щит
Ахиллеса. Оба бога фигурируют преимущественно в "Илиаде"; в "Одиссее" они
появляются почти исключительно в истории любовной связи Ареса и Афродиты,
которых Гефест поймал в невидимую сеть и представил на посмеяние богам. Афродита
в обоих эпосах называется "золотою": она дочь Зевса и Дионы, богиня наслажде-
ний любви. Сражение, в которое она неловко вмешивается, представляет
совершенно чуждую ей сферу; она дает смертным любовную привлекательность. Но этот
дар может привести и к гибели. Обольщение богиней Елены было причиной всей
этой губительной войны. Хотя в гомеровском мире богов Афродита совсем дома,
тем не менее, поэт знает ее в качестве кипрской и киферейской богини. Другой
сын Зевса, от Майи, - Гермес. Его постоянный эпитет "убийца Аргуса" указывает
на отчасти забытый миф о том, что этот бог убил стоглазого Аргуса. В Одиссее
Гермес - вестник богов; в последней песне Илиады он также является к Приаму и
сопровождает его в греческий лагерь; должность вестника в Илиаде исправляет
Ирида. В качестве указывающего путь Гермес называется "вестник", а также
"приносящий пользу" как дружественное, готовое охотно помогать людям
божество.
В нескольких местах есть намеки на отношения Гермеса к стадам и к торговле.
Одиссея знает его также в качестве проводника умерших, в так называемой
второй Некийе он ведет в подземный мир души женихов.
Очень многозначительные, теснейшим образом связанные с Зевсом фигуры богов
представляют Афина и Аполлон. Оба они часто призываются одновременно с
Зевсом. Между детьми Зевса нет ни одного, стоящего ближе к отцу, чем рожденная
без матери Афина. Когда гнев Зевса заставляет молчать всех богов, лишь Афина
не резко, но с умеренной осторожностью осмеливается возражать. Откуда
произошло ее название Тритогенейя, теперь уже невозможно определить; нельзя даже
сказать, связывал ли еще и сам поэт с этим названием какую-нибудь мысль.
Богиня эта часто встречается в обоих эпосах, хотя и с несколько различным
характером. В Илиаде она - богиня войны; она не наслаждается, подобно Аресу,
дикой, смертоубийственной свалкой, но проявляет свою силу в правильном бою и
соединяет осторожность и рассудительность с силой и мужеством. Если она и
бывает часто в натянутых отношениях с Зевсом, то все-таки отец не может долго
питать злобу против любимой дочери. В "Одиссее" такого несогласия вообще не
встречается.
Сообразно изменившимся отношениям, которые господствуют здесь, Афина
является преимущественно в качестве советчицы и руководительницы Одиссея и его
сына Телемаха, которые оба пользуются ее могущественным покровительством.
Относительно Аполлона у Гомера содержится много весьма разнообразного
материала; между гомеровскими богами нет ни одной фигуры, которая бы нуждалась в
более тщательной критической разработке.
Встречаются намеки на некоторые мифы о Фебе Аполлоне: на рождение на
Делосе, на ухаживание за Марпессой, на умерщвление Ота и Эфиальта. Гомер знает
Аполлона в качестве рожденного в Ликии и в качестве сминтеица в 1-й песне
"Илиады", где фигурирует жрец Аполлона Хриз. Здесь бог также стреляет из лука
и причиняет своими стрелами моровую язву и смерть. Но обыкновенно он является
любимцем Зевса, который никогда не восстает против Зевса, но в качестве его
органа возвещает о его решениях. Поэтому он есть также бог мантики1; Гомер
уже знает его в качестве пифийского. Аполлон посылает знамения и дает
способность их истолкования: но все это он делает не сам по себе, а как посланник
Зевса. Но всего характернее то, что Аполлон рядом с Зевсом - единственный
гомеровский бог, который всегда остается выше людей. Сестра Аполлона, Артемида,
как и ее брат, забавляется луком и стрелами, и в этом смысле она - богиня
смерти; но ее значение далеко уступает значению ее брата. Мы не даем здесь
характеристики многих подчиненных божеств, каковыми являются многие духи во-
1 Мантика — искусство прорицания, пророческий дар — гадания в Древней Греции и Риме,
которые проводились с целью установления воли богов на основании различных
ниспосылаемых ими предзнаменований. Древние верили, что будущее также можно узнать по
прорицаниям сивилл либо обратившись к оракулу.
ды, затем слуги олимпийцев (Геба, Ганимед), группы богов (Горы, Музы, Хари-
ты), боги смерти (Керы) и т.д.
Не перечисляя всех отдельных культов, упоминаемых у Гомера, мы попытаемся
теперь выяснить характер почитания богов, как он представлен в "Илиаде" и
"Одиссее". Мы уже изучили богов, имевших свой культ: Зевса, Геру и других.
Одиссей особенно часто поклоняется нимфам и при клятве рядом с Зевсом
призывает свой домашний очаг. От культа мертвых мы находим у Гомера немногие
следы : согласно Од. XI, мертвым приносятся напиток и кровавые жертвы; сильно
подчеркивается обязанность погребения; Патрокл и Эльпенор стонут в течение
всего времени, пока остаются непогребенными; Патрокла чествуют после смерти
торжественными играми. Характерно, что троянцы имеют некоторых богов, общих с
греками: Зевс помещается также и на Иде, Аполлон и Артемида имеют храмы и в
Илионе. Единственное изображение бога, ясно описанное у Гомера, - это бывшее
в Трое изображение сидящей Афины; в отношении остальных "изваяний",
поименованных у него, дело не ясно. Храмы существовали, но еще больше было священных
участков и рощ, алтари устраивались даже вне их, под открытым небом.
Следовательно, культ не был приурочен к определенным местам; так же мало он был
связан и с определенными лицами. Отец семейства сам приносил жертву Зевсу,
находящемуся в ограде дома, т.е. хранителю домашнего очага; точно так же царь,
например Нестор, или великий властитель Агамемнон приносят жертву перед
началом битвы. Существовали, конечно, и жрецы, называемые также "молящимися" и
"гадателями"; но они не составляли сословия, связанного определенными
правилами, и не пользовались никакими исключительными правами. Они состояли в
браке: Хриз явился в лагерь за своей дочерью; жрица Афины Феано была также
замужняя .
Классическое место относительно культа - это Ил. IX, 498-512. Там
говорится, что боги смягчаемы, уступчивы, что они допускают склонять себя жертвою и
даром, молитвою и обетом.
Там же мы находим и изображение Молитв, дочерей Зевса, которые,
прихрамывая, бегут за проворною Виною, чтобы ее уничтожить. Культ, следовательно,
служил к тому, чтобы снискать милость богов и отвратить несчастье. О
правильном культе, приуроченном к определенному времени, и о периодически
повторяющихся праздниках говорится у Гомера лишь изредка: он упоминает о ежегодном
жертвоприношении Эрехтею, которое совершали афиняне, и один только раз
говорит еще о конских бегах в священной Элиде. Вообще же обращаться к богам с
жертвами, молитвами и обетами побуждала людей нужда, или надобность данного
момента, так как богов представляли себе как подателей благ, которые не
только даруют блага, но могут также наслать и несчастье. Поэтому их старались
умилостивить, задобрить дарами. Такой взгляд наивно обнаруживался в молитве.
Форма молитвы у Гомера почти всегда следующая: она начинается с "услышь" и с
призывания соответственного божества; потом приводится основание, по которому
рассчитывают на принятие молитвы; наконец следует самая просьба. Просящий при
этом обыкновенно ссылается на предшествовавшие случаи, когда он испытал
благорасположение богов, или выхваляет свои собственные действия по отношению к
ним: жертвы и приношения. Просьба обыкновенно не выходит из пределов того
повода , который в данный момент побудил к молитве. Но боги не всегда исполняют
просьбы: они распоряжаются при этом совершенно по собственному произволу или
капризу. Если они отказывают в просимом, то обманувшийся впадает в неистовое
бешенство и поносит богов язвительной бранью. Молитв благодарственных и
хвалебных мы встречаем у Гомера только отдельные следы. Очень часто мы
встречаемся с клятвами, как нам уже известно из вышеприведенных примеров. Гомер
знает несколько видов жертвоприношений, но их систематическая группировка ему
чужда. Перед принятием пищи и после него совершались возлияния; возлияниями
сопровождались также молитва, клятва, заключение договора. При больших жерт-
воприношениях вначале совершалось омовение водою. Потом закалывались
животные, которые сжигались отчасти вместе с фимиамом, и запах их был приятен
борам. Весь ритуал жертвоприношений был подчинен определенным правилам. Чаще
всего приносились в жертву быки, но иногда также и козы, овцы и свиньи.
Жертвенное пиршество составляло весьма существенную часть жертвенного акта. С
жертвоприношением часто связывалось гадание по восхождению пламени и дыма,
поэтому частое название жреца равно означает и "совершающий жертвоприношение;
и "предсказывающий, прорицатель".
Мантика играла у Гомера очень видную роль. Он знал оракул в Додоне и пифий-
ский оракул в Дельфах. Но обыкновенно задачей прорицателя было истолкование
представляющихся знамений, в особенности птиц; поэтому слово "вещая птица"
употреблялось даже вообще для обозначения знамения. Истолкование этих
знамений не было еще подчинено искусственным правилам и не предоставлялось
исключительно особым, сведущим в деле людям; кто понимал знаменательные явления,
тот их и толковал, как, например, Елена или Полидам. Иногда не только к
истолкованиям, но и к самим знамениям относились с пренебрежением: так, Эвримах
предостерегает против доверчивого отношения ко всем птицам, которые летают
под солнцем, и Гектор, чтобы изгладить впечатление обескураживающего
предзнаменования, говорит: "Одно только и есть самое лучшее предзнаменование -
защита родины". В числе знамений Гомер называет также Молву, в качестве вестницы
Зевса. Рядом с истолкованием знамений он отводит место и гаданию по
внутренним ощущениям. Таким образом являются предчувствия, точнее, ясновидение, у
Патрокла, Гектора и др. при приближении смерти. Люди получали знамения и
предостережения также и во сне: так, Патрокл является Ахиллесу, Афина - Навзи-
кае. Но между снами бывают также и обманчивые; на это жалуется Пенелопа в
известной аллегории двух ворот, из слоновой кости и роговых, из которых
появляются сны. Эта ненадежность основывается не только на самой природе снов: сами
боги посылают иногда людям обманчивые сновидения, как, например, Зевс
Агамемнону. Искусство различения и истолкования снов, как и знамений, было делом
личной способности, а не кастовой образованности. Так, способность к мантике
считалась особым дарованием, прославившим, например, Калхаса. Некромантия
встречается редко, но в Од. XI Одиссей идет к умершим, чтобы вопросить их.
Мы уже видели, что, хотя сила богов часто помогает людям, но нередко она
действует и губительно. Вообще здесь нет никакой определенно установленной
нормы, но господствует чистый произвол. Само собой разумеется, что изменчивые
настроения и частные интересы богов не могут быть верховным законом в мире.
Поэтому рядом с богами или выше их у Гомера стоит сила судьбы; но ее
отношение собственно к Зевсу далеко не ясно. Изображение весов, на которых Зевс
взвешивает два жребия, по-видимому, свидетельствует о более объективном
понимании управления миром; но взвешивание здесь есть, конечно, только символ уже
принятого решения. Иначе обстоит дело с судьбою, которая представляется, то
как предназначенная участь, то как сама определяющая сила рока.
Были исследователи, которые утверждали, что Зевс стоит выше Мойры; но
некоторые места указывают на противоположное и представляют самого Зевса как бы
вынужденным подчиняться судьбе. Но вообще боги заботятся о том, чтобы
границы, положенные судьбою, оставались ненарушенными. Возможность переступить эти
границы существует; эта возможность обозначается выражением "вопреки судьбе,
сверх того, что определено ею" . Таким образом, Зевс мог бы отвратить судьбу
своего сына Сарпедона, но это было бы так опасно, что он не решился на это.
Но и в этом случае нельзя указать на какое-либо определенное учение. С одной
стороны, судьба неизбежна, неотвратима; с другой стороны, допущение, что иное
может совершаться и вопреки року, сообщает рассказу увлекательность и
интерес. Мы часто читаем, что то или другое произошло бы вопреки року, если бы в
решительный момент не вмешалось еще какое-нибудь божество.
Вообще религиозное значение гомеровского учения о судьбе часто сильно
преувеличивалось, например, когда в представлении о Мойре находили
монотеистическую черту. Можно было бы принять, что в лице Мойры речь идет не о единстве в
управлении миром, но об участи, неизбежно постигающей каждое отдельное лицо,
о жребии смерти. Таким образом, без сомнения, не Гомер изобрел и развил
представление о Мойре для удовлетворения религиозных потребностей. Повсюду
народная вера знает духов, управляющих судьбою отдельного лица; Гомер, вероятно,
взял это представление из народной веры. В противоположность богам сила рока
безлична, слепа, беспристрастна. Вряд ли судьба представляла собой нечто
подобное благодетельному, успокаивающему ритму среди дикой беспорядочности всех
орудий "ненавистная, имеющая несчастное имя", "губительная", "могучая", на
которую так же мало можно положиться, как и ожидать от нее помощи, совсем не
отвечает потребностям чувства. Самое большое, что успокоительно может
действовать, - сознание того, что всякому назначен определенный день смерти.
Чувствуя свою зависимость от высших сил, человек не обращался к Мойре; но
он признавал свою зависимость от богов. Таковы известные благочестивые
выражения, что дело - в руках богов и что все люди нуждаются в богах. Но не
следует заключать из таких выражений, что благочестие было основным настроением
гомеровских героев. Человек смотрел на богов снизу вверх, с известной
робостью перед высшею силой, с покорностью слабейшего; он имел мало оснований с
уверенностью полагаться на их благосклонность, поэтому примеры
действительного упования на богов являются только исключениями. Такое упование
обнаруживали по временам Гектор, Менелай, Телемах; с другой стороны, Одиссей жалуется,
что даже Афина оставила его на произвол судьбы. Мы, однако, не можем сказать
ни того, чтобы благочестивые чувства сообщали силу гомеровским людям и
возвышали их духовную жизнь, ни того, чтобы отношения к богам представляли главное
дело в жизни. Полное отсутствие всякого страха перед богами, какое
обнаруживается у циклопов, рассматривалось, конечно, как гнусное явление, но
отношение к богам было слишком внешним, чтобы иметь действительно духовное
значение . Но раз мы констатируем у Гомера это низкое состояние благочестия у
богов, то мы должны подчеркнуть, что сам поэт не чувствовал этих недостатков,
потому что предъявлял лишь скромные требования к миру богов. Гомеровские люди
нуждались в своих богах и ожидали от них могущественной помощи, но не
обращались к ним с неудовлетворенными душевными стремлениями и с нерешенными
вопросами. Это обнаруживается из того душевного спокойствия, которым веет от
гомеровского эпоса. Духовные потребности еще не пробудились; внутреннего
раздвоения, благодаря которому люди почувствовали бы недостаточность "блаженных
богов", еще не произошло.
Представления о загробном мире и о посмертном состоянии у Гомера
разнообразны. Следует строго различать отдельные мысли и не пытаться найти
прагматическое развитие этого верования или привести в связь различные местности, на
которые Гомер указывает как на местопребывание умерших. Прежде всего, мы
назовем Тартар, где живут Кронос и Титаны в качестве "нижних богов"; затем
жилище или царство Аида - обыкновенное обозначение подземного мира. Некоторые
искали этого царства мертвых не под землей, но на далеком Западе, по ту
сторону Океана; но в "Одиссее" несколько раз в ясных выражениях говорится, что
Аид живет под землей. Наконец, вне всякой связи с этими представлениями Гомер
дает описание Елисейских полей, островов блаженных, где, овеваемые чудным
воздухом, пребывают похищенные Радаманф и Менелай; последний потому, что он
супруг Елены и, таким образом, зять Зевса. Очевидно, что эти различные
представления не могут быть скомбинированы друг с другом; они различного
происхождения и различными путями проникли в гомеровскую поэзию.
К сожалению, у нас нет средств определить их происхождение; пока мы можем
только отчасти сопоставлять противоречащие друг другу понятия.
В "Илиаде" упоминается о загробном мире довольно часто, но все же только
случайно; в "Одиссее" есть три намеренных описания: одно описание Елисейских
полей, потом путешествие в ад Одиссея и, наконец, прибытие душ женихов в
подземный мир. Но представления, изображаемые в этих различных отрывках, часто
не согласуются друг с другом. Так, вообще погребение играло роль необходимого
условия для того, чтобы умерший мог достигнуть успокоения, переправившись
через реку в жилище Аида, потому что духи отгоняли непогребенных; но Амфимедон
и женихи вмешались уже в толпу умерших и беседовали с Агамемноном, когда их
тела еще лежали непогребенными во дворце Одиссея. Представление о посмертном
состоянии безотрадно. Настоящий человек - это тело: раз последнее лежит
бездыханное, то остается только призрак, влачащий пустое и бессознательное
существование в подземном мире; поэтому для него употребляются названия
"бесчувственные тени", "призраки". Ахиллес предпочел быть на земле поденщиком, чем
владыкою над всеми умершими. Только волшебство при посредстве крови могло
возвратить на короткое время умершим сознание. Тирезий, с которым главным
образом хотел посоветоваться Одиссей в подземном мире, сохранил свой дух; но
это обстоятельство подчеркивается в качестве исключения. Так обстоит дело в
первой Некийе; во второй - отношения уже иные. Хотя Асфодиловый луг, куда
"проводник душп Гермес гонит толпу женихов, как стаю летучих мышей, и
невеселое место, но тени, которые там живут, например Агамемнон, все-таки сохранили
свое сознание и воспоминание о прошлом.
Рядом с этим представлением, согласно которому жизнь в подземном мире есть
только чрезвычайно бледное продолжение здешней жизни или призрачное
существование, стоит другое воззрение, по которому в подземном мире господствует
карающее правосудие. Сюда относится уже Эриния (или Эринии), которая фигурирует
рядом с Аидом и Персефоной. Представление об этой Эринии - двойственно: в
одном случае - она, подобно Ате, представляет силу, вовлекающую в грех и
запутывающую в нем, но обыкновенно она в подземном мире наказывает за грех, в
особенности за клятвопреступление. Мысль о карающем правосудии развита,
собственно, в одном отрывке, который хотя присоединен к этой Некийе, но от
которого веет явно другим духом. Он изображает нам в царстве Аида Миноса, который
творит суд над умершими; Орион там занимается охотой; Титий, Тантал, Сизиф
терпят общеизвестные мучения; наконец, Геракл говорит Одиссею о своем
собственном путешествии в Аид. Здесь можно ясно различить три группы: Минос и
Орион продолжают в Аиде свое земное занятие; Титий, Тантал, Сизиф терпят
наказание за свои тяжкие преступления; это - начало представления об аде. Третью
группу представляет один Геракл: он не живет в царстве мертвых, он
наслаждается блаженной жизнью среди богов; в Аиде является только образ этого героя,
в числе подвигов которого также похищение адской собаки и который,
следовательно, победил это непреодолимое жилище. Мы оставляем под сомнением,
действительно ли весь отрывок Од. XI, 566-633, есть орфическая интерполяция, как
это утверждали, во всяком случае, эти идеи принадлежат к другому кругу
понятий, нежели идеи предшествовавшего отрывка.
Гесиод
Рядом с именем Гомера выступает из древности имя Гесиода. И в этом случае
мы также оставим в стороне критические вопросы о том, как сложилась его
поэзия; но мы должны сообщить наиболее важное из его "Дел и дней" и из его
"Теогонии". Кроме этих двух главных сочинений имя Гесиода носит на себе еще
одно стихотворение - "Щит Геракла", но для нас значение его ничтожно.
Достойна сожаления, напротив, потеря "Эоей", где были приведены мифы о любовных
связях богов со смертными женщинами и сыновья от этих связей были перечислены
в качестве родоначальников знаменитых фамилий.
"Дела и дни" переносят нас не в мир богов или героев, но в сферу личных
отношений поэта. Гесиод, из Аскры в Беотии, проиграл тяжбу своему брату Персесу
и был обижен несправедливыми аристократами. И к брату и к этим лицам он
обращается с увещаниями, выраженными иногда в иносказательной форме. Сюда
вплетены два мифа, которые, может быть, были чужды первоначальному плану этого
сочинения и, во всяком случае, связаны с ним довольно слабо. Первый миф - это
история Прометея и Пандоры.
Прометей подарил человечеству благодетельный огонь, утаив его в
выдолбленном жезле; в качестве уравновешивающего пагубного подарка Зевс дал
человечеству женщину с ее соблазнительными прелестями, Прометей предостерегал против
этого опасного божеского подарка; но Эпиметей приютил Пандору, которая тотчас
открыла ящичек, и из него распространились по земле все бедствия; только
надежда осталась в нем и таким образом была сохранена для человечества. Этот же
миф есть и в "Теогонии", но в несколько иной форме. Ящика Пандоры нет; но еще
сильнее подчеркнуто, сколь роковое значение имеет женщина для человечества.
Ссора между Зевсом и Прометеем перенесена в Микены, где титан жертвою обманул
бога: разделил ее на две части, одну из кусков мяса, другую из костей,
которые он сверху прикрыл жиром. Зевс намеренно, как говорит прибавка, может быть
позднейшая, выбрал последнюю часть и сильно разгневался на Прометея.
Второй миф в "Делах и днях" - это миф о пяти веках, следовавших друг за
другом. В золотой век люди жили под властью Кроноса без забот и трудов; их
счастливая жизнь оканчивалась смертью-засыпанием; после смерти они делались
демонами, которые в качестве стражей Зевса наблюдали за делами и образом
жизни людей, распределяли богатства, благословляли добродетельных. Здесь впервые
в греческой литературе упоминаются демоны в качестве определенного класса
существ . После золотого поколения олимпийцы создали серебряное; люди жили по
сто лет, как дети, счастливо, но беззаботно; потом они стали заносчиво
обращаться друг с другом и перестали почитать богов, поэтому Зевс отверг их. Они
также сделались блаженными жителями подземного мира и пользовались почестями,
но меньшими, нежели демоны предшествовавшего поколения. Затем наступил медный
век: люди были страшны и воинственны, они питались животной пищей и
истребляли друг друга в битвах, и в заключение бесславно отправлялись в Аид.
Четвертое поколение было поколение героев и сыновей богов, которые приобрели славу
под Фивами и под Троей. Они там рано пали, но Зевс поместил их на далеких
островах блаженных, где течет Океан. Там поля и деревья трижды в год приносят
им свои плоды, и они ведут чудную жизнь. Следовательно, и это поколение не
живет более на земле; поэт принадлежит к пятому поколению: это - железный
век, в котором общую участь составляют печаль и забота и боги посылают людям
все новые бедствия. Впрочем, и в это тяжелое время добро и зло еще смешаны,
но оно грозит все более мрачным будущим; настанет день, когда разорвутся все
сдерживающие связи и два божества, пСтыдп и "Немезида-Возмездие", навсегда
покинут землю. Очевидно, четвертый век не соответствует схеме, но прибавлен в
качестве составной части, чуждой ей по характеру.
Эти оба мифа замечательны во многих отношениях. Они не лишены значения в
смысле сравнения мифов; но в особенности бросается в глаза то поучительное
применение, ради которого рассказал их поэт. Гесиод пользуется этими мифами
как нравственными аллегориями и делает их носителями пессимистического
мировоззрения. Много бедствий окружает человека, и в мире постоянно можно
предполагать еще большее изменение к худшему. Жизнь не улыбается этому поэту, он
находит в ней только усилия и труд; добродетель, которая сделалась для нас
обязанностью, трудна. Конечно, нравственный мировой порядок существует, но
большинство преступает его, и всюду нас видит глаз Зевса.
В других частях поэмы выражается также серьезный и суровый образ мыслей.
Это род сельского календаря с предписаниями относительно обработки полей и
судоходства, двух занятий сельского населения Беотии.
Крестьяне и матросы глубже всего чувствуют свою зависимость от богов,
поэтому Гесиод убеждает моряка почитать Зевса и Посейдона, а крестьянина,
который обрабатывает свое поле, не пренебрегать молитвой хтонийскому Зевсу и Де-
метре. Поэт не упускает из виду всякого рода подобных наставлений; он
превращается в орган народной мудрости, приобретаемой через опыт, и особенно
напирает на то, что надо остерегаться нарушений различных обрядовых установлений.
Таким образом, эта поэма дает ценные сведения о народных обычаях и о народной
морали. Гесиод знает и рекомендует благоприятные времена, как для обработки
полей, так и для судоходства. Он предостерегает от всякого рода упущений: не
следует приносить жертвы богам с немытыми руками или при жертвоприношении
обрезать себе ногти и т.п. Его мораль мелка и насквозь проникнута
своекорыстием. Она предписывает сохранять доброе соседство, не рисковать всем своим
имуществом на одном челне, ссужать с расчетом на вознаграждение, но и не быть
безжалостным. Светлые пункты этой морали - уважение к труду и благоговение к
божественным установлениям. Таким образом, Гесиод дает нам то, чего
совершенно нет у Гомера, именно возможность бросить взгляд, хотя и поверхностный, на
нравственные воззрения и обычаи народа.
Переходим теперь к "Теогонии", которая, так же как и "Дела и дни",
начинается с обращения к музам, в святилище которых на Геликоне поэт был, вероятно,
известен по жреческому преданию. Это произведение также не однородно. Мы
рассмотрим сначала общую его систему, а потом уже обратим внимание на отдельные
мифы. "Теогония" Гесиода есть вместе с тем и космогония; его боги суть
основные мировые силы, природные существа, происхождение которых есть вместе с тем
и происхождение мира. В начале он ставит не древний Океан, подобно Гомеру, а
четыре первобытных существа: Хаос, Гею, Тартар и Эроса.
Из них только Гея вполне приобрела значение космогонического начала. Хаос -
пустое пространство - производит на свет множество существ: Эреба, Нике, Фа-
натоса, Гипноса, Онейров, Кер, Эрис и пр. У Гомера большинство этих существ
находятся в связи с Зевсом: Зевс дает сновидения, Зевс посылает Атэ; у
Гесиода они образуют самостоятельную группу. Еще более изолированно стоит между
четырьмя основными существами Эрос, которому Гесиод не приписывает никакого
потомства и к которому он уже более не возвращается. Значит, основания для
этого представления следует искать в другом месте, например в культе Эроса в
беотийской Теспии, недалеко от Аскры, или же в других космогониях. Но главный
вопрос, разумел ли Гесиод под Эросом духовную силу или просто животную
производительную силу, останется, конечно, не решенным.
Главная фигура в "Теогонии" - Гея. От нее одной происходит Уран, горы и
Понт. От ее связей с Тартаром, Понтом и Ураном произошло множество существ.
От Тартара Гея рождает Тифея - чудовище, которое было убито Зевсом. Понт
делает ее матерью Тавманта, Форкиса, Кето и Эврибии, от которых происходит
целый ряд чудовищ: Гарпии, Горгоны, Химера, Сфинкс, Цербер и пр.
Но все эти генеалогии остаются несколько в тени: главный род образует
потомство Урана и Геи. Их потомки - титаны, из которых мы назовем только
"внушающих ужас детям" Кроноса и Рею; дети последних - Гестия, Деметра, Гера,
Гадес , Посейдон и Зевс. Следовательно, Зевс не старший, но самый младший из
кронидов. Главный интерес в Теогонии представляет победа Зевса над титанами.
Раньше в этой победе часто усматривали отрывок из истории культа; думали, что
почитанию Зевса предшествовала религия Кроноса, а этой последней религия
Урана . Но со времени Бутманна и Велькера это мнение почти совершенно оставлено.
Если даже не соглашаться с тем, что Кронос есть только абстракция от эпитета
Кронион, то все же остается верным утверждение Велькера, что главный бог
всегда старше своей генеалогии. Несомненно, Кронос - древний бог, но его
отношение к Зевсу было изобретено впервые систематической генеалогией. Титаномахия
так же мало представляет отрывок древней истории культа, как миф о мировых
периодах - полустертый список народов, намекающий на исчезнувшие народности
Греции, как то думали К. Ф. Германн и еще Преллер. Но в этом мифе хорошо
выражено то, на что едва намекает Гомер, противоположность между старыми и
новыми богами, из которых первые представляют силы природы, а последние -
духовную гармонию. Но старое племя титанов не могло быть совершенно устранено,
так как оно является носителем вечных узаконений, на которых основано
постоянство мира и ритм течения времени. Поэтому Зевс вступает в связь с
женщинами -титанками, Фемидой и Мнемозиной, и они рождают от него Гор, Мойр и Муз.
Зевс не может один достигнуть даже победы над титанами: сила великанов-
гекатонхейров должна была ему помочь в этом. Тогда титаны были низвергнуты в
Тартар, но против Зевса восстал новый противник Тифей, которого Зевс, однако,
тоже победил. Явления природы мифически представлены в этих битвах -
землетрясения и вулканические извержения. Замечательно только, что потомки Земли
всегда покоряются небесной силе. Гесиод незнаком с дубликатом Титаномахии -
Гигантомахией, но пластическое искусство часто изображало, как гиганты были
побеждены Гераклом, Афиной или Аполлоном. Впрочем, о самих гигантах Гесиод
упоминает как о потомках Урана.
Теогония содержит еще несколько интересных мифов: миф о кастрировании Урана
Кроносом и о рождении Афродиты от упавшего при этом в море фаллоса; миф о
Стиксе, вода которого является роковой для самих богов, если они преступили
клятву, и пр. Одна часть не всегда согласована с другой. Яснее всего это
обнаруживается в том эпизоде, где прославляется Геката как могущественнейшее
божество, власть которого безгранична также и над судьбами людей. Несомненно,
что это представление заимствовано из круга местных культов; оно является в
Теогонии совершенно изолированным.
Круг богов
Греческие теогонии содержат ряды имен: Урана и Гея, Кронос и Рея и другие,
- значение которых определить трудно, как мы уже говорили, когда шла речь о
Гесиоде.
Об Уране мы знаем только то, что он должен быть Небом; с индийским Варуной
он не имеет ничего общего, и даже является вопросом, существовал ли какой-
либо реальный культ Урана. Но что касается богини земли Геи, которую теогони-
ческое умозрение присоединило к Урану в качестве супруги, то мы знаем
достаточно хорошо, что культ этой богини существовал. В особенно почитаемых местах
культа, какими были Додона и Олимпия, ей поклонялись вместе с хтонийским
Зевсом; в Дельфах, а также в Спарте и в Беотии - вместе с Аполлоном. Знаменитый
дельфийский оракул в древнейшее время был святилищем Геи, где она вместе со
своим спутником, змеиным богом Пифоном, давала в сновидениях пророчества
вопрошавшим; и даже когда Аполлон убил Пифона (т.е. вытеснил его) и сделался
сам богом прорицания, то все-таки святилище богини земли продолжало
существовать рядом с его святилищем. Круг мифов о Кроносе подвергся изучению по
сравнительному методу в талантливом сочинении Эндрю Лэнга (Andrew Lang). Он
указывает, что, согласно первобытному представлению, первоначально существует
плодовитая связь между небом и землею. Все творения - плоды этой связи; но
мало-помалу, по мере того как они приобретают силу, они стремятся разлучить
своих родителей и положить конец оплодотворению. Решается на такое дело
непокорное дитя: в греческой мифологии это Кронос, младший сын Урана и Геи; он
совершает разлучение, кастрировав отца. То же относится и к другому преданию
о Кроносе: пожирание детей и мстительное коварство младшего из них
оказывается часто употреблявшимся мифическим сюжетом.
Как известно, Кронос получил философское значение вследствие сходства сво-
его имени со словом - время. Несомненно, однако, что не этому популярному
недоразумению он обязан своим местом в генеалогии; он сделался отцом Зевса или
потому, что культ Зевса вытеснил его культ, или потому что Зевс Кронион сам
заключал в себе понятие Кронос ("совершитель", как толкует Узенер и др.).
Вершины гор, на которых поклонялись Зевсу, также многократно называются
холмами Кроноса. Новейшие исследователи Узенер, М. Майер, Л. Р. Фарнелль - все
считают Кроноса за действительного древнего бога, обладавшего культом. Он
почитается как у дорийцев, так и у ионийцев; происхождение его культа
совершенно скрыто во мраке. Ему приносились жертвы для урожая хлеба, и его
благодарили во время или после жатвы; в Афинах также празднование Кроний
сопровождалось необузданным весельем и временным освобождением рабов. Рея, вероятно
критская местная богиня, которую сопоставляли с Кибелой в качестве матери-
земли и которую даже считали за первоначально малоазиатскую богиню, - не
единственная богиня, возведенная в положение матери Зевса; в других теологиях
Зевс - сын гораздо более известной Геи. Сама Рея упоминается также вне связи
с Кроносом, так что, по-видимому, лишь стремление к систематизации генеалогии
богов впервые соединило оба эти божества. Миф о беременной матери богов,
которая вынуждена во время бегства родить свое дитя и потом скрывает его, -
частый сюжет, с которым мы встречаемся также в мифе о Лето. Позднее Рея
вместе с Кроносом перемещаются в подземный мир, где они властвуют над титанами.
Родители официального поколения богов и враги олимпийцев разделили одну и ту
же участь - участь отставных богов, которые так часто ссылаются в подземный
мир. Что титаны должны быть признаваемы за прежние божества - это вытекает из
того, что при своем падении они утратили господство над природой. Точно так
же и в других мифологиях враги богов, Азуры в Индии и Девы в Иране, с
достаточной ясностью фигурируют как вытесненные и превращенные в демонов боги.
Среди богов, которые вводятся в систематическую теологию в качестве старших
братьев и сестер Зевса и Геры, мы встречаем весьма древние божества.
По природе вещей естественно, что Гестия, богиня домашнего очага, была
предметом усердного почитания еще в самые ранние времена оседлой жизни
греческого народа. Служение Гестии есть семейный культ, и в течение всего времени
греческой жизни оно неотделимо от охраны домашней жизни: при входе в дом
прежде всего приветствуют огонь, зажженный в атриуме; угасание огня выражает
собою гибель семьи. Государство также имело в Гестии свою центральную святыню;
отправляясь в путь, колонисты брали с собой огонь очага, горевшего в Прита-
нее, и часто в новой стране какой-нибудь человек из метрополии должен был
заботиться о поддержании этого огня в государственном очаге. Гестия поздно
сделалась личным божеством; у Гомера она еще едва может быть отличена от огня в
очаге. Но у Гесиода и в гимнах мы видим ее в качестве первородной, вечно
девственной дочери Кроноса и Реи; она сидит на Олимпе между богами в виде
неподвижной богини; она не удаляется со своего места; ее постоянное
местопребывание при входе или в середине залы собрания богов. В качестве богини домашнего
счастья Гестия призывается вместе с подвижным Гермесом как ее необходимым
дополнением; из даров, приносимых ей, ничто не может быть употреблено в пищу
жертвователями, и при всех жертвоприношениях, в начале и в конце, ей
приносится дар как богине огня.
Мирная сторона огня, т.е. огонь как вседневное благо, почиталась в лице
Гестии, а и природный огонь - вулканические силы - уже в древности имели
своего бога. Гефест, как недавно доказал Вильямович, был первоначально местным
богом на острове Лемносе, на котором есть действующий вулкан; почитание
Гефеста восходит к весьма древним временам, но общее признание его в качестве
бога огня и кузнецов произошло позднее, благодаря гомеровской поэзии. Хромой
кузнец, изображаемый здесь как полукомическое лицо, представляет фигуру,
повторяющуюся во многих других индогерманских мифологиях. В соединении Гефеста
с богиней красоты, если только оно не основано на случайной связи культов,
можно, конечно, видеть просто аллегорическую игру на тему безобразия и
красоты или нечто подобное; на известный эпизод с соперником Аресом можно с
уверенностью смотреть просто как на забавную историю, которая показывает нам,
как шутливо обращались с богами гомеровские поэты. Вообще же Гефест, как и
все кузнецы мифов, хитер и коварен; рассказ о золотом кресле, к которому он
приковал Геру, представляет одну из многочисленных его хитростей; в это время
миф приписывает изгнанному сыну богов возвращение на Олимп. Культ Гефеста,
кроме Лемноса, указывается еще только в немногих местах; но в особенности он
почитался в Аттике вместе с Афиной. Его брак с Харитой имеет значение
соединения ремесла с красотой формы; его близкое отношение к Дионису объясняется,
вероятно, благоприятным влиянием вулканической почвы на виноделие.
Гефест.
Более благородный образ, соответствующий Гефесту, мы имеем в Прометее. Он
также бог огня, также искусен и хитер. Но огонь, представляемый Прометеем, не
есть огонь природный, брошенный с неба, но огонь очага, который или похищен с
неба, или произведен искусственно. Вследствие этого в позднейшей поэзии
Прометей делается представителем человеческой самостоятельности. Но у Гесиода он
еще преимущественно представляется коварной личностью, искусство которой,
собственно говоря, довольно опасно; в конце концов, он больше причинил
бедствий людям, чем доставил счастья. В трагедии эта двусмысленная сторона его
характера отступает на задний план перед гордым, благородным образом мыслей,
благодаря которому он некоторое время выстаивает против самого Зевса. Но
Эсхил здесь чрезвычайно свободно обошелся с мифологической основой. Праздник
Прометея, Прометеи, праздновался бегом с факелами, причем отец давал сыну в
руки факел. Бег с факелами в честь Гефеста был также в общем употреблении в
Греции.
Рядом с Гестией, в качестве старшей сестры Зевса, стоит древняя богиня
земли Деметра "мать-земля" - бесспорно, одно из древнейших божеств Греции. И ее
культ, и миф о ней указывают на первобытное состояние, во всяком случае на
самое начало земледелия; вообще она мало возвысилась над группой древних хто-
нических богов, с которыми она часто связана. Ближе всех из них она стояла к
"Девице", Коре; обе они фигурировали в качестве хтонических божеств и божеств
растительности, и Кора, которая ежегодно осчастливливала землю растительным
покровом, стала считаться дочерью матери-земли. Из этой комбинации развилась
драма о похищении Коры и ее связи с богиней смерти, Персефоной, в том виде,
как мы знаем эту историю из гомеровского гимна; как известно, она составляла
часть элевсинских мистерий. Скорбь земли по похищенной дочери, пребывание
последней под землей и заключительный договор с Аидом, вследствие которого
Деметра ежегодно получает Персефону обратно к себе на 8 месяцев, - все это
могло выражать собою только ежегодный ход природных явлений. Но что содержание
этого гимна не представляет собою первоначального мифа о Деметре, можно
предполагать на том основании, что элементы рассказа фигурируют в других мифах о
Деметре с совершенно другой мотивировкой, которая производит впечатление
более ранней. Так, в Аркадии рассказывалось, что Посейдон в виде жеребца застал
врасплох Деметру в виде кобылы, и плодом этого насилия явился конь Арейон. В
этом круге легенд скорбь Деметры является результатом ее негодования на
насилие Посейдона. Черная Деметра, Мелайна фигалийцев, оскорбленная точно так же,
скрылась в пещере на Масличной горе. Там она дает жизнь богине Деспойне и
пребывает неподвижно в своем убежище, лишая людей всякого плодородия, так что
они, несомненно, умерли бы с голоду, если бы Пан не открыл случайно пещеру
беглянки и не сообщил о ее местопребывании богам.
Мифический рогатый козлоногий бог Пан - древнейший из
греческих богов. В древние времена Пан
покровительствовал пастухам и охранял стада и лес.
По Павзанию, в этой пещере еще долго находилось деревянное изображение
Деметры с лошадиной головой и гривой и с эмблематическими змеями. Существует
также самостоятельная богиня Эриния, которая приводилась в связь с Посейдоном
и к которой, может быть, и относится первоначальная форма аркадского предания
о Деметре. Деметра особенно была охранительницей положения замужних женщин, и
в честь ее совершался праздник Фесмофории, на который не допускался ни один
мужчина.
Персефона непосредственно есть богиня смерти; она сделалась царицей подзем-
ного мира не вследствие похищения ее Аидом, а скорее сам Аид был дан ей в
качестве супруга и только через это достиг своего сана. Очевидно, греки,
подобно германцам, представляли себе царство мертвых управляемым женщиной,
страшной , разрушительной и убивающей, имя которой многие боялись произносить.
Другие имена Персефоны - Кора и Деспойна - принадлежат ей также как царице
мертвых. Деспойна, госпожа, фигурирующая в аркадских культах, отмечена была Пав-
занием даже как высшее аркадское божество, но она сливается не только с Пер-
сефоной, но и с Гекатой и даже с Артемидой и, следовательно, должна была быть
самостоятельной богиней, хотя бы и не резко отграниченной. В качестве богини
подземного мира Персефона ежегодно дает земле ее растительный покров, и
вследствие этого она введена в круг богов растительности; в качестве Коры она
также есть богиня плодородия. Богиня растений Кора является в нескольких
легендарных образах, например в образе Ариадны. Связь Ариадны с Дионисом
совершенно в духе позднейших мифов о Персефоне. Гомер понимал Персефону
исключительно как богиню смерти; о ее временном возвращении на землю у него нет
речи; напротив, она беспрерывно занята принятием притекающей толпы умерших.
Аид (Гадес, Аидоменей) труднее вводится в ряд Кронидов, чем Гестия и Демет-
ра, и в первоначальном значении не мог быть сопоставляем ни с Посейдоном, ни
с Зевсом; как пожирающий мертвых бог смерти, он должен быть довольно древним,
но все-таки он первоначально был лишь одним из многих божеств, пребывавших в
царстве мертвых, каковы Танатос - смерть, Мелеагр - охотник мертвых и т.д.
Даже позднее, когда он возвысился, в особенности благодаря Гомеру, до
положения царя подземного мира, он остается все-таки в этом сане довольно неясной
фигурой и как объект культа сильно отступает на задний план. Так, Павзаний
отмечает, что, насколько ему известно, алтари в честь Аида существовали
только в Элиде; впрочем, в культе Аид фигурирует почти только вместе с Деметрой и
Корой.
Деметра.
В Посейдоне некоторые видят непосредственно конского бога, т.е. бога
равнин, питающих коней. В пользу этого говорит то обстоятельство, что культ
Посейдона внутри страны не менее стар и занимает еще более видное место, чем на
морских берегах; некоторые знатные роды, занимавшиеся скотоводством и
земледелием, были с древних времен особенными почитателями Посейдона. Полагают,
что когда эти роды приблизились потом к морю, то Посейдон сделался вместе с
тем и морским богом. Во всяком случае, установлено, что комбинация морского и
конского бога может быть объяснена тем, что большинство племен Греции,
занимавшихся мореплаванием, были вместе с тем известны и своим коневодством:
таковы лаконские минийцы, беотиицы и усердные почитатели гиппийского Посейдона
фессалийцы.
Посейдон.
Позднее коней морского бога стали понимать символически, как волны, корабли
и пр. Заметные следы представления о Посейдоне как о боге плодородия отражены
в таких именованиях, как Фитальмий (бог роста растений) и в позднейшем
Посейдоне Георгосе (земледелец). Хтонийский Посейдон, который отличается
могуществом, как фигура, стоящая рядом с Зевсом хтонийским, иногда принимает характер
бога плодородия; в качестве такового он вплетен в предание о Деметре; в Дель-
фах он считается также мужем близко стоящей к Деметре Геи. У Гесиода тот же
Посейдон упоминается как привратник Тартара; хтонийскому Посейдону
приносились в жертву черные быки. Согласно народному представлению, Посейдон есть
господин подземных сил, когда они колеблют землю; он Гайаох - землеколеба-
тель, который производит вулканический гром грохотом своей колесницы. Этот
род деятельности согласуется с характером Посейдона как бога моря; он
повелевает морскими волнами и заставляет их по своей прихоти вздыматься и падать;
вообще он могущественный бог, часто гневный, хотя и не злонамеренный.
Весьма сомнительно, чтобы его господство над водами простиралось далее
соленых вод, так как даже тот источник, который он заставляет бить ключом близ
Афин, - соленый. Культ Посейдона, распространенный, начиная от Фессалии и
Беотии, по Аттике и Истму и в особенности по всему Пелопоннесу, во многих
местах был важнее, а может быть и древнее, чем культ Зевса. В Лаконии о нем
упоминается как о существовавшем ранее прибытия дорийцев, и если можно делать
заключения из известной легенды, то его господство над Афинами было древнее,
чем господство Афины. Впрочем, уже с древних времен Посейдон неоднократно
приводился в связь с Афиною: так было в Беотии, Аркадии и Лаконии. Минийцы и
близкие с ними кадмейцы были носителями обоих этих культов (Виде). В Афинах
Посейдон был очень тесно связан с другим богом - Эрехтеем, оттесненным на
задний план Афиной; им пришлось разделить друг с другом святилище, так же как
и судьбу; введение символического сопоставления земледельческих плугов и
разрушающей землю силы волн (Узенер) едва ли может быть достаточно для того,
чтобы объяснить эту связь культов.
Зевс.
Насколько отдельный бог1 мох1 сделаться всеобъемлющим в развитой греческой
мифологии - это мы видим в Зевсе, отце богов. Когда гомеровская поэзия
создавала греческий пантеон, то древний бог неба, конечно, был уже давно повсюду
признан за отца богов, и возвышенные свойства, приличествующие отцу богов и
царю неба, или были приписаны ему, или он приобрел их, включив в себя многие
божества света, правосудия и отечества. "От Зевса исходит день и свет; он
посылает годы. Много значат в нем его светлые очи; он всегда смотрит на все,
его око никогда не дремлет, он, поэтому, всевидящий надзиратель; злодей
сквернит святое око Зевса. Вершины гор посвящены ему, а также повсеместно
места культа; он восседает на светлой вершине Олимпа высоко над короной
облаков. Посреди всякого двора стоит его алтарь, дом и двор в его руке, как и го-
родовая общин. Под его покровительство становится тот, кто переступает
границы отечества и кто ищет помощи в чужом доме; он провожает странника к цели.
Он верховный спаситель и очиститель. Он устраивает браки, создает и
поддерживает узы родства; жизнь и смерть в его руке; на золотых весах взвешивает он
смертный жребий бойца. Он дает счастье и богатство; он охраняет границы;
царская власть и ее внешний знак, скипетр, происходят от него. Он следит за
клятвами и их соблюдением; от него исходят верность и доверие; и где бы на
земле ни было нарушено право, оно восстановляется его решением, будет ли это
на войне или перед судом. Тяжко мстит он за несправедливые судебные приговоры
и вообще заботится о наказании всякого злодея; он заносит все злодейства в
большую книгу вины, и они никогда не могут быть забыты".
Зевс не случайно занял это центральное положение: уже родственность этого
имени и понятия с древним индогерманским Dyaus обнаруживает, что его значение
имеет доисторическое происхождение; к этому первобытному мифу принадлежит
также древняя связь его частью с Дио или Дионой, частью с богиней земли Геей.
В Греции Зевс рано дифференцировался на хтонийского и небесного Зевса, и
чрезвычайное множество местных преданий было связано с его именем; любовные
приключения, занимающие такое большое место в этих преданиях, обыкновенно
представляют собою мифологическое выражение состава культа: вновь
появляющийся бог узаконяется посредством выдуманного происхождения от Зевса, и
мифотворчество легко умеет найти для нового бога мать и сделать интересными ее
любовные отношения к Зевсу.
Наименование "Олимпийский", ставшее столь знаменитым благодаря эпической
поэзии, происходит от некогда незначительного культа Зевса, существовавшего у
подошвы фессалийской горы, которая поэтому позднее стала считаться
местопребыванием богов: олимпийский Зевс первоначально не мог сравняться по своему
могуществу с до донским, а по богатству мифов - с критским. Священный дуб в
Додоне, со своим древним оракулом, священными голубями и божественным
источником у своего подножия, был, вероятно, древним деревом культа; но то
обстоятельство, что супругой Зевса здесь была не Гера, а Диона, указывает на то,
что этот дуб очень рано был посвящен Зевсу. Доказано, что Зевс проник во
многие местные культы, развился за счет местных божеств, в особенности в
городах, и скоро стал господствующим как бог дома и права: в Спарте, где Зевс
вместе с Геей имел древнее святилище на общественной площади, он вытеснил
первоначального спартанского бога Агамемнона; но в сельских округах Лаконии
он не мог бороться против тамошних богов и пользовался лишь незначительным
почетом. Критский Зевс представляет совершенно иную фигуру, чем городской и
культовый бог этого имени. Конечно, бог, рожденный на вершине Иды, носит
ясные признаки бога света; у критян его имя употреблялось для обозначения
света; рождение в горной пещере напоминает другие мифы о богах света; танец ку-
ретов, связанный с преданием о Зевсе, рассматривается некоторыми как
фигурирующее во многих народных обычаях прославление пляшущего солнца. Однако, с
другой стороны, несомненно, что критский Зевс есть по преимуществу бог расти-
тельности. В виде ребенка, вскормленного нимфами и одаренного всякого рода
силой и изобилием, с очевидностью прославляется возрождение природы; бык,
служащий его символом, прекрасно согласуется с этим кругом идей, и отдельные
формы критского Зевса представляют его прямо как бога растений; таков Зевс
(покровитель раненых), который изображается в виде юного безбородого бога,
сидящего на древесном пне посреди кустарника и растений. Поэтому многие
(между прочим Велькер) считали критского Зевса за семитического или, во всяком
случае, за иностранного бога, так же как и в матери его Рее видели
малоазиатскую богиню. В таком заключении нет необходимости; даже бык не указывает с
определенностью на семитическое происхождение; но очень возможно допустить,
что здесь имя Зевса было перенесено на отличного от Зевса главного бога
значительной части страны.
Не прослеживая здесь во всем их многообразии все отдельные культы,
посвященные Зевсу в различных местностях Греции, как-то: культ ликийского Зевса в
Аркадии, панэллинского на Эгине и некоторых других, мы лишь указали на
многочисленные функции Зевса, известные из его многих эпитетов, которые большей
частью должны быть рассматриваемы как первоначально отдельные особые боги.
Искать общего развития в столь запутанных и собранных отовсюду мифах о
Зевсе и культах Зевса считается у современных мифологов устарелым подходом.
Однако же образ Зевса с дикими и варварскими обрядами его культа и с
приуроченными к нему высокими и чистыми этическими идеалами мог бы служить для
изображения значительной части греческой религиозной и культурной истории.
Зевс неразрывно связан с греческой жизнью. Он следовал за греческими
племенами в их странствиях; его оракул был для них авторитетом во времена седой
древности; он охранял их домашний очаг, ограждал их страну и господствовал
над их первобытным правом. То обстоятельство, что он победил и поглотил более
древних местных богов, было только благом для тех племен, над которыми он
таким образом приобрел господство: он или принес с собою культуру, или культура
сделалась впервые действительной силой тогда, когда он в своем культе собрал
ее разрозненные элементы и дал жизни духовный центр. С другой стороны, сама
идея Зевса развилась вместе с греческой культурой: искусство Фидия, поэзия от
Гомера до Эсхила достигли своей высшей точки в идеальном изображении Зевса. С
философией этот бог возвысился до великого единства всего существующего, и
только когда греческая культура начала склоняться к упадку, тогда олимпиец
отступил на задний план и предоставил господство другим - отчасти низшим,
отчасти чужеземным богам.
Гера, в официальном пантеоне супруга Зевса, достигла этого сана, очевидно,
вследствие связи их культов. Высокопочитаемая местная богиня Аргоса была
поставлена рядом с верховным богом и вытеснила более древних, отчасти уже
призрачных супруг - Диону и Гею. Гера - богиня чисто греческого происхождения и
одна из немногих богинь Греции, оставшихся вне растлевающего влияния
приходящей в упадок культуры и чужеземных культов. Она осталась царицей, женщиной,
сохранившей достоинство своего сана, так же как она всегда была помощницей
женщин в их нуждах и их прообразом в супружеском счастье и радостях
материнства. Знаменитые культы Геры отправлялись в Коринфском акрополе и на Самосе,
но главным образом в Аргосе. Здесь она стояла в определенном отношении к
рекам, вероятно, как подательница дождя; в Лаконии ее культ также связан с
разливами Эврота. В качестве приемной дочери Океана и Фемиды она, конечно, была
способна заведовать орошением земли; когда Зевс добивался ее благосклонности,
то он принял вид кукушки - птицы, возвещающей весенний дождь; ее брачная
любовь служит обильным источником всяких благ во время свадьбы в блаженных
странах Океана или на горе Иде в тот час, когда отец богов, воспламенившись
юношеской страстью к богине, позабыл и троянцев и греков. Корова, которая
посвящается Гере, указывает на деятельность ее как богини полей; она сама пред-
ставляется с коровьей головой, и сообразно этому можно понимать ее
гомеровский эпитет - волоокая; как известно, она превращает в корову свою жрицу Ио
так же, как жрица Артемиды Ифигения превращается ею в лань; основа мифа в
обоих случаях одна и та же: высшая богиня поглощает культ низшей, и последняя
сливается с животной эмблемой первой (или с потерявшим значение животным ее
образом). Символ плодородия представляет также гранатное яблоко, которое
держит в одной руке великолепная Поликлетова статуя Геры в Аргосе, в то время
как в другой руке она держит скипетр с кукушкой. Геба, дочь Геры, стоящая
рядом с нею, представляет собою юную весну, наливающую богам освежающее питье.
Гера дает плодородие женщинам и в качестве Эйлейфии или повелительницы эйлей-
фий (гениев рождения) способствует благополучному исходу родов. В культе,
отправлявшемся в Аргосе, ежегодно праздновался священный брак Геры с Зевсом: с
цветами и венками прославляли божественную чету; Геру возили в одежде невесты
и сплетали для нее брачное ложе из нежных весенних ивовых ветвей; весь обряд
совершали наподобие человеческой свадьбы, прообразом которой считалась эта
свадьба богов. На Самосе народный обычай полового сношения между
помолвленными был узаконен преданием о тайной связи Зевса с Герой еще до их брака и
исполнялся как религиозный обряд.
Гера (скульптор Фидий).
Об Афине справедливо замечено, что эта богиня вообще сбросила с себя следы
свойств богини природы и более, чем какое-либо другое из греческих божеств,
превратилась в божество политическое и этическое. Тем бесполезнее спорить о
ее "натуральном значении". Если вернуться далеко назад, то в Афине можно
усмотреть древесную нимфу - нимфу масличного дерева. Масличное дерево уже в до-
гомеровское время имело в Греции культовое значение, и в Аттике, где почва
только и годится для культуры оливок, оно сделалось условием жизни и
спасением для страны. Поэтому в Эрехфейоне было посажено масличное дерево, с
которым, как предполагали, связана была судьба государства. Говорили, что это
дерево подарила городу Афина и таким образом устранила претензии Посейдона на
господство. При отправлении культа богини в честь ее бил ключом источник
масла, и она разделяет с масличным деревом многие эпитеты, например
"неистощимая ". Но сомнительно, вместе ли с масличным деревом приобрела Афина значение
в Греции: в Пелопоннесе ее культ восходит к очень древним временам; в Лаконии
она стоит рядом с Посейдоном в качестве еще додорийского божества, подобно
тому как позднее она вместе с Зевсом была охранительницей Спартанского
государства .
Афина.
Внутри Греции она рано поглотила в себя местные божества - например,
мифического царя Аркадии, древнего Апеоса, основателя города Тегеи; вследствие
этого она почиталась как Афина Апеа; в подобных же отношениях она, по-
видимому, была к Эрехфею; в Трезене она устранила богиню Аитру и сделала ее
своею жрицей. Афина примыкает преимущественно к числу настоящих городских
божеств, и в историческое время мы чаще всего встречаем ее как богиню-
покровительницу городской цитадели: так было в Спарте, Афинах и в большинстве
других городов; для защиты страны ее помещают также на мысах. От ее (необъяс-
ненного) имени пПалладап произошло слово "палладиум", означающее
охранительное изображение вообще. Многие эмблемы Афины остаются неразрешенными
загадками. Эгида указывает на ее связь с Зевсом, но также придает ей до известной
степени характер богини грозы; на одной македонской монете она представлена
мечущей молнию, и, как говорят, одна лишь Афина знает, где Зевс скрывает гро-
мовые стрелы. Змеи, украшающие эгиду, указывают, вероятно, на ее связь с
Эрехфеем: как известно, она носит на щите голову Медузы, которую она убила
или сама, или через Персея. Однако все же неясно, какой религиозно-
исторический факт скрывается за этой битвой ее с Горгоной. Отношения Афины к
сове также представляют трудности; изображения Афины с совиной головой
найдены были Шлиманом, и афинские монеты имеют на себе с одной стороны голову
Афины, с другой - изображение совы.
Охраняя существование города с внешней стороны, Афина охраняет и его
внутреннюю жизнь. В качестве "подающей благие советы" она внушает постановления
афинского государственного совета, в качестве "покровительницы народных
собраний" она руководит действиями народных собраний; она охраняет здоровье. Ги-
гиейя была очень почитаемая богиня, которая, подобно Нике, была приведена в
связь с Афиной; тотчас после язвы в Акрополе были воздвигнуты алтарь и статуя
Афины. Гигиейя Афины была также богиней-покровительницей всякого рода
промышленной и ремесленной жизни, и ей был посвящен праздник кузнецов - халкеи. В
особенности под покровительством Афины "труженицы" находилась ручная женская
работа, пряжа и тканье. Наконец, Афина есть богиня ума; она покровительствует
таким хитрецам, как Одиссей и Диомед. С этой стороной характера Афины может
быть связано ее рождение из головы Зевса; впрочем, смысл этого предания темен
и не разъясняется "рождением облака от неба". Отношение Афины к Зевсу
сравнивалось с отношением индийских богинь к тем богам, которых сакти, т.е. силою
или откровением, они являлись. Напрашивается также сравнение с северными
валькириями. Но мы рассматриваем Афину в ее специфически греческой форме, как
одно из божеств, на которые греческая культура и искусство явственнее всего
наложили свой отпечаток.
Рассказ гомеровского гимна о похищении Гермесом быков и аргивское предание
о Гермесе - убийце Аргоса характеризуют этого бога как божество стад; о той
же стороне его характера свидетельствуют художественные изображения и
придаваемые ему признаки, например баранья голова, а у Гомера - почитание,
оказываемое ему пастухами. Но, прежде всего он, по-видимому, представляет животную
плодовитость, Геродот, допускающий, что фаллические гермы как на Самофракии,
так и в Афинах были введены пеласгами, считает этот символ за
характеристический знак Гермеса и указывает, что и во время мистерий в Самофракии ему
праздновали так же, как подателю плодовитости. В большинстве мифов о Гермесе
заметно сладострастие, и, соответственно такой его функции, у Гомера он не
стыдится желания попасть в сеть Гефеста, лишь бы только таким образом
добиться благосклонности богини любви. В сказании о похищении быков Гермес спорит с
Аполлоном из-за обладания коровами, и это приводит к договору между обоими
пастушескими богами, из которого, смотря по различным формам предания,
извлекает выгоду то один, то другой; так, Гермес, между прочим, должен уступить
Аполлону лиру. Но столкновение с бдительным пастухом Аргосом, аргивским
местным богом, связанным с Герой, привело к ослаблению, а местами к вытеснению
последнего; так, несомненно, можем мы понимать миф о Гермесе Аргеифонте, к
истолкованию которого уже в древности было приложено столько остроумия. Но
Гермес напрасно боролся против другого пастушьего бога - аркадского Пана; ему
не удалось лишить древнего местного бога занимаемого им положения в то время,
когда Гермес распространял свой культ по Аркадии, вероятно, из Аргоса и Мес-
сении. Впрочем, позднее Пан рассматривался как сын Гермеса, и к Гермесу же
перешла флейта Пана - сиринкс.
В Лаконии культ Гермеса никогда глубоко не укоренялся, и его первоначальное
значение в Пелопоннесе не может быть сравниваемо со значением Аполлона или
Артемиды.
В качестве бога плодовитости Гермес уже с древних времен был также и хтони-
ческим богом. Уже в первой строке эсхиловых "Хоэфор" он назван "владыкой зем-
ной глубины"; там, внизу, он проявляет себя как духовно, так и материально:
ему принадлежат сокровища рудников, но под его же властью находятся также сон
и страшные сновидения; кроме того, он способен еще выполнять разные
магические действия и стоит в связи с волшебницей Гекатой.
Гермес.
Но, прежде всего, хтонический Гермес есть проводник душ, который
сопровождает души во время их путешествия в царство мертвых; поэтому на местах
погребения ставились столбы в честь Гермеса.
Под защиту Гермеса, покровителя дорог, были отданы дороги и на земле;
четырехугольный столб, который помещался на перекрестках и на который прохожий
делал возлияние, или бросал к нему камень, есть точно так же основная форма
"гермы". Быстро движущийся бог этот умел также находить пути между землею и
небом. Гермес известен также как жертвенный вестник и как посланник богов; в
этом виде он особенно часто представлялся позднейшим искусством.
С изменением греческой культуры этот первобытный Гермес плодовитости и
земной глубины с необыкновенной эластичностью подвергался превращению. Во всяком
случае, богом земледелия он не сделался никогда: напротив, даруемые им
богатства, в понятиях позднейшего торгового народа, скоро получили значение денег
и торговой прибыли. Он бог торговцев, - деятельность, к которой он был уже
предрасположен в качестве бога дорог.
Ловкость, которую он обнаружил еще при краже коров, теперь приходится ему
кстати: он делается богом воров, Гермесом, божественной санкцией торговой
хитрости греков и отцом такого почтенного человека, как дед Одиссея Автолик,
бывший мастером во всякого рода обманах и воровстве. В качестве вестника
богов и вместе с тем бога торговли и промышленности Гермес сделался также богом
глашатаев; последние были не только возвестителями воли правителей, но и
практическими дипломатами, которые должны были заведовать устройством
взаимных отношений государств; красноречие, необходимое в деятельности этого рода,
нашло в Гермесе и для себя божественного выразителя.
В лице Гермеса почитали как духовную, так и телесную ловкость; так, в
гимназиях, которые ставились под покровительство Гермеса, больше обращали
внимания на ловкость, чем на развитие силы. Соответственно этому, классическое
искусство изображает Гермеса преимущественно в виде сильного юноши, идеального
эфеба. Эмблема Гермеса - жезл, полученный им от Аполлона, - неизменно
оставался при нем при всех превращениях, и преимущественно, как жезл глашатая.
Первоначально это был простой сук или прут с завязанным в узел вилообразным
разветвлением, как мы это видим на древнейших изображениях; потом он сделался
волшебным жезлом, который носится подателем счастья и который мог даже все
превращать в золото. Магическая сила Гермеса сделала этот жезл излюбленной
формой волшебного жезла; скоро естественно сложилось сказание, что души,
которые вел Гермес, были крепко удерживаемы вилообразным разветвлением жезла, и
жезл этот стали класть с умершими в могилу в качестве амулета. С хтоническим
характером Гермеса хорошо гармонировали также змеи. Крылья на жезле, так же
как и на головном уборе и на ногах бога, суть атрибуты позднейшего
происхождения .
Аполлон - один из наиболее важных богов Греции, могущество которого
постоянно усиливалось. В то же время он один из самых разносторонних богов;
проследить процесс, посредством которого образовался этот комплекс божеств,
составляет одну из труднейших задач нашей мифологии.
Древнейшая и простейшая форма Аполлона - это, конечно, бог пастухов в
наиболее отдаленных местах Греции - у лаконских поселян, у крестьян Аркадии -
Аполлон остается богом лугов и пастбищ, баранов и овец. Рассказы о
пастушеской жизни юного Аполлона, о его службе у Адмета, о его ссоре с Гермесом из-
за овечьих стад, о его нежных отношениях с нимфами и пастушками представляют
собою безыскусственные крестьянские легенды; к этому же первобытному образу
могут относиться фигуры стрелка из лука и игрока на лире. Этот пастушеский
Аполлон рано был приведен в связь с множеством местных богов. Лаконскии бог
овец Корней (рогатый, баран) сделался одной из форм Аполлона; праздник жатвы
в его честь, согласно древним крестьянским обычаям праздновался состязаниями
за демона жатвы, или жатвенного козла; на монетах мы видим Аполлона
Карнейского с козьей головой в руке; на Делосе он имеет алтарь, сделанный из
козлиных рогов. Бог пастбищ Аристей (лучший), культ которого имел свое главное
местопребывание на Кеосе, но распространялся по многим областям и островам до
Сардинии, считался также за форму Аполлона. Триста быков паслись для него на
Кеосе; он охраняет овечьи стада; его окружают даже рыбы; он распространил
пчеловодство, маслоделие, виноделие. Мы должны упомянуть также о боге яблок,
Аполлоне Малеате; Лэнг пытался доказать, что мышь, посвященная Аполлону Смин-
фейскому, была священным приношением ради защиты от мышей; но возможно и то,
что подобные приношения делались ему прямо как богу полей.
Прекрасный юноша, которого Аполлон умертвил во время метания диска, и из
крови которого вырос темный гиацинт, несомненно, представляет собою божество,
культ которого был побежден культом Аполлона, притом, вероятно, хтоническое
божество, так как Гиацинт фигурирует также в цикле мифов о Деметре; цвет
гиацинта хтонический, и все настроение и вид праздника гиацинтий носят тот же
характер. Гиацинт прославляется здесь как один из тех печальных чувственных
образов преходящего веселья, юношеской возбужденности и весны, которые рано
сделались достоянием народной песни; но на том же празднике праздновалось и
новое появление погибшего цветка, и драма возносила погибшего юношу до самого
неба. Этот праздник был очень древний, даже додорийский: Амиклеи, где он
праздновался и по имени которых Аполлон Гиацинт назывался Амиклейским, были
древней столицей Лаконии, устраненной соперничеством Спарты. На Крите и во
многих ионийских культах большую роль играл Аполлон Дельфиний, в качестве
бога моря, в особенности бога благополучного морского плавания, предвещаемого
игрой дельфинов. Вероятно, что и здесь мы имеем дело с каким-нибудь особым
богом, вроде спартанского Дельфидия, и что этот бог был поглощен более
значительным божеством.
Аполлон.
Игра Аполлона также гармонирует с фигурой этого бога дельфинов; стоит
сравнить предание об Арионе и аналогичное предание о Фаланте, который с лирой в
руке едет по морю на дельфине. Особенное значение Аполлон Дельфиний получает
благодаря тому, что он был принесен критскими купцами при поселении их в Эли-
де и сообщил тамошней их торговой колонии, первоначально названной по имени
их родины Криссой, ее позднейшее имя Дельфы. Однако же знаменитый оракул был
основан не дельфийским Аполлоном; там уже существовало святилище в качестве
места хтонического культа Геи и ее змееобразного порождения Пифона, которого
убил Аполлон. Мифологический мотив змееубийцы вмешался в предание о пифийском
Аполлоне и содействовал созданию его образа; но первоначально речь шла о
победе культа над культом и именно о победе доброго, а ни в коем случае не
злого бога. Это видно из тех очищений и искуплений, которым должен был подверг-
нуться Аполлон после совершения своего дела, чрез это он стал прообразом
кающихся, которые собирались около места древнего оракула и превратили его в
знаменитое святилище искупления за убийство. Жреческое достоинство, которое
между богами присваивалось Аполлону, есть результат его связи с Дельфами; он
был божественным прорицателем и гадателем; эта его деятельность, при связи
Дельф с культом Диониса, придала Аполлону до известной степени характер
неистового, вводящего в заблуждение бора.
Имя бога-прорицателя "делийский Аполлон" приводит нас к исторически
совершенно темному преданию о рождении Аполлона и Артемиды на Делосе. Рамсей хотел
доказать, что Лето, мать божественных близнецов, - фригийская богиня (лада -
женщина); однако встречаются следы древнегреческого служения Лето, в честь
которой, как матери богов, были установлены праздники, подобно тому как в
честь Дионы и Геи; может быть, Лето пришла в соприкосновение с Аполлоном
через Дельфы; создание пары Артемида - Аполлон следует пока считать за
результат случайной связи культов.
На Делосе Аполлон имеет явственно характер бога солнца, но мы не знаем, с
давнего ли времени; вообще Аполлон как бог солнца есть позднейший образ;
культ Аполлона не начинается, а оканчивается в виде культа солнца; в
заключительный период древности все функций и эмблемы Аполлона объяснялись из его
связи с солнцем; связь эта возникла лишь после того, как Аполлон слился с
прежним богом солнца Гелиосом, который соединился также с Зевсом; этот
процесс закончился только к временам трагиков. У Гомера Аполлон может, конечно,
быть отмечен как бог света, но едва ли как бог солнца; Аполлон тогда уже
поглотил Феба ("чистого"), который имел святилище в Лакедемоне, и Лика, о
котором уже было сказано, и таким образом приобрел свой характер бога света. В
позднейшее время имела большое значение целительная сила Аполлона; ею он
обязан своей связи с исцеляющими богами: Иатросом (врачом), Пеаном
(очистителем) , по имени которого называлась молитва к Аполлону об отвращении зла, и
наконец, с хтоническим, сопровождаемым змеями Асклепием, который во всяком
случае сделался исцеляющим богом и в качестве такового считался сыном того
бога, на которого он перенес свое свойство и свою силу. В Асклепии
позднейшего периода древности мы имеем пример того, как отдельный бог, благодаря
соединению с другим могущественным богом, приобретает важное значение, так что
может снова отделиться от него, а потом уже функционировать самостоятельно.
Артемиду в ее первоначальной греческой форме мы можем проследить далеко в
глубину древности. Из ее статуй, в которых она скомбинирована с древесными
стволами, выводили заключение, что она первоначально была богиней деревьев;
Каллимах сообщает, что праздник Артемиды праздновали у дубового пня.
Достоверно, однако, лишь то, что в том виде, как мы ее встречаем в древних
пелопоннесских культах, она была первоначально богиней лесов и зверей, и именно
покровительницей животной плодовитости, поэтому она охраняет рогатый скот и
лошадей; но более всего пользуются ее покровительством дикие животные: лань
доверчиво стоит рядом с нею, и даже для медведя и льва она - богиня: в честь
брауронской Артемиды в Аттике переодетыми девушками совершались медвежьи
пляски; нимфу Каллисто, культ которой был побежден Артемидой, она, по преданию,
превратила в медведя в наказание за нарушение целомудрия. На Тайгете, где она
преимущественно пребывала, ей приносили в дар сыр из львиного молока. Ее
положение как богини охоты произошло из этих отношений к лесу, и было развито
не столько обычаями культа, сколько поэзией и искусством. Но ее
покровительство плодовитости касается также и человека: она дает людям плодовитость и
благополучные роды; поэтому она заступала также место Эйлейфейи, и богиня
Ифигения (благополучно разрешающая от бремени) сделалась ее жрицей. В
качестве покровительствующей она способствует развитию юных мальчиков. То
обстоятельство, что спартанских мальчиков секли перед Артемидой Орфией, должно быть
рассматриваемо как замена прежнего жертвоприношения мальчиков; впрочем, Орфия
также и помощница при родах; плетенка, которую можно видеть вокруг древесного
пня на ее изображении, была сделана из ветвей лигоса, сильно помогающего
против женских болезней. Эта первоначальная Артемида в более раннее время была
очень могущественной богиней, культ которой был широко распространен; в
Пелопоннесе она почиталась вместе с Посейдоном и разделяла с ним попечение о
лошадях; впрочем, она не имеет большой нужды в соединении ее с другими богами и
героями. Она любит крестьянскую жизнь, лесное уединение, сельскую тишину, и
ее праздники носили характер поклонения простого, полного благочестия, но
вместе с тем обычно и грубого.
Артемида.
Рядом с Артемидой - богиней животных и плодовитости - с древних времен
стоит хтоническая Артемида, которая почитается вместе с Деметрой и Персефоной.
Гегемона, вероятно, есть одна из форм этой Артемиды; в этом случае Артемида
является руководительницей среди ужасов подземного мира, и уже только в виде
вторичного вывода отсюда она приобретает значение проводницы по другим
опасным путям. Более всего слилась хтоническая Артемида с самой Гжатой,
охранительницей ворот и дорог, богиней ночи и лунного света, ведьмой и волшебницей.
Артемида - богиня луны представляет позднейшее явление; она создалась
только в послехюмеровское время вследствие соединения Артемиды с древней богиней
луны - Селеной. Понять это слияние не трудно; влияние луны на росу и на
плодородие, а равно и на женские половые отношения выражено также мифологически
и в других случаях. Положение, занятое ею рядом с богом солнца в качестве
дочери Лето, Артемида укрепила за собою в качестве богини луны, и, как
известно, эта форма послужила исходной для многих дальнейших мифологических
образов . Ее лук стал теперь служить для низведения на землю лунных лучей, так же,
как лук Аполлона - для солнечных; оба божества развивались некоторое время
параллельно, обменявшись несколькими свойствами и эмблемами. Девственная
строгость и охранение женского целомудрия суть наиболее заметные черты дочери
Лето, но едва ли это обстоятельство имеет какое-либо отношение к луне; скорее
в нем должно видеть одну из сторон богини женской плодовитости. Во всяком
случае, встреча, которая произошла между культом Артемиды и малоазиатским
почитанием Астарты, или Кибелы, оказалась роковой для чистоты первой. Когда
ионийские поселенцы пришли в область Эфеса, они встретились там с культом одной
из таких восточных богинь и стали смотреть на нее как на Артемиду, вероятно,
вследствие ее отношения к плодовитости. Здесь произошло настоящее смешение
культов; греческие культовые обычаи, атлетические и музыкальные состязания,
конские бега и т.д. соединились с восточным храмовым служением, которому
греки всегда предавались тем усерднее, чем более чувственный характер оно
носило . В Неаполе еще существует маленькая копия изображения Артемиды Эфесской:
голова, как и распростертые руки, сделана из черного дерева, многочисленные
груди - из слоновой кости, золотой венец на голове, похожая на герму
подставка, украшенная многочисленными животными орнаментами: вся эта пышная
комбинация указывает нам на могущественнейшего идола позднейшего язычества, памятник
самого мрачного одичания классического духа. Артемида сливалась и со многими
другими божествами - например, с таврической богиней, которой приносились
кровавые человеческие жертвы, с фракийской Бендис, каппадокийской Ма,
критской Бритомартис - Диктинной. Но процесс такого слияния с чужими божествами
нужно отличать от более обыкновенного процесса поглощения своих местных
культов .
Арес.
Арес, по всей вероятности, был первоначально фракийским богом; но уже
название Ареопаг показывает, что он рано приобрел права гражданства в Греции: в
Фивах, его главном местопребывании, кадмейцы вели от Ареса свое
происхождение; в Олимпии он, по-видимому, был древним богом, которого вытеснил Зевс
Арейос. Только на севере, в месте его происхождения, во Фракии и Македонии,
культ его имел серьезное значение, и Арес едва ли достиг бы такой общей
известности, если бы гомеровская поэзия не выставляла его постоянно в качестве
бога войны; изображение Ареса было также излюбленной задачей искусства, так
как он давал имя мужской фигуре в ее полной силе и со страстным движением -
мужской параллели к богине женской красоты и любви. Только в единичном мифе
Афродита соединена с Гефестом; в культах Арес является в качестве ее
законного супруга, с которым она образует такую же постоянную чету, как Зевс с
Герой.
Вообще установлено, что восточные влияния при создании образа Афродиты
играли важную, даже преобладающую роль; но все еще остается загадкой, где
следует провести границу между чужеземным и греческим. Кипрская богиня, культ
которой, согласно показанию Геродота, был принесен туда из Аскалона, во
всяком случае, семитического происхождения; на это указывают формы ее культа,
цикл мифов о ней и ее идолы. Поэтому пафосская и саламинская богиня есть не
что иное, как финикийская Астарта или Канаанитская Ашера, а та Афродита,
которая приобрела себе право гражданства на маленьком острове Кифере, на юге
Пелопоннеса, была, вероятно, их пунической параллелью, так как на этих
берегах преобладали торговые сношения с карфагенянами. Влияние этого восточного
культа на греческую жизнь может быть отмечено во многих случаях. Нагие
женские статуэтки, которые находились на Кипре в качестве идолов Афродиты,
сильно отличаются от других изображений богов древней Греции; эти семитические
произведения дали, вероятно, греческому искусству толчок к воспроизведению
нагой женской фигуры. Семитический миф о любви богини к прекрасному, рано
умирающему юноше был у греков излюбленным сюжетом, повторявшимся в
многочисленных мифологических и художественных формах. К сожалению, с культом Астарты
в Грецию, как и в Иран и Армению, проник обычай храмовой проституции
(предполагать вместе с Э. Мейером, что он уже был в наличности, нет достаточного
основания) ; в Афинах, как и в Коринфе, институт гиеродул достиг широкого
распространения и занял высокое положение; отсюда развился гетеризм, и
отравление им греческой нравственной жизни могло совершаться тем спокойнее, что оно
происходило под покровительством культа Афродиты.
Точки опоры, которые кипрский и киферейский культ Афродиты нашел в Греции,
не ясны; мы не встречаем ни одной определенной фигуры, которую можно было бы
назвать туземною Афродитой. Несомненно, что Афродита арефос, "воинственная",
статуи которой были с древних времен в Спарте и Фивах, Аргосе и Афинах,
похожа на вооруженную Астарту и, вероятно, на нее должно смотреть как на
видоизменение этого излюбленного образа семитической мифологии. Но может быть и то,
что "Афродита высот", которая почиталась в Коринфе, Аргосе и на горе Эрике в
Сицилии, была греческого происхождения, хотя она имела свои места поклонения
и на Кипре, и культ ее в некоторых отношениях сходен с пафосским. Но самой
вероятной точкой опоры остается дочь Дионы, которая принадлежит кругу додон-
ских мифов. Как известно, в Илиаде Афродита признается дочерью Зевса и Дионы,
и хотя гомеровская богиня любви носит уже семитический характер, однако же,
можно допустить, что в этом указании на ее происхождение скрывается
воспоминание о древней мифологической связи. Теперь стало общим мнением, что Дионея
была чем-то вроде додонской Гебы, "из которой вследствие поэтического
превращения возникла Афродита, выражающая собою цветущую юность человека и животные
стремления", и что эта Геба, которая сама по себе едва ли имела
действительный культ, "была поглощена какой-то первоначально азиатской богиней" (Вель-
кер, Рошер). Но не в этих сомнительных точках соприкосновения состоит
важнейшая доля участия греков в развитии образа Афродиты; скорее она заключается в
том влиянии, которое они оказали на развитие представления об Афродите: силы
греческой земли проникли в эту чужеземную форму и вместо первоначальной
восточной грубости развили в ней то несравненное изящество и достоинство,
которым мы удивляемся в лучших поэтических и художественных изображениях
Афродиты.
Афродита.
Афродита, как и большинство ее семитических параллелей, есть, прежде всего,
богиня плодовитой жизни природы. "Весною, - рассказывается в гимне, - она
шествует через лес к своему возлюбленному, и где она показывается, там,
ласкаясь, следуют за нею горные звери и изъявляют свою покорность сладкому
влечению" . В этом состоит основной мотив мифа об Афродите, благодаря которому она
одновременно является богиней природы и любви. Но всего явственнее выражена
эта идея в мифе об Адонисе. Сирийский Адонис (adon - господин), который еще в
юном возрасте находит себе смерть в когтях медведя, олицетворяет собою
быстрое засыхание весенней растительности под солнечным зноем; богиня сил
природы отыскивает его, дарит ему свою любовь и печалится о его исчезновении.
Так же в гимне отыскивает она троянца Анхиза у его стад; так карфагенская Ди-
дона влюбляется в ее сына Энея и должна смотреть, как он удаляется. Все эти
предания основаны более или менее на одном и том же мифе; к этому же циклу
принадлежит и рассказ о Гилосе. Напротив, такие отношения, какие были у нее к
Парису и к Кинирасу, кипрскому жрецу Афродиты, по-видимому, происходили
только из склонности богини осчастливливать молодых людей.
Как известно, позднее богиня любви являлась в двух формах: частью в виде
Венеры Пандемос, богини низшей формы любви, частью в виде небесной Урании. Но
это различие - чисто философское и не имеет никакой опоры в действительной
мифологии. Афродита сделалась Пандемос вследствие слияния ее с древним
политическим божеством Пандемос - "всех дем" (всего народа), и поэтому она стала
собъединительницей народа". Только вследствие неправильного понимания слова
эта совершенно этическая Афродита превратилась в чувственную vulgivaga, тогда
как ее более благородная параллельная форма произошла посредством простой
игры понятий, превратись из храмовой Афродиты с ее гиеродулами в идеальную
Уранию.
Совершенно чужого бога, которому в древнегреческом мире богов не было
ничего соответствующего, представлял из себя Дионис (Вакх), который уже поздно
появился в Греции. Его культ - фракийского происхождения; там, у северных
соседей Греции, имевших так много общего с малоазиатскими племенами,
"совершалось в честь его празднество на высотах гор, темною ночью, при колеблющемся
свете факелов. Раздавалась шумная музыка: дребезжащий звук медных бубнов,
глухой гром и среди них приводящие в безумие звуки низкотонных флейт.
Возбужденная этой музыкой толпа празднующих пляшет с шумным ликованием. По большей
части это женщины, которые доходят до истощения в этой дикой пляске.
Волосы дико развеваются, в руках они держат змей, посвященных Сабацию; они
размахивают вакхическими жезлами, в которых под плющом скрыты острия копий.
Так неистовствуют они до крайнего возбуждения всех чувств, затем в священном
экстазе они бросаются на животных, избранных для принесения в жертву, хватают
и растерзывают настигнутую добычу, отрывают зубами кровавое мясо и пожирают
его сырым". Этот культ с характером оргий был совершенно чужд
древнегреческому духу, и у Гомера он даже совсем не обнаруживается. Кроме того, у Гомера
Дионис совсем не был богом вина, и мы имеем основание думать, что он только
позднее приобрел такой характер: древнейшие празднества в честь Диониса
совершались около зимнего солнцестояния, следовательно, даже не во время
собирания винограда. Но в гомеровском гимне о плавании Диониса на корабле, с
содержанием которого мы снова встречаемся у Овидия, Дионис уже явственно - бог
вина; он все тот же беззаботный юноша, но в то же время могущественный,
страшно мстящий за себя бог, в котором мы узнаем впоследствии
общеупотребительную форму Вакха. С вином и демократией пьяная, нарядная форма культа
распространялась по Греции, и бог вина прославлялся как пособник культуры и
представитель веселья. Он приводился в связь со многими божествами; он сын
Зевса, который скрывал в своем бедре от ревности Геры не вовремя рожденное
дитя. Семела, богиня луны, которая считалась его матерью, была дочь Кадма и
вводила бога вина в могущественнейшую фиванскую фамилию. Его невеста Ариадна
на большинстве греческих островов является формой то Афродиты, то Коры.
Дионис почитается вместе с Аполлоном, ставится в пару с Гераклом, и Пан тоже
мало-помалу входит в толпу вакханок. В древнем излюбленном фаллическом культе
Дионис является главным руководителем, и ему приписывают другие важные
символы: так, его призывают как "достославного быка"; следовательно, он имеет свою
долю участия в быке критского Зевса и Геракла. Некоторые думают, что Дионис
вообще представлялся в виде быка. Будучи принят в олимпийский круг богов,
Дионис достигает полного божеского достоинства и сам ведет свою мать, некогда
убитую взором Зевса, с земли к бессмертным.
Роде метко сравнивал фракийское служение Дионису с эпидемической страстью к
пляске, которая от времени до времени проявлялась в Европе в Средние века.
Впрочем, целью этого дикого влечения было не только чувственное опьянение, но
также экстаз, при помощи которого хотели, подобно пляшущим волшебникам
дикарей и факирам, войти в непосредственное душевное общение с божественными
силами. Таким образом, менадство соприкасается с гаданием и пророчеством. В
Греции, где такие проявления религиозного фанатизма распространялись быстро и
беспрепятственно, служение Вакху, во всяком случае, причинило страшное зло.
Человеческие жизни массами приносились в жертву этому неистовству, и притом
самым отвратительным образом: менады растерзывали на части маленьких детей и
пожирали дымящееся их мясо; при отправлении фаллических культов было также
достаточно проявлений полового разврата. Но, как всегда, этому удивительному
народу даже из самых грубых побуждений удавалось извлечь для себя нечто
ценное , - так было и в данном случае. Непосредственная веселая сторона сельских
праздников в честь бога вина оживила греческое чувство, расширила и развила
формы искусства. "В лирической поэзии, - говорит Велькер, - Дионис
сопровождал и дополнял Аполлона Кифареда, драму же возрастил он сам. Лирическую
поэзию он охватил возвышенным чувством и проникающими в сердце радостью и
печалью: так было в особенности в Лесбосе, Коринфе, Сикионе; драму он создал,
исходя из печальных хоров и веселого маскарада, который заимствовал свои маски
у дружественного стада коз, веселые и шутливые черты, насмешку и брань - из
насмешливых игр".
Дионис.
Рядом с этим более известным влиянием Роде обратил внимание на другой
результат служения Дионису: именно, его воздействие на гадание в Греции. Связь
с Аполлоном, которая в такой высокой степени содействовала распространению
культа Диониса, оказала в свою очередь воздействие на культ Аполлона, и это
влияние в особенности заметно в деятельности дельфийского оракула. Гадание по
вдохновению, которое мы знаем в историческое время, не употреблялось в Дель-
фах издревле. Во времена Геи и Пифона божество земли непосредственно говорило
душе посредством сновидения; с Аполлоном эта примитивная форма откровения
заменилась прорицанием, основанным на истолковании знамений; мы видим, что со
времени возникновения связи с Дионисом Аполлон изменяет этой форме прорицания
и обращается к прорицанию в состоянии экстаза; эта же форма практиковалась
одержимыми жрецами при оракуле Диониса в Амфиклеие. Этот внесенный Дионисом
элемент действует даже на самого Аполлона. "С этих пор он, некогда столь
сдержанный, гордый и щепетильный, может быть характеризован прозваниями,
выражающими вакхическое возбуждение и самозабвение. Теперь он называется
неистовствующим , вакхическим, "украшенным плющом Аполлоном". Теперь именно он
более всех богов вызывает неистовство в человеческих душах; основываются
оракулы, при которых жрецы и жрицы в бешеном восторге возвещают то, что им внушает
Аполлон. Мы видим, как потом, исходя из этого дионисовского гадания, около VI
в. появляются такие виды прорицателей, которые, не принадлежа к существующим
гражданским обществам, приставленные к своему делу просто милостью богов,
бродят по разным странам. Появление таких вдохновляемых божеством пророков
принадлежит к характерным явлениям религиозной жизни того многообещающего
времени, которое непосредственно предшествовало веку философии у греков.
Легендарные имена, как имена Сивиллы и Бакиса, дают нам указание на характер
этой первой пророческой ступени развития греческой мудрости".
Герои и
демоны
Между греческими полубогами Геракл - самый популярный и вместе с тем самый
важный. Принятие его на небо ставит его, наконец, в ряд олимпийских богов.
Развитие этого легендарного, божественного образа, столь характерного для
греческой культуры, совершенно загадочно. Фон Виламович объясняет почитание
Геракла совершенно евгемеристически: дорийский боец был действительно героем
и предводителем племени; его великие подвиги еще долго сохранялись в
воспоминаниях этого племени и привели к его почитанию в качестве героя и полубога; в
то же время другие эллинские племена, которые могли на себе испытать его
силу, как, например, аттическое, видели в нем демона, который внушал удивление
и страх и к которому, наконец, стали обращаться за помощью. Таким образом он
постепенно делается сыном бога, "рожденным от Зевса" на то, чтобы быть
защитником богов и людей при всякой нужде. "Был человеком, стал богом, перетерпел
труд, достиг неба" - такими словами резюмирует Фон Виламович изображение
Геракла, "в которого верили эллины, все эллины".
Нельзя, однако, отрицать, что в образе Геракла можно найти многие черты
мифов о богах; в некоторых из них мы усматриваем даже признаки бога-быка и
связь с тирским Мелькартом. По мнению Узенера, Геракл, как и большинство
лишившихся своего сана богов, сначала превратился в земного героя и в то же
время был поставлен в связь с благородными родами; вокруг имени популярного
героя сплелось множество излюбленных преданий и сказок, пока поэзия не
прославила его одновременно как величайшую человеческую силу и как великого
страстотерпца, за которым, наконец, было признано божеское достоинство. Можно
наперед принять, что в создании такого образа участвовали вместе и предание и
миф, и возможно, что оба противоположных объяснения происхождения Геракла
могут быть соединены в один двойной процесс. С вероятностью можно предположить,
что предание о Геракле из восточной части Средней Греции, где он в качестве
бога имел свой культ, распространилось по другим областям и там, как,
например, у дорийцев, слилось с местными героическими преданиями. В унижении и
возвышении Геракла Э. Мейер находит указания на явления природы; таким может
считаться его путешествие в ад и самосожжение; но весьма сомнительно, следует
ли рассматривать многочисленные рассказы о рабстве Геракла, попадающиеся и в
других местах в виде сказок, просто как затемненные формы натуралистического
мифа. Однако многочисленные отношения к культу и типический образ Геракла
более важны для истории религии, чем это сомнительное происхождение.
Как в случае Геракла, так и относительно большинства греческих полубогов
есть двоякая возможность объяснить их происхождение: или как божественное,
или как человеческое.
Геракл.
Относительно многих гомеровских героических образов твердо установлено, что
первоначально они были греческими местными богами. Такие герои встречаются у
греков чаще всего в Беотии, Аттике, Арголиде, Лаконии, реже всего у ионян.
Уже храм Зевса Агамемнона в Лаперсах указывает нам, что здесь древний местный
бог Агамемнон был отождествлен с Зевсом, этот бог имел свой культ также в
Микенах и Херонее. В последнем месте символом культа был его скипетр, который
имел собственного жреца, хранился в доме последнего и чествовался
жертвоприношениями. С этим культом Агамемнона связана не только Клитемнестра, но и
Кассандра, и позднее слившаяся с ней Александра - древняя богиня,
охранительница людей и городов, имевшая храмы в Амиклах и Левктрах. Еще явственнее
выступает в качестве лаконской богини связанная с Менелаем Елена; она, по-
видимому, была древней богиней деревьев; у ее платана спартанские девушки в
свадебной песне дают священные обеты, вешают венок из лотоса и льют масло из
серебряного сосуда. Упоминается также о Елене древесной. Подобный же
древесный культ отправлялся также и в честь Менелая. У Елены в Спарте было святили-
ще, где она, вероятно, почиталась в особенности как покровительница девушек;
на это указывает известный рассказ Геродота, в котором говорится, что Елена
сделала там из безобразного ребенка прекраснейшую женщину в Спарте, и также
праздник Еленеи, во время которого спартанские девушки в плетеной повозке
въезжали в храм Елены. Рассказ о похищении Елены существует не только в
гомеровской форме, где похитителем является Парис; по другой версии, Елену
похитил Тезей в то время, когда она плясала в хороводе в святилище Артемиды или
приносила жертву.
Весьма распространен был культ Диомеда, в особенности в Нижней Италии,
колонизации которой он всячески покровительствовал; ему приносились в жертву
лошади - то самое животное, с которым он приведен в связь в Илиаде. Похищение
коней, которое описывается там как его характеристический подвиг, - чисто
мифологический мотив, указывающий в герое бога. Фракийского Диомеда, бросавшего
своим бешеным жеребцам чужеземных посетителей своей страны, уже в древности
считали за божество, за царя зимы или бурь: его кони представляли собою
волны, бушующие на берегах Фракии. Сына Фемиды, быстроногого Ахиллеса, который
был неуязвим благодаря силе воды и имя которого звучит так похоже на имя реки
Ахелоя, некоторые мифологи уже со времени Велькера считали за водяного бога.
И действительно, на многих морских берегах Ахиллес почитался как властитель
моря; так было на берегах Пелопоннеса и в особенности в позднейшее время на
Черном море; на Левке, маленьком острове у устья Дуная, был его храм и
оракул, где получали указания мореплаватели и потерпевшие кораблекрушение;
Ахиллес также являлся моряку во сне: он сидел на мачте и указывал ему безопасный
путь к гавани.
Чтобы объяснить это превращение древних божеств в эпических героев и другие
земные существа, Узенер обратил внимание на два процесса. Во-первых, нередко
в тех случаях, когда знатные фамилии ведут свое происхождение от богов, и
сами эти боги все более приобретают характер знатных личностей; а эпическая
поэзия, которая охотнее всего имеет дело с конкретными земными образами,
представляет их насколько возможно более в человеческом виде. Во-вторых, многие
из этих легендарных фигур явно представляют собою отставленных специальных
богов, которые если не возвышаются до положения более важных божеств, то
часто бывают склонны терять свой божественный характер и продолжать свою жизнь в
других формах: то как демоны и чудовища, то как человеческие личности,
являющиеся в былинах и сказках. В "Одиссее" мы встречаем множество таких
отставленных богов.
Одновременно с обоими этими дегенеративными процессами у греков, с другой
стороны, существует также склонность оказывать божеские почести знаменитым
героям и смотреть на них как на божественные существа; этот способ создания
героев проходит через всю греческую историю: достаточно указать на
превознесение Гармодия и Аристогитона. Счастливый жребий, выпадавший на долю таких
любимцев народа и богов, состоял, прежде всего, в том, что они получали
участие в божеском бессмертии, - не только в виде простого продолжения
существования после смерти, но в виде возвышенной, радостной, блаженной жизни. Этого
состояния они достигали чаще всего вследствие похищения, т.е. внезапного
перемещения после смерти или еще при телесной жизни в какое-нибудь блаженное
место: в Элизий, на острова блаженных, на берега Океана и др.; место,
впрочем, обыкновенно отличалось от местопребывания богов.
Нет ничего удивительного, что при действии столь разнообразных причин
характеры героев, полубогов, сыновей богов были довольно изменчивы и
неопределенны. Образы героев создавались эпической поэзией. Героям воздавалось
почитание в виде хтонических культов. В форме живого почитания героев продолжали
свое существование местные предания и формы культа. Денекен вполне прав,
утверждая, что культ героев возник большей частью в историческое время. За ис-
торический период, в котором имело место это явление, Денекен принимает VII-
VIII или же самое раннее IX век. Только тогда и были в наличности те условия,
из которых мох1 возникнуть культ героев: упадок большинства древних культов
богов, потребность привести в соотношение с богами отдельных племенных
героев, возникновение генеалогического эпоса для прославления правителей,
возвышение забот об умерших на степень культа; особенно важно, что только тогда
сложилась оседлость народа, при которой могли возникать местные культы,
каковыми и были многие греческие культы героев. Главной же причиной можно считать
все-таки влияние эпоса, в котором столько существ, первоначально
божественных, изображены были в виде героев и который ввел между богами и людьми
особый героический класс.
Рядом с полубогами, в качестве существ промежуточных между богами и людьми,
по греческому представлению стоят демоны. Полубог воплощает единство
человеческого и божественного элементов; демон же - это существо, которое не есть
ни бог, ни человек, но которое обнаруживает себя в форме божественного
действия на людей.
Эпилептические припадки, проявления душевного расстройства и буйного бреда
суть несомненные признаки того, что демон захватил власть над человеком;
прорицатель или знающий тайны жрец умеет тогда определить на основании
симптомов, какое именно божество нужно умилостивить жертвою или, если мы имеем дело
с более низкой степенью развития веры, кто именно этот демон, который устроил
себе в человеке жилище и которого нужно посредством магического заклинания
заговорить и изгнать. Особое значение имеет демон в качестве личного духа-
покровителя или мучителя человека; этот демон сопровождает человека в течение
всей его жизни, управляет его мыслями, желаниями и поступками. Во времена ор-
фиков, Феогнида и Пиндара уже вполне выработалась мысль, что каждому человеку
при рождении дается демон; затем около того же времени счастье. Философы
старались сообщить этому понятию психологическое значение. "Характер человека
есть его демон", - говорит Гераклит; тем не менее, народное представление, не
затронутое подобными абстракциями, продолжало существовать вплоть до самого
христианства.
Мифы у
греков
Заниматься так называемым объяснением мифов - не дело истории греческой
религии. Происхождение мифов относится к доисторическому времени. Здесь нам
следует только рассмотреть, какое религиозное значение придавали мифам греки.
Замечательно, что они вообще смотрели на Гомера и Гесиода - свободное
отношение которых к мифам нам уже известно - как на истинных представителей и почти
официальных свидетелей мифического периода.
Своим значением для религиозной жизни у греков мифы обязаны больше всего
своей связи с культом. Иногда они, как этиологические мифы, возникли просто
из культа - для прославления известных мест культа или для объяснения
известных обычаев; иногда связь между мифом и ритуалом была до такой степени
первоначальной , что мы не в состоянии решить, что чему предшествовало. Эта связь с
культом составляет причину жизнеспособности некоторых мифов; таким образом,
рассказы о похищении Коры, о священном браке, странствии Аполлона составляли
содержание соответствующих церемоний. Для религии было весьма важно различие
между мифами, которые таким образом были связаны с культом, и другими мифами,
стоявшими вне этой связи, как, например, титаномахия, спор Аполлона и
Гермеса, мифы о любовных связях богов. В то время как большинство мифологов
исходит или из натурального значения богов, как его объясняет сравнительная
мифология, или из гомеровского изображения мифов, - настоящая греческая мифология
должна бы была отводить центральное место именно этому отношению мифов к
культу.
Второй причиной, обусловливавшей продолжительность жизни мифов, было то
употребление, которое делали из них изобразительные искусства и поэзия.
Искусство постоянно брало своей темой древние образы и рассказы и таким путем
поддерживало их жизненность в народе. Мы можем отличать от простого
художественного и декоративного употребления мифов, которое встречается на
большинстве ваз, то их употребление, которое действительно имело религиозное значение,
и делало мифы носителями религиозных идей. Фидий поместил на троне
олимпийского Зевса ряд мифических сцен: фиванского сфинкса, ниобид1, подвиги Тезея и
Геракла и некоторые другие; в своем возвышенном величии бог1 господствовал над
всеми изображениями человеческих страстей и дел. Вообще пластика оказала
могущественное действие не только на представление богов в человеческом образе,
но и на представление обоготворенного человечества. Греческая пластика
представляет в образах богов высшие идеалы в типической и в то же время
индивидуальной форме. Подобным же образом поступали трагики, наполняя в своих драмах
старые мифы и героические предания новым духом. Такое употребление мифов в
цветущее время греческого искусства совсем не носило аллегорического
характера ; старинные формы были вновь прославлены и им придана обновленная жизнь.
Таким образом искусство и поэзия сохранили и обновили для греков их старых
богов и старые мифы, хотя нередко и в новом виде. Мифология никоим образом не
представляла собою содержания греческой веры, но мифическая традиция не
угасала , пока многие из высших и лучших идей выводились в мифической оболочке.
Та же самая причина должна была, конечно, вызвать также конфликт между
новыми убеждениями или потребностями и старыми формами мифологии. Как только к
богам предъявляли этические требования или дух просвещения заставлял
останавливаться перед нелепостями старинных мифов - так начинали искать для них
объяснения или же они опровергались. И то и другое встречалось у греков уже
очень рано. Интересную историю суждений греков об их собственной мифологии
лучше всего изобразили Петерсен и особенно Грот; последний указывает на
важную роль, которую это объяснение мифов играет в духовной жизни греков, с
тонким пониманием отмечает различные оттенки в настроении величайших мужей
Греции относительно мифологии и описывает главные направления в объяснении
мифов . Уже Плутарх указывает на противоречие: богу постоянно дают прекрасные и
человеколюбивые наименования, приписывая ему в то же время дикие, варварские,
галатские2 дела.
Так как многочисленные сочинения самих греков о их религии, к сожалению,
утрачены, то нам приходится извлекать суждения греков о богах и мифах большей
частью из отрывков и случайных замечаний в литературе. Впрочем, и эта жатва
еще достаточно обильна. Мы не знаем такого времени, когда бы греки относились
к своим мифам с наивной верой и в них находили выражение своих воззрений на
богов. Начиная с Гомера и Гесиода, греческие мыслители и поэты все
становились в критическую позицию по отношению к мифологии; они или просто оставляли
мифы в стороне, или перетолковывали их в своих целях; последнее бывало чаще,
нежели первое, так как они все еще придавали довольно большую цену мифической
традиции и поэтому входили с нею в компромиссы.
Оппозиция против мифов возникла у греков гораздо раньше того времени,
которое мы обыкновенно характеризуем как период просвещения, т.е. времени софис-
1 Дети Ниобы, жены фиванского царя Амфиона, которая ими возгордилась с вздумала
сравнивать с детьми Лето. Раздраженная ее высокомерием, Лето обратилась к своим
детям и они своими стрелами уничтожили всех детей обидчицы.
2 Галаты — союз кельтских племён, вторгшихся на Балканский полуостров и в Малую Азию
в 279—277 годах до н. э.
тов. Уже в VI в. и даже ранее философы занимали совершенно свободное
положение по отношению к мифам; Ксенофан живо нападал как на нравственные
недостатки, которые приписал богам Гомер, так и на их антропоморфическую форму. Еще
раньше Сократа мы уже застаем предшественников почти всех направлений
позднейшего объяснения мифов. Феаген из Регия аллегорически превращал богов в
этические понятия: Афина - это ум, Арес - безрассудство, Афродита - страсть.
Геродот из Гераклеи, современник Сократа, по-видимому, давал мифам объяснения
в смысле позднейшего эвгемеризма: Геракл приобрел от Атласа физические
знания , Прометей был скифский царь, которого подданные заключили в оковы.
Физическое объяснение мифов часто производят от Анаксагора, друг которого,
Метродор из Лампсака, прилагал это объяснение также к героическому преданию и
учил, что Агамемнон есть эфир. Софист Продик видел в мифологии обоготворение
предметов, полезных людям: солнца, месяца, рек, источников, огня (Гефест),
хлеба (Деметра) , вина (Дионис) ; этому направлению следовал также комик Эпи-
харм.
Эпихарм говорит, что боги - это ветры, вода, земля, солнце, огонь, звезды.
Из одного знаменитого места у Платона мы знаем, что Сократ насмехался над
объяснениями мифов, для которых людям нужна "мужицкая мудрость", и думал, что
предпочтительнее исследовать самого себя, чем старые мифы. Замечательно то
положение, которое занимают по отношению к мифам поэты и историки V в. Само
собою разумеется, что для всех без исключения мифы содержали в себе нечто
несообразное, но одни по возможности скрывали это, другие выставляли наружу.
Иногда умный выбор помогал умалчивать о дурном, иногда это дурное
перетолковывалось, иногда против него энергично боролись. Пиндар, Эсхил и Софокл
употребляли обе первые, более мягкие формы критики: читающий их не выносит того
впечатления, чтобы греческая мифология содержала в себе так много
безнравственного и неразумного; неприятные черты устранены, и рассказы совершенно
преображены. Эврипид, напротив, никогда не упускал случая бросить тень на богов
и подчеркнуть противоречие между мифами и его собственными воззрениями.
Совершенно своеобразно обращался с мифическими рассказами Геродот. Он был
человек верующий, часто даже легковерный; но в своей вере он умел устранять
слишком смелые предположения. Таким образом он дает понять, что Геракл все же не
мог убить один несколько тысяч человек, и он доволен, когда рассказ фиванских
жрецов о двух женщинах, основавших додонский и ливийский оракулы, освобождает
его от неудобных говорящих голубей додонской легенды. Гораздо менее интереса
к мифологии высказывает Фукидид; там, где ему приходится касаться мифов, он
заключает их в рамки вероятного и возможного; Троянскую войну он
рассматривает как крупное политическое событие.
В III в. впервые резко обнаружилась противоположность между прагматическим
и аллегорическим направлениями, и с тех пор эта противоположность
господствовала в объяснении мифов. Первое направление дано было Эвемером, который
высказал, что боги были просто люди; то же самое, только не столь систематично,
утверждали многие и до него, между прочим Феофраст. Стоическая школа была
представительницей аллегорического направления; она усматривала в богах и
мифах силы и явления природы или этические свойства. Так, Клеанф в своем
известном гимне заставляет Зевса выступить в качестве мирового принципа
стоического учения; книги Хризиппа о богах, вероятно, содержали подобные же
объяснения. Кроноса смешали с Хроносом-временем; Афина называлась Тритогенея,
потому что она соединяла в себе троякую мудрость: физическую, этическую и
логическую. Этические аллегории занимали у стоиков второе место, но и они были не
менее любимы.
В сколько-нибудь полной истории объяснения мифов следовало бы назвать
гораздо более имен и сочинений, чем было приведено здесь в качестве примеров.
Мы хотели только изложить, как греки приводили для себя в порядок свои мифы и
как они относились к несогласию между содержанием мифов и содержанием
сознания. При этом, с одной стороны, действовал живой научный дух этого народа,
стремясь и здесь объяснить сущность дела; с другой стороны, во многих случаях
еще существовало стремление спасти тот взгляд, что в мифах в скрытом виде
содержится истина.
Культ
Трудно правильно определить то место, которое было отведено религии в
общественной жизни Греции. Культ был делом государства; всякий гражданин
непосредственно имел право и обязанность принимать в нем участие; государство
наказывало святотатство, всякое вторжение в сферу прав богов. Государство несло
наибольшие издержки по общественному культу, и само держалось на религиозных
основах. И семью, и род, и даже искусственно созданные подразделения, вроде
фил Клисфена, а также и самое государство древние представляли себе не иначе
как в виде общественных союзов, имеющих общий культ; соответственно этому и
государство смотрело на культ как на условие своего существования. Очень
верно, хотя и односторонне, и притом слишком отождествляя греческое с римским,
развил эти соотношения Фюстель де Куланж.
Характерно также, что предания и история заставляют великих законодателей,
вроде Ликурга и Солона, действовать под надзором богов или по их побуждению,
часто исходящему от дельфийского оракула. Таким образом, государственное
устройство признавалось данным богами и общественный порядок зависел от богов.
Вместе с тем религия у греков не отмежевала никакой области собственно для
себя самой: гражданские обязанности носили религиозный характер, а
религиозные обязанности являлись законом государства.
Конечно, государство основывалось не на религиозных убеждениях, а на
исполнении культа, и законы не предписывали никакого образа мыслей. Совершенно
исключительным был тот случай, когда внутреннее благочестие предписывалось
официально, как это имело место во введении к законам локрийского законодателя
Залевка, которое, во всяком случае, было позднейшего происхождения.
Обыкновенно благочестие выражалось только в исполнении внешних действий.
Богам следовало служить по государственному установлению, не потрясая
отеческого предания, потому что согласно гесиодовскому отрывку, - "как бы
государство ни поступало, древние обычаи - самые лучшие". Эта фраза звучит почти
как выражение религиозного индифферентизма, но в древности она понималась не
в скептическом смысле. Государство строго поддерживало общественный культ,
наказывало за всякое действие, казавшееся вредным для него, но не
предписывало никаких религиозных мнений. Все воспитание народа, даже в религиозно-
нравственном отношении, было вполне предоставлено философам и поэтам,
независимо от того, были ли они верующие или свободомыслящие. Даже публично можно
было себе позволить самую вольную насмешку и самые энергичные упреки
относительно богов.
Исполнение религиозных обязанностей каждым отдельным лицом также было
свободно : не существовало никакой инквизиции, которая бы исследовала, усердно ли
соблюдает то или другое лицо эти обязанности. Правда, афиняне относились
неблагосклонно к нововведениям и довольно легко обвиняли художников и поэтов в
безбожии, как это было с Фидием, Эврипидом, Аристотелем; но афинские
изгнанники по большей части находили себе безопасное убежище в других греческих
государствах . В религиозных процессах против некоторых философов: Анаксагора,
Протагора и Сократа - дело, конечно, шло преимущественно об опасности для
общественной религии, т.е. для государственного культа; конечно, мы не можем
удовлетворительно объяснить, почему именно эти люди были опаснее, чем многие
другие.
Для сжатого обзора важнейших пунктов греческого культа у нас имеется
богатый , но отнюдь не полный материал. Культ в Греции был раздроблен на местные
культы, и относительно многих святилищ мы не знаем, какие там существовали
обряды. Раскопки храмов постоянно открывают нам что-нибудь новое. Поэтому мы
можем говорить о греческих культах только в общих чертах и путем примеров.
Более точные сведения имеем мы только об афинских культах.
Начнем со священных мест. И в историческое время у греков было много
священных рощ и участков, у них были и алтари под открытым небом, как это мы
знаем уже из Гомера. Храмы по большей части были отделены от суеты обыденной
жизни какой-нибудь оградой. Многие храмы стояли на горах, в акрополях городов
- положение, избранное, конечно, не на основании эстетических мотивов. Храмы
были окружены религиозным страхом: чистота здесь была главной обязанностью; в
них не мох1 вступить ни один преступник; половые сношения в храмах, охотно
допускавшиеся у других народов, у греков считались преступлением. Доступ ко
многим святилищам был запрещен или ограничен: на участок Зевса Ликейского в
Аркадии не мог вступить никто; в храм Афины, хранительницы города, в Тегее
могли входить одни жрецы и только в определенное время; в других местах
устранялись известные классы лиц; так, например, дорийцы не допускались к храму
Афины в Афинском Акрополе. Благодаря своей неприкосновенности алтари и храмы
представляли убежище для виновных, преследуемых, рабов; кроме того, в задних
отделах некоторых храмов хранились государственные сокровища, а также и
частное имущество. Хотя священные места и были отделены от обыденной жизни, тем
не менее, не следует преувеличивать существовавшей у греков противоположности
между священным и мирским. Алтари, гермы, изображения Гестии
Председательствующей - покровительницы судебных установлений), богов - покровителей улиц и
дорог), (Гекаты Трехдорожной покровительницы перекрестков), (Зевса
Пограничного) и др. стояли на рынке, в зале совета, в гимнасии, в жилых домах, на
улицах, дорогах, на перекрестках и границах. Во многих храмах не воспрещался
доступ приносящему жертву или желающему видеть изображение.
Описание храмов относится к истории архитектуры. Большей частью они
представляли собой продолговатый четырехугольник на высоком фундаменте и с низкой
двускатной крышей и фронтоном. С разнообразными способами постройки,
обусловленными преимущественно колоннами, и с главными храмами, бывшими в Олимпии,
Дельфах, Афинах, Элевсине, Самосе, Милете, Эфесе, Селине и др., можно
познакомиться из истории искусств. То, что осталось от некоторых храмов и
произведений пластического искусства, позволяет нам оценить их значение. Конечно,
чтобы получить живое представление о них, приходится призвать на помощь
воображение, так как разноцветное убранство храма и статуй производило
впечатление гораздо более веселое, чем получаем мы от их остатков или изображений.
Существовали святилища разного рода: храмы и маленькие часовни. Храмы были
ориентированы в направлении восходящего солнца, так что изображение стояло
против входа, в западной части здания. Но храмы героев имели вход не против
востока, а против запада, так как по представлению греков вход в подземный
мир был на западе. Храмы можно подразделять на храмы культа, в которых стояло
священное изображение, бывшее предметом поклонения, хранились принадлежности
культа и отправлялись его обряды, и на храмы таинств (телестерии),
относящиеся к мистическим культам, как в Элевсине, в которых также собирались
посвященные .
Рядом с ними К. Беттихер считает за особый разряд агональные храмы, в
которых хранились принадлежности праздничных процессий и раздавались награды
победителям: так, Парфенон был предназначен для Панафиней, храм Зевса в Олимпии
- для Олимпийских игр. В храмах культа совершались только бескровные
приношения на жертвенном столе; кровавые жертвы, а также более значительные собрания
и праздничные процессии совершались вне храма, преимущественно на священном
участке. На этом участке часто стояли, кроме того, разные менее значительные
святилища и алтари; в них, как и в самом храме, хранились также священные
дары и реликвии. Цари и даже целые государства, а также ремесленники и частные
лица делали разного рода священные приношения: иногда это были принадлежности
обыденной жизни, даже заношенная одежда, обрезанные волосы, иногда дорогие и
изящные предметы или военная добыча. Таким именно образом к дельфийскому
храму стеклись особенно большие сокровища. Кроме того, существовало множество
чудотворных или просто почитаемых реликвий. В одном месте имелась плечевая
кость Пелопса, в другом - якорь аргонавтов или корабль Тезея. Здесь был
алтарь из пепла сожженных жертвенных животных, там был воздвигнут алтарь будто
бы Гераклом из вытекшей из него самого крови. Понятно, что в связи с такими
достопримечательностями развивались местные храмовые предания, которые хотя и
не имели значения для национальной жизни греков, но зато предпочтительно
рассказывались в отдельных областях и местах и дотянули свое живучее
существование до римского императорского периода, когда их еще застал Павзаний.
Реплика Парфенона построенная в Нэшвилл (США), в 1897 г.
Положение жрецов в Греции было очень почетным, но мало влиятельным. Жрецы
не составляли замкнутой касты; кое-где существовали, конечно, жреческие роды,
но они не были в связи друг с другом. Совершение жертвоприношения тоже не
было исключительным правом жрецов; отец семейства, глава рода, полководец,
некоторые должностные лица, как архонт басилевс в Афинах и цари в Спарте,
приносили жертвы и имели надзор за религиозными делами. Наконец, жрецы в Греции
не были ни учителями религии, ни духовниками. Круг их деятельности был
ограничен тем отдельным святилищем, к которому они были причислены: не было общих
жрецов, но были жрецы Посейдона Эрехтея, Аполлона Патрооса, Зевса Булайоса и
Афины Булайи; в Афинах с усилением значения святилища возрастало и значение
его жрецов; таким образом, дельфийские жрецы могли оказывать действительное
влияние. Установить каких-нибудь общих правил и здесь нельзя; можно только
сопоставить отдельные главные черты, характеризующие греческих жрецов.
Конечно, сколько-нибудь полные сведения мы имеем только об афинских жрецах. Жрецы
состояли под покровительством тех божеств, которым они служили; иногда они
даже были их представителями; в качестве знаков своего достоинства они часто
носили повязку и венок. Оракулы внушали почтительный страх к жрецам; в
народных собраниях и в театре жрецы занимали первое место. Опись из времен Римской
империи, в которой легко можно отличить более древние жреческие должности от
более новых, дает ряд более сорока мест для афинских жрецов в театре Диониса:
первое место занимает гиерофант Деметры, за ним следует жрец Зевса
Олимпийского и т.д. Функции, обязанности и привилегии жрецов хотя и были различны по
отдельным святилищам, но в общем и главном все-таки были сходны. Жрецы должны
были совершать действия культа, и притом не по произволу, а согласно обычаю,
правилу храма и в общественных интересах. Жрецы были государственными
чиновниками и в качестве таковых были подчинены законам и решениям высших
государственных учреждений; последним они были обязаны также отчетом об отправлении
своей должности. Таким образом, государственный закон мог грозить проклятием
жрецов, как, например, это было во время персидских войн по отношению к тем,
кто вступал в союз с мидянами. Жреческие функции часто бывали тесно связаны с
гадательными, но главным образом они состояли в служении изображению, бывшему
предметом культа, которое они наряжали и кормили, в принесении жертв,
составлявшем центральный пункт культа; в попечении о святилище, которое жрецы
содержали в чистоте и охраняли. Для этого они часто жили в храме и получали
свое содержание из храмового имущества.
Жречество бывало пожизненным и наследственным: так было преимущественно в
тех случаях, когда жреческие должности перешли в государственный культ из
родового . Таким образом Этеобутадам в Афинах присвоен был культ Афины Полиас и
Посейдона Эрехтея, а Эвмолпидам - культ Деметры в Элевсине. Другие жрецы
назначались на более короткий или более долгий срок, часто на год, по выбору
или по жребию. Были также и продажные жреческие места. Смотря по различным
представляемым жрецами культам, и по возлагавшимся на них функциям, жрецы
носили различные наименования. Жрец Зевса в Сиракузах назывался амфиполом,
жрицы Эвменид - летейрами, жрицы Деметры часто назывались мелиссами, жрицы жен
Диоскуров в Спарте - левкиппидами. Гиеропойи, гиерофиты, неокоры, федиты, эк-
сегеты, керики назывались так сообразно различиям их деятельности; кроме
того, существовало огромное количество служителей: трапезофоры, пирофоры,
певцы, музыканты и храмовые рабы (гиеродулы). Обыкновенно боги имели жрецов,
богини - жриц, но в Тегее Афине служили мальчики, а в Калаврии Посейдону -
девушки. Условиями для занятия жреческой должности были: законное рождение,
право гражданства и честное имя, а также отсутствие телесных недостатков.
Чистота понималась очень разнообразно. В некоторых жреческих должностях
требовалось целомудрие, большей частью только временное; другие соединены были с
известными запрещениями относительно одежды и пищи. Но это было исключением;
как правило, жрецы у греков не были связаны строгими предписаниями.
Религиозные обряды у греков не составляли предмета многочисленных
толкований и философских рассуждений, как это было в Индии. Обряды просто
выполнялись без больших размышлений, и им придавалось как раз столько значения,
чтобы не пренебрегать ими. Случайные указания относительно роли, которую они
играли в жизни, мы можем заимствовать из литературы, именно у Аристофана.
Разумеется, в Афинах были и суеверные люди, и сильные умы. Но последние, по
крайней мере в V в. , едва ли заходили в своей оппозиции так далеко, как
позднейшие эпикурейцы, о которых Плутарх говорит с негодованием, что они смотрели на
жреца, закалывающего жертву, как на повара.
При помощи жертв греки стремились снискать милость богов и в свою очередь
получить от них соответственные дары. Для этой цели служили также священные
приношения, которые постоянно хранились в храме или на священном участке.
Жертвы бывали кровавые и бескровные, причем нельзя сказать, который из этих
обоих разрядов был первоначальнее или распространеннее. К бескровным жертвам
относились: большие глиняные сосуды, блюда из овощей и фруктов, первые плоды,
которые приносились во время Таргелий; плоды, которые варились в месяце Пиа-
непсионе; масличная ветвь, обвитая и обвешанная всякого рода печеньем;
пирожки Артемиды; ячменная каша матери богов; имевшие вид палки хлебы Диониса;
лепешки для Зевса Мейлихия в Афинах и т.д. Не менее многочисленны были животные
жертвоприношения. Самыми обычными жертвенными животными были овца, коза, бык
и свинья; в жертву приносились всегда экземпляры, не бывшие в употреблении у
людей. Богам потоков приносили в жертву лошадей, Гекате - собак, так же как и
Аресу в Спарте; диких животных приносили в жертву только Артемиде.
Человеческие жертвоприношения бывали даже в более поздние времена. Возлияния
совершались и при жертвоприношении в храме, и за обеденным столом, и по различным
поводам в домашнем культе. За столом один бокал посвящался доброму гению-
покровителю и затем часто следовали еще три: олимпийским богам, героям и
Зевсу - спасителю. Эти приношения состояли преимущественно из вина; но возлияния
без вина, делавшиеся хтоническим божествам, эриниям, нимфам и на могилах,
состояли из молока или меда с молоком. В греческих обрядах рядом со многими
другими различиями, обусловленными разнообразием святилищ и целей
жертвоприношения , особенно явственно обнаруживалась противоположность между служением
небесным богам и служением богам хтоническим, героям и мертвым. Первым
приносили жертвы утром, вторым - вечером; первым - белых, последним - черных
животных; за жертвоприношением небесным богам следовал обед; жертвенное
животное, которое было посвящено подземным богам, должно было целиком быть сожжено
и зарыто, а кровь его сливали в яму: с богами подземного мира человек не имел
общения в пище.
Жертвоприношения совершались во всякого рода обстоятельствах, как частной,
так и общественной жизни, и с разнообразными целями. Жертвы приносились после
победы, перед народным собранием, при клятвах и договорах для искупления
вины, освятив и принеся примирительные жертвы, при обработке земли, при всяком
важном предприятии, при свадьбе, отъезде и возвращении, при получении
радостных известий, для целей гадания и в сотне других случаев. В важных случаях
устраивались гекатомбы, причем число убитых животных не всегда точно
равнялось ста. Приготовление жертвоприношений возлагалось на частных лиц или, если
это были государственные жертвоприношения, то на должностных лиц; жрецы
принимали приношения, посвящали их, закалывали животных и произносили при этом
молитву. Часть, принадлежащая богам, сжигалась с прибавлением фимиама; жрец
также получал от жертвенного животного долю, из остального приносящий жертву
и участники церемонии устраивали пир. Во время больших праздников
устраивались обеды для народа.
Были в ходу всякого рода обрядовые правила. Жертвенные животные должны были
быть красивы и без недостатков. Бывали случаи, когда приносились изувеченные,
поврежденные животные. Огонь точно так же должен был быть чистым: для такой
цели можно было употреблять не всякие дрова. Спартанцы для жертвоприношений
возили с собою в походы отечественный огонь с государственного очага;
колонисты тоже зажигали свой огонь на государственном очаге метрополии. Жрецам
ставились также известные требования. Жрец не мох1 быть запятнан никаким нечистым
прикосновением; он приносил жертву в белых одеждах и при входе в святилище
умывал руки в освященной соленой воде. Все участвующие также предварительно
окроплялись водою, и к ним прикасались углем, взятым из огня на алтаре. К
этим обрядовым предписаниям присоединялись иногда еще нравственные: Асклепий
в Эпидавре требовал чистоты в мыслях; того же требовало одно дельфийское
изречение . При закалывании жертвенного животного требовалось благоговейное
молчание и игралась музыка, преимущественно на флейтах. Обыкновенно
жертвоприношение сопровождалось пением и пляской, исключение представлял культ эвменид в
Афинах; поэтому эвмениды назывались молчаливые.
Жертвенные церемонии носили очень торжественный характер. Мы встречаем в
литературе упоминания о праздничных процессиях с хорами, певшими священные
песни, с жрецами и должностными лицами, и находим изображения их на вазах и
рельефах.
С жертвенными обрядами соединялась молитва. Это была формула,
сопровождавшая принесение даров, в которой сообразно с целью жертвоприношения излагалось
перед божеством желание жертвователя. Жрец произносил формулу, а участник
жертвоприношения повторял ее. Но сверх этих молитв, которые должны были
служить для посвящения всех приношений, поводы к молитвам существовали всегда и
повсюду. Утром молились Гелиосу; за столом произносились молитвы во время
возлияний; перед народным собранием в Афинах произносилась молитва, формула
которой случайно стала известна нам. Греки не смотрели на молитву
исключительно как на обряд, но связывали с нею также религиозные мысли и чувства.
Мало народов древности, от которых мы имели бы столько выражений благочестия
в молитвах, как от греков. Спартанцы молились, чтобы боги даровали кроме
блага еще и красоту. Пифагор и Сократ учили, что люди должны о даровании блага
просить богов. Платон изображал благочестие как выражающееся также в
молитвах. Кроме просительной и благодарственной молитв греки знали также и
славословие. Гимны и трагические хоры, прославляющие богов или изображающие их
сущность и образы, или утопающие в их величии, суть одна из форм молитвы.
Клятва и проклятие совершались также посредством призывания богов, и потому
на них тоже следует смотреть как на молитвы. И те и другие часто встречались
у греков. В Афинах в вышеупомянутой молитве перед народным собранием
изрекалось проклятие против всякого, кто думал бы предать государство мидянам или
стал бы стремиться к тирании. Жрец Зевса в Афинах грозил проклятием всем, кто
откажется показать дорогу заблудившемуся, кто не даст просящему огня,
испортит воду или оставит непогребенными умерших. Подвергшиеся проклятию
посвящались большей частью Эриниям, но также и другим божествам. В могилу врага
иногда даже клали свинцовую пластинку для того, чтобы подвергнуть его мести
подземных сил. Клятва всегда заключала в себе проклятие против того, кто ее
нарушит; при этом большей частью призывался Зевс, но в Афинах также Деметра и
Персефона. Как много значила клятва в качестве связывающей силы, укрепляющей
государство, видно из замечательной фразы одного оратора, называющего клятву
ручательством, которое дают государству власти, судьи и частные лица,
объявляя себя в случае ее нарушения подлежащими божественной каре.
Изобразив в главных чертах общественную религию, мы обратимся теперь к
частным культам. На границе между первой и последними стоял культ фратрий,
расходы которого несло государство. В месяце Пианепсионе эти роды праздновали в
течение трех дней Апатории; приносились жертвы, происходило совместное
пиршество, и отцы вводили во фратрию своих законных детей. С родовым культом
сходен был культ различных обществ (товарищеских обедов и собраний).
Но культом частного характера в собственном смысле слова был культ семьи. В
доме стояли гермы и алтари: уже на улице стоял Гермес, у двери Аполлон
(хранитель путей), при входе, для защиты против воров, Гермес (охранитель дверных
запоров), во дворе был главный алтарь для Зевса (хранителя домашнего очага).
Далее были алтари (богов, покровительствующих наживе), преимущественно Зевса,
Гермеса, Агатодемона, счастливой судьбы - Плутоса и древних отечественных
богов, главным образом Аполлона. Следовательно, греки, в отличие от римлян,
даже на главных богов смотрели как на гениев-покровителей дома. Но главной бо-
гиней дома была Гестия: домашний очах1 был убежищем, центральным пунктом
многих церемоний, и грек при всяком случае призывал свою Гестию. По особенным
поводам в доме служили и другим богам: семьи ремесленников часто служили
Гефесту или Гераклу, знатные семьи - богам или героям, с которыми с древних
времен были связаны их роды. Домашняя религия состояла из призываний и
бескровных жертв; жертвоприношения животных встречались только как исключение.
Рождение, брак и смерть в Греции, как и везде, естественно, составляли
главные моменты жизни. Религиозные обычаи при этих событиях во многом были
сходны с обычаями других народов. Во время беременности женщины приносили
жертвы Эйлейфии и нимфам. При рождении сына на дверном косяке вешали
оливковый венок, при рождении дочери кусочек шерсти, как для хорошего
предзнаменования, так и в качестве предостережения для людей, чтобы они не осквернились,
войдя в дом, где лежит роженица. На пятый день дитя обносилось вокруг
домашнего очага; поэтому праздник этот назывался Амфидромии; в течение первых
шести недель совершались всякого рода церемонии для очищения и ребенка и матери.
Перед свадьбой и во время ее обращались с молитвами и дарами к нескольким
богам: к Гере, Артемиде, Мойрам, Урану, Гее, Афродите, Зевсу Телейосу
(всемогущему) , к нимфам; во время же самой свадьбы приносили в жертву Гере Гамелии
(покровительнице браков) животное без желчи, чтобы всякая горечь оставалась
вдали от брачной четы. В Афинах невесту приводили в храм Афины Полиас, в Тре-
зене она посвящала свои волосы Ипполиту; в Спарте было еще в обычае похищение
невесты; во многих местах происходило купанье невесты. Во время свадьбы жених
приходил за невестой; факелы для торжественной процессии зажигались на
домашнем очаге; шествие сопровождалось игрой на флейтах и пением гименеев.
Свадебный пир обыкновенно устраивался отцом невесты; у дверей брачной комнаты
сочетавшимся пелись эпиталамии. Через несколько дней молодой супруг, совершив
жертвоприношение, вводил свою жену во фратрию.
Мы не будем здесь говорить о надгробных памятниках и о том, что они
сообщают относительно веры в бессмертие. Мы скажем лишь об обязанностях по
отношению к умершим, которые считались у греков особенно священными. Первой
обязанностью было в древние времена сожжение, позднее погребение. Пренебрегший
этими обязанностями вызывал гнев всех богов: боги подземного мира не получали
того, что им следовало, а небесные боги оскорблены были осквернением,
причиняемым зрелищем смерти, так как в глазах греков смерть была по преимуществу
нечистой; поэтому, чтобы не оскорбить солнца, они совершали погребение до
солнечного восхода, а на священном Делосе не могло быть ни одной могилы. В
Афинах у дверей траурного дома ставили кружку с водой; покойника мыли и
натирали мазями и увенчанного, в белой одежде, с оболом для Харона во рту, клали
на носилках в сенях. Затем происходит плач, но со времен Солона без дикого
шума; на следующий день совершался вынос тела, в котором принимали участие и
женщины; все заканчивалось погребальным пиршеством. Особенные погребальные
торжества упоминаются в истории в честь павших на войне: таков был ежегодный
праздник платейцев в честь героев 479 года и знаменитое торжество в Афинах,
на котором говорил надгробное слово Перикл. В честь тех, которые покоились в
море или на чужбине, часто воздвигались кенотафии (пустые могилы). Родные
делали приношения и подарки своим умершим по большей части на 3-й, 9-й и 30-й
день после погребения, а также в день рождения их или смерти. В Афинах и
других местах мы встречаемся также с общим празднеством в честь умерших на пятый
день Боэдромиона для искупления своей вины или своей небрежности относительно
умерших.
Нам остается еще сказать о чужеземных культах. В Афинах, и именно в Пирее,
при оживленных сношениях и при непостоянном населении, несколько чужеземных
культов пользовались правами гражданства; сами афиняне принимали в них
участие .
Пока эти чужеземные культы касались религии частных лиц и обществ,
государство выступало против них только в том случае, если служители чужих богов
становились во враждебные отношения к общественной религии или если
чужеземный культ служил прикрытием для всякого рода преступлений, вроде, например,
составления ядов, что нередко случалось. Чужие религии вводились в публичный
культ только по постановлению народного собрания и с одобрения дельфийского
оракула. Но это бывало не раз; так, в особенности фракийские и фригийские
божества имели в Афинах своих служителей и свои праздники: таковы фракийские
богини Котитто и Бендис; в честь последней в Пирее праздновались Бендидии;
таковы также фригийский Сабаций и мать богов, нищенствующие жрецы которой
(Метрагирты) сначала подвергались преследованию. Адонис, семитический
возлюбленный Афродиты тоже имел культ в Афинах. Эти чужеземные культы по большей
части относились к области мистической религии, но, впрочем, не пользовались
большим уважением: комики насмехались над ними как над культами суеверных
людей, женщин и всякого сброда.
К чужеземным составным частям религии греки причисляли преимущественно и
волшебство, на которое они смотрели как на экзотическое растение персидского
или египетского происхождения, в древнее мифическое время находившееся в
руках страшных женщин-чужестранок (Цирцея, Медея). Конечно, в волшебстве были и
некоторые национальные элементы; оно в особенности привилось в Фессалии;
покровительницей его была Геката. В литературе упоминаются всякого рода
волшебные искусства: заговаривание болезней, любовное волшебство, дурной глаз, даже
делатели погоды (заговаривающие от вихря и грозы в Коринфе, заговаривающие от
градобития в Клеонах). Но такому человеку, как Платон, было противно
воззрение о том, что посредством волшебства люди могут заставить богов служить
человеческим целям.
Оракулы
и игры
С древнейших времен в Греции были в ходу все формы гадания, как по
вдохновению, так и по знамениям. Из доисторического периода выступают имена
знаменитых прорицателей: Тиресия, Мелампа, Мопса, Калхаса, Кассандры, Сивиллы. За
знамения принимались явления всякого рода; так, еще Феофраст описывает
суеверного человека, на которого нагоняют страх появление ласки или грызня мыши.
Случайные явления или слова подхватывались и истолковывались; так перед
поражением при Эгос-Потамосе дурным предзнаменованием был метеорит; лунное
затмение побудило Никия вернуться из Сицилии; десять тысяч во время своего похода
были сопровождаемы прорицателями, и полководцы прислушивались к их голосу.
Вообще древние философы много занимались объяснением мантики. Мантика не
была изолирована от остальной религии, но стояла в близкой связи с почитанием
богов. Знамения, как, например, птицы и пр., посылаются Зевсом; Аполлон дает
дар прорицания и истолкования; другие божества, именно хтонические, часто
также производят мантические действия. В связи с государственным культом
находились мантические учреждения для истолкования знамений. Определенные жрецы
или должностные лица были облечены правом исследовать внутренности жертвенных
животных; эфоры в Спарте должны были наблюдать знамения на небе; пифайсты в
Афинах - молнию.
К первобытной же древности относятся и некоторые мантические учреждения,
как, например, оракул Зевса Найя и Дионы в Додоне; новейшими изысканиями там
уже открыто много посвятительных таблиц; тем не менее, характер знамений и
устройство оракула еще не вполне выяснены. Знаменитые оракулы Аполлона
находились близ Милета (оракул бранхидов), в Кларосе близ Колофона, в Абах в Фо-
киде, самый же главный - в Дельфах; оракул Геракла с гаданием посредством ме-
тания жребия был в Буре в Ахайе. В более поздние времена усердно посещались
оракулы с гаданием по сновидениям для исцеления больных, именно святилища
Асклепия в Эпидавре и Пергаме. Были также оракулы героев, как пещера Трофо-
ния, единственное место, относительно которого трудно удержаться, чтобы не
подозревать там хитрого обмана со стороны жрецов.
В Дельфах, на южном склоне горы Парнас на высоте 700 м над
уровнем моря можно видеть развалины храма Аполлона Пифийского. При
храме и находился Дельфийский оракул.
Дельфы (пуп земли, общественная святыня Эллады), имели выдающееся значение
для всего духовного развития греков. Прежде там давала прорицания Гея, потом
Фемида; но после убиения дракона Пифона этим местом завладел Аполлон. Здесь
мантическое вдохновение приходило к Пифии вследствие действия испарений,
выходивших из трещины в земле. Относительно той роли, которую играла Пифия в
различные времена, подлинности некоторых дошедших до нас ответов, искренности
и добросовестности дельфийских жрецов и политической роли оракула мнения
сильно расходятся. Курциус полагает, что в течение трех столетий,
предшествовавших персидским войнам, дельфийский оракул был главной духовной силой
Греции, основой греческого единства; он пробудил в греках сознание своей
противоположности варварам и дал направление национального характера "во всех
областях духовной жизни, в религии и нравственном мировоззрении, в
государственном устройстве, в архитектуре и скульптуре, в музыке и поэзии". В
зависимости от дельфийского оракула находилось очень многое: календарь, постройка
дорог, дорийская архитектура, правила житейской мудрости, в особенности же
колонизация и законодательство. Но против такого взгляда могут быть
выставлены убедительные и важные основания.
Буше-Леклерк, Гольм и др. справедливо указывают, что дельфийский оракул
действовал совсем не в национальном направлении. Чужеземные цари, как
лидийский Крез и римский Тарквиний, также посылали подарки в Дельфы и получали
оттуда прорицания. Как при начале персидских войн, так и во время покорения
Греции Филиппом Македонским оракул проявил очень мало национального духа.
Хотя ни один грек не мох1 обратиться в Дельфы с враждебными замыслами против
другого грека, тем не менее, оракул постоянно находился в ближайших
отношениях к Спарте, где даже существовали определенные должностные лица, - пифии,
бывшие посредниками при правильных сношениях государства с оракулом. Идея о
том, что почти во всех отраслях культуры побудительный толчок исходит из
Дельф, не только гипотетична, но и заставляет нас делать всякого рода
невероятные допущения. Немыслимо, чтобы дельфийская жреческая коллегия в течение
нескольких столетий постоянно обладала теми духовными силами, которые были
необходимы, чтобы руководить почти всеми национальными событиями; столь же
необъясним тот факт, что столь могущественная группа жрецов удовольствовалась
спокойным влиянием и не стремилась к основанию жреческого господства. Поэтому
мы не можем себе представить, чтобы могущество дельфийских жрецов было так
велико, и роль дельфийского оракула имела столь решающее значение, как это
думает Курциус. Хотя оракул и давал свою санкцию при издании законов в
различных государствах и при выселении колоний, но это еще не дает права
заключить, что он самостоятельно издавал законы, управлявшие отношениями
государств, и с географической дальновидностью указывал пути и цели колонизации.
Такая активная деятельность обязательно вызвала бы реакцию и конфликты; но мы
не замечаем ничего подобного. Руководство и санкция суть две вещи, различные
по существу. И Гольм, конечно, был прав, утверждая, что жрецы Аполлона не
руководили, но, "как общее правило, умели окружить религиозною святостью именно
то, чего желали участники дела".
Однако уже самый факт, что испрашивали эту санкцию оракула, который мох1 и
отказать в своем одобрении, указывает во всяком случае как на большое
уважение к дельфийскому учреждению, так и на умеренное, рассудительное поведение
жрецов.
Бог1, который дал свое одобрение законам Солона и Залевка, бог1, под
покровительством которого колонисты основали на всех морских берегах города, в
которых господствовали греческие нравы и культура, тем самым, конечно, сделался
главным богом всех греков. Поэтому если мы и ставим политическое влияние
оракула ниже, чем это часто делалось, то мы отнюдь не низко ценим его
религиозное и нравственное значение. Хотя дельфийский оракул и не создал никакого
учения или особого воззрения, но, давая советы во всех важных случаях, он
воздействовал объединяющим и умеряющим образом на религию. Он часто
противостоял введению чужих культов. Аполлон в качестве бога меры, порядка, закона,
чистоты, возвестителя воли Зевса сделался главной фигурой в греческой вере.
Дельфийское святилище оказало благодетельное влияние и на нравственность. Там
всякий читал изречения, приписывавшиеся семи мудрецам и в которых находили
свое выражение некоторые из самых чистых и самых характерных греческих
мыслей: каковы, например, "познай самого себя" и "ничего сверх меры".
Другая сторона деятельности дельфийского Аполлона, которую Гольм считает
даже за самую важную, состояла в искуплении убийства. Это искупление имело
большое значение при таком нравственном и социальном состоянии, когда народ
уже не смотрел на убийство как на нарушение только личного интереса, и не
предоставлял его мщению частных лиц, а признавал за нравственную вину,
которую, с одной стороны, необходимо, а с другой - и возможно искупить. У Гомера
этот обычай отчасти утратил силу и искупление заменяется денежным штрафом. В
следующий период искупление опять возродилось в первоначальной строгости.
Так, афиняне приписывали всякого рода бедствия гневу богов за убийства, со-
вершенные после заговора Килона ; и когда обыкновенные искупительные
церемонии оказались недостаточны и даже один благородный юноша добровольно, но
бесполезно обрек себя на смерть, то они призвали знаменитого критянина Эпимени-
да, который сумел найти действенные средства: он распорядился, чтобы пустили
белых и черных овец свободно бежать от святилища Эриний на Ареопаг, и где
последние лягут, там должно было воздвигнуть алтари. Таким же образом Эмпедокл
путешествовал по Южной Италии со всякими искупительными средствами. Между тем
было важно, чтобы искупление не было предоставлено странствующим прорицателям
и волшебникам и чтобы оно не сводилось исключительно к рецептам и формулам,
но было связано со служением богу. Это и осуществилось в культе Аполлона.
Дельфийский оракул давал советы и указывал действительные средства
искупления, но только тем, кто раскаивался; случалось, что запятнанные кровью,
которые осмеливались приблизиться к богу, в том числе даже такие могущественные
города, как Милет и Сибарис, встречали суровый отказ. Благодаря этой связи
искупления со служением Аполлону и то и другое поднялось в более высокую
этическую сферу. Таким образом Дельфы способствовали объединению и возвышению
греческого народа.
Но Дельфы были центральным пунктом еще и в другом отношении: именно как
местопребывание самой важной амфиктионии - религиозного союза государств. С
древних времен соплеменные или соседние государства объединялись в более
крупные религиозные союзы.
Существовали союзы для жертвоприношений и празднеств: такова была Панэгирис
на Делосе, где ионийские племена играми, песнями и плясками праздновали в
честь Аполлона. На Эвбее богиней союза была Артемида, в Коронее - Афина Ито-
ния; дорийские общины Малой Азии сообща почитали Аполлона в Книде; культ
Посейдона объединял малоазиатских ионян в Миале, беотян в Онхесте и еще большее
число государств на острове Калаврия. Но самой важной амфиктионией была Пи-
фийская, или Пилейская; может быть, первоначально их было две, а позднее они
соединились вместе. Во всяком случае, союз имел два центра: храм Деметры в
Анфеле, близ Фермопил, и храм Аполлона в Дельфах. Союз насчитывал в качестве
равноправных членов двенадцать народов. Дважды в год, осенью и весною, гие-
ромнемоны, пользовавшиеся правом решающего голоса, и пилагоры, имевшие
совещательный голос, обсуждали дела союза. Правила этой амфиктионии, ее законы и
клятвы известны нам только в отрывках. На социальные отношения этот союз
влиял, главным образом содействуя развитию сношений; на политические отношения
он действовал, разрешая в роли третейского суда распри союзных народов. Его
религиозное влияние основывалось, прежде всего, на охране дельфийского
святилища. Когда последнее сгорело в 548 г., амфиктиония должна была озаботиться
об его восстановлении; за оскорбление святилища или за грабеж паломников союз
назначал наказание. Известно четыре таких священных войны; одна из них
доставила Филиппу Македонскому желанный предлог для вмешательства в греческие
дела. Амфиктиония сообщала также религиозное освящение международному праву. Но
она не всегда обладала силой, необходимой для того, чтобы придать своему
авторитету значение высшего трибунала; это бывало именно тогда, когда дело шло
о таких союзных народах, как Спарта и Афины, которые не допустили бы принуж-
1 Килон с войском, присланным ему тестем, и друзьями захватил Акрополь в дни, когда
в Олимпии справлялся праздник Зевса (июль). Однако Килон не встретил никакой
поддержки. Афиняне, сбежавшиеся с полей, быстро организовали войско и под руководством
архонтов, принадлежавших к роду Алкмеонидов, повели осаду Акрополя. Когда мятежники,
истощённые и на пороге смерти от голода, сели у алтарей, ища защиты, то руководивший
осадой архонт Мегакл пообещал им безопасность и уговорил спуститься и предстать
перед судом; но едва заговорщики покинули Акрополь, как были перебиты, некоторые прямо
у алтарей. Сам Килон с братом успел бежать.
дения со стороны большинства, состоявшего из мелких государств. Поэтому
Демосфен называет политически бессильную амфиктионию "тенью в Дельфах". Но так
было в более позднее время; в ранние же периоды эта амфиктиония имела большое
значение для греческого единства: Курциус приписывал ее влиянию даже
общераспространенность названия "эллины" и систему двенадцати богов.
Нам осталось еще осветить одну очень важную сторону культа - праздники. Они
также не были повсюду одни и те же; греки не сходились даже в названиях
месяцев; начало года афиняне, как и вообще ионяне, приурочивали к летнему
солнцестоянию, доряне, вероятно, к осеннему равноденствию, эоляне - к зимнему
солнцестоянию. И здесь сколько-нибудь точно мы знакомы только с афинским
праздничным календарем; в других местах нам известны только отдельные праздники.
Несомненно, что наибольшей известностью пользовались афинские праздники: к
великим Панафинеям и Дионисиям в Афины стекалась масса иноземцев, и тогда
город выказывал то великолепие, издержки которого порицали такие люди, как Исо-
крат. В Спарте праздников было гораздо меньше, и во всяком случае, не было
таких, которые по блеску могли бы сравниться с афинскими. Но греческие
праздники были очень разнообразны не только в силу местных различий; они сильно
отличались также смотря по характеру бога и по цели празднества. При этом на
первый план выступали собственно культовые действия: то большие
жертвоприношения и торжественные процессии, то искупительные церемонии; на них
происходили состязания и игры; бывали мистические посвящения и оргиастические
торжества; праздники часто также имели значение дней веселья и покоя, когда
приостанавливались все частные и общественные дела, судебная деятельность и
политические собрания. Платон именно в этом видел цель праздников: боги давали
людям отдых от труда, чтобы они веселились вместе с музами, Аполлоном и
Дионисом .
Праздники были очень многочисленны; случалось, что они совпадали по
несколько в один день. Поводы к ним находились в жизни народа: в смене времен
года, в произрастании растительности, в земледелии и виноделии; потом и
сказания о богах легли в основу праздничных действ. Были также дни исторических
воспоминаний: так, например, в Афинах праздновался день Марафонской битвы.
Большинство праздников совершалось в честь главных богов, прежде всего Зевса,
который занимал первое место в праздновании Олимпийских игр; потом в честь
Афины, Аполлона, Диониса, Деметры. Мы не можем дать полного обзора всех
известных нам праздников, хотя бы только аттических. Названия месяцев в Аттике
почти все были заимствованы от главных праздников. Они назывались с конца
июня: Гекатомбеон, Метагейтнион, Боэдромион, Пианэпсион, Маймактерион, Посейде-
он, Гамэлион, Анфестерион, Элафобелион, Мунихион, Фаргелион, Скирофорион.
Главной богиней в Афинах была Афина; в честь ее были построены два главных
храма в Акрополе (Эрехтейон и Парфенон) и колонна Афины-воительницы. Ей
посвящались Синойкии, праздник объединения всех местностей Аттики. Но эти Си-
нойкии были как бы только приготовлением к Панафинеям, которые тоже
приходились в месяце Гекатомбеоне. Уже самое их название указывает на их характер
союзного празднества, подобно тому, как в других местах справлялись Панионии,
Панахеи, Памбеотии. Панафинеи праздновались ежегодно, но каждые четыре года
они праздновались с особым блеском, как Великие Панафинеи. При этом
происходили разнообразные состязания: гимнастические, на которых победитель получал
кружку масла со священного масличного дерева, музыкальные, бега на колесницах
и пр. При Пазистрате на Панафинеях читались стихи Гомера. Главную роль на
этом празднике играли торжественные процессии: большое шествие с факелами,
которое начиналось от статуи Эроса; на Великих же Панафинеях - процессия с
пеплосом, которая изображена на одном сохранившемся фризе Парфенона.
Одежда, сотканная афинскими гражданками (эргастинами), была шафранно-
желтого цвета, и на этом фоне было искусно вышито изображение какого-нибудь
подвига Афины вроде ее триумфа над гигантами. Работа начиналась за девять
месяцев раньше, в день Афины Эрганы, аррефорами, четырьмя девочками от семи до
одиннадцати лет, которые на годовой срок посвящались Афине. Свое имя аррефоры
(носительницы тайны) они получили от одной церемонии во время Скирофорий,
когда они должны были нести в храм Афродиты в саду ящик, содержимое которого
оставалось в тайне, и потом нести назад другой ящик в храм Афины. Процессия с
пеплосом1 во время Панафинеи состояла из наиболее уважаемых афинян, девушек с
корзинами (канефоры), метеков, несших всякого рода принадлежности,
торжественно убранных жертвенных животных, самых красивых стариков с масличными
ветвями (таллофоры) и, наконец, самого пеплоса, обвернутого около подставки,
снабженной парусами наподобие корабля. Кроме Панафинеи в Афинах было еще
несколько праздников в честь Афины. На последний день Пианэпсиона приходился
праздник Афины Эрганы, который праздновался совместно с праздником Гефеста и
поэтому назывался "праздник кузнецов"; ближайших сведений о нем у нас нет. В
месяце Фаргелионе (май) справлялись Плинтерии и Каллинтерии, бывшие
первоначально праздником Аглавры, а позднее Афины. Значение его большею частью
видели в возвращении ясного неба; но это толкование сомнительно. Известно, что
при этом случае чистили святилище и изображение богини, заново украшали их и
приносили в дар смоквы. Наконец мы упомянем еще о Скирофориях в начале летней
жары; в это время совершались обряды очищения. Во время процессии жрица Афины
была защищена от солнечного жара зонтиком.
Почти во всех греческих областях были особенно многочисленны праздники
Аполлона; часто встречались дафнефории - процессии, во время которых несли
лавровые ветви. Даже в Спарте, где было немного праздников нам известных, в
честь Аполлона праздновались Гиакинфи и Карнеи. В Дельфах представлялось его
путешествие к гипербореям и радостно торжествовалось его возвращение. В
празднике, ежегодно совершавшемся на Делосе, участвовала торжественная
депутация афинян; с этим праздником предание связывало счастливое возвращение Те-
зея с Крита. Обычай не исполнять ни одного смертного приговора до возвращения
корабля из Делоса известен из истории Сократа. В праздновании Аполлону не
отставали и малоазиатские колонии. В Афинах не менее пяти месяцев получили свои
названия от праздников Аполлона, причем ему же были посвящены первый и
седьмой день каждого месяца. Гекатомбеи праздновались Аполлону как к богу лета,
Метагейтнии - как к богу союза между соседями, Боэдромии - как к помогающему
богу. Во время Пианепсий ему приносили первые плоды: вареные стручковые плоды
и эйресиону - масличную ветвь со смоквами, хлебами, маслом, медом, чашечкой с
вином; эту ветвь в качестве священного приношения в торжественной процессии
нес в храм бога мальчик. В Мунихии при открытии навигации праздновались
Дельфиний в честь Аполлона, успокаивающего море, взволнованное зимними бурями.
При этом афиняне имели в виду также путешествие на Крит Тезея, между тем как
другие греки вспоминали о путешествии под руководством Аполлона критских
моряков в Дельфы. Главным праздником Аполлона в Афинах были Фаргелии,
совершавшиеся в мае и совпадавшие по времени с делосским праздником. Богу приносили
первые плоды, устраивали процессии и заставляли выступать хоры. Но вместе с
тем совершались и искупительные обряды для бога, который мог действовать и
губительно посредством палящего солнечного зноя и заразы; поэтому в качестве
козлов отпущения, очистительной жертвы водили мужчину и женщину и низвергали
их в море.
Очень многочисленны были праздники Диониса. Прежде всего, мы упомянем Осхо-
фории - праздник, в котором хотя и не все обряды ясны, но сущность его
заключалась в том, что во время созревания винограда в храм Афины носили дары бога
1 Пеплос, пеплон или пеплум в Древней Греции — женская верхняя одежда из легкой
ткани в складках, без рукавов, надевавшаяся поверх туники.
вина. Зимою, приблизительно в декабре, в сельских местностях праздновались
Малые Дионисии. Здесь наслаждались вновь выжатым вином, совершали процессии с
фаллосом, давали богу в дар вино и приносили в жертву ему козла; из серьезных
и веселых хоров этого праздника развились трагедия и комедия. При этом
происходили также всякого рода шутки и игры; пляска на скользком бурдюке с вином
(Асколиасмос), качание на деревьях - последнее в память о легендарном начале
виноделия. По преданию, вино и дар его изготовления получил от Диониса Ика-
рий, но когда он угостил вином пастухов, те, решив, что отравлены, в
опьянении убили Икария и зарыли его в горах. Несчастная дочь Икария Эригона, найдя
тело отца, в отчаянии повесилась. В память ее и устраивались на деревьях
качели.
В январе справлялись Леней - празднование выжимки винограда,
сопровождавшееся торжественными процессиями. Еще важнее были Анфестерии (в феврале), на
которых сливались друг с другом различные воззрения и культы. Теперь уже пили
зрелое вино из бочек, но в то же время праздновали появление растительности
при наступлении весны и, кроме того, совершали обряды в честь умерших, почему
дни этого праздника считались также несчастными или нечистыми днями и в них
воспрещались народные собрания и заседания суда. В течение трех дней, в
которые продолжались Анфестерии, храмы небесных богов были закрыты, а Дионис
ставился в связь с Корой и хтоническим Гермесом. В первый день "вскрытие
сосудов " люди увенчивали себя венками из свежих цветов, открывали бочки и
пробовали вино. В день кувшинов совершались сопровождавшиеся живыми шутками
попойки, в которых принимали участие и рабы; приносились также и дары на могилы
мертвым. На этот второй день приходилась также важная церемония, для которой
открывался древний храм Диониса (Ленеон) - весь остальной год он был закрыт;
это было бракосочетание с богом басилиссы (жены архонта басилевса), причем ее
сопровождали четырнадцать "почтенных" матрон. На третий день ставились горшки
с вареными плодами для хтонийского Гермеса. Но самым большим праздником были
городские Дионисии в марте, когда праздновали в честь бога весны как
освободителя. В цветущее время Афин Великие Дионисии были самым блестящим моментом
целого года; в это время город наполнялся союзниками и чужеземцами; бога
прославляли дифирамбами и новыми театральными пьесами. Многие прекраснейшие
творения греческого театра были сочинены для этого праздника.
В праздниках Деметры различают троякое значение культа этой богини. Прежде
всего, по всей Греции, а также и в аттических демах и в Афинах праздновалось
несколько земледельческих праздников: предпахота осенью при перепахивании
поля и праздник жатвы и молотьбы зимою; эти праздники относились часто не
только к Деметре, но и к Дионису. О мистических таинствах в Элевсине мы скоро
будем говорить обстоятельнее. От этого мистического культа мы отличаем служение
Деметре Фесмофорос в Афинах, хотя оба эти культа и имели несколько общих
символов . Во время Фесмофорий, в месяце Пианэпсионе, афинские женщины
праздновали Деметре как богине закона и порядка. Праздник продолжался пять дней:
сначала собирались в святилище Деметры и Коры в деме Галимос; в последующие дни
празднование происходило в самых Афинах и сопровождалось всякого рода шутками
и взаимными насмешками.
В честь Зевса совершались праздники и игры в разных местах Греции; таковы
были игры в Олимпии и священный брак, представлявшийся на Самосе, в Платее и
других местах. В Афинах хотя и было несколько праздников Зевса, они отчасти
уступали праздникам других главных богов. Зимою совершались очистительные и
искупительные обряды, сопровождаемые ношением Диоскодиона в честь Зевса Ме-
макта ("бурного"). В месяце Анфестерионе бескровными жертвами праздновали
Диазии в честь Зевса Мейлихия - Милостивого. В Скирофорионе был праздник в
честь Зевса Полиевса, покровителя городов; празднество это совершалось у его
алтаря в акрополе и называлось Диполии или Буфонии, последнее по приносимому
в жертву быку; при этом тот, кто закалывал животное, убегал, а топор
подвергался суду.
Некоторые из греческих праздников достигли всеобщего и в высшей степени
важного значения для всей культуры - это большие игры: олимпийские, пифий-
ские, истмийские и немейские. От других состязаний, как, например, от военных
игр феаков и от погребального торжества в честь Патрокла у Гомера, они
отличались так же, как главные оракулы отличались от местных оракулов или от
прорицаний индивидуального характера; именно тем, что в них принимали участие
все греческие племена, и что они вошли в состав культа главных богов;
впрочем, первоначально они принадлежали главным образом к культу героев. Как
центр греческой жизни Олимпия имела даже большее значение, чем Дельфы, уже
потому, что в Олимпийских играх могли участвовать только греки, а иностранцы
и рабы допускались лишь в качестве зрителей. Сведения об Олимпии, которые
раньше почерпывались только из случайных указаний в греческой литературе,
особенно из описания Павзания, значительно пополнились благодаря раскопкам
последних двадцати лет. Предание относило происхождение Олимпийских игр к Пе-
лопсу, Гераклу или Ликургу. Они праздновались каждый пятый год летом, и на
это время устанавливался божий мир, который, без сомнения, часто трудно
бывало сохранять вследствие вражды между Элидой и Пизой. Счет Олимпиад начинается
с 776 года. Греческие государства на общественный счет отправляли на игры
своих представителей; в них принимало участие много и частных лиц. Хотя все
греки в Олимпии были равноправны, тем не менее, праздник носил
преимущественно дорийский характер и стоял в близкой связи со Спартой. Особенно много было
всегда представителей итальянских колоний: Олимпия была обращена к западу.
Здесь почиталось несколько богов; древний храм был в честь Геры; было шесть
алтарей, по одному на два божества; один алтарь для всех богов; кроме того,
был и культ героев. Но главным богом в Олимпии был Зевс; ему в V в. был
построен великолепный храм, для которого Фидий сделал знаменитую статую.
Первоначально главную цель праздника представляли, конечно, жертвоприношения этим
богам; но в историческое время они совершенно затмеваются состязаниями.
Состязание первоначально состояло только в беге взапуски на расстояние стадия;
позднее появилось пятиборье - пентатлон (прыганье, бег, метание диска,
метание дротика, борьба); еще позднее к этому присоединились кулачный бой и бега
на колесницах. Награда, которую присуждали судьи-элланодики, состояла из
венка со священного масличного дерева.
Эти игры имели большое значение для религиозного и нравственного
образования греческого народа, и в то же время в них отражается весь греческий
характер . Грек ставил славу выше материальной выгоды; он боролся за один венок. Он
не ухаживал за телом, чтобы иметь возможность жить спокойно и в наслаждении,
- он упражнял его, чтобы быть ловким, сильным, способным ко всякому делу.
Притом ловкость в его глазах стояла еще выше, чем сила; самым древним и в
течение долгого времени первым призом в Олимпии был приз победителя в беге;
только потом стали увенчивать богатство, выказывавшее свою роскошь в дорогом
беге на колесницах. Победитель пользовался почетом в глазах всего своего
народа; в этом почете участвовал и его родной город, который всячески чествовал
своих сынов. Дело это было приятно и богам. Греческие боги не требовали
никакого аскетизма, никакого удаления от мира; развитие гимнастической ловкости и
телесные упражнения входили в область их служения; им было приятно физическое
совершенство и здоровье юношества.
Духовная уравновешенность и ясность, которых они являлись представителями,
были тесно связаны с этим телесным здоровьем. К этому присоединилось еще то
содействие, которое Олимпийские игры оказывали пластике. Здесь показывалось
обнаженное тело, формы которого изображались скульпторами. Нигде так сильно,
как в Олимпии, не высказывалось прославление физической жизни, которое со-
ставляло одну из сторон греческой религии. Что и сюда вторгались
злоупотребления, что победа доставалась корысти или обесславливалась грубостью, - это,
конечно, нам известно из многих примеров; но это обстоятельство не наносит
ущерба высокому нравственному значению самых Олимпийских игр.
Олимпия в наши дни. Знаменитая Древняя Олимпия расположена
недалеко от Ионического моря, в западной части Пелопоннесского
полуострова, в области под названием Илия.
Трое других больших игр значительно уступали олимпийским. Они возникли
независимо от Олимпийских, но с течением времени усвоили кое-что от них. Пифий-
ские игры в Дельфах первоначально состояли из состязания кифаредов в пении в
честь Аполлона. Это пение сохранило за собою первенство даже и тогда, когда
после священной войны против крисеян были введены состязания по образцу
Олимпийских. Немеиские игры праздновались каждые два года, один раз зимою, другой
раз летом, первоначально в честь героя Архемора, позднее в честь самого
Зевса. Игры состояли в гимнастических упражнениях, конских бегах и
художественных состязаниях. Подобный же характер носили игры на Истме в Коринфе; хотя
они имели место на дорийской земле, но выдающееся участие в них принимали
афиняне. Раньше здесь праздновали Меликерту, в историческое время -
Посейдону.
Орфизма и
мистерия
Среди святынь Греции особое место занимал Элевсин. Маленькое греческое
государство уже в очень древние времена было знаменито своими таинствами, и ко-
гда Элевсин в VII столетии вошел в состав могущественного соседнего Афинского
государства, то афиняне поспешили превратить в свой государственный культ
важную святыню, которая до тех пор была связана с родом Эвмолпидов. Элевсин
сохранял свое положение в течение всего времени существования классической
греческой культуры до конца древнеисторическохю периода: другие таинства,
существовавшие в Фенее в Аркадии, в Мессенской Андане и др. , ни в коем случае
не могли равняться известностью с Элевсинскими, а мистерии, совершавшиеся в
Афинах, считались только приготовлением к большому Элевсинскому торжеству.
Этот праздник, отдельные частности которого во многих случаях остаются
погруженными в непроницаемый мрак вследствие того, что их держали в тайне, может
быть рассматриваем, как остаток первобытных греческих культов; и священный
характер его обрядов в гораздо большей мере может быть объяснен именно их
древностью, чем особой возвышенностью выражаемых ими мыслей. В прежнее время
в науке господствовали всякого рода предположения относительно скрытого
содержания этих обрядов; так, англичанин Варбуртон и прежний исследователь
Крейцер думали, что в этих обрядах сохранялась греческая мудрость самых
древних времен; поэтому в мистерии каждым легко вкладывались те религиозные идеи,
которые он сам считал за начало религии. Основательные изыскания Лобека
положили конец этим фантазиям; он доказал, и это является теперь главным пунктом
нашего знания о мистериях, что вообще не существовало никакой элевсинской
"мудрости" и что таинства не имели в виду никакого догматического учения; уже
Аристотель говорил, что посвященные просто воспринимали известные впечатления
и приводились в некоторое особое состояние духа. Этим мистерии отличаются от
простых, имевших внешнее значение обрядов культа. Участие в таинствах было
добровольное, и право на него достигалось только посвящением, а не было
соединено с рождением в среде известной политической группы, как это было
относительно государственного или родового культа.
Посвященный находил в таинствах духовную пищу и чувствовал себя
сроднившимся с богами, чего тоже не было при государственном служении богам. Уже в
древности ходили очень преувеличенные рассказы о сильных драматических
средствах, употреблявшихся для приведения участников мистерий в религиозное
настроение: говорили, что они должны были бродить по темным ходам, среди
всяческих ужасов, пока на них внезапно не падал чудесный свет, в котором они
видели райские поля и священные пляски, причем навстречу им неслись небесные
звуки.
Герднер справедливо заметил, что такие приемы, при скудных драматических
средствах древности, были совершенно невозможны, а раскопки показали, что ни
о каких подземных ходах не могло быть и речи и что сцена, на которой
происходили мистерии, отличается от обыкновенных греческих сцен только своими
большими размерами.
Чем же в таком случае были Элевсинские мистерии и как они происходили?
Очевидно, это был древний культ Деметры, цель которого состояла в прославлении
посредством торжественных, но совершенно примитивных драматических
представлений многознаменательного события, совершавшегося в области,
подведомственной богине земли, именно введения земледельческой культуры.
Следовательно, содержание мистерий состояло не в представлении явлений
природы и не в изображении ежегодного их хода. Во всяком случае, в мифе о Демет-
ре, в том виде как он нам известен из гимна, а также и в других его формах,
речь идет о богине земли, которая в гневе лишила людей земного плодородия;
едва ли может быть сомнение, что похищение Персефоны и последовавший за
примирением договор с Аидом должны изображать собою умирание растительности и
восстановление ежегодного порядка явлений природы. Но эти природные процессы
составляли только второстепенную сторону мистерий; главная же, очевидно,
заключалась в изображении победы над природой, проявившейся в земледельческой
культуре, представлявшей как бы ручательство за плодородие земли. Триптолем,
который является в конце гимна Деметре, есть представитель этой культуры. Он
уже с древних времен был известен в качестве бога троекратного вспахиванья, в
мистерии же он введен был в качестве ученика Деметры; от нее он научился
пахать , и поэтому он с торжеством помещается на ее колеснице и посылается по
земле, чтобы научить людей земледелию. Это посланничество Триптолема
постепенно превращается в победное шествие по земле всех благ культуры и ставится
наряду с путешествием Диониса; связь с богом вина, игравшая столь важную роль
в позднейших мистериях, получает здесь естественную точку опоры.
Здесь происходили Элевсинские мистерии.
Впрочем, Триптолем не единственный бог1, введенный в этот цикл Деметры;
гораздо знаменитее был в Элевсине фракийский Якх; к сожалению, о нем мы можем
сказать лишь то, что он представляет явление, близкое к Вакху, и что в
качестве мужа или сына Персефоны он играл значительную роль в мистической драме и
до такой степени обусловил характер всей церемонии, что его имя беспрестанно
призывалось участниками мистерий, и вся священная процессия в Элевсине носила
название шествия Якха. Но если Якх был похож на Диониса, то он, вероятно, был
и богом сельской культуры; только служение ему, в отличие от служения Трипто-
лему, имело бурный, оргиастический характер.
Такой взгляд на мистерии как на древний сельский праздник казался, однако,
недостаточным; в Элевсиниях находили более глубокий смысл. Утверждали, что
похищение Персефоны и лежащая в его основе история произрастания хлеба
представляют только аллегорическое выражение идеи духовного характера; что здесь
изображена судьба человека и человеческой души; подобно тому, как семя должно
истлеть, чтобы произвести новое растение, так тленное тело должно быть взято
землею, тогда как душа достигает бессмертия. Но Роде с успехом доказал, что
такого смысла здесь не было. Представление о бессмертии, или, правильнее, о
продолжении жизни человека после смерти, у первобытных греков было, конечно,
вполне обычным и даже столь естественным, что едва ли нуждалось в особом
изображении ; бессмертие же в позднейшем смысле слова, т.е. возрождение души из
уничтоженного тела, было совершенно чуждо их образу мыслей. Возникновение
идеи о том, что за мистериями скрывается обещание будущей жизни, понятно,
потому что многие изречения древности имеют такую тенденцию. Однако
единственное несомненно элевсинское из этих изречений говорит только о том, что в
царстве мертвых будет существовать различие между посвященными и непосвященными.
"Блажен человек, который увидел (посвящение) ; но кто не посвящен и не
принимает участия в таинствах, участь того после смерти будет другая в глухом
мраке Аида". Следовательно, для посвященных приготовлена на том свете лучшая
участь, а не бессмертие.
Таинства, дающие такую надежду на более блаженную жизнь в Аиде, являются
средством для получения более счастливой судьбы при исполнении таких условий,
как посты, очищение, незапятнанность кровью; но условия эти имеют чисто
внешний характер; Диоген справедливо высмеивал систему, на основании которой вор
Патайкион только потому, что он получил посвящение, будет после смерти
пользоваться лучшей участью, чем какой-нибудь Эпаминонд.
К мистериям, которые за такую ничтожную цену обещали так много благ,
стекалось чрезвычайно много народу. "Как будто от толпы в тридцать тысяч человек
поднималось облако пыли и раздавалось призывание Якха из уст стремящихся в
Элевзин, - говорит Геродот, - и со всех сторон греческого мира стремились
люди, чтобы принять участие в этих таинствах". Они были открыты всякому греку,
если он только не был запятнан кровью; раньше, напротив, они были привилегией
афинских граждан; следовательно, таинства никоим образом не были связаны с
определенными аристократическими или жреческими фамилиями, как это было со
многими другими из замкнутых культов Греции.
Впрочем, такие ограничения существовали по отношению к должностным лицам
самих таинств.
Гиерофант - представитель культа, который должен был показывать и объяснять
святыни и обряды - должен был происходить из рода основателя таинств, Эвмолпа
(это относилось и к гиерофантам женского пола); следующий за ним жрец - дадух
- происходил из рода Кериков. Этим священнослужителям или вообще членам этих
жреческих фамилий принадлежало право в качестве мистагогов, посвящающих в
таинства, совершать действие посвящения. Понятие об этой церемонии дает нам ряд
изображений на вазах. С обнаженными ногами покрытый львиной шкурой посвящяе-
мый стоит перед жрецом; в правой руке он держит жертвенного поросенка, в
левой жертвенный хлеб; далее он садится окутанный в длинную одежду; в левую
руку он берет факел, в то время как женщина-гиерофант держит над его головой
веялку, символ очищения. Третье изображение представляет сидящую Деметру,
держащую в левой руке факел и обвитую змеею, голову которой ласкает участник
таинства.
В Элевзинских мистериях мы можем различить четыре акта. Два первых
приготовительные: очищение и вводные обряды и жертвы еще не были тайными; оба
остальных, относящиеся собственно к таинствам, были доступны только для
посвященных .
Верховный надзор над мистериями, со времени принятия его на себя
государством, был поручен афинскому архонту басилевсу. Он уведомлял о начале
празднеств (они должны были начинаться не позднее двенадцатого дня боедромиона,
т.е. в сентябре); и когда 15-го числа того же месяца участники таинств
собирались в Расписном портике в Афинах, то он должен был удалять из собрания
недостойных. Следующий день был знаменитый "день посвященных морю"; в этот день
участники мистерий должны были выкупаться в море или, по крайней мере, ночи и
в торжественной тишине участники мистерий занимали свои места. Тогда на сцене
появлялся в роскошной жреческой одежде гиерофант. Под его руководством и со-
провождаемые его пояснительными словами священного учения, в качестве
литургического текста разыгрывались священные сцены, относящиеся преимущественно к
истории Коры и Деметры; они-то и составляли, собственно, посвящение в
таинство . Априори можно допустить, что при этом пользовались всеми сценическими
средствами, которые только имелись в распоряжении, чтобы с эффектом вызывать
требуемые этим рассказом контрасты настроения: не было недостатка, как мы
знаем, ни в музыке, ни в плясках, ни в ярком свете факелов; зрители в
достаточной мере приводились в напряженное и взволнованное состояние, для того
чтобы быть в высшей степени восприимчивыми ко всякому эффекту. Вероятно, при
входе в Аид наглядно были представлены всякого рода муки, которые должны были
испытывать в царстве мертвых злодеи и непосвященные, и вид их, конечно,
производил впечатление на присутствующих. Вообще можно думать, что таинства во
времена своего наибольшего значения оказывали действительное влияние на
религиозное воспитание их участников. Само собою разумеется, что с увеличением
числа посвященных это влияние становилось все слабее. Хотя в заключительный
момент древности мистерии еще сохранили за собою почетное положение, так что
такой человек, как Марк Аврелий, пожелал быть посвященным в них, а христианин
Валентиан, запретивший все ночные жертвоприношения, сделал исключение только
для Элевсиний, - тем не менее, заметно, что это учреждение утратило свое
действительное могущество и что пытливые умы, подобно Сократу в древности,
держались вдали от народного наплыва в Элевсин.
Триптолем получает семена пшеницы от Деметры и
благословения от Персефоны. V в. до н. э.
Уже в позднейшее время, не ранее времени Александра, в элевсинские таинства
стали проникать новые идеи, сообщившие им более глубокий смысл и отчасти
совершенно другой характер. Это были идеи орфизма, оригинального тайного
учения, которое еще ранее цветущего времени Афин образовало в Греции религиозные
общества, причем всюду, куда оно проникало, характер греческого духа, можно
сказать, совершенно изменялся. Связь между служением Дионису и орфизмом дает
себя заметить и в мистериях: Загрей, представитель орфических идей в элевсин-
ских зрелищах, - фигура, совершенно сходная с Вакхом, и отождествляется с
последним .
К наиболее посещаемым местам принадлежал также остров Самофракия, где
преимущественно моряки принимали участие в мистериях кабиров. Эти кабиры, не-
смотря на всякие ученые исследования, все еще остаются несколько неясными; и
те фаллические изображения двух из них делают вероятным, что мы и здесь имеем
дело с богами плодовитости. Их имена во время мистерий сохранялись в строгой
тайне; впрочем, мы случайно знаем имена трех кабиров: Аксиерос, Аксиокерсос,
Аксиокерса - и четвертого - Кадмил. В их храме (Анакторон) жрец (Коес) после
предварительного покаяния совершал очищения и посвящения.
Орфизм первоначально был, вероятно, движением не греческим; его связь с
вакхизмом и с оргиями, так же как и название, происходящее от имени Орфея,
указывает на фракийское его происхождение. Но к необузданности служения
Дионису орфики были совсем не причастны; они повсюду образовывали правильные
гражданские общества и поэтому могут быть сравниваемы со свободными
культовыми обществами. Как и у последних, принцип, лежавший в основании их
соединения, был исключительно религиозный; основанием его служила не принадлежность
к какой-нибудь определенной фамилии или классу, как в большинстве религиозных
союзов у греков; руководящим мотивом здесь была личная потребность в более
искреннем богопочитании, более глубоком мировоззрении и более чистом образе
жизни. Затем для орфиков характерно то, что они имели определенное учение.
Последнее отличает их от обществ, связанных с мистериями; элевсинии состояли
в повторении и дальнейшем развитии праздников древнего культа; орфизм же
основывается на определенном воззрении на жизнь. Поэтому он образует
догматическую теорию и даже целую теологию, которая со всеми своими мифами, гимнами и
правилами учения сохранялась в обширной литературе и оказала явное влияние на
позднейшую литературу, как на философскую, так и на поэтическую. Но
орфические союзы не довольствовались развитием своего учения: их миросозерцание
требовало практического применения и по своему существу приводило к
установлению нравственных обязанностей. "Очищения и искупления играют здесь самую
важную роль, и настойчивее всего подчеркивается их необходимость даже в том
случае, если раньше не было определенного прегрешения, так как человек грешен
уже с самого рождения и уже поэтому нуждается в раскаянии, искуплении и
религиозном освящении" (Штенгель).
Существовала обширная орфическая литература, но она, к сожалению, мало
известна нам, и то только из случайных упоминаний и цитат. Климент
Александрийский называет несколько заглавий: "Прорицания", "Чаша", "Нисхождение в ад",
"Священное учение", "Природа". Свида упоминает даже двадцать одно сочинение.
Нам передано также несколько имен авторов: прежде всего имя Ономакрита,
собирателя старых прорицаний, как его называет Геродот, жившего в Афинах при Пи-
систратидах и, по-видимому, игравшего главную роль как в деле установления
текста Гомера, так и в основании орфической литературы. Замечательно, что
между деятелями орфической литературы являются несколько пифагорейцев: таков
Керкопс, которому приписывали теогонию в двадцати четырех рапсодиях; это
главное орфическое сочинение, упоминаемое у Цицерона как канонический
авторитет . Определение времени этих сочинений чрезвычайно трудно. Они цитируются
преимущественно у очень поздних писателей; особенно неоплатоники пользовались
как основным текстом для мистических умозрений. Многие думают, что и в
содержании этих сочинений можно открыть явные следы более поздних влияний: так,
учение о четырех элементах, во всяком случае, должно признаваться за указание
на послестоическое происхождение. Такие соображения побудили Шустера и др.
относить некоторые из главных орфических сочинений, особенно так называемую
рапсодическую Теогонию, даже к христианскому времени. Но важным возражением
против этого является то, что уже в начале Александрийского периода Эпиген
написал оригинальное сочинение об орфической поэзии и пытался определить ее
основателя. Следовательно, тогда уже существовала значительная орфическая
литература, и хотя возможно, что она пополнялась и позже, тем не менее, мы
можем, вместе с Бергком, отнести составление главных орфических сочинений ко
времени от Ономакрита до Аристотеля. Некоторые новые исследователи, как
Группе и Керн, по примеру Лобека склонны восходить к еще более древним временам.
Конечно, орфические сочинения должны были существовать и до Ономакрита, но те
из них, отрывки которых дошли до нас, не заходят так далеко, а доходят
приблизительно только до времени Гераклита.
Однако и здесь следует делать различие между составлением сочинений и их
содержанием. Последнее, вероятно, относится к гораздо более глубокой
древности. Между орфическими учениями и мифами, с одной стороны, и космогоническими
и философскими системами Ферекида, Гераклита, Эмпедокла, Пифагора - с другой,
есть столь существенные точки соприкосновения, что мы, вероятно, должны их
рассматривать как продукты одного и того же периода. Не одни орфики
составляли теологические поэмы, давали мистические обеты, предписывали аскетические
правила для жизни. То же делали критский Эпименид, руководивший искуплением
за Килонову скверну в Афинах, Эмпедокл, пифагорейцы и многие другие.
Новейшие исследования внимательно относятся к этим соотношениям, и это
представляет значительный шаг вперед. Благодаря этому становится ясным, с
одной стороны, что древнейшая греческая философия была возбуждена религиозными
течениями того времени и находилась в зависимости от них, с другой стороны,
что орфизм играл важную роль в духовном развитии и уже в VI в. оказывал
влияние на лучшие умы.
Здесь открывается взгляд на самые далекие горизонты, так как невозможно
отрицать существования важных пунктов сравнения между космогоническими
принципами орфиков и семитическими космогониями. Группе хотел разрешить эту задачу
путем реконструкции орфического теогонического стихотворения, переложением
которого является "Обольщение Зевса" в Илиаде XIV и которое в свою очередь
должно было быть переводом финикийского подлинника. Конечно, трудно ожидать
общего признания этой смелой гипотезы; но чужеземные элементы в орфических
воззрениях настолько очевидны, что даже Петерсен, относящийся столь
недоверчиво к допущению чужеземных влияний в других случаях, здесь их все-таки
признает - правда, по его мнению, они должны исходить не от финикиян, а от
египтян и фригийцев. С несомненностью, однако, доказано только фракийское
влияние.
Правильное понимание орфизма затрудняется для нас совокупностью многих
обстоятельств; сюда относятся, наряду с поздней формой преданий, неясность и
краткость упоминаний в более древней литературе. Платон говорит об Орфее
только случайно, и притом с уважением, между тем как к орфеотелестам
(посвящающим в орфические таинства) он относится с пренебрежением. Проследить в
частностях следы орфических мыслей и соотношений представляет трудную задачу,
которая далеко еще не получила удачного решения. То обстоятельство, что
орфизм в сильной степени был слит с пифагореизмом и элевсинскими таинствами,
делает эту работу еще затруднительнее. Тем не менее, мы хотим попытаться
выяснить некоторые главные пункты орфизма.
Орфики облекали свои учения большей частью в мифические формы. Прежде
всего, это относится к их космогониям. Мы говорим во множественном числе, потому
что Дамаский знает три орфические космогонии, к которым можно присоединить
еще четвертую из Аполлония (Argonaut. 1,496 и ел.). В качестве основных
принципов, из которых все произошло, эти космогонии называют то Хронос, то Океан,
то Нукс; в числе таких основных стихий фигурируют также Хаос, Эфир, Эреб. Мы
видим, что отсюда уже не так далеко до известных нам космогонии, даже до
теогонии Гесиода. Оригинально представление о мировом яйце, от разделения
которого произошли небо и земля, или о существе, которое орфики называли Фанес, а
также Эрикапай, Метис или Эрос и которое представлялось с крыльями, змеиным
телом и другими животными атрибутами или которое обладало также мужскими и
женскими свойствами вместе; в заключение Фанеса поглотил Зевс. Об этом образе
уже много было рассуждений; объяснение Целлера, по которому Фанес заключал в
себе "зародыши всех богов", не далеко отступает от толкования неоплатоника
Прокла.
Орфей. Легендарный фракийский поэт, прославившийся своим
искусством игры на лире. Основатель культовых обрядов орфических
мистерий и религиозно-философского учения орфизма.
Но орфики не только самостоятельно создавали философские мифы, но и
настоящие мифы перерабатывали так, чтобы они служили аллегорическим выражением их
мировоззрения. Так именно поступили они с историей Деметры и Коры, с мифом о
похищении Коры. Деметру они отождествляли с Реей Кибелой и делали из нее
всемирную мать; Кора то была женою Диониса (как Liber u Libera в Италии), то
матерью главного орфического бога Загрея. Этого Загрея съели титаны, но Зевс
спас его сердце и съел его сам, после чего Семела зачала от него Диониса,
который таким образом стал возрожденным Загреем. Зевс поразил титанов молнией и
из их пепла (или крови) создал людей, которые поэтому по природе своей не
чисты, но так как титаны поглотили Загрея, то люди имеют в себе нечто и от
его сущности: человек есть одновременно существо и титанического и
дионисического характера. Неоплатоники понимали этот миф в том смысле, что он
изображал собою происхождение разделенного бытия из неразделенного.
В орфизме с большим или меньшим правом можно найти всякого рода учения. Но
стихи монотеистического характера столь же мало могут быть признаваемы за
выражение чистого монотеизма, как и подобные же изречения у Ксенофана. Мысль о
происхождении мира из расщепления божественного принципа с самого начала была
скорее пантеистической, и пантеизм этот с течением времени обнаруживается все
явственнее. Зевс для орфиков был просто мировым принципом, развивающимся в
мировую жизнь. То же самое имело место и по отношению к Дионису-Загрею.
Подобно этим двум, и другие или даже все боги смешивались друг с другом, так
что получилась теократия, отождествлявшая Зевса с Дионисом, Загреем, Аидом,
Фанесом: един Зевс, един Аид, един Гелиос, един Дионис, во всем единое
божество . Эту божественную жизнь орфики понимали как жизнь мира; следовательно,
последний был причастен божественной сущности, и в самой смене жизни и смерти
совершается некоторый божественный процесс.
Но вся мифология орфиков есть только теологическое выражение их основных
религиозных мыслей: о несовершенстве, скорби и призрачности мира и о
прирожденной нечистоте и греховности человека. Смешение титанического и
дионисического есть то состояние, которое должно быть побеждено; тело есть
титаническое, душа - дионисическое начало; задача человека заключается в том, чтобы
освободить связанную душу из телесной темницы. Это освобождение не
совершается само собою; смерть не может его совершить, так как она есть только путь к
новым формам существования. У орфиков и пифагорейцев, как и у индусов,
первоначальным психологическим положением было переселение души. Колесо рождений
вращается в орфической поэзии так же, как и в проповеди Будды. Следовательно,
должны быть изысканы средства для устранения этой постоянно возобновляющейся
нечистоты. Средство это, прежде всего, религиозное: посвящение в таинства,
через которое человек соединяется с богом, с Дионисом, и делается участником
его спасения. "Не собственной силе, но милости богов избавителей" обязан
человек своим освобождением, и "владыка Орфей" есть тот посредник, через
откровение которого можно найти путь ко спасению.
К этим религиозным средствам присоединяются этические предписания
"орфической жизни".
"Аскетизм есть основное условие благочестивой жизни. Он не требует
исполнения гражданских добродетелей; нужно не воспитание и не нравственное
преобразование . Совокупность моральных требований заключается в обращении к богу и
отречении от всего, что связано со смертностью и телесной жизнью. Отказ от
мясной пищи был самой сильной и самой выдающейся формой воздержания
орфических аскетов. В остальном они сохраняли себя чистыми от таких вещей и
отношений, которые, в сущности, представляли собою связь с преходящим смертным
миром скорее в религиозной символике, чем в действительности. Давно
выработанные предписания жреческого ритуала чистоты были приняты и еще усилены, но
здесь они получили более широкое значение. Не от прикосновений демонов должны
были они избавлять и очищать человека, но они делали чистой самую душу, -
чистой от тела и его пятнающего сообщества, чистой от смерти и от страха,
внушаемого ее владычеством. Душа заключена в тело для искупления "вины";
жизнь на земле, являющаяся смертью для души, есть расплата за грех. Все
разнообразие существования сводилось для этих ревнителей к однообразному
представлению о соединении вины и искупления, запятнанности и очищения. Если при
жизни очищение не было достигнуто таинствами и искуплениями, то оно будет
достигнуто через наказание адскими муками в Аиде. Таким образом, душа
освобождается от тела и нечистоты, и только уже после того, как она совершенно
избавится от повторения рождений, начинается ее действительная жизнь, "вечная,
как бог, так как она сама происходит от бога". Орфизм оказал на греческую
жизнь обширное и продолжительное влияние; уже в цветущий период жизни
греческого народа, в шестом столетии, в главном греческом городе замечается струя
этой жизненной философии. Превращение светлого и здорового гомеровского мира
в грустную серьезность трагиков и в особенности возникновение явного
пессимизма благороднейших лириков были бы немыслимы без орфизма. Даже у
рационалиста Эврипида в отрывках из "Критянок" можно заметить мысли, в сильной степени
производящие впечатление орфических. Орфизм наложил свою печать и на
некоторые памятники искусства, как это доказал Герард. Однако это не эллинское
воззрение на жизнь не достигло официального признания. Но тем ревностнее оно
действовало за кулисами, и учение о ничтожестве мирской жизни нашло себе
благодарную почву в том недовольстве, которое постоянно вновь вызывалось в
высших слоях населения вечным политическим беспокойством. Для действительного
протеста против орфиков не находилось поводов благодаря неоспоримой честности
большинства орфических обществ; только против выродившихся форм орфизма, т.
н. орфеотелестов и метрагиртов, бродивших в качестве заклинателей,
волшебников и целителей, звучали неодобрительные или насмешливые голоса, например со
стороны Платона и Аристофана. О значении орфизма как подготовления к
христианству доныне больше говорилось, чем было доказано; впрочем, нельзя отрицать,
что этим направлением даны были подготовительные моменты. Греческий мир,
который выступил навстречу христианству, не был миром суетной светскости;
поскольку греческая культура была проникнута орфическими мыслями, постольку
люди сроднились с воззрением, что мир во зле лежит, что тело должно быть
уничтожено, чтобы душа спаслась для вечной истинной жизни, и что этого нельзя
достигнуть одною человеческой силой, но лишь посредством божественной помощи
и откровения. Легко видеть, что этот круг идей только соприкасается с
христианством; кроме того, остается еще вопрос, насколько затронуты были
орфическими идеями те слои народа, в которых, прежде всего, нашло себе сочувствие
христианство . Во всяком случае, если верно, что христианские воззрения и культ
заимствовали нечто от мистерий и орфизма, то размеры этих заимствований часто
слишком преувеличивались.
Публичный культ
и народная вера
Напомним здесь еще раз, как образовался греческий культ. По существу этот
культ был государственным культом. Постоянное почитание божества состояло из
культовых актов и комплексов культовых актов, которые были обозначены в
календарях праздников каждого города; при исключительных обстоятельствах, как,
например, во время мора или войны, иногда совершались особые культовые акты.
Отдельный человек мог, например, дарением жертвенных животных увеличить блеск
государственного праздника. Бесчисленны были священные дары, которые
приносились в святилища со всех сторон. В общественных святилищах каждый в
отдельности приносил за себя жертвы и молился, однако существовало также и домашнее
служение богу. Наряду с государственными культами были также упомянуты и
культовые общества тиазы и эраны. В амфиктиониях несколько государств
соединялись для одного общего культа. Затем существовали еще упомянутый идеальные
культовые общества всего эллинского мира; но и эти общества опирались на
особые государственные культы, как, например, на культ эллинского государства в
Олимпии. Мистерии по своей сущности были церковными обществами; но и эти
общества также включались в государственные культы.
Общественный культ, таким образом, охватывал большую часть внешних
выражений религиозной жизни, как бы они иногда не были различны по своей
первоначальной природе. И уже это обстоятельство произвело острое разделение в
религиозной области. Основного различия между религией образованных и религией
низших классов народа накануне эпохи философии и софистики, собственно, не
было. Необразованные со своими культовыми действиями, находящимися в связи с
фетишизмом и волшебством, рассматриваются иначе, чем духовная аристократия,
но последняя еще не дала для этого никакого повода. Мифы могли пониматься в
более возвышенном или же в более наивном смысле. Пиндар описывает рождение
Афины в неопределенных очертаниях в качестве грандиозного явления природы. По
композиции на восточном фризе Парфенона, во всяком случае, можно установить,
что Афина стоит там во весь свой рост рядом со своим отцом. Фидий
представляет момент, после которого богиня родилась: произошло чудо; весь Олимп, даже
весь мир охвачен тем, что произошло; но как это произошло, не видно. Напротив
того, в изображениях на вазах Афина представляется в виде маленькой куклы,
которая выходит из головы своего отца. Таким образом, здесь мы видим огромное
различие в понимании, и тем не менее, миф в точности один и тот же. Таинст-
венное господство божественных законов наполнило умы Эсхила и Софокла
благоговейным страхом. Но каким необдуманным образом эти законы могли
рассматриваться в качестве чего-то чисто внешнего, показывает история, которую
рассказывает нам Платон в своем Эвтифроне.
В гневе и состоянии опьянения раб отца Эвтифрона убил другого раба. Отец
бросает убийцу со связанными руками и ногами в яму и посылает кого-то к
одному экзегету узнать, что предписывает в таких случаях закон крови. Но отец
забывает обо всей этой истории, и связанный умирает от голода и холода. Но
теперь сам отец сделался убийцей, и сын верит, что божественные законы
обязывают его обвинить отца в качестве такового.
Особо обстоит дело с упомянутыми т. н. орфикотелестами. Они, - в то время
как это, как мы знаем, не удалось орфическому культу, - должны были занять в
Афинах известное положение в общественной религии, причем они спустились
всецело в сферу жизни простого народа, где господствовали более ничтожные
тенденции и понятия. Они стали предметом общего презрения и издевательства, что
их не могло, конечно, сделать более хорошими. Платон говорит о волшебниках и
предсказателях, которые подходили к дверям богатых, уверяя, что они при
помощи своей жертвы и волшебства могут всякого приятнейшим образом и с
торжественностью освободить его от грехов, даже от первородного греха, и что они
даже готовы были за небольшие деньги принудить богов защитить кого угодно от
его врага, если бы даже этот враг был праведником. Это, конечно, волшебство в
его самой наивной форме. Однако здесь Платон, без сомнения, придал слишком
много весу, правда, весьма отталкивающей внешности; равным образом, его
представление, быть может, сильно преувеличено. Во всяком случае, здесь мы
встречаем, конечно, в очень грубой форме, ту же самую веру, которая в своем орфи-
чески-пифагоровском виде самим Платоном ставилась очень высоко.
Рассмотрим теперь несколько подробнее, каким образом сформировалась
религиозная идея в самых благородных умах Греции, а также как с ней соотносилась
философская мысль.
Религиозные отношения
в философии и поэзии
Хотя греческая культура, как мы уже говорили, была совершенно свободна от
церковных стеснений и литература, мысль и творчество греков носили светский
характер, тем не менее, греческая философия и поэзия имели для религии
слишком большое значение, чтобы ими можно было пренебречь в религиозной истории.
В сжатом обзоре мы не можем осветить многочисленных вопросов, относящихся к
древней философии природы, дошедшей до нас только в отрывках, но мы намерены
отметить разносторонние отношения этой философии к религии. Древнейших
философов, начиная с Фалеса, слишком часто представляли как чистых мыслителей, не
замечая связи их учений с религией. Между тем натуральная философия имела
многие точки соприкосновения с мифическими теогониями. Вероятно, мы могли бы
лучше уразуметь связь между мифическими и философскими космогониями, если бы
нам было больше известно об одном человеке, образ которого почти совершенно
погружен во мрак, именно о Ферекиде из Спроса. Даже время его жизни не
известно с достоверностью; от его сочинения мы обладаем только немногими
отрывками. Древние упоминают о нем наряду с Фалесом, но причисляют его скорее к
поэтам, чем к философам. Было бы важно ближе узнать именно об исторических
отношениях Ферекида. Здесь возникает вопрос о возможном влиянии восточных
идей. Древние натурфилософы жили в ионийских городах Малой Азии, а Ферекид -
на одном из островов; следовательно, возможности восточных влияний отрицать
нельзя. Сообщенное Свидой предание, что Ферекид черпал из финикийских
сочинений, не имеет большого значения: важнее было бы, если б возможно было, в са-
мом деле, найти у Ферекида действительные черты семитических космогонии. С
другой стороны, у него есть много мыслей, общих ему с орфиками и
пифагорейцами, в частности, учение о переселении душ. Исторические отношения, конечно,
проблематичны; но все заставляет нас предполагать в Ферекиде человека, в
умозрении которого сплетены самые разнородные направления.
Но помимо этих связей философией ионийцев был дан новый принцип. Эта
философия начинает прямо с объяснения мира; она ищет начала мира не в личных
действиях, но в безличных силах; не рассказывает более фантастических историй из
первобытного времени, но объясняет теперешнее состояние мира. Насколько эта
противоположность сознавалась самими древнейшими философами, этого мы,
конечно, решить не можем; но несомненно, что с Фалесом был приобретен для мысли
новый, существенно антимифологический исходный пункт.
По мере постепенного развития упомянутая здесь черта древней натурфилософии
резко обнаруживается. В лице атомистов Левкиппа и Демокрита она дает
объяснение мира, чуждое всякой религиозной мысли, и, по крайней мере, у одного из
этих философов определенно выражено противоречие с господствующими
религиозными представлениями. Основатель элеатской школы Ксенофан занял решительно
отрицательное положение по отношению к мифической религии. Он протестовал
против беззаконных дел, воровства, распутства, обманов, приписанных богам
Гомером и Гесиодом. Его оппозиция простиралась еще далее: он высказывался
против того, чтобы придавать богам человеческий образ и человеческий рассудок.
Но это не мешало ему говорить о том, что божество видит, понимает, слышит. Но
он смеялся над людьми, которые создавали богов по своему подобию: если б у
быков или лошадей были руки, то они изобразили бы богов в виде быков или
лошадей. Насколько важное значение имеет в этом случае известное
монотеистическое изречение: "единый бог величайший между небожителями и смертными" -
определить трудно; во всяком случае, значение его меньше, чем обыкновенно
признается .
Труднее распутать сложные нити, которыми древнейшая греческая философия
связана была с религиозными кругами. О восточных влияниях на древних
греческих мыслителей рассказывалось так много басен, что осторожные исследователи
почти не решаются вступать в эту область.
Однако нужно обратить внимание на то, что, хотя частности и остаются
неясны, но совершенно согласно с общими, известными условиями то, что греки в VI
в. соприкасались с переднеазиатской и египетской культурой, и поэтому есть
основание искать следов ее влияния на греческие мысли и формы жизни. Это в
особенности относится к Пифагору. Так же вероятны, но так же мало могут быть
прослежены в частностях отношения древних философов и основанных ими школ к
другим кругам, например к орфикам. Так, Пифагор создал религиозный союз,
имевший большое нравственное, а также политическое значение; этот союз не
только процветал в городах Великой Греции при жизни Пифагора, но и позднее,
как в самой Греции, так и в Южной Италии, он, вероятно, оказывал влияние,
значение которого, впрочем, трудно определить с точностью; несомненно, что
этот союз во многих случаях соприкасался с орфиками. Точно так же в Великой
Греции и Сицилии странствовал Эмпедокл, от которого не только происходят
важные философские учения, но который в качестве жреца, волшебника, врача и
чудотворца раздавал мистические посвящения и совершал искупительные обряды.
Насколько этот Эмпедокл, а также и другие, например Гераклит, находились в
зависимости от орфиков, - этого мы не беремся решить. Несомненно лишь то, что
древние философы если и не были религиозными учителями и не создавали
жреческой мудрости, то все же настолько были близки к общественной жизни, что не
могли не приходить в частое соприкосновение с религией.
Наконец, мы должны указать еще одну точку зрения, с которой эти древние
школы имеют большой интерес для истории религии. Философские вопросы, впервые
обратившие здесь на себя внимание, проблемы бытия, явлений, познания, имеют
всемирно-историческое значение: они должны были оказать чрезвычайное влияние
на всю мысль и жизнь человечества, в том числе и на религиозную. Хотя досо-
кратовская философия и не достигла законченного результата и не выработала
классического направления даже и в деле объяснения мира, а для установления
определенного воззрения на жизнь в ней имеются только зачатки, однако
Пифагор, элеаты, Гераклит, атомисты - все были пионерами на тех путях, по которым
позднее много раз должно было идти человечество. Прямое влияние на греческую
религию мы замечаем при этом только в одном отношении, которое состояло, если
взять его в самом общем его смысле, в удалении от данной действительности.
Гомер с живой непосредственностью направляет свое внимание на реальность,
печальную сторону которой чувствует, конечно, и он, но в которой для него в то
же время находятся и все блага, доступные человеку; напротив, в древней
философии вместе с сильной материалистической тенденцией господствует решительное
стремление к нездешнему миру. Сущность человека составляет не тело, а душа; к
цели жизни приводит аскетизм и таинства; сюда же, вероятно, относятся и
темные для нас умозрения Гераклита относительно круговорота жизни. Такие мысли,
проникающие как в философию, так и в поэзию классического периода,
соприкасаются с религией мистических и орфических кругов. Они образуют в греческом
мире главную духовную струю, не исходящую от Гомера.
В лирике периода, предшествовавшего персидским войнам, мы также должны
указать на некоторые соотношения с религией, прежде всего в т. н. гомеровских
гимнах. Они представляют пестрое собрание более чем тридцати песен; некоторые
из них содержат по несколько строк, другие заключают в себе обстоятельный
рассказ или описание. Более мелкие представляют, вероятно, прологи к более
длинным поэтическим произведениям; более крупные самостоятельные
стихотворения в похвалу какого-нибудь божества, миф о котором часто излагается в
совершенно произвольной, фантастической форме. Важнейшие из них, стоящие в связи с
определенными культами - таковы гимн Аполлону и гимн Деметре, - особенно
ценны для истории религии. Большие гимны обращены к Аполлону, Гермесу, Афродите,
Дионису, Деметре. Гимн Аполлону состоит из двух, а может быть из большего
числа больших независимых частей. Первая часть прославляет рождение Аполлона
на Делосе и описывает праздничное торжество на этом острове. К этому гимну
потом присоединен второй гимн пифийскому Аполлону; в последнем рассказывается
о том, как Аполлон прибыл в Дельфы с критскими моряками, которым он в образе
дельфина указывал дорогу, как он убил там змея Пифона и основал оракул. Едва
ли не важнее еще, чем этот гимн Аполлону, другой гимн - Деметре, который был
неожиданно найден в России1. Здесь рассказывается о похищении Коры, скитаниях
Деметры и об учреждении культа в Элевсине. Гораздо более свободно, иногда
даже юмористически и фривольно изложены мифы в гимне Гермеса (спор Гермеса с
Аполлоном), Афродиты (любовная связь богини с Анхизом), Диониса (пленение
бога тирренскими пиратами, которых он в образе льва прогоняет в море).
Более субъективная лирика этого периода дает нам возможность взглянуть на
социальные отношения и нравственные воззрения. Религия у многих из этих
поэтов играет только подчиненную роль, иногда даже почти игнорируется. Поэты
воодушевляли к битве, как это делал Тиртей во время Мессенской войны,
воспевали победы, как Симонид из Кеоса, доживший в старости до победы над персами,
принимали живое участие в борьбе партий в своем отечественном городе, как
Феогнид из Мегары.
Найден в 1780 г., в Москве. Археологические раскопки показали, что гимн отразил
положение, в котором святилище находилось в VIII-VII вв. до н.э., до того как
афиняне взяли мистерии под свой контроль. Некоторые места этого гимна вошли впоследствии
в найденный на папирусе орфический гимн.
Лирика выражала и индивидуальные настроения: чувственное наслаждение,
тягость старости, страх перед смертью. При случае поэты призывали в своих
стихотворениях и богов: так, Сапфо призывает Афродиту, Алкман рассказывает о
шумном празднестве Диониса в Спарте; также Архилох, Арион, Терпандр; но
большая часть произведений этого рода сохранилась до нас лишь в отрывках.
Ямбическая форма поэзии вся, вероятно, возникла из фаллических процессий в честь
сельской Деметры и Диониса.
Таким образом, непосредственная польза от этой лирики для истории религии
ничтожна. Но этические воззрения, которые мы находим в ней, касаются также и
религии. В общем, настроение, господствующее у этих поэтов, скорее мрачное;
условия общественной жизни, несправедливости в этом мире наполняют их сердца
горечью. Они сетуют, что никто не может избежать рока, и самое худшее, что
несчастье делает человека дурным. Лишь немногие светлые лучи проникают во
мрак этого душевного настроения; люди утешаются славой в потомстве или, как в
застольной песне в честь Гармодия и Аристогитона, мыслями о блаженных
островах. Но основной тон остается грустным. Поэты часто требуют отчета у богов;
они не принимают, подобно Гомеру, положения вещей, как оно есть, и не
довольствуются тем, что Зевс распределяет добро и зло между людьми из двух бочек.
Вместо личных богов, распоряжающихся по своему произволу, они требуют
справедливого управления миром с объективною мерою, и не находят его. Всего
сильнее возмущается Феогнид несправедливостью в человеческой истории. Он нападает
на Зевса, который ниспосылает одинаковую судьбу добродетельному и порочному,
и выводит отсюда заключение, что нет никакого правосудия и никакого способа
угодить богам. В этих нападках замечательно как то, что Зевс ставится на
место мирового порядка вообще, так и то, что поэт обращается к нему скорее с
порицанием, чем с сомнением. Такому пессимистическому взгляду или такому
неверию соответствует жестокая эгоистическая мораль, содействующая раздражению
и находящая утешение в мести.
Впрочем, многие поэты обнаруживали более благородный образ мыслей. Именно
таков Солон, который даже был способен находить в мире следы божественной
справедливости. Он был одним из главных представителей греческой мудрости,
направленной на мирские интересы; он призывал к умеренности, хорошо сознавал
трудность жизни и потому никого не почитал счастливым прежде смерти, но не
восставал против богов. Главное значение этих лириков для истории религии
состоит в том, что они впервые сознательно поставили проблему теодицеи. В этом
смысле они подготовили почву для трагиков.
Пиндар,
Эсхил,
Софокл
V век создал в греческом мире такое богатство духовного творчества, которое
было единственным в своем роде во всей всемирной истории. Энергичный и
радостный период персидских войн, великий расцвет Афин в век Перикла, разложение
вследствие политических распрей и софистического образования - все это, столь
часто излагавшееся, относится к всемирной истории культуры. Но и для религии
все это имело выдающееся, хотя собственно для греческой лишь косвенное
значение . Здесь нам предстоит сказать несколько слов о главнейших лицах, имевших
значение для религии.
Пиндар (522-448) занимает выдающееся место среди лирических поэтов всех
времен. Хотя его зрелый возраст вполне совпал с периодом войн за свободу, но
обстоятельства сложились для него так, что он не был вдохновенным сторонником
национального движения, и возвышенное настроение пришло к нему только позже.
Пиндар принадлежал к фиванской аристократии, которая, как известно, примкнула
к персам. Когда, вследствие победы над персами, национальная демократическая
партия одержала верх и в Фивах, Пиндар, по-видимому, занял посредничествующее
положение и особенно противодействовал междоусобию внутри государства. Но его
горизонт никоим образом не ограничивался Фивами. Напротив, он был
представителем греческого единства более, чем какой-либо другой поэт. Он происходил из
рода Эгидов и поэтому был в близких отношениях к Спарте; он поддерживал живые
сношения и с Эгиной; он воспевал Афины и был в дружбе с владетелями Сиракуз,
Агригента и Кирены. Во время своих путешествий он объездил все части
греческого мира. Он охотно подчеркивал свою связь с дельфийскими жрецами. Из его
стихотворений дошли до нас целиком Эпиникии - оды в честь победителей на
Олимпийских, Пифийских, Истмииских и Немеиских играх; прочие стихотворения и
в числе их гимны и другие религиозные песни дошли лишь в отрывках.
Значительное большинство Эпиникии может быть расположено в хронологическом порядке;
они, поэтому, дают возможность бросить взгляд на ход развития поэта, что и
было с убедительностью выполнено Шмидтом.
Мастерство Пиндара в Эпиникиях проявляется преимущественно в том
совершенстве, с которым он освещает общей идеей определенный повод, вызвавший
стихотворение. Религиозно-нравственная подкладка проявлялась у поэта не в
отдельных рассыпанных замечаниях и рассуждениях, но во всем построении од.
Индивидуальное с таким совершенством подчиняется общей точке зрения, что некоторые
замечают только это общее и думают, что можно передать содержание отдельных
од в абстрактной формулировке; но при этом они уродуют художественное
произведение и не замечают того, что местный колорит и определенные обстоятельства
налагают на всякое стихотворение характерный отпечаток. Поэт прославлял
победу, воздавал хвалу победителю, а также его предкам и его родине; потом,
расширяя рамки своей темы, он вводил в них мифы, касающиеся рода победителя или
его города. Но эти мифы у него не носили характера посторонней примеси; они
были существенно связаны с планом стихотворения. В духе поэта древнее
героическое время было преображенным отражением настоящего, и доблесть предков
продолжала жить в их потомках. Таким образом Пиндар пользовался мифологией
для идеализации своего собственного времени.
К мифам Пиндар прилагал нравственную мерку. О богах следует рассказывать
только хорошее; поэтому о некоторых вещах из мифического предания он
умалчивает , а другие даже изменяет. Он входит в подробные объяснения, он
рассказывает предшествовавшее. Впрочем, он излагает некоторые мифы, в которых боги
воспламеняются страстью, однако они скоро опять подчиняются нравственному
порядку, так что "еще сохраняющаяся в них наклонность грешить не идет дальше
искушения" (Л. Шмидт). Но в Пиф. дано возвышенное изображение Аполлона:
Аполлон есть бог врачевания, пения и музыки, мира и права, прорицания; ему должно
приносить жертвы и священные дары.
У Пиндара вполне господствует благочестивое настроение; он более почитает
богов как вершителей человеческой судьбы, чем останавливается на их
мифических приключениях.
Таким образом, антропоморфический характер богов у него несколько
стирается, по крайней мере, устраняются более низменные его черты. Следовательно,
априори невероятно, чтобы Пиндар приписывал богам низкую страсть - зависть.
Хотя у него часто говорится о зависти богов, но под этим следует разуметь
божественную справедливость, которая удерживает человека в отведенных ему
пределах и наказывает его гордость. При таком понимании естественно, что у
Пиндара индивидуальные боги отступают на задний план, между тем как очень часто
говорится о божественном управлении, о божественном определении и судьбе,
которая, конечно, решается богами или Зевсом и зависимость свою от которой
человек глубоко чувствует. Рядом с этим фигурируют Мойра (или Мойры) , Тихе,
Хронос, Айон, жребий, судьба и демон рода. Эти божественные силы всем руково-
дят и все определяют: все установления в жизни - брак и семья, государство и
право - состоят под их охраной. Замечательно у Пиндара различение двух сторон
человеческой жизни и связанное с этим двойственное настроение. Человек
чувствует себя родственным богам и в то же время отделенным от них глубокой
пропастью.
Возвышенными свойствами своего духа он поднимается до богов, но, с другой
стороны, ведет эфемерное существование, в котором нельзя быть уверенным даже
на одно мгновение. Он есть только сновидение тени, он озарен божественным
светом. Поэтому пусть человек сознает эту свою непрочность и зависимость и
пусть не стремится к чрезмерному: Пиндар очень настойчиво предостерегает
против дерзости. Человек подлежит смерти, подвержен всяким превратностям, бродит
подобно слепцу, не зная будущего; он не может ни достигнуть неба, ни найти
путь к блаженному народу гипербореев; поэтому пусть он учится быть довольным,
пусть питает надежду и не пренебрегает наслаждением там, где оно ему
представляется .
В полное энергии время, когда национальное настроение было так сильно
приподнято вследствие торжества над персами, поразительными представляются эти
мрачные взгляды, это смиренное умеренное настроение у поэта, прославлявшего
победы в состязаниях. Это настроение проглядывает даже в хвале, которую
Пиндар воздает победителям. Он прославляет, конечно, личные способности,
добродетель и храбрость своих героев; но эти преимущества ставятся им только на
втором месте. Очень часто его похвала относится к счастью или даже к
богатству победителей; и это не потому, чтобы он вследствие низкого образа мыслей
ставил успех выше нравственных качеств, но потому, что в счастье, богатстве,
победе он усматривал признаки благоволения богов: это та печать, которою боги
отмечают своих любимцев, и те дары, которыми они их благословляют. К этому
присоединяется еще то, что Пиндар как аристократ считает добродетель за нечто
наследственное и прирожденное. Конечно, не все потомки аристократического
рода добродетельны, но в происхождении заключается все-таки прирожденная
участь, определение характера, нравственное предрасположение. Добродетель
только тогда обладает полной ценностью, когда она выросла на этой почве
наследственного предрасположения по природной склонности и потом была
осуществлена в личной деятельности; когда она просто приобретена воспитанием, то она
ставится гораздо ниже.
О посмертном состоянии Пиндар имел гораздо более определенные
представления, чем Гомер. Впрочем, по отношению к Аиду и Елисейским полям представления
эти отчасти совпадали, но в целом Пиндар гораздо более примыкал к той вере,
которую мы изучили как орфическую. Для него не тело составляло собственно
человека, а душа, - образ вечности, которая одна только происходит от богов и
которая уже здесь, при покое тела, проявляет свою деятельность в пророческих
сновидениях. Таким образом, Пиндар положительно верил в бессмертие и даже в
странствование души. Эта вера давала опору его морали, когда он относил к
загробной жизни наказание злых и награждение добрых. Души безбожников блуждают
в беспокойстве; души благочестивых на небе гимнами прославляют блаженного
бога. Мы не можем здесь ближе коснуться морали, которая опиралась на эти
упования; но мы считаем нужным обратить внимание на то, что эта мораль имела не
только своим мотивом веру в бессмертие, но и своим принципом благочестие, из
которого развиваются отдельные добродетели.
Близок к Пиндару по образу мыслей был первый из великих трагиков - Эсхил
(525-456). Но род искусства и обстановка были у него совершенно другие.
Трагедия выставила задачи, чуждые Эпиникиям. Кроме того, афинский поэт принимал
участие в национальном движении совершенно иначе, чем фиванский; он сам
сражался при Марафоне, Саламине и Платее. Трагедия жила духом войн за свободу,
между тем как Пиндар лишь косвенно был им затронут. Величественный образ мыс-
лей Эсхила, для которого победа его народа была доказательством божественной
справедливости, и который умел соединить признание человеческой
индивидуальности с признанием нравственного мирового порядка, мох1 возникнуть только на
почве великого национального подъема. Другой подготовкой трагедии был культ
Диониса. Связь между ними не была только внешней; трагедия наполнялась духом
мистической религии и наглядно изображала главные противоположения этой
религии: вину и искупление, жизнь и смерть. В то же время мифы в ней делались
носителями религиозно-нравственных идей, и из героев она сделала типы людей в
их страданиях и смерти. Таким образом, по определению Аристотеля, трагедия
возбуждала эффекты сострадания и страха и производила очищение от страстей.
Подобно почти всем греческим поэтам Эсхил настаивает на бренности
человеческой жизни, которая лишь тень ничтожества, очертание дыма; поэтому не должно
строить свои намерения на человеческом (познай, что не следует благоговеть
пред человеческим деянием) . Смерть неумолима; она не принимает никаких даров
и жертвоприношений; она недоступна убеждению. Но она может являться также в
качестве избавляющего гения, и, кроме того, для человека остается
невозбранным утешение в надежде.
Эсхил представляет страдание как поучительное испытание; Зевс соединил то и
другое: страдания и мудрость. Взгляд на человеческую жизнь проясняется
благодаря вере в божественную справедливость, которая, конечно, наказывает
жестоко, а некоторых даже обманывает и вводит в ослепление, однако делает это
только с виновными. Последнее утверждение оспаривалось Негельсбахом, который
некоторые изречения поэта истолковывал в смысле учения о том, что божество по
простому произволу или из зависти повергает в гибель также и невинных. Здесь
мы встречаем такой же случай, как и у Пиндара, и истинное мнение трагика
очень похоже на мнение лирика. Во всяком случае, бог1 часто жестоким образом
губит человека, но не без повода с его стороны. Бог не только наказывает
злодея, но он ослепляет его обманом на законном основании и ловит его в
собственное его преступление как в сеть. Таково значение духа мщения (духа -
пособника мщения или злого гения), который овладевает человеком, иногда медлит
с его наказанием, пока не исполнится мера его вины, но лишь для того, чтобы
тем вернее погубить его. Наиболее ясный пример этой истины - Ксеркс, который
в своей гордости дерзнул перекинуть мост через священный Геллеспонт и бросить
вызов самому Посейдону, но которого божественное мщение застигло и ослепило
так, что он отважился на сражение при Саламине. Этот дух мщения действует
также в целых родах в качестве гения рода. Таким образом, первоначальное
злодеяние, проклятие Эриний разорило дом Агамемнона; поражающее трагическое
впечатление производит Клитемнестра, когда, сознавая себя простым орудием этого
родового проклятия, тщетно взывает, чтобы оно приостановилось. Здесь так же,
как и у враждующих братьев Этеокла и Полиника, замечательно переплетаются
объективная сила проклятия и личная вина. Эсхил представляет себе последнюю
как следствие первой; в родах, которые попали во власть Эриний, проклятие
переходит из поколения в поколение как наследственное пятно.
Потомки проклятых лишены даже добродетели - именно понимания священных
общественных установлений и семейных связей. Совершенно ошибочно объективную
силу божественной кары, Эринию, делают чем-то отвлеченным, превращая ее в
олицетворение карающей совести: это понимание новейшее, являющееся только у
Эврипида и совершенно чуждое Эсхилу.
Выше этой наводящей страх силы стоит другая сила - примиряющая. Таково
содержание возвышающей проповеди пОрестейип. Эринии имеют право на Ореста и
власть над ним, так как он убил свою мать; но запятнанный ищет примирения у
Аполлона и Афины. Эти боги, конечно, сохраняют право Эриний, но они
превращают их в Эвменид и таким образом освобождают виновного. Патриотическое
соображение относительно Ареопага является дополнительным мотивом.
В этой трилогии обнаруживается противоположность между древним родом богов,
к которому принадлежат Эринии, и новым, к которому относятся Аполлон и Афина,
- впрочем, не являющаяся непримиримой. Подобным же образом Зевс противостоит
титану Прометею, который дал человеку, первоначально совершенно не
культурному, огонь и с ним условие высшего существования. При первом впечатлении наша
симпатия оказывается на стороне титана, который даже в оковах осмеливается
отстаивать свою индивидуальность против тирании Зевса, не имеющего слух1
лучших, чем Кратос и Биа (Сила и Насилие) . Но в трилогии, от которой мы имеем
только часть, намерение поэта - иное: конец не только сообщает об
освобождении Прометея, но и указывает на правомерность господства Зевса, который
соединяется с Фемидой.
Эсхиловская поэзия насквозь проникнута религиозным духом. Все общественные
и нравственные установления носили у этого поэта религиозный характер:
справедливое есть установленное богами, злодеяние есть кощунство. В отдельных
изречениях, например в знаменитом хоре из Агамемнона, некоторые находят
монотеистические намеки. Это верно постольку, поскольку трагедия, как ее понимал
Эсхил, выводила богов из их ограниченности и устраняла от них черты личного
произвола, делая их представителями мирового порядка. Но из всего строя
произведений Эсхила вытекает, что он стоял на почве греческой религии, и именно
ее мистической стороны; по-видимому, ни один поэт не овладел так совершенно
мифическим материалом и не вкладывал в него так естественно своих возвышенных
мыслей, как Эсхил. При этом он не выступал против народной веры и сам часто
пользовался мантикой, сновидениями, знамениями и предчувствиями.
Софокл был на тридцать лет моложе Эсхила и достиг более глубокой старости
(496-406) ; таким образом, он принадлежал, в сущности, к другому времени и жил
в иной обстановке. В Эсхиле жила Греция персидских войн. При новых условиях
жизни он уже не чувствовал себя на своем месте; он покинул Афины и умер в
Сицилии. Софокл участвовал в расцвете века Перикла и был свидетелем быстрого
разложения всех отношений и упадка своего родного города. Но настроения этого
последнего периода не отражаются в его произведениях, дошедших до нас. Софокл
более, чем кто-либо, поэт цветущего времени Афин, поэт греческой культуры на
высшей точке ее развития. Это проявляется не только в совершенстве его
художественной формы, но также и в его религиозной точке зрения.
У Эсхила центром, около которого сосредоточивался интерес, было
столкновение божественных сил, определяющих человеческую судьбу; у Софокла такой центр
находится внутри человека, в мотивах его действия, в жизни его духа. Но
Софокл не отрицал при этом объективности божественных сил и не отодвигал их на
задний план. Напротив, он признает вечно существующие божественные
установления, которые человек должен почитать, если не хочет чрез них погибнуть.
Престол Дике (справедливость) стоит рядом с престолом самого Зевса. Благочестие,
как благоговейный страх перед волею богов, есть условие правильной
человеческой жизни: характерна песнь об чистоте. Таким образом, если человеческое у
Софокла и получает большие права, чем у Эсхила, то все же оно не поставлено
самостоятельно, но остается связанным с высшими божественными силами. Софокл
неоднократно подчеркивает, что все совершается по воле Зевса или судьбы.
Важное значение он приписывает также оракулам. В "Филоктете", "Аяксе", "Трахи-
нянках" главное обстоятельство то, что судьба была предвозвещена божественным
оракулом. Но нигде это не проявляется с такой силой, как в "Эдипе-царе". Как
родители Эдипа, так и он сам стремятся избежать судьбы, но самая эта попытка
вызывает исполнение предсказаний. Это величественная трагедия: царь стремится
пролить свет на скрытое во мраке прошлое и с неумолимою ясностью должен
узнать то, что на него самого действует совершенно уничтожающим образом. Нигде
не выставлена резче противоположность между непрочностью человеческой судьбы
и твердостью и неизменностью божественного предопределения. Царь долгое время
с упорным ослеплением восстает против этого определения, но поэт ни на одно
мгновение не дает сомневаться в том, что оно победит и должно победить.
Примирение, которого еще не было в "Эдипе-царе", достигнуто в "Эдипе в
Колоне". Во всяком случае, и здесь совершается не внутреннее примирение; в
Эдипе в Колоне видели даже озлобленного человека, и во всяком случае он с
горьким чувством проклинает своих врагов. Но когда для страдальца приближается
конец, то поэт приводит его в рощу Эвменид: сюда его сопровождает верная
любовь дочери Антигоны и здесь застает его смерть. Теперь это смерть священная:
Эдип делается гением-хранителем той общины, где дружба Тезея приготовила ему
спокойное место для кончины, и благодать примирения распространяется вокруг
него так же, как раньше распространялось проклятие.
Следовательно, и Софокл не превращал вечные законы в психологические факты,
но эти законы у него проявляются внутри человека; они не увлекают его внешним
образом, но определяют настроение его духа. Таким образом, кровавая месть в
"Электре" не есть внешнее воздействие, но внутреннее, при котором принято в
расчет участие нравственных сил. В самой "Антигоне" конфликт между
повиновением законам государства и страхом перед неписанными, но непоколебимыми
божескими законами понимается не абстрактно; поэт тонко наметил настроения и
характеры лиц: Антигона, непреклонная от непреклонного же отца, непременно
противостоит как Креону, так и своей сестре Йемене, хотя и обнаруживает горькое
чувство по поводу того, что она должна потерять свою молодую жизнь; Креон
узнает слишком поздно, что он исполнил государственные законы слишком
необдуманно .
Таким образом, Софокл занимает середину между Эсхилом, который
сосредоточивает внимание исключительно на высших принципах и божественных силах, и
Эврипидом, который только анализирует состояния человека. Во всяком случае,
данное Софоклом решение задачи уже не имеет такого безусловно успокоительного
характера, как решение Эсхила; тем не менее Софокл проповедует решительно
религиозную веру, когда, при изображении божественного управления и
человеческого поведения, первое в его глазах, в качестве неизменно установленного,
всегда заслуживает всяческого почтения. О всех нравственных установлениях и
связях он говорит с религиозным страхом; прежде всего им очень высоко
ставятся обязанности по отношению к умершим. В греческой литературе Софокл есть
благороднейший и в то же время последний представитель истинно гармонического
воззрения на жизнь.
Начало
разложения
Мы соединяем здесь под одной категорией несколько довольно различных
явлений. Противоположность между старым и новым уже в век Перикла начала с силой
проявляться в сознании; где древние нормы не удовлетворяли, там старались
найти или создать новые.
Предшествующее изложение ясно указывает, в каком смысле можно говорить о
разложении веры. У греков не было ни системы жреческого учения, ни жреческой
традиции, которая бы служила крепким оплотом веры, и которую просвещение
должно было бы брать с бою. Пробудились новые потребности, и люди находили,
что для удовлетворения их недостаточно древнего достояния. Это проявлялось не
только в отдельных случаях безбожия, пример которых представляет мелиец Диа-
гор, отрицавший богов на основании господства в мире несправедливости и даже
неодобрительно относившийся к мистериям; общественным мнением овладел дух
отрицания .
Главные представители этого направления были софисты. Нам трудно отнестись
к ним справедливо: мы знаем о них исключительно от их противников; поэтому мы
или соглашаемся с пристрастными сообщениями последних и принимаем софистов за
людей, которые, без всякого внимания к истине, преследовали только внешность,
или же, реагируя против такого уничижения, мы почти совершенно реабилитируем
их, как это по примеру Гегеля и Грота делали некоторые новейшие
исследователи . Далеко не все софисты учили одному и тому же: между Протахюром и Горгием
было немалое различие. Но во всех их было то общее, что они из образования
делали ремесло и учили за деньги, а это в глазах многих было опасным
новшеством. Они были мастерами слова и учили юношество рассуждать обо всем и ко
всему прилагать масштаб субъективного мнения. Таким образом, в софистике
философия впервые признала право индивидуального суждения. Но в то же время она
впадала в субъективизм, придавая значение критерия пользе и удовольствию
субъекта. Это необходимо должно было повести к ослаблению всех сдерживающих
связей и к перевороту во всем мировоззрении. Софистическое воспитание было
виновато в том, что и в общественных и в частных делах, в государственных
сношениях и столь многочисленных процессах ловкое красноречие одерживало верх
над истиной и над нравственною стороною1. Этот диалектический метод был
опасен и для веры в богов. Софистика уже положила основание обеим главным формам
скепсиса: сомневающейся и отрицающей. Первая форма - это скептицизм
Протагора, который думает, что о борах нельзя сказать ничего определенного - ни что
они есть, ни что их нет; и неясность предмета и краткость человеческой жизни
делают невозможным его познание. Горгий, напротив, учит совершенно
определенно: нет ничего, а если бы что-нибудь и было, то этого нельзя было бы узнать
и, во всяком случае, нельзя было бы сообщить этого знания другому. Еще
другой, но тоже отрицательный смысл имеет положение Крития, что боги суть
изобретение умных политиков. Но более действительным, чем эти мнения о богах,
оказывается различение естественного и условного, введенное в этику и вообще
в философию софистом Гиппием. Для общества, которое целиком основывалось на
предании и признавало положительный древний закон за единственную прочную
норму государства, жизни и религии, - для такого общества ни одно учение не
было опаснее того, которое представляло это предание произвольным и
переменчивым. Но при этом главным вопросом было то, удовлетворительна ли новая
норма, ради которой была устранена старая. Этой новой нормой и была природа. Но
софистика не смогла возвысить эту природу над индивидуальным желанием и
настроением. Позднейшие мыслители, как Платон и стоики, пытались вложить в это
понятие природного более прочное и более благородное содержание. Тем не
менее, заслугой софистов было то, что они впервые выдвинули плодотворную, хотя
и опасную проблему противоположения природы и закона, существенного и
обычного , положительного. Во всяком случае, это познание непосредственно
действовало только разлагающим образом.
Говоря об отрицательном влиянии софистики на веру, никто, конечно, не
поставит на первый план отца историографии Геродота Галикарнасского (484-406).
Он был верующим человеком и признавал в истории следы божественного промысла
и справедливости; он сообщил значительное количество изречений оракулов, в
истинность которых он твердо верил. И однако, у него слегка уже пробивалась
рефлексия: конечно, его критика мифов была в высшей степени умеренна; но все
же он порою прилагал к ним меру мыслимого и возможного. Он считал Египет
местом происхождения большинства греческих богов и называл Гомера и Гесиода
творцами теогонии. Здесь, разумеется, не было еще ничего, что бы
непосредственно затрагивало веру; но характерен уже тот факт, что он допытывался о
происхождении богов. К этому присоединяется то, что Геродот обладал широким
историческим взглядом, был знаком с обычаями многих народов и чрез это приходил
к пониманию разнообразия человеческих законов. В особенности же его учение о
В суде побеждает не тот, кто прав, а тот, чей адвокат лучше.
зависти богов является знамением такого времени, когда вера становится
шаткою. В различных местах и прилагая это учение прямо к определенным случаям он
утверждает, что всякое божество завистливо и гневно. Негельсбах и с ним
многие другие находят это представление также у многих более древних греческих
авторов и считают его за элемент греческой народной веры; напротив, Гекстра
(Hoekstra) ясно разграничивает зависть богов, вызываемую гордостью людей и
собственно совпадающую с возмездием, от резко отличающейся зависти к счастью
добродетельных. Во всяком случае, чрезмерное счастье могло повести к
пресыщению, но для Геродота характерна мысль, что счастье уже само по себе, без
вины, вызывает зависть богов, что божество поражает все, что поднимается
слишком высоко, и что, следовательно, даже и добродетельный человек может бояться
не только нравственных опасностей счастья, но и самого счастья.
Фукидид, хотя лишь на немного лет моложе Геродота, - он жил в 472-396 гг. -
принадлежит уже другому времени и стоит гораздо дальше от живой веры. Он
рассматривал судьбы людей как нечто самостоятельное и искал их причин и связи,
не принимая при этом во внимание божественных влияний. Даже оракулы в его
глазах часто бывали лживы, и их изречения сбывались только случайно1. Тем не
менее, он желал бы, чтобы божественному оказывалось уважение; он порицал,
когда люди оскорбляли святыню или божественный закон; он с отвращением
изображал, как вследствие язвы в Афинах все нравственные связи были разорваны и
люди даже пренебрегали правами умерших; он сожалел о расстройстве отношений во
время междоусобной войны, так как даже клятва тогда не уважалась.
Настоящим представителем времени, глубоко сознававшего, под влиянием учения
софистов, проблему жизни, но не достигавшего ее разрешения, был Эврипид (480-
406). Нелегко воздать должное этому поэту: невольно мы сравниваем его с
обоими его предшественниками, которым он несомненно уступает; кроме того, нельзя
совершенно освободиться от впечатления той брани, которою его осыпает
Аристофан. Однако же беспристрастное суждение должно признать Эврипида за великого
поэта, произведения которого служили выражением духовных течений его времени;
Эврипид был человек многосторонне образованный, освоившийся с литературой
своего народа, ученик Анаксагора, друг Сократа, испытавший влияние, как
мистицизма, так и софистики. Но он не предлагал никакого философского
мировоззрения: его занимали задачи жизни, загадка судеб человека, которую он тщетно
пытался разрешить. Возможность такой теодицеи, какая была у Эсхила и Софокла,
была потеряна для Эврипида; вера его была разрушена, или лучше сказать - он
тщетно пытался остановиться на каком-нибудь примиряющем взгляде. Но при этих
его попытках подкладку их все еще составляла вера. Эврипида не следует
принимать за обыкновенного просветителя или вульгарного рационалиста - у него было
то "неверие, которое есть не что иное, как отчаивающаяся вера" (Моммсен).
Трагедии Эврипида полны упреков и жалоб против богов; эти боги играют в его
трагедиях часто постыдную роль. Афродита безжалостно губит благочестивого
юношу Ипполита, и Артемида не может его спасти; Гера вовлекает в безумие
Геракла, так что он убивает собственных детей; Аполлон трусливо покидает Креузу
и ее дитя Иона; из простой мстительности Аполлон допускает, чтобы у его
собственного алтаря в Дельфах был убит благочестивый Неоптолем, который искал
там защиты (в Андромахе). В этих и подобных этим примерах поразительно не то,
что богам приписываются недостойные поступки - это делал уже Гомер, - и не
то, что на этом останавливались, - это было дело обычное, - но то, что поэт
делает свои нападения с такой страстностью. Этот пафос объясняется вовсе не
1 Пришло время когда и в предсказания Дельфийского оракула уже никто не верил. Были
случаи подкупа предсказателей. Среди греков ходил список всех используемых жрецами
предсказаний (они были иносказательными) и каждый мог сам получить то, чего хотел,
не посещая Дельфы. При императоре Феодосии (391 г. н. э.) храм окончательно закрыли.
силой враждебных взглядов, но исключительно живой потребностью в новой вере.
Эврипид требует, чтобы существовал божественный промысл, управляющий судьбами
людей, и божественная справедливость, которою объяснялись бы эти судьбы; в
мире же он видит скорее противоположное. Поэтому он направляет против богов
свои острые стрелы: они совершают постыдные дела, они, подобно дурным людям,
бессердечно и мстительно губят своих противников, допускают, чтобы невинные
страдали и несчастья скоплялись над головами отдельных лиц. Вместо
многочисленных цитат мы приведем здесь только один отрывок из пБеллерофонтап: в мире
господствует лишь сила, и благочестие совершенно бесполезно; древняя вера в
богов сделалась глупостью:
Кто-то утверждает, что есть боги на небе.
Их нет там! Ни одного!
Таким образом, Эврипид не только нападает на то, что боги представляются в
недостойном виде; он вообще сомневается относительно их управления миром.
Силой его отрицания мы измеряем глубину его духовных потребностей. Во всяком
случае, он не мог положить основания новому зданию. Иногда он сомневается и в
мантике: он считает обманчивыми сновидения и думает, что лучшими
предсказателями были бы те, которые с наибольшей проницательностью судили бы о будущем.
Что Эврипид вводил новых богов вместо старых, как упрекал его Аристофан - это
только казалось. По словам Аристофана, божеством Эврипида был именно эфир ;
новейшие исследователи также старались придать этому эфиру, в связи с
Анаксагора, вид философского понятия божества. В таких понятиях, как Хронос, Номос,
Мойры, Ананке, Дике, видят также точки опоры для установления положительного
религиозного воззрения. Эврипид, конечно, пользовался этими понятиями,
заимствованными им из философии или народной веры; несомненно, однако, что и в
них он столь же мало находил оснований для удовлетворительного решения
проблемы, для настоящей теодицеи, как и в господствующих представлениях о личных
богах. Последнее слово Эврипидовской теологии хорошо согласуется с тем, чему,
по преданию, учил Протагор в собственном доме поэта: именно, что мы не знаем
о богах ничего достоверного и не можем сказать о них ничего истинного. Отсюда
является у Эврипида часто повторяющееся какое-то божество, сопоставление
различных понятий: Зевс, или естественная необходимость, или человеческий разум
- и частые жалобы на то, что божественное ускользает от нашего взора.
Этой неверности божественного соответствует и отсутствие постоянной меры
для человеческих дел. Эврипид не мог изобразить, что в человеческом несчастье
проявляется божественная справедливость, и что из самого несчастья вытекает
божественное спасение; человек у него остается предоставленным самому себе со
своим горем; отсюда патетический характер трагедий Эврипида. Он первый из
трагиков софистически перенес мерило нравственности в область личного
убеждения и представил силу страсти почти как право. Однако он прославляет страсть
не безусловно: в Федре, Медее и др. трогательно изображены губительные
следствия страсти, и никто глубже Эврипида не чувствовал несправедливости и
пагубного действия "софистики страсти" (Негельсбах). Поэт совсем не хотел
называть дурное хорошим. Сенека рассказывает, что при безмерном восхвалении
золота в пБеллерофонтеп народ возмутился против поэта и против говорившего
актера, но Эврипид ответил на это, что нужно подождать, чем кончит панегирист
золота. Этот анекдот предостерегает нас, чтобы мы не возлагали, подобно
Аристофану и многим после него, на поэта ответственности за всякого рода
безнравственные правила, влагаемые им в уста его действующих лиц. Самое большее, что
можно было бы счесть характерным как для поэта, так и для его времени, - это
то, что он таким образом играет с огнем.
Положительная сторона у Еврипида заключается главным образом в признании
мистической религии. Во многих случаях он с благоговением упоминает о
таинствах или поэтически их прославляет: такие мысли мы находим в сохранившихся до
нас отрывках из пКритянокп, где жрец Зевса описывает таинства матери богов
Кибелы, в одном хоре из "Елены", по мнению некоторых - также в "Ипполите".
Мы находим у поэта и орфическую теокразию (смешение богов): он
отождествляет Деметру с Реей-Кибелой, Гею с Гестией, Гелиоса с Аполлоном, - а также и
мистические идеи о круговороте жизни и смерти. Выражение их в одном отрывке:
кто знает, не есть ли жизнь то, что называется смертью: ведь жизнь это
медленное умирание), против которого направил свое дешевое остроумие Аристофан,
не было просто случайным, но представляло собою самые искренние мысли поэта.
Но и в орфизме поэт не нашел ни удовлетворительного разрешения проблемы, ни
укрепляющей веры. Последним словом его музы было выражение смирения в
трогательной трагедии "Вакханки". В Пентее поэт изобразил ограниченность
рационализма и рядом с нею все ниспровергающую силу бога. В этой трагедии видели
палинодию, в которой поэт отказался от своих прежних взглядов; но мы уже
заметили, что он никогда не был простым рационалистом. Нигде так резко и так
безжалостно не бичуется недостаточность человеческого разума, как здесь.
Поэтический блеск, с которым поэт изобразил стремление менад на Киферон, не может
нас ввести в заблуждение относительно его истинного мнения. Бог, могущество
которого представлено здесь, - Дионис - может побеждать, но не может
исцелять; его торжество приносит бедствие и гибель не только его врагу Пентею, но
и его слугам и орудиям его силы - Агаве и Кадму. Перед божественной силой
надо преклоняться, но уважать и любить ее нельзя. Последнее слово Эврипида еще
печальнее и отчаяннее, чем полные отчаяния вопросы и сетования его скепсиса.
В лице Аристофана (444-388) древняя вера нашла себе защитника, который
ревностно боролся против всех новаторов: Клеона, Сократа, Эврипида. Во всяком
случае, афинский комический поэт был очень своеобразным адвокатом религии.
Беспощадность, с которой он выводил на сцену богов, далеко превосходила все,
что можно было встретить у Эврипида. Он делает смешными не только иноземных
богов, как, например, бога трибаллов, который неправильно говорит по-гречески
(в "Птицах"); греческим богам достается еще хуже. Напомним о Гермесе (в
"Мире") , о Дионисе, выступающем в виде совершенно беспутного гуляки, причем все-
таки подчеркивается его божественное достоинство (в "Лягушках"), обо всех
богах вместе, которые вследствие постройки города птиц лишились возможности
получать жертвоприношения и от голода готовы за лакомый кусок отказаться от
управления миром (в "Птицах"), - и, несмотря на все это, Аристофан был
панегиристом старого воспитания и обычаев. Он сознавал невозможность их
возвращения, но в то же время он был серьезно убежден, что новое демагогическое
развитие общества, софистика и атеизм, которые он порицал у своих противников,
ведут к гибели государства. При всей необузданности его шуток в нем
преобладал серьезный, даже мрачный образ мыслей. Неверие его времени грызло его
самого . Он убежденно хвалил добродетель и силу старого поколения, но между
строк мы читаем, что он находит их все же несколько старомодными. Слабость
его собственной веры нигде не обнаруживается так явственно, как в "Облаках".
Обвиняя Сократа в атеизме, он сам не находит лучшего основания для сохранения
веры в богов, как то соображение, что в них нуждается общество. Поэт
ужасается при мысли о тех последствиях, которые влечет за собою отрицание богов, и
поэтому желает сохранить веру. Эта последняя уловка доказывает беспомощность
Аристофана, адвоката религии.
Религия и
философия
От Сократа получило начало движение, которое продолжается до нашего времени
и значение которого для историков духовного развития человечества едва ли
может быть преувеличено. Современники ложно оценили его значение, приняв
Сократа за софиста, за новатора, способствовавшего развращению и разложению
настоящего, и, наконец, осудили его на смерть за то, что он не почитает богов
государства, вводит новые божества и развращает юношество. Приговор суда,
который, во всяком случае, должен быть рассматриваем в связи с политическими
течениями периода демократической реставрации, представляется нам в высшей
степени несправедливым1. По отношению к государству Сократ добросовестно
исполнял свои обязанности гражданина и воина, и его учения по существу своему
совсем не были разрушительны. Собственно религии они непосредственно не
касались. Сократ, по-видимому, не полемизировал против религиозных понятий своих
соотечественников и не оскорблял культа. Он вовсе не желал заниматься
объяснением мироздания: внимание свое он направлял на внутренний мир человека и
боролся с невежеством и заблуждением в этой области. Таким образом, он
основывал этическую и практическую философию, исходя из единства мудрости и
(здравого смысла). Но внутри себя он признавал существование
непосредственного элемента, который Сократ называл своим "даймоном". Голос "даймона"
представлялся ему божественным. Этот голос во всех случаях действует в смысле
удержания, а не побуждения, и относится преимущественно к тому последствию,
которого нужно ожидать от поступка. Переводя "демоническое" словом "совесть",
забывают, что у Сократа оно не распространялось на все внутреннее состояние,
а только на отдельные поступки; с другой стороны, однако, недостаточно видеть
в нем просто практический такт, так как Сократ признавал его за голос
божества.
Портрет Сократа работы Лисиппа.
Он всех достал своими насмешками и иронией, даже судей от которых зависела его
жизнь. Интересно, что в 2012 году в Афинах был обставлен современный суд с участием
видных юристов из разных стран и зрителей, в ходе которого мнения профессиональных
юристов, выступивших в качестве судей разделились поровну, а зрители большинством
голосов высказались в пользу невиновности Сократа и в результате философ был
оправдан. Сократ умер в возрасте 70 лет - в те времена это была более чем глубокая
старость. Как свободный афинский гражданин, Сократ не был подвергнут казни палачом, он
сам принял яд. По-видимому, был использован болиголов пятнистый (лат. Conium
maculatum).
От Сократа произошло несколько школ: мегарская, элидская, циническая и ки-
ренская. Но значение всех их затмил Платон (428-347), который провел еще
далее развитие этических проблем о связи разума с добродетелью и счастьем,
причем, впрочем, часто удалялся от Сократа, главным образом в том, что он
впоследствии отказался от главного положения последнего о возможности научить
добродетели.
Мы не можем и думать дать здесь хотя бы только беглый обзор столь
разносторонней системы, как Платонова. Вопросы о единстве его системы, о развитии
мыслей Платона, о подлинности и хронологической последовательности его
диалогов остаются еще открытыми. У Платона фигурируют рядом еще до сих пор не
примиренные противоречия и самые разнообразные течения мысли и чувства. Сократ
дал ему сильный импульс; но мы встречаем у него также и умозрения
предшественников Сократа - Пифагора, Гераклита, Элеатов. Никто в такой степени, как
Платон, не соединял в себе столь острую, уничтожающую критику с таким смелым
умозрением. От него исходили как скептические неоакадемики, так и мистические
неоплатоники. В его сочинениях, как дуализм, так и пантеизм находят
подтверждающие их ссылки.
Свое положение по отношению к ходячим религиозным представлениям Платон
определил преимущественно во II, III и X книгах "Государства" . Гомера он хотел
изгнать из своего идеального государства за его недостойные рассказы о богах
и героях и за то, что он возбуждает расслабляющие чувства. Платон горячо
оппонировал главным образом против тех учений, которые выдумывают другое о
богах. Божество никогда не бывает враждебным к людям, зависть чужда сонму
богов; бог всегда благ, правдив, прост; он делает только справедливое и хорошее
и причиняет зло только в качестве наказания, т.е. имея при этом своей целью
нечто хорошее. Но так как в этом мире зло имеет очень сильный перевес, то
Платон вполне сознает, что такие нормы значительно ограничивают сферу
деятельности богов. Несмотря на это несогласие с некоторыми существенными
составными частями народной веры, Платон все-таки настолько щадил существующее,
что даже хотел, чтобы в его идеальном государстве спрашивали дельфийский
оракул об устройстве культа. В "Тимее" он сам объясняет, может быть иронически,
что в отношении богов он намерен примкнуть к господствующей традиции; во
всяком случае, он в этом диалоге признает космических, или видимых, богов (земля
и звезды) и невидимых богов теогонии и приписывает им вечное существование,
хотя, правда, с подчиненным положением и деятельностью.
Собственная Платонова идея бога не поддается определению. Он представляет
божественное вполне трансцендентным, лежащим вне чувственного мира. Высшая из
идей, идея добра, занимает в интеллектуальном мире такое же место, как солнце
в мире явлений: такими образными выражениями мы и вынуждены довольствоваться.
В высшей степени замечательно, что Платон в "Государстве", подчеркивая
безусловную необходимость познания идеи добра, сам, однако, ее не сообщает. Идея
добра имела в его глазах значение источника всего существующего, всего
хорошего в мире; но и она лежит тоже за пределами познания и вне чувственного
мира. Мысль об отдельности мира сущностей от мира явлений принадлежит к
основным положениям платонизма. Впрочем, между обоими мирами есть связь: видимые
существа образованы по образцу идей, которым они причастны, но, с другой
стороны, сама идея остается неопределенной и непознанной. Платон уже решительно
направляется по пути мистики. В физической космогонии "Тимея" Платон дал
спекулятивное построение мира: он учит, что этот мир был образован Демиургом по
образцу вечных идей - образован, но не сотворен, потому что деятельность
Демиурга только построила из находившегося уже в наличности бесформенного
вещества стройный мир: из хаоса сделала космос. Это необработанное вещество
Платон называл необходимостью и не разумел под этим чего-либо неизменного,
определенного , но, напротив, нечто случайное, неразумное. Из него произошел на-
стоящий мир, как нечто одушевленное, живое в себе, самодовлеющее. Сам Демиург
создал только первый класс существ - богов, которые, в свою очередь, подражая
ему, создали людей и другие существа. Это построение важно главным образом
потому, что оно вводит разнообразные промежуточные ступени между идеями и
видимыми существами.
Учение Платона о бессмертии повлияло на религию и теологию не менее, чем
его идея бога. У него нашло свое классическое выражение пифагорейское и
мистическое учение о том, что истинный человек есть душа, а тело только темница,
случайное местопребывание души. Все доказательства бессмертия души,
приводимые в "Федоне" и "Федре" и в частностях не всегда согласованные между собою,
не имеют такой ценности, как тот блестящий пример, с которым Платон связал
свое учение: именно смерть Сократа. Эта смерть Сократа стала для человечества
типическим примером того, как сила и независимость души, обнаруживаемые ею во
время смерти, ручаются за продолжение ее существования. Благодаря Платону
человечество стало обладать учением, согласно которому душа есть вечная, по
существу своему не уничтожаемая субстанция. Даже в тех случаях, когда отступали
перед некоторыми из его выводов (предсуществование души, переселение душ,
бессмертие души животных) , это учение все еще сохраняет свое влияние; оно не
исчезло и в христианстве, хотя в нем оно было связано с мыслями совершенно
другого происхождения.
С Аристотелем (384-322) опять выступает на первый план объективный мир.
Впервые связав опыт с умозрением, Аристотель соединил в себе все знание
своего времени во всех его областях, и сделался отцом научной энциклопедии. Его
логические формы мышления господствовали в Средние века в арабской философии
и христианской схоластике, а отчасти еще проявляют свое влияние и до сих пор.
На Аристотеля можно смотреть как на первого мыслителя, положившего научное
основание теистическому понятию Бога и подготовившего т. н. космогоническое и
телеологическое доказательства бытия Божия посредством применения мысли о
действующей, двигающей причине и имманентной целесообразности. Аристотель
различал сущность, или форму, которая в качестве осуществленной деятельности,
actus (действия) , завершает и образовывает вещество, или субстрат; но он не
разъединяет их одно от другого, подобно тому, как Платон разъединил свои два
начала. Понимая бога как чистую деятельность, или энергию, он, с одной
стороны, удерживал чистую духовность бога, с другой, сохранял его отношение к
миру.
Аристотель жил при Александре Великом; в начале периода Диадохов Зенон и
Эпикур основали в Афинах стоическую и эпикурейскую школы. Обе эти школы во
многих пунктах сходятся между собою: они дают материалистическое истолкование
мира, решительно обращаются в сторону этических проблем и гораздо более
интересуются человеком как отдельной личностью, чем его отношениями к
государству. Во многих отношениях, впрочем, они являются антагонистами и для религии
имели противоположное значение. Стоическая школа, первыми тремя учителями
которой были Зенон из Кипра, Клеант и Хризипп, выводила мир из смешения четырех
элементов: двух активных (драстических - огонь и воздух) и двух пассивных
(патетических - земля и вода). Мировоззрение их было монистическое, так как
стоическая школа все объясняла материально, но вместе с тем и логически:
Логос, производящий порядок и гармонию, образующий и проникающий все существа,
отождествляется с материальным огнем. Этот огненный Логос есть жизнь и
зародыш, семя всех существ, мировое начало, мировой разум, мировой закон; вместе
с тем он ставится на место идеи бога и этического начала. Иногда стоики
прославляют это мировое начало также под именем Зевса, как в известном гимне
Клеанта. Затем, так как, согласно этому учению, Логос соединяет и организует
все существующее в мире без исключения, то является необходимость или
отрицать зло, или объяснить его так, чтобы оно представлялось согласным с разу-
мом. В этой теодицее стоическая школа ссылается на совершенство целого, части
которого нельзя рассматривать изолированно; как тень, сопутствуя свету, не
нарушает гармонии, также следует смотреть и на зло; нужно отличать общие
цели, первоначальное, от сопровождающих их обстоятельств, производного. В целом
стоическое учение оказывалось опорой для религии благодаря своей нравственной
строгости и настойчивому подтверждению чувства долга, но еще более благодаря
апологетическим тенденциям, которые оно проявляло, пытаясь философски
обосновать основные понятия религии, в особенности мантику.
Совершенно другой характер носила эпикурейская философия, объяснявшая мир
движением атомов в пространстве, без всякого применения идей целесообразности
или разумности. По этому учению боги, как вечные и блаженные существа, живут
в Интермундии, т.е. междумировом пространстве, и не заботятся о делах,
касающихся мира. Вследствие такого учения школа эта была враждебна религии. Эпикур
жил спокойно, умеренно и скромно в кругу учеников и стремился осуществить
счастье нетребовательной жизнью, озаренной светом дружбы.
Практическое значение стоицизма и эпикуреизма обнаружилось в римском
обществе в конце республики и при императорах. Там мы опять встретим обе школы.
Религия
и мораль
Мы не имеем в виду излагать здесь, как греки понимали добро и обязанности,
определяли добродетель и устраивали нравственные отношения. При случае мы уже
касались некоторых нравственных идей в том виде, как они представляются нам в
литературе. Здесь мы намерены только высказать еще несколько слов
относительно связи между религией и моралью. Впрочем, наши сведения об этом
ограниченны; мы не в состоянии определить влияние религии на идеи, чувства и поступки
греков в частностях. Мы знаем лишь то, что и здесь пестрое разнообразие их
жизни не было приведено к единству никаким религиозным авторитетом, никаким
уставом. Различные периоды, разные местные и общественные круги сильно
расходятся друг с другом по нравственным воззрениям. Героический век имел не те
идеалы, что период процветания афинской культуры. Большая разница между тем
временем, когда вместе с Гомером полагали, что центр тяжести человеческого
существа заключается в теле, и тем, когда вместе с Платоном искали его в
душе; когда, как в классический период, считали за высшее проявление морали
учение о государстве, или когда она понималась индивидуально, как это было в
позднейших школах. Но, несмотря на все эти различия, мы все же можем сделать
общую характеристику, так как греки в границах, обусловленных их общими
склонностями и способностями, развивались в одном определенном направлении и
нравственные их черты получили отпечаток определенного типа.
Хотя греки и стремились основать нравственность на религии, но последняя не
удовлетворяла нравственным потребностям; между той и другой происходили
частые столкновения. Нормами нравственности служили обычай и закон и тот и
другой имели религиозную санкцию. Мы уже упоминали об основном значении клятвы.
Порядок и устройство семьи, общества, государства состояли под божественным
покровительством: в солоновском - чти богов и повинуйся родителям - они
соединены вместе. Границы, полагаемые личности условиями жизни, согласной с
законом и обычаем, грек понимал как божественные установления, которых
отдельное лицо должно держаться с благоговейным страхом. Поэтому благочестие он
понимал не только как исполнение обязанностей культа, причем боги получают
должное им, и не только как обрядовую чистоту, но как правильное поведение,
во всем образе жизни считающееся с божественной волей. Поэтому дозволенное
богами и справедливое совпадали, и благочестивое имело двоякое значение:
благочестивого образа мыслей, осуществляемого или всею жизнью, или в особенности
жертвоприношениями и молитвами. Благочестивое и правильное поведение
существенно состояло в соблюдении установленных отношений, но включало также, в
качестве высокой религиозной обязанности, милосердие к чужестранцам и просящим
защиты. Но греческая нравственность не была вполне связана существующими
установлениями , а касалась и того, что выходило из их пределов. Это мы видим из
того благоговения, с каким иногда положительным законам противопоставлялись
законы неписаные, как более высокие. Не только Софокл в "Антигоне", но и
многие другие греческие авторы проповедуют, что рядом и даже выше велений
государства стоят имеющие общее значение божественные законы, которым должно
повиноваться предпочтительно пред этими велениями. Но эта литература не указала
ни средства к назначению этой высшей нормы, ни масштаба для оценки связи
этого неписаного права с существующими установлениями. Вообще грекам не удалось
найти прочной основы для нравственности. Софисты выдвинули эту задачу; она
была глубоко и широко поставлена Платоном, но в народном сознании так и не
была разрешена.
Мораль находила себе в религиозных представлениях крайне недостаточную
опору. Главное, чего требует от религии мораль - это идея бога, которая бы
служила выражением мысли о справедливом управлении миром. Но именно этой-то идеи
и не было у греков. Между мифологическими образами и хранителями нравственных
законов в мире не существовало никакой иной связи, кроме того, что те и
другие носили одинаковые названия, и эта одинаковость вводила в соблазн многих.
На богов, которые преследуют свои личные интересы, которые не единодушны
между собою и совершают всякого рода постыдные дела, нельзя было полагаться как
на правителей мира, а между тем это управление приписывалось Зевсу и другим
богам. Когда это противоречие сознавалось, то для обозначения управления
миром употребляли неопределенные, безличные способы выражения: Мойра, Дике,
Фемида, один из богов, кто бы это ни был. Но не только деятели мирового
управления, но и содержание и тенденция этого управления большей частью оставались
в тумане. Греки не знали злых богов, которые бы по своей сущности всегда
враждебно противостояли добрым; но своим собственным богам они приписывали также
произвольные вредные действия. Это вело, с одной стороны, к резкому учению
Геродота о зависти богов, с другой - к оппозиции Платона, который производил
от богов только доброе, но вместе с тем представлял, что мир и жизнь по
большей части существуют самостоятельно. Таким образом, греки не могли выработать
себе религиозной идеи провидения.
Боги, не отвечавшие потребности в справедливом управлении миром, столь же
мало могли служить и образцами нравственности. Мы уже видели, как много
соблазна вызывали безнравственные рассказы мифологии. Правда, боги были
возведены в идеальные образы, но только с эстетической, а не с этической точки
зрения. Одна лишь история Геракла служила выражением этических мыслей. С этим
существенно связано то, что греки так мало ощущали свою внутреннюю связь с
богами. Характерно выражение: странно было бы выказывать любовь к Зевсу. Боги
не имели никакой притягательной силы, не могли оказать никакого очищающего
влияния; хотя пифагорейцы и Платон и ставили целью жизни уподобление богу, -
но это уподобление богу не заключало в себе богатого содержания.
Можно было бы, пожалуй, признать за достаточное религиозное основание для
морали то явление, которое оказывала на жизнь мысль о другом мире,
высказывавшаяся в таинствах. Но сила мистических таинств понималась слишком внешним
образом, как магическая сила, и потому не могла придать жизни действительно
этическое значение. Притом мистический культ представляет нечто слишком
самодовлеющее, существующее рядом с жизнью, не проникая в нее. Хотя то, что
представлялось в Элевсине, и имело большое значение для счастья или несчастья в
будущем, но оно не возбуждало никакого морального чувства и не направляло к
деятельности или к практическому выполнению добродетели.
Таким образом, греки искали в религии руководства для нравственной жизни -
и не нашли. Их главные добродетели: мудрость, мужество, благоразумие,
справедливость - имеют к богам лишь косвенное отношение. У этого народа, с его
высокими стремлениями и необузданным чувством свободы, грех состоял главным
образом в несоблюдении должных границ, в гордости. Во всяком случае, оценка
греческой этики будет слишком низка, если не обратить внимания на то, что ею
были поставлены тонкие этические проблемы, которые и были подведены под
религиозную точку зрения, что видно, например, из усердной работы над теодицеей.
Ни один народ древности не брал на себя таких возвышенных задач и не
чувствовал столь глубоко своих недостатков. Греки старались достигнуть блаженства в
гармоническом существовании, подобно тому, как своих богов они представляли
блаженными. Но они не нашли условий такого счастья и не выяснили, что именно
ему препятствует.
Эллинский
период
Период, начинающийся с Александра Великого, обыкновенно обозначается именем
эллинистического. Греческая культура, оторванная от своего национального
основания, распространялась по всему миру и смешалась с восточными элементами,
- двойной результат, сознательно имевшийся в виду Александром. Александр
приносил жертву олимпийским богам, послал свою первую военную добычу в Афины
Палладе Афине, на крайнем пункте своих походов - в Гифазисе - воздвиг алтари
двенадцати олимпийским богам и велел произвести военные игры на греческий
манер. В его новом городе Александрии главный храм принадлежал Посейдону;
существовал и культ Деметры, но также и культ Изиды. В разных странах Александр
почитал местных богов: в Тире - Мелькарта, в иерусалимском храме - Иегову, в
Вавилоне - Ваала, Зевса Амона, оракула которого он вопрошал в Ливийской
пустыне . Таким образом он ставил рядом различные религии как равноправные, и эта
теокразия сделалась образцом для всего эллинского периода.
Но греческий дух, перед которым открылось столь широкое поле, будучи
пересажен на чужую почву, потерял благодаря этому некоторые из своих характерных
особенностей. Греческим теперь уже сделался весь известный мир, и главными
местопребываниями культуры, рядом с Афинами, стали Пергам, Родос и
Александрия. Национальную жизнь сменила жизнь космополитическая, публичную - частная.
Гордость и чувство свободы, которыми питалась греческая литература, и которые
имели в Демосфене своего последнего представителя, исчезли. Соответственно
новому положению возникли новые роды искусства: новая комедия Менандра, роман
- в том и в другом рассказывалось о похождениях, приключениях, любовных
историях отдельных лиц; идиллия, превозносившая изнеженным жителям больших
городов простоту сельской жизни или рисовавшая жанровые картинки из
действительной жизни. Философия стремилась содействовать нравственному образованию и
счастью личности и отклонилась от политических умозрений, составлявших еще у
Платона венец системы. В качестве школьной учености философия сохранялась еще
в течение столетий и именно в Афинах, где ряд лиц, стоявших во главе школ и
последовательно занимавших большей частью почетное положение, продолжал
распространять традиции отдельных доктрин. Собственно столицей учености в этом
периоде была Александрия. Птолемеи показали себя большими покровителями науки
и искусства; они основали в Александрии библиотеку и ученую школу музея.
Образование носило здесь преимущественно ученый характер и состояло главным
образом в собрании и истолковании литературных сокровищ древности и в
подражании им. Именем александрийского обозначают то направление в литературе,
которое недостаток вдохновения прикрывает старательно выглаженной и искусно
обработанной формой, и которое произвело только талантливые ремесленные издания.
Таланта у поэтов первого столетия периода Птолемеев отрицать нельзя. Элегии и
гимны Каллимаха, эпос Аполлония Родосского и главным образом идилии Феокрита
принадлежат к числу достойных внимания произведений литературы, пережившей
уже свое цветущее время. Для истории религии эта поэзия имеет ценность
главным образом потому, что она сохранила много древнего материала. Только
описания Феокрита, вроде изображения болезненно-влюбленной женщины с ее
чародейственными средствами или большого религиозного праздника в Александрии,
позволяют нам бросить взгляд на стремления его времени.
В религии эллинистический мир вообще оставался верен древним культам и
обычаям. Но вместе с независимостью мелких греческих государств сокрушилось и
могущество предания и закона в политической области, и сами боги потеряли
часть своей деятельной сферы. Несмотря на это, служение им в Александрии и
других местах совершалось с большой пышностью. Оппозиция против кровавых
жертвоприношений, которая у греков возникла уже давно (Пифагор, Эмпедокл,
Гераклит) , нашла себе красноречивого представителя в лице последователя
Аристотеля - Теофраста. В эллинистическом мире пробудился живой интерес к древнему
достоянию не только греков, но и других народов и к изучению их состояния в
древние времена. Греческий язык стал средством для взаимного знакомства ранее
отделенных друг от друга цивилизаций. В третьем веке Бероз писал о
вавилонской древности, Манефон - об египетской, семьдесят толковников переводили на
греческий язык Ветхий Завет. Таким образом происходило знакомство с
различными религиями и смешение их между собою.
Птолемеи почитали как греческие, так и египетские божества и оказывали
покровительство многочисленному иудейскому населению своей столицы. Что Селев-
кид Антиох Эпифан не выказал такой же терпимости по отношению к палестинским
иудеям, это следует объяснить отчасти политическим положением самих иудеев и
их различных партий.
Между божествами, которые в этот период стояли особенно на первом плане, мы
назовем древнюю сирийскую богиню в Гиерополисе, Гелиоса родосцев, Сераписа,
принесенного из Синопа на Понте в Александрию. Благодаря походу Александра в
Индию, где в одном городке Пизе предполагалась родина Диониса, культ этого
бога также получил новое развитие: сам Александр отождествлялся с Дионисом. В
особенности резко обнаружилось в это время обоготворение властителей,
свойственное рабскому Востоку. В Александрии с большой пышностью и великолепными
процессиями совершали апофеоз Птолемея Лага; ему был воздвигнут храм и в
честь его отправлялся регулярный культ. Почитание Димитрия Полиоркета в
Афинах льстивой низостью превзошло все бывшее до тех пор. На том месте, где он
вступил на Аттическую землю, ему, как сошедшему, был воздвигнут алтарь; ему
был отведен храм, в котором он даже устраивал свои попойки; ему приносились
жертвы, его вопрошали, как бога-оракула. Такие случаи не составляли
исключения; мы можем привести подобные примеры в различных эллинистических царствах.
Эти апофеозы важны как подготовительные ступени к позднейшему римскому культу
императоров.
О том, как римляне после завоевания Коринфа и эллинских царств вступили в
обладание наследством греческой культуры, мы расскажем в следующей главе.
(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)
Ликбез
МИР МИКРОБОВ
БИОСИНТЕЗ У МИКРООРГАНР13МОВ
(продолжение)
СИНТЕЗ ЛИПИДНЫХ
КОМПОНЕНТОВ ИЗ
УКСУСНОЙ КИСЛОТЫ
Липиды — класс клеточных компонентов, выделенный не на основании их
химического состава, а на основании их растворимости. Они нерастворимы в воде и
растворимы в неполярных растворителях, таких, как эфир, хлороформ или бензол.
Липиды представляют собой химически гетерогенную группу, к ним относятся
жиры, фосфолипиды, стероиды, изопреноиды и поли-р-оксибутират. Все липиды можно
разделить на две большие группы: липиды, содержащие жирные кислоты, связанные
эфирной связью, и липиды, состоящие из повторяющихся пятиуглеродных
фрагментов, подобных изопрену:
сн,
—Cri2—^С= сн—снв—
Некоторые липиды и их функции перечислены в табл. 4.
Таблица 4. Липиды и их функции.
Липиды, содержащие жирные
кислоты, связанные эфирной связью
Функции
у прокариот
у эукариот
Простые (мономериая единица одного типа)
Поли-р-оксимасляная кислота
Запасное вещество
Нет
Сложные (жирные кислоты связаны эфирной связью с другими веществами)
Глицериновые
эфиры
Нейтральные жиры
Фосфолипиды
Гликолипиды
Нет
Компонент мембраны
Компонент мембраны
цианобактерий
Запасное вещество
Компонент мембраны
Компонент мембраны
хлоропластов
Жирные кислоты, связанные эфирной связью с аминосахарами
Липид А
Компонент липополи-
сахаридного слоя
клеточной стенки
Нет
Таблица 4. Продолжение
Липиды, содержащие
изопреновые единицы
Функции
у прокариот
у эукариот
Полиизопрены
Каротиноиды С4о
(8хС5)
Стеролы С3о (6хС5)
Бактопренол С55
(ИхС5)
Фотозащита и поглощение
света
У большинства отсутствуют
Компонент, к которому
прикрепляются компоненты
клеточной стенки во время
синтеза
Поглощающие свет пигменты
Компонент мембраны
Нет
Сложные соединения, содержащие изопреновые компоненты
Хлорофилл
Хиноны
Компонент фотосинтезирующе-
го аппарата
Компонент цепей переноса
электронов
Компонент фотосинтезирую-
щего аппарата
Компонент цепей переноса
электронов
Фосфолипиды являются универсальными компонентами мембран. Их общая
структура показана на рис. 28. Химическая природа остатка X, прикрепленного к
фосфатной группе, определяет, к какой группе относится фосфолипид. У. Е. coli и
Salmonella typhimurium, мембранные липиды которых изучены наиболее подробно,
основной фосфолипид мембраны — это фосфатидилэтаноламин (^75%).
Обнаруживаются также в меньших количествах фосфатидилглицерин (^18%) , кардиолипин (^5%) и
лишь следы фосфатидилсерина (^1%).
Синтез
жирных кислот
Жирные кислоты синтезируются отдельно, а затем с помощью эфирной связи
включаются в сложные липиды. У бактерий имеется множество липидов, содержащих
различное число атомов углерода и обладающих простой или разветвленной цепью.
Они могут содержать или не содержать двойные связи, ОН-группы и циклопропано-
вые кольца. Число жирных кислот у каждого отдельного вида бактерий строго
определенно. Например, Е. coli содержит только шесть жирных кислот, a Bacillus
subtilis восемь, причем только две жирные кислоты являются общими для обоих
видов (табл. 5).
H,C-0-R,
1
О HC-O-R,
H I
х-о-р-о-сн,
он
Ri и R, -ацильные
О
II
остаткиФ—С—)
Название фо-фолипида
-CHj-CH,-NH,
-CHi-CHNH.-COOH
-СН2-СНОН-СН,ОН
о-
I
-CHj-CHOH-CHj-O-P-OCH, О
И I II
О CH-O-C-R
Фосфат идил **п знсллмиь>
Фосфатидилти н
Кардиолипин
CHU-O-r-R
Рис. 28. Структура фосфолипидов.
Табл. 5. Состав жирных кислот в липидах клеток Е. coli и В. Subtilis (%).
Атомов
углерода
14
14
14
15
15
16
16
16
17
17
17
18
ЭЕ
Двойных
связей
0
0
0
0
0
0
1
0
0
0
0
1
Гидроксиль-
ных групп
0
1
0
0
0
0
0
0
0
0
0
0
Структура*
Нормальная
Нормальная
Изо
Антиизо
Изо
Нормальная
Нормальная
Изо
Антиизо
Изо
Цикло
Нормальная
Название
Миристииовая
р-оксимиристино-
вая
Пальмитиновая
Пальмитолеино-
вая
цис-Вакпеновая
Е.
coli
6.1
4,8
0
0
0
37,1
28
0
0
0
3,2
20,8
В.
subtilis
Следы
0
3,9
36,6
12,1
6
0
11,1
14,4
15,9
0
0
«Нормальная» означает неразветвленную цепь жирной кислоты; «Изо» означает, что к
предпоследнему атому углерода присоединена метальная группа; «Антиизо» означает, что
метильная группа присоединена к третьему атому углерода с конца; «Цикло» означает,
что жирная кислота содержит циклопропановое кольцо.
Относительно типов жирных кислот, встречающихся у бактерий, можно сделать
некоторые обобщения. Подобно почти всем жирным кислотам, большинство жирных
кислот бактерий содержит четное число атомов углерода. У эукариот
полиненасыщенные жирные кислоты (содержащие более одной двойной связи) — обычный
компонент набора липидов, но среди прокариот они встречаются только у цианобакте-
рий.
АПБ-SH
г-ж- У
ноос-сна-с
-S-I
(3>
.*
О СОг-0ищин Ь'истиы
С СН'"Чк.А ^ S г
A#njUt-S-"3A MaM>Hiu~S-KoA S-KoA
О)
W KoA-SH АПБ-SH
*°
CH,-C
KoA-SH
4S-AHB
Л»|е/?7^-5-АПБ
(4)
О
I
HOOC-CH,-
MOAOHUA-S-ATIB
У
I
S-АПБ
К CO,
f- АПБ-SH
Малонил-S-tifc —
АПБ-SH
CHj-C-CHj-C
Ч-АПБ
Ацтоацетил -S-АПБ
L-НАДРН
<5)Lhaj*p*
' *°
CH3-0.'OH-CHa-C
4S-AnB
р-Оксибутирил- S-АПБ
(6)|-H,0
♦ ^°
CH,—CH=CH—С
4S-AnB
Кроттил- S-АПБ
L-нлдан
N-hajw>*
CH3-CHa-CHa-C^
S-АПБ
Bifmupujt-s-ьпв
Повторение ^х
реакций (4) -C7)
■i
.o
сн3- сн,-сна-сна-с,
Ib/ссаноил- s-апб
VAne
Рис. 29. Механизм синтеза насыщенных жирных кислот из ацетил-S-KoA у
Е. coll. Показана последовательность реакций, в результате которой
синтезируется гексаноил—(Сб) -S-АПБ. В дальнейшем путем переносов
ацетильных групп от малонил-S-АПБ и последующих восстановлений
[повторение реакций (4) — (7)] образуются неразветвленные жирные
кислоты все большей длины с четным числом атомов углерода.
Насыщенные жирные кислоты синтезируются в ходе последовательных реакций,
изображенных на рис. 29. При этом важнейшую роль играет особый белок, так
называемый ацилпереносящий белок (АПБ). Образование жирных кислот с длинной
цепью начинается с переноса ацетильной группы с ацетил-КоА на АПБ. Этот
комплекс служит акцептором, на который последовательно переносятся двухуглерод-
ные фрагменты (Сг-фрагменты) . Донором Сг-фрагментов служит малонил-КоА,
образующийся путем карбоксилирования ацетил-КоА; при переносе С2-фрагмента
освобождается СО2 и регенерируется свободный АПБ. В результате переноса С2~
фрагмента на конце продукта оказывается ацетильная группа, которая в ходе
последующих реакций восстанавливается, дегидрируется и снова восстанавливается.
В итоге образуется комплекс АПБ с ненасыщенным ацильным остатком, содержащим
два дополнительных атома углерода. При повторении этого ряда реакций цепь
жирной кислоты постепенно удлиняется, пока не достигается длина, характерная
для соединения, присущего данной бактерии (обычно от Ci4 до Cis) .
Мононенасыщенные жирные кислоты образуются у различных бактерий с помощью
одного из двух путей (табл. 6), аэробного или анаэробного (последний
встречается как у анаэробов, так и у аэробов).
Табл. 6. Механизмы синтеза мононенасыщенных жирных
кислот у различных организмов.
Анаэробный путь
Clostridium spp.
Lactobacillus spp.
Escherichia coli
Pseudomonas spp.
Фотосинтезирующие бактерии
Цианобактерии
Аэробный путь
Mycobacterium spp.
Corynebacterium spp.
Micrococcus lysodeikticus
Bacillus spp.
Грибы
Простейшие
Животные
Аэробный путь заключается в последующей модификации полностью
синтезированных насыщенных жирных кислот, в то время как при анаэробном пути образование
ненасыщенной связи происходит во время элонгации цепи жирной кислоты. Для
аэробного пути требуется непосредственное участие молекулярного кислорода
(рис. 30).
СН3~(СН2)14-С -S-AI7B+7202-^Н3-(Ш2)6-СН=СН(СН2)7--СООН+Н20
АПБ-производное пальмитиновой Пальмитолеиновая кислота
кислоты
Рис. 30. Образование аэробным путем мононенасыщенней
жирной кислоты, пальмитолеиновой, из соответствующей
насыщенной жирной кислоты, пальмитиновой.
Реакции анаэробного пути приведены на рис. 31. Сю-оксиацильный интермеди-
ат, р-оксидеканоил-АПБ, может вступить в обычные реакции образования
ненасыщенной связи, приводящие к образованию насыщенных жирных кислот с более
длинной цепью, или может претерпеть дегидрирование, приводящее к синтезу
соответствующих мононенасыщенных жирных кислот. В случае анаэробного пути положение
двойной связи в углеродной цепи конечных продуктов определяется тем, в какой
момент биосинтеза включается этот путь. Последующее удлинение цепи приводит к
тому, что двойная связь располагается между 9 и 10 атомами углерода в С16-
продукте (пальмитолеиновая кислота). Однако в С^-продукте двойная связь бу-
дет расположена между 11 и 12 атомами углерода. Поэтому бактерии, в которых
используется анаэробный путь, в качестве мононенасыщенной жирной Cis-кислоты
содержат цис-вакценовую кислоту, а не олеиновую кислоту — продукт прямой
реакции образования ненасыщенной связи в стеариновой кислоте в результате
реакций аэробного пути.
Малонил-ь-м\ъ
СНз-ССН^-СН^С
//
S-АПБ
ОктпаноилЬ-АПЪ
с,
I Восстановление
пв
\воа
АПБ-SH
СО,
н онн о
СН,- (СН,)5-С*-С*- С*- С
I I I \
Н Н Н S-АПБ
р-Оксидеканоил-Ъ-АЛВ
р,У'№шдратацця//' \. а^-Дегидратация
н н
1у I
н
S-АПБ
Восстановление
С! 1л-(СН2;,-С=С-Св Н2-С СНл-(СНа)$ -С H7-d=C -С
\ИризеХненцв NS-AnB ' Ч'
\и восстановление
\mpex ^фрагментов
1малонил-$-кпъ
„ „ Декг^оил(С,„-s-АПБ
II °
СН i-(CH2)s-C =С-(СН2)7-С*
4S-AnB
АПБ-проиЗеодное
пальмитолетовс-4 кислоты (Си Д )
| Прис*?дннечие и
\В0СГРЧ1*1С*Л£Нце
\С2~фрагмента
[мШОНиЛ-в-АПБ
1
Касыщеыше жирные
кислоты с-большей
длиной цепи
н н
/
СНЛ-(СН2),-С=С-(СН, i0-C
«i-АПБ
АПБ-произеодное
цис-еакценоеой кислоты (С,„, а
Рис. 31. Анаэробный путь синтеза мононенасыщенных жирных
кислот, характерный для многих бактерий; показана его
связь с биосинтезом насыщенных жирных кислот.
Диоксиацетсифосфат
-HAftH
U-НАЯгН
СН,ОН
I "
О СНОН
I I
но-р—о—сн2
I
о-
Глицерол-З-фосфат
*°
R-C—5АПБ'
О^
СН2ОН
I
СНОН
I
^ °
о
СН,—О—С—R
СН—O-^fc—R
I
АПБ НО—Р—О—СН2
Лшофосфатидная
кислота
но— р—о—сн,
о~ Фосфатидная
кислота
ЦТФ-\
R—(?-S~AI16
®® A,^°'c"r
Серии
ЦМФ
tf«/n-®-®-CH,
МЯ^-диглицерЫ[
CH^O-C-R
I
Глицерол-3-
фосфат о
ими CH2-O^C-R
СН—O-C-R
О" О
I I I
НО—Р—О—СН2—СН-СН,—О—Р-О-СН,
d>H A
о
о-
I I
НООС—СН— СН2-0 —Р—О—СН;
1 "
NH2 О
Фосфатидилсерин
Ob-O-C-R
СН—О-С—R
Фосфатидилиицвромрссфат
к®
К^
со.
СН,—О—С—R
1 Ч
О- СН—О-ЛС—R
I I
сн2—сн2—о—р—о —сн,
I II
NH2 О
Фосфатидилэтаноламин
6-
I I
НО-СН2—СН— СН,—О—Р-О-СН,
I II
он о
л Фосфатидилглицерин
СН2—О-ЛС—R
СН-О-С—R
шфдшицери/
V
к
ЦМФ
• >0
R-C—О—СН,
^° I
R—С-О—СН
I
сн-
О' О-
^ I II
о-г-о-сн,-сн-сн2—о—р—о—сн
1 1 II
о он о
Кардиолипин
(оифосфатидилглщерин)
СН,—О-С—R
I <\
СН-О-С—R
Рис. 32. Пути образования основных групп фосфолипидов у Е. coli.
Синтез
фосфолипидов
Фосфолипиды синтезируются из жирных кислот и интермедиата гликолиза — диок-
сиацетонфосфата — в ходе реакций, показанных на рис. 32. Диоксиацетонфосфат
восстанавливается до глицерол-3-фосфата, который затем этерифицируется двумя
остатками жирных кислот. Образовавшийся диглицерид, фосфатидная кислота,
активируется с помощью ЦТФ и превращается в ЦДФ-диглицерид, вступающий в
реакции переноса с участием серина и а-глицерофосфата, в которых освобождается
ЦМФ. Продукт реакции, содержащий серии — фосфатидилсерин, — составляет
небольшую часть фосфолипидов. Основную часть составляет продукт его декарбокси-
лирования, фосфатидилэтаноламин. Реакция ЦДФ-диглицерида с а-глицерофосфатом
приводит к синтезу других фосфолипидов — фосфатидилглицерина и кардиолипина.
CHjCO-S-KoA CHjCO-S-KoA
Конденсация
„ голова кхвосту*'
CH,CO-S- КоА СНэСОСНаСО-Б-КоА + KoA-SH
Конденсация
„голова к голове"
он
HOOC-CHi-C-CHjCO-S-KoA + KoA-SH
СНэ
Рксимелшглртор/и&КоА
l+2HAffPH
ОН
HOOC-CHj-C-CHjCHaOH + KoA-SH + 2 НАДР*
СН,
Мевалоноеая
кислота
1+2АТФ
ОН
HOOC-CH,-C-CH,CHiO-®-©+2 АДР
СН
5-дифосфомевалотвая
г кислота
-СО, j
+АТФ
сн2
\-CH2CH20 -©-©
сн,''
Ьэопентенилпирофосфат
Рис. 33. Синтез изопентенилпирофосфата,
предшественника всех поли-изопреновых веществ, из ацетил-S-KoA.
Синтез
полиизопреновых
соединений
Некоторые компоненты клетки имеют углеродный скелет, состоящий из
повторяющихся С5-фрагментов, обладающих структурой изопрена. Эти полиизопреновые
соединения синтезируются исключительно из ацетильных групп; однако механизм
элонгации цепи в этом случае заметно отличается от механизма синтеза жирных
кислот, начиная с С4-фрагмента (рис. 33). Ацетоацетил-КоА соединяется с
ацетил-Ко А «голова к голове» и дает после перегруппировки мевалоновую кислоту —
разветвленную Сб-кислоту. Она в свою очередь превращается в результате двух
последовательных фосфорилирований и декарбоксилирования в изопентенилпирофос-
>фат — активированное Cs-соединение, из которого синтезируются
полиизопреновые соединения. На рис. 34 показаны последовательные стадии синтеза Ci5- и
С2 о "производных из этого интермедиата. Соединение двух молекул С^-производ-
ного фарнезилпирофосфата «хвост к хвосту» дает сквален, предшественник стеро-
лов. Аналогичное соединение двух молекул С2о "производных дает фитоин,
предшественник каротиноидов. Ci5- и С2о~полиизопреновые спирты — фарнезол и фитол —
представляют собой компоненты хлорофиллов. Дальнейшее удлинение цепи
соединением звеньев «голова к хвосту» дает полиизопреновые соединения, содержащие от
50 до 60 атомов углерода, которые входят в состав хинонов.
(с5) н,сч
j: ~сн-сн2о -©-©
Н2С
^ \-CH2CHa0-®-®
Дцметилаляил-
гшрофосфат
н,с
Изопентешапи-
рофосфат
(Си) H»CV ^И>
JP «СН-СН,—СНа-С=»СН- СНаО-®—(Р
ОЧ
Н,С
н,с
^Z-CHaCHaO-©-©
СНз
I » I
>=гсн-сн,-сн,-с-сн~сн,-сн2-с=сн-сн,о-©-©
I
НаС
^:-сн2снзО-@-©
н,с
^«CM-CHj+CHa-C^CH-CHj-CHj-C^CH-CHaO-©-©
Рис. 34. Элонгация цепи в ходе биосинтеза полиизопренов
2(jtyWW-S-KoA)
7{Глицин)
СООН СООН
I I
СН, <СН,)2
(4>
XJ
СН, "N-
I *
Ml,
/ Порфобмтогек
СООН СООН
I I
(СН,Ь СИ,
<сн,>2-соон
ноос-сн,
сн2—соон
(CH2)2-COOH|
(С11,Ь-СООН
Уропорфириноген \\\
сн=сн2 с» I,
СНз
н=сн*
СН,
(сн.ь-соон^ _, w
J
ItpomonopfrupuH ^
Mr/ V
Хлорофилли Гемы
Рис. 35. Общая схема синтеза порфиринов.
Синтез
порфиринов
Каждая из множества различных органических молекул, служащих коферментами,
или простетическими группами ферментов, синтезируется с помощью особого
биосинтетического пути. В качестве примера опишем синтез порфиринов. Они делятся
на две основные группы: железосодержащие ремы, служащие простетическими
группами цитохромов и многих других ферментов, называемые в совокупности гемино-
выми белками; и магнийсодержащие хлорофиллы. Витамин В12 — предшественник
простетической группы некоторых ферментов, катализирующих перенос одноугле-
родных фрагментов, синтезируется из одного из интермедиатов пути биосинтеза
порфиринов.
Синтез порфиринов начинается с конденсации аминокислоты глицина с сукцинил-
КоА, после которой через три стадии образуется порфобилиноген (рис. 35). При
конденсации 4 молекул этого интермедиата появляется тетрапиррольное ядро уро-
порфириногена III; в результате последующих модификаций и окисления
образуется протопорфирин IX. Введение в эту молекулу атома железа, связанного
хелатной связью, приводит непосредственно к синтезу гема. В другом случае, если
образуется хелатная связь кольца с магнием, в ходе длинного ряда
последовательных реакций образуется хлорофилл, характерный для данной группы фотосин-
тезирующих организмов. Большинство реакций синтеза хлорофилла являются общими
для всех хлорофиллов; расхождение биосинтетических путей, в результате
которого образуются различные хлорофиллы, характерные для данных растений и
бактерий, происходит в конце всей последовательности реакций биосинтеза.
(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)
до!
ОСВАИВАЕМ СТАТИСТИКУ
Бродский Я.С.
Среднее
арифметическое
В результате исследований, связанных с массовыми явлениями, получают много
числовых данных. Возникает проблема — найти такие характеристики, которые
довольно полно характеризовали бы полученный числовой материал. Характеристики,
которые базируются на данных массовых наблюдений, называют обобщающими
показателями. Эти показатели характеризуют значения признака, его вариацию. Их
вычисляют с помощью вариант и соответствующих частот (относительных частот).
Важнейшие среди обобщающих показателей — средние величины, т. е. такие
значения признака, вокруг которых группируются отдельные наблюдаемые значения
элементов . Отсюда и название — меры центральной тенденции.
В зависимости от характера задачи пользуются тем или иным видом средней
величины. К ним принадлежат среднее арифметическое, мода, медиана, степенные
средние (среднее гармоническое, среднее геометрическое и т. п.).
Изучая и используя обобщающие показатели, следует иметь в виду, что они
только тогда объективно будут соответствовать своему назначению, если
применяются к однородным совокупностям. В противном случае можно получить
неправильные выводы. Например, едва ли правильно характеризовать средние учебные
достижения учащихся одного региона, вычисленные по данным совокупности, к
которой относятся наряду с учащимися элитных учебных заведений (лицеев,
гимназий и т. п.) ученики общеобразовательных школ, специализированных школ для
умственно отсталых детей и др.
Неправильное использование средних показателей приводит к тому, что в ряде
случаев за «благополучным» показателем успешности скрываются проблемы,
связанные с обучением отдельных категорий учащихся.
В настоящем параграфе будет рассмотрено среднее арифметическое и его
свойства.
С понятием среднего арифметического вы уже знакомы с младших классов.
Напомним его. Пусть имеется п объектов, для которых измерена некоторая
характеристика , и получены значения xi, х2, . . . , хп. Среднее арифметическое этих п
значений обозначают через х и определяют как
х = (xi + х2 + ... + хп) /п
или
1 п
* - п Т. *>
1=1 .
Символом £а1 с переменным индексом i (читается так: «сумма по i от 1 до п»,
переменный индекс можно обозначать любой буквой) обозначают следующую сумму:
п
V а. = а1+а2^-... + ап
i = 1
Это сокращенное обозначение суммы обладает следующими простыми свойствами,
вытекающими из известных свойств сложения:
п
У а= а + а + ... + а = па.
-1 v
1. ' ~ n слагаемых
tca*~cta*
2 . ? = 1 i = 1 , так как общий множитель можно выносить за знак суммы.
п m n
3 . '' - * ' = * i = m + 1 f так как для сложения справедливо сочетательное
свойство (т < п).
£«», + »,>- ±a,+ ±Ь,
4.1=1 i=l i=l на основе одновременного применения
сочетательного и переместительнохю свойств сложения.
Сущность среднего арифметического состоит в следующем. Если каждое
наблюдение заменить средним, то общая сумма не изменится. Это среднее можно
интерпретировать еще и так: если все наблюдения будут равны между собой, а сумма
наблюдений останется неизменной, то каждое наблюдение будет равно среднему.
Поскольку среднее сохраняет неизменной сумму при равномерном распределении
значений, то оно наиболее полезно в качестве обобщающего показателя при
отсутствии резко выделяющихся наблюдений, или как их называют, выбросов, т. е.
когда набор данных представляет собой более менее однородную группу.
Пример 1. Рассмотрим среднюю месячную зарплату работников некоторого
предприятия. Пусть, например, в фирме работает 20 человек, зарплата 19 из них
составляет 10 000 р., а зарплата 20-го, руководителя, — 1 000 000 р. Тогда
средняя зарплата одного работника на этой фирме будет равна
(19*10000 + 1000000)/20 = 59 500.
Хотя среднее и сохранило общую сумму заработной платы, но оно является в
данном случае плохим обобщающим показателем: оно плохо характеризует зарплату
одного работника на этой фирме. Причина этого кроется в том, что набор данных
содержит выброс — 1 000 000 р. Среднее оказалось слишком большим для
большинства работников и слишком малым для высокооплачиваемого руководителя.
Среднее арифметическое, как указывалось выше, является обобщающим
показателем, сохраняющим общую сумму при замене на него каждого значения. Это
свойство особенно полезно в тех ситуациях, когда необходимо планировать общую сумму
для большой группы. Сначала вычисляют среднее арифметическое для меньшей
выборки данных, хорошо представляющей большую группу. Затем полученное значение
умножают на количество элементов в большой группе. В результате получают
приближенное значение суммы для всей группы. С помощью среднего арифметического
решается одна из задач статистики — оценка неизвестного параметра
совокупности.
Пусть дан дискретный вариационный ряд:
Xi
ni
х2
п2
. . .
. . .
Хщ
nm
Тогда среднее арифметическое вычисляют с учетом частот следующим образом:
х = (xini + х2п2 + . . . + xmnm) / (ni + n2 + ... + nm) или
m
x =ii!
m
i = 1
или
* -1 *<i
i= 1
Здесь m — количество различных значений, которые принимает признак. Такую
форму среднего арифметического иногда называют средним взвешенным.
Среднее взвешенное можно интерпретировать как среднюю величину для значений
xi, x2, ..., хт, используемую в ситуациях, когда одни значения более важны по
сравнению с другими. Более важные значения вносят больший вклад в значение
среднего взвешенного.
Роль весов играют отношения п±/п: чем больше частота элемента, тем больший
вклад вносит этот элемент в значение среднего взвешенного. Сумма всех весов
равна 1.
Пример 2. Вычислить среднее арифметическое по данным о доступности заданий
теста по математике для 7-го класса. Эти данные приведены в таблице 1.20.
Таблица 1.20
№ задания
Доступность, %
№ задания
Доступность, %
№ задания
Доступность, %
1
69
10
69
19
47
2
81
11
73
20
82
3
62
12
72
21
48
4
59
13
60
22
50
5
71
14
31
23
56
6
70
15
36
24
49
7
52
16
63
25
66
8
61
17
87
9
61
18
80
Сумма вариант равна: 69 + 81 + 62 + 59 + 71 + 70 + 52 + 61 + + 61 + 69 + 73
+ 72 + 60 + 31 + 36 + 63 + 87 + 80 + 47 + 82 + 48 + + 50 + 56 + 49 + 66 =
1555. Разделив это число на количество задач (25), получим х = 62,2. Итак,
средняя доступность одного задания равна 62,2 %.
Пример 3. В таблице 1.21 представлены данные о количестве баллов, которые
набрали на олимпиаде представители одного района. Вычислить по этим данным
среднее арифметическое.
Таблица 1.21
Варианта х
Частота п
2
1
3
2
5
4
6
3
8
2
9
2
10
2
11
3
15
1
18
1
Проведем вычисления по схеме, представленной в таблице 1.22.
Таблица 1.22
№
Xi
ni
Xini
1
2
1
2
2
3
2
6
3
5
4
20
4
6
3
18
5
8
2
16
6
9
2
18
7
10
2
20
8
11
3
33
9
15
1
15
10
18
1
18
Z
21
166
x = 166/21 * 7,9
В среднем, один представитель района набрал примерно 7,9 балла.
Также вычисляют среднее арифметическое по данным интервального
вариационного ряда. За значение признака для всех элементов в данном интервале берут
середину интервала. При этом допускается определенная неточность, но обычно в
различных интервалах погрешности будут разных знаков, а потому при большом
количестве наблюдений они в значительной мере «гасят» друг друга.
Пример 4. Вычислить среднее арифметическое результатов контрольной работы
по математике, проведенной в 9-х классах школ некоторой области. Результаты
представлены в первых двух столбцах таблицы 1.23 (работа оценивалась по 12-
балльной шкале).
Таблица 1.23
Количество баллов
1-3
4-6
7-9
10-12
Z
Число учащихся п^.
26
478
369
127
1000
Xi
2
5
8
11
Xilli
52
2390
2952
1397
6791
В последних двух столбцах таблицы 1.23 указаны середины интервалов и их
произведения на частоты соответствующих интер валов. В результате получим
х = 6791/1000 * 6,8
В среднем, контрольная работа одного учащегося оценена примерно на 6,8
балла.
Пример 5. Социологическая лаборатория интересуется, сколько тратят жители
города N в месяц на молочные продукты. Население этого города составляет 160
500 человек. Опросить такое количество жителей трудоемко. Опросили 400
человек. Оказалось, что в среднем каждый из них в месяц на молочные продукты
тратит 470 р. Оценить, т. е. указать приближенно, сколько тратят жители города N
в месяц на молочные продукты.
Чтобы найти требуемую оценку, нужно среднее значение расходов одного
человека из выборки умножить на численность населения города N: 470*160500 = 75
435 000 р. Этот прогноз является приемлемым (если выборка была
представительной; об этом поговорим позже) и полезным. Но это значение не является точным.
Рассмотрим некоторые свойства среднего арифметического, которые позволяют
упростить его вычисление и которые понадобятся при дальнейшем изучении
математической статистики.
Среднее арифметическое постоянной величины равно этой постоянной.
Пусть при исследовании признака х он п раз принимал одно и то же значение
с. Тогда
х = (с + с + ... + с)/п = пс/п = с.
Если
|и Y, -
каждое значение признака Z
го среднее арифметическое
арифметических признаков X и Y.
равно
сумме
признака
Z
(разности)
равно
сумме
значений
признаков
(разности)
Щ
средних |
Обозначим 1-е варианты признаков X, Y, Z через х±, у±, zx. По условию
х± + у± = z±.
Тогда
2 -; 12< = \ 1 <*< + »<>= \ 1 х>+1 t »> = ~х + 'у
i = 1 i = 1 i = 1 i = 1
Аналогично доказывается свойство и в случае разности.
Например, из этого свойства вытекает, что если контрольная работа по
геометрии состоит из двух сюжетных задач, то среднее время, которое идет на
выполнение контрольной работы, равно сумме средних времен, которые расходуются
на выполнение первой и второй задач.
Если ко всем вариантам прибавить одно и то же число, то и к среднему
арифметическому будет прибавлено то же число.
Пусть Xj/ = Xi + с — новые варианты, полученные после прибавления к каждой
первоначальной варианте х± одного и того же числа с. Тогда
1 п 1 п 1 п 1 п
i = 1 i = 1 i = 1 i = 1
-ПС - ,
/I
Рассмотренное свойство позволяет значительно упростить вычисление среднего
арифметического без использования вычислительных средств, особенно тогда,
когда варианты принимают большие значения.
Это свойство обосновывает произвольный выбор начала отсчета.
Если все варианты умножить (разделить) на одно и то же число, то среднее
арифметическое умножится (разделится) на то же число.
Пусть Xi' = Xi*c — новые варианты, полученные после умножения каждой
первоначальной варианты х± на одно и то же число с. Тогда
i = 1 i = 1 i - 1
На основании этого свойства можно изменять единицы, в которых выражаются
данные.
Если все частоты умножить (разделить) на одно и то же число, то среднее
арифметическое не изменится.
Пусть Пл/ = ni'C — новые частоты, полученные после умножения каждой
первоначальной частоты п± на одно и то же число с. Тогда
£ хл • (л, -с) с JT (*, * пд ]Г (*i ' nt)
Xй = ^ = -^ = ^ = X
£ (n, -с) с £ nt £ nt
* = 1 i=1 ii = 1
На основании этого свойства при вычислении среднего частоты можно заменять,
например, относительными частотами.
| Сумма отклонений вариант от их среднего арифметического равна нулю. |
Отклонение варианты х± от среднего арифметического х равно разности х±-х .
Тогда
п п п
V (х^ - Зс) = V xt- V х = пх - пх = О
/ = 1 / = 1 i = i
Сумма квадратов отклонений вариант от их среднего арифметического меньше
суммы квадратов отклонений вариант от произвольного числа с на (с-х)2п.
В самом деле,
£(х,.-с)2- £(х,-х)2 = fj((xi-c)2-(xi-x)*) =
i=\ i=l i=l
= £ (xf -2cxt + c2- x) + 2xtx - x2) =
i= 1
= -2cnx + nc2 + 2nx2 - nx2 = n(x2 - 2cx + c2) = n(c - x)2
Разность оказалась положительной (при х Ф с) , поэтому сумма
£ (*, - с)2 X (xt - х )2
j = 1 больше суммы * = 1
| Среднее арифметическое, вычисленное по данным всех элементов совокупности,
равно взвешенному среднему для так называемых частичных средних, т. е.
средних, найденных для отдельных частей совокупности, причем частота для каждого
|частичного среднего равна количеству элементов в соответствующей части
совокупности.
Пусть совокупность состоит из таких элементов: xi, х2, ..., xk, yi, у2, ..., yi,
zi, z2, ..., zm, причем к + 1 + m = п.
Поскольку частичные средние соответственно равны
1 к -| I -I ш
i = l i = l i = 1
то общее среднее равно
к 1 m
z = i i = i z = i _ hx + ly + mz
fe + / + m n
Например, это свойство дает возможность упростить вычисление среднего
арифметического результатов тестирования учащихся классов одной параллели
нескольких школ. Для этого достаточно вычислить среднее арифметическое для
каждого класса, а затем вычислить среднее этих частичных средних, приняв в
качестве их частот количество учащихся в соответствующих классах.
В примере 5 было показано, как среднее арифметическое можно использовать
для оценки неизвестных параметров совокупности. Кроме того, среднее
арифметическое позволяет решать задачи, связанные с проверкой гипотез.
Пример 6. Два стрелка сделали по 100 выстрелов. Первый выбил 8 очков 40
раз, 9 очков — 10 раз и 10 очков — 50 раз. Второй выбил 8, 9 и 10 очков
соответственно — 10, 60 и 30 раз. Какой из стрелков стреляет лучше?
Вычислим средние арифметические х и у числа очков, которые выбил при 100
выстрелах каждый из двух стрелков.
х = (8-40 + 9-10 + 10-50)/100 = 9,1
у = (8-10 + 9-60 + 10-30)/100 = 9,2
Среднее число очков, которое выбивает из 100 выстрелов второй стрелок,
несколько выше, чем тот же показатель у первого стрелка. Естественно признать
второго стрелка лучшим.
Пример 7. В конце XVIII века в американской газете «The Federalist» была
опубликована серия статей, подписанных псевдонимом «Публий». Было
установлено, что их авторами могли быть Александр Гамильтон и Джеймс Медисон, однако,
кто именно, неизвестно. Позиции, которых придерживались в своих статьях
Гамильтон и Медисон, не давали ключа к разгадке тайны. Не помогал и анализ
общего стиля письма обоих авторов. Единственное, за что можно зацепиться, так
это частота, с которой встречаются те или иные предлоги. В таблице 1.24
представлено число статей, в которых предлог «Ьу» встречается с той или иной
частотой (в расчете на 1000 слов) для спорных статей и статей А. Гамильтона и Д.
Медисона.
Таблица 1.24
Частота предлога «by»
Статьи Гамильтона
Статьи Медисона
Спорные статьи
1-3
2
3-5
9
5-7
12
5
2
7-9
18
7
1
9-11
4
8
2
11-13
5
16
4
13-15
6
2
15-17
5
1
17-19
3
Обозначим средние частоты предлога «by» в спорных статьях, в статьях
Гамильтона и Медисона соответственно через х , у , z. Будем иметь:
х = (6-2 + 8-1 + 10-2 + 12-4 + 14-2 + 16-1)/12 = 11
у = (2-2 + 4-9 + 6-12 + 8-18 + 10-4 + 12-5)/50 = 7,12
z = (6-5 + 8-7 + 10-8 + 12-16 + 14-6 + 16-5 + 18-3)/50 = 11,9
Средняя частота предлога «Ьу» в спорных статьях (11) значительно ближе к
средней частоте этого предлога в статьях Медисона (11,9), чем в статьях
Гамильтона (7,12). Это говорит в пользу того, что автором спорных статей
является Медисон. В пользу того же вывода говорит и сравнение гистограмм,
построенных по приведенным данным (рис. 9). Распределения показывают, что
употребление предлога «Ьу» в спорных статьях в большей степени напоминает
соответствующее распределение Медисона, а не Гамильтона.
Для вычисления среднего арифметического с помощью электронных таблиц Excel
можно использовать функцию (СРЗНАЧ). Выбирают ячейку, куда помещают среднее.
В главном меню выбирают (Вставка => функция), затем в качестве категории
функции выбирают (Статистические) и в качестве названия функции — (СРЗНАЧ).
Появится диалоговое окно. Перетаскивая курсор мыши, выделяют необходимый
список чисел, а затем нажимают клавишу (Enter) для завершения процесса.
Чтобы найти среднее взвешенное с помощью Excel, используем команду (Вставка
=> Имя => Создать) и кнопку ОК. Далее используем функцию (СУММПРОИЗВ) ,
которая умножает значения на соответствующие частоты и складывает результаты.
Полученный результат делим на сумму частот, в итоге имеем среднее взвешенное.
Статьи Гамильтона
0,40
0,30 Н
0,20
0,10 ^
0,00
00
А оо
J ю ®
C4J
-\ 10 о
i-Ч
Гч
Н ^ о
ш
оо 2
о .
1 1 I 1
1 1 *~
<ъ ъ ^
N <Ъ ^О ^
^ ^О \ Oi
N, Ny N N
/ / Л/ /7
Os *v <Ъ Ъ ^
** *v N *у N
Статьи Медиеона
0,40
0,30 Н
0,20
одон
0,00
со
О 1-й
<о
п г
- О ~1
^ о
н н СО
о о о
tm~
<Ъ <0 *ч
^ »ч, <Ъ Ъ ^ 0J
?) V \ N N V
/7 7./ / /777
\ °г Ъ ^ о, N Jb Jo /ч
^ N N N N
Спорные статьи
0,40
0,30 Н
0,20 А
о,ю-|
0,00
со
со
•ч
о
п г
©§©
I I I I
-; оо
D
^ ^ <Ъ ^о ^ с&
Q> V N N N V
<Ъ <о ^
/7/// ЛЛЛ/
J N N N N
Рис. 9.
Медиана
В предыдущем параграфе при рассмотрении примера 1 мы уже видели, что
среднее арифметическое плохо характеризует состояние с заработной платой на
предприятии. Средний арифметический заработок оказался слишком высоким для
работников предприятия. Более правильную картину даст то значение, которое делит
данные на две равные части. Таким значением является медиана.
Если все элементы совокупности размещены в порядке возрастания или убывания
числовых значений признака, то медиана — это такое значение признака, которое
делит всю совокупность пополам.
Итак, количество элементов совокупности, имеющих значение признака, меньшее
медианы, равно количеству элементов со значением признака, большим медианы.
Будем обозначать медиану символом Me.
При нахождении медианы дискретного вариационного ряда следует различать два
случая:
• объем совокупности нечетный;
• объем совокупности четный.
Если объем совокупности нечетный и равен 2п + 1, и варианты размещены в
порядке возрастания их значений:
х1* х2> •••* Хп > Хп + 1* Хп + 2' •••* Х2п + \
-v
п значений
v
п значений
то Me = xn+i.
Если же количество элементов четное и равно 2п, то нет варианты, которая бы
делила совокупность на две равные по объему части:
х1* Х2* •••» Хп * Хп + 1* •"* Х2п
п значении
п значении
Поэтому в качестве медианы условно берется полусумма вариант, находящихся в
середине вариационного ряда:
Me = (xn + xn+i)/2.
Пример 1. Вычислить медиану по данным таблицы 1.30, в которой приведена
информация об успеваемости по математике 100 учащихся 7-х классов (успеваемость
оценивается по 12-балльной шкале).
Таблица 1.30
Количество баллов
Число учащихся
1
3
2
4
3
4
4
9
5
11
6
12
7
18
8
14
9
9
10
8
11
6
12
2
Поскольку совокупность содержит 100 элементов (учащихся), упорядоченных по
значению признака, и количество элементов четно, то надо найти полусумму
числовых значений 50-го и 51-го элементов. Складывая последовательно частоты,
находим накопленные частоты (табл. 1.31).
Таблица 1.31
Количество баллов
Накопленные частоты
1
3
2
7
3
11
4
20
5
31
6
43
7
61
8
75
9
84
10
92
11
98
12
100
Устанавливаем первую накопленную частоту, большую половины общего
количества элементов. В данном примере это 61. Итак, и 50-му и 51-му элементам
отвечает значение 7, поэтому и Me = 7.
Полученное значение медианы означает, что примерно половина семиклассников
по математике учатся на 7 и меньше баллов, а половина — на 7 и больше баллов.
Обращаем внимание на ошибку, часто встречающуюся при вычислении медианы.
Иногда не учитывают ни частоты вариант, ни общего количества элементов и в
качестве медианы берут полусумму средних вариант. В примере 1 это полусумма
6-й и 7-й вариант, т. е. 6,5, что не верно.
Рассмотрим вычисление медианы интервального упорядоченного вариационного
ряда. Интервал, в котором находится медиана, назовем медианным. Вывод формулы
для вычисления медианы базируется на предположении, что плотность
распределения признака на медианном интервале является постоянной.
Введем обозначения:
• хп — начало медианного интервала;
• h — ширина медианного интервала;
• пМе — частота медианного интервала;
• SMe-i "" сумма частот интервалов, предшествующих медианному;
• п — объем совокупности;
• п/2 — накопленная частота до значения медианы;
• п/2 - SMe-i "" частота интервала от хп до Me, ширина которого равна Ме-хп.
Абсолютная плотность распределения на медианном интервале равна:
nMe/h.
Абсолютная плотность распределения на интервале от хп до Me равна:
(п/2 - SMe_i)/( Me-xn) .
По условию эти плотности равны друг другу, поэтому
Пме/h = (п/2 - SMe_i)/( Me - хп) .
Отсюда
Me = хп + (п/2 - SMe_i)h/nMe
Если плотность распределения на медианном интервале не является постоянной,
то полученная формула будет приближенной.
Пример 2. Вычислить медиану по данным таблицы 1.23 из предыдущего
параграфа.
Таблица 1.23
Количество баллов
1-3
4-6
7-9
10-12
Z
Число учащихся п^.
26
478
369
127
1000
Xi
2
5
8
11
Xilli
52
2390
2952
1397
6791
Из таблицы имеем:
хп = 4,
h = 6 - 4 = 2,
пМе = 478,
Зме-1 = 26,
п = 1000;
Me = хп + (п/2 - SMe_i)h/nMe = 4 + (500 - 26) 2/478 «5,98
Полученный результат означает, что примерно половина девятиклассников
области написали контрольную работу на 6 и меньше баллов, а половина — на 6 и
больше баллов.
Медиана обладает важными свойствами, которые в некоторых случаях дают ей
преимущество перед другими средними величинами. Например, если при
упорядоченном размещении некоторого признака «крайние» значения сомнительны и к тому
же резко отличаются от основной массы данных, то в качестве меры центральной
тенденции целесообразно использовать медиану, поскольку на ее величину эти
«крайние» значения никакого влияния не оказывают, и в то же время они могут
существенным образом повлиять на значение среднего арифметического.
В предыдущем параграфе рассматривался пример с зарплатой работников
некоторой фирмы, в которой работает 20 человек, зарплата 19 из них составляет 10
000 р., а зарплата 20-го, руководителя, — 1 000 000 р. Как мы видели, средняя
зарплата одного работника на этой фирме составляет 59 500 р. Среднее
арифметическое явилось в данном случае плохой мерой центральной тенденции. Медиана
данной совокупности равна 10 000 руб. Она лучше характеризует совокупность,
состоящую из размеров зарплат работников фирмы.
Медиана обладает следующим важным свойством.
Сумма
лей
модулей
отклонений вариант признака
отклонений от
любого
другого
т
* = 1
числа:
Ме|л, <
т
z
i = 1
от
1*.-
медианы
- a\nt
не
больше
суммы
моду-1
В случае нечетного объема совокупности п = 21 + 1 при а ф Me имеет место
строгое неравенство, а в случае четного п = 21 равенство имеет место для
любого значения а, находящегося между двумя средними значениями Xi и xi+i и
только при этих значениях.
Докажем это утверждение.
Пусть xi < х2 < ... < хп — упорядоченный набор данных. Рассмотрим сначала
случай, когда п — нечетное число, п = 21 + 1. Заметим, что из неравенства
треугольника вытекает, что для любых трех чисел х, xi, x2 выполняется
неравенство | х - xi | + | х - х21 > | х2 - xi | , причем равенство имеет место тогда и
только тогда, когда xi < х < х2. Поэтому для произвольного числа а имеем
|a-xi| + |а-х2| + ... + |a-x2i| + |a-x2i+i| =
= (| a-xi | + | a-x2i+i |) + (| a-x2 | + | a-x2i |) + ...
... + (| a-xi | + | x-Xi+2 | ) + | a-xi+i | ) >
> |xi-x2i+i| + |x2-x2i| + ... + |xi-xi+2| + |a-xi+i|.
Так как медиана Me = xi+i находится между каждой парой значений xi и x2i+i, x2
и X2i, . . . , xi и xi+2, то при а = xi+i предыдущее неравенство обращается в
равенство . Если же а Ф Xi+i, то будет иметь место строгое неравенство. Итак,
сумма | a-xi | + | а-х21 + . . . + I a-x2i I + I a-x2i+i I принимает наименьшее значение
при а = Me = xi+i.
Аналогично доказывается утверждение и в случае, когда имеется четное число
значений п = 21. При этом наименьшее значение сумма | a-xi | + | а-х21 + ... +
|а-х2ц принимает при любом значении а, лежащем между двумя средними
значениями Xi и Xi+i, в частности при а = Me = (xi и Xi+i)/2.
Пример 3. Семеро друзей живут вдоль шоссе, которое проложено в лесу.
Расположение их домов показано на рис. 10. Они являются членами клуба туристов.
Стоимость бензина оплачивается из казны клуба. В каком месте шоссе им
необходимо собраться на пикник, чтобы израсходовать на путешествие минимальное
количество денег на бензин? Любое место в лесу у шоссе является прекрасным
местом для пикника.
1,6 КМ 1,6 КМ
8 км 3,2 км 8 км 3,2 км \ /
п i i i i i i *"
А Б В Г Д Е Ж
Рис. 10.
Нужно выбрать на шоссе такую точку, чтобы сумма расстояний от точек А, Б,
В, Г, Д, Е и Ж до этой точки была минимальной. Введем координатную прямую,
направив ее вдоль прямой, изображающей шоссе, приняв за начало точку А,
направление — в сторону точки Б, единицей масштаба будем считать 1 км. Тогда
имеем следующие координаты отмеченных точек: А(0), Б(8), В(11,2), Г(19,2),
Д(22,4), Е(24), Ж(25,6). Согласно приведенному свойству сумма расстояний от
всех точек до точки с координатой, равной медиане координат всех точек,
является наименьшей. Медианой является точка Г(19,2) (четвертая из семи точек,
координаты которых расположены в возрастающем порядке). В этом месте друзьям
целесообразно собраться на пикник.
В этом случае сумма расстояний, которую должны проехать друзья, равна 19,2
+ 11,2 + 8 + 0 + 3,2 + 4,8 + 6,4 = 52,8 (км) . Для сравнения найдем среднее
арифметическое координат и подсчитаем сумму расстояний до соответствующей
точки. Имеем
х = (0 + 8 + 11,2 + 19,2 + 22,4 + 24 + 25,6)/7 * 15,8
Сумма расстояний от всех точек до точки с координатой 15,8 равна 15,8 + 7,8
+ 3,4 + 3,4 + 6,6 + 8,2 + 9,8 = 55 (км) . Как и следовало ожидать, эта сумма
оказалась больше предыдущей.
Медиану определяют и для порядковых качественных данных. Рассмотрим в
качестве примера совокупность пяти военнослужащих, имеющих воинские звания:
рядовой, ефрейтор, младший сержант, сержант, старший сержант. Эти данные
упорядочены по возрастанию званий рядового и сержантского состава. В этой
совокупности 5 элементов. Медианой является среднее, третье, т. е. «младший сержант».
Если же в подобной совокупности четное число данных, причем средние данные
различны, то считают, что медианой является пара средних данных: ведь найти
их среднее арифметическое нельзя. Если к перечисленным военнослужащим
добавить одного с воинским званием старшина, то медианой совокупности, состоящей
из 6 элементов, является пара «младший сержант и сержант».
Пример 4. В таблице 1.32 представлено распределение личного состава
подразделения по приведенным воинским званиям. Найти медиану приведенной
совокупности.
Таблица 1.32
Звание
Рядовой
Ефрейтор
Младший сержант
Сержант
Старший сержант
Число военнослужащих
25
18
7
5
2
Объем совокупности равен 57. Этот набор данных является порядковым, так как
для военнослужащих существует естественный порядок — старшинство воинского
звания. Медианой будет среднее значение — 29-е. В подразделении 25 рядовых,
поэтому медиана будет находиться за пределами этого звания. Рядовых и
ефрейторов в подразделении 25 + 18 = 43. Таким образом, медиана находится между
военнослужащими с номерами 26 и 43, т. е. медианой этого подразделения
является «ефрейтор». Это означает, что около половины личного состава
подразделения имеют воинское звание ефрейтор и ниже его, и примерно половина — ефрейтор
и выше этого звания.
Медиану можно определить и в терминах рангов. В предыдущем примере можно
подсчитать ранг каждого военнослужащего. Все рядовые имеют один и тот же
ранг, равный
1 + 2 + ... + 25 = J_
25 25
1+25
25 = 13
(мы применили формулу суммы первых п членов арифметической прогрессии). Все
ефрейторы имеют ранг, равный
26+ 27+ ... + 43 = J_
18 18
26 + 43
18 = 34,5.
Ранг медианы равен 29, поэтому медианой является «ефрейтор».
Для вычисления медианы в Excel можно использовать функцию (МЕДИАНА)
Мода
Напомним, что среднее арифметическое является хорошей мерой центральной
тенденции для количественных данных, не имеющих выбросов; медиана — для
порядковых данных и для количественных данных, в том числе и при наличии
выбросов . Подобная характеристика нужна и для номинальных данных. Такой
характеристикой является мода. Она применяется как для неупорядоченных категорий, так
и для упорядоченных, и для количественных данных. При этом для количественных
данных может иметь место и некоторая неопределенность.
Мода — это такое значение признака, которое встречается наиболее часто. В
случае дискретных рядов вычислить моду нетрудно. Достаточно найти варианту,
которая имеет наибольшую частоту или относительную частоту, это и будет мода.
Будем обозначать моду символом Мо.
Пример 5. Во время выборов подсчитывают число голосов, отданных за ту или
иную партию, за того или иного кандидата. У каждого избирателя, у каждого
политолога может быть свое мнение по поводу упорядочения кандидатов. Так как
общего мнения нет, то список кандидатов или партий можно считать
неупорядоченным. В таблице 1.33 представлены данные о результатах выборов пяти партий,
условно обозначенных буквами А, Б, В, Г и Д.
Указать моду этого распределения.
Таблица 1.33
Название партии
А
Б
В
Г
Д
Итого:
Число полученных голосов
7515
14 028
3507
17 034
8016
50 100
Процент
15
28
7
34
16
100
Ясно, что мэдсй в этом наборе данных будет партия Г: она набрала больше всех голосов.
Пример 6. Важным приемом при обучении решению задач является анализ ошибок,
допущенных на различных этапах решения. Сбор и анализ такой информации
является важным моментом в процессе обучения. В таблице 1.34 представлены
результаты регистрации причин ошибок, приведших к неправильному решению задачи.
Указать моду этого распределения.
Таблица 1.34
Причина ошибки
Построение модели
Преобразования
Решение уравнений
Вычисления
Проверка решения
Число случаев
42
16
12
18
12
Ясно, что модой в этом наборе является построение модели, поскольку эта
причина ошибок встречается чаще всего. Мода помогает сосредоточить внимание
на самой важной категории, уточнить имеющуюся проблему.
Пример 7. В таблице 1.35 приведены итоговые оценки учащихся некоторого
класса по математике.
Найти моду данного распределения.
Таблица 1.35
Количество баллов
Число учащихся
1
1
2
1
3
2
4
3
5
4
6
4
7
6
8
5
9
3
10
3
11
2
12
1
Из всех оценок чаще всего встречается 7 баллов: шесть раз. Поэтому Мо = 7.
Этот результат имеет вполне определенный смысл — больше всего учащихся класса
имеют по математике 7 баллов.
Если все значения в вариационном ряде встречаются одинаково часто, то
считают, что этот ряд не имеет моды.
Если два соседних значения вариационного ряда имеют одинаковую частоту и
она больше частоты любого другого значения, то считают, что мода равняется
среднему арифметическому этих значений.
Если два не соседних значения вариационного ряда имеют одинаковую частоту и
она больше частоты любого другого значения, то считают, что вариационный ряд
имеет две моды, а соответствующее распределение называют бимодальным.
В случае интервальных рядов с равными интервалами за приближенное значение
моды можно взять центр модального интервала, т. е. интервала с наибольшей
частотой или относительной частотой. Точнее значение моды можно получить по
формуле
Мо = х0 + h
п2-пх
(п2-п1) + (/г2-п3)
где хо — начальное значение модального интервала, т. е. интервала, который
содержит моду; h — длина модального интервала; п2 — частота модального
интервала; ni — частота интервала, предшествующего модальному; п3 — частота
интервала, следующего за модальным.
Эту формулу доказывают средствами математического анализа1.
Пример 8. Вычислить моду по данным таблицы 1.23 из предыдущего параграфа.
Таблица 1.23
Количество баллов
1-3
4-6
7-9
10-12
Z
Число учащихся rij.
26
478
369
127
1000
Xi
2
5
8
11
Xilli
52
2390
2952
1397
6791
Здесь модальным является интервал (4—6), так как он имеет наибольшую
частоту; х0 = 4, h = 2, п2 = 478, ni = 26, п3 = 369. Поэтому
Мо = 4 + 2
478-26
(478-26)+ (478-369)
5,61
Если набор данных представляет собой описание причин выхода из строя
сложного устройства с соответствующими частотами, то мода помогает сосредоточить
внимание на самой важной категории.
Если набор данных представляет собой описание последовательных этапов
производства сложного устройства (например, автомобиля) с указанием количества
блоков, находящихся на разных стадиях производства, то мода указывает на
стадию производства, на которой находится наибольшее количество блоков, т. е. на
«узкое» место в производстве.
Следует осторожно относиться к использованию моды для характеристики
степени центрирования данных. Например, пусть в классе, в котором 22 учащихся,
выполняется тест, состоящий из 25 заданий. На тестирование явилось 20 человек,
двое не явились; все тестировавшиеся показали различные результаты. Модой
является результат «не явился». Конечно, этот результат является плохой
характеристикой результатов тестирования.
Для вычисления моды в Excel можно использовать функцию (МОДА).
Выясним, в каких случаях мода, медиана и среднее арифметическое дают
близкие значения и от чего зависят различия между этими показателями.
1 Доказательство было, но было пропущено.
Если «сгладить» гистограмму гладкой кривой, т.е. провести гладкую кривую
через середины верхних оснований прямоугольников, то получим так называемую
кривую распределения. Мода является абсциссой точки максимума кривой
распределения. Графически медиану можно определить как точку на оси абсцисс, в
которой ордината разделяет площадь под графиком распределения на две равные
части.
Если график распределения имеет симметричную форму и точку максимума, то
прямая, разделяющая площадь под кривой пополам, и центр тяжести лежат на оси
симметрии (рис. 11) . Итак, для такого симметричного распределения мода,
медиана и среднее арифметическое совпадают.
Если график распределения имеет правостороннюю асимметрию («хвост» вправо),
то в этом случае мода размещена левее, а среднее арифметическое — правее
медианы (рис. 12).
УЬ
х = Mo = Me
Рис. 11.
О
/ I \_
Mo Me х
Рис. 12
В самом деле, левее и правее медианы размещены одинаковые площади, но левой
части соответствует меньшее основание, а правой — большее основание. Поэтому
левая часть кривой выше правой, и мода будет находиться левее медианы. По
этой самой причине медиана не может служить точкой равновесия, так как
площадь части, соответствующей большему основанию, больше площади, размещенной
на меньшем основании. Итак, среднее арифметическое находится правее медианы.
Таким образом, при правосторонней асимметрии левее расположена мода, далее
медиана и правее — среднее арифметическое. Обратное расположение имеет место
при левосторонней асимметрии графика. При этом, чем больше асимметричен
график, тем больше расстояние между его средними точками.
Среднее
гармоническое
Рассмотрим две задачи, которые вы наверняка решали.
Задача 1. Первую половину времени, затраченного на все путешествие, турист
двигался со скоростью 4 км/ч, а вторую половину времени — со скоростью 6
км/ч. Какова средняя скорость движения туриста на протяжении всего
путешествия?
Если обозначить расстояние, пройденное туристом, через s, а время,
затраченное на все путешествие, через t, то s = 4-t/2 + 6-t/2, и средняя скорость
будет равна отношению всего пути ко времени:
'ср
= s/t = (4-t/2 + 6-t/2)/t = 5 км/ч.
В этом случае средняя скорость равна среднему арифметическому скоростей, с
которыми двигался турист на двух одинаковых временных промежутках.
Задача 2. Первую половину пути турист двигался со скоростью 4 км/ч, а
вторую половину — со скоростью 6 км/ч. Какова средняя скорость движения туриста
на протяжении всего пути?
При тех же обозначениях имеем
t =
+
v^= - =
2-4 2 • 6' СР t
s s
+
2-4 2-6
1 1
4 + 6
= 4,8 км/ч.
Величину 2/(1/4 + 1/6) называют средним гармоническим чисел 4 и 6.
В общем случае среднее гармоническое значений xi, х2, ..., хп определяется
по формулам:
т
П
"гарм
п 1
или ^-гарм
5>
_ i' = 1
Пример 9. Вычислить среднемесячную производительность труда одного рабочего
на основании данных о производительности труда на трех шахтах (табл. 1.36).
Таблица 1.3
№ шахты
1
2
3
Среднемесячная производительность
труда одного рабочего, т
20
30
40
Общая добыча угля на
шахте за месяц, т
20 100
37 800
62 100
тт Общая месячная добыча на всех шахтах
Искомое среднее = ^ ^ =— =
Общее количество рабочих на всех шахтах
V Общая месячная добыча на шахте
V
Общая месячная добыча на шахте
/-< Среднемесячная производительность труда на этой шахте
Данные представим в виде таблицы 1.37.
Таблица 1.37
X
20
30
40
Z
п
20 100
37 800
62 100
120 000
п/х
1005
1260
1552,5
3817,5
На основании данных среднее находится как среднее гармоническое по формуле
т
I».
_ i = 1
'гарм т п
г = 1
Y.7,
хгарм = 120 000/3817,5 * 3164.
Среднее гармоническое необходимо в том случае, когда наблюдения, для
которых мы хотим получить среднее арифметическое, заданы обратными значениями.
В примере 9 нам нужно было вычислить среднее арифметическое для
производительности труда рабочего на трех шахтах. Если бы мы знали, сколько человек
работает на каждой шахте, то искомое среднее вычисляли бы по формуле среднего
арифметического: общую добычу угля на трех шахтах мы делили бы на общее
количество рабочих.
Но нам дополнительно пришлось находить количество рабочих, которые работают
на каждой шахте. Для этого известны общая добыча угля на каждой шахте и
среднемесячная производительность труда на каждой шахте. Аналогично с помощью
среднего гармонического вычисляется средняя скорость на эстафете, если
известны скорости на каждом этапе и длины всех этапов. Среднее гармоническое
используется при расчете средней продолжительности жизни.
Для вычисления среднего гармонического в Excel можно использовать функцию
(СРГАРМ) .
Среднее
геометрическое
Со средним геометрическим двух чисел вы встречались и в школьном курсе
геометрии (высота, проведенная из вершины прямого угла на гипотенузу
прямоугольного треугольника, является средним геометрическим между отрезками, на
которые она делит гипотенузу), и в курсе алгебры (неравенство между средним
арифметическим и средним геометрическим).
Среднее геометрическое значений xi, х2, . . . , хп определяется по формулам:
•^геом ЫХ1 * Х2 * ••• * хп
или
= я/ "1 . ^ '. "™
*геом *JX1 # Х2 * ••• * Хт •
Пример 10. На протяжении трех лет производительность труда в некотором цехе
увеличивалась соответственно на 10, 15 и 30% по сравнению с предыдущим годом.
Найти ежегодный средний процент увеличения производительности труда за эти
три года.
Если обозначить через а производительность труда в году, предшествующему
увеличению, то через год она станет равной 1,1а, через два года — 1,1а-1,15 =
1,265а, через три года — 1,265а•1,3 = 1,6445а. Средний процент р увеличения
производительности труда за три года позволяет найти производительность
труда, если ежегодно она будет увеличиваться на одинаковое число процентов, а
именно на р%. В этом случае по формуле сложных процентов будем иметь, что
через три года производительность труда будет составлять а(1 + р/100)3, т. е.
имеем уравнение а(1 + р/100)3 = 1,6445а. Отсюда:
р = 100 • (*/1,6445 - 1) а 18,0.
Число 3Vl,6445 равно среднему геометрическому чисел 1,1; 1,15; 1,3, т. е.
искомый средний ежегодный процент р увеличения производительности труда
находится по формуле:
р = 100 (371Д • 1Д5- 1,3 - 1),
Среднее геометрическое используют, прежде всего, тогда, когда среднее
значение вычисляют для значений, заданных через некоторые равные промежутки
времени (рост или снижение успеваемости, заработной платы, вклада в банке за
несколько лет) .
Среднее геометрическое применяют тогда, когда переменная с течением времени
изменяется примерно с одинаковым соотношением между измерениями.
Среднее геометрическое применяют также тогда, когда отдельные значения в
статистической совокупности удалены от других значений; это меньше влияет на
среднее геометрическое по сравнению со средним арифметическим, а потому дает
более правильное представление о среднем.
Для вычисления среднего геометрического в Excel можно использовать функцию
(СРГЕОМ).
Среднее
степенное
Среднее гармоническое и среднее геометрическое относятся к так называемым
степенным средним.
Среднее степенное k-го порядка определяется при помощи формул:
х
•^степ
i = 1
Л
или
X
т
( ^ k
X
i= l
£ *< ni
\i
m
V
I = 1
Среднее арифметическое является степенным средним порядка 1, среднее
гармоническое можно считать степенным средним порядка -1.
Можно доказать2, что среднее геометрическое является степенным средним
нулевого порядка.
Среднее степенное второго порядка называют средним квадратичным, его
используют при вычислении среднего квадратичного отклонения. Мы рассмотрим его
далее. Среднее степенное третьего порядка называют средним кубическим и т. д.
Ранее были рассмотрены различные шкалы, используемые при измерении величин.
Каждому уровню шкалы соответствует определенная мера центральной тенденции.
Информация об этом приведена в таблице 1.38.
2 Доказательство пропущено, как не отвечающее цели публикации.
Таблица 1.38
Уровень шкалы
Номинальная
Порядковая,
или ранговая
Шкала
интервалов
Шкала
отношений, или
пропорций
Условия
Признаки отождеств-
ляются или
различаются
Возможность
провести градацию по
степени выраженности
признака
Возможность устано-
вить равные
интервалы, точка отсчета
условная
Возможность опреде-
лить отношение,
точка отсчета
абсолютная
Показатель
центральной
тенденции
Мода
Мода и медиана
Среднее
арифметическое
Среднее
арифметическое и среднее
геометрическое
Примеры
Перечень причин выхода
из строя сложного
устройства
Последовательность
поступления деталей
автомобиля на сборочный
конвейер ; школьные оценки
Шкала температур
Меры длины; меры массы
(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)
Химичка
УЧЕБНЫЕ ОПЫТЫ ПО ОРГАНИЧЕСКОЙ ХИМИИ
Цветков Л.Л.
ЖИРЫ
Экстрагирование
жиров и масел
Извлечение жиров может быть поставлено в упрощённом самодельном приборе
(рис. 1), сохраняющем, однако, принцип действия обычного аппарата.
Основную часть прибора составляет экстрактор — стеклянная трубка А шириной
5—6 см и длиной 15—18 см. Через нижнюю пробку этой трубки проходят две
стеклянные трубки обычного диаметра: одна прямая, вторая, состоящая из двух
частей , изогнута, как показано на рисунке. Сверху к трубке А присоединён
вертикальный холодильник В.
В экстрактор А помещают 8 г истолчённых в ступке семян, завёрнутых в
фильтровальную бумагу. В колбу Б наливают 50—60 мл растворителя (этилового эфира,
авиабензина, дихлорэтана, четырёххлористого углерода, трихлорэтилена и т . п.) .
Когда прибор собран, нагревают колбу на водяной бане.
Пары растворителя конденсируются в экстракторе А или холодильнике В,
стекают на пакет с семенами и растворяют содержащееся в них масло. Когда уровень
растворителя в трубке А поднимется до верхнего изгиба трубки Г, раствор масла
перельётся по сифону в колбу Б. В экстракторе снова начнёт накапливаться
конденсирующийся растворитель и т. д. Количество жира в колбе, таким образом,
будет возрастать. Небольшим количеством растворителя удаётся извлечь
значительное количество масла.
Рис. 1. Извлечение масла из семян в самодельном экстракционном аппарате.
Чтобы прекратить работу аппарата (примерно после часа работы), прекращают
нагревание, удаляют водяную баню и после остывания разбирают прибор.
Присоединяют к колбе нисходящий холодильник и отгоняют растворитель (соблюдая
предосторожности при работе с эфиром). В колбе остаётся извлечённое из семян
масло.
Плавление и
затвердевание
Жиры представляют собой смесь различных веществ - эфиров глицерина. Поэтому
они, как и нефть, не имеют постоянной точки кипения и точки плавления.
Температурой плавления жира считается та конечная температура, при которой
плавящийся жир превращается в прозрачную жидкость. Температурой застывания
считается та максимальная температура, при которой происходит затвердевание жира.
Определение температуры плавления и затвердевания жира в наиболее простом
виде может быть выполнено в приборе, изображённом на рисунке 2.
В пробирку помещают 4-5 г жира. Пробирку закрывают пробкой с двумя
отверстиями. Через одно отверстие проходит термометр, шарик которого находится в
жире другое отверстие служит для выхода воздуха. Нагревают пробирку с жиром
в стакане с водой. Наблюдают, когда начинается плавление жира, и отмечают в
качестве температуры плавления ту температуру, при которой жидкий жир
становится прозрачным.
Рис. 2. Определение температуры плавления жира (упрощённый способ).
Для определения температуры затвердевания в пробирку наливают растительное
масло и охлаждают в стакане со снегом или смесью снега с солью (в зависимости
от сорта масла). Масло помешивают термометром (без пробки), чтобы охлаждение
его было более равномерным, и наблюдают за понижением температуры.
Когда масло начнёт затвердевать, понижение столбика ртути вначале
прекращается, затем уровень ртути немного повышается, после чего снова начинает
падать . Максимальную температуру отмечают как температуру застывания масла.
Более распространённым является следующий способ определения температуры
плавления, который позволяет пользоваться меньшим количеством исследуемого
вещества и в то же время является более точным (рис. 3).
=т
с==Щ=^™5^
Рис. 3. Определение температуры плавления жира (более точный способ).
Из стеклянной трубочки вытягивают капилляр диаметром около 2 мм и длиной 5—
6 см. С одного конца капилляр запаивают, а с другого помещают в него на
высоту 6—7 мм столбик жира. Жир проталкивают в капилляр тонкой проволочкой, и
чтобы он не оставался на стенках, расплавляют, после чего снова дают застыть.
Капилляр привязывают к термометру одним-двумя колечками, отрезанными от
резиновой трубки, так, чтобы слой жира находился примерно на одном уровне с
шариком термометра.
Нагревают медленно капилляр с термометром на водяной бане, перемешивая при
этом воду мешалкой (в вертикальном направлении). Наблюдают, что с некоторого
момента жир постепенно становится всё более и более жидким и что плавление
его происходит в известном интервале температур, а не при постоянной
температуре. Когда жир станет прозрачным, отмечают показание термометра как
температуру плавления жира.
Определение
содержания
кислот
В жирах обычно всегда содержится некоторое количество свободных жирных
кислот . Количество кислот возрастает при длительном хранении жиров вследствие
частичного их разложения. С разложением жиров связано их прогоркание. О
количестве кислот в жире можно судить по количеству щёлочи, идущей на
нейтрализацию их в определённой навеске жира — по так называемому числу кислотности.
Можно поставить два параллельных опыта — определение числа кислотности в
свежем и прогорклом масле.
В конической колбочке растворяют 2 г животного масла в смеси 5 мл спирта и
5 мл эфира. К раствору добавляют 2 капли спиртового раствора фенолфталеина и
титруют 0,1-молярным раствором щёлочи (добавляя его из бюретки по каплям) до
появления розовой окраски, остающейся после взбалтывания жидкости.
Вычисляют, сколько миллилитров раствора щёлочи расходуется в том и другом
случае на нейтрализацию 100 г жира. Убеждаются, что кислотное число
прогорклого масла выше, чем свежего.
Высыхающие и
невысыхающие
масла
Масла делятся на высыхающие, т. е. твердеющие на воздухе, например льняное,
конопляное, и невысыхающие, как, например, прованское. При высыхании
происходит окисление масел в твёрдые эластичные продукты.
Высыхающие масла (преимущественно льняное) составляют главную часть олифы,
применяющейся в качестве связующего материала при нанесении масляных красок
на окрашиваемую поверхность. Однако масла высыхают очень медленно (льняное 4—
8 дней, подсолнечное 8—12 дней), что вызывает целый ряд неудобств при
покраске . Для ускорения высыхания к маслам прибавляют окислы некоторых металлов
(МпОг, РЬО и др.) — сиккативы, катализирующие процесс окисления. Варкой масла
с сиккативами и получают олифу1, высыхающую летом в течение нескольких часов,
а зимой — в течение 2—3 дней.
1 В старое время подсолнечное масло для получения олифы варили с поваренной солью.
Для получения краски для пола олифу смешивали с глиной или охрой (жёлтая охра —
смесь гидрата окиси железа с глиной, а красная — смесь безводной окиси железа с
глиной) .
Омыление
жиров
Получение мыла из жиров может быть выполнено в различных вариантах. Эти
варианты отличаются друг от друга как по степени полноты гидролиза жира, так и
по тому, в водной или спиртовой среде производится омыление. Производственный
процесс осуществляется, как известно, в водной среде, но так как он идёт
довольно медленно, то омыление можно провести в спиртовом растворе. Спирт,
обладающий свойством растворять не только щёлочь, но и жир, создаёт однородную
среду, что значительно ускоряет реакцию.
К 4—5 г топлёного свиного сала или коровьего масла в колбочке приливают
смесь 10 мл спирта, 5 мл воды и 2—3 г едкого кали. Колбочку закрывают пробкой
с вертикальной холодильной трубкой (для конденсации паров спирта) и нагревают
на спиртовке через асбестированную сетку, время от времени взбалтывая
жидкость. Примерно через 10 минут кипячения омыление заканчивается: проба
жидкости при этом целиком растворяется в горячей дистиллированной воде (отсутствие
жира). Часть полученного раствора выливают в стаканчик с 20—25 мл насыщенного
раствора поваренной соли. На поверхности выделяется (высаливается) мыло,
которое собирают, отжимают в тряпке. К другой части раствора прибавляют соляную
кислоту. Выделяются нерастворимые в воде жирные кислоты.
В большой фарфоровой чашке расплавляют 10 г свиного или говяжьего жира и
прибавляют 30 мл 30—35-процентного водного раствора щёлочи. Смесь кипятят на
пламени спиртовки, помешивая стеклянной палочкой, остерегаясь разбрызгивания.
По мере выкипания, в чашку добавляют воду. Минут через 10—15 пипеткой
отбирают немного жидкости в пробирку с горячей водой. При взбалтывании получается
непрозрачный раствор (эмульсия), так как часть жира к этому времени ещё не
разложится. Нагревание продолжают до тех пор, пока проба будет полностью
растворяться в воде, образуя обильную пену. Это наступает примерно через час или
более. После этого раствор упаривают минут 10 до образования густой массы —
клеевого мыла — и охлаждают.
Часть полученного раствора выливают в стакан с насыщенным раствором
поваренной соли. Мыло всплывает в виде хлопьев (высаливается) . Его собирают,
отмывают, если нужно, водой от щёлочи, а затем сплавляют в однородную массу.
Часть раствора обрабатывают соляной кислотой до выделения слоя жирных
кислот. Если жидкость охладилась, кислоты выделяются в виде твёрдого слоя.
Отфильтровывают осадок кислот, а фильтрат нейтрализуют осторожно содой и
выпаривают медленно на водяной бане (не на голом огне, так как при сильном
нагревании глицерин летит с парами воды). Получают сиропообразный раствор
глицерина . До полного удаления воды процесс можно не доводить.
Неудовлетворительные результаты опыта бывают иногда из-за того, что не
хватает терпения провести гидролиз до конца и поэтому вместо мыла иногда
извлекают неразложившееся сало.
Определение общей
и свободной щёлочи
Общая щёлочность слагается из свободной щёлочи и из связанной, т. е.
находящейся в виде солей жирных кислот.
Как та, так и другая щёлочь определяется титрованием навески мыла 0,1-
молярной соляной кислотой. Различие процессов заключается в том, что при
определении свободной щёлочи титрование проводится в спиртовом растворе и в
присутствии фенолфталеина, а при определении общей щёлочности — в водном рас-
творе и в присутствии метилоранжа.
Для определения свободной щёлочи 5 г мыла растворяют при нагревании в 25 мл
спирта, добавляют 2—3 капли фенолфталеина и титруют 0,1-молярным раствором
НС1 до исчезновения розовой окраски. Обесцвечивание раствора укажет, что
примесь щёлочи нейтрализована кислотой. Спиртовой раствор мыла готовят потому,
что в водном растворе, как известно, мыло подвергалось бы гидролизу и
фенолфталеин продолжал бы окрашиваться появляющейся при гидролизе щёлочью, после
того как нейтрализована свободная щёлочь. Это вызвало бы совершенно неверный
результат определения.
Рассчитывают содержание свободной щёлочи в мыле. Нетрудно видеть, что
каждый миллилитр 0,1-молярного раствора НС1 соответствует
40/(10*1000) =4мг NaOH
Для определения общей щёлочности 3 г мыла растворяют в 30 мл горячей воды,
добавляют несколько капель метилоранжа и титруют раствором соляной кислоты
той же концентрации, что и в предыдущем опыте, пока появляющаяся розовая (от
кислоты) окраска метилоранжа уже не будет исчезать. В этом опыте, после того
как соляная кислота нейтрализует свободную щёлочь, розовая окраска
метилоранжа ещё не появится, так как кислота будет расходоваться далее на реакцию с
мылом, вытесняя жирные кислоты из их солей, т. е. нейтрализуя, как говорят,
связанную щёлочь. Розовая окраска метилоранжа появится только тогда, когда
соли мыла прореагируют с кислотой полностью.
Пересчитывают общую щёлочность на NaOH или Na20 (1 мл 0,1 -молярного
раствора НС1 соответствует 3,1 мг Na20). D
Гидрогенизация
жиров
Опыты по гидрогенизации жиров (масел) имеют то значение, что знакомят с
важным в современной промышленности методом гидрирования, поясняют сущность
производства широко известных ценных продуктов из менее ценных, учат тонкой
работе по изготовлению и применению катализаторов.
Основное внимание при постановке опыта необходимо уделить тому, чтобы
получить активный катализатор и не допустить его отравления в процессе
гидрогенизации. Отравление катализатора может произойти, если масло и водород перед
опытом не очищены. В растительном масле содержатся примеси, являющиеся ката-
лизаторными ядами (соединения серы, фосфора и др.); кроме того, при
извлечении масел в них могут попадать из семян слизи, обволакивающие в процессе
гидрогенизации частицы катализатора и нарушающие контакт его с маслом и
водородом; наконец, при хранении масел в них накапливаются жирные кислоты, которые
образуют с никелем соли, мешающие гидрогенизации.
От всех этих примесей масло, идущее на гидрогенизацию в промышленности,
тщательно очищают действием щелочей или кислот. Очистку масла можно не
производить, если воспользоваться свежим рафинированным, совершенно прозрачным
маслом, имеющимся в продаже.
Водород, получаемый действием кислоты на цинк, также может содержать, как
известно, ядовитые для катализатора газообразные вещества (сероводород,
мышьяковистый водород и др.) . Поэтому для реакции берут чистую кислоту и чистый
(без мышьяка) цинк. Водород очищают, пропуская его через раствор щёлочи и
концентрированную серную кислоту.
Никелевый катализатор для опыта готовят следующим образом. Растворяют в
воде 10 г сернокислого никеля (NiS04'7H20) и приливают к нему 10-процентный
раствор соды Na2C03 до полного осаждения никеля в виде карбоната
NiS04 + Na2C03 -> NiC03 + Na2S04.
О конце осаждения судят по появлению слабо-розовой окраски фенолфталеина в
пробе жидкости (окраска обусловливается появившимся избытком соды). Осадок2
NiC03 отфильтровывают, промывают горячей водой от сернокислого натрия, пока
промывная вода не будет давать осадка с раствором хлористого бария,
высушивают в сушильном шкафу при 60—70° и измельчают в порошок.
После этого карбонат никеля прокаливают в фарфоровом тигле и образующиеся
окислы никеля смешивают с гидрогенизируемым маслом. При действии водорода из
них образуется металлический никель, который и служит катализатором. Опыт
идёт, однако, успешней, если восстановление окислов водородом произвести
предварительно и в гидрогенизируемое масло ввести готовый никель.
Смесь 15—20 мл масла и 2—3 г катализатора помещают в небольшую колбу или
пробирку (рис. 4). Через стеклянную трубку с оттянутым концом, проведённую до
дна колбы (пробирки), пропускают в смесь водород, пропущенный предварительно
через промывную склянку с раствором едкого натра, затем через склянку с
концентрированной серной кислотой. Непрореагировавший водород отводят в место,
где нет опасности взрыва.
Рис. 4. Гидрогенизация растительного масла.
Когда водород вытеснит воздух из прибора, пробирку с маслом нагревают в
песочной бане до 260—280°. Пропускание водорода при нагревании масла продолжают
около 1—1,5 часов. Ток водорода пускают достаточно сильный, чтобы масло
хорошо перемешивалось. С этой целью должен быть подготовлен надёжный источник
водорода3 . Чтобы закончить опыт, прекращают нагревание, удаляют песочную баню
и, когда прибор остынет, прекращают ток водорода. При охлаждении пробирки в
воде масло застывает или, во всяком случае, делается более вязким.
Если результаты опыта получаются недостаточными, гидрогенизацию можно
продолжать . Сравнительно медленное превращение масла в твёрдый жир обусловлено
здесь тем, что реакция идёт не под давлением, как это происходит в
промышленности, и водород плохо распыляется, в результате чего коэффициент полезного
использования его очень невелик.
2 В действительности образуется осадок основной соли никеля.
3 см. Верховский В.Н. Техника и методика химического эксперимента, т. I, стр. 246.
Отделение жира от катализатора производят горячим фильтрованием с
отсасыванием или же растворяют полученный продукт в эфире (или другом подходящем
веществе) , отделяют раствор от катализатора и отгоняют растворитель.
(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)
Электроника
РЕГУЛЯТОР МОЩНОСТИ НАГРЕВАТЕЛЬНЫХ ПРИБОРОВ
Тишкунов А.
Введение
Принципиальная схема приведенного на рис. 1 регулятора вобрала в себя
наиболее удачные узлы, а именно:
• включение нагрузки происходит только в момент перехода синусоиды
напряжения питания через ноль, что позволило избавишься от помех по сети
питания 220 В,
• в качестве силового ключа применен симистор произвольной мощности,
• стабилизатор внутреннего напряжения питания имеет повышенную надежность
и помехоустойчивость.
Подробнее о принципе работы этих узлов и используемых деталях рассказано в
[1] •
На элементах DD1.1 и DD1.2 собран аналог мультивибратора с регулируемой
скважностью, которая зависит от положения движка переменного резистора R1.
Резисторы, подключенные к крайним выводам R1, определяют минимальное время
работы/отдыха нагревательных элементов, однако их сопротивление не должно
быть менее 620 Ом, иначе устройство может потерять устойчивость работы. На
элементах DD1.3 и DD1 4 собран формирователь. В качестве DD1 можно
использовать микросхему К561ЛА7 или К561ЛЕ5. так как ее элементы используются как
обычные инверторы (для более устойчивой работы мультивибратора лучше,
конечно, использовать К561ТЛ1).
looo.ffT
СЕТЬ
220 В
о »
Рис. 1.
К недостаткам подобного рода приборов можно отнести то, что они имеют
сравнительно маленькую постоянную времени. Интервалы между включением/выключением
нагрузки не могут превысить 1. . . 1,5 мин. Увеличение времязадающих резистора
и конденсаторов обычно приводит к уменьшению устойчивости работы, так как
начинают сказываться токи утечки электролитического конденсатора.
Для устранения этого недостатка и был разработан нижеследующий автомат
управления мощностью нагревательных приборов средней и большой мощности.
Технические характеристики:
• Напряжение питания 180...260 В.
• Время работы/отдыха минимум 5 мин.
• Время работы/отдыха максимум 4 час.
• Диапазон устанавливаемых температур 60...100 °С.
• Диапазон захвата температур 30 °С.
• Режим работы — непрерывный, круглосуточный.
• Коммутируемая мощность нагрузки определяется используемым пускателем.
Описание
устройства
На рис. 2 приведена принципиальная схема устройства, на рис. 3 —
изображение проводников печатной платы, на рис. 4 — расположение деталей.
При замыкании контактов выключателя SA1 сетевое напряжение подается на
трансформатор TV. Переменное напряжение с трансформатора величиной 25...27 В
выпрямляется диодным мостом, собранным на диодах VD1-VD4, сглаживается
конденсатором С5 и стабилизируется микросхемой DA1. Стабилизированное напряжение
24 В служит для питания реле управления пускателем, который в свою очередь,
подает напряжение питания на нагревательные элементы. Также это напряжение
подается на интегральный стабилизатор DA2, формирующий напряжение питания
схемы управления.
На элементах DD1.1-DD1.3 собран задающий генератор с двумя цепочками
регулировки рабочей частоты Это позволило сделать регулировку времени работы
нагрузки и ее отдыха независимой. На DD2, DA3 организован таймер, существенно
увеличивающий постоянную времени, на DA3 — терморегулятор, отключающий
нагрузку по достижении максимальной температуры.
При подаче напряжения питания на выв. 11 (вход «R») микросхемы DD3 через
заряжающийся конденсатор СЗ кратковременно формируется уровень лог. 1, что, в
свою очередь, устанавливает счетчик в «нулевое» состояние (на всех выходах
уровень лог. 0). Таким образом, на входе элемента DD1.1 появляется
запрещающий работу уровень лог. 0. На выходе DD1.4 формируется уровень лог. 1, через
переход «база-эмиттер» транзистора VT1 начинает протекать ток, и он
открывается , реле К1 включится и подаст напряжение питания на пускатель, а тот в
свою очередь — на нагревательные элементы. Резистор R6 и конденсатор С4,
введены для уменьшения тока потребления в режиме нагрева.
Лог. 1 с выхода DD1.4 поступит также на вход DD1.3, тем самым разрешая его
работу, и тактовый генератор начнет вырабатывать прямоугольные импульсы.
Частота этих импульсов зависит от емкости конденсатора С2 и суммы сопротивлений
резисторов R2 и R4. Резистор R4 ограничивает максимальную частоту генератора,
R2 — регулирует ее. Кратность изменения частоты примерно определяется
отношением R2/R4. В нашем случае это 47/1,5 = 31, то есть при верхнем по схеме
положении движка R2 частота будет в 31 раз больше, чем при нижнем.
Импульсы, вырабатываемые тактовым генератором, поступают на вход счетчика
DD2.1, где их частота уменьшается в 16 раз. С выхода 4-го разряда счетчика
DD2.1 (выв. 14) импульсы попадают на вход DD2.2, и их частота снова
уменьшается в 16 раз. Таким образом, при тактовой частоте генератора 1 кГц на выходе
4-го разряда (выв. 6) формируются импульсы с частотой около 4 Гц. Эта частота
подается на вход счетчика DD3 и далее через токоограничивающий резистор R20
на светодиод VD5, который служит для примерного контроля за частотой работы
тактового генератора. С появлением импульсов на входе С счетчик DD3 начинает
их подсчет, и как только на его 13-м разряде (выв. 3) появится лог. 1,
элемент DD1.4 выключит реле и запретит работу элемента DD1.3. Однако тактовый
генератор продолжит свою работу, так как с появлением лог. 1 на выв. 3 DD3
будет разрешена работа элемента DD1.1. Теперь частота тактового генератора
зависит от емкости С1 и положения движка резистора R1. Через какое-то время
на выв. 3 DD3 снова появится лог. О и цикл повторится.
На микросхеме DA3 собран терморегулятор, не позволяющий достичь температуры
кипения. Резисторы R17, R18 устанавливаются на нагреваемом объекте.
Резистором R9 выставляют предел регулировки температуры, R10 регулирует саму
максимальную температуру. При увеличении температуры суммарное сопротивление
резисторов R17 и R18 начнет уменьшаться, и как только оно достигнет значения, при
котором напряжение на выв. 2 DA3 станет меньше, чем на выв. 3, на выходе
(выв. 6) сформируется уровень лог. 1. Это напряжение откроет транзистор VT2,
а он в свою очередь закроет VT1, реле выключится, и нагрев прекратится.
Каскад на микросхеме DA3 охвачен регулируемой положительной обратной связью (R12
и R14 — цепь ОС) , что позволяет регулировать разницу температур
включения/отключения .
ю
Q
> О
w CM
И ее
o>| H ю| <*| ^1 -| Н H -|
eao
о
-м-
КЗ"
ее
m
ОС
*Н13Ч
СО| ^| ю| СО
ssaa
й о ее
со о> о *-
со
*-, см. со, -^
Н ^1 Н ""
ггаа
СМ СО СО СЛ
t II '
СО
О
<н
2
б MOD
I П I
О О О О
Рис. 2
При использовании автоматического управления масляными обогревателями
следует учесть, что температура масла может достигать 120...160 °С, а
температура разрушения полупроводниковых элементов составляет 100...120 °С. Основой
практически всех терморезисторов является полупроводник, поэтому для
повышения надежности устройства рекомендуется устанавливать терморезистор через
небольшой теплоизолятор. Конечно, точность термодатчика снизится, но те 10...20
°С, на которые «уйдут» параметры, большой роли не сыграют.
Конструкция
и детали
Список используемых деталей приведен в таблице.
Таблица
Rl, R3, R12
R2, R4
R5, R8.R14
R6
R7
R9
Rll, R13, R19, R20
R15, R16
R17,R18
VD1-VD4
VD5, VD6
VT1
CI, C2
СЗ, С8
С4
С5
С6
С7
DA1
DA2
DA3
DD2
DD3
TV
47 кОм
1.5 кОт
6.8 кОт
1 кОт
22 кОт
3,9 кОт
22 кОт
47 кОт
Любые, на ток не менее 0,5 А
и обратное напряжение 50 В
АЛ307
КТ972
0,22...1,0 мкФ
0,1...0,33 мкФ
470 мкФ/25В
220 мкФ/50 В
220 мкФ/50 В
470 мкФ/16В
LM7824
LM7812
К544УД2
К561ИЕ10
К561ИЕ16
Сетевой трансформатор
мощностью 10...15 Вт, с
напряжением на вторичной обмотке
25...27 В
DA1 и DA2 закреплены на общем теплоотводе, в качестве которого можно
использовать алюминиевую полосу шириной 25...30 мм и длиной 120...150 мм. Ее
изгибают так, чтобы она плотно подходила к корпусам микросхем DA1 и DA2, а
оставшуюся часть сгибают под прямым углом до края платы так, чтобы полоса
размещалась вдоль части периметра платы. Для устройства подойдет практически
любой тип корпуса. На передней панели закреплены все регуляторы и кнопки, а
на задней — панель предохранителя и клеммы подключения пускателя. Кнопка SA2
— без фиксации, она служит для принудительного включения нагрева и обычно
используется для увеличения продолжительности первого включения отопительной
системы на нагрев, не влияя на установки таймера. Если же в качестве SA2 ис-
пользовать кнопку с фиксацией, то она будет служить переключателем рода
работы для включение нагрузки в зависимости от времени или от температуры рабочей
жидкости. На печатной плате вход и выход DD3 «висят» в воздухе. Это сделано
для увеличения универсальности устройства и позволяет в широких пределах
изменять емкость CI, C2 (устанавливать конденсаторы, которые есть в наличии) и
подгонять временные диаграммы практически под любую систему обогрева. После
определения требуемых временных интервалов вход и требуемый выход DD3
соединяются проволочной перемычкой с необходимой контактной площадкой.
Рис. 3.
РАБОТА ОТДЫХ
SA1
VD5
Щ
Р
щ . ■*
WlR,79/f
+fc
VD1-VD4
/+ Л1Р1Э ' .
ЙВ
ш Н11
ч f f'Mce
13
Ш^гЦЛ ЗАХВАТ
ТЕМПЕРАТУРА
ю
R18
Рис. 4.
Литература
1. Шило В.Л. Популярные цифровые микросхемы. — М.:, Радио и связь, 1987
РЕГУЛЯТОР МОЩНОСТИ С RS-485
Николайчук О.
В этой статье предлагается описание схемы простого регулятора
мощности нагрузки, управляемого по командно-информационной сети на
базе протокола RS-485. Такой регулятор мощности может быть
применен для систем «малой автоматизации» небольших промышленных
предприятий и в домашних условиях, например для управления освещением.
Схема
Принципиальная схема простого регулятора мощности представлена на рис. 1
(вкладка). Она содержит следующие основные узлы: формирователь импульсов
перехода сети через ноль, супервизор питания с охранным таймером,
микроконтроллер, приемопередатчик сети RS-485, стабилизатор напряжения питания, выходной
усилитель, силовой коммутирующий элемент.
Формирователь импульсов перехода сети через ноль состоит из диодного моста
Dl (DB104), резисторов R1-R4, стабилитрона VD2 и оптрона D6 (4N35). Сетевое
напряжение выпрямляется на диодном мосту D1, ограничивается резисторами R1-R4
и стабилитроном VD2 и поступает на светодиод оптрона D6. В качестве
ограничивающих резисторов используются четыре резистора сопротивлением 20 кОм и
мощностью 0,25 Вт, включенные последовательно. Таким образом, через светодиод
оптрона практически все время течет ток, достаточный для его срабатывания, за
исключением моментов перехода сети через ноль. Получается, что весь период
транзистор оптрона открыт, на его эмиттере присутствует уровень лог. 1, и
только в моменты перехода сети через ноль транзистор закрывается и на его
эмиттере формируется отрицательный импульс длительностью 20...25 мкс. Этот
импульс поступает на вход прерывания INTO микроконтроллера D3
Супервизор питания с охранным таймером выполнен на микросхеме D2 (TL7705).
Он вырабатывает импульсы сброса RST необходимой длительности для
микроконтроллера D3 при включении питания или его кратковременного снижения ниже 4,75
В. Микросхема имеет вход внешнего сброса MR. Снижение напряжения на этом
входе ниже определенного порога вызывает формирование выходного сигнала сброса
RST. К этому входу подключен конденсатор С1, который постоянно (через
определенные промежутки времени) подзаряжается через конденсатор С7, резистор R5 и
диод VD1 импульсами WD (импульсы запуска сторожевого таймера) с выхода 11
микроконтроллера. Импульсы подзарядки вырабатывает микроконтроллер. Частота
следования этих импульсов должна быть достаточной для поддержания напряжения
на конденсаторе С1 выше порога срабатывания входа MR. В промежутках между
импульсами конденсатор С1 разряжается через резистор R6 и выход 6 микросхемы
D2. Таким образом, организован охранный таймер, в функции которого входит
обеспечение перезапуска микроконтроллера в случае его «зависания».
Действительно, если микроконтроллер «завис», формирование импульсов на его выв. 11
прекращается, конденсатор С1 разряжается, что вызывает формирование сигнала
сброса RST и, соответственно, повторную инициализацию микроконтроллера.
В качестве микроконтроллера D3 использован АТ89С2051 фирмы Atmel.
Микроконтроллер работает на частоте 11,059 МГц, что необходимо для безошибочной
работы узла UART (последовательного интерфейса) на скоростях передачи: 2400,
4800, 9600, 19200, 28800 бит/с [2] . Выводы РЗО и Р31 используются как линии
RxD и TxD. По выводу Р34 осуществляется управление выходным усилительным
каскадом, а по выводу Р35 — управление передатчиком интерфейса RS-485. Все
выводы порта Р0 соединены с набором резисторов R14 и модификатором JP1
(перемычками) .
Рис. 1.
С помощью младших 7 разрядов путем установок соответствующих перемычек
модификатора задается индивидуальный сетевой адрес устройства. Старший 8-й
разряд может использоваться при отладке и тестировании.
Приемопередатчик сети RS-485 выполнен на микросхеме D4 (МАХ487) [3] . Ее
особенностью является повышенная нагрузочная способность, позволяющая
объединять в CI LAN до 128 периферийных станций (многие другие аналогичные
микросхемы обеспечивают совместную работу только до 32 станций). Интерфейс с CI
LAN оснащен защитой от импульсных помех и перенапряжений Rll, R22, VD3, VD4.
В составе РМ имеется стабилизатор напряжения питания D5 (7805), что
позволяет питать его от нестабилизированного источника напряжением 9 В.
В качестве сетевой среды (кабеля) используется 4-проводный импортный
экранированный телефонный провод в защитной оболочке. Экран и один из проводов
используется как общий (при этом экран соединяется с общим проводом только в
одной точке, возле главного контроллера или ПК). Два других провода (А и В) —
сигнальные. Последний имеющийся провод может быть использован для
централизованного питания (питания от одного источника, чаще всего располагающегося
возле ПК) . При небольшой общей длине сети и малом (до 32) количестве станций
можно использовать стабилизированный источник +5 В, при этом четвертый провод
— питание — необходимо подключить к контакту 7 разъема РМ. При большой длине
сети и большом количестве станций чаще используется стабилизированный (или
нестабилизированный) источник питания на напряжение +8. . . 9 В, при этом
четвертый провод необходимо подключить к контакту 6 разъема РМ (использование
встроенного стабилизатора D5). Следует отметить, что питание может быть и
локальным, то есть каждая станция может иметь собственный источник питания. В
этих случаях обычно четвертый свободный провод соединяют с общим проводом.
Выходной усилитель выполнен на транзисторах VT1, VT2. Он необходим для
подачи на светодиод оптосимистора тока, достаточного для открывания. В
коллекторе транзистора VT1 включен токоограничивающий резистор R8*, величину
которого необходимо подобрать для каждого типа оптотиристора (оптосимистор должен
устойчиво открываться при открытом транзисторе VT1) . Этот ток изменяется в
достаточно больших пределах, от 20-30 мА до 300 мА (для ТОС2-40).
Использование двух транзисторов необходимо, так как сразу после сброса микроконтроллера
на его линии Р34 (управляющей транзисторами) устанавливается высокий
логический уровень и при этом оптосимистор (и нагрузка) должны быть выключены.
Последовательно с оптосимистором рекомендуется включить предохранитель PR1
(плавкий или автомат) на соответствующий ток. Известно, что описываемый тип
РМ может создавать высокий уровень помех в сети за счет того, что он «рвет»
сеть (оптосимистор включается в произвольные моменты времени полупериода).
Для исключения этого явления рекомендуется на входе РМ включать сетевой
фильтр ACR который может быть как готовым в модульном исполнении на
соответствующую мощность, так и самодельным, состоящим в простейшем случае из
небольшого конденсатора и двухобмоточного, со встречно включенными в каждый
сетевой провод обмотками, дросселя высокой частоты.
Общий принцип работы устройства достаточно прост. Супервизор питания
осуществляет начальный запуск микроконтроллера, который по сети через
приемопередатчик RS-485 получает от ПК (ГК) команды, содержащие закодированное время
включения оптосимистора эквивалентное мощности. Далее при каждом переходе
сети через ноль, то есть два раза за период формирователь импульсов перехода
сети через ноль генерирует прерывание, по которому микроконтроллер
рассчитывает время включения оптосимистора. Очевидно, что увеличение или уменьшение
времени включения приведет, к соответствующему изменению мощности.
Алгоритм
работы
Описываемый регулятор мощности (РМ) получает команды в виде фреймов —
специальной последовательности байтов, содержащей форматированные данные.
Поскольку описываемое устройство предназначено для универсальной командно-
информационной сети системы «малой автоматизации», в состав которой могут
входить различные периферийные станции (исполнительные устройства), в
структуру фрейма заложена некоторая избыточность (для данного конкретного РМ), что
связано с необходимостью передачи в фрейме команды данных для некоторых
других станций. Структура фрейма команды приведена в табл. 1.
Таблица 1. Формат фрейма команды.
Байт
ВО
В1
В2
ВЗ
В4
Наименование
Преамбула
Адрес станции
Код команды
Байт данных
Контрольная сумма
Значение
10101010
Address
Command
Data Byte
Z(B0...ВЗ)
Первый байт (ВО) — преамбула — байт синхронизации. Второй байт (В1)
содержит адрес станции, которой адресована команда. Код команды (третий байт В2) —
код операции, которую должен выполнить адресуемый контроллер (станция). Далее
следуют байт данных (ВЗ), который в данном устройстве не используется.
Заключительный байт содержит младший байт суммы четырех предыдущих байтов.
Получив фрейм команды, РМ распознает преамбулу, адрес, проверяет
контрольную сумму и отправляет ответный байт в формате, как описано в табл. 2.
Таблица 2. Формат фрейма ответа.
Байт
ВО
В1
В2
ВЗ
В4
Наименование
Преамбула
Адрес станции
Код ошибки
Байт данных
Контрольная сумма
Значение
10101010
Address
Error Code
Data Byte
Z(B0...B3)
Если при получении команды выявлена ошибка приема, например, нарушение
контрольной суммы, станция на фрейм команды не отвечает и никаких действий не
предпринимает
В случае неполучения фрейма ответа персональный компьютер повторяет команду
определенное число раз. Если не получено никакого ответа, ПК может
сгенерировать общий аппаратный сброс всех станций. Сброс может быть сформирован
снятием (на несколько микросекунд) питания сети +5 или +9 В. Если и это не
помогает, ПК выдает оператору сообщение о фатальной или частичной аварии сети в
зависимости от важности функций, выполняемых конкретной станцией.
Адрес станции задается в прямом двоичном коде в младших семи битах байта
адреса В1, при этом старший бит D7 всегда равен 0.
Описываемый РМ выполняет команды, приведенные в таблице 3.
Команда №1 (шестнадцатеричный код 0x00) осуществляет немедленное выключение
нагрузки. С выполнения этой же устройства после выполнения RST. Команда №2
(шестнадцатеричный код 0x01) осуществляет немедленное включение нагрузки.
Команда №3 (код 0x02) осуществляет уменьшение мощности нагрузки на 1 градацию
из 255. Команда №4 (0x03) осуществляет увеличение мощности нагрузки на 1 гра-
дацию. Команды №5 (0x04) и №6 (0x05) осуществляют соответственно уменьшение и
увеличение мощности нагрузки на 10 градаций. Команды №7 (0x06) и №8 (0x07)
осуществляют соответственно плавное (за несколько секунд) уменьшение и
увеличение мощности нагрузки. Команда №9 (код 0x08) позволяет установить код
(количество градаций) мощности нагрузки из полученного фрейма команды. Команда
№10 (код 0x09) позволяет запросить статус контроллера, в котором передается
версия программного обеспечения и некоторые другие отладочные данные.
Одновременно эта команда позволяет осуществить сброс режима плавного увеличения
или уменьшения мощности. Следует отметить, что в программе предусмотрен режим
ограничения минимального (0) и максимального (255) кода мощности, так что
длительное увеличение или уменьшение мощности с помощью команд приведет к
установке одного из граничных значений (включено — код OxFF или выключено — код
0x00).
Таблица 3. Формат команд регулятора мощности.
№
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
D7
0
0
0
0
0
0
0
0
0
0
D6
0
0
0
0
0
0
0
0
0
0
D5
0
0
0
0
0
0
0
0
0
0
D4
0
0
0
0
0
0
0
0
0
0
D3
0
0
0
0
0
0
0
0
1
1
D2
0
0
0
0
1
1
1
1
0
0
D1
0
0
1
1
0
0
1
1
0
0
D0
0
1
0
1
0
1
0
1
0
1
Наименование команды
Выключить нагрузку
Включить нагрузку
Уменьшить мощность на 1
Увеличить мощность на 1
Уменьшить мощность на 10
Увеличить мощность на 10
Плавно выключить нагрузку
Плавно включить нагрузку
Установить код мощности из байта ВЗ
Сообщить статус станции
Пример
программы
Далее приводится пример рабочей программы РМ. Для сокращения объема из
программы убрана вся отладочная часть. Подробные пояснения вставлены в текст
программы.
/а***********************************/
/* TR26.C Program for RM with RS485 */
/* Created by O.Nicolajchuk */
/icicicicicicicicicicicicicicicicicicicicicicicicicicicicicicicicicicicic/
#include "..\include\io51.h"
/* Глобальные объявления */
#define byte unsigned char
#define FALSE 0
#define TRUE 1
#define VER 1.3
/* Рабочий режим - 1. Отладка - 0 */
#define WORK 1
#define MHZ11 TRUE /* 11 059 MHz */
/* Инициализация скорости передачи для кварцев 11.059 и 12.000 МГц */
#if MHZ11
byte MODE;
byte Frame[5];
byte Ready;
byte PTR;
byte Byte;
byte FLAG;
byte CODE;
byte OUTCODE;
byte STEP;
byte DIR;
/*
/*
/*
/*
/*
/*
/*
/*
/*
/*
code StartSpeed = 24;
code SpeedMask = 0x3F
#else
code StartSpeed = 26;
code SpeedMask = 0x03;
#endif
/* Назначения функций выводов */
#define DE_485 P3.5
#define OUT P3.4
#define WD P3.7
/* Назначения переменных */
# pragma memory = data
Адрес станции */
Фрейм * /
Сигнал Ready UART */
Общий указатель */
Входной байт */
Флаг включения нагрузки */
Текущий код мощности */
Текущий код включения */
Счетчик плавных операций */
Направления плавных операций */
#pragma memory = default
/* Вектор прерывания RS232C */
interrupt [0x23] void SCON_Int (void) {
Ready=l;
}
/* Вектор прерывания внутреннего таймера 0
повторяется через каждые 39 mkS и соответствует
1 градации мощности из 255 */
interrupt [0x0В] void TO_int (void) {
/* Если выходной код больше 0,
происходит его уменьшение
на 1 градацию мощности */
if (OUTCODE>0) {
OUTCODE—;
/* Если выходной код ==0,
включается нагрузка */
if (OUTCODE==0)
OUT=0;
}
/* Генерируется импульс перезапуска
охранного таймера */
WD=1; WD=0;
}
/*Вектор прерывания от датчика перехода сети
через ноль генерируется каждые 10 mS */
interrupt [0x03] void ext_0 (void) {
/* Выключается нагрузка */
OUT=l;
/* Если установлен код плавных операций */
if (STEP>0) {
/* Код уменьшается */
STEP--;
/* Изменяются и проверяются граничные
величины кода текущей мощности */
if (DIR==0)
CODE = (CODE>0)?CODE--:0;
else
CODE = (CODE<0xFF)?CODE++:OxFF;
}
/* Вычисляется текущий код включения нагрузки для
следующей полуволны сетевого напряжения */
OUTCODE = 255-CODE;
}
/* Подпрограмма инициализации
таймеров и прерываний */
void Timerslnit (void) {
*/
*/
*/
*/
*/
*/
/* Подпрограмма задержки. Один квант ^(10+7*D)mkS */
void Time (unsigned D) {
while (D--) {};
}
/* Подпрограмма передачи байта */
void SendB (byte SendByte) {
#if WORK
/* Ожидать завершения передачи */
while (!TI);
#endif
EA=0 ;
TMOD=0x22;
TH0=TL0=0xdc;
ET0=1,
EX0=1
IE0=1
TR0=1
EA=1 ;
/* Все прерывания запретить
/* Таймеры в режиме 2
/* Установить делитель таймера 0
/* Включить прерывание таймера 0
/* Таймер 0 включить
/* Все прерывания разрешить
TI=0 ;
Time(l) ;
SBUF = SendByte;
/* Подпрограмма приема байта */
byte GetB (void) {
byte InputByte;
/* Ожидать приема байта */
while (!RI);
InputByte = SBUF,
RI = 0;
return InputByte,
/* Подпрограмма расчета
контрольной суммы фрейма */
byte Calc_CS(void) {
byte CS=0;
for(PTR=0; PTR<4; PTR++)
CS = (CS + Frame[PTR])&0x0FF;
return CS;
/* Подпрограмма формирования заготовки фрейма */
void Output_Frame_Clear (void) {
Frame [0] = OxAA;
Frame(1] = MODE;
Frame[2] = 0;
Frame{3] = 0;
/* Подпрограмма передачи фрейма ответа */
void Send Frame (void) {
/* Открыть передатчик */
DE_485=1;
Time (100),
/* Передать фрейм */
for (PTR=0; PTR<5; PTR++)
SendB(Frame[PTR]),
#if WORK
/* Дождаться окончания передачи */
while (!TI);
#endif
Time (10);
/* Закрыть передатчик */
DE 485=0;
}
/* Подпрограмма установки скорости */
void Speedlnit (byte NewSpeed) {
char ch;
/* Выключить первый таймер */
TR1 =0;
/* Двойная скорость */
PCON = PCON|0x80;
TH1 = ТЫ = (NewSpeedAOxFF)+l
/* Очистить приемник */
ch =SBUP;
SCON = 0x52;
/* Включить первый таймер */
TR1 = 1;
}
/* Подпрограмма начальной
инициализ ации */
void Startlnit (void) {
TI = 1;
RI = 0;
DE_485 = 0;
Timerslnit();
/* Начальная скорость 9600 */
Speedlnit(StartSpeed/4);
STEP = 0;
DIR = 0;
FLAG =
OPCODE = 0;
OUTCODE = OxFF;
WD = 0;
}
/* Подпрограмма получения скорости */
void Frame_Get(void) {
/* Обнулить пойнтер */
PTR=0;
/* Ожидать получения 5 байтов фрейма */
while (PTR<5) {
/* Разрешить прерывания UART */
ES=1; Ready=0;
/* Ожидать байт */
while (1) {
PCON=PCON|0x80;
if (Ready&RI) {
ES=0 ;
Ready=0;
break;
}
/* Взять байт */
Byte=GetB() ;
/* синхронизация по преамбуле */
if (!PTR) {
if (Byte!=0xAA)
continue;
}
/* Записать байт в массив Frame[PTR]
Frame[PTR++] = Byte;
}
}
/* Подпрограмма монитора */
void Monitor (void) {
/* Читать текущее значение модификатора */
M0DE=P1;
/* Если получен фрейм с чужим адресом
фрейм команды игнорировать */
if (Frame[1]!=MODE)
return;
/* Если ошибка контрольной суммы
фрейм команды игнорировать */
if (Frame[4]!=Calc_CS())
return;
/* Подготовить фрейм ответа */
Output Frame Clear ();
swi tch (Frame[2]) {
case 0x00: /* Power Off */
CODE=0;
break;
case 0x01; /* Power On */
CODE=0xFF;
break;
case 0x02: /* Power -1 */
CODE=(CODE>0)?CODE—:0;
break;
case 0x03: /* Power +1 */
CODE=(CODE<0xFF)?CODE++:OxFF;
break;
case 0x04: /* Power -10 */
CODE=(CODE>10)?CODE-10:0;
break;
case 0x05; /* Power +10 */
CODE=(CODE<(OxFF-10))?CODE++:OxFF;
break;
case 0x06: /* Smoothly Off */
STEP=255;
DIR=0;
break;
case 0x07: /* Smoothly On */
STEP=255;
DIR=1;
break;
case 0x08: /* Set Power Code */
CODE=Frame[3];
break;
case 0x09: /* Get Status */
Frame [3]=VER;
STEP=0;
Break;
default:
Frame[2] = 0x01; /* Ошибка команды */
Break;
}
/* Контрольной суммы фрейма ответа */
Frame[4]=Calc CS();
/* Отправить фрейм */
Send_Frame();
Time(10);
}
/* Главная функция */
void main (void) {
Startlnit();
while (1) {
Frame_Get () ;
Monitor () ;
}
}
Алгоритм работы приведенной программы достаточно прост. После аппаратного
сброса RST выполняется подпрограмма инициализации Startlnit, в которой
производятся установки в начальное состояние всех битов линий ввода-вывода, всех
переменных инициализация таймеров и UART, установка начальной скорости.
Далее управление передается на подпрограмму Frame_Get, в которой
производится ожидание приема командного фрейма.
Когда правильный командный фрейм будет получен (с правильным адресом и
контрольной суммой), управление передается подпрограмме Monitor. В этой
подпрограмме будет проанализирован код команды и произведена соответствующая
коррекция текущего кода мощности CODE. Если команды с поступившим кодом не
существует , будет сформирован и передан фрейм ошибки команды. Если команда
распознана и выполнена правильно, будет сформирован и передан фрейм нормальной
операции.
Начиная с момента завершения начальной инициализации, начинают работать два
прерывания. Первое прерывание от внутреннего таймера 0 вырабатывается
примерно каждые 39 мкс, что соответствует периоду одной градации мощности. Всего в
РМ используется 255 градаций, что соответствует полупериоду сетевого
напряжения (одной полуволне) — 10 мс. Второе прерывание происходит от внешнего
источника — датчика импульсов перехода сети через ноль. Эти импульсы
повторяются через каждые 10 мс, при этом выключается регулирующий элемент (оптосимис-
тор) , вычисляется текущий код включения, соответствующий числу градаций
мощности от момента перехода сети через ноль до момента включения оптоси-
мистора. Этот код уменьшается с каждым пришедшим прерыванием от таймера.
Когда код достигает нуля оптосимистор включится. Таким образом, оптосимистор
включается на время, соответствующее периоду одной градации, умноженному на
код текущей (заданной) мощности.
Очевидно, что приведенную программу можно легко модифицировать. Можно
увеличить или уменьшить количество команд, изменить скорость, добавить команды
настройки на скорость и т. д. В заключение отметим, что описанный РМ мощности
с более сложной программой успешно эксплуатировался в составе командно-
информационной сети MISNET, предназначенной для автоматизации малого
производства .
Литература
1. Николайчук О. Командно-информационные сети. / Домашняя лаборатория, №11,
2015.
2. http://www.atmel.com, http://www.atmel.ru.
3. http://www.maxim.com, http://www.spezial.ru.
Практика
1
тс^^^Ш
НЕе^'*
£Ш Ш^С
||'1жЯ
•
ш»
Н5з1
* • • i
я
САМОГОННЫЙ ЛИКБЕЗ
ОБОРУДОВАНИЕ
1. Основное оборудование самогонщика - перегонный куб.
Собственно, сюда заливается брага (или вода в случае бражной колонны
непрерывного действия). Нагрев внешний (газ, электричество) или внутренний (элек-
тротены, пар). Может использоваться два куба, если в одном густая брага, а во
втором нагревается пар, который подается во второй куб для нагрева браги. Чем
больше перегонный куб, тем больше браги можно перегнать единовременно. Меньше
затрат на разогрев, меньше переливов и прочего. Каждый выбирает удобный ему
куб.
2. Прямоточный самогонный аппарат со змеевиком.
Его задача - собрать весь пар, с помощью змеевика охладить, выпустить все
это в приемочную емкость. Бывает с вертикальным змеевиком, в этом случает
жидкость течет равномерно, охлаждаясь. И с горизонтальным змеевиком, где
жидкость двигается вверх и вниз за счет давления пара внутри куба. В этом случае
выход продукта может сопровождаться плевками.
Плюсы аппарата - дешево, быстро.
Минусы - низкокачественный продукт, без отделения вредных фракций,
отсутствует укрепление (не видел аппаратов без укрепления, способных выдать более 80
градусов алкоголя).
Область применения - максимум - получение спирта-сырца.
Такие аппараты продаются на каждом шагу (Добрый жар, Магарыч), стоят
недорого , производитель старательно говорит о качественности продукта на выходе.
Но, мягко говоря, производитель лукавит. Очень сложно получить качественный
продукт на таком аппарате. Продукт после такого аппарата лучше еще раз
перегнать на более продвинутом (и гнать, конечно, желательно не менее двух раз).
Перегонный куб.
Прямоточный самогонный аппарат со змеевиком.
3. Пленочная колонна.
Более продвинутое устройство, по сравнению с обычным змеевиком. На выходе
из куба пар встречается с рубашкой охлаждения (часто называется дефлегматор),
под действием которой тяжелые фракции (вода, высшие спирты) конденсируются и
отправляются обратно в куб. Легкие идут дальше и конденсируются во второй
рубашке охлаждения. Для получения спирта-сырца зачастую первая рубашка
охлаждения отключается.
Плюсы: Есть возможность разделения самогона на фракции, а значит убрать
легкие (метанол, ацетон, эфиры) и тяжелые (высшие спирты, включая изоамилол,
фурфурол). Есть возможность укрепления до 94-95 градусов алкоголя.
Минусы: зависит от стабильности давления охлаждающей жидкости, сложна в
настройке .
Эта колонна позволяет сохранить аромат и получить качественный дистиллят.
Ее сложно настраивать, еще сложнее автоматизировать, но для многократной
перегонки нужна только пленочная колонна и куб. Больше ничего.
Пленочная колонна.
4. Тарельчатая колонна.
Интересный аппарат, позволяющий получить очень качественный самогон, но для
его работы необходим охлаждающий аппарат. Колонна помещается на куб, сверху
ставится дефлегматор (тогда имеет смысл разделения на фракции), либо
прямоточный охладитель (в этом случае может достигаться только укрепление и
очистка за счет воздушного охлаждения). Пар движется вверх через тарелки, по пути
охлаждается, тяжелые фракции по пути конденсируются, опускаются вниз и
встречаются с паром, охлаждая его. Охлаждаясь на тарелках, флегма
(сконденсировавшийся пар, возвращающийся обратно в куб) пропускает пар и как бы кипит. Идет
эффект барботажа (когда пар пробулькивает сквозь флегму, скопившуюся на
тарелках) . За счет этого только самые легкие фракции первыми выходят наружу,
затем все более тяжелые при повышении температуры в кубе. Больше спирта
выходит из куба - выше температура кипения в кубе. Позволяет (хоть и грубо)
разделить выводимые фракции, а значит и понять, что следует взять в продукт, а
что использовать в технических целях.
Плюсы: разделение на фракции, укрепление до 95 градусов алкоголя, сохраняет
аромат исходного сырья.
Минусы: дорого, повышается время перегона, не подходит для перегона браги
(только для сырца, хотя есть умельцы).
Отличное решения для тех, кто уже понимает процессы, но хочет пить
качественные дистилляты, включая НДРФ (недориктификат).
Тарельчатая колонна.
Колпачковая колонна.
5. Колпачковая колонна.
Аналог тарельчатой, процессы те же, но за счет завихрений позволяет
добиться большего разделения на фракции. При использовании меди позволяет избавить-
ся от сернистых образований в самогоне.
Плюсы: Еще большее разделение, более качественный самогон.
Минусы: Цена. Скорость перегона.
Для тех, кто познал много методов перегона и может отличить в самогоне сорт
яблок, применявшихся в браге.
6. Ректификационная колонна.
Аппарат для получения спирта не менее 96 градусов алкоголя. Состоит из
трубы , наполненной специальной насадкой, сверху стоит дефлегматор. Насадка
выполняет роль тарелок, но площадь соприкосновения флегмы с паром здесь намного
выше, чем в тарельчатой (или колпачковои) колонне. За счет этого достигается
максимальное разделение фракций. Можно по температуре вверху колонны точно
знать, что сейчас выходит: спирт, ацетон, метанол, уксусные альдегиды...
Плюсы: максимальное разделение фракций, максимальная чистота продукта на
выходе.
Минусы: сложность перегонки, дороговизна оборудования, низкое время
перегонки .
Для тех, кто хочет на чистом (и при этом не покупном) спирте готовить
водки , настойки, наливки.
Ректификационная колонна.
7. Дефлегматор.
Может устанавливаться на куб непосредственно, либо на колонну. Если ставить
на куб, то за счет дефлегмации продукт будет чуть лучше, чем с прямоточным
аппаратом, но такое использование подходит только для получения спирта-сырца.
Состоит из двух труб, во внешнем контуре охлаждающая жидкость. За счет угла
наклона можно регулировать количество возвращаемой флегмы в куб.
Плюсы: Качественнее прямоточника.
Минусы: Дороже прямоточника.
Дефлегматор необходим при ректификации, чтобы обеспечить стабильный возврат
флегмы в куб. В остальных случаях все зависит от желаний.
Дефлегматор.
Сухопарник.
8. Сухопарник.
Достаточно бесполезная вещь, но позволяет избежать выброса браги в продукт.
Больше ничего не делает. Не умеет избавляться от сивухи (из-за низкой
способности охлаждения). Не умеет очищать самогон, не умеет ароматизировать самогон
помещенными в него веществами (травами, скорлупой кедрового ореха и пр.).
Плюсы: дешев и справляется со своей задачей.
Минусы: Не волшебник.
9. Дефлегматор с холодильником Димрота.
Частный случай дефлегматора. За счет вертикальной конструкции чуть
эффективней дефлегматора с рубашкой охлаждения.
Дефлегматор с холодильником Димрота.
10. Экстрактор Сокслета.
Аппарат позволяет экстрагировать различные вещества из помещаемого в него
сырья. Если просто, то после помещения сырья в экстрактор (можжевельник,
анис, апельсины, что угодно) и начала перегона, экстрактор заливается горячим
высокоградусным спиртом. Причем не один раз, а по циклу, после чего в куб
возвращается экстракт. Горячий спирт вытягивает буквально все из сырья: цвет,
вкус, аромат. Готовый продукт потом либо перегоняется, либо берется из куба.
Таким образом можно получить большое количество напитков, начиная от
ароматизированных водок, заканчивая ликерами.
Плюсы: Быстрая экстракция, по сравнению с мацерацией.
Минусы: Требуется опыт, дороговизна оборудования.
Экстрактор Сокслета.
11. Бражная колонна непрерывного действия.
В этом устройстве снизу в кубе нагревается вода, а брага подается сверху
колонны. Сама колонна представляет из себя обычную колонну, в которой брага
не уходит в куб, а выводится наружу. При спускании по тарелкам, за счет
горячего пара из куба, из браги извлекаются все фракции, у которых температура
кипения выше температуры кипения воды. То есть тяжелые фракции не испаряются,
а выводятся наружу. При этом процесс проходит быстро и непрерывно.
Плюсы: Высокая скорость, не кипятятся дрожжи, отделение тяжелых фракций.
Минусы: дороговизна, необходимость стабильной подачи браги в верх колонны.
Бражная колонна непрерывного действия подойдет тем, кто перегоняет большие
количества браги за один раз. И не стоит забывать о качестве.
Бражная колонна непрерывного действия.
*=t ■ - -
Аламбик.
12. Аламбик.
Те, кто прошел школу самогоноварения, стал в некоторой степени фанатом
самогоноварения , покупают аламбик. Я не стал расписывать типы аламбиков, писать
про укрепляющие колонны для аламбиков, линзы. Это аппарат полностью из меди,
с "лебединой шеей". Не зря знаменитые коньячные дома и вискокурни используют
аламбики в производстве. Этот аппарат для тех, кто полностью понимает процесс
перегонки.
Плюсы: Качество регулируется пользователем. Не для получения продукта,
чтобы побыстрее выпить.
Минусы: Дороговизна, сложность использования.
С оборудованием пока все. Не стал только рассматривать флейты Карелина и
аппараты многоступенчатой дистилляции.
ТЕХНОЛОГИЯ
Технологий получения спиртосодержащих жидкостей много. Здесь рассмотрю
получение крепких напитков.
Брожение
Спиртосодержащая жидкость получается, если просто, за счет брожения. Дрожжи
кушают сахара, производя углекислый газ и спирт в жидкой среде определенной
температуре.
Сахара
Не все сахара дрожжи могут поедать. Они едят глюкозу и фруктозу.
Интенсивность зависит от расы. Сахарозу они умеют расщеплять на глюкозу и фруктозу.
Декстрозу1 и более сложные сахара большинство рас есть не умеют. Больше всего
сахарозы в сахаре. Во фруктах больше фруктозы, в зерне много крахмала,
который под действием ферментов можно преобразовать в сахара.
Дрожжи
Дрожжи бывают (в основном) винными, пивными, хлебопекарными, спиртовыми.
Рас дрожжей много. Какие-то умеют расщеплять сахарозу на фруктозу и глюкозу,
какие-то лучше живут в кислой среде, какие-то не требуют для переработки
сахарозы других веществ. Подробно в отдельной теме. Но в одном дрожжи схожи:
они перерабатывают сахара в спирт, являются анаэробными2 (не требуют
кислорода для поедания сахара) , умеют есть сахар в темноте3.
1 Декстроза - синоним для глюкозы, это наименование используется в английском
языке. Декстрин — полисахарид, получаемый термической обработкой
картофельного или кукурузного крахмала.
2 Дрожжи являются факультативными (нестрогими) аэробами. В присутствии кислорода они
осуществляют дыхание, так как этот процесс дает больше энергии. Но в бескислородной
среде они переключаются на спиртовое брожение. Однако даже при доступе кислорода в
случае высокого содержания глюкозы в среде дрожжи начинают её сбраживать.
3 Свет им не нужен - они не являются фотосинтезирующими организмами, а являются
грибками - родственниками мицелиальных грибов.
Пропорции
Количество растворенного сахара в воде ограничено. Если растворить слишком
много сахара - не все дрожжи смогут его переработать4. При растворении сахара
в воде меняется плотность жидкости. Дрожжи поедают сахар, перерабатывая его в
спирт. Больше сахара - больше спирта. Чем выше плотность - тем более
устойчивые к спирту дрожжи требуются. Устойчивость к спирту обычно указывается
производителем дрожжей на упаковке. Для обычных хлебопекарных дрожжей
рекомендуется гидромодуль 4-5 (то есть 4-5 частей воды к одной части сахара).
Прочие
ингридиенты
Кушать дрожжам чистый сахар некомфортно. Они это будут делать долго. Чтобы
они делали это быстрее, нужна подкормка (но все зависит от расы дрожжей). Для
некоторых потребуется азот и фосфор (в брагу можно добавлять нитрофоску и
прочие азотистые удобрения). Некоторым важен уровень кислотности, для них
нужно подкислять или подщелачивать брагу.
Ферментация
Брага, в зависимости от исходного сырья, созревает, в среднем, за 1-14
дней. Характерный признак - осветление, прекращение газообразования
длительное время. Чем больше дрожжей осело, тем лучше. Степень осаждения дрожжей
называется флокуляцией. Чем она выше, тем лучше дрожжи оседают на дно. Если
Сахаров в браге больше, чем дрожжи могут переработать, то дрожжи умрут раньше
от выработанного ими же спирта.
Первая перегонка
После созревания брага перегоняется. В первый перегон необходимо
максимально быстро перегнать брагу. Варка дрожжей ухудшает органолептические свойства
продукта. Фракционная перегонка делает продукт чище, но органолептика может
пострадать. После первой перегонки получается спирт-сырец. После первой
перегонки можно почистить сырец различными методами (углевание, химия,
замораживание , прочее)
Вторая перегонка
Затем делается фракционная перегонка спирта-сырца. Сначала очень медленно
(100-200 мл/час) отбирается головная фракция, содержащая метанол (во
фруктовых его больше), ацетон, альдегиды. Далее идет тело продукта (общепринято до
45 градусов алкоголя в струе при прямой перегонке), затем хвосты, содержащие
тяжелые фракции, включая сивушные масла. Далее по желанию идет опять же
очистка и доведение вкуса до желаемого. Возможны дополнительные перегонки после
мацерации, экстрагирования.
Созревание
Неважно, что мы делали, продукт должен созреть. Продукт выстаивается,
насыщается кислородом. Чем дольше стоит - тем вкуснее. Будь то настойка, виски в
бочке или что-то еще.
Сахар можно добавлять дробно - то есть частями в течение времени ферментации.
СЫРЬЕ
Сахар
Самый универсальный вид - сахар. Из сахара можно получить простой самогон
или спирт, который затем пригодится при изготовлении настоек, наливок, водок.
Хороший выход продукта - примерно 1,2 литра продукта 40 градусов алкоголя из
1 кг сахара.
Плюсы: простота и доступность, широта применения.
Минусы: не все напитки можно получить с помощью сахара
Зерно и солод
Продукт из зерна и солода отличается мягким вкусом, низким содержанием
метанола при брожении.
Из зерна можно получить сложные напитки: полугар, виски, бурбон, хлебное
вино.
Соложеное сырье содержит необходимые ферменты, поэтому достаточно солод
смолоть, затереть (то есть выдержать) при температуре 60-70 градусов,
охладить до температуры брожения и засеять дрожжами. Дробину можно убрать при
затирании (сбраживается чистое сусла), перед перегонкой, или перегонять вместе
с дробиной, например, с помощью парогенератора.
Несоложеное сырье осахаривается солодом или ферментами при горячем осахари-
вании (с помощью амилосубтилина и глюкавамарина) , либо при холодном осахари-
вании (амилосубтилин, глюковамарин, протосубтилин, кодзи).
В зависимости от сырья и технологии получаем напиток: виски из ячменя,
пшеницы, ржи, гречки; бурбон при наличии не менее 51% кукурузы; полугар; хлебное
вино; водка.
Фрукты
Из чего сделали, тот вкус и получим. Самые известные: виноградное бренди,
яблочный кальвадос, вишневый киршвассер, сливовица. Браги из малосахаристых
фруктов нормализуются сахаром или глюкозой. Фруктовые дистилляты нужно
выдерживать дольше, чем зерновые.
Экзотика
Агаву у нас достать тяжело, так что текилу сделать сложно, а вот
тростниковую мелассу можно купить на том же eBay, переработав ее в ром.
Вкус конечного продукта разнообразный, поэтому кому что нравится.
Технологии переработки сырья перед брожением лучше искать на профильных сайтах.
Скажу только, что хороший виски сделать дома большого труда не составляет. С
виноградным бренди сложнее, потому что не всем доступны специальные сорта
винограда. А вот яблочный, грушевый самогон сделать под силу каждому самогонщику.
От сырья зависит тот напиток, который хочется получить. Продукт либо
отдыхает просто перед употреблением, либо настаивается в дубовой бочке, либо на
дубовой обожженной щепе.
ДРОЖЖИ
Разновидностей дрожжей большое количество. Дрожжи анаэробны (см. сноску 2
- Ред.) , в отличие от молочнокислых и уксуснокислых бактерий. То есть для
брожения им не нужен кислород, они его вырабатывают сами5. Хотя для старта
брожения полезно насытить сусло кислородом. Для деятельности им не нужен
свет, а значит брагу можно поместить в темное место. Брага не любит света6.
Хлебопекарные
Самые распространенные дрожжи. Умеют есть сахар без добавок, правда, делают
это долго. Бродят при достаточно высокой температуре (30-35 градусов). При
брожении выделяют много гадости, которая портит вкус конечного продукта.
Пивные
Делятся на две большие группы: лагерные и элевые. Лагерные бродят при
низкой температуре (2-9 градусов) , элевые - при более высоких (от 17 до 30
градусов в среднем). Описывать пивные дрожжи здесь места не хватит, стоит
отметить только, что почти для каждого стиля пива есть своя раса дрожжей. Есть
универсальные расы дрожжей, есть узкоспециализированные. Основные
производители жидких дрожжей: White Labs, Wyeast. Сухие дрожжи производят Saf brewing,
Lallemand, MangrooveT s Jack.
Спиртовые
Способны переработать брагу за 1 сутки. Специально для производства спирта,
поэтому могут набраживать различную гадость, которая уберется потом
ректификацией. Производят куча стран, включая Китай, Турцию, Канаду, РФ. Часто в
пакете с дрожжами идут питательные соли для улучшения брожения.
Винные
Для различных видов винограда свои дрожжи. Широкая линейка у Lallemand.
Способны выбраживать до высоких уровней алкоголя, оставаясь живыми. Бродят
долго, брожение более спокойное, чем на спиртовых. При этом мало вносят эфи-
ров, что хорошо сказывается на вкусе напитка. Для производства виноградного
бренди (коньяка) рекомендуется использование специальных винных дрожжей, либо
диких виноградных дрожжей. Без добавок не умеют сбраживать сахар. Для этого
им не хватает питательных веществ.
Для зерновых браг
Быстро бродят, но не умеют сбраживать сахар. В зерновых брагах есть все
необходимое для питания и роста дрожжей. Поэтому такие браги бродят быстро (3-5
дней) и без вырабатывания гадостей.
Для фруктовых браг
Отдельные расы винных дрожжей, которые умеют работать с другими фруктами,
кроме винограда. Некоторые умеют хорошо существовать в яблочной кислоте, не-
5 Это неверно, хотя некоторое (следовое) количество кислорода образуется. Кислород
вырабатывают фотосинтезирующие организмы - они отщепляют необходимый водород от
воды. Дрожжи расщепляют глюкозу до пировиноградной кислоты, а ее до этанола и
углекислоты. Это дает им энергию для жизнедеятельности. Кислород для этого процесса не ре-
буется.
6 На самом деле дрожжам это все равно.
которые стойки к антисептическим свойствам меда. Бродят не быстро, не
привносят лишних эфиров.
Общее правило для всех видов сухих дрожжей. Для лучшего брожения сухие
дрожжи нужно регидрировать, то есть замочить минут на 30 в воде. Дрожжи
проснутся, оболочка окрепнет и дрожжи лучше перенесут встречу с суслом.
Дрожжи можно собирать и хранить. Их можно размножать. Для этого служит
питательная среда (очень хорошо зерновое сусло) и магнитная мешалка. При этом
самое главное при работе с дрожжами - стерильность7. Никто же не хочет
заражения дрожжей другими расами дрожжей или, что еще хуже, молочнокислыми и
уксуснокислыми бактериями.
РЕЦЕПТЫ
Сахарная брага
На 20 литров воды берется 5 кг сахара и 200 г хлебопекарных (спиртовых)
дрожжей. Брожение 2 недели, затем двукратная перегонка
Виски
5 кг солода (пивной светлый, копченый, смесь светлого и копченого) дробится
и затирается 1 час при температуре 66,4 градуса. Можно добавить карамельного
солода до 10% от засыпи. Для этого солод заливается водой 13 литров
температурой 73,2 градуса, выстаивается час. Далее добавить воду 4,5 литра
температурой 78 градусов. Промывка водой 12 литров температурой 78 градусов. Сусло
фильтруется от дробины. Далее остужение затора до 22 градусов, внесение
зерновых дрожжей, брожение 5 дней и двукратная перегонка. Настаивать на дубовых
чипсах от четырех месяцев или в бочке от полугода.
Виноградный бренди
Необходимо получить 20 литров виноградного сока из винограда коньячных
сортов . Такой виноград характеризуется определенной кислотностью, что улучшает
свойства напитка. При получении сока не следует отжимать виноград досуха, это
может дать потом вкус кожуры и косточек. Оптимально оставить 30% влажности в
винограде, а жмых пустить на чачу. В сок вносятся винные дрожжи, брага бродит
примерно 30 дней. Далее двукратная перегонка и настаивание на дубовых чипсах
от четырех месяцев или в бочке от полугода.
Кальвадос
Из чистых спелых яблок получить сок. Яблоки не должны быть испорченными.
Вносятся дрожжи для фруктовых браг. Обязательно ежедневное промешивание
мезги, чтобы не закисала. Брожение примерно 30 дней. После выбраживания
двукратная перегонка. Настаивать на дубовых чипсах от четырех месяцев или в бочке от
полугода.
Джин
Готовится спирт, лучше всего из пшеницы. Далее спирт разбавляется до 50
градусов. Рецепт на 2 литра 50-градусного самогона. Делится на две части.
7 И, тем не менее, процессы ферментации (брожения) проводят в нестерильных условиях.
Дело в том, что дрожжи настолько хорошо эволюционно приспособились к слегка кислой
сахаросодержащей среде, что вытесняют при росте другие микроорганизмы. К тому же
дрожжи обычно добавляют в больших количествах, что тоже способствует вытеснению
других микроорганизмов.
Первая часть настаивается на можжевельнике, вторая часть - на всем остальном.
В течение трех недель. Далее перегонка без отсекания ролов. Засыпь:
можжевельник 60 р, кориандр 20 р, дяриль 4 р, солодка 4 р, кардамон 4 корзиночки,
цедра половины апельсина.
Бурбон
Рецепт полностью похож на виски, но засыпь должна содержать не менее 51%
кукурузы. Сначала варится каша из кукурузы, затем кашу нужно остудить до 62
ррадусов, добавить ячменный и ржаной солод (оптимально 39% ячменного и 10%
ржаного), выждать час, затем остудить, отделить сусло от дробины и сбродить
зерновыми дрожжами 5 дней. Дальше как по рецепту виски.
Настойки
Для настоек берется спирт, разбавленный до 40 ррадусов и сырье. В качестве
сырья идут ягоды, фрукты, приправы, травы из аптеки. Самая простая - 2 грамма
корня калгана на 0,5 продукта. Далее фантазия безгранична.
Наливки
Для наливок берутся ягоды и спирт, разбавленный до 50-60 градусов. Самый
простой рецепт. Наполнить 3-литровую банку ягодами на 3/4, залить
приготовленным спиртом 50-60 градусов крепости, выстоять две недели. Через две недели
жидкость с ягод слить, засыпать ягоды сахаром, 700 г. Выстоять 2 недели и
жидкость слить, соединить со слитой ранее жидкостью, выдержать еще 2 недели.
Наливки сладкие вкусные, но коварные. Нравятся женщинам, но из-за сладости
женщины не могут контролировать количество выпитого. Алкоголь настигает
внезапно .
Ратафии
Ратафия - это фруктовая водка с фруктовым соком. В самогон, полученный из
фрукта и разбавленный до 40 градусов алкоголя, добавляется 10% по объему сока
того же фрукта. Вкус становится выраженным фруктовым. Пьется такой напиток
хорошо.
Практика
НЕФТЬ ИЗ МУСОРА
Екатеринбургский предприниматель Вячеслав Зелинский может смело называть
себя нефтяником - без шуток, он в качестве эксперимента "добывает" "чёрное
золото" в небольшом ангаре в окрестностях города. По 7,5 барреля (1 200
литров) в неделю. Пока энтузиасты тщетно пытались найти нефть в Свердловской
области традиционно - под землёй, Вячеслав обнаружил её гораздо ближе - в
мусорном контейнере.
Синтетическую нефть он получает из пластика, который в России никто больше
(по его словам), не перерабатывает. Многие из отходов для переработки не
подходят, например, упаковки от тортов и яиц, бутылки из-под подсолнечного
масла, подложки, в которых продаются полуфабрикаты. Их сборщики отправляют на
свалку. Вячеслав же пошёл от обратного и стал думать, как можно использовать
именно этот мусор.
- Мы с напарником решили заняться сбором пластика в мае 2014 года, когда в
Екатеринбурге ещё никто этого не делал, - рассказал бизнесмен. - Перед этим
объехали несколько городов, где занимаются сбором пластмассы, общались с
предпринимателями, изучали опыт, чтобы понять, выгодно это или нет. После
всех встреч появилось понимание: 50% того, что попадает в сетку, это ПЭТ-
бутылка, востребованная для переработки, а еще 50% - бросовая пластмасса типа
полиэтилена, упаковок, бутыльков разных, баночек из-под йогуртов - это никто
не перерабатывает, всё отвозят на свалку. Так появилась идея заняться именно
этим пластиком.
Опыта превращения полистирола, полипропилена, полиэтилена, сделанных из
продуктов нефтехимии, обратно в нефть, в России не было, уверяет Вячеслав. Но
он нашёлся в других странах. Изучив разные предложения, бизнесмены
остановились на пиролизной ("сжигание" без доступа кислорода) установке из Кореи -
она была самой недорогой и обошлась в 500 000 долларов.
- Это экспериментальная установка, мы заказали её в мае 2014 года, а
запустили в июле 2015-го, ждали, когда её изготовят специально для нас. Обычно они
рассчитаны на большие объёмы - до 16 тонн в день, а наша всего на одну тонну,
- рассказал Вячеслав. - Если по-простому, она работает по принципу
самогонного аппарата. Разложение углеводородов при отсутствии кислорода.
Конденсат
ф Пять брикетов
(1 тонна)
отправляются
в печь
ф Фильтрация
от прочих веществ
Пластик* прессуют
в брикеты весом
гю 200 иг
Ф В печи пластик
подвергается термической
обработке (450 С)
Освобождение
конденсата от воды
Схема установки.
Пластик для переработки
предприниматель собирает в 160 сетках,
установленных в Чкаловском районе
Екатеринбурга. Раз в неделю машина привозит
содержимое контейнеров в небольшой
цех, где двое рабочих отбирают из
него ПЭТ-бутылку (из-под газировки,
пива) , она отправляется на
предприятие, которое изготавливает
упаковочную ленту. Всё остальное идет в
печь - чтобы стать нефтью. По словам
Вячеслава, нет такого пластика,
который для этого не пригоден, поэтому
в его сетки можно кидать и упаковки
от тортов, и бутылки от масла.
Бутылки и остальной
пластик по отдельности
отправляются в пресс.
Брикеты из пластмассы
Вячеслав называет "сухой
нефтью". Каждый тюк весом
200 кг, соответственно,
для одной загрузки
установки нужно пять штук.
Тонна нужного мусора
набирается за неделю, из неё
получается примерно 600
литров синтетической
нефти , или 3,77 барреля.
Технологический процесс
переработки занимает 12
часов, потом ещё день
оборудование остывает. Пока
он запускает установку
дважды в неделю.
Полученную на выходе синтетическую нефть можно использовать в качестве
печного топлива, говорит Вячеслав, но она довольно дешёвая, и потому он ищет
"секретный ингредиент", чтобы превратить её в более дорогой продукт.
- Мы работаем над фильтрацией топлива, пробуем разные сорбенты, чтобы
очистить его, например, пытаемся получить продукт, приближенный к дизелю, -
объяснил он. - Или продукт, который можно использовать в лакокрасочной
промышленности . Наша конечная цель - доказать, что пластмассу можно перерабатывать
в такой вид продукта.
По словам Вячеслава, нет такого пластика, который не пригоден для
переработки .
В течение 12 часов
коробки от яиц, пакеты,
стаканы от йогуртов,
бритвенные станки
превращаются в
синтетическую нефть.
Получается вот такой
куб. Дальше она идёт на
эксперименты. Их ставят
прямо в цеху, на
небольшом столике.
Топливо пропускают через
разные сорбенты в
поисках идеального рецепта.
Справочник
РАСТИТЕЛЬНЫЕ МАСЛА ДЛЯ ЛАКОВ
Воробьев А.
Растительные масла по способности их к высыханию согласно принятой
классификации подразделяются на пять групп.
1. Масла типа тунгового. Будучи нанесены на поверхность, высыхают быстро с
образованием твердой, неплавкой и нерастворимой в органических
растворителях пленки, стойкой к действию воды. Представители этой группы - тунговое
и ойтисиковое масла.
2. Масла типа льняного. Высыхают быстро с образованием твердой эластичной
пленки, которая потом не размягчается, не плавится и почти нерастворима в
растворителях. Представители этой группы - льняное, перилловое и
конопляное масла.
3. Масла типа макового. Высыхают значительно медленнее вышеназванных. Их
пленки способны размягчаться и плавиться при нагревании, и растворимы в
растворителях. Представителями этой группы являются маковое, подсолнечное,
кукурузное, соевое, рыжиковое и другие масла.
4. Масла типа оливкового. Высыхают лишь в присутствии катализатора и то не
полностью. Представителями этой группы являются хлопковое, оливковое и
рапсовое масла. Пленки этих масел могут быть получены после их химической
переработки.
5. Касторовое масло. Это масло относится к группе невысыхающих. Оно
приобретает способность к высыханию только после специальной химической
обработки.
По химическому составу растительные масла представляют собой полные эфиры
глицерина и жирных кислот, то есть триглицериды жирных кислот. Состав
растительных масел отражен в табл.1.
Таблица 1.
Глицериды жирных кислот
Свободные жирные кислоты
Белковые вещества
Влага
Неомыляемые вещества
95-98%
1,5-2,0%
До 0,5%
1.5-2%
0,5-1%
Жирные кислоты, входящие в состав масла, могут быть предельными
(насыщенными) и непредельными (ненасыщенными). Предельным кислотам, имеющим общую
формулу СпН2п02, свойственны стойкость и трудная окисляемость. Представителями
этой группы кислот являются стеариновая и пальмитиновая кислоты, имеющие
температуры плавления 70,5 и 62-63 °С соответственно.
Непредельные кислоты, благодаря наличию в них двойных связей, весьма
способны к реакциям окисления и присоединения. В зависимости от числа двойных
связей, непредельные кислоты имеют общие формулы
СПН2П-2О2
СпН2п-402
СпН2п-б02 •
Представителями непредельных кислот являются олеиновая кислота (Ci8H3402) ,
имеющая одну двойную связь с температурой застывания -14 °С; линолевая
(С18Н32О2) , имеющая две двойные связи, жидкая при нормальной температуре, с
температурой застывания -20 °С; линоленовая (Ci8H3o02) имеющая три двойные
связи, жидкая при нормальной температуре и ее изомер — элеостеариновая
кислота (С18Н30О2) , твердая при нормальной температуре; рицинолевая оксикислота
(С18Н34О3) , жидкая при нормальной температуре (температура застывания 4-5°С) .
Химическое строение жирных кислот:
□ СН3 (СН2) 7СН=ОН(СН2)7СООН — олеиновая кислота (Ci8H3402) .
□ СН3 (СН2) 4СН=СН-СН2-СН=СН(СН2) 7СООН — линолевая кислота (Ci8H3202)
□ СН3СН2-СН=СН-СН2-СН=СН-СН2-СН=СН(СН2)7СООН - линоленовая кислота (Ci8H3202) .
□ СН3 (СН2)з-СН=СН-СН=СН-СН=СН(СН2) 7СООН — элеостеариновая кислота (Ci8H3o02) .
□ СН3 (СН2)5-СН(ОН)СН2СН=СН(СН2) 7СООН — рицинолевая кислота (Ci8H3403) .
□ СН3-(СН2) 14-СООН — пальмитиновая кислота С16Н32О2.
□ СН3- (СН2) 16-СООН — стеариновая кислота Ci8H3602.
Высыхающие растительные масла содержат наибольшее количество глицеридов ли-
ноленовой и линолевой кислот. Наличие двойных связей в жирных кислотах
обуславливает процесс присоединения кислорода (окисления) по месту двойных
связей. Масла, у которых содержание этих кислот больше, имеют склонность к более
быстрому высыханию.
Процесс высыхания растительного масла заключается в том, что масло, будучи
нанесено тонким слоем на поверхность, сначала поглощает кислород воздуха
(окисляется), а затем наступает процесс его сополимеризации, отвердевания
пленки и образования твердого сополимера — линоксина.
Максимальное увеличение массы пленки льняного масла наступает после семи
суток высыхания. Далее процесс улетучивания продуктов окисления начинает
преобладать над процессом присоединения кислорода, и масса пленки уменьшается.
На высыхание пленки оказывают существенное влияние различные факторы: свет,
температура, обмен воздуха и его влажность.
Способность масла высыхать характеризуется его йодным числом, которое
показывает, какое количество йода (в процентах) способно присоединить к себе
масло, обработанное раствором йода. Это определение основано на том, что йод
присоединяется по месту двойных связей у ненасыщенных кислот масла (линоле-
вой, линоленовой и других кислот). Чем больше этих связей, тем выше йодное
число и тем выше качество масла как пленкообразователя.
Растительные масла при длительном хранении способны частично разлагаться на
глицерин и свободные жирные кислоты, которые в дальнейшем под влиянием
кислорода воздуха, света и других факторов разлагаются на низкомолекулярные
кислоты и альдегиды.
Количество свободных жирных кислот характеризуется кислотным числом.
Количество всех жирных кислот, свободных и связанных с глицерином,
характеризуется числом омыления. Жирные кислоты и глицерин могут быть выделены в свободном
виде из масла путем обработки масла щелочью (каустической содой) и
последующим разложением полученного мыла кислотой автоклавным методом.
Тунговое
масло
Тунговое, или древесное, масло содержится в плодах тунгового дерева,
произрастающего в СНГ, Китае и Японии. В СНГ тунговое дерево разводят на Кавказе.
Это масло, в зависимости от способа прессования (холодного или горячего),
получается от светло-желтого до темно-коричневого цвета, ядовито и отличается
неприятным запахом. Наличие элеостеариновой кислоты в тунговом масле придает
ему отличительные от других высыхающих масел свойства.
Элеостеариновая кислота (Ci8H3o02) представляет собой твердую
кристаллическую массу с температурой плавления 48°С. Она является изомером линоленовой
кислоты и имеет три сопряженные двойные связи, благодаря чему тунговое масло
обладает способностью к быстрому высыханию по всей толщине пленки.
При нагревании тунговое масло склонно к загустеванию (желатинированию). При
высыхании оно дает морщинистую пленку, однако, если масло предварительно
термически обработать, свойство сморщиваться исчезает. Термическая обработка
тунгового масла обычно происходит при 200 °С, при более высоких температурах
происходит желатинирование массы.
Пленка термически обработанного масла быстро высыхает, обладает твердостью,
эластичностью, высокими электроизоляционными свойствами, а также высокой вла-
го- и маслостойкостью.
Ойтисиковое
масло
Близким по свойствам к тунговому маслу является масло ойтисика, которое
добывается из семян розового дерева, произрастающего в Бразилии. По химическому
составу оно содержит 73% ненасыщенных кислот с сопряженными двойными связями,
16% других ненасыщенных кислот и 11% насыщенных. Пленка масла ойтисика после
высыхания дает моршины, которые могут быть устранены путем термической
обработки (полимеризации).
Масло ойтисика применяется взамен тунгового в некоторых электроизоляционных
лаках.
Льняное
масло
Льняное масло добывается способом прессования из семян льна,
произрастающего в СНГ и других странах. Присутствие в нем большого количества ненасыщенных
кислот (линолевой и линоленовой) придает ему способность к быстрому высыханию
и образованию прочной, эластичной пленки, обладающей высокими
электроизоляционными свойствами и влагостойкостью.
Присутствие белковых веществ сильно снижает качество льняного масла, а
также качество получаемых из него лаковых пленок. Особенно снижаются
электроизоляционные свойства, увеличивается влаго- и водопоглощаемость, удлиняется
время высыхания лаковой пленки и т. п. Поэтому белковые вещества необходимо
удалять из масла перед его употреблением.
Касторовое
масло
Касторовое масло добывается из семян клещевины путем прессования или
экстрагирования растворителями. Основой в составе касторового масла является ри-
цинолевая кислота (С18Н34О3)- представляющая собой ненасыщенную оксикислоту,
наличие которой обусловливает характерные свойства касторового масла.
Касторовое масло принадлежит к группе невысыхающих растительных масел. Оно
приобретает свойство высыхающих растительных масел только после особой обработки
(дегидратации). В отличие от других масел оно имеет высокую плотность и
вязкость .
В производстве электроизоляционных лаков и компаундов касторовое масло
большей частью находит применение в качестве пластификатора.
Прочие
растительные
масла
Другие растительные масла, такие, как подсолнечное и хлопковое, в
производстве электроизоляционных лаков применяются частично, как заменители. В
некоторых лаках часть высыхающих масел заменяется полувысыхающими.
Основные характеристики растительных масел приведены в табл. 2.
Таблица 2.
Масло
Тунговое
Льняное
Перилловое
Лалеманцовое
Конопляное
Подсолнечное
Плотность
при 20 °С
0,925-0,940
0,928-0,936
0,930-0,937
0,934-0,937
0,922-0,932
0.916-0,927
Коэффициент
преломления
при 20 °С
1,516-1,524
1.478-1,485
1,479-1,481
1,480-1.483
1,4517
1,474-1,476
Температура
застывания,
°С
от -17 до -21
от -16 до -27
очень низкая
от -34 до -35
-27,5
от -17 до -19
Йодное число,
%
150-176
не ниже 170
185-203
190-197
не ниже 150
119-144
Сафлоровое
Рыжиковое
Хлопковое
Соевое
Касторовое
0.916-0,927
0,920-0,927
0,917-0,930
0,921-0,931
0,947-0,968
—
1,4687-1,4688
1,4707-1,4719
1,472-1.475
1,477-1,478
-
от -7 до -18
от -3 до -4
-
от -10 до -18
126-151
133-155
101-116
120-140
82-88
Таблица 2 (продолжение).
Масло
Тунговое
Льняное
Перилловое
Лалеманцовое
Конопляное
Подсолнечное
Сафлоровое
Рыжиковое
Хлопковое
Соевое
Касторовое
Состав (содержание кислот), %
Олеиновая
4-13
13-29
14-23
6-16
21-40
12-20
23-35
23-29
3
Линолевая
9-11
15-30
16
27-40
36-50
46-52
до 80
14-22
до 44
51-57
4
Линолено
вая
44-61
65-70
42-43
15-28
<1
35-39
34-44
3-6
Элеостеа-
риновая
66-82
Рициноле-
вая
до 80
Насыщенные
кислоты
6,3
9-11
6-7
7,5-15,5
2,3-5,6
9-14
22-25
8-15,9
2
* Другой информации не найдено.
Литпортал
о дивный новый мир
Олдос Хаксли
Глава
первая
Серое приземистое здание всего лишь в тридцать четыре этажа. Над главным
входом надпись «ЦЕНТРАЛЬНО-ЛОНДОНСКИЙ ИНКУБАТОРИЙ И ВОСПИТАТЕЛЬНЫЙ ЦЕНТР» и
на геральдическом щите девиз Мирового Государства: «ОБЩНОСТЬ, ОДИНАКОВОСТЬ,
СТАБИЛЬНОСТЬ».
Огромный зал на первом этаже обращен окнами на север, точно художественная
студия. На дворе лето, в зале и вовсе тропически жарко, но по-зимнему холоден
и водянист свет, что жадно течет в эти окна в поисках живописно драпированных
манекенов или нагой натуры, пусть блеклой и пупырчатой, - и находит лишь
никель , стекло, холодно блестящий фарфор лаборатории. Зиму встречает зима. Белы
халаты лаборантов, на руках перчатки из белесой, трупного цвета резины. Свет
заморожен, мертвен, призрачен. Только на желтых тубусах микроскопов он как бы
сочнеет, заимствуя живую желтизну, словно сливочным маслом мажет эти
полированные трубки, вставшие длинным строем на рабочих столах.
- Здесь у нас Зал оплодотворения, - сказал Директор Инкубатория и
Воспитательного Центра, открывая дверь.
Склоняясь к микроскопам, триста оплодотворителей были погружены в тишину
почти бездыханную, разве что рассеянно мурлыкнет кто-нибудь или посвистит
себе под нос в отрешенной сосредоточенности. По пятам за Директором робко и не
без подобострастия следовала стайка новоприбывших студентов, юных, розовых и
неоперившихся. При каждом птенце был блокнот, и, как только великий человек
раскрывал рот, студенты принимались яро строчить карандашами. Из мудрых уст -
из первых рук. Не каждый день такая привилегия и честь. Директор Центрально-
Лондонского ИВЦ считал всегдашним своим долгом самолично провести студентов
новичков по залам и отделам «Чтобы дать вам общую идею», - пояснял он цель
обхода. Ибо, конечно, общую идею хоть какую-то дать надо - для того, чтобы
делали дело с пониманием, - но дать лишь в минимальной дозе, иначе из них не
выйдет хороших и счастливых членов общества. Ведь, как всем известно, если
хочешь быть счастлив и добродетелен, не обобщай, а держись узких частностей;
общие идеи являются неизбежным интеллектуальным злом. Не философы, а
собиратели марок и выпиливатели рамочек составляют становой хребет общества.
- Завтра, - прибавлял он, улыбаясь им ласково и чуточку грозно, - наступит
пора приниматься за серьезную работу. Для обобщений у вас не останется
времени. Пока же...
Пока же честь оказана большая. Из мудрых уст - и прямиком в блокноты. Юнцы
строчили как заведенные.
Высокий, сухощавый, но нимало не сутулый, Директор вошел в зал. У Директора
был длинный подбородок, крупные зубы слегка выпирали из-под свежих, полных
губ. Стар он или молод? Тридцать ему лет? Пятьдесят? Пятьдесят пять? Сказать
было трудно. Да и не возникал у вас этот вопрос, ныне, на 632-м году эры
стабильности, эры Форда, подобные вопросы в голову не приходили.
- Начнем с начала, - сказал Директор, и самые усердные юнцы тут же
запротоколировали «Начнем с начала». - Вот здесь, - указал он рукой, - у нас
инкубаторы . - Открыл теплонепроницаемую дверь, и взорам предстали ряды нумерованных
пробирок - штативы за штативами, стеллажи за стеллажами - Недельная партия
яйцеклеток. Хранятся, - продолжал он, - при 37 градусах; что же касается
мужских гамет, - тут он открыл другую дверь, - то их надо хранить при тридцати
пяти. Температура крови обесплодила бы их (барана ватой обложив, приплода не
получишь). И, не сходя с места, он приступил к краткому изложению
современного оплодотворительного процесса - а карандаши так и забегали, неразборчиво
строча, по бумаге; начал он, разумеется, с хирургической увертюры к процессу
- с операции, «на которую ложатся добровольно, ради блага общества, не говоря
уже о вознаграждении, равном полугодовому окладу», затем коснулся способа,
которым сохраняют жизненность и развивают продуктивность вырезанного яичника;
сказал об оптимальных температуре, вязкости, солевом содержании; о
питательной жидкости, в которой хранятся отделенные и вызревшие яйца, и, подведя
своих подопечных к рабочим столам, наглядно познакомил с тем, как жидкость эту
набирают из пробирок; как выпускают капля за каплей на специально подогретые
предметные стекла микроскопов, как яйцеклетки в каждой капле проверяют на
дефекты, пересчитывают и помещают в пористый яйцеприемничек; как (он провел
студентов дальше, дал понаблюдать и за этим) яйцеприемник погружают в теплый
бульон со свободно плавающими сперматозоидами, концентрация которых, подчерк-
нул он, должна быть не ниже ста тысяч на миллилитр, и как через десять минут
приемник вынимают из бульона и содержимое опять смотрят, как, если не все
яйцеклетки оказались оплодотворенными, сосудец снова погружают, а потребуется,
то и в третий раз, как оплодотворенные яйца возвращают в инкубаторы и там
альфы и беты остаются вплоть до укупорки, а гаммы, дельты и эпсилоны через
тридцать шесть часов снова уже путешествуют с полок для обработки по методу
Бокановского.
- По методу Бокановского, - повторил Директор, и студенты подчеркнули в
блокнотах эти слова.
Одно яйцо, один зародыш, одна взрослая особь - вот схема природного
развития. Яйцо же, подвергаемое бокановскизации, будет пролиферировать -
почковаться. Оно даст от восьми до девяноста шести почек, и каждая почка
разовьется в полностью оформленный зародыш, и каждый зародыш - во взрослую особь
обычных размеров. И получаем девяносто шесть человек, где прежде вырастал
лишь один. Прогресс!
- По существу, - говорил далее Директор, - бокановскизация состоит из серии
процедур, угнетающих развитие. Мы глушим нормальный рост, и, как это ни
парадоксально, в ответ яйцо почкуется.
«Яйцо почкуется», - строчили карандаши.
Он указал направо. Конвейерная лента, несущая на себе целую батарею
пробирок, очень медленно вдвигалась в большой металлический ящик, а с другой
стороны ящика выползала батарея уже обработанная. Тихо гудели машины.
- Обработка штатива с пробирками длится восемь минут, - сообщил Директор. -
Восемь минут жесткого рентгеновского облучения - для яиц это предел, пожалуй.
Некоторые не выдерживают, гибнут; из остальных самые стойкие разделяются
надвое; большинство дает четыре почки; иные даже восемь; все яйца затем
возвращаются в инкубаторы, где почки начинают развиваться; затем, через двое суток,
их внезапно охлаждают, тормозя рост. В ответ они опять пролиферируют - каждая
почка дает две, четыре, восемь новых почек, и тут же их чуть не насмерть
глушат спиртом; в результате они снова, в третий раз, почкуются, после чего уж
им дают спокойно развиваться, ибо дальнейшее глушение роста приводит, как
правило, к гибели. Итак, из одного первоначального яйца имеем что-нибудь от
восьми до девяноста шести зародышей - согласитесь, улучшение природного
процесса фантастическое. Причем это однояйцевые, тождественные близнецы - и не
жалкие двойняшки или тройняшки, как в прежние живородящие времена, когда яйцо
по чистой случайности изредка делилось, а десятки близнецов.
- Десятки, - повторил Директор, широко распахивая руки, точно одаряя
благодатью. - Десятки и десятки.
Один из студентов оказался, однако, до того непонятлив, что спросил, а в
чем тут выгода.
- Милейший юноша! - Директор обернулся к нему круто. - Неужели вам неясно?
Неужели не-яс-но? - Он вознес руку; выражение лица его стало торжественным. -
Бокановскизация - одно из главнейших орудий общественной стабильности.
«Главнейших орудий общественной стабильности», - запечатлелось в блокнотах.
Она дает стандартных людей. Равномерными и одинаковыми порциями. Целый
небольшой завод комплектуется выводком из одного бокановскизированного яйца.
- Девяносто шесть тождественных близнецов, работающих на девяноста шести
тождественных станках! - Голос у Директора слегка вибрировал от
воодушевления . - Тут уж мы стоим на твердой почве. Впервые в истории. «Общность,
Одинаковость , Стабильность», - проскандировал он девиз планеты. Величественные
слова. - Если бы можно было бокановскизировать беспредельно, то решена была
бы вся проблема.
Ее решили бы стандартные гаммы, тождественные дельты, одинаковые эпсилоны.
Миллионы однояйцевых, единообразных близнецов. Принцип массового производст-
ва, наконец-то примененный в биологии.
- Но, к сожалению, - покачал Директор головой, - идеал недостижим,
беспредельно бокановскизировать нельзя.
Девяносто шесть - предел, по-видимому; а хорошая средняя цифра - семьдесят
два. Приблизиться же к идеалу (увы, лишь приблизиться) можно единственно тем,
чтобы производить побольше бокановскизированных выводков от гамет одного
самца , из яйцеклеток одного яичника. Но даже и это непросто.
- Ибо в природных условиях на то, чтобы яичник дал две сотни зрелых яиц,
уходит тридцать лет. Нам же требуется стабилизация народонаселения
безотлагательно и постоянно. Производить близнецов через год по столовой ложке,
растянув дело на четверть столетия, - куда это годилось бы?
Ясно, что никуда бы это не годилось. Однако процесс созревания в огромной
степени ускорен благодаря методике Подснапа. Она обеспечивает получение от
яичника не менее полутораста зрелых яиц в короткий срок - в два года. А
оплодотвори и бокановскизируй эти яйца - иначе говоря, умножь на семьдесят два, -
и полтораста близнецовых выводков составят в совокупности почти одиннадцать
тысяч братцев и сестриц всего лишь с двухгодичной максимальной разницей в
возрасте.
- В исключительных же случаях удается получить от одного яичника более
пятнадцати тысяч взрослых особей.
В это время мимо проходил белокурый, румяный молодой человек. Директор
окликнул его: «Мистер Фостер», сделал приглашающий жест. Румяный молодой
человек подошел.
- Назовите нам, мистер Фостер, рекордную цифру производительности для
яичника.
- В нашем Центре она составляет шестнадцать тысяч двенадцать, - ответил
мистер Фостер без запинки, блестя живыми голубыми глазами. Он говорил очень
быстро и явно рад был сыпать цифрами. - Шестнадцать тысяч двенадцать в ста
восьмидесяти девяти однояйцевых выводках. Но, конечно, - продолжал он
тараторить , - в некоторых тропических центрах показатели намного выше. Сингапур не
раз уже переваливал за шестнадцать тысяч пятьсот, а Момбаса достигла даже
семнадцатитысячного рубежа. Но разве это состязание на равных? Видели бы вы,
как негритянский яичник реагирует на вытяжку гипофиза! Нас, работающих с
европейским материалом, это просто ошеломляет. И все-таки, - прибавил он с
добродушным смешком (но в глазах его зажегся боевой огонь, и с вызовом выпятился
подбородок), - все-таки мы еще с ними потягаемся. В данное время у меня
работает чудесный дельта-минусовый яичник. Всего полтора года, как задействован.
А уже более двенадцати тысяч семисот детей, раскупоренных или на ленте. И по-
прежнему работает вовсю. Мы их еще побьем.
- Люблю энтузиастов! - воскликнул Директор и похлопал мистера Фостера по
плечу. - Присоединяйтесь к нам, пусть эти юноши воспользуются вашей
эрудицией.
Мистер Фостер скромно улыбнулся:
- С удовольствием.
И все вместе они продолжили обход.
В Укупорочном зале кипела деятельность дружная и упорядоченная. Из подвалов
Органохранилища на скоростных грузоподъемниках сюда доставлялись лоскуты
свежей свиной брюшины, выкроенные под размер. Вззз! и затем - щелк! - крышка
подъемника отскакивает; устилыцице остается лишь протянуть руку, взять
лоскут , вложить в бутыль, расправить, и еще не успела устланная бутыль отъехать,
как уже - вззз, щелк! - новый лоскут взлетает из недр хранилища, готовый лечь
в очередную из бутылей, нескончаемой вереницей следующих по конвейеру.
Тут же за устилыцицами стоят зарядчицы. Лента ползет; одно за другим
переселяют яйца из пробирок в бутыли: быстрый надрез устилки, легла на место мо-
рула , залит солевой раствор... и уже бутыль проехала, и очередь действовать
этикетчицам. Наследственность, дата оплодотворения, группа Бокановского - все
эти сведения переносятся с пробирки на бутыль. Теперь уже не безымянные, а
паспортизованные, бутыли продолжают медленный маршрут и через окошко в стене
медленно и мерно вступают в Зал социального предопределения.
- Восемьдесят восемь кубических метров - объем картотеки! - объявил,
просмаковав цифру, мистер Фостер при входе в зал.
- Здесь вся относящаяся к делу информация, - прибавил Директор.
- Каждое утро она дополняется новейшими данными.
- И к середине дня увязка завершается.
- На основании которой делаются расчеты нужных контингентов.
- Заявки на таких-то особей таких-то качеств, - пояснил мистер Фостер.
- В таких-то конкретных количествах.
- Задается оптимальный темп раскупорки на текущий момент.
- Непредвиденная убыль кадров восполняется незамедлительно.
- Незамедлительно, - подхватил мистер Фостер. - Знали бы вы, какой
сверхурочной работой обернулось для меня последнее японское землетрясение! -
Добродушно засмеявшись, он покачал головой.
- Предопределители шлют свои заявки оплодотворителям.
- И те дают им требуемых эмбрионов.
- И бутыли приходят сюда для детального предопределения.
- После чего следуют вниз, в Эмбрионарий.
- Куда и мы проследуем сейчас.
И, открыв дверь на лестницу, мистер Фостер первым стал спускаться в
цокольный этаж.
Температура и тут была тропическая. Сгущался постепенно сумрак. Дверь,
коридор с двумя поворотами и снова дверь, чтобы исключить всякое проникновение
дневного света.
- Зародыши подобны фотопленке, - юмористически заметил мистер Фостер,
толкая вторую дверь. - Иного света, кроме красного, не выносят.
И в самом деле, знойный мрак, в который вступили студенты, рдел зримо,
вишнево, как рдеет яркий день сквозь сомкнутые веки. Выпуклые бока бутылей, ряд
за рядом уходивших вдаль и ввысь, играли бессчетными рубинами, и среди
рубиновых отсветов двигались мглисто-красные призраки мужчин и женщин с багряными
глазами и багровыми, как при волчанке, лицами. Приглушенный ропот, гул машин
слегка колебал тишину.
- Попотчуйте юношей цифрами, мистер Фостер, - сказал Директор, пожелавший
дать себе передышку.
Мистер Фостер с великой радостью принялся потчевать цифрами.
Длина Эмбрионария - двести двадцать метров, ширина - двести, высота -
десять . Он указал вверх. Как пьющие куры, студенты задрали головы к далекому
потолку.
Бесконечными лентами тянулись рабочие линии: нижние, средние, верхние. Куда
ни взглянешь, уходила во мрак, растворяясь, стальная паутина ярусов.
Неподалеку три красных привидения деловито сгружали бутыли с движущейся лестницы.
- Эскалатор этот - из Зала предопределения.
Прибывшая оттуда бутыль ставится на одну из пятнадцати лент, и каждая такая
лента является конвейером, ползет неприметно для глаза с часовой скоростью в
тридцать три и одну треть сантиметра. Двести шестьдесят семь суток, по восемь
метров в сутки. Итого две тысячи сто тридцать шесть метров. Круговой маршрут
внизу, затем по среднему ярусу, еще полкруга по верхнему, а на двести шесть-
1 Морула (от лат. «тутовая ягода») - одна из ранних стадий развития зародыша. На
этой стадии он внешне напоминает ягоду тутовника.
десят седьмое утро - Зал раскупорки и появление на свет, на дневной свет.
Выход в так называемое самостоятельное существование.
- Но до раскупорки, - заключил мистер Фостер, - мы успеваем плодотворно
поработать над ними. О-очень плодотворно, - хохотнул он многозначительно и
победоносно .
- Люблю энтузиастов, - похвалил опять Директор. - Теперь пройдемтесь по
маршруту. Потчуйте их знаниями, мистер Фостер, не скупитесь.
И мистер Фостер не стал скупиться.
Он поведал им о зародыше, растущем на своей подстилке из брюшины. Дал
каждому студенту попробовать насыщенный питательными веществами кровезаменитель,
которым кормится зародыш. Объяснил, почему необходима стимулирующая добавка
плацентина и тироксина. Рассказал об экстракте желтого тела. Показал
инжекторы, посредством которых этот экстракт автоматически впрыскивается через
каждые двенадцать метров по всему пути следования вплоть до 2040-го метра.
Сказал о постепенно возрастающих дозах гипофизарной вытяжки, вводимых на
финальных девяноста шести метрах маршрута. Описал систему искусственного
материнского кровообращения, которой оснащается бутыль на 112-м метре, показал
резервуар с кровезаменителем и центробежный насос, прогоняющий без остановки
эту синтетическую кровь через плаценту, сквозь искусственное легкое и фильтр
очистки. Упомянул о неприятной склонности зародыша к малокровию и о
необходимых в связи с этим крупных дозах экстрактов свиного желудка и печени
лошадиного эмбриона.
Показал им простой механизм, с помощью которого бутыли на двух последних
метрах каждого восьмиметрового отрезка пути встряхиваются все сразу, чтобы
приучить зародыши к движению. Дал понять об опасности так называемой «раску-
порочной травмы» и перечислил принимаемые контрмеры - рассказал о специальной
тренировке обутыленных зародышей. Сообщил об определении пола, производимом в
районе 200-го метра. Привел условные обозначения: «Т» - для мужского пола,
«О» - для женского, а для будущих «неплод» - черный вопросительный знак на
белом фоне.
- Понятно ведь, - сказал мистер Фостер, - что в подавляющем большинстве
случаев плодоспособность является только помехой. Для наших целей был бы, в
сущности, вполне достаточен один плодоносящий яичник на каждые тысячу двести
женских особей. Но хочется иметь хороший выбор. И, разумеется, должен всегда
быть обеспечен огромный аварийный резерв плодоспособных яичников. Поэтому мы
позволяем целым тридцати процентам женских зародышей развиваться нормально.
Остальные же получают дозу мужского полового гормона через каждые двадцать
четыре метра дальнейшего маршрута. В результате к моменту раскупорки они уже
являются неплодами - в структурном отношении вполне нормальными особями (с
той, правда, оговоркой, что у них чуточку заметна тенденция к волосистости
щек), но неспособными давать потомство. Гарантированно, абсолютно
неспособными. Что наконец-то позволяет нам, - продолжал мистер Фостер, - перейти из
сферы простого рабского подражания природе в куда более увлекательный мир
человеческой изобретательности.
Он удовлетворенно потер руки.
- Вынашивать плод и корова умеет; довольствоваться этим мы не можем. Сверх
этого мы предопределяем и приспособляем, формируем. Младенцы наши
раскупориваются уже подготовленными к жизни в обществе - как альфы и эпсилоны, как
будущие работники канализационной сети или же как будущие... - он хотел было
сказать «главноуправители», но вовремя поправился: - как будущие директора
инкубаториев .
Директор улыбкой поблагодарил за комплимент.
Остановились далее у ленты 11, на 320-м метре. Молодой техник, бета-
минусовик, настраивал там отверткой и гаечным ключом кровенасос очередной бу-
тыли Он затягивал гайки, и рул электромотора понижался, густел понемногу.
Ниже , ниже... Последний поворот ключа, взгляд на счетчик, и дело сделано. Затем
два шага вдоль конвейера, и началась настройка следующего насоса.
Убавлено число оборотов, - объяснил мистер Фостер. - Кровезаменитель
циркулирует теперь медленнее; следовательно, реже проходит через легкое;
следовательно, дает зародышу меньше кислорода. А ничто так не снижает умственно-
телесный уровень, как нехватка кислорода.
- А зачем нужно снижать уровень? - спросил один наивный студент.
Длинная пауза.
- Осел! - произнес Директор. - Как это не сообразить, что у эпсилон-
зародыша должна быть не только наследственность эпсилона, но и питательная
среда эпсилона.
Несообразительный студент готов был сквозь землю провалиться от стыда.
- Чем ниже каста, - сказал мистер Фостер, - тем меньше поступление
кислорода . Нехватка, прежде всего, действует на мозг. Затем на скелет. При
семидесяти процентах кислородной нормы получаются карлики. А ниже семидесяти -
безглазые уродцы. Которые ни к чему уж не пригодны, - отметил мистер Фостер.
- А вот изобрети мы только, - мистер Фостер взволнованно и таинственно
понизил голос, - найди мы только способ сократить время взросления, и какая бы
это была победа, какое благо для общества! Обратимся для сравнения к лошади.
Слушатели обратились мыслями к лошади. В шесть лет она уже взрослая. Слон
взрослеет к десяти годам. А человек и к тринадцати еще не созрел сексуально;
полностью же вырастает к двадцати. Отсюда, понятно, и этот продукт
замедленного развития - человеческий разум.
- Но от эпсилонов, - весьма убедительно вел далее мысль мистер Фостер, -
нам человеческий разум не требуется. Не требуется, стало быть, и не
формируется. Но хотя мозг эпсилона кончает развитие в десятилетнем возрасте, тело
эпсилона лишь к восемнадцати годам созревает для взрослой работы. Долгие
потерянные годы непроизводительной незрелости. Если бы физическое развитие
можно было ускорить, сделать таким же не замедленным, как, скажем, у коровы, -
какая бы гигантская получилась экономическая выгода для общества!
- Гигантская! - шепотом воскликнули студенты, зараженные энтузиазмом
мистера Фостера.
Он углубился в ученые детали: повел речь об анормальной координации
эндокринных желез, вследствие которой люди и растут так медленно; ненормальность
эту можно объяснить зародышевой мутацией. А можно ли устранить последствия
этой мутации? Можно ли с помощью надлежащей методики вернуть каждый отдельный
эпсилон зародыш к былой нормальной, как у собак и у коров, скорости развития?
Вот в чем проблема. И ее уже чуть было не решили.
Пилкингтону удалось в Момбасе получить особи, половозрелые к четырем годам
и вполне выросшие к шести с половиной. Триумф науки! Но в общественном
аспекте бесполезный. Шестилетние мужчины и женщины слишком глупы - не справляются
даже с работой эпсилонов. А метод Пилкингтона таков, что середины нет - либо
все, либо ничего не получаешь, никакого сокращения сроков. В Момбасе
продолжаются поиски золотой середины между взрослением в двадцать и взрослением в
шесть лет. Но пока безуспешные. Мистер Фостер вздохнул и покачал головой.
Странствия в вишневом сумраке привели студентов к ленте 9, к 170-му метру.
Начиная от этой точки, лента 9 была закрыта с боков и сверху; бутыли
совершали дальше свой маршрут как бы в туннеле; лишь кое-где виднелись открытые
промежутки в два-три метра длиной.
- Формирование любви к теплу, - сказал мистер Фостер - Горячие туннели
чередуются с прохладными. Прохлада связана с дискомфортом в виде жестких
рентгеновских лучей. К моменту раскупорки зародыши уже люто боятся холода. Им
предназначено поселиться в тропиках или стать горнорабочими, прясть ацетатный
шелк, плавить сталь. Телесная боязнь холода будет позже подкреплена
воспитанием мозга. Мы приучаем их тело благоденствовать в тепле. А наши коллеги на
верхних этажах внедрят любовь к теплу в их сознание, - заключил мистер Фос-
тер.
- И в этом, - добавил назидательно Директор, - весь секрет счастья и
добродетели : люби то, что тебе предначертано. Все воспитание тела и мозга как раз
и имеет целью привить людям любовь к их неизбежной социальной судьбе.
В одном из межтуннельных промежутков действовала шприцем медицинская сестра
- осторожно втыкала длинную тонкую иглу в студенистое содержимое очередной
бутыли. Студенты и оба наставника с минуту понаблюдали за ней молча.
- Привет, Ленайна1, - сказал мистер Фостер, когда она вынула, наконец, иглу
и распрямилась.
Девушка, вздрогнув, обернулась. Даже в этой мгле, багрянившей ее глаза и
кожу, видно было, что она необычайно хороша собой - как куколка.
- Генри! - Она блеснула на него алой улыбкой, коралловым ровным оскалом
зубов.
- О-ча-ро-вательна, - заворковал Директор, ласково потрепал ее сзади, в
ответ на что девушка и его подарила улыбкой, но весьма почтительной.
- Какие производишь инъекции? - спросил мистер Фостер сугубо уже деловым
тоном.
- Да обычные уколы, от брюшного тифа и сонной болезни.
- Работников для тропической зоны начинаем колоть на 150-м метре, -
объяснил мистер Фостер студентам, - когда у зародыша еще жабры. Иммунизируем рыбу
против болезней будущего человека.- И, повернувшись опять к Ленайне, сказал
ей. - Сегодня, как всегда, без десяти пять на крыше.
- Очаровательна, - бормотнул снова Директор, дал прощальный шлепочек и
отошел, присоединившись к остальным.
У грядущего поколения химиков - у длинной вереницы бутылей на ленте 10 -
формировалась стойкость к свинцу, каустической соде, смолам, хлору. На ленте
3 партия из двухсот пятидесяти зародышей, предназначенных в бортмеханики
ракетопланов, как раз подошла к тысяча сотому метру. Специальный механизм
безостановочно переворачивал эти бутыли.
- Чтобы усовершенствовать их чувство равновесия, - разъяснил мистер Фостер.
- Работа их ждет сложная: производить ремонт на внешней обшивке ракеты во
время полета непросто. При нормальном положении бутыли скорость кровотока мы
снижаем, и в это время организм зародыша голодает; зато в момент, когда
зародыш повернут вниз головой, мы удваиваем приток кровезаменителя. Они
приучаются связывать перевернутое положение с отличным самочувствием, и счастливы они
по-настоящему бывают в жизни лишь тогда, когда находятся вверх тормашками.
- А теперь, - продолжал мистер Фостер, - я хотел бы показать вам кое-какие
весьма интересные приемы формовки интеллектуалов альфа-плюс. Сейчас
пропускаем по ленте 5 большую их партию. Нет, не на нижнем ярусе, на среднем, -
остановил он двух студентов, двинувшихся было вниз.
- Это в районе 900-го метра, - пояснил он. - Формовку интеллекта
практически бесполезно начинать прежде, чем зародыш становится бесхвостым. Пойдемте.
Но Директор уже поглядел на часы.
- Без десяти минут три, - сказал он. - К сожалению, на интеллектуалов у нас
не осталось времени. Нужно подняться в Питомник до того, как у детей кончится
мертвый час.
Мистер Фостер огорчился.
- Тогда хоть на минуту заглянем в Зал раскупорки, - сказал он просяще.
- Согласен, - Директор снисходительно улыбнулся.- Но только на минуту.
Ленайна - так произносится имя героини (англ. «Lenina»)
Глава
вторая
Оставив мистера Фостера в Зале раскупорки, Директор и студенты вошли в
ближайший лифт и поднялись на шестой этаж.
«МЛАДОПИТОМНИК. ЗАЛЫ НЕОПАВЛОВСКОГО ФОРМИРОВАНИЯ РЕФЛЕКСОВ»,- гласила доска
при входе.
Директор открыл дверь. Они очутились в большом ролом зале, очень светлом и
солнечном: южная стена его была одно сплошное окно. Пять или шесть нянь в
форменных брючных костюмах из белого вискозного полотна и в белых
асептических, скрывающих волосы шапочках были заняты тем, что расставляли на полу
цветы. Ставили в длинную линию большие вазы, переполненные пышными розами.
Лепестки их были шелковисто гладки, словно щеки тысячного сонма ангелов -
нежно-румяных индоевропейских херувимов, и лучезарно-чайных китайчат, и
мексиканских смуглячков, и пурпурных от чрезмерного усердия небесных трубачей, и
ангелов бледных как смерть, бледных мраморной надгробной белизною.
Директор вошел - няни встали смирно.
- Книги по местам, - сказал он коротко.
Няни без слов повиновались. Между вазами они разместили стоймя и раскрыли
большеформатные детские книги, манящие пестро раскрашенными изображениями
зверей, рыб, птиц.
- Привезти ползунков.
Няни побежали выполнять приказание и минуты через две возвратились; каждая
катила высокую, в четыре сетчатых этажа, тележку, груженную восьмимесячными
младенцами, как две капли воды похожими друг на друга (явно из одной группы
Бокановского) и одетыми все в хаки (отличительный цвет касты «дельта»).
- Снять на пол.
Младенцев сгрузили с проволочных сеток.
- Повернуть лицом к цветам и книгам.
Завидев книги и цветы, детские шеренги смолкли и двинулись ползком к этим
скопленьям цвета, к этим красочным образам, таким празднично-пестрым на белых
страницах. А тут и солнце вышло из-за облачка. Розы вспыхнули, точно
воспламененные внезапной страстью; глянцевитые страницы книг как бы озарились новым
и глубинным смыслом. Младенцы поползли быстрей, возбужденно попискивая, гукая
и щебеча от удовольствия.
- Превосходно! - сказал Директор, потирая руки. - Как по заказу получилось.
Самые резвые из ползунков достигли уже цели. Ручонки протянулись
неуверенно , дотронулись, схватили, обрывая лепестки преображенных солнцем роз, комкая
цветистые картинки. Директор подождал, пока все дети не присоединились к
этому радостному занятию.
- Следите внимательно! - сказал он студентам. И подал знак вскинутой рукой.
Старшая няня, стоявшая у щита управления в другом конце зала, включила
рубильник .
Что-то бахнуло, загрохотало. Завыла сирена, с каждой секундой все
пронзительнее . Бешено зазвенели сигнальные звонки.
Дети трепыхнулись, заплакали в голос; личики их исказились от ужаса.
- А сейчас, - не сказал, а прокричал Директор (ибо шум стоял
оглушительный) , - сейчас мы слегка подействуем на них электротоком, чтобы закрепить
преподанный урок.
Он опять взмахнул рукой, и Старшая включила второй рубильник. Плач детей
сменился отчаянными воплями. Было что-то дикое, почти безумное в их резких
судорожных вскриках. Детские тельца вздрагивали, цепенели; руки и ноги
дергались , как у марионеток.
- Весь этот участок пола теперь под током, - проорал Директор в пояснение.
- Но достаточно, - подал он знак Старшей.
Грохот и звон прекратился, вой сирены стих, иссяк. Тельца перестали
дергаться, бесноватые вскрики и взрыды перешли в прежний нормальный перепуганный
рев.
- Предложить им снова цветы и книги.
Няни послушно подвинули вазы, раскрыли картинки; но при виде роз и веселых
кисок-мурок, петушков-золотых гребешков и черненьких бяшек дети съежились в
ужасе; рев моментально усилился.
- Видите! - сказал Директор торжествующе. - Видите!
В младенческом мозгу книги и цветы уже опорочены, связаны с грохотом,
электрошоком; а после двухсот повторений того же или сходного урока связь эта
станет нерасторжимой. Что человек соединил, природа разделить бессильна.
- Они вырастут, неся в себе то, что психологи когда-то называли
«инстинктивным» отвращением к природе. Рефлекс, привитый на всю жизнь. Мы их навсегда
обезопасим от книг и от ботаники. - Директор повернулся к няням: - Увезти.
Все еще ревущих младенцев в хаки погрузили на тележки и укатили, остался
только кисломолочный запах, и наконец-то наступила тишина.
Один из студентов поднял руку: он, конечно, вполне понимает, почему нельзя,
чтобы низшие касты расходовали время Общества на чтение книг, и притом они
всегда ведь рискуют прочесть что-нибудь способное нежелательно расстроить тот
или иной рефлекс, но вот цветы... насчет цветов неясно. Зачем класть труд на
то, чтобы для дельт сделалась психологически невозможной любовь к цветам?
Директор терпеливо стал объяснять. Если младенцы теперь встречают розу
ревом, то прививается это из высоких экономических соображений. Не так давно
(лет сто назад) у гамм, дельт и даже у эпсилонов культивировалась любовь к
цветам и к природе вообще. Идея была та, чтобы в часы досуга их непременно
тянуло за город, в лес и поле, и, таким образом, они загружали бы транспорт.
- и что же, разве они не пользовались транспортом? - спросил студент.
- Транспортом-то пользовались, - ответил Директор. - Но на этом
хозяйственная польза и кончалась.
У цветочков и пейзажей тот существенный изъян, что это блага даровые,
подчеркнул Директор. Любовь к природе не загружает фабрик заказами. И решено
было отменить любовь к природе - во всяком случае, у низших каст; отменить, но
так, чтобы загрузка транспорта не снизилась. Оставалось существенно важным,
чтобы за город ездили по-прежнему, хоть и питая отвращение к природе.
Требовалось лишь подыскать более разумную с хозяйственной точки зрения причину для
пользования транспортом, чем простая тяга к цветочкам и пейзажам. И причина
была подыскана.
- Мы прививаем массам нелюбовь к природе. Но одновременно мы внедряем в них
любовь к загородным видам спорта. Причем именно к таким, где необходимо
сложное оборудование. Чтобы не только транспорт был загружен, но и фабрики
спортивного инвентаря. Вот из чего проистекает связь цветов с электрошоком, -
закруглил мысль Директор.
- Понятно, - произнес студент и смолк в безмолвном восхищении.
Пауза; откашлянувшись, Директор заговорил опять:
- В давние времена, еще до успения господа нашего Форда, жил был мальчик по
имени Рувим Рабинович. Родители Рувима говорили по-польски. - Директор
приостановился. - Полагаю, вам известно, что такое «польский»?
- Это язык, мертвый язык.
- Как и французский, и как немецкий, - заторопился другой студент выказать
свои познания.
- А «родители»? - вопросил Директор.
Неловкое молчание. Иные из студентов покраснели. Они еще не научились
проводить существенное, но зачастую весьма тонкое различие между непристойностя-
ми и строго научной терминологией. Наконец один набрался храбрости и поднял
руку.
- Люди были раньше... - Он замялся; щеки его залила краска. - Были, значит,
живородящими.
- Совершенно верно. - Директор одобрительно кивнул.
- И когда у них дети раскупоривались...
- Рождались, - поправил Директор.
- Тогда, значит, они становились родителями, то есть не дети, конечно, а
те, у кого... - Бедный юноша смутился окончательно.
- Короче, - резюмировал Директор, - родителями назывались отец и мать.
Гулко упали (трах! тарах!) в сконфуженную тишину эти ругательства, а в
данном случае - научные термины.
- Мать, - повторил Директор громко, закрепляя термин, и, откинувшись в
кресле, веско сказал: - Факты это неприятные, согласен. Но большинство
исторических фактов принадлежит к разряду неприятных. Однако вернемся к Рувиму.
Как-то вечером отец и мать (трах! тарах!) забыли выключить в комнате у Рувима
радиоприемник. А вы должны помнить, что тогда, в эпоху грубого живородящего
размножения, детей растили их родители, а не государственные воспитательные
центры.
Мальчик спал, а в это время неожиданно в эфире зазвучала передача из
Лондона; и на следующее утро, к изумлению его отца и матери (те из юнцов, что
посмелей, отважились поднять глаза, перемигнуться, ухмыльнуться), проснувшийся
Рувимчик слово в слово повторил переданную по радио длинную беседу Джорджа
Бернарда Шоу. («Этот старинный писатель-чудак - один из весьма немногих
литераторов, чьим произведениям было позволено дойти до нас».) По преданию,
довольно достоверному, в тот вечер темой беседы была его, Шоу, гениальность.
Рувимовы отец и мать (перемигиванье, тайные смешки) ни слова, конечно, не
поняли и, вообразив, что их ребенок сошел с ума, позвали врача. К счастью, тот
понимал по-английски, распознал текст вчерашней радиобеседы, уразумел
важность случившегося и послал сообщение в медицинский журнал.
- Так открыли принцип гипнопедии, то есть обучения во сне. - Директор
сделал внушительную паузу.
Открыть-то открыли; но много, много еще лет минуло, прежде чем нашли этому
принципу полезное применение.
- Происшествие с Рувимом случилось всего лишь через двадцать три года после
того, как господь наш Форд1 выпустил на автомобильный рынок первую модель
«Т». - При сих словах Директор перекрестил себе живот знаком Т, и все
студенты набожно последовали его примеру. - Но прошло еще...
Карандаши с бешеной быстротой бегали по бумаге. «Гипнопедия впервые
официально применена в 214 г. э. Ф. Почему не раньше? По двум причинам. 1)...»
- Эти ранние экспериментаторы, - говорил Директор, - действовали в ложном
направлении. Они полагали, что гипнопедию можно сделать средством
образования...
(Малыш, спящий на правом боку; правая рука свесилась с кроватки. Из
репродуктора, из сетчатого круглого отверстия, звучит тихий голос:
...господь наш Форд выпустил на автомобильный рынок первую модель «Т» -
американский автомобильный магнат Генри Форд (1863-1947), с деятельности которого, по мнению
героев романа, началась новая эра в истории человечества, основал свою автомобильную
компанию «Форд мотор» в 1903 г. , а свою первую серийную модель Т выпустил в 1909 г.
Она продавалась, как считается, по весьма низкой цене, что и способствовало
наступлению «бензинового века» в Америке. Действие в романе, как следует из текста,
происходит в VII в. эры Форда.
- Нил - самая длинная река в Африке и вторая по длине среди рек земного
шара. Хотя Нил и короче Миссисипи - Миссури, но он стоит на первом месте по
протяженности бассейна, раскинувшегося на 35 градусов с юга на север...
Утром, когда малыш завтракает, его спрашивают:
- Томми, а какая река в Африке длиннее всех, ты знаешь?
- Нет, - мотает головой Томми.
- Но разве ты не помнишь, как начинается: «Нил - самая...»?
- «Нил-самая-длинная-река-в-Африке-и-вторая-по-длине-среди-рек-земного-ша-
ра. - Слова льются потоком - Хотя Нил-и-короче...»
- Так какая же река длиннее всех в Африке?
Глаза мальчугана ясны и пусты.
- Не знаю.
- А как же Нил?
- «Нил-самая-длинная-река-в-Африке-и-вторая...»
- Ну, так какая же река длинней всех, а, Томми?
Томми разражается слезами.
- Не знаю, - ревет он.)
Этот горестный рев обескураживал ранних исследователей, подчеркнул
Директор . Эксперименты прекратились. Были оставлены попытки дать детям во сне
понятие о длине Нила. И правильно сделали, что бросили эти попытки. Нельзя
усвоить науку без понимания, без вникания в смысл.
- Но вот если бы они занялись нравственным воспитанием, - говорил Директор,
ведя студентов к двери, а те продолжали поспешно записывать и на ходу, и пока
поднимались в лифте. - Вот нравственное-то воспитание никогда, ни в коем
случае не должно основываться на понимании.
- Тише... Тише... - зашелестел репродуктор, когда они вышли из лифта на
пятнадцатом этаже, и шелестенье это сопровождало их по коридорам, неустанно исходя
из раструба репродукторов, размещенных через равные промежутки. Студенты и
даже сам Директор невольно пошли на цыпочках. Все они, конечно, были альфы;
но и у альф рефлексы выработаны неплохо. «Тише... Тише...» - весь пятнадцатый
этаж шелестел этим категорическим императивом.
Пройдя на цыпочках шагов сто, Директор осторожно открыл дверь. Они вошли и
оказались в сумраке зашторенного спального зала. У стены стояли в ряд
восемьдесят кроваток. Слышалось легкое, ровное дыхание и некий непрерывный бормо-
ток, точно слабенькие голоса журчали в отдалении.
Навстречу вошедшим встала воспитательница и застыла навытяжку перед
Директором .
- Какой проводите урок? - спросил он.
- Первые сорок минут были уделены началам секса, - ответила она. - А теперь
переключила на основы кастового самосознания.
Директор медленно пошел вдоль шеренги кроваток. Восемьдесят мальчиков и
девочек тихо дышали, разрумянившись от сна. Из-под каждой подушки тек шепот.
Директор остановился и, нагнувшись над кроваткой, вслушался.
- Основы, говорите вы, кастового самосознания? Дадим-ка чуть погромче,
через рупор.
В конце зала, на стене укреплен был громкоговоритель. Директор подошел,
включил его.
- ...ходят в зеленом, - с полуфразы начал тихий, но очень отчетливый голос, -
а дельты в хаки. Нет, нет, не хочу я играть с детьми-дельтами. А эпсилоны еще
хуже. Они вовсе глупые, ни читать, ни писать не умеют. Да еще ходят в черном,
а это такой гадкий цвет. Как хорошо, что я бета.
Дети-альфы ходят в сером. У альф работа гораздо трудней, чем у нас, потому
что альфы страшно умные. Прямо чудесно, что я бета, что у нас работа легче. И
мы гораздо лучше гамм и дельт. Гаммы глупые. Они ходят в зеленом, а дельты в
хаки. Нет, нет, не хочу я играть с детьми-дельтами. А эпсилоны еще хуже. Они
вовсе глупые, ни...
Директор нажал выключатель. Голос умолк. Остался только его призрак -
слабый шепот, по-прежнему идущий из-под восьмидесяти подушек.
- До подъема им повторят это еще разочков сорок или пятьдесят, затем снова
в четверг1 и в субботу. Трижды в неделю по сто двадцать раз в продолжение
тридцати месяцев. После чего они перейдут к другому, усложненному уроку.
Розы и электрошок, дельты в хаки и струя чесночной вони - эта связь уже
нерасторжимо закреплена, прежде чем ребенок научился говорить. Но бессловесное
внедрение рефлексов действует грубо, огульно; с помощью его нельзя
сформировать более тонкие и сложные шаблоны поведения. Для этой цели требуются слова,
но вдумывания не нужно. Короче, требуется гипнопедия.
- Величайшая нравоучительная сила всех времен, готовящая к жизни в
обществе.
Студенты записали это изречение в блокноты. Прямехонько из мудрых уст.
Директор опять включил рупор.
- ...страшно умные, - работал тихий, задушевный, неутомимый голос. - Прямо
чудесно, что я бета, что у нас...
Словно это падает вода, капля за каплей, а ведь вода способна проточить
самый твердый гранит, или, вернее, словно капает жидкий сургуч, и капли
налипают, обволакивают и пропитывают, покуда бывший камень весь не обратится в ало-
восковой комок.
- Покуда, наконец, все сознание ребенка не заполнится тем, что внушил
голос, и то, что внушено, не станет в сумме своей сознанием ребенка. И не
только ребенка, а и взрослого - на всю жизнь. Мозг рассуждающий, желающий,
решающий - весь насквозь будет состоять из того, что внушено. Внушено нами! -
воскликнул Директор торжествуя. - Внушено Государством! - Он ударил рукой по
столику. - И, следовательно...
Шум заставил его обернуться.
- О господи Форде! - произнес он сокрушенно. - Надо же, детей перебудил.
Глава
третья
За зданием, в парке, было время игр. Под теплым июньским солнцем шестьсот-
семьсот голеньких мальчиков и девочек бегали со звонким криком по газонам,
играли в мяч или же уединялись по двое и по трое, присев и примолкнув в
цветущих кустах. Благоухали розы, два соловья распевали в ветвях, кукушка
куковала среди лип, слегка сбиваясь с тона. В воздухе плавало дремотное жужжанье
пчел и вертопланов.
Директор со студентами постояли, понаблюдали, как детвора играет в
центробежную лапту. Десятка два детей окружали башенку из хромистой стали. Мяч,
закинутый на верхнюю ее площадку, скатывался внутрь и попадал на быстро
вертящийся диск, так что мяч выбрасывало с силой через одно из многих отверстий в
цилиндрическом корпусе башни, а дети, вставшие кружком, ловили.
- Странно, - размышлял вслух Директор, когда пошли дальше, - странно
подумать , что даже при господе нашем Форде для большинства игр еще не требовалось
ничего, кроме одного-двух мячей да нескольких клюшек или там сетки. Какая это
была глупость - допускать игры, пусть и замысловатые, но нимало не
способствующие росту потребления. Дикая глупость. Теперь же главноуправители не
разрешают никакой новой игры, не удостоверясь прежде, что для нее необходимо, по
крайней мере, столько же спортивного инвентаря, как для самой сложной из уже
допущенных игр... Что за очаровательная парочка, - указал он вдруг рукой.
В траве на лужайке среди древовидного вереска двое детей - мальчик лет семи
и девочка примерно годом старше - очень сосредоточенно, со всей серьезностью
ученых, углубившихся в научный поиск, играли в примитивную сексуальную игру.
- Очаровательно, очаровательно! - повторил сентиментально Директор.
- Очаровательно, - вежливо поддакнули юнцы. Но в улыбке их сквозило
снисходительное презрение. Сами лишь недавно оставив позади подобные детские
забавы, они не могли теперь смотреть на это иначе, как свысока. Очаровательно? Да
просто малыши балуются, и больше ничего. Возня младенческая.
- Я всегда вспоминаю, - продолжал Директор тем же слащавым тоном, но тут
послышался громкий плач.
Из соседних кустов вышла няня, ведя за руку плачущего мальчугана. Следом
семенила встревоженная девочка.
- Что случилось? - спросил Директор.
Няня пожала плечами.
- Ничего особенного, - ответила она. - Просто этот мальчик не слишком
охотно участвует в обычной эротической игре. Я уже и раньше замечала. А сегодня
опять. Расплакался вот...
- Ей-форду, - встрепенулась девочка, - я ничего такого нехорошего ему не
делала. Ей-форду.
- Ну, конечно же, милая, - успокоила ее няня. - И теперь, - продолжала она,
обращаясь к Директору, - веду его к помощнику старшего психолога, чтобы
проверить, нет ли каких ненормальностей.
- Правильно, ведите, - одобрил Директор, и няня направилась дальше со своим
по-прежнему ревущим питомцем. - А ты останься в саду, деточка. Как тебя
зовут?
- Полли Троцкая.
- Превосходнейшее имя, - похвалил Директор. - Беги-ка, поищи себе другого
напарничка.
Девочка вприпрыжку побежала прочь и скрылась в кустарнике.
- Прелестная малютка, - молвил Директор, глядя ей вслед, затем,
повернувшись к студентам, сказал: - То, что я вам сообщу сейчас, возможно, прозвучит
как небылица. Но для непривычного уха факты исторического прошлого в
большинстве звучат как небылица.
И он сообщил им поразительную вещь. В течение долгих столетий до эры Форда
и даже потом еще на протяжении нескольких поколений эротические игры детей
считались чем-то ненормальным (взрыв смеха) и, мало того, аморальным («Да что
вы!») и были, поэтому, под строгим запретом.
Студенты слушали изумленно и недоверчиво. Неужели бедным малышам не
позволяли забавляться? Да как же так?
- Даже подросткам не позволяли, - продолжал Директор, - даже юношам, как
вы...
- Быть того не может!
- И они, за исключением гомосексуализма и самоуслаждения, практикуемых
украдкой и урывками, не имели ровно ничего.
- Ни-че-го?
- Да, в большинстве случаев ничего - до двадцатилетнего возраста.
- Двадцатилетнего? - хором ахнули студенты, не веря своим ушам.
- Двадцатилетнего, а то и дольше. Я ведь говорил вам, что историческая
правда прозвучит как небылица.
- И к чему же это вело? - спросили студенты. - Что же получалось в
результате?
- Результаты были ужасающие, - неожиданно вступил в разговор звучный бас.
Они оглянулись. Сбоку стоял незнакомый черноволосый человек, среднего
роста, горбоносый, с сочными красными губами, с глазами очень проницательными и
темными.
- Ужасающие, - повторил он.
Директор, присевший было на одну из каучуково-стальных скамей, удобно
размещенных там и сям по парку, вскочил при виде незнакомца и ринулся к нему,
широко распахнув руки, скаля все свои зубы, шумно ликуя.
- Главноуправитель! Какая радостная неожиданность! Представьте себе, юноши,
сам Главноуправитель, Его Фордейшество Мустафа Монд!
Во всех четырех тысячах зал и комнат Центра четыре тысячи электрических
часов одновременно пробили четыре. Зазвучали из репродукторов бесплотные
голоса:
- Главная дневная смена кончена. Заступает вторая дневная. Главная дневная
смена...
В лифте, поднимаясь к раздевальням, Генри Фостер и помощник главного Предо-
пределителя подчеркнуто повернулись спиной к Бернарду Марксу, специалисту из
отдела психологии, - отстранились от человечка со скверной репутацией.
Глухой рокот и гул машин по-прежнему колебал вишнево-сумрачную тишь эмбрио-
нария. Смены могут приходить и уходить, одно лицо волчаночного цвета
сменяться другим, но величаво и безостановочно ползут вперед конвейерные ленты,
груженные будущими людьми.
Ленайна Краун упругим шагом пошла к выходу.
Его Фордейшество Мустафа Монд! Глаза дружно приветствующих студентов чуть
не выскакивали из орбит. Мустафа Монд! Постоянный Главноуправитель Западной
Европы! Один из десяти Главноуправителей мира. Один из Десяти, а запросто сел
на скамью рядом с Директором - и посидит, побудет с ними, побеседует... да, да,
они услышат слова из фордейших уст. Считай, из самих уст господних.
Двое детишек, бурых от загара, как вареные креветки, явились из зарослей,
поглядели большими, удивленными глазами и вернулись в кусты к прежним играм.
- Все вы помните, - сказал Главноуправитель своим звучным басом, - все вы,
я думаю, помните прекрасное и вдохновенное изречение господа нашего Форда:
«История - сплошная чушь». История, - повторил он, не спеша, - сплошная чушь.
Он сделал сметающий жест, словно невидимой метелкой смахнул горсть пыли, и
пыль та была Ур Халдейский и Хараппа, смел древние паутинки, и то были Фивы,
Вавилон, Кносс, Микены. Ширк, ширк метелочкой, - и где ты, Одиссей, где Иов,
где Юпитер, Гаутама, Иисус? Ширк!- и прочь полетели крупинки античного праха,
именуемые Афинами и Римом, Иерусалимом и Средним царством1. Ширк! - и пусто
1 Ур Халдейский - речь идет о городе Уре в южной Вавилонии. В 626 г. до н. з.
халдеи, обитавшие у берегов Персидского залива, захватили этот город, а их царь Набапа-
ласар стал основателем Нововавилонской династии. Ур Халдейский погребен под холмом
Мукаяр. Во время раскопок обнаружены развалины храма местного бога Сина, некрополи с
погребениями, или в круглых гробах, или под кирпичными сводами, или (бедных) в
глиняных сосудах. При скелетах найдены остатки погребальных пелен, много глиняных и
медных сосудов, глиняные клинописные таблички. Надписи говорят, что династии царей
Ура были могущественными повелителями большей части южной Вавилонии.
Хараппа - главный центр хараппской цивилизации, то есть цивилизации долины реки
Инд (3 тыс. - XVII-XVI вв. до н. з.), город имел регулярную застройку, прямоугольные
кварталы, водопровод, канализацию, развитые ремесла; жители города поклонялись
богине матери, богу - прототипу Шивы, а также огню, деревьям и животным, письменных
источников не сохранилось.
Фивы - крупный город и художественный центр в Древнем Египте. Известен с 3 тыс. до
н. з.; столица Египта в эпоху Среднего и Нового царств, сохранились грандиозные
храмовые ансамбли (Карнак, Луксор), некрополи заупокойных храмов фараонов (Долина Царей
и Долина Цариц).
место, где была Италия. Ширк! - сметены соборы; ширк, ширк! - прощай, «Король
Лир» и Паскалевы «Мысли». Прощайте, «Страсти»1, ау, «Реквием»; прощай,
симфония; ширк! ширк!..
- Летишь вечером в ощущалку, Генри? - спросил помощник Предопределителя. -
Я слышал, сегодня в «Альгамбре» первоклассная новая лента. Там любовная сцена
есть на медвежьей шкуре, говорят, изумительная. Воспроизведен каждый медвежий
волосок. Потрясающие осязательные эффекты.
- Потому-то вам и не преподают историю, - продолжал Главноуправитель. - Но
теперь пришло время...
Директор взглянул на него обеспокоенно. Ходят ведь странные слухи о старых
запрещенных книгах, спрятанных у Монда в кабинете, в сейфе. Поэзия, библии
всякие - Форд знает что.
Мустафа Монд заметил этот беспокойный взгляд, и уголки его красных губ
иронически дернулись.
- Не тревожьтесь, Директор, - сказал он с легкой насмешкой, - они не
развратятся от моей беседы.
Директор устыжено промолчал.
Презирающих тебя сам встречай презрением. На лице Бернарда застыла
надменная улыбка. Медвежий волосок - вот что они ценят.
- Обязательно слетаю, - сказал Генри Фостер.
Вавилон - древний город в Месопотамии на берегу Евфрата, впервые упоминается в 3
тыс. до н. э. , крупнейший политический, экономический, культурный центр Передней
Азии; по преданию, при вавилонском царе Навуходоносоре II (VI-V вв. до н. э.) были
сооружены Вавилонская башня и висячие сады (одно из «семи чудес света»).
Кносс - древний город в северной части Крита, центр згейской культуры, поселение
существовало еще в период неолита; наивысший подъем имел место в 1600-1470 гг. до н.
э., уже в раннерабовладельческий период там существовали многоэтажные сооружения,
прямоугольные дворы, обширные склады, водостоки.
Микены - древний город в южной Греции, крупный центр в эпоху бронзы, с XVII в. до
н. э. - столица одного из раннеклассовых государств, в XVT-XV вв. до н. э. были
возведены укрепления и дворец, затем циклопические стены и «Львиные ворота», ок. 1200
г. до н.э. многие сооружения были разрушены пожаром и утеряли свое значение.
Иов (библ.) - житель города Уц, беседы которого с друзьями приведены в «Книге
Иова», философской поэме о проблемах зла и возмездия. Сюжетом поэмы явилось предание о
споре между Богом и Сатаной из-за благочестия Иова. Книга говорит о безнаказанности
зла на земле. Обычно в литературе или разговорной речи Иов - это страдающий
праведник.
Гаутама - или Готама, согласно древнеиндийской мифологии, имя одного из семи
великих мудрецов (риши).
Среднее царство - название периода в истории Древнего Египта (ок. 2050 до н. э.
ок. 1750-1700), когда было достигнуто объединение страны; для него характерны
дальнейшее развитие производительных сил страны (расширение ирригации, применение
бронзы) , рост внутреннего и внешнего обмена, начало активной завоевательной политики в
Нубии.
1 Паскалевы «Мысли» - сочинение французского ученого, религиозного философа,
писателя Блеза Паскаля (1623-1662) «Мысли о религии и о некоторых других предметах» (изд.
1669, русск. пер. 1843). В нем автор рассуждает о противоречии между величием
человека, единственного разумного в природе существа, и его ничтожеством, неспособностью
противостоять страстям. Лишь христианство, по мнению автора, может примирить это
неразрешимое противоречие.
«Страсти» - обычно музыкальное произведение на евангельский текст о предательстве
Иуды и казни Христа.
Мустафа Монд подался вперед, к слушателям, потряс поднятым пальцем.
- Вообразите только, - произнес он таким тоном, что у юнцов под ложечкой
похолодело, задрожало. - Попытайтесь вообразить, что это означало - иметь
живородящую мать.
Опять это непристойное слово. Но теперь ни у кого на лице не мелькнуло и
тени улыбки.
- Попытайтесь лишь представить, что означало «жить в семье».
Студенты попытались, но видно было, что без всякого успеха.
- А известно ли вам, что такое было «родной дом»?
- Нет, - покачали они головой.
Из своего сумрачно-вишневого подземелья Ленайна Краун взлетела в лифте на
семнадцатый этаж и, выйдя там, повернула направо, прошла длинный коридор,
открыла дверь с табличкой «ЖЕНСКАЯ РАЗДЕВАЛЬНАЯ» и окунулась в шум, гомон, хаос
рук, грудей и женского белья. Потоки горячей воды с плеском вливались в сотню
ванн, с бульканьем выливались. Все восемьдесят вибровакуумных массажных
аппаратов трудились, гудя и шипя, разминая, сосуще массируя тугие загорелые тела
восьмидесяти превосходных экземпляров женской особи, наперебой галдящих. Из
автомата синтетической музыки звучала сольная трель суперкорнета.
- Привет, Фанни, - поздоровалась Ленайна с молоденькой своей соседкой по
шкафчику.
Фанни работала в Укупорочном зале; фамилия ее была тоже Краун. Но поскольку
на два миллиарда жителей планеты приходилось всего десять тысяч имен и
фамилий , это совпадение не столь уж поражало.
Ленайна четырежды дернула книзу свои застежки-молнии: на курточке, справа и
слева на брюках (быстрым движением обеих рук) и на комбилифчике. Сняв одежду,
она в чулках и туфлях пошла к ванным кабинам.
Родной, родимый дом - в комнатенках его, как сельди в бочке, обитатели:
мужчина, периодически рожающая женщина и разновозрастный сброд мальчишек и
девчонок. Духота, теснота; настоящая тюрьма, притом антисанитарная, темень,
болезни, вонь.
(Главноуправитель рисовал эту тюрьму так живо, что один студент, повпечат-
лительнее прочих, побледнел и его чуть не стошнило).
Ленайна вышла из ванны, обтерлась насухо, взялась за длинный свисающий со
стены шланг, приставила дульце к груди, точно собираясь застрелиться, и
нажала гашетку. Струя подогретого воздуха обдула ее тончайшей тальковою пудрой.
Восемь особых краников предусмотрено было над раковиной - восемь разных
одеколонов и духов. Она отвернула третий слева, надушилась «Шипром» и с туфлями
в руке направилась из кабины к освободившемуся виброваку.
А в духовном смысле родной дом был так же мерзок и грязен, как в
физическом. Психологически это была мусорная яма, кроличья нора, жарко нагретая
взаимным трением стиснутых в ней жизней, смердящая душевными переживаниями.
Какая душная психологическая близость, какие опасные, дикие, смрадные
взаимоотношения между членами семейной группы! Как помешанная, тряслась мать над
своими детьми (своими! родными!) - ни дать, ни взять как кошка над котятами,
но кошка, умеющая говорить, умеющая повторять без устали: «Моя детка, моя
крохотка». «О, моя детка, как он проголодался, прильнул к груди, о, эти
ручонки, эта невыразимо сладостная мука! А вот и уснула моя крохотка, уснула
моя детка, и на губах белеет пузырик молока. Спит мой родной...»
- Да, - покивал головой Мустафа Монд, - вас недаром дрожь берет.
- С кем развлекаешься сегодня вечером?
- Ни с кем.
Ленайна удивленно подняла брови.
- В последнее время я как-то не так себя чувствую, - объяснила Фанни. -
Доктор Уотс прописал мне курс псевдобеременности.
- Но, милая, тебе всего только девятнадцать. А первая псевдобеременность не
обязательна до двадцати одного года.
- Знаю, милочка. Но некоторым полезно начать раньше. Мне доктор Уотс
говорил, что таким, как я, брюнеткам с широким тазом следует пройти первую
псевдобеременность уже в семнадцать лет. Так что я не на два года раньше времени,
а уже с опозданием на два рода.
Открыв дверцу своего шкафчика, Фанни указала на верхнюю полку, уставленную
коробочками и флаконами.
- «Сироп желтого тела, - стала Ленайна читать этикетки вслух - Оварин,
свежесть гарантируется; годен до 1 августа 632 г. э. Ф. Экстракт молочной
железы; принимать три раза в день перед едой, разведя в небольшом количестве
воды. Плацентин; по 5 миллилитров через каждые два дня внутривенно...» Брр! -
поежилась Ленайна. - Ненавижу внутривенные.
- И я их тоже не люблю. Но раз они полезны...
Фанни была девушка чрезвычайно благоразумная.
Господь наш Форд - или Фрейд, как он по неисповедимой некой причине
именовал себя, трактуя о психологических проблемах, - господь наш Фрейд первый
раскрыл гибельные опасности семейной жизни. Мир кишел отцами - а значит,
страданиями; кишел матерями - а значит, извращениями всех сортов, от садизма
до целомудрия; кишел братьями, сестрами, дядьями, тетками - кишел
помешательствами и самоубийствами.
- А в то же время у самоанских дикарей, на некоторых островах близ берегов
Новой Гвинеи...
Тропическим солнцем, словно горячим медом, облиты нагие тела детей,
резвящихся и обнимающихся без разбора среди цветущей зелени. А дом для них - любая
из двадцати хижин, крытых пальмовыми листьями. На островах Тробриан зачатие
приписывали духам предков; об отцовстве, об отцах там не было и речи.
- Крайности, - отметил Главноуправитель, - сходятся. Ибо так и задумано
было , чтобы они сходились.
- Доктор Уэллс сказал, что трехмесячный курс псевдобеременности поднимет
тонус, оздоровит меня на три-четыре года.
- Что ж, если так, - сказала Ленайна. - Но, Фанни, выходит, ты целых три
месяца не должна будешь...
- Ну что ты, милая. Всего неделю две, не больше. Я проведу сегодня вечер в
клубе, за музыкальным бриджем. А ты, конечно, полетишь развлекаться?
Ленайна кивнула.
- С кем сегодня?
- С Генри Фостером.
- Опять? - сказала Фанни с удивленно нахмуренным выражением, не идущим к ее
круглому, как луна, добродушному лицу. - Неужели ты до сих пор все с Генри
Фостером? - укорила она огорченно.
Отцы и матери, братья и сестры. Но были еще и мужья, жены, возлюбленные.
Было еще единобрачие и романтическая любовь.
- Впрочем, вам эти слова, вероятно, ничего не говорят, - сказал Мустафа
Монд.
- «Ничего», - помотали головами студенты.
Семья, единобрачие, любовная романтика. Повсюду исключительность и
замкнутость, сосредоточенность влечения на одном предмете; порыв и энергия
направлены в узкое русло.
- А ведь каждый принадлежит всем остальным, - привел Мустафа гипнопедиче-
скую пословицу.
Студенты кивнули в знак полного согласия с утверждением, которое от
шестидесяти двух с лишним тысяч повторений в сумраке спальни сделалось не просто
справедливым, а стало истиной бесспорной, самоочевидной и не требующей
доказательств .
- Но, - возразила Ленайна, - я с Генри всего месяца четыре.
- Всего четыре месяца! Ничего себе! И вдобавок, - обвиняюще ткнула Фанни
пальцем, - все это время, кроме Генри, ты ни с кем. Ведь ни с кем же?
Ленайна залилась румянцем. Но в глазах и в голосе ее осталась непокорность.
- Да, ни с кем, - огрызнулась она. - И не знаю, с какой такой стати я
должна еще с кем то.
- Она, видите ли, не знает, с какой стати, - повторила Фанни, обращаясь
словно к незримому слушателю, вставшему за плечом у Ленайны, но тут же
переменила тон. - Ну, кроме шуток, - сказала она, - ну прошу тебя, веди ты себя
осторожней. Нельзя же так долго все с одним да с одним - это ужасно
неприлично . Уж пусть бы тебе было сорок или тридцать пять - тогда бы простительнее.
Но в твоем-то возрасте, Ленайна! Нет, это никуда не годится. И ты же знаешь,
как решительно наш Директор против всего чрезмерно пылкого и затянувшегося.
Четыре месяца все с Генри Фостером и ни с кем кроме - да узнай Директор, он
был бы вне себя...
- Представьте себе воду в трубе под напором - Студенты представили себе
такую трубу. - Пробейте в металле отверстие, - продолжал Главноуправитель. -
Какой ударит фонтан! Если же проделать не одно отверстие, а двадцать, получим
два десятка слабых струек.
То же и с эмоциями. «Моя детка. Моя крохотка!.. Мама!» - Безумие чувств
заразительно. - «Любимый, единственный мой, дорогой и бесценный...».
Материнство, единобрачие, романтика любви. Ввысь бьет фонтан; неистово
ярится пенная струя. У чувства одна узенькая отдушина. Мой любимый. Моя
детка. Немудрено, что эти горемыки, люди дофордовских времен, были безумны,
порочны и несчастны. Мир, окружавший их, не позволял жить беспечально, не давал
им быть здоровыми, добродетельными, счастливыми. Материнство и влюбленность,
на каждом шагу запрет (а рефлекс повиновения запрету не сформирован), соблазн
и одинокое потом раскаяние, всевозможные болезни, нескончаемая боль,
отгораживающая от людей, шаткое будущее, нищета - все это обрекало их на сильные
переживания. А при сильных переживаниях - притом в одиночестве, в безнадежной
разобщенности и обособленности - какая уж могла быть речь о стабильности?
- Разумеется, необязательно отказываться от Генри совсем. Чередуй его с
другими, вот и все. Ведь он же не только с тобой?
- Не только, - сказала Ленайна.
- Ну, разумеется. Уж Генри Фостер не нарушит правил жизни, он всегда
корректен и порядочен. А подумай о Директоре. Ведь как неукоснительно Директор
соблюдает этикет.
Ленайна кивнула:
- Да, он сегодня потрепал меня по ягодицам.
- Ну, вот видишь, - торжествующе сказала Фанни. - Вот тебе пример того, как
строжайше он держится приличий.
- Стабильность, - подчеркнул Главноуправитель, - устойчивость, прочность.
Без стабильного общества немыслима цивилизация. А стабильное общество
немыслимо без стабильного члена общества. - Голос Мустафы звучал как труба, в
груди у слушателей теплело и ширилось.
Машина вертится, работает и должна вертеться непрерывно и вечно. Остановка
означает смерть. Копошился прежде на земной коре миллиард обитателей.
Завертелись шестерни машин. И через сто пятьдесят лет стало два миллиарда.
Остановите машины. Через сто пятьдесят не лет, а недель население земли сократится
вполовину. Один миллиард умрет с голоду.
Машины должны работать без перебоев, но они требуют ухода. Их должны
обслуживать люди - такие же надежные, стабильные, как шестеренки и колеса, люди
здоровые духом и телом, послушные, постоянно довольные.
А горемыкам, восклицавшим: «Моя детка, моя мама, мой любимый и
единственный», стонавшим: «Мой грех, мой грозный Бог», кричавшим от боли, бредившим в
лихорадке, оплакивавшим нищету и старость, - по плечу ли тем несчастным
обслуживание машин? А если не будет обслуживания?.. Трупы миллиарда людей
непросто было бы зарыть или сжечь.
- И, в конце концов, - мягко уговаривала Фанни, - разве это тягостно,
мучительно - иметь еще одного-двух в дополнение к Генри? Ведь не тяжело тебе, а
значит, обязательно надо разнообразить мужчин...
- Стабильность, - подчеркнул опять Главноуправитель, - стабильность.
Первооснова и краеугольный камень. Стабильность. Для достижения ее - все это. -
Широким жестом он охватил громадные здания Центра, парк и детей, бегающих
нагишом или укромно играющих в кустах.
Ленайна покачала головой, сказала в раздумье:
- Что-то в последнее время не тянет меня к разнообразию. А разве у тебя,
Фанни, не бывает временами, что не хочется разнообразить?
Фанни кивнула сочувственно и понимающе.
- Но надо прилагать старания, - наставительно сказала она, - надо жить по
правилам. Что ни говори, а каждый принадлежит всем остальным.
- Да, каждый принадлежит всем остальным, - повторила медленно Ленайна и,
вздохнув, помолчала. Затем, взяв руку подруги, слегка сжала в своей: - Ты
абсолютно права, Фанни. Ты всегда права. Я приложу старания.
Поток, задержанный преградой, взбухает и переливается, позыв обращается в
порыв, в страсть, даже в помешательство; сила потока множится на высоту и
прочность препятствия. Когда же преграды нет, поток стекает плавно по
назначенному руслу в тихое море благоденствия.
- Зародыш голоден, и день-деньской питает его кровезаменителем насос, давая
свои восемьсот оборотов в минуту. Заплакал раскупоренный младенец, и тут же
подошла няня с бутылочкой млечно-секреторного продукта.
Эмоция таится в промежутке между позывом и его удовлетворением. Сократи
этот промежуток, устрани все прежние ненужные препятствия.
- Счастливцы вы! - воскликнул Главноуправитель. - На вас не жалели трудов,
чтобы сделать вашу жизнь в эмоциональном отношении легкой, оградить вас,
насколько возможно, от эмоций и переживаний вообще.
- Форд в своем «форде» - и в мире покой, - продекламировал вполголоса
Директор .
- Ленайна Краун? - застегнув брюки на молнию, отозвался Генри Фостер. - О,
это девушка великолепная. Донельзя пневматична. Удивляюсь, как это ты не от-
ведал ее до сих пор.
- Я и сам удивляюсь, - сказал помощник Предопределителя. - Непременно
отведаю. При первой же возможности.
Со своего раздевального места в ряду напротив Бернард услышал этот разговор
и побледнел.
- Признаться, - сказала Ленайна, - мне и самой это чуточку прискучивать
начинает , каждый день Генри да Генри.- Она натянула левый чулок. - Ты Бернарда
Маркса знаешь? - спросила она слишком уж нарочито-небрежным тоном.
- Ты хочешь с Бернардом? - вскинулась Фанни.
- А что? Бернард ведь альфа-плюсовик. К тому же он приглашает меня слетать
с ним в дикарский заповедник - в индейскую резервацию. А я всегда хотела
побывать у дикарей.
- Но у Бернарда дурная репутация!
- А мне что за дело до его репутации?
- Говорят, он гольфа не любит.
- Говорят, говорят, - передразнила Ленайна.
- И потом он большую часть времени проводит нелюдимо, один, - с сильнейшим
отвращением сказала Фанни.
- Ну, со мной-то он не будет один. И вообще, отчего все к нему так по-
свински относятся? По-моему, он милый. - Она улыбнулась, вспомнив, как до
смешного робок он был в разговоре. Почти испуган, как будто она Главноуправи-
тель мира, а он дельта-минусовик из машинной обслуги.
- Поройтесь-ка в памяти, - сказал Мустафа Монд. - Наталкивались ли вы хоть
раз на непреодолимые препятствия?
Студенты ответили молчанием, означавшим, что нет, не наталкивались.
- А приходилось ли кому-нибудь из вас долгое время пребывать в этом
промежутке между позывом и его удовлетворением?
- У меня... - начал один из юнцов и замялся.
- Говорите же, - сказал Директор. - Его Фордейшество ждет.
- Мне однажды пришлось чуть не месяц ожидать, пока девушка согласилась.
- И, соответственно, желание усилилось?
- До невыносимости!
- Вот именно, до невыносимости, - сказал Главноуправитель. - Наши предки
были так глупы и близоруки, что когда явились первые преобразователи и
указали путь избавления от этих невыносимых эмоций, то их не желали слушать.
«Точно речь о бараньей котлете, - скрипнул зубами Бернард. - Не отведал,
отведаю. Как будто она кусок мяса. Низводят ее до уровня бифштекса... Она
сказала мне, что подумает, что даст до пятницы ответ. О господи Форде. Подойти
бы да в физиономию им со всего размаха, да еще раз, да еще».
- Я тебе настоятельно ее рекомендую, - говорил между тем Генри Фостер
приятелю .
- Взять хоть эктогенез. Пфицнер и Кавагучи разработали весь этот внетелес-
ный метод размножения. Но правительства и во внимание его не приняли. Мешало
нечто, именовавшееся христианством. Женщин и дальше заставляли быть
живородящими.
- Он же страшненький! - сказала Фанни.
- А мне нравится, как он выглядит.
- И такого маленького роста, - поморщилась Фанни. (Низкорослость - типичный
мерзкий признак низших каст.)
- А по моему, он милый, - сказала Ленайна - Его так и хочется погладить.
Ну, как котеночка. Фанни брезгливо сказала:
- Говорят, когда он еще был в бутыли, кто-то ошибся, подумал, он гамма, и
влил ему спирту в кровезаменитель. Оттого он и щуплый вышел.
- Вздор какой! - возмутилась Ленайна.
- В Англии запретили даже обучение во сне. Было тогда нечто, именовавшееся
либерализмом. Парламент (известно ли вам это старинное понятие?) принял закон
против гипнопедии. Сохранились архивы парламентских актов. Записи речей о
свободе британского подданного. О праве быть неудачником и горемыкой.
Неприкаянным, неприспособленным к жизни.
- Да что ты, дружище, я буду только рад. Милости прошу. - Генри Фостер
похлопал друга по плечу. - Ведь каждый принадлежит всем остальным.
«По сотне повторений три раза в неделю в течение четырех лет, -
презрительно подумал Бернард; он был специалист-гипнопед. - Шестьдесят две тысячи
четыреста повторений - и готова истина. Идиоты!»
- Или взять систему каст. Постоянно предлагалась, и постоянно отвергалась.
Мешало нечто, именовавшееся демократией. Как будто равенство людей заходит
дальше физико-химического равенства.
- А я все равно полечу с ним, - сказала Ленайна.
«Ненавижу, ненавижу, - кипел внутренне Бернард. - Но их двое, они рослые,
они сильные».
- Девятилетняя война началась в 141-м году эры Форда.
- Все равно, даже если бы ему и правда влили тогда спирту в
кровезаменитель .
- Фосген, хлорпикрин, йодуксусный этил, дифенилцианарсин, слезоточивый газ,
иприт. Не говоря уже о синильной кислоте.
- А никто не подливал, неправда, и не верю.
- Вообразите гул четырнадцати тысяч самолетов, налетающих широким фронтом.
Сами же разрывы бомб, начиненных сибирской язвой, звучали на Курфюрстендамм и
в восьмом парижском округе не громче бумажной хлопушки.
- А потому что хочу побывать в диком заповеднике.
- СН3СбН2 (NO2) з + H(C0)2A и что же в сумме? Большая воронка, груда щебня,
куски мяса, комки слизи, нога в солдатском башмаке летит по воздуху и - шлеп!
- приземляется среди ярко красных гераней, так пышно цветших в то лето.
- Ты неисправима, Ленайна, - остается лишь махнуть рукой.
- Русский способ заражать водоснабжение был особенно остроумен.
Повернувшись друг к дружке спиной, Фанни и Ленайна продолжали одеваться уже
молча.
- Девятилетняя война, Великий экономический крах. Выбор был лишь между
всемирной властью и полным разрушением. Между стабильностью и...
- Фанни Краун тоже девушка приятная, - сказал помощник Предопределителя.
В Питомнике уже отдолбили основы кастового самосознания, голоса теперь
готовили будущего потребителя промышленных товаров. «Я так люблю летать, -
шептали голоса, - я так люблю летать, так люблю носить все новое, так люблю...»
- Конечно, сибирская язва покончила с либерализмом, но все же нельзя было
строить общество на принуждении.
- Но Ленайна гораздо пневматичней. Гораздо, гораздо.
- А старая одежда - бяка, - продолжалось неутомимое нашептывание. - Старье
мы выбрасываем. Овчинки не стоят починки. Чем старое чинить, лучше новое
купить ; чем старое чинить, лучше...
- Править надо умом, а не кнутом. Не кулаками действовать, а на мозги
воздействовать. Чтоб заднице не больно, а привольно. Есть у нас опыт:
потребление уже однажды обращали в повинность.
- Вот я и готова, - сказала Ленайна, но Фанни по-прежнему молчала, не
глядела. - Ну, Фанни, милая, давай помиримся.
Каждого мужчину, женщину, ребенка обязали ежегодно потреблять столько-то.
Для процветания промышленности. А вызвали этим единственно лишь...
- Чем старое чинить, лучше новое купить. Прорехи зашивать - беднеть и
горевать ; прорехи зашивать - беднеть и...
- Не сегодня-завтра, - раздельно и мрачно произнесла Фанни, - твое
поведение доведет тебя до беды.
- ...гражданское неповиновение в широчайшем масштабе. Движение за отказ от
потребления. За возврат и природе...
- Я так люблю летать, я так люблю летать.
- За возврат к культуре. Даже к культуре, да-да. Ведь сидя за книгой, много
не потребишь.
- Ну, как я выгляжу? - спросила Ленайна. На ней был ацетатный жакет
бутылочного цвета, с зеленой вискозной опушкой на воротнике и рукавах.
- Уложили восемьсот сторонников простой жизни на Голдерс-Грин, скосили
пулеметами .
- Чем старое чинить, лучше новое купить; чем старое чинить, лучше новое
купить
Зеленые плисовые шорты и белые, вискозной шерсти чулочки до колен.
- Затем устроили Мор книгочеев: переморили горчичным газом в читальне Бри-
танского музея две тысячи человек.
Бело-зеленый жокейский картузик с затеняющим глаза козырьком. Туфли на Ле-
найне ярко зеленые, отлакированные.
- В конце концов, - продолжал Мустафа Монд, - Главноуправители поняли, что
насилием немногого добьешься. Хоть и медленней, но несравнимо верней другой
способ - способ эктогенеза, формирования рефлексов и гипнопедии.
А вокруг талии - широкий, из зеленого искусственного сафьяна, отделанный
серебром пояс патронташ, набитый уставным комплектом противозачаточных
средств (ибо Ленайна не была неплодой).
- Применили, наконец, открытия Пфицнера и Кавагучи. Широко развернута была
агитация против живородящего размножения.
- Прелестно, - воскликнула Фанни в восторге, она не умела долго противиться
чарам Ленайны. - А какой дивный мальтузианский1 пояс!
- И одновременно начат поход против Прошлого, закрыты музеи, взорваны
исторические памятники (большинство из них, слава Форду, и без того уже сравняла
с землей Девятилетняя война), изъяты книги, выпущенные до 150-го года э. Ф.
- Обязательно и себе такой достану, - сказала Фанни.
- Были, например, сооружения, именовавшиеся пирамидами.
- Мой старый чернолаковый наплечный патронташ...
- И был некто, именовавшийся Шекспиром. Вас, конечно, не обременяли всеми
этими наименованиями.
- Просто стыдно надевать мой чернолаковый.
- Таковы преимущества подлинно научного образования.
- Овчинки не стоят починки, овчинки не стоят...
- Дату выпуска первой модели «Т» господом нашим Фордом...
- Я уже чуть не три месяца его ношу.
- ...избрали начальной датой Новой эры.
- Чем старое чинить, лучше новое купить, чем старое...
1 Мальтузианский пояс - от имени Мальтуса (Томаса Роберта, 1766-1834), английского
экономиста и священника, основоположника мальтузианства - реакционной буржуазной
теории, утверждавшей, что в силу биологических особенностей людей население имеет
тенденцию увеличиваться в геометрической прогрессии, тогда как средства
существования могут возрастать лишь в арифметической прогрессии. Поэтому соответствие
численности населения и количества средств существования должно регулироваться войнами,
голодом, эпидемиями и т. д
- Как я уже упоминал, было тогда нечто, именовавшееся христианством.
- Лучше новое купить.
- Мораль и философия недопотребления...
- Люблю новое носить, люблю новое носить, люблю...
- ...была существенно необходима во времена недопроизводства, но в век машин,
в эпоху, когда люди научились связывать свободный азот воздуха,
недопотребление стало прямым преступлением против общества.
- Мне его Генри Фостер подарил.
- У всех крестов спилили верх - преобразовали в знаки Т. Было тогда некое
понятие, именовавшееся Богом.
- Это настоящий искусственный сафьян.
- Теперь у нас Мировое Государство. И мы ежегодно празднуем День Форда, мы
устраиваем вечера песнословия и сходки единения.
«Господи Форде, как я их ненавижу», - думал Бернард.
- Было нечто, именовавшееся Небесами; но, тем не менее, спиртное пили в
огромном количестве.
«Как бифштекс, как кусок мяса».
- Было некое понятие - душа, и некое понятие - бессмертие.
- Пожалуйста, узнай у Генри, где он его достал.
- Но, тем не менее, употребляли морфий и кокаин.
«А хуже всего то, что она и сама думает о себе, как о куске мяса».
- В 178-м году э. Ф. были соединены усилия и финансированы изыскания двух
тысяч фармакологов и биохимиков.
- А хмурый у малого вид, - сказал помощник Предопределителя, кивнув на
Бернарда .
- Через шесть лет был налажен уже широкий выпуск. Наркотик получился
идеальный .
- Давай-ка подразним его.
- Успокаивает, дает радостный настрой, вызывает приятные галлюцинации.
- Хмуримся, Бернард, хмуримся. - От хлопка по плечу Бернард вздрогнул,
поднял глаза: это Генри Фостер, скотина отъявленная. - Грамм сомы принять надо.
- Все плюсы христианства и алкоголя - и ни единого их минуса.
«Убил бы скотину».
Но вслух он сказал только: - Спасибо, не надо, - и отстранил протянутые
таблетки.
- Захотелось, и тут же устраиваешь себе сомоотдых - отдых от реальности, и
голова с похмелья не болит потом, и не засорена никакой мифологией.
- Да бери ты, - не отставал Генри Фостер, - бери.
- Это практически обеспечило стабильность.
- «Сомы грамм - и нету драм», - черпнул помощник Предопределителя из
кладезя гипнопедической мудрости.
- Оставалось лишь победить старческую немощь.
- Катитесь вы от меня! - взорвался Бернард.
- Скажи пожалуйста, какие мы горячие.
- Половые гормоны, соли магния, вливание молодой крови...
- К чему весь тарарам, прими-ка сомы грамм. - И, посмеиваясь, они вышли из
раздевальной.
- Все телесные недуги старости были устранены. А вместе с ними, конечно...
- Так не забудь, спроси у него насчет пояса, - сказала Фанни.
- А с ними исчезли и все старческие особенности психики. Характер теперь
остается на протяжении жизни неизменным.
- ...до темноты успеть сыграть два тура гольфа с препятствиями. Надо лететь.
- Работа, игры - в шестьдесят лет наши силы и склонности те же, что были в
семнадцать. В недобрые прежние времена старики отрекались от жизни, уходили
от мира в религию, проводили время в чтении, в раздумье - сидели и думали!
«Идиоты, свиньи!» - повторял про себя Бернард, идя по коридору к лифту.
- Теперь же настолько шагнул прогресс - старые люди работают,
совокупляются, беспрестанно развлекаются; сидеть и думать им некогда и недосуг, а если
уж не повезет и в сплошной череде развлечений обнаружится разрыв, расселина,
то ведь всегда есть сома, сладчайшая сома: принял полграмма - и получай
небольшой сомоотдых; принял грамм - нырнул в сомоотдых вдвое глубже; два грамма
унесут тебя в грезу роскошного Востока, а три умчат к луне на блаженную
темную вечность. А возвратясь, окажешься уже на той стороне расселины, и снова
ты на твердой и надежной почве ежедневных трудов и утех, снова резво порхаешь
от ощущалки к ощущалке, от одной упругой девушки к другой, от
электромагнитного гольфа к...
- Уходи, девочка! - прикрикнул Директор сердито. - Уходи, мальчик! Не
видите разве, что мешаете Его Фордейшеству? Найдите себе другое место для
эротических игр.
- Пустите детей приходить ко мне , - произнес Главноуправитель.
Величаво, медленно, под тихий гул машин подвигались конвейеры - на тридцать
три сантиметра в час. Мерцали в красном сумраке бессчетные рубины.
Глава
четвертая
Лифт был заполнен мужчинами из альфа-раздевален, и Ленайну встретили
дружеские, дружные улыбки и кивки. Ее в обществе любили; почти со всеми ними - с
одним раньше, с другим позже - провела она ночь.
Милые ребята, думала она, отвечая на приветствия. Чудные ребята! Жаль
только, что Джордж Эдзел лопоух (быть может, ему крошечку лишнего впрыснули
гормона паращитовидки на 328-м метре?). А взглянув на Бенито Гувера, она
невольно вспомнила, что в раздетом виде он, право, чересчур уж волосат.
Глаза ее чуть погрустнели при мысли о чернокудрявости Гувера, она отвела
взгляд и увидела в углу щуплую фигуру и печальное лицо Бернарда Маркса.
- Бернард! - Она подошла к нему. - А я тебя ищу. - Голос ее раздался
звонко, покрывая гуденье скоростного идущего вверх лифта. Мужчины с любопытством
оглянулись. - Я насчет нашей экскурсии в Нью-Мексико. - Уголком глаза она
увидела, что Бенито Гувер удивленно открыл рот. «Удивляется, что не с ним
горю желанием повторить поездку», - подумала она с легкой досадой. Затем вслух
еще горячей продолжала: - Прямо мечтаю слетать на недельку с тобой в июле.
(Как бы ни было, она открыто демонстрирует сейчас, что не верна Генри Фосте-
ру. На радость Фанни, хотя новым партнером будет все же Бернард.) То есть, -
Ленайна подарила Бернарду самую чарующе многозначительную из своих улыбок, -
если ты меня еще не расхотел.
Бледное лицо Бернарда залилось краской. «С чего он это?» - подумала она,
озадаченная и в то же время тронутая этим странным свидетельством силы ее
чар.
- Может, нам бы об этом потом, не сейчас, - пробормотал он, запинаясь от
смущения.
«Как будто я что-нибудь стыдное сказала, - недоумевала Ленайна. - Так
сконфузился, точно я позволила себе непристойную шутку, спросила, кто его мать
или тому подобное».
- Не здесь, не при всех... - Он смолк, совершенно потерявшись.
Ленайна рассмеялась хорошим, искренним смехом.
- Какой же ты потешный! - сказала она, от души веселясь. - Только, по
крайней мере, за неделю предупредишь меня, ладно? - продолжала она, отсмеявшись -
Мы ведь «Синей Тихоокеанской» полетим? Она с Черингтийской башни2
отправляется? Или из Хэмпстеда?
Не успел еще Бернард ответить, как лифт остановился.
- Крыша! - объявил скрипучий голосок.
Лифт обслуживало обезьяноподобное существо, одетое в черную форменную курт-
1 Монд цитирует Евангелие от Марка: 10, 14
2 Черингтийская башня - по форме сооружена в виде буквы Т, что, кроме намека на
модель Т Форда, напоминает также усеченный крест; представляется, что автор расположил
ее на месте Черинг-Кросс, перекрестка между Трафальгарской площадью и улицей
Уайтхолл; этот перекресток при отсчете расстояния принимается за центр Лондона;
английский король Эдуард I (1272-1307) воздвиг на этом месте готический крест, поскольку
здесь останавливалась в последний раз процессия с гробом его жены Элеанор перед
захоронением гроба в Вестминстерском аббатстве, в 1647 г. крест был разрушен, но в
1865 г. восстановлен.
ку минус-эпсилон-полукретина.
- Крыша!
Лифтер распахнул дверцы. В глаза ему ударило сиянье погожего летнего дня,
он встрепенулся, заморгал.
- О-о, крыша! - повторил он восхищенно. Он как бы очнулся внезапно и
радостно от глухой, мертвящей спячки. - Крыша!
Подняв свое личико к лицам пассажиров, он заулыбался им с каким-то собачьим
обожаньем и надеждой. Те вышли из лифта, переговариваясь, пересмеиваясь.
Лифтер глядел им вслед.
- Крыша? - произнес он вопросительно.
Тут послышался звонок, и с потолка кабины, из динамика, зазвучала команда,
очень тихая и очень повелительная:
- Спускайся вниз, спускайся вниз. На девятнадцатый этаж. Спускайся вниз. На
девятнадцатый этаж. Спускайся...
Лифтер захлопнул дверцы, нажал кнопку и в тот же миг канул в гудящий сумрак
шахты, в сумрак обычной своей спячки.
Тепло и солнечно было на крыше. Успокоительно жужжали пролетающие вертопла-
ны; рокотали ласково и густо ракетопланы, невидимо несущиеся в ярком небе,
километрах в десяти над головой. Бернард набрал полную грудь воздуха.
Устремил взгляд в небо, затем на голубые горизонты, затем на Ленайну.
- Красота какая! - голос его слегка дрожал.
Она улыбнулась ему задушевно, понимающе.
- Погода просто идеальная для гольфа, - упоенно молвила она. - А теперь,
Бернард, мне надо лететь. Генри сердится, когда я заставляю его ждать.
Значит, сообщишь мне заранее о дате поездки. - И, приветно махнув рукой, она
побежала по широкой плоской крыше к ангарам.
Бернард стоял и глядел, как мелькают, удаляясь, белые чулочки, как проворно
разгибаются и сгибаются - раз-два, раз-два - загорелые коленки и плавней, ко-
лебательней движутся под темно-зеленым жакетом плисовые, в обтяжку шорты. На
лице Бернарда выражалось страданье.
- Ничего не скажешь, хороша, - раздался за спиной у него громкий и
жизнерадостный голос.
Бернард вздрогнул, оглянулся. Над ним сияло красное щекастое лицо Бенито
Гувера - буквально лучилось дружелюбием и сердечностью. Бенито славился своим
добродушием. О нем говорили, что он мог бы хоть всю жизнь прожить без сомы.
Ему не приходилось, как другим, глушить приступы дурного или злого
настроения. Для Бенито действительность всегда была солнечна.
- И пневматична жутко! Но послушай, - продолжал Бенито, посерьезнев, - у
тебя вид такой хмурый! Таблетка сомы, вот что тебе нужно. - Из правого
кармана брюк он извлек флакончик. - Сомы грамм - и нету др... Куда ж ты?
Но Бернард, отстранившись, торопливо шагал уже прочь.
Бенито поглядел вслед, подумал озадаченно: «Что это с парнем творится?» -
покачал головой и решил, что Бернарду и впрямь, пожалуй, влили спирту в
кровезаменитель . «Видно, повредили мозг бедняге».
Он спрятал сому, достал пачку жевательной сексгормональной резинки, сунул
брикетик за щеку и неторопливо двинулся к ангарам, жуя на ходу.
Фостеру выкатили уже из ангара вертоплан, и, когда Ленайна подбежала, он
сидел в кабине, ожидая. Она села рядом.
- На четыре минуты опоздала, - кратко констатировал Генри. Запустил моторы,
включил верхние винты. Машина взмыла вертикально. Генри нажал на акселератор;
гуденье винтов из густого шмелиного стало осиным, затем истончилось в
комариный писк; тахометр показывал, что скорость подъема равна почти двум
километрам в минуту. Лондон шел вниз, уменьшаясь. Еще несколько секунд, и огромные
плосковерхие здания обратились в кубистические подобья грибов, торчащих из
садовой и парковой зелени. Среди них был гриб повыше и потоньше - это Черинг-
тийская башня взносила на тонкой ноге свою бетонную тарель, блестящую на
солнце.
Как дымчатые торсы сказочных атлетов, висели в синих высях сытые громады
облаков. Внезапно из облака выпала, жужжа, узкая, алого цвета букашка и
устремилась вниз.
- «Красная Ракета» прибывает из Нью-Йорка, - сказал Генри. Взглянул на
часики, прибавил: - На семь минут запаздывает, - и покачал головой. - Эти
атлантические линии возмутительно непунктуальны.
Он снял ногу с акселератора. Шум лопастей понизился на полторы октавы -
пропев снова осой, винты загудели шершнем, шмелем, хрущом и, еще басовитей,
жуком-рогачом. Подъем замедлился; еще мгновенье - и машина повисла в воздухе.
Генри двинул от себя рычаг; щелкнуло переключение. Сперва медленно, затем
быстрей , быстрей завертелся передний винт и обратился в зыбкий круг. Все резче
засвистел в расчалках ветер. Генри следил за стрелкой; когда она коснулась
метки «1200», он выключил верхние винты. Теперь машину несла сама
поступательная тяга.
Ленайна глядела в смотровое окно у себя под ногами, и полу. Они пролетали
над шестикилометровой парковой зоной, отделяющей Лондон-центр от первого
кольца пригородов-спутников. Зелень кишела копошащимися куцыми фигурками.
Между деревьями густо мелькали, поблескивали башенки центробежной лапты. В
районе Шепардс-Буш две тысячи бета-минусовых смешанных пар играли в теннис на
римановых поверхностях. Не пустовали и корты для эскалаторного хэндбола, с
обеих сторон окаймляющие дорогу от Ноттинг-Хилла до Уилсдена. На Илингском
стадионе дельты проводили гимнастический парад и праздник песнословия.
- Какой у них гадкий цвет - хаки, - выразила вслух Ленайна гипнопедический
предрассудок своей касты.
В Хаунслоу на семи с половиной гектарах раскинулась ощущальная киностудия.
А неподалеку армия рабочих в хаки и черном обновляла стекловидное покрытие
Большой западной магистрали. Как раз в этот момент открыли летку одного из
передвижных плавильных тиглей. Слепяще-раскаленным ручьем тек по дороге
каменный расплав; асбестовые тяжкие катки двигались взад-вперед; бело клубился
пар из-под термозащищеныой поливальной цистерны.
Целым городком встала навстречу фабрика Телекорпорации в Бредфорде.
- У них, должно быть, сейчас пересменка, - сказала Ленайна.
Подобно тлям и муравьям, роились у входов лиственно-зеленые гамма-работницы
и черные полукретины стояли в очередях к монорельсовым трамваям. Там и сям в
толпе мелькали темно-красные бета-минусовики. Кипело движение на крыше
главного здания, одни вертопланы садились, другие взлетали.
- А, ей-Форду, хорошо, что я не гамма, - проговорила Ленайна.
Десятью минутами поздней, приземлившись в Сток-Поджес, они уже начали свой
первый круг гольфа с препятствиями.
Бернард торопливо шел по крыше, пряча глаза, если и встречался взглядом с
кем-либо, то бегло, тут же снова потупляясь. Шел, точно за ним погоня и он не
хочет видеть преследователей: а вдруг они окажутся еще враждебней даже, чем
ему мнится, и тяжелее тогда станет ощущение какой-то вины и еще беспомощнее
одиночество.
«Этот несносный Бенито Гувер!». А ведь Гувера не злоба толкала, а
добросердечие . Но положение от этого лишь намного хуже. Не желающие зла точно так же
причиняют ему боль, как и желающие. Даже Ленайна приносит страдание. Он
вспомнил те недели робкой нерешительности, когда он глядел издали и тосковал,
не отваживаясь подойти. Что если напорешься на унизительный, презрительный
отказ? Но если скажет «да» - какое счастье! И вот Ленайна сказала «да», а он
по-прежнему несчастлив, несчастлив потому, что она нашла погоду «идеальной
для гольфа», что бегом побежала к Генри Фостеру, что он, Бернард, показался
ей «потешным» из-за нежелания при всех говорить о самом интимном. Короче,
потому несчастен, что она вела себя, как всякая здоровая и добродетельная
жительница Англии, а не как-то иначе, странно, ненормально.
Он открыл двери своего ангарного отсека и подозвал двух лениво сидящих
дельта-минусовиков из обслуживающего персонала, чтобы выкатили вертоплан на
крышу. Персонал ангаров составляли близнецы из одной группы Бокановского -
все тождественно маленькие, черненькие и безобразненькие. Бернард отдавал им
приказания резким, надменным, даже оскорбительным тоном, к какому прибегает
человек, не слишком уверенный в своем превосходстве. Иметь дело с членами
низших каст было Бернарду всегда мучительно. Правду ли, ложь представляли
слухи насчет спирта, по ошибке влитого в его кровезаменитель (а такие ошибки
случались), но физические данные у Бернарда едва превышали уровень гаммовика.
Бернард был на восемь сантиметров ниже, чем определено стандартом для альф, и
соответственно щуплее нормального. При общении с низшими кастами он всякий
раз болезненно осознавал свою невзрачность. «Я - это я; уйти бы от себя». Его
мучило острое чувство неполноценности. Когда глаза его оказывались вровень с
глазами дельтовика (а надо бы сверху вниз глядеть), он неизменно чувствовал
себя униженным. Окажет ли ему должное уважение эта тварь? Сомнение его
терзало. И не зря. Ибо гаммы, дельты и эпсилоны приучены были в какой-то мере
связывать кастовое превосходство с крупнотелостью. Да и во всем обществе
чувствовалось некоторое гипнопедическое предубеждение в пользу рослых, крупных.
Отсюда смех, которым женщины встречали предложение Бернарда; отсюда шуточки
мужчин, его коллег. Из-за насмешек он ощущал себя чужим, а стало быть, и вел
себя как чужой - и этим усугублял предубеждение против себя, усиливал
презрение и неприязнь, вызываемые его щуплостью. Что, в свою очередь, усиливало его
чувство одиночества и чуждости. Из боязни наткнуться на неуважение он избегал
людей своего круга, а с низшими вел себя преувеличенно гордо. Как жгуче
завидовал он таким, как Генри Фостер и Бенито Гувер! Им-то не надо кричать для
того, чтобы эпсилон исполнил приказание; для них повиновенье низших каст само
собою разумеется; они в системе каст - словно рыбы в воде - настолько дома, в
своей уютной, благодетельной стихии, что не ощущают ни ее, ни себя в ней.
С прохладцей, неохотно, как показалось ему, обслуга выкатила вертоплан на
крышу.
- Живей! - произнес Бернард раздраженно. Один из близнецов взглянул на
него. Не скотская ли издевочка мелькнула в пустом взгляде этих серых глаз?
- Живей! - крикнул Бернард с каким-то уже скрежетом в голосе. Влез в кабину
и полетел на юг, к Темзе.
Институт технологии чувств помещался в шестидесятиэтажном здании на Флит-
стрит. Цокольный и нижние этажи были отданы редакциям и типографиям трех
крупнейших лондонских газет, здесь издавались «Ежечасные радиовести» для
высших каст, бледно-зеленая «Гамма-газета», а также «Дельта-миррор», выходящая
на бумаге цвета хаки и содержащая слова исключительно односложные. В средних
двадцати двух этажах находились разнообразные отделы пропаганды:
телевизионной, ощущальной, синтетически-голосовой и синтетически-музыкальной. Над ними
помещались исследовательские лаборатории и защищенные от шума кабинеты, где
занимались своим тонким делом звукосценаристы и творцы синтетической музыки.
На долю института приходились верхние восемнадцать этажей.
Приземлившись на крыше здания, Бернард вышел из кабины.
- Позвоните мистеру Гельмгольцу Уотсону, - велел он дежурному гамма-
плюсовику, - скажите ему, что мистер Бернард Маркс ожидает на крыше.
Бернард присел, закурил сигарету.
Звонок застал Гельмгольца Уотсона за рабочим столом.
- Передайте, что я сейчас поднимусь, - сказал Гельмгольц и положил трубку;
дописав фразу, он обратился к своей секретарше тем же безразлично-деловым
тоном: - Будьте так добры прибрать мои бумаги, - и, без внимания оставив ее
лучезарную улыбку, энергичным шагом направился к дверям.
Гельмгольц был атлетически сложен, грудь колесом, плечист, массивен, но в
движениях быстр и пружинист. Мощную колонну шеи венчала великолепная голова.
Темные волосы вились, крупные черты лица отличались выразительностью. Он был
красив резкой мужской красотой, настоящий альфа-плюсовик «от темени до
пневматических подошв», как говаривала восхищенно секретарша. По профессии он был
лектор-преподаватель, работал на институтской кафедре творчества и
прирабатывал как технолог-формовщик чувств: сочинял ощущальные киносценарии,
сотрудничал в «Ежечасных радиовестях», с удивительной легкостью и ловкостью
придумывал гипнопедические стишки и рекламные броские фразы.
«Способный малый», - отзывалось о нем начальство. «Быть может, - и тут
старшие качали головой, многозначительно понизив голос, - немножко даже
чересчур способный».
Да, немножко чересчур; правы старшие. Избыток умственных способностей
обособил Гельмгольца и привел почти к тому же, к чему привел Бернарда телесный
недостаток. Бернарда отгородила от коллег невзрачность, щуплость, и возникшее
чувство обособленности (чувство умственно-избыточное по всем нынешним меркам)
в свою очередь стало причиной еще большего разобщения. А Гельмгольца - того
талант заставил тревожно ощутить свою озабоченность и одинокость. Общим у
обоих было сознание своей индивидуальности. Но физически неполноценный
Бернард всю жизнь страдал от чувства отчужденности, а Гельмгольц совсем лишь
недавно, осознав свою избыточную умственную силу, одновременно осознал и свою
несхожесть с окружающими. Этот теннисист-чемпион, этот неутомимый любовник
(говорили, что за каких-то неполные четыре года он переменил шестьсот сорок
девушек), этот деятельнейший член комиссий и душа общества внезапно
обнаружил, что спорт, женщины, общественная деятельность служат ему лишь плохонькой
заменой чего-то другого. По-настоящему, глубинно его влечет иное. Но что
именно? Вот об этом-то и хотел опять поговорить с ним Бернард, вернее,
послушать , что скажет друг, ибо весь разговор вел неизменно Гельмгольц.
При выходе из лифта Уотсону преградили путь три обворожительных сотрудницы
Синтетически-голосового отдела.
- Ах, душка Гельмгольц, пожалуйста, поедем с нами в Эксмур на ужин-
пикничок, - стали они умоляюще льнуть к нему.
- Нет, нет, - покачал он головой, пробиваясь сквозь девичий заслон.
- Мы только тебя одного приглашаем!
Но даже эта заманчивая перспектива не поколебала Гельмгольца.
- Нет, - повторил он, решительно шагая. - Я занят.
Но девушки шли следом. Он сел в кабину к Бернарду, захлопнул дверцу.
Вдогонку Гельмгольцу полетели прощальные укоры.
- Ох, эти женщины! - сказал он, когда машина поднялась в воздух. - Ох, эти
женщины! - И покачал опять головой, нахмурился. - Беда прямо.
- Спасенья нет, - поддакнул Бернард, а сам подумал: «Мне бы иметь столько
девушек и так запросто». Ему неудержимо захотелось похвастаться перед Гельм-
гольцем.
- Я беру Ленайну Краун с собой в Нью-Мексико, - сказал он как можно
небрежней.
- Неужели, - произнес Гельмгольц без всякого интереса. И продолжал после
небольшой паузы: - Вот уже недели две, как я отставил и все свои свидания и
заседания. Ты не представляешь, какой из-за этого поднят шум в институте. Но
игра, по-моему, стоит свеч. В результате... - Он помедлил. - Необычный
получается результат, весьма необычный.
Телесный недостаток может повести к своего рода умственному избытку. Но
получается, что и наоборот бывает. Умственный избыток может вызвать в человеке
сознательную, целенаправленную слепоту и глухоту умышленного одиночества,
искусственную холодность аскетизма.
Остаток краткого пути они летели молча. Потом, удобно расположась на
пневматических диванах в комнате у Бернарда, они продолжили разговор.
- Приходилось ли тебе ощущать, - очень медленно заговорил Гельмгольц, -
будто у тебя внутри что-то такое есть и просится на волю, хочет проявиться?
Будто некая особенная сила пропадает в тебе попусту, вроде как река стекает
вхолостую, а могла бы вертеть турбины. - Он вопросительно взглянул на
Бернарда.
- Ты имеешь в виду те эмоции, которые можно было перечувствовать при ином
образе жизни?
Гельмгольц отрицательно мотнул головой.
- Не совсем. Я о странном ощущении, которое бывает иногда, будто мне дано
что-то важное сказать, и дана способность выразить это что-то, но только не
знаю, что именно, и способность моя пропадает без пользы. Если бы по-другому
писать... Или о другом о чем-то... - Он надолго умолк. - Видишь ли, - произнес
он, наконец, - я ловок придумывать фразы, слова, заставляющие встрепенуться,
как от резкого укола, такие внешне новые и будоражащие, хотя содержание у них
гипнопедически-банальное. Но этого мне как-то мало. Мало, чтобы фразы были
хороши; надо, чтобы целость, суть, значительна была и хороша.
- Но, Гельмгольц, вещи твои и в целом хороши.
Гельмгольц пожал плечами.
- Для своего масштаба. Но масштаб-то у них крайне мелкий. Маловажные я даю
вещи. А чувствую, что способен дать что-то гораздо более значительное. И
более глубокое, взволнованное. Но что? Есть ли у нас темы более значительные? А
то, о чем пишу, может ли оно меня взволновать? При правильном их применении
слова способны быть всепроникающими, как рентгеновские лучи. Прочтешь - и ты
уже пронизан и пронзен. Вот этому я и стараюсь среди прочего научить моих
студентов - искусству всепронизывающего слова. Но на кой нужна
пронзительность статье, об очередном фордослужении или о новейших усовершенствованиях в
запаховой музыке? Да и можно ли найти слова по-настоящему пронзительные -
подобные, понимаешь ли, самым жестким рентгеновским лучам, - когда пишешь на
такие темы? Можно ли сказать нечто, когда перед тобой ничто? Вот к чему, в
конце концов, сводится дело. Я стараюсь, силюсь...
- Типы! - произнес вдруг Бернард и предостерегающе поднял палец. - Кто-то
там, по-моему, за дверью, - прошептал он.
Гельмгольц встал, на цыпочках подошел к двери и распахнул ее рывком.
Разумеется , никого там не оказалось.
- Прости, - сказал Бернард виновато, с глупо-сконфуженным видом. - Должно
быть, нервы расшатались. Когда человек окружен недоверием, то начинает сам не
доверять.
Он провел ладонью по глазам, вздохнул, голос его звучал горестно. Он
продолжал оправдываться.
- Если бы ты знал, что я перетерпел за последнее время, - сказал он почти
со слезами. На него нахлынула, его затопила волна жалости к себе. - Если бы
ты только знал!
Гельмгольц слушал с чувством какой-то неловкости. Жалко ему было бедняжку
Бернарда. Но в то же время и стыдновато за друга. Не мешало бы Бернарду иметь
немного больше самоуважения.
Глава
пятая
К восьми часам стало смеркаться. Из рупоров на башне Гольф-клуба зазвучал
синтетический тенор, оповещая о закрытии площадок. Ленайна и Генри прекратили
игру и направились к домам клуба. Из-за ограды Треста внутренней и внешней
секреции слышалось тысячеголосое мычание скота, чье молоко и чьи гормоны шли
основным сырьем на большую фабрику в Фарнам-Ройал.
Непрестанный вертопланный гул полнил сумерки. Через каждые две с половиной
минуты раздавался звонок отправления и сиплый гудок монорельсовой электрички,
это низшие касты возвращались домой, в столицу, со своих игровых полей.
Ленайна и Генри сели в машину, взлетели. На двухсотметровой высоте Генри
убавил скорость, и минуту-две они висели над меркнущим ландшафтом. Как
налитая мраком заводь, простирался внизу лес от Бернам-Бичез к ярким западным
небесным берегам. На горизонте там рдела последняя малиновая полоса заката, а
выше небо тускнело, от оранжевых через желтые переходя к водянистым бледно-
зеленым тонам. Правей, к северу электрически сияла над деревьями фарнам-
ройалская фабрика, свирепо сверкала всеми окнами своих двадцати этажей. Прямо
под ногами виднелись строения Гольф-клуба - обширные, казарменного вида
постройки для низших каст и за разделяющей стеной дома поменьше, для альф и для
бет. На подходах к моновокзалу черно было от муравьиного кишенья низших каст.
Из-под стеклянного свода вынесся на темную равнину освещенный поезд. Проводив
его к юго-востоку, взгляд затем уперся в здания махины Слауского крематория.
Для безопасности ночных полетов четыре высоченные дымовые трубы подсвечены
были прожекторами, а верхушки обозначены багряными сигнальными огнями.
Крематорий высился, как веха.
- Зачем эти трубы обхвачены как бы балкончиками? - спросила Ленайна.
- Фосфор улавливать, - лаконично стал объяснять Генри. - Поднимаясь по
трубе, газы проходят четыре разные обработки. Раньше при кремации пятиокись
фосфора выходила из кругооборота жизни. Теперь же более девяноста восьми
процентов пятиокиси улавливается. Что позволяет ежегодно получать без малого
четыреста тонн фосфора от одной только Англии. - В голосе Генри было торжество и
гордость, он радовался этому достижению всем сердцем, точно своему
собственному. - Как приятно знать, что и после смерти мы продолжаем быть общественно
полезными. Способствуем росту растений.
Ленайна между тем перевела взгляд ниже, туда, где виден был моновокзал.
- Приятно, - кивнула она. - Но странно, что от альф и бет растения растут
не лучше, чем от этих противненьких гамм, дельт и эпсилонов, что копошатся
вон там.
- Все люди в физико-химическом отношении равны, - нравоучительно сказал
Генри. - Притом даже эпсилоны выполняют необходимые функции.
«Даже эпсилоны...». Ленайна вдруг вспомнила, как она, младшеклассница тогда,
проснулась за полночь однажды и впервые услыхала наяву шепот, звучавший все
ночи во сне. Лунный луч, шеренга белых кроваток; тихий голос произносит
вкрадчиво (слова те после стольких повторений остались, не забыты, сделались
незабываемы): «Каждый трудится для всех других. Каждый нам необходим. Даже от
эпсилонов польза. Мы не смогли бы обойтись без эпсилонов. Каждый трудится для
всех других. Каждый нам необходим...». Ленайна вспомнила, как она удивилась
сразу, испугалась; как полчаса не спала и думала, думала; как под действием
этих бесконечных повторений мозг ее упокаивался, постепенно, плавно, и
наползал , заволакивал сон...
- Наверно, эпсилона и не огорчает, что он эпсилон, - сказала она вслух.
- Разумеется, нет. С чего им огорчаться? Они же не знают, что такое быть
не-эпсилоном. Мы-то, конечно, огорчались бы. Но ведь у нас психика иначе
сформирована. И наследственность другая.
- А хорошо, что я не эпсилон, - сказала Ленайна с глубочайшим убеждением.
- А была бы эпсилоном, - сказал Генри, - и благодаря воспитанию точно так
же радовалась бы, что ты не бета и не альфа.
Он включил передний винт и направил машину к Лондону. За спиной, на западе
почти уже угасла малиновая с оранжевым заря; по небосклону в зенит всползла
темная облачная гряда. Когда пролетали над крематорием, вертоплан подхватило
потоком горячего газа из труб, и тут же снова опустило прохладным нисходящим
током окружающего воздуха.
- Чудесно колыхнуло, прямо как на американских горках, - засмеялась Ленайна
от удовольствия.
- А отчего колыхнуло, знаешь? - произнес Генри почти с печалью. - Это
окончательно , бесповоротно испарялась человеческая особь. Уходила вверх газовой
горячей струей. Любопытно бы знать, кто это сгорел - мужчина или женщина,
альфа или эпсилон?..
Он вздохнул, затем решительно и бодро закончил мысль:
- Во всяком случае, можем быть уверены в одном: кто б ни был тот человек,
жизнь он прожил счастливую. Теперь каждый счастлив.
- Да, теперь каждый счастлив, - эхом откликнулась Ленайна. Эту фразу им
повторяли по сто пятьдесят раз еженощно в течение двенадцати лет.
Приземляясь в Вестминстере на крыше сорокаэтажного жилого дома, где
проживал Генри, они спустились прямиком в столовый зал. Отлично там поужинали в
веселой и шумной компании. К кофе подали им сому. Ленайна приняла две
полуграммовых таблетки, а Генри - три. В двадцать минут десятого они направились
через улицу в Вестминстерское аббатство - в новооткрытое там кабаре. Небо
почти расчистилось; настала ночь, безлунная и звездная; но этого, в сущности,
удручающего факта Ленайна и Генри, к счастью, не заметили. Космическая тьма
не видна была за световой рекламой. «КЭЛВИН СТОУПС И ЕГО ШЕСТНАДЦАТЬ СЕКСОФО-
НИСТОВ», - зазывно горели гигантские буквы на фасаде обновленного аббатства.
«ЛУЧШИЙ В ЛОНДОНЕ ЦВЕТ03АПАХ0ВЫЙ ОРГАН. ВСЯ НОВЕЙШАЯ СИНТЕТИЧЕСКАЯ МУЗЫКА».
Они вошли. На них дохнуло теплом и душным ароматом амбры и сандала. На
купольном своде аббатства цветовой орган в эту минуту рисовал тропический
закат. Шестнадцать сексофонистов исполняли номер, давно всеми любимый:
«Обшарьте целый свет - такой бутыли нет, как милая бутыль моя». На лощеном полу
двигались в файв-степе четыреста пар. Ленайна с Генри тут же составили четыреста
первую. Как мелодичные коты под луной, взвывали сексофоны, стонали в альтовом
и теноровом регистрах, точно в смертной муке любви. Изобилуя обертонами, их
вибрирующий хор рос, возносился к кульминации, звучал все громче, громче, и
наконец, по взмаху руки дирижера грянула финальная сверхчеловеческая,
неземная нота, отбросив в небытие шестнадцать дудящих людишек, грянул гром в ля-
бемоль мажоре. Затем, почти в бездыханности, почти в темноте, последовало
плавное спадание, диминуэндо - медленное, четвертями тона, нисхождение в
доминантовый аккорд, нескончаемо и тихо шепчущий поверх биения ритма (в размере
5/4) и наполняющий секунды напряженным ожиданием. И вот томление разрешилось,
взорвалось, брызнуло солнечным восходом, и все шестнадцать заголосили:
Бутыль моя, зачем нас разлучили?
Укупорюсь опять в моей бутыли.
Там вечная весна, небес голубизна,
Лазурное блаженство забытья.
Обшарьте целый свет - такой бутыли нет,
Как милая бутыль моя.
Ленайна и Генри замысловато двигались по кругу вместе с остальными четырь-
мястами парами и в то же время пребывали в другом мире, в теплом, роскошно
цветном, бесконечно радушном, праздничном мире сомы. Как добры, как хороши
собой, как восхитительно забавны все вокруг! «Бутыль моя, зачем нас
разлучили? . .». Но для Ленайны и для Генри разлука эта кончилась... Они уже укупорились
наглухо, надежно - вернулись под ясные небеса, в лазурное забытье. Изнемогшие
шестнадцать положили свои сексофоны, и аппарат синтетической музыки вступил
самоновейшим медленным мальтузианским блюзом, и колыхало, баюкало Генри с Ле-
найной, словно пару эмбрионов-близнецов на обутыленных волнах
кровезаменителя.
- Спокойной ночи, дорогие друзья. Спокойной ночи, дорогие друзья, - стали
прощаться репродукторы, смягчая приказ музыкальной и милой учтивостью тона. -
Спокойной ночи, дорогие...
Послушно, вместе со всеми остальными Ленайна и Генри покинули
Вестминстерское аббатство. Угнетающе дальние звезды уже переместились в небесах на
порядочный угол. Но хотя завеса рекламных огней поредела, Ленайна с Генри по-
прежнему блаженно не замечали ночи.
Повторная доза сомы, проглоченная за полчаса перед окончанием танцев,
отгородила молодую пару и вовсе уж непроницаемой стеной от реального мира.
Укупоренные, пересекли они улицу; укупоренные, поднялись к себе на двадцать
девятый этаж. И однако, несмотря на укупоренность и на второй грамм сомы, Ленайна
не забыла принять все предписанные правилами противозачаточные меры. Годы
интенсивной гипнопедии в сочетании с мальтузианским тренажем, проводимым трижды
в неделю с двенадцати до семнадцати лет, выработали в Ленайне навык, почти
такой же автоматический, непроизвольный, как мигание.
- Да, кстати, - сказала она, вернувшись из ванной, - Фанни Краун
интересуется, где ты раздобыл этот мой прелестный синсафьяновый патронташ.
Раз в две недели, по четвергам, Бернарду положено было участвовать в сходке
единения. В день сходки, перед вечером, он пообедал с Гельмгольцем в «Афроди-
теуме»1 (куда Гельмгольца недавно приняли, согласно второму параграфу
клубного устава), затем простился с другом, сел на крыше в вертакси и велел пилоту
лететь в Фордзоновский дворец2 фордослужений. Поднявшись метров на триста,
вертоплан понесся к востоку, и на развороте предстала глазам Бернарда
великолепная громадина дворца. В прожекторной подсветке снежно сиял на Ладгеитском
холме фасад «Фордзона» - триста двадцать метров искусственного белого
каррарского мрамора; по четырем углам взлетно-посадочной площадки рдели в вечернем
небе гигантские знаки «Т», а из двадцати четырех огромных золотых труб-
рупоров лилась, рокоча, торжественная синтетическая музыка.
- Опаздываю, будь ты неладно, - пробормотал Бернард, увидев циферблат
Большого Генри3 на дворцовой башне. И в самом деле, не успел он расплатиться с
таксистом, как зазвучали куранты.
1 «Афродитеум» - иронический намек на «Атенеум», клуб в Лондоне, членами которого
являются преимущественно ученые и писатели, основан в 1824 г., букв.: храм Афины.
2 Фордзоновский дворец - очевидно, здесь можно проследить аналогию со словом «Форд-
зон»: так называется сельскохозяйственный колесный трактор общего назначения,
который выпускался компанией «Форд» в 1917-1928 гг. Во время первой мировой войны, как
пишет Генри Форд в своей книге «Моя жизнь и работа» (1925), эти тракторы
переправлялись в Англию, где ими вспахивали землю в старых латифундиях; тракторы в основном
обслуживали женщины. Без этих тракторов, считает Форд, Англия в те годы едва ли бы
справилась с продовольственным кризисом. Кроме того, применение тракторов позволило
не отвлекать рабочую силу с фабрик и заводов. Копия «Фордзона» выпускалась у нас в
Ленинграде в 1923-1932 гг. под названием «Фордзон-Путиловец».
3 Большой Генри - аллюзия на «Биг Бен», колокол часов-курантов на здании парламента
в Лондоне.
- Форд, - буркнул густейший бас из золотых раструбов. - Форд, форд, форд... -
и так девять раз. Бернард поспешил к лифтам.
В нижнем этаже дворца - грандиозный актовый зал для празднования Дня Форда
и других массовых фордослужений. А над залом - по сотне на этаж - семь тысяч
помещений, где группы единения проводят дважды в месяц свои сходки. Бернард
мигом спустился на тридцать четвертый этаж, пробежал коридор, приостановился
перед дверью №3210, собравшись с духом, открыл ее и вошел.
Слава Форду, не все еще в сборе. Три стула из двенадцати, расставленных по
окружности широкого стола, еще не заняты. Он поскорей, понезаметней сел на
ближайший и приготовился встретить тех, кто придет еще позже, укоризненным
качаньем головы.
- Ты сегодня в какой гольф играл - с препятствиями или в электромагнитный?
- повернувшись к нему, спросила соседка слева.
Бернард взглянул на нее (господи Форде, это Моргана Ротшильд) и, краснея,
признался, что не играл ни в какой. Моргана раскрыла глаза изумленно.
Наступило неловкое молчание.
Затем Моргана подчеркнуто повернулась к своему соседу слева, не
уклоняющемуся от спорта.
«Хорошенькое начало для сходки», - горько подумал Бернард, предчувствуя уже
свою очередную неудачу - неполноту единения. Оглядеться надо было, прежде чем
кидаться к столу! Ведь можно же было сесть между Фифи Брэдлоо и Джоанной
Дизель . А вместо этого он слепо сунулся к Моргане. К Моргане! О господи! Эти
черные ее бровищи, вернее, одна слитная бровища, потому что брови срослись
над переносицей. Господи Форде! А справа - Клара Детердинг. Допустим, что у
нее брови не срослись. Но Клара уж чересчур, чрезмерно пневматична. А вот
Джоанна и Фифи - абсолютно в меру. Тугие блондиночки, не слишком крупные... И
уже уселся между ними Том Кавагучи, верзила этот косолапый.
Последней пришла Сароджини Энгельс.
- Ты опоздала, - сурово сказал председатель группы. - Прошу, чтобы это не
повторялось больше.
Сароджини извинилась и тихонько села между Джимом Бокановским и Гербертом
Бакуниным. Теперь состав был полон, круг единения сомкнут и целостен.
Мужчина, женщина, мужчина, женщина - чередование это шло по всему кольцу.
Двенадцать сопричастников, чающих единения, готовых слить, сплавить, растворить
свои двенадцать раздельных особей в общем большом организме.
Председатель встал, осенил себя знаком «Т» и включил синтетическую музыку -
квазидуховой и суперструнный ансамбль, щемяще повторяющий под неустанное,
негромкое биение барабанов колдовски-неотвязную короткую мелодию первой Песни
единения. Опять, опять, опять - и не в ушах уже звучал этот пульсирующий
ритм, а под сердцем где-то; звон и стон созвучий не головой воспринимались, а
всем сжимающимся нутром.
Председатель снова сотворил знаменье «Т» и сел. Фордослужение началось. В
центре стола лежали освященные таблетки сомы. Из рук в руки передавалась
круговая чаша клубничной сомовой воды с мороженым, и, произнеся: «Пью за мое
растворение», каждый из двенадцати в свой черед осушил эту чашу. Затем под
звуки синтетического ансамбля пропели первую Песнь единения:
Двенадцать воедино слей,
Сбери нас, Форд, в поток единый.
Чтоб понесло нас, как твоей
Сияющей автомашиной...
Двенадцать зовущих к слиянию строф. Затем настало время пить по второй.
Теперь тост гласил: «Пью за Великий Организм». Чаша обошла круг. Не умолкая иг-
рала музыка. Били барабаны. От звенящих, стенящих созвучий замирало, млело,
таяло нутро. Пропели вторую Песнь единения, еще двенадцать куплетов.
Приди, Великий Организм,
И раствори в себе двенадцать.
Большая, слившаяся жизнь
Должна со смерти лишь начаться.
Сома стала уже оказывать свое действие. Заблестели глаза, разрумянились
щеки, внутренним светом вселюбия и доброты озарились лица и заулыбались
счастливо , сердечно. Даже Бернард и тот ощутил некоторое размягчение. Когда
Моргана Ротшильд взглянула на него, лучась улыбкой, он улыбнулся в ответ, как
только мог лучисто. Но эта бровь, черная сплошная бровь, увы, бровища не
исчезла; он не мог, не мог отвлечься от нее, как ни старался. Размягчение
оказалось недостаточным. Возможно, если бы он сидел между Джоанной и Фи фи... По
третьей стали пить. «Пью за близость Его Пришествия!» - объявила Моргана, чья
очередь была пускать чашу по кругу. Объявила громко, ликующе. Выпила и
передала Бернарду. «Пью за близость Его Пришествия», - повторил он, искренне
силясь ощутить близость Высшего Организма; но бровища чернела неотступно, и для
Бернарда Пришествие оставалось до ужаса неблизким. Он выпил, передал чашу
Кларе Детердинг. «Опять не сольюсь, - подумал. - Уж точно не сольюсь». Но
продолжал изо всех сил улыбаться лучезарно.
Чаша пошла по кругу. Председатель поднял руку, и по ее взмаху запели хором
третью Песнь единения.
Его пришествие заслышав,
Истай, восторга не тая!
В великом Организме Высшем
Я - это ты, ты - это я!
Строфа следовала за строфой, и голоса звучали все взволнованней. Воздух на-
электризованно вибрировал от близости Пришествия. Председатель выключил
оркестр, и за финальной нотой финальной строфы настала полная тишина - тишь
напрягшегося ожидания, дрожью, мурашками, морозом подирающего по спине.
Председатель протянул руку; и внезапно Голос, глубокий звучный Голос, музыкальней
всякого человеческого голоса, гуще, задушевней, богаче трепетной любовью, и
томлением, и жалостью, таинственный, чудесный, сверхъестественный Голос
раздался над их головами. «О Форд, Форд, Форд», - очень медленно произносил он,
постепенно понижаясь, убывая. Сладостно растекалась в слушателях теплота - от
солнечного сплетения к затылку и кончикам пальцев рук, ног; слезы подступали;
сердце, все нутро взмывало и ворочалось. «О Форд!» - они истаивали; «Форд!» -
растворялись, растворялись. И тут, внезапно и ошеломительно:
- Слушайте! - трубно воззвал Голос. - Слушайте!
Они прислушались. Пауза, и Голос сник до шепота, - до шепота, который
потрясал сильнее вопля:
- Шаги Высшего Организма...
И опять:
- Шаги Высшего Организма...
И совсем уж замирая:
- Шаги Высшего Организма слышны на ступенях.
И вновь настала тишина; и напряжение ожидания, на миг ослабевшее, опять
возросло, натянулось почти до предела. Шаги Высшего Организма - о, их слышно,
их слышно теперь, они тихо звучат на ступенях, близясь, близясь, сходя по
невидимым этим ступеням. Шаги Высшего, Великого... И напряжение внезапно достигло
предела. Расширив зрачки, раскрыв губы, Моргана Ротшильд поднялась рывком.
- Я слышу его! - закричала она. - Слышу!
- Он идет! - крикнула Сароджини.
- Да, он идет. Я слышу. - Фифи Брэдлоо и Том Кавагучи вскочили
одновременно.
- О, о, о! - нечленораздельно возгласила Джоанна.
- Он близится! - завопил Джим Бокановский.
Подавшись вперед, председатель нажал кнопку, и ворвался бедлам медных труб
и тарелок, исступленный бой тамтамов.
- Близится! Ай! - взвизгнула, точно ее режут, Клара Детердинг.
Чувствуя, что пора и ему проявить себя, Бернард тоже вскочил и воскликнул:
- Я слышу, он близится!
Но неправда. Ничего он не слышал, и к нему никто не близился. Никто -
невзирая на музыку, несмотря на растущее вокруг возбуждение. Но Бернард
взмахивал руками, Бернард кричал, не отставая от других: и когда те начали
приплясывать , притопывать, пришаркивать, то и он затанцевал и затоптался.
Хороводом пошли они по кругу, каждый положив руки на бедра идущему перед
ним, каждый восклицая и притопывая в такт музыке, отбивая, отбивая этот такт
на ягодицах впереди идущего; закружили, закружили хороводом, хлопая гулко и
все как один - двенадцать пар ладоней по двенадцати плотным задам. Двенадцать
как один, двенадцать как один. «Я слышу, слышу, он идет». Темп музыки
ускорился; быстрее затопали ноги, быстрей, быстрей забили ритм ладони. И тут
мощный синтетический бас зарокотал, возвещая наступленье единения, финальное
слиянье Двенадцати в Одно, в осуществленный, воплощенный Высший Организм.
«Пей-гу-ляйгу», - запел бас под ярые удары тамтамов:
Пей-гу-ляй-гу, веселись,
Друг-подруга единись.
Слиться нас Господь зовет,
Обновиться нам дает.
- Пей-гу-ляй-гу, ве-се-лись, - подхватили пляшущие литургический запев, -
друг-по-дру-га е-ди-нись...
Освещение начало медленно меркнуть, но в то же время теплеть, делаться
краснее, рдяней, и вот уже они пляшут в вишневом сумраке Эмбрионария. «Пей-
гу-ляйгу...». В своем бутыльном, кровяного цвета мраке плясуны двигались
вкруговую, отбивая, отбивая неустанно такт. «Ве-се-лись...». Затем хоровод дрогнул,
распался, разделился, пары опустились на диваны, образующие внешнее кольцо
вокруг стола и стульев. «Друг-по-друга...». Густо, нежно, задушевно ворковал
могучий Голос; словно громадный негритянский голубь в красном сумраке
благодетельно парил над лежащими теперь попарно плясунами.
Они стояли на крыше; Большой Генри только что проблаговестил одиннадцать.
Ночь наступила тихая и теплая.
- Как дивно было! - сказала Фифи Брэдлоо, обращаясь к Бернарду. - Ну,
просто дивно!
Взгляд ее сиял восторгом, но в восторге этом не было ни следа волнения,
возбуждения, ибо где полная удовлетворенность, там возбуждения уже нет.
Восторг ее был тихим экстазом осуществленного слияния, покоем не пустоты, не
серой сытости, а гармонии, жизненных энергий, приведенных в равновесие. Покой
обогащенной, обновленной жизни. Ибо сходка единения не только взяла, но и
дала, опустошила для того лишь, чтобы наполнить. Фифи всю, казалось, наполняло
силами и совершенством; слияние для нее еще длилось.
- Ведь правда же, дивно? - не унималась она, устремив на Бернарда свои
сверхъестественно сияющие глаза.
- Да, именно дивно, - солгал он, глядя в сторону; ее преображенное лицо
было ему и обвинением, и насмешливым напоминанием о его собственной неслиянно-
сти. Бернард был сейчас все так же тоскливо отъединен от прочих, как и в
начале сходки, еще даже горше обособлен, ибо опустошен, но не наполнен, сыт, но
мертвой сытостью. Оторван и далек в то время, когда другие растворялись в
Высшем Организме; одинок даже в объятиях Морганы, одинок, как еще никогда в
жизни, и безнадежней прежнего замурован в себе. Из вишневого сумрака в мир
обычных электрических огней Бернард вышел с чувством отчужденности,
обратившимся в настоящую муку. Он был до крайности несчастен, и, возможно (в том
обвиняло сиянье глаз Фифи), - возможно, по своей же собственной вине.
- Именно дивно, - повторил он; но маячило в его мозгу по-прежнему одно -
бровь Морганы.
Глава
шестая
Чудной, чудной, чудной - такое сложилось у Ленайны мнение о Бернарде.
Чудной настолько, что в последовавшие затем недели она не раз подумывала, а не
отменить ли поездку в Нью-Мексико и не слетать ли взамен с Бенито Гувером на
Северный полюс. Но только была она уже на полюсе - недавно, прошлым летом, с
Джорджем Эдзелом - и безотрадно оказалось там. Заняться нечем, отель до жути
устарелый - спальни без телевизоров, и запахового органа нет, а только самая
наидряннейшая синмузыка и всего-навсего двадцать пять эскалаторных кортов на
двести с лишним отдыхающих. Нет, снова на полюс - брр! Притом она разочек
только летала в Америку. И то на два лишь дня, на уикенд. Дешевая экскурсия в
Нью-Йорк с Жаном Жаком Хабибуллой - или с Бокановским Джонсом? Забыла уже. Да
и какая разница? А полететь туда теперь на целую неделю - так заманчиво! Да к
тому же из этой недели три дня, если не больше, провести в индейской
резервации! Во всем их Центре лишь человек пять-шесть побывали в диких заповедниках.
А Бернард как психолог-высшекастовик имеет право на пропуск к дикарям - среди
ее знакомых чуть ли не единственный с таким правом. Так что случай - из ряда
вон. Но и странности у Бернарда настолько из ряда вон, что Ленайна всерьез
колебалась: не пренебречь ли этой редкостной возможностью и не махнуть ли
все-таки на полюс с волосатеньким Бенито? По крайней мере, Бенито нормален. А
вот Бернард...
Для Фанни-то все его чудаковатости объяснялись одним - добавкой спирта в
кровезаменитель. Но Генри, с которым Ленайна как-то вечером в постели
озабоченно стала обсуждать своего нового партнера, - Генри сравнил бедняжку
Бернарда с носорогом.
- Носорога не выдрессируешь, - пояснил Генри в своей лаконично-энергичной
манере. - Бывают и среди людей почти что носороги; формировке поддаются
весьма туго. Бернард из таких горемык. Счастье его, что он работник неплохой.
Иначе Директор давно бы с ним распростился. А впрочем, - прибавил Генри в
утешение, - он, по-моему, вреда не причинит.
Вреда-то, может, и не причинит; но беспокойство очень даже причиняет. Взять
хотя бы эту его манию уединяться, удаляться от общества. Ну, чем можно
заняться, уединясь вдвоем? (Не считая секса, разумеется, но невозможно же
заниматься все время только этим.) Ну, правда, чем заняться, уйдя от общества? Да
практически нечем. День, который они впервые проводили вместе, выдался
особенно хороший. Ленайна предложила поплавать, покупаться в Торкииском пляжном
клубе и затем пообедать в «Оксфорд-юнионе». Но Бернард возразил, что и в
Торки1 , и в Оксфорде будет слишком людно.
1 Город на южном побережье Англии.
- Ну тогда в Сент-Андрус , поиграем там в электромагнитный гольф.
Но опять не хочет Бернард: не стоит, видите ли, на гольф тратить время.
- А на что же его тратить? - спросила Ленайна не без удивления.
На пешие, видите ли, прогулки по Озерному краю - именно это предложил
Бернард. Приземлиться на вершине горы Скиддо и побродить по вересковым пустошам.
- Вдвоем с тобой, Ленайна.
- Но, Бернард, мы всю ночь будем вдвоем.
Бернард покраснел, опустил глаза.
- Я хочу сказать - побродим, поговорим вдвоем, - пробормотал он.
- Поговорим? Но о чем?
Бродить и говорить - разве так проводят люди день?
В конце концов, она убедила Бернарда, как тот ни упирался, слетать в
Амстердам на четвертьфинал чемпионата по борьбе среди женщин-тяжеловесов.
- Опять в толпу, - ворчал Бернард. - Вечно в толпе.
И до самого вечера хмурился упрямо; не вступал в разговоры с друзьями Ле-
найны, которых они встречали во множестве в баре «Сомороженое» в перерывах
между схватками, и наотрез отказался полечить свою хандру сомовой водой с
малиновым пломбиром, как ни убеждала Ленайна.
- Предпочитаю быть самим собой, - сказал он. - Пусть хмурым, но собой. А не
кем-то другим, хоть и развеселым.
- Дорога таблетка к невеселому дню, - блеснула Ленайна перлом мудрости,
усвоенной во сне.
Бернард с досадой оттолкнул протянутый фужер (полграмма сомы в сливочно-
малиновом растворе).
- Не надо раздражаться, - сказала Ленайна. - Помни: «Сому ам! - и нету
драм»
- Замолчи ты, ради Форда! - воскликнул Бернард.
Ленайна пожала плечами.
- Лучше полграмма, чем ругань и драма, - возразила она с достоинством и
выпила фужер сама.
На обратном пути через Ла-Манш Бернард из упрямства выключил передний винт,
и вертоплан повис всего метрах в тридцати над волнами. Погода стала уже
портиться; подул с юго-запада ветер, небо заволоклось.
- Гляди, - сказал он повелительно Ленайне.
Ленайна поглядела и отшатнулась от окна:
- Но там ведь ужас!
Ее устрашила ветровая пустыня ночи, черная вздымающаяся внизу вода в
клочьях пены, бледный, смятенный, чахлый лик луны среди бегущих облаков.
- Включим радио. Скорей! - Она потянулась к щитку управления, к ручке
приемника, повернула ее наудачу.
- «...Там вечная весна, - запели, тремолируя, шестнадцать фальцетов, - небес
голубиз...»
- Ик! - щелкнуло и пресекло руладу. Это Бернард выключил приемник.
- Я хочу спокойно глядеть на море, - сказал он. - А этот тошный вой даже
глядеть мешает.
- Но они очаровательно поют. И я не хочу глядеть.
- А я хочу, - не уступал Бернард. - От моря у меня такое чувство... - Он
помедлил , поискал слова. - Я как бы становлюсь более собой. Понимаешь, самим
собой, не вовсе без остатка подчиненным чему-то. Не просто клеточкой,
частицей общественного целого. А на тебя, Ленайна, неужели не действует море?
Но Ленайна повторяла со слезами:
- Там ведь ужас, там ужас. И как ты можешь говорить, что не желаешь быть
Город на восточном побережье Шотландии.
частицей общественного целого! Ведь каждый трудится для всех других. Каждый
нам необходим. Даже от эпсилонов...
- Знаю, знаю, - сказал Бернард насмешливо. - «Даже от эпсилонов польза». И
даже от меня. Но чихал я на эту пользу!
Ленайну ошеломило услышанное фордохульство.
- Бернард! - воскликнула она изумленно и горестно. - Как это ты можешь?
- Как это могу я? - Он говорил уже спокойней, задумчивей. - Нет, по
настоящему спросить бы надо: «Как это я не могу?» - или, вернее (я ведь отлично
знаю, отчего я не могу) , «А что бы, если бы я мог, если б я был свободен, а
не сформован по-рабьи?»
- Но, Бернард, ты говоришь ужаснейшие вещи.
- А ты бы разве не хотела быть свободной?
- Не знаю, о чем ты говоришь. Я и так свободна. Свободна веселиться,
наслаждаться . Теперь каждый счастлив.
- Да, - засмеялся Бернард. - «Теперь каждый счастлив». Мы вдалбливаем это
детям, начиная с пяти лет. Но разве не манит тебя другая свобода - свобода
быть счастливой как-то по-иному? Как-то, скажем, по-своему, а не на общий
образец?
- Не знаю, о чем ты, - повторила она и, повернувшись к нему, сказала
умоляюще : - О Бернард, летим дальше! Мне здесь невыносимо.
- Разве ты не хочешь быть со мной?
- Да хочу же! Но не среди этого ужаса.
- Я думал, здесь... думал, мы сделаемся ближе друг другу, здесь, где только
море и луна. Ближе, чем в той толпе, чем даже дома у меня. Неужели тебе не
понять?
- Ничего не понять мне, - решительно сказала она, утверждаясь в своем
непонимании . - Ничего. И непонятней всего, - продолжала она мягче, - почему ты не
примешь сому, когда у тебя приступ этих мерзких мыслей. Ты бы забыл о них тут
же. И не тосковал бы, а веселился. Со мною вместе. - И сквозь тревогу и
недоумение она улыбнулась, делая свою улыбку чувственной, призывной,
обольстительной .
Он молча и очень серьезно смотрел на нее, не отвечая на призыв, смотрел
пристально. И через несколько секунд Ленайна дрогнула и отвела глаза с
неловким смешком; хотела замять неловкость и не нашлась, что сказать. Пауза
тягостно затянулась.
Наконец Бернард заговорил, тихо и устало.
- Ну ладно, - произнес он, - летим дальше. - И, выжав педаль акселератора,
послал машину резко ввысь. На километровой высоте он включил передний винт.
Минуты две они летели молча. Затем Бернард неожиданно начал смеяться. «По
чудному как-то, - подумалось Ленайне, - но все же засмеялся».
- Лучше стало? - рискнула она спросить.
Вместо ответа он снял одну руку со штурвала и обнял се этой рукой, нежно
поглаживая груди.
«Слава Форду, - подумала она, - вернулся в норму».
Еще полчаса - и они уже в квартире Бернарда. Он проглотил сразу четыре
таблетки сомы, включил телевизор и радио и стал раздеваться.
- Ну, как? - спросила Ленайна многозначительно-лукаво, когда назавтра они
встретились под вечер на крыше. - Ведь славно же было вчера?
Бернард кивнул. Они сели в машину. Вертоплан дернулся, взлетел.
- Все говорят, что я ужасно пневматична, - задумчивым тоном сказала
Ленайна, похлопывая себя по бедрам.
- Ужасно, - подтвердил Бернард, но в глазах его мелькнула боль.
«Будто о куске мяса говорят», - подумал он.
Ленайна поглядела на него с некоторой тревогой:
- А не кажется тебе, что я чересчур полненькая?
«Нет», - успокоительно качнул он головой. («Будто о куске мяса...»)
- Я ведь как раз в меру?
Бернард кивнул.
- По всем статьям хороша?
- Абсолютно по всем, - заверил он и подумал: «Она и сама так на себя
смотрит . Ей не обидно быть куском мяса».
Ленайна улыбнулась торжествующе. Но, как оказалось, прежде времени.
- А все же, - продолжал он, помолчав, - пусть бы кончилось у нас вчера по-
другому .
- По-другому? А какие другие бывают концы?
- Я не хотел, чтобы кончилось у нас вчера постелью, - уточнил он.
Ленайна удивилась.
- Пусть бы не сразу, не в первый же вечер.
- Но чем же тогда?..
В ответ Бернард понес несусветную и опасную чушь. Ленайна мысленно заткнула
себе уши поплотней; но отдельные фразы то и дело прорывались в ее сознание.
- ...попробовать бы, что получится, если застопорить порыв, отложить
исполнение желания...
Слова эти задели некий рычажок в ее мозгу.
- Не откладывай на завтра то, чем можешь насладиться сегодня, - с важностью
произнесла она.
- Двести повторений дважды в неделю с четырнадцати до шестнадцати с
половиной лет, - сухо отозвался он на это. И продолжал городить свой дикий вздор.
- Я хочу познать страсть, - доходили до Ленайны фразы. - Хочу испытать
сильное чувство.
- Когда страстями увлекаются, устои общества шатаются, - молвила Ленайна.
- Ну и пошатались бы, что за беда.
- Бернард!
Но Бернарда не унять было.
- В умственной сфере и в рабочие часы мы взрослые. А в сфере чувства и
желания - младенцы.
- Господь наш Форд любил младенцев.
Словно не слыша, Бернард продолжал:
- Меня осенило на днях, что возможно ведь быть взрослым во всех сферах
жизни.
- Не понимаю, - твердо возразила Ленайна.
- Знаю, что не понимаешь. Потому-то мы и легли сразу в постель, как
младенцы, а не повременили с этим, как взрослые.
- Но было же славно, - не уступала Ленайна. - Ведь славно?
- Еще бы не славно, - ответил он, но таким скорбным тоном, с такой
унылостью в лице, что весь остаток торжества Ленайны улетучился.
«Видно, все-таки показалась я ему слишком полненькой».
- Предупреждала я тебя, - только и сказала Фанни, когда Ленайна поделилась
с ней своими печалями. - Это все спирт, который влили ему в кровезаменитель.
- А все равно он мне нравится, - не сдалась Ленайна. - У него ужасно
ласковые руки. И плечиками вздергивает до того мило. - Она вздохнула. - Жалко
лишь, что он такой чудной.
Перед дверью директорского кабинета Бернард перевел дух, расправил плечи,
зная, что за дверью его ждет неодобрение и неприязнь, и готовя себя к этому.
Постучал и вошел.
- Нужна ваша подпись на пропуске, - сказал он как можно беззаботнее и поло-
жил листок Директору на стол.
Директор покосился на Бернарда кисло. Но пропуск был со штампом канцелярии
Главноуправителя, и внизу размашисто чернело: Мустафа Монд. Все в полнейшем
порядке. Придраться было не к чему. Директор поставил свои инициалы - две
бледных приниженных буковки в ногах у жирной подписи Главноуправителя - и
хотел уже вернуть листок без всяких комментариев и без напутственного
дружеского «С Фордом!», но тут взгляд его наткнулся на слово «Нью-Мексико».
- Резервация в Нью-Мексико? - произнес он, и в голосе его неожиданно
послышалось - и на лице, поднятом к Бернарду, изобразилось - взволнованное
удивление.
В свою очередь удивленный, Бернард кивнул. Пауза.
Директор откинулся на спинку кресла, хмурясь.
- Сколько же тому лет? - проговорил он, обращаясь больше к себе самому, чем
к Бернарду. - Двадцать, пожалуй. Если не все двадцать пять. Я был тогда
примерно в вашем возрасте... - Он вздохнул, покачал головой.
Бернарду стало неловко в высшей степени. Директор, человек предельно
благопристойный, щепетильно корректный, и на тебе - совершает такой вопиющий
ляпсус! Бернарду хотелось отвернуться, выбежать из кабинета. Не то чтобы он сам
считал в корне предосудительным вести речь об отдаленном прошлом - от
подобных гипнопедических предрассудков он уже полностью освободился, как ему
казалось . Конфузно ему стало оттого, что Директор был ему известен как ярый враг
нарушений приличия, и вот этот же самый Директор нарушал теперь запрет. Что
же его понудило, толкнуло предаться воспоминаниям? Подавляя неловкость,
Бернард жадно слушал.
- Мне, как и вам, - говорил Директор, - захотелось взглянуть на дикарей. Я
взял пропуск в Нью-Мексико и отправился туда на краткий летний отдых. С
девушкой, моей очередной подругой. Она была бета-минусовичка и, кажется... (он
закрыл глаза), кажется, русоволосая. Во всяком случае, пневматична,
чрезвычайно пневматична - это я помню. Ну-с, глядели мы там на дикарей, на лошадях
катались и тому подобное. А потом, в последний уже почти день моего отпуска,
потом вдруг... пропала без вести моя подруга. Мы с ней поехали кататься на одну
из этих мерзких гор, было невыносимо жарко, душно, и, поев, мы прилегли и
уснули . Вернее, я уснул. Она же, видимо, встала и пошла прогуляться. Когда я
проснулся, ее рядом не было. А разразилась ужасающая гроза, буквально
ужасающая. Лило, грохотало, слепило молниями; лошади наши сорвались с привязи и
ускакали; я упал, пытаясь удержать их, и ушиб колено, да так, что вконец
охромел . Но все же я искал, звал, разыскивал. Нигде ни следа. Тогда я подумал,
что она, должно быть, вернулась одна на туристский пункт отдыха. Чуть не
ползком стал спускаться обратно в долину. Колено болело мучительно, а свои
таблетки сомы я потерял. Спускался я не один час. Уже после полуночи добрался
до пункта. И там ее не было; там ее не было, - повторил Директор. Помолчал. -
На следующий день провели поиски. Но найти мы ее не смогли. Должно быть,
упала в ущелье куда-нибудь, или растерзал ее кугуар. Одному Форду известно. Так
или иначе, происшествие ужасное. Расстроило меня чрезвычайно. Я бы даже
сказал, чрезмерно. Ибо, в конце концов, несчастный случай такого рода может
произойти с каждым; и, разумеется, общественный организм продолжает жить,
несмотря на смену составляющих его клеток.
Но, по-видимому, это гипнопедическое утешение не вполне утешало Директора.
Опустив голову, он тихо сказал: - Мне даже снится иногда, как я вскакиваю от
удара грома, а ее нет рядом; как ищу, ищу, ищу ее в лесу. - Он умолк, ушел в
воспоминания.
- Большое вы испытали потрясение, - сказал Бернард почти с завистью.
При звуке его голоса Директор вздрогнул и очнулся; бросил какой-то
виноватый взгляд на Бернарда, опустил глаза, побагровел; метнул на Бернарда новый
взгляд - опасливый - и с гневным достоинством произнес:
- Не воображайте, будто у меня с девушкой было что-либо неблагопристойное.
Ровно ничего излишне эмоционального или не в меру продолжительного. Взаимо-
пользование наше было полностью здоровым и нормальным. - Он вернул Бернарду
пропуск. - Не знаю, зачем я рассказал вам этот незначительный и скучный
эпизод.
И с досады на то, что выболтал постыдный свой секрет, Директор вдруг
свирепо накинулся на Бернарда:
- И я хотел бы воспользоваться случаем, мистер Маркс (в глазах Директора
теперь была откровенная злоба), чтобы сообщить вам, что меня нимало не радуют
сведения, которые я получаю о вашем внеслужебном поведении. Вы скажете, что
это меня не касается. Нет, касается. На мне лежит забота о репутации нашего
Центра. Мои работники должны вести себя безупречно, в особенности члены
высших каст. Формирование альфовиков не предусматривает бессознательного
следования инфантильным нормам поведения. Но тем сознательнее и усерднее должны
альфовики следовать этим нормам. Быть инфантильными, младенчески нормальными
даже вопреки своим склонностям - их прямой долг. Итак, вы предупреждены. -
Голос Директора звенел от гнева, уже вполне самоотрешенного и праведного, был
уже голосом всего осуждающего Общества. - Если я опять услышу о каком-либо
вашем отступлении от младенческой благовоспитанности и нормальности, то
осуществлю ваш перевод в один из филиалов Центра, предпочтительно в Исландию.
Честь имею. - И, повернувшись в своем вращающемся кресле прочь от Бернарда,
он взял перо, принялся что-то писать.
«Привел в чувство голубчика», - думал Директор. Но он ошибался: Бернард
вышел гордо, хлопнув дверью, ликуя от мысли, что он один геройски противостоит
всему порядку вещей; его окрыляло, пьянило сознание своей особой важности и
значимости. Даже мысль о гонениях не угнетала, а скорей бодрила. Он
чувствовал в себе довольно сил, чтобы бороться с бедствиями и преодолевать их, даже
Исландия его не пугала. И тем увереннее был он в своих силах, что ни на
секунду не верил в серьезность опасности. За такой пустяк людей не переводят.
Исландия - не больше чем угроза. Бодрящая, живительная угроза. Шагая
коридором , он даже насвистывал.
Вечером он поведал Гельмгольцу о стычке с Директором, и отвагою дышала его
повесть. Заканчивалась она так:
- А в ответ я попросту послал его в Бездну Прошлого и круто вышел вон. И
точка.
Он ожидающе глянул на Гельмгольца, надеясь, что друг наградит его должной
поддержкой, пониманием, восхищением. Но не тут-то было. Гельмгольц сидел
молча , уставившись в пол.
Он любил Бернарда, был благодарен ему за то, что с ним единственным мог
говорить о вещах по-настоящему важных. Однако были в Бернарде неприятнейшие
черты. Это хвастовство, например. И чередуется оно с приступами малодушной
жалости к себе. И эта удручающая привычка храбриться после драки, задним
числом выказывать необычайное присутствие духа, ранее отсутствовавшего.
Гельмгольц терпеть этого не мог - именно потому, что любил Бернарда. Шли минуты.
Гельмгольц упорно не поднимал глаз. И внезапно Бернард покраснел и
отвернулся.
Полет был ничем не примечателен. «Синяя Тихоокеанская ракета» в Новом
Орлеане села на две с половиной минуты раньше времени, затем потеряла четыре
минуты, попав в ураган над Техасом, но, подхваченная на 95-м меридиане
попутным воздушным потоком, сумела приземлиться в Санта-Фе с менее чем сорокасе-
кундным опозданием.
- Сорок секунд на шесть с половиной часов полета. Не так уж плохо, - отдала
должное экипажу Ленайна.
В Санта-Фе и заночевали. Отель там оказался отличный - несравненно лучше,
скажем, того ужасного «Полюсного сияния», где Ленайна так томилась и скучала
прошлым летом. В каждой спальне здесь подача сжиженного воздуха, телевидение,
вибровакуумный массаж, радио, кипящий раствор кофеина, подогретые
противозачаточные средства и на выбор восемь краников с духами. В холле встретила их
синтетическая музыка, не оставляющая желать лучшего. В лифте плакатик доводил
до сведения, что при отеле шестьдесят эскалаторно-теннисных кортов, и
приглашал в парк, на гольф - как электромагнитный, так и с препятствиями.
- Но это просто замечательно! - воскликнула Ленайна. - Прямо ехать никуда
больше не хочется. Шестьдесят кортов!..
- А в резервации ни одного не будет, - предупредил Бернард. - И ни духов,
ни телевизора, ни даже горячей воды. Если ты без этого не сможешь, то
оставайся и жди меня здесь.
Ленайна даже обиделась:
- Отчего же не смогу? Я только сказала, что тут замечательно, потому что...
ну потому, что замечательная же вещь прогресс.
- Пятьсот повторений, раз в неделю, от тринадцати до семнадцати, - уныло
пробурчал Бернард себе под нос.
- Ты что-то сказал?
- Я говорю, прогресс - замечательная вещь. Поэтому, если тебе не слишком
хочется в резервацию, то и не надо.
- Но мне хочется.
- Ладно, едем, - сказал Бернард почти угрожающе.
На пропуске полагалась еще виза Хранителя резервации, и утром они явились к
нему. Негр, эпсилон-плюсовик, отнес в кабинет визитную карточку Бернарда, и
почти сразу же их пригласили туда.
Хранитель был коренастенький альфа-минусовик, короткоголовый блондин с
круглым красным лицом и гудящим, как у лектора-гипнопеда, голосом. Он
немедленно засыпал их нужной и ненужной информацией и непрошеными добрыми
советами. Раз начав, он уже не способен был остановиться.
- ...пятьсот шестьдесят тысяч квадратных километров и разделяется на четыре
обособленных участка, каждый из которых окружен высоковольтным проволочным
ограждением.
Тут Бернард почему-то вспомнил вдруг, что в ванной у себя дома не завернул,
забыл закрыть одеколонный краник.
- Ток в ограду поступает от Гранд-Каньонской гидростанции.
«Пока вернусь в Лондон, вытечет на колоссальную сумму», - Бернард мысленно
увидел, как стрелка расходомера ползет и ползет по кругу, муравьино,
неустанно .
«Быстрей позвонить Гельмгольцу».
- ...пять с лишним тысяч километров ограды под напряжением в шестьдесят тысяч
вольт.
Хранитель сделал драматическую паузу, и Ленайна учтиво изумилась:
- Неужели!
Она понятия не имела, о чем гудит Хранитель. Как только он начал
разглагольствовать , она незаметно проглотила таблетку сомы и теперь сидела,
блаженно не слушая и ни о чем не думая, но неотрывным взором больших синих глаз
выражая упоенное внимание.
- Прикосновение к ограде влечет моментальную смерть, - торжественно сообщил
Хранитель. - Отсюда вытекает невозможность выхода из резервации.
Слово «вытекает» подстегнуло Бернарда.
- Пожалуй, - сказал он, привставая, - мы уже отняли у вас довольно времени.
(Черная стрелка спешила, ползла юрким насекомым, сгрызая время, пожирая
деньги Бернарда.)
- Из резервации выход невозможен, - повторил хранитель, жестом веля
Бернарду сесть; и, поскольку пропуск не был еще завизирован, Бернарду пришлось
подчиниться .
- Для тех, кто там родился, - а не забывайте, дорогая моя девушка, -
прибавил он, масляно глядя на Ленайну и переходя на плотоядный шепот, - не
забывайте, что в резервации дети все еще родятся, именно рож-да-ют-ся, как ни
отталкивающе это звучит...
Он надеялся, что непристойная тема заставит Ленайну покраснеть; но она лишь
улыбнулась, делая вид, что слушает и вникает, и сказала:
- Неужели!
Хранитель разочарованно продолжил:
- Для тех, повторяю, кто там родился, вся жизнь до последнего дня должна
протечь в пределах резервации.
Протечь... Сто кубиков одеколона каждую минуту. Шесть литров в час.
- Пожалуй, - опять начал Бернард, - мы уже...
Хранитель, наклоняясь вперед, постучал по столу указательным пальцем.
- Вы спросите меня, какова численность жителей резервации. А я отвечу вам,
- прогудел он торжествующе, - я отвечу, что мы не знаем. Оцениваем лишь
предположительно .
- Неужели!
- Именно так, милая моя девушка.
Шесть помножить на двадцать четыре, нет, уже тридцать шесть часов протекло
почти. Бернард бледнел, дрожал от нетерпения. Но Хранитель неумолимо
продолжал гудеть:
- ...тысяч примерно шестьдесят индейцев и метисов, полнейшие дикари... наши
инспектора навещают время от времени... никакой иной связи с цивилизованным
миром... по настоящему хранят свой отвратительный уклад жизни... вступают в брак,
но вряд ли вам, милая девушка, знаком этот термин; живут семьями... о научном
формировании психики нет и речи... чудовищные суеверия... христианство, тотемизм,
поклонение предкам... говорят лишь на таких вымерших языках, как зуньи,
испанский, атапаскский... дикобразы, пумы и прочее свирепое зверье... заразные
болезни... жрецы... ядовитые ящерицы...
- Неужели!
Наконец им все же удалось уйти. Бернард кинулся к телефону. Скорей, скорей;
но чуть не целых три минуты его соединяли с Гельмгольцем.
- Словно мы уже среди дикарей, - пожаловался он. Ленайне. - Безобразно
медленно работают!
- Прими таблетку, - посоветовала Ленайна.
Он отказался, предпочитая злиться. И наконец его соединили, Гельмгольц
слушает; Бернард объяснил, что случилось, и тот пообещал незамедлительно, сейчас
же слетать туда, закрыть кран, да-да, сейчас же, но сообщил, кстати,
Бернарду, что Директор Инкубатория вчера вечером объявил...
- Как? Ищет психолога на мое место? - повторил Бернард горестным голосом. -
Уже и решено? Об Исландии упомянул? Господи Форде! В Исландию...- Он положил
трубку, повернулся к Ленайне. Лицо его было как мел, вид - убитый.
- Что случилось? - спросила она.
- Случилось... - Он тяжело опустился на стул. - Меня отправляют в Исландию.
Часто он, бывало, раньше думал, что не худо бы перенести какое-нибудь
суровое испытание, мучение, гонение, причем без сомы, опираясь лишь на
собственную силу духа; ему прямо мечталось об ударе судьбы. Всего неделю назад, у
Директора, он воображал, будто способен бесстрашно противостоять насилию,
стоически, без слова жалобы, страдать. Угрозы Директора только окрыляли его,
возносили над жизнью. Но, как теперь он понял, потому лишь окрыляли, что он не
принимал их полностью всерьез; он не верил, что Директор в самом деле будет
действовать. Теперь, когда угрозы, видимо, осуществлялись, Бернард пришел в
ужас. От воображаемого стоицизма, от сочиненного бесстрашия не осталось и
следа.
Он бесился на себя: какой же я дурак! Бесился на Директора: как это
несправедливо - не дать возможности исправиться (а он теперь не сомневался, что
хотел, ей Форду, хотел исправиться) . И в Исландию, в Исландию...
Ленайна покачала головой.
- Примет сому человек - время прекращает бег, - напомнила она. - Сладко
человек забудет, и что было, и что будет.
В конце концов, она уговорила его проглотить четыре таблетки сомы. И в
несколько минут прошлое с будущим исчезло, розово расцвел цвет настоящего.
Позвонил портье отеля и сказал, что по распоряжению Хранителя прилетел за ними
охранник из резервации и ждет с вертолетом на крыше. Они без промедления
поднялись туда. Очень светлый мулат в гамма-зеленой форме поприветствовал их и
ознакомил с программой сегодняшней экскурсии.
В первой половине дня - облет и обзор сверху десяти-двенадцати основных
поселений-пуэбло, затем приземление и обед в долине Мальпаис. Там неплохой
туристский пункт, а наверху, в пуэбло, у дикарей летнее празднество должно
быть. Закончить день там будет интереснее всего.
Они сели в вертоплан, поднялись в воздух. Через десять минут они были уже
над рубежом, отделяющим цивилизацию от дикости. Пересекая горы и долы,
солончаки и пески, леса и лиловые недра каньонов, через утесы, острые пики и
плоские месы1 гордо и неудержимо по прямой шла вдаль ограда - геометрический
символ победной воли человека. А у ее подножия там и сям белела мозаика сухих
костей, темнел еще не сгнивший труп на рыжеватой почве, отмечая место, где
коснулся смертоносных проводов бык или олень, кугуар, дикобраз или койот или
слетел на мертвечину гриф и сражен был током, словно небесной карой за
прожорливость .
- Нету им науки, - сказал зеленый охранник-пилот, указывая на белые скелеты
внизу. - Неграмотная публика, - прибавил он со смехом, будто торжествуя
личную победу над убитыми током животными.
Бернард тоже засмеялся; после принятых двух граммов сомы шуточка мулата
показалась забавной. А посмеявшись, тут же и уснул и сонный пролетел над Таосом
и Тесукве; над Намбе, Пикурисом и Похоакве, над Сиа и Кочити, над Лагуной,
Акомой2 и Заколдованной Месой, над Зуньи, Сиболой и Охо-Кальенте, когда же
проснулся, вертоплан стоял уже на земле, Ленайна с чемоданами в руках входила
в квадратное зданьице, а зеленый пилот говорил на непонятном языке с хмурым
молодым индейцем.
- Прилетели, - сказал пилот вышедшему из кабины Бернарду. - Мальпаис,
туристский пункт. А ближе к вечеру в пуэбло будет пляска. Он проведет вас. -
Мулат кивнул на индейца. - Потеха там, думаю, будет. - Он широко ухмыльнулся. -
Они все делают потешно. - И с этими словами он сел в кабину, запустил моторы.
- Завтра я вернусь. Не беспокойтесь, - сказал он Ленайне, - они не тронут;
дикари полностью ручные. Химические бомбы отучили их кусаться. - Ухмыляясь,
он включил верхние винты, нажал на акселератор и улетел.
Глава
седьмая
Меса была как заштилевший корабль среди моря светло-бурой пыли, вернее,
Плосковерхий холм-останец.
2 Акома - место в штате Нью-Мексико, где обитают индейцы племени кересан.
среди извилистого неширокого пролива. Между крутыми его берегами, по дну
долины косо шла зеленая полоса - река с приречными полями. А на каменном
корабле месы, на носу корабля, стояло поселение-пуэбло Мальпаис и казалось
скальным выростом четких, прямых очертаний. Древние дома вздымались многоярусно,
как ступенчатые усеченные пирамиды. У подошвы их был ералаш низеньких
построек, путаница глиняных заборов, и затем отвесно падали обрывы на три стороны в
долину. Несколько прямых столбиков дыма таяло в безветренной голубой вышине.
- Странно здесь, - сказала Ленайна. - Очень странно. «Странно» было у Ле-
найны словом осуждающим.
- Не нравится мне. И человек этот не нравится. - Она кивнула на индейца-
провожатого .
Неприязнь была явно обоюдной: даже спина индейца, шедшего впереди, выражала
враждебное, угрюмое презрение.
- И потом, - прибавила она вполголоса, - от него дурно пахнет.
Бернард не стал отрицать этот факт. Они продолжали идти.
Неожиданно воздух весь ожил, запульсировал, словно наполнившись неустанным
сердцебиением. Это сверху, из Мальпаиса, донесся барабанный бой. Они ускорили
шаги, подчиняясь ритму таинственного этого сердца. Тропа привела их к
подножию обрыва. Над ними возносил свои борта почти на сотню метров корабль месы.
- Ах, зачем с нами нет вертоплана, - сказала Ленайна, обиженно глядя на
голую кручу. - Ненавижу пешее карабканье. Стоя под горой, кажешься такою
маленькой .
Прошагали еще некоторое расстояние в тени холма, обогнули скальный выступ и
увидели рассекающую склон ложбину, овражную промоину. Стали подниматься по
ней, как по корабельному трапу. Тропинка шла крутым зигзагом. Пульс барабанов
делался иногда почти неслышен, а порой казалось, что они бьют совсем где-то
рядом.
На половине подъема орел пролетел мимо них, так близко, что в лицо им
дохнул холодноватый ветер крыльев. Куча костей валялась в расщелине. Все было
угнетающе-странным, и от индейца пахло все сильнее. Наконец они вышли наверх,
в яркий солнечный свет. Меса лежала перед ними плоской каменной палубой.
- Как будто мы на диске Черингтийской башни, - обрадовалась Ленайна.
Но недолго пришлось ей радоваться этому успокоительному сходству. Мягкий
топот ног заставил их обернуться. Темно-коричневые, обнаженные от горла до
пупка и разрисованные белыми полосами («...как теннисные корты на асфальте», -
рассказывала потом Ленайна), с лицами, нелюдски заляпанными алым, черным и
охряным, по тропе навстречу им бежали два индейца. В их черные косы были
вплетены полоски лисьего меха и красные лоскуты. Легкие, индюшиного пера
накидки развевались за плечами; окружая голову, пышнели высокие короны перьев.
На бегу звенели и бряцали серебряные их браслеты, тяжелые мониста из костяных
и бирюзовых бус. Они бежали молча, спокойно в своих оленьих мокасинах. Один
держал метелку из перьев; у другого в каждой руке было три или четыре толстых
веревки. Одна веревка косо дернулась, извилась, и Ленайна вдруг увидела, что
это змеи.
Бегущие близились, близились; их черные глаза смотрели на Ленайну, но как
бы совершенно не видя, как будто она пустое место. Змея, дернувшись, опять
обвисла. Индейцы пробежали мимо.
- Не нравится мне, - сказала Ленайна. - Не нравится мне.
Но еще меньше понравилось ей то, что встретило при входе в пуэбло, где
индеец их оставил, а сам пошел сказать о гостях. Грязь их встретила, кучи
отбросов , пыль, собаки, мухи. Лицо Ленайны сморщилось в гадливую гримасу. Она
прижала к носу платочек.
- Да как они могут так жить? - воскликнула она, негодуя, не веря глазам.
Бернард пожал философски плечами.
- Они ведь не со вчерашнего дня так живут, - сказал он. - За пять-шесть
тысяч лет попривыкли, должно быть.
- Но чистота - залог благофордия, - не успокаивалась Ленайна.
- Конечно. И без стерилизации нет цивилизации, - насмешливо процитировал
Бернард заключительную фразу второго гипнопедического урока по основам
гигиены. - Но эти люди никогда не слышали о господе нашем Форде, они не
цивилизованы. Так что не имеет смысла...
- Ой! - Она схватила его за руку. - Гляди.
С нижней террасы соседнего дома сходил очень медленно по лесенке почти
нагой индеец - спускался с перекладины на перекладину с трясучей осторожностью
глубокой старости. Лицо его было изморщинено и черно, как обсидиановая маска.
Беззубый рот ввалился. По углам губ и с боков подбородка торчали редкие
длинные щетинки, белесо поблескивая на темной коже. Незаплетенные волосы свисали
на плечи и грудь седыми космами. Тело было сгорбленное, тощее - кожа,
присохшая к костям. Мешкотно, медлительно спускался он, останавливаясь на каждой
перекладинке.
- Что с ним такое? - шепнула пораженная Ленайна, широкоглазая от ужаса.
- Старость, вот и все, - ответил Бернард самым небрежным тоном. Он тоже был
ошеломлен, но крепился и не подавал вида.
- Старость? - переспросила она. - Но и наш Директор стар, многие стары; но
у них же ничего подобного.
- Потому что мы не даем им дряхлеть. Мы ограждаем их от болезней.
Искусственно поддерживаем их внутренне-секреторный баланс на юношеском уровне. Не
позволяем магниево-кальциевому показателю упасть ниже цифры, соответствующей
тридцати годам. Вливаем им молодую кровь. Постоянно стимулируем у них обмен
веществ. И, конечно, они выглядят иначе. Отчасти потому, - прибавил он, - что
они в большинстве своем умирают задолго до возраста, какого достигла эта
развалина. У них молодость сохраняется почти полностью до шестидесяти лет, а
затем хруп! - и конец.
Но Ленайна не слушала. Она смотрела на старика. Медленно, медленно
спускался он. Ноги его коснулись, наконец, земли. Тело повернулось. Глубоко запавшие
глаза были еще необычайно ясны. Они неторопливо поглядели на Ленайну, не
выразив ни удивления, ничего, словно ее здесь и не было. Сутуло, медленно
старик проковылял мимо и скрылся.
- Но это ужас, - прошептала Ленайна. - Это страх и ужас. Нельзя было нам
сюда ехать.
Она сунула руку в карман за сомой и обнаружила, что по оплошности, какой с
ней еще не случалось, забыла свой флакончик на туристском пункте. У Бернарда
карманы тоже были пусты.
Приходилось противостоять ужасам Мальпаиса без крепительной поддержки. А
ужасы наваливались на Ленайну один за другим. Вон две молодые женщины кормят
грудью младенцев - Ленайна вспыхнула и отвернулась. Никогда в жизни не
сталкивалась она с таким непристойным зрелищем. А тут еще Бернард, вместо того
чтобы тактично не заметить, принялся вслух комментировать эту омерзительную
сценку из быта живородящих. У него уже кончилось действие сомы, и, стыдясь
слабонервности, проявленной утром в отеле, он теперь всячески старался
показать , как он силен и независим духом.
- Что за чудесная, тесная близость существ, - восхитился он, намеренно
порывая с приличиями. - И какую должна она порождать силу чувства! Я часто
думаю: быть может, мы теряем что-то, не имея матери. И, возможно, ты теряешь
что-то, лишаясь материнства. Вот представь, Ленайна, ты сидишь там, кормишь
свое родное дитя...
- Бернард! Как не стыдно!
В это время прошла перед ними старуха с воспалением глаз и болезнью кожи, и
Ленайна уж и возмущаться перестала.
- Уйдем отсюда, - сказала она просяще. - Мне противно.
Но тут вернулся провожатый и, сделав знак, повел их узкой улочкой между
домами . Повернули за угол. Дохлый пес валялся на куче мусора; зобастая индианка
искала в голове у маленькой девочки. Проводник остановился у приставной
лестницы , махнул рукою сперва вверх, затем вперед. Они повиновались этому
молчаливому приказу - поднялись по лестнице и через проем в стене вошли в длинную
узкую комнату; там было сумрачно и пахло дымом, горелым жиром, заношенной,
нестиранной одеждой. Сквозь дверной проем в другом конце комнаты падал на пол
свет солнца и доносился бой барабанов, громкий, близкий.
Пройдя туда, они оказались на широкой террасе. Под ними, плотно окруженная
уступчатыми домами, была площадь, толпился у домов народ. Пестрые одеяла,
перья в черных волосах, мерцанье бирюзы, темная кожа, влажно блестящая от зноя.
Ленайна снова прижала к носу платок. Посреди площади виднелись из-под земли
две круговые каменные кладки, накрытые плоскими кровлями, видимо, верха двух
подземных помещений; в центре каждой кровли - круглой, глиняной, утоптанной -
открытый люк, и торчит из темноты оттуда деревянная лестница. Там, внизу,
играют на флейтах, но звук их почти заглушён ровным, неумолимо-упорным боем
барабанов .
Барабаны Ленайне понравились. Она закрыла глаза, и рокочущие барабанные
раскаты заполнили ее сознание, заполонили, и вот уже остался в мире один этот
густой рокот. Он успокоительно напоминал синтетическую музыку на сходках
единения и празднования Дня Форда. «Пей гу-ляй-гу», - мурлыкнула Ленайна. Ритм в
точности такой же.
Раздался внезапный взрыв пения, сотни мужских голосов в унисон металлически
резко взяли несколько свирепых длинных нот. И - тишина, раскатистая тишина
барабанов, затем пронзительный, заливчатый хор женщин дал ответ. И снова
барабаны, и опять дикое, медное утвержденье мужского начала.
Странно? Да, странно Обстановка странная, и музыка, и одежда странная, и
зобы, и кожные болезни, и старики. Но в самом хоровом действе вроде ничего
такого уж и странного.
- Похоже на праздник песнословия у низших каст, - сказала Ленайна Бернарду.
Однако сходство с тем невинным праздником тут же стало и кончаться. Ибо
неожиданно из круглых подземелий повалила целая толпа устрашающих чудищ. В
безобразных масках или размалеванные до потери человеческого облика, они
пустились в причудливый пляс - вприхромку, топочуще, с пением; сделали по площади
круг, другой, третий, четвертый, убыстряя пляску с каждым новым кругом; и
барабаны убыстрили ритм, застучавший лихорадочно в ушах; и народ запел вместе с
плясунами, громче и громче; и сперва одна из женщин испустила истошный вопль,
а за ней еще, еще; затем вдруг головной плясун выскочил из круга, подбежал к
деревянному сундуку, стоявшему на краю площади, откинул крышку и выхватил
оттуда двух черных змей.
Громким криком отозвалась площадь, и остальные плясуны все побежали к нему,
протягивая руки. Он кинул змей тем, что подбежали первыми, и опять нагнулся к
сундуку. Все новых змей - черных, коричневых, крапчатых - доставал он, бросал
плясунам. И танец начался снова, в ином ритме. Со змеями в руках пошли они по
кругу, змеисто сами извиваясь, волнообразно изгибаясь в коленях и бедрах.
Сделали круг, и еще. Затем, по знаку головного, один за другим побросали змей
в центр площади, поднялся из люка старик и сыпнул на змей. Кукурузной мукой,
а из другого подземелья вышла женщина и окропила их водой из черного кувшина.
Затем старик поднял руку, и - жуткая, пугающая - мгновенно воцарилась тишина.
Смолкли барабаны, жизнь словно разом оборвалась. Старик простер руки к
отверстиям, устьям подземного мира. И медленно возносимые - а кем, сверху не видно
- возникли два раскрашенных изваяния, из первого люка - орел, из второго -
нагой человек, пригвожденный к кресту. Изваяния повисли, точно сами собой
держась в воздухе и глядя на толпу. Старик хлопнул в ладоши. Из толпы
выступил юноша лет восемнадцати в одной лишь набедренной белой повязке и встал
перед стариком, сложив руки на груди, склонив голову. Старик перекрестил его.
Медленно юноша пошел вокруг кучи змей, спутанно шевелящейся. Совершил один
круг, начал другой, и в это время, отделясь от плясунов, рослый человек в
маске койота направился к нему с ременной плетью в руке. Юноша продолжал
идти, как бы не замечая человека-койота. Тот поднял плеть; долгий миг ожидания,
резкое движенье, свист плети, хлесткий удар по телу. Юноша дернулся весь, но
он не издал ни звука, он продолжал идти тем же неторопливым, мерным шагом.
Койот хлестнул опять, опять; каждый удар толпа встречала коротким общим
вздохом и глухим стоном. Юноша продолжал идти. Два, три, четыре раза обошел он
круг. Кровь струилась по телу. Пятый, шестой раз обошел. Ленайна вдруг
закрыла лицо руками, зарыдала.
- Пусть прекратят, пусть прекратят, - взмолилась она.
Но плеть хлестала неумолимо. Седьмой круг сделал юноша. И тут пошатнулся и
по-прежнему без звука - рухнул плашмя, лицом вниз. Наклонясь над ним, старик
коснулся его спины длинным белым пером, высоко поднял это перо, обагренное,
показал людям и трижды тряхнул им над змеями. Несколько капель упало с пера,
и внезапно барабаны ожили, рассыпались тревожной дробью, раздался гулкий
клич. Плясуны кинулись, похватали змей и пустились бегом. За ними побежала
вся толпа - мужчины, женщины, дети. Через минуту площадь была уже пуста,
только юноша недвижно лежал там, где лег. Три старухи вышли из ближнего дома,
подняли его с трудом и внесли туда. Над площадью остались нести караул двое -
орел и распятый; затем и они, точно насмотревшись вдоволь, неспешно канули в
люки, в подземное обиталище.
Ленайна по-прежнему плакала.
- Невыносимо, - всхлипывала она, и Бернард был бессилен ее утешить. -
Невыносимо ! Эта кровь! - Она передернулась. - О, где моя сома!
У них за спиной, в комнате, раздались шаги.
Ленайна не пошевелилась, сидела, спрятав лицо в ладони, погрузившись в свое
страдание. Бернард оглянулся.
На террасу вышел молодой человек в одежде индейца; но косы его были цвета
соломы, глаза голубые, и бронзово-загорелая кожа была кожей белого.
- День добрый и привет вам, - сказал незнакомец на правильном, но необычном
английском языке. - Вы цивилизованные? Вы оттуда, из Заоградного мира?
- А вы-то сами?.. - изумленно начал Бернард.
Молодой человек вздохнул, покачал головой.
- Пред вами несчастливец. - И, указав на кровь в центре площади, произнес
голосом, вздрагивающим от волнения: - «Видите вон то проклятое пятно1»?
- Лучше полграмма, чем ругань и драма, - машинально откликнулась Ленайна,
не открывая лица.
- Там бы по праву следовало быть мне, - продолжал незнакомец. - Они не
захотели , чтобы жертвой был я. А я бы десять кругов сделал, двенадцать,
пятнадцать . Палохтива сделал только семь. Я дал бы им вдвое больше крови. Просторы
обагрянил бы морей. - Он распахнул руки в широком жесте, тоскливо уронил их
опять. - Но не позволяют мне. Нелюбим я за белокожесть. От века нелюбим.
Всегда . - На глазах у него выступили слезы; он отвернулся, стыдясь этих слез.
От удивления Ленайна даже горевать перестала. Отняв ладони от лица, она
взглянула на незнакомца.
- То есть вы хотели, чтобы плетью били вас?
«Макбет» (акт V, сц. I). В речи молодого человека часты шекспировские слова и
фразы.
Молодой человек кивнул, не оборачиваясь.
- Да. Для блага пуэбло - чтоб дожди шли, и тучнела кукуруза. И в угоду Пу-
конгу и Христу. И чтобы показать, что могу выносить боль, не крикнув. Да. -
Голос его зазвенел, он гордо расправил плечи, гордо, непокорно вздернул
голову, повернулся. - Показать, что я мужчи... - Ему перехватило дух, он так и
застыл, не закрыв рта: впервые в жизни увидел он девушку с лицом не бурым, а
светлым, с золотисто-каштановой завивкой, и глядит она с дружелюбным
интересом (вещь небывалая!). Ленайна улыбнулась ему; такой привлекательный мальчик,
подумала она, и тело по-настоящему красиво. Темный румянец залил щеки
молодого человека; он опустил глаза, поднял опять, увидел все ту же улыбку и до
того уже смутился, что даже отвернулся, сделал вид, будто пристально
разглядывает что-то на той стороне площади.
Выручил его Бернард - своими расспросами. Кто он? Каким образом? Когда?
Откуда? Не отрывая взгляда от Бернарда (ибо так тянуло молодого человека к
улыбке Ленайны, что он просто не смел повернуть туда голову), ни стал
объяснять. Он с Линдой - Линда его мать (Ленайна поежилась) - они здесь чужаки.
Линда прилетела из Того мира, давно, еще до его рожденья, вместе с отцом его.
(Бернард навострил уши.) Пошла гулять одна в горах, что к северу отсюда, и
сорвалась, упала и поранила голову. («Продолжайте, продолжайте», -
возбужденно сказал Бернард). Мальпаисские охотники наткнулись на нее и принесли в
пуэбло. А отца его Линда больше так и не увидела. Звали отца Томасик. (Так,
так, имя Директора - Томас.) Он, должно быть, улетел себе обратно в Заоград-
ный мир, а ее бросил - черствый, жестокий сердцем человек.
- В Мальпаисе я и родился, - закончил он. - В Мальпаисе. - И грустно
покачал головой.
Хибара за пустырем на окраине пуэбло. Какое убожество, грязь!
Пыльный пустырь завален мусором. У входа в хибару два оголодалых пса роются
мордами в мерзких отбросах. А внутри - затхлый, гудящий мухами сумрак.
- Линда! - позвал молодой человек.
- Иду, - отозвался из другой комнатки довольно сиплый женский голос.
Пауза ожидания. В мисках на полу - недоеденные остатки.
Дверь отворилась. Через порог шагнула белесоватая толстуха-индианка и
остановилась , пораженно выпучив глаза, раскрыв рот. Ленайна с отвращением
заметила , что двух передних зубов во рту нет. А те, что есть, жуткого цвета... Брр!
Она гаже того старика. Жирная такая. И все эти морщины, складки дряблого
лица. Обвислые щеки в лиловых пятнах прыщей. Красные жилки на носу, на белках
глаз. И эта шея, эти подбородки; и одеяло накинуто на голову, рваное,
грязное. А под коричневой рубахой-балахоном эти бурдюки грудей, это выпирающее
брюхо, эти бедра. О, куда хуже старика, куда гаже! И вдруг существо это
разразилось потоком слов, бросилось к ней с распахнутыми объятиями и - господи
Форде! как противно, вот-вот стошнит - прижало к брюху, к грудям и стало
целовать . Господи! слюнявыми губами, и от тела запах скотский, видимо, не
принимает ванны никогда, и разит изо рта ядовитой этой мерзостью, которую
подливают в бутыли дельтам и эпсилонам (а Бернарду не влили, неправда), буквально
разит алкоголем. Ленайна поскорей высвободилась из объятий.
На нее глядело искаженное, плачущее лицо.
- Ох, милая, милая вы моя, - причитало, хлюпая, существо. - Если б вы
знали, как я рада! Столько лет не видеть цивилизованного лица. Цивилизованной
одежды. Я уж думала, так и не суждено мне увидать опять настоящий ацетатный
шелк. - Она стала щупать рукав блузки. Ногти ее были черны от грязи. - А эти
дивные вискозно-плисовые шорты! Представьте, милая, я еще храню, прячу в
сундуке свою одежду, ту, в которой прилетела. Я покажу вам потом. Но, конечно,
ацетат стал весь как решето. А такой прелестный у меня белый патронташ на-
плечный - хотя, должна признаться, ваш сафьяновый зеленый еще даже
прелестнее . Ах, подвел меня мой патронташ! - Слезы опять потекли по щекам. - Джон
вам, верно, рассказал уже. Что мне пришлось пережить - и без единого грамма
сомы. Разве что Попе принесет мескаля выпить. Попе ходил ко мне раньше. Но
выпьешь, а после так плохо себя чувствуешь от мескаля, и от пейотля1 тоже; и
притом назавтра протрезвишься, и еще ужаснее, еще стыднее делается. Ах, мне
так стыдно было. Подумать только - я, бета, и ребенка родила; поставьте себя
на мое место. (Ленайна поежилась.) Но, клянусь, я тут не виновата; я до сих
пор не знаю, как это стряслось; ведь я же все мальтузианские приемы
выполняла, знаете, по счету: раз, два, три, четыре - всегда, клянусь вам, и все же
забеременела; а, конечно, абортариев здесь нет и в помине. Кстати, абортарий
наш и теперь в Челси? (Ленайна кивнула.) И, как раньше, освещен весь
прожекторами по вторникам и пятницам? (Ленайна снова кивнула.) Эта дивная из
розового стекла башня! - Бедная Линда, закрыв глаза, экстатически закинув голову,
воскресила в памяти светлое виденье абортария. - А вечерняя река! -
прошептала она. - Крупные слезы медленно выкатились из-под ее век. - Летишь, бывало,
вечером обратно в город из Сток-Поджес. И ждет тебя горячая ванна,
вибровакуумный массаж... Но что уж об этом. - Она тяжко вздохнула, покачав головой,
открыла глаза, сопнула носом раз-другой, высморкалась в пальцы и вытерла их о
подол рубахи. - Ох, простите меня, - воскликнула она, заметив невольную
гримасу отвращения на лице Ленайны. - Как я могла так... Простите. Но что делать,
если нет носовых платков? Я помню, как переживала раньше из-за всей этой
нечистоты, сплошной нестерильности. Меня с гор принесли сюда с разбитой
головой . Вы не можете себе представить, что они прикладывали к моей ране. Грязь,
буквальнейшую грязь. Учу их: «Без стерилизации нет цивилизации». Говорю им:
«Смой стрептококков и спирохет. Да здравствует ванна и туалет», как маленьким
детям. А они, конечно, не понимают. Откуда им понять? И, в конце концов, я,
видимо, привыкла. Да и как можно держать себя и вещи в чистоте, если нет
крана с горячей водой? А поглядите на одежду здешнюю. Эта мерзкая шерсть - это
вам не ацетат. Ей износу нет. А и порвется, так чини ее изволь. Но я ведь
бета ; я в Зале оплодотворения работала; меня не учили заплаты ставить. Я другим
занималась. Притом чинить ведь вообще у нас не принято. Начинает рваться -
выбрось и новое купи. «Прорехи зашивать - беднеть и горевать». Верно же?
Чинить старье - антиобщественно. А тут все наоборот. Живешь, как среди
ненормальных . Все у них по безумному. - Она оглянулась, увидела, что Бернард с
Джоном вышли и прохаживаются по пустырю, но понизила, тем не менее, голос,
пододвинулась близко, так что ядовито-алкогольное ее дыхание шевельнуло
прядку у Ленайны на щеке, и та сжалась вся. - Послушайте, к примеру, - зашептала
Линда сипло, - как они тут взаимопользуются. Ведь каждый принадлежит всем
остальным, ведь по цивилизованному так? Ведь так же? - напирала она, дергая Ле-
найну за рукав.
Ленайна кивнула, полуотвернувшись, делая украдкой вдох, набирая воздуху
почище .
- А здесь, - продолжала Линда, - каждый должен принадлежать только одному,
и никому больше. Если же ты взаимопользуешься по цивилизованному, то
считаешься порочной и антиобщественной. Тебя ненавидят, презирают. Один раз
явились сюда женщины со скандалом: почему, мол, их мужчины ко мне ходят? А
почему б им не ходить? И как накинутся женщины на меня скопом... Нет, невыносимо и
вспоминать. - Линда, содрогнувшись, закрыла лицо руками. - Здешние женщины
Мескаль, пейотль - невысокие растения из семейства кактусовых, применяются в
медицине как стимулирующие и антиспазматические средства; мексиканские индейцы
используют их сок как легкий опьяняющий напиток. Интересно отметить, что сам писатель
испробовал на себе действие этого сока и даже написал об этом исследование.
ужасно злобные. Безумные, безумные и жестокие. И понятия, конечно, не имеют о
мальтузианских приемах, о бутылях, о раскупорке. И потому рожают беспрерывно,
как собаки. Прямо омерзительно. И подумать, что я... О господи, господи Форде.
Но все же Джон был мне большим утешением. Не знаю, как бы я тут без него.
Хотя он и переживал страшно всякий раз, как придет мужчина... Даже когда совсем
еще был малышом. Однажды (он тогда уже подрос) чуть было не убил бедного Попе
- или Вайхусиву? - за то лишь, что они ко мне ходили. Сколько ему
втолковывала, что у цивилизованных людей иначе и нельзя, но так и не втолковала.
Безумие , видимо, заразительно. Джон, во всяком случае, заразился от индейцев. Он
водится с ними. Несмотря на то, что они всегда относились к нему по-свински,
не позволяли быть наравне с остальными мальчиками. Но это в некотором смысле
к лучшему, потому что облегчало мне задачу - позволяло хоть слегка
формировать его. Но вы себе вообразить не можете, как это трудно. Ведь столького
сама не знаешь; от меня и не требовалось знать. Допустим, спрашивает ребенок,
как устроен вертоплан или кем создан мир, - ну, что будешь ему отвечать, если
ты бета и работала в Зале оплодотворения? Ну, что ему ответишь?
Глава
восьмая
Джон с Бернардом прохаживались взад вперед на пустыре, среди пыли и мусора.
(В отбросах рылось теперь уже четыре собаки.)
- Так трудно мне представить, постигнуть, - говорил Бернард. - Мы словно с
разных планет, из разных столетий. Мать, и грязь вся эта, и боги, и старость,
и болезни... - Он покачал головой. - Почти непостижимо. Немыслимо понять, если
вы не поможете, не объясните.
- Что объясню?
- Вот это.- Он указал на пуэбло. - И это.- Кивнул на хибару.- Всю вашу
жизнь.
- Но что ж тут объяснять?
- Все с самого начала. С первых ваших воспоминаний.
- С первых моих...- Джон нахмурился. Долго молчал, припоминая.
Жара. Наелись лепешек, сладкой кукурузы.
- Иди сюда, малыш, приляг, - сказала Линда.
Он лег возле, на большой постели.
- Спой, - попросил, и Линда запела. Спела «Да здравствует ванна и туалет» и
«Баю-баю, тили тили, скоро детке из бутыли». Голос ее удалялся, слабел...
Он вздрогнул и проснулся от громкого шума. У постели стоит человек,
большущий, страшный. Говорит что-то Линде, а Линда смеется. Закрылась одеялом до
подбородка, а тот стягивает. У страшилы волосы заплетены, как два черных
каната, и на ручище серебряный браслет с голубыми камешками. Браслет красивый;
но ему страшно, он жмется лицом к материну боку. Линда обнимает его рукой, и
страх слабеет. Другими, здешними словами, которые не так понятны, Линда
говорит:
- Нет, не при Джоне.
Человек смотрит на него, опять на Линду, тихо говорит несколько слов.
- Нет, - говорит Линда. - Но тот наклоняется к нему, лицо громадно, грозно;
черные канаты кос легли на одеяло.
- Нет, - говорит опять Линда и сильней прижимает Джона к себе. - Нет, нет.
Но страшила берет его за плечо, больно берет. Он вскрикивает. И другая
ручища берет, поднимает. Линда не выпускает, говорит:
- Нет, нет.
Тот говорит что-то коротко, сердито, и вот уже отнял Джона.
- Линда, Линда - Джон бьет ногами, вырывается; но тот несет его за дверь,
сажает на пол там среди комнаты и уходит к Линде, закрыв за собой дверь. Он
встает, он бежит к двери. Поднявшись на цыпочки, дотягивается до деревянной
щеколды. Двигает ее, толкает дверь, но дверь не поддается.
- Линда, - кричит он.
Не отвечает Линда.
Вспоминается обширная комната, сумрачная; в ней стоят деревянные рамы с
навязанными нитями, и у рам много женщин - одеяла ткут, сказала Линда. Она
велела ему сидеть в углу с другими детьми, а сама пошла помогать женщинам. Он
играет с мальчиками, долго. Вдруг у рам заговорили очень громко, и женщины
отталкивают Линду прочь, а она плачет, идет к дверям. Он побежал за ней.
Спрашивает, почему на нее рассердились.
- Я сломала там что-то, - говорит Линда. И сама рассердилась. - Откуда мне
уметь их дрянные одеяла ткать, - говорит. - Дикари противные.
- А что такое дикари? - спрашивает он.
Дома у дверей ждет Попе и входит вместе с ними. Он принес большой сосуд из
тыквы, полный воды не воды - вонючая такая, и во рту печет, так что
закашляешься. Линда выпила, и Попе выпил, и Линда смеяться стала и громко говорить;
а потом с Попе ушла в другую комнату. Когда Попе отправился домой, он вошел
туда. Линда лежала в постели, спала так крепко, что не добудиться было.
Попе часто приходил. Ту воду в тыкве он называл «мескаль», а Линда
говорила, что можно бы называть «сома», если бы от нее не болела голова. Он терпеть
не мог Попе. Он всех их не терпел - мужчин, ходивших к Линде. Как-то,
наигравшись с детьми - было, помнится, холодно, на горах лежал снег, - он днем
пришел домой и услыхал сердитые голоса в другой комнате. Женские голоса, а
слов не понял; но понял, что это злая ругань. Потом вдруг - грох! -
опрокинули что-то; завозились, еще что-то шумно упало, и точно мула ударили хлыстом,
но только звук мягче, мясистей; и крик Линды; «Не бейте, не бейте!». Он
кинулся туда. Там три женщины в темных одеялах. А Линда - на постели. Одна
держит ее за руки. Другая легла поперек, на ноги ей, чтоб не брыкалась. Третья
бьет ее плетью. Раз ударила, второй, третий; и при каждом ударе Линда кричит.
Он плача стал просить бьющую, дергать за кромку одеяла:
- Не надо, не надо.
Свободной рукой женщина отодвинула его. Плеть снова хлестнула, опять
закричала Линда. Он схватил огромную коричневую руку женщины обеими своими и
укусил что было силы. Та охнула, вырвала руку, толкнула его так, что он упал. И
ударила трижды плетью. Ожгло огнем - больней всего на свете. Снова свистнула,
упала плеть. Но закричала на этот раз Линда.
- Но за что они тебя, Линда? - спросил он вечером. Красные следы от плети
на спине еще болели, жгли, и он плакал. Но еще и потому плакал, что люди
такие злые и несправедливые, а он малыш и драться с ними слаб. Плакала Линда.
Она хоть и взрослая, но от троих отбиться разве может? И разве это честно -
на одну втроем?
- За что они тебя, Линда?
- Не знаю. Не понимаю. - Трудно было разобрать ее слова, она лежала на
животе, лицом в подушку - Мужчины, видите ли, принадлежат им, - говорила Линда,
точно не к нему обращаясь вовсе, а к кому-то внутри себя. Говорила долго,
непонятно; а кончила тем, что заплакала громче прежнего.
- О, не плачь, Линда, не плачь.
Он прижался к ней. Обнял рукой за шею.
- Ай, - взвизгнула Линда, - не тронь. Не тронь плечо. Ай! - и как пихнет
его от себя, он стукнулся головой о стену.
- Ты, идиотик! - крикнула Линда и вдруг принялась его бить. Шлеп! Шлеп!..
- Линда! Не бей, мама!
- Я тебе не мама. Не хочу быть твоей матерью.
- Но , Линд... - Она шлепнула его по щеке.
- В дикарку превратилась, - кричала она. - Рожать начала, как животные...
Если б не ты, я бы к инспектору пошла, вырвалась отсюда. Но с ребенком как же
можно. Я бы не вынесла позора.
Она опять замахнулась, и он заслонился рукой.
- О, не бей, Линда, не надо.
- Дикаренок! - Она отдернула его руку от лица.
- Не надо. - Он закрыл глаза, ожидая удара.
Но удара не было. Помедлив, он открыл глаза и увидел, что она смотрит на
него. Улыбнулся ей робко. Она вдруг обняла его и стала целовать.
Случалось, Линда по несколько дней не вставала с постели. Лежала и
грустила . Или пила мескаль, смеялась, смеялась, потом засыпала. Иногда болела.
Часто забывала умыть его, и нечего было поесть, кроме черствых лепешек. И помнит
он, как Линда в первый раз нашла этих сереньких тлей у него в голове, как она
заахала, запричитала.
Сладчайшею отрадой было слушать, как она рассказывает о Том, о Заоградном
мире.
- И там, правда, можно летать, когда захочешь?
- Когда захочешь.
И рассказывала ему про дивную музыку, льющуюся из ящичка, про прелестные
разные игры, про вкусные блюда, напитки, про свет - надавишь в стене штучку,
и он вспыхивает, - и про живые картины, которые не только видишь, но и
слышишь , обоняешь, осязаешь пальцами, и про ящик, создающий дивные запахи, и про
голубые, зеленые, розовые, серебристые дома, высокие, как горы, и каждый
счастлив там, и никто никогда не грустит и не злится, и каждый принадлежит всем
остальным, и экран включишь - станет видно и слышно, что происходит на другом
конце мира. И младенцы все в прелестных, чистеньких бутылях, все такое
чистое, ни вони и ни грязи, и никогда никто не одинок, а все вместе живут, и
радостные все, счастливые, как на летних плясках в Мальпаисе, здесь, но гораздо
счастливее, и счастье там всегда, всегда... Он слушал и заслушивался.
Порою также, когда он и другие дети садились, устав от игры, кто-нибудь из
стариков племени заводил на здешнем языке рассказ о великом Претворителе
Мира, о долгой битве между Правой Рукой и Левой Рукой, между Хлябью и Твердью;
о том, как Авонавилона1 задумался в ночи и сгустились его мысли во Мглу
Возрастания, а из той туманной мглы сотворил он весь мир; о Матери Земле и Отце-
Небе, об Агаюте и Марсайлеме - близнецах Войны и Удачи; об Иисусе и Пуконге,
о Марии и об Этсанатлеи - женщине, вечно омолаживающей себя; о лагунском
Черном Камне, о великом Орле и Богоматери Акомской. Диковинные сказы, звучавшие
еще чудесней оттого, что сказывали их здешними словами, не полностью
понятными. Лежа в постели, он рисовал в воображении Небо и Лондон, Богоматерь Аком-
скую и длинные ряды младенцев в чистеньких бутылях, и как Христос возносится
и Линда взлетает; воображал всемирного начальника инкубаториев и великого
Авонавилону.
Много ходило к Линде мужчин. Мальчишки стали уже тыкать на него пальцами.
На своем, на здешнем, языке они называли Линду скверной, ругали ее непонятно,
Авонавилона - в мифологии индейцев Северной Америки верховное божество, создатель
мира; в космогоническом мифе индейцев зуни Авонавилона силой мысли создал
жизнетворные туманы, из собственного тела - небо и землю, из которых в самом нижнем из
четырех покровов земли возникли племена людей и животных.
однако он знал, что слова это гнусные. Однажды запели о ней песню, и опять, и
опять - не уймутся никак. Он стал кидать в них камнями. А они - в него,
острым камнем рассекли ему щеку. Кровь текла долго, он весь вымазался.
Линда научила его читать. Углем она рисовала на стене картинки - сидящего
зверька, младенца в бутыли; а под ними писала. КОТ НЕ СПИТ. МНЕ ТУТ РАЙ. Он
усваивал легко и быстро. Когда выучился читать все, что она писала на стене,
Линда открыла свой деревянный сундук и достала из-под тех красных куцых
штанов, которых никогда не надевала, тоненькую книжицу. Он ее и раньше не раз
видел. «Будешь читать, когда подрастешь», - говорила Линда. Ну, вот и подрос,
подумал он гордо.
- Вряд ли эта книга тебя очень увлечет, - сказала Линда. - Но других у меня
нет. - Она вздохнула. - Видел бы ты, какие прелестные читальные машины у нас
в Лондоне!
Он принялся читать. «Химическая и бактериологическая обработка зародыша.
Практическое руководство для бета-лаборантов эмбрионария». Четверть часа ушло
на одоление слов этого заглавия. Он швырнул книжку на пол.
- Дрянь ты, а не книга! - сказал он и заплакал.
По-прежнему мальчишки распевали свою гнусную дразнилку о Линде. Смеялись и
над тем, какой он оборванный. Линда не умела чинить рваное. В Заоградном
мире, говорила она ему, если что порвется, сразу же выбрасывают и надевают
новое. «Оборвыш, оборвыш!» - дразнили мальчишки. «Зато я читать умею, - утешал
он себя, - а они нет. Не знают даже, что значит - читать». Утешаясь этим,
было легче делать вид, что не слышишь насмешек. Он снова попросил у Линды ту
книжку.
Чем злее дразнились мальчишки, тем усерднее читал он книгу. Скоро уже он
разбирал в ней все слова. Даже самые длинные. Но что они обозначают? Он
спрашивал у Линды, но даже когда она и в состоянии была ответить, то ясности
особой не вносила. Обычно же ответить не могла.
- что такое химикаты? - спрашивал он.
- А это соли магния или спирт, которым глушат рост и отупляют дельт и
эпсилонов, или углекислый кальций для укрепления костей и тому подобные вещества.
- А как делают химикаты, Линда? Где их добывают?
- Не знаю я. Они во флаконах. Когда флакон кончается, то спускают новый из
Химикатохранилища. Там их и делают, наверное. Или же с фабрики получают. Не
знаю. Я химией не занималась. Я работала всегда с зародышами.
И так вечно, что ни спроси. Никогда Линда не знает. Старики племени
отвечают куда определеннее.
«Семена людей и всех созданий, семя солнца и земли и неба - все семена
сгустил Авонавилона из Мглы Возрастания. Есть у мира четыре утробы; в нижнюю и
поместил он семена. И постепенно взрастали они...».
Придя как-то домой (Джон прикинул позже, что было это на тринадцатом году
жизни), он увидел, что в комнате на полу лежит незнакомая книга. Толстая и
очень старая на вид. Переплет обгрызли мыши; порядком растрепана вся. Он
поднял книгу, взглянул на заглавный лист: «Сочинения Уильяма Шекспира в одном
томе».
Линда лежала в постели, потягивая из чашки мерзкий свой вонючий мескаль.
- Ее Попе принес, - сказала Линда сиплым, грубым, чужим голосом. - Валялась
в Антилопьей киве1, в одном из сундуков. Сотни лет уже провалялась, говорят.
И не врут, наверно, потому что полистала я, а там полно вздора. Нецивилизо-
Кива - подземное обрядовое помещение у индейцев пузбло.
ванность жуткая. Но тебе пригодится - для тренировки в чтении. - Она допила,
опустила чашку на пол, повернулась на бок, икнула раза два и заснула.
Он раскрыл книгу наугад:
Похоти рабой
Жить, прея в сальной духоте постели,
Елозя и любясь в свиной грязи...1
о Линде; о Линде, что храпит в постели, и пустая чашка рядом на полу; о
Линде и о Попе, о них обоих.
Необычайные эти слова раздались, раскатились громово в мозгу, как барабаны
летних плясок, но барабаны говорящие; как хор мужчин, поющий Песнь зерна,
красиво, красиво до слез; как волшба старого Митсимы над молитвенными перьями
и резными палочками, костяными и каменными фигурками: кьятла тсилу силокве
силокве силокве. Кьяи силу силу, тситль - но сильнее, чем волшба Митсимы,
потому что эти слова больше значат и обращены к нему, говорят ему чудесно и
наполовину лишь понятно - грозная, прекрасная новая волшба, говорящая.
Все горячей ненавидел он Попе. Да, можно улыбаться, улыбаться - и быть
мерзавцем. Безжалостным, коварным, похотливым. Слова он понимал не до конца. Но
их волшба была могуча, они звучали в памяти, и было так, словно теперь только
начал он по-настоящему ненавидеть Попе, потому что не мог раньше облечь свою
ненависть в слова. А теперь есть у него слова, волшебные, поющие, гремящие,
как барабаны. Слова эти и странный, странный сказ, из которого слова взяты
(темен ему этот сказ, но чудесен, все равно чудесен), они обосновали
ненависть , сделали ее острей, живей; самого даже Попе сделали живей.
Однажды, наигравшись, он пришел домой - дверь спальной комнатки растворена,
и он увидел их, спящих вдвоем в постели, - белую Линду и рядом Попе, почти
черного; Линда лежит у Попе на руке, другая темная рука на груди у нее, и
одна из длинных кос индейца упала ей на горло, точно черная змея хочет
задушить . На полу возле постели - тыква, принесенная Попе, и чашка. Линда храпит.
Сердце в нем замерло, исчезло, и осталась пустота. Пустота, озноб, мутит
слегка, и голова кружится. Он прислонился к стене. Безжалостный, коварный,
похотливый... Волшбой, поющим хором, барабанами гремят слона. Озноб ушел, ему
стало вдруг жарко, щеки загорелись, комната поплыла перед ним, темнея. Он
скрежетнул зубами. «Я убью его, убью, убью». И загремело в мозгу:
Когда он в лежку пьян, когда им ярость
Владеет или кровосмесный пыл2
Волшба - на его стороне, волшба все проясняет, и дает приказ. Он шагнул
обратно, за порог. «Когда он в лежку пьян...». У очага на полу - мясной нож.
Поднял его и на цыпочках - опять в дверь спальной комнаты.
Бегом к постели, ткнул ножом, - ага, кровь! - снова ткнул (Попе взметнулся
тяжко, просыпаясь), хотел в третий раз ударить, но почувствовал, что руку его
схватили, сжали и - ох! - выворачивают. Он пойман, двинуться не может, черные
медвежьи глазки Попе глядят в упор, вплотную. Он не выдержал их взгляда,
опустил глаза. На левом плече у Попе - две ножевых ранки.
- Ах, кровь течет! - вскрикнула Линда. - Кровь течет! (Вида крови она не
выносит.)
Попе поднял свободную руку - чтобы ударить, конечно. Джон весь напрягся в
ожидании удара. Но рука взяла его за подбородок, повернула лицом к себе, и
1 Слова Гамлета, обращенные к королеве (акт III, сц. 4).
2 «Гамлет» (акт III, сц.З) . «Когда он в лежку пьян, в лежку пьян...».
опять пришлось смотреть глаза в глаза. Долго, нескончаемо долго. И вдруг, как
ни пересиливал себя, он заплакал. Попе рассмеялся.
- Ступай, - сказал он по-индейски. - Ступай, отважный Агаюта.
Он выбежал в другую комнату, пряча постыдные слезы.
- Тебе пятнадцать лет, - сказал старый Митсима индейскими словами. - Теперь
можно учить тебя гончарству.
Они намесили глины, присев у реки.
- С того начинаем, - сказал Митсима, взявши в ладони ком влажной глины, -
что делаем подобие луны. - Старик сплюснул ком в круглую луну, загнул края, и
луна превратилась в неглубокую чашку.
Медленно и неумело повторил Джон точные, тонкие движения стариковских рук.
- Луна, чашка, а теперь змея. - Взяв другой ком глины, Митсима раскатал его
в длинную колбаску, свел ее в кольцо и налепил на ободок чашки. - И еще змея.
И еще. И еще. - Кольцо за кольцом наращивал Митсима бока сосуда, узкий внизу,
сосуд выпукло расширялся, опять сужался к горлышку. Митсима мял, прихлопывал,
оглаживал, ровнял; и вот, наконец, стоит перед ним мальпаисский сосуд для
воды, но не черный, обычный, а кремово-белый и еще мягкий на ощупь. А рядом -
его собственное изделие, кривобокая пародия на сосуд Митсимы. Сравнив их,
Джон поневоле рассмеялся.
- Но следующий будет лучше, - сказал он, намешивая еще глины.
Лепить, придавать форму, ощущать, как растет уменье и сноровка в пальцах,
было необычайно приятно.
- А, бе, це, витамин Д, - напевал он, работая. - Жир в тресковой печени, а
треска в воде.
Пел и Митсима - песню о том, как добывают медведя. Весь день они работали,
и весь тот день переполняло Джона чувство глубокого счастья.
- А зимой, - сказал старый Митсима, - научу тебя делать охотничий лук.
Долго стоял он у дома; наконец, обряд внутри кончился. Дверь распахнулась,
стали выходить. Первым шел Котлу, вытянув правую руку и сжав в кулак, точно
неся в ней драгоценный камень. За ним вышла Кьякиме, тоже вытянув сжатую
руку. Они шли молча, и молча следовали за ними братья, сестры, родичи и толпа
стариков.
Вышли из пуэбло, прошли месу. Встали над обрывом - лицом к утреннему
солнцу . Котлу раскрыл ладонь. На ладони лежала горстка кукурузной муки, он дохнул
на нее, прошептал несколько слов и бросил эту щепоть белой пыли навстречу
встающему солнцу. То же сделала и Кьякиме. Выступил вперед отец ее и, держа
над собой оперенную молитвенную палочку, произнес длинную молитву, затем
бросил и палочку навстречу солнцу.
- Кончено, - возгласил старый Митсима.- Они вступили в брак.
- Одного я не понимаю, - сказала Линда, возвращаясь в пуэбло вместе с
Джоном, - зачем столько шума и возни по пустякам. В цивилизованных краях, когда
парень хочет девушку, он просто... Но куда же ты, Джон?
Но Джон бежал не останавливаясь, не желая слушать, прочь, прочь, куда-
нибудь , где нет никого.
Кончено. В ушах раздавался голос старого Митсимы. Кончено, кончено... Издали,
молча, но страстно, отчаянно и безнадежно он любил Кьякиме. А теперь кончено.
Ему было шестнадцать лет.
В полнолуние в Антилопьей киве тайны будут звучать, тайны будут вершиться и
передаваться. Они сойдут в киву мальчиками, а поднимутся оттуда мужчинами.
Всем им было боязно, и в то же время нетерпение брало. И вот наступил этот
день. Солнце село, показалась луна. Он шел вместе с остальными. У входа в ки-
ву стояли темной группой мужчины; уходила вниз лестница, в освещенную красную
глубь. Идущие первыми стали уже спускаться. Внезапно один из мужчин шагнул
вперед , взял его за руку и выдернул из рядов. Он вырвал руку, вернулся,
пятясь , на свое место. Но мужчина ударил его, схватил за волосы.
- Не для тебя это, белобрысый!
- Не для сына блудливой сучки, - сказал другой.
Подростки засмеялись.
- Уходи отсюда. - И видя, что он медлит, стоит неподалеку, опять крикнули
мужчины: - Уходи!
Один из них нагнулся, поднял камень, швырнул.
- Уходи отсюда, уходи!
Камни посыпались градом. Окровавленный, побежал он в темноту. А из красных
недр кивы доносилось пение. Уже все подростки туда спустились. Он остался
совсем один.
Совсем один, за чертой пуэбло, на голой скальной равнине месы. В лунном
свете скала - точно кости, побелевшие от времени. Внизу, в долине, воют на
луну койоты. Ушибы от камней болят, кровь еще течет; но не от боли он рыдает,
а оттого, что одинок, что выгнан вон, с этот безлюдный, кладбищенский мир
камня и лунного света. Он опустился на край обрыва, спиной к луне. Глянул
вниз, в черную тень месы, в черную сень смерти. Один только шаг, один прыжок...
Он повернул к свету правую руку. Из рассеченной кожи на запястье сочилась еще
кровь. Каждые несколько секунд падала капля, темная, почти черная в
мертвенном свете. Кап, кап, кап. Завтра, и снова завтра, снова завтра...
Ему открылись Время, Смерть, Бог.
- Всегда, всегда один и одинок.
Эти слова Джона щемящим эхом отозвались в сердце Бернарда. Один и одинок...
- Я тоже одинок, - вырвалось у него. - Страшно одинок.
- Неужели? - удивился Джон. - Я думал, в Том мире... Линда же говорит, что
там никто и никогда не одинок.
Бернард смущенно покраснел.
- Видите ли, - пробормотал он, глядя в сторону, - я, должно быть, не совсем
такой, как большинство. Если раскупориваешься не таким...
- Да, в этом все дело, - кивнул Джон. - Если ты не такой, как другие, то
обречен на одиночество. Относиться к тебе будут подло. Мне ведь нет ни к чему
доступа. Когда мальчиков посылали провести ночь на горах - ну, чтобы увидеть
там во сне тайного твоего покровителя, твое священное животное, - то меня не
пустили с ними; не хотят приобщать меня к тайнам. Но я сам все равно
приобщился. Пять суток ничего не ел, а затем ночью один поднялся на те вон горы. -
Он указал рукой.
Бернард улыбнулся снисходительно:
- И вам явилось что-нибудь во сне?
Джон кивнул.
- Но что явилось, открывать нельзя. - Он помолчал, потом продолжал
негромко : - А однажды летом я сделал такое, чего другие никто не делали: простоял
под жарким солнцем, спиной к скале, раскинув руки, как Иисус на кресте...
- А с какой стати?
- Хотел испытать, каково быть распятым. Висеть на солнцепеке.
- Да зачем вам это?
- Зачем?.. - Джон помялся. - Я чувствовал, что должен. Раз Иисус вытерпел.
И потом, я тогда худое сделал... И еще тосковал я, вот еще почему.
- Странный способ лечить тоску, - заметил Бернард. Но, чуть подумав, решил,
что все же в этом есть некоторый смысл. Чем глотать сому...
- Стоял, пока не потерял сознание, - сказал Джон. - Упал лицом в камни. Ви-
дите метину? - Он поднял со лба густые желто-русые пряди. На правом виске
обнажился неровный бледный шрам.
Бернард глянул и, вздрогнув, быстренько отвел глаза. Воспитание,
формирование сделало его не то чтобы жалостливым, но до крайности брезгливым. Малейший
намек на болезнь или рану вызывал в нем не просто ужас, а отвращение и даже
омерзение. Брр! Это как грязь, или уродство, или старость. Он поспешно сменил
тему разговора.
- Вам не хотелось бы улететь с нами в Лондон? - спросил он, делая этим
первый ход в хитрой военной игре, стратегию которой начал втихомолку
разрабатывать , как только понял, кто является так называемым отцом этого молодого
дикаря. - Вы бы не против?
Лицо Джона все озарилось.
- А вы, правда, возьмете с собой?
- Конечно, то есть если получу разрешение.
- И Линду возьмете?
- Гм... - Бернард заколебался. Взять это отвратное существо? Нет, немыслимо.
А впрочем, впрочем... Бернарда вдруг осенило, что именно ее отвратность может
оказаться мощнейшим козырем в игре.
- Ну, конечно же! - воскликнул он, чрезмерной и шумной сердечностью
заглаживая свое колебание.
Джон глубоко и счастливо вздохнул:
- Подумать только, осуществится то, о чем мечтал всю жизнь. Помните, что
говорит Миранда1?
- Кто?
Но молодой человек, видимо, не слышал переспроса.
- «О чудо! - произнес он, сияя взглядом, разрумянившись. - Сколько вижу я
красивых созданий! Как прекрасен род людской!». - Румянец стал гуще; Джон
попомнил о Ленайне - об ангеле, одетом в темно-зеленую вискозу, с лучезарно
юной, гладкой кожей, напоенной питательными кремами, с дружелюбной улыбкой.
Голос его дрогнул умиленно. - «О дивный новый мир...». - Но тут он вдруг
осекся ; кровь отхлынула от щек, он побледнел как смерть. - Она за вами замужем? -
выговорил он.
- За мной - что?
- Замужем. Вступила с вами в брак. Это провозглашается индейскими словами и
нерушимо вовек.
- Да нет, какой там брак! - Бернард невольно рассмеялся.
Рассмеялся и Джон, но по другой причине - от буйной радости.
- «О дивный новый мир, - повторил он. - О дивный новый мир, где обитают
такие люди. Немедля же в дорогу!»
- У вас крайне эксцентричный способ выражаться, - сказал Бернард,
озадаченно взирая на молодого человека. - Да и не лучше ли подождать с восторгами,
увидеть прежде этот дивный мир?
Глава
девятая
Ленайна чувствовала себя вправе - после дня, наполненного странным и
ужасным, - предаться абсолютнейшему сомотдыху. Как только вернулись на туристский
пункт, она приняла шесть полуграммовых таблеток сомы, легла в кровать и минут
через десять плыла уже в лунную вечность. Очнуться, очутиться опять во
времени ей предстояло лишь через восемнадцать часов, а то и позже.
А Бернард лежал, бессонно глядя в темноту и думая. Было уже за полночь, ко-
1 Героиня шекспировской «Бури». Далее следуют ее слова (акт V, сц. 1).
гда он уснул. Далеко за полночь; но бессонница дала плоды - он выработал план
действий.
На следующее утро, точно в десять часов, мулат в зеленой форме вышел из
приземлившегося вертоплана. Бернард ждал его среди агав.
- Мисс Краун отдыхает, - сказал Бернард. - Вернется из сомотдыха часам к
пяти, не раньше. Так что у нас в распоряжении семь часов.
(«Слетаю в Санта-Фе, - решил Бернард, - сделаю там все нужное и вернусь, а
она еще спать будет».)
- Безопасно ей будет здесь одной? - спросил он мулата.
- Как в кабине вертоплана, - заверил тот.
Сели в машину, взлетели. В десять тридцать четыре они приземлились на крыше
сантафейскохю почтамта; в десять тридцать семь Бернарда соединили с
канцелярией Главноуправителя на Уайтхолле1; в десять тридцать девять он уже излагал
свое дело четвертому личному секретарю Его Фордейшества; в десять сорок
четыре повторял то же самое первому секретарю, а в десять сорок семь с половиной
в его ушах раздался звучный бас самого Мустафы Монда.
- Я взял на себя смелость предположить, - запинаясь, докладывал Бернард, -
что вы, Ваше Фордейшество, сочтете случай этот представляющим достаточный
научный интерес...
- Да, случай, я считаю, представляет достаточный научный интерес, -
отозвался бас. - Возьмите с собой в Лондон обоих индивидуумов.
- Вашему Фордейшеству известно, разумеется, что мне будет необходим
специальный пропуск...
- Соответствующее распоряжение, - сказал Мустафа, - уже передается в данный
момент Хранителю резервации. К нему и обратитесь безотлагательно. Всего
наилучшего .
Трубка замолчала. Бернард положил ее и побежал на крышу.
- Летим к Хранителю, - сказал он мулату в зеленом.
В десять пятьдесят четыре Хранитель тряс руку Бернарду, здороваясь.
- Рад вас видеть, мистер Маркс, рад вас видеть, - гудел он почтительно. -
Мы только что получили специальное распоряжение...
- Знаю, - не дал ему кончить Бернард. - Я разговаривал сейчас по телефону с
Его Фордейшеством. - Небрежно-скучающий тон Бернарда давал понять, что
разговоры с Главноуправителем - вещь для Бернарда самая привычная и будничная. Он
опустился в кресло. - Будьте добры совершить все формальности. Поскорей,
будьте добры, - повторил он с нажимом. Он упивался своей новой ролью.
В три минуты двенадцатого все необходимые бумаги были уже у него в кармане.
- До свидания, - покровительственно кивнул он Хранителю, проводившему его
до лифта. - До свидания.
В отеле, расположенном неподалеку, он освежил себя ванной, вибровакуумным
массажем, выбрился электролизной бритвой, прослушал утренние известия, провел
полчасика у телевизора, отобедал не торопясь, со вкусом, и в половине
третьего полетел с мулатом обратно в Мальпаис.
- Бернард, - позвал Джон, стоя у туристского пункта. - Бернард!
Ответа не было. Джон бесшумно взбежал на крыльцо в своих оленьих мокасинах
и потянул дверную ручку. Дверь заперта.
Уехали! Улетели! Такой беды с ним еще не случалось. Сама приглашала прийти,
а теперь нет их. Он сел на ступеньки крыльца и заплакал.
Полчаса прошло, прежде чем он догадался заглянуть в окно. И сразу увидел
там небольшой зеленый чемодан с инициалами Л. К. на крышке. Радость вспыхнула
в нем пламенем. Он схватил с земли голыш. Зазвенело, падая, разбитое стекло.
1 Улица в Лондоне, где расположены британские правительственные учреждения.
Мгновенье - и он уже в комнате. Раскрыл зеленый чемодан, и тут же в ноздри, в
легкие хлынул запах Ленайны, ее духи, ее эфирная сущность. Сердце забилось
гулко; минуту он был близок к обмороку. Наклонясь к драгоценному вместилищу,
он стал перебирать, вынимать, разглядывать. Застежки-молнии на вискозных
шортах озадачили его сперва, а затем - когда решил загадку молний - восхитили.
Дерг туда, дерг обратно, жжик жжик, жжик-жжик; он был в восторге. Зеленые
туфельки ее - ничего чудесней в жизни он не видел. Развернув комбилифчик с
трусиками, он покраснел, поспешно положил на место; надушенный ацетатный носовой
платок поцеловал, а шарфик повязал себе на шею. Раскрыл коробочку - и
окутался облаком просыпавшейся ароматной пудры. Запорошил все пальцы себе. Он вытер
их о грудь свою, о плечи, о загорелые предплечья. Как пахнет! Он закрыл
глаза ; он потерся щекой о запудренное плечо. Прикосновение гладкой кожи, аромат
этой мускусной пыльцы, будто сама Ленайна здесь.
- Ленайна! - прошептал он. - Ленайна!
Что-то ему послышалось, он вздрогнул, оглянулся виновато. Сунул вынутые
воровским образом вещи обратно, придавил крышкой; опять прислушался и
огляделся. Ни звука, ни признака жизни. Однако ведь он явственно слышал - не то
вздох, не то скрип половицы. Он подкрался на цыпочках к двери, осторожно
отворил, за дверью оказалась широкая лестничная площадка. А за площадкой - еще
дверь, приоткрытая. Он подошел, открыл пошире, заглянул.
Там, на низкой кровати, сбросив с себя простыню, в комбинированной розовой
пижамке на молниях лежала и спала крепким сном Ленайна - и была так прелестна
в ореоле кудрей, так была детски-трогательна, со своим серьезным личиком и
розовыми пальчиками ног, так беззащитно и доверчиво разбросала руки, что на
глаза Джону навернулись слезы.
С бесконечными и совершенно ненужными предосторожностями - ибо досрочно
вернуть Ленайну из ее сомотдыха мог разве что гулкий пистолетный выстрел - он
пошел, он опустился на колени у кровати. Глядел, сложив молитвенно руки,
шевеля губами. «Ее глаза», - шептал он.
Ее глаза, лицо, походка, голос;
Упомянул ты руки - их касанье
Нежней, чем юный лебединый пух,
А перед царственной их белизною
Любая белизна черней чернил1
Муха, жужжа, закружилась над ней; взмахом руки он отогнал муху. И вспомнил:
Мухе - и той доступно сесть
На мраморное чудо рук Джульетты,
Мухе - и той дозволено похитить
Бессмертное благословенье с губ,
Что разалелись от стыда, считая
Грехом невольный этот поцелуй;
О чистая и девственная скромность!2
Медленно-медленно, неуверенным движением человека, желающего погладить
пугливую дикую птицу, которая и клюнуть может, он протянул руку. Дрожа, она
остановилась в сантиметре от сонного локтя, почти касаясь. Посметь ли! Посметь
ли осквернить прикосновеньем низменной руки... Нет, нельзя. Слишком опасна
птица и опаслива. Он убрал руку. Как прекрасна Ленайна! Как прекрасна!
1 «Троил и Крессида» (акт I, сц. 1).
2 «Ромео и Джульетта» (акт III, сц. 3) .
Затем он вдруг поймал себя на мысли, что стоит лишь решительно и длинно
потянуть вниз эту застежку у нее на шее... Он закрыл глаза, он тряхнул головой,
как встряхивается, выходя из воды, ушастый пес. Пакостная мысль! Стыд охватил
его. «О чистая и девственная скромность!..»
В воздухе послышалось жужжание. Опять хочет муха похитить бессмертное
благословенье? Или оса? Он поднял глаза - не увидел ни осы, ни мухи. Жужжание
делалось все громче, и стало ясно, что оно идет из-за ставней, снаружи. Вер-
топлан! В панике Джон вскочил на ноги, метнулся вон, выпрыгнул в разбитое
окно и, пробежав по тропке между высокими агавами, поспел как раз к приземленью
вертоплана.
Глава
десятая
На всех четырех тысячах электрических часов во всех четырех тысячах залов и
комнат Центра стрелки показывали двадцать семь минут третьего. В «нашем
трудовом улье», как любил выражаться Директор, стоял рабочий шум. Все и вся
трудилось , упорядоченно двигалось. Под микроскопами, яростно двигая длинными
хвостиками, сперматозоиды бодливо внедрялись в яйцеклетки и оплодотворенные
яйца разрастались, делились или же, пройдя бокановскизацию, почковались,
давая целые популяции близнецов. С урчанием шли эскалаторы из Зала
предопределения вниз, в Эмбрионарий, и там, в вишневом сумраке, прея на подстилках из
свиной брюшины, насыщаясь кровезаменителем и гормонами, росли зародыши или,
отравленные спиртом, прозябали, превращались в щуплых эпсилонов. С тихим
рокотом ползли конвейерные ленты незаметно глазу - сквозь недели, месяцы и
сквозь биологические эры, повторяемые эмбрионами в своем развитии, - в Зал
раскупорки, где новораскупоренные младенцы издавали первый вопль изумления и
ужаса.
Гудели в подвальном этаже электрогенераторы, мчались вверх и вниз грузо-
подъемнички. На всех одиннадцати этажах Младопитомника было время кормления.
Восемнадцать сотен снабженных ярлыками младенцев дружно тянули из
восемнадцати сотен бутылок свою порцию пастеризованного млечного продукта.
Над ними в спальных залах, на десяти последующих этажах, малыши и малышки,
кому полагался по возрасту послеобеденный сон, и во сне этом трудились не
менее других, хотя и бессознательно, усваивали гипнопедические уроки гигиены и
умения общаться, основы кастового самосознания и начала секса. А еще выше
помещались игровые залы, где по случаю дождя девятьсот детишек постарше
развлекались кубиками, лепкой, прятками и эротической игрой.
Жж-жж! - деловито, жизнерадостно жужжал улей. Весело напевали девушки над
пробирками; насвистывая, занимались своим делом предназначатели; а какие
славные остроты можно было слышать над пустыми бутылями в Зале раскупорки! Но
у Директора, входящего с Генри Фостером в Зал оплодотворения, лицо выражало
серьезность, деревянную суровость.
- ...В назидание всем, - говорил Директор. - И в этом зале, поскольку здесь
наибольшее у нас число работников высших каст. Я велел ему явиться сюда в два
тридцать.
- Работник он очень хороший, - лицемерно свеликодушничал Генри.
- Знаю. Но тем оправданнее будет суровость наказания. Повышенные умственные
данные налагают и повышенную нравственную ответственность. Чем одаренней
человек, тем способнее он разлагать окружающих. Лучше, чтобы пострадал один, но
спасены были от порчи многие. Рассудите дело беспристрастно, мистер Фостер, и
вы согласитесь, что нет преступления гнусней, чем нарушение общепринятых норм
поведения. Убийство означает гибель особи, а, собственно, что для нас одна
особь? - Взмахом руки Директор охватил ряды микроскопов, пробирки, инкубато-
ры. - Мы с величайшей легкостью можем сотворить сколько угодно новых.
Нарушение же принятых норм ставит под угрозу нечто большее, чем жизнь какой-то
особи , наносит удар всему Обществу. Да, всему Обществу, - повторил он. - Но вот
и сам преступник.
Бернард приближался уже к ним, шел между рядами оплодотворителей. Вид у
него был бойкий, самоуверенный, но из-под этой маскировки проглядывала тревога.
- Добрый день, Директор, - произнес он до нелепости громко; заметив это
сам, он тут же сбавил тон чуть не до шепота и пискнул: - Вы назначили мне
встречу здесь.
- Да, - сказал Директор важно и зловеще. - Назначил встречу здесь. Вы
вернулись, как я понимаю, из своего отпуска.
- Да, - сказал Бернард.
- Так-с-сс, - змеино протянул звук «с» Директор и, внезапно повысив голос,
трубно воззвал:
- Леди и джентльмены, дамы и господа.
Вмиг прекратилось мурлыканье лаборанток над пробирками, сосредоточенное
посвистывание микроскопистов. Наступило молчание; лица всех обратились к
Директору .
- Дамы и господа, - повторил он еще раз. - Простите, что прерываю ваш труд.
Меня к тому вынуждает тягостный долг. Под угрозу поставлены безопасность и
стабильность Общества. Да, поставлены под угрозу, дамы и господа. Этот
человек, - указал он обвиняюще на Бернарда, - человек, стоящий перед вами, этот
альфа-плюсовик, которому так много было дано и от которого, следовательно,
так много ожидалось, этот ваш коллега грубо обманул доверие Общества. Своими
еретическими взглядами на спорт и сому, своими скандальными нарушениями норм
половой жизни, своим отказом следовать учению Господа нашего Форда и вести
себя во внеслужебные часы «как дитя в бутыли», - Директор осенил себя знаком
Т, - он разоблачил себя, дамы и господа, как враг Общества, как разрушитель
Порядка и Стабильности, как злоумышленник против самой Цивилизации. Поэтому я
намерен снять его, отстранить с позором от занимаемой должности; я намерен
немедленно осуществить его перевод в третьестепенный филиал, причем как можно
более удаленный от крупных населенных центров, так будет в интересах
Общества. В Исландии ему представится мало возможностей сбивать людей с пути своим
фордохульственным примером.
Директор сделал паузу; скрестив руки на груди, повернулся величаво к
Бернарду .
- Можете ли вы привести убедительный довод, который помешал бы мне
исполнить вынесенный вам приговор?
- Да, могу! - не сказал, а крикнул Бернард.
Несколько опешив, но все еще величественно, Директор промолвил:
- Так приведите этот довод.
- Пожалуйста. Мой довод в коридоре. Сейчас приведу. - Бернард торопливо
пошел к двери, распахнул ее. - Входите, - сказал он, и довод явился и предстал
перед всеми.
Зал глухо ахнул, по нему прокатился ропот удивления и ужаса; взвизгнула
юная лаборантка; кто-то вскочил на стул, чтобы лучше видеть, и при этом
опрокинул две пробирки, полные сперматозоидов. Оплывшая, обрюзгшая - устрашающее
воплощение безобразной немолодости среди этих молодых, крепкотелых, туголи-
цых, - Линда вошла в зал, кокетливо улыбаясь своей щербатой, линялой улыбкой
и роскошно, как ей казалось, колебля на ходу свои окорока. Бернард шел рядом
с ней.
- Вот он, - указал Бернард на Директора.
- Будто я уж такая беспамятная, - даже обиделась Линда и, повернувшись к
Директору, воскликнула: - Ну конечно, я узнала, Томасик, я бы тебя узнала
среди тысячи мужчин! А неужели ты меня забыл? Не узнаешь? Не помнишь меня,
Томасик? Твою Линдочку. - Она глядела на него, склонив голову набок,
продолжая улыбаться, но на лице Директора застыло такое отвращение, что улыбка
Линды делалась все неуверенней, растерянней и угасла, наконец. - Не помнишь,
Томасик? - повторила она дрожащим голосом. В глазах ее была тоска и боль.
Дряблое, в пятнах лицо перекосилось горестной гримасой. - Томасик! - Она
протянула к нему руки. Раздался чей-то смешок.
- Что означает, - начал Директор, - эта чудовищная...
- Томасик! - она подбежала, волоча свою накидку-одеяло, бросилась Директору
на шею, уткнулась лицом ему в грудь.
Зал взорвался безудержным смехом.
- ...эта чудовищная шутка? - возвысил голос Директор. Весь побагровев, он
вырвался из объятий. Она льнула к нему цепко и отчаянно.
- Но я же Линда. Я же Линдочка.
Голос ее тонул в общем смехе.
- Но я же родила от тебя, - прокричала она, покрывая шум. И внезапно,
грозно воцарилась тишина; все смолкли, пряча глаза в замешательстве. Директор
побледнел, перестал вырываться, так и замер, ухватясь за руки Линды, глядя на
нее остолбенело.
- Да, родила, стала матерью.
Она бросила это, как вызов, в потрясенную тишину; затем, отстранись от
Директора, объятая стыдом, закрыла лицо, зарыдала.
- Я не виновата, Томасик. Я же всегда выполняла все приемы. Всегда-всегда...
Я не знаю, как это... Если бы ты только знал, Томасик, как ужасно... Но все равно
он был мне утешением. - И, повернувшись к двери, позвала:
- Джон! Джон!
Джон тут же появился на пороге, остановился, осмотрелся, затем быстро,
бесшумно в своих мокасинах пересек зал, опустился на колени перед Директором и
звучно произнес:
- Отец мой!
Слово это (ибо ругательство «отец» менее прямо, чем «мать», связанное с
мерзким и аморальным актом деторождения, звучит не столь похабно), комически-
грязное это словцо разрядило атмосферу напряжения, ставшего уже невыносимым.
Грянул хохот-рев, оглушительный и нескончаемый. «Отец мой» - и кто же?
Директор! Отец! О господи Фо-хо-хохо!.. Да это ж фантастика! Все новые, новые
приступы , взрывы - лица раскисли от хохота, слезы текут. Еще шесть пробирок
спермы опрокинули. Отец мой!
Бледный, вне себя от унижения, Директор огляделся затравленно вокруг дикими
глазами.
Отец мой! Хохот, начавший было утихать, раскатился опять, громче прежнего.
Зажав руками уши, Директор кинулся вон из зала.
Глава
одиннадцатая
После скандала в Зале оплодотворения все высшекастовое лондонское общество
рвалось увидеть этого восхитительного дикаря, который упал на колени перед
Директором Инкубатория (вернее сказать, перед бывшим Директором, ибо бедняга
тотчас ушел в отставку и больше уж не появлялся в Центре), который бухнулся
на колени и обозвал Директора отцом, - юмористика почти сказочная! Линда же,
напротив, не интересовала никого. Назваться матерью - это уже не юмор, а
похабщина. Притом она ведь не настоящая дикарка, а из бутыли вышла,
сформирована , как все, и подлинной эксцентричностью понятий блеснуть не может. Наконец
- и это наивесомейший резон, чтобы не знаться с Линдой, - ее внешний вид.
Жирная, утратившая свою молодость, со скверными зубами, с пятнистым лицом, с
безобразной фигурой - при одном взгляде на нее буквально делается дурно. Так
что лондонские сливки общества решительно не желали видеть Линду. Да и Линда
со своей стороны нимало не желала их видеть. Для нее возврат в цивилизацию
значил возвращение к соме, означал возможность лежать в постели и предаваться
непрерывному сомотдыху без похмельной рвоты или головной боли, без того
чувства, какое бывало всякий раз после пейотля, будто совершила что-то жутко
антиобщественное , навек опозорившее. Сома не играет с тобой таких шуток. Она -
средство идеальное, а если, проснувшись наутро, испытываешь неприятное
ощущение, то неприятное не само по себе, а лишь сравнительно с радостями забытья.
И поправить положение можно - можно сделать забытье непрерывным. Линда жадно
требовала все более крупных и частых доз сомы. Доктор Шоу вначале возражал;
потом махнул рукой. Она глотала до двадцати граммов ежесуточно.
- и это ее прикончит в месяц-два, - доверительно сообщил доктор Бернарду. -
В один прекрасный день ее дыхательный центр окажется парализован. Дыхание
прекратится. Наступит конец. И тем лучше. Если бы мы умели возвращать
молодость , тогда бы дело другое. Но мы не умеем.
К всеобщему удивлению (ну и пускай себе спит Линда и никому не мешает),
Джон пытался возражать.
- Ведь закармливая этими таблетками, вы укорачиваете ей жизнь!
- В некотором смысле укорачиваем, - соглашался доктор Шоу, - но в другом
даже удлиняем. (Джон глядел на него непонимающе.) Пусть сома укорачивает
временное протяжение вашей жизни на столько-то лет, - продолжал врач. - Зато
какие безмерные вневременные протяжения она способна вам дарить. Каждый сомот-
дых - это фрагмент того, что наши предки называли вечностью.
- «Вечность была у нас в глазах и на устах»1, - пробормотал Джон, начиная
понимать.
- Как? - не расслышал доктор Шоу.
- Ничего. Так.
- Конечно, - продолжал доктор Шоу, - нельзя позволять людям то и дело
отправляться в вечность, если они выполняют серьезную работу. Но поскольку у
Линды такой работы нет...
- Все равно, - не успокаивался Джон, - по-моему, нехорошо это.
Врач пожал плечами:
- Что ж, если вы предпочитаете, чтобы она вопила и буянила, домогаясь сомы...
В конце концов, Джону пришлось уступить. Линда добилась своего. И залегла
окончательно в своей комнатке на тридцать восьмом этаже дома, в котором жил
Бернард. Радио, телевизор включены круглые сутки, из краника чуть-чуть
покапывают духи пачули, и тут же под рукой таблетки сомы - так лежала она у себя
в постели; и в то же время пребывала где-то далеко, бесконечно далеко, в
непрерывном сомотдыхе, в ином каком-то мире, где радиомузыка претворялась в
лабиринт звучных красок, трепетно скользящий лабиринт, ведущий (о, какими
прекрасно-неизбежными извивами!) к яркому средоточью полного, уверенного
счастья; где танцующие телевизионные образы становились актерами в неописуемо
дивном суперпоющем ощущальном фильме; где аромат каплющих духов разрастался в
солнце, в миллион сексофонов, - в Попе, обнимающего, любящего, но неизмеримо
сладостней, сильней - и нескончаемо.
- Нет, возвращать молодость мы не умеем. Но я крайне рад этой возможности
понаблюдать одряхление на человеке. Сердечное спасибо, что пригласили меня. -
И доктор Шоу горячо пожал Бернарду руку.
Итак, видеть жаждали Джона. А поскольку доступ к Джону был единственно
через его официального опекуна и гида Бернарда, то к Бернарду впервые в жизни
1 Слова Клеопатры; «Антоний и Клеопатра» (акт I, сц. 3).
стали относиться по-человечески, даже более того, словно к очень важной
особе . Теперь и речи не было про спирт, якобы подлитый в его кровезаменитель; не
было насмешек над его наружностью. Генри Фостер весь излучал радушие; Бенито
Гувер подарил шесть пачек секс-гормональной жевательной резинки; пришел
помощник Предопределителя и чуть ли не подобострастно стал напрашиваться в
гости - на какой-либо из званых вечеров, устраиваемых Бернардом. Что же до
женщин, то Бернарду стоило лишь поманить их приглашением на такой вечер, и
доступна делалась любая.
- Бернард пригласил меня на будущую среду, познакомит с Дикарем, - объявила
торжествующе Фанни.
- Рада за тебя, - сказала Ленайна. - А теперь признайся, что ты неверно
судила о Бернарде. Ведь, правда же, он мил?
Фанни кивнула.
- И не скрою, - сказала Фанни, - что я весьма приятно удивлена.
Начальник Укупорки, Главный предопределитель, трое заместителей помощника
Главного оплодотворителя, профессор ощущального искусства из Института
технологии чувств, Настоятель Вестминстерского храма песнословия, Главный боканов-
скизатор - бесконечен был перечень светил и знатных лиц, бывавших на приемах
у Бернарда.
- А девушек я на прошлой неделе имел шесть штук, - похвастался Бернард
перед Гельмгольцем. - Одну в понедельник, двух во вторник, двух в пятницу и
одну в субботу. И еще, по крайней мере, дюжина набивалась, да не было времени и
желания...
Гельмгольц слушал молча, с таким мрачным неодобрением, что Бернард
обиделся.
- Тебе завидно, - сказал Бернард.
- Нет, попросту грустновато, - ответил он.
Бернард ушел рассерженный. Никогда больше, дал он себе зарок, никогда
больше не заговорит он с Гельмгольцем.
Шли дни. Успех кружил Бернарду голову, как шипучий пьянящий напиток, и
(подобно всякому хорошему опьяняющему средству) полностью примирил его с
порядком вещей, прежде таким несправедливым. Теперь этот мир был хорош, поскольку
признал Бернардову значимость. Но, умиротворенный, довольный своим успехом,
Бернард, однако, не желал отречься от привилегии критиковать порядок вещей.
Ибо критика усиливала в Бернарде чувство значимости, собственной весомости. К
тому же критиковать есть что - в этом он убежден был искренно. (Столь же
искренне ему хотелось и нравилось иметь успех, иметь девушек по желанию.) Перед
теми, кто теперь любезничал с ним ради доступа к Дикарю, Бернард щеголял
язвительным инакомыслием. Его слушали учтиво. Но за спиной у него покачивали
головами и пророчили: «Этот молодой человек плохо кончит». Пророчили тем
увереннее , что сами намерены были в должное время позаботиться о плохом конце.
«И не выйдет он вторично сухим из воды - не вечно ему козырять дикарями», -
прибавляли они. Пока же этот козырь у Бернарда был, и с Бернардом держались
любезно. И Бернард чувствовал себя монументальной личностью, колоссом - и в
то же время ног под собой не чуял, был легче воздуха, парил в поднебесье.
- Он легче воздуха, - сказал Бернард, показывая вверх.
Высоко-высоко там висел привязанный аэростат службы погоды и розово
отсвечивал на солнце, как небесная жемчужина.
«...упомянутому Дикарю, - гласила инструкция, данная Бернарду, - надлежит
наглядно показать цивилизованную жизнь во всех ее аспектах...».
Сейчас Дикарю показывали ее с высоты птичьего полета - с взлетно-
посадочного диска Черингтийской башни. Экскурсоводами служили начальник этого
аэропорта и штатный метеоролог. Но говорил главным образом Бернард. Опьянен-
ный своей ролью, он вел себя так, словно был, по меньшей мере, Главноуправи-
телем. Он парил в поднебесье.
Оттуда, из этих небес, упала на диск «Бомбейская Зеленая ракета». Пассажиры
сошли. Из восьми иллюминаторов салона выглянули восемь одетых в хаки
бортпроводников - восьмерка тождественных близнецов-дравидов.
- Тысяча двести пятьдесят километров в час, - внушительно сказал начальник
аэропорта. - Скорость приличная, не правда ли, мистер Дикарь?
- Да, - сказал Дикарь. - Однако Ариель способен был в сорок минут всю землю
опоясать1.
«Дикарь, - писал Бернард Мустафе Монду в своем отчете, - выказывает
поразительно мало удивления или страха перед изобретениями цивилизации. Частично
это объясняется, без сомнения, тем, что ему давно рассказывала о них Линда,
его м...»
Мустафа Монд нахмурился. «Неужели этот дурак думает, что шокирует меня,
если напишет слово полностью?»
«Частично же тем, что интерес его сосредоточен на фикции, которую он
именует душой и упорно считает существующей реально и помимо вещественной среды; я
же убеждаю его в том, что...».
Главноуправитель пропустил, не читая, Бернардовы рассуждения и хотел уже
перевернуть страницу в поисках чего-либо конкретней, интересней, как вдруг
наткнулся взглядом на весьма странные фразы. «...Хотя должен признаться, -
прочел он, - что здесь я согласен с Дикарем и тоже нахожу нашу цивилизованную
безмятежность чувств слишком легко нам достающейся, слишком, как выражается
Дикарь, дешевой; и, пользуясь случаем, я хотел бы привлечь внимание Вашего
Фордейшества к...».
Мустафа не знал, гневаться ему или смеяться. Этот нуль суется читать лекции
о жизнеустройстве ему, Мустафе Монду! Такое уж ни в какие ворота не лезет! Да
он с ума сошел! «Человечку необходим урок», - решил Главноуправитель; но тут
же густо рассмеялся, закинув голову. И мысль об уроке отодвинулась куда-то
вдаль.
Посетили небольшой завод осветительных устройств для вертопланов, входящий
в Корпорацию электрооборудования. Уже на крыше были встречены и главным
технологом, и администратором по кадрам (ибо рекомендательное письмо-циркуляр
Главноуправителя обладало силой магической). Спустились в производственные
помещения.
- Каждый процесс, - объяснял администратор, - выполняется по возможности
одной группой Бокановского.
И действительно, холодную штамповку выполняли восемьдесят три чернявых,
круглоголовых и почти безносых дельтовика. Полсотни четырехшпиндельных токар-
но-револьверных автоматов обслуживались полусотней горбоносых рыжих гамм.
Персонал литейной составляли сто семь сенегальцев-эпсилонов, с бутыли
привычных к жаре. Резьбу нарезали тридцать три желто-русые, длинноголовые,
узкобедрые дельтовички, ростом все как одна метр шестьдесят девять сантиметров (с
допуском плюс-минус 20 мм) . В сборочном цехе два выводка гамма-плюсовиков
карликового размера стояли на сборке генераторов. Ползла конвейерная лента с
грузом частей; по обе стороны ее тянулись низенькие рабочие столы; и друг
против друга стояли сорок семь темноволосых карликов и сорок семь
светловолосых. Сорок семь носов крючком - и сорок семь курносых; сорок семь
подбородков, выдающихся вперед, - и сорок семь срезанных. Проверку собранных генера-
Точнее говоря, такой скоростью полета обладал Пак - персонаж «Сна в летнюю ночь»
(см. акт II, сц. 1, с. 175).
торов производили восемнадцать схожих как две капли воды курчавых шатенок в
зеленой гамма-форме; упаковкой занимались тридцать четыре коротконогих левши
из разряда «дельта-минус», а погрузкой в ожидающие тут же грузовики и фургоны
- шестьдесят три голубоглазых, льнянокудрых и веснушчатых эпсилон-
полукретина .
«О дивный новый мир...». Память злорадно подсказала Дикарю слова Миранды. «О
дивный новый мир, где обитают такие люди».
- И могу вас заверить, - подытожил администратор на выходе из завода, - с
нашими рабочими практически никаких хлопот. У нас всегда...
Но Дикарь уже убежал от своих спутников за лавровые деревца, и там его
вырвало так, будто не на твердой земле он находился, а в вертоплане, попавшем в
болтанку.
«Дикарь, - докладывал письменно Бернард, - отказывается принимать сому, и,
по-видимому, его очень удручает то, что Линда, его м..., пребывает в постоянном
сомотдыхе. Стоит отметить, что, несмотря на одряхление и крайне отталкивающий
вид его м... Дикарь зачастую ее навещает и весьма привязан к ней - любопытный
пример того, как ранняя обработка психики способна смягчить и даже подавить
естественные побуждения (в данном случае - побуждение избежать контакта с
неприятным объектом)».
В Итоне они приземлились на крыше школы. Напротив, за прямоугольным двором,
ярко белела на солнце пятидесятидвухэтажная Лаптонова Башня. Слева - колледж,
а справа - Итонский храм песнословия возносили свои веками освященные громады
из железобетона и витагласа1. В центре прямоугольника, ограниченного этими
четырьмя зданиями, стояло причудливо-старинное изваяние господа нашего Форда
из хромистой стали.
Вышедших из кабины Дикаря и Бернарда встретили доктор Гэфни, ректор и мисс
Кийт, директриса.
- А близнецов у вас здесь много? - тревожно спросил Дикарь, когда
приступили к обходу.
- О нет, - ответил ректор. - Итон предназначен исключительно для мальчиков
и девочек из высших каст. Одна яйцеклетка - один взрослый организм. Это,
разумеется , затрудняет обучение. Но поскольку нашим питомцам предстоит брать на
плечи ответственность, принимать решения в непредвиденных и чрезвычайных
обстоятельствах, бокановскизация для них не годится. - Ректор вздохнул.
Бернарду между тем весьма пришлась по вкусу мисс Кийт.
- Если вы свободны вечером в любой понедельник, среду или пятницу, милости
прошу, - говорил он ей. - Субъект, знаете ли, занятный, - прибавил он, кивнув
на Дикаря. - Оригинал.
Мисс Кийт улыбнулась (и Бернард счел улыбку очаровательной), промолвила:
«Благодарю вас», сказала, что с удовольствием принимает приглашение.
Ректор открыл дверь в аудиторию, где шли занятия с плюс-плюс-альфами.
Послушав минут пять, Джон озадаченно повернулся к Бернарду.
- А что это такое - элементарная теория относительности? - шепотом спросил
он. Бернард начал было объяснять, затем предложил пойти лучше послушать, как
обучают другим предметам.
В коридоре, ведущем в географический зал для минус-бет, они услышали за
одной из дверей звонкое сопрано:
- Раз, два, три, четыре, - и тут же новую, устало-раздраженную команду: -
Отставить.
- Мальтузианские приемы, - объяснила директриса. - Наши девочки, конечно, в
1 Стекло, пропускающее ультрафиолетовые лучи.
большинстве своем неплоды. Как и я сама, - улыбнулась она Бернарду. - Но есть
у нас учениц восемьсот нестерилизованных, и они нуждаются в постоянной
тренировке .
В географическом зале Джон услышал, что «дикая резервация - это местность,
где вследствие неблагоприятных климатических или геологических условий не
окупились бы расходы на цивилизацию». Щелкнули ставни; свет в зале погас; и
внезапно на экране, над головой у преподавателя, возникли penitentes1, павшие
ниц пред богоматерью Акомской (знакомое Джону зрелище); стеная, каялись они в
грехах перед распятым Иисусом, перед Пуконхюм в образе орла. А юные итонцы в
зале надрывали животики от смеха. Penitentes поднялись, причитая, на ноги,
сорвали с себя верхнюю одежду и узловатыми бичами принялись себя хлестать.
Смех в зале до того разросся, что заглушил даже стоны бичующихся, усиленные
звукоаппаратурой.
- Но почему они смеются? - спросил Дикарь с недоумением и болью в голосе.
- Почему? - Ректор обернулся к нему, улыбаясь во весь рот. - Да потому что
смешно до невозможности.
В кинематографической полумгле Бернард отважился на то, на что в прошлом
вряд ли решился бы даже в полной темноте. Окрыленный своей новой значимостью,
он обнял директрису за талию. Талия гибко ему покорилась. Он хотел уже
сорвать поцелуйчик-другой или нежно щипнуть, но тут снова щелкнули, открылись
ставни.
- Пожалуй, продолжим осмотр, - сказала мисс Кийт, вставая.
- Вот здесь у нас, - указал ректор, пройдя немного по коридору, - гипнопе-
дическая аппаратная.
Вдоль трех стен помещения стояли стеллажи с сотнями проигрывателей - для
каждой спальной комнаты свой проигрыватель; четвертую стену всю занимали
полки ячейки с бумажными роликами, содержащими разнообразные гипнопедические
уроки.
- Ролик вкладываем сюда, - сказал Бернард, перебивая ректора, - нажимаем
эту кнопку...
- Нет, вон ту, - поправил досадливо ректор.
- Да, вон ту. Ролик разматывается, печатная запись считывается, световые
импульсы преобразуются селеновыми фотоэлементами в звуковые волны и...
- И происходит обучение во сне, - закончил доктор Гэфни.
- А Шекспира они читают? - спросил Дикарь, когда, направляясь в
биохимические лаборатории, они проходили мимо школьной библиотеки.
- Ну, разумеется, нет, - сказала директриса, зардевшись.
- Библиотека наша, - сказал доктор Гэфни, - содержит только справочную
литературу. Развлекаться наша молодежь может в ощущальных кинозалах. Мы не
поощряем развлечений, связанных с уединением.
По остеклованной дороге прокатили мимо пять автобусов, заполненных
мальчиками и девочками; одни пели, другие сидели в обнимку, молча.
- Возвращаются из Слау, из крематория, - пояснил ректор (Бернард в это
время шепотом уговаривался с директрисой о свидании сегодня же вечером). - Смер-
товоспитание начинается с полутора лет. Каждый малыш дважды в неделю проводит
утро в Умиральнице. Там его ожидают самые интересные игрушки и шоколадные
пирожные . Ребенок приучается воспринимать умирание, смерть как нечто само собою
разумеющееся.
- Как любой другой физиологический процесс, - вставила авторитетно
директриса .
Итак, с нею договорено. В восемь часов вечера, в «Савое».
На обратном пути в Лондон они сделали краткую остановку на крыше Брентфорд-
1 Кающиеся (исп.).
ской фабрики телеоборудования.
- Подожди, пожалуйста, минутку, я схожу позвоню, - сказал Бернард.
Ожидая, Дикарь глядел вокруг. Главная дневная смена как раз кончилась.
Рабочие низших каст толпились, выстраивались в очередь у моновокзала - сотен
семь или восемь гамм, дельт и эпсилонов обоего пола, то есть не более дюжины
одноликих и одноростых выводков. Длинной гусеницей ползла очередь к окошку.
Вместе с билетом кассир совал каждому картонную коробочку.
- Что в этих... этих малых ларчиках? - вспомнив слово из «Венецианского
купца», спросил Дикарь возвратившегося Бернарда.
- Дневная порция сомы, - ответил Бернард слегка невнятно; он подкреплял
энергию - жевал Гуверову секс-гормональную резинку. - Кончил смену - получай
сому. Четыре полуграммовых таблетки. А по субботам - шесть.
Он взял Джона дружески под руку и направился с ним к вертоплану.
Ленайна вошла в раздевальню, напевая.
- У тебя такой довольный вид, - сказала Фанни.
- Да, у меня радость, - отвечала Ленайна. (Жжик! - расстегнула она молнию.)
- Полчаса назад позвонил Бернард. (Жжик, жжик! - сняла она шорты.) У него
непредвиденная встреча. (Жжик!) Попросил сводить Дикаря вечером в ощущалку.
Надо скорей лететь. - И она побежала в ванную кабину.
«Везет же девушке», - подумала Фанни, глядя вслед Ленайне. Подумала без
зависти ; добродушная Фанни просто констатировала факт. Действительно, Ленайне
повезло. Не на одного лишь Бернарда, но в щедрой мере и на нее падали лучи
славы Дикаря (самая модная, самая громкая сенсация момента!) и озаряли ее
малозначительную личность. Ведь сама руководительница Фордианского союза
женской молодежи1 попросила ее прочесть лекцию о Дикаре! Ведь Ленайну пригласили
на ежегодный званый обед клуба «Афродитеум»! Ведь ее уже показывали в «Ощу-
щальных новостях» - зримо, слышимо и осязаемо явили сотням миллионов жителей
планеты!
Едва ль менее лестной для Ленайны была благосклонность видных лиц. Второй
секретарь Главноуправителя пригласил ее на ужин-завтрак. Один из своих уикен-
дов Ленайна провела с верховным судьей, другой - с архипеснословом Кентербе-
рийским. Ей то и дело звонил глава Корпорации секреторных продуктов, а с
заместителем управляющего Европейским банком она слетала в Довиль2.
- Чудесно, что и говорить. Но, - призналась Ленайна подруге, - у меня
какое-то такое чувство, точно я получаю все это обманом. Потому что первым
делом, конечно, все они допытываются, какой из Дикаря любовник. И приходится
отвечать, что не знаю. - Она поникла головой. - Конечно, почти никто не верит
мне. Но это правда. И жаль, что правда, - прибавила она грустно и вздохнула.
- Он страшно же красивый, верно?
- А разве ты ему не нравишься? - спросила Фанни.
- Иногда мне кажется - нравлюсь, а иногда нет. Он избегает меня все время;
стоит мне войти в комнату, как он уходит; не коснется рукой никогда, глядит в
сторону. Но, бывает, обернусь неожиданно и ловлю его взгляд на себе; и тогда
- ну, сама знаешь, какой у мужчин взгляд, когда им нравишься.
Фанни кивнула.
- Так что не пойму я, - дернула Ленайна плечом. Она недоумевала, она была
сбита с толку и удручена. - Потому что, понимаешь, Фанни, он-то мне нравится.
«Нравится все больше, все сильней. И вот теперь свидание», - думала она,
1 Здесь и в других местах автор иронически переиначивает названия известных
буржуазных учреждений и организаций (Христианский союз женской молодежи, клуб «Атенум» и т
д.).
2 Приморский город во Франции.
прыскаясь духами после ванны. Здесь, и здесь, и здесь чуточку... Наконец,
наконец-то свидание! Она весело запела:
Крепче жми меня, мой кролик,
Целуй до истомы.
Ах, любовь острее колик
И волшебней сомы.
Запаховый орган исполнил восхитительно бодрящее «Травяное каприччио» -
журчащие арпеджио тимьяна и лаванды, розмарина, мирта, эстрагона; ряд смелых
модуляций по всей гамме пряностей, кончая амброй; и медленный возврат через
сандал, камфару, кедр и свежескошенное сено (с легкими порою диссонансами -
запашком ливера, слабеньким душком свиного навоза), возврат к цветочным
ароматам , с которых началось каприччио. Повеяло на прощанье тимьяном; раздались
аплодисменты; свет вспыхнул ярко. В аппарате синтетической музыки завертелся
ролик звукозаписи, разматываясь. Трио для экстраскрипки, супервиолончели и
гипергобоя наполнило воздух своей мелодической негой. Тактов тридцать или
сорок, а затем на этом инструментальном фоне запел совершенно сверхчеловеческий
голос: то грудной, то головной, то чистых, как флейта, тонов, то насыщенный
томящими обертонами, голос этот без усилия переходил от рекордно басовых нот
к почти ультразвуковым переливчатым верхам, далеко превосходящим высочайшее
«до», которое, к удивлению Моцарта, пронзительно взяла однажды Лукреция Аюга-
ри1 единственный в истории музыки раз - в 1770 году, в Герцоргской опере
города Пармы.
Глубоко уйдя в свои пневматические кресла, Ленайна и Дикарь обоняли и
слушали . А затем пришла пора глазам и коже включиться в восприятие.
Свет погас; из мрака встали жирные огненные буквы: ТРИ НЕДЕЛИ В ВЕРТОПЛАНЕ.
СУПЕРПОЮЩИЙ, СИНТЕТИКО-РЕЧЕВОЙ, ЦВЕТНОЙ СТЕРЕОСКОПИЧЕСКИЙ ОЩУЩАЛЬНЫЙ ФИЛЬМ. С
СИНХРОННЫМ 0РГАН0-ЗАПАХ0ВЫМ СОПРОВОЖДЕНИЕМ.
- Возьмитесь за шишечки на подлокотниках кресла, - шепнула Ленайна. - Иначе
не дойдут ощущальные эффекты.
Дикарь взялся пальцами за обе шишечки.
Тем временем огненные буквы погасли; секунд десять длилась полная темнота;
затем вдруг ослепительно великолепные в своей вещественности - куда живей
живого, реальней реального - возникли стереоскопические образы великана-негра и
золотоволосой юной круглоголовой бета-плюсовички. Негр и бета сжимали друг
друга в объятиях.
Дикарь вздрогнул. Как зачесались губы! Он поднял руку ко рту; щекочущее
ощущение пропало; опустил руку на металлическую шишечку - губы опять
защекотало . А орган между тем источал волны мускуса. Из репродукторов шло
замирающее суперворкованье: «Оооо»; и сверхафриканский густейший басище (частотой
всего тридцать два колебания в секунду) мычал в ответ воркующей золотой
горлице: «Мм-мм». Опять слились стереоскопические губы - «Оо-ммм! Оо-ммм!» - и
снова у шести тысяч зрителей, сидящих в «Альгамбре», зазудели эротогенные
зоны лица почти невыносимо приятным гальваническим зудом. «Ооо...».
Сюжет фильма был чрезвычайно прост. Через несколько минут после первых
ворковании и мычаний (когда любовники спели дуэт, пообнимались на знаменитой
медвежьей шкуре, каждый волосок которой - совершенно прав помощник
Предопределителя! - был четко и раздельно осязаем), негр попал в воздушную аварию,
ударился об землю головой. Бум! Какая боль прошила лбы у зрителей! Раздался
хор охов и ахов.
1 Аюгари Лукреция (1743-1783) - итальянская певица. Аюгари Лукреция (1743-1783) -
итальянская певица.
От сотрясения полетело кувырком все формированье-воспитанье негра. Он
воспылал маниакально-ревнивой страстью к златоволосой бете. Она протестовала. Он
не унимался. Погони, борьба, нападение на соперника; наконец, захватывающее
дух похищение. Бета унесена ввысь, вертоплан три недели висит в небе, и три
недели длится этот дико антиобщественный тет-а-тет блондинки с черным
маньяком. В конце концов, после целого ряда приключений и всяческой воздушной
акробатики трем юным красавцам-альфовикам удается спасти девушку. Негра
отправляют в Центр переформовки взрослых, и фильм завершается счастливо и
благопристойно - девушка дарит своей любовью всех троих спасителей. На минуту они
прерывают это занятие, чтобы спеть синтетический квартет под мощный
супероркестровый аккомпанемент, в органном аромате гардений. Затем еще раз
напоследок медвежья шкура - и под звуки сексофонов экран меркнет на финальном
стереоскопическом поцелуе, и на губах у зрителей гаснет электрозуд, как
умирающий мотылек, что вздрагивает, вздрагивает крылышками все слабей и бессильней
- и вот уже замер, замер окончательно.
Но для Ленайны мотылек не оттрепетал еще. Зажегся уже свет, и они с Джоном
медленно подвигались в зрительской толпе к лифтам, а призрак мотылька все
щекотал ей губы, чертил на коже сладостно-тревожные ознобные дорожки. Щеки
Ленайны горели, глаза влажно сияли, грудь вздымалась. Она взяла Дикаря под
руку , прижала его локоть к себе. Джон покосился на нее, бледный, страдая,
вожделея и стыдясь своего желания. Он недостоин, недос... Глаза их встретились на
миг. Какое обещание в ее взгляде! Какие царские сокровища любви! Джон
поспешно отвел глаза, высвободил руку. Он бессознательно страшился, как бы Ленайна
не сделалась такой, какой он уже не будет недостоин.
- По-моему, это вам вредно, - проговорил он, торопясь снять с нее и
перенести на окружающее вину за всякие прошлые или будущие отступления Ленайны от
совершенства.
- Что вредно, Джон?
- Смотреть такие мерзкие фильмы.
- Мерзкие? - искренно удивилась Ленайна. - А мне фильм показался
прелестным.
- Гнусный фильм, - сказал Джон негодующе. - Позорный.
- Не понимаю вас, - покачала она головой. Почему Джон такой чудак? Почему
он так упорно хочет все испортить?
В вертакси он избегал на нее смотреть. Связанный нерушимыми обетами,
никогда не произнесенными, покорный законам, давно уже утратившим силу, он сидел
отвернувшись и молча. Иногда - будто чья-то рука дергала тугую, готовую
лопнуть струну - по телу его пробегала внезапная нервная дрожь.
Вертакси приземлилось на крыше дома, где жила Ленайна. «Наконец-то», -
ликующе подумала она, выходя из кабины. Наконец-то, хоть он и вел себя сейчас
так непонятно. Остановившись под фонарем, она погляделась в свое зеркальце.
Наконец-то. Да, нос чуть-чуть лоснится. Она отряхнула пуховку. Пока Джон
расплачивается с таксистом, можно привести лицо в порядок. Она заботливо
прошлась пуховкой, говоря себе: «Он ужасно красив. Ему-то незачем робеть, как
Бернарду. А он робеет... Любой другой давно бы уже. Но теперь наконец-то». Из
круглого зеркальца ей улыбнулись нос и полщеки, уместившиеся там.
- Спокойной ночи, - произнес за спиной у нее сдавленный голос. Ленайна
круто обернулась: Джон стоял в дверях кабины, глядя на Ленайну неподвижным
взглядом; должно быть, он стоял так и глядел все время, пока она пудрилась, и
ждал - но чего? - колебался, раздумывал, думал - но о чем? Что за чудак, уму
непостижимый...
- Спокойной ночи, Ленайна, - повторил он, страдальчески морща лицо в
попытке улыбнуться.
- Но, Джон... Я думала, вы... То есть, разве вы не?..
Дикарь, не отвечая, закрыл дверцу, наклонился к пилоту, что-то сказал ему.
Вертоплан взлетел.
Сквозь окошко в полу Дикарь увидел лицо Ленайны, бледное в голубоватом
свете фонарей. Рот ее открыт, она зовет его. Укороченная в ракурсе фигурка
Ленайны понеслась вниз; уменьшаясь, стал падать во тьму квадрат крыши.
Через пять минут Джон вошел к себе в комнату. Из ящика в столе он вынул
обгрызенный мышами том и, полистав с благоговейной осторожностью мятые,
захватанные страницы, стал читать «Отелло». Он помнил, что, подобно герою «Трех
недель в вертоплане», Отеллло - чернокожий.
Ленайна отерла слезы, направилась к лифту. Спускаясь с крыши на свой
двадцать восьмой этаж, она вынула флакончик с сомой. Грамма, решила она, будет
мало; печаль ее не из однограммовых. Но если принять два грамма, то, чего
доброго, проспишь, опоздаешь завтра на работу. «Приму полтора», - и она
вытряхнула на ладонь три таблетки.
Глава
двенадцатая
Бернарду пришлось кричать сквозь запертую дверь; Дикарь упорно не открывал.
- Но все уже собрались и ждут тебя.
- Пускай ждут на здоровье, - глухо донеслось из-за двери.
- Но, Джон, ты ведь отлично знаешь, - (как, однако, трудно придавать голосу
убедительность, когда кричишь), - что я их пригласил именно на встречу с
тобой.
- Прежде надо было меня спросить, хочу ли я с ними встретиться.
- Ты ведь никогда раньше не отказывался.
- А вот теперь отказываюсь. Хватит.
- Но ты же не подведешь друга, - льстиво проорал Бернард. - Ну, сделай
одолжение, Джон.
- Нет.
- Ты это серьезно?
- Да.
- Но мне что же прикажешь делать? - простонал в отчаянии Бернард.
- Убирайся к черту! - рявкнуло раздраженно за дверью.
- Но у нас сегодня сам архипеснослов Кентерберийский! - чуть не плача,
крикнул Бернард.
- Аи яа таква! - Единственно лишь на языке зуньи способен был Дикарь с
достаточной силой выразить свое отношение к архипеснослову. - Хани! - послал он
новое ругательство и добавил со свирепой насмешкой: - Соне эсо це на. - И
плюнул на пол, как плюнул бы Попе.
Так и пришлось сникшему Бернарду вернуться ни с чем и сообщить нетерпеливо
ожидающим гостям, что Дикарь сегодня не появится. Весть эта была встречена
негодованием. Мужчины гневались, поскольку впустую потратили свои любезности
на замухрышку Бернарда с его дурной репутацией и еретическими взглядами. Чем
выше их положение в общественной иерархии, тем сильней была их досада.
- Сыграть такую шуточку со мной! - восклицал архипеснослов. - Со мной!
Дам же бесило то, что ими под ложным предлогом попользовался жалкий
субъект, хлебнувший спирта во младенчестве, человечек с тельцем гамма-минусовика.
Это просто безобразие - и они возмущались все громче и громче. Особенно
язвительна была итонская директриса.
Только Ленайна молчала. Она сидела в углу бледная, синие глаза ее
туманились непривычной грустью, и эта грусть отгородила, обособила ее от
окружающих. А шла она сюда, исполненная странным чувством буйной и тревожной
радости. «Еще несколько минут, - говорила она себе, входя, - и я увижу его, заго-
ворю с ним, скажу (она уже решилась ему открыться) , что он мне нравится -
больше всех, кого я знала в жизни. И тогда, быть может, он мне скажет...».
- Скажет - что? Ее бросало в жар и краску.
«Почему он так непонятно вел себя после фильма? Так по чудному. И все же я
уверена, что на самом деле ему нравлюсь. Абсолютно уверена...»
И в этот-то момент вернулся Бернард со своей вестью - Дикарь не выйдет к
гостям.
Ленайна испытала внезапно все то, что обычно испытывают сразу после приема
препарата ЗБС (заменитель бурной страсти), - чувство ужасной пустоты,
теснящую дыхание тоску, тошноту. Сердце словно перестало биться.
«Возможно, оттого не хочет выйти, что не нравлюсь я ему», - подумала она. И
тотчас же возможность эта сделалась в ее сознании неопровержимым фактом, не
нравится она ему. Не нравится...
- Это уж он Форд знает, что себе позволяет, - говорила между тем директриса
заведующему крематориями и утилизацией фосфора. - И подумать, что я даже...
- Да, да, - слышался голос Фанни Краун, - насчет спирта все чистейшая
правда. Знакомая моей знакомой как раз работала тогда в эмбрионарии. Знакомая
сама слышала от этой знакомой...
- Скверная шуточка, скверная, - поддакнул архипеснослову Генри Фостер. -
Вам небезынтересно будет узнать, что бывший наш Директор, если бы не ушел, то
перевел бы его в Исландию.
Пронзаемый каждым новым словом, тугой воздушный шар Бернардова
самодовольства съеживался на глазах, соча газ из тысячи проколов. Смятенный,
потерянный, бледный и жалкий, Бернард метался среди гостей, бормотал бессвязные
извинения, заверял, что в следующий раз Дикарь непременно будет, усаживал и
упрашивал угоститься каротинным сандвичем, отведать пирога с витамином А,
выпить искусственного шампанского. Гости ели, но Бернарда уже знать не хотели;
пили и либо ему грубили, либо же переговаривались о нем громко и
оскорбительно, точно его не было с ними рядом.
- А теперь, друзья мои, - плотно подзакусив, промолвил архипеснослов Кен-
терберийский этим своим великолепным медным голосом, что вершит и правит
празднованиями Дня Форда, - теперь, друзья мои, пора уже, я думаю... - Он встал
с кресла, поставил бокал, стряхнул с пурпурного вискозного жилета крошки и
направил стопы свои к выходу.
Бернард ринулся на перехват:
- Неужели?.. Ведь так еще рано... Я питал надежду, что ваше...
Да, каких только надежд он не питал, после того как Ленайна сообщила ему по
секрету, что архипеснослов примет приглашение, если таковое будет послано. «А
знаешь, он очень милый». И показала Бернарду золотую Т-образную застежечку,
которую архипеснослов подарил ей в память уикенда, проведенного Ленайной в
его резиденции. «Званый вечер с участием архипеснослова Кентерберийского и м-
ра Дикаря» - эти триумфальные слова красовались на всех пригласительных
билетах. Но именно этот-то вечер избрал Дикарь, чтобы запереться у себя и
отвечать на уговоры ругательствами «Хани!» и даже «Соне эсо це-на!» (счастье
Бернарда, что он не знает языка зуньи) . То, что должно было стать вершинным
мигом всей жизни Бернарда, стало мигом его глубочайшего унижения.
- Я так надеялся... - лепетал он, глядя на верховного фордослужителя молящими
и горестными глазами.
- Молодой мой друг, - изрек архипеснослов торжественно-сурово; все кругом
смолкло. - Позвольте преподать вам совет. Добрый совет. - Он погрозил
Бернарду пальцем. - Исправьтесь, пока еще не поздно. - В голосе его зазвучали
гробовые ноты. - Прямыми сделайте стези наши, молодой мой друг. - Он осенил
Бернарда знаком Т и отворотился от него. - Ленайна, радость моя, - произнес он,
меняя тон. - Прошу со мной.
Послушно, однако без улыбки и без восторга, совершенно не сознавая, какая
оказана ей честь, Ленайна пошла следом. Переждав минуту из почтения к архи-
песнослову, двинулись к выходу и остальные гости. Последний хлопнул, уходя,
дверью. Бернард остался один.
Совершенно убитый, он опустился на стул, закрыл лицо руками и заплакал.
Поплакав несколько минут, он прибегнул затем к средству действеннее слез -
принял четыре таблетки сомы.
Наверху, в комнате у себя, Дикарь был занят чтением «Ромео и Джульетты».
Вертоплан доставил архипеснослова и Ленайну на крышу Собора песнословия.
- Поторопитесь, молодой мой... то есть Ленайна, - позвал нетерпеливо архипес-
нослов, стоя у дверей лифта. Ленайна, замешкавшаяся на минуту - глядевшая на
луну, - опустила глаза и поспешила к лифту.
«Новая биологическая теория» - так называлась научная работа, которую
кончил в эту минуту читать Мустафа Монд. Он посидел, глубокомысленно хмурясь,
затем взял перо и поперек заглавного листа начертал: «Предлагаемая автором
математическая трактовка концепции жизненазначения является новой и весьма
остроумной, но еретической и по отношению к общественному порядку опасной и
потенциально разрушительной. Публикации не подлежит (эту фразу он
подчеркнул) . Автора держать под надзором. Потребуется, возможно, перевод его на
морскую биостанцию на острове Святой Елены». А жаль, подумал он, ставя свою
подпись . Работа сделана мастерски. Но только позволь им начать рассуждать о
назначении жизни - и Форд знает, до чего дорассуждаются. Подобными идеями легко
сбить с толку тех высшекастовиков, чьи умы менее устойчивы, разрушить их веру
в счастье как Высшее Благо и убедить в том, что жизненная цель находится где-
то дальше, где-то вне нынешней сферы людской деятельности; что назначение
жизни состоит не в поддержании благоденствия, а в углублении, облагорожении
человеческого сознания, в обогащении человеческого знания. И вполне возможно,
подумал Главноуправитель, что такова и есть цель жизни. Но в нынешних
условиях это не может быть допущено. Он снова взял перо и вторично подчеркнул слова
«Публикации не подлежит», еще гуще и чернее; затем вздохнул. «Как бы
интересно стало жить на свете, - подумал он, - если бы можно было отбросить заботу о
счастье.»
Закрыв глаза, с восторженно-сияющим лицом, Дикарь тихо декламировал в
пространство :
Краса бесценная и неземная,
Все факелы собою затмевая,
Она горит у ночи на щеке,
Как бриллиант в серьге у эфиопки1
Золотой Т-образный язычок блестел у Ленайны на груди. Архипеснослов игриво
взялся за эту застежечку, игриво дернул, потянул.
- Я, наверно... - прервала долгое свое молчание Ленайна. - Я, пожалуй, приму
грамма два сомы.
Бернард к этому времени уже крепко спал и улыбался своим райским снам.
Улыбался, радостно улыбался. Но неумолимо каждые тридцать секунд минутная стрел-
1 «Ромео и Джульетта» (акт I, сц. 5).
ка электрочасов над его постелью совершала прыжочек вперед, чуть слышно
щелкнув . Щелк, щелк, щелк, щелк... И настало утро. Бернард вернулся в пространство
и время - к своим горестям. В полном унынии отправился он на службу, в
Воспитательный центр. Недели опьянения кончились; Бернард очутился в прежней
житейской оболочке; и, упавшему на землю с поднебесной высоты, ему, как
никогда, тяжело было влачить эту постылую оболочку.
К Бернарду, подавленному и протрезвевшему, Дикарь неожиданно отнесся с
сочувствием .
- Теперь ты снова похож на того, каким был в Мальнаисе, - сказал он, когда
Бернард поведал ему о печальном финале вечера. - Помнишь наш первый разговор?
На пустыре у нас. Ты теперь опять такой.
- Да, потому что я опять несчастен.
- По мне лучше уж несчастье, чем твое фальшивое, лживое счастье прошлых
недель .
- Ты б уж молчал, - горько сказал Бернард. - Ведь сам же меня подкосил.
Отказался сойти к гостям и всех их превратил в моих врагов.
Бернард сознавал, что слова его несправедливы до абсурда; он признавал в
душе - и даже признал вслух - правоту Дикаря, возражавшего, что грош цена
приятелям, которые, чуть что, превращаются во врагов и гонителей. Но,
сознавая и признавая все это, дорожа поддержкой, сочувствием друга и оставаясь
искренне к нему привязанным, Бернард упрямо все же затаил на Дикаря обиду и
обдумывал, как бы расквитаться с ним. На архипеснослова питать обиду
бесполезно; отомстить Главному укупорщику или помощнику Предопределителя у Бернарда
не было возможности. Дикарь же в качестве жертвы обладал тем огромным
преимуществом, что был в пределах досягаемости. Одно из главных назначений друга -
подвергаться (в смягченной и символической форме) тем карам, что мы хотели
бы, да не можем обрушить на врагов.
Второй жертвой-другом у Бернарда был Гельмгольц. Когда, потерпев крушение,
он пришел к Гельмгольцу, чтобы возобновить дружбу, которую в дни успеха решил
прервать, Гельмгольц встретил его радушно, без слова упрека, словно не было у
них никакой ссоры. Бернард был тронут и в тоже время унижен этим
великодушием, этой сердечной щедростью, тем более необычайной (и оттого вдвойне
унизительной) , что объяснялась она отнюдь не воздействием сомы. Простил и забыл
Гельмгольц трезвый и будничный, а не Гельмгольц, одурманенный таблеткой.
Бернард, разумеется, был благодарен (дружба с Гельмгольцем теперь - утешение
огромное) и, разумеется, досадовал (а приятно будет как-нибудь наказать друга
за его великодушие и благородство).
В их первую же встречу Бернард излил перед другом свои печали и услышал
слова ободрения. Лишь спустя несколько дней он узнал, к своему удивлению - и
стыду тоже, - что не один теперь в беде. Гельмгольц сам оказался в конфликте
с Властью.
- Из-за своего стишка, - объяснил Гельмгольц. - Я читаю третьекурсникам
спецкурс по технологии чувств. Двенадцать лекций, из них седьмая - о стихах.
Точнее, «О применении стихов в нравственной пропаганде и рекламе». Я всегда
обильно ее иллюстрирую конкретными примерами. В этот раз пришла мне мысль
попотчевать студентов стишком, только что сочиненным. Мысль сумасшедшая,
конечно , но уж очень захотелось. - Гельмгольц засмеялся. - К тому же, - прибавил
он более серьезным тоном, - хотелось проверить себя как специалиста: смогу ли
я внушить то чувство, какое испытывал сам, когда писал. Господи Форде! -
засмеялся он опять. - Какой поднялся шум! Шеф вызвал меня к себе и пригрозил
немедленно уволить. Отныне я взят на заметку.
- А о чем твой стишок? - спросил Бернард.
- О ночной уединенности.
Бернард поднял брови.
- Если хочешь, прочту. - И Гельмгольц начал:
Кончено заседание.
В Сити - полночный час.
Палочки барабанные
Немы. Оркестр угас.
Сор уснул на панели.
Спешка прекращена.
Там, где толпы кишели,
Радуется тишина.
Радуется и плачет,
Шепотом или навзрыд.
Что она хочет и значит?
Голосом чьим говорит?
Вместо одной из многих
Сюзанн, Марианн, Услад
(У каждой плечи и ноги
И аппетитный зад), -
Со мной разговор затевает,
Все громче свое запевает
Химера? абсурд? пустота? -
И ею ночь городская
Гуще, плотней занята,
Чем всеми теми многими,
С кем спариваемся мы.
И кажемся мы убогими
Жителями тьмы.
Я привел им это в качестве примера, а они донесли шефу.
- Что ж удивляться, - сказал Бернард. - Стишок этот идет вразрез со всем,
что они с детства усвоили во сне. Вспомни, им, по крайней мере, четверть
миллиона раз повторили в той или иной форме, что уединение вредно.
- Знаю. Но мне хотелось проверить действие стиха на слушателях.
- Ну, вот и проверил.
В ответ Гельмгольц только рассмеялся.
- У меня такое ощущение, - сказал он, помолчав, - словно брезжит передо
мной что-то, о чем стоит писать. Словно начинает уже находить применение
бездействовавшая во мне сила - та скрытая, особенная сила. Что-то во мне
пробуждается .
«Попал в беду, а рад и светел», - подумал Бернард.
Гельмгольц с Дикарем сдружились сразу же. Такая тесная завязалась у них
дружба, что Бернарда даже кольнула в сердце ревность. За все эти недели ему
не удалось так сблизиться с Дикарем, как Гельмгольцу с первого же дня. Глядя
на них, слушая их разговоры, Бернард иногда жалел сердито, что свел их
вместе . Этого чувства он стыдился и пытался его подавить то сомой, то усилием
воли. Но волевые усилия мало помогали, а сому непрерывно ведь не будешь
глотать . И гнусная зависть, ревность мучили снова и снова.
В третье свое посещенье Дикаря Гельмгольц прочел ему злополучный стишок.
- Ну, как впечатление? - спросил он, кончив.
Дикарь покрутил головой.
- Вот послушай-ка лучше, - сказал он и, отомкнув ящик, вынув заветную
замызганную книгу, раскрыл ее и стал читать:
Птица звучного запева,
Звонкий заревой трубач
Воструби, воспой, восплачь
С веток Фениксова древа...1
Гельмгольц слушал с растущим волнением. Уже с первых строк он встрепенулся;
улыбнулся от удовольствия, услышав «ухающая сова»; от строки «Хищнокрылые
созданья» щекам вдруг стало жарко, а при словах «Скорбной музыкою смерти» он
побледнел, вдоль спины дернуло не испытанным еще ознобом. Дикарь читал
дальше :
Стало Самости тревожно,
Что смешались «я» и «ты»;
Разделяющей черты
Уж увидеть невозможно
Разум приведен в тупик
Этим розного слияньем
- «Слиться нас господь зовет», - перебил Бернард, хохотнув ехидно. - Хоть
пой эту абракадабру на сходках единения. - Он мстил обоим - Дикарю и Гельм-
гольцу.
В течение последующих двух трех встреч он часто повторял свои издевочки.
Месть несложная и чрезвычайно действенная, ибо и Гельмгольца, и Дикаря ранило
до глубины души это осквернение, растаптыванье хрусталя поэзии. Наконец
Гельмгольц пригрозил вышвырнуть Бернарда из комнаты, если тот перебьет Джона
снова. Но как ни странно, а прервал в следующий раз чтение сам Гельмгольц, и
еще более грубым образом.
Дикарь читал «Ромео и Джульетту» - с дрожью, с пылом страсти, ибо в Ромео
видел самого себя, а в Джульетте - Ленайну. Сцену их первой встречи
Гельмгольц прослушал с недоуменным интересом. Сцена в саду восхитила его своей
поэзией; однако, чувства влюбленных вызвали улыбку. Так взвинтить себя из-за
взаимопользования - смешновато как-то. Но, если взвесить каждую словесную
деталь , что за превосходный образец инженерии чувств!
- Перед стариканом Шекспиром, - признал Гельмгольц, - лучшие наши
специалисты - ничто.
Дикарь торжествующе улыбнулся и продолжил чтение. Все шло гладко до той
последней сцены третьего акта, где супруги Капулетти понуждают дочь выйти замуж
за Париса. На протяжении всей сцены Гельмгольц поерзывал; когда же,
прочувственно передавая мольбу Джульетты, Дикарь прочел:
Все мое горе видят небеса
Ужели нету жалости у неба?
О, не гони меня, родная мать!
Отсрочку дай на месяц, на неделю;
А если нет, то брачную постель
Стелите мне в могильном мраке склепа,
Где погребен Тибальт2.
Тут уж Гельмгольц безудержно расхохотался: отец и мать (непотребщина в
квадрате!) тащат, толкают дочку к взаимопользованию с неприятным ей мужчиной!
А дочь, идиотка этакая, утаивает, что взаимопользуется с другим, кого (в
данный момент, во всяком случае) предпочитает! Дурацки непристойная ситуация, в
Дикарь читает стихотворение Шекспира «Феникс и голубка».
2 «Ромео и Джульетта» (акт III, сц.5).
высшей степени комичная. До сих пор Гельмхюльцу еще удавалось героическим
усилием подавлять разбиравший его смех; но «родная мать» (страдальчески,
трепетно произнес это Дикарь) и упоминание о мертвом Тибальте, лежащем во мраке
склепа - очевидно, без кремации, так что весь фосфор пропадает зря, - мать с
Тибальтом доконали Гельмгольца. Он хохотал и хохотал, уже и слезы текли по
лицу, и все не мох1 остановиться; а Дикарь глядел на него поверх страницы,
бледнея оскорблено, и наконец, с возмущением захлопнул книгу, встал и запер
ее в стол - спрятал бисер от свиней.
- И однако, - сказал Гельмгольц отдышавшись, извинясь и несколько смягчив
Дикаря, - я вполне сознаю, что подобные нелепые, безумные коллизии необходимы
драматургу; ни о чем другом нельзя написать по-настоящему захватывающе. Ведь
почему этот старикан был таким замечательным технологом чувств? Потому что
писал о множестве вещей мучительных, бредовых, которые волновали его. А так и
надо - быть до боли взволнованным, задетым за живое; иначе не изобретешь
действительно хороших, всепроникающих фраз. Но «отец»! Но «мать»! - Он покачал
головой. - Уж тут, извини, сдержать смех немыслимо. Да и кого из нас
взволнует то, попользуется парень девушкой или нет? (Дикаря покоробило, но
Гельмгольц , потупившийся в раздумье, ничего не заметил.) - Нет, - подытожил он со
вздохом, - сейчас такое не годится. Требуется иной род безумия и насилия. Но
какой именно? Что именно? Где его искать? - Он помолчал; затем, мотнув
головой, сказал, наконец: - Не знаю. Не знаю.
Глава
тринадцатая
В красном сумраке эмбрионария замаячил Генри Фостер.
- В ощущалку вечером махнем?
Ленайна молча покачала головой.
- А с кем ты сегодня? - Ему интересно было знать, кто из его знакомых с кем
взаимопользуется. - С Бенито?
Она опять качнула головой.
Генри заметил усталость в этих багряных глазах, бледность под ало-
волчаночной глазурью, грусть в уголках неулыбающегося малинового рта.
- Нездоровится тебе, что ли? - спросил он слегка обеспокоено (а вдруг у нее
одна из немногочисленных еще оставшихся заразных болезней?).
Но снова Ленайна покачала головой.
- Все-таки зайди к врачу, - сказал Генри. - «Прихворну хотя бы чуть, сразу
к доктору лечу», - бодро процитировал он гипнопедическую поговорку, для вящей
убедительности хлопнув Ленайну по плечу. - Возможно, тебе требуется
псевдобеременность . Или усиленная доза ЗБС. Иногда, знаешь, обычной бывает недоста...
- Ох, замолчи ты ради Форда, - вырвалось у Лепайны. И она повернулась к
бутылям на конвейерной ленте, от которых отвлек ее Генри.
Вот именно, ЗБС ей нужен, заменитель бурной страсти! Она рассмеялась бы
Генри в лицо, да только боялась расплакаться. Как будто мало у нее своей БС!
С тяжелым вздохом набрала она в шприц раствора.
- Джон, - шепнула она тоскующе, - Джон...
«Господи Форде, - спохватилась она, - сделала я уже этому зародышу укол или
не сделала? Совершенно не помню. Еще вторично впрысну, чего доброго». Решив
не рисковать этим, она занялась следующей бутылью. (Через двадцать два года
восемь месяцев и четыре дня молодой, подающий надежды альфа-минусовик,
управленческий работник в Мванза Мванза, умрет от сонной болезни - это будет
первый случай за полстолетия с лишним.) Вздыхая, Ленайна продолжала действовать
иглой.
- Но это абсурд - так себя изводить, - возмущалась Фанни в раздевальне час
спустя. - Просто абсурд, - повторила она. - И притом из-за чего? Из-за
мужчины, одного какого-то мужчины.
- Но я именно его хочу.
- Как будто не существуют на свете миллионы других.
- Но их я не хочу.
- А ты прежде попробуй, потом говори.
- Я пробовала.
- Ну, скольких ты перепробовала? - Фанни пожала насмешливо плечиком. -
Одного , двух?
- Несколько десятков. Но эффекта никакого.
- Пробуй, не покладая рук, - назидательно сказала Фанни. Но было видно, что
в ней уже поколебалась вера в этот рецепт. - Без усердия ничего нельзя
достичь .
- Усердие усердием, но я...
- Выбрось его из мыслей.
- Не могу.
- А ты сому принимай.
- Принимаю.
- Ну и продолжай принимать.
- Но в промежутках он не перестает мне нравиться. И не перестанет никогда.
- Что ж, если так, - сказала Фанни решительно, - тогда просто-напросто
пойди и возьми его. Все равно, хочет он или не хочет.
- Но если бы ты знала, какой он ужасающий чудак!
- Тем более необходима с ним твердость.
- Легко тебе говорить.
- Знать ничего не знай. Действуй. - Голос у Фанни звучал теперь фанфарно,
словно у лекторши из ФСЖМ1, проводящей вечернюю беседу с двенадцатилетними
бетаминусовичками. - Да, действуй, и безотлагательно. Сейчас.
- Боязно мне, - сказала Ленайна.
- Прими сперва таблетку сомы - и все дела. Ну, я пошла мыться. - Подхватив
мохнатую простыню, Фанни зашагала к кабинкам.
В дверь позвонили, и Дикарь вскочил и бросился открывать, он решил,
наконец, сказать Гельмгольцу, что любит Ленайну, и теперь ему уж не терпелось.
- Я предчувствовал, что ты придешь, - воскликнул он, распахивая дверь.
На пороге, в белом, ацетатного атласа матросском костюме и в круглой белой
шапочке, кокетливо сдвинутой на левое ухо, стояла Ленайна.
Дикарь так и ахнул, точно его ударили с размаха.
Полграмма сомы оказалось Ленайне достаточно, что бы позабыть колебанья и
страхи.
- Здравствуй, Джон, - сказала она с улыбкой и прошла в комнату.
Машинально закрыл он дверь и пошел следом. Ленайна села. Наступило длинное
молчание.
- Ты вроде бы не рад мне, Джон, - сказала, наконец, Ленайна.
- Не рад? - В глазах Джона выразился упрек; он вдруг упал перед ней на
колени, благоговейно поцеловал ей руку. - Не рад? О, если бы вы только знали, -
прошептал он и, набравшись духу, взглянул ей в лицо. - О восхитительнейшая
Ленайна, достойная самого дорогого, что в мире есть. - (Она улыбнулась, обдав
его нежностью.) - О, вы так совершенны (приоткрыв губы, она стала наклоняться
к нему), так совершенны и так несравненны (ближе, ближе); чтобы создать вас,
у земных созданий взято все лучшее (еще ближе). - Дикарь внезапно поднялся с
колен. - Вот почему, - сказал он, отворачивая лицо, - я хотел сперва совер-
Фордианский союз женской молодежи.
шить что-нибудь... Показать то есть, что достоин вас. То есть я всегда останусь
недостоин. Но хоть показать, что не совсем уж... Свершить что-нибудь.
- А зачем это необходимо... - начала и не кончила Ленайна. В голосе ее
прозвучала раздраженная нотка. Корда наклоняешься, тянешься губами ближе, ближе,
а вдруг дуралей партнер вскакивает, и ты как бы проваливаешься в пустоту, то
поневоле возьмет досада, хотя в крови твоей и циркулирует полграмма сомы.
- В Мальпаисе, - путано бормотал Дикарь, - надо принести шкуру горного
льва, кугуара. Когда сватаешься, то есть. Или волчью.
- В Англии нет львов, - сказала Ленайна почти резко.
- Да если б и были, - неожиданно проговорил Дикарь с брезгливым
возмущением, - то их бы с вертопланов, наверное, стреляли, газом бы травили. Не так бы
я сражался со львом, Ленайна. - Расправив плечи, расхрабрившись, он
повернулся к Ленайне и увидел на лице у нее досаду и непонимание. - Я что угодно
совершу, - продолжал он в замешательстве, все больше путаясь. - Только
прикажите . Среди забав бывают и такие, где нужен тяжкий труд. Но оттого они лишь
слаще. Вот и я бы. Прикажи вы только, я полы бы мел.
- Но на это существуют пылесосы, - сказала недоуменно Ленайна. - Мести полы
нет необходимости.
- Необходимости-то нет. Но низменная служба бывает благородно исполнима.
Вот и я хотел бы исполнить благородно.
- Но раз у нас есть пылесосы...
- Не в том же дело.
- и есть эпсилон-полукретины, чтобы пылесосить, - продолжала Ленайна, - то
зачем это тебе, ну зачем?
- Зачем? Но для вас, Ленайна. Чтобы показать вам, что я...
- И какое отношение имеют пылесосы ко львам?..
- Показать, как сильно...
- Или львы к нашей встрече?.. - Она раздражалась все больше.
- ...как вы мне дороги, Ленайна, - выговорил он с мукой в голосе.
Волна радости затопила Ленайну, волна румянца залила ей щеки.
- Ты признаешься мне в любви, Джон?
- Но мне еще не полагалось признаваться, - вскричал Джон, чуть ли не ломая
себе руки. - Прежде следовало... Слушайте, Ленайна, в Мальпаисе влюбленные
вступают в брак.
- Во что вступают? - Ленайна опять уже начинала сердиться: что это он
мелет?
- Навсегда. Дают клятву жить вместе навек.
- Что за бредовая мысль! - Ленайна не шутя была шокирована.
- «Пускай увянет внешняя краса, но обновлять в уме любимый облик быстрей,
чем он ветшает»1.
- что такое?
- И Шекспир ведь учит: «Не развяжи девичьего узла до совершения святых
обрядов во всей торжественной их полноте...»2.
- Ради Форда, Джон, говори по-человечески. Я не понимаю ни слова. Сперва
пылесосы, теперь узлы. Ты с ума меня хочешь свести. - Она рывком встала и,
словно опасаясь, что и сам Джон ускользнет от нее, как ускользает смысл его
слов, схватила Джона за руку. - Отвечай мне прямо - нравлюсь я тебе или не
нравлюсь?
Пауза; чуть слышно он произнес:
- Я люблю вас сильней всего на свете.
- Тогда почему же молчал, не говорил! - воскликнула она. И так выведена бы-
1 «Троил и Крессида» (акт III, сц. 2)
2 «Буря» (акт IV, сцена 1).
ла Ленайна из себя, что острые ноготки ее вонзились Джону в кожу. - Городишь
чепуху об узлах, пылесосах и львах. Лишаешь меня радости все эти недели.
Она выпустила его руку, отбросила ее сердито от себя.
- Если бы ты мне так не нравился, - проговорила она, - я бы страшно на тебя
разозлилась.
И вдруг обвила его шею, прижалась нежными губами к губам. Настолько
сладостен, горяч, электризующ был этот поцелуй, что Джону не могли не вспомниться
стереоскопически зримые и осязаемые объятия в «Трех неделях на вертоплане».
Воркование блондинки и мычанье негра. Ужас, мерзость... он попытался
высвободиться, но Ленайна обняла еще тесней.
- Почему ты молчал? - прошептала она, откинув голову и взглянув на него. В
глазах ее был ласковый укор.
«Ни злобный гений, пламенящий кровь, ни злачный луг, ни темная пещера, -
загремел голос поэзии и совести, - ничто не соблазнит меня на блуд и не
расплавит моей чести в похоть»1. «Ни за что, ни за что», - решил Джон мысленно.
- Глупенький, - шептала Ленайна. - Я так тебя хотела. А раз и ты хотел
меня, то почему же?..
- Но, Ленайна, - начал он; она тут же разомкнула руки, отшагнула от него, и
он подумал на минуту, что Ленайна поняла его без слов. Но она расстегнула
белый лакированный пояс с кармашками, аккуратно повесила на спинку стула.
- Ленайна, - повторил он, предчувствуя недоброе.
Она подняла руку к горлу, дернула молнию, распахнув сверху донизу свою
белую матроску; тут уж предчувствие сгустилось в непреложность.
- Ленайна, что вы делаете!
Жжик, жжик! - прозвучало в ответ. Она сбросила брючки клеш и осталась в
перламутрово-розовом комби. На груди блестела золотая Т-образная застежка,
подарок архипеснослова.
«Ибо эти соски, что из решетчатых окошек разят глаза мужчин...»2. Вдвойне
опасной, вдвойне обольстительной становилась она в ореоле певучих, гремучих,
волшебных слов. Нежна, мягка, но как разяща! Вонзается в мозг, пробивает,
буравит решимость. «Огонь в крови сжирает, как солому, крепчайшие обеты. Будь
воздержанней, не то...».
Жжик! Округлая розовость комби распалась пополам, как яблоко, разрезанное
надвое. Сбрасывающее движенье рук, затем ног - правой, левой - и комби легло
безжизненно и смято на пол. В носочках, туфельках и в белой круглой шапочке
набекрень Ленайна пошла к Джону.
- Милый! Милый мой! Почему же ты раньше молчал! - Она распахнула руки.
Но, вместо того чтобы ответить: «Милая!» - и принять ее в объятия, Дикарь в
ужасе попятился, замахав на нее, точно отгоняя опасного и напирающего зверя.
Четыре попятных шага, и он уперся в стену.
- Любимый! - сказала Ленайна и, положив Джону руки на плечи, прижалась к
нему.
- Обними же меня, - приказала она. - Крепче жми меня, мой кролик. - У нее в
распоряжении тоже была поэзия, слова, которые поют, колдуют, бьют в барабаны.
- Целуй, - она закрыла глаза, обратила голос в дремотный шепот, - целуй до
истомы. Ах, любовь острее...
Дикарь схватил ее за руки, оторвал от своих плеч, грубо отстранил, не
разжимая хватки.
- Ай, мне больно, мне... ой! - Она вдруг замолчала. Страх заставил забыть о
боли - открыв глаза, она увидела его лицо; нет, чье-то чужое, бледное,
свирепое лицо, перекошенное, дергающееся в необъяснимом, сумасшедшем бешенстве.
1 «Буря» (акт IV, сц. 1) .
2 «Тимон Афинский» (акт IV, сц. 3) .
Оторопело она прошептала:
- Но что с тобой, Джон?
Он не отвечал, упирая в нее свой исступленный взгляд. Руки, сжимающие ей
запястья, дрожали. Он дышал тяжело и неровно. Слабый, чуть различимый, но
жуткий, послышался скрежет его зубов.
- Да что с тобой? - вскричала она.
И словно очнувшись от этого вскрика, он схватил ее за плечи и затряс.
- Блудница! Шлюха! Наглая блудница!
- Ой, не на-а-адо! - Джон тряс ее, и голос прерывался блеюще.
- Шлюха!
- Прошу-у те-бя-а-а.
- Шлюха мерзкая!
- Лучше полгра-а-амма, чем...
Дикарь с такой силой оттолкнул ее, что она не удержалась на ногах, упала.
- Беги, - крикнул он, грозно высясь над нею. - Прочь с глаз моих, не то
убью. - Он сжал кулаки.
Ленайна заслонилась рукой.
- Умоляю тебя, Джон...
- Беги. Скорее!
Загораживаясь рукой, устрашено следя за каждым его движением, она вскочила
на ноги и, пригибаясь, прикрывая голову, бросилась в ванную.
Дикарь дал ей, убегающей, шлепок, сильный и звонкий, как выстрел.
- Ай! - сделала скачок Ленайна.
Запершись в ванной от безумца, отдышавшись, она повернулась к зеркалу
спиной , взглянула через левое плечо. На жемчужной коже отчетливо алел отпечаток
пятерни. Она осторожно потерла алый след.
А за стенкой Дикарь мерил шагами комнату под стучащие в ушах барабаны, в
такт колдовским словам: «Пичугой малой, золоченой мушкой - и теми откровенно
правит похоть, - сумасводяще гремели слова. - Разнузданней хоря во время
течки и кобылиц раскормленных ярей. Вот что такое женщины - кентавры, и богова
лишь верхняя их часть, а ниже пояса - все дьяволово. Там ад и мрак, там
серная геенна смердит, и жжет, и губит. Тьфу, тьфу, тьфу! Дай-ка, друг аптекарь,
унцию цибета - очистить воображение1».
- Джон! - донесся робеюще-вкрадчивый голосок из ванной. - Джон!
«О, сорная трава, как ты прекрасна, и ароматна так, что млеет сердце. На то
ль предназначали эту книгу, чтобы великолепные листы носили на себе клеймо
„блудницалл? Смрад затыкает ноздри небесам...2»
Но в ноздрях у Джона еще благоухали духи Ленайны, белела пудра на его
куртке , там, где касалось ее бархатистое тело. «Блудница наглая, блудница наглая,
- неумолимо стучало в сознании. - Блудница...».
- Джон, мне бы одежду мою.
Он поднял с пола брючки клеш, комби, матроску.
- Открой! - сказал он, толкая ногой дверь.
- Нет уж, - испуганно и строптиво ответил голосок.
- А как же передать?
- в отдушину над дверью.
Он протянул туда одежки и снова зашагал смятенно взад вперед по комнате.
«Блудница наглая, блудница наглая. Как зудит в них жирнозадый бес любостра-
стия...3».
- Джон...
1 «Король Лир» (акт IV, сц. б) .
2 «Отелло» (акт IV, сц. 2).
3 «Троил и Крессида» (акт V, сц. 2).
Он не ответил. «Жирнозадый бес».
- Джон...
- Что нужно? - угрюмо спросил он.
- Мне бы еще мой мальтузианский пояс.
Сидя в ванной, Ленайна слушала затем, как он вышагивает за стеной. Сколько
еще будет длиться это шаганье? Вот так и ждать, пока ему заблагорассудится
уйти? Или, повременив, дав его безумию утихнуть, решиться на бросок из ванной
к выходу?
Эти ее тревожные раздумья прервал телефонный звонок, раздавшийся в комнате.
Шаги прекратились. Голос Джона повел диалог с тишиной.
- Алло.
- Да.
- Да, если не присвоил сам себя.
- Говорю же вам - да. Мистер Дикарь вас слушает.
- Что? Кто заболел? Конечно, интересует.
- Больна серьезно? В тяжелом? Сейчас же буду у нее.
- Не дома у себя? А где же она теперь?
- О боже! Дайте адрес!
- Парк-Лейн, дом три? Три? Спасибо.
Стукнула трубка. Торопливые шаги. Хлопнула дверь. Тишина. В самом деле
ушел?
С бесконечными предосторожностями приоткрыла она дверь на полсантиметра;
глянула в щелочку - там пусто; осмелев, открыла дверь пошире и выставила
голову; вышла, наконец, на цыпочках из ванной; с колотящимся сердцем постояла
несколько секунд, прислушиваясь; бросилась к наружной двери, открыла,
выскользнула, затворила, кинулась бегом. Только в лифте, уносящем ее вниз,
почувствовала она себя в безопасности.
Глава
четырнадцатая
Умиральница на Парк-Лейн представляла собой дом-башню, облицованный
лимонного цвета плиткой. Когда Дикарь выходил из вертакси, с крыши взлетела
вереница ярко раскрашенных воздушных катафалков и понеслась над парком на запад,
к Слаускому крематорию. Восседающая у входа в лифт вахтерша дала ему нужные
сведения, и он спустился на восемнадцатый этаж, где лежала Линда в палате 81
(одной из палат скоротечного угасания, как пояснила вахтерша).
В большой этой палате, яркой от солнца и от желтой краски, стояло двадцать
кроватей, все занятые. Линда умирала отнюдь не в одиночестве и со всеми
современными удобствами. В воздухе не умолкая звучали веселые синтетические
мелодии. У каждой скоротечницы в ногах постели помещался телевизор, непрерывно,
с утра до ночи, включенный. Каждые четверть часа аромат, преобладавший в за-
паховой гамме, автоматически сменялся новым.
- Мы стремимся, - любезно стала объяснять медсестра, которая встретила
Дикаря на пороге палаты, - мы стремимся создать здесь вполне приятную
атмосферу , - нечто среднее, так сказать, между первоклассным отелем и ощущальным ки-
нодворцом.
- Где она? - перебил Дикарь, не слушая.
- Вы, я вижу, торопитесь, - обиженно заметила сестра.
- Неужели нет надежды? - спросил он.
- Вы хотите сказать - надежды на выздоровление?
Он кивнул.
- Разумеется, нет ни малейшей. Когда уж направляют к нам, то...
На бледном лице Дикаря выразилось такое горе, что она остановилась,
изумленная .
- Но что с вами? - спросила сестра. Она не привыкла к подобным эмоциям у
посетителей. (Да и посетителей такого рода бывало здесь немного; да и зачем
бы им сюда являться?) - Вам что, нездоровится?
Он мотнул головой.
- Она моя мать, - произнес он чуть слышно.
Сестра вздрогнула, глянула на него с ужасом и тут же потупилась. Лицо ее и
шея запылали.
- Проведите меня к ней, - попросил Дикарь, силясь говорить спокойно.
Все еще краснея от стыда, она пошла с ним вдоль длинного ряда кроватей. К
Дикарю поворачивались лица - свежие, без морщин (умирание шло так быстро, что
не успевало коснуться щек, гасило лишь мозг и сердце). Дикаря провожали
тупые, безразличные глаза впавших в младенчество людей. Его от этих взглядов
пробирала дрожь.
Кровать Линды была крайняя в ряду, стояла у стены. Лежа высоко на подушках,
Линда смотрела полуфинал южноамериканского чемпионата по теннису на римановых
поверхностях. Фигурки игроков беззвучно метались по освещенному квадрату
телеэкрана, как рыбы за стеклом аквариума - немые, но мятущиеся обитатели
другого мира.
Линда глядела с зыбкой, бессмысленной улыбкой. На ее тусклом, оплывшем лице
было выражение идиотического счастья. Веки то и дело смыкались, она слегка
задремывала. Затем, чуть вздрогнув, просыпалась, опять в глазах ее мелькали,
рыбками носились теннисные чемпионы; в ушах пело «Крепче жми меня, мой
кролик», исполняемое электронным синтезатором «Супер-Вокс-Вурлицериана1»; из
вентилятора над головой шел теплый аромат вербены - и все эти образы, звуки и
запахи, радужно преображенные сомой, сплетались в один чудный сон, и Линда
снова улыбалась своей щербатой, блеклой, младенчески-счастливой улыбкой.
- Я вас покину, - сказала сестра. - Сейчас придет моя группа детей. И надо
следить за пациенткой №3. - Она кивнула на кровать ближе к двери. - С минуты
на минуту может кончиться. А вы садитесь, будьте как дома. - И ушла бодрой
походкой.
Дикарь сел у постели.
- Линда, - прошептал он, взяв ее за руку.
Она повернулась на звук своего имени. Мутный взгляд ее просветлел узнавая.
Она улыбнулась, пошевелила губами; затем вдруг уронила голову на грудь.
Уснула. Он вглядывался, проницая взором усталую дряблую оболочку, мысленно видя
молодое, светлое лицо, склонявшееся над его детством; закрыв глаза, вспоминал
ее голос, ее движения, всю их жизнь в Мальпаисе. «Баю-баю, тили-тили, скоро
детке из бутыли...». Как она красиво ему пела! Как волшебно странны и
таинственны были они, детские эти стишки!
А, бе, це, витамин Д -
Жир в тресковой печени, а треска в воде.
Синтезатор «Супер-Вокс-Вурлицериана» - от вурлицер - электроорган со звукосветовым
устройством.
В памяти оживал поющий голос Линды, и к глазам подступали горячие слезы. А
уроки чтения: «Кот не спит. Мне тут рай», а «Практическое руководство для
бета-лаборантов эмбрионария». А ее рассказы в долгие вечера у очага или в
летнюю пору на кровле домишка - о Заоградном мире, о дивном, прекрасном Том
мире, память о котором, словно память о небесном рае добра и красоты, до сих
пор жива в нем невредимо, не оскверненная и встречей с реальным Лондоном, с
этими реальными цивилизованными людьми.
За спиной у него внезапно раздались звонкие голоса, и он открыл глаза,
поспешно смахнул слезы, оглянулся. В палату лился, казалось, нескончаемый
поток, состоящий из восьмилетних близнецов мужского пола. Близнец за близнецом,
близнец за близнецом - как в кошмарном сне. Их личики (вернее, бесконечно
повторяющееся лицо, одно на всех) таращились белесыми выпуклыми глазками, нозд-
рястые носишки были как у курносых мопсов. На всех форма цвета хаки. Рты у
всех раскрыты. Перекрикиваясь, тараторя, ворвались они в палату и закишели
повсюду. Они копошились в проходах, карабкались через кровати, пролезали под
кроватями, заглядывали в телевизоры, строили рожи пациенткам.
Линда их удивила и встревожила. Кучка их собралась у ее постели, пялясь с
испуганным и тупым любопытством зверят, столкнувшихся нос к носу с неведомым.
- Глянь-ка, глянь! - переговаривались они тихо, - что с ней такое? Почему
она жирнющая такая?
Им не приходилось видеть ничего подобного - у всех и всегда ведь лицо
молодое, кожа тугая, тело стройное, спина прямая. У всех лежащих здесь
шестидесятилетних скоротечниц внешность девочек. Сравнительно с ними Линда в свои
сорок четыре года - обрюзглое дряхлое чудище.
- Какая страховидная, - шептались дети. - Ты на ее зубы глянь!
Неожиданно из-под кровати, между стулом Джона и стеной, вынырнул курносый
карапуз и уставился на спящее лицо Линды.
- Ну и... - начал он, но завизжал, не кончив. Ибо Дикарь поднял его за
шиворот, пронес над стулом и отогнал подзатыльником.
На визг прибежала старшая медсестра.
- Как вы смеете трогать ребенка! - накинулась она на Дикаря. - Я не позволю
вам бить детей.
- А вы зачем пускаете их к кровати? - Голос Дикаря дрожал от возмущения. -
И вообще, зачем тут эти чертенята? Это просто безобразие!
- Как безобразие? Вы что? Им же здесь прививают смертонавыки. Имейте в
виду, - сказала она зло, - если вы и дальше будете мешать их смертовоспитанию,
я пошлю за санитарами и вас выставят отсюда.
Дикарь встал и шагнул к старшей сестре. Надвигался он и глядел так грозно,
что та отшатнулась в испуге. С превеликим усилием он сдержал себя, молча
повернулся, сел опять у постели.
Несколько ободрясь, но еще нервозно, неуверенно сестра сказала:
- Я вас предупредила. Так что имейте в виду.
Но все же она увела чересчур любознательных близнецов в дальний конец
палаты, там другая медсестра организовала уже круговую сидячую игру в «поймай
молнию».
- Беги, милая, подкрепись чашечкой кофеинораствора, - велела ей старшая
сестра. Велела - и от этого вернулись к старшей уверенность и бодрый настрой.
- Ну-ка, детки! - повела она игру.
А Линда, пошевелившись неспокойно, открыла глаза, огляделась зыбким
взглядом и опять забылась сном. Сидя рядом, Дикарь старался снова умилить душу
воспоминаниями. «А, бе, це, витамин Д», - повторял он про себя, точно
магическое заклинание. Но волшба не помогала. Милые воспоминания отказывались
оживать ; воскресало в памяти лишь ненавистное, мерзкое, горестное. Попе с
пораненным и кровоточащим плечом; Линда в безобразно пьяном сне, и мухи жужжат
над мескалем, расплесканным на полу у постели; мальчишки, орущие ей вслед
позорные слова... Ох, нет, нет! Он зажмурился, замотал головой, гоня от себя эти
образы. «А, бе, це, витамин Д...». Он силился представить, как, посадив на
колени к себе, обняв, она поет ему, баюкает, укачивает: «А, бе, це, витамин Д,
витамин Д, витамин Д...».
Волна суперэлектронной музыки поднялась к томящему крещендо; и в системе
запахоснабжения вербена разом сменилась густой струею пачулей. Линда
заворочалась, проснулась, уставилась непонимающе на полуфиналистов в телевизоре,
затем, подняв голову, вдохнула обновленный аромат и улыбнулась ребячески-
блаженно .
- Попе! - пробормотала она и закрыла глаза. - О, как мне хорошо, как... - Со
вздохом она опустилась на подушку.
- Но, Линда! - произнес Джон. - Неужели ты не узнаешь меня? - Так
мучительно он гонит от себя былую мерзость; почему же у Линды опять Попе на уме и на
языке? Чуть не до боли сжал Дикарь ее вялую руку, как бы желая силой
пробудить Линду от этих постыдных утех, от низменных и ненавистных образов
прошлого, вернуть Линду в настоящее, в действительность; в страшную
действительность, в ужасную, но возвышенную, значимую, донельзя важную именно из-за
неотвратимости и близости того, что наполняет эту действительность ужасом. -
Неужели не узнаешь меня, Линда?
Он ощутил слабое ответное пожатие руки. Глаза его наполнились слезами. Он
наклонился, поцеловал Линду.
Губы ее шевельнулись.
- Попе! - прошептала она, и точно ведром помоев окатили Джона.
Гнев вскипел в нем. Яростное горе, которому вот уже дважды помешали
излиться слезами, обратилось в горестную ярость.
- Но я же Джон! Я Джон! - И в страдании, в неистовстве своем он схватил ее
за плечо и потряс.
Веки Линды дрогнули и раскрылись; она увидела его, угнала - «Джон!» - но
перенесла это лицо, эти реальные, больно трясущие руки в воображаемый,
внутренний свой мир дивно претворенной супермузыки и пачулей, расцвеченных
воспоминаний, причудливо смещенных восприятий. Это Джон, ее сын, но ей
вообразилось , что он вторгся в райский Мальпаис, где она наслаждалась сомотдыхом с
Попе. Джон сердится, потому что она любит Попе; Джон трясет ее, потому что
Попе с ней рядом в постели, - и разве в этом что-то нехорошее, разве не все
цивилизованные люди так любятся?
- Каждый принадлежит в с...
Голос ее вдруг перешел в еле слышное, задыхающееся хрипенье; рот раскрылся,
отчаянно хватая воздух, но легкие словно разучились дышать. Она тужилась
крикнуть - и не могла издать ни звука; лишь выпученные глаза вопили о лютой
муке. Она подняла руки к горлу, скрюченными пальцами ловя воздух, - воздух,
который не могла уже поймать, которым кончила уже дышать.
Дикарь вскочил, нагнулся ближе.
- Что с тобой, Линда? Что с тобой? - В голосе его была мольба; он словно
хотел, чтобы его разуверили, успокоили.
Во взгляде Линды он прочел невыразимый ужас и, как показалось ему, упрек.
Она приподнялась, упала опять в подушки, лицо все искажено, губы синие.
Дикарь кинулся за помощью.
- Скорей, скорей! - кричал он - Скорее же!
Стоявшая в центре игрового круга старшая сестра обернулась к Дикарю. На
лице ее мелькнуло удивление и тут же уступило место осуждению.
- Не кричите! Подумайте о детях, - сказала она, хмурясь. - Вы можете
расстроить... Да что это вы делаете? (Он ворвался в круг.) Осторожней! (Задетый им
ребенок запищал.)
- Скорее, скорее! - Дикарь схватил ее за рукав, потащил за собой. - Скорей!
Произошло несчастье. Я убил ее.
К тому времени, как он вернулся к материной постели, Линда была уже мертва.
Дикарь застыл в оцепенелом молчании, затем упал у изголовья на колени и,
закрыв лицо руками, разрыдался.
В нерешимости сестра стояла, глядя то на коленопреклоненного (постыднейшая
невоспитанность!), то на близнецов (бедняжки дети!), которые, прекратив игру,
пялились с того конца палаты, таращились и глазами, и ноздрями на скандальное
зрелище. Заговорить с ним? Попытаться его урезонить? Чтобы он вспомнил, где
находится, осознал, какой роковой вред наносит бедным малюткам, как
расстраивает все их здоровые смертонавыки этим своим отвратительным взрывом эмоций...
Как будто смерть - что-то ужасное, как будто из-за какой-то одной
человеческой особи нужно рыдать! У детей могут возникнуть самые пагубные
представления о смерти, могут укорениться совершенно неверные, крайне антиобщественные
рефлексы и реакции.
Подойдя вплотную к Дикарю, она тронула его за плечо.
- Нельзя ли вести себя прилично! - негромко, сердито сказала она. Но тут,
оглянувшись, увидела, что игровой круг распадается, что полдесятка близнецов
уже поднялось на ноги и направляется к Дикарю. Еще минута, и... Нет, этим
рисковать нельзя; смертовоспитание всей группы может быть отброшено назад на
шесть-семь месяцев. Она поспешила к своим питомцам, оказавшимся под такой
угрозой .
- А кому дать шоколадное пирожное? - спросила она громко и задорно.
- Мне! - хором заорала вся группа Бокановского. И тут же кровать №20 была
позабыта.
«О Боже, Боже, Боже...», - твердил мысленно Дикарь. В сумятице горя и
раскаяния , наполнявшей его мозг, одно лишь четкое осталось это слово.
- Боже! - прошептал он. - Боже...
- Что это он бормочет? - звонко раздался рядом голосок среди трелей
супермузыки .
Сильно вздрогнув, Дикарь отнял руки от лица, обернулся. Пятеро одетых в
хаки близнецов - в правой руке у всех недоеденное пирожное, и одинаковые лица
по-разному измазаны шоколадным кремом - стояли рядком и таращились на него,
как мопсы.
Он повернулся к ним - они дружно и весело оскалили зубки. Один ткнул в
Линду недоеденным пирожным.
- Умерла уже? - спросил он.
Дикарь молча поглядел на них. Молча встал, молча и медленно пошел к дверям.
- Умерла уже? - повторил любознательный близнец, семеня у Дикаря под
локтем.
Дикарь покосился на него и, по-прежнему молча, оттолкнул прочь. Близнец
упал на пол и моментально заревел. Дикарь даже не оглянулся.
Глава
пятнадцатая
Низший обслуживающий персонал Парк-лейнской умиральницы состоял из двух
групп Бокановского, а именно из восьмидесяти четырех светло-рыжих дельтовичек
и семидесяти восьми чернявых длинноголовых дельтовиков. В шесть часов, когда
заканчивался их рабочий день, обе эти близнецовые группы собирались в
вестибюле умиральницы и помощник подказначея выдавал им дневную порцию сомы.
Выйдя из лифта, Дикарь очутился в их гуще. Но мыслями его по-прежнему
владели смерть, скорбь, раскаяние; рассеянно и машинально он стал проталкиваться
сквозь толпу.
- Чего толкается? Куда он прется?
Из множества ртов (с двух уровней - повыше и пониже) звучали всего лишь два
голоса - тоненький и грубый. Бесконечно повторяясь, точно в коридоре зеркал,
два лица - гладкощекий, веснушчатый лунный лик в оранжевом облачке волос и
узкая, клювастая, со вчера небритая физиономия - сердито поворачивались к
нему со всех сторон. Ворчанье, писк, острые локти дельт, толкающие под ребра,
заставили его очнуться. Он огляделся и с тошнотным чувством ужаса и
отвращения увидел, что снова его окружает неотвязный бред, круглосуточный кошмар
роящейся, неразличимой одинаковости. Близнецы, близнецы... Червячками кишели
они в палате Линды, оскверняя таинство ее смерти. И здесь опять кишат, но уже
взрослыми червями, ползают по его горю и страданию. Он остановился,
испуганными глазами окинул эту одетую в хаки толпу, над которой возвышался на целую
голову. «Сколько вижу я красивых созданий! - поплыли в памяти, дразня и
насмехаясь , поющие слона. - Как прекрасен род людской! О дивный новый мир...1»
- Начинаем раздачу сомы! - объявил громкий голос. - Прошу в порядке
очереди . Без задержек.
В боковую дверь уже внесли столик и стул. Объявивший о раздаче бойкий
молодой альфовик принес с собой черный железный сейфик. Толпа встретила
раздатчика негромким и довольным гулом. О Дикаре уже забыли. Внимание сосредоточилось
на черном ящике, поставленном на стол. Альфовик отпер его. Поднял крышку.
- 0-о! - выдохнули разом все сто шестьдесят две дельты, точно перед ними
вспыхнул фейерверк.
Раздатчик вынул горсть коробочек.
- Ну-ка, - сказал он повелительно, - прошу подходить. По одному, без
толкотни .
По одному и без толкотни близнецы стали подходить. Двое чернявых, рыжая,
еще чернявый, за ним три рыжие, за ними...
Дикарь все глядел. «О дивный мир! О дивный новый мир...». Поющие слова
зазвучали уже по-иному. Уже не насмешкой над ним, горюющим и кающимся, не
злорадной и наглой издевкой. Не дьявольским смехом, усугубляющим гнусное убожество,
тошное уродство кошмара. Теперь они вдруг зазвучали трубным призывом к
обновлению, к борьбе. «О дивный новый мир!». Миранда возвещает, что мир красоты
возможен, что даже этот кошмар можно преобразить в нечто прекрасное и
высокое . «О дивный новый мир!». Это призыв, приказ.
- Кончайте толкотню! - гаркнул альфовик. Захлопнул крышку ящика. - Я
прекращу раздачу, если не восстановится порядок.
Дельты поворчали, потолкались и успокоились. Угроза подействовала. Остаться
без сомы - какой ужас!
- Вот так-то, - сказал альфовик и опять открыл ящик.
Линда жила и умерла рабыней; остальные должны жить свободными, мир нужно
сделать прекрасным. В этом его долг, его покаяние. И внезапно Дикаря озарило,
что именно надо сделать, точно ставни распахнулись, занавес отдернулся.
- Следующий, - сказал раздатчик.
- Остановитесь! - воскликнул Дикарь громогласно. - Остановитесь!
Он протиснулся к столу; дельты глядели на него удивленно.
- Господи Форде! - пробормотал раздатчик. - Это Дикарь. - Раздатчику стало
страшновато.
- Внемлите мне, прошу вас, - произнес горячо Дикарь. - Приклоните слух... -
Ему никогда прежде не случалось говорить публично, и очень трудно было с
непривычки найти нужные слова. - Не троньте эту мерзость. Это яд, это отрава.
- Послушайте, мистер Дикарь, - сказал раздатчик, улыбаясь льстиво и
успокоительно . - Вы мне позволите...
1 Слова Миранды в «Буре» (акт V, сц. 1).
- Отрава и для тела, и для души.
- Да, но позвольте мне, пожалуйста, продолжить мою работу. Будьте умницей.
- Осторожным, мягким движением человека, имеющего дело с заведомо злобным
зверем, он погладил Дикаря по руке. - Позвольте мне только...
- Ни за что! - крикнул Дикарь.
- Но поймите, дружище...
- Не раздавайте, а выкиньте вон всю эту мерзкую отраву.
Слова «выкиньте вон» пробили толщу непонимания, дошли до мозга дельт. Толпа
сердито загудела.
- Я пришел дать вам свободу, - воскликнул Дикарь, поворачиваясь опять к
дельтам. - Я пришел...
Дальше раздатчик уже не слушал; выскользнув из вестибюля в боковую комнату,
он спешно залистал там телефонную книгу.
- Итак, дома его нет. И у меня его нет, и у тебя нет, - недоумевал Бернард.
-Ив «Афродитеуме», и в Центре, и в институте его нет. Куда ж он мог
деваться?
Гельмгольц пожал плечами. Они ожидали, придя с работы, застать Дикаря в
одном из обычных мест встречи, но тот как в воду канул. Досадно - они ведь
собрались слетать сейчас в Биарриц на четырехместном спортолете Гельмгольца.
Так и к обеду можно опоздать.
- Подождем еще пять минут, - сказал Гельмгольц. - И если не явится, то...
Зазвенел телефон. Гельмгольц взял трубку.
- Алло. Я вас слушаю. - Длинная пауза, и затем: - Форд побери! - выругался
Гельмгольц. - Буду сейчас же.
- Что там такое? - спросил Бернард.
- Это знакомый - из Парк-лейнской умиральницы. Там у них Дикарь буйствует.
Видимо, помешался. Времени терять нельзя. Летишь со мной?
И они побежали к лифту.
- Неужели вам любо быть рабами? - услышали они голос Дикаря, войдя в
вестибюль умиральницы. Дикарь раскраснелся, глаза горели страстью и негодованием,
- любо быть младенцами? Вы - сосунки, могущие лишь вякать и мараться, -
бросил он дельтам в лицо, выведенный из себя животной тупостью тех, кого пришел
освободить. Но оскорбления отскакивали от толстого панциря; в непонимающих
взглядах была лишь тупая и хмурая неприязнь.
- Да, сосунки! - еще громче крикнул он. Скорбь и раскаяние, сострадание и
долг - теперь все было позабыто, все поглотила густая волна ненависти к этим
недочеловекам. - Неужели не хотите быть свободными, быть людьми? Или вы даже
не понимаете, что такое свобода и что значит быть людьми? - Гнев придал ему
красноречия, слова лились легко. - Не понимаете? - повторил он и опять не
получил ответа. - Что ж, хорошо, - произнес он сурово. - Я научу вас, освобожу
вас наперекор вам самим. - И, растворив толчком окно, выходящее во внутренний
двор, он стал горстями швырять туда коробочки с таблетками сомы.
При виде такого святотатства одетая в хаки толпа окаменела от изумления и
ужаса.
- Он сошел с ума, - прошептал Бернард, широко раскрыв глаза. - Они убьют
его. Они...
Толпа взревела, грозно качнулась, двинулась на Дикаря.
- Спаси его Форд, - сказал Бернард, отворачиваясь.
- На Форда надейся, а сам не плошай! - И со смехом (да, с ликующим смехом!)
Гельмгольц кинулся на подмогу сквозь толпу.
- Свобода, свобода! - восклицал Дикарь, правой рукой вышвыривая сому, а
левой , сжатой в кулак, нанося удары по лицам, неотличимым одно от другого. -
Свобода!
И внезапно рядом с ним оказался Гельмгольц. «Молодчина Гельмгольц!». И тоже
стал швырять горстями отраву в распахнутое окно.
- Да, люди, люди! - И вот уже выкинута вся сома. Дикарь схватил ящик,
показал дельтам черную его пустоту:
- Вы свободны!
С ревом, с удвоенной яростью толпа опять хлынула на обидчиков.
- Они пропали, - вырвалось у Бернарда, в замешательстве стоявшего в стороне
от схватки. И, охваченный внезапным порывом, он бросился было на помощь
друзьям; остановился, колеблясь; устыжено шагнул вперед; снова замялся и так
стоял в муке стыда и боязни - без него ведь их убьют, а если присоединится,
самого его убить могут. Но тут (благодарение Форду!) в вестибюль вбежали
полицейские в очкастых свинорылых противогазных масках.
Бернард метнулся им навстречу. Замахал руками - теперь и он участвовал,
делал что-то! Закричал.
- Спасите! Спасите! - все громче и громче, точно этим криком и сам спасал.
- Спасите! Спасите!
Оттолкнув его, чтоб не мешал, полицейские принялись за дело. Трое, действуя
заплечными распылителями, заполнили весь воздух клубами парообразной сомы.
Двое завозились у переносного устройства синтетической музыки. Еще четверо -
с водяными пистолетами в руках, заряженными мощным анестезирующим средством,
- врезались в толпу и методически стали валить с ног самых ярых бойцов одного
за другим.
- Быстрей, быстрей! - вопил Бернард. - Быстрей, а то их убьют. Упп... -
Раздраженный его криками, один из полицейских пальнул в него из водяного
пистолета. Секунду-две Бернард покачался на ногах, ставших ватными, желеобразными,
жидкими, как вода, и мешком свалился на пол.
Из музыкального устройства раздался Голос. Голос Разума, Голос Добросердия.
Зазвучал синтетический «Призыв к порядку» #2 (средней интенсивности).
- Друзья мои, друзья мои! - воззвал Голос из самой глубины своего
несуществующего сердца с таким бесконечно ласковым укором, что даже глаза полицейских
за стеклами масок на миг замутились слезами. - Зачем вся эта сумятица? Зачем?
Соединимся в счастье и добре. В счастье и добре, - повторил Голос. - В мире и
покое. - Голос дрогнул, сникая до шепота, истаивая. - О, как хочу я, чтоб вы
были счастливы, - зазвучал он опять с тоскующей сердечностью. - Как хочу я,
чтобы вы были добры! Прошу вас, прошу вас, отдайтесь добру и...
В две минуты Голос, при содействии паров сомы, сделал свое дело. Дельты
целовались в слезах и обнимались по пять-шесть близнецов сразу. Даже Гельмгольц
и Дикарь чуть не плакали. Из хозяйственной части принесли упаковки сомы;
спешно организовали новую раздачу, и под задушевные, сочно-баритональные
напутствия Голоса дельты разошлись восвояси, растроганно рыдая.
- До свидания, милые-милые мои, храни вас Форд! До свидания, милые милые
мои, храни вас Форд. До свидания, милые-милые.
Когда ушли последние дельты, полицейский выключил устройство. Ангельский
Голос умолк.
- Пойдете по-хорошему? - спросил сержант. - Или придется вас
анестезировать? - Он с угрозой мотнул своим водяным пистолетом.
- Пойдем по-хорошему, - ответил Дикарь, утирая кровь с рассеченной губы, с
исцарапанной шеи, с укушенной левой руки. Прижимая к разбитому носу платок,
Гельмгольц кивнул подтверждающе.
Очнувшись, почувствовав под собой ноги, Бернард понезаметней направился в
этот момент к выходу.
- Эй, вы там! - окликнул его сержант, и свинорылый полисмен пустился
следом , положил руку Бернарду на плечо.
Бернард обернулся с невинно обиженным видом. Что вы! У него и в мыслях не
было убегать.
- Хотя для чего я вам нужен, - сказал он сержанту, - понятия не имею.
- Вы ведь приятель задержанных?
- Видите ли... - начал Бернард и замялся. Нет, отрицать невозможно. - А что в
этом такого? - спросил он.
- Пройдемте, - сказал сержант и повел их к ожидающей у входа полицейской
машине.
Глава
шестнадцатая
Всех троих пригласили войти в кабинет Главноуправителя.
- Его Фордейшество спустится через минуту. - И дворецкий в гамма-ливрее
удалился.
- Нас будто не на суд привели, а на кофеинопитие, - сказал со смехом Гельм-
гольц, погружаясь в самое роскошное из пневматических кресел. - Не вешай
носа, Бернард, - прибавил он, взглянув на друга, зеленовато бледного от
тревоги. Но Бернард не поднял головы; не отвечая, даже не глядя на Гельмгольца, он
присел на самом жестком стуле в смутной надежде как-то отвратить этим гнев
Власти.
А Дикарь неприкаянно бродил вдоль стен кабинета, скользя рассеянным
взглядом по корешкам книг на полках, по нумерованным ячейкам с роликами
звукозаписи и бобинами для читальных машин. На столе под окном лежал массивный том,
переплетенный в мягкую черную искусственную кожу, на которой были вытиснены
большие золотые знаки Т. Дикарь взял том в руки, раскрыл «Моя жизнь и
работа», писание Господа нашего Форда. Издано в Детройте Обществом фордианских
знаний. Полистав страницы, прочтя тут фразу, там абзац, он сделал вывод, что
книга неинтересная, и в это время отворилась дверь, и энергичным шагом вошел
Постоянный Главноуправитель Западной Европы.
Пожав руки всем троим, Мустафа Монд обратился к Дикарю.
- Итак, вам не очень-то нравится цивилизация, мистер Дикарь.
Дикарь взглянул на Главноуправителя. Он приготовился лгать, шуметь, молчать
угрюмо; но лицо Монда светилось беззлобным умом, и ободренный Дикарь решил
говорить правду напрямик.
- Да, не нравится.
Бернард вздрогнул, на лице его выразился страх. Что подумает
Главноуправитель? Числиться в друзьях человека, который говорит, что ему не нравится
цивилизация , говорит открыто, и кому? Самому Главноуправителю! Это ужасно.
- Ну что ты, Джон... - начал Бернард. Взгляд Мустафы заставил его съежиться и
замолчать.
- Конечно, - продолжал Дикарь, - есть у вас и хорошее. Например, музыка,
которой полон воздух.
- «Порой тысячеструнное бренчанье кругом, и голоса порой звучат1».
Дикарь вспыхнул от удовольствия.
- Значит, и вы его читали? Я уж думал, тут, в Англии, никто Шекспира не
знает.
- Почти никто. Я один из очень немногих, с ним знакомых. Шекспир, видите
ли, запрещен. Но поскольку законы устанавливаю я, то я могу и нарушать их.
Причем безнаказанно, - прибавил он, поворачиваясь к Бернарду. - Чего, увы, о
вас не скажешь.
Бернард еще безнадежней и унылей поник головой.
1 «Буря» (акт III, сц. 2).
- А почему запрещен? - спросил Дикарь. Он так обрадовался человеку,
читавшему Шекспира, что на время забыл обо всем прочем.
Главноуправитель пожал плечами.
- Потому что он - старье; вот главная причина. Старье нам не нужно.
- Но старое ведь бывает прекрасно.
- Тем более. Красота притягательна, и мы не хотим, чтобы людей притягивало
старье. Надо, чтобы им нравилось новое.
- Но ваше новое так глупо, так противно. Эти фильмы, где все только летают
вертопланы и ощущаешь, как целуются. - Он сморщился брезгливо. - Мартышки и
козлы! - Лишь словами Отелло мог он с достаточной силой выразить свое
презрение и отвращение.
- А ведь звери это славные, нехищные, - как бы в скобках, вполголоса
заметил Главноуправитель.
- Почему вы не покажете людям «Отелло» вместо этой гадости?
- Я уже сказал - старья мы не даем им. К тому же они бы не поняли «Отелло».
Да, это верно. Дикарь вспомнил, как насмешила Гельмгольца Джульетта.
- Что ж, - сказал он после паузы, - тогда дайте им что-нибудь новое в духе
«Отелло», понятное для них.
- Вот именно такое нам хотелось бы написать, - вступил, наконец, Гельмгольц
в разговор.
- И такого вам написать не дано, - возразил Монд. - Поскольку, если оно и
впрямь будет в духе «Отелло», то никто его не поймет, в какие новые одежды ни
рядите. А если будет ново, то уж никак не сможет быть в духе «Отелло».
- Но почему не сможет?
- Да, почему? - подхватил Гельмгольц. Он тоже отвлекся на время от
неприятной действительности. Не забыл о ней лишь Бернард, совсем позеленевший от
злых предчувствий; но на него не обращали внимания.
- Почему?
- Потому что мир наш - уже не мир «Отелло». Как для «фордов» необходима
сталь, так для трагедий необходима социальная нестабильность. Теперь же мир
стабилен, устойчив. Люди счастливы; они получают все то, что хотят, и не
способны хотеть того, чего получить не могут. Они живут в достатке, в
безопасности; не знают болезней; не боятся смерти; блаженно не ведают страсти и
старости; им не отравляют жизнь отцы с матерями; нет у них ни жен, ни детей, ни
любовей - и, стало быть, нет треволнений; они так сформованы, что практически
не могут выйти из рамок положенного. Если же и случаются сбои, то к нашим
услугам сома. А вы ее выкидываете в окошко, мистер Дикарь, во имя свободы.
Свободы! - Мустафа рассмеялся. - Вы думали, дельты понимают, что такое свобода!
А теперь надеетесь, что они поймут «Отелло»! Милый вы мой мальчик!
Дикарь промолчал. Затем сказал упрямо:
- Все равно «Отелло» - хорошая вещь, «Отелло» лучше ощущальных фильмов.
- Разумеется, лучше, - согласился Главноуправитель. - Но эту цену нам
приходится платить за стабильность. Пришлось выбирать между счастьем и тем, что
называли когда-то высоким искусством. Мы пожертвовали высоким искусством.
Взамен него у нас ощущалка и запаховый орган.
- Но в них нет и тени смысла.
- Зато в них масса приятных ощущений для публики.
- Но ведь это... это бредовой рассказ кретина1.
- Вы обижаете вашего друга мистера Уотсона, - засмеявшись, сказал Мустафа.
1 «Макбет» (акт V, сц. 5) :
Жизнь - это бредовой
Рассказ кретина
Ярости и шуму
- Одного из самых выдающихся специалистов по инженерии чувств...
- Однако он прав, - сказал Гельмгольц хмуро. - Действительно, кретинизм.
Пишем, а сказать-то нечего...
- Согласен, нечего. Но это требует колоссальной изобретательности. Вы
делаете вещь из минимальнейшего количества стали - создаете художественные
произведения почти что из одних голых ощущений.
Дикарь покачал головой.
- Мне все это кажется просто гадким.
- Ну, разумеется. В натуральном виде счастье всегда выглядит убого рядом с
цветистыми прикрасами несчастья. И, разумеется, стабильность куда менее
колоритна , чем нестабильность. А удовлетворенность совершенно лишена романтики
сражений со злым роком, нет здесь красочной борьбы с соблазном, нет ореола
гибельных сомнений и страстей. Счастье лишено грандиозных эффектов.
- Пусть так, - сказал Дикарь, помолчав. - Но неужели нельзя без этого ужаса
- без близнецов? - Он провел рукой по глазам, как бы желая стереть из памяти
эти ряды одинаковых карликов у сборочного конвейера, эти близнецовые толпы,
растянувшиеся очередью у входа в Брентфордский моновокзал, эти человечьи
личинки, кишащие у смертного одра Линды, эту атакующую его одноликую орду. Он
взглянул на свою забинтованную руку и поежился. - Жуть какая!
- Зато польза какая! Вам, я вижу, не по вкусу наши группы Бокановского; но,
уверяю вас, они - фундамент, на котором строится все остальное. Они -
стабилизирующий гироскоп, который позволяет ракетоплану государства устремлять
свой полет, не сбиваясь с курса. - Главноуправительский бас волнительно
вибрировал; жесты рук изображали ширь пространства и неудержимый лет
ракетоплана; ораторское мастерство Мустафы Монда достигало почти уровня синтетических
стандартов.
- А разве нельзя обойтись вовсе без них? - упорствовал Дикарь. - Ведь вы
можете получать что угодно в наших бутылях. Раз уж на то пошло, почему бы не
выращивать всех плюс-плюс-альфами?
- Ну, нет, нам еще жить не надоело, - отвечал Монд со смехом. - Наш девиз -
счастье и стабильность. Общество же, целиком состоящее из альф, обязательно
будет нестабильно и несчастливо. Вообразите вы себе завод, укомплектованный
альфами, то есть индивидуумами разными и розными, обладающими хорошей
наследственностью и по формовке своей способными - в определенных пределах - к
свободному выбору и ответственным решениям. Вы только вообразите.
Дикарь попробовал вообразить, но без особого успеха.
- Это же абсурд. Человек, сформованный, воспитанный как альфа, сойдет с
ума, если его поставить на работу эпсилон-полукретина, сойдет с ума или
примется крушить и рушить все вокруг. Альфы могут быть вполне добротными членами
общества, но при том лишь условии, что будут выполнять работу альф. Только от
эпсилона можно требовать жертв, связанных с работой, эпсилона, - по той
простой причине, что для него это не жертвы, а линия наименьшего сопротивления,
привычная жизненная колея, по которой он движется, по которой двигаться
обречен всем своим формированием и воспитанием. Даже после раскупорки он
продолжает жить в бутыли - в невидимой бутыли рефлексов, привитых эмбриону и
ребенку. Конечно, и каждый из нас, - продолжал задумчиво Главноуправитель, -
проводит жизнь свою в бутыли. Но если нам выпало быть альфами, то бутыли наши
огромного размера, сравнительно с бутылями низших каст. В бутылях поменьше
объемом мы страдали бы мучительно. Нельзя разливать альфа-винозаменитель в
эпсилон-мехи. Это ясно уже теоретически. Да и практикой доказано. Кипрский
эксперимент дал убедительные результаты.
- А что это был за эксперимент? - спросил Дикарь.
- Можете назвать его экспериментом по винорозливу, - улыбнулся Мустафа
Монд. - Начат он был в 473-м году эры Форда. По распоряжению Главноуправите-
лей мира остров Кипр был очищен от всех его тогдашних обитателей и заново
заселен специально выращенной партией альф численностью в двадцать две тысячи.
Им дана была вся необходимая сельскохозяйственная и промышленная техника и
предоставлено самим вершить свои дела. Результат в точности совпал с
теоретическими предсказаниями. Землю не обрабатывали как положено; на всех заводах
бастовали; законы в грош не ставили, приказам не повиновались; все альфы,
назначенные на определенный срок выполнять черные работы, интриговали и ловчили
как могли, чтобы перевестись на должность почище, а все, кто сидел на чистой
работе, вели встречные интриги, чтобы любым способом удержать ее за собой. Не
прошло и шести лет, как разгорелась самая настоящая гражданская война. Когда
из двадцати двух тысяч девятнадцать оказались перебиты, уцелевшие альфы
обратились к Главноуправителям с единодушной просьбой снова взять в свои руки
правление. Просьба была удовлетворена. Так пришел конец единственному в
мировой истории обществу альф.
Дикарь тяжко вздохнул.
- Оптимальный состав народонаселения, - говорил далее Мустафа, -
смоделирован нами с айсберга, у которого восемь девятых массы под водой, одна девятая
над водой.
- А счастливы ли те, что под водой?
- Счастливее тех, что над водой. Счастливее, к примеру, ваших друзей, -
кивнул Монд на Гельмгольца и Бернарда.
- Несмотря на свой отвратный труд?
- Отвратный? Им он вовсе не кажется таковым. Напротив, он приятен им. Он не
тяжел, детски прост. Не перегружает ни головы, ни мышц. Семь с половиной
часов умеренного, неизнурительного труда, а затем сома в таблетках, игры,
беззапретное совокупление и ощущалки. Чего еще желать им? - вопросил Мустафа. -
Ну, правда, они могли бы желать сокращения рабочих часов. И, разумеется,
можно бы и сократить. В техническом аспекте проще простого было бы свести
рабочий день для низших каст к трем-четырем часам. Но от этого стали бы они хоть
сколько-нибудь счастливей? Отнюдь нет. Эксперимент с рабочими часами был
проведен еще полтора с лишним века назад. Во всей Ирландии ввели четырехчасовой
рабочий день. И что же это дало в итоге? Непорядки и сильно возросшее
потребление сомы - и больше ничего. Три с половиной лишних часа досуга не только не
стали источником счастья, но даже пришлось людям глушить эту праздность
сомой. Наше Бюро изобретений забито предложениями по экономии труда. Тысячами
предложений! - Монд широко взмахнул рукой.- Почему же мы не проводим их в
жизнь? Да для блага самих же рабочих; было бы попросту жестоко обрушивать на
них добавочный досуг. То же и в сельском хозяйстве. Вообще можно было бы
индустриально синтезировать все пищевые продукты до последнего кусочка, пожелай
мы только. Но мы не желаем. Мы предпочитаем держать треть населения занятой в
сельском хозяйстве. Ради их же блага - именно потому, что
сельскохозяйственный процесс получения продуктов берет больше времени, чем индустриальный.
Кроме того, нам надо заботиться о стабильности. Мы не хотим перемен. Всякая
перемена - угроза для стабильности. И это вторая причина, по которой мы так
скупо вводим в жизнь новые изобретения. Всякое чисто научное открытие
является потенциально разрушительным; даже и науку приходится иногда рассматривать
как возможного врага. Да, и науку тоже.
- Науку?.. Дикарь сдвинул брови. Слово это он знает. Но не знает его
точного значения. Старики-индейцы о науке не упоминали. Шекспир о ней молчит, а из
рассказов Линды возникло лишь самое смутное понятие: наука позволяет строить
вертопланы, наука поднимает на смех индейские пляски, наука оберегает от
морщин и сохраняет зубы. Напрягая мозг, Дикарь старался вникнуть в слова Главно-
управителя.
- Да, - продолжал Мустафа Монд. - И это также входит в плату за стабиль-
ность. Не одно лишь искусство несовместимо со счастьем, но и наука. Опасная
вещь наука; приходится держать ее на крепкой цепи и в наморднике.
- Как так? - удивился Гельмгольц. - Но ведь мы же вечно трубим: «Наука
превыше всего». Это же избитая гипнопедическая истина.
- Внедряемая трижды в неделю, с тринадцати до семнадцати лет, - вставил
Бернард.
- А вспомнить всю нашу институтскую пропаганду науки...
- Да, но какой науки? - возразил Мустафа насмешливо. - Вас не готовили в
естествоиспытатели, и судить вы не можете. А я был неплохим физиком в свое
время. Слишком даже неплохим; я сумел осознать, что вся наша наука - нечто
вроде поваренной книги, причем правоверную теорию варки никому не позволено
брать под сомнение и к перечню кулинарных рецептов нельзя ничего добавлять
иначе, как по особому разрешению главного повара. Теперь я сам - главный
повар. Но когда-то я был пытливым поваренком. Пытался варить по-своему. По
неправоверному, недозволенному рецепту. Иначе говоря, попытался заниматься
подлинной наукой. - Он замолчал.
- И чем же кончилось? - не удержался Гельмгольц от вопроса.
- Чуть ли не тем же, чем кончается у вас, молодые люди, - со вздохом
ответил Главноуправитель. - Меня чуть было не сослали на остров.
Слова эти побудили Бернарда к действиям бурным и малопристойным.
- Меня сошлют на остров? - Он вскочил и подбежал к Главноуправителю,
отчаянно жестикулируя. - Но за что же? Я ничего не сделал. Это все они. Клянусь,
это они. - Он обвиняюще указал на Гельмгольца и Дикаря. - О, прошу вас, не
отправляйте меня в Исландию. Я обещаю, что исправлюсь. Дайте мне только
возможность . Прошу вас, дайте мне исправиться. - Из глаз его потекли слезы. -
Ей-форду, это их вина, - зарыдал он. - О, только не в Исландию. О,
пожалуйста, ваше Фордейшество, пожалуйста... - И в припадке малодушия он бросился
перед Мондом на колени. Тот пробовал поднять его, но Бернард продолжал валяться
в ногах; молящие слова лились потоком. В конце концов, Главноуправителю
пришлось нажатием кнопки вызвать четвертого своего секретаря.
- Позовите трех служителей, - приказал Мустафа, - отведите его в спальную
комнату. Дайте ему вдоволь подышать парами сомы, уложите в постель, и пусть
проспится.
Четвертый секретарь вышел и вернулся с тремя близнецами-лакеями в зеленых
ливреях. Кричащего, рыдающего Бернарда унесли.
- Можно подумать, его убивают, - сказал Главноуправитель, когда дверь за
Бернардом закрылась. - Имей он хоть крупицу смысла, он бы понял, что
наказание его является, по существу, наградой. Его ссылают на остров. То есть
посылают туда, где он окажется в среде самых интересных мужчин и женщин на свете.
Это все те, в ком почему-либо развилось самосознание до такой степени, что
они стали непригодными к жизни в нашем обществе. Все те, кого не
удовлетворяет правоверность, у кого есть свои самостоятельные взгляды. Словом, все те,
кто собой что-то представляет. Я почти завидую вам, мистер Уотсон.
Гельмгольц рассмеялся.
- Тогда почему же вы сами не на острове? - спросил он.
- Потому что все-таки предпочел другое, - ответил Главноуправитель. - Мне
предложили выбор - либо ссылка на остров, где я смог бы продолжать свои
занятия чистой наукой, либо же служба при Совете Главноуправителей с перспективой
занять впоследствии пост Главноуправителя. Я выбрал второе и простился с
наукой. Временами я жалею об этом, - продолжал он, помолчав. - Счастье - хозяин
суровый. Служить счастью, особенно счастью других, гораздо труднее, чем
служить истине, если ты не сформован так, чтобы служить слепо. - Он вздохнул,
опять помолчал, затем заговорил уже бодрее. - Но долг есть долг. Он важней,
чем собственные склонности. Меня влечет истина. Я люблю науку. Но истина
грозна; наука опасна для общества. Столь же опасна, сколь была благотворна.
Наука дала нам самое устойчивое равновесие во всей истории человечества.
Китай по сравнению с нами был безнадежно неустойчив; даже первобытные матриар-
хии были не стабильней нас. И это, повторяю, благодаря науке. Но мы не можем
позволить, чтобы наука погубила свое же благое дело. Вот почему мы так строго
ограничиваем размах научных исследований, вот почему я чуть не оказался на
острове. Мы даем науке заниматься лишь самыми насущными сиюминутными
проблемами. Всем другим изысканиям неукоснительнеише ставятся препоны. А занятно
бывает читать, - продолжил Мустафа после короткой паузы, - что писали во
времена Господа нашего Форда о научном прогрессе. Тогда, видимо, воображали, что
науке можно позволить развиваться бесконечно и невзирая ни на что. Знание
считалось верховным благом, истина - высшей ценностью; все остальное -
второстепенным, подчиненным. Правда, и в те времена взгляды начинали уже меняться.
Сам Господь наш Форд сделал многое, чтобы перенести упор с истины и красоты
на счастье и удобство. Такого сдвига требовали интересы массового
производства. Всеобщее счастье способно безостановочно двигать машины; истина же и
красота - не способны. Так что, разумеется, когда властью завладевали массы,
верховной ценностью становилось всегда счастье, а не истина с красотой. Но,
несмотря на все это, научные исследования по-прежнему еще не ограничивались.
Об истине и красоте продолжали толковать так, точно они оставались высшим
благом. Это длилось вплоть до Девятилетней войны. Война-то заставила запеть
по-другому. Какой смысл в истине, красоте или познании, когда кругом лопаются
сибиреязвенные бомбы? После той войны и была впервые взята под контроль
наука . Люди тогда готовы были даже свою жажду удовольствий обуздать. Все
отдавали за тихую жизнь. С тех пор мы науку держим в шорах. Конечно, истина от
этого страдает. Но счастье процветает. А даром ничто не дается. За счастье
приходится платить. Вот вы и платите, мистер Уотсон, потому что слишком
заинтересовались красотой. Я же слишком увлекся истиной и тоже поплатился.
- Но вы ведь не отправились на остров, - произнес молчаливо слушавший
Дикарь .
Главноуправитель улыбнулся.
- в том и заключалась моя плата. В том, что я остался служить счастью. И не
своему, а счастью других. Хорошо еще, - прибавил он после паузы, - что в мире
столько островов. Не знаю, как бы мы обходились без них. Пришлось бы,
вероятно, всех еретиков отправлять в умертвительную камеру. Кстати, мистер Уотсон,
подойдет ли вам тропический климат? Например, Маркизские острова или Самоа?
Или же дать вам атмосферу пожестче?
- Дайте мне климат крутой и скверный, - ответил Гельмгольц, вставая с
кресла. - Я думаю; в суровом климате лучше будет писаться. Когда кругом ветра и
штормы...
Монд одобрительно кивнул.
- Ваш подход мне нравится, мистер Уотсон. Весьма и весьма нравится - в
такой же мере, в какой по долгу службы я обязан вас порицать. - Он снова
улыбнулся.- Фолклендские острова вас устроят?
- Да, устроят, пожалуй, - ответил Гельмгольц. - А теперь, если позволите, я
пойду к бедняге Бернарду, погляжу, как он там.
Глава
семнадцатая
- Искусством пожертвовали, наукой, - немалую вы цену заплатили за ваше
счастье, - сказал Дикарь, когда они с Главноуправителем остались одни. - А
может, еще чем пожертвовали?
- Ну, разумеется, религией, - ответил Мустафа. - Было некое понятие, име-
нуемое Богом - до Девятилетней войны. Но это понятие, я думаю, вам очень
знакомо .
- Да... - начал Дикарь и замялся. Ему хотелось бы сказать про одиночество,
про ночь, про плато месы в бледном лунном свете, про обрыв и прыжок в черную
тень, про смерть. Хотелось, но слов не было. Даже у Шекспира слов таких нет.
Главноуправитель тем временем отошел в глубину кабинета, отпер большой
сейф, встроенный в стену между стеллажами. Тяжелая дверца открылась.
- Тема эта всегда занимала меня чрезвычайно, - сказал Главноуправитель,
роясь в темной внутренности сейфа. Вынул оттуда толстый черный том. - Ну вот,
скажем, книга, которой вы не читали.
Дикарь взял протянутый том.
- «Библия, или Книги Священного писания Ветхого и Нового завета», - прочел
он на титульном листе.
- и этой не читали, - Монд протянул потрепанную, без переплета книжицу.
- «Подражание Христу1»
- и этой, - вынул Монд третью книгу.
- Уильям Джеймс2 «Многообразие религиозного опыта3».
- У меня еще много таких, - продолжал Мустафа Монд, снова садясь. - Целая
коллекция порнографических старинных книг. В сейфе Бог, а на полках Форд, -
указал он с усмешкой на стеллажи с книгами, роликами, бобинами.
- Но если вы о Боге знаете, то почему же не говорите им? - горячо сказал
Дикарь. - Почему не даете им этих книг?
- По той самой причине, по которой не даем «Отелло», - книги эти старые;
они - о Боге, каким он представлялся столетия назад. Не о Боге нынешнем.
- Но ведь Бог не меняется.
- Зато люди меняются.
- А какая от этого разница?
- Громаднейшая, - сказал Мустафа Монд. Он встал, подошел опять к сейфу. -
Жил когда-то человек - кардинал Ньюмен4. Кардинал, - пояснил Монд в скобках,
- это нечто вроде теперешнего архипеснослова.
- «Я, Пандульф, прекрасного Милана кардинал5». Шекспир о кардиналах
упоминает .
- Да, конечно. Так, значит, жил когда-то кардинал Ньюмен. Ага, вот и книга
его. - Монд извлек ее из сейфа. - А кстати, выну и другую. Написанную челове-
1 «Подражание Христу» - собрание религиозно-нравственных наставлений и рассуждений о
суетности земного; предполагают, что автором его является августинский монах Фома
Кемпийский (1379-1471); тексты этого собрания написаны простым языком, с учетом
психологии человека.
2 Джеймс Уильям (1842-1910) - американский философ-идеалист и психолог, основатель
прагматизма; согласно его учению, истинно то, что отвечает успешности практического
действия.
3 «Многообразие религиозного опыта» - Значительное место в работах этого
американского ученого занимают вопросы религии. Он считал религию психологической функцией
людей, коренящейся в подсознательном, иррациональном опыте индивида; религиозные
догматы, по его мнению, истинны в меру своей полезности. Указанное выше сочинение
опубликовано в 1902 г.
4 Кардинал Ньюмен - Джон Генри Ньюмен (1801-1890), английский теолог и церковный
деятель; начав с попыток укрепления основ англиканской церкви, затем принял
католичество. Его основные сочинения «Оправдание своей жизни» (1864) и «Грамматика
согласия» (1870) имели широкое распространение в католической среде; считается одним из
предтеч обновления и модернизации католицизма, так как защищал принцип свободной от
схоластики «открытой теологии».
5 «Король Иоанн» (акт III, сц. 1)
ком по имени Мен де Биран . Он был философ. Что такое философ, знаете?
- Мудрец, которому и не снилось, сколько всякого есть в небесах и на земле,
- без промедления ответил Дикарь2.
- Именно. Через минуту я вам прочту отрывок из того, что ему, однако,
снилось . Но прежде послушаем старого архипеснослова. - И, раскрыв книгу на
листе , заложенном бумажкой, он стал читать: - «Мы не принадлежим себе, равно как
не принадлежит нам то, что мы имеем. Мы себя не сотворили, мы главенствовать
над собой не можем. Мы не хозяева себе. Бог нам хозяин. И разве такой взгляд
на вещи не составляет счастье наше? Разве есть хоть кроха счастья или
успокоения в том, чтобы полагать, будто мы принадлежим себе? Полагать так могут
люди молодые и благополучные. Они могут думать, что очень это ценно и важно:
делать все, как им кажется, по-своему, ни от кого не зависеть, быть свободным
от всякой мысли о незримо сущем, от вечной и докучной подчиненности, вечной
молитвы, от вечного соотнесения своих поступков с чьей-то волей. Но с
возрастом и они в свой черед обнаружат, что независимость - не для человека, что
она для людей не естественна и годится разве лишь ненадолго, а всю жизнь с
нею не прожить...». - Мустафа Монд замолчал, положил томик и стал листать
страницы второй книги. Ну вот, например, из Бирана, - сказал он и снова забасил:
- «Человек стареет; он ощущает в себе то всепроникающее чувство слабости,
вялости, недомогания, которое приходит с годами; и, ощутив это, воображает, что
всего-навсего прихворнул; он усыпляет свои страхи тем, что, дескать, его
бедственное состояние вызвано какой-то частной причиной, и надеется причину
устранить , от хвори исцелиться. Тщетные надежды! Хворь эта - старость; и грозный
она недуг. Говорят, будто обращаться к религии в пожилом возрасте заставляет
людей страх перед смертью и тем, что будет после смерти. Но мой собственный
опыт убеждает меня в том, что религиозность склонна с годами развиваться в
человеке совершенно помимо всяких таких страхов и фантазий; ибо, по мере того
как страсти утихают, а воображение и чувства реже возбуждаются и становятся
менее возбудимы, разум наш начинает работать спокойней, меньше мутят его
образы, желания, забавы, которыми он был раньше занят; и тут-то является Бог,
как из-за облака; душа наша воспринимает, видит, обращается к источнику
всякого света, обращается естественно и неизбежно; ибо теперь, когда все,
дававшее чувственному миру жизнь и прелесть, уже стало от нас утекать, когда
чувственное бытие более не укрепляется впечатлениями изнутри или извне, - теперь
мы испытываем потребность опереться на нечто прочное, неколебимое и
безобманное - на реальность, на правду бессмертную и абсолютную. Да, мы неизбежно
обращаемся к Богу; ибо это религиозное чувство по природе своей так чисто, так
сладостно душе, его испытывающей, что оно возмещает нам все наши утраты». -
Мустафа Монд закрыл книгу, откинулся в кресле. - Среди множества прочих
вещей, сокрытых в небесах и на земле, этим философам не снилось и все
теперешнее , - он сделал рукой охватывающий жест, - мы, современный мир. «От Бога
можно не зависеть лишь пока ты молод и благополучен; всю жизнь ты независимым
не проживешь». А у нас теперь молодости и благополучия хватает на всю жизнь.
Что же отсюда следует? Да то, что мы можем не зависеть от Бога. «Религиозное
чувство возместит нам все наши утраты». Но мы ничего не утрачиваем, и
возмещать нечего; религиозность становится излишней. И для чего нам искать замену
юношеским страстям, когда страсти эти в нас не иссякают никогда? Замену
молодым забавам, когда мы до последнего дня жизни резвимся и дурачимся по-
прежнему? Зачем нам отдохновение, когда наш ум и тело всю жизнь находят ра-
1 Вирам Мен де (1766-1824) - французский философ, говоривший о необходимости воли в
развитии мысли.
2 Дикарь помнит слова Гамлета: Немало есть такого в небесах и на земле, что и не
снилось нашей, Горацио, философии.
дость в действии? Зачем успокоение, когда у нас есть сома? Зачем неколебимая
опора, когда есть прочный общественный порядок?
- Так, по-вашему, Бога нет?
- Вполне вероятно, что он есть.
- Тогда почему?..
Мустафа не дал ему кончить вопроса.
- Но проявляет он себя по-разному в разные эпохи. До эры Форда он проявлял
себя, как описано в этих книгах. Теперь же...
- Да, теперь-то как? - спросил нетерпеливо Дикарь.
- Теперь проявляет себя своим отсутствием; его как бы и нет вовсе.
- Сами виноваты.
- Скажите лучше, виновата цивилизация. Бог несовместим с машинами, научной
медициной и всеобщим счастьем. Приходится выбирать. Наша цивилизация выбрала
машины, медицину, счастье. Вот почему я прячу эти книжки в сейфе. Они
непристойны. Они вызвали бы возмущение у чита...
- Но разве не естественно чувствовать, что Бог есть? - не вытерпел Дикарь.
- С таким же правом можете спросить: «Разве не естественно застегивать
брюки молнией?» - сказал Главноуправитель саркастически. - Вы напоминаете мне
одного из этих пресловутых мудрецов - напоминаете Бредли1. Он определял
философию как отыскивание сомнительных причин в обоснованье того, во что веришь
инстинктивно. Как будто можно верить инстинктивно! Веришь потому, что тебя
так сформировали, воспитали. Обоснование сомнительными причинами того, во что
веришь по другим сомнительным причинам, - вот как надо определить философию.
Люди верят в Бога потому, что их так воспитали.
- А все равно, - не унимался Дикарь, - в Бога верить естественно, когда ты
одинок, совсем один в ночи, и думаешь о смерти...
- Но у нас одиночества нет, - сказал Мустафа. - Мы внедряем в людей
нелюбовь к уединению и так строим их жизнь, что оно почти невозможно.
Дикарь хмуро кивнул. В Мальпаисе он страдал потому, что был исключен из
общинной жизни, а теперь, в цивилизованном Лондоне, - оттого, что нельзя никуда
уйти от этой общественной жизни, нельзя побыть в тихом уединении.
- Помните в «Короле Лире»? - произнес он, подумав. - «Боги справедливы, и
обращаются в орудья кары пороки, услаждающие нас; тебя зачал он в темном
закоулке - и был покаран темной слепотой». И Эдмунд в ответ говорит (а Эдмунд
ранен, умирает): «Да, это правда. Колесо судьбы свершило полный круг, и я
сражен». Что вы на это скажете? Есть, стало быть, Бог, который управляет
всем, наказывает, награждает?
- Есть ли? - в свою очередь спросил Монд. - Ведь можете услаждаться с де-
вушкой-неплодой сколько и как вам угодно, не рискуя тем, что любовница вашего
сына впоследствии вырвет вам глаза. «Колесо судьбы свершило полный круг, и я
сражен». Но сражен ли современный Эдмунд? Он сидит себе в пневматическом
кресле в обнимку с девушкой, жует секс-гормональную резинку и смотрит ощу-
щальный фильм. Боги справедливы. Не спорю. Но божий свод законов диктуется в
конечном счете людьми, организующими общество; Провидение действует с
подсказки человека.
- Вы уверены? - возразил Дикарь. - Вы так уж уверены, что ваш Эдмунд в
пневматическом кресле не понес кару столь же тяжкую, как Эдмунд, смертельно
раненный, истекающий кровью? Боги справедливы. Разве не обратили они пороки,
услаждающие современного Эдмунда, в орудья его унижения?
- Унижения? Соотносительно с чем? Как счастливый, работящий, товаропотреб-
ляющий гражданин Эдмунд стоит очень высоко. Конечно, если взять иной,
отличный от нашего, критерий оценки, то не исключено, что можно будет говорить об
1 Бредли Френсис Герберт (1846-1924) - английский философ-идеалист.
унижении. Но надо ведь держаться одного набора правил. Нельзя играть в
электромагнитный гольф по правилам эскалаторного хэндбола.
- «Но ценность независима от воли, - процитировал Дикарь из „Троила и Крес-
сидылл. - Достойное само уж по себе достойно, не только по оценке чьей-
нибудь» .
- Ну-ну-ну, - сказал Мустафа. - Утверждение весьма спорное, не так ли?
- Если бы вы допустили к себе мысль о Боге, то не унижались бы до
услаждения пороками. Был бы тогда у нас резон, чтобы стойко переносить страдания,
совершать мужественные поступки. Я видел это у индейцев.
- Не сомневаюсь, - сказал Мустафа Монд. - Но мы то не индейцы.
Цивилизованному человеку нет нужды переносить страдания, а что до совершения
мужественных поступков, то сохрани Форд от подобных помыслов. Если люди начнут
действовать на свой риск, весь общественный порядок полетит в тартарары.
- Ну а самоотречение, самопожертвование? Будь у вас Бог, был бы тогда резон
для самоотречения.
- Но индустриальная цивилизация возможна лишь тогда, когда люди не
отрекаются от своих желаний, а, напротив, потворствуют им в самой высшей степени,
какую только допускают гигиена и экономика. В самой высшей, иначе остановятся
машины.
- Был бы тогда резон для целомудрия! - проговорил Дикарь, слегка покраснев.
- Но целомудрие рождает страсть, рождает неврастению. А страсть с
неврастенией порождают нестабильность. А нестабильность означает конец цивилизации.
Прочная цивилизация немыслима без множества услаждающих пороков.
- Но в Боге заключается резон для всего благородного, высокого,
героического . Будь у вас...
- Милый мой юноша, - сказал Мустафа Монд. - Цивилизация абсолютно не
нуждается в благородстве или героизме. Благородство, героизм - это симптомы
политической неумелости. В правильно, как у нас, организованном обществе никому
не доводится проявлять эти качества. Для их проявления нужна обстановка
полнейшей нестабильности. Там, где войны, где конфликт между долгом и верностью,
где противление соблазнам, где защита тех, кого любишь, или борьба за них, -
там, очевидно, есть некий смысл в благородстве и героизме. Но теперь нет
войн. Мы неусыпнейше предотвращаем всякую чрезмерную любовь. Конфликтов долга
не возникает; люди так сформованы, что попросту не могут иначе поступать, чем
от них требуется. И то, что от них требуется, в общем и целом так приятно,
стольким естественным импульсам дается теперь простор, что, по сути, не
приходится противиться соблазнам. А если все же приключится в кои веки
неприятность , так ведь у вас всегда есть сома, чтобы отдохнуть от реальности. И та
же сома остудит ваш гнев, примирит с врагами, даст вам терпение и кротость. В
прошлом, чтобы достичь этого, вам требовались огромные усилия, годы суровой
нравственной выучки. Теперь же вы глотаете две-три таблетки - и готово дело.
Ныне каждый может быть добродетелен. По меньшей мере, половину вашей
нравственности вы можете носить с собою во флакончике. Христианство без слез - вот
что такое сома.
- Но слезы ведь необходимы. Вспомните слова Отелло: «Если каждый шторм
кончается такой небесной тишью, пусть сатанеют ветры, будя смерть». Старик
индеец нам сказывал о девушке из Мацаки. Парень, захотевший на ней жениться,
должен был взять мотыгу и проработать утро в ее огороде. Работа вроде бы легкая;
но там летали мухи и комары, не простые, а волшебные. Женихи не могли снести
их укусов и жал. Но один стерпел - и в награду получил ту девушку.
- Прелестно! - сказал Главноуправитель. - Но в цивилизованных странах
девушек можно получать и не мотыжа огороды; и нет у нас жалящих комаров и мух. Мы
всех их устранили столетия тому назад.
- Вот, вот, устранили, - кивнул насупленно Дикарь. - Это в вашем духе. Все
неприятное вы устраняете - вместо того, чтобы научиться стойко его
переносить. «Благородней ли терпеть судьбы свирепой стрелы к каменья или, схватив
оружие, сразиться с безбрежным морем бедствий...1» А вы и не терпите, и не
сражаетесь . Вы просто устраняете стрелы и каменья. Слишком это легкий выход.
Он замолчал - вспомнил о матери. О том, как в комнатке на тридцать восьмом
этаже Линда дремотно плыла в море поющих огней и ароматных ласк, уплывала из
времени и пространства, из тюрьмы своего прошлого, своих привычек, своего
обрюзгшего, дряхлеющего тела. Да и ее милый Томасик, бывший Директор
Инкубатория и Воспитательного Центра, до сих пор ведь на сомотдыхе - заглушил сомой
унижение и боль и пребывает в мире, где не слышно ни тех ужасных слов, не
издевательского хохота, где нет перед ним мерзкого лица, липнущих к шее
дряблых , влажных рук. Директор отдыхает в прекрасном мире...
- Вам бы именно слезами сдобрить вашу жизнь, - продолжал Дикарь, - а то
здесь слишком дешево все стоит.
(«Двенадцать с половиной миллионов долларов, - возразил Генри Фостер,
услышав ранее от Дикаря этот упрек. - Двенадцать с половиной миллиончиков, и ни
долларом меньше. Вот сколько стоит новый наш Воспитательный Центр».)
- «Смертного и хрупкого себя подставить гибели, грозе, судьбине за лоскуток
земли2». Разве не заманчиво? - спросил Дикарь, подняв глаза на Мустафу. -
Если даже оставить Бога в стороне, хотя, конечно, за Бога подставлять себя
грозе был бы особый резон. Разве нет смысла и радости в жизненных грозах?
- Смысл есть, и немалый, - ответил Главноуправитель. - Время от времени
необходимо стимулировать у людей работу надпочечников.
- Работу чего? - переспросил непонимающе Дикарь.
- Надпочечных желез. В этом одно из условий крепкого здоровья и мужчин, и
женщин. Потому мы и ввели обязательный прием ЗБС.
- Зебеэс?
- Заменителя бурной страсти. Регулярно, раз в месяц. Насыщаемым организм
адреналином. Даем людям полный физиологический эквивалент страха и ярости -
ярости Отелло, убивающего Дездемону, и страха убиваемой Дездемоны. Даем весь
тонизирующий эффект этого убийства - без всяких сопутствующих неудобств.
- Но мне любы неудобства.
- А нам - нет, - сказал Главноуправитель. - Мы предпочитаем жизнь с
удобствами.
- Не хочу я удобств. Я хочу Бога, поэзии, настоящей опасности, хочу
свободы, и добра, и греха.
- Иначе говоря, вы требуете права быть несчастным, - сказал Мустафа.
- Пусть так, - с вызовом ответил Дикарь. - Да, я требую.
- Прибавьте уж к этому право на старость, уродство, бессилие; право на
сифилис и рак; право на недоедание; право на вшивость и тиф; право жить в
вечном страхе перед завтрашним днем; право мучиться всевозможными лютыми болями.
Длинная пауза.
- Да, это все мои права, и я их требую.
- Что ж, пожалуйста, осуществляйте эти ваши права, - сказал Мустафа Монд,
пожимая плечами.
Глава
восемнадцатая
Дверь не заперта, приоткрыта; они вошли.
- Джон!
1 «Гамлет», (акт III, сц. 1).
2 «Гамлет» (акт IV, сц. 4) .
Из ванной донесся неприятный характерный звук.
- Тебе что, нехорошо? - громко спросил Гельмгольц.
Ответа не последовало. Звук повторился, затем снова; наступила тишина.
Щелкнуло, дверь ванной отворилась, и вышел Дикарь, очень бледный.
- У тебя, Джон, вид совсем больной! - сказал Гельмгольц участливо.
- Съел что-нибудь неподходящее? - спросил Бернард.
Дикарь кивнул.
- Я вкусил цивилизации.
- ??
- И отравился ею; душу загрязнил. И еще, - прибавил он, понизив голову, - я
вкусил своей собственной скверны.
- Да, но что ты съел конкретно?.. Тебя ведь сейчас...
- А сейчас я очистился, - сказал Дикарь. - Я выпил теплой воды с горчицей.
Друзья поглядели на него удивленно.
- То есть ты намеренно вызвал рвоту? - спросил Бернард.
- Так индейцы всегда очищаются. - Джон сел, вздохнул, провел рукой по лбу.
- Передохну. Устал.
- Немудрено, - сказал Гельмгольц.
Сели и они с Бернардом.
- А мы пришли проститься, - сказал Гельмгольц. - Завтра утром улетаем.
- Да, завтра улетаем, - сказал Бернард; Дикарь еще не видел у него такого
выражения - решительного, успокоенного. - И, кстати, Джон, - продолжал
Бернард, подавшись к Дикарю и рукой коснувшись его колена, - прости меня,
пожалуйста , за все вчерашнее. - Он покраснел. - Мне так стыдно, - голос его
задрожал, - так...
Дикарь не дал ему договорить, взял руку его, ласково пожал.
- Гельмгольц - молодчина. Ободрил меня, - произнес Бернард. - Без него я
бы...
- Да ну уж, - сказал Гельмгольц.
Помолчали. Грустно было расставаться, потому что они привязались друг к
другу, но и хорошо было всем троим чувствовать свою сердечную приязнь и
грусть.
- Я утром был у Главноуправителя, - нарушил, наконец, молчание Дикарь.
- Зачем?
- Просился к вам на острова.
- И разрешил он? - живо спросил Гельмгольц.
Джон покачал головой:
- Нет, не разрешил.
- А почему?
- Сказал, что хочет продолжить эксперимент. Но будь я проклят, - взорвался
бешено Дикарь, - будь я проклят, если дам экспериментировать над собой и
дальше! Хоть проси меня все Главноуправители мира. Завтра я уже уберусь
отсюда.
- А куда? - спросили Гельмгольц с Бернардом.
Дикарь пожал плечами.
- Мне все равно куда. Куда-нибудь, где смогу быть один.
От Гилфорда авиатрасса Лондон-Портсмут идет вдоль Уэйской долины к Годал-
мингу, а оттуда над Милфордом и Уитли к Хейлзмиру и дальше, через Питерсфилд,
на Портсмут. Почти параллельно этой воздушной линии легла трасса возвратная -
через Уорплесдон, Тонгам, Патнам, Элстед и Грейшот. Между Хогсбэкскои грядой
и Хайндхедом были места, где эти трассы раньше проходили всего в шести-семи
километрах друг от друга. Близость, опасная для беззаботных летунов, в
особенности ночью или когда принял полграмма лишних. Случались аварии. Даже ка-
тастрофы. Решено было отодвинуть трассу Портсмут-Лондон на несколько
километров к западу. И вехами старой трассы между Грейшотом и Тонгамом остались
четыре покинутых авиамаяка. Небо над ними тихо и пустынно. Зато над Сел борном,
Борденом и Фарнамом теперь не умолкает гул и рокот вертопланов.
Дикарь избрал своим прибежищем старый авиамаяк, стоящий на гребне песчаного
холма между Патнамом и Элстедом. Маяк построен из железобетона и отлично
сохранился .
«Слишком даже здесь уютно будет, - подумал Дикарь, оглядев помещение, -
слишком по-цивилизованному». Он успокоил свою совесть, решив тем строже
держать себя в струне и очищение совершать тем полнее и тщательнее. Первую ночь
здесь он провел без сна всю напролет. Простоял на коленях, молясь - то
небесам (у которых некогда молил прощенья преступный Клавдий), то Авонавилоне
(по-зунийски), то Иисусу и Пуконгу, то своему заветному хранителю - орлу.
Временами Джон раскидывал руки, точно распятый, и подолгу держал их так, и
боль постепенно разрасталась в жгучую муку, не опуская дрожащих рук, он
повторял сквозь стиснутые зубы (а пот ручьями тек по лицу). «О, прости меня! О,
сделай меня чистым! О, помоги мне стать хорошим!». Повторял снова и снова,
почти уже теряя сознание от боли.
Когда наступило утро, он почувствовал, что имеет теперь право жить на
маяке; да, имеет - даром что в окнах почти все стекла уцелели, даром что вид с
верхней площадки открывается великолепный. Потому Дикарь и выбрал этот маяк,
и потому чуть было сразу же и не ушел отсюда. Вид сверху так чудесен - глазам
как бы предстает воплощенье божества. Но кто Дикарь такой, чтобы нежить взор
беспрерывным зрелищем красоты? Кто он такой, чтобы жить в зримом присутствии
Бога? Ему бы по его заслугам обитать в свином хлеву, в слепой норе... Тело
Дикаря одеревенело, плечи ныли после долгой ночной муки, но этим-то и был он
внутренне ободрен, и, поднявшись наверх своей башни, он окинул взглядом яркий
рассветный мир, в котором обрел право жить. На северном горизонте тянулась
Хогсбэкская меловая гряда, за ее восточной оконечностью вставали семь узких
небоскребов, составляющих Гилфорд. При виде их Дикарь поморщился, но он
вскоре с ними примирится, ибо по ночам они сверкают огнями, как веселые и
симметричные созвездия, или же в сплошной прожекторной подсветке высятся, наподобие
светозарных перстов, указующих вверх, в непроницаемые тайны неба (хоть жеста
этого никто в Англии теперь не понимает, кроме Дикаря).
В долине, отделяющей Хогсбэкскую гряду от холма с маяком, виден Патнам -
скромный девятиэтажный поселочек с силосными башнями, птицефермой и
фабричкой, производящей витамин Д. А на юг от маяка пологие вересковые склоны
спускаются к прудам.
За цепочкою прудов, над лесом встает четырнадцатиэтажной башней Элстед.
Подернутые смутной английской дымкой, Хайндхед и Селборн манят глаз в голубую
романтическую даль. Но не только дали манят, приманчива и близь. Леса,
открытые пространства, поросшие вереском и желтым от цветов утесником, группы
сосен, поблескивающие пруды с прибрежными березами, с кувшинками и зарослями
камыша - все это красиво и поражает глаз, привыкший к бесплодию американской
пустыни. А уединенность какая! Целыми днями не увидишь человеческой фигурки.
От маяка всего лишь четверть часа лететь до Черингтийской лондонской башни,
но даже и холмы Мальпаиса не пустыннее этих суррейских вересковых пустошей.
Толпы, ежедневно устремляющиеся из Лондона, летят играть в электромагнитный
гольф или в теннис. В Патнаме игровых полей нет; ближайшие римановы
поверхности находятся в Гилфорде, а здесь - только цветы да пейзажи. Так что лететь
сюда незачем. Первые дни Дикарь прожил, никем не тревожимый.
Большую часть денег, что по прибытии в Англию Джон получил на личные
расходы, он потратил теперь, покидая Лондон. Купил четыре одеяла из вискозной
шерсти, нужный инструмент, гвоздей, веревок и бечевок, клею, спичек (с намерень-
ем, однако, смастерить потом дрель для добывания огня), купил простейшую
кухонную утварь, пакетов двадцать семян и десять килограммов пшеничной муки
«Нет, не нужен мне мучной суррогат из синтетического крахмала и пакли, -
твердо заявил он продавцу. - Пусть суррогат питательней, не надо». Но
полигормональное печенье и витаминизированую эрзац-говядину ему все-таки всучили.
Тьфу, цивилизованная гадость! «С голоду помру, а не притронусь. Я им покажу!»
- давал он мысленно свирепый зарок. И себе покажет тоже, слабаку!
Он пересчитал деньги. Осталось мало, но все же хватит, наверное, чтобы
перебиться до весны. А там огород даст ему независимость от внешнего мира. И
можно пока что охотиться. Тут кругом водятся кролики, и на прудах есть дикая
птица. Он принялся, не мешкая, делать лук и стрелы.
Поблизости от маяка росли ясени, а для стрел была целая заросль молодого,
прямого орешника. Он начал с того, что срубил ясенек, снял со ствола,
свободного от сучьев, кору, стал осторожно и тонко, как учил старый Митсима,
обстругивать и выстругал шестифутовое, в собственный рост, древко с довольно
толстой средней частью и суженными, гибкими, упругими концами. Работалось
сладко и радостно. После всех этих бездельных недель в Лондоне, где только
кнопки нажимай да выключателями щелкай, он изголодался по труду, требующему
сноровки и терпения.
Он почти уже кончил строгать, как вдруг поймал себя на том, что напевает!
Поет! Он виновато покраснел, точно разоблачил себя внезапно, застиг на месте
преступления. Ведь не петь и веселиться он сюда приехал, а спасаться от
цивилизованной скверны, заразы, чтобы стать здесь чистым и хорошим; чтобы
покаянным трудом загладить свою вину. Смятенно он спохватился, что углубясь в
работу , забыл то, о чем клялся постоянно помнить, - бедную Линду забыл, и свою
убийственную к ней жестокость, и этих мерзких близнецов, кишевших, точно вши,
у ее одра, оскорбительно, кощунственно кишевших. Он поклялся помнить и
неустанно заглаживать вину. А теперь вот сидит, строгает весело и поет, да-да,
поет...
Он пошел, открыл пачку горчицы, поставил чайник на огонь.
Получасом позже проезжали мимо, направляясь в Элстед, трое патнамских сель-
хозрабочих-близнецов, минус-дельтовиков, и на холме увидели такое зрелище:
стоит у маяка парень, обнаженный до пояса, и хлещет себя веревочным бичом.
Спина у парня вся в багровых поперечных полосах, и струйками сочится кровь.
Остановив свой грузовик на обочине, они стали глядеть издали с разинутыми
ртами и считать удары. Один, два, три... После восьмого удара парень прервал
бичевание, отбежал к опушке, и там его стошнило. Затем он схватил бич и
захлестал себя снова. Девять, десять, одиннадцать, двенадцать...
- Форд! - пошептал водитель. Братья его были ошарашены не меньше.
- Фордики-моталки! - вырвалось у них.
Через три дня, как стервятники на падаль, налетели репортеры.
Древко было уже закалено, высушено над слабым, из сырых веток, огнем - лук
был готов. Дикарь занялся стрелами. Он огладил ножом и высушил тридцать
ореховых прутов, снабдил их острыми гвоздями-наконечниками, а на другом конце
каждой стрелы аккуратно сделал выемку для тетивы. Совершив ночной набег на
патнамскую птицеферму, он запасся перьями в количестве, достаточном для
целого арсенала арбалетов и луков. За опереньем стрел и застал Дикаря репортер,
прилетевший первым. Он подошел сзади бесшумно на своих пневматических
подошвах.
- Здравствуйте, мистер Дикарь, - произнес он. - Я из «Ежечасных
радиовестей» .
Дикарь вскинулся, как от змеиного укуса, вскочил, рассыпая стрелы, перья,
опрокинув клей, уронив кисть для клея.
- Прошу извинить, - искренне и сокрушенно сказал репортер. - Я вовсе не хо-
тел... - Он коснулся своей шляпы - алюминиевого цилиндра, в котором был
смонтирован приемопередатчик. - Простите, что не снимаю шляпы. Слегка тяжеловата.
Как я уже сказал, я представляю «Ежечасные...».
- Что надо? - спросил Дикарь, грозно хмурясь.
Репортер ответил самой своей обворожительной улыбкой.
- Ну, разумеется, наши читатели с огромным интересом... - Он склонил голову
на бочок, улыбка его сделалась почти кокетливой. - Всего лишь несколько слов,
мистер Дикарь. - Последовал ряд быстрых ритуальных жестов: мигом размотаны
два проводка от поясной портативной батареи и воткнуты сразу с обоих боков
алюминиевой шляпы-цилиндра; нажата пружинка на тулье цилиндра - и тараканьими
усами выросли антенны; нажата другая, спереди на полях - и, как чертик из
коробочки, выскочил микрофон, закачался у репортера пред носом; опущены
радионаушники, нажат включатель слева на тулье - и в цилиндре раздалось слабое
осиное жужжанье; повернута ручка справа - к жужжанию присоединились легочные
хрипы, писк, икота, присвист.
- Алло, - сказал репортер в микрофон, - алло, алло. - В цилиндре вдруг
раздался звон. - Это ты, Эдзел? Говорит Примо Меллон. Да, дело в шляпе. Сейчас
мистер Дикарь возьмет микрофон, скажет несколько слов. Пожалуйста, мистер
Дикарь . - Он взглянул на Дикаря, одарил его еще одной своей победительной
улыбкой. - Объясните в двух словах нашим читателям, зачем вы поселились здесь.
Почему так внезапно покинули Лондон. (Не уходи с приема, Эдзел!) И, конечно
же, зачем бичуетесь. (Дикарь вздрогнул: откуда им про бич известно?) Все мы
безумно жаждем знать разгадку бича. А потом что нибудь о цивилизации. «Мое
мнение о цивилизованной девушке» - в этом духе. Пять-шесть слов всего, не
больше...
Дикарь исполнил просьбу с огорошивающей пунктуальностью. Пять слов он
произнес - и не больше, - тех самых индейских слов, которые услышал от него
Бернард в ответ на просьбу выйти к важному гостю - архипеснослову Кентерберий-
скому.
- Хани! Соне эсо це-на! - И, схватив репортера за плечи, повернул его задом
к себе (зад оказался заманчиво выпуклым), примерился и дал пинка со всей
силой и точностью чемпиона-футболиста.
Восемь минут спустя на улицах Лондона уже продавали новейший выпуск
«Ежечасных радиовестей». Через первую полосу было пущено жирно: «Загадочный
ДИКАРЬ ФУТБОЛИТ нашего корреспондента. СНОГСШИБАТЕЛЬНАЯ НОВОСТЬ».
«Что верно, то верно - сногсшибательная», - подумал репортер, когда по
возвращении в Лондон прочел заголовок. Осторожненько, морщась от боли, он сел
обедать.
Не устрашенные этим предостерегающим ударом по копчику коллеги, еще четверо
репортеров - из ньюйоркской «Тайме», франкфуртского «Четырехмерного котинуу-
ма», бостонской «Фордианской науки», а также из «Дельта миррор» - явились в
этот день на маяк, и Дикарь встречал их со все возрастающей свирепостью.
- Закоснелый глупец! - с безопасного расстояния кричал ему корреспондент
«Фордианской науки», потирая свои ягодицы. - Прими сому!
- Убирайся! - Дикарь погрозил кулаком.
Ученый репортер отошел еще дальше и снова закричал:
- Прими два грамма, и зло обратится в нереальность.
- Кохатва ияттокяй! - послал ему в ответ Дикарь зловеще и язвительно.
- Боль - всего лишь обман чувств.
- Ах, всего лишь? - и Дикарь, схватив палку, шагнул к репортеру - тот
шарахнулся к своему вертоплану.
После этого Дикарь был на время оставлен в покое. Прилетали, правда, верто-
планы, кружили любознательно над башней. Дикарь послал стрелу в самый нижний
и назойливый. Стрела пробила алюминиевый пол кабины, раздался вопль, и машина
газанула ввысь со всей прытью, на какую была способна. С тех пор вертопланы
держались на почтительной дистанции от маяка. Не обращая внимания на их зуд-
ливый рокот, сравнивая себя мысленно со стойким индейским женихом, не
поддающимся кровожадному гнусу, Дикарь вскапывал свой огород. Позудев над головой
и, видимо, соскучась, вертопланное комарье улетало; небеса на целые часы
пустели , затихали, только жаворонок пел.
Было безветренно и душно, пахло грозой. Все утро он копал и теперь прилег
отдохнуть на полу. И внезапно им овладел образ Ленайны - реальной, в
туфельках , нагой, осязаемой, благоуханной. «Милый! Обними же меня!» - зазвучало в
ушах. Блудница наглая! Ох, но обвившиеся руки, приподнявшиеся груди,
приникшие губы! Вечность была у нас в глазах и на устах. Ленайна. Нет, нет, нет,
нет! Он вскочил на ноги и как был, полуголый, выбежал во двор. На краю
пустоши кучно росли сизые можжевеловые кусты. Он грудью кинулся на можжевельник,
хватая в объятия не бархатное желанное тело, а охапку жестких игл. Тысяча
острых уколов его обожгла. Он попытался вернуться мыслью к бедной Линде,
задыхающейся немо, к скрюченным ее пальцам, к диким от ужаса глазам Линды.
Линды, о которой он поклялся помнить. Но по-прежнему владел им образ Ленайны,
которую он поклялся забыть. Даже колющие, жалящие иголки можжевельника не
могли погасить этот образ, живой, неотступный. «Милый, милый. А раз и ты
хотел меня, то почему же...».
Бич висел на гвозде за дверью - на случай нового вторжения репортеров. Вне
себя Дикарь бросился к бичу, схватил, взмахнул. Узловато перевитая веревка
впилась в тело.
- Шлюха! Шлюха! - восклицал он при каждом ударе, точно под бичом была
Ленайна (и как он яростно и сам того не сознавая желал, чтобы она явилась!) ,
белая, горячая, душистая, бесстыжая - Распутница! - И взывал в отчаянии: - О
Линда, прости меня! Прости меня, Боже! Я скверный. Я мерзкий. Я... Нет же, нет,
шлюха ты, шлюха!
Из своего укрытия, хитро устроенного в лесу, метрах в трехстах от маяка,
Дарвин Бонапарт, самый искусный из репортеров - киноохотников за крупной
дичью, видел все происходящее. Его уменье и терпенье были наконец-то
вознаграждены. Три дня просидел он внутри своего скрадка, имеющего вид высокого
дубового пня, три ночи проползал на животе среди утесника и вереска, пряча
микрофоны в кусточках, присыпая провода серым мелким песком. Трое суток
жесточайших неудобств. Зато теперь настал звездный миг - миг самой крупной удачи
(успел подумать Дарвин Бонапарт, приводя в действие аппаратуру), самой крупной с
тех пор, как удалось снять тот знаменитый стереовоющий фильм о свадьбе
горилл. «Прелестно! - мысленно воскликнул Бонапарт, когда Дикарь начал свой
поразительный спектакль - Прелестно!». Он тщательно навел телескопические
камеры, прильнул к визиру, следуя за движениями Дикаря, надел насадку, чтобы
крупным планом снять бешено перекошенное лицо (превосходно!); на полминуты
включил ускоренную съемку (замедленность движений даст изумительный
комический эффект!); послушал удары, стоны, дикие бредовые слова, записываемые на
звуковую дорожку, попробовал слегка их усилить (да, так будет, безусловно,
лучше), восхитился контрастом, услыхав и записав в промежутке затишья звонкое
пение жаворонка, подумал: вот если бы Дикарь повернулся, дал заснять крупным
планом кровь на спине; и почти тотчас (везет же сегодня!) Дикарь услужливо
повернулся, как надо, и подарил великолепный кадр.
«Грандиозно! - поздравил себя Дарвин, кончив съемку. - Просто грандиозно!»
Он вытер потное лицо. Присоединят на студии ощущальные эффекты, и
замечательный получится фильм. Почти не хуже «Любовной жизни кашалота», а этим что-
нибудь да сказано!
Через двенадцать дней «Неистовый Дикарь» был выпущен Ощущальной корпорацией
на экраны всех перворазрядных кинодворцов Западной Европы - смотрите, слушай-
те, ощущайте!
Фильм подействовал незамедлительно и мощно. На следующий же день после
премьеры , под вечер, уединение Джона было нарушено целой ордой вертопланов.
Джон копал гряды - и в то же время вскапывал усердно свой духовный огород,
ворошил, ворочал мысли. «Смерть», - и он вонзил лопату в землю, - «И каждый
день прошедший освещал глупцам дорогу в смерть и прах могилы1». Вон и в небе
дальний гром рокочет подтверждающе. Джон вывернул лопатой ком земли. Почему
Линда умерла? Почему ей дали постепенно превратиться в животное, а затем... Он
поежился. В целуемую солнцем падаль. Яростно нажав ступней, он вогнал лопату
в плотную почву. «Мы для богов, что мухи для мальчишек, себе в забаву давят
нас они2.» И рокот в небе - подтверждением этих слов, которые правдивей самой
правды. Однако тот же Глостер назвал богов вечноблагими. И притом «сон -
лучший отдых твой, ты то и дело впадаешь в сон - и все же трусишь смерти,
которая не более чем сон3». Не более. Уснуть. И видеть сны, быть может. Лезвие
уперлось в камень; нагнувшись, он отбросил камень прочь. Ибо в том смертном
сне какие сны приснятся?
Рокот над головой обратился в рев, и Джона вдруг покрыла тень, заслонившая
солнце Он поднял глаза, пробуждаясь от мыслей, отрываясь от копки; взглянул
недоуменно, все еще блуждая разумом и памятью в мире слов, что правдивей
правды, среди необъятностей божества и смерти; взглянул - и увидел близко над
собой нависшие густо вертопланы. Саранчовой тучей они надвигались, висели,
опускались повсюду на вереск. Из брюха каждого севшего саранчука выходила
парочка - мужчина в белой вискозной фланели и женщина в пижамке из ацетатной
чесучи (по случаю жары) или в плисовых шортах и майке. Через несколько минут
уже десятки зрителей стояли, образовав у маяка широкий полукруг, глазея,
смеясь, щелкая камерами, кидая Джону, точно обезьяне, орехи, жвачку,
полигормональные пряники. И с каждой минутой благодаря авиасаранче, летящей
беспрерывно из-за Хогсбэкскои гряды, число их росло. Они множились, будто в страшном
сне, десятки становились сотнями.
Дикарь отступил к маяку и, как окруженный собаками зверь, прижался спиной к
стене, в немом ужасе переводя взгляд с лица на лицо, словно лишась рассудка.
Метко брошенная пачка секс-гормональной резинки ударила Дикаря в щеку.
Внезапная боль вывела его из оцепенения, он очнулся, гнев охватил его.
- Уходите! - крикнул он.
Обезьяна заговорила! Раздались аплодисменты, смех.
- Молодец, Дикарь! Ура! Ура!
И сквозь разноголосицу донеслось:
- Бичеванье покажи нам, бичеванье!
Показать? Он сдернул бич с гвоздя и потряс им, грозя своим мучителям.
Жест этот был встречен насмешливо одобрительным возгласом толпы.
Дикарь угрожающе двинулся вперед. Вскрикнула испуганно женщина. Кольцо
зрителей дрогнуло, качнулось перед Дикарем и опять застыло. Ощущенье своей
подавляющей численности и силы придало этим зевакам храбрости, которой Дикарь
от них не ожидал. Не зная, что делать, он остановился, огляделся.
- Почему вы мне покоя не даете? - В гневном этом вопросе прозвучала почти
жалобная нотка.
- На вот миндаль с солями магния! - сказал стоящий прямо перед Дикарем
мужчина, протягивая пакетик - Ей-форду, очень вкусный, - прибавил он с
неуверенной , умиротворительной улыбкой. - А соли магния сохраняют молодость.
Дикарь не взял пакетика.
1 «Макбет» (акт V, сц. 5) .
2 «Король Лир» (акт IV, сц. 1).
3 «Мера за меру» (акт III, сц.1).
- Что вы от меня хотите? - спросил он, обводя взглядом ухмыляющиеся лица. -
Что вы от меня хотите?
- Бича хотим, - ответила нестройно сотня голосов. - Бичеванье покажи нам.
Хотим бичеванья. - Хотим бича, - дружно начала группа поодаль, неторопливо и
твердо скандируя. - Хо-тим би-ча.
Другие тут же подхватили, как попугаи, раскатывая фразу все громче, и
вскоре уже все кольцо ее твердило:
- Хо-тим би-ча!
Кричали все как один; и, опьяненные криком, шумом, чувством ритмического
единения, они могли, казалось, скандировать так бесконечно. Но на двадцать
примерно пятом повторении случилась заминка. Из-за Хогсбэкской гряды прилетел
очередной вертоплан и, повисев над толпой, приземлился в нескольких метрах от
Дикаря, между зрителями и маяком. Рев воздушных винтов на минуту заглушил
скандирование; но, когда моторы стихли, снова зазвучало: «Хотим би-ча, хо-тим
би-ча», - с той же громкостью, настойчивостью и монотонностью.
Дверца вертоплана открылась, и вышел белокурый и румяный молодой человек, а
за ним - девушка в зеленых шортах, белой блузке и жокейском картузике.
При виде ее Дикарь вздрогнул, подался назад, побледнел.
Девушка стояла, улыбаясь ему - улыбаясь робко, умоляюще, почти униженно.
Вот губы ее задвигались, она что-то говорит; но слов не слышно за
скандирующим хором.
- Хо-тим би-ча! Хо-тим би-ча!
Девушка прижала обе руки к груди, слева, и на кукольно красивом, нежно-
персиковом ее лице выразилась горестная тоска, странно не вяжущаяся с этим
личиком. Синие глаза ее словно бы стали больше, ярче; и внезапно две слезы
скатились по щекам. Она опять проговорила что-то; затем быстро и пылко
протянула руки к Дикарю, шагнула.
- Хо-тим би-ча! Хо-тим би...
И неожиданно зрители получили желаемое.
- Распутница! - Дикарь кинулся к ней, точно полоумный. - Хорек блудливый! -
И, точно полоумный, ударил ее бичом.
Перепуганная, она бросилась было бежать, споткнулась, упала в вереск.
- Генри, Генри! - закричала она. Но ее румяный спутник пулей метнулся за
вертоплан - подальше от опасности.
Кольцо зрителей смялось, с радостным кличем бросились они все разом к
магнетическому центру притяжения. Боль ужасает людей - и притягивает.
- Жги, похоть, жги! - Дикарь исступленно хлестнул бичом.
Алчно сгрудились зеваки вокруг, толкаясь и топчась, как свиньи у корыта.
- Умертвить эту плоть! - Дикарь скрипнул зубами, ожег бичом собственные
плечи. - Убить, убить!
Властно притянутые жутью зрелища, приученные к стадности, толкаемые жаждой
единения, неискоренимо в них внедренной, зрители невольно заразились
неистовством движений Дикаря и стали ударять друг друга - в подражание ему.
- Бей, бей, бей... - кричал Дикарь, хлеща то свою мятежную плоть, то
корчащееся в траве гладкотелое воплощенье распутства.
Тут кто то затянул:
- Бей гу-ляй-гу...
И вмиг все подхватили, запели и заплясали.
- Бей гу-ляй-гу, - пошли они хороводом, хлопая друг друга в такт, - ве-се-
лись..
Было за полночь, когда улетел последний вертоплан.
Изнуренный затянувшейся оргией чувственности, одурманенный сомой, Дикарь
лежал среди вереска, спал. Проснулся - солнце уже высоко. Полежал, щурясь,
моргая по совиному, не понимая; затем внезапно вспомнил все.
- О Боже, Боже мой! - Он закрыл лицо руками.
Под вечер из-за гряды показались вертопланы, летящие темной тучей
десятикилометровой длины. (Во всех газетах была описана вчерашняя оргия единения.)
- Дикарь! - позвали лондонец и лондонка, приземлившиеся первыми. - Мистер
Дикарь!
Ответа нет.
Дверь маяка приоткрыта. Они толкнули ее, вошли в сумрак башни. В глубине
комнаты - сводчатый выход на лестницу, ведущую в верхние этажи. Высоко за
аркой там виднеются две покачивающиеся ступни.
- Мистер Дикарь!
Медленно, медленно, подобно двум неторопливым стрелкам компаса, ступни
поворачиваются вправо - с севера на северо-восток, восток, юго-восток, юг,
остановились, повисели и так же неспешно начали обратный поворот. Юг, юго-
восток, восток...
ВОЗВРАЩЕНИЕ В ДИВНЫЙ НОВЫЙ МИР1
Олдос Хаксли
Предисловие
Меткое слово может оказаться воплощением лжи. Каким бы запоминающимся ни
было краткое высказывание, оно не способно точно отразить все составляющие
сложной ситуации. В таких случаях краткости можно достигнуть лишь путем
опущений и упрощений. А они дают нам понимание, но зачастую неправильное. Мы
можем постичь только те понятия, которые для нас сформулировали, но не всю
обширную, сложную действительность, из какой произвольно выбрали эти понятия.
Жизнь коротка, а объемы информации безграничны — успеть все невозможно. На
1 Роман «О дивный новый мир» вышел в свет в 1932 году (в России тогда была в разгаре
коллективизация), но советские читатели полностью познакомились с ним только в 1988
г., благодаря журналу «Иностранная литература» (№ 4) . В 1958 году, спустя почти 30
лет Хаксли публикует её нехудожественное продолжение: «Возвращение в дивный новый
мир», в котором он рассуждает, насколько приблизился или отдалился наш мир от
описанного в романе 27-летней давности. О. Хаксли приходит к выводу, что мы движемся к
концепции «дивного мира» намного быстрее, чем он предполагал. С тех пор прошло более
полувека, и наши читатели теперь могут сами решить, в чем он был прав, а чем нет. Во
всяком случае, о клонировании людей пока идут одни разговоры (или не только
разговоры?) .
практике обычно выбор таков: либо очень краткое объяснение, либо никакого.
Сокращение — неизбежное зло, и задача того, кто взялся кратко объяснить некое
явление, — на самом высоком уровне сделать дело, дурное по своей натуре, но
без которого было бы еще хуже. Нужно научиться упрощать, но не доводить до
примитивности; сосредоточиваться на сути ситуации, но при этом оставлять в
поле зрения часть побочных факторов, определяющих действительность. Соблюдая
данные условия, человек не отразит истину в полном объеме, поскольку это
невозможно совместить с краткостью, однако все же выразит нечто большее, чем те
опасные полуправды и четверть-правды, вокруг которых существует все
современное мышление.
Тема свободы и ее врагов необъятна, и написанного мной недостаточно, чтобы
полноценно исследовать эту проблему, но по крайней мере я осветил многие из
ее аспектов. Вероятно, излишне упростил каждый, но эти последовательные
упрощения складываются в картину, которая, надеюсь, даст представление о
сложности и обширности темы.
Я исключил из общей картины механические военные угрозы свободе — оружие и
военную технику, усилившие власть мировых правителей над подданными, и все
более разорительную подготовку стран ко все более бессмысленным и
самоубийственным войнам. Написанное далее следует читать, постоянно помня о Венгерском
восстании и его подавлении, о водородной бомбе, о цене, которую все страны
платят за то, что они называют «обороной», и о бесконечных рядах юношей в
форме — белой, черной, коричневой, желтой, — послушно марширующих к своей
общей могиле.
Перенаселенность
В 1931 году, работая над романом «О дивный новый мир», я был уверен, что у
нас в запасе еще много времени. Полностью организованное общество, научно
сформированная система каст, систематическое обусловливание, лишающее людей
свободы воли, рабство, которое воспринимают как должное благодаря регулярному
употреблению химических стимуляторов счастья, простые истины, вдалбливаемые
ночами в процессе курсов обучения во сне, — все это пришло бы рано или
поздно , но ни я, ни даже мои внуки не застали бы этих времен. Не могу припомнить,
когда именно происходили события, описанные в романе, по-моему, между шестым
и седьмым веком «эры Форда». Надо признать, во второй четверти двадцатого
века мы жили в отвратительнейшем мире, но кошмар, пережитый нами в годы
Депрессии, принципиально отличается от кошмара будущего, описанного в книге «О
дивный новый мир». Наш проистекает от нехватки порядка, их кошмар, в седьмом
веке «эры Форда», — от его переизбытка. По моим представлениям, переход от
одной крайности к другой должен был занять долгий период времени, и в этот
промежуток наиболее удачливая треть человечества получила бы все лучшее от обоих
миров — от беспорядочного мира либерализма и от излишне упорядоченного
Дивного Нового Мира, где безупречная эффективность вытеснит свободу и личную
инициативу .
Сейчас, двадцать семь лет спустя, в третьей четверти двадцатого века, и
задолго до конца первого века «эры Форда», я настроен менее оптимистично, чем
когда писал «О дивный новый мир». Предсказания 1931 года начали сбываться
намного раньше, чем я предполагал. Блаженный промежуток между недостатком
порядка и его кошмарным переизбытком не возник, нет даже никаких признаков
появления этого промежутка. Действительно, в западном мире люди все еще
наслаждаются значительной свободой. Но даже в этих странах с традиционно
демократичной моделью управления личная свобода и стремление к ней, похоже, идут на
убыль. В остальном мире свободы личности уже не осталось — или, судя по
всему, не останется в ближайшем будущем. Кошмар тотальной заорганизованности,
который я поместил в седьмой век «эры Форда», выскользнул из отдаленного и
потому безопасного будущего, и теперь он не за горами.
В романе «1984» Джордж Оруэлл поместил в будущее гротескную проекцию
настоящего — времени сталинизма и недавнего прошлого, отмеченного расцветом
фашизма. «О дивный новый мир» был написан, когда Гитлер в Германии еще не был
всесилен, а российский тиран не развернулся во всю мощь. В отличие от 1948-го
в 1931 году систематический терроризм не являлся неотъемлемой чертой
современности и будущая диктатура в моем вымышленном мире казалось мягче той,
которую так блестяще описал Оруэлл. В условиях 1948 года «1984» был ужасающе
правдоподобен. Но в конце концов, тираны смертны, а обстоятельства
переменчивы. Недавние перемены в СССР и результаты, достигнутые в последние несколько
лет в области науки и технологий, отчасти лишили книгу Оруэлла ее
безжалостного правдоподобия. Конечно, случись ядерная война — и все предсказания
утратят значение. Но если предположить, что великие державы все же смогут
сдержаться и не уничтожат нас, то по всем нынешним признакам можно определить,
что ближе к истине оказался «О дивный новый мир», а не «1984».
Результаты недавних исследований поведения животных и человека доказывают,
что для более эффективного контроля нужно не наказывать за нежелательное
поведение, а награждать за желательное, и, значит, что в итоге террор — менее
эффективное средство управления, чем ненасильственное преобразование
окружающего мира, а также мыслей и чувств людей. Наказание может временно прекратить
нежелательное поведение, однако никак не повлияет на дальнейшую склонность
жертвы поступать так же. Более того, психофизические побочные эффекты
наказания могут быть столь же нежелательными, как и само поведение, для подавления
которого наказание применялось. Деятельность психотерапевтов во многом
связана именно с негативными, антисоциальными последствиями наказаний.
Общество, описанное в «1984», контролируется полностью при помощи наказания
и страха наказания. А в мире, который я создал в своей истории, наказывают
редко и относительно мягко. Правительство осуществляет практически полный
контроль, применяя систематическое подкрепление желательного поведения,
различные, преимущественно ненасильственные, способы манипулирования, как
физические, так и психологические, и генетическую стандартизацию. Очевидно,
когда-нибудь дети действительно станут расти в бутылях и рождаемость будет
регулироваться на государственном уровне, но человеку как виду еще долго будет
свойственно живорождение, а размножение будет нерегулируемым процессом.
Вероятно, от генетической стандартизации придется отказаться из практических
соображений. Общество и дальше станет контролироваться путем воздействия на
индивидов уже после рождения. Помимо наказаний, характерных для прошлых времен,
все чаще будут применяться более эффективные методы, такие как поощрение и
научное манипулирование.
Сталинская диктатура в СССР, подобная той, что описана в «1984», устарела и
постепенно уступает место более современной форме тирании. На верхних уровнях
советской иерархии на смену старым методам контроля через наказание
нежелательного поведения приходит поощрение желаемого поведения. Инженеры и ученые,
преподаватели и чиновники получают высокую плату за хорошую работу и
облагаются настолько скромными налогами, что это служит для них постоянным стимулом
работать лучше и получать больше вознаграждения. В определенных сферах они
обладают свободой мысли и действий. Наказание ожидает их лишь в том случае,
если они, вопреки ограничениям, начнут вмешиваться в идеологию и политику.
Учителя, ученые и инженеры добились столь выдающихся успехов именно потому,
что им предоставили определенную свободу в профессиональной области. Те же,
кто составляет основание советской иерархической пирамиды, не имеют
привилегий , которыми пользуется более удачливое или особо одаренное меньшинство. Они
получают мизерную зарплату и из-за высоких цен платят непропорционально круп-
ную долю налогов. Область свободы действий у них весьма ограниченна, и для
контроля над ними правительство чаще использует наказание и угрозы наказания,
а не ненасильственные манипуляции и поощрения. Советская система частично
использует методы воздействия, описанные в «1984», а порой претворяет в жизнь
методы, применявшиеся к высшим кастам в книге «О дивный новый мир».
Похоже, что под воздействием неподвластных нам факторов все мы движемся к
кошмару Дивного Нового Мира, и представители коммерческих и политических
организаций сознательно способствуют этому, используя новые техники
манипулирования мыслями и чувствами масс в интересах определенного меньшинства. Эти
техники манипулирования мы обсудим в последующих главах. Сейчас же давайте
сосредоточимся на факторах, угрожающих демократии и не позволяющих личной
свободе прижиться в нашем мире. Что это за факторы? И почему кошмар, который
я поместил в седьмой век «эры Форда», приблизился к нам так стремительно?
Ответ на эти вопросы берет начало в области, в которой зародились все, даже
самые сложно организованные, сообщества, — в биологии.
В год рождения Христа население Земли составляло двести пятьдесят миллионов
человек — меньше, чем половину населения современного Китая. Шестью веками
позднее, когда первые поселенцы сошли на берег у Плимутской скалы, население
возросло до пятисот миллионов. Когда была подписана Декларация независимости,
население планеты достигло отметки в семьсот миллионов. В 1931 году, когда я
писал роман, нас было уже почти два миллиарда. Сегодня, двадцать семь лет
спустя, население планеты составляет два миллиарда восемьсот миллионов. Что
же будет завтра? Пенициллин, ДДТ, чистая вода — это недорогие товары, и их
стоимость ничтожно мала по сравнению с тем, какую роль они играют в
современном здравоохранении. Даже беднейшие правительства могут контролировать
уровень смертности населения. Контроль над уровнем рождаемости — дело иное. Для
снижения уровня смертности достаточно нескольких специалистов на жалованье у
великодушного правительства. Для установления контроля над рождаемостью все
население должно работать сообща. Контроль над рождаемостью должен
осуществляться бесчисленными индивидами, и для этого потребуется больше здравого
смысла и силы воли, чем есть у миллионов безграмотных людей по всему миру, а
также (в тех местах, где пользуются химическими и механическими средствами
контрацепции) потребуются значительные денежные затраты, чем большинство из
этих людей могут себе позволить. Ни одна религия не поддерживает
неограниченную смертность, а вот религиозные и социальные установки, одобряющие
неконтролируемое воспроизводство, широко распространены. Это приводит к тому, что
контроль над смертностью осуществляется очень легко, а контроль над
рождаемостью сопряжен с огромными сложностями. Поэтому в последние несколько лет мы
наблюдаем поразительно стремительное падение уровня смертности. Однако уровни
рождаемости либо сохраняются на прежнем высоком уровне, либо если и
снижаются, то весьма незначительно и медленно. В результате скорость прироста
населения оказывается самой высокой за всю историю нашего вида.
Более того, возрастают и сами годовые показатели прироста населения. Они
увеличиваются регулярно, в соответствии с правилами сложного процента, и
возрастают спонтанно, когда технологически отсталое общество начинает претворять
в жизнь принципы здравоохранения. В настоящее время уровень годового прироста
населения приближается к сорока трем миллионам. Это означает, что за год
количество новорожденных жителей планеты составляет число, равное нынешнему
населению Соединенных Штатов, а за восемь лет — число, равное населению Индии.
В период от рождения Христа и до смерти королевы Елизаветы I при темпах
прироста населения, характерных для того времени, на то, чтобы население планеты
выросло вдвое, ушло шестнадцать веков. При нынешних темпах оно удвоится менее
чем за полстолетия. И произойдет это на планете, где наиболее привлекательные
и благоприятные регионы уже плотно заселены, плохие фермеры истощили почву
постоянными попытками получить более богатый урожай, а доступные запасы
природных ископаемых растранжириваются с безрассудной расточительностью пьяного
матроса, пускающего на ветер накопленный заработок.
В придуманном мной Дивном Новом Мире проблема соотношения количества
жителей планеты с запасами природных ресурсов была эффективно решена. Путем
подсчетов выводилось оптимальное количество населения, и на этой отметке — около
двух миллиардов, если мне не изменяет память, — население поддерживалось
поколение за поколением. В реальном современном мире данная проблема пока не
решена. Напротив, с каждым годом она становится все серьезнее и значительнее.
Политические, экономические, культурные и психологические драмы наших дней
разыгрываются на мрачном биологическом фоне. В двадцатом веке, пока к уже
существующим миллиардам прибавляются новые — к тому времени, когда моей внучке
будет пятьдесят, нас будет уже пять с половиной миллиардов2, — биология
станет все более настойчиво выдвигаться на сцену, а затем и на авансцену истории
человечества. Стремительный прирост населения и его влияние на запасы
природных ресурсов, социальную стабильность и благополучие каждого отдельного
индивида является центральной проблемой человечества и останется такой еще как
минимум столетие, а вероятно, и несколько столетий. Считается, что новая эра
началась 4 октября 1957 года. В действительности, при нынешних
обстоятельствах рассуждать о том, как изменился мир после запуска спутника, неуместно и
даже бессмысленно. Пока остается проблема разрастающегося человечества,
грядет не космическая эра, а эра перенаселенности. Пародируя старинную песенку,
можно спросить:
Как богат, как полон космос,
Насладиться можно всласть!
Только станет ли нам космос
Суп варить да пряжу прясть?
Очевидно, что ответ будет отрицательным. Возможно, для страны,
осуществляющей заселение Луны, оно будет выгодно с военной точки зрения. Но это никоим
образом не сделает следующие пятьдесят лет, за которые население планеты
увеличится вдвое, более удобным для стремительно размножающегося человечества,
страдающего от нехватки продовольствия. И если когда-нибудь в будущем
эмиграция на Марс станет реальностью, даже если найдутся люди, чье положение будет
столь бедственным, что они согласятся жить в условиях, сравнимых с жизнью на
горе вдвое выше Эвереста, изменит ли это что-нибудь? За четыре столетия
множество людей переплыли из Старого Света в Новый. Но ни их отъезд, ни обратный
приток сырья и продуктов питания не решили проблем Старого Света. Так и
отправка нескольких лишних людей на Марс (а на транспортировку и обустройство
каждого человека потребуется несколько миллионов долларов) никак не решит
проблем, связанных со стремительно возрастающим населением планеты. А пока не
решен вопрос перенаселенности, нельзя уладить никакие другие проблемы нашей
планеты. Более того, в условиях перенаселенности невозможно будет не только
создать демократический строй, предполагающий свободу личности и соблюдение
социальных норм, — подобный строй вряд ли можно будет даже вообразить.
Диктатуры могут появляться по-разному. К Дивному Новому Миру ведет много путей, но
путь, который мы избрали сегодня — огромное население и его стремительный
прирост, — самый широкий и прямой. Давайте проанализируем, как слишком
большое население и его быстрый прирост связаны с появлением авторитарных
взглядов и созданием тоталитарных систем управления.
2 В настоящее время (январь 2016) численность населения Земли составляет более 7,3
миллиарда человек.
По мере того как из-за огромного и все возрастающего населения планеты
ситуация с природными ресурсами становится напряженной, все более шатким
оказывается экономическое положение сообщества, подверженного данному испытанию.
Особенно это заметно в менее развитых регионах, где снижение уровня
смертности благодаря появлению ДДТ, пенициллина и водоочистных сооружений не
сопровождалось соответствующим снижением уровня рождаемости. Численность населения
некоторых стран Азии и большей части Центральной и Южной Америки возрастает с
такой скоростью, что удвоится за двадцать лет. Если бы темпы производства
продуктов питания и промышленных товаров, строительства домов и школ и
подготовки новых учителей увеличивались быстрее, чем темпы прироста населения,
было бы возможно улучшить горькую долю жителей слаборазвитых и перенаселенных
стран. Но к сожалению, в этих странах не хватает не только промышленного
оборудования и заводов для его производства, там нет капиталов, необходимых для
строительства подобных заводов. Капитал — это средства, оставшиеся после
того, как были удовлетворены основные потребности населения. Но они в
слаборазвитых странах никогда не бывают удовлетворены полностью. К концу каждого года
финансовых средств почти не остается, и, таким образом, свободные средства, с
помощью которых можно было бы построить промышленные и сельскохозяйственные
комплексы для удовлетворения нужд населения, практически отсутствуют. Более
того, в большинстве этих стран наблюдается серьезная нехватка
квалифицированных работников, и поэтому некому управлять промышленными и
сельскохозяйственными комплексами. Не хватает образовательных учреждений, экономических и
финансовых ресурсов для повышения уровня уже существующих учебных заведений в
соответствии с требованиями времени. А численность населения некоторых из
этих стран ежегодно возрастает на целых три процента.
Об их сложном положении в книге «Следующие сто лет», изданной в 1957 году,
рассуждают профессора Калифорнийского технологического университета Харрисон
Браун, Джеймс Боннер и Джон Уир. Как же человечество справляется со
стремительным увеличением численности населения? Не слишком успешно. «Все
обстоятельства ясно указывают на то, что в большинстве слаборазвитых стран
положение за последние сто лет среднестатистического жителя существенно ухудшилось.
Питание населения стало более скудным. На каждого человека приходится меньше
доступных товаров. И практически все попытки исправить ситуацию были сведены
на «нет» непрерывным давлением постоянного прироста населения».
Каждый раз, когда экономическое положение страны ухудшается, органы
центрального государственного управления вынуждены брать на себя дополнительную
ответственность за обеспечение всеобщего благосостояния. Они должны
разработать детальные планы по выходу из кризисной ситуации, наложить еще более
строгие ограничения па деятельность своих субъектов, а если ухудшение
экономической ситуации приведет к политическим волнениям или открытому мятежу,
правительство обязано вмешаться, чтобы обеспечить сохранение общественного
порядка и собственной власти. Таким образом, все больше влияния оказывается
сосредоточено в руках представителей исполнительной власти и их
бюрократического руководства. Но природа этой власти такова, что даже те, кто не
стремился к ней сознательно, а вынужденно принял ее на себя, зачастую начинают
желать большего. «Не введи нас во искушение», — молимся мы, и неспроста.
Когда человека искушают, он, как правило, поддается. Демократическая форма
правления — средство, не позволяющее чиновникам уступить особенно опасному
соблазну, который непременно появляется, когда слишком большая власть
оказывается сосредоточена в руках маленькой группы людей. Такой политический строй
достаточно хорошо работает в странах вроде Великобритании и США, где к
конституционным процедурам традиционно относятся с уважением. В странах же, где
республика или ограниченная монархия не устоялась как форма правления,
никакая конституция не помешает политикам уступить искушению властью. И в любой
стране, где численность населения начала давить на запас природных ресурсов,
подобных соблазнов не избежать. Перенаселенность влечет за собой
экономическую нестабильность и социальные волнения. Они приводят к тому, что
централизованное правительство получает все больше контроля и власти. Если в стране
нет традиции конституционного управления, власть, вероятно, перерастет в
диктатуру. Даже если бы коммунизм не зародился в свое время, события, очевидно,
все равно приняли бы подобный оборот. Но коммунизм появился. Учитывая данный
факт, вероятность того, что перенаселенность приведет к беспорядкам, а те, в
свою очередь, к диктатуре, становится почти стопроцентной. Можно с
уверенностью утверждать, что через двадцать лет перенаселенные слаборазвитые страны
окажутся во власти того или иного тоталитарного режима — скорее всего под
управлением коммунистической партии.
Какое влияние подобные события окажут на страны Европы, в которых, несмотря
на перенаселенность, высоко развита промышленность и сохранились
демократические устои? Если возникшие тоталитарные правительства отнесутся к этим
странам враждебно и в результате нормальный приток сырья из слаборазвитых стран
будет намеренно приостановлен, западные страны окажутся в неблагоприятных
условиях. Произойдет крах промышленной системы, и высокоразвитые технологии,
раньше позволявшие удовлетворять нужды людей, не сумеют защитить страну от
тягот, связанных с проживанием множества людей на ограниченной территории.
Случись это, и правительства, наделенные благодаря неблагоприятным
обстоятельствам слишком большой властью, могут начать использовать эту власть в
виде тоталитарной диктатуры.
В настоящее время США. не перенаселены. Однако если численность населения
продолжит увеличиваться с нынешней скоростью, которая выше, чем в Индии,
хотя, к счастью, значительно ниже, чем в Мексике и Гватемале, то к началу
двадцать первого века соотношение численности населения и запасов природных
ресурсов станет серьезной проблемой. Пока перенаселенность не угрожает личной
свободе американцев напрямую. Однако она остается косвенной угрозой и
отдаленной опасностью. Если перенаселенность приведет к установлению тоталитарных
режимов в слаборазвитых странах и новые тоталитарные правительства вступят в
союз с СССР, военное положение Соединенных Штатов станет менее безопасным. В
ответ Америке придется готовиться к обороне и контратакам. Но, как известно,
свобода не может процветать в стране, постоянно находящейся на военном
положении или в шаге от него. Кризис дает право правительству контролировать все
и всех. А перманентный кризис — то, к чему мы вынуждены готовиться в мире,
где перенаселенность создает ситуацию, в которой установление диктатур под
покровительством коммунистического режима практически неизбежно.
Количество,
качество,
мораль
В придуманном мной Дивном Новом Мире систематически применялись методы
евгеники и дисгеники. В одних бутылях яйцеклетки, обладающие более ценными
биологическими качествами, оплодотворялись спермой высшего качества, и после
наилучшего пренатального ухода на свет появлялись дети класса бета, альфа или
даже альфа-плюс. В других многочисленных бутылях менее качественные
яйцеклетки, оплодотворенные менее качественной спермой, подвергались процессу Бока-
новского, в результате которого из одного яйца получалось девяносто шесть
идентичных близнецов, и до рождения регулярно получали дозы алкоголя и иных
белковых ядов. Получавшиеся в результате существа имели столь низкий уровень
развития, что едва могли считаться людьми, однако были способны к
неквалифицированному труду. А предоставляя им возможность снимать напряжение при помо-
щи частых и свободных контактов с противоположным полом, обеспечивая
постоянный доступ к бесплатным развлечениям и подкрепляя хорошее поведение
ежедневными дозами сомы, правительство могло рассчитывать на то, что они не доставят
неудобств вышестоящим кастам.
Во второй половине двадцатого века мы размножаемся совершенно бессистемно.
Но из-за случайного характера нашего размножения и отсутствия какого-либо
реагирования мы не просто перенаселяем нашу планету, а делаем все возможное,
чтобы это слишком большое население биологически уступало по качеству
предыдущим поколениям. В старые времена дети с серьезными и даже незначительными
наследственными дефектами выживали редко. Сегодня же, благодаря улучшению
санитарных условий, современной медицине и повышению общественной
сознательности, большинство детей с врожденными отклонениями доживают до зрелости и
продолжают свой род. В современных условиях любое достижение в области медицины
скорее всего повлечет за собой повышение уровня выживаемости индивидов с тем
или иным наследственным недугом. Несмотря на новые чудо-лекарства и улучшение
уровня лечения, а в определенном смысле как раз именно из-за них, физическое
здоровье населения планеты не улучшится, а, вероятно, даже ухудшится. А
вместе со снижением среднего уровня здоровья вполне можно ожидать и снижения
среднего уровня интеллекта. И действительно, некоторые специалисты
утверждают , что это снижение уже началось и продолжается по сей день. «В очень мягких
и нерегулируемых условиях, — пишет доктор Шелдон, — лучшие особи размножаются
меньше, чем уступающие им во всех отношениях». В академических кругах стало
модным уверять студентов, что для беспокойства по поводу различий в уровнях
рождаемости в разных странах нет оснований. Мол, эти проблемы имеют природу
экономическую, образовательную, религиозную, культурную или какую-либо
подобную небиологическую подоплеку. Это неоправданный оптимизм. Различия в уровнях
рождаемости — базовое биологическое явление. Доктор Шелдон добавляет, что
«неизвестно, насколько снизился средний уровень интеллекта в США с 1916 года,
когда Терман предложил считать отметку в 100 стандартным уровнем IQ». Могут
ли демократические институты самопроизвольно возникнуть в слаборазвитой
перенаселенной стране, где четыре пятых населения потребляют менее двух тысяч
калорий в день и только одна пятая населения получает полноценное питание? А
если эти социальные институты привнесет кто-либо извне или они будут созданы
в приказном порядке, сумеют ли они выжить?
А теперь давайте рассмотрим богатое, промышленно развитое, демократическое
общество, где из-за дисгеники, которая применяется в случайном порядке, но
эффективно, интеллект и физическое состояние населения находятся в упадке.
Как долго оно сможет сохранять личную свободу и традицию демократического
управления? Лет через пятьдесят или сто наши дети узнают ответ на этот
вопрос.
А мы тем временем столкнулись с неприятной нравственной проблемой. Мы
знаем, что стремление к благой цели не оправдывает использование дурных средств.
Но как быть в тех случаях, когда благими средствами достигают результатов,
которые оказываются дурными?
Например, мы отправляемся на тропический остров, где при помощи ДДТ
искореняем малярию и по прошествии двух или трех лет спасаем сотни тысяч жизней.
Очевидно, что это хорошо. Но ресурсов, доступных па этом острове,
недостаточно, чтобы предоставить одежду, жилье, образование или даже пищу сотням тысяч
спасенных таким образом людей, а также миллионам тех, кого они произведут на
свет. Мы исключили возможность быстрой смерти от малярии, но теперь эти люди
обречены на жизнь, сопряженную с лишениями из-за недостатка питания и
перенаселенности, и медленная смерть от голода угрожает еще большему количеству
людей.
А как быть с индивидами с врожденными отклонениями? Благодаря современной
медицине и социальным службам они могут размножаться, передавая свои дефекты
по наследству. Очевидно, что помогать страждущим хорошо. Но столь же очевидно
и то, что оптом передавать нашим потомкам результаты неблагоприятных мутаций,
постепенно все сильнее загрязняя генетический запас, из которого наши потомки
станут вслепую брать определенные качества, плохо. Перед нами стоит серьезная
этическая дилемма, и для нахождения золотой середины нам понадобятся и
интеллект, и воля.
Заорганизованность
Как я уже отмечал, самый короткий и простой путь к кошмару Дивного Нового
Мира проходит через перенаселенность и значительный прирост населения. Двести
восемьдесят миллионов сегодня, пятьдесят пять миллионов к началу нового века
— в итоге большей части человечества придется выбирать между анархией и
тоталитаризмом. Но не только возрастающее давление численности населения на
имеющиеся ресурсы толкает нас к тоталитаризму. У этого слепого биологического
врага свободы есть необычайно надежные союзники, порожденные теми
технологическими достижениями, которыми мы гордимся. Причем гордимся по праву,
поскольку эти достижения — плоды гениальных решений и тяжелого упорного труда,
логики, воображения и самоотречения. Иными словами, моральных и
интеллектуальных качеств, которые могут вызвать только восхищение. Но проблема в том,
что в этом мире ничего нельзя получить даром. За все эти потрясающие,
заслуживающие уважения достижения приходится платить. Подобно тому как мы до сих
пор расплачиваемся за купленную в кредит в прошлом году стиральную машину, мы
платим и за эти достижения — и каждый последующий взнос выше предыдущего.
Многие историки, социологи и психологи уже давно с глубочайшей озабоченностью
пишут о цене, которую платят и будут платить за прогресс жители стран Запада.
Они указывают, например, что демократия едва ли станет процветать в обществе,
где политическая власть и экономическое влияние все активнее централизуются и
концентрируются в одних руках. Но именно к централизации власти всегда
приводил и приводит технический прогресс. Чем эффективнее становится оборудование
для массового производства, тем оно сложнее и дороже — и тем менее доступно
для предпринимателей с ограниченными средствами. Более того, массовое
производство не может существовать без массового распределения, но с ним связаны
проблемы, успешно решить которые могут лишь крупнейшие производители. В мире
массового производства и массового распределения маленький человек со своим
скудным оборотным капиталом изначально оказывается в невыгодном положении. В
конкуренции с большим человеком он теряет деньги, а в итоге и самую
возможность существовать в качестве независимого производителя. Большой человек
пожирает его. По мере исчезновения маленького человека все большее
экономическое влияние оказывается в руках меньшего числа людей. В условиях диктатуры
большой бизнес, существование которого обусловлено развитием технологий и
последующим крушением малого бизнеса, находится под контролем государства, то
есть небольшой группы партийных лидеров и выполняющих их приказы солдат,
полицейских и чиновников. В условиях капиталистической демократии, как,
например, в Соединенных Штатах, большой бизнес контролируется, по определению
профессора Ч. Райта Миллса, властвующей элитой. Для нескольких миллионов
жителей, работающих на ее фабриках, в офисах, магазинах, элита является
непосредственным работодателем. Еще больше людей она контролирует, ссужая их деньгами
для покупки продукции, которую сама же и производит, и, будучи владельцем
средств массовой коммуникации, оказывая воздействие на мысли, чувства и
действия практически каждого жителя этой страны. Пародируя слова Уинстона
Черчилля , можно сказать, что никогда еще столь немногие не манипулировали столь
многими. Действительно, мы очень далеки от проповедуемого Джефферсоном идеала
подлинно свободного общества, построенного на иерархии самоуправляемых единиц
— градации властей, в которой элементарные районные республики подчиняются
республикам округа, те, в свою очередь, республикам штата, а они — республике
союза.
Таким образом, мы видим, что современная технология приводит к концентрации
экономической и политической власти в руках небольшой группы людей и к
созданию общества, контролируемого (беспощадно — при тоталитарном режиме, мягко и
ненавязчиво — при демократическом) большим бизнесом и правительством. Но
общество состоит из индивидов и хорошо лишь до тех пор, пока помогает им реали-
зовывать свой потенциал и жить счастливо и продуктивно. Как повлияли на
индивидов технологические достижения последних лет? Вот как отвечает на данный
вопрос Эрих Фромм:
«Наше современное западное общество, несмотря на материальный,
интеллектуальный и политический прогресс, становится все менее благоприятным для
душевного здоровья и имеет тенденцию подрывать внутреннюю защиту индивида, лишая
его счастья, разума и способности любить. Это общество стремится превратить
индивида в робота, который расплачивается за свою человечность все
возрастающим числом психических заболеваний и отчаянием, скрывающимся за неистовым
стремлением к труду и так называемому удовольствию».
Вышеупомянутые психические заболевания могут иметь невротические симптомы.
Они очевидны и вызывают сильнейшую тревогу. Но, по словам Фромма, «не следует
сводить психогигиену к предотвращению симптомов. Симптомы как таковые не
враги, а друзья нам; там, где есть симптомы, есть конфликт, а конфликт всегда
свидетельствует о том, что у человека пока не иссякли жизненные силы и
стремление бороться за счастье и за свое место в этом мире». По-настоящему
безнадежных жертв психического заболевания можно найти среди тех, кто производит
впечатление самых здоровых. «Многие из них нормальны потому, что
приспособились к нашему порядку существования, потому что все человеческое в них было
задавлено так рано, что они в отличие от невротиков даже не борются, не
страдают и у них не наблюдается никаких симптомов». Нельзя сказать, что они
нормальны в абсолютном смысле этого слова, — нет, они нормальны лишь в контексте
глубоко аномального общества. Их безупречная приспособленность к аномальному
обществу показывает, насколько серьезно их душевное расстройство. Эти
миллионы аномально нормальных людей, тихо-мирно живущих в обществе, в котором, будь
они полноценными человеческими существами, им не нашлось бы места, все еще
держатся за «иллюзию индивидуальности», но в действительности лишены ее. Их
конформизм переходит в единообразие. А единообразие и свобода несовместимы.
Так же как несовместимы единообразие и психическое здоровье. Человек не
создан быть роботом, но если становится таковым, подрывается основа душевного
здоровья.
В ходе эволюции природа приложила усилия к тому, чтобы все особи отличались
друг от друга. Мы воспроизводим наш вид, сочетая отцовские и материнские
гены. Эти наследуемые переменные дают практически бесконечное разнообразие
сочетаний. Физически и психически каждый из нас уникален. Любая культура,
которая в интересах эффективности или во имя каких-либо политических или
религиозных предпосылок стремится стандартизировать человечество, совершает
вопиющее преступление против биологической природы человека.
Науку можно назвать сведением множественности к однообразию. Она стремится
объяснить бесконечно разнообразные явления природы, абстрагируясь от
уникальности каждого конкретного случая, концентрируясь на общих чертах и в итоге
выводя некий закон, в рамках которого эти обобщения имеют смысл и могут
эффективно использоваться. Рассмотрим примеры. Яблоки падают на землю, а Луна
движется по небу. Люди с незапамятных времен наблюдали за этими явлениями.
Вместе с Гертрудой Штайн они убедились, что яблоко — это яблоко, а Луна — это
Луна. Но лишь Исаак Ньютон понял, что общего у этих абсолютно несхожих
явлений, и сформулировал теорию притяжения таким образом, что определенные
закономерности, связанные с яблоками, небесными телами, да и со всем остальным во
Вселенной, можно объяснить и рассмотреть в рамках единой системы воззрений.
Таким же образом человек искусства, сочетая безграничное разнообразие и
уникальность явлений внешнего мира и свое воображение, наделяет их значением в
рамках упорядоченной системы форм, словесных или музыкальных структур.
Желание упорядочить беспорядочное, вывести гармонию из диссонанса и свести
разнообразие к единству — своего рода интеллектуальный инстинкт, первичная,
фундаментальная потребность разума. В науке, искусстве и философии это стремление
— назовем его волей к порядку — чаще всего приносит пользу. Да, воля к
порядку породила множество незрелых теорий, основанных на недостаточных
доказательствах, абсурдные метафизические и теологические системы; из-за нее идеи
педантично принимались за истинные явления, а символы и абстракции — за
данные , полученные напрямую через органы чувств. Но эти несомненно прискорбные
ошибки не несут серьезной непосредственной угрозы, хотя иногда скверная
философская система может нанести косвенный вред, предоставляя оправдания для
бессмысленных и негуманных действий. По-настоящему опасной воля к порядку
становится в области политики и экономики.
Здесь то, что в теории явилось сведением беспорядочного многообразия к
понятному единству, на практике становится низведением человеческой
многогранности к недочеловеческому единообразию, свободы — к рабству. В политике
эквивалентом полноценной научной теории или философской системы служит
тоталитарная диктатура. В экономике безупречное по композиции произведение искусства —
это бесперебойно работающая фабрика, где работники и станки идеально пригнаны
друг к другу. Красота упорядоченности используется как оправдание деспотизма.
Организованность необходима, поскольку свобода возникает и имеет значение
лишь в самоуправляемом обществе, основанном на сотрудничестве индивидов. Но,
будучи необходимой, организация может стать и губительной. Избыток
организации превращает людей в роботов, подавляя творческое начало и лишая шансов на
свободу. Как правило, безопасный курс лежит посередине — между полным
попустительством, с одной стороны, и тотальным контролем — с другой.
Раньше технические достижения сопровождались активным развитием
организации. Сложности оборудования должна была соответствовать сложность социального
устройства — обществу следовало работать так же исправно и эффективно, как и
новые средства производства. Чтобы вписаться в эту систему, личности должны
были полностью лишиться индивидуальности, отринуть присущее им от рождения
многообразие и подстроиться под общий шаблон, то есть приложить все усилия к
тому, чтобы стать роботами.
Заорганизованность обесчеловечивает, усугубляя тем самым обесчеловечивающие
последствия перенаселенности. Развитие промышленности заставляет значительную
часть постоянно увеличивающегося населения стягиваться в крупные города. Но
жизнь в крупных городах наносит ущерб душевному здоровью. Говорят, что
наибольшее количество случаев шизофрении наблюдается в переполненных городских
трущобах. Она не способствует возникновению малых самоуправляемых групп, где
свобода сочетается с ответственностью — первым условием существования
истинной демократии. Городская жизнь анонимна и, скажем так, абстрактна. Люди
вступают в отношения, но не как полноценные личности, а как воплощения
экономических функций, или во внерабочее время, как безответственные искатели
развлечений. Оказавшись в плену подобного образа жизни, они начинают чувствовать
себя одинокими и ничтожными. Из их существования уходит какой-либо смысл и
значение.
С точки зрения биологии человек — умеренно стадное животное, по степени
общественности он скорее ближе к волкам и слонам, чем к муравьям и пчелам. В
своей изначальной форме человеческие общества ничем не напоминали муравейник
или улей — люди собирались в простые стада. Цивилизация, помимо всего
прочего, это процесс превращения примитивных стад в грубое механическое подобие
сообществ, образуемых социальными насекомыми. В настоящее время давление
перенаселенности и развитие технологий ускоряют его. Термитник стал казаться
достижимым идеалом, некоторые к нему стремятся. Излишне напоминать, что идеал
недостижим. Пропасть отделяет социальных насекомых от не слишком общественных
млекопитающих, обладающих более развитым мозгом, и как бы ни старались
млекопитающие походить на этих насекомых, она все равно остается. Несмотря на все
усилия, человек не способен создать социальный организм — он может
сформировать только социальную организацию. В процессе порождения социального
организма образуется лишь тоталитарный деспотизм.
«О дивный новый мир» рисует фантастическую и немного фривольную картину
общества, где попытка превратить человеческих существ в подобие термитов была
доведена практически до абсурда. Очевидно, что мы движемся в направлении
Дивного Нового Мира. Но не менее очевидно и то, что при желании мы можем
отказаться сотрудничать со слепыми силами, толкающими нас и этом направлении.
Однако создается впечатление, что желание сопротивляться не очень сильно и
распространено не слишком широко. Как доказал Уильям Уайт в своей книге «Человек
организации», на смену традиционной этической системе, в которой личность
первична, приходит социальная этика. Ключевые понятия в ней —
«приспособление» , «адаптация», «социально-ориентированное поведение», «принадлежность»,
«приобретение социальных навыков», «командная работа», «групповой образ
жизни», «верность группе», «групповая динамика», «групповое мышление»,
«групповое творчество». Философия данной системы строится на том, что общество в
целом имеет большую ценность и значимость, чем отдельные личности, врожденные
биологические различия следует принести в жертву культурному единообразию, а
права коллектива значат больше, чем то, что в восемнадцатом веке называли
правами человека. Исходя из социальной этики, Иисус глубоко заблуждался,
утверждая, что суббота сотворена для человека. Напротив, человек сотворен для
субботы и должен отказаться от своих личных черт и воплощать собой некий
стандартизованный образ души компании — стать инструментом, который
организаторы групповой деятельности считают идеальным для своих целей. Идеальный
человек проявляет «динамический конформизм» (восхитительное словосочетание!),
горячо предан группе, всегда стремится подчиниться и найти свое место в
коллективе . А идеальному человеку нужна идеальная жена — с хорошо развитым
стадным инстинктом и великолепным умением приспосабливаться к обстоятельствам, не
только понимающая и готовая смириться с тем, что ее муж предан в первую
очередь корпорации, но и сама активно преданная ей же. Как сказал Мильтон об
Адаме и Еве: «Создан муж для Бога только, и жена для Бога, в своем супруге».
Но в одном отношении жена идеального человека организации оказывается в
худшем положении, чем наша Праматерь. Господь дозволил Еве с Адамом свободно
предаваться «шалостям», присущим «молодой чете».
Адам,
Я полагаю, от подруги милой
Не отвернулся, так же и жена
Отказом не ответила, блюдя
Обычай сокровенный и святой
Любви супружеской.
Сегодня же один автор пишет в «Гарвард бизнес ревю», что жена человека,
пытающегося соответствовать идеалам социальной этики, «не должна требовать,
чтобы муж тратил на нее слишком много времени и уделял ей излишнее внимание.
Ему следует полностью сосредоточиться на работе и свою сексуальную активность
низвести до вторичной потребности». Монахи дают обет бедности, послушания и
безбрачия. Человеку организации дозволено быть богатым, но он обещает быть
послушным («он без возмущения принимает власть, он уважает вышестоящих») и
должен быть готов принести в жертву дальнейшему процветанию своей организации
даже супружескую любовь.
Стоит отметить, что в «1984» сексуальная активность членов партии
ограничивалась порядками еще более строгими, чем у пуритан. В книге «О дивный новый
мир» любой имеет право реализовывать свои сексуальные желания безо всяких
ограничений, не спрашивая разрешения. Общество, описанное в истории Оруэлла,
находится в состоянии перманентной войны, и его правители, во-первых,
используют свои полномочия для наслаждения властью как таковой, а во-вторых,
стремятся постоянно держать подданных в напряжении, поскольку это необходимо в
обществе, постоянно находящемся на военном положении. Развернув целую
кампанию против секса, руководители партии могут поддерживать нужное состояние
напряжения и в то же время наилучшим образом удовлетворять свою жажду власти.
Сообщество, описанное в работе «О дивном новом мире», — мировое государство,
где война ликвидирована и главная цель правителей — любой ценой заставить
граждан не создавать проблем. Для достижения данной цели правительство в
числе прочего устраняет семью как явление, легализуя такую степень сексуальной
свободы, что жители Дивного Нового Мира почти гарантированно избавлены от
деструктивного или креативного сексуального напряжения. В «1984» жажда власти
утолялась причинением боли, в «О дивном новом мире» — не менее унизительным
удовольствием.
Очевидно, что ныне существующая социальная этика — лишь оправдание, попытка
скрасить крайне неблагоприятные последствия заорганизованности. Она
представляет собой жалкую попытку превратить необходимость в добродетель, извлечь
пользу из плачевной ситуации. Эта нравственная система практически полностью
оторвана от реальности, а потому очень опасна. Общество, почитающееся большей
ценностью, чем его составные части, — не организм в том смысле, в каком
организмом может считаться улей или термитник. Это просто организация, социальный
механизм. Общество не может иметь ценностей, кроме тех, что связаны с жизнью
и просвещением. Организация не живое существо, и она не обладает разумом. Ее
функция инструментальна и вторична. Организация сама по себе не имеет
значимости, ее ценность зависит от того, какую пользу она приносит отдельным
элементам общества — индивидам. Ставить организацию выше отдельных людей
означает подчинить цель средствам. Что происходит, когда цель подчинена средствам,
нам наглядно продемонстрировали Гитлер и Сталин. Под их чудовищным правлением
личности-цели подчинялись организациям-средствам, для чего использовалось
сочетание насилия и пропаганды, систематического террора и манипуляций
сознанием. В будущем, когда диктаторы найдут более эффективные средства управления,
насилия, вероятно, будет намного меньше, чем при Гитлере и Сталине. Будущие
диктаторы станут организовывать дисциплину в своих владениях безболезненно,
усилиями целого взвода высококвалифицированных специалистов в сфере
социальной инженерии. «Вызов, который сегодня бросает нам социальная инженерия, — с
воодушевлением пишет сторонник этой новой науки, — подобен тому, который
почти пятьдесят лет назад бросала нам техническая инженерия. Если первая половит
двадцатого века являлась эрой инженеров-техников, то вторая половина вполне
может оказаться эрой социальных инженеров». А двадцать первый век, полагаю,
будет эрой мировых контролеров, научно организованных кастовых систем и
Дивного Нового Мира. В ответ на вопросы: кто стережет стерегущих, кто будет
организовывать организаторов? — нам безапелляционно заявляют, что организаторы
в надзоре не нуждаются. Некоторые доктора социологических наук трогательно
верят в то, что им искушение властью не страшно. Подобно сэру Галахаду они
обладают десятикратной силой, поскольку сердца их чисты, а сердца их чисты
потому, что они ученые и изучали социологию на протяжении шести тысяч
академических часов.
Увы, высшее образование не является залогом добродетели или политической
мудрости. И к подобным сомнениям этического или философского характера
следует прибавить чисто научные вопросы. Можем ли мы принять теории, на которых
строят свою практику социальные инженеры и которыми они оправдывают
манипуляции над человеческой личностью? Например, профессор Элтон Майо категорично
заявляет, что «желание человека трудиться совместно с другими — это важная,
возможно даже важнейшая, черта человеческой личности». На мой взгляд, это
неверно . У некоторых людей есть стремление, описанное Майо, у других — нет. Это
зависит от темперамента и склада характера. Любая социальная организация,
построенная на том, что человек, кем бы он ни был, стремится постоянно
взаимодействовать с другими людьми, может оказаться для многих людей прокрустовым
ложем. И для них единственным путем к адаптации станет ампутация — или дыба.
А сколько романтичных заблуждений можно найти в лирических описаниях
Средневековья, которыми украшают свои работы современные теоретики в сфере
социальных отношений! «Членство в гильдии, феодальное землевладение или статус
жителя деревни защищал средневекового человека на протяжении всей жизни,
давая ему мир и спокойствие». Защищал от чего? Уж точно не от беспощадной
травли со стороны вышестоящих. А наряду с «миром и спокойствием» в Средние века
наблюдалось множество случаев хронического перенапряжения, острого ощущения
несчастья и яростной неприязни к жесткой иерархической системе. Она не
позволяла продвигаться вверх по социальной лестнице, а тех, кто был прикреплен к
земельному участку, существенно ограничивала и в географических
передвижениях. Слепые силы — перенаселенность и заорганизованность — и социальные
инженеры, которые пытаются направлять их, подталкивают нас к средневековой
системе. К подобному возрождению старых порядков люди отнесутся спокойнее, чем
относились к ним жители Средних веков, ведь на смену старым средствам придут
такие методы Дивного Нового Мира, как обусловливание во младенчестве,
обучение во сне и наркотическая эйфория. Однако для большинства людей это все
равно будет своего рода рабством.
Пропаганда в
демократическом
обществе
«Европейские теоретики, — писал Джефферсон, — пытаются доказать, что людей
и их многочисленные объединения можно заставить соблюдать порядок и
действовать по справедливости лишь при помощи физического и морального давления,
оказываемого властями, независимыми от воли этих людей. Мы, основатели новой
американской демократии, верим, что человек — разумное существо, от природы
наделенное правами и врожденным чувством справедливости. Его можно удержать
от дурных поступков и защитить его права ограниченной властью, переданной
избранным им людям, которые сохраняют свою должность лишь по его воле».
Постфрейдисты сочли бы подобные рассуждения старомодными и трогательно-наивными.
Оптимисты восемнадцатого века ошибались, приписывая человеку излишний разум и
врожденное чувство справедливости. Но ошиблись и пессимисты двадцатого века,
убеждавшие нас в том, что у человека нет никакой морали и разума. Несмотря на
власть бессознательного, многочисленные неврозы и преимущественно низкий
уровень интеллекта у населения, большинство людей, вероятно, достаточно
порядочны и благоразумны, чтобы самостоятельно управлять своей судьбой.
Демократические институты позволяют сочетать общественный порядок с личной
свободой и инициативой и подчинять непосредственную власть управляющих абсо-
лютной власти управляемых. То, что в Америке и Западной Европе эти институты
сработали в целом успешно, в достаточной мере доказывает относительную
правоту оптимистов восемнадцатого века. Если предоставить человеческим существам
объективную возможность, они способны к самоуправлению, причем лучшему, чем
управление «властями, независимыми от их воли», — хотя этому управлению будет
недоставать эффективности хорошо слаженного механизма. Повторюсь: если дать
им возможность, поскольку это необходимое условие. Ни один человек, резко
перешедший из состояния рабской зависимости под правлением деспота в совершенно
незнакомое ему состояние политической независимости, не имеет объективной
возможности привести в действие демократические институты. Не имеет
возможности создать демократическое самоуправление и страна с нестабильной
экономикой. Либерализм процветает в атмосфере благополучия и увядает, когда оно идет
на спад и правительству приходится все чаще и интенсивнее вмешиваться в дела
граждан. Перенаселенность и заорганизованность — два условия, которые, как я
уже писал, лишают общество возможности поддерживать эффективное
функционирование демократических институтов. Таким образом, мы видим, что в определенных
исторических, экономических, демографических и технологических условиях джеф-
ферсоновским разумным существам, наделенным от природы неотчуждаемыми правами
и врожденным чувством справедливости, будет очень нелегко проявлять разум,
требовать соблюдения своих прав и принимать справедливые решения в
демократическом сообществе. Нам, жителям Запада, невероятно повезло: нам была
предоставлена объективная возможность провести грандиозный эксперимент по
самоуправлению .
К сожалению, складывается впечатление, будто из-за последних изменений в
мире мы мало-помалу лишаемся этой драгоценной возможности. И разумеется, это
еще не все. Свободе личности и демократическим институтам угрожают не только
слепые безличные силы. Есть и иные силы — менее абстрактные по своей природе.
Они могут намеренно использоваться стремящимися к власти людьми для
установления частичного или полного контроля над другими. Пятьдесят лет назад, когда
я был мальчишкой, казалось самоочевидным, что старые недобрые времена позади,
а пытки и массовые убийства, рабство и преследование еретиков остались в
прошлом. Для людей, которые носили цилиндры, путешествовали поездом и принимали
ванну каждое утро, подобных явлений просто не существовало. В конце концов,
мы живем в двадцатом веке. А через несколько лет те же люди, которые каждый
день принимали ванну и ходили в церковь в цилиндрах, начали совершать такие
зверства, какие не снились отсталым африканцам и азиатам. Принимая во
внимание новейшую историю, было бы глупо предполагать, что подобное не повторится.
Но есть основания считать, что в ближайшем будущем карательные методы в духе
«1984» уступят место подкреплению и манипуляциям в стиле «О дивного нового
мира».
Существует два вида пропаганды: рациональная — подталкивающая к действиям,
которые по объективным причинам выгодны тем, кто ее проводит и кому она
адресована, и иррациональная — не приносящая разумной выгоды никому, а
продиктованная страстями и взывающая к ним же. Когда речь идет о действиях отдельных
людей, можно руководствоваться более возвышенными мотивами, чем выгода, но
когда необходимо предпринять коллективные действия в сфере политики и
экономики, здоровая выгода становится, пожалуй, самой эффективной мотивацией. Если
бы политики и избиратели всегда действовали в собственных интересах или в
интересах своей страны, этот мир стал бы раем на земле. В действительности же
они часто действуют вопреки собственным интересам, стремясь лишь к
удовлетворению низменных страстей, а в итоге мир оказывается ввергнут в несчастье.
Пропаганда в пользу выгоды взывает к разуму посредством логических доводов,
основанных на лучших из возможных доказательств, которые предоставляются
честно и в полном объеме. Пропаганда в пользу неразумных, чуждых выгоде поры-
bob, предоставляет ложные, искаженные или недостаточные сведения и избегает
логических доводов. Такие пропагандисты пытаются воздействовать на своих
жертв, громко повторяя ключевые слова, яростно нападая на козлов отпущения,
которых находят и в стране, и за ее пределами, и ловко привязывая высокие
идеалы к низшим страстям. Зверства совершаются во имя Господа, а самые
циничные взгляды рассматриваются как вопросы религиозных принципов или
патриотического долга.
Как сказал Джон Дьюи, «возрождение веры в природу человека и ее способность
реагировать на разум и истину лучше защитит от тоталитаризма, чем
демонстрация материального успеха или истовое благоговение перед определенными формами
политики и законодательства». Способность отзываться на разум и истину
развита в каждом из нас. Но к сожалению, есть и склонность отзываться на глупость
и ложь, особенно в случаях, когда ложь вызывает приятные эмоции или некая
привлекательная сторона глупости находит отклик в какой-то глубинной,
примитивной и животной части нашей души. В некоторых сферах жизни человек научился
постоянно отзываться на разум и истину. Авторы научных статей не взывают к
чувствам других ученых и инженеров. Они излагают свое мнение об определенных
аспектах реальности и считают его соответствующим действительности, они ищут
наблюдаемым фактам разумное объяснение и выдвигают в поддержку своего мнения
доводы, рассчитанные на разумное восприятие другими людьми. Все это довольно
просто в области технологий и естественных наук. И намного сложнее в области
политики, религии и этики. В данных сферах от нас часто ускользают очень
существенные факты. Значение же фактов зависит от того, в какой именно системе
воззрений мы решили их интерпретировать. И это не единственные сложности, с
которыми предстоит столкнуться разумному правдолюбцу. В общественной и в
частной жизни нам зачастую не хватает времени, чтобы собрать всю важную
информацию или оценить ее. Мы вынуждены действовать на основании недостаточной
информации, озаренной не ровным светом разума, но чем-то тусклым. Сколько бы
нравственных усилий ни приложили, мы не можем всегда оставаться абсолютно
честными и руководствоваться разумом. В наших силах лишь быть настолько
честными и разумными, насколько позволяют обстоятельства, и наилучшим образом
воспринимать немногочисленную правдивую информацию и небезупречные логические
умозаключения, которые нам предлагают на рассмотрение.
«Если нация хочет одновременно невежества и свободы, — писал Джефферсон, —
то она хочет невозможного. Народ не может быть в безопасности, если у него
нет информации. Там, где есть свобода слова и где каждый может прочитать
газету, царит безопасность». Примерно в то же время еще один страстный
почитатель разума, живший по другую сторону Атлантики, говорил примерно то же
самое. Вот что писал Джон Стюарт Милл о своем отце, философе-утилитаристе
Джеймсе Милле: «Столь сильной была его вера во власть, которую обретает разум
над человеческими умами, что он считал, будто можно получить все, если только
все население будет уметь читать, и если позволено будет, обращаясь к народу,
высказывать любое мнение устно или письменно, и если народ сможет
голосованием избирать законодательство, чтобы претворять в жизнь обретенные мнения».
Там царит безопасность, там можно получить все! И снова слышатся отзвуки
оптимизма восемнадцатого века! Джефферсон, надо признать, был не только
оптимистом, но и реалистом. На собственном горьком опыте он узнал, что бывают
случаи , когда свободой прессы позорно злоупотребляют. «Сейчас нельзя верить
ничему из того, что пишут в газетах», — заявлял он. И все же настаивал, что «в
вопросах истины газета выполняет благородную роль, способствуя одновременно и
развитию науки, и гражданской свободе». В общем, средства массовой информации
не хороши и не плохи, это просто фактор, а его могут использовать во благо
или во вред. В одних руках газеты, радио и кино могут стать необходимым
условием выживания демократии. В других — занять почетное место в арсенале дикта-
тора. В области средств массовой информации, как и почти во всех
производственных областях, технический прогресс навредил маленькому человеку и помог
большому. Пятьдесят лет назад любая демократическая страна могла похвастаться
обилием журналов, издающихся небольшим тиражом, и местных газет. Тысячи
издателей по всей стране выражали независимые суждения. Тем или иным путем
практически любой человек мох1 напечатать что угодно. На сегодняшний день пресса
сохраняет свободу в юридическом смысле, но большинство малотиражных газет
исчезло . Стоимость целлюлозы, современного печатного оборудования и гонорары
новостных агентств слишком высоки для маленького человека. На тоталитарном
Востоке установлена политическая цензура и средства массовой информации
находятся под контролем государства. На демократическом Западе цензура —
экономическая, и средства массовой информации находятся под контролем властвующей
элиты. Цензура, устанавливаемая посредством высокой стоимости, и переход
власти над средствами массовой информации к нескольким крупным концернам
вызывает меньше нареканий, чем государственный контроль и правительственная
пропаганда. Однако и такой метод, несомненно, не вызвал бы одобрения у демократа,
разделяющего идеалы Томаса Джефферсона.
Раньше поборники всеобщей грамотности видели только два варианта: в
пропаганде может содержаться или истина, или ложь. Они не предвидели того, что
произошло позднее, и в первую очередь у нас, на Западе, в мире демократии и
капитализма. А произошло вот что: образовалась обширная индустрия средств
массовой информации, основным интересом которой стали не истина и не ложь, а
сфера нереальных и в определенной степени совершенно незначительных явлений.
Исли коротко, то они не учли практически неистребимой тяги человека к
развлечениям .
В прошлом людям не представлялось возможности полностью удовлетворить это
стремление. Они жаждали развлечься, но было нечем. Рождество наступало раз в
году, праздников было мало, книг — еще меньше, а за кинотеатр могла сойти
разве что приходская церковь, взгляды которой не отличались разнообразием.
Чтобы найти условия, хотя бы отдаленно напоминающие нынешние, нам нужно
обратить взоры к императорскому Риму, где благодушный настрой жителей
поддерживался постоянными бесплатными развлечениями — от поэтических представлений до
гладиаторских боев, от чтений Вергилия до вольной борьбы, от концертов до
парадов войск и публичных казней. Но даже в Древнем Риме народные забавы не
могли сравниться с бесконечным потоком развлечений, изливаемым на нас
газетами, журналами, радио, телевидением и кино. В «О дивном новом мире»
безостановочные, самые немыслимые развлечения (ощущальные фильмы, «пей-гу-ляйгу»,
центробежная лапта) целенаправленно используются как методы политического
контроля, чтобы не позволить людям обратить пристальное внимание на истинную
политическую и социальную обстановку. Мир религии отличается от мира
развлечений , но в одном они схожи — и то и другое явно «не от мира сего». Оно
помогает людям отвлечься от реальности, но если слишком долго пребывать в этом,
тогда и то и другое может стать, как говорил Маркс, «опиумом народа» и,
соответственно, угрозой свободе. Лишь тот, кто бдителен, сумеет сохранить
свободу, и те, кто постоянно и здраво отслеживает обстановку в мире, смогут
установить эффективное демократическое самоуправление. Общество, большинство
членов которого проводят значительную часть времени не в этой реальности, а в
иных мирах — в праздных мирах спорта и мыльных опер, мифологии и
метафизических фантазий, — едва ли сможет сопротивляться натиску желающих
манипулировать обществом и контролировать его.
В своей пропаганде диктаторы полагаются в основном на повторение, утаивание
и рационализацию — повторение громких лозунгов, какие они хотят выдать за
истину, утаивание фактов, на которые народу, по их мнению, не следует обращать
внимания, и пробуждение и рационализацию страстей, которые можно было бы ис-
пользовать в интересах партии или государства. Но, лучше поняв искусство
манипулирования, диктаторы будущего, несомненно, научатся сочетать его с
бесконечными развлечениями, которые на Западе уже сейчас грозятся утопить в море
незначительного разумную пропаганду, необходимую для сохранения свободы
личности и выживания демократических институтов.
Пропаганда
при диктатуре
Когда гитлеровского министра вооружений Альберта Шпеера судили после Второй
мировой войны, он произнес длинную речь, с потрясающей точностью описав
фашистскую тиранию и проанализировав ее методы. «Диктатура Гитлера, — сказал он,
— имела одно существенное отличие от всех предшествующих диктатур. Это была
первая диктатура, установленная в эпоху развитых технологий, и диктатор в
полной мере использовал технические средства для обретения власти над
собственной страной. При помощи радио и громкоговорителя он лишил независимого
мышления восемьдесят миллионов человек. И таким образом стало возможно
подчинить их воле одного человека. Жившим ранее диктаторам даже на самых низких
уровнях требовались высококвалифицированные помощники — люди, способные
мыслить и действовать независимо. В эпоху развитых технологий тоталитарная
система может обойтись без этих посредников. Благодаря современным средствам
коммуникации на низших инстанциях управленцев можно заменить машинами. В
результате в системе появился новый тип исполнителя, не подвергающего приказы
критике».
В Дивном Новом Мире, который я описал в своем романе-предсказании,
технологии продвинулись значительно дальше, чем во времена Гитлера. Приказы в нем
воспринимаются менее критично, чем приказы фашистов, а элита, отдающая
приказы, пользуется уважением. Более того, люди в Дивном Новом Мире генетически
стандартизованы, а после рождения их программируют на подчинение и выполнение
определенных функций, и в результате можно рассчитывать, что их поведение
будет почти таким же предсказуемым, как у машин. Как мы увидим далее в этой
главе, подобное обусловливание лидеров на низших инстанциях уже происходит в
коммунистических диктатурах. Китайцы и русские не просто полагаются на
побочное воздействие развивающихся технологий — они воздействуют непосредственно
на психику и физиологию лидеров низших инстанций, подвергая их беспощадному и
во всех отношениях высокоэффективному систематическому обусловливанию.
«Многих людей, — говорил Шпеер, — преследуют кошмары, что однажды
человечество может оказаться во власти технических средств. Эти кошмары едва стали
явью при гитлеровском тоталитарном режиме». Нацистам не хватило времени, а
также, вероятно, интеллекта и знаний, чтобы программировать и обусловливать
лидеров на низших уровнях. Очевидно, это одна из причин их краха.
Со времен Гитлера технический арсенал потенциального диктатора существенно
расширился. Наряду с радио, громкоговорителем, кинокамерой и ротационной
машиной современный пропагандист может использовать телевидение, чтобы
транслировать не только голос, но и изображение своего клиента, и может записывать
изображение и голос на катушки магнитофонной ленты. Благодаря
технологическому прогрессу пропагандист обрел почти божественное всесилие. Мощь
потенциального диктатора укрепилась не только в области технологий. Огромную работу
проделали в тех сферах прикладной психологии и нейрологии, которые
представляют особенный интерес для пропаганды, внушения и промывки мозгов. В прошлом
эксперты по управлению умами были эмпириками. Методом проб и ошибок они
выработали весьма действенные техники и процедуры, но не понимали их
эффективности. В наше время искусство управления умами постепенно превращается в науку.
Практики этой науки знают, что и зачем делают. В своей работе они руково-
дствуются теориями и гипотезами, имеющими под собой прочную базу из
доказательств, полученных экспериментальным путем. Благодаря новым открытиям и
методам кошмары, едва не претворенные в жизнь при гитлеровском тоталитарном
режиме, могут вскоре стать реальностью.
Но прежде чем обсуждать эти новые открытия и методы, давайте взглянем на
кошмар, который едва не стал явью в фашистской Германии. Какие методы
использовали Гитлер и Геббельс, чтобы лишить восемьдесят миллионов человек
независимого мышления и подчинить воле одного человека? И на какой
антропологической теории основывались столь ужасающе действенные методы? На эти вопросы
можно ответить словами самого Гитлера. И какой проницательностью обладают эти
слова! Когда Гитлер пишет о таких абстракциях, как «раса», «история» и
«Провидение» , читать его совершенно невозможно. Но когда он пишет о немецких
народных массах и о методах, с помощью которых он управлял ими и направлял их,
его стиль меняется. Бессмыслица уступает место здравому смыслу, напыщенность
— четкой и циничной ясности. В своих работах Гитлер либо излагал собственные
смутные мечтания, либо воспроизводил полусырые идеи других людей. В своих
заметках о поведении толпы и пропаганде он писал о проблемах, которые познал на
личном опыте. Как сказал его биограф Алан Балок, «Гитлер был величайшим
демагогом в истории человечества». Те, кто добавляет «всего лишь демагогом», не
способны оценить природу политической власти в эпоху массовой политики. Сам
Гитлер считал, что «быть лидером означает уметь привести в движение народные
массы». Целью Гитлера было вначале привести массы в движение, а затем, лишив
их традиционных представлений о морали и законе, насадить (с согласия
загипнотизированного большинства) разработанный им новый авторитарный режим.
«Гитлер, — писал Герман Раушинг в 1939 году, — глубоко уважает католическую
церковь и орден иезуитов не за их религиозные взгляды, но за разработанный и
управляемый ими организационный аппарат, за их иерархическую систему,
необычайно изобретательную тактику, понимание человеческой природы и мудрое
использование человеческих слабостей, позволяющее управлять верующими».
Приверженность церковным доктринам без приверженности христианству, соблюдение
сурового монашеского порядка не во славу Господа и не для спасения души, но
ради государства и пущей славы и власти демагога, ставшего лидером, — такова
цель, к которой должно было привести систематическое управление народными
массами.
Рассмотрим, что говорил Гитлер о массах, которые он побуждал к движению, и
как он это делал. Первый принцип стал субъективной оценкой: народные массы
заслуживают исключительно презрения. Они совершенно не способны к абстрактным
размышлениям и их не интересует ничто за пределами их непосредственного
опыта. Их поведение обусловлено не знаниями и разумом, а чувствами и
бессознательными желаниями. Именно в этих побуждениях и чувствах «заложены истоки и
позитивных, и негативных их суждений». Для достижения успеха пропагандист
должен уметь управлять этими инстинктами и эмоциями. «Движущей силой, которая
привела к многочисленным революциям, никогда не являлась научная идея,
имевшая популярность у народа. Нет, массы всегда вдохновляла страсть, а зачастую
и некая истерия. Она толкала их к действиям. Желающий обрести власть над
массами должен найти ключ к их сердцам» — или, используя постфрейдистскую
лексику, к бессознательному.
Особенно активно Гитлер взывал к представителям низших слоев среднего
класса, потерявших все во время кризиса 1923 года, а затем в 1929 году. Народные
массы, о которых он говорил, состояли из миллионов обескураженных,
отчаявшихся людей, живущих в постоянной тревоге. Чтобы еще сильнее подавить их
индивидуальность и превратить в однородную массу, Гитлер собирал их в просторных
залах и на стадионах, где они могли отбросить свою индивидуальность и даже
элементарную человечность, став частью толпы. Человек вступает в непосредст-
венный контакт с обществом двумя способами: либо как член семьи,
профессиональной или религиозной группы, либо как часть толпы. Группы могут обладать
теми же моральными и интеллектуальными качествами, что и индивиды, из которых
они формируются, толпа же хаотична, не имеет собственных целей и способна на
все за исключением разумных действий и рационального мышления. Собравшись в
толпу, люди теряют способность руководствоваться в своих решениях разумом и
моралью. Их внушаемость возрастает до такой степени, что они полностью теряют
собственные суждения и волю. Становятся крайне возбудимыми, теряют чувство
личной и коллективной ответственности, подвержены внезапным приступам ярости,
энтузиазма и паники. В общем, человек в толпе ведет себя так, словно принял
огромную дозу сильнодействующего наркотика. Он становится жертвой того, что я
называю стадным ядом. Подобно алкоголю стадный яд — активный наркотик, его
действие направлено на окружающий мир. Человек, находящийся под воздействием
этого яда, отбросив ответственность, интеллект и мораль, превращается в
отчаянное животное безумие.
За долгие годы агитационной деятельности Гитлер изучил эффекты, вызываемые
стадным ядом, и научился использовать его в своих целях. Он обнаружил, что
оратор может разбудить в человеке скрытые силы, толкающие на определенные
действия, гораздо успешнее, чем писатель. Чтение — личное, а не коллективное
занятие. Писатель обращается к отдельным личностям, они читают в одиночестве
и на трезвую голову. Оратор же обращается к уже отравленным массам индивидов.
Они находятся в его власти, и хороший оратор может делать с ними все, что
заблагорассудится . Как оратор Гитлер знал свое дело превосходно. Он умел, по
его же словам, «проследовать за огромной массой таким образом, что сами
эмоции, переживаемые слушателями, подсказывали ему меткое слово, и, сказанное
им, это слово затрагивало сердца слушателей». Отто Штрассер назвал его
«громкоговорителем, оглашающим самые потаенные желания, самые неприемлемые
инстинкты , страдания и внутренние противоречия целой нации». За двадцать лет до
того, как началось серьезное исследование мотиваций, Гитлер уже методично
исследовал и использовал тайные страхи и чаяния, стремления, тревогу и отчаяние
немецких масс. Манипулируя скрытыми силами, специалисты по рекламе убеждают
нас приобрести их товар — ту или иную зубную пасту, определенную марку
сигарет , кандидата на политическую должность. И используя те же самые скрытые
силы, а также некоторые из тех, что были слишком опасны, и потому не изучались,
Гитлер убедил немецкий народ приобрести фюрера, безумную идеологию и Вторую
мировую войну.
В отличие от народных масс у интеллигенции развит вкус к разумному и
интерес к фактам. Критический склад ума делает их устойчивыми к пропаганде, она
хорошо работает с большинством. У масс «инстинкт первичен, и он порождает
веру. В то время как здравые обыватели инстинктивно смыкают свои ряды, чтобы
сформировать сообщество, интеллигенты разбегаются во все стороны, как куры на
птичьем дворе. С их помощью нельзя творить историю, их нельзя использовать
как составные части для создания общества». Интеллигенты всегда требуют
фактов, логические несоответствия и ложные аргументы возмущают их до глубины
души. Излишнее упрощение они считают первородным грехом разума и не принимают
арсенал пропагандистов, состоящий из лозунгов, умозаключений и беспочвенных
обобщений. «Любая эффективная пропаганда, — пишет Гитлер, — должна сводиться
к нескольким ключевым утверждениям, которые нужно выразить формулами-
стереотипами» . Эти формулы необходимо постоянно повторять, поскольку «только
постоянное повторение в итоге заставит мысль прочно осесть в памяти толпы».
Философия учит нас подвергать сомнению даже то, что кажется самоочевидным.
Пропаганда же, напротив, предлагает считать самоочевидным то, над чем
следовало бы задуматься, в чем было бы разумно усомниться. Цель демагога — создать
согласованной социум под своим предводительством. Как отметил Бертран Рассел,
«системы догм, никак не подтвержденных фактами, такие как схоластика,
марксизм и фашизм, хороши тем, что легко обращают своих последователей в
согласованный социум». Поэтому пропагандист-демагог должен быть последовательно
догматичен. Все его утверждения голословны. В его картине мира нет оттенков
серого, есть только дьявольский черный и ангельский белоснежный. По словам
Гитлера, пропагандист должен выработать «последовательное и одностороннее
отношение к каждому вопросу, который надлежит решить». Ни при каких условиях
нельзя признавать, что он может ошибаться или люди с противоположными
взглядами могут быть отчасти правы. С оппонентами не нужно спорить, на них следует
нападать, их надо перекрикивать, а если они доставляют слишком много
неудобств, ликвидировать. Интеллигента, трепетно относящегося к морали,
подобный подход возмутит. Но массы всегда верят в то, что «истина на стороне
атакующего» .
Таково мнение Гитлера о человечестве. Мнение невысокое. Но было ли оно
неверным? Дерево узнают по его плодам, и теория, породившая столь успешные
техники, должна быть хотя бы отчасти верна. Добродетель и интеллект присущи
людям как индивидуумам, свободно взаимодействующим с другими индивидуумами в
малых группах. Присущи им и порочность с глупостью. Но недочеловеческое
безумие, к которому взывает демагог, и моральный идиотизм, на который он
полагается, управляя своими жертвами, присущи не людям как индивидуумам, а людской
массе. Безумие и моральный идиотизм не присущи людям как таковым, это
симптомы стадного отравления. Во всех религиях получить спасение и достичь
просветления могут только личности. Царствие небесное — в умах индивидов, а не в
коллективном безумии толпы. Христос пообещал, что где двое или трое собраны
во имя Его, там и Он среди них. Он никогда не обещал находиться там, где
тысячи людей отравляют друг друга стадным ядом. Фашистский режим вынуждал
множество людей подолгу маршировать плечом к плечу из пункта А в пункт Б и
обратно . «Держать все население на марше казалось бессмысленной тратой времени
и сил. И только намного позже, — добавляет Германн Раушинг, — раскрылись
тайные мотивы, основанные на хорошо продуманном балансировании цели и средств.
Марш не позволяет человеку задуматься. Убивает мысль. Уничтожает
индивидуальность». Марш — незаменимый трюк, прививающий людям привычку к механическому,
квазиреалистичному действию настолько, что оно становится их второй натурой».
Со своей точки зрения, на том уровне, на котором Гитлер решил претворить в
жизнь свой страшный план, он оценил человеческую натуру с безупречной
точностью . Если же рассматривать каждого человека как личность, а не часть толпы
или строго распределенных групп, он заблуждался. Как сохранить целостность
человеческой личности и утвердить ее ценность в эпоху все возрастающей
перенаселенности и заорганизованности и более эффективных, чем когда-либо,
средств массовой информации? Сейчас еще можно задать этот вопрос и, вероятно,
найти на него правильный ответ. А вскоре ответ будет уже не найти, и, может,
в удушающем коллективном климате будущего невозможно будет задать и сам
вопрос.
Искусство
продавать
Демократия выживает там, где множество людей способно принимать здравые
решения, основываясь на информации, соответствующей действительности. Диктатура
же поддерживается путем сокрытия и искажения фактов и взывает не к разуму и
здоровому эгоизму, а к страстям и предрассудкам, к мощным скрытым силам, как
называл их Гитлер, которые находятся в подсознании каждого человека.
На Западе провозглашаются демократические принципы, и способные и трезво-
мыслящие специалисты по пропаганде делают все возможное, чтобы предоставить
избирателям соответствующую действительности информацию и при помощи
рациональной аргументации убедить их принять разумное решение. И это приносит
огромную пользу. Но к сожалению, пропаганда в западных сообществах, и прежде
всего в Америке, двулика и неоднозначна. Часто в главе редакционного отдела
стоит доктор Джекилл — демократ и пропагандист. Он с удовольствием доказал
бы, что Джон Дьюи был прав, когда говорил о способности человеческой натуры
отзываться на все разумное и неподдельное. Но этот достойный человек лишь
частично контролирует средства массовой информации. За рекламу же отвечает
нерациональный, и потому антидемократичный, мистер Хайд, точнее, доктор Хайд,
поскольку теперь Хайд стал доктором психологических наук, а также имеет
степень магистра по социологии. И доктор Хайд огорчился бы, если все люди всегда
оправдывали бы веру Джона Дьюи в человеческую натуру. Разум и истина —
поприще Джекилла, к Хайду они не имеют отношения. Наш доктор Хайд анализирует
мотивации, и его задача — изучить человеческие слабости и ошибки, исследовать
бессознательные желания и страхи, которые в значительной степени определяют
мышление и поведение человека. И Хайд изучает их. Но не как моралист,
стремящийся сделать людей лучше, не как врач, который хочет улучшить состояние
здоровья пациентов. Нет, он стремится выяснить, как наилучшим образом
воспользоваться их невежеством и иррациональностью мышления, чтобы обеспечить
материальную выгоду своим работодателям. Но в конце концов, можно возразить, что
капитализм мертв, миром правит консьюмеризм, а консьюмеризм нуждается в
услугах профессиональных продавцов, искушенных в искусстве убеждения, включая
самые коварные его аспекты. В системе свободного предпринимательства
коммерческая пропаганда совершенно незаменима. Но незаменима не обязательно означает
желательна. Некоторые аспекты можно считать очевидным благом в сфере
экономики, но они отнюдь не являются таковым, когда дело касается избирателей, да и
просто людей в целом. Представитель прошлого, более нравственного поколения
был бы глубоко потрясен беспардонным цинизмом аналитиков мотивации. Сегодня
книга вроде «Тайных манипуляторов» Вэнса Паккарда скорее позабавит нас,
нежели приведет в ужас, повлечет за собой смирение, а не возмущение. Принимая во
внимание исследования Фрейда и бихевиористов и постоянную отчаянную
потребность массового производителя в массовом потреблении, это неудивительно. Но
чего же нам следует ожидать в будущем? Совместимы ли в долгосрочной
перспективе действия Хайда с действиями Джекилла? Может ли кампания в поддержку
рационального стать успешной, когда со всех сторон на нее наступает другая,
даже более активная кампания, пропагандирующая иррациональность? Я не стану
пытаться ответить на эти вопросы прямо сейчас, но они останутся, так сказать,
на заднем плане наших рассуждений о методах массового убеждения в
технологически продвинутом демократическом обществе.
Задачи коммерческого пропагандиста в определенном смысле проще, а в каком-
то — сложнее тех задач, которые стоят перед политическим пропагандистом,
работающим на нынешнего или будущего диктатора. Проще, потому что люди
изначально благосклонно настроены по отношению к пиву, сигаретам и морозильникам,
в то время как практически никто не питает расположения к тиранам. Сложнее,
потому что правила данной конкретной игры не позволяют коммерческому
пропагандисту взывать к примитивным инстинктам его аудитории. Человек,
рекламирующий молочные продукты, с удовольствием сообщил бы своим читателям и
слушателям, что в корне всех их проблем лежат махинации международной банды
бездушных производителей маргарина и долг любого патриота — выйти на марш и
сровнять с землей фабрики этих злодеев. Однако подобное пропагандисту не
дозволено, и ему приходится довольствоваться более умеренным подходом. Но умеренный
подход будоражит меньше, чем словесное или физическое насилие. В долгосрочной
перспективе, однако, гнев и ненависть побеждают сами себя. В краткосрочной
перспективе они обеспечивают огромную отдачу в виде психологического, а
иногда и физического удовлетворения. Последнее — благодаря выбросу значительного
количества адреналина и норадреналина. Очевидно, изначально люди не
расположены к тирании, но когда тиран — будущий или ныне существующий —
пропагандирует ненависть к врагам, особенно к врагам слабым, чтобы на них можно было
начать гонения, тем самым помогая людям высвободить адреналин, — тогда люди с
воодушевлением последуют за ним.
В своих речах Гитлер повторял такие слова, как «ненависть», «сила»,
«безжалостно», «разрушить», «раздавить», сопровождая их яростными жестами. Он
кричал , орал, у него вздувались вены на шее и багровело лицо. Сильные эмоции —
это известно любому актеру или драматургу — необычайно заразительны.
Подстегнутые неистовством оратора, зрители стонали, рыдали и кричали в пароксизмах
необузданной страсти. И подобные оргии доставляли столько удовольствия, что,
раз попробовав, люди охотно возвращались к ним.
Практически все мы жаждем мира и свободы, по лишь немногие активно
стремятся к мыслям, чувствам и действиям, порождающим мир и свободу. И наоборот,
практически никто не хочет войны и тирании, однако множество людей находят
острейшее наслаждение в мыслях, чувствах и действиях, порождающих эти
явления. Эти мысли, чувства и действия слишком опасны, чтобы использовать их в
коммерческих целях. Лишенный этого оружия специалист по рекламе должен
использовать менее одурманивающие эмоции и не такую вопиющую иррациональность.
Эффективная рациональная пропаганда возможна, только если все затронутые
стороны четко понимают природу символов и их связь с предметами и событиями,
которые они представляют. Эффективность иррациональной пропаганды полностью
завязана на всеобщую неспособность понимать природу символов. Недалекие люди
склонны приписывать предметам и событиям некие свойства, выраженные теми
словами, которые избрал для этого пропагандист, преследующий определенные цели.
Рассмотрим простой пример. Большинство косметических средств производится из
ланолина, представляющего собой взбитую в эмульсию смесь очищенного
шерстяного жира и воды. У эмульсии множество ценных качеств: она хорошо впитывается в
кожу, не портится и обладает легким антисептическим действием. Но коммерсанты
не говорят о реальных достоинствах этой эмульсии. Они дают ей живописное и
соблазнительное название, восторгаются женской красотой и показывают
фотографии роскошных блондинок, питающих свою кожу этими косметическими яствами.
«Производители косметики, — писал один из таких коммерсантов, — продают не
ланолин. Они продают надежду». За проблеск надежды, за обманчивое обещание
преображения женщины заплатят в десять или двадцать раз больше стоимости
самой эмульсии, которую торговцы и рекламщики с помощью ложной символики так
ловко соотнесли с глубинным и практически всеобщим женским желанием — стать
привлекательней для противоположного пола. Принципы, лежащие в основе
подобной пропаганды, необычайно просты. Найдите широко распространенное желание,
глубинный страх или опасение, придумайте способ связать это желание или страх
с продуктом, который вы хотите продать. Постройте своего рода мостик из
вербальных или изобразительных символов, по которому ваш покупатель перейдет от
факта к мечте, а оттуда — к иллюзии, что приобретение вашего продукта сделает
эту мечту явью. «Сегодня мы покупаем не апельсины, а жизненную энергию. Мы
покупаем не автомобиль, а престиж». Так же и с другими товарами. Покупая,
например, зубную пасту, мы приобретаем уже не просто чистящее и антисептическое
средство, а освобождение от страха быть сексуально отталкивающими. С водкой и
виски мы покупаем не протоплазмический яд, который в маленьких дозах может
подавить нервную систему благоприятным с точки зрения психологии образом, мы
покушаем дружелюбие и приятную компанию, тепло поселка Дингли-Делл3 и велико-
3 Название поселка в романе Ч. Диккенса «Посмертные записки Пиквикского клуба».
лепие «Русалки ». Покупая слабительное, мы платим за здоровье греческого бога
и сияние нимф Артемиды. С бестселлером этого месяца мы приобретаем культуру,
зависть менее начитанных соседей и уважение более искушенных знакомых. В
каждом из этих случаев мотивационный аналитик отыскал глубинное желание или
страх, энергию которых можно использовать, чтобы заставить потребителя
расстаться с деньгами и косвенно воздействовать на механизмы промышленности. Эта
потенциальная энергия, накопленная в мыслях и телах бесчисленных индивидов,
высвобождается и передается на цепочку символов, выстроенную таким образом,
чтобы увести мысли человека от рациональности и объективного видения
ситуации.
Иногда символы срабатывают за счет своей непропорциональной внушительности:
подавляют и завораживают. Таковы религиозные обряды и процессии. Они
укрепляют веру там, где она уже существует, и способствуют привлечению неверующих.
Взывая к чувству прекрасного, они не обещают ни правды, ни этической
ценности . История показывает, что религиозные обряды зачастую сопровождались, а
потом и вытеснялись отнюдь не святыми благолепиями. При Гитлере, например,
ежегодные Нюрнбергские митинги стали шедеврами ритуального и театрального
мастерства. «Шесть лет до войны я провел в Санкт-Петербурге; на это время
пришелся расцвет русского балета, — пишет сэр Невилл Хендерсон, британский
посол в гитлеровской Германии, — но, при всей его грандиозной красоте, я не
видел балета, который мог бы сравниться с Нюрнбергскими митингами».
Вспоминается Ките «краса есть правда, правда — красота»5. Увы, подобное родство
существует на некоем абсолютном, сверхъестественном уровне. На уровне политики и
теологии красота прекрасно сочетается с бессмыслицей и тиранией. Это очень
удачно, поскольку если бы красота была несовместима с бессмыслицей и
тиранией, в мире остались бы лишь крупицы искусства. Шедевры живописи, скульптуры и
архитектуры создавались как религиозная или политическая пропаганда, во славу
Господа, правительства или духовенства. Но большинство королей и священников
являлись деспотами, а все религии были пронизаны суевериями и предрассудками.
Гений стоял на службе у тирании, а искусство расхваливало достоинства местных
культов. Время все расставляет по местам, отделяя хорошее искусство от дурной
метафизики. Можем ли мы научиться проводить эту черту не после того, как
произошло событие, а в процессе? Вот в чем вопрос.
В сфере коммерческой пропаганды все специалисты четко понимают принцип
непропорциональной зрелищности символов. У каждого пропагандиста есть
художественный отдел, который делает все, чтобы расцветить улицы броскими рекламными
плакатами, а соответствующие страницы журналов — яркими картинками и
фотографиями. Шедевров в этом творчестве нет, ведь шедевры затрагивают ограниченное
число людей, а задача коммерческого пропагандиста — захватить большинство.
Для него идеал — в умеренном превосходстве. Можно ожидать, что тем, кому
нравится это не слишком хорошее, но достаточно броское искусство, понравятся и
товары, с которыми оно ассоциируется и символизирует.
Еще один непропорционально масштабный символ — рекламный текст. Рекламные
тексты — изобретение недавнее, но религиозные и молитвенные песни — гимны и
псалмы — существовали со времен появления самой религии. Военные песни, то
есть марши, — ровесники войны, и несомненно, что еще в эпоху палеолита
кочующие племена охотников и собирателей использовали своего рода патриотические
песни, предшественники национальных гимнов, чтобы пробуждать групповую
солидарность и подчеркивать различия между своими и чужими. В психологию
большинства людей изначально заложена любовь к музыке. Мелодии имеют тенденцию проч-
4 Таверна в лондонском районе Чипсайд, где собирались литературные деятели
Елизаветинской эпохи.
5 «Ода к греческой вазе».
но оседать в голове слушателя. Они остаются в памяти на всю жизнь. Возьмем
какое-нибудь весьма неинтересное утверждение или ценностное суждение. В
первозданном виде никто не обратит на него внимания. Но теперь переложите слова
на заразительную, легко запоминающуюся мелодию. Слова мгновенно обретут
власть. Более того, они будут бессознательно повторяться каждый раз, когда
прозвучит эта мелодия, или даже когда она просто всплывет в памяти слушателя.
Орфей вступает в союз с Павловым, сила звука — с условным рефлексом. Для
пропагандиста, как и для его коллег в области политики и религии, музыка имеет
еще одно преимущество. Чушь, которую любому разумному человеку будет стыдно
записать, произнести или услышать, разумный человек станет петь или слушать в
виде песни с удовольствием и даже некоей интеллектуальной
целеустремленностью. Можем ли мы научиться разделять удовольствие от пения и прослушивания
музыки и совершенно человеческую склонность верить пропаганде, скрытой в
песне? И снова это вопрос, на который нам еще только предстоит ответить.
Благодаря обязательному образованию и распространению прессы пропагандистам
на протяжении многих лет удается доносить свои сообщения практически до
каждого взрослого человека во всех цивилизованных странах. С помощью радио и
телевидения он получил великолепную возможность взаимодействовать даже с
необразованными взрослыми и не обученными грамоте детьми.
Дети легко поддаются пропаганде. Они ничего не знают о мире и его законах и
не ожидают подвоха. У них не развиты навыки, необходимые для жизни в
современном мире. У самых младших пока не развилось рациональное мышление, а у
тех, что постарше, не хватает опыта для того, чтобы с успехом применять
приобретенную рациональность. В Европе новобранцев называли пушечным мясом. Их
младшие братья и сестры превратились в радиомясо и мясо телевизионное. Когда
я был маленьким, нас учили петь детские песенки, а в религиозных семьях —
гимны. Теперь малыши напевают рекламные песенки. Что лучше — «Рейнгольд
золотой, мое крепкое пиво» или «Эй, кошка и скрипка»6? «Пребудь со мной»7 и «Куда
девался желтый цвет? — С «Пепсодентом» его нет»?
«Я не утверждаю, что нужно заставлять детей выпрашивать у родителей товары,
которые они увидели в рекламе по телевизору, но в то же время не мору закрыть
глаза на то, что именно это и происходит изо дня в день». Так пишет звезда
одной из многих передач, рассчитанных на юношескую аудиторию. «Дети, —
добавляет он, — словно живые магнитофоны, записывают то, что мы говорим каждый
день». Пройдет время, и эти живые магнитофоны, записавшие на свои пленки
телерекламу, вырастут, начнут зарабатывать деньги и покупать продукцию нашей
промышленности. «Подумайте, — восторженно пишет Клайд Миллер, — как взлетят
ваши прибыли, если вы сможете запрограммировать миллион или десять миллионов
детей! Они вырастут с условным рефлексом покупать ваш товар, подобно
солдатам, которые запрограммированы двигаться при звуке ключевых слов "Шагом
марш!"»
Да, только подумайте об этом! И помните при этом, что диктаторы и те, кто
хочет ими стать, думают об этом много лет, и миллионы, десятки и сотни
миллионов детей уже сейчас растут, запрограммированные на восприятие идеологии
своего диктатора и готовые, подобно вымуштрованным солдатам, откликаться
соответствующим поведением на ключевые слова, помещенные в их неокрепшие умы
пропагандистом диктатора.
Степень самоуправления находится в обратной зависимости от количества
людей. Чем больше избирателей, тем меньшую ценность имеет каждый отдельный
голос. Будучи одним из миллионов, каждый отдельный избиратель ощущает себя бес-
6 Детская песенка из цикла «Песни Матушки Гусыни».
7 Религиозный гимн, написанный шотландским англиканским священником Генри Фрэнсисом
Лайтом.
сильным и незначительным, чувствует, что им можно пренебречь. Кандидаты,
которые благодаря и его голосу получили свои должности, оказались слишком
далеко от него — на вершине пирамиды власти. Теоретически они слуги народа, но
фактически приказы отдают именно слуги, а выполнять их должны люди,
находящиеся у основания пирамиды. В результате прироста населения и развития
технологий организаций стало больше, их структура усложнилась, в руках чиновников
оказалось сосредоточено гораздо больше власти, а избиратели, напротив, стали
терять свое влияние и веру в демократические процедуры. Теперь
демократические институты, уже ослабленные безличными силами, действующими в современном
мире, подрываются еще и изнутри — политиками и их пропагандистами.
* * *
Люди совершают множество разнообразных иррациональных поступков, но,
кажется, все они способны принимать разумные решения в свете имеющихся фактов.
Демократические институты могут функционировать только в том случае, если все
участники будут делать все возможное для повышения уровня осведомленности и
поощрения рациональности. Но на сегодняшний день в самом мощном
демократическом обществе мира политики и их пропагандисты предпочитают обессмысливать
демократические процессы, обращаясь исключительно к невежеству и
иррациональности избирателей. «Обе партии, — писал в 1956 году издатель ведущего
делового журнала, — будут продавать своих кандидатов и взгляды на ключевые вопросы
теми же методами, которыми предприниматели продают товары. Эти методы
включают в себя научный отбор доводов и декламацию наизусть заранее подготовленных
текстов. Кандидатам необходимы не только звучный голос и хорошая дикция, по и
умение смотреть в телекамеру честным взглядом».
Продавцы в области политики всегда обращаются только к человеческим
слабостям и никогда — к их потенциально сильным сторонам. Они не предпринимают
попыток воспитать в массах способность к самоуправлению — лишь манипулируют
людьми, используя их в своих целях. Для этого мобилизуются и приводятся в
действие все ресурсы, почерпнутые в психологии и общественных науках. С
тщательно отобранными представителями электората проводятся так называемые
углубленные интервью. В ходе этих интервью выясняются бессознательные страхи и
желания, преобладающие в данном обществе на момент выборов. Затем эксперты
выбирают фразы и изображения, успокаивающие, а при необходимости и
усиливающие страхи, удовлетворяющие желания, по крайней мере символически. Они
испытывают фразы и изображения на читателях и зрителях и вносят поправки и
улучшения в соответствии с полученной информацией. После этого политическая
кампания готова к массовому распространению. Остается найти деньги и кандидата,
которого можно научить напускать на себя честный вид. С наступлением новой
эпохи принципы и конкретные политические программы утратили свою значимость.
Теперь по-настоящему важны личность кандидата и свет, в котором его
представят специалисты по рекламе.
* * *
Кандидату необходимо создавать притягательный образ — будь то пышущий
энергией атлет или благодушный отец. Кроме того, он должен быть артистом, чтобы
не дать зрителю заскучать. Приученный к телевидению и радио зритель привык
развлекаться, ему не нравится, когда его заставляют сосредоточивать внимание
на чем-то одном или длительное время напрягать интеллект. Все речи кандидата-
артиста должны быть краткими и запоминающимися. На важнейшие вопросы дня
нужно отводить самое большее пять минут. А лучше, учитывая, что публике хочется
поскорее перейти от инфляции и водородной бомбы к чему-нибудь повеселее, уло-
житься в шестьдесят секунд. Природа ораторского искусства такова, что
политики и служители церкви всегда тяготеют к неоправданному упрощению сложных
вопросов . Даже самым добросовестным ораторам оказывается нелегко рассказать
правду с трибуны или платформы. А методы, используемые для рекламы
политического кандидата, дают полную гарантию, что электорат не услышит правды ни о
чем и никогда.
Промывка
мозгов
В двух предыдущих главах я описал методы, которые можно назвать «внушением
оптом». Ими пользовались величайший демагог и самые успешные продавцы в
истории человечества. Но никакую человеческую проблему нельзя решить только
«оптовыми» методами. Иногда уместен дробовик, но порой лучше воспользоваться
шприцем для подкожных инъекций. В следующих главах я расскажу о нескольких
наиболее эффективных методах для манипулирования не толпами, не целыми
аудиториями, а отдельными личностями.
В ходе своих опытов, положивших начало современному исследованию условных
рефлексов, Иван Павлов заметил, что, пережив продолжительный физический или
психологический стресс, лабораторные животные проявляют признаки нервного
срыва. Мозг животного отказывается дальше справляться с невыносимой ситуацией
и словно объявляет забастовку: либо полностью перестает работать (тогда
собака теряет сознание), либо замедляет и саботирует собственную деятельность
(собака начинает вести себя неадекватно, или у нее проявляются физические
симптомы, которые у человека вызывают истерику). Одни животные более
стрессоустойчивы, чем другие. Собаки, чей темперамент Павлов описал как «сильный
неуравновешенный», срываются гораздо быстрее, чем собаки с «подвижным»
темпераментом. А «слабый» темперамент доходит до предела намного быстрее, чем
«сильный , уравновешенный, инертный». Но даже собаки с самой устойчивой психикой не
способны бесконечно выдерживать давление. Если стресс достаточно силен или
если собака подвержена ему длительное время, то рано или поздно она сломается
и крах будет столь же полным и окончательным, как и у собак с очень слабой
психикой.
Во время Первой и Второй мировых войн открытия Павлова подтвердились на
многочисленных и вселяющих настоящий ужас примерах. Катастрофическое событие
или серия жутких происшествий, менее шокирующих, но часто повторяющихся,
приводили к тому, что солдата выводил из строя ряд психофизических симптомов.
Временная потеря сознания, перевозбуждение, летаргия, функциональная слепота
или паралич, неадекватные реакции на внешние возбудители, странные изменения
в поведении, которых люди придерживались всю жизнь, — все эти симптомы,
обнаруженные Павловым у собак, проявились и у жертв войны. В Первую мировую войну
это считали военным неврозом, во Вторую — боевым истощением.
У каждого человека, как и у каждой собаки, есть свой предел. В современных
боевых условиях при относительно непрерывном стрессе большинство людей
окажутся на грани примерно через месяц. Люди с устойчивостью ниже средней
сорвутся уже па пятнадцатый день. Люди с особенно крепкой психикой продержатся
сорок пять или даже пятьдесят. Сильные, слабые — в итоге сломаются все.
Точнее, все, кто изначально находился в здравом рассудке. Ирония состоит в том,
что бесконечно выносить стресс современной войны могут только душевнобольные.
Тех, кто безумен сам по себе, не затрагивает коллективное безумие.
С незапамятных времен известно, что предел есть у каждого, и люди всегда
использовали это — пусть грубыми, ненаучными методами. Иногда чудовищное
обращение одного человека с другим являлось следствием любви к жестокости как
таковой, пугающей и притягательной. Гораздо чаще, однако, чистый садизм под-
чиняли бытовым, религиозным или государственным нуждам. Физические пытки и
иные формы стресса применялись следователями, чтобы развязать язык упрямому
свидетелю, духовными лицами — чтобы наказать неверных или заставить их
изменить взгляды, секретной полицией — чтобы вырвать признания у людей,
подозреваемых в антиправительственных настроениях. При Гитлере жертвами пыток и
последующих массовых уничтожений становились биологические еретики — евреи. Для
молодого нациста служба в лагерях смерти была, по словам Гиммлера, «лучшим
способом увидеть в деле теорию низших существ и недочеловеческих рас».
Антисемитизм, который Гитлеру привили венские трущобы, граничил с одержимостью, а
потому стало неизбежным подобное возрождение методов, которые в свое время
инквизиция применяла в борьбе с ведьмами и еретиками. Но в свете открытий
Павлова и опыта, приобретенного психиатрами в ходе лечения жертв
послевоенного невроза, эти методы кажутся возмутительным, гротескным анахронизмом.
Стрессы, которых с лихвой хватит для обеспечения полного срыва, вплоть до
помутнения рассудка, можно обеспечить методами, которые, оставаясь
бесчеловечными, все же не являются физическими пытками.
Что бы ни происходило несколько лет назад, сейчас можно с уверенностью
сказать , что на сегодняшний день полиция в странах с коммунистическим режимом
нечасто прибегает к пыткам. За вдохновением они обращаются не к опыту
инквизиции и СС, а к психологу и его лабораторным животным. Для диктатора и его
полиции открытия Павлова имеют ряд важных практических применений. Если можно
сломать центральную нервную систему собак, значит, так же можно поступить и с
политическими заключенными. Надо лишь обеспечить стресс определенной
интенсивности на протяжении определенного времени. В результате у заключенного
разовьется невроз или истерика, и он будет готов признаться во всем, что
пожелают его тюремщики.
Но одного только признания недостаточно. Безнадежный невротик совершенно
бесполезен. Умному и практичному диктатору нужен не пациент психиатрической
лечебницы, не потенциальная жертва расстрела, а человек, принявший его
идеологию и готовый работать во имя «правого дела». Вновь обратившись к трудам
Павлова, диктатор узнает, что на пути к окончательному срыву у собаки
повышается внушаемость. Когда мозг собаки уже перестал нормально функционировать
или вот-вот окажется на пределе, новые поведенческие модели легко прививаются
и в дальнейшем оказываются практически неискоренимыми. Подобное
обусловливание нельзя повернуть вспять: то, чему животное было обучено под воздействием
стресса, останется неотъемлемой частью его сущности.
Психологический стресс можно создать множеством способов. Собак выводит из
равновесия интенсивная стимуляция, неопределенность из-за слишком отсроченной
реакции на привычные стимулы, озадаченность, когда мозг получает стимулы,
противоположные тем, которые она приучена ожидать, стимулы, не имеющие смысла
в пределах понимания жертвы. Более того, обнаружилось, что намеренно
вызванные страх, ярость или тревожность существенно повышают степень внушаемости у
собак. Если поддерживать эти эмоции на высоком уровне интенсивности в течение
достаточно длительного периода, мозг начинает «бастовать». Когда это
происходит , новые поведенческие модели усваиваются легко.
К физическим же стрессам относятся, например, усталость, ранения и любые
недуги.
Для будущего диктатора эти данные имеют важное практическое значение. Они,
например, доказывают, что Гитлер был прав, утверждая, что ночные митинги
оказываются гораздо эффективнее дневных. Днем, по словам Гитлера, «человеческая
воля с величайшей силой сопротивляется любым попыткам подчинить ее воле и
взглядам другого человека. Ночью, однако, люди гораздо проще уступают,
оказываясь во власти более сильного человека».
Павлов согласился бы с Гитлером: утомление повышает степень внушаемости.
Это одна из причин, по которой рекламодатели, спонсирующие телепередачи,
предпочитают вечернее время и готовы заплатить за свои предпочтения звонкой
монетой.
Болезнь повышает внушаемость еще лучше, чем усталость. В прошлом именно в
лазаретах проводились многочисленные беседы на религиозные темы. Диктатор
будущего, обладающий научными знаниями, установит во всех больницах в своих
владениях подслушивающие устройства и колонки. В палатах двадцать четыре часа
в сутки будут транслироваться пропагандистские записи, а наиболее важных
пациентов станут навещать проповедники и манипуляторы, как в прошлом их предков
навещали священники, монахини и набожные миряне.
Задолго до исследований Павлова люди замечали и использовали тот факт, что
сильные негативные эмоции имеют свойство повышать степень внушаемости и
способствуют перемене мнения. Доктор Уильям Сарджент в своей замечательной книге
«Битва за разум» рассказывает, что проповедник Джон Уэсли был обязан своим
невероятным успехом интуитивному пониманию нервной системы человека. Он
начинал свою проповедь с долгого и подробного описания мучений, которые неизбежно
ожидают его слушателей, если те не примут надлежащую веру. Затем, когда ужас
и мучительное чувство вины доводили прихожан до нервного срыва, проповедник
менял тон и обещал спасение тем, кто уверует и покается. Подобными
проповедями Уэсли обратил в свою веру тысячи взрослых и детей. Сильный и
продолжительный страх доводил их до срыва, и они становились легко-внушаемыми. В этом
состоянии они могли без всяких вопросов принять его рассуждения о Боге. Затем
Уэсли успокаивал и утешал их, и паства выходила из этого испытания с новыми,
улучшенными поведенческими моделями, прочно укоренившимися в умах и нервных
системах.
Успех политических и религиозных пропагандистов зависит не от того, какие
доктрины они проповедуют, но от того, какие методы применяют. Доктрины могут
быть истинными или ложными, здравыми или пагубными — это не имеет практически
никакого значения. Если предложить идеи должным образом и на нужной стадии
нервного истощения, то они приживутся. В правильных условиях практически кого
угодно можно убедить в чем угодно.
У нас есть подробные описания методов, которые в коммунистических странах
применяют на политических заключенных. С момента ареста жертву систематически
подвергают разнообразным физическим и психологическим стрессам. Заключенного
плохо кормят, создают ему некомфортные условия, по ночам позволяют спать лишь
урывками. И все это время его держат в сильнейшем напряжении, нагнетая
неуверенность и дурные предчувствия. День за днем, точнее, ночь за ночью — ведь
следователи, знакомые с исследованиями Павлова, знают, как усталость повышает
внушаемость, — его допрашивают, часто по многу часов подряд, и прикладывают
все усилия, чтобы запутать, обескуражить и запугать свою жертву. Через
несколько недель или месяцев подобного обращения мозг заключенного объявляет
забастовку, и тот готов признаться во всем, что нужно тюремщикам. Если его
хотят обратить в свою веру, а не расстрелять, ему предлагают утешительную
надежду. Если он безоговорочно примет истинную веру, его можно спасти, конечно,
не в следующей жизни, ведь официально никакой следующей жизни не существует,
а в нынешней.
Подобные, хотя и менее радикальные, методы применялись на военнопленных во
время корейской войны. В китайских лагерях8 молодых заключенных с Запада
систематически подвергали стрессовому воздействию. За самые безобидные нарушения
правил виновных вызывали в кабинет командира, там допрашивали, запугивали и
В корейской войне Соединенные Штаты выступали на стороне Корейской Республики,
Китай же поддерживал КНДР. Таким образом, в ходе войны неоднократно случались
столкновения между американскими и китайскими войсками.
публично унижали. И этот процесс повторялся снова и снова, в любое время дня
и ночи. Непрерывная травля приводила жертв в растерянность и вызывала у них
постоянную тревогу. Для усиления чувства вины заключенных заставляли писать и
переписывать длинные автобиографические отчеты о собственных проступках,
включая все больше интимных подробностей. После покаяния в собственных грехах
их заставляли сознаться в грехах товарищей. Целью было создать внутри лагеря
кошмарное общество, в котором каждый шпионил за другими и доносил на
товарищей. На психологический стресс накладывались физические стрессы — недоедание,
дискомфорт, болезни. Китайцы ловко использовали достигнутую таким образом
повышенную внушаемость заключенных, скармливая этим аномально восприимчивым
людям огромные порции прокоммунистической и антикапиталистической литературы.
По официальным заявлениям, каждый седьмой американский заключенный оказался
виновен в сотрудничестве с китайскими властями, каждый третий — в техническом
пособничестве врагу.
Не нужно думать, будто подобное обращение коммунисты приберегли
исключительно для врагов. Молодых сельхозработников, которые в первые годы нового
режима должны были взять на себя роль коммунистических миссионеров и
организаторов в бесчисленных городках и деревнях Китая, заставляли пройти курс
подготовки; в его ходе они подвергались более тяжелым испытаниям, чем любые
военнопленные . В своей книге «Коммунистический Китай» Ричард Л. Уокер описывает
методы, с помощью которых партийные лидеры превращали простых людей в
исступленных фанатиков, необходимых для распространения коммунистических доктрин и
претворения в жизнь своей политики. При подобной системе обучения «сырье»
отправляют в специальные лагеря, где полностью изолируют от друзей, семьи и
окружающего мира. В этих лагерях людей заставляли заниматься изнурительным
физическим и умственным трудом. Они никогда не бывали одни и проводили все
время в группах, вынуждены были следить друг за другом, а также писать
самообличительные автобиографии. Они жили в паническом ожидании ужасной участи, к
которой могут привести доносы на них и их собственные признания. В состоянии
повышенной внушаемости люди проходили курс теоретического и прикладного
марксизма — предмета, проваленный экзамен по которому мог означать что угодно:
от позорного исключения до срока в трудовом лагере или даже истребления.
После полугода в таком лагере продолжительный психологический и физический
стресс приводил к результатам, которых, зная об открытиях Павлова, следовало
ожидать. Один за другим или целыми группами новобранцы ломались. Проявлялись
симптомы невроза и истерии. Некоторые жертвы совершали самоубийства, у других
(говорят, их число составляет целых 29 процентов) развивались серьезные
психические заболевания. Те же, кто переживал этот жестокий процесс обращения,
выходил из лагеря с новыми, неискоренимыми поведенческими моделями. Все их
прошлое — друзья, семья, традиционные представления о нормах приличия и
добродетели — было выдрано с корнем. Они становились новыми людьми,
воссозданными по новому образу и подобию и всецело преданными служению своему новому
богу.
В коммунистическом мире сотни центров ежегодно выпускают десятки тысяч этих
вымуштрованных и преданных делу молодых людей. То, что иезуиты сделали для
Римско-католической церкви в период контрреформации, эти люди, прошедшие
более научно обоснованное и еще более жесткое обучение, делают сейчас и,
несомненно, продолжат делать для коммунистических партий Европы, Азии и Африки.
В политике Павлов, судя по всему, придерживался старомодных либеральных
взглядов. Но по странной иронии судьбы именно его исследования и основанные
на них теории породили огромную армию фанатиков, сердцем и душой, рефлексами
и нервной системой преданных уничтожению старомодного либерализма всюду.
Промывка мозгов в том виде, в каком она практикуется сейчас, — это
смешанная методика, эффективность которой основывается на систематическом насилии и
умелых психологических манипуляциях. Она олицетворяет собой традиционные
методы «1984», которые постепенно сменяются методами «О дивного нового мира». В
будущем, при установленной и хорошо регулируемой диктатуре, современные
методы полунасильственных манипуляций, несомненно, покажутся до смешного
топорными. Обусловленным с младенчества, а возможно, и генетически,
среднестатистическим представителям средних или низших каст никогда не понадобится курс
обращения в веру или даже укрепления уже имеющейся веры. Представители высших
каст должны уметь порождать новые идеи в ответ на изменение ситуации —
следовательно, их обучение будет менее жестким, чем обучение тех, чьей задачей
станет не спрашивать о причинах, а делать свое дело и умирать, доставляя как
можно меньше хлопот. Высшие касты, подвергшиеся лишь частичному
обусловливанию, будут все же диким видом — учителями и опекунами для представителей
полностью одомашненной породы. Из-за их дикости есть вероятность, что они
обратятся к ереси или восстанут. Когда это произойдет, их придется либо
ликвидировать, либо путем промывки мозгов вернуть на путь истинный, либо (как в
Дивном Новом Мире) сослать на какой-нибудь остров, где доставлять неудобства они
смогут только друг другу. Но от всеобщего обусловливания во младенчестве и
других техник манипуляций и контроля нас все еще отделяют несколько грядущих
поколений. На пути к Дивному Новому Миру нашим правителям придется положиться
на временные, переходные способы промывки мозгов.
Химическое
внушение
В Дивном Новом Мире не было ни виски, ни табака, ни нелегального героина,
ни контрабандного кокаина. Никто не курил, не пил, не нюхал и не кололся.
Когда человек чувствовал себя подавленным и разбитым, он глотал таблетку-другую
химического вещества — сомы. Первоначальная сома, название которой я
позаимствовал для своего гипотетического наркотика, была неизвестным растением,
вероятно, принадлежащим к виду Asclepias acida, которое арийские завоеватели
Индии использовали в одном из своих самых торжественных религиозных обрядов.
В ходе пышной церемонии жрецы и члены благородных сословий пили
одурманивающий сок, извлеченный из стебля этого растения. В ведических гимнах говорится,
что людям, пьющим сому, ниспосылается множество благословений. Тела их
становятся крепче, сердца преисполняются отвагой, радостью и воодушевлением, разум
просветляется, и, на мгновение познав вечную жизнь, человек обретает веру в
собственное бессмертие. Но у этого священного сока были и недостатки.
Сома являлась опасным наркотиком — настолько опасным, что даже великий
правитель небес Индра порой чувствовал из-за него недомогание. Простые смертные
могли даже умереть от передозировки. Однако трансцендентное блаженство и
чувство просветления, даримые сомой, были столь сильны, что право пить ее стало
высшей привилегией. За нее люди готовы были заплатить любую цену.
Сома Дивного Нового Мира была лишена всех недостатков своего индийского
прототипа. В маленьких дозах она дарила блаженство, в дозах побольше —
вызывала видения, а приняв три таблетки, можно было на несколько минут
погрузиться в восстанавливающий сон. И за все это не приходилось расплачиваться ни
физическим, ни психологическим здоровьем. Жители Дивного Нового Мира могли
отдохнуть от мрачных настроений и бытовых невзгод повседневной жизни, не
жертвуя своим здоровьем и не нанося непоправимого урона своей работоспособности.
В Дивном Новом Мире потребление сомы считалось не грехом, которому
предаются в одиночестве, а политическим институтом, самой сутью жизни, свободы и
стремления к счастью, гарантированных людям Биллем о правах. Но эта
драгоценнейшая из привилегий, дарованных народу, являлась в то же время сильнейшим
инструментом правления в арсенале диктатора. Систематическое одурманивание
индивидов на благо государства и заодно, разумеется, ради их собственного
удовольствия было главным положением в политической программе Мировых
Контролеров . Ежедневное принятие сомы служило надежной защитой от социальной
дезадаптации, общественного недовольства и распространения антиправительственных
идей. Карл Маркс объявил, что религия — опиум народа. В Дивном Новом Мире
получилось наоборот. Опиум, точнее, сома стала религией народа. Как и религия,
этот наркотик утешал и возмещал потери, вызывал видения об ином, лучшем мире,
дарил надежду, укреплял веру и взывал к милосердию. Как написал А.Э. Хаусман:
«Пиво лучше, чем Мильтон, красит божеский закон».
И не будем забывать, что пиво по сравнению с сомой — жесточайший и
совершенно ненадежный наркотик. В вопросах божеского закона сома сильнее алкоголя
настолько, насколько алкоголь сильнее теологических изысканий Мильтона.
В 1931 году, когда я писал о фантастическом синтетическом наркотике,
который сделал будущие поколения счастливыми и послушными, известный американский
биохимик, доктор Ирвин Пейдж собирался покинуть Германию, где провел три
года, исследуя в институте кайзера Вильгельма химические процессы, происходящие
в мозге. «Трудно понять, — писал доктор Пейдж в своей статье, — почему ученым
потребовалось столько времени, чтобы начать изучать химические реакции,
происходящие в их собственном мозге. Я говорю это, основываясь на личном опыте.
Когда я вернулся домой в 1931 году, то не мог трудоустроиться в этой сфере
(химии мозга) или вызвать к ней хотя бы малейший интерес».
Сегодня, двадцать семь лет спустя, интерес, отсутствовавший в 1931 году,
обрушился на мир лавиной биохимических и психофармакологических исследований.
Изучаются энзимы, регулирующие работу мозга. Удалось получить в чистом виде
ранее неизвестные вещества, образующиеся в нашем теле, такие как адренохром и
серотонин (в открытии которого участвовал доктор Пейдж), и сейчас
анализируются долгосрочные эффекты их воздействия на психические и физические функции
человеческого организма. Синтезируются новые препараты, которые могут
усилить , скорректировать или купировать действие различных химических веществ. С
их помощью нервная система ежедневно и ежечасно творит чудеса, контролируя
тело и порождая и регулируя сознание. С нашей точки зрения, наиболее
интересны эти новые препараты тем, что временно изменяют химические процессы в мозге
и соответствующее состояние сознания, не нанося непоправимого вреда
организму. В этом отношении они похожи на сому и принципиально отличаются от
наркотиков, использовавшихся в прошлом для изменения сознания. Опиум, к примеру,
классический транквилизатор. Но он — опасный наркотик, который вызывал у
людей зависимость и разрушал их тела. То же можно сказать и о классическом эй-
форическом наркотике, алкоголе — веществе, по словам Давида, «веселящем
сердце человека»9. Но, к сожалению, алкоголь не только веселит сердце человека. В
избыточных дозах он вызывает плохое самочувствие, привыкание и является в
последние восемь или десять тысяч лет главной причиной преступлений, семейного
горя, моральной деградации и несчастных случаев.
К классическим стимуляторам относятся чай, кофе и мате, которые практически
безвредны. Но их воздействие очень слабо. В отличие от этих «чаш, которые
пьянят, но не опьяняют»10, кокаин — сильный и опасный наркотик. Те, кто его
употребляют, вынуждены расплачиваться за состояние экстаза и кажущееся
всесилие тела и мозга мучительными приступами депрессии, жуткими физическими
симптомами, как, например, ощущение, будто под кожей ползают насекомые, и
параноидальными иллюзиями, которые могут привести к насилию и преступлениям.
Другой стимулятор, разработанный сравнительно недавно, — амфетамин, больше
известный как бензедрин. Амфетамин действует очень эффективно, но при непра-
9 Псалом 103:15.
10 Английский поэт Уильям Купер о чае.
вильном употреблении за это расплачиваются психическим и физическим
здоровьем. По последним данным, в Японии насчитывается около миллиона людей,
находящихся в зависимости от данного наркотика.
Из классических галлюциногенов наиболее известны мексиканский пейот и
Cannabis sativa (конопля посевная), выращиваемая на юго-западе Соединенных
Штатов и потребляемая но всем мире. Еще ее называют гашишем, банхюм, кифом и
марихуаной. Согласно медицинским и антропологическим исследованиям, пейот
безвреднее виски и джина — наркотиков белых людей. Он помогает индейцам,
использующим его в религиозных обрядах, обрести блаженство, почувствовать
единение со своим возлюбленным народом, а расплачиваться за это приходится лишь
необходимостью жевать отвратительное на вкус растение да парой часов тошноты.
Конопля безобиднее, хотя и она не так опасна, как утверждают врачи.
Специальный Медицинский комитет, созданный в 1944 году мэром Нью-Йорка для
исследования марихуаны, пришел к выводу, что конопля не является серьезной угрозой для
общества или даже для тех, кто ее употребляет.
Теперь перейдем от классических наркотиков к новейшим продуктам
фармакологических исследований. Наиболее широко разрекламированы три новых
транквилизатора: резерпин, хлорпромазин и мепробамат. Первые два оказались весьма
эффективны при лечении некоторых видов психоза. Они не устраняют заболевания,
но, по крайней мере на время, снимают его самые тяжелые симптомы. Мепробамат,
также известный как мепротан, оказывает похожее воздействие на различные
формы неврозов. Ни один из этих препаратов нельзя назвать абсолютно безвредным,
но стоят они недорого. В мире, где нет ничего бесплатного, эти
транквилизаторы предлагают очень многое за весьма скромную плату. Мепротан и хлорпромазин
— это еще не сома, но они уже близки по своему действию к одному из аспектов
моего мифического наркотика. Они приносят временное избавление от нервного
напряжения, в большинстве случаев не вредят организму и лишь слегка снижают
эффективность рабочей, интеллектуальной и психической деятельности индивида.
В качестве наркотиков их, вероятно, стоит предпочесть барбитуратам, которые
притупляют разум, а в крупных дозах могут вызвать нежелательные
психофизические симптомы, а в итоге — полную зависимость.
В ЛСД-25 (диэтиламид лизергиновой кислоты) фармацевты недавно воссоздали
еще один аспект сомы — практически безвредное с точки зрения физиологии
вещество, искажающее восприятие и порождающее видения. Этот наркотик эффективен
даже в таких малых дозах, как пятьдесят или двадцать пять миллионных грамма,
и, подобно пейоту, обладает способностью переносить людей в другой мир. В
большинстве случаев иной мир, путь в который открывает ЛСД-25, оказывается
раем, хотя иногда больше похож на чистилище или даже ад. Но практически все,
кто употреблял лизергиновую кислоту, рассматривают этот опыт — положительный
или отрицательный — как имеющий глубокое значение и весьма познавательный. В
любом случае тот факт, что сознание можно изменить так радикально и за столь
малую цену, поражает уже сам по себе.
В нашем мире это, конечно, невозможно, но сома не только галлюциноген и
транквилизатор, а физический и психологический стимулятор, порождающий
эйфорию и облегчение, наступающие вслед за освобождением от беспокойства и
напряжения .
Идеальный стимулятор — мощный, но безвредный — еще только предстоит
открыть . Амфетамин, как мы убедились, давал неудовлетворительные результаты:
предлагал слишком малое за слишком высокую плату. Более перспективным
кандидатом на роль сомы в этом, третьем аспекте можно назвать ипрониазид. Сейчас
его используют для борьбы с депрессией и апатией и для повышения уровня
психической энергии человека. Мой знакомый фармацевт утверждает, что еще более
многообещающим является новое вещество, находящееся на стадии разработки и
известное как деанер. Деанер — это аминоспирт. Считается, что он повышает вы-
работку ацетилхолина в организме и, таким образом, повышает активность и
эффективность нервной системы. Человек, принявший это новое лекарство,
нуждается в меньшем количестве сна, чувствует себя бодрее и веселее, быстрее и лучше
соображает — и не должен расплачиваться за это своим здоровьем, по крайней
мере в непосредственном будущем. Кажется, это слишком хорошо, чтобы быть
правдой.
Итак, мы видим, что хотя сома пока не существует и, вероятно, никогда не
будет существовать, уже найдены весьма достойные ей замены. Это незатратные с
точки зрения физиологии транквилизаторы, галлюциногены и стимуляторы.
Очевидно, что диктатор мох1 бы использовать данные препараты в политических
целях. Он мох1 бы уберечь себя от народного недовольства, влияя на химические
процессы в голове людей таким образом, чтобы они не возмущались своим рабским
положением. Он мох1 бы использовать транквилизаторы для их успокоения,
стимуляторы — для пробуждения энтузиазма в раннодушных, галлюциногены — для
отвлечения внимания страдающих от несчастий. Но как, спросите вы, предложить людям
принять лекарства, которые заставят их думать и вести себя так, как угодно
диктатору? Наверное, для этого нужно будет просто обеспечить доступ к данным
лекарствам. Сейчас нам доступны алкоголь и табак, и люди готовы потратить на
эти средства, вызывающие слабую эйфорию, на псевдостимуляторы и
успокоительные больше денег, чем на обучение собственных детей. Например, в Соединенных
Штатах барбитураты и транквилизаторы можно приобрести по рецепту врача. Но в
американском обществе так велик спрос на препараты, которые сделают жизнь
более приемлемой, что доктора выписывают рецепты на всевозможные
транквилизаторы в количестве сорок восемь миллионов в год. А большинство этих рецептов
выписываются повторно. Если ста доз счастья недостаточно, сходите в аптеку за
новым пузырьком, а когда и он закончится — еще за одним. Если бы
транквилизаторы можно было приобрести так же легко и дешево, как аспирин, их бы
потребляли не миллиарды людей, как сейчас, но десятки и сотни миллиардов. А хорошие
дешевые стимуляторы пользовались бы почти такой же популярностью.
При диктатуре фармацевтам будет дано «указание чутко реагировать на любую
смену обстоятельств. В период упадка их задачей станет максимально повысить
продажу стимуляторов. Между кризисами излишняя внимательность и активность
народа может поставить тирана в неловкое положение. В это время людям будут
активно предлагать транквилизаторы и галлюциногены. И он может быть уверен,
что под влиянием успокаивающих снадобий подданные не доставят ему
беспокойств .
В современном мире под воздействием транквилизаторов люди не доставляют
хлопот и беспокойств не только своим правителям, но и самим себе. Излишнее
напряжение — это болезнь. Но болезнью можно считать и излишнюю
расслабленность . Возникают ситуации, когда мы должны быть напряжены, а спокойствие,
достигнутое с помощью химических средств, недопустимо.
Недавно я принимал участие в симпозиуме, посвященном мепробамату, и один
известный биохимик в шутку предложил подарить советскому народу пятьдесят
миллиардов доз этого самого популярного транквилизатора. В шутке был и
серьезный аспект. Когда состязаются два народа, один из которых постоянно
стимулируется угрозами, обещаниями и целенаправленной пропагандой, а второму с тем
же упорством предоставляются телевизионные развлечения и умиротворение мепро-
таном, кто из противников одержит верх?
Наряду с успокаивающим, галлюциногенным и стимулирующим воздействием моя
сома обладала способностью повышать внушаемость и потому могла использоваться
для усиления эффекта правительственной пропаганды. С меньшей эффективностью и
большими затратами для здоровья некоторые препараты уже сейчас можно
использовать с этой целью. Например, существует скополамин, оказывающий
воздействие, сходное с беленой, а в крупных дозах являющийся мощным ядом. Есть пенто-
тал и натрий-амитал. Пентотал, по непонятным причинам называемый «сывороткой
правды», использовался полицией разных стран для получения признания от
неразговорчивых преступников, а иногда и с целью подсказать им это признание.
Пентотал и натрий-амитал снижают барьер между сознательным и бессознательным
и имеют огромную ценность при лечении боевого посттравматического синдрома в
медицинском курсе, известном в Англии как абреакционная терапия, а в Америке
— как наркосинтез. Говорят, что коммунисты иногда применяют эти препараты,
подготавливая заключенных к даче показаний в суде.
Фармакология, биохимия и неврология быстро продвигаются вперед, и мы можем
быть уверены, что в ближайшие несколько лет ученые разработают новые, более
эффективные химические средства для повышения внушаемости и понижения
психологической сопротивляемости. Как и любые открытия, их можно будет употребить
во благо или во зло. Они помогут психиатру победить болезнь, а диктатору —
уничтожить свободу. Они будут одновременно порабощать и освобождать,
излечивать и в то же время уничтожать.
Подсознательное
внушение
В примечании к «Толкованию сновидений», добавленном в издании 1919 года,
Зигмунд Фрейд обратил внимание читателей на недавно опубликованную статью
австрийского невропатолога доктора Петцля, в которой тот описал свои опыты с
тахистоскопом. Это инструмент, представляющий собой либо специальную коробку,
внутри которой испытуемый видит изображение, появляющееся на мгновение, либо
проектор с очень маленькой выдержкой. В ходе этих экспериментов Петцль просил
испытуемых зарисовать то, что они увидели на изображении, транслируемом через
тахистоскоп. Затем он переключал внимание на сны, которые снились испытуемым
на следующую ночь, и просил их зарисовать эти сны.
Эксперимент доказал, что те части картинки из тахистоскопа, которые не были
сознательно замечены испытуемым, использовались подсознанием для построения
сна.
Эксперименты Петцля неоднократно повторялись с разнообразными модификациями
и дополнениями. Наиболее поздние из них были поставлены доктором Чарлзом
Фишером, который написал три статьи на тему снов и подсознательного восприятия
для журнала Американской психоаналитической ассоциации. Тем временем
психологи тоже не сидели сложа руки. Подтвердив открытия Петцля, их исследования
показали, что в действительности люди видят и слышат больше, чем им кажется.
Многое они замечают неосознанно, оно откладывается в подсознании и влияет на
их мысли, чувства и поведение.
Чистая наука не может оставаться таковой бесконечно. Рано или поздно она
обязательно превратится в прикладную науку и наконец в технологию. Теория
переходит в промышленную практику, знание становится силой, формулы и
лабораторные опыты порой воплощаются в водородную бомбу. В нашем случае прелестный
образчик чистой науки, созданный Петцлем, а также прочие абстрактные научные
изыскания в области подсознательного восприятия удивительно долго сохраняли
свою безупречную чистоту. А потом, осенью 1957 года, ровно через сорок лет
после первой публикации Петцля, было объявлено, что их чистота осталась в
прошлом. Они стали прикладной наукой, шагнув в царство технологий. Это
заявление вызвало заметную реакцию, о нем много говорили и писали. Неудивительно,
ведь новая техника, так называемая подсознательная проекция, была тесно
связана с индустрией развлечений, а в жизни цивилизованных людей индустрия
развлечений играет роль, сопоставимую с той, которую в Средние века играла
религия. У нашей эпохи много названий — «век беспокойства», «атомный век»,
«космическая эра». С неменьшими основаниями ее можно назвать и «эрой телевизион-
ной зависимости», «эрой мыльных опер», «эрой диск-жокеев». В такую эпоху
заявление, что чистая наука Петцля нашла свое применение в виде техники
подсознательного проецирования, неизбежно возбудило острейший интерес потребителей
в индустрии развлечений. Новая техника была направлена именно на них, и ее
целью являлось незаметно манипулировать их сознанием. С помощью специально
разработанных тахистоскопов слова и изображения на тысячные доли секунды
возникали бы на экранах телевизоров и кинотеатров во время передачи или фильма.
Слоганы «Пейте кока-колу» или «Закури ллКэмел"» накладывались бы на объятия
любовников и на слезы матери с разбитым сердцем, а оптические нервы зрителей
записывали бы эти тайные послания. Подсознание отвечало бы на них, и зрители
ощущали бы непреодолимое желание купить банку кока-колы и пачку сигарет.
Другие тайные послания тем временем не воспринимались бы сознательно, потому что
их нашептывают или громко кричат. Сознательно слушатель сосредоточивал бы
внимание на каком-нибудь «Я люблю тебя, милая», однако подсознательно его
необычайно чувствительные уши впитывали бы новейшие радостные сообщения о
дезодорантах и слабительных.
Правда ли, что подобная коммерческая пропаганда может быть эффективной?
Результаты, которых добилась коммерческая фирма, первой применившая технику
подсознательной проекции, оказались невнятными и с научной точки зрения
совершенно неудовлетворительными. Они показали, что после того, как в
кинотеатре через равные промежутки времени повторялся призыв купить еще попкорна, в
перерыве его продажа увеличилась на пятьдесят процентов. Но один-единственный
эксперимент почти ничего не доказывает. К тому же данный конкретный
эксперимент был плохо организован. Никто не контролировал его проведение, и не
предпринимались попытки учесть множество факторов, которые, несомненно, влияют на
потребление попкорна посетителями кинотеатров. Да и в любом случае, неужели
это самый эффективный способ применить знания, накопленные в результате
многолетних научных изысканий в области подсознательного восприятия? Неужели
предполагалось, что, мельком показав на экране название товара и призыв
купить его, можно будет привлечь новых покупателей? Очевидно, что ответ на эти
вопросы отрицательный. Но это, разумеется, не означает, что новые открытия
неврологов и психологов не имеют практической ценности. Если умело применить
такую заманчивую научную теорию Петцля, она станет мощным инструментом
управления доверчивыми умами.
Представление об этом мы можем получить, если оставим продавцов попкорна и
обратимся к тем, кто с меньшим шумом, но большей изобретательностью и более
успешными методами экспериментирует в данной области. В Британии, где процесс
управления разумом на подсознательном уровне называется стробоскопическим
внедрением, исследователи подчеркивают практическую важность создания
правильных психологических условий для успешного подсознательного внушения.
Установка, рассчитанная на осознанное восприятие, вероятнее будет усвоена, если
человек находится в гипнотическом трансе, под воздействием определенных
наркотиков, ослаблен болезнью, голодом или любым физическим и эмоциональным
стрессом. Но то, что верно для установок, рассчитанных на сознательное
восприятие , верно и для тех, что рассчитаны на восприятие подсознательное. То
есть чем ниже уровень психологической сопротивляемости человека, тем лучше
будут приниматься стробоскопические установки. Научно подкованный диктатор
будущего установит шепчущие трансляторы в школах и больницах, поскольку дети
и больные имеют высокую степень внушаемости, и в общественных местах, где
внушаемость публики можно заранее повысить специальными речами и действиями.
От условий, в которых мы можем ожидать успешного подсознательного внушения,
перейдем к самим установкам. Какими словами должен пропагандист обращаться к
подсознанию своих жертв? Прямые указания («Покупайте поп-корн» или «Голосуйте
за Джонса») и однозначные утверждения («Социализм воняет» или «Зубная паста
марки устраняет запах изо рта»), очевидно, станут воздействовать только на те
умы, которые уже неравнодушны к Джонсу и поп-корну, уже остро чувствуют
опасность , исходящую от телесных запахов и национализации средств производства.
Но недостаточно укрепить уже существующую веру. Пропагандист, если он не зря
получает жалованье, должен выдумать новую идею, уметь переманить на свою
сторону равнодушных и нерешительных и умиротворить, а возможно, даже обратить в
свою веру тех, кто настроен враждебно. Он знает, что к подсознательным
оценкам и командам важно добавить подсознательное убеждение.
На сознательном уровне один из самых действенных методов нерационального
убеждения — ассоциативное убеждение. Пропагандист произвольно создает
ассоциативную связь между нужным товаром, кандидатом или идеологией и некоей
идеей, образом человека или предмета, которые большинство людей в данной
культуре считают неоспоримым благом. Таким образом, в рекламной кампании женская
красота может быть произвольно связана с чем угодно — от бульдозера до
мочегонного препарата, в политической кампании патриотизм можно проассоциировать
с любой идеологией — от апартеида до интеграции, и с любым человеком — от
Махатмы Ганди до сенатора Маккарти.
Много лет назад в Центральной Америке я наблюдал за примером ассоциативного
убеждения, которое переполнило меня ужасом и одновременно заставило
восхищаться людьми, разработавшими эту технику. Единственные произведения
искусства, которые завозят в горные районы Гватемалы, — разноцветные календари. Они
бесплатно распространяются иностранными компаниями, продающими свою продукцию
индейцам. На американских календарях были изображены собаки, пейзажи и
молодые полуобнаженные женщины. Но для индейца собаки — просто утварь, пейзажами
он может любоваться каждый день, а полуголые блондинки кажутся ему
неинтересными и даже немного отталкивающими. В результате американские календари там
менее популярны, чем немецкие, потому что немецкие специалисты по рекламе
потрудились выяснить, что индейцы ценят и что им интересно.
Я хорошо запомнил один шедевр коммерческой пропаганды. Этот календарь
выпустили производители аспирина. В нижней его части размещался знакомый всем
пузырек с белыми таблетками известной торговой марки, а в верхней части не
было ни снежных пейзажей, ни осенних лесов, ни кокер-спаниелей, ни грудастых
хористок. Нет, хитрые немцы связали образ обезболивающего с ярким и
удивительно реалистичным изображением Святой Троицы, сидящей на пушистом облаке в
окружении святого Иосифа, Девы Марии, святых и ангелов. Таким образом, в
примитивном и глубоко религиозном восприятии индейцев чудодейственные свойства
ацетилсалициловой кислоты гарантировались святыми и всем воинством небесным.
Судя по всему, техники подсознательного проецирования хорошо сочетаются с
подобным ассоциативным убеждением. В ходе экспериментов, проведенных в Нью-
Йоркском университете под эгидой Национального института здравоохранения,
выяснилось, что чувства, которые вызывает у человека некое сознательно
увиденное изображение, можно изменить, на подсознательном уровне связав его с
другим образом или, еще лучше, с оценочным суждением. Так, лицо с нейтральным
выражением, если на подсознательном уровне сделать привязку к слову
«счастье», будет казаться наблюдателю улыбающимся, дружелюбным, доброжелательным
и открытым. Если на подсознательном уровне связать то же лицо со словом
«злость», оно приобретет угрожающее выражение, покажется наблюдателю
враждебным и неприятным. Группе молодых женщин оно также начинало казаться очень
мужественным, в то время как лицо, связанное со словом «счастье»,
представлялось им лицом представительницы их пола. (Отцы и мужья, возьмите на заметку.)
Для коммерческих и политических пропагандистов эти открытия, очевидно, имеют
огромное значение. Если они приведут своих жертв в состояние неестественно
повышенной внушаемости, покажут им в этом состоянии свой товар — предмет,
личность или символ определенной идеологии — и на подсознательном уровне свя-
жут данный с неким значимым словом или образом, то смогут изменить их чувства
и мнения так, что люди не заметят.
Одна коммерческая группа в Новом Орлеане заявляла, что, используя данную
методику, можно увеличить ценность фильмов и телепередач как средств
массового развлечения. Людям нравится испытывать сильные эмоции, поэтому они любят
трагедии, триллеры, детективы и любовные истории. Драматизация драки или
объятий вызывает у зрителей бурные эмоции. Еще более острые эмоции эти сцены
могут вызвать, если на подсознательном уровне связать их с правильными словами
или символами. Например в экранизации романа «Прощай, оружие!» смерть героини
при родах производила бы еще более душераздирающее впечатление, если бы во
время этой сцены на экране вспыхивали неразличимые на сознательном уровне
страшные слова «боль», «кровь» и «смерть». Их нельзя было бы воспринять
осознанно, но воздействие на подсознание, вероятно, было бы очень сильно и эти
эффекты существенно усилили бы эмоции, которые на сознательном уровне
вызывались игрой актеров и текстом сценария. Если с помощью подсознательной
проекции можно целенаправленно заставлять посетителей кинотеатров испытывать более
сильные эмоции, то киноиндустрия пока далека от банкротства. Если, конечно,
телепродюсеры не доберутся до данной методики первыми.
А теперь, исходя из всего сказанного об ассоциативном убеждении и
обострении эмоций методом подсознательного внушения, давайте попробуем вообразить,
что будет представлять собой политический митинг завтрашнего дня. Кандидат
или представитель правящей партии произносит речь. Параллельно эффект его
слов усиливается при помощи тахистоскопов, шепчущих и пищащих устройств и
проекторов, демонстрирующих изображения, слишком тусклые для сознательного
восприятия. Это стробоскопическое внушение будет систематически ассоциировать
кандидата и его идеологию с позитивными символами и связывать упоминания о
врагах государства или партии с негативно окрашенными словами и
отталкивающими символами. В Соединенных Штатах на трибуну будут проецироваться неуловимые
для человеческого глаза изображения Авраама Линкольна и слова «народное
правительство». В СССР оратор, естественно, станет ассоциироваться с едва
заметными изображениями Ленина, со словами «народная демократия», с бородой Карла
Маркса. Пока данные методики скрыты в будущем, и мы можем позволить себе
улыбнуться. Через десять — двадцать лет эта картина покажется нам менее
забавной. То, что сейчас считается научной фантастикой, станет частью
повседневной политической жизни.
Методы Петцля — одно из дурных знамений, которые я почему-то упустил из
виду , когда писал «О дивный новый мир». В моей истории нет никаких упоминаний о
подсознательном проецировании. Если бы сегодня я решил переписать свою книгу,
то непременно исправил бы это упущение.
Гипнопедия
Осенью 1957 года в исправительном учреждении «Вудленд-роуд» в округе Тулар,
штат Калифорния, был проведен любопытный и необычный эксперимент. Под подушки
заключенных, согласившихся участвовать в нем, ученые поместили миниатюрные
проигрыватели. Каждый проигрыватель был подключен к фонографу, установленному
в кабинете начальника тюрьмы. Всю ночь тихий голос ежечасно повторял краткие
проповеди о принципах нравственной жизни. Заключенный слышал этот спокойный
голос, превозносящий моральные ценности или имитирующий разговор заключенного
с самим собой: «С Божьей помощью меня переполняют любовь и сострадание ко
всему сущему».
Прочитав о «Вудленд-роуд», я обратился ко второй главе «О дивного нового
мира». В ней директор инкубатория и воспитательного центра Западной Европы
объясняет группе молодых воспитателей и оплодотворителей, как работает управ-
ляемая государством система этического образования, известная жителям
седьмого века «эры Форда» как гипнопедия. Первые попытки применить обучение во сне,
рассказывал директор слушателям, оказались неудачными из-за неправильного
подхода. Преподаватели пытались использовать сон, чтобы дать обучаемым
научные знания. Но интеллектуальная деятельность несовместима со сном. Гипнопедия
обрела успех, когда ее начали использовать для нравственного воспитания —
иными словами, для обусловливания и выработки желательного поведения через
вербальное внушение при сниженной психологической сопротивляемости.
В своей книге я писал: «Бессловесное внедрение рефлексов действует грубо,
огульно; с его помощью нельзя сформировать более тонкие и сложные шаблоны
поведения . Для этой цели требуются слова, но вдумывания не нужно». То есть
важны слова, для понимания которых не требуется анализа, поскольку они
воспринимаются спящим мозгом как единое целое. Гипнопедия — величайшая
нравоучительная сила, готовящая к жизни в обществе.
В Дивном Новом Мире граждане низших каст никогда не доставляют проблем.
Почему? Едва научившись говорить и понимать слова, ребенок из низшей касты
каждую ночь, в часы сна и дремоты выслушивает бесконечно повторяемые установки:
«Словно падает жидкий сургуч, и капли налипают, обволакивают и пропитывают,
покуда бывший камень весь не обратится в аловосковой комок. Пока наконец все
сознание ребенка не заполнится тем, что внушил голос, и то, что внушено, не
станет в сумме своей сознанием ребенка. И не только ребенка. А и взрослого —
на всю жизнь. Мозг рассуждающий, желающий, решающий — все насквозь будет
состоять из того, что внушено. Внушено нами! Внушено государством!..».
На сегодняшний день, насколько мне известно, гипнопедическое внушение
проводится лишь такими безобидными организациями, как администрация тюрьмы в
округе Тулар, да и по содержанию это внушение не вызывает нареканий. Ах, если
бы можно было всех нас, а не только заключенных «Вудленд-роуд», переполнить
во сне любовью и сочувствием ко всему сущему! Нет, возражения вызывает не
этот воодушевленный шепот, а сама идея обучения во сне, проводимого
государственными учреждениями. Следует ли позволять чиновникам, которым
демократическое общество делегировало полномочия, использовать такой инструмент, как
гипнопедия, по своему усмотрению? В приведенном примере они используют его
только на добровольцах и с благими намерениями. Но нет гарантии, что в других
случаях намерения останутся благими, а участие — добровольным.
Любой закон или общественный порядок, который может ввести чиновников во
искушение, плох. Любой закон или порядок, удерживающий их от искушения
злоупотребить переданными им полномочиями для собственной выгоды на благо
государства или какой-либо политической, экономической или религиозной
организации , — хороший закон. Гипнопедия, если применять ее эффективно, станет
необычайно мощным инструментом в руках любого человека, наделенного полномочиями
внушать установки своим порабощенным слушателям. Демократическое общество
строится на предпосылке, что властью нередко злоупотребляют, и потому она
может быть доверена чиновникам лишь в ограниченном объеме и на ограниченный
период времени. В подобном обществе использование гипнопедии должно
регулироваться законом — в том случае, конечно, если она станет инструментом
управления. Но действительно ли это инструмент управления? Сработает ли она так
хорошо, как, по моим представлениям, работает в седьмом веке «эры Форда»?
Давайте изучим данные.
В 1955 году в июльском выпуске журнала «Психологический бюллетень» Чарлз
Саймон и Уильям Эммонс проанализировали и оценили десять наиболее значимых
исследований в этой сфере. Помогает ли гипнопедия при зазубривании какой-либо
информации? И какую часть того, что ему нашептывали во сне, человек
запоминает, проснувшись? Саймон и Эммонс отвечают на эти вопросы следующим образом:
«Были рассмотрены десять исследований, посвященных гипнопедии. Многие цитиро-
вались коммерческими фирмами или приводились в популярных журналах и статьях
как доказательства возможности обучения во сне. Был проведен критический
анализ порядка проведения экспериментов в этих исследованиях, статистики,
методологии и критериев сна. Все исследования имеют недостатки по одному или
нескольким из вышеперечисленных аспектов. Эти исследования не выявляют
неоспоримых доказательств того, что обучение во сне действительно происходит. Но,
судя по всему, часть обучения происходит в особом состоянии бодрствования,
при котором в дальнейшем испытуемый не может вспомнить, спал ли он в тот
момент . Это может иметь огромную практическую ценность с точки зрения экономии
времени, затраченного на обучение, но не должно считаться обучением во сне.
Особые сложности в данном вопросе вызывает нечеткое определение понятия сна».
Однако факт остается фактом: в американской армии во время Второй мировой
войны (и даже во время Первой мировой — тогда в порядке эксперимента) дневное
обучение азбуке Морзе и иностранным языкам сопровождалось инструктажем во
сне, и, очевидно, это приносило результаты. После Второй мировой войны
несколько коммерческих фирм в Соединенных Штатах и других странах продавали
множество подушек с проигрывателями, фонографов с часовым механизмом и
пишущих магнитофонов — и все это оборудование использовали актеры, которым нужно
было срочно выучить роль, политики и проповедники, желающие создать иллюзию
спонтанного красноречия, студенты, готовящиеся к экзаменам, и, наконец,
обыватели, которые недовольны собой и хотели бы при помощи внушения или
самовнушения стать кем-то иным.
Самовнушение легко записать на магнитную ленту и ежедневно снова и снова
прослушивать во сне. Внушение извне продается в виде записей с разнообразными
позитивными установками. В продаже есть аудиокурсы для снятия напряжения,
укрепляющие уверенность в себе, усиливающие очарование и повышающие
привлекательность . Особой популярностью пользуются аудиокурсы для достижения
сексуальной гармонии и курсы для тех, кто мечтает похудеть. («Я не люблю шоколад,
безразличен к жареному картофелю, проявляю стойкое равнодушие к пирожным».)
Существуют аудиокурсы, укрепляющие здоровье, и даже курсы для тех, кто хочет
больше зарабатывать. Примечательно то, что, согласно свидетельствам, которые
добровольно присылают покупатели этих записей, многие люди, прослушав
подобные гипнопедические внушения, действительно начинают зарабатывать больше,
многие дамы, страдающие ожирением, на самом деле теряют вес, а супружеские
пары на грани развода достигают сексуальной гармонии и живут долго и
счастливо.
В данном контексте наиболее интересна статья Теодора Барбера «Сон и
гипноз», впервые напечатанная в «Журнале медицинского и экспериментального
гипноза» в октябре 1956 года. Барбер указывает на значительную разницу между
легким и глубоким сном. В фазе легкого сна электроэнцефалограф фиксирует в
мозге альфа-волны, которых не наблюдается в мозге человека, погруженного в
глубокий сон. В этом отношении легкий сон ближе к состоянию бодрствования и
гипнотического транса (в обоих состояниях наблюдаются альфа-волны), чем к
глубокому сну. Громкий шум заставит человека в состоянии глубокого сна
проснуться. Менее резкие раздражители его не разбудят, но вызовут появление
альфа-волн, и глубокий сон временно перейдет в легкий.
Человек в глубоком сне устойчив к внушению. А вот испытуемые в состоянии
легкого сна, согласно данным Барбера, отвечают на внушение так же, как
реагируют на него в состоянии гипнотического транса.
Предшественники Барбера, изучавшие гипноз, проводили аналогичные
эксперименты. Милн Брэмуэлл в своей книге «История, практика и теория гипноза»,
впервые опубликованной в 1903 году и ставшей классикой в своей области,
отмечает : «Многие знатоки заявляют, что они смогли перевести естественный сон в
гипнотический. Веттерстрэнд утверждает, что зачастую очень легко настроиться
на одну волну со спящим человеком, особенно с ребенком. Веттерстрэнд
расценивает свой метод введения в гипноз как очень ценный с практической точки
зрения и утверждает, что сам неоднократно и успешно его использовал». В том же
ключе Брэмуэлл цитирует и многих других опытных гипнотизеров, включая таких
выдающихся специалистов, как Берн-гейм, Молл и Форел. Сегодня экспериментатор
не стал бы говорить о переходе естественного сна в гипнотический. Он готов
сказать только, что легкий сон в отличие от глубокого сна без альфа-волн —
состояние, в котором многие объекты воспримут внушение столь же легко, как
если бы они находились под гипнозом. Например, многие испытуемые, которым в
состоянии легкого сна внушили, что они проснутся, мучимые жаждой,
действительно пробуждались с пересохшим горлом и отчаянным желанием выпить воды.
Вероятно, кора головного мозга в этот момент недостаточно активна, чтобы
мыслить четко, но готова для восприятия внушения и передачи его дальше нервной
системе.
Как мы уже отмечали, известный шведский врач и ученый-экспериментатор
Веттерстрэнд добился успеха в гипнотическом лечении спящих детей. В наши дни
методами Веттерстрэнда пользуются педиатры, которые обучают молодых матерей
искусству давать детям полезные установки в часы легкого сна. При помощи
подобной гипнопедии детей можно отучить от энуреза и грызения ногтей, настроить на
позитивное отношение к предстоящей операции, помочь им обрести спокойствие и
уверенность, когда того требуют тяжелые жизненные обстоятельства. Я лично
видел замечательные результаты, которые дает терапевтическое лечение во сне,
применяемое на маленьких детях. Сопоставимых результатов, возможно, удастся
добиться и со многими взрослыми.
Для будущего диктатора мораль вышесказанного такова: в определенных
условиях гипнопедия действительно работает, и, похоже, не хуже, чем гипноз. С
человеком в состоянии легкого сна можно проделать большую часть того, что
возможно под гипнозом. Через спящую кору головного мозга вербальное внушение
передается в средний мозг, стволовую часть мозга и нервную систему. Если это
внушение хорошо продумано и часто повторяется, можно улучшить или нарушить
работу определенных функций организма спящего, встроить новые модели чувствования
или изменить старые, давать постгипнотические команды, внедрять слоганы,
формулы и ключевые слова, которые прочно осядут в памяти. Дети лучше поддаются
гипнозу, чем взрослые, и будущий диктатор сполна воспользуется этим.
Дошкольники будут подвергаться сеансам гипнопедического внушения во время
послеобеденного сна. Для детей постарше, особенно для детей членов партии, которые
вырастут в руководителей и администраторов, создадут школы-пансионы, в
которых отличное дневное образование будет сопровождаться обучением во сне. В
случае со взрослыми особое внимание будет уделяться больным. Как много лет
назад продемонстрировал Павлов, упорные собаки с сильной волей становились
полностью внушаемыми после операции или во время тяжелой болезни. Наш
диктатор позаботится о том, чтобы проигрыватели были установлены во всех
отделениях больниц. Удаление аппендикса, роды, воспаление легких или гепатит — все
это станет удачным поводом для прохождения интенсивного курса преданности и
истинной веры, возможностью освежить в памяти принципы идеологии. Также
целевые группы можно будет найти в тюрьмах, трудовых лагерях, военных бараках, на
кораблях в плавании, в ночных поездах и самолетах, в унылых залах ожидания
автобусных и железнодорожных вокзалов. Даже если эффективность
гипнопедического внушения в этих группах не превысит десяти процентов, такой результат
все равно будет весьма впечатляющим и желательным для диктатора.
Теперь давайте перейдем от повышенной внушаемости, связанной с легким сном
и гипнозом, к нормальной внушаемости бодрствующих — или тех, кто по крайней
мере думает, что бодрствует. Буддисты утверждают, что все мы постоянно
находимся в состоянии полусна и идем по жизни как сомнамбулы, подчиняясь чьему-то
внушению. Просветление — это полное пробуждение от сна. Слово «Будда» можно
перевести как «Пробудившийся».
Генетически каждый человек уникален и отличается от других по многим
параметрам. Спектр индивидуальных отклонений от статистических норм необычайно
широк. А статистические нормы полезны только для судебной и страховой
статистики и не имеют ценности в реальной жизни. Не существует так называемого
среднего человека. Есть конкретные мужчины, женщины и дети, каждый обладает
врожденными физическими и психологическими особенностями, и все они пытаются,
иногда по принуждению, втиснуть свои биологические различия в рамки некой
единообразной культурной формы.
Внушаемость — одно из тех качеств, которые существенно разнятся от индивида
к индивиду. Окружающая среда играет определенную роль в том, что одни люди
легче других поддаются внушению, но несомненно также, что имеются
органические различия, влияющие на внушаемость индивидов. Крайняя сопротивляемость
встречается редко. И это к лучшему. Ведь если бы все были так же устойчивы к
внушению, как некоторые из нас, социальная жизнь была бы невозможна. Общества
могуг функционировать достаточно эффективно именно потому, что в той или иной
степени люди внушаемы. Крайняя внушаемость встречается, вероятно, не чаще,
чем крайняя устойчивость к внушению. И это тоже к лучшему. Если бы
большинство людей были очень восприимчивы к стороннему внушению, свободный разумный
выбор стал бы просто невозможен для множества избирателей и демократические
институты не выжили бы — или даже не появились бы.
Несколько лет назад в Центральной больнице штата Массачусетс группа
исследователей провела весьма познавательный эксперимент, направленный на изучение
обезболивающих свойств плацебо. Плацебо — любой препарат, который пациент
считает настоящим лекарством, но в действительности не содержит
лекарственного вещества. В этом эксперименте испытуемыми являлись сто шестьдесят два
пациента, которым только что сделали хирургическую операцию, и они испытывали
острую боль. Каждый раз, когда пациенты просили обезболивающее, им делали
инъекцию либо морфия, либо дистиллированной воды. Все пациенты получали и
инъекции морфия, и плацебо. Примерно тридцати процентам пациентов плацебо не
приносило облегчения. А четырнадцать процентов испытывали облегчение после
каждой инъекции дистиллированной воды. Оставшиеся пятьдесят пять процентов
после некоторых инъекций плацебо испытывали облегчение, после других — нет.
По каким же параметрам люди, легко поддающиеся внушению, отличались от тех,
кто ему не поддается? Тесты и исследования показали, что ни возраст, ни пол
не являлись определяющими факторами. Мужчины выдавали реакцию на плацебо не
реже, чем женщины, молодежь — не реже, чем старики. Уровень интеллекта,
определяемый стандартными тестами, тоже, судя по всему, не имел решающего
значения. Средний уровень интеллекта у обеих групп был примерно одинаковым.
Принципиальное различие между двумя группами заключалось прежде всего в
темпераменте, в том, как члены группы воспринимали себя и окружающих. Внушаемые
лучше, чем невнушаемые, шли на сотрудничество, были менее критичны и
подозрительны. Они не доставляли неудобств медсестрам и считали, что в больнице им
предоставляется просто замечательный уход. Но хотя они были более дружелюбны
к окружающим, чем невнушаемые пациенты, по поводу самих себя они испытывали
больше беспокойства. В состоянии стресса беспокойство выражалось в различных
психосоматических симптомах — расстройство желудка, диарея и головная боль.
Несмотря на это беспокойство — или как раз из-за него, — большинство
пациентов были менее сдержанны в проявлении эмоций, чем невнушаемые, и более
говорливы. Также они были более набожны, а на подсознательном уровне больше
внимания уделяли своим тазовым органам и абдоминальным внутренностям.
Интересно сравнить эти данные о восприимчивости к плацебо с расчетами,
которые проводят исследователи гипноза. Примерно одна пятая населения, утвер-
ждают они, очень легко поддается гипнозу. Еще одна пятая гипнозу не поддается
в принципе или поддается только в том случае, если психологическую
сопротивляемость снижали медицинскими препаратами или утомлением. Оставшиеся три
пятых поддаются гипнозу немного хуже, чем первая группа, но значительно лучше,
чем вторая. Один производитель гипнопедических пленок рассказал мне, что
примерно двадцать процентов его покупателей полны энтузиазма и сообщают о
поразительных результатах, достигнутых за короткий срок. На противоположном конце
шкалы внушаемости находится меньшинство — восемь процентов людей, которые
регулярно требуют вернуть им деньги. Между этими двумя крайностями есть люди,
не получающие быстрых результатов, но достаточно внушаемые, чтобы эти
результаты появились после долгосрочного курса. Если они упорно продолжают слушать
соответствующие гипнопедические указания, то в конце концов получают желаемое
— уверенность в себе или социальную гармонию, стройную фигуру или богатство.
На пути у свободы и демократических идеалов стоит внушаемость людей. Одну
пятую всех избирателей можно загипнотизировать едва ли не простым
подмигиванием, одну седьмую — избавить от боли инъекциями воды, четверть населения
нашей планеты быстро и охотно воспринимает гипнопедию. И ко всем этим послушным
меньшинствам добавляется тяжелое на подъем большинство, чью умеренную
внушаемость может эффективно использовать любой человек, знающий свое дело и
готовый потратить время и усилия.
Может ли личная свобода сочетаться с высоким уровнем личной внушаемости?
Могут ли демократические институты устоять против подрывной деятельности,
которую ведут искусные манипуляторы разумом, обученные науке и искусству
использовать внушаемость отдельных индивидов и толпы? В какой мере образование
может нейтрализовать врожденную внушаемость человека, если она слишком высока
для его собственного блага или для блага демократического общества? Насколько
закон может помешать церкви и политикам, влиятельным и не очень, пользоваться
повышенной внушаемостью граждан? Прямо или косвенно, я уже касался первых
двух вопросов в первых главах. Далее я поразмышляю о вопросах профилактики и
лечения.
Обучение
свободе
Для обучения свободе необходимо установить факты и сформулировать ценности,
а затем разработать подходящие методики для того, чтобы претворять ценности в
жизнь и давать отпор тем, кто по какой-либо причине решает пренебречь этими
фактами или отрицает эти ценности.
В одной из предыдущих глав я рассуждал о социальной этике в том ключе, что
с ее помощью оправдываются и выставляются в выгодном свете пагубные
последствия заорганизованности и перенаселенности. Совместима ли подобная система
ценностей с тем, что мы знаем о человеческой психике и темпераменте?
Социальная этика строится на предположении, что воспитание играет важную роль в
определении человеческого поведения, а природа — лишь психофизическое
оснащение, с которым рождается человек, это незначительный фактор. Правда ли, что
человеческие существа не более чем продукты социальной среды? А если это не
так, то какое может быть оправдание тому, чтобы упорно считать, что отдельная
личность менее важна, чем группа, к которой человек принадлежит?
Все имеющиеся у нас данные указывают на то, что в личной и общественной
жизни наследственность играет не меньшую роль, чем культура. Каждый индивид
биологически уникален и отличается от остальных. А потому свобода — великое
благо, толерантность — важнейшая добродетель, а введение полного единообразия
— большое несчастье. По ряду практических и теоретических причин диктаторы,
организации и некоторые ученые страстно желают свести обескураживающее разно-
образие человеческих форм к какому-нибудь подобию управляемого единообразия.
На пике первой волны бихевиористских исследований Дж. Б. Уотсон заявил, что
не нашел «никаких подтверждений тому, что существуют наследуемые
поведенческие образцы или особые способности (склонность к музыке, искусству и т.д.),
которые должны передаваться в семье от поколения к поколению». Сегодня же мы
обнаруживаем, что выдающийся психолог, профессор Б.Ф. Скиннер, преподающий в
Гарварде, настаивает, что, «по мере того как научная картина становится все
более всеобъемлющей, вклад отдельных индивидов в нее стремится к нулю. Столь
восхваляемая способность человека творить, его достижения в искусстве, науке
и нравственной сфере, способность выбирать и наше право считать его
ответственным за последствия данного выбора не вписывается в новый научно
обоснованный автопортрет человека». То есть шекспировские пьесы были написаны не
Шекспиром и даже не Бэконом или графом Оксфордским — они были написаны
елизаветинской Англией.
Более шестидесяти лет назад Уильям Джеймс написал эссе «Великий человек и
его окружение». Он вознамерился защитить выдающихся индивидов от нападок
Герберта Спенсера. Спенсер провозгласил, что наука (эта чудесная, очень удобная
персонификация мнений, которых на данный момент придерживаются профессора X,
Y и Z) свела на нет понятие великого человека. «Великий человек, — писал
Спенсер, — должен вместе со всеми феноменами общества, породившего его,
расцениваться как продукт прошлой жизни этого общества». Великий человек может
быть или казаться «непосредственным инициатором изменений. Но если и
существует объяснение этим переменам, его нужно искать в совокупности условий, из
которых произошли и эти перемены, и сам человек». Это одно из тех изречений,
которые кажутся очень глубокими, но на самом деле лишены фактического смысла.
Спенсер утверждал, что мы должны знать все, прежде чем сумели полностью
понять хоть что-нибудь. Несомненно, так оно и есть. Но мы никогда не будем
знать всего. А потому нужно довольствоваться частичным пониманием и
непосредственными причинами, включая и роль великих людей.
«Если в чем мы и можем быть полностью уверены, — писал Уильям Джеймс, — так
это в том, что общество великого человека, справедливо так названное,
сформирует его не раньше, чем он его переделает. Его порождают физиологические
факторы, к которым социальные, политические, географические и в значительной
мере антропологические условия имеют ровно столько же отношения, сколько кратер
Везувия к мерцанию газовой лампы, при свете которой я пишу эти строки».
Возможно ли, что мистер Спенсер считает, будто социологические обстоятельства,
сойдясь воедино, так рьяно набросились на Стратфорд-на-Эйвоне в апреле 1564
года, что некий У. Шекспир, со всеми особенностями его мышления, просто
обязан11 был там родиться? И хочет ли он сказать, что, если бы вышеупомянутый У.
Шекспир умер до младенчестве от холеры, другой матери в Стратфорде-на-Эйвоне
пришлось бы породить его точную копию для восстановления социального
равновесия?
Профессор Скиннер занимается экспериментальной психологией, и его научный
труд «Наука и человеческое поведение» имеет под собой прочную фактическую
основу. Но к сожалению, факты, на которые он опирается, принадлежат к столь
ограниченной сфере, что, как только он решается на обобщение, его выводы
оказываются оторванными от реальности как рассуждения теоретика Викторианской эпо-
А почему он не появился раньше? Потому что общество людей в Англии, еще просто
недостаточно эволюционировало до подходящего уровня. Может быть, тысячи Шекспиров
рождались до этого, но стать драматургами они никак не могли в тех условиях. А чтобы
Шекспир проявил себя нужно было много условий - наличие слушателей воспринимающих
стихи, широкое распространение грамотности, интерес к истории, доступность
письменных принадлежностей и бумаги, наличие у населения хоть каких-то денег и т.п.
хи. И это неизбежно, ибо профессор Скиннер почти так же равнодушен к тому,
что Джеймс называет «физиологическими факторами», как Герберт Спенсер. Менее
чем за страницу он отметает все генетические факторы, обусловливающие
человеческое поведение. В его книге нет никаких отсылок к открытиям в области
системной медицины, ни намека на психологию, в рамках которой возможно написать
полную и реалистичную биографию индивида с точки зрения определяющих факторов
его жизни. К ним относятся его организм, темперамент, интеллектуальные
устремления, непосредственное окружение в каждый конкретный момент, время, место
и культура, в которых он существует.
Изучать человеческое поведение — все равно что изучать движение как
таковое: данная область науки необходима, но сама по себе совершенно не
соотносится с фактами. Возьмем, к примеру, стрекозу, ракету и волны прибоя. Все три
явления иллюстрируют некие фундаментальные законы движения, но иллюстрируют
по-разному, и различия здесь не менее важны, чем сходства. Само по себе
изучение движения не сообщит нам почти ничего об объекте движения в каждый
определенный момент. Так же и изучение поведения не может объяснить нам почти
ничего об отдельном психофизическом индивиде, который претворяет это поведение
в жизнь. Но для нас, психофизических индивидов, знание психики и физиологии
других индивидов имеет первостепенное значение. Более того, из наблюдений и
собственного опыта мы знаем, что различия между индивидами велики и некоторые
индивиды могут оказывать — и оказывают — существенное влияние на свое
социальное окружение.
По последнему пункту Бертран Рассел полностью согласен с Уильямом Джеймсом
и практически со всеми, кроме сторонников спенсеровскои или бихевиористской
псевдонауки. Рассел считает, что у исторических перемен есть причины трех
типов: изменения в экономике, политика и влиятельные индивиды. «Я не верю, —
заявляет Рассел, — что каким-либо из этих источников можно пренебречь или
списать его наличие на другие причины». Таким образом, если бы Бисмарк и
Ленин умерли во младенчестве, наш мир сильно отличался бы от того, какой он
сейчас. «История еще не стала точной наукой, ей лишь придают наукообразие при
помощи опущения и искажения фактов».
В реальной жизни, той, которую мы проживаем день ото дня, нельзя
рассуждениями свести на нет значимость индивида. Это только в теории вклад каждого
отдельного человека стремится к нулю, на практике они имеют первостепенную
важность. Когда выполняется какая-то работа, кто именно ее делает? Чьи глаза
и уши воспринимают информацию, чья кора головного мозга осмысливает ее, кто
испытывает чувства, которые побуждают к действиям, волю, преодолевающую
препятствия? Уж конечно, не социальная среда, поскольку группа не организм, а
всего лишь слепая бессознательная организация. Все, что происходит в
обществе, происходит благодаря индивидам. Они, разумеется, ощущают на себе глубокое
влияние местной культуры, запретов и нравственных норм, информации и
дезинформации, которую они получают из прошлого и сохраняют в форме устных
преданий или литературы. Но что бы индивид ни получал от общества (или от других
индивидов, собранных в группы, или из символических записей, составленных
другими индивидами, уже покойными или ныне здравствующими), он использует
полученное сам, своим уникальным способом, исходя из его неповторимых чувств,
биохимической конституции, психики и темперамента. Никакие научные
исследования, сколь бы многочисленными и всеобъемлющими они ни выглядели, не могут
доказать незначительность этих очевидных фактов. И не будем забывать, что
нарисованный профессором Скиннером научный образ человека как продукта социальной
среды не единственный научный портрет человека.
Существуют иные, более реалистичные описания. Возьмем, к примеру, образ,
созданный профессором Роджером Уильямсом. Он описывает не какое-то
абстрактное поведение, но людей, практикующих его. Они являются отчасти продуктом ок-
ружения, в котором сосуществуют с другими людьми, а отчасти — их собственной
наследственности. В своих трудах «Фронтир человечества» и «Свободные, но
неравные» профессор Уильяме, опираясь на обширную и подробную доказательную
базу, рассуждает о врожденных различиях между индивидами, для которых доктор
Уотсон не нашел оснований и важность которых, по мнению профессора Скиннера,
стремится к пулю.
Среди животных биологическое многообразие внутри каждого вида становится
более очевидным по мере продвижения по эволюционной шкале. Биологическое
многообразие ярче всего проявляется у людей, поскольку степень биохимического,
структурного и психологического разнообразия у них больше, чем у
представителей любого другого вида. Это очевидный факт. Но то, что я назвал волей к
порядку, стремление свести удивительное многообразие вещей и событий к
понятному единообразию, заставило многих людей игнорировать это. Они свели к
минимуму значимость биологической уникальности и сосредоточили внимание на более
простых и на данном этапе развития науки понятных факторах окружающей среды,
оказывающих влияние на человеческое поведение.
«Вследствие мышления, ставящего во главу угла окружающую среду, и
исследований, основанных на нем, — пишет профессор Уильяме, — доктрина,
провозглашающая фундаментальное сходство всех человеческих младенцев, была повсеместно
принята и проповедуется социопсихологами, социологами, социальными
антропологами и многими другими, включая историков, экономистов, педагогов, юристов и
публичных лиц. Эта доктрина воплотилась в основной образ мышления для людей,
в той или иной мере ответственных за формирование образовательных программ и
политического курса государства, и люди, не склонные к самостоятельному
критическому мышлению, часто беспрекословно принимают ее на веру».
Этическая система, основанная на реалистичной оценке данных и
предшествующего опыта, вероятно, принесет больше пользы, чем вреда. Но многие этические
системы строятся на совершенно нереалистичной оценке предшествующего опыта и
искаженном восприятии природы вещей. Подобная этика скорее навредит, чем
принесет пользу. Поэтому до недавнего времени люди верили, что плохая погода,
падеж скота и сексуальная импотенция могли быть вызваны — и во многих случаях
вызывались — злонамеренными действиями колдунов. Поймать и убить колдуна
почиталось долгом, предопределенным Всевышним в «Исходе»: «Ворожеи не оставляй
в живых»12. Этическая система и законодательство, основанные на ошибочном
видении природы вещей, на протяжении веков, когда эти системы воспринимались
всерьез власть имущими, становились причиной злодеяний. Вплоть до наших дней
никакой кошмар не мог сравниться со слежками, линчеваниями и убийствами,
которые в системе ошибочных взглядов на колдовство становились логичными и
обязательными. Но в двадцатом веке этика коммунизма, основанная на ошибочных
экономических теориях, и этика нацизма, основанная на ошибочных взглядах на
человеческую расу, стали провоцировать и оправдывать более масштабные
зверства.
Едва ли менее неприятные последствия повлечет за собой и повсеместное
принятие доктрин социальной этики, основанной на ошибочном предположении, что мы
полностью общественный вид, дети рождаются одинаковыми, и каждая личность —
продукт обусловливания, проводимого внутри социальной среды самой социальной
средой. Если бы эта система воззрений соответствовала действительности, люди
были бы подлинно общественным видом, их индивидуальные различия являлись бы
минимальными, и их можно было бы легко сгладить надлежащим обусловливанием,
тогда, очевидно, не возникало бы необходимости в свободе и государство имело
бы полное право преследовать стремящихся к ней еретиков.
Для каждого отдельного термита служение термитнику — лучшая свобода. Но че-
Исход, 22:18.
ловеческие существа не полностью социальны, они обладают лишь умеренным
стадным инстинктом. Их сообщества в отличие от улья или муравейника не
представляют собой единого организма, это всего лишь организации — иными словами,
механизмы , специально разработанные для коллективной жизнедеятельности. Более
того, различия между индивидами столь велики, что, несмотря на усиленные
попытки культуры сгладить врожденные различия, крайний эндоморф13 (пользуясь
терминологией Уильяма Шелдона14) будет всегда проявлять себя как висцерото-
ник15, крайний мезоморф16 в любой ситуации останется соматотоником17, а
крайнему эктоморфу18, замкнутому и чувствительному по своей природе, всегда будут
свойственны церебротонические черты.
В придуманном мной Дивном Новом Мире социально приемлемое поведение
формировалось и закреплялось при помощи двойного процесса — генетической
манипуляции и обусловливания в младенчестве. Младенцев выращивали в бутылях, и
высокая степень единообразия конечного продукта обеспечивалась тем, что
использовались яйцеклетки, взятые у ограниченного числа матерей. Каждую яйцеклетку
заставляли снова и снова делиться, порождая целые партии идентичных
близнецов . Это давало возможность производить стандартизованных машинистов для
стандартизованных машин. А стандартность машинистов оттачивалась при помощи
обусловливания во младенчестве, гипнопедии и химических препаратов,
вызывающих эйфорию в качестве замены удовлетворению от осознания собственной свободы
и способности творить.
Как я отмечал в предыдущих главах, в нашем мире обширные безличные силы
способствуют централизации власти и строгой регламентации общества.
Генетическая стандартизация индивидов пока еще невозможна, но правительство и большой
бизнес уже овладели — или овладеют в ближайшем будущем — методиками
манипуляции разумом, а также техниками, на которые у меня не хватило воображения. Не
имея возможности свести к единообразию эмбрионы, правители перенаселенного и
заорганизованного мира завтрашнего дня попытаются привить культурное и
социальное единообразие взрослым и их детям. Для достижения этой цели они станут
Психологические черты эндоморфа - любовь к комфорту, пристрастие к еде, любовь к
дружеским пирушкам, приветливость к людям, ориентация на общественное мнение,
терпимость , хороший сон.
14 Следует отметить, что у Шелдона психологические черты жестко связаны со строением
тела и внешним видом человека.
15 (От лат. viscera - внутренности) - буквально: человек с "внутренним
темпераментом" . Для людей с таким темпераментом характерны замедленные реакции, расслабленные
позы и движения, длительный и глубокий сон, благодушие, общительность,
самодовольство, терпимость к окружающим, склонность к общению, стремление получить одобрение от
окружающих и т.д.
16 Мезоморфы - это люди склонные к физической деятельности, энергичные, склонные к
риску, отличающиеся смелостью, шумным поведением и пониженной сенситивностью.
17 Психологические черты: Склонность к физической деятельности. Энергетическая
реакция. Потребность в физических нагрузках. Потребность в доминировании. Решительные
манеры. Храбрость. Сильная агрессивность. Склонность к риску, игре случая.
Психологическая неустойчивость. Отсутствие сострадания. Шумное поведение. Громкий голос.
Объективное и широкое мышление, направленное вовне (экстравертивного типа).
Самоуверенность , агрессивность под воздействием алкоголя. Потребность в действиях в тяжёлую
минуту.
18 Эктоморф (мозговой тип, церебротоники) - для таких лиц характерна склонность к
уединению, к рассуждениям, социофобия, тихий голос и нестандартное поведение. Многие
из этих черт отражают сверхчувствительный характер данного темперамента
(физиологическую сверхреактивность, сверхвнимательность, тревожность, сопротивление привычкам
и непредсказуемость установки), в то время как другие связаны с торможением и
стремлением отгородиться от людей такими способами, как сдержанность в движениях,
скрытность , социофобия, подавление способности к общению.
использовать все имеющиеся в распоряжении методики управления умами и без
колебаний будут подкреплять их экономическими санкциями и угрозой физического
насилия. Если мы хотим избежать подобной тирании, то должны начать учиться и
учить наших детей свободе и самоуправлению.
Подобное обучение свободе должно, как я уже говорил, основываться в первую
очередь на фактах и ценностях — таких фактах, как существование личностных
различий и генетической уникальности, и таких ценностях, как свобода,
терпимость и взаимовыручка, которые являются этическими следствиями из них. Но к
сожалению, осознания истины и разумных принципов недостаточно. Скучную правду
может затмить привлекательная ложь. Умелая игра на человеческих страстях
часто оказывается сильнее самых логичных решений. Эффекты ложной и тлетворной
пропаганды нельзя нейтрализовать иначе, чем путем тщательного обучения
искусству анализа пропагандистских методик и распознаванию их софистики.
Язык позволил человечеству эволюционировать от звероподобного состояния до
цивилизации. Но он же породил устойчивое безумие и дьявольские злодеяния,
которые встречаются в человеческом поведении не реже, чем систематическая
предусмотрительность и постоянная ангельская благожелательность. Язык позволяет
говорящему обращать внимание на предметы, людей и события даже в отсутствие
их. Язык придаст ясность нашей памяти и, переводя опыт в символы, превращает
мимолетное ощущение желания или отвращения, ненависти или любви в устоявшиеся
принципы чувствования и поведения. Незаметно для нас ретикулярная система
мозга отбирает из бесчисленного множества стимулов несколько переживаний,
которые представляют практическую ценность. Из этих бессознательно отобранных
переживаний мы более или менее сознательно отбираем и абстрагируем небольшое
количество, обозначаем его словами и затем классифицируем в пределах системы,
одновременно метафизической, научной и этической, сформированной из других
слов с более высоким уровнем абстракции. В случаях, когда отбор и
абстрагирование определяются системой, состоящей из относительно верных суждений о
природе вещей, и когда вербальные определения выбираются с умом, а их
символическая природа ясна и понятна, мы склонны к здравому, адекватному поведению. Но
под влиянием плохо подобранных слов, прикрепленных без понимания их сугубо
символической натуры к переживаниям, которые отбирались и абстрагировались в
рамках системы ошибочных идей, мы склонны проявлять нечеловеческую жестокость
и систематическую глупость. На нее тупые животные не способны — именно
потому , что тупы и не могут говорить.
В своей иррациональной пропаганде враги свободы последовательно извращают
языковые ресурсы с целью украдкой или прямым напором заставить своих жертв
думать, чувствовать и действовать так, как угодно им. Обучение свободе, а
также любви и интеллектуальной деятельности, которые являются одновременно и
условиями, и последствиями свободы, должно включать в себя и обучение
правильному использованию языка. В последние столетия философы посвятили много
времени анализу символов и значений. Как слова и предложения, которые мы
произносим, соотносятся с предметами, людьми и событиями, с которыми мы
сталкиваемся ежедневно? Обсуждение данного вопроса увело бы нас слишком далеко от
основной темы. Ограничимся тем, что скажем: все материалы, необходимые для
качественного обучения правильному использованию языка — обучению на всех
уровнях, от детского сада до аспирантуры, — сейчас есть в открытом доступе.
Можно было бы немедленно приступить к обучению искусству различать правильное
и неправильное использование символов. На самом деле к нему можно было
приступить в любой момент за последние тридцать — сорок лет. Тем не менее детей
нигде систематически не учат отличать истинные утверждения от ложных или
осмысленные от бессмысленных. Почему? Потому что власть даже в демократических
странах не хочет, чтобы дети проходили подобное обучение.
В данном контексте примечательна короткая и печальная история Института
анализа пропаганды. Он был основан в 1937 году филантропом Филеном из Новой
Англии, когда нацистская пропаганда была на пике эффективности. Под эгидой
этого института проводились исследования иррациональной пропаганды и
создавались пособия для изучения старшеклассниками и студентами университетов. А
затем началась война на всех фронтах — и на физическом, и на психологическом.
Когда все правительства коалиции так заботились о «психологическом
благополучии», казалось бестактным настаивать на анализе пропаганды. Институт был
закрыт в 1941 году, но еще до начала боевых действий его деятельность вызывала
у многих неодобрение. Педагоги, например, осуждали преподавание анализа
пропаганды на том основании, что это раньше времени сделает подростков
циничными. Не в восторге были и военные ведомства, которые боялись, что новобранцы
станут анализировать приказы сержанта-инструктора. А еще возмущались
религиозные деятели и работники сферы рекламы. Церковники возражали против анализа
пропаганды, поскольку он мог ослабить веру и уменьшить число прихожан в
церквях, рекламщики считали, что анализ пропаганды подорвет приверженность
брендам и снизит продажи.
Эти страхи и возражения имели под собой основания. Когда простые люди
начинают пристально изучать слова своих духовных наставников, последствия могут
оказаться серьезными. Существование социального порядка в нынешней его форме
держится на том, что люди, не задавая неудобных вопросов, принимают на веру
пропаганду, проводимую власть имущими и поддерживаемую местными традициями. И
снова наша задача — найти золотую середину. Индивиды должны быть достаточно
внушаемы, чтобы иметь возможность и способность поддерживать функционирование
своего общества, но не настолько внушаемыми, чтобы пасть беспомощными
жертвами трюков профессиональных манипуляторов умами. Точно так же люден нужно
учить анализировать пропаганду, чтобы они не шли на поводу у абсолютной
чепухи, но не настолько, чтобы категорически отвергали не всегда разумные доводы
поборников традиций, действующих из лучших побуждений. Вероятно, золотую
середину между излишней доверчивостью и полным скептицизмом нельзя отыскать и
сохранить при помощи одного только анализа. Этот весьма негативный подход к
проблеме важно дополнять чем-то более позитивным — провозглашением набора
общепринятых ценностей, имеющих прочную фактическую базу. Первой из этих
ценностей должна быть свобода личности, основанная на том, что человечество
разнообразно и каждый уникален с точки зрения генетики. Далее — милосердие и
сочувствие, опирающиеся на старый известный факт, недавно подтвержденный
современной психиатрией: какими бы ни были психологические и физические различия,
любовь так же необходима человеческим существам, как пища и кров. И наконец,
разум. Без него любовь бессильна, а свобода недостижима. Этот набор ценностей
предоставит нам критерии, и по ним можно судить о пропаганде. Пропаганду,
которую можно счесть одновременно бессмысленной и аморальной, нужно сразу
отвергнуть. Та пропаганда, которая просто иррациональна, но совместима с
любовью и свободой и по сути своей не отрицает интеллектуальную деятельность,
может быть принята — временно и с осторожностью.
Что можно
сделать?
Нас можно научить быть свободными, и это обучение станет гораздо успешнее
того, что проводится сейчас. Но угрозы свободе, как я попытался показать,
надвигаются из самых различных направлений, и они могут быть самые
разнообразные — демографические, социальные, политические, психологические. К нашему
общему недугу приводит взаимодействие многих причин, и излечит его лишь
сочетание лекарств. Имея дело с любой многоаспектной человеческой ситуацией, мы
должны принимать во внимание все релевантные факторы, а не только какой-то
один. Нельзя довольствоваться частичными решениями. Свобода находится под
угрозой, ощущается острая необходимость в обучении свободе. Но для ее
обеспечения необходимо множество факторов помимо обучения — социальная
организованность, контроль рождаемости, адекватное законодательство. Начнем с последнего
пункта.
С тех пор как была принята Хартия вольностей, английские законодатели
стремились защитить физическую свободу индивидов. Человек, которого держали в
тюрьме на сомнительных основаниях, мох1, согласно законодательному акту от
1679 года, подать апелляцию в один из судов высшей инстанции, требуя приказа
о доставлении его в суд для выяснения правомерности содержания под стражей.
Судья адресовал этот приказ начальнику тюрьмы и сопровождал требованием
доставить заключенного в течение определенного времени в суд для рассмотрения
его дела. Заметьте, самого заключенного, а не его письменную жалобу и не его
законных представителей. Человека, которого заставляли спать на досках,
дышать зловонным тюремным воздухом, есть отвратительную тюремную пищу.
Следить за соблюдением основных условий свободы — то есть обеспечивать
отсутствие физических ограничений, — несомненно, необходимо, но недостаточно.
Человек может не сидеть в тюрьме и при этом быть несвободным — быть свободным
от физических ограничений и при этом чувствовать себя психологическим
пленником, которого вынуждают думать и действовать так, как того хотят
представители государства или какого-то частного лица. В этом случае не появится никаких
приказов, поскольку никакой начальник тюрьмы не сумеет обеспечить, чтобы
плененный разум предстал перед судом, и никто из людей, чей разум был захвачен
при помощи методов, которые я описал в предыдущих главах, не сможет
жаловаться на свое положение. Природа психологического принуждения такова, что тот,
кто находится под его влиянием, продолжает считать, будто действует по доброй
воле. Человек, ставший жертвой манипуляции, не осознает себя жертвой. Для
пего стены его тюрьмы невидимы, и он верит, что свободен. То, что он
несвободен , очевидно только окружающим. Его рабство строго объективно.
Нет, повторю, плененный дух не предстанет перед судом. Но может
существовать превентивное законодательство — объявление вне закона психологической
работорговли, законодательные акты, защищающие разумы от нечистых на руку
распространителей отравляющей пропаганды, составленные по образцу актов,
защищающих людей от нечистых на руку распространителей некачественной пищи и
опасных наркотиков. Например, можно и нужно принять законы19, ограничивающее
право официальных лиц, гражданских и военных подвергать людей, находящихся у
них под командованием или под их опекой, обучению во сне. Необходимо принять
законы, запрещающие использование подсознательного проецирования в
общественных местах и на телеэкранах. Должно существовать законодательство, не только
не позволяющее политическим кандидатам тратить сумму свыше фиксированного
максимума на свои предвыборные кампании, но и предотвращающие использование
ими иррациональной пропаганды, которая превращает в бессмыслицу
демократический процесс.
Подобное превентивное законодательство может принести пользу, но если
безличные силы, угрожающие свободе сейчас, продолжат набирать вес, то в
долгосрочной перспективе это не поможет. Самые лучшие конституции и превентивные
законы окажутся бессильны против постоянно возрастающего давления
перенаселенности и заорганизованности, нагнетаемого приростом населения и развитием
технологий. Конституции не будут упразднены, а хорошие законы будут
зафиксированы на страницах кодексов, но эти либеральные формы станут служить для
прикрытия и приукрашивания глубоко нелиберальных явлений. Учитывая неконтро-
19 Чистой воды идеализм. Все законы власть имущими принимаются, чтобы управлять
остальными людьми с выгодой для себя.
лируемую перенаселенность и заорганизованность, мы можем увидеть в
демократических странах процесс, обратный тому, что превратил Англию в демократическую
страну при сохранении всех внешних форм монархии. Под безжалостным напором
перенаселенности и заорганизованности при помощи эффективных методов
управления разумом демократия в разных странах изменит свою природу. Ее старомодная
форма — выборы, парламенты, Верховные суды и все прочие атрибуты —
сохранится. А вот содержание будет новым ненасильственным видом тоталитаризма.
Традиционные названия, все священные лозунги останутся такими же, как в старые
добрые времена. Демократия и свобода будут основным мотивом каждой трансляции и
печатного издания, но исключительно в фигуральном смысле. А тем временем
правящая олигархия и ее тщательно обученная элита военных, полицейских и
манипуляторов умами станет править бал как сочтет нужным.
• * *
Как контролировать обширные безличные силы, угрожающие нашей с трудом
добытой свободе? На словах и в общих понятиях на этот вопрос можно ответить
легко . Рассмотрим проблему перенаселенности. Стремительно возрастающая
численность человечества оказывает все большее давление на природные ресурсы. Что
же следует делать? Разумеется, мы должны как можно быстрее снизить уровень
рождаемости, чтобы он не превосходил уровень смертности. В то же время нужно
увеличить производство продуктов питания, разработать и воплотить в жизнь
всемирную программу по защите земли и лесов, отыскать действенные заменители
ныне существующим видам топлива, желательно менее опасные и более
долговечные, чем уран. И, экономно расходуя истощающиеся ресурсы из доступных
материалов, мы должны разработать новые и незатратные способы извлечения
минералов из более бедных руд, самая бедная из которых — морская вода. Но все это,
разумеется, легче сказать, чем сделать.
Ежегодный прирост населения необходимо снизить. Но как? У нас есть выбор —
голод, болезни и война, с одной стороны, контроль над рождаемостью — с
другой. Большинство выбирает контроль над рождаемостью — и тут же мы
сталкиваемся с проблемой одновременно из области физиологии, фармакологии, социологии,
психологии и даже теологии. Противозачаточные таблетки пока не изобретены20.
Если их изобретут, то как распространить таблетки среди сотен миллионов
потенциальных матерей, которые должны принимать их? И, учитывая существующие
социальные обычаи и влияние культурной и психологической инертности, как
можно заставить тех, кто должен, но не хочет принимать контрацептивы, изменить
свое мнение? А что делать с возражениями Римско-католической церкви против
любых форм контрацепции за исключением так называемого календарного метода,
который оказался неэффективным для снижения уровня рождаемости в промышленно
отсталых странах, где это снижение особенно необходимо? И все эти вопросы,
которые можно задать о будущих, гипотетических противозачаточных таблетках,
следует задать и о ныне существующих химических и механических средствах
контрацепции, причем вероятность получить на них удовлетворительный ответ
невысока.
Когда мы переходим от вопросов о контроле над рождаемостью к проблемам,
связанным с необходимостью увеличить доступные пищевые запасы и сберечь наши
природные ресурсы, то сталкиваемся с трудностями, вероятно, не столь
масштабными, но все равно огромными. Прежде всего существует проблема образования.
Как скоро получится научить крестьян и фермеров, которые отвечают за
производство продуктов, модернизировать методы производства? А если их обучить, то
Первая противозачаточная таблетка появилась в 60-е годы XX века - то есть через
несколько лет после написания этих слов.
когда и как они найдут капитал, чтобы обеспечить себя машинами, топливом,
смазочными материалами, электрической силой, удобрениями и улучшенными
сортами растений и породами домашних животных, без которых даже
сельскохозяйственное образование бесполезно? Также можно спросить, кто станет учить
человечество теории и практике экономии природных ресурсов? И как заставить голодных
крестьян — граждан страны, чье население возрастает с каждым днем, — не
разорять свои земли? И кто будет платить за то, чтобы постепенно вернуть
израненной, иссушенной земле здоровье и плодородие? А подумайте об отсталых
сообществах, которые пытаются встать на путь индустриализации. Если это удастся,
кто помешает им, отчаянно стремящимся догнать развитые страны, растрачивать
невосполнимые ресурсы нашей планеты, как это делали и делают те, кого они
пытаются догнать? А когда настанет час расплаты, где жители бедных стран найдут
научных работников и огромные капиталы, чтобы извлекать минералы из бедных
руд, разработка которых сейчас технически невозможна или экономически
неоправданна? Наверное, на все эти вопросы будут даны ответы. Но как скоро? В
любой гонке, где соревнуются человеческая раса и истощение природных ресурсов,
время играет против нас. Если мы очень постараемся, к концу нынешнего века на
мировых рынках может оказаться вдвое больше продуктов, чем сейчас. Но и людей
станет вдвое больше, а несколько миллиардов будут жить в частично
индустриализованных странах и потреблять в десять раз больше воды, древесины и
минералов, чем сейчас. В общем, ситуация с продуктами будет не лучше, а с сырьем —
намного хуже.
Решить проблемы заорганизованности едва ли легче, чем проблему увеличения
численности населения и истощения природных ресурсов. На словах и в общих
чертах ответ очень прост. Например, власть следует за собственностью — это
политическая аксиома. Однако то, что большой бизнес и правительство
монополизируют средства производства, уже стало историческим фактом. Соответственно,
если вы верите в демократию, распределите собственность среди как можно
большего числа людей.
Или возьмем избирательное право. В принципе возможность голосовать —
огромная привилегия. На практике же, как неоднократно показывала новейшая история,
право голоса само по себе не гарантирует свободу. Соответственно, если хотите
избежать диктатуры всеобщего голосования, разбейте сугубо функциональные
коллективы современного общества на самоуправляемые группы, способные
взаимодействовать между собой и функционировать вне бюрократических систем большого
бизнеса и правительства.
Перенаселенность и заорганизованность породили современные мегаполисы, в
них стало практически невозможно вести полноценную жизнь и устанавливать
многочисленные личные контакты. Соответственно, чтобы избежать духовного
обнищания людей и целых сообществ, оставьте мегаполисы и возродите жизнь в деревнях
или каким-то образом очеловечьте города, создав внутри системы механической
организованности городские эквиваленты сельских сообществ. В них люди могут
свободно встречаться и взаимодействовать как полноценные личности, а не как
исполнители четко обозначенных функций.
Все это очевидно сегодня и, несомненно, было очевидно пятьдесят лет назад.
От Хилэри Беллока до Мортимера Адлера, от первых активистов кооперативных
кредитных союзов до земельных реформаторов современной Италии и Японии люди
из лучших побуждений отстаивали децентрализацию экономики и широкое
распределение собственности. А как много хитроумных схем предлагалось для
распределения товаров, для возвращения к мелкой «деревенской индустрии»! А еще
сочинялись подробные планы Дюбрея по передаче определенной автономии и инициативы
различным подразделениям одной крупной организации. Были синдикалисты и их
схемы безгосударственного общества, организованного как федерация
производственных групп, объединенных под началом профсоюзов. В Америке Артур Морган и
Беккер Браунелл выдвинули теорию нового типа общественного проживания на
уровне деревень и маленьких городов, описав ее практическое воплощение.
* * *
Профессор Скиннер из Гарварда осветил данную проблему с психологической
точки зрения в книге «Уолден. Часть вторая» — утопическом романе о
самообеспечиваемом автономном обществе, научно организованном таким образом, что ни у
кого никогда не возникало антиобщественных искушений и все выполняли то, что
должны, без принуждения или нежелательной пропаганды, все были счастливы и
настроены на творчество. Во Франции во время Второй мировой войны и после нее
Марсель Барбю и его последователи создали несколько самоуправляемых безыерар-
хичных производственных сообществ, обеспечивающих взаимовыручку и полноценную
жизнь. А в Лондоне Пекхэмский эксперимент показал, что, скоординировав
деятельность служб здравоохранения с немедицинскими интересами людей, можно
создать подлинное сообщество даже в мегаполисе.
Мы видим, что такой общественный недуг, как заорганизованность, четко
осознавался, от него выписывались различные снадобья широкого действия,
предпринимались попытки экспериментального симптоматического лечения, и часто они
имели успех. Несмотря на все эти нравоучения и достойную подражания практику,
недуг разрастается. Мы знаем, что небезопасно позволять правящей олигархии
сосредоточивать всю власть в своих руках, однако власть передается все
меньшей группе людей. Для большинства людей современные крупные города анонимны,
анемичны, не обеспечивают полноценного человеческого существования — и все же
крупные города разрастаются и общая схема жизни в индустриальном городе
остается неизменной. В большом и сложно организованном сообществе демократия
практически бессмысленна, если не практиковать ее в автономных группах
приемлемого размера, но все больше и больше вопросов в каждой стране решается
бюрократами из правительства и бизнеса. Очевидно, что на практике проблему за-
организованности решить не намного проще, чем проблему перенаселенности. В
обоих случаях мы знали, что нужно делать, но ни в одном из них не сумели
успешно применить эти знания на практике.
Перед нами встает тревожный вопрос: а действительно ли мы хотим применить
свои знания на практике? Верит ли большинство населения, что ему следует
потратить время и значительные усилия на то, чтобы остановить, а может, и
обратить вспять наше нынешнее движение к миру тотального контроля? В Соединенных
Штатах — а Америка представляет собой пророческий образ всего
урбанизированного индустриального мира, каким он станет через несколько лет, — недавние
опросы общественного мнения показали, что большинство молодых людей до
двадцати лег, то есть избиратели завтрашнего дня, не верят в демократические
институты, не отрицают цензуру, сомневаются, что народное управление возможно,
и не возражают против того, чтобы жить так, как диктует современная жизнь на
экономическом подъеме, — под олигархическим управлением. То, что так много
сытых юных телезрителей, живущих в стране с самой мощной в мире демократией,
полностью равнодушны к идее самоуправления и абсолютно не заинтересованы в
свободе мысли и праве иметь мнение, отличное от других, огорчает, но не
удивляет .
«Волен как птица», — говорим мы, завидуя крылатым существам, которые могут
свободно перемещаться. Но, увы, забываем о дронтах. Любая птица, которая
научилась обеспечивать себе жизнь, не прибегая к использованию крыльев, скоро
откажется от полета и навсегда останется на земле. Отчасти эта аналогия верна
и для людей. Если хлеб предоставляют регулярно и в изобилии три раза в день,
многим людям вполне хватит одного только хлеба или, на худой конец, хлеба и
зрелищ. «Кончится тем, — говорит Великий Инквизитор в «Братьях Карамазовых»
Достоевского, — что они принесут свою свободу к ногам нашим и скажут нам:
«Лучше поработите нас, но накормите нас». И когда Алеша Карамазов спрашивает
брата, который рассказывает эту историю, не иронизирует ли Великий
Инквизитор, Иван отвечает: «Нимало. Он именно ставит в заслугу себе и своим, что
наконец-то они побороли свободу и сделали так для того, чтобы сделать людей
счастливыми». Да, сделать людей счастливыми, «ибо ничего и никогда, —
настаивает Инквизитор, — не было для человека и человеческого общества невыносимее
свободы». Ничто, кроме отсутствия свободы, ведь когда пищи станет меньше,
оставшиеся на земле додо снова потребуют свои крылья — только чтобы вновь
отказаться от них, когда наступят лучшие времена и фермеры, ухаживающие за ними,
станут мягче и щедрее.
Из молодежи, которая сейчас дурно отзывается о демократии, могут вырасти
борцы за свободу. «Дайте мне телевизор и гамбургеры, но не беспокойте меня
свободой и ответственностью» может в определенных обстоятельствах смениться
призывом «Дайте мне волю иль дайте мне смерть». Если подобное случится,
отчасти это произойдет из-за сил, почти неподвластных даже самым могущественным
правителям, а также из-за некомпетентности самих правителей, их неспособности
эффективно использовать средства управления умами, которыми наука снабжает и
будет продолжать снабжать будущих тиранов. Принимая во внимание, как мало они
знали и как беден был их арсенал, Великие Инквизиторы прошлого справлялись
удивительно хорошо. Но их преемники, прекрасно осведомленные, во всем
опирающиеся на науку диктаторы будущего, несомненно, справятся намного лучше.
Великий Инквизитор упрекает Христа за то, что тот повелел людям быть
свободными, и говорит ему: «Мы исправили подвиг Твой и основали его на чуде,
тайне и авторитете». Но чуда, тайны и авторитета недостаточно для обеспечения
вечной диктатуры. В моем Дивном Новом Мире диктаторы добавили в этот список
науку и таким образом сумели укрепить свою власть, проводя манипуляции над
эмбрионами, рефлексами младенцев и умами детей и взрослых. И вместо того
чтобы говорить о чудесах и символически намекать на тайны, они смогли при помощи
наркотиков позволить своим подданным испытать эти тайны и чудеса на себе —
преобразовать их веру в экстатическое знание.
Диктаторы прошлого пали, потому что им никогда не удавалось дать своему
народу достаточно хлеба, зрелищ, тайн и чудес. Не было у них и по-настоящему
действенной системы управления умами. В прошлом свободомыслящие люди и
революционеры являлись заложниками чрезвычайно набожного ортодоксального
образования . Неудивительно. Методы, применяемые ортодоксальными педагогами, были
крайне неэффективными. А вот при научно подкованном диктаторе обучение станет
эффективным, и в результате множество людей научатся любить свое рабское
положение и даже мечтать не станут о переменах. Кажется, невозможно найти
причину, по которой изощренная, научно обусловленная диктатура могла бы быть
свергнута.
А пока в мире остается свобода. Очень часто молодежь не ценит ее — это
правда. Но некоторые верят, что без свободы нельзя стать настоящим человеком,
и потому она чрезвычайно важна. Вероятно, мы не сумеем долго сдерживать
факторы , угрожающие свободе. И все же наш долг — делать все, чтобы не допустить
этого.
В МИРЕ НАСЕКОМЫХ
Мариковский П.И.
(продолжение)
Любители
мясной
диеты
Много ли среди насекомых хищников? Ученые подсчитали, что только 15
процентов. Из них кое-кто поедает пауков, дождевых червей, моллюсков, мокриц.
Ничтожное число приспособилось поедать молодь рыб. Примерно половина процента
питаются кровью млекопитающих и птиц. Остальные хищники поедают своих же
собратьев - насекомых. Хищников условно можно разделить на группы по способу
добывания пищи. Одни из них, затаившись, ожидают добычу в укромных уголках и
нападают на нее из засады. К ним относятся и те, кто строит ловушки и
западни. Другие в общем тоже мало активны, живут среди добычи и, нападая на нее,
завладевают ею. Еще насекомых можно разделить на такие две группы: одни из
них хищники, другие в личиночной стадии подобно паразитам развиваются в теле
насекомых и уничтожают их. Впрочем, слово «паразиты» для таких насекомых не
совсем подходит. Паразит обычно питается за счет своего хозяина, сосет его
кровь или соки тела, но не уничтожает его. Поэтому развивающихся за счет
других насекомых еще называют паразитоидами. Слово «паразит» примем условно.
Насекомые-хищники бывают разные. Некоторые, выбравшись из яичка, уже
помышляют о том, на кого напасть, кем поживиться. Всю жизнь их поведение
одинаково . Расскажем о неуемных хищниках.
Далеко позади остались жаркие пустыни с выгоревшими травами, промелькнули
степи с серебрящимися ковылями. Вот и первые лески, а там, за Барнаулом,
густой бор с полянками, поросшими высокими травами и цветами. Среди изобилия
зелени, такой сочной и яркой, не верится, что совсем недавно мы уехали из
знойной пустыни с жесткими колючками и сухими, страдающими от жажды, растениями.
Сегодня, едва съехав с шоссейной дороги, мы остановились в лесу и стали
готовиться к ночлегу. Возле нас появились несколько больших стрекоз и принялись
стремительно носиться на своих прозрачных крыльях.
Мы разбили палатку, приготовили постели, сварили ужин. На траву постелили
тент, а на него - скатерть, собрались в кружок. И стрекозы, будто тоже
намерены с нами ужинать, носятся около скатерти, ловко лавируют, едва не задевая
лицо, одежду, шуршат над головами крыльями. Что им надо? Странные стрекозы...
И тогда я замечаю: стрекозы ловят комаров и так успешно охотятся за этими
гнусными мучителями, что мы забыли о них, не чувствуем их уколов. Так вот кто
наши спасители!
Вспомнилось, как в книге одного крупного специалиста по стрекозам написано,
что в Барабинской степи местные жители даже задерживают работы на огороде из-
за многочисленных в этом краю комаров, ожидая появление стрекоз. Так стрекозы
оказываются даже косвенными помощниками в сельскохозяйственных работах. Милые
стрекозы! Как захотелось их сфотографировать. Но на лес стремительно
наступали сумерки, он потемнел, и между деревьями загорелись первые звезды. Пришлось
отложить охоту с фотоаппаратом на утро...
Личинки стрекоз живут в воде. У них очень своеобразная внешность и особым
образом устроенный ротовой аппарат, приспособленный к ловле мелких
членистоногих - обитателей воды. Взрослые стрекозы вылетают из водоемов и
набрасываются на мелких летающих насекомых. Больше всего от стрекоз достается комарам
и мошкам, особенно там, где этих докучливых насекомых много.
У стрекоз внешность типичного хищника (рис. 391). Голова очень подвижна, с
большими глазами. Это важно: оставаться самому неподвижным, ворочая во все
стороны головой. Зрение у стрекоз - отличнейшее: в их больших глазах
насчитывается более тридцати тысяч крошечных глазков-омматидий. У многих стрекоз
ноги усажены многочисленными длинными волосками, и, когда скрючены, образуют
подобие сети для ловли. Добыча, попавшая в эти сети, уже не вырвется и тотчас
подносится ко рту. Отъявленные хищники и личинки стрекоз. Они уничтожают все
доступное челюстям, захватывая добычу при помощи особого выбрасываемого
вперед приспособления, называемого маской. Личинки крупных стрекоз нападают даже
на мальков рыб. Некоторые личинки стрекоз приспособились жить в горячих
источниках, где температура доходит до 50 градусов, но держатся самых
поверхностных слоев, более прохладных. Здесь они охотятся за насекомыми, упавшими в
воду и погибшими в горячей ванне. Из насекомых более никто не живет в такой
горячей воде. Некоторые личинки приспособились жить в пересыхающих водоемах и
отлично чувствуют себя во влажном мху благодаря его гигроскопичности. Здесь
они переходят на положение сухопутных животных, довольно быстро бегают и
хорошо прыгают, когда охотятся. Личинки стрекоз - обитательницы мха - имеют
очень темную окраску.
Странно выглядят богомолы (рис. 392). Малоподвижные, с каким-то особенным,
таинственным выражением глаз, со сложенными в молитвенной позе передними но-
рами. Они типичные засадники. Затаиваются в зелени, не шелохнутся. Только
маленькая голова с большими глазами крутится во все стороны, да так, что может
повернуться, как у совы, почти на 180 градусов. Большие богомолы - отчаянные
хищники. Известны случаи, когда они нападали на маленьких птиц, лягушек и
даже ящериц. По-видимому, не случайно среди народов Средней Азии бытует
периодически подтверждаемая очевидцами легенда о том, что когда в гнездо ласточек
пытается забраться змея, встревоженные птицы подносят к ней богомола и
разъяренный хищник выкалывает глаза острыми шипами ног непрошеной посетительнице.
Один зоолог, пытаясь проверить достоверность легенды, подсунул к богомолу,
содержащемуся в садке, ящерицу. Свирепый хищник не вынес соседства с нею и
действительно выколол ей глаза! Большой богомол Мантис религиоза (рис. 293),
обитающий повсеместно в нашей стране, как не раз мне приходилось наблюдать,
поймав крупную добычу, не спеша принимался за трапезу и, как бы желая
сохранить добычу свежей, начинал ее свежевать с хвоста, поедая голову в последнюю
очередь.
Рис. 391 - Стрекоза четырехпятнистая Рис. 392 - Богомол короткокрылый
Боливария
Богомол успешно справляется и с осами и с пчелами, обладательницами
ядоносного жала. Длинными хватательными ногами хищник удерживает добычу перед собой
в некотором отдалении, перпендикулярно к оси своего тела. Так что жертва не
может ни ужалить, ни укусить своего врага. Поедают богомолы и клопов,
выделяющих вонючую жидкость. Жуков и других насекомых, защищенных твердым
панцирем, избегают. Богомолы - великие обманщики. Они окрашены под цвет окружающей
обстановки и остаются незаметными. Один из богомолов, обитающий в Индии,
Ганглиус ганглиоидус, окрашен совсем необычно. Сверху он зеленый, а снизу
похож на фиолетовый цветок. Покачиваясь из стороны в сторону, будто от ветра,
он усиливает это сходство. Насекомые привлекаются этим весьма правдоподобным
сходством и становятся добычей хищника.
С кузнечиками, вероятно, знакомы все. Они довольно разнообразны. В нашей
стране обитает около ста видов этих насекомых. Длинные тонкие усики, стройное
тело, блестящий, прямой, как шпага, или кривой, как серп, яйцеклад у самки,
тонкая щель на голенях передних ног - уши, отличают кузнечиков от кобылок.
Кузнечики - музыканты и распевают на разные лады, подчас устраивая громкие
концерты. Мы привыкли считать кузнечиков растительноядными, но многие из них
- прожорливые хищники, не уступают богомолам, не упуская случая напасть на
различных насекомых. Вот на зонтичном цветке примостился зеленый кузнечик
Теттихюния (рис. 394). Он замер, и его длинные усики не шелохнутся, а светлые
глаза застыли, как будто уставившись в одну точку. На цветок присела
беспечная бабочка-совка. Длинный и тонкий, как ниточка, усик шевельнулся в одну
сторону, в другую, и неожиданно зеленый и незаметный среди листьев кузнечик
преобразился, его глаза как будто загорелись огоньком. Хищник спружинил тело,
прыгнул. Доля секунды - и бабочка уже зажата шипами длинных передних ног, а
челюсти задвигались с методичностью автомата, перемалывая добычу.
Рис. 393 - Богомол обыкновенный Рис. 394 - Зеленый кузнечик
Мантис религиоза Теттигония виридиссима
Синий
клоп
Много раз в путешествиях по пустыням встречал я этого небольшого темно-
синего клопа Цикрона церулеа с отблеском вороненого металла. Он хорошо
заметен на ярком солнечном свету, особенно на тоненьких почти безлистых и светлых
кустиках полыни. Почему у него такая броская одежда?
Широкая раздольная и тихая Сюгатинская равнина, отороченная с двух сторон
высокими горами. Середина сентября. На солнце тепло, в тени прохладно. По
небу плывут прозрачные серебристые облака.
Рис. 395 - Жук-блошка Халтика
На кустиках терескена с белыми пушистыми семенами издали видны какие-то
темные точки. Их очень много. Там что-то происходит и, быть может,
интересное. Вблизи темные точки оказываются темно-синими, с металлическим отливом
крупными жуками-блошками Галтика (рис. 395). Их тут масса, не менее тысячи.
Блошки деловито ползают по растениям, грызут листочки, греются на солнце,
встречаясь, ощупывают друг друга усиками. Рядом еще такое же скопление, и еще
дальше кусты полыни усеяны жуками. Никогда я не видел так много этих крупных
блошек! В нынешнем году в Сюгатинской равнине происходит их массовое
размножение, и поэтому насекомые встречаются скоплениями. Издали они очень заметны.
Блошек не едят птицы, есть их могут, очевидно, немногие любители, поэтому они
своей яркой внешностью как бы предупреждают неопытного хищника о возможной
ошибке. Вот, кажется, и все. Можно распроститься с блошками.
Сюгатинская равнина.
Но велика обманчивость первого впечатления! Блошки не одни. Среди них на
растениях восседают мои старые знакомые - темно-синие клопы. Они такой же
величины , и окраска та же, что и у блошек. И, видимо, неспроста. Клопы свободно
ползают среди блошек, встречаясь с ними, будто с друзьями, гладят их усиками.
Вот один из них, которого жуки, конечно, доверчиво приняли за своего,
неожиданно и ловко всадил свой длинный хоботок прямо в рот добыче и, как опытный
гурман, не спеша принялся ее высасывать. Другой клоп еще хитрее: пронзил
жучка через кончик брюшка. Коварные разбойники ловко пользуются самыми уязвимыми
местами на теле жучков, закованных в прочные вороненые латы! Я вглядываюсь в
скопления жучков-блошек. Среди них, оказывается, масса клопов, и всюду они
предаются обжорству, поедают свою добычу, к которой приспособились испокон
веков. Клопам здесь хорошо. Между ядовитыми жучками в синей одежде они
незаметны для врагов и позволяет им обманывать доверчивое стадо жучков.
Кому не известны клопы! Их очень много видов самой разнообразной внешности.
Есть клопы, похожие на богомолов, на палочников, на муравьев. Многие из них
имеют железы, выделяющие неприятно пахнущую жидкость, которой они и отпугива-
ют врагов. Почти все клопы растительноядны и высасывают из растений соки при
помощи острого хоботка. Несколько видов приспособились питаться кровью птиц и
млекопитающих. Всем известен постельный клоп - давний спутник человека - одно
из самых отвратительных насекомых. Но есть среди клопов и хищники. Большие
клопы-редувии (рис. 396) обычно тихо и незаметно пристраиваются где-нибудь на
растении, выжидая появления насекомого, и, уж если оно показалось поблизости,
острый хоботок будет вонзен без промаха в тело добычи, и капелька яда
моментально умертвит ее. Потревоженный редувий, взлетая, показывает ярко-красное
брюшко, в обычном положении прикрытое крыльями, в назидание какой-нибудь
пичужке , чтобы запомнила и не трогала попусту его.
Клопы-хищники очень прожорливы и питаются различными насекомыми. Их
довольно много. В Польше, например, подсчитали, что к этой категории принадлежит 23
процента наземных клопов. Громадный клоп Белластома гранде, достигающий в
длину около десяти сантиметров, обитатель американского континента, великан
среди своих родственников, избрал под стать своему росту и добычу. Он
питается саламандрами, ящерицами и однажды, как наблюдали биологи, забравшись на
дерево, убил дятла и высосал его мозг. Сообщают, что эти клопы приносят
существенный ущерб рыбоводству, так как уничтожают в водоемах молодь рыбы. Вреден
для рыбоводства и обыкновенный клоп-гладыш Нотонекта глаука. Многие и
растительноядные клопы при случае не отказываются поживиться каким-нибудь случайно
подвернувшимся насекомым.
Даже среди уховерток, казалось, заведомо растительноядных насекомых,
нашлись хищники. В Египте они поедают гусениц хлопковой совки, в Австралии -
цикадок, вредящих сахарному тростнику, во Франции уничтожают гусениц яблонной
плодожорки, в Италии - куколок ильмового листоеда.
Рис. 396 - Клоп-редувий Ринокорис Рис. 397 - Хищная муха-ктырь с
с добычей - клопом Карпокорисом добычей - крылатым муравьем
Крошечные и мало изученные трипсы ранее считались исключительно
растительноядными. Некоторые были известны как вредители сельского хозяйства, и только
недавно среди них открыли хищников. Так, на Гавайских островах Родотрипс
уничтожает цитрусовую белокрылку и один вид щитовки, вредящей кокосовым
пальмам, а Серикотрипс в 1952 году в Кентукки (США.) подавил вспышку массового
размножения паутинного клещика на хлопчатнике и спас урожай этого растения.
Высказано предположение, что трипсы ранее были хищниками, но потом
приспособились питаться пыльцой цветков. Из-за маленьких размеров пыльцы одна из
верхних челюстей трипсов атрофировалась, а оставшаяся преобразовалась для
прокалывания и высасывания пыльцы. С ее помощью трипсы стали успешно
высасывать соки растений. Некоторые же вторично возвратились к хищническому образу
жизни, высасывая соки из тела своей добычи.
Ктыри - широко распространенные и очень активные хищники (рис. 397).
Личинки их развиваются в земле, где питаются вредными почвенными насекомыми.
Рис. 398 - Жук-жужелица Калозома Рис. 399 - Жук-мертвоед Некрофорус
Жуки и бабочки - самые многочисленные по количеству видов насекомые. Жуков
известно почти 500 тысяч видов, бабочек - немногим меньше. Но если среди
бабочек хищники редки, то среди жуков их масса. Семейство жужелиц насчитывает в
нашей стране около двух с половиною тысяч видов и, хотя среди них некоторые
растительноядны, все остальные - хищники и питаются гусеницами, личинками
жуков, кобылками, улитками, слизнями (рис. 398). Уничтожают они гусениц
подгрызающих совок, проволочников, личинок колорадского жука, гусениц бабочек. И
личинки, и взрослые жуки хищничают в одинаковой мере и питаются, в общем,
одинаково. Жуки-мертвоеды (рис. 399), которых еще не так давно считали только
трупоедами, о чем и говорит название этого семейства, тоже хищничают, и
некоторые их виды - активные враги гусениц. Много хищников среди жуков-стафилинид
(рис. 400). Подвижные и ярко окрашенные, чаще всего красные с черными
пятнами, жуки-пестряки (рис. 401) уничтожают насекомых, обитающих на стволах
деревьев, а их личинки поедают яйца саранчовых. Жуков-блестянок, мелких, слегка
уплощенных, с гладкой, будто отполированной, поверхностью тела, считали тру-
поядами. Но нашелся среди них один активный истребитель щитовок.
Кто не знает ярко окрашенных жуков-коровок (рис. 402)! Своей красивой
внешностью, причудливой пестротой, запоминающейся с первого взгляда раскраской
они издавна привлекали к себе внимание человека. В разных странах им даны
ласковые названия, с ними связано множество старинных преданий, суеверий,
пословиц, сказок. Жуки-коровки, или Кокцинеллиды (так называется семейство
жуков, к которому они относятся), как и их личинки, питаются главным образом
тлями. За это их еще назвали тлёвыми коровками. Кроме тлей коровки и их
личинки уничтожают червецов, щитовок, паутинных клещиков, личинок жуков-
листоедов, мелких гусениц, яйцекладки насекомых. Есть среди них и узкие
специалисты. Так, коровки и их личинки рода Хилокорус питаются только щитовками,
некоторые виды рода Гипераспис поедают щитовок, а крошечные коровки рода Сте-
торус - только крошечных растительноядных клещиков. Коровка Литофилус конна-
тус поедает только тех тлей, которые живут на лишайниках, и поэтому обитает
под камнями и в других влажных местах. Жуки очень активны, шустро бегают по
растениям и в поисках пищи могут перелетать на большие расстояния.
Рис. 400 - Хищный жук-стафилин Рис. 401 - Жук-пестряк Триходес
Криофилюс максиллозус аксиллярис
Юные
хищники
Немало таких насекомых, которые хищничают только в юности, взрослыми же
превращаются в вегетарианцев - в потребителей нектара или даже вообще
воздерживаются от еды.
Нежное насекомое с тонкими прозрачными в мелкой сеточке крыльями неуклюже
перелетает с растения на растение. Это флерница, или, как ее еще называют за
цвет глаз, златоглазка (рис. 403). Она враг тлей, хотя взрослые особи ими не
питаются. Где-нибудь вблизи колонии этих насекомых златоглазка откладывает
партию яичек, каждое из них на тонкой, как волосинка, ножке (рис. 404). Из
яичек выходят невзрачные личинки с длинными кривыми челюстями. Рот их, как и
у всех личинок отряда сетчатокрылых, наглухо закрыт тонкой пленкой, зато в
челюстях имеются каналы, через которые личинка и всасывает тело добычи.
Рис. 402 - Жук-коровка Кальвия Рис. 403 - Златоглазка Хризопа
Наглухо закрыто у личинок и заднепроходное отверстие: они не испражняются
до тех пор, пока не станут взрослыми. Личинки златоглазок, выйдя из яичка,
тотчас же принимаются истреблять яйца насекомых, а также взрослых червецов,
паутинных клещиков, и главным образом тлей. Они съедают их великое множество,
прежде чем вырастут и превратятся в зеленоватых насекомых с прозрачными
крыльями в нежной сеточке жилок.
Аскалафы (рис. 405), представители отряда сетчатокрылых, к которому
принадлежат и златоглазки, - жители теплых стран. Личинки аскалафов очень похожи на
личинок златоглазок. Хищница медленно передвигается по земле или, затаившись,
поджидает добычу и, напав на какое-либо мелкое насекомое, высасывает его, а
шкурку нацепляет на себя. Вскоре на личинке скапливается целая коллекция
обезображенных трофеев. Узнать разбойника в таком маскарадном костюме
непросто.
Рис. 404 - Яйца златоглазки Рис. 405 - Аскалаф
Немало хищников и среди личинок громадного по числу видов отряда двукрылых.
Личинки некоторых не сосущих кровь комаров нападают на личинок кровососущих
комаров. Мохнатые мухи-жужжалы (рис. 406) - отличнейшие летуны, питаются
только нектаром, в то время как их личинки пожирают кладки саранчовых.
Некоторые виды жужжал - враги пчел. Мухи-журчалки, или, как их еще называют, сир-
фиды, многочисленные и широко распространенные насекомые. Все они искусные
обманщицы, по окраске похожи на ос, пчел и шмелей, которым подражают (рис.
407) . Сами мухи питаются нектаром, а в колониях тлей хозяйничают их личинки.
Деловитые и очень медлительные, они умеют обманывать муравьев, охраняющих
тлей. Хозяева дойных коровушек их не замечают. И нередко бывает так, что
муравьиному стражу, стерегущему стадо тлей, вскоре нечего делать, так как его
подопечных уничтожили личинки сирфид.
Любители
люцерны
Что-то странное происходит на берегу речушки Каргалы. Недавно скошенная и
только начавшая отрастать люцерна беспрерывно вздрагивает, ее листики странно
шевелятся и подергиваются. Оказывается, люцерна кишит множество полосатых
жуков. Они необычайно возбуждены и деятельны. Одни из них жадно гложут
листочки , другие взлетают в воздух и уносятся вдаль. На место улетевших постоянно
прилетают новые, и скопище нисколько не уменьшается. Любители люцерны
держатся все вместе, занимая округлую площадь диаметром около ста метров. Они
слетелись сюда, видимо, совсем недавно, но листья их излюбленного растения уже
изрядно объедены. Мне знакомы эти жуки. За темно-красную голову их называют
краснохюловыми шпанками (рис. 408) . В скоплении, оказывается, преобладают
самцы. Но те жуки, которые покидают его или прилетают к нему, - самки.
Видимо, жуки источают сильный запах.
Дует легкий ветерок, и с подветренной стороны несутся к сборищу новые
пополнения. Скопище жуков не случайное, а брачное. Оно просуществует еще
несколько дней. За это время люцерна будет сильно поражена. Какова дальнейшая
судьба жуков? Самцы вскоре погибнут. Самки отложат в землю яички и также
прекратят существование. Весною из яичек выйдут маленькие подвижные личинки и
разбредутся во все стороны. В степи и пустыне множество саранчовых (рис.
409) . Они разлетаются из-под ног во все стороны, как брызги воды. Саранчовые
- бич полей и пастбищ. Иногда, размножаясь в массе, они съедают растения,
оставляя после себя оголенную землю. Почему иногда? Потому что у саранчовых
много врагов, которые их уничтожают.
Рис. 408 - Красноголовая шпанка Рис. 409 - Итальянский прус,
представитель семейства саранчовых
К числу врагов саранчовых относится и красноголовая шпанка. Личинки этого
жука носятся по поверхности земли, разыскивают яйцекладки-кубышки саранчовых.
Многие личинки гибнут, истощив свои силы в бесплодных поисках, и только сча-
стливчикам удастся добраться до своей цели. Как только кубышка найдена,
личинка жадно принимается за ее уничтожение и вскоре линяет. А дальше
происходит непрерывная смена одежды и формы. Личинка второй стадии становится
слабоподвижным толстым «червяком». Потом из нее выходит что-то похожее на ложную
куколку. Затем снова образуется подвижная личинка. Лишь после шестой линьки
подвижная личинка превращается, наконец, в настоящую куколку. К этому времени
все яйца в кубышке саранчового съедены. Куколка замирает на зиму, а весной из
нее выходит жук красноголовая шпанка, выбирается из земли и взлетает в воздух
в поисках скопища. Красноголовые шпанки уничтожают массу саранчовых.
Родственников красноголовой шпанки - жуков милябрисов легко узнать.
Черноватые, с синим отливом голова, грудь и брюшко, красные или оранжевые
надкрылья, испещренные черными полосами и пятнами, придают жукам характерную
внешность (рис. 410). Надкрылья у милябрисов мягкие, так же, как и у всех
остальных представителей семейства нарывников. Жуки вялы, медлительны, часами сидят
на верхушках трав, объедая нежные лепестки полевых цветков. Зачем им быстрота
и проворство? Заметная внешность, ядовитая кровь делают их неуязвимыми. Разве
неопытный птенец, впервые вылетевший из гнезда, клюнет такого жука и потом
долго с ожесточением будет чистить о землю клюв, запачканный едкой и ядовитой
кровью. Да иногда паук нападет второпях на жука, случайно попавшего в тенета,
но быстро почует ошибку и, откусив паутинные нити, в которых запутался
нарывник, брезгливо сбросит нежелательного пленника на землю. Никому не нужна
такая добыча, даже голодному. Впрочем, не обходится без исключений.
Предполагают, что милябрисов уничтожают быстрые прожорливые фаланги, не прочь ими
полакомиться и стойкий ко всем ядам ушастый пустынный ежик.
ч
J
Рис. 410 - Жук-нарывник Милябрис Фролова
Нарывниками жуков называют за то, что их кровь ядовита и оказывает
обжигающее действие. Пластырь, приготовленный из таких жуков и приложенный к коже,
вызывает на ней волдырь. Может быть, поэтому и собираются вечером милябрисы
кучкой на самых вершинках трав или кустарников. Здесь ночью безопасно, а
утром, после прохладной ночи, можно скорее обогреться на солнце. Если личинки
красноголовых шпанок развиваются только в кубышках саранчовых, то нарывники-
милябрисы уничтожают и личинок диких пчел...
Много на свете разных жуков-хищников. Жуки-карапузики (рис. 411) питаются
главным образом личинками мух, обитающими в почве и в падали. Жук-бронзовка
Псевдофилофорус плагозус поедает живущих колониями пауков Стегодифус мимо-
зарум в Южной Африке. Жуки-скакуны (рис. 412) отлично летают и охотятся за
различными насекомыми, настигая их на лету. За ловкость, с которой жуки
нападают на насекомых, их еще называют жуками-тиграми.
А
\:
Рис. 411 - Жук-карапузик
Рис. 412 - Жук-скакун
Цициндела лактеола
Жуки-скакуны
За нашей машиной тянется громадный хвост светлой лёссовой пыли. Она садится
на машину, стекает по стеклам струйками. Мимо на фоне ослепительно белой
солончаковой пустыни мелькают то густые тростники, то заросли темно-зеленого в
розовых цветах тамариска, то редкие кустики солянок. Все ближе красно-
фиолетовые горы Чулак. Наконец дорога делает крутой поворот, на ровном
горизонте появляется темная точка, она колышется, увеличивается с каждой минутой,
и вот перед нами домик егеря, а за ним зеленое, как изумруд, в белых барашках
волн соленое озеро. Сухая опаленная солнцем земля и такое неожиданное
изобилие воды! На пологом и мокром песчаном берегу тихо плещутся волны, с
обрывистого берега, изрешеченного норками, беспрестанно вылетают ласточки, медленно
размахивая крыльями, плывут в воздухе белые чайки.
На берегах царит оживление. Муравьи-жнецы собирают урожай зерен. Черная, с
фиолетово-синими крыльями и красными пятнами на брюшке оса Аноплиа волочит
убитого ею тарантула, собираясь отложить на него яичко. На кустике терескена
зеленый богомол с жадностью поедает стрекозу. Добыча съедается в строгой
последовательности : вначале брюшко, затем грудь, в последнюю очередь голова.
Бедная стрекоза уже без брюшка, беспомощно размахивает ногами, вертит большой
головой, и хотя ее движения доставляют неудобства богомолу, зато еда до
последнего момента свежа. По мокрому песчаному берегу разгуливает множество
мушек-береговушек (рис. 413), бродят жуки-скакуны. Они легко взлетают,
сбегаются стайками или рассыпаются в стороны. Они отъявленные хищники и неутомимые
преследователи летающих насекомых. Серые надкрылья их расцвечены несколькими
желтыми пятнышками. Зато брюшко с нижней стороны и ноги с внутренней
поверхности, особенно бедра, отливают металлическим фиолетовым цветом и блестят,
как зеркальца. Жуки без устали носятся по мокрому песку, заняты усиленными
поисками. Иногда, завидев мушку-береговушку, подскакивают к ней, но не для
того, чтобы схватить, а так, на всякий случай, по привычке хищника. Жуки ви-
дят береговушек только вблизи. Зато друг1 друга замечают (уж не по фиолетовым
ли зеркальцам?) за один-два метра и бросаются навстречу, чтобы покружиться в
воздухе.
Рис. 413 - Мухи-береговушки рода Эфидра
Солнце застыло высоко в небе. Берега озера пышут зноем. Забравшись в воду,
я рассматриваю жуков-скакунов, никак не могу понять, на кого они охотятся.
Прошло столько времени, и никто еще не схватил добычи. Впрочем, загадка как
будто раскрывается. Длинные кривые челюсти скакунов все время заняты. Жуки
вонзают их в песок, покусывают его поверхность, что-то ими прощупывая. И не
попусту. В челюстях то и дело мелькают крохотные личинки насекомых. Иногда,
правда, очень редко, перепадает добыча покрупнее: тонкая белая извивающаяся
личинка. Большую толстую личинку мухи, зачем-то выползшую на песок, жуки
бросили, едва прикоснувшись к ней челюстями. Они не привыкли к объемистой
добыче . И не способны гоняться за нею в воздухе. Их удел - мелочь, водящаяся в
песке. И такой местный обычай завелся на этом соленом озере и укоренился,
быть может, за многие тысячелетия навсегда, хотя в других местах этот хищник
охотится, как и все жуки-скакуны, на летящую добычу...
Замечательна крупная жужелица Маннергейма, обитающая на юге Средней Азии. У
нее крупные серповидно изогнутые и острые челюсти. Она настолько сильна и
ловка, что охотится за мелкими ящерицами.
Среди гусениц бабочек, как мы знаем, строгих вегетарианцев, тоже оказались
хищники. Их не так уж и много; правда, они стали известны недавно и,
возможно, по мере изучения этого многочисленного отряда насекомых хищных гусениц
откроют немало. Большей частью гусеницы-хищницы мелки. Так, гусеница бабочки
Фила Герасимова живет только в колонии червецов и питается их яйцами, не
трогая взрослых самок и их личинок. Поедает червецов также гусеница совки
Тальпохарес сцитуля; она - полное исключение из семейства совок. Другая близкая
ей бабочка из того же рода Тальпохарес коммунимулякумма питается яйцекладками
кокцид, предпочитая потомство акациевой и челночнообразной ложнощитовок. Одна
гусеничка за свое развитие съедает около полутора тысяч яичек. В Индии
лакового червеца уничтожают гусенички бабочек Коккоцера пульвереа и Статмопода
теорис. Гусеницы южно-европейской ночной бабочки Эрастриа сцитула, медленно
ползая по стволам деревьев, поедают червецов, делая к тому же из оболочек
добычи вместе с собственными экскрементами для себя чехлики. Гусеничка бабочки-
огневки Экцоекариа вигландулоза вбуравливается в галлы, содержащие тлей, и
поедает их. И, наконец, среди самих бабочек нашлась одна хищница. Это
тропическая бабочка Дикттакус. Она питается комарами, пауками и другими мелкими
насекомыми. Забавно ведет себя самец этой бабочки. Он ловит ночного комара,
преподносит его самке и, пока та поедает приношение, спаривается с ней. После
этого галантный кавалер отбирает остатки комара, предлагая их поочередно
другим готовым к спариванию самкам до тех пор, пока окончательно высосанный
подарок не потеряет своей притягательной силы.
Среди ктырей есть узко специализировавшиеся охотники, избравшие себе
особенную добычу. На юге Узбекистана ктырь Стенопохюн норкус, например, охотится
только за саранчовыми и довольно успешно их истребляет. Часто многие из
ктырей, очевидно, ради маскировки, стали походить на свою жертву. Личинки
комаров рода Метаринус, обитатели тропических стран (впрочем, один из видов живет
и у нас, в Уссурийском крае), предпочитают развиваться в дуплах деревьев,
наполненных водой. Там они уничтожают других комаров. Эти комары очень
красивые, с металлическим отливом голубой или зеленой окраски. По отношению к
млекопитающим они ведут себя почтительно и кровью не питаются.
В отряде сетчатокрылых есть семейство оригинальных насекомых - мантиспид.
Они настолько похожи на богомолов, что раньше их даже сводили в одну группу.
Такая же подвижная голова, длинная узкая грудь, те же передние ловчие ноги.
Подобное сходство порождено одинаковым образом жизни. Мантиспиды - все
хищники , засадники. Но личинки мантиспид развиваются в коконах пауков. Интересно,
что хватательные ноги, похожие на бохюмольи, есть у клопов и даже у некоторых
мух.
Главная пища светляков Лямпирис ноктилюка - моллюски. Они отыскивают свою
добычу по слизистому следу, оставленному на почве моллюском, догоняют и
убивают при помощи ядовитых выделений. Где расположен ядовитый орган и что он
собой представляет, не выяснено. Уничтожает болотную улитку Гальбо трункатуля
личинка ручейника Лимнофилюс лавикорнис.
Осы и муравьи-хищники
Рьяные истребители насекомых - общественные осы. Они кормят своих личинок
как сладким соком, добытым в цветках растений, так и мясным фаршем, который
готовят из пережеванных насекомых. Достается от них и гусеницам бабочек. Один
из энтомологов доказал, что несколько гнезд ос-полистов, подселенных на поле,
засаженное капустой, - вполне достаточная мера, чтобы защитить его от гусениц
бабочек капустной белянки.
Оса Полистес галине активно истребляет гусениц бабочек Дифантрия, обитающих
на яблонях. Охотница не в силах утащить всю гусеницу, поэтому, разорвав ее на
две части, уносит по очереди в гнездо. Энтомолог, наблюдавший за этой осой,
установил, что пять ос за четыре часа уничтожили 12 гусениц, а за три дня на
дереве из 150 гусениц было уничтожено 45, т. е. почти 30 процентов.
Настойчивая
охотница
На чердаке нашего дачного домика завелись осы-веспиды (рис. 414). Мы не
испытывали неудобств от своих ядоносных квартирантов. Лишь иногда на веранду
залетали одна-две полосатые гостьи и бились о стекла, пытаясь выбраться из
неожиданного плена. Прилетали к нам и различные бабочки, наездники, комары-
долгоножки , а один раз в гости пожаловал глазастый богомол. Всех их,
осторожно схватив пинцетом, я выпроваживал на волю.
К осени на даче появились назойливые мухи. Они беспрерывно крутились на
веранде, садились на продукты. Как-то я заметил, что мух стало меньше, а потом
обратил внимание и на странное поведение осы-веспиды. Она постоянно
наведывалась к нам, старательно облетая окна веранды, присаживалась на все пятнышки
на стекле, на дырочки на рамах, на темные шляпки вбитых в дерево гвоздей.
Странная оса. Как объяснить такое непонятное поведение?
Пришлось за нею понаблюдать. Вскоре загадка поведения нашей гостьи
раскрылась . Оса, оказывается, не обладала хорошим зрением. Темные пятнышки она
принимала за мух. И только наткнувшись на одну из них, усевшуюся отдыхать на
стекло, хватала и падала вместе с нею на подоконник, пускала в ход свое жало,
потом, быстро работая челюстями, принималась ее свежевать, прочно обхватив
добычу цепкими ногами. Прежде всего оса отсекала ноги, затем, блеснув на
солнце, плавно падали вниз прозрачные крылья. Потом оса отрывала голову и,
пережевав ее, бросала остатки. Долго возилась оса с волосатыми мухами.
Длинные щетинки, покрывающие их тело, летели во все стороны, как волосы из-под
ножниц парикмахера. Тщательно обработав добычу и превратив ее в бесформенный
кусок фарша, оса уверенно отправлялась к открытой двери веранды. Но не
проходило и пяти минут, как она появлялась снова, принимаясь за старательный облет
окон и опять присаживаясь на пятнышки, прежде чем натолкнуться на муху. За
день наша труженица совершила не менее 50 рейсов. Очевидно, сигнализация у
ос-веспид развита плохо, и охотница никого не сумела позвать на столь удачный
промысел, и никто не пытался последовать ее примеру.
Осы - одиночные охотницы, не то, что муравьи! К вечеру после визитов нашей
посетительницы почти все мухи были истреблены, и в последние залеты незадолго
до захода солнца осе приходилось нелегко. Тогда, жалея прилежную работницу,
сачком раздобывал спрятавшуюся в укромном уголке хитрую муху и подносил ее в
дар избавительнице от неприятных насекомых. Оса была талантливой добытчицей.
К своему ремеслу она, очевидно, приучилась случайно: залетела на веранду и,
пытаясь выбраться обратно, билась в окна, пока не наткнулась на муху и не
поймала ее. Я полюбил осу и каждый раз с радостью встречал ее появление...
Отчаянные хищники - осы-веспиды - обычно хорошо отличаются от остальных ос
желтым в черных колечках брюшком и сложенными в покое в продольную складку
крыльями. Они широко распространены в нашей стране и всем известны. Осы
сообща строят гнезда из вещества, похожего на бумагу. Некоторые из них делают
гнезда из одного яруса сот, прикрепляя их открыто на растениях, скалах,
строениях (рис. 415) ; другие делают соты в несколько этажей и снаружи
огораживают их слоями бумаги (рис. 416).
Осы-веспиды кормят своих личинок большей частью насекомыми с мягкими
покровами - гусеницами, мухами, личинками жуков, пауками, пережевывая их и
приготовляя мясной фарш. Вблизи населенных пунктов и в самих поселениях человека
веспиды - самые лютые враги мух.
Кто скажет, какие насекомые на земле самые многочисленные? Комары?
Действительно, сколько комаров летает вечерами в воздухе, наполняя его нудным звоном
своих крыльев! Но комары живут только в низких и сырых местах. Нет, комары -
не самые многочисленные насекомые. Самые многочисленные - муравьи. Посмотрите
на землю, и вы всюду найдете муравьев: на севере, на юге, в горах, в низинах,
на полях, в лесу... Они разные, маленькие, едва заметные глазу, крупные, до
сантиметра длиной, светло-желтые, коричневые, черные, рыжие, красные, с
пятнышками и полосками.
Муравьи - общественные насекомые. Испокон веков живут они семьями. Каждая
семья состоит из одной или несколько самок, или, как их еще называют, цариц,
и многочисленных незрелых самок-рабочих. В мире известно около 15 тысяч видов
муравьев. Муравьи-хищники истребляют насекомых или питаются их трупами. Кроме
того, важное подспорье в питании муравьев - сладкие выделения тлей, которых
муравьи всячески опекают и оберегают от врагов. Лишь немногие виды
растительноядны, питаются зернами или всеядны.
Привычная
работа
Асфальтовое шоссе сжато с обеих сторон высокими старыми тополями, по нему
беспрерывно мчатся машины. А в кроне деревьев неумолчный гомон воробьев. Мы
остановились в тени аллеи, чтобы сменить колесо, вынуть проколотую камеру и
завулканизировать ее. Пока этими несложными и, увы, неизбежными хлопотами
автомобильных путешествий поглощены мои помощники, я брожу по придорожному
леску в надежде увидеть что-либо интересное. Но поиски напрасны. Громадная армия
пернатых уничтожила вокруг решительно всех насекомых. Неудача меня
обескураживает, и я даю себе зарок больше не останавливаться там, где нашла приют
колония воробьев. Но, как всегда бывает, насекомые все же находятся. Сперва на
светлой почве я вижу множество темных крупинок и, приглядевшись, с удивлением
узнаю помет гусениц. Потом, присмотревшись, вижу и погрызенные листья, и кое-
где еще отставших от своих сверстников толстых гусениц, а на земле, на траве
- белоснежных бабочек. Это ивовые волнянки Стилпнотиа салицис (рис. 417).
Бабочки сверкают чистотой, блестящим одеянием, отороченным узкими черными
колечками на ногах. У них большие черные глаза, у самок черные тоненькие, как
ниточка, усики, у самцов усики широкие, нежно-перистые, заботливо спрятанные
под крылья. Гусениц и бабочек не трогают воробьи, для них эта пища негодна,
несъедобна. Но дела бабочек не столь хороши, как кажется. Самки, большие,
грузные, с тяжелым раздувшимся брюшком, - неважные летуньи. Упав на землю,
они не в силах уже подняться в воздух, и на них тотчас нападают муравьи-
тетрамориуы. Им и такая добыча годна. И уж какое они устраивают возле добычи
пиршество!
Муравьи - рачительные хозяева. Будто целый год ожидали бабочек, все
поднялись наверх, заняты до предела. Они не взыскательны, им все идет в пищу. И,
что поразительнее всего, в этой поспешной заготовке провианта соблюдается
строгая последовательность и выраженное умение. Перехожу от одной бабочки к
другой, лежащим на земле, и вижу одно и то же. Вначале по бокам брюшка самок
юркие труженики снимают густые белые чешуйки и между перепонками обнажают
нежную и тонкую просвечивающую зеленью кожу. Потом прогрызают кожу - и доступ
к провианту открыт. Муравьи тщательно выпивают кровь, снимают мышцы, остатки
тканей, пока не показываются нежно-зеленые, крупные и круглые, как шарики,
яйца. Все брюшко самки забито зелеными яйцами. Муравьи-тетрамориумы, жители
тополевой аллеи, каждый год занимаются промыслом бабочек-неудачниц, они им
хорошо знакомы, и старики, показывая пример молодежи, разделывают тушу, как
заправские мясники.
Рис. 416 - Гнездо лесной Рис. 417 - Ивовая волнянка
осы-веспиды на дереве
Жаль, что нет времени подольше понаблюдать за работой маленьких тетрамориу-
мов. Машина налажена, пора садиться за руль. Путь еще долог. И снова перед
глазами лента асфальтового шоссе, поселки, тополевые аллеи, горы и пустыни...
Особенно много истребляют насекомых населяющие наши леса рыжие лесные
муравьи. Кто хоть раз бывал в лесу, тот встречал их жилища - муравьиные кучи
(рис. 418). Рыжий муравей - хищник. Он питается жуками, бабочками и мухами,
словом, решительно всеми насекомыми, населяющими лес. Всех, кого только можно
осилить, муравей тащит в свое жилище на растерзание. Охотнее всего муравей
нападает на разнообразнейших личинок с нежной кожей. Это его любимая еда.
Подсчитано, что в течение лета один муравейник среднего размера уничтожает
более миллиона насекомых, среди которых большинство вредителей леса. Вот
почему леса, в которых почему-либо нет муравейников, часто страдают от массовых
размножений вредных насекомых.
Крупных и сильных насекомых рыжий муравей не способен умертвить. Но ловкие
разведчики нападают на линяющих насекомых, когда они беззащитны. Больных,
погибающих и погибших насекомых муравьи тоже поедают. Достаточно посидеть хотя
бы полчаса возле муравейника лесного труженика, и можно увидеть разнообразные
картины охоты этого отважного хищника.
Вот на муравейник случайно забежал небольшой тарантул (рис. 419). Не
повезло паучку. На него сразу наскочили муравьи. Один, другой, третий... Убегать,
скорее убегать! Но как, когда вокруг столько неприятелей? И тарантулчик не
побежал: этим только раздразнишь преследователей. Он скрючил ноги и
притворился мертвым. Долго, напряженно щупают муравьи странного пришельца, так дол-
го, что у меня ноют от усталости ноги: нелегко более получаса высидеть на
корточках. В толпе, плотно обступившей паучка, два муравья размахивают
задними ногами. Этот жест знаком. Так делается, когда муравей очень поглощен
какой-либо добычей, и его челюсти, усики, передние ноги заняты. Жест означает
приглашение присоединиться. Муравьи решают трудную задачу: почему добыча
жива, а не сопротивляется? Может быть, в этом скрыто что-нибудь особенное?
Наконец, появляется опытный муравей. Ему знакомо притворство паучка. И он,
подогнув кпереди брюшко, деловито впрыскивает капельку смертоносной муравьиной
кислоты в рот пауку. Пример подан. Один за другим муравьи брызжут кислотой.
Вскоре тарантулчик мертв, и его волокут на съедение. Теперь с ним могут
справиться несколько носильщиков. Остальным делать нечего, толпа муравьев
рассеивается .
Рис. 418 - Муравейник рыжего лесного
Рыжие лесные муравьи не особенно разборчивы в пище и потребляют даже
ядовитых насекомых. Ярко-красный, с черно-синей спинкой жук-листогрыз (рис. 420)
неспеша заполз на муравейник. Его сразу заметили и обступили со всех сторон.
Листогрыз несъедобен. Поэтому он так и ярок. Но сколько вокруг жука
любопытствующих! Всем хочется ним познакомиться. Два часа продолжается обследование
бедного листогрыза. Но жук совершенно невредим, никто на него даже не брызнул
кислотой, не оторвал усика или лапки. Дичь не стоит заряда. Но осмотреть ее,
ощупать со всех сторон, принюхаться - разве можно от этого отказаться.
Незаметно, шаг за шагом, листогрыз все же выбирается из плена и, очутившись на
краю гнезда, пускается наутек.
Между роскошных трав и цветов тувинских степей реют медлительные сине-
фиолетовые, с яркими пунцовыми пятнами бабочки-пестрянки (рис. 421).
Красочная броская внешность пестрянок предупреждает возможных врагов об их
несъедобности. Не подбросить ли пестрянку на муравейник? Появление красивой
бабочки вызывает всеобщее внимание. Со всех сторон сбежались к гостье муравьи,
плотно ее окружили. Как они стали ее теребить, ощупывать, безжалостно мять
красивый наряд! Бабочка не выдерживает бесцеремонного обращения, пытается
взлететь, трепещет крыльями, и это губит ее. Муравьи не терпят сопротивления
и сразу же посылают несколько порций кислоты. Через час ничего не осталось от
яркого костюма пестрянки, так он измят и залит кислотой. Но между муравьями
из-за бабочки раздор. Кто пытается ее тащить ко входу, а кто противится. Один
раз бабочку совсем уволокли прочь в траву. Но нашлись любопытствующие и
перенесли ее опять на муравейник, а потом затолкали во вход. Что там они будут
делать с ней, такой ядовитой?
Рис. 419 - Тарантул Рис. 420 - Жук-листогрыз тополевый
Рис. 421 - Бабочка-пестрянка
ФОТОГАЛЕРЕЯ
0
4
Этот реактор был изъят у китайского «Уолтера Уайта» (сериал «Во
все тяжские» - Breaking Bad) , тоже учителя-химика, оставившего
школу и производившему метамфетамин в своей домашней лаборатории.